Былины и летописи: памятники русской исторической мысли - Мирзоев В.Г.

Первичное представление об историческом познании

Способы воспроивведения исторических фактов

Автор: Мирзоев В.Г.

Теги: история история россии летописи

Год: 1978

Похожие

Памятники русской исторической мысли. Опричнина

Русское летописание

Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение

Русский узел евразийства. Восток в русской мысли

Текст

В.Г.МИРЗОЕВ
БЫ/1ИНЫ
И ЛЕТОПИСИ-
ПАМЯТНИКИ
РУССКОЙ
ИСТОРИЧЕСКОЙ
МЫСЛИ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
-мысль-
МОСКВА 1978

Велика ведь бывает польза от учения книжного...
Это—реки, напояющие вселенную, это источники мудрости, в книгах ведь неизмеримая глубина...
«Повесть временных лет»

В.Г.МИРЗОЕВ
БЫЛИНЫ И ЛЕТОПИСИ-
ПАМЯТНИКИ РУССКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ мысли

M63
РЕДАКЦИИ
ИСТОРИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
м
10604-022
004(01)-78
71-77
© Издательство «Мысль». 1978

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
7
БЫЛИНЫ
Специфика исторического содержания.
Внешние отношения
17
Социальные отношения
55
Познание прошлого
79
Своеобразие отражения истины
99
ЛЕТОПИСИ
Взгляд на предмет истории
119
Понятие о пользе истории
151
Первичное представление
об историческом познании
179
Способы воспроивведения
исторических фактов
205
Заключение
233
Источники и литература
239
Указатель имен
247
Указатель географических названий
251

ЛЕТОПИСИ

ВВЕДЕНИЕ
7
Одной из важнейших сторон развития советской исторической науки за последнее время стало усиленное изучение вопросов теории. Колоссальное накопление фактов, научно- техническая революция, совершенствование методов исследования, появление новых тенденций в развитии современного мира — все это оказывает решающее влияние на переоценку многих положений, считавшихся незыблемыми, и приводит к новым открытиям. В прошлом в советской исторической науке недостаточно исследовались вопросы теории, что заставляет в настоящее время особенно настойчиво восполнять эти пробелы. В частности, существенное значение имеет изучение проблем становления исторического знания. Оно должно показать место исторического знания в жизни общества, расширение идей, накопление фактов и связей между ними, пути познания прошлого, закономерность, повторяемость и многовариантность исторического развития. Неизученными остаются до сих пор принципы логики и специфика исторического исследования — исторические абстракции, конкретно-исторические понятия, исторический образ — категории, выработанные длительным процессом развития исторического исследования. Немало невыясненных вопросов и в наших представлениях о соотношении истории с другими отраслями знания. Очевидно, все эти задачи не могут быть решены изучением лишь современной истории или ближайших к ней периодов. Здесь, как и в других подобных случаях, требуется

Введение
8
исследование исходной точки исторической и даже предысто- рической мысли.
Известно, что первый период исторического знания в нашей стране падает на время Древней Руси, когда были созданы начальные формы отражения исторической действительности. Мифология и эпос — первые попытки реконструировать прошлое, а летописи — ранний период исторического знания. Гносеологически мифы, эпос и летописи представляют продолжение одного другим, хотя это развитие не является прямолинейным: летописи по сравнению с былинами имеют не только гораздо более сложный состав, но и представляют собой огромный скачок в историческом знании — от дописьменной к письменной эпохе, целую революцию в духовном развитии человечества. Кроме того, проблема взаимоотношения эпического и летописного начал усложняется еще тем, что первое и второе существовали очень долгое время параллельно.
Предлагаемая работа ставит своей целью методологическое изучение былин и летописей, исследование развития идей исторического познания, исторической мысли, способов реконструкции прошлого, т. е. того первоначального фундамента, который был заложен для будущего здания исторической теории. Нет необходимости останавливаться на том, что первые обобщения, достигнутые историческим эпосом, а потом летописями, возникли в соответствующей своему времени форме, когда общество переживало свое детство, мешая истину с вымыслом, знание с магией, глубокие идеи с примитивными представлениями.
Былины и летописи в течение длительного времени исследовались в русской дореволюционной и советской историографии в источниковедческом и литературоведческом отношениях и накопили весьма обширную литературу !. Но дореволюционная русская историография не изучала историческое мышление Древней Руси. Только А. А. Шахматов и его школа выдвинули положение об идеологической направленности летописцев, которыми «управляли политические страсти». Однако, не будучи марксистом, А. А. Шахматов, провозгласив эту революционную для буржуазного источниковедения начала XX в. мысль, не мог включить социальный и идеологический разбор летописей в свою блестящую аналитическую работу. Принцип, открытый А. А. Шахматовым, был потом развит советской исторической наукой на качественно новой основе марксистско-ленинской методологии. Вопросы исторического познания в былинах и летописях впервые стали изучаться советскими историками.
Проблема историзма русского героического эпоса была поставлена в коллективном труде «Русское народное поэтическое творчество» (т. I, М., 1953) в статьях Д. С. Лихачева, В. П. Адриановой-Перетц и других ученых, обративших

внимание на отражение народным сознанием исторической действительности, на идейное содержание былин. Решительный отказ от принципов исторической школы дан В. Я. Проппом в труде «Русский героический эпос» (изд. 1. М.—Л., 1955; изд. 2. М., 1958), где автор глубоко обосновал положение о том, что русский народ не столько воспроизводил в своем эпосе историческую действительность, сколько выражал свои стремления и идеалы, а сами былины возникли задолго до начала Киевского государства. Соотношение мифа и героического эпоса было рассмотрено в работах Е. М. Ме- летинского «Происхождение героического эпоса» (М., 1963) и В. М. Жирмунского «Эпическое творчество славянских народов и вопросы сравнительного изучения эпоса» (М., 1953).
Б. А. Рыбаков, взяв за основу тезис Б. Д. Грекова «Былина— это история, рассказанная самим народом», в своей известной книге «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи» (М., 1963) рассматривает эпические сказания как первую форму исторического повествования. Цель эпоса — воспитание молодежи, ее подготовка к реальным испытаниям. Автор подчеркивает прогрессивную направленность былин, воспевание принципиально нового. Однако Б. А. Рыбаков видит в процессе развития героического эпоса раздвоение: одно
направление воспевает князей, другое — остается народным. По мнению автора, былины не восстанавливают фактической канвы, но в своей совокупности дают достоверную историю. «Будучи исторически осмыслен,— пишет Б. А. Рыбаков,— русский былинный эпос может стать неоценимым историческим источником, но, разумеется, не для восстановления канвы событий, а для изучения народных оценок тех или иных периодов, отдельных событий и лиц»2.
Наиболее ранней попыткой осмыслить летописный период исторического знания была принципиально важная публикация Б. Д. Грекова «Первый труд по истории России» («Исторический журнал», 1943, № 11—12). Затем выступил Н. Л. Рубинштейн со статьей «Летописный период русской историографии» («Ученые записки МГУ», вып. 93. История, кн. 1. М., 1946). В следующем году вышла брошюра И. П. Еремина «Повесть временных лет» (М., 1947), посвященная главным образом стилю летописи. Оба последних автора согласны между собой в том, что уровень общественного сознания в то время был чрезвычайно низок и что историческое мышление было архаичным и упрощенным. Однако эти выводы находятся в противоречии с конкретным материалом обширной исторической литературы Древней Руси.
Крупным шагом вперед в понимании идейной основы летописей были труды Д. С. Лихачева «Русские летописи и их культурно-историческое значение» (М.—Л., 1947) и
Введение
9

Введение
10
«Повесть временных лет» (ч. 2. Приложения. Под ред, чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. М.—Л., 1950). Д. С. Лихачев установил, что ряд сюжетов в летописях был заимствован из народного эпоса, и проследил формирование идейной основы летописания. В статье Д. С. Лихачева «О летописном периоде русской историографии» («Вопросы истории», 1948, № 9) автор указывает на большой удельный вес исторического знания в Древней Руси и на интерес русских летописцев к исторической причинности. В другой статье — «Некоторые вопросы идеологии феодалов в литературе XI—XIII вв.» («Труды отдела древнерусской литературы». М.—Л., 1954, № 10)—Д. С. Лихачев отметил идеи, выдвигаемые летописцами для обоснования власти феодалов.
Принципиальная оценка начального периода русской историографии была сформулирована М. Н. Тихомировым в «Очерках истории исторической науки в СССР» (т. I. М., 1955). Рассматривая летописи как произведения, отражающие интересы господствующего класса, М. Н. Тихомиров указал на широкий исторический фон «Повести временных лет», проникнутой идеей общности всех русских земель, единства русского народа, на ее горячий патриотизм, заставляющий порицать враждующих между собой князей. Вместе с тем в «Повести» ясно видно отрицательное отношение составителей к народным восстаниям, заметно сказывается церковный элемент, над историческим мышлением авторов довлеет идея божественного промысла. М. Н. Тихомиров видит в «Повести» начальные элементы исторического исследования: сличение и сопоставление разнородных исторических известий, критическое (в известной мере) отношение к своим источникам, их отбор и переработку, что составляет выдающуюся особенность этого произведения.
Тонкие наблюдения свойственны историографической характеристике «Повести временных лет», данной Л. В. Черепниным («Русская историография до XIX века». Курс лекций. М., 1957). Отношение составителей летописи к настоящему служит исходной предпосылкой для описания и объяснения прошлого. Авторы «Повести» предвосхищают призыв к объединению Руси, который позже прозвучал в «Слове о полку Игореве», а сама идея единства отразила процесс формирования древнерусской народности. Глубоким является замечание о том, что идея добра и зла в трактовке летописца приобретает чисто классовое содержание. Л. В. Черепнин видел в «Повести» мотивировки психологического характера, а также некоторые элементы исследовательского направления. В работе «Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды» (вышедшей на девять лет раньше «Русской историографии») Л. В. Черепнин выдвинул идею непосредственного соотношения полити-

ческих событий и историографии, в которой связал три редакции «Повести временных лет» с ближайшими им событиями междукняжеских отношений. Так, редакция Нестора возникла в связи с перенесением мощей Бориса и Глеба в каменную церковь; перегруппировка в лагере Всеволодовичей и Святославичей вызвала пересмотр труда Нестора, а третья редакция была обусловлена усобицей между Мономахом и Ярославом.
Б. А. Рыбаков в своем анализе русского летописания («Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи») обратил внимание на субъективизм летописцев — авторов «Повести временных лет». Наряду с бережным отношением к источнику летописец, который был одновременно автором, составителем, компилятором и редактором, испытывал сильное влияние церковных и княжеских кругов. Именно их причастность объясняет противоречия летописного текста и некоторые нарочитые умолчания «Повести», в которой видны попытки оправдать существующий строй и его представителей. Если былины дают народную, то летопись — придворную оценку событий. Б. А. Рыбаков видит в «Повести временных лет» стремление сгладить жизненные противоречия путем широкой социальной демагогии в церковном духе. В отдельных случаях «Повесть» доходит до злободневности изображения событий, в частности в рассказах о соперничестве старшей и младшей дружины, в полемике против Святополка и в идеализированном изображении Мономаха. Целый ряд важных наблюдений и выводов историографического плана был сделан Б. А. Рыбаковым в вышедших позднее работах: ««Слово о полку Игореве» и его современники» (М., 1971), «Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве»» (М., 1972) и др.
Книга И. У. Будовница выдвигает основные проблемы, в которых, по мнению автора, нашла свое выражение общественно-политическая мысль Древней Руси, развивавшаяся в условиях острой классовой борьбы. Первая из них — идея единства Руси как главное условие ее существования, вторая— централизация управления страной как средство развития государства. Важное значение в духовной жизни Киевской Руси И. У. Будовниц придает «теории общественного примирения» 3.
Советские историки значительно продвинули изучение древнерусского летописания. Накопление новых сведений, наблюдений и идей было результатом энтузиазма и мастерства специалистов, а также стимулировалось научным и политическим интересом, который проявлялся широкой общественностью к древней истории России у нас и за рубежом.
Эти обстоятельства привели к постановке проблемы изменения методов исследования летописных источников
Введение
11

Введение
12
вообще. Она-то и стала в центре полемики 70-х годов по вопросам изучения Начальной летописи («Повести временных лет»). Основой спора явилась оценка научного наследия А. А. Шахматова и его школы, открывших целую эпоху в методике изучения летописания. С критикой А. А. Шахматова, не всегда обоснованной конкретным материалом, в ряде своих работ выступил А. Г. Кузьмин4. Ему отвечали Л. В. Черепнин 5, Д. С. Лихачев, В. Л. Янин, Я. С. Лурье 6, А. А. Зимин7. В ходе дискуссии было подчеркнуто выдающееся значение А. А. Шахматова и его школы в русском и мировом источниковедении и поставлена задача дальнейшего использования и развития сформулированных ими идей с подчинением этой методики целям марксистско-ленинской исторической науки. Хотя споры велись по проблемам методики исторического исследования, в них неизбежно были подняты важнейшие вопросы методологии исторической науки.
Дискуссия подтвердила необходимость пересмотра принятой схемы и вообще методики летописания. Однако было подчеркнуто, что, категорически отрицая абсолютизацию методов исследования, марксистско-ленинская наука исходит из незыблемого положения об учете и использовании того рационального, что было добыто буржуазной наукой. Задача состоит в том, чтобы отбросить устарелые методы, сохраняя и творчески применяя на основе марксистско-ленинского учения прогрессивные приемы исторического исследования. Большое место было уделено специфике исторического исследования. Сюда относятся проблемы объективности и субъективности исторического исследования, борьба против априорности. Ценность новых наблюдений над одними и теми же фактами (явление, характерное для изучения летописи) состоит в том, что они должны указывать на направление постижения реальной исторической деятельности, извлекаемой (при условии правильного применения методов исследования) из исторических источников. Выдвижение рабочих гипотез обосновано необходимостью творческой работы и представляет собой закономерный (хотя и чреватый субъективностью) этап изучения источника. Нельзя отрицать и интуицию исследователя, понимаемую как результат творческого поиска, соединенного с глубоким вживанием в предмет. Был также поднят вопрос о соотношении истории и других наук, об использовании данных филологии, лингвистики и иных отраслей знания. Споры вокруг изучения «Повести временных лет» объективно еще раз подтвердили важность изучения проблем становления исторического знания не только для определенного периода, но и для всей исторической науки. Полемика подняла кардинальные вопросы методики и методологии исторической науки, приобретшие актуальность в современный период ее развития.

В трудах советских историков содержатся важные положения, посвященные историческому мышлению Древней Руси. Настоящая работа предлагает общий анализ исторических идей, содержащихся в былинах и летописях. Их можно свести к вопросам, попытка решения которых и составляет в основном то, что будет дано в книге. К ним относятся предмет и границы исторического знания, его периодизация, объяснение настоящего прошлым, использование воспитательной и этической функций истории, раскрытие происхождения современных (сказителям былин и составителям летописей) общественных институтов, извлечение практической пользы из истории. Мысль древнего историка билась в поисках достоверности в фактах прошлого, отделения их от вымысла, познания конкретной и общей причинности, вырабатывала общие понятия, представление о типичном, суждения ценности, развивала образно-эмоциональное мышление. Такой подход к делу позволяет заглянуть в корни исторического познания, обнаружить первые зачатки научного метода, лежащие в основе современной истории, и тем самым в посильной степени способствовать углубленному пониманию истоков становления исторической мысли. Путем решения этих задач избран социологический метод, предусматривающий широкие обобщения в исследовании как исторической мысли в целом, так и отдельных ее сторон, связанных между собой.
Исторический эпос рассматривается в работе как историографический источник. Разумеется, при этом учитывается художественная форма былин, поэтический вымысел, определяющий особенности подхода к нему как к историческому материалу для анализа. Наряду с этим былины отличаются большой текучестью как объект изучения. Они содержат фактический материал, причудливо трансформированный веками и синтезированный в очень своеобразной манере. Помимо этого эпос отличается нерасчлененностью описания действительности, собирая вместе и спрессовывая как во времени, так и в пространстве самые различные аспекты бытия.
Восприятие мира былинами резко отличается своим коллективизмом, отражением общественных интересов как единственно мыслимых. Былины провозглашают идею совершенствования человека, преследуют цели его нравственного и эстетического воспитания. Они указывают на место человека в обществе и видят его в служении индивидуума коллективу. Образно-эмоциональное мышление в былинах неразрывно связано с устной передачей, которая естественно подразумевает большую свободу обращения с материалом. Важной чертой былин как источника является в качестве пережитка первобытного времени одухотворение природы и ее олицетворение.
Введение
13

Введение
В отличие от эпоса основой летописи является политическая история, которая довольно тесно связывает ее с современными событиями, с жизнью и ставит перед ней практические цели. Объект летописи — реальный человек, общество, которое мыслится как целостный организм. В отличие от былин летописи четко различают прошлое, настоящее и будущее, в общем связывая их между собой. Историческое познание в летописи несравнимо развивается вширь и вглубь, поднимает общефилософские проблемы истории на основе христианского вероучения. Летопись обнаруживает связи в
14
различных исторических памятниках, которые она сознательно использует, давая относительно точную информацию о фактах, образуя общие понятия.
Включая в историческое знание различные группы источников, летопись рассматривает бытие как продукт целенаправленной деятельности, вводит в повествование категорию необходимости. Фантазия умеряется в летописи письменной прозой, которая отрицает поэтическое воображение былин. Неизмеримо раздвигаются представления о пространстве и времени, передача опыта становится системой, развивается способность к самооценке.
Современная историческая наука обладает большим количеством летописного материала. Однако автор ограничил разбор историографии летописей характеристикой одного, но великого памятника — «Повести временных лет». Это классическое произведение, шедевр средневековой исторической мысли, вобрав в себя все главные черты русского летописания, дает возможность на его примере разносторонне подойти к анализу начального периода исторической мысли Древней Руси.

БЫЛИНЫ

СПЕЦИФИКА ИСТОРИЧЕСКОГО СОДЕРЖАНИЯ. ВНЕШНИЕ ОТНОШЕНИЯ
Русские былины были объектом изучения еще со времени перехода от знания к науке. В результате в ходе изысканий образовались три основные школы: мифологическая, компаративистская и историческая. Сейчас, когда прошло длительное время с тех пор, как они скрестили шпаги, можно с уверенностью сказать, что каждое из направлений, несомненно, было по-своему право и принесло большую пользу в изучении проблемы. Ценность их усилий заключается в том, что они разработали методы изучения былин. Современная школа соединила в себе все три направления. Конечно, этот симбиоз не был механическим — главная проблема состояла в открытии идейности былин как основы их содержания. Былины не являются ни мифологией, ни простым заимствованием, ни историческим рассказом.
Русский героический эпос представлял собой важнейшую часть идеологии своего времени, отражал духовный мир древнего русского человека, его обобщенный опыт, а также служил практическим руководством в жизни, моральным кодексом. Былины могут быть определены как неповторимый, характерный для ранних ступеней развития общества вид общественного сознания (идеологии), представляющий собой синтез накопленного народом опыта в различных областях его бытия. Вот почему сложная структура былины может быть объектом исследования самых различных специалистов: философов, литературоведов, фольклористов, лингвистов,
БЫ/1ИНЫ
17

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
18
историков, географов, этнографов, археологов и многих других.
Рассматривая былины в историческом плане, прежде всего необходимо выделить основу, фундамент этого изучения. По- видимому, главной идеей эпоса была передача общественно полезного опыта, накопленного в историческом прошлом. История — одна из самых старых отраслей человеческого знания. Первые исторические интересы зародились, несомненно, еще в первобытности.
На протяжении своего развития история всегда имела одну самую важную задачу — изучение прошлого ради познания настоящего и возможности как-то заглянуть в будущее. Практической основой этого интереса к прошлому была передача общественно полезного опыта. В древности, особенно первобытной, старики были хранителями и передатчиками не только производственного, но и духовного опыта, накопленного ранее. Прошлое рода, фратрии, племени, выраженное в фантастической или легендарной форме, отражало в конечном счете стремление каждой общественной единицы к самоутверждению, к самосознанию, установлению норм поведения в обществе, отношения к труду и природе, окружающей человека. Отсюда одна из причин уважения к предкам, а также широко распространенное у древних представление о «золотом веке». Не есть ли «золотой век» понятие «от обратного» — о могучих людях-богатырях, заложивших основы современного древнему человеку общества, которое он не смог сохранить в первоначальном идеале? Былина — синтез народных наблюдений и выводов из них. Одной из самых характерных черт русского героического эпоса на протяжении всех веков была и остается его детерминированность. В эпосе нет ничего случайного, а есть только то, что мы еще не познали, не умеем объяснить и поэтому оставляем на долю случая. Фактор причинности пронизывает насквозь содержание былин, отдельные события и освещение их.
Однако былинные факты — это не факты-единицы, не микро-, а, если можно так выразиться, макрофакты. Былина— это прежде всего обобщение, достигающее, как правило, общенародных масштабов. Частных фактов, явлений и имен в былинах почти нет. Искать исторические черты во Владимире Ясное Солнышко или в Добрыне Никитиче так же бесполезно, как искать семантику слов в созвучии имен. Это совпадение не более как общность исторических и былинных имен, далее которой оно не идет, несмотря на все усилия представителей исторической школы.
Героический стиль эпоса объясняется богатырской гордостью народа своими успехами в борьбе с природой *. Былины сверкают радостью побед над таинственными силами природы, они полны любования богатырской мощью народа, овладевшего тем, что казалось непреодолимым. Героические

события требовали героического стиля, эпических красок, торжественных песен и в духе былых времен гиперболизации событий. Гиперболизм былины коренным образом отличается от современного, имеющего «нарочитый» смысл, осознанное употребление. Гиперболизм былин — стихийный, неосознанный, естественно вытекающий из содержания и общего уровня сознания, отношения человека к действительности в то отдаленное время. Не только пафос победы, но и неумение провести четкую линию между действительностью и вымыслом— причина гиперболизаций. Действительность также смешивается с вымыслом, как и героизация с гиперболизацией. Героическое не мыслилось без гиперболического. Обе эти категории были неразрывно связаны друг с другом.
Фантастическое, чудесное, сверхъестественное — частый гость в былинах2. Все эти категории первобытного отношения к действительности составляют одну из основ объяснения еще непознанного. У древнего человека, обладавшего крайне скудным запасом опыта и знаний, наряду с рациональным объяснением событий нередко взамен последнего выступало иррациональное как способ истолкования неизвестных явлений. Путь от незнания к знанию и представляет собой дорогу от фантастического к реальному. Былина наглядно демонстрирует этот путь, все более освобождаясь от фантазии, которая постепенно заменяется гиперболизацией. В отличие от фантазии, сплошь построенной на вымысле, гиперболизация исходит из норм обычного человека, имея своей основой реальные размеры, увеличенные до предела, обусловленного целями художника-сказителя. Трудным, почти неразрешимым для толкования подчас выглядит самый исторический факт былин, расцвеченный до неузнаваемости. Очень своеобразна и логика былин, последовательность и взаимосвязь их ступеней, резко отличающаяся от исторического повествования. Наиболее выпукло по сравнению с другими категориями в эпосе выступают проблемы его действенности, социальной функции изображения прошлого, общественная значимость былинных идей.
Основным критерием подхода к былинам должен быть взгляд на них как древнейшую попытку народа оглянуться на свое прошлое, осмыслить его в пределах доступных в свое время философских и логических категорий и сделать из всего этого практические выводы, полезные для народного бытия. Таков исторический логический смысл былины, позволяющий искать в ней главным образом общие категории, а не отдельные факты исторического прошлого русского народа, которые могут попасться на пути исследования только спорадически. Несмотря на «размытость» границ былинного повествования, всю его смутность и всеобщность, русский героический эпос представляет собой первую попытку исторического повествования, рассказа о прошлом, пер-
БЫЛИНЫ
19

j есг^ьт^лntAstrgctuo'uiA нплоу^ин tt
177 ЫНЛОДЬМ . псу ЧАПЫ
/fMjj’mti HtmftvrH .
III A. АtAAA HIV Н^ОШЛ ф(АМбу.
клал л нга^/Ьtji г кол га
pbinetittl^lt . И
/И пшгн
п^ем
ШЛ.
Новгородские ушкуйники. «Царственный летописец», стр. 1121.

1 ША f f(j‘U t jfЛ •
СдЛгБ
;д0ШАПОД*гт£- МП0((мн; НП6(ЪЛ(Ё HfiAft /< OT4K0 |M Д f Г/NM 0 3 f£ ГГЬ(KlftИМ^Ы • *Пи
tK f * ГГ jj 0 ГАrjA*\% кгA . ГТ0А гКГ*й<у1|/Г1^Сф’£ ,
fMfojrA f i<>v\*b« rt b'tfc (fOyrfUt h ^ISA jf/MTSnf K'Arrotu прб \ftt ti^a а dA о Ki
ГТбАв^ОгпНВПИГПКа'ЛИА Wjfb
iwy jM rrdгтч* (nh udAfo пъ tiiwu ч# a*
runЪ . «М1би>у^4йугть
Х!втйА/ИОвЮД/ЧПтмДАД0^КМ4 • 4(^бИЛ*АП*ИЙ
Л» *-V »' * ^ .А
б/кбрвкс^мул^бу. Яи^дчуларнн
5, *1T<JlTT0
умшдл Ад*#в* • А*ипй^АА^МИкЙ^*^М'Ш4ПбЛА/1# *л* ^ву^мй A0y’»nrt*fH^HflWt/V\AJ^eei«4n»»nrtmn«AUl ъ ^/♦чгп гпл/<8м«пимслби<пт^мамшг пидошлп***
НГ(Л^|1<0ШАМОЛЫЦ. АД^оу^ии Д#^*-КЛArt#»^AffК«ДОШ А влгй' А^Д« ill Алле г#СНП^НП^ИЭ#у^ЦИг|в^-НАЛ |ГМ<«ШДД^|ГАНЧН . ИГ1ИПГ*Д0ШАН4ДЯМГ1Г&ИГМ^#<<«1ЦЛ
аблд'мм- pf/<H^Mf^«mt^trnbi^tfHfi4^fiM»nrir!a46rnA ^
ЙОМГГ^б ^ЦАШ(АПбА#^4г|# . (AOBtnfftsKt^OLUA^KOAaWt pAHAbMtri/S . НГТ|Ув^04ШЛ ГК0Н rt/VUlif1 • 'пгодг&лдшА
Основание Новгорода. «Радзивиловская летопись» (РА), л. 3. «...и построили город, и назвали его Новгородом». «Повесть временных лет» (ПВЛ), ч. 1, стр. 207.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
22
выи известный нам пример, когда народ начинает осознавать себя.
Русский героический эпос в целом составляет определенную структуру, отдельные части которой связаны между собой. Хотя эпос создавался в течение длительного времени и истоки его теряются в глубине веков, он отражает в общем одну ступень познания — эпоху раннего средневекового «варварского» государства. Этому не противоречат как остатки первобытного сознания, сохранившиеся в былинах, так и позднейшие наслоения — те и другие тесно сплетены народной обработкой, длившейся много столетий. Позднейшие наслоения велики, но они касаются лишь имен и деталей, не затрагивая, или почти не затрагивая, основную сущность русского героического эпоса — уровень сознания, достигнутый в эпоху Древней Руси и исторически близкого к ней времени. Народ бережно сохранил основное ядро былинных рассказов, их философию. Вот почему в чисто идейном смысле былины сохраняют одну и ту же по существу направленность, тем более что начиная с образования Киевской Руси и до XVI в. перед , страной стояли те же задачи — собирание земель, укрепление государства и оборона от многочисленных и сильных врагов. Это — главные проблемы, которым, бесспорно, подчинялись все остальные. Однако сказанное не означает, что исследователь может игнорировать время сложения отдельных или каждой былины, отказаться от попыток отделить раннее от более позднего. Такой подход был бы антиисторичным. Единственно правильным было бы сочетание историзма со взглядом на былины как на структуру, имеющую один и тот же уровень общественного сознания.
В отличие от большинства литературных произведений былины — плод коллективного творчества3. Однако это не означает, что они создавались целыми группами сказителей, собиравшихся для этой цели вместе и сообща составлявших эпические произведения. Такая искусственность совершенно исключается в те отдаленные времена. Скорее всего уместно предположить естественный, ненарочитый путь создания устных народных произведений. По всей вероятности, первичная основа эпических произведений создавалась выдающимися сказителями, талантливыми поэтами русской древности, идентичными аэдам и рапсодам Древней Греции, давшим миру Гомера. Исполняемые на пирах, народных сборищах, в отдельных домах, родах и семьях, эти былины, переходя из уст в уста, в той или иной степени перестраивались по содержанию и форме, изменяясь соответственно вкусам народа, выявляя наиболее характерные черты, присущие эпохе, и усиливая действенность конкретного художественного произведения.
Длительное время шел процесс естественного отбора, в котором судьей был народ. Надо полагать, что целый ряд

былин не выдержал испытания временем, не сумев отразить действительность в ее наиболее типических чертах, не отлив содержание в форму, восприятие которой продолжало бы волновать слушателей в течение столетий. Напор веков выдержали лишь те эпические произведения, которые сумели показать явления и чувства общенародного свойства. Эпохи сменяли друг друга, но каждое поколение находило в своем сердце отзвук тех переживаний, которые волновали героев седой древности.
Ядро и образ, созданные первоначальным сказителем, потом обрастали новыми деталями или подвергались сюжет* ной обработке, в процессе которой усиливалась та или иная линия развития, углублялась или подчеркивалась какая-либо сторона общественной и частной жизни. В других случаях, напротив, детали удалялись, от ядра откалывались некоторые части, отдельные тенденции получали иное освещение. Эти операции мбгли иметь самые различные масштабы вплоть до механического соединения различных произведений устного народного творчества. Мотивы подобного рода действий далеко не всегда возможно учесть — здесь могут сыграть решающую роль самые привходящие моменты. Однако, несмотря на все изменения и метаморфозы, происходившие на протяжении веков с ядром эпического произведения, его фабула и образы оставались в своих основных чертах в первоначальном виде. Дело в том, что выживали, как уже было сказано, те былины, которые затрагивали общенародные, общеисторические мотивы. Главная идея и образ былины не могли быть поэтому разрушены.
Задача найти текстуальную первооснову былин, очищенную от позднейших наслоений,— задача невозможная, как показала история исследования исторических источников (летописей). В лучшем случае речь может идти о том, чтобы обнаружить былинную стратиграфию, отдельные слои, да и то по методу не абсолютной, а относительной (археологической) хронологии, т. е. такой, которая может лишь установить, какой слой древнее относительно другого, не датируя его. Попытки абсолютной датировки могут быть лишь самыми общими (эпоха Киевской Руси, эпоха раздробленности и т. д.). Датировка былин тесно связана с соотношением былинных сюжетов с историческими, а это сопряжено с большими трудностями. Остовом ядра былины служит ее идея, которая дает путеводную нить для определения основного (первоначального) сюжета. Снимая, как при археологических раскопках, верхние слои, мы постепенно, с той или другой долей вероятия, докапываемся до основного содержания памятника. Само собой разумеется, что должны быть отделены от первоосновы различного рода анахронизмы и сюжеты, прикрепившиеся в процессе позднейшего творчества сказителей.
БЫЛИНЫ
23

*
ГТТ^«су£*К^МЯМ . тЛгДуйьакь.
* Д#«А^Гтв11*и1^*^АЧ^- АКЛ#1^н«т£*^#^^г^^/*\*|Й;.
ArTOW^^tlfr^r^r^ern<Y^rffb00dAr0y*Ць(КЪ,дебН •
ЛЛОу^ОЛЛА • t<^fAAHM . (Д dtt/АД^ЫКЪ • МО^^А Ш0НМ^ь/|(^,
^ ?*тчм< м о гл в д г£ г* г к ь i и м ^1 Bf/cn iTOAJXm ^ф^ша/ЫИ . ACBrcjrOL^ti ПЛАНАМ*.^ftnJMrh (drutfO сйклги^"*" птьплклуп^.пвш^пдолыкуц:. Цмупмты^ыуь**
rttyArib^AMftyCH AWf/N AAMf^tAAA- 'ItjUAAHfA
fA*\A ЛЛО^НАП* *ff jM АИПГТ0Л ^HAtntnnA- KOfib.rib
J4*AA AHvih Сйу ' CBOHrA^hKA
t( алаумоуп м где в < n rrc*y ** г м 1Л^оу>Г1 \ГЛ
0ajTi|iMn/yVoy*rf>4rt гун^#1ИАйчкеу^т4^(1у'ГА лч^
^ГС«МИНЬ'ОАГАрН И (йШ4 1 Н^йу rj£AUIЛ Аов^ЛЛЛ***1 *
44- . » • ., - * . ^ • ,
rAontndfTKHUA • Пд(пгу/М^АША Н(рНП .
**A^/nAHCA6Rtrib<l<liy‘- тулгмлвшниллбуы tib^tl y*KA**(ACBirtb(l<^ (HUb C oyryi ПОТАША
'с ^
• / . J*
-Ч*
iy* n^HfAAfl.
«Разные яэыки дань дают Руси»,
РЛ, л. 3.

ft
~Т^КДЛТГГ&ЛИ . ЛЛГ*у «уллМ(<АДлЛк»ЛЬ» (AGlt • CrttHKinfl
^ » *-«-» ^ 1 » COKflfJAlUt M/vv^feyrKf НПО^Ю find Г ЖггШ • НАЦИ
оумн^дш#тпб^АДбу*луы yce^ЛДЛгГ. \ ~ л —- \m<6- няф^лсгЪппак^'лл^
\AS&
icma
й .Knddmo
OUUl^A .немки
^еучул^йШлн i nyfiy*. мпдсивьулдшгкдггпи .алагА^луасо гоуллл/А KnormAffAAJ^ArriTdAr&rtAfTdymt • MmiId|fX нлтмлл^ ■ жн(л1ь'ыши1л<1|/^мк|ГН1Г?. мпуочтrrdгаriни mu#
lAiirM MrrtOjfAAAH И |>улц*<tUKbLBAHПТАЛЛЖ - /чомг^К^! ДЛ^ЛДД
Hll/H<'rTtjfArfrte • tAlTklM^iyifld • (П\{АПЪ(ииыу*1уПйукн
ftAjP^* 11АИ<#«^^1П||Яч1<ота»6тП1^Ж#^АКвН^А/у^У^
> £/Л2 /ША1ГНА<1Л/КНб ЛЛпуНгГОНЛЛАтЛН- (4ьуАПНЛЛН *1АД,ы&лйу£г1:Атпп. H6y*turAj£0\f Krr6CTT\dyfirt0(KC/k ко^АПНб •мо^тЬпилнеАлн/ьтти/ь Л14f f ГГТ^АПЬ! (Я 0 САВСу^лу китк^уллли *.
Ии)жД(КАМ^^ЛА|ЛДв«АчК1Ь *ОЛ**Б'«тпЯОДИтИ ели
''/■ ofc X... A. • /
ко
’Л0*
г.
(*. *... иЛ~ ' „ • /
твог^вгки/им^омоучксн^л^ . пн^л^/ыь .
Обычаи радимичей, вятичей и северян. РЛ, л. б об.
«...w сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни..&
ПВЛ, ч. 1, стр. 2/1.
Пахота плугом.
РЛ, л. 7.
«В ГОА£ лес году победил Владимир и вятичей и возложил на них дань — с каждого плуга, как и отец его брал»,'
ПВЛ, ч. 1, стр. 256.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
26
История народной жизни представляется былинам как бесконечная борьба с иноземными захватчиками, как социальная борьба внутри страны, как борьба против нарушений норм общественного и частного быта. Большинство былин посвящено борьбе с захватчиками, нападавшими на Русь, оборонительным войнам русского народа. Всюду идет борьба с врагом, подступившим к Киеву — матери городов русских. Почти во всех случаях это татары, кровавое нашествие которых глубоко врезалось в народную память. Понимая жизнь как борьбу, народ в своих древних сказаниях отражает не только действительность, но и отношение к ней.
Вооруженная всенародная борьба была единственным средством сохранить свое существование, отстоять созданные народом материальные и духовные ценности. Народ находился в постоянной смертельной опасности со стороны южных степей, где как в гигантском резервуаре накапливались дикие орды кочевников, беспрестанно врывавшихся на Русь. От победы в войне, от счастливой обороны зависело существование государства и народа. Вместе с тем сама по себе вооруженная борьба, распадавшаяся на отдельные единоборства — поединки, выдвигала наиболее искусных и сильных воинов, приносила им славу доблестных бойцов, была источником славы и предметом гордости народа, прославлявшего мужество своих сынов и дочерей.
Один из самых древних военных сюжетов еще периода племенной Руси положен в основу былины о Волхе Все- славьевиче4. От былины веет тем духом, которым пропитан и гомеровский «героический» эпос, для которого война — почетное и прибыльное занятие, достойное «лучших мужей». Былина о Волхе Всеславьевиче повествует об обществе, не вышедшем окончательно из пелен первобытного строя. В нем еще сильны тотемические представления: добрый змей, зачавший Волха, реакция рыб и птиц на рождение богатыря с достаточной очевидностью свидетельствуют о доисторическом сознании, еще плохо отделявшем человека от окружающего его животного мира. К этому следует прибавить и древнюю магию, оборотничество, тоже свидетельствующие о своеобразном понимании единства животного мира и человечества, легко допускающем взаимный переход из одного состояния в другое. Основное ядро былины — повесть о набеге, о войне, об отмщении врагам, достигаемом с помощью магии, которой владел предводитель войска. Вождь здесь выдвинут на первый план, он решает дело, а роль дружины сведена к простому исполнению его замыслов, его воли. Это и есть переходный период от первобытнообщинного строя к государству, эпоха военной демократии, в которой выдвигаются басилеи, рексы, дуксы и князья у различных народов.

Если ядро — идея и время — выделено верно, то все остальное, не соответствующее этому критерию, может быть позднейшим наслоением. Например, обучение молодого князя Волха наукам и письму и в то же время приобщение его к оборотничеству. Очень неопределенно выглядит «Индейское царство», царь которого якобы вознамерился захватить Киев. И уже в резком противоречии со всем предыдущим находится попытка подвести явно более позднее идеологическое обоснование набега Волха: неприятель хочет погубить «божьи церкви и монастыри». Последнее представляет хрупкую христианскую оболочку, сотканную позднейшими сказителями для укрытия явно варварской, языческой сущности былины и самого Волха.
Можно сделать вывод, что не следует искать прототип Волха в Киевской Руси — он жил задолго до появления государства и образ его восходит к древнейшей поре жизни славянских племен, эпохе военной демократии. Собственно, Волх носит следы еще более древние. Герои былины таковы, что они еще характеризуются «догероическим периодом». Если персонажи классического эпоса периода целиком человечны, антропоморфны и обязаны подвигам своей собственной силе, то Волх еще носит звериные черты и побеждает благодаря магии.
Иной характер носит былинный цикл, посвященный Илье Муромцу. Он, несомненно, более позднего происхождения, будучи, по всей вероятности, создан уже после ослабления Золотой Орды или во всяком случае в период, когда русский народ стал сознавать возможность успешной борьбы против татарского ига. Уверенностью в победе, в преодолении любых препятствий и невзгод дышит образ любимого героя русских былин. Татары еще сильны, их необозримое число, они могут осадить Киев и даже частично захватить его. Враг в состоянии взять в полон самого Илью, но все равно дни супостата сочтены: богатырю не писана смерть в бою, да и борется он не один, а выступает организатором народного отпора. Былины об Илье Муромце испытали сильное влияние христианской православной религии, пожалуй, в наибольшей степени в сравнении с другими богатырскими сказами. Илья опутан, как паутиной, богословскими формулами, почти повсеместно действуя с именем бога на устах. Нравственные нормы богословия тоже характерны для него. Илья Муромец— богатырь младшего поколения. Он — наследник Святогора, передавшего ему свою силу. Он более гармоничен и соразмерен, чем его предшественник. Илья, как и другие младшие богатыри, обладает всеми нормами обычного человека, отличаясь от последнего только силой и разумом, позволяющими ему совершать необыкновенные подвиги. Будучи образом, наиболее полно выражающим идеальные представления русского народа, Илья Муромец стал героем
БЫЛИНЫ
27

Поселение Аскольда и Дира в Киеве. РА, л. 9.
«Аскольд же и Дир
в этом, городе...»
ПВЛ, ч. 7, стр. 2/5.
гмл^Илгл,
"t.
ЮПИ Нс #• р f к ОШ А С* Ы
Гди! дгп|д
ЧИН «ГО
Itf iAAtntfeVQ • ГН&ОГЛ^МПА • HTVMMCrT^ifHfflfA rjra^O/V\'b
4 /Ufi'jrr’. Б^ДА КНИ . ipf . ^О^ИЯ-Л . пшКНО^ЛЛШАГрлНН ЦнуГ^ГбШЛ • ПлЛМ"^гП/ЛЪТ1ЛА1ПЛ<%1(ДЛГ1Ы<О^АрОЛ\'Ь' АГКв^|5»«^Н^^Г1ГТА,(Т1»4П‘&Г^Д^*аМ<». на мпвгьс лд^ д^Ъ1 и с о я <ж iy пи f m л и нлчд ттд кн*нтпипв л** tt<cь* ^ ^/*Л(К> • |ГДу^НК*оЖПС/1А1*:Д||1И)Яг1в»Г^Г»^а^Г^г:^
Поход Олега на Царъград.
РЛ. л. 17.
«Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве...»
ПВА, ч. 7, сгр. 220.
^ны(оугл^аг^гиш^.ц(т^[^АёгЪ1<^ьеа^‘ гша^\Л/
шоппа алло км -HtvafltfJH- няи/ча •ндгА/сдейу^^е^с ■
гта ГД ни ни* я г£*(ГЛ$| —
:-v*
,уДдНГЖ^Я^^АГГМНКА<1Л^ДПА ' КОПННЫ&&уЛХ^£лГБ£у*< * ^с(ллл\У^(&а1\&А*гЪ‘Т1б<гт\^онгп*(Алн(А .нпддв^'нппн^
. Mitweydytitirfi км. нгг^ллудл#^^сгдго гвирдннм»
f*bizrii£ArTjfftrrfr£f4cfц^ь^ъ . АЛА. нллкмгул '
• j|> A v ' * W
шянйВ

.» - ,1 ^ у*
\A4ttr(mM}*/bi\B0fAfk£nrBAB{* « д^сгуик^вутк^яюсо
1 ГТЛМ . ДАЛ»а^Н^АЙл\1^СЛкЧН«Ы^Л^П^Л1Н»ПЫ«Г1^ЬСДв
ilOMefH^'ry^^At^ivvvbjtfd^^ffr.^Amm^epArnbji^KO
гтияг*лг!г. aanfActfbriAiUtя fff №^Л1р0ОДЛаНггМ|Х
-йухппъмАмь*-нтталиумю&оплш. n^Afirrr«oio/i/v\«nA
Й8. гиупобЮГйуъ
f^£вл. «пднпI агжгв Яд • к* nr# tf ел главам • nnft'm й
1|ГА.Н^Я£ОДА1ГГ|/АК^ЛИЛАНЛО^бШЫ • lUM/VN-tfMi /VVR^i^Ayvi «МОу‘^^^»теО^АК^ЛК*1М^?ИМ1И1/^^ HIlT/VirrTHAUiinVim^yt^f ^|JbiKfAfWrt*rOHMM<C Ar^fOAVA. МП^С#ПТй0|ГИСТГГАСб*ОАГб . H/W£ftГАГГО^rte .HjfOUU
у^овшгмнкыгог*»*'у/ловАвштутъ. л^глвс^н BMftAf б шо HA^rf , ПС J70у/<0 ЛАОу КОПС КЛА UlAt*4
HJ^iMttnon' пт{укеГГО*Ъ(КбН?*аеЛб(ОГ^
Г^иЛ^А}уГ<>Л1^ 4 rtd^miSf^^lll/'/VV<f*
lb I jь+чгъ' нлунт^пл^оуплаолбчниих^су. лахсвепоь ксспнаьпы/*-Hsi\i^A1<0 • WlCVStkwytHtLOHBblfdA m#. пскА^суА гто етДОГ* нгган^#(^шГА гул- ндучгтamia па^ бушгт4а*де^игпь( • лгл#а'#**лрв w^t* .^4^улХ Brtrmj\Ъ • «^ШАГ/МСГ*** НМ<ГАПГ0НГЛ0^7ГАПА . **
$
Заключение договора Олега с греками.
РА Л. 16,
«Послал Олег мужей своих заключить мир и установить договор между греками и русскими...»
ПВА ч. U стр. 222.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
30
целого былинного цикла, проникнув и в более ранние, и в более поздние сюжеты, где он выступил или главным персонажем, или одним из основных действующих лиц. Но в какой бы роли он ни действовал, везде Илья остается неизменным выразителем народных интересов и народного миропонимания. Таким образом, относительная хронология былин указывает на сравнительно позднее происхождение сказаний об Илье Муромце как на второй слой былинной стратиграфии периода более развитых общественно-политических и экономических отношений. Надо полагать, что это период собирания Руси, время постепенного, но неуклонного пробуждения русских сил после кровавого кошмара татарского нашествия.
Биография Ильи Муромца хронологически растянута былиной на огромный отрезок времени. Она начинается в период единого Киевского государства, его борьбы за укрепление власти и порядка в стране, против племенного сепаратизма и разбойного движения и переходит в следующий исторический этап — многовековую войну с татарами, побеждаемыми Ильей. Характерно, что жизнь Ильи Муромца, так же как и других современных ему богатырей, не завершается. В образе Ильи нашла свое отражение идея о бессмертности народа, его богатырей, вечно стоящих на стороне интересов народа. В отличие от Волха Всеславьевича, героя былины древнейших времен, племенной Руси, Илья Муромец выступает в эпосе как «старый казак». Детство и мужание его былиной не изображаются, а являются уже совершившимся фактом, чем-то само собой разумеющимся. Образ великого богатыря олицетворяет в былинах возмужалость русского народа, вошедшего в зрелый возраст, достигшего уже немалого опыта, пришедшего к нему с годами, наполненными тяжелыми, даже трагическими ситуациями. Илья Муромец — «низкого», народного, крестьянского происхождения, из села Карачарова, из города Мурома, как свидетельствует былина «Исцеление Ильи Муромца»5. Сказитель нарочито подчеркивает его «провинциальное», крестьянское происхождение, помещая своего любимого героя в действительно существовавшее село, впрочем ничем не примечательное в историческом отношении, обычный населенный пункт, каких было много в Киевской Руси.
Тридцать лет Илья сидел сиднем — в неподвижности, парализованный — его руки и ноги не действовали. Вряд ли этот образ богатыря, силы которого были скованы, случайный художественный прием былины. Вероятнее было бы предположить, что он метафорически отобразил историческую действительность, тем более типизация и образность изображения жизни эпосом еще никем, кажется, не подвергались сомнению. Не воплощен ли в образе Ильи русский народ, скованный по рукам и ногам страшной татарской силой? Конечно, тридцать лет — эпическое время, не соответствую¬

щее действительной хронологии. Однако мы должны допустить время, когда Русская земля, залитая кровью и обезлюдевшая после татарского нашествия, должна была пройти известный период для того, чтобы опомниться после ужасного разгрома и приступить к собиранию сил для борьбы.
Вот этот этап — совершенно понятный и закономерный — и могли изобразить былины в образе богатыря, воплотившего в себе главные черты русского народа. Если это действительно так, то «Исцеление Ильи Муромца» представляет собой один из самых ярких примеров трансформации действительности в былине, былинное отображение исторического прошлого, подчас проявляющегося в сложной форме олицетворения, казалось бы далекого от своего исторического источника, но тем не менее объяснимого.
Возрождению Ильи к активной жизни не противоречит его исцеление «каликами убогими», принесшими герою «божий дар». «Калики перехожие» были звеном, посредствующим между непонятной византийской ученостью, ее сложными и чуждыми массам требованиями и русским народом, по-своему трансформировавшим каноны христианского вероучения. Христианско-языческие легенды, имевшие хождение в народе и широко проникшие поэтому в эпос, были результатом работы «калик перехожих», мало чем отличающихся по своей идеологии от широких слоев народа, выходцами из которых они были.
Образ Ильи Муромца органически сплетен с крестьянством, его образом жизни и психологией: первое, что делает богатырь, почуяв в себе великую силу,— огораживает отцовское поле. Вслед за этим он отправляется в Киев — центростремительный фокус государства — для служения родине, предварительно испросив благословение родителей. Отъезд Ильи в Киев логически связан с общим характером предыдущего этому месту рассказа былины, в которой нет противоречий сюжетного и хронологического порядка. Она посвящена одному эпизоду, относящемуся ко времени борьбы за освобождение Руси от татарского ига. Исторические условия и время рождают героев своего времени: так появился в народном сознании богатырь, побивающий татар.
Русское государство в былине представляется как единое, управляемое князем Владимиром. Былины не допускают распада Киевской Руси, которая существует в эпическом сознании непоколебимо (удельный период, как известно, игнорируется русским фольклором). Исторический распад Киевской Руси противоречил народному сознанию, логике былинного эпоса. Русский народ всегда сознавал себя единым вопреки бесконечным распрям князей, старавшихся утвердить как незыблемые границы своих уделов и даже обосновать свои права на сепаратистские устремления исторической традицией (с помощью придворных летописцев).
БЫ/1ИНЫ
31

U<A>
|_rjrefrtc*rtf№ JpiAfTa (AbKryt'U (KbiXft . *N4A«mrTf Ч!М«ЛЫ t
ГАЛЪЦСЬ. Н^и<4ШАГХй<ЛЫЦ]АЫ ■ (itTCiAArtbALjfh f£> ИЛК/ИИ(
•' fr • . ** V ' ’
рлу. *\гй'иллнв'ы\лл4пгт кп^и^ауасал^ цл^каиь> икр
s*. • гг •*. ^ -J
AVatCrt^MTI. Hfn»eHrr#<A/iJl4^HAHrdy'^^rtAail|femti
; -rtf ^ *v
HrUrieMAUM а1ПНmI. */»ллу Tft/ioH . н<л>Г«ц1ЛйЛ
(tiy,ki*C6fk (гпвд^нтп. н/м#у’т^#<мл^м^>0Л*гб^»п0<л£1'
Г<А^АЛ\'ЛГДг1глГ4Ла1М1#|1*«/4. . Mrr<U<AA^4l(aAW^yA
(SO А . Нфнтм • Н^0Л4 П(4 . Н^вДМИГА (14 |f л гЛн ASdy t*. Н«ЛИМ
ПЛГЛЛЬ* jwyrw* A^inbAmAiOjldyfl^yillJA^irnri'- ttblfffCBH
(ЛТГлУлкЦ . f knA^irt^rt^C/i^A* ^K4*jA
пт«гтвГАЫ*о
. тслыеы
|^|гор ^щтв*р^нпъл,\цу‘я{ЛЦп<к1. KHinay ime ДАВНЯЯ. гка^«м\м*»* . #Ш4 fl<4AVl ./1Й»Н^ГЛНА. /
гт|1/4НД4шл/<Д1^ст. * нлл* впь,
ry#квл.«rap* * <чл-мtwkrimn&Kbifa:ft. мл^ъа,
‘ K#ao^mjUj^Mcr|fKmd?i^
fTT/V- fTjfH миилн 1ГТН Ж Лк Kfky'fO^ А
Дружина князя Игоря (христиане и язычники).
РЛ, л. 26 об.

fliuiA^tft ff/f*m • ТШЛЛЛЬуу ffBA/bfib (KAA^f ЛМ|А^#кЗ*р* Wy* • *JyiMm%ub\fSH%6. £*utt*\oymo6t\лкнйблК'ъ. a«
fthlftAAhry*Bb . JUUtff *Ю1£Нrd^y#fpM .fflAMHH’filftBUKAl* ^iMAMy^AlTIfyytt^Art A Krt^b • Srt’S'flfA ИМА/МЛ ««ГЪ.
л*гмгл4лмь'*<м«уггвл. ejf'fKt/vtHMeyra ftf n h<fH н ьрчмалл п*чтнтппг<^гп^аАа^£'*'<(в*н*ч< • лпги1понднпи шлвЖна* |1А^нт»ОААНВ/ЛК1ЛМ^Н •НА^ЪуАОугуАПОСЛМГёаЫ ptyHM*H*Tifyt/(\Ari4K0rU'ATirbulfirl*H^4 АЛ'Ь • fidlfArl#
!<♦
Посольство древлян у княгини Ольги.
РЛ, л. 26.
«// послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в ладье к Ольге». ПВА, ч. U стр. 237.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
34
Русский героический эпос, призванный по своим задачам «петь славу» героям, не находил в истории удельной Руси предмета для своих былин, а обличительная роль была ему несвойственна по самому его существу. Эпос выдвигает идеальных героев и их антиподов — смертельных врагов, причем в духе своего времени делает это альтернативно: или — или. В арсенале былин еще нет сложных натур, людей с «двойным дном», сложного сплетения характеров. В неразрывном единстве с Киевской Русью в былинах находится образ князя Владимира. Он, несомненно, обобщен. Хотя образ князя, вне всякого сомнения, имеет своим началом исторического Владимира Святославича, однако в эпосе от действительно существовавшего исторического лица остались только имя, титул и высокое положение главы государства. Все остальное, т. е. самое главное, настолько трансформировалось в народном сознании, что, конечно, совершенно в нем потонуло и соответственным образом получило новое значение и истолкование. Да и сам образ Владимира Святославича потерял даже свою единственность, слившись с именем и воспоминаниями о Владимире Мономахе — борце за русское единство и политике, силой власти напоминающем своего предшественника.
Причудливое сплетение нового и старого, событий, современных создателям былины, и смутных воспоминаний о древнейшем прошлом составляет эпический рассказ «Илья Муромец и Соловей-разбойник», чрезвычайно популярный в народной среде и поэтому подвергшийся значительной переработке. Г лавная идея сюжета заключается в очищении Ильей Муромцем магистральных дорог в Киевском государстве, в борьбе за укрепление внутреннего порядка в государстве, в уничтожении сил, препятствовавших этому стремлению. Усиление государства неизбежно наталкивалось на пережитки первобытнообщинного строя, которые находились в антагонизме с новыми установлениями и сопротивлялись им. К остаткам родовых пут, мешавшим становлению государства, объективно примыкали и другие силы, действовавшие в обществе. К ним могли, например, относиться шайки разбойников, рыскавшие по дорогам или даже основавшие свои гнезда на важнейших путях, которые связывали между собой отдельные части Киевской Руси. Естественно, что борьба с ними была задачей, без решения которой невозможна была нормальная жизнь общества. Эта борьба пользовалась поддержкой народа, страдавшего от разбойничьих набегов и грабежей. Собственно, разбойничье движение тоже было результатом разложения родового строя, появления бедных и богатых, выпавших из рода и общества людей, по тем или другим причинам принявшихся (в силу появления частной собственности и неравного ее распределения) за опасное ремесло, неизвестное первобытности. Все это, вместе взятое, могло трансформироваться в народной памяти в

обобщенный образ, самым фантастическим способом соединяющий в себе черты рода как антипода государственному началу и разбойников, выступающих против установленных порядков. Этот своеобразный синтез и представлен в виде Соловья-разбойника, сочетающего в себе столь разнородные и противоречивые черты.
Образ Соловья гораздо старше Ильи Муромца: если первый представляет собой стершееся в значительной степени в народной памяти родовое начало6, то Илья во всем блеске является выразителем государственных интересов. Если Илью мы видим (вслед за былиной) очень ясно, то Соловья мы себе не представляем (так же как и былинный сказитель). Соловей воплощает в себе самые различные черты: у него страшный посвист, собачий лай и змеиный шип, сидит он «во сыром дубе» и в то же время обладает человеческой головой (Илья попадает ему стрелой в правый висок), руками и ногами7. Нет никакой необходимости пытаться воссоздать образ Соловья из отдельных черт, рассыпанных былиной. Не приходится сомневаться, что Соловей какой-то неясный, почти забытый, прошедший длительный период трансформаций и искажений в многолетних устных передачах древний образ. Соловей — еще дохристианский, родовой образ. Несмотря на губительную работу времени, в былине сохранился намек на то, что Соловей — глава семьи, напоминающей большую патриархальную семью.
Тут случилось старому казаку Илье Муромцу А ведь ехать мимо гнездышка Соловьего,
Где живут его ведь дочери любимые Со своими мужевьями со любимыми 8.
Этот отрывок совпадает с другим, из гомеровского эпоса:
...Подошел он к прекрасному дому Приама,
К зданию с гладкими вдоль переходами,
в нем заключалось
Вокруг пятьдесят почивален, из гладко отесанных камней, Близко одна от другой устроенных, в коих Приама Все почивали сыны у цветущих супруг их законных; Дщерей его на другой стороне, на дворе, почивален Было двенадцать, под кровлей одною, из тесанных
камней,
Близко одна от другой устроенных, в коих Приама Все почивали зятья у цветущих супруг их стыдливых...
(«Илиада», VI; 242—252)

Эльга над гробом :нязя Игоря.
ЭЛ, л. 29.
И погребен был Чгоръ,
[ есть могила его / Искоростеня г Деревской земле...»
1ВА, ч. /, стр. 237.
н«пдун^г#^|||л0ж;v
jjjfJ6(AAK^ffnSAAfi6 ffKiyyUfmft « nay гЪЩбукй* ДА/Tjf/» ^твон?1илЛ»А,Ь«АЛ/ЧОГЫ O'biWrtA, ftfKiNj Fwm#/И0yrfc4AlA( . ^АпААтпАхуьгоес* • нг*inuoj!к>гтуь<^Н#длоугв0Г/и^у И^нмтдГАЫШЛГГи/!^0^4А\П«ГЫ^£^Л4-НСГ^ДД ^НШД. J*MrAr*n(6r\MLUrf/4AA^^rfWrrbl . fMIГКОМДоуср nfnrYtt/CirpOCfiye. НГТЛА «АШМАу rK/U ПЛГМ'А • Н ГГ па м it
ч/
д«^# иаутн*чй гтчлв&мн ко. н/*к#<чы ал* д. «пиимг
rr^fci
0ОНАДЗГЛ|у FfCM41rt^(rtHMH*

*°MFb*r- wv*
(м ем, vZaiifxKki .
HHH60U f&jft '' Л-
ыпнимши*цшлш»£ нгтоеллЛЪ “?
ГПрМН^оШ>UMT^XKTU|^lhd Hnoarfc^UjU^'JfacA^felflUlAA . J
I (ир^иком^* ^*%&4^£^^осрде*<тт*£ MicohллткмЫ
ti* rcj^'AVJ fbpbU*£*C\t НЛ*{,Па^АНй - НПО(АД1|рГЛ4ч J
*2,4*'HtX*,<r*rf4*f rt°*°3**n+,Atiu€p^*XOLj3*iJJ*4,^*kA
*&GoGrtti* 1ЛЛ€ЛТы(^Г^4А^гА .И^ША^^ДН!» • H A мдш i к^ныл . rvv*4 njico^u croa г»^/ие.
Вверху: слева — совет
византийского уаря и бояр, справа — греки подносят Святославу оружие.
Внизу: слева — войско Святослава, справа — греки дают дань Святославу.
РЛ л. 38 об.
«г...и послали ел<у [Святославу] лсеч и другое оружие... Взял же и даров много и возвратился в Переяславеу со славою великою».
ПВЛ, ч. и стр. 248—249.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
38
Таким образом, можно даже попытаться наметить этапы метаморфоз образа Соловья: сначала это было существо, в соответствии с тотемическими представлениями наделенное звериными чертами. Потом, с течением времени в период перехода к антропоморфным представлениям, оно стало приобретать человеческие черты, сохраняя некоторые атавистические признаки, и, наконец, в государственную эпоху было наделено разбойничьим прозванием. Между тем Соловей в сущности никого не грабит и разбоем не промышляет; былина именует его разбойником совершенно напрасно. Он сидит в своем родовом гнезде и губит лишь только тех, кто нарушает границы его владений. Соловей действует строго оборонительно, сам не проявляя активных, наступательных действий. Объективно же он, конечно, нарушает нормальную жизнь государства, мешает его функциональному развитию. Существование сепаратистского владения Соловья резко противоречит былинному сознанию, основанному на принципе единовластия и целостности Киевской Руси. Вот причина, почему он должен быть уничтожен, а не разбой, который в общем он не совершал. Тот факт, что именно Соловья- разбойника берет в полон Илья Муромец и привозит на суд князя Владимира, приобретает в этом свете глубокий смысл: родовой строй выкорчеван до конца, древний сепаратизм уничтожен.
Образ Соловья, как было уже сказано, несколько раз менялся, а Илья Муромец как победитель его появился намного позже, воплощая собой уже окончательную победу государства над родовым строем. Сама былина «Илья Муромец и Соловей-разбойник» представляет собой относительно сложный состав: Илья направляется в Киев — рассказ, сопровождаемый характерным для своего времени богословским обрамлением,— по дороге он, «призамешкавшись», попадает к Чернигову, где совершает подвиг, побив «силушку поганую». Надо думать, что дальнейший путь должен вести прямо в Киев, в который он въедет как победитель, но былина вставляет здесь древний миф о Соловье и останавливает своего героя, чтобы дать ему совершить еще один подвиг и разделаться с древними пережитками первобытного сепаратизма, бросить его представителя под ноги главы государственной власти. Для полноты картины смешения самых различных исторических периодов, объединяемых былиной, следует упомянуть место, где Илья Муромец предал смерти Соловья-разбойника. Это — Куликово поле 9.
Кто же такой Соловей-разбойник в своем первоначальном виде, столь причудливо потом трансформированный былиной? Это — наш старый знакомый леший, олицетворение дремучего леса, могущий погубить каждого, кто неосторожно забредет в его владения. Леший, по славянским поверьям, свистит, шипит и лает, наводя ужас и смерть. Леший — пред¬

ставитель антагонистической славянину-земледельцу стихии, полной опасностей: в древних бескрайних лесах можно было заблудиться, попасть в зубы и когти диких зверей, погибнуть от голода. Былина помещает Соловья-разбойника в лес и сохраняет в своем рассказе ряд черт, позволяющих восстановить в них свойства лешего:
Ай же ты, богатырь святорусский!
Прямоезжая ль дорожка да заколодела,
Заколодела й дорожка, й замуравела,
Замуравела й дорожка ровно й тридцать лет:
Там ни конницей никто ведь не проезживал,
Да й пехотой никто ведь не прохаживал,
Да й ни птица, черный ворон, не пролетывал,
Там ни пестрый зверь ведь не прорыскивал;
А сидит там во сыром дубе на реченьке,
У того ли дуба, дуба у Невида,
Как у той ли у реченьки Смородинки,
Как у той ли грязи, грязи черноей,
Как у той ли у березоньки покляпоей,
У того ль у креста у Леванидова,
Сидит Соловей-разбойник, Одихмантьев сын.
Как засвищет Соловей по-соловьиному,
Закричит, собака, й по-звериному,
Зашипит, проклятый, по-змеиному —
Так все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
А что есть людей вблизи, так все мертвы лежат! 10
БЫЛИНЫ
39
Естественно, что леший связан с родовым строем — это и отмечает былина, наделяя Соловья большой патриархальной семьей. Леший — представитель славянской демонологии родовых поверий. Вера в лешего совпадает с расцветом у славян родового строя. Таков сложный узел переплетений исторических эпох в былинах. Основная идея былины не в борьбе Ильи с разбойниками (Соловей только ассоциирован с ними), а в подвигах Ильи Муромца, направлявшегося из Мурома в Киев для служения Руси. Логично, что по дороге он проезжает территорию Чернигова, где побивает врагов, осадивших город. Далее повествование раскрывается вставкой о победе и пленении Соловья-разбойника и снова возвращается в свое первоначальное русло, когда Илья продолжает свой путь в Киев и достигает стольного града — цели своего путешествия. Эпос приписывает своему любимцу славный подвиг борьбы с Соловьем-разбойником, объективно прида-

Смерть
варяга-христианина и его сына.
РЛ, а. 47.
«И кликнули, и подсекли под ними сени,
и так их убили». ПВЛ, ч. 1, стр. 256—257.
-
у ,, 1/1/ Mirtrftl|flU*tjl£
ft #Гв ft cf 4 сдМ И НГЬЬ'ГД ^лилп/«\йумъ/*ан
A^ki'UMCn^tn^efeyeuu ■ нклнкн/ш иное* клшд( rivutn*
ЯНМА Н1П4К#КЛЛ'НШЛЧ flrff taiilk(nihf<"iOrHU'AjbliO'KtilUAJA. А. "\»ДС=Г^— - Т'
tundtyi М М«4 114 Г* b’MJLi^fllji * ШЬ £ M4J(
IT4IMIK И гп>1 Kd b’eunflА Ш< ЩГбу'ЬХ 1ГГИ . fe^UlbAMbfKHH-
ПОгушГб^ПГАUli KfniMfA 4ntrtfc( Л*Д„ Hff'AHff ri*Г?Д-/| l^f »Kf/vv<AiifV*IK4«HWM • AUCett/^MIf/rKtiAfUflt • ^гЬГб fi* ил^А или'шлн. nan^LfHUf 6^И<лн • мя*Ьдынп^КА ГЛф*-- MftAft■ AirtAtTAffb'ift . g%im*y
ДМ\

чикп^ю • пипкллълю/улъ • ми^рлшд-'моудрыш/иы гд»пм •чпглвм'ы нрг^тлиллъпдгбгшщрао* гчь’длгл
v • мм(ггь1гпльгтаг£|Г*уи ♦ й*«мгк#пДлша -мп^ии
ШЛВ^^’ША . fKlHp«AA Дг£лЛ. MKAArtArtfcf аърДПДми ЦГТ|ЮДДби1Лй®^АИИП*б***
н^1£гт1м1лкыи<1г6л\ан. гибглАДЛнпигплко 'tiiyLiflS
MXrfrrm ПЪГ1*КЫ . ^nHrK#n#HuiUliKBrtrt*Mt$M*Mfil / •• • r« ;• « * ■*
ГЛАДА ЯШШ^КвПОуЧО ГЛОу ВОу* И. ЖТ^ММДОШД Kftfjlfo
7V . напкр«шл!С4Цри. |^ык1игпы гпл r<*f 1Ч|А
цнмы прдддбшл • i\)*ti *ч# мтаиддлшлгмбу д*а
j егывшда* гклышла-ла^ь ' рль'ь! иънчтьа*лн1<бсп1му\%ь. t
) ^2^ &.'«ъ-*
>ВП(бг1г*#Дг«кгМ*Л> гп^ИЫ- ПбЧ^ДКГТАГГТ^#Л|1Дбу'ГЛАГИ Jj* гумтилрйу ГГЫШАИ i^i/f дг^рынлилл* ДЛирИСП1рО
Апи^раьнк^ндас^* НГЛМ'ЬП^ГИНПИ В'АСШЛкПиИл рЛГЫ • ДА Д ИД АТПЬ СЛА ВОК А1ЧЛШ» ГА • СМСЛМШЛЯ'ЛПА ЩрНЛ|){Ъ • павмЛга^влптн 1<рНЛй(Ь> НЯёИрЫЧЛЮ
сотаоутилпфл^пниъ . И10у,нллвъ»*гошл.мп|1*
*НЫ • ИЛМКНСОГпМ (SAfliM • ИНД* f rlMMHfi'AUtf кпд
нггогглавиша^пап^ стпрл^мгв-стг. покл^оуч*
Владимир посылает послов для выбора веры.
РЛ, л. 59.
«И сказали бояре и старци: «Знай, князь,
что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь в самом деле разузнать [о вере], то ведь имеешь у себя мужей: послав их, разузнай, какая у них служба и кто как служит богу»».
ПВЛ, ч. 1, стр. 273.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
42
вая ему новый, не менее глубокий смысл большого исторического значения. Талантливый сказитель и последующие певцы сумели тонко и искусно вплести в канву древнего повествования новых героев и внести в него новый исторический смысл. Ядро былины о Соловье очень древнее: леший здесь не безобидное существо поздних сказаний, а страшный демон, обладающий громадной силой.
Три былины — целый своеобразный круг — посвящены борьбе русских богатырей с Идолищем, или Тугаринымп. Сюжет их заключается в том, что какое-то чудовище забирается в Киев, в княжеские палаты, и там нагло распоряжается, совершенно устранив Владимира Ясное Солнышко от власти в его собственном доме и в городе. Илья Муромец в первом, Алеша Попович во втором варианте былины, оба под видом «перехожего калики» приходят в дом князя и в схватке с Идолищем (Тугариным) убивают его, тем самым освобождая столицу и государя киевского от страшной опасности и горьких унижений.
Былина «Илья Муромец и Идолище» подверглась впоследствии богословскому влиянию12. Церковные воззрения наложили на нее свой отпечаток, введя в повествование «Могучее Иванище» — «калику перехожего», возвращавшегося на Русь из Иерусалима. Впрочем, надо сказать, что эта вступительная часть при всем ее богословском содержании носит одновременно и народный характер: «Могучее Иванище», несмотря на иерусалимскую благодать, не посмел вступить в борьбу с вражеской силой. Второй вариант связан уже с мотивом о «голях кабацких» 13. И уже совсем отличный от двух первых дает третий вариант былины об Идолище— Тугарине, связанный с именем Алеши Поповича14.
Подобно случаю с Соловьем-разбойником, Идолище — Тугарин гораздо старше богатырей Ильи Муромца и Алеши Поповича. Вот как описывает его былина:
А росту есть как ен высокого,
А толщина да как ведь копна сенная,
А голова-то у его что пивной котел,
А глаза-то что ведь ложки бурлацкие,
А локоть у него — и с локоть есть У сильного могучего богатыря.
Или в варианте, связанном с Алешей Поповичем:
Вышина у собаки ведь уже трех сажон,
Ширина у собаки ведь двух охват,
Промежу ему глаза да калена стрела,
Промежу ему ушей да пядь бумажная 15.

Идолище — Тугарин ест непомерное, невозможное для человека количество пищи: по три печи хлеба, по корове яловой, а выпивает он сразу пивную бочку. Из описаний видно, что в данном случае мы имеем дело с чудовищем, которое тоже, по всей вероятности, как и Соловей-разбойник, прошло процесс антропоморфизации, хотя и чисто внешний. По своей сути Идолище остается чудовищем, созданным в глубокой древности первобытным воображением. Несоразмерность, которая в былине постоянно подчеркивается, говорит за то, что процесс антропоморфизации его остановился где- то на полпути. Образ Идолища не ясен и расплывчат, как и Соловья, в нем выделены только отдельные черты. Это прежде всего колоссальные размеры чудовища и затем его стремление к пожиранию. Возможно, Идолище — первобытное чудовище — фагос, пожиратель, ненасытный и свирепый, каких нередко создавала первобытная фантазия. На дохристианское происхождение указывает и его имя — Идолище, т. е. кумир, который (что не исключено) мог быть в древнейшие времена предметом поклонения. Другое имя — Тугарин (Ту- гор-хан) не вызывает никаких сомнений. Это дальнейшее известное и характерное для былины сопоставление имен и перенесение старых форм на новое содержание: Идолище приобретает имя известного половецкого князя и становится предводителем исконного врага Руси — татар. Кстати сказать, о татарской будто бы принадлежности Идолища былина говорит мимоходом, а сами татары упоминаются весьма лаконично, без обычных для былин эпитетов и красок.
Таким образом, и в данном случае ядро былины, очищенное от позднейших наслоений, оказывается созданным в глубочайшей древности, в эпоху первобытных мифов, еще связанных с тотемизмом. Илья Муромец и здесь выступает как представитель нового, прогрессивного начала, новых воззрений на природу и общество: он уничтожает на наших глазах некогда чудовищного бога, веру, а значит, и страх перед ними, с тем чтобы заменить его новым, христианским богом. Более рациональное и соразмерное побеждает нерациональное и несоразмерное. Если в образе Идолища былина в рассказе о глубоких исторических процессах имеет лишь объективный смысл, то в цикле, посвященном борьбе с другим чудовищем русского героического эпоса, уже звучат ноты сознательного противопоставления «века нынешнего веку минувшему».
Былины «Алеша Попович и Тугарин» и «Алеша и Змей Горыныч» и «Добрыня и Змей» раскрывают образ другого мифологического чудовища древнеславянских верований — Змея Горыныча. Время почти совершенно стерло из народной памяти вид этого первобытного страшилища: пожалуй, самым отличительным признаком Змея является то обстоятельство, что он летает. Кроме того, Змей Горыныч обладает
43

Крещение Владимира Святославича и его дружинников.
РЛ, л. 62 об.
«И повелел крестить себя.
Епископ же Корсунский с царицыными попами, огласив,
крестил Владимира... Многие
из дружинников, увидев это, крестмлмсь».
ПВЛ, ч. и стр. 275—276.
\
нсдышлйлавлодмллнръ р*. Aifi*n(nui ппд .
• firTdatAfivvpt
finHfnH^fnn A^^K-dpioyrtbr^birt . птогтыр^пы .(V гддгмо-а /<|1шнаоддДЛл>мр4 • имк«в<ь^л«жм^дукву' пап* . нль'нс'ripo^pri• д^|А’1Г«^»с#аа/и1Ддм<р^ .гчд rtpjUHdf Hirpa мл anbTAQitrua<paaXtf^£ifcsvw
Л _ ^ .АЛ
IV rtc< амдгёг ff . Miio^/tKji тмшл. /<p‘rm*<f главка*
cmif ffi m• H£adкд метал am. a/c^pf*%rtгрл/нлм^ч rmrr*
А." А.'.'*:» ' , Л ^ >
*уу£п«0рпр£. Л0АЛ111ла0Л<>ДИМИ^А1&,2/<|ГЛМ|ГКвИ
% ’ л «V • % «л<
гглоп ть лдладл!л^чг<аплаатпл^л^лгпл^. иб/<р* dttrlHrt

£)ri * У Л fл-
/r f9"yc*fs*mM' Н^пинши1млуч9лйныф[ш «»ппм^нпГ H^dU/A . гтвм»|ч«и(ш«а» HifeMijiM. в«Мяди|^( n#«^i в«има н
г^т/чтг.^, ш„«Дг|Г4Л1 гд АпгП1т«##*глА*а.
п,тлЯ4ллЛ«™"*“« ОП4
nft\fautrKteri-g^AT, ni<oftiymt. пк«*ы • пгогЗ^м уТ. Y/i. ^ДД4 пк'ЛЪГйуй • MrtAjl*
fi’M OLtnh W МММ rOdQAQlfb . MAWOr/lAW Л и #Af Д6ПД- BT^
Основание Белгорода. РЛ л. 67 об. «Владимир заложил город Белгород... и свел в него лшого людей, ибо любил город этот».
ПВЛ, ч. 1, стр. 282.

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
46
хоботами. Живет Змей далеко в горах (антиподных русским полям) и время от времени нападает на Русь, похищая женщин. Данные, которые сообщает нам былина, слишком фрагментарны для того, чтобы можно было составить из них какое-то целостное представление об образе чудовища. Несмотря на это, ясно одно: Змей — результат первобытных представлений о враге человеческом, древнем драконе, уничтожающем мужчин и умыкающем женщин, фантастическом чудовище, воплощении коварства и не знающей пощады жестокости. Образ Змея настолько был выразительным, что эти черты глубоко врезались в память народа, запомнившего чудовище в его первозданном виде: оно не подверглось процессу антропоморфизации, оставшись в своем зверином облике. Змей Горыныч находится в постоянной войне с людьми. Похищение (или посещение) им женщин — тоже древнейший факт, сохраненный былиной. Известно, что первобытные племена вели истребительные войны, причиной которых был захват женщин как самого ценного трофея победителей. Змей Горыныч, по всей вероятности, более древний образ мифологического чудовища, чем Идолище. Былина «Алеша Попович и Тугарин» смешивает два этих образа — они действительно совпадают, если не по своему облику, то по характеру, а в дальнейшем эпос даже придает Тугарину (но не Змею) черты татарского хана.
Борьба с враждебными силами природы и окружающими племенами была тяжелой для древних славян — Змей Горыныч нередко торжествовал. Однако со временем это страшное в своей мощи чудовище стало все более если не слабеть, то уступать в единоборстве богатырям, пока окончательно не было оттеснено в горы и уничтожено там Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем, носителями новой идеологии. Былины противопоставляют (в характерной для них манере олицетворения явлений и их персонификации) язычество и христианство. Основная идея былин «Алеша Попович и Ту- гарин», «Добрыня и Змей» и состоит в борьбе христианского и языческого начал и победе новой религии над старой16. Однако несомненная древность Змея, многовариантность этих былин и участие в них в качестве героев двух, а не одного богатыря свидетельствуют о сложности пути создания текста, дошедшего до нас. По всей вероятности, в начальном своем сюжете это был миф о борьбе героя с чудовищем, конечной победе добрых сил над злыми, в последующем ставшими олицетворением язычества и христианства. Былина о Добрыне и Змее в этом свете представляется более давней, в ней в отличие от сказания об Алеше Поповиче Змей выступает в своем древнем сравнительно облике и борьба с ним носит грозный, драматический характер. В былине «Алеша Попович и Тугарин» Змей уже не так страшен и силен: авторы былины позволяют себе подшучивать над

чудовищем, снабжая его коня бумажными крыльями. Превращение чудовища в бумажного монстра, как и самый материал, из которого оно состоит, свидетельствует о весьма поздней переделке, которой подвергся несколько раз изменяющийся былинный сюжет. Интересно, что если в былине «Добрыня и Змей» коварное чудовище, потерпев поражение, вновь возвращается, то в другом эпическом рассказе — «Алеша Попович и Тугарин» оно уничтожается окончательно. Таким образом, основа былин «Алеша Попович и Тугарин» и «Добрыня и Змей» имеет по крайней мере два исторических слоя: языческий (дохристианский) и христианский (в его народном понимании). Оба этих элемента настолько с течением времени спрессовались и взаимопро- никли, что подчас их очень трудно или даже невозможно отделить друг от друга.
Целый исторический период лежит в основе былины «Илья Муромец и Калин-царь» 17. Лишенная анахронизмов, былина посвящена призыву к единству в борьбе против татар. В основе ее лежат идеи долга перед народом и государством, верности, объединения сил в смертельной войне против беспощадного и дикого врага. Внутренние распри должны отступить перед великой задачей освобождения от иноземного нашествия и ига, никто не должен преследовать никаких личных выгод в этой священной борьбе, перед которой все остальное ничтожно. В былине «Илья Муромец и Калин-царь» уже явственно проступают социальные, классовые противоречия между народом, который представлен богатырями, и эксплуататорской верхушкой — боярами и князьями. Развитые антагонистические противоречия, нарисованные былиной, свидетельствуют о сравнительно позднем ее рождении: она, по всей вероятности, составлена или в период наступательной борьбы с татарами, или вскоре после освобождения от татарского ига. В былине татары еще очень сильны, для их разгрома потребовалось сверхнапряжение всех имеющихся сил, в ходе борьбы русская сторона терпела поражения. Может быть, единственное, что было использовано сказителями из арсенала прошлого песенного богатства,— приступ татар к Киеву, сбивающийся на шаблон, выработанный былинами.
Великие народные художники слова, создавшие былины, не могли не отразить разнообразные, даже противоречивые стороны общественной жизни. Былина хотя и рисует социальные противоречия, но вместе с тем она насквозь пронизана идеей высокой миссии государства, в известной мере культом государственной власти, которую она ставит выше всего. Илья Муромец, едва не погибший в темнице по воле князя Владимира, тотчас после освобождения без слова упрека вступает в борьбу против татар. Великий богатырь борется с именем князя и княгини на устах, хотя Владимир
БЫЛИНЫ
47

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
48
в былине выглядит довольно трусливым и ничтожным. Былинные авторы очень последовательны: они заставляют Илью, пленившего царя Калина, отказать богатырям в немедленном мщении татарскому вождю, а в соответствии с принципами государственной субординации направить полоняника в Киев:
Говорил старой казак да Илья Муромец:
«А почто рубить ему да буйная головушка?
Мы свеземте-тко его во стольний Киев-град,
Да й ко славному ко князю ко Владимиру» 18.
Острой социальной направленностью характеризуются два весьма близких друг к другу варианта былины о Ваське- пьянице или Василии Игнатьевиче19. Ее следует отнести с несомненностью к скоморошескому творчеству или произведению, испытавшему сильное влияние последнего. Сама по себе эта былина сравнительно поздняя: в ней Васька-пьяница шутя побивает татар и без труда обманывает — совершенно открыто — их предводителя Батыгу (Батыя). Татары, как в других былинах Змей Горыныч, уже не страшны и становятся объектом сатирического рассказа.
Основной сюжет былины о Василии Игнатьевиче остро социален. Кульминация классовой ненависти былины состоит в том, что, побивая татар, Васька направляет их против князей, бояр, купцов и торговых людей, лишь оговаривая неприкосновенность князя Владимира и княгини, в чем, между прочим, проявились царистские иллюзии русского крестьянства. Впрочем этот политический зенит былины является несомненной интерполяцией, причем довольно поздней. Она была бы невозможна в период, когда татары были еще грозны.
Васькин айтипатриотизм — единственное место во всей былинной русской поэзии, где герой допускает врага в Киев, обращает его против своих. Это место — несомненная скоморошья передержка, так же как и отказ Васьки (до этого польстившегося на богатство, которое он думал получить из татарских рук) от подарков князя Владимира, а затем выпросившего себе позволение пить «по кабакам безденежно». Судя по варианту, который представляется более ранним,— «Василий Игнатьевич и Батыга»,— герой былины действовал обманным путем, обещая татарскому предводителю свое пособничество во взятии Киева только с тем, чтобы усыпить его бдительность и тем самым вернее погубить. Можно установить с несомненностью, что былина о Ваське-пьянице имеет древний отрывок о турах, относящийся ко времени, очень близкому к татарскому нашествию, и остальную, главную часть, созданную в гораздо более позднее время, когда татары уже перестали представлять собой грозную силу.

Переломному периоду возвышения Руси и упадка Золотой Орды посвящена былина «Добрыня Никитич и Василий Казимирович» 20. В основе былины лежит рассказ о том, как вместо тяжелой дани татарам Русь сама, с помощью своих богатырей, получила дань от побитых витязями врагов. Вряд ли ее можно рассматривать как только отражение народных чаяний. Против этого говорит та уверенность, та сила, которой дышит былина, несколько карикатурный образ татарского царя Батура, а также сказочный характер той борьбы-состязания, которую ведет с ним Добрыня Никитич. В былине символически подчеркивается, что залог победы — в объединении сил, союзе богатырей Добрыни Никитича и Василия Казимировича. Однако последний играет на удивление пассивную роль. Василий Казимирович сначала берется отвезти пошлину царю Батуру, но потом его охватывает страх, он жалеет, что «захвастался». Его встреча с Добры- ней Никитичем меняет дело. Василий признает Добрыню своим «старшим братом», и по предложению последнего богатыри решают сами взять дань у татар от имени князя Владимира. В борьбе и состязаниях с Батуром Василий отказывается от единоборства и постоянно ссылается на Добрыню, который во всех поединках становится победителем.
Странным вообще кажется появление Добрыни Никитича, который встретил случайно Василия Казимировича в тот момент, когда он, сильно встревоженный своим опрометчивым обещанием князю, шел по киевской улице. Все это, равно как и активность Добрыни, наводит на мысль о том, что первоначально свою роль и роль Добрыни Никитича исполнял Василий Казимирович. Только потом один из любимейших народных богатырей, выдвинувшихся на первый план по.чти рядом с Ильей Муромцем, был введен народными сказителями в эту былину. Василий Казимирович в связи с новыми задачами, стоявшими перед Русским государством, потерял свою первоначальную ценность как герой и вынужден был передать все свои подвиги новому герою, более соответствовавшему переживаемому времени. Так появились два богатыря вместо одного, старший (в былине) стал младшим. Такое «вытеснение»—явление довольно обычное для эпоса, идущего в ногу со временем. Мышление, характерное для былин, заставляло менять не только ситуации, но и образы, которые, как правило, или получили новое качество, или, как в данном случае, вытеснялись другими героями, более приспособленными к изменившимся условиям. Василий Казимирович должен был отвезти дань татарам — такова была его первоначальная, исконная роль. Вне всякого сомнения, это требовало большого мужества, даже жертвенности и было немалой заслугой перед родиной. Князь Владимир рассматривает поездку в Орду как подвиг:
БЫЛИНЫ
49

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
50
Ой вы гой еси, мои князья и бояры,
Ой ты, вся полекица богатая И вся моя дружина храбрая!
Кто бы послужил мне, .князю, верой-правдою, Верой-правдою неизменною?
Кто бы съездил в землю дальную,
В землю дальную Поленецкую К царю Батуру Батвесову?
Кто бы свез ему дани-пошлины
За те за годы за прошлые
И за те времена — за двенадцать лет? 21
Но вот проходят годы, рассеивается кровавый кошмар татарского ига, некогда наводившие ужас завоеватели слабеют. Василий Казимирович сложился давно — он еще только может свезти дань в Орду, но не помышляет о борьбе, тем паче о покорении ее. Для этого нужны новые люди, иные герои, психология которых сложилась под влиянием других факторов. Они-то и выдвигают новую идею — борьбы с татарами и сбора с них дани. Таким богатырем становится Добрыня Никитич22.
«Наезд литовцев» — былина, сюжет которой, несомненно, построен на подлинном историческом событии 23. Сама былина подверглась переработке — в частности, значительная ее часть является заимствованием из известной былины о Волхе Всеславьевиче, оборотне, сумевшем колдовским способом погубить своих врагов. Вместе с тем былина доносит до нас характер борьбы литовцев с Русью, сопровождаемой пожарами, уничтожением материальных ценностей, уводом в плен людей, осквернением церквей. Кровавый характер этой войны, описанной былиной, наводит на мысль о том, что этот эпический рассказ имеет в виду скорее всего борьбу Руси с Ливонским орденом, отличавшимся, как известно, крайними даже для средневековья жестокостями:
Во твою-то во святую Русь Ай приехало-то два поганыих два Ливика,
Королевские да два племянника,
Наезжали-то в Руси они перво село,
Оны жили-были да пограбили,
Оны то село да ведь огнем пожгли;
Наезжали-то в Руси они второ село,
Оны жили-были да пограбили,
Оны то село да ведь огнем пожгли;
Наезжали-то в Руси они третье село,

Оны жили-были да пограбили,
Это-то село да ведь огнем пожгли,
А полонили младу полоненочку... 24
Былина передает характер этой борьбы, ведущейся на уничтожение. Жребий, который бросает в реку князь Роман Митриевич, подтверждает это: первой дружине — убитой
быть, второй дружине — в полон быть взятой, и только третья достигнет победы. Победители по заслугам самым беспощадным образом расправляются с врагом.
Проблема самосознания русской народности, международных отношений Руси ставится в былинах, посвященных Дунаю, «Бой Добрыни с Дунаем» и «Дунай»25. Сам Дунай— славный, в симпатичных чертах подаваемый былинами богатырь; он хотя и не русский, но близок по своему происхождению к культуре Руси. Если попытаться восстановить реальные отношения на основе скупого текста былины, то скорее всего можно предположить, что Дунай — представитель западных славян, по своему происхождению и образу жизни (на что имеются косвенные намеки в былинах) близкий русским обычаям и нравам, готовый подчиниться им. Так Дунай не выражает никакого несогласия или даже удивления, когда Илья Муромец предлагает ему подвергнуться суду киевского князя Владимира. Согласно былине «Бой Добрыни с Дунаем»26, Дунай находится в дружеских отношениях с представителями русского народа, с которыми он выступает против общего врага:
Говорит тут Дунаюшко сын Иванович:
«Воно едет стары казак Илья Муромец,
А стары-то казак мне-ка приятель-друг,
А он пособит убить в поле неприятеля» 27.
Осознание русским народом себя самого как этнической особности выражает Илья Муромец, в уста которого былина обычно вкладывает народную мудрость:
Как два русских-де борется, надо разговаривать,
А и русский с неверным — дак надо помощь дать,
А два же нерусских — дак надо прочь ехать 28.
Вторая былина — «Дунай» рассказывает о международных отношениях Руси, о мирных и военных отношениях между Русью и Литвой. Былина эта — позднего времени, когда Москва уже стала серьезной силой на Западе, с которой считается Литва, когда-то сама нападавшая на Русское государство. Правда, литовский король не сразу соглашается на брак своей дочери с Владимиром:
БЫЛИНЫ
51

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
52
А как говорит король хороброй Литвы: «Ай же ты, Дунаюшко Иванович!
А ты взялся на безумье за великое.
Да как ваш тот князь невелик собою,
А ще ваши царища уродливые.
Не отдам я своей дочери
Да-й за вашего князя Владимира,
А возьму ли я тебя за желты кудри, Посажу я тебя в глубок погреб,
А пусть-ко Дунаюшко у нас посидит, Да пусть-то Дунай в погребу погостит, То что Дунай да и обумеется» 29.
Однако внушительная демонстрация силы, произведенная на виду у литовского короля, заставляет его не только сбавить тон, но и согласиться на предложение представителей Русского государства 30.
Нет сомнения в том, что эти персонифицированные былиной отношения между Русским и Литовским государствами передают реальные политические комбинации. В частности, закрепление браками договорных и иных отношений между государствами — одна из основных традиций международных отношений древности и средневековья. Былина «Дунай» по своему сюжету резко делится на две слабо связанные между собой части: первая посвящена сватовству князя Владимира, а вторая — сватовству и женитьбе самого Дуная. Собственно, оба сюжета объединены формально темой сватовства, хотя текст их различен по замыслу. Сватовство князя Владимира имеет в своей основе не столько личный, сколько политический характер. Сюжет о сватовстве Дуная носит чисто личный характер и напоминает скорее балладу с полагающимся ей трагическим концом, а также со вставными мифологическими картинами. Это все наводит на мысль о том, что первоначально каждый из сюжетов составлял отдельную былину, позднее сведенных вместе. В основе второго сюжета лежит древняя тема: поединок богатыря с богатыршей и их женитьба (многократно повторяемый и являющийся «бродячим сюжетом»), состязание в стрельбе из лука, дитя во чреве матери, связанное с планетами (несомненный остаток первобытной космологии), и появление рек Дуная и Настасьи. Однако эти сюжеты неоригинальны, они заимствованы из других былин и сказаний. В целом же обе былины о Дунае представляют значительную ценность для историка, раскрывая в эпической манере осознание особности русской народности и взаимоотношения между Литвой и Русским государством, возникшие на новой основе31.

Г лубокую историческую подоплеку содержит былина «Глеб Володьевич» 32. Она посвящена торговым и военным отношениям, сложившимся между Киевской Русью и Кор- сунью — Херсонесом, знаменитой греческой колонией в Крыму. Известно, что Корсунь была объектом оживленных торговых отношений и частых военных походов киевских князей. Война сменяла собой мирные отношения. Именно эти два аспекта отношений и положены в основу сюжета былины, которая начинается рассказом о торговле, а заканчивается войной и взятием Корсуни русскими войсками. Киевское единовластие, к которому привыкли, которое и считали чем-то совершенно естественным создатели былин (не представлявшие себе другой образ правления), пришло в противоречие с херсонесским демократическим строем. Былина видит в Корсуни полную анархию и презрительно отзывается о политическом строе греческого города:
А во том-то городе во Корсуни Ни царя-то не было, ни царевича,
А ни короля-то не было и ни королевича,
Как ни князя не было и ни княжевича;
Тут жила-была Маринка, дочь Колдаевна,
Она еретица была, безбожница 33.
Особое внимание былины привлекает пошлина, непомерные размеры которой отражают позиции, сложившиеся в заинтересованных кругах Киевской Руси:
Они как ведь в гавани заходили — брала пошлину, Паруса ронили — брала пошлину,
Якори-то бросали — брала пошлину,
Шлюпки на воду спускали — брала пошлину,
А как в шлюпочку садились — брала пошлину,
А к мосту приставали — мостову брала,
А как по мосту шли — да мостову брала,
Как в таможню заходили — не протаможила.
Набирала она дани-пошлины немножко-немало — сорок
тысячей 34.
Непомерные таможенные поборы и прямой захват товаров херсонесскими правителями были главной причиной войны. Хотя Киевская Русь нигде в былине не называется, однако ясно, что речь идет о ней. Глеб Володьевич осадил Корсунь. Маринка задает богатырю три загадки, которые последний легко отгадывает. Возможно, былина в такой форме зафиксировала имевшие хождение в греческих колониях Причерноморья мифы, в которых сюжеты, связанные с загадками и
БЫ/1ИНЫ
53

Специфика исторического содержания. Внешние отношения
54
их отгадыванием, приводят к победе героя, превосходящего неприятеля не только силой, но и умом. Былина запомнила коварство херсонесцев: лестью и посулами Маринка пыталась погубить Глеба Володьевича с помощью «зелья лютого». Корни былины уходят в древность, о чем свидетельствует самый сюжет, посвященный отношениям двух государств. Нижний слой сюжета легко отделяется от наслоений позднейших времен. По этой былине исследователь истории взаимоотношений Киевской Руси с греческими колониями может судить об их характере, а также о взглядах, сложившихся на Руси в отношении корсунских политических порядков.
Внешние отношения Киевской Руси, скрепляемые браками, лежат в основе сюжета былины «Соловей Будимирович»35. Былина древняя, дающая в руки историку довольно подробный материал об устройстве корабля и направлении водного пути. Детально описывается сватовство заморского гостя: вручение подарков, знакомство с родственниками невесты, постройка теремов в городе женихом и брачное предложение. Былина не носит возвышенного характера, в ней никто не совершает никаких подвигов. «Соловей Будимирович»—один из эпических рассказов, построенных в реалистической манере. Изображая войну, эпос рассматривает военные действия Руси прежде всего как оборону. Наступательных войн былины не знают: народная борьба не может иметь несправедливых целей. Исключение из этого правила составляет былина о Волхе, однако давность ее оправдывает специфику рассказа. Впрочем, даже и здесь звучат мотивы, вставленные поздним сказителем о превентивной войне, целью которой было предотвратить грозящее нападение. Отсюда логически вытекает понятие о военной доблести, воспеваемой народом. В основе богатырских подвигов лежат патриотизм и независимость Руси. В смертельной борьбе против татарского ига былины призывают к единению. Русский народ накапливает силы, и наступает момент, фиксируемый былиной, когда уже пора переходить от обороны к наступлению. В огне освободительных войн выковывается самосознание народа, постепенно образуется русская народность, уже понимающая себя как отдельная общность. По мере роста силы и могущества Руси, сумевшей отстоять себя и укрепиться в войнах против многочисленных врагов, растут ее международные связи, торговые и военные отношения с соседними и отдаленными от ее границ странами. Одновременно былины рисуют и картину внутреннего укрепления Русского государства, устанавливающего порядок среди подданных и решительно выкорчевывающего остатки родовых пут, мешающих единству державы.

СОЦИАЛЬНЫЕ
ОТНОШЕНИЯ
БЫЛИНЫ
55
Былины фиксируют (в объективном смысле) наличие классов и классовой борьбы, антагонизм бедных и богатых, угнетенных и угнетателей. Несправедливость существующего общественного строя — частая тема былин. Эпос раскрывает довольно напряженную внутреннюю обстановку, чреватую постоянными столкновениями низов и верхов. Социальная борьба в обществе проявляет себя в различных формах. Былины подчеркивают постоянный страх, который испытывают князья и бояре перед возможным возмущением народа. Недовольство «голытьбы» своим нищенским, угнетенным положением выливается в частые конфликты и в общие восстания «черни». Народные бунты, как это видно из былинных рассказов, носят стихийный характер. Угнетенные не сознают еще своих общих интересов, действуют неорганизованно, не представляя себе сколько-нибудь ясно целей борьбы. Былины указывают на слепой, всесокрушающий протест, в который выливается народное негодование.
Эпос обращает внимание на решающую роль народа в жизни страны, на его трудовые и ратные подвиги и в то же время на тяжелое положение, в котором он находится, как на важнейшую коллизию в жизни общества. Гордость за великие народные подвиги в эпосе перемежается с горечью, вызываемой бесправным и тяжелым состоянием народных масс — истинных создателей общественного богатства. Эпос сталкивает между собой крестьянскую и аристократическую

Социальные отношения
56
идеологии, рисуя различное отношение к окружающей действительности, к социальному строю общества. Борясь за единство страны внутри и за укрепление государства вовне и в этом смысле оказывая содействие княжеской власти, народ не хотел и не мог безропотно терпеть угнетение и насилие, которые эта власть несла ему. Вот почему народные богатыри, верой и правдой служа князю Владимиру, нередко выступают подчас и против него и даже становятся во главе народных восстаний. Эти сложные отношения между государственной властью и подданными довольно четко выражены в былинах.
Крестьянскому труду непосредственно посвящена знаменитая былина «Вольга и Микула», представляющая собой гимн земледельческой деятельности, традиционно прославляемой с глубокой древности у всех народов. Впервые в этой былине в качестве героя выведен не воин, сверкающий боевым искусством и оружием, а богатырь-пахарь, вызывающий глубокое восхищение своим мирным трудом, мастерством возделывания земли, перед которым блеск князя и его дружины, занятой ратным делом, кажется мишурным и даже ничтожным:
А орет в поле ратай, понукивает,
С края в край бороздки пометывает,
В край он уедет — другого не видать,
То коренья, каменья вывертывает,
Да великие он каменья вси в борозду валит.
У ратая кобылка соловенька,
Да у ратая сошка кленовая,
Гужики у ратая шелковые 1.
Былина поднимает здесь изображение земледельческого труда до героического, до пафоса созидания. Она противопоставляет мирный труд ратному, крестьянина — воину, мир — войне. Былина о Вольге и Микуле показывает две идеологии, два мировоззрения: раннефеодальное, считавшее войну и военное дело единственным благородным занятием для высшего сословия, и крестьянское, видевшее в мирном труде простое, но великое по своему смыслу и значению дело, ту естественную деятельность, без которой немыслимо существование человека. Без земледелия, без хлеба насущного жить невозможно, а поэтому, сколько бы ни кичились князья и их дружинники, они ничего в конечном итоге не стоят без крестьянской работы.
Создатель былины сумел возвыситься над мировоззрением господствующих классов своего времени, преодолеть его и противопоставить ему другой мир, мир земледельческого

труда, на котором тысячелетие стояла Русь2. Нужно ли добавлять, почему эта былина пережила века и дошла до нас? Ядро былины, свидетельствующее о народном крестьянском сознании, выразившемся особенно наглядно в понимании своей собственной силы и значения, позволяет считать это эпическое произведение поздним творением народной поэзии. Здесь перед нами выступает сравнительно зрелое общество, основным занятием которого является земледелие, причем продвинувшееся уже на север (Микула вывертывает то коренья, то каменья). Былина свидетельствует также о существовании развитых городов, причем имеет место (как бы мы сейчас сказали) противоположность между городом и деревней:
Говорил оратай таковы слова:
«Ай же, Вольта Святославгович!
Да недавно я был в городе, третьяго дни,
На своей кобылке соловою,
А привез оттуль соли я два меха,
Два меха-то соли привез по сороку пуд,
А живут мужики там разбойники,
Они просят грошов подорожныих.
А я был с шалыгой подорожною,
А платил им гроши я подорожные:
А кой стоя стоит, тот и сидя сидит,
А кой сидя сидит, тот и лежа лежит» 3.
В этом рассказе крестьянская психология противопоставляется городской, подорожная плата в городе — деревенской подорожной шалыге, городское безделье — крестьянской занятости, стремление городских таможенных крючков обобрать приезжающих крестьян — сельской честности и прямоте. Город в соответствии со своим промышленным профилем снабжает деревню изделиями ремесла, продуктами, в данном случае солью, потребность в которой, именно потому что она была тогда дефицитным продуктом, эпически преувеличена (два меха по сороку пуд).
На первый взгляд противоречивым представляется конец былины, в котором в полном несоответствии со всем ее духом Микула покидает крестьянский труд, предпочтя его службе в дружине. Противоречие это еще более кажется разительным, если вспомнить, что Микула только что произнес речь, полную пренебрежения по адресу княжеских дружинников. Для правильного понимания идейной стороны былины следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, князь не зачисляет Микулу в свою дружину, а только предлагает ему сопровождать себя в одной поездке:
БЫЛИНЫ
57

Социальные
58
Говорил Вольга таковы слова:
«Ай же, оратай-оратаюшко!
Да поедем-ко со мною во товарищах Да ко тем к городам за получкою» 4.
Во-вторых, поездка Микулы с князем должна свидетельство- отношения вать не только объективное превосходство крестьянина над дружинниками, но и признание этого со стороны князя, что само по себе было немаловажным для сказителя и его слушателей— принужденного и угнетенного крестьянства. Простой «оратай» становится вровень с приближенными князя.
Развитое земледелие, наличие городов и таможенных застав при них, самосознание крестьянства как класса, противопоставление городской жизни крестьянской заставляют нас с уверенностью отнести рождение этой былины к периоду развитого государства. Можно еще добавить необычный для былины реалистический рассказ, отражающий действительность вплоть до деталей крестьянской жизни. Исключение составляют описание размеров поля, на котором трудится Микула, его силы, а также вступление к былине, очень напоминающее былину о Волхе Всеславьевиче. Но если первое и второе представляют собой неизбежное былинное преувеличение, то третье — вступление — несомненное заимствование из былины о Волхе, попавшее, возможно, сюда по созвучию имен Волх—Вольга. Во всяком случае вступление, трактующее об оборотничестве Вольги Святославича, к былине никакого отношения не имеет. Эта вставка ясно обнаруживается, если следовать идейному смыслу былины и тексту первоисточника — рассказу о Волхе Всеславьевиче: она начинается со слов: «Стал Вольга растеть-матереть» — и заканчивается строкой: «Сам еще Вольга во тридцатыих». Таким образом, остается следующий текст:
Жил Святослав девяносто лет,
Жил Святослав да переставился.
Оставалось от него чадо милое,
Молодой Вольга Святославгович...
Был у него родной дядюшка,
Славный князь Владимир стольно-киевский... 5
Былина «Вольга и Микула» дошла до нас в наиболее чистом виде. Об этом свидетельствует развитие сюжета, нигде не уклоняющееся от своего направления. В былине нет ни одной вставки, кроме уже упомянутой. Отсутствие христианских, богословских формул, чисто реалистическое описание встречи князя и крестьянина подтверждают цельность дошедшего до нас рассказа, не искаженного веками устной

передачи. Былина не содержит ни одного анахронизма, ни одной детали, противоречащей времени, в течение которого она была создана.
Былина «Бунт Ильи Муромца против Владимира»6 свидетельствует уже об элементах классового сознания эксплуатируемых масс. Нет сомнения, что она сложилась в гораздо более позднее время, чем основной цикл былин. Это одна из немногих былин, где нет борьбы с внешним врагом: сюжет посвящен только внутренним конфликтам. В столкновении народного любимца и князя Владимира выясняются причины недовольства «низов» «верхами». Илья Муромец, поводом для бунта которого было унижение его Владимиром, посадившим богатыря на нижний конец стола, открывает истинные причины народного недовольства:
Как ты, Владимир-князь стольно-киевский!
Как у тебя слуги есть пограбители,
Нисколько не стоят да за Киев-град,
Как все у тя были да изменщики 7.
Былина выделяет, таким образом, две причины народного недовольства. Одна из них — грабительская политика господствующих классов и княжеских слуг. Вторая — «измена», нерадивая служба высших сословий, призванных осуществлять оборону государства. В ходе борьбы с князем Илья объединяет «голь кабацкую», т. е. самые обездоленные слои общества:
Кричал-то ен да громким да голосом:
«Ай же вы, голи да кабацкие,
Городские вы да посадские!
Берите вы еще да ведь маковки,
Маковки ведь вы золоченые,
Снесите-ко мни да сбирайте их» 8.
Народ осознает себя как силу, противостоящую знати, былина уже не содержит того возвышенного представления о княжеской власти, характерного для ранних произведений эпоса. Дело кончается тем, что Илья и «голь кабацкая» одерживают верх: голытьба воспользовалась кабацким питьем, а Илья Муромец занял подобающее место за княжеским столом. Однако конфликт закончился вооруженным миром; обе стороны остались на своих прежних позициях, причем Илья вернулся к князю только по его неоднократным и униженным просьбам, передаваемым через богатырей-побрати- мов. Былина показывает рост сознания русского народа, его борьбу против угнетения, в ходе которой подвергаются разгрому княжеский дворец и питейные заведения.
БЫЛИНЫ
59

Социальные отношения
60
Былины «Василий Буслаев и новгородцы» и «Смерть Василия Буслаева» посвящены разудалой новгородской вольнице, ее буйной силе, огромной неистраченной мощи, борьбе против тесных рамок жизни, установившихся порядков 9. Начало, рассказывающее о детстве Василия, заимствовано из других, более древних былин и представляет собой эпический шаблон на тему о необыкновенной силе юного богатыря. Затем он набирает себе дружину и бросает всему Новгороду вызов:
Гой еси вы, мужики новгородские!
Бьюсь с вами о велик заклад:
Напущаюсь я на весь Новгород
Битися, дратися
Со всею дружиною хороброю;
Тако вы мене с дружиною Побьете Новым-городом,
Буду вам платить дани-выходы По смерть свою,
На всякий год по три тысячи;
А буде же я вас побью И вы мне покоритеся,
То вам платить мне такову же дань! 10
Вряд ли можно трактовать былину лишь как чисто социальную по своему замыслу. Скорее всего здесь речь идет о борьбе внутри Новгорода, между его «концами», враждовавшими между собой. Главное внимание былина обращает на буйство Василия, его силу, мужественность, стремление к ничем не сдерживаемому протесту. Выступление Василия Буслаева носит в значительной степени характер протеста против всякого правопорядка вообще. Во всяком случае былина открывает нам колоритную страницу жизни Великого Новгорода, потрясаемого выступлениями «голи». Из среды, окружающей Василия Буслаева, выходили знаменитые новгородские ушкуйники, занимавшиеся разбоем по рекам и морям. Новгородский вечевой строй, фактически управляемый купеческой олигархией, создавал слой людей, не имевших возможности найти себе применение на родине и выталкиваемых обществом за его пределы.
Вторая былина — «Смерть Василия Буслаева» уже прямо осуждает своего героя. Если в первой былине Василий действует в Новгороде, то вторая помещает его на «червлен корабль» в качестве атамана ватаги разбойников-ушкуйни- ков. Сюжет эпического рассказа состоит в том, что Василий отправляется в путешествие в Иерусалим. Он сам так объясняет свое неожиданное намерение:

А мое-то ведь гулянье неохотное:
Смолода бито много, граблено,
Под старость надо душа спасти 11.
Однако он не способен по своей натуре прийти к какому-либо примирению с действительностью. В конце концов Василий падает жертвой рока. Не исключено, что вторая былина — «Смерть Василия Буслаева» возникла как альтернатива первой— «Василий Буслаев и новгородцы». Если в первой побеждает Василий, действия которого вызывают восхищение авторов (по-видимому, близких к среде, которую они воспевали), то во второй, довольно постной по своему тону, Василий явно осуждается и приводится к гибельному концу. Былина эта испытала значительное церковное влияние. Нарочитый ее смысл виден хотя бы из того, что она заставляет Василия поставить перед собой совершенно несвойственную ему цель — замаливать свои грехи в Иерусалиме. Однако прощение Василия не было в интересах кругов, в которых составилась эта былина, и он наказывается смертью.
Социальный антагонизм, отраженный эпосом, проявлялся не только в открытых классовых столкновениях, но и в виде своеобразной идеологической борьбы между представителями враждебных общественных группировок. Выражением такой самобытной полемики между скоморохами и преследующей их церковью явилась былина «Вавило и скоморохи» 12. В наивной форме эпический рассказ стремится доказать выдающееся значение народных шутов в жизни русского общества. В значительной степени он отражает народные настроения и чаяния. Прежде всего былина стремится доказать близость скоморохов народу, крестьянству, олицетворенному в образе Вавилы, который представляет собой идеального по своим моральным качествам трудящегося человека:
А поехал Вавилушко на ниву,
Он ведь нивушку свою орати,
Ишша белую пшоницу засевати,
Родну матушку хоче кормити.
Вслед за этим (после показа общей близости между народом и скоморохами) заключается между последними и Вави- лой взаимовыгодный союз: Вавила идет скоморошить, а за это его одаривают следующим образом:
У того ведь чада у Вавила А было в руках-то понюгальцо —
А и стало тут погудальцо;
Ишша были в руках у его да тут ведь вожжи —
Ишша стали шелковые струнки 13.
БЫЛИНЫ
61

Социальные отношения
62
В былине наряду с пропагандистскими целями содержится и практический показ того, как следует обращаться со скоморохами. Например, как их следует угощать (разумеется, самым лучшим образом):
Он повел их да ведь домой же,
Ишша тут честна вдова да тут Ненила Ишша стала тут да их кормити;
Понесла на хлебы те ржаные,
А и стали хлебы те пшоные;
Понесла на куру ту варену,
Ишша кура тут да ведь взлетела,
На печной столб села да запела 14.
Второй характерный прием, применяемый былиной, заключается в утверждении близости скоморохов к пантеону святых, их умении творить чудеса. Являясь следствием народных представлений, былина — это очень показательно — не обращается к религиозному чувству верующих, к идее бога и его всемогущества, а пытается воздействовать с помощью суеверия и страха. Постоянным рефреном былины являются следующие стихи:
Ишша видит — люди тут да не простые,
Не простые люди те — святые... 15
Эти люди накликают беду на всех, кто им не верит и не оказывает должного почтения. Наделяя скоморохов силой святого волшебства, былина хочет реабилитировать их в глазах народа в противовес церкви, утверждающей «бесовство» скоморохов.
Цели былинных скоморохов очень туманны, так же, по своей вероятности, как и народных,— те и другие очень плохо представляют себе общую программу действий. Видимо, отсюда и родилось весьма расплывчатое представление о каком-то «Инишшое царстве». Дело еще больше запутывается скоморошеской передачей целей борьбы с этим царством:
Мы пошли на Инишшое царство Переигрывать царя Собаку, Ишша сына его да Перегуду, Ишша зятя его да Пересвету, Ишша дочь его да Перекрасу 16.
Ясно, кажется, из всего этого одно: «Инишшое царство» — олицетворение зла, наносимого народу, и с этим царст-

вом надо бороться. Однако скоморохи не призывают к этой борьбе народ, за исключением Вавилы, который сам становится скоморохом. Напротив, народ в лице встречных мужиков выражает неверие в возможности скоморохов сразиться и победить столь могущественное царство:
Говорил да тот да ведь крестьянин:
«У того царя да у Собаки А окол двора да тын залезной,
А на каждой тут да на тычинке По человечьей-то сидит головке;
А на трех ведь на тычинках
Ишша нету человечьих-то тут головок;
Тут и вашим-то да быть головкам» 17.
И так повторяется дважды. Былина передает те противо*- речия, которые существовали между скоморохами и народом. Скоморохи хотя и отражали народные чаяния, однако отражали неполно и подчас искаженно, защищали иногда отжившие устои, консервативные позиции, которые народ уже перешагнул. Об отдельных моментах таких противоречий по-своему и упоминает былина. Историческое значение былины и состоит, главным образом в том, что она показывает сложные отношения между массами и скоморохами, которые сами по себе представляют довольно запутанное явление в русской истории 18.
Элементы сословной борьбы в высших сферах государства, пассивного сопротивления княжеской власти показаны в былине «Сухман» 19. Богатырь Сухман обещает привезти князю Владимиру «белу лебедь живьем в руках, не ранену лебедку, не кровавлену», однако по дороге встречается с исконным врагом русским — татарами и не выполняет обещанного. Несправедливо обвиненный князем в обмане и заключенный в темницу, Сухман покончил с собой, сорвав листочки-бинты со своих ран, полученных в бою. Самоубийство Сухмана — трагический протест против несправедливости. Богатырь сознательно жертвует своей жизнью, чтобы бросить вызов князю, доказать его неоправданную жестокость и ничем не обоснованное недоверие, унижающее богатырское достоинство.
Былина свидетельствует, что татары еще очень сильны. Река Днепр одушевлена в рассказе о Сухмане, она борется с татарами, разбивая их мосты. Былина сохранила древний колорит отношений. В ней нет, во всяком случае видимых, позднейших вставок. Рассказ о судьбе Сухмана исполнен с большой художественной силой. Сама идея былины — о долге и справедливости,- об отношениях властителя и подвластно-
БЫЛИНЫ
63

Социальные отношения
64
го — представляет собой один из «вечных» вопросов, всегда имеющий первостепенную важность в общественной и частной жизни.
Идея былины и кристальные формы, в которые она отлилась, были, как надо полагать, главными причинами, по которым древняя баллада дошла до нас в своем первозданном виде. Обращение к человеческим переживаниям, к внутреннему миру героев в этой былине — новое явление. До сих пор былины описывали только внешние явления и действия, не заглядывая в глубь человеческой натуры.
Русский героический эпос сохранил нам первые общие понятия, выработанные в процессе практики, попытки философского подхода к действительности, некоторые элементы обобщений, касающихся природы и общества. Размышления о жизни и смерти, о сущности бытия и цели человеческого существования встречаются в отдельных былинах. Эпос пытается представить себе не только строение всей земли, но и отдельных стихий, в частности морской пучины. Волнуют былины и потусторонний мир, существа, которые им населены, и переход в него человека, его судьба после смерти. Будучи одним из важных источников по истории культуры, эпос донес до нас первобытные обычаи, о которых вспоминают или в духе которых действуют его герои. Довольно хорошо сохранились сведения о родовых отношениях и родовых представлениях славян. Много данных содержится в былинах и по истории язычества, его отдельных атрибутов. Язычество и христианство довольно густо переплелись в эпосе, но отделить их друг от друга сравнительно нетрудно. Особенно ярки эпические рассказы, посвященные магии, а также элементам тотемизма.
В целом былины рисуют тот уровень русской, главным образом народной, культуры, который был достигнут в эпоху Киевской и удельной Руси.
Значительное место эпос уделяет семейному быту, сватовству, отношениям мужа и жены, положению женщины в обществе. Семья как одна из важнейших форм общественных отношений всегда оказывала громадное влияние на жизнь человеческих коллективов в разные исторические эпохи. По былинам в известном смысле можно проследить укрепление патриархальной семьи, ее устоев как социальной ячейки общества. Вместе с тем былины утверждают уже выработанные моральные нормы отношений полов, осуждая порок и восхваляя добродетель. Воспитательно-назидательная задача этих былин несомненна. Эпос открывает нам общественную заинтересованность в соблюдении норм древней этики и жестоко карает их нарушение. Религиозных сюжетов в былинах мало — во всяком случае гораздо меньше, чем можно было бы ожидать от эпохи, в которую они сложились. По своему содержанию былины носят преимущественно светский характер,

соединяя христианство и язычество, скоморохов и «калик перехожих» в единый, довольно мирно уживающийся конгломерат.
Народные представления об отношении к действительности, о способах ее познания поднимают былины «Святогор и тяга земная» и «Святогор и гроб» 20. Идеи объективного течения событий, необходимость расширения границ познания, соизмерения и гармоничности в противовес хаотическому и несоразмерному лежат в основе этого миропонимания. Древность Святогора не должна нас смущать: он выступает не как современный герой, а как воспоминание о прошлом, не соответствуя уровню сознания былины. Это один из немногих случаев в русском героическом эпосе, когда былина подходит к своему персонажу со стороны, а не изнутри общества, в котором он действует. В былине «Святогор и тяга земная» авторы сказания уже обладают более развитым опытом, нежели их герой, их знания о природе и обществе ушли далеко вперед, поэтому миросознание Святогора для них пройденный этап.
Одна из самых древних, если не самая древняя сохранившаяся до нас былина принадлежит новгородскому циклу. Это — всемирно известная былина о Садко . Она содержит богатый материал для характеристики Господина Великого Новгорода и может служить историку весьма колоритным дополнением, его источников о жизни и быте этого второго по значению города средневековой Руси. Богатство, достаток, имущество, добываемое торговлей и другими средствами, — настоящий герой этой былины. Садко вначале характеризует^ ся как гусельщик, не имеющий «несчетной золотой казны». Появление Водяного — несомненный признак древности былины. Образ морского царя мог появиться только в Новгороде, издавна, с незапамятных времен связанном с морем, со смелыми походами «ушкуйников». Но даже Водяной связывается былиной с богатством. Морской царь за игру Садко награждает его не чем иным, как богатством. В этом отношении былина очень последовательна и целеустремленна. В споре-хвастовстве между Садко и купцами он побеждает благодаря золотым рыбкам, которые ему даровал Водяной. Спор тоже идет (в отличие от киевских богатырей) на богатство, товары.
Садко становится купцом — результат его предприимчивости и удачи. Вскоре новоявленный купец бросает вызов всему новгородскому купечеству. Однако этот спор кончается не в пользу Садко — былина не может так гиперболизировать: победа Садко была бы принижением Господина Великого Новгорода. Садко отправляется в путь: Волхов, Ладожское озеро, Нева, сине море, а потом уже идет Золотая Орда, местонахождение которой былина себе плохо представляет. Кстати сказать, в отличие от Киевского былинного цик-
БЫ/1ИНЫ
65

Социальные отношения
66
да Орда не рассматривается как враждебная сила. Напротив, Садко получил там великие барыши. На обратном пути, в море, когда Морской царь потребовал человеческого жертвоприношения, раскрывается характерная для купца эгоистическая психология Садко: ему недоступна и непонятна идея служения обществу, он готов пожертвовать дружиной ради собственного спасения. Сколько оборотливости и хитрости проявляет Садко в случае с жеребьевкой для выдачи жертвы— «живой головы» Водяному царю! Себе Садко делает жребий из золота, чтобы он тотчас пошел на дно моря, а дружине — из дерева:
Ай же ты, дружина хоробрая!
А-й возьмите-тко уж как делайте А-й да жеребья де себе, волжаны,
А-й как всяк свои имена вы пишите на жеребьи,
А спущайте жеребья на сине море;
А я сделаю себе-то я жеребей на красное-то на
золото.
А-й как спустим жеребья топерь мы на сине море,
А-й как чей у нас жеребей топерь да ко дну
пойдет,
А тому идти как у нас да в сине море 22.
Сама жеребьевка — пережиток глубокой старины, сохраненный былиной, страшная человеческая жертва, которая, по- видимому, приносилась морским богам. Нет никакого сомнения, что в период, описанный в былине, в Новгороде не было и не могло быть человеческих жертвоприношений, но былина сберегла нам отголосок древнейших верований эпохи варварства. Былина еще сохранила страх перед морем, морской пучиной, боязнь далеких путешествий на утлых ладьях. Только люди, подобные Садко, обладающие огромной отвагой и храбростью, могли пускаться в столь опасные путешествия.
Именно Новгород, его сказители, его население должны были и создали былину о русском Посейдоне, морском царе, получившем черты, которые так ценились новгородцами. Морской царь обладает широкой натурой: он восхищается музыкой гусляра Садко и щедро, по-царски его одаривает, требует его к себе на дно морское и пляшет — широко, по- русски, под гусли новгородского купца:
А-й как начал играть Садко как во гусли во яровчаты, А как начал плясать царь Морской топерь в синем мори, А от него сколебалося все сине море,

А сходилася волна да на синем мори,
А-й как стал он разбивать много черных кореблей
да на синем мори,
А-й как много стало ведь тонуть народу
да в сине море,
А-й как много стало гинуть именьица
OQ
да в сине море .
Жизненно реален и многогранен образ Садко — богатого гостя. Садко — истинный представитель Великого Новгорода, воплотивший его характерные черты. Большая часть былины вплоть до концовки носит древний характер. Лишь в самом конце в языческую легенду сказители вплели христианский мотив о Николае-угоднике. По всей видимости, в древнем варианте спасительницей Садко, по логике повествования, должна быть русалка Чернавка. Однако волей позднейших певцов на сцену неожиданно выступает «старичок белый-се- датый» — Николай-угодник, который действует в сущности по-язычески, хитростью и обманом вызволяя новгородского молодца из плена. Сочная, красочная былина «Садко», обнаруживая полнокровную жизнь древнего Новгорода, сохранила нам дохристианские верования его населения, а также ясно обрисовала детали местной жизни, психологию средневекового новгородского купца. Былина о Садко — живая картина с натуры, живой рассказ о жизни древнего города.
Отголоски глубокой древности слышны в былине «Ми- хайло Потык»24, представляющей собой произведение сложного сюжета. Компилятивными являются рассказы об отъезде богатырей за данью в разные страны, сцены побратимства, появления калики святого, игры в шашки с царем Бухарским и другие, не имеющие отношения к основному повествованию о простодушном богатыре-муже и неверной жене-колдунье. Михайло Потык встречает впервые свою суженую, обратившуюся в лебедя — священную птицу древних славян. Былина вспоминает древнейший обычай — жена следует за умершим мужем. Правда, эта заповедь толкуется расширительно:
Кто из нас да нунь попереди,
Кто пойдет да во сыру землю,
Другому идти да на три месяца,
Идти же во сыру землю 25.
Во всяком случае, как бы то ни было, это место — остаток древнейших воспоминаний о покойниках, которые увлекают за собой живых родственников. Впрочем, князь Владимир (устами которого говорит в данном случае былина) считает, что эта заповедь дана Михайлом Потыком напрасно — эпос
БЫ/1ИНЫ
67

Социальные отношения
68
отрицательно относится к этому обычаю. Смерть представляется былиной как сон (Марья-лебедь спит в сырой земле). В преисподней живет Змей о двенадцати хоботах, причем потусторонний мир представляется в виде безликой «матушки сырой земли» — признак древнейших примитивных представлений дохристианской эпохи. Возможно, переодевание Потыка в женское платье, которое он производит дважды, не случайно. Не древнейший ли это отголосок своеобразного первобытного обычая, особенно ярко описанного русскими этнографами, изучавшими народы Сибири?
Былина «Иван Годинович» также донесла до нашего времени остатки глубокой старины 26. Она посвящена сватовству, женитьбе и женской измене. Отношения между действующими лицами отличаются первобытной простотой и жестокостью, характерной для того отдаленного времени. Все проблемы решаются в былине с первозданной прямотой, с помощью грубой физической силы. Богатыри во главе с Иваном Годи- новичем приезжают в Черниговград для сватовства, однако оказывается, что Настасья уже как три года просватана за другого. Но это не смущает наших молодцов:
Испроговорят добры молодцы:
«Митрий-князь богатыя!
Мы не хлеба-соли пришли кушати,
Не белых лебедей мы все рушати,
Мы пришли-зашли об староем деле, об сватовстве,
А-й сватать Настасьи Митриевичной За того ль за Ивана Годиновича».
Говорит тут Митрий-князь богатыя:
«Ай же вы, добры молодцы!
За три годы Настасьюшка просватана Во тую ль во землю во неверную,
За того ль царища за Кшцерища».
Испроговорят добры молодцы:
«Митрий-князь богатыя!
Ты волей не дашь — мы боем возьмем» 27.
Сватовство и умыкание здесь еще вполне уживаются друг с другом и мораль, которую свидетельствует былина, еще не восстает, а, напротив, считает вполне обычным то и другое как явление, в общем не выходящее из ряда вон. Характерно также и другое — крайний лаконизм описания, в состав которого входит только стремительно развертывающееся действие. Былинные герои вообще мало, но все-таки рассуждают, прежде чем совершать действия, но в данном случае отсутствует даже та доля раздумья, которую фиксируют былины для

более поздних по времени действующих лиц. Сказание об Иване Годиновиче состоит только из быстрого действия героев.
На обратном пути в Киев Иван Годинович с Настасьей встречают Кощерища — персонажа древнейших русских сказаний, указывающего также на древность основного ядра былины. Происходит жестокий бой за женщину — частый сюжет древних былин и сказаний. Сразив Кощерища, Иван Годинович в полном соответствии с варварскими обычаями древности намерен вырвать сердце и печень поверженного врага. Из былины не ясно, почему Настасья в решительный момент переходит на сторону Кощерища — ведь богатство его было известно и до того, когда она предпочла Ивана Годиновича. По всей вероятности, это место представляет собой интерполяцию, подсказанную уже новыми, имущественными отношениями в обществе, пришедшими на смену первобытным. В критический момент для Ивана Годиновича, поверженного с помощью жены-изменницы, прилетают три голубя — вне всякого сомнения, тотемическое воплощение божества, воспринятого христианской религией из первобытных религиозных представлений (голубь в христианской церковной символике— святой дух).
Дохристианское время сложения ядра былины кроме уже сказанного может быть подтверждено заклинанием, которое произносит связанный Иван Годинович при виде того, как Кощерище собирается пустить стрелу в голубей:
Уж ты, батюшко мой тугой лук,
Уж ты, матушка калена стрела,
Не пади-ко, стрела, ты ни на воду,
Не пади-ко, стрела, ты ни на гору,
Не пади-ко, стрела, ты ни в сырой дуб, Не стрели сизыих малыих голубов, Обвернись, стрела, в груди татарские, В татарские груди во царские,
А-й вырви-ко сердце со печенью Добрым людюшкам на сгляжение,
А-й старым старухам на роптание, Черным воронам все на граянье,
А-й серым волкам все на военье 28.
За небольшим исключением ясно видимой модернизации («груди татарские», «добрые людюшки», «стары старухи» и пр.), здесь перед нами древнее заклинание, которое содержит в себе если не всю, то во всяком случае большую часть тотемического пантеона: воды, горы, деревья, птиц и зверей.
БЫ/1ИНЫ
69

Заметим, что Иван Годинович ни разу не обратился к христианскому божеству или святому за помощью; только магическое действие помогает ему спастись от неминуемой смерти. Оставшись победителем благодаря волхованию, Иван Годинович обращается к изменнице Настасье и подвергает ее жесточайшему, поистине варварскому наказанию медленной, мучительной смертью.
г Таким образом, ядро былины с несомненностью свиде-
тельствует о глубокой первобытной древности. Наряду с этим
древним слоем можно, с известной долей вероятия, проследить новый слой, созданный последующими поколениями ска- и зителей, уже представлявших христианскую культуру. К позд¬
нейшим вставкам относятся описание пира у князя Владимира и вся обстановка централизованного государства, по слову высшего' представителя которого якобы намерен жениться герой былины Иван Годинович. Несомненной интерполяцией является упоминание о венчании героя в церкви, а также о его дружбе с Ильей Муромцем, Алешей Поповичем и другими известными богатырями русского героического эпоса. Не лишне упомянуть, что эти богатыри появляются и исчезают в былине, никак не влияя на ход действий. Можно полагать, что Иван Годинович по своему былинному возрасту старше своих знаменитых сотоварищей.
В седую древность уходит сюжет былины «Илья Муромец и сын»29. «Сверхидея» былины заключается в столкновении первобытных устоев и представлений с эпохой цивилизации, бое отца с сыном. Илья Муромец хотя и выступает здесь в роли отца, встретившего неизвестного ему дотоле сына, но тем не менее олицетворяет собой более молодую эпоху (государственности), в то время как его потомок — несомненный представитель первобытного времени. Именно с этих позиций отец и сын противопоставляются друг другу. Облик сына Ильи Муромца, его окружение не оставляют сомнений в их первобытности:
То ле летит блад ясен сокол,
То ле едет там удалой доброй молодец.
Едет, видно, собака, потешается:
Впереди его, собаки, да бежит серый волк,
Позади его, собаки, да звери всякие,
На правом-то плече сидит ясен сокол,
На левом-то плече дак сидит бел кречет.
Едет, видно, собака, да потешается:
Подверх он стрелочку постреливат,
Кабы на пол ту стрелку не ураниват,
Он в руку возьмет — пламе мечется,
А вокруг-то повернет — искры сыплются.

Без каких-либо видимых причин молодец противопоставляет себя Киевскому государству и носителям его власти. Первоначально он вовсе не собирается затевать бой на личной основе:
Я поеду, молодец, да в стольний Киев-град,
Я поеду, молодец, да там поздороваться.
Я силушку всю во грезь стопчу,
Я бы князя там Владимира по меч склоню,
Я бы матушку-княгиню с собой возьму 30.
Сын Ильи антиподен государству и христианской вере. Именно на этой почве между отцом и сыном, еще не узнавшими друг друга, возникает бой, в ходе которого Илья терпит поражение, но выходит в конце концов победителем благодаря заступничеству богородицы. Новая, относительно более прогрессивная идеология и породивший ее общественный строй оказываются сильнее. Узнав в богатыре, с которым он только что бился не на жизнь, а на смерть, сына, Илья Муромец отпускает его:
Ты поедь-ко, удалой да доброй молодец,
Привези матушку родимую.
Окрестим, приведем в веру христовую,
А не будет тебе в поле поединщика 3J.
Вряд ли в этой былине следует видеть борьбу материнского строя с отцовским32. Сын убивает мать и пытается убить отца, т. е. противопоставляет себя обоим родителям, а не одному из них. Другими словами, сын Ильи Муромца не выступает защитником ни материнского, ни отцовского рода, а противопоставляет себя новому обществу, построенному на началах цивилизации. Здесь изображен персонаж, носящий в себе в какой-то мере черты врага человеческого рода, отдаленно напоминающего Змея Горыныча или Идолища-Тугарина.
Остальные сюжеты былины — охрана Киева богатырями, устройство их войска, один за другим поединки богатырей со внезапно появившимся пришельцем, вмешательство богородицы— все это, вне всякого сомнения, позднейшие вставки. Представляется' выпавшим или, во всяком случае, стершимся звено былины, содержащее мотивацию убийства сыном матери — оно недостаточно аргументировано былиной. Что-то остается неясным в этой былине — по логике, сын должен примкнуть к какой-либо стороне, к отцу или матери, сделать кого-либо из них ответственным за свое несчастье. Вместо этого он одинаково ожесточен против обоих родителей и одержим страстным стремлением уничтожить их. Этот дух уничтожения и наводит на мысль о сыне как существе, воплотив-
БЫУ1ИНЫ
71

Социальные отношения
72
шем в себе черты зла вообще, олицетворении врага человеческого.
Бытовая история запечатлена в былине «Добрыня и Маринка» 33. Ядро былины, по всей вероятности, довольно древнее. На это указывают реалистическое описание улиц Киева, дома Маринки, вечеринки «честных вдов», спор между женщинами и другие подробности, которые в довольно большом количестве приводятся в былине. Несомненно реалистичным представляется и описание притона, хозяйкой которого была Маринка. Что касается Змея Горыныча, то он является позднейшей вставкой, в которой лютый враг Руси характеризуется сатирически, в грубой манере. Введение Змея Горыныча в былину (он появляется и исчезает, не оказывая никакого, даже отдаленного, влияния на действие) свидетельствует о желании позднейшего сказителя осудить разврат (представительницей которого в былине выступает Маринка).
Обыденный сюжет влечет за собой простой, реалистический стиль описания: здесь нет ничего приподнятого, героического. Это изображение, выхваченное из жизни, свидетельствует о проникновении в эпос новых веяний, связанных с интересом к будничным ситуациям, «низовым» темам. Вот, например, две сценки, донесенные до нас былиной. Первая из них посвящена описанию киевских городских улиц:
Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел,
Идет он по широким по улицам,
По частым мелким переулочкам,
По горницам стреляет воробушков,
По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин,
Взглянет ко Марине на широкий двор,
На ее высокие терема 34.
И другая, не менее колоритная сценка:
У великого князя вечеринка была,
А сидели на пиру честные вдовы,
И сидела тут Добрынина матушка,
Честна вдова Афимья Александровна,
А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовая.
Промежу собою разговоры говорят,
Все были речи прохладные.
Неоткуль взялась ту Марина Игнатьевна,

Водилась с дитятями княженецкими;
Она больно, Марина, упивалася,
Голова на плечах не держится,
Она больно, Марина, похваляется... 35
Носителями злых и добрых сил становятся рядовые персонажи— распутная Маринка и честная вдова, «крестовая матушка» Добрыни Анна Ивановна. Хотя вера в колдовство продолжает жить в полной мере, но оно начинает приобретать земной, будничный облик, а языческие силы, когда-то считавшиеся непреодолимыми, обретают смешной, трусливый вид. Былина свидетельствует о более объективном отражении окружающей действительности. Реалистические представления повлекли за собой реальную форму повествования, «приземлили» героический стиль рассказа. Все это имеет немалое значение для восстановления исторической действительности, а также дает материал для изучения бытовой истории.
Положение женщины в обществе нашло свое отражение в русском героическом эпосе. С одной стороны, эпические рассказы нередко содержат нелестные эпитеты о женском уме, указывают на неверность и коварство женщин. С другой — былины прославляют «поляниц» — богатырш, женщин, которые совершают чудеса героизма и храбрости, показывают образцы верности, преданности и любви, хитрости и ума. Вне всякого сомнения, эта двойственность кажущаяся. Она отражает те объективные противоречия, которые имели место в обществе, в частности в положении женщины и отношении к ней. Былина «Ставер Годинович»36 прославляет женщину — не как женщину и мать, а как существо, могущее состязаться с мужчиной на его же поприще, в чисто мужских занятиях. Женщина оказывается сильнее, умнее, проворнее и хитрее всех окружающих ее мужчин:
Она всех князей твоих продаст да й выкупит,
А тебя, князя Владимира, с ума сведет Со твоей Апраксей-королевичной.
Надо сказать, что, несмотря на наличие чисто мужских доблестей, героиня былины, жена черниговского купца Василиса Микулична, остается во всем обаянии своей женственности, не теряя качеств, присущих ее полу:
Не богатырь есть ту, а есть женщина:
Как по улочкам идет, будто уточка плывет,
По ступенечкам ступает потихонечку.
А ведь голос у нея как будто с продвизгом,
С поволокою глаза поваживает,
БЫЛИНЫ
73

Социальные отношения
74
А на тех на рученьках на белыих
Даже дужки от колечичек на пальцах знать,
Даже дужки от колечичек не вышли вон 37.
Былина подтверждает известное положение о том, что русская женщина во всю историю России стояла рядом с мужчиной не только как его подруга, но и как активный участник ратных дел и мирного труда. В этом смысле поэма Н. А. Некрасова «Русские женщины» является продолжением былинной традиции, которую уловило чуткое ухо поэта. Былина «Ставер Годинович», как и другие произведения героического эпоса, в которых участвуют в той или иной мере женщины, заставляет задуматься о том, насколько правильны представления о всеобщей забитости и угнетении женщин в истории Руси.
Результатом проникновения в эпос церковного аскетизма может считаться былина «Сорок калик»38. Она посвящена прославлению калик, носителей христианских легенд, по своему происхождению и положению близких народу, крестьянству. Былина утверждает крепость калик в вере, их святость. Калики далеки от обычных человеческих слабостей, их удел— аскетизм. Женское коварство оказывается бессильным перед святостью калик, добродетель которых торжествует, а порочная женщина наказывается. Характерно, что наказание женщины носит чисто евангелические черты: болезнь, насылаемая на нее за грехи, бесследно исчезает после того, как она получает прощение. Аскетизм проповедуется только для избранных, «божьих людей», отдавших себя служению богу. Все же остальные могут жить обычной «грешной» жизнью, придерживаясь установившихся норм существования.
Усиление патриархального начала в русском обществе отразилось наиболее основательно в семье как одной из важнейших форм социальных отношений. Если былины более раннего времени («Ставер Годинович» и др.) свидетельствуют о женщине как о существе, которое нередко может быть равным мужчине не только по уму, но и даже по силе, то сказания поздние указывают нам на более приниженное положение женщины в обществе, всецело подчиненной власти мужчины. Это уже не женщина — богатырь, поляница, могущая вступить в единоборство с витязем, и не красавица умница, могущая провести любого мужчину и добиться своих целей, оставаясь верной и любящей женой. В былинах появляется новый тип женщин — безвольных и ограниченных существ, единственным оценочным моментом для которых является супружеская или девичья добродетель и стойкость в ее соблюдении. Таковы былины «Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович» и «Алеша Попович и сестра Петровичей» 39. В основе первой из них лежит древний сюжет о муже, вернувшемся из безвестной отлучки и неузнанным,

в одежде нищего явившемся на свадебный пир своей жены. Собственно, сюжет этот лежит в основе великой гомеровской поэмы «Одиссея». Социальный смысл былины состоит в утверждении преданности жены, которая, несмотря ни на что, должна быть верной своему мужу, даже мертвому или пропавшему без вести. В этом — святая обязанность замужней женщины, высшая ее добродетель. Жена Добрыни, прождав срок, данный ей мужем при прощании, не соглашается на второй брак. Лишь сила принуждения заставляет ее пойти под венец. Но добродетель торжествует: в последний момент на свадебном пиру появляется муж:
А уж ты, солнышко Владимир-князь стольне-
киевский!
А ведь не тот муж, который подле меня сидит,
А ведь тот мой муж, кто противо стоит,
А ведь я не волей шла, меня силом брали 40.
В этих словах выразительно показана беспомощность женщины— игрушки в руках хозяев жизни — мужчин. Женщина даже не борется за свое счастье. Утвердившаяся мораль лишает ее права на это, считая существом, не способным самостоятельно рассуждать и действовать, отвечать за свои поступки:
А говорил ли тут Добрынюшка:
«А не дивую я бабы-женщины —
А у ней волос долог, ум короток есть,
А я дивую солнушку,
А я дивую старому Владимиру,
А я старому псу, седатому,
А за которого стоял я двенадцать лет,
А ен отчего берет во супружество?» 41
Позднее время составления былины доказывается, во- первых, как уже было сказано, изображением усилившегося патриархата. Во-вторых, в былине перечисляются предшествующие ей эпические произведения, ставшие фольклорным образцом:
А я бы знала-то бы да ведала,
А что бы ты, эдако чадо, спородилось —
А я бы силушкой тебя, могутушкой А ведь в Илью бы тебя во Муромца;
А ведь счастьем тебя б да родила А ведь в Ставра сына Гординовича;
БЫЛИНЫ
75

Социальные отношения
76
А красотой бы спородила А в Чурилушку ведь Пленковича;
А богасьвом тебя я спородила А в молода бы Дюка Степановича! 42
Третьим, хотя и косвенным, доказательством может служить характеристика князя Владимира, образ которого со временем, в связи с развитием классовой борьбы в Русском государстве, приобретает все более отталкивающие черты. В былине «Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович» он именуется «старым псом седатым», неблагодарным правителем. Некоторые неприятные черты позднее приобретает и Алеша Попович, который выглядит в неблагоприятном свете, пытаясь обмануть жену своего побратима, захватить ее обманом и силой власти. Алеша Попович — единственный из богатырей, не имеющий идеальных черт. Его дурные задатки, неучтивое обращение и другие отрицательные стороны натуры в последующем все более подчеркиваются былинами. Не связано ли это с его духовным, поповским происхождением, а потому с проявлением народного осуждения поповского сословия, которое со временем приобрело широкие размеры и проникло в фольклор в виде пословиц и поговорок, недвусмысленно отражающих отношение масс к служителям церкви?
Интерес к отдаленным странам, слухи неопределенного свойства, манящая неизвестность их местоположения и богатства вызвали к жизни былины, подобные той, которая известна под названием «Дюк Степанович» 43. Она посвящена Индии, но только по названию этой страны 44. Все остальное создателям былины неизвестно. Былина знает только, что туда летят перелетные птицы и что страна эта находится за синими морями. К этому можно добавить, что, по мнению сказителей, между Индией и Русью лежат мифологические препятствия: «птицы клевучие», Змей Горыныч, непроходимые горы, которые смыкаются и погребают путешественников. Все эти былинные сведения ясно говорят о полном незнании действительного положения вещей, а также о страхе, вызываемом этим незнанием.
Былина эта вряд ли появилась раньше XV—XVI вв. На это предположительно указывает путешествие Афанасия Никитина в Индию (1466—1472), значительно повысившее интерес к этой стране на Руси, а также имя героя былины — Дюк, пришедшее из Западной Европы. В былину Дюк попал по самой простой ассоциации — как имя иностранное, для народа одинаково приложимое как к Индии, так и к любой нерусской земле.
Экзотику Индии былина видит только в непомерном богатстве. Все население Индии, ее обычаи, нравы,- здания, ре-

лигия, домашний и общественный быт, по описанию былины, совершенно русские:
А Дюковая матушка,
Ушла она во божью церковь К обедне-то ко позднеей.
Как идет-то Дюковая матушка,
Двое-трое ведут ее под руки,
А и сама говорит да таково слово:
Вы здравствуйте, мужички да вы оценщички! 45
По всему видно, что сказители напрягали все свое воображение для того, чтобы поразить своих слушателей описаниями несметных, фантастических богатств далекой, чудесной страны. Однако это им плохо удавалось: несмотря на все усилия, окружающая жизнь не могла дать им для этого даже самого незначительного материала. Поэтому былина не выходит из круга уже давно знакомых слушателям предметов:
Тут прошли они в палаты белокаменны,
Садилися они за столы дубовые,
И%стали за столом они да кушати И крупивчатых калачиков рушати
Тут пречестна вдова Мальфа Тимофеевна Привела их в погреба глубокие,
Ко тем ли сбруям лошадиныим,
Да тут они писали по три годы,
По три годы, да еще по три дни.
Еще привела — висят бочки красна золота,
А другие висят чиста серебра,
А третьи висят скатна жемчуга.
Потом вывела на улицу да на широкую —
Течет-то струйка золоченая,
И тут они не могли и сметы дать 46.
Понятия о роскоши и богатстве у авторов былины чисто крестьянские, так же как и о жизни царей. Былина дает нам одно из бесчисленных подтверждений того известного положения, что, даже фантазируя, человек не может выйти за пределы круга привычной ему обстановки. Эпическое сказание «Дюк Степанович» свидетельствует историку о своеобразном преломлении в народном сознании сведений, проникающих в массы, о далеких странах. Воображение населения средневековой Руси наделяет их неисчислимыми богатства-
БЫУ1ИНЫ
77

Социальные отношения
78
ми, но оставляет им обычаи и нравы, которыми отличается само.
В целом социальные отношения, культура и быт выпуклыми картинами нашли свое отражение в русском эпосе. Былины возвеличивают крестьянский труд, на фоне которого вклад аристократии в общественно полезное дело представляется ничтожным. Крестьянская психология, в основе которой лежит понимание жизни как прежде всего физического земледельческого труда, обеспечившего существование общества, противопоставляется городскому и аристократическому безделью, которое только и может быть благодаря несправедливому распределению богатств. Отсюда уже рукой подать до первичного осознания элементов классового антагонизма и классовой борьбы, фиксируемых былиной. В Киеве борьба идет в открытую: низы бунтуют против верхов. В Новгороде она выявляет себя в виде буйного стихийного протеста против консервативных устоев жизни. Былины не только живописуют эти классовые схватки, но и сами активно включаются в борьбу идеологического характера; в частности, они выступают в защиту народных шутов-скоморохов, противопоставляя свою оценку церковной, проклинающей «бесовские игрища». Здесь, как и в некоторых других случаях, между былинами и летописями, отражающими в основном официальную, аристократическую точку зрения, идет своеобразная полемика: исторические повести осуждают, а эпос защищает скоморохов — выразителей народного отношения к действительности. Впрочем, неспокойно и в верхах: былины свидетельствуют о сословной борьбе, противоречиях между княжеским самовластием и интересами аристократии, о соперничестве между представителями верхушки городов. Помимо политической жизни русского средневекового общества эпос рисует общественный и частный быт, тенденции его развития, уделяя много места колориту социальных отношений вообще и положению женщины в частности. Современные былинам представления о природе и обществе перемешиваются в эпической передаче с древнейшими верованиями о стихиях, богах, потустороннем мире, являя собой причудливый конгломерат, в котором сталкиваются первобытные устои с новым пониманием мира, связанным уже с эпохой цивилизации.

ПОЗНАНИЕ
ПРОШЛОГО
БЫЛИНЫ
79
В настоящее время известно, что эпос возник на мифологической почве 1. Представления родового строя сменяются более прогрессивными, более истинными понятиями периода ранней государственности. Переход от мифологического образа мышления к эпическому означал следующий шаг вперед по пути установления новых фактов окружающей действительности, новых связей между ними и освобождения человека от целой вереницы ложно понятых явлений природы и общества. Эпическое восприятие действительности по сравнению с мифологическим стало гораздо объективнее, приближено к реальности. Оно дало человечеству значительно больше истинной информации о фактах, прояснило многие фантастические представления, спустив их на землю, обнаружило типические черты в окружающей действительности, представило силы природы хотя и грозными, но одолимыми, избавив людей от подавлявшего их страха. Эпос отрицает мифологию, противопоставляет себя ей, но это не означает, что он не наследует многих ее верований и легенд.
Русский героический эпос частично сохранил древнейшие мифы. Борьба эпического и мифологического начал сопровождает древнейшие русские былины, обнаруживающие таким образом те нижние слои, на которых впоследствии было возведено величественное здание героических сказаний. Собственно, эпос воспринял от предшествующей ему мифологии основную идею — борьбы. Но в мифологическом сознании она

Познание
80
происходила в фантастическом мире, а в эпическом была перенесена на землю, где место фантасмагорических чудовищ заняли боги, титаны, богатыри, герои. В эпосе мы видим и угадываем не только символы и идеи, но и нередко различаем и историческое зерно, исторические факты. Наряду с трансформированным народным сознанием — разного рода змеями, соловьями-разбойниками и прочими рудиментами первобытного сознания — на арену повествования выступают историче- прошлого г-
ские деятели. Ьхли в своем целом эпос не может дать нам историю народа в его главнейших событиях, то он тем не менее отражает, хотя и очень приближенно, общий характер исторической эпохи.
Эпический рассказ по праву может считаться порогом к историческому повествованию, предысторической ступенью знания. Сосуществование фантазии и вымысла, фактов и исторических имен не должно здесь нас смущать. Оно временное, и развитие эпического рассказа постепенно, со временем переходит из предысторического в историческое, устное повествование — в письменное, а зыбкий по своей форме и по своему содержанию меняющийся рассказ — в письменные свидетельства, прочно отлитые в строки. Мифические чудовища эпос помнит очень смутно. За редким исключением, все эти фантастические существа враждебны человеку, постоянно нападают на Русь. Целостное, еще не расчлененное сознание былинного человека не совсем ясно различает оттенки и виды зла, которое воспринимается как нечто объединенное или во всяком случае соединяемое в один и тот же образ или в группу аналогичных образов, созданных эпическим воображением. Зло воспринимается как нечто внешнее по отношению к Руси. Оно олицетворяется в виде образа, воплощающего язычество, внешних врагов, нарушителей морали, семейных обычаев, похитителей женщин, разбойников, татар, черную магию и т. п. Зло приходит на Русь извне и может быть снова изгнано в свои владения. Таким образом, злое начало есть нечто имманентно не присущее Руси, а характеризующее только внешние по отношению к ней силы.
Если судить с современной точки зрения, требующей от исторического повествования наивозможной точности в общей обрисовке событий и в ее деталях, героический эпос, конечно, не выдерживает никакой критики. Разумеется, сегодняшняя мерка событий не может быть признана приемлемой— такой подход не был бы научным, историческим. Для определения места былин в реконструкции прошлого лучше обратиться к сравнению с предыдущим этапом — мифотворчеством, и только в этом случае мы найдем верный критерий для сопоставления.
Прежде всего для эпоса характерен антропоморфизм. В отличие от мифологии действующие лица в эпосе — люди, а не животные и чудовища, заполняющие легенды первобыт-

ности. В эпосе, как мы видели, химеры появляются только в качестве главным образом воспоминаний о прошлом, в известной мере в виде рудимента. Персонажи эпоса резко отличаются своей реальностью от мифологии. Это—богатыри, князья, народ, мужчины и женщины, дети и старики, т. е. в общих чертах реально представляемое сказителями человеческое общество во всем его разнообразии. Герои эпоса, люди огромной силы и стремлений, гиперболизированы, однако не настолько, чтобы потерять свое человеческое существо, превратиться в богов или чудовищ. Эпические персонажи стоят на промежуточном рубеже между мифологическо-космическими чудовищами и последующей ступенью познания, воплощающей события и людей реалистически. Герои эпоса уже сошли на землю, но воображение древнего человека еще время от времени отрывает их от реальной почвы, наделяет их отдельными мифологическими чертами.
Былинный эпос являет собой яркий пример, характерный для истории как знания вообще. В русском героическом эпосе, как нигде, особенно тесно переплелись объект и субъект познания. Если в наше время стало бесспорным, что народ был создателем былин, то не менее бесспорную истину представляет и тот факт, что народ был главным объектом былинных песен. За сравнительно редким исключением, предметом былинных описаний были русский народ, его жизнь и особенно его борьба.
Однако, когда мы говорим о народе как объекте былинного повествования, мы не совсем точны. Правильнее было бы говорить о представителях народа, которых так ярко живописуют былины. Непосредственное изображение народа в былинах сравнительно редко встречается, но все же есть: «Василий Игнатьевич и Батыга», «Бунт Ильи Муромца против Владимира», «Василий Буслаев и новгородцы» и «Смерть Василия Буслаева». Прямое изображение народных масс былинами — следствие того непосредственного их влияния на политическую жизнь, которое было характерно для крупнейших городов Киевской Руси, широкоизвестных своей удалой вольницей, сильной своим числом и нередко решающей проблемы государственной жизни открытой борьбой. Следует в связи с этим заметить, что изображение народных масс в литературе и искусстве — крайне трудная задача. Обычно авторы прибегают к изображению представителей народа, а через*, них— и самих масс. Такая манера изображения имеет давнюю традицию, начало которой положили былины.
Русский героический эпос с большой силой живописует представителей народа в образах богатырей, истинных выразителей народного характера, образа жизни, норм поведения и чаяний масс. Богатыри — лучшие представители русского народа, его гордость и надежда, опора бедных и угнетенных, гроза врагов. Идеальные черты — принадлежность только од-
БЫ/1ИНЫ
81

Познание
82
ного из трех знаменитых богатырей — «старого казака» Ильи Муромца, простолюдина, выходца из бедной крестьянской семьи, бесстрашного сберегателя Руси, бескорыстного патриота. Илья Муромец — первый могучий богатырь Руси, атаман богатырского войска, наделяемый былиной идеальными чертами. Второе место занимает Добрыня Никитич, росший без отца, постигший жизненные трудности. Он — «податаманье», первый после Ильи Муромца, отличающийся ученостью и уч- прошлого тивостью. Третий — Алеша Попович, сын попа, «невежли-
вого роду», конюх в войске богатырей, обрисован былиной и с
теневой стороны. Алеша Попович не чуждается «питья», «девок» и «выхвальбы». Таким образом, перед нами три народных типа, три характера, три широких обобщения человеческих черт.
Разумеется, разнообразие былинных персонажей не исчерпывается тремя богатырями. В русском героическом эпосе действует масса всевозможных образов, которые представляют различные классы и слои общества, их деятельность, психологию, общественные и частные стремления.
Проблема классового происхождения былин представляет серьезные трудности для исследователя. Если судить о русском героическом эпосе прежде всего по его содержанию (а это, по всей вероятности, должно служить главным критерием), то в нем, без сомнения, отражены настроения и чаяния всех классов и слоев общества.
Разнообразие сюжетов делает русский героический эпос энциклопедией древней русской жизни. Однако нельзя себе представить былины как произведения, целиком охватывающие все многообразие русской исторической жизни, да и было бы нелепым требовать этого. Войны с иноземными поработителями, социальные отношения, семейный быт, крестьянский труд, торговля и мореплавание — всюду идет борьба в эпическом рассказе, за все надо бороться, выстоять и победить.
Таким образом, если попытаться сформулировать предмет русского героического эпоса, то им является народная борьба во всех ее жизненных проявлениях. Цель былины — не достоверная передача фактов, а понимание смысла событий, проникновение в суть исторической действительности и передача исторического опыта народа сущим и грядущим поколениям.
Былины по-своему ищут связей между отдельными элементами природы и человека и стремятся передать найденные эмпирическим путем крохи положительного опыта во все области общественной и частной жизни. В этом смысле можно полагать, что в Древней Руси героический эпос был своеобразным учебником жизни, соединяющим в себе известные в то время области знания, и в первую очередь исторические представления.

Территориальные и хронологические рамки исторических понятий былин ограничены своим временем. Эпос знает, строго говоря, только один народ — русский, который живет во враждебном окружении. Постоянный и самый страшный враг русского народа — татары, которых былины всегда изображают очень многочисленными; и это не только эпическая манера, а отражение исторического факта. Другой опасный противник, хотя гораздо меньший, — литовцы (Ливонский орден), тоже злоумышляющие против Руси. Где-то находятся горы, которые вызывают опасение былины (там живет Змей).
Жизнь былины активна, движение составляет форму ее проявления. Эпические богатыри находятся в постоянном движении, перемещаясь в пространстве, от центра к периферии и обратно. Каждое событие в летописи связано с движением: кто-то обязательно приезжает или уезжает, безотносительно к тому, друг это или враг. Динамичность былинной жизни противоречит установившемуся мнению, что жизнь русского средневековья была неподвижной. Напротив, былины связывают с перемещением все важные факты в жизни Киевской Руси, причем это относится не только к выдающимся персонажам, но и к «каликам перехожим», купцам, крестьянам и другим действующим лицам эпоса.
В связи с этим исключительную роль в былинах играет путь-дорога, изображаемая как в прямом смысле, так и метафорически. Дорога — это не только направление следования, но и то, что ожидает человека в будущем, неведомая ширь, которая вызывает беспокойство и в то же время манит своей далью. Дорога в былине — источник радостей и печалей, побед и поражений, жизни и смерти — словом, жизненный путь, понимаемый былиной как перемещение человека во времени и пространстве. Вот почему борьба за свободу дорог составляет немалую заботу былинного рассказа, для которого непроезжие, захваченные разбойниками дороги — символ застоя и упадка. Борьба за дороги сочеталась в былинном сознании с борьбой за перспективы народной жизни, за счастливую судьбу народа. Богатырь сам выбирал себе дорогу, иногда она его вела. Характерно, что эпос не позволяет своим героям выбирать легкий путь. Напротив, былина всегда ведет богатыря по наиболее трудной дороге, но и дает ему силы для совершения выдающегося подвига. Героический эпос не может избрать своим персонажам легкую судьбу — тогда он изменил бы самому себе. Пространство для былины — это прежде всего чисто поле, неоглядное во все стороны. Здесь видно на далекое расстояние, а ширь чистого поля позволяет разгуляться молодецкой силе.
Поле — это арена жизни, ее сцена, где былина развертывает свое действие. Русский богатырь немыслим без равнины, без поля, неуместен в другой обстановке, например в горах, где ему будет тесно. Тип русского богатыря, мощного, не-
БЫ/1ИНЫ
83

Познание
84
сколько медлительного в своих поступках, действующего главным образом при помощи прямолинейной тактики боя, как нельзя более подходит под ту географическую среду, в которой ему приходилось жить. Сама же земля рисуется былиной как «мать сыра земля» — представление, идущее от земледельческого культа. Русский эпос рассматривает землю с точки зрения крестьянина, земледельца, для которого она
прежде всего мать, дающая ему жизнь и пропитание. Харак-
прошлого - о
терно, что здесь былина перекликается до некоторой степе-
ни со знаменитым древнеегипетским мифом об Озирисе, воспевшем влажную растительность — не просто растительность, а влажную растительность, подобно славянам, которые чтили не просто землю, а сырую (влажную) землю, годную для произрастания в ней полезных для человека растений.
Горы русский героический эпос воспринимает как враждебную для себя местность. Горы — это «горы змеиные», «дальние» и «Оскориные» 2, там живет Змей Горыныч, давний враг и мучитель Руси. Г оры враждебны полю, антиподны ему. Там, в горах, находятся во полону русские люди. Былины плохо знают горы и ограничиваются лишь их упоминанием всякий раз в связи с горестным событием, временной победой врага. Впрочем, существуют еще и Святые горы, перемежающиеся с «плотными ущельями», в которых живет необыкновенной силы витязь Святогор. Былины поют славу этому геркулесу, чем-то родственному древнерусским людям, и в частности близкому знаменитому Илье Муромцу, младшему по сравнению с ним богатырю. Святогор — представитель старшего поколения, уже уходящего, хотя славного и почитаемого героическим эпосом. Не содержится ли здесь в былинах намека на происхождение славян, на святые Карпатские горы, как известно бывшие прародиной наших предков? К сожалению, как и во многом, здесь былины дают нам право только гадать, предоставляя для аргументации слишком мало материала.
Родиной для былин была Киевская Русь на всем ее протяжении— единое и сильное государство, предмет патриотической гордости русского народа. Все исходит из Киева, и все возвращается в Киев. Все остальные города, исключая Новгород, действуют в былинах эпизодически, появляясь и исчезая. Они только упоминаются, но не описываются — величина и красота, а также значение других городов были бы умалением Киева — матери городов русских. Мы знаем не только о великокняжеском дворце и общем облике великолепного города, его красоте и богатстве, но и, следуя за эпическим рассказом, идем рядом с Добрыней Никитичем «по широким по улицам, по частым мелким переулочкам» 3 и даже нескромно заглядываем в окна, наблюдая вечеринки древних киевлян. Киев — материальный, духовный и территориальный центр Древней Руси — составляет основной элемент всей

структуры былин, которые, можно сказать, мыслят «киевски- ми категориями»: высокие эпитеты, которыми наделяет эпос стольный град Киев, — не только художественный, но и политический прием. Другой былинный цикл — новгородский, гораздо меньший по размеру и числу былин, подчеркивает эпическое восприятие богатства «славного Новограда» и его вольницу с ее широтой, удалью и предприимчивостью. Новгородские былины поют торгово-экономическое (но не политическое) значение своего города, прибавляя к этому еще его великую роль в отважных мореплаваниях.
Приезду «гостей», вообще торговой деятельности былины придают большое значение. Известно, что помимо экономического значения торговля, особенно в древнем мире и средние века, имела важное культурное значение обмена достижениями разных цивилизаций. Особенно характерна в этом отношении известная былина о Соловье Будимировиче, рисующая нам древний торговый путь:
Мхи были, болота в Поморской стране,
А голые щелья в Беле-озере,
А тая эта зябель в подсеверной стране,
А... сарафаны по Моше-реке,
А толсты становицы в Каргополе,
А темные леса те Смоленские,
Широки ворота Чигаринские.
Из-под дуба, дуба, дуба сырого,
Из-под того камешка из-под яхонта Выходила-выбегала мать Волга-река;
Она устьем бежит во сине море,
Во то сине море во Турецкое.
По той ли по матушке Волге-реке Бежало-бежит тридцать три корабля,
Тридцать три корабля было без одного... 4
Та же былина описывает не только пути, но средства передвижения, главным из которых был в древности корабль со всеми его атрибутами и достопримечательностями:
Один-от корабль лучше, краше всех.
Как на том корабле было написано —
Нос написан был по-змеиному,
А корма-то по-звериному;
Тут кодолы, канаты были шелковые,
Паруса-то были из семи шелков,
А тыя-то коржинья позолоченые 5.
БЫУ1ИНЫ
85

Познание прошлого
86
В былинах упоминаются по разным поводам города Чернигов, Муром, Суздаль, Углич. Трудно сказать, почему именно эти, а не другие города остались в народной памяти. Чернигов и Суздаль хороши по-своему, но только в Киеве можно прославиться. Муром — город, в области которого родился знаменитый Илья Муромец.
Гораздо чаще былины адресуются к географии зарубежной, чем к отечественной. Это имеет свое объяснение: эпос обращен к русским людям, воспевая русскую землю, нравы, обычаи, историю, а поэтому молчаливо исходит из той естественной посылки, которая считает знание своей страны само собой разумеющимся.
Стремление к познанию — одна из самых характерных черт былин. Любознательность проявляется в эпосе по любому поводу, отражая собой тот еще период, когда знание и опыт находились в начальной стадии своего развития. Проведать, узнать что-то доселе неизвестное, добыть новые сведения — характерная черта Ильи Муромца, заставляющая его совершать самые невероятные подвиги и многократно подвергаться опасности, которой он пренебрегал во имя познания. Вообще стремление к достижению знания, мудрости характерно для многих героев эпоса. Правда, рациональное знание здесь переплетается с иррационализмом: наряду с проведова- нием новых земель и народов и обучением наукам былинные персонажи (подобные Волху Всеславьевичу) занимались волхованием, магией и оборотничеством6. Видно, что опытное знание еще не отделилось окончательно от оккультных представлений о свойствах природы и человека.
Удивление перед окружающим миром — постоянное свойство эпоса. Оно сквозит в каждой былине, в каждой части эпического рассказа. Про людей, сложивших былины, можно с полным правом сказать, что удивительное было с ними рядом. Былина не хочет удивить, не занимается нарочитой занимательностью, чтобы заставить слушателя внимать с неослабевающим интересом. Это — естественное чувство, вполне понятное для времени, когда человек стал покорять могучие силы природы и одновременно осознавать самого себя. Все это не могло не вызывать удивления в самом субъекте познания— человеке, потрясенном тем, что ему теперь открылось в мире, изумленном своей собственной мощью и величием природы. Однако, несмотря на гигантский шаг вперед, который сделало человечество в познании мира, многое все еще оставалось непознанным, непонятным и страшным. Опасны были путешествия, всякий выезд за пределы общины или тем более страны. Поэтому всякий отъезд считался полным опасностей от всякого рода действительных и воображаемых бедствий:

А пошел молодец на чужу сторону,
На злодеюшку, парень, пошел незнакомую. Не несут, молодца, меня ноги резвые,
Не глядят у молодца да очи ясные,
А катится буйна голова со могучих плеч 7.
Наиболее широкие познания в географии зарубежного мира содержат новгородские летописи. Это и понятно — новгородские купцы и ушкуйники отваживались ходить далеко от родины на все четыре стороны света. Садко «на черных на кораблях» из Новгорода двинулся по Волхову, откуда вышел в Ладожское озеро, из него в Неву, «на сине море» (т. е. Балтийское), а уже оттуда неожиданно для современного читателя «воротил он в Золоту орду» 8. Корабли другого новгородца, Василия Буслаева, бежали по Ильменю, доплыв до Каспийского моря, а затем через реку Иордань достигли Иерусалима. Легко заметить, что по мере удаления от Новгорода реалистическое описание морских путешествий сменяется былинным. Это можно объяснить только одним: чем дальше от родных мест, тем меньше действительных познаний, которые для объяснения в духе того времени заменялись фантастикой, вполне устраивающей древнерусского человека. Отсутствие точных знаний сказители восполняли выдумкой, фольклорными сведениями, верными лишь в указаниях общего направления движения.
Географические познания былин вырисовываются в следующем объеме. На севере эпос знает Поморье и «подсеверную страну», на западе — Литву, Волынец, Подольскую землю, «Волшанское царство», на востоке — Индию и Бухару, но больше всего стран знает эпос в общем направлении с севера на юг через Киевскую Русь: «землю Поленецкую» (Половецкую), Золотую, Каменную и Большую Орду, Хвалын- ское море, Царьград, а также реку Евфрат и город Иерусалим. Даже из этого лаконичного перечисления легко можно сделать два главных вывода. Первый заключается в том, что народ знает лучше всего пограничные Древнерусскому государству страны, что вполне естественно — они описаны без всякой фантастики. Второй вывод уводит нас в русскую древность: почти точное знание великого пути «из варяг в греки» говорит нам об исторической памяти былины.
Характерное явление для той ступени познания, которая нашла свое отражение в былинах, представляет собой этноцентризм. Былины считают русские порядки, нравы и обычаи эталоном, который они распространяют на другие народы. Эпос переносит нас в разные страны, и там, где он живописует этнографические черты, там везде наивно описываются древнерусские обычаи. Типична в этом отношении былина о Дюке Степановиче, «молодом боярине» «Индии богатой»,
БЫЛИНЫ
87

Познание прошлого
88
отражающая простодушные народные представления о богатстве и жизни вне своей этнической группы.
Эпос резко отличает русский народ и русскую страну от других стран и народов. Однако, кроме татар, которые характеризуются Киевским циклом былин всегда одинаково враждебно, и в какой-то степени Литвы, именуемой иногда «поганой», а иногда «хороброй», былины относятся к другим народам дружественно. Это нашло особенное отражение в той же былине о Дюке, в которой с наивным восхищением описывается чужая страна, достигшая необыкновенного материального благополучия. Чувство уважения к чужой культуре сквозит в эпосе при рассказах о Царьграде, гостеприимством дышит былина об иностранном госте Соловье Будимировиче и т. д. Этноцентризм носит противоречивый характер как историческое явление. С одной стороны, он представляет собой начальную сторону культуры народа и означает кроме всего прочего ограниченность данной этнической группы. С другой стороны, этноцентризм — показатель сознания этнической группой своей особности как отдельной народности — явления несомненно прогрессивного.
Временные, как и территориальные, представления былин характерны для раннего средневековья. Это так называемое событийное время, исчисляемое не единицами времени, или линейным временем, а происшествиями, событиями, фактами. В соответствии с обобщающим характером своего повествования эпос мыслит крупными историческими фактами, даже если речь идет об отдельном герое. Впрочем, событие, связанное с каким-либо персонажем, всегда идет на фоне исторического действия — войны, далекого и важного по своим общественным целям путешествия, выполнения важного государственного поручения и т. п. Былины элиминируются даже от таких категорий первоначального исчисления времени, как зима, весна, лето, осень. Кстати сказать, погода тоже не интересует былину. Вообще природа воспринимается в эпосе только эмоционально-направленно в связи с теми событиями, которые встречаются герою на его пути. Действие былины всегда происходит в светлое время дня, не сопровождаясь никакими, за очень редким исключением, атмосферными явлениями. Эпические события развертываются стремительно, без всяких отклонений или отступлений от главной темы. Былина не приурочивает факты к какому-либо времени. На первый взгляд может показаться, что все происходит в один день, как в классических комедиях, хотя по логике вещей ясно, что этого не может быть. Однако течение времени от прошлого к будущему былина представляет себе совершенно ясно, поднимаясь даже до философских обобщений.
Движение времени от прошлого к будущему представлено в былине «Святогор и гроб» символически, в виде смены одного поколения другим. Илья Муромец, представитель но-

вого, более молодого поколения, олицетворяющий будущее, принимает эстафету действия и силы у уходящего из жизни богатыря Святогора. Неумолимое время отсчитало уже срок жизни старшего витязя — он умирает вопреки желанию Ильи и своему собственному, никакие попытки отсрочить конец не приводят к должному результату, крышка гроба намертво захлопывается. Время объективно, и никакие силы не в состоянии его остановить. Даже прославленные герои, обладающие титанической силой, подвластны времени. Все попытки бороться с ним бессмысленны и бесполезны. Таков закон жизни:
Илья принялся он да за крышку ведь —
Как крышка тут будто приросла,
Никак не мог, не может да ведь крышки взять...9
Линейное время, по всей видимости, позднейшее наслоение в былинах. Оно признается с философской точки зрения. «Бессрочного времени на свете нет», — утверждает былина «Идолище сватается за племянницу Владимира» 10. Это означает уже наступление нового этапа в исчислении времени: от событийного оно становится линейным, исчисляемым единицами времени. Впрочем, линейное время применяется в былинах лишь в одном случае — при подсчете возраста героев. Так, Волху Всеславьевичу исполняется полтора часа возраста, затем семь, десять, двенадцать и пятнадцать лет, а Илья Муромец сидел на печи тридцать лет и т. д. Таким образом, линейное исчисление времени не характерно для былины и применяется ею ограниченно. Вообще числа в былинах имеют эпическое значение и не выражают действительного количества: тридцать три, семь, сорок и т. п. Это, как правило, числа, навеянные древней магией.
В связи со сказанным становится понятным отсутствие хронологического исчисления в эпических сказаниях. Былина не заботится о точном или даже приблизительном хронологическом подсчете времени. События текут направленно — от прошлого к настоящему, не возвращаясь к исходному пункту, но рассказ нередко содержит в себе анахронизмы, которые наслаиваются по мере устной передачи былины из уст в уста, от одного поколения сказителей к другому. Так в былинах появляются кремневые ружья, Ермак Тимофеевич становится современником Ильи Муромца (правда, младшим), а Соловей Будимирович, стоя на палубе древнего корабля, глядит вдаль в подзорную трубу п.
Но как бы ни было спутано хронологически течение событий и действий разновременных героев, эпос верен себе в главном — эпоха, о которой рассказывает народ, всегда одна и та же. Это — время расцвета Киевской Руси, княжения
БЫЛИНЫ
89

Познание прошлого
90
«ласкового князя Владимира». Былины всегда рассказывают только об этой эпохе, никогда от нее не уклоняясь.
«Народ, — писал Б. Д. Греков, — более точно наметил основные вехи периодизации своей истории. Не бестолковую толкотню и бессмысленные драки воспевал он в своих былинах. Время беспрерывных феодальных войн, время «всеобщей путаницы» наступило позднее, и в былинах этот период не отражен: героев-богатырей тогда уже не стало. Этот период нашей страны нашел свою оценку не в былинах» 12.
Исторический опыт удельной Руси не мог быть поучительным, а представлял отрицательное явление своими раздорами, приведшими Русскую землю на край национальной гибели. Поэтому народ вычеркнул его из своей памяти. Таким образом, этноцентризму русского героического эпоса логически соответствует, если так можно выразиться, хроноцентризм— временные границы лишь одного-единственного исторического периода. То и другое в конечном итоге может быть объяснено мировоззрением соответствующего времени, обусловленного относительным недостатком опыта и знаний.
Другая, тесно связанная с первой причина того, что эпос признает лишь один период в истории Руси, заключается в самом характере былин. Киевский период — героический, прославленный блеском побед, смелыми далекими походами, богатый замечательными событиями и историческим смыслом. Этот период как нельзя более тематически соответствует былинному духу в отличие от времени феодальной раздробленности, «бестолковой толкотни и бессмысленных драк», пользуясь образным выражением Б. Д. Грекова. Былина никогда не опускается до изображения мелких событий, ее постоянная тема — героика. Русские былины уже давно вышли за рамки общины или города. Предмет русского героического эпоса — народ, государство Русское, раскинувшееся в пространстве, вступившее в интенсивные отношения с соседними странами, имеющее сложные отношения внутри. Все эти векторные силы истории широко охватываются былинами, хотя время от времени кое-где выступает былое нерасчлененное в сознании древнейших времен единство человека и природы.
Таким образом, история как знание для былин — это история русского народа. Все остальные народы появляются и исчезают только в связи с ним и не являются самостоятельным объектом. Основная территория исторических действий— Киевская Русь в границах ее расцвета, а временной период — княжение Владимира. Таковы первоначальные границы исторического знания Древней Руси, представленные былинами.
Важнейшей государственно-политической задачей Киевской Руси было единство страны, от которого зависела судьба русской народности, ее жизнь и смерть, а что это было именно так, доказала участь соседних с Киевом народов,

исчезнувших навсегда под ударами монголо-татар. Вот почему главным социальным заказом для всех видов идеологии было единство Руси. Общая неустойчивость структурных связей раннефеодального общества распространялась на мораль, семейный и общественный быт, религию и т. д. Укреплению всех этих основ общества того времени и посвящены былины.
Сама память о прошлом, попытка воскресить великие деяния предков были выражением единства происхождения, а значит, и реального единства народа. Обращение народа к прошлому есть вернейший показатель сознания или начала его самосознания, своей особности, самостоятельного развития. Вместе с тем это первая ступень в понимании связи прошлого и настоящего, истории и современности. Это первое применение генетического, т. е. исторического, метода, пока еще совершенно стихийное. Народ, осознавая свое прошлое, впервые определяет свое место в пространстве и времени, пусть даже в самом легендарном исчислении того и другого. Но начало уже сделано, а последующее развитие — вопрос времени.
Осознание своего единства русским народом было его важнейшей исторической задачей, одним из стимулов экономического, политического и культурного развития Руси. Эта великая идея была довольно зыбкой реальностью, сначала действительно существующей в той или иной степени, а затем ставшая мечтой русского народа, тем идеалом, к которому он стремился на протяжении нескольких веков своей истории, наполненных братоубийственной междоусобной борьбой и кровавым татарским игом. Тема единства сил пронизывает почти все былины Киевского цикла. Ее осознает и настойчиво проводит наиболее последовательный выразитель народных чаяний Илья Муромец. Он лучше других видит, какую грозную опасность представляет собой нашествие монголо- татар:
Тут старыя казак да Илья Муромец,
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца-краю силушке наехати.
Он повыскочил на гору на высокую,
Посмотрел на все на три-четыре стороны,
Посмотрел на силушку татарскую —
Конца-краю силы насмотреть не мог 13.
Убедившись в смертельной угрозе, нависшей над Русью, Илья приходит к выводу о необходимости объединения сил всех русских богатырей («поотведать счастья великого») как единственном способе отпора ненавистному врагу и со свойственным ему железным упорством все время возвращается
БЫЛИНЫ
91

к его осуществлению, не жалея сил. Илья Муромец обращается к богатырям, собравшимся «в том белом шатре», со страстным патриотическим призывом:
Познание
92
Крестный ты мой батюшка, Самсон Самойлович,
И вы, русские могучие богатыри!
Вы седлайте-тко добрых коней, прошлою А-й садитесь вы да на добрых коней,
Поезжайте-тко да раздольицо чисто поле,
А-й под тот под славный стольний Киев-град.
Как под нашим-то под городом под Киевом А стоит собака Калин-царь,
А стоит со войскамы великима,
Разорить хотит он стольний Киев-град,
Чернедь-мужиков он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да со Опраксой-королевичной Он срубить-то хочет буйны головы.
Вы постойте-тко за веру, за отечество,
Вы постойте-тко за славный стольний Киев-град,
Вы постойте-тко за церквы ты за божии,
Вы поберегите-тко князя Владимира И со той Опраксой-королевичной!
Однако богатыри отвергают призывы Ильи Муромца:
А-й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольний Киев-град,
Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви,
Да не будем мы беречь князя Владимира Да еще с Опраксой-королевичной:
У него ведь есте много да князей-бояр,
Кормит их, и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира 14.
Тогда Илья Муромец вступает с татарами в бой один. Но даже «славный богатырь святорусский» не в состоянии побить «той силушки великии». Только добившись наконец объединения сил, витязи во главе с Ильей Муромцем одерживают победу над, казалось, непобедимым врагом.

В призывах Ильи Муромца к единению сил уже ясно слышится мысль о необходимости целостности государства, единства его народа и территории, государства и веры. Характерным для эпоса является возвышенное представление о власти, получившей образное художественное воплощение в князе Владимире.
Однако, как ни значительна была княжеская власть, которой былины воздают должное, самое важное значение в государстве имеет народ, достойный, по былинным воззрениям, высокой славы. Народ (крестьяне) поит и кормит страну (Микула), оберегает ее от внутренних неурядиц (разбойников), защищает от внешних врагов и охраняет княжескую фамилию. Эпос подчеркивает, что, несмотря на то что князь жалует бояр и купцов, они в решительную минуту отказываются выступить в защиту государства:
Уж как все на пиру да пьяны-веселы,
А Владимир-князь по грынюшке погуливат,
Горючима слезами умывается,
Тонким беленьким платочком утирается.
Говорил тут Владимир таково слово:
«Уж вы ой еси, князья, мои бояра,
Уж как те же купцы, люди торговые!
А у нас-то ведь по городе-то Киеве А зло несчастьицо, братцы, состоялося,
Безвременье велико повстречалося:
Подошел под Киев-город Кудреванко-царь,
Он со тем же со зятелком, племянником,
Он со тем же со зятем со любимые,
Он со тем со племянником с родимым-е.
А у зятелка много силы, множество,
У племянничка силочки три тысячи,
У самого Кудреванка числа-смету нет».
Отказалися князья, его бояра,
Уж как те же купцы, люди торговые:
«Мы не можем со князем думу думати,
Мы не можем со князем мысли мыслити» 15.
Князь вынужден тогда обратиться к «крестьянам, людям рабочим», которые и выручают страну, выдвигая из своей среды (причем былина подчеркивает, что из самых низов, почти со «дна») богатыря «Ваську низку пьяницу». Для вящего унижения князя былина устраивает встречу князя и пьяницы в кабаке, где Васька беспробудно пьет уже три месяца 16.
БЫЛИНЫ
93

Былина недвусмысленно указывает на тех, кто является истинным спасителем отечества, тех, кто достоин славы и почестей, чьи подвиги и победы следует петь в эпических стихах. Тот же мотив о неверных боярах и купцах и народе, всегда готовом встать на защиту родины, повторяется в былине «Идолище сватается за племянницу Владимира» 17. Эпос способствовал самопознанию народа, его уверенности в своих силах, его оценки как решающей силы страны, от которой зависят государство и князь. Стоит ли говорить, что социальная роль былин в этом отношении, как и во многих других, была особенно важна?
Былины имели своей целью поднять дух русского народа в его тяжелой борьбе с восточными, южными и западными врагами, вселить уверенность в свои силы, в конечную победу, в светлое будущее. Былина не скрывает опасностей и силы врага. Нигде он не изображается слабым или малочисленным. Напротив, противник везде превосходит русскую силу, что соответствует исторической действительности. Особенно многочисленны татары, несметные полчища которых постоянно фигурируют в былинах. Храбрость богатырей — не состояние минутного аффекта, порыва, а обдуманная смелость, диктуемая сознанием необходимости защиты родины, долга по отношению к ней, т. е. высшая степень состояния человеческого духа, заставляющего идти на подвиг во имя великой идеи:
Как выходит Михайло из бела шатра,
Садился Михайло на добра коня,
Развертывал трубку подзорнюю,
Он смотрел во луга во Кургановы:
Уже сколько стоит лесу темного Да и столько поганых татаровей; •
Да и сколько в чистом поли кувыль-травы,
А того более поганыих татаровей.
И тут-то молодца страх-то взял:
«Как куда мне-ка ехать, куда коня мне гнать?
Как ехать мне в луга — так убиту быть,
А домой мне-ка ехать — нечем хвастати».
И как поехал он в луга во Кургановы,
И уж он луком перебил силы — сметы нет,
Копьем переколол силы — сметы нет,
Да и палицей прибил силы — сметы нет,
Да и саблей перерубил — сметы нет...18
Былина никогда не обещает легкой победы—она всегда достается дорогой ценой, наивысшим напряжением, как пра-

вило, последним, нечеловеческим усилием, почти силой отчаяния, когда уже, казалось бы, поражение неизбежно и враги окончательно берут верх своей многочисленностью. В этом отношении эпос даже выработал с течением времени своеобразный трафарет: когда все виды оружия выходят из строя, обломившись о тела бесчисленных врагов, богатырь хватает одного из них за ноги и телом его добивает остальных.
И наконец того измена состоялася,
И у туга лука тетивка порвалася,
Булатняя палица поломалася,
Копье в череню расшаталося,
Востра сабелька пополам переломилася.
И обступили поганые татарове
Да и хочут добра молодца с коня стащить.
Ино его была головушка удалая,
Да и вся была натура молодецкая.
Как скочил Михайло с добра коня,
А хватал он поганого татарина За его ли за поганые за ноги,
Начал он татарином помахивать,
Куда махнет — туды улица,
Назад отмахне — переулочек.
И то оружье по плечу пришло,
Прибил он татар до единого.,.19
Все боевые схватки, все бои и турниры эпос заканчивает обязательной победой своих богатырей и никогда — их поражением. И это не примитивный, «квасной» патриотизм, не намеренное искажение исторической истины, а социальный расчет, политическая тенденция, имеющая целью поднять дух народа, возбудить его патриотические силы, заставить его осознать свои неистраченные возможности. Многие былины выражают мечты русского народа об освобождении от вражеского ига, пророчески предсказывая поворот событий истории, который приведет к тому, что русские будут не отдавать, а взимать дань, а татары — ее платить. («Не возьмем везти от князя Владимира, не возьмем от него дани-пошлины,— говорит Добрыня Никитич. — Мы попросим от собаки Батура Батвесова, мы попросим от него дани-пошлины») 20.
Последующее государственное укрепление Руси, ее успехи в борьбе с захватчиками чутко улавливаются былинами, которые проникаются уверенностью в силах русского народа, его непобедимости.
Эпический литовский король говорит своим племянникам:
БЫЛИНЫ
95

Познание прошлого
96
Ай не дам я вам теперь прощеньица, Ай не дам я вам да благословеньица, Это ехать вам да на святую Русь.
Еще кто ж езжал да на святую Русь, Ай счастлив с Руси да не выезживал21.
Идейные позиции былин предстанут перед нами еще более великими, если представить себе то ошеломляющее моральное потрясение, которое пережил русский народ, испытавший смерч татарского натиска. Но, несмотря на страшный удар, народ сохранил веру в конечное освобождение. Эту веру, которая поддерживала жизнь в русском народе, сохранили и приумножили былины, вдохновлявшие русских людей на борьбу. В трехсотлетней борьбе русского народа за свое освобождение былины играли роль совести русского народа, взывавшей к единению и собиранию сил, мужеству и самопожертвованию. Без этого морального состояния, без этой нравственной подготовки, в которой былины сыграли немалую роль (она не поддается формализации), победа на Куликовом поле была бы невозможна. Состоянию народного духа, воле к победе былины придают решающее значение в жизненной борьбе. В этом смысле русский эпос имел ярко выраженную агитационную функцию, своеобразный публицистический характер. Нельзя не отметить и необыкновенную целеустремленность и упорство былин, в течение нескольких столетий из поколения в поколение призывавших русских людей на святую борьбу со страшным врагом.
Не менее выпукло в эпосе выглядят его этические функции. На первый план здесь выступает идейность воспитания на образцах, выдвигаемых былиной. Былины воспитывают любовь к родине, уважение к общественным интересам, к народу. Образцом этих качеств постоянно выступает все тот же Илья Муромец, который без рассуждений бросается на помощь Киеву, с презрением отказывается от богатств, которые сулит ему враг за измену, не знает устали в борьбе с врагами родины и сознательно выбирает себе всегда самый трудный и опасный путь.
Личное былина всегда отодвигает на второй план перед общественным, частное — перед общим. В конфликте Ильи Муромца с сыном былина считает личное столкновение недостаточным для сюжета и добавляет сюда общественные коллизии, приписывая сыну антирусские, антигосударственные намерения. Вместе с тем семья как одна из важнейших клеток общественного организма занимает большее место в былинных сюжетах. Можно не сомневаться, что внимание, которое эпос уделяет семье, имеет утилитарный смысл — воспитания в духе укрепления патриархальной семьи и в то же время гуманного отношения к женщинам и детям. Былина не

забывает подчеркнуть почтение к родителям как важную этическую норму.
В семейных отношениях, так же как и в общественных, эпос проповедует верность. Это относится, как и понятно при наличии патриархальных отношений, прежде всего к женщине, измена которой карается самым жестоким, варварским образом:
Отходил Иванушко Годинович На свою волю от сыра дуба,
А-й хватае Настасьюшку за желту косу,
Сбивае Настасью о сыру землю,
Отсек у ней губы ведь как с носом прочь:
«Этых мест мне не надобно —
Этыма местамы несчастливым целовалася».
Копал глаза со косицами:
«Этых мест мне не надобно —
Этыма местамы несчастливым смотрелася».
Отсек у ей руки по локотам прочь:
«Этых мест мне не надобно —
Этыма местамы несчастливым обнималася».
Отсек у ей ноги по коленам прочь:
«Этых мест мне не надобно —
Этыма местамы несчастливым заплеталася» 22.
БЫ/1ИНЫ
97
Интересно, что даже в описании супружеской измены эпос непременно соединяет ее с изменой национальной: женщина, изменившая мужу, как правило, соединяет свою судьбу с врагом Руси. Тот же мотив общественного осуждения особенно резко звучит в тех случаях, когда былина бичует распущенность, виновницей которой всегда является женщина и очень редко, да и то мельком, в этом грехе обвиняется мужчина. В былине, специально посвященной этой проблеме («Добрыня и Маринка»), разврат, колдовство и вражеские силы подаются в неразрывном единстве и жестоко наказываются Добрыней Никитичем, представителем народного начала.
Таким образом, семейная мораль понимается былиной как важнейшая общественно-этическая норма государственного значения, нарушение которой рассматривается не только как преступление против общественно установленных норм, но и как антигосударственное.
Былины указывают место человека на земле, цель его существования. Человек, согласно былинным воззрениям, живет для общества, для борьбы за всеобщее благо, за народное счастье, за торжество правды на земле. Добро в конечном

Познание прошлого
98
* Есть редкие варианты былин, в которых богатыри терпят поражение, а иногда погибают (см. «Камское побоище».— «Былины», изд. 2. Л., 1957, схр. 139—148).
Возможно,
что эти варианты
возникли в среде
апокалипсически
настроенных
групп народа.
итоге должно восторжествовать — былины полны оптимизма, нередко наивного в своей первобытной чистоте. Эпос уверенно и бодро смотрит в будущее и живет этим будущим, добиться которого можно только в постоянном борении. Враг силен, но народ сильнее, и в конечном итоге зло будет повержено. Эпос не считает Киевский период истории законченным— он как бы не рождался и не умирал, а существует все время. Понимая жизнь как борьбу, былины не проводят конечную грань истории, потому что за ней идет, в противоречие с былинным оптимизмом, не лучший, а худший период жизни страны. Характерно, что герои былин — богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович не умирают, а продолжают всегда стоять на страже Руси, на защите народных интересов. И это не прием, имеющий целью создать иллюзии перспективы, а потребность в прошлом увидеть будущее, черпать уверенность в традициях, объяснить настоящее прошлым. Да, Киев в осаде, и народ терпит бедствие, но это только вопрос времени: вернутся богатыри и государство будет спасено *.
Утверждая добрые традиции отцов и дедов, эпос дает место и новому отношению к человеку и к миру. Таковы обоснование государственного начала, единства Руси, порядка в стране (борьба с разбойниками), ростков гуманного отношения к женщине, отрицание первобытной необузданности и требования ограничения и самоограничения человека, идея служения общему в противовес эгоистическому началу. Несомненно, что все эти факторы, зафиксированные и пропагандируемые былинами, способствовали взаимопониманию и сплочению людей, что в свою очередь содействовало прогрессивному развитию разнообразных сторон общественной и частной жизни человека Древней Руси. По всей вероятности, в укреплении всех этих прогрессивных начал и состоит социальная функция русских былин как в древности, так и в последующие времена.
Былинные идеи, бывшие синтезом многовекового народного опыта, впитавшие в себя общечеловеческие темы, надолго пережили время и место своего рождения, став арсеналом, из которого русский народ постоянно брал средства, нужные ему для духовного подъема в тяжелые моменты борьбы с сильным врагом. В этом смысле можно сказать, что былинный голос звучит из глубины веков и сегодня. Став своеобразным учебником жизни, былины сыграли в истории русского народа большую организующую роль, постоянно и неустанно взывая к его патриотическому долгу, к освобождению порабощенной родины, к нравственному самосовершенствованию. Отражая народные мечты и чаяния, эпос был самобытной программой действий, в которой формулировались важнейшие цели и задачи, для решения которых напрягались все силы страны.

СВОЕОБРАЗИЕ
ОТРАЖЕНИЯ
ИСТИНЫ
БЫЛИНЫ
99
Проблема познания прошлого былинами была тесно связана с общими успехами древнерусского человека в овладении силами природы, с прогрессивными изменениями в деятельности народов и племен Киевской Руси. История как знание представляет собой отражение общественного бытия, его развития и изменения и не может быть просто выдумана, как вообще не может быть что-либо выдумано в полнейшем отрыве от реальности. Каким бы ни было фантастическим отражение первобытным человеком действительности и его прошлого, всегда с тем или иным успехом можно найти в нем зерна исторической реальности, расцвеченной иногда до неузнаваемости причудливыми представлениями, характерными для ранних ступеней человеческого познания.
Основные сюжеты русского героического эпоса появились в период раннефеодального государства Киевской Руси, в которую входили племена, еще сравнительно недавно пережившие стадию первобытнообщинного строя. Однако был сделан уже громадный шаг вперед — была создана высокая по тем временам культура. И все-таки эта культура была переходной, несшей в себе глубокие пережитки прошлого, еще не освободившейся от многих остатков прежнего примитивизма, страха перед природой, языческих и первобытных представлений. Вот почему наряду с идеями, свидетельствовавшими о достигнутых обобщениях повседневной практики, нередко встречаются понятия, подтверждающие живучесть примитив¬

Своеобразие
отражения истины
100
ных воззрений, смесь реальных понятий и первобытной фантастики, общую неясность представлений. В былинах истина переплетается с вымыслом, применяемым как объяснение, рациональное сосуществует с иррациональным, первобытные религиозные представления с христианством, а новое часто и тесно соединяется со старым. Эпос изобилует неясными расплывчатыми представлениями о природе, о строении человеческого общества, о вредных и полезных силах природы, окружающих человека. Видно, что былинный человек еще не до конца освободился от первобытной пелены, препятствующей ему ясно видеть окружающую действительность.
Однако, прокладывая себе путь сквозь тысячи неудач, познавая причину и следствие, свойства окружающих его вещей, человек постигал окружающий мир и самого себя, переходя от незнания к знанию, от страха перед миром явлений к их объяснению. Русские былины преисполнены удивления перед окружающим, стремлением познания «мудрости» вселенной, их герои постоянно ищут и находят новые и новые элементы знания. Правда, былина понимает знание не только как опытное (во всяком случае реальное познание природы и общества), но еще в большей степени как магию, которую она признает как важнейшее средство добывания знаний, более того, воздействия на природу и человека. Истина и заблуждение еще выступают в эпосе вместе, причем взаимно дополняют друг друга в представлениях человека того времени.
Помимо знаний, полученных самостоятельным путем, русский народ имел возможность использовать опыт и окружающих его народов, который приходил в виде технических сведений и гуманитарных знаний. Восприятие последних было особенно сложным, как и все, что касается области человеческого духа.
Опыт истории показывает, и былины это подтверждают, что воспринимается далеко не все, что приходит, а только то, что соответствует уровню развития жизни и культуры народа, который производит отбор приходящих извне культурных ценностей, а в дальнейшем их перерабатывает в соответствии со своими историческими задачами и вкусами.
Русский героический эпос представляет собой одну из многочисленных в истории человечества попыток познания объективной истины, и в частности познания прошлого. Понятия формы и содержания, сути и явления еще не находятся в поле зрения былинного наблюдателя жизни, который в соответствии со ступенью познания, достигнутой в его время, относится к вещи, как к таковой, хотя в отдельные моменты сравнительно глубоко проникает в суть явлений. Эпос содержит первые обобщения, бывшие результатом перехода древнерусского общества от конкретных наблюдений к абстрактному мышлению, первых понятий, касающихся связей между вещами и явлениями в природе и обществе. Объективно бы-

лины отражают в себе развитие общественной жизни, т. е. эволюцию общества от низших форм к высшим, от неупорядоченного к упорядоченному, от несоразмерного к соразмерь ному, от варварского к цивилизованному. Былины показывают смену старого новым, борьбу между ними, сопротивление старых и победу новых устоев. Консервативными устоями для былины являются первобытные обычаи и нравы, против которых эпос выступает особенно активно и не всегда последовательно. Можно считать, что былины противопоставляют свое, эпическое, время времени первобытному, отрицая его систему в целом. Наиболее характерными в этом отношении былинами остаются «Святогор и тяга земная» и «Святогор и гроб»1. Святогор — образ древнейшего богатыря, чем-то родственного русским витязям. Былина поет ему славу «век и по веку». Вместе с тем, будучи представителем уходящего поколения, Святогор ведет дремотный, первобытный образ жизни, в котором отсутствует рациональное начало, разумное применение его первозданной силы, которую он ощущает как тяжелое бремя. По существу сила Святогора, которой он во много крат превосходит русских богатырей, никому не нужна — он не использует ее на благо общества. «Великий», «матерый» богатырь Святогор одинок и бездеятелен, былина видит в этом если не вину, то беду его. Вот как былина описывает образ жизни первобытного богатыря:
Заехал-то Ильюшенька Муромец На ты ль тут горы на высокие,
Под ущелья были да плотные.
Как едет чудовище, чудо ведь,
Сидит-то он еще на добром кони,
Такого чуда он да ведь не видал,
Такого ведь чуда он не слыхал.
Как ту разъехался на добром кони,
Ударил своей палицей богатырской Прямо тут ему буйну голову.
А как то ведь чудовище да идет-то,
На кони сидит да подремливает,
Назад-то ведь чудо не оглянется,
Вперед-то ведь он колыбается 2.
Святогор несоразмерен ни величиной, ни силой своей: он кладет Илью Муромца себе в карман, а его удары принимает за комариные укусы. Образ прошлого велик, но не гармоничен и в конечном итоге не жизнен. Эпос представляет себе Святогора как грандиозный пережиток прошлого, ненужный и даже нелепый в былинном настоящем. Сила Святогора не
БЫУ1ИНЫ
101

Своеобразие
отражения истины
102
нужна Илье, он берет только часть ее, соответствующую человеку новой формации, более рациональному и гармоничному по своему строению и духу. Великий богатырь умирает; время уготовало ему гроб, поднять крышку которого он не может: чем больше усилий применяется для его спасения, тем теснее и неумолимее охватывают саркофаг железные обручи. Новые условия жизни требуют новых отношений, новой силы, нового подхода к явлениям — такова в конечном итоге обобщающая идея былины. Былины о Святогоре — пример отношения русского эпоса к прошлому поколению.
Гораздо больше можно привести примеров, когда былины сопоставляют прошлое с настоящим, приоткрывают завесу над историей отношений в предшествующую эпическому времени эпоху первобытного строя. В одной из наиболее древних былин «Волх Всеславьевич» эпос зафиксировал остатки древнейших, тотемических представлений о Змее (правда, уже смутно представляемом), об участии животных в событиях человеческого общества (рудимент времени, когда человек еще не отделял себя от животного мира).
Мифологически-рудиментарным образом прошлого представляется и знаменитый образ Соловья-разбойника, весьма сложный по своему составу, в котором превалируют все-таки древний элемент, черты тотемистические (звериный крик и змеиный шип) и в то же время человеческие. Если со Святогором Илья Муромец хочет только помериться силой, а потом становится его «меньшим братом», то с Соловьем-разбой- ником он ведет уже жестокую борьбу, направляя свои удары против отжившего и враждебного начала, олицетворения мифологического образа мышления, древнего родового строя. Старое и здесь уступает место новому. Илья побеждает Соловья-разбойника, громит его родовое гнездо и открывает пути-дороги. Илья Муромец выступает здесь, как, впрочем, и везде, представителем государственного начала, исключающего родовые устои, ставшие враждебными новому общественному устройству.
Общая тенденция эпоса — стремление к рациональному в отличие от хаотических и иррациональных понятий первобытной эпохи развития. Эпические богатыри несут в себе это рациональное начало, являются в былинах его представителями. Они не только самые сильные, они и самые разумные, самые передовые представители своего времени. В отдельных случаях русский героический эпос поднимается до отношения к рациональному как способу познания действительности, хотя в целом он еще не стоит прочно на этой позиции. Так, в споре с Издолищем поганым переодетый каликой Илья Муромец указывает на свою соразмерность в отличие от несоразмерности Издолища, утверждая меру, самоограничение эпохи цивилизации как жизненный закон, норму поведения человека в обществе. Илья определяет новые нормы отно-

шения и оценки качеств человека, настаивая на его подчинении правилам цивилизованного общества, построенного на уважении к законам. Столкновение Ильи и Издолища — это конфликт старого иррационализма и нового, рационального отношения к жизни общества:
Говорил Издолищо поганое:
«Уж ты ой еси, калика перехожая!
А знаешь ле ведь ты как Илью Муромца?»
А отвечала калика перехожая:
«А как я не знаю да Илья Муромца?» —
«А много ле у вас Илья хлеба-соли ест?» —
«А хлеба-то он ест по калачику».—
«А еще много ле у вас Илья воды тут пьет?» —
«А воды-то он пьет по стаканчику».
Говорил тут Издолишо поганое:
«Еще мало у вас Илейка хлеба-соли ест,
Еще мало он, Илеюшка, воды тут пьет.
А я хлеба-то ем по кулю за раз,
А говядины я ем по быку за раз,
А воды-то я пью по сороковочки».
Говорила тут калика таковы слова:
«А у моего было все у батюшка,
А была-де корова большобрюхая,
А объелась она сена, опилась воды,
о
Опилась-де воды — брюхо лопнуло» .
Вершиной былинного познания является идея о содержании и форме вещи, внутренних и внешних характеристиках объекта, не всегда совпадающих друг с другом по крайней мере визуально. Правда, в целом эпос воспринимает вещь, как таковую, но данный случай может быть рассмотрен как особый, знаменующий собой дальнейшую ступень былинного познания мира.
Замечательное наблюдение формы и содержания предметов эпос делает в былине «Святогор и тяга земная». Громадный богатырь Святогор, считавший себя способным поднять землю, случайно натыкается в степи на маленькую переметную сумочку:
Слезает Святогор с добра коня, Ухватил он сумочку обема рукама, Поднял сумочку повыше колен —
И по колена Святогор в землю угряз,
БЫЛИНЫ
юз

Своеобразие
отражения истины
104
А по белу лицу не слезы, а кровь течет.
Где Святогор увяз, тут и встать не мог,
Тут ему было и кончение 4.
Внешний вид не соответствует содержанию вещи, поверхностное наблюдение нередко может быть обманчиво. Новая идея заключается в том, что имеется внутренняя сущность, содержание предмета. По всей вероятности, отсюда и идет образ переметной сумы, т. е. вещи, имеющей двойную конфигурацию, две стороны. Не все маленькое на вид — слабое, и тот, кто не знает этого, дорого может поплатиться.
Эпос настаивает на примате умственной силы над физической, подчеркивая, что его богатыри достигают победы благодаря умениям и навыкам, ими благоприобретенным, а не только грубой телесной мощи. Да и внешне русские богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович ничем принципиально не отличаются от обыкновенных людей. Былина подчеркивает их нормальный, человеческий вид, нормы и вкусы, ничем не отличающиеся от привычных, народных. Напротив, несоразмерность в былине всегда признак врага, труса или прошлого. Задача богатырей — борьба против несоразмерности, нарушений обычной, принятой нормы и приведение несоразмерного в соразмерное. Это как нельзя более соответствовало эпохе, сменившей собой первобытнообщинный строй с его обычаями, резко отличными от норм раннефеодального государства.
Неделимость, целостность мышления характерна для былин, не допускающих каких-либо отклонений от принятых первоначальных исходных данных. Воспринимая страну и государство как единое и неделимое целое, былины символом каждого политического, культурного и семейного даже начала устанавливают Киев, а в Киеве — совет (пир) у князя Владимира. Завязка буквально каждой былины начинается в Киеве, на пиру князя, где по его инициативе, приказанию или предложению одного из присутствующих начинается обсуждение очередного предприятия, выносится решение и указывается его исполнитель. Сами богатыри проявляют активность в решении вопросов только в исключительных случаях, когда «промедление смерти подобно». Обычно они выступают в более скромной роли советчиков князя, возражают которому крайне редко и всегда не без риска быть сурово наказанными.
Понятие личности находится в эпосе в самом зародышевом состоянии. Индивидуальные различия былины видят главным образом во внешних чертах. Индивид как психологический объект мало понятен былине. Однако в сословном смысле эпос точно различает принадлежность того или иного человека к определенной общественной группе, каждый раз оговаривая это обстоятельство.

Ход исторического действия рассматривается эпосом как результат воли отдельного лица — князя или хана. Сводя непосредственные причины исторического процесса к действиям правителей, былина, однако, воздвигает незримые границы человеческой воле. Человеческие стремления, как бы далеко они ни шли, в конечном итоге ограничены высшими силами, вызов которым всегда кончается полным крахом преступившего законы. Человек не может противопоставить себя qeoeMy времени и своей среде — такие попытки должны закономерно кончиться его гибелью. Здесь, хотя уже в более абстрактной форме, действует все тот же зафиксированный былиной закон самоограничения, или, говоря другими словами, закон необходимости, в противовес первобытной несдержанности, неистовости, приводящим к нарушению достигнутого человечеством на данной ступени порядка. Василий Буслаев погиб потому, что дерзко преступал установленный порядок, не веровал «ни в сон ни в чох»:
Будет Василий в полугоре,
Тут лежит пуста голова,
Пуста голова, человечья кость.
Пнул Василий тое голову с дороги прочь.
Провещится пуста голова человеческая:
«Гой еси ты, Василий Буславьевич!
Тык чему меня, голову, побрасываешь?
Я, молодец, не хуже тебя был —
Умею я, молодец, валятися А на той горе Сорочинския.
Где лежит пуста голова,
Пуста голова молодецкая,
И лежать будет голове Васильевой» 5.
Высшей же причиной развития общественной жизни былина считает борьбу добрых и злых сил, всякий раз олицетворяемых конкретно — в виде Змея и богатырей, татар и русских и т. п. Однако в конечном итоге носителем доброго начала, справедливости и правды является народ, которому былина отдает решающую роль в истории. Народ в виде массы или олицетворенный богатырями всегда добывает победу, потому что добро всегда торжествует над злом, хотя бы для этого понадобились мучительные и долгие усилия. Мотив этот широко проходит во многих былинах, особенно посвященных любимцу народного эпоса Илье Муромцу. Народ представлен не только как созидательная сила, производящая материальные блага, но и как щит государства, воплощение его оборонной мощи. Илья Муромец все время во главе бо-
БЫЛИНЫ
105

Своеобразие
отражения истины
106
гатырей стоит на страже Руси, высматривая, не движется ли с какой-либо стороны вражеская рать. Русское народное войско в полном соответствии с народными понятиями построено по демократическому образцу, повторяя устройство народного «круга»:
Атаманом да был стар козак,
Податаманьем Добрынюшка Микитич блад,
А во писарях был Дунай да сын Иванович,
А во поварах Самсон был да Колыбанович,
А во конюхах Олешенька Попович блад б.
Факты, сообщаемые былинами, можно разделить на два рода. Первый — это факты, имеющие всеобщий характер. Они в зародыше существовали уже в мифологическом мышлении, однако подавались не в виде фактов или идей, как таковых, а в виде неясных образов, химер, чудовищ и т. д., требуя особых приемов толкования и оставляя на этом пути много непонятного, потому что сами по себе были очень смутными. Эпос же называет эти обобщенные факты своим именем, представляет их в виде действия гиперболизированных людей, позволяет разобраться в них часто без всяких поисков переносного смысла. Таковы, например, расчистка леса и степей под пашню — титаническая работа, совершаемая русским народом в течение своей ранней истории («Вольга и Мику- ла»), борьба с разбойниками, нарушающими нормальную жизнь страны («Илья Муромец и разбойники»), с татарами — общеизвестный исторический факт, с северо-западными противниками тогдашней Руси («Наезд литовцев»), а также решение целого ряда этических проблем, возникающих в обществе того времени (семья, брак, положение женщины, религиозные представления и т. д.).
Конечно, эти факты представлены в самом обобщенном виде. Они дают основные направления истории русского народа, но не могут реконструировать прошлого Киевской Руси. Былинная информация носит ярко выраженный оценочный характер до такой степени, что оценка в эпосе заслоняет факт или, точнее говоря, заменяет его. Например, из былин мы узнаем, что шла вековая борьба против сильного, многочисленного и страшного в своей жестокости врага — монголо- татар, закончившаяся победой. Однако всю сумму этих грандиозных событий эпос укладывает в одно общее понятие: татары наступают, татары обложили Киев, татары ворвались в Киев и другие им подобные варианты, а все остальное повествование служит одной цели — сообщить о народной оценке этого явления. Былинное сознание отбрасывает все подготовительные, затем действующие и финальные процессы большого периода русской истории, который рассматривается

не как колоссальная сумма фактов, из которых сложилось историческое действие, а как однозначный акт. Эпос еще не рассредоточивает исторический процесс на отдельные факты и не сообщает нам последние, как разворачивающиеся во времени и пространстве, а в соответствии с цельностью своего мышления соединяет их в одно обобщающее событие. Былину интересует не столько действие, сколько его оценка через призму восприятия своих героев. Цельность мышления определяет цельность восприятия множества событий как одного-единственного.
Второй род фактов, сообщаемых былиной, — отдельные исторические факты и имена исторически действующих лиц и городов — то, чего еще не знает мифология и в чем эпос уже далеко уходит вперед. Например, нам известно, что имена князя Владимира, Добрыни Никитича, Олега (былинного Вольги Святославича), а также названия целого ряда городов (Киева, Новгорода, Углича, Мурома, Чернигова и многих других) не выдуманы былиной, а действительно существовали. И тем не менее это не исторические деятели и реальные поселения: былина воспользовалась этими именами и названиями опять-таки, создав из них образы, потерявшие свою историческую индивидуальность и превратившиеся в народном сознании в социальные обобщения. Описание отдельных фактов и индивидуумов, уникально историческое еще недоступно былинному сознанию, которое отдельные личности обобщает до социальных типов. Эпическое восприятие исторической действительности таково, что оно еще не различает отдельно взятых фактов, с тем чтобы потом их обобщить, приведя в определенную систему. События сливаются в былине, которая сводит все их многообразие к самому простому целому. Однако на этом фоне всеобщности в оценках уже проступают отдельные имена и факты, предвещающие будущий переход к изучению уникальных событий, уже намечаются первые ростки интереса к одиночным явлениям, лежащим в основе общих событий.
Таким образом, былина стремится к обобщению, типизации. Эпос рассматривает любое явление с точки зрения типического. Такие черты носит князь Владимир, олицетворяющий верховную власть, богатыри Илья Муромец, Доб- рыня Никитич и Алеша Попович. Типичны и отдельные былинные ситуации, например пир у князя Владимира, соёди- няющий в себе пиршество с государственным и военным советом, действия татар, напавших на Киев, частные поступки былинных персонажей. Эпос видит в окружающей действительности нерасчлененное единство явлений, вещей и человеческих действий.
Гораздо больше успехов делают былины на пути обнаружения новых связей в окружающей их действительности. Прежде всего в значительной степени расширяются масшта-
107

Своеобразие
отражения истины
108
бы кругозора древнерусского человека. Он мыслит уже не категориями племени, а государственными нормами. Родоплеменное сознание, ограниченное узкими рамками, сменяется понятиями народными, далеко выходя за пределы той первобытной скорлупы, в которой был заключен человек. Место родовых сменяют понятия территориальных связей между людьми. Обычные нормы первобытного права заменяются законами, регулирующими отношения между людьми. Создаются духовные связи между отдельными группами населения, начинает складываться единый язык и психофизический склад.
С течением времени, постепенно покоряя природу, человек былинного времени уже начинает искать причины событий в природе и обществе не только на небе, но и на земле. Ему становится доступным понимание жизни как борьбы, будь то грозные стихии природы или иноземный враг. Связывая факты между собою, эпический человек уже начинает различать первые признаки социальной борьбы, разницу между общественными группами. Понятия добра и зла, справедливости и несправедливости, хороших и дурных поступков, морали и аморализма становятся в центре тех проблем, которые в соответствии с уровнем общественного развития своего времени уже ясно видит былина. Язычество с его первобытными нормами и жестокими, иногда человеческими жертвоприношениями, с его многобожием и родо-племенной особностью сменилось единобожием, которое пришло на Русь в его христианской форме. Христианство по сравнению с язычеством в значительной степени содействовало общению Киевского государства с европейскими странами, укреплению сильного государства, объединившего отдельные области вокруг единого центра.
Отображая функции социальной деятельности групп и коллективов, русский героический эпос выступает с ясно выраженной системой ориентации общественных действий, устанавливая цели и средства, нормы и образы действий. Эпос закрепляет такие достигнутые общественным сознанием понятия общественных связей, как народное единство, общность и взаимозависимость личного и общественного, необходимость централизованного управления, общественное благо как высшая форма деятельности индивидуума. Исходя из этих норм, эпос рисует картину событий прошлого и настоящего.
Понятие изменчивости в природе и обществе еще недоступно былинному сознанию. Мир для эпоса существует лишь только в том виде, в каком он существует. Ничто не менялось: во всех случаях, когда бы они ни происходили, фигурируют одни и те же герои, возраст которых тоже не подвергается никакому изменению. Время не властно над былиной— в ней все происходит так, как бы это совершилось сегодня или тотчас. События в былинах протекают как бы не после-

довательно, а параллельно. Киев-град незыблемо стоит во главе Руси, князь Владимир все похаживает вокруг своих гостей на пирах, а богатыри все так же бдительно охраняют родную страну. Отдельные эпические персонажи родятся и умирают, живут и страдают, борются и побеждают, иногда терпят поражения, уходят и приходят в былинное повествование, но основа былин остается неизменной. Эпос непоколебимо верен Киеву, его князю и богатырям и даже своим постоянным врагам — татарам. Отношение к действительности как неизменчивой категории имеет своим следствием частые анахронизмы в былинах, смешение исторических эпох и героев.
Эпос как древнейшая форма отображения исторической действительности обладает целым рядом особенностей в последовательности и взаимосвязи изложения, логике повествования событий. Чувственно-конкретный анализ, начало образования общих понятий, нравственные формы сознания, своеобразные попытки исторического прогнозирования составляют основные элементы и специфику предысторического знания. Одной из самых характерных черт былинного отображения следует назвать внешнюю сторону предметов. Для эпических произведений наиболее типичны зрительные образы. К этому еще следует добавить, что в эпических образах превалируют главным образом очертания предмета изображения, его величина и три измерения и почти отсутствуют краски, которые заменяются изображением фактуры. Нет сомнения, что эпос фиксирует первичные восприятия образов и предметов, характерные для начальной эпохи цивилизации. Наиболее показательным примером в этом отношении может служить былина о Дюке Степановиче, посвященная описанию «богатой Индии чудес», в котором мы вправе искать особенно яркие картины, переливающиеся красками:
109
Как приехали в Индию ту богатую,
А тут церкви были все каменные,
Стены известочкой отбелены,
На церквах маковки самоцветные,
На домах крышечки да золоченые,
Мостовые рудожелтыми песочками приусыпаны, Сорочинские суконца приразостланы.
Вот зашли они в палаты белокаменны,
Вот сидит жена да стара-матера,
Стара-матера да и вся в золоте7.
Таково наиболее красочное описание и, пожалуй, наиболее типичное; более яркого соцветия в былинах найти трудно.

Своеобразие
отражения истины
110
Другой типичной чертой, связанной с внешним описанием предметов, следует считать целостный образ большинства героев былинного повествования. Последние обладают какой-либо одной чертой, определяющей все остальные. Герои описаны, за редким исключением, как цельные натуры, которые одержимы «одной, но пламенной страстью», составляющей цель всего их существования. Они как бы прикреплены к своеобразному тяглу судьбы. Их чувства и эмоции — высшего порядка, недаром эпос носит название героического: коллективизм, долг и честь, патриотизм. Герои эпоса созданы из одного цельного куска, и, в каких бы ситуациях они ни находились, они действуют по раз заданному направлению. Их можно узнать даже в том случае, если былины и не называли бы их по имени. Персонажи былин поступают по-своему последовательно, строго логично. Так, Волх создан самой природой колдуном, Микула предназначен для крестьянского труда, Илья Муромец — воином — охранителем народным, Добрыня и Алеша Попович — сберегателями Руси, Садко — купцом и т. д. Где бы ни появлялись татары, они приносят зло. Разбойники, Змей Горыныч, Тугарин и всякие чудища сотворены на погибель Руси. Такая однозначность является обычной для сознания, еще не достигшего сложных ступеней своего развития. Оно полностью отразилось в изображении событий былинами.
Сходство предметов и явлений пока мало доступно эпосу. Больше внимания былины обращают на разность их и на противоречие между ними. Типичным для эпоса является полярность добра и зла, постоянно сосуществующих друг с другом два изначально данных бытия. Противопоставление мира и войны, труда и разрушения, справедливости и несправедливости, коварства и любви, верности и неверности, бедности и богатства постоянно проходит через былинные сюжеты.
В эпическом сознании возникают понятия общественного блага и личного интереса, оформляется система обязанностей членов общества по отношению к последнему. Былины уже ставят проблему личного и общественного, видят коллизию между этими двумя категориями, развивают идею долга по отношению к государству8. Отдельные моменты в былинных картинах позволяют определить их как попытки проникновения в душевный мир человека. В этом отношении любопытно довольно часто появляющееся повторение, содержащее, по всей вероятности, уже ставшую привычной для былины притчу о поведении людей разного рода во время возникновения острых ситуаций, например встречи с неприятелем:
Да спроговорит Илеюшка во третий раз:
«Уж вы ой еси, дружья, братья, товарищи!
Да кому же из нас дак передом ехать?»

Стар-от надеется на среднего, Среднь-от надеется на меньшого,
Да от меньшого тут было ответу нет 9.
Былинам не чуждо понимание усложнения жизни вообще: так, они описывают рассеяние семьи и рода, связанное с новыми факторами жизни — подвижностью населения и вражескими нашествиями («Королевичи из Крякова» и «Братья Дородовичи»), возрастающей ролью богатства в обществе («Садко»), противопоставляют простодушие патриархальной жизни хитрости, характерной для новых времен («Михайло Потык»), коварству в жизненной борьбе («Соло- ман и Василий Окулович», «Данила Ловчанин»), борьбу старого и нового («Василий Буслаев и новгородцы», «Алеша Попович и сестра Петровичей»). С аналитическими элементами былинного мышления тесно были связаны попытка объединения частей в целое, изображение синтеза черт, свойств и отношений. Каждый из былинных персонажей неповторимо индивидуален и в то же время типичен, характерен для своей эпохи и социальной среды. Былина не противопоставляет, а соединяет типичное и индивидуальное в одном естественном сплаве, во взаимопроникающем единстве, что составляет выдающееся достижение художественного метода эпоса. Нет сомнения в том, что типическое, как и индивидуальное, отбиралось народом в течение веков, пока не приняло те черты, которые не перестают восхищать нас до настоящего времени.
Художественный метод былин, сочетающий в себе типическое и индивидуальное, наиболее выразительно проявился в образах русских богатырей. Соединение общих и личных черт сделало эти образы живыми, наделило их большой художественной силой. Недаром три богатыря стали персонажами, на которых воспитываются поколения русских людей от времен Киевской Руси и до нашей эпохи, а также сюжетом для многочисленных воплощений в литературе и искусстве. То же самое можно сказать и о Садко — богатом госте, Василии Буслаеве — героях Великого Новгорода. Не менее типичными остаются в веках образы исконных врагов русского народа: Змей Горыныч, Идолище, бесчисленные орды татар. Наделяя все эти образы одним каким-либо существенным качеством, синтезирующим многообразие конкретных жизненных явлений и ситуаций, эпос соединяет в них общее и единичное, естественно сочетая приемы изображения сходного и различного в том или ином персонаже. Свободный переход от существенного к различному, соединение общего и единичного, многообразие, воплощенное в конкретное целое, представляют выдающееся достижение эпического отображения действительности.
БЫЛИНЫ
ш

Своеобразие
отражения истины
112
В связи с типизацией, представляющей собой один из важнейших художественных методов былин, следует упомянуть о сравнительно часто встречающейся в эпосе символике. За символом в былине нередко скрывается широкое обобщение важнейших исторических событий и даже эпох большого масштаба. Нередко эта символика в позднейшем изложении теряет свой первоначальный смысл в устах сказителей младших поколений и превращается в простой, сильно стершийся рудимент. Так, в соответствии с символическим способом смыслового выражения «сумочка переметная», которую находит в чистом поле богатырь Святогор, оказывается эмблемой «земной тяги», символом земных сил, ее плодородия, нерасчлененным понятием основы бытия, а крышка, захлопнувшаяся над Святогором, — неотвратимости смерти всего рожденного на свет, историческим роком. Поединок Алеши Поповича с Тугарином символизирует борьбу христианства и язычества на Руси. Символическое воспоминание культа предков, связанного с остатками фетишистских представлений, изображает собой платочек и «плеточку шелкову», которые получает от матери Добрыня Никитич вместе с родительским благословением 10.
Символическое значение имеют в былине животные и птицы: змей — олицетворение злого начала, лебедь — благородства и душевной чистоты, ворон — мудрости, конь — верности и дружбы. Символ представляет собой один из древнейших способов выражения широких обобщений. Еще в эпоху каменного века человечество в своих петроглифах символически трактовало важнейшие стороны своей жизни: охоту, переселение и т. п. Громадное влияние на символическое изображение оказала магия, одним из важнейших принципов которой было замещение целого частью. Древнейшие символы первобытных славян перешли в былинное сознание.
Одним из древнейших видов отображения исторической действительности была нравственная форма сознания. Эпос фиксирует социальные и этические нормы, являвшиеся регуляторами общественных отношений. Поскольку «Русская Правда» имела специфический характер — разбор случаев из судебной практики отношений между русскими и варягами, героический эпос оставался одним из главных сборников норм этического поведения. Последние, как и нравственное сознание в целом, сложились как историческая необходимость, были результатом длительного развития первобытного общества к государству. Этические нормы, с большой художественной силой зафиксированные былинами, сложились более или менее стихийно, не имея в своем славянском варианте каких-либо кодексов или сборников древнейшего права, подобно, например, Ригведе или законам Моисея. Тем не менее русский эпос довольно точно определяет основные типы поведения, регламентируя нормы отношений

в обществе, на войне, в труде, семье и в других системах общественного и частного быта.
Нравственная форма сознания былин тесно связана с эмоциональной и практической деятельностью общества, с суждениями ценности, представляющими основу эпических суждений. Логическая деятельность по сравнению с чувственной находится в эпосе на втором плане, далеко уступая первой. Это обстоятельство и делает былины прежде всего художественными произведениями. Кроме того, былины связаны самым тесным образом с моментом, переживаемым народом, что не могло не отложить на них печати живого созерцания, живого впечатления, в котором чувство имеет превалирующее над всем остальным значение. Конечно, суждения ценности не могут не внести в повествование, в отражение исторической действительности сильный элемент субъективизма, личного чувства, что характерно для былин. Понятия добра и зла, справедливости и несправедливости, любви и ненависти, пользы и вреда, красоты и безобразия постоянно фигурируют в былинах. Суждения ценности придают былинному повествованию своеобразное очарование, эмоционально его окрашивая, но в то же время они более или менее искажают истину. Это не значит, однако, что суждения ценности не отражают истинное содержание факта. Они в той мере приближаются к подлинной картине событий, в какой им позволяют их время и уровень общественного сознания.
Русский героический эпос знает все основные эстетические категории: прекрасного и возвышенного, трагического, комического, безобразного и юмористического. Прекрасна была игра знаменитого Садко на гуслях, в которой он достиг высокого искусства:
А-й пошел Садке ко Ильмень да ко озеру,
А-й как он садился на синь горюч камень да об озеро, А-й как начал играть во гусли во яровчаты,
А-й как ведь опять играл он с утра до вечера,
А волна уж как в озере сходилася,
А вода ли с песком да смутилася;
А тут осмелился как Садке да новгородский А сидеть играть как он об озеро.
А-й как тут вышел царь водяной топерь со озера,
А-й как сам говорит царь водяной да таковы слова: «Благодарим-ка, Садке да новгородский!
А спотешил нас топерь да ты во озере,
А у мня было да как во озере,
А-й как у мня столованье до почестей пир,
А-й как всех развеселил у мня да на честном пиру,
БЫЛИНЫ
113

Своеобразие
отражения истины
114
А-й любезныих да гостей моих.
А-й как я не знаю топерь, Садка, тебя да чем пожаловать и.
Ослепительно прекрасен образ младенца, дитяти богатыря Дуная и жены его Настасьи-королевичны:
По локоть ручки в золоте,
По колен ножки в серебре,
По косицам у него часты звезды,
На всякоей на волосиночке По скачоноей по жемчужинке;
Сзади-то его печет-то светил месяц,
От очей-то пекет да солнце красное 12.
Прекрасны былинные женщины — кроткие и любящие, верные до гроба своим мужьям и суженым. Прекрасен город Киев в сиянии своей славы, город надежд, манящий былинных героев. Отличительным признаком былинного представления о прекрасном были не созерцаемые, а воображаемые образы, недосягаемые в действительности высшие эстетические ценности.
Прекрасному эпос противопоставляет безобразное. Чувство протеста вызывает чудовищное уродство Тугарина Змее- вича:
Ты ой есь, Владимир стольно-киевский!
Али ты с княгиней не в любе живешь?
Промежу вами чудо сидит поганое,
Собака Тугарин-от Змеевич-от.
Не менее Тугарина безобразен и Змей Горыныч:
На коне сидит собака, что сенная копна,
Голова у собаки со пивной-то котел,
А глаза у собаки с большу чашищу,
А глаза-то у собаки с большу чашищу,
С тою-то ведь чашу соловецкую,
Соловецкую чашу, Городецкую 13.
Более сложным выглядит в былинах образ Таракашки Заморянина и его alter ego — Мишатычки Путятина14. Эпос еще не делает различия между внутренним содержанием и внешним видом человека: и то и другое существует в былинном сознании в неразрывном единстве. Дурной человек вы-

глядит отталкивающе — его внешность целиком отражает его внутреннюю сущность. Аморализм этих персонажей прояв- ляется в одном и том же поступке — похищении жены у мужа для князя или царя. Неразрывное единство внешнего и внутреннего вообще характерно для сознания «героической эпохи». У Гомера воин Терсит, дерзнувший выступить против аристократов-героев, тоже наделен чертами урода в отличие от блистающих красотой и неувядающей молодостью базилеев. Однако принципиальная разница состоит в том, что аристократический гомеровский эпос наделяет безобразными чертами представителя угнетаемой части населения в то время, как русский героический эпос теми же чертами рисует образ из ближайшего окружения князя. Этот пример— еще один из многочисленных аргументов, подтверждающих народность русских былин.
Комические ситуации и персонажи — довольно частые гости былин. Классическим примером несоответствия содержания и формы как главного признака комического может служить былина об Алеше Поповиче и Тугарине, где грозное чудовище огромных размеров и силы летает на бумажных крыльях:
Он смотрел собаку во чистом поле,
Летает собака по поднебесью,
Да крылье у коня нонче бумажное.
Он втапоры, Олеша, сын Попович-от,
Он молится спасу-вседержителю,
Чудной мати божей богородици:
«Уж ты ой еси, спас да вседержитель наш,
Чудная есть мать да богородица!
Пошли, господь, с неба крупна дожжа,
Подмочи, господь, крылье бумажное,
Опусти, господь, Тугарина на сыру землю» 15.
Отличительной особенностью эпоса в этом отношении является своеобразный скоморошеский, шутовской характер комизма, мешающий серьезное с потешным. Такое понимание комизма привело к противоречивому сочетанию в былинах трагического и комического, возвышенного и низменного. Былины «Василий Игнатьевич и Батыга» и «Васька-пьяница и Кудреванко-царь» весьма характерны в этом отношении. Былины посвящены борьбе с татарами, рассказ о которой исполнен в несерьезных, легкомысленных тонах, где приключения «кабацкой голи» по своей форме не соответствуют возвышенному по смыслу сюжету борьбы против исконных врагов Русского государства и народа. В шутовском, скоморошеском обличье в эпосе выступает своеобразный народный про-
БЫЛИНЫ
115

Своеобразие
отражения истины
116
тест голытьбы, «кабацкой голи». Комическое приобретает от* тенок сатирического, едкой, злой насмешки против сильных мира сего, не способных обойтись в борьбе против врагов без «низов», без тех, кого они считают отверженными. Те же мотивы звучат и в былинах о Василии Буслаеве.
Эстетика эпоса, будучи результатом еще не развитых общественных отношений, несет на себе их печать, отличается целым рядом особенностей. К ним относится прежде всего утилитарное отношение к эстетическому. Эстетические ценности вещи не отделяются еще былиной от ее практического применения, то и другое для былинного человека одинаково дорого и существует неразрывно в единстве. С этой категорией связана другая — духовное в эпосе не отделяется от материального, внутреннее и внешнее сосуществуют вместе. Процесс дистилляции еще не начался или находится в самом зачаточном состоянии, оставаясь незаметным для наблюдателя. Авторы героических сказаний смотрят на события, ими воспеваемые, не со стороны, а из самой гущи происшествий, горячо переживают как современники все перипетии жизни и борьбы своих героев. Они обладали тем же мировоззрением, что и их герои, для них характерны та же самая точка зрения и те же чувства и эмоции, которые переживали эпические персонажи.
Характерной для былин является не столько задача реконструкции прошлого, сколько этическая функция. Не менее важной другой целью было (это никогда не следует забывать) облечь повествование в высокохудожественную поэтическую форму, эстетически воздействовать на слушателя. Сказанное, однако, не означает, что эпос исторически недостоверен, сплошь наполнен фантазией. Эпос был настолько истинным, настолько объективным в отображении истины, насколько позволяло время его создания. При оценке этой категории былинного сознания следует помнить довольно ясно видимое стремление к рациональному, к установлению норм жизни, первичных понятий необходимости, к обобщениям.
Конечно, процесс познания в былинах был противоречивым, как была противоречива и сама жизнь. Эпос дает немало примеров смеси рационального и иррационального, нередко несет на себе груз первобытной фантастики. Нравственная форма сознания направляет эпическое отражение в сторону ценностных суждений, хотя и содержащих элементы объективной оценки, но по своей природе чисто субъективных.

ЛЕТОПИСИ

взгляд
НА
ПРЕДМЕТ
ИСТОРИИ
119
Если мифотворчество — первый, а эпос — второй, то летописи— третий период познания исторического прошлого. Былины и летописи долгое время параллельно сосуществуют, взаимно обогащая друг друга, причем летописи заимствовали нередко свои материалы из былин, а былины — из летописей. Одна из причин такого положения заключалась в том, что героический эпос стал духовной принадлежностью народа, в какой-то мере классовым признаком русского крестьянства, эксплуатируемого класса, а летописи с самого начала своего существования выражали преимущественно интересы господствующего меньшинства, главным образом верхов общества.
Таким образом, устное творчество питалось народными соками, все более и более принимая «низовой» характер, а письменное все больше отходило от демократических черт, которые оно имело вначале, и все более выражало классовые интересы «верхов». Русская народная культура оставалась верной былинной форме вплоть до конца XIX — начала XX в. Народ не имел возможности непосредственно выразить свои думы и чаяния в другой, более современной форме. Историческая обстановка сложилась таким образом, что именно в эпосе, унаследованном от седой старины, народ мог наиболее свободно и в доступном ему жанре выразить свое отношение к прошлому, а через него и к настоящему, черпать духовные силы, необходимые ему для борьбы.

Легенда о белгородском киселе.
РЛ, л. 72 об. «...налили им корчагу
кисельного раствора и сыты из колодца и дали печенегам». ПВЛ, ч. 1, стр. 287.
. ксрллли) i\> rt млн • л у* rtf arkfoyemb . ^рнаи(тынмл1л"1н*лА. ппр ны ft* шашка ыла^ «А « н пачули шд глиома • нльм^ё^£АА ткьI. лмкааУдАрлшдкилль • нгталлАШгм
*• v" . « * -* С"
Шд uc^pty га*\бклл^+^и няб'ирпёщлеыты . илашл мепгм{АА\нгира*Р' гготолиттшптк^н « иау^иди WA. НрёКёША ГНИЛА* тЫ5гЪрЫ НЛШНКП^П ALpftifi* шьсамн . &мн(+1*пАль*шА1<4рЧАГбуцг4>с+:Л' ись!ты П^АШЛГНЧ*ЫтЬ ГАЛАЪ • МНЯ ГТ^>ЩН 1ШЛ4 0f^4UlA ТН ДчЬ’Ы НША л • HBAJJM Ш4НМШД КП^Н П*rtrfc С^Ь
гтни мсГб^Идмцм • тнмш<гладитам ,
^ -А-
ггпИЯЫи* . И«1Г#АЛАЯДвШАД^^вАМС
/
QArt^. ф 5^/*^ Ф Сл^'^ ПрНМ*ВП
Т мал*1 <f>pt\. atkr^tArirmonpffWAan porrtrwA\mrt /^гбод ЪА* ф*ф. Щ*(П\АПН rt^/МЛАПЪ WXfL JTfl/bW
ГД4И . подыми fbjtyt & ф ?.0*Л/£ф> аТ.
СтпАДНСЛчйтлЛдХ <«i и^слллдь д/чоуябло^м
мкг^>л'а f.^^-Л ^7.

Убиение
Г лева Владимировича. РЛ, л. 77.
«...внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба». ПВЛ, ч. 7, стр. 292.
Битва на Лъте.
РЛ л. 82.
«...и бой был жестокий, какого не было на Руси».
ПВЛ, ч. 1, стр. 291.
та**‘АГгАв£ • оум*рлъь'ы гт* *•<*»• .rtorfr гКИтп#(ГА »^г1чдугпь гл# оплата
<4 . ДИВИМЫ и
Ul|#mrtl*4n»Tmrtf6r<AKA ^ДГ«ИЛ ^СИвулОЧМЛЪ.
д*^па1пг1неду‘Б'л * нм*лнга*>лу1г£длл^'ЬБГыгпву (mfmh прнылъ* лоу&ыллп сто s'* fifty тм
ЛМ А Ъ( A Mr * Л»ГГГГМf AV*ff?М f П М * Н OUf I ЛлмвДЛ Of\(6t(*1p#*\^.
(У ttflf ^ЛтпрМНДО ШЛПб ГЛАПЛН и4ГгПдгТаДКА< AAOybbt
ЫьЧ^'гКл ^£л\0у ftAfTA^rtArtbffrfc * Н^АГЛАРМШАКОСГПИОМ ■ "нагма^лу^г<Д^гпн • лгш* ^вутьи ii/wma# • мгмипгсо
lUAHKFItftCtTTb^e4rA^lUff«M/v\'A . iVrtrk* ПЛШГ ИЛб'ДгГПН
. .. г ^ </ -
<л«гвмч0;« .г^пиутьаопА. *>foijt*rHt(/\AXO^M*‘€rf/*
ГЛМК»

Взгляд на предмет
122
Русский героический эпос позволял народу в иносказательной форме древних былин не только осуждать действия современных ему князей, воевод и бояр, но и широко черпать из этого родника древней мудрости веру в победу и оптимизм во взглядах на свое будущее.
Между былинами и летописями не происходило прямой полемики, непосредственной идеологической борьбы, хотя, если судить в широком плане, они были посвящены одной и истории TOg же тематике. Говоря по существу об одних и тех же событиях, былины и летописи совершенно по-разному освещали одни и те же факты. Правда, толкуя об этом, нельзя забывать о поэтической фантазии былин и «сухой прозе» летописей. Но как бы там ни было, былины посвящены народному счастью, отдавая народу главную роль в историческом действии, а летописи видят в прошлом только действия князей, управляющих историческими событиями.
Былины и летописи чутко реагировали каждая по-своему на изменения в исторической обстановке. Особенно это касается былин, устная форма которых позволяла быть им очень гибкими: выдающиеся сказители добавляли от себя новые оценки давних событий, продиктованные переживаемым моментом, особенно если это касалось проявлений классовой борьбы. Прежние события и даже герои причудливо сублимировались в современное состояние.
При близительно то же самое можно сказать и о летописи. Она по существу делала (в принципе) то же самое, хотя ее в неизмеримо большей, чем былину, степени ограничивала письменная форма. Вне всякого сомнения, летописец, хотя в общем довольно осторожно, обрабатывал материал как предшественников, так и новый, им добытый, по своему разумению стараясь достоверно отразить свою эпоху. Подобно героическому эпосу, летопись была сборником фактов и идей—' плода творчества различных авторов в различные времена, соединенных в общем плане одной идеей, заданной эпохой в целом. В этом смысле, несмотря на огромную разницу между историческим эпосом и историческими повестями, существует принципиальное совпадение. Все дело в сущности состоит в дозировке, в вольности обращения с материалом — совершенно свободном в эпосе (сохраняется лишь сюжет, канва произведения) и в гораздо большем самоограничении летописца, скованного письменным текстом своего предшественника *.
Однако между летописями и былинами больше различий, чем сходства. Летопись отрицает эпос так же, как эпос отрицает мифологию. Прежде всего письменность является одним из важнейших признаков перехода человечества к цивилизации. Хорошо известно, что деление истории человечества на дописьменную и письменную эпохи имеет под собой важную основу. Переход к письменности вообще был величайшим

скачком в истории человечества, перевернувшим его представления о мире, его отражение действительности, способствовавшим развитию общих и специальных знаний о мире, закреплению культурных достижений. Особенно большое значение имел переход к письменности для гуманитарного знания, для идеологии человечества вообще. Письменность произвела революцию в системе отношения к идеям, мыслям, понятиям и формулировкам. На месте туманных, аморфных по своему структурному смыслу стихов, выражающих поэтическую фантазию автора-сказителя былинных произведений, появляется проза, напоминающая формулировки, отражающая собой качественно новый строй мышления.
Письменная форма фиксации теснейшим образом связана и с его содержанием, являя собой совершенно иной подход к явлениям, начало рационального, реалистического подхода к событиям и идеям, хотя еще во многом (как и всегда бывает в действительности) несущего на себе груз старых понятий, унаследованных от предшествующей эпохи.
Письменность теснейшим образом связана с рациональным мышлением. Она уже не позволяет разгуляться фантазии, ставит летописцу довольно тесные рамки, заставляя его держаться границ, близких к реальному осмыслению, заниматься поисками истины. Конечно, дело здесь не только в изобретении алфавита, которое само было результатом длительного развития разнообразных сторон человеческой деятельности, в том числе экономических, социальных и культурных факторов, т. е. всеобщего комплекса прогрессивного развития мира, в результате которого и могло появиться буквенное письмо.
Летописный период знаменует собой выделение истории как самостоятельной отрасли знания. Если былины представляли собой сумму знаний, достигнутых народом в его духовном (нематериальном) развитии, то летописи — результат закономерного хода специализации, разложения синтетического знания на составные части, характерного для человечества на ранних ступенях его развития.
История как знание о прошлом отделяет себя прежде всего от эпоса, а также от литературы агиографического, религиозного и, если можно так выразиться, публицистического содержания. Выделившееся историческое знание относитсяко всем остальным отраслям познания как к источникам, используя их в своих довольно ясно очерченных целях. Объектом исторического знания становится человек, общество во всех его социальных и временных проявлениях. Рудименты животного мира, сохранившиеся в былинах в виде непосредственного участия зверей в событиях исторического прошлого, совершенно исчезают в летописях. В летописных повестях действует не народ, а князья, военачальники и бояре. Место народных богатырей, олицетворяющих широкие народные
123

MtmnriAMrute • лот (отао^ллaau *оу
ел^влгуАеподов* • нгт<мс4ет£-*«м*Ню • ««***< гпагкмкъ - СНШЫНЛА/**-
• (ПМе^н*>твы • mAKOHffftsii . б(
«И ^р^ИГЛОу^ роСЛА НАГЛ®. Иг*ApfrtMAf/v\
п]ъ-£лгк/5. фчф.* Нгхц(няу'тслл&ъ (лъ г\^+(ААблк* аи#укъи<мо^н/инрь ллмиъ.го^о ■ н^/иа
marafo, нггбпг<боГ011йЦНАА#\ткг1нем • гтрм^уикгго
X*. - ' А. * v v> 7 V;, жг*'
ЬЬЦ*4у¥0ПА*1ПЬ • tirtftillitUUoeA\&i<O(0ft0MytytlfbMl№AAl3Vii
(КпеВАвг г.дньпо(тн*ин. ит^гт*|^М0АслА Bf/S'iHCAABAnmrcffO
*~7 s/ * ' г *] •/
LjMffdpuAafUBdl^jty ♦ А^А^НГЛА^^^МР#^АКПдАбЦК6^*# \£—■ J
ГГ V
Ярослав занимает княжеский стол в Киеве.
РЛ а. 83.
«Ярослав же сел в Киеве, потрудившись с дружиною своею...» ПВА, ч. /, стр. 298.

Л- ** •
ул f1tM*9*tt**j4K*f***Xll • AffHMbf&HNKr* «мп*(%{ *<М1ЛйЪН(г}л**ЫаЪ(М1Ьп<*фк* -
> ч ХЛАГПйМк Н(рку/0ЛЛЪ , MQttyfabipfKarUAMH'
btiit\ *к* wr£нмл ITtirtHлX, ^'ird^NfWbt
ныХ • i Hc*h(*apkb<niABA*uiitT<>rfAM% rtfto/wirmorfv*.
. . Щ4 in*
ftw*rm Д1ГЛАМГТ6ПЫ • д «4 HAia Wrt/nrFNH а с вое дуло v
НГТуИ^^ДЯТДУДСГГТО Г<61^КЯАЛЛЪ. Двум/Чб^шдн^
* * ^липири • мЛ^^тьыпыгггпИ • И|М*ЛШД*^ГЛЛ0*ЯЛ
ПЛПбГНр^КВП • НЛ&у^ГПЬАНЬ1^ГЛв - Л0{АГЪ (№тв1ГА.Ш4<^ г ^ 1гЪмсКлс^ мбаь1Мнл0мм^тьлг<4С<<Ц&^^г6у5<£ м& \^^0(ЛА0ТПАмтд/^гл( f (^Ыл^'ыц^квн
• в /iflilfifijN** • WljbМ^вГЛА0ЛЛлУ('
•^«пбл|1гпвл*^сЯ1гт|ктдмъ йлЛ ^ f ^вГААда ..^д
J И^ГГ1ЛЛпт*^£^лЙг.^ ^^^jreMArt-brtA^ciuiA^
*©Лв^*ли|ГЬ • {гНЬМ^АМАНаД.
ИГГвИДСПЛ^АМк . ИГТвбЧ^* ВЪМ • НПб/И^бШЛКОПНбуаа^
авлб^име^ваы ыкое ip^k^ei^UM'b/co*</*vb *кг<у^м (муеукокКшлк (пвлькагАмвут цт\^
Книгописуы и переводчики в правление Ярослава Мудрого. РЛ, Л. 88.
«И собрал книгописуев множество, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг...» ПВА, ч. /, стр. 302.

Взгляд
на предмет истории
126
массы, в летописях занимают действительно существовавшие государственные деятели. В связи с реальным содержанием магические действия, еще так характерные для былинного рассказа, осуждаются и предаются анафеме летописцами, но вера в различного рода знамения остается.
Летопись проникнута официальной религиозной идеологией. Составленная преимущественно монахами, отнюдь не равнодушными к политическим страстям, летопись изгоняет тот языческо-христианский дух, который пропитывает былины. Летописцы непримиримы к суевериям, они неутомимо борются с остатками древнейших представлений, еще бытующих в народе. Мышление летописца нередко имеет форму абстрактных рассуждений, он выдвигает и пропагандирует основы христианской философии, возвышенный характер которой постоянно подчеркивает. В этом смысле летопись уже недоступна во многом народному пониманию, она — удел феодальной элиты, которой понятна византийская христианская ученость.
Неизмеримое значение имеет летопись как первичная форма исторических произведений в накоплении знаний о прошлом. Теперь оно приобретает фиксированную форму, прочно закрепленную буквенным письмом на пергамене. Летопись может быть изменена и даже в отдельных случаях фальсифицирована, в ней могут иметь место разночтения одного и того же текста, но по сравнению с былинами сделан неизмеримый по своей важности шаг — содержание повести остается по своему смыслу в неизменном виде, годном для изучения, критики и толкования.
Летопись в отличие от исторического эпоса логично, в строгом хронологическом порядке излагает события исторического прошлого. События не смещены, как в былинах, а последовательно развиваются от года к году, размещаясь во времени. Погодное изложение, являющееся важнейшим летописным признаком, выглядит реакцией на исторический эпос, совершенно не придававший значения датировкам. Напротив, хронология имеет для летописца величайший, даже религиозный смысл, который он видит в божественном провидении, управляющем историей человечества.
Сохраняя в письменном виде содержание исторических произведений различных авторов в разное время, вполне пригодное для изучения, летопись превращает передачу исторического опыта в систему. Собственно, сама летопись представляет собой живой пример этой системы, сложную структуру, создававшуюся в течение длительного времени целым коллективом авторов, живших в разное время и передававших друг Другу эстафету письма, умения, навыков и идей исторического творчества. Каждый последующий автор заимствовал не только фактический материал, но методы своего предшественника. Если былины оставались безымянными — их создатели

неизвестны, то летопись дает нам первые зачатки авторства: летописец как бы невзначай, обычно в уничижительной форме сообщает о себе: кто он, где он жил и как его зовут. Правда, авторство часто бывает сомнительно — не всегда ясно, автор ли это или просто переписчик.
Былинное отношение к тексту очень вольное — здесь нет определенных ограничений, кроме, пожалуй, сохранения сюжета. В летописи же вырабатываются определенные традиции в этом отношении. Летописец бережно относится к творению своего предшественника. Он не трогает самого текста, только позволяя себе, да и то сравнительно редко, вставки, так называемые интерполяции, в тех случаях, когда ему кажется, что предыдущий автор что-либо пропустил или просто не разобрался в существе дела.
Летописи далеко оставляют за собой былины в рационализме изложения и понимании событий. Летописные идеи носят гораздо более глубокий, более абстрактный характер, выработанный на основании тогдашней учености. Письменные исторические повести ближе к истинному отображению событий, они вырабатывают целый ряд исторических понятий, неизвестных эпосу и даже чуждых его духу художественного произведения.
Летопись — это уже историческое знание, преддверие подхода к прошлому, последняя ступень, ведущая к рациональному способу познания мира. Исторический эпос, предшествуя летописям, сам со временем становится источником летописных произведений. Появление летописи дает возможность отделить автора от его произведения, дать последнему возможность жить в веках независимо от своего создателя. Письменная летопись является первым опосредованным звеном между автором и читателем, между летописцем и временем. Вместе с тем летопись, превращая слушателя в читателя, становится в отличие от исторического эпоса уделом сравнительно узкого круга образованных людей, способных читать и понимать написанное. Однако не стоит жалеть об этом - письменность превращает историческую повесть в документ, текст которого практически неизменен и в достаточной степени рационален, чтобы пережить века и стать основой научного познания прошлого.
Летопись свидетельствует о том, что на новую ступень поднялось и самосознание народа. Если былины воспринимают свой народ и его обычаи как эталон, по которому измеряется все остальное, то летописное сознание смотрит на этот предмет гораздо. шире, обнимает большее количество фактов, делает гораздо более глубокие и широкие выводы. Летопись реально знает ближайших и более далеких соседей, более или менее представляет их отличные от своего народа черты, а это дает возможность и лучше осознать самого себя, свой народ, увидеть свои национальные особенности. Но ря-
ЛЕТОПИСИ
127

f g'O Ь*ЫША Сб^Н^НАЛЦб ГЪ^ . nrlAUlt СПТВМАГ^Д^
^ г4Ы • П^^ду’К^^’</ИЛК> • AICHK^O BAIfA <
rifidhiaAAtiifiHKfieaanffOAtfrnbe» вгыипип*ид^м(
ПАГЬifiitrrnriiflga'betpcKfrt'bBfrfcTfrdMAA . £ГО***Дг£ггтм ifiAfibt Д1МЛК0£11А|Ш ^ОЛОЯ"/ . £ГО<*НГв^<уб
Ik А)(6 М^Ь^й Л (HijJ А , НГТД^«1ЯГ#|ГГ<ШМ11Я^^.Г^Ша^
• /4A/M^€M^fAMrt«^Oy,^d0f • МНбПММ^Г^К гтт^А/*А^'#АЛ . ГГрКИлл&4а^*ЛМ*< АЛГЬ . Н СЛНЦ.( TTflfM* ы!\-нп(гьМ£Г(£тла . но/гся Wfbffkt.
ГЛтИь . Г4^ду *
^liV * "l*** *ы 1*л<*<**(* Г*4Л**Лч/*^
ГАЛ/ЧГШ1
ь~° rld rMAijr^A ^6jjr /v\* . МКОД^U/UrTjfA
«а»г( . йъне^сблимё. глЗ-шга . ant патта аа маг *Ъ-Л\ rfrt/1. ыал^гпн riAff^Ay Cf . ИА1С6Ы^И^0ЩНЛАЛ Г йъ^бун^лАгт и/иау^м 1*уц< окд • иггб/мш ^мы . ни^ву еКЬ€ЛЛЬ^(ЬН^4юунмъ • С* Иипрй/А ПЛ^ШёМА^6^ёПИ€> АПтпЛ^бавНАН^МКЪ .irort f м<*:* пунги^амуфн агтх&мрк (пырлллЛ* иъснм^т im
^*аъ™вул^ъ KQfTHt\rib{tt. fMryfAM-J *{1е*Ч1ГГ^0& V вЛАШ#/ЧА^б *4*/ЧИ£ |ГАГГГМ кГ^НЛЛЛА*'» 4 rtHAKhlfH^ jfi
W
Знамение:
ребенок
в рыбачьем неводе. РЛ, л. 95 об.
«...ребенка вытащили рыбаки в неводе, и мы рассматривали его до вечера».
ПВЛ, ч. 1, стр. 310.

^А/ИПк. ГПЬ^* /ИЛ/М5АШДТТ4у<П1Л . Гриеры пдша
Пд'у СТПП S*йу(П* * Л дву К А1кМ . ал^ъпрн
а^лу кпл . A%pormrt»d лоуклилю . тлкоглть г»Г'ы^рБ*,
иг«А4уклпаат« а^лдаллднпдЖагдД'оу'* гмл. аглудлал-*
Г' '»**■.*
rt млагп^рква ^иттллми/а wrm*v3 . длагч^'д.н ржктдо ПМ1. н^Д-гК^мплг^нва гр^еаъ . т/ув*уД гттогл^Л
Л- • • А —V
алкл^Алга* . «гоулаамппдг* гт^^Агтьо . г*го jurat
Л л. ^ f
А'Ъ ар<игпр* • <*глрл ^,vu^Me*ttrt/kFhi. одад^аутъ поло<ч*л<м« л^еу^аЛпм* KAiTMaffMOAiorrib • ^(»оу^а
a rtAAtt * гпь да* мм гм я л t* • горкл <« п р rt£ м**« ip * < /ирть
^p&^aarTiptmipK* ть ^p^4fUoy'b,aBA*/v\iM . др*у ^ннглл -| м'алу марлемп • нолд*моисао*н* fД**в' гтр*ц|«аи£. | едиалкд^нь. маогвя^аы ыалОлр^рАП^ * ярл^лнчам < лапиааи • «гтрлатылдвука * рК»мм • мЯДЯ1Д
лл* nj^At'MH . над^алАг^уррКима. нлукдр/N^Mn;^
/Йа ’ ;
<tnpafmpA*jfi?. а*трлшаг±£. *к^«лхри**ь/(<^р*д^ rmjM ак*Д*£*«#<£ . аг»^Адугт^гтлрлаи • ггрдя*д*5 • с m#Mrtd£ . тдкодд/чдкАЖ'мос^ . итдкаа/^рлалилА'* • HAfKjMrticMb . П^«ГАШ«лилд^ . afiiCbiiifkiiC4ytfX\fA
Половецкий плен. РЛ, л. 127 об. «Половцы же, взяв город, подожгли его огнел*, а людей поделили и увели в вежи...» ПВЛ, ч. /, стр. 348.

Взгляд
на предмет истории
130
дом с отличиями всегда встает сходство. Летопись на этом фоне ясно видит близость между родственными народами, их общие этнографические черты, одинаковость их происхождения и историческую общность.
Сходство и различие народов, населяющих мир, наводят неизбежно летописца на размышления по поводу тех или иных свойств общественного и частного быта иноплеменников и соплеменников, а это в свою очередь заставляет летопись обратиться взором и к собственному народу, увидеть его уже иными глазами, предоставляет широкое поле для сравнения. Этноцентризм переходит в летописях на более высокую страдию патриотизма, питаемого памятью о великих подвигах предков, создавших страну и государство, заложивших основу современного летописцу величия его державы.
Летопись уже осознает положение своей страны, своего государства в общей системе мира. Она ищет место своего народа в истории, его значение в ходе мировых событий. Летопись пытается по-своему осмыслить действия своего народа, его стремления. Историческая повесть резко отделяет свой народ от других, сосредоточивая изложение на местных событиях, связанных с историей своей страны. Непременным условием самосознания, выраженного в летописях, является выделение своего народа среди остальных, его особности, даже «избранности», его высокой миссии, будто бы предопределенной провидением. Эти понятия все более растут и возвышаются в летописи в соответствии со становлением государства, его ростом и расширением. История, зафиксированная в летописи, становится важнейшим фактором роста этого народного самосознания, представляющего собой одно из важнейших условий общего развития народа вообще.
Летописцу доступна связь между прошлым и настоящим. Прошлое само по себе представляет для него величайшую ценность как память народа, кладезь мудрости, накопленной предшествующими поколениями. Летописца интересует генетическая связь прошлого с настоящим, происхождение существующих в его время устоев. Он пытается извлечь уроки истории, привлечь внимание современников к опыту прошлых поколений, найти черты, сходные между тем, что было, и тем, что есть. Политические комбинации, войны, победы и поражения связываются автором исторических повестей с факторами, зародившимися ранее происходивших в его время событий государственной жизни.
Появление летописей помимо ряда других причин было следствием расширения потребности в исторических знаниях. Содержание, формы и методы исторического эпоса устарели и не годились уже для тех более близких к практике целей, которые общество ставило перед историческим знанием. Летописи отвечали по своей форме и содержанию тому объективному заказу, который делало им общество. Они не толь¬

ко освящали исторической давностью принципы, положенные в основу жизни современного им классового общества, но и настойчиво пропагандировали их, критикуя и даже бичуя всякого рода отклонения от принятых норм.
Постепенно летопись становилась острым оружием в политической борьбе, утверждавшим права и законность действий правителей, стремившихся в отдельных случаях использовать конкретные исторические факты в своих политических интересах. Это, однако, не означает, что между летописцами и их сюзеренами-правителями существовало полное согласие. В отдельные моменты истории летописания между его центрами— монастырями и князьями имели место резкие разногласия, сопровождаемые репрессиями против летописцев. Летописание вообще рассматривалось как дело государственного значения, и сами летописцы хорошо сознавали степень своей ответственности перед государством и обществом, даже потомками. Это одна из причин того величавого, эпического, торжественного тона, которым окрашена летопись, сознающая важность задач, стоящих перед ней.
В отличие от исторического эпоса, выдвигающего широкие, подчас грандиозные обобщения, летопись стремится вобрать в себя наибольшее количество фактов, имеющих главным образом политико-религиозный характер. Летописец вникает не только в события решающего значения, он живо интересуется и подробностями, деталями различных происшествий. Исторические повести сохраняют нам детали происшествий, особенно красочных и эмоциональных в тех случаях, когда сам автор был очевидцем событий, а не сообщал о них из вторых или третьих рук. Если обобщения былин заставляют их проходить мимо индивидуализации событий, то летопись проявляет больший интерес к личности, ее чувствам и своеобразию восприятия ею действительности. Однако народу были недоступны дорогие, написанные на пергамене летописные повести, хранящиеся за семью замками в монастырях и дворцах; в былины летописные известия проникали лишь в редких случаях, по-видимому переданные понаслышке.
«Начальная летопись», или «Повесть временных лет», вобрала в себя не только первоначальный опыт исторического знания, накопленного на Руси в предшествующую эпоху. Она восприняла достижения европейской исторической мысли и ее богатые традиции, созданные еще античным миром, великие достижения которого во всех областях знания общеизвестны. Не преувеличивая и не преуменьшая этого важного положения, надо сказать, что византийская культура и ее успехи в историческом знании, несомненно, были одним из факторов, без учета которых было бы трудно объяснить тот высокий уровень, которого достигло русское летописание в самом начале своего существования.
ЛЕТОПИСИ
131

л/п.
h
KtBffM+npttlOUOWtA* ТуШИТПЦН>(Л1б(ЛЛВЛ '^ЛПЬблХЛ** qtto .MritSH • гтуаышАгпннЗ . пшдлшд^ллоь'мв^ р^м.
MKd.fi К^ИПНКЛ- K^FrtAAdyjKfMrterblPKfrfhJ . п<лг#л^*н • tirrfHuiAAf гтло£л\б • ыАымпсгштплйъчьъ
£(n\A<Miffi* • Нбуык^АйЪ tAU6(B1(Krt^* . Н1ГО(ЛАЦЪКМг\'.
tirtlWKOAtfi* (вуть • м|Н«лгьвы^амп|а аол^алвтлсгЬ
Jit<o (am ffin € моекг^/ь • ivriH4(e(»r«fimoгдммвл•
(ЛМЪ (tO HfitS*^6 Я>(toy efc/1 A • tiff КОША f MO vOjJtf lp< fT fU^
.. TfJ.- - *T 7f j ■ у
b'f^OHtpoifrA- ti(6f0»\6 MTU ГПА HMOf- i* r*f no ылтЬнгачх wjuy^HM Zvjreico. f firm левкоя* fit rrm . /1 n* f'y}-f к* rt '
|<ДгкУ> йпмгКнтлим nfTTdAfrtuM neomtiUc ‘Ъгианг*ц
• • м « , ■» _ pf;
n^oynnofmonojii^i. паы(пхепншлиигщ.Тл\оу- t\nft\n Д4шлк4мг<*ан ftt&ijitieAAb&Hfi*(AAjinib tifinun muffin* юг4ол%оу notrtArfcamwt>Hmf\trk. кепуичнли+кпб Hfit. «А>ПНН|ч1(#Ун^ШЛПЛгАг<А , ЗД«ЛЪГр(ШИГ4**>гЛ<1ГГЯ|ГДлуя. >ЧНА**<Ы£#рОП1уХГТШТТ#|7'Ь* Нву^Л|ГИП1ЫЛЬ£ГНЪПбЮичуОКбЛчнД' х
3$: 4 • -V* .e?.0#W/^ *»* ^
:)WcU iV
v'lHiKlh’JcflAUlAM^f'A . HOy'ft’tttAiAifrOyrTdrrAMrflHA • '**brt>f
y'tiUtflirpKtt'b Si^AOrf рЦ? jjf4»A^frtftiMf mtBOAKnCifCfrO .
(ч I -a- -,. -x ’
rt/rt^dyiAllSA ^AATWmO Г*Л#^Ч|ГДМШНШ«М11МИ • Hfl^M
jjfc
fA
Восстание в Белоозере.
РЛ Л. /03.
«# пришли они на Белоозеро, и было с ними 300 человек».
ПВЛ, ч. 1, стр. 3/7.

tjrumiiiine na^ni . HrtenjlHnfttMti тксть • 'ккйн^Ь„,ь, «mo KikstjifH^atn • nmftnrk . nmojmtt. пуииьъ оуликсвфёмъ • xcytri^aiи ншщк j
• нторуп . ^иСьвулу rnd^M. явлв^лрсяи- jyy^yiH *
^/ЛНП1ЛЛ1М^Даг*М***в<1*0 • MOAOtl/MlO • /»МЛД/1П«1Пд/(
7 ’ ' 'Г* - 7< v’
ШД. /<ft# ГМНША . НГТОМЫГЛНг1ЛОИ<ЯТНгШ1 • ZlA^hVlAи> АДГКХИ • fMyiMOrtfMArtma »
10. ftAUfJPyjfOyKVld^AtAWI • П0ПЛ4^4ТТ1гАч^ГЛ\ИП||И
/x*nTrt Г<1 Л ГА|1Ы «ДмАМГКНА' ni#lA0y4fb4«fl
Л4*(Г)у5л^0Г/|1ПН • ауггЛОПОЛКА* ЛОуДбАвДНМГ^Ал } ИПЛН^буПАЛОАОДЦИ . ЛИ>К0(*1*Ж<ЛАЪСПЛЛ%Ь^бу.
АЛНЬ'ОГЛАа СШ6МЛ4Л0<**«. ,ГАроУкОЙ1^ГААА^ ti
* , ^ ^ ИА<;пдЛ\ЫШАЖМ6' О^Г(ГЦ.ел10^М'ЛЛ^ЯА1ЛА ПМЛДГЩА
^ !у Г ^ ^
1Г0АКА • fWrtA^ttHA. 1<ЛЖбуНТЛУЬ.НГгТ|1ЖШ(птМ£ . МКОптвМЬ1САН^<Л\Ь^ЛАЯ|1Л«ГЯ0£ИГ«ИйЧ*г*Ч1 . Г<6^ЛЛ\д£Я'Ь^Г«вии11Лё. ЬТ^^ААК^Н АЛу^ •
rt(ЛИК3 »^01ПАЛ{1П
liinrt • 15 Л A • 1Ма(АКбМву . . НПОМ^^ \~*-
л 1 А
f
/
Крестное целование. РЛ, л. 743 об. «...крестом бывают побеждаемы силы бесовские».
ПВЛ, ч. 7, стр. 376.

Взгляд на предмет
134
Нельзя согласиться с известным советским историком Н. Л. Рубинштейном в его общей оценке летописного периода, принижающей уровень и значение последнего, но следует признать справедливыми те причины, которые он приводит для объяснения высокого совершенства «Повести временных лет». Одна из них — сама историческая русская действительность, ее особенности. «Другой источник отмеченного явления,— писал Н. Л. Рубинштейн, — лежит в общем развитии
UCTOpUU |-г ^
культуры. Период раннего феодального развития народов
Европы еще не оторвался от предшествующего античного
периода мировой истории и культуры. Традиции античной культуры еще сохраняются в первый период развития феодализма и вооружают писателя-летописца совершенными литературными приемами, высокими классическими образцами, определяющими литературно-художественный уровень его произведений, а в известной мере и самую трактовку исторических явлений. И эта традиция обрывается, отмирает и глохнет как раз с торжеством феодальной раздробленности.
Эти литературные традиции античного мира в Византии перейдя на Русь, со своей стороны сказались при складывании и развитии древнерусской летописи, в известной мере обусловили ее большую высоту, ее преимущества перед Западом» 2.
* * *
Величию первого в нашей отечественной истории государства соответствовало выдающееся историческое произведение — всемирно известная летопись «Повесть временных лет» (XII в.)3. Она представляет собой энциклопедию исторических знаний своего времени, сборник идей и фактов, зафиксированных различными авторами, концентрированный сгусток политической мудрости раннего русского средневековья. «Повесть» указывает на место славян в истории и обращается к прошлому Киевской Руси, убедительно доказывая на его фактах ту большую роль, которую она сыграла и еще призвана сыграть в судьбе европейских, и особенно восточноевропейских, народов и вообще во всемирной истории.
Понятие всеобщей (всемирной) истории доступно летописцу. История славян развертывается в окружении различных народов и племен, от взаимодействия которых и зависит первоначальная и последующая история Киевского государства и его ближайших и далеких соседей. В основе этих понятий лежат Библия, византийские хроники и собственные сведения летописца. Философская посылка составителя, внушенная ему христианским вероучением, несомненно, носит прогрессивный характер: она исходит из понятия единства человеческого рода. Всеобщая история представляется летописцу прежде всего как взаимосвязь между народами, обу-

словливающая их историю, миграции, войны, торговые и культурные взаимоотношения. В конечном итоге эта взаимосвязь, это единство человеческого рода объясняются единством происхождения человека — божественного акта, в результате которого от Адама и Евы произошел человеческий род.
«Повесть» отлично представляет себе отдельные племена и их этническую особенность. Главным моментом, определяющим отношение авторов «Повести» к тому или иному народу, было его религиозное состояние на данный исторический отрезок времени. Всемирная история в целом делится для летописца на два важнейших периода — дохристианский и христианский, причем первый является по существу подготовительным, лишь предшествующим второму. В соответствии с этим летописцы и оценивают прошлое каждой этнической группы, с которой им приходится встречаться на страницах повествования. Несмотря на всю свою абстрактность и ограниченность, такой взгляд на единство человечества открывал перед историческим знанием новые перспективы, позволяющие ему рассматривать историю как взаимодействие народов в составе единого человечества.
Идея единства человеческого рода была тесно связана с понятиями всеобщей истории, по-новому выраженным христианством. Стремление христианской религии стать мировой породило не только обращение ко всем народам без изъятия, игнорирование национальных перегородок, но и новый смысл в понятии всеобщности судеб человечества. Последнее управляется единым промыслом по неисповедимым для человека законам, имея ясно выраженную конечную цель исторического развития. Воля провидения объединяет все народы, какими бы различными они ни были. Это создало почву для понятия исторической всеобщности рода человеческого, который делится на отдельные племена и народы, равные между собой перед лицом всемогущего бога. Это, конечно, не означало признания фактического равенства.
Библейский рассказ, которым пользуется летописец, повествующий о том, что в начале «был единый народ», хорошо подходил под христианскую схему единства человечества, подтверждая генетически существование нераздельной общности людей в библейском прошлом. История вавилонского столпотворения и последующего акта божественного вмешательства, закончившегося смешением и новым разделением народов, для летописца является началом исторического периода, который он берется описывать уже сам, отделяя один народ от другого и определяя конкретное описание своей темы. Для авторов «Повести временных лет» славяне представляют собой одну из многочисленных ветвей человечества, занявшую Запад и северные страны.
В соответствии с понятием о единстве человеческого рода коренным образом изменились представления о территори-
ЛЕТОПИСИ
135

AF*
Имя
Феодосия Печерского вписывается в синодик.
РЛ л. 154.
«И повелел [князь Святополк] вписывать его по всем епископиям... и повелел поминать его на всех соборах». ПВА, ч. /, стр. 389.
Начало похода и возвращение русской дружины.
РЛ л. 154.
«...ходили весной на половцев Святополк, и Владимир, и Давыд. И, дойдя до Воиня, воротились назад».
ПВЛ ч. 1, стр. 390.
сОА(тни%аъипшл. илалМ1*лм НАAfil'n»ДО
рК
yf. вил rfr rm&u• наклон* • гааЫж
/пкпптфлм.нгвулл1ПОАГА (йрьгклГбм* плотгы рл *«ч
nj/t(nfAtkt\e4yajJAKCtUi ^га
В. fiMhuuj'A0U6a4UH fl^AXi%OBK|K/Voy^OrU‘,
скуум уъ^£'6 fyAUUlii I flOIrt*
^ao^o/laiA:'-
4

JS
K^. lyffmAHfif/b/нитро полти**- po\f(l<hin * ГСНКНфорЪ . A • • /VttfA
i' налоугН'ь'ы^мАлимне. more гкс/иц*- tfrA Лт0Ж<Л*ЬтГв Пр/СК^^Л1Иг11|7в/СбЛМ1И'А И^^Г|Д - йт^гтвукибфми» . млмт/wa «HIOIfTfA , МАЛЛ^ПЛО^И
игеMii% . лалоап/иь6Ь(Кпп .Л(Г(гпгад/U/^ игемА/^
' • 7^ ' ‘V, , ;
niiTy^rfrcrtfb'Ai • А1Г1А (4;(AiL‘tU0 I X* T4
МО/ДЛЛ/if ВбА<у)Л(1ЛЯА
«7^
лкояльул*.-*"
Бегство торков от русского войска.
РЛ А. /58.
«!Горки же... в страхе обратились в бегство и так и перемерли в бегах...»
ПВХ ч. /, сгр. 309.

Взгляд
на предмет истории
138
альных рамках истории. Эпическая география, расплывчатая, нередко допускающая фантастические (эпические) отклонения, пользующаяся отрывочными сведениями бывалых людей, ограниченная лишь известиями о соседних странах, резко отличается от летописных данных. Летопись оперирует уже знаниями, построенными на рационалистическом отношении к действительности, ее не устраивает, как правило, объяснение чудесным. За исключением, естественно, Америки и Австралии, остальной мир, хотя бы и частично, известен летописцам.
Вот как определяет географические знания «Повести временных лет» выдающийся русский ученый, один из основоположников исторической географии в России — Н. П. Барсов: «Мир, известный Начальной летописи, может быть нанесен на нынешнюю географическую карту в следующих пределах: на север границею его служит параллель от Уральского хребта к Невскому устью (приблизительно по 60° с. ш.), затем побережье Балтийского моря, южное побережье Немецкого моря и Британии; с запада океанические берега Европы и частью Африки; на юге крайние страны, известные ей: в Африке у побережья Средиземного моря и течение Нила, в Азии — Аравия и Индия; на востоке — Бактрия, Каспийское море и Волга. Выработанное уже древними географами деление земли на части света Начальной летописи неизвестно. Она не знает ни Европы, ни Азии, ни Африки. Она делит известный ей мир по странам света: на восток, страны полуденные, полунощные и западные, причем в общих чертах восток должен соответствовать Азии, захватывая часть Восточноевропейской равнины за Доном и Волгою, юг — Африке, запад и полунощье — Европе»4. Зато Н. П. Барсов отмечает исключительные по своей полноте знания, обнаруженные летописью в описании славянских племен, расселившихся по Восточноевропейской равнине, что представляло важнейший вклад в древнюю географию.
Пользуясь космографией византийских хроник, заимствуя сведения о европейском побережье у норманнов, летописцы дополняли их местными данными, в точности которых можно не сомневаться. Полнота и достоверность данных о народах Восточноевропейской равнины, данная в «Повести», резко отличается от общих, лишенных деталей сведений, почерпнутых из иностранных сочинений или взятых из вторых рук. Описывая славянские племена, летописцы свидетельствовали о народе, в котором они жили сами, о среде, им хорошо известной и родной.
Естественно, что значительное территориальное расширение границ исторического знания не могло не отразиться существенным образом на самом предмете знания о прошлом. Оно прежде всего нарушило ограниченность представлений, мышления.

Мир представляется летописцам во всей его широте, он наводит на мысль о разнообразии путей исторического развития, дает резкие отличия народов в общественном и частном быте, ломает привычные представления о категориях социальной жизни. Если идея о единстве человеческого рода наводила летописцев на мысль о сходстве между народами, то накопление знаний по древней географии и этнографии заставляло их невольно думать о той разнице, которая существует между отдельными странами и людьми, их населяющими. Эти бросающиеся в глаза черты сходства и различия обязывали авторов «Повести» применять в своих описаниях первые попытки сравнительно-исторического метода, делать выводы, основанные на изучении широкого материала исторического и географического содержания.
Еще более разительная перемена по сравнению с прошлым происходит в отношении летописцев к хронологии. Исторический эпос равнодушен к линейному времени. Эпические события происходят в течение одного периода, сказитель не чувствует времени, оно застыло в былинах, герои которых вечно молоды. Хронология летописи является реакцией на хроноцентризм исторического эпоса. Линейное время становится для летописца важнейшим фактором, фундаментом истории, основным звеном, связующим прошлое и настоящее. Поскольку человечество, как и весь существующий мир, управляется божественной силой, помыслы которой неизвестны людям, как и средства этого управления, то между событиями можно установить только одну связь, ощутимую и возможную для понимания,— временную. Общие причины движения мира лежат вне сознания летописца, ему остается лишь устанавливать первичные конкретные связи между непосредственными событиями. Основой этой конкретности является время, течение которого уносит события уже происшедшие и приносит новые, которым еще суждено совершиться.
Время, по понятиям летописца, одно из величайших начал мира, результат божественного творения. Время само по себе имеет важнейшее значение в истории. Даже если ничего не произошло, что казалось бы важным летописцу, он обозначает год пустым, приводя одну дату без рассказа о событиях. Время идет бесконечно от прошлого к настоящему и от него к будущему, а потому оно имеет для летописца значение само по себе как самостоятельный и важный, если не самый важный фактор: состояние общества и государства не может оставаться тем же самым уже потому только, что время идет. История для летописца — это прежде всего цепь событий во времени. Каждое событие имеет свое начало во времени, свое течение и свой конец. Вне времени для летописца нет событий — основополагающая идея, имеющая для будущего развития исторического знания огромный смысл. Именно из такого понимания времени как основы событий
ЛЕТОПИСИ
139

Лист
«Лаврентьевской летописи».
«Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля».

щшит$4Цщ
Jutt«
ки.-г* <1
М 111 tf/ntrt..»..—--»' д\
• *1*Л2йКД
.dmн. л*м#* *• +•+*тп?
v * iS, t ui£’ лцпш t. Mi « * * «•**
ЛАП ^Й?1?м л*и л«»*нт «*»л*п«м -
CSV.V. Й, U .Л ., МП,.;
$чм*фю
V.п»л!*''г’т% V
А , ,, i ? > м t л и лк 1; е1 *
&«U•«* «»й»1 * •'* ",
i% f* л * i *) • -ж v> л % кЧ* * M t / '
f.ikr Ш»Л1 3U',/,; 11 V «?¥*# Г* К ,^£hun• »•«t tWiftt##*
ж».
fi i n Г Д к
i*K
■r^C' U«/^
■Ml
JH
nt
1УИ MtU A iti.* 1ДУ n ifc ^•Mtr vj F**i к ИД*' I
ГпУ* »■•
•W
«ш
t*t
1

Взгляд на предмет
142
появляются элементы генетического метода, явственно проступающие в «Повести временных лет», которая каждый раз, когда к этому имеется возможность, пытается установить начало того или иного события.
По существу генетический характер исторического знания
как определяющий устанавливается в летописный период его
развития. Такое понимание, даже фетишизация времени как
фактора исторического процесса заставляют летописцев не истории т г г г
только излагать события в хронологической последователь- ности (что было величайшим достижением исторического знания), но и разрывать события, если они не укладываются в рамки одного года. Летописец жертвует связностью (логикой) изложения ради временной последовательности, потому что для него хронология истории важнее ее событий. При- чинность для летописца совпадает с понятием «время», потому что течение событий определяется последним, в конечном счете решающим фактором истории. Время изменяет людей и события, беспрерывно, с определенной скоростью приближая их к предначертанному свыше концу. Поэтому причинность не играет для летописцев столь большой роли в историческом действии, хотя они и пытаются понять не только временную, но и конкретную связь между событиями.
В основу исчисления времени летопись кладет христианскую эру, заимствованную восточными славянами из Византии и трансформированную в соответствии с местными культурными традициями5. Этим самым по сравнению с эпическим знанием был сделан колоссальный шаг вперед. Стремление к точному исчислению времени не могло ограничиться только хронологическими выкладками авторов летописи. Оно должно было распространиться и действительно распространилось на все другие стороны летописания. Оно придало летописи фактологическую четкость, субъективное стремление к точности (по-своему понимаемой в то время донаучного знания), изысканию и сохранению фактов рационального содержания. Здравый смысл уже стал получать свое право на существование в качестве критерия исторического знания.
Ставшее знаменитым вступление «Повести временных лет» автор начинает с библейской легенды о потопе, имея целью дать широкую картину мировой истории и определить место славянского племени на земле, во времени и в пространстве. Летописец отбрасывает допотопную историю мира, изложенную в Библии, и обращается сразу к событиям, которые, по его мнению, дали в своем общем движении начало славянским народам, — цели его исторического повествования. Летописец настаивает на древности славянской истории. Славяне— Иафетово племя, потомки третьего сына Ноя, а через него они происходят от тех 70 и 2 народов, которые сам господь бог рассеял по всей земле 6.

Обращаясь к высшему авторитету исторического знания средневековья — Библии, летописец считает доказанным древнейшие корни, из которых произошли восточные славяне. Из- начальность происхождения славян имела важное значение для авторов «Повести». Это был принципиальный вопрос, определяющий собой все остальные. Древность народа, чуть ли не вышедшего непосредственно из рук самого бога, — это ли не доказательство его исторического значения, его избранности провидением, его культуры и мудрости, его претензий на место среди других племен? Древность истории народа была для средневекового историка основным постулатом его последующих рассуждений, прочной, как ему казалось, основой его последующих исторических и политических построений. Историческая древность делала традиции и реликвии священными, придавала им особый смысл. Вот почему летописец боролся, даже сражался пером против инакомыслящих, тех, кто сомневался в его утверждениях относительно возраста славянской истории, ее хронологических рамок.
Общая главная цель, которую ставили перед собой авторы «Повести», было познание прошлого, сохранение памяти о минувших событиях, о том, «как было», фиксация источников, с тем чтобы позднейшие поколения не утратили памяти о деяниях предков. Это необходимо знать для назидания. Опыт прошлого, связанного с настоящим, позволяет отсеять вредное от полезного, ложь от правды. Немалую роль в сознании летописца играло почитание предков, создавших те условия жизни, в которых жило современное автору поколение. Однако летописец не идеализирует прошлое, потому что оно очень похоже на настоящее — те же страсти, проявление добра и зла, борьба.
И все-таки прошлое представляется авторам «Повести» значительным, великим, предметом гордости, овеянным славой побед и больших свершений. «Повесть» как бы обращается к сущему поколению и призывает быть достойным бывшим, уже ушедшим из жизни, но оставившим после себя память. Реальность прошлого и хочет сохранить для настоящего и будущего летопись, в этом состоит ее цель, которую автор формулирует в первой части заглавия своего выдающегося произведения: «Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля»7. Хотя это название также формулируется и в византийской «Хронике» Георгия Амар- тола8, которая использована при составлении «Повести», тем не менее это не может считаться простым заимствованием. Летописцы всем своим сочинением показали, что они по-своему осмыслили, «сопережили» это понятие, вложили в него свое глубокое содержание.
Для авторов «Повести» характерна последовательность в выборе исторических проблем для решения. Тема сочинения
ЛЕТОПИСИ
143

о г о: - в ^ ^ гЧ,м
ас-йк-^.-кэ'р мнгр^лгмль ■лап (| »л <*«* О -«&,*А<МС.9» « ^ *-j cfik Г, dito»И(А( ffi&i*.«*<•»«* ...»-*wДвf <*> f •*»>’'"(ЛЛ1МИ
^ мллу^и «осв^дв» V fT«ptM-«aA^t».
«ЕU г « р A кП « Л-f £ « « * ** л "\*> •
rs-t ,чл и рч Hfl ft*- ЛТ>' И M VK
’• ’ - ч*- Л.Т ИГЛ.ЛАИ Ч
V н м
у**-А ЬДУ»<Т у А'Г ПГЛЛЛ*'
’ _ г>0..1А«тГПИГИО^ П*А
,»л^Л л g-bW*Vi асту и гм о-}
(<м(*. С'|ЛА«рАЧЛ<ч:<ИЛ^'»1М'а
* ^ ИТ Г * •
П 0 14 ТГ* Л VI с ^ 14 г\^<пг
►»».* Т i rv лЧ‘ т*1*\*ьуь* . - ,«chV wAtiec^nAfCtiM КСИЧИ^К <* *\^;
tet-TAbwC^b»
Г J V* С. -Г <*
_ : ■&• •' «i
-зг **
1* 0 0<*{ц у'^.САЛл,!** Л*
Те Ah, /к, аш Htr' 1 «домим*1!
- 'у.? М *'**"'##-.т»-,‘
* «- я ^ Г f. ^<S61
^ l f* /<ЧЛ**П
Ate:1.' ;* .7
ГЛ#Ч***Т|<-Г^«С**
A ' ^0*' *• •
■ ГУъ
г -М'Г.‘>* r-A ^. ;..jt^-r»Ai(^ •:
' К ?*oj* j
fA Vi it I, -;■
V-fcl
■%• f
> ' * 4
Лист «Ипатьевской
летописи».

V' *7 Я JS/ ./VSffK if
it *£"■» А ИМК
-*||P . jjA&W p J ? .4*4 ^Jf
'^. '' и. (J" «S|ift|<,
• l.<w«W<^gL4_^!Lni±t',r
•» -
T. * МъЩ/Ж&р И n»ik
«.!# ^ A6t ". «» С A.~.-«Н f
^мдоэ*гхг *.<*_<sp;*£y> ^
В|л fc*j.w * г* ••■ »* #«■ *: v
frfb
.*а£х|/у>' * л * -—6&2L.v_S^
'wEuM^v
к >ящр Л i i ^
j v'^'c
vje. . .
1 J^‘ Г^ |(л gf ж -i «WiiO,**
C^jHK
]ctf}fyj KOlZ /CiZ/dft
r*f yCi/S/St
£KC/l\U* U#4M0#/*k' Alt' ... , p _
/;' А > И <Of?CMJU /(/‘ /ly C<£u4M 4LC^ £i
'/i^t C^SU? CAM/iei dsn 1 ***fb*ur fl*0*i* t /~Z^rMA * ( v AbL£*>\0tib.*~ %) My?л^ITls^bk U.AtfUSfaj>L<?/7CU*-J. Oif^ U Ли? /Л//-^. t/4/f^t^ Д

Взгляд
на предмет истории
146
точно обозначена и целеустремленна. Это — Русская земля, Киевская Русь. Об остальных странах упоминается лишь в тех случаях, когда это уместно. «Повесть» очень редко укло- няется от своей основной темы. Отклонения имеют место в основном в двух случаях: описания личного участия авторов в событиях исторического значения и вставок документов или нарративных источников, имеющих глубокий политический смысл (например, «Поучение» Владимира Мономаха). В тематическом отношении летопись напоминает одежду, крепко и в общем ладно сшитую, но состоящую из разных кусков материи разного цвета, качества и размера.
«Повесть» в названии ставит перед собой три последовательные проблемы, которые она собирается решить. Первая из них — «откуда пошла Русская земля», т. е. постановка задачи чисто исторического, генетического свойства. Летописец стремится проникнуть в глубины истории своего народа и найти там ее истоки. Вторая проблема, идущая на смену первой, — «кто в Киеве стал первым княжить» — имела для авторов «Повести» не менее принципиальное значение. Единству государства должен был как его наиболее важная основа соответствовать единый княжеский род, управлявший Русью. Размножение княжеского рода вело за собой дробление уделов и междоусобную войну, которая могла вестись только членами княжеского рода: все пришлые со стороны претенденты не только увеличивали бедствия братоубийственной распри, но и становились самозванцами, не имеющими никаких прав на участие в этой борьбе за власть между родственниками. Третья проблема, также обозначенная в заглавии «Повести», — «как возникла Русская земля» — связана с задачей раскрыть перед читателем исторически реальную картину роста государства.
Историческая схема летописцев выходит далеко за рамки средневекового мышления своей научной смелостью и широтой охвата предметов исторического исследования. Конечно, во многом это можно объяснить талантом авторов, но одним дарованием ограничить объяснение нельзя. По всей видимости, дело здесь заключается в общем высоком уровне культуры и социально-экономического развития Киевской Руси, достигнутом в XII в. Высокий взлет гуманитарной культуры, широкие связи со странами Западной Европы, важные политические задачи, стоявшие перед «державой Рюриковичей», создали благоприятные условия для появления выдающегося исторического произведения.
«Повесть временных лет» вобрала в себя, несомненно, не только политический опыт своих авторов, а была в известной степени отражением той суммы положительных знаний, которая накопилась в прогрессивной среде наиболее выдающихся представителей господствующего класса (каким был, например, Владимир Мономах), идеи которых, далеко иду-

щие в оценке настоящего, прошлого и будущего, были зафиксированы летописцами. Помимо сказанного сама обстановка, в которой создавалось летописное произведение, была очень тревожной, чреватой грядущими бедами. Сгущение внутриполитической и внешнеполитической обстановки, взаимное истребление в княжеских усобицах русских людей, признаки будущего оскудения — все это не могло не вызвать тревогу в среде дальновидных людей, перед глазами которых все более рельефно вставала картина возможной катастрофы. Сложившиеся обстоятельства общественной жизни весьма способствовали «прозрению» мыслящих, достаточно подготовленных в ученом и политическом смысле людей, в умах которых складывались зрелые исторические и политические идеи, объективно отображавшие современные им условия и указывавшие путь выхода из создавшегося положения. Идеи такого круга киевского общества и отражали в своей «Повести» летописцы.
Общим предметом «Повести временных лет» были конкретные исторические события, восстановление реального пути народа от первых шагов его исторического существования до создания и развития Киевского государства, от родовых и племенных объединений до начала заката мощной державы, далеко распространившей свои владения. В связи с этим стоит упомянуть то немаловажное обстоятельство, что летопись включила в свой рассказ обстоятельное обозрение славянской истории эпохи родового, первобытнообщинного строя. Этот историко-географический факт весьма необычен для автора- монаха, который, казалось, должен был стыдиться языческой поры истории своего народа и по возможности скрыть ее или так или иначе обойти в своем повествовании. Однако он рассказывает о «зверином обычае» отдельных славянских племен, делая это с объективностью ученого. По всей вероятности, этому есть несколько причин. Доказывая древность славянского народа, летописец не может обойти факты, связанные с первобытным образом жизни предков современного ему народа. Правда, он не заметил, что описание плохо согласуется с той библейской историей о столпотворении и разделении народов, от одного из которых произошли славяне. Если поверить летописцу, то рассеянные из Вавилона народы явно деградировали в своем общественном быте.
Языческий образ жизни первобытных славян позволял летописцу рисовать неприукрашенную картину их отношений потому, что на противопоставлении язычества и христианства по существу построена в идеологическом отношении вся «Повесть». Поэтому, чем более «нечистыми» и «срамными» были обычаи славянских племен до принятия христианства, тем чище они выглядели после крещения.
Наконец, поляне изображаются летописцем особо, он выделяет их как племя, ушедшее в своем развитии гораздо даль-
ЛЕТОПИСИ
147

Взгляд
на предмет истории
148
ше своих соседей, как значительно более культурных и благонравных людей. Вряд ли здесь летописец особенно погрешил против истины, потому что поляне были основателями Киева и всей Киевской Руси. Поэтому, придерживаясь фактов, летописец мог одновременно воздать должное (может быть, только чуть-чуть приукрашенное оценкой) своим соплеменникам, историей которых он справедливо гордился.
Содержание «Повести» составляют политическая и церковная история, а также отдельные элементы разных сторон исторического процесса. Главное место уделено войнам, занимающим в древней и средневековой историографии основное внимание историков и хронистов. Примат военного содержания в средневековых исторических сочинениях несомненен: он продиктован самой жизнью. Бесконечные войны средневековья создавали тревожную, изменчивую обстановку, полную всякого рода неожиданностей, ставили на карту само существование княжеств и династий, возбуждали народный дух, тяжело отзываясь независимо от побед и поражений на благосостоянии страны. Шум побед, горечь и позор поражений, радость и отчаяние попеременно сменяли друг друга, создавая видимость главного течения исторического процесса по военному руслу. Большая, незаметная для глаза работа, в результате которой создавалось то главное, что составляло основу истории страны, — материальные и духовные ценности, оставалась малоприметной для летописцев.
Внешние события совершенно отвлекли летописцев от внутренних глубинных процессов истории. Понадобилось очень много времени, прежде чем историки стали обращать внимание на процессы внутреннего развития общества. В этом смысле авторы «Повести» не вышли за пределы своего времени. «Повесть временных лет» рассказывает историю князей, а не народа. Правда, народ не исключен из исторического действия совершенно — летопись уделяет ему место в отдельные моменты истории Киевской Руси, но не больше. Канву истории составляют действия политических руководителей, от их решений зависит тот или иной поворот в событиях государственной важности.
Классовые позиции летописца не всегда точно уловимы, а подчас даже противоречивы. Дело в том, что летопись — результат коллективного авторства, использовавшего разнообразный материал, почерпнутый из всех слоев общества и сохраненный нередко в малоизмененном виде. Поэтому в текст «Повести» проникли идеи, характерные и для демократически и аристократически настроенных кругов общества. Сами же летописцы занимали позицию, типичную для слоев общества, заинтересованных в единстве государства, сильной власти, внутреннем мире. Идейная позиция летописцев густо закрашена христианской идеологией помощи бедным, униженным и несчастным, проповедью терпения и всепрощения.

«Повесть временных лет» резко отличается по своей структуре и содержанию от современных работ подобного рода. В ней нет глав или обозначений каких-либо частей. Все идет, как уже было сказано, в порядке хронологической последовательности, год за годом. Довольно часто встречаются интерполяции, разрывающие повествование, вставляются отдельные рассказы или документы, которые летописцам казались важными в историческом отношении. Особого порядка в повествовании летопись не имеет: оставив рассказ на середине, разорвав его вставкой, летописец вновь может вернуться к нему, повторив фразу, на которой он раньше остановился. И тем не менее летопись имеет свою четкую внутреннюю структуру, независимую от внешней хронологии, а исходящую из общих принципиальных исторических позиций летописца. Основываясь на монархическом принципе развития истории, авторы «Повести» делят ее на периоды правления стольных киевских князей, начиная с того момента, «кто в Киеве стал первее княжить». Эта первая в нашей отечественной историографии периодизация на много веков утвердилась в русской истории.
Изучение содержания «Повести» свидетельствует с несомненностью о том, что основным объектом ее было государство. С самого начала летописца занимают вопросы расселения славянских племен, занимающих территорию Восточноевропейской равнины, расширения границ, завоевания новых земель и народов. Поддержание внутреннего мира и порядка, приобретение новых областей — вот основные функции государства, как их понимает «Повесть». Государство олицетворено высшим его представителем — князем. От его воли в конечном итоге зависит ход жизни страны. Советники имеют большое значение, но последнее слово всегда за высшим правителем. Поэтому государство для летописца это — князь и именно ему он посвящает свое повествование.
Понятие изменчивости объекта исследования доступно летописцу, однако в ограниченных масштабах своего времени9. Это изменение в расширении территории страны, ее населения, размахе политики. Однако летописец часто не видит за этим изменения структуры общества, его внешних и внутренних связей, побудительных причин. Тем не менее на протяжении текста «Повести», составлявшейся в течение длительного времени несколькими авторами, можно проследить довольно явственное изменение предмета исторического исследования. Прежде всего это механическое увеличение суммы событий. Каждый летописец, как это уже было сказано, стремился дополнить предыдущий материал последующим, внося свою лепту в составление «Повести». Вместе с расширением материала исторических фактов увеличивались территориальные и хронологические рамки исторического знания о Древней Руси. В частности, к первоначальному историко-геогра-
/1ЕТОПИСИ
149

фическому обзору летописец в конце своего повествования добавил сведения о Югре, в значительной степени расширяющей познания Киевской Руси о народах Зауралья. Что касается хронологии, то от недатированных или весьма смутно датированных событий летописец переходит к фактам, приуроченным к годам, потом месяцам, а в дальнейшем к числам, дням недели и даже часам.
Изменяется отношение к источнику. «Повесть» начинает указывать происхождение источника, имя очевидца, время получения сведений и место их происхождения. Само повествование становится подробнее, изобилует деталями. Происходит драматизация событий в «Повести», которая от эпического тона восточнославянского государства переходит к чисто реалистическим рассказам, насыщенным публицистическим содержанием, эмоциональным по форме изложения. Летописец обращается к диалогам, которые произошли или должны были, по его мнению, произойти.
После правления Ярослава летописцы забывают о тех проблемах, которые выдвигали их предшественники, начинавшие составлять «Повесть временных лет». Их уже не интересует славянское единство и место славян в истории, их международный и исторический престиж. Взгляд историка — современника событий упадка Древней Руси — сузился, не в силах разорвать магический круг интересов, связанных с княжескими междоусобиями. На неустойчивой почве бесконечных перемен и разорения, которые сопровождали раздоры князей, развились суеверия, усилился провиденциализм летописца. Он уже стал неотрывно фиксировать знамения, связывая с ними реальные события, которые следовали потом.
Божество в «Повести» уже не находится в неопределенной поднебесной выси, а спускается вниз, к людям, и принимает непосредственное участие в битвах. Летописец слит с предметом своего исследования, не пытается подняться выше своих современников и своего времени, познать нечто недоступное тем, кто его окружает, не ищет новых проблем и новых связей между фактами. Тревога за судьбы страны, по- волчьи раздираемой князьями, боровшимися за добычу, заслоняет от летописца все другие проблемы, заставляет его актуализировать свою тематику.
В целом же идеи «Повести временных лет», великие для своего времени, легли в основу русского летописания, длившегося до XVII в. включительно. Сама «Повесть» со временем превратилась в образец исторического повествования. Освященные временем, провозглашенные ею идеи оказались действенными и для последующих веков, историки которых учились у авторов «Повести» знанию и мастерству, патриотизму и гражданственности.

ПОНЯТИЕ
О
ПОЛЬЗЕ
ИСТОРИИ
ЛЕТОПИСИ
1S1
Появление исторического знания есть осознанный акт, имеющий своей целью познание народом самого себя как отдельного целого. В понятие этого отдельного целого входит, как правило, территориальная, этническая, языковая и религиозная общность. Народ, осознавший свое единство, не может не обратиться к своей памяти, к своему прошлому, потому что эта осознанная общность должна непременно найти свое подтверждение в прошлом, доказать происхождение от общих предков, спаять кровным родством образующийся народ, внутренние связи которого еще не были прочными. Решение проблемы общего происхождения от одних предков было особенно наглядно и важно потому, что это общество само недавно вышло из родового строя и придавало кровнородственным связям особое значение — гораздо большее, чем в любую другую последующую эпоху. Остатки родовых отношений жили в сознании гораздо дольше, чем в материальном производстве, в их состав входило и почитание предков как культ, существовавший во многих государствах, в том числе и в Киевской Руси, в качестве пережитка языческой религии наряду с христианством.
Историческое знание содействовало и осознанию народом границ (хотя бы в самом общем их виде) территории, им населяемой. Исторические экскурсы в прошлое были связаны с характеристикой каждого племени Восточноевропейской равнины, причем не только его этнографической природы и

Понятие
о пользе истории
152
строя, но и территориальной. Летописец в «Повести» в своем знаменитом описании дает широкое и подробное географическое местоположение славянских племен, приурочивая его обязательно к какому-либо водному рубежу — реке или озеру.
«Так же и эти славяне, — говорится в «Повести временных лет», — пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами по речке, которая впадает в Двину и носит название Полота. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем — славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Семи, и по Суле и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская»».
Давая картину обособленной жизни каждого племени, летописец вместе с тем выделяет их славянскую общность, то, что они составляют единый «славянский народ». Славяне, по «Повести», огромный в своей совокупности народ, разделившийся на много племен. «Повесть» подчеркивает ту мысль, что славяне, несмотря на различия, существовавшие между племенами, — народ, спаянный единством происхождения и общностью занимаемой территории: «Был един народ славянский: и те славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которых теперь называют Русь» *.
Родовое деление летопись помнит смутно, вкладывая в понятие «род» нечто неопределенное. Единственное правомерное для нее деление племен — территориальное, являющееся уже не родовым, а государственным принципом; области местообитания племен определены для своего времени достаточно точно. Дав такую важную для начала историко-географическую справку и убедив читателя в особности славянского племени, летописец переходит к процессу образования у славян государственности, заложенной сначала полянами в лице Кия, Щека и Хорива, а затем продолженной действиями, которые им приписываются Рюрику, Олегу и их продолжателям. Начав с библейских времен, летописец подводит читателя к современным ему событиям, когда образовалось государство и народ киевский со своими границами, освященными историческим прошлым и пришедшими оттуда в сегодняшний для него день.
«Повесть» наглядно показала, что сложение территории Киевской Руси есть результат крупных, мирового значения, событий, происходивших на протяжении длительного времени. Наряду с общностью территории «Повесть» подчеркивает общность языка как важнейший признак единства народа. Летописец перечисляет племена, говорящие по-славянски, и их иноязычных соседей. «А по реке Оке—там, где она

впадает в Волгу, — говорится в «Повести», — мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот кто только говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, по- лочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печора, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливонцы, — эти говорят на своих языках, они — потомство Иафета, живущее в северных странах» 2.
Важным доказательством единства славян летописец считает письменность как объединяющий эти народы фактор. С этой целью он приводит рассказ, названный А. А. Шахматовым «Сказание о преложении книг на словенский язык», начинающийся словами: «Был един народ славянский... Для них ведь, моравов, первоначально созданы буквы, названные славянской грамотой; эта же грамота и у русских, и у болгар дунайских»3. Далее следует хорошо известная повесть о моравской миссии славянских просветителей Кирилла и Ме- фодия. «Сказание» содержит характерную для монаха-лето- писца хвалу в честь апостола Павла, ходившего с проповедью христианского учения в Моравию, и его наместника апостола Андроника. А поскольку славяне имеют один корень происхождения, утверждает «Повесть», то и Русь может на этом основании считать своим первоучителем апостола Павла. «Сказание о преложении книг» заканчивается доказательством единства славянских народов. Однако настойчиво утверждаемое «Повестью временных лет» положение о славянском единстве носит, если можно так выразиться, чисто академический характер. В дальнейшем этот сюжет не развивается в летописи вообще, будучи ограничен лишь постановкой генетической проблемы. Тем не менее широта решения этой проблемы, само ее изучение не могут быть не отмечены как одна из наиболее выдающихся исторических идей.
Таким образом, летописец обращается к памяти прошлого для того, чтобы подчеркнуть особенность и единство своего народа. Он показывает, что истоки современности таятся в прошлом, что нынешнее большое и сильное государство Киевское создано в результате упорной борьбы за его единство, что мощью и славой своей оно обязано своим предкам. Русскому народу издавна было начертано великое будущее, которое ковалось в жестоких испытаниях. На заре своей истории славянские племена не раз попадали под власть своих врагов, испытали жестокое иго чужеземной власти. Обры мучили славян-дулебов, впрягая в свои телеги их жен. Поляне платили тяжкую дань хазарам. Но обры исчезли («Сгинули как обры» — так, по свидетельству летописца, гласила поговорка на Руси), а хазары сами стали данниками славян.
ЛЕТОПИСИ
153

Понятие
о пользе истории
154
Уважение к прошлому — одна из задач исторической пропаганды летописца.
Большое значение летописец придает православной религии как фактору, отделяющему славян от других соседних народов, особенно язычников. Народы, живущие по «божьему закону», по мнению летописца, резко отличаются всем строем своей жизни от тех, которые не приобщились к христианству. Язычники держатся всякого рода диких, отвратительных для христианина обычаев, которые «Повесть» перечисляет довольно подробно, мобилизуя для этого свои славянские источники и черпая сведения из «Хроники» Георгия Амартола. Человек не может сам себе установить законы жизни, это дело божье, поэтому «язычники, не знающие закона божьего, но сами себе устанавливающие закон», живут в грехе, погрязая в пороках и даже не ведая об этом.
Язычники, живущие племенами, имеют каждое свои законы и обычаи, которыми регулируется их жизнь. Между тем в резком отличии от них, говорится в «Повести», «мы же христиане всех стран, где веруют во святую Троицу и в единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа и во Христа облеклись»4. Так летописец подводит своих читателей к выводу, что единая вера в большой мере способствует единству исповедующего ее народа, содействует его сплочению и политическому и общественному устройству, вводя ограничения и запрещения на свойственную первобытности необузданность нравов.
Принцип объяснения настоящего прошлым является одним из самых важных в работе составителя. Особенно это относится к топонимике, памятникам материальной культуры и некоторым обычаям, сохранившимся от старины. Так, «сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне называется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей» 5. Поляне, живущие в Киеве, происходят от древних полян, а половцы, современные летописцу, не что иное, как племена, отставшие в своем развитии, обычаи которых могут дать понятие о жизни славянских предков до принятия христианской веры. Некоторые исторические экскурсы «Повести», перемежающиеся с ссылками на современность, напоминают отрывки из путеводителя: «И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли: Аскольда — на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дирова могила — за церковью святой Ирины» 6.
Когда князь Олег умер, «оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой». Преемник Олега Игорь, жадный и жестокий, был

убит древлянами. «И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего времени». Отмстившая за мужа Ольга прошла по Деревской земле, наложив на нее жестокую дань: «И существуют места ее стоянок и охот до сих пор». Потом, устанавливая, если верить «Повести», администрацию на местах, Ольга отправилась к Новгороду, а «логовища ее сохранились по всей земле и свидетельства о ней, и места ее, и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор». Во время междоусобной войны между Владимиром Святославичем и Ярополком была осаждена Родня. «И был в Родне жестокий голод, так что ходит поговорка и до наших дней: «Беда как в Родне»» 7.
В княжение Ярослава русские войска сошлись на брань с печенегами, напавшими неожиданно на Киев в том самом месте, «где стоит теперь церковь святой Софии, митрополия русская, а тогда было поле вне города. И была битва жестокая, и едва одолел к вечеру Ярослав». И еще: князь Роман привел половцев на Русскую землю против великого князя киевского Всеволода: «Всеволод же стал у Переяславля и заключил мир с половцами. И возвратился Роман с половцами назад, и убили его половцы, 2 августа (1079 г.). И до сих пор еще лежат там кости его, сына Святославова, внука Ярославова» 8. Подобные экскурсы позволяют не только связать прошлое и настоящее, но и выявить черты людей разных эпох, рост государства и городов, в частности столицы Киева, сопоставить «век нынешний и век минувший», показать, что прошлое живет среди нас, а не умирает бесследно.
Актуальность тематики — характерная черта «Повести временных лет». Уже само появление на Руси летописи, описывающей общеславянский мир и Киевскую Русь, было в высшей степени актуальным явлением, отвечающим насущным потребностям дня. Ставшая еще в древности главным источником знания об отечественной истории, летопись ставила перед собой самые важные вопросы жизни страны. Летописца в прошлом интересуют прежде всего вопросы, на которые он ищет ответ в настоящем. Идеи, выдвигаемые «Повестью», имели для своего времени и продолжали иметь в последующие времена истории России большое, жизненно важное значение, переходя из века в век. Таковы проблемы происхождения славян, их роль в истории, начало Русского государства, внешняя политика и расширение Киевской Руси, победы русского оружия. Важнейшей проблемой для летописца было христианское просвещение Руси, которому он посвящает много места и времени, а наряду с ним и истории культуры страны.
Нельзя не отметить, что летописец берет для своего изложения самые животрепещущие вопросы, что никак не по-
ЛЕТОПИСИ
155

Понятие
о пользе истории
156
зволяет квалифицировать его как автора, описывающего события по принципу «добру и злу внимая равнодушно». Составитель пользуется каждой возможностью для того, чтобы усилить идейное, социальное воздействие своего произведения. Даже небесные явления он конкретизирует, призывая читателя убедиться в том, что они предвещают то или иное событие, например связанное с нападением кочевых племен на Киев, или смерть одного из князей. Все это говорит о том, что авторы «Повести» понимали действенность исторического знания, его непосредственные возможности воздействия на общее направление политики, его учительскую функцию.
Актуальность проблематики «Повести» доходит в отдельных случаях, особенно при описании современных событий, до степени злободневности, когда, не выдерживая описательного тона, летописец прямо обращается к князьям с призывами о сохранении общих интересов. Нельзя не отметить мужества авторов «Повести», не раз шедших против братоубийственной политики князей и смело обличавших их сепаратизм. В связи с этим следует отметить еще одну черту составителей— развитое чувство ответственности историка перед обществом. Эта ответственность заключалась не только в стремлении объективного, правдивого изложения событий, но главным образом в выводах из них.
Истинность своего рассказа летописец старался подтвердить ссылками на современность, на сохранившиеся остатки прошлого как свидетельства его реальности. В конечном итоге составитель обращается к своей аудитории с призывом проверить его на основании наглядных и доступных всем данных. Существование на указанном месте церкви должно доказать истинность событий, бывших здесь когда-то, а название реки — реальность существования тех или иных исторических лиц, на которых ссылается автор.
В своей работе летописец опирался на общественное мнение и в то же время выражал его в своих рассказах. Поэтому ему было важно суждение общества, к которому он апеллирует, ссылаясь на вещественные, топонимические и другие свидетельства, которые могли наглядно удостоверить его объективность. Примерно так же обстояло дело и с выводами, которые делали авторы «Повести» из обзора исторических событий и явлений современности. Свои выводы, как и факты, они черпали из окружающей жизни, от людей различного положения, рассматривая свою летопись как аккумулятор исторического опыта. Летописец мыслил для своего времени широкими историческими категориями.
Было бы нелепо сравнивать социальную значимость современной исторической науки со средневековой. Последняя отличалась чрезвычайно малым числом публикаций, производимых от руки в течение длительного срока на дорогом мате-

риале. Но был еще один, правда несовершенный, но массовый, способ распространения летописных сведений среди широких слоев общества. Речь идет об устной передаче тех отрывочных сведений, которые тем или иным способом проникали в народ, а через его сказителей — в былины. Под устными летописями следует понимать не только фольклорные данные, использованные летописями, но и те более или менее отрывочные данные, которые из письменных источников трансформировались в устные — единственный способ, с помощью которого народ мог познакомиться с летописной отечественной историей. Авторы «Повести временных лет» рассматривали историю Руси с государственной точки зрения. «Повесть» своими исходными позициями берет интересы государства в его целом, не разменивая своего внимания на выгоды или невыгоды отдельных групп.
Выражая интересы класса феодалов в первую очередь, летопись, однако, обращается ко всем членам общества без изъятия, тем более что она пользуется общими категориями, лежащими в основе христианской морали и религии, предписывающей именно такое отношение ко всем людям вне зависимости от их социального положения. Вообще мировоззрение, отразившееся в летописи, сложно и противоречиво, как и состав самой летописи. Оно синкретично. «Повесть временных лет» указывает на основании вероучения, построенного на Ветхом и Новом заветах, место человека в обществе как индивидуума, живущего в определенных условиях, установленных провидением. Цель человека — служение обществу, себе подобным, а средство для этого — христианская любовь, смирение и взаимопомощь в процессе общественной и частной деятельности. Вместе с тем человек обладает свободной волей, предоставленной ему высшей силой, и поэтому имеет свободу выбора, которую он может обратить как на благо, так и во зло обществу и самому себе.
Так освобождается место для действия сил, разрушающих созидательную деятельность мира и противопоставляющих себя божественной воле. Человек рассматривается «Повестью» как арена битвы этих двух сил, в которых берет верх то одна, то другая. Однако содержание «Повести» не дает основания думать, что она понимает личность как ничтожную песчинку, кружащуюся в вихре непреодолимых сил: именно свободный выбор, свободная воля человека делают его величиной, способной овладеть событиями и направить их в нужную для него сторону. Жизнь предлагает человеку каждый раз какую-то ситуацию, комбинацию борющихся сил, и он каждый раз делает свой выбор — далеко не всегда правильный.
Сама жизнь летописцами рассматривается как борьба. Участие человека в борьбе против иноземных племен и народов кажется летописцу необходимым и священным долгом каждого, обязанного защищать свой народ, свою страну и
ЛЕТОПИСИ
157

Понятие
о пользе истории
158
свою веру от посягательств извне. Иное дело — внутренняя борьба. Она представляется авторам «Повести» как нечто привносное, не бывшее органическим следствием развития общества. Не умея объяснить ее, летописец обращается к козням дьявола, относя за его счет беды тех междоусобий, которые раздирают русскую землю. Летописец призывает к взаимной терпимости, хочет утишить страсти братоубийственных распрей, напоминает о необходимости смирения, любви и других нормах христианской этики.
Казалось бы, что сознание связи между прошлым и настоящим должно было бы неизбежно привести летописцев к идее связи настоящего с будущим. Однако этого не случилось по той причине, что религиозная пелена на сей раз оказалась слишком плотной. Предвидение будущего для летописцев осталось областью магических действий, нечистой силы, способной проникнуть в тайны грядущего. Только божество способно знать, что будет, и всякая попытка вторгнуться в его функции есть посягательство на волю провидения.
Проблема предвидения будущего в «Повести» тесно связана с воспитательной функцией исторического знания. Одной из основ последней была идея возмездия, широко распространенная в античности и в средние века. Она вытекала из христианского учения об отмщении за преступления и грехи и носила в общем отвлеченный характер воздаяния на том свете, входя составной частью в этику утешения, которое получат униженные и оскорбленные. Свободная воля человека вступала в противоречие с путями, начертанными провидением, наказывающим его за неверный выбор между наущением дьявола и волей божества.
Князь Святослав не повиновался матери своей Ольге, не принял крещения, гневаясь на мать, покинул свою землю ради далеких походов и славы, не следовал добрым советам, упрямо поступая по-своему, и погиб, получив возмездие. Свя- тополк поднял братоубийственную войну против Ярослава, в ходе которой он приводил на родину иноземные войска, грабил и убивал жителей. В конце концов ему пришлось бежать из пределов Руси, и «пробежал он через Польскую землю, гонимый божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там кончил бесчестно жизнь свою. Праведный суд постиг его неправедного, и после смерти принял он муки окаянного: показало очевидно... посланная ему богом смертельная рана безжалостно кинула его смерти, и по смерти он, связанный, терпит вечные муки. Стоит могила его на этом пустынном месте и до сего дня, и исходит от нее смрад жестокий. Это бог явил в поучение князьям русским, что, если они еще раз совершат такое же (братоубийство), зная об этом (конце Святополка), они ту же казнь примут, даже еще большую той, потому, что совершат такое злое убийство, уже зная об этом» 9.

Тезис о карающей судьбе стал центральным в воспитательной системе исторического знания летописца, тем более что он был логическим следствием другой идеи — конечной победы добра в борьбе со злом. Жестокое наказание за грехи и преступления неотвратимо настигнет всякого, кто преступит законы божеские и человеческие. Правда, в самой «Повести», если иметь в виду ее фактический материал, идея возмездия не находит повсеместного подтверждения. Например, непосредственные убийцы Бориса и Глеба остаются безнаказанными, уходя от какого-либо возмездия. Однако это не смущает летописца, который пропускает эти и подобные им обстоятельства мимо. Летописцем владеет вера в безграничную справедливость установленного миропорядка. Впрочем, если праведная жизнь может обратиться в греховную, то логично будет, если греховная жизнь обращается в праведную. Путь к исправлению доступен даже самым закоренелым грешникам, принявшим покаяние. Так было в истории Руси с князем Владимиром Святославичем, греховная жизнь которого коренным образом преобразилась после того, как он принял христианство, крестившись сам и крестив свой народ.
Идея возмездия особенно наглядно выступает в «Повести» в «Поучении о казнях божиих». Приуроченное в летописи к 6576 (1068) г., оно, по всей вероятности, написано под живым впечатлением поражения, которое постигло русских князей в битве на Альте, где половцы одержали верх. Летописец не считает это поражение случайным — оно следствие междоусобий князей, поддавшихся наущению дьявола, «злому убийству и кровопролитию, возбуждая ссоры и зависть, бра- тоненавистничество, клевету». Поражение русских войск в борьбе с иноплеменниками — кара за грехи, грозный сигнал, поданный для того, чтобы обратить страну к покаянию и исполнению законов, установленных провидением. «Если же раскаемся в злодеяниях наших, то «как родным детям своим, даст он нам все просимое, и пошлет нам дождь в любое время. И наполнятся гумна ваши пшеницею. Заработают давила винные и масляные. И воздам вам за годы, которые отняли у вас саранча, и хруст, и гусеницы; сила моя велика, которую я обратил против вас»,— говорит господь-вседержитель».
Попутно летописец обращает свой гнев против тех сторон народной жизни, которые противоречат учению церкви. В частности, он не устает бороться против суеверий языческого толка, а также против исконного врага русской православной церкви — скоморохов. «Видим ведь игрища утоптанные с такими толпами людей на них, что они давят друг друга, являя зрелище бесом задуманного действа, — а церкви стоят пусты; когда же приходит время молитвы, мало людей оказывается в церкви» 10. Вообще-то «Повесть» в «Поучении о казнях божиих» сводит всю свою мораль к простейшей казуистической формуле, характерной для своего времени: если
ЛЕТОПИСИ
159

Понятие
о пользе истории
160
будет совершено то-то, то случится то-то, и наоборот. (Небезынтересно напомнить, что в то время, как летопись, отражающая мировоззрение официальной церкви, выступает против скоморохов, былины берут их под защиту.)
«Повесть» большое значение придает воспитательной функции исторического знания. Не будет никакой натяжкой считать, что составители «Повести» видели в своем произведении, вообще в своей работе, важнейший фактор формирования сознания Руси, ее отношения к современной действительности и прошлому11. Сами летописцы об этом нигде не говорят, но объективно «Повесть» была написана ими с воспитательной, морализующей целью — возвеличить добродетель и бичевать пороки. Достижение этой цели должно было способствовать прежде всего единству государства, его целостности и силы, а это была главная практическая задача «Повести временных лет».
Восстанавливая прошлое, реконструируя факты, возвращая из небытия минувшие события, летопись вводила читателя в галерею исторических деятелей, с той или иной силой и обстоятельностью рисовала их внутренние и внешние портреты, давала им то или иное освещение. И каждый раз летописец— исторический портретист — не забывал сказать то, что было для него основным: как этот князь радел о единстве Руси, включая сюда как важнейший компонент и его религиозное рвение. Гордость за славное прошлое, уверенность в своих силах, способных преодолеть любые испытания, сохранение лучших традиций, накопленных предыдущими поколениями, патриотизм, христианское просвещение и борьба с суевериями — вот что составляет содержание воспитательной системы составителей «Повести».
Древность и величие русской истории, показанные летописцем в самом начале «Повести», имели помимо чисто исследовательских изысканий важное политическое значение. Знакомство с «Повестью» не могло не вдохновлять на подвиги. Походы Олега и Игоря на Византию; мудрость внутреннего управления Ольги; деятельность Святослава, выдающегося полководца; политика Владимира, язычника и грешника вначале и ревностного христианина и святого впоследствии; просвещение Руси, последовательно проводимое Ярославом, — все это на фоне неуклонного подъема государства, роста его земель, населения и укрепления международного престижа должно было и действительно имело большое воспитательное значение не только для сущих, но и для грядущих поколений.
Тяжелое положение Руси делало «Повесть» произведением, в котором пропаганда усиления государства имела особый, жизненно важный смысл. Вот почему проблема патриотизма, традиций, пропаганда веры, морали получали первостепенное значение в летописи. Характерно, когда «Повесть»

хочет воздействовать на чувство читателя, она, как правило, обращается к народным произведениям: фольклору, легендам и сказаниям, в которых выступают живые персонажи истории, очерченные ярко и крупно. «Повесть» не смущают неизбежные в этих случаях неточности, фантазия и преувеличения.
С восторгом летописец приводит легенду о необыкновенной мудрости, проявленной княгиней Ольгой во время ее посещения Царьграда, где она благодаря своему необыкновенному уму оказалась намного выше императора и его приближенных, с легкостью побеждая в споре и обводя их вокруг пальца, подобно тому как она поступала с простодушными древлянами. Апофеоз Ольги заканчивается гордым ответом, который она будто бы дает императору Византии: «Эта же Ольга,— пишет «Повесть»,— пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда-де возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск и меха, и воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами» 12. В этих словах звучит неприкрытая гордость своим отечеством, престиж которого расценивается равным международному авторитету Византийской империи.
Героикой дышат строки «Повести», посвященные самому крупному полководцу Древней Руси Святославу. Заимствованные из дружинных сказаний, прославляющих княэя-вои- на, они полны патриотизма: «И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их,— сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не принимают позора. Если же побежим, — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполнились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали» 13.
Сильным преувеличением звучит патриотическая концовка рассказа летописца о победе над половцами русских князей в 6619 (1111) г., объединившихся наконец между собой под главенством Владимира Мономаха. Обрадованная таким счастливым оборотом дела, «Повесть» отметила это событие ликующими строками: «...возвратились русские князья восвояси со славой великою, разнесшейся как среди своих людей, так и по всем дальним странам, т. е. по Греции, Венгрии, Польше и Чехии, даже и до Рима дошла она, на славу богу всегда ныне и присно и во веки веков, аминь» 14.
ЛЕТОПИСИ
161

Понятие
о пользе
162
Одной из задач исторического знания летописец полагал накопление и пропаганду славных традиций предков. На их примере «Повесть» учила современное ей поколение и завещала будущим сохранение их и приумножение. На уважение к делам предков и воспитательное значение их традиций «Повесть» указывает несколько раз. Основной прием летописцев в том отношении прост, но испытан: тот, кто живет по заветам предков, будет иметь успех во всех своих предприятиях, истории а ТОГо, кто ими будет пренебрегать, постигнет кара.
Верный себе, летописец актуализирует свою тематику,
умело связывает общие положения с конкретными событиями своего времени, пытаясь использовать историческое знание как практическое руководство. «Повесть временных лет» ни на одну минуту не забывает о своей главной задаче — борьбе за единство Киевского государства и стремится доказать всеми имеющимися средствами необходимость единения князей. Та же идея красной нитью проходит и в знаменитом «Поучении» Владимира Мономаха, основные мысли которого удивительно согласуются с «Повестью», поместившей рассуждения князя (в Лаврентьевском списке). В той части «Поучения», которая содержит письмо двоюродному брату Олегу, Мономах, сокрушаясь по поводу княжеских междоусобий, писал: «Таким ведь путем шли деды и отцы наши: суд от бога пришел ему (Изяславу), а не от тебя... Удивительно ли, что муж пал в бою? Так умирали лучшие из предков наших. Но не следовало ему зариться на чужое, ни меня в позор и в печаль вводить» 15.
Решающим средством воспитания на историческом материале «Повесть» считала пропаганду христианского просвещения и христианских норм общежития. С легкой руки «Повести» все последующие летописи вплоть до XVII в.— рубежа, после которого летописная традиция иссякает, — составлялись под углом зрения пропаганды христианского просвещения. Вместе с христианской верой на Русь приходит христианское просвещение в виде грамоты, книг, распространения культуры, строительства церквей, городов, новых норм отношений людей между собой, укрепления государства, установления единых законов, упрочения семьи и собственности. Летопись представляет себе последствия принятия христианской религии как крупный, выражаясь современным языком, прогрессивный шаг вперед в истории Киевской Руси, определивший дальнейшее ее развитие.
«Повесть» настойчиво внушает своим читателям мысль о том, что христианство не было актом единовременным, что его победа была завоевана ценой больших усилий, жертв и крови адептов новой веры, пожертвовавших жизнью для победы новой религии. Прославлению мученичества за веру, стойкости христиан «Повесть» посвящает много места, указывая на них как на образец, которому надо следовать. Муче-

ничество первых христиан должно было, по мысли летописцев, не только показать величие и непреходящую ценность новой веры, но и укрепить современное «Повести» поколение в вере, внушить необходимость следования ее нормам, указать на ничтожность тех усилий и жертв, которые приходится приносить рядовым прихожанам по сравнению с великомучениками. Мучения первых христиан были великолепным агитационным материалом, который следовало хорошо использовать. Вот почему эти сюжеты поданы в хвалебном, далеком от реалистической манеры исполнения стиле, не оставляющем никаких сомнений в преувеличениях и идеализации.
Первым таким рассказом был приведенный под 6491 (983) г. текст о варягах-мучениках, пришедших из Византии в Киев и там начавших проповедовать христианскую веру. Несмотря на свою лаконичность (летописцу явно не хватало фактического материала, возможно, за давностью происшествия), рассказ производит сильное впечатление своим трагизмом.
В Киеве решено было совершить человеческое жертвоприношение, и жребий пал на сына варяга, жившего во дворе, «где сейчас церковь святой Богородицы (Десятинная), которую построил Владимир». Когда посланные пришли за юношей, то отец тщетно пытался защитить его. Вооруженная толпа разнесла двор и «подсекла сени», убив отца вместе с сыном. «Если и не были здесь апостолы сами собой, — заключает летописец свой рассказ, — однако учения их как трубные звуки раздаются в церквах по всей вселенной: их учением побеждаем врага-дьявола, попирая его под ноги себе, как попрали и эти два праведника, приняв венец небесный наравне со святыми мучениками и праведниками» 16.
Однако мученичество варягов — отца и сына не могло стать питательной средой для создания культа: в лучшем случае им предоставлялся ореол подвижников за веру. Образ варягов-мучеников не мог захватить чувства киевлян по той простой причине, что они не были соплеменниками и не могли отражать чисто местных особенностей. Кроме того, в рассказе о варягах-мучениках сами киевляне выглядят не самым лучшим образом. Вот почему центральным культом, взятым на вооружение «Повестью», стал культ Бориса и Глеба, страстотерпцев, великомучеников, целиком связанных с русской историей, в которой действовали имена, всем знакомые и близкие. Но главное — история двух братьев как нельзя более соответствовала основной политической линии летописцев— она имела самое непосредственное отношение к идее единства князей.
Борис и Глеб погибли, не желая междоусобий, своей жертвой они хотели искупить грехи своих братьев-врагов и тем самым установить мир, уйдя из жизни путем самоотречения. Совершая подобные действия, Борис и Глеб, как указы-
ЛЕТОПИСИ
163

Понятие
о пользе
164
вает летопись, хотя и имели поддержку среди дружинников и могли бы с успехом вступить в борьбу за власть, приняли на себя всю тяжесть ответственности за положение в стране и, желая погасить братоубийственную войну, т. е. ликвидировать социальную несправедливость, сознательно пожертвовали собой, принеся искупительную жертву.
Для летописца было немаловажно, что такими страстотерпцами оказались князья, а не бояре, дружинники или кре- истории стьяне, например. Дело в том, что борьба велась за власть
между высшими представителями княжеского рода, и поэтому пример Бориса и Глеба был как нельзя более поучителен. Если бы так или близким к тому образом поступали бы все князья, то распря сама по себе прекратилась: никто не захотел бы нарушать установленные законы. Видимо, такое положение представляется летописцу идеальным и он ищет выход там, где он привык его искать — в религиозных христианских заповедях, трактующих о любви к ближнему как высшей заповеди человека. Утопичность этой идеи была наглядно продемонстрирована всей последующей историей Киевской Руси, которую включала в себя не кто иная, как сама «Повесть временных лет». Однако на протяжении всей летописи ее составители упорно стоят на позиции, продиктованной христианскими канонами, хотя факты явно направляли их на поиски других решений. Впрочем, таким же в сущности образом проблему княжеских междоусобий пытался решить, по крайней мере в теории, выдающийся политик Древней Руси князь Владимир Мономах.
Подобно летописцу, Мономах видит причину княжеских войн в наущениях дьявола, а способ их прекращения — в установлении братского мира на основе христианской заповеди о любви к ближнему и ненасилии. «Ибо, кто молвит: «Бога люблю, а брата своего не люблю—ложь это»»,—писал Мономах в своем «Поучении». И еще: «Если не простите прегрешений брату, то и вам не отпустит отец ваш небесный» 17.
«Повесть» рассматривает крещение Руси как обновление людей, вкладывая в уста князя Владимира Святославича это выражение—«новые люди», т. е. люди, приобщившиеся к христианскому просвещению, приобретшие новое духовное качество. Уже князь Владимир начал политику просвещения, заключавшуюся в том, что по «городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они вере, и плакали о них как о мертвых». Высшего же своего развития политика христианского просвещения, по «Повести», достигла при сыне Владимира Ярославе, который деятельно занимался строительством Киева: «заложил Ярослав город большой, у которого сейчас Золотые ворота», построил много

церквей, активно способствовал распространению христианской веры. «Любил Ярослав церковные уставы, попов очень жаловал, особенно же черноризцев, и к книгам проявлял усердие, часто читая их и ночью и днем. И собрал книго- писцев множество, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди учатся и наслаждаются учением божественным». Летописец произносит панегирик книжной мудрости, учению книжному, сравнивая их с «реками, напояющими вселенную» 18.
Собственно, политика князей оценивается «Повестью» в зависимости от того, насколько последовательно и широко они распространяли христианское просвещение как основу духовного и политического единения. В христианском просвещении летописец видел идеальное сочетание политического и духовного воспитания народа в нужном церкви и княжеской власти духе, а вместе с тем залог процветания страны, где государственные и религиозные цели воздействия на массы сливаются друг с другом.
«Повесть» требует исполнения христианских этических норм. Они в общем несложны: любовь к ближнему, смирение, всепрощение, добросовестное исполнение своих общественных и частных обязанностей. На подвиги во имя прославления христианского вероучения способны лишь избранные, целиком посвятившие себя служению богу. Они добровольно нищенствуют, юродствуют, становятся затворниками.
С величайшим почтением и восхищением летописец (сам монах) описывает религиозное подвижничество своих старших собратьев — «святых отцов» Печерского монастыря. «Такие чернецы как светила на всю Русь светят: одни были постники крепкие, другие — сильные бдением, третьи — на преклонение коленное, четвертые — на пощение, через день и через два дня, иные же ели хлеб с водой, иные — овощи вареные, другие — сырые». Но даже из этой подвижнической братии летописец выделяет, по его собственному выражению, «мужей изумительных».
Демьян, пресвитер, был постником и всю жизнь ничего не ел, кроме хлеба, запивая его водой. Другой черноризец, Еремия, помнил крещение Руси и обладал способностью предвидения. Старец Матвей обладал необыкновенным даром различать бесов в любом обличье, которое они принимали для соблазнения монахов. Исакий, бывший купцом, раздал все свое имущество бедным и монастырям и постригся. «Этот Исакий повел жизнь суровую: надел власяницу, велел купить ему козла, ободрал его мех и надел на власяницу, и обсохла на нем кожа сырая. И затворился в пещере, в одном из проходов, в малой келье в 4 локтя, и там молился богу со слезами. Была же пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил он» 19.
ЛЕТОПИСИ
165

Понятие
о пользе истории
166
Морализирующая тенденция красной нитью проходит через всю «Повесть временных лет». Обличать пороки и воз- величивать добродетель — важная задача летописца, каждый раз стремящегося извлечь уроки истории. История для летописца— это алтарь, который следует воздвигнуть добродетельным героям, и позорный столб, к которому пригвождаются злодеи. Летописец не только не скрывает своей морализирующей тенденции, а, напротив, всячески ее подчеркивает вплоть до того, что стремится не только сохранить имена тех, кого возвеличивает, но предать на веки вечные позору злодеев. Из памяти потомков не должны исчезнуть не только добрые дела, но и злодеяния, ибо история, как указывает «Повесть», полна и того и другого.
Бытие рассматривается летописцем как существование, состоящее из двух внутренне присущих ему сторон — добра и зла, борьба между которыми и составляет процесс жизни. Однако это не значит, что против зла не следует бороться. Именно беспощадная борьба со злом во всех его видах составляет одну из целей пропаганды летописцев, опирающихся на исторический опыт. Галерея исторических портретов, проходящих в летописи, резко делится авторами «Повести» на две категории — добродетельных и злодеев. Летописцы не знают здесь никакого компромисса—они рисуют свои портреты или сплошь черной, или белой краской. Критерием для определения того или другого является все тот же в основе политический вопрос о единстве государства. Тот, кто «бросает нож» между князьями и насильственно убирает со сцены своего противника, тот злодей, имя которого должно быть проклято историей и потомством. Тот, кто борется за сохранение единства государства не щадя себя, должен быть занесен на скрижали истории как спаситель народа, поборник доброго начала.
Наиболее обнаженно свою морализирующую тенденцию летописец обнаруживает, как уже было сказано, в рассказе об убийстве Бориса и Глеба. Летописец причисляет их не только к лику святых, но и ставит рядом с пророками и апостолами. И тут же «Повесть» спешит сообщить имена злодеев, совершивших неслыханное преступление, предать их всеобщему позору, чтобы из памяти позднейших поколений не изгладились не только славные подвиги, но и злодеяния, а также преступники, их совершившие. «Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу возымев от людей, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путыиа, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана».
Величайшим преступлением вслед за убийством летописец считает клятвопреступление, потому что нарушение договора, клятвы в переводе на политический язык означало нарушение достигнутого неустойчивого равновесия между князьями, которое снова вело к братоубийственной войне. В связи с

этим летописец под 6576 (1068) г. составляет следующее поучение на страх князьям: «В Киеве в это время сидел Всеслав. Это бог явил тут силу креста, потому что Изяслав целовал крест Всеславу, а потом захватил его: потому и навел бог поганых, Всеслава же явно освободил крест честной. Ибо в день воздвижения (14 сентября) Всеслав, вздохнув, сказал: «О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от этой ямы». Бог же показал силу креста и поученье земле Русской, чтобы не преступали честного креста, целовав его; если же преступит кто, то и на земле примет кару и в будущем веке казнь вечную» 20.
Тесным образом с воспитательными задачами «Повести» была связана борьба с суевериями. Ожесточенная война, объявленная церковью суевериям, объясняется двумя моментами. Первый из них заключается в том, что суеверия в своих главных чертах были остатками язычества, до конца не уничтоженного христианской религией, и, таким образом, мешали окончательной победе православия. Второй момент, не менее первого настораживающий церковь, состоял в том, что языческие верования, точнее, их остатки бытовали в народной среде, будучи в какой-то мере выражением протеста против несправедливого правопорядка.
Русский героический эпос, в котором довольно явственно просматривается народная смесь язычества и христианства, достаточно красноречив в этом отношении. В отличие от былин и в противоречие им летопись выступает против каких бы то ни было остатков язычества в виде суеверий, т. е. пережитков древней магии. «Повесть» объясняет существование и жизнестойкость суеверий «попущением божиим», «творением бесовским», посланными свыше для испытания твердости веры в людях. Суеверия отвлекают народ «призрачными чудесами и сатанинскими делами» от исполнения религиозных обязанностей, колеблют их в вере, «прельщая чудесами».
Дело, однако, не ограничивалось диспутами, оно на практике оборачивалось гораздо более серьезно для правящего класса, и в том числе для церкви. «Повесть» рассказывает о том, что в 6532 (1024) г. в Суздале под руководством волхвов поднялся народ. «Был мятеж великий и голод по всей стране», — пишет летописец. Народ убивал зажиточных людей, прятавших запасы продовольствия. Князь Ярослав, явившись в Суздаль, жестоко расправился с волхвами, отправив одних в изгнание, а других казнив.
Это значит, что волхвы, подняв народ, поднялись и против бога, который послал голод по неисповедимым путям своим. Попытка же изменить существующее положение есть великий грех, преступление против высшего существа, создавшего и управляющего миром. Восстание в Суздале было не единичным. В 6579 (1071) г. произошло возмущение в
ЛЕТОПИСИ
167

Понятие
о пользе истории
168
Ростовской области во время неурожая, вызвавшего голод. Острие восстания было направлено против зажиточных (летописец указывает на «зажиточных женщин»), прятавших запасы продовольствия. Активными участниками бунта были два волхва, призывавшие убивать богатых. Ян Вышатич, выступивший против восставших, спрашивал волхвов: ««Чего ради погубили столько людей?» Те же сказали, что «они держат запасы, и, если истребим их, будет изобилие; если же хочешь, мы на твоих глазах вынем жито или рыбу или что другое»» 21.
У самих летописцев нет единого, выработанного взгляда на магию. С одной стороны, они верят в возможность влиять на события таинственным образом, верят в силу колдунов и волхвов, тем более что так говорится в Библии. В дополнение к сказанному можно, например, добавить, что «Повесть» совершенно серьезно сообщает, что князь полоцкий Всеслав, вступивший на княжеский стол в 6552 (1044) г., был рожден «с помощью волхования» и «у него на голове оказалось язвено (?)», по какой причине «до сего дня потому и немилостив на кровопролитие» 22.
С другой стороны, летописцы разоблачают действия магов как проявление нечистой силы, а потому обладающих лишь видимостью реальности и силы. «Повесть» приводит много примеров разоблачения и уничтожения волхвов людьми, твердыми в вере. Так, явился волхв в Новгороде при князе Глебе. «И начался мятеж великий в людях. Глеб же с топором под плащом подошел к волхву и сказал ему: «Знаешь что утром случится и что до вечера?» Тот же сказал: «Знаю наперед все». И сказал Глеб: «А знаешь ли, что бу-. дет с тобою сегодня?» «Чудеса великие совершу», — сказал (волхв). Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и тот пал замертво, и люди разошлись. Он же погиб телом и душой, отдав себя дьяволу»23. Борьба против суеверия была для летописца одной из форм распространения христианского просвещения, на пути которого стояли сильные пережитки древнейших магических верований.
Христианская философия, обращавшаяся ко всем классам и народам без изъятия, проповедовавшая всеобщую любовь и смирение, сформулированная отвлеченно и гибко, открывала представителям господствующего класса широкие возможности для маневрирования и идеологического оправдания существующего строя. Она приобретала значение мощного оружия в классовой борьбе в тяжелые периоды жизни государства, когда, как это было в Киевской Руси, усиливались классовые противоречия, доходившие до открытых народных восстаний, а ослабление государства вызывало нарастание внешней опасности. Чем ниже закатывалось солнце Древней Руси, тем сильнее раздавалась проповедь классового мира или общественного примирения 24.

«Повесть временных лет» не только ярко отразила фактическую сторону событий. С болью пламенного патриота летописец наблюдал и описывал страшную для него правду и пытался внести свою лепту в дело спасения родины. Обратившись к религии, он там привычно черпал общие идеи, которые распространял на конкретные события своей страны. Призывая соотечественников к единению, «Повесть» напоминала им кодекс христианской морали, прославляла трудовую деятельность, указывала человеку на его жизненные цели, проповедовала классовый мир и звала на борьбу с внешним врагом.
Поэтому летописец обратился к одному из величайших авторитетов современной ему эпохи — князю Владимиру Мо- номаху, «Поучение» которого как нельзя более подходило к случаю, подробно разбирая все волнующие летописца проблемы и выразив их с такой силой и, главное, настолько представительно, как не смог бы этого сделать сам автор заключительной части «Повести». Кроме того, оно несло в себе итоги большого и поучительного опыта жизни и деятельности крупнейшего политического и военного деятеля. Все эти компоненты не только украшали летопись, но и ставили ее на уровень актуального политического документа, руководства к жизни. Одним словом, социальную и воспитательную значимость этого ценнейшего исторического пособия было трудно переоценить в то время. В «Повести» в отдельных ее местах появлялись время от времени примеры из жизни отдельных князей, связанных с идеями благотворительности, смирения и классового мира, но так полно и цельно, на широкой идейной основе христианской философии они были трактованы только в «Поучении» Мономаха.
Конечной целью жизни Мономах в соответствии с христианской религией провозглашает спасение души. Отсюда на первый план выдвигаются примат духовной жизни над материальной, бренность тела и вечность души. «А мы что такое, люди грешные и злые? — спрашивает Мономах в «Поучении» и отвечает: — Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и в забвении, другие накопленное нами разделят.
Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли или на что им одежды? Но только (и осталось про них то), что сделали они душе своей». Путем к спасению души являются смирение перед божеством и людьми, признание ничтожества и бренности земной жизни, устремление к высшим идеалам, отрешенность и презрение к мирским благам.
Основой человеческого поведения должна стать любовь к ближнему, полная самоотдача на благо общества, беспрерывная борьба с самим собой. «Научись, верующий человек, поступать благочестиво, научись, по евангельскому слову, глазами управлению, языка удержанию, ума смирению, тела под-
ЛЕТОПИСИ
169

Понятие
о пользе истории
170
чинению, гнева подавлению, мысли чистоту блюсти, побуждая себя к добрым делам господи ради. Лишаемый — не мсти, ненавидимый — люби, преследуемый — терпи, хулимый — моли, умертви грех». «Поучение» умудренного жизнью князя настаивает на трудовой жизни, на исполнении каждым своих обязанностей. «И бога ради, не ленитесь, умоляю вас, не забывайте трех дел этих, ибо не трудны они: это не затворничество, не монашество, не голодание, которое иные добродетельные претерпевают, но малыми делами можно получить милость божию». Мономах призывает к совершению «малых дел», которые приведут в конце концов к великой цели. Проповедь «малых дел» характерна для периода «дегероизации», который наступил в мировоззрении правящих классов, уже неспособных вести страну к целям большого масштаба, а ограничивающих себя лишь удержанием достигнутого.
Героический период Древней Руси, судя по «Поучению» Мономаха, прошел, оставив после себя воспоминания о великих делах, совершенных предками. Эта мысль проходит и в самой летописи, героический стиль которой, во многом нередко напоминающий былины, сменяется будничным описанием «малых дел», совершенных князьями. Повествование о героических делах и личностях сменяется рассказами о мелких стычках, сцепившихся в клубке междоусобий князей, интригах, вероломстве и предательстве. В этой обстановке всеобщего оскудения, беспрерывной борьбы внутри и вовне Мономах приходит к идее классового мира, достигаемого путем государственной благотворительности, умеренности и осторожности в управлении, мер, имеющих целью смягчение остроты классовой борьбы25, единение антагонистических социальных групп на основе христианского кодекса морали. «Всего же больше убогих не забывайте, но, сколько можете, по силе, кормите и подавайте милостыню сироте, и вдовицу
оправдывайте сами, и не позволяйте сильным погубить чело-
26
века» .
Смирившись перед волей судьбы, покорившись обстоятельствам, причины которых в конечном счете лежат в непостижимой человеку высшей воле, Русь должна обратиться к будущему, постепенно, неустанно работая на пользу укрепления страны. Призыв Владимира Мономаха «страх божий иметь превыше всего» содержал в себе глубокий смысл, большую идейную емкость. Собственно, он в лапидарной форме заключал всю сумму положений, на которые опиралась система Мономаха. «Страх божий» включал в себя прежде всего ответственность за судьбу родины, которую должен испытывать человек независимо от того, какое место он занимает на ступеньках общественной лестницы. Он означал также беспрекословное подчинение существующей системе политического господства и неукоснительное исполнение велений кодекса христианской морали — трудолюбия, смирения, любви,

прощения и других заповедей, обязательных для верующего. «Страх божий» был, таким образом, одним из важнейших средств достижения классового мира.
«Поучение» Владимира Мономаха представляет собой своеобразный образец использования религиозных канонов для конкретных целей. Автор искусно воспользовался христианской моралью для политических целей, достижение которых имело, несомненно, прогрессивный характер. Не ломая сложившееся здание феодального государства, не затрагивая ни в какой мере его основ, Мономах пытался влить в него новое содержание, соблюдая при этом традиционные формы. Практика Владимира Мономаха не расходилась с его теорией. Никто не сделал больше, чем он, для объединения Руси, никто больше, чем он, не боролся против сепаратизма князей. Мономаху удалось все-таки сплотить Русь для борьбы с половцами. Пытаясь смягчить остроту классовой борьбы и опереться на народную поддержку, он провел меры, способствующие некоторому улучшению положения масс.
Об отношении великого князя к народу выразительно рассказывает «Повесть временных лет» под 6611 (1103) г., когда князья перед очередной войной с половцами собрались на совет у Долобского озера: «И начала рассуждать и говорить дружина Святополкова, что «не годится теперь, весною, итти в поход, погубим смердов и пашню их». И сказал Владимир: «Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчин застрелит его из лука, а лошадь его возьмет, а в село его приехав, возьмет жену его и детей и все его имущество? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?» И не могла ничего ответить дружина Святополкова» 27.
Важной религиозно-политической идеей, намеченной «Повестью», была концепция избранности русского народа, предпочтенного провидением перед другими, отмеченного печатью великой миссии в истории, необыкновенной ролью и судьбой, призванной возвыситься среди других народов мира. «Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы богом! — восклицает летописец. — Пусть этого не будет! Ибо кого так любит бог, как нас возлюбил он? Кого так почтил он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно больше гнев свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю владычную, и, презрев ее и красоту, горше других наказаны» 28.
Надо полагать, что с идеей избранности русского народа связано и отношение к византийцам, или «грекам», как они именуются в «Повести». Антигреческая направленность «Повести» очевидна. Она проходит с самого начала летописи в подборе фактов, главным образом свидетельствующих о ко-
ЛЕТОПИСИ
171

Понятие
о пользе истории
172
варстве и корыстолюбии, «византийстве» греков, пытающихся прибрать Русь к своим рукам не столько силой, сколько постепенным проникновением, прикрываемым личиной доброжелательности и помощи.
Временное единство Киевской Руси, достигнутое Владимиром Мономахом, восстановление большого централизованного государства подняли его престиж среди стран Европы, в частности в Византии, Германии и Англии. Окрыленный успехами, пришедшими после многих лет неудач и раздоров, патриотически настроенный летописец, нередко впадающий в публицистические преувеличения, с пропагандистской целью выдвинул тезис об избранности русского народа, занимающего особое место среди народов мира, тем более что самая крупная православная держава — Византия явно клонилась к упадку.
Рука об руку с усилением государства идет его христианизация, распространяется просвещение, растет территория и увеличивается международный авторитет страны. Основание государству было положено князем Олегом, правившим от имени Игоря. Именно Олег начал сплачивать славянские племена в единый народ, имеющий одну территорию и одну правящую династию, в которой власть передается от отца к сыну. Жестокой хитростью Олег овладел Киевом. «Ипрйг шли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам подошел к горам, неся ребенка Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де «мы, купцы, идем к грекам от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим»» 2Э. Когда же Аскольд и Дир пришли, воины выскочили из ладей и умертвили их.
Обычно столь чувствительный к убийствам вообще, а к борьбе и гибели князей в особенности, летописец на сей раз не выразил никакой скорби. Он молчаливо соглашается с аргументацией Олега, нашедшего политический мотив, оправдывающий убийство Аскольда и Дира: государство должно быть едино и управляться соответственно единой властью, олицетворенной единой династией, во имя этой великой цели убийство оправдано. Гибель двух правителей — ничто по сравнению с великими задачами исторического значения, которые исполняет, по мнению «Повести», князь Олег, представляющий новое единое государственное начало, за которым стоит будущее Руси.
Логично было бы предположить, что единство государства, династии предполагает в схеме летописца и единовластие князя как третье важное звено. По всей вероятности, это и было так. Во всяком случае, летопись всегда напряженно следит за перипетиями борьбы за княжескую власть между отдельными претендентами, в конце которой удовле-

творенно отмечает, что междоусобие кончилось победой одного из них. Он-то и прославляется «Повестью» как очередной объединитель Руси: «И стал Владимир княжить в Киеве один». Или: «После этого Ярослав завладел всей его волостью и стал самовластцем Русской земли»30. Вообще князь рассматривается «Повестью» как центростремительный центр государства, от которого идут скрепы, сдерживающие единство страны. Автократия как идеал политического управления может быть подтверждена еще и тем значением, которое придает «Повесть» проблеме «праведного князя». При самодержавном управлении личность автократа приобретает особое значение, потому что от его воли зависят в значительной мере политические повороты и даже судьбы государства.
В силу положения, по которому на земле нет сил, которые бы не подчинялись самодержцу, князь подотчетен только богу. В «Повести» содержится мысль о том, что провидение посылает стране князя в зависимости от того, насколько она угодна богу, т. е. в какой степени она исполняет его заповеди. «Если же какая-нибудь страна станет угодной богу, то ставит ей бог цесаря или князя праведного, любящего суд и закон, и властителя, и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает бог на страну ту, потому что князь глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног», т. е. от цесаря и до простых людей. «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино с гуслями вместе с молодыми советниками. Таких (князей) дает бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимает господь у Иерусалима крепкого исполина, и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя и обидчика поставлю обладать ими»» 31.
В этой теолого-политической формулировке, поданной летописцем как результат исторического опыта в связи с борьбой Святополка Окаянного со Святославом и подтвержденной Библией, содержится по замыслу «Повести» большой воспитательный смысл. Обращенная прежде всего к князьям, она прямо говорит о том, что справедливый князь угоден высшей силе, а несправедливый нет. Летописец на первое место ставит «суд и закон» как критерии, определяющие праведность князя.
Исходя из посылки о праведности князя, «Повесть» судит князей, резко разделяя их прежде всего по этому признаку. Легендарный Рюрик не получил в «Повести» никакой характеристики— ни прямой, ни косвенной, но видно, что летописец относится к нему и к его деятельности (правда, очень
ЛЕТОПИСИ
173

Понятие
о пользе
174
скупо описанной) положительно, как к родоначальнику единой династии. Олег тоже прямо не характеризуется, однако описание его походов вдохновляет патриотически настроенного летописца, увлеченного идеей создания Русской державы.
С высокой похвалой летопись отзывается о христианско- просветительной деятельности Ярослава, мудрость которого она видит в устроении городов, церквей и «книжного учения». Одобрительно летопись говорит об Изяславе за то, что он был «незлоблив нравом» и «любил правду». «Поисти- ну, если и сотворил он на свете этом какое прегрешение, простится ему, потому что положил голову свою за брата своего не из желания получить большую волость и больше богатства, но за братню обиду». Благоверным называет «Повесть» князя Всеволода за «боголюбие» и за приверженность к правде, воздержание от пороков.
Идеалом князя для летописца является Владимир Мономах. Поместив его «Поучение», летописец тем самым уже достаточно показал образ мышления и действий знаменитого князя. Но «Повесть» не удовольствовалась этим. Повествование о делах Владимира Мономаха полно глубокого уважения к этому деятелю. Владимир рассудителен, нетороплив в решениях, справедлив. Он полон стремления сохранить Русскую землю, наследие отцов и дедов, боголюбив, готов всех примирить и утешить32. Вся политика и личная жизнь князя Владимира представляются летописцем как реальный идеал правителя государства, поступающего в точном соответствии с законами божескими и человеческими.
Русской православной церкви нужны были собственные святые, на примере которых она могла бы вести христианскую пропаганду, так сказать привязанную к данной местности, культ, отражающий политическую и религиозную специфику Руси. Такими идеальными героями, канонизированными церковью, как было уже показано, стали Борис и Глеб, сыновья Владимира Святославича, которым «Повесть временных лет» сочла необходимым посвятить целую главу, равную описанию правления очередного киевского князя. Действия Бориса и Глеба поданы в совершенно идеализированной манере. Учитывая скудость исторического материала, автор жития Бориса и Глеба пытался этот недостаток восполнить возвышенной формой изложения, принятой в агиографической литературе. Борис (так же как и Глеб) знает о готовящемся против него заговоре и сознательно жертвует собой. Более того, когда посланные убить его подступили к нему, он начал петь заутреню, а затем, помолившись, лег на постель и принял смерть со словами: «Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, господи, это в грех». «И так скончался блаженный Борис, — пишет «Повесть», — приняв с другими праведниками конец вечной жизни от Христа-бога, сравнявшись с пророками и апосто-

лами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне и веселясь со святыми».
Первое, что бросается в глаза при критической оценке повести о Борисе и Глебе, — это преувеличение их роли в истории Руси и вообще во всем этом хотя и трагическом, но явно в тенденциозных целях гипертрофированном по своим выводам рассказе, подогнанном под библейский манер. Даже во времена Киевской Руси далеко не все (как это видно из самой «Повести») верили в действительность рассказов о Борисе и Глебе, а следовательно, в их святость и праведность. Когда в 6580 (1072) г. переносили в торжественной обстановке мощи этих страстотерпцев в новую церковь, то, по словам летописца, «и митрополита ужас объял, ибо не твердо верил он в праведность покойных; и пал он ниц, прося прощения» .
Главная причина появления культа Бориса и Глеба и тенденциозного преувеличения подвига погибших братьев заключается в том, что это была одна из многочисленных попыток идеологическими средствами сохранить и укрепить единство Руси. Это политическое мероприятие получило религиозную окраску не только потому, что в средние века все идеологические формы имели церковную печать, но и еще потому, что русская православная церковь была глубоко заинтересована в государственном единстве, выступала нередко в качестве посредника в губительных для страны междоусобиях князей, добивающихся власти.
Культ Бориса и Глеба стал развиваться вскоре после их гибели, которая отстоит от даты принятия Русью православия всего круглым счетом на тридцать лет. Уже Ярослав в войне со Святополком Окаянным бросил свои войска на противника с именем страстотерпцев. «И собрал Ярослав,— говорит «Повесть»,— тысячу варягов, а других воинов 40000 и пошел на Святополка, призвав бога в свидетели своей правды и сказав: «Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба»»34. В дальнейшем братья совершенно потеряли свои реальные черты и превратились в житийные персонажи заступников Руси, именем которых действовали различного рода претенденты на киевский престол. Социальный заказ, по которому был создан культ Бориса и Глеба, открывается в следующих словах летописи: «Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке, богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».
Поскольку культ Бориса и Глеба получил в Киевской Руси реальное политическое звучание, князья уделяли ему большое внимание. В связи с этим большое пропагандистское значение
ЛЕТОПИСИ
175

Понятие
о пользе истории
176
приобрели вещественные останки, связанные с их почитанием. Повесть рассказывает о большом празднике, устроенном в 6580 (1072) г. при перенесении тел Бориса и Глеба в новую церковь, построенную князем Изяславом в честь святых братьев. Князья лично несли гроб, сопровождаемые пресвитерами, епископом и митрополитом. Весь цвет киевской знати присутствовал при этом политическом акте, значение которого летописец, имея в виду князей, борющихся между собой, не преминул подчеркнуть в следующих словах: «И, отпев литургию, обедали братья все вместе, каждый с боярами своими, в дружелюбии великом» 35.
В свое время культ Бориса и Глеба использовал Владимир Мономах для усиления своей власти и прекращения междоусобий. В 6623 (1115) г. еще более пышный спектакль был устроен по поводу перенесения мощей Бориса и Глеба из деревянной в каменную церковь. Правда, торжество было несколько испорчено тем, что «произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом — с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, «где отец мой наметил», на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополиты и епископы: «Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим», и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат» 36.
Идеализация в летописи выступает в виде канонизации, а идеальный тип соответственно в качестве святого. На место былинной героизации и гиперболизации приходит летописная идеализация, в основе которой лежат реальные образы. Борис и Глеб представляют собой типичные идеализированные образы феодальной эпохи. Это — нравственные идеалы, повторяющие канонизированные церковью нравственные черты, отражающие интересы класса феодалов в целом. Их жертвенность и смирение как нельзя более подходили для пропагандистских целей среди народных масс, уделом которых было терпение и покорность судьбе, столь убедительно продемонстрированные Борисом и Глебом. Но еще более культ святых братьев выступает как политический идеал, обращенный к высшим представителям феодального класса — князьям. Борис и Глеб—норма, образец поведения, сохранившие свое социальное значение не только в период Киевского государства, но и позже, имевшие неоценимое значение в борьбе за единство страны. Большой политический смысл культа Бориса и Глеба, в частности в связи с перенесением их мощей, глубоко был раскрыт Л. В. Черепниным, который писал: «Итак, несомненно, что Мономах, придавая большой политический смысл культу памяти Бориса и Глеба, стремил-

с я свои собственные действия в качестве киевского князя освятить авторитетом этих русских святых. Мы вправе поэтому думать, что и создание летописного свода, дающего определенную концепцию русской истории (первой редакции «Повести временных лет»), было связано с церковно-политическим торжественным праздником 1115 года»37.
Перед летописцем — политиком и публицистом стояла довольно сложная задача социального характера. Используя историю как науку жизни, обращенную прежде всего к власть имущим, т. е. главным образом к князьям, «Повесть» должна была, с одной стороны, укреплять государственную власть всеми имеющимися у нее моральными средствами, с другой— указать на те отклонения, которые время от времени, а чем дальше, тем все более часто, имели место среди конкретных носителей этой власти. Выход из положения в известном смысле был найден летописцем при помощи выдвинутой им идеи о «злых советниках». «Повесть» склонна в большинстве случаев, когда она разбирает «злые дела», возложить ответственность за их пагубные результаты на «злых советников», действующих из личных или корыстных побуждений и добивающихся своих черных замыслов с помощью настойчивых внушений князю, который становился жертвой дезинформации или клеветы.
Эта идея, в основе которой лежит концепция сильной центральной власти, характерна и для героического русского эпоса, который проповедует те же мысли. «Злые советники» вершат свое черное дело с первых же столетий истории Руси. Воевода Свенельд подговорил Ярополка, стремясь отомстить за своего сына: «Пойди на своего брата и захвати волость его» 38. Воевода Блуд предал Ярополка в его борьбе с Владимиром Святославичем. По этому случаю летописец произносит гневную тираду, имеющую поучительное значение для современных ему и для будущих поколений. «О злая ложь человеческая! Как говорит Давид: «Человек, который ел хлеб мой, поднял на меня ложь». Этот же обманом задумал коварство против своего князя. И еще: «Языком своим льстили. Осуди их, боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо прогневали они тебя, господи». И еще сказал тот же Давид: «Муж кровожадный и коварный не доживет и до половины дней своих». Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие. Безумцы те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь; потому и виновен он в крови той».
Идея о «злых советниках» если и не снимает с князей ответственности за «неправедность», то во всяком случае в значительной степени перекладывает ее на плечи княжеского окружения, обороняя таким образом высшую власть от кри-
ЛЕТОПИСИ
177

Понятие
о пользе истории
178
тики и нападок. Говоря о политике князя Всеволода Ярославина, «Повесть» указывает на те противоречия во внутренней политике, которые имели место между советниками князя. «И стал он, — с горечью пишет летопись о князе Всеволоде,— любить разум молодых, устраивая совет с ними; они же начали настраивать его, чтобы он пренебрегал дружиной своей старой, и люди не могли добиться суда княжого, начали эти молодые грабить и продавать людей, а князь того не знал из-за болезней своих» 39. Летописец настойчиво стремится защитить самого князя от возможных обвинений в «неправедности»: виноват не сам князь, а его окружение. Для летописца понятие «старшая дружина» совпадает с понятием «разумные мужи», понятие «младшая дружина» — с понятием «неразумные мужи». Первые дают князю разумные, а вторые — неразумные советы. Автор вкладывает в уста «разумных мужей» свою главную идею единения князей в борьбе с половцами: «Сказали князьям мужи разумные:
«Чего вы ссоритесь между собой? А поганые губят землю Русскую. После договоритесь, а теперь отправляйтесь навстречу поганым — либо заключать мир, либо воевать»»40.
«Повесть временных лет» не только утвердила историю как знание, но и доказала, что это знание тесно связано с политикой и социальным воспитанием. Летопись понимала ответственность историка перед своим народом в самом высоком значении этого слова. Борьба за интересы родины, как они тогда понимались летописцем, была для него превыше всего. Известный исследователь русского летописания М. Д. Приселков подробно проследил взаимоотношения киевского правительства и печерских летописцев — авторов «Повести временных лет». М. Д. Приселков считал, что монастырь был центром оппозиции княжеской власти. Автору Древнейшего свода летописцу Никону дважды пришлось бежать от княжеского гнева в Тмуторокань. Составитель Начального свода игумен Печерского монастыря Иван был сослан Святополком в Туров. Затем, при том же Святополке, наступило единение монастыря и князя, в результате чего монах Нестор стал «придворным историографом». Его дело продолжил Сильвестр. Некоторые части летописи написаны, по мнению М. Д. Приселкова, самими киевскими князьями, в частности рассказ о новгородце Гюряте Роговиче сделан, возможно, князем Мстиславом Владимировичем41. Отношения между киевскими князьями и летописцами, таким образом, были далеко не всегда мирные, что свидетельствует о наличии самостоятельных, независимых взглядов составителей на внутреннюю, внешнюю политику, перспективы развития, настоящее и прошлое Киевского государства. Печерский монастырь тщательно следил за поворотами исторической жизни Руси, отражая свою историческую оценку в составляемой из поколения в поколение «Повести временных лет».

ПЕРВИЧНОЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
ОБ
ИСТОРИЧЕСКОМ
ПОЗНАНИИ
ЛЕТОПИСИ
179
Познание истины, стремление к исторической правде было важнейшей целью летописца. Считая свою миссию делом, угодным богу и полезным своей стране, древний историк старался всеми имеющимися в его распоряжении средствами проникнуть в глубину событий прошлого, осветить своим светильником тьму веков К Было бы ошибкой считать летописца писателем, стремившимся исказить истину в угоду своим патронам, как светским, так и духовным. Бережно собирая источники, дорожа прошлым своей родины, которое было для него драгоценным достоянием, летописец отражал уровень исторических знаний, достигнутый в то время. Хорошо известные источниковедам вставки и переписывание текста в определенном направлении не являются нарочитой тенденцией.
В понятие бережного отношения к источнику не входило его текстуальное сохранение: как это ни парадоксально звучит, истина летописцу была дороже сохранности источника, и он его исправлял по своему разумению. В «Повести» вначале господствует эпический тон, который можно свести к известному выражению: «Так было», и всего этого уже нельзя изменить, исправить, потому что все это уже позади нас, освящено временем, «поросло былью». Однако, чем ближе к современности, очевидцами которой были сами составители «Повести», тем эпический тон все больше перебивается живой и страстной речью. Жизнь властно вмеши-

Первичное представление об историческом познании
180
вается в строй повествования, диктует свои законы изложения животрепещущих событий.
Важную роль в стремлении к объективному изложению играла идея классового мира, проповедуемая «Повестью». Она заставляла летописцев фиксировать события и оценивать их с более широких позиций, исключающих или не допускающих той степени тенденциозности, которую можно было бы ожидать в противном случае. Интересы классового мира, интересы страны и класса феодалов в целом заставляли «Повесть» излагать далекое и особенно близкое прошлое, руководствуясь здравым смыслом, поисками реальных причин, способствовавших созданию тех или иных политических ситуаций, а также поиском путей выхода из создавшегося положения. Преследуя своим произведением в известной мере практический политический смысл, авторы «Повести» стремились к реальному познанию исторической действительности, а от нее — к возможно более точным политическим выводам и рекомендациям. Поэтому стремление к объективности изложения было не только результатом религиозного сознания, в основе которого лежала кара за ложь как грех, но и самой действительностью, реальной жизнью, требующей возможно полного и четкого ее отражения.
Свой объективизм особенно подчеркивает в «Поучении» Владимир Мономах, утверждавший, что ему уже чужды страсти и житейские интересы, отрешившись от которых он может приблизиться к истине. Владимир Мономах несколько раз подчеркивает, что он пишет все это «сидя на санях» (по русскому погребальному обычаю покойника перевозили на санях), т. е. в непосредственной близости своей кончины, как политическое завещание, в котором нет места ничему, кроме правдивого рассказа. «Сидя на санях,— говорит Мономах в своем «Поучении»,— подумал я в душе своей и воздал хвалу богу, который меня до этих дней сохранил грешного». И далее: «Если же кому не люба грамотка эта, тот пусть не насмеется, а так пусть скажет: в дальнем пути, да на санях сидя, пустого он наговорил» 2.
Необходимость объективного показа событий ясно сознает и Василий, автор известной повести о Васильке Ростислави- че, ослепленном в междоусобной княжеской распре. Несмотря на то что эта повесть посвящена княжеским преступлениям, гневно осуждая политических противников Василька, ее автор стремится к объективности рассказа. Он порицает и самого Василька Ростиславича за его жестокость и за то, что он поддался в ходе борьбы чувству мщения: «Это второе отмщение совершил он, которого не следовало совершать, чтобы бог мстителем был, и надо было возложить на бога отмщение свое, как сказал пророк...» 3 Можно не сомневаться в том, что составители летописи стремились к наивозможной в их время и условиях истине в историческом исследовании.

Однако субъективного стремления было бы недостаточно. Известно, что во многом, если не в решающей степени, истинность и объективность исторического рассказа зависят от наличия источников и их качества, степени достоверности отражения ими исторической действительности. «Повесть временных лет» в этом отношении, как и во многих других, не составляет исключения. Обстоятельность и правдивость ее повествования зависели от источника, которым она пользовалась. Даже в том случае, когда летописец «исправлял» источник, последний всегда имел случай заявить о себе в первоначальной трактовке события, видоизмененного потом позднейшими переписчиками или составителями. Этому можно привести несколько любопытных примеров. Так, говоря о походе Олега на Царьград, летописец держится приподнятого тона, по всей вероятности заимствованного из устных народных или дружинных сказаний, прославлявших русское оружие. Однако диссонансом ко всему сказанному звучат строки, в которых осуждается жестокость, проявленная русским войском: «И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам; и разбили множество палат, и церкви пожгли». То же самое произошло и во время следующего похода — уже Игоря — на Византию. «И пришли,— свидетельствует летопись,— и подплыли, и стали воевать страну Вифинскую, и попленили землю по Понтийскому морю до Ираклии и до Пафлагонской земли, и всю страну Никомидийскую попленили, и Суд весь пожгли. А кого захватили,— одних распинали, в других же, расстанавливая их как мишени, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в макушки голов. Много же и святых церквей предали огню, монастыри и села пожгли и с обеих сторон Суда захватили богатств немало» 4.
Все становится на свои места, когда мы обнаруживаем, что приведенные отрывки заимствованы из сочинения византийского хрониста Георгия Амартола. Далее идет рассказ об уничтожении русского флота «греческим огнем». Что мог сделать составитель «Повести»? Об этих походах у него был лишь только один источник, к которому он мог прибавить лишь смутные сведения народных и дружинных преданий, не носящих характера исторического документа. Летописцу ничего не оставалось, как передать события словами Амартола.
Однако далеко не всегда составителям удавалось привести в соответствие свою оценку события со свидетельствами источника. Нередко авторская оценка приходит в явное противоречие с фактами, изложенными в тех материалах, которые лежат в основе повествования. Составители, за редким исключением, не поднимаются над источником, а в большинстве случаев следуют за ним, за его освещением фактов и их интерпретацией. В известном рассказе о мести
ЛЕТОПИСИ
181

Первичное представление об историческом познании
182
Ольги за смерть мужа Игоря, павшего от руки древлян, ясно видно, что право на их стороне. Месть Ольги может быть оправдана лишь только с точки зрения отцовского права, когда семейные узы моногамного брака становятся сильнее родовых. В рамках понятий отцовского рода, моногамной семьи и составлен был народный сказ о наказании древлян.
Легенда о мести Ольги возникла в племени полян, согласно «Повести», находившемся на стадии развития гораздо более высокой, чем остальные племена, в том числе по сравнению с древлянами. Легенда была создана в дохристианский период Киевской Руси, и поэтому, естественно, она дышит варварским наслаждением, получаемым от ловкости, лукавства и обмана Ольги, которые простодушные древляне принимали за истинную монету. Летописец, использовавший легенду, следует за ней, не задумываясь о том, что она вступает в противоречие с христианской моралью, с элементарными нормами справедливости.
Игорь необычно жаден,— это не раз отмечает «Повесть», хотя и не комментирует от себя это обстоятельство, лежащее в основе завязки рассказа. «Повесть» прямо говорит о том, что при сборе дани, представляющем собой грабеж, имеющий целью «изодеться оружием и одеждой», дружинники князя «творили насилие». Трижды были ограблены древляне, пока резонно не пришли к выводу о том, что «если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». Более того, древляне послали к Игорю депутацию, прося его угомониться. Однако князь не стал слушать увещеваний. Тогда, в сущности исчерпав все средства воздействия, древляне убили его, предав тело погребению. Вслед за тем, по древнему обычаю, они послали к жене Игоря Ольге «лучших мужей» с предложением заключить брак с князем древлянским Малом. Это по меньшей мере странное предложение объясняется традициями родового строя, по которым победитель завладевает всем имуществом и домочадцами побежденного, в том числе его женой и детьми. Летописец воспринимает акт сватовства к Ольге как известный ему обычай и не проявляет никакой реакции на его необычность.
Вслед за сватовством древлянского князя следует целая серия ухищрений, которые изобретала Ольга, основываясь на родовых обычаях древлян, хорошо известных полянам. Собственно, удача всех ее хитроумных предприятий только этим и объясняется: поляне, переставшие придерживаться родовых традиций, эксплуатируют веру в них простодушных по-первобытному древлян. Доверчивость древлянского посольства была использована в целом ряде случаев. Первый раз — в мнимом оказании ему особой чести — следовании к терему княгини в ладье, которую затем вероломно сбросили вместе с послами в яму. Второй раз — в омовении послов

в бане, где их сожгли. В третий раз дружинники Ольги во время тризны, устроенной по ее просьбе в честь погибшего мужа, порубили мечами «лучших мужей» древлянских. В чет- вертый раз Ольга окончательно погубила древлян, взяв с них коварную дань — «от каждого двора по три голубя да по три воробья»: птицы с привязанным к ним трутом, полетев в свои гнезда, начисто спалили постройки древлян, принудив их к сдаче. Легенда заканчивается сообщением о покорении древлян и наложении на них тяжелой дани5.
Смысл рассказа в прославлении варварской жестокости Ольги, с холодной расчетливостью проявленной по отношению к древлянам, защищавшим свою жизнь и благополучие от непомерной алчности. В основе философии легенды лежит варварское право силы, соединенное с отрицанием первобытных норм обществом, которое само недавно вышло из его пелен.
Легенда о мести Ольги по своей идее сильно напоминает философию былин, стоящих на тех же самых позициях противоположности отсталым по своей сущности основам мировоззрения доклассового общества, которые противопоставляются воззрениям эпохи военной демократии. Однако вероломство и сила, характерные для эпохи варварства, в свою очередь противоречили официальной христианской морали, из основ которой исходили составители «Повести». Между тем летописец приводит легенду без всяких комментариев и, видимо, изменений, сохраняя ее в том виде, в каком он сам получил ее из рук рассказчика. В частности, в ней открыто рассказывается о «неправдах», допускаемых княжеской властью, о дружине, откровенно стремившейся нажиться за счет грабежа мирных, своих же жителей, о неправедной мести, с неслыханной жестокостью и коварством обращенной против неповинных людей. Все это отнюдь не украшает представителей княжеской династии, в которой сами летописцы видели залог единения государства.
Историческое познание летописца затемнено верой в божественное провидение. Божество и его воля непознаваемы, поэтому к ним можно приобщиться только с помощью веры. Библия, это не подлежащее никакому сомнению историческое руководство для древнего историка, укрепляла его в вере о чудесном на примерах из Священного писания, переполненного описаниями невероятных событий, совершаемых самим богом или по его указанию. Авторитет Ветхого и Нового заветов был для летописца непререкаем. Поэтому объяснение событий, происшедших в отдаленный или даже близкий к летописной современности период, дается при помощи Библии.
Вслед за Библией огромное значение в формировании исторического познания летописца играли авторы различных хроник, писавшие о сходных или интересующих древнего
ЛЕТОПИСИ
183

Первичное представление об историческом познании
184
автора событиях. Считая, что в Библии, а также у древних авторов следует искать все начала и концы истории вне времени и пространства, летописец оказался весьма скор на исторические параллели. Любой известный ему народ он старается обнаружить, хотя бы под другим именем или при совершенно других обстоятельствах, нередко совершенно фантастических, в сообщениях Библии или византийских хронистов. Летописец верит в то, что завеса, скрывающая замыслы божества, иногда приоткрывается с помощью знамений, посылаемых людям для предупреждения о наступлении событий, которым предназначено сыграть большую роль в истории. Знамения кажутся ему настолько важными, что принимают в «Повести» значение крупных исторических фактов. Летопись с наивозможной точностью отмечает знамения, происшедшие на небе, на земле и на воде, датируя их как важнейшие исторические события.
Под 6571 (1063) г. летописец записывает: «В тот же год в Новгороде шел Волхов в обратном направлении в течение пяти дней. Это же знаменье не к добру было, ибо на 4-й год пожег Всеслав город». Что Волхов мог идти вспять, доказано в наше время научно, и этот факт не подлежит сомнению, но о том, какое отношение это природное явление имело к междоусобной войне князей, летописец даже не задумывается — реальное мышление его затмевается слепой верой, исключающей здравый смысл, в общем характерный для составителей «Повести».
Древний автор не ищет в данном случае в отличие от других никакой связи между совершенно различными по содержанию и форме явлениями. «В это же время,— продолжает летописец немного далее, под 6573 (1065) г., — было знаменье: на западе явилась звезда великая с лучами как бы кровавыми, с вечера выходившая на небо после захода солнца, и так продолжалось 7 дней. Это явление было не к добру, после того было усобиц много и нашествие поганых на Русскую землю, ибо эта звезда была как бы кровавая, предвещавшая кровопролитье. В это же время ребенок был брошен в речку Сетомль; этого ребенка вытащили рыбаки в неводе, и мы рассматривали его до вечера, и опять бросили его в воду. Был же он таков: на лице у него были срамные части, об ином нельзя сказать срама ради. Перед тем и солнце изменилось и перестало быть светлым, но как луна стало, о таком солнце невежды говорят, что оно съедаемо. Подобные знаменья бывают не к добру, мы видим это из того, как в древности, при Антиохе, в Иерусалиме случилось: вдруг по всему городу в течение 40 дней стали являться в воздухе всадники скачущие, вооруженные, в золотых одеждах, полками являлись, размахивая оружием: это предвещало нашествие Антиоха на Иерусалим».
Летописец находится где-то на грани реализма и фантас¬

тики в объяснении явлений. Он не верит в то, что солнце может быть съедено чудовищами — языческие олицетворения ему чужды. Однако он все еще верит в то, что божество прибегает к самым странным с точки зрения здравого смысла знамениям для предупреждения людей о несчастьях, которые их должны постигнуть. Показательным для понимания довольно причудливой смеси здравого смысла и фантастики, которая характерна для летописца, был описанный им самим случай с ребенком-уродом, вытащенным рыбаками из реки. Автор сам побывал на месте происшествия, рассматривая ребенка с целью найти какой-то рациональный смысл в этом явлении, которое, как ему казалось, послано свыше в качестве знамения, конкретного значения которого он так и не разгадал, удовлетворившись неопределенным выводом о том, что оно в общем «не к добру». «Знамения ведь на небе или со звездами, или с солнцем, или с птицами, или с чем иным не к добру бывают,— писал он,— но знамения эти ко злу бывают: или войну, или голод, или смерть предвещают»6.
Там, где это было возможно, летописец проверял известия о чудесах, как в примере с ребенком-уродом. Но надо сказать, что часто, если дело касалось чудесных явлений, он был склонен к доверчивости совершенно безграничной, с несомненностью свидетельствующей о пережитках первобытно-тотемистических и анимистических представлений в сознании праведного христианина — монаха. «В тот же год (6599, или 1091) было знамение на солнце, как будто оно начало исчезать и совсем мало его осталось, как месяц оно было, во втором часу дня, 21 мая. В тот же год, когда Всеволод охотился на зверей за Вышгородом, и были уже закинуты тенета, и был кликнут клич, упал громадный змей с неба, и ужаснулись все люди. В это же время земля стукнула, так что многие слышали. В тот же год волхв объявился в Ростове, который вскоре сгинул» 7.
Вообще, придавая знамениям значение первостепенных исторических фактов, даже стараясь по возможности истолковать их конкретно, летописец в конце концов удовлетворяется неопределенными объяснениями, не исключающими явные противоречия. Такое полуобъяснение-полувера в явление, хотя и имеющее место, но не поддающееся даже приблизительному истолкованию и оставленное наблюдателем в качестве неопределенного, но важного события, характерно для составителей «Повести».
Обращаясь к весьма занимающей летописца проблеме знамений, надо сказать, что прежде всего он не в состоянии решить самого важного вопроса — к добру или злу они происходят? Сначала он утверждал, что ко злу, а затем стал колебаться и пришел к более гибкому решению, которое он изложил следующим образом: «В тот же год,— писал он, имея в виду 6610 (1102) г.,— было знамение в небе, 29 янва-
185

Первичное представление об историческом познании
186
ря, три дня подряд было точно зарево пожара с востока, и юга, и запада, и севера, и был такой свет всю ночь, как от полной луны, В тот же год было знамение в луне, 5 февраля. Того же месяца, в 7-й день, было знамение в солнце: огородилось солнце тремя дугами, и были другие дуги, одна к другой спинами. И, видя эти знамения, благоверные люди с воздыханием молились богу и со слезами, чтобы бог обратил эти знамения на добро: знамения ведь бывают одни на зло, другие же на добро» 8. Характерно, что все более выраставший интерес к чудесам приходится на период упадка Киевской Руси, когда стала оскудевать духовная и материальная культура страны.
Понятие изменчивости в истории доступно летописцам9. «Повесть временных лет» уже довольно определенно представляет себе эту категорию исторической жизни. Правда, может быть, это изложено в недостаточно общих и четких выражениях. Превратность судьбы — понятие, которое летописцы кладут в основу общего положения об изменчивости в истории. Однако судьба пролагает путь извилистыми тропами, прихотливо избирающими себе направление. Это обстоятельство чрезвычайно запутывает понимание будущего, делает его неподдающимся изучению. Летописец настаивает на том, что судьбы изменчивы — в этом и состоит их основное свойство. Ход истории определяется летописцем не только протяженностью времени, но и изменением событий, их течением, переходом от одних ступеней к другим, переменой форм общественной жизни, быта, идеологии и нравов. Летописец в принципе и на деле признает не только количественные накопления, но и качественные изменения, преобразующие общество.
Так, изменчивость судьбы истории летописец иллюстрирует на примере прошлого полян, создавших основу Киевского государства, причем категорию изменчивости он считает универсальной, подтверждая народную легенду примером из всеобщей (библейской) истории. «Вслед за тем... — повествует летописец,— поляне были притесняемы древлянами и иными окрестными людьми. И нашли их хазары сидящими на горах этих в лесах, и сказали: «Платите нам дань». Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу. И отнесли их хазары к своему князю и к своим старейшинам, и сказали им: «Вот, новую дань захватили мы». Те же спросили у них: «Откуда?» Они же ответили: «В лесу на горах над рекою Днепром». Опять спросили те: «А что дали?» Они же показали меч. И сказали старцы хазарские: «Не добрая дань эта, княже: мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое, то есть мечи: станут они когда-нибудь собирать дань и с нас, и с иных земель». И сбылось это все, так как не по своей воле говорили они, но по божьему повелению» 10.

Другой случай — поругание бога Перуна после возвращения князя Владимира Святославича из Корсуни в Киев, перед самым крещением Руси. «И когда пришел, повелел опрокинуть идолы — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, чтобы принял он возмездие от людей. «Велик ты, господи, и чудны дела твои!» Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем» ll.
Еще более убедительным для подтверждения идеи изменчивости, владеющей летописцем, может служить его понимание ступеней исторического развития народов, и в частности славян. Всего таких ступеней, согласно «Повести», можно насчитать три: родовой (или «звериный» строй), государство языческое и государство христианское, причем две последние ступени, по мнению летописца, друг от друга отличаются еще более, чем первая от второй. Первоначально, как сообщает «Повесть», славяне жили «родами на своих местах, управляясь каждые своим родом». «Все они,— продолжает далее летописец,— имели свои обычаи и законы своих отцов и предания, и каждые — свой нрав».
За исключением полян, остальные племена находились на гораздо более низкой ступени общественного развития. «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах. И браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами и сходились на игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи и прочие язычники, не знающие закона божьего, но сами себе устанавливающие закон» 12.
В какой-то степени летописцы путем сравнения догадываются о стадиальности строя, описанного ими у славян. «Так вот,— замечает один из авторов,— и при нас теперь половцы держатся закона отцов своих: кровь проливают и даже хвалятся этим, едят мертвечину и всякую нечистоту — хомяков и сусликов, и берут своих мачех и ятровей, и выполняют иные обычаи своих отцов».
Приведенные свидетельства с несомненностью подтверждают, что «Повесть» рисует родовой строй, причем авторы,
ЛЕТОПИСИ
187

Первичное представление об историческом познании
188
несмотря на неопределенность упоминания термина «род», безусловно употребляют его как свидетельство первоначального общественного развития своего народа. Эта первая ступень характеризуется примитивным, близким к животному бытом и отсутствием государства («Поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами».13). «Повесть» несколько раз подчеркивает «звериный обычай», присущий этой стадии человеческой истории (определение, дожившее до XVIII в., тоже считавшего родовой образ жизни «вольностью», объясняемой примитивизмом, близостью к природе).
Вслед за этой ступенью наступает следующая, главной прогрессивной чертой которой является образование государства во главе с князем (правителем). Не следует требовать от летописца столь ясного понимания общих законов развития, которые достигнуты в настоящее время: он представляет себе этот процесс как основание «города» в отличие от рода, каждый из которых жил «на своих местах».
Надо сказать, что основание города в отличие от родовых поселков — обычное изображение в античной и средневековой историографии перехода от родового строя к государству, причем он представляется как однозначный акт, происходящий в результате объединения каким-либо лицом племен и основания города. Таковы легенды о построении Рима Ромулом и Ремом, объединении мидийских племен праведным судьей и др. Первый город, по «Повести» был основан тремя братьями: Кием, Щеком и Хоривом. «И построили городок во имя старшего брата, и назвали его Киев». Так началась вторая ступень исторического развития восточных славян — языческое государство.
Киевское государство в языческий период в описании «Повести» росло и мужало в борьбе с северными и южными врагами. История этого периода — постоянное возвышение Руси, поднимавшейся среди своих сильных соседей, она овеяна славой великих побед и почетных, выгодных миров. Однако вся эта история рассматривается летописцами как подготовление к величайшему, по их мнению, историческому акту — принятию христианства. Путь этот, сложный и непрямолинейный, не был освещен светом христианской веры. Жизнь государства и народа не была целенаправлена, не была осенена великими идеями, не регулировалась единственно, по мнению летописцев, верными нормами христианского учения. Вот почему жизнь князей в общем была несчастлива, хотя они и были «мысленны» по своим природным качествам.
Олег скончался, укушенный змеей, Игоря убили древляне, Святослав погиб недалеко от Киева, сраженный печенегами. И только Ольга, первая принявшая христианство, и Владимир Святославич, крестивший Русь, приняли благодать,

и княжение их было счастливо. Особенно в этом отношении показательны судьбы Святослава и Владимира в том обрамлении, в каком они подаются в летописи. Святослав пошел против той политики, которую начала проводить мать его Ольга, крестившись. Не желая последовать ее примеру, «Святослав же притом гневался на мать» 14. По существу с именем этого князя связана реакция против христианской религии. Вместе с тем «Повесть» не могла не признать Святослава первым полководцем Древней Руси — источники прямо свидетельствовали об этом. Вот почему образ Свято- слава вышел из-под пера летописца противоречивым: с одной стороны, князь принес своей стране великую славу, а с другой— его постигла смерть за неправедные дела.
Ольга была первой, кто возвестил новую эру Киевского государства. «Была она,— указывает «Повесть»,— предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед светом. Она ведь сияла; как луна в ночи, так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением».
«Повесть» резко отделяет христианский период истории Руси от дохристианского. Она видит в этих двух периодах качественное отличие. Государство приобретает единый закон, начинает действовать согласно божественному смыслу. Христианство, по «Повести»,— это не только «свет истинной религии» — летопись не сводит все к идеологическим принципам. Вслед за принятием христианства начинается основание городов и их заселение, создаются возможности для культурного взаимодействия с самой выдающейся в этом отношении страной — Византией, уходят в прошлое идолопоклонничество и связанные с язычеством страшные человеческие жертвоприношения.
«И сказал Владимир: «Нехорошо, что мало городов около Киева». И стал ставить города по Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от славян, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей, и ими населил города, так как была война с печенегами. И воевал с ними и побеждал их...
Затем жил Владимир в христианском законе и задумал создать церковь пресвятой Богородице, и послал привести мастеров из Греческой земли. И начал ее строить, и, когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу корсунянину, и поставил служить в ней корсунских священников, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, сосуды и кресты» 15.
Познание действительности приобрело совершенно иное направление, а с ним — жизнь людей, которые теперь имели возможность отличать истину от заблуждения и, следовательно, действовать разумно и отвечать за свои поступки.
ЛЕТОПИСИ
189

Первичное представление об историческом познании
190
Исходя из богословско-христианской посылки качественное изменение человечества летописец видит, таким образом, в развитии идеи познания истины, которая выступает в виде евангельского учения, категорий права, морали и повседневного поведения. Первобытная необузданность, дикие нравы сменяются единой системой, выступающей в религиозной форме. Этот регулятор общественной жизни представляется летописцем в виде величайшего завоевания человечества, которое в результате сравнительно длительной и мучительной истории обретает свой идеал, тот совершенный образ, к которому оно призвано стремиться. Все предшествующее развитие является лишь предысторией, подготовлением к этому периоду человеческого бытия, которое приведет к единственно правильному пути.
Составителей «Повести» нельзя считать простыми прагматиками, утилитарно собирающими факты, которые потом они располагали по годам. Летопись не лишена обобщений, больших идей по тому времени. Правда, в этих рассуждениях летописцы часто следуют Библии и византийским хроникам, однако сама по себе потребность в такого рода рассуждениях и связях свидетельствует об уровне исторических обобщений. Особенно в этом отношении показательно начало «Повести», где даются сведения о мировой истории и рассказывается о происхождении славян. Вслед за этим следует повествование о расселении народов, главной причиной которого летопись считает борьбу народов между собой, а также естественный процесс распространения вширь, в разные стороны от территории первоначального обитания.
Борьба народов между собой представляется летописцу одним из важнейших законов истории человечества. Она происходит все время — как на заре славянской истории, так и потом вплоть до современных «Повести» событий. Славяне до появления у них государства были объектом завоеваний. Летописец перечисляет ряд племен, которые были «насильниками» славян. Это хазары, болгары, угры, обры и др. После образования государства Киевская Русь сама переходит в наступление против окрестных племен и Византии, покрывая славой свое оружие. Война и мир сменяют друг друга, и в этом чередовании «Повесть» видит нормальный ход истории государств. Мирные отношения как норма международной жизни еще не нашли и не могли найти себе места в идеологии летописи, да и вообще того времени. Уровень общественного сознания, характерный для «варварских государств», исключал в то время идеи подобного рода.
В то же самое время идеология христианства склоняла летописцев к размышлениям над мыслью о единстве человечества. Собственно, она лежит в основе рассказа о событиях после потопа — разделе земель и расселении людей по земле. Однако эта концепция воспринималась летописцем абстракт¬

но: в своих конкретных изысканиях он не принимает ее как основополагающую идею. Понятие всемирной истории в «Повести» представляет собой лишь выписки из Библии как важнейшего исторического руководства и отставляется тотчас же, как речь заходит о конкретных фактах. Тем не менее прогресс исторической мысли заключается в том, что славяне рассматриваются (хотя бы и в отвлеченной форме) как часть человечества, как народ, принимавший участие в великих событиях всеобщей истории на заре библейского прошлого. При всем своем формализме «Повесть» намечала будущую большую работу по созданию одного из самых важных исторических обобщений, касающихся понятия о человечестве как едином целом — объекте исторического познания.
Сравнительно мало зная историю других народов (эти сведения почерпнуты летописцем из византийских хроник), «Повесть» не дает своему читателю и особенных черт, характеризующих славянский народ. Гораздо больше материала имелось у летописца, когда он писал об отдельных славянских племенах. Перечисляя их черты, он выделяет полян как племя «мудрое» и «смысленное» в сравнении с другими, как людей «кротких» и «стыдливых». Наблюдения об общем и особном находятся в летописи еще в зародышевом состоянии, однако уже существуют. Подтверждением этого может служить очень интересное замечание Владимира Мономаха в его «Поучении»: «И этому чуду дивимся, как из земли создав человека, как разнообразны человеческие лица, если и всех людей собрать, не все они на одно лицо, но каждый на свой облик, по божьей мудрости» 16.
Эта догадка вполне согласуется с общим библейским тезисом о единстве человечества и в то же время дополняет его весьма важным моментом об особности людей. Понятие об общем и особном здесь выступает уже в довольно обобщенной форме, касающейся всего человечества. Однако, как и в предыдущем случае, оно остается абстрактным положением, не распространяемым в качестве принципа на все стороны бытия.
Другим примыкающим к этой идее положением является мысль, выраженная тем же Мономахом, о разумности устройства Вселенной, о ее гармонии и органической связи отдельных частей. Обращаясь к высшему разуму, Мономах восклицает: «Кто же не воздает хвалу и не прославляет силу твою и твои великие чудеса и блага, устроенные на этом свете: как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма и свет, и земля на водах положена, господи, твоим промыслом!» Человеческий разум не в состоянии постигнуть величия и сложности строения природы и общества — это удел божественного промысла. Каждый факт государственного или частного значения выступает в «Повести», как таковой, вливаясь в общее течение исторического
ЛЕТОПИСИ
191

Первичное представление об историческом познании
192
повествования, нередко не будучи логически связанным с предыдущим и последующим, не являясь звеном какого-либо исторического обобщения.
Главную категорию, которая стояла в центре внимания летописца, основное его историческое обобщение составляло Киевское государство в его целом. Оно было той призмой, сквозь которую составитель смотрел на события прошлого, воспринимая их по отношению к своей стране, ее внутреннему и внешнему положению. Киевское государство как обобщенное целое выступало по отношению к другим странам и к своим подданным как сила материализованная в администрации и в войске. Остальные события как бы понижаются в ранге и составляют второстепенные факты частного значения. Все разнообразие фактов сводится летописцем к основному обобщению — действию государства.
Летописец стоит на позиции признания закономерности в истории, которая осуществляется вне воли человека. История представляется ему как действия высшей, разумно целенаправленной воли. Война и мир, засуха и дождь, болезнь и выздоровление — все это результат действия божественного смысла, провидения. Поскольку общие причины исторического действия лежат вне человеческого общества, летописец ищет их не на земле, а на небе.
Согласно христианской философии истории, изложенной в отдельных случаях летописцем в известной «Речи философа», добро и зло появилось еще до сотворения человека. Понятия добра и зла сделали человека подобным богу и ввергли в несчастья, ставшие расплатой за знание. Дальнейшая история человечества — бесконечная борьба между добром и злом, на протяжении которой люди познавали природу и самих себя, то погрязая в преступлениях и заблуждениях, то возвращаясь к истине. Даже истребление человечества и потоп, посланный на землю, не остановили их. Попытки пророков остановить гибель «избранного народа» кончились неудачей, и тогда провидение призвало на его место иные народы, новых людей, способных следовать предначертаниям высшей силы.
Так появилось христианское учение, положившее начало новой эре в истории человечества. Зло всеобъемлюще и активно, оно способно вершить делами не только отдельных людей, но и целых стран. Насколько вера в борьбу добра и зла как движителя истории проникла в сознание средневекового человека, видно хотя бы из того, что даже официальные документы исходили из этой посылки как из само собой разумеющегося положения. В знаменитом договоре князя Игоря с греками в самом его начале перечисляются лица, являющиеся официальными представителями русской стороны. «И этим (последним),— по словам «Повести»,— поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненави-

дящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими» 17.
Летописец не столько пытается познать внутренние человеческие мотивы действий, сколько стремится по самым для нас неожиданным приметам, знамениям, событиям угадать волю божества. Отсюда его интерес к всякого рода аномалиям, происходящим в обществе и природе. Летописцу кажется, что в них проявляется воля провидения, в какой-то мере открывающего себя в разного вида небесных и земных явлениях. Так или иначе одно было ясно древнему историку: поражение в войнах, внутренние неурядицы, голод и недороды в государстве вызваны гневом божьим, а счастливое стечение событий показывало расположение высшей силы. В конечном итоге даже в этой, казалось бы, насквозь мистической идее заключено рациональное зерно: стремясь к внешним победам и внутреннему спокойствию, умножая силы государства, народ поступает так, как угодно богу. Утверждая таким образом, летописец объективно служит своему делу, своему классу, выполняет социальный заказ, сущность которого вуалируется общерелигиозными рассуждениями.
Летописца и его современников поражало то обилие чудесного, которое представлялось их взору. Не умея объяснить эти явления на том уровне знания, летописец относил их к разряду непознаваемых, результату действия высших сил. Непознаваемость божества была одной из важнейших основ христианской философии истории. С одной стороны, это всегда позволяло все непонятное объяснить с помощью простого аргумента. С другой стороны, любое явление можно было истолковать как противоречащее или, напротив, совпадающее с волей провидения. Князь Владимир Мономах записывает в своем «Поучении»: «Велик ты, господи, и дивны дела твои, никак разум человеческий не может рассказать о чудесах твоих».
Провиденциализм проходит в «Повести» два этапа. Первый— провидение действует как некая безликая, абстрактная сила, проявляющая себя в самой общей форме, воздействующая на исторические ситуации в целом, без персонификации. Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, Святослав в изображении «Повести» не получали непосредственных импульсов божества для совершения тех или иных действий. Надо иметь в виду, что речь идет о язычниках (кроме княгини Ольги), жизнь которых не могла быть подана в агиографическом стиле. Кроме того, это был период (до Ярослава включительно) подъема Киевского государства, рассказ о котором дышит уверенностью в силах поднимающейся страны.
Первый персональный импульс получил князь Владимир, как утверждало его агиографическое жизнеописание. «По божественному промыслу,— рассказывает «Повесть»,— разболелся в то время Владимир глазами и не видел ничего.
ЛЕТОПИСИ
193

Первичное представление об историческом познании
194
И скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если не крестишься, то не избудешь недуга своего». Услышав это, Владимир сказал: «Если
вправду исполнится это, то поистине велик бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тот час же прозрел Владимир. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил бога: «Теперь узнал я истинного бога». Многие же из дружинников, увидев это, крестились» 18.
Однако этот персональный импульс имеет здесь чисто пропагандистский характер — христианское учение должно идти только от бога. Другой вид получает провиденциализм в период упадка Киевской Руси. Общий упадок страны оказывает свое влияние и на историческое объяснение, в целом на историческое знание, как и на общие представления людей. В какой-то мере это может быть расценено как возвращение к языческим представлениям, к грубым суевериям, по которым боги принимают непосредственное участие в делах людей, особенно в их войнах, помогая одной из сторон (классическим примером здесь могут служить поэмы Гомера).
К концу «Повести временных лет» божество уже само или через своих представителей непосредственно участвует в битвах, а не только взирает на них с высоты небес. Происходит процесс «принижения» бога, сведения высшей силы до отдельных конкретных действий, а вместе с тем усиливается вера в знамения, которые тоже низводятся до указания на отдельные события.
Летопись так рассказывает о причинах побед русских войск над половцами в 6619 (1111) г.: «И спросили пленников, говоря: «Как это вас такая сила и такое множество не могли сопротивляться и так быстро обратились в бегство?» Они же отвечали, говоря: «Как можем мы биться с вами, когда какие-то другие ездили над вами в воздухе с блестящим и страшным оружием и помогали вам?» Это только и могут быть ангелы, от бога посланные помогать христианам. Это ведь ангел вложил Владимиру Мономаху мысль поднять братию свою, русских князей, на иноплеменников. Это ведь, как мы сказали выше, видение было в Печерском монастыре, стоял столп огненный над трапезницей, затем передвинулся на церковь и оттуда к Городцу, а тут был Владимир в Радосыни. Вот тогда-то и вложил ангел Владимиру ту мысль, и Владимир начал побуждать идти в поход, как мы сказали» 19.
Если раньше победы русского оружия объяснялись доблестью воинов и искусством их предводителей-князей, то теперь, когда Русь начала слабеть, главной и чуть ли не

единственной причиной становятся воля божественного провидения и непосредственное его вмешательство. Потеря веры в свои силы, общий интеллектуальный упадок оставляют летописцу только веру, заменившую реальный расчет. Спасти падающее, раздираемое на части междоусобиями государство может только чудо. Летописец по существу не видит реальных факторов, которые могли бы сдержать центробежные силы падающей страны, и поэтому обращается к божеству, в конкретном вмешательстве в ход событий которого он черпает последнюю надежду.
Видимо, общая закономерность, выраженная в провиденциализме, покрывает в представлении летописцев частную логику событий. Это не исключает поисков причин как общих, так и отдельных событий20. Так, в начале «Повести» видно, что летописцы одной из важнейших причин исторических событий считают постоянную войну народов между собой, которую они рассматривают как борьбу за существование, в ходе которой происходят более или менее крупные миграции, племенные и государственные образования. Наивно пропагандистские мотивы звучат в объяснении причинности, по которой Русь приняла христианство греческого толка. Прежде всего решение этой проблемы «Повесть» целиком отдает в руки князя Владимира Святославича. «Бояре и старци градские», к которым обращается князь, играют лишь роль в лучшем случае советчиков. Сама же проблема принятия новой религии сведена в летописном рассказе только к обрядовой стороне, к церковной службе. «И сказали бояре и старци: «Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь в самом деле разузнать, то ведь имеешь у себя мужей: послав их, разузнай, какая у них служба и кто как служит богу»». Православие было принято, если верить «Повести», потому, что оно превосходило все остальные религии своими зрелищными качествами: «Ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом».
Другую причину летописец видит в исторической традиции, в предшествующих связях с Византией. «Сказали же бояре: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его баба твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей»». Основу конкретной причинности летописец видит в «действиях по мотивам», где основное место отводится роли личности в истории. События происходят по воле божьей, которая проявляется в действиях выдающихся личностей, почти исключительно князей и царей, личное решение которых определяет ход истории.
Общий уровень исторического знания обусловливал интерес, обращенный к внешним фактам, главным образом войнам и церковным событиям. Политика князей была неотделима от них, а духовная жизнь целиком включалась лето-
195

Первичное представление об историческом познании
196
писцем в историю церкви. Изучение лишь внешних событий неизбежно влекло к преувеличению роли личности в истории.
Древний историк не мог учитывать внутренних факторов исторического процесса, потому что он не знал их. Кроме того, летописцем владела монархическая тенденция, в которой он видел единственный залог единства и силы государства. Наконец, постоянно действующая военная организация общества действительно выдвигала на первый план личность военачальника, от полководческого таланта и удачливости которого во многом (особенно в период «малых войн» средневековья) зависел исход войны. Княжеская власть и ее носители были освящены идеологически — именем бога, волей которого государство получало того или иного главу. Насколько небесный правитель выше земного, настолько князь выше своих подданных, которые обязаны в силу свыше установленного закона подчиняться ему. Князь действует по воле бога, но практически его поступки ничем не ограничены. Действия личности происходят «по мотивам», т. е. непосредственным причинам, получаемым от внешней обстановки, реакция на которую зависит от личных причин — характера, воспитания, ума, знаний, особенностей натуры и других чисто индивидуальных свойств. Действия «по мотивам» особенно ярко видны в описании летописцем причин, по которым князь Владимир Святославич выбирает веру.
Избрание веры князем Владимиром летописец изображает в виде спектакля, в котором принимают участие представители различных религий, навязывающие каждый свое учение. Они будто бы приходили один за другим, и каждый расхваливал свою веру, рекламируя ее преимущества перед другими. Реакция князя Владимира изображается как чисто личная, а мотивы, которыми он руководствовался, — чисто чувственными, которым, как и представлял себе летописец, должен следовать грубый язычник. Магометанская вера было пришлась по вкусу князю: «Владимир же слушал их, так как и сам любил жен и всякий блуд; потому и слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание, воздержание от свиного мяса и от питья; и сказал он: «Руси есть веселие пить, не можем без того быть»». Несомненная полемическая логика присутствует в ответе иудеям, изложившим свои религиозные каноны: «Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты богом и рассеяны: если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»»
Колебания Владимира вызвала большая речь филосо- фа-грека, изложившего основы православного вероучения. «И сказав это, философ показал Владимиру занавес, на котором написано было судилище господне, направо указал ему на праведных, в веселии идущих в рай, а налево — грешников, идущих на мучение. Владимир же, вздохнув, сказал:

«Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева». Философ же сказал: «Если хочешь с праведниками справа стать, то крестись». Владимиру же запала на сердце мысль эта, и сказал он: «Подожду еще немного», желая разузнать о всех верах» 21.
Князь, олицетворяющий собой государство и всю страну, представляющий своих подданных перед богом, приобретает в глазах летописца всеобъемлющее значение в ходе исторического действия. Поскольку от личных свойств князя зависит судьба страны, летописец уделяет им большое внимание, интересуясь его индивидуальными чертами. Вообще в понятиях раннесредневековой Руси еще не появилось представление о личности, об индивидууме, но для князей летопись делает исключение. «Повесть» рисует целую портретную галерею князей, которая по содержанию и форме напоминает надгробные эпитафии. Несмотря на их трафаретность, они представляют собой первые попытки нарисовать внутренние портреты исторических деятелей, как правило, имея в виду назидательный характер биографии, в которой сообщаются не столько факты, сколько делается упор на моральную сторону дела. Здесь легко проследить общее влияние агиографической литературы, которая непременно стремится сделать из героя своего повествования страстотерпца. Это было тем более необходимо, что многие князья погибали не в битве против иноземных врагов, а в междоусобиях, где брат убивал брата.
Поэтому в основе биографии-эпитафии лежит не изложение государственной деятельности ее героя, а рассказ о его положительных личных качествах, главным образом тех из них, которые в той или иной мере соответствовали княжескому христианскому идеалу, воплощенному в образах Бориса и Глеба.
Под 6586 (1073) г. «Повесть» сообщает, что был убит князь Изяслав Ярославич, павший в междоусобной битве, и произносит ему следующий характерный некролог: «Был же Изяслав муж красив лицом и велик ростом, незлобив нравом, лгунов ненавидел, любил правду. Не было ведь в нем хитрости, но был он прямодушен, не воздавал злом за зло. Сколько ведь зла сделали ему киевляне: самого выгнали, дом его разграбили — и он не воздал им злом за зло; если же кто скажет вам «воинов порубил», то не он это сделал, а сын его. Опять же, братья его прогнали, и ходил он по чужой земле, скитаясь. И, когда он сидел вновь на столе своем, а Всеволод, потерпев поражение, пришел к нему, он не сказал ему: «Сколько от вас натерпелся?», не воздал злом за зло, но утешил его, сказав: «Поскольку ты, брат мой, явил мне любовь, возвел меня на стол мой и назвал меня старейшим себя, теперь я не припомню тебе зла прежнего, ты мне брат, а я тебе брат, и я положу голову свою за тебя — что и слу-
ЛЕТОПИСИ
197

Первичное представление об историческом познании
198
чилось»22, В таком именно роде написаны и все остальные портреты князей.
Однако не все князья являлись в той или иной степени героями, подходящими для агиографических упражнений. История и современность убеждали летописца в обратном. Отсюда и происходят рассказы о княжеских преступлениях, в частности о Святополке Окаянном и других, совершивших гнусные злодеяния и нанесших своей стране громадный урон. «Повесть» вырабатывает образ «праведного князя», основной чертой которого является соблюдение «суда и закона», т. е. исполнение тех норм, которые были выработаны за годы существования Киевского государства. «Повесть» выступает против «злости и лжи» князей, разумея под ними именно нарушение существующей законности прежде всего, установленных правил общежития.
Летописец не требует никаких изменений существующего строя: княжеская власть и государственное устройство кажутся ему непоколебимыми устоями, выработанными и освященными временем. Дело, по его мнению, не в самой системе, а в лицах. Князь может быть олицетворением добра или зла, но и в том и в другом случае беспрерывно идет борьба этих двух начал. Для летописца существуют только две общественные категории: с одной стороны — князь, а с другой — государство, страна, народ. Он не указывает на какие-либо промежуточные ступени между ними, повествуя о них как непосредственно связанных между собой. Государство во главе с князем кажется летописцу настолько естественным состоянием, как, например, дыхание для живых существ,— ни время, ни сам средневековый писатель еще не пришли к мысли об ограничении и гарантиях против всевластия и тирании.
Было бы заблуждением полагать, что летописцы игнорируют роль народа в истории. Сами летописцы своего отношения к проблеме роли народа в истории нигде не формулируют, да и не могут (по времени) этого сделать. Но если собрать по крупицам отдельные картинки и рассказы, ими данные, то можно опереться на сумму фактов, позволяющих сделать довольно обоснованные выводы. Народ сравнительно редко выступает в «Повести», но это ни в коем случае нельзя объяснить как злонамеренную, обдуманную попытку затушевать роль масс. Одной из причин была общая концепция летописца, в которой главное место опять-таки отводилось князю.
Однако, по всей вероятности, главной причиной была все- таки специфика источников, в которой народ занимал лишь минимальное место. Собственно, этим отличаются все источники, дошедшие до нас от классовых обществ, особенно древних, олицетворяющих действия целых народов и государств поступками отдельных лиц. Поэтому о роли народа

мы можем судить, как правило, по косвенным данным. В источниках древности и средневековья историки отмечали обычно лишь восстания народа и, за редким исключением, добавляли к этим сведениям другие. Принципиально в этом отношении «Повесть временных лет» не составляет исключения.
Известно, что в основе философии христианства лежит категория уничижения как этическая норма. Эта норма красной нитью проходит в летописи, доходя до кульминации в знаменитом «Поучении» Владимира Мономаха. Другой ее стороной является признание абстрактного равенства людей между собой независимо от национального или социального признака. Конечно, это было не равенство на земле, а равенство перед богом, не требующее его действительного воплощения на практике. Тем не менее оно выражало, как известно, жажду действительного равенства, испокон веков испытываемую униженной частью человечества, эксплуатируемым народом.
Заметим в связи с этим, что в «Повести временных лет» нет противопоставления классов друг другу, нет восхваления одних и унижения других, нет презрения к народу как низшей части населения в сравнении с благородной аристократией. Христианская мораль абстрактного равенства и исторические факты, свидетельствующие о вкладе, внесенном народом в строительство государства, не позволили летописцу впасть в крайности как в этом, так и во многих других отношениях.
Славянская древность изображается «Повестью» как борьба народов и племен между собой, как история этнических объединений и их миграций. Племя полян, основавшее Киевское государство, представляется летописцу как «мысленное», как народность, обладающая высокими интеллектуальными и моральными качествами, которые ставят их выше остальных восточных славян. Решающую роль народа отмечает летописец в известном рассказе о призвании варягов, когда «изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть» 23.
Летописец отмечает решающую роль народа в ряде случаев, когда государство находилось в тяжелом положении, близком к катастрофе. Народ заставлял князей поступать в интересах страны в целом, стремясь к ликвидации междоусобий и успешной обороне страны от иноземного нашествия.
«Повесть» рисует положение народа порабощенного, испытывавшего «злые казни», постоянно терпевшего бедствия от нашествия неприятеля. «...Народ,— пишет «Повесть»,— подвергся мучениям: одних ведут в плен, других убивают, иных выдают на месть, и они горькую смерть приемлют, иные трепещут, смотря на убиваемых, иных морят голодом и жаж-
ЛЕТОПИСИ
199

Первичное представление об историческом познании
200
дою. Одна угроза, одна казнь, разнообразные имеющая беды, различны горести и страшны муки тех, кого связывают и пихают ногами, держат на морозе и терзают. И это тем более удивительно и страшно, что в христианском роде ужас и колебанье и беда распространились» 24. Правда, придерживаясь богословского направления в истолковании причин, летописец считает все эти казни справедливыми и объясняет их в соответствии со своей тенденцией божьей кары за грехи.
Выход из создавшегося положения летопись (по библейской традиции) видит в ревности к богу, в соблюдении канонов веры. «Повесть» рассказывает о жестокости и насилиях, которые чинили народу князья. В частности, летописец не скрыл историю насилий, которые совершил над своими подданными — новгородцами хвалимый князь Ярослав Владимирович. «Святополк же окаянный,— рассказывает летопись,— стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами и роздал много богатств.
Ярослав же не знал еще об отцовской смерти, и было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромона. И разгневался Ярослав, и пошел в (село) Ракомо, сел там во дворе и послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил также... На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: «О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна»»25.
История новгородской резни, учиненной Ярославом, никак не может клониться к чести князя — она свидетельствует, с одной стороны, о жестокости и недальновидности его, а с другой — о политической мудрости народа, который руководствовался не естественным в создавшихся условиях чувством мести, а соображениями борьбы против междоусобий, за единство страны.
Общие причины народных восстаний летописец в соответствии со своей концепцией видит в «дьявольском наущении и бесовских действиях». Однако он не останавливается на этом и, как правило, раскрывает конкретные, «земные» причины массовых волнений. Последние, по утверждению летописцев, объяснялись в основном голодом. Острие же восстаний направлялось против богатых, или, по выражению «Повести», «зажиточных людей», сосредоточивших в своих руках запасы продовольствия. Поскольку, как известно, в средневековье каждое движение протеста облекалось в религиозные формы, то летописец отмечает активность волхвов, выступавших в роли своеобразных идеологов народных бунтов. Так «великий мятеж» был в Суздальской земле в
6532 (1024) г.

Князь Ярослав расправился с восставшими — одних отправил в изгнание, а других казнил. «Повесть» вкладывает ему в уста изречение, которое могло быть основой идеологической оценки народных движений. «Бог посылает за грехи на любую землю голод, или мор, или засуху, или иную казнь, а человек ничего не знает о том». Таким образом, феодальный класс и его правящая верхушка перекладывают с себя ответственность за положение в стране на неопределенную, но достаточно внушительную для средневекового человека категорию «божьей воли», предначертания которой объявляются непостижимыми.
Другое восстание в 6579 (1071) г. в Ростовской области тоже вспыхнуло из-за голода, наступившего в результате недорода, и тоже под руководством волхвов, будучи направлено против богатеев, укрывавших запасы. Здесь весьма интересно описание диспута о вере, который произошел между волхвами и Яном Вышатичем, известным персонажем «Повести временных лет», представителем киевской государственности. Волхвы утверждали, что истребление богатых приведет народ к изобилию, отвергали бога и Библию. Если верить летописцу, то волхвы по-своему трактовали в противовес Священному писанию акт сотворения человека и веровали антихристу, хотя последнее, возможно, представляет собой полемическую передержку, сообщенную летописцу Яном Вышатичем. В отличие от суздальского ростовское восстание гневно осуждается летописцем по религиозным соображениям.
«Повесть» указывает не раз на ту большую роль, которую сыграл народ (кияне) в борьбе против иноземных врагов и междоусобий князей, когда государство, казалось, находилось на краю гибели. Народ выступает в летописи как сила, нередко решающая судьбы государства, стремящаяся к целостности страны в отличие от князей-сепаратистов, преследующих низменные, корыстные цели достижения личной власти и наживы. Народ киевский в изображении летописца оказывается источником патриотических действий, спасителем Руси и учителем князей. В 6577 (1069) г. киевляне заставили борющихся между собой князей оборонять страну против нашествия поляков, грозя в противном случае спалить город Киев и уйти в Греческую землю. В 6605 (1097) г. киевляне решительно выступили против княжеских междоусобий, задержали Святополка, пытавшегося сбежать из Киева, и послали депутацию к Владимиру Мономаху со следующим патриотическим призывом: «Умоляем, князь, тебя и братьев твоих, не губите Русской земли. Ибо если начнете войну между собою, поганые возрадуются и завладеют землей нашей, которую приобрели отцы ваши и деды ваши трудом великим и храбростью, обороняя Русскую землю и другие земли приискивая, а вы хотите погубить землю Русскую»26.
ЛЕТОПИСИ
201

Первичное представление об историческом познании
202
Результатом усилий народа было временное погашение междоусобия.
В борьбе за единство страны киевляне силой настояли на приглашении Владимира Мономаха занять киевский стол. ««Пойди, князь, в Киев,— так, по словам «Повести», говорили киевляне, обращаясь к Мономаху,— если же не пойдешь, то знай, что много зла произойдет, это не только Путятин двор, или сотских, или евреев пограбят, а еще нападут на невестку твою, и на бояр, и на монастыри, и будешь ты ответ держать, князь, если разграбят и монастыри». Услышав это, Владимир отправился в Киев»27. Все это достаточно убедительно доказывает, что народ в изображении «Повести временных лет» не безгласная масса, не только объект, но и субъект истории, оказывающий в решающие моменты истории важнейшее влияние на ее судьбы.
Для летописей характерны нравственные оценки, обыденный, практический смысл изложения событий. Назидательный тон «Повести» есть цель древнего историка. История для него — учитель жизни, поле для пропаганды христианского вероучения.
Ценностное отношение к прошлому и настоящему является критерием суждений летописца. Понятия добра и зла, государственной и народной пользы, христианская этика и эстетика лежат в основе суждений летописца. Их можно в свою очередь подразделить на общечеловеческие, национальные (народные) и классовые. Христианская религия впервые дает возможность оперировать общечеловеческими суждениями. Это зафиксированные в Библии заповеди, которыми постоянно оперируют летописцы. Убийство, воровство, нарушение клятвы, прелюбодеяние гневно осуждаются «Повестью» как преступные, несовместимые с моралью, подлежащие самому суровому наказанию. Собственно, летопись посвящена борьбе с этими преступлениями в государственном масштабе. Оценка исторического периода или исторического деятеля прежде всего исходит из этих суждений.
Летописец обнаруживает в отдельных случаях и чисто народные (в этническом смысле этого слова) суждения ценности. Таковы высокие оценки полян как наиболее выдающегося восточнославянского племени, отзывы о соседних племенах, в частности о половцах, как диких, о греках — вероломных и неверных. Летопись обнаруживает довольно явственно и свои классовые оценки. Правда, «Повесть», как правило, придерживается срединной позиции, оперируя христианскими догмами. Однако все это не может завуалировать того, что летописец — несомненно представитель господствующего класса, защищающий так или иначе его интересы.
Суждения летописца о княжеской власти и ее носителях, церкви, внутренней и внешней политике, народе и народных

волнениях не оставляют никаких сомнений в том, чьи интересы «Повесть» защищает. Справедливость требует, однако, заметить, что все делается с самых широких позиций, границы которых всегда остаются гибкими, готовыми измениться в любую сторону, а поэтому иногда кажущимися «надклассовыми».
Вместе с тем в отдельных случаях летописец прибегает и к логическим приемам, данным, правда, в пока еще весьма примитивной форме. Это скорее не логические доказательства, а попытки их, утверждения, основанные на принципе разумного подхода к действительности, а не эмотивного восприятия, основанного на личном опыте или свидетельствах библейской традиции. Вместе с тем их не следует игнорировать. Таковы рассуждения летописца о Кие как царе, об изменчивости в истории, попытках сопоставления киевской истории с византийской (путем соотношения во времени). Обращают на себя внимание и рассуждения летописца в вопросе о преемственности в едином княжеском роде, который он ведет от Рюрика по схеме: единый правящий род в едином государстве. Интересна логика, с помощью которой летописец объясняет «испытание вер» и принятие православия.
Своеобразно логическое объяснение происхождения названия «Переяславль», которое приводит «Повесть» в известном рассказе об отроке-кожемяке, «переявшем» печенежского богатыря. Важное политическое значение имели рассуждения летописца об отцовском праве, которое он кладет в основу междукняжеских отношений28. Все это свидетельствует о наличии в летописи не только ценностных, но и логических критериев.
Стремление к истине как основной цели исторического познания было осознанным актом летописцев. Они восстанавливали историческую действительность на уровне общественного сознания, достигнутого в то время. Поэтому для летописания характерна наивная объективность изложения, обусловленная не только стремлением средневековых авторов, но и часто неумением органически переработать источник. Эта струя исторического изложения нередко перебивается другой, вторгающейся из современности, движимой силой политических страстей, которыми была так богата жизнь Древней Руси. Политическая тенденция накладывала свой отпечаток на представления летописцев не только о настоящем, но и о прошлом.
Огромное влияние на исторические изыскания имело тогда христианское вероучение, воплощенное в Библии. Провиденциализм заставлял летописцев искать общие причины исторических явлений вне общества, препятствовал рационалистическому поиску исторической истины, останавливая изыскания на грани между реализмом и фантастикой.
ЛЕТОПИСИ
203

Первичное представление об историческом познании
204
Несмотря, однако, на отвлекающее влияние веры, рационалистические идеи пробивались в летописи сквозь толщу религиозных наслоений. К ним относятся, правда, пока еще первичные попытки объяснения «чудес» при помощи рационального толкования, понятия изменчивости, попытки логических построений, идея развития в истории. Ряд других категорий, хотя и реалистических по своему существу, все еще целиком подается в духе подражания Библии. Таковы нравственные оценки летописцев, описание исторической борьбы противоположностей в виде бесконечного антагонизма добра и зла, идеи абстрактного единства человечества и действий личности по мотивам.

СПОСОБЫ
ВОСПРОИЗВЕЛЕНИЯ
ИСТОРИЧЕСКИХ
ФАКТОВ
ЛЕТОПИСИ
205
В круг исторических источников «Повести временных лет» входили: памятники материальной культуры, письменные источники (в том числе архивные), устное народное творчество, свидетельства очевидцев, личные наблюдения, а также переводная греческая и болгарская литература и Библия. Летописцы стремились изыскать и использовать в своем труде всю массу имеющихся в их время источников, воспользоваться малейшей возможностью дополнения, уточнения материала, не говоря уже о новой информации. Приходится удивляться трудолюбию и неустанным поискам древних авторов, не жалеющих ни времени, ни усилий для разыскания источников, которые могли бы осветить хотя бы самые незначительные факты и обстоятельства.
Авторы «Повести» понимали, что от знания источников зависит постижение хода истории, что одностороннее освещение событий — результат часто недостачи материала. Известный объективизм повествования, характерный для летописи, имеет своей основой именно большой круг источников, позволяющих широко взглянуть на прошедшее, по возможности всесторонне его оценить. Летопись представляет собой не только свод сочинений различных авторов, не только динамику идей, но и динамику фактов, свод огромного фактического материала, составленного из вклада, который вносило поколение за поколением, один составитель за другим. Обращает на себя внимание всесторонность и разнообразие в

Способы
воспроизведения
исторических фактов
206
использовании источников. В погоне за материалом летописец обращается к самым различным людям, участвует, как это видно из «Повести», в самой гуще военных и гражданских событий. Созданный великим скульптором М. Антокольским образ Нестора-летописца фиксирует лишь заключительный момент творчества историка. Ему предшествовали большие искания, когда летописец-монах, покинув келью, собирал свой материал, вкладывая в это дело страсть патриота и политического деятеля.
Обратившись к началу русской истории, летописец воспользовался памятниками материальной культуры как историческим источником, остатком седой старины1. Нельзя не сказать, что обращение летописцев к памятникам материальной культуры представляет собой выдающееся явление, на много веков опережающее свое время: по существу археологические памятники русской исторической науки стали использоваться только в XVIII в., так и не получив, впрочем, в этом столетии правильного истолкования. Конечно, не стоит этот факт преувеличивать, однако он сам по себе весьма значителен. Летописец не ведет никаких археологических изысканий, он далек от научного понимания существа материальной культуры, но уже осознает очень важное положение: древность памятников старины как свидетельства исторического прошлого народа, как исторического источника. Летописец обращается к нему для доказательства своих умозаключений и выводов, его особенно привлекает достоверность и наглядность этого рода исторического источника, доступного всеобщему обозрению.
Очевидность факта существования памятника материальной культуры ни у кого не вызывала сомнений, и это обстоятельство делало археологические источники особенно ценными — истину всегда можно было проверить. Памятниками материальной культуры авторы «Повести» пользуются, как правило, для подтверждения своих выводов, сделанных на основании устных или письменных источников, тем самым убеждая читателя в истинности своего рассказа.
Памятники материальной культуры широко используются авторами на протяжении всей «Повести», но преимущественно они относятся к начальной ее части, к наиболее отдаленным периодам истории Руси. Летопись упоминает о могиле Аскольда и Дира, Олега, Игоря, Святополка и других князей. В «Повести» говорится о городах, разоренных Святославом, о «градах словенских», по разным случаям упоминаются архитектурные памятники, укрепления, рвы, дворцы, церкви, сооружения Корсуни, Тмуторокани, Вышгорода. Летописец устанавливает древнюю топографию частей города Киева, его урочищ, сооружений, мест, где происходили исторические события; местоположение Киева при Кие, территорию этого города времен княгини Ольги, место битвы с пе-

ченегами. Важно еще раз подчеркнуть, что это — не просто описательство, а использование исторического источника, целеустремленное историческое повествование. Местоположение памятников материальной культуры, как показано ранее, обозначается в «Повести» точно, в соответствии с современной летописцу топографией местности.
Летопись пестрит указаниями на строительство укреплений, дворцов, храмов и церквей, причем не только в Киеве, но и в других городах. При Ярославе стал строиться большой город — столица Киевского государства,— заложенный в том месте, где, как сообщает летописец, «сейчас Золотые ворота». Были основаны церковь святой Софии, митрополия, церковь святой Богородицы на Золотых воротах, монастырь святого Георгия и святой Ирины; особенно пышно была украшена церковь святой Софии — золотом, серебром, церковными сосудами. Весьма подробно дан рассказ об основании и строительстве Печерского монастыря, сыгравшего, как известно, огромную роль в истории Киевского государства: «Игумен же с братиею заложили церковь большую, и монастырь огородили частоколом, келий поставили много, церковь достроили и иконами украсили. С тех пор и получил начало Печерский монастырь: так как жили чернецы прежде в пещере, оттого и прозвался Печерским». Владимир Святославич поставил «церковь в Корсуне на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи»2. Князь Тму- тороканский Мстислав, в честном поединке на виду у войска зарезавший касожского предводителя Редедю, поставил в ознаменование этой победы церковь в Тмуторокани.
«Повесть» сообщает также топографию Киева, расположенного первоначально на трех холмах и окруженного лесом. Более подробно дается местоположение Киева при Ольге: «Вода тогда текла возле Киевской горы, а на Подоле не сидели люди, но на горе. Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а ловушка для птиц была вне города; был вне города и другой двор, где стоит сейчас двор Уставщика позади церкви богородицы Десятинной; над горою был теремной двор — был там каменный терем». Некоторые сведения дает летописец и о перестройке Киева при князе Ярославе Владимировиче3.
Интересно, что еще Н. И. Костомаров заметил, что рассказ летописца, поясняющий киевскую местность своим современникам, вставлен в народное предание о мести Ольги, однако он не объяснил почему4. Надо полагать, что это было сделано древним историком для того, чтобы придать своему рассказу правдоподобие ссылкой на памятники материальной культуры как на объективный исторический источник.
Громадной заслугой перед историческим знанием было обращение авторов «Повести временных лет» к устному народ-
/1ЕТОПИСИ
207

Способы
воспроизведения
исторических фактов
208
ному творчеству как историческому источнику. По существу вся начальная история Руси до Владимира Святославича включительно построена во многом на фольклорных данных, состоящих из исторических преданий — светских и церковных, на легендах и песнях. Это обращение летописца к народной поэзии было необходимостью: если бы он даже и захотел, он не мог бы обойтись без нее. Только народ, за исключением сравнительно незначительного вклада, внесенного церковью и дружинной средой (тоже, впрочем, довольно демократической), сохранил важнейшие, хотя и переданные отрывочно сведения о древней поре Киевского государства, его становлении и тех трудностях, которые оно испытывало в жестокой борьбе за существование.
Естественно, что, восприняв сквозь призму народного сознания факты, летописец должен был подчиниться и их оценке. Отсюда идет та демократическая струя в летописи, которая не может быть незамеченной непредвзятым исследователем. Без нее летопись была бы типичным и сухим порождением средневековой учености, заключенной в безжизненные рамки исторической хронологии, В тех местах, где летописец припадает к живому роднику народной поэзии, метко схватившей и отобразившей суть событий, сумевшей поэтически их обобщить, там летопись поднимается не только до степени исторической повести, но и до высоты исторического синтеза. Здесь, в своих первых частях, построенных на народных источниках, летопись особенно близка к былинам — и по фактам и по их оценке, хотя речь идет не о совпадении, а об общем характере восприятия прошлого. Летопись недаром впадает в эпический тон — она невольно подчиняется высокому, героическому стилю былин. Общая оценка взгляда на прошлое как на великое, составляющее предмет гордости последующих поколений время, понимание событий с точки зрения народной пользы, патриотизм и идея служения обществу, даже характеристика отдельных деятелей (князя Владимира Святославича, Добрыни и др.), наконец, чисто светский характер изложения — все это вольно или невольно заимствовано из былин.
Проблема места и влияния устного народного творчества на состав и характер «Повести временных лет» давно занимала исследователей. Еще Н. И. Костомаров выступил с первым специальным исследованием, посвященным этой проблеме, назвав его «Предания первоначальной русской летописи». «Если мы станем рассматривать отдельно ту часть нашей первоначальной летописи, которая обнимает нашу древнюю историю до смерти Ярослава,— писал Н. И. Костомаров,— то должны будем признать, что, за исключением немногих, указанных нами письменных частей, внесенных в нее, все остальное заимствовано из изустных преданий, рассказов и песнопений. Иных источников невозможно и вообразить» 5. К та-

кого рода изустным материалам, которыми воспользовался летописец, Н. И. Костомаров причислил предания о переселении славян, об уграх и обрах (причем последние близки к мифологическим великанам), о нравах славянских племен и их обычаях, о Кие — основателе города Киева.
К разряду «туземных легенд» Н. И. Костомаров относит сказание о призвании варягов, причем, по его мнению, оно «есть перенесение признаков позднейших времен на более ранние времена и составилось оно в те времена, когда во всех землях более или менее, при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны землею по роду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле» 6. В преданиях об Олеге историк видел признак древнего мифа, а в рассказах об Игоре и Ольге — содержание целой думы, плода народной поэзии. Рассказы о Святославе заимствованы, по Костомарову, из устных сказаний и песен, а о Владимире Святославиче — только те, которые рассказывают о его походах (в частности, известное сказание о юно- ше-кожемяке) и о пирах, щедрости, милосердии и т. п. Другой исследователь «Повести», И. П. Хрущов, писал, что «древний русский летописец иногда выступал из области идеального христианского миросозерцания и погружался в страстные волны житейского моря», а «сказания, записанные очевидцами, лицами, испытавшими непосредственное впечатление событий, составляют существенную и наиболее творческую часть наших летописей»7.
В советское время сюжет — исторический фольклор — летописи специально изучался В. П. Адриановой-Перетц и особенно результативно Д. С. Лихачевым, по существу решившим эту проблему в целом ряде своих работ8. Он подчеркивал, что «Повесть временных лет», используя устное народное творчество как источник, одновременно черпала из него свои идеи, освещение прошлого Русской земли. Вместе с тем народное творчество воспринимало прошлое как героическое, передав «Повести» оттенок героичности и эпичности. «Повесть временных лет,— писал Д. С. Лихачев,— стоит на грани двух общественных укладов — уже ушедшего патриархальнообщинного и нового, феодального, двух исторических сознаний — эпического и летописного; она же стоит на грани двух литератур — устной и письменной, будучи по существу произведением письменным, отражая в основном сознание начально-историческое и принадлежа эпохе феодализма. Из прошлого «Повесть временных лет» сохраняет лишь лучшее, творчески перерабатывая его в произведение нового времени. На основе устной традиции своего времени «Повесть временных лет» создает письменный литературный язык, письменную историю Руси» 9.
Мы обязаны знанию о начальной истории нашей родины народному творчеству, историческому эпосу, который был
ЛЕТОПИСИ
209

Способы
воспроизведения
исторических фактов
210
одной из первых попыток осмыслить прошлое. Конечно, летописец многое обработал, пытаясь внести в фантазию здравый смысл, найти крупицу исторической истины под многочисленными пластами вековой передачи из уст в уста, подтвердить отдельные факты и положения другими свидетельствами. Сама запись легенд, сказаний, былин и включение их в исторический оборот были величайшей заслугой летописцев.
Фундаментом исторических источников «Повести» являются письменные источники. Несмотря на важное значение, которое имеет в летописи фольклор, все-таки письменные источники являлись для ее авторов наиболее важными материалами 10. Первым из письменных источников «Повести» является, несомненно, Библия (Ветхий и Новый завет), которая представляет собой образец исторического сочинения для летописца, стремящегося всячески ему подражать. Факты, изложенные в Библии, для летописца являлись непреложными, исходными для его работы. Вслед за Библией следует поставить сочинения византийских авторов, а первым среди них— «Хронику» Георгия Амартола, излагавшую всемирную историю до начала IV в. и имевшую продолжение, доводившее повествование до середины X в. Это позволило летописцам дать изложение славянской истории на фоне всемирной истории. Однако Георгия Амартола «Повесть» использует как источник своеобразно, вставляя от себя в нужных случаях название славянского племени и имена киевских князей в текст византийского хрониста.
Другим источником, близким по своему происхождению «Хронике» Георгия Амартола, было «Откровение» Мефо- дия Патарского, на которого ссылаются авторы «Повести временных лет». Летопись считает эти свои источники первостепенными и видит необходимость не только дословно цитировать их, но и указать их авторитетных авторов, ссылка на которых придает сочинению печать высокой учености. «Говорит Георгий (Амартол) в своем летописании»,— пишет летописец и далее цитирует свой источник для подкрепления своих положений, касающихся характеристики примитивных народов, в частности половцев. Второй раз «Повесть» ссылается на Георгия Амартола более глухо: «...как пишется об этом в летописании греческом». Выясняя проблему происхождения половцев, летописец обращается к византийскому авторитету, прямо указывая на то, что «Мефодий же свидетельствует о них».
Говоря о северных народах, летописец приводит довольно длинную выписку из византийского «Откровения», начиная ее словами: «Это люди, заклепанные Александром Македонским царем, как рассказывает о них Мефодий Па- тарский» п. Следует указать на эти ссылки как на довольно редкие в средневековом летописании, свидетельствую-

щие о высоком для своего времени уровне исторического знания. Другими византийскими источниками «Повести временных лет» были: «Никифоров летописец вскоре» и «Житие Василия Нового».
«Повесть временных лет» включила в себя летописи, составленные в среде западных славян, болгар и чехов. Таково «Сказание о преложении книг на словенский язык», условно названное Шахматовым. Оно, по мнению последнего, появилось, вероятнее всего, в Моравии, попав в Россию в X в. Важным источником Начальной летописи был «Злато- струй» — сборник, составленный в Болгарии при царе Симеоне 12. Сравнительно большой круг поставляла переводная с греческого на русский (без южнославянского посредства) литература, появившаяся со времен Ярослава. Не считая упомянутых, это были «Хроника» Георгия Синкелла, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Повесть об Александре Македонском», «Повесть об Акире Премудром» и др. 13
Летописец для своего времени был начитаннейшим человеком, использовавшим всю имевшуюся на Руси историческую литературу, которая хотя бы в какой-то степени могла пролить свет на интересующие его проблемы. Привлечение иностранных источников давало возможность авторам «Повести временных лет» по-новому, с иной стороны взглянуть на события отечественной истории, создавало условия для более широкого взгляда на предметы и явления вообще. Факты всемирной истории, а также истории Руси, сохраненные и интерпретированные иностранцами, невольно заставляли летописца прибегать к сравнениям и аналогиям, а также к синхронному изучению прошлого в связи с фактами истории соседних стран, в особенности Византии. Правда, факты и обобщения, заимствованные летописцами, лежат в летописи как бы на поверхности, не сплетаясь органически с основным материалом русской истории.
Основой письменных источников «Повести временных лет» остаются, разумеется, русские источники разнообразного характера, как светского, так и религиозного. Чаще всего они составляют целые повести, построенные на одном сюжете. Это агиографические сведения о княгине Ольге, «Житие князя Владимира Святославича», «Речь философа об истории и содержании христианской веры», «Повесть о крещении Владимира». К произведениям подобного рода относятся «Сказание о Борисе и Глебе», «Сказание об обретении и перенесении мощей Феодосия Печерского». Более светский характер носит знаменитое «Поучение Владимира Мономаха» и уже совершенно реалистический — «Повесть об ослеплении князя Василька Теребовльского». Особенностью использования этих источников было сохранение летописцем их целостности. Возможно, только начало или конец этих рассказов и записей
ЛЕТОПИСИ
211

Способы
воспроизведения
исторических фактов
212
были несколько изменены авторами летописи, которые с помощью вставных фраз стремились вплести эти повести в основную канву повествования. Этой, собственно, незначительной «операцией введения» и ограничивался летописец, в остальном сохраняя источник нетронутым. Это была даже не компиляция, а вставной рассказ, который летописец отнюдь не стремился выдать за свое сочинение.
Равнодушно относясь к авторскому праву, понятие которого в те времена было неизвестно, летописец не стремился скрыть имя автора своего источника и в равной степени подчеркнуть или обратить на него внимание. Это зависело от самого источника: если в нем был указан автор, то это указание оставалось, если нет — его не было и в «Повести». Так, летописец сохранил имя автора «Поучения», написанного Владимиром Мономахом, и лишь оставил возможность догадываться об авторе рассказа, посвященного ослеплению Василька.
Важным показателем высокого уровня исторического знания, достигнутого авторами «Повести временных лет», было использование архивных источников. К ним относятся знаменитые договоры Руси с Византией, донесенные до нашего времени в своем полном и неискаженном виде благодаря «Повести временных лет», авторы которой полностью привели текст этих договоров в своей летописи. Летописец отдавал себе отчет в важности этих исторических документов и постарался передать их наиболее точно. «Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского — Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид,— посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его — светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в боге самодержцам, царям греческим, на укрепление и на удостоверение многолетней дружбы, существовавшей между христианами и русскими... рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему» — так начинается этот выдающийся для своего времени документ.
Не менее важен для понимания дипломатии того времени и конец этого договора 6240 (912) г.: «В удостоверение и неизменность, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — царя вашего и своею рукою,— скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от бога как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из стра-

ны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения и удостоверения существующего между нами мира. Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420».
Таким образом, существовали два аутентичных текста договора, русский экземпляр которого и был приведен в своем сочинении летописцем. Точно в такой же манере летописец приводит другой договор Руси с Византией 6453 (945) г. 14 На то, что приведенный в летописи документ является копией договора, указывают слова, принадлежащие не тексту первоисточника, а самому летописцу: «Список с договора, заключенного при царе...» и т. д.
Однако выражение «список с договора» является в известной степени трафаретом, применяемым летописцем не всегда в точном соответствии со смыслом текста документа. Так, князь Святослав с дружиной «послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю. Царь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: «Пусть говорят послы русские». Они же начали: «Так говорит князь наш: «Хочу иметь полную любовь с греческим царем на все будущие времена»». Царь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так:
«Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при . Феофиле синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле месяца июля, 14 индикта, в год 6479...» и т. д.15
Вряд ли это часть договора, фрагмент, приведенный летописцем. «Повесть» прямо приводит способ составления такого документа: «Царь... повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию» 16. Скорее всего это — обязательство, исполненное в виде клятвы в духе тех времен, данное от имени князя Святослава в подтверждение своих мирных намерений: «Я Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою». Византийский император для придания этому обязательству юридической силы приказал записать его и скрепить печатями.
Текст этой клятвы не производит впечатления отрывка еще и потому, что имеет вполне законченное содержание и форму: вступление, изложение и заключение. Таким образом, это был не договор (да он в действительности так и не назывался его авторами), а вынужденное для Святослава обязательство, позволяющее ему и его противнику получить временную передышку для собирания новых сил и дальнейшей борьбы. Русский посол не мог начать свою речь, обращенную к императору, со слов: «Список с договора...» (если верить летописцу), однако могут возразить, что так мог написать
ЛЕТОПИСИ
213

Способы
воспроизведения
исторических фактов
214
писец. Последний аргумент опровергается тем, что точно так же составитель начинает предыдущие два договора — Олега и Игоря с Византией.
Архивные источники служили летописцу для той цели, что и памятники материальной культуры: они подтверждали данные, которые он брал из произведений устного народного творчества, сочетая поэтически обработанные факты со свидетельствами документального первоисточника.
Чем ближе летописец в своем повествовании подходил к своему времени, тем больше он мог использовать еще один важный, но требующий большой осторожности источник — свидетельства очевидцев. Характеризуя использование «Повестью» свидетельств очевидцев, А. А. Шахматов отметил его следующую особенность в летописи. «Припоминания в тексте Древнейшего свода едва ли переходят время Ярослава,— писал он.— Нас поражает незначительное количество событий из княжения Владимирова... Это доказывает, что, углубившись во времена Владимира, летописец основывался на более или менее готовых материалах (письменных источниках, народных преданиях в виде песен и былин, духовных легенд); частичных припоминаний мы для этого времени у него не находим. Напротив, начиная с 6523 г., с сообщения о смерти Владимира, многое в тексте Древнейшего свода нельзя понять иначе как результат припоминания со стороны летописца или тех старых людей, к которым обращались его расспросы» 17
К таким припоминаниям А. А. Шахматов относил, в частности, рассказы о пожаре в Киеве в 6525 (1017) г., сражении Ярослава с Болеславом в 6526 (1018) г., рождении сына Ярослава Владимира в 6528 (1020) г., Лиственской битве 6532 (1024) г., первом мирном договоре между князьями в Городце в 6534 (1026) г., смерти Мстислава, поездке Ярослава в Новгород, нападении на печенегов в 6544 (1036) г. и другие события.
Впрочем, сам летописец открывает свой главный источник, записав под 6614 (1106) г. следующее: «В тот же год скончался Янь, старец добрый, прожив девяносто лет, в старости маститой. Жил он по закону божию, не хуже был он первых праведников. От него и я много рассказов слышал, которые и записал в летописанье этом, от него услышав; был ведь он муж благой и кроткий и смиренный, избегал всяких тяжб» 18.
Помимо Яна Вышатича летописец называет еще в качестве своих информаторов новгородца Гюряту Роговича, посадника Павла ладожского и ладожан — жителей Ладоги. Гюря- та Роговин, сообщивший о северных народах, живших за Югорской землей, был, по всей вероятности, торговым человеком: на первое место в своем рассказе он ставит товары и дороги.

Сведения, полученные летописцем о «самояди», прошли довольно сложный и длинный путь, будучи переданы автору «Повести» уже через третьи руки. Первоисточником их были жители Югры (ханты и манси), которые рассказали «отроку» (приказчику) Гюряты Роговича о людях, живущих среди высоких, выходящих к лукоморью гор: «...и в горах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, желая высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на железо и делают знаки руками, прося железа; и, если кто даст им нож ли, или секиру, они в обмен дают меха» 19. «Отрок» же передал этот рассказ своему господину Гюряте Роговичу, а последний уже поведал его летописцу.
Наш автор был уже четвертым, через кого прошло это известие. Если иметь в виду, что сами новгородцы плохо знали Югру (с которой у них сложились отношения, не способствующие изучению страны) и тем более плохо знали страны, находящиеся к северу и востоку от Уральского хребта, а также то, что сведения эти передавались через вторые или даже третьи руки, то легко понять, почему они обрастали самыми фантастическими измышлениями. Другое, еще более фантастическое известие было получено летописцем у ладо- жан во главе с посадником Павлом. Они рассказали о том, как время от времени из туч падают «глазки стеклянные» (по-видимому, речь идет о кварцевых обломках, выбрасываемых на поверхность земли от удара молнии). Летописец сам «взял более ста, все различные» и призывает в свидетели всех ладожан и посадника их Павла. Третьим источником своей информации автор «Повести» называет монахов Печерской лавры. Рассказывая о подвижничестве черноризца Исакия, он
говорит: «И многое другое рассказали о нем, а иному был я
20
сам очевидец» .
Несомненно, летописец широко пользовался свидетельствами очевидцев — самых разнородных людей, занимавших различные ступени общественной лестницы. Здесь были, как уже видели, члены военного и торгового сословия, занимающие довольно высокое положение, представители администрации (посадник), горожане, монахи и многие другие, у которых летописцы собирали сведения. Живое наблюдение, детали, доступные только тому, кто был на месте, прямая речь — все это обличает рассказ очевидца, записанный составителем.
Вот, например, живая картина битвы, несомненно рассказанная ее участником: «В год 6524. Пришел Ярослав на Свя- тополка, и стали тот и другой по обе стороны Днепра, и не решались начать бой ни эти против тех, ни те против этих, и стояли три месяца друг против друга. И начал воевода Святополков, разъезжая вдоль берега, попрекать новгородцев, говоря: «Чего пришли с хромцем этим, вы же плотники?
ЛЕТОПИСИ
215

Способы
воспроизведения
исторических фактов
216
Мы и поставим вас хоромы рубить нам1» Услышав это, новгородцы сказали Ярославу, что «завтра мы переправимся к ним; если никто другой не пойдет с нами, сами ударим на них». А наступили уже заморозки. Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиною своею. Ярослав же наутро, приготовив дружину свою к бою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, они оттолкнули ладьи от берега и пошли в наступление, и сошлись обе стороны. Была битва жестокая, и не могли из-за озера печенеги прийти на помощь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили они (воины Святополка) на лед, и подломился под ними лед, и одолевать начал Ярослав» 2l.
Летописец рассказывает в «Повести» и свои личные наблюдения, события, в которых он сам принимал участие. К ним относится, прежде всего, перенесение мощей основателя Печерского монастыря Феодосия, которое было поручено автору «Повести временных лет», монаху этой обители. «Игумен (Печерского монастыря) и черноризцы,— пишет он об этом событии,— посовещавшись, сказали: «Нехорошо лежать отцу нашему Феодосию вне монастыря и церкви своей, потому что он основал церковь и черноризцев собрал». Посовещавшись, приказали устроить место, где положить мощи его. И через три дня, в праздник Успения богородицы, приказал игумен копать там, где лежат мощи его, отца нашего Феодосия, приказанию которого я, грешный, первый был очевидец. Об этом и расскажу не понаслышке, а как зачинатель этого [дела]»22. Последняя мысль интересна и важна тем, что летописец видит глубокую разницу между теми сведениями, которые получены понаслышке, и фактами, увиденными воочию.
Постановка проблемы степени очевидности факта представляет первостепенный познавательный интерес для летописца. Второй рассказ составителя о себе касается набега половцев на Киев: «И 20 числа того же месяца, в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь и деревни, и Германов. И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы — кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати [церковные]» 23.
Летописец — участник битвы с половцами на реке Суле в 6615 (1107) г. Его описание настолько реалистично и оснащено, несмотря на краткость, такими подробностями, что это мог увидеть только непосредственный свидетель: «В том же году пришли Боняк и Шарукан старый, и другие князья многие, и стали около Лубна. Святополк же и Владимир, и Олег,

Святослав, Мстислав, Вячеслав, Ярополк пошли на половцев к Лубну и в 6-м часу дня перешли вброд через Сулу и крикнули на них. Половцы же ужаснулись, со страху не могли и стяга поставить, но побежали, на бегу хватая коней, а иные пустились бежать пешие. Наши же принялись рубить, нагоняя их, а других руками ловить, и гнали чуть не до Хорола. Убили же Таза, Бонякова брата, и Сугра взяли в плен и брата его, а Шарукан едва убежал. Бросили половцы и свой обоз, который и взяли русские воины 12 августа, и вернулись русские восвояси с победой великой».
Для сравнения можно указать, например, на описание битвы с теми же половцами в 1103 г. на Сутени, где рассказ, несомненно, записан со слов и расцвечен литературными красотами века с примесью религиозно-моральных сентенций24. Не лишним будет отметить, что даже те описания, которые были основаны на личных наблюдениях летописца, лишены эмоциональной окраски, изображения индивидуальных эмоций. Личные черты даются обычно по христианскому трафарету, совершенно формально отмечаются постоянно одни и те же качества (добрый — недобрый, кроткий — некроткий, гордый — негордый и т. д.).
Привлекая большое количество разнообразных фактов, часто фрагментарных и не связанных между собой, летописцы должны были озаботиться восстановлением связи между ними. Первой формой такой связи могла быть хронология, время, в едином русле которого текли события. Эта форма была ими широко использована как основная. Однако авторы «Повести временных лет» не могли остановиться на этом. Временная форма связи событий не могла удовлетворить их по той причине, что история, ими составляемая, выходила за рамки хроники: недаром она была названа не летописью, а повестью. В основе ее лежало не сухое изложение отрывочных событий, а сюжетное повествование, отдельные исторические повести, скрепленные между собой не только временем. Прежде всего объективно это была логика развития Киевского государства от отдельных, разбросанных на широкой Восточноевропейской равнине родов до политического объединения, включившего в себя многие племена и вступившего в тесные отношения со странами Европы.
В сущности это логика движения истории Руси, излагаемая пока в своих чисто внешних проявлениях территориального расширения. Сердцевиной этой идеи была мысль о единодержавии как основе исторических успехов Киевской Руси, единой династии, призванной управлять государством по принципу родовой преемственности. Впоследствии же, когда после Ярослава Киевское государство стало распадаться на уделы, древний историк выдвинул вторую идею, являющуюся оборотной стороной медали первой: «Каждый владеет отчиной своей». Здесь проводится та же мысль, что в начале
ЛЕТОПИСИ
217

Способы
воспроизведения
исторических фактов
218
«Повести»,— принцип родовой преемственности, когда сын наследует отцу.
«Летописец,— писал А. А. Шахматов,— следит за образованием и ростом Русской земли; он отмечает с большой последовательностью постепенный ход объединения тех земель, которые в его время находились под рукой Ярослава»25. Эта идея, составляющая внутреннюю логику, связывающую факты, проводится в «Повести» очень настойчиво, несмотря на сравнительно частые отвлечения. Летописцы пробираются к цели сквозь дебри фактов, иногда теряя дорогу и сбиваясь в сторону, но никогда не забывая о цели своего движения. Эту свою цель они нигде не формулируют, но она объективно является основой их повествования. В распоряжении летописцев была масса недатированных, но важных, с их точки зрения, фактов, которые они не хотели и не могли опустить. Целая груда сказаний, легенд, былин, дружинных песен теснились перед ним и требовали своего места. Это было тем более необходимо, что, чем дальше в глубь истории, тем аморфнее и темнее по смыслу был материал. Куда приурочить этот материал, где найти ему место, с какими фактами он связан более тесно по логике вещей? Эти вопросы вставали перед летописцами, когда они работали над историей первоначального периода Руси.
Соединяя факты между собой, летописцы часто ограничивались чисто внешними — искусственными — литературными связями, причем делали это так, что вставные рассказы ясно обнаруживают себя, будучи введены с помощью довольно примитивных оборотов. Не следует при этом забывать, что летопись была динамичным произведением, плодом труда не одного, а нескольких авторов, каждый из которых по сравнению с предыдущим располагал дополнительным материалом фактов и идей, вставляя их в текст в том месте, которое казалось ему наиболее подходящим для этой цели. Вот здесь летописцам далеко не всегда удавалось органически вплести в канву повествования свои, новые по сравнению с предшествующими, сведения.
Собственно, основной прогресс исторического знания в период Киевской Руси и состоял во включении новых групп исторических источников в одно историческое произведение— «Повесть временных лет».
Исследователи русского летописания приходят к различным выводам относительно того, сколько «слоев» в составе «Повести временных лет». Известный знаток русского летописания М. Д. Приселков, например, насчитывает четыре слоя: до 1044 г., от 1044 г. до 80-х годов, от 80-х годов до 1101 г. и, наконец, от 1101 г. до конца26. Для нас важно одно: каждый автор по-своему редактировал и вносил свой материал в текст «Повести временных лет». Летопись изобилует вставками, сделанными позднейшими авторами с по-

мощью «переходных фраз», по выражению А. А. Шахматова. Эти переходные фразы, бесспорно, указывают современному читателю на вставку-рассказ, сделанный позже. Такой переходной фразой, например, как указывает А. А. Шахматов, была «Поляном же жившим особе» 27, эта фраза применяется несколько раз, когда автору нужно перейти от одного сюжета к другому. Так, желая рассказать о пути «из варяг в греки», летописец вставляет эту фразу (надо сказать неудачно), она, собственно говоря, никакого отношения к смыслу повествования не имеет. Вслед за этим летописец делает еще более неловкий переход, желая рассказать о посещении апостолом Андреем славянских земель. «А Днепр,— говорится в «Повести»,— впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским,— по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра»28. Так летописец связывает рассказ о пути «из варяг в греки» с историей путешествия апостола Андрея. Та же сакраментальная фраза «Поляном же жившим особе» дает ему возможность перейти к описанию основания города Киева. Наконец, все тот же оборот применяется летописцем при переходе к характеристике славянских племен.
Другой переходной фразой, которой широко пользуются летописцы на протяжении всей «Повести», было выражение, ставшее трафаретом для связи фактов, логически между собой не спаянных: «Возвратимся к прежнему [повествова¬
нию]». Этой фразой летописец связывает между собой рассуждения о хронологии за годы, которые он исчислил для событий русской истории путем синхронного ее сопоставления с византийской. Рассказ о «вожделении» Владимира, прерванный вставкой о ссоре этого князя с варягами и о постав- лении кумиров, возобновляется с помощью той же фразы: «Теперь же возвратимся к прежнему своему повествованию». Вставка о каре божьей, насылаемой на страну за грехи, отделяется от разорванного с ее помощью текста, посвященного неудачной борьбе с половцами, той же самой фразой. «Мы же возвратимся опять к предшествующему повествова-
29
нию»,— говорит летописец и продолжает свою повесть .
«Поучение» Владимира Мономаха вставлено в текст летописи без всяких вводных оборотов с помощью заголовка. Оно идет без всякой связи с предыдущим текстом после рассуждения летописца о происхождении половцев. Вслед за этим— без особых на то оснований фактического или хронологического порядка — составитель передает рассказ новгородца Гю- ряты Роговича о северных народах, прибегая для перехода к нему к простейшего вида связке («Теперь же я хочу рассказать...»), и возобновляет свои давно прерванные повествования с помощью испытанного приема: «Но мы вернемся к предыдущему, к тому, о чем ранее говорили»30. Связи между фактами носят в «Повести временных лет» еще во многом
ЛЕТОПИСИ
219

Способы
воспроизведения
исторических фактов
220
формальный характер, приобретают черты трафарета. Летописец часто еще не может постичь конкретных связей между событиями, их общей природы. Поэтому нередко факты просто представляют собой ряд поставленных вереницей событий.
Конструктивно «Повесть временных лет» составлена из хронологических дат, на которые разбито все это произведение. Такое построение было крупнейшей победой исторического знания, принесшей ему большие достижения в познании прошлого. Благодаря хронологии история из устного рассказа, полного поэтических вольностей, становилась на прочную основу точного знания, в котором датировка событий играла важнейшую роль. Хронология и необходимость ее применения в важнейшей степени определили стремление историков к изысканию истины, реконструкции исторической действительности.
Хронология заставила историческое повествование стать более логичным, отказаться от смещения и смешения событий. Теперь все должно было получить свое место во времени и пространстве. Малейшее нарушение хода событий приводило к гибели всю конструкцию историка: факты сталкивались между собой, требуя определить их соотношение во времени. Каждый факт — мелкий или крупный — должен быть теперь приурочен к какому-либо времени, году, месяцу или даже числу и дню недели. Стремление к наивозможной точности стало правилом историков. Это в свою очередь привело к целому ряду недостатков, когда летописцы непременно хотели датировать во что бы то ни стало свои сведения, даже фантастические. Понятия о приближении тогда не существовало, поэтому события или датировались точно с указанием года, или не датировались совсем. В своих попытках установить хронологию летописцы шли на многое, приурочивая события или даже перемещая их. К их чести следует сказать, что они рисковали только в особых случаях, когда весь хронологический арсенал оказывается исчерпанным, а конструкция грозит рухнуть.
Известно, что вводна часть «Повести временных лет» не имеет хронологических дат за давностью событий, о которых она рассказывает. Здесь было бы уместно пользоваться такими крупными единицами времени, как столетия и тысячелетия. Однако они не были доступны летописцам. Древний писатель сам чувствовал шаткость своих исходных позиций и поэтому искал моментов, которые могли бы при отсутствии хронологических показателей подтвердить истинность его рассказа. Этой цели, с точки зрения летописца, могла хорошо послужить Библия, на которую он опирается при изложении истории происхождения славян. Собственно, отсутствие дат во введении было извинительным еще и потому, что оно касалось главным образом географии и этнографии славян.

Единственным историческим событием большого значения явилось основание города Киева, но в этом случае летописец с мужеством, достойным настоящего ученого, признается в своем неведении, в отсутствии у него установленных фактов, позволяющих вести достаточно аргументированный рассказ.
Составитель спешит как можно раньше придать историческому повествованию прочную основу в виде хронологии. Он пользуется первым же для этого известием, которое находит в иностранном источнике. Полное отсутствие в отечественных источниках (главным образом состоявших из устных преданий) хронологических дат заставило летописца встать на путь синхронизации событий, сопоставления византийских известий с фактами русской истории. Летописец сам открывает свой метод: «В год 6360, индикта 15: когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим»31.
Летописец выполняет свое обещание и путем синхронизации истории Византии с историей Руси делает свои выкладки, касающиеся времени княжения киевских князей, распространяющих свою власть над всей территорией государства Русского. Поэтому из его хронологической системы выпал Рюрик, который был только новгородским, а не киевским князем, а Олег стал первым «потому, что он сел в Киеве». От Олега летописцы ведут свою хронологическую канву к Игорю, от Игоря к Святославу, Ярополку, Владимиру, Ярославу и заканчивают Святополком. Таким образом, в основе хронологических изысканий летописцев лежит все та же монархическая тенденция, во многом определившая методы их исторической работы, в частности периодизацию истории Руси, шедшую в «Повести» по княжениям.
В дальнейшем своем изложении истории Киевского государства летописцы (частично заимствуя из византийских хроник вначале и все более отходя от них потом) искусственно приурочивали события к определенным датам, вставляли имена деятелей русской истории, когда им казалось, что события, сообщенные византийскими источниками, совпадают с теми, которые имеются в их распоряжении. Чем ближе история Руси подвигалась к современным для летописцев событиям, тем точнее становились их хронологические выкладки. С 60-х годов XI в. начинают фигурировать не только годы, но месяцы, а также числа и дни недели 32. Однако, несмотря на усиление хронологических моментов в «Повести», она не становится сухим летописным произведением, в котором фигурируют лишь погодные записи «по летам». Сочетание летописной и повествовательной манеры изложения остается до самого ее конца.
ЛЕТОПИСИ
221

Способы
воспроизведения
исторических фактов
222
Группировка фактов в летописи целиком зависит все от той же монархической тенденции ее авторов. Известия группируются, как правило, вокруг личности князя, совершающего те или иные действия. Вернее сказать, приурочивая факты к тому или иному году, летописцы сосредоточивают их вокруг одного крупного события, связанного с действиями князя. Так, княжение Олега было событием, вокруг которого развивались все дальнейшие факты, связанные с историей Руси в период его правления. История Ольги связана с двумя событиями, которые летописец сделал центром своего повествования, посвященного ей: месть древлянам за убитого мужа и крещение в Царьграде. Княжение Святослава изложено таким образом, что центром его стали походы. Крещение Руси группирует вокруг себя все факты, связанные с княжением Владимира Святославича, а время между княжением Владимира и вступлением на киевский стол Ярослава — с убийством Бориса и Глеба.
Все же дальнейшее изложение, исключая историю Печерского монастыря, вьется вокруг княжеских междоусобий. Даже вставленные в «Повесть» «Поучение» Владимира Моно- маха и история ослепления Василька Теребовльского посвящены этой жизненно важной проблеме, от решения которой зависела судьба Киевского государства. Однако эта группировка носит часто механический характер: факты связаны между собой не столько единством сюжета, сколько соединены в известной мере искусственно вокруг какого-либо одного события, которое, как уже говорилось, не столько их объединяло, сколько соединяло в один ряд.
Многочисленность фактов, которыми располагали летописцы, должна была привести к тому, что они вынуждены были руководствоваться каким-то критерием в их отборе. Вряд ли все факты, которыми они вообще располагали, вносились без всякого разбора в летопись. Такое предположение следует отбросить. Весь строй «Повести», мышление летописцев, переработка, произведенная ими при изучении и пользовании материалами источников, говорят против этого. Этот критерий естественно вытекал из общего взгляда летописцев на историю своего отечества, из того, что они считали в ней главным, определяющим. Таким критерием был церковно-государственный принцип, определяющий для авторов «Повести» все остальное в истории Руси. От состояния государства и церкви, от усиления княжеской власти и распространения православия, неотделимых в сознании летописцев друг от друга, они видели залог благополучия и самого существования своей страны. Поэтому все, что относилось к проблемам, связанным с государством и церковью, как уже было показано, включалось в «Повесть».
Средоточием государства для летописцев был князь, а для церкви — монастыри, вот почему основная масса фактов

посвящена именно им. Очень многое поэтому из того, что нам сегодня кажется существенным и важным, летописцы не заметили или коснулись мимоходом, случайно задев при рассмотрении других проблем. Хозяйственный и общественный строй, организация власти, положение населения, языческая религия — все это осталось за пределами исторических интересов летописцев.
Оставив в стороне целый ряд существенных событий, летописец отобрал факты, имеющие отношение только к истории княжеской власти и церкви. Здесь он проявил массу усилий и терпения вплоть до изыскания мельчайших подробностей в исторических ситуациях и характеристике действующих лиц. Факты, связанные с происхождением славян, он отбирает с тем, чтобы показать древность своего народа и его равноправность с другими. География и этнография славян ему нужны не только сами по себе, но и для того, чтобы очертить ту территорию и те племена, которые должны по принципу родства или исторической давности входить в состав Киевского государства, а также для того, чтобы противопоставить «звериный образ» и тьму жизни первобытных племен человечности и свету православной религии.
Внешние отношения живо занимают летописца — в них он черпает уверенность в силах государства, нарастании его мощи и его пределов, а договоры Олега и Игоря с Византией подтверждают эту убежденность. Почти одновременно с возникновением централизованного государства начинается христианское просвещение Руси: «предвозвестницей христианской земле» была Ольга, а уже при Владимире Русь крестилась. Здесь летописец превзошел сам себя: не имея достаточного количества существенных фактов, он затратил огромный труд для изыскания и воссоздания событий. В последующем, при Ярославе и его преемниках, летописцы переходят к фактам междоусобий. Вместе с тем на этом фоне они изображают историю церкви Печерского монастыря и жизнь его старцев. Мы хорошо знаем личные качества и семейную жизнь князей, детали их жизненного пути, а также жизнь и монашеские подвиги иноков Печерского монастыря. Нам известно большинство небесных явлений в период существования Киевской Руси потому, что это, по мнению авторов, имело отношение к судьбам государства. Нам известны видения монахов Печерской лавры, их сны и те искушения, которым их подвергла нечистая сила.
Понимая под существенными фактами такие, которые оказывают то или иное непосредственное или опосредованное влияние на ход исторического процесса, надо сказать, что в «Повести» содержится довольно большое количество упоминаний о событиях, не имеющих первостепенного или даже вообще важного значения. Еще А. А. Шахматов заметил, что, описывая княжение Ярослава, составитель свода внес в него
223

Способы
воспроизведения
исторических фактов
224
не имеющие важности события. К ним А. А. Шахматов отнес «указание года рождения пяти сыновей Ярослава из общего числа семи», явление кометы и упоминание о смерти сына князя Мстислава Евстафия33. К подобным же несущественным фактам следует отнести анекдот об апостоле Андрее, посвященный русскому обычаю париться в бане, рассказ о чудском кудеснике и вызывании бесов, подробное изложение о перенесении мощей Феодосия и исполнении его предсказаний, рассуждение о необходимости воздавать хвалу ангелам (не имеющую отношения к аналогии, которую пытался провести летописец между событиями в Ладоге и в Древнем Египте), длинную выписку из хронографа34.
Вместе с несущественными в «Повести» содержится довольно значительное количество вымышленных известий или, точнее говоря, фактов, отличающихся субъективным содержанием. Эти «субъективные факты» представляют собой плоды фантастического (в той или иной степени) отражения окружающей действительности человеком эпохи средневековья, являются следствием недостаточного (в сравнении с последующим временем) опыта и знаний. Не умея объяснить явление, человек находил его разгадку в сверхъестественном, в чудесах как средстве объяснения. Так, один из составителей летописи предлагает нам довольно длинный рассказ на тему о том, как «от волхования сбывается чародейство», заимствованный им из «Хроники» Георгия Амартола.
К числу фактов, имеющих субъективное содержание, следует отнести известие о числе кораблей, которыми располагал Олег, победивший Византию. Летописец называет цифру 2 тысячи, а Игорь, по его сведениям, имел в своем распоряжении уже 10 тысяч кораблей. К той же серии фактов надо отнести рассказ о сватовстве к Ольге византийского императора (««Хочу взять тебя в жены себе». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не разрешается это — ты сам знаешь». И сказал ей царь: «Перехитрила ты меня, Ольга»»). На совести составителя мы должны оставить причитания дьявола, которые он произносит во время крещения Руси («Увы, мне! Прогоняют меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения апостольского, не знали здесь бога, но радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками, не буду уже царствовать более в этих странах»35).
К той же серии «субъективных фактов» относится известный фольклорный рассказ о «белгородском сыте», когда осажденные печенегами жители города обманули их, вырыв два колодца и наполнив их болтушкой и «пресладким сытом». Прибывшие «лучшие мужи» от печенегов были поражены увиденным и поверили речам белгородцев, говоривших: «Зачем

губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами».
Более серьезный характер носит субъективизм, проявленный древним писателем при изложении истории мученичества «страстотерпцев» Бориса и Глеба. Здесь ему пришлось заниматься довольно сложным видом творчества, целью которого было эмоционально воздействовать на читателя. Рассказ содержит главным образом передачу вымышленных летописцем монологов-песнопений будущих святых и их чувств (довольно трафаретного свойства), которые ими владели перед смертью. В связи с народным восстанием на Белоозере составитель «Повести» счел нужным рассказать о внешнем виде и «заблуждениях бесов», коварных сетях, которые они расставляют человеку («Особливо же через женщин бесовские волхования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину» 36 ХОсобенно важно для бесов было «прельщение» братьев-монахов Печерского монастыря, проявивших образцы стоицизма и жертвенности во славу христианской религии.
Если учесть, что «Повесть временных лет» является сводом, составленным несколькими авторами, то становится понятным то сравнительно большое количество фактических противоречий, которое в ней содержится. Возможно, они были увеличены переписчиками, которые тоже вложили свою лепту в путаницу, имеющую место в летописи. Одна из глав работы М. X. Алешковского «Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси» посвящена изучению этой проблемы. Глава так и называется: «Противоречия летописных текстов»37. В ней указывается, что в пре^ делах одного года временная последовательность не выдержана: месяцы идут друг за другом вразброс, а между тем для летописца хронологическая последовательность имела принципиальное значение.
Есть целый ряд фактических противоречий. Первоучителем славян в одном месте именуется апостол Андрей, а в другом — Павел; совершенно запутано и не поддается никакой расшифровке понятие «Русь»: в «Повести» оно именуется то как западноевропейское, то как восточнославянское племя. По-разному описан путь «из варяг в греки», а основание Новгорода приписывается то славянам, то князю Рюрику. По-разному также сообщается об основании города Переяславля. По одной версии, в 968 г. Киев был освобожден Святославом, по другой — воеводой Претичем. Несколько раз летопись сообщает о приходе печенегов под Киев и каждый раз говорит, что впервые. Владимир, задумав выбрать веру, принимает посланцев из четырех стран, а потом посылает своих послов только в три. Небесные знамения в одних случаях определяются как посылаемые провидением «на зло», в
ЛЕТОПИСИ
225

Способы
воспроизведения
исторических фактов
226
других—«на добро». Есть еще целый ряд несообразностей, которые можно объяснить только участием разных авторов и неловкими интерполяциями.
Отдельные уязвимые места, имеющие место в работе летописцев, не могут свидетельствовать отсутствия у составителей «Повести» критического отношения к фактам. Д. С. Лихачев заметил у составителей «первые элементарные предпосылки исторической критики» 38. Летописец не только отбирает и компонует свой материал, в отдельных случаях он встречается с разными версиями, касающимися одного и того же события, и здесь волей-неволей вынужден рассуждать, заниматься поисками, исходить в своих выводах из показаний источников, их сопоставления и обстоятельств дела. Эта историческая критика касается лишь самых отдаленных времен существования государства, решающее же влияние на выводы летописца имеют, как это видно, его концепции величия и древности Русского государства.
Первое опровержение касается Олега, прозванного Вещим. Против этого почетного прозвища и восстает летописец, «так как были люди язычниками и непросвещенными» 39. Надо сказать, что в «Повести временных лет» нет ничего, что могло бы подтвердить славу Олега вещать, поэтому, действительно, нет никаких оснований считать его Вещим. Такая же аргументация для доказательства применяется летописцем и при упоминании о месте крещения Владимира — он считает его плодом вымысла «не знающих истины». «Невеждами» летописец называет и тех, которые полагают, что «два медных идола и четыре медных коня», которые Владимир, отправляясь из Корсуни, захватил с собой,— мраморные. Собственно, в этих утверждениях летописца нет никакого обоснования, а только отрицание противоположного мнения, приправленное презрительным к нему отношением. Это, так сказать, первичная форма критики.
Некоторая аргументация приводится составителем в его полемике с анонимным оппонентом о Кие, основателе города, давшем ему свое имя. Доказывая княжеское звание Кия, летописец подтверждает это двумя соображениями: «хождением» к иноземному царю, имя которого осталось неизвестным, и основанием города Киевца на Дунае40. Конечно, здесь очень рано еще говорить об исторической критике, но некоторые рассуждения критического порядка в последнем случае достойны быть уже отмеченными. Приведенные примеры свидетельствуют о попытках летописцев выйти за пределы источника и проявить самостоятельность в его оценке, отличной от той, которая заложена в самом известии.
Если позволено говорить об исторических методах, применяемых летописцами, то только в плане их объективного наличия. Сами летописцы, разумеется, такими понятиями, как метод, не оперировали и не могли оперировать, так же

как человек, не сведущий в грамматике, не знает, что он употребляет самые разнообразные грамматические формы. Однако это ничуть не мешает ему пользоваться ими. Так или иначе летописцы пользовались различными историческими методами, важное значение среди которых имел генетический способ получения знания о прошлом. Будучи важнейшим показателем историзма, присущего составителям «Повести временных лет», генетический метод применялся ими не так неосознанно, как можно представить себе на первый взгляд. Об этом говорит уже само заглавие «Повести», свидетельствующее о том, что авторы первого русского исторического труда рассматривали историческое знание прежде всего как генетическое. В заглавии «Повести» содержатся следующие знаменательные слова, известные каждому образованному человеку: «Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля». Это ничего другого не может означать, как стремление исследовать происхождение, генезис Руси и ее государственности, причем самые отдаленные ее истоки («откуда пошла... и как возникла» 41).
«Повесть» рассказывает о происхождении славян из дунайской прародины таким образом, что новейший исследователь С. П. Толстов пишет: «Я думаю, мы имеем полное право считать, что сказание Нестора о начале славянства может быть реабилитировано. Конечно, оно не должно восприниматься буквально. Народные этногенические сказания имеют свои законы развития, и им в большей мере присуща та восходящая к родовым генеалогиям тенденция, которая нашла свое отражение в Библии и в этногенических концепциях индоевропеистики. Безусловно, речь не может идти о «дунайской прародине славян», о «расселении славян с Дуная» в такой мере, как не может быть речи и об их расселении с Припяти, из области лужицкой культуры или с среднего Днепра. Любая из этих точек зрения односторонняя в своей исключительности, хотя в каждой из них есть свое зерно истины — убедительно устанавливаемый их авторами и защитниками факт неразрывной исторической связи раннесредневековых славян с древним населением каждой из этих территорий» 42.
Помимо общего происхождения славян летописец сохранил известия о происхождении отдельных восточнославянских племен (кривичей, северян), правда слишком лаконично изложенные,— видно, что по этой проблеме у составителя «Повести» явно не хватало материала. «И по смерти братьев этих (Кия, Щека и Хорива) потомство их стало держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в вер-
ЛЕТОПИСИ
227

Способы
воспроизведения
исторических фактов
228
ховьях Днепра, их же город — Смоленск. Именно там сидят кривичи, от них же происходят и северяне» 43. Вот и все известие, несмотря на свою краткость, очень важное.
Иначе дело обстоит в тех случаях, когда составитель, не найдя необходимых данных в местных источниках, обращается к авторитету Библии и византийских хроник, повествующих о мировых событиях на основании того же Священного писания. Здесь здравый смысл изменяет летописцу, его показания становятся расплывчатыми и густо сдабриваются религиозной фантастикой. Рассуждая о происхождении половцев, нашествия которых, производя громадные опустошения, достигали Киева, летописец ссылается как на источник на «Откровение Мефодия Патарского» и, по всей вероятности, «Хронику» Георгия Амартола. Тем не менее первоначальное местообитание («Вышли же они из пустыни Етривской между востоком и севером») указано в общем направлении правильно (половцы жили в X в. на территории нынешнего Казахстана), как и их этническая принадлежность («вышло их 4 колена: торкмены и печенеги, торки, половцы») к тюркской группе народов.
Дальше уже идет характерная для раннего средневековья религиозная фантастика, связанная с библейскими рассказами: «Мефодий же свидетельствует о них, что 8 колен пробежали, когда изрубил их Гедеон, да 8 их бежало в пустыню, а 4 он изрубил. Другие же говорят: сыны Амоновы, но это не так: сыны ведь Моава — это хвалисы, а сыны Амона — это болгары, а сарацины от Измаила выдают себя за сари- нов (сыновей Сары) и назвали себя сарацины, что значит: «Мы Сарины». Итак, хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их. А Измаил родил 12 сыновей, от которых пошли торкмены, и печенеги, и торки, и куманы, то есть половцы, выходящие из пустыни. Й после этих 8 колен, в конце века, выйдут заклепанные в горе Александром Македонским нечистые люди».
«Повесть временных лет» не могла пройти мимо проблемы основания «матери городов русских» Киева. Во вкусе того времени она ведет свой рассказ о построении города на трех холмах тремя братьями, из которых старший дал свое имя будущей столице Древнерусского государства. Много места «Повесть» посвящает истории основания церквей, и особенно Печерского монастыря, которую летописец рассказывает, не опуская мельчайших деталей, ему ставших известными, начиная с «пещерки малой», выкопанной пресвитером Иларио- ном (впоследствии назначенным князем Ярославом митрополитом). Вставная повесть об основании Печерского монастыря так и начинается словами составителя: «А теперь расскажем, почему прозвался Печерский монастырь» 44.
Вообще происхождение названий — племенных и геогра-

фических — занимает летописцев. Они никогда не забывают сказать об этом, когда знают. Так, радимичи и вятичи прозвались так потому, что во главе родов их стояли два брата — Радим и Вятко. (В данном случае имеет место трафаретная для раннего средневековья манера.) Хуже дело обстоит с понятием имени «варяг», запутанным составителями «Повести» до такой степени противоречия, что, несмотря на усилия ученых, в течение длительного времени распутать этот узел так и не удалось. Подробно рассказывают летописцы о происхождении славянской грамоты. Таким образом, особое внимание к генезису явлений типично для составителей «Повести временных лет».
Довольно удачно для начального периода исторического знания летописцы применяют сравнительный метод, как известно, имеющий в своей основе восполнение недостающих сведений путем сравнения однотипных явлений, разных по времени. Рассматривая первобытные обычаи славян, составитель летописи совершенно правомерно видит те же явления в более глубокой древности, у народов Древнего Востока и Европы. Соответствующее место у Георгия Амартола помогает ему понять самому и разъяснить читателю, что «звериный обычай», которым жили славянские племена, представляет собой стадиальное, выражаясь современным языком, явление. Более того, летописец с помощью того же сравнительного метода приходит к замечательному выводу о том, что половцы в его время переживают ту же стадию общественного развития, которая была характерна для народов Древнего Востока и для славян в начальную эпоху их жизни. Кульминацией применения сравнительно-исторического метода является восполнение составителем летописи недостающих звеньев истории Руси по данным византийской истории. Здесь летописец, пользуясь византийскими хрониками, реконструировал историю Древней Руси, главным образом за счет известий о событиях внешних отношений между славянами и Восточно-Римской империей.
Сравнивая имеющиеся у него русские известия с событиями, сообщаемыми византийскими авторами, один из составителей «Повести» определил их совпадение во времени и восполнил тем самым недостающие или недатированные события отечественной истории. Таким методом была вообще определена хронологическая основа ранней истории Киевской Руси, а также отдельные ее события (в частности, под 6360 (852) г. — первая дата, поход Аскольда и Дира на греков — в 6374 (866) г. и многие другие даты, не раз уже упомянутые по разным случаям 45).
Нельзя сказать, что сравнительно-исторический метод был использован в «Повести» безукоризненно, но, помня о том, что это было одно из первых исторических произведений на Руси, мы должны прежде всего ценить самый прин-
У1ЕТОПИСИ
229

Способы
воспроизведения
исторических фактов
230
цип. В частности, можно указать на пример того объяснения, которое представил летописец по поводу северных народов, живущих за Югрой. Объяснение это затемнено религиозной идеологией. «...Александр,— пишет летописец, цитируя Ме- фодия Патарийского, — убоялся, как бы они не размножились и не осквернили землю, и загнал их в северные страны в горы высокие; и по повелению божию сомкнулись за ними горы великие, только не сошлись горы на 12 локтей, и тут воздвиглись ворота медные и покрылись сунклитом; и если кто захочет их взять, не сможет, ни огнем не смогут сжечь, ибо свойство сунклита таково: ни огонь его не может сжечь, ни железо его не берет. В последние же дни выйдут 8 колен из пустыни Етривской, выйдут и эти скверные народы, пребывающие в горах северных, по повелению божию»46.
Летописец прибегает иногда к методу аналогий, стремясь подтвердить свои выводы ссылками на прошлое, на опыт всемирной истории, материал которой он черпает из византийских хроник, в частности из той же «Хроники» Георгия Амартола. Нельзя сказать, что все эти аналогии выдержали бы критику с точки зрения логики, однако в те времена они не только производили впечатление своей ученостью, но и казались весьма убедительными. Выступая против «волхования и чародейства», составители летописи, закончив рассказ об удивительной смерти князя Олега, предсказанной кудесниками, обращаются к истории Рима, где находят аналогичные примеры «волшебного обольщения», и приходят к выводу о том, что «всеми подобными делами испытывается наша православная вера».
Рассуждая о знамениях на небе (которым приписывалось большое влияние на государственную жизнь), летописец ищет подтверждения своих суждений аналогичными событиями всемирной истории: в Сирии, Иерусалиме, Византии и в Африке. К таким же аналогиям относится и рассуждение об ангелах, сопровождаемое довольно длинными ссылками на Александра Македонского и библейские сюжеты47. Другой характер носят аналогии, применяемые составителем летописи при оценке деятельности княгини Ольги и князя Владимира Святославича. Выдающиеся достоинства первой подтверждаются ссылкой на «эфиопскую царицу», а второго — на римского императора Константина. В том и другом персонаже летописцы ищут черты, позволяющие наиболее полно и, главное, убедительно нарисовать исторический образ.
Наибольшее применение в «Повести временных лет» нашел прагматический метод, в основе которого лежит взгляд на историческое знание как имеющее воспитательный и практический смысл. Примерами из истории летописцы стремятся бичевать пороки и возвеличить добродетель, доказать, что добро в конечном итоге торжествует, а зло наказывается. В летописи даны персонажи, достойные подражания, идеаль-

ные типы, по которым следует строить жизнь истинному христианину. «Речь философа», сочиненная одним из составителей «Повести», вся посвящена пропаганде православия, проникнута назиданием.
Большой силой воздействия обладает знаменитое «Поучение» Владимира Мономаха, сохраненное нам летописью. Это два больших куска летописи, вставленных с целью прагматического изучения истории. Помимо них в летописи рассыпаны отдельные поучительные рассуждения, посвященные разным случаям общественной и частной жизни. Так, «Повесть» предваряет от соблазна злой жены и восхваляет словами библейского Соломона «жену добрую»: «Дороже она многоценного камени. Радуется на нее муж ее, ибо делает она жизнь его счастливой. Достав шерсть и лен, делает все необходимое руками своими. Она, как купеческий корабль, занимающийся торговлей, издалека собирает себе богатство и встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное рабыням своим». Комбинируя Священное писание с фактами отечественной истории, летописцы обращаются к князьям, указывая им на пример князя Владимира Святославича, который пытался привлечь на свою сторону народ с помощью угощений и благотворительности и всячески ублажал дружину— непосредственную опору своей власти48.
Тот же практически-пропагандистский характер носит и изложение «символа веры», направленное против «учения от латинян» и приуроченное к моменту крещения Владимира, а также рассуждение о христианском просвещении, которое текстуально связано с рассказом о крещении Руси. Следует отметить, что нравоучения летописцев редко бывают отвлеченными. Они почти всегда приурочиваются к какому-либо событию или лицу, имея, таким образом, предметную сущность, сочетая конкретное и общее. «Повесть» осуждает «ложь человеческую», грозя за это гибелью. Особенно обращается внимание на божью кару, которая неминуемо постигнет грешных. Такой божьей карой, по утверждению «Повести», является нашествие вражеских племен на Русь. «Это ведь бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от скверных дел,— пишет составитель.— Так он наказывает нас нашествием поганых; это ведь бич его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от дурного пути своего»49. Междоусобная война, по определению летописцев, представляет собой результат козней дьявола и кары божьей. Из этой же посылки идет и определение княжеских распрей. Прагматический метод, применяемый летописью, помимо практических целей, преследуемых составителями, во многом навеян традициями античной истории и влиянием библейского богословия.
Наряду со всеми достижениями в области исторического знания нельзя забывать, что летописец оставался во многом
ЛЕТОПИСИ
231

Способы
воспроизведения
исторических фактов
232
в плену понятий своего времени, уровня знаний своей эпохи. В основе работы средневекового историка все-таки остается компиляция. По существу «Повесть временных лет» состоит из источников, разысканных летописцами и система-* тизированных по годам. Эти источники еще слабо связаны между собой в конкретном изложении, и нередко в них не устранены противоречия внутренние, имеющиеся, как правило, в тех случаях, когда составитель держал в своих руках несколько или по крайней мере два свидетельства об одном и том же событии. Помимо соединения источников по годам летописцы вставляли отдельные большие по объему повествовательные сюжеты. «Повесть временных лет» представляет собой, строго говоря, сводку трудов разного времени и разного содержания. Поэтому авторов ее следует называть скорее всего составителями.
Средневековая схоластика оказала свое заметное влияние на «Повесть». Ссылки на авторитеты играют в ней важное значение. Вообще авторитаризм в представлении летописцев совпадает с истинностью. Слепая вера в авторитет Священного писания и византийских хронистов заставляет их делать грубые исторические ошибки, вроде той, которая допущена, например, при попытке объяснить происхождение половцев или падение оленей из низко спустившихся туч. «Если же кто этому не верит,— пишет составитель,— пусть почитает Хронограф» 50. В этих словах, сказанных в общем невзначай, многое открывается в мировоззрении летописцев. Неизгладимый отпечаток на «Повесть временных лет» наложила Библия.
Авторитаризм, усвоенный составителями «Повести», в значительной степени мешал достаточно глубоко познавать жизнь, общественный опыт, социальную практику. Умозрительность, систематизация давно избитых истин, морализирование, присущее составителям «Повести», — все это идет от схоластического метода.
«Повесть временных лет» представляет собой одну из первых в нашей отечественной историографии попыток воспроизвести историческую действительность, реконструировать исторические факты. Составители летописи собрали огромное количество разнообразных фактов, сумели их правильно, в хронологическом порядке скомпоновать, найти связи между ними, отыскать аналогии, сравнения, сделать обобщения, разглядеть наиболее важное во тьме прошлого. Схоластический метод, довлевший над знанием той отдаленной эпохи, во многом преодолевался ими: как бы там ни было, жизнь заставляла учиться прежде всего у нее, указывала на ошибки и правильные решения — словом, заставляла задумываться, а не только слепо следовать истинам, освященным седой стариной. Эти противоречия и определили принципиально ту картину исторической действительности, которую со всеми ее достоинствами и недостатками воспроизвела «Повесть».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БЫ/1ИНЫ
ЛЕТОПИСИ
Если мифология и эпос представляют собой предысториче- ские формы понятий, то летописи, вне всякого сомнения, кладут начало положительному знанию истории. Сам эпос еще очень расплывчат и аморфен, его представления о прошлом размыты и неясны, они подаются в художественных образах, расцвеченных поэтической фантазией. Границы познания исторического эпоса еще тесны: они ограничены лишь Русью и ближайшими сопредельными странами, хронологические понятия еще не вышли из пелен первичных определений.
Основным источником былин являлось живое созерцание— народ пел о том, что он видел и слышал, обобщая факты в гиперболизированных образах. Это был чувственно-конкретный анализ, обобщения которого выливались в высокопоэтические типы и характеры героев. Передаваясь из поколения в поколение, обрастая целым рядом новых оценок, эпос в конце концов путем длительного отбора фактов и идей превратился в кладезь народной мудрости, запечатлел понимание истории, великого прошлого. Исторический эпос еще не может восстановить реальную историческую действительность в многообразии фактов. Но былины могут (при правильном использовании научных методов) быть одним из важных историографических и исторических источников, причем первым более, чем вторым.
Былины — это скорее путь к установлению верного исторического метода, когда все элементы исторического зна-

Заключение
234
ни я, бывшие в зародыше в эпосе, переходят потом к своему новому качеству — от устного художественного творчества к письменному знанию о прошлом, от песен о славном былом к реконструкции истории. Эту задачу берут на себя летописи.
Мир, доступный обозрению летописца, расстилался перед ним во всей своей наивной простоте. Ограниченный уровнем знаний своего времени, историк Древнерусского государства еще не раскрывал внутреннюю сущность явлений и предметов, их внутреннее содержание, удовлетворяясь преимущественно внешней стороной событий. Мышление летописца противоречиво в такой же степени, в какой была противоречива окружавшая его действительность. Оно представляло собой довольно причудливый сплав реализма и фантастики, здравого смысла и религиозных понятий. Будучи монахом, средневековый историк Руси был и политиком, подчиняя свое повествование религиозно-политическим задачам, тесно связанным в его мировоззрении. Вообще говоря, человек не мог существовать, руководствуясь только религиозным мировоззрением: тогда бы все его понятия свелись к фантастическим представлениям, которые в свою очередь завели бы общество в тупик. Поэтому в «Повести временных лет» иллюзорные формы сознания сочетаются с критическими и практическими.
Большое место в мировоззрении летописца занимает нравственный вид сознания, проистекающий из религиозного взгляда на мир. К этому еще следует добавить и общественное мнение, которое во многих своих оценках выражали составители «Повести». В целом летописцу бытие представляется как продукт целенаправленной деятельности провидения, начертавшего ход истории человечества и отдельных народов по своему пути, на протяжении которого человеку предоставлена свобода выбора, от результатов которого зависит судьба как частной личности, так и целого государства.
Христианство, выступая в своем первоначальном виде как прогрессивная культурная сила, привнесло в историческое знание две идеи, развитые на конкретном материале составителями «Повести». Первая из них — идея об истории как управляемом процессе. Несмотря на богословский характер этой концепции, она вносит в понимание исторического процесса идею всеобщей закономерности, всеобщей детерминированности, важную для будущего развития.
Сам ход истории рассматривается как всепроникающая борьба двух нравственных начал — добра и зла, в которой то одна, то другая сторона берет верх, ввергая народы в пучину бедствий или поднимая их на вершину славы. Вторая идея, проводимая летописью, — единство человечества. Правда, как и другие христианские догматы, она провозглашается абстрактно, тем не менее важность ее состоит в новом взгляде на историю человечества и отдельных народов, относящихся друг к другу как ветвь к стволу. Пока еще в прин-

ципе более, чем на деле, но уже отвергнуто понятие о непроходимых границах, будто бы существующих между отдельными народами, а отсюда уже само собой вытекает понятие о едином потоке всемирной истории.
Идеи целенаправленной деятельности людей и их единства трансформировали понятия о пространстве и времени. Значительно изменился подход к первому: историк уже оперирует категориями, обнимающими весь известный тогда в Европе мир. Интерес летописца к другим народам и нравам значительно расширился, а мир предстал перед ним во всем своем разнообразии. Всеобъемлющее значение для историка получило время, утверждающее течение истории и связующее между собой самые разнообразные события. Оно породило идею развития — пока еще только государства как управляющей и регулирующей системы, наиболее близкой для понимания летописца. Общество рассматривается как единая государственная система, пока еще не расчлененная в сознании составителей «Повести».
Новые объекты исторического изучения воспринимаются сквозь призму старых понятий. Летописец правильно понимает, например, опасность распада государства, сложившегося в результате длительной истории Руси, но причины этого явления остаются скрытыми для него. Он ищет их и находит в христианских догматах, приложимых ко всем случаям жизни. Новые факты явно не укладывались в старые понятия. Историк слит с излагаемым предметом и не выходит за его пределы, не может возвыситься над ним, оставаясь на позициях в сущности иллюзорных представлений о причинности.
«Повесть временных лет» — зеркало, отражающее в себе самосознание Руси. Осознание себя отдельным народом, имеющим особую территорию, язык и религию, взгляд на прошлое как на славную историю, представляющую собой предмет гордости современников, патриотизм, забота о сохранении целостности государства и тревога за его будущее — характерные черты великого русского исторического произведения. Выражая тревогу передовых слоев тогдашнего русского общества, летопись в буквальном смысле слова бьет в набат, сзывая русских людей на борьбу за единство распадающегося государства, раздираемого междоусобиями князей и постоянными нападениями извне.
«Повесть» рассматривает историю Руси сначала как процесс складывания государства, а потом его постепенного упадка в результате внутренних раздоров и внешних войн, в которых слабеющая страна уже не одерживает, как в прошлом, блистательных побед. В сущности в этом смысле летопись распадается на две отдельные части, первая из которых написана в эпической, а вторая в публицистической передаче, в которой форма подчинилась содержанию.
История Киевской Руси рассматривается летописью как
Заключение
235

Заключение
236
драма, воспроизводящая внешние события, возникающие в ходе развития действия. Изображение прошлого в виде драмы можно полагать первоначальным уровнем исторической абстракции, вычленяющей из массы разнородных фактов наиболее важные моменты и отбрасывающей несущественные, с точки зрения составителей «Повести», связи и события.
Суждения ценности составляют основу отношений летописца к окружающей его реальности. Добро и зло, государственная и общественная польза составляют в сущности предмет его повествования. Отсюда вытекает и долженствование, к которому постоянно прибегает летописец, рисуя то или иное историческое состояние своего отечества. Историк создает должную, идеальную модель государства, управления и личности князя. Такой моделью является страна, в которой господствуют мирные отношения внутри (л^ежду классами и сословиями), единоличное управление, передавав-, мое по старшинству, личная сдержанность, доброта и опытность верховного владыки государства.
Конкретный ход истории летописец подчиняет субъективному фактору, определяющему, по его убеждению, развитие событий,— так называемое объяснение через мотив. Исторические персонажи действуют в силу побудительных причин личного свойства, определяя таким образом ход истории, его направление и повороты. Так события, излагаемые в «Повести», превращаются в определенную систему представлений о прошлом и настоящем, в чем и выражается достижение нового результата, качественно отличного от всего того, что имело место в историческом знании предшествующего этапа. «Повесть временных лет» представляет собой взлет исторической мысли Древней Руси, в результате которого была не только обнаружена и введена в исторический оборот масса новых фактов, но и установлена связь между ними.
Составители «Повести временных лет» были не только талантливыми историками, но и опытными политиками. Не поддаваясь велению момента, не боясь даже княжеского гнева, летописцы непоколебимо держались одной, раз навсегда избранной историко-политической линии: дороже всего им было единство государства, за которое они боролись всеми имеющимися у них средствами.
Государственное, патриотическое мышление отличает летописцев. В этом отношении мы можем говорить о сознательной направленности в деятельности составителей летописи: они выбирают и решают те проблемы, которые имеют прямое или косвенное отношение к истории государства и церкви, доказывают необходимость их сохранения и укрепления. Восприятие историка конкретно и практично, он утверждает прагматическую, назидательную сторону своего произведения и вообще социальную роль истории в жизни общества.

источники и
ЛИТЕРАТУРА былины
ЛЕТОПИСИ

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
239
ВВЕДЕНИЕ
1 А. М. Астахова. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.—Л., 1966; В. И. Буганов. Отечественная историография русского летописания. М.,
1975.
2 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, стр. 357.
3 И. У. Б у довниц. Общественно-политическая мысль древней Руси (XI— XIV вв.). М., 1960, стр. 103 и др.
4 А. Г. Кузьмин. К вопросу о происхождении варяжской легенды.— «HoBQe о прошлом нашей страны». Памяти М. Н. Тихомирова. М., 1967; его же. Хронология Начальной летописи, или «Повести временных лет».— «Вестник Московского университета». История, 1968, № 6; его же. Индикты Начальной летописи (К вопросу об авторе «Повести временных лет»).— «Славяне и Русь». К шестидесятилетию Б. А. Рыбакова. М., 1968; его же. «Слово о полку Игореве» о начале Русской земли.— «Вопросы истории», 1969, № 5; его же. Две концепции начала Руси в «Повести временных лет».— «История СССР», 1969, № 6; ег,о же. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань, 1969; его же. Варяги и Русь на Балтийском море.— «Вопросы истории», 1970, № 10; его же. Древнерусские исторические традиции и идейные течения XI века.— «Вопросы истории», 1971, № 10; его же. Спорные вопросы методологии изучения русских летописей.— «Вопросы истории», 1973, № 2; его же. К спорам о методологии изучения начального летописания.— «История СССР», 1973, № 4, и др.
5 Л. В. Черепнин. Спорные вопросы изучения Начальной летописи в 50— 70 годах.— «История СССР», 1972, № 4; его же. К спорам о методо-

Источники и литература
логии изучения начального летописания (Ответ А. Г. Кузьмину).— «История СССР», 1973, № 4.
6 Д. С. Лихачев, В. Л. Янин, Я. С. Лурье, Подлинные и мнимые вопросы методологии изучения русских летописей.— «Вопросы истории», 1973, № 8.
7 А. А. Зимин. О методике изучения древнерусского летописания.— «Известия АН СССР». Серия литературы и языка. Т. 33, 1974, № 3.
БЫЛИНЫ
240
СПЕЦИФИКА ИСТОРИЧЕСКОГО СОДЕРЖАНИЯ.
ВНЕШНИЕ ОТНОШЕНИЯ
1 «Русское народное поэтическое творчество», т. I, М.—Л., 1953, стр. 146.
2 По вопросу о соотношении вымысла и действительности в эпосе см.:
A. 77. Скафтымов. Поэтика и генезис былин (очерки). Москва — Саратов, 1924, стр. 99—102.
3 См. статью: В. П. Аникин. Коллективность как сущность творческого процесса в фольклоре.— «Русский фольклор. Материалы и исследования»,
т. 5.М.-Л., 1960.
4 «Былины», изд. 2. Л., 1957, стр. 53—58 (далее — «Былины»);
B. Я. Пропп. Русский героический эпос. М.—Л., 1958, стр. 70—75.
5 Там же, стр. 64—66.
6 Б. А. Рыбаков трактует образ Соловья как «представителя тех косных сил родо-племенного строя, которые были чужды государственности» («Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи». М., 1963, стр. 73).
7 «Былины», стр. 77, 78.
8 Там же, стр. 78.
9 Там же, стр. 83.
10 Там же, стр. 76—77.
11 Там же, стр. 84—101.
12 Там же, стр. 84—88.
13 Там же, стр. 89—96.
14 Там же, стр. 97—101.
15 Там же, стр. 85, 98.
16 В. Я. Пропп. Русский героический эпос, стр. 180—224.
17 «Былины», стр. 118—133.
18 Там же, стр. 132.
19 Там же, стр. 149—162.
20 Там же, стр. 194—203.
21 Там же, стр. 194.
22 Там же, стр. 199.
23 Там же, стр. 215—220.
24 Там же, стр. 216—217.
25 Там же, стр. 271—284.
26 Там же, стр. 271—275.
27 Там же, стр. 274.
28 Там же, стр. 273.
29 Там же, стр. 278—279.
30 Там же, стр. 279.

31 См. историю былины о Дунае: В. Г. Смолиукий. Былина о Дунае.—
«Славянский фольклор и историческая действительность». М., 1965,
стр. 109—125.
32 «Былины», стр. 305—309.
33 Там же, стр. 305.
34 Там же.
35 Там же, стр. 382—388.
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
1 «Былины», стр. 60.
2 В. Я. Пропп. Русский героический эпос. М., 1958, стр. 374—387.
3 «Былины», стр. 60—61.
4 Там же, стр. 61.
5 Там же, стр. 59.
6 Там же, стр. 324—329.
7 Там же, стр. 326.
8 Там же, стр. 327.
9 Там же, стр. 366—381.
10 Там же, стр. 369.
11 Там же, стр. 375.
12 Там же, стр. 310—315.
13 Там же, стр. 310, 311.
14 Там же, стр. 311.
15 Там же.
16 Там же, стр. 312—313.
17 Там же, стр. 312.
18 А. Морозов. Скоморохи на Севере.— «Север». Альманах. Архангельск, 1946, стр. 193—245.
19 «Былины», стр. 170—175.
20 Там же, стр. 47, 48—52; В. Я. Пропп. Русский героический эпос, стр. 75—87.
21 «Былины», стр. 224—239.
22 Там же, стр. 233.
23 Там же, стр. 235.
24 Там же, стр. 240—263.
25 Там же, стр. 246.
26 Там же, стр. 264—270.
27 Там же, стр. 266.
28 Там же, стр. 269.
29 Там же, стр. 112—117.
30 Там же, стр. 113.
31 Там же, стр. 116.
32 В. Я. Пропп. Русский героический эпос, стр. 261—262.
33 «Былины», стр. 292—298.
34 Там же, стр. 292.
35 Там же, стр. 295—296.
36 Там же, стр. 344—353.
37 Там же, стр. 345, 347—348.
38 Там же, стр. 389—398.
Источники
и литература
241

Источники и литература
39 Там же, стр. 400—406, 411—413.
40 Там же, стр. 405.
41 Там же, стр. 405—406.
42 Там же, стр. 401.
43 Там же, стр. 354—365.
44 В. Б. Вилинбахов, И. Б. Энговатов. Где была Индия русских былин? — «Славянский фольклор и историческая действительность». М., 1965, стр. 99—108.
45 «Былины», стр. 363.
46 Там же, стр. 363, 364.
242
ПОЗНАНИЕ ПРОШЛОГО
1 О соотношении мифа и героического эпоса см.: В. Я. Пропп. Русский героический эпос. М., 1958; Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963; Е. М. Мелетинский. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М., 1963; Б. Н. Путилов. Русский и южнославянский героический эпос. М., 1971, и др.
2 «Былины», стр. 105—108.
3 Там же, стр. 292.
4 Там же, стр. 382.
5 Там же.
6 Там же, стр. 54 и др.
7 Там же, стр. 89.
8 Там же, стр. 231.
9 Там же, стр. 50—51.
10 Там же, стр. 300.
11 Там же, стр. 56, 134—138, 383.
12 Б. Д. Греков. Киевская Русь. М., 1949, стр. 6.
13 «Былины», стр. 123.
14 Там же, стр. 124—125.
15 Там же, стр. 156—157.
16 Там же, стр. 157—158.
17 Там же, стр. 299—304.
18 Там же, стр. 192.
19 Там же.
20 Там же, стр. 197.
21 Там же, стр. 215.
22 Там же, стр. 270.
СВОЕОБРАЗИЕ ОТРАЖЕНИЯ ИСТИНЫ
1 «Былины», стр. 47—52.
2 Там же, стр. 48.
3 Там же, стр. 95. Истолкование этому явлению как обрядовому обжорству, отголоску древних языческих жертвоприношений, дает Р. С. Липец («Эпос и Древняя Русь». М., 1969, стр. 228—229) со ссылкой на статью Б. Соколова «Былины об Идолище Поганом» («Журнал Министерства народного просвещения». Новая серия, ч. LXIII, 1916, № 5).
4 «Былины», стр. 47.
5 Там же, стр. 376.

6 Там же, стр. 112.
7 Там же, стр. 363,
8 Там же, стр. 124—131.
9 Там же, стр. 145—146.
10 Там же, стр. 109—111.
11 Там же, стр. 225.
12 Там же, стр. 283—284.
13 Там же, стр. 98—99, 102—103.
14 Там же, стр. 285—291, 334—339.
15 Там же, стр. 100—101.
ЛЕТОПИСИ
ВЗГЛЯД НА ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ
1 О соотношении былин и летописей см. «Повесть временных лет», ч. 2. Приложения. Статьи и комментарии Д. С. Лихачева. Под ред. чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. М.—Л., 1950, стр. 10—36 (далее — ПВЛ, ч. 2).
2 Н. Л. Рубинштейн, Летописный период русской историографии.— «Ученые записки Московского государственного университета», вып. 93. История, кн. 1. М., 1946, стр. 8—9.
3 «Повесть временных лет», ч. 1. Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихачева. Перевод Д. С. Лихачева и Б. А. Романова. Под ред. чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1950 (далее — ПВЛ, ч. 1).
4 Н. П. Барсов. Очерки русской исторической географии. География Начальной (Несторовой) летописи. Варшава, 1885, стр. 7.
5 Н. Г. Бережков. Хронология русского летописания. М., 1963.
6 ПВЛ, ч. 1, стр. 206.
7 Там же, стр. 205.
8 В. М. И струн. Хроника Георгия Амартола, т. 1. Пг., 1920, стр. 9.
9 О движении исторических событий в «Повести временных лет» см. ПВЛ, ч. 2, стр. 25—26.
ПОНЯТИЕ О ПОЛЬЗЕ ИСТОРИИ
1 ПВЛ, ч. 1, стр. 207, 218, 219.
2 Там же, стр. 209—210.
3 Там же, стр. 218; А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.—«Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV. М.—Л., 1940, стр. 80—92.
4 ПВЛ, ч. 1, стр. 212.
5 Там же, стр. 208—209.
6 Там же, стр. 216.
7 Там же, стр. 227, 237, 240, 241, 253.
8 Там же, стр. 301—302, 336.
9 Там же, стр. 298.
Источники
и литература
243

Источники
и литература
244
10 Там же, стр. 313—314.
11 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 9 и сл.
12 ПВЛ, ч. 1, стр. 242—243.
13 Там же, стр. 248.
14 Там же, стр. 397.
15 Там же, стр. 366.
16 Там же, стр. 256—257.
17 Там же, стр. 365.
18 Там же, стр. 302, 280.
19 Там же, стр. 326—328.
20 Там же, стр. 291, 315—316.
21 Там же, стр. 299, 317—319.
22 Там же, стр. 319—321, 304.
23 Там же, стр. 321.
24 См. по этому вопросу: И. У. Будовниц, Изборник Святослава 1076 года и «Поучение» Владимира Мономаха и их место в истории русской общественной мысли. — «Труды отдела древнерусской литературы», т. X.
М.—Л., 1954.
25 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, стр. 207—211.
26 ПВЛ, ч. 1, стр. 365—366, 358.
27 Там же, стр. 385—386.
28 Там же, стр. 348.
29 Там же, стр. 216.
30 Там же, стр. 254, 301.
31 Там же, стр. 294—295.
32 Там же, стр. 334, 335, 376—377.
33 Там же, стр. 291, 322.
34 Там же, стр. 295.
35 Там же, стр. 294, 322.
36 Там же, стр. 402.
37 Л. В. Черепнин. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды.— «Исторические записки», 1948, № 25,
стр. 310.
38 ПВЛ, ч. 1, стр. 251.
39 Там же, стр. 252, 343.
40 ПВЛ, ч. 2, стр. 344—345.
41 М. Д. Приселков. История русского летописания. XI—XV вв. Л., 1940, стр. 31—32, 35, 36, 43.
ПЕРВИЧНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ
1 О проблеме исторической достоверности летописей см.: Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 8.
2 ПВЛ, ч. 1, стр. 354.
3 Там же, стр. 380.

4 Там же, стр. 220, 230.
5 Там же, стр. 236—240.
6 Там же, стр. 310, 311.
7 Там же, стр. 342.
8 Там же, стр. 385.
9 ПВЛ, ч. 2, стр. 25—26.
10 ПВЛ, ч. 1,стр. 212—213.
11 Там же, стр. 279.
12 Там же, стр. 208, 211.
13 Там же, стр. 212, 208.
14 Там же, стр. 209, 243.
15 Там же, стр. 246, 282.
16 Там же, стр. 357.
17 Там же, стр. 232.
18 Там же, стр. 357, 275—276.
19 Там же, стр. 394.
20 ПВЛ, ч. 2, стр. 135—136.
21 ПВЛ, ч. 1, стр. 257, 272.
22 Там же, стр. 334—335.
23 Там же, стр. 214.
24 Там же, стр. 347.
25 Там же, стр. 295.
26 Там же, стр. 376—377.
27 Там же, стр. 399.
28 Там же, стр. 209, 213, 216, 274, 283, 322.
СПОСОБЫ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ФАКТОВ
1 См. по этому вопросу: М. К. Каргер. К характеристике древнерусского летописца.— «Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы», т. XI. М.—Л., 1955.
2 ПВЛ, ч. 1, стр. 302—303, 307, 279.
3 Там же, стр. 299, 237, 302.
4 И. И. Костомаров. Собр. соч. Исторические монографии и исследования, кн. 5, т. 13. СПб., 1904, стр. 338.
5 Там же, стр. 295.
6 Н. И. Костомаров. Указ, соч., кн. 6, т. 13. СПб., 1904, стр. 295, 314.
7 И. Хрущов. Древние русские сказания в летописях.— Журнал министерства народного просвещения, ч. CLXXIV. СПб., 1874, стр. 178—179.
8 В. Я. Адрианова~Перетц. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974; Д. С. Лихачев. «Устные летописи» в составе «Повести временных лет».— «Исторические записки», 1945, № 18; его же. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947; его же. «Повесть временных лет», ч. 2. Приложения. М.—Л., 1950; его же. Возникновение русской литературы. М.—Л., 1952, и др.
9 ПВЛ, ч. 2, стр. 35—36.
10 Письменные источники «Повести временных лет» блестяще исследованы А. А. Шахматовым в труде: ««Повесть временных лет» и ее источники».— «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, М.—Л., 1940.
11 ПВЛ,ч. 1, стр. 211,213, 353, 369.
12 А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.— «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, отд. III.
Источники
и литература
245

Источники
и литература
246
13 В. И. Истрин. Замечания о начале русского летописания. По повопу исследования А. А. Шахматова в области древнерусской литературы.— «Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук, 1921 г.», т. XXVI. Пг. 1923, стр. 83—84.
14 ПВЛ, ч. 1, стр. 222, 225—226, 231—236.
15 Там же, стр. 249.
16 Там же.
17 А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, стр. 487.
ПВЛ, ч. 1, стр. 388.
Там же, стр. 368—369.
Там же, стр. 399—400, 331.
Там же, стр. 295—296.
22 Там же, стр. 339.
23 Там же, стр. 352.
24 Там же, стр. 388—389, 386—387.
25 А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, стр. 489.
26 М. Д. Приселков. История русского летописания. XI—XV вв. Л., 1940, стр. 18—20.
27 А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.— «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, стр. 29.
28 ПВЛ, ч. 1, стр. 208.
29 Там же, стр. 214, 254, 368.
30 Там же, стр. 368—369.
31 Там же, стр. 213.
32 Подробнее по конкретным вопросам, связанным с хронологией «Повести временных лет» см.: А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; его же. «Повесть временных лет» и ее источники.—«Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV. М.—Л., 1940; Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947; его же. «Повесть временных лет», ч. 2. Приложения. М.—Л., 1950, и др.
33 А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, стр. 464—465.
34 ПВЛ, ч. 1, стр. 208, 320, 339—341, 395, 400.
35 Там же, стр. 227, 220, 229—230, 241—242, 280.
36 Там же, стр. 286—287, 289—294, 319—321.
37 М. X. Алешковский. «Повесть временных лет». Судьба литературного произведения в Древней Руси. М., 1971, стр. 14—20.
38 ПВЛ, ч. 2, стр. 134.
39 ПВЛ, ч. 1, стр. 222.
40 Там же, стр. 276, 279, 209.
41 Там же, стр. 205, 207.
42 С. П. Толстов. «Нарцы» и «волхи» на Дунае.— «Советская этнография», 1948, № 2, стр. 37.
43 ПВЛ, ч. 1, стр. 209.
44 Там же, стр. 353, 304.
45 Там же, стр. 211—212, 213, 215.
46 Там же, стр. 369.
47 Там же, стр. 227—228, 310—311, 398, 390—391, 395—397.
48 Там же, стр. 255, 284—285.
49 Там же, стр. 346.
60 Там же, стр. 400.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
247
Адам 135
Адрианова-Перетц В.-П. 8, 10, 209 Актеву 212 Александр 212
Александр Македонский 210, 228, 230
Алеша Попович 42, 46, 70, 76, 82, 98, 104, 106, 107, 110, 112, 115 Алешковский М. X. 225 Амон 228
Анастас-корсунянин 189 Андрей 219, 224, 225 Андроник 153 Анна Ивановна 72, 73 Антиох 184
Антокольский М. М. 206 Апракса (Опракса) — королевична 73, 92
Аскольд 154, 172, 206, 229 Афанасий Никитин 76 Афимья Александровна 72
Барсов Н. П. 138
Батур Батвесов, Батур, Батыга (Батый) 48—50, 95
Блуд 177 Болеслав 214 Боняк 216
Борис Владимирович 11, 159, 163, 164, 166, 175, 176, 197, 222, 225 Будовниц И. У. 11 Бухарский царь 67
Вавила, Вавило 61, 63 Василий 180
Василий Буслаев 60, 61, 87, 105, 111, 116
Василий Игнатьевич, Васька-пьяни- ца 48, 93
Василий Казимирович 49, 50 Василиса Микулична 73 Василько Ростиславич Теребовль- ский 180, 222 Веремуд 212
Владимир Всеволодович Мономах 11, 34, 161, 162, 164, 169—174, 176, 177, 180, 191, 193, 194, 199, 201, 202, 212, 216, 219, 222, 231

Указатель имен
248
Владимир Красное, Ясное Солнышко 18,31,34, 38, 42, 47—49,51,32, 56, 58, 59, 63, 67, 70, 71, 73, 75, 76, 90, 92, 93, 95, 104, 107, 109.
См. также Владимир Святославич Владимир Святославич 34, 155, 159, 160, 163, 164, 187—189, 193, 197, 207—209, 214, 219, 221—
223, 225, 226, 230, 231 Владимир Ярославич 214 Водяной царь, Посейдон 65, 66 Волх Всеславьевич 26, 27, 30, 50,
54, 58, 86, 89, 110 Вольга Святославич, Вольта 56—58, 107. См. также Олег Воротислав 207
Всеволод Ярославич 155, 174, 178, 185, 197
Всеволодовичи 11
Всеслав Брячиславич 167, 168, 184 Вятко 229 Вячеслав 217
Гедеон 228
Георгий Амартол 143, 154, 181,210,
224, 228—230 Георгий Синкелл 211
Глеб Владимирович 11, 159, 163, 164, 166, 175, 176, 197, 222, 225 Глеб Володьевич 54 Гомер 22, 115, 194 Гордята 207 Греков Б. Д. 9, 90 Гуды 212
Гюрята Рогович 178, 214, 215, 219 Давид 177
Давыд Святославич 176 Демьян 165
Дир 154, 172, 206, 229 Добрыня 208
Добрыня Никитич (Микитич), Добрыня, Добрынюшка (богатырь) 18, 46, 49, 50, 72, 73, 75, 82, 84, 95, 97, 98, 104,106,107,110,112 Дунай Иванович, Дунаюшка 51, 52, 106, 114
Дюк Степанович 76, 87, 88, 109 Ева 135
Евстафий 224 Еловит 166 Еремин И. П. 9 Еремия 165 Ермак Тимофеевич 89
Жирмунский В. М. 9
Зимин А. А. 12
Змей Горыныч, Змей 43, 46, 48, 71, 72,76, 83, 84, 102, 105, 110,111, 114
Иафет 153 Иван 178
Иван Годинович, Иванушка 68—70, 97
Игорь 154, 155, 160, 172, 181, 182, 188, 192, 193, 206, 209,214, 221, 223, 224
Идолище-Тугарин, Тугарин Змее- вич, Тугор-хан 42, 43, 46, 71, 110—112, 114, 115 Издолище 102, 103 Измаил 228
Изяслав Ярославич 162, 167, 174, 176, 197 Иларион 228
Илья Муромец 27, 30, 31, 34, 35, 38, 39, 42, 43, 47—49, 51, 59, 70, 71, 75, 82, 84, 86, 88, 89, 91— 93, 96, 98, 101—105, 107, 110
Индикоплов Козьма 211 Инегелд 212 Иоанн Цимисхий 213 Иосиф Флавий 211 Исакий 165, 215 Исайя 173
Калин-царь 48, 92 Карлы 212 Карн 212 Кирилл 153
Кий 152, 154, 188, 203, 206, 209, 226, 227
Козьма Индикоплов 211 Константин VII Багрянородный 212 Константин Великий 230 Костомаров Н. И. 207—209 Кощерище 68, 69

Кудреванко-царь 93 Кузьмин А. Г. 12
Лев 212 Лидул 212
Лихачев Д. С. 8—10, 12, 209, 226 Лот 228 Лурье Я. С. 12 Ляшко 166
Мал 182
Марина Игнатьевна, Марина 72, 73
Маринка, дочь Колдаевна 53, 54
Марья-лебедь 68
Матвей 165
Мелетинский Е. М. 9
Мефодий 153
Мефодий Патарский (Патарийский)
210, 228, 230 Микула 56—58, 93, 110 Митрий 68
Мишатычка Путятин 114 Михаил 221
Михайло Потык 67, 68, 94, 95 Моав 228
Могучее Иванище 42 Моисей 112
Мстислав Владимирович Тмутара- канский 178, 207, 214, 217, 224
Настасья-королевична 114 Настасья Митриевична, Настасьюш- ка 68—70, 97 Некрасов Н. А. 74 Ненила 62
Нестор 11, 178, 206, 227 Никифор 207 Николай-угодник 67 Никон 178 Ной 142
Озирис 84
Олег (Вещий) 107, 152, 154, 160, 172, 174, 181, 188, 193, 206, 209, 214, 221—224, 226, 230 Олег Святославич 176, 212, 216 Ольга 155, 158, 160, 161, 182, 183, 188, 189, 193, 195, 206, 207, 211, 222—224, 230 Ольма 154
Павел-апостол 153, 225 Павел 214, 215 Перегуда 62 Перекраса 62 Пересвета 62 Перун 187 Петр-апостол 219 Поромон 200
Посейдон — см. Водяной царь Претич 225 Приам 35
Приселков М. Д. 178, 218 Пропп В. Я. 9 Путьша 166
Радим 229 Редедя 207 Рем 188
Роман Митриевич 51 Роман Святославич 155 Ромул 188 Руальд 212 Руар 212
Рубинштейн Н. Л. 9, 134
Рулав 212
Рыбаков Б. А. 9, 11
Рюрик 152, 173, 193, 203, 221, 225
Рюриковичи 146
Садко 65—67, 87, 110, 111, 113 Самсон Колыбанович 106 Самсон Самойлович 92 Сара 228
Свенельд 177, 213 Святогор 27, 65, 84, 89, 101—103, 112
Святополк Владимирович (Окаянный) 11, 158, 166, 171, 173, 175, 178, 198, 200, 201,206,215,216, 221
Святослав 58
Святослав Игоревич 158, 160, 161, 173, 188, 189, 193, 209, 213, 217, 221, 225 Святославичи 11 Сильвестр 178 Симеон 211 Собака-царь 62, 63 Соловей Будимирович 85, 88, 89
Указатель имен
249

Указатель имен
250
Соловей-разбойник, Соловей, Одих- мантьев сын 35, 38, 39, 42, 43, 102
Соломон 231
Ставер Годинович 73—75 Стемид 212 Сугр 217
Сухман-богатырь 63
Таз 217 Талец 166
Таракашка Заморянин 114 Терсит 115 Тихомиров М. Н. 10 Толстов С. П. 227 Труан 212
Тугарин, Тугор-хан — см. Идолище
Уставщик 207
Фарлаф 212 Феодосий 216, 224 Феофил Синкел 213 Фост 212 Фрелав 212
Хорив 152, 154, 188, 227 Хрущов И. П. 209
Цимисхий. См. Иоанн Цимисхий
Черепнин Л. В. 10, 12, 176 Чернавка, русалка 67 Чудин 207
Чурилушка Пленкович 76
Шарукан 216, 217 Шахматов А. А. 8, 12, 153, 211, 214,218,219, 223, 224
Щек 152, 154, 188, 227
Ян Вышатич, Янь 168, 201, 214 Янин В. Л. 12 Ярополк 155, 177, 217, 221 Ярослав Владимирович Мудрый 11,
150, 155, 158, 160, 164, 165, 167, 173—175, 193, 200, 207, 208, 211, 214—218, 221—224, 228

УКАЗАТЕЛЬ
ГЕОГРАФИЧЕСКИХ
НАЗВАНИЙ
251
Австралия 138 Азия 138 Альта 159 Америка 138
Англия, Британия 138, 172 Аравия 138 Африка 138
Бактрия 138
Балтийское («сине») море 87, 138 Белгородцы 224 Белеозеро, Белоозеро 85, 225 Болгария 211 Болгары 190, 211, 228 Болгары дунайские 153 Большая Орда 87. См, также Татары
Боричев взъезд, подъем 154, 187 Буг 153 Бужане 153 Бухара 87
Вавилон 147
Варяги 112, 163, 175, 199, 200, 219
Великий Новгород — см. Новгород Великий Венгрия 161 Весь 153
Византийцы — см. Греки Византия, Византийская, Восточно- Римская империя 134, 142, 160, 161, 163, 172, 181, 189, 190, 195, 211—214, 223, 224,229,230
Вифинская страна — см. Византия Волга 85, 138, 153, 227 Волхов 65, 87, 184 «Волшанское царство» 87 Волынец, волыняне 87. См. также Бужане
Восточноевропейская равнина 138, 149, 151
Восточно-Римская империя — см. Византия
Восточные славяне, восточнославянские племена — см. Славяне восточные
Вышгород 185, 206 Вятичи 187, 189, 229

Указатель
географических
названий
252
Германия 172 Городец 194, 214
Греки, византийцы 161, 171, 181, 192, 202,219, 229 Греция, Греческая земля 161, 201.
См. также Византия Греческие колонии Причерноморья 54
Двина 152, 227 Деревская земля 155 Десна 152, 155, 189 Днепр 63, 152, 155, 186, 215, 219, 227, 228
Долобское озеро 171 Дон 138 Доростол 213
Древляне 152, 153, 155, 161, 182, 183, 186—188, 222, 227
Древнерусская, русская народность 10, 51, 53, 59. См. также Русский народ Древняя Греция 22 Древний Восток 229 Древний Египет 224 Древняя Русь, Русь, Древнерусское государство, Киевская Русь — повсюду. См. также Русская земля Дреговичи 152, 153, 227 Дунай 52, 152, 226
Европа 134, 138, 172, 217, 229, 235
Евфрат 87
Етривская пустыня 228
Западная Европа, Запад 51, 76, 134, 135, 146. См. также Европа Зауралье 150 Зимигола 153
Золотая Орда 27, 49, 50, 65, 66, 87. См. также Татары Золотые ворота в Киеве 207
Игнатьевская улица в Киеве 72 Иерусалим 42, 61, 87, 173, 184, 230 Ильмень-озеро 87, 113, 152 Индия, «Индейское царство» 27, 76, 87, 109, 138
«Инишшое царство» 62 Иордань 87 Ираклия 181 Искоростень 155 Иудеи, евреи 196, 202
Каменная Орда 87. См. также Татары
Карачарово 30 Каргополь 85 Карпатские горы 84 Каспийское, Хвалынское море 87, 138
Киев 26, 27, 31, 38, 39, 42, 47, 48, 59, 69, 71, 72, 78, 84—86, 90, 92, 93, 96, 98, 104, 106, 107, 109, 114, 143, 146, 148, 149, 154— 156, 161, 163, 164, 167, 172, 173, 187—189, 200—202, 206, 207, 209,214,216,219, 221,225, 227, 228
Киевец г. 226
Киевская Русь, Киевское государство, Древнерусское государство — повсюду
Киевские горы (гора) 172, 207 Киевляне, киевский народ 152, 163, 201
Корсунь (Херсонес) 53, 187, 189, 206, 207, 226 Корсь 153
Кривичи 187, 227, 228 Крым 53
Куликово поле 38, 96
Куманы 228. См. также Половцы
Ладога 214, 224 Ладожане 214, 215 Ладожское озеро 65, 87 Ливонский орден 50, 83. См. также Литва
Ливонцы 153
Литва, литовцы 50—52, 83, 87, 88, 153. См. также Ливонский орден Лубны 216, 217
Манси 215 Меря 153
Мидийские племена 188

Монастыри: Георгия св. и Ирины
Полочане 152, 153, 227
св. 207
Польша, Польская земля 158, 161
Печерская лавра, монастырь 165,
Поляки 152, 201
178, 194, 207,215,216, 222, 223,
Поляне 148, 152—154, 182, 186—
225, 228
188, 191, 199, 202, 219, 227
Стефанов 216
Поморская страна, Поморье 85, 87
Монголо-татары — см. Татары
Понтийское (Русское)море 181, 219
Указатель
Моравия 153, 211
Почайна 161
географических
Моравы 152
Припять 152, 227
названий
Мордва 153
Причерноморье 53
Москва 51
Псков 155
Моша-река 85
253
Муром 30, 39, 86, 107
Радимичи 187, 229
Мурома 153
Радосынь 194
Нарова 153
Ракомо 200 Рим 161, 188, 230
Настасья 52
Родня 155
Нева 65, 87
Россия, Русское государство, держа-
Невское устье 138
ва 11, 31, 52, 74, 90, 138, 155,
Немецкое море 138
174, 211, 226
Нил 138
Ростов 185
Никомидийская страна 181
Ростовская обл. 168, 201
Новгород Великий, Новгород, Но-
Русская земля 10, 31, 86, 143, 146,
вый город 60, 65—67, 78, 84, 85,
155, 167, 173, 174, 178, 184, 201,
87, 107, 111, 152, 155, 168, 184,
209, 218, 221, 227
214, 225, 227
Русский народ, русские (древнерус¬
Новгородцы 66, 153, 200, 215,
ские) люди, русские 10, 19, 26,
216
27, 30, 31, 51, 54, 59, 81, 83, 84,
Норманны 138
86, 88, 90, 91, 94—96, 98, 100,
Обры 153, 190, 209
105, 106, 111, 112, 147, 153,161, 171, 172, 212, 217, 235
Ока 152
Русь — повсюду
Ольжичи 155
Ручей 187
Осетр 189
«Оскориные» горы 84
Самоядь (ненцы) 215
Пафлагонская земля 181
Сарацины (арабы) 228
Святые горы 84. См. также Карпат¬
Переяславль 155, 203
ские горы
Пермь 153
Северные народы, северяне 152,
Печенеги 155, 188, 189, 206—207,
153, 187, 219, 227, 228, 230
216, 224, 228
Северные страны 135, 153
Печора 153
Семь 152
Подол в Киеве 207
Сетомль 184
Подольская земля 87
Сибирь 68
Поленецкая (Половецкая) земля 50,
Сирия 230
87
Славяне, славянские племена, сла¬
Половцы 154, 155, 159, 161, 171,
вянский народ 64, 67, 112, 134,
178, 194, 202, 210, 216, 217,219,
135, 138, 142, 147, 149, 150,
228, 229, 232
152—155, 172, 187, 190, 191,
Полота 152, 227
209, 220, 223, 227, 229

Указатель
географических
названий
254
Славяне восточные, восточнославянские племена 142, 143, 188, 199, 202, 225, 227 Славяне-дулебы 153 Славяне западные 51, 211, 225 Славянские земли 219 Смоленск 228 Смоленские леса 85 Смородинка-речка 39 Сорочинская гора 105 Средиземное море 138 Стугна 189 Суд 161, 181 Суздаль 86, 167 Суздальская земля 200 Сула 152, 189, 216, 217 Сутень 217
Татары, монголо-татары 27, 30, 31, 43, 47, 49, 50, 63, 80, 83, 88, 91, 92, 94, 105—107, 109—111, 115. См. также Золотая, Большая, Каменная Орда
Тмуторокань (Тмутаракань) 178, 206; 207 Торки 228 Торкмены 228 Трубеж 189 Турецкое море 85 Туров 178
Углич 86, 107
Угорские горы, гора 154, 172
Угры 152, 190, 209 Уральский хребет, горы 138, 215
Хазары 153, 186, 190 Ханты 215 Хвалисы 228
Хвалынское море. См. Каспийское море
Херсонес. См. Корсунь Херсонесцы 54 Хоривица 154 Хорол 217
Царьград 87, 88, 161, 181, 221,222 Церкви: Богородицы (Десятинная) 163, 207 Ирины СВ. 154 Николы СВ. 154 Софии св. в Киеве 155, 207
Черемисы 153 Чернигов 38, 39, 86, 107 Черниговград 68 Чехи 152,211 Чехия 158, 161 Чигаринские ворота 85 Чудь 153, 189
Щековица-гора 154
Югра, Югорская земля 150, 214, 215, 230
Ямь 153

Мирэоев В. Г.
М63 Былины и летописи — памятники русской исторической мысли. М., «Мысль», 1978.
254 с.
Работа В. Г. Мирзосва — одна из первых в нашей литературе монографий, посвященных раннему этапу отечественной историографии. В ней дается интересный очерк зарождения исторических знаний в Древней Руси, рассматривается важнейший древнерусский исторический источник — былины и летописи. В книге показано, какую важную роль они играли в утверждении единства русского народа, в укреплении норм общественной жизни, в борьбе против многочисленных врагов Древне- русского государства. Книга иллюстрирована цветными изображениями редчайших древних миниатюр.
м
10604-022 004(01 )-78
71-77
9(C) 1 + 8Р1

ИБ № 323
МИРЗОЕВ ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ
БЫЛИНЫ
И ЛЕТОПИСИ —
ПАМЯТНИКИ
РУССКОЙ
ИСТОРИЧЕСКОЙ
МЫСЛИ
БЬИИНЫ
ЛЕТОПИСИ
Заведующий редакцией В. С. Антонов Редактор О. П. Бочкова Младший редактор В. М. Кузнецова Оформление художника Г. М. Чеховского Художественный редактор В. А, Захарченко Технические редакторы:
А. В. Ларина, 2К. М. Голубева
Корректор
5. С. Матвеева
Сдано в набор 22 ноября 1976 г. Подписано в печать 29 июля 1977 г. Формат 70X90*/ie. Бумага офсетная. Уел. печатных листов 18,72. Учетно-издательских листов 15,97. Тираж 23 000 экз. А 07742. Заказ № 2322. Цена 2 р. 50 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Московская типография № 5 Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжкой торговли. Москва, Мало- Московская. 21.

■
* /<• ^
< |уНИТТТН«ктв<ЛАЯА -^ArtbC/vVW
tSH * frtTyttfcIШArrfrtryfI. ndOt<ArAUiA€A'\Ob’tAO^t pi^H.
Xtf^HrtHKA- Н^РНЛА.*уЖмг*0ГЫРКН*Ы1 . Ж
ifrtri-. игуншллf Гглл(firM0 • Ь\ЯкЖМ(ПЬ11ПАйЪЧЬЪ •
* 4 • I 41 Л. * ^ * V
AtjLLA • rt*yfire’^Aff*b«l<efItOf4<rt^/»* • НГГвГААЯЪКгГК i
rtf:
<(»Adft»fe^Tnti • нр*НЛ1‘6ВЫ^ЛНтАЯдЛД,ДА»ГГЛГ i^£Mtff<r4^ • HtrtH*«ftfrortfn0 fAdiiiAilM •/Artf j 0 K(y £•* ^<J iv fl o’y A • fi|ltK:01i/Af MOvO^OyrtfTrttj^ |
t4c.- T h* i - 7
лога*-нСбрААвгпмтл rtAicy- и»гктв1«л№,£1ГЛчи
-f » <*-• ^ * у ГГ' ^ t 4i * ' Г ^ '
srtH* tvjToico. fftYrnAiAj^yicoB* ш ти. мтждш/чи
. (VrtHr«f(mAUIArtf^eA*ff1iUArr^amrtffO <Mr«0fU+;t
(4У % ^ ^ b
wtmontttitft. наыс|пвпн1или»ми.7'ллоу’*
'7 * v' - - '
:«мтдн jitKOifintAACя^/МА/уть ^вди.
ly ПЛ1Г#Лг£яШ1/01ГНПТД«к . Кв1Т|Г<ИНЛ\Ц«^ П6 •
4* * ^ i'* * •
KiyrtaatArtrtrtkrtA . ^Hrt^TytuirtrtrtA'rndrrtiffeAYb' j
Ы£4|| ОГПАчтиП в|Т'Ь • Нву^АрНтПЫЛЬ £ AV* ГТвПМА>увМ
ii. ■/‘ft* j
яш®Я
^Ljls
ktfCAUIAeAli’f® • НОу*’ваИА1ЯдугТ0ЯА/АГ«ЯЛ •
(мк-ь £({?Айгк fLfteT’AHHrUHAAimfisoyCnaycfi* •
— •>• . ^ -ZL- „
iAtfiA^AAorme s"tA4^f jfi^hmmitнмшлм * ип|1н
*?'. / :' >
>
•Ь -Г V 7
<y~~ Л. ~ ч ■ -
JA-^-5 /-*•.
i*: u
xr. Ш
cr *£? . ...
\ 1~*
4