АЛЕКСАНДР
ДЮМА



АЛЕКСАНДР
ДЮМА
Собрание сочинений
ТОМ
ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ
ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ
В ДОМАШНИХ ХАЛАТАХ
LES GRANDS H0MMES
EN ROBE DE CHAMBRE
ALEXANDRE
DUMAS
HENRI III
ET SA COUR
HENRI IV
NAPOLEON
BONAPARTE
PARIS
АЛЕКСАНДР
ДВОР
ГЕНРИХА III
ГЕНРИХ IV
НАПОЛЕОН
БОНАПАРТ
ФРЭД
1997
ББК 84.4 Фр
Д96
Перевод с французского
Ю. Б. Корнеева, М. Н. и И. Е. Поздняковых
Составитель А. В. Кукаркин
Художник В. А. Белкин
4703010100-036
д---------------Подписное
ISBN 5-7395-0002-5 (т. 36)
ISBN 5-7395-0001-Х
© Ю. Корнеев, М. и И. Поздняковы.
Перевод на русский язык, 1997
© А. Кукаркин. Составление, 1997
© В. Белкин. Художественное оформ-
ление, 1997
ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ
В ДОМАШНИХ ХАЛАТАХ
LES GRANDS HOMMES
EN ROBE DE CHAMBRE
ИМЕЕТСЯ ПОГОВОРКА: «НЕ БЫВАЕТ ВЕЛИ-
КОГО ЧЕЛОВЕКА В ХАЛАТЕ». Как и все поговор-
ки, эта, пользующаяся громадной популярностью,
имеет как правдивую, так и фальшивую сторону.
Посмотрим на личные привычки человека. Постара-
емся рассмотреть величие через простоту, поэзию
сквозь прозу, идеал сквозь реальность. Возможно,
великий человек возвеличится еще больше. Реаль-
ность, на наш взгляд, не могила, поглощающая чело-
века, а пьедестал, на котором возвысится его па-
мятник. И именно то, что мы видим, так как почти
всегда история, настоящая ханжа, показывает нам
героев, задрапированных в церемониальные одежды,
и вечно стыдится дать нам увидеть их в повседнев-
ной простоте. Мы постараемся, используя некото-
рые заметки лакеев названных героев, заполнить про-
бел, оставленный историками. Нам гораздо больше
нравится статуя, которую можно осмотреть со
всех сторон, чем барельеф, у которого отдельные
части проглядывают из сплошной стены.
АЛЕКСАНДР ДЮМА

ДВОР
Драма в пяти действиях
Первая романтическая пьеса, постав-
ленная на сцене (11 февраля 1829 г.).
Сюжет ее и весь «колорит времени
и места» заимствованы у мемуарис-
тов и хроникеров второй половины
XVI века, главным образом у д’Анке-
тиля и Пьера де л’Эстуаля. Почти все
персонажи этой драмы—исторические
личности.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Генрих III, король Французский *.
Екатерина Медичи, королева-мать.
Генрих Лотарингский, герцог де Гиз1 2.
Екатерина Клевская, герцогиня де Гиз.
Поль Эстюэр,граф де Сен-Мегрен
Ногаре де ла Валетт, барон д’Эпернон
Анн д’Арк, виконт де Жуайёз
Сен-Люк
Дю Альд
Бюсси д’Амбуаз, любимец герцога Анжуйского.
Бальзак д’Антраг, чаще именуемый Антрагё.
Козимо Руджери, астролог.
С е н - П о л ь, оруженосец герцога де Гиза.
Артюр, паж герцогини де Гиз.
Б риг ар, лавочник.
Бюсси-Леклерк, прокурор
Лашапель-Март о, контролер счетной палаты
Крюсе
Жорж, слуга Сен-Мегрена.
любимцы
короля.
лигеры.
Г-жа де Коссе
Мари
фрейлины герцогини де 1йз.
Паж Бальзака д’Антрага.
Время действия—воскресенье, 20-е, и понедельник, 21 июня 1573 года.
1 Генрих III—король Франции с 1574 по 1589 год, сын Генриха II и Екате-
рины Медичи, последний представитель династии Валуа.
2 Генрих Лотарингский, герцог де 1йз (1550—1588)—глава католиков во
время религиозных войн, претендент на французский престол, смелый и та-
лантливый полководец. Когда, опираясь на Лигу, он оказался слишком опас-
ным противником Генриха III, последний приказал убить его.
9
действие первое
ЕКАТЕРИНА МЕДИЧИ
Просторный кабинет Козимо Руджери. Кое-где физические и химичес-
кие приборы; на заднем плане в полуоткрытом окне телескоп.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
/
Руджери, затем Екатерина Медичи.
Руджери, подперев голову рукой, сидит над астрологическим фолиан-
том и делает измерения циркулем; справа на столе, освещая всю сцену,
горит лампа.
Руджери. Так! Это заклинание будет и сильнее, и безошибоч-
нее. (Смотрит на песочные часы.) Еще и девяти нет. Когда
же наступит полночь и я смогу произвести опыт? Удастся
ли он, наконец? Сумею ли я вызвать одного из духов,
которых, как утверждают, человек способен подчинить
своей воле, несмотря на то, что они могущественнее его?
А что если человек—последнее звено в цепи живых су-
ществ?
Через потайную дверь входит Екатерина Медичи, снимает черную
полумаску.
(Словно что-то сравнивая, открывает другой фолиант
и вскрикивает.) Опять сомнения!
10
Двор Генриха III
Екатерина. Отец мой!.. (Дотрагиваясь до Руджери.) Отец
мой!..
Руджери. Кто здесь?.. А, это вы, ваше величество! Уже
девять, такой поздний час, а вы отваживаетесь ходить одна
по пустынной улице Гренель!
Екатерина. Я пришла не из Лувра, отец, а из отеля де
Суассон: оттуда в ваш приют можно попасть подземным
ходом.
Руджери. Я никак не ожидал чести...
Екатерина. Прошу прощения, Руджери, что прервала ваши
ученые занятия. При других обстоятельствах я попросила
бы разрешения помочь вам, но сегодня...
Руджери. Что-нибудь случилось?
Екатерина. Покамест нет. Вы же сами составили гороскоп
на этот месяц, и согласно вашим расчетам ни нам, ни
августейшей особе нашего сына не угрожает никакая опас-
ность до конца июня. Сегодня двадцатое. И ничто еще не
дает повода усомниться в точности ваших предсказаний.
Даст Бог, они сбудутся полностью.
Руджери. Дочь моя, вам, наверно, угодно получить новый
гороскоп? В таком случае соблаговолите подняться со
мной на башню; ваши познания в астрономии позволят
вам без труда понять мои выкладки и проверить их. Со-
звездия сияют сейчас полным блеском.
Екатерина. Нет, Руджери, мои глаза прикованы к земле.
Вокруг короля, как и вокруг солнца, движутся светила,
яркие, но зловещие. Их-то и надеюсь я обезвредить с вашей
помощью, отец мой.
Руджери. Повелевайте, дочь моя, я готов повиноваться.
Екатерина. Да, знаю, вы мне преданы. Впрочем, и мое
покровительство, хотя и тайное, тоже небесполезно для
вас: ваша слава, отец мой, создала вам немало врагов.
Руджери. Знаю.
Екатерина. Ла Моль сознался перед смертью, что восковые
изображения короля, найденные на алтаре и пронзенные
ударом кинжала в сердце, он получил от вас. Те же судьи,
которые отправили его на костер, легко нашли бы под
пеплом достаточно жару, чтобы разжечь новое пламя... для
Козимо Руджери.
11
Великие люди в домашних халатах
Руджери (боязливо). Знаю, знаю.
Екатерина. Не забывайте об этом. Будьте и впредь мне
верны, и пока небо не лишило Екатерину Медичи власти
и жизни, вам ничто не грозит. Помогите же ей сохранить
и то и другое.
Руджери. Чем я могу служить вашему величеству?
Екатерина. Прежде всего, ответьте: вступили вы в Лигу1,
как я вам велела в своем письме?
Руджери. Да, дочь моя. Больше того, первое собрание лиге-
ров состоится в моем доме: никто из них и не подозревает,
что ваше величество почтили меня своим высоким покро-
вительством. Как видите, я понял вас и сделал даже боль-
ше, чем вы приказывали.
Екатерина. И вы, разумеется, поняли также, что эхо речей
лигеров должно прозвучать не в кабинете короля, а в моем?
Руджери. Разумеется, разумеется.
Екатерина. Тогда слушайте, отец мой. Вы живете в полном
уединении, вы посвятили себя науке, у вас нет времени
следить за придворными интригами. К тому же глаза ваши,
привыкшие к прозрачности неба, утратили бы свою остро-
ту в душном и обманчивом воздухе дворцов.
Руджери. Вы ошибаетесь, дочь моя: отголоски мирской суе-
ты долетают порой даже сюда. Мне известно, что король
Наваррский1 2 и герцог Анжуйский3 тайно покинули дворец
и удалились—один в свое королевство, другой в провин-
цию, которой он управляет.
Екатерина. И хорошо сделали: в Париже они опаснее для
меня, чем вдали от него. Прямота Беарнца и нерешитель-
ность герцога Анжуйского мешают им стать серьезной
угрозой для нас. Истинные наши враги гораздо ближе. Вы,
конечно, слышали о кровавой дуэли двадцать седьмого
апреля у ворот Сент-Антуан? В ней участвовали шестеро
1 Лига, иначе Священная лига—в эпоху религиозных войн конца XVI века
организация фанатичных католиков, фактически возглавлявшаяся принцами
Лотарингского дома (Гизы) и стремившаяся к свержению династии Валуа.
2 Король Наваррский—будущий король Франции Гёнрих IV, являвшийся
в годы, когда разыгрывается действие пьесы Дюма, главой протестантской
партии (гугенотов).
3 Герцог Анжуйский, Франсуа-Эркюль—младший брат Генриха III, умер-
ший в 1584 году.
12
Двор Генриха III
молодых придворных, из коих пали четверо; трое из уби-
тых были любимцами короля.
Руджери. Да, я слышал, что он весьма опечален этим; я ви-
дел великолепные надгробия, которые он повелел воздвиг-
нуть над могилами Келюса, Шомберга и Можирона—он
был к ним очень привязан. По слухам, он пообещал врачам
сто тысяч ливров, если они сумеют спасти Келюса. Но
в силах ли земная наука исцелить человека от девятнадцати
ударов шпагой? Правда, Антраге, убийца Келюса, понес-
таки наказание—его отправили в ссылку.
Екатерина. Все это верно, отец мой. Но горе короля уже
проходит, тем более что оно было несколько напускным.
Место Келюса, Шомберга и Можирона уже заняли д’Эпер-
нон, Жуайёз и Сен-Мегрен. Завтра ко двору возвращается
Антраге—этого требует герцог де Гиз, Генрих же ни в чем
не смеет отказать своему кузену Гизу. А герцог—мой враг,
равно как и Сен-Мегрен. Этот юный бордоский дворянчик
внушает мне тревогу. Он ученей Жуайёза и д’Эпернона и,
главное, менее легкомыслен. Влияние его на Гёнриха столь
велико, что страшит меня. Отец мой, он может сделать из
Генриха короля!
Руджери. А что хотел бы сделать из него герцог де Гиз?
Екатерина. Монаха. Я же не хочу ни того, ни другого. Мне
нужно нечто среднее между ребенком и взрослым муж-
чиной. Для того ли я расслабляла сердце Генриха наслаж-
дениями и усыпляла разум его суеверием, чтобы не моя,
а чужая воля владела его душой и направляла ее по своей
прихоти? Нет, я воспитала в сыне нужный мне характер для
того, чтобы мой сын принадлежал мне. Я подчинила этой
цели все свои политические расчеты, всю свою изворот-
ливость. Во Франции есть король, но править ею должна я,
чтобы потомки сказали: «Генрих Третий царствовал при
Екатерине Медичи». До сих пор мне это удавалось, но эти
два человека...
Руджери. А почему бы вашему слуге Рене не изготовить для
них какое-нибудь душистое снадобье, вроде того, которое
вы послали Жанне д’Альбре1 за два часа до ее кончины?
1 Жанна д’Альбре (1528—1572)—королева Наваррская, мать 1енриха IV.
Ее внезапная смерть в Париже при французском дворе навела многих со-
временников на подозрение об отравлении ее Екатериной Медичи.
13
Великие люди в домашних халатах
Екатерина. Нет. Я еще нуждаюсь в этих людях: они поощ-
ряют слабоволие короля, а оно—моя сила. Будет достато-
чно, если я разожгу в них страсти, идущие вразрез с их
политическими целями. Тогда я отодвину их, прорвусь
к королю, одинокому в своей слабости, й обрету над ним
прежнюю власть. Я уже знаю, как это сделать. Молодой
Сен-Мегрен любит герцогиню де Гиз.
Руджери. А герцогиня его?
Екатерина. Тоже, хотя, может быть, еще не отдает себе
в этом отчета. Она—рабыня своей добродетельной ре-
путации. Но им уже нужно немногое—случайная встреча,
разговор с глазу на глаз, и страсть вырвется наружу. Она
сознает это и старается избегать Сен-Мегрена. Но сегодня
они увидятся, и увидятся наедине, отец мой.
Руджери. Где же?
Екатерина. Здесь. Вчера в покоях короля я слышала, как
Жуайёз и д’Эпернон сговаривались с Сен-Мегреном от-
правиться сюда и заказать вам свои гороскопы. Так вот,
первым двум вы предскажете все, что вам заблагорассудит-
ся,—что они достигнут вершин счастья, что король пород-
нится с ними... Найдите только способ удалить этих юных
глупцов и остаться наедине с Сен-Мегреном. Вырвите у не-
го признание, разожгите в нем страсть, скажите ему, что он
любим, что ваше искусство поможет ему, обещайте уст-
роить свидание. (Указывает на резную стену.) Герцогиня
уже там, в алькове, за этой резной стеной, которая устроена
так, чтобы при нужде я могла все видеть и слышать,
оставаясь незримой. Клянусь Мадонной, этот тайник не
раз уже бывал нам полезен: мне—для моих политических
дел, вам—для ваших магических опытов.
Руджери. Как удалось вам привести ее?
Екатерина (открывая потайную дверь). Уж не воображаете
ли вы, что я спрашивала ее согласия?
Руджери. Значит, вы воспользовались подземным ходом?
Екатерина. Разумеется.
Руджери. А подумали вы о тех опасностях, которым вы
подвергаете вашу крестницу Екатерину Клевскую? Любовь
Сен-Мегрена, ревность герцога...
Екатерина. Именно эта любовь и эта ревность мне и нужны.
Господин де Гиз пойдет чересчур далеко, если мы его не
14
Двор Генриха III
остановим. А эта история отвлечет его. К тому же вы ведь
знаете мой девиз:
Иди любым путем,
Но только сладь с врагом.
Руджери. Стало быть, дочь моя, вы решились открыть
герцогине тайну этого алькова?
Екатерина. Герцогиня спит. Я угостила ее чашкой того сока
арабских бобов, которые вы привезли из ваших скитаний,
и подмешала в напиток несколько капель снотворного,
также полученного от вас.
Руджери. Тогда она спит крепко—это сильное снадобье.
Екатерина. Да... Можете вы разбудить ее в случае необ-
ходимости?
Руджери. Хоть сейчас, если вам угодно.
Екатерина. Упаси вас Боже!
Руджери. Я, кажется, вам уже говорил, что, проснувшись,
она некоторое время не в силах будет собраться с мыслями:
память вернется к ней не раньше, чем глаза ее начнут
различать предметы.
Екатерина. Да, говорили. Тем лучше: она не догадается, что
дело тут в вашей магии. Сен-Мегрен же суеверен и довер-
чив, как все его сверстники. Он влюблен, он ничего не
заподозрит. К тому же вы не дадите ему собраться с мыс-
лями. Можно ли открыть альков, не выходя из кабинета?
Руджери. Да. Стоит лишь нажать на пружину, скрытую
в раме этого магического зеркала... (Нажимает на пружи-
ну, дверь алькова приоткрывается.)
Екатерина. Остальное довершит ваша ловкость, отец мой.
Полагаюсь на нее. Который час?
Руджери. Не знаю, ваше величество. Из-за вашего прихода
я забыл перевернуть песочные часы. Сейчас позову кого-
нибудь и спрошу.
Екатерина. Не надо. Гости все равно скоро появятся—это
главное. Кстати, я непременно выпишу из Италии стенные
часы... для вас. Или еще лучше: выпишите их из Флоренции
сами, за ценой я не постою.
Руджери. Милости вашего величества превосходят все мои
желания. Я уже давно купил бы себе часы, но безбожная цена...
15
Великие люди в домашних халатах
Екатерина. Почему же вы не обратились ко мне, отец мой?
Клянусь Мадонной, никто не скажет, что я держу в нужде
такого ученого, как вы. О нет! Приходите завтра в Лувр
или в отель де Суассон, и чек за нашей королевской под-
писью, выданный на имя суперинтенданта финансов, дока-
жет, что нам несвойственны забывчивость и неблагодар-
ность. Да хранит вас Господь, отец мой! (Надевает полу-
маску и уходит через потайную дверь.)
СЦЕНА ВТОРАЯ
Руджери, спящая герцогиня де Гиз.
Руджери. Что ж, я напомню тебе об этом обещании: без
золота не раздобыть драгоценных рукописей, которые мне
столь необходимы. (Прислушивается.) Стучат! Это они.
(Закрывает дверь алькова.)
Д’Эпернон. Эй вы, там, эй!
Руджери. Иду, иду, господа.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Руджери, д’Эпернон, Сен-Мегрен, Жуайёз.
Входит Жуайёз, опираясь на духовое ружье. С другой стороны его
поддерживает Сен-Мегрен.
Д’Эпернон. Держись, держись, Жуайёз! Вот, слава Богу,
и наш колдун! Ну, отец мой, чтобы добраться до вас,
человеку нужны ноги серны и глаза совы.
Руджери. Орел всегда вьет гнездо на вершине скалы: с нее
дальше видно.
Жуайёз (разваливаясь в кресле). Так-то оно так, но к скале
хоть видишь, как подойти.
Сен-Мегрен. Полно, господа! Вероятно, всеведущий Руд-
жери не ожидал нас—иначе передняя была бы освещена
поярче.
Р у д ж е р и. Вы заблуждаетесь, граф де Сен-Мегрен: я ждал вас.
Д’Эпернон (Сен-Мегрену). Ты что, написал ему?
Сен-Мегрен. Клянусь спасением души, нет! Никому даже
слова не сказал.
Д’Эпернон. А ты, Жуайёз?
16
Двор Генриха III
Жуайёз. Я? Ты ведь знаешь: без крайней необходимости
я писать не стану. Это занятие меня утомляет.
Руджери. Господа, я ждал вас и думал о вас.
Сен-Мегрен. Значит, тебе известно, зачем мы пришли?
Руджери. Да.
Д’Эпернон и Сен-Мегрен придвигаются к астрологу, Жуайёз тоже,
но не вставая с кресла.
Д’Эпернон. Стало быть, все твои колдовские церемонии
проделаны заранее и нам остается лишь спрашивать, а тебе
отвечать?
Руджери. Да.
Жуайёз. Погодите-ка, черт вас побери! (Тянет к себе Руджери.)
Поближе, поближе, отец мой. Вы, говорят, водитесь с нечис-
той силой. Если это так и встреча с вами может стоить нам
вечного спасения, советую вам хорошенько подумать, прежде
чем погубить отпрысков трех знатнейших домов Франции.
Д’Эпернон. Верно, Жуайёз! Мы ведь добрые христиане.
Руджери. Успокойтесь, господа, я такой же добрый христиа-
нин, как и вы.
Д’Эпернон. Ну, раз ты утверждаешь, что твое колдовство
не имеет касательства к аду, я готов. Что тебе показать—
руку мою или лоб?
Руджери. Ни то, ни другое. Все эти церемонии нужны нам,
когда мы общаемся с простонародьем; ты же, юноша,
вознесен так высоко, что я могу прочесть твою судьбу по
некоему светилу, блистающему ярче других. Ногаре де ла
Валетт, барон д’Эпернон...
Д’Эпернон. Как! Ты и меня в лицо знаешь? Впрочем, что
ж тут особенного—я теперь так известен.
Руджери (продолжая). Ногаре де ла Валетт, барон д’Эпер-
нон, милости, коими ты осыпан ныне,—ничто в сравнении
с теми, коими тебя осыплют.
Д’Эпернон. Дай-то Бог, отец мой, но чего же мне еще
ждать? Король и так уж зовет меня сыном.
Р у д ж е р и. Он делает это лишь из дружбы, дружба же королей
преходяща. Но скоро он назовет тебя братом, и уже не по
дружбе, а в силу кровнородственных уз.
17
Великие люди в домашних халатах
Д’Эпернон. Как! Тебе известно и о предполагаемом браке?
Руджери. Как прекрасна принцесса Христина! Счастлив тот,
кто будет обладать ею!
Д’Эпернон. Но от кого ты узнал?
Руджери. Разве не сказал я тебе, юноша, что твоя звез-
да—ярче всех других светил? А теперь ваш черед, Анн
д’Арк, виконт де Жуайёз, тот, кого король также именует
сыном!
Жуайёз. Послушайте, отец мой, вы так ловко читаете в книге
небес, что, уж наверно, прочли там, как не хочется мне
вставать с этого покойного кресла, если только это не
повредит моему гороскопу. Не повредит? Ну и прекрасно,
я вас слушаю.
Руджери. Юноша, видел ли ты когда-нибудь в своих често-
любивых снах, что виконт де Жуайёз стал герцогом и пэ-
ром, первым пэром Франции, если не считать принцев коро-
левской крови и глав владетельных домов—Лотарингско-
го, Савойского и Клевского? Знай, эти мечты—лишь поло-
вина того, что ожидает тебя наяву. Привет тебе, супруг
Маргариты де Водмон, сестры королевы! Привет тебе,
великий адмирал королевства Французского!
Жуайёз (вскакивая). С помощью Бога и своей шпаги
я добьюсь этого, отец мой. (Протягивает Руджери коше-
лек.) Примите, как ни ничтожно подобное вознаграждение
за обещание столь высокой судьбы. К сожалению, это все,
что я захватил с собой.
Д’Эпернон. Слава Богу, хоть ты мне напомнил. (Роется
в кошеле, висящем у него на поясе.) Ничего, кроме пуль для
моего ружья! Я и забыл, что проиграл в приму все до
последнего золотого. Эти проклятые деньги живут еще
меньше, чем люди: не успеешь оглянуться, как их уже нет.
Ей-Богу, Сен-Мегрен, тебе следовало бы написать для них
эпитафию: ты ведь приятель Ронсара *.
Сен-Мегрен. Если деньги тоже умирают, то могилой им
служат карманы негодяев лигеров. В наши дни только у них
и найдешь испанские дублоны или экю с розой. Впро-
1 Ронсар, Пьер де (1524—1585)—самый яркий представитель Возрожде-
ния во французской поэзии, эрудит, знаток древних языков и литератур. В его
творчестве ученость сочеталась с непосредственностью и лиризмом.
18
Двор Генриха III
чем, у меня еще осталось несколько золотых, и если хо-
чешь...
Д’Эпернон (смеясь). Нет, не хочу. Оставь их себе на чеме-
рицу для примочек, ибо—да будет вам это известно, отец
мой,—с некоторых пор у моего друга Сен-Мегрена голова
не в порядке. Он валяет дурака, но от его дурачества
никому не весело. Впрочем, меня он все-таки навел на
хорошую мысль. Пусть за мой гороскоп заплатит кто-
нибудь из лигеров. Подумай, на кого бы выписать вексель.
Помогай-ка, герцог Жуайёз! До чего звучный титул, а? Ну,
соображай, соображай.
Жуайёз. Что ты скажешь о Лашапель-Марто, контролере
счетной палаты?
Д’Эпернон. Неплатежеспособен. За неделю промотает всю
казну Филиппа Второго1.
Сен-Мегрен. А как насчет коротышки Бригара?
Д’Эпернон. Старшины бакалейщиков? Вот вздор! Он же
расплатится не деньгами, а корицей и табаком.
Руджери. А Тома Крюсе?
Д’Эпернон. Поймай я вас на слове, отец мой, ваша спина
долго была бы в обиде на ваш язык: Крюсе—не из покла-
дистых.
Жуайёз. А как Бюсси-Леклерк?
Д’Эпернон. Прокурор? Этот, слава Богу, подойдет. Бла-
годарю за совет, Жуайёз. (К Руджери.) Вот тебе вексель
на десять экю с розой. Обрати внимание: в отличие от
золотых солей и польских дукатов эта монета не обес-
ценена и стоит двенадцать ливров. Отправляйся к этому
негодяю лигеру и от имени д’Эпернона потребуй уплаты,
а если он откажет, предупреди, что я сам явлюсь к нему,
прихватив с собой человек тридцать дворян и дюжину
пажей.
Сен-Мегрен. Скоро ты рассчитаешься? Напоминаю: нас
ждут в Лувре. Пора, господа, идем!
Жуайёз. Ты прав. Пошли, иначе мы рискуем не найти порт-
шезов и нам придется возвращаться пешком.
1 Филипп //(1527—1598)—король Испании, фанатичный католик, тщетно
пытавшийся в эпоху Реформации и религиозных войн содействовать мощью
испанских вооруженных сил торжеству «правой веры» в Европе.
19
Великие люди в домашних халатах
Руджери (удерживая Сен-Мергена). Как, юноша! Ты ухо-
дишь, не спросив меня о своей судьбе?
Сен-Мегрен. Я не честолюбив, отец мой. О чем же мне вас
спрашивать?
Руджери. Вот как? Не честолюбив! Даже в любви?
Сен-Мегрен. Что вы сказали, отец мой? Говорите тише!
Руджери. Ты не честолюбив, молодой человек, и тем не
менее, чтобы воцариться в твоем сердце, некоей даме при-
шлось соединить в своем гербе эмблемы двух владетель-
ных домов под герцогской короной.
Сен-Мегрен. Тише, отец мой! Бога ради, тише!
Руджери. Ну, ты и теперь сомневаешься в могуществе моей
науки?
Сен-Мегрен. Нет.
Руджери. И по-прежнему хочешь уйти, не поговорив
со мной?
Сен-Мегрен. Должен бы, но...
Руджери. Ау меня есть что тебе порассказать.
Сен-Мегрен. Кто бы ни говорил твоими устами—ад или
небо, я выслушаю тебя! Жуайёз, д’Эпернон, подождите
меня в передней. Я сейчас.
Жуайёз. Минутку, минутку! Где мое духовое ружье? Клянусь
святой Анной, если на пятьдесят шагов в округе есть хоть
один дом, принадлежащий лигеру, я в нем стекла целого не
оставлю.
Д’Эпернон. Будь спокоен, Сен-Мегрен, мы покараулим. Но
смотри не задерживайся.
Жуайёз и д’Эпернон уходят.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Руджери, Сен-Мегрен, потом герцогиня де Гиз.
Сен-Мегрен (закрывая дверь за уходящими). Ладно, ладно.
(Возвращается.) Отец мой, скажите одно: она любит меня?
Вы молчите, отец мой? Проклятье! О, сделайте, сделайте
так, чтобы она меня полюбила! Говорят, людям вашего
искусства ведомы тайные и верные средства—приворот-
20
Двор Генриха III
ные зелья, любовные напитки. Я согласен на любое, пусть
даже оно погубит тело мое в этой жизни и душу мою—
в загробной. Я богат. Все, чем я владею—золото, драго-
ценности,—все ваше. Но, может быть, ваша наука презира-
ет эти бренные сокровища? Тогда слушайте меня, отец мой:
говорят, чернокнижникам для их кабалистических опытов
нужна порою кровь живого человека. (Обнажает руку
и протягивает ее Руджери.) Вот! Располагайте мною, отец
мой, только сделайте так, чтобы она меня полюбила.
Руджери. Разве ты уверен, что она тебя не любит?
Сен-Мегрен. Что сказать вам на это, отец мой? Пока мы не
изверились окончательно, в сердце всегда теплится надеж-
да. Да, иногда мне кажется, что я читаю любовь в ее
глазах. Но она всякий раз так быстро отводит их, что
я боюсь ошибиться. Она избегает меня, и мне никогда не
удавалось остаться наедине с нею.
Руджери. Ну а если бы удалось?..
Сен-Мегрен. О, если бы так, отец мой!.. Тогда я с первого
слова понял бы, могу ли я надеяться.
Руджери. Подойди же и взгляни в это зеркало. Его недаром
называют отражательным. Кого ты хочешь в нем увидеть?
Сен-Мегрен. Ее, отец мой, ее!
Сен-Мегрен всматривается в зеркало, стена за его спиной раздвигает-
ся, и в зеркале появляется отражение спящей герцогини де 1йз.
Руджери. Смотри же.
Сен-Мегрен. Боже! Великий Боже, это она! Она спит... Ах,
Екатерина!
Альков захлопывается.
Екатерина! Никого! (Оглядывается.) Нигде никого, все
исчезло, как сон, как видение! Отец мой, я должен увидеть
ее! Покажите мне ее еще раз!
Руджери. Ты говоришь, она спала?
Сен-Мегрен. Да.
Руджери. Знай—наша власть над людьми возрастает во
время их сна. Я могу воспользоваться тем, что герцогиня
спит, и перенести ее сюда...
21
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Сюда, ко мне?
Руджери. Но помни: как только она проснется, я утрачу
власть над ее волей.
Сен-Мегрен. Хорошо, хорошо... Но не медлите, отец мой,
не медлите!
Руджери. Вот тебе флакон. Достаточно ей понюхать его—
и она сразу очнется.
Сен-Мегрен. Хорошо, хорошо, только не медлите.
Руджери. Поклянись, что будешь хранить тайну.
Сен-Мегрен. Клянусь спасением души и вечным блаженством!
Руджери. Тогда прочти вот это.
Сен-Мегрен пробегает глазами фолиант, раскрытый перед ним Руд-
жери. Альков за его спиной распахивается, пружина вдвигает кушетку
в кабинет, и резная стена вновь смыкается.
Гляди! (Уходит.)
СЦЕНА ПЯТАЯ
Сен-Мегрен, герцогиня де Гиз.
Сен-Мегрен. Она! Это она! (Бросается к герцогине, но тут
же останавливается.) Боже! Я где-то читал, что чародеи
выкапывают из могил трупы и с помощью своих заклинав
ний придают им сходство с живыми. Что если?.. Сгинь,
нечистая сила! Нет, все по-прежнему. Значит, это небесное
видение—не призрак. Сердце ее бьется, хоть и слабо. Рука
ее... Нет, рука холодна как лед. Екатерина, проснись, твой
сон страшит меня! Нет, не просыпается. Что делать? Ах да,
флакон! Я о нем и забыл. Я совсем потерял голову. (Дает
ей понюхать флакон.)
Герцогиня де Гиз. Ах!
Сен-Мегрен. Вдыхай, вдыхай! Приподнимись, скажи хоть
слово! Мне легче услышать, что ты навсегда прогоняешь
меня, чем видеть, как ты спишь могильным сном.
Герцогиня де Гиз. Ах, как я ослабела!.. (Приподнимается,
опираясь рукой о голову Сен-Мегрена, который стоит перед
ней на коленях.) Я так долго спала. Мои фрейлины... Как
22
Двор Кнриха III
же их зовут? (Замечает Сен-Мегрена.) А, это вы, граф.
(Протягивает ему руку.)
Сен-Мегрен. Я... Я...
Герцогиня де Гиз. Вы? Но почему вы здесь? Не вас я при-
выкла видеть, пробуждаясь ото сна. Ах, как отяжелела
голова! Не могу ни о чем думать...
Сен-Мегрен. Екатерина, думай лишь об одном, только об
одном—о моей любви к тебе.
Герцогиня де Гиз. Да, да, вы любите меня. Я давно это
заметила. Я тоже давно люблю вас, но скрывала это. А зачем?
По-моему, признаться, что любишь—большое счастье.
Сен-Мегрен. О, повтори это еще раз! Повтори, ибо слы-
шать, что ты любим,—счастье еще большее.
Герцогиня де Гиз. Нет, у меня была причина скрыть мою
любовь. Но какая же? Ах, вспомнила: я должна любить не
вас. (Вскакивает, на кушетке остается ее носовой платок.)
Пресвятая Матерь Божья, неужели я сказала, что люблю
его? Ох, несчастная! Моя любовь проснулась быстрее, чем
мой рассудок.
Сен-Мегрен. Екатерина, внимай только голосу сердца! Ты
же любишь меня, любишь!
Герцогиня де Гиз. Я? Я вовсе этого не говорила, граф. Это
неправда, не верьте этому. То был лишь сон, бред. Как
я здесь очутилась? Что это за комната? Мари!.. Госпожа де
Коссе!.. Оставьте меня, господин де Сен-Мегрен, уйдите!
Сен-Мегрен. Уйти? Почему?
Герцогиня де Гиз. 1бсподи, Господи, да что же это со мною?
Сен-Мегрен. Я вижу, что я здесь и вы рядом, сударыня, но
не знаю, как это случилось. Тут какое-то колдовство, какое-
то чародейство!
Герцогиня де Гиз. О, я погибла! Я все время избегала вас
и все-таки уже пробудила подозрения герцога, моего супру-
га и повелителя. А теперь...
Сен-Мегрен. Герцог!.. Тысяча проклятий! Герцог де Гиз —
ваш супруг и повелитель! О, если б его подозрения оправда-
лись, если бы вся его кровь и моя...
Ге р ц о г и н я де Ги з. Вы пугаете меня, граф!
Сен-Мегрен. Простите. Стоит мне подумать, что и я мог
познакомиться с вами, когда вы еще были свободны, что
23
Великие люди в домашних халатах
и я мог стать вашим супругом и повелителем... Одна мысль
о герцоге уже причиняет мне боль. Но он заплатит мне за
это,—и путь мой ангел-хранитель покинет меня в день
Страшного суда, если я солгал!
Герцогиня де Гиз. Замолчите, граф!.. Но где же я? Ответь-
те, в конце концов! Помогите мне выйти отсюда и вернуть-
ся в отель де Гиз, и вы заслужите прощение.
Сен-Мегрен. Прощение? Да в чем же я провинился?
Герцогиня де Гиз. Я—здесь, и вы еще спрашиваете, граф?
Похитить во сне постороннюю женщину, женщину, кото-
рая не может вас любить, не любит вас...
Сен-Мегрен. Не любит меня?.. Нет, сударыня, когда чело-
век любит так, как я, его нельзя не любить. Порукой
в том—ваши первые слова. Да, ваши первые слова!
Герцогиня де Гиз. Тише!
Сен-Мегрен. Чего вы боитесь?
Жуайёз (в передней). Где мы стоим на часах, там, видит Бог,
никто не пройдет.
Герцог де Гиз (за сценой). Полегче, господа! Вы, черт вас
побери, полагаете, что дразните лису, а на самом деле
будите льва.
Герцогиня де Гиз. Пресвятая Дева, это голос герцога! Куда
бежать? Где спрятаться?
Сен-Мегрен (бросаясь к двери). Герцог? Ну что ж...
Герцогиня де Гиз. Ради всего святого, остановитесь, су-
дарь! Вы губите меня!
Сен-Мегрен. Вы правы. (Подбегает к двери и запирает ее
на засов.)
Руджери (входит и берет герцогиню за руку). Тсс, сударыня!
Идите за мной. (Открывает потайную дверь.)
Герцогиня де Гиз бросается туда, Руджери следует за ней, дверь
закрывается.
Ге р ц о г де Ги з (за сценой, нетерпеливо). Господа!
Д’Эпернон	передней). Ты не находишь, что его лотаринг-
ский выговор довольно приятен?
Сен-Мегрен (оборачиваясь). А теперь, сударыня, можно и...
Где она? Неужели все, что было,—одно лишь дьявольское
24
Двор Генриха III
наваждение? Что тут произошло? Ох, голова моя, бедная
голова! Ну что ж, пусть входит. (Отпирает дверь.)
Герцог де Гиз (входя). A-а, вот кто принимает меня в поко-
ях! Мне следовало догадаться об этом по виду тех, кто
встретил меня в передней!
Сен-Мегрен. Поверьте, герцог, лишь обстоятельства повин-
ны в том, что я не могу сейчас принять вас так, как вы того
заслуживаете. Надеюсь, такой случай мне еще представится.
Жуайёз. Как, Сен-Мегрен, это сам Меченый?1
Сен-Мегрен. Да, господа, это он. Но уже поздно. Пойдемте.
Сен-Мегрен, Жуайёз и д’Эпернон уходят.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Герцог де Гиз, затем Руджери.
Герцог де Гиз. Когда же, наконец, хороший залп избавит
нас от этих нахальных щеголей-фаворитов? 1раф Коссад де
Сен-Мегрен! Король уже сделал его графом. Не пора ли
попридержать этого шустрого любимчика фортуны, как
советовал перед отъездом герцог Майеннский? Он преду-
преждал, чтобы я был начеку: этот дворянчик влюблен
в герцогиню. Брат сообщил мне об этом через Бассом-
пьера. Черт побери, не будь я так уверен в добродетелях
моей жены, господин Сен-Мегрен дорого заплатил бы за
такое подозрение!
Входит Руджери.
А, это ты, Руджери.
Руджери. Я, монсеньор.
Ге р ц о г де Ги з. Я распорядился перенести назначенное здесь
собрание на день раньше. Через несколько минут сюда
явятся наши друзья. Я прибыл первым, чтобы поговорить
с тобой наедине. Никола Пулен уверял меня, что я могу на
тебя рассчитывать.
1 Меченый—прозвище 1енриха де 1иза из-за шрама на лице, нанесенного
ударом шпаги.
25
Великие люди в домашних халатах
Руджери. Он не солгал. К тому же мое искусство...
Герцог де Гиз. Оставим-ка лучше твое искусство. Истинно
оно или ложно, я все равно к нему не прибегну: я—добрый
христианин. Но мне известно, что ты человек ученый и све-
дущ по части архивов и документов. Вот эти твои познания
мне пригодятся. Слушай внимательно. Адвокат Жан Давид
не добился у святейшего отца согласия на утверждение
Лиги и вернулся во Францию.
Руджери. Знаю. Последние письма, которые я получил от
него, помечены Лионом.
Герцогде Гйз. Там он и умер. А вез он весьма важные бумаги.
Они пропали. Среди них было наше родословное древо,
которое в тысяча пятьсот тридцать пятом году Франсуа
Розьер составил для моего славной памяти родителя де Гиза.
Оно доказывало, что принцы Лотарингские—единственные
законные потомки Карла Великого. Так вот, отец мой, мне
нужна новая родословная, восходящая к Каролингам1 и под-
крепленная свежими доказательствами. Это—работа дол-
гая и трудная, за нее полагается хорошая плата. Вот задаток.
Руджери. Вы останетесь довольны, монсеньор.
Герцог де Гиз. Посмотрим. А зачем приходили к тебе эти
придворные вертопрахи?
Руджери. Чтобы расспросить меня о будущем.
Ге р ц о г де Ги з. Разве они недовольны настоящим? Если так,
на них трудно угодить. Надеюсь, они ушли?
Руджери. Да, монсеньор. Сейчас они уже в Лувре.
Герцог де Гиз. Что ж, пусть Генрих Валуа уснет под их
болтовню и проснется раньше, чем зазвонят к заутрене. Но
я слышу, в переднюю кто-то вошел. А, это папаша Крюсе.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Те же, Крюсе; затем Бюсси-Леклерк, Лашапель-Марто
и Бригар.
Ге р ц о г де Ги з. Это вы, Крюсе? Какие вести?
Крюсе. Прескверные, монсеньор, прескверные. Все не ладится,
все разваливается. Ей-Богу, никудышные мы заговорщики!
1
Каролинги—вторая королевская династия Франции (751—987).
26
Двор Генриха III
Герцог де Гиз. Неужто?
Крюсе. Увы, да. Мы только и делаем, что занимаемся поли-
тиканством да бегаем попусту из дома в дом, вербуя себе
приверженцев. А ведь стоит вам показаться людям, ваше
высочество, как—клянусь святым Фомой—гугеноты и те
к Лиге примкнут.
Ге р ц о г де Ги з. А как со списком?
Крюсе. В нем расписалось человек триста-четыреста истин-
ных ревнителей веры да человек полтораста политиков,
украсивших его своими закорючками. Гугенотов, которые,
скривив рожу, отказались дать подпись, набежит всего
человек тридцать. Я начертил мелом кресты у них на
дверях, и, если мне доведется еще разок снять со стены мой
бедный аркебуз, который вот уже шесть лет висит там без
дела... Нет, не дождусь я такого счастья, монсеньор: слав-
ные традиции нынче забыты. Ей-Богу, будь я на вашем
месте...
Ге р ц о г де Ги з. Где список?
Крюсе. Вот он. Пустите-ка его на пыжи, ваше высочество,
и чем скорее, тем лучше.
Герцог де Гиз. Все в свое время, друг мой, все в свое
время.
Крюсе. Дай-то Бог. А вот и наши.
Входят Бюсси-Леклерк, Лашапелъ-Марто и Бригар.
Герцог де Гиз. Хорош ли улов, господа?
Бюсси-Леклерк. Недурен: я собрал сотни две-три подпи-
сей. Всё адвокаты и прокуроры.
Крюсе. А что у тебя, коротышка Бригар? Расшевелил ты
своих лавочников?
Бригар. Всех до единого. Вот подписи.
Крюсе (хлопая Бригара по плечу). Слава Богу, ваше вы-
сочество, что у нас есть такие молодцы, как Бригар! Если
даже все члены Лиги разом ввалятся к нему в лавку, что
на улице Обри-ле-Буше, он и тогда, ручаюсь вам, каж-
дому скинет тридцать денье с ливра при любой по-
купке.
Герцог де Гиз. А как ваши дела, господин Марго?
27
Великие люди в домашних халатах
Лашапель-Март о. Я не так удачлив, монсеньор. Контро-
леры палаты побоялись дать свои подписи, а господин
президент де Ту хоть и подписал, но с оговорками.
Герцог де Гиз. До чего же влюблен в лилии этот ваш
президент де Ту! Разве в тексте не сказано, что мы обязуем-
ся повиноваться королю и его семейству?
Лашапель-Март о. Сказано, конечно, да ведь Лигу-то мы
учинили, не спросясь короля.
Герцог де Гиз. Де Ту прав, господа, и я завтра же отправ-
люсь на утренний прием к его величеству. Я должен был
первым делом добиться королевской санкции—мне бы не
посмели отказать в ней. Впрочем, и сейчас, слава Богу, не
поздно. Завтра же я открою Генриху Валуа глаза на поло-
жение дел в его королевстве. Его подданные выразят свое
недовольство моими устами. Негласно он уже признал
Лигу. Пусть теперь открыто назначит ее главу.
Лашапель-Март о. Будьте осторожны, монсеньор: от кур-
ка до затравки недалеко, а второго Польтро найти не-
трудно... '.
Герцог де Гиз. Король не отважится на это. К тому же
я буду вооружен.
Крюсе. Бог да хранит вас и наше правое дело, монсень-
ор! Побывав у короля, пора вам будет и решение при-
нять.
Ге р ц о г де Ги з. Оно давно принято: на что я не решился за
час, на то не решусь и за всю жизнь.
Крюсе. Согласен. Но при вашей осторожности целой жиз-
ни—и той не хватит, чтобы осуществить все, на что вы
решились за четверть часа.
Герцог Де Гиз. Знайте, Крюсе, в таком деле, как наше,
самый верный союзник—время.
Крюсе. Вам-то хорошо ждать, а вот мне, да и всем осталь-
ным, кто подписался, ей-Богу, невмоготу.
Ге р ц о г де Ги з. Допустим. Но разве подписались двенадцать
тысяч швейцарцев и рейтаров, которых его величество
недавно ввел в свой добрый Париж? А ведь у каждого из
1 ...второго Польтро найти нетрудно...—намек на убийцу герцога Гиза-
старшего, дворянина-гугенота Польтро де Мэра (род. ок. 1522 г., казнен
в Париже в 1563 г.).
28
Двор Генриха III
них аркебуз с исправным фитилем. О фальконетах Басти-
лии я уже не говорю. Нет, что касается срока, положитесь
на меня, и когда он наступит...
Бюсси-Леклерк. А что мы сделаем с Валуа?
Герцог де Гиз. То, что предсказала ему вчера госпожа де
Монпансье, протянув мне ножницы: увенчаем его третьей
короной.
Бюсси-Леклерк. Да будет так! Верно, старый колдун?
Ты, сдается мне, того же мнения, раз все время мол-
чишь.
Руджери. Я просто выжидал удобного случая передать вам
небольшую просьбу.
Бюсси-Леклерк. Какую еще просьбу?
Руджери (подавая ему записку д’Эпернона). Вот она.
Бюсси-Леклерк. Что? Вексель д’Эпернона с передаточной
надписью на мое имя? Да он просто шутит.
Руджери. Нет, он сказал, что, если вы не уплатите, он сам
явится к вам и заставит вас это сделать.
Бюсси-Леклерк. Пусть только сунется, черт его побери!
Он, видно, запамятовал, что, до того как стать прокуро-
ром, я был фехтмейстером Лотарингского полка. Сдается
мне, этот королевский любимчик завидует судьбе Келюса
и Можирона: им ведь воздвигли такие пышные надгробные
статуи. Что ж, за нами дело не станет: мы закажем и его
мраморное изваяние.
Герцог де Гиз. Ни в коем случае, мэтр Бюсси! Такой враг
лучше двух десятков друзей: его наглость умножает чис-
ло наших приверженцев. Дай-ка мне вексель, Руджери.
Десять экю с розой—это сто двадцать туренских ливров.
Вот они.
Бюсси-Лек л ер к. Что вы, что вы, монсеньор!
Ге р ц о г де Ги з. Не беспокойтесь: в день сведения счетов он
мне все до гроша заплатит. Однако уже поздно. До зав-
трашнего вечера, господа. Двери отеля де 1из будут от-
крыты для всех наших друзей, которых примет там госпо-
жа де Монпансье. Того, кто придет с двойным крестом,
встретят вдвойне радушно. Руджери, проводи гостей. Итак,
встретимся завтра вечером в отеле де 1из.
29
Великие люди в домашних халатах
Крюсе. Всенепременно, монсеньор.
Руджери и лигеры уходят.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Герцог де Гиз, затем Сен-Поль.
Герцог де Гиз (садится на кушетку, где лежит носовой
платок, забытый герцогиней). Клянусь святым Генрихом
Лотарингским, я затеял нелегкое дело! Эти господа полага-
ют, что добиться французской короны так же просто, как
бенефиция в провинции. Герцог де Гиз—король Франции!
Какая упоительная мечта! И она станет явью. Но скольких
соперников придется сокрушить для этого! Прежде всего,
герцога Анжуйского. Впрочем, этот—наименее опасный из
всех: он ненавистен и народу, и дворянству. Его нетрудно
объявить еретиком или, как слабоумного, исключить из
престолонаследия. Но тогда наследства Валуа потребует
себе его зять—король Испанский. С такими же претензи-
ями выступит и герцог Савойский, дядя королевы, на сестре
которого был женат один из герцогов Лотарингских. Он
ведь может возложить французскую корону на престаре-
лого кардинала Бурбонского и вынудить меня признать его
самого наследником престола. Да, об этом стоит по-
думать... Сколько забот, сколько усилий, и один выстрел из
пистолета, один удар кинжалом может все свести на нет!
О Господи! (В отчаянии опускает руки и пальцами нащупы-
вает платок, забытый герцогиней.) Что это?.. Тысяча про-
клятий! Это платок герцогини: на нем двойной вензель—
Клевский и Лотарингский гербы. Так, значит, она была
здесь. С Сен-Мегреном! О брат мой, брат, ты не ошибся!
Так, значит, этот... этот... (Кричит.) Сен-Поль!
Входит его оруженосец.
Я... Сен-Поль, вели разыскать мне тех, кто убил Дюга.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ГЕНРИХ III
Зал в Лувре. Слева, на возвышении, два кресла для короля и королевы-
матери; внизу несколько табуретов для приближенных. В одном из
кресел развалился Жуайёз; на спинку другого, стоя, облокотился
Сен-Мегрен. Справа, за шахматным столиком, сидит д’Эпернон.
В глубине сцены Сен-Люк фехтует с Дю А ль дом. Рядом с каж-
дым—паж, одетый в цвета хозяина.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Жуайёз, Сен-Мегрен, д’Эпернон, Сен-Люк, Дю Альд, пажи
Д’Эпернон. 1оспода, не угодно ли партию в шахматы,
пока король не вернулся? Не хочешь ли отыграться, Сен-
Мегрен?
Сен-Мегрен. Нет, я не в настроении.
Жуайёз. Ясно: всему виной предсказание астролога. Ей-Богу,
вот уж настоящий колдун! Знаешь, ведь это он предсказал
Дюга, что тому осталось недолго жить, всего за несколько
дней до того, как несчастный был убит по приказу короле-
вы Маргариты. Бьюсь об заклад, что Сен-Мегрен также
получил гороскоп и что какая-нибудь знатная дама, в кото-
рую он был влюблен...
Сен-Мегрен (торопливо перебивая его). Отчего бы тебе
самому, Жуайёз, не сыграть с д’Эперноном?
31
Великие люди в домашних халатах
Жу а й ё з. Нет уж, уволь.
Д’Эпернон. Неужто и ты хочешь предаться размышле-
ниям?
Жу а й ё з. Напротив, я как раз хочу этого избежать.
С е н - Л ю к. Не пофехтуешь ли со мной, виконт?
Жу а й ё з. Нет, это чересчур утомительно. К тому же ты слабей
меня. Сделай-ка лучше доброе дело—составь компанию
д’Эпернону.
Сен-Люк. Изволь.
Жуайёз (вытаскивает из кошеля бильбоке). Клянусь Богом,
господа, вот уж всем играм игра! Не утомляет ни тело, ни
голову. Известно ли вам, с каким восторгом приняли эту
новинку у президентши? Кстати, Сен-Люк, отчего это я там
тебя не видел? Где ты пропадал?
Сен-Люк. Ходил смотреть «Джелози», знаешь, тех италь-
янских комедиантов, которым разрешено разыгрывать ми-
стерии в Бурбонском отеле.
Жуайёз. Как же, знаю—по четыре су с головы за вход.
Сен-Люк. А потом, идя мимо... Погоди, д’Эпернон, я еще не
сделал хода.
Жуайёз. Итак, идя мимо?..
С е н - Л ю к. Мимо чего?
Жуайёз. Да ты же сам сказал «идя мимо»...
С е н - Л ю к. Ах да. Идя мимо Нельской башни, я остановился
взглянуть на закладку моста, который будет называться
Новым.
Д’Э п е р н о н. Мост строит Дюсерсо. Говорят, король пожалу-
ет его дворянской грамотой.
Жуайёз. И по заслугам. Разве ты не знаешь, что этот мост по
меньшей мере шагов на шестьсот сократит мне путь до
Сен-Жерменского манежа? (Роняет бильбоке и подзывает
своего пажа, стоящего в другом конце зала.) Бертран,
подними.
Сен-Люк. Важная реформа, господа! Нынче утром госпожа
де Сов по секрету призналась мне, что король отказался от
плоеных брыжей и будет носить теперь отложные воротни-
ки на итальянский манер.
Д’Э п е р н о н. Что же ты молчал? Из-за тебя мы на целый день
отстанем от моды. Э, да Сен-Мегрен уже пронюхал об
32
Двор Генриха III
этом! (Своему пажу.) Чтоб завтра утром у меня был
отложной воротник вместо брыжей.
Сен-Люк (со смехом). Ха-ха-ха! Ты, кажется, вспомнил, как
король запретил тебе две недели появляться при дворе за
то, что на твоем камзоле не хватало одной пуговицы.
Жуайёз. Так и быть—новость за новость. Сегодня король
вернет Антраге ко двору.
С е н - Л ю к. Не может быть!
Жу а й ё з. Еще как может! Он ведь заядлый приверженец Гизов.
Сам Меченый потребовал, чтобы Антраге вернули его
полк. А король с некоторых пор ни в чем не отказывает
герцогу.
Д’Эпернон. Еще бы! Гиз нужен ему. По слухам, Беарнец
в полной амуниции вышел в поле.
Жуайёз. Вот увидите, проклятый еретик еще заставит нас
воевать летом. Подумать только—тащиться в поход по
такой жаре, взвалив на себя полтораста фунтов железа,
и вернуться чернее, чем андалузец!
С е н - Л ю к. Да, Жуайёз, это занятие не для тебя.
Жуайёз. Признаюсь честно: солнечный удар мне страшнее,
нежели удар шпагой. Будь на то моя воля, я всегда дрался
бы только при лунном свете, как Бюсси д’Амбуаз на его
последней дуэли.
Сен-Люк. А что о нем слышно?
Д’Эпернон. Он все еще в Анжу при особе Мсье’, а это
значит, что у проклятого Гиза одним врагом меньше.
Жуайёз. Кстати, Сен-Мегрен, ты знаешь, что сказала о Гизе
маршальша де Рец? Она уверяет, что рядом с ним все
другие принцы кажутся простолюдинами.
Сен-Мегрен. Гиз! Вечно этот Гиз! (Выхватывает кинжал
и рассекает на куски свою перчатку.) Пусть только пред-
ставится случай, и—клянусь святым Павлом Бордос-
ким —я искрошу этих лотарингских принцев, как мою пер-
чатку!
Жуайёз. Браво, Сен-Мегрен! Видит Бог, я сам ненавижу Гиза
не меньше, чем ты.
1 Мсье—титул брата царствующего короля, в данном случае Франсуа-
Эркюля, герцога Анжуйского.
2 3243
33
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Чем я? Сомневаюсь. О, будь он проклят!
Я отдал бы свой графский титул, только бы хоть на пять
минут скрестить с Гизом шпагу. Ну ничего, с Божьей по-
мощью такой случай представится.
Дю Альд. Господа, господа, смотрите—Бюсси’
Сен-Мегрен. Как! Бюсси д’Амбуаз?
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же, Бюсси д’Амбуаз.
Бюсси д’А м б у а з. Да, господа, Бюсси д’Амбуаз собственной
персоной. Привет вам, друзья! Здравствуй, Сен-Мегрен!
Сен-Мегрен. А мы-то думали, что ты за сто лье отсюда.
Бюсси д’А м б у а з. Третьего дня так оно и было. А нынче, как
видите, я здесь.
Жуайёз. Когда это ты успел помириться с Бюсси, Сен-Ме-
грен? Ведь он же хотел уложить тебя заодно с Келюсом,
и то, что ты цел,—не его заслуга.
Бюсси д’Амбуаз. Да, тогда он был сердит на меня за
госпожу де Сов. Но с тех пор мы померились шпагами,
и оказалось, что они одинаковой длины.
С е н - Л ю к. Кстати о госпоже де Сов. Говорят, чтобы убедить
ее в своей верности, ты пишешь ей письма кровью, как
Генрих Третий писал из Польши прекрасной Рене де Шато-
неф. Она, разумеется, извещена уже о твоем приезде?
Бюсси д’А м б у а з. Нет, мы путешествуем инкогнито. Но мог
ли я быть в Париже и не осведомиться, не нужен ли я
кому-нибудь из вас как секундант?
Сен-Мегрен. Возможно, и будешь нужен, если не уедешь
раньше времени.
Бюсси д’Амбуаз. В таком случае я, не колеблясь, отложу
свой отъезд. Словом, я к твоим услугам. Черт побери, я уже
начал забывать, что такое дуэль: в провинции удается по-
драться самое большее раз в неделю. К счастью, там у меня
под рукой был мой друг Сен-Фаль. Мы дрались с ним
трижды: он утверждал, что пуговицы на некоем платье
напоминают букву «икс», а я—что они похожи на «игрек».
Сен-Мегрен. Не может быть!
34
Двор Пнрнха III
Бюсси д’Амбуаз. Честное слово! Моим секундантом был
Крильон.
Жуайёз. И кто же оказался прав?
Бюсси д’Амбуаз. Пока неизвестно—все решит четвертая
встреча. Ба, что я вижу! Здесь пажи Антраге? А я-то пола-
гал, что после смерти Келюса...
С е и - Л ю к. Гиз испросил ему прощение.
Бюсси д’Амбуаз. Вот как! Испросил прощение? Понятно.
Я вижу, наш милый кузен де Гиз все такой же наглец.
Сен-Мегрен. Пока что в пределах дозволенного.
Д’Эпернон. Ей-Богу, ты слишком снисходителен к нему.
Я уверен, что король не разделяет твоего мнения.
Сен-Мегрен. Тогда пусть только молвит слово...
Д’Э п е р и о н. Он, видишь ли, сейчас слишком занят для это-
го —он учит латынь.
Сен-Мегрен. На кой черт ему латынь, когда он имеет дело
с французами? Пусть только бросит клич: «Ко мне, мои
отважные дворяне!»—и тысячи отточенных шпаг разом
вылетят из ножен, в которых они ржавеют. Разве в гру-
ди короля перестало биться сердце победителя при
Жарнаке1 и Монконтуре1 2? Неужели руки его так из-
нежились в надушенных перчатках, что разучились сжи-
мать эфес меча?
Д’Эпернон. Тсс, Сен-Мегрен! Вот он!
П а ж (входя). Король!
Бюсси д’А м б у а з. Отойду-ка я в сторону, чтобы не попасть-
ся ему на глаза, если он не в духе.
Второй паж. Король!
Все встают и собираются группами.
Третий паж. Король!
1 Жарнак—город во французском департаменте Шарант; здесь в 1566
году в царствование Карла IX католики под командованием брата короля
герцога Анжуйского (будущего короля Генриха III) одержали победу над
протестантами.
2 Монконтур—местечко в департаменте Вьенн, где в 1569 году тот же
герцог Анжуйский одержал вторую победу над войском протестантов под
командованием Колиньи.
2*
35
Великие люди в домашних халатах
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Те же, Генрих, затем Екатерина Медичи.
Генрих. Привет, вам, господа, привет! Вилькье, доложи-
те нашей матушке, что мы вернулись, и заодно справь-
тесь, готов ли заказанный для нас костюм для верховой
езды. Да, еще передайте королеве, что я сам явлюсь к
ней условиться о дне нашего отъезда в Шартр. Вам ведь
известно, господа, что мы с королевой едем поклонить-
ся Пресвятой Деве Шартрской, дабы небо ниспослало нам
то, в чем до сих пор отказывало, и трон наш обрел наслед-
ника. Мы будем рады каждому, кто пожелает сопровож-
дать нас.
Сен-Мегрен. Государь, отмените паломничество к Богома-
тери Шартрской и объявите поход на Анжу; прикажите
вашим дворянам надеть не власяницы, а латы и взять
в руки не свечи, а шпаги,—и у вашего величества не будет
недостатка в попутчиках, в первых рядах которых пойду
и я, даже если бы мне пришлось полдороги бежать босиком
по раскаленным угольям.
Генрих. Все в свой час, сын мой. Когда будет нужно, не
отстанем и мы, а покамест, благодарение Господу, в нашем
прекрасном королевстве царят мир и спокойствие и у нас
довольно времени для богоугодных дел. Но что я вижу? Вы
здесь, при нашем дворе, сеньор де Бюсси? (Екатерине
Медичи, входящей в зал.) Пожалуйте сюда, матушка, сейчас
вы услышите новости о вашем любимом сыне, который,
будь он послушным братом и верноподданным, никогда не
покинул бы нас.
Екатерина. Быть может, сын мой, он собирается вернуться?
Генрих (усаживаясь в кресло). Сейчас узнаем. Садитесь, ма-
тушка. Приблизьтесь, сеньор де Бюсси. Где вы расстались
с нашим братом?
Бюсси д’А м б у а з. В Париже, государь.
Генрих. Вот как? Значит, он в нашем добром Париже?
Бюсси д’А м бу аз. Нет, но сегодня ночью был в нем про-
ездом.
Ге н р и х. И куда же он направляется?
Бюсси д’А м б у а з. Во Фландрию.
36
Двор Генриха 111
ГЕНРИХ III
Великие люди в домашних халатах
Ге н р и х. Слышите, матушка? Не сомневаюсь, что скоро у нас
в семье появится герцог Брабантский. Почему же, будучи
столь близко от нас, он не явился выразить свое почтение
нам, его старшему брату и королю?
Бюсси д’Амбуаз. Зная, какую горячую дружбу вы питаете
к нему, государь, он объехал Лувр из боязни, что вы не
пожелаете отпустить его.
Генрих. И он был совершенно прав, сударь. Но сейчас ему,
должно быть, очень не хватает вас, его верного слуги,
и вашей надежной шпаги: он, наверно, рассчитывает вскоре
обратить ее против нас. Посему, сеньор де Бюсси, вам
надлежит как можно быстрее покинуть нас и нагнать его.
Входит паж.
Кто там еще?
Екатерина. Сын мой, вероятно, это Антраге, которому не
терпится воспользоваться тем, что вы по своей доброй воле
дозволяете ему вновь лицезреть вашу августейшую особу.
Генрих. Как же, как же, именно по доброй воле!.. Убийца!..
Нет, матушка, это мой кузен Гиз заставил меня пойти на
столь великую жертву, а Господь усугубил ее в наказание за
мои грехи. (Пажу.) Говорите.
Паж. Шарль Бальзак д’Антраг, барон де Дюн, граф де Гра-
виль, бывший наместник Орлеанской провинции, просит
дозволить ему повергнуть к стопам вашего величества
изъявления его верноподданнических чувств.
Ге н р и х. Да, да, мы незамедлительно примем нашего верного
подданного, только сперва я хочу избавиться от всего, что
может напомнить мне об этой злосчастной дуэли. (Снимает
с шеи нечто вроде ладанки.) Жуайёз, это серьги Келюса. Носи
их на память о нашем общем друге. Д’Эпернон, вот золотая
цепь Можирона. А тебе, Сен-Мегрен, я отдаю шпагу Шомбер-
га. Попробуй, какая она тяжелая; а ведь ее владельцу было
всего восемнадцать! Да будет она тебе лучшей защитой, чем
была ему. А теперь, господа, последуйте моему примеру,
помяните погибших в своих молитвах, и пусть
Вкушают с миром вечный сон
Келюс, Шомберг и Можирон.
Останьтесь со мной, друзья мои. Садитесь, и пусть он войдет.
38
Двор Генриха III
Входит Антраге,
(Вынимает флакон и нюхает.) Приблизьтесь, барон, и пре-
клоните колено. Шарль Бальзак д’Антраг, мы милостиво
разрешаем вам вновь лицезреть нашу августейшую особу
и в присутствии всего двора, свидетеля вашей опалы, воз-
вращаем вам ваш сан и титулы. Встаньте, барон де Дюн,
граф де Гравиль, наместник нашей Орлеанской провинции;
вы вновь вступаете в те должности при нас, каковые испол-
няли раньше. Встаньте.
Д’А н т р а г. Нет, государь, не встану, пока ваше величество не
признает во всеуслышание, что во время этой злосчастной
дуэли я вел себя как честный и достойный рыцарь.
Генрих. Да, мы признаем это, ибо это правда. Тем не менее
удары вашей шпаги принесли нам большое горе.
Д’Антраг. А теперь, государь, позвольте облобызать вашу
руку в знак того, что все прощено и забыто.
Генрих. Нет, сударь, на это вы не найдетесь.
Екатерина. Что вы делаете, сын мой!
Ге н р и х. Нет, матушка, нет! Как христианин, я простил соде-
янное мне зло, но забыть о нем не смогу до гроба.
Д’Антраг. Государь, я уповаю на время. Быть может, моя
преданность и покорность смягчат в конце концов гнев
вашего величества.
Генрих. Может быть. А покамест ваша провинция нуждается
в вашем присутствии, которого вы так долго лишали
ее, нанося тем ущерб нашим верным подданным... Что
там за шум?
Д’Э п е р н о н. Это люди Гиза.
Ге н р и х. Наш милый лотарингский кузен не хочет, как видно,
пользоваться привилегией владетельных особ—правом яв-
ляться к нам без доклада. Его пажи всегда стараются
поднять такой шум, чтобы прибытие герцога ни для кого
не оставалось тайной.
Сен-Мегрен. Он дерзает разговаривать с вашим величест-
вом, как государь с государем. У него, как у вас, есть свои
подданные; он, вероятно, намерен обратиться к вам от их
имени с какой-нибудь новой смиренной просьбой. Не со-
мневаюсь, что дело именно в этом—недаром же он воору-
жен до зубов.
39
Великие люди в домашних халатах
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, герцог де Гиз.
Герцог в полном вооружении. Впереди него идут два пажа, сзади—
четыре, один из которых несет его шлем.
*
Генрих. Добро пожаловать, герцог, добро пожаловать. Вы
знаете, кто-то из присутствующих здесь, заслышав шум,
поднятый вашими пажами, и увидев вас издали, предложил
нам побиться об заклад, что вы прибыли вновь умолять
нас исправить еще одну несправедливость или отменить
еще один побор. Счастлив мой народ, что у него такой
неутомимый заступник, как вы, милый кузен, и такой тер-
пеливый король, как я!
Герцог де Гиз. Вы безмерно милостивы ко мне, ваше вели-
чество. Я действительно горжусь тем, что нередко посред-
ничал между вами и вашими подданными.
Сен-Мегрен. Как сокол между охотником и дичью...
Герцог де Гиз. Но сегодня, государь, меня привела сюда
еще более важная причина: обратиться к вашему величест-
ву вынуждают меня не только интересы ваших подданных,
но и ваши собственные.
Генрих. Но, герцог, если уж дело так серьезно, вам, пожалуй,
лучше подождать Генеральных штатов в Блуа, куда все три
сословия нации прислали своих представителей; они по
крайней мере уполномочены нами говорить от имени тех,
кем они избраны.
Ге р ц о г де Ги з. Не соблаговолит ли ваше величество вспом-
нить, что штаты в Блуа распущены и соберутся вновь лишь
в ноябре? Мне кажется, в минуту опасности и тайный совет
может...
Ге н р и х. В минуту опасности? Вы пугаете нас, господин де Гиз!
Впрочем, все члены нашего тайного совета здесь налицо.
Говорите же, герцог, говорите.
Екатерина. Дозвольте мне удалиться, сын мой.
Генрих. Нет, матушка, нет. Герцогу известно, что у нас нет
тайн от нашей августейшей матери, советы которой не раз
бывали нам полезны при решении важных дел.
Герцог де Гиз. Государь, я обращаюсь к вам со смелой,
может быть, даже дерзкой просьбой, но колебаться дольше
было бы недостойно истинного верноподданного.
40
Двор Генриха III
Ге н р и х. Ближе к делу, сударь, ближе к делу!
Ге р ц о г де Ги з. Государь, огромные, но, как видно, неизбеж-
ные, поскольку на то была ваша воля, расходы истощили
государственную казну. До сих пор вашему величеству
с помощью ваших верных подданных удавалось пополнить
ее, но больше так продолжаться не может. С соизволения
святейшего отца казна уже взимает ежегодно двести тысяч
ливров с доходов духовенства. У членов парламента сделан
заем на предмет удаления иноземных солдат из нашей
страны. Коронные бриллианты заложены герцогу Казими-
ру за три миллиона. Суммы, собранные с парижан на
нужды города, пошли на другие цели, и даже Генеральные
штаты осмелились ответить отказом на предложение ва-
шего величества продать коронные земли.
Генрих. Да, да, сударь, нам известно плачевное состояние
наших финансов. Мы назначим нового суперинтенданта.
Герцог де Гиз. Государь, этой меры было бы достаточно
в мирное время, но вашему величеству неизбежно предсто-
ит война. Гугеноты, ободренные вашей снисходительно-
стью, вновь стали грозной силой. Фова захватил провин-
цию Реоль, Монферран—всю область Перигора, Конде—
Дижон. Наваррец приближается к стенам Орлеана. Сен-
тонж, Аженуа и Гасконь взялись за оружие, а испанцы,
воспользовавшись нашими смутами, разграбили Антвер-
пен, сожгли в нем восемьсот домов и вырезали семь тысяч
горожан.
Генрих. Черт побери, если все это правда, нам придется
призвать к порядку испанцев вне страны и гугенотов внут-
ри нее. Война не страшит нас, милый кузен, и если то будет
необходимо, мы отправимся к гробнице нашего предка
Людовика Девятого1, самолично поднимем орифламму1 2
и поведем на врага наше доблестное войско с тем же
кличем, что при Жарнаке и Монконтуре.
Сен-Мегрен. А если вам не хватит денег, государь,
ваше доблестное дворянство охотно возвратит вашему
1 Людовик IX, прозванный Святым,—король Франции с 1226 по 1270 год.
Во французской монархической традиции почитается образцом благочестиво-
го, мудрого и справедливого короля.
2 Орифламма (золотое пламя—франц.)—во Франции до XIV в. королев-
ское знамя, поднимаемое на копье в разгар боя.
41
Великие люди в домашних халатах
величеству все, что от него получило. У нас есть дома,
земли, драгоценности, герцог,—все это можно превратить
в деньги. Нам, слава Богу, достаточно переплавить в мо-
нету галуны на наших плащах и шифры на платьях на-
ших дам, чтобы в течение целой кампании угощать вра-
га золотыми пулями и серебряными ядрами!
Ге н р и х. Слышите, герцог?
Ге р ц о г де Ги з. Слышу, государь. Но еще раньше чем граф
де Сен-Мегрен додумался до этой мысли, она пришла
в голову тридцати тысячам ваших славных подданных. Они
уже обязались собственноручной подписью обеспечить каз-
ну деньгами, а войско—людьми. Именно такова цель Свя-
щенной лиги, которая осуществит ее, когда придет время.
А покуда я не вправе скрыть от вашего величества те
опасения, которые испытывают ваши верные подданные,
видя, что их великое сообщество еще не удостоилось ва-
шего публичного одобрения.
Ге н р и х. Что же мы должны сделать?
Ге р ц о г де Ги з. Дать Лиге главу, государь,— отпрыска вла-
детельного дома, человека, достойного вашей любви и до-
верия как по праву рождения, так и по личным заслугам,
человека, чье прошлое доказывало бы всем ревнителям
истинной веры, что в любых трудных обстоятельствах он
поведет себя прежде всего как добрый католик.
Генрих. Черт возьми, герцог, вы так ревностно печетесь
о нашей августейшей особе, что, кажется, намерены изба-
вить нас от необходимости долго искать такого челове-
ка. Мы подумаем об этом на досуге, милый кузен, по-
думаем.
Герцог де Гиз. Но, может быть, вашему величеству следо-
вало бы тотчас же...
Генрих. Сударь, когда мне захочется слушать проповеди,
я сделаюсь гугенотом... Господа, довольно заниматься го-
сударственными делами. Время подумать о развлечениях.
Надеюсь, что все получили приглашение на сегодняшний
бал-маскарад и что герцог и госпожа де Монпансье украсят
его своим присутствием.
Сен-Мегрен (указывая на латы герцога). Разве ваше вели-
чество не видит, что герцог уже облачился в наряд странст-
вующего рыцаря?
42
Двор Генриха Ш
Герцог де Гиз. Вы забыли добавить, граф: и карателя
виновных.
Ге н р и х. Право, милый кузен, вы одеты не по времени тепло.
Герцог де Гиз. Государь, в такое время, как сейчас, я пред-
почитаю атласному камзолу стальные латы.
Сен-Мегрен. Еще бы! У герцога вечно стоит в ушах свист
пули Польтро.
Герцог де Гиз (указывая на свою щеку, пересеченную шра-
мом ). Граф, вот доказательство того, что, когда мне стре-
ляют в лицо, я не подставляю спину.
Жуайёз (хватаясь за духовое ружье). А это мы сейчас про-
верим.
Сен-Мегрен (вырывая у него ружье). Оставь! Такая провер-
ка—мое дело. (Стреляет герцогу в грудь.) Получайте,
герцог!
Все. Браво! Браво!
Герцог де Гиз (хватаясь за кинжал). Проклятье!
Сен-Поль (удерживая герцога). Опомнитесь!
Генрих. Черт побери, кузен, а я-то полагал, что вашим
добрым миланским доспехам не страшна какая-то дро-
бинка!
Герцог де Гиз. И вы, государь!.. Счастливы эти господа, что
здесь присутствуете вы, ваше величество!
Ге н р и х. О, не стесняйтесь, герцог, не стесняйтесь! Действуйте
так, как будто меня нет.
Герцог де Гиз. Значит, вашему величеству угодно, чтобы
я снизошел до обидчика?
Генрих. Напротив, герцог, нам угодно поднять его до вас.
В нашем прекрасном королевстве достаточно свободных
ленов, чтобы пожаловать одним из них нашего верного
подданного графа де Сен-Мегрена.
Герцог де Гиз. Все в вашей воле, государь. А пока что...
Генрих. А пока что мы не заставим вас ждать. Граф Поль
Эстюэр, даруем тебе титул маркиза де Коссад.
Герцог де Гиз.Я—герцог, государь.
Генрих. Граф Поль Эстюэр, маркиз де Коссад, мы возводим
тебя в сан герцога де Сен-Мегрен. Теперь, господин де Гиз,
можете ответить ему: он вам ровня.
43
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Благодарю, благодарю, государь, хоть ваша
последняя милость совершенно излишня. Итак, с дозволения
вашего величества я вызываю герцога на дуэль под угрозой
бесчестия в случае отказа. Слушайте все, господа! Я, Поль
Эстюэр, сеньор де Коссад, граф де Сен-Мегрен, перед лицом
всех здесь присутствующих обращаюсь к тебе, Генрих Лота-
рингский, герцог де Гиз, и вызываю на смертный бой тебя
и всех принцев твоего дома. Мы будем драться на шпагах, на
длинных и на коротких кинжалах, пока сердца наши не
перестанут биться, а клинки не сломаются. Заранее объявляю:
я не жду от тебя пощады, не жди и ты ее от меня, и да будут мне
защитой Господь и святой Павел! (Бросает герцогу перчатку.)
Вот моя перчатка—тебе и всем, кто захочет ее поднять.
Д’Эпернон. Браво, Сен-Мегрен! Смелый вызов!
Герцог де Гиз (указывая на перчатку). Сен-Поль...
Бюсси д’Амбуаз. Минутку, господа, минутку! Я, Луи де
Клермон, сеньор Бюсси д’Амбуаз, объявляю себя поручи-
телем и секундантом Поля Эстюэра де Сен-Мегрена и вы-
зываю на смертный бой всякого, кто объявит себя поручи-
телем и секундантом Генриха Лотарингского, герцога де
Гиза. Подтверждаю вызов этой перчаткой и отдаю ее в за-
лог явки моей на поединок.
Жуайёз. Черт тебя побери, Бюсси, ты прямо-таки обокрал
меня... Но разве за тобой угонишься? Впрочем, будь поко-
ен: если тебя убьют...
Герцог де Гиз. Сен-Поль, подними!.. (В сторону.) Маль-
чишка, ты опоздал: участь твоя решена. (1ромко.) Антраге,
ты будешь моим секундантом. Как видите, господа, я иг-
раю честно и даю вам возможность отомстить за смерть
Келюса... Сен-Поль, приготовь мою бальную шпагу. Она
как раз той же длины, что боевые шпаги этих господ.
С е н - М е г р е н. Вы правы, герцог! Моя шпага слишком коротка,
чтобы пробить те прочные латы, которые вы столь предусмо-
трительно надели. Но мы схватимся грудь на грудь, обнажен-
ные до пояса, и тогда посмотрим, чье сердце дрогнет первым.
Генрих. Довольно, довольно, господа. Мы почтим нашим
присутствием ваш поединок, который назначаем на завтра.
В ожидании его вы вправе просить нас о любой милости,
и если то в нашей королевской власти, ваша просьба будет
немедля удовлетворена. Чего хочешь ты, Сен-Мегрен?
44
Двор Генриха III >
Сен-Мегрен. Одного—чтобы поле боя было разделено по-
ровну и мы оба стояли к солнцу боком. Во всем же осталь-
ном я уповаю на Господа и свою шпагу.
Ге н р и х. А чего желает от нас герцог?
Герцог де Гиз. Твердого обещания, что еще до поединка
ваше величество признает Лигу и объявит, кто назначается
ее главой. Я все сказал.
Генрих. Хоть мы и не ожидали подобной просьбы, эта ми-
лость будет дарована вам, кузен. Господа, раз герцог наста-
ивает, мы отменяем бал-маскарад и назначаем на сегод-
няшний вечер тайный совет. Прошу всех быть на нем.
Противникам же мы советуем употребить оставшийся им
срок на то, чтобы подумать о спасении души. Вы можете
идти, господа. Ступайте.
Уходят все, кроме короля и королевы-матери.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Генрих, Екатерина.
Генрих. Ну, матушка, вы можете быть довольны: два глав-
ных ваших врага собираются прикончить друг друга. Бла-
годарите за это меня: я разрешил поединок, хотя мог его
и запретить.
Екатерина. А разрешили бы вы его, если бы знали заранее,
что одно из условий дуэли—выбор главы Лиги?
Генрих. Клянусь спасением души, нет! Я просто рассчитывал
выиграть время.
Екатерина. Вы приняли решение?
Генрих. Еще нет: исход дуэли сомнителен. Если 1из будет
убит, мы похороним Лигу вместе с ее главой; если же
уцелеет... я помолюсь Господу, чтобы Он вразумил меня. Во
всяком случае, предупреждаю вас: когда я приму решение,
никакая сила не заставит меня изменить его. Когда я смот-
рю на свой трон, у меня порою появляется желание быть
королем. Сейчас я именно в таком настроении, матушка.
Екатерина. Ах, сын мой, кому же больше, чем мне, хочется
видеть вас твердым и сильным? Но Мирон предписал мне
полный покой, и теперь я особенно жажду стряхнуть с себя
бремя государственных дел.
45
Великие люди в домашних халатах
Ге н р и х. Быть может, я ошибаюсь, матушка, но сегодня мне
показалось, будто некая закованная в железо рука потяну-
лась к моему престолу, чтобы снять с меня если уж не все
это бремя, то хоть часть его.
Екатерина. И вы, вероятно, склонны уступить, ибо тот
глава, которого Лига требует себе устами герцога...
Генрих. О, матушка, я понял: он хлопочет о себе. Я, пожа-
луй, уберег бы себя от многих треволнений, если бы, подоб-
но брату моему Франциску Второму после Амбуазского
заговора1, во всем положился на Гизов. Но я не люблю,
когда меня просят, вооружась до зубов, как это сделал мой
кузен: ноги, прикрытые набедренниками, плохо гнутся в ко-
ленях.
Екатерина. Если уж ваш кузен Гиз и преклоняет пред вами
колено, то, поднимаясь, обязательно отрывает клочок от
вашей королевской мантии.
Генрих. И тем не менее он, черт его возьми, никогда ничего
не вырвал у нас силой. Все, что мы ему даровали, даровано
ему по нашей доброй воле. Так и на этот раз. Если даже мы
сделаем его главою Лиги, это будет значить только, что
мы, его повелитель, возлагаем на него новую обязанность.
Екатерина. Каждая новая обязанность приближает Гйза
к трону; горе вам, сын мой, если герцог ступит на бархат
хотя бы первой ступени его!
Ге н р и х. Чем можете вы подтвердить свои слова, матушка?
Екатерина. Известна ли вам цель Лиги, которую вы собира-
етесь утвердить?
Генрих. Ее цель—быть опорой алтаря и престола.
Екатерина. Да, так утверждает ваш кузен Гиз. Но помните,
сын мой: подданный, который сегодня по собственному
почину объявляет себя защитником своего государя,—это
завтрашний мятежник.
Ге н р и х. Неужели у герцога столь преступные намерения?
Екатерина. Этого я не знаю, но его поступки говорят
против него. Сын мой, хоть я, увы! не в силах уже оберегать
1 Амбуазский заговор.—Речь идет о заговоре (1560) части французского
дворянства, главным образом гугенотов, устроенном с целью вырвать юного
короля Франциска II из-под влияния 1изов. Заговор был раскрыт и большая
часть его участников казнена.
46

Великие люди в домашних халатах
вас как прежде, но, кажется, мне еще раз посчастливилось
раскрыть большой заговор.
Генрих. Заговор? Против меня? Говорите же, говорите, ма-
тушка! Что это за бумага?
Екатерина. Недавно в Лионе умер адвокат Жан Давид,
один из эмиссаров герцога. Его слуга, мой шпион, прислал
мне бумаги покойного, в том числе и эту.
Генрих. Покажите-ка, покажите, матушка. (Пробегает ли-
сток глазами.) Как! Договор между Гизом и Хуаном Ав-
стрийским 1 ? Гйз обязуется помочь Хуану сесть на престол
Нидерландов, а Хуан обещает содействовать ему в борьбе
за французскую корону? А куда же они собираются деть
меня, матушка?
Екатерина. Прочтите последнюю статью устава Лиги, мой
дорогой Генрих. Вот он—не тот, что был показан вам,
а подлинный, посланный на утверждение папе, но отвергну-
тый им.
Генрих (читает). «А затем, когда герцог де Гиз истре-
бит гугенотов, овладеет главными городами королев-
ства и принудит Францию склониться перед мощью Лиги,
он предаст суду Мсье как отъявленного пособника ерети-
ков, короля же пострижет в монахи и заточит в мона-
стырь...» В монастырь? Они хотят заточить меня в мона-
стырь?
Екатерина. Да, сын мой. Они говорят, что там вас ожидает
ваша последняя корона.
Ге н р и х. Матушка, неужели герцог отважится на это?
Екатерина. Сын мой, Пипин1 2 основал династию; что он дал
Хильдериху3 взамен королевской мантии?
Генрих. Знаю, матушка, знаю—власяницу. Но теперь другие
времена и трон Франции можно занять только по праву
рождения.
Екатерина. Разве такое право нельзя измыслить? Взгляните
на эту родословную.
1 Хуан Австрийский (1547—1588)—испанский принц, незаконный сын
Карла V, наместник Нидерландов.
2 Пипин, по прозвищу Короткий (714—768),— основатель династии Каро-
лингов, отец Карла Великого.
3 Хилъдерих III (714—755) — последний король из династии Меровингов,
свергнутый с престола Пипином Коротким и постриженный в монахи.
48
Двор Генриха III
Генрих. Что? Лотарингский дом восходит к Карлу Великому?
Но ведь это ложь! Вы же знаете, что это ложь.
Екатерина. Как видите, уже приняты меры, чтобы все сочли
это правдой.
Ге н р и х. Ах, милый кузен 1из! Вам не дает покоя корона нашей
прекрасной Франции, и вы дерзаете мечтать о ней без нашего
на то дозволения! А нельзя ли наказать его за это, матушка?
Екатерина. Понимаю вас, сын мой. Но помните: распо-
роть—это полдела, надо еще уметь снова сшить.
Генрих. Завтра он дерется с Сен-Мегреном, а Сен-Мегрен
ловок и храбр.
Екатерина. Разве вы полагаете, что 1из неуклюж и труслив?
Генрих. А что если вы велим освятить шпагу Сен-Мегрена,
матушка?
Екатерина. А что если 1из велит освятить свою?
Генрих. Вы правы. Но кто мне помешает назначить главой
Лиги Сен-Мегрена?
Екатерина. А кто его признает? Разве у него есть привер-
женцы? Существует один способ все уладить, но он требует
решительности.
Генрих (колеблясь). Решительности?
Екатерина. Да. Будьте королем, и 1из станет подданным,
если уж не верным, то по крайней мере покорным. Я знаю
его лучше, чем вы, 1енрих: он силен лишь потому, что
слабы вы, и хоть предприимчив с виду, но нетверд духом.
Это тростинка, раскрашенная под стальную шпагу. На-
жмите на нее, и она согнется.
Ге н р и х. Да, да, согнется. Но скажите, матушка, что же это за
способ? Не отправить ли обоих в изгнание? Я готов подпи-
сать эдикт.
Екатерина. Нет, я придумала кое-что получше... Но прежде
поклянитесь мне, что впредь будете советоваться со мной
обо всех делах.
Ге н р и х. Немного же вы требуете! Клянусь.
Екатерина. Сын мой, когда клятва дается у алтаря, она
угоднее Господу.
Ге н р и х. И надежнее связывает человека, не так ли? Хорошо,
матушка, согласен. Я—ваш.
Екатерина. Тогда идемте к вам в молельню, сын мой.
49
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ГЕРЦОГИНЯ ДЕ ГИЗ
Молельня герцогини де 1йз
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Артюр, г-жа де Коссе, Мари.
Г-жа де Коссе (раскладывая на столе черное домино). Поду-
майте только, Мари, герцогиня де Гиз едет на придворный
бал в простом домино!
М а р и (раскладывая на столе цветы). Что тут такого? Герцо-
гиня не кокетка.
Г-жа де Коссе. Разве не скрывать своих прелестей—значит
быть кокеткой? Разве красота и стройность даны женщине
для того, чтобы она закрывала лицо черной маской и пря-
тала стан под домино, широченное, словно ряса отшель-
ника? Почему бы герцогине не избрать наряд Дианы
или Гебы?
Артюр. Да потому, что такой наряд больше к лицу вам,
госпожа де Коссе.
Г-жа де Коссе. Помолчите, маленький любезник! Ваше
дело—поднимать веер своей госпожи и носить за нею
шлейф, а не рассуждать о туалетах. Что вы в них понима-
ете? Сначала подрастите.
Артюр. Мне уже скоро пятнадцать.
50
Двор Генриха III
Г-жа де Коссе. С вашего позволения, только четырнадцать,
мой милый паж.
Мари. Неужели вам не известно, что в таком домино лишь
едут на бал? Многие дамы надевают маскарадный наряд
ненадолго, только чтобы осмотреться, а затем остаются
в обычных бальных платьях.
Г-жа де Коссе. Вот уж это мне не нравится. В прежнее
время дамы всю ночь не снимали маскарадных нарядов.
Так было, например, на знаменитом костюмированном
балу по случаю восшествия на престол Генриха Второго,
двадцать пять лет тому назад. Мне было тогда только
двадцать.
Артюр. С вашего позволения, госпожа де Коссе, с тех пор
прошло не двадцать пять лет, а тридцать.
Г-жа де Коссе. Двадцать пять, тридцать—какая разница?
Значит, мне было тогда пятнадцать. Так вот, на этом балу
все оставались в масках до тех пор, пока астролог Люка
Годрик не предсказал королю, что тот будет убит на по-
единке. Одиннадцать лет спустя Монгомери1 доказал, что
астролог был прав.
Артюр. Очень жаль. С того дня и нет больше турниров.
Г-жа де Коссе. Это в самом деле досадно: было бы любо-
пытно взглянуть, как дерутся нынешние молодые люди.
Ведь это просто жалкие франтики в сравнении с рыцарями
Генриха Второго.
Артюр. Скажите уж лучше—в сравнении с рыцарями Фран-
циска Первого. Вы-то их видели, госпожа де Коссе.
Г-жа де Коссе. Право, не помню. Я ведь была тогда
ребенком, грудным ребенком. Слышите?
Мари. А мне кажется, сударыня, что барон и герцог д’Эпер-
нон, виконт де Жуайёз, сеньор де Бюсси, барон де Дюн...
Артюр. И, уж конечно, граф де Сен-Мегрен!..
Г-жа де Коссе. Опять вы про этого маленького бордосца!..
Хотела бы я посмотреть, как он выглядел бы в двухсотфун-
товых доспехах, вроде тех, что мой благородный супруг
1 Монгомери, 1абриель де (1530—1574)—капитан шотландских гвардейцев
при дворе короля Генриха II, нечаянно нанесший королю на турнире смер-
тельную рану и явившийся таким образом невольным виновником его ги-
бели.
51
Великие люди в домашних халатах
господин де Коссе носил в день, когда он заставил провоз-
гласить меня царицей любви и красоты, сломав в мою
честь пять копий, самое легкое из которых вашему Сен-
Мегрену не поднять и обеими руками. Это было на знаме-
нитом Суассонском турнире...
Мари. Каком, каком?
А р т ю р. На том самом знаменитом Суассонском турнире тысяча
пятьсот сорок шестого года, за год до смерти Франциска
Первого, когда госпожа де Коссе была еще грудным ребенком.
Г-жа де Коссе. Ах, негодник!.. Не слишком ли вы полага-
етесь на свое родство с герцогиней?
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же, герцогиня де Гиз.
*
Артюр (бросаясь к ней навстречу). Сюда, сюда, моя прелест-
ная кузина и повелительница! Защитите меня от гнева
вашей первой придворной дамы!
Герцогиня де Гиз (рассеянно). Ну, что вы еще натворили?
Новая шалость?
Артюр. Неучтивый рыцарь, я осмелился вспомнить даты...
Г-жа де Коссе (перебивая его). Ваша светлость, вы чем-то
озабочены?
Герцогиня де Гиз. Я? Нет... Не находили вы здесь платка
с моим вензелем?
Мари. Нет, ваша светлость.
А р т ю р. Я поищу его. А какая награда ждет меня, если найду?
Герцогиня де Гиз. Награда? Мальчик, разве платок стоит
награды? Но все же поищи его, Артюр.
Артюр уходит.
Мари. Пока ваша светлость пребывала в своих покоях, где,
как вы распорядились по возвращении, вам угодно было
остаться одной, навестить вас явилась королева Луиза.
У нее в ридикюле сидела прелестная обезьянка.
Г-жа де Коссе. Королева хотела узнать, в каком вы будете
костюме. Она зашла к госпоже де Монпансье, а я как раз
52
Двор Генриха Ш
была там и теперь знаю, какие костюмы наденут все при-
дворные и дамы.
Герцогиня де Гиз (Артюру, который возвращается и са-
дится у ее ног). Нашел?
Артюр. Нет.
Г-жа де Коссе. Господин де Жуайёз нарядится Алкиви-
адом1. Шлем у него из чистого золота, а костюм, говорят,
обошелся ему в сто тысяч ливров. Господин д’Эпернон...
Артюр. А господин Сен-Мегрен?
Герцогиня вздрагивает.
Г-жа де Коссе. Кто? Ах, господин Сен-Мегрен! У него тоже
был готов великолепный наряд, но сегодня он заказал себе
другой, совсем простенький—костюм астролога, вроде то-
го, что на Козимо Руджери.
Герцогиня де Гиз. Руджери? Скажите, он ведь живет на
улице Гренель рядом с Суассонским отелем?
Мари. Да.
Герцогиня де Гиз (в сторону). Сомнений не может быть—
это произошло у него. Я не ошиблась. (Громко.) А больше
никто не приходил?
Г-жа де Коссе. Был еще господин Брантом1 2. Он принес вам
свое сочинение «Жизнь знаменитых дам». Я положила кни-
гу к вам на стол. Большое место в ней отведено короле-
ве Наваррской. Заходил еще господин Ронсар, ему во что
бы то ни стало нужно было вас видеть. На днях, у госпожи
де Монпансье, вы как будто упрекнули его за небреж-
ные рифмы. Вот он и принес вам небольшое стихотворень-
ице.
Герцогиня де Гиз (рассеянно). О рифме?
Г-жа де Коссе. Нет, ваша светлость, но рифмы в нем
удачнее, чем обычно. Не угодно ли послушать?
Герцогиня де Гиз. Дайте стихи Артюру. Пусть прочтет.
1 Алкивиад (450—404 до н. э.)—полководец и государственный деятель
древних Афин.
2 Брантом, Пьер де Бурдейль, сеньор де (1540—1614)—французский писа-
тель и мемуарист, автор «Жизни знаменитых дам», «Жизни знаменитых
людей и полководцев Франции», «Любовных похождений дам».
53
Великие люди и домашних халатах
Артюр (читает).
Малютка, нынче утром рано
Нарядной, свежей и румяной
На клумбе роза расцвела.
Но сохранит ли до заката
Все, чем, прелестна и богата,
С тобой соперничать могла?
Увы! Лишь день был прожит ею,
И осыпается, тускнея,—
Смотри!—сияющий наряд.
Природа—мачеха, конечно:
Ведь слишком, слишком быстротечны
Цветка краса и аромат!
Дитя! Поверь ж мне: покуда
Ты вся—весны зеленой чудо,
Срывай цветы свои скорей.
Ах, юность словно в воду канет,
И, как у розочки, не станет
Румяной прелести твоей1.
Герцогиня де Гиз (по-прежнему рассеянно). Стихи, по-
моему, недурны.
Артюр. Господин Сен-Мегрен сочиняет нисколько не хуже.
Герцогиня де Гиз. Сен-Мегрен?
Г-жа де Коссе. Зато он не пишет стихов о любви.
Артюр. А почему?
Г-жа де Коссе. Наверно, потому, что еще не встретил жен-
щины, достойной его чувства. Он ведь единственный из
молодых придворных, чей плащ не украшен вензелем дамы.
Артюр. А вдруг он любит такую даму, вензель которой не
вправе носить? Это тоже возможно.
Герцогиня де Гиз. Да... возможно.
Г-жадеКоссе^ Артюру). И что особенного в этом малень-
ком Сен-Мегрене? Почему вы им так восхищаетесь?
Артюр. Что в нем особенного? Ах, не служи я моей прелест-
ной кузине, я хотел бы лишь одного—стать его пажом!
Герцогиня де Гиз. Он тебе так нравится?
Артюр. Если бы я был женщиной, я никогда не избрал бы
себе другого рыцаря.
У
1 Перевод Н. Рыковой.
54
Двор Генриха III
Герцогиня де Гиз. 1оспожа де Коссе, Мари, я оденусь сама.
Если будет нужно—вас позовут...
Г-жа де Коссе и Мари уходят.
А ты останься, Артюр. Я дам тебе одно поручение. (При-
калывает цветы к волосам.)
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Герцогиня де Гиз, Артюр.
Артюр. Жду ваших приказаний.
Герцогиня де Гиз. А я уж и забыла, что хотела тебе
поручить: я так рассеянна, так озабочена... Право, смешно
видеть, как ты восторгаешься этим молодым щеголем...
виконтом де Жуайёзом.
Артюр. Каким Жуайёзом? Сен-Мегреном.
Герцогиня де Гиз. Ах да, конечно, Сен-Мегреном. Но что
же особенного в этом молодом человеке? Не понимаю!
Артюр. А вы видели, как он играет с королем в кольца?
Герцогиня де Гиз. Видела.
Артюр. Разве кто-нибудь сравнится с ним в ловкости? Садясь
в седло, он всегда выбирает самую норовистую лошадь.
Если он реже других дерется на дуэли, то лишь потому, что
все знают, как он силен, и боятся с ним ссориться. Пожа-
луй, помериться с ним в бою может только один король.
Он—предмет зависти всех молодых царедворцев, которые
тем не менее исправно подражают ему во всем, даже в по-
крое камзола и плаща.
Герцогиня де Гиз. Да, правда, у него хороший вкус. Однако
госпожа де Коссе говорила, что он чуждается дам. Неужели
ты избрал для себя образцом человека, который не любит
женщин?
Артюр. Госпожа де Сов могла бы засвидетельствовать про-
тивное.
Герцогиня де Гиз (быстро). Госпожа де Сов? Говорят, он
никогда не любил ее.
Артюр. Если он не любит ее, значит, любит другую.
55
Великие люди в домашних халатах
Герцогиня де Гиз. Уж не избрал ли он тебя поверенным
своих тайн? В таком случае он неосторожен: ты слишком
молод.
Артюр. Поверь он мне свою тайну, прелестная кузина, у меня
не вырвали бы ее даже под страхом смерти. Но он ничего
не говорил мне. Я сам все видел.
Герцогиня де Гиз. Видел? Что же?
Артюр. Помните, как король пригласил весь двор полюбо-
ваться львами, которых он выписал из Туниса и поместил
в Лувре, где уже содержал нескольких?
Ге р ц о г и н я де Ги з. О да! Один их вид—и тот напугал меня,
хотя я смотрела на них с галереи на высоте в десять футов.
Артюр. Так вот, не успели мы все выйти, как раздался крик
сторожа. Я бросаюсь назад и вижу: Сен-Мегрен прыгает за
ограду, прямо в зверинец, и поднимает букет, который
уронила туда одна из дам.
Герцогиня де Гиз. Несчастный! Это был мой букет!
Артюр. Ваш, прелестная кузина?
Герцогиня де Гиз. Как! Разве я сказала, что мой? Может
быть, мой, а может быть, и госпожи де Сов. Ты сам знаешь:
Сен-Мегрен был без ума от нее. Ах, сумасшедший! И что
же он сделал с букетом?
Артюр. О, он так страстно целовал цветы, прижимал их
к сердцу... Сторож открыл дверь и чуть ли не силой выта-
щил его, а он захохотал как полоумный и бросил ему
деньги; потом заметил меня, спрятал букет на груди, вско-
чил на свою лошадь, стоявшую во дворе Лувра, и ускакал.
Герцогиня де Гиз. И это все? Все? Говори еще, еще...
Рассказывай о нем!
Артюр. В другой раз я видел...
Герцогиня де Гиз. Тише, дитя мое! Сюда идет герцог. Но
ты останься, Артюр, и не уходи, пока я не прикажу.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, герцог де Гиз.
*
Ге р ц о г де Ги з. Вы встали, герцогиня? Не собирались ли вы
вернуться в свои покои?
56
Двор Генриха III
Герцогиня де Гиз. Нет, герцог, я собиралась позвать
фрейлин и закончить свой туалет.
Герцог де Гиз. Не трудитесь, бал отменен. Вас, вероятно,
это не огорчит: вы как будто не очень жаждали ехать
на него.
Герцогиня де Гиз. Я исполняла вашу волю и потому
скрывала, как могла, что эти балы мне неприятны.
Герцог де Гиз. Что поделаешь! Я считаю, что в вашем
возрасте обрекать себя на затворничество просто смешно.
Вам необходимо время от времени появляться при дворе,
иначе отсутствие ваше будет замечено и приписано таким
причинам, которые... Но не об этом сейчас речь. Оставьте
нас, Артюр.
Герцогиня де Гиз. Зачем вы отсылаете мальчика, герцог?
Уж не угодно ли вам поговорить о чем-то секретном?
Ге р ц о г де Ги з. Зачем вы удерживаете его, герцогиня? Уж не
боитесь ли вы остаться со мной наедине?
Ге р ц о г и н я де Ги з. Я? С какой стати мне вас бояться?
Ге р ц о г де Ги з. В таком случае ступайте, Артюр. Ну, чего вы
ждете?
Артюр. Приказания герцогини, ваше высочество.
Герцог де Гиз. Слышите, сударыня?
Герцогиня де Гиз. Ступайте, Артюр.
Артюр. Повинуюсь. (Уходит.)
СЦЕНА ПЯТАЯ
Герцог и герцогиня де Гиз.
Ге р ц о г де Ги з. Ей-Богу, это странно, сударыня! С каких пор
мои приказы нуждаются в вашем подтверждении?
Герцогиня де Гиз. Этот юноша состоит при мне, поэтому
он и ждал приказания от меня.
Герцог де Гиз. Подозрительное упрямство! Кому же не
известно, что, когда Генрих Лотарингский вынужден повто-
рять свой приказ, он делает это с помощью кинжала?
Герцогиня де Гиз. Но, герцог, неужели вы придаете значе-
ние непослушанию ребенка?
57
Великие люди в домашних халатах
Герцог де Гиз. Нет, не придаю. Мне просто было необ-
ходимо отослать его, чтоб без помехи изложить вам при-
чину моего прихода. Не угодно ли вам заменить моего
секретаря?
Герцогиня де Гиз. Мне, герцог? Кому же мы будем писать?
Герцог де Гиз. Не все ли вам равно, если диктовать
буду я? (Подает ей бумагу и чернила.) Вот все, что
вам понадобится.
Герцогиня де Гиз. Боюсь, что не напишу ни слова—у меня
дрожит рука. Нельзя ли позвать кого-нибудь другого?
Ге р ц о г де Ги з. Нет, герцогиня, писать должны именно вы.
Герцогиня де Гиз. Тогда отложим по крайней мере-
Герц о г де Гиз. Дело не терпит отлагательства. К тому же
мне важно одно—чтоб можно было узнать ваш почерк.
Пишите.
Герцогиня де Гиз. Я готова.
Герцог де Гиз (диктует). «Сегодня многие члены Свя-
той лиги сойдутся в отеле де Гиз, двери которого останутся
не заперты до часу ночи. Переоденьтесь лигером, и вас
никто не заметит. Покои герцогини де 1из—на третьем
этаже...».
Герцогиня де Гиз. Не стану дальше писать, пока не узнаю,
кому пишу.
Ге р ц о г де Ги з. Вы узнаете это, проставив адрес.
Герцогиня де Гиз. Письмо не может быть адресовано вам,
герцог. Адресовать же его любому другому—значит иг-
рать моей честью.
Герцог де Гиз. Вашей честью?.. Ей-Богу, сударыня, вы меня
смешите! Кому же блюсти вашу честь, как не мне? Предо-
ставьте же вашему супругу быть судьею в таких делах
и выполняйте его волю.
Герцогиня де Гиз. Вашу волю? Нет, отказываюсь.
Герцог де Гиз. Повинуйтесь или...
Герцогиня де Гиз. Повиноваться? Но разве я не вправе
просить у вас объяснений?
Герцог де Гиз. Объяснений, сударыня? Ваша медлитель-
ность уже доказывает, что вам и без них все понятно.
Герцогиня де Гиз. Мне? Каким образом?
58
Двор Генриха Ш
Ге р ц о г де Ги з. Не важно. Пишите.
Герцогиня де Гиз. Позвольте мне удалиться.
Ге р ц о г де Ги з. Нет, вы не уйдете.
Герцогиня де Гиз. Заставив меня остаться, вы ничего не
добьетесь.
Герцог де Гиз (принуждая ее сесть). Поразмыслите хоро-
шенько, сударыня: вы можете не считаться с моей волей, но
другие-то все равно посчитаются с нею. Стоит мне слово
сказать, и изящная молельня в отеле де 1из превратится
в смиренную монастырскую келью.
Герцогиня де Гиз. Укажите мне обитель, куда я должна
удалиться, и приданое, которое я принесла вам как прин-
цесса де Порсиан, станет вкладом герцогини де 1из.
Герцог де Гиз. Я вижу, сударыня, вы уже смекнули, что
подобное наказание было бы для вас отнюдь не тяжким.
К тому же надежда не покинула бы вас и за монастырской
оградой: нет стены, через которую нельзя перелезть... осо-
бенно с помощью ловкого, знатного и верного рыцаря.
Нет, такого промаха вы от меня не дождетесь. Но вернемся
к письму. Пишите дальше.
Герцогиня де Гиз. Ни за что!
Герцог де Гиз. Не толкайте меня на крайности, герцогиня.
Довольно с вас и двух моих предупреждений.
Герцогиня де Гиз. Что ж, я предпочту пожизненное за-
точение.
Герцог де Гиз. Проклятье! Не воображаете ли вы, что
у меня есть только это средство, чтобы принудить вас?
Герцогиня де Гиз. Какое же еще? Не собираетесь же вы
убить меня!
Герцог достает флакон и выливает его содержимое в бокал.
Что вы делаете, герцог, что вы делаете?
Герцог де Гиз. Ничего... Я надеюсь только, что вид этого
напитка окажется красноречивее моих слов.
Герцогиня де Гиз. Как! Вы решились?.. Ах!
Герцог де Гиз. Пишите, сударыня, пишите!
Герцогиняде Ги з. Нет, нет! О Боже мой, Боже!
Герцог де Гиз (поднимая бокал). Ну?
59
Великие люди в домашних халатах
Герцогиня де Гиз. Генрих, во имя неба!.. Клянусь вам,
я невинна! Не позорьте свое имя убийством слабой женщи-
ны. Генрих, это страшное преступление—я невинна! Вы
видите, я обнимаю ваши колени. Неужели вам мало этого?
Да, да, я боюсь смерти.
Герцог де Гиз. Вы знаете, как избежать ее.
Герцогиня де Гиз. Но это еще ужаснее смерти. Нет, нет,
не верю: это просто шутка. Вы хотите только попугать
меня. Вы не могли, вы не можете питать столь гнусный
умысел!
Ге р ц о г де Ги з (со смехом). Шутка, сударыня?
Герцогиня де Гиз. Нет... Ваш смех сказал мне все. Дайте
мне минуту, чтобы прийти в себя. (Закрывает лицо руками
и молится.)
Герцог де Гиз. В вашем распоряжении только минута,
герцогиня.
Герцогиня де Гиз (собравшись с силами). А теперь не
оставь меня, Господи!
Ге р ц о г де Ги з. Вы решились?
Герцогиня де Гиз (выпрямляясь). Да, решилась.
Герцог де Гиз. Подчиниться?
Герцогиня де Гиз (хватая бокал). Умереть!
Герцог де Гиз (вырывает у нее бокал и швыряет его на пол).
Сильно же вы его любите, сударыня!.. Она предпочла...
Будьте же прокляты—и вы, и особенно он, тот, кого вы
так любите! Пишите.
f
Герцогиня де Гиз. ГЪре, горе мне!
Герцог де Гиз. Да, горе вам, ибо женщине легче умереть,
чем страдать. (Стискивает ей руку своей стальной перчат-
кой.) Пишите!
Герцогиня де Гиз. Пустите меня!
Герцог де Гиз. Пишите.
Герцогиня де Гиз (вырываясь). Генрих, мне больно!
Ге р ц о г де Ги з. Пишите, говорю я вам!
Герцогиня де Гиз. Генрих, мне очень больно, ужасно боль-
но!.. Пощадите! Ох!
Герцог де Гиз. Пишите.
60
Двор Генриха III
Герцогиня де Гиз. Да разве я могу? В глазах темно, я вся
в холодном поту... О Господи, хвала Тебе—умираю! (Теря-
ет сознание.)
Ге р ц о г де Ги з. Не спешите так, сударыня.
Герцогиня де Гиз (приходя в себя). Чего вы хотите?
Герцог де Гиз. Повиновения.
Герцогиня де Гиз (теряя последние силы). Да, да, я пови-
нуюсь. Господи, Ты видел, я не убоялась смерти. Только
боль сломила меня: она выше моих сил. Ты попустил,
Господи! Отныне все в Твоей воле.
Герцог де Гиз (диктует). «Покои герцогини де Гиз—на
третьем этаже. Этот ключ откроет вам дверь, ведущую
в них». Теперь адрес. (Складывает письмо )
Герцогиня де Гиз (поднимает рукав, на руке видны синяки).
Что сказало бы французское дворянство, узнай оно, что
герцог де Гиз ломал женщине руку своей рыцарской пер-
чаткой?
Герцог де Гиз. Герцог де Гиз сумел бы достойно ответить
каждому, кто осмелился бы попросить у него объяснений.
Дописывайте: «Графу де Сен-Мегрену».
Герцогиня де Гиз. Так вот кому я писала!
Ге р ц о г де Ги з. Неужели вы догадались только сейчас?
Герцогиня де Гиз. Моя совесть чиста, герцог, и это позво-
ляло мне еще сомневаться.
Герцог де Гиз. Полно, полно! Кликните-ка лучше кого-
нибудь из ваших пажей и велите ему отнести письмо.
(Подходит к дверям и вынимает ключ из замка.) А заодно
и ключ.
Герцогиня де Гиз. Ах, герцог, пусть судьба будет к вам
милостивее, чем вы ко мне!
Ге р ц о г де Ги з. Кликните пажа.
Герцогиня де Гиз. Здесь нет ни одного.
Ге р ц о г д е Ги з. Ну, ваш любимчик Артюр, уж конечно, торчит
поблизости. Позовите его, я вам приказываю. Но не забудьте:
я здесь, за этой портьерой. Один знак, одно слово, и мальчиш-
ка... (свистит) по вашей вине. Подумайте об этом!
Герцогиня де Гиз (зовет). Артюр!
61
Великие люди в домашних халатах
с .	'
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Те же, Артюр.
А р т ю р. Я здесь, герцогиня! Боже правый, как вы бледны!
Герцогиня де Гиз. Я? Бледна? Нет, тебе показалось. (Про-
тягивает письмо и тотчас же отдергивает его.) Нет,
ничего... Ступай, Артюр, ступай.
Артюр. Покинуть вас, когда вы больны? Не позвать ли мне
ваших фрейлин?
Герцогиня де Гиз. Нет, нет, не надо. Возьми это письмо...
ключ... и уходи. Ступай, ступай!
Артюр (читает адрес). «Графу де Сен-Мегрену». О, как он
будет счастлив! Бегу... (Убегает.)
Герцогиня де Гиз. Счастлив? Ах, нет, нет! Вернись, Артюр!
Артюр!
Герцог де Гиз (зажимая ей рот рукой). Потише, сударыня!
Герцогиня де Гиз (падая ему на руки). Ах!
Герцог де Гиз (уносит ее в гостиную и запирает дверь
запасным ключом). Отныне эти двери откроются лишь для
него одного.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
ГЕРЦОГ ДЕ ГИЗ
Декорация второго действия.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Артюр, затем Сен-Мегрен.
Артюр. Вот и зал тайного совета. К Сен-Мегрену налево.
Сен-Мегрен выходит из своих покоев.
Это вам, граф.
Сен-Мегрен. Мне? Письмо и ключ? Да, в самом деле...
(Читает.) «Графу де Сен-Мегрену». От кого же они?
Артюр. Вы, конечно, их не ждали. Но подумайте, от кого бы
вам хотелось получить их?
Сен-Мегрен. От кого бы мне хотелось получить их? Ничего
не понимаю! Да ты кто такой?
Артюр. Неужели вы так несведущи в геральдике, что не
узнаете соединенные гербы двух владетельных домов?
Сен-Мегрен. Герцогиня де Гиз! (Зажимает Артюру рот.)
Молчи... Знаю, знаю... (Читает.) Она сама дала тебе
письмо?
Артюр. Да, сама.
63
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Сама!.. Мальчик, не надо меня обманывать:
я ведь не знаю ее почерка. Сознайся, ты решил подшутить
надо мною?
Артюр. Я? Подшутить над вами? Что вы!
Сен-Мегрен. Где она дала тебе письмо?
Артюр. У себя в молельне.
Сен-Мегрен. Она была одна?
Артюр. Одна.
Сен-Мегрен. Ив каком расположении духа?
Артюр. Не знаю. Только была очень бледна и вся дрожала.
Сен-Мегрен. Одна у себя в молельне... бледна и вся дрожа-
ла... Как все это естественно... и неожиданно для меня! Нет,
невозможно! (Перечитывает письмо.) «Сегодня многие
члены Святой лиги сойдутся в отеле де Гиз, двери которого
останутся не заперты до часу ночи. Переоденьтесь лигером,
и вас никто не заметит. Покои герцогини де Гиз—на
третьем этаже. Этот ключ откроет вам дверь, ведущую
в них.—Графу де Сен-Мегрену». Да, это мне, конечно, мне!
Это не сон, я не сошел с ума. Вот ключ... вот письмо... вот
ее слова—все доподлинно. Это не бред, это явь! (Подно-
сит письмо к губам.) Я любим, любим!
Артюр. В свой черед, прошу вас, граф,—молчите!
Сен-Мегрен. Да, ты прав, нужно молчать! И ты, мальчик,
тоже молчи. Будь нем как могила. Забудь, что сделал, что
видел, забудь мое имя, забудь имя своей госпожи. Она
поступила мудро, избрав тебя посланцем: дети редко быва-
ют доносчиками.
Артюр. Граф, я горжусь тем, что у нас с вами общая тайна.
Сен-Мегрен. Но помни: это страшная тайна, тайна, кото-
рая убивает! Пусть никогда твое лицо не выдаст тебя, твои
глаза не изменят тебе. Ты юн. Оставайся же весел и беспе-
чен, как подобает тебе по годам. Где бы мы ни встретились,
проходи мимо, не замечая меня, не глядя на меня. Если
тебе понадобится что-либо передать мне, ничего не говори
и не пиши: один твой знак, один взгляд—и я уже пойму
все, угадаю малейшее твое движение, прочту самую сокро-
венную твою мысль. Я не в силах вознаградить тебя за
счастье, которое ты мне принес, но если когда-нибудь тебе
понадобится моя помощь или заступничество, приди и ска-
64
Двор Генриха III
жи... Клянусь спасением души, ты получишь все, чего ни
пожелаешь,—даже мою кровь. А теперь ступай и постарай-
ся уйти незамеченным. Прощай!
Артюр (пожимая ему руку). Прощайте, граф. (Уходит.)
СЦЕНА ВТОРАЯ
Сен-Мегрен, затем Жорж.
Сен-Мегрен. Иди, мальчик, и да хранит тебя небо... Боже,
я любим! Но уже десять. Я едва успею достать наряд,
с помощью которого... Жорж, Жорж!
Входит слуга Сен-Мегрена.
Сегодня вечером мне нужен наряд лигера. Немедленно
раздобудь его и держи наготове. Ступай.
Жорж уходит.
Сюда кто-то идет. А, это Козимо Руджери.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Сен-Мегрен, Руджери.
Сен-Мегрен. Сюда, сюда, отец мой. Позвольте мне побла-
годарить вас. Все ваши предсказания сбылись. Примите
мою признательность, ибо я счастлив, счастлив больше,
чем вы можете себе представить. Но почему вы молчите?
Что вы на меня так смотрите?
Руджери (подводя его к свету). Поближе, поближе, юноша.
Сен-Мегрен. Что вы прочли на моем лице? Там написано
только одно—вера в счастливое будущее и любовь.
Руджери. А может быть, и смерть.
Сен-Мегрен. Что вы сказали, отец мой?
Руджери. Смерть.
Сен-Мегрен (со смехом). Ах, отец мой, помилосердствуй-
те: дайте мне дожить до утра. Большего я не прошу.
3 3243
65
Великие люди в домашних халатах
Руджери. Сын мой, вспомни о Дюга.
Сен-Мегрен. О Дюга?.. Вы правы: мне грозит опасность.
Завтра я дерусь с герцогом Гизом.
Руджери. В котором часу?
Сен-Мегрен. В десять.
Руджери. Нет, не то. Если завтра в десять часов утра ты
будешь еще глядеть на солнце, можешь рассчитывать на
долгую и счастливую жизнь. (Подходит к окну.) Видишь
вон ту звезду?
С е н - М е г р е н. Ту, что блещет рядом с другой, еще более яркой?
Руджери. Да. А теперь взгляни на запад. Различаешь ты там
темное облачко, пока еще едва заметное в бескрайнем
просторе?
Сен-Мегрен. Да. Ну и что же?
Руджери. Знай: не пройдет и часа, как облако навеки скроет
звезду, и эта звезда—твоя. (Уходит.)
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Сен-Мегрен, Жуайёз.
Сен-Мегрен. И эта звезда—моя! Руджери, постой... Нет, не
слышит: он уже в покоях королевы-матери. И эта звезда—
моя? А облачко чье же? Ей-Богу, я сошел с ума! Можно ли
верить этому ясновидцу? Правда, он уверяет, что предзна-
менования никогда его не обманывали. Дюга. Дюга, и ты,
подобно мне, летел на любовное свидание в тот самый
день, когда пал от руки убийцы, и в твоей крови, струив-
шейся из двадцати двух ран, еще кипели страсть и жажда
счастья! О Господи, если и меня ожидает такая же участь,
дай мне сначала вкусить блаженства!
Входит Жуайёз,
Жуайёз. А я-то тебя ищу, Сен-Мегрен! Ты что тут делаешь?
Неужто и ты стал звездочетом?
Сен-Мегрен. Я? Нет.
Жуайёз. Я было принял тебя за астролога. Как! Ты опять
глазеешь на звезды? Да что с тобой сегодня?
66
Двор Гёнрнха III
Сен-Мегрен. Ничего. Просто любуюсь небом.
Жуайёз. Что за вечер! Какие яркие звезды!
Сен-Мегрен (задумчиво). Тебе не кажется, Жуайёз, что на-
ша душа по смерти поселяется на одном из этих ослепи-
тельных светил, столь привлекавших к себе наш взор при
жизни?
Жуайёз. Клянусь спасением души, мне это и в голову не
приходило—такие мысли чересчур мрачны. Ты ведь зна-
ешь мой девиз: Hila riter—живи весело. Вот и все, что
требуется для этого мира. А что касается иного мира, то
я о нем просто не думаю. Мне и здесь хорошо.
С е н - М е г р е н (не слушая его). Ты веришь, что мы соединяем-
ся за гробом с теми, кого любили на земле? Скажи, ты
веришь, что вечность—это и есть счастье?
Жуайёз. Ей-Богу, Сен-Мегрен, ты рехнулся! Что за чер-
товщину ты несешь? Устрой-ка лучше так, чтобы завтра
в десять утра де Гиз уже мог дать тебе точные справ-
ки насчет загробной жизни, а меня о ней не спрашивай.
Я и без того чуть не свернул себе шею, пяля глаза на твои
звезды.
Сен-Мегрен. Ты прав: я не в своем уме.
Жуайёз. Сюда идет король... Послушай, стряхни ты с себя
свою меланхолию, иначе он подумает, что ты боишься
драться. Или ты в самом деле недоволен тем, что тебе
предстоит дуэль?
Сен-Мегрен. Я недоволен? Клянусь Богом, Жуайёз, если
Гиз убьет меня, я пожалею не о том, что умираю, а лишь
о том, что он остался в живых.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Те же, Генрих, д’Эпернон, Сен-Люк, Бюсси, Дю Альд, вель-
можи, затем Екатерина Медичи.
Ге н р и х. Будьте покойны, господа, будьте покойны: мы при-
няли все меры. Сеньор де Бюсси, мы возвращаем вам нашу
дружбу в награду за великодушие, с каким вы вызвались
быть секундантом нашего верного подданного графа де
Сен-Мегрена.
Бюсси д’Амбуаз. Государь!..
з*	67
Великие люди в домашних халатах
Генрих (Сен-Мегрену). Так вот ты где, мой достойный друг!
Что же ты не зашел ко мне? Господа, на совете будет
присутствовать наша мать. Доложите ей, что. заседание
начинается. Ах да, прежде всего поставьте табурет для
графа Сен-Мегрена на первой ступени трона. (Сен-Мегре-
ну.) Нам нужно поговорить... Вот мы все и в сборе, госпо-
да. Недостает, черт побери, только нашего кузена Гйза.
Екатерина Медичи (входя). Он не заставит ждать себя,
сын мой. Его пажи уже в приемной.
Ге н р и х. Мы будем счастливы видеть его, матушка. Занимай-
те места, господа. А ты, д’Эпернон, садись к столу и будь
нашим секретарем за отсутствием Морвилье.
Екатерина. Главное, государь...
Генрих. Будьте покойны, матушка, будьте покойны. Я же дал
вам слово.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Те же, герцог де Гиз.
Генрих. Добро пожаловать, милый кузен, добро пожаловать.
Мы собрались было собственноручно составить обещан-
ный вам эдикт об утверждении Лиги, но потом рассудили,
что самое лучшее—просто принять акт, под которым гос-
подин д’Юмьер собрал подписи дворян Перонны и Пикар-
дии. Чтобы назначить главу Лиги, достаточно прибавить
к этому акту еще одну статью. Вы, наверно, ее уже об-
думали?
Герцог де Гиз. Да, государь, я размышлял над этим. Мне
хотелось избавить ваше величество от лишних трудов... от
всяческих хлопот...
Генрих. Вы чрезвычайно любезны, кузен. Благоволите же
передать акт барону д’Эпернону, а вы, барон, громко
и внятно огласите его. Внимание, господа!
Д’Эпернон (читает). «Договор о сообществе, соста-
вленном принцами, сеньорами, дворянами и прочими ли-
цами как духовного, так и светского звания, дабы, во-
первых...»
Генрих. Погоди, д’Эпернон. Господа, вы все видели копию
этого договора, и он хорошо вам известен. Не стоит
68
Двор Генриха III
поэтому перечитывать все восемнадцать статей, из коих
он состоит. Перейдем прямо к последнему пункту. Са-
дитесь поближе, герцог, и диктуйте сами. Помните только,
что речь идет об избрании главы великого сообщества
и что он, следовательно, должен быть облечен обширными
полномочиями. Итак, милый кузен, действуйте по своему
усмотрению.
Ге р ц о г де Ги з. Благодарю за доверие, государь. Вы остане-
тесь довольны мною.
Сен-Мегрен. Что вы делаете, государь?
Генрих. Помолчи.
Герцог де Гиз (диктует). «Первое. Лицо, кое его величест-
во почтит своим выбором, должно быть отпрыском владе-
тельного дома, снискавшим любовь и доверие французов
как прошлыми своими деяниями, так и своей преданностью
святой католической церкви. Второе. Ему должен быть
дарован титул наместника Французского королевства
и вручено главноначальствование над войсками. Третье.
Поелику все его действия будут направлены к единой це-
ли—благоденствию государства, он обязан отчетом в них
лишь Богу и собственной совести».
Генрих. Отлично!
Сен-Мегрен. Что? И вы согласны принять подобные усло-
вия, государь? Облечь одного человека такой безграничной
властью?
Генрих. Помолчи!
Жуайёз. Но, государь...
Генрих. Помолчите, господа. Нам угодно—слышите?—нам
угодно, чтобы наш выбор, на кого бы он ни пал, был
одобрен вами. Вы, кузен, как наш честный и верный под-
данный, должны подать остальным пример повиновения.
Вы—первое лицо в королевстве после меня и в данном
случае особенно заинтересованы в том, чтобы мне повино-
вались беспрекословно.
Ге р ц о г де Ги з. Государь, я заранее признаю главой Святой
лиги того, на кого падет ваш выбор, и объявляю мятежни-
ками всех, кто не подчинится его приказам.
Генрих. Вот и отлично, герцог. Пиши, д’Эпернон. (Встает
с кресла.) «Мы, Генрих Валуа, Божьею милостью король
Франции и Польши, утверждаем данной нам властью
69
Великие люди в домашних халатах
и настоящим эдиктом, составленным нашим верным и воз-
любленным братом Генрихом Лотарингским, герцогом де
Гизом, сообщество, именуемое Святой лигой, и объявляем
себя ее главою»...
Герцог де Гиз. Что?
Ге н р и х. «Доподлинность чего свидетельствуем приложением
нашей королевской печати... (сходит с возвышения и берет
перо) и собственноручной подписью. Генрих Валуа». (Под-
писывает и передает перо 1йзу.) Теперь вы, кузен, как
второе лицо в королевстве. Что? Вы колеблетесь? Уж не
полагаете ли вы, что имя Генриха Валуа и три французские
лилии делают меньше чести этой бумаге, чем имя Генриха
де Гйза и три лотарингские птички? Черт побери, вы же
хотели человека, любимого французами! Разве нас не лю-
бят, герцог? Отвечайте по совести. Вы хотели человека
высокого происхождения. Полагаю, что не уступлю в родо-
витости никому из присутствующих здесь. Подписывайте,
герцог, подписывайте. Вы сами сказали, что тот, кто не
подпишет, будет считаться мятежником.
Герцог де Гиз (тихо, Екатерине). О, Екатерина, Екатерина!
Ге н р и х (показывая 1йзу, где подписывать). Вот здесь, герцог,
ниже меня.
Жуайёз. Ей-Богу, не ожидал! (Протягивает руку к перу.)
Теперь мой черед, герцог.
Генрих. Подписывайте, господа, все подписывайте. Д’Эпер-
нон, позаботься, чтобы копии эдикта были разосланы по
всем провинциям королевства.
Д’Эпернон. Непременно, государь.
Сен-Поль (тихо, 1изу). В первом из наших предприятий
нам не повезло, ваша светлость.
Герцог де Гиз (тихо, Сен-Полю). Зато повезет во втором:
фортуна у нас в долгу. Приехал Майенн. Распоряжения
получишь от него.
Ге н р и х. Господа, прошу прощения за столь долгое заседание.
На нем, понятно, было скучнее, чем на балу, но вините не
нас, а нашего милого кузена—это он настоял на том,
чтобы созвать совет. Прощайте, герцог, прощайте. Пеки-
тесь и впредь о благе государства, как добрый и верный
подданный, и помните, что каждый, кто не подчиняется
главе Лиги, совершает государственную измену. Засим да
70
Двор Кнриха III
хранит вас Бог, господа. Останься, Сен-Мегрен... Довольны
вы мною, матушка?
Екатерина. Да, сын мой, но не забудьте, что именно я...
Ге н р и х. Не забуду, матушка. К тому же вы сами постараетесь
мне об этом напомнить, не так ли?
Сен-Мегрен (в сторону). Она ждет, а король приказал мне
остаться.
Уходят все, кроме Генриха и Сен-Мегрена.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Генрих, Сен-Мегрен.
Генрих. Как видишь, Сен-Мегрен, я послушался тебя: мой
кузен 1из развенчан и королем лигеров стал я.
Сен-Мегрен. Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаивать-
ся, государь. Эта мысль—не ваша. Я чувствую, что она
подсказана вам...
Ге н р и х. Кем? Говори же.
Сен-Мегрен. Таким коварным политиком, как ваша ма-
тушка. Она полагает, что выиграть время—значит выиг-
рать все. Я давно подозревал, что она замышляет что-то
против герцога. Недаром в разговоре с ним она назвала
его «друг мой». А вот мне было больно смотреть, как
вы подписываете эдикт. Вы были королем, теперь вы
только глава партии.
Ге н р и х. А что же мне оставалось, по-твоему, делать?
Сен-Мегрен. Отказаться от флорентийской политики1
и действовать в открытую.
Генрих. Как?
Сен-Мегрен. Как король... Видит Бог, за доказательствами
измены 1иза дело бы не стало.
Генрих. Я их уже имел.
1 Отказаться от флорентийской политики...—намек на королеву Екате-
рину Медичи, дочь герцога Флорентийского. Стремясь в эпоху религиозных
войн упрочить французский престол за своими детьми, последними предста-
вителями династии Валуа, она активно вела всевозможные коварные интриги,
прибегала к помощи наемных убийц, отравителей и т. п.
71
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Значит, надо было ими воспользоваться и пре-
дать его суду.
Ге н р и х. Парламенты на его стороне.
Сен-Мегрен. Значит, надо было заставить их склониться
перед вашей волей. У Бастилии надежные стены, широкие
рвы, верный комендант. Угоди Гиз туда, ему осталось
бы одно—последовать за маршалами Монморанси и де
Коссе1.
Ге н р и х. Друг мой, для такого узника нет достаточно прочных
стен. Удержать его могут только свинцовый гроб да мра-
морный склеп. Сделай так, чтобы они ему понадобились,
Сен-Мегрен, а уж я позабочусь, чтобы первый был отлит,
а второй—воздвигнут.
Сен-Мегрен. Государь, если верх возьму я, Гиз, конечно,
будет наказан, но гораздо мягче, чем он того заслуживает.
Ге н р и х. Мне важна цель, а средства безразличны. Надеюсь,
Сен-Мегрен, ты ничего не упустил, готовясь к дуэли?
Сен-Мегрен. Я сделал все, государь, не успел только ис-
поведаться.
Генрих. Как—не успел? Или ты забыл о поединке Жарнака
с Лашатеньре? Он должен был состояться через две недели
после ссоры. Жарнак провел эти дни в молитве, а Лашате-
ньре гонялся за наслаждениями и не помышлял о Боге.
И ГЬсподь покарал его, Сен-Мегрен.
Сен-Мегрен. Государь, я не премину исполнить свой хрис-
тианский долг, но сейчас меня призывают другие обязан-
ности. Позвольте мне...
Ге н р и х. Какие это другие?
Сен-Мегрен. Государь, жизнь моя в деснице Божьей, и если
мне суждено умереть, да будет воля Его.
Генрих. Думайте что говорите, сударь! Как вы смеете не
дорожить своей жизнью, словно она—только ваше достоя-
ние? Нет, она принадлежит также и нам, вашему королю
и другу. Когда дело пойдет о ваших личных делах, граф,
1 ...последовать за маршалами Монморанси и де Коссе.—Речь идет о гер-
цоге Франсуа де Монморанси (1530—1579), который был заключен в Басти-
лию, однако вышел оттуда благодаря королеве Екатерине Медичи. Маршалов
де Коссе было два: Шарль (1506—1563) и его брат Артур. Не ясно, кого из них
имеет в виду Дюма.
72
Двор Тёнриха III
жертвуйте собою, если вам угодно, но коль скоро на карте
стоят наши интересы, потрудитесь беречь себя.
Сен-Мегрен. Будьте покойны, государь: я сделаю все, что
могу.
Генрих. Все, что можешь? Этого мало. Сперва заставь Гиза
поклясться, что на нем нет ни панциря, ни талисмана и что
он не прячет оружия под платьем, а уж потом призови на
помощь всю свою ловкость, все свое мужество и нападай.
Сен-Мегрен. Да, государь.
Ге н р и х. Когда я разделаюсь с ним, во Франции будет лишь
один властелин. Я стану настоящим королем, стану по-
настоящему свободен, и мать моя сможет гордиться тем
советом, который мне подала. Ты был прав: это она научи-
ла меня, как действовать. Признательность обязывает меня
во всем повиноваться ей.
Сен-Мегрен. ГЪсударь, я уповаю на ГЪспода и свою шпагу.
Генрих. Я сам испробую ее, твою шпагу. (Кричит.) Дю
Альд, подай-ка нам тупые рапиры.
Сен-Мегрен. ГЪсударь, уже поздно. Вашему величеству не-
обходим покой.
Ге н р и х. Покой! Покой! Какого черта все толкуют мне о по-
кое? Разве мой враг спит? А если даже спит, что ему снится,
как ты думаешь? Ему снится, что он нагло восседает на
троне Франции, а я, его король, смиренно творю молитвы
в монастыре. Нет, Сен-Мегрен, королю нельзя спать. (Кри-
чит.) Дю Альд, рапиры!
Сен-Мегрен (в сторону). Время бежит, а она ждет! (1ром-
ко.) Государь, я не могу больше медлить. Вы напомнили
мне о долге христианина. Пора его выполнить.
Генрих. Хорошо. Но слушай: завтра...
Бьют часы.
Погоди-ка, уже, кажется, полночь.
Сен-Мегрен. Да, государь.
Генрих. Всякий раз, как часы бьют полночь, я отправляюсь
помолиться, да не покинет меня завтра Господь. Посему
отпускаю тебя. Зайди ко мне утром, перед дуэлью. Дю
Альд, отнеси рапиры ко мне в спальню.
73
Великие люди в домашних халатах
Сен-Мегрен. Я ухожу, государь.
Ге н р и х. Иди и помни: я надеюсь на тебя.
Сен-Мегрен. Теперь я могу удалиться со спокойной ду-
шой—ваше величество довольны мною.
Ге н р и х. Да, я так доволен тобой как король, что хочу кое-что
сделать для тебя как друг. Вот тебе талисман. Руджери
произнес над ним заклятие, и владелец его не умрет ни от
огня, ни от меча. Даю тебе его на время. Возвратишь после
дуэли.
Сен-Мегрен. Да, государь.
Генрих. Прощай, Сен-Мегрен.
Сен-Мегрен. Прощайте, государь.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Сен-Мегрен, Жорж.
Сен-Мегрен. Наконец-то я один. (Кричит.) Жорж! А, вот
и ты... Hie костюм литера? Здесь? Хорошо. Живей, помоги
мне одеться.
Жорж. Вы уходите? Прикажете подать носилки?
Сен-Мегрен. Нет.
Жорж. Ночью быть грозе.
Сен-Мегрен. Да. (Подходит к окну, с нервным смехом.)
Скоро и последняя звезда погаснет.
Жорж. Вы пойдете пешком?
Сен-Мегрен. Да, пешком.
Жорж. Без оружия?
Сен-Мегрен. Со мною моя шпага и кинжал. Этого доволь-
но. Впрочем, подай-ка мне клинок Шомберга—он будет
потяжелее. (В сторону.) Сейчас я увижу ее. Еще мгнове-
ние —и я у ее ног.
Жорж. Вот шпага. Прикажете вас сопровождать?
Сен-Мегрен. Нет, я должен быть один.
Жорж. За полночь-то! Что сказала бы ваша бедная матушка,
узнай она об этом?
Сен-Мегрен^ окна). Моя матушка?.. Да, ты прав: надвига-
ется гроза... Моя бедная мать! Как хочется увидеть ее хотя
74
Двор Генриха III
бы на мгновение! Слушай, если я не вернусь к утру, пе-
редашь ей эту цепь и эти волосы. (Отрезает себе кинжа-
лом прядь волос.) Понял?
Жорж. К чему вы это?..
Сен-Мегрен. Ты не знаешь. Ничего ты не знаешь. Подай
мне плащ.
Жорж. Мой господин, мой молодой господин, Богом закли-
наю вас—останьтесь. Ночь будет страшная.
Сен-Мегрен. Может быть. (В сторону.) Будь что будет,
я должен идти. Она ждет меня, я и так запоздал. Прокля-
тье!.. А вдруг уже поздно?
Жорж. Бога ради, возьмите меня с собой!
Сен-Мегрен. Я ведь сказал—нет.
Жорж. Господин мой...
Сен-Мегрен. Нет! Обними меня и прощай. Помни о моей
матери.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
СЕН-МЕГРЕН
1остиная, где заперта герцогиня де 1йз.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Герцогиня де Гиз (одна).
В волосах у нее те же цветы, что и в третьем акте; она прислушива-
ется к бою часов.
Герцогиня де Гиз. Половина первого... Как медленно тя-
нется время! О, если бы он поменьше любил меня и не
пришел! Двери отеля будут открыты до часу ночи. Лигеры
уже сошлись, но его, конечно, не было. Еще полчаса тоски
и муки! Вот уже два часа, как меня заперли здесь, и все это
время я прислушиваюсь, не раздадутся ли его шаги. Я про-
бовала молиться... Молиться! (Подходит к двери и прислу-
шивается.) О Господи! Нет... не он... (Отходит к окну.) Не
будь ночь так темна, я могла бы увидеть его издали, подать
знак, предупредить об опасности,—теперь у меня нет
и этой надежды. Чу! Дверь отеля закрывают. Он спасен...
хотя бы на эту ночь. Либо его что-то задержало, либо
Артюр не сумел его разыскать. Быть может, завтра я найду
случай известить его о ловушке, которую ему расставили.
Да, да, конечно, найду... Я... (Прислушивается.) Мне пока-
залось... (Возвращается к двери.) Снова шаги. Не герцог ли
это? Нет, нет... Кто-то идет. Остановился, приближается...
подошел! (С ужасом.) Не входите, не входите сюда, беги-
76
Двор Тёнриха III
те! Но как бежать? Это за ним заперли дверь. О Господи,
теперь конец!
Дверь открывается, входит Сен-Мегрен. По мере того как он
приближается, герцогиня отступает.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Герцогиня де Гиз, Сен-Мегрен.
Сен-Мегрен. Я не ошибся: это ваш голос указал мне
дорогу.
Герцогиня де Гиз. Мой голос!.. Ведь я же кричала вам:
«Бегите!»
Сен-Мегрен. Безумец, я не верил своему счастью!
Герцогиня де Гиз. Дверь еще открыта. Бегите, граф,
бегите!
Сен-Мегрен. Открыта?.. Да... Как я неосмотрителен! (За-
крывает дверь.)
Герцогиня де Гиз. Граф, послушайте...
Сен-Мегрен. О, говори, говори! Я должен слышать тебя,
чтобы поверить в свое блаженство.
Герцогиня де Гиз. Бегите, бегите! Вас ожидает смерть...
Убийцы!
Сен-Мегрен. Что вы говорите? При чем здесь смерть
и убийцы?
Герцогиня де Гиз. Ах, выслушайте меня, ради Бога, выслу-
шайте... Отгоните безумное наваждение! Поймите, на карте
ваша жизнь. Вас заманили в адскую ловушку, вас хотят
убить!
Сен-Мегрен. Убить? Значит, письмо писали не вы?
Герцогиня де Гиз. Я, но меня заставили, пытали... Смот-
рите! (Показывает ему руку.) Смотрите!..
Сен-Мегрен. О!..
Герцогиня де Гиз. Записку писала я, но диктовал гер-
цог.
Сен-Мегрен (разрывая письмо). 1ерцог! Как я мог пове-
рить?.. Нет, я не верил ни минуты... Боже мой, Боже, она не
любит меня!
77
Великие люди в домашних халатах
Герцогиня де Гиз. Теперь вы знаете все. Бегите же, бегите!
Повторяю: на карте ваша жизнь.
Сен-Мегрен (не слушая ее). Она меня не любит!.. (Раздира-
ет себе грудь ногтями.)
Герцогиня де Гиз. О Господи, Господи!
Сен-Мегрен (с хохотом). Вы говорите, меня хотят убить?
Прекрасно, я готов отдать жизнь, но сперва верну вам
все, что исходит от вас. Вот букет, за который я чуть
не заплатил головой. Одно ваше слово оторвало меня
от древа жизни, как цветок от стебля... Прощайте, про-
щайте навеки. (Пытается отворить дверь.) Дверь заперта
снаружи!
Герцогиня де Гиз. Это он! Он уже знает, что вы здесь.
Сен-Мегрен. Ну что ж, я жду его! Генрих, ко мне! Или ты
храбр только с женщинами, которым ломаешь руки? Иди
сюда, я готов!
Герцогиня де Гиз. Не зовите его, не зовите! Он сам придет.
Сен-Мегрен, Что вам до того? Вы же равнодушны ко мне.
А, понял: вы жалеете меня. Да?
Герцогиня де Гиз. Помогите мне, и вам, наверно, удастся
бежать.
Сен-Мегрен. Бежать? Зачем? Разве вам не все равно, жив
я или мертв? Бежать и унести с собою ваше презрение,
может быть, ненависть?
Герцогиня де Гиз. Презрение? Ненависть? О, видит Бог...
Сен-Мегрен. Ты сказала: «Видит Бог?» Еще одно слово,
и я подчинюсь. Скажи, моя смерть страшит тебя больше,
чем смерть первого встречного?
Герцогиня де Гиз. Боже правый, он еще спрашивает!
Да, да!
Сен-Мегрен. Я вижу: это правда. Благодарю, благодарю!
Ты требуешь, чтобы я бежал? Но как? Да и мне ли бежать
от Гиза? Нет, ни за что!
Герцогиня де Гиз. Не от Гиза, а от убийц. Герцог сейчас на
другой половине отеля—там сходка лигеров. Он просто
хотел увериться, здесь ли вы. Он знает: раз вы пришли,
значит, вам уже не ускользнуть. Если бы только нам уда-
лось закрыть эту дверь и выиграть хоть несколько минут!..
Но засов снят, один ключ у герцога, другой... (Ищет.)
78
Двор Генриха Ш
Сен-Мегрен. Только и всего? Это поправимо. (Вставляет
кинжал в замочную скважину и отламывает конец клин-
ка.) Теперь, чтобы открыть эту дверь, придется ее вы-
садить.
Герцогиня де Гиз. Хорошо, хорошо! Поищем же какой-
нибудь способ... Ах, мысли мои путаются, голова разламы-
вается!
Сен-Мегрен (бросаясь к окну). Окно!..
Герцогиня де Гиз. Не надо! Вы убьетесь.
Сен-Мегрен. Умереть, не отомстив? Вы правы: мне лучше
остаться здесь.
Герцогиня де Гиз. О Боже, Боже, помоги мне! Герцог
всерьез решил отомстить—он принял все меры. Ах, я одна
во всем виновата: я испугалась боли... (Падает на колени.)
Граф, небом заклинаю, простите меня! (Встает.) Нет,
не прощайте... Если умрете вы, умру и я! (Падает
в кресло.)
Сен-Мегрен (опускаясь к ее ногам). Так услади же мне
смерть! Скажи, что любишь меня. Умоляю тебя, скажи.
Ведь я на краю могилы. Для тебя я уже полумертвец,
а перед лицом смерти исчезают все условности света, все
предрассудки общества. Наполни мои последние минуты
небесным блаженством! Скажи, скажи, что я любим!
Герцогиня де Гиз. Да, я люблю вас, люблю давно. Как
я боролась с собой, чтобы не видеть ваших глаз, не слы-
шать вашего голоса! Ваши взоры, ваши слова преследовали
меня повсюду! Да, для нас больше нет ни условностей
света, ни предрассудков общества... Слушай же: да, я люб-
лю тебя. Сколько раз здесь, в этой комнате, пряталась я от
мира, который казался мне без тебя пустыней, сколько раз
оставалась здесь наедине с моей любовью и моей тоской!
Я словно видела твои глаза, словно слышала твои речи,
словно отвечала тебе,—и эти минуты были сладчайшими
мгновениями моей жизни.
Сен-Мегрен. О, довольно, довольно! Значит, ты не хочешь,
чтобы я умер? Проклятье! Передо мною все земное блажен-
ство и рядом—смерть и ад! Молчи, не повторяй мне, что
любишь! Я думал, что я ненавистен тебе, и презирал кинжа-
лы убийц, а теперь... ах, они страшат меня. Молчи, молчи!
79
Великие люди в домашних халатах
Ге р ц о г и н я де Ги з. Не проклинай меня, Сен-Мегрен!
Сен-Мегрен. Да, да, я проклинаю твою любовь: она об-
рекает меня смерти на пороге рая. Я молод, любим,
и я должен умереть! Да разве это возможно? Нет, нет,
скажи мне скорей, что это сон, что это обман!
Шум за сценой.
Герцогиня де Гиз. Слышишь? Это они.
Сен-Мегрен. Да, они. (Обнажает шпагу и спокойно опира-
ется на нее.) Уйди. Я был слаб и безумен. Теперь, перед
лицом смерти, я вновь мужчина. Уйди.
Герцогиня де Гиз (собравшись с мыслями). Слушайте, Сен-
Мегрен, слушайте. Под окном... да, да, припоминаю... На
втором этаже есть балкон. Если бы вам удалось... на
поясе... на веревке... Если вы доберетесь до него, вы спасе-
ны. (Ищет.) Боже мой, нигде ничего, ничего!..
Сен-Мегрен. Успокойся! (Подходит к окну.) Если бы хоть
разглядеть, где этот балкон!.. Нет, одна черная пропасть.
Герцогиня де Гиз. Чу!.. На улице шум. (Бросается к окну.)
Люди, люди, на помощь, на помощь!
Сен-Мегрен (оттаскивает ее). Что ты делаешь? Ты же
предупреждаешь их!
В комнату влетает моток веревок.
Что это?
Герцогиня де Гиз. О, вы спасены! (Хватает веревки.)
Откуда это? Записка? (Читает.) «Я услышал несколько
слов и все понял. У меня нет другого средства спасти Вас.
Посылаю его. Артюр». Артюр, милый мальчик! (Сен-Мег-
рену.) Это Артюр. Бегите, бегите!
Сен-Мегрен (привязывая веревку). Успею ли я? Дверь...
Сильные удары в дверь.
Дверь!..
Герцогиня де Гиз. Сейчас. (Пропускает руку в железные
дверные кольца.)
Сен-Мегрен. О Боже, что вы делаете!
80
Двор Генриха III
Герцогиня де Гиз. Оставь, оставь! Он уже ломал эту руку.
Сен-Мегрен. Лучше умереть!..
Герцог де Гиз (за сценой). Откройте, герцогиня, от-
кройте!
Герцогиня де Гиз. Бегите, бегите! Спасая себя, вы спасаете
и меня. Если останетесь, клянусь, что умру вместе с вами,
и умру обесчещенной. Бегите же, бегите!
Сен-Мегрен. А ты не разлюбишь меня?
Герцогиня де Гиз. Нет, нет!
Герцог де Гиз (за сценой). Топоры сюда! Подать ломы!
Высадить дверь!
Герцогиня де Гиз. Беги же, беги... Прощай!
Сен-Мегрен. Прощай!.. Я отомщу! (Берет шпагу в зубы
и спускается за окно.)
Герцогиня де Гиз. Господи, Господи, слава Тебе: он спасен!
Пауза. Затем внезапно крики и звон оружия.
Ах! (Отскакивает от двери и бросается к окну.) Артюр!
Сен-Мегрен! (Опять вскрикивает и падает посредине
сцены.)
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Герцогиня де Гиз, почти без чувств, герцог де Гиз, Сен-Поль и тол-
па слуг.
Герцог де Гиз (быстро оглядывает комнату). Так я и ду-
мал: он выскочил в окно. К счастью, внизу Майенн и два-
дцать его людей. Я слышу звон оружия... Ступай туда,
Сен-Поль. И вы тоже. Если все кончено, дайте мне знать.
Сен-Поль и слуги уходят.
(Толкает герцогиню ногой.) А, это вы, сударыня? Ну вот
я и устроил вам свидание.
Герцогиня де Гиз (обнимая его колени). Герцог, вы прика-
зали его убить?
Герцог де Гиз. Прочь, прочь!
81
Великие люди в домашних халатах
Герцогиня де Гиз (цепляясь за него). Нет, нет!
Герцог де Гиз. Вам говорят, прочь! Впрочем, нет, пожалуй-
те-ка лучше сюда. Взгляните на него в последний раз при
свете факелов. (Тащит ее к окну.) Эй, Сен-Поль! Ну что?
Сен-Поль (сулицы). Подождите, тут еще кто-то лежит. Вот
те на!..
Герцог де Гиз. Он?
С е н - П о л ь. Нет, это маленький паж.
Герцогиня де Гиз. Артюр? Ах, несчастный мальчик!
Герцог де Гиз. Неужели они упустили его? Мерзавцы!
Герцогиня де Гиз (с надеждой в голосе). О!..
Сен-Поль. Ага, вот и он.
Герцог де Гиз. Мертв?
С е н - П о л ь. Нет. Весь изранен, но дышит.
Герцогиня де Гиз. Дышит? Его еще можно спасти! Герцог,
ради Бога..-
Ce н - П о л ь. На нем, наверно, был талисман от огня и меча.
Герцог де Гиз (бросает за окно платок герцогини). Приду-
ши-ка его этим платком. Такая смерть покажется еще сла-
ще—на платке вензель герцогини де Гиз.
Герцогиня де Гиз. Ах! (Падает без чувств.)
Герцог де Гиз (еще раз выглянув на улицу). Так! Отлично! Со
слугой покончено. Теперь очередь за хозяином.
Историческая хроника

I
agg енрих IV родился в По 13 декабря 1553 года. Это
|юВ I	был сын Антуана Бурбона, который происходил
I	от графа Клермона, шестого сына Людовика Свя-
0М7© Л. того. Потомок великого человека, Антуан Бурбон
был в действительности жалким потомком: довольно бедный
господин, то католик, то протестант, то протестант, то ка-
толик... Он случайно оказался католиком, когда был убит
при осаде Руана. И убит он был гугенотом. Как он был
убит? Эта серьезная историческая проблема была разрешена
его эпитафией:
Великим принцу, здесь лежащему, не стать.
Он жил без славы, умер, не успев.
f
Честное слово, читатель, поищите рифму. Ее нетрудно
найти.
Мать нашего героя, Жанна д’Альбре, вот это была насто-
ящая женщина, повелительница! Она унаследовала от своего
отца, Генриха д’Альбре, королевство Наваррское. Воцарив-
шись в 1562 году, она в 1567 году ввела там кальвинизм.
Удостоенная чести быть приглашенной ко двору Франции по
случаю женитьбы ее сына на Маргарите Валуа, она там и скон-
чалась за два месяца до Варфоломеевской ночи, отравленная,
как говорили, парой надушенных перчаток—великодушным
даром Екатерины Медичи.
85
Великие люди в домашних халатах
Дядей Генриха IV был очаровательный герцог Конде, утон-
ченный вертопрах, убитый в Жарнаке Монтескью, за которым
всю его жизнь бегали дамы, несмотря на его маленький рост
и небольшой горб. О нем сложили такой куплет:
Малыш веселый, милый, кроткий
Всегда смеется и поет,
Всегда с какой-нибудь красоткой...
Пусть Бог его нам сбережет.
Генрих IV был к тому же внучатым племянником «большо-
го ребенка, который все испортил», а именно Франциска I,
самого изящного вруна Франции. Он был внуком этой очаро-
вательной Маргариты Наваррской, которая так и не решила
никогда, была она католичкой или протестанткой.
Жанна д’Альбре была в Пикардии с Антуаном Бурбоном,
губернатором провинции и командующим армией, сражав-
шейся против Карла V, когда она заметила свою беремен-
ность. О новости она тотчас же сообщила своему отцу, Генриху
д’Альбре, королю Наварры, и он не замедлил вызвать ее
к себе. Простившись с мужем, она покинула Компьень, пере-
секла Францию и прибыла 5 декабря 1553 года в По. Жанна
ехала не без волнения. Ее отец содержал при себе любовницу,
страшную интриганку. ГЪворили, что Генрих д’Альбре соста-
вил завещание в пользу любовницы и в ущерб дочери. На
следующий день после своего приезда Жанна осмелилась заго-
ворить с отцом о завещании.
— Прекрасно, прекрасно!—ответил тот.—Я прикажу по-
казать тебе завещание, но только тогда, когда ты покажешь
мне своего ребенка. Но есть еще одно условие.
— Какое?—спросила Жанна.
— Ты произведешь на свет ребенка не плача и не хмурясь.
Ты будешь петь песенки.
Сделка была заключена.
13 декабря, то есть через восемь дней после приезда, Жанна
почувствовала первые схватки. Она тотчас же послала за
своим отцом, но запретила говорить ему, в чем дело. Король
вошел и услышал, что его дочка поет.
— А, хорошо!—сказал он.—Похоже, что это начинается
и что я становлюсь дедом.
Даже во время самых страшных мучений Жанна не прерва-
ла своей песни; она родила, напевая. Итак, замечали позже,
86
Генрих IV
АНТУАН БУРБОН,
отец Генриха IV
Великие люди в домашних халатах
в противоположность всем другим детям, которые вошли
в этот мир плача, Генрих IV явился на свет смеясь.
Едва ребенок покинул лоно матери, как король решил
убедиться в том, что это мальчик. Он побежал в свою ком-
нату, схватил завещание, скрытое в золотом ларце, и отнес его
принцессе. Отдавая ларец одной рукой, другой он забрал у нее
младенца, заявив:
— Дочь моя! Это принадлежит вам. Но это—мое!
И, оставив золотой ларец на кровати, он унес младенца,
обернув его полой своего халата.
Явившись в свою комнату, он потер губы ребенка долькой
чеснока и заставил его выпить из золотого кубка глоток вина.
Одни говорят, что это был кагор, другие утверждают—арбуа.
При одном запахе вина ребенок принялся сонно покачивать
головкой, как и писал Рабле (Генрих д’Альбре прочел «Гарган-
тюа», книгу, появившуюся девятнадцать лет назад).
— А-а!—воскликнул дед.—Уверен, ты будешь настоящим
беарнцем.
Геральдические знаки Беарна—две короны, и когда короле-
ва Маргарита, жена Генриха, родила Жанну д’Альбре, испанцы
говорили: «Чудо! Корова разродилась овцой!»
— Чудо!—закричал, в свою очередь, Генрих Беарнский,
лаская внука.—Овца родила льва!
Лев явился в мир с четырьмя резцами—два наверху и два
внизу. Он кусал грудь своих первых двух кормилиц настолько
сильно, что покалечил их. Третья, добрая крестьянка из окре-
стностей Тарба, отвесила ему по этому случаю крепкую опле-
уху и мгновенно вылечила его от привычки кусаться.
У него было восемь кормилиц, и он отведал восемь разных
сортов молока. Так как пища, безусловно, влияет на формиро-
вание характера, этот факт объясняет многие противоречия его
жизни. У него были еще две кормилицы, но то были кормили-
цы, так сказать, «моральные»: Колиньи и Екатерина Медичи.
Он мало взял от первого, но много у второй. Ей он обязан
тому безразличию, которое проявлял ко всему. В качестве
гувернантки король назначил ему Сюзанну Бурбон, жену Жа-
на д’Альбре, и баронессу Миассан. Воспитывать его он прика-
зал в Коаррасе, в Беарне, в замке, расположенном среди скал
и гор. Питание и гардероб ребенка регламентировались его
дедом. Питание сводилось к пеклеванному хлебу, говядине,
сыру и чесноку, а одежда состояла из камзола и крестьянской
обувки. Все это обновляли, только когда изнашивалось старое.
88

Великие люди в домашних халатах
Большую часть времени он бегал по скалам, босоногий
и без шапки, также по особому указанию деда. Именно так
превратился он в неутомимого ходока. Д’Обинье рассказывал,
как Генрих, заморив в походах людей и лошадей, доведя их до
последней потери сил, вдруг приказывал музыкантам играть,
но плясать мог только он один.
Из общения с другими детьми он сохранил привычку раз-
говаривать с людьми любого сорта. Чтобы поболтать, первый
встречный был ему хорош, так же как первая встречная годи-
лась ему в подружки. В конце концов он стал наигасконней-
шим гасконцем и не разгасконивался никогда.
Его дед позволил, чтобы внука научили писать, но запре-
тил, чтобы его заставляли это делать. И, несомненно, благо-
даря именно этой рекомендации он стал таким очарователь-
ным писателем.
Достучаться до его сердца было предельно просто. Это
составляло суть его характера и делало его бесконечно наив-
ным. Его рука всегда была готова протянуться к кошель-
ку и слеза скатиться из глаз. Только кошелек был пуст. Что
же до глаз, то он плакал столько, сколько хотели окру-
жающие.
Антуан Бурбон и Жанна д’Альбре, явившись ко двору
Франции, привезли туда и юного Генриха. Это был тогда
толстый добрый мальчишка пяти лет, с лицом свежим, смыш-
леным и открытым.
— Хотите вы быть моим сыном?—спросил его король
Генрих ГГ.
Ребенок тряхнул головой и указал на Антуана Бурбона.
— Вот мой отец!—сказал он по-беарнски.
— Ну хорошо. А хотите вы быть моим зятем?
— Посмотрим девчонку,—ответило дитя.
Пригласили маленькую Маргариту, которой было тогда
шесть или семь лет.
— Хорошо, пойдет,—сказал он.
И с этого момента свадьба была решена.
Скажем, что прежде всего Генрих Беарнский был самец.
Больше чем самец—сатир. Взгляните на его профиль. Ему
недостает только заостренных ушей. И если ноги у него не
козлиные, то по крайней мере козлиный аромат.
Вскоре Антуан Бурбон был убит при осаде Руана. Жанна
д’Альбре вернулась в Беарн. Но от нее потребовали оставить
сына при французском дворе.
90

Великие люди в домашних халатах
Он там остался под руководством гувернера Ла ГЬшери.
Этот смелый, достойный дворянин употребил все возможные
средства, чтобы вложить в голову своего ученика понятие
о чести и бесчестии. Однажды, после чтения истории Кори-
олана и Камилла, он спросил у Генриха, кого из этих героев он
бы предпочел. Мальчик воскликнул:
— О первом мне не говорите, это дурной человек.
— А второй?
— О, второй совсем другое дело. Я люблю его всем серд-
цем. И если бы он был жив сейчас, я бросился бы ему на шею
и сказал ему: «Мой генерал, вы славный и честный человек,
и Кориолан недостоин быть вашим адъютантом. Вместо того
чтобы хранить, как он, досаду на него и изгнать его, вы
явились ему на помощь. Все мое желание—научиться искус-
ству полководца под вашим началом. Примите меня в число
ваших солдат. Я мал, и у меня еще мало сил. Но я человек
сердца и чести и хочу походить на вас».
— Но,—сказал ему учитель,—вы должны по достоинству
оценивать тех, кто поднял оружие против своей страны.
— И почему это?—живо спросил мальчик.
— Да просто потому, что и в вашей семье мог бы найтись
человек, совершивший подобное преступление.
— Это невозможно, я вам поверю во всем, но никогда—
в этом.
— Тем не менее необходимо мне поверить,—сказал Ла
Гошери.—Это история.
— Какая история?
— История коннетабля Бурбона.
И он прочитал ему историю коннетабля.
— А!—воскликнул мальчик, который слушал это чтение,
краснея, бледнея, вставая, расхаживая по комнате и даже
плача.—А! Я никогда бы не поверил, что Бурбон способен на
подобную трусость. И я вычеркиваю его из своей родни.
И сейчас же, схватив перо и чернила, он бросился вымары-
вать коннетабля Бурбона из семейного генеалогического древа.
— Хорошо!.. Теперь,—сказал Ла ГЬшери,— в вашем семей-
ном древе появился пропуск. Кого же вы поставите на это
место?
Мальчик на несколько секунд задумался.
— О, я прекрасно знаю, кого туда вставить.
И он написал на месте слов «коннетабль Бурбон» «кавалер
Байяр д».
92
1енрих IV
Наставник захлопал в ладоши, и начиная с этого момента
коннетабль Бурбон оказался вычеркнутым из генеалогическо-
го древа Генриха IV.
В двенадцать лет ребенок был помещен в школу офицера по
имени де Кост, на которого была возложена обязанность
воспитать солдат из нескольких дворян. Это занятие, каким бы
грубым оно ни было, нравилось Генриху гораздо больше того,
которым он занимался с Ла ГЬшери. Носить кирасу, упражняться
с мушкетом, плавать, пользоваться всеми видами оружия—все
это было страшно притягательно для беарнского крестьянина,
который ребенком носился по скалам Коарраса с обнаженной
головой и ногами; ему это было приятнее, чем изучать Вергилия,
переводить Горация, заниматься алгеброй и зубрить математику.
В конце года, проведенного среди молодых людей, которых
называли волонтерами, де Кост нашел, что его новый ученик
добился больших успехов, и назначил его своим лейтенантом.
К этому времени турки попытались овладеть Мальтой,
и Франция отправила корабли для помощи рыцарям. Генрих,
которому не было в то время и четырнадцати лет, пытался
присоединиться к этой экспедиции, но его кузен, король
Карл IX, ответил ему решительным отказом.
Среди этих событий Ла ГЬшери, наставник молодого чело-
века, скончался. Жанна д’Альбре, которая увидела в этой
смерти возможность оторвать своего сына от французского
двора, явилась туда за ним. Это была борьба против короля
и Екатерины Медичи, которым астролог предсказал, что дом
Валуа угаснет из-за отсутствия наследников мужского пола
и что сменит их Бурбон. Они не желали терять из виду
будущего короля Наварры. Но в конце концов мать победила
и с радостью вернулась в Беарн со своим сыном.
Возвращение юного принца в его королевство преврати-
лось в праздник. Со всех концов государства явились к нему
депутации, звучали всевозможные наречия, приносились самые
разнообразные дары. Среди этих депутаций, бесед и подарков
он принял посольство крестьян из окрестностей Коарраса. Они
поднесли ему сыры. Один из избранников, который должен
был произнести приветственную речь, в момент ее произнесе-
ния имел несчастье взглянуть на юного принца и в растерян-
ности не нашел сказать ничего лучшего, как:
— А, красивый парень! Как он здорово расцвел! Ишь
какой малый! И если хорошенько подумать, то это благодаря
нашим сырам он сделался такой здоровый и красивый!
93
Великие люди в домашних халатах
Именно в это время как раз и разразилась война между
католиками и гугенотами. Юный принц впервые принял уча-
стие в вооруженных действиях под знаменами герцога Конде.
Но это дело историков, а не наше. Заметим только попутно
один факт. Наш юный король Наварры сражался прекрасно,
но он не был храбр от природы. Когда он слышал, «враг перед
нами!», внутри него, в области кишок, происходила револю-
ция, и ей он не всегда мог командовать.
В стычке при Рош-ла-Бель, одной из первых, в которой он
участвовал, чувствуя, что, несмотря на твердую решимость
быть храбрым, он дрожит с ног до головы, Генрих воскликнул:
— А, презренный каркас! Хорошо же. Я заставлю тебя
трепетать для дела!
И он бросился в самый жар сражения, в место настолько
опасное, что два его друга, Сегюр и Ла Рошфуко, не зная,
почему он туда кинулся, бросились его спасать, рискуя соб-
ственной жизнью.
Колиньи нашел Генриха Беарнского в Ла Рошели. Великий
политик, благородный человек, святой протестант остановил
свой сверкающий глубокий взгляд на смущенно моргающем
молодом беарнце. И когда пришел день Монконтура, он за-
претил ему драться. Без сомнения, Колиньи, опасаясь неудачи,
хотел сохранить его чистым от этого поражения. Побежденная
без Генриха Беарнского партия вновь поднимет голову при
первом успехе, который обретает этот горный князек. И конеч-
но же, Гёнрих громко кричал, что он выиграл бы битву, если
бы ему дали. Именно этого и добивался Колиньи.
Все прекрасно знают, чем закончилась эта третья граж-
данская война. Гугеноты разбиты, герцог Конде убит. Ко-
ролева Екатерина намеревалась покончить одним ударом
с еретиками королевства. Она демонстративно требовала
мира, говорила, что это безумие, когда французы убивают
французов, в то время как настоящие враги затаились в Ис-
пании. Она предложила успокоить главарей гугенотов. Союз,
заключенный когда-то между Карлом ГХ и Жанной д’Аль-
бре, совершится: они обвенчают короля Наварры и Марга-
риту Валуа. И соединенные не только как союзники, но как
братья, католики и протестанты вместе выступят против Ис-
пании.
Жанна д’Альбре явилась в Париж попробовать почву. Что
до Генриха, то он затаился в Гаскони, ожидая, когда мать
напишет ему, что он может без страха явиться ко двору.
94
Генрих IV
ЖАННА Д’АЛЬБРЕ
на прогулке со своим сыном Тенрихом
в парке замка в По
Великие люди в домашних халатах
Генрих получил ожидаемое письмо и отправился в Париж,
Колиньи явился туда раньше. Наконец-то королева-мать при-
брала к рукам всех своих врагов. Первой жертвой проекта
уничтожения стала королева Наварры. Однажды Жанна
д’Альбре, проносив в течение для надушенные перчатки, кото-
рые подарила ей Екатерина Медичи, почувствовала себя не-
здоровой. Дурное самочувствие приняло вскоре столь серьез-
ный оборот, что Жанна поняла, что умирает. Она продикто-
вала завещание и вызвала сына. Приказав ему быть твердым
в своей вере, она умерла.
Генриху показалось, что он умирает от горя; он обожал
свою мать. Несколько дней он провел взаперти, отказываясь
видеть кого бы то ни было. Но вот доложили о приходе
короля, и он был вынужден его пустить. Король Карл ГХ
явился вытащить своего кузена из его укрытия, чтобы вместе
отправиться на охоту. Это был приказ. Генрих повиновался.
18 августа все было готово к свадьбе, и венчание состоялось.
Последующие четыре дня прошли в турнирах, празднествах
и балетах, которыми король и королева занимались настоль-
ко, что, казалось, потеряли сон.
Двадцать второго того же месяца, когда адмирал Колиньи
шел из Лувра к себе, на улицу Бетизи, в него выстрелили из
аркебузы, заряженной двумя пулями. Одна раздробила ему
палец, другая серьезно ранила левую руку.
Король казался взбешенным, королева-мать была в отча-
янье. Это уже было совсем другое, чем в деле при Рош-
ла-Бель. Тут Генрих, увидев, какой оборот принимают собы-
тия, страшно испугался. Он забаррикадировался у себя, где
принимал только двух своих друзей, Сегюра и Ла Рошфуко,
и Бовэ, своего нового наставника!
Все трое принялись его успокаивать, но на этот раз Генрих
оставил свой каркас трепетать столько, сколько ему вздумает-
ся. Он не только не желал быть успокоенным, но делал все,
чтобы напугать их.
— Оставайтесь рядом со мной,—говорил он им.—Не бу-
дем расставаться. Если мы умрем, умрем вместе.
Они же, не желая ничему верить, хотели уйти.
— Что ж, делайте как хотите,—говорил им Генрих.—
Юпитер ослепляет тех, кого хочет погубить.
При расставании он, обнимая их, вдруг упал на землю
и потерял сознание. Двое юношей и наставник подняли его.
Сознание не возвращалось. Они уложили его в кровать, и он
96
[еирнх IV
КАРЛ IX
Великие люди в домашних халатах
оставался час без признаков жизни. По истечении часа он
пришел в себя, открыл глаза, но почти тотчас закрыл их снова.
Молодые люди решили, что лучшим лекарством при подоб-
ном состоянии будет сон. Они увезли Бовэ и оставили принца
в одиночестве. На другой день было 24 августа. В два часа
утра Генрих был разбужен лучниками, которые приказали ему
одеться и явиться к королю. Он хотел взять свою шпагу, но
ему запретили.
В комнате, куда его привели, он увидел разоруженного
Конде.
Через мгновение ворвался с аркебузой в руках разъяренный
Карл IX, пьяный от пороха и крови.
— Смерть или месса?—спросил он Генриха и герцога Конде.
— Месса!—ответил Генрих.
— Смерть!—ответил Конде.
Карл IX был на грани того, чтобы разрядить аркебузу
в грудь молодого герцога, который осмелился ему проти-
воречить. Однако он не смог убить своего родственника.
— Даю вам подумать четверть часа,—сказал Карл IX.—
Через четверть часа я вернусь.
И он вышел.
На протяжении этих пятнадцати минут Генрих доказывал
своему кузену, что обещание, вырванное силой, не имеет никакой
цены, что гораздо политичнее будет двум руководителям партии
будущего смириться и жить, чем сопротивляться и умереть.
Генрих всегда был чрезвычайно красноречив, особенно
в случаях такого рода. Он убедил Конде.
Карл IX вернулся по истечении назначенного срока.
— Итак?—спросил он?
— Месса, сир,—ответили молодые люди.
Варфоломеевская ночь принадлежит к политической исто-
рии нашего героя. Мы не будем заниматься ею. Но займемся
королевой Маргаритой, или королевой Марго, как называл ее
Карл IX. Она одна составляла его личную жизнь.
«Отдавая мою сестру Марго беарнскому принцу,—говари-
вал Карл IX,—я отдаю ее всем гугенотам королевства».
Возможно, беарнский принц в конце концов уяснил себе
настоящий смысл этой фразы, но тогда он принял ее такой,
какой она казалась.
Генрих на первый взгляд необычайно понравился своей
супруге, которая не виделась с ним с того времени, когда он
оставил двор в возрасте тринадцати лет.
98

Великие люди в домашних халатах
Итак, господа де Суврей, впоследствии гувернер Людови-
ка XIII, и Плювинель, первый конюший главной конюшни,
привели ей ее нареченного.
Увидев его, она воскликнула:
— О, как он красив! И как ладно скроен! Как должен быть
счастлив Широн, воспитавший подобного Ахилла!
Восклицание это весьма не понравилось главному коню-
шему, который едва ли имел более тонкое воспитание, чем его
лошади.
— Не предупреждал ли я вас,—сказал он Суврею,—что
эта противная дамочка отпустит нам какое-нибудь оско-
рбление?
— Как это?
— Разве вы не слышали?
— Что?
— Она назвала нас Широном.
— Ну, это только полуоскорбление, мой дорогой Плюви-
нель,—сказал господин де Суврей.—От Широка у вас только
хвост сзади.
Маргарита Валуа, сестра Карла IX, была, впрочем, весьма
красивая, образованная и проницательная принцесса. Замеча-
ли лишь, что лицо у нее чуть длинновато, а щеки немного
обвислые... Замечали еще—в основном это замечал ее муж,—
что она слишком легкомысленна.
В одиннадцать лет, если верить Генриху IV, у нее были уже
два любовника, Антраге и Шарен.
Потом у нее появился Мартигю, полковник кавалерии,
бесстрашный тип, который бросался на приступ и в схватки
с двумя дарами, полученными от нее,—шарфом, который он
носил на шее, и пёсиком, которого носил на руке, пока не был
убит 19 ноября 1569 года при осаде Сен-Жан-д’Анжели.
Потом был господин де 1из, который любил ее любовью
столь огромной, что под влиянием своего дяди, кардинала
Лоррена, расстроил свадьбу принцессы с королем Себастья-
ном Португальским.
Затем последовали, говорят—чего только не говорили про
бедную принцессу,—последовали ее брат, Франсуа Алансон-
ский, и другой брат, 1енрих Анжуйский. И вот именно к этому
моменту она вышла замуж за короля Наварры. От этой свадь-
бы Антраге испытал такую страшную печаль, что чудом
избежал смерти. Приданое Маргариты составило пятьсот
тысяч золотых экю. Король дал триста тысяч, королева-мать
100
1енрих IV
двести тысяч, а герцоги Алансонский и Анжуйский прибавили
каждый по 25 тысяч ливров. К этому было прибавлено сорок
тысяч ливров ренты с Вандомским замком, обставленным
для жизни.
Маргарита была в постели и спокойно спала, когда был
подан знак к резне. Внезапно она была разбужена человеком,
который, стуча ногами и руками в дверь, кричал:
— Наварра! Наварра!
Кормилица принцессы, которая спала в ее комнате, решила,
что это сам беарнский принц, и побежала ему открывать. Но это
оказался молодой дворянин по имени Тежан, как говорила
Маргарита, или Лейран, как говорил Дюплез. Его преследовали
четверо убийц. Увидев дверь открытой, он бросился на кровать
принцессы и, обвив ее окровавленными руками:— он получил удар
шпагой и удар алебардой,—вместе с ней свалился за кровать.
И не ясно, кто кричал сильнее, королева или этот несчаст-
ный, но еще хуже стало тогда, когда убийцы не смогли заста-
вить его отпустить королеву и старались убить его непосредст-
венно в ее объятиях. К счастью, капитан гвардейцев Гаспар де
Ла Шатр, более известный под именем Нансей, ворвался в по-
кои и, выгнав убийц, подарил королеве Маргарите жизнь
несчастного Тежана. Он, в свою очередь, не желал ее поки-
нуть, и она приказала перевязать его и уложить спать в своем
кабинете. Оттуда он вышел только после полного исцеле-
ния.
Нужно, однако, отдать должное королеве Маргарите. Пер-
вое, о чем она спросила Нансея, когда Тежан был вне опас-
ности,—что слышно о беарнском принце? Капитан гвардейцев
объявил ей, что он с герцогом Конде находится в кабинете
короля, и добавил также, что присутствие молодой супруги не
было бы бесполезным для ее мужа.
Маргарита завернулась в широкий плащ и направилась
в комнату сестры, мадам де Лоррен. Явилась она туда едва
живая от страха. По дороге, в момент, когда она входила
в прихожую, дворянин по имени Ла Бурс свалился замертво
в трех шагах от нее, сраженный ударом алебарды.
Едва она вошла в комнату, как двое беглецов направились
гуда же, умоляя ее о помощи. Это были Миоссан, первый
дворянин короля, ее мужа, и Арманьяк, его первый ордина-
рец.
Маргарита бросилась в ноги короля и королевы-матери
и с большим трудом вымолила им пощаду.
101
Великие люди в домашних халатах
Считается также, что и беарнский принц спасся только
благодаря тому, что укрылся под фижмами своей жены, кото-
рая носила одежду настолько просторную, что под ней мог
укрыться даже и не один мужчина. Эта традиция действитель-
но имела определенное значение, ибо она дала рождение сле-
дующему четверостишию:
О фижмы славные, скрывающие тело,
Спасали честь вы старомодностью покроя.
Но совершили вы возвышенное дело —
Скрыв короля, спасли героя!
Когда мы говорим, что королева Маргарита могла спря-
тать под фижмами мужчину и даже нескольких, мы имеем для
этого определенные основания.
«Она заказывала,—говорит Таллеман де Рео,—для себя
одежду и юбки гораздо более широкие, чем требовалось.
Чтобы сделать свою фигуру еще обширнее, она приказывала
вставлять жестяные планки с обеих сторон корсажа. В некото-
рые двери она не могла даже протиснуться». Но это еще не
самое удивительное. Вот что говорит тот же автор: «Она
носила громадные фижмы, по всему периметру которых рас-
полагались карманы. В них она укладывала коробочки, в ко-
торые прятала сердца своих погибших любовников. Она была
чрезвычайно аккуратна, и, по мере того как они умирали,
приказывала консервировать их сердца. Каждый вечер эти
фижмы запирались в секретный шкаф за спинкой ее кровати».
Муж укорял ее не только за то, что она консервировала
сердца своих любовников, но и за то, что она каждый .раз
бросалась отыскивать их отрубленные головы на Гревской
площади.
В качестве слуги при ней находился красивый дворянин по
имени Ла Моль, который вступил в заговор с маршалами де
Монморанси и де Коссэ. В компании своего друга де Кокон-
наса он оставил свою голову в Сен-Жане, на Гревской площа-
ди. Головы были выставлены на площади. Но как только
спустилась ночь, Маргарита, любовница Ла Моля, и мадам де
Невер, любовница Коконнаса, явились туда вдвоем, украли
головы, увезли их в своей карете и отправились захоронить их
своими очаровательными ручками в часовне Сен-Мартен.
Она была в долгу перед Ла Молем, потому что была страстно
любима этим прекрасным дворянином. Он вступил в заговор в ее
102
Генрих IV
интересах и поднялся на эшафот, осыпая поцелуями муфту,
подаренную ею. На его могиле начертана следующая эпитафия:
Счастливцы все завидовали мне!
Удаче, счастью, радостной весне!
Но вот и я в руках у смерти...
Когда упал я с пьедестала,
На свете ничего не стало,
Кто б позавидовал, поверьте!
Ла Моль появился под именем Гиацинта в песенке кар-
динала Перрона, написанной по заказу королевы Маргариты.
И если бы не Сен-Люк, с которым она встретилась в Нейраке
и чье нежное обожание тронуло ее сердце, весьма возможно,
она нескоро успокоилась бы после этой страшной потери.
«Правда,—говорил ее муж,—Бюсси д’Амбуаз пришел на по-
мощь Сен-Люку в этом трудном утешении. Но грусть ее
нарастала, и ей пришлось прибавить к ним Мейена».
Несмотря на два недостатка, которые мы в ней отмети-
ли,— несколько удлиненное лицо и несколько отвислые ще-
ки,—королева Наварры была необыкновенно красива. Доказа-
тельство тому—следующий факт. Через некоторое время пос-
ле Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был назначен
королем Польши. Польские посланники явились в Париж.
Глава посольства Ласко после аудиенции у королевы Мар-
гариты заявил:
— После того как я ее увидел, я ничего больше не хочу
видеть. Я охотно последовал бы примеру тех паломников
в Мекку, которые ослепляли себя после того, как представали
перед могилой пророка, чтобы не оскорблять глаз своих более
никакими бренными образами.
Несмотря на все эти перипетии, Генрих Наваррский был все
же многим обязан Маргарите.
Во-первых, и почти наверняка именно она спасла ему жизнь
в Варфоломеевскую ночь. И только то, что он был мужем
сестры короля, охраняло его. Правда, однако же, что это звание
королева-мать хотела у него отнять. Она отправилась к Марга-
рите, говоря ей, как обожает ее герцог Гиз, что он в отчаянье
после ее свадьбы, и тут же пояснила, что ей не нужно заботить-
ся о том, каким образом можно расстаться с мужем. Ей
достаточно заявить, что фактически брак не имел места. Ис-
пользуя это, королева-мать без труда добьется развода.
103
Великие люди в домашних халатах
Но стыдливая принцесса, понимая, что от нее требуют
смерти человека, и обладая нежным сердцем, которое не хоте-
ло страдать, ответила:
— Я вас умоляю поверить мне, мадам, что я ничего не
понимаю в том, о чем вы меня спрашиваете, а поэтому ни-
чего и не могу ответить. Мне дали мужа, и я хочу его
сохранить.
«И я ответила так,—рассказывала прелестная принцесса
в своих мемуарах,—прекрасно понимая, что расставание име-
ло целью гибель моего мужа».
И порой от беззаботности, порой из благодарности, а иног-
да, возможно, и из расчета Генрих не только закрывал глаза на
более чем легкомысленное поведение своей жены, но даже
частенько мирил ее с любовниками. Так было с виконтом де
Тюренном, позже с герцогом де Буйоном.
Послушайте, что он сам рассказывает, как за это брался:
«Любовники следовали один за другим. Их количество из-
виняет то, что я не могу их перечислить. Этот здоровенный
виконт де Тюренн, которого она вскоре сослала, как и пре-
дыдущих, найдя диспропорцию в его сложении... Она срав-
нивала его с пустым облаком, поражающим лишь внешним
видом... Итак, этот плачевный любовник в отчаянье, после
полного слез прощания укрылся в глуши. Я знал этот секрет,
но... делал вид, что не знаю ничего, и упросил мою це-
ломудренную жену его вернуть. Она сделала это, но очень
неохотно».
И он добавляет, наш добрый король Генрих, качества ко-
торого мы знаем недостаточно, несмотря на количество
его обожателей: «Что скажете вы о моей терпимости, раз-
гневанные мужья? Не боитесь ли вы, что ваши жены оставят
вас, чтобы явиться ко мне, ибо я друг природы? Или думаете
вы, что с моей стороны это обычная трусость? Вы будете
правы, веря в это, а я—веря в то, что, если бы я вел себя
иначе, у меня было бы больше носа, чем королевства,
и больше болтовни, чем денег!» Потом он добавляет, он,
который умел на протяжении своего мудрого гасконского
существования так хорошо извлекать из всего пользу: «До-
стоинства этой дамы, такой, какая она. есть, расслабляли
ее братьев и королеву-мать, ожесточенных против меня. Ее
красота привлекала на мою сторону множество дворян, и кра-
сота эта удерживала их при мне. Ибо не было ни одного
сына благородной фамилии, ни достойного приятеля, который
104
Тенрих IV
не был бы однажды поклонником королевы Наварры. Она
не отказывала никому, принимая, как придорожное дерево,
подношение любого прохожего».
Согласимся, что мы, простые историки, были бы слишком
непримиримы и жестоки, называя преступлениями эти очаро-
вательные грешки Маргариты, которые ее муж так рыцарски
ей отпускал. И он был прав, наш добрый Генрих, когда гово-
рил, что его жена' успокаивает своих братьев и королеву-
мать, ожесточенных против него, свидетелей дела Ла Моля
и Коконнаса. Ведь тогда, не будь его жены, он свободно мог
бы лишиться и своей головы. Вот в нескольких словах в чем
состояло это дело, к которому мы возвращаемся.
В Варфоломеевскую ночь Генрих Наваррский спас жизнь,
но потерял свободу. Он стал пленником Лувра и очень хо-
тел бежать. Между тем герцог Анжуйский был назначен коро-
лем Польши, и было решено, что он отправится из Парижа
28 сентября 1573 года и что его сестра Маргарита и весь двор
будут сопровождать его до Бламона. Маргарита в это время
была в самых тесных отношениях с братом, и мы склонны
думать, что Беарнец сделал по отношению к герцогу Анжуйс-
кому то же, что сделал по отношению к виконту Тюренну.
[ерцог был любимцем королевы-матери, а значит, прекрасной
защитой для пленника. Итак, две причины толкали Беарнца
бежать. Первая—то, что герцог Анжуйский, его защитник,
удаляясь, не мог уже его оградить, и вторая—когда двор
отправится сопровождать герцога, слежка за ним будет осла-
блена.
И вот герцог Алансонский, сделавшийся герцогом Анжуй-
ским после назначения брата в Польское королевство, и Ген-
рих, принц Беарнский, решились бежать во время этого путе-
шествия: пересечь Шампань и принять командование над вой-
сками, готовыми сражаться под их знаменами.
Миоссан, который не имел секретов от королевы Наварры
с тех пор, как она спасла ему жизнь и сделала эту жизнь более
приятной, предупредил ее об этом проекте.
Терпимость Беарнца имела, как мы видим, свою хорошую
и плохую сторону.
Возможно, она боялась опасности, которая подстерегала
бы двух бежавших принцев, или же она была задета отсут-
ствием доверия. Так или иначе, Маргарита, в свою очередь,
рассказала все королеве Екатерине, заранее ©говоря, что жизни
их ничто не будет угрожать. Но бедная женщина упустила
105
Великие люди в домашних халатах
одну мелочь. В надежде не покидать ее пылкий Ла Моль
присоединился к заговору и увлек за собой своего друга Ко-
коннаса. В результате жизни Генриха Беарнского и герцога
Анжуйского были спасены, но Ла Моля и Коконнаса отправи-
ли на Гревскую площадь, где тела их были четвертованы,
а головы насажены на колья.
Именно эти головы Генрих Беарнский в момент супруже-
ской мизантропии ставил в упрек своей жене, Маргарите Ва-
луа, и ее подруге, Генриетте де Сов, герцогине де Невер, за то,
что они утащили их ночью, где они были выставлены, чтобы
захоронить их своими прелестными ручками в часовне Сен-
Мартен под Монмартром.
II
Два бедная Маргарита успокоилась после катаст-
И J рофы с Ла Молем, как катастрофа не менее ужас-
В ’ ная вновь погрузила ее в отчаяние.
В У Бюсси, бравый Бюсси, Бюсси д’Амбуаз, был убит
графом Монсоро. Граф, заставив свою жену Диану де Мери-
дор назначить Бюсси свидание, нанял двадцать человек, кото-
рые его и убили.
Да, согласимся, такая потеря могла привести в отчаяние
женщину, даже если эта женщина—королева. Бедная Мар-
гарита, которая, если верить ее мемуарам, была настолько
невинна, что не знала через неделю после замужества, было ли
это замужество настоящим. На вопрос Екатерины, был ли
Генрих мужчиной, отвечала словами римлянки, у мужа кото-
рой был дурной запах изо рта: «Я думала, что у всех мужчин
такой, потому что не приближалась ни к кому, кроме вас».
И эта бедная Маргарита не нашла в себе сил отстраниться от
Бюсси. «Он был рожден,—говорит она в своих мемуарах,—
быть ужасом своих врагов, славой своего господина и надеж-
дой своих друзей».
Он со своей стороны питал к ней огромную любовь, к этой
королеве Маргарите, которая удостоила его подобных слов.
Однажды, в яростной дуэли с капитаном Пажем, офицером
отряда Лоску, прижав его к земле и готовясь убить, он ус-
лышал крик несчастного:
— Именем той дамы, которую вы любите больше всего на
свете, я прошу сохранить мне жизнь!
107
Великие люди в домашних халатах
Крик этот тронул его сердце, и, подняв разом колено
и шпагу, он произнес:
— Что же, пройдите весь свет, найдите самую красивую
принцессу Вселенной, бросьтесь к ее ногам и благодарите их!
Скажите, что Бюсси оставил вам жизнь из любви к ней.
И капитан Паж, не спрашивая, кто эта прекрасная дама
и принцесса, направился прямо к Маргарите Валуа и, став на
колени, благодарил ее за спасенную жизнь.
Но как эта прекрасная королева обожала своего бравого
Бюсси! Она рассказывает в своих мемуарах, как он с двадца-
тью друзьями вступил в бой с тремя сотнями и потерял только
одного друга. При этом, добавляла она, одна рука Бюсси была
на перевязи.
1енрих IV, который, казалось, всегда принимал сторону
жены, однажды был безжалостен к ней из-за Бюсси. Возмож-
но, он, обладая моральной силой, не мог простить этому
герою его храбрость, силу и темперамент. Может быть, из-за
того, что тот был более одарен природой.
Маргарита в своих любовных отношениях с Бюсси пользо-
валась услугами благородной девицы, которая стала не только
ее подругой, но и агентом. Это была Жилон Гуайон, дочь Жака
де Матиньона, маршала Франции, которую все называли про-
сто Ла Ториньи. Король Карл IX, настроенный Тенрихом,
воспылал ненавистью к девушке и потребовал ее удаления.
Ла Ториньи была выдворена, несмотря на требования
и слезы госпожи, и отправилась к одному из своих кузенов по
имени Шател. Бюсси также получил приказ покинуть двор.
Сначала он отказался подчиниться, но под уговорами герцога
Алансонского, его покровителя, смирился с этой ссылкой. Это
обернулось страшной грустью для Маргариты. Посмотрите,
что говорит королева Наваррская в своих мемуарах: «От-
бросив всякую осторожность, я отдалась тоске и не могу
заставить себя встречаться с королем, моим мужем. Таким
образом, мы не живем и даже не разговариваем более вместе».
К счастью, это противостояние не продлилось долго.
Пятнадцатого сентября 1575 года герцог Алансонский
ускользнул от двора, а некоторое время спустя под предлогом
охоты под Сенлиссом Беарнец был счастлив сделать то же
самое.
Король 1енрих III—это был король 1енрих III, вернувший-
ся из Польши после смерти Карла IX и только начавший
править,—король 1енрих III был взбешен. Он искал, на кого
108
1енрих IV
обрушить свой гнев. Бедняжка Ториньи оказалась под рукой.
Под предлогом,—опираясь неизвестно на какие сведения,—
что девушка помогла этому двойному бегству, он отправил
людей в дом Шатела с приказом утопить виновницу в речонке,
которая протекала в нескольких сотнях шагов от замка' Судь-
ба несчастной была решена. Кавалеры, захватив замок, набро-
сились на нее, привязали ее к лошади, но в это время два
офицера герцога Алансонского, Ла Фертэ и Авеатиньи, напра-
влявшиеся навстречу герцогу, наткнулись на слуг Шатела,
в ужасе бежавших из замка. Слуги рассказали все, и офицеры
поскакали во весь опор со своими людьми в указанном напра-
влении. Они примчались в тот момент, когда Ториньи уже
сняли с лошади и тащили к берегу речушки. Разумеется, она
была спасена. Понятно само собой, что наследник Карла IX не
благоволил к 1енриху Беарнскому.
Перед смертью Карла IX произошла странная вещь, ко-
торая произвела глубокое впечатление на двор.
— Идите искать моего брата!—сказал Карл IX, умирая.
Королева-мать послала за герцогом Алансонским.
Карл IX искоса взглянул на него одним из тех знаменитых
взглядов, которые были ему свойственны.
— Я спрашивал моего брата,—сказал он.
— Но разве я не ваш брат?
— Нет!—ответил Карл IX.—Мой брат меня любит,
а я люблю его. Это 1енрих Беарнский.
Поневоле послали искать того, кого требовал король. Ека-
терина приказала провести его под аркой, где затаились
стражники. Беарнец был страшно испуган, но его толкают
вперед, он входит в комнату короля, который протягивает
к нему руки. Мы уже упоминали о той легкости, с которой на
глаза 1енриха наворачивались слезы. Он бросился на кровать,
рыдая.
— У вас есть причина плакать,—говорит ему Карл.—Вы
теряете хорошего друга. Если бы я поверил тому, что говори-
ли, вас давно не было бы в живых. Но я всегда любил вас.
Никогда не доверяйте...
Королева-мать его прервала:
— Не говорите этого, сир!
— Мадам, я говорю так, потому что это правда. Верьте
мне, мой любимый брат, я всегда доверял единственно вам,
моей жене и моей дочери. Молите Спасителя обо мне. Про-
щайте.
109
Великие люди в домашних халатах
Тот, которому Генрих Беарнский не должен был доверять,
был Генрих Валуа.
Итак, ускользнув из рук Генриха Валуа, Генрих Беарнский
единым духом доскакал до Гийены. Прибыв туда, Генрих,
забывший предупредить свою жену и проститься с ней, напи-
сал ей весьма достойное письмо с просьбой о помощи. Он
просил поддержать его в глазах короля, спрашивал о новостях
двора, чтобы рассчитать свои действия в зависимости от того,
что она ему сообщит.
Добрая королева Маргарита все простила и устроила дела
своего брата герцога Алансонского и своего мужа короля
Наваррского самым простым способом, приказав убить, как
уверяют, их недруга дю Гаста.
Обвинение жестокое, но подобный порядок вещей не был
редкостью в эту эпоху, и убийство, как говорят теперь, было
в моде.
Вот, наконец, что пишет Маргарита об этом дю Гасте
в своих мемуарах: «Дю Гаст мертв, убит повелением Божеским
во время диеты. Кроме того, это было тело, изуродованное
всеми возможными мерзостями, отданное на гниение, которое
давно уже им завладело. И душа, отданная дьяволу, которому
он приносил жертвы магией и всеми вообразимыми мер-
зостями».
Но если верить Брантому, этот дю Гаст был человеком
наиболее развитым для своего времени. Правда, дю Гаст был
фаворитом Генриха ГГГ, и Брантом, воплощенная лесть, льстил
фавориту и после смерти. Ведь король-то был еще жив!
Дю Гаст был убит через несколько дней после побега
Генриха Беарнского, когда он был болен, Гийомом Дюпра,
бароном де Витто.
Де Порт, автор очаровательной песенки, которую напевал
герцог де Гиз за пять минут перед тем, как был убит, написал
по поводу убийства дю Гаста довольно красивый сонет, окан-
чивающийся так:
Он ночью окровавленный упал...
И тех бессильной жертвой стал,
Кто днем в лицо взглянуть ему боялся.
Или для того, чтобы вернуться к мужу, или из-за страха
быть раздавленной в политических распрях, Маргарита, ко
всеобщему удивлению, испросила разрешения воссоединиться
110
Генрих IV
с Генрихом в Гийене, что было запрещено ей королем, который
не желал, чтобы его сестра жила с еретиком. Но тут королева-
мать, решив сама отправиться в Гийену для переговоров с Ген-
рихом, согласилась, чтобы Маргарита сопровождала ее.
Безусловно, королева-мать не рассчитывала особенно на
очарование собственной дочери, как бы аппетитна она ни
была, так как взяла с собой то, что сама называла своим
«летучим эскадроном». Эскадрон этот состоял из самых обо-
льстительных девиц королевства, и ударная сила его, по сло-
вам Брантома, переваливала иногда за три сотни.
Про соблазняющую мощь «летучего эскадрона» Екатери-
ны Медичи говорится во множестве мемуаров и памфлетов
того времени. Действительно, Александр успешно сопротив-
лялся жене и дочерям Дария; Сципион—очаровательной ис-
панке, невестке Алютиуса, имя которой история забыла нам
сохранить; Октавиан отбился от Клеопатры и Наполеон от
прелестной королевы Луизы Прусской. Но при помощи какого
средства мужчина, будь он генерал, король или император,
воспротивится «эскадрону» из трех сотен женщин, одна другой
красивее и соблазнительнее; да еще направляемых таким капи-
таном, каковым являлась Екатерина Медичи?
Разумеется, человек с темпераментом Генриха, главным
достоинством которого никогда не было целомудрие, должен
был пасть.
И он пал.
Красавица Дейель пожала лавры триумфаторши.
Это была гречанка с острова Кипр. Остров этот три тысячи
лет назад даровал имя Киприды Венере. Совсем ребенком она
играла на развалинах Аматонта, Пафоса и Идали. И когда
город в 1571 году был взят и разграблен турками, она счаст-
ливо спаслась на венецианской галере. Представленная ко
двору Екатерины, она покорила ее чудесной красотой. Коро-
лева рассудила, что ее красота может пригодиться, и зачисли-
ла ее в свой «летучий эскадрон».
«Ее и мадам де Сов,—говорит д’Обинье,— как прелестных
и расторопных особ, использовала королева-мать для того,
чтобы увлечь Генриха во время ее пребывания в Гаскони
в 1578 году».
К счастью для дела гугенотов, Маргарита все еще помога-
ла мужу даже в ущерб своему основному занятию—супруже-
ским изменам. Маргарита решила сбалансировать страсть
Генриха к красавице гречанке, соблазнив советника Пибрака,
111
Великие люди в домашних халатах
находившегося на волне известности. Известность эту он при-
обрел, опубликовав четыре года назад свои моральные четве-
ростишия.
Маргарита не забыла услуг, оказанных советником ее му-
жу. Позже она сделала его президентом судейской коллегии,
своим канцлером и канцлером герцога Алансонского.
В истории, не в этой хронике, нужно рассматривать ре-
зультаты переговоров в Нераке. Вам уже известно, что у нас
другие цели.
Договор был подписан, переговоры закрыты, королева-
мать направилась в Лангерон, а двор короля Наварры—в По,
в Беарн. Мы познакомили вас или попытались познакомить
с перечнем любовников Маргариты. Теперь постараемся при-
помнить любовниц 1енриха.
Во время его пребывания в Беарне, до женитьбы, вспомина-
ют лишь одну любовную историйку о девочке и юноше. Все
помнят имя Флоретты, не зная о ней ничего, кроме того, что
она была дочкой садовника в Нераке, что 1енрих Беарнский ее
любил и что она любила 1енриха Беарнского. Не сохранилось
ничего ясного или сколько-нибудь отчетливого об этой любви,
включая и имя героини.
«Флоретта,—пишет автор «Анекдотов о королевах и пра-
вительницах Франции»,—имя верное или вымышленное дочки
садовника Неракского замка, достаточно хорошенькой, чтобы
привлечь короля Наварры».
Потом появилась мадемуазель де Тиньонвиль, дочка Лора-
на де Монтюана. Это было не увлечение, а страсть наваррско-
го короля. Никаких препятствий не существовало в это доброе
время, когда любовь была третьей религией, а очень возмож-
но, что и первой. Согласимся с этим. История эта была к тому
же гораздо более реальна, чем интрижка с Флореттой. Сюлли
и д’Обинье тому свидетели.
«Король Наварры,—говорит Сюлли,—отправился в Беарн
якобы навестить свою сестру, но на самом деле все склонялись
к тому, что привлечен он был юной Тиньонвиль, в которую
недавно влюбился. Она яростно отбивала атаки наваррского
короля, и этот принц, который возгорался пропорционально
встреченным преградам, употребил по отношению к юной
Тиньонвиль все ухищрения пылкого любовника».
Каковы же были ухищрения пылкого любовника? Д’Обиньи
нам расскажет. Итак, говорит он сам: «Здесь начались любов-
ные похождения влюбленного короля и юной Тиньонвиль. Она
112
Кнрих IV
Замок в Нераке
Великие люди в домашних халатах
была девственницей и достойно уклонялась. Король просил
вмешаться в это дело д’Обинье, уверенный в том, что для этого
человека не было ничего невозможного.
Но тот, достаточно грешный в вещах значительных и кто
по собственному капризу не отказал бы своему приятелю,
настолько возмутился против имени, которое его хотели за-
ставить принять, и роли, которую ему хотели навязать, что ни
преувеличенные ласки его господина, ни бесконечные уговоры,
вплоть до того, что перед ним заламывали руки и падали на
колени, не могли его растрогать».
Итак, король Наварры отвергнут и вынужден вернуться
к мадам де Сов. В конце концов, это был очаровательный афронт.
Шарлотта де Беон де Самблансей, мадам де Сов, была не
только одной их самых красивых, но еще и одной из самых
соблазнительных игрушек двора. Не следует верить тому, что
говорила по ее поводу в своих мемуарах королева Маргарита.
Ибо она была двойная ее соперница, во-первых, в ее любовных
играх с герцогом Алансонским, а во-вторых, с Генрихом На-
варрским. Она была внучкой несчастного Самблансея, казнен-
ного Франциском I, и носила свое прелестное имя мадам де
Сов по мужу Симону де Физ, барону де Сов. Ей и в голову не
приходило сопротивляться, как молодая Тиньонвиль. Чувство
противоречия не входило в число привычек этой юной особы.
Она была официальной любовницей короля Наварры, когда
он был пленником Лувра вместе с герцогом Алансонским. И ее
любовь сокращала томительные часы заключения. К тому же,
как уверяют, обоим пленникам.
Похоже, этот слух не совершенный навет, так как вот что
было написано рукой Генриха TV в мемуарах Сюлли: «Наши
первые нелады с герцогом Алансонским начались в то время,
когда мы оба были пленниками двора. И, не зная, как себя
развлечь, так как выходили нечасто, а в качестве упражнений
заставляли перепелок летать по комнате, отвлекались лишь
охотой на дам. Таким образом, мы стали поклонниками одной
красавицы, мадам де Сов. Мне она изъявляла свою добрую
волю, а его одергивала и унижала передо мной, чем приводила
в ярость».
Их взаимная ненависть возросла настолько, что они гото-
вы были перерезать друг другу глотки на дуэли без свидетелей,
что свободно могло произойти, если бы осторожность Ген-
риха TV не была побеждена герцогом Алансонским, который
оказался еще более осторожным.
114
ТЬнрих IV
Эта ненависть произвела забавное действие: смертельно
ревнивые друг к другу, они перестали быть друг другу безраз-
личны.
«Вышло так,—говорит Маргарита в своих мемуарах,—
что, когда мадам де Сов была любима герцогом Гизом, дю
Гастом, де Сувреем и многими другими, любимыми больше,
чем король Наваррский и герцог Алансонский, они думали
только о том, как бы другому не было отдано предпочтение».
Генрих был в самом разгаре этой страсти, когда бежал из
Лувра. Или из-за влияния мадам де Сов, или из-за боязни
предательства он отбыл, не предупредив даже свою жену. Он
очень хотел забрать с собой любовницу, но это было невозможно.
«Прекрасная Дейель внесла минуты радости в сердце коро-
ля,—говорит Маргарита,—в удалении от его Цирцеи, чары
которой поблекли с расстоянием. Но Когда прекрасная Дейель
последовала за королевой-матерью, переписка возобновилась,
и на этот раз мадам де Сов сбежала из Парижа, чтобы
соединиться с королем в По».
К несчастью, она запоздала. И в путешествии, которое
король предпринял в Важан, он влюбился в Катрин де Люк.
Это была самая красивая девушка в городе, но красота ее
стала причиной несчастья. От Генриха TV у нее была дочь, но
события разлучили их. Генрих забыл о своем приключении,
а мать и ребенок умерли от голода.
Да, это был любовник, друг, король очень забывчивый,
наш Генрих! И—д’Обинье знал кое-что об этом—очень ску-
пой к тому же. Король поручил ему к этому времени опреде-
ленную миссию в Гаскони. Д’Обинье хотел показаться достой-
ным и хлебосольным сеньором. Кормили короля на убой, и по
возвращении д’Обинье ожидал, как бы ни был скуп его госпо-
дин, получить награду за свою щедрость. Но в качестве награ-
ды Генрих подарил ему свой портрет. Под этим портретом
д’Обинье написал следующее четверостишие:
Вся жизнь его прекрасный сон...
Он принц как принц: живет не тужит!
Картинками оплачивает он
Тех, кто ему всей жизнью служит...
/
Покидая Ажан, Генрих TV забыл там не только Катрин де
Люк, но и, как говорит д’Обинье, «громадного спаниеля по
имени Цитрон, который привык спать в ногах короля» (и часто
115
Великие люди в домашних халатах
между Фронтенаком и д’Обинье). Это бедное животное, уми-
рающее от голода, вызвало жалость д’Обинье, и он поместил
его на полном, пансионе у одной женщины, а на ошейнике
приказал вышить такой сонет:
Цитрон мой верный! спал когда-то ты
На простынях святых,—теперь ты на панели!
О если бы предательство от простоты
Свободы дети отличать умели,
Быть может, убежали б от плетей,
От голода и от чумной заразы...
Но что мы зря разбрасываем фразы?
Ведь это плата королей...
А как ты был хорош, как горд, как всем приятен!
Любой любил с тобой бродить, дружок!
Но в пестроте твоих волнистых пятен
Есть философия: где тот порог,
Где ты сегодня гладок и опрятен,
А завтра голоден, как пес, и одинок?
К счастью для бедного Цитрона, Генрих проезжал на сле-
дующий день через Ажан. Собаку подвели к королю, «который
побледнел,—говорит д’Обинье,—читая эту надпись». Воз-
можно, эта бледность обеспечила пожизненную ренту Цитро-
ну. Д’Обинье больше ничего о нем не говорит...
Генрих ГУ привыкал понемногу к упрекам такого рода и,
после того как побледнел, не давал себе больше труда краснеть
из-за подобных мелочей. Правда, через несколько лет произо-
шел анекдот, который мы сейчас расскажем.
«Однажды ночью,—говорит д’Обинье,—я спал в прихожей
моего господина с де Ла Форсом, тем самым Комоном, кото-
рый чудом спасся в Варфоломеевскую ночь, историю которого
Вольтер описал такими паршивыми стихами и который умер
маршалом Франции в 1652 г. в возрасте 93 лет. Ночь меня
застала лежащим в прихожей моего господина с де Ла Фор-
сом, которому я несколько раз повторял: «Ла Форс, наш
господин—развратный скряга, самый неблагодарный смерт-
ный, которого носит земля!» И он в полудреме спросил: «О
чем ты, д’Обинье?» Король, как оказалось слышавший диалог,
ответил сам: «Он говорит, что я развратный скряга и самый
неблагодарный из смертных... До чего вы крепко спите, Ла
Форс!» Отчего,—добавляет д’Обинье, говоря о себе самом,—
денщик немного сконфузился. Но на следующий день его
116
Генрих IV
господин не выразил ему ни малейшего неудовольствия, но
и не прибавил ему и четверти экю».
Вот сторона характера Генриха IV, написанная рукой ма-
стера. Спасибо, д’Обинье!
История интимная и даже политическая Генриха IV есть
список его влюбленностей и привязанностей. Только всегда
находишь его неблагодарным в дружбе и неверным в любви.
За Катрин де Люк последовала жена Пьера Мартинюса, ее
по имени мужа называли Мартин. Ее имя, услужливость ее
мужа, громадная слава о ее красоте, покорившей канцлера
Наварры Дюфея,—вот все, что от нее осталось.
Следующая^—Анн де Бальзак, дочь Жана де Бальзак, сень-
ора Монтегю, суперинтенданта дома Конде. Она вышла за-
муж за Франсуа де Лилля, сеньора де Трени. Но скандальная
хроника ограничивается тем, чтобы означить ее под именем де
Ла Монтегю.
Затем—Арнодина, о которой можно найти любопытные
заметки в «Исповеди Санси».
Следующая—мадемуазель де Ребур, дочь президента Ка-
ле. Она очень пострадала от Маргариты. Правда, роман ее
имел место во время пребывания Маргариты в По.
«Это,—говорит королева Наварры,—девица хитрая, кото-
рая меня совершенно не любила и каждый день готовила мне
самые неприятные сюрпризы».
Но царствование де Ребур не было долгим. Король и двор
покинули По, а бедная девушка заболела и настолько страда-
ла, что вынуждена была остаться дома. Всеми заброшенная,
она умерла в Шенонсо.
«Когда эта девушка заболела,—пишет Брантом,—ее посе-
тила королева Маргарита. Й когда она уже была готова
отдать душу, успокоила ее, а потом сказала: «Бедная девушка
много страдала, но и зла натворила немало!»
Это было надгробное слово.
Франсуаза де Монморанси—Фоссэз, более известная под
именем красотка Фоссэз, последовала за ней.
Надобно посмотреть в мемуарах Маргариты на нарисован-
ную ею картину этого очаровательного маленького двора
в Нераке. От нее потекут слюнки у самого пресыщенного.
Двор был составлен из всего самого прекрасного и галантного
в Средиземноморье.
Маргарита Наваррская, Екатерина, сестра Генриха IV,
были там королевами. Это было оригинальное смешение
117
Великие люди в домашних халатах
католиков и протестантов. Время перемирия в религиозной
войне. Одни молились с королем Наварры, другие шли
к мессе с Маргаритой, и так как храм был отделен от
церкви очаровательным променадом, чем-то вроде рощицы,
все соединялись в благоухающих аллеях мирт и лавров,
под купами зеленых дубов, и, попадая сюда, забывали
молитвы и мессы, Лютера и папу, возносили жертвы, как
говорили тогда, единственному божеству—любви. Жертвы
красотки Фоссэз были столь хороши и обильны, что она
оказалась беременна. К счастью, Маргарита была страшно
занята виконтом Тюренном, и ее мало заботило, где раз-
влекался ее муж.
Однако дело становилось затруднительным. Фоссэз при-
надлежала к дамам королевы. А все дамы королевы спали
в так называемой комнате девушек.
Но в конце концов любовники устроились благодаря снис-
ходительности доброй Маргариты. Пусть она расскажет об
этом сама:
«Ее прихватило утром, на рассвете, в комнате девушек. Она
попросила послать за врачом. Его она попросила предупре-
дить короля, моего мужа, что он и сделал. Мы спали в одной
комнате на разных кроватях, к чему уже привыкли. Когда врач
объявил Генриху эту новость, он страшно смутился, не зная,
что делать, боясь, с одной стороны, ее скомпрометировать, но
с другой—лишить ее помощи. Он ее очень любил. Наконец он
решился признаться мне во всем и попросить меня, чтобы я ей
помогла, прекрасно зная, что бы ни случилось, я всегда готова
буду служить тому, что принесет ему удовольствие. Он приот-
крыл занавес моей кровати и сказал: «Моя крошка, я скрыл от
вас один пустячок, но нужно, чтобы я признался. Прошу вас
меня извинить, но сделайте мне одолжение, пойдите помочь
Фоссэз, ей очень плохо. Вы знаете, как я ее люблю. Прошу вас,
сделайте мне одолжение».
И Маргарита поднялась и помогла бедной Фоссэз, которая
родила маленькую девочку, мертвую, потому что мать сли-
шком затягивалась, чтобы скрыть свое положение.
Сразу после родов больную перенесли в комнату девушек.
Генрих надеялся, что таким образом никто ничего не заподо-
зрит, и, совершенно естественно, в тот же день весь Нерак был
в курсе событий.
Роман Генриха с Фоссэз длился пять лет, а потом они
расстались по обоюдному согласию: Генрих—чтобы стать
118
1енрих IV
любовником графини де Гиш, а Фоссэз—супругой Франсуа де
Брока, сеньора де Сен-Мар.
С этих пор прекрасная Фоссэз исчезает в ночи супружества,
почти столь же густой, как смерть. Ибо с этого момента
совершенно неизвестно, где она жила и где умерла.
Но перед тем, как перейти к графине де Гиш, более извест-
ной под именем Коризанды, скажем еще несколько слов о Ма-
ргарите.
Прекрасное взаимопонимание супругов, которое не поколе-
бало даже публичное разглашение любовных тайн, вдруг ом-
рачилось со стороны религиозной.
Двор находился в По, городе полностью протестантском,
а поэтому оказалось, что две религии не могли иметь каждая
свой храм, как это было в Нераке. Все, что могли позволить
Маргарите, это служить мессу в замке, в маленькой капелле,
в которой могли поместиться от силы шесть или семь человек.
Немногочисленные католики города надеялись по меньшей
мере хоть урывками заглядывать к мессе. Но как только
королева проходила в капеллу, человек по имени Ле Пен,
ревностный гугенот, интендант короля Наварры, приказывал
поднимать мост. Однако в Троицын день 1579 года нескольким
католикам удалось проскользнуть в капеллу и благодаря та-
инственному вмешательству небесного слова услышать мессу.
Гугеноты, бывшие у власти, были не менее ревностны, чем
католики. Они застали врасплох нарушителей порядка, сооб-
щили Ле Пену и в присутствии самой королевы ворвались
в капеллу, арестовали католиков и потащили их, издеваясь,
в городскую тюрьму. Маргарита бросилась к своему мужу за
справедливостью.
Вмешался Ле Пен и позволил себе свысока разговаривать
с королевой, что королева назвала наглостью, а король огра-
ничился словом «нескромность». Королева, чувствуя свою
силу, настаивала на освобождении католиков. Ле Пен ее
оскорбил, и она потребовала, чтобы его выгнали. Генрих
после долгого сопротивления был вынужден удовлетворить
ее по обоим пунктам, но из-за этой ее требовательности
почувствовал к ней глубокую враждебность (д’Обинье опишет
это позже в пьесе «Сатирический развод»). От равнодушия,
в котором они пребывали, они перешли к резкому проти-
востоянию.
Королева отправилась в Нерак, и, так как с 1577 года война
была возобновлена, она добилась для Нерака нейтралитета
119
Великие люди в домашних халатах
как от католиков, так и от протестантов, а вокруг города на
три лье прекращались все военные действия. Правда, при
условии, что наваррский король там не объявится. К несча-
стью, очередная любовная интрига привела короля в Нерак.
Об этом узнал Бирон, атаковал королевскую свиту, последо-
вал пушечный выстрел, и ядро ударило в стену чуть ниже
парапета, с которого Маргарита наблюдала стычку. Маргари-
та так и не простила Бирону подобной неаккуратности.
Эта седьмая гражданская война утомляла Генриха III невы-
разимо. Он из всех ленивых королей Франции—а число их
огромно—более всего нуждался в отдыхе. Он был тем коро-
лем, правление которого, возможно, в отмщение за его стран-
ные склонности было очень неспокойно.
В конце концов он отдал себе отчет, что порядка не будет
до тех пор, пока 1енрих Наваррский и герцог Алансонский
снова не станут пленниками, а возможно, кто знает, наконец-
то и мертвецами.
И вот он придумал, как завлечь их в Париж. Решил пригла-
сить Маргариту. Наскоро заключили перемирие (этим секре-
том прекрасно владела королева-мать), и 1енрих III письменно
пригласил сестру ко двору.
1ерцог Алансонский появился в Лувре, но сколько ни упра-
шивали короля Наварры, не могли уговорить его покинуть
свое королевство. Если арестовать или убить герцога Алансон-
ского составляло только половину плана, остальное представ-
ляло гораздо больше трудностей.
Генрих III в ярости кусал себе ногти, видя, что лисица никак
не хочет попадаться в ловушку.
Но ему не хватало лишь одного случая и лишь одной
жертвы. И то и другое вскоре ему представилось.
Жуайёз, нежно любимый фаворит Генриха III, находился
с миссией в Риме. Генрих III направил к нему курьера с пись-
мом, содержавшим кое-какие политические и интимные сек-
реты, которые открывает нам «Остров гермафродитов» и не-
которые другие памфлеты того времени.
Курьер был убит, депеша пропала. 1енрих III заподозрил
свою сестру и воспылал гневом. Он атаковал ее в присутствии
всего двора, громко обвиняя в беспорядочной жизни, перечис-
лил всех ее любовников, пересказал самые секретные анекдоты
(можно было поверить, что он прятался в ее алькове) и кончил
приказом убраться из Парижа и очистить двор от ее заразного
присутствия.
120
1енрих IV
На следующий день или из-за того, что наваррская коро-
лева спешила оставить двор, где ей было нанесено подобное
оскорбление, или просто она исполняла приказ, отданный
братом, она покинула Париж без свиты, без экипажа и даже
без прислуги, в сопровождении всего только двух женщин:
мадам де Дюри и мадемуазель де Бетюн.
Но, похоже, король посчитал, что недостаточно ее унизил.
Между Сен-Клером и Палезо капитан гвардейцев по имени
Солерн в сопровождении отряда стражников приказал оста-
новить носилки королевы, заставил ее снять маску, отвесил
по пощечине мадам Дюра и мадемуазель де Бетюн и плен-
ными отправил их в аббатство Ферьер близ Монтаржи. Там
они подверглись допросу, крайне оскорбительному для чести
королевы.
Мезере и Варила добавляют даже, что при этом допросе
присутствовал сам король. Но, опомнившись и усмирив свой
гнев, Генрих III оценил всю несоразмерность своих поступков
и первым написал Генриху Беарнскому, чтобы тот не обращал
внимания на слухи и доверился только ему. Беарнец охотился
в окрестностях Сент-Фуа, когда увидел посланника Генриха III,
который передал ему письмо.
Там говорилось: «Обнаружив дурное и скандальное поведе-
ние мадам де Дюра и мадемуазель де Бетюн, мы решили
изгнать из окружения королевы Наварры этих рассадниц нечи-
сти, непереносимых в присутствии принцессы такого ранга».
Но о том, как он их изгнал, об оскорблении, нанесенном
самой королеве Наварры, он не говорил ни слова.
Генрих улыбнулся, как привык улыбаться в подобных слу-
чаях, приказал достойно угостить посланника короля и, дога-
дываясь, что произошло нечто необычайное, стал ждать новых
сообщений. Ожидание было недблгим, прибыло письмо коро-
левы Наварры.
Она ему описывала события в деталях, которые звучали
настолько правдиво, насколько фальшиво было составлено
письмо Генриха III. Король Наварры отправил тотчас Дюплес-
си-Морнея ко двору Франции, чтобы от его имени просить
Генриха III объяснить причины оскорблений, нанесенных коро-
леве Маргарите и ее дамам, и указать ему, как сюзерен васса-
лу, что он должен делать.
Генрих III смолчал, и никакого объяснения не последовало.
В это время Маргарита продолжала двигаться к Нераку, у во-
рот которого ее встретил супруг. Но поведение Маргариты
121
Великие люди в домашних халатах
Наваррской лишь увеличило озлобление ее мужа. В раздраже-
нии он поставил ей в укор ребенка, которого она родила от
Жака Шевалона. Маргарита тотчас отправилась в Ажан, в го-
род, который она получила в приданое.
Хуже всего, что ребенок действительно существовал. Это
дитя, которого Бассомпьер называл «отец Архангел», а Дюп-
лей «отец Ангел». Он пошел потом в капуцины, сделался
управляющим маркизы де Верней и одним из самых яростных
участников заговора, в котором Генрих IV чуть не лишился
жизни, а граф д’Овернь и д’Антраг были приговорены к смер-
ти. По своей доброй привычке Генрих их простил.
Ill
этой круговерти внезапно нашел смерть герцог
I J Алансонский. Никто не сомневался, что он был
I j отравлен. Но почему бы не поверить, что он про-
Кмэ сто умер от болезни, от которой умерли Фран-
циск II и Карл IX, от которой погиб их дед—Франциск I и дед
Лоренцо II Медичи?
Болезнь, привезенная из Америки Христофором Колум-
бом, безусловно, принесла огромные несчастья. Но мы ей
обязаны и огромным облегчением, как подумаешь, что она нас
избавила от Валуа...
1ерцог Алансонский, по поводу которого было произнесено
это рассуждение, был так поражен этой болезнью еще в утробе
матери, что явился на свет, как английские собаки, с двумя
носами.
1енрих III избежал этой заразы только потому, по всей
видимости, что был сыном кардинала де Лоррена.
Кардинал де Лоррен был жестоко наказан за это двойное
вторжение в законы церкви и общества.
Его сын приказал его убить в Блуа вместе с его братом,
герцогом 1изом, 24 декабря 1588 года.
Вернемся к нашим героям, от которых это небольшое
медико-историческое отступление нас удалило.
Война разгорелась с новой силой. На этот раз 1енрих
Наваррский вел двойную войну—против своего деверя 1ен-
риха III и против королевы Маргариты.
Эта дама удалилась в свой добрый город Ажан, как мы уже
говорили, но ее поведение, более чем легкомысленное, сделало
123
Великие люди в домашних халатах
ее презренной в глазах горожан, а ее вымогательства воз-
будили их ненависть.
Ажанцы посылали прошения непосредственно королю
Наварры, умоляя его послать нескольких капитанов взять
их город, и добавляли, что с удовольствием приложат
к этому руку.
Тогда Генрих отправил Матиньона, и город был взят, при-
чем настолько проворно, что у наваррской королевы хватило
времени Только на то, чтобы взобраться на круп лошади
позади дворянина по имени Линерак, мадам Дюра ухватилась
за другого господина, и они поскакали.
Таким манером они протрусили двадцать четыре льё за два
дня, добрались до Карлата, горного укрепления в Оверне, где
Массэ, брат Линерака, предложил укрыть королеву.
В этот момент ее преследовали разом и брат, и муж.
Обитатели Карлата, которые не испытывали к ней лучших
чувств, чем граждане Ажана, решили выдать ее мужу.
К счастью, она вовремя узнала об их замыслах и сбежала.
Спасаясь, она попала в руки маркиза де Канилака, который
препроводил ее в замок Юссон у речушки Алье, в шести
лье от Клермона. Канилак был молод, Маргарита еще до-
статочно хороша, и через неделю Канилак стал пленником
своей пленной.
Однако, сделав Канилака своим пленником, Маргарита не
стала свободной. Клетка расширилась, вот и все, и границы ее
свободы были стенами замка. Место было неприступным, но
выйти оттуда Маргарита не могла и задержалась там на
двадцать лет, с 1585 по 1605 год, когда вновь появилась при
дворе.
Оставим ее, однако, в Юссоне и последуем за новыми
увлечениями Генриха Беарнского, который приближался к эпо-
хе, когда он станет Генрихом ГУ.
Мы уже говорили, что в иерархии, или, если хотите, в хро-
нологии влюбленностей нашего героя красотка Коризанда
сменила красотку Фоссэз.
Диана д’Антуан, виконтесса де Лувиньи, более известная
под именем Коризанды, вышла замуж очень молоденькой за
Филибера де Граммона, графа де Гиша, деда того Граммона,
который пером своего зятя Гамильтона оставил нам такие
очаровательные мемуары. Право, можно подумать, что он
свободно мог быть внуком Генриха ГУ, ибо вот что он пишет
по этому поводу:
124

Великие люди в домашних халатах
«Ах ты, дурной шутник! Ты себе вообразил, что я не знал ни
Маеридоров, ни Коризанд, или я не знаю, что мой отец сын
Генриха IV? Король всеми силами хотел его признать, но этот
чудак никогда не хотел на это пойти. Взгляни, что было бы
с 1раммонами без этого спора. Они наверняка были бы на шаг
впереди Цезаря Вандома. Смейся сколько хочешь, но это Еван-
гелие».
Однако по всем приметам кавалер де Граммон бахвалился.
Генрих IV действительно увидел Коризанду в первый раз,
когда ускользнул от двора в 1576 году. Но он не задержался
возле нее достаточно долго, чтобы начало влюбленности, если
даже оно существовало, имело какое-либо продолжение.
И только в 1582-м или 1583 году он увидел ее вновь, то есть
через два или три года после смерти графа де Гиша, убитого
в 1580 году при осаде де Ла Фер. Но пусть кавалер де Граммон
остается внуком графа де Гиша, а не племянником Цезаря
Вандома.
Что же до даты новой любви, Сюлли нам ее обозначил:
«В году 1583-м, во время, когда король Наварры был в пылу
страсти к графине де Гиш».
Некоторые авторы, защитники добродетели красавицы Ко-
ризанды, которую так легкомысленно компрометирует ее
внук, кавалер де Граммон, говорят, что эта добродетель всегда
оставалась чиста. Это возможно, все возможно, но малове-
роятно.
Во всяком случае, вот письмо Беарнца, которое может
пролить свет на этот спорный вопрос. Мы даем, разумеется,
только те отрывки, которые кажутся нам наиболее компроме-
тирующими:
«Я приехал вчера вечером в Маран, чтобы проверить надеж-
ность этого места. Ах, как я вам его рекомендую! Это место,
более чем какое бы то ни было, отвечает вашему настроению.
И только поэтому я готов его поменять... Здесь самые разно-
образные птицы, поющие на все голоса. Я посылаю Вам перья
от морских птиц. Необыкновенно огромные и дешевые рыбы,
громадный карп—три су и пять на вертеле. А какое здесь
движение, особенно морское! Земля полна зерна и прекрасна!
Здесь чудесно можно жить в мире и, разумеется, во время
войны. Здесь можно радоваться тому, что любишь, и Жалеть,
что с нами кого-то нет. В четверг я отправляюсь в Пон, где
я буду ближе к Вам, но буду только проездом. Душа моя, не
покидайте меня своими милостями. Верьте, что верность моя
126
[енрих IV
белоснежна и незапятнана. В мире еще не было подобной.
Если это доставляет Вам удовольствие, живите счастливо.
Генрих».
В Мон-де-Марсане состоялась встреча. Здесь жила прекрас-
ная вдовушка и ежедневно, если верить д’Обинье, «шла к мессе
н сопровождении Святого Духа, маленькой Ламбер, мавра,
баска в зеленом одеянии, макаки Бертран, английского пажа,
собаки и лакея».
Красота ли графини, а может быть, оригинальность ее
свиты поразили короля? Факт тот, что он страстно влюбился.
В это время Генрих вынашивал идею развода и решал
жениться всякий раз, как кем-нибудь увлекался. Так он чуть не
женился на Габриель, ее смерть остановила проект. Он сделал
предложение мадам Антраг, которое порвал Сюлли, что мы
увидим позже.
Что же до его женитьбы на графине де Гиш, д’Обинье
заставил его дважды дать слово дворянина, что он выкинет
из головы идею женитьбы на красавице Коризанде. Генрих
обещал, оговорив, правда, что через два года он поступит
так, как ему захочется, и д’Обинье успокоился. Он был
прекрасно осведомлен по поводу длительности любовных
увлечений короля.
Д’Обинье ошибся в сроке, но не в силе страсти того, кого
он называл «развратным скрягой и самым неблагодарным
господином на свете». Два года спустя Генрих был еще любов-
ником Коризанды, но уже не заикался о женитьбе. В момент
его самой жаркой страсти он вступил в сражение при Кутра,
разбил и убил Жуайёза.
Перед баталией и в момент атаки рядом с ним были
сыновья герцога Конде, его дяди, убитого в Жарнаке. Один
звался герцог Конде, как его отец, другой граф Суассон.
Воинственный клич наваррского короля был краток. Он
обнажал шпагу.
— Не нужно болтать,—сказал он.— Вы Бурбоны, и слава
Богу! Я докажу, что я у вас за старшего.
— А мы,—ответил Конде,—мы вам покажем, чего стоят
младшие!
Всем известен результат битвы. Победа была полной, оба
Жуайёза убиты. Вечером пировали в замке Кутра. Тела обоих
Жуайёзов были выставлены, обнаженные, в нижнем зале. Кто-
то осмелился пошутить над двумя бравыми дворянами, кото-
рые предпочли смерть бегству.
127
Великие люди в домашних халатах
— Тихо, господа,—сказал Генрих сурово,—их обязаны
оплакать даже победители.
Затем, как и всегда в подобных случаях, особенно когда
бывал в настроении, он показал себя истинным гасконцем.
«Сир, сеньор и брат,—писал он Генриху ГГГ,— благодарите
Бога, я разбил Ваших врагов и Вашу армию».
И что же, вы думаете, стал делать Генрих ГУ, выиграв
баталию? Воспользовался успехом, присоединился к армии
протестантов, которая поднялась в Германии, союз с которой
обеспечила ему Коризанда? Именно это настойчиво совето-
вали ему д’Обинье, Сюлли и Морней. Но он не слушал их
советов. Он захватывает знамена, собранные на поле битвы,
отправляется к графине де Гиш, устраивает ложе из знамен, на
котором и засыпает с ней в обнимку.
А в это время Генрих Гиз уничтожает его германскую армию.
Правда, год спустя Генрих ГГГ в благодарность за эту услугу
приказывает убить в Блуа герцога Гиза и кардинала Лоррена.
Ничего удивительного в том, что Генрих Наваррский думал
о любовнице в минуты победы. Вы увидите, что об этом он
думал и на пороге смерти.
В январе 1589 года герцог Невер осадил Гарнаш, маленький
городок в нижнем Пуату. Генрих прискакал снимать осаду. Он
соскочил с лошади разгоряченный, а холод был страшный,
простудился и заболел. Заболел девятого, а тринадцатого уже
думал, что умирает. Пятнадцатого он писал графине де Гиш:
«Не дошла ли до Вас весть о моей болезни? Я выбираюсь,
слава Богу. Вы услышите обо мне такие же добрые вести, как
в Ниоре. Разумеется, я видел, как разверзлись небеса, но, очеви-
дно, я недостаточно хорош, чтобы туда войти. Господь, види-
мо, решил еще мною попользоваться. Дважды по двадцать
четыре часа я лежал, будто завернутый в саван. О, какую
жалость я бы вызвал у Вас! Если бы мой кризис продлился на
два часа дольше, я стал бы прекрасной пищей для червей. Только
что до меня дошли вести из Блуа. Из Парижа вышли две
тысячи пятьсот человек, ведомые Сен-Полем, на помощь Орле-
ану. Отряды короля изрубили их в куски, и надо думать, что
Орлеан будет взят через дюжину дней. Кончаю, потому что
чувствую себя плохо. Привет, моя душа!»
К несчастью для графини де Гиш, чуть выздоровев, король
Наварры встретил мадам де Гершевиль и влюбился.
Красавица Коризанда заметила, что сердце короля охладе-
ло к ней. Он внезапно как бы забыл о ней. Она посылает к нему
128
Гёнрих IV
маркиза де Парабера, своего кузена, выяснить, что означает
его молчание. Генрих со всегдашним благодушием покаялся
в новой любви, признал свои грехи и отказался их исправить,
спеша добавить, впрочем, что, если его уважение и дружба
могут успокоить графиню де Тиш, у нее не будет причин
жаловаться на него.
Графиня де Гиш прекрасно знала Генриха. Она знала, что,
если подобные слова сказаны, возврата не будет. Она смири-
лась, приняла уважение и дружбу, которые предлагал ей на-
варрский король. Уважение и дружбу он питал к ней всю свою
жизнь.
Но случилась с Генрихом новая неприятность с новой лю-
бовью. Неверный любовник графини де Гиш встретил в мадам
де Гершевиль тот же отпор, с которым столкнулся пятнадцать
лет назад при встрече с мадемуазель де Тиньонвиль.
Генрих опять предложил свою руку, как может сделать
в наши дни студент, намереваясь соблазнить гризетку. Но
маркиза ответила ему, что, будучи вдовой простого дворяни-
на, она ни в коем случае не имеет права претендовать на
подобную честь. Таким образом, Генрих, увидев, что укрепле-
ние неприступно, отступил. И желая оставить мадам де Герше-
виль добрую память о королевской любви, он выдал ее замуж
за Шарля Дюплесси, синьора Лианкура, графа де Бомон,
ординарца короля, сказав ей:
— Вы действительно дама чести и будете фрейлиной коро-
левы, которую я возведу на трон, когда женюсь.
И он сдержал слово. Маркиза де Гершевиль, сделавшись
графиней де Бомон, была первой дамой королевы, которую он
представил Марии Медичи, ставшей его женой.
В то время как мадам де Гершевиль вызывала удивление
современников, сопротивляясь королю Наварры, он набирал-
ся терпения в обществе Шарлотты Дезэссар, графини де Рома-
рантен. В результате этого терпения на свет появились две
девочки. Первая—Жанна Батиста де Бурбон, признанная офи-
циально в марте 1608 года, и Мария Генриетта Бурбон, умер-
шая аббатиссой Шелля 10 февраля 1629 года.
Первая была замечательной женщиной. Назначенная аб-
батиссой Фонтевро в 1635 году, она составила честь ордена
своим духом, талантами, твердостью. Она даже добилась
указа, предписывающего приорам этого ордена называть ее
матерью письменно и устно. Титул этот был большой честью,
и она очень им гордилась, так как даже на смертном одре,
5 3243
129
Великие люди в домашних халатах
в 90 лет, когда приор Фонтевро, отпуская ее грехи, сказал:
«Сестра моя, примите святые дары», она ответила, глядя ему
в лицо: «Называйте меня «мать моя»! Указ вам это предписы-
вает».
Она не всегда так строго следовала указам, выпущенным
по ее поводу. Президент де Арлей, как некоторые другие,
выпустил один из таких указов, который вызвал у нее сильный
гнев. Она побежала к нему, дошла до оскорблений и окончила
свою речь следующим образом:
— Неужели вам не известно, что я плоть от плоти и кровь
от крови Генриха Четвертого?
— О да, да, мадам, это сразу видно, и притом самой
горячей, самой пылкой.
Ее мать вышла замуж в 1630 году, в возрасте сорока лет,
за Франсуа д’Опиталя, сеньора дю Алье. Он называл ее, по
словам ее историка, вдовой принца.
Вы видите, дорогие читатели, что всегда все можно прими-
рить, и люди, которые противятся естественному ходу вещей,
вместо того чтобы просто бросить на них покрывало, ото-
роченное словами, большие недоумки.
Кстати, мы забыли вам сказать, что между разрывом
с Генрихом ГУ и замужеством с Франсуа д’Опиталем она по-
дарила шесть детей кардиналу де Гизу.
Она умерла в июне 1651 года, и в двадцать четвертом
письме своей «Исторической музы» Лоре объявляет о ее смер-
ти в следующих строках:
Смерть страшный нанесла удар!
Нам жаль мадам д’Опиталь!
1де бренной жизни дивный пир?
Увы, она умчалась вдаль...
Нет, не желала покидать
Старушка этот шумный свет,
Хотя пришлось ей повидать
Столь многое за столько лет
Она сказала: «О Господь!
Зовешь меня? Мой муж, прощай!»
Ну а его живая плоть
Ему твердила: «Не скучай!»
И вместо жалоб и стенаний
•В нем зародился рой желаний.
В бой снова рвется петушок!
Но это небольшой грешок...
Коль хочешь, выбирай, старик!
Так выбор нынешний велик.
130
Генрих IV
Во время бурного цветения любви Генриха IV к Шарлотте
Дезэссар в стране произошли политические перемены, о кото-
рых мы упомянем в двух словах.
Генрих Беарнский и Генрих Валуа договорились.
Страх, говорится в Писании, есть начало мудрости. Генрих
Валуа испугался, увидев своего врага в трех лье от него,
и поспешил заверить его в своих добрых намерениях. Генрих
Беарнский не посмел отказаться от мира, который предлагал
ему король Франции.
Встреча произошла близ Тура, на берегу ручья. Гугеноты
и католики, которые сражались друг с другом на протяжении
двадцати лет, двадцать лет истребляли друг друга, бросились
друг другу в объятия. Отныне существовала только единая
Франция. Объединение солдат предшествовало объединению
государей.
На какой-то момент все оказалось под вопросом. Козни
двора, господа Виллеруа, д’Антраг, заинтересованные в коро-
левских распрях, сделали шаг вперед, вынудив Генриха III
отступить на шаг. Наваррский король решительно двинулся
к миру.
Он положился на Бога, как делал всегда в опасных ситуаци-
ях. Эта дорога могла считаться опасной. Он двинулся по ней
практически один. Дорога была узкой и неверной там, где
сливались Луара и Шер.
Генрих III находился в Плесси-Ле-Тур. Генрих Беарнец был
в священном одеянии, делавшем его уязвимым для врагов. Он
шел на риск погибнуть от пистолетной пули, как Гиз, или от
пули, пущенной из аркебузы, как Колиньи. Он гордо нес свой
белый султан, короткий красный плащ, прикрывавший его
кафтан, вытертый кирасой, и штаны цвета осенних листьев; он
предпочитал этот немаркий цвет.
Маленький, крепко сидящий в седле, поседевший до време-
ни (ему было всего тридцать пять), с орлиным носом и подбо-
родком Полишинеля, взором живым, беспокойным взором
охотника, пронзающим сердца и заросли, он шел на свидание
к своему королевству с трепещущим сердцем, но со светлым
и улыбчивым лицом.
Генрих III слушал вечерню в Миниме. Его предупредили,
что приближается огромная толпа и во главе ее одинокий
кавалер громко говорит и смеется.
— Но, черт возьми,—сказал Генрих III,—вы увидите, что
это мой наваррский братец. Ему наскучило ждать.
5*
131
Великие люди в домашних халатах
И это был он. Толпа действительно была столь огромна,
что оба короля какое-то время не могли приблизиться друг
к другу. Они протягивали друг другу руки, но издали. Наконец
образовался проход. Генрих Наваррский упал на колени и со
свойственным только ему выражением воскликнул:
— Теперь я могу умереть! Я увидел моего короля.
Генрих Валуа поднял его и обнял. Раздавались крики радо-
сти, летевшие в небо. Люди взбирались даже на деревья.
Назавтра наваррский король присутствовал при пробужде-
нии короля Франции в сопровождении одного пажа. Для этого
требовалась определенная смелость. Кровь герцога Гиза не
стерлась еще с паркета замка Блуа.
Было решено осадить Париж. Во время этой осады Жак
Клеман под восторженные овации парижан и надеясь свер-
шить святое дело убил Генриха ГГГ.
Вы сомневаетесь не в убийстве, а в святости его? Прочтите
вот этот куплет:
Наш Жак Клеман, монашек молодой,
Письмишко королю вручил.
А с ним смиренно, как святой,
И ножик в брюхо засадил.
Этот стишок был написан под гравюрой, представляющей
«страдание благословенного святого Жака Клемана», погиба-
ющего под алебардами слуг короля.
И тогда пришлось Генриху ГУ—наш герой стал Генри-
хом ГУ после смерти Генриха ГГГ—снять осаду Парижа и отой-
ти в Дьепп в ожидании помощи, которую должна была ему
прислать королева Елизавета.
В этот момент он, наследник французского трона, был
очень беден. Выходя из комнаты убитого, он нес на руке
фиолетовый плащ, чтобы скроить из него себе позже траурный
кафтан.
Когда мы говорим, что он стал Генрихом ГУ, мы долж-
ны были бы сказать, что он назвался Генрихом ГУ, так как
многие не желали признать его королем, признавая в нем
генерала.
Хотя Живра и подал знак, воскликнув, бросившись к его
ногам: «Сир, вы король храбрых. Лишь трусы вас покинут!»,
многие из дворян, которые вовсе не были трусами, оставили
его.
132
Тёнрих IV
Как мы уже говорили, он находился в Дьеппе во главе всего
। рех тысяч человек. Мейен преследовал там его с тридцатью
н.1сячами солдат. Надо было победить или быть выброшен-
ным в море.
Генрих победил в битве при Арке. Победа была полной.
Вечером после этой победы он пишет Крийону знаменитую
in писку:
«Повесься, бравый Крийон! Мы победили в Арке, и тебя там
нс было. Прощай, Крийон! Люблю тебя вдоль и поперек. Тёнрих».
Генрих всегда был в настроении, но особенно в дни сра-
жений.
Елизавета отправила Генриху пять тысяч человек. С этими
пятью тысячами и двумя с половиной, уцелевшими в битве
при Арке, он отбросил Мейена к стенам Парижа.
Но Париж был настолько фанатичен, что оставался по-
прежнему неприступным. Чтобы несколько напугать горожан,
1енрих разрешил своим легким отрядам атаковать, что они
и сделали, дойдя до середины Нового моста. Его построил
Дюсерсо в 1578 году, и потому он был действительно новый.
Именно на этом месте, где остановилась атака, была воздвиг-
нута статуя Генриха TV.
Д’Эгмонт прибыл с испанской армией. Приходилось от-
ступать.
Мейен и д’Эгмонт объединили свои силы и погнались за
1снрихом ГУ. Они догнали его у долины Иври, вернее, он их
гам ожидал. И здесь опять великий человек, такой великий
перед противником и такой слабый перед любовницами, в мо-
мент атаки произнес слова настолько популярные, что в книге,
подобной нашей, их нельзя обойти молчанием.
— Друзья мои,—сказал он,—вы французы, а вот враг.
Исли вы потеряете ваши знамена, обернитесь на белый
султан вашего короля. Вы всегда найдете его на дороге
чести и победы.
Несколько сильная гасконада, но успех превратил ее во
фразу историческую.
Накануне ранив жестким словом одного из самых храбрых
своих соратников, полковника Шомбера, в присутствии всей
армии он пришпорил коня, подскакал к нему и так, что было
слышно всем, сказал:
— Полковник Шомбер,—мы в деле, может случиться, что
я умру. Было бы несправедливо унести с собой честь такого
храброго воина, как вы. А потому я объявляю, что знаю вас
133
Великие люди в домашних халатах
как человека достойного, неспособного на трусость. Обнимите
меня.
— Ах, сир,—ответил Шомбер.— Ваше величество ранили
меня вчера и убиваете сегодня, так как накладываете на меня
обязанность умереть за вас.
И действительно, Шомбер повел первую атаку, врубился
в самую гущу испанцев и остался там.
Одно из обстоятельств, которые определяют иногда
успех битвы, чуть было не превратило в поражение победу
при Иври.
Корнет с белым султаном отступал раненый с поля боя.
Его приняли за короля. К счастью, Генриха вовремя преду-
предили. Он бросился в середину своих, которые начинали
сдавать.
— Я здесь!—закричал он.—Я здесь! Обернитесь ко мне,
я полон жизни. Исполнитесь чести!
Последним словом дня, когда Бирон, наступая с резервом,
предрешил победу, было: «Не трогать французов!»
Две победы, при Арке и при Иври, разоружили Париж.
Генрих вернулся к осаде. По дороге он взял Мант.
На следующий день после взятия Манта он был так свеж,
что играл в мяч с булочниками, которые выиграли у него все
деньги и не пожелали дать ему отыграться. Действительно, от
булочника до мельника один шаг. В Гаскони Генриха TV назы-
вали «мельником мельницы Бубасты».
И вот у него родилась идея наказать этих игроков. На
протяжении всей ночи по его приказанию пекли хлеб, а наутро
его продавали по половинной цене. Растерянные булочники
явились к Генриху и дали ему отыграться.
Он покинул Мант, к великой радости булочников, и рас-
положил свой командный пункт на Монмартре.
На Монмартре, в ста шагах от его командного пункта,
находилось аббатство, а в этом аббатстве—юная девушка по
имени Мария де Бовильер, дочь Клода, графа де Сент-Эньяна,
и Мари Бабу де Ла Бурдезьер.
Род Ла Бурдезьер, из которого происходила и Габриель
д’Эстре, по словам Таллемана де Рео, изобиловал самыми
галантными дамами, какие когда-либо расцветали во Фран-
ции.
«Их было,—говорит он,—двадцать пять или двадцать
шесть, то монахинь, то замужних, обладавших в высшей степе-
ни искусством любви. Отсюда тот факт, что все признавали
134
Тёнрих IV
। сральдическим знаком семейства де Ла Бурдезьер горсть
ники, ибо оказалось, что по приятному совпадению на их гербе
была изображена рука, сеющая вику. Сопровождаю герб сле-
дующим четверостишием:
Славны любые времена.
Природы щедрости велики.
Но счастлива лишь та страна,
Где вас осыпет семя вики.
Чтобы понять смысл, скрытый в этом четверостишии, по-
ведаем нашим читателям, что слово «вика» и слова «женщина
легкого поведения» были в то время синонимами.
Теперь о том, как эта семья, глава которой звался просто
Ьабу, превратился в семейство Ла Бурдезьер. Мы вам об этом
расскажем, потому что склонны вскрывать всю подноготную
нашего ближнего.
Вдова де Бурж, бывшая жена прокурора или нотариуса,
приобрела паршивенький кафтан. Под оборкой на талии этого
кафтана она обнаружила бумагу, на которой были написаны
следующие слова:
«В погребе такого-то дома, на глубине шести шагов, в та-
ком-то месте (место было точно обозначено) золота спрята-
но в горшках столько-то».
Точное количество до сих пор неизвестно, сумма была
весьма солидная. Это все, что мы знаем. Вдова задумалась.
Она знала, что комендант города был вдов и бездетен.
Она направилась к нему. Рассказала ему все. Как вы пони-
маете, он ее выслушал с должным вниманием. Правда, она
скрыла от него, где именно находились деньги.
— Вам осталось только,—сказал он,—открыть мне ма-
ленький пустячок. 1де этот дом?
— Идет. Но прежде, чем я вам это скажу, вы мне тоже
кое-что пообещаете.
— Что?
— Жениться на мне.
Комендант в свою очередь тоже задумался и вниматель-
но осмотрел вдову. Она сохраняла еще остатки былой
красоты.
— Хорошо, пусть будет так,— бросил он.
И две договаривающиеся стороны заключили контракт, по
которому, если эта сумма будет найдена в этом подвале,
комендант женится на вдове.
135
Великие люди в домашних халатах
Контракт был подписан, и они отправились на поиски.
Сумма оказалась точно такой, какая была обозначена в запис-
ке. Комендант женился на вдове и на столь необыкновенно
найденное приданое купил землю в Ла Бурдезьер. Потому-то
Бабу, называвшиеся просто Бабу, с этого времени стали име-
новаться Бабу де Ла Бурдезьер.
Что же до галантности дам этого семейства, приведем
единственный пример.
Существовала одна Ла Бурдезьер, которая похвалялась
тем, что была любовницей папы Клемента VII, императора
Карла V и Франциска I. Возможно, и правда, что эта дама
выполняла некую дипломатическую миссию, возложенную на
нее этими тремя сиятельными особами.
IV
©й® -w- ~jr Так, на Монмартре было аббатство, а в аббатстве
I /и девица де Бурдезьер.
и/ I Эта девица де Ла Бурдезьер, которая к своим
JL JL геральдическим знакам, среди которых была ру-
ка, сеющая вику, добавила в качестве девиза «Хорошая кровь
не может врать», эта девица де Ла Бурдезьер по матери и де
Бовильер по отцу имела от силы семнадцать лет, родившись
27 апреля 1574 года.
Она была воспитана в монастыре Бомон-ле-Тур под кры-
лом своей тетки Анн Бабу де Ла Бурдезьер, аббатисы мона-
стыря Бомон-ле-Тур. «Ее призванием,—наивно говорит ис-
торик, снабдивший нас сведениями об интересной особе, коей
мы сейчас заняты, не был монастырь. К моменту смерти ее
отца в доме было трое мальчиков и шесть девочек. Бедный
ребенок был отдан монахиням, чтобы увеличить ее братьям
часть отцовского наследства».
Генрих был достаточно развит для того, чтобы, не напряга-
ясь, объяснить мадемуазель или, скорее, мадам де Бовильер—
монахинь называли «мадам»,—что есть в мире вещи более
приятные, чем посещение мессы или пение псалмов. Она пове-
рила Генриху и отправилась в Сен-Лис.
Но осада?
А, дьявольщина! Генриху TV было глубоко наплевать на
Париж, когда он был занят очаровательной семнадцатилетней
девчонкой.
Посмотрите, что пишет почти современный ему автор:
«Если бы этот принц был рожден королем во Франции
137
Великие люди в домашних халатах
и королем мирным, он никогда бы не стал великим человеком.
Он утонул бы в вожделениях, несмотря на все высокие по-
рывы. Он не уставал в погоне за удовольствиями забрасывать
самые важные дела. После битвы при Кутра, вместо того
чтобы развивать свой успех, он отправляется шалить с гра-
финей де Гиш и привозит ей знамена, которые отбил. Во
время осады Амьена он преследует мадам де Бофор, не
заботясь о кардинале Австрии, эрцгерцоге Альберте, непре-
станно угрожающем его безопасности».
В результате Сигонь пишет на него эпиграмму:
Великий Генрих, наш герой
Испанцев гордых бил не глядя!
Но что нам делать, коль порой
Он был рабом своей же...
Честное слово, дорогие читатели, рифма вам в этом по-
может.
Итак, этот добрый Беарнец, одухотворенный Генрих, от-
правился в Сен-Лис со своей очаровательной монахиней.
Бейль говорит о нем в своем словаре: «Если бы его сделали
евнухом, он бы не выиграл битв ни при Кутра, ни при Арке, ни
при Иври».
К несчастью для нее, бедная монахиня сдалась слишком
быстро, и Генрих ГУ не оценил ее слабости. Он видел перед
собой уже другую даму, тоже происходящую из рода Ла
Бурдезьер, и мадам де Бовильер была забыта. Забыта как
любовница, но не как подруга, отдадим справедливость Ген-
риху IV, так как в 1597 году издается указ, по которому быв-
шая любовница победителя Иври возлагает на себя титул
аббатисы, дамы Монмартра, Поршерон и Фор-о-Дам.
Она умерла 21 августа 1650 года восьмидесяти лет.
И вот мы подошли к самой популярной любовнице Генри-
ха IV Габриель д’Эстре.
Две вещи способствовали этой популярности. Чудная пе-
сенка «Очаровательная Габриель». И плохая поэма «1енриада».
Из известной песенки лишь один куплет написан Генрихом IV.
Он написал его, отправляясь в одно из своих многочисленных
путешествий:
Прощай, красотка Габриель!
Пусть слезки из очей не льются.
138
Генрих IV
ГАБРИЕЛЬ Д’ЭСТРЕ
Великие люди в домашних халатах
Увы, нам не поет свирель,—
Но славы трубы раздаются.
И вот расстаться нам пора!
Но легче с жизнью расстаются.
Зачем дожил я до утра?
С любовью в сердце не дерутся.
Что касается Габриель, то вот ее портрет, данный Вольтером:
Д’Эстре ее звали. Рукой природы
Дано ей с излишком даров, не считая.
Одну только знали такую народы—
Неверную даму царя Менелая.
Пред взором ее египтянка слепа,
Хоть храм благовониями наполняла.
И Рима владыку пленила. Толпа
К Венере, ее увидав, приравняла.
В остальном, если судить по портрету прекрасной Габри-
ель, который нам оставил Гастон, брат Людовика ХГГГ, один
из сыновей, так сказать, Генриха ГУ, или, скорее, Марии Меди-
чи (мы скажем позже, кто мог быть возможным отцом Гасто-
на), Габриель обладала одной из самых восхитительных голо-
вок в мире, золотыми густыми волосами, глазами голубыми
и ослепительно сверкающими и лицом цвета лилий и роз, как
говорили тогда и как кое-кто говорит и в наше время.
Поршерез восславил волосы и глаза, а Гийом де Сабле
остальное.
О волосах красавицы д’Эстре:
Оковы принца моего. Ох, попадусь я в сети.
Вам все на свете—ничего! Вы—смех, вы ветра дети!
Но если стану вас хвалить, глядеть мне надо в оба:
Стих, как сообщника, казнят—за оскорбление особы.
Теперь сонет, имевший счастье на протяжении десяти лет
пользоваться огромной известностью. Прочтите его, дорогие
читатели, и проникнитесь настроениями того времени:
Нет, это не глаза,—два нежных божества,—
Пред ними короли теряют голоса!
Да нет, не божества, а просто—небеса.
В них синевы простор и вешняя роса.
140
1ёирих IV
Два солнца в них горят,
Но тут же говорят:
— Мы молний страстный яд,
Да, мы грозы разряд.
Но если божества—откуда этот яд?
А если небеса, то почему—разряд?
Два солнца—чепуха! Одно оно всегда!
Не может долго так светить мне молния.
Чтоб ты ни возражал, я утверждаю! Да!
Что это и глаза, и божества, и небеса, два солнца, молния!
От четверостишия о волосах, после сонета о глазах перей-
дем к стихам, обобщающим прелести Габриель. Последние
строки, как мы и говорили, принадлежат де Сабле:
Что взор мне говорит? Не верю я глазам:
Как влажно свет бежит по дивным волосам!
Как выгнут этот лоб, а брови чернота
Лишь украшает нос в объятье нежном щек.
Посмотришь и готов смотреть еще, еще...
И сознавать, что мир без страсти—пустота.
Как счастлив смертный тот,
Кто поцелуем пьет
Вот этих губ пожар,
Объятий чистый мед.
Но опусти глаза—
Глядеть уже нельзя
На шейки легкий пух,
На грудь, на гибкий стан.
Но если глянешь вниз, ты не поверишь сам!
Ведь ножкам этим лишь
Порхать по небесам.
Габриель родилась около 1575 года. Она не появлялась еще
при дворе, когда Генрих встретил ее во время одной из прогу-
иок по окрестностям Сен-Лиса. Она жила в замке Кёвр,
и встретил он ее в лесу Виллер-Котре.
Де Мустье запечатлел на буковом дереве, на месте свидания,
подобно пастырю Вергилия или герою Ариосто, эти пять строк:
Этот лес—он приют, он волшебник.
Веток шум, щебетание, трель...
И напомнит седой затейник,
Шейчет на ухо: «Это Генрих
Здесь вздыхал возле Габриель».
141
Великие люди в домашних халатах
Я, возможно, сегодня единственный человек во Франции,
помнящий эти стихи. А все потому, что в детстве моя мать
показывала их мне на том самом дереве, объясняя, кто такой
был Генрих, кто Габриель, а кто де Мустье.
Насчет рождения Габриель существовали некоторые со-
мнения.
Она родилась в то время, когда господин д’Эстре был
мужем ее матери, но это произошло пять или шесть лет спус-
тя после того, как мадам д’Эстре сбежала с маркизом
д’Аллегром.
Она разделила позже его трагическую участь. Обитатели
из Суары, приверженцы Лиги, узнав, что в гостинице про-
живают господин и дама, близкие к королю, взбунтовались,
прикончили кинжалами маркиза и его любовницу и выбросили
их из окна.
Эта д’Эстре также происходила из семейства Ла Бурдезьер.
У этой мадам д’Эстре было шесть дочерей и два сына. Доче-
рей звали мадам де Бофор, мадам де Вилар, мадам де Намп,
графиня де Сюзей, аббатиса Мобюиссона и мадам де Баланьи.
Эта последняя стала Делией в «Астрее».
«Талия ее,—говорит Теллеман де Рео,—была несколько
подпорчена, но это было самое галантное создание в мире. Из
нее мсье д’Эпернон сделал аббатису Сент-Глюссин в Метце».
Их, сестер и брата (второй сын родился мертвым), назы-
вали семью смертными грехами.
На смерть мадам де Бофор мадам де Неви, наблюдавшая
за похоронами из окна, написала эти шесть строк:
Сегодня я видела, как под окном
Шесть смертных грехов проходили,
Святоши, ведомые тайным сынком,
И пели они, и кадили.
Надеясь, что в рай проводили седьмой
Из гроба на небо дорогой прямой.
Но как бы ни молода была тогда Габриель, сердце ожило
в ней и заговорило, и она подчинилась голосу сердца.
Голос говорил ей о Роже де Сен-Лари, известном под,
именем Бельгард. Он был главным конюшим Франции, и бла-
годаря этому званию его называли просто Главный. Обладая
прекрасной фигурой, он отличался редкостной привлекатель-
ностью. Но несчастьем его стала нескромность. Как король
142
l
Великие люди в домашних халатах
Кандоль, он не мог удержать языка и так нахваливал Генри-
ху IV красоту своей любовницы, что тот пожелал ее увидеть.
Пришел, увидел, полюбил. Подобно «veni, vidi, vici»1 Цеза-
ря. И первое дитя этой любви было названо в честь победи-
теля в битве при Фарсале, они решили назвать его Александ-
ром. Но ревность к Главному мучила Генриха на протяжении
девяти или десяти лет его жизни с Габриель.
Мы видели, как Генрих познакомился с Габриель при по-
средничестве Бельгарда. И первое, что сделал Генрих, он увез
ее ко двору, в Мант, запретив при этом Бельгарду там появ-
ляться. Несчастный любовник подчинился. Но мадемуазель
д’Эстре назвала это тиранством. Однажды утром она заявила
своему царственному поклоннику—утверждают, что король
не был еще ее любовником,—что его поведение неделикатно.
Если он действительно любит ее, он не будет препятствовать
ее высокому положению при Бельгарде, который обещал на
ней жениться.
После чего она удалилась. Генрих задумался. О чем же он
задумался? О том, что он предлагал всем—о женитьбе.
Но предложение никогда не казалось серьезным. Генрих
был мужем Маргариты, и в какой бы малой степени он им ни
был, степень эта была достаточной, ведь развода еще не было.
Он размышлял о том, что. он скажет Габриель, чтобы
удержать ее при себе, когда к нему пришли с известием об ее
отъезде в Кёвр.
Габриель выбрала именно такой день, когда Генрих—она
об этом знала—не мог за ней последовать. Но он отправил ей
срочное послание, всего три слова: «Ждите меня завтра».
Отягощенный мыслями, трепещущий, разочарованный,
обезумевший от любви, будто двадцатилетний юноша, он
решился, чего бы это ему ни стоило, вернуть ее. Но для этого
нужно было проскакать двадцать лье и пересечь две вражеские
армии.
«Никогда Цезарь,—говорит историк, у которого мы заим-
ствуем эту деталь,—не рисковал так, отправляясь из Апулии
в Брундизий, как Генрих по дороге из Манта в Кёвр».
Он отправился верхом в сопровождении всего пятерых
друзей. В трех лье от Кёвра, возможно в Вербери, увидев, что
дороги Компьенского леса патрулирует враг, он спешил-
ся, переоделся крестьянином, водрузил на голову мешок
1 Пришел, увидел, победил (латин.).
144
1енрих IV
ГЕНРИХ,
переодетый крестьянином
Великие люди в домашних халатах
с соломой и отправился в замок. Он миновал около двадцати
французских и испанских патрулей, которые и представить
себе не могли, что крестьянин с мешком соломы на голове—
отчаявшийся любовник. Более того, что любовник этот—ко-
роль Франции.
Хотя она была предупреждена о прибытии короля, Габри-
ель не верила, что он способен на подобную глупость, не
хотела его узнавать, а узнав, вскрикнула и не нашла ничего
лучшего, как сказать:
— О, сир! Вы так уродливы, что я не могу на вас смот-
реть.
К счастью для короля, Габриель была в обществе своей
сестры, маркизы де Вилар. Маркиза, когда Габриель убежала,
осталась с королем и постаралась его убедить, что единствен-
ная причина бегства—страх быть застигнутой ее отцом. Но
король скоро понял, чего стоят эти объяснения, так как маде-
муазель д’Эстре не возвращалась. Вот таким зеленым и кис-
лым оказался плод, который он сорвал в результате своего
самого опасного путешествия, рискуя своей судьбой, судьбой
друзей, короной Франции.
«Что удивительнее всего,—говорит Таллеман де Рео,—это
то, что он не был человеком дела, а мадам де Верней вообще
называла его человеком добрых намерений».
Его отсутствие переполошило двор, особенно когда стали
известны подробности его путешествия сквозь вражеские
отряды.
Сюлли и Морней ждали его, чтобы дать ему хорошую
взбучку. Генрих TV склонил, по своему обыкновению, голову.
Но на этот раз вовсе не из-за упреков друзей, а лишь от горечи
неудачи.
Выпутался он из этого положения, поклявшись словом
дворянина, что не возобновит подобных атак, и действитель-
но принял все меры к тому, чтобы в них не было необ-
ходимости.
Чтобы завлечь Габриель ко двору, он вытребовал к себе ее
отца якобы для того, чтобы ввести его в свой совет. Но
господин д’Эстре явился один. Тут появляется второй претен-
дент и тоже предлагает женитьбу. Это был герцог Лонгвиль.
И если Габриель любила Бельгарда из-за него самого, то она
сделала вид, что любит Лонгвиля исключительно из амбиции.
Герцог Лонгвиль, обнаружив, с одной стороны, какую игру
затеяла с ним Габриель, с другой стороны, силу страсти к ней
146
Генрих IV
короля, испугался подобной ситуации. Он вернул ей ее письма,
потребовав обратно свои.
Габриель послушно вернула ему письма, с первого до по-
следнего; но, разбирая полученные взамен, заметила, что двух
ее писем, самых компрометирующих, не хватает.
К счастью, когда несколькими днями позже герцог въезжал
в Дулан, он был встречен приветственным салютом. Совер-
шенно случайно один из мушкетов был заряжен пулей, и слу-
чайно пуля эта попала в герцога. Тот упал замертво.
Пример подействовал на Бельгарда. Он ни в коем случае не
желал вступать в ссору ни с влюбленным королем, ни с кап-
ризной любовницей.
Узнав, что мсье д’Эстре занят замужеством дочери на
Никола д’Армевале, сеньоре де Лианкуре, он предусмотри-
тельно стушевался, намереваясь появиться позже.
Говорят, что Габриель истошно кричала при виде претен-
дента на ее руку. Он был духом плох и телом хил. Тут она
обратилась к Генриху ГУ. Она попыталась убедить его в том,
что ее отвращение к сеньору де Лианкуру идет от склонности,
которую она питает к нему.
Генрих, отнюдь не убежденный в этой склонности, не желал
вмешиваться в женитьбу, которая была, по-видимому, так
дорога господину д’Эстре. Со своей стороны Габриель продол-
жала взывать о помощи. Генрих решил держаться середины,
пообещав появиться в день свадьбы внезапно, как Бог на
античной сцене, и оградить новобрачную от посягательств
супруга.
Но обстоятельства сложились таким образом, что в день
свадьбы необходимость заставила его отказаться от этого плана.
Таким образом, Габриель пришлось самой отбиваться от мужа,
в чем она, по всей вероятности, преуспела. По крайней мере она
клялась Генриху, что муж от нее ничего не добился. Объяснение
происходило, когда Генрих, приблизившись к Кёвру, приказал
мсье Лианкуру присоединиться к нему в Шони с его женой.
Муж очень не хотел подчиниться, но, подумав о риске,
которому подвергнется, если будет сопротивляться, и о том
состоянии, которое он может обрести в будущем, принял это
приглашение.
Он привез свою жену в Шони. У короля уже были готовы
экипажи: он отправлялся на осаду Шартра.
Не заботясь больше о муже, как будто он и не существовал,
не пригласив его даже сопровождать жену, он подсадил
147
Великие люди в домашних халатах
Габриель в карету, сел рядом с ней, и они отправились,
увозя также добрую маркизу де Вилар, которая пыталась
сгладить в Кёвре грубость своей сестры, и мадам де Ла
Бурдезьер, ее кузину.
Мадам де Сурди, тетка Габриель, опасаясь новой опло-
шности своей племянницы, тоже направилась туда.
Советы, данные племяннице этой восхитительной теткой,
были небесполезны для счастья Гёнриха. Но и Генрих не был
неблагодарным. И как только город был взят, он отдал его
под команду ее мужа.
И все-таки единственное обстоятельство нарушало покой
Генриха TV—ревность к Бельгарду. Как бы ни были разделены
любовники самым тщательным наблюдением, из потухшего
костра любви нет-нет да выскочит искра.
Однажды Генрих ГУ наблюдал за тем, как они танцевали.
Он их видел, они его нет. При виде того, как они подавали
друг другу руки, он прошипел сквозь зубы:
— Ventre-saint-gris!1 Все-таки они любовники.
Он пожелал убедиться. Заявив, что он будет отсутствовать
всю ночь и следующий день, он выехал в восемь вечера, но
в полночь вернулся.
Король не ошибся. К его возвращению Габриель и Бель-
гард были вместе.
Все, что могла сделать Ла Руссе, компаньонка Габриель,
это спрятать Бельгарда в кабинете, где спала сама, рядом
с кроватью своей госпожи, пока та открывала дверь королю.
После чего она ушла и унесла ключ.
Король заявил, что он голоден, и предложил поужинать.
Габриель извинилась, что не ожидала короля и не приказала
ничего приготовить.
— Прекрасно,—сказал король,—я знаю, что у вас чуд-
ные конфитюры в этом кабинете. Я съем хлеба с конфитю-
ром.
Габриель сделала вид, что ищет ключ, ключ не находился.
Генрих приказал искать Ла Русс. Ла Русс нигде не было.
— Ну что ж,—сказал король,—видимо, если я хочу поужи-
нать, мне придется взломать дверь.
И он принялся колотить в дверь ногой. Дверь начала
поддаваться, когда вошла Ла Русс и спросила, почему король
устроил весь этот шум.
1 Французское ругательство.
148
Гёнрих IV
— Я устроил этот шум,—сказал король,—потому что мне
нужны конфитюры из этого кабинета.
— Но почему ваше величество, вместо того чтобы взламы-
вать дверь, просто не откроет ее ключом?
— Vente-saint-gris!—сказал король.—Почему? Почему? Да
потому, что у меня нет ключа!
— Но вот он,—сказала Ла Русс и, одобренная взглядом
госпожи, протянула ключ королю.
Король вошел, кабинет был пуст. Бельгард выскочил в ок-
но. Король вышел, повесив нос, держа по банке конфитюра
и каждой руке.
Габриель разыграла отчаяние. Генрих упал к ее ногам и про-
сил прощения. Сцена эта послужила моделью Бомарше для
п о второго акта в «Женитьбе Фигаро».
Позже, когда Генрих пожелал жениться на Габриель, госпо-
дин де Праслен, капитан охраны, а впоследствии маршал
Франции, чтобы помешать своему господину сделать глупость
и потерять уважение всех своих друзей, предложил ему на-
крыть Бельгарда в комнате Габриель.
Было это в Фонтенбло. Король встал, оделся, взял шпагу
и последовал за мсье де Прасленом. Но в момент, когда
। от хотел постучать, чтобы им открыли, Генрих TV остановил
п о руку.
— А, нет!—сказал он.—Это слишком ее огорчит.
И он вернулся к себе. Добрый король! А какой достойный
человек, этот бравый и прозорливый беарнец!
Между тем во время этих событий король вошел в Париж
после четырехлетней осады.
Все прекрасно знают жуткие детали этой осады, которая
явилась ярким примером того, что ненависть религиозная
совсем иное, чем ненависть политическая.
Сначала мсье де Немур приказал выслать из Парижа
«лишние рты».
Генрих, увидев бедных изгнанников, изнуренных, изголода-
вшихся, умоляющих, сжалился.
— Пропустите их,—сказал он солдатам, которые их от-
талкивали,—в моем лагере найдется чем их покормить.
В Париже умирало от голода тысяча человек в день, так
как Генрих захватил все окрестности. Пытались делать хлеб из
пиленых мертвых костей. Такая пища удвоила смертность.
Генрих приходил в отчаянье, видя, что, несмотря на все эти
жертвы, Париж не хотел сдаваться.
149
Великие люди в домашних халатах
!
Господин де Гонди, архиепископ Парижа, проникся жа-
лостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, нашел его
окруженным всей его знатью и сказал Генриху, что за ин-
тересами этой знати тот не видит истины.
— Ventre-saint-gris, мсье!—сказал Генрих.—Если бы виде-
ли мою знать в битве, вы бы поняли, что она действует на
меня совершенно иначе.
Результат этой встречи показывает нам в истинном свете
дух и сердце Генриха.
И когда мсье де Гонди, описав ему ужасы голода и тот
фанатизм, жертвой которого был Париж, сказал, что он
возьмет Париж, только когда последний солдат будет убит
и умрет последний горожанин.
— Ventre-saint-gris!—ответил Генрих.—Этого не будет! Я,
как истинная мать Соломона, предпочитаю не иметь Парижа,
чем разорвать его в куски.
И в тот же день он приказал, чтобы повозки с провизией
вошли в Париж.
Фанатизм, как говорил архиепископ, был столь велик, что,
несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн
и особенно в истории гражданских войн, Генрих только через
три года вошел в столицу. Да и вошел-то он туда необычно. '
Он расположил к себе коменданта Бриссака, большинст-
во городских старшин и всех, кто оставался в парламенте.
Для входа был назначен день 22 марта. Старейшина торгов-
цев д’Юйер и три городских старшины д’Англуа, Пере и Боре-
пер сплотили вокруг себя своих родных и друзей, выгнали
испанцев из казарм и овладели воротами Сен-Дени и Сент-
Оноре.
Король подал им сигнал выстрелом с Монмартра.
Он вошел в город за два часа до рассвета, не встретив
никакого сопротивления.
Королевская армия заняла город и расположилась так, что
парижане, даже самые фанатичные, проснувшись, оказались
совершенно бессильны.
Однако наиболее упорные молчали и оставались у себя,
в то время как на улицах появились люди, несущие белые
флаги и шапки в руках. Они обегали все улицы с криками:
— Прощение всем!
И когда по Парижу разнесся единый клич, город взорвался
невообразимым криком:
— Да здравствует король!
150
ская армия вошла в Париж,
етив никакого сопротивления
Кор°ле6
не вс^Р
Великие люди в домашних халатах
Генрих согласился сменить религию. Всем известны
его слова, ставшие поговоркой: «Париж стоит мессы». Потому
его первый визит был в собор Парижской Богоматери. Его
сопровождал огромный кортеж. Стража хотела отодвинуть
толпу.
— Пускать всех!—кричал Генрих.—Разве вы не видите,
что народ изголодался без короля!
И король благополучно добрался до собора и из собора
й Лувр.
Габриель, которая сопровождала короля, была помещена
сначала в гостиницу дю Бушаж, примыкавшую к дворцу.
И это у нее пять месяцев спустя Генрих чудом избежал
смерти от руки Жана Шателя.
Король принимал двух дворян, преклонявших перед ним
колени. В момент, когда он нагнулся, чтобы их поднять, он
почувствовал сильный удар по губам.
Сначала он подумал, что это дурочка Матюрин, которая
его неосторожно задела.
— Чтоб тебя дьявол забрал, идиотка!—сказал он.—Она
меня ранила.
Его губы были разбиты, один зуб сломан.
Она бросилась к двери и захлопнула ее.
— Нет, папаша,—сказала она,—это не я, это он.
И указала на молодого человека, прятавшегося за окон-
ными шторами.
Два дворянина бросились на него со шпагами в руках.
— Не причиняйте ему зла,—закричал Генрих TV,— он, на-
верное, сумасшедший.
Король ошибся самую малость, так как это был фанатик.
Юношу арестовали и нашли у него нож, которым он
только что ударил короля. Звался он Жан Шатель, был сыном
богатого суконщика и учился в Клермонском коллеже. Он
вовсе не отрицал своего преступления, но похвалялся им,
заявляя, что действовал по собственной воле и привержен-
ности к религии. Он был убежден, что обязан убить короля, не
одобренного папой. Потом он добавил, что должен был ис-
купить грех перед Создателем и что кровь еретика будет искуп-
лением, угодным Богу.
Что это было за преступление? То, которым Господь пора-
зил Онана.
Король был совершенно прав, говоря, что Жан Шатель
сумасшедший.
152
1енрих IV
Наказание было ужасным. Иезуиты были изгнаны из Фран-
ции как растлители молодежи, нарушители общественного
спокойствия, враги короля и государства.
Отец Гиньяр, у которого нашли мятежные рукописи, был
повешен. Его труп брошен в огонь, и пепел его развеян по
ветру. Жан Шатель понес наказание цареубийц. К его руке
привязали нож, которым он воспользовался, чтобы совершить
преступление, и рука эта была отрублена. Потом он был
привязан к четырем лошадям и разорван ими. Труп его броси-
ли в костер, а пепел развеяли по ветру.
И, наконец, его дом перед Дворцом юстиции сравняли
с землей, а на его месте возвели пирамиду, на четырех сторо-
нах которой бы выбит указ парламента и надписи на грече-
ском и латыни.
Эта пирамида была разрушена по приказу внука Генри-
ха IV Людовика XIV в 1705 году в ответ на просьбу иезуитов,
вернувшихся во Францию. Старшина торговцев Франсуа Ми-
ран приказал на месте пирамиды воздвигнуть фонтан, переме-
стившийся теперь на улицу Сен-Виктор.
Со всех сторон на короля посыпались поздравления, речи,
приветствия, манускрипты в прозе и стихах.
Среди них был и тот, который заставил короля надолго
задуматься. Написал его д’Обинье, оставшийся ярым каль-
винистом, несмотря на вероотступничество короля. Вот он.
КОРОЛЮ
Когда отречется твой рот,
Мой Бог не оставит щедрот:
Без гнева его поразит.
Ложь сердце твое обовьет,—
Но взор его бездну пронзит,—
Неверное сердце убьет.
Эта угроза стала пророчеством, которое шестнадцать лет
спустя Равальяк решится осуществить.
Закончим анекдотом. Он восхитительно завершает вхожде-
ние Генриха IV в Париж.
В первый же день он явился к своей тетке, мадам де
Монпансье, яростной стороннице Лиги. Она была страшно
удивлена, увидев своего великого врага, без свиты входящего
к ней, почтительным племянником, отдающим праздничный
визит.
153
Великие люди в домашних халатах
— А,—спросила она его, после того как он уселся,—так
что же вы собираетесь здесь делать?
— Честное слово,—сказал Генрих,—у вас были когда-то
такие роскошные конфитюры, что у меня слюнки текут уже от
того, что я спрашиваю, есть ли они у вас теперь?
— А, понимаю, племянничек. Вы хотите застать меня врас-
плох, думаете, из-за голода у меня их больше нет?
— Нет, ventre-saint-gris!—ответил король.—Просто я хочу
есть.
— Манон,—сказала герцогиня,—прикажите подать абри-
косовый конфитюр.
Манон принесла банку абрикосового конфитюра. Мадам
де Монпансье открыла ее, взяла ложку и хотела попробовать.
В эту эпоху вошло в привычку пробовать все, что предлага-
лось королю. Но Генрих ее остановил.
— О, тетенька, как вы могли подумать!
— Как?—ответила она.—Разве я не достаточно воевала
против вас, чтобы вы меня не заподозрили?
— Я ни в чем не подозреваю вас, тетенька.
И, взяв из ее рук банку, он безо всяких проб опорожнил ее.
— Ах,—воскликнула она,—видимо, сир, придется быть
вашей подданной.
И, упав к его ногам, попросила его руку для поцелуя. Но
он протянул обе руки и обнял ее.
Кстати, по поводу проб. Вот что произошло на следующий
день. Дворянин, который подавал королю за столом, был
настолько рассеян, что, наливая ему вино, сделал пробу не из
крышки кувшина, как положено, а прямо из кувшина.
Генрих спокойно смотрел, как он это делает, а затем сказал:
— Если вы будете так пить за мое здоровье, я всегда
скажу, что вы правы!
V
ags ППГосле В03ВРаЩения в Лувр настала пора возна-
I I граждений. Была создана целая группа кавалеров
sag I I ордена Святого Духа.
Кт© -Д- -Ж- Граф де Ла Вьевиль—отец, дворецкий господи-
на де Невера, племянника Генриха TV, стал одним из них.
Когда пришла его очередь получать этот знак, он преклонил,
как обычно, колени и так же, как обычно, произнес известную
фразу:
— Клянусь смертью, я не достоин.
— Это, черт возьми, мне прекрасно известно,— ответил
король.— Но племянник так упрашивал, что я не мог ему
отказать.
Ла Вьевиль рассказывал потом об этом сам, так как не без
оснований опасался, что если он будет хранить в тайне этот
анекдот, то король с его гасконским характером не преминет
его разболтать.
Де Вьевиль был, впрочем, человеком находчивым. Однаж-
ды он осмеял одного дуэлянта, неизменно убивавшего своего
противника. Осмеянный послал двух секундантов объявить
графу де Ла Вьевилю, что будет ждать его назавтра в парке
в шесть часов утра.
— В шесть часов?—ответил Ла Вьевиль.—Даже мои соб-
ственные дела не заставят меня подняться в такую рань.
И я буду круглым дураком, если проснусь в такой час из-за дел
вашего приятеля.
155
Великие люди в домашних халатах
И не пошел на свидание, а отправился в Лувр, где рассказал
всю историю, чем склонил всех насмешников двора на свою
сторону.
Люди типа Генриха IV довольствуются теми, кто их
окружает. (Вспомним письмо, написанное Крийону после бит-
вы при Арке.) Крийон присоединился к нему и старался
как можно меньше его покидать. Однако, когда Хенрих IV
входил в Париж, Крийон был в Марселе с юным герцо-
гом Гизом, которого Генрих IV назначил губернатором Про-
ванса.
В Блуа в 1588 году Генрих III предлагал Крийону убить
герцога Гиза, но тот бросил в ответ:
— Сир, вы принимаете меня за другого.
И, повернувшись спиной к Генриху III, вышел.
Король отправил его к юному герцогу 1изу, и Крийон
сделался настоящим губернатором Прованса.
Между тем испанский флот маневрировал вблизи Мар-
селя.
Однажды ночью, когда юноши выпивали, а Крийон спал,
молодые люди решили проверить, насколько Крийон, которо-
го называли храбрым, на самом деле храбр. Они ворвались
в его комнату с криками:
— Тревога, тревога!! Враг в городе!
Крийон, разбуженный всеми этими воплями, со своей обыч-
ной флегматичностью спросил, что заставило их поднять та-
кой шум. Ему повторили заготовленную басню, продолжая кри-
чать ему в уши, что все пропало, что враг захватил важнейшие
пункты.
— Ну и дальше что?—спросил Крийон.
— Мы пришли спросить вас, что следует делать,—сказал
герцог 1из.
— Дьявольщина!—сказал Крийон, спокойно натягивая са-
поги, будто собираясь на парад.—Хорошенький вопрос! Да
просто умереть достойно.
Итак, проверка не удалась, и герцог Гиз признался Крийо-
ну, что это была просто шутка.
Крийон стащил сапоги так же спокойно, как их натягивал,
но при этом добавил, обращаясь к молодому герцогу:
— Дьявольщина! Ты играешь в опасные игры, сын мой.
И если бы я был послабее, я бы тебя прирезал.
И, завалившись снова на кровать, он натянул на нос одеяло
и заснул.
156
Тёнрих IV
Крийон был гасконцем, как Генрих IV, а возможно, даже
•тс большим гасконцем, чем сам король. Генрих IV претендо-
вал только на то, что он потомок Людовика Святого, тогда
как Крийон, происходивший от Бальбеза де Крийона, заявлял,
а ю происходит от Бальбуса.
Он ни за что не хотел учиться танцевать, так как на первом
уроке учитель танцев ему сказал:
— Поклонитесь, отступите!
— Дьявольщина!—сказал он.—Господин учитель танцев,
ничего этого я делать не собираюсь. Крийон не кланяется и не
отступает никогда.
Он был ревностным католиком и засвидетельствовал это
публично. Однажды, в день Страстей Христовых, он находился
н церкви. Священник говорил о распятии Христа, и Крийон не
выдержал страданий Господа.
— Дьявольщина,—сказал он,—господин Иисус Христос!
Какое несчастье для Вас, что там не было Крийона! Вас бы
никогда не распяли!
Когда Крийон явился в Лион для торжественной встречи
Марии Медичи, король сказал, указывая будущей королеве на
К рийона:
— Мадам, я представляю вам первого капитана вселенной.
— Вы изволили соврать, сир,—ответил Крийон.—Первый
капитан—это вы.
Второго декабря 1615 года он умер. Третьего его вскрыли.
1ёло его было покрыто двадцатью двумя ранами, а сердце
оказалось вдвое больше, чем у других людей.
Вернемся к королю, которому пришлось упрекать себя, что
он не сделал Крийона маршалом Франции. А все из-за того,
что вместе с Сюлли Крийон помешал Габриель сделаться
королевой.
Мы уже говорили о визите, отданном Генрихом IV мадам
де Монпансье, его тетке, по возвращении в Париж. Но был
и другой визит, к другой тетке, мадам де Конде, вдове герцога
Конде, убитого при Жарнаке.
Она в это время вышла, и, так как никто не мог ему ничего
объяснить, ему пришлось войти в ее спальню. Мсье де Ноай
выходил в это время оттуда. Он оставил на кровати листок, на
котором были начертаны две строки:
Увы! Вдали от божества
Страдаю бесконечно!
157
Великие люди в домашних халатах
Генрих взял перо, закончил куплет, написав две следующие
строки под двумя первыми:
Я с Богом не вожу родства,
А тетя очень человечна!
После чего он вышел.
Теперь предстояло наставить короля в истинной католиче-
ской вере. Это тяжкое бремя было возложено на господина
Дюперрона, епископа Эвро. Бремя это было еще более трудным,
если учесть, что наставлять приходилось именно Генриха IV.
Епископ начал с того, что объяснил ему, что такое ад.
Генрих IV, казалось, внимательно слушал все то, что говорил
ему епископ. Это ободрило его.
— Сир,—сказал он,—теперь перейдем к чистилищу.
— Бесполезно,—сказал король.
— Почему бесполезно?—спросил епископ.
— Я знаю, что это.
— Как, сир? Вы знаете, что такое чистилище?
— Да.
— Что же это?
— Монсеньор,—сказал король,—это добыча монахов; не
грабить же их...
И дальше наставление не пошло. Может быть, потому
Генрих IV так никогда и не стал настоящим католиком. Но
случалось и такое. Генрих IV вел войну против герцога Савой-
ского и осадил Монтейан. Король, укрывшись с Сюлли за
скалой, руководил артиллерией. В это время ядро, выпущенное
осажденными, ударило в скалу, и часть ее раздробило в куски:
— Ventre-saint-gris!—воскликнул Генрих и осенил себя
крестом.
— Ах, сир,—сказал Сюлли,—теперь никто не разубедит
меня в том, что вы добрый католик.
Но, возвращаясь из этой кампании, Генрих пересекал горо-
док, куда заранее отправил, проголодавшись, каптенармусов
приготовить обед, как вдруг был остановлен депутацией во
главе с мэром.
— Ventre-saint-gris!—сказал он.—Не хватало еще долгих
разговоров. Но что поделаешь, придется терпеть.
И он остановил лошадь. Мэр подошел к его стремени и,
держа в руках огромную бумагу с заготовленной речью, опу-
стился на колено; но при этом достойный горожанин немного
158
Генрих IV
не рассчитал. Коленом он попал на камень. Это причинило
ему такую боль, что он не мог сдержаться и грязно выругался.
— Прекрасно!—воскликнул Генрих ГУ.—Остановимся на
н ом, мой друг! Что бы вы ни добавили, это только испортит
। о, что вы уже сказали. А теперь—обедать.
Генрих IV отдавал предпочтение кратким речам.
— Длинные речи,—говаривал он,— заставили меня по-
седеть.
После обеда мэр пригласил его посетить город.
У короля нашелся свободный час, и он принял приглаше-
ние. Завернув за угол, он столкнулся лицом к лицу со старухой,
сидевшей у стены. При виде короля она захотела подняться.
— Сидите, сидите, мамаша,—сказал ей Генрих IV,—я пред-
почитаю смотреть на курицу, чем на яички.
Во время осады Ла-Рошели он услышал рассказ о лавоч-
нике, который связался с нечистой силой. От нечистой силы он
получил в дар ловкую руку, а при ее помощи приобрел солид-
ное состояние. Это состояние вызвало зависть других коммер-
сантов, и они намекнули Генриху IV, что неплохо было бы
устроить суд над чародеем и сжечь его. При этом репутация
Ьсарнца как доброго католика еще более утвердится.
К несчастью, Генрих ГУ слабо верил в магические истории.
< )днажды, когда его особенно одолевали требованиями покон-
чить с лавочником, он обещал дать ответ на следующий день.
< 'ледующий день настал: Ревнители истинной веры прибыли.
— Что же, ваше величество, теперь вы убедились?—спро-
сили они.
— Да,—сказал Генрих TV,—вчера в полночь я отправил
человека постучать ему в дверь и попросить продать свечку за
гри денье. Он поднялся, открыл дверь и продал свечку. Вот его
повкая рука. Этот человек не упускает случая обогатиться,
и потому так хороши его дела.
Генрих ГУ очень ценил честность других, так как сам был
рожден с неодолимой склонностью к воровству. Он не мог
спокойно пройти мимо вещей, имевших хоть какую-то цен-
ность, чтобы не сунуть их к себе в карман, касалось ли это
драгоценностей, попавших под руку, или даже денег. Правда,
н тот же день или самое позднее назавтра он отправлял назад
нее, что взял.
— Если бы я не был королем,—говорил он обычно,—меня
бы точно повесили.
Физиономия его была малопривлекательна и настолько
159
Великие люди в домашних халатах
вульгарна, что оправдывала слова Габриель, когда та увидела
его в крестьянской одежде:
— О, сир! Вы так уродливы.
. Луиза де Л’Опиталь, де Витри, жена Жана де Семера,
дворецкого герцога Алансонского, привыкла к приятной мине
Генриха ГГГ. Когда ее спросили, какое впечатление произвел на
нее Новый король, она ответила:
— Я видела короля, но не заметила его величества.
Когда он видел дом, приходящий в негодность, он обычно
говорил:
— Это мое или церковное.
Его влюбленность в Габриель, вместо того чтобы охла-
ждаться со временем, разгоралась с новой силой. Это вселяло
в друзей короля страх, как бы он по глупости не женился.
В июне Г 594 года она подарила ему сына, которого назвали,
и не случайно, не Александр, а Цезарь.
Это событие настолько обрадовало короля, что он решил
изменить имя своей любовницы, то единственное, что она
имела от мужа. Вместо де Лианкур она получила титул мар-
кизы де Монсо.
Именно с этого момента, когда Габриель родила своему
Любовнику сына, и явилась у нее мечта стать однажды короле-
вой Франции. Надо сказать, однако, что в надежде этой она
опиралась одной рукой на мадам де Сурди, свою тетку, а дру-
гой на мсье де Шиверни, канцлера Франции. Ее замужество
с господином де Лианкуром казалось поначалу непреодолимым
препятствием. Но она добилась сначала объявления о раздель-
ном. жительстве супругов, а потом и о недействительности
брака. Со своей стороны король предпринимал все возможные
усилия, чтобы убедить Маргариту согласиться на развод.
Между тем Цезарь Вандом был законно признан третьего
февраля парламентом Парижа.
В награду за такое хорошее поведение короля Габриель
окончательно порвала с Бельгардом.
По крайней мере в двух вещах ее влияние было положи-
тельным. Именно она убедила короля принять католичество,
и она же добилась назначения Сюлли суперинтендантом фи-
нансов.
Финансами распоряжался Франсуа д’О. Если верить письму
Генриха ГУ, в его руках они были далеко не в цветущем поло-
жении.
Король, находясь под Амьеном, писал Сюлли:
160
Инрих IV
«Мой дорогой Сюлли! Враг передо мной, а у меня нет ни
лошади, на которой я мог бы сражаться, ни доспехов, которые
я мог бы на себя надеть. Все мои рубашки рваные, все кафтаны
с дырами на локтях, котелок часто перевернут, и уже два дня
я обедаю и ужинаю то у одних, то у других. Каптенармусы
ничего не в силах поставить к моему столу, потому как уже
шесть месяцев не получали денег».
И некоторое время спустя Сюлли был назначен суперин-
тендантом.
Габриель рожает ему еще двух детей: Катерину-Генриетту,
признанную позже во Франции под именем герцогини д’Эльбёф,
и Александра Вандома, будущего главного приора Франции.
Эта осада Амьена произошла совершенно неожиданно.
Двенадцатого марта 1597 года, в то время как король с марки-
зой танцевали балет, ему доложили, что на Амьен неожиданно
напали испанцы. Естественно, эта новость прервала балет.
Король на минуту задумался, затем разрешил положение так:
— Ну что ж, поиграли в короля Франции, пора опять
становиться королем Наварры!
И, увидев, что маркиза заплакала, сказал:
— Ничего, госпожа моя. Приходится брать оружие и зате-
вать еще одну войну.
Он уехал, а двадцать пятого сентября 1597 года Амьен
был отбит.
Во время этой осады, а именно. 10 июля 1597 года, Ген-
рих IV делает Габриель герцогиней де Бофор.
Вот письмо, которое ее любовник написал в это время:
«Этим вечером я вернулся рано... Мы верим в мир и надеем-
ся, что он будет заключен сегодня: Что касается меня, я на-
хожусь среди членов Лиги Сен-Тома и сегодня утром буду
говорить с епископами. Кроме тех, которых я послал вчера Вам
для эскорта, посылаю Вам еще пятьдесят стрелков. Надежда
видеть Вас завтра удерживает мою руку от более длинных
фраз. В воскресенье я сделаю опасный прыжок. В тот час, когда
я Вам пишу, сотня нахалов висит у меня на плечах. Они
заставят меня наконец возненавидеть Сен-Дени, как ненавиди-
те его Вы. До свидания, сердце мое. Приезжайте завтра пора-
ньше, мне кажется, что я уже год не видел Вас. Миллион раз
целую Ваши милые руки, мой ангел, и Ваши губы, моя любовь.
23 июля».
Через несколько дней после рождения Цезаря он пишет
Габриель другое письмо:
6 3243
161
Великие люди в домашних халатах
«Сердце мое! Мне нечего Вам сообщить, кроме того,
что я возобновил женитьбу моего кузена и все контракты
были заключены. С вечера до полуночи я играл в реверси.
Вот и все новости из Сен-Жермена, мой дружок. Страшно
хочу Вас видеть, но это случится не раньше, чем Вы оправи-
тесь. Сейчас я занят послом Савойи, который прибыл заклю-
чить со мной мир, а заключить его можно будет только
в субботу. Возлюбленная моя! Любите меня всегда хорошенько
и будьте уверены, что Вы одна владеете моею любовью. На
этой правде целую миллион раз Вас и маленького человечка.
14 ноября».
Продолжит представление любовного и эпистолярного
стиля Генриха IV еще одно письмо. Право, можно поверить,
что оно принадлежит скорее перу господина де Скюдери, а не
победителю при Кутра и Иври.
«Сердце мое, я затравил оленя за один час с полным
удовольствием и прибыл сюда в четыре утра. Я остановился
в моем маленьком гнездышке, где сейчас удивительно прекрасно.
Дети явились ко мне, или, скорее, мне их принесли. Моя дочка
очень похорошела и становится красавицей, а сын будет
красивее старшего брата. Вы меня околдовали, мои любимые,
принося мне столько же любви, сколько я Вам оставил. Ах, как
Вы мне угодили! Во мне было столько любви, я думал, уезжая,
что уношу всю ее с собой, не оставляя Вам ни капли. Увы,
я ухожу забавлять Морфея, но если он во сне подменит мне
Вас, я вечно буду избегать его компании. Доброй ночи мне
и здравствуйте, моя любовь! Миллион раз целую Ваши прелест-
ные глаза».
Еще письмо. Это, наконец, последнее:
«Мое очарование! Через два часа после этого гонца Вы
увидите кавалера, который любит Вас страстно, которого
называют королем Франции и Наварры. Титул безусловно
достойный, но утомительный. Звание Вашего смиренного под-
данного мне гораздо более соблазнительно. Впрочем, все три
достаточно хороши, под каким бы соусом их ни подали, и я не
намерен уступать их никому. По Вашему письму я понял,
с каким нетерпением Вы направлялись в Сен-Жермен. Мне
очень приятно, что Вам полюбилась моя сестра. Это одно
из самых верных свидетельств Вашего доброго ко мне отноше-
ния, которое я ценю больше моей жизни, хоть и очень люблю
ее. Приветствую тебя, моя Вселенная! Целую Ваши глаза мил-
лион раз.
162
1енрих IV
Из нашей очаровательной пустыни Фонтенбло, 12 сентя-
бря».
Видно, до какой страсти разгорелась любовь короля к Габ-
риель. Он торговался с Римом по поводу разрыва своего брака
с Маргаритой. Он требовал у нее согласия на развод, она
упорно отказывалась. Но он был готов перешагнуть через все.
Не было недостатка и в предупреждениях ни сверху, ни снизу.
Однажды вечером он возвращался с охоты, одетый очень
просто, в сопровождении всего трех дворян. Нужно было
пересечь реку с набережной Малаке, в том месте, где сейчас
находится мост Святых Отцов, а тогда был паром. Было это
в 1598 году, как раз собирались подписывать Вервенский мир.
Увидев, что перевозчик его не знает, Генрих спросил, что он
думает о мире.
— Честное слово,—сказал перевозчик,—я не представляю,
что это за прекрасный мир, но что я знаю наверняка, это то,
что на все существует налог. Даже на эту паршивую лодчонку,
которой я зарабатываю себе на жизнь.
— Эй,—продолжал Генрих,—а разве король не собирается
привести в порядок все эти налоги?
— Ха! Король довольно хороший малый,—ответил пере-
возчик,—но у него завелась любовница. Приходится шить ей
столько красивых платьев и дарить столько безделушек, что
конца этому не видно. А платить-то за все нам.—Потом
помолчал и добавил с глубоким пониманием:—Пусть бы она
была только его! Но говорят, что у нее много ласкателей.
Король принялся смеяться. От сердца ли он смеялся? Или
наперекор ему? Мы недостаточно глубоко проникли в тайны
королевской ревности, чтобы судить об этом.
Но, во всяком случае, на следующий день он приказал
найти перевозчика и заставить его повторить все это перед
герцогиней де Бофор. Перевозчик все повторил, не пропустив
ни слова. Герцогиня была взбешена и хотела его повесить. Но
Генрих лишь пожал плечами и сказал:
— Вы с ума сошли! Просто бедняга доведен нищетой
до такого дурного настроения. Я хочу, чтобы он больше
ничего не платил за свою посудину, и с завтрашнего дня,
даю вам слово, он запоет: «Да здравствует Генрих Четвертый
и милая Габриель!»
И перевозчик покинул Лувр с двадцатью пятью золотыми
экю в кошельке и освобождением от налогов для своего
парома.

163
Великие люди в домашних халатах
Одно обстоятельство тревожило герцогиню гораздо силь-
нее, чем то, что могли сказать о ней все лодочники на свете.
Обстоятельством этим были гороскопы, которые она приказы-
вала составлять. Все они были безнадежны.
Одни говорили, что она будет замужем только один раз.
Другие, что она умрет молодой. Одни—что ребенок заставит
ее потерять все надежды. Другие—что человек, на которого
она эти надежды возлагает, сыграет с ней дурную шутку;
И чем ближе к ней было ее счастье, как казалось со стороны,
тем менее верным казалось оно ей самой.
И Грасвен, ее горничная, говорила Сюлли:
— Я не знаю, что с моей госпожой, но она только плачет
и стонет ночами.
И тем не менее Генрих наседал на Силлери, своего посла
в Риме, угрожая сделать Францию протестантской, если не
будет расторгнут его брак, и посылал курьеров за курьерами
к Маргарите, угрожая обвинением в супружеской неверности,
если она не даст согласия на развод.
Между тем нависла новая туча.
Габриель была в Фонтенбло с королем. Приближались
пасхальные праздники. Король упрашивал Габриель провести
их в Париже, чтобы народ, который неизвестно почему считал
ее гугеноткой, не воспользовался этой ситуацией для новых
нападок. К тому же Рене Бенуа, ее исповедник, со своей
стороны также убеждал ее уехать по той же причине.
Итак, было решено, что любовники разлучатся на четыре
или пять дней и встретятся вновь сразу после Пасхи.
Какой мелочью могла бы казаться столь короткая разлука
людям, которые так часто расставались! И, однако, отъезд
никогда не был столь горек.
ГЪворили, что у них было какое-то смертельное предчувст-
вие, будто загробный глас вещал им из глубины сердец, что
они не увидятся вновь. Они не могли решиться покинуть друг
друга. Габриель отходила на двадцать шагов и возвращалась,
чтобы вновь вручить королю заботу о судьбе своих детей,
слуг, своего дома в Монсо.
Затем король удалялся от нее и, в свою очередь, звал ее назад.
Генрих провожал ее долго пешком, вернулся в Фонтенбло
грустный и заплаканный, тогда как Габриель, не менее груст-
ная и заплаканная, удалялась по дороге к Парижу.
Габриель прибыла наконец в Париж. Ее сопровождал лакей
Генриха ГУ Фуке, по прозвищу Ла Варенн. Это был активный
164
Тёнрих IV
агент королевских забав. Он играл при нем ту же роль, какую
Лёбель будет играть при Людовике XV.
Предчувствия Габриель не были лишены оснований. Весь двор
сплотился против нее. Генрих IV любил многих и по-разному, но
никого он не любил так, как Габриель. Для нее он сочинил или
приказал сочинить, скорее всего на мотив старинного псалма,
очаровательную песенку, популярную в то время и оставшуюся
популярной до нынешних дней,— «Прелестная Габриель».
От всей монархии в языке народа осталось одно имя—
Генрих IV и две песенки—«Прелестная Габриель» и «Мальб-
рук в поход собрался».
Ах да, осталась еще одна фраза: «Курица в супе».
После сорока лет войны страна входила в мирную полосу.
Всех мучили жажда и голод. Не пили и не ели на протяжении
полувека. Казалось, что даже сам суровый гасконец сделался
( урманом. «Отправьте мне жирных беарнских гусей,—писал
он,— самых толстых, которых только сможете найти, чтобы
они не уронили чести земляков».
Как и всем своим любовницам, Генрих IV обещал Габриель
женитьбу. Габриель было 26 лет. Она была полная, дородная,
любительница поесть—это для нее, по всей вероятности, Ген-
рих IV выписывал жирных гусей Беарна. На последнем пор-
трете, рисунке, который находится в библиотеке, ее полное
свежее лицо распускается, словно букет из лилий и роз.
«Если это не была еще королева,—пишет Мишле,—во
всяком случае, это была любовница короля мира—образ
и блестящее предзнаменование семи тучных лет, которые
должны были последовать за семью тощими и заря которых
восходила в Париже».
Она была к тому же матерью детей, которых король очень
любил: толстых Вандомов. Слабый со своими любовницами,
Генрих IV испытывал к детям слабость другого рода, особен-
но если он был уверен, что они от него. Он никогда не был
слаб с Людовиком XIII, которого письменно советовал тща-
тельно сечь. Но, однако, всем памятна картина, изобража-
ющая Беарнца на четырех лапах с оседлавшими его детьми на
спине, принимающего посла Испании.
Генриху было сорок пять лет. С тридцати он носил ратные
доспехи. Едва сняв их, он тут же протягивал руку, чтобы
надеть их вновь. Он подходил к тому возрасту, когда человек
нуждается в отдыхе, в спокойном счастье, в семейном гнезде.
Как и всякого слабого человека, его одолевало честолюбивое
165
Великие люди в домашних халатах
желание казаться всемогущим. Габриель, которая от рождения
была хозяйкой, оставляла ему возможность принимать вид
хозяина. Это ему подходило.
Тощий, живой, постаревший телом и потасканный в любов-
ных похождениях, он оставался бесконечно юным духом и дух
этот своей беспредельной активностью навязывал всей Европе.
Никогда его не видели сидящим. Никогда он не выглядел
уставшим. Неутомимый ходок из Беарна, казалось, получил во
исполнение какого-то греха запрет от неба на малейший отдых.
Только стоя он выслушивал послов, только стоя он председатель-
ствовал в совете, а потом, выслушав послов и распустив совет,
вскакивал на лошадь и становился яростным охотником. Каза-
лось, что он носил черта в теле, а потому народ, такой меткий
в своих оценках, прозвал его «дьяволом о четырех ногах».
Вся эта энергия держалась до тех пор, пока длилась война.
Но вот пришел мир, и Генрих вдруг обнаружил, что он не
просто устал, а изможден.
Через шесть месяцев после заключения мира ужасающее
трио, уставшее ждать, обрушилось на него: задержка мочи,
подагра, понос. Извини, друг читатель, но мы рассказываем
о королях в халатах.
Бедный Генрих ГУ! Он думал, что умрет от этого. Он
столько видел, столько сделал, так страдал!
В одном Генрих ГУ остался тем, кем был всегда,—большим
любителем женщин и даже девочек.
Мадам де Мотвиль жалуется, что в ее время женщины не
удостаиваются более такого внимания, как при Генрихе ГУ.
А все потому, что Генрих ГУ женщин любил, а Людовик ХГГГ
их ненавидел. Как, сын Генриха ГУ ненавидел женщин? Мы
никогда не говорили, хоть и занимаемся историей альковов,
что Людовик ХГГГ был сыном Генриха ГУ.
Мы, возможно, скажем совсем противоположное в момент
его рождения.
Итак, ситуация была благоприятной для Габриель: она
превратилась ценой небольшого волнения в жену утомленного
короля. В приданое ему она принесла не золото, не провинции,
но нечто не менее драгоценное: готовых детей.
Но разбитая Испания жила надеждой взять реванш, подсу-
нув в постель королю испанскую королеву.
Отсюда и страхи бедной Габриель. Она чувствовала себя
препятствием. А перед лицом Испании или Австрии препят-
ствия удерживались недолго.
166
1енрих IV
ГЕНРИХ IV
Великие люди в домашних халатах
Король Франции стал единственным королем-солдатом
Европы, а Франция—единственной воинственной нацией. Не-
возможно было завладеть Францией. Нужно было овладеть
королем. Нужно было его женить. А если нельзя будет же-
нить—убить. Его женили, что не помешало, впрочем, тому,
что вскоре его и убили.
Как политик он также не имел себе равных. В нем одном
было больше ума, чем во всех его врагах, вместе взятых.
Всячески подчеркивая, что он делает только то, чего хочет Рим,
он всегда кончал тем, что поступал по своему усмотрению.
Он обещал папе возвратить иезуитов, но так и не сдержал
слова. Возвращение иезуитов, он это прекрасно знал, означало
его смерть.
Папа давил на него через посредничество нунция, но он,
всегда находчивый, всегда уклончивый, вечно ускользал.
— Если бы я имел две жизни,—отвечал он,—я охотно
отдал бы одну за его святейшество, но у меня только одна,
и я должен ее хранить, чтобы быть ему покорным слугой,—
и добавлял:—А также и в интересах моих подданных.
Итак, нужно было женить короля или его убить. Надо
отдать справедливость папе, он был за женитьбу.
За женитьбу итальянскую или испанскую; за женитьбу тос-
канскую, например Медичи, были одновременно итальянцы
и испанцы.
Король был и оставался довольно бедным. В своей нужде
он обращался неоднократно к принцу-банкиру, деспоту Флорен-
ции. Вошло в привычку наших королей протягивать руку
через Альпы, и Медичи носили на своем гербе цветы лилии,
которыми Людовик XI оплатил свои долги. Но в качестве
банкиров Медичи приняли свои предосторожности. Генрих
занимал у них под будущие налоги, и они имели во Франции
двух агентов, которые собирали налоги непосредственно и от
их имени: Гонди и Замет.
Заметьте, что именно у этого последнего скоро умрет Габ-
риель. Умрет у человека герцога Фердинанда, который год
спустя выдаст замуж свою племянницу за Генриха IV, вдовца
Габриель.
На всякий случай герцог Фердинанд отправил Генриху IV
портрет Марии Медичи.
— Вы не боитесь этого портрета?—спрашивали Габриель.
— Нет,—отвечала она,—у меня нет страха перед портре-
том, у меня страх за казну.
168
Тёнрнх IV
Габриель поддерживало то, что для такого человека, как
Генрих IV,—все чувствовали это—подходила только француз-
ская королева.
Противником же ее был человек, у которого трудно было
добиться сочувствия. Это был Сюлли. Генрих IV не предпри-
нимал ничего без согласия Сюлли. Д’Эстре совершили боль-
шую ошибку, настроив против себя злопамятного финансиста.
Сюлли хотел быть начальником артиллерии, а д’Эстре
отвоевали этот высокий пост для себя.
Этот великий астролог в делах житейских видел своим
расчетливым взглядом, что Габриель не добьется своего, если
даже за нее и король.
Что значит король в таких делах?
Он может отдать за нее все свое тело, только не свою руку.
И вдруг не осталось ни су. Сюлли только начал великую
реставрацию финансов, которая через десять лет вместо дефи-
цита в 25 миллионов даст превышение бюджета в тридцать.
Итальянка была богата. Сюлли, прежде всего финансист, был
за итальянку.
Генрих IV всегда имел при себе двух людей, которые поль-
зовались полным его доверием,—Ла Варенн, бывший капел-
лан, и Замет, бывший сапожник. Оба были весьма странные
типы, король об этом знал, но не мог обойтись без них, так же
как и без любовниц.
Мы займемся теперь Заметом.
Обрисовав ситуацию, перейдем к драме.
VI
ай® 	 риехав в Париж, неизвестно почему, вместо того
ЦЦ I I чтобы остановиться у себя,— великие катастро-
I I фы хранят свои тайны—Габриель остановилась
ймэ А А у Себастьяна Замета. Дом его находился под Бас-
тилией, как раз на том месте, где теперь улица Вишневого сада.
Вишневый сад, фруктовый сад наших древних королей, состав-
лял тогда часть сада Замета.
Рассказывая об интимной жизни короля, как мы могли не
упомянуть об этом щедром друге? Мы сами теряемся в до-
гадках.
Себастьян Замет, отец маршала королевских войск и еписко-
па Лангра, при Генрихе ГГГ был сапожником. Ему единственно-
му удалось удобно обуть изящную ножку его величества.
Родился он в Люке. Его веселый характер и флорентийские
шутки открыли ему путь к Генриху ГУ. Он был тем, что в Париже
тогда называли «сторонник», некогда в Иерусалиме звали
«фарисеем» и что теперь во всех странах зовется «ростовщик».
При подписании свадебного контракта одной из его доче-
рей растерянный нотариус спросил, как он хотел бы имено-
ваться в этом документе. Замет ответил:
— Поставьте «сеньор семнадцати сотен тысяч экю».
Как мы уже говорили, король его любил, часто ходил
к нему ужинать со своими друзьями и любовницами и звал его
просто Бастьян.
Габриель, вместо того чтобы остановиться в своем отеле,
где ее ждали, остановилась у Себастьяна Замета.
170
Тёнрих IV
Сюлли сам рассказывает, что, когда он пошел туда пови-
дать ее, она была очень приветлива с ним. Тогда он послал
к ней свою жену. Это испортило все. Габриель, желая быть
любезной, сказала мадам де Сюлли, что она может рассчиты-
вать на ее дружбу и что Габриель всегда примет ее во время
своего утреннего туалета или отхода ко сну.
Эти замашки королевы выбили мадам де Сюлли из колеи.
Она вернулась в замок Росни разъяренная, но Сюлли успокоил
ее, сказав:
— Не волнуйтесь, моя крошка, дела не зайдут так да-
леко.
Замет казался очарованным огромной честью, которую
оказала ему Габриель. Он приказал подать самый изысканный
обед и лично наблюдал за приготовлением блюд, которые, по
его наблюдениям, особенно нравились герцогине.
Она причастилась утром, в четверг Святой недели.
Любительница поесть, довольная тем, что исполнила до-
кучную обязанность, Габриель, несмотря на беременность, ела
вдоволь. После полудня герцогиня отправилась слушать му-
зыку в церковь Пти-Сент-Антуан. Она двигалась в носилках
в сопровождении капитана гвардейцев. Для нее открыли каре-
ту, она вошла туда, чтобы не быть в толпе. Ее сопровождала
мадемуазель де Гйз, и герцогиня во время службы дала ей
прочесть письма из Рима, в которых ее уверяли, что развод
короля с Маргаритой решен, а также два письма, полученные
в этот день от короля.
Эти письма были, возможно, самыми живыми и страстны-
ми изо всех, которые он когда-либо ей писал. Он уверял
герцогиню де Бофор, что неустанно погоняет господина де
Фресна в Риме все новыми приказами.
Выходя из церкви, она оперлась на руку мадемуазель де
Гиз, сказав:
— Не понимаю, что со мной, но мне плохо.—И, поднима-
ясь в носилки, добавила:—Приходите развлечь меня вечером,
прошу вас.
Она приказала доставить себя к Замету, где почувствовала
себя лучше и попыталась погулять по саду.
Но посреди прогулки последовал новый приступ, и словно
молния промелькнула в ее сознании. Испустив громкий крик,
она стала лихорадочно просить, чтобы ее. вызволили от Замета
и отвезли к ее тетке, мадам де Сурди, в монастырь Сен-
Жермен.
171
Великие люди в домашних халатах
«Что мы и вынуждены были сделать,—рассказывал Ла
Варенн Сюлли,—потому что она требовала во что бы то ни
стало покинуть дом господина Замета».
По приезде к мадам Сурди герцогиня приказала себя раз-
деть. Она жаловалась на сильную головную боль.
Мадам де Сурди не оказалось на месте, и герцогиня оста-
лась наедине с Ла Варенном. Он всячески старался ей помочь,
но за врачом не посылал. За ним послали только тогда, когда
приступы стали частыми и устрашающими.
Когда больную раздевали, по телу ее пробежала страшная
конвульсия. Как только ей стало легче, герцогиня потребовала
перо и чернила, чтобы написать королю. Но следующая кон-
вульсия помешала ей.
Оправившись от нее, герцогиня взяла письмо, только что
прибывшее от короля. Это было уже третье письмо с момента
их разлуки. Она хотела его прочесть, но третья конвульсия
настигла ее, и положение стало ухудшаться.
Прибыл врач, но он заявил, что ничего не может прописать
беременной женщине, что природа должна справиться сама.
В пятницу у нее случился выкидыш. Ребенку было четыре
месяца. Врач опять ничего не мог сделать. Хотя это и был Ла
Ривьер, врач короля. В пятницу вечером она потеряла созна-
ние. К одиннадцати часам она скончалась. Она умирала бук-
вально на глазах у врача. Так сбывались четыре предсказания.
Первое, что она будет замужем только один раз. Второе, что
она умрет молодой. Третье, что ребенок заставит ее потерять
сознание. Четвертое, что человек, которому она полностью
доверится, сыграет с ней дурную шутку.
«После ее смерти,—говорит Мёзерей,—она выглядела
столь ужасно, лицо так изменилось, что при взгляде на нее
охватывал ужас. Ее враги воспользовались случаем, убеждая
народ в том, что это дьявол привел ее в такой вид, потому как,
добавляли эти же враги, она предалась ему, чтобы одной
пользоваться всеми милостями короля, и теперь этот дьявол
сломал ей шею».
Дьявол, разумеется!
Почвой для этой сказки было то, что тот самый Ла Ривьер,
который спокойно смотрел, как она умирала, неосторожно
бросил, выходя:
— Так оставляет Господь!
Впрочем, нечто подобное в то же время рассказывали
о Луизе де Бюд, второй жене Генриха Монморанси. Вот что
172
Тёнрих IV
говорит о ней Сюлли в своих мемуарах: «Она находилась, как
говорят, в компании, когда ей доложили, что дворянин, краси-
вый, но смуглый и с черными волосами, хочет поговорить
с ней о важных вещах. С выражением настороженным и ис-
пуганным она приказала передать ему, чтобы он пришел
в другой раз. Он ответил, что, если не придет она, он придет
за ней. Ей пришлось оставить компанию, и со слезами на
глазах она сказала «прощай» своим трем подругам, будто
отправлялась на верную смерть. И в самом деле она умерла
несколько дней спустя, а лицо и шея ее были страшно ис-
кажены. Вот рассказ,—добавляет Сюлли,—трех дам, кото-
рым мадам де Монморанси сказала «прощай».
Вернемся к Генриху IV. Он был в Фонтенбло, как мы уже
говорили. При первых же новостях он прыгнул в седло и пус-
тился вскачь. В Вильжюифе он встретил курьера, направлявше-
гося к нему с вестью о смерти герцогини. Д’Орнано, Рокелёр
и Фронтенак, сопровождавшие его, поддерживая, отвели Генри-
ха в аббатство де Соссэ перед Вильжюифом, где он бросился на
постель в полном отчаянии. Несколько часов спустя из Парижа
прибыла карета, и в этой карете он вернулся в Фонтенбло, куда
собирались все его приближенные. Но как только он прибыл
гуда и вошел в главный зал замка, он сказал:
— Господа, я прошу всех вернуться отсюда в Париж и мо-
лить Бога даровать мне утешение.
Дворяне поклонились и вышли. С королем остались только
Бельгард, граф де Люд, Терм, Кастельно, де Шалёсс, Монгла
и Фронтенак.
И когда Бассомпьер, который провожал герцогиню из
Фонтенбло в Париж, выходил вместе с другими, король
его задержал.
— Бассомпьер,—сказал он.—Вы последним видели ее,
останьтесь со мной и поддержите меня.
«Таким образом,—говорит Бассомпьер,—мы оставались
в той же компании на протяжении пяти или шести дней, разве
что несколько посланников присоединялись к нам и после
краткого разговора с королем тотчас отправлялись назад».
Прошла неделя, Генрих IV удерживал подле себя только
Бюсси, Замета и герцога де Ретца.
Гёрцог однажды, выслушав жалобы короля, сказал ему,
почти смеясь:
— Честное слово, сир, в конце концов, эта смерть мне
кажется даром небес.
173
Великие люди в домашних халатах
— Даром небес? И почему?—спросил Генрих IV.
— Но подумайте о громадной ошибке, которую вы могли
сделать, сир!
— Какой ошибке?
— Жениться на этой женщине. Сделать из мадемуазель
д’Эстре королеву Франции. О, я еще раз клянусь Богом, что
судьба проявила к вам благосклонность.
Король уронил голову на грудь и задумался. Потом, под-
няв голову, сказал:
— Может быть, в конечном счете вы правы, герцог. Благо-
склонность или испытание; думаю, что на всякий случай я дол-
жен поблагодарить Бога.
«И он благодарил Бога и успокаивался столь смиренно,—
пишет автор «Любовных похождений великого Александ-
ра»,—что три недели спустя влюбился в мадемуазель д’Ан-
траг».
Что не помешало королю три месяца ходить в трауре. Он
ходил в черном, против обычая, так как траур королей—
фиолетовый.
Что же до бедной Габриель, о ее смерти ничего более не
узнали. Остался только слух, что она была отравлена.
Велика была радость в Росни. Габриель умерла в субботу
утром, но еще в пятницу вечером Ла Варенн отправил гонца
в Росни.
Таким образом, в тот самый час, когда Габриель умирала,
Сюлли обнимал свою жену в постели, говоря:
— Моя девочка, вам не придется появляться на утренних
туалетах герцогини. Струна лопнула.
Что же до Замета и Ла Варенна, они остались в милости
у короля—Замет называл свою денежную сумму «Мост
покаяния королей», а Ла Варенн, закладывал церковь де
Ла Флеш.
VII
ечером Генрих и Сюлли беседовали с глазу на глаз
да© | Jr в спальне короля, положив ноги на подставку для
I дров в камине. Точь-в-точь два простых буржуа
с улицы Сен-Дени.
' )то было три или четыре месяца спустя после смерти Габриель
и шесть недель с того времени, как мадемуазель д’Антраг
заменила герцогиню де Бофор.
— Сир,—говорил Сюлли,—наконец мы имеем согласие
Маргариты на развод, и вскоре ваш брак будет расторгнут
и Риме. Надо подумать о том, чтобы найти жену среди царст-
вующих принцесс. Не сочтите, что я с дурным умыслом напо-
минаю вам ваш возраст, сир, но тринадцатого декабря вам
исполнится сорок шесть лет, и пора жениться, если вы хотите
увидеть совершеннолетие вашего дофина.
Генрих на минуту задумался, потом встряхнул голо-
вой.
— Друг мой,—сказал он,—жениться вторично—вещь
серьезная, учитывая то, что в первый раз жену звали Мар-
гарита Валуа; потому как, если я соединю в одном существе
всю красоту и все достоинства всех моих любовниц, я бы
пожелал еще одного качества.
— Но чем же все-таки должна обладать женщина, сир,
чтобы вы -были довольны?
— Мне нужно найти красоту тела, целомудренность
в жизни, услужливость в характере, проворство ума, пло-
довитость в браке, высоту в происхождении и большие
175
Великие люди в домашних халатах
площади в имении. И, друг мой, я думаю, что эта женщина
еще не родилась и не готова родиться.
— Ну что ж,—сказал Сюлли,—поищем что-то реальное.
— Поищем, если это доставит тебе удовольствие, Росни.
— Что вы скажете об испанской инфанте, сир?
— Я сказал бы, что она уродлива и стара, насколько это
возможно. Но мне бы она подошла, если бы в придачу к ней
отдали Нидерланды.
— А не видится ли вам какая-либо принцесса в Терма-
нии?
— Не говори мне о них, Сюлли. Королева этой нации едва
не сгубила все во Франции.
— Сестры принца д’Оранж?
— Они гугенотки и рассорят меня с Римом и верными
католиками.
— А племянница герцога Фердинанда Флорентийского?
— Она из дома королевы Екатерины, а эта дама наделала
столько зла Франции и в особенности мне.
— Ну, тогда посмотрим в самом королевстве. Что вы
скажете, например, о вашей племяннице де Тиз?
— Она из хорошей семьи, красотка, высокая, ладно скро-
енная, немного кокетлива и любит петушков в любом виде.
Славная, сообразительная, приятная. Пожалуй, она мне очень
нравится. Но я боюсь ее страсти к возвеличиванию ее братьев
и вообще ее рода. Старшая из дома Мейенов, хоть и чернушка,
мне по вкусу, но слишком молода. Есть девчонка в доме
Люксембургов, одна моя кузина Катерина де Роган, но эта
опять гугенотка. Что до остальных, то все они мне не
нравятся.
— Но, сир,—сказал Сюлли, как бы подводя итог,—вам
нужно жениться. На вашем месте я остановился бы на женщи-
не, у которой будет мягкий характер и услужливость, которая
дала бы вам детей и которая будет в состоянии вести королев-
ство и семью, если вы умрете, оставив слишком молодого для
правления дофина.
Генрих IV вздохнул. Сюлли увидел, что надо идти на
взаимные уступки.
— Ну что ж,—сказал он,—вы найдете в любовнице качест-
ва, которых не будет в вашей жене.
Эта фраза, казалось, тронула Генриха IV.
— Любовница-то у меня есть,—ответил он,—остается
жена.
176
Кнрих IV
— Хорошо, сир, поищем.
— Я вижу только тех, которых я тебе перечислил.
— Ну что ж, поищем среди тех, которых вы перечислили.
Оба принялись искать. Наконец после долгих поисков,
дебатов, дискуссий предубеждение против имени Медичи было
отклонено, и выбор пал на Марию Медичи, племянницу Фер-
динанда Медичи, герцога Флоренции, дочь Франсуа Медичи,
последнего герцога, и Жанны Австрийской. Когда 1енрих IV
подумал о женитьбе на ней, она была уже не девушка, а жен-
щина двадцати семи лет. Все восхваляли ее красоту. Посмот-
рим, с достаточным ли на то основанием.
«Лоб ее был высок,—говорит история,—волосы с прекрас-
ным темным оттенком, восхитительно бледное лицо, глаза
живые, с гордым взглядом, идеальный овал лица, шея и грудь
восхитительные, руки, достойные служить моделью великим
художникам и скульпторам ее отчизны. Все дополнялось пре-
красным ростом и пропорциональным сложением».
Посмотрим, что говорит реальность.
Взгляните на полотна Рубенса. Рубенс поддался реаль-
ности. «Разлука» с черными волосами, с трепещущим телом,
с ее глазами-молниями ослепительна; «Нереида», блондинка,
чаровница, это сон любви, усыпанный лилиями и розами. Но
королева среди всего этого—толстая торговка, как называли
ее наши французы—жирная и здоровенная баба, дебелая,
с красивыми руками и роскошной грудью. В этом окружении
она особенно вульгарна, настоящая дочь добрых торговцев, ее
предков.
Вот и все о физических данных.
Что до моральных качеств, то скажем, что Генрих IV нашел
в ней гораздо меньше того, что искал. У нее было доброе
сердце, даже щедрое, душа отличалась определенной деликат-
ностью, но у нее было больше претензий, чем способностей,
и больше упрямства, чем истинного достоинства.
Упорно следуя своим чувствам или желаниям своих совет-
чиков, она-проявила вкус к интриге, инстинктивно проводя
итальянскую политику, состоящую в создании партий, а затем
в удалении их друг от друга.
Раз создав и разведя в стороны эти партии, она не умела
впоследствии объединить их в свою пользу и извлечь из этого
какие бы то ни было блага, а, напротив, почти всегда стано-
вилась их жертвой. Король в моменты дурного настроения
обвинял ее в излишней гордыне, честолюбии, заносчивости,
177
Великие люди в домашних халатах
любви к пышности и мотовству, считая ее ленивой и мститель-
ной. Он добавлял только, не в противовес ее недостаткам, а,
может быть, стремясь еще и подчеркнуть их, что она излишне
скрытна и никогда невозможно узнать, что она скрывает.
Что касается свадебных контрактов, то они несли в себе
определенные надежды. Во-первых, обещание поддержки па-
пы. Пожалуй, вот и все о жене.
Что до любовницы, которой предусмотрительно запасся
Генрих IV (мы говорим о Генриетте д’Антраг), она была (рас-
скажем сначала о ее происхождении) дочерью Мари Туше
и Франсуа Бальзака, сеньора д’Антраг де Маркуси и дю Буа де
Мельзерб, сделанного Генрихом III кавалером его ордена
в 1573 году.
Рожденная в 1579 году, она была младшей сестрой знаме-
нитого графа д’Овернь, ставшего позже герцогом Ангулем-
ским. Он был незаконным сыном Карла IX, и если бы ему
пришлось быть сыном законным и признанным, то, прожив
семьдесят восемь лет, то есть до 1659 года, он бы предот-
вратил царствования Генриха III, Генриха IV, Людовика XIII
и Людовика XIV.
«Вдова» Карла IX, жена Франсуа де Бальзака, была стро-
гой хранительницей чести своей дочери. Однажды, когда один
из пажей осмелился возвыситься до нее, она убила его соб-
ственной рукой. Ее дочери, мадемуазель д’Антраг, было всего
девятнадцать лет, когда умерла Габриель.
Вот что говорит Берто в одном из своих сонетов:
Как две звезды в кромешной тьме,
Ее глаза сулят нам беды.
Им покоряются вполне
Не раз вкушавшие победы!
А сети чудные волос?
О, скольких вы уже украли!
А сколько грешников мечтали,
Чтоб в вас им сгинуть привелось!
В изгибе этом столько грез,—
Я был бы глуп, коль не поднес
Его к своим устам!
Лишь камень в силах не хотеть.
Зато, я знаю сам,—
Лишь ангел мог бы вас воспеть!
178
Внрих IV
Не знаю, заметили ли наши читатели, что тремя поэтами,
писавшими в то время стишки этого сорта, восхваляющие
прелести, видимые и тайные, любовниц короля, были аббат де
Порт, епископ Берто и кардинал дю Перрон.
Вернемся, однако, к мадемуазель д’Антраг. Она звалась
[ёнриетта. Это был искрящийся дух, более чем дух—пламя;
она была горда, строптива, желчна, утонченна и очень молода.
Девятнадцати лет, как мы сказали. А ее талия нимфы кон-
трастировала с полной талией Габриель.
Подобно Генриху IV, она обожала отпускать то, что тогда
называли «штучками», а сейчас мы называем остротами.
«Это,—говорит Сюлли,—был заостренный клювик, который
своими прикосновениями к королю делал ее компанию сверх-
привлекательной для него». Ей хватало и эрудиции, если ве-
рить Эмери д’Амбуазу. Одной из своих прелестных ручек она
листала «Поучение святого Августина», а другой—«Любез-
ных дам» Брантома.
Но она была зла, заносчива, мстительна и гораздо более
честолюбива, чем нежна. Генрих IV весьма сомневался, что она
любила его, и с гораздо большим основанием сомневаемся
в этом мы..
Чтобы увлечь короля, она из расчета делала то же, что
мадемуазель Тиньонвиль и Антуанетта де Пон сделали из
целомудрия.
«Люди,—говорит Сюлли,—которые, чтобы заставить себя
уважать, способны были только на интриги, на грациозно
рассказанную королю историйку, на восторженное восклицание
при первом королевском слове и, разумеется, на присутствие на
вечеринках, где принцы забываются, подобно простым смерт-
ным,—люди эти так восхваляли очарование, жизнерадостность,
дарование и живость мадемуазель д’Антраг, что они возбудили
в нем желание ее видеть, потом видеть вновь и, наконец, любить».
Отвращение Сюлли к мадемуазель д’Антраг было чисто
инстинктивным, но оно превратилось в ненависть тотчас, как
только Генрих IV попросил своего суперинтенданта финансов
выплатить сто тысяч экю мадемуазель д’Антраг.
Это была сумма, в которую она или, скорее, ее отец
оценили ее любовь.
Сюлли, который играл при Генрихе IV роль резонера,
заметил королю, что в тот момент, когда он просит подобную
сумму, Сюлли нужны четыре миллиона для возобновления
союза со швейцарцами.
179
Великие люди в домашних халатах
Несмотря на все протесты, Сюлли был вынужден отдать
сто тысяч экю. Но как только мадемуазель д’Антраг получила
их, она подумала, что ее отказ может теперь показаться коро-
лю подозрительным. Пора было вмешаться отцу и матери.
В таком настроении она пишет Генриху:
«Мой великий король! За мной наблюдают так пристально,
что мне совершенно невозможно принести Вам все доказатель-
ства благодарности и любви, в которых я не могу отказать
самому великому королю и самому очаровательному из муж-
чин. Требуется хотя бы какая-нибудь возможность, а разве
у меня не отнимают их все с почти непобедимой старатель-
ностью и жестокостью?
Не будем тешить себя иллюзиями, у нас никогда не будет
свободы, если мы не получим ее от мсье д’Антрага. Мое
расположение к Вам не зависит от меня. Я даже слишком
к Вам привязана. Вы овладели моим сердцем. Так не вправе ли
Вы требовать его у меня?»
' Понятно, что средством добиться свободы у мсье и мадам
д’Антраг было обещание мадемуазель д’Антраг жениться
на ней.
Сначала Генрих отказался. Но мадемуазель д’Антраг была
так хороша!
Генрих предложил дать словесное обещание родствен-
никам.
Мадемуазель д’Антраг ответила:
«Мой дорогой сир! Я говорила с мсье и мадам д’Антраг.
Похоже, что надеяться не на что. Я ничего не понимаю в их
делах, но могу сказать Вашему величеству, что они не сдадут-
ся, если Вы, соблюдая их честь, не соблаговолите дать им
обещание жениться. И то, что они не удовлетворяются сло-
весным обещанием, совершенно от меня не зависит. Они вбили
себе в голову требовать письменного обещания. Напрасно я
им возражала, говоря, что бесполезно и несправедливо требо-
вать этого, что никакие документы не имеют силы в сравне-
нии со словами человека, обладающего такой доблестью, слав-
ным мечом и имеющим всегда в своем распоряжении сорок
тысяч отлично вооруженных людей и сорок заряженных пу-
шек.
И все-таки, сир, если они так настойчиво требуют соблюде-
ния этой пустой формальности, что за риск снизойти к их
ребяческой прихоти? И если Вы меня любите так, как люблю
Вас я, не можете ли Вы преодолеть эти мелкие трудности
180
[ёнрих IV
и удовлетворить их? Поставьте любые условия. Меня удовле-
творит все, что подтвердит верность моего любимого».
Генрих был заядлым игроком в этих опасных любовных
играх. И у него просто было выманить что угодно, когда он
выигрывал, и ничего, когда он терял.
«И,—говорит Сюлли,—эта вздорная и хитрая бабенка су-
мела так убаюкать и заласкать короля баснями и сказками,
нашептывая их ежедневно ему в уши, чтобы он согласился на
это обещание, без которого, как его убедили, он никогда не
добьется того, за что уже так дорого заплатил».
К счастью, Сюлли был на месте. А Генрих IV ничего не
делал без его совета.
Итак, Генрих IV был в Фонтебло, и перед тем, как вскочить
на лошадь и отправиться на охоту, послал за Сюлли. Взяв его
за руку, он обвил его пальцы своими. Эта привычка всегда
проявлялась у него, когда ему нужно было задать вопрос,
который его тревожил.
— Что такое, сир?—спросил Сюлли.—Случилось что-
нибудь?
— Случилось, мой дорогой Сюлли,—сказал король,—что
я привык делиться с тобою всеми моими секретами и раскрою
тебе еще один, чтобы показать тебе, на что я готов пойти
в погоне за сокровищем, которого, быть может, не найду.
И, протянув бумагу Сюлли, отвернулся, будто стыдясь
того, что там написано.
— Читай это,— бросил он,—и скажи свое мнение.
Сюлли прочел. Это было обещание жениться на мадему-
азель д’Антраг. Обещание предполагало, однако, что оно бу-
дет выполнено при одном условии.
Там говорилось, что Генрих обещает жениться только в том
случае, если в продолжение года мадемуазель д’Антраг произ-
ведет на свет ребенка мужского пола.
Сюлли, прочитав, обернулся к королю.
— Ну,—спросил Генрих,—как тебе кажется?
— Сир,—ответил суперинтендант,—я еще недостаточно
обдумал положение, которое вас так сильно волнует, чтобы
высказывать свое мнение.
— Ла, ла!—подхватил Генрих.—Говори просто, мой друг,
и не секретничай. Твое молчание обижает меня больше, чем
любые обсуждения и осуждения. По этому поводу я жду
твоего одобрения, хотя знаю, что те сто тысяч экю еще дер-
жат тебя за сердце. Позволяю говорить все, что тебе захо-
181
Великие люди в домашних халатах
чется. Клянусь, что не буду злиться. Говори, наконец, сво-
бодно! И скажи мне все, что ты думаешь. Я так хочу, я прика-
зываю.
— Сир, вы правда этого хотите?
— Да.
— И что бы я ни сказал и ни сделал, вы не разозлитесь?
— Нет.
— Сир,—сказал тогда Сюлли, разрывая пополам обеща-
ние,—вот мое мнение, если вы хотели его знать.
— Ventre-saint-gris! Что вы себе позволяете, мсье?—сказал
Генрих.—Мое мнение, мое личное мнение! Что вы сума-
сшедший!
— Да, сир,—ответил Сюлли,—я сумасшедший, я даже
полный идиот и хочу им остаться, но только, чтобы я был
один такой во Франции.
— Я вас выслушал,—сказал король,—не хочу задер-
живать вас долее, чтобы не нарушить слова, которое вам
дал.
И на этом он оставил Сюлли. Но, оставив Сюлли, он зашел
в кабинет, спросил бумагу и чернила у Ломини и своей ру-
кой составил новое обещание, которое было отослано. Пос-
ле чего он встретил Сюлли на лестнице, молча прошел ми-
мо него и отправился на два дня охотиться в Бу а де Маль-
зерб.
Вернувшись в Фонтенбло, Генрих нашел сто тысяч экю,
сваленных на пол в его кабинете.
Он приказал вызвать Сюлли.
— Что это такое?—спросил он.
— Сир,—сказал Сюлли,—это деньги.
— Я прекрасно вижу, что это деньги.
— Угадайте, сир, сколько?
— Как это я угадаю? Единственное, что я вижу, это то, что
их много.
— Нет, сир.
— Как—нет?
— Всего каких-то сто тысяч экю.
Генрих понял и после мгновенной паузы сказал:
— Ventre-saint-gris! Дорогая ночка!
— Не считая обещайия жениться, сир!
— Ну, что до обещания жениться,—сказал Генрих TV,—
оно законно лишь при условии, что будет ребенок, а это
зависит от меня.
182
1ёнрих IV
— От вас одного, сир?
— Да, но мужского пола, мужского. Нужно, чтобы ребенок
выл мужского пола.
— Понадеемся на Бога, сир. Господь велик.
— Ав мое отсутствие,—спросил Генрих,—ничего нового
не было?
— Было, сир. Ваш развод высочайше утвержден в Риме.
— Ах, дьявол! — бросил Генрих, несколько отрезвев.— Но
по же многое меняет.
Через несколько дней после этой новости, которая действи-
гсльно многое меняла, Генрих и Сюлли, помирившись, сидели,
положив ноги на подставку для дров в камине, и вели утрен-
ний разговор, описанный в начале этой главы.
VIII
afrg’W” /• ак мы уже говорили, выбор остановился наконец
IJ на Марии Медичи. И все-таки Генрих еще сомне-
вался.
ЖЖ _А_ Сюлли, сознавая, какое влияние он имеет на
своего господина, взял все на себя и подписал с Виллеруа и
Силлери свадебный контракт. Так как на протяжении этой
операции король дважды его вызывал, он отправился к ко-
ролю.
— Чем, к дьяволу, ты занимался, Росни?—спросил ко-
роль, увидев его.
— Увы,—ответил Сюлли,—я вас женил, сир.
— А-а,—бросил Генрих,—меня женил?
— Да, и вы уже ничего не можете на это возразить. Кон-
тракт подписан.
Генрих полчаса хранил молчание, скреб голову и грыз ногти.
Наконец он прервал молчание, ударил кулаком по ладони.
— Хорошо, пойдет!—сказал он.—Женимся, если для бла-
га моего народа нужно, чтобы я был женат. Но я боюсь
столкнуться с дурной головой, которая опять втянет меня
в домашние распри. А их я боюсь больше неудобств войны
и политики, вместе взятых.
О какой дурной голове говорил король? Принадлежала она
Генриетте де Бальзак д’Антраг или Марии Медичи?
Как бы там ни было, а все вышло так, как хотел Сюлли.
Именно так почти всегда складывались отношения между
министром и королем.
184
[ёнрих IV
Скажем несколько слов о Сюлли, человеке, после Генри-
ха IV, самом популярном в эту эпоху.
Его превосходительство достаточно неизвестен, а по-
тому совсем неплохо будет рассмотреть и его, каков он
в халате.
Воспользуемся моментом, пока Генрих IV выясняет отно-
шения со своей любовницей (она только что узнала о пред-
стоящей женитьбе), и займемся его министром.
Вы легко можете догадаться о том, что они могут сказать
друг другу, но никогда не догадаетесь, что я могу поведать
нам о Сюлли.
Сюлли претендовал на то, что является потомком дома
графов де Бетюн во Фландрии, тогда как его враги утвержда-
ли, что он наследник простого шотландца по имени Bethun.
В действительности его блестящая карьера после короля
началась при осаде Амьена. При поддержке Габриель д’Эстре
он прошел через департамент Арлей де Санси, тогдашнего
суперинтенданта.
Арлей де Санси оказал большие услуги Генриху IV. В поис-
ках средств он заложил у евреев в Метце замечательный
алмаз, присоединенный ныне к бриллиантам короны под на-
званием Санси. Но однажды, когда Генрих TV обсуждал с ним
возможность жениться на 1абриель д’Эстре, он сказал королю:
— Честное слово, сир, что та шлюха, что эта. Мне так же
нравится дочь Генриха Второго, как и дочь мадам д’Эстре.
Генрих TV любезно простил Санси этот оригинальный от-
вет: он его любил и уважал.
Но Габриель не простила и поставила Санси на его место.
Сюлли упорно ухаживал за Габриель, но, сделавшись суперин-
тендантом, он совершенно естественно перешел в стан ее
врагов.
Мы видели, какое горе он испытал в момент ее смерти. Что
до Санси, то он был настолько же честным человеком, на-
сколько Сюлли оказался хищником. Он вернулся к частной
жизни и умер в страшной бедности, преследуемый долгами,
сделанными на королевской службе. Генрих даже вынужден
был выпустить особый указ, запрещающий кредиторам угро-
жать Санси тюрьмой и запрещавший стражникам его туда
препровождать. Бедняга никогда не выходил на улицу без
этого указа, ноСя его в специальном бумажнике на цепи. Его
часто хватали сержанты. Он позволял проводить себя до
дверей тюрьмы, где показывал свой указ, после чего они
185
Великие люди в домашних халатах
t
вынуждены были освобождать его. Когда его спрашивали,
зачем он это делает, он отвечал, смеясь весело и грустно:
— Я так беден, что это единственное развлечение, которое
я могу себе позволить.
Еще одно слово о мсье де Санси (под его именем появил-
ся «Сатирический развод» д’Обинье) или, скорее, о его де-
тях; потом мы вернемся к Сюлли и после Сюлли к Генри-
ху IV.
У мсье де Санси было два сына. Один был пажом из свиты
Генриха ГУ. Устав носить пешком светильник перед королем,
он счел за лучшее купить иноходца и разъезжать перед коро-
лем верхом. Король решил, что подобная роскошь—слишком
большая честь для простого пажа. Он спросил, кто это, узнал,
что это сын де Санси, и приказал, чтобы по приезде в Лувр его
высекли.
Во время экзекуции паж орал «par la mort!»1, но он кар-
тавил, и вместо «par la mort!» у него выходили «pa-la-mort!»
Кличка прижилась, и с тех пор его звали Паламор.
Это был приятный человек, говорит Таллеман де Рео.
Однажды он встретился с мадам де Геменэ на Орлеанской
дороге. Она возвращалась в Париж, а ему надоело скакать
верхом, потому что погода была отвратительная. Он прибли-
зился к карете мадам де Геменэ и остановил ее.
— А, мадам,—сказал он,—разве вы не знаете, что в доли-
не Торфу полно бандитов? А вы едете в одиночестве. Я буду
вашим защитником.
— Благодарю вас,— ответила она,—но я не боюсь.
— А, мадам,—подхватил Паламор,—пусть никогда не
скажут, что я бросил вас в беде.
И, сказав это, открыл дверцу и, уже не обращая на нее
внимания, уселся в карету, предоставив своей лошади бежать
за ними, будто собачонка.
В Риме в день, когда мадам де Бриссак, жена посла, должна
была посетить виноградники Медичи, он отправился вперед
проверить, нет ли в чем недостатка. Вдруг он увидел пустую
нишу. Накануне из нее убрали на реставрацию статую.
— Нет, это нехорошо,—сказал он. Быстро разделся, спря-
тал свой костюм и занял место в нише в позе Аполлона.
К пятидесяти годам его называли «папаша Паламор». Имя
Санси было окончательно забыто.
клянусь смертью! (Итал.)
186
1ёнрих IV
Поведение его было безупречно. Только в комнате его все
снятые были обязательно на конях и со шпагами, как святой
Морис и святой Мартин.
Второй сын господина де Санси был послом в Констан-
тинополе, после чего постригся в монахи. Но вернемся
к Сюлли. Его первой служебной обязанностью было прове-
рять пропуска при осаде Амьена. В финансах он разбирался
слабо. И, едва сделавшись суперинтендантом, он приблизил
к себе некоего Анжа Копеля, сеньора де Люа. Этот сеньор был
одновременно писателем. Он, верный своему господину (слу-
чай редкий), опубликовал во время опалы Сюлли маленькую
книжечку, полную восхвалений суперинтенданта, озаглавлен-
ную «Наперсник».
Де Люа был арестован и посажен в тюрьму из-за этой
книжки. Когда судебный следователь задал ему обычный
вопрос:
— Обещаете ли вы говорить правду?
— Чума вас раздери!—ответил он.—Нет! Теперь-то я по-
остерегусь. Ведь я сейчас перед вами только из-за того, что ее
।оворил.
Хотя Сюлли и был суперинтендантом финансов, кареты
у него не было, и он отправлялся в Лувр «на чепраке»,
как говорили тогда, что означает верхом. Было ли это из-за
скупости или потому, что Генрих IV, не желавший, чтобы
его паж имел иноходца, не хотел, чтобы его министр ездил
и карете?
Маркиз де Кёвр и маркиз де Рамбуйе первыми приобрели
кареты. Второй оправдывался плохим зрением, а первый сла-
бостью ахиллова сухожилия. Король всегда недовольно вор-
чал, когда речь заходила о них, и они прятались, если попада-
лись ему на дороге.
Людовик XIII также терпеть не мог, когда его сеньоры
позволяли себе подобную роскошь.
Однажды он встретил господина де Фонтеней-Марей
и карете.
— Почему мальчишка в карете?—спросил он.
— Он едет жениться,—ответили ему. И соврали.
Во времена Генриха IV было редкостью даже то, что лоша-
ди шли иноходью. Один король имел иноходца, а за ним
следовали приближенные как попало.
Когда король сделал Сюлли суперинтендантом, тот после-
довал обычаю королей Франции, призванных к власти,—он
187
Великие люди в домашних халатах
составил список своих владений и отдал его королю, покляв-
шись жить только на жалованье и на доход со своих земель
в Росни. Король, как настоящий гасконец, страшно хохотал
над его гасконадой.
— А я еще сомневался,—говорил он,—шотландец он или
фламандец. Ну конечно, он шотландец.
— Но почему, сир?—спрашивали его.
— Потому что шотландцы—это северные гасконцы.
1енрих IV не видел того, чего не желал видеть. Доказатель-
ство тому день, когда мсье де Праслен хотел показать ему
Бельгарда у Габриель. Потому королю и понравилась в Сюлли
его напускная скромность. Однажды он с балкона смотрел, как
подъезжает Сюлли. Сюлли приветствовал его и во время
приветствия чуть не свалился с лошади.
— О, не удивляйтесь,—сказал король окружающим.— Ес-
ли бы самый заядлый пропойца из моих швейцарцев опроки-
нул столько же стаканов, он давно бы валялся на земле.
VIII
йй® юлли, столь популярный после смерти, не пользо-
iJJ® Ш ’ вался особенной любовью при жизни, что объяс-
Jjjs ш нялось его резкостью и отталкивающим видом.
Ю Однажды вечером, после обеда, пять или шесть
сеньоров явились засвидетельствовать ему свое почтение в Ар-
сенал. Их имена не позволяли выставить их за дверь. Имея
свободный доступ к королю, они, несомненно, могли позво-
нить себе войти и к нему.
И он их принял, но с обычным для себя мрачным видом.
— Что вам надо, господа?—спросил он.
Один из них, надеясь на лучший прием, решил предупре-
дить суперинтенданта, что ни он, ни его друзья ничего от него
не хотят, и потому сказал:
— Успокойтесь, мсье, мы зашли только для того, чтобы
нас повидать.
— Ну, если только за этим,—сказал Сюлли,—мы это
быстро устроим.
И, повернувшись к ним лицом, а потом спиной, дал себя
осмотреть, после чего вернулся в кабинет и захлопнул дверь.
Один итальянец из свиты Марии Медичи явился к нему,
желая получить деньги, но в ответ услышал грубый крик
и отказ. Возвращаясь из Арсенала, он проходил через 1рев-
скую площадь как раз в тот момент, когда там вешали трех
или четырех мошенников.
— Счастливые висельники!—вскричал он.—Вам и дела
пет до этого Росни!
189
Великие люди в домашних халатах
Его упрямое нежелание расставаться с деньгами чуть было
не обернулось против него. Старый дворецкий маршала Биро-
на, хорошо известный королю,—звали его Прадель—никак
не мог добиться у Сюлли выплаты жалованья. Однажды ут-
ром он пробрался даже в столовую. Сюлли хотел заставить
его выйти. Прадель настаивал на том, чтобы остаться. Сюлли
хотел рытолкать его за дверь, но Прадель схватил нож со
стола и заявил Сюлли, что если тот тронет его хотя бы
пальцем, то он всадит нож ему в живот. Сюлли вернулся
в свой кабинет и приказал слугам выставить его. Прадель
бросился к королю.
— Сир!—сказал он.—Я предпочитаю быть повешенным,
чем умереть с голоду. Это быстрее. Если через три дня мне не
заплатят, я буду вынужден с прискорбием сообщить вам об
убийстве суперинтенданта финансов.
И он бы сделал, как говорил, но по особому распоряжению
короля Сюлли заплатил. Но все-таки Прадель осуществил
свою угрозу, и вот каким образом. У него родилась идея,
в сущности неплохая идея, посадить вязы вдоль больших
дорог, чтобы украсить их. А вязы тогда называли «росни».
Суперинтенданта так ненавидели, что крестьяне срезали их
со злорадством.
— Это Росни,—приговаривали они.
— Сделаем его Бироном.
Бирон, хочу напомнить, был обезглавлен в 1602 году.
А теперь об этом Бироне, к которому мы совершенно
естественно возвращаемся, как ко всем людям царствования
Генриха IV.
Сюлли пишет в своих мемуарах: «Мсье де Бирон и дюжина
самых галантных сеньоров двора никак не могли поставить
балет. Потребовалось для успеха, чтобы король приказал'
явиться мне и приложить к этому руку».
Вы что, не видите в Сюлли мастера балета, дорогие чита-
тели? И, однако, это занятие было если не его призванием, то
по крайней мере его гордостью. В противоположность Крийо-
ну, не желавшему танцевать потому, что при этом требовалось
кланяться и отступать, Сюлли танцы любил безумно. Каждый
вечер до смерти Генриха IV лакей короля по имени Ларош
поднимался к Сюлли, играл ему на лютне самые модные
танцы, а Сюлли танцевал в гордом одиночестве, водрузив на
голову фантастический чепчик, который носил только в каби-
нете. Единственными свидетелями спектакля были Дюрэ, поз-
190
Генрих IV
же президент Шиври, и его секретарь Ла Клавель. Однако
н праздничные дни случалось, что туда доставляли дамочек,
и спектакли разыгрывались с ними.
После смерти своей первой жены, Анн де Куртеней, он
женился вторично на Рашель де Кошефиле, вдове Шатонера.
>то была бойкая бабенка, не лишавшая себя любовников.
('юлли не был слепцом, и, чтобы его не обвинили в незнании
loro, что всем хорошо известно, он в денежных счетах своей
жены отмечал:
«Столько-то на Ваш стол; столько-то на Ваш туалет;
лполько-то на Вашу прислугу; столько-то на Ваших любовников».
Он приказал построить вторую лестницу в комнату своей
жены. Когда лестница была закончена, он передал ключ
। рафине.
— Мадам,—сказал он,—прикажите известным вам людям
подниматься по этой лестнице. Пока они будут подниматься по
пей, я молчу. Но предупреждаю: если я встречу одного из этих
। оспод на моей личной лестнице, он пересчитает все ступени.
Он был кальвинистом и хоть убеждал короля перейти
и католичество, сам никогда не изменял веры.
— Спастись можно в любой религии,—говорил он.
В момент смерти он приказал, чтобы на всякий случай его
похоронили в освященной земле.
Несмотря на то, что уже четверть века никто не носил цепей
и орденов с бриллиантами, он их нацеплял на себя ежедневно
и, пестро изукрашенный ими, шел гулять на Королевскую
площадь, благо что она была рядом с его домом. На закате
жизни он удалился в Сюлли, где содержал нечто вроде швей-
царской гвардии, которая проводила полевые учения и салю-
товала ему, когда он проходил мимо.
«Кроме того,—говорит Таллеман де Рео,—при нем всегда
находились пятнадцать или двадцать старых служак и семь
или восемь старых солдафонов из дворян. Они при звоне
колокола становились в строй, чтобы отдать ему честь, когда
он отправлялся на прогулку, а после составляли его кортеж».
Наконец он умер в своем замке в Вильбон тридцать один
год спустя после смерти Генриха IV.
Людовик XIII сделал его маршалом в 1634 году.
Земли Росни в 1817 или 1818 году были куплены за два
миллиона герцогом дю Берри.
Мсье Жирарден торговался однажды с герцогом насчет
покупки Эрменонвиля.
191
Великие люди в домашних халатах
— И во сколько ты оцениваешь земли Эрменонвиля?—
спросил его герцог во время охоты в Компьене.
— В два миллиона, монсеньор.
— Как—два миллиона?
— Конечно. Разве не такую цену ваша светлость заплатили
за Росни?
— А призрак Сюлли? Ты что думаешь, он ничего нс
стоит?—ответил герцог.
Господин де Жирарден мог только сказать: «Ваша свет-
лость, разве тень Жан-Жака Руссо стоит меньше, чем тень
министра?»
Вернемся к Генриху ГУ.
X
gc® лж ж" ы покинули его в споре с мадемуазель д’Ан-
да® 1% /I траг в тот самый момент, когда она узнала
I Ж/ I о предстоящей свадьбе с Марией Медичи. Она
гам® А. ▼ JL была тем более разгневана, что имела обеща-
ние (вы, конечно, помните), что Генрих женится на ней, если
в продолжение года она явит миру ребенка мужского пола.
Л мадемуазель д’Антраг была беременна. Вопрос, таким об-
разом, состоял в том, девочка это будет или мальчик.
Двор находился в Мулене, мадемуазель д’Антраг—в Па-
риже. Она прилагала все усилия, чтобы король явился в Париж
и присутствовал при родах. Но судьба решила не ставить
1ёнриха в новую затруднительную ситуацию. Разразилась гро-
за. Молния ударила в комнату, где лежала мадемуазель
д’Антраг, прошла сквозь кровать, не причинив ей вреда, но так
напугала ее, что она преждевременно родила мертвого мла-
денца. Король примчался тотчас же, как только узнал об этом,
и постарался окружить ее всеми возможными заботами. Ма-
демуазель д’Антраг начала с упреков и обвинений в клятво-
преступлении, но вовремя поняла, что долгая настойчивость
с ее стороны только утомит короля-любовника. Она убеди-
лась наконец, что не может заставить его вернуться к идее
супружества, и приняла как вознаграждение за понесенные
утраты титул маркизы де Верней. В заключение, перейдя от
высшего высокомерия к нижайшему смирению, просила сохра-
нить по крайней мере звание любовницы, коли не смогла
добиться звания жены. Но что послужило решающим обсто-
/ 3243
193
Великие люди в домашних халатах
ятельством при согласии короля на брак, так ловко уст-
роенный Сюлли, это подозрения короля по поводу Бельгарда.
Этот Бельгард, бывший, по всеобщему убеждению, другом
сердца герцогини де Бофор, не был забыт, говорили, также
и мадемуазель д’Антраг.
Несколько слов об этом сопернике. Генрих IV постоянно
встречал его на своем пути, или, скорее, на пути в спальню
своих любовниц. Роже де Сен-Лари, герцогу де Бельгарду,
главному конюшему Франции, во время, к которому мы подо-
шли, то есть к 1599 году, было всего тридцать шесть лет.
Ракан говорил, что господина де Бельгарда ценили за три
качества, которых он не имел: первое—храбрость, второе—
галантность, третье—щедрость. Он был очень красив, и его,
естественно, обвиняли в эту эпоху, когда красота была силь-
ным средством для создания карьеры, в использовании этого
средства. Он был фаворитом Генриха III, и в то время о нем
говорили ужасные вещи.
— Посмотрите,—указывали неудачному придворному,—
как продвигается мсье де Бельгард, а вы ничего не можете
достичь.
— Черт возьми,—отвечал тот,—никакого чуда в том, что
он продвигается, нет, если учесть, какой напор он имеет сзади.
Благодаря красивому голосу он хорошо пел, чисто одевал-
ся и был элегантен в разговоре. Но, несмотря на эту элегант-
ность и чистоплотность, из-за чрезмерной привязанности к та-
баку «к тридцати пяти годам,—говорит Таллеман де Рео,—на
носу у него постоянно висела сопля».
С годами эта неприятность усилилась. Людовик XIII, кото-
рый сделал Сен-Симона герцогом за то, что тот не брызгал
слюной в его охотничий рог, жутко ненавидел эту соплю
Бельгарда. Однако не осмеливался ничего ему сказать. Он
слишком уважал в нем друга покойного короля, его отца.
— Маршал,—обратился он однажды к Бассомпьеру,—
сделайте мне одолжение, поставьте в известность Бельгарда,
что его сопля меня стесняет.
— Ради Бога, сир,—сказал Бассомпьер,—я умоляю ваше
величество, если ему будет угодно, возложить на кого-нибудь
другого эту честь.
— Тогда найдите средство достичь моей цели.
— Но это очень просто,—сказал Бассомпьер,—как только
Бельгард появится при вашем утреннем туалете, вам остается
приказать всем высморкаться.
194

Великие люди в домашних халатах
Король не преминул последовать совету.
Но Бельгард, заподозрив, что ему приготовили подножку,
сказал:
— Сир, я действительно обладаю пороком, который вы
ставите мне в укор, но не можете ли вы потерпеть его, ведь
терпите же вы ноги господина Бассомпьера?
Шутка чуть было не привела к ссоре между Бассомпьером
и Бельгардом, но король вмешался, и дуэль не состоялась. Что до
упрека в том, что он якобы не был храбрым, то это не так. По
этому поводу герцог Ангулемский, незаконный сын Карла IX
и Мари Туше,—этим мы сейчас займемся—отдает ему полную
справедливость в своих мемуарах: «Среди тех, кто при осаде Арка
проявил наибольшее количество достоинств, следует назвать
мсье де Бельгарда, главного конюшего. Храбрость его сочеталась
с такой скромностью, а душевный настрой с такой легкостью
в разговоре, что среди боя никто не проявлял большей уверен-
ности, а при дворе большей любезности. Он увидел кавалера,
изукрашенного перьями, провозгласившего, что стреляет в честь
дам. А так как Бельгард считал себя их любимцем, он сообразил,
что вызов относится к нему. Без рассуждения он бросился на
лошадку по имени Фригуз и атаковал с такой смелостью
и напором, что кавалер, стреляя издалека, промахнулся, а Бель-
гард, налетев на него, сломал ему левую руку, так что противник
вынужден был обратиться спиной и искать защиты среди своих».
Он не мог отвыкнуть волочиться за любовницами и жена-
ми королей. Побывав в любовниках у герцогини де Бофор
и мадемуазель д’Антраг, а возможно, и Марии Медичи, он
начал строить глазки Анне Австрийской, и это в возрасте
пятидесяти или пятидесяти пяти лет.
Он привык говорить по любому поводу: «Ах, я умираю!»
— Что сделаете вы с человеком, который признается вам
в любви?—спросил он супругу Людовика XIII.
— Я его убью!—ответила суровая королева.
— Ах, я умираю!—вскричал Бельгард и плашмя грохнул-
ся на пол, будто был мертв на самом деле.
Итак, как мы уже сказали, пошли слухи, достигшие 1ен-
риха IV, о близости этого дворянина и мадемуазель д’Антраг.
Мадемуазель д’Антраг, которой они стоили короны, отнесла
их к чванливой болтовне Бельгарда. И тогда она обратилась
к Клоду де Лоррену, герцогу де Жуанвилю. Он вроде бы тоже
был в неплохих отношениях с ней. Она попросила его освобо-
дить ее от мсье де Бельгарда. Терцог, видя в нем соперника,
196
Тенрих IV
лучшего и желать не мог. Затаившись перед домом Замета
вблизи Арсенала, где ночевал король, герцог напал на Бельгар-
да. Застигнутый врасплох, Бельгард был ранен, но тут прибе-
жали его люди, бросились вдогонку за герцогом, и он был бы
убит, если бы ему на помощь не кинулся маркиз де Рамбуйе,
который в этой стычке был опасно ранен.
Об этом узнал король и пришел в сильный гнев против
герцога Жуанвиля. Он давно подозревал, что тот не был
ненавидим прекрасной Генриеттой д’Антраг. И понадобились
мольбы его матери и мадемуазель де Гиз, чтобы смирить
королевский гнев. Но, наконец, крупное событие отодвинуло
в сторону все склоки и дрязги. Что же это было за событие?
’ )то была война с Шарлем-Эммануэлем, герцогом Савойским.
1срцог Савойский во времена Лиги, когда каждый-откусывал
от Франции, сколько мог, укусил со своей стороны. Но ему
удалось отхватить кусок.
Этим куском оказался Салюс, итальянский порт; ключи от
пего мог оставить в савойских руках Генрих ГГГ, но не Генрих TV.
В 1599 году, вскоре после смерти Габриель, герцогу Савойс-
кому пришла фантазия наведаться в Фонтенбло.
Его приезд произвел сенсацию: он оказался копией своего
герцогства—горбатый и пузатый. Вместе с тем сердце его
было наполнено желчью, а голова хитростью. Он не переварил
еще подвох, который устроил ему его тесть, Филипп ГГ, смер-
тельно разозленный в предыдущем году оттого, что вынужден
был подписать мир с Генрихом TV.
Что же за подвох приготовил Филипп ГГ своему зятю?
Он завещал жене герцога Савойского роскошное распятие,
тогда как другой дочери завещал Нидерланды, или по крайней
мере все, что от них осталось,—девять южных провинций.
Горбун приехал посмотреть Францию, но умолчал о том,
с какой целью он намерен ее осмотреть.
Взглянем на это дело в связи с Бироном. Герцог усыпил
короля (страшно усталый в то время король не требовал
ничего лучшего, как поспать) обещаниями вернуть Салюс или
Бресс, но как только он покинул Францию, сделав, как мы
увидим позже, из Бирона предателя, заявив, что не отдаст ни
('алюс, ни Бресс. Это была война. Но Франция была разорена,
и у Генриха TV не было ни су. Если бы король женился на
Марии Медичи, приданое принцессы оплатило бы издержки
войны. Но как быть с обещанием жениться на Генриетте
д’Антраг? А впрочем, недостатка в бумаге у Генриха не было.
197
Великие люди в домашних халатах
Но только Генрих IV продавался дорого. Ему нужно было
приданое в миллион пятьсот тысяч экю. Это было невозмож-
но, как бы ни был богат Фердинанд. После долгих торгов
и споров Генрих IV сдался на шестистах тысячах.
Нужно было убедить флорентийских торговцев, что они
заключают выгодную сделку, иначе они вряд ли расстались бы
с подобной суммой.
Приданое ему нужно было немедленно, он спешил, а со
свадьбой можно было и подождать. Генрих IV со своим под-
разделением любовниц гораздо меньше нуждался в жене, чем
в деньгах. Ах, если бы они согласились так же, как Генриетта
д’Антраг, получить лишь обещание жениться. Но ничего не
поделаешь, герцог ответил, что деньги он получит только
вместе с женой.
Сюлли творил чудеса. Перед смертью Габриель он был
суперинтендантом финансов. После ее смерти—начальником
артиллерии.
В действительности артиллерия была создана при Людови-
ке XI. Ее изобрел Жан Бюро. В Мариньяне ее с успехом
применил Франциск I. При Арке Генрих IV снабдил ее крылья-
ми. Именно с битвы при Арке началась история подвижной
артиллерии. Чтобы продвинуться с артиллерией, Сюлли оста-
новил все выплаты и направил все деньги Франции на войну.
19 октября 1599 года Генрих IV узнал в Шамбери, что его
женитьба чествовалась во Франции. В этот день он был вместе
с Генриеттой д’Антраг, потерявшей всякую надежду иметь
ребенка и стать королевой Франции. При этом новом ударе
она разразилась целым потоком слез, и Генрих, чтобы ее
успокоить, вручил ей письмо, которым уполномочивал ее по-
слать специального агента в Рим с целью объявить недейст-
вительным тосканский брак. Оправдание, данное самим Ген-
рихом IV, состояло в том, что он был помолвлен с Генриеттой
д’Антраг и его министры не имели права вступать в перегово-
ры о браке с Марией Медичи. Этим посланником стал капуцин
по имени отец Илер. Его чуть было не повесили в Риме.
Возможно, этого и желал Генрих IV. Генрих IV не мог себе
позволить терять присутствия духа в любой ситуации и дога-
дывался, что существует какая-то тайная связь между горбу-
ном и Бироном. Вследствие чего он послал Бирона против
горбуна. Но сам отправился в Бресс, чтобы не терять из виду
своего генерала.
А теперь немного о Шарле де Гонто, герцоге де Бироне.
198
XI
эд®  ирон был на год старше Бельгарда, среднего ро-
I _ ста, с лицом смуглым, глубоко посаженными гла-
I зами и мрачным взглядом. Храбр он был до без-
JU рассудства. После казни палач насчитал на его
геле двадцать семь ран. Бирон, казалось, был рожден на поле
битвы, настолько он с самой ранней юности казался приспо-
собленным к войне. При осаде Руана, когда ему было всего
лишь четырнадцать лет, он сказал своему отцу, глядя, как
масса осажденных шла на грабеж:
— Отец мой, дайте мне лишь пятьдесят человек, и я рас-
правлюсь со всей вражеской сворой. Они так заняты, что не
смогут защищаться.
— Я это вижу не хуже, чем ты,—ответил ему отец,—но
это может положить конец войне, а на кой черт мы будем
нужны, если войны не будет?
Первые свои шаги он сделал в рядах армии Лиги, и мы уже
видели, как была рассержена королева Маргарита, что он
явился виновником беспокойства, причиненного ядром, удари-
вшим всего в четырех шагах от нее.
После смерти Генриха III он присоединился к 1енриху IV,
показав примерную доблесть при Арке и Иври, при осаде
Парижа и Руана, в битвах при Омале и Фонтен-Франсез, где
1ёнрих IV спас ему жизнь.
Так, в четырнадцать лет стал он полковником швейцар-
цев, а в двадцать пять, в 1592 году, генерал-лейтенантом. Пос-
ле смерти его отца король дал ему титул адмирала Фран-
199
Великие люди в домашних халатах
ции, а в 1594 году заменил его на титул маршала Франции,
И, наконец, в 1595 году 1енрих назначил его губернатором
Бургундии. К несчастью, Бирон был безмозглым и настолько
же заносчивым, насколько храбрым. Несмотря на все возна-
граждения, он бесконечно жаловался, говоря, что все эти уб-
людки-принцы годны только на то, чтобы их утопить, и что
без него Генрих IV имел бы лишь терновый венец. Жадный до
восхвалений гораздо более, чем до милостей и денег, он нахо-
дил, что король превозносил только себя и не сказал доброго
слова о его, Бирона, храбрости. Без сомнения, он забыл фразу
из письма, которое передал королеве Елизавете от Генриха IV:
«Посылаю Вам самый грозный инструмент моих побед».
При этом Бирон был образован, более даже образован, чем
подобало в эту эпоху воину, а потому он стыдился своей
учености с той же силой, как гордился своей храбростью.
Однажды Генрих IV был во Фресне. Король спросил, как
переводится греческий стих, выбитый на галерее. Те, к которым
он обращался, были докладчиками государственного Совета;
не зная греческого, они сделали вид, что не расслышали. Но
маршал, который проходил мимо, услышал вопрос короля.
— Сир!—сказал он.—Вот что говорит этот стих.
Сказал и скрылся, застеснявшись того, что знает больше
советников. Если он и любил деньги, то только для того,
чтобы их тратить, и в этом был великолепен и человечен.
Его интендант Саран долго докучал ему по вопросу об изме-
нении его свиты и однажды принес ему список тех, кто был
для него бесполезен. Маршал взял список, изучил его и ска-
зал:
— Значит, это те, без которых, как вы говорите, я могу
обойтись? Но... надо узнать, могут ли они обойтись без меня.
И, несмотря на настояния Сарана, никого не выгнал.
Однако, отбросив все, чем он был обязан 1енриху IV, Би-
рон пошел на союз с Шарлем-Эммануэлем и испанским
королем.
Вот заговор в двух словах. У 1енриха IV не было законного
наследника. По смерти Генриха испанский король должен был
стать королем Франции. Герцогу Савойскому в этом случае
достались бы Прованс и Дофинэ. Бирон, женившись на одной
из его дочерей, получил бы во владение одну из французских
провинций. Дворянин, приближенный к Бирону, которого тот
обидел в порыве гордости, открыл все Генриху IV. 1енрих IV
удовлетворился тем, что лишил Бирона звания главнокоман-
200
1енрих IV
дующего и отправил послом в Англию «самый грозный инст-
румент своих побед».
После чего, встав во главе своих войск, он наголову разбил
герцога Савойского. В это время Мария Медичи высаживалась
по Франции. 13 октября 1599 года она прощалась со своими
близкими. Последние слова герцога племяннице были:
— Будьте беременны.
Он вспоминал долгую бесплодность Екатерины Медичи
и постоянную угрозу развода по этой причине.
Этот предусмотрительный дядюшка, герцог, сделал все,
чтобы его рекомендация была исполнена. Невеста отправля-
пась в окружении целой армии услужливых кавалеров. Среди
этих услужливых кавалеров, этих чичисбеев, как их тогда
называли, трое выступали на первый план. Первым был кузен
невесты, Вирджинио Орсини, герцог Браччиано. Вторым—
Паоло Орсини. Третьим—Кончино Кончини. Дурные шутни-
ки, которые находятся повсюду, даже в кортежах невест гово-
рили, что это прошлое, настоящее и будущее.
Вирджинио Орсини был в прошлом, Паоло Орсини—на-
стоящим, Кончино Кончини—будущим. Мария Медичи яви-
пась с тремя флотами—тосканским, папским и мальтийским.
Всего семнадцать галер. На этих семнадцати галерах прибыло
от шести до семи тысяч итальянцев. Это походило на нашест-
вие. 17 октября они погрузились в Ливорно и только 3 ноября
прибыли в Марсель. Дорога заняла семнадцать дней. Малерб
придумал причину. По его версии, Нептун, очарованный буду-
щей королевой Франции, задержал ее на десять дней.
Не уставая обожать,
Глядел на прелести девицы,
Намереваясь исхитриться,
Хоть на неделю удержать.
И сейчас мы можем увидеть это ленивое судно, задер-
жанное любовью Нептуна, в окружении Нереид на прекрасном
холсте Рубенса. Скандальная хроника того времени говорила
несколько другое. Она утверждала, что поход был намеренно
задержан, так как предусмотрительная Мария желала убе-
диться перед высадкой во Францию, что она не будет под-
вергнута разводу из-за бесплодия. Не было ничего велико-
лепнее галеры, на которой Мария Медичи достигла Франции.
Она была семидесяти шагов в длину, с двадцатью семью
гребцами с каждой стороны. Весь интерьер был позолочен,
201
Великие люди в домашних халатах
на корме была индийская деревянная мозаика из граната
черного дерева, перламутра, слоновой кости и лазурита. Она
была украшена двадцатью переплетенными железными коль
цами, осыпанными топазами, изумрудами и другими камня
ми, с большим количеством жемчуга. У Медичи всегда был
абсурдный вкус к неоправленным камням. Внутри, напротин
кресла принцессы, были изображены геральдические знаки
Франции, причем цветы лилии были сделаны из бриллиантов,
сбоку знаки Медичи, составленные из пяти огромных рубинов
и сапфира. Оконные занавески были из золотой парчи с ба
хромой и обивка стен из той же материи. На берегу будущая
королева была встречена коннетаблем Франции. Четыре коп
суда Марселя вручили ей ключи от города. Затем ее проводили
под балдахином из серебряной парчи во дворец. Она была
одета по-итальянски—в платье, расшитое золотом по синему
фону, причесана очень просто, без пудры и с полностью за
крытой грудью.
В Авиньоне ее встретил Сюарес, заседатель Авиньона. Он
приветствовал ее, преклонив колени, тогда как три самые
красивые девушки города, представлявшие три грации, вручи
ли ей ключи от городских ворот.
Архиепископ принял ее в храме, где благословил ее и по
томство. Знал ли он уже тогда, что за потомство он благослов
ляет? Консулат города поселил ее в большом дворце и поднес
ей сто пятьдесят золотых медалей, где были портреты ес
и короля, а на реверсе город Авиньон.
Наконец, в субботу, второго декабря, она прибыла в Лион
и вошла в город при факелах через ворота Дофина, над
которыми можно было прочесть такую надпись:
Сегодня рады мы открыться,
Чтобы принять к себе девицу.
Защитой верной будем принцу.
Принцесса неделю ожидала приезда короля. Король, от-
правившийся из Савойи, был задержан плохими дорогами
и Генриеттой д’Антраг. Супруги стоили друг друга. Если она
явилась со своими любовниками, то и он ехал ей навстречу
в сопровождении подружки.
Король подъехал к одиннадцати часам вечера и вынужден
был долго ждать перед Лионским мостом. Ему не желали
открывать шлагбаум, так как он не хотел назвать себя.
202
Генрих IV
МАРИЯ МЕДИЧИ
Великие люди в домашних халатах
Мария Медичи ужинала после бала, данного в ее честь.
Генрих, смешавшись с толпой, пошел взглянуть на нее
и нашел ее малопривлекательной. Ее портрету, которым его
одарили, было десять лет. Она, здоровая, дородная, круглая,
с видом унылым и грубым, не знала к тому же французского
языка, языка еретиков, как она его называла.
И тем не менее король выказал ей свою привычную галант-
ность, весело воскликнув:
— Вот и я, мадам! Я явился верхом и не захватил постели,
а потому, учитывая жуткий холод, умоляю уделить мне поло-
вину вашей.
Мария присела в глубоком поклоне, хотела встать на коле-
ни, чтобы поцеловать руку короля, но Генрих этого не снес:
поднял и поцеловал ее в лицо с той очаровательной воспитан-
ностью, которой умел так хорошо сопровождать свои ком-
плименты.
Позже, после краткого рассказа о задержках, которые он
терпел в пути, несколько слов об успехах его армии против
герцога Савойского, он, в свою очередь, отправился ужинать,
но четверть часа спустя он входил в комнату принцессы.
Скажем походя, что если бы кто-нибудь прошел мимо этой
комнаты, он увидел бы, что она охраняется маленькой уроди-
ной с глазами, будто раскаленные угли, вроде тех, которые
Данте дал своему Карону.
Это была молочная сестра принцессы, дочь плотника, гор-
до называвшая себя Элеонора Галигаи. Именно она держала
нити, приводившие в движение тяжеловесную глупую куклу,
прибывшую из Флоренции.
Услужливые кавалеры весьма не понравились Генриху ГУ.
Молочная сестра не понравилась, возможно, еще больше. Она,
казалось, была здесь для того, чтобы охранять дверь спальни
своей госпожи от того единственного, кто имел право туда
войти.
Генрих IV вошел, хотя никто его туда не гнал. Той же
ночью, говорит история, брак стал свершившимся фактом.
Двор остался в Лионе, чтобы покончить савойские дела
и заключить мир. Все было закончено в шесть недель. Короле-
ва, беременная дофином Людовиком XIII, прибыла в Париж
в марте 1601 года, остановилась у мсье де Гонди, своего пер-
вого придворного кавалера, провела некоторое время в роко-
вом доме Замета, где бедную Габриель настигла смерть, поки-
нула наконец и этот дом, чтобы занять свои апартаменты
204
Генрих IV
ЭЛЕОНОРА ГАЛИГАИ
Великие люди в домашних халатах
в Лувре. Из Лувра в начале весны король увез свою жену
в Сен-Жермен, где велел построить новый дворец, сам же
отправился праздновать свой юбилей в Орлеан, а заодно
заложил первый камень собора Святого Креста.
Королева приняла довольно холодно, это и понятно, при-
езд маркизы де Верней, представленной ей по приказу короля
старой герцогиней Немур. Впрочем, одна женщина взялась
примирить жену и любовницу. Это была Элеонора Галигаи.
Мария Медичи хотела пожаловать ей титул дамы, ведающей
одеванием королевы, но король не соглашался.
Элеонора, заметив, что не может ничего добиться с этой
стороны, отправилась к маркизе де Верней и обещала ей,
что, если та поможет в достижении этого титула, объекта
ее вожделений, она со своей стороны расположит к ней ко-
ролеву.
Союз был заключен на этих условиях и благополучно
исполнен с обеих сторон.
Элеонора была назначена дамой, ведающей одеванием ко-
ролевы, а маркиза де Верней была гораздо лучше принята
королевой.
Генрих IV воспользовался улыбкой Марии Медичи, обра-
щенной к мадам де Верней, чтобы поселить ее в Лувре.
Так оказались под одной крышей две беременные дамы—
королева и любовница. Это совпадение вызвало определенную
ревность Марии Медичи, но мадам де Верней оказала ей
новые услуги.
Элеонора желала женить Кончини, к тому времени мар-
шала д’Анкра. Этому всячески мешал король. Он ненавидел
обоих итальянцев. Вмешалась маркиза де Верней, и свадьба
состоялась, к огромному удовлетворению Марии Медичи.
Двадцать седьмого сентября 1601 года королева родила дофи-
на Людовика XIII. Он родился на исходе девяти месяцев и де-
сяти дней, на десятой луне.
Этьен Бернар, королевский судья окружного суда Шалона,
составил по поводу этого рождения следующий дистих, указы-
вающий день недели, знак Зодиака, месяц и час рождения
Людовика XIII:
LVce JoVIs prIMA, qVa soL sVB LanCe refVLget
nata saLVs regno est JVstitlae qVe CapVt.
Буквы-цифры дистиха составляют год 1601-й.
Первый стих говорит о том, что дофин родился в среду
сентября месяца. Второй—что он родился под знаком Весов.
206
Генрих IV
Обстоятельство, наивно добавляет историк, из-за которого он
получил прозвище Справедливый. Лицо ребенка ни малейшей
чертой не напоминало его отца, и в характере, как выяснилось
впоследствии, не было никакого сходства. Ничего со стороны
Бурбонов, ничего со стороны Валуа. Ничего от Франции. Что
до маркизы де Верней, она родила без всякого шума к концу
октября мальчика, получившего при крещении имена Тастон-
Генрих, ставшего сначала епископом Менца, а затем герцогом
де Верней.
По случаю благополучного разрешения состоялся шумный
праздник, балет (мы не знаем точно, по поводу этого ли балета
консультировались с Сюлли) составлял его главную часть.
Для исполнения этого балета королева выбрала пятнадцать
самых очаровательных женщин двора. Маркиза де Верней
была в их числе. Епископ Берто сложил поэму об этом балете,
где поведал зрителю, что королева и пятнадцать дам представ-
ляли шестнадцать добродетелей. Аполлон с лирой в руке
в сопровождении девяти муз входил под пение стихов, рефре-
ном которых было:
Слава, слава человеку,
Королю и чуду века!
Восемь девушек королевы танцевали во втором выходе
балета, а в третьем появлялась сама королева и ее свита,
разделенная на четыре кадрили. Бриллианты и другие камни,
которыми были усыпаны дамы, составлявшие кадриль, броса-
ли столь ослепительный блеск, подобного которому никто еще
не видел.
Сам король, ослепленный этим спектаклем, обратился
к папскому нунцию.
— Монсеньор,—спросил он,—видели ли вы когда-нибудь
более блистательный эскадрон?
— Ослепительно,— ответил тот,— и очень опасно!
К несчастью, гармония, царившая между королем, суп-
ругой и любовницей, длилась недолго. Мадам де Вилар, сест-
ра Габриель, которая еще при жизни мадам де Бофор была
на примете у короля, видела в маркизе де Верней соперницу
и непрестанно думала о мщении. Она сошлась с королевой.
Та под маской дружбы питала чисто флорентийскую анти-
патию к маркизе. А потому королева от всей души присое-
динилась к этой мести. Как же они отомстят? Средство было
найдено. Жуанвиль, как мы уже сказали, был на хорошем
207
Великие люди в домашних халатах
счету у маркизы. У него хранилось несколько писем, носивших
чисто интимный характер. Но из страха впасть в немилость
при дворе он рассорился с ней и сблизился с мадам де Вилар.
Мадам де Вилар удалось выудить у него письма маркизы
де Верней. В них упоминалась королева весьма неуважительно,
под именем «Толстая банкирша». Не жалели в них и короля,
а все ласковые имена отдавались другому. Письма предста-
вили королеве. Ее первым криком было:
— Нужно, чтобы король их увидел!
Мадам де Вилар не желала ничего лучшего. Тут же было
решено, что король их увидит. Но это решение было принято без
Элеоноры Галигаи. Она была слишком предусмотрительна,
чтобы позволить им пойти на такой опасный шаг, и воспротиви-
лась бы ему. Мадам де Вилар попросила у короля личного
свидания. Король согласился дать аудиенцию. Мадам де Вилар
начала с заверений в уважении и преданности, которые явились
причиной невозможности скрыть от короля нанесенного ей
оскорбления. Она считала бы себя преступницей, скрыв это. Она
предала бы этим самого великого из королей, достойнейшего из
сеньоров, самого благородного человека в мире. При этом
мадам де Вилар подсунула королю маленькую связку писем.
Генрих IV прочел их и пришел в ярость от ревности. Он
поблагодарил мадам де Вилар и в нетерпении мести прервал
аудиенцию. Как только мадам де Вилар вышла, он вызвал
графа де Люда, своего доверенного, и поручил ему отыскать
маркизу и объявить ей от его имени, что она коварна, что она
самая опасная из всех женщин, что она чудовище, наконец,
и что он отказывается ее видеть.
Маркиза позволила посланнику справиться с его трудной
миссией и выслушала его с улыбкой на устах.
— Передайте королю,—ответила она,—что я никогда ни-
чего не делала такого, что могло бы оскорбить его величество,
и потому не могу понять, почему он обращается со мной столь
невежливо. Я не сомневаюсь, что кто-то возвел на меня напра-
слину. Но правда за меня отомстит.
С уходом посланника она удалилась в кабинет глубоко
взволнованная, сознавая, что сама она далеко не без греха.
Послали за герцогом Жуанвилем, мадемуазель де Гиз и гер-
цогом де Бельгардом. Герцог де Жуанвиль признался, что
передал письма мадам де Вилар. Теперь было ясно, откуда
нанесен удар. Отвести этот удар было невозможно, он попал
в цель, а значит, необходимо было его смягчить. Посоветова-
208
1ёнрих IV
лись. Решено было свалить все на вмешательство секретаря
герцога Гиза, способного имитатора любых почерков.
Ловушка была грубой, но они знали главное—Генрих TV
всегда предпочитал обман беспокойству. Цель была постав-
лена, секретарь предупрежден, снабжен обещанием солидной
ренты. Он должен был отрицать все настолько, чтобы позво-
лить себя уличить. Маркиза написала Генриху TV, попросив
дать возможность оправдаться. Час спустя король был у нее.
Результатом оправдания был дар в шесть тысяч ливров и изг-
нание виновницы. Мадам де Вилар была выдворена и, разу-
меется, рассорилась с Жуанвилем. Мсье де Жуанвиль был
отправлен воевать в Венгрию, секретарь посажен в тюрь-
му. Занавес притворной дружбы королевы к маркизе упал.
Ненависть вышла на свет. Две соперницы стали лицом к
лицу.
Со своей стороны король не был слеп. Маркиза не могла
уже разыгрывать невинность перед ним. К несчастью, несмот-
ря на ее неблагодарность, коварство и неверность, она день
ото дня становилась для него все более притягательной.
Пытаясь бороться против нее, он разыгрывает влюблен-
ность в мадам де Сурди (позже графиня д’Эстанж), мадему-
азель де Бепль, вышедшую позже замуж за мсье де Шовалона,
известную под именем графини де Морэ, возобновил отноше-
ния с мадемуазель де Гиз, тщетно пытался вызвать любовь
герцогини де Монпансье и герцогини де Невер.
Это заставило задуматься мадам де Верней. Она поняла,
что капризная судьба, а также характер и темперамент короля
предоставляют возможность какой-нибудь сопернице отнять
его. В голове ее зародилась мечта о странном заговоре, но
сколь он ни был странен, он имел под собой почву. Он состоял
в том, чтобы, опираясь на обещание жениться, полученное от
короля, объявить недействительным брак с Марией Медичи,
заставить признать себя как законную жену, а ее детей как
законных наследников короны.
Было ли это так безумно, как кажется с первого взгляда?
Нет, если вспомнить письмо, отправленное Генрихом TV в Рим
в тот самый день, когда оформлялся его брак во Флорен-
ции.
Граф д’Овернь, сын Карла ГХ и Мари Туше, а значит брат
маркизы де Верней, и король Испании Филипп ГГГ считали
такой оборот событий возможным и присоединились к загово-
ру. Граф д’Антраг, отец маркизы, старый дворянин семидесяти
209
Великие люди в домашних халатах
трех лет, и два англичанина, которых звали Фортан и Морган,
увеличили число заговорщиков.
Скажем несколько слов о графе д’Оверне, позже называв-
шемся мсье д’Ангулем.
«Если бы мсье д’Ангулем мог усмирить душу шулера,
данную ему Богом,—говорит Таллеман де Рео,—он мог бы
стать одним из самых великих людей своего века. Он был
ладно скроен, храбр, сообразителен, имел опыт, умел воевать.
Но он всю свою жизнь мошенничал, чтобы тратить, а не стя-
жать».
«Мошенничать», это старое вежливое слово поставлено
здесь, чтобы не сказать «воровать».
К тому же у него была мастерская для изготовления фаль-
шивых денег. Не то чтобы он пользовался ей сам, для этого
он был слишком большой сеньор, он просто закрывал глаза на
то, что там происходило.
— Сколько вы зарабатываете фальшивками?—спросил
его однажды Генрих IV.
— Честное слово, не могу вам в точности ответить, сир,—
сказал он,— правда, я сдаю комнатку Мерлену в моем замке
Гробуа и получаю за нее четыре тысячи экю.
Как видим, сдавал он довольно выгодно. К несчастью,
предприятие длилось всего год или два. Генрих ГУ отдал
приказ арестовать Мерлена, но граф д’Овернь был предупреж-
ден и предоставил ему возможность скрыться.
Однажды он спросил мсье де Шевреза:
— Какое жалованье вы даете вашим секретарям?
— Сто экю.
— Это немного,—сказал он,— я моим даю двести... Прав-
да, я им не плачу.
Когда эти люди требовали у него свое жалованье, он
пожимал плечами.
— Вы сами,—говорил он,—можете прекрасно его себе
выплатить. Четыре дороги проходят через мой дом. Вы на
прекрасном месте, пользуйтесь этим.
Кардинал Ришелье, отдавая под его командование армию,
сказал:
— Король дает вам эту армию, мсье, и надеется, что вы
удержитесь от...
Последовал выразительный жест, изображавший загребу-
щую руку. Другой бы возмутился, но он, улыбнувшись и по-
жав плечами, ответил:
210
1ёнрих IV
— Каждый делает что может, на благо его величества,
мсье.
В семьдесят лет, весь согнутый, изуродованный подагрой,
он женился на двадцатилетней девушке, очень приятной, с от-
личной фигурой. Звали ее мадемуазель де Наргон. Она пере-
жила его на шестьдесят пять лет. В результате при дворе
Людовика XIV в 1715 году, на закате его царствования, при-
сутствовала герцогиня д’Ангулем, невестка Карла IX.
«Так,—говорит Бурсо в своих мемуарах,—с первых дней
мира, когда люди жили так долго, не видали невестки, подоб-
ной мадам д’Ангулем. Она была в полном здравии через сто
двадцать лет после смерти своего тестя».
Вернемся к заговору маркизы де Верней. Он был раскрыт.
1раф д’Антраг был препровожден в тюрьму Консьержери,
граф д’Овернь—в Бастилию, а для мадам де Верней в качест-
ве тюрьмы был назначен ее дом. В этот момент ждали гром-
кого судебного процесса, вроде дела Бирона, но эта перспек-
тива нисколько не пугала маркизу.
— Смерть,—говорила она тогда,—совсем меня не стра-
шит. Напротив, я хочу ее. Если король заставит меня умереть,
скажут по крайней мере, что он убил первую жену, чтобы
без зазрения совести жить со второй. Я была королевой
раньше итальянки, а от короля мне нужно только три вещи:
прощение для моего отца, веревка для моего брата и спра-
ведливость для меня.
Граф д’Овернь, как настоящий шалопай, как только он был
взят, сразу во всем сознался. Он был арестован в Эгеперсе.
Нерестан, арестовывая его, потребовал шпагу.
— Плевать,—сказал он, отдавая ее,—небольшая потеря.
Она мне служила только при охоте на кабана.
Когда он ехал в Париж, где его должны были судить, у него
был вид человека, отправлявшегося на бал. Правда, тогда он
был еще молод, от силы тридцать лет. На протяжении всего
пути он забавлял всех рассказами о своих удачах и приключе-
ниях, самых озорных в его жизни. Ночью после ареста он спал
прекрасно, и когда его разбудили, воскликнул:
— А, черт возьми, что, вы не могли арестовать меня
раньше? Это избавило бы меня от лишних волнений.
А когда Ла Шевалери, лейтенант Сюлли, оказавшийся
среди конвоиров, увидел, что он весел по-прежнему, пры-
гает и пританцовывает по привычке, он удивленно сказал
ему:
211
Великие люди в домашних халатах
— Пора забыть о балете. В вашем деле есть нечто более
серьезное.
Этим он ничего не достиг. Граф, посаженный в Бастилию,
получает весточку от своей первой жены, Шарлотты, старшей
дочери Генриха де Монморанси. Она не могла добиться у ко-
роля свидания с мужем и спрашивала, что она могла бы для
него сделать.
— Во-первых, чтобы она не волновалась,—ответил он.—
И пусть посылает мне регулярно, каждую неделю, сырку и ба-
ранинки.
Приговор был оглашен первого февраля 1605 года.
Д’Овернь и д’Антраг были приговорены к смерти. Что до
маркизы, то мы располагаем более полной информацией на ее
счет. Именно в этом деле брат Аршанж, незаконный сын
Маргариты, став монахом и исповедником мадам де Верней,
играл роль советника.
Неделю спустя после приговора смертная казнь графа
д’Оверня была заменена на пожизненное тюремное заключе-
ние. Маркиза получила помилование и свободу удалиться
в свой замок де Верней. Ее отец был заключен—воспользуем-
ся современным словом — в его собственном доме в Мальзер-
бе. Граф д’Овернь остался в Бастилии. Ему пришлось арендо-
вать там место на протяжении двенадцати лет. Через три
месяца король стал жить с мадам де Верней, будто ничего и не
случилось. Он только скрывал это он жены. Но, как каж-
дый понимает, это не могло продолжаться долго без того,
чтобы двор чего-нибудь не пронюхал. Обычно король разде-
лял постель с королевой, но, чтобы наведываться к Вер-
ней, он вынужден был отсутствовать. Королева устано-
вила слежку за мужем и узнала, куда он ездит. Разгневан-
ная королева при этом новом известии еще больше ожесточи-
лась.
В 1606 году король и королева направлялись в Сен-Жермен
в сопровождении герцога де Монпансье и герцогини де Конти
и чуть было не стали жертвой случая. Во время паромной
переправы лошади испугались и перевернули карету в реку.
Еще немного, и королева бы утонула. На обратном пути
король заехал повидать маркизу.
— Ах! — воскликнула она, узнав о случившемся.— Почему
меня не было там?
— Ну и что, моя крошка?—спросил Генрих IV.—Если бы
вы были там, что бы изменилось?
212
Генрих IV
— Я бы страшно волновалась до момента, пока вас не
спасли.
— Но потом?
— Потом?
-Да.
— Хорошо, потом, признаюсь вам, я бы с легким сердцем
закричала: «Не мешайте, королева пьет».
Генрих не мог удержаться и разболтал шутку, которая,
естественно, дошла до королевы.
Если связь королевы с Бассомпьером имела место, то это
было примерно в это время.
Мы расскажем позже, к какому времени относится связь
королевы с Кончини.
XII
то время, к которому мы подошли, а именно к
|иВ И В 1606 году, Бассомпьер был красивым дворянином
see? И двадцати семи лет. Он родился 12 апреля 1579 го-
да и носил имя своей родной земли, расположенной
между Францией и Люксембургом. У земли этой было два
имени, немецкое и французское. Она называлась Белыптайн
по-немецки и Бассомпьер по-французски.
В семье его матери сохранялась странная легенда. Сеньор
д’Оржевильер был женат на графине Киншпайн и имел он нее трех
дочерей. Однажды, возвратясь с охоты, он искал что-то в комнате,
расположенной над главной дверью дома. В эту комнату давно
никто не входил, и вот, к своему изумлению, он увидел необычай-
но красивую женщину на дубовой кровати с великолепной
резьбой. Это было в понедельник. Женщина эта оказалась феей.
С тех пор на протяжении пятнадцати лет граф д’Оржевильер
проводил ночь с понедельника на вторник в этой маленькой
комнате. И когда ему случалось поздно возвратиться с охоты или
если на следующий день ему нужно было встать рано, он также
проводил ночь там, чтобы не будить графиню. Но частые отлучки
мужа взволновали ее. Она разведала, где ночует граф; ей указали
на эту маленькую мансарду. Она решила выяснить причину его
затворничества и приказала сделать второй ключ.
И вот в понедельник в полночь она на цыпочках вошла
в таинственную комнату и нашла своего мужа, лежащего
рядом с феей. Они оба спали. Тогда она сняла с головы легкий
шарф, уронила его возле кровати и бесшумно удалилась. На
214
1ёнрих IV
следующий день, проснувшись, фея увидела, что их секрет
раскрыт. Она сказала графу, что не может видеться с ним более
ни здесь, ни в другом месте. Пролив много слез, она сказала ему,
что судьба повелевает ей удалиться от него более чем на сто лье.
Но в залог своей любви она оставляет ему, в приданое его трем
дочерям, бокал, кольцо и ложку. Каждый из этих подарков
станет талисманом и принесет счастье семье, в которую он
войдет. Но если кто-нибудь украдет талисман, подарок, вместо
того чтобы принести ему счастье, станет для него роковым.
Три дочери вышли замуж: старшая за дворянина из дома де
Круай, вторая за дворянина из дома де Сальм, третья за
дворянина из дома Бассомпьер. Круай получил бокал, Сальм
кольцо, Бассомпьер ложку. Три аббатства стали хранителями
трех подарков, пока дети были несовершеннолетними: Нивель
для семейства Круай, Ременкур для семьи Сальм и Эпиналь
для Бассомпьеров.
Однажды маркиза д’Аврэ из дома Круай, показывая чашу,
уронила ее и разбила. Она подняла осколки и, собрав их
в чехол, сказала:
— Если я не могу иметь целого бокала, пусть останутся
хотя бы осколки.
Но на следующий день, раскрыв чехол, она увидела, что
бокал совершенно цел, будто ничего и не было.
Вы помните, что сказала фея:
— Кто украдет один из подарков, будет проклят.
Мсье де Панж не побоялся этой угрозы и украл кольцо
у герцога де Сальма вечером, когда герцог крепко уснул после
пирушки. Мсье де Панж имел сорок тысяч экю дохода и четыре
великолепных поместья. Он был интендантом финансов у герцога
де Лоррена. Ну что ж, с этого момента все для него пошло прахом.
Отправленный посланником в Испанию сватать у короля
Филиппа одну из его дочерей для своего господина, он провалил
все дело. А возвратившись домой, узнал, что его жена забереме-
нела от иезуита. Наконец, три его дочери, до той поры счастливо
жившие в замужестве, оказались брошенными мужьями.
Отец маршала, нашего героя, был ярым сторонником Ли-
ги. Герцог Гиз не только считал его товарищем, но, обращаясь
к нему, называл его исключительно «сердечный друг». Он был
человеком высокого разума, что не помешало ему подхватить
болезнь вроде той, от которой умер Франциск Г.
— Ах! — вскричала его безутешная жена.—А ведь я так
молила Бога, чтобы Он вас хранил!
215
Великие люди в домашних халатах
— Ну что ж,—ответил Бассомпьер-отец,—Он внял вашим
молитвам, моя крошка... Он меня сохранил для вас и самым
хитрым образом.
Он был красивый малый и имел такую важную физионо-
мию, что о нем говорили, будто он играет при дворе ту же
роль, какую Белакей играл в «Романе Розы».
Бассомпьерами называли все красивое, галантное, изощ-
ренное в элегантности. Одна очень красивая куртизанка заста-
вила называть себя Бассомпьерша. Юноша, носивший путеше-
ствующих дам в носилках по горам Савойи, был назван Бас-
сомпьером за то, что за время трехдневного вояжа в Женеву
ухитрился завоевать любовь двух очаровательных девиц и сде-
лать каждой по ребенку. Наконец, однажды Бассомпьер во
время прогулки по Луаре, с весьма галантными намерениями
направляясь к каюте, где расположилась прекрасная путешест-
венница, услышал крик капитана, обращенный к рулевому:
— Поверни руль, Бассомпьер.
Бассомпьер подумал, что он раскрыт и что ему следует
повернуть руль в другую сторону, и пристыженно отступил
в свою каюту.
На следующий день он узнал, что капитан обращался
к парню, державшему руль. Его прозвали Бассомпьер, потому
что он был самым красивым матросом на реке. Репутация
галантного кавалера не была узурпирована маршалом. Она
была настолько реальна, что распространилась и на его слуг.
Один из его лакеев, увидев, что графиня Ла Сюз пересекает
двор в Лувре и никто не поддерживает шлейф ее платья,
бросился к ней, схватил шлейф и нес его, приговаривая:
— Никогда не скажут, что лакей мсье де Бассомпьера
увидел даму в затруднительном положении и не помог ей.
На следующий день графиня рассказала анекдот маршалу.
Тот, не сходя с места, возвел лакея в гардеробщики. К тому же
он был очень щедр. Однажды вечером в Лувре он играл
с Генрихом IV, который, в противоположность ему, был скряга
и плут. Вдруг король сделал вид, будто заметил, что в банке
пистоли смешаны с полупистолями.
— Эй, эй,—сказал он Бассомпьеру,—а это что такое?
— Черт возьми,—сказал Бассомпьер,—это полупистоли.
— А кто их поставил на кон?
— Вы, сир.
— Я?
— Да, вы.
216
1ёнрих IV
— Нет, это ты, Бассомпьер.
— Разве я?
— Конечно, клянусь тебе.
— Хорошо,—сказал Бассомпьер.
И, заменив все полупистоли пистолями, он забрал все
полупистоли и выбросил их в окно пажам и лакеям, игравшим
во дворе, после чего спокойно уселся на свое место.
А когда он исполнял эту роль большого сеньора, Генрих IV
и Мария Медичи не спускали с него глаз.
— Ну вот,—сказала Мария,—если король играет в Бассо-
мпьера, Бассомпьеру остается только играть короля.
— О да,—подхватил Генрих,—вам бы хотелось, чтобы он
был королем!
— Это еще почему?
— Потому что вы бы получили мужа гораздо моложе
и красивее.
Нет, никогда не говорили о Бассомпьере, что он плут, но
в игре ему неизменно везло. Он постоянно выигрывал у мсье
де Гиза, и когда сумма подошла к пятидесяти тысячам экю,
мадам де Гиз предложила ему десять тысяч экю пожизненной
ренты, если ему будет угодно обещать не играть больше
против ее мужа.
Бассомпьер задумался на мгновение и решил.
— И все-таки нет,—сказал он,—я на этом слишком много
потеряю.
Несколько раз Генрих IV использовал его в качестве посла.
По возвращении из одного из своих посольств в Испанию он
рассказывал королю, как въезжал в Мадрид на крошечном, но
самом красивом муле в мире.
— А! — воскликнул Генрих IV.— Вот это спектакль! Уви-
деть осла верхом на муле!
— Это было впечатляюще, сир,—сказал Бассомпьер,—
ведь я представлял ваше величество.
Он был великолепен, как мы уже говорили. И даже насто-
лько, что взялся на свои средства содержать Монсо только для
того, чтобы принимать там двор.
Мария Медичи заметила по этому поводу:
— Вы будете заманивать сюда девиц, Бассомпьер.
— Я спорю, мадам,—ответил он,— что вы заманите сюда
гораздо больше, чем я.
— Ах так! Послушать вас, Бассомпьер,—бросила короле-
ва,—выходит, все женщины шлюхи?
217
Великие люди в домашних халатах
— Не совсем все, мадам,—подхватил Бассомпьер, не же-
лая продолжать спор.
— Ну хорошо, а я?—спросила она.
— Вы, мадам,—отозвался Бассомпьер, кланяясь,—вы ко-
ролева.
Но этого ему было мало, и он купил еще и Шайо. Короле-
ва, которую всегда забавляло искать ссоры с Бассомпьером,
хоть он и отвечал ударом на удар, бросила ему вызов по
поводу нового приобретения.
— Бассомпьер,—сказала она,—почему это вы купили этот
дом? Это дом для пьяниц.
— Что вы хотите, мадам, я немец.
— Но Шайо не деревня, это пригород Парижа.
— Мадам, я так люблю Париж, что никогда не хотел бы
выезжать отсюда.
— Это место пригодно только для того, чтобы водить
сюда распутниц.
— Именно их я сюда и вожу, мадам,—ответил Бассом-
пьер, изгибаясь в глубочайшем поклоне.
Он был любовником и, возможно, даже мужем герцогини
де Конти.
Мсье Вандом сказал ему как-то:
— В подобных обстоятельствах вы становитесь членом
партии Гизов.
— Это еще почему?
— Ведь вы любовник его сестры.
— Ну и что?—ответил Бассомпьер.—Я был любовником
всех ваших теток, что не заставило меня любить вас.
Он был также любовником мадемуазель д’Антраг, сестры
мадам де Верней, и это как раз в тот момент, когда Генрих TV
влюбился в сестру своей любовницы. Шевалье Тестю был в это
время любовным курьером Генриха ГУ.
Однажды Бассомпьер был у мадемуазель д’Антраг. Вдруг
появляется Тестю. Она прячет Бассомпьера за гобелен. И ког-
да Тестю высказывал ей ревнивое недовольство Генриха ГУ по
поводу Бассомпьера, она воскликнула:
— Какой Бассомпьер? Запомните, я забочусь о нем столь-
ко же, сколько об этом.
И хлыстиком ударила по гобелену как раз в том месте, где
находился Бассомпьер.
Отец Коттон, исповедник короля, упрекал его в том, что он
не властен над своими страстями.
218
Генрих IV
— Ах, отец Коттон,—сказал Генрих IV,—хотел бы я по-
смотреть, что бы сделали вы, если бы вас уложили в одну
постель с мадемуазель д’Антраг.
— Я знаю, что я должен делать, сир,—ответил иезуит,—
но не знаю, что бы сделал.
— Я знаю,—сказал, входя, Бассомпьер.—Вы исполнили
бы долг мужчины, а не долг отца Коттона.
Бассомпьер так ревностно исполнял свой долг Бассомпьера
при мадемуазель д’Антраг, что она родила ему сына. Его
долго называли аббат де Бассомпьер, и уже гораздо позже
стали звать аббат де Ксент. Она также старалась заставить
Бассомпьера жениться на ней, как ее сестра мадам де Верней
старалась женить на себе короля.
Когда об этом заговорили у королевы, канцлер Ботрю,
ставший одним из первых членов Французской академии, хотя
никогда ничего не писал, развлекался тем, что сзади показывал
Бассомпьеру рожки.
— Чем это вы там занимаетесь?—спросила королева.
— О, не обращайте внимания, мадам,—ответил Бассом-
пьер, который видел все в зеркале,—просто Ботрю демонст-
рирует мне свое украшение.
Состоялся процесс, но мадемуазель д’Антраг его проиграла.
Вы помните тот знаменитый балет, во время которого папский
нунций выразил свое мнение по поводу женского эскадрона.
Спрашивал его Генрих TV, а нунций ответил, что эскадрон этот
очень опасен. Так вот, в нем принимал участие и Бассомпьер.
В момент, когда он одевался, ему доложили, что умерла
его мать.
— Вы ошибаетесь,—ответил он,—она умрет, когда мы
закончим балет.
С сердцем столь послушным, что оно могло подождать со
слезами по матери до конца балета; с желудком столь вынос-
ливым, что Бассомпьер уверял за месяц перед смертью, что он
не знает, где этот желудок находится, Бассомпьер имел все,
что требовалось для веселой жизни и спокойной кончины. Он
и умер спокойно, после того как весело пожил. Он возвращал-
ся в Париж и, проезжая Прованс, скончался там, причем так
мирно и тихо, что его нашли в той же позе, в какой он имел
обыкновение спать. Рука его была под головой и колени
согнуты. Агония не смогла даже заставить его протянуть ноги.
Перед тем как вернуться к любовным приключениям его
величества Генриха TV, скажем несколько слов о Кончини.
219
Великие люди в домашних халатах
Он находился на гребне успеха, а королева была беременна
мсье Гастоном д’Орлеан, который позже задаст перцу своему
дорогому братцу Людовику XIII.
Кончини, как мы уже видели, женился не совсем по соб-
ственной воле на Элеоноре Дози по прозвищу 1алигаи. Ему,
молодому, красивому, элегантному, было не очень приятно
стать мужем этой смуглой и сварливой карлицы, верившей
всем приметам и постоянно носившей вуаль против дурного
глаза. Правда, ему дали почувствовать, что при поддержке
этой королевской фаворитки он сможет без всяких опасностей
и неудобств сам сделаться фаворитом. И он им стал.
Его положение было солидным, но недостаточно. Реаль-
ность милостей нарушали взрывы скандалов. Ревность мучила
его. Ревность к Вирджинию Орсини, ревность к Паоло Орсини,
ревность к епископу де Люсону.
За эту ревность ему пришлось дорого заплатить. Ришелье,
предупрежденный накануне, что Кончини будет на следующий
день убит, положил себе под подушку письмо, проговорив:
«Ночь принесет совет».
Но на другой день он проснулся только в одиннадцать
часов, то есть когда Кончини был уже убит.
Кончини, явившийся во Францию беднее Иова, уже че-
рез четыре года отложил три или четыре миллиона. Разуме-
ется, эти миллионы он получил не от 1енриха IV. Король
мог спокойно смотреть, как его любимый пес помирает от
голода, и позволять д’Обилье называть себя «игривым скря-
гой». Эти миллионы не были пожалованы ему Тенрихом IV.
Он из экономии мог дарить бриллианты 1абриель Марии
Медичи. На один из этих миллионов Кончини хотел купить
герцогские земли де Ла Ферте. Король горько сетовал на
эту чрезмерность. Конечно, не королеве, черт возьми, он бы
не осмелился. Он знал, что она холодная и упорная брюзга,
а для него не было ничего более антипатичного, чем нахмурен-
ные лица. Жаловался он мадам Сюлли, а та обсудила это
с королевой. Королева в свою очередь со своим верным кава-
лером.
Верный кавалер вошел в раж. Чтобы муж восставал против
любовника? Это было настолько противно итальянским нра-
вам, что Кончини крепко намылил голову королеве, прибавив,
что, если 1енрих IV шевельнет хоть пальцем, он будет иметь
дело с ним. Фраза дошла до короля, и тот, вместо того чтобы
его покарать, грустно отправился к Сюлли со словами:
220
Кнрих IV
ГЕНРИХ IV
Великие люди в домашних халатах
— Этот человек мне грозит. Ты увидишь, Сюлли, со мной
произойдет какое-нибудь несчастье. Они меня убьют.
Бедный король! Он все видел ясно, и он не хотел быть
убитым. Не то что боялся смерти, а потому, что столько
вещей еще нужно было сделать не только во Франции, но
и в Европе. Но пока, чтобы развеяться, Кончини устроил
праздник.
Вкус к турнирам прошел. Последний, проходивший во
Франции, дурно обернулся для Генриха II, его главного участ-
ника. На этот раз на том же месте торжествовал сеньор
Кончини. Он бросил вызов всем принцам, всем высшим сень-
орам, французским и зарубежным.
Королева, будучи королевой и дамой турнира, возложила
венец на голову победителя: победителем был светлейший
олух.
Король взбесился от подобной наглости. Ему писали пись-
ма, говоря, что по первому его знаку убьют Кончини.
И что же этот знак? Он его не подал. Он искал забвения
в двух вещах—в романтическом проекте выборной республи-
ки и наследственной монархии (проект Сюлли) и в новых
влюбленностях.
Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, король оставался
последним неутомимым любовником, по крайней мере на
французский манер, так как на итальянский манер любили
теперь едва ли не все. Его милый маленький Вандом в свои
пятнадцать лет имел самые странные привязанности, и после
смерти Генриха IV говорили, будто он ходил к мадемуазель
Поле, львице, чтобы она исправила этот порок в юном принце.
Конде в двадцать лет ненавидел женщин, и ему потре-
бовалось ни больше, ни меньше, как трехлетнее заключение
в Бастилии, чтобы заставить его спать со своей женой, маде-
муазель де Монморанси. Так, случайно родился великий Кон-
де. Итак, король решился искать новой любви.
Все эти споры, которые он должен был терпеть каждую
минуту с маркизой де Верней, понемногу охладили его к ней.
Нужен был лишь повод, чтобы эта любовь, столь богатая
печальными событиями, совершенно улетучилась из его серд-
ца. Удобный момент не замедлил представиться.
В феврале 1609 года королева-мать устроила балет. К уча-
стию в нем она привлекла самых красивых дам двора.
Среди них была Шарлотта-Маргарита де Монморанси,
очаровательное дитя четырнадцати лет.
222
Внрих IV
ШАРЛОТТА ДЕ МОНМОРАНСИ
Великие люди в домашних халатах
«Никогда еще под небесами,—говорил Бассомпьер в сво-
их мемуарах,—не являлось ничего прекраснее мадемуазель
де Монморанси. Не было ничего изящнее, ничего совер-
шеннее».
Она была дочерью коннетабля де Монморанси, второго
сына известного Анн де Монморанси, пленника в баталии при
Сент-Квентине и нашедшего смерть в битве при Сент-Дени.
Этот Монморанси был особенно знаменит своей верховой
ездой; он клал мелкую монету на планку стремени, сверху
ставил ногу и полчаса мог гарцевать на лошади так, что
монета не падала.
Жизнь он вел беспорядочную. О нем и о его дочерях можно
было услышать довольно забавные суждения.
Таллеман де Рео подытожил их таким образом:
«Он брал на себя труд продырявить бочку, прежде чем дать
напиться своим зятьям».
К пятнадцати годам на Шарлотту был уже большой спрос.
Маркиз де Сурди предлагал свою руку, затем Бассомпьер
делал все возможное, чтобы его считали ее избранником.
И как раз в тот момент, когда встал вопрос о свадьбе Бассом-
пьера и мадемуазель де Монморанси, королева отобрала ее
для балета. Этот балет стал поводом для ссоры между ней
и Генрихом. Генрих желал, чтобы туда попала Жаклин де Рей,
графиня де Морэ, его новая любовница. Но королева не хотела
этого и предлагала заменить ее на мадам де Вердекон, жену
президента счетной палаты. Королева восторжествовала: гра-
финя де Морэ была исключена, и мадам де Вердекон заняла ее
место. Королева торжествовала всегда; как можно было от-
казать такой плодовитой королеве!
Итак, репетировали балет, не задумываясь о мадемуазель
де Монморанси, а во время репетиции танцовщицы проходили
мимо двери короля. Король захлопнул дверь. Но вот однажды
он закрыл ее не столь плотно, чтобы не заметить мелькну-
вшую фигурку мадемуазель де Монморанси. Тогда, вместо
того чтобы закрыть, он распахнул дверь. На другой день он
пошел еще дальше—сам явился на репетицию. Дамы были
одеты нимфами, с полозоченными дротиками в руках.
В определенный момент, исполняя одну из фигур балета,
они поднимали дротики, будто желая их метнуть. И мадему-
азель де Монморанси оказалась как раз перед королем, когда
поднимала свой дротик. Создалось впечатление, будто она
хотела его пронзить.
224

Великие люди в домашних халатах
Король признавался позже, что она проделала этот жест
столь грациозно, что ему показалось, будто сердце его и в са-
мом деле разбито, и он чуть было не лишился чувств.
С этого момента король не закрывал больше дверь своей
комнаты. Вопрос о графине Морэ больше не поднимался. Он
позволил королеве делать все, что она пожелает.
Балет состоялся и стал одним из самых прекрасных зре-
лищ. Он был исполнен двенадцатью дамами, что подтвержда-
ется этой строфой Малебра:
Двенадцать красавиц пленяли
Так нежно, что сердце отняли!
А это уже не смешно.
Пусть ласково глазки глядят,
Удачи желать им грешно!
Того небеса не хотят!
Мадемуазель де Монморанси не только привлекла взоры
короля, но и возбудила воодушевление поэта.
Вот две строфы Малерба о ней в оде, которая начинается
словами: «Оставь меня, докучный разум». Эти две строфы—
живой портрет мадемуазель де Монморанси.
Я знаю, роза устыдится
С подобной свежестью равняться,
А грудь и шея не боятся
Лебяжьей белизной гордиться.
Огнем любые небеса
Затмят небесные глаза.
Пусть слышу я, пока не глух,
Простой напев ее речей!
Пусть красота среди ночей
Мне зренье обострит и слух!
Но то, что Бог лишь может дать,
Мне песнями не воссоздать.
Понятно, что король Генрих IV с его способностью возго-
раться не мог пройти мимо такой красоты и не влюбиться.
И он страстно влюбился в мадемуазель де Монморанси. Но
нужно было соблюсти приличия. Она должна была вый-
ти замуж за Бассомпьера, и говорили, что это с обеих сторон
брак по любви. По крайней мере Бассомпьер со своей
стороны, не задумываясь, громко об этом заявлял. Король
желал, чтобы совесть его по отношению к мадемуазель де
226
Кнрих IV
БАССОМПЬЕР
Великие люди в домашних халатах
Монморанси была чиста. Он устроил встречу с ней в обще-
стве своей тетки, мадам д’Ангулем, дочери Генриха II, и как бы
невзначай заговорил о свадьбе мадемуазель де Монморан-
си и Бассомпьера.
— Мадемуазель,—спросил король красавицу Шарлотту,—
по душе ли вам эта свадьба?
— Сир,—ответила она,—я всегда счастлива подчиняться
моему отцу. И этим подчинением ограничиваются мои ам-
биции.
Ответ был настолько покорный, что у короля не осталось
ни малейшего сомнения, что эта покорность неприятна юной
красавице.
Король понимал, однако, что слишком любимый муж
способен развеять все надежды любовника. И тогда он послал
за Бассомпьером. Бассомпьер явился с видом настоящего
покорителя сердец, подбоченясь, с носом по ветру и подкру-
чивая ус.
— Бассомпьер,—обратился к нему король,— я посылал
за тобой, чтобы поговорить о вещах серьезных. Сядь сюда,
мой друг.
Король был так очарователен, признавался Бассомпьер,
что такое начало сразу испугало его.
Он сел туда, куда указал король, и заявил, что он к его
услугам.
— Бассомпьер,—сказал ему король,—я думал о том, как
укрепить твое положение при дворе.
— И как же, сир?—спросил Бассомпьер.
— Женив тебя на мадемуазель д’Омаль, мой друг.
— Как, сир?—ответил Бассомпьер.— Вам угодно дать мне
двух жен?
— Каких двух жен?
— Да, ваше величество изволили забыть, в каких я от-
ношениях с мадемуазель де Монморанси.
— А,—вздохнул король,—именно теперь, Бассомпьер,
я должен понять, друг ли ты мне на самом деле. Я не только
влюбился, я в горячке, я вне себя от мадемуазель де Монморан-
си. Если ты на ней женишься и она тебя полюбит, я тебя
возненавижу. Если она полюбит меня, ты меня возненавидишь.
Лучше будет, если у нас не будет никакой причины, способной
нарушить наше согласие. Ведь я тебя люблю и сердцем и умом.
Но тут король заметил, что Бассомпьер слушает его как-то
нетерпеливо.
228
1енрих IV
— Погоди,—сказал ему король,—я решил ее выдать за
герцога Конде, и пусть они будут рядом с моей семьей. Это
станет успокоением и забавой старости, в которую я отныне
вхожу. Я дам своему племяннику—он в тысячу раз больше
любит охоту, чем дам,—сто тысяч ливров в год на развлече-
ния. А от нее я не потребую никаких даров, кроме доброго
отношения, не претендуя на большее.
Бассомпьер, оглушенный ударом, сначала повесил голову;
но он был слишком опытным придворным, чтобы, поднимая
ее, не изобразить на лице улыбку.
— Разумеется, сир,—сказал он,—что до меня, пусть все
будет так, как желает ваше величество. Здесь не о чем раз-
говаривать. Подданный ни в коей мере не должен противиться
желаниям своего короля.
Тогда король, испустив крик восторга, бросился, рыдая от
радости, на шею Бассомпьера. А несколько дней спустя о же-
нитьбе герцога Конде на мадемуазель де Монморанси было
официально объявлено при дворе. Обручение состоялось в на-
чале марта 1609 года.
Хотите ли вы знать, что представлял собой отец великого
Конде? Это совсем неинтересно, я знаю, но не важно. Это был
двадцатилетний юноша, ненавидевший женщин (мы об этом
уже сказали), этот кошмар он передал сыну. Неискренний,
неразговорчивый, угодливый, маленький и бедный. Он даже не
был Конде, как уверяли. До него Конде были весельчаками,
а начиная с него их души принимали выражение трагических
масок. Он родился, когда его мать находилась в тюрьме за
отравление. За отравление кого? Возможно, ее мужа, умершего
слишком поспешно, чтобы его смерть сочли естественной,
особенно притом, что эта смерть совпала с бегством юного
пажа-гасконца, которого так и не поймали. Вот при каких
обстоятельствах родился наш Конде. Отсюда и сомнения.
Расчет короля был верен. Находясь рядом с этим угрюмым,
тусклым типом, мадемуазель де Монморанси неизбежно будет
искать утешителей. Король не был уже молодым утешителем,
он это знал. Но знал он и то, что основной чертой характера
мадемуазель де Монморанси было честолюбие.
XIII
gf | еперь оглянемся назад и обратимся к одному из
I важнейших событий царствования Генриха IV,
I к процессу и казни Бирона.
JL Мы говорили, что он был отправлен к королеве
Елизавете в качестве посла. Без сомнения, она знала то, что
знал и весь свет, а именно о заговоре Бирона с герцогом
Савойским против Генриха IV, так как часто поучала его,
много говорила ему о Генрихе IV как о лучшем и величайшем
короле, когда либо существовавшем, ставя ему в упрек лишь
то, что он был слишком хорош. Она сделала больше. Однажды
она показала ему из окна голову Эссекса, того молодого
красавца, которого так любила. Она, как говорили, умирала
от горя из-за того, что приказала его убить.
Эта голова на Лондонской Башне спустя год после расста-
вания с телом все еще служила грозным напоминанием преда-
телям.
— Взгляните на голову этого человека, казненного в три-
дцать три года,—сказала она,—гордыня погубила его. Он
считал себя незаменимым для короны, и вот чего он достиг.
Если мой брат 1енрих мне поверит, он сделает в Париже то же,
что я сделала в Лондоне,—снесет головы предателям с перво-
го до последнего.
К возвращению Бирона во Францию у короля не осталось
ни малейшего сомнения в его виновности. Он узнал все от
одного из своих агентов по имени Лёфэн. Бирон находился
в своем поместье в Бургундии. Требовалось его разоружить.
230
1ёнрих IV
Сюлли написал ему о необходимости замены его устаревших
пушек на новые. Он не осмелился отказаться. Тогда король
пишет ему: «Приезжайте меня повидать. Я не верю ни слову из
того, что говорят против Вас. Считаю эти обвинения лживы-
ми. Я люблю Вас и буду Вас любить всегда».
Это была правда.
Бирон не мог отсидеться в своих землях без пушек. Безу-
словно, он мог бежать, но трудно было отказаться от того
блестящего положения, которое он занимал во Франции. К то-
му же он не верил, что король мог быть обо всем осведомлен.
По крайней мере он не верил в существование доказательств.
Испанец Фуэнтес и герцог Савойский советовали ему, как
говорят, взять быка за рога и отрицать все наотрез.
У ворот Фонтенбло его ожидал предавший его Лёфэн.
Надо было окончательно столкнуть его в пропасть, иначе
Лёфэн сам мог поплатиться.
— Мужайтесь, мой господин, и не вешайте носа,—шепнул
он ему тихо,—король ничего не знает.
Он уже был во дворце, когда многие еще утверждали, что
он не покажется. Сам король говорил то же утром тринадца-
того июня 1602 года, гуляя в саду Фонтенбло. Вдруг он его
увидел. Первым движением короля было броситься к нему
и обнять.
— Хорошо, что вы приехали,—сказал он. Потом добавил
весело и грозно:—Иначе я бы отправился вас искать.
С этими словами он увлек его в комнату и здесь, один на
один, спросил его, глядя в глаза:
— Вам нечего мне сказать, Бирон?
— Мне?—спросил Бирон.—Разумеется нет. Я прибыл уз-
нать моих обвинителей и покарать их, вот и все.
Король, очень откровенный на этот раз, желал спасти
Бирона. Генрих лгал только женщинам. Он никогда не был
загадкой для того, кого любил, оставляя им, напротив, сли-
шком ясно видеть все, что в нем происходило. Днем король
увел Бирона в закрытый сад Фонтенбло. Отсюда ничего невоз-
можно было услышать, но видели их хорошо.
Бирон, по-прежнему горделивый, высоко задирал голову и,
казалось, высокомерно отвергал свою вину. После обеда та же
прогулка и та же пантомима. Король хорошо видел, что
с этим человеком сделать ничего нельзя. Он закрылся с Сюлли
и королевой. Всё, что узнали об этом секретном совещании,
это то, что король по-прежнему защищал Бирона. Вечером
231
Великие люди в домашних халатах
королю сообщили, что Бирон собирается бежать ночью. И ес-
ли король собирается арестовать его завтра, то это будет
слишком поздно.
Играли до полуночи. В полночь все откланялись, кроме
Бирона. Его задержал король.
1енрих во имя их старой дружбы убеждал его признаться
в предательстве. Было очевидно, что признание спасло бы его.
Бирон раскаявшийся был бы спасен. Но он был тверд и все
отрицал. 1енрих проявил огромную терпимость. Имея все
доказательства, он трижды пытался его спасти.
Король вернулся в кабинет со стесненным сердцем, но,
войдя, он не мог там оставаться и распахнул дверь.
— Прощай, барон де Бирон!—воскликнул он, припомнив
титул, который дал ему в юности.
Не действовало ничего, даже этот зов золотых дней моло-
дости.
— Прощайте, сйр,—сказал Бирон.
И он вышел.
Бирон захлопнул дверь. Это был конец. В прихожей он
оказался лицом к лицу с Витри, капитаном гвардейцев. Он был
отцом того Витри, который позже убил Кончини.
— Вашу шпагу,—сказал ему Витри, взявшись за рукоять.
— Что?! Ты смеешься,— ответил Бирон.
— Король так хочет!—сказал Витри.
— О, мою шпагу!—воскликнул Бирон.—Моя шпага всег-
да ему служила!
И он отдал шпагу.
Доказательства были настолько ясными, что парламент
осудил его единогласно ста двадцатью семью голосами.
Тридцать первого июля, в момент, когда он менее всего
этого ожидал, он увидел, как во двор его тюрьмы входит весь
судебный синклит—канцлер, секретарь и их свита.
В это время он сравнивал гороскопы, вглядывался в рас-
положение звезд, луны, дней, пытаясь угадать будущее.
Будущее, убегающее от других, шло ему навстречу—види-
мое, осязаемое, жуткое.
Это была смерть предателя. Единственное, что король
мог ему обещать, что он встретит ее во дворе тюрьмы,
а не на 1ревской площади. Перед тем, как зачитать приговор,
канцлер потребовал вернуть крест ордена Святого Духа.
Бирон вернул.
Канцлер сказал:
232
ноаия
AI XHdH^j
Великие люди в домашних халатах
— Докажите великую храбрость, которой вы похвалялись,
мсье, умерев спокойно, как подобает христианину.
Но тот, ошеломленный, потеряв голову, стал оскорблять
канцлера, называя его бессердечным идолом, ищейкой, раз-
малеванной маской. И, выкрикивая это, он бросался из сторо-
ны в сторону, разыгрывая шута, но со страшно искаженным
лицом.
— Мсье,—получил он в ответ на оскорбления,—поду-
майте о вашей совести.
После целого потока бессвязных слов, почти безумных,
в которых он говорил о том, что должен, о том, что должны
ему, о своей беременной любовнице, он наконец пришел в себя
и продиктовал завещание.
В четыре часа его повели в часовню. Он молился около часа,
после молитвы вышел. В это время во дворе возвели эшафот.
Увидев его, он с криком отступил. Потом, заметив в дверном
проеме незнакомца, который, казалось, его ожидал, спросил:
— Кто ты?
— Монсеньор,—ответил униженно тот,— я палач.
— Уйди, уйди,—вскричал Бирон,—не касайся меня до то-
го момента. Если ты приблизишься раньше, я тебя удавлю.—
И, повернувшись к солдатам, охранявшим дверь, сказал: —
Друзья мои, мои добрые друзья! Прострелите мне голову,
умоляю!
Его хотели связать.
— Не сметь!—сказал он.—Я не вор.
Потом, обернувшись к редким свидетелям, которых набра-
лось человек пятьдесят во дворе, крикнул:
— Господа, вы видите человека, которого король приказал
убить за то, что он добрый католик.
Наконец он решился взойти на эшафот. Но и здесь он
придирался ко всему. Сначала он пожелал быть казненным
стоя, потом не хотел, чтобы ему завязывали глаза, потом
захотел, чтобы ему завязали их его платком, но оказалось, что
платок очень короткий.
Люди, пришедшие смотреть, как он умирает, раздражали
его.
— Что делает здесь вся эта сволочь?—сказал он палачу.—
Я не понимаю, что мешает мне взять твой меч и броситься
на них.
Он был способен так сделать, и, случись это, при его силе
и мощи двор превратился бы в бойню. Те, кто расслышал его
234
Генрих IV
Казнь Бирона
Великие люди в домашних халатах
слова, уже направились к дверям. Палач, видя, что этому не
будет конца, понял, что нужно действовать неожиданно.
— Монсеньор,—сказал он,—так как час вашей казни не
настал, у вас есть время произнести «In manus...» ’.
— Ты прав,—ответил Бирон.
И, сложив руки и склонив голову, начал молитву.
Палач воспользовался моментом, зашел сзади и с удиви-
тельной ловкостью отделил голову от тела. Голова покатилась
с эшафота. Обезглавленное тело стояло, хватая руками воздух,
и упало наконец как подрубленное дерево.
В это время король так изменился, что, по словам испан-
ского посла, казалось, что казнили его. Через неделю он
думал, что умирает от поноса.
В будущем его ругательством стало:
— Правда, как то, что Бирон предатель.
Но вернемся к принцу. Принц, как называли уже герцога
Конде в это время и как называют с тех пор старших в этой
семье, был беден. От своих земельных владений он получал
десять тысяч ливров ренты, и тем не менее было великой
честью стать его тестем.
Мсье де Монморанси дал сто тысяч экю приданого своей
дочери. И король определил, как и обещал, сто тысяч ливров
ренты своему племяннику.
Свадьба сопровождалась празднествами, как женитьба ко-
роля. В скачках участвовал король с надушенным воротником
и в рубахе из китайского атласа.
К несчастью, вечером венценосного любовника прихватила
подагра. Теперь это была его личная королева. И этой короле-
ве он вынужден был дать место в своей постели. Чтобы
немного развлечься, он приказывал читать ему вслух, а так как
он не мог заснуть, чтецы сменяли друг друга. Потребовалось
политическое событие, чтобы оторвать его от постели.
Двадцать пятого марта 1609 года умер герцог Клевский.
Встал вопрос о Рейне. Обострились отношения Франции и Ав-
стрии. Король объявил, что он выздоровел, поднялся, пока-
зался в Париже, охотился на сорок в Пре-о-Клэр и заказал себе
новые доспехи.
Свадьба красавицы Шарлотты еще увеличила королевскую
влюбленность. Он так обхаживал принцессу, что однажды она
выскочила на балкон в растерзанном виде. Король, увидев ее,
1 Начало молитвы (латин.).
236
Цнрих IV
с прекрасными волосами, падающими до земли, едва не ли-
шился чувств от счастья.
— Ах, Иисус!—сказала она.— Бедняжка, он сошел с ума!
Это сумасшествие, каким бы смешным оно ни было, поче-
му-то всегда трогает женщин. Так король добился у принцессы
ее согласия на то, чтобы очень известный художник по имени
Фердинанд тайком написал с нее портрет. Бассомпьер в тай-
ной надежде ухватить что-нибудь для себя сделался доверен-
ным и посланником этой яростной любви. Бассомпьер унес
портрет совсем еще влажный, так что его пришлось даже
покрыть свежим маслом, чтобы он не стерся. Этот портрет
окончательно свел короля с ума.
Но что привело короля в полное помешательство, так это
ситуация около королевы. За некоторое время перед его влюб-
ленностью в мадемуазель де Монморанси он был на грани
того, чтобы пообещать Марии Медичи, если она пожелает
отослать Кончини, никогда больше не иметь любовницы.
А чтобы дать ей доказательство того, что он может еще
любить, он сблизился с ней. Результатом этого сближения
была беременность.
На свет явилась дочь, уж она-то наверняка была от Генри-
ха IV: королева Англии.
Это супружеское сближение явилось следствием большой
политической ссоры: король наотрез отказывал своим детям
в супружестве с испанками, боясь влияния иезуитов. Он хотел
женить своих детей в Лотарингии и Савойе, а эти альянсы
королева рассматривала как недостойные. Эта близость боль-
но ранила Кончини. Он не мог простить королеве ее невер-
ности. Она была не дальнего ума, и ее легко убедили, что
Генрих сблизился с ней, чтобы ее отравить и жениться на
мадемуазель д’Антраг. Королева поверила, прекратила есть
с королем, ела только у себя, отказываясь от блюд, которые
король посылал ей со своего стола.
Между тем из Италии прибыл новый человек, нечто вроде
нормандского кондотьера, по имени Лагард. Он возвращался
с войны с турками и останавливался проездом в Неаполе. Там
он видел Гизов, близко сошелся со старыми убийцами Лиги
и с секретарем Бирона Эбером. Этот Лагард рассказывал, как,
обедая однажды у Эбера, он познакомился с человеком высо-
кого роста, одетым в фиолетовое, который во время обеда
говорил, что отправляется во Францию, чтобы убить короля.
Разговор показался достаточно важным упомянутому Эберу
237
Великие люди в домашних халатах
для того, чтобы поинтересоваться именем этого человека. Ему
ответили, что его зовут Равальяк.
Он принадлежал к людям д’Эпернона и привез его письма
в Неаполь. Лагард добавлял, что его водили к иезуиту по
имени отец Алагон, дяде первого министра Испании, и там его
уговаривали убить короля вместе с Равальяком. Нужно только
было выбрать время, когда король отправится на охоту. Ла-
гард, не отвечая ни «да», ни «нет», отправился во Францию.
По дороге он получил новое письмо, в котором его вновь
призывали убить короля.
Прибыв в Париж, первое, что сделал Лагард—попросил
аудиенции у короля. Добившись ее, он рассказал все и показал
ему письмо. Все это настолько совпадало с предчувствиями
Генриха IV, что король задумался.
— Храни хорошенько твое письмо, друг мой,—сказал
он,—оно мне еще понадобится. Но в твоих руках оно будет
в большей безопасности, чем в моих.
Все совпадало. Ко двору явилась монашенка, которой бы-
ли видения. Смысл видений был в том, что необходимо коро-
новать королеву.
Зачем короновать королеву? Ответ был прост. Необходимо
было короновать королеву, потому что с часу на час король
мог быть убит.
Король никому не говорил о признании Лагарда и видении
монашенки. Он только покинул Лувр и отправился в Иври, где
поселился в доме, принадлежавшем его капитану гвардейцев.
И все же однажды утром, не выдержав, сорвался с места,
чтобы рассказать обо всем Сюлли.
Еще раз заглянем в его мемуары:
«Король явился ко мне рассказать, что Кончини сговаривает-
ся с Испанией, что Парите, устроенная Кончини возле королевы,
уговаривает ее короноваться, что он очень хорошо видит, что их
проекты могут исполниться только с его смертью. Наконец, что
у него есть признание в том, что его должны убить».
В заключение этого признания король просил Сюлли при-
готовить ему небольшие апартаменты в Арсенале. Ему хватит
четырех комнат. Все это происходило как раз в тот момент,
когда Бассомпьер нес королю портрет мадам де Конде. Но как
будто все сговорились не оставить ни минуты покоя этому
бедному королю—ни в политике, ни в любви.
Мсье де Конде, шесть недель оставлявший жену в покое,
совершенно забыв о своих супружеских правах, но подталкива-
238
Тенрих IV
емый своей матерью, которая всем была обязана Генриху IV,
крадет свою жену и прячет ее в Сен-Валери. Эта супружеская
оппозиция мсье де Конде возвышала его до соперника полити-
ческого. Противники рассчитывали на то, что король наделает
глупостей: этого человека достаточно знали. Наделав глупо-
стей, он станет доверчивым, а доверчивого легче убить.
И действительно, король отправляется переодетым один.
По дороге его останавливают. Он вынужден, чтобы пройти,
открыть, что он король.
Мсье де Конде узнает об этом, бежит снова и увозит свою
жену в Мюрэ близ Суассона.
Король не может сдержаться. Он узнает, что принц
должен со своей женой отправиться на охоту. Он прицепляет
фальшивую бороду и едет. Но принц вовремя предупрежден
и откладывает охоту. Через несколько дней после этого
принц с женой приглашены на обед к соседу-дворянину.
Они едут туда.
Дворянин оказывается сообщником короля, и через дыру
в гобелене, за которым он прячется, король может сколько
угодно наблюдать за той, из-за которой наделал столько
глупостей.
По дороге на этот обед принцесса повстречалась с мсье де
Бено, чья невестка жила неподалеку. Он якобы ехал ее пови-
дать. Мсье де Бено ехал в почтовой карете, управляемой
форейтором, половина лица которого была залеплена пласты-
рем. Этим форейтором был король. Принцесса и ее теща
прекрасно его узнали. Королю казалось, что он сходит с ума,
жгучая ревность мучила его. Он отправился на поиски кон-
нетабля, обещал ему исполнить все его желания, если он
убедит свою дочь подписать требование развода. Со своей
стороны коннетабль отправился на поиски дочери и добился
этого от нее.
Бедное дитя убедили, что она будет королевой.
Принц узнает о том, что происходит. Убедив ее, что он
везет ее в Париж, он сажает жену в карету, запряженную
восьмеркой лошадей, но направляется вместо Парижа
в Брюссель. Они не останавливались нигде, ели и спали в ка-
рете. Они выехали первого и прибыли в Брюссель третьего
декабря.
Король играл в своем кабинете, когда вдруг эта новость
дошла до него с двух сторон одновременно—от Дельбена
и офицера караула.
239
Великие люди в домашних халатах
Тотчас он бросает игру и, оставив свои деньги Бассомпьеру,
шепчет ему на ухо:
— Ах, мой друг, я погиб! Принц украл свою жену. Он
завезет ее в лес и убьет. Во всяком случае, он ее увозит из
Франции.
Немедленно король собирает свой совет, чтобы выяснить
его мнение по поводу этих важных обстоятельств.
Президент Жаннен, Сюлли, Виллеруа, канцлер Бельевр
составляли этот совет и были выслушаны. Один предложил
королю издать эдикт. Это был канцлер Бельевр. Второй посо-
ветовал уладить дело при помощи депеш и переговоров. Это
был Виллеруа. Третий выразил мнение, что это событие может
служить поводом к войне с Нидерландами. Это был президент
Жаннен. Четвертый был того мнения, что нужно хранить
молчание и ничего не предпринимать. Это был Сюлли.
Наконец Бассомпьер, опрошенный в свою очередь, ответил:
— Сир, беглый подданный очень скоро оказывается всеми
покинутым, если господин не заботится о том, чтобы его
погубить. Если вы выразите малейшее намерение вновь видеть
принца, ваши враги получат громадное удовольствие. Они
постараются огорчить вас, хорошо принимая его и оказывая
ему помощь.
Сначала попробовали договориться с эрцгерцогом, но
министр Испании и маркиз Спинола опрокинули все про-
екты.
Соблазнили пажа принца, которого называли маленький
Туара,—он впоследствии будет маршалом Франции. Маркиз
де Кёвр, посол в Брюсселе, получил от короля полномочия
украсть принцессу и возвратить ее во Францию. Похищение
было намечено на субботу 13 февраля 1610 года. Принцесса,
никогда не имевшая большой склонности к мужу, на все
согласилась.
Но за день до похищения все тайные намерения были
раскрыты, и заговор рухнул. Принц вопил во всю глотку.
Министры Испании протестовали. Но никаких доказательств
у протестующих не было. Маркиз де Кёвр все отрицал.
«Обычное поведение министров, которые не преуспели»,—
наивно замечает историк, у которого мы заимствуем' эти
детали.
Не чувствуя себя в безопасности в Брюсселе, принц удаля-
ется в Милан, а жену оставляет инфанте Изабелле, которая
приказывает охранять ее как пленницу.
240
Генрих IV
КОНДЕ
Великие люди в домашних халатах
Король совершенно теряет голову. Он пишет принцу, обе-
щая ему полное прощение, если тот вернется, и угрожает
своим негодованием в случае, если он не вернется. Тогда он
будет объявлен «упорствующим в бунте и виновным в оско-
рблении его величества».
Принц ответил, что он по-прежнему предан и невиновен, но
возвращаться не намерен.
Король, получив сведения, что принцесса осталась
в Брюсселе, развернул свои войска в этом направлении.
Он посылает мсье де Прео от имени коннетабля и мадам
д’Ангулем с приказом вытребовать принцессу. Коннетабль
и мадам д’Ангулем заявляли о своем желании, чтобы принцес-
са присутствовала при короновании королевы, которое долж-
но было состояться 10 мая. Но испанский двор наотрез от-
казался возвратить принцессу.
Король решается объявить войну Австрии и Испании.
Поводом должна была служить поддержка курфюрста Бран-
денбурга против императора Рудольфа. Великий успех для
Конде и для врагов Генриха IV! Его разрыв с королем,
война, начатая из-за него, сделали его испанским кандидатом
на французский трон.
Хотели провозгласить королем маленького незаконнорож-
денного д’Антраг.
Теперь объявляли войну старому распутнику Беарнцу, Лю-
довика XIII объявляли незаконным, плодом адюльтера, при-
водили доказательства и выбирали Конде.
Существовал претендент Карл X от сторонников Лиги.
Испания, получив в руки такой козырь, не могла упустить
этой поддержки Провидения.
Вот те причины, из-за которых 14 мая 1610 года в четыре
часа пополудни Генрих IV был убит.
Дадим по поводу этой катастрофы все детали, которые нам
удалось собрать.
XIV
ы уже говорили о странных вкусах юного герцо-
га Вандома, и насколько эти вкусы огорчали
Генриха IV.
Король рассудил, что в Париже есть только одна
женщина, способная его излечить, и, как добрый отец, решил
сам уладить это дело.
Этой женщиной была знаменитая мадемуазель Поле.
Анжелика Поле родилась около 1592 года. Ко дню смерти
короля ей едва исполнилось восемнадцать лет. Сомез уделил
ей место позже, под именем Партени, в своем объемистом
историческом словаре «жеманниц». Она была дочерью Шарля
Поле, домашнего секретаря короля, изобретателя налога, на-
званного по его имени. Этот налог состоял в ежегодной плате,
которую вносили служащие юстиции и финансов для того,
чтобы в случае смерти сохранять для их наследников право
распоряжаться этими должностями.
Мадемуазель Поле была живого нрава, с тонкой тали-
ей, очаровательная, прекрасно танцевала, восхитительно
играла на лютне и пела лучше, чем кто бы то ни было в то
время.
Это о ней сложили сказку о соловьях, умерших от зависти
при звуках ее пения: «Только волосы у нее были рыжие».
Заметьте, что не я жалуюсь на это. Это Таллеман де Рео.
Но этот рыжий цвет волос был так красив, что только прибав-
лял ей очарования. А впрочем, взгляните, что пишет по этому
поводу Самез:
243
Великие люди в домашних халатах
«Рыжие, вот ваше утешение. Партени, о которой я говорю,
имела волосы этого цвета, и все же была жеманницей. Ее
пример достаточен, чтобы понять, что и вы так же способны
внушить любовь, как брюнетки и блондинки».
Она участвовала в балете, в котором мадемуазель де Мон-,
моранси завладела сердцем короля. Она появлялась на дель-
фине и была так прелестна, что о ней сложили такой куплет:
В балете не было милей
Поле! И не было смелей!
Под ней дельфин резвится, бьется;
Но, наконец, кто на нее взберется?
Волшебным голоском она пела стихи Ланжанда, которые
начинались так: «Я тот самый Амфион...»
1енрих IV, не сумев овладеть прекрасной танцовщицей, ко-
торую звали мадемуазель де Монморанси, хотел, чтобы по
крайней мере у его сына была прекрасная певица по имени
мадемуазель Поле.
Это была первая женщина, получившая прозвище «льви-
ца». Прозвище, возрожденное в наши дни и дающееся в наши
дни за те же качества.
Судите сами. «Страсть, с которой она любила,—говорит
Таллеман де Рео,—ее отвага, ее гордость, ее живые глаза,
ее волосы, более чем золотые, повелели дать ей прозвище
«львица».
Уверяют, что именно по дороге к мадемуазель Поле, к ко-
торой он направлялся с чисто отцовскими чувствами, 1ен-
рих IV был убит.
Несколько слов об убийце.
«Был в Ангулеме,—говорит Мишле,—образцовый чело-
век, содержавший мать своей работой, живший в почтении
к ней. Звали его Равальяк. К несчастью для него, физиономия
его была зловещая, что вызывало к нему недоверие». Зловещая
физиономия появилась у него от его личных несчастий. Его
отец разорился, мать разошлась с ним. Чтобы поддержать
свою мать, он сделался лакеем судебного советника, судеб-
ной ищейкой. Но когда процессов не было, не было и ра-
боты. Тогда он брал учеников, плативших ему продуктами
в зависимости от коммерции, которой занимались их роди-
тели.
В городе произошло убийство. Вид Равальяка был настоль-
ко мрачный, что взяли его. Большой и сильный, с грубыми
244
1ёнрих IV
руками и тяжелыми кулаками, он был желт лицом и натурой
желчен, рыж волосами и бородой, рыжиной темной, как медь.
Как видим, все это не очень привлекательно. И тем не менее
он нисколько не был виновен в убийстве, в котором его
обвиняли. После года заключения в тюрьме он вышел оттуда,
полностью оправданный, но более желчный, чем когда-либо.
Кроме того, он был весь в долгах, так что, выйдя из тюрьмы
через одну дверь, он вернулся в нее через другую. Именно
в этом заключении за долги помутился его разум. Он принялся
писать плохие стихи, плоские и претенциозные, как у Ласенера,
потом начались видения. Однажды, зажигая огонь, он увидел
виноградную ветвь, которая вытягивалась, меняла форму,
превращалась в трубу. Он поднес эту трубу к губам, и она
зазвучала фанфарой войны. И в то же время, как он возвещал
так священную войну, потоки жертв убегали направо и налево
от его рта. С тех пор он увидел, что предназначен для великого
дела, для святого деяния, а потому принялся изучать теоло-
гию. В теологии его интересовал в особенности тот вопрос,
который так занимал средневековье: «Позволено ли убить
короля?» Равальяк добавлял: «Когда этот король враг папы».
Ему подсунули писания Манария и других казуистов, рассмат-
ривавших этот вопрос.
Или его долги были оплачены, или его кредитору или
кредиторам надоело его кормить, но из тюрьмы он вышел
и рассказал о своих видениях. Слух о них распространился.
Тотчас же дали знать герцогу д’Эпернону, этому бывшему
фавориту Генриха III, что в городе на площади, носящей его
имя, появился святой человек, посещенный духом Господним.
Герцог д’Эпернон повидал Равальяка, выслушал его вздор
и понял, какую пользу можно извлечь из человека, который
ходит, вопрошая весь свет: «Можно ли убить короля, врага
папы?» Он попросил его следить за процессом, который вел
в Париже, снабдил его письмами к старику д’Антрагу, осуж-
денному на смерть, как вы помните, в результате заговора
против Генриха IV, а также и к Генриетте д’Антраг, этой
немилосердной любовнице короля, все еще воевавшей с ним.
Отец и дочь приняли его чудесно, снабдили его лакеем и ад-
ресом женщины из свиты Генриетты, чтобы ему было где
остановиться в Париже. Звали ее мадам д’Эскоман.
Мадам д’Эскоман сильно испугалась при виде мрачного
персонажа. Ей показалось, что вошло олицетворенное несча-
стье. В этом она не ошибалась. Но Равальяк был так хорошо
245
Великие люди в домашних халатах
рекомендован, что она приняла его, а потом, заметив, насколь-
ко он тих и религиозен, дала ему занятие во дворце.
Но Равальяк не остался в Париже. Герцог д’Эпернон питал
к нему такое доверие, что отправил его в Неаполь. Здесь,
обедая у Эбера, он заявил, как мы говорили, что убьет короля.
Действительно, это был самый подходящий момент, чтобы
убить короля. Он собирался гарантировать мир Голландии
и запретить двойную испанскую женитьбу. Итак, Равальяк
спешно вернулся в Париж, чтобы осуществить свой замысел.
Остановился у той же хозяйки и, зная, что она доверенная
врагов короля, открыл ей свой проект.
Бедная женщина была легкомысленна и галантна, но серд-
це у нее было доброе—французское сердце. План ее испугал,
она решила спасти короля.
А в это время Генрих IV был в самом разгаре своей страсти
к мадемуазель де Монморанси. Он не мог думать ни о чем
другом, как о бегстве в Испанию своего племянника Конде.
Правда и то, что тот старательно напоминал ему о том, что
обитает у его врагов.
Он собирался выпустить манифест против короля, разумеется,
в интересах народа. Этот манифест эхом отозвался среди знати
и среди членов парламента, двух классов, недовольных королем.
Вслух говорили, что ни один из детей короля не был его
ребенком, а потому лучше пусть наследует Конде, чем неза-
конный сын.
Все, будто сговорившись, забыли, что и сам Конде, по всей
вероятности, был незаконнорожденным.
Между тем Генрих 10 февраля 1609 года заключает воен-
ный союз с протестантскими принцами. Он атакует Испанию
и Италию и входит в Германию. Во главе всех трех напада-
вших армий стояли протестанты.
Что до герцога д’Эпернона, генерал-полковника от инфан-
терии, преданного слуги иезуитов, против которых на самом
деле затевалась вся кампания, то его оставили в Париже.
Король приказал отрубить голову одному из своих людей
за то, что он нарушил эдикт против дуэлей.
И в то же время непредусмотрительный король позволил
унизить человека не менее опасного, чем герцог д’Эпернон. Им
был покорный слуга королевы Кончино Кончини.
Однажды члены парламента шествовали в своих красных
одеяниях, и все по этикету снимали перед ними шляпы. Он
один оставил свою шляпу на голове.
246
Кнрих IV
РАВАЛЬЯК
Великие люди в домашних халатах
Президент Сегье, проходя, протянул руку, ухватил шляпу
и бросил ее на землю. На другой день тот же Кончино
Кончини, игнорируя привилегии парламента, вошел в зал за-
седаний в сапогах со шпорами и шпагой. Голову его украшала
шляпа с султаном.
На этот раз он имел дело с клерками. Они набросились на
него, и, хотя фанфарон был в сопровождении дюжины слуг,
его хорошенько отколотили, оттрепали, в общем, ощипали
всерьез, так что люди, которые пришли к нему на помощь,
имели время только на то, чтобы спрятать его в печи, откуда
он осмелился выйти только к вечеру.
Кончини пожаловался королеве, королева—королю. Но,
как вы догадываетесь, король стал на сторону президента
Сегье и даже мелких клерков.
Королю доложили, что Кончини грозил членам парламен-
та шпагой.
— Прекрасно, пусть грозит,—ответил король,—их перья
поострее шпаги итальянца.
Королева была в отчаянии.
И как раз на самый пик этого отчаяния пришелся визит
мадам д’Эскоман. Она явилась сделать заявление, чрезвычай-
но важное для безопасности короля. Чтобы получить доказа-
тельства, она предлагала на следующий день перехватить
определенные письма, прибывшие из Испании. Королева три
дня отделывалась обещаниями ее принять и выслушать
и в конце концов этого не сделала.
Тут д’Эскоман, напуганная таким молчанием королевы,
в то время, когда дело шло о безопасности ее мужа и ее
короля, побежала на улицу Сент-Антуан, дабы открыть все
отцу Коттону, королевскому исповеднику.
Она не была принята. Тогда она стала настаивать и была
принята отцом прокурором. Тот отказался предупредить отца
Коттона, и ей пришлось довольствоваться таким ответом:
— Я испрошу у неба, что я должен сделать.
— Но если в это время убьют короля?!—закричала
д’Эскоман.
— Женщина, занимайся своими делами,—ответил иезуит.
На следующий день' д’Эскоман была арестована. Согла-
симся, что она по праву это заслужила.
Но слухи об этом аресте могли достичь ушей короля.
Хорошо. Но прежде чем он распространится, король будет
убит.
248
[ёнрих IV
Бедная заключенная была так далека от мысли о том, от
кого шел приказ об ее аресте, что и из тюрьмы она продол-
жала обращаться к королеве.
Со своей стороны королева пустила в дело все средства,
чтобы стать регентшей. Отъезд короля, опасности, которым
он подвергался в армии, служили достаточным предлогом. Им
пользовались настолько упорно и хорошо, что король, устав,
согласился на эту коронацию. Она произошла в Сен-Дени
и сопровождалась великолепным шествием.
Но, как настоящий госконец, король хоть от одной вещи,
да уклонился. Он позволил ее короновать, но не сделал регент-
шей, дав ей всего лишь один голос в своем совете.
Это было одновременно и больше, и меньше того, чего она
требовала. Король же был грустен, как никогда. Это ясно
видно по мемуарам Сюлли. Сюлли пишет: «Король ожидал от
этой коронации самых больших несчастий». Все лица вокруг
него были хмурые, а веселый гасконец любил только веселые
лица. Он любил народ и чувствовал необходимость в народ-
ной любви. А народ не был счастлив.
Однажды, когда он проходил, возможно, в ста шагах от
места, где был впоследствии убит, человек в зеленой одежде
крикнул ему:
— Сир, именем нашего Господа и Пресвятой Богородицы,
мне надо с вами поговорить!
Этот человек был Равальяк. Он говорил, что окликнул
короля, чтобы его предупредить, хотел спросить его—дей-
ствительно ли он хочет объявить войну папе.
Безусловно, смерть короля находилась в полной зависимо-
сти от ответа. Он хотел узнать от короля, правда ли, что
гугеноты готовили резню католиков.
Несчастный был как одержимый, не мог удержаться на
одном месте. Он хотел укрыться в монастыре ордена фелья-
нов, но те не хотели его у себя оставить.
Он постучался в монастырь иезуитов. Иезуиты оттолкнули
его под предлогом, что он шел от фельянов. В конце концов
он начал обсуждать свой проект со всеми, у всех прося совета.
Дело дошло до того, что люди, встречаясь, говорили друг
другу:
— Вы знаете, убийца короля в Париже.
Однажды он покинул Париж и вернулся в Ангулем. Как
видим, он колебался. Но святое причастие, по его словам,
вернуло ему силы.
249
Великие люди в домашних халатах
В апреле 1610 года он снова в Париже, готовый нанести
удар. В трактире, где он остановился, он взял нож и спрятал
его в рукав. Затем под властью новых угрызений совести он
еще раз покидает Париж, чтобы вернуться в Ангулем. Он
сделал больше—из страха, что вид ножа его соблазнит, он
отколол его на дюйм о проходящую повозку.
Но в Этампе вид распятия вернул ему присутствие духа.
Ему виделся уже не Христос, распятый евреями, а религия,
поднятая на крест протестантами.
Исполнясь яростью, он вернулся в Париж.
Но, однако, и бедная д’Эскоман не уставала настаивать на
своем. Через мадемуазель де Гурней, приемную дочь Монтеня,
ей удалось передать сведения о готовящемся убийстве одному
из друзей Сюлли. Друг Сюлли побежал в Арсенал. И он,
Сюлли, и его жена обдумывали, что им следовало делать.
Признание передали королю, но слабо, не настаивая, сказав,
что, если он хочет, к нему приведут этих двух женщин.
Но Генрих, казалось, уже устал бороться, чувствуя, против
кого он борется. К тому же через три дня он уезжал.
Он даже не вспомнил, что Колиньи также был убит за три
дня до отъезда.
Однако в ночь с тринадцатого на четырнадцатое он
никак не мог обрести покой. Скептик поднялся, преклонил
колени, пытался молиться. Были ли это предчувствия? Почему
бы и нет?
И вправду, недостатка в предсказаниях и предзнаменовани-
ях у него никогда не было. Во-первых, одно из предсказаний,
которые ему были сделаны, уже дважды едва не исполнилось,
а именно, что он погибнет в карете.
Первый раз он думал, что погибнет таким образом во
время осады де Ла Фер. Он сопровождал герцогиню де Бофор
из Травени в Муи. Лошади споткнулись в узком проходе
и увлекли карету в пропасть. Карета была разбита, лошади
или убиты, или покалечены.
Мы уже говорили о другом случае. Рассказывали, как,
пересекая переправу в Нейи, карета упала в реку. В королев-
ской карете было пять человек—король, королева, принцесса
Конти, герцог Монпансье и герцог Вандом.
Король и герцог Монпансье выпрыгнули через дверцу до
того, как карета оказалась в воде. Но королева, принцесса
Конти и герцог Вандом не были столь счастливы. Первой
вытащили принцессу Конти, она оказалась возле тонущей
250
1ёнрих IV
кареты. Карета продолжала погружаться. Ла Шатенере ныр-
нул и вытащил королеву за волосы. Оставался герцог Вандом.
Ла Шатенере еще раз нырнул и, к счастью, спас юного принца.
Ла Шатенере был вознагражден, если предположить, что подо-
бные услуги могут быть вознаграждены, особым знаком, осы-
панным бриллиантами стоимостью в четыре тысячи экю, и на-
значением на место капитана гвардейцев королевы.
Итак, как мы сказали, король уже дважды чуть не погиб
в карете.
К тому же в Германии для него составили гороскоп. По
этому гороскопу жизнь его должна была оборваться внезап-
ным ударом на пятьдесят седьмом году жизни.
Более того, знаменитый математик опубликовал, что Ген-
рих TV счастливо и триумфально станет во главе монархии
Европы, если ужасный случай, угрожающий ему, не остановит
его на середине этого славного пути.
Тот же человек, который предсказал герцогу Гизу его
убийство в Блуа и герцогу Мейену неудачу в баталии при
Иври, сказал, что в этот 1610 год король умрет насильствен-
ной смертью.
На алтаре Монтаржи было найдено предсказание об этом
гибельном дне, а в Булони видели плачущий лик Богоматери.
Супруга маршала де Ретца рассказывала, что королева
Екатерина, желая узнать, что станет с ее детьми, нашла кол-
дуна. Этот колдун показал ей зеркало, в котором можно было
увидеть просторную залу, где каждый из ее сыновей проделы-
вал столько же танцевальных туров, сколько лет ему суждено
было прожить.
Франциск 11 появился первым и сделал один тур. Карл IX
появился вторым и сделал четырнадцать туров. Генрих Ш
явился третьим и сделал пятнадцать туров. Наконец, Генрих
Беарнский появился четвертым, сделал двадцать один и исчез.
Во время церемонии коронования королю показали пред-
сказание, полученное из Испании. В нем говорилось, что вели-
кий король, бывший пленником в молодости, умрет в мае.
Король тряхнул головой.
— Не следует доверяться ничему,—сказал он,—что идет
из Испании.
И, однако, обернувшись к Сюлли, добавил:
— Сюлли, что-то мешает моему сердцу веселиться.
Деревце, посаженное во дворе Лувра в первый день мая,
упало само собой на девятый день того же месяца.
251
Великие люди в домашних халатах
Бассомпьер и герцог Гиз прислонились в это время к решет-
ке перед комнатой королевы. Бассомпьер склонил голову
и указал на упавшее дерево герцогу Гизу.
— Если бы мы были в Германии или в Италии,—сказал
он,— нужно было бы считать это падение дурным знаком,
намеком на то, что рухнет дерево, в тени которого покоится
мир.
Они не заметили короля, стоявшего за ними. К их громад-
ному удивлению, он просунул между ними голову.
— Вы слышали, сир?—спросил Бассомпьер.
— Увы, да,—сказал король,—но вот уже двадцать лет, как
мне забивают уши этими предсказаниями, а сбудется лишь то,
что угодно Богу.
Королева со своей стороны сочла, что кстати были увидены
два сна, сгущавшие все эти смутные страхи, которые, казалось,
витали над Лувром.
В первом сне она увидела, что в момент, когда ювелиры
завершали ее корону, все бриллианты, данные на украшение
этой короны, превратились в жемчуг. А на языке сновидений
жемчужины означали слезы.
Она вновь уснула. Но полчаса спустя вздрогнула и с кри-
ком проснулась.
— Что с вами, моя крошка?—спросил ее король.
— О!—воскликнула королева.— Какой отвратительный
сон!
— Что же вам приснилось?
— О, ничего. Каждый знает сам, что не должен верить
снам.
— Скажите все-таки!
— Мне приснилось, что вас ударили ножом.
— К счастью, это только сон,—сказал король.
— Но, может быть, все-таки,— настаивала королева,—
я прикажу подняться Ла Ренуйер?
Ла Ренуйер была первой камеристкой королевы.
— О,—сказал король,— зачем из-за такой малости?
И он тотчас заснул. «Ибо,—говорит Матье, его историк,—
он был принцем так хорошо устроенным, что имел две вещи
в своем распоряжении—бодрствование и сон».
Девятого вечером Генрих играл в триктрак. Несколько раз
ему казалось, что он видит капли крови. Сначала он молча
старался стереть их платком, но не сдержался и спросил
у партнера, не видит ли тот кровавых пятен.
252
Генрих IV
Повторилось предзнаменование, которое являлось ему пе-
ред Варфоломеевской ночью. Тогда он вышел подышать. Зре-
ние и ум его были затуманены.
После игры королева ужинала в своем кабинете. Прислу-
живали ей дочери.
Король вошел туда, сел подле нее и не из жажды, а из
своего рода супружеской любезности отпил два раза из ее
бокала. Потом решительно встал, вышел и отправился спать.
Именно в эту ночь он не смог заснуть и вставал, пытаясь
молиться.
Попробуем минута за минутой проследить за деталями
этого последнего дня 14 мая 1610 года.
Король проснулся раньше обычного. Тотчас же он прошел
в свой кабинет, чтобы одеться. Там, одеваясь, он приказал
позвать мсье де Рамбюра, приехавшего накануне вечером.
Позже, к шести часам, он кинулся на кровать, чтобы более
спокойно отдаться молитвам. Во время молитвы он услышал,
что кто-то скребется в дверь.
— Пусть войдут,—сказал он,—это должен быть мсье де
Виллеруа.
Так и оказалось. Его послал Ла Варенн.
Они долго говорили о делах. Потом, отправив его в Тюиль-
ри, попутно попросил его задернуть штору и снова обратился
к Богу.
Окончив молитву, он просмотрел свои послания герцогу
Савойскому и сам скрепил их печатью. Затем отправился
в Тюильри. Более получаса гулял с дофином. Разговаривал
с кардиналом Жуайёзом и некоторыми другими сеньорами.
Советовал погасить ссору, возникшую между послами Испа-
нии и Венеции при коронации.
Оставив дофина, он отправился к фельянам, где слушал
мессу. Иногда он приезжал туда после полудня. В таких случа-
ях он просил прощения у святых отцов за опоздание, говоря
по привычке:
— Простите мне, отцы мои, я работал. А когда я работаю
для моего народа, я молюсь. Заменять молитву работой—
значит оставлять Бога для Бога.
Он вернулся в Лувр. Но вместо того, чтобы сесть за стол,
он пожелал видеть Декюра, который по его приказу произ-
водил разведку переправы Семуа.
Переход был удобный и охранялся жителями Шато-Рено,
находившимися под управлением мадам де Конти.
253
Великие люди в домашних халатах
Король очень обрадовался, узнав эти новости. Он слышал,
что маркиз де Спинола захватил все проходы, а рапорт Декю-
ра не только все это отрицал, но и сообщал ему, что армия
находится в лучшем положении под началом де Невера, что
присоединились швейцарцы, войска и артиллерия находятся
в полной готовности.
Затем пообедал, а во время обеда приказал вызвать мсье де
Нерестана. Поблагодарил его за отличное состояние его со-
единения, за быстроту экипировки и уверил, что все затраты
будут возмещены.
— Сир,—ответил мсье де Нерестан,—я лишь ищу средств
служить вашему величеству, не думая о компенсациях. Я уве-
рен, что никогда не обеднею под властью такого великого
и щедрого короля.
— Да, вы правы, мсье де Нерестан. Дело подданных забы-
вать об их услугах, а дело королей помнить их. Пусть поддан-
ные полагаются на меня, я должен заботиться о них. Правда,
что те, для которых я сделал гораздо больше, чем для вас, не
столь охотно признают это. Великие благодеяния рождают
великую неблагодарность.
Когда он заканчивал эту фразу, вошли мадам, ставшая
позже мадам Генриеттой, мадам Кристина, будущая герцогиня
Савойская, и мадемуазель де Вандом. Король спросил, обеда-
ли ли дети.
Мадам де Монгла, их гувернантка, ответила, что принцессы
обедали в Сен-Дени, где они осматривали реликвии и сокровища.
— Вы развлеклись?—спросил король.
— Да,—сказала мадемуазель де Вандом,—только герцог
Анжуйский много плакал.
— Почему это?—спросил король.
— Потому что он спросил, кто похоронен в той могиле, на
которую он смотрит, а ему ответили, что это вы.
— Как он меня любит, бедный!—сказал король.— Вчера
во время церемонии он меня не видел и все кричал: «Папа!»
После обеда он долго разговаривал с президентом Жанне-
ном и интендантом финансов Арно. Он говорил, что решил
работать над реформой государства, чтобы облегчить несча-
стья и угнетения своего народа; что он не желает больше
терпеть во Франции иной власти, кроме добродетели и досто-
инства; не снесет более взяточничества чиновников, профани-
рующих святыни; заклинал своих добрых сторонников достой-
но и смело поддержать его начинания.
254
Тенрих IV
Потом проследовал в апартаменты королевы в сопровож-
дении маркиза де Ла Форс. Королева в своем кабинете отда-
вала распоряжения насчет того, что было необходимо для
великолепия и величественности ее выхода.
В момент, когда 1енрих показался на пороге, она пред-
лагала епископу де Безье, своему главному духовнику, от-
правиться в Консьержери, встретиться там с двумя судебными
чиновниками по вопросу об амнистии. Герцогиня де 1из заяви-
ла, что поедет в город.
— Не уходите, кузина,—сказал король,—мы посмеемся.
— Невозможно, сир,—сказала она,— я созвала несколько
адвокатов парламента.
— Ну хорошо,—сказал он,—а я схожу повидать герцоги-
ню де Конти. Очень хочется зайти в Арсенал, но если я туда
явлюсь, то непременно разозлюсь.
— Так не ходите туда, сир! Останьтесь с нами и оставай-
тесь в добром настроении!—сказала королева.
Но, несмотря на это приглашение, он вышел из кабинета
королевы, вернулся к себе и сел писать. Он был под тяжестью
возбуждения, будоражащего людей на пороге большого несча-
стья, которое они инстинктивно пытаются избежать.
Он присел к столу, взял перо, бумагу и принялся писать. Но
на пятой строчке он остановился, приказал позвать Ла Клаве-
ри; тот вернулся от посла Венеции, с которым говорил о ссоре
с послом Испании во время коронации. Король побеседовал
с ним и продолжил писать. Дописал, передал письмо тому,
кто его ожидал, подошел к окну. Поднеся руку ко лбу, прого-
ворил:
— Мой Бог, что же так меня тревожит?
Потом вышел из кабинета, вернулся в комнату королевы.
Там, встретив канцлера, говорил с ним долго о своих проек-
тах на будущее, как будто прощаясь с миром, спешил по-
святить своего первого приближенного в свои последние наме-
рения.
После этого разговора они расстались.
— Сир,—сказал канцлер,—я иду исполнять ваши советы.
— А я,—ответил король, обнимая его,—иду прощаться
с женой.
На этом он снова вошел в кабинет королевы и принялся
играть с детьми.
— Я не знаю, что со мной сегодня, мадам,—сказал он
королеве,—но я никак не решусь выйти от вас.
255
Великие люди в домашних халатах
— Так оставайтесь!—сказала королева.— Кто заставляет
вас выходить?
Повернувшись к Витри, своему капитану гвардейцев, ко-
роль сказал:
— Витри, ступайте во дворец и приведите все в порядок
к королевскому празднику. Я буду там в шесть часов и все
проверю.
— Сир,—сказал Витри,—я повинуюсь вашему величеству,
но мне бы хотелось остаться здесь.
— Почему это?
— Сир, я не могу быть одновременно в двух местах.
А когда я вижу вас на охоте или во время прогулки без
охраны, у меня нет ни минуты покоя. Судите о моих страхах
в этот момент, в этом огромном городе с невообразимым
количеством иностранцев и проходимцев.
— Ну, ну,—подхватил король.— Вы соблазнитель, Витри.
Вы хотите немножко поболтаться среди дам. Делайте, что
я вам говорю. Пятьдесят лет я охраняю себя без капитана,
и сегодня постараюсь охранить себя сам.
— О, что до этого,—ответил Витри,— нет никакой необ-
ходимости, чтобы ваше величество охраняли себя. У меня
внизу дюжина молодцов к вашим услугам. Они сопроводят
вас, куда вы пожелаете.
Витри вышел. Тогда король ступил за порог комнаты коро-
левы и спросил, внизу ли его карета.
Ему ответили, что да.
Эти слова услышал человек, сидевший на камне у ворот
Лувра, где лакеи ожидали своих господ. Никто не обратил на
него внимания. Этот человек встал и ждал короля между
двумя воротами. Король вновь вернулся в кабинет. Трижды
простился с королевой, обнимая ее, чувствуя, что его сердце не
хочет расстаться, оторваться от нее.
— Сир,—сказала жена маршала де Ла Шастра, заметив эту
нежность,— мне кажется, что ваше величество с каждым днем
все больше влюбляется в королеву.
Король в третий раз обнял Марию Медичи и вышел.
Встретив маршала Буа-Дофена, он приказал ему быть гото-
вым к отъезду в армию. Уже во дворе, увидев герцога Анжуй-
ского, король спросил, указывая на Бассомпера:
— Знаешь ты этого господина?
Наконец в три часа сорок пять минут он поднялся в карету,
но, заметив герцога д’Эпернона и зная, что у того дело в горо-
256
Генрих IV
де, усадил его справа от себя. У дверцы с той же стороны
стояли маршал де Лаверден и мсье де Рокелор. С другой
стороны герцог де Монбазон и маркиз де Ла Форс. Спереди
Лианкур, его первый конюший, и маркиз де Мирабо.
Кучер спросил, какие будут указания.
— Для начала выедем из Лувра,—ответил король.
Потом под сводами первых ворот он приказал открыть
окна с обеих сторон кареты.
Человек, который ожидал между двумя воротами, был
на страже. Увидев, что герцог д’Эпернон сидит рядом с ко-
ролем и услышав слова: «В Арсенал!»—он понадеялся отыс-
кать по дороге удобный случай для исполнения своего за-
мысла и, скользнув между каретой и стеной, пошел ожидать
короля у одной из маленьких лавчонок на улице де Ла
Феронери.
Перед домом Лонгвиля король приказал остановить каре-
ту и освободил всех, кто его сопровождал.
Тогда кучер второй раз спросил, куда он должен ехать, как
будто раньше не расслышал.
— Круа-дю-Трауар,—сказал король.
— А оттуда?
— Оттуда? Скажу позже.
И кучер остановился у Круа-дю-Трауар. Король колебался
минуту, отправиться ли ему к мадемуазель Поле или в Ар-
сенал. Решил поехать сначала в Арсенал, а на обратном пути
к мадемуазель Поле.
Просунув голову через дверцу, он громко сказал:
— В Арсенал через кладбище Сент-Инносан. И, так как
было жарко, он скинул плащ и положил его на колени. При-
были на улицу де Ла Феронери. При въезде в улицу король
увидел мсье де Монтиньи в его карете. Еще раз высунувшись
из кареты, он ему крикнул:
— Сеньор Монтиньи, ваш слуга!—И карета короля въеха-
ла в улицу.
Улица была запружена ярмарочными палатками и лавоч-
ками, прилепившимися к стене кладбища Сент-Инносан. Че-
тырнадцатого мая 1554 года, ровно за пятьдесят шесть лет до
этого, король Генрих II, находясь в Компьене и рассудив, что
улица де Ла Феронери является привычной дорогой, которой
следуют короли Франции, чтобы попасть из Лувра в их замок
Турнель, выпустил эдикт, по которому эти лавки должны были
быть разрушены и снесены.
9 3243
257
Великие люди в домашних халатах
Эдикт был ратифицирован парламентом, но с исполнением
его не спешили.
Среди этих-то палаток и лавок человек, поднявшийся
с камня у входа в Лувр, ждал короля. И, как будто идя
навстречу дурным намерениям этого человека, случилось так,
что, въезжая в улицу, карета короля натолкнулась на две
повозки, одну груженную сеном, другую—вином. Повозка
с сеном, занимавшая середину улицы, была причиной того, что
кучер завернул направо. Пешие слуги из-за этой преграды
пошли через кладбище. Прохожие начали протискиваться
между каретой и лавчонками, о которых мы говорили.
Человек, в свою очередь, последовал тем же путем. Плащ
на левом плече скрывал кинжал. Голова короля была повер-
нута вправо. Он говорил с д’Эперноном, которому хотел
вручить бумагу. Правая рука короля лежала на воротнике
герцога, левая сжимала плечо герцога де Монбазона, отверну-
вшего голову, чтобы не слышать того, что король говорит
д’Эпернону и маршалу Лавардэну.
А он говорил:
— Когда вернемся из Арсенала, я прикажу показать вам
планы, сделанные Декюром для прохода моей армии. Вы
будете так же довольны, как и я.—Неожиданно замолчав, он
сказал:
— Ах, я ранен.—И тут же добавил:—Пустяки.
Но в это время у него вырвался скорее вздох, чем крик,
и кровь хлынула изо рта потоком.
— О, сир!—закричал д’Эпернон.— Думайте о Боге!
Король слышал еще эти слова, соединил руки и поднял
глаза к небу. Но почти тотчас же его голова упала на плечо
герцога. Он был мертв.
Вот что произошло.
Человек с плащом и ножом воспользовался моментом,
когда единственный пеший слуга, оставшийся подле короля,
наклонился подтянуть подвязку. Он проскользнул между ним
и каретой, над колесом протянул руку через дверь и нанес
королю два удара ножом. Он нанес и третий, но его герцог де
Монбазон отклонил рукавом своего камзола.
Первый удар, который заставил короля вскрикнуть: «Я ра-
нен», был нанесен между вторым и третьим ребрами, не
проник в грудную клетку, скользнув под грудной мышцей.
Второй удар был нанесен немного ниже, в бок, между пятым
и шестым ребрами, проник в грудь, пересек одну из долей
258
Тёнрих IV
легкого и перерезал артерию над левым предсердием. Это
из-за него кровь хлынула горлом.
Смерть была почти мгновенной. При этом крике и движе-
нии, происходившем внутри кареты, народ сгрудился вокруг
нее, помешав таким образом убийце бежать. Кучер так рас-
терялся, что даже и не пытался двигаться ни вперед, ни назад.
Сен-Мишель, один из простых дворян, двигавшийся за каре-
той, видел удар, но слишком поздно, чтобы помешать.
Он бросился на убийцу, выхватив шпагу, но д’Эпернон
закричал на него:
— Под страхом смерти не трогайте его! С королем все
в порядке.
Затем, схватив руки убийцы, он вырвал у него нож. В то же
время граф де Курсон ударил его по горлу эфесом шпаги,
тогда как Ла Пьер, один из офицеров охраны, схватил его
и передал в руки пеших слуг.
Тотчас же мсье де Лианкур спрыгнул на землю, чтобы
бежать в ратушу. Мсье де Ла Форс побежал в Арсенал, чтобы
оповестить Сюлли. Другие наконец поспешно направились
в Лувр, чтобы обеспечить безопасность дофина.
В конце концов Кончини вбежал в комнату королевы и че-
рез приоткрытую дверь бросил ей эти слова:
— Е ammazzato!1
Карету развернули и направили к Лувру. При входе во двор
раздался крик, звучавший в трагических ситуациях:
— Вина и хирурга!
Но то и другое было уже бесполезно.
Уже знали о ране, но о смерти узнали только тогда, когда
короля вынесли из кареты. Он был перенесен на кровать его
малого кабинета герцогом де Монбазоном, де Витри, мар-
кизом де Нуармутье и двумя или тремя конюшими, которые
случились при этом.
Пети, его первый медик, явился на зов. Потом он заявлял,
что король испустил последний вздох уже на кровати, что он,
заметив в нем остатки жизни, сказал: «Сир, вспомните Бога!
Говорите в сердце вашем: «Иисус, сын Давида, сжалься надо
мной!» И что король три раза открыл глаза.
Другой дворянин утверждал то же самое Матье, историку
короля. Наконец поинтересовались убийцей, кто он такой и ка-
кие причины толкнули его на это убийство.
1 Он убит! (Итал.)
9 *
259
Великие люди в домашних халатах
В тот же день президент Жаннен допрашивал преступника.
Выяснили, что звался он Франсуа Равальяк, что родился в Ан-
гулеме в 1579 году и, следовательно, был в возрасте тридцати
одного года.
Убийца был препровожден в дом де Ретца. Чтобы рас-
положить его к откровенности, президент Жаннен, допраши-
вая его первым, сказал ему, что король не умер. Но тот,
мотнув головой, ответил:
— Вы меня обманываете, нож вошел так глубоко, что
я пальцем коснулся камзола.
Среди бумаг, найденных при нем, было стихотворение
в форме стансов, написанное для человека, ведомого на казнь.
Его спросили, откуда оно взялось. Он ответил:
— От аптекаря из Авиньона, который балуется стишками
и спрашивал мнения об этих.
Д’Эпернон заволновался и под предлогом, что убийца не-
достаточно хорошо охраняем в доме де Ретца, приказал пере-
везти его к себе. Он оставался там до понедельника семнад-
цатого. Семнадцатого его перевели в Консьержери.
Без всякого сомнения, ему была обещана жизнь, так как
убийца упорно утверждал, что не имел сообщников, что он
повиновался голосу свыше; узнав, что король хочет объявить
войну папе, он хотел быть угоден Богу, убивая того, кто
грозил Его наместнику на земле.
Но, несмотря на ясность и четкость его ответов, ему не
хотели верить. Каждый предлагал новый метод пытки, чтобы
заставить его сказать правду.
Королева письменно рекомендовала одного мясника, гото-
вого содрать с живого убийцы кожу, причем с такой лов-
костью, чтобы у него, уже ободранного, остались силы назвать
своих соучастников и претерпеть казнь.
Двор был восхищен этим предложением королевы, жела-
вшей, чтобы каждый знал, что судебная власть не упустила
ничего для утоления народного гнева. Суд восславил подоб-
ную заботливость вдовы и матери, но не посчитал обязатель-
ным принятие этого предложения.
Архитектор по имени Бальбани, изобретатель современных
городов, предлагал пытку на свой манер: это должна была
быть дыра в земле, имеющая форму перевернутого конуса.
Стенки его должны были быть гладкими и скользкими, без
малейшей шероховатости, за которую тело могло бы заце-
питься. Туда следовало опустить виновного, который под соб-
260
Хенрих IV
ственной тяжестью соскользнет вниз и согнется таким образом,
что плечи его соприкоснутся с пятками. Это должно вызывать
страшные муки, но не лишать тело его сил. В результате его
можно было при желании вытащить, а через четыре часа
опустить обратно, подвергнув той же пытке, и так до тех пор,
пока он не заговорит.
Но суд не стал принимать во внимание никаких пыток,
кроме тех, которые обычно употреблялись. Лишь на мгно-
вение суд был в сомнении. Должен ли преступник быть под-
вергнут допросу перед тем, как быть приговоренным к
смерти?
Обычные формы не позволяли этого, так как допрос делал-
ся лишь в двух случаях: перед судом, чтобы получить доказа-
тельства преступления, или после, чтобы раскрыть сообщни-
ков и подстрекателей.
Для первого случая допрос не требовался, потому как
преступник, схваченный в момент убийства, не только не
отрицал его, но ставил себе в заслугу. В поисках решения суд
натолкнулся на приговор, выводивший его из затруднения.
Человек, при помощи яда покушавшийся на жизнь Людо-
вика XI, несколько раз подвергался пытке до приговора. Пар-
ламент не требовал ничего больше. По прочтении этого доку-
мента суд постановил, что убийца будет подвергнут пытке
трижды в три разных дня.
Но он выдержал первую же пытку с таким великим терпе-
нием, ответы его настолько совпадали с уже сделанными, что
побоялись отнять у него силы. Силы должны были быть
тщательно сохранены, чтобы он мог до конца выдержать
наказание.
Генеральный прокурор Ла Гесль был болен, но, преодолев
свое недомогание, потребовал отнести себя в заседание, чтобы
посовещаться с адвокатами короля. Приняв во внимание, что
подобное преступление должно было быть наказано более
строго, он потребовал к раздиранию щипцами и расчленению
добавить новую деталь, а именно, что раздирание должно
было производиться щипцами, раскаленными на огне докрас-
на, и чтобы в раны, сделанные ими, лили расплавленный
свинец, кипящее масло и горячую смолу и смешанные друг
с другом воск и серу. Подобное предложение было сделано
впервые. Оно было принято. Вследствие этого приговор был
составлен в следующих выражениях: «Объявляется. Обвиня-
емый в покушении и уличенный в преступлении оскорбления
261
Великие люди в домашних халатах
Величества Божественного и человеческого, прежде всего
в сверхзлобном, сверхмерзком, сверхгнусном отцеубийстве,
совершенном над особой короля, достославной и достохваль-
ной памяти. И в искупление греха приговаривается убийца
к публичному покаянию перед главной дверью церкви Па-
рижа, обнаженным, в рубахе, держа горящий факел весом в два
фунта, произнести и заявить, что он несчастно и мерзко согре-
шил и убил короля двумя ударами ножа в тело. Оттуда про-
веден он будет на Гревскую площадь и на эшафот, где да бу-
дут рвать его щипцами за сосцы, руки, ляжки, икры ног,
правую кисть руки, державшую нож, которым совершено отце-
убийство... В разорванные места польются расплавленный сви-
нец, кипящее масло, горящая смола, расплавленные вместе
воск и сера. По совершении сказанного тело его да будет
растянуто и разорвано четырьмя лошадьми, его члены и тело
да будут поглощены огнем, превращены в пепел, брошены
по ветру. Имущество конфисковано, дом рождения его раз-
рушен, его отец и его мать выгнаны из королевства Франции,
его другие родственники да будут принуждены сменить
имя».
Приговор был исполнен в тот же день, в который произ-
несен, и, чтобы увидеть казнь, все принцы, сеньоры, офицеры
короны и Государственного совета собрались в ратуше, тогда
как весь Париж устремился на Гревскую площадь.
Сначала думали сжечь руку приговоренного на том же
месте, где было совершено убийство, но потом решили, что
место было настолько узким, что только несколько человек
от силы могли бы присутствовать при прологе казни. К то-
му же такое начало экзекуции может уменьшить силы, ко-
торые потребуются преступнику, чтобы выдержать наказа-
ние.
Перед тем как вести приговоренного на Гревскую площадь,
прибегли к последней пытке—испанскому сапогу. Первая
попытка вырвала у него ужасающий вопль, но никакого
признания.
— Мой Бог,—кричал он,—сжальтесь над моей душой
и простите мое преступление. Но накажите меня огнем веч-
ным, если я сказал не все.
На второй пытке он потерял сознание. Продолжать было
сочтено бесполезным, и палач завладел им.
Как все фанатики, он судил о своем преступлении через
призму собственного мнения и верил, что народ отдаст ему
262
Тёнрих IV
должное за его посягательство. Тем большим было его удивле-
ние, когда, выйдя из Консьержери, он был встречен гиканьем,
угрозами и проклятиями.
Так, под вопли народа, он прибыл к собору Парижской
Богоматери. Там, бросившись лицом на землю, он поцеловал
основание своего факела и показал великое раскаяние.
Это было еще более замечательно, если учесть, что перед
тем, как покинуть тюрьму, он еще проклинал короля и про-
славлял свое преступление.
Изменение, совершившееся в нем за краткий путь от тюрь-
мы до эшафота, было поистине велико. Перед тем как сойти
с повозки, отец Тильсак, сопровождавший его, желал дать ему
отпущение, сказав, чтобы он поднял глаза к небу. Но он ему
ответил:
— Я не сделаю ничего, отец мой. Я недостоин на него
смотреть.
А когда отпущение было дано, он сказал:
— Отец мой, я допускаю, что ваше отпущение превратится
в вечное проклятие, если я утаил что-либо из правды.
Получив отпущение, он поднялся на эшафот, где его
уложили на спину. Потом привязали лошадей к ногам
и рукам.
Нож, которым пронзили его руку, не был орудием преступ-
ления, так как тот показали народу. Вид его вызвал крик
ужаса. Палач бросил его своим прислужникам, те уложили его
в мешок. Заметили, что приговоренный, когда рука его горела,
имел мужество поднять голову, чтобы посмотреть, как она
горит.
Когда рука была сожжена, в ход пошли клещи. Тогда он
закричал. Немного погодя полились расплавленный свинец,
кипящее масло, горящая смола, воск и сера. Палач тщательно
следил за тем, чтобы они проникали в живую ткань.
«Это была,—говорит Матье,— боль самая чувствитель-
ная и самая пронзительная из всей казни. Это было видно по
тому, как поднималось все его тело, бились ноги, дрожала
плоть. Но это не было способно подвигнуть народ к жалости.
Он хотел, когда все уже было кончено, чтобы все начали сна-
чала».
И это было так. Когда юноша, смотревший из окна ра-
туши, вместо того чтобы сказать: «Великий Боже, какое
мучение!», имел неосторожность воскликнуть: «Великий Боже,
какая жестокость!», на него посыпались угрозы, и он вынуж-
263
Великие люди в домашних халатах
ден был затеряться в толпе, иначе его бы разорвали в кло-
чки.
Подойдя к этому моменту, сделали паузу. Теологи прибли-
зились к пациенту и заклинали его сказать правду. Тогда он
заявил, что готов говорить. Позвали писаря. Он поднялся на
эшафот и стал писать.
К несчастью, у писаря был такой плохой почерк, что хоро-
шо можно было различить имена королевы и мсье д’Эпернона,
но невозможно было прочесть остальное. Этот документ, на-
писанный непосредственно на эшафоте, долго находился в ру-
ках семьи Жоли де Флёри.
Но вот прозвучал приказ, и лошади начали тянуть. Но так
как они, на вкус толпы, были недостаточно жестоки, толпа
впряглась сама.
Барышник, увидев, что одна из лошадей, участвовавших
в казни, теряет дыхание, спрыгнул на землю, расседлал свою
лошадь и впряг ее на место уставшей.
«И,—говорит поверье,—эта лошадь тянула свою часть
настолько лучше других, так сильно дергала за левое бедро,
что тотчас его вывернула».
Путы были слабыми, несчастный столько раз был рас-
тянут, раздерган во все стороны, его бока ударялись о стол-
бы эшафота, и с каждым ударом ребро изгибалось или
ломалось.
Но он был так силен, что мог, раз согнув ноги, заставить
отступить лошадь, которая была к нему привязана.
Наконец палач, видя, что все его члены были вывернуты,
поломаны, скомканы, что он был в агонии и что лошади уже
ничего не могли, сжалился (возможно, и над лошадьми) и хотел
было четвертовать преступника. Но толпа, угадав его намерение,
захлестнула эшафот и вырвала тело из его рук. Лакеи нанесли ему
сотни ударов шпагами, каждый рвал свой кусок плоти, так что
вместо четвертования он был разорван на сотню кусков. Женщи-
на рвала его ногтями, но увидев, что так она ничего не добьется,
впилась в него своими красивыми зубками. Его растащили по
кускам, так что, когда палач хотел исполнить ту часть пригово-
ра, где говорилось, что останки убийцы должны быть бро-
шены в огонь, от убийцы оставалась только его рубаха. Тело
было сожжено по частям на всех площадях и во всех кварталах
Парижа.
Еще и сегодня, два с половиной века спустя, убийство
остается тайной, известной лишь виновным да Богу.
264
Генрих IV
Казнь Равальяка
Великие люди в домашних халатах
Подозревают, доказательства моральные есть. Но доказа-
тельства материальные отсутствуют. И, воспользовавшись
дворцовыми определениями, история вынесла предписание
о прекращении уголовного дела.
Но взгляните на королеву, оскорбленную, презренную, не-
навистную.
Посмотрите на Кончини, вырытого из могилы, расчленен-
ного, растерзанного, повешенного.
Все это сделано народом.
Почему?
Потому что народ остался убежден, что настоящие убийцы
были флорентиец и флорентийка—Кончини и королева.
Историческая хроника

Наполеон де Бонапарт
йй®   ятнадцатого августа 1769 года в Аяччо родился
|юВ I I ребенок, получивший от родителей фамилию
I I Бонапарт, а от неба имя Наполеон.
JL JL Первые дни его юности протекали среди того
лихорадочного возбуждения, что неизбежно следует за рево-
люциями. Корсика, на протяжении полувека мечтавшая о не-
зависимости, оказалась наполовину завоеванной, наполовину
проданной, и, едва освободившись от генуэзского рабства, тут
же попала под пяту Франции. Паоли, побежденный при Понте-
Нуово, отправился с братом и племянниками искать прибежи-
ща в Англии. Там Альфиери посвятил ему своего «Тимолеона».
Новорожденный был обожжен первым глотком воздуха, горя-
чего от гражданских распрей, а колокол, возвестивший о его
крещении, звучал набатом.
Карл де Бонапарт, его отец, и Летиция Рамолино, его мать,
принадлежали к роду патрициев и были уроженцы очаровательной
деревушки Сан-Миниато, возвышающейся над Флоренцией. Они
были друзьями Паоли, однако оставили его партию и подчинились
французскому влиянию. А потому им было нетрудно добиться
у мсье де Марбефа, возвратившегося губернатором острова, где
десять лет назад он воевал в качестве генерала, протекции для
юного Наполеона. По этой протекции он поступил в военную
школу замка Бриенн. И некоторое время спустя мсье Бертон,
помощник директора, вносит в свои регистры следующую запись:
269
Великие люди в домашних халатах
«Сегодня, 23 апреля 1779 года, Наполеон де Бонапарт зачис-
лен в Королевскую военную школу Бриенне-Шато в возрасте
девяти лет восьми месяцев и пяти дней».
Новоприбывший был корсиканцем, то есть выходцем из
страны, которая вплоть до наших дней воюет по инерции
с цивилизацией с такой силой, что сохранила свой собственный
характер, несмотря на потерю независимости. Он говорил
только на местном наречии своего родного острова. Лицо его
было смуглым, как у средиземноморца, а взгляд темен и прон-
зителен, как у горца. Этого оказалось более чем достаточно,
чтобы возбудить любопытство его товарищей и увеличить его
природную замкнутость, ибо детское любопытство насмеш-
ливо и не знает жалости. Профессор Дюпюи сжалился над
бедным изгоем и стал давать ему отдельно уроки французско-
го языка. Спустя три месяца он настолько преуспел в нем, что
был готов приступить к изучению латыни. Но с первых же
занятий он почувствовал оставшуюся навсегда неприязнь к мер-
твым языкам. В то же время сразу же был виден его талант
к математике. В результате чего появилась договоренность,
так часто встречающаяся в школах, по которой он решал
задачи для своих товарищей, а они делали переводы, о кото-
рых он не хотел слышать.
Но некоторое отчуждение и нежелание доверять кому
бы то ни было свои идеи создало между ним и его приятелями
нечто вроде барьера, который так до конца и не исчез.
Эти первые впечатления, оставив в его душе печальную па-
мять, отдававшую злобой, породили ту раннюю мизантро-
пию, которая заставляла его искать развлечения наедине.
В этом кое-кто хотел видеть пророческие мечты зарожда-
ющегося гения. К тому же некоторые обстоятельства, которые
в жизни любого другого остались бы незамеченными, дают
некоторые основания для рассказов тем, кто желал бы до-
бавить необычайное детство к будущей чудесной зрелости.
Процитируем два из них.
Одним из самых привычных развлечений молодого Бона-
парта было посещение маленького зеленого сада, окруженного
изгородью, куда он обычно удалялся в часы отдыха.
Однажды один из его товарищей, заинтересовавшись, что
он делает там один, взобрался на ограду и увидел, как его
приятель расставляет в воинском порядке груду камней, при-
чем величина каждого камня определяла его звание.
270
Наполеон Бонапарт
НАПОЛЕОН
Великие люди в домашних халатах
Бонапарт обернулся на шум и, увидев, что он раскрыт,
приказал школьнику спуститься. Но тот, вместо того чтобы
подчиниться, высмеял юного стратега. Тогда не расположен-
ный к шуткам Бонапарт схватил самый большой булыжник
и бросил его в насмешника, от чего тот и свалился, довольно
опасно раненный.
Двадцать пять лет спустя, а именно в момент наивысшего
взлета, Наполеону доложили, что некто, называющий себя его
школьным товарищем, просит с ним поговорить. Не раз уже
интриганы пользовались подобным предлогом, чтобы встре-
титься с ним, и бывший ученик Бриенна приказал ординарцу
узнать имя соученика, которое, когда ему сообщили, не вызва-
ло у Наполеона никаких воспоминаний.
— Возвратитесь,—сказал он,—и спросите у этого челове-
ка о каком-нибудь случае, чтобы я вспомнил о нем.
Ординарец выполнил поручение. Вернувшись, он сказал,
что проситель вместо ответа показал ему шрам на лбу.
— А, наконец-то я его вспомнил,—сказал император.—
Именно ему я швырнул в голову генерал-аншефа.
Зимой 1783/84 года выпало такое количество снега, что
были прерваны все прогулки. Бонапарт против своей воли был
вынужден отказаться от посещений сада и проводить часы
среди шумных и непривычных развлечений своих товарищей.
И тут он предлагает построить из снега нечто вроде город-
ских укреплений, которые одни будут атаковать, другие защи-
щать. Предложение было слишком притягательным, чтобы
быть отвергнутым. Автор проекта, естественно, был назначен
командиром одного отряда. Осажденный им «город» был
взят, несмотря на героическое сопротивление защитников.
На следующий день снег растаял, но это развлечение остави-
ло глубокий след в памяти школьников. Сделавшись мужчина-
ми, они вспоминали эту детскую игру. В их памяти каждый раз
всплывали снежные «оплоты», взятые приступом Бонапартом,
когда они видели стены городов, павших перед Наполеоном.
По мере того как Бонапарт взрослел, идеи, глубоко засе-
вшие в нем, развивались, и уже можно было увидеть их
контуры.
Подчиненность Корсики Франции, дававшая ему, един-
ственному ее представителю, образ побежденного в лагере
победителей, была для него непереносима. Однажды за обедом
у отца Бертона, профессора, неоднократно замечавшие наци-
ональные склонности их ученика, затронули больную тему,
272
Наполеон Бонапарт
плохо заговорив о Паоли. Кровь тотчас же бросилась в голову
юноше, и он не смог сдержаться.
— Паоли,—сказал он,—был великим человеком. Он лю-
бил свою страну, как древний римлянин. И я никогда не прощу
моему отцу—он был его адъютантом,—способствующему
присоединению Корсики к Франции. Он обязан был разделить
судьбу своего генерала и пасть вместе с ним.
Прошло пять лет. Молодой Бонапарт узнал о математике
все, чему научил его отец Патро. Оценки его были хорошими.
В его возрасте уже следовало переходить из бриеннской шко-
лы в парижскую. Вот донесение, отправленное королю Людо-
вику XVI инспектором военных школ мсье де Кералио:
«Мсье де Бонапарт (Наполеон) родился 15 августа 1769 го-
да, рост четыре фута десять дюймов десять линий. Закончил
четвертый класс. Телосложение хорошее, здоровье прекрасное,
характер послушный. Честен, отзывчив, поведение отменное.
Постоянно поощрялся за прилежание к математике. Знает
очень неплохо историю и географию. Достаточно слаб в изящ-
ных искусствах и в латыни. В этих дисциплинах он на уровне
своего четвертого класса. Это будет превосходный моряк. Он
достоин перейти в Военную школу Парижа».
Следствием этой характеристики было принятие юного
Бонапарта в школу. В день отъезда в его деле была сделана
следующая запись:
«17 октября 1784 года вышел из Королевской школы Бриенна
мсье Наполеон де Бонапарт, дворянин, рожден в городе Аяччо на
острове Корсика 15 августа 1769 года, сын благородного Карла-
Мари де Бонапарт, представителя дворянства Корсики, прожи-
вающего в сказанном городе Аяччо, и благородной дамы Летиции
Рамолино, как свидетельствует акт регистрации фолио 31,
и принятый в это заведение 23 апреля 1779 года».
Бонапарта обвиняли в том, что он хвалился вымышленным
дворянством, а также в том, что якобы изменил свой возраст.
Только что процитированные документы отвечают на эти об-
винения.
Бонапарт прибыл в столицу дилижансом из Ножан-Сюр-
Сен. Его пребывание в Военной школе Парижа не было от-
мечено сколько-нибудь значительными событиями, если не
считать записки, отправленной отцу Бертону. Юный законода-
тель нашел в организации школы грехи, которые из-за своей
природной склонности к администрированию он не мог обой-
ти молчанием. Одним из этих грехов и наиболее опасным из
273
Великие люди в домашних халатах
всех была роскошь, окружавшая учеников, и поэтому Бона-
парт особенно восстает против этого.
«Вместо того,—писал он,—чтобы окружать учеников мно-
гочисленной прислугой, давать им ежедневные трапезы из двух
блюд, устраивать конные парады, очень дорогие и из-за лошадей,
и из-за конюхов, не следовало бы лучше, не нарушая занятий,
принудить их обслуживать себя самим; убрав заботы о кухне,
заставить их питаться солдатским пайковым хлебом или чем-
либо иным, близким к этому; приучить их выбивать свою одежду
и чистить башмаки и сапоги? Так как они бедны и предназначены
к военной службе, не это ли единственное обучение, которое
надлежит им дать? Приспособленные к жизни трезвой, к заботе
о своем внешнем виде, они станут более выносливыми, научатся
бросать вызов неблагоприятным погодным условиям, переносить
с мужеством тяготы войны и вызывать уважение и слепую
преданность у солдат, будущих под их началом».
Бонапарту было пятнадцать с половиной лет, когда он
предлагал этот проект реформы. Через двадцать лет он осно-
вал Военную школу в Фонтенбло.
В 1785 году, после блестящей сдачи экзаменов, Бонапарт
в звании младшего лейтенанта отправляется в полк в Ла Фер,
расквартированный в Дофинэ.
После краткого пребывания в Гренобле, не оставившего
какого-нибудь значительного следа, он прибывает на жительство
в Баланс. Здесь несколько солнечных лучей пробились в сумерки
обыденной жизни неизвестного молодого человека. Бонапарт, мы
это знаем, был беден. Но как бы беден он ни был, он решил прийти
на помощь своей семье. Он вызвал во Францию своего брата Луи.
Тот был на девять лет моложе его. Они проживали у мадемуазель
Бу по адресу Гранд-Рю, 4. У Бонапарта была спальня, а над ним
в мансарде жил маленький Луи. Каждое утро, верный своим
школьным привычкам, из которых он сделал позже свой поход-
ный распорядок дня, Бонапарт будил своего брата ударами палки
по потолку, после чего давал ему урок математики. Однажды
юный Луи, с громадным трудом привыкавший к этому режиму,
спустился с большим, чем обычно, опозданием. Бонапарт
собирался вдарить второй раз, когда ученик наконец вошел.
— Что это с тобой сегодня утром? Кажется, мы леним-
ся?—сказал Бонапарт.
— О, брат,—ответил ребенок,—мне снился такой чудес-
ный сон!
— И что же тебе снилось?
274
Наполеон Бонапарт
— Мне снилось, что я король.
— А кто же тогда я?.. Император?—сказал, пожимая пле-
чами, юный младший лейтенант.—Ну ладно, за дело.
И ежедневный урок, как обычно, получил будущий король
от будущего императора.
Бонапарт проживал напротив магазина богатого книгопро-
давца по имени Марк-Аврелий. Дом его, относящийся, мне
кажется, к 1530 году,—настоящая жемчужина Возрождения.
Именно здесь проводил он все часы, остававшиеся от военной
службы и воспитания брата. Часы эти вовсе не были потеряны,
и вы в этом убедитесь.
Седьмого октября 1808 года Наполеон давал обед в Эрфур-
те. Его сотрапезниками были император Александр, королева
Вестфалии, король Баварии, король Вюртенберга, король Сак-
сонии, великий князь Константин, принц Примас, герцог Виль-
гельм Прусский, герцог Ольдегбург, герцог Мекленбург-Шве-
рин и герцог де Талейран. Разговор зашел о Золотой Булле.
Она до утверждения Рейнского союза узаконивала избрание
императора коллегией курфюрстов, определяла количество
и звание избирателей. Примас затронул некоторые детали
этой Буллы и отнес ее к 1409 году.
— Мне кажется, вы ошибаетесь,—сказал, улыбаясь, Напо-
леон.— Булла, о которой вы говорите, была утверждена
в 1356 году, в царствование императора Карла Шестого.
— Действительно, сир,—ответил принц Примас,—теперь
я припоминаю, но как получилось, что ваше величество так
хорошо осведомлены в этих вещах?
— Когда я был простым младшим лейтенантом артил-
лерии...—сказал Наполеон.
При этих словах удивление так живо выразилось на лицах
его благородных сотрапезников, что рассказчик был вынужден
прерваться. Но через секунду продолжил:
— Когда я имел честь быть простым младшим лейтенантом
артиллерии,—повторил он, улыбаясь,—я провел три года в гар-
низоне в Балансе. Я не любил свет и жил очень обособленно.
Благодаря счастливому случаю я поселился рядом с весьма
образованным и услужливым книгопродавцем. Я читал и пере-
читывал его библиотеку на протяжении всех трех лет службы
и ничего не забыл даже из тех материй, которые не имеют ко мне
никакого отношения. Природа к тому же одарила меня памятью
к цифрам, и мне случается очень часто напоминать моим мини-
страм детали или даже числовую последовательность их отчетов,
пусть даже и очень старых.
275
Великие люди в домашних халатах
Это не единственное воспоминание, сохраненное Наполео-
ном о Балансе.
Среди немногих людей в Балансе, кого посещал Бонапарт,
был господин де Тардива, аббат Сен-Рюф. У него Бонапарт
встретил мадемуазель Грегур дю Коломбье и влюбился. Семья
этой юной особы проживала в полулье от Баланса, в местечке
Бассио. Юный лейтенант добился приглашения в дом и нанес
несколько визитов. Между тем там появился дворянин из
Дофинэ мсье Бресье. Бонапарт, чтобы выиграть время, напи-
сал мадемуазель Тергуар длинное письмо. В нем он выразил
все свои чувства к ней и просил сообщить об этом ее роди-
телям. Те же, став перед альтернативой отдать свою дочь
военному без будущего или дворянину хоть с каким-то состоя-
нием, решили вопрос в пользу последнего. Бонапарт был
выдворен из дома, его письмо было передано третьему лицу
для возвращения автору. Но Бонапарт не пожелал его забрать.
— Сохраните его,—сказал он этому человеку,—оно станет
однажды свидетельством моей любви и чистоты моих намере-
ний по отношению к мадемуазель Грегуар.
Это третье лицо сохранило письмо, и его семейство до сих
пор владеет им.
Три месяца спустя мадемуазель Грегуар вышла замуж за де
Бресье.
В 1806 году мадам де Бресье была призвана ко двору
с титулом придворной дамы императрицы. Ее брат был от*
правлен префектом в Турин, а ее мужу пожалован титул баро-
на и должность управляющего лесами государства.
Среди других людей, с которыми Бонапарт был связан
в период службы в Балансе, были мсье де Монталиве и Башас-
сон. Один из них стал министром внутренних дел, другой—
инспектором снабжения Парижа.
По воскресеньям трое молодых людей почти всегда прогу-
ливались за городом и частенько останавливались посмотреть
на бал под открытым небом. Давал его лавочник из города.
Собирая по два су с кавалера, он сам становился деревенским
скрипачом. Этот скрипач был старым солдатом, вышедшим
в отставку и проживавшим в Балансе; там он женился и мирно
занимался своей двойной деятельностью. Но так как доход от
нее был недостаточным, во время создания департаментов он
испросил и получил место делопроизводителя в бюро цент-
ральной администрации. Здесь в 1790 году его застали первые
батальоны добровольцев и увлекли за собой.
276
Наполеон Бонапарт
Этот старый солдат, лавочник, деревенский скрипач и дело-
производитель, превратился затем в маршала Виктора, герцо-
га де Беллюна.
Бонапарт покинул Баланс, задолжав три франка десять су
пирожнику Кориолю.
Пусть наши читатели не удивляются, что мы отыскиваем
подобные анекдоты. Когда пишешь биографию Юлия Цезаря,
Карла Великого или Наполеона, лампа Диогена недостаточна
для того, чтобы отыскать человека; человек уже найден потом-
ками и явлен миру сияющим и величественным. А поэтому
надо следовать вдоль дороги, пройденной им к своему пье-
десталу, и чем больше следов осталось от этого пути в самых
разных местах, чем они легче и незаметнее, тем большее
возбуждают они любопытство.
Бонапарт приехал в Париж в то же время, что и Паоли.
Учредительное собрание только что утвердило на Корсике
французские законы. Мирабо заявил с трибуны, что пришло
время призвать изгнанных патриотов, защищавших независи-
мость острова, и Паоли вернулся. Бонапарт был принят, как
родной сын, старым другом своего отца. Юный энтузиаст
оказался лицом к лицу со своим героем, который только что
получил звание генерал-лейтенанта и был назначен военным
комендантом Корсики.
Бонапарт добился отпуска и воспользовался им, чтобы
последовать за Паоли и увидеть свою семью, оставленную шесть
лет назад. Генерал-патриот был встречен с исступленным востор-
гом сторонниками независимости, и юный лейтенант присутство-
вал при триумфе знаменитого изгнанника. Энтузиазм был таким,
что по желанию сограждан Паоли стал одновременно во главе
Национальной гвардии и президентом департаментской админи-
страции. Некоторое время он пребывал там в полном согласии
с Учредительным собранием. Но движение аббата Шарьера,
предлагавшего уступить Корсику герцогу Пармскому в обмен на
Плезантен (Пьяченцу), обладание которым было направлено на
то, чтобы компенсировать папе потерю Авиньона, стало для
Паоли испытанием. Он понял, сколь малое внимание уделяла
метрополия сохранению его страны. В этот момент английское
правительство, которое принимало когда-то Паоли-изгнанника,
возобновило отношения с новым президентом. Паоли к тому же
и не скрывал предпочтения, которое он отдавал британской
конституции перед той, которую готовили французские законо-
датели. С этого времени начинается раскол между молодым
277
Великие люди в домашних халатах
лейтенантом и старым генералом. Бонапарт остался француз-
ским гражданином, а в Паоли возродился корсиканский генерал.
Бонапарт был вновь вызван в Париж в начале 1792 года.
Там он повстречал Бурьена, своего старого школьного товари-
ща. Тот прибыл из Вены, проехав Пруссию и Польшу. Ни тот,
ни другой из учеников Бриенна не был счастлив. Они соединили
свои несчастья, чтобы сделать их менее тяжкими. Один просил
военную службу, другой—дипломатическую, а так как ответов
не получали, то начали мечтать о спекуляции. Но недостаток
средств почти всегда мешал этим мечтам осуществиться. Одна-
жды у них появилась идея снять несколько недостроенных
домов на улице Монтолон, чтобы сдать их потом по частям.
Но запросы владельцев показались им настолько завышенны-
ми, что они были вынуждены бросить эту спекуляцию по той
же причине, по которой они оставляли и множество других.
Выходя от подрядчика, спекулянты неожиданно вспомнили не
только то, что они не обедали, но и то, что им нечем заплатить
за обед. Бонапарт устранил это упущение, заложив свои часы.
Мрачная прелюдия десятого августа. Настало двадцатое
июня. Двое молодых людей встретились за завтраком у ресто-
ратора на улице Сент-Оноре. Они заканчивали есть, когда были
привлечены к окну страшным шумом и криками: «Это будет! Да
здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты! Вето долой!»
Это была толпа из шести или восьми тысяч человек, ведомая
Сантером и маркизом де Сент-Юрюгом, спускавшаяся из окраин
Сент-Антуан и Сен-Марсо и направлявшаяся к Собранию.
— Пойдем за этой сволочью,—сказал Бонапарт.
Молодые люди тотчас направились к Тюильри и останови-
лись на террасе у воды. Бонапарт прислонился к дереву,
Бурьен сел на парапет.
Оттуда они не видели, что происходило, но все стало им
понятно, когда одно из окон, выходивших в сад, открылось,
и Людовик XVI появился в нем. Кто-то из толпы протянул
ему красный колпак на конце пики, и он надел его. Молодой
лейтенант, остававшийся до тех пор неподвижным, пожал
плечами и выругался по-корсикански.
— А что ты хочешь, чтобы он сделал?—сказал Бурьен.
— Надо было расстрелять четыре или пять сотен из пу-
шек,—ответил Бонапарт,—остальные бы разбежались.
Весь день он говорил только об этой сцене. Она произвела
на него одно из самых сильных впечатлений, которые он
когда-либо испытывал.
278
Наполеон Бонапарт
Так перед глазами Бонапарта прошли первые события Фран-
цузской революции. Простым зрителем он участвовал в расстреле
десятого августа и в резне второго сентября. Потом, видя, что не
может добиться службы, он решил вновь отправиться на Корсику.
Интриги Паоли с английским кабинетом приняли в отсут-
ствие Бонапарта такое развитие, что он не мог более ошибать-
ся по поводу его проектов. Свидание молодого лейтенанта
и старого генерала у губернатора Корсики закончилось раз-
рывом. Два старых друга расстались, чтобы не видеться более,
разве что на поле брани. В тот же вечер один из льстецов
Паоли попытался дурно отозваться при нем о Бонапарте.
— Цыц!—сказал генерал, поднеся палец к губам.—Этот
юноша высечен по античной мерке.
Вскоре Паоли открыто поднял знамя восстания. Провозгла-
шенный 26 июня 1793 года сторонниками Англии генералиссиму-
сом и президентом административного совета в Корте, он был 17
июля следующего года объявлен вне закона Национальным кон-
вентом. Бонапарта не было. Он получил службу, которой столько
добивался. Назначенный комендантом Национальной гвардии, он
находился при адмирале Трюге и в это время захватил форт
Сент-Этьен. Но победители должны были вскоре эвакуироваться.
Бонапарт вернулся на Корсику и нашел остров в огне
восстания. Салисетти и Лакомб Сент-Мишель, члены Конвен-
та, осуществляя декрет против восставших, вынуждены были
отступить в Кальви. Там к ним присоединился Бонапарт
и предпринял с ними атаку на Аяччо. Она была отбита. В тот
же день в городе возник пожар. Дом Бонапартов сгорел у них
на глазах. Некоторое время спустя специальный декрет осудил
их к вечной ссылке. Огонь оставил их без крова, ссылка без
родины. Родственники устремили глаза к Бонапарту, Бонапарт
к Франции. Вся эта бедная семья изгнанников погрузилась на
утлое суденышко, и будущий Цезарь поднял парус, охраняя
судьбу своих четырех братьев, трое из которых станут короля-
ми, и своих трех сестер, одна из которых будет королевой.
Вся семья остановилась в Марселе, требуя покровительства
той самой Франции, куда была изгнана. Правительство услышало
эти жалобы. Жозеф и Люсьен добились места в армейской
администрации, Луи был назначен унтер-офицером, а Бонапарт
лейтенантом, то есть с повышением, в четвертый полк инфантерии.
Наступил год с кровоточащей цифрой 93. Половина Фран-
ции дралась против другой. Запад и Средиземноморье были
в огне. Лион после четырехмесячной осады был на грани
279
Великие люди в домашних халатах
сдачи. Марсель открыл ворота Конвенту. Тулон отдал свой
порт англичанам.
Тридцатитысячная армия под командованием Келлермана
осадила Тулон. А несколько полков из Альпийской и Итальян-
ской армий—все, кто был мобилизован в соседних департамен-
тах, двинулись к проданному городу. Схватка началась в уще-
лье Оллиуля. Генерал Лютей, который должен был коман-
довать артиллерией, отсутствовал. Генерал Доммартен, его
помощник, был ранен в первом же столкновении. Заменил его
следующий по званию. Этим офицером был Бонапарт. На
этот раз случай оказался в согласии с гением. Правда, по
отношению к гениям случай называется судьбой.
Бонапарт, получив назначение, является на командный пункт
и предстает перед генералом Карто, великолепным мужчиной,
позолоченным с ног до головы. Генерал спрашивает у него, чем
он может быть ему полезен. Молодой офицер представляет ему
приказ, обязывающий его явиться под командование генерала
для руководства артиллерийскими действиями.
— Артиллерия?—отвечает бравый генерал.— В ней нет
никакой надобности. Сегодня вечером мы возьмем Тулон на
штык, а завтра мы его сожжем.
Однако, несмотря на всю уверенность главнокомандующе-
го, он не смог овладеть Тулоном, и ему пришлось запастись
терпением до следующего дня. С раннего утра, захватив свое-
го адъютанта Дюпа и командира батальона Бонапарта, он
отправился в кабриолете проинспектировать возможности
к наступлению. Под давлением Бонапарта главнокомандую-
щий скрепя сердце отказался от штыков и обратился к артил-
лерии. В соответствии с этим им были отданы приказы.
Как только они преодолели высоты, с которых открывался
Тулон, покоящийся в своем почти восточном саду, генерал
выскочил из кабриолета и в сопровождении двух молодых людей
направился в виноградник. Посреди него он заметил несколько
пушек, уложенных в ряд за бруствером. Бонапарт смотрит вокруг
и не понимает, что происходит. Генерал некоторое время наслаж-
дается удивлением своего командира батальона, потом, поверну-
вшись с удовлетворенной улыбкой к адъютанту, говорит:
— Дюпа, так это наши батареи?
— Да, генерал,—отвечает тот.
— А наш артиллерийский парк?
— Он в четырех шагах.
— А наши раскаленные ядра?
280
Наполеон Бонапарт
— Их разогревают в соседних укреплениях.
Бонапарт не может поверить своим глазам, но он вынуж-
ден верить своим ушам. Он измеряет расстояние натрениро-
ванным глазом стратега; от батарей до города по меньшей
мере полтора лье. Сначала ему кажется, что генерал хочет, как
говорится, прощупать своего юного командира батальона, но
важность, с которой Карто продолжает развивать свои наме-
рения, не оставляет ему ни малейшего сомнения. Тогда он
просит обратить внимание на расположение батарей и выра-
жает сомнение в том, что раскаленные ядра достигнут города.
— Ты думаешь?—говорит Карто.
— Боюсь, что так, генерал,—отвечает Бонапарт.— Во вся-
ком случае, прежде чем возиться с нагреванием ядер, можно
зарядить холодными и проверить дальнобойность.
Карто находит идею остроумной, приказывает зарядить
пушку и произвести выстрел. И в то время, как генерал смот-
рит на стены города и ожидает, какой эффект произведет
выстрел, Бонапарт показывает ему ядро, дробящее оливковые
деревья, скребущее землю и замирающее всего лишь на трети
дистанции, предписанной ему генералом.
Испытание было убедительным, но Карто, не желая сда-
ваться, заявил, что это «аристократы марсельцы испортили
порох». Однако порох не посылал ядра дальше. Следовало
обратиться к другим средствам. Вернулись на командный
пункт. Бонапарт просит план Тулона, разворачивает его на
столе и после краткого изучения расположения города, его
укреплений, начиная с редута, построенного на вершине Монт-
Фарон, возвышающейся над городом, до фортов Ламальг
и Мальбюске, защищающих его справа и слева, останавливает
указательный падец на новом редуте, возведенном англичана-
ми, и произносит с быстротой и лаконичностью гения:
— Здесь Тулон.
Теперь уже Карто в свою очередь ничего не понимает. Он
буквально понял слова Бонапарта и, обернувшись к Дюпа,
говорит своему верному адъютанту:
— Похоже, капитан Пушка не силен в географии.
Таково было первое прозвище Бонапарта. Мы увидим впо-
следствии, как придет к нему другое—Маленький Капрал.
В этот момент вошел представитель народа Гаспарэн.
Бонапарт слышал о нем не только как о честном и храбром
патриоте, но еще как о человеке благоразумном и сообрази-
тельном. Командир батальона направился прямо к нему.
281
Великие люди в домашних халатах
— Гражданин депутат,—сказал он ему,—я командир ар-
тиллерийского батальона. В отсутствие генерала Дютеля и из-
за ранения генерала Доммартена это подразделение находится
под моим командованием, и я требую, чтобы никто не вмеши-
вался, кроме меня, или я ни за что не отвечаю.
— Что? А кто ты такой, чтобы отвечать за что-нибудь?—
спрашивает народный представитель, удивленно разглядывая
двадцатитрехлетнего молодого человека, говорящего подоб-
ным тоном и с такой уверенностью.
. — Кто я такой?—отвечал Бонапарт, увлекая его в угол
и продолжая тихо:—Я человек, знающий свое дело. Попал
к людям, которые не знают своего. Потребуйте у команду-
ющего его план баталии—и вы увидите, прав я или нет.
Молодой офицер говорил с такой уверенностью, что Гаспа-
рэн не колебался ни минуты.
— Генерал,—сказал он, приблизившись к Карто,— народ-
ные представители желают, чтобы в трехдневный срок ты
представил им свой план баталии.
— Ты не будешь ждать и трех минут,—ответил Карто.—
Сейчас я дам его тебе.
И действительно, генерал присел, взял перо и написал на
отрывном листе этот знаменитый план кампании, которому
суждено было стать моделью этого жанра. Вот он:
«Генерал артиллерии будет громить Тулон на протяжении
трех дней, по истечении которых я атакую его тремя колон-
нами и возьму его. Карто».
План был отослан в Париж и передан в руки Комитета
инженерных войск, который нашел его гораздо более веселым,
чем компетентным. Карто был отозван, а Дюгоммье отправ-
лен на его место.
Новый генерал по прибытии обнаружил, что его молодой
командир батальона сделал все приготовления. Это была одна
из тех осад, где сила и смелость ничего не значат, где все
решают пушки и стратегия. Взгляд артиллериста обошел все
изгибы побережья. В этом деле артиллерия имела дело с артил-
лерией. Она била со всех сторон и напоминала затянувшуюся
грозу с перекрещивающимися молниями. Она гремела с гор-
ных высот и с высоких стен; она грохотала с равнины и с моря;
все это можно было назвать одновременно бурей и вулканом.
Посреди этого переплетения огня народные депутаты хо-
тели изменить что-то на одной из батарей Бонапарта. Движе-
ние уже началось, когда появился командир батальона и вос-
282
Наполеон Бонапарт
становия прежний порядок. Народные представители пожела-
ли выразить свою точку зрения.
— Занимайтесь своими депутатскими делами,—ответил им
Бонапарт.—Эта батарея будет здесь, и я отвечаю за нее головой.
Главная атака началась шестнадцатого, и с этого времени
осада превратилась в непрекращающийся приступ.
Семнадцатого утром атакующие завладели Па-де-Ледэ
и Круа-Фарон. В полдень они изгнали защитников редута
Сент-Андрэ, фортов Помэ и Сент-Антуан. Наконец к вечеру,
при свете грозы и канонады, республиканцы вошли в ан-
глийский редут. И тут, добравшись до своей цели, чувствуя
себя уже хозяином города, Бонапарт, раненный ударом штыка
в бедро, говорит, падая от истощения и усталости, генералу
Дюгоммье, раненному двумя выстрелами в колено и в руку:
— Идите отдохнуть, генерал. Сейчас мы возьмем Тулон,
и вы сможете выспаться там послезавтра.
Восемнадцатого форты Егийетт и Баланье взяты, и батареи
направлены на Тулон. При виде нескольких загоревшихся домов,
при свисте ядер, осыпавших улицы, в рядах заговорщиков вспых-
нул разлад. И вот нападающие, бросая взгляды на город и рейд,
видят пожары, вспыхивающие в местах, не подвергавшихся об-
стрелу. Оказалось, что англичане, решив уйти, подожгли арсенал,
портовые склады и французские суда, которые не могли увести.
При виде пожаров поднялся единый клич—армия требовала
штурма. Но было слишком поздно. Англичане грузились на суда
под огнем наших батарей, оставляя тех, кто предал Францию для
них и кого теперь предавали они. Ночь накрыла эту неразбериху.
Языки пламени в некоторых местах стали гаснуть при страшном
шуме. Это каторжники, разбив цепи, тушили пожар.
Назавтра, 19 декабря, республиканская армия вошла в го-
род, а вечером, как и предсказывал Бонапарт, главнокоман-
дующий укладывался спать в Тулоне.
Дюгоммье не забыл заслуг молодого командира батальо-
на. Через двенадцать дней после взятия города ему было
присвоено звание бригадного генерала.
Здесь его принимает История, чтобы более не покидать.
Мы последуем теперь шагом верным и быстрым по дороге,
пройденной Бонапартом—генералом, консулом, императо-
ром, изгнанником; потом, увидев, как он метеором вновь
явится и сверкнет на мгновение на троне, мы последуем за ним
на тот остров, куда он отправится умирать, так же как мы
заглянули на другой остров, где он был рожден.
283
Генерал Бонапарт
arg  онапарт был назначен генералом артиллерии в ар-
§иВ | мию в Ницце в вознаграждение за заслуги, оказан-
I ные республике под Тулоном. Именно здесь он
JL/ познакомился с Робеспьером-младшим, народным
представителем при этой армии. Вызванный в Париж незадол-
го до 9 термидора, последний пытался убедить молодого
генерала последовать за ним, обещая ему непосредственное
покровительство своего брата. Но Бонапарт упорно отказы-
вался. Не пришло еще для него время выбирать собственную
позицию. К тому же, возможно, он задержался и по другой
причине.
Не явился ли и на этот раз случай защитой гения? Если это
было и так, то он явился в лице юной и очаровательной
представительницы народа, разделявшей при армии в Ницце
миссию своего мужа.
Бонапарт, испытывая к ней склонность, был чрезвычайно
галантен. Однажды, прогуливаясь в окрестностях перевала
Танд, молодой генерал захотел устроить своей спутнице спек-
такль маленькой войны и приказал атаковать аванпост. Две-
надцать человек стали жертвами этого развлечения. Наполеон
не раз признавался на Святой Елене, что эти люди, убитые
бесцельно, из-за пустой фантазии, стали для его совести уг-
рызением более тяжким, чем смерть шестисот тысяч солдат,
оставленных им в снегах России.
А между тем народные представители при итальянской
армии приняли следующее постановление:
284
Наполеон Бонапарт
«Генерал Бонапарт должен явиться в Геную для того, что-
бы совместно с поверенным в делах Французской республики
вести переговоры с правительством Генуи по делам, указанным
в его инструкциях.
Поверенный в делах при Генуэзской республике признает его
полномочия и представит его правительству Генуи.
Лоано, 25 мессидора, II год Республики».
Настоящей целью этой миссии было дать возможность
юному генералу собственными глазами осмотреть укрепления
Савоны и Генуи, предоставить ему все средства для получения
наиболее полной информации, касающейся артиллерии и дру-
гих военных объектов, собрать все факты, освещающие наме-
рения генуэзского правительства по отношению к коалиции.
Пока Бонапарт исполнял эту миссию, Робеспьер взошел на
эшафот, и депутатов-террористов заменили Альбитт и Сали-
сетти. Их приезд в Барселонетт ознаменовался следующим
постановлением:
«Народные представители Альпийской и Итальянской ар-
мий, приняв во внимание, что генерал Бонапарт, главнокоман-
дующий артиллерией Итальянской армии, полностью утратил
их доверие поведением самым подозрительным и в особенности
поездкой, предпринятой им недавно в Геную, постановляют
следующее.
Бригадного генерала Бонапарта, главнокомандующего ар-
тиллерией Итальянской армии, временно отстранить от
должности. Он будет под ответственность главнокоманду-
ющего названной армии арестован и препровожден в Комитет
общественного спасения Парижа под хорошей и надежной охра-
ной. Печати должны быть наложены на все его бумаги и лич-
ные вещи, их инвентаризацию проведут комиссары, назначенные
на месте народными представителями Салисетти и Альбит-
том. Все бумаги, признанные подозрительными, должны быть
отправлены в Комитет общественного спасения.
Составлено в Барселонетте 19 термидора II года Француз-
ской республики, Единой, Неделимой и Демократической.
Подписано:
Альбитт, Салисетти, Лапорт.
С подлинным верно. Главнокомандующий Итальянской арми-
ей Дюмербион».
Постановление было исполнено. Бонапарт был препровож-
ден в тюрьму Ниццы, где провел четырнадцать дней, после
285
Великие людй в домашних халатах
чего по второму постановлению, подписанному теми же людь-
ми, был временно отпущен на свободу.
Однако Бонапарт избавился от опасности, чтобы тут же
впасть в немилость. События термидора привели к перетасовке
в комитетах Конвента. Старый капитан по имени Обри стал
руководить военными делами; составил новый табель армии,
в который занес себя в качестве генерала артиллерии. Что
касается Бонапарта, то у него отобрали прежнее звание и в качест-
ве генерала от инфантерии оправили в Вандею. Бонапарт, найдя
слишком тесными рамки театра военных действий гражданской
войны в заброшенном углу Франции, отказывался явиться на этот
пост и по постановлению Комитета общественного спасения был
вычеркнут из списка задействованных генералов.
Бонапарт считал себя слишком необходимым для Франции
и был глубоко ранен подобной несправедливостью. Однако, не
поднявшись еще на одну из тех вершин жизни, откуда можно
видеть пространство, которое предстоит пройти, он, полный
надежд, испытывал недостаток уверенности. Его надежды оказа-
лись разбитыми; он обнаружил себя со своей верой в будущее
и в собственную гениальность приговоренным к долгому,
а возможно, и окончательному бездействию. И это в эпоху, где
каждый преуспевал с поразительной быстротой. Он временно снял
комнату в отеле на улице дю Мель, продал за шесть тысяч франков
лошадей и карету, собрал другие оставшиеся у него деньги и решил
удалиться в деревню. Экзальтированные натуры всегда бросаются
из крайности в крайность. Изгнанный с поля битвы, Бонапарт не
видел для себя другого выхода, кроме жизни неприхотливой. Не
сумев стать Цезарем, он сделался Цинциннатом.
Тогда-то он вспомнил о Балансе, где он провел три года
в полной безвестности и счастье. С этой стороны он и решил
начать новую жизнь, сопровождаемый братом Жозефом, ко-
торый возвращался в Марсель.
Проезжая через Монтелимар, путешественники останавли-
ваются там. Бонапарт находит, что расположение и климат
города ему по вкусу, и спрашивает, нет ли в окрестности
чего-либо недорогого, что можно было бы купить. Его отправ-
ляют к мсье Грассону, местному адвокату, и назавтра он
договаривается свидеться с ним. Предполагалось посетить
местечко под названием Босэррэ, так местные произносили
Босежур, что означает приятное место. Бонапарт и Жозеф
посещают этот уголок. Он им по вкусу, они боятся только,
видя его протяженность и отличное состояние, как бы цена не
286
Наполеон Бонапарт
оказалась слишком высокой. Они рискуют задать вопрос.
Тридцать тысяч франков—это даром.
Бонапарт и Жозеф возвращаются в Монтелимар, советуясь.
Их маленькое общее состояние позволяет им истратить эту сумму
на приобретение будущего прибежища. Они назначают свидание
на послезавтра. Им хотелось бы закончить все тут же, на месте,
настолько им нравилось Босэррэ. Мсье Грассон снова сопровож-
дает их. Они осматривают имение еще более детально, чем
в первый раз. Наконец Бонапарт, дивясь, что за такую скромную
сумму отдают такое очаровательное местечко, спрашивает, нет
ли какой-либо тайной причины, заставляющей снизить цену.
— Да,—отвечает мсье Грассон,—но для вас это не важно.
— И все-таки,—говорит Бонапарт,—я хотел бы ее знать.
— Здесь было совершено убийство.
— Кем?
— Сын убил отца.
— Отцеубийство!—вскрикнул Бонапарт, бледнея больше
обычного.—Уходим, Жозеф.
Схватив своего брата за руку, он устремился вон из ком-
наты, поднялся в кабриолет и, прибыв в Монтелимар, спросил
почтовых лошадей и сразу же отправился в Париж, тогда как
Жозеф продолжил свой путь в Марсель. Он ехал туда, чтобы
жениться на дочери богатого негоцианта Клари. Позже тот
станет тестем Бернадотта.
Что до Бонапарта, вновь направленного судьбой в Париж,
этому великому центру великих событий, то он еще раз погру-
жается в невзрачную и бездеятельную жизнь, так тяготившую
его. И опять, не вынеся собственной бездеятельности, он напра-
вляет правительству записку, в которой указывает, что в инте-
ресах Франции в момент, когда императрица России еще более
укрепляет союз с Австрией, необходимо сделать все, что в ее
силах, чтобы приумножить военные возможности Турции. В со-
ответствии с этим он предлагал правительству отправить его
в шестью или семью офицерами разных профессий в Констан-
тинополь для того, чтобы обучить военному искусству много-
численную и храбрую, но необстрелянную армию султана.
Правительство не снизошло даже до того, чтобы ответить
ему, и Бонапарт остался в Париже. Что было бы с миром, если
бы служащий министерства поставил внизу этого запроса
«Разрешается»—знает один Бог.
Тем временем 22 августа 1795 года была принята Консти-
туция третьего года. Составлявшие ее законодатели оговорили
287
Великие люди в домашних халатах
там, что две трети членов, составляющих Национальный кон-
вент, войдут в новый законодательный корпус. Это был крах
всех надежд оппозиции. Они надеялись, что полное изменение
выборов позволит ввести новое большинство, представляющее
их мнение. Оппозицию поддерживали в особенности те районы
Парижа, где общественное мнение принимало Конституцию
только на том условии, что автоматическое переизбрание двух
третей будет аннулировано. Конвент поддержал декрет во всем
его объеме. Районы пришли в движение. 25 сентября прояви-
лись первые предвестники волнений. Наконец, 4 октября (две-
надцатое вандемьера) опасность стала столь угрожающей, что
Конвент решил принять серьезные меры. В результате он
адресовал генералу Александру Дюма, главнокомандующему
Альпийской армией, находившемуся в отпуске, следующее
письмо, причем краткость характеризует его срочность:
«Генералу Александру Дюма надлежит немедленно явиться
в Париж, чтобы принять там командование вооруженными
силами».
Приказ Конвента был отнесен в отель «Мирабо», но гене-
рал Дюма тремя днями раньше выехал в Виллер-Котре, где
и получил его тринадцатого утром.
В это время опасность возрастала с каждым часом. Невоз-
можно было ждать того, кого вызывали, а потому той же
ночью народный депутат Баррас был назначен главнокоман-
дующим внутренней армией. Ему потребовался помощник, он
обратил свой взор на Бонапарта.
Судьба, как видим, расчистила ему дорогу. Единственный
шанс, выпадающий, как говорят, хотя бы раз на долю каждого
человека, пришел к нему. Пушечный выстрел 13 вандемьера
раздался в столице. Районы, которые он должен был уничтожить,
дали ему имя Расстреливатель, а Конвент, спасенный им,
присвоил ему звание главнокомандующего Итальянской армией.
Но этот великий день повлиял не только на политическую,
но и на личную жизнь Бонапарта.
Разоружение районов производилось со строгостью, требу-
емой обстоятельствами. И вот однажды ребенок десяти или
двенадцати лет явился на командный пункт, умоляя генерала
Бонапарта приказать вернуть ему шпагу его отца, бывшего
генерала Республики. Бонапарт, тронутый просьбой и юноше-
ской грацией, с которой она была сделана, послал искать
шпагу, а когда она была найдена, вернул ее ему. Ребенок
288
Наполеон Бонапарт
считал ее уже потерянной, а потому при виде этого святого
оружия он, плача, целовал рукоять, хранящую, казалось, тепло
отцовской руки. Генерал был тронут сыновьей любовью и про-
явил к ребенку такую доброжелательность, что его мать посчи-
тала себя обязанной явиться назавтра с визитом благодарности.
Ребенка звали Эжен, а мать Жозефиной.
Двадцать первого марта 1796 года Бонапарт отбыл к Италь-
янской армии, увозя в своей карете две тысячи луидоров. Это
было все, что он смог собрать, присоединив к своему собствен-
ному состоянию сбережения своих друзей и субсидии Директо-
рии. И с этой суммой, в семь раз меньше той, с какой Алек-
сандр двинулся на завоевание Индии, он отправился покорять
Италию.
Прибыв в Ниццу, он нашел армию без провианта и одеж-
ды. Как только он прибыл в свою штаб-квартиру, он приказал
выдать генералам, чтобы помочь им в начале кампании, по
четыре луидора, и обратился к солдатам, показывая им на
Италию.
— Товарищи,—сказал он,—у вас нет ничего посреди этих
скал. Окиньте взглядом богатые равнины, расстилающиеся
у ваших ног. Они принадлежат нам. Идем их брать.
Почти с такой же речью обратился к своим солдатам
Ганнибал девятнадцать столетий назад, и на протяжении де-
вятнадцати столетий существовал только один человек между
этими двумя, достойный сравнения с ними. Это был Цезарь.
Солдаты, которым Бонапарт сказал эти слова, были оскол-
ками армии, уже два года чудом удерживающейся на голых
скалах против двух сотен тысяч человек лучших войск Им-
перии и Пьемонта. Бонапарт атакует эту массу, набрав от
силы тридцать тысяч человек, и за одиннадцать дней выигры-
вает пять сражений—при Монтетоте, Миллезимо, Дего, Вико
и Мондови. Потом, открывая ворота городов одной рукой,
выигрывая баталии другой, он захватывает укрепления Кони,
Тортони, Александрии и Чевы. За одиннадцать дней австрий-
цы отрезаны от пьемонтцев, и король Сардинии вынужден
подписать капитуляцию в собственной столице. Но Бонапарт
продолжает шагать по Италии. Предчувствуя будущие побе-
ды, оценив уже одержанные, Он пишет Директории:
«Завтра я наступаю на Больё, я заставлю его перейти По,
перейду его сам сразу за ним, захвачу всю Ломбардию и раньше чем
через месяц надеюсь быть на вершинах Тироля, встретиться там
с Рейнской армией и вместе с ней перевести войну в Баварию».
10 3243
289
Великие люди в домашних халатах
Действительно, Болье убегает. Он напрасно оборачивается,
стараясь сопротивляться при переходе По. Переправившись, он
пытается найти укрытие за стенами Лоди. Трехчасовая атака
выбивает его оттуда. Он разворачивает войска на левом берегу
Адды, защищая всей своей артиллерией проход к мосту, который
у него не было времени отрезать. Французская армия группируется
в тесную колонну, движется на мост, опрокидывает все, что
становится на ее пути, рассеивает австрийскую армию и продолжа-
ет свой марш по ее останкам. Итак, Павия покоряется, падает
Кремона, Миланский замок открывает ворота, король Сардинии
подписывает мир. 1ерцоги Пармы и Модены следуют его примеру,
и у Больё остается время только на то, чтобы укрыться в Мантуе.
Во время переговоров с герцогом Модены Бонапарт дал
первое доказательство своей неподкупности, отказавшись от
четырех миллионов золотом, предложенных ему командором от
имени его брата. И это несмотря на то, что Салисетти, комиссар
правительства при армии, настаивал, чтобы он их принял.
В этой кампании он получил популярное прозвище, откры-
вшее ему в 1815 году двери Франции. Вот как все произошло.
Его молодость, когда он принимал командование над ар-
мией, вызвала некоторое недоумение у солдат. В результате
они решили обсудить между собой низшие звания, которыми,
как им казалось, правительство его обошло. Они собирались
после каждой баталии, чтобы дать ему новое звание. Когда он
возвращался в лагерь, его встречали самые старые усачи,
приветствовавшие его новым титулом. Так он был сделан
капралом в Лоди. Отсюда кличка Маленький Капрал, которая
навсегда осталась за Наполеоном.
Бонапарт устраивает себе небольшую передышку, во время
которой его настигает зависть. Директория, увидевшая в кор-
респонденции солдата замыслы политика, боится, как бы по-
бедитель не превратился в распорядителя Италии и не подчи-
нил себе Келлермана. Бонапарт узнает об этом и пишет:
«Присоединить Каллермана ко мне—значит желать все
погубить. Я не могу добровольно служить с человеком, счита-
ющим себя лучшим тактиком Европы. К тому же я убежден,
что один плохой генерал лучше двух хороших. Война, как
и власть, дело такта».
И вот он триумфально входит в Милан. Директория под-
писывает в Париже мирный договор, подготовленный Сали-
сетти при дворе Турина. Переговоры, начатые с Пармой, закан-
290
Наполеон Бонапарт
чиваются, а с Наполеоном и Римом начинаются. Наполеон
в Милане готовится к дальнейшему завоеванию Италии.
Ключ к Германии—Мантуя, а значит, Мантую надо захва-
тить. 150 пушек, взятых в Миланском замке, направлены
к этому городу. Серрюрье их вывозит, осада начинается.
Но Венский кабинет понимает всю важность ситуации. Он
отправляет на помощь Больё двадцать пять тысяч человек под
командой Касдановича и тридцать пять тысяч под командой
Вурмзера. В Милан направляется шпион, чтобы предупредить
об этом подкреплении. Но он попадает в руки ночного дозора
под командой Дермонкура и переправляется к генералу Дюма.
Напрасно его обыскивают, на нем не находят ничего. Его уже
были готовы отпустить на свободу, когда будто бы по воле
судьбы генерал Дюма догадывается, что он проглотил депешу.
Шпион отрицает. Генерал Дюма приказывает его расстрелять.
Шпион признается. Он передается под охрану адъютанта Дер-
монкура, и тот при помощи рвотного, предоставленного ему
главным хирургом, становится обладателем воскового шарика
размером чуть более песчинки. Этот шарик заключал в себе
письмо Вурмзера, написанное на пергаменте вороновым пе-
ром. В письме содержались важнейшие детали операции вра-
жеской армии. Письмо посылают Бонапарту.
Касданович и Вурмзер разделились. Первый идет на Бре-
шию, второй—на Мантую. Та же ошибка, которая погубила
уже Провера и Аржанто. Бонапарт оставляет десять тысяч
человек под городом, а сам с двадцатью пятью тысячами
направляется навстречу Касдановичу и отбрасывает его в уще-
лье Тироля, предварительно разбив при Сало и Лонато. Потом
Бонапарт тотчас же оборачивается к Вурмзеру, узнавшему
о поражении своего коллеги по присутствию разгромившей
его армии. Атакованный с неудержимым французским нати-
ском, он побит при Кастельоне. За пять дней австрийцы
потеряли двадцать тысяч человек и пятьдесят пушек. Но за это
время Касданович сумел вновь собрать свои силы. Бонапарт
возвращается к нему, бьет его в Сан-Марко, Серравилле и Ро-
вередо, а после битв при Бассано, Римолано и Кавало возвра-
щается к осаде Мантуи, куда вошел Вурмзер с остатками своей
армии.
А пока совершались эти подвиги, по его слову создавались
и консолидировались государства. Он создает Гольские респуб-
лики, выгоняет англичан с Корсики, нависает одновременно
над Генуей, Венецией и Святым престолом, мешая им восстать.
ю*
291
Великие люди в домашних халатах
В круговерти этих широких политических комбинаций он
узнает о приближении новой императорской армии, ведомой
Альвинци. Но какой-то рок владеет всеми этими людьми. Ту же
самую ошибку, уже совершенную его предшественниками, Альвин-
ци повторяет в свою очередь. Он разделяет свою армию на два
корпуса: один, состоящий из тридцати тысяч человек, под его
началом должен пересечь Веронские земли и достичь Мантуи;
другой, состоящий из пятнадцати тысяч человек под командова-
нием Давидовича, двинется вдоль Адидже. Бонапарт идет
навстречу Альвинци и встречается с ним в Арколе, бьется с ним
три дня врукопашную и отпускает только после того, как
укладывает пять тысяч мертвецов на поле битвы, забирает в плен
восемь тысяч и захватывает тридцать пушек. Затем, еще дыша
Арколем, бросается между Давидовичем, выходящим из Тироля,
и Вурмзером, вышедшим из Мантуи; отбрасывает одного в его
горы, другого в его город. Узнав по дороге с поля битвы, что
Альвинци и Провера намереваются соединиться, встречает
Альвинци по дороге к Риволи, побеждает его, а после битв при
Сен-Жорже и Провера слагает оружие. Наконец, освободившись
от всех своих врагов, возвращается к Мантуе, окружает ее, давит,
душит, вынуждает сдаться. А в это время пятая армия из резервов
Рейна выдвигается вперед, предводительствуемая эрцгерцогом.
Австрия терпит крах за крахом. Поражения генералов колеблют
трон. Десятого марта 1797 года принц Карл разбит при Тальямен-
то. Эта победа открывала нам венецианские земли и ущелья
Тироля. Французы походным шагом продвигаются по открытой
им дороге. Триумф при Лави, Трасмие и Клаузене. Они входят
в Триест, захватывают Трави, Градиску и Виллак, увлекаются
преследованием эрцгерцога, захватывают все дороги к столице
Австрии и проникают на тридцать лье к Вене. Здесь Бонапарт
делает остановку и ждет парламентеров.' Всего лишь год, как он
покинул Ниццу, и за этот год он уничтожил шесть армий, взял
Александрию, Турин, Милан, Мантую и утвердил трехцветное
знамя над Альпами Пьемонта, Италии и Тироля. Вокруг него
засверкали имена—Массена, Ожеро, Жубер, Мармон, Бертье.
Формируется плеяда. Спутники начинают вращаться вокруг
своего светила, небо Империи озаряется звездами.
Бонапарт не ошибся. Парламентеры прибыли. Леобен изб-
ран местом переговоров. Бонапарт не нуждается более в пол-
номочиях Директории. Он вел войну, он же заключит мир.
«Рассматривая положение вещей,—пишет он,—переговоры,
даже с императором, превратились в операцию военную». Тем
292
Наполеон Бонапарт
не менее операция эта затягивается, все хитрости дипломатии
утомляют его. Но приходит день, когда лев устает быть в сети.
Он вскакивает посреди дискуссии, хватает великолепный фарфо-
ровый поднос, разбивает его, швырнув к ногам. Потом, обернув-
шись к обалдевшим полномочным представителям, говорит им:
— Вот так я вас всех превращу в пыль, если вы сами этого
хотите.
Дипломаты становятся покладистее и зачитывают договор.
В первой статье император заявляет, что признает Француз-
скую республику.
— Зачеркните этот параграф!—кричит Бонапарт.—Фран-
цузская республика как солнце на горизонте. Лишь слепцы не
поражены его блеском.
Так, в возрасте двадцати семи лет Бонапарт держит в одной
руке меч, разделяющий государства, а в другой весы для
взвешивания королей. Как бы Директория ни указывала ему
путь, он идет своей дорогой и если еще не командует, то уже не
подчиняется больше. Директория пишет ему, чтобы он вспом-
нил, что Вурмзер эмигрант. Вурмзер попадает в руки Бонапар-
та, а он оказывает пленнику все знаки внимания, необходимые
в несчастье и старости. Директория употребляет по отношению
к папе оскорбительные формы, а Бонапарт пишет ему всегда
с уважением, называя его только «Ваше Святейшество». Дирек-
тория изгоняет священников; Бонапарт приказывает своей ар-
мии смотреть на них как на братьев и почитать их как служите-
лей Бога. Директория пытается уничтожить до корней аристо-
кратию; Бонапарт пишет демократам Генуи, чтобы осудить их
за эксцессы, допущенные по отношению к благородному сосло-
вию, и дает знать, что, если демократия хочет сохранить его
уважение, она должна чтить статую адмирала Дориа.
Пятнадцатого вандемьера четвертого года Кампо-Фор-
мийский мир подписан, и Австрия взамен Венеции отказывает-
ся от своих прав на Бельгию и претензий на Италию.
Бонапарт покидает Италию для Франции и 15 фримера
того же года (5 декабря 1797 года) прибывает в Париж.
Бонапарт отсутствовал два года. За это время он взял
в плен сто пятьдесят тысяч человек, захватил сто семьдесят
знамен, пятьсот пятьдесят пушек, девять кораблей с шестью-
десятью четырьмя пушками, двенадцать фрегатов с тридца-
тью двумя, двенадцать корветов и восемнадцать галер. Более
того, как мы уже говорили, вывезя из Франции две тысячи
луидоров, он отправил обратно несколькими частями около
293
Великие люди в домашних халатах
пятидесяти миллионов. Против всех античных и современных
традиций армия кормила родину.
С приближением мира Бонапарт предвидел завершение своей
военной карьеры, но он не мог успокоиться и замахнулся на
место одного из уходивших директоров. К несчастью, ему было
только двадцать восемь лет, и это было бы настолько явным
нарушением Конституции третьего года, что этот план не
осмелились даже предложить. Итак, он вернулся в свой малень-
кий домик на улицу Шантерэн, воюя впрок всеми ухищрениями
своего гения с противником более страшным, чем все те, кого он
побеждал ранее,—с забвением. «В Париже не хранят память ни
о чем,—говорил он.— Если я надолго останусь не у дел, я погиб.
Реноме в этом огромном Вавилоне сейчас же заменяется другим.
И если меня не увидят еще три раза в спектакле, на меня вообще
не взглянут больше». А поэтому в ожидании большего он
заставляет избрать себя членом Французского института.
Наконец 29 января 1798 года он говорит своему секретарю:
— Бурьен, я не хочу оставаться здесь. Здесь нечего делать.
Они ничего не хотят слышать. Я вижу, что, если я останусь,
я потону в мелочах. Все снашивается здесь. У меня нет больше
даже славы. Мне мало этой маленькой Европы. Это нора
крота. Не было ни великих империй, ни великих революций
нигде, кроме Востока. Там живут шестьсот миллионов чело-
век. Надо идти на Восток. Все великие имена рождались там.
Итак, ему нужно было возвыситься над всеми великими
именами. Он сделал уже больше, чем Ганнибал, и сделает
столько же, сколько Александр и Цезарь.
Двенадцатого апреля 1798 года Бонапарт был назначен
главнокомандующим Восточной армией.
Как мы видим, ему нужно только попросить, чтобы об-
ладать. А прибыв в Тулон, он доказывает, что ему достаточно
отдать распоряжение, чтобы ему подчинились.
Восьмидесятилетний старик был расстрелян за день до его
приезда в город. 16 мая 1798 года он направляет следующее
письмо военной комиссии девятого дивизиона, образованной
в соответствии с законом 19 фруктидора:
«Бонапарт, член Национального института.
С большой скорбью узнал я, граждане, что старики в возрас-
те от семидесяти до восьмидесяти лет, несчастные женщины,
беременные или с грудными детьми на руках, расстреливаются
по обвинению в эмиграции.
.294
Наполеон Бонапарт
Неужели солдаты свободы превратились в палачей?
Неужели жалость, сохранявшаяся даже в пылу битвы,
умрет в их сердцах?
Закон 19 фруктидора стал мерой общественного спасения.
Его цель—настигнуть заговорщиков, а не несчастных женщин
и стариков. А потому я призываю вас, граждане, чтобы каж-
дый раз, когда закон представит на ваш трибунал стариков за
шестьдесят лет или женщин, заявлять, что и среди битв вы
уважаете стариков и женщин ваших врагов.
Воин, подписавший приговор человеку, неспособному носить
оружие,—трус.
Бонапарт».
Письмо спасло жизнь другому несчастному. Тремя днями
позже Бонапарт отплывает. Так его последним «прости» Фран-
ции стало исполнение чисто королевского жеста—права поми-
лования.
Мальта была куплена заранее. Бонапарт принял ее походя,
и 1 июля 1798 года он коснулся земли Египта подле форта
Марабу на некотором расстоянии от Александрии.
Как только до Мурад-бея дошла эта новость, он, словно
лев, изгоняемый из пещеры, созвал своих мамелюков и отпра-
вил по Нилу флотилию джерм, канж (нильских барок), речных
канонерских лодок, а вдоль берега реки за ней следовал отряд
от двенадцати до пятнадцати сотен всадников, с которым Дезэ,
командовавший нашим авангардом, встретился четырнадцато-
го июля при деревушке Миниех-Салам. В первый раз со време-
ни крестовых походов Восток оказался лицом к лицу с Западом.
Удар был ужасен. Эта армия, покрытая золотом, быстрая,
как ветер, всепожирающая, как пламя, накатывалась на наши
каре, рубя стволы ружей саблями, закаленными в Дамаске.
И когда вулканом грянул огонь из всех каре, она затрепетала
золотым шелковым шарфом, залетая в галопе во все углы,
отправлявшие навстречу ей потоки свинца. И наконец, увидев,
что прорыв невозможен, бежала длинной линией встревожен-
ных птиц, оставив вокруг наших батальонов еще шевелящийся
пояс изуродованных людей и лошадей. Отойдя в отдаление,
она переформировывалась, чтобы вернуться для новой атаки,
не менее бесполезной и убийственной, чем предыдущая.
На переломе дня они сплотились последний раз, но вместо
того, чтобы броситься на .нас, устремились по дороге в пус-
тыню и исчезли на горизонте в вихре песка.
295
Великие люди в домашних халатах
Мурад узнал в Гизе, какой крах потерпел Шебресс. В тот же
день посланники были отправлены в Санд, в Файум, в пус-
тыню. Повсюду беи, шейхи, мамелюки созывались против
общего врага. Каждый должен был явиться со своей лошадью
и с оружием. За три дня Мурад сплотил вокруг себя шесть
тысяч всадников. Все это полчище, собранное по воинственно-
му кличу своего вождя, расположилось в беспорядке на берегу
Нила, в виду Каира и пирамид, между деревушкой Эмбабе
справа и Гизой, любимой резиденцией Муради, слева. Что
касается вождя, то он приказал раскинуть свою палатку возле
гигантской сикоморы, в чьей тени могло укрыться пятьдесят
всадников. В этой позиции, более или менее приводя в порядок
свою армию, он ожидал французов, поднимавшихся по Нилу.
Двадцать третьего на рассвете Дезэ, все еще марширова-
вший в авангарде, заметил отряд в пятьсот мамелюков, произ-
водивших разведку. Они отступили, не теряя французов из
виду. В четыре часа утра Мурад услышал громкие крики. Это
его армия приветствовала пирамиды. В шесть часов французы
и мамелюки встретились.
А теперь представьте себе поле битвы. Оно было то же,
когда Камбиз, другой завоеватель, явившийся с края света,
выбрал его когда-то, чтобы раздавить египтян. Две тысячи
четыреста лет прошло. Нил и пирамиды были по-прежнему на
месте; только гранитный Сфинкс с лицом, изуродованным
персами, изменился. Одна лишь его гигантская голова воз-
вышалась над окружающим песком. Колосс, описанный Геро-
дотом, был простерт. Мемфис исчез. Вознесся Каир. Все эти
воспоминания, четкие и ясные в сознании французских коман-
диров, витали над головами солдат, будто безвестные птицы,
парившие некогда над баталиями и предвещавшие победу.
Что до места действия, то это была просторная песчаная
равнина для кавалерийских маневров. Деревенька Бакир рас-
кинулась в середине. Ее ограничивает ручей, бегущий перед
Гизой. Мурад и вся его кавалерия расположились на Ниле. За
ними был Каир.
Бонапарт видел в этом пространстве и расположении про-
тивников возможность не только победить мамелюков, но
даже истребить их. Он развернул свою армию полукругом,
сформировав из каждого дивизиона гигантские каре, поместив
в центре каждого артиллерию. Дезэ, привыкший идти вперед,
командовал первым каре, расположенным между Эмбабе и Ги-
зой. Затем шел дивизион Ренье; дивизион Клебера, лишенный
296
Наполеон Бонапарт
своего командира, раненного при Александрии, под командой
Дюгюа; потом дивизион Мену под командой Виаля; и, нако-
нец, крайний слева, опиравшийся на Нил, наиболее прибли-
женный к Эмбабе, дивизион генерала Бона.
Все каре должны были двинуться вместе, атаковать Эмбабе
и сбросить в Нил лошадей, мамелюков, укрепления.
Но Мурад не мог спокойно ждать за песчаными холмами.
Едва только каре заняли свои места, как мамелюки выскочили
из своих укреплений и неравными массами, не разбирая, не
рассчитывая, бросились на ближайшие к ним каре. Это были
дивизионы Дезэ и Ренье.
Приблизившись на расстояние выстрела, они разделились
на две колонны. Первая ринулась на левый угол дивизиона
Ренье, вторая—на правый дивизиона Дезэ. Каре позволили им
приблизиться на десять шагов. Лошади и всадники попадали,
остановленные стеной огня. Две первые шеренги мамелюков
рухнули, и будто земля содрогнулась под ними. Остаток ко-
лонны, еще увлекаемый атакой, остановленный валом железа
и огня, не мог и не желал повернуть назад, неумело развернул-
ся лицом к каре Ренье. Огонь отбросил ее на дивизион Дезэ.
Этот дивизион, очутившийся между двумя потоками людей
и лошадей, бурлившими вокруг, выставил штыки своего пер-
вого строя, в то время как фланги его открылись, позволяя
нетерпеливым ядрам вмешаться в этот кровавый пир.
Был момент, когда два дивизиона оказались полностью
окружены, и все средства были брошены для того, чтобы
разомкнуть эти невозмутимые смертельные каре. Мамелюки
подходили на десять шагов, попадали под двойной артиллерий-
ский и ружейный огонь, потом разворачивали своих коней,
испуганных видом штыков, заставляли их вновь наступать,
поднимали их на дыбы и падали вместе с ними. Сброшенные
всадники ползли на четвереньках и, извиваясь как змеи, старались
подрубить ноги наших солдат. И так было на протяжении более
получаса, пока длилась эта страшная схватка. Наши солдаты при
такой манере боя не узнавали больше людей. Им казалось, что
они имеют дело с призраками, привидениями, демонами. Нако-
нец человеческие крики, ржание лошадей,— все стихло, будто
унесенное ветром, и между двумя дивизионами осталось только
кровавое поле битвы, усеянное оружием и знаменами, покрытое
мертвецами и умирающими, еще взывающими о помощи.
В этот момент все каре четким шагом, как на параде,
двинулись вперед, замыкая Эмбабе железным кольцом. Но
297
Великие люди в домашних халатах
внезапно строй бея вспыхнул. Тридцать шесть артиллерийских
орудий раскинули по равнине гром. Флотилия на Ниле вздрог-
нула от отдачи бомбард, и Мурад во главе трех тысяч всадни-
ков устремился вперед, пытаясь разорвать эти адские каре.
Тогда наступавшие, едва оправившись, бросились на своих
смертельных врагов.
Это было чудесное зрелище для орлиного взгляда, способ-
ного окинуть поле битвы. Шесть тысяч лучших в мире всадни-
ков на лошадях, не оставлявших следов на песке, кружащихся
сворой вокруг неподвижных пылающих каре, задевающих их
своими извивами, обвивающих их своими узлами, пытающих-
ся их удушить, не сумев разорвать рассеивающихся, формиру-
ющихся вновь, чтобы вновь рассеяться, непрерывно меняю-
щихся, как волны, бьющие о берег. Потом они вновь станови-
лись единой линией, подобно огромной змее, лишь иногда
показывающей голову, направляемую на каре неутомимым
Мурадом. И вдруг батареи укреплений поменяли артиллери-
стов. Мамелюки слышали гром своих собственных пушек
и видели, что их расстреливают их же ядрами. Их флотилия
загорелась и взорвалась. В то время, когда Мурад скребся
ногтями и зубами о наши каре, три атакующие колонны
захватили укрепления, и Мармон, командовавший равниной,
уже громил в высот Эмбабе мамелюков, рвавшихся на нас.
Тогда Бонапарт дал знак к последнему маневру, и все было
кончено. Каре открылись, развернулись, соединились и спа-
ялись, как кольца цепи. Мурад и его мамелюки оказались
защемленными между собственными укреплениями и рядами
французов. Мурад увидел, что баталия проиграна. Он собрал
всех оставшихся у него людей и сквозь двойную линию огня,
пригнув голову, кинулся в отверстие, оставленное Дезэ между
его дивизионом и Нилом. Шквалом он пронесся под послед-
ним огнем наших солдат, углубился в 1изу и секундой позже
показался над ней, отступая в глубину Египта с двумя или
тремя сотнями всадников, остатками своего могущества.
Он оставил на поле битвы три тысячи человек, сорок
пушек, сорок груженых верблюдов, палатки, лошадей, рабов.
Равнина была покрыта золотом, кашемиром и шелком. Сол-
даты-победители захватили огромную добычу: все мамелюки
были покрыты своими лучшими доспехами и носили с собой
все, что имели из драгоценностей, золота и денег.
Тем же вечером Бонапарт лег спать в 1изе, а через день
вошел в Каир воротами победы.
298
Наполеон Бонапарт
Но достигнув Каира, Бонапарт уже мечтает не только
о колонизации страны, которую только что захватил, но и о за-
воевании Индии через Евфрат. Он составляет для Директории
записку, где требует подкрепления, оружия, транспорт, хирур-
гов, фармацевтов, медиков, строителей, виноторговцев, арти-
стов, садовников, продавцов кукол для народа и пятьдесят
француженок. Он посылает Типпо-Саебу курьера с предложени-
ем союза против англичан. Затем, убаюканный двойной надеж-
дой, пускается в погоню за Ибрагимом, самым влиятельным из
беев после Мурада, и опрокидывает его в Сахелей. И вот, когда
он принимает поздравления с этой победой, посланник прино-
сит ему новость о полной потере его флота. Нельсон раздавил
Брюэя; флот исчез, будто в кораблекрушении: никаких связей
с Францией, никакой надежды завоевать Индию. Нужно было
или остаться в Египте, или выйти оттуда славнее древних.
Бонапарт возвращается в Каир, празднует Рождество Ма-
гомета и годовщину Республики. Посреди этих праздников
Каир восстает, и в то время, когда Бонапарт бомбит город
с вершины Мокаттама, Бог приходит ему на помощь и посы-
лает грозу. Все утихает за четыре дня. Бонапарт отправляется
в Суэц. Он хочет увидеть Красное море и ступить в Азию
в возрасте Александра.
Теперь его взгляд обратился к Сирии. Эпоха высадки в Еги-
пет прошла и не вернется до следующего июля. Но следует
опасаться экспедиции через 1азу и Эль-Ариш, так как Джеззар-
паша по прозвищу «мясник» только что захватил этот город.
Нужно было уничтожить его авангард, опрокинуть укрепления
Яффы, 1азы и Акры, опустошить страну, уничтожив все источ-
ники, чтобы сделать невозможным проход армии через пусты-
ню. Вот и весь план. Но возможно, что он скрывает идею
какой-нибудь новой гигантской экспедиции. (Эти замыслы всег-
да сохранялись в глубине сознания Бонапарта.) Посмотрим.
Он отправляется во главе десяти тысяч человек, разделяет
инфантерию на четыре части. Ими командуют Бон, Клебер,
Ланн, Ренье. Кавалерию отдает Мюрату, артиллерию Даммар-
тену и инженерные войска Кафарелли-Дюфальга. Эль-Ариш
атакован и взят первого вантоза, седьмого—без сопротивле-
ния оккупирована Вза, семнадцатого Яффа, взятая приступом,
видит, как ее пятитысячный гарнизон предают мечу. Дальше
дорога продолжается триумфально. Подступают к Сен-Жан
д’Акр. Тридцатого того же месяца открыта брешь, и здесь
начинаются неудачи.
299
Великие люди в домашних халатах
Командует на этом месте француз, старый товарищ Наполе-
она. Они вместе экзаменовались в военной школе и в один и тот
же день были направлены к своим частям. Приверженец роя-
листской партии, Фелиппо устроил побег Сиднея Смита из
Тампля, последовал за ним в Англию, а затем явился в Сирию.
Столкновение с его инженерным расчетом было гораздо ощути-
мее для Бонапарта, чем с укреплениями Акры. С первого
взгляда было видно, что оборона была построена человеком
незаурядным. Обычная осада была невозможной, нужно было
штурмовать город. Три атаки, одна за другой, не дали никаких
результатов. Во время одного из приступов бомба падает у ног
Бонапарта. Два гренадера бросаются на него, укрыв его между
собой, поднимают руки, чтобы защитить его голову, закрыть со
всех сторон. Бомба взрывается, и будто чудом осколки щадят
эту преданность. Никто даже не ранен. Один из этих гренадеров
звался Домениль. Он станет генералом в 1809-м, потеряет ногу
в Москве в 1812-м и будет командовать защитой Венсена в 1814-м.
Тем временем помощь со всех сторон стекалась к Джеззару.
Сирийские паши объединили свои силы и шли на Акру. Сидней
Смит прибывает с английским флотом. Наконец чума, этот
союзник, более ужасный, чем все остальные, приходит на
помощь сирийскому палачу. Но сначала нужно освободиться
от армии Дамаска. Бонапарт вместо того, чтобы ожидать ее,
отступить при ее приближении, идет навстречу, сталкивается
с ней и рассеивает по равнине у горы Табор. Потом возвраща-
ется, чтобы предпринять еще пять атак, бесполезных, как
и предыдущие. Сен-Жан д’Акр стал для него проклятым горо-
дом, препятствием непреодолимым.
Каждый удивится, с чего это он так упорствует во взятии
этой развалюхи, зачем он ежедневно рискует жизнью, теряет
там лучших офицеров и своих самых храбрых солдат. Каждый
укорял его за это остервенение, казавшееся бесцельным. Одна-
ко цель—вот она. Он объясняет ее сам после одного из
бесплодных приступов, когда был ранен Дюрон, потому как
испытывал необходимость в том, чтобы Великие сердца, по-
добные ему, знали, что он не играет в безумные игры.
— Да,—говорил он,—я вижу, что эта презренная лачуга
стоила мне многих жизней и отняла массу времени, но дела
зашли слишком далеко, чтобы не предпринять новую попытку.
Если я выиграю, я найду в городе сокровища паши и во-
оружение для трехсот тысяч человек. Я подниму и вооружу
Сирию, униженную жестокостью Джеззара. Я знаю, при каж-
300
Наполеон Бонапарт
дом приступе население молит Бога о его падении. Я пойду на
Дамаск и Алеп; продвигаясь в глубь страны, я буду увеличи-
вать мою армию всеми недовольными. Я объявлю народу об
уничтожении рабства и тиранического правления пашей.
Я пойду в Константинополь с вооруженными массами, сверг-
ну турецкую империю и заложу на Востоке новую великую
империю, а она утвердит мое имя в потомстве, и я вернусь
в Париж через Андринополь и Вену, уничтожив австрийский
дом.—Потом, вздохнув, он продолжал:—Если я не преуспею
в последней атаке, я тотчас уезжаю. Время торопит. Я и так
прибуду в Каир не раньше середины июня. Ветры сейчас
благоприятны, чтобы двинуться с севера в Египет. Констан-
тинополь отправит войска в Александрию и Розетт, нужно,
чтобы я там был. Когда армия доберется туда по суше, мне
нечего ее бояться в этом году. Я прикажу уничтожить все до
входа в пустыню. Я сделаю невозможным проход армии еще
на два года. Невозможно жить посреди руин.
Именно последнее решение он вынужден был принять.
Армия отступает к Яффе. Там Бонапарт посещает чумной
госпиталь. Позже это станет сюжетом лучшей картины худож-
ника Гро. Все, что может быть увезено, эвакуировано морем на
Дамьет и сушей в 1азу и Эль-Ариш. Остаются шестьдесят
обреченных, но и они через час падут от руки турков. Та же
необходимость в бронзовом сердце, заставившая некогда пере-
резать гарнизон Яффы, вновь подает свой голос. Аптекарь Р...
приказывает раздавать, говорили, микстуру умирающим.
Вместо пыток, заготовленных турками, они испытают лишь
сладкую агонию.
Наконец, 26 префиаля, после долгого и тяжелого марша,
армия возвращается в Каир. И вовремя. Мурад-бей, ускольз-
нув от Дезэ, угрожает Нижнему Египту. Второй раз он насти-
гает французов у подножия пирамид. Бонапарт приказывает
приготовиться к битве. На этот раз он занимает позицию
мамелюков, спиной к реке. Но на следующее утро Мурад-бей
исчезает. Бонапарт удивлен, но в тот же день все выясняется.
Флот, о котором он говорил, подошел к Абукирку в то время,
как он и предрекал. Мурад окольными путями отправился на
соединение с лагерем турок.
Прибыв, он находит пашу преисполненным честолюбивых
надежд. Когда он появился, французские разъезды, слишком
слабые, чтобы вступить с ним в бой, отступили для перефор-
мирования.
301
Великие люди в домашних халатах
— Смотри,—говорит Мустафа-паша бею мамелюков,—
как все боятся этих французов. Ты не можешь выдержать их
присутствия. Показываюсь я, и вот они бегут передо мной!
— Паша,— ответил Мурад-бей,—хвала Пророку, что
французам выгодно отступить, потому что, если они вернутся,
ты исчезнешь перед ними, как пыль перед северным ветром.
Он пророчествовал, сын пустыни. Через несколько дней
Бонапарт пришел. После трех часов схватки турки, смятые,
спасаются бегством, Мустафа-паша протягивает окровавлен-
ной рукой свою саблю Мюрату. Двести человек сдаются вмес-
те с ним. Две тысячи остаются на поле битвы. Десять тысяч
утоплено. Двадцать пушек, палатки, скарб попадают в наши
руки. Форт Абукирк снова взят, мамелюки отброшены в пус-
тыню, англичане и турки ищут прибежища на своих судах.
Бонапарт отправляет парламентера на адмиральское суд-
но; он должен был договориться об отправке пленных из-за
невозможности их охранять и бесполезности расстрела, подоб-
ного тому, что произошел в Яффе. В обмен адмирал отправ-
ляет Бонапарту вино, фрукты и «Франкфуртскую газету» за
11 июня 1799 года.
С июня 1798 года, то есть более года, Бонапарт не имел
новостей из Франции. Он бросает взгляд на газету, быстро
пробегает ее и вскрикивает:
— Мои предчувствия меня не обманули! Италия потеряна.
Мне необходимо ехать!
Действительно, французы пришли к тому положению, ка-
кого он им и желал,—достаточно несчастному, чтобы видеть
в нем не честолюбца, но спасителя. Является вызванный им
тотчас же Гантом. Бонапарт приказывает ему приготовить два
фрегата—«Мюирон» и «Карреф», и два маленьких судна—
«Реванш» и «Фортюн», с запасом продовольствия на два
месяца для четырехсот—пятисот человек. 22 августа он пишет
армии:
«Новости из Европы заставляют меня отправиться во
Францию. Я оставляю командование генералу Клеберу. Армия
вскоре услышит обо мне. Я не могу сказать большего. Мне
тяжело покидать солдат, к которым я наиболее привязан, но
это ненадолго. Генерал, которого я оставляю, пользуется дове-
рием армии и моим».
На следующий день он поднимается на «Мюирон». Гантом
хочет выйти в открытое море, Бонапарт возражает.
— Я хочу,—говорит он,—чтобы вы, насколько это воз-
302
Наполеон Бонапарт
можно, следовали вдоль берегов Африки. Вы будете держать-
ся этого пути до юга Сардинии. У меня лишь горстка храбре-
цов и совсем мало артиллерии. Если англичане появятся,
я спрыгну на песок, сушей доберусь до Орана, Туниса или
другого порта, а там я найду средства переправиться.
На протяжении двадцати одного дня западные и северо-
западные ветры отбрасывали Бонапарта к порту, откуда он
отплыл. Наконец чувствуются первые порывы восточного вет-
ра. Гантом поднимает все паруса. Вскоре они проплывут мимо
того места, где некогда был Карфаген, обогнут Сардинию
с запада и первого октября войдут в порт Аяччо. Там турецкие
деньги меняют на семнадцать тысяч франков—все, что Бона-
парт вывез из Египта,—и седьмого числа того же месяца
покидают Корсику и отплывают во Францию, до которой не
более семидесяти лье. Восьмого вечером замечают эскадру из
четырнадцати судов; Гантом предлагает повернуться другим
бортом и возвратиться на Корсику.
— Нет!—властно выкрикивает Бонапарт.—Поставить все
паруса. На северо-запад, на северо-запад, вперед!
Вся ночь проходит в волнениях. Бонапарт не покидает
палубу. Он приказывает приготовить большую шлюпку и от-
рядить к ней двенадцать матросов; дает указание секретарю
отобрать самые важные бумаги и выбирает двадцать человек
для высадки на берег Корсики. Но настает день, и все предо-
сторожности становятся ненужными, все ужасы рассеиваются,
флот разворачивает паруса на северо-восток.
Девятого октября на рассвете показывается Фрежюс. Вхо-
дят на рейд. Тотчас разносится слух, что на одном из фрегатов
Бонапарт. Морская гладь разрезается суденышками. Все сани-
тарные нормы, которые собирался нарушить Бонапарт, совер-
шенно забыты толпой, сколько бы ей ни указывали на грозя-
щую опасность.
— Нам больше нравится чума,—отвечали они,—чем ав-
стрийцы.
Это были праздник и триумф.
Наконец, после проявленного энтузиазма, восхвалений все-
общего бреда Цезарь ставит ногу на землю, где нет больше
Брута.
Шесть недель спустя у Франции нет больше директоров,
есть три консула, и среди них есть только один, по словам
Съейеса, кто все знает, кто все делает, кто может все.
Мы подошли к восемнадцатому брюмера.
303
Бонапарт—первый консул
ggg 	 ервой заботой Бонапарта по утверждении его
Ж® I I в высшей магистратуре государства, еще крово-
I I точащего от внутренней и внешней войны, исто-
-Ж. щенного собственными победами, была попыт-
ка утвердиться на солидной основе. В соответствии с этим 5 ни-
воза VIII года Республики, отставив в сторону все дипломати-
ческие формы, какими суверены обволакивают обычно свои
мысли, он пишет королю leopry III, предлагая союз Франции и
Англии. Король остался нем, за ответ взялся Питт, а это означа-
ло, что союз отвергнут.
Бонапарт, не признанный Коргом III, повернулся к Павлу I.
Зная рыцарский характер этого царя, он подумал, что по отноше-
нию к нему надо действовать по-рыцарски. Он собрал внутри
Франции все русские войска, взятые в плен в Голландии и Швейца-
рии, приказал одеть их во все новое и отправил на родину, не тре-
буя ни выкупа, ни обмена. Бонапарт не ошибся, рассчитывая этим
демаршем разоружить Павла I. Тот, узнав о благородном поступ-
ке первого консула, вывел все свои войска, находившиеся еще
в 1ермании, и заявил, что не будет более участвовать в коалиции.
Между Францией и Пруссией сохранялось доброе взаимопони
мание, и король Фридрих Вильгельм скрупулезно соблюдал усло-
вия договора 1795 года. Бонапарт отправил к нему Дюрока, чтобы
тот убедил короля продвинуть границу своих войск до Нижнего
Рейна, сократив таким образом линию обороны. Прусский король
согласился и обещал лично договориться с Саксонией, Данией
и Швецией в целях соблюдения нейтралитета.
304
Наполеон Бонапарт
Оставались по-прежнему Англия, Австрия и Бавария, но эти
три державы еще не были готовы возобновить враждебные дей-
ствия. Так Бонапарт получил возможность, не теряя их из виду,
направить свой взгляд вглубь страны.
Новое правительство располагалось в Тюильри. Бонапарт
занимал дворец королей, и мало-помалу старые порядки двора
стали вновь появляться в этих апартаментах, откуда их выгна-
ли члены Конвента. Правда, следует сказать, что первой при-
вилегией короны, присвоенной Бонапартом, было право поми-
лования. Мсье Дефе, французский эмигрант, взятый в Тироле,
был препровожден в Гренобль и приговорен к смерти. Бона-
парт, узнав эту новость, приказывает своему секретарю напи-
сать на клочке бумаги: «Первый консул повелевает приостано-
вить приговор мсье Дефе» и, подписав этот лаконичный приказ,
отправляет его генералу Ферино. Мсье Дефе спасен.
Теперь у него начинает пробиваться новая страсть, занявшая
в душе важнейшее после войны место,—страсть к монументам.
Сначала он удовлетворяется тем, что приказывает снести лав-
чонки, засоряющие двор Тюильри. Вскоре, глядя в одно из окон,
он обращает внимание, что набережная д’Орсей внезапно обры-
вается, отчего Сена, разливаясь каждую зиму, мешает сообщени-
ям с Сен-Жерменским предместьем, и пишет такие слова:
«Набережная Школы плавания будет закончена в ближайшую
кампанию», и отправляет их министру внутренних дел. Тот
спешит подчиниться. Ежедневная толпа народа, пересекающая
Сену на лодчонках между Лувром и Катр-Насьон, указывает на
необходимость моста в этом месте. Первый консул посылает за
мсье Персье и Фонтэном. И мост Искусств волшебной конструк-
цией перекидывается с одного берега на другой. Вандомская
площадь осиротела без статуи Людовика XIV. Литая колонна
с пушками, отбитыми у австрийцев в трехмесячной кампании,
заменит ее. Сгоревший Хлебный рынок будет вновь возведен из
железа. Целые лье новых набережных из конца в конец столицы
оденут воды реки. Для биржи будет возведен дворец. Церкви
инвалидов будет возвращено ее первоначальное предназначение;
она засияет, как сверкнула в первый раз под солнцем Людови-
ка XIV. Четыре кладбища, которые составляют некрополи Каира,
будут расположены в четырех важных точках Парижа. Наконец,
если Бог дарует ему время и силы, будет пробита улица; от
Сен-Жермен л’Оксеруа она протянется к заставе Трон и будет
шириной в сто шагов, ее усадят деревьями, как на бульварах,
и украсят аркадами, как улицу Риволи... Но с этой улицей
305
Великие люди в домашних халатах
придется еще подождать, так как она должна называться
Императорской.
В это время, в первый год XIX века, готовил он свои
воинские чудеса. Закон о рекрутском наборе исполнялся с эн-
тузиазмом—организовывался новый воинский материал.
Массы людей поднимались, направлялись от побережья Генуи
до Нижнего Рейна. Резервная армия собиралась в лагере Ди-
жона; она состояла в основном из голландской армии, успо-
коившей Вандею.
Со своей стороны противник отвечал на эти приготовления
такими же воинственными действиями. Австрия форсировала
набор, Англия наняла двенадцать тысяч баварцев. Один из
самых ловких ее агентов занимался вербовкой в Швабии,
Франкении, Оденвальде. Наконец, шесть тысяч вюртембергцев,
швейцарские полки и дворянский корпус эмигрантов под коман-
дованием принца Конде перешли со службы Павлу I на содержа-
ние Георга III. Все эти формирования были предназначены для
действий на Рейне. Австрия отправляет своих лучших солдат
в Италию. Здесь союзники намеревались открыть кампанию.
Семнадцатого марта 1800 года, во время работы по учреж-
дению дипломатических школ, основанных мсье де Талейра-
ном, Бонапарт внезапно оборачивается к своему секретарю
и весело спрашивает его:
— 1де, по вашему мнению, я разобью Меласса?
— Не могу знать,— отвечает удивленный секретарь.
— Пойдите, разверните в моем кабинете большую карту
Италии, и я вам покажу.
Секретарь спешит исполнить приказание. Бонапарт запаса-
ется булавками с головками из красного и черного воска,
ложится на огромную карту, втыкая в те места, где его ждет
противник, булавки с черными головками, а красные головки
выстраивает в линию, с которой намерен вести свои войска.
Потом оборачивается к секретарю, наблюдавшему за его дей-
ствиями в почтительном молчании..
— Ну а теперь?—говорит он.
— Теперь,—отвечает тот,—я знаю не больше...
— Ну вы и простофиля! Смотрите сюда. Меласс в Александ-
рии, здесь его командный пункт. Он останется здесь до тех пор,
пока 1енуя не сдастся. В Александрии его склады, госпитали, его
артиллерия, его резервы,—указывает на Сен-Бернар,—я перехо-
жу Альпы здесь и обрушиваюсь на его тыл прежде, чем он
заподозрит, что я в Италии. Я перерезаю его коммуникации
306
Наполеон Бонапарт
с Австрией, настигаю в равнинах Скривии,—втыкает булавку
с красной головкой в Сан-Джулиано,—здесь его бью.
Так первый консул очертил план битвы при Маренго. Четыре
месяца спустя он был осуществлен по всем пунктам. Альпы были
преодолены, командный пункт находился в Сан-Джулиано,
Меласс был отрезан, оставалось только его разбить. Бонапарт
вписывал свое имя рядом с именами Ганнибала и Карла Великого.
Первый консул говорил правду. Он катился с альпийских
вершин лавиной; второго июня он был под Миланом, куда
вошел без сопротивления, и немедленно блокировал форт.
В тот же день Мюрат был отправлен в Плезанс, а Ланн
в Монтебелло. Оба ехали завоевывать, не помышляя об этом,
один—корону, другой—герцогство.
На следующий день после входа Бонапарта в Милан шпион,
служивший ему во время первой итальянской кампании, просит
доложить о себе. Генерал узнает его с первого взгляда. Теперь
он на службе у австрийцев. Меласс отправил его наблюдать за
французской армией, но он хочет покончить со своим опасным
ремеслом и просит тысячу луидоров, чтобы предать Меласса.
Для этого ему нужны сведения, необходимые этому генералу.
— Это меня не интересует,—сказал первый консул,—мне
совершенно не важно, что они знают мои силы и мою пози-
цию, лишь бы я знал силы и позицию моего врага. Скажешь
мне что-нибудь стоящее, и тысяча луидоров твоя.
Шпион перечисляет ему количество войск, их силу, рас-
положение, имена генералов, их достоинства и характеры.
Первый консул следит за его словами по карте, усеивая ее
булавками. В Александрии недостаток продовольствия. Ме-
ласс совсем не ждал осады, у него много больных и недостаток
медикаментов. В обмен Бертье передает шпиону записку с бо-
лее или менее точными сведениями о французской армии.
Первый консул ясно видит позицию Меласса, будто гений
войны позволил ему пролететь над равнинами Скривии.
Восьмого июня ночью прибывает курьер из Плезанса; его от-
правил Мюрат. Он везет перехваченное письмо—это депеша Ме-
ласса, адресованная придворному совету Вены. В ней сообщается
о капитуляции Генуи, которая произошла четвертого. Съев все,
вплоть до седел своих лошадей, Массена вынужден был сдаться.
Бонапарта будят среди ночи по его собственному указанию:
«Дать мне спать при хороших новостях, разбудить при плохих».
— Ба, вы не знаете немецкого,— заявляет он сначала свое-
му секретарю. Потом, признав правду, он встает и проводит
307
Великие люди в домашних халатах
остаток ночи, отдавая приказания. В восемь часов утра все
готово к отражению возможных последствий этого неожидан-
ного события.
В тот же день командный пункт переносится в Страделлу,
где он остается до двенадцатого и где одиннадцатого к нему
присоединяется Дезэ. Тринадцатого, шагая по Скривии, пер-
вый консул пересекает поле битвы Монтенбелло. Церкви там
переполнены мертвыми и ранеными.
— Дьявол,—говорит он Ланну, находящемуся при нем
в роли чичероне,—кажется, дело было жаркое.
— Я думаю,—отвечает тот,—кости трещали в моем диви-
зионе, как стекла под ударами града.
Наконец, тринадцатого вечером первый консул приезжает
в Торре ди Голифоло. Как бы ни было поздно и как бы он ни был
раздавлен усталостью, он не желает ложиться в постель, пока не
будет полной уверенности, есть ли у австрийцев мост через
Бормиду. В час ночи офицер, занимавшийся этой миссией,
возвращается и сообщает, что моста нет. Эта новость успокаивает
первого консула. Он выслушивает последний доклад о расположе-
нии частей и ложится спать, не думая, что завтра будет баталия.
Наши части занимали следующие позиции.
Дивизион Гарданна и дивизион Шамбарлиака, составля-
ющие армию генерала Виктора, были расположены у загород-
ного дома Педра-Бона перед Маренго, на равном расстоянии
от деревни и от берега. Корпус генерала Ланна был выдвинут
перед деревней Сан-Джулиано, направо от Тортонской дороги,
в шестистах туазах от деревни Маренго.
Консульская гвардия была оставлена в резерве за войсками
генерала Ланна, на дистанции примерно в пятьсот туазов. Бригада
кавалерии под командованием генерала Келлермана и несколько
эскадронов гусар и стрелков формировали левый фланг и заполня-
ли в первой линии интервалы между дивизионами Гарданна
и Шамбарлиака. Вторая бригада кавалерии под командой
генерала Шампо составляла правый фланг и заполняла во второй
линии интервалы инфантерии генерала Ланна. Наконец, двенадца-
тый полк гусаров и двадцать первый полк стрелков, откомандиро-
ванных Мюратом под команду генерала Риво, занимали выход из
деревушки, расположенной на правом фланге главной позиции.
Все эти части, соединенные и выстроенные наискосок, с ле-
вым флангом впереди, составляли восемнадцать-девятнадцать
тысяч человек инфантерии и две тысячи пятьсот лошадей,
к которым должны были присоединиться на следующий день
308
Наполеон Бонапарт
дивизионы Мунье и Будэ, занимавшие по приказу генерала
Дезэ арьергард в десяти лье от Маренго.
Со своей стороны тринадцатого июня генерал Меласс закан-
чивал собирать войска генералов Хаддика, Кайма и Отта.
В тот же день он перешел Танаро и разбил бивуак перед
Александрией с тридцатью шестью тысячами инфантерии,
семью тысячами кавалерии и с многочисленной артиллерией,
находившимися в отличном состоянии.
В пять часов Бонапарт был разбужен громом пушек. Когда
он заканчивал одеваться, прискакал адъютант генерала Ланна
и доложил, что враг перешел Бормиду, вышел на равнину
и что уже началась битва. Бонапарт вскакивает на коня и во
весь дух несется туда, где завязалась баталия. Он находит там
противника, сформировавшего три колонны. Левая, соста-
вленная из всей кавалерии и легкой инфантерии, направляется
к Кастель-Сериоло, тогда как центральная и правая колонны,
опираясь одна на другую, составленные из инфантерии генера-
лов Хаддика, Кайма, О’Рейли и резерва гренадеров генерала
Отта, движутся по Тортонской дороге.
С первых же шагов, сделанных этими колоннами, они
сталкиваются с войсками генерала Гарданна, стоящими, как
мы уже сказали, у фермы Педра-Бона. Шум, производимый
передвигающейся артиллерией шагающих батальонов, в три
раза превышавших численностью тех, кого они собирались
атаковать, выманили льва на поле битвы.
Он прибыл в тот самый момент, когда дивизион Гарданна,
раздавленный, начинал поддаваться. Но генерал Виктор дви-
нул ему на помощь дивизион Шамбарлиака. Прикрытые этим
передвижением войска Гарданна отошли в полном порядке
и закрыли деревню Маренго.
Тогда австрийцы расформировывают колонну и, вос-
пользовавшись расширившейся перед ними территорией, раз-
ворачиваются в параллельные линии, численно намного пре-
вышая части генералов Гарданна и Шамбарлиака. Первая ли-
ния была под командой генерала Хаддика, вторая—самого
генерала Меласса, тогда как корпус гренадеров генерала Отта
формировался несколько сзади, справа от деревни Кастель-
Сериоло.
Глубокий овраг описывал полукруг перед древней Маренго.
Генерал Виктор расположил там линию дивизионов Гарданна
и Шамбарлиака. Они должны были выдержать вторую атаку.
Как только они там устроились, Бонапарт отдает им приказ
309
Великие люди в домашних халатах
защищать Маренго как можно дольше. Главнокомандующий
понял, что баталия будет носить имя этой деревушки.
Через минуту битва разгорелась по всему фронту: стрелки
расстреливают друг друга через овраг; пушки стреляют карте-
чью с расстояния пистолетного выстрела. И этот артиллерий-
ский огонь, превосходящие силы противника могли поглотить
нас, если бы мы рассыпались по полю битвы. Тогда генерал Риво,
командовавший правым флангом бригады Гарданна, выходит
вперед, выводя из деревни в открытое поле, под самый яростный
огонь противника свой батальон, приказывая ему умереть, но не
отступать ни на шаг. Он становится мишенью для австрийской
артиллерии, каждое ядро попадает в цель, но за это время
генерал Риво строит свою кавалерию в колонну, огибает героиче-
ский батальон, нападает на три тысячи наступающих австрийцев
и, раненный картечной пулей, отбрасывает и рассеивает их,
заставляя отступить за линию обороны. Затем он продолжает
битву в том самом батальоне, оставшемся крепким, как стена.
В этот момент дивизион генерала Гарданна, с утра выжига-
емый всей артиллерией противника, отброшен в Маренго
и преследуется первой линией австрийцев, тогда как вторая
линия мешает дивизиону Шамбарлиака и бригаде Рено прийти
к нему на помощь. К тому же вскоре они сами вынуждены
отступить от своего участка деревни. За деревней они сходятся.
Генерал Виктор переформирует их, напомнив, что первый кон-
сул придает огромное значение овладению Маренго. Он сам
становится во главе, проникает на улицы, которые австрийцы
не имели времени забаррикадировать, отбирает деревню,
вновь теряет, занимает еще раз и, наконец, раздавленный
численностью неприятеля, вынужден оставить ее в последний
раз. Но, опираясь на два дивизиона Ланна, пришедших ему на
помощь, выстраивает свою линию параллельно противника,
вышедшего из Маренго и начавшего многочисленные атаки.
Тотчас Ланн, видя, что два дивизиона генерала Виктора при-
шли в себя и готовы снова выдержать бой, двигается вправо
тогда, когда австрийцы готовы нас захлестнуть. Этот маневр
ставит его лицом к войскам генерала Кайма, штурмующего
Маренго. Два соединения, одно в экзальтации от блеснувшей
победы, другое отдохнувшее, сталкиваются в ярости, и битва,
прерванная на мгновение двойным маневром двух армий,
начинается вновь по всей линии, более яростная, чем прежде.
После часа рукопашного боя части армии генерала Кайма
начинают отступать. Генерал Шампо во главе драгун наступа-
310
Наполеон Бонапарт
ет и увеличивает беспорядок в их рядах. Тенерал Ватрен броса-
ется вдогонку, и они откатываются на тысячу туазов за ручей
Барбетта. Но это движение отделяет его от главной армии.
Дивизионы генерала Виктора оказываются в опасном положе-
нии из-за этой победы. Он вынужден вернуться и занять пост,
оставленный на мгновение открытым.
В этот момент Келлерман делает на левом фланге то, что
Ватрен сделал только что на правом. Две его кавалерийские
атаки прорвали линию обороны, за которой он нашел вторую
и, не решившись продолжать атаку из-за численного превос-
ходства, потерял все плоды мимолетной победы.
В полдень эта линия, колеблющаяся, как пламя, на протя-
жении около лье, прогнулась по центру и начала отступать, не
побежденная, но оглушенная огнем артиллерии, раздавленная
ударом человеческих масс. Центр, отступая, открывал фланги.
Они вынуждены были последовать за его движением, и генера-
лы Ватрен и Келлерман дали приказы своим дивизионам
отступать.
Отступление было произведено в шахматном порядке,
предваряя под огнем восьмидесяти пушек марш австрийских
батальонов. На протяжении двух лье, настигаемая ядрами,
обезглавленная картечью, захлестываемая атаками армия от-
ступала так, что ни один человек не покинул ее рядов, чтобы
бежать. Команды первого консула исполнялись точно и хлад-
нокровно, как на параде. В это время первая австрийская
колонна, двигавшаяся, как мы говорили, на Кастель-Сериоло,
появляется, подавляя наш правый фланг. Это было уже сли-
шком серьезное пополнение. Бонапарт решает использовать
консульскую гвардию, остававшуюся в резерве с двумя рота-
ми гренадеров. Он приказывает гвардии продвинуться на три
сотни туазов вправо, сформировать каре и остановить Элс-
ница и его колонну, как может остановить гранитный редут.
Тенерал Элсниц делает тогда ошибку, на которой Бонапарт
надеялся его поймать. Вместо того чтобы пренебречь этими
девятьюстами людьми, не представлявшими опасности в тылу
побеждающей армии, обойти их и идти на помощь генералам
Мелассу и Кайму, он ополчился на этих храбрецов, которые,
расстреляв свои заряды почти в упор и почти никого не
потеряв, приняли врага на острия штыков.
Однако эта горстка воинов не могла держаться долго,
и Бонапарт уже отдавал им приказ отступать за остальной
армией, когда вдруг один из дивизионов Дезэ, дивизион
311
Великие люди в домашних халатах
генерала Мунье, появился за французской линией. Бонапарт
вздрогнул от радости, его ожидания наполовину сбывались.
Тотчас он обменивается несколькими словами с генералом
Дюпоном, начальником штаба. Генерал Дюпон бросается к ди-
визиону, принимает командование, на мгновение оказывается
окруженным кавалерией генерала Элсница, проходит сквозь ее
ряды, страшным ударом задевает дивизион генерала Кайма,
начинавшего теснить Ланна, отталкивает врага к деревне Кас-
тель-Сериоло, там отдает одну из своих бригад под команду
генерала Карра Сен-Сира, приказывает ему именем первого
консула умереть здесь со всеми своими людьми, но не от-
ступать, затем захватывает на обратном пути батальон кон-
сульской гвардии и две роты гренадеров, столь храбро оборо-
нявшихся на глазах всей армии, и присоединяется к отступле-
нию, идущему в том же порядке и с той же точностью.
Было три часа дня. Из девятнадцати тысяч человек, начавших
битву в пять часов утра, оставалось от силы восемь тысяч инфанте-
рии, тысяча лошадей и шесть пушек, способных стрелять. Чет-
верть армии была выведена из строя. Другая четверть из-за недо-
статка повозок выносила раненых—Бонапарт отдал приказ не
бросать их. Все отступали, за исключением генерала Карра Сен-
Сира, изолированного в деревне Кастель-Сериоло и уже нахо,
шегося на расстоянии лье от остальной армии. Всем становилось
ясно, что еще полчаса—и отступление превратится в бегство.
И тут адъютант из дивизиона Дезэ, от которого зависел в этот час
не только исход дня, но и судьбы Франции, врывается галопом
и объявляет, что колонны Дезэ показались на вершине Сан-Джули-
ано. Бонапарт оборачивается, видит пыль, предвещающую приход
Дезэ, бросает последний взгляд на весь строй и кричит: «Стоп!»
Слово электрическим током пробегает по фронту битвы,

все останавливается.
В этот момент прибывает Дезэ, опережая на четверть часа
свой дивизион. Бонапарт показывает ему долину, усеянную
трупами, и спрашивает, что он думает о баталии. Дезэ охваты-
вает все взглядом.
— Я думаю, что она проиграна,—говорит он. Потом дос-
тает часы.—Но сейчас только три часа, и у нас есть время
выиграть другую.
— Это и мое мнение,—лаконично отвечает Бонапарт,—
и у меня есть маневр для этого.
Действительно, здесь начинается второй акт дня, или вто-
рая битва при Маренго, как назвал ее Дезэ.
312
Наполеон Бонапарт
Бонапарт проходит перед фронтом войск, протянувшимся
от Сан-Джулиано к Кастель-Сериоло.
— Товарищи!—кричит он среди ядер, вспахивающих зем-
лю под ногами его коня.—Сделано слишком много шагов
назад. Пришел момент идти вперед. Вспомните, что мой обы-
чай—спать на поле битвы!
Крики «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует первый
консул!» летят со всех сторон и тонут в громе барабанов,
бьющих наступление.
Части армии выстраиваются в следующем порядке.
1енерал Карра Сен-Сир все еще занимал, несмотря на все
усилия противника, деревню Кастель-Сериоло—стержень
всей армии.
За ним следовала вторая бригада дивизиона Мунье, грена-
деры и консульская гвардия, стоявшие на протяжении двух
часов против всей армии генерала Элсница.
Затем два дивизиона Ланна, дивизион Будэ, не вступавший
еще в сражение, во главе которого находился генерал Дезэ,
говоривший, смеясь, что его ждет несчастье, потому что ав-
стрийские ядра забыли его за два года, что он был в Египте.
Наконец, два дивизиона, 1арданна и Шамбарлиака, наи-
более пострадавшие в этот день. От них осталось едва ли
пятнадцать сотен человек. Дивизионы расположились диаго-
нально, один за другим.
Кавалерия держалась на второй линии, готовая атаковать
через интервалы между частями. Бригада генерала Шампо
опиралась на Тортанскую дорогу, генерал Келлерман располо-
жился в центре, между Ланном и Будэ.
Австрийцы, не видевшие прибывших к нам подкреплений,
продолжают наступать в прежнем порядке. Колонна из пяти
тысяч гренадеров под командой генерала Заха выходит на
большую дорогу и наступает на дивизион Будэ, прикрываю-
щий Сан-Джулиано. Бонапарт ставит батарею из пятнадцати
только что прибывших пушек за дивизионом Будэ; потом
резким криком он приказывает всему строю двинуться вперед.
Это общий приказ. Вот приказы частные.
Карра Сен-Сир оставит деревню Кастель-Сериоло, опроки-
нет все, что захочет ему воспротивиться, овладеет мостами
через Бомиду, чтобы отрезать отход австрийцев. 1енерал Мар-
мон демаскирует артиллерию только тогда, когда противник
будет на расстоянии пистолетного выстрела. Келлерман со
своей тяжелой кавалерией проделает в линии противника одну
313
Великие люди в домашних халатах
из тех брешей, которые он так прекрасно умел делать. Дезэ со
своими свежими частями уничтожит колонну гренадеров генера-
ла Заха. Наконец, Шампо со своей легкой кавалерией вступит
в бой тотчас же, как только бывшие победители попятятся назад.
Приказы исполнялись сразу же, как были отданы. Наши войска
в едином порыве перешли в атаку; по всей линии защелкали
выстрелы и грохнули пушки; зазвучал устрашающий шаг атаки,
сопровождаемый Марсельезой. Батарея, открытая Мармоном,
изрыгнула огонь; Келлерман бросается со своими кирасирами
и пробивает обе линии; Дезэ перепрыгивает рвы, одолевает
изгороди, выскакивает на небольшую возвышенность и падает,
обернувшись назад, чтобы посмотреть, следует ли за ним его
дивизион. Его смерть, вместо того чтобы уменьшить горячность
его солдат, удваивает ее. Генерал Будэ встает на его место,
бросается на колонну гренадеров, но они встречают его штыками.
В этот момент Келлерман, уже пересекший обе линии,
видит, что дивизион Будэ безрезультатно бьется с неподвижной
массой неприятеля, нападает на нее с фланга, проникает вперед
и разбивает колонну. Менее чем в полчаса пять тысяч гренаде-
ров вбиты в землю, опрокинуты, рассеяны. Они исчезают как
дым, пораженные, уничтоженные. Генерал Зах и его штаб
становятся пленниками. И это все, что осталось от колонны.
Но и враг в свою очередь хочет использовать кавалерию.
Однако постоянный ружейный огонь, пожирающая картечь
и устрашающий штык останавливают его. Мюрат маневрирует
по флангам с несколькими легкими артиллерийскими орудия-
ми, посылая смерть на ходу.
В это время в австрийском лагере взрывается повозка
с боеприпасами и увеличивает беспорядок. Это как раз то, чего
ждал генерал Шампо со своей кавалерией. Ловким маневром,
скрыв малое число своих всадников, он проникает далеко
вперед. Дивизионы Гарданна и Шамбариака, оскорбленные
дневным отступлением, нападают на врага, жаждя мести.
Ланн становится во главе своих двух армейских частей и летит
перед ними с криком: «Монтебелло! Монтебелло!»
Бонапарт везде. Теперь все смято, все пятится, все распада-
ется. Австрийские генералы напрасно стремятся удержать от-
ступающих. Отступление переходит в бегство. Французские
дивизионы за полчаса переходят равнину, где они шаг за
шагом защищались в течение четырех часов. Враг останав-
ливается только в Маренго и там перестраивается от Кастель-
Сериоло до ручья Барботта под огнем стрелков, расставлен-
314
Наполеон Бонапарт
ных генералом Карра Сен-Сиром. Но дивизион Будэ, дивизи-
оны Гарданна и Шамбариака преследуют врага из улицы в ули-
цу, от площади к площади, от дома к дому. Маренго взята.
Австрийцы отходят к позиции Педра-Бона. Но и там атакова-
ны тремя дивизионами, не отпускающими их, и полубригадой
Карра Сен-Сира. В девять часов вечера Педро-Бона взята,
и дивизионы Гарданна и Шамбариака занимают утреннюю
позицию. Враг приближается к мостам, чтобы перейти Борми-
ду, и находит там Сен-Сира, опередившего их. Ищут брод,
пересекают реку под огнем всей нашей армии. Он утихает
только в девять часов вечера. Остатки австрийской армии
добираются до своего лагеря в Александрии. Французская
армия разбивает бивуак перед укреплениями моста.
За этот день австрийцы потеряли четыре тысячи пятьсот
человек убитыми, восемь тысяч ранеными; было захвачено
семь тысяч пленных, двенадцать знамен и тридцать пушек.
Никогда, наверное, судьба не являлась в один и тот же день
в двух таких разных обличьях: в два часа пополудни это было
поражение с его плачевными последствиями, в пять часов
победа вновь засияла на знаменах Арколя и Лоди. В десять
часов Италия вновь была завоевана одним ударом, и трон
Франции замаячил в перспективе.
Утром следующего дня князь Лихтенштейн явился на аван-
пост и доставил первому консулу предложения генерала Ме-
ласса. Они не подошли Бонапарту, и он продиктовал свои.
С ними князь и уехал. Армия генерала Меласса должна была
выйти свободно, с воинскими почестями, но с условием, что
Италия целиком подпадает под французское владычество.
Князь Лихтенштейн вернулся вечером. Условия показались
Мелласу слишком жесткими. Дело в том, что он в три часа,
найдя, что битва выиграна, оставил своим генералам докончить
разгром нашей армии и вернулся на отдых в Александрию.
При первых замечаниях, сделанных посланником, Бона-
парт его прервал.
— Мсье,—сказал он ему,—я продиктовал вам мои окон-
чательные требования. Отвезите их своему генералу и возвра-
щайтесь скорее, потому что они бесповоротны. Подумайте
о том, что я знаю ваше положение так же хорошо, как и вы.
Я не возобновлял войну со вчерашнего дня. Вы блокированы
в Александрии, у вас много раненых и больных, недостаток еды
и медикаментов. Я занимаю все ваши фланги. Вы потеряли
убитыми и ранеными элиту вашей армии. Я мог бы требовать
315
Великие люди в домашних халатах
большего, и моя позиция мне это позволяет, но я умеряю свои
требования из уважения к сединам вашего генерала.
— Эти условия жестки, мсье,—ответил князь,—особенно
возвращение Генуи. Она пала всего две недели назад после
такой долгой осады.
— Пусть вас это не волнует,—подхватил первый консул,
показывая князю перехваченное письмо.—Ваш император не
узнал о взятии Генуи, а мы ему не скажем.
Тем же вечером все условия, поставленные первым консу-
лом, были приняты. Бонапарт писал своим коллегам:
«На следующий день после баталии при Маренго, граждане
консулы, генерал Меласс попросил разрешения у аванпостов
пропустить ко мне генерала Скала; днем был заключен договор,
приобщенный к этому письму. Он был подписан ночью генералом
Бертье и генералом Мелассом. Я надеюсь, что французский
народ будет доволен своей армией.
Бонапарт».
Так осуществилось предсказание, сделанное первым консу-
лом своему секретарю четыре месяца назад в кабинете Тюильри.
Бонапарт вернулся в Милан и нашел город освещенным
и радостным. Массена, не видевшийся с ним с египетской
кампании, ждал его там. В награду за доблестную защиту
Генуи он стал командующим Итальянской армией.
Первый консул под восторженные крики народа вернулся
в Париж. Он вернулся в столицу вечером, и, когда на следующий
день парижане узнали о его возвращении, они толпами двинулись
в Тюильри с такими криками и таким энтузиазмом, что молодой
победитель Маренго вынужден был показаться на балконе.
Несколько дней спустя ужасная новость омрачила всеобщее
ликование. Клабер пал в Каире от кинжала Солимана-Эль-
Алеби в тот же день, как и Дезэ на равнине Маренго под
пулями австрийцев.
Договор, подписанный Бертье и генералом Мелассом
в ночь после сражения, повлек за собой перемирие, заключен-
ное 5 июля, нарушенное потом 5 сентября и возобновленное
после победы в битве при Чогенлинден.
Во все это время нагнетались заговоры и интриги. Серран,
Аррен, Топин и Демервиль были арестованы в Опере, куда
явились, чтобы убить первого консула. Адская машина взор-
валась на улице Сен-Никез в двадцати пяти шагах за его
каретой. Людовик ХУГГГ писал Бонапарту письмо за письмом,
чтобы тот вернул ему его трон.
316
Наполеон Бонапарт
В первом письме, датированном 20 февраля 1800 года,
говорилось следующее:
«Каково бы ни было кажущееся поведение людей, подобных Вам,
мсье, они никогда не вызывают тревоги. Вы заняли высокое место,
и я признаю, что это по праву лучше, если это был кто-нибудь
другой. Вы знаете, сколько силы и власти нужно употребить,
чтобы дать счастье великой нации. Спасите Францию от ее соб-
ственной ярости. Вы исполните этим желание моего сердца. Вер-
ните ей ее короля, и будущие поколения благословят Вашу память.
Вы будете слишком необходимы государству, и я, назначая Вас на
важные посты, оплачу долг моих предков и мой.
Луи».
За этим письмом, оставшимся без ответа, последовало
следующее:
«Уже давно, генерал, Вы должны знать о том уважении,
которое я к Вам питаю. Если Вы сомневаетесь, способен ли я на
благодарность, укажите, какие посты хотели бы занять Вы
и Ваши друзья. Что до моих принципов, то я француз; мило-
сердный по характеру, я буду таким еще больше по рассудку.
Нет, победитель Лоди, Кастильоне, Аркола, покоритель Ита-
лии и Египта не может предпочесть славе пустое честолюбие.
Однако Вы теряете драгоценное время. Мы можем утвердить
славу Франции. Я говорю мы, потому что мне для этого нужен
Бонапарт и потому что он не сможет быть без меня. Генерал,
на Вас смотрит Европа. Вас ожидает слава, и я горю нетерпе-
нием вернуть мир моему народу.
Луи».
Бонапарт отвечает 24 сентября:
«Я получил, мсье, Ваше письмо. Я благодарю Вас за благо-
родные слова, сказанные в нем. Вы не должны желать своего
возвращения во Францию. Вам пришлось бы пройти по ста
тысячам трупов. Принесите в жертву Ваши интересы покою
и счастью Франции. История зачтет Вам это. Я не остался
равнодушным к несчастьям Вашего семейства и с удовольстви-
ем узнаю, что Вы окружены всем, что может способствовать
спокойствию Вашего уединения.
Бонапарт».
Напомним здесь, чтобы дополнить историю этой перепи-
ски, знаменитое письмо, которым тремя годами позже Людо-
вик XVIII подкреплял свои претензии на трон Франции:
317
Великие люди в домашних халатах
«Я не смешиваю мсье Бонапарта с теми, кто ему предшест-
вовал. Я уважаю его достоинства, его военные таланты. Я от-
даю должное некоторым его административным актам, так как
добро, сделанное моему народу, мне всегда будет дорого. Но он
ошибается, если думает поколебать меня в том, что касается
моих прав. Он подтвердит их сам. Могут ли они быть оспорены
действиями, которые он предпринимает в данный момент? Мне
неизвестны пути Господни по поводу моей семьи и меня, но я знаю
ответственность, возложенную на тот титул, какой по Его
воле был дан мне при рождении. Как христианин, я буду испол-
нять эти обязанности до моего последнего дыхания. Сын Людо-
вика Святого, я сумею по его примеру уважать себя и в оковах.
Наследник Франциска I, я хочу по меньшей мере суметь сказать,
как он: «Мы все потеряли, кроме чести».
Наконец, 9 февраля 1801 года был подписан Люневильский
мир. Он подтверждал все условия договора Кампо-Формио,
снова относил к Франции все области по левому берегу Рейна,
утверждал Адидже как границу австрийских владений, вынуждал
австрийского императора признать республики Цизальпинскую,
Батавскую и Швейцарскую и, наконец, отдавал Франции Тоскану.
Республика находилась в мире со всеми, кроме Англии,
своей старой вечной соперницы. Бонапарт решил погрозить ей
огромной демонстрацией. Лагерь на двести тысяч человек был
разбит в Булони, и несметное количество плоскодонных судов
для транспортировки этой армии собрали во всех портах
севера Франции. Англия испугалась, и 26 марта 1802 года был
подписан Амьенский мирный договор.
А тем временем первый консул незаметно двигался к тро-
ну. Бонапарт постепенно становился Наполеоном. 15 июля
1801 года он подписывает конкордат с папой. 21 января 1802
года он соглашается принять титул президента Цизальпинской
республики. 2 августа он был провозглашен «пожизненным
консулом». 21 марта 1804 года он приказывает расстрелять
герцога Энгиенского во рву Венсена.
Заплатив последний раз революции, Франция стала перед
великим вопросом: будет ли Наполеон Бонапарт императором
французов?
Пять миллионов подписей ответили утвердительно, и На-
полеон взошел на трон Людовика XVI.
Лишь три человека протестовали от имени литературы, этой
вечной республики, не имевшей цезарей и не признававшей
наполеонов. Этими людьми были Лемерсье, Дюсис и Шатобриан.
318
Наполеон—император
Т“Г оследние моменты консульства отличаются ли-
I I бо наказаниями, либо милостями, которые бы-
I I ли употреблены на расчистку дороги к трону.
КлвэЛ. JL Создав империю, Наполеон сразу стал ее реор-
ганизовывать.
Феодальная знать исчезла. Наполеон создал народную
знать. Многочисленные рыцарские титулы, ордена опорочили
себя. Наполеон основал Почетный Легион. На протяжении
двенадцати лет высшим военным чином был генералитет.
Наполеон создал двенадцать маршалов. Ими стали его сорат-
ники. Рождение и милость не принимались во внимание при их
назначении. Отцом их был героизм, а матерью—победа. Эти
двенадцать избранных были Бертье, Мюрат, Монсэ, Журдан,
Массена, Ожеро, Бернадотт, Сульт, Брюн, Ланн, Мортье,
Даву, Келлерман, Лефевр, Периньон, Нейл, Серрюрье.
Спустя тридцать девять лет трое из них еще живы. Они
видели, как вставало солнце Республики и как закатилась
звезда империи. Первый в час, когда мы пишем эти строки,
является управляющим Дома инвалидов, второй—президен-
том Совета министров, третий—королем Швеции. Единствен-
ные и последние осколки императорской плеяды: двое из них
удержались на прежней высоте, третий поднялся выше.
Второго декабря 1804 года коронование состоялось в соборе
Парижской Богоматери. Папа Пий VII специально прибыл из
Рима, чтобы возложить корону на голову нового императора.
Наполеон явился в главный храм столицы под эскортом своей
319
Великие люди в домашних халатах
гвардии в карете, запряженной восемью лошадьми. Подле
него была Жозефина. Папа, кардиналы, архиепископы, еписко-
пы, важнейшие представители государства ждали его в соборе.
На паперти он остановился на несколько мгновений, чтобы
выслушать торжественную речь и ответить на нее. По оконча-
нии речи он вошел в храм, поднялся на трон, приготовленный
для него, с короной на голове и со скипетром в руке.
В определенный момент церемониала кардинал, главный
настоятель и епископ подошли к нему и подвели его к подно-
жию алтаря. Тогда папа приблизился к нему и после тройного
миропомазания головы и рук звонким голосом произнес сле-
дующие слова:
«Господь всемогущий, кто утвердил Газаэля на управление
Сирией, кто сделал Иегу царем Израиля, выразив им твою
волю через пророка Илию, Ты, кто уронил святое миро царей
на головы Саула и Давида через вмешательство пророка
Самуэля, опусти с моих рук сокровища милостей Твоих и Тво-
их благословений на слугу твоего Наполеона, которого, несмо-
тря на недостойность нашу, мы посвящаем ныне в императоры
во имя Твое».
Папа медленно и величественно поднялся на свой трон.
Новому императору поднесли Святое Евангелие. Он возложил
на него руку и принял клятву, предписанную новой Конститу-
цией; затем глава герольдов воскликнул:
«Славнейший и августейший император французов короно-
ван и возведен на трон! Да здравствует император!»
Собор оглашается единым криком. Артиллерийский салют
вторил , ему своим голосом, и папа начал Те Деум.
С этого момента с республикой было покончено; револю-
ция воплотилась в человека.
Но одной короны оказалось недостаточно. Посчитали, что
гигант, имеющий сто рук Череона, обладает, как и он, тремя
головами. 17 марта 1805 года мсье де Мельзи, вице-президент
государственного консулата Цезальпинской республики, при-
был с предложением присоединить к Французской империи
Итальянское королевство. 26 мая Наполеон отправился в Ми-
лан, в собор, заложенный Галеасом Висконти, принять железную
корону старых ломбардских королей—ее носил когда-то еще
Карл Великий—и, надевая ее на свою голову, он провозгласил:
— Бог дал ее мне, горе тому, кто ее тронет!
Из Милана, где он оставил Эжена в звании вице-короля,
Наполеон отправляется в Геную, отказавшуюся от своего
320
Наполеон Бонапарт
НАПОЛЕОН
11 3243
Великие люди в домашних халатах
суверенитета. Ее территория, присоединенная к империи,
составила три департамента: Геную, Монтенотте и Апен-
нины.
Республика Лукка сделалась княжеством Пьомбино. Напо-
леон готовится, сделав вице-королем своего пасынка, принцес-
сой свою сестру, короновать своих братьев.
В заботах о своих близких Наполеон узнает, что Англия,
избегая грозящего ей десанта, побудила Австрию вновь начать
войну. И это было еще не все. Павел I, наш благородный
союзник, был убит; Александр унаследовал двойную корону:
главы православной церкви и императора.
Одним из его первых актов в качестве главы государства
было заключение 15 апреля 1805 года союзнического договора
с британским правительством. Именно этот договор толкнул
Европу к созданию третьей коалиции, и 9 августа к ней присое-
динилась Австрия.
И на этот раз владыки, объединившись, заставили императора
отложить скипетр, а генерала вновь взяться за меч. 23 сентября
Наполеон отправляется в сенат и добивается мобилизации
восьмидесяти тысяч человек. На следующий день он в пути:
1 октября он переходит Рейн, 6-го—появляется в Баварии,
12-го—освобождает Мюнхен, 20-го—берет Мтьм, 13 ноября—ок-
купирует Вену, 29-го—соединяется с итальянской армией
и 2 декабря, в годовщину своего коронования, он предстает
перед русскими и австрийцами на равнинах Аустерлица.
Еще накануне Наполеон заметил ошибку, совершенную его
противниками. Они сконцентрировали все свои силы на дерев-
не Аустерлиц, чтобы повернуть левый фланг французов. К се-
редине дня он объезжал верхом с маршалами Сультом, Берна-
доттом и Бессьером ряды инфантерии и гвардейской кавале-
рии на равнине Шлапаниц и выехал к линии стрелков
кавалерии Мюарта, которые обменивались карабинными вы-
стрелами с врагом. Отсюда он, наблюдая под пулями движе-
ние различных колонн и озаренный одним из тех внезапных
откровений, присущих его гению, вдруг угадал весь план Куту-
зова. С этого момента Кутузов был разбит его мыслью.
Возвратившись в барак, построенный по его приказу на плато,
доминировавшем над равниной, он сказал, обернувшись
и бросив последний взгляд на противника:
— До завтрашнего вечера вся эта армия будет моя.
К пяти часам пополудни была распространена по армии
следующая прокламация:
322
Наполеон Бонапарт
«Солдаты!
Русская армия стоит перед вами, чтобы отомстить за
разгром австрийской армии в Ульме. Это те же самые батальоны,
что вы разбили в Холлабрунне и постоянно гнали до сих пор. Мы
занимаем великолепные позиции, и пока они будут маршировать,
чтобы повернуть мое правое крыло, они откроют мне фланг.
Солдаты, я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду
держаться вдали от огня, если с вашей обычной храбростью вы
внсЦчпе беспорядок и смятение в ряды врагов. Но если победа хоть
на момент окажется под сомнением, вы увидите, как ваш
и. унератор станет под первые удары, потому что победа не будет
ждать именно в этот день, когда речь идет о чести французской
инфантерии, столь важной для чести всей нации.
Даже вынося раненых, вы не должны разрушить ваших
рядов. Пусть каждый проникнется той мыслью, что необ-
ходимо победить этих наемников Англии, оживленных лишь
огромной ненавистью против имени француза.
Эта победа закончит нашу кампанию, и мы сможем отой-
ти на зимние квартиры, где к нам присоединятся другие армии,
формирующиеся во Франции, и тогда мир, который я заключу,
будет достоин моего народа, вас и меня».
Пусть говорит теперь сам Наполеон. Послушаем Цезаря,
рассказывающего о Фарсале:
«Тридцатого противник разбил бивуак в Хожедице. Я провел
этот день, объезжая верхом окрестности. Я признаю, что только
от меня зависело достаточно хорошо опереть мой правый фланг
и переиграть их проекты, заняв и укрепив плато Працен от
Сантона до Крезеновита, чтобы остановить их по фронту. Но
это привело бы только к удару с равными шансами. Я хотел
чего-либо лучшего. Намерение союзников выиграть у меня
справа было ясным. Я посчитал, что могу нанести точный удар,
оставляя им свободу маневра в развитии левого фланга, и по-
ставил на вершинах Працена только отделение кавалерии.
Первого декабря враг, выйдет из Аустерлица, расположил-
ся перед нами на позициях Працена, выдвинув левое крыло
к Анжеету. Бернадотт, прибывший из Богемии, стал в общий
строй, а Деву достиг аббатства Режерн с одним из своих
дивизионов. Дивизион Гюдена расположился в Никольсбурге.
Рапорты, которые я получал со всех сторон о движении
колонн противника, утвердили меня в моем мнении. В девять
часов вечера я обошел свой строй как для того, чтобы
оценить направление огня противника, так и для того, чтобы
п*
323
Великие люди в домашних халатах
подбодрить мои войска. Я приказал прочитать им проклама-
цию. Она не только обещала им победу, она объясняла им
маневр, который должен нам ее обеспечить. Впервые, без
сомнения, генерал ставил всю свою армию в курс той комбина-
ции, что должна принести ей победу. Я не боялся, что враг
узнает об этом. Он бы не поверил этому. И тут произошло одно
из событий, самых трогательных в моей жизни. Мое присут-
ствие перед фронтом армии сообщило от ближнего к ближнему
электрический удар, достигший со скоростью молнии дальнего
края. В едином порыве все дивизионы инфантерии, вздев снопы
горящей соломы на пики, устроили мне иллюминацию. Вид
этот, одновременно грозный и странный, имел в себе что-то
величественное. Это была первая годовщина моей коронации.
Вид этих огней привел мне на память пучки лоз, которыми
Ганнибал обманул римлян и бивуаки лагеря Лигниц, спасшие
Фридриха, проведя Дауна и Лодона. При моем приближении
в каждой роте раздавались крики: «Да здравствует импера-
тор!», и, повторенные из конца в конец каждой частью на моем
пути, они несли во вражеский лагерь доказательства энтузиаз-
ма моих солдат. Никогда еще военная сцена не была столь
помпезной, столь возвышенной, где каждый солдат разделял
уверенность, что его преданность известна мне. По этой линии
я шел до полуночи; она протянулась от Кобельница до Сан-
тона. Части Сульта составляли правое крыло между Соколь-
ницем и Понтоницем. Итак, он располагался лицом к центру
врага. Бернадотт разбил бивуак за Гирсковицем; Мюрат—сле-
ва от этой деревни, и Ланн—на лошадях на Брюннском
шоссе. Мои резервы находились за Сультом и Бернадоттом.
Расположив мое правое крыло под командой Сульта лицом
к центру врага, я понимал, что на него падет самый тяжкий
груз битвы, но, чтобы его движение увенчалось результатом,
задуманным мною, нужно было начать с того, чтобы удалить
от него вражеские части, выходившие к Блашовицу и по шоссе
Аустерлица. Возможно, что императоры и их командный
пункт находились там, и нужно было ударить именно туда,
чтобы вернуться затем на их левый фланг переносом фронта.
К тому же это было средство отрезать этот левый фланг от
дороги на Ольмюц.
Я решился сначала поддержать движение частей Бернадот-
та на Блашовиц моей гвардией и резервом гренадеров, чтобы
отбросить правый фланг противника и вернуться на левый; он
к тому времени будет под ударом, перейдя через Тельниц.
324
Наполеон Бонапарт
Я утвердился в своем проекте накануне, объявив моим
солдатам: главное—ухватить удобный момент. Ночь я провел
на бивуаке, маршалы расположились вокруг меня, чтобы по-
лучить последние приказы.
Я оседлал лошадь в четыре часа утра. Луна уже зашла, ночь
была холодной и темной, но погода была спокойная. Мне было
важно знать, не предпринял ли противник ночью передвижений,
способных расстроить мои планы. Рапорты передовых постов
подтверждали, что все шумы шли с правого фланга противника
на левый; огни, казалось, тянулись к Ауезду. На рассвете легкий
туман застлал горизонт, особенно по впадинам. Внезапно
туман рассеялся, солнце начинает золотить своими лучами
высоты, но долины еще укутаны влажным облаком. Мы очень
отчетливо различаем вершины Працена, недавно покрытые
войсками и брошенные теперь левым флангом противника.
По-прежнему он следует своему плану продвинуть фронт за
Тельниц, однако я с легкостью обнаруживаю еще один марш от
центра вправо, в направлении Кобельница. С этого времени
более чем ясно, что противник сам подставляет свой центр всем
ударам, которые мне угодно будет ему нанести. Было восемь
часов утра. Войска Сульта были собраны в две линии батальо-
нов, в атакующие колонны в глубине Пунтовица. Я спрашиваю
маршала, сколько времени ему нужно, чтобы достичь вершин
Працена; он обещает мне быть там менее чем за двадцать
минут. «Подождем еще,—отвечаю ему я,—пусть противник
сделает неверный маневр, не следует его прерывать».
Вскоре перестрелка становится более оживленной со стороны
Сокольница и Тельница. Адъютант сообщает мне, что враг вышел
туда и атакует. Это было как раз то, чего я ждал. Я даю сигнал;
тотчас Мюрат, Ланн, Бернадотт, Сульт бросаются в галоп;
я также поднимаюсь в седло, чтобы перебраться к центру.
Проезжая перед войсками, я снова их подбадриваю, говоря: «Враг
только что непредусмотрительно отдался под ваши удары.
Кончайте кампанию разгромом». Крики «Да здравствует импера-
тор!» говорят о том, что меня поняли, и становятся настоящим
сигналом к атаке. Перед тем как рассказать о ней, посмотрим,
что происходило в армии союзников.
Если верить диспозиции, планируемой Вееротером, их
намерением было действовать, тактически по тому же плану,
который они намеревались осуществить стратегическими ма-
неврами, то есть произвести усиленный удар левым флангом,
чтобы захватить мой правый, отрезать дорогу на Вену
325
Великие люди в домашних халатах
и отбросить меня, уже разбитого, на Брюнн. Хорошо, что
мое направление не было связано с этой дорогой и что
я бы предпочел, как уже говорил, Богемскую. Несомненно
тем не менее, что этот план был исключительно в пользу
союзников, но для того, чтобы он удался, не следовало
изолировать атакующий левый фланг. Требовалось, во-пер-
вых, чтобы центр и правый фланг следовали за ним в том
же направлении. Вермейер же, как и в Риволи, действовал
по двум направлениям. Если у него и не было такого
проекта, его маневры производили такое впечатление.
Левый фланг под командованием Буксгевдена, соста-
вленный из авангарда Кинмайера и трех русских дивизионов
Дохтурова, Ланжерона и Пшибышевского, насчитывал три-
дцать тысяч человек. Он должен был направиться тремя ко-
лоннами с высот Працена через Ауезд на Тельниц и Соколь-
ниц, пересечь ручей, образующий по левую сторону два озер-
ца, и ударить на Турас.
Четвертая колонна под командованием Коловрата, мар-
шируя с командным постом, формировала центр. Она должна
была двигаться через Працен к Кобельницу несколько сзади
третьей; она состояла из двенадцати русских батальонов под
командой Милорадовича и пятнадцати австрийских батальо-
нов новобранцев.
Пятая, сформированная из восьмидесяти эскадронов с кня-
зем Лихтенштейном во главе, должна была оставить центр
и поддержать правый фланг, двигаясь в сторону Брюннского
шоссе.
Шестая, крайняя справа, составлявшая авангард Баграти-
она, насчитывавшая двенадцать батальонов, сорок эскадро-
нов, предназначалась для атаки по большой Брюннской доро-
ге вершин Сантон и Бозениц.
Седьмая гвардейская под командой великого князя Констан-
тина составляла резерв правого крыла на Брюннском шоссе.
Ясно видно, что противник хотел охватить мой правый
фланг, предполагая, что он у Мельница, тогда как моя армия
была сконцентрирована между Шлапаницем и Брюннской до-
рогой и была готова к любым неожиданностям.
По этой диспозиции Буксгевден, уже зашедший дальше
остальной армии, оторвался еще больше от других колонн.
Кроме того, кавалерия Лихтенштейна отошла от центра впра-
во, и, таким образом, вершины Працена, ключ всего поля
битвы, оказались пустыми.
326
Наполеон Бонапарт
В ту минуту, когда я подал сигнал, все мои колонны
пришли в движение. Бернадотт проник через укрепления и на-
правился на Блашовиц, поддержанный слева Мюратом. Ланн
марширует в том же направлении по обеим сторонам
Брюннского шоссе. Моя гвардия и мои резервы следуют на
некотором расстоянии за частями Бернадотта, готовые уда-
рить в центр, если враг захочет перенести туда свои силы.
Сульт молнией срывается из балок Кобельница и Пунтови-
ца во главе дивизионов Сент-Илер и Вандам, поддержанных
бригадой Левассера. Две другие бригады дивизиона Леграна
оставлены в тылу, чтобы укрыть, а затем и оборонять заграж-
дения Тельницы и Сокольница от Буксгевдена, а так как было
ясно, что он их возьмет, маршал Даву получает приказ отпра-
виться из Рейжерна с дивизионом Фриан и драгунами генерала
Бурсье, чтобы сдержать натиск русских колонн до того момен-
та, когда нам удобно будет атаковать их более серьезно.
Как только Сульт взобрался на вершину Працена, он не-
ожиданно бросился на колонну Коловрата, маршировавшего
по центру и считавшего себя защищенным предыдущей ко-
лонной, а потому двигавшейся в походном порядке подраз-
делениями; император Александр, Кутузов и его главный штаб
были с ними. Все, что происходит неожиданного на команд-
ном пункте, удивляет и рассредоточивает. Милорадович, мар-
ширующий во главе, едва находит время ввести в бой ба-
тальоны по мере их формирования. Их тут же опрокидывают.
Австрийцы, следующие за ним, разделяют его участь. Им-
ператор Александр сам принимается за дело и показывает
завидное хладнокровие, стараясь воссоединить свои войска,
но благодаря смехотворной диспозиции Вееротера у него под
рукой не оказывается ни одного резервного батальона. Части
союзников задвинуты в Тостирадеку. Бригада Каминского из
третьей колонны, захваченная на моем правом фланге, все
же присоединяется к частям Кутузова, чтобы на минуту по-
править дела; тем не менее эта помощь не помогла им удер-
жаться под натиском Сент-Илера, Вандама и Левассера. Ли-
ния Коловрата, под угрозой быть сброшенной в болотистую
долину Бирнбауна, повернута на Вишау, как и предполагалось
в диспозиции. Вся артиллерия этой колонны, завязшая в по-
лузамерзшей глине, оставлена нам, и инфантерия, лишенная
пушек и кавалерии, уже ничего не в силах предпринять против
торжествующего Сульта. В момент, когда наносился этот
решающий удар, две правые колонны Буксгевдена сошлись,
327
Великие люди в домашних халатах
скопились вокруг Сокольница и вышли оттуда, несмотря на
усилия дивизиона Леграна. Сам Буксгевден вышел из Тель-
ница: сопротивление всего лишь четырех батальонов не могло
остановить его.
В это мгновение Даву прибывает из Рейжерна, и дивизион
Фриан снова отгоняет к Тельнице авангарды противника. Так
как сражение принимало более серьезный оборот у Сокольни-
ца, Даву оставляет под Тельницем только драгунов Бурсье
и поднимается по ручью к Сокольницу с дивизионом Фриан.
Одна из самых жарких схваток завязывается в этом пункте.
Сокольниц, захваченный, отданный, остается на какое-то время
у русских. Ланжерон и Пшибышевский выходят даже к высотам
Марксдорфа. Наши войска атакуют их фланги, и с успехом. Эта
борьба, достаточно кровавая, всего лишь эпизод. Пока нужно
сдержать врага, не обращая его в бегство. Ничего страшного не
будет даже в том случае, если враг продвинется вперед.
Когда дела разворачивались столь успешно на правом
фланге, мы добились не меньших результатов в центре и слева.
Здесь с великим князем Константином и русской гвардией
произошло то же, что с командным пунктом и четвертой
колонной. Они были в резерве, а первыми оказались в бою.
Багратион шел направо в Дварошене, чтобы обойти и атако-
вать позицию Сантона. Кавалерия Лихтенштейна, отозванная
для помощи центру, пересекалась по дороге с другими колонна-
ми таким образом, что великий князь и его гвардейцы, прибыв
к Круху перед ним, оказались на переднем крае в момент, когда
Бернадотт наступал на Блашовиц и Ланн—по двум сторонам
Брюннского шоссе. Тотчас завязалась ожесточенная борьба.
Придя наконец после длительной прогулки на правый
фланг гвардейцев, князь Лихтенштейн начал выстраивать свои
части, но в это время уланы русской гвардии, увлеченные
несвоевременной удалью, бросились между дивизионами Бер-
надотта и Ланна, чтобы настигнуть легкую кавалерию Кел-
лермана. Она согнулась перед ними, но, жертвы собственной
лихости, они были настигнуты резервами Мюрата, скомканы
и брошены под огонь двух линий нашей инфантерии, тут же
уложившей на землю половину.
Однако наш успех со стороны Працена заставил Кутузова
вызвать Лихтенштейна на помощь своему центру. Этот князь,
атакованный одновременно справа и слева, не знал, кого слу-
шать и куда послать первую помощь. Он поспешил отправить
четыре полка кавалерии, пришедшие для того, чтобы стать
328
Наполеон Бонапарт
свидетелями разгрома Коловрата. Генерал Уваров явился
с тридцатью эскадронами между Багратионом и великим кня-
зем; остальная кавалерия встала слева.
Со своей стороны великий князь, видя, как колонны француз-
ской инфантерии входят в Блашовиц и выходят оттуда, решил
спуститься с высот, уступая им половину дороги. Это движение
казалось ему необходимым и для собственной безопасности, и для
того, чтобы освободить центр, начинавший вызывать волнение.
Тогда как завязывается яростная схватка русских гвардей-
цев и дивизиона д’Эрлон, великий князь приказывает кавалер-
гардии атаковать правый фланг этого дивизиона, сформиро-
ванный из четвертого полка дивизиона Вандам. Русские кира-
сиры бросаются на этот полк, уничтожают батальон, но
лучшие храбрецы платят своими жизнями за орла, отнятого
у батальона. Эта отдельная стычка не была опасна, тем не
менее, думая, что противник может ее продолжить, я счел
необходимым поставить на этот пункт маршала Бессьера с ка-
валерией из моей гвардии. Нужно было кончить там. Я прика-
зал ему атаковать. Русский строй после самой достойной
обороны вынужден был сдаться под объединенным ударом
Бернадетта и Бессьера, гвардейская инфантерия, не в силах
сопротивляться дольше, сворачивает на Коженовиц; кавалер-
гарды, прибывшие только что из Аустерлица, напрасно тешат
себя надеждой поправить дело. Этот элитный полк не может
больше ничего; атакованный моими конными гренадерами под
командой Раппа, он смят, и весь центр движется на Аустерлиц.
Между тем Мюрат и Ланн с успехом атаковали части
Багратиона и кавалерию Уварова. Наши кирасиры подавили
его левое крыло дивизионами Сюше и Кафарелли. Повсюду
победа венчала наши комбинации.
В уверенности, что Бернадотт, Ланн и Мюрат докончат
противника с этой стороны, я обратился направо с моими
гвардейцами и резервом Удано, чтобы помочь Сульту уничто-
жить правое крыло с тыла, попавшее к тому же между озера-
ми. Было два часа, когда Сульт, вдохновленный нашим при-
ближением, соединил дивизионы Сент-Илера и Леграна, что-
бы захватить Сокольниц с тыла, в то время как войска Даву
осаждали его с фронта. Вандам со своей стороны приближался
к Ауезду. Моя гвардия и мои гренадеры шли за ними, чтобы
усилить при необходимости эти атаки.
Дивизион Пшибышевского, окруженный в Сокольнице,
складывает оружие. Лишь несколько беглецов уносят новость
329
Великие люди в домашних халатах
об этой неудаче. Ланжерон, преследуемый, не намного счастливее;
только половина его людей соединяется с Буксгевденом. Тот
потерял пять или шесть часов с колонной Дохтурова в бесцельной
перестрелке у Тельница, вместо того чтобы в десять часов
отправиться на Сокольниц. Он наконец решает, что пора подумать
о собственном спасении, и пускается в путь около двух или трех
часов, чтобы вернуться в Ауезд и вырваться из мышеловки, куда
сам себя загнал, проскользнуть между озерами и высотами. Он
выходит из деревни колонной, когда Вандам стремительно
бросается на его фланг, проникает в Ауезд и разбивает колонну
пополам. Буксгевден не может повернуть и продолжает путь
с двумя головными батальонами, чтобы соединиться с Кутузовым.
Но Дохтуров и Ланжерон с двадцатью восьмью оставшимися
батальонами загнаны в пропасть между озерами и высотами,
взятыми Сент-Илером, Вандамом и моими резервами. Голова
колонны со стороны Ауезда, эскортировавшая артиллерию, хочет
бежать через каналы, образовавшиеся от высыхания озера, мост
рушится под тяжестью пушек. Эти храбрые люди, чтобы спасти
свои орудия, пробуют пройти по замерзшей части озера, но лед,
разбиваемый нашими ядрами, прогибается под весом этой массы,
заглатывает людей и пушки. Более двух тысяч тонут. Дохтуров
может принять только одно решение—следовать под нашим
огнем по берегу озера до Тельница и достичь дамбы, отделяющей
это озеро от озера Мельниц. Он достиг, понеся огромные потери,
озера Зачан, обороняемого кавалерией Кинмайера, чьи усилия
были достойны похвал. Вместе они отправились сквозь горы,
настойчиво преследуемые нашими солдатами. Небольшая часть
артиллерии противника, спасенная в центре и слева, была брошена
в этом отступлении по жутким дорогам, практически непроходи-
мым из-за оттепели и дождя.
Позиция противника была трагичной. Я настиг его на
дороге Вишау, но и по ней он не мог следовать, потому что
она была разгромлена, и он вынужден был отступать на
Венгрию. Но Даву, чей дивизион пришел в Никольсбург, мог
фланговым маршем перерезать ему путь, тогда как мы пресле-
довали его по пятам. Армия союзников, ослабленная на два-
дцать пять тысяч человек, убитых раненых или пленных, и на
сто восемьдесят пушек, не считая отдельных беглецов, находи-
лась в самом большом беспорядке».
Вот рассказ самого Наполеона. Он ясен, прост и важен, как
и подобает в делах такого рода. Его предвидение не обмануло
его ни на минуту. Баталия развернулась, как на шахматной
330
Наполеон Бонапарт
доске, и единый громовой удар поразил, как он и говорил,
третью коалицию.
Через день император Австрии лично явился просить мира,
им же нарушенного. Свидание двух императоров состоялось
у мельницы на открытом воздухе, рядом с большой дорогой.
— Сир,—сказал Наполеон, шагнув навстречу Францу II,—
я принимаю вас в своем единственном дворце; я живу в нем
уже два месяца.
— Вы извлекли такую пользу из вашего обитания, что оно
должно вам нравиться,—ответил тот.
Во время этого свидания договорились о перемирии, и бы-
ли обсуждены главные условия мира.
Русские, которых могли уничтожить до последнего челове-
ка, были включены в перемирие по просьбе императора Фран-
ца и под честное слово императора Александра, что он уйдет
из 1ермании, австрийской и прусской Польши. Последовало
соглашение, и Александр поэтапно отступил.
Победа при Аустерлице была для империи тем же, что
Маренго для консулата; санкционирование прошлого, могуще-
ство будущего. Король Фердинанд Неапольский, нарушивший
во время последней войны мирный договор с Францией, был
свергнут, и королем двух Сицилий стал Жозеф. Республика
Батавия, превращенная в королевство, была отдана Луи. Мно-
жество городов и земель изменили статус и получили своих
герцогов и князей. И великая империя со своими вторичными
королевствами, своими вотчинами, Рейнской конфедерацией,
швейцарской медиацией была скроена менее чем за два года по
мерке империи Карла Великого.
В руке Наполеона был уже не скипетр, а глобус.
* * *
Пресбургский мир длился около года. За это время Наполе-
он основал университет и ввел Кодекс гражданского права.
Прерванный на середине этих административных трудов враж-
дебным поведением Пруссии—нейтралитет в последних вой-
нах оставил ее более или менее сильной,—Наполеон вскоре
вынужден был столкнуться с четвертой коалицией. Королева
Луиза напомнила императору Александру, что они поклялись
на могиле Великого Фридриха в нерушимом союзе против
Франции; император забыл вторую часть своей клятвы, помня
331
Великие люди в домашних халатах
только о первой, и Наполеон получает требование—под угро-
зой войны отвести с Рейна своих солдат.
Наполеон, приказав прийти Бертье, показывает ему уль-
тиматум Пруссии.
— Нам предлагают поединок чести,—говорит он Бер-
тье.—Француз никогда от этого не отказывался. А поскольку
прекрасная королева желает быть свидетелем схватки, будем
вежливы и, чтобы не заставлять ее ждать, пойдем вперед, не
ложась спать до Саксонии.
И, на этот раз из любезности, он превосходит по быстроте
кампанию Аустерлица. Начатая 7 октября 1806 года частями
Мюрата, Бернадотта и Даву, она продолжилась в следующие
дни битвами при Шлейце, Заальфельде и закончилась 14-го
битвой за Иену. 16-го четырнадцать тысяч пруссаков складыва-
ют оружие в Эрфурте; 25-го французская армия входит в Бер-
лин. Через неделю судьба монархии Фридриха была отдана
в руки великого создателя и разрушителя тронов, давшего
королей Баварии, Вюртембергу и Голландии, изгнавшего Бур-
бонов из Неаполя и Лотарингский дом из Италии и Германии.
Двадцать седьмого октября Наполеон из Потсдама направля-
ет солдатам прокламацию, где подводит итог всей кампании:
«Солдаты!
Вы оправдали мои ожидания и достойно ответили на дове-
рие французского народа. Вы перенесли лишения и тяготы
с храбростью, показывали отвагу и хладнокровие в битвах. Вы
достойные защитники чести моей короны и славы великого
народа. Пока вы будете движимы этим духом, ничто не смо-
жет вам воспротивиться. Кавалерия соперничала с инфантери-
ей и артиллерией, и я не знаю отныне, какой армии отдать
предпочтение. Вы все хорошие солдаты. Вот результаты на-
ших трудов—одна из первых держав Европы осмелилась пред-
ложить нам позорную капитуляцию, и вот она уничтожена;
леса, теснины Франконии, Саксонии, Эльбы, которые наши от-
цы не прошли бы за семь лет, преодолены нами за семь дней, да
еще в перерывах выиграли четыре сражения и большую бата-
лию; t мы опередили в Потсдаме и в Берлине вести о наших
победах; мы захватили шестьдесят тысяч пленных, взяли
шестьдесят пять знамен, среди них знамена гвардии прусского
короля, шестьдесят пушек, три крепости, более двадцати гене-
ралов. И, однако, больше половины из вас сожалеют о том, что
не сделали еще ни одного выстрела. Все провинции прусской
332
Наполеон Бонапарт
монархии до Одера в нашей власти. Солдаты! Русские похваляют-
ся тем, что идут на нас. Мы пойдем им навстречу, чтобы
сократить им половину пути. Они вновь найдут Аустерлиц
посредине Пруссии. Нация, которая тотчас забывала великоду-
шие, проявленное нами после этой баталии, где ее император, двор,
осколки армии спаслись только благодаря капитуляции, дарован-
ной нами,—эта нация не сможет успешно бороться против нас.
А в то время, когда мы маршируем навстречу русским, новые
армии, сформированные в глубине империи, займут наше место,
чтобы охранять наши завоевания. Весь мой народ восстал,
оскорбленный позорной капитуляций, предложенной в бреду
прусскими министрами. Наши дороги и пограничные города
заполнены новобранцами, горящими нетерпением пойти по вашим
следам. Мы не станем отныне игрушками предательского мира,
и мы не сложим более оружия, пока не заставим англичан, этих
вечных врагов нашей нации, отказаться от проектов постоянно
будоражить континент и узурпировать королевство морей.
Солдаты! Я не могу лучше выразить своих чувств, как
сказав, что я ношу в своем сердце такую же любовь к вам,
какую вы ежедневно выказываете мне».
Пока король Пруссии в соответствии с перемирием, подписан-
ным 16 ноября, отдает французам то, что он должен, Наполеон
обращает свое внимание к Англии. Он издает декрет, по которому
Великобритания находится в состоянии блокады: вся коммерция
и корреспонденция с Британскими островами запрещены; никакое
письмо на английском языке не может быть отправлено по почте;
любой подданный короля leopra, к какому бы сословию и к како-
му бы званию он ни принадлежал, найденный во Франции или
в странах, оккупированных нашими войсками или войсками
наших союзников, объявляется пленником; любой магазин,
любая собственность, вся продукция, принадлежащая англичани-
ну, признается трофеем; коммерция товарами, принадлежащими
Англии, либо изготовленными ее фабриками или колониями,
запрещена; наконец, ни одно судно из Англии или английских
колоний не будет принято ни в одном порту.
Наложив запрет на целое королевство, он отправляется
навстречу русским, которые, как при Аустерлице, шли на
помощь своим союзникам, и, как при Аустерлице, пришли
тогда, когда те были уничтожены.
Наполеон, направив в Париж, в Дом инвалидов, шпагу
Великого Фридриха, его орденскую ленту черного орла,
333
Великие люди в домашних халатах
генеральский шарф и знамена гвардии времен прославленной
Семилетней войны, 25 ноября, оставив Берлин, идет навстречу
врагу.
Перед Варшавой Мюрат, Даву и Ланн встречают русских.
После недолгой схватки Беннингсон оставляет столицу
Польши и французы входят туда. Польский народ целиком
встает на сторону французов, предлагает свою судьбу, свою
кровь, свою жизнь, прося взамен только независимость. Напо-
леон узнает об этом первом успехе в Познани, где остановил-
ся, чтобы соорудить еще одного короля. Этим королем стал
старый курфюст Саксонский.
1806 год закончился битвой при Пултуске, а новый начался
баталией при Эйлау. Это было сражение странное и безрезуль-
татное; русские потеряли в нем восемь тысяч человек, каждый
из противников приписывал победу себе. Царь приказал слу-
жить благодарственный молебен, видимо, по той причине, что
оставил в наших руках пятнадцать тысяч пленных, сорок
пушек и семь знамен. Но это была реальная битва между ним
и Наполеоном.
Но этот гордый взлет оказался недолгим. 26 мая был взят
Данциг. Через несколько дней русские разбиты в Спандене,
Домиттене, Альткирхене... 13 июня к вечеру две армии стол-
кнулись в сражении под Фридландом.
На следующее утро под грохот пушек Наполеон, идя в на-
ступление, воскликнул:
— Этот день будет для нас счастливым—это годовщина
Маренго!
И действительно, как при Маренго, этот бой стал высшей
и окончательной победой. Русские были раздавлены. Алек-
сандр потерял на поле битвы, утонувшими в Алле или взя-
тыми в плен шестьдесят тысяч человек. Сто двадцать пушек
и двадцать пять знамен стали трофеями победы. Остатки
разбитой армии, даже не защищаясь, бежали и, чтобы спасти
себя, перейдя Пригель, уничтожили все мосты.
Но, несмотря на эту предосторожность, французы 16 июня
перешли реку и устремились к Неману, последней преграде на
пути Наполеона для ведения войны на территории императора
России.
Теперь царь напуган. Престиж британских обольщений ис-
паряется. Он в той же позиции, как и после Аустерлица: без
надежд на помощь. И он принимает решение вторично уни-
зиться. Этот мир, так упрямо им отвергнутый,—когда-то он
334
Наполеон Бонапарт
мог диктовать свои условия,—сейчас он вынужден просить его
сам на условиях, продиктованных победителем. 21 июня пере-
мирие было подписано, а 22-го была распространена прокла-
мация:
«Солдаты!
5 июня мы были атакованы русской армией. Враг не посчи-
тался с причинами нашего бездействия; он слишком поздно
заметил, что наш отдых был отдыхом льва. Он раскаивается
в том, что забыл это.
В дни Гейлъсберга, а особенно навсегда памятного Фридлан-
да, за десять дней кампании мы взяли 120 пушек, 70 знамен,
убили, ранили, взяли в плен шестьдесят тысяч русских, захва-
тили у вражеской армии все ее склады, госпитали, медицинские
пункты, город Кенигсберг, суда в его порту, груженные всеми
видами припасов, сто шестьдесят тысяч ружей, посланных
Англией для вооружения наших врагов.
От берегов Вислы мы перенеслись к берегам Немана со
скоростью орла. Вы праздновали в Аустерлице годовщину коронова-
ния, в этом году вы достойно отпраздновали годовщину Маренго,
положившую конец войне второй коалиции. Французы, вы были
достойны вас и меня. Вы возвратились во Францию, покрытые всеми
вашими лаврами, после завоевания мира, несущего в себе гарантию
его продолжительности. Настало время, чтобы наша родина жила
в покое и была избавлена от хитрых козней Англии. Мои добрые дела
докажут признательность и бесконечность моей любви к вам».
Двадцать четвертого июля генерал артиллерии Ла Рибуас-
сьер приказал установить на Немане плот с павильоном, пред-
назначенным для приема двух императоров. Каждый из них
должен был явиться туда со своего берега.
Двадцать пятого в час пополудни император Наполеон
в сопровождении Мюрата, маршалов Бертье и Бессьера, генера-
ла Дюрока и обер-шталмейстера Коленкура покинули левый
берег реки, направляясь в приготовленный павильон. В то же
время император Александр с великим князем Константином,
главнокомандующим Беннетсеном, князем Лобановым, генера-
лом Уваровым и генерал-адъютантом графом Левеном остави-
ли правый берег.
Обе лодки подплыли одновременно. Ступив на плот,
два императора обнялись. Это объятие было прелюдией
Тильзитского мира, подписанного 9 июля 1807 года. Пруссия
платила издержки войны... Александр и Фридрих Вильгельм
335
Великие люди в домашних халатах
торжественно признали Жозефа Луи и Жерома своими братья-
ми. Бонапарт—первый консул создавал республики, Напо-
леон-император превращал их в ленные владения. Наследник
трех династий, правивших Францией, он желал еще увеличить
наследие Карла Великого, и Европа была вынуждена на-
блюдать, как он это делает.
Двадцать седьмого июля, заключив эту блестящую кампа-
нию жестом милосердия, Наполеон возвращался в Париж, не
имея больше врагов, кроме Англии, раненой и кровоточащей,
правда, из-за неудач своих союзников, но по-прежнему посто-
янной в своей ненависти и по-прежнему на страже по окраинам
континента—в Швеции и Португалии.
По Бременскому договору о континентальной блокаде
Англия была объявлена вне Европы. В северных морях Россия
и Дания, в океане и на Средиземном море Франция, Голландия
и Испания закрыли ей свои порты и торжественно обещали не
иметь с ней никаких сношений. Оставались только, как мы
и сказали, Швеция и Португалия. Наполеон занялся Португа-
лией, Александр—Швецией. Наполеон декретом от 27 октяб-
ря 1807 года решил, что дом Браганса прекращает править,
а Александр 27 сентября 1808 года намеревается выступить
против Густава TV.
Месяц спустя французы были в Лиссабоне. Захват Португа-
лии был лишь этапом к покорению Испании, где правил
Карл ГУ, раздираемый двумя противоборствующими сторона-
ми—фаворитом Годоем и принцем Астурии Фердинандом.
Заметив неумелое военное руководство Годоя во время войны
с Пруссией, Наполеон бросил взгляд на Испанию, взгляд
быстрый и незаметный, позволивший ему, однако, увидеть еще
один трон, куда можно было взобраться. И вот, как только
Наполеон завладел Португалией, его войска проникают на
полуостров и под предлогом морской войны и блокады занима-
ют сначала побережье, потом узловые места, затем наконец
замыкают кольцо вокруг Мадрида, которое достаточно стянуть,
чтобы через три дня быть в столице. Но тут вспыхивает бунт,
и астурийский принц провозглашается королем вместо отца под
именем Фердинанда УГГ. А это то, чего добивался Наполеон.
Французы входят в Мадрид. Император направляется
в Байонну, вызывает к себе испанских принцев, заставляет
Фердинанда УГГ вернуть корону своему отцу и отправляет его
пленником в Баланс. Старый Карл ГУ отрекается в пользу
Наполеона и удаляется в Компьен. Корона высшей хунтой,
336
Наполеон Бонапарт
советом Кастилии и муниципалитетом Мадрида передается
Жозефу. От этой перестановки освобождается неаполитанский
трон. Наполеон сажает на него Мюрата. Теперь в его семье
пять корон, не считая его собственной.
Но, распространяя свое влияние, Наполеон расширял свою
борьбу. Интересы Голландии были подорваны блокадой; Ав-
стрия унижена созданием королевства в Баварии и Вюртем-
берге; Рим обманут в своих надеждах отказом вернуть свято-
му престолу провинции, присоединенные Директорией к Цизе-
льпинской республике; Испания и Португалия оскорблены
в своих национальных чувствах. Все это гремело эхом, и не-
смолкающий призыв Англии присоединялся к нему. Подоб-
ного не знавали другие эпохи.
Пример подал Рим. 3 апреля папский легат оставил Париж.
Тотчас генерал Миолис получает приказ ввести войска в Рим.
Папа грозит нашим войскам отлучением от церкви; наши войска
отвечают захватом Анконы, Урбино, Мачераты, Камерино.
Затем Испания. В Севилье провинциальная хунта признала
королем Фердинанда VII и призвала к оружию не оккупирован-
ные еще испанские провинции, которые восстали. Генерал Дю-
пон сложил оружие, а Жозеф был вынужден покинуть Мадрид.
Следом Португалия. 16 июня началось восстание в Опорто.
Жюно, не имея достаточно войск, чтобы сохранить завоеван-
ное, был вынужден эвакуироваться. В город вошел Веллингтон
с двадцатью пятью тысячами человек.
Наполеон счел положение вещей достаточно серьезным
и требующим его присутствия. Он хорошо знал, что Австрия
тайно вооружается, но не может быть готова раньше чем через
год, что Голландия жалуется на развал ее коммерции, но пока
она будет ограничиваться жалобами, он решил, что у него
достаточно времени, чтобы вновь покорить Португалию и Ис-
панию.
Наполеон появился на границах Наварры и Бискайи
с восьмьюдесятью тысячами старых солдат, пришедших из
Германии. Взятие Бургоса возвестило о его прибытии. После-
довала победа при Туделе, затем были снесены позиции на
Сомма-Сьерра, и 4 декабря Наполеон совершил торжествен-
ный въезд в Мадрид, предшествуемый прокламацией:
«Испанцы!
Я являюсь к вам не как хозяин, а как освободитель. Я унич-
тожил трибунал инквизиции, против которого восставали эпо-
ха и Европа. Священники должны быть поводырями душ, но не
337
Великие люди в домашних халатах
должны иметь никакой внешней и плотской судебной власти
над гражданами. Я упразднил феодальные права, и каждый
может теперь открывать гостиницы, пекарни, мельницы, бой-
ни, рыбные промыслы, дать свободный выход своему труду.
Эгоизм, богатство, процветание кучки людей больше мешали
вашему сельскому хозяйству, чем летние засухи. Един Бог, так
же и в государстве должен быть один суд. Все особые судилища
были узурпированы и противоречили правам нации. Я их уничто-
жил. Нынешнее поколение может расходиться во мнениях,
слишком много страстей ввязалось в игру, но ваши потомки
меня благословят, как вашего преобразователя. Они причислят
к вашим памятным датам те дни, когда я появился среди вас,
и с этих дней начнется отсчет процветания Испании».
Покроенная Испания молчала, инквизиция ответила таким
катехизисом:
«— Скажи мне, дитя мое, кто ты?—Испанец милостью
Божией.— Что ты хочешь сказать этим?—Добрый человек.—
Кто враг нашего счастья?—Император французов.— Сколько
у него обличий?—Два: обличье человеческое и обличье дьяволь-
ское.— Сколько императоров у французов?—Один настоящий
в трех обманных лицах.— Как их зовут?—Наполеон, Мюрат,
Эммануэль Годой.—Кто из троих самый злой?—Они все трое
одинаковы.—Из чего образован Наполеон?—Из греха.— Мю-
рат?—Из Наполеона.—А Годой?—Из соединений этих двух.—
Что есть душа первого?—Гордость и деспотизм.—Второ-
го?—Грабеж и жестокость.— Третьего?—Скупость, преда-
тельство и невежество.—Кто такие французы?—Бывшие
христиане, сделавшиеся еретиками.—Трех ли предать француза
смерти?—Нет, мой отец. Устремляешься к небу, убив одну из
этих собак-еретиков.—Какого наказания достоин испанец, пре-
небрегший своими обязанностями?—Смерти и проклятия пре-
дателей.—Кто освободит нас от наших врагов?—Доверие
между нами и наше оружие».
Испания внешне почти целиком была покорна своему но-
вому королю. К тому же враждебные приготовления Авст-
рии призывали Наполеона в Париж. Возвратившись 23 января
1809 года, он тотчас потребовал объяснений у австрийс-
кого посла... 9 апреля армия императора Франции пере-
шла Инн и вторглась в Баварию. На это раз Австрия нас
опередила и была готова раньше Франции. Наполеон обратил-
ся в Сенат.
338
Наполеон Бонапарт
Четырнадцатого апреля Сенат принял указ о мобилизации
сорока тысяч человек. 17-го Наполеон был среди своей армии.
21 апреля он выиграл битву при Абенсберге, 22-го—при Экмю-
ле, 23-го—при Регенсбурге. 24 апреля он направил в армию
прокламацию:
«Солдаты!
Вы оправдали мои ожидания. Вы противопоставили числен-
ности вашу храбрость. Вы славно подтвердили разницу, сущест-
вующую между легионами Цезаря и вооруженными толпами
Ксеркса. За четыре дня вы с триумфом вышли из баталии
Абенсберга и Экмюля и из сражения при Регенсбурге. 100 пушек,
40 знамен, 50 тысяч пленных—вот результаты быстроты
вашего марша и вашей храбрости. Враг, воодушевленный клятво-
преступным правительством, казалось, не сохранил никакого
воспоминания о вас. Его пробуждение было скорым, вы показались
ему более ужасными, чем когда бы то ни было. Только что он
пересек Инн и захватил территорию наших союзников; сегодня,
растерянный, испуганный, он бежит в беспорядке. Мой авангард
уже за Инном. Меньше чем через месяц мы будем в Вене».
Двадцать седьмого августа Бавария и Палатина эвакуиро-
ваны, 3 мая австрийцы проигрывают битву при Абенсберге,
9-го Наполеон был уже под стенами Вены, 11-го она открыла
ворота, 13-го он туда вошел.
Это было время, когда его пророчества все еще сбывались.
Десять тысяч человек под командой эрцгерцога Карла
отступили на левый берег Дуная. Наполеон, преследуя их,
догнал 21-го в Эсслинге, где Массена получает княжеский
титул взамен герцогского. Во время битвы дунайские мосты
были унесены внезапным паводком. В пятнадцать дней Бер-
тран перебрасывает три новых моста: первый, на шестидесяти
арках, мог пропустить четыре повозки в ряд; второй, на сваях,
восьми шагов в ширину; третий мост бы понтонный. Бюл-
летень от 3 июля, направленный из Вены, сообщал, что Дуная
больше не существует. Когда-то Людовик XIV писал, что не
существует больше Пиренеев.
Действительно, 4 июля Дунай перейден, 5-го выиграна
баталия при Энзерсдорфе; наконец, 7-го австрийцы оставляют
четыре тысячи убитых и девять тысяч раненых на поле боя
Ваграма. Двадцать тысяч пленных, десять знамен, сорок пу-
шек в руках победителей.
Одиннадцатого июля князь Лихтенштейн является на аван-
посты с просьбой о кратком перемирии. Это был старый
339
Великие люди в домашних халатах
знакомый, который на следующий день после Маренго пред-
ставлялся с миссией подобного рода.
Двенадцатого июля перемирие было заключено в Цнайме.
Сразу же начались переговоры. Они длились три месяца. В это
время Наполеон жил в Шенбрунне, где он чудом избежал
кинжала Штапса. Наконец, 14 октября мир бы подписан. Ав-
стрия уступала Франции все земли, расположенные справа от
Савы, округ Ториц, Триест, Карньоль, округ Виллак. Она при-
знавала присоединение Иллирийских провинций к Француз-
ской империи, а также все будущие включения, которые могут
принести результаты побед или дипломатических комбинаций,
как в Италии, так в Португалии и Испании, и отказывалась
бесповоротно от союза с Англией, принимая континентальную
систему со всеми ее требованиями.
Таким образом, все начинали действовать против Наполеона,
и никто потом не мог ему противостоять. Португалия договари-
валась с англичанами—он захватил Португалию; Годой про-
явил враждебные чувства неловким и, возможно, невинным
вооружением—он заставил Карла IV отречься; папа сделал из
Рима место свиданий английских агентов—он подошел к папе
как к временному владыке и фактически сместил его; природа не
дала ему детей от Жозефины—он женился на Марии-Луизе
и получил сына; Голландия, несмотря на все обещания, преврати-
лась в перевалочный пункт английских товаров—он отнял
у Луи его королевство и присоединил к Франции.
Империя насчитывала сто тридцать департаментов. Она
протянулась от океана к греческим морям, от берегов Тахо до
берегов Эльбы, и сто двадцать миллионов людей, подчиняясь
единой воле, единой власти и ведомые по одному пути, кричат
«Да здравствует Наполеон!» на восьми разных языках.
Генерал достиг зенита своей славы, император—апогея
своей судьбы. До этого дня мы видели, как он беспрерывно
поднимался. Пусть он остановится на год на вершине своих
успехов; ему необходимо перевести дыхание перед спуском.
Первого апреля 1810 года Наполеон женился на Марии-
Луизе, эрцгерцогине Австрии. Одиннадцать месяцев спустя сто
один пушечный выстрел возвестил миру о рождении наслед-
ника трона.
Одним из первых результатов альянса Наполеона с Ло-
тарингским домом стало охлаждение между ним и импера-
тором России. Он, если верить доктору О’Мара, предлагал
свою сестру, великую княжну Анну. И с 1810 года, видя, как
340
Наполеон Бонапарт
империя Наполеона приближается к нему, словно океанский
прилив, стал увеличивать армию, возобновил отношения с Ве-
ликобританией. Весь 1811 года прошел в бесплодных перего-
ворах; они мало-помалу рушились, делая будущую войну все
более возможной, а потому каждый со своей стороны начал
приготовления задолго до ее объявления. Пруссия по договору
от 24 февраля и Австрия по договору от 14 марта предо-
ставили Наполеону одна—двадцать, другая—тридцать тысяч
человек. С другой стороны, Италия и Рейнская конфедерация
присоединили к этой громадной антрепризе одна—двадцать
пять, другая—восемьдесят тысяч солдат. Сенатское решение
разделило национальную гвардию на три округа для внутрен-
ней службы. Первый из этих округов, предназначенный для
активной службы, поставил в распоряжение императора, не
считая огромной армии, направлявшейся к Неману, сто когорт
по тысяче человек в каждой.
Девятого марта Наполеон выехал из Парижа, приказав
герцогу Бассано получить у царского посла, князя Куракина,
паспорта. На первый взгляд эта рекомендация имела под
собой мирные намерения. В действительности целью ее было
скрыть от Александра истинные стремления, чтобы неожидан-
ным нападением застать его врасплох. Это была обычная
тактика Наполеона, и на этот раз, как всегда, она ему удалась.
«Лё Монитёр» ограничилась лишь заявлением, что император
покидает Париж для инспекции основной армии, соединенной
на Висле, и что императрица будет сопровождать его до
Дрездена, чтобы повидать свое блистательное семейство.
Наполеон пробыл там пятнадцать дней. По обещанию,
данному в Париже, он позволил Тальма и мадемуазель Марс
сыграть пьесу. Покинув Дрезден, он 2 июня прибыл в Торн.
22-го он объявляет о своем возвращении в Польшу:
«Солдаты!
Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в со-
стоянии войны с Англией. Сегодня она нарушает свои клятвы.
Она не желает дать никакого объяснения своему странному
поведению, требует, чтобы французские орлы не переходили
Рейна, оставив наших союзников на ее усмотрение. Не считает
ли она, что мы выродились, что мы больше не солдаты
Аустерлица? Она поставила нас между бесчестием и войной.
Выбор будет неоспорим. Пойдем вперед, перейдем Неман, пере-
несем войну на территорию России, она будет славной для
341
Великие люди в домашних халатах
французских армий. Мы заключим мир, он положит предел
зловещему влиянию московского кабинета, которое уже пять-
десят лет распространяется им на дела Европы».
Наполеон адресовал эти слова армии, самой прекрасной,
самой многочисленной и самой могущественной их тех, каки-
ми он когда-либо командовал. Она была разделена на пятнад-
цать корпусов, которыми командовали герцоги, принцы или
короли; она состояла из четырехсот тысяч человек инфантерии,
семидесяти тысяч кавалеристов и тысячи огнедышащих жерл.
Ему понадобилось три дня, чтобы пересечь Неман. На эту
операцию ушли 23, 24 и 25 июня.
Наполеон остановился на мгновение, задумчивый и непод-
вижный, на левом берегу реки, где три года назад император
Александр клялся ему в вечной дружбе. Потом, переходя ее, он
воскликнул:
— Рок увлекает русских. Пусть же предназначения свер-
шатся.
Его первые шаги, как всегда, были поступью гиганта.
К концу двух дней успешного марша русская армия, застигну-
тая врасплох, была смята и полностью отрезана от главных
сил. Быстрые, ужасные и решительные удары Наполеона за-
ставили Александра передать Наполеону, что в случае освобо-
ждения занятой территории и возвращения к Неману он готов
приступить к переговорам. Наполеон нашел это предложение
столь странным, что ответил на него взятием на следующий
день Вильно.
Там он оставался дней двадцать, утвердил временное пра-
вительство. В это время в Варшаве собрался сейм, чтобы
заняться воссозданием Польши. Затем Наполеон вновь пус-
тился вдогонку за русской армией.
На второй день марша его начал охватывать страх от
системы защиты, выбранной Александром. Русские уничтожа-
ли все при отступлении: урожай, дворцы и хижины.
Армия из пятисот тысяч человек продвигалась вглубь
пустыни, где когда-то Карл XII не мог прокормить своих
двадцать тысяч шведов. От Немана до Вильны шли при свете
пожарищ по трупам и руинам. В последних числах июля армия
вошла в Витебск уже в некоторой растерянности от этой
войны, не похожей ни на какую другую, что не встречаешь
врагов, где кажется, что имеешь дело лишь с силами разруше-
ния. Сам Наполеон, потрясенный таким планом кампании, не
342
Наполеон Бонапарт
умещавшимся в его сознании, взирал на расстилавшиеся перед
ним просторы, где, казалось, год нужен только на то, чтобы их
пройти, где каждый пройденный этап удалял его от Франции,
а значит, от его союзников, а значит, и от всех его ресурсов.
Прибыв в Витебск, он удрученно бросился в кресло, потом,
приказав явиться графу Дарю, сказал ему:
— Я остаюсь здесь осмотреться, сгруппировать силы, дать
отдых моей армии и наконец привести в порядок Польшу.
Кампания 1812 года закончена, 1813 год сделает остальное.
Что до вас, мсье, подумайте о том, как устроить здесь нашу
жизнь. Мы не последуем безумию Карла Двенадцатого.
Потом он обратился к Мюрату:
— Установим наших орлов здесь. 1813 год нас увидит
в Москве, 1814-й—в Санкт-Петербурге. Русская война—это
война трех лет.
И в действительности казалось, что он принял это решение.
Но, испуганный бездействием Наполеона, Александр показы-
вает ему наконец своих русских, ускользавших от него до сих
пор, подобно привидениям. Разбуженный, словно игрок при
звоне золота, Наполеон не может сдержаться и бросается им
вслед. 14 августа он настигает их и бьет под Красным, 18-го
изгоняет из Смоленска. Оставив город в огне, он 30-го захва-
тывает Вязьму, но находит в ней лишь разрушенные склады.
С первого шага по русской территории появились все признаки
большой национальной войны.
Наконец, в этом городе Наполеон узнает, что русская
армия поменяла главнокомандующего и готовится дать бой
на наскоро укрепляемой позиции. Император Александр, усту-
пая общественному мнению, считавшему, что несчастья войны
заключаются в неверном подборе генералов, передал пост
главнокомандующего генералу Кутузову, победителю турок.
Если верить голосу народа, пруссак Пфуль был виновником
первых неудач кампании, а иностранец Барклай-де-Толли
с его вечной системой отступлений, казавшейся подозритель-
ной московитам, еще ухудшил эти неудачи. В национальной
войне спасти родину должен был русский, и все, от царя
до последнего раба, согласились на том, что победитель Ру-
щука и миротворец Бухареста один способен спасти Россию.
Со своей стороны новый командующий, убежденный в том,
что для сохранения популярности в армии и у нации он
должен дать нам бой перед тем, как пропустить в Москву,
решился на него на позиции возле Бородина, где 4 сентября
343
Великие люди в домашних халатах
к нему присоединились десять тысяч быстро собранных опол-
ченцев Москвы.
В тот же день Мюрат между Гжатском и Бородином настига-
ет генерала Коновницына, оставленного Кутузовым защищать
обширное плато, прикрытое оврагом. Коновницын точно сле-
дует полученному приказу и держится до тех пор, пока массы
атакующих, вдвое превосходящие его, толкают или, скорее,
заставляют его отступить и уже идут по его кровавому следу
до укрепленного монастыря. Там он еще какое-то время дер-
жится, но, обойденный со всех сторон, вновь вынужден от-
ступить на Головине, через которое он проходит чуть ли не
вперемежку с нашим авангардом. Немного позже Наполеон
въезжает на коне на холм и осматривает равнину. Разграблен-
ные деревни, вытоптанная рожь, леса, наводненные казаками,
указывают ему, что она выбрана Кутузовым для поля битвы.
За первой линией на протяжении лье находились три дерев-
ни. Интервалы между ними перерезаны оврагами, заросшими
лесом и кишащими людьми. Вся русская армия здесь, она ждет
сражения, построив редут перед своим левым флангом у дерев-
ни Шевардино.
Наполеон охватывает взглядом горизонт, внимательно рас-
сматривает оба берега Калуги. Он знает, что в Бородине эта
речка поворачивает влево, и, хотя он не видит высот, формирую-
щих этот локоть, он их угадывает и понимает, что там располага-
ются главные позиции русской армии. Но речка, укрывая крайний
правый фланг врага, оставляет открытым его центр и левое
крыло. Только здесь он уязвим, а значит, сюда и нужно ударить.
Но сначала важно выбить его из редута, прикрывающего
левый фланг, а оттуда будет уже гораздо легче определить
позицию. Генерал Компан получает приказ занять редут. Три
раза он овладевает им, и трижды его отбрасывают назад.
Наконец, в четвертый раз он занимает его окончательно.
Наполеон охватывает взором приблизительно две трети
поля, на котором ему предстоит сражаться.
Остаток дня пятого числа обе стороны проводят, наблюдая
друг за другом. Они готовятся к решающей битве. Русские
проводят этот день в торжествах греческого культа, призывая
песнопениями помощь всесильного святого Невского. Францу-
зы, привыкшие к «Те Деум», а не к мольбам, смыкают ряды,
готовят оружие, устраивают артиллерийские парки. Числен-
ные силы с двух сторон уравновешены—у русских сто три-
дцать тысяч человек, у нас сто двадцать пять тысяч.
344
Наполеон Бонапарт
Император располагается за итальянской армией, слева от
большой дороги. Старая гвардия становится в каре вокруг его
палатки. Зажигаются огни. Костры русских образуют широкий
и правильный полукруг, французские—слабые; непостоянные,
беспорядочные. Еще не выбрано точное место для разных
частей, и не хватает дров. Всю ночь падает холодный редкий
дождь, наступает осень. Наполеон одиннадцать раз будит
Бертье, чтобы дать ему распоряжения, и каждый раз спраши-
вает, будет ли противник драться. Во сне он слышит шум
отступления и вскакивает от страха, что русские от него уско-
льзают. Он ошибается в очередной раз в то время, как уже
рассвет гасит огни бивуаков противника.
В три часа утра Наполеон под покровом сумерек с неболь-
шим эскортом объезжает на расстоянии пушечного выстрела
всю вражескую линию.
Русские заняли все возвышенности. Они верхом на Москов-
ской дороге и в лощине Горка, по дну которой течет ручей. Они
между старой Смоленской дорогой и рекой Москва. Барклай-
де-Толли с тремя корпусами инфантерии и одним кавалерий-
ским формирует правый фланг от большого редута до реки
Москва. Багратион составляет левый фланг с седьмым и вось-
мым корпусами, протянувшийся от большого редута до лесо-
чка, между, селом Семеновским и Устицей.
Какой бы сильной эта позиция ни казалась, она была
уязвима. Ошибка была допущена генералом Беннигсеном: он
обратил все свое внимание на правый фланг, уже защищенный
естественными условиями, и упустил левый, а это был слабый
пункт. Правда, он был защищен тремя редутами, но между
ними и старой Московской дорогой был интервал в пятьсот
туазов, прикрытый всего несколькими стрелками.
Вот что сделает Наполеон.
Со своим крайним правым флангом под командой Понятов-
ского он достигнет Московской дороги, разделит армию надвое,
и когда Ней, Даву и Эжен будут сдерживать левый фланг, он
опрокинет весь центр и правый фланг в Москву-реку. Повторя-
ется диспозиция Фридланда, только при Фридланде река нахо-
дилась за врагом и отрезала ему всякое отступление, тогда как
здесь река у него справа, а за ней место, удобное для отхода.
Этот план баталии модифицировался в течение дня. Уже не
Бернадотт, а Эжен будет атаковать центр. Понятовский со
всей своей кавалерией проскользнет между леском и большой
дорогой и атакует оконечность левого крыла, в то время как
345
Великие люди в домашних халатах
Даву и Ней пойдут в лоб. Понятовский для этой атаки получа-
ет, кроме своей кавалерии, два дивизиона корпуса Даву. Это
отвлечение части его войск окончательно приводит маршала
в дурное расположение духа. Он предлагал план, на его взгляд
безошибочный, и не получил согласия. Он состоял в том, чтобы
развернуть позицию перед атакой редутов и встать перпендику-
лярно флангу врага. Маневр был хорош, но подвержен случай-
ностям. Русские, заметив, что могут быть отрезаны, и не видя
выхода в случае неудачи, могли уйти ночью по дороге на
Можайск, оставив нам назавтра лишь поле битвы с пустыми
редутами, а этого Наполеон боялся не меньше, чем поражения.
В три часа Наполеон второй раз выезжает верхом, чтобы
убедиться, что ничего не изменилось. Добравшись до высот
Бородина, с подзорной трубой в руке он возобновляет свои
наблюдения. И хотя его сопровождает совсем немного людей,
он узйан. Единственный выстрел, сделанный за этот день,
раздается из русских рядов, и ядро отскакивает рикошетом
в нескольких шагах от императора.
В четыре с половиной часа император возвращается на
свой пункт. Туда прибыл мсье де Боссэ: он привез письма
Марии-Луизы и портрет римского короля работы Жерара.
Портрет выставлен перед палаткой, и перед ним уже выстро-
ился круг маршалов, генералов и офицеров.
— Уберите этот портрет,—говорит Наполеон.—Слишком
рано показывать ему поле битвы.
Вернувшись в свою палатку, Наполеон диктует следующие
приказы:
«Ночью будут построены два редута напротив тех, что
возведены врагом и обследованы нами днем. Левый редут будет
вооружен сорока двумя огнестрельными орудиями, правый—
семьюдесятью двумя.
На рассвете правый редут откроет огонь, левый начнет
сразу, как услышит выстрелы справа.
Вице-король бросит на равнину достаточное количество
стрелков, чтобы обеспечить плотный огонь. Третий и восьмой
корпуса под командой маршала Нея также бросят несколько
стрелков вперед. Маршал Даву останется на позиции. Князь
Понятовский с пятым корпусом отправится перед рассветом,
чтобы до шести часов утра обойти левый фланг врага».
С началом действий император будет отдавать приказы,
следуя требованиям ситуации.
346
Наполеон Бонапарт
Остановившись на этом плане, Наполеон располагает вой-
ска таким образом, чтобы не вызвать внимания врага. Каж-
дый получает свои инструкции. Редуты возводятся, артилле-
рия становится на позицию. На рассвете сто двадцать пушек
накрывают ядрами и снарядами укрепления врага, которые
его правый фланг должен будет взять.
Наполеон не может заснуть ни на один час. Ежесекундно он
спрашивает, здесь ли враг. Некоторые передвижения против-
ника два или три раза заставляют поверить в его отступление.
Но оказывается, что враг исправляет ошибку, на которой
Наполеон выстроил план баталии. Целый корпус Тучкова от-
правляется на левый фланг, заслоняя все слабые места.
В четыре часа Рапп входит в палатку императора, который
сидит, опустив голову на руки. Подняв голову, он спрашивает:
— Ну что, Рапп?
— Сир, они все еще здесь.
— Это будет ужасная баталия, Рапп. Вы верите в победу?
— Да, сир, но в кровавую.
— Я это знаю,—отвечает Наполеон.— Но у меня восемь-
десят тысяч человек. Я потеряю двадцать тысяч, я войду
с шестьюдесятью тысячами в Москву Отставшие маршевые
батальоны присоединятся к нам, и мы будем сильнее, чем
перед битвой.
Видно, что в числе бойцов Наполеон не учитывает ни свою
гвардию, ни свою кавалерию. С этого момента он принял
решение выиграть битву без них. Все будет решать артиллерия.
В этот момент раздаются возгласы, и крик «Да здравствует
император!» проносится по всему фронту. При первых лучах
солнца солдатам зачитывают одну из самых ярких, самых
искренних и самых лаконичных прокламаций:
«Солдаты!
Вот наконец эта баталия, которую вы так хотели. Отныне
победа зависит только от вас. Она необходима. Она принесет
изобилие и обеспечит нам хорошие зимние квартиры и быстрое
возвращение на родину. Будьте людьми Аустерлица, Фридланда,
Витебска и Смоленска, чтобы самое отдаленное потомство
сказало о нас: «Он был участником этой великой баталии под
стенами Москвы!»
Как только крики поутихли, Ней, всегда нетерпеливый,
просит разрешения начать атаку. Все хватаются за оружие,
каждый готовится к этой грандиозной сцене, решающей
347
Великие люди в домашних халатах
судьбу Европы. Адъютанты разлетаются стрелами по всем
направлениям.
Компан, так хорошо начавший позавчера, проскользнет
вдоль леса, завяжет схватку, заняв редут, защищающий левый
край Раппа. Дессэ поможет ему, пробравшись под прикрытием
в лесок. Дивизион Фриана останется в резерве. Как только
Даву станет хозяином редута, Ней двинется на захват Семено-
вского. Его дивизионы недавно пострадали и насчитывают от
силы пятнадцать тысяч солдат; десять тысяч вестфальцев
должны их укрепить и сформировать вторую линию; молодая
и старая гвардия образуют третью и четвертую. Мюрат раз-
делит свою кавалерию. Слева от Нея, лицом к центру против-
ника, окажется корпус Монбрюна. Нансути и Латур-Мобур
последуют за передвижениями нашего правого крыла. Нако-
нец, Груши будет поддерживать вице-короля. Тот, усиленный
дивизионами Морана и Жерара, отнятыми у Даву, начнет
с захвата Бородина, оставит там дивизион Дельзона и, перей-
дя с тремя другими Калугу по трем мостам, переброшенным
утром, атакует большой центральный редут на правом берегу.
Для доставки всех этих приказов хватило получаса. Пять
с половиной часов утра. Правый редут начинает вести огонь.
Левый ему отвечает. Все приходит в движение, все марширует,
все устремляется вперед.
Даву бросается вперед со своими двумя дивизионами. Пра-
вый фланг Эжена, составленный из бригады Плозана, должен
стоять в Бородине, но, несмотря на крики своего генерала,
солдаты позволяют увлечь себя за атакующими, оставляют
деревню сзади и появляются на высотах, где падают под
фронтальным и фланговым огнем русских. Тогда 92-й полк
приходит на помощь и возвращает остатки полка, наполовину
уничтоженного и потерявшего своего генерала.
В этот момент Наполеон, высчитав, что у Понятовского
было достаточно времени, чтобы завершить маневр, бросает
Даву на первый редут. Дивизионы Компана и Дессэ следуют
за ним, толкая перед собой тридцать пушек. Вся линия против-
ника грохочет, напоминая огненную реку.
Инфантерия идет, не стреляя. Она торопится достичь ог-
невого рубежа противника и задушить его. Компан ранен,
Рапп бежит заменить его. Он бросается вперед со штыком
наперевес, достигает редута и падает, сраженный пулей. Это
его двадцать вторая рана. Дессэ заменяет его и тоже падает,
раненный. Лошадь Даву убита ядром, он падает в грязь. Все
348
Наполеон Бонапарт
думают, что он убит, но он встает, отделавшись контузией,
и садится на другую.
Рапп приказывает поднести себя к императору.
— Как, Рапп,—говорит Наполеон,—опять ранен?
— Как всегда, сир. Ваше величество знает—дурная при-
вычка.
— Что делают там, наверху?
— Чудеса. Но нужна гвардия, чтобы все закончить.
— Я воздержусь от этого,—перебивает Наполеон с движе-
нием, похожим на испуг.—Я не хочу, чтобы ее уничтожили.
Я выиграю баталию без нее.
Теперь Ней со своими тремя дивизионами бросается во главе
дивизиона Ледрю на этот роковой редут, лишивший дивизион
Компана трех генералов. Он входит на него слева. Храбрецы,
начавшие атаку, взбираются справа. Ней и Мюрат бросают
дивизион Разу на два других редута. Он готов овладеть ими, но
в это время на него нападают русские кирасиры. Наступает
момент неуверенности. Ифантерия останавливается, но не отсту-
пает. На помощь приходит кавалерия Брюйера. Русские кираси-
ры отброшены. Мюрат и Разу наступают, укрепления за ними.
В этих атаках прошли два часа. Наполеон удивлен тем, что
не слышит пушек Понятовского и не видит никакого движения
в тылу врага. В это время Кутузов направляет на левый фланг
новый корпус. Один из дивизионов идет к Устице, другой
углубляется в лес. В этот момент возвращается Понятовский,
он не смог найти дорогу в лесу. Наполеон отправляет его на
правый фланг к Даву.
Однако слева русский строй нарушен, и равнина открыта.
Три редута в руках Нея, Мюрата и Даву. Но Багратион
продолжает угрожать нам, получая подкрепление за подкреп-
лением. Нужно поспешить отбросить его за овраг Семеновско-
го, иначе он может перейти в наступление. Все, что можно
собрать из артиллерии редутов, свезено сюда, чтобы поддер-
жать атаку. Ней устремляется вперед, за ним следует пятна-
дцать—двадцать тысяч человек.
Но, боясь быть отброшенным, Багратион выходит перед
строем и со штыком наперевес идет на Нея. Две массы встре-
чаются, завязывается рукопашная. Это дуэль сорока тысяч
человек. Багратион тяжело ранен. Русские войска, на момент
лишенные командования, готовы бежать, но Коновницын при-
нимает команду, отводит войска за овраг Семеновского и под
прикрытием верно установленной артиллерии останавливает
349
Великие люди в домашних халатах
бросок наших колонн. Мюрат и Ней измождены, оба предпри-
няли сверхчеловеческие усилия. Они посылают просить под-
креплений у Наполеона. Император приказывает идти моло-
дой гвардии. Она приходит в движение, но почти сразу же,
бросив взгляд на Бородино и увидев, что несколько полков из
солдат Эжена остановлены кавалерией Уварова, Наполеон,
думая, что весь корпус вице-короля отступает, приказывает
гвардии остановиться. Вместо нее он посылает Нею и Мюрату
всю артиллерию резерва. Сто пушек отправляются галопом,
чтобы занять место на отвоеванных высотах.
Что же произошло с Эженом?
Простояв около часа в нерешительности из-за столкнове-
ния бригады Плозона, вице-король перешел Калугу по четы-
рем маленьким мостам, переброшенным инженерными войска-
ми. Сойдя на другой берег, он спешит направо, чтобы захва-
тить большой редут между Бородином и Семеновским,
закрывающий центр противника. Дивизион Морана первым
выходит на плато, бросает ЗО-й полк на редут, поддерживая его
наступающими колоннами. Там старые солдаты, спокойные
под огнем, как на параде идут, не стреляя, с оружием в руках
и взбираются на редут, несмотря на страшный огонь первой
линии Паскевича. Но тот предвидел такую случайность. Со
второй линией он обрушивает на фланги колонны. Чтобы его
поддержать, выступает Ермолов с бригадой гвардейцев. Видя
идущую к ним помощь, первая линия разворачивается. Диви-
зион Моргана схвачен в огненный треугольник; он отступает,
оставляя в редуте генерала Бонами и тридцатый полк. Бонами
позволяет себя там убить. Половина полка падает вокруг него.
Именно в этот момент Наполеон видит, как некоторые полки
отступали через Калугу. Он подумал, что его линия отступле-
ния под угрозой, и поэтому задержал свою молодую гвардию.
Однако Кутузов воспользовался моментом растерянности
в войсках Нея и Мюрата, когда они застыли, чтобы сохранить
свои позиции. Вражеский генерал призывает на помощь свое-
му левому флангу все резервы, включая русскую гвардию.
Благодаря этим подкреплениям Коновницын, заменивший ра-
неного Багратиона, укрепляет свою линию. Справа он опира-
ется на большой редут, атакуемый Эженом, слева—на лес.
Пятьдесят тысяч человек, собравшись в кулак, приходят в дви-
жение, чтобы отбросить нас назад. Их артиллерия грохочет, их
ружья сверкают, пули и ядра рвут наши ряды. Солдаты Фри-
ана из первой линии под градом картечи колеблются, прихо-
350
Наполеон Бонапарт
дят в замешательство. Какой-то полковник оборачивается
и командует отступление, но вездесущий Мюрат останавлива-
ет его, хватает за ворот и, заглянув ему в лицо, спрашивает:
— Что вы делаете?
— Вы прекрасно видите, что здесь нельзя держаться,—
отвечает полковник, показывая на землю, покрытую его
людьми.
— А, чтоб тебя!.. А я, я же здесь стою?!—отвечает Мюрат.
— Это так,—говорит полковник.
— Солдаты, лицом к врагу! Идем умирать.
И он со своим полком вновь занимает место под картечью.
В этот момент наши редуты отвечают огнем.
Восемьдесят новых пушек гремят разом. Прибыла помощь,
ожидаемая Мюратом и Неем. Правда, изменился ее состав, но
это сделало ее еще более страшной. Тем не менее огромные
массы людей, приведенные в движение, продолжают насту-
пать. Видно, как наши ядра пробивают в их рядах глубокие
бреши, не останавливая их. За ядрами следует картечь. Смятые
ураганом огня, люди пытаются перестроиться; смертельный
дождь удваивает силу. Они останавливаются, не смеют идти
дальше, однако не желают и отступать. Они или не слышат уже
команд своих генералов, или их генералы, не привыкшие мане-
врировать таким огромным количеством войск, теряют голо-
вы. Как бы там ни было, сорок тысяч человек позволяют себя
громить в течение двух часов. Это ужасающая резня, бесконеч-
ная бойня. Нею и Мюрату докладывают, что кончаются бое-
припасы. Вот причина того, что победители устают первыми.
Ней снова устремляется вперед, выдвигая свою правую
линию, чтобы повернуть левую линию врага. Мюрат и Даву
поддерживают его. Штык и ружейная пальба уничтожают все,
что ускользнуло от артиллерии. Левый фланг русской армии
обессилен. Победители, громко призывая гвардию, поворачи-
ваются к центру и идут на помощь Эжену. Все направлено на
атаку большого редута.
Корпус Монбрюна, стоявший непосредственно против
центра врага, переходит в наступление. Но Монбрюн не сде-
лал и четверти пути, как был разорван ядром. Его заменяет
Коленкур, который во главе кирасиров приближается к редуту,
в то время как дивизионы Морана, Жерара и Бурсье, поддер-
жанные легионами Вислы, атакуют его сразу с трех сторон.
В момент, когда Коленкур проникает в редут, он падает,
смертельно раненный. И в то же мгновение его бравый полк,
351
Великие люди в домашних халатах
подавленный огнем инфантерии Остермана и русской гвардии,
вынужден отступить и переформироваться под защитой наших
колонн. Но в этот момент Эжен в свою очередь идет на
приступ редута во главе трех дивизионов, овладевает им и бе-
рет в плен русского генерала. Расположившись там, он бросает
корпус 1руши на остатки батальонов Дохтурова. Русские кава-
лергарды выходят навстречу нашим. Груши вынужден отсту-
пить, но это передвижение дало время Бельярду собрать три-
дцать пушек в батарею на редуте.
Теперь русские, переформировавшись, с тем же упорством,
какое они уже продемонстрировали, ведомые генералами, при-
ближаются тесными колоннами, чтобы отобрать редут, стои-
вший нам так дорого. Эжен подпускает их на пушечный вы-
стрел. Тридцать пушек одновременно изрыгают пламя. На
мгновение русские в замешательстве, но снова идут в атаку.
На этот раз они приближаются к самым жерлам пушек. Эжен,
Мюрат и Ней отправляют к Наполеону курьера за курьером.
Они во весь голос просят гвардию. Если Наполеон согласится,
вражеская армия полностью будет уничтожена. Бельярд, Да-
рю, Бертье наседают на него.
— А если завтра вторая баталия,— отвечает он,—с кем
я буду ее отражать?
Победа и поле битвы за нами, но мы не можем преследо-
вать противника, отступающего под нашим огнем, не прекра-
щая своего. Вскоре он останавливается и укрепляется на под-
готовленных позициях.
Наполеон садится на коня, едет в Семеновское, объезжая поле
боя, по которому время от времени еще проносятся шальные
ядра. Наконец, вызвав Мортье, он приказывает ему продвинуть
молодую гвардию, но не переходить нового оврага, отделяюще-
го их от противника. Потом он возвращается в свою палатку.
В десять часов вечера Мюрат, дерущийся с шести часов
утра, вбегает с вестью, что враг в беспорядке переходит Моск-
ву-реку и что он опять ускользает. Мюрат снова просит гвар-
дию. Если ему не дали ее днем, то сейчас с ней он обещает
догнать и уничтожить русских. Но и на этот раз Наполеон
отказывает ему и дает уйти армии, которую так торопился
догнать. На следующий день она исчезла, оставив Наполеона
хозяином самого страшного поля битвы, какое когда-либо
существовало. Шестьдесят тысяч человек, треть из которых
наша, легли здесь. У нас было убито девять генералов и три-
дцать четыре ранено. Наши потери были огромны.
352
Наполеон Бонапарт
Четырнадцатого сентября армия вошла в Москву.
Все в этой войне должно было быть мрачным, вплоть до
триумфов. Наши солдаты привыкли входить в столицы, а не
на кладбища. Москва казалась огромной, пустой и безмолв-
ной могилой. Наполеон расположился в Кремле, а армия
рассыпалась по городу.
Среди ночи Наполеон был разбужен криком: «Пожар!»
Кровавые отсветы достигали его постели. Он подбежал к окну.
Москва была в огне. Величественный Герострат, Ростопчин
одновременно обессмертил свое имя и спас свою страну.
Нужно было бежать из этого океана пламени. 16 сентября
Наполеон, окруженный руинами, в дыму пожара, был вынуж-
ден покинуть Кремль и укрыться в Петровском дворце. Здесь
начинается его борьба с генералами, советовавшими отсту-
пить, пока еще есть время, бросить это роковое завоевание. От
этих странных и непривычных речей он колеблется и думает то
о Париже, то о Санкт-Петербурге. Всего сто пятьдесят лье
отделяют его от одного, восемьсот лье от другого города.
Идти на Санкт-Петербург—значит констатировать свою по-
беду, отступить на Париж—признать свое поражение.
В это время приходит зима, а она не советует, она приказы-
вает. 15, 16, 17, 18 октября больные эвакуированы в Можайск
и Смоленск. 22-го Наполеон выходит из Москвы. 23-го взры-
вает Кремль. На протяжении одиннадцати дней отступление
проходит без больших несчастий, когда внезапно 7 ноября
термометр падает от пяти до восемнадцати градусов, и бюл-
летень, датированный 14 ноября, приносит в Париж сведения
о неизвестных ранее бедах. Французы не поверили бы в них,
если бы они не были рассказаны их императором лично.
Считая с этого дня, начинается трагедия, равная нашим
самым великим победам: это Камбиз, окруженный песками
Аммона; это Ксеркс, переплывающий в барке Геллеспонт; это
Варрон, ведущий в Рим остатки армии из Канна. Из семидеся-
ти тысяч кавалерии, пересекшей Неман, едва ли можно сфор-
мировать четыре отряда по сто пятьдесят человек, чтобы
служить Наполеону эскортом. Это священный батальон. Офи-
церы стали здесь простыми солдатами, полковники—унтер-
офицерами, генералы—капитанами, маршал стал полковни-
ком, король—генералом, а доверенный им для охраны пал-
ладиум был император.
Хотите ли вы знать, что стало с остальной армией
среди этих бесконечных степей, снежного неба, нависшего
12 3243
353
Великие люди в домашних халатах
над головой, и ледяных озер? Приведу выдержку из рассказа
господина Рене Буржуа.
«1енералы, офицеры и солдаты—все были в одном облаче-
нии и едва тащились. Степень несчастья заставила забыть все
ранги. Кавалерия, артиллерия, инфантерия—все было впере-
межку.
Большинство несло на плечах котомки, набитые мукой,
а сбоку болтались привязанные котелки. Другие тащили за
узду тени лошадей, нагруженных кухонным скарбом и убоги-
ми припасами.
Эти лошади сами были припасами, тем более драгоцен-
ными, что их не нужно было нести, и, падая, они служили
кормом своим хозяевам. Не ждали, пока они сдохнут, чтобы
их разделать. Как только они падали, на них набрасывались,
вырывая все мясистые части. Большинство армейских частей
расформировалось. Из их осколков составилось множество
мелких групп по восемь—десять человек, у которых все было
общим.
Эти маленькие компании, полностью изолированные от
основной массы, вели совершенно обособленную жизнь. Все
члены такого «семейства» шли, тесно прижимаясь друг к дру-
гу, стремясь к тому, чтобы не потерять своих. Беда подстерега-
ла потерявшего свою группу, так как к нему никто не проявлял
никакого интереса и отказывал в помощи. Везде он был оттор-
гнут и Жестоко преследовался. Его безжалостно гнали от
любого костра, на который он не имел права, из всех мест, где
хотел укрыться. Везде его преследовали до тех пор, пока он не
присоединялся к своим. Наполеон видел, как перед его глаза-
ми проходила эта масса дезорганизованных людей, беглецов.
Попытайтесь, если возможно, представить себе сто тысяч
несчастных с котомками за плечами, опирающихся на длинные
палки, покрытых лохмотьями самого невероятного вида, ки-
шащих паразитами и ужасно терзаемых голодом. Попробуйте
к этим знакам самого жуткого нищенства прибавить физионо-
мии, отягощенные грузом стольких бедствий. Вообразите этих
бедных людей, покрытых грязью бивуаков, почерневших от
дыма, с запавшими, угасшими глазами, с торчащими волоса-
ми, с длинными отвратительными бородами, и вы получите
бледный образ той картины, какую представляла собой армия.
Мы понуро шагали, предоставленные сами себе, посреди
снегов, по еле различимым дорогам, сквозь пустыни и беско-
нечные пихтовые леса.
354
Наполеон Бонапарт
Несчастные, измученные болезнями и голодом, падали под
тяжестью невзгод, испуская дух в страданиях и жестоком
отчаянии. Там с яростью бросались на предполагаемых об-
ладателей провизии, и если находили, то отнимали ее, несмот-
ря на сопротивление и страшные ругательства.
В одном месте люди дрались за куски уже разделенных
трупов павших лошадей; в другом слышались крики и стоны
жертв, у кого не было сил, корчась на дороге, борясь с устра-
шающей агонией, умирал мученической смертью.
Дальше группы, собравшиеся вокруг лошадиного трупа,
дрались между собой, оспаривая куски. Пока одни отрывали
мясистые части, другие, залезая внутрь, вырывали внутрен-
ности.
Со всех сторон можно было видеть мрачные, испуганные,
изуродованные и обмороженные лица. Повсюду были рас-
терянность, боль, голод и смерть.
Чтобы перенести эти ужасные бедствия, павшие на наши
головы, необходимо было обладать душой энергичной и храб-
рой. Нужно было, чтобы моральная сила умножалась по
мере того, как обстоятельства делались более угрожающими.
Позволить себе быть задетым плачевными сценами, разво-
рачивавшимися перед тобой, означало приговорить самого
себя. Следовало захлопнуть свое сердце от малейшего чувства
жалости. Те, кому посчастливилось найти внутри себя силу,
способную перенести столько страданий, выказывали самую
холодную бесчувственность и замкнутость самую непроби-
ваемую.
Посреди окружавших их ужасов они спокойно и бесстра-
шно переносили все превратности, бросали вызов всем опас-
ностям. Принужденные видеть перед собой смерть в самых
отвратительных формах, они привыкали встречать ее без стра-
ха. Они оставались глухи к призывам боли, летящим со всех
сторон. Когда какой-нибудь несчастный погибал на их глазах,
они холодно отворачивались; не выражая ни малейшего со-
чувствия, продолжали свой путь.
Эти несчастные жертвы оставались брошенными на снегу,
поднимались, пока хватало сил, потом падали без чувств, не
получая ни от кого ни слова утешения, ни малейшей помощи.
Мы шли безмолвные, опустив голову, и останавливались,
только когда наступала ночь.
Измотанные усталостью и нуждой, мы должны были еще
искать если не пристанища, то по крайней мере укрытия от
12*
355
Великие люди в домашних халатах
сурового северного ветра. Мы бросались в дома, амбары, под
навесы, в любые строения, встречаемые по пути, и через
несколько секунд сваливались таким образом, что нельзя было
больше ни войти, ни выйти. Те, кто не успевал туда проникнуть,
располагались снаружи. Их первой заботой было обеспечить
себя дровами и соломой для бивуака. Взбираясь на дома, они
срывали крыши, выламывали балки, перегородки, несмотря на
сопротивление тех, кто в них находился. Если люди не желали
покидать занятое помещение, они рисковали погибнуть в пламе-
ни. Очень часто те, кто не мог проникнуть в дома, поджигали их.
В большинстве случаев это происходило со старшими офицера-
ми, когда они захватывали дома, выгнав тех, кто вошел раньше.
Вскоре вместо того, чтобы располагаться в домах, их стали
разбирать до основания, а полученные материалы растаски-
вать по полям. Возводя отдельные укрытия, люДи разводили
костры для обогрева и приготовления пищи. Обычно готовили
каши, разогревали галеты, поджаривали на огне куски конины.
Каша была самой распространенной едой. Так как было
невозможно достать воду, в котелке растапливали необходи-
мое количество снега. Затем в полученной таким образом
черной и грязной жидкости растворяли порцию грубой муки
и ждали, пока эта смесь загустеет до состояния каши, которую
приправляли солью или за неимением ее высыпали два или
три патрона, что удаляло излишнюю пресность, а заодно
и подкрашивало, делая ее очень похожей на черную похлебку
спартанцев. Конину готовили так: разрезали ее на полоски,
присыпали их порохом и раскладывали на углях.
Покончив с едой, все вскоре засыпали, подавленные уста-
лостью и удрученные тяжестью своих бед, чтобы назавтра
снова начать такую же жизнь.
При свете дня без всякого сигнала все оставляли бивуак...»
Так прошло двадцать дней, за которые армия потеряла
двести тысяч человек, пятьсот пушек, пока не уперлась в Бе-
резину.
Пятого декабря, когда остатки армии агонизировали
в Вильне, Наполеон по настоянию неаполитанского короля,
вице-короля Италии и своих главных военачальников отпра-
вился на санях из Сморгони во Францию. Мороз к тому
времени достиг двадцати семи градусов.
Восемнадцатого вечером Наполеон в дрянной коляске
подъехал к воротам Тюильри. Поначалу ему отказали их
открыть, считая, что он еще в Вильне.
356
Наполеон Бонапарт
Через день высшие чины государства пришли поздравить
его с прибытием.
Двенадцатого января 1813 года сенатское решение предо-
ставило в распоряжение военного министра триста пятьдесят
тысяч новобранцев. 10 марта узнали об измене Пруссии.
На протяжении четырех месяцев вся Франция превратилась
в плацдарм.
Пятнадцатого апреля Наполеон снова покидает Париж во
главе своих юных легионов.
Первого мая он был под Лютценом, готовый атаковать
соединенную русско-прусскую армию с двумястами шестьюде-
сятью тысячами человек, из которых двести тысяч принад-
лежали Франции, пятьдесят тысяч были саксонцы, баварцы,
вюртембержцы и так далее. Гигант, считавшийся повергнутым,
восстал. Антей коснулся земли.
Как всегда, его первые удары были ужасны и решительны.
Соединенные армии оставили на поле битвы Лютцена пятна-
дцать тысяч человек убитых и раненых, и две тысячи пленных
попали в руки победителей. Юные новобранцы стояли в одном
строю со старыми частями. Наполеон здесь рисковал, как
младший лейтенант.
На следующий день он адресовал своей армии прокла-
мацию:
«Солдаты!
Я доволен вами. Вы оправдали мои ожидания. Баталия при
Лютцене будет поставлена превыше баталий Аустерлица,
Иены, Фридланда и Москвы-реки. В один день вы опрокинули все
планы ваших врагов-отцеубийц. Мы отбросим татар в их
ужасные края, откуда они не должны вылезать. Пусть они
остаются в своих ледяных пустынях, обители рабства, варвар-
ства и разложения, где человек находится наравне со скотиной.
Вы честно заслужили цивилизованную Европу, солдаты. Ита-
лия, Франция, Германия выразят вам свою благодарность».
Победа при Лютцене открывает ворота Дрездена. 8 мая
французская армия входит туда. 9-го император приказывает
перекинуть мост через Эльбу, куда отошел неприятель. 20-го
Наполеон настигает его на укрепленной позиции Бауцена.
21-го он развивает одержанную накануне победу и за два дня
разворачивает самые умелые стратегические маневры. Русско-
прусская армия теряет восемнадцать тысяч человек убитыми
и ранеными и три тысячи пленниками. На следующий день
357
Великие люди в домашних халатах
в арьергардной стычке генералу Брюйеру оторвало обе ноги,
генерал инженерных войск Киржемер и Дюрок убиты одним
пушечным выстрелом.
Союзническая армия отступает по всему фронту. Она пере-
секает Нейсе, Бубр, подстегнутая сражением, где Себастиани
захватывает двадцать две пушки и пятьсот человек. Наполеон
следует за ней по пятам и не дает ни минуты передышки. Ее
вчерашние лагеря становятся нашими бивуаками.
Двадцать девятого граф Шувалов, адъютант императора
России, и прусский генерал Клейст приближаются к аванпо-
стам с просьбой о перемирии.
Тридцатого в замке Лигниц состоялась новая конференция,
которая не принесла результатов.
Австрия размышляла об изменении союза. Чтобы оста-
ваться нейтральной как можно дольше, она предложила себя
в посредницы, что и было принято. Результатом этого стало
перемирие, заключенное в Плейсвице 4 июня.
В это же время в Праге собрался конгресс для переговоров
о мире, но мир был невозможен. Соединенные силы требовали,
чтобы империя замкнулась в границах по Рейну, Альпам
и Мезу. Наполеон рассматривал эти претензии как оскорбле-
ние. Все было разорвано. Австрия отошла к коалиции, и водна,
которая одна могла разрешить этот спор, разгорелась вновь.
Противники снова явились на поле битвы. Французы с тре-
мястами тысяч человек, из них сорок тысяч кавалерии, заняли
сердце Саксонии на правом берегу Эльбы. Соединенные вла-
дыки с 500 тысячами человек (сто тысяч кавалерии) угрожали
с трех сторон—от Берлига, Силезии и Богемии. Наполеон, не
считаясь с этой огромной численной разницей, переходит
в атаку со своей привычной скоростью. Он, разделив свою
армию на три части, посылает одну на Берлин, где она должна
действовать против пруссаков и шведов, оставляет вторую
стоять в Дрездене, чтобы наблюдать за русской армией в Бо-
гемии. Наконец, он собственной персоной марширует
с третьей против Блюхера.
Блюхер настигнут и смят. Но посреди погони Наполеон
узнает, что шестьдесят тысяч французов, оставленных в Дрез-
дене, атакованы ста восьмьюдесятью тысячами союзников. Он
отделяет от своей армии тридцать пять тысяч человек. Все
считают, что он гонится за Блюхером. Он врывается, быст-
рый как молния, смертельный как гром. 29 августа союзники
снова атакуют Дрезден, и снова отброшены. На следующий
358
Наполеон Бонапарт
день они возвращаются к атаке, и разбиты, разорваны, обес-
силены. Вся эта армия, ведущая сражение на глазах Александ-
ра, находится под угрозой полного уничтожения. Ей удается
спастись, оставив сорок тысяч человек на поле битвы. В этой
битве Моро оторвало обе ноги одним из первых ядер импера-
торской гвардии. Орудие было наведено самим Наполеоном.
Следует обычная реакция. На следующий день после этой
ужасной бойни посланец Австрии является в Дрезден. Но во
время переговоров выясняется, что армия Силезии, брошенная
вдогонку за Блюхером, потеряла двадцать пять тысяч человек;
что те, кто маршировал на Берлин, разбиты Бернадоттом, что
почти весь корпус генерала Вандама, преследовавшего русских
и австрийцев с армией на треть меньше, чем у них, был
отброшен этой массой, на мгновение остановившейся в своем
бегстве и заметившей малочисленность противника.
Знаменитая кампания 1814 года, когда Наполеон становил-
ся победителем везде, где появлялся, и побежденным везде, где
его не было, начинается в 1812 году.
При этих новостях переговоры прерваны.
Наполеон, чуть оправившись от нездоровья, произошед-
шего, как поговаривали, от отравления, тотчас направляется
на Магдебург. Его намерением и целью был Берлин. Он
собирался завладеть им, перейдя Эльбу у Виттенберга. Неко-
торые части уже прибыли в этот город, когда в письме короля
Вюртемберга было получено сообщение об измене Баварии,
и что без объявлений войны, без предварительного предупреж-
дения две армии—австрийская и баварская, расквартирован-
ные на берегах Инна, соединились, что восемьдесят тысяч
человек под командой генерала Вреде направляются к Рейну,
что Вюртемберг, всегда верный своим союзникам, был при-
нужден присоединиться к этой подавляющей массе. Ожида-
лось, что через две недели сто тысяч человек окружат Майнц.
Австрия подала пример предательства, и ему охотно после-
довали другие.
План Наполеона, выношенный за два месяца и для которо-
го все уже было приготовлено—укрепления и склады, изменен
за час. Вместо того чтобы отбросить союзников между Эльбой
и Заале, маневрируя под прикрытием плацдармов и складов
Виттенберга, Магдебурга и Гамбурга, развязать войну между
Эльбой и Одером, где французская армия занимала Глогау,
Кюстрин и Штеттин, Наполеон решает отойти к Рейну. Но
перед этим надо разбить союзников, чтобы у них не было
359
Великие люди в домашних халатах
возможности преследовать его при отступлении. А потому он
идет на них, вместо того чтобы бежать, и встречает их под
Лейпцигом. Французы и союзники сталкиваются лицом к ли-
цу: французы с 157 тысячами человек и артиллерией, вдвое
превосходящей нашу.
В тот же день они бьются восемь часов. Французская армия
побеждает. Но часть армии, ожидаемая из Дрездена, чтобы
довершить разгром противника, не приходит. Тем не менее мы
засыпаем на поле боя.
Семнадцатого октября русская и австрийская армии полу-
чают подкрепление. 18-го они атакуют.
Четыре часа битва идет успешно. Но вот тридцать тысяч
саксонцев, занимавших самые важные позиции, переходят
к противнику и разворачивают шестьдесят пушек. Кажется,
все потеряно. Настолько тяжело предательство, настолько
страшна измена.
Наполеон прибывает на помощь с половиной своей гвар-
дии, атакует саксонцев, гонит их перед собой, отбирает у них
часть артиллерии и расстреливает их из ими же заряженных
пушек. Союзники отходят, они потеряли за эти два дня сто
пятьдесят тысяч человек своих лучших войск. И в эту ночь мы
засыпаем на поле битвы.
По пушкам если и не установилось полное равновесие, то по
крайней мере исчезла крупная диспропорция, и третья баталия
представляла все шансы к успеху. Но в это время Наполеону
докладывают, что остается всего шестнадцать тысяч зарядов. Во
время двух последних битв израсходовано двести двадцать тысяч.
Нужно думать об отступлении. Две победы оказались безрезуль-
татны. Бессмысленно принесено в жертву пятьдесят тысяч человек.
В два часа ночи начинается отступление. Армия направля-
ется к Лейпцигу. Она отступит за Эльстер, чтобы наладить
связь с Эрфуртом для получения недостающих боеприпасов.
Но это отступление не было столь тайным, чтобы армия
союзников не пробудилась от шума. Сначала они думают, что
будут атакованы, и занимают оборону, но очень скоро правда
раскрывается. Французы-победители уходят. Союзники не
знают причины, но пользуются их отступлением. На рассвете
союзники атакуют арьергард и проникают за ним в Лейпциг.
Наши солдаты оборачиваются лицом к врагу, вступают в ру-
копашный бой, чтобы дать армии время перейти по единствен-
ному мосту через Эльстер. Внезапно раздается страшный
взрыв, всё приходит в волнение, все задают вопросы и узнают,
360
Наполеон Бонапарт
что какой-то сержант, не получив распоряжения своего началь-
ника, приказал взорвать мост. Сорок тысяч французов, пресле-
дуемые двумястами тысячами русских и австрийцев, отделены
от армии бушующей рекой. Нужно сдаваться или умирать.
Часть тонет, другая погребена под развалинами.
Двадцатого французская армия прибывает в Вайсенфельц
и начинает рекогносцировку. Мы оставили в Эльстере и его
окрестностях десять тысяч мертвецов, пятнадцать тысяч плен-
ных, сто пятьдесят пушек, пятьсот повозок. Что до остатков
войск конфедерации, то они дезертировали по пути из Лейп-
цига в Вайсенфельц.
В Эрфурте, куда мы прибыли 23-го, французская армия
была сведена к своим собственным силам, то есть примерно
к восьмидесяти тысячам человек.
Двадцать восьмого Наполеон получил точные сведения
о передвижениях австро-баварской армии. Она ускоренным
маршем вышла на Майн.
Тридцатого французская армия встречает ее. Она выстро-
ена для битвы перед Гшау и перерезает дорогу на Франкфурт.
Французы проходят по ней, убивая шесть тысяч человек, и 5,
6 и 7 ноября переходят Рейн.
Девятого ноября Наполеон возвращается в Париж. Но
и здесь его настигают измены. Начавшись снаружи, они про-
никают внутрь. После России Германия, за Германией Италия,
за Италией Франция. Баталия при Ганау дала ход новым
переговорам. Барон де Сент-Эньян, князь Меттерних, граф
Нессельроде и лорд Эбердин собрались во Франкфурте. Напо-
леон получит мир, оставив Рейнскую конфедерацию и отказав-
шись от Польши и департаментов Эльбы. Франция останется
в своих естественных пределах, по Альпам и Рейну. Позже они
обсудят в Италии будущую границу с австрийским домом.
Наполеон подписался под этими условиями и приказал
ознакомить сенат и законодательный корпус с документами,
заявив, что он расположен принести требуемые жертвы. Зако-
нодательный корпус, недовольный тем, что Наполеон навязал
им президента, не представив кандидатов, назначил комиссию
из пяти человек для изучения этих актов. Ими явились извест-
ные своей оппозиционностью по отношению к императорской
системе мсье Ленэ, Галуа, Фложерг, Ренуар и Мен де Бирс. Они
составили адрес, в котором после одиннадцати лет забвения
упомянули слово «свобода». Наполеон, разорвав адрес, вы-
проводил их.
361
Великие люди в домашних халатах
В это время среди лживых протоколов вылезают на свет
истинные намерения владык-союзников. Как и в Праге, желая
выиграть время, они прервали переговоры, назначив следую-
щий конгресс в Шатильон-сюр-Сен. Это было одновременно
вызовом и оскорблением. Наполеон принял вызов и пригото-
вился мстить за оскорбление. 25 января 1814 года он выехал из
Парижа, оставив свою жену и сына под защитой офицеров
Национальной гвардии.
Империю захватывали со всех сторон. Австрийцы двину-
лись в Италию, англичане взобрались на вершины Пиренеев,
Шварценберг со своей колоссальной армией в сто пятьдесят
тысяч человек выходил из Швейцарии, Блюхер шел через
Франкфурт со ста тридцатью тысячами пруссаков, Бернадотт
оккупировал Голландию и проник в Бельгию со ста тысячами
шведов и саксонцев. Семьсот тысяч человек, обученных даже
на собственных поражениях в великой школе наполеоновских
войн, направлялись в сердце Франции, пренебрегая любыми
укреплениями, с криком: «Париж! Париж!»
Наполеон остается один против всего света. Он может этим
несметным силам противопоставить всего лишь 150 тысяч
человек. Но он вновь обрел если не веру в себя, то по крайней
мере гений своих юных лет. Кампания 1814 года станет его
стратегическим шедевром.
Единым взором он все видел, все охватывал и, насколь-
ко это было в человеческих силах, был готов ко всему. Ме-
зону было поручено остановить Бернадотта в Бельгии, Ожеро
пойдет навстречу австрийцам в Лион, Сульт удержит англи-
чан за Луарой, Эжен защитит Италию, он сам займется
Блюхером и Шварценбергом. Он бросается между ними
с шестьюдесятью тысячами человек, перебегает от одной ар-
мии к другой, давит Блюхера в Шампобере, в Монмирайле,
в Шато-Тьери и в Монтеро. За десять дней Наполеон одержал
пять побед, в которых союзники потеряли девяносто тысяч
человек.
В Шатильон-сюр-Сен завязываются новые переговоры. Но
суверены-союзники, более и более требовательные, предлага-
ют неприемлемые условия. Нужно было отдать не только
завоевания Наполеона, но и заменить границы республики
границами старой монархии.
Наполеон ответил привычным для него порывистым дви-
жением льва. Он прыгнул из Мери-сюр-Сен к Красну, оттуда
к Реймсу и Сен-Дизье. Везде, где он встречает противника, он
362
Наполеон Бонапарт
его гонит, настигает, давит. Но противник перестраивается и,
все время побежденный, все время наступает.
Так получается, что везде, где нет Наполеона, счастье ему
изменяет: англичане вошли в Бордо, австрийцы оккупировали
Лион, бельгийская армия, соединенная с осколками армии
Блюхера, восстанавливает свои позиции. Их генералы мягкоте-
лы, ленивы, усталы. Обвешанные орденскими лентами, сгиба-
ясь от титулов и званий, давясь золотом, они не хотят больше
сражаться. Три раза пруссаки, находясь в его власти, ускольза-
ли от него. Первый—на левом берегу Марны, где внезапные
заморозки сковали грязь, в которой они должны были сгинуть.
Второй—на Эсне, при сдаче Суассона, открывшего им проход
вперед в момент, когда они не могли больше пятиться назад.
Наконец, в Краоне из-за недосмотра Мармона они ночной
атакой отбивают часть боеприпасов. Все эти предзнаменова-
ния не минуют Наполеона. Он чувствует, что, несмотря на все
его усилия, Франция ускользает у него из рук. Без надежды
сохранить трон он хочет по крайней мере обрести в ней
могилу и ищет смерти при Арси-сюр-Об и Сен-Дизье.
Но напрасно. Кажется, он заключил пакт с пулями и яд-
рами.
Двадцать девятого марта в Труа он получает известие,
что пруссаки и русские сомкнутыми колоннами движутся
на Париж.
Он тотчас же выезжает. 1 апреля он в Фонтенбло, где
узнает, что Мармон накануне капитулировал в пять часов
вечера и что утром союзники оккупируют столицу.
Ему остаются три пути.
Под его началом еще пятьдесят тысяч солдат, самых храб-
рых и преданных во вселенной. Дело только за тем, чтобы
заменить старых генералов, кому есть что терять, молодыми
полковниками, которым остается только выиграть. По его
зову, все еще могущественному, нация может восстать. Но
тогда в жертву будет принесен Париж. Союзники, отступая,
сожгут его. Но существует только один народ, русские, кого
можно спасти подобным лекарством.
Второй путь—достигнуть Италии, соединив двадцать пять
тысяч человек Ожеро, восемнадцать тысяч генерала Гренье,
пятнадцать тысяч маршала Сульта. Но это не принесло бы
никакого результата. Франция оставалась бы оккупированной
врагом, и самые великие беды могли последовать для нее от
этой оккупации.
363
Великие люди в домашних халатах
Третий путь—отойти за Луару и развязать партизанскую
войну.
Союзники тотчас уловили его нерешительность, заявив,
что император Наполеон—единственное препятствие ко все-
общему миру.
Эта декларация оставляла ему только два выхода: уйти из
жизни по примеру Таннибала; сойти с трона по примеру
Суллы.
Он попробовал, как говорили, первый выход. Яд Кабаниса
оказался бессильным. Тогда он решился прибегнуть ко второ-
му. На клочке бумаги, ныне утерянном, он написал эти строки,
возможно, самые важные из всех, начертанных когда-либо
рукой смертного:
«Объединенные державы заявили, что император Наполеон
является единственным препятствием к восстановлению мира
в Европе. Император Наполеон, верный своей клятве, заявляет,
что он отрекается за себя и своих наследников от трона
Франции и Италии, потому что нет никакой личной жертвы,
даже самой жизни, которую он не был бы готов принести
Франции».
На протяжении года мир казался пустым.
Наполеон на острове Эльба
и 100 дней
йй® "W" *чг аполеон был королем острова Эльба.
I | Теряя власть над миром, он не захотел иметь
sgs I I с ним ничего общего, кроме его несчастий.
йгЖ JL JL — Экю в день и лошадь,—говорил он,— вот все,
что мне необходимо.
Так под давлением окружающих, хотя он мог выбирать меж-
ду Италией, Корсикой, он устремил взгляд на маленький кло-
чок земли, где мы его и находим. Но, пренебрегая собствен-
ными интересами, он долго оспаривал права тех, кто будет
его сопровождать. Это были генералы Бертран и Друо, гене-
рал Камброни, барон Жерминовский, кавалер Мале, капита-
ны артиллерии Корнель и Рауль, капитаны от инфантерии
Лубер, Ламуретт, Юро и Комби; наконец, капитаны польских
уланов Балийский и Шульг. Эти офицеры командовали четы-
рьмястами человек, набранных из гренадеров и стрелков ста-
рой гвардии, добившихся разрешения сопровождать в ссылку
своего императора.
Наполеон заранее оговорил, что в случае возвращения во
Францию каждый из них сохраняет все права гражданства.
Это было 3 мая 1814 года. В шесть часов вечера фрегат
бросил якорь на рейде Порто-Феррайо. Генерал Далесм, кото-
рый еще командовал там от имени Франции, взошел на ко-
рабль, чтобы отдать Наполеону воинские почести. Граф Друо,
назначенный губернатором острова, явился подтвердить свои
полномочия и принять в подчинение форты Порто-Феррайо.
365
Великие люди в домашних халатах
Барон Жерминовский, назначенный военным комендантом,
сопровождал его, так же как и шевалье Байон, каптенармус
дворца, чтобы приготовить покои его величества.
В тот же вечер все власти, духовенство и выдающиеся
граждане добровольной депутацией взошли на борт фрегата
и были приняты императором.
На следующий день, 4-го утром, войсковое отделение внес-
ло в город новое знамя, принятое императором. До тех пор
оно было только знаменем острова. Его украшением были три
золотые пчелы. Его утвердили на стенах форта Этуаль под
звуки артиллерийского салюта. Английский фрегат в свою
очередь отсалютовал ему, как и все суда, находившиеся
в порту.
К двум часам Наполеон сошел на берег со всей своей
свитой. В момент, когда он ступил на остров, ему салютовали
сто одним пушечным выстрелом; грохотала артиллерия фор-
тов, ей ответил английский фрегат 24 выстрелами и криками:
«Виват!»
Император был в простой форме полковника; он заменил
на своей шляпе красно-белую кокарду острова на трех-
цветную.
Перед входом в город он был встречен властями, духовны-
ми лицами, судебными чинами. Впереди стоял мэр с ключами
от Порто-Феррайо на серебряном подносе. Вся служба гарни-
зона выстроилась в почетном карауле, а за ней, тесня друг
друга, собирались не только жители столицы, но и всех город-
ков и деревень острова. Они не могли поверить, что им,
простым рыбакам, дан в короли человек, чье могущество, имя
и деяния вновь напомнили миру о том, что он существует. Что
до Наполеона, он был спокоен, расслаблен и почти весел.
После короткого ответа мэру он со свитой отправился
в собор, где пели «Те Деум»; затем, выйдя из церкви, он вошел
в здание мэрии. Здесь ему предстояло жить.
В этот же день генерал Далесм опубликовал обращение,
составленное самим Наполеоном:
«Жители острова Эльба'
Непостоянство человеческое привело к вам императора На-
полеона. Он сам пожелал быть вашим господином. Перед тем
как войти в эти стены, ваш новый владыка обратился ко мне со
словами, которые я спешу вам передать, ибо они—залог вашего
будущего счастья.
366
Наполеон Бонапарт
«Генерал,—сказал мне император,—я принес в жертву мои
права интересам родины, оставив себе лишь власть над островом
Эльба. Все владыки согласились с таким порядком вещей. Сообщая
жителям об этом уговоре, скажите им, что я выбрал этот
остров из уважения к мягкости их нравов и климата. Заверьте их,
что они постоянно будут объектом моего живейшего интереса».
Жители Эльбы1 Эти слова не нуждаются в комментариях. Они
/ЛЯ2УЩ.&Ренову вашей будущей судьбы. Император верно оценил вас.
Я обязан отдать вам справедливость и отдаю ее с легким сердцем.
Обитатели острова Эльба! Вскоре я буду вдали от вас,
и это отдаление печалит меня. Но мысль о вашем счастье
смягчит горечь расставания, и, где бы я ни был, я навсегда
сохраню память о достоинствах граждан Эльбы.
Далесм».
Четыреста гренадеров прибыли 26 мая. 28-го Далесм от-
был со старым гарнизоном. Остров был полностью предостав-
лен своему новому суверену.
Наполеон не мог долго оставаться в бездействии. Отдав
первые дни делам, необходимым для его устройства, он 18 мая
вскочил на лошадь и объехал весь остров, желая убедиться,
в каком состоянии находилось сельское хозяйство, какими
доходами мог обладать остров от коммерции, рыбной ловли,
добычи мрамора и металлов. Особенное внимание он обратил
на карьеры и шахты—главное богатство этой земли.
По возвращении в Порто-Феррайо, осмотрев каждую дере-
веньку и повсюду дав жителям доказательства своей заботы,
он занялся устройством двора, распределением доходов, кото-
рые приносили железные рудники (они могли дать до милли-
она франков в год), ловля тунца, дававшая от четырехсот до
пятисот тысяч франков, соляные копи, приносившие примерно
такую же сумму, и, наконец, можно было рассчитывать на
использование некоторых таможенных прав. Эти деньги, при-
соединенные к его личным сбережениям, могли составить че-
тыре с половиной миллиона франков ренты.
Наполеон часто заявлял, что он никогда не был так богат.
Из мэрии он переехал в очаровательный буржуазный дом,
помпезно назвав его своим городским дворцом. Дом был
расположен на скале между фортом Фальконе и фортом Эту-
аль, на бастионе, названном де Мулен. Он состоял из двух
соединенных постройкой павильонов. Из окон просматривал-
ся весь город и порт. В Сан-Мартино находился его дере-
венский дворец. До его приезда это была лачуга, которую
367
Великие люди в домашних халатах
Наполеон реконструировал и со вкусом обставил. Там он
никогда не спал. Туда он совершал лишь прогулки. Распо-
ложенный у подножия довольно высокой горы, на берегу
ручья, окружеПный лужайкой дом смотрел на город, амфи-
театром раскинувшийся перед ним. У подножия города—
порт, и на горизонте, через мглистое море,— берега Тосканы.
Через шесть недель на остров Эльба приехала мать им-
ператора, а несколькими днями спустя принцесса Полина. Она
встретилась с императором во Фрежюсе и хотела отплыть
вместе с ним, но была так больна, что врач ей это категориче-
ски запретил. Английский капитан пообещал, что вернется
в назначенный день и заберет принцессу, но день прошел,
фрегат не появился, и принцесса воспользовалась случайным
неаполитанским судном. В этот первый приезд она была на
острове только два дня. Оттуда она отправилась в Неаполь, но
1 ноября бриг «Непостоянный» вновь привез ее, чтобы она
больше не покидала императора.
Понятно, что, переходя от такой бурной деятельности к пол-
ному отдыху, Наполеон вынужден был искать для себя занятия.
Все его часы были заполнены. Он вставал на рассвете, закрывал-
ся в библиотеке для работы над своими военными мемуарами до
восьми часов утра. Потом он проверял ведение хозяйства,
беседовал с рабочими (почти все они были его старыми гвардей-
цами). К одиннадцати часам он очень плотно завтракал. В силь-
ную жару он после завтрака час или два спал. Часам к трем он
обычно выходил, садился на лошадь или в коляску в сопровож-
дении маршала Бертрана или генерала Друо. В этих прогулках
они всегда сопровождали его. По дороге он внимательно
выслушивал их, не оставляя без ответа ни одного предложения.
К шести часам он возвращался, обедал со своей сестрой, жившей
на первом этаже его городского дворца. Бывало, что к столу
приглашали интенданта острова мсье де Бальбиани, или коман-
дира Вантани, или мэра Порто-Феррайо, или же полковника
Национальной гвардии, а иногда и мэров Порто-Лонгоне и Рио.
По вечерам спускались в апартаменты принцессы Полины.
Мать императора жила в отдельном доме, его уступил ей
камергер Вантини.
Эльба в это время становится местом поломничества.
Вскоре наплыв иностранцев стал настолько велик, что появи-
лась необходимость принять меры, чтобы избежать беспоряд-
ков, возможных из-за нашествия такого количества неизвест-
ных, среди которых было немало авантюристов, приезжаю-
368
Наполеон Бонапарт
щих на поиски фортуны. Продуктов стало вскоре явно не
хватать, и их пришлось привозить с континента. Коммерция
Порто-Феррайо процветала, и это процветание улучшило об-
щую обстановку. Так, даже в ссылке присутствие Наполеона
стало источником благоденствия для страны, которой он при-
надлежал. Его влияние распространилось вплоть до низших
классов общества. Новая атмосфера окружила остров.
Среди иностранцев большую часть составляли англичане.
Они, казалось, придавали огромное значение тому, что видят
и слышат его. Со своей стороны Наполеон принимал их
с благодушием. Лорд Бентинг, лорд Дуглас и некоторые дру-
гие сеньоры высшей аристократии увезли в Англию драгоцен-
ные воспоминания о том, как они были приняты.
Из всех визитов более всего радовали императора визиты
большого числа офицеров всех национальностей—итальян-
цев, французов, поляков, немцев, приезжающих с предложени-
ем о помощи. Он отвечал, что у него для них нет ни мест, ни
соответствующих званий. «Ну так что ж, мы будем служить
простыми солдатами»,—говорили они. И почти всегда он
зачислял их в гренадеры. Эта преданность его имени более
всего льстила ему.
Настало 15 августа. Это был праздник императора, который
отмечался с пышностью, не поддающейся описанию, и должен был
стать для него, привыкшего к официальным праздникам, совер-
шенно новым спектаклем. 1ород давал бал императору и гвардии.
Просторный, элегантно отделанный шатер был раскинут на
большой площади, и Наполеон приказал открыть его со всех
сторон, чтобы весь народ мог принять участие в празднике.
Сколько было проделано работ, это просто невообразимо!
Мсье Барджини, римлянин, и Беттарини, тосканец, чертили
планы конструкций, но почти постоянно император менял все
по своим идеям и, таким образом, становился единственным
создателем и настоящим архитектором. Так, он изменил очер-
тания нескольких начатых дорог, отыскал и провел в город
источник, вода которого была, на его вкус, лучшего качества,
чем та, которую пили в Порто-Феррайо.
Возможно, когда орлиный взгляд Наполеона следил за
развитием европейских событий, он казался внешне полно-
стью смирившимся с судьбой. Никто даже не сомневался, что
он уже привык к этой новой жизни, окруженный любовью
всех, кто приближался к нему. И в этот момент союзники сами
разбудили льва, который, возможно, вовсе и не засыпал.
369
Великие люди в домашних халатах
Наполеон уже несколько месяцев жил в своей маленькой
«империи», занимаясь тем, чтобы украсить ее всеми средства-
ми, что подсказывал ему его неугомонный и изобретательный
ум. И вот его секретно предупреждают, что начато обсуждение
вопроса о его удалении. Франция через посредство мсье де
Талейрана в полный голос требовала от конгресса Вены при-
менения этой меры как необходимой для ее спокойствия,
бесконечно повторяя, насколько опасно для правящей динас-
тии присутствие Наполеона вблизи берегов Италии и Прован-
са. Она в особенности отмечала конгрессу, что, истомившись
в своей ссылке, прославленный изгнанник может за четыре дня
добраться до Неаполя, а оттуда с помощью своего зятя Мю-
рата, все еще правящего там, направиться во главе армии
в недовольные провинции Италии, поднять их и вновь раз-
вязать смертельную борьбу, недавно завершившуюся.
Чтобы обосновать это нарушение соглашения в Фонтен-
бло, приводилась только что перехваченная корреспонденция
генерала Экзельманса с неаполитанским королем, которая
давала повод подозревать о существовании заговора с цент-
ром на Эльбе и разветвлениями по всей Италии и Франции.
Эти сведения вскоре были подкреплены другой конспирацией
из Милана. Замешанными в ней оказались несколько старших
офицеров бывшей Итальянской армии.
Австрия также не могла спокойно смотреть на такое опас-
ное соседство. Австрийский печатный орган «Аугсбургская
газета» откровенно писала по этому поводу:
«Какими бы волнующими ни были события в Милане, сле-
дует тем не менее успокоиться, подумав, что они смогут
содействовать скорейшему удалению человека, держащего
в своих руках на скале острова Эльба нити заговоров, сплетен-
ных при помощи его золота. И чем дольше он останется вблизи
берегов Италии, тем дольше он не даст суверенам этих стран
пользоваться своими владениями».
Однако конгресс, несмотря на общее убеждение, не осме-
лился с такими слабыми доказательствами пойти на решение,
которое вошло бы в противоречие с принципами умеренности,
так пышно разрекламированными союзниками. Конгресс ре-
шил, чтобы не нарушать существующей договоренности, что
Наполеону будут предложены условия, на основании которых
его постараются убедить добровольно покинуть остров Эльба,
и, только если он откажется, употребить силу.
370
Наполеон Бонапарт
Тотчас же принялись за поиски новой резиденции. Была
предложена Мальта, но Англия увидела здесь неудобства—
пленный Наполеон мог сделаться хозяином острова.
Она предложила Святую Елену.
Первой мыслью Наполеона было, что эти слухи распро-
странены его врагами, чтобы подвигнуть его на какой-нибудь
безрассудный шаг, позволивший нарушить данное ему обеща-
ние. В связи с этим он отправляет тайного агента, ловкого
и преданного, проверить, может ли он доверять данным ему
обещаниям. Этот человек был рекомендован Эжену Багарнэ,
находившемуся в Вене в непосредственной близости к кругу
императора Александра, который должен был знать, что про-
исходит в конгрессе. Агент вскоре получил все необходимые
сведения и сумел доставить их императору. К тому же он
организовал активную и четкую корреспонденцию, и при ее
помощи Наполеон должен был быть в курсе всего, что проис-
ходило.
Кроме этой переписки с Веной Наполеон сохранил связь
с Парижем, откуда приходившие новости указывали ему на
серьезное недовольство правлением Бурбонов.
Так, поставленный в такое положение, он задумывает ги-
гантский проект, который скоро будет осуществлен.
Теперь Наполеон делает во Франции то, что сделал в Вене.
Он отправляет эмиссаров, снабженных секретными инструкци-
ями, которые должны были связаться, насколько это возмож-
но, с теми из его друзей, кто еще остался ему верен, с теми из
руководства армии, кто, находясь в более униженном положе-
нии, должен быть особенно недоволен.
Эти эмиссары по возвращении подтвердили подлинность
новостей, которым Наполеон не осмеливался верить. Они дали
ему одновременно уверенность, что глухое недовольство зреет
в народе и в армии, что огромное количество людей смотрят в его
сторону и жаждут его возвращения, что взрыв неизбежен, что
Бурбонам невозможно более бороться с ненавистью, возбужден-
ной неспособностью и недальновидностью их правительства.
Не оставалось больше никаких сомнений: с одной стороны,
опасность, с другой—надежда; вечная тюрьма на скале посре-
ди океана или мировая империя.
Наполеон принял решение со своей обычной быстротой.
Менее чем за неделю для него все было ясно. Оставалось
только приготовить все необходимое для подобного шага,
не возбудив подозрений английского комиссара, время от
371
Великие люди в домашних халатах
времени навещавшего остров Эльба и под чей негласный
контроль были поставлены все действия экс-императора.
Этим комиссаром был полковник Кемпбелл, сопровожда-
вший императора в день прибытия на остров. В его распоряже-
нии находился английский фрегат, ходивший непрерывно из
Порто-Феррайо в Геную, из Генуи в Ливорно и из Ливорно
в Порто-Феррайо. Его пребывание на этом рейде обычно
занимало двадцать дней. После каждого рейда полковник
сходил на землю, чтобы засвидетельствовать свое почтение
Наполеону.
Следовало также обмануть секретных агентов, безусловно
находившихся на острове, усыпить проницательность жителей
острова. Наконец, дать совершенно противоположное пред-
ставление о своих намерениях. Для этого Наполеон приказал
активно продолжить начатые работы. Он велел обозначить,
несколько новых дорог, проходящих, по его замыслам, во все
стороны острова; отремонтировать и укатать дороги Порто-
Феррайо и Порто-Лонгоне. А так как деревья на острове были
чрезвычайной редкостью, он потребовал прислать с континен-
та большое количество шелковиц и высадить их по обеим
сторонам дорог. Потом он активно занялся завершением ра-
бот по своему маленькому дому в Сан-Мартино. Он выписал
из Италии статуи, вазы, купил апельсиновые деревья, редкие
растения. Все это показывало, что он делает все для того,
чтобы здесь долго жить.
В Порто-Феррайо он приказал разрушить старые лачуги,
построить вокруг своего дворца длинное здание, терраса кото-
рого напоминала плац, по которому могли пройти два бата-
льона. Старая, заброшенная церковь была отдана под театр.
Все улицы были обновлены; земляные ворота, способные про-
пускать только мулов, были расширены, и при помощи терра-
сы улица стала пригодна для всех видов транспорта. За это
время, чтобы еще больше облегчить исполнение своего замыс-
ла, он приказал бригу «Непостоянный» и легкому трехпарус-
ному суденышку «Этуаль» («Звезда») совершать частные путе-
шествия в Неаполь, Ливорно и даже во Францию, чтобы
приучить к таким поездкам крейсерские суда англичан и фран-
цузов. Действительно, эти суда часто во всех направлениях
бороздили прибрежные воды Средиземного моря. Это было
то, чего хотел Наполеон.
Вот тогда-то он и занялся серьезно приготовлениями
к своему отъезду. Он приказал незаметно по ночам перенести
372
Наполеон Бонапарт
на «Непостоянный» оружие и боеприпасы, обновить форму
своей гвардии, их белье и обувь; вызвал поляков, находивших-
ся в Порто-Лонгоне и на маленьком острове Пианоза, где они
охраняли форт; ускорил организацию и обучение батальона
стрелков, набранных только на Корсике и в Италии. В первые
дни февраля все было готово, когда наконец-то прибыли дол-
гожданные новости из Франции. Их принес полковник старой
армии, который сразу же уехал в Неаполь.
К несчастью, полковник Кемпбелл и его фрегат были
в этот момент в порту. Нужно было ждать, не выказывая ни
малейшего нетерпения, окружать его привычными знаками
внимания, пока пройдет время его обычной стоянки. Наконец,
24 февраля после полудня он попросил разрешения попро-
щаться с императором. Наполеон проводил его до дверей,
и слуги могли слышать последние слова, адресованные ему.
— Прощайте, господин полковник, я вам желаю доброго
путешествия, до свидания.
Как только полковник вышел, Наполеон вызвал маршала.
Часть дня и ночи он провел, закрывшись с ним. Спать лег
в три часа ночи и проснулся на рассвете.
Бросив взгляд на порт, он увидел английский фрегат, заня-
тый отплытием. С этой секунды как будто чудесная сила
приковала его к этому судну. Не отрывая глаз, он смотрел, как
один за другим разворачиваются его паруса, поднимается
якорь, как он трогается с места и под добрым юго-восточным
ветром выходит из порта и устремляется к Ливорно. Подняв-
шись на террасу с подзорной трубой, он продолжал следить за
удаляющимся судном. К полудню фрегат превращается в ма-
ленькую точку и к часу дня совершенно исчезает.
Наполеон отдает приказы. Один из основных—наложение
трехдневного эмбарго на все суда, находящиеся в порту.
Учитывая, что бриг «Непостоянный» и трехмачтовое судно
«Этуаль» были недостаточны для транспортировки людей, он
договаривается с хозяевами трех или четырех лучших торго-
вых судов. Тем же вечером сделки заключены, и суда переходят
в распоряжение императора.
Ночью с 25 на 26 февраля, то есть с субботы на воскресе-
нье, Наполеон, вызвав к себе представителей власти и ряд
видных горожан, создает нечто вроде регентского совета. За-
тем, назначив полковника Национальной гвардии Лапи комен-
дантом острова, он отдает под защиту граждан острова мать
и сестру. Наконец, не указывая точно цели экспедиции, он
373
Великие люди в домашних халатах
говорит об успехе общего дела, обещает в случае войны при-
слать помощь для защиты острова, просит никогда не отда-
вать его никакой власти, кроме как по его личному приказу.
Утром он занимается некоторыми домашними делами и,
простившись с семьей, приказывает отплыть. В полдень про-
били общий сбор.
В два часа Наполеон сказал своим старым друзьям по
оружию, что они должны делать во имя Франции. В надежде
близкого возвращения на родину вырвался крик энтузиазма,
потекли слезы, солдаты разомкнули ряды, /бросаясь друг
к другу в объятия. Они бегали как безумные, падали на колени
перед Наполеоном, как перед Богом.
Мать императора и принцесса Полина со слезами смотрели
на эту сцену из окон дворца.
В семь часов погрузка была закончена. В восемь часов
Наполеон вышел из порта на шлюпке. Несколько минут спустя он
был на борту «Непостоянного». Когда он ступил на борт,
раздался пушечный выстрел. Это был сигнал к отправлению.
Маленькая флотилия при юго-восточном, достаточно свежем
ветре вышла на рей, направляясь из залива на северо-запад, огибая
берега Италии. В тот момент, когда ставились паруса, эмиссары
направились в Неаполь и Милан, а один из высших офицеров—на
Корсику, чтобы попытаться поднять там восстание и подготовить
убежище для императора, если во Франции произойдет крах.
Двадцать седьмого на рассвете все поднялись на палубу,
чтобы убедиться, сколько было пройдено ночью. Удивление
было великим и ужасным, когда заметили, что прошли от
силы шесть лье. Выяснилось, что, как только суда обогнули
мыс Сент-Андрэ, ветер стих и наступил безнадежный штиль.
Когда солнце осветило горизонт, к западу, у берегов Кор-
сики, стали видны французские фрегаты «Цветок линии»
и «Мельпомена». Это встревожило всех. Ужас на бриге «Непо-
стоянный», который вез императора, был настолько велик,
положение казалось настолько критическим, опасность столь
близкой, что стали обсуждать вопрос о возвращении в Порто-
Феррайо, чтобы ждать там попутного ветра. Но император,
сразу прервав совет, приказал продолжать путь, уверяя, что
штиль прекратится. И действительно, ветер будто был у него
в подчинении. К одиннадцати утра он начал свежеть, и в четы-
ре часа они уже двигались между Капрая и Горгоной к Ливор-
но. Но тут возникла новая, еще более серьезная опасность. По
правому борту, приблизительно в пяти лье, показался один
374
Наполеон Бонапарт
фрегат, другой у берегов Корсики, а в отдалении еще одно
военное судно, полным ходом идущее к флотилии.
Некогда было вилять, нужно было быстро принимать ре-
шение. Наступила ночь, и под прикрытием тьмы можно было
ускользнуть от фрегатов. Но военное судно все приближалось,
и невозможно было не признать в нем бриг. Один император
утверждал, что эти суда случайно оказались в позиции, кото-
рая кажется враждебной. Он был уверен, что экспедиция,
проведенная так тайно, не могла быть выявлена вовремя,
чтобы послать так скоро против нее целую эскадру. Однако,
несмотря на это, он приказал снять бортики, решив в случае
атаки броситься на абордаж, полностью уверенный, что с его
экипажем старых солдат он захватит бриг и сможет затем
спокойно продолжать свой путь, отвлекаясь только на погоню
за фрегатами. Однако, все еще надеясь, что только случай свел
эти суда вместе, он приказал всем солдатам и людям, способ-
ным вызвать подозрение, спуститься в трюм. Сигналы переда-
ли тот же приказ всем судам. После принятия этих предосто-
рожностей стали ждать продолжения событий.
В шесть часов вечера два судна сошлись на расстояние
голоса. Несмотря на то, что ночь быстро наступала, они
узнали французский бриг «Зефир» с капитаном Андрие. Теперь
легко было заметить, что его маневры были мирными, что
и предвидел император.
Бриги, отсалютовав друг другу, продолжили свой путь.
Капитаны обменялись несколькими словами о цели путешест-
вия. Капитан Андрие ответил, что идет в Ливорно, а ответ
«Непостоянного» гласил, что он направляется в 1еную и охот-
но передаст приветы этому краю. Капитан Андрие, поблагода-
рив, спросил о самочувствии императора. При этом вопросе
Наполеон не смог побороть в себе желания вмешаться в столь
приятный для него разговор. Он выхватил мегафон из рук
капитана Шотара и ответил: «Чудесно!» Два брига продол-
жали свой путь, постепенно пропадая в темноте.
Продолжая идти при очень свежей погоде под всеми пару-
сами, они 28 февраля обогнули Корсику. На следующий день
заметили еще одно военное судно, идущее на Бастию, но его
появление не произвело никакого волнения. С первого взгляда
было видно, что у него нет дурных намерений.
Перед тем как покинуть остров Эльба, Наполеон составил
две прокламации, которые, когда он захотел переписать на-
бело, никто, и даже он, не смог расшифровать. Тогда он
375
Великие люди в домашних халатах
бросил их в море и стал диктовать новые; одну—адресованную
армии, другую—французскому народу. Все, кто умел писать,
разу превратились в секретарей, а барабаны, банки, шапки—
в пюпитры. Труд этот не был еще закончен, когда они заметили
берега Антиб, которые были встречены криками энтузиазма.
Первого марта в три часа флотилия бросила якорь в заливе
Жуан. В пять часов Наполеон ступил на землю. В оливковом
лесу был разбит бивуак. Здесь еще до сих пор показывают
дерево, у подножия которого сидел император. Двадцать пять
гренадеров и офицер гвардии были сразу же отправлены на
Антиб, чтобы попытаться перевербовать гарнизон. Увлечен-
ные собственным энтузиазмом, они вошли в город с криками:
«Да здравствует император!» О высадке Наполеона здесь еще
никто не знал, и их приняли за сумасшедших. Комендант
приказал поднять мост, и двадцать пять храбрецов оказались
пленниками.
Подобное событие было настоящий неудачей, и несколько
офицеров предложили Наполеону захватить Антиб силой. Но,
чтобы предупредить дурной эффект, который могло произ-
вести на настроение народа сопротивление этого местечка,
Наполеон ответил, что идти надо не на Антиб, а на Париж,
приказав снять бивуак, как только взойдет луна.
В середине ночи маленькая армия достигла Канна, к шести
часам утра она пересекла Грасс и остановилась на вершине,
доминирующей над городом.
Весть о его чудесном освобождении мгновенно распростра-
нилась, и вскоре Наполеон оказался окруженным жителями.
Он принимал их так же, как когда-то в Тюильри: выслушивал
жалобы, получал петиции, обещал справедливо во всем разоб-
раться. Император надеялся найти в Грассе дорогу, по которой
проходил в 1813 году, но она оказалась в плохом состоянии,
а поэтому пришлось бросить в городе карету и четыре малень-
кие пушки, привезенные с Эльбы. По горным дорогам, еще
покрытым снегом, они отправились на поиски места для ноч-
лега. Вечером, сделав 20 лье, они остановились в деревне
Серенон; 3 марта пришли в Барем, 4-го в Динь, 5-го в Гап.
В этом городе они задержались дольше, чем было необходи-
мо, чтобы напечатать прокламации. Со следующего дня они
тысячами будут разбрасываться по пути.
Однако император шел вперед не без волнения. До сих пор
он имел дело с гражданским населением, энтузиазм которого
не вызывал сомнений. Но пока ни один солдат не встретился
376
Наполеон Бонапарт
им по дороге, ни одна часть не присоединилась к маленькой
армии. Наполеон надеялся, что его присутствие окажет поло-
жительное действие на солдат, направленных ему навстречу.
Эта встреча, которой он так боялся и так желал, наконец
наступила. Генерал Камброн, маршировавший в авангарде
с сорока гренадерами, встретился с батальоном, отправлен-
ным из Гренобля, чтобы закрыть Наполеону дорогу. Коман-
дир батальона отказался признать генерала Камброна, и тот
послал предупредить императора об этом.
Наполеон ехал в дрянной дорожной карете, найденной
в Гапе, когда узнал эту новость. Он потребовал привести
лошадь, вскочил в седло и на сто шагов отъехал от строя своих
гренадеров. Солдаты встретили его молчанием.
Для Наполеона наступил момент выиграть еще не начав-
шееся сражение или потерять все в самом начале. Диспозиция
не позволяла отступать. Слева от дороги—вертикальная сте-
на, справа—небольшой лужок шагов тридцати в ширину,
оканчивающийся обрывом, и прямо—вооруженный батальон,
занявший пространство между обрывом и горой.
Наполеон остановился на маленьком возвышении у ручья,
пересекающего луг. Обернувшись к генералу Бертрану и бро-
сив ему в руки поводья, он сказал:
— Меня обманули, но не важно. Вперед!
Он сходит на землю, переходит ручей, идет прямо к непод-
вижному батальону и останавливается в двадцати шагах от
строя в тот момент, когда адъютант генерала Маршана, вы-
хватив шпагу, приказывает стрелять.
— Ну вот, мои друзья,—говорит он,—что же вы, не узнаете
меня? Я ваш император. Если среди вас есть хоть один солдат,
желающий убить своего генерала, он может это сделать. Вот я.
Едва только были произнесены эти слова, крик «Да здрав-
ствует император!» вырвался из всех уст. Адъютант второй
раз приказывает стрелять, но его голос заглушают выкрики.
Четверо польских улан бросаются к нему, солдаты бегут впе-
ред, окружают Наполеона, падают к его ногам, целуют руки,
срывают белые кокарды, заменяя их трехцветными. Все это
происходит с криками, приветствиями, безумием, вызывающи-
ми слезы на глазах их старого генерала. Однако, вспомнив, что
нельзя терять ни секунды, он приказывает развернуться напра-
во, занимает вместе с Камброном и четырьмя гренадерами
место во главе батальона, въезжает на высоту Визалля, откуда
видит, как уланы преследуют адъютанта, который скачет по
377
Великие люди в домашних халатах
улице города, показывается на другом его конце и наконец
ускользает от них по перпендикулярной дороге. Лошади ула-
нов от усталости не могут продолжать погоню.
Однако этот беглец и его преследователи, промчавшись как
молния по улицам Визалля, прояснили жителям все. Утром
они видели, как адъютант проехал во главе своего батальона,
и вот уже возвращается один, преследуемый... Значит, то, что
говорят, правда: Наполеон идет вперед, окруженный любовью
народа и солдат. Люди выходят из домов, расспрашивают,
волнуются. Внезапно они замечают кортеж со стороны Ламю-
ра. Мужчины, женщины, дети устремляются к нему, окружают
прежде, чем он подходит к воротам. Крестьяне бегом спуска-
ются с гор, а от скалы к скале несется крик: «Да здравствует
император!»
Наполеон останавливается в Визалле. Визалль—колыбель
французской свободы—встретил императора с радостью. Но
это всего лишь город, без порта, без крепостных стен, без
гарнизона. Нужно идти к Греноблю. Часть жителей сопровож-
дает Наполеона.
На расстоянии лье от Визалля замечают бегущего, как грек
из Марафона, покрытого пылью офицера от инфантерии, го-
тового упасть от усталости. Он приносит важные новости.
Около двух часов дня седьмой пехотный полк под командой
полковника Лабедойера вышел из Гренобля и двинулся в поход
против императора. Но в полулье от города полковник, едущий
на лошади во главе полка, внезапно приказал остановиться.
К полковнику сразу же приблизился барабанщик и протянул ему
ларец. Полковник запустил туда руку, вытащил знамя и, подняв-
шись на стременах, чтобы все его видели, воскликнул: «Солдаты!
Вот славный символ, что вел нас в наши бессмертные дни. Тот, кто
так часто вел нас к победе, идет к нам, чтобы отомстить за наше
унижение и наши невзгоды. Пришло время спешить под его знамя,
ибо оно никогда не переставало быть нашим. Те, кто любит меня,
последуют за мной! Да здравствует император!» Весь полк пошел
за ним.
Наполеон пришпорил коня, за ним с криками бежала ма-
ленькая армия. Достигнув вершины холма, он заметил полк
Лабедойера, двигавшийся поспешным шагом. Как только его
заметили, сразу раздались крики: «Да здравствует импера-
тор!», на которые ответили храбрецы с острова Эльба. Никто
более не заботится о ранге, все бегут, кричат. Наполеон кида-
ется навстречу прибывшему подкреплению. Лабедойер сходит
378
Наполеон Бонапарт
с лошади, чтобы поцеловать колени Наполеона, но тот об-
нимает его и прижимает к груди.
— Полковник,—говорит император,—вы замените меня
на троне!
Лабедойер обезумел от радости. Это объятие будет стоить
ему жизни, но что за важность? Проживаешь целый век, слыша
такие слова.
Вскоре солдаты снова пускаются в путь. Наполеон неспоко-
ен, пока он не в Гренобле, так как говорят, что там стоит
способный к сопротивлению гарнизон. Несмотря на то, что
солдаты клянутся, что отвечают за своих товарищей, импера-
тор хотя и делает вид, что им верит, приказывает идти на
город.
В восемь часов вечера Наполеон подходит к Греноблю,
крепостные стены которого защищал третий батальон инже-
нерных войск, состоящий из двух тысяч старых солдат, четвер-
тый артиллерийский полк, в котором когда-то служил Наполе-
он, два батальона пятого линейного полка и гусары четверто-
го. Марш императора к городу был так быстр, что защитники
его не успели приготовиться. Им не хватало времени взорвать
мосты, но ворота они смогли закрыть, и комендант отказался
их впустить.
Наполеон понимает, что колебание погубит его. Ночь от-
нимет преимущество его присутствия. Безусловно, все желают
его видеть, и поэтому он приказывает Лабедойеру произнести
речь. Полковник всходит на холм и громко кричит:
— Солдаты! Мы привели вам героя, за которым вы следо-
вали в стольких баталиях. Вам предстоит принять его и повто-
рить с нами старый клич, связывавший победителей Европы:
«Да здравствует император!»
И действительно, этот магический клич в ту же минуту был
повторен не только на укреплениях, но и в кварталах города,
жители которого уже спешили к закрытым воротам. С другой
стороны приблизившиеся к стене солдаты Наполеона уже бол-
тают с горожанами сквозь бойницы, пожимают друг другу
руки. Император дрожит от нетерпения, а впрочем, и от
волнения тоже.
Внезапно раздались крики: «Место, место!» Это люди идут
с бревнами, чтобы высадить ворота. Все выстраиваются, и та-
раны начинают свою работу.
Ворота стонут, содрогаются, открываются. Шесть тысяч
человек сталкиваются друг с другом.
379
Великие люди в домашних халатах
Это уже не энтузиазм, это фурор и бешенство. Люди набра-
сываются на Наполеона, будто желая разорвать его на куски.
В секунду он снят со своей лошади и унесен под восторженные
крики. Ни в одной баталии не подвергался он подобной опас-
ности, и знает, что этот ураган есть любовь к нему.
Наконец он останавливается в отеле. Его офицеры присое-
диняются к нему. Но едва только они отдышались, как на
улице раздается грохот—это горожане, не сумевшие вручить
ему ключи, принесли взамен ворота.
Ночь стала затянувшимся праздником. Солдаты, буржуа,
крестьяне братались друг с другом. Эту ночь Наполеон упот-
ребляет на то, чтобы перепечатать свои прокламации. 8 марта
утром они расклеены и разбросаны повсюду. Эмиссары поки-
дают город и разносят их по всем направлениям, объявляя
о взятии столицы Дофинэ и ближайшем вторжении Австрии
и короля Неаполя. В Гренобле Наполеон обрел уверенность,
что доберется до Парижа.
На следующий день клерикалы, офицеры, гражданские
и военные власти приходят поздравить императора. После
окончания аудиенции он производит смотр шеститысячного
гарнизона и направляется на Лион.
Десятого марта, подписав три декрета, означавшие возвра-
щение в его руки императорской власти, Наполеон снова
в дороге, собираясь лечь спать в Бургундии. Энтузиазм толпы
все возрастает. Можно сказать, что чуть ли не вся Франция
направляется с ним к столице.
По дороге в Лион Наполеон узнает, что герцог Орлеан-
ский, граф д’Артуа и маршал Макдональд для защиты города
приказали забаррикадировать мосты Моран и де Ла Гийотьер.
Он смеется над этими распоряжениями, считает их недостаточ-
ными, зная патриотизм лионцев, и приказывает четвертому
гусарскому полку отправить отряд разведчиков к де Ла Гийо-
тьеру. Отряд встречен криками «Да здравствует император!»,
которые долетают до Наполеона, находящегося в четверти
лье. Он пускает коня в галоп и доверчиво появляется один
в момент, когда его менее всего ждут. Общая экзальтация тут
же превращается в помешательство. Солдаты обеих партий
бросаются на разделяющие их баррикады, прилагая равные
усилия, чтобы уничтожить их. Через четверть часа они об-
нимают друг друга. Герцог Орлеанский и Макдональд вынуж-
дены отступить. Граф д’Артуа бежит в сопровождении един-
ственного королевского волонтера, не покинувшего его.
380
Наполеон Бонапарт
В пять часов вечера весь гарнизон отправляется навстречу
императору. Часом позже армия овладевает городом. В во-
семь часов Наполеон входит во вторую столицу королевства.
На протяжении четырех дней, пока он там оставался, два-
дцать тысяч человек не отходили от его окон.
Тринадцатого марта император оставил Лион и заночевал
в Маконе. Энтузиазм нарастает. Уже не отдельные личности,
а целые магистраты приходят встречать его к воротам го-
родов.
Семнадцатого марта его встретил префект Оксера. Он был
одним из первых представителей власти такого ранга, осмели-
вшихся на подобную демонстрацию.
Вечером ему доложили о маршале Нее. Он пришел, скон-
фуженный за собственную холодность и за клятву верности
Людовику XVIII, просить место среди гренадеров. Наполеон
открыл ему объятия, назвал его храбрейшим из храбрых.
Свершилось еще одно смертельное объятие.
Двадцатого марта в два часа пополудни Наполеон прибыл
в Фонтенбло. Этот замок хранил страшные воспоминания.
В одной из комнат он думал покончить с собой, в другой—
потерял империю. Он задержался здесь лишь на минутку
и продолжил свой триумфальный марш на Париж.
Он приехал туда вечером, как в Гренобль и Лион, во главе
войск, охранявших пригороды. Если бы он только захотел, то
мог бы вернуться с двумя миллионами человек.
В восемь часов вечера он вошел во двор Тюильри. Здесь так
же, как и в 1ренобле, люди бросились к нему. Тысячи рук
протягиваются, хватают его и несут в каком-то невообрази-
мом восторге. Толпа такая, что нет никаких средств привести
ее хоть в какой-то порядок. Это поток, которому нужно дать
течь так, как ему заблагорассудится. Наполеон не может ска-
зать ничего, кроме слов:
— Мои друзья, вы меня задушите.
В апартаментах Наполеон находит другую толпу—позо-
лоченную, респектабельную толпу куртизанок, генералов и мар-
шалов. Эти не душат Наполеона, они склоняются перед ним.
— Мсье,—говорит император,—бескорыстные люди при-
вели меня в мою столицу. Младшие лейтенанты и солдаты все
сделали. Народу, армии я обязан всем.
Той же ночью Наполеон занялся всеобщей реорганизацией
правительства. Камбасерес был назначен министром юстиции,
герцог Венсен—иностранных дел, маршал Даву—военным
381
Великие люди в домашних халатах
министром, герцог Тает—министром финансов, Декре—в
военное министерство, Фуше—в полицию, Карно—во внут-
ренние дела, герцог Бассано был восстановлен в звании госу-
дарственного секретаря, граф Молиан вернулся в казначей-
ство, герцог Ровиго—комендантом жандармерии, Монтали-
ве—министром двора, Летор и Лабедойер стали генералами,
Бертран и Друо—утверждены на своих постах распорядителя
дворца и командира гвардии, наконец, все камергеры, штал-
мейстеры, церемонимейстеры были призваны вновь на службу.
Двадцать шестого марта весь огромный аппарат империи
был призван выразить Наполеону желание Франции. 27 марта
говорили, что Бурбоны будто вообще не существовали, а всей
нации привиделся сон.
Действительно, революция была завершена в один день
и не стоила ни одной капли крови. Никто в этот раз не мог
упрекнуть Наполеона в смерти отца, брата или друга. Един-
ственным видимым изменением была перемена цветов, летя-
щих над нашими городами, да крики «Да здравствует им-
ператор!» вспыхивали неудержимо по всей Франции.
Однако нация горда великим самопроизвольным актом,
который совершала. Значимость предприятия, поддержанного
ею, казалось, стирает своим результатом тяготы трех послед-
них лет, и она благодарна Наполеону за то, что он вновь
взошел на трон.
Наполеон беспристрастно судит о такой ситуации.
Два пути открыты перед ним: испробовать все для дости-
жения мира, готовясь к войне, или начать войну одним из тех
непредсказуемых движений, одним из ударов внезапного гро-
ма, сделавших из него Юпитера-громовержца Европы.
Каждый из этих выходов имеет свои неудобства. Попробо-
вать все для мира—значит дать союзникам время осмотреть-
ся. Они, пересчитав своих и наших солдат, будут иметь столь-
ко же армий, сколько мы—дивизионов, и мы окажемся в по-
ложении один против пяти. Но что за важность—мы не раз
побеждали так.
Начать войну—значит дать повод тем, кто говорит, что
Наполеон не желает мира. Притом у императора под рукой
только сорок тысяч человек. Этого достаточно, чтобы завое-
вать Бельгию и войти в Брюссель, но, придя в Брюссель,
можно оказаться загнанным в круг крепостей, и их придется
брать одну за другой, а Маастрихт или Люксембург—это не
хибарки, чтобы сносить их ударом кулака. К тому же Вандея
382
Наполеон Бонапарт
и герцог Ангулем идут на Лион, а марсельцы—на Гренобль.
Значит, нужно вовремя ухватить эти воспаленные кишки, му-
чащие Францию, чтобы она предстала перед врагом во всей
своей мощи, со всей своей силой.
Наполеон решается наконец на первый из этих путей. Мир,
отвергнутый в Шатильоне в 1814 году, после захвата Франции,
может быть принят в 1815-м после возвращения с острова
Эльба. Можно остановиться, когда поднимаешься, а не тогда,
когда падаешь.
Чтобы показать свою добрую волю нации, он пишет цир-
куляр властителям Европы:
«Мсье мой брат!
Вы узнали на протяжении прошлого месяца о моем возвра-
щении на берега Франции, моем входе в Париж и отъезде семьи
Бурбонов. Настоящая причина этих событий должна быть
теперь известна Вашему Величеству. Они стали делом непобе-
димого могущества, делом и единодушной волей великой нации,
которая знает свои обязанности и свои права. Ожидание, по-
двигнувшее меня на самое большое жертвоприношение, было
обмануто. Я явился, и с того момента, когда я коснулся берега,
любовь моих подданных несла меня до самой столицы. Первая
необходимость моего сердца—отплатить за эту восторжен-
ность достойным спокойствием. Восстановление император-
ского трона—необходимость для счастья французов. Моя са-
мая заветная мысль—сделать его в то же время полезным для
утверждения покоя в Европе. Достаточно славы осияло друг за
другом знамена разных наций. Превратности судьбы последова-
тельно вели от больших несчастий к большим успехам. Более
прекрасная арена открыта нынче суверенам, и я первый готов
ступить на нее. Представив миру спектакль великих сражений,
более приятным будет отныне познать новое соперничество,
состоящее в выгодах и благополучии народов. Франции угодно
честно заявить об этой благородной цели. Ревностная к своей
независимости, неизменным принципом ее политики будет как
можно более абсолютное уважение к независимости других
наций. Если таковы по моему счастливому доверию к Вам
личные чувства Вашего Величества, общее спокойствие надолго
обеспечено, и справедливость, водруженная на границах госу-
дарств, достаточна для того, чтобы уберечь эти границы».
Это письмо, предлагавшее мир, результатом которого
будет полнейшая независимость других наций, застает су-
веренов-союзников в тот момент, когда они делят Европу.
383
Великие люди в домашних халатах
Посреди этой огромной торговли белым товаром, этого пуб-
личного аукциона душ, Россия отхватывает герцогство Вар-
шавское, Пруссия выдирает часть Саксонского королевства,
часть Польши, Вестфалии, Франконии, и, как гигантская змея,
чей хвост находится в Мемеле, надеется протянуться, следуя
левому берегу Рейна, и достать головой до Тионвиля; Ав-
стрия требует Италию такой, какой она была до Кампо-
Формийского договора, так же, как то, что ее двуглавый орел
упустил из своих лап после договоров Люнневиля, Пресбурга
и Вены; новоиспеченный голландский король требует присое-
динения к его наследственным землям Бельгии, Льежа и граф-
ства Люксембург. Каждая крупная власть хочет, вроде мра-
морного льва, держать под своей лапой вместо шара малень-
кое королевство. У России будет Польша, у Пруссии
Саксония, у Испании Португалия, у Австрии Италия. Что до
Англии, которая несла расходы по всем этим революциям, она
получит Голландию и Егнновер.
Как мы прекрасно видим, момент был выбран плохо. Тем
не менее вторжение императора могло бы иметь какой-то
результат, если бы конгресс можно было распустить и догова-
риваться с каждым из союзников один на один. Но собранные
вместе, плечом к плечу, с особенно экзальтированным само-
любием, они не могли дать никакого ответа на послание
Наполеона.
Наполеон нисколько не был удивлен этим молчанием. Он
предвидел его и не терял времени, готовясь к войне. Чем
больше он погружался в изучение своих наступательных воз-
можностей, тем больше поздравлял себя с тем, что не поддал-
ся первому движению. Все во Франции было дезорганизовано.
Оставался один лишь зародыш армии. Что до боеприпасов,
пороха, ружей, пушек—все, казалось, исчезло.
На протяжении трех месяцев Наполеон работал по шест-
надцать часов в день. По его приказу Франция покрылась
мануфактурами, мастерскими, плавильнями; только оружей-
ные мастерские столицы выпускали до трех тысяч ружей в два-
дцать четыре часа, а портные успевали сделать за то же время
от пятнадцати до тысячи восьмисот штук полного обмун-
дирования. В то же время набор в линейную службу возрос от
двух батальонов до пяти. Кавалерия увеличилась на два эскад-
рона. Были организованы двести батальонов Национальной
гвардии, двадцать морских и сорок полков молодой гвардии
поставлены на службу. Старые, отслужившие солдаты вновь
384
Наполеон Бонапарт
были призваны под знамена, проведены рекрутские наборы.
Демобилизованные солдаты и офицеры возвращаются в
строй; формируются армии с названиями—Северная, Мозель-
ская, Рейнская, Юрская, Альпийская, Пиренейская и седьмая,
как резервная, собирается под стенами Парижа и Лиона, что-
бы укрепить их.
Действительно, вся огромная столица должна быть защи-
щена от внезапного удара, как не раз уже старушка Лютеция
была обязана своим спасением собственным стенам. Если бы
в 1805 году Вена была защищена, баталия при Ульме не
решила бы войну; если бы в 1806 году был укреплен Берлин,
армия, разбитая в Йене, могла бы переформироваться там,
и к ней бы присоединилась русская армия; если бы в 1808 году
Мадрид был защищен как следует, французская армия, даже
после побед при Эспинозе, Туделе, Бургосе, не осмелилась бы
пойти на эту столицу, оставив за собой английскую и испан-
скую армии у Саламанки и Вальядолидо. Наконец, если бы
в 1814 году Париж продержался всего лишь неделю, союзни-
ческая армия была бы задушена между его стенами 80 тыся-
чами человек, собранных Наполеоном в Фонтенбло.
Генерал инженерных войск Аксо должен был сделать эту
важнейшую работу. Он укрепит Париж. Генерал Лери займется
Лионом.
Итак, если объединенные владыки оставят нас в покое только
до 1 июня, силы нашей армии возрастут от 200 тысяч до 414 тысяч
человек. А если они не тронут нас до 1 сентября, это число не
только будет удвоено, но и все города, вплоть до центра Франции,
будут укреплены и послужат некоторым образом как охрана
столицы. Итак, 1815 год соревнуется с 1893 годом, и Наполеон
добивается того же результата, что и Комитет общественного
спасения, причем без помощи двенадцати гильотин, составлявших
часть багажа революционной армии. Но нельзя было медлить ни
секунды. Союзники, занятые спором о Саксонии и Кракове,
оставались с оружием в руках и с зажженным фитилем. Стоило
отдать всего четыре приказа, и Европа вновь пойдет против
Франции. Веллингтон и Блюхер собрали двести двадцать тысяч
человек; англичане, пруссаки, ганноверцы, бельгийцы стояли
между Льежем и Кутреем; баварцы, баденцы, вюртембержцы
спрессовались в Палатине и в Фор-Нуаре; австрийцы походным
маршем стремятся присоединиться к ним; русские пересекают
Франконию и Саксонию и менее чем за два месяца прибудут из
Польши на берега Рейна. 900 тысяч человек готовы, 300 тысяч—на
13 3243
385
Великие люди в домашних халатах
подходе. Коалиция завладела секретом Кадма, по ее голосу
солдаты вставали из земли.
Однако по мере того, как Наполеон видит увеличение враже-
ских армий, он все более и более ощущает потребность опереть-
ся на народ, которого ему так не хватало в 1814 году. На
мгновение он колеблется: не швырнуть ли в сторону император-
скую корону, сжав шпагу первого консула? Но, рожденный
среди революций, Наполеон боится их; он опасается народной
увлеченности, потому что знает, что ничто не в силах ее
остановить. Нация стонет от недостатка свободы; он даст ей
дополнительные права. 1790 гбд имел свою федерацию, в 1815
году страна станет праздничным майским полем. Перед взором
Наполеона проходят федерации, и 1 июня на паперти церкви
Марсова поля он клянется в верности новой Конституции.
Наконец, отделавшись от всей этой политической комедии,
переносимой через силу, он переходит к своей основной роли
и вновь становится генералом. 180 тысяч человек вполне до-
статочно, чтобы открыть кампанию. Что же он делает? Пой-
дет навстречу англо-пруссакам, чтобы опередить их у Брюссе-
ля или Намюра, будет ждать союзников под стенами Парижа
или Лиона, станет ли вновь Ганнибалом или Фабием? Если он
ждет союзников, то, выгадав время до августа, сможет, завер-
шив набор, закончить необходимые приготовления.
Но половина Франции, отданная врагу, не поймет преду-
смотрительности этого маневра. Легко играть в Фабия, когда,
как Александр, имеешь империю, покрывающую седьмую
часть Земного шара, или когда, как Веллингтон, маневриру-
ешь на территории чужих стран. К тому же все эти проволочки
не говорят о гениальности императора.
Напротив, перенеся военные действия в Бельгию, он удивит
противника, считающего, что мы совершенно неспособны на
новую кампанию. Веллингтон и Блюхер могут быть разбиты,
рассеяны, уничтожены до того, как остатки союзных войск
смогут собраться; когда падет Брюссель, берега Рейна воору-
жатся, поднимутся Италия, Польша и Саксония. Итак, с само-
го начала кампании первый удар, если он верно нанесен,
может разрушить коалицию.
Верно также, что в случае неудачи можно завлечь против-
ника во Францию в начале июля, то есть на два месяца
раньше, чем он вошел бы туда сам. Но разве со времени
триумфального марша от залива Жуан к Парижу Наполеон
может сомневаться в своей армии и предвидеть поражение?
386
Наполеон Бонапарт
Из этих 180 тысяч человек император должен отделить
четверть для гарнизонов Бордо, Тулузы, Шамбери, Бефора, •
Страсбурга и нейтрализовать Вандею—эту старую полити-
ческую раковую опухоль, недостаточно усмиренную Ошем
и Клебером. Ему остается 125 тысяч человек, которые он
сконцентрирует от Филиппвиля до Мобежа. Правда, он имеет
против себя двести тысяч человек, но если он будет ждать еще
хотя бы шесть недель, он будет иметь против себя всю Европу.
12 июня он выезжает из Парижа; 14-го он устраивает свой
командный пункт в Бомоне, где располагается посреди шести-
десяти тысяч человек. Шестнадцать тысяч человек направляет
направо к Филиппвилю и сорок тысяч человек к Сольр-сюр-
Самбр. В этой позиции Наполеон имеет перед собой Самбру,
справа Маас, слева и сзади леса Авесна, Щимей и Жедин.
Противник, расположенный между Самброй и Эско, занял
пространство примерно в двадцать лье.
Прусско-саксонская армия под главным командованием
Блюхера формирует авангард. Она насчитывает сто двадцать
тысяч человек и 300 пушек. Она разделена на четыре большие
части: первая под командованием генерала Зитхена с команд-
ным пунктом в Шарлеруа и Флёрюс составляет центр; вторая,
под командой генерала Пирша, расположена у Намюра;
третья—генерала Тисльмаля, осадила Маас в окрестностях
Динана; четвертая, под командой генерала Бюлова, сзади трех
первых установила свой командный пункт в Льеже. Расположен-
ная таким образом армия имела форму подковы, один конец
которой в Шарлеруа, в трех лье от нашего аванпоста, другой
в Динане, на расстоянии полутора лье от другого аванпоста.
Англо-голландской армией командовал Веллингтон. Она
насчитывала сто четыре тысячи человек и состояла из 10 ди-
визионов, инфантерии и кавалерии. Первый корпус инфан-
терии под командованием принца Оранского имел командный
пункт в Брен-ле-Конт; часть войск под командованием гене-
рал-лейтенанта Хилла имела командный пункт в Брюсселе;
кавалерия стояла вокруг 1раммона под командованием лорда
Аксбриджа; что касается огромного артиллерийского парка,
то он расположился в Ганде.
Вторая армия представляет собой ту же диспозицию, что
и первая, только подкова перевернута и ее центр развернут
к нашему фронту.
Наполеон приехал 14 июня вечером. Он находился в
двух шагах от противника, а они не имели ни малейшего
13*
387
Великие люди в домашних халатах
представления о его передвижениях. Часть ночи он проводит,
склоненный над огромной картой окрестностей, в окружении
шпионов, доставивших ему точные сведения о расположении
противника. Со своей обычной скоростью он полностью
вычислил, что противник так растянул свои линии, что
понадобится три дня для их соединения. Внезапно атаковав
их, он сможет разделить две армии и бить их отдельно.
Он заранее концентрирует в один корпус 20 тысяч кавалерии,
саблями которой он разрежет змея посередине, а потом
на части.
План баталии готов. Наполеон отдает приказы и продол-
жает изучать рельеф, расспрашивая шпионов. Все убеждает
его, что он прекрасно знает позицию противника и что враг,
напротив, полностью не осведомлен о его планах. И тут
врывается адъютант генерала Жерара с новостью, что гене-
рал-лейтенант Бурмон, полковники Клуэ и Виллоутри из чет-
вертого корпуса перешли к неприятелю. Наполеон выслушива-
ет его со спокойствием человека, привыкшего к предательст-
вам. Потом, повернувшись к Нею, стоящему рядом, бросает:
— Ну что ж, вы слышали, маршал? Ваш протеже, которо-
го я не хотел. Вы мне говорили, что отвечаете за него. Я на-
значил его только под вашим давлением. Вот, он перешел
к врагу.
— Сир,—ответил ему маршал,—простите меня, но я счи-
тал его таким преданным, что ответил бы за него, как за себя
самого.
— Господин маршал,— отвечает Наполеон, вставая и опи-
раясь рукой на его плечо,—синие остаются синими, но а уж
кто белый—белым.
Потом он садится и в ту же секунду вносит в план атаки
изменения, ставшие необходимыми из-за предательства.
На рассвете его колонны двинутся в путь. Левый авангард
из дивизиона инфантерии генерала Жерома Бонапарта ото-
двинет прусский авангард генерала Зитхена и овладеет мостом
Маршьен; правый под командой генерала Жерара с раннего
утра устремится к мосту Шатле, тогда как легкая кавалерия
генерала Пажоля, формируя авангард центра, двинется вперед,
поддержанная третьим корпусом инфантерии, овладеет мо-
стом Шарлеруа. К десяти часам французская армия перейдет
Самбру и будет на вражеской территории.
Все исполняется, как продумал Наполеон. Жером опроки-
дывает Зитхена; Жерар овладевает мостом Шатле и отгоняет
388
Наполеон Бонапарт
противника более чем на лье за реку; только Вандам опазды-
вает, он в шесть часов утра еще не покинул свой лагерь.
— Он к нам присоединится,—говорит Наполеон,—атакуй-
те, Пажоль, вашей легкой кавалерией. Я следую за вами
с моей гвардией.
Пажоль уходит и сворачивает все, что встает на его пути.
Каре инфантерии хочет удержаться; генерал Демишель при-
ближается во главе четвертого и девятого полков стрелков,
вламывается в каре, четвертует, разрывает его на куски, не-
сколько сотен берет в плен. Рубясь, Пажоль движется вперед.
Вот он перед Шарлеруа, галопом всходит на него, Наполеон
следом. В три часа появляется Вандам. Плохо написанная
цифра—причина его задержки. Он принял четверку за шесте-
рку, и первый наказан за свою ошибку, потому что еще не
вступил в бой. Тем же вечером вся французская армия перешла
Самбру. Армия Блюхера отступает на Флёрюс, оставляя меж-
ду собой и голландской армией пустоту в четыре лье.
Наполеон видит ошибку и спешит ею воспользоваться. Он
отдает Нею устный приказ отправиться с сорока двумя тыся-
чами человек по шоссе из Брюсселя в Шарлеруа и не останав-
ливаться до деревни Катр-Бра, важного пункта, расположен-
ного на пересечении дорог из Брюсселя, Шарлеруа и Намюра.
Там он будет удерживать англичан, тогда как Наполеон ра-
зобьет пруссаков с оставшимися семьюдесятью двумя тысяча-
ми человек. Маршал сразу же отправляется.
Наполеон, уверенный, что его приказы исполнены, утром
16 июня пускается в путь и находит прусскую армию в боевом
порядке между Сент-Амандом и Сомбревом лицом к Самбре.
Она состояла из трех частей, расквартированных в Шарлеруа,
Намюре и Динане. Положение ее незавидно—она подставила
свой правый флаг Нею, который, если последует полученным
приказам, должен быть в час в Катр-Бра, то есть в двух лье за
ними. Наполеон рассчитывает свои действия в зависимости от
этого. Он выстраивает свою армию по той же линии, что
и Блюхер, чтобы атаковать по фронту, и посылает ординарца
к Нею с приказом оставить часть людей в Катр-Бра, а самому
с основными силами как можно быстрее двигаться в тыл
пруссаков. Одновременно отправляется другой офицер, чтобы
остановить корпус графа Эрлона; он должен быть в Вилле-
Перюин, ему прикажут повернуть направо и ударить в ту же
точку. Эти новые инструкции сдвинут все на час и удвоят
шансы. Если что-то не получится у одного, то обязательно
389
Великие люди в домашних халатах
получится у другого, а если оба пройдут предназначенную
дистанцию—вся прусская армия погибла. Первые пушечные
выстрелы, услышанные Наполеоном из тыла неприятеля, ста-
нут сигналом для атаки по фронту. Отдав эти распоряжения,
Наполеон останавливается и ждет.
Однако время идет, а Наполеон не слышит ничего. Прохо-
дит два часа, три часа, четыре часа. Та же тишина. Но этот
день слишком драгоценен, чтобы его терять. Следующий мо-
жет привести к соединению, придется создавать новый план
и выигрывать упущенную возможность. Наполеон отдаёт при-
каз к атаке. Битва займет пруссаков, и они обратят меньше
внимания на Нея и его пушки.
Наполеон начинает бой широкой атакой налево. Он надеет-
ся таким образом увлечь в эту сторону большую часть сил
противника и удалить его от линии отступления, когда явится
Ней. Потом он собирает все, чтобы укрепить свой центр, и,
разбив его на две части, закрывает наиболее сильную часть
армии в железный треугольник, о котором он позаботился
накануне. Битва идет, она длится уже два часа, но нет никаких
новостей ни от Нея, ни от Эрл она. Однако их нужно преду-
предить по десяти часов утра, так как одному нужно пройти
два, а другому два с половиной лье. Наполеон будет вынужден
выигрывать один. Он отдает приказ ввести все резервы, чтобы
осуществить движение по центру, способное обеспечить успех
дня. В этот момент ему доносят, что на равнине виднеется
крупная вражеская колонна, которая угрожает его левому
крылу.
Как эта колонна могла пройти между Неем и Эрлоном?
Как Блюхер исполнил маневр, о котором мечтал Наполеон?
Этого он не может понять. Но не важно; он останавливает
свои резервы, чтобы противопоставить их этой новой атаке,
и наступление по центру прерывается.
Четверть часа спустя он узнает, что эта колонна—корпус
Эрлона, ошибочно идущий по дороге Сент-Аманд. Тогда он
возобновляет прерванный маневр, марширует на Линьи, за-
хватывает его, заставляя противника отступить. Но настает
ночь, а армия Блюхера в целости, так как не атакована Неем
с его 20 тысячами человек. Тем не менее день выигран. В наше
владение попадают 40 пушек, 20 тысяч человек выведены из
строя. Прусская армия настолько деморализована, что из
семидесяти тысяч человек к полуночи генералы могут собрать
только тридцать тысяч. Сам Блюхер был сбит с лошади и, весь
390
Наполеон Бонапарт
покрытый синяками, спасся только благодаря темноте на коне
драгуна.
Ночью Наполеон получил известие от Нея. Ошибки
1814 года повторились в 1815 году. Ней, вместо того чтобы
с рассвета, сразу по получении приказа, идти на Катр-Бра—в
то время там были 10 тысяч голландцев, и захватить их ничего
не стоило,—отправился в полдень. Тем временем Веллингтон
определил Катр-Бра очередным местом встречи разных ар-
мейских частей, прибывших туда от полудня до трех часов.
Таким образом, Ней встретился с 30 тысячами человек вместо
10 тысяч. В минуты опасности маршал всегда испытывал
прилив энергии. К тому же он был уверен, что за ним следуют
двадцать тысяч человек Эрлона, и не замедлил ввязаться
в бой. Велико же было его удивление, когда корпус, идущий за
ним, не прибыл, когда, отступая перед превосходившим его
противником, не находит резерва там, где он должен был
быть. Тогда он бросился за резервом, чтобы заставить его
вернуться. В этот момент он получает приказ Наполеона, но
слишком поздно—битва уже идет, нужно ее поддерживать.
Он хочет вновь броситься за Эрлоном, но в это мгновение
новое подкрепление из двадцати тысяч англичан, ведомое
самим Веллингтоном, встает у него на пути, и Ней вынужден
отступить на Фресн, тогда как корпус графа Эрлона, потратив
весь день на марши и контрмарши, прогуливаясь меж двух
канонад по дорожке в три лье, не принес никакой пользы ни
Нею, ни Наполеону.
Тем не менее какая-никакая, а это была все-таки победа.
Прусская армия, в отступлении отодвигая свое левое крыло,
открыла английскую армию, сильно выдвинувшуюся вперед.
Наполеон, чтобы помешать ей восстановиться, отправляет
туда Груши с 35 тысячами человек, приказав ему преследовать
ее до тех пор, пока она не повернется к нему. Но Груши на
пороге той же ошибки, что совершил Ней, только последствия
будут здесь более страшными. Главнокомандующий англичан
привык к быстроте действий Наполеона; он надеялся вовремя
прибыть в Катр-Бра, чтобы соединиться с Блюхером. Дей-
ствительно, 15 июня в семь часов вечера лорд Веллингтон
принимает в Брюсселе курьера фельдмаршала, сообщающего
ему, что вся французская армия в движении и баталия нача-
лась. Четыре часа спустя, в момент, когда он садился на
лошадь, он узнает, что французы завладели Шарлеруа и что их
армия в 150 тысяч человек идет на Брюссель, занимая все
391
Великие люди в домашних халатах
пространство между Маршьеном, Шарлеруа и Шатле. Тут же
он пускается в путь, приказав всем войскам сконцентрировать-
ся в Катр-Бра, куда он прибывает, как мы уже сказали, к шести
часам, чтобы узнать, что прусская армия разбита. Если бы
маршал Ней следовал полученным инструкциям, Веллингтон
узнал бы, что она уничтожена.
К тому же ужасные перемены вносит и смерть. При Катр-
Бра был убит герцог Брунсвик, а во Флерюсе—генерал Летор.
Вот относительная позиция трех армий в ночь с шестнад-
цатого на семнадцатое июня.
Наполеон расположил на поле битвы третий корпус перед
Сент-Аманд, четвертый—перед Линьи, кавалерию маршала
Груши в Сомбреве, гвардию на вершинах Бри, шестой корпус
за Линьи и легкую кавалерию у шоссе Намюра, а на шоссе—
ее аванпосты.
Блюхер, легко оттесненный Груши, который после часа
преследования потерял его из виду, отошел двумя колоннами
и соединился с четвертым корпусом под командой генерала
Бюлова, прибывшего из Льежа.
Веллингтон закрепился на Катр-Бра, где к нему присое-
динились разные дивизионы его армии, падавшие от устало-
сти, промаршировав ночь с 15-го на 16 июня, весь день 16-го
и почти всю ночь с 16-го на 17-е.
К двумя часам ночи Наполеон направляет адъютанта в ла-
герь маршала Нея. Император, предполагая, что англо-гол-
ландская армия последует за отступающей прусско-саксонской
армией, приказывает маршалу возобновить атаку на Катр-
Бра. Генерал граф Лобо, выдвинутый на шоссе Намюра с дву-
мя дивизионами седьмого корпуса, легкой кавалерией и кира-
сирами генерала Мильо, поддержит его в этой атаке, и он
будет достаточно силен в любых обстоятельствах, ибо будет
иметь дело с арьергардом армии.
Утром французская армия вновь наступает двумя колон-
нами. Одна—из шестидесяти восьми тысячи человек, ведомая
Наполеоном, преследует англичан, другая—из тридцати че-
тырех тысяч человек под командой Груши идет за пруссаками.
Ней опять запаздывает. Наполеон первым появляется вблизи
фермы Катр-Бра, где замечает английских кавалеристов. Он
посылает на разведку сотню гусар. Они быстро возвращаются,
отброшенные неприятелем. Тогда французская армия останавли-
вается и занимает оборонительную позицию. Кирасиры генерала
Мильо вытягиваются справа, легкая кавалерия располагается
392
Наполеон Бонапарт
слева, инфантерия по центру и во второй линии; артиллерия,
используя рельеф местности, становится на позиции.
Ней все еще не появляется. Наполеон, боясь его потерять,
как накануне, не хочет ничего начинать без него. Пятьсот гусар
отправлены к Фресну, где он должен находиться, чтобы войти
с ним в контакт. Доскакав до Делютского леса, расположен-
ного между шоссе Намюра и шоссе Шарлеруа, этот отряд
принимает полк красных улан дивизиона Лефевр-Денуэтта за
корпус англичан и завязывает перестрелку. Но через четверть
часа они узнают друг друга и объясняются. Как и думал
Наполеон, Ней во Фресне. Два офицера отправляются поторо-
пить его с выходом на Катр-Бра. 1усары возвращаются занять
свое место слева от французской армии, красные уланы оста-
ются на своем посту. Наполеон, чтобы не терять времени,
приказывает установить батарею из двенадцати пушек и от-
крывает огонь. Только две ему отвечают. Новое доказатель-
ство, что противник ночью эвакуировался с Катр-Бра и оста-
вил лишь арьергард, чтобы защитить свой отход. В остальном
можно действовать только инстинктивно или наугад—про-
ливной дождь ограничивает видимость. После часа канонады,
не отводя взгляда от Фресна, Наполеон, видя, что маршал все
еще задерживается, посылает ему приказ за приказом. Ему
докладывают, что граф Эрлон появился наконец со своей
армией. Хотя он не делал этого ни в Катр-Бра, ни в Линьи,
Наполеон поручает ему преследовать врага, сам же занимает
место во главе колонны и наступает на Катр-Бра. За ним
появляется вторая линия. Наполеон пускает лошадь в галоп,
пересекает всего с тридцатью людьми расстояние между двумя
шоссе, приближается к маршалу Нею, упрекая его не только за
вчерашнюю медлительность, но и за сегодняшнюю, из-за ко-
торой потеряны два часа, за которые можно было превратить
отступление вражеской армии в бегство. Потом, не слушая
объяснений маршала, он идет к армии и видит, что солдаты
утопают по колено в грязи; он соображает, что это неудобство
преследует и англо-голландскую армию, что отступать ей еще
труднее. Тогда он приказывает подвижной артиллерии идти
вперед по шоссе и стрелять, не останавливаясь.
К шести часам вечера канонада увеличивается. Враг развер-
нул батарею из пятнадцати пушек. Наполеон угадывает, что
его арьергард усилился и что если Веллингтон должен при-
быть к лесу Суань, ему следует занять ночную позицию перед
ним. Император хочет в том убедиться. Он разворачивает
393
Великие люди в домашних халатах
кирасиров генерала Мильо, и они делают вид, что атакуют
под прикрытием четырех батарей легкой артиллерии. Тогда
противник раскрывает сорок пушек, гремящих одновременно.
Сомнений больше нет—здесь вся армия. Это все, что хотел
знать Наполеон. Он зовет назад кирасиров—они еще понадо-
бятся завтра,—занимает позицию перед Планшенуа, утверж-
дает свой командный пункт на ферме Кайю и приказывает за
ночь возвести наблюдательный пункт, чтобы завтра утром он
смог с высоты осмотреть всю равнину. По всем приметам
Веллингтон принимает битву.
Вечером к Наполеону приводят несколько английских кава-
лерийских офицеров, плененных днем, но из них нельзя вытя-
нуть никаких сведений.
В десять часов Наполеон, думавший, что Груши находится
перед Варвом, отправляет к нему офицера со сведениями, что
вся англо-голландская армия занимает позицию перед лесом
Суань, левой частью упираясь в небольшую деревушку. По
всей видимости, назавтра будет битва. Вследствие чего он
приказывает Груши направить из своего лагеря за два часа до
рассвета дивизион из 7 тысяч человек с шестнадцатью пушками
на Сент-Ламбер с тем, чтобы он мог присоединиться к правой
части большой армии и действовать на левом фланге англо-
голландской армии. Что касается его самого, то после того, как
он убедится, что прусско-саксонская армия покинула Варв
в направлении Брюсселя или каком-либо другом, он двинется
по тому же пути, что и его дивизион, служащий его авангардом,
чтобы прибыть со всеми своими силами к двум часам пополуд-
ни, в момент, когда его присутствие станет решающим. Напо-
леон, чтобы не привлекать внимания пруссаков канонадой, не
станет затевать военных действий раньше утра.
Как только эта депеша была отправлена, прибывает адъю-
тант маршала Груши с рапортом, написанным в пять часов
вечера в Жамблу. Маршал потерял неприятеля, он не знает,
пошел ли тот на Брюссель или Льеж, в соответствии с чем он
расставил свои авангарды на каждой из дорог. А так как
Наполеон посещал в этот момент посты, то депеша застала
его только по возвращении.
Он спешно отправляет приказ, подобный уже отправлен-
ному в Варв. За увозящим его офицером прибывает второй
адъютант, носитель второго рапорта, написанного в два часа
ночи, также в Жамблу. К шести часам вечера Груши выяснил,
что Блюхер во главе своей армии направился в Варв. Его
394
Наполеон Бонапарт
первым намерением было следовать за ним, но войска уже
разбили бивуак и стали готовить еду. Он решает отправиться
завтра утром. Наполеон ничего не понимает в лености своих
генералов, у которых был, что ни говори, целый год (1814—
1815), чтобы отдохнуть.
Он отсылает маршалу третий, еще более требовательный,
приказ.
Итак, ночью с семнадцатого на восемнадцатое июня пози-
ции четырех армий таковы.
Наполеон с первым, вторым и шестым корпусами инфан-
терии, дивизионом легкой кавалерии генерала Сюбервика, ки-
расирами и драгунами Мильо и Келлермана, наконец, с им-
ператорской гвардией, то есть с шестьюдесятью восьмью ты-
сячами человек и 240 пушками, стоит лагерем перед Ланшенуа
на большой дороге из Брюсселя в Шарлеруа.
Веллингтон с англо-голландской армией, насчитывающей
более восьмидесяти тысяч человек и 250 пушек, расположил
свой командный пункт в Ватерлоо.
Блюхер находится в Варве, где он собрал семьдесят пять
тысяч человек, с которыми готов идти всюду, куда прикажут
или где в нем будут нуждаться.
Груши отдыхает в Жамблу, сделав три лье за два дня.
Так проходит ночь. Каждый чувствует, что присутствует
накануне решающей битвы, но еще неизвестно, кто станет
Сципионом, а кто Ганнибалом.
На рассвете взволнованный Наполеон выходит из своей
палатки. Он не надеется найти Веллингтона на той позиции, на
которой оставил его вчера. Он думает, что английские и прус-
ские генералы воспользовались темнотой, чтобы соединиться
перед Брюсселем, ожидая его при выходе из Суаньского
леса. Но первый же взгляд, брошенный на позицию, ус-
покаивает его. Англо-голландские войска по-прежнему на-
ходятся на линии высот, занятых накануне. В случае неудачи
отход их будет невозможен. Наполеон бросает один-един-
ственный взгляд на это расположение, потом, обернувшись
к окружающим, говорит:
— День зависит от Груши. Если он будет следовать полу-
ченным приказам, у нас девяносто шансов против одного.
В восемь часов утра погода проясняется, и артиллерийские
офицеры, отправленные Наполеоном изучить равнину, докла-
дывают ему, что почва начинает подсыхать и через час артил-
лерия сможет уже маневрировать. Наполеон, позавтракав,
395
Великие люди в домашних халатах
вскакивает на лошадь и едет осматривать вражескую линию,
но, все еще сомневаясь в самом себе, он поручает генералу
Аксо как можно ближе приблизиться, чтобы убедиться, не
защищен ли противник каким-нибудь возведенным ночью ук-
реплением. Через полчаса генерал возвращается. Он не заме-
тил никакой фортификации, кроме местного рельефа. Солдаты
получают приказ быть наготове.
Сначала у Наполеона была идея начать атаку справа, но
к одиннадцати часам утра Ней, взявший на себя обязанность
изучить этот участок, сообщает, что ручей, пересекающий бвраг,
из-за вчерашних дождей превратился в грязный поток, и перейти
его инфантерии будет возможно только гуськом. Тогда Наполе-
он меняет свой план. Чтобы избежать этой трудности, он
поднимется на берег оврага, пробьет вражескую армию в цент-
ре, бросив кавалерию и артиллерию по дороге на Брюссель.
Таким образом, две части армии, разрезанные пополам, не
будут иметь пути к отступлению: одна из них будет отрезана
Груши, он не замедлит явиться через два или три часа; вторая—
кавалерией и артиллерией, защищающей Брюссельское шоссе.
Вследствие этого император переносит свои резервы в центр.
Затем, когда каждый находился уже на своем посту, ожидая
приказа идти вперед, Наполеон пускает лошадь в галоп и объ-
езжает строй, пробуждая везде, где он появляется, военную
музыку и крики солдат, маневр, дающий всегда началу его
баталий дух празднества, контрастирующий с холодом проти-
востоящих армий, где ни один из генералов не вызывает
достаточно доверия или симпатии, чтобы пробудить подоб-
ный энтузиазм. Веллингтон с подзорной трубой в руке, опер-
шись на дерево у тропинки, перед выстроившимися солдатами
наблюдает этот удивительный момент, когда целая армия
клянется победить или умереть.
Наполеон под музыку и крики возвращается и сходит на
землю на высотах Россом, откуда ему видно все поле битвы.
Затем, как и всегда перед битвой, наступает торжественная
тишина.
Вскоре ее нарушила перестрелка на нашем левом фланге,
и дым взвился над деревьями Гумона. Это стрелки Жерома
получили приказ завязать стычку, чтобы привлечь внимание
англичан к этому краю. Действительно, враг раскрывает свою
артиллерию, и гром пушек заглушил щелканье ружей. Генерал
Рэй приказывает выдвинуть батарею дивизиона Фуа, а Кел-
лерман пускает в галоп двенадцать пушек своей легкой артил-
396
Наполеон Бонапарт
лерии. В то время как войска стоят неподвижно на основной
линии, дивизион Фуа направляется на помощь Жерому. Напо-
леон пристально следит за его продвижением, когда прибыва-
ет адъютант маршала Нея, направлявшего атаку центра на
ферму Бель-Альянс по Брюссельскому шоссе, и заявляет, что
маршал ждет только сигнала.
Наполеон готов уже отдать приказ войскам для атаки,
когда внезапно, бросив последний взгляд на поле боя, он
замечает среди тумана нечто вроде маленькой тучки, направ-
ляющейся в сторону Сент-Ламбера. Он оборачивается к мар-
шалу Сульту, находящемуся рядом, и спрашивает, что тот
думает об этом. Тотчас все штабные подзорные трубы направ-
лены в одну сторону. Одни утверждают, что это деревья,
другие настаивают, что люди. Наполеон первым распознает
колонну, но Груши ли это или Блюхер? Никто не знает. Мар-
шал Сульт склоняется к тому, что это Груши, но Наполеон
сомневается. Он приказывает позвать генерала Дюмона и по-
сылает его с дивизионом легкой кавалерии и дивизионом
генерала Сюбервика очистить правое крыло, срочно встре-
титься с приближающимся корпусом, соединиться с ними,
если это Груши, и задержать, если это авангард Блюхера.
Приказ еще звучит, а все уже пришло в движение: трехты-
сячная кавалерия по четыре в ряда совершает поворот вправо,
разворачиваясь огромным бантом, отделяется от нашего пра-
вого края, быстро удаляется, перестраиваясь, как на параде,
примерно за три тысячи туазов от исходной точки.
Едва она завершила это движение, своей точностью и эле-
гантностью отвлекая на мгновение внимание от Гумонского
леса, где продолжает грохотать артиллерия, как офицер стрел-
ков привел к Наполеону прусского гусара, только что захва-
ченного летучей разведкой между Варвом и Планшенуа. При
нем письмо генерала Бюлова, сообщающего Веллингтону, что
он прибывает через Сент-Ламбер и ждет его приказаний. Кро-
ме этих соединений, снимающих все сомнения относительно
появившихся войск, пленник дает показания, которым прихо-
дится верить, какими бы невероятными они ни казались, что
еще утром три корпуса прусско-саксонской армии находились
в Варве, где Груши их нисколько не тревожил, что никаких
французов не было перед ними, поскольку патруль их части,
отправленный этой ночью на разведку, проник в Варв, никого
там не встретив.
Наполеон оборачивается к маршалу Сульту и говорит:
397
Великие люди в домашних халатах
— Этим утром у нас было девяносто шансов на победу.
Приход Бюлова заставляет нас потерять тридцать. Но у нас
еще шестьдесят против сорока, и, если Груши исправит ужас-
ную ошибку, которую совершил вчера, развлекаясь в Жамблу,
если он двинет свою часть достаточно быстро, победа будет
еще более решающей, так как корпус Бюлова окончательно
погибнет. Прикажите позвать офицера.
Тотчас подходит штабной офицер. Ему поручают отвезти
Груши письмо Бюлова и поторопить его с прибытием. Судя по
тому, что он заявлял сам, в этот час он должен был находиться
перед Варвом. Офицеру приказывается сделать крюк и присое-
диниться к нему с тыла. Это четыре или пять лье по превосход-
ным дорогам. Имея прекрасного коня, офицер обещает быть
у цели за полтора часа. В тот же момент генерал Домон
присылает адъютанта с сообщением, что перед ними находят-
ся пруссаки и что он посылает несколько патрулей, чтобы
войти в контакт с маршалом Груши.
Император приказывает генералу Лобо пересечь с двумя
дивизионами большую дорогу Шарлеруа и идти как можно
правее, чтобы задержать легкую кавалерию врага. Он выберет
хорошую позицию, где сможет с девятью тысячами солдат
остановить тридцать тысяч.
Таковы приказы, отданные Наполеоном, которые исполня-
ются немедленно. Наполеон переводит взгляд на поле битвы.
Стрелки открывают огонь по всей линии, и все-таки, за
исключением стычки в Гумонском лесу, идущей с тем же
накалом, все это пока несерьезно. Кроме одного дивизиона,
отправленного английской армией на помощь гвардии, вся
англо-голландская линия неподвижна. На ее левом фланге
части Бюлова отдыхают и переформируются, ожидая свою
артиллерию, все еще занятую в стычке. В этот момент Наполе-
он отправляет маршалу Нею приказ—открыть огонь из пу-
шек, захватить Хе-Сент, где, оставив дивизион инфантерии,
тотчас направиться для захвата Папелотт и Хе, чтобы от-
делить англо-голландскую армию от корпуса Бюлова. Адъю-
тант с приказом пересекает маленькую равнину между Напо-
леоном и маршалом и теряется в колоннах, ожидающих сиг-
нала. Через несколько минут восемьдесят пушек открывают
огонь, означающий, что приказ главнокомандующего начина-
ет выполняться.
Три дивизиона графа Эрлона наступают, поддерживаемые
страшным огнем, рвущим английские линии. Но тут, пересекая
398
Наполеон Бонапарт
канаву, артиллерия завязает в грязи. Веллингтон видит это
и бросает на нее бригаду кавалерии. Разделившись, она атаку-
ет со скоростью молнии дивизион Марконье и отдаленные
пушки. Артиллеристы перебиты саблями, тягла пушек и по-
стромки лошадей перерезаны. Уже семь пушек выведены из
строя. Наполеон видит это и приказывает кирасирам генерала
Мильо идти на помощь их братьям вместе с четвертым пол-
ком улан. Английская бригада, захваченная на месте преступ-
ления, исчезает под этим страшным ударом. Раздавленная,
изрубленная, она превращена в куски. Еще два полка драгун
полностью разбиты, пушки взяты обратно, и дивизион Мар-
конье освобожден.
Этот приказ был так прекрасно исполнен самим Наполео-
ном. Он бросился во главе строя в гущу ядер и гранат,
убивших рядом с ним генерала Дево и ранивших генерала
Лальмана.
Ней, хотя и лишенный артиллерии, продолжает атаковать.
И, когда происходит этот неприятный, но отлично исправлен-
ный инцидент, он двигает по большей дороге, слева, другую
колонну, которая наконец достигает Хе-Сент.
Здесь, под огнем всей английской артиллерии—наша
отвечает ей слишком слабо,—концентрируется все сраже-
ние. Ней, внезапно почувствовавший в себе силу своих юных
дней, ликует. Окруженный грудами вражеских трупов, он
овладевает позицией. Три шотландских полка уничтожены,
а второй бельгийский, 50-й и 60-й английские дивизионы поте-
ряли треть своих людей. Наполеон бросает на бегущих кира-
сиров Мильо, которые, преследуя, врубаются в середину ан-
глийских рядов, внося там полный разброд. С вершины, где он
стоит, император видит удаляющиеся по дороге на Брюссель
повозки и английские резервы. День за нами, если появится
Груши.
Взор Наполеона постоянно повернут в сторону Сен-Лам-
бера, где пруссаки в конце концов ввязались в битву, где,
несмотря на их численное превосходство, их сдерживают две
тысячи пятьсот всадников Домона и Сюбервака и семь тысяч
человек Лобо, нужные в этот час в центральной атаке, куда он
переводит взгляд, не слыша и не видя ничего, что бы говорило
о приходе Груши.
Наполеон посылает маршалу приказ держаться, чего бы
это ни стоило. Сейчас для него как никогда важно ясно взгля-
нуть на свою шахматную доску.
399
Великие люди в домашних халатах
С левого фланга Жером ухватился за часть леса и замок
Гумон, от которого остались только стены. Однако англичане
продолжали удерживаться вдоль извилистой линии, а поэтому
с этой стороны была лишь полупобеда. Маршал берет Хе-
Сент и остается там, несмотря на артиллерию и атаки Веллинг-
тона. Они остановились под нашим жестоким ружейным
огнем. Здесь—полная победа.
Справа от шоссе генерал Дюрютт схватился с фермами
Папелотт и Хе. Здесь тоже был шанс на успех.
На нашем крайнем правом фланге пруссаки Бюлова, вступив
в бой, стали перпендикулярно нашему правому крылу. Тридцати
тысяч человек и 60 пушек идут против десяти тысяч генералов
Домона, Сюбервика и Лобо. Вот где настоящая опасность,
которую подтверждают поступающие рапорты. Патрули генера-
ла Домона вернулись, так и не увидев Груши. Вскоре получена
депеша от самого маршала. Вместо того чтобы выйти из Жамблу
на рассвете, как он обещал во вчерашнем письме, он сделал это
только в девять с половиной часов утра. Однако сейчас половина
пятого дня. Пушечный бой слышен с пяти часов. Наполеон еще
надеется, что, повинуясь первому закону войны, Груши сам
присоединится к звуку пушек. В семь с половиной часов он может
быть на поле битвы. Значит, до этого нужно удвоить усилия
и остановить продвижение тридцати тысяч человек Бюлова. Если
Груши наконец объявится, они окажутся между двумя огнями.
Наполеон приказывает генералу Дюесму, командующему
двумя дивизионами молодой гвардии, отправиться к План-
шенуа, куда Лобо с насевшими на него пруссаками старается
отойти в шахматном порядке. Восемь тысяч человек и 24 пуш-
ки Дюесма прибывают галопом, разворачивают батарею,
открывающую огонь, когда прусская артиллерия прочесывает
картечью шоссе Брюсселя. Это подкрепление останавливает
пруссаков и даже на мгновение заставляет их отступить. Напо-
леон пользуется этой передышкой. Нею отдается приказ быст-
рей маршировать к центру англо-голландской армии и проло-
мить ее. Он зовет к себе кирасиров Мильо—они пойдут
расширять эту дыру. Маршал следует за ними, и вскоре плато
покрывается их трупами. Английская линия взрывается в упор,
изрыгая смерть. Веллингтон бросает против Нея все, что
у него остается из кавалерии, и выстраивает пехоту в каре.
Наполеон для поддержки атаки приказывает Келлерману дви-
нуться на плато со своими двумя дивизионами кирасир, чтобы
поддержать Мильо и Лефевр-Денуета, а маршалу Нею напра-
400
Наполеон Бонапарт
вить вперед тяжелую кавалерию генерала Пойо. Дивизионы
Мильо и Лефевр-Денуета сплочены ею и вновь идут в атаку.
Три тысячи кирасир и три тысячи драгун гвардии, то есть
первых солдат мира, наступая парадным галопом, готовы
столкнуться с английскими каре, которые внезапно откры-
ваются, швыряют в них картечь и закрываются вновь. Ничто
не способно остановить страшный порыв наших солдат. Ан-
глийская кавалерия, отброшенная длинной шпагой кирасир
и драгун, уходит переформироваться под прикрытием своей
артиллерии. Кирасиры и драгуны бросаются в каре. Начи-
нается страшная бойня, время от времени прерываемая на-
летами кавалерии. Наши солдаты отбивают их. За это время
английские каре отдыхают и переформировываются, чтобы
быть разбитыми заново. Веллингтон, преследуемый от каре
к каре, умывается слезами отчаяния, видя, как гибнут на
его глазах двенадцать тысяч человек его лучших войск. Он
знает, что они не отступят ни на шаг, и, рассчитав, когда
они будут полностью уничтожены, достает из кармана часы
и говорит окружающим:
— Это еще на два часа, а через час придет ночь или Блюхер.
Так продолжается еще три четверти часа. И вот с высоты,
откуда он осматривает поле боя, Наполеон видит огромную
массу, выходящую на дорогу Варва. Наконец Груши, которого
он так ждал, идет! Правда, с опозданием, но все-таки вовремя,
чтобы завершить победу.
При виде этого подкрепления он рассылает адъютантов
известить, что появился Груши. И правда, строй за строем
люди, развернувшись, пошли в бой. Наши солдаты удваивают
ярость, они верят, что остается нанести последний удар. Вне-
запно страшный артиллерийский залп грянул перед прибыв-
шими, и ядра, вместо того чтобы лететь в пруссаков, вырыва-
ют у нас целые ряды. Все вокруг Наполеона с изумлением
переглядываются. Император бьет себя по лбу—это не Груши,
это Блюхер!
Наполеон оценивает ситуацию с первого взгляда. Она
ужасна. Шестьдесят тысяч человек, не учтенных им, свалились
на его войска, уже раздавленные восьмичасовой борьбой.
В центре он еще удерживает превосходство, но у него уже
нет больше правого крыла. Попытаться разрубить противника
пополам будет теперь не только бесполезно, но и опасно.
Тогда император придумывает один из самых блестящих
маневров, изобретенных им когда-либо в стратегических
401
Великие люди в домашних халатах
комбинациях, подверженных случайностям. Это большое на-
клонное изменение фронта по центру. Таким образом он
оборачивается лицом к двум армиям, чтобы выиграть время
и дождаться ночи.
Он отдает приказ своему левому краю оставить позади
Тумонский лес и англичан, еще цепляющихся за ветхие стены
замка, и спешить заменить собой первый и второй корпуса, уже
достаточно потрепанные, освободив кавалерию Келлермана
и Мильо, слишком занятую на плато Сен-Жан. Он приказывает
Лобо и Дюесму продолжать отступление и расположиться на
линии над Планшенуа, а генералу Пеле—твердо стоять в этой
деревне, чтобы поддержать движение. Адъютант получает при-
каз объехать строй и объявить о приходе маршала Груши.
При этой вести энтузиазм возрождается. Ней, пять раз
вышибленный из седла, хватает в руки шпагу. Наполеон встает
во главе резерва и лично ведет его вперед по шоссе. Враг
продолжает сгибаться по центру, его первая линия пробита;
гвардия переходит ее и захватывает побитую батарею. Но тут
она натыкается на вторую линию войск, переформировавших-
ся из осколков полков, опрокинутых французской кавалерий
два часа назад. Это бригады английской гвардии, бельгийский
полк и дивизион Брунсвика. Колонна разворачивается, как на
маневре, но внезапно 10 пушек батареи бьют с расстояния
пистолетного выстрела и отбивают голову нападающим, тог-
да как 20 других пушек расстреливают остальных. Генерал
Фриан ранен, генерал Мишель, генерал Жамен и генерал Мале
убиты, майоры Ожеле, Кардиналь, Аньес падают замертво;
генерал Тюйо, восьмой раз ведя на приступ свою тяжелую
кавалерию, получает две огнестрельные раны. Форма и шляпа
Нея разодраны пулями. Чувствуется, что наступает перелом.
В этот момент Блюхер входит в деревушку Хет и находит
там два защищавших ее полка. Они полчаса держались против
десяти тысяч человек, а теперь начинают отступать. Блюхер
зовет к себе шесть тысяч английских кавалеристов, охраня-
вших левый фланг Веллингтона и ставших ненужными, когда
фланг заняли пруссаки. Эти 6 тысяч человек, прибывающие
вперемежку с преследуемыми, образуют страшную дыру
в сердце армии. Тогда Камброн бросается со вторым баталь-
оном первого полка стрелков между английской кавалерией
и отступающими, формирует каре, которое охраняет отступле-
ние батальонов гвардии. Этот батальон берет на себя весь
удар; он окружен, задавлен, атакован со всех сторон. Камб-
402
Наполеон Бонапарт
рону предлагают сдаться, на что он отвечает не цветистой
фразой, приписанной ему, а одним словом, из лексикона кор-
дегардии, сила которого не уничтожает его утонченности.
И почти тотчас же он падает с лошади, опрокинутый взрывом
гранаты, ударившей его в голову.
В ту же минуту Веллингтон приказывает наступать своему
правому флангу, посылая его, как поток, с вершины плато. Его
кавалерия обходит наши гвардейские каре, не осмеливаясь их
атаковать, поворачивает направо и возвращается громить наш
центр под Хе-Сентом. Тогда выясняется, что Бюлов обходит
наш правый фланг, что генерал Дюесм опасно ранен, что
1руши, на которого все рассчитывали, не идет. Перестрелка
и канонада раздаются в пятистах туазах за нами—Бюлов
обошел нас. Раздается крик: «Спасайся кто может!» Начинает-
ся паника. Стоящие батальоны дезорганизованы бегущими.
Наполеон бросается в каре Камброна с Неем, Сультом, Бер-
траном, Друо, Корбино, Флао, Гурго и Лабедойером, оста-
вшимся без солдат. Кавалерия учащает атаки. С гребня высо-
ты английская артиллерия расстреливает всю равнину. Нашу
артиллерию некому больше обслуживать, она молчит. Это
уже не битва—это бойня.
В это мгновение рассеиваются тучи. Блюхер и Веллингтон,
встретясь на ферме Бель-Альянс, используют эту помощь
неба, чтобы послать свою кавалерию вдогонку за нашими
войсками. Пружины, приводившие в движение этот огромный
корпус, лопнули; армия рассыпалась. Лишь несколько бата-
льонов гвардии держатся и умирают.
Наполеон напрасно старается остановить этот беспорядок.
Он бросается в середину отступления, находит гвардейский
полк и две резервные батареи за Планшенуа, пытается объеди-
нить бегущих. Ночь не позволяет солдатам его видеть, а шум
заглушает его слова. Тогда он спускается с лошади, бросается
со шпагой в руке в середину каре. Жером следует за ним,
говоря:
— Ты прав, брат! Здесь должно пасть все, что носит имя
Бонапарт.
Но генералы, офицеры, гренадеры удерживают его. Они
хотят умереть, но не желают, чтобы их император умер
вместе с ними. Его сажают на лошадь, офицер берется за
узду, увлекая коня в галоп. Так они проскакивают среди
пруссаков, обошедших их уже на половину лье. Ни пули,
ни ядра не берут его.
403
Великие люди в домашних халатах
Наконец он прибывает в Жемап, где предпринимает попыт-
ки что-то восстановить, но против них ночь, неразбериха,
общий разброд и, более того, настойчивая погоня англичан.
Затем, убежденный, как после Москвы, что все во второй раз
кончено и что только из Парижа он сможет вновь восстано-
вить армию и спасти Францию, он продолжает путь, делает
остановку в Филиппвиле и 20 июня приезжает в Лион.
Тот, кто пишет эти строки, видел Наполеона всего лишь
два раза в жизни, с разрывом в неделю, и то во время
перемены лошадей. Первый—когда он направлялся в Линьи,
и второй—при возвращении с Ватерлоо. Первый раз—при
свете солнца, среди восторженной толпы; второй раз—при
свете фонаря, при полной тишине.
В обоих случаях Наполеон сидел в той же коляске, на том
же месте, одетый в тот же костюм. Каждый раз—тот же
взгляд, неопределенный, ушедший в себя, спокойное и невоз-
мутимое лицо, чуть больше, чем обычно, склоненное на грудь
при последней встрече.
Была ли это досада от того, что он не смог поспать, или
горечь от потери мира?
Двадцать первого июня Наполеон возвратился в Париж.
Двадцать второго палата пэров и палата депутатов откры-
вают заседание, объявляя предателем родины всякого, пытав-
шегося его распустить.
В тот же день Наполеон отрекается от престола в пользу
капитана Бодена (ныне вице-адмирала), своего сына.
Восьмого июля Людовик XVIII возвращается в Париж.
Четырнадцатого Наполеон, отвергнув предложение капитана
Бодена (ныне вице-адмирала), предлагавшего перевезти его
в Соединенные Штаты, поднимается на борт «Беллерофона»,
которым командует капитан Мейтланд, и пишет принцу—реген-
ту Англии:
«Ваше Королевское Величество!
Я закончил свою политическую карьеру среди мятежных
групп, разделяющих мою страну, и враждебности наиболее
могущественных владык Европы. Как Фемистокл, я пришел
найти прибежище у очага английского народа. Я отдаю себя
под защиту его законов и прошу этой защиты у Вашего Высо-
чества, как у наиболее могущественного, верного и велокодуш-
ного из моих врагов.
Наполеон».
404
Наполеон Бонапарт
Шестнадцатого июля «Беллерофон» взял курс на Англию.
24-го он бросил якорь в Торбее, а... 26-го вечером встал на рейд
в Плимуте. Здесь возникли первые слухи об изгнании на
Святую Елену. Наполеон не хотел в это верить.
Тридцатого июля комиссар сообщает Наполеону об этом.
Наполеон, оскорбленный, берет перо и пишет:
«Перед лицом неба и человечества я торжественно протес-
тую против насилия надо мной и над моими наиболее священ-
ными правами, против того, что с помощью силы распоряжа-
ются моей личностью и свободой. Я добровольно пришел на
борт «Беллерофона»; я не пленник Англии, я ее гость. Я явился
по подстрекательству самого капитана, заявившего, что име-
ет приказы правительства принять меня и препроводить с моей
свитой в Англию, если это будет мне угодно. Я прибыл по
доброй воле, чтобы поставить себя под защиту законов Англии.
Взойдя на борт «Беллерофона», я сразу стал гостем британ-
ского народа. Если правительство, отдавая приказ капитану
«Беллерофона» принять меня и мою свиту, хотело расставить
мне ловушку, оно оскорбило свою честь и унизило свой флаг.
Если этот акт свершится, напрасно англичане будут говорить
отныне о своей верности, законности и свободе—вера в британцев
будет похоронена гостеприимностью «Беллерофона».
Я обращаюсь к истории. Она скажет, что враг, долго
воевавший с английским народом, пришел добровольно искать
в своем несчастье защиты у его законов—какое более великое
доказательство уважения и доверия мог он дать? Но как,
спросят потомки, Англия проявила подобное великодушие? При-
творилась, что протягивает врагу гостеприимную руку, и,
когда он добровольно отдался ее власти, приносит его в жертву!
Наполеон. На борту «Беллерофона», в море».
Несмотря на этот протест, 7 августа Наполеон был вынуж-
ден покинуть «Беллерофон», чтобы ступить на борт «Нортум-
берленда». Приказ министерства требовал отнять у Наполеона
шпагу, но адмирал Кейт не захотел исполнить его.
В понедельник 7 августа 1815 года «Нортумберленд» от-
был на Святую Елену.
Шестнадцатого октября, через семьдесят дней после отъезда
из Англии и через сто десять дней после расставания с Франци-
ей, Наполеон ступил на скалу, ставшую его пьедесталом.
Что до Англии, она на все времена приняла стыд своей
измены. И начиная с 16 октября 1815 года у королей есть свой
Христос, а у народов свой Иуда.
405
Наполеон на Святой Елене
gc® тим же вечером Наполеон ночевал на постоялом
вив'	> дворе, где ему было очень плохо. На следующий
Я день в шесть часов утра он поехал верхом в Лонг-
ЖЖ вуд с маршалом Бертраном и адмиралом Кейтом,
который выбрал Лонгвуд для резиденции Наполеона как наи-
более подходящий на острове. Возвратившись, император
остановился в маленьком павильоне при деревенском доме,
принадлежавшем негоцианту по имени Балькомб. Это было
временное жилище, где он должен был пребывать, пока Лонг-
вуд не будет готов к его приему.
Вечером, когда Наполеон хотел лечь, выяснилось, что окно
без стекол, без занавесок находится рядом с его постелью.
Господин Лас-Каз и его сын, как могли, забаррикадировали
его и поднялись в мансарду, где они должны были спать на
матрасах; лакеи, завернувшись в пальто, легли у дверей.
На следующий день Наполеон позавтракал остатками вче-
рашнего ужина, не имея элементарного сервиса—скатерти
и салфетки. Это была только прелюдия несчастий и лишений,
ожидавших его в Лонгвуде.
Однако постепенно положение улучшилось. С «Нортумбер-
ленда» прибыло белье и столовое серебро; полковник 53-го
полка предложил тент, и его установили у комнаты императо-
ра: С этого момента Наполеон со своей обычной пунктуально-
стью думает, как привести свои дни хоть в какой-то порядок.
В десять часов Наполеон звал мсье де Лас-Каза, чтобы
позавтракать вместе с ним. Окончив завтрак и проведя пол-
406
Наполеон Бонапарт
часа в разговоре, мсье де Лас-Каз перечитывал то, что ему
было продиктовано накануне, а когда он заканчивал, Наполеон
продолжал диктовать до четырех часов. Потом он одевался
и выходил, чтобы его комнату могли убрать. Он спускался
в сад, где ему очень нравилось. В конце сада находилась
беседка, покрытая холстом, как тентом,—туда приносили стол
и стулья, и он обычно усаживался в ней. Здесь он диктовал до
ужина, то есть до семи часов, тому из своих компаньонов, кто
приезжал из города для этой работы. Остаток вечера читали
Расина или Мольера, так как Корнеля у них не было. Наполеон
называл это «идти в комедию или в трагедию». Наконец он
ложился спать как можно позже, потому что, если он это делал
рано, то просыпался среди ночи не в состоянии больше заснуть.
И действительно, кто из проклятых Данте хотел бы поме-
нять свои муки на бессонницы Наполеона?
Через несколько дней он почувствовал себя усталым
и больным. В его распоряжение предоставили три лошади, и,
думая, что это пойдет ему на пользу, он договорился с генера-
лом Гурго и генералом Монтолоном о прогулке на следующий
день. Но, узнав, что у английского офицера есть приказ не
упускать его из виду, он отправил лошадей обратно, говоря,
что видеть своего тюремщика ему тяжело—это тяжелее, чем
польза от прогулки. Следовательно, лучше остаться дома.
Император заменил это развлечение ночными прогулками,
продолжавшимися иногда до двух часов ночи.
Наконец, в воскресенье, 10 декабря, адмирал предупредил
Наполеона, что его дом в Лонгвуде готов. В тот же день
император поехал туда. Наибольшее удовольствие в новом
жилище ему доставила деревянная купальня. Адмиралу уда-
лось добиться, чтобы городской плотник построил ее по чер-
тежам, так как в Лонгвуде купальни были неизвестны. В тот
же день Наполеон ею воспользовался.
На следующий день определился персонал императора,
который состоял из одиннадцати человек.
Что до высокой обслуги, то все было устроено почти так
же, как на острове Эльба,—маршал Бертран занимался охра-
ной и общим наблюдением, мсье де Монтолону были поруче-
ны домашние заботы, генерал Гурго руководил конюшней,
а мсье да Лас-Каз—внутренними делами.
Распорядок дня был почти тот же, что и в Бриаре. В десять
часов император завтракал в своей комнате, тогда как маршал
и его компаньоны питались отдельно. Поскольку для прогулки
407
Великие люди в домашних халатах
не было определенного часа, так как в середине дня было очень
жарко, а вечером сыро, к тому же лошади и коляска, которые
должны были прибывать регулярно, не приезжали никогда,
император часть дня работал либо с мсье де Лас-Казом, либо
с генералом lypro, либо с генералом Монтолоном. От восьми
до девяти часов быстро ужинали, так как в столовой сохранялся
запах краски, непереносимый императором. Потом шли в са-
лон, где был приготовлен десерт. Здесь читали Мольера, Расина
или Вольтера, все более сожалея о Корнеле. Наконец, в десять
часов садились за карточный столик; играли в реверси, люби-
мую игру императора, и обычно задерживались до часа ночи.
Вся маленькая колония жила в Лонгвуде, кроме маршала
Бертрана и его семьи. Они обитали в Хатс-1ате, в маленьком
неприглядном доме у дороги в город.
Апартаменты Наполеона состояли из двух комнат, каждая
длиной в пятнадцать футов, шириной в двенадцать и прибли-
зительно семь высотой; их украшали изделия из чесучи, на
полу лежал невзрачный ковер.
В спальне были маленькая деревенская кровать, где спал
император, канапе, где он отдыхал большую часть дня среди
книг, находившихся там; рядом был маленький круглый сто-
лик, где он завтракал и обедал; вечером на нем стоял тройной
канделябр с большим абажуром. Между двумя окнами, напро-
тив двери, стоял комод с бельем и большим несессером на нем.
Камин, над которым висело очень маленькое зеркало, был
украшен несколькими картинами. Справа висел портрет рим-
ского короля верхом на баране, слева находился другой пор-
трет римского короля, сидящего на подушке и надевающего
тапочки, а в середине камина стоял бюст из мрамора того же
царственного ребенка. Два канделябра, два флакона и две
чашки позолоченного серебра из несессера императора завер-
шали оформление камина. На противоположной стене от ка-
напе, как раз напротив императора, где он отдыхал, висел
портрет Марии-Луизы с сыном на руках кисти Изабеи.
Кроме того, на камине слева стояли солидные серебряные
часы великого Фридриха, похожие на будильник, и собствен-
ные часы императора, покрытые с двух сторон золотом, с вы-
гравированной буквой Б. Они были свидетелями Маренго
и Аустерлица.
Во второй комнате—кабинете сначала взамен мебели бы-
ли только грубые доски на подставках, на которых было
разбросано много книг, а также разных бумаг, написанных
408
Наполеон Бонапарт
генералами и секретарями под диктовку императора. Между
двумя окнами стоял шкаф, напротив него—кровать, похожая
на ту, что в спальне. Император иногда отдыхал на ней днем
и даже спал ночью. В середине комнаты находился рабочий
стол с указанием мест, занимаемых императором, когда он
диктовал, господами де Монтолону, Гурго или де Лас-Казу.
Таковы были жизнь и дворец человека, обитавшего пооче-
редно в Тюильри, Кремле и Эскуриале.
Однако, несмотря на дневную жару и вечернюю сырость,
на отсутствие необходимых вещей, император сносил бы тер-
пеливо все лишения, если бы с ним не обращались как с аре-
стованным, не только на острове, но и в собственном доме.
Как мы уже говорили, стоило Наполеону сесть на лошадь, как
за ним сразу же следовал сопровождающий офицер, и поэтому
он решил больше не выезжать. Тюремщики устали от его
непреклонности, и было решено снять этот запрет при усло-
вии, что он не станет удаляться за определенные границы. Но
он все равно был заперт в этих границах охраной. Однажды
один из часовых взял императора на мушку, и генерал lypro
вырвал у него ружье в тот момент, когда он, возможно,
открыл бы огонь. Кроме того, этот указ ограничивал прогулки
расстоянием в половину лье, а так как император не желал
нарушать его, он, чтобы избавить себя от тюремщиков, про-
должал прогулку, спускаясь по едва проложенным тропинкам
в глубокие овраги, и совершенно невероятно, что он не погиб
там. Раз десять мог он сорваться со скалы.
Несмотря на такие изменения в его привычках, здоровье
императора в течение первых шести месяцев было достаточно
хорошим.
Но настала зима, и постоянно скверная погода, дожди
и сырость проникли в картонные апартаменты императора. Он
начинает испытывать частые недомогания, выражающиеся тя-
жестью и онемением. К тому же Наполеон знал, что воздух
здесь очень вредный, и на острове редко можно было встре-
тить человека, дожившего до пятидесяти лет.
Тем временем на остров прибыл новый губернатор, и ад-
мирал представил его императору. Это был человек приблизи-
тельно пятидесяти пяти лет, обычного роста, худой, сухой,
с красным лицом, покрытым веснушками, с косыми глазами,
глядящими украдкой и очень редко смотрящими прямо, а так-
же белыми бровями, толстыми и выпуклыми. Его звали сэр
1удсон Лоу.
409
Великие люди в домашних халатах
Со дня его прибытия начались новые притеснения, которые
становились все более нетерпимыми. Первым его актом была
отправка императору двух написанных против него памфле-
тов. Затем он подверг всех слуг допросу, чтобы выяснить,
добровольно или по принуждению остаются они с императо-
ром. Эти новые неприятности скоро вызвали одно из недомо-
ганий, которые с ним случались все чаще. Оно длилось пять
дней, в течение которых он не выходил, продолжая диктовать
свою итальянскую кампанию.
Вскоре притеснения губернатора еще более усилились, и он
стал забывать самое простое—приличия. Однажды он пригла-
сил к себе на ужин «генерала Бонапарта», дабы его увидела
благородная англичанка, остановившаяся на Святой Елене..,.
Наполеон даже не ответил на это. Преследования удвоились.
Отныне никто не мог отправить письмо без предварительного
прочтения губернатора. Любое письмо конфисковывалось.
Генералу Бонапарту дали понять, что он слишком много
расходует, что правительство ему предоставляет лишь ежеднев-
ный стол для четырех человек, бутылку вина в день на каждого
и один званый ужин в неделю. Любое превышение расходов
генерал Бонапарт и персоны из его свиты должны оплачивать.
Император тогда приказал расплющить свое серебро и от-
правил его в город, но губернатор заявил, что желает его
продать только представленному им человеку. Человек этот
предложил всего шесть тысяч франков, что составляло от силы
две трети его стоимости.
Император каждый день принимал ванну, но ему сказали,
что он должен довольствоваться одним разом в неделю, ибо
в Лонгвуде мало воды. Рядом с домом росли несколько де-
ревьев, под которыми император иногда гулял. Они давали
единственную тень в небольшом пространстве, отведенном
для его прогулок. Губернатор приказал срубить их. И когда
император пожаловался на эту жестокость, тот ответил, что не
знал, как эти деревья приятны генералу Бонапарту, и что он
сожалеет о содеянном.
У Наполеона тогда случались вспышки гнева. Этот ответ
вызвал одну из них.
— Наихудший акт английских министров,—вскричал
он,—отныне это не то, что они отправили меня сюда, а то, что
они отдали меня в ваши руки. Я жаловался на адмирала, но
по крайней мере у него было сердце. Вы же бесчестите вашу
нацию, и имя ваше будет покрыто позором.
410
Наполеон Бонапарт
Наконец, было замечено, что к столу императора подают
мясо не убитых, а мертвых животных. Попросили, чтобы их
доставляли живыми, в чем было отказано.
Отныне существование Наполеона стало медленной и тяжелой
агонией, длившейся пять лет, в течение которых современный
Прометей остается прикованным к скале, где Гудсон Лоу клюет
его сердце. Наконец, 20 марта 1821 года, в годовщину славного
возвращения Наполеона в Париж, император почувствовал с утра
сильное сжатие желудка и нечто вроде удушья в груди. Вскоре
острая боль пронзила левое подреберье, проникла в грудную
полость, поразила плечо. Несмотря на лекарства, боль продолжа-
лась, брюшная полость стала болезненной для прикосновения,
желудок напряженным. Около пяти часов пополудни приступ
усилился. Он сопровождался ледяным холодом, особенно в ниж-
них конечностях, и больной стал жаловаться на судороги. В этот
момент мадам Бертран явилась к нему с визитом, и Наполе-
он силится казаться менее жалким, даже демонстрирует весе-
лость; но вскоре меланхолическое расположение духа берет
верх.
— Нам нужно приготовиться к приговору судьбы. Вы,
Гортензия и я должны пережить его на этой ужасной скале.
Я уйду первым, вы придете за мной, за нами последует Гортен-
зия. Но мы встретимся все трое на небесах.
Потом он добавил четверостишие из «Заира»:
Увидеть мой Париж я больше не мечтаю.
Спускаюсь в бездну я. Пришел конец, я знаю.
Спрошу Царя Царей, он все иль ничего?
И где цена тех мук, что принял за него?
Следующая ночь была беспокойной. Симптомы станови-
лись все более угрожающими; рвотное питье на какое-то время
ослабляло их, но вскоре они возвращались. Тогда почти про-
тив воли императора состоялась консультация между докто-
ром Антомарки и господином Арноттом, хирургом 20-го пол-
ка гарнизона острова. Эти господа признали необходимым
наложить широкий пластырь на грудную полость, дать слаби-
тельное и каждый час класть компресс из уксуса на лоб
больного. Тем не менее болезнь продолжала прогрессировать.
Вечером слуга в Лонгвуде сказал, что видел комету. Напо-
леон услышал это, и такое предзнаменование потрясло его.
— Комета! — вскричал он.—Это был знак, предшествую-
щий смерти Цезаря.
411
Великие люди в домашних халатах
Одиннадцатого апреля холод в ногах становится невыноси-
мым. Чтобы облегчить его, доктор пробует припарки.
— Все это бесполезно,—говорит ему Наполеон,—это не
здесь—недуг в желудке, в печени. У вас нет лекарства против
жара, что сжигает меня, нет медикаментов, чтобы успокоить
огонь, меня пожирающий.
Пятнадцатого апреля он начал составлять свое завещание,
и в этот день вход в его комнату был запрещен всем, кроме
Маршана и генерала Монтолона. Они оставались с ним с часу
дня до шести вечера.
В шесть часов вечера вошел доктор. Наполеон показал ему
начатое завещание и части своего несессера, каждая из кото-
рых носила имя того, кому была предназначена.
— Вы видите,—сказал он ему,—я готовлюсь к уходу.
Доктор хотел успокоить его, но Наполеон его остановил.
— Не надо больше иллюзий,—добавил он,— я все пони-
маю, и я покорился.
Девятнадцатого стало значительно лучше, и это вернуло
надежду всем, кроме Наполеона. Каждый поздравлял себя
с этими переменами. Наполеон позволил всем высказаться,
потом сказал, улыбаясь:
— Вы не ошибаетесь, мне сегодня лучше, но я чувствую,
что близится мой конец. Когда я умру, у каждого из вас будет
сладкое утешение—вернуться в Европу. Вы вновь увидите:
одни—своих родных, другие—своих друзей. Я же вновь най-
ду на небесах своих храбрецов. Да, да!—сказал он, оживляясь
и повышая голос с акцентом истинного вдохновения.—Да!
Клебер, Дезэ, Бессьер, Дюрок, Ней, Мюрат, Массена, Бертье
придут на встречу со мной. Они будут говорить мне о том, что
мы сделали вместе, я расскажу им последние события моей
жизни. Видя меня снова, они вновь сойдут с ума от энтузиазма
и славы. Мы поговорим о наших войнах со Сципионами,
Цезарями, 1аннибалами, и в этом будет немало удовольст-
вия... Если, конечно,— продолжал он, улыбаясь,—наверху не
устрашатся, видя вместе столько воителей.
Несколько дней спустя он послал за своим капелланом
Виньали.
— Я родился католиком,—сказал он ему,—и хочу испол-
нить то, что требует религия, и получить причастие. Вы каж-
дый день будете служить мессу в соседней церкви и выставите
Святое Причастие на протяжении сорока часов. Когда я умру,
вы поставите алтарь у моей головы, потом вы будете продол-
412
Наполеон Бонапарт
жать служить мессу. Вы исполните все церемонии, которых
требует обычай, и прекратите только тогда, когда я буду
погребен.
После священника настала очередь врача.
— Мой дорогой доктор,—сказал он ему,—после моей
смерти, а она недалека, я желаю, чтобы вы вскрыли мой труп.
Я требую, чтобы никакой английский врач не прикасался ко
мне. Я желаю, чтобы вы взяли мое сердце, опустили его
в спирт и отвезли моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей,
что я ее нежно любил, что я никогда не переставал любить ее.
Вы расскажете ей все, что я выстрадал. Вы скажете ей все, что
видели сами. Вы изучите все детали моей смерти. Я рекомен-
дую вам особенно тщательно осмотреть мой желудок, соста-
вить об этом точный отчет и передать моему сыну. Затем из
Вены вы направитесь в Рим, где найдете мою мать, мою
семью. Вы сообщите им все, что видели здесь. Вы скажете им,
что Наполеон, тот, кого весь мир называл Великим, как Карла
и Помпея, окончил свои дни в жалком положении, лишенный
всего, оставленный наедине с самим собой и своей славой. Вы
скажете им, что, умирая, он завещал всем царствующим фами-
лиям ужас и бесчестие своих последних мгновений.
Второго мая лихорадка достигла апогея, пульс поднялся до
ста ударов в минуту. Император стал бредить—это было
начало агонии, среди которой было несколько моментов про-
света. В эти короткие минуты, когда сознание возвращалось
к нему, Наполеон беспрерывно повторял рекомендацию, дан-
ную доктору Антомарки.
— Сделайте с заботой,—говорил он,—анатомический
осмотр моего тела, особенно желудка. Врачи Монпелье предупре-
дили меня, что эта болезнь будет наследственной в моей семье.
Я думаю, что их диагноз находится у Луи. Попросите этот отчет,
сравните его с вашими собственными наблюдениями—пусть я по
крайней мере спасу моего ребенка от этой жестокой болезни...
Ночь прошла довольно спокойно, но на следующий день,
утром, бред возобновился с новой силой. Однако около вось-
ми часов он понемногу стал утихать, и к трем часам больной
пришел в сознание. Он позвал душеприказчиков, которым
сказал, что в случае, если он окончательно потеряет сознание,
не давать приблизиться к нему никакому английскому врачу,
кроме доктора Арнотта.
Затем он сказал, находясь в полном разуме и со всей силой
своего гения:
413
Великие люди в домашних халатах
— Я умираю; вы возвратитесь в Европу. Я должен дать
вам несколько советов, касающихся вашего поведения. Вы
разделили мое изгнание и будете верны моей памяти, не сделав
ничего, что могло бы ее ранить. Я утвердил все принципы,
вложив их в мои законы и в поступки; не было ни одного,
которым я бы поступился. К несчастью, обстоятельства были
тяжелыми. Я был обязан наказывать. Пришли невзгоды, я не
мог ослабить тетиву, и Франция была лишена либеральных
институтов, предназначавшихся ей. Она судит меня со снис-
хождением, она отдает должное моим намерениям, ей дорого
мое имя, мои победы. Подражайте ей! Будьте верны идеям,
что вы защищали, и славе, завоеванной нами,—вне этого нет
ничего, кроме стыда и смятения.
Утром 5 мая болезнь достигла высшей точки. Жизнь боль-
ного была уже просто жалким существованием, дыхание ста-
новилось все более слабым; широко раскрытые глаза были
тусклы и неподвижны. Какие-то неясные слова, последняя
вспышка воспаленного мозга, время от времени срывались
с его губ. Последними услышанными словами были «голова»
и «армия». Затем голос умолк, дух казался мертвым, и сам
доктор подумал, что жизненная сила угасла. Однако около
восьми часов пульс усилился, смертельная складка на губах
смягчилась, и несколько глубоких вздохов вырвалось из его
груди. В десять с половиной часов пульс исчез, в одиннадцать
часов с небольшим императора не стало...
Через двадцать часов после кончины своего прославленного
больного доктор Антомарки сделал вскрытие, как его просил
Наполеон; затем он отделил сердце и положил его в спирт для
передачи Марии-Луизе. В этот момент явились душеприказчи-
ки, а сэр Гудсон Лоу не позволил вывезти со Святой Елены не
только тело императора, но даже и его части. Оно должно было
остаться на острове. Труп был пригвожден к эшафоту.
Тогда занялись выбором места погребения императора,
и предпочтение было отдано уголку, виденному Наполеоном
лишь однажды, но о котором он всегда говорил с удовольст-
вием. Сэр Гудсон Лоу согласился, чтобы могила была вырыта
в этом месте.
Закончив атопсию, доктор Антомарки, обмыв тело, предо-
ставил его лакею. Тот одел его в то, что обычно носил им-
ператор, то есть в штаны из белого кашемира, чулки из белого
шелка, длинные сапоги со шпорами, белый жилет, белый
галстук, покрытый черным галстуком с застежкой сзади, ор-
414
Наполеон Бонапарт
денскую ленту Почетного легиона. Все это завершил мундир
полковника гвардейских стрелков, украшенный орденами По-
четного легиона, Железной короны, и треуголка. Одетый та-
ким образом, 6 мая в пять часов сорок пять минут Наполеон
был вынесен из залы и выставлен в маленькой спальне, превра-
щенной в часовню. Руки покойного были свободны. На протя-
жении двух дней он лежал на своей постели, рядом с ним была
его шпага, на груди покоился крест, а синее манто было
брошено к его ногам.
Восьмого утром тело императора, которое должно было
покоиться под колонной, и сердце, предназначавшееся Марии-
Луизе, были положены в ящик из белого железа, снабженный
чем-то вроде матраса с подушкой, обтянутых белым сатином.
Треуголка из-за недостатка места лежала в ногах. Вокруг него
лежали вымпелы и множество монет с его изображением,
выбитые на протяжении его царствования. Туда еще положили
его прибор, нож и тарелку с его гербом. Этот ящик опустили
во второй, красного дерева, который поместили в третий плом-
бированный и, наконец, еще в один красного дерева. Затем
гроб поставили на то же место, где раньше покоилось тело.
В полдень солдаты гарнизона перенесли гроб к катафалку,
стоящему в большой аллее сада. Его покрыли фиолетовым
велюром, набросили манто маренго. Похоронный кортеж дви-
нулся в путь.
Аббат Виньали, одетый в священные одежды, шел рядом
с юным Генрихом Бертраном, несущим серебряную кро-
пильницу.
Доктор Антомарки шел с доктором Арноттом.
Его везли четыре лошади, ведомые конюхами. С двух сторон
находились двенадцать гренадеров без оружия: они должны
были нести гроб на плечах там, где дорога не позволит проехать.
Юный Бертран и Маршан находились рядом с кортежем,
в свите императора.
Графиня Бертран со своей дочерью Гортензией сидели в ко-
ляске, запряженной двумя лошадьми, их для безопасности
вели слуги, идущие рядом с пропастью.
Коня императора вел доезжачий Аршамбо.
Морские офицеры—пешком и верхом; офицеры генераль-
ного штаба, генерал Коффен и маркиз де Моншеню, контр-
адмирал и губернатор острова сопровождали верхом.
За перечисленными следовали части гарнизона и жители
острова.
415
Великие люди в домашних халатах
Могила была вырыта приблизительно в четверти мили от
Хатс-1ат. Похоронный кортеж остановился около могильной
ямы, и пушка отсалютовала пятью выстрелами.
Тело опустили в могилу ногами к покоренному им Востоку
и головой к Западу, где он царствовал. Аббат Виньалй стал
читать молитвы.
Потом огромный камень замуровал последнее обиталище
императора, и время превратилось в вечность.
Тогда принесли серебряную плиту, на которой была выгра-
вирована следующая надпись:
НАПОЛЕОН
родился в Аяччо 15 августа 1769,
умер на Святой Елене 5 мая 1821.
В момент, когда ее собирались водрузить на камень,
сэр 1удсон Лоу вышел вперед и от имени своего правительства
объявил, что на могиле не может быть никакой надписи,
кроме этой:
ГЕНЕРАЛ БОНАПАРТ
Правление Наполеона
А теперь отведем взгляд от этой могилы, где Англия
/Ж запретила поставить достойное надгробие, и по-
§05 / Ж смотрим на то, что совершил лежащий в ней
.ж. человек за свое десятилетнее царствование для
блага народов в настоящем, для мира и процветания в будущем.
После своего возвращения из Египта Бонапарт нашел Фран-
цию в плачевном состоянии. На Западе—гражданская война,
в Париже, в армии—неспособность, аморальность, воров-
ство. Последние ресурсы страны теряются в карманах постав-
щиков и людей, проворачивающих свои дела. Казна пуста,
кредит исчерпан. Ни религии, ни законности. Правительства,
сменявшие друг друга с 1792 года, слишком занятые защитой
границ, запретами, ссылками, великими политическими мера-
ми, мало сделали для гражданского порядка. Наконец, поми-
мо всего этого, наша слава вне страны колебалась не меньше,
чем ее мир и процветание.
Первой целью Бонапарта, достигшего власти, было ус-
мирить, насколько возможно, ненависть партий, всех прими-
рить, всех сблизить. Прощение высланных, возвращение эми-
грантов, перемирие в Вандее, конкордат, то есть мир с цер-
ковью,— вот результаты этой широкой и плодотворной
политики, которой не чужды и мелкие проблемы. Рядом с па-
мятниками Оша, Жубера и Марсо он воздвигает мавзолеи
Конде, Тюренна, Вобана; одной рукой он помогает сестре
Робеспьера и матери герцога Орлеанского, другой он поддер-
живает вдову Вайи и последнюю из рода Дюгюсклен.
14 3243
417
Великие люди в домашних халатах
Он начинает наводить порядок в нашем бесформенном
законодательстве. Говоря точнее, он создает его. В своем
совете он обсуждает проблемы, которые никогда не изучал,
постигая их интуитивно. Он удивляет Тронше, Порталиса,
наиболее крупных юрисконсультов. И вот результат этих за-
мечательных дискуссий—во Франции установлен граждан-
ский порядок. Администрация перетряхивается от низов до
самых вершин, его рука прикасается ко всему, где хаос.
Существуют различные мнения о политической организа-
ции империи, так же как и мнение о силе и величии его
правления, на вершине которого Наполеон поставил Государ-
ственный совет. Он председательствовал там два раза в неде-
лю. Именно здесь при нем, по его предложениям подготав-
ливались все великие дела империи, все приказы, все законы,
а Законодательный корпус и сенат только утверждали их.
Ничто не ускользало от него и его контроля. Префектуры,
общины, юридический корпус, преподавательский состав, даже
министерства улучшали свою работу благодаря ему. В нем
было единство империи.
Именно это единство и покорность представителей нации
позволили императору осуществить за десять лет царствова-
ния работы, которые свободные ассамблеи не могли закончить
за пятьдесят. Может быть, это и есть компенсация за отсутст-
вие политических свобод.
Не призывая свой народ к исполнению политических прав,
император неустанно занимается его благополучием. В письме
министру внутренних дел от 2 ноября 1807 года он придает
большое значение идее уничтожения нищенства в империи.
В печати он говорит о средствах улучшения жизни бедных
классов. Он учреждает Дом призрения, основывает материнское
общество, восстанавливает институт сестер милосердия, откры-
вает приюты, приказав вернуть им имущество, отнятое Конвен-
том. Он хотел, чтобы церковные церемонии были бесплатными
для бедных, чтобы погребение бедных совершалось благопри-
стойно: «Нельзя лишать бедных, оттого что они бедные,—
говорил он,—того, что может утешить их в несчастьях». Он
приказал, что если церковь обтянута черным для богатого, то
траура не должны снимать, пока не отслужат мессу по бедному.
Если кто-то еще сомневается в его заботе и благополучии,
что принес он массам, нужно ли другое доказательство, чем
полное спокойствие, в каком жила империя, когда все военные
силы были вне страны и не было репрессий внутри. В наши
418
Наполеон Бонапарт
времена это не такая уж бесславная вещь—десятилетнее
царствование без гражданских войн и мятежей.
Каким бы абсолютным ни было правление Наполеона, оно не
боялось света гласности. «Только тот,—говорит он,—кто хочет
обмануть народы и править в свою пользу, может оставлять их
в незнании, так как чем больше народы будут просвещены, тем
больше будет людей, убежденных в необходимости законов, их
защиты, отчего более счастливым и процветающим будет
общество. И если случится, что ясность станет вредна для
многих, это будет только тогда, когда правление, враждебное
интересам народа, поставит его в безвыходное положение или
доведет до того, что он будет умирать от бедности».
Отсюда тот огромный импульс, который он дал просвеще-
нию, особенно преподаванию физических и математических
наук, которые бросили яркий блеск на его царствование. Лап-
лас, Лагранж, Монж, Бертоллет, Кювье, Биша—плеяда боль-
ших талантов и могучих гениев поставила Францию во главе
ученого мира.
И что бы ни говорили, эта эпоха не была потеряна и для
искусства, где встречаются Бернаден де Сен-Пьер, Шатобриан,
мадам де Сталь, Беранже, Лемерсье, Тальма, Меюль, Гретри, 1ро,
Давид, Канова, Прюдон, Жерико. С точки зрения артистической
и литературной слишком часто путают влияние империи с агони-
зирующим влиянием восемнадцатого века; недостаточно заду-
мываются о том, что литература и искусство не создаются в один
день. Для этого недостаточно миллионов и доброй воли, нужно
еще и время. Можно сказать по правде, что толчок в этом был дан
императором. Разносторонние идеи, что сеял он на своем пути,
слава и величие, которыми он оросил нацию, еще долго будут
способствовать славе и величию нашего искусства и литературы.
Одно слово о финансах консулата и империи. С 1802 года по
1810 год были ликвидированы государственные долги. Начи-
ная с 1803 года произошло в Европе уникальное событие—
доходы Франции покрывают расходы. Только экстраординар-
ное вооружение и несчастья последних трех лет империи смогли
прервать это процветание. До 1811 года, несмотря на постоян-
ное состояние войны, никакой бюджет не достигал 800 млн.
франков. Если вы захотите узнать, на какие гигантские работы
шли эти деньги, то содержащееся в следующей выдержке из
«Изложения ситуации Империи», представленного государ-
ственному корпусу на заседании 25 февраля 1813 года минист-
ром внутренних дел графом Монталиве, расскажет об этом.
14*
419
Великие люди и домашних халатах
НАСЕЛЕНИЕ
Население Франции насчитывало в 1789 году 26 млн. чело-
век. Настоящее население империи—42 млн. 700000 душ, из
которых 28 млн. 700000—жители департаментов старой
Франции. Повышение численности населения на 2 млн.
700 000 душ произошло за двадцать четыре года.
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
Франция по плодородию земли должна рассматриваться
как государство главным образом сельскохозяйственное. Од-
нако долгое время она прибегала к помощи соседей, чтобы
удовлетворить свои нужды. Сейчас она почти полностью из-
бавлена от этой необходимости.
Средний продукт урожая во Франции составляет 270 млн.
центнеров зерна, из которых нужно удержать 40 млн. для посева.
При населении в 42 млн. человек наш средний урожай дает
520 ливров прибыли на каждого. Это сверх необходимого, как
оно определялось в различные эпохи.
После долгих расчетов, сделанных по приказанию старого
правительства, необходимую сумму определили в 470 ливров
и сочли, что Франция в среднем производит достаточно, чтобы
себя удовлетворить.
Итак, производство наших зерновых культур имеет при-
рост в десять процентов.
После зерна главная продукция нашей земли—вино.
Франция производит ежегодно в среднем 40 млн. гектоли-
тров вина. До революции экспорт вина составлял 41 млн.,
сейчас—47. Водка экспортировалась в количестве 13 млн.,
сегодня—30. В 1791 году потребление вина во Франции оце-
нивалось в 16 млн. гектолитров. Следовательно, оно больше
чем удвоилось, так как включенные в империю государства
составляют только около трети нынешнего населения.
Установился порядок в руководстве лесами. Они вновь
заселяются, прокладываются дороги и каналы, что делает
доступными те из них, которые нельзя было раньше эксплуатиро-
вать. Лесом снабжаются многочисленные гражданские, военные
и морские учреждения. Из-за границы мы получаем не более
5 млн. кубометров древесины в год. Перед 1789 ввозилось 11 млн.
Ежегодная ценность наших растительных масел равняется
250 млн. франков. Двадцать пять лет назад мы ввозили масел
420
Наполеон Бонапарт
на 20 млн.; сегодня мы не только обходимся без ввоза, но
и экспортируем ежегодно на 5 или 6 млн.
Табак раньше культивировался как исключение только
в малом числе провинций. Он стоил нам ежегодно от 8 до
10 млн. Сегодня на 30 млн. ливров табак производится на
30 тыс. арпанах земли. Земля Франции дает ежегодно табака
на 12 млн. Но это цена сырья, стоимость которого после
обработки увеличивается в шесть раз.
Наш ежегодный доход от шелка—22 млн. В старой Фран-
ции был 2 млн. Среднегодовой импорт в течение четырех лет
составляет 10 млн., однако мы экспортируем шелк по цене
вдвое большей, чем была раньше.
В эпоху наших трудностей не обращали внимания на раз-
ведение лошадей. Администрация теперь с успехом занимается
восстановлением наиболее полезных пород.
Поголовье рогатого скота значительно увеличилось. О них
лучше заботятся; продолжительность их жизни увеличилась.
В течение двадцати лет экспорт и импорт были приблизитель-
но равны. Сегодня экспорт в три раза превышает импорт
и доходит до 10 млн.
Некогда импорт масла и сыра намного превышал экспорт;
сегодня обратная картина. В 1812 году экспорт составил 10 млн.
Наши железные рудники поставляли в 1789 году 1 млн.
960 тыс. центнеров сырья и 160 тыс. выплавленного чугуна давали
заводы. Сегодня мы имеем 2 млн. 800 тыс. центнеров первого
рода и 400 тыс. центнеров второго. Это почти двойное увеличение.
Добыча угля дает до 50 млн. Это в пять раз больше того,
что было в 1790 году. Однако должен сказать, что наибольшую
часть этого увеличения производят имперские объединения.
В этом обзоре нашей индустрии я смог сказать только
о некоторых наиболее важных направлениях хозяйства Фран-
ции. Я был вынужден пройти мимо многочисленных работ, не
столь важных, если их рассматривать по отдельности, но
представляющих в совокупности большую ценность.
В общей сложности наша прекрасная земля производит
ценности в 5 млрд. 31 млн. франков ежегодно.
МАНУФАКТУРЫ
Мы уже замечали, что первичная обработка шелка дает
Франции 30 млн. франков. Из Итальянского королевства мы
получаем на 10 млн. шелковой пряжи. Сумма в 40 млн. дает
421
Великие люди в домашних халатах
возможность производить тканей на 124 млн. Для нас это
означает рабочую занятость 8 млн., что втрое увеличивает
первичную ценность. В 1812 году мы экспортировали шелко-
вых тканей на 70 млн. Лион сегодня содержит одиннадцать
тысяч пятьсот профессионалов. В 1800 году их было только
пять тысяч пятьсот.
Увеличилось производство хлопкового полотна. Хлопок
открывает неограниченные возможности мануфактурному
производству. Изобретенные машины поставили хлопковую
пряжу на весьма большую высоту. Правительство предложило
награду в миллион изобретателю механизма, который улуч-
шил бы обработку льна и тем самым уменьшил стоимость
рабочих рук при первичной обработке.
До сих пор производство хлопчатобумажных тканей было
небольшим и не очень прочным. Поэтому были опасения, что
оно может прекратиться. Правительство должно было изы-
скать средства, чтобы получать из-за границы только сырье,
оставив за Францией выгоды мануфактуры.
Долгое время повторяли, что ткацкое производство и
пряжа качественны лишь за границей. Наши законы спер-
ва отклонили все заграничные ткани и пока ожидали, ка-
кой эффект произведет такая мера, многочисленные мастера
выткали у нас хлопковые полотна такого качества, какого
не могли достигнуть наши заграничные конкуренты, кото-
рые все еще поставляют нам пряжу для производства тка-
ни. Запрет о ввозе тканей был декретирован. С тех пор мы
освобождены от всяких обращений за границу по поводу
хлопковой мануфактуры и сегодня далеки от того, чтобы
ввозить предметы этого рода, сами поставляя их в другие
страны.
До 1790 года хлопок в виде пряжи или в виде шерсти
ввозили во Францию ежегодно на 24 млн. Эта сумма была
равна 12 млн. ливров; мы получали на 13 миллионов готовых
изделий, и контрабанда полотна и муслина была весьма значи-
тельна. В производстве хлопка во Франции были заняты
семьдесят тысяч человек. До 1806 года во Францию ежегодно
ввозили хлопка на 48 млн. Кроме того, мы получали на
46 млн. тканей.
С начала импорт тканей и пряжи был сведен к 1 млн.,
а в течение двух лет вообще прекратился. Мы стали экспорти-
ровать, доведя среднегодовой экспорт до 17 млн. Сегодня
в производстве хлопка‘занято 233 тысячи рабочих.
422
Наполеон Бонапарт
КОММЕРЦИЯ
Коммерция империи насчитывает более 7 млрд, франков
годового продукта, не принимая во внимание множество ре-
альных или фиктивных ценностей, которые так любят каль-
куляторы от политической экономии.
В 1812 году сумма экспорта равнялась 383 млн. Сумма
импорта, не считая 930 млн., находящихся в обращении, рав-
нялась 257 млн. Излишек экспорта равнялся 126 млн.
Следовательно, в 1812 году экспорт продуктов нашей зем-
ли давал превышение бюджета на более высокую сумму, чем
в какую-либо другую эпоху. В то Же время импорт убывал.
Сегодня он меньше, чем перед 1790 годом.
Коммерческий баланс, дававший в наиболее благоприят-
ный 1788 год 25 млн. перевеса в пользу экспорта, сегодня
равен 126 млн.
Я сейчас хочу сказать о территориальном положении, кото-
рому мы обязаны состоянием своих финансов, лучшей денеж-
ной системой в Европе, отсутствием бумажных денег, задол-
женностью, сведенной к той сумме, какая необходима для
нужд капиталистов. Это то положение, какое позволяет нам
смотреть в лицо одновременно морской войне и двум кон-
тинентальным войнам, иметь постоянно под ружьем девять-
сот тысяч человек, содержать сто тысяч матросов и морских
экипажей, иметь 100 линейных судов, столько же фрегатов,
расходовать ежегодно от 120 до 150 млн. на общественные
работы.
ВНУТРЕННЯЯ АДМИНИСТРАЦИЯ
Знаки внимания оказывались также и религии. Дополни-
тельные средства из казны были даны церковным приходам за
Альпами, не имевшим достаточной прибыли.
Декрет 7 ноября 1811 года, обязывая общины платить их
викариям, обеспечил им пользование всеми прибылями и по-
зволил поддерживать старых кюре, неспособных ввиду возрас-
та или болезни выполнять свои функции. Были куплены епи-
скопские дворцы, семинарии...
Чувствительно уменьшилось количество гражданских про-
цессов. Это одно из преимуществ нашего 1ражданского кодек-
са. Отныне каждый знает свои права и лучше понимает, как
и когда ими пользоваться.
423
Великие люди в домашних халатах
Правительство получило жалобы на чрезмерные расходы
по гонорарам адвокатов и жалованье офицеров юстиции. Им-
ператор приказал верховному судье изыскать пути для умень-
шения этих расходов. Криминальные процессы сократились
еще чувствительнее, чем гражданские. В 1801 году при населе-
нии в 34 млн. человек было заведено 8500 уголовных дел, по
которым прошло 12400 подсудимых. В 1811 году при населе-
нии в 42 млн. было заверено 6000 дел с привлечением 8600 че-
ловек. В 1801 году были осуждены 8000 подсудимых, в 1811-м—
3500. В 1801 году было 882 смертельных приговора, в 1811-м
только 392. Это стало прогрессировать с каждым годом, и ес-
ли есть нужда еще раз доказывать влияние наших законов
и нашего процветания на поддержание общественного поряд-
ка, мы заметим, что эта убывающая прогрессия имеет место
главным образом в соединенных департаментах и увеличива-
ется по мере того, как длится их принадлежность к Франции.
Администрация департаментов общин и благотворитель-
ных заведений проявляет активность и конкурирует с пра-
вительством. Муниципальные кассы содержатся с той же забо-
той, как кассы других организаций. На 1813 год 850 городов
имеют более 10 тыс. франков прибыли.
ОБЩЕСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
В 1809 году учащихся в лицеях было 9500, из них 2700
экстерны и 6800 на полном пансионе.
Сегодня количество учащихся составляет 18 тыс., из них
10 тыс. экстерны и 8 тыс.—пансионеры. 510 коллежей дают
образование 50 тыс. ученикам, из которых 12 тыс. пансионеры.
1877 пансионов или частных институтов посещают 47 тыс.
учеников. 31 тыс. начальных школ дают первые знания
929 тыс. юношей. Таким образом, 1 млн. молодых французов
пользуются общественным образованием. Ученые и литерато-
ры педагогического института, университета формируют об-
разование учащихся...
35 академий университета насчитывают 9 тыс. слушателей,
две трети из которых изучают право и медицину.
Политехническая школа выпускает для специальных инженер-
ных, артиллерийских школ, строительства мостов, шоссе, добычи
ископаемых 150 специалистов, зарекомендовавших себя в учебе.
Школы Сен-Сир, Сен-Жермен и Ла Флеш выпускают еже-
годно 1500 молодых людей для военной карьеры.
424
Наполеон Бонапарт
Удвоилось число учеников ветеринарных школ. Интересы
сельского хозяйства диктуют улучшение их образования.
Академия де Ла Круска во Флоренции, хранительница чистого
итальянского языка, институт в Амстердаме, академия Святого
Луки в Риме реорганизованы и получили достаточные дотации.
Работы института Франции продолжаются—составлена
треть словаря, он может быть закончен за два года. Исследо-
ванием нашего языка, нашей истории занимается наибольшее
число членов института.
Переводы Страбона и Птоломея делают честь ученым,
которые ими занимаются. Опубликован 16-й том Указов коро-
лей Франции.
ИМПЕРАТОРСКИЕ ДВОРЦЫ И РАБОТА КОРОНЫ
Лувр заканчивают строить. Он будет стоить 50 млн. фран-
ков, включая стоимость домов, подлежащих снесению. Израс-
ходовано 21 млн. 400 тыс. франков. Тюильри освобождены от
всех строений, загромождавших подход, на это^израсходовано
6 млн. 700 тыс. франков. Напротив моста Йены построен
дворец римского короля. Отремонтировали Версаль, израс-
ходовав 5 млн. 200 тыс. франков.
Машина Марли, подающая воду, заменена насосом. Расход
будет в 3 млн. франков. Работ сделано на 2 млн. 450 тыс. франков.
Реставрированы Фонтенбло и Компьень, где израсходова-
но 10 млн. 600 тыс. франков. Дворцы Сен-Клу, Трианон,
Рамбулье, Страсбурга, Рима потребовали расходов в 10 млн.
800 тыс. франков.
Бриллианты короны, заложенные в эпоху наших смут, вы-
куплены; сделаны приобретения, чтобы дополнить их.
Мебель короны, которая должна стоить 30 млн., также
была пополнена.
30 млн. были истрачены на картины, статуи, произведения
искусства, антикварные ценности, которые были добавлены
к огромной коллекции Музея Наполеона.
Все эти расходы были оплачены из фондов короны как
чрезвычайные.
*
РАБОТЫ В ПАРИЖЕ
В некоторых кварталах столицы недоставало воды, магази-
нов, базаров, средств порядка и полиции, необходимых для
425
Великие люди в домашних халатах
удовлетворения основных потребностей населения. Притоки
Бевронна, Феруанна и Урка будут проведены в Париж. Первая
работа уже закончена. Три главных источника непрерывно
подают свои обильные воды; 60 потребителей расходуют ее.
Воды, проведенные в Париж, заполнят канал Урка, закончен-
ный почти на всем протяжении до бассейна Ла Виллетт. Уже вы-
рытая ветвь этого бассейна соединит канал с Сеной вблизи Сен-
Дени. Другая ветвь соединит его с Сеной около моста Аустерлиц.
Эти два ответвления сократят путь, формируемый излучи-
нами Сены, на три лье.
Работы оценены в 38 млн. Они будут закончены в течение
пяти лет. Уже истрачено 19 млн. 500 тыс. франков.
Проектируется построить пять обширных строений для
размещения животных, необходимых для потребления города.
Строительство обойдется в 13 млн. 500 тыс. франков. Полови-
на этой суммы уже израсходована.
Большой базар, способный вместить двести тысяч сосудов
вина или водки, будет стоить 12 млн. франков. Частью этого
базара уже пользуется торговля, произведенные расходы рав-
ны 4 млн. франков. Купол зернового базара заменен желез-
ным. Это стоило 800 тыс. франков.
Продуктовый базар будет занимать все пространство между
рынком Инносан и зерновым базаром. Строительство обойдется
в 12 млн. франков. 2 млн. 6 тыс. уже заплачены за снесенные дома.
Собственные рынки будут иметь и другие кварталы Пари-
жа. Уже затрачено 4 млн. франков. 8 млн. 500 тыс. потребуется
для выполнения генерального проекта. 46 млн. 800 тыс. фран-
ков, расходуемые Парижем на строительство рынков, базаров,
скотобоен, дадут прибыль около 3 млн. франков при старых
ценах на продукты питания. Стоимость аренды оплачивается
торговлей продовольственными товарами и будет выше той,
что составляют нынешние расходы.
Сооружение запасных хлебных амбаров, мельниц и магази-
нов Сен-Мора завершит систему строений, принадлежащих
к продовольственному обеспечению Парижа. Запасные амбары
будут стоить 8 млн. франков. В данный момент израсходовано
2 млн. 300 тыс. франков. Мельницы и магазины Сен-Мора будут
стоить тоже 8 млн. франков. Сделано работ на 1 млн. франков.
Мосты Аустерлиц, Искусств, Йены соединяют кварталы
Парижа, разделенные Сеной. На эти конструкции израсходова-
но уже 8 млн. 500 тыс. франков. Мост Йены требует дополни-
тельных расходов на 1 млн. 400 тыс. 11 млн. франков потра-
426
Наполеон Бонапарт
чено на сооружение набережных. Для завершения работ на
обоих берегах Сены потребуется еще 4 млн.
Открыты пять новых лицеев. Они куплены за 500 тыс.
франков. Общий расход по ним будет равен 5 млн.
Церкви святой Женевьевы, Сен-Дени, дворец архиепископа
и главный собор реставрируются. На это потребуется 7 млн.
500 тыс. франков. Уже истрачено 6 млн. 700 тыс. В этом году
работы будут закончены.
Строятся помещения для министерства внешних сношений
и для администрации почт. Фундаменты стоили 2 млн.
800 тыс. франков. Вложение дополнительно 9 млн. 200 тыс.
позволит полностью реализовать проекты. Дворец, где будут
храниться архивы империи, будет стоить 20 млн. франков.
1 млн. уже истрачен.
Фасад государственного корпуса, колонна и Вандомская
площадь, храм Славы, Биржа, обелиск у Нового моста, Три-
умфальная арка на площади Звезды, фонтан Бастилии, статуи,
украшающие эти монументы, будут стоить 35 млн. 900 тыс.
франков. Потрачено или авансировано уже 19 млн. 500 тыс.
Сумма в 16 млн. израсходована на другие работы Парижа.
РАЗЛИЧНЫЕ РАБОТЫ ДЕПАРТАМЕНТОВ
• В департаментах особое внимание было обращено на ни-
щенские приюты и тюрьмы. Были сооружены и действуют 50
приютов, 31 в стадии строительства; изучаются проекты
Строительства еще 42. Семь департаментов до настоящего
времени, казалось, не нуждались в них; понадобится 12 млн.
франков, чтобы их закончить.
Наиболее важны те тюрьмы, где будут находиться осуж-
денные на срок более одного года. Двадцать три заведения
этого рода будут достаточны для всей империи. В них будут
содержаться 16000 заключенных.
Одиннадцать из этих домов действуют, девять скоро будут
закончены, три пока еще только в проекте.
Когда они будут завершены, обычные тюрьмы, исправи-
тельные дома, дома предварительного следствия и правосудия
не будут столь переполнены, и станет проще распоряжаться
ими надлежащим образом. Число этих домов равно 790; 292
реставрированы и находятся в хорошем состоянии, 291 нужно
отремонтировать, 207 построить. На это израсходовано 6 млн.
франков. Предстоит истратить еще 24 млн.
427
Великие люди в домашних халатах
На строительство нового города Наполеон в Вандее и до-
рог к нему потребуется 12 млн. 500 тыс. франков. Потрачено
7 млн. 500 тысяч. Жителям этого департамента и департамен-
та Де-Севр была выдана премия в 1 млн. 800 тыс. франков, так
как они первые реконструировали свои жилища. На сегодняш-
ний день израсходовано 1 млн. 500 тыс.
Главной задачей было предохранить от дальнейших раз-
рушений развалины старого Рима. Сохранение строений, рабо-
ты по навигации Тибра и украшению второго города империи
будут стоить 6 млн. франков; 2 млн. реализовано.
118 миллионов, истраченных на строительство домов в го-
родах и департаментах, употреблены на большое количество
домов, необходимых для администрации, культа, юстиции,
коммерции, которые во всех наших городах требуют забот
правительства.
С момента восшествия на престол его величества был
израсходован на общественные работы всех видов 1 млрд,
франков. На 80 млн. обогатились коллекции короны. 485 млн.
были специально предназначены антрепризам, дающим вели-
кие и долгосрочные результаты.
Генеральная оценка этих проектов равна 1 млрд. 61 млн.
Чтобы их закончить, понадобится сумма в 576 млн. Опыт
прошлого позволяет предположить, что на это уйдет немно-
го лет.
Перечисленные работы, господа, велись во всех частях
огромной империи. Вы, делегаты всех ее департаментов, зна-
ете, что никакой край не был забыт. Работы оживляли новую
и старую Францию, Рим, азиатские департаменты, Голландию,
Париж и наши старые города. Всё присутствует в мысли
императора, всё ему одинаково дорого. Его забота не знает
отдыха до тех пор, пока можно творить добро.
С момента восшествия его величества на трон израсходо-
вано: на императорские дворцы и строения короны—62 млн.
франков, на фортификации—144 млн. франков, на морские
порты—117 млн. франков, на дороги—277 млн. франков, на
мосты—31 млн. франков, на каналы, навигацию и ороше-
ние—123 млн. франков, на работы в Париже—102 млн. фран-
ков, на общественные здания департаментов и главных горо-
дов—149 млн. франков. Всего— 1 млрд. 5 млн. франков.
Но эти работы ничто по сравнению с тем, что замышлял
император,—он мечтал о европейской ассоциации. «Пока бу-
дут воевать в Европе,—говорил он,—это будет гражданская
428
Наполеон Бонапарт
война». Пока было возможно, он учреждал европейские призы
за полезные изобретения, за великие научные открытия. Во
время ожесточенной войны англичанин Дэви и пруссак Гер-
манн были увенчаны Институтом.
Я не могу закончить эту главу, не процитировав защити-
тельную речь, произнесенную Наполеоном по поводу своего
правления, которая может быть единственным ответом плен-
ника на клевету его тюремщиков:
«Я вновь закрыл бездну анархии и уничтожил хаос. Я очи-
стил революцию, облагородил народы и укрепил королей.
Я возбудил все соревнования, вознаградил все достоинства
и раздвинул границы славы! Все это чего-нибудь да стоит.
И потом, в чем могут меня обвинить, чтобы историк не смог
защитить меня? В моем деспотизме? Но он покажет, что
диктатура была необходима; он докажет, что распущенность,
анархия, великие беспорядки еще стучались в дверь. Меня
обвинят в том, что я слишком любил войну? Но он покажет,
что на меня всегда нападали. В том, что желал универсальный
монархии? Но он сделает очевидным, что она была лишь
результатом обстоятельств, что сами наши враги шаг за ша-
гом подводили меня к этому... В честолюбии? А! Вне сомне-
ний, он найдет его во мне, и много, но наиболее великого
и высокого из тех, что существовали,—это создать, сотворить
наконец империю разума, где был бы простор и радость всем
способностям человека. Здесь, быть может, историку придется
сожалеть о том, что такое честолюбие не было полностью
удовлетворено...»
Что еще сказать?
Англичане были правы: тот, кто совершил, кто задумывал
свершить подобное, не нуждается в эпитафии.
Завещание Наполеона
НАПОЛЕОН
Сегодня, 15 апреля 1821 года, в Лонгвуде,
остров Святой Елены.
Это мое Завещание, или Акт моей последней воли.
I
1.	Я умираю в папской и римской религии, в лоне которой
родился более пятидесяти лет назад.
2.	Я желаю, чтобы пепел мой покоился на берегах Сены, среди
французского народа, так любимого мною.
3.	Я всегда восхвалял мою дорогую супругу Марию-Луизу; до
последних мгновений я сохранял к ней самые нежные чувст-
ва; я прошу ее позаботиться о том, чтобы уберечь моего
сына от козней, окружающих его детство.
4.	Я рекомендую моему сыну никогда не забывать, что он
рожден французским принцем, никогда не быть инструмен-
том в руках триумвиров, притесняющих народы Европы,
никогда не воевать с Францией или вредить ей каким-либо
иным способом; он должен принять мой девиз: «Все для
французского народа».
5.	Я умираю преждевременно, убитый английской олигархией
и ее палачом; английский народ не замедлит отомстить
за меня.
6.	Два столь несчастных исхода вторжения во Францию, когда
у нее еще было столько ресурсов, произошли из-за измены
430
Наполеон Бонапарт
Мармона, Ожеро, Талейрана и Ла Файетта. Я им прощаю;
пусть им простит потомство Франции!
7.	Я благодарю мою добрую и прекрасную мать, кардинала,
моих братьев и сестер—Жозефа, Люсьена, Жерома, Поли-
ну, Каролину, Юлию, Гортензию, Катарину, Эжена за ин-
терес, сохраненный ими ко мне; я прощаю Луи пасквиль,
опубликованный им в 1820 году: он полон ложных утверж-
дений и фальсификаций.
8.	Я отказываюсь признать «Манускрипт Святой Елены»
и другие произведения под названием «Максим», «Сентен-
ции» и так далее, публикуемые с таким удовольствием на
протяжении шести лет. Не в них нужно искать правил,
направлявших мою жизнь. Я приказал арестовать и судить
герцога Энгиенского, потому что так было необходимо для
безопасности, интересов и чести французского народа. Он
содержал, по собственному признанию, шестьдесят убийц
в Париже. В подобных обстоятельствах я снова поступил
бы так же.
II
1.	Я завещаю своему сыну коробки, ордена и другие пред-
.меты, как серебро, походную кровать, оружие, седла,
шпоры, чаши из моей часовни, книги, белье, которыми
я пользовался, в соответствии с формуляром «А». Я хочу,
чтобы этот небольшой дар был дорог ему как напоминание
об отце, который пребывает во вселенной.
2.	Я завещаю леди Холланд античную камею, подаренную
мне папой Пием VI в Толентино.
3.	Я завещаю графу Монтолону два миллиона франков как
доказательство моей благодарности за его неустанные
заботы в течение шести лет и чтобы вознаградить его
за потери, случившиеся во время пребывания на Святой
Елене.
4.	Я завещаю графу Бертрану пятьсот тысяч франков.
5.	Я завещаю Маршану, моему первому лакею, четыреста
тысяч франков. Услуги, оказанные им,—это услуги друга.
Я хотел бы, чтобы он женился на вдове, сестре или дочери
офицера или солдата моей старой гвардии.
431
Великие люди в домашних халатах
6.	Idem *, Сен-Дени, сто тысяч франков.
7.	Idem, Новарру (Новерразу), сто тысяч франков.
8.	Idem, Пиерону, сто тысяч франков.
9.	Idem, Аршамбо, пятьдесят тысяч франков.
10.	Idem, Курсо, двадцать пять тысяч франков.
11.	Idem, Шанделье, двадцать пять тысяч франков.
12.	Аббату Виньали, сто тысяч франков. Я желаю, чтобы он
построил себе дом вблизи Понте-Нуово-де-Ростино.
13.	Idem, графу Лас-Казу, сто тысяч франков.
14.	Idem, графу Лаваллетту, сто тысяч франков.
15.	Idem, главному хирургу Ларри, сто тысяч франков. Это
наиболее добродетельный человек из всех, что я знал.
16.	Idem, генералу Врайеру, сто тысяч франков.
17.	Idem, генералу Лефевр-Денуетту, сто тысяч франков.
18.	Idem, генералу Друо, сто тысяч франков.
19.	Idem, генералу Камбронну, сто тысяч франков.
20.	Idem, детям генерала Мутон-Дюверне, сто тысяч франков.
21.	Idem, детям славного Латедойера, сто тысяч франков.
22.	Idem, детям генерала Жирара, убитого в Линьи, сто тысяч
франков.
23.	Idem, детям генерала Шартрана, сто тысяч франков.
24.	Idem, детям добродетельного генерала Траво, сто тысяч
франков.
25.	Idem, генералу Лальману старшему, сто тысяч франков.
26.	Idem, графу Реаль, сто тысяч франков.
27.	Idem, Коста-де-Бастелика на Корсике, сто тысяч франков.
28.	Idem, генералу Клозель, сто тысяч франков.
29.	Idem, Арнольду, автору «Мариуса», сто тысяч франков.
31.	Idem, полковнику Марбо, сто тысяч франков. Я возлагаю
на него обязанность продолжать писать для защиты славы
французского оружия, дабы покрыть позором клеветников
и отступников.
32.	Idem, барону Биньону, сто тысяч франков. Я поручаю ему
написать историю французской дипломатии с 1792 года по
1815 год.
1 Также (латин.).
432
Наполеон Бонапарт
33.	Idem, Поджи ди Талаво, сто тысяч франков.
34.	Idem, хирургу Эммери, сто тысяч франков.
35.	Эти суммы будут взяты из шести миллионов, которые
я поместил в банке, уезжая из Парижа в 1815 году, и из
прибыли, равной пяти процентам в год, начиная с июля
1815 года. Счета будут закрыты господами Монтолоном,
Бертраном и Маршаном совместно с банкиром.
36.	Все то, что окажется свыше суммы в пять миллионов
шестьсот тысяч франков, будет истрачено в пользу раненых
при Ватерлоо, офицеров и солдат батальона острова Эльба
по ведомости, составленной Монтолоном, Бертраном,
Друо, Камбронном и хирургом Ларри.
34.	Эти завещанные суммы в случае смерти будут выплачены
вдовам и детям, при отсутствии оных вернутся к общему
числу.
Ш
Что касается моего личного имущества, моей личной соб-
ственности, никакой французский закон, насколько мне извест-
но, не лишал меня их. Счет надо истребовать у барона Лабойе-
ри, моего казначея. Он должен составлять более двухсот
миллионов франков, а именно: 1. Бумажник, содержащий эко-
номии, сделанные мной в течение четырнадцати лет согласно
моему цивильному листу; они составляли более двенадцати
миллионов в год, насколько я помню. 2. Доход от этого
бумажника. 3. Мебель моих дворцов, какой она была
в 1814 году, включая дворцы Рима, Флоренции, Турина. Вся
эта обстановка была куплена на доходы от цивильного листа.
4. Распродажа моих домов в Итальянском королевстве; день-
ги, серебро, драгоценности, мебель, конюшни. Счет будет
представлен принцем Эженом и Каманьони, интендантом ко-
роны. Наполеон.
Я завещаю половину своего личного имущества офицерам
и солдатам французской армии, оставшимся в живых, тем, кто
сражался с 1792 года по 1815 год для славы и независимости
нации. Распределение произойдет пропорционально прежнему
жалованью. Другую половину я завещаю городам и деревням
Эльзаса, Лоррена, Франш-Конте, Бургони, островам Франции,
Шампани, Дофинэ, пострадавшим при первом или втором
433
Великие люди в домашних халатах
нашествии. Из этой суммы будет взят один миллион для
города Бриенна и миллион для Мери.
Я назначаю графа Монтолона, графа Бертрана и Маршана
моими душеприказчиками.
Настоящее Завещание написано моей собственной рукой,
подписано и опечатано моим гербом. Наполеон.
Приложение к моему Завещанию
Лонгвуд, остров Святой Елены, 15 апреля
1821 года.
I
1. Священные чаши, служившие в моей капелле в Лонгвуде.
2. Я поручаю аббату Виньали хранить их и передать моему
сыну, когда ему исполнится шестнадцать лет.
II
1.	Мое оружие, а именно: шпага, которую я носил в Аустерли-
це, сабля Собеского, мой кинжал, мой меч, охотничий нож,
две пары пистолетов из Версаля.
2.	Мой золотой несессер, служивший мне утром в сражениях при
Ульме, Аустерлице, Иене, Эйлау, Фридланде, Москве и Мон-
Миреле. Я надеюсь, что он будет памятью обо мне для моего
сына (граф Бертран является его хранителем с 1814 года).
3.	Я поручаю графу Бертрану сохранить эти предметы с забо-
той и передать их моему сыну в день его шестнадцатилетия.
Ш
1.	Три небольших ларца красного дерева, содержащие: пер-
вый—тридцать три табакерки или бонбоньерки; второй—
двенадцать коробок имперских гербов, два бинокля и четыре
коробки, найденные 20 марта 1815 года на столе Людови-
ка XVIII в Тюильри; третий—три табакерки, украшенные
серебром, для личного пользования императора, и различные
предметы туалета согласно пунктам, обозначенным I, II, III.
434
Наполеон Бонапарт
2.	Мои походные кровати, которыми я пользовался во всех
моих кампаниях.
3.	Мой военный бинокль.
4.	Мой туалетный несессер, всю мою военную одежду, дюжи-
ну рубашек, костюмы, все, что служило моему туалету.
5.	Мой умывальник.
6.	Маленькие настенные часы, находящиеся в моей спальне
в Лонгвуде.
7.	Две пары моих часов и цепь из волос императрицы.
8.	Я поручаю Маршану, моему первому лакею, хранить эти
предметы и передать моему сыну, когда ему исполнится
шестнадцать лет.
IV
1.	Мой шкафчик для хранения медалей.
2.	Мое серебро и мой сервский фарфор, которым я пользовал-
ся на Святой Елене.
3.	Я поручаю графу Монтолону хранить эти предметы и пе-
редать моему сыну по достижении шестнадцати лет.
V
1.	Три моих седла и уздечки, мои шпоры, служившие мне на
Святой Елене.
2.	Мои охотничьи ружья в количестве пяти.
3.	Я поручаю моему охотничьему Новверазу хранить эти
предметы и передать моему сыну по достижении шестнад-
цатилетия.
VI
1.	Четыреста томов из моей библиотеки, среди них те, коими
я наиболее часто пользовался.
2.	Я поручаю Сен-Дени хранить их и передать моему сыну по
достижении шестнадцати летая.
435
Великие люди в домашних халатах
ФОРМУЛЯР «А»
1.	Никакой из предметов, служивших мне, не будет продан,
Оставшиеся будут разделены между моими душеприказчи-
ками и моими братьями.
2.	Маршан сохранит мои волосы, чтобы сделать из них брас-
леты с маленькими золотыми застежками и отправить
императрице Марии-Луизе, моей матери, каждому из моих
братьев, сестрам, племянникам, племянницам, кардиналу,
а самый лучший—моему сыну.
3.	Маршан отправит пару моих золотых застежек для башма-
ков принцу Жозефу.
4.	Маленькую золотую пару застежек для подвязок—принцу
Люсьену.
5.	Золотую застежку для воротника—принцу Жерому.
ФОРМУЛЯР «А»
Инвентарь вещей, которые Маршан будет хранить для пе-
редачи моему сыну.
1.	Мой серебряный несессер, что на моем столе, снабженный
всеми инструментами, бритвой и так далее.
2.	Мой будильник. Это будильник Фридриха II, я взял его
в Потсдаме (коробка № 3).
3.	Две пары моих часов с цепью из волос императрицы
и цепью из моих волос для других часов. Маршан закажет
ее в Париже.
4.	Две моих печати (одна—печать Франции, в коробке № 3).
5.	Небольшие стенные позолоченные часы, находящиеся сей-
час в моей спальне.
6.	Мой умывальник.
7.	Мои ночные столики, служившие мне во Франции, и мое
биде из позолоченного серебра.
8.	Две мои железные кровати, матрасы и одеяла, если они
сохранятся.
9.	Три моих серебряных флакона, куда наливали водку, и ко-
торые несли мои стрелки во время кампаний.
10.	Мой французский бинокль.
436
Наполеон Бонапарт
11.	Мои шпаги (две пары).
12.	Три ларца красного дерева за № 1, 2, 3, с моими табакер-
ками и другими предметами.
13.	Курильница из позолоченного серебра.
ПОСТЕЛЬНОЕ И НАТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ:
6 рубашек, 6 платков, 6 галстуков, 6 полотенец, 6 пар
шелковых чулок, 4 черных воротничка, 6 пар носок, 2 пары
батистовых простыней, 2 наволочки, 4 куртки и 4 трико из
белого кашемира, 2 халата, 2 пары ночных панталон, 1 пара
подтяжек, 6 фланелевых жилетов, 4 кальсон, 6 пар гетр, 1 ко-
робка с табаком, 1 золотая застежка для воротника;
1 пара золотых застежек для подвязок,
1 пара золотых застежек для башмаков в третьем малень-
ком ларце.
ОДЕЖДА:
1 охотничий костюм, 2 гренадерских костюма, 1 костюм
Национальной гвардии, 2 шляпы, 1 серо-зеленый халат, 1 си-
няя шинель (та, что я носил в Маренго), 1 соболья шуба,
2 пары башмаков, 1 пара комнатных туфель, 6 портупей.
ФОРМУЛЯР «Б»
Список вещей, оставленных мной у графа де Тюренна.
1 сабля Собеского, 1 большое ожерелье Почетного легиона,
1 меч консула, 1 железная шпага, 1 велюровая портупея, 1 оже-
релье Золотого руна, 1 небольшой несессер из стали, 1 серебря-
ный ночник, 1 эфес старинной сабли, 1 шляпа а 1а Генрих IV,
кружева императора, 1 маленький ларец для орденов, 2 турец-
ких ковра, 2 малиновых манто из велюра, вышитых, с куртка-
ми и трико.
1. Я отдаю моему сыну саблю Собеского.
Idem, ожерелье Почетного легиона.
Idem, шпагу из позолоченного серебра.
Idem, меч консула.
Idem, шпагу из железа.
Idem, ожерелье золотого руна.
Idem, шляпу а 1а Генрих IV и ток.
Idem, золотой несессер для зубов, оставленный у зубного врача.
437
Великие люди в домашних халатах
2. Императрице Марии-Луизе—мои кружева.
Кардиналу—маленький стальной несессер.
Принцу Эжену—подсвечник из позолоченного серебра.
Принцессе Полине—небольшой ларец для хранения ме-
далей.
Королеве Неаполя—маленький турецкий ковер.
Королеве Гортензии—маленький турецкий ковер.
Принцу Жерому—эфес старинной сабли.
Принцу Жозефу—вышитое манто, куртку и трико.
Принцу Люсьену—вышитое манто, куртку и трико.
Наполеон.
* * *
Сегодня, 24 апреля 1821 года, Лонгвуд.
Это приписка к моему Завещанию,
или Акт моей последней воли.
От золотых фондов, врученных в 1814 году в Орлеане
Марии-Луизе, моей дорогой и любимой супруге, остается два
миллиона, которыми я распоряжаюсь в настоящей приписке,
чтобы вознаградить моих самых верных слуг. Я рекомендую
их моей дорогой Марии-Луизе.
1.	Я рекомендую императрице возвратить графу Бертрану
тридцать тысяч франков ренты, которой он владеет в гер-
цогстве Пармском, так же как и недоимки.
2.	Я даю ей те же рекомендации относительно герцога
д’Истри, дочери Дюрока, и других моих слуг, оставшихся
верными мне и которые всегда будут мне дороги. Она
знает их.
3.	Из двух миллионов, указанных выше, я завещаю сто ты-
сяч франков в казначейскую кассу на благотворительные
дела.
4.	Я завещаю сто тысяч франков графу Монтолону, чтобы он
внес их в казначейскую кассу для того же употребления.
5.	Idem, двести тысяч франков графу Лас-Казу, из которых он
внесет сто тысяч в казначейскую кассу для того же употреб-
ления.
6.	Idem, Маршану сто тысяч франков, из которых он внесет
в казначейскую кассу пятьдесят тысяч для того же употреб-
ления.
438
Наполеон Бонапарт
7.	Жану-Жерому Леви, бывшему в начале революции мэром
Аяччо, или его вдове, детям или внукам сто тысяч франков.
8.	Дочери Дюрока сто тысяч франков.
9.	Сыну Бессьера, герцога д’Истри, сто тысяч франков.
10.	Генералу Друо сто тысяч франков.
11.	Графу Лавалетту сто тысяч франков.
12.	Tdem, сто тысяч франков, а именно: 25 тысяч франков—
Пьерону, моему метрдотелю; 25 тысяч франков—Новера-
зу, моему конюшему; 25 тысяч франков—Сен-Дени, моему
библиотекарю; 25 тысяч франков—Сантини, моему при-
вратнику.
13.	Idem, сто тысяч франков, а именно: Плана, моему адъютан-
ту, сорок тысяч франков; 25 тысяч франков Эберу, послед-
нее время консьержу в Рамбуйе; он был среди моих слуг
в Египте; 25 тысяч франков Лавинье; он был последнее
время привратником в одной из моих конюшен и служил
среди моих копелыциков в Египте; 25 тысяч франков Жан-
не-Дервио; он бы доезжачим и служил мне в Египте.
Двести тысяч франков будут израсходованы как дар наи-
более пострадавшим обитателям Брианн-ле-Шато.
Оставшиеся триста тысяч франков будут истрачены
в пользу офицеров и солдат батальона моей гвардии на остро-
ве Эльба, ныне живых, или в пользу их вдов и детей, пропорци-
онально их жалованью. Тяжелораненые и с ампутированными
конечностями получат двойную сумму. Положение будет со-
ставлено Ларри и Эммери.
Эта приписка к Завещанию написана моею собственной
рукой, подписана и опечатана моими гербами.
Наполеон.
* * *
Сегодня, 24 апреля 1821 года, Лонгвуд.
Это приписка к моему Завещанию,
или Акт моей последней воли.
От распродажи моего цивильного листа в Италии, то есть
таких ценностей, как деньги, драгоценности, серебро, мебель,
конюшни, я располагаю двумя миллионами. Хранителем их
является вице-король, принадлежат они мне.
439
Великие люди в домашних халатах
Я завещаю их своим самым верным слугам. Я надеюсь, что
мой сын Эжен точно исполнит завещание. Он не сможет
забыть, что я дал ему сорок миллионов франков как в Италии,
так и при распределении имущества его матери.
1.	Из этих двух миллионов я завещаю графу Бертрану триста
тысяч франков, из которых он внесет сто тысяч в казначей-
скую кассу на благотворительные дела.
2.	Графу Монтолону двести тысяч франков, из которых он
внесет в казначейскую кассу сто тысяч для той же цели.
3.	Графу Лас-Казу двести тысяч для того же употребления.
4.	Маршану сто тысяч франков, из которых он внесет пятьде-
сят тысяч франков в казначейскую кассу для того же упот-
ребления.
5.	Графу Лаваллету сто тысяч франков.
6.	Генералу Гогендорфу, моему генералу-адъютанту, эмигри-
ровавшему в Бразилию, сто тысяч франков.
7.	Моему адъютанту Корбино пятьдесят тысяч франков.
8.	Моему адъютанту Каффарелли пятьдесят тысяч франков.
9.	Моему адъютанту Дежану пятьдесят тысяч франков.
10.	Перси, главному хирургу Ватерлоо, пятьдесят тысяч
франков.
11.	Пятьдесят тысяч франков, а именно:
10 тысяч франков Пьерону, моему метрдотелю.
10 тысяч франков Сен-Дени, моему первому стрелку.
10 тысяч франков Новерразу.
10 тысяч франков Курсо.
10 тысяч франков Аршамбо, моему конюшему.
12.	Барону Меннвалю пятьдесят тысяч франков.
13.	Герцогу д’Истри, сыну Бессьера, пятьдесят тысяч фран-
ков.
14.	Дочери Дюрока пятьдесят тысяч франков.
15.	Детям Лабедойера пятьдесят тысяч франков.
16.	Детям Мутона-Дюверна пятьдесят тысяч франков.
17.	Детям храброго и добродетельного генерала Траво пятьде-
сят тысяч франков.
18.	Детям Шартрана пятьдесят тысяч франков.
19.	Генералу Камбронну пятьдесят тысяч франков.
20.	Генералу Лефевр-Денуетту пятьдесят тысяч франков.
440
Наполеон Бонапарт
21.	Чтобы избавить от нищеты французов, итальянцев, бель-
гийцев, голландцев, испанцев, скитающихся в чужих стра-
нах, даю моим душеприказчикам сто тысяч франков.
22.	Двести тысяч франков, чтобы разделить их между тяжело-
ранеными и инвалидами Линьи, Ватерлоо, оставшимися
в живых. К моим душеприказчикам для исполнения этой
моей воли присоединятся Камбронн, Ларри, Перси и Эм-
мери. Гвардии будет дана двойная сумма и вчетверо
большая гвардии острова Эльбы.
Эта приписка к моему Завещанию сделана моей собствен-
ной рукой, подписана и опечатана моими гербами.
Наполеон.
* * *
Сегодня, 24 апреля 1821 года, Лонгвуд.
Это третья приписка к моему Завещанию,
от 15 апреля.
1.	Среди бриллиантов короны имеются те, что являются моей
собственностью. Они составляют сумму от пятисот до
шестисот тысяч франков; их возвратят, чтобы обеспечить
завещанные мной суммы.
2.	У банкира Торлония в Риме хранятся от двухсот до трехсот
тысяч франков в ценных бумагах, полученных от доходов
острова Эльба начиная с 1815 года. Господин де Ла Перуз,
хоть и не является больше моим казначеем, не тот человек,
чтобы присвоить эти деньги; они будут возвращены.
3.	Я завещаю герцогу д’Истри триста тысяч франков. Если он
скончается до исполнения этого завещания, его матери будет
причитаться только сто тысяч франков. Я желаю, если не будет
к этому препятствий, чтобы он женился на дочери Дюрока.
4.	Я завещаю герцогине де Фриуль, дочери Дюрока, двести
тысяч франков. Если она умрет до исполнения завещания,
ее мать не получит ничего.
5.	Я завещаю изгнанному генералу Риго сто тысяч франков.
6.	Я завещаю сто тысяч франков Буасно.
7.	Я завещаю детям генерала Летора, убитого в кампании
1815 года, сто тысяч франков.
441
Великие люди в домашних халатах
8.	Эти восемьсот тысяч франков будут как бы присоединены
к статье 36 моего завещания, что составит шесть милли-
онов четыреста тысяч франков завещанных вкладов, не
считая даров, сделанных во второй приписке.
Написано моей собственной рукой, подписано и опечатано
моими гербами.
Наполеон.
Это моя третья приписка к Завещанию, написанная моей
рукой, подписанная и опечатанная моими гербами.
Будет вскрыта в тот же день и немедленно после моего
завещания.
Наполеон.
* * *
Сегодня, 24 апреля 1821 года, Лонгвуд.
Это четвертая приписка к моему Завещанию.
По распоряжениям, сделанным ранее, мы не выполнили
всех своих обязательств, что заставило нас сделать эту четвер-
тую приписку.
1.	Мы завещаем сыну или внуку барона Дютеля, генерал-
лейтенанта артиллерии, старого сеньора Сент-Андрэ, коман-
дующего до революции школой в Оксоне, сто тысяч фран-
ков в память и с благодарностью за заботы, проявленные
им, когда мы были лейтенантом и капитаном под его
командованием.
2.	Idem, сыну или внуку генерала Дюгомье, командующего
армией Тулона, сто тысяч франков. Под его командой мы
вели эту осаду и управляли артиллерией—это свидетельст-
во памяти об уважении и дружбе, проявленных храбрым
генералом.
3.	Idem, мы завещаем сто тысяч франков сыну или внуку
депутата Конвента 1аспарена, народного представителя
в армии Тулона, за то, что он защитил и утвердил своим
авторитетом наш план, позволивший взять город и быв-
ший противоположным тому, что отправил Комитет обще-
ственного спасения. 1аспарен взял нас под свою протекцию
и избавил от преследований невежественного генерального
442
Наполеон Бонапарт
штаба, командующего армией до прибытия моего друга
Дюгомье.
4.	Idem, мы завещаем сто тысяч франков вдове, сыну или
внуку нашего адъютанта Мюирона, убитого в Арколе,
прикрывшего нас своим телом.
5.	Idem, десять тысяч франков младшему офицеру Кантильо-
ну, пытавшемуся убить лорда Веллингтона, в чем он был
признан невиновным. Кантильон имел такое же право
убить этого олигарха, как и тот отправить меня гибнуть на
скалу Святой Елены. Веллингтон, предложивший это, оправ-
дывался интересами Великобритании, Кантильон, если бы
он действительно убил лорда, был бы увенчан лаврами
и оправдан теми же мотивами—интересами Франции.
Франция избавилась бы от генерала, нарушившего согла-
шение о капитуляции Парижа, ответственного за кровь
страдальцев Нея, Лабердойера и других, за преступное
разграбление музеев.
6.	Эти четыреста десять тысяч франков будут добавлены
к шести миллионам четыремстам тысячам, которыми мы
распорядились, и составят сумму в шесть миллионов
восемьсот десять тысяч франков. Эти четыреста десять
тысяч франков должны рассматриваться как часть 35 пунк-
та нашего завещания.
7.	Посредством завещанной нами графу Монтолону суммы
пенсион его жены в 20 тысяч франков аннулируется; графу
Монтолону поручается выплачивать его.
8.	Выполнение подобного завещания до полной его ликвида-
ции потребует множества расходов. Мы хотим, чтобы на-
ши душеприказчики удержали три процента с каждой сум-
мы, как из основной, так и из сумм приписок к завещанию.
9.	Удержанные суммы будут вручены казначею для расходов
по мандату наших душеприказчиков.
10.	Если эта сумма окажется недостаточной, расходы возьмут
на себя душеприказчики пропорционально завещанному
им.
11.	Если и это не покроет расходов, остаток будет разделен
между душеприказчиками и казначеем пропорционально
тому, что им завещано.
12.	Мы назначаем графа Лас-Казу, а в его отсутствие его сына,
генерала Друо казначеем.
443
Великие люди в домашних халатах
Настоящая приписка полностью написана нашей рукой,
подписана и запечатана моими гербами.
Наполеон.
* * *
Первое письмо—мсьеЛаффиту.
Господин Лаффит, я вручил Вам в 1815 году, в момент
отъезда из Парижа, сумму около шести миллионов, в чем Вы
дали мне две расписки. Я аннулировал одну из них и поручаю
графу Монтолону представить Вам другую, чтобы Вы переда-
ли ему после моец смерти эту сумму с процентами из расчета
пяти в год, начиная с июля 1815 года, вычитая платежи,
сделанные Вами по моему приказанию.
Я хочу, чтобы ликвидация Вашего счета совершилась Вами
совместно с графом Монтолоном, графом Бертраном и госпо-
дином Маршаном, и, когда она совершится, я целиком и абсолют-
но освобождаю Вас от названной суммы.
Я также вручил Вам коробку, содержащую ларец для хране-
ния медалей. Я прошу Вас отдать ее графу Монтолону.
Не имея в этом письме иных целей, я прошу Господа, мсье
Лаффит, не оставлять Вас своими милостями.
Наполеон.
Лонгвуд, остров Святой Елены, 25 апреля 1821 г.
* * *
Второе письмо—господину барону Лабуйери.
1Ьсподин барон Лабуйери, казначей моего личного имущест-
ва, я прошу Вас вручить счет и проценты после моей смерти
графу Монтолону, которому я поручил исполнение моего заве-
щания.
Мсье барон Лабуйери! Не имея в этом письме других целей,
прошу Господа не оставить Вас своими милостями.
Наполеон.
Лонгвуд, остров Святой Елены, 25 апреля 1821 г.
СОДЕРЖАНИЕ
ДВОР ГЕНРИХА III
Драма в пяти действиях
Перевод с французского
Ю. Б. Корнеева
Действие первое........................................... 10
Действие второе........................................... 31
Действие третье........................................... 50
Действие четвертое........................................ 63
Действие пятое............................................ 76
ГЕНРИХ IV
Историческая хроника
Перевод с французского
М. Н. и И. Е. Поздняковых
Глава I................................................... 85
Глава II................................................. 107
Глава III................................................ 123
Глава IV................................................. 137
Глава V.................................................. 155
Глава VI................................................. 170
Глава VII................................................ 175
Глава VIII............................................... 184
Глава IX................................................. 189
1лава X.................................................. 193
445
Содержание
Глава XI................................................ 199
Глава XII............................................... 214
Глава XIII.............................................. 230
Глава XIV..............................;................ 243
НАПОЛЕОН БОНАПАРТ
Историческая хроника
Перевод с французского
М. Н. и И. Е. Поздняковых
Наполеон де Бонапарт.................................... 269
Генерал Бонапарт........................................ 284
Бонапарт—первый консул.................................. 304
Наполеон—император...................................... 319
Наполеон на острове Эльба и 100 дней.................... 365
Наполеон на Святой Елене...................:............ 406
Правление Наполеона..................................... 417
Завещание Наполеона..................................... 430
Дюма А.
Д 96 Собрание сочинений. Т. 36. Цикл «Великие люди в домашних
халатах».—Двор Генриха III. Генрих IV. Наполеон Бонапарт:/
Пер. с фр.: Сост. А. Кукаркин.—М.: ФРЭД, 1997. 448 с.
ISBN 5-7395-002-5 (т. 36)
Настоящий том открывает интереснейший цикл «Великие люди в домашних
халатах», в который вошли романтическая пьеса «Двор Тенриха III» и исторические
хроники «1енрих IV» и «Наполеон Бонапарт».
Перед читателями предстанут коронованные особы Франции.
„ 47030210100-036
Д------771Z97----подписное
ББК 84.Фр
Scan Kreider j
Литературно-художественное издание
Александр ДЮМА
ДВОР ГЕНРИХА III
ГЕНРИХ IV
НАПОЛЕОН БОНАПАРТ
Редактор Н. В. Пшиковская
Художественный редактор М. Г. Егиазарова
Технический редактор Л. А. Данкова
Корректор И. Ю. Матякина
Сдано в набор 17.12.96. Подписано в печать 12.03.97. Формат
60x90/16. Бумага офсетная. Гарнитура «Таймс». Печать офсет-
ная. Тираж 30000 экз. Заказ № 3243. С036.
ТОО «ФРЭД». 113093 Москва, ул. Дубининская, 94-а.
Государственное ордена Октябрьской Революции, ордена Тру-
дового Красного Знамени Московское предприятие «Первая
Образцовая типография» Комитета Российской Федерации по
печати. 113054, Москва, Валовая, 28.