Эрнст
КРЕЧМЕР

ГЕНИАЛЬНЫЕ
ЛЮДИ

ш

ГУМАНИТАРНОЕ АГЕНТСТВО
АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Î999

Перевод с немецкого Г. Ноткина
В оформлении суперобложки использована
раскрашенная фавюра У. Блейка «Ньютон» (1795)

ISBN 5-7331-0165-2

© Г. Б. Ноткин, перевод, 1999
© Гуманитарное агентство
«Академический проект», 1999
© Издательская группа
«Прогресс», серийное
оформление, 1999

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Основные части этой книги были написаны в 1919 году и до
сих пор публиковались лишь в форме отдельных докладов и лек­
ций, адресованных преимущественно профессиональной ауди­
тории. Последние годы значительно углубили и расширили на­
ши знания в рассматриваемой области.
Излагаемые ниже воззрения базируются на проработке чрез­
вычайно обширного массива первоисточников, относящихся к
художественному творчеству, и прежде всего — писем, дневни­
ков, воспоминаний, непосредственных свидетельств современ­
ников. Наши цели не предполагают (а возможности не допуска­
ют) какой-либо историко-филологической обработки указанного
материала со специальным критическим разбором содержания
источников.
Само собой разумеется, в работе широко использованы су­
ществующая на сегодняшний день патографическая литература
и важнейшие специальные исследования по проблеме гениаль­
ности. Соответствующая развернутая библиография содержится
в работе Lange-Eichbaum W. Genie, Irrsinn und Ruhm. München,
1928. Исходно лекционный характер настоящей работы опреде­
ляет ту ее особенность, что количество приводимых ссылок весь­
ма ограниченно. Знакомый с соответствующей литературой чи­
татель без труда установит, что в начальных главах данной кни­
ги использованы известные патографические и биографические
работы Möbius'a (о Гете), Jentsch'a (о Роберте Майере) и Sadger'a
(о К. Ф. Мейере); некоторые описания, содержащиеся в этих
трех патографиях, цитируются дословно.
Я весьма благодарен моему многолетнему и бесценному со­
труднику г-ну Klett'y из Тюбингена за помощь в составлении
портретной галереи.
Марбург, май 1929 года

μ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЯТОМУ ИЗДАНИЮ

Текст настоящего издания существенно переработан и до­
полнен. Мы и на этот раз постарались ввести в работу новые цен­
ные биографические и литературные материалы. Автор хотел бы
выразить особую благодарность многочисленным друзьям этой
книги, чьи сообщения позволили ему ознакомиться с материа­
лами сравнительно труднодоступных или новонайденных в по­
следнее время источников. Перечислить поименно их всех не
представляется возможным, но, в частности, мы благодарны ис­
следователю творчества Лейбница фон Энгельгардту за возмож­
ность рассмотреть интересный конституционально-психологиче­
ский самоанализ Лейбница. Далее, впервые включены в книгу
сведения об изобретателе Дизеле и о своеобразном математике
Дезаргу. Характеристические отрывки из переписки Вольтера и
Руссо обрадуют читателя, интересующегося вопросами истории
духа, поскольку эти отрывки ярко высвечивают феномен Руссо
на фоне тогдашней духовной элиты Франции, выражавшей со­
циальную атмосферу своего времени.
Но с особой тщательностью мы попытались рассмотреть та­
кое интересное и сложное духовное явление, как Райнер Мария
Рильке, — в стремлении понять и обрисовать хотя бы некоторые
существенные стороны этого явления. Сквозь феномен некоего
личностно пережитого, из собственных внутренних предпосылок
взращенного пантеизма здесь открывается широкая перспекти­
ва, выходящая за рамки индивидуального; в другом месте этой
книги рассматривается любовь как «прирост одиночества» (ис­
тинно рильковская формулировка). Многочисленные подробно­
сти, способствующие более глубокому пониманию Рильке как в
целом, так и в отношении отдельных фактов его жизни и твор­
чества, содержатся в краткой биографии Рильке моей ученицы
Илзе Криппендорф-Клагес (Z. f. Psychotherapie, 2, 1952).
61

Говоря о проблеме в целом, мы и сегодня имеем все основа­
ния повторить: с помощью ретуши нельзя создать ни впечатляю­
щее полотно, ни серьезное научное исследование. Это справед­
ливо для описания законов наследственности и обусловленности,
заданной окружающей средой, это справедливо и в тех случаях,
когда возникают психические заболевания; последние всегда тес­
но связаны с самыми глубокими корнями целостной личности,
и если не исследовать эти корни или попытаться описать их уп­
рощенно, без глубочайшего знания психологических феноменов,
то неизбежно возникнет столь же искаженная, сколь и баналь­
ная картина, которая ни каузально, ни феноменологически не
будет удовлетворительна. «Заменить» чем-либо естественнонауч­
ные результаты можно не более, чем заменить результаты таб­
лицы умножения. Предметом антропологического рассмотре­
ния — все равно, употребляем ли мы эти слова в философском
или естественнонаучном смысле — может быть и должен быть
только антропос как целое, во всей полноте его отношений: без
биологии он предстал бы перед нами обескровленным, без тон­
кого психологического вчувствования — обездушенным. Впро­
чем, мы, как известно, считаем правильным не акцентировать
внимание на болезненных процессах как таковых, но рассмат­
ривать их как передовые посты человеческой экзистенции, вклю­
ченные в общий состав того, что может быть пережито чело­
веком. То же самое справедливо и по отношению ко всем нор­
мальным биологическим процессам, в ходе которых вырастают
великие люди, и к общим жизненным закономерностям; к по­
следним относятся и те определяемые социальным окружением
зависимости, которые в рамках данной работы могли быть нами
лишь контурно обозначены.
Наша задача неизменна: исследовать посредством вчувство­
вания тончайшие разветвления духовных феноменов, рассмат­
ривая их на глубоком фоне естественной жизни и тех великих
ее законов, которые определяют труды, и дни, и бытие великих
людей.
Тюбинген, 20 января 1958 года

ВВЕДЕНИЕ

Эта книга целиком посвяшена личности гения, рас­
смотрению законов его биологического возникновения,
особенностей его внутреннего психологического устрой­
ства и пружин его механизма. Причем нас будут интере­
совать как те особенности гения, которые отличают его,
выделяя из обшей массы людей, так и те, которые делают
его особенно типичным представителем общечеловеческих
форм личности, выражающим общечеловеческие устрем­
ления и отражающим в своем частном случае общие куль­
турно-исторические течения. Социологический аспект
проблемы гения, эволюцию самого понятия, возникнове­
ние славы и культа героя — вообще все то, что относится
к теории ценностей, мы рассматривать не будем, этот круг
вопросов лишь косвенно затрагивается нами в отдельных
случаях. Социология гения фундаментально и исчерпы­
вающе рассмотрена в упоминавшейся работе LangeEichbaum'a.
Здесь мы должны еще ненадолго задержаться на том,
какой смысл мы будем вкладывать в понятие «гений».
Lange-Eichbaum, основательно рассмотрев сложную эво­
люцию этого понятия и его языковую многозначность, в
конце концов остановился на чисто социологическом оп­
ределении гения как «подателя ценностей». Поскольку,
при всей путанице существующих определений, гениями
в практическом словоупотреблении все называют пример­
но одних и тех же людей — и лишь в отношении немно­
гих знаменитостей мнения расходятся, то здесь этот во­
прос не должен нас слишком беспокоить. Отбор персон
для нашего исследования мы проводили вначале по внеш­
нему признаку известности, связанной с такими явными
личными достижениями, как создание литературных или
8 I

научных трудов, произведений искусства, изобретений,
конкретных исторических документов и т. д. В отличие от
такой известности, те легендарные и архаически-мифоло­
гические формы известности, которые преобладают в сред­
невековой традиции почитания святых и героев, маю при­
годны для основательных исследований, связанных с по­
нятием гения. В большинстве случаев эта традиция не
доносит до нас ни каких-то реальных достижений, ни ин­
дивидуальных черт, она вообще в принципе интересуется
не самой реальной личностью, но лишь сильным внешним
эффектом, а за этим прямо проступает благоговение пе­
ред сверхъестественным, прикрытым символическим име­
нем или типом, причем благоговение тем выше, чем ме­
нее реальной кажется возможность вывести указанной эф­
фект из психологии соответствующей личности. Напротив,
современное истолкование понятия «гений» принципиаль­
но индивидуалистично, несмотря на то что и по сей день
наблюдаются сильные атавистические откаты к архаиче­
скому культу святых. Понятие гения — это в высшей сте­
пени типичный продукт современного индивидуализма:
личность гения, ее своеобразие и ее ценность находятся в
центре всеобщего внимания. Однако и все многообразие
явлений новой культурной истории мы тоже ограничим,
исключив из нашего рассмотрения, во-первых, значимые
только для текущего момента «исторические» достижения
всевозможных виртуозов, актеров, хроникеров, спортсме­
нов — хотя и в этой сфере имеются многочисленные пси­
хологические параллели с нашей областью — и, во-вторых,
все те формы проявлений высокой одаренности, которые
по существу исчерпываются высококвалифицированным
исполнением традиционных профессиональных обязанно­
стей, как это имеет место в большинстве случаев, когда ис­
тория сохраняет имена чиновников, дипломатов и воена­
чальников.
Особые сложности представляет отбор гениев из чис­
ла героев мировой истории, ибо мировая история, вооб­
ще говоря, всегда творится всеми ее участниками вместе,
9

целыми народами, а также многообразием действий и про­
тиводействий влиятельных фигур. Пробным камнем для
определения внутреннего значения какой-либо выдаю­
щейся личности в этой области служит уже не осязаемое
собственноручное авторское произведение, а лишь внеш­
ний успех, и часто бывает трудно определить, насколько
та или иная знаменитость обязана достигнутым успехом
своим собственным исключительным духовным свершени­
ям и насколько — силе кратковременных (или длительных)
стихийных массовых движений или нерасторопности сво­
их противников. Таким образом, из этой группы мы мо­
жем привлечь к рассмотрению только тех людей, своеоб­
разие которых было резко выражено и эффективно про­
явлено, в особенности тех немногих, чья личность в
значительной мере наложила свой отпечаток на современ­
ную ей эпоху, став исторически вообще от нее неотдели­
мой,—таких, например, как Цезарь, Лютер, Наполеон,
Фридрих Великий, Бисмарк. В большинстве случаев эти
люди были настолько разносторонни, что они — и это
весьма характерно — и в области литературы оставили зна­
чительные труды и документы, стиль и содержание кото­
рых явно и надежно очерчивают масштаб личности авто­
ра.
Однако «персональное» ядро всякого исследования ге­
ниальности всегда составляют художники и ученые-изо­
бретатели, которые, собственно, и послужили исходным
материалом для формирования понятия гения. Известное
предпочтение, отдаваемое поэтам и вообще литературно
продуктивным людям, объясняется не их духовным пре­
восходством над другими группами творцов, а очевидным
специфическим богатством сохраняющихся во времени
оригинальных психологических документов, дающих нам
в руки прямые и косвенные самоизображения поэта, у ко­
торого манера письма намного более субъективно связана
с личностью автора, чем у ученого, и намного легче трак­
туема, чем выразительные средства художника или музы­
канта.

«4

В остальном мы в нашем исследовании отнюдь не бу­
дем пугливо держаться за какое-то узкое толкование по­
нятия гения, но время от времени, там, где того потребу­
ют соображения целесообразности, будем подвергать рас­
смотрению личности пусть и не высокоодаренные, но
оригинальные, и, с другой стороны, личности богато ода­
ренные, но не особенно оригинальные.
Возникновение славы всякого гения, помимо проче­
го, сильно зависит и от социальной конъюнктуры. Если к
тому же принять во внимание такую особенность славы,
как ее относительная долговечность (не в мифологиче­
ской, а в критической, исторической атмосфере), то ока­
жется, что случаи чистого духовно-конъюнктурного успе­
ха и простого ошеломляющего эффекта, вызванногр осо­
бой психопатической неординарностью, в значительной
мере исключены. Если какое-то личностное произведение
преодолевает сиюминутные настроения времени и, по за­
кону Гегеля, пройдя огненное испытание следующим ан­
титезисом, переходит в последующий культурный синтез,
то основа воздействия такого произведения лежит, как
правило, в сквозных, глубинных закономерностях челове­
ческой психологии, выяснение которых представляет со­
бой особую задачу. Во всяком случае, типичные модные
идолы, являющиеся всего лишь фаворитами тех или иных
групп и удачливыми пловцами в житейском море, как пра­
вило, очень быстро исчезают из позднейших серьезных ис­
ториографии науки и искусства — или упоминаются лишь
в качестве курьезных проявлений стиля эпохи.
Нельзя, однако, с той же уверенностью утверждать об­
ратное: нельзя считать, что неблагоприятное отношение
современников не способно полностью предотвратить раз­
вертывание во времени действительно гениальных сверше­
ний.
С горечью человека, лично пережившего подобное,
говорит об этом Рудольф Дизель, знаменитый, впав­
ший позднее в депрессию изобретатель дизельного дви­
гателя:
^

«И настоящая одаренность тоже нуждается в поддерж­
ке. Самая лживая из всех поговорок — это поговорка про
гения, который „пробьется сам". Из 100 гениев 99 схо­
дят в могилу неузнанными, а потому приходится пройти
через неимоверные трудности, чтобы добиться признания.
Но этот последний факт немедленно обобщается, и де­
лается ложный вывод, что гениальная одаренность все­
гда соединена со столь же большим даром преодоления
внешних трудностей, тогда как между гением и жизне­
стойкостью нет ни малейшей связи. Априори значитель­
но вероятнее предположение, что выдающееся развитие
гения в направлении его гениальной одаренности остав­
ляет уже немного пространства для всех тех искусств, ко­
торые нужны для успешной борьбы за удовлетворение
внешних жизненных потребностей. Логичным был бы та­
кой вывод: гению, чтобы пробиться, чтобы выжить в жиз­
ненной борьбе, приходится преодолевать больше труд­
ностей, чем всякому другому человеку. Поэтому если
гениально одаренный человек не наделен в порядке ис­
ключения еще и необыкновенной одаренностью для жиз­
ненной борьбы, у него очень мало шансов выжить в ней
без посторонней помощи».
Есть, однако, такие высокоодаренные, способные соз­
давать уникальные произведения люди, которые не под­
вергаются риску пасть жертвой в жизненной борьбе, идя
путем отшельников-одиночек, —люди, которые, по суще­
ству, вообще не заботятся о передаче своих идей другим и
даже не знают, «как это делается»; такие люди рискуют
тем, что их идеи могут пропасть для человечества, и слава
гения может так никогда и не осиять их главу. Одним из
таких удивительных мыслителей был, например, Дезаргу,
о котором в одной из биографий говорится следующее:
«Дезаргу (1593—1662) был совершенно гениальным архи­
тектором и геометром, но представлял собой несколько
эксцентрическое, если не сказать странное явление; так,
свои главные труды он печатал микроскопическими бук­
вами на отдельных листочках, которые раздавал ближай-

J4

шим друзьям, словно специально делая ровно противопо­
ложное тому, что необходимо для снискания обществен­
ного признания. Но мало того. Даже такого гордого само­
ограничения ему было еще недостаточно. В этих и без то­
го уже почти ни для кого не доступных „брошенных на
ветер" листках он использовал в высшей степени немате­
матический, заимствованный из ботаники шифрованный
язык и рассуждал исключительно о корнях, ветвях, ство­
лах, цветах и тому подобном, в то время как речь шла о
геометрических построениях. Современники были субъек­
тивно правы, считая его то ли мечтателем, то ли шутом.
Лишь самые великие математики, такие, как Ферма и Пас­
каль, были иного мнения об этом лионском мудреце, и они
были вполне правы. Ибо именно Дезаргу был, по сущест­
ву, основателем проективной геометрии, и ныне повсеме­
стно называемая его именем теорема играет в построении
современной геометрии столь огромную роль, что по сво­
ему значению едва ли уступит теореме Пифагора...»
(Основной труд Дезаргу был утрачен, — стоит ли удив­
ляться этому при такой подготовке?)
«Однако, случаю было угодно, чтобы другой великий
французский геометр, Шаль, однажды в 1845 году, гуляя в
Париже по набережной Сены, заинтересовался книжным
развалом какого-то букиниста. И именно этому подготов­
ленному специалисту и историку математики попадается
в руки некогда утраченный (но в этот момент вновь обре­
тенный) основной труд Дезаргу».
Стойкие оценочные заблуждения в плане совершенно
необоснованной личной известности время от времени
возникают, преимущественно по отношению к сомнитель­
ным гениальным деяниям (к таковым, по-видимому, от­
носится открытие Колумба). По причинам, указанным вы­
ше, возникают такие заблуждения в основном именно в
этой группе случаев, поскольку здесь отсутствует матери­
альное наследие в виде авторских трудов, что крайне за­
трудняет потомкам проверку качества личности, а в слу­
чае неясной или неполной исторической традиции делает

№

такую проверку вообще невозможной, как это имеет ме­
сто в отношении многих окутанных легендами основате­
лей религий. Случаи, аналогичные казусу Колумба, когда
некий невежественный подозрительный авантюрист — но
в m) же время мужественный и весьма энергичный чело­
век, не лишенный фантазии — благодаря великой удаче
натыкается на нечто великое, что, исходя из уровня зна­
ний эпохи, раньше или позже и без него безусловно было
бы найдено, представляют собой предельные случаи одно­
стороннего конъюнктурного социологического эффекта;
эти единичные случаи проще исключить из сферы поня­
тия гения, чем целиком перекраивать ради них традици­
онно сложившееся толкование этого понятия. А в тради­
ционном толковании понятия гения вердикт о том, оправ­
дано ли присвоение титула гения, выносится в первую
очередь исходя из оценки личных качеств, а не исходя из
социальной конъюнктуры.
Мы, таким образом, придерживаемся того мнения, что
почву для возникновения стойкой славы гения создают
внутренние психологические закономерности, действую­
щие с двух сторон: и со стороны общества, и со стороны
прославляемого. Это значит, что как в самой личности «ге­
ниального», так и в носящих ее отпечаток творениях долж­
ны присутствовать некие специфические особенности, на
которые общество закономерно реагирует высокими по­
зитивными ценностными оценками. На такие закономер­
ности коллективного признания ценностей (происходяще­
го даже против воли людей) указывал уже Шопенгауэр.
Эти ценности в конечном счете уже не содержат в себе ни­
чего произвольно в них вложенного и ничего априорного
или метафизического, напротив, они жестко связаны с за­
конами психологии и жизненными потребностями лю­
дей — либо всех вообще (как, например, отдельные эле­
ментарные воздействия ритма и цвета), либо отдельных
примерно равновеликих групп людей, находящихся в при­
мерно аналогичных жизненных и культурных обстоятель­
ствах. Ценностные оценки всегда зависят от таких факто14|

ров, которые в принцице, вне зависимости от гениев, ре­
гулярно вызывают у людей сильные положительные эмо­
ции, связанные с удовольствием, увеличением полноты
ощущения жизни или душевным подъемом.
Итак, наименование «гений» мы будем присваивать,
вообще говоря, таким личностям, которые вышеупомяну­
тое неслучайно возникающее ощущение позитивной цен­
ности способны вызывать в течение длительного времени,
в редкостно высокой степени и у большой группы людей;
но это наименование мы будем присваивать им лишь в тех
специальных случаях, когда указанные ценности возника­
ют с психологической необходимостью — как осадок, вы­
павший из особым образом организованной душевной
структуры ее обладателя, а не тогда, когда они падает ему
в руки с неба, благодаря, в первую очередь, счастливой
случайности и конъюнктуре момента.
И вот такая внутренняя, психологическая ценность ге­
ниального человека в большинстве случаев выглядит со­
всем иначе, чем ее изображает традиционный культ героя;
она заключается не только в его, по существу, невероятно
высокой одаренности, но, равным образом, и в напряжен­
ной динамике таких душевных качеств, которые в иных от­
ношениях оцениваются то как возвышенные, то как тра­
гические, а часто —и как социально негативные, болез­
ненные, отталкивающие, даже просто отвратительные.
Таким образом, внутренняя ценность гениального челове­
ка определяется не какими-то произвольно перенесенны­
ми на него представлениями о моральном или эстетиче­
ском идеале, а лишь тем, что он благодаря наследствен­
ности является обладателем по-особому организованного
душевного аппарата, в более высокой степени, чем другие,
способного производить вполне определенные позитивные
жизненные или потребительские ценности, которые, кро­
ме того, несут на себе печать редкой и самобытной инди­
видуальности. В таком смысле нужно понимать и опреде­
ление понятия гениального как оригинального и нового,
хотя это определение следовало бы заменить выражением:
^

«особая способность к созданию ценностей, несущих на
себе отпечаток личности творца». Ибо революционность —
важная, но отнюдь не отличительная и не главная особен­
ность гениального. В этом смысле значимы лишь резко
выделяющиеся из потока традиционной профессиональ­
ной практики, особенные произведения, которые, порой
даже спустя столетия, могут быть опознаны специалистом
по их личностной ноте; Рафаэль или, скажем, Бах вовсе
не ниспровергали существовавшие стилевые формы, на­
против, они, скорее, завершали их развитие. Другими сло­
вами, «гений» значит для нас не просто «податель ценно­
стей», но исключительно «создатель ценностей». И разви­
тие какой-то отдельной великой личности как таковой, ее
окончательное, стилистически последовательное форми­
рование в преодолении всех внутренних напряжений и
внешних конфликтов воздействует тогда на людей — в осо­
бенности на потомков — как некий великолепный памят­
ник и приобретает для них высокую собственную ценность
примера духовного возвышения.
Наше исследование преследует единственную цель:
описать закономерности гениального, касающиеся как на­
следственных черт гения, так и влияния того, что им пе­
реживается, и тем самым представить объемный и жизнен­
но-верный портрет творческой личности. Мы полагаем,
что подобная научная, объективная манера описания по­
зволит в то же время раскрыть пафос величия и трагедии
гениального человека значительно глубже, чем это дости­
гается в традиционных идеализированных и ретуширован­
ных изображениях.

Часть I
ЗАКОНЫ

Глава 1. ДЕМОНИЧЕСКОЕ
С тех пор, как итальянский невропатолог Ломброзо
дал жизнь ставшему крылатым и породившему оживлен­
ные дискуссии в кругах образованных людей сочетанию
слов «гений и безумие», неоднократно высказывалось
мнение, согласно которому современная психиатрия чуть
ли не повинна в открытии некой психической зависимо­
сти, а именно частичной зависимости гениальности от
психического расстройства; многие люди восприняли это
столь болезненно и сочли столь губительным, что они
предпочли бы вообще об этом не знать. Чтобы показать,
насколько это мнение ошибочно, можно привести наблю­
дения, сделанные уже в античном мире, за тысячи лет до
Ломброзо, и уловившие внутреннюю связь гениальности
и психического расстройства; например, замечания Ари­
стотеля об одном сиракузском писателе, который в ма­
ниакальном состоянии создавал прекрасные стихотворе­
ния, а выздоравливая, терял способность слагать стихи.
Или вот такое место, тоже из Аристотеля: «Прославлен­
ные поэты, художники и государственные мужи часто
страдали меланхолией или помешательством — как, на­
пример, Аякс; но и заглянув в недавние времена, мы об­
наруживаем подобное же предрасположение у Сократа,
Эмпедокла, Платона и у многих других — в особенности
среди поэтов». В одном из источников приводятся слова
Сенеки: «Non est magnum ingenium sine mixture
dementiae»*. Обратившись к более близким временам,
воспроизведем, следуя Ломброзо, одно место из француз­
ского философа Дидро, где тот говорит: «Я подозреваю,
* Не бывает великого ума без примеси безумия (лат.). (Здесь и да­
лее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика).

что эти замкнутые и угрюмые люди своим необыкновен­
ным, почти божественным всеведением, которое у них
временами обнаруживается и которое приводит их то к
возвышенным, то к сумасбродным мыслям, обязаны всего
лишь временному расстройству своего механизма. При
этом они, быть может, рисуют себе, что некое божество
снисходит, отыскивает их и пребывает в них. Как всетаки коротко расстояние, отделяющее гения от помешан­
ного! При этом одного сажают под замок и заковывают
в железо, а другого отливают в бронзе».
Но что говорят об этом сами гениальные люди? Отно­
шение некоторой части гениев к душевным состояниям,
сопровождающимся необычной экзальтацией, и даже к ду­
шевным болезням странным образом отличается от соот­
ветственного отношения обычных людей. «Ха, как он бе­
зумствует, несчастный, — и не знает, против чего обратить
ему свое безумство», — восклицает молодой Гете, говоря о
самом себе; а вот как Ницше в священном воодушевлении
бранит инертную толпу: «Где то помешательство, которым
вас следовало бы облагородить!» Шопенгауэр, напротив,
высказывается коротко и сухо: «Гений стоит ближе к бе­
зумию, чем к обыкновенному уму». Таким образом, в то
время как сам гениальный человек нередко восхваляет бе­
зумие и сумасшествие как высшее достоинство исключи­
тельных людей, биограф стоит перед ним, растопырив ру­
ки, и защищает его от психиатра. Здесь я хотел бы еще
опереться на прекрасные слова Сократа, которые, впро­
чем, — как и многое из того, что пересказано в Платоно­
вых «Диалогах», — могут быть истолкованы по-разному:
«Упиваются многие, но лишь немногим знакомо упое­
ние», — в этих словах он, как представляется, тоже требует
от великих мыслителей и исследователей некоего экстати­
ческого душевного состояния. Как сам Сократ приписывал
управление своей внутренней жизнью своему даймонию*,
* Даймоний — внутренний голос, гений — в значении «дух-покрови­
тель»; см. Платановы диалоги «Феаг», «Евтифрон» и др. (Греч, δαιμόνιον —
дух, божество; в отличие от близкого по значению δαίμων — демон.).
20

так и у всех древних народов существовало родственное
понятие демонической одержимости, которое с тех давних
времен вплоть до нынешних применяется к душевноболь­
ным и эпилептикам.
Мы считаем, что указанные три круга представлений:
о гениальности в хорошем и в плохом, о божественной
или бесовской одержимости и древние народные пред­
ставления о душевной болезни — вообще не поддаются
четкому разграничению; точно так же полумифические
предшественники тех, кого сегодня называют гениальны­
ми исследователями или врачами (примерами могут слу­
жить образ Фауста и родственные средневековые персо­
нажи), в народной фантазии легко могут превращаться в
волшебников, состоящих в союзе с тем же самым бесом,
который вселяется и в тела одержимых, страдающих ду­
шевным расстройством.
Если мы действительно хотим приблизиться к пони­
манию вопроса о связи гениальности с душевным рас­
стройством, мы должны обратиться непосредственно к
фактам. Прежде всего мы вправе спросить: сколько ге­
ниальных людей либо были, либо впоследствии стали ду­
шевнобольными в самом узком смысле этого слова? Та­
ких окажется немало. Если ограничиваться лишь самы­
ми известными именами, я могу назвать философов Руссо
и Ницше, естествоиспытателей Гальтона, Ньютона и Ро­
берта Майера, старого фельдмаршала Блюхера*, поэтов
и писателей Тассо, Клейста, Гельдерлина, К. Ф. Мейера**, Ленау, Мопассана, Достоевского и Стриндберга, ху­
дожников Ретеля*** и Ван Гога, композиторов Шумана и
Гуго Вольфа.
Если же наряду с этими несомненными душевноболь­
ными я захочу перечислить также и все личности с тя* Блюхер, Гебхард Леберехт (1742—1819) — немецкий полководец;
стал фельдмаршалом в 71 год.
** Мейер, Конрад Фердинанд (1825—1898) — швейцарский писа­
тель.
*** Ретель, Альфред (1816—1859)— немецкий живописец и график.

^

желым психопатическим складом характера (типа Ми­
кельанджело, Байрона, Грильпарцера, Платена*), а тем
более если захочу перечислить и все отдельные психопа­
тические черты, истерические и паранойяльные реакции
и аномалии восприятий, которые в жизни гениальных
людей встречаются на каждом шагу, то, пожалуй, я не
скоро кончу.
Нижнюю границу гениальной одаренности определить
трудно, поэтому трудно вычислить и точные цифры про­
центов в частотных соотношениях гениальности и пси­
хопатического предрасположения; да и вообще, посред­
ством чисто статистической, интегральной обработки
лишь в редких случаях удается адекватно описать слож­
ный объект. Все, что здесь можно сказать, это то, что сре­
ди гениальных людей — по крайней мере в определенных
группах — психические заболевания и, в особенности,
психопатические пограничные состояния встречаются оп­
ределенно чаще, чем в среднем среди населения. Уже этот
факт дает нам пищу для серьезных размышлений.
Но почему признание этого простого факта встречает
столь большое сопротивление? И почему вскрыть его нам
удается лишь при тщательном изучении источников, то­
гда как в традиционной биографической литературе он
всячески приукрашивается, оспаривается и ретуширует­
ся? Здесь мы сталкиваемся прежде всего с предрассуд­
ком «психической неполноценности», с мнением, что здо­
ровый человек не только в биологическом, но и в соци­
альном плане всегда выше, чем человек менее здоровый.
Душевно здоровый человек, по смыслу самого поня­
тия, — это нормальный, средний человек (ниже я еще вер­
нусь к естественнонаучному понятию нормы). Душевно
здоровым мы вправе назвать человека, который уравнове­
шен и хорошо себя чувствует. Однако ощущение душев­
ного покоя и комфорта никогда не становилось импуль­
сом для великих деяний.
* Платен, Август (1796—1835) — немецкий поэт.

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему ге­
ниальный человек часто с такими муками, словно сквозь
какие-то бесконечные заросли терновника, продирается
сквозь свою жизнь? Почему он оказывается неузнанным
своими учителями, отвергнутым своими родителями и
проигнорированным своими коллегами? почему он веч­
но ссорится со своими покровителями? почему самые
блестящие перспективы вечно оказываются для него за­
крыты из-за чьих-то тайных козней? почему всю свою
жизнь он проводит в заботах, в гневе, в горечи и в пе­
чали?
Конечно, в значительной мере виноват в этом, как и
принято считать, окружающий мир, с его непониманием
духовной исключительности и — осознанной или неосоз­
нанной — простой человеческой завистью заурядных лю­
дей, которых незаурядная личность обгоняет.
Однако другая значительная группа причин типичных
жизненных трудностей гениального человека имеет иное
происхождение. Здоровый человек адаптируется, в конеч­
ном счете он адаптируется даже к самой тяжелой ситуа­
ции; он пробивается, он терпелив, он постоянно сохра­
няет бодрое настроение, он умеет принимать жизнь та­
кой, какова она есть, его здоровый инстинкт помогает
ему найти свое место в обществе здоровых людей. И ге­
нии с относительно более здоровыми нервами, такие, на­
пример, как Гете или Шиллер — хотя у них и был в юно­
сти период весьма конфликтнонасыщенного развития, —
в конце концов также находят возможность приспосо­
биться к окружающей их неблагоприятной среде. Но тот,
кто длительное время не может найти свое место в об­
ществе здоровых людей, тот ведь как раз и является не
вполне здоровым человеком. Вспомним биографии таких,
например, людей, как Микельанджело или Фейербах: по­
стоянное чередование внезапных успехов и неудач, цепь
огорчений, приступов отчаяния, разочарований, яростных
столкновений, какое-то шараханье из одного конфликта
в другой. Но наиболее надежный медицинский индика-

№

тор аномальной, психопатичной личности состоит как раз
в том, что такая личность выпадает из нормальной упо­
рядоченной жизни и приходит с ней в столкновение. И
у гениальных натур этого типа мы обнаруживаем множе­
ственные признаки, которые должны быть оценены как
явно болезненные; мы обнаруживаем предрасположен­
ность к бреду преследования, склонность к психогенным
аффективным реакциям, выраженные психические нару­
шения у ближайших кровных родственников и т. п.
Таким образом, чтобы правильно понять всю трагич­
ность жизненного пути многих гениальных людей, нуж­
но рассмотреть обе стороны этой медали. На одной сто­
роне — окружение, нормальный человек с его здоровой
филистерской натурой, противящейся всякому беспокой­
ству, и наивной завистью к ослепляющему его блеску не­
обычайного, но на другой стороне — гений, несколько
психопатичный исключительный человек со сверхчувст­
вительными нервами, с бурными аффективными реакция­
ми, с малой способностью к приспособлению, с капри­
зами и перепадами настроения, который не только по от­
ношению к почтенным обывателям часто выказывает себя
довольно раздражительным, обидчивым, бесцеремонным
и надменным, но к тому же еще затрудняет жизнь и ис­
тощает терпение тех, кто его искренне любит, поддержи­
вает его и хочет ему помочь.
Как все рады посмеяться над школьными учителями,
предрекавшими будущим гениям место в исправительном
заведении: еще бы, ведь эти учителя не смогли разглядеть
в своих учениках великий дух, и видели в них только про­
гуливающих уроки бездельников. Эти учителя были совер­
шенно правы. Ибо частичная аномалия склада характера
наличествует и отчетливо проявляется уже в самой ранней
юности, гений же разовьется на этой почве лишь значи­
тельно позже. В годы юности обе аномальные предраспо­
ложенности — та, что ведет к гению, и та, что ведет к мар­
гиналу, — часто еще развиваются в одной общей колее.
Лучше всего это понимали опять-таки сами гении. Так,
24

Бисмарк, будучи студентом, заявил: «Я стану либо вели­
чайшим негодяем, либо первым человеком в Пруссии».
И у Готфрида Келлера это же самое наблюдение вопло­
тилось в известном сонете: в свете уличного фонаря, встре­
тившись мимоходом, узнают друг друга два бывших одно­
классника, два некогда самых больших лгуна и бездельни­
ка в классе; один из них стал бродягой и преступником,
другой — поэтом.
Муштра, которой герцог Карл-Евгений фон Вюртемберг подвергал юного Шиллера, безусловно, говорит о
крайнем деспотизме и неотзывчивости. Это, однако, во­
все не исключает того, что герцог, со своей точки зре­
ния, нередко бывал прав в стремлении приучить воспи­
танника к порядку и привить ему самообладание. Нельзя
требовать от современников, чтобы они были так же ум­
ны, как будущий биограф, перед которым уже весь жиз­
ненный путь гения. Для стороннего наблюдателя Шил­
лер в тогдашней фазе своего развития и в самом деле яв­
лял собой весьма проблематичную картину, которая тем
менее поддается ретуши, что Шиллер позднее сам под­
верг этот ранний этап своей жизни жесточайшей крити­
ке. В пубертатный период он демонстрировал поразитель­
ное отсутствие душевного равновесия. И у тысяч других
душевная аномалия проявляется в этом возрасте в тех же
самых «гениальных» жестах и в тех же демонстративных,
кричащих, напыщенных театральных позах, но потом из
всего этого получается отнюдь не гений, а нечто прого­
ревшее, опустившееся, маленькое, какой-нибудь беспут­
ный, спившийся студент, какой-нибудь литератор из ка­
фетерия, в лучшем случае — взбалмошный чудак или без
вести пропавший экспатриант.
Теперь, отвлекаясь от частностей, обратимся вновь к
общим вопросам.
Когда мы говорим, что человек здоров, — все равно,
идет ли речь о телесном или психическом здоровье, — это,
в сущности, означает, что человек пребывает в равновесии
и хорошо себя чувствует. Поэтому психически здоровый

№

человек — именно в силу того, что он не испытывает бес­
покойства и умеет разумно приспосабливаться, — находясь
в сносных условиях, не станет творить ни безобразий, ни
стихов; однако чем менее устойчиво внутреннее равнове­
сие человека, тем легче внешние толчки могут довести его
до этих крайностей, и чем менее благополучно внутрен­
нее самоощущение человека, тем скорее он придет к убе­
ждению, что внешние условия его существования невыно­
симы, и почувствует себя вынужденным принять меры по
решительному изменению ситуации, в которой здоровый
человек еще долго сохранял бы терпение.
Присмотримся к тем группам радикальных полити­
ческих элементов, которые в поворотные моменты исто­
рии, находясь на самом краю политического спектра, ов­
ладевали ситуацией и, привнося собственную нервозность
в сознание масс, снова и снова вызывали в душе зачастую
измученного и нуждавшегося в отдыхе народа бурные
приливы волнений. Не было ли среди них, с одной сто­
роны, фанатиков, людей буйных, озлобленных и склон­
ных к аффектам, натур пророческих и энтузиастиче­
ских, — а с другой стороны, декадентствующих литерато­
ров, люмпен-пролетариев, «бывших» (осколков ушедшего
времени) и пресыщенных (искателей новых ощущений),
мошенников и авантюристов, болтунов и позеров, убийц
и извращенцев?
Возьмем три самых знаменитых имени пионеров ду­
ха и вождей Великой французской революции: Руссо,
Мирабо и Робеспьера. Все трое, вне всякого сомнения,
значительные и интересные личности. Робеспьер — сын
душевнобольного отца и образчик шизоидного психопа­
та и невротичного одиночки; Мирабо — человек авантюр­
ного склада с более чем сомнительным прошлым, выра­
женный дегенерант с гипоманиакальной окраской тем­
перамента; и, наконец, Руссо, по критериям широты и
глубины духовного воздействия на общество намного пре­
восходящий двух предыдущих, — философ Руссо, сума­
сшедший с тяжелой формой бреда преследования.

26J

Психопаты и душевнобольные нередко играют в ис­
тории развития народа чрезвычайно важную роль, кото­
рую можно образно сравнить с ролью бацилл. Когда ду­
ховная температура эпохи не дает скачков и социальный
организм здоров, девианты, которыми он кишит, раство­
рены в массе здоровых людей, бессильны и малозамет­
ны. Но стоит только появиться где-нибудь больному мес­
ту, возникнуть духоте и напряжению в атмосфере, стоит
чему-нибудь прогнить или треснуть, как бациллы тут же
становятся вирулентными и активными, они проникают
во все органы и приводят всю здоровую народную массу
в воспаленное и возбужденное состояние. Существуют,
впрочем, совершенно иные способы рассмотрения подоб­
ных массовых процессов, а возможно, и иные условия,
при которых они могут возникать. Окончательные заклю­
чения о подобных вещах можно делать лишь на материа­
ле прошлого и лишь постольку, поскольку этот материал
полностью проработан исторически и биографически.
Поэтому когда говорят, что такой-то или такой-то фана­
тик (или энтузиаст-радикал, или пророчествующий идеа­
лист) зажег пожар революции, то в этих словах лишь
малая частица правды. Роскошные фанатики, пророки и
энтузиасты — так же, как мелкие жулики и преступни­
ки, — есть всегда, их полно в окружающей атмосфере; но
только тогда, когда дух эпохи достигнет определенной
степени разогрева, они становятся способны породить
войну, революцию или массовое духовное течение. Мы
можем с полным правом оказать: «Психопаты всегда —
среди нас». Но в прохладные времена мы отправляем на
экспертизу их, а в горячие они управляют нами.
Итак, мы отметили следующие связи между психопа­
тологией и гениальной одаренностью: у гениев, в особен­
ности у гениев определенных типов, сравнительно часто
наблюдаются психозы и психопатии; далее, у многих ге­
ниев, с одной стороны, и у обыкновенных психопатов, с
другой, наблюдается ряд сходных черт в графиках инди­
видуального развития, особенно в юношеский период; и
^

наконец, в социологическом плане обе рассмяггриваемые
группы оказывают ферментативное воздействие на ход ми­
ровой истории и духовного развития человечества.
Должны ли мы теперь сделать из этого вывод, к ко­
торому пришел Ломброзо: гений — это безумие? Мы оп­
ределенно не намерены этого делать. Вместо этого мы на­
мерены сказать: с чисто биологической точки зрения,
гений возникает на основе редких и экстремальных ва­
риантов сочетаний человеческих родов. Биология не раз
доказывала, что подобные экстремальные сочетания по­
род, по сравнению с типовыми стандартами для одной
породы, обладают меньшей стабильностью структуры и
более высокой склонностью к распаду и создают повы­
шенные трудности для племенного разведения. Я упомя­
ну здесь, пожалуй, только такие человеческие формы, как
гигантов и карликов, с их относительно пониженной жиз­
ненной силой, — или сошлюсь на чувствительность и
подверженность заболеваниям выведенных посредством
экстремального отбора чистокровных лошадей. Поэтому
нас не должно удивлять, если и в тех вариантах челове­
ческой породы, которые являются определяющими в
контексте нашего исследования, мы именно в сфере
психического обнаружим чрезвычайную лабильность и
чувствительность, а также весьма значительную подвер­
женность психозам, неврозам и психопатиям, — как это
в самом деле и подтверждается нашей биографической
статистикой. Таким образом, есть все основания считать,
что если, в плане некоего ценностно-философского по­
нимания нормы, гения действительно следует рассматри­
вать как идеал человеческой породы, то пытаясь защи­
щать звучащее время от времени утверждение о том, что
гений — это воплощение высшей степени человеческого
здоровья и биологических качеств человека, мы прихо­
дим в полное противоречие с подавляющим большинст­
вом фактических наблюдений. Нигде социологическая и
биологическая оценки не расходятся так далеко, как
здесь.

28J

Биологическая ущербность гения по сравнению с че­
ловеком среднего духовного уровня отчетливо видна не
только из психопатологической статистики индивидуаль­
ных проявлений, но и из положения гения в наследствен­
ной цепи. Одна из глубоко трагических сторон жизни ге­
ниальных людей — это родовая судьба гениев. В частоте
повторений этой судьбы есть что-то почти типическое. Та­
лант передается по наследству в родах и в кастах. Мы име­
ем многочисленные доказательства того, что подобный высококультивированный талантливый род является одной
из наиболее частых предпосылок возникновения гения. Но
саму гениальность передать по наследству трудно. Среди
наиболее странных биологических фактов — почти зако­
номерное быстрое вымирание потомства гения по муж­
ской линии. У многих гениев мы обнаруживаем безбрачие,
бездетность, у некоторых — ослабление полового влече­
ния, его извращение или, даже при активной половой жиз­
ни, нежелание иметь потомство. Но и в тех случаях, когда
потомки наличествуют, вам редко удастся сообщить о них
много хорошего. Причем не следует рассматривать этот
резкий спад одаренности как некую биологическую ано­
малию. И опять-таки, в потомствах гениев, в особенно­
сти — гениальных правителей и художников, мы часто
встречаем весьма безрадостные картины психопатий, вы­
рождений, тяжелых форм наследственных отягощений и
умственной отсталости. Это вырождение в родах гениев
нередко дает о себе знать уже в поколении самого гения и
в предыдущем поколении (опять же преимущественно в
виде психопатических и психотических проявлений). Та­
кое фамильное вырождение — поразительно частое (и тя­
желое) явление в родах как раз самых великих гениев; дос­
таточно вспомнить хотя бы имена Гете, Байрона, Бетхове­
на, Баха, Микельанджело, Фейербаха. Это наводит на
мысль, что гений охотнее всего возникает в той точке на­
следственной цепи, где высокоодаренный род начинает
вырождаться. И та длящаяся десятилетиями безуспешная
борьба гения с вырождением в собственном роду, о кото29

рой свидетельствуют биографии Бетховена или Микель­
анджело, наполняет нас чувством глубокого трагического
сопереживания.
Итак, если в самом деле основательно проштудировать
большой массив биографических материалов, очищая их
от налипшей словесной шелухи, то не остается сомнений
в том, что между гениальностью и областью психопатиче­
ски-дегенеративных явлений в самом деле существует глу­
бокая биологическая взаимосвязь. При этом, разумеется,
ясно, что одна эта зависимость, даже биологически, от­
нюдь не исчерпывает проблему гениальности, но лишь ос­
вещает одну важную ее сторону.
Теперь мы должны поставить следующий вопрос: яв­
ляется ли эта эмпирическая частичная взаимосвязь гени­
альности и индивидуальной психопатологии внешней,
или она внутренняя? Другими словами, является ли эта
волею судьбы тесно соседствующая с гением склонность
к распаду лишь неким прискорбным, но неизбежным яв­
лением, сопутствующим возникновению экстремальных
биологических вариантов, или же этот психопатологиче­
ский компонент есть необходимая внутренняя составная
часть структуры самой гениальности? Короче: является
ли гений гением вопреки своему психопатологическому
компоненту или именно благодаря ему? Препятствует ли
этот психопатологический уклон гениальному творчеству
или способствует ему? Ну, сразу скажем, что никакой
прямой связи между психопатической предрасположен­
ностью и степенью одаренности не существует. Среди
психопатов есть люди высокого интеллекта и есть слабо­
умные, так же как среди здоровых есть люди интеллек­
туальные и люди со слабыми способностями. Психопа­
тия сама по себе это, безусловно, еще не пропуск на Пар­
нас. С другой стороны, точно так же неоспоримо, что есть
высокоинтеллектуальные люди, ни в малой мере не об­
ладающие именно той исключительной особенностью ге­
ния, которая состоит в способности создавать выдающие­
ся духовные ценности. Исследование родословных гени-

3*4

альных людей показывает, что определенный уровень ода­
ренности культивируется независимо от психопатического
компонента; одаренность определенной степени может
возникнуть благодаря счастливой случайности — удачной
наследственной комбинации, образовавшейся непосред­
ственно «в народе», но значительно чаще такая одарен­
ность возникает в результате достаточно систематического
ее культивирования — и именно в определенной сфере
деятельности — благодаря родовому и поместному инбри­
дингу*. Я ограничусь ссылками на очень интенсивное инбридинговое культивирование одаренности в средневеко­
вых гильдиях музыкантов и художественных ремеслен­
ников (семейство Бахов — один из классических тому
примеров) и на аналогичные традиционные поместные
процессы в старинных чиновных и пасторских родах, осо­
бенно заметные в генеалогиях немецких поэтов и ученых,
например, Гете, Гельдерлина, Мерике, Уланда, Шеллин­
га, Гегеля и др. Сопоставительное изучение большого ма­
териала заставляет предположить, что всякий раз, когда
в таких старых высококультивированных родах появля­
ется признак вырождения, именно в этой точке наслед­
ственной цепи возникает максимальная вероятность по­
явления гения. К простой одаренности у гения должен
присоединяться еще сократовский даймоний, и склады­
вается впечатление, что именно этот даймоний внутрен­
не весьма связан с психопатическим элементом. Это де­
моническое, которое кажется необъяснимым, пронизы­
вает в качестве сущности гения его выдающиеся духовные
свершения, его необыкновенные идеи и необыкновенные
страсти. По сравнению с прочими одаренными людьми
своей группы и своей семьи, не выходящими за рамки
высококвалифицированного участия в традиционном ду­
ховном производстве, многие гении демонстрируют как
раз определенное ослабление своей связи с традицией,
определенное ослабление своих инстинктов и мыслитель* Инбридинг —скрещивание близкородственных форм в пределах
одной популяции.

μι

ных стереотипов, что как раз и приводит к ошеломляю­
щим новым соединениям мыслей. Это ослабление душев­
ной структуры, эта лабильность и сверхвосприимчивость
к различиям и связям, эти — часто причудливые — кон­
трасты внутри личности, которые обусловливают огром­
ные душевные диапазоны гения, его страсти и его бес­
покойную внутреннюю активность, — все эти демониче­
ские черты существа гения идентичны психопатическим
чертам в структуре гениальной личности; указанные два
элемента, психопатологический и демонический, часто
вообще не поддаются разделению при биографическом
анализе. Такое внутреннее ослабление душевной струк­
туры, такая страстная внутренняя контрастность лично­
сти является — по крайней мере для определенных групп
гениально одаренных людей — необходимой предпосыл­
кой гениальности; это та же самая внутренняя лабиль­
ность и неуравновешенность, которая по самой природе
вещей должна быть обусловлена повышенной психопа­
тической реакционной способностью, и которая в самом
деле ею обусловлена.
Гете отчетливо видел в связи гения с патологической
предрасположенностью не просто что-то фактически су­
ществующее, но именно нечто внутренне необходимое,
и он выразил это со свойственным ему изяществом: «То
необыкновенное, что свершают эти люди, предполагает
весьма тонкую душевную организацию, способную к ред­
костным восприятиям и уловлению небесных голосов. Ну,
а такая организация с миром в ссоре, и элементы ее лег­
ко нарушаемы, и ранимы, и... продолжительным недо­
моганиям легко подвержены» (Эккерман. Разговор с Гете
20. 12. 1829).
Так какой же степени развития и какого положения
должен достичь этот психопатологический элемент внут­
ри одаренной личности, чтобы он мог играть роль даймония? Если взять для начала случаи тяжелых психозов, то
ясно, что психические нарушения должны достигать здесь
такой степени, при которой заранее исключается всякая
32

полезная духовная деятельность и, соответственно, невоз­
можны никакие гениальные свершения. Тем не менее мы
не вправе заходить так далеко, чтобы заявлять: всякий ис­
тинный психоз только подавляет гениальность и не может
в каких-то исключительных случаях, напротив, ей способ­
ствовать. В отношении интеллектуальных способностей
здоровый человек склонен относиться к душевнобольно­
му с иронической пренебрежительностью; в дискуссиях по
проблеме гениальности это постоянно проявляется и по­
стоянно мешает. Тот, кто имеет частую возможность на­
блюдать (непредвзято исследуя) больных, скажем, с ост­
рой шизофренией в начальных стадиях заболевания, тот
временами бывает поражен выходящей за всякие рамки
мощью, наполненностью и космической напряженностью
переживаний, которые вдруг вспыхивают в самом обык­
новенном человеке, чтобы тут же снова угаснуть. Такие пе­
реживания в редких случаях могут на краткое время под­
нять даже самые заурядные натуры намного выше их обыч­
ного уровня. Сравнительно легкие, не приводящие к
распаду психотические экстазы подобного рода при опре­
деленных условиях оказываются психологически значи­
тельно ближе к общеизвестным приливам гениального
вдохновения — в особенности, религиозного, — чем упо­
рядоченный мыслительный процесс здорового человека.
Такое психологическое наблюдение здоровый человече­
ский рассудок принимает крайне неохотно. Ведь человек
может представить себе божество только в виде увеличен­
ной человеческой фигуры — точно так же и филистер мо­
жет представить себе гения только в образе монументаль­
ного филистера. На самом деле бывают исключительные
случаи, когда психотический шуб* (в особенности, шизоф­
ренического характера) подхватывает какую-то прежде
скрытую под совершенно рутинным образом мышления
частную одаренность и, как вулкан — какую-нибудь глу­
боко залегавшую глыбу, выносит ее на поверхность.
* Шуб (от нем. Schub — «толчок, сдвиг») — приступ душевной бо­
лезни, исключающий возврат в исходное состояние.
2 За*. 662

&

Если переживания шизофренических пограничных
состояний (в особенности, благодаря свойственной им
экстатической силе чувств и редкостным иррациональ­
ным комбинациям элементов мыслительного содержания)
в некоторых случаях могут привести к творческим дос­
тижениям — и именно в области религии, изобразитель­
ного искусства и поэзии, то и легкие маниакально-де­
прессивные пограничные состояния не совсем безразлич­
ны в отношении творческой продуктивности. В этом
плане надо прежде всего говорить о легких степенях гипоманиакального симптомокомплекса, когда подъем на­
строения и готовность загораться идеями сочетаются с
легкостью и массовостью их продуцирования. Сошлюсь
на открытую Мебиусом своеобразную периодику душев­
ной жизни Гете: депрессивные фазы регулярно приноси­
ли с собой непреодолимую сухость — и даже раздражи­
тельность в общении и художническое бессилие, тогда как
с регулярно сменявшими их фазами подъема настроения,
напоминавшими гипоманиакальное состояние, связаны
почти все гениальные творения Гете. Отмечу также пси­
хопатологическую подпочву рода Гете: у самого Гете она
сказалась только в этих легких циклических колебаниях,
способствовавших проявлению его гения, но у его сест­
ры Корнелии она выступила в явной форме тяжелых при­
ступов душевной болезни. Подобное мы наблюдаем и у
Роберта Майера: здесь гениальные достижения сопрово­
ждаются еще более сильными маниакальными фазовыми
колебаниями.
Мы можем заметить, что даже у таких гениев, как Ниц­
ше и Гуго Вольф, у которых позднее обнаружился паралич,
душевному краху предшествуют длившиеся годами фазы в
высшей степени гениального творчества в состоянии свое­
образного перевозбуждения; таким образом, даже здесь
представляется не совсем бессмысленным вопрос, не могут
ли легкие токсические раздражения мозга, проявляющиеся
как ранние предвестники будущего распада, вызывать у вы­
сокоодаренных людей временную активацию гения.

34

При всем том следует признать: психические заболе­
вания всех типов в подавляющем большинстве случаев
естественно приводят лишь к тяжелому сужению духов­
ной сферы деятельности, в том числе и в социальном пла­
не. Катализатором гениальности они являются лишь в ис­
ключительных случаях, при совершенно определенном
сочетании условий и не зависимой от болезни высокой
одаренности человека. Чаще всего такое каталитическое
действие проявляется в инициальных стадиях болезни и
в легких пограничных состояниях.
То, что справедливо для психозов, справедливо и для
психопатических личностей. Большинство психопатов как
в частной, так и в общественной жизни играют отрица­
тельную роль. Однако у одаренных людей встречаются та­
кие особые сочетания наследственных признаков, при ко­
торых психопатический элемент не только не снижает
способность к духовному творчеству, но непосредствен­
но входит в качестве неотъемлемого компонента в тот
сложный психологический комплекс, который мы назы­
ваем гениальностью. При этом следует заметить, что ес­
ли бы мы вычли из конституции такого гениального че­
ловека этот психопатологический элемент, этот фермент
демонического беспокойства и духовного напряжения, то
в остатке мы получили бы всего лишь обычного одарен­
ного человека, не более того. И чем больше изучаешь
биографии, тем больше укрепляешься в предположении,
что этот постоянно встречающийся психопатологический
компонент гения есть не просто некая, к сожалению, не­
избежная внешняя сторона биологического явления, но
внутренне необходимая, существенная составная часть,
быть может, некий необходимый фермент всякой гени­
альности в самом узком смысле этого слова.
Занявшись поиском психопатов среди гениев, мы об­
наружим среди них, с одной стороны, выраженных пси­
хопатов, с другой, — что, быть может, еще более важно, —
таких людей, у которых определенный психопатический
компонент встроен в крепкую, преимущественно здоровую
2·

№

целостную личность так же, как беспрерывно дергающий­
ся балансир в хорошо идущие часы. Среди выраженных
психопатов также есть великие гении — достаточно указать
на такие фигуры, как Микельанджело или Байрон. Харак­
терные для этих гениальных психопатов неспособность со­
циально адаптироваться к нормальной жизни, резкие зиг­
заги курса на протяжении всего жизненного пути, а также
подверженность возникающим иногда на короткое время
легким психическим нарушениям совершенно аналогич­
ны характеристикам обычных психопатов из учебника.
Психопатия гениального выраженного психопата помимо
своего ферментативного воздействия — тех жгучих им­
пульсов, которые толкают его к выходу далеко за пределы
возможностей среднего таланта, оказывает все же и силь­
ное отрицательное воздействие. Часто такие патологи­
ческие гении уже не справляются с созданием высокого
творения потому, что дисгармония их задатков разрушает
конструкцию произведения и вносит в него режущие дис­
сонансы, но в особенности потому, что непостоянство их
аффектов и волевых устремлений не позволяет им продви­
нуться дальше начальных этапов и фрагментов, и зачас­
тую весь грандиозный план рушится или предается забве­
нию. Людей этого типа часто называют «гениально ода­
ренными», имея при этом в виду такие неординарные, но
саморазрушительные натуры, как, например, писатели
Граббе и Ленц*. Демонической составляющей дарования
здесь более чем достаточно, но, пожалуй, отсутствует та
другая, здоровая ее половина, которая есть в истинно ве­
ликом гении и которая обеспечивает как цельность и вы­
зревание творения, так и, в особенности, потенциал и ши­
роту воздействия на душевную жизнь здоровых людей.
И как раз у большинства самых великих гениев, таких,
как Бисмарк и Гете, мы видим характерное взаимопроник­
новение их психопатологического компонента и крепко
сплоченной массы их здоровой целостной личности. Здесь
* Граббе прожил 35 лет, Ленц — 41 год.

364

также весьма заметна психопатология у ближайших кров­
ных родственников: у матери Бисмарка и у сестры Гете. А
при более тонком анализе индивидуальностей именно этих
двух гениев, психопатология обнаружится, пожалуй, и в
них самих — в предельной чувствительности и сверхвос­
приимчивости в эмоциональной сфере, в сверхсильной пе­
редаче нервного возбуждения в виде невропатических ре­
акций вегетативной нервной системы и в отмеченных вы­
ше психогенных реакциях. Однако здесь, в случаях типа
Бисмарка и Гете, психопатологический уклон почти ис­
ключительно помогает гению, сенсибилизируя личность до
сверхутонченности, стимулируя, создавая контрасты, уг­
лубляя сознание, делая личность сложнее и богаче. Те рез­
кие внутренние антитезы и та лабильная нервическая свер­
хутонченность, которые несет с собой родовой психопа­
тологический компонент, здесь не только обуздываются
здоровой массой целостной личности, но и используются
в общем гениальном творчестве как обогащающий и вно­
сящий динамику элемент.
Об этом не следует забывать: в состав истинно вели­
кого гения, как правило, входит солидная порция проч­
ной и здоровой структуры. Это та порция нормальной
буржуазности — с ее неизвращенными основными челове­
ческими инстинктами, с удовольствием от еды и питья,
от подобающего исполнения обязанностей и гражданско­
го долга, от должностей и отличий, от семьи и детей, —
которая находит свое выражение в таких, например, тво­
рениях, как «Германн и Доротея» Гете или «Колокол»
Шиллера. Но как обыватель не способен увидеть психо­
патологию в гении, так и «гениальный» законченный
психопат не способен правильно оценить здоровую со­
ставляющую великого гения. Снобы, декадентствующие
столичные литераторы и «гениальные» революционерыоднодневки снисходительно посмеиваются над Шиллеровским «Колоколом» так же, как это уже делали синечулочные декадентки вкупе с деятельными психопатами
и литераторами из круга романтиков Тика и Шлегеля.

№

При этом они не замечали, что именно такая солидная
доля нормальной буржуазности силою свойственного ей
прилежания, постоянства, спокойной цельности и свежей
естественности поднимает значение великого гения не­
сравненно выше уровня бурных и быстро опадающих
всплесков их гениальничанья.
Глава 2. ВЛЕЧЕНИЕ И ДУХ
Существует освященный вековой традицией предрас­
судок, в соответствии с которым принято категоричнейшим образом разделять инстинктивное в человеке и его
высшие личностные проявления. Чтобы проанализировать
эту тенденцию, нам пришлось бы исследовать основопо­
лагающие линии развития истории западной культуры и
рассматривать типичные антитезы «божественное — дья­
вольское», «добро и зло», «природа и культура», которые,
в свою очередь, в конечном счете вновь сводятся к глубо­
кой амбивалентности влечений.
Однако для целей нашего исследования, сознательно
ограниченного вопросами биопсихологии, нужно двигать­
ся как раз от обратного, а именно от возможно более тес­
ного совместного рассмотрения инстинктивного и духов­
ного. Если мы хотим двигаться в правильном направлении
и добраться до истины, другого пути просто нет, философ­
ские проблемы ценностей прямого отношения к нашему
исследованию не имеют. Если они в данном контексте и
могут оказаться где-то косвенно затронуты, то речь может
идти лишь о таких ценностях, в отношении которых сле­
дует вообще удостовериться, истинные ли они.
Мы будем здесь рассматривать только сложные мета­
морфозы влечений, и прежде всего те, которые имеют ме­
сто в сфере сексуальных и связанных с ними влечений, а
также влечений к насилию и к боли.
И здесь мы тоже будем интересоваться не столько
массивными аномалиями, сколько легкими биологиче­
скими вариациями и более или менее компенсированны38

ми частными инстинктивными отклонениями с их тон­
кими, сложными и сдержанными проявлениями у высо­
кодуховных личностей.
Если бы мы вознамерились в рамках настоящей кни­
ги точно установить, в какой мере отдельные факторы,
относящиеся к влечениям и темпераменту, первично за­
даются наследственностью, а в какой — определяются со­
матическими влияниями и травмами эмбрионального и
ранневозрастного периода или отклонениями вследствие
ранних психологических воздействий, это далеко бы нас
завело. К тому же эти вопросы и в принципиальном пла­
не на сегодняшний день далеко еще не решены, и в от­
ветах на них часто с догматической односторонностью
преувеличивается роль то биологии наследственности, то
реакции на окружающую среду. Понятие конституции в
том смысле, в каком мы его здесь используем, охватыва­
ет как первичные наследственно-биологически заданные
группы особенностей психофизической личности, так и
группы особенностей, возникших из первичных вследст­
вие ранних отклонений.
Когда я, опираясь, в основном, на работу Moll'a, со­
ставил список из примерно сорока значительных в духов­
ном плане людей, о которых имеются исторические сви­
детельства, позволяющие с определенной вероятностью
констатировать у них или у их ближайших кровных род­
ственников наличие гомосексуальности или частных гомоэротических психических компонентов, то в этом ряду об­
наружилась статистически очень сильная наклонность к
шизотимической характерологии и, напротив, весьма сла­
бая — к циклотимической. В этом ряду знаменитых пол­
ных или частичных гомоэротиков мы обнаруживаем так­
же несколько шизофренических — или близких к шизоф­
реническому кругу — больных (каковы, например: Людвиг
II Баварский, Кристиан VII Датский, Рудольф II Габсбург)
и, далее, личности с резко выраженными шизоидными
чертами: Платен, Микельанджело и Грильпарцер. Прове­
дя психологическую классификацию всего ряда, мы полу-

139

чим биполярное распределение характеров, аналогичное
тому, какое наблюдается в области шизофренических пси­
хозов. На одном краю — нежные, сенситивные, гиперэсте­
тические художественные темпераменты типа Платена, на
другом — холодные, властные, склонные к насилию нату­
ры, наделенные импозантным гением вождя, который мо­
жет вырождаться в деспота, а между двумя этими полюса­
ми оказываются в качестве переходных такие чрезвычай­
но противоречивые, страстные и драматические фигуры,
как Микельанджело, у которых нежность души равнове­
лика склонности к насилию.
Медицинское исследование типов личности гомосек­
суалистов было проведено на обычном амбулаторном ма­
териале Kronfeld'oM; и здесь, как и при изучении гениев,
мы прежде всего обнаруживаем основной тип нежного ги­
перэстетика, причем создается впечатление, что в этой
статистической выборке указанный тип явно преоблада­
ет; он характеризуется как сенситивный лабильный не­
решительный невропат, слабовольный, внушаемый, с
сильной склонностью к фиксации на эмоционально ак­
центированных переживаниях; далее, это тип, среди пред­
ставителей которого нередки весьма привлекательные ху­
дожественно-утонченные натуры, разгульные, любящие
«пощекотать нервы» выраженные дегенеранты, у которых
часто на первый план выступают женские черты харак­
тера. В то же время гомосексуальный тип властителя и
деспота в этой выборке не представлен, возможно, про­
сто по той причине, что такие люди, как правило, не хо­
дят в поликлиники. С другой стороны, в этом амбула­
торном материале Kronfeld'a встречаются иные типы,
отсутствующие среди гениев в силу своих малых способ­
ностей к социальным достижениям, к примеру, инфан­
тильные слабоумные.
Отметив эти общие конституциональные типовые осо­
бенности, мы можем теперь заняться прямыми специ­
фическими влияниями, которые некий гомоэротический
конституциональный компонент способен оказывать на
40 I

высшую личность его носителя. И здесь нельзя не заме­
тить, что, наряду с сильной социально-обусловленной
угрозой, исходящей от этого компонента, у одаренного че­
ловека сфера подавленных аномальных влечений порож­
дает и позитивные импульсы, своеобразно способствую­
щие развитию личности. Примером может служить связь
эроса и педагогической одаренности, которая была заме­
чена уже Сократом и его учениками и описана в «Пире»
Платона. В истории мы со времен Сократа и вплоть до Гербарта* встречаем великих людей, которые с присущими им
страстью, любовью и идеалистическим воодушевлением
сублимировали гомоэротический компонент своих влече­
ний, обратив его в импульс к чрезвычайно ценной в со­
циальном плане деятельности по воспитанию молс^ежи.
Близким родственником этой сублимационной педа­
гогической страсти является тот культ дружбы, который
иногда складывается в кружках литераторов, объединяю­
щихся вокруг личностей с гомоэротическими компонен­
тами влечений; примером может служить, скажем, круг
друзей поэта Глейма**. Высокую ценность при этом мо­
жет иметь не столько возникающая в таких кругах отчас­
ти избыточная стилистическая экзальтация переписки или
поэзии, сколько то безудержное и неутомимое рвение, тот
идеализм, с которым эти люди способствуют развитию
своих соратников или молодых талантов, если уж проник­
лись к ним симпатией.
В области изобразительных искусств мы имеем два пре­
красных примера влияния гомоэротических компонентов
личностей у Микельанджело и Винкельмана***. У Микель­
анджело этот компонент выражается в неутомимом воссоз­
дании мужской красоты и в явном пренебрежении женски­
ми мотивами — или даже омужествляющей их переработке.
* Гербарт, Иоганн Фридрих (1776—1841) — немецкий философ.
** Глейм, Иоганн Вильгельм Людвиг (1719—1803) — немецкий по­
эт, один из создателей Галльского союза поэтов-анакреонтиков.
*** Винкельман, Иоганн Иоахим (1717—1768) — немецкий архео­
лог и историк, создатель первой научной истории искусства.
+ 41

У Винкельманаон становится существенной движущей си­
лой его прекрасного и культурно плодотворного энтузиазма
по отношению к греческой пластике и к возрождению на
этой основе греческого культурного идеала вообще.
» Перейдем теперь к психологически особенно интерес­
ной группе влечений к насилию и боли; проявления их, как из­
вестно, парно-противоположны: властвовать — служить,
мучить — претерпевать мучения. То, что эти влечения пер­
вично сцеплены с сексуальными влечениями — и только с
ними, отнюдь не представляется вероятным, тем не менее
соответствующие связи чрезвычайно глубоки и многочис­
ленны. Ниже мы будем говорить о садизме и мазохизме, не
касаясь вопроса сексуальных сцеплений этих влечений, о
котором не всегда можно судить с уверенностью. Посколь­
ку рассматриваемые влечения, особенно в их активной фор­
ме, сталкиваются со многими, часто непреодолимыми пре­
пятствиями социального характера, то их сублимации — и
вообще те непрямые пути, по которым они проникают в
высшую жизнь духа и в гениальные творения, — часто осо­
бенно запутанны, парадоксальны и сложны.
Насколько очевиден инстинктивный характер этих
влечений в деструктивной жестокости их конечных про­
явлений, скажем, в известных национальных катастрофах,
настолько же точно эти влечения подходят под альтруи­
стический шаблон героического самопожертвования, в ка­
ковом виде они только и терпимы для культурного созна­
ния. Культурный человек и по сей день так же мало спо­
собен не проявлять своих влечений к агрессии и боли, как
и прямо назвать эти вещи их жестокими именами. Из-за
этого повсеместно возникли характерные компромиссы в
этической терминологии и обрисовке идеалов. Этот лейт­
мотив красной нитью проходит через всю историю куль­
туры, придавая бесконечное количество оттенков поняти­
ям «добродетель» и «долг»; его внутренняя связь с пробле­
мой гениальности проявляется в почитании импозантных
«демонических» личностей, чьи свершения в конечном
счете носили преимущественно разрушительный характер.
42

Одно из простейших — поскольку оно является в наи­
большей мере разрешенным — средств проявления влече­
ния к боли это, как и в простой эротике, фантазия же­
лания, художественно-литературное изображение. Нет
лучшего доказательства соответствующего широкого, все­
человеческого резонанса, чем богатство фантазий мучения,
содержащихся как раз в самых популярных детских книж­
ках (сказки братьев Гримм, «Макс и Мориц»*, «Растре­
па»**). И в высокой литературе писатели с сильным эле­
ментом влечения к боли часто прибегают к эффектам за­
хватывающе-ужасного, демонического. Это справедливо и
в отношении долгих, угнетающих фантазий убийства Дос­
тоевского, и в отношении вызванной противоречивейшими инстинктивными импульсами порывистости Клейста,
разряжавшейся как громоподобными ударами кровожад­
ной эротики или фантомным видением ужасной амазонки,
так и изображением приниженного служения в «Кэтхен из
Хейльбронна». Та же группа влечений — в ласково-сенти­
ментальных вариациях — обнаруживается и у Шамиссо в
его вчувствовании в душу прелестной, смиренной, рабски
любящей и погибающей женщины («Любовь и жизнь жен­
щины»), растерзанной львом невесты или почти гомоэротически фиксированного солдата, который должен рас­
стрелять своего единственного друга. По внешнему впечат­
лению, весьма непохожими на вышеозначенные являются
юмористические эпизоды в многочисленных фантазиях о
мучениях и историях о водяных Вильгельма Буша, однако
эта инстинктивная частная сторона его сложной личности
находит ясное выражение в стихотворении о картине Брауэра*** из книги «Критика сердца».
* Знаменитая книжка Вильгельма Буша (1832—1908), немецкого
писателя, поэта и художника-карикатуриста.
** Книжка врача и писателя Г. Гофмана, одна из первых детских
книг с картинками.
*** Брауэр, Адриан (1605 или 1606—1638) — фламандский художник,
один из крупнейших мастеров бытового жанра; на упомянутой картине
изображена мучительная хирургическая операция.

J43

В областях этики и религии одним из ключевых фак­
торов является психология невроза навязчивых состояний.
Аналитическими и клиническими исследованиями уже,
можно считать, доказано, что по меньшей мере часть нев­
розов навязчивых состояний возникает на почве консти­
туционально аномальных влечений, в частности, из садо­
мазохистских импульсов, — хотя и не прямо, а в высшей
степени сложными обходными психологическими путями.
Навязчивые сексуальные импульсы отклоняются целост­
ной личностью и тормозятся по типу табуирования по­
средством разрастающегося ритуала защитных и искупи­
тельных действий. Однако чем больше эти моральные уг­
рызения и самонаказания переходят в самомучительство,
тем больше они, уже со своей стороны, служат удовлетво­
рению мазохистского влечения. Сладострастие боли поро­
ждает в качестве защиты моральное самоедство, а это мо­
ральное самомучительство, в свою очередь, вновь порож­
дает сладострастие боли, — так возникает порочный круг,
который при сильной конституциональной обусловленно­
сти влечений иногда препятствует любому терапевтическо­
му вмешательству. Но даже отвлекаясь от таких особенно
тяжелых заколдованных кругов влечения к боли, прихо­
дится иногда наблюдать, как серьезная морально-религи­
озная озабоченность жизнью собственных влечений в ко­
нечном счете становится у невротиков, как и у здоровых,
навязчивой и — с известным мучительским вожделени­
ем — вновь и вновь возбуждаемой игрой фантазии, кото­
рая может, к примеру, превратиться у отдельных прихожан
в поистине сексуальное бешенство исповеди — и в сущее
бедствие для католического духовника.
От невроза навязчивых состояний протягиваются ин­
тересные цепочки связей к области этики, например, к
психологии чувства долга. Это справедливо как для обыч­
ных людей, так и для исторических героев нравственного
идеализма и ригоризма из числа великих теологов и фи­
лософов, революционеров и законодателей. Как известно,
человек со здоровой структурой влечений относится к мо44

рали, как к соли в супе: она нужна, но не должна забивать
вкус. «Моральное всегда подразумевается само собой».
Иначе обстоит дело у людей с гипертрофированным чув­
ством долга. В них есть некая черта угрюмой холодности
или той пугливой педантичности, которая является типич­
ным характерологическим симптомом, сопутствующим
неврозу навязчивых состояний. Моральный акцент такие
люди всегда делают на представлениях о должном и необ­
ходимом или на идеях служения и самопожертвования.
Они не дают себе ни минуты покоя, у них нет времени на
усталость, они жертвуют всеми радостями жизни, они
жертвуют своими перерывами на отдых и своими выход­
ными, и они стараются добиться того же от тех, кто их ок­
ружает. В их чувстве долга есть что-то мучительское, и они
способны превратить его в тяжкое наказание для самих се­
бя, своей семьи и своих сослуживцев. И все это происте­
кает не от нескончаемого избытка сил и радости творче­
ства, как у многих гипоманьяков, а, по-видимому, от са­
мого абстрактного идеализма, от априорного кантовского
принципа долга. Инстинктивную противоположность это­
го принципа восприятию обычного человека выразил
Шиллер в известной, намекающей на Канта, эпиграмме:
«Рад услужить я друзьям, но, увы, — по велению сердца,
И беспокоюсь порой: где ж добродетель моя?» —
«Выхода нет у тебя! Презирать их ты должен стараться
И с отвращеньем потом делать, что долг повелит»*.
Подобное чувство долга может быть преимуществен­
но «садистским», направленным на мучительское подчи­
нение окружающих, либо воздействовать более «мазохистски», самомучительски. В случаях легких, хорошо ком­
пенсированных уклонов такие компоненты влечений
* В оригинале:
«Gerne dien' ich den Freunden, doch tu' ich es leider mit Neigung,
Und so wurmt es mich oft, daß ich nicht tugendhaft bin».
«Da ist kein anderer Rat! Du mußt suchen, sie zu verachten
Und mit Abscheu alsdann tun, wie die Pflicht dir gebeut».

J45

могут вносить свой вклад в процессы, приводящие к дей­
ствительно высоким этическим свершениям и героиче­
ским событиям мировой истории.
Мы отнеслись бы несправедливо к великой историче­
ской личности Кальвина и его всемирному учению, если
бы не захотели увидеть, что даже ему, основателю Женев­
ского религиозного государства, не удалось насадить в нем
чистое божественное согласие, человеческую любовь и че­
ловеческое счастье; более того, в тесном сплетении всех
этих идеальных целей и импульсов ощущается атмосфера
принуждения, жесткости, безрадостности и даже мрачно­
го фанатизма. Представляется заведомо невероятным, что­
бы эти черты государства были совершенно независимы
от личности основателя. Мы опустим ряд близких по ха­
рактеру событий, о психологических мотивах которых бы­
ло много споров (и среди которых особенно пугающее впе­
чатление производит казнь Сервета*), и укажем лишь на
те факты, которые изложены в протоколах Женевского му­
ниципального совета о процессе над ведьмами Пигни в ок­
тябре 1545 года и опубликованы, в частности, О. Pfister'oM
(Цюрих, 1947). Из них следует, что Кальвин вмешивается
в застопорившийся процесс, хвалит Совет за прошлые каз­
ни и предлагает, в добавление к ним, значительно увели­
чить количество жертв, то есть казнить всех, в том числе
и волшебников, безвредных для людей и скота. То, что
Кальвин здесь был не просто жертвой всеобщих настрое­
ний времени, следует из того факта, что Женевский совет
возражал — и, кажется, небезуспешно — против этих пред­
ложений. Кстати, религиозное государство Савонаролы во
Флоренции своей атмосферой во многом напоминает Же­
неву Кальвина.
У великих героев мировой истории влечение к холод­
ной, кровавой жестокости редко проявляется так отчет­
ливо, как при основании государства добродетели. Чис* Испанский мыслитель и врач Мигель Сервет (1509 или 1511 —
1553), резко полемизировавший с Кальвином, по требованию Кальвина
был сожжен как еретик.

46 I

тейшая и абстрактнейшая мораль, основанная на чувстве
долга, высший нравственный идеализм — вот главные це­
ли таких деспотов, как Робеспьер. Почему они так мрач­
ны и угрюмы? Почему рядом с ними всегда палач? Эти
великие люди превратили отрубание головы в систему;
они совершили гекатомбы людей во цвете лет, принеся
их на алтарь добродетели, а остальных или изгнали, или
замучили, как в застенке, — и все во имя добра. Но раз­
ве добро — не доброта? Едва только добро захочет быть
больше доброты и моральное — больше того, что «всегда
подразумевается само собой», как тут же изменяются их
инстинктивные основы. Долг-аскетизм-мучение — вот
ступени, или стадии, последовательного развертывания
одного и того же влечения к боли. Как только мораль
переходит какую-то определенную грань, она становится
извращением.
Говоря в общем, можно ли принуждением заставить
людей стать добродетельными? Нет ли здесь определенной
трагической закономерности, в силу которой подобные
попытки принуждения возбуждают встречные взаимодей­
ствующие влечения к боли и агрессии у властвующих и у
подвластных, то есть те опаснейшие влечения, которые не­
сет в себе человек и которые тем опаснее, что они здесь
постоянно выступают в одеянии высшей добродетели,
призванной социально или религиозно осчастливить лю­
дей? Но мы не можем ставить перед собой задачу ответить
здесь на этот вопрос.
Мораль, основанная на подчеркнутом чувстве долга,
являет сходные черты и в рамках чисто интеллектуально­
го рассмотрения, например, у Фихте, ярчайшего предста­
вителя философского идеализма. Из его частной перепис­
ки возникает образ тактика макиавеллиевского толка, че­
ловека, стремящегося к достижению власти любой ценой.
Его склоняющаяся к солипсизму философская система
представляется чистейшим интеллектуальным отражени­
ем лежащей в ее основе структуры влечений. Интеллекту­
альность здесь — лишь средство для того, чтобы неограниJ47

ченно и не обращая внимания на все возражения некоего
более или менее воображаемого мира проявлять субъек­
тивность, чтобы деспотически властвовать. За «не-Я» со­
храняется лишь ровно столько реальности, чтобы оно мог­
ло» как не имеющий значения раб подчиняться его «Я».
Весьма характерна и манера выражений Фихте: «Солнеч­
но-ясное изложение... попытка заставить читателя по­
нять». Акцент делается на этом «заставить».
Аскетический жизненный идеал отчасти находит здесь
прочную психологическую опору. Аскетами мы ведь назы­
ваем таких людей, которым наслаждение приносит не
удовлетворение нормальных инстинктивных потребно­
стей, а напротив, отказ от него — и даже действия напе­
рекор этим потребностям. То есть речь здесь идет об из­
вращении, или, по-латински, о перверсии примитивных
направлений влечений, причем в самых различных сфе­
рах. В элементарно-биологическом смысле многие формы
аскетизма можно рассматривать как проявления первер­
сии, независимо от того, что, с этической точки зрения,
аскетизм может преследовать самые высокие позитивные
цели, и независимо от того, что, в целом, аскетический
жизненный идеал исторически сильнейшим образом спо­
собствовал высшему духовному прогрессу человечества, а
тем самым, косвенно, — и его биологическому развитию.
Тут везде необходимо тщательно следить за тем, чтобы не
соединять этические ценностные суждения с чисто био­
логически-конституциональным способом рассмотрения:
одно вовсе не тождественно другому. Частичная консти­
туциональная обусловленность аскетического извращения
влечений является следствием того, что многие люди — тут
можно вспомнить некоторые шизофренические погранич­
ные состояния — как бы инстинктивно стремятся к этому
жизненному идеалу невзирая на все противодействие ок­
ружения, в то время как, скажем, какой-нибудь гипоманиакальный пикник, даже воспитанный в жесткой аске­
тически-ориентированной среде, никогда не приобретает
внутренней склонности к аскетизму.
48 I

Заметим, что этот аскетический жизненный идеал — в
высшей степени сложный феномен; чрезмерная альтруи­
стическая и метафизическая проникнутость здесь тесно со­
седствует с самой жесткой тенденцией к самовозвеличи­
ванию. Со стороны элементарных конституциональных
факторов, простое недоразвитие некоторых структур вле­
чений, простое—истинное—отсутствие потребностей
вплоть до аутистически инертной бесчувственности явля­
ется элементом аскетического предрасположения. И нако­
нец, у некоторых адептов этого образа жизни — особенно,
когда он приобретает крайние, карикатурные формы —
определенную роль играют и явно перверсные структуры
влечений: в сексуальной сфере особенно характерны им­
пульсы влечений к боли, в сфере пищевых влечений и про­
чих общетелесных чувств также наблюдаются аналогичные
странные прихоти, намеки на которые мы встречаем у
беременных женщин и у истериков. Так, у мадам де ла
Мот-Гион, основательницы религиозной секты во време­
на Людовика XIV, уже с юных лет проявилась потребность
съедать извергнутое в рвоте больными, за которыми она
ухаживала. К слову, такие перверсии не только сексуаль­
ных и агрессивных, но и оральных групп влечений мы на­
блюдаем и при повреждениях промежуточного мозга, в ча­
стности, возникающих, как можно показать, при перело­
мах основания черепа.
Любовь к больным и увечным, к самым заброшен­
ным, самым грязным и самым отталкивающим, вообще
к самомучительству и мученичеству, при одной и той же
инстинктивной основе, может в случаях легких, хорошо
компенсированных форм порождать общественно-значи­
мые акты высокого самопожертвования, а в более тяже­
лых случаях — бесполезную мистически-аскетическую иг­
ру, которая, несмотря на свои религиозные одежды, по
существу не отличается от обычных мазохистских и копрофильных перверсий. Из житийной литературы видно,
что самые высокие и самые необычные проявления этой
группы влечений нередко переплетаются, и иногда пер|49

версная необычность проявления больше отвечает рели­
гиозному вкусу эпохи, чем производимый социальный
эффект. Поэтому венком религиозного гения и «свято­
го», наряду со многими духовно значительными лично­
стями, увенчивались и такие люди, которые с сегодняш­
ней точки зрения должны были бы стать не предметом
религиозного поклонения, но, скорее, материалом газет­
ной сенсации, а может быть, и просто объектом боль­
ничного надзора.
Впрочем, внутреннее переплетение значимых духовных
импульсов и религиозно-организаторских свершений с не­
кими произрастающими из того же корня влечений вьюн­
ками перверсных арабесок мы встречаем во все эпохи
вплоть до нового времени; к примеру, в своеобразном ре­
лигиозном воспевании ран Христовых у Цинцендорфа*
(направление, имеющее отдельных предшественников в
средневековой мистике).
В области религии инстинктивные проявления влече­
ния к власти и потребности в слепом подчинении высту­
пают не только в классическом ролевом раздвоении: на­
казывающий исповедник и подчиняющийся грешник (на­
пример, Конрад Марбургский и святая Елизавета**), но
они могут одновременно сосуществовать в одной и той же
личности, конституируя тип религиозного пророка, поро­
ждая мнимо парадоксальную психологическую ситуацию,
описанную, например, в автобиографии Юнг-Штиллинга***: слепое подчинение внутреннему пророческому го­
лосу божественной воли, которая, далее, является внутрен­
ним оправданием для навязывания этой воли другим — в
качестве избранного орудием божьим — и для осуществ­
ления власти над ними — в качестве вождя.
* Цинцендорф, Николаус (1700—1760) — писатель и миссионер.
** Св. Елизавета (1207—1231, канон. 1235)—дочь короля Венгрии
Андреаса II; после смерти мужа, ландграфа Тюрингии, следуя наставле­
ниям духовного отца, Конрада Марбургского, прославившегося своей
суровостью инквизитора, учредила в Марбурге лечебницу для бедных и
посвятила остаток жизни уходу за больными.
*** Юнг-Штиллинг, Иоганн (1740—1817)— ученый и писатель.

5Ç4

И важнейшим объектом упражнений, находящимся в
ядре многих аскетических систем, является опять-таки по­
ловое влечение. Речь здесь идет о простых сублимациях
влечений в духе мистических переживаний; при этом на
относительно примитивном, игровом уровне простые эро­
тические фантазии желания переводятся в сферу духовно­
го, а на высших уровнях достигается прямое превращение
эротического возбуждения в пылающее блаженное чувст­
во единения с Богом, которое почти не сопровождается
представлениями и, расплавляя границы «я», выплескива­
ется в космос.
От этого аскетизма, весьма родственного мистическо­
му переживанию, аскетизм в более узком понимании от­
личается тем, что стремится не к насыщению в единении
с Богом, а как раз к мнимому отсутствию насыщения, к
чистому умерщвлению влечений. При конституциональ­
ной слабости влечений достигнуть этого несложно. В ос­
тальных случаях наше отношение к аскетическому образу
жизни с якобы отсутствующими влечениями весьма скеп­
тическое. Ибо там, где аскетический подход к жизни дос­
тигает своего культурно-исторического апогея, мы видим
почти типичные пограничные случаи извращения влече­
ний в перверсном, и именно садомазохистском направле­
нии. Eulenburg весьма основательно говорит о временами
возникавших в средние века периодах «спортивного биче­
вания» ради установления «рекорда святости» и приводит
поучительные примеры знаменитых криминальных эпизо­
дов церковной истории, когда сублимация влечения к бо­
ли в чистую практику аскезы не удавалась, и религиозные
бичевания кающегося давали естественную «отдачу», при­
водя к мазохистскому половому акту.
Нам следует несколько задержаться на конституцио­
нальной структуре влечений некоторых пророков и осно­
вателей сект, поскольку между ними и великими гениями,
внесшими вклад в историю культуры, имеются еще неко­
торые интересные параллели. Мы возьмем два наиболее
ярких примера такого рода из архивов нашей Тюбинген51

ской клиники: опубликованный Саирр'ом случай органи­
затора массового убийства Вагнера с его мессианской иде­
ей в духе Ницше и обработанный Reiss'oM случай пророка
Хейссера, — и добавим к ним, пожалуй, многократно об­
суждавшийся случай так называемой кенигсбергской сек­
ты святош под водительством Эбеля. У всех этих людей,
достоинства личностей и учений которых в целом весьма
различны, явно просматриваются два неизменно повто­
ряющихся основных источника их пророческого само­
сознания: это, во-первых, выраженная тенденция к са­
мовозвеличиванию, тщеславное стремление к роли вождя,
граничащее с самообожествлением, а во-вторых, — оп­
ределенные своеобразные особенности структуры полово­
го влечения, которые срастаются с упомянутой тенденци­
ей и в теснейшем переплетении с нею порождают особую
форму профетической идейной или бредовой системы. Не­
однородность такой конституциональной структуры вле­
чений приводит у людей типа старшего учителя Вагнера к
тяжелой разорванности всей конструкции личности; от­
клоненные перверсные компоненты влечений (в данном
случае — чувство вины за акты содомии) сильнейшим
образом нарушают поддержание баланса самооценки и с
большим трудом сверхкомпенсируются болезненным,
взвинчивающимся до бреда величия самосознанием. Од­
нако подобные аномальные компоненты влечений не толь­
ко подавляются этими пророками или сверхкомпенсиру­
ются в идеях величия, но и прямо проявляются во вво­
димом основателем секты ритуале. Частичный отказ от
полового влечения приводит к возникновению у Хейссе­
ра эксгибиционистских наклонностей, которые затем пря­
мо сказались на общении с сектантками, выразившись в
церемониях причащения непорочности и святости. По­
следние удивительно напоминают еще более разработан­
ный церемониал кенигсбергских святош проповедника
Эбеля (начало XIX века), в котором эксгибиционистские
акты также играли определенную роль в культовых освя­
щающих действиях, кроме того, весьма обстоятельные и
52

беззастенчивые речи о сексуальных предметах здесь, как,
впрочем, и во многих аналогичных тайных религиозных
собраниях, не удерживаясь в каких-либо границах, пере­
ходят в сферу собственно эксгибиционистского поведения.
К этому у Эбеля добавляются еще явно садомазохистские
элементы, выразившиеся в идее взаимного бичевания в
полуобнаженном виде. Наличие некоторого садистского
компонента можно заподозрить и в откровенно аномаль­
ных влечениях старшего учителя Вагнера, если предста­
вить, в какой степени он еще за годы до совершенного им
деяния насыщал свое воображение фантазиями убийства.
Намного прозрачнее структура влечений его духовно­
го отца, куда более масштабной и исторически наиболее
ясной из всех гениальных пророческих фигур, — Ницше.
Было бы весьма интересно показать в деталях, как пере­
плетение боли и сладострастия, ненависти и любви, вла­
столюбия и любви проходит лейтмотивом сквозь всю его
личность, причем сквозь все ее слои от инстинктивно-эро­
тического и вплоть до высших этических сублимаций его
учения. Он сам совершенно ясно понимал это и выразил
так: «Вид и градус сексуальности человека достигает до са­
мой высокой вершины его духа». О соответствующих ин­
стинктивных корнях говорит его известный афоризм: «Ты
идешь к женщинам? Не забудь хлыст» — и его обозначе­
ние любви как «мучительного жара». Отсюда мы можем
обозреть весь горизонт его внутреннего мира от идеала ра­
сы господ и восхищения страстью к убийству у «белоку­
рой бестии» вплоть до продуманной теории сострадания
и христианской любви, о которой он в связи с ее истори­
ческим происхождением из древнееврейской общины го­
ворит: «Эта новая любовь, глубочайшая и возвышенней­
шая из всех видов любви, — побег от того древа ненавис­
ти и мести». Мы мгновенно поймем всю односторонность
и, в то же самое время, всю чудовищную проницательность
этого частного психологического суждения, если сопоста­
вим его основную формулу: «любовь от ненависти» с фор­
мулой влечения: «сладострастие от боли».

m

И у другой великой профетической натуры, Руссо, из­
менения самооценки, чувство неполноценности и ком­
пенсаторная тенденция к самовозвеличиванию конститу­
ционально сочетаются с динамикой весьма вариативной
сексуальной структуры; это очевидно, хотя истолковать
отдельные линии развития здесь часто затруднительно. Он
сам подробно описал свои эксгибиционистские и мазо­
хистские наклонности, и мы вправе заметить, что бес­
примерная нестесненность его морального саморазобла­
чения, по-видимому, должна быть связана с эксгибицио­
нистским компонентом влечений.
В профетическом комплексе Стриндберга отношение к
женщине и к женскому вопросу само по себе является цен­
тральной мировоззренческой проблемой и стержневым эле­
ментом программы великих реформ. И в этом случае отно­
шение к проблеме властвования и подчинения полов разви­
вается параллельно цепи сильных аффективных вспышек
эротических мучений и мучительств, которая проходит
сквозь его личные супружеские переживания. Его бред пре­
следования, источником которого является женщина, тес­
нейшим образом связан с мазохистским стремлением к
роли мученика. Да и вообще подобная склонность рассмат­
ривать отношения полов исключительно в качестве цен­
тральной проблемы власти может возникнуть только на ос­
нове определенных структур влечений или определенных
снижающих самооценку детских переживаний; в отно­
шении Стриндберга справедливо и то и другое. Точно так
же, как у Ницше или у Фихте, идейно-философский ряд
Стриндберга — это сублимационный верхний слой, своего
рода отражение, или интеллектуализированное воспроизве­
дение, нижележащих структур влечений.
Психологически столь же важными, как эти две боль­
шие группы гомоэротических и мазохистских влечений,
являются и более тонкие количественные вариации сек­
суальной конституции; прежде всего, это задержки, час­
тичные нарушения пубертатного развития, частичное со­
хранение инфантильной и ювенильной структур, которые
54|

особенно часто встречаются в психологии истерии и ши­
зофрении, но играют свою роль и в конституциональной
психологии высокоодаренных людей.
У истериков и шизофреников мы наблюдаем затяги­
вание и неравномерное прохождение психического созре­
вания в пубертатном периоде, а также — в ряде случаев —
длительное сохранение пубертатных стигм с соответст­
вующими искажениями взрослой личности. Мы наблю­
даем неполное духовное освобождение от инстинктивной
связи с отцом и матерью или от инстинктивного пубер­
татного бунта против родителей, параллельно с соответ­
ствующим запаздыванием нормальных влюбленностей.
Женщины-истерички нередко сохраняют психические
стигмы раннего пубертата: отказ от телесной половой
жизни при перенапряженных эротических фантазиях, бы­
стро проносящиеся порывы чувств, девическую мечта­
тельность, театральный пафос, резко контрастирующий
с наивной, капризничающей детскостью, склонность к
броским, блестящим ролям и игру с мыслями о само­
убийстве, — всю ту причудливую смесь забавного и тра­
гического, которая характерна для определенной фазы пу­
бертата. Из столкновения этой невызревшей конституции
влечений с задачами взрослой жизни — в особенности, в
эротической сфере — легко возникают те атавистические
инстинктивные реакции и аффективные кризисы, кото­
рые мы объединяем названием «истерия».
У шизофреников и шизоидных психопатов также за­
частую сохраняются пубертатоподобные стигмы, причем
не только в сфере собственно полового влечения, но и в
иных компонентах личности; к числу таких стигм отно­
сятся неловкость и блокирование выражения души или
психической подвижности, аутистические сны наяву и, в
особенности, выраженные сублимационные феномены:
склонность к пафосу, к далекому от жизни идеализму и к
безбрежным метафизическим размышлениям.
Возникновение философских, метафизически-спеку­
лятивных умонастроений у мужчин можно рассматривать

№

просто как нормальный пубертатный признак, в области
патологии возникновение таких умонастроений сильно и
типично связано с ювенильным психозом и с психологи­
ей шизофреников. Это явление резко отделяет соответст­
вующий период жизни как от наивности связанных с
мгновенными впечатлениями детских переживаний, так и
от реалистической духовной установки зрелого мужчины,
в которой идеализм пубертата, как правило, исчезает. Те
же случаи, когда центр тяжести духовных интересов и в
среднем возрасте лежит в сфере спекулятивного, биологи­
чески можно рассматривать как проявления ювенилизма,
или задержки пубертатного развития. Соответствующая
связь с сексуальной конституцией особенно хорошо иллю­
стрируется отношением философов к браку. Так, Ницше
говорит: «Женатый философ — это комедийный персо­
наж». В самом деле, статистика показывает, что у филосо­
фов частота браков намного ниже средней, а у тех, кото­
рые все-таки женятся, браки часто оказываются несчаст­
ливыми (Сократ, Бэкон, Конт, Вольф*, Д. Ф. Штраус** и
др.). В плане задержки развития весьма характерен также
возраст вступления в брак. Средний процент европейцев,
которые женятся после сорока лет, составляет 9%, тогда
как у философов таких поздних браков оказывается 40%.
Но классический тип личности философа — это тип Кан­
та и Шопенгауэра: склонный к уединению старый холо­
стяк, относящийся к женскому полу с явной антипатией.
Лампе, слуга Канта, даже не осмелился сообщить хозяину
о своей свадьбе; когда же Лампе женился во второй раз,
Кант был возмущен, обнаружив, что уже долгие годы у не­
го служит женатый.
Аналогично философии зависит от пубертата и лири­
ка, очевиднейшим образом питающаяся из внутреннего
источника юношеской эротики и связанных с ней групп
* Вольф, Христиан (1679—1754) — немецкий философ и математик.
** Штраус, Давид Фридрих (1808—1874) — немецкий теолог и фи­
лософ, автор знаменитой книги «Жизнь Иисуса, критически перерабо­
танная».

561

мечтательных чувств. И у великих лириков произведения
этой художественной формы — нередко в совершенно
преобладающей степени — продукт юных лет; их резкое
количественное сокращение в среднем возрасте также
доказано надежной литературоведческой статистикой; в
это же время на первый план выходит реалистическое
прозаическое повествование. Очевидно, что с возрастом
обычно исчезает не способность к самовыражению в ли­
рических формах, а внутренняя тяга к активному их ис­
пользованию. В тех же случаях, когда и в более зрелом
возрасте продолжается богатое и прочувствованное лири­
ческое творчество или когда, как у Гете, оно время от вре­
мени поднимается островками и в поздние периоды жиз­
ни, это — отвлекаясь от сильных внешних эротических
переживаний случайного характера — служит указанием
на более глубокое конституциональное вариантообразование.
Склонность к идеалистическому пафосу составляет, в
известной степени, специфику пубертатного периода: до
этого времени ее, как правило, нет, а по мере вхождения
в мужской возраст она в большинстве случаев уступает
место некоему реалистическому успокоению. Сохранение
этого идеалистического пафоса, этого «юношеского ог­
ня», может являться свойством высшей социальной цен­
ности, тем не менее биологически оно относится к раз­
ряду частичных задержек пубертатного развития. Поэто­
му у творцов великих патетических творений, особенно
у трагических драматургов, мы наблюдаем то склонность
к пубертатным психозам и шизофреническому распаду,
как у Ленца и Клейста, то сильное вариантообразование
в сфере влечений, как у Микельанджело, того же Клей­
ста, Грильпарцера или Граббе. Но мы встречаем и таких
великих патетических творцов, у которых не наблюдает­
ся каких-либо грубых нарушений полового влечения, од­
нако психическая сторона сексуальности не получает у
них полного развития; я имею в виду такие натуры, как
Корнель и Шиллер. Первый известен своим почти ис-

№

ключительным предпочтением драматургии героического
пафоса и пренебрежением эротическими мотивами; у бо­
лее взрослого Шиллера эротика тоже играет очень ма­
лую роль, по сравнению с патетикой и философией, — в
том числе и в его зрелых драмах, хотя он охотно вплета­
ет в них в качестве второстепенных эпизодов общепри­
нятые любовные сцены; при этом, однако, всякий раз по­
ражаешься тому, как плохо такой мастер слова слышит
естественный голос любви, как сильно его любовные диа­
логи напоминают перенапряженные слащавые деклама­
ции, выдуманные юнцом, внутренне далеко еще не про­
чувствовавшим реальную жизнь любви. Итак, несомнен­
но имеется группа конституций, в которых сохранение
патетических умонастроений и легкие задержки развития
психоэротики взаимосвязаны.
Еще одна близко связанная с предыдущей и даже на­
ходящаяся от нее в прямо пропорциональной зависимо­
сти задержка пубертатного развития стала у Шиллера лейт­
мотивом, проходящим сквозь все его творчество и сквозь
всю жизнь его чувств; речь идет о затянувшемся бунте про­
тив отца, о незаконченной борьбе с авторитетом, которая
обычно представляет собой лишь короткую типичную про­
ходную фазу пубертатного психологического развития.
Этот бунт против отца, продолжавшийся у него на протя­
жении всей жизни, переходит в протест против заступив­
шего место отца и сознательно игравшего его роль герцо­
га Карла-Евгения и, далее, становится неугасимым огнем,
распалявшим его поэтические фантазии отцеубийства, ти­
раноубийства и революционного жеста и, эволюционируя
от «Разбойников» к «Вильгельму Теллю», в конце концов
принявшим глубоко одухотворенную, этически сублими­
рованную форму того типично шиллеровского идеализма
свободы, который духовно полностью слился с современ­
ными ему идеалами человечества. Примерно то же проис­
ходило и с Лютером.
Из учения о неврозах известна и обратная форма за­
держки пубертатного созревания: сохранение инстинктив58

но обусловленной духовной зависимости от родителей, в
частности, у мужчин — от матери. В этих случаях идеал
матери — или материнский идеал женщины продолжает
действовать на заднем плане сферы чувств взрослого муж­
чины, мешает соединению с юной партнершей, часто
приводит к почти паническому, невротическому обрыву
любовных отношений или вызывает такой род компро­
миссной эротики, который допускает только любовь к
зрелым женщинам, играющим роль матери, причем в этих
случаях происходит постоянное прорастание друг в друга
ролевых отношений любовника к возлюбленной и ребен­
ка к матери. Разумеется, эта фиксация на образе матери
не должна рассматриваться просто как причина поздней­
шей неспособности прийти к насыщенной любовной
жизни, поскольку и то и другое —тесно взаимосвязан­
ные выражения более глубоких биологических задержек
юношеского созревания. К описанному эротическому ти­
пу относятся Руссо и Гете. У Гете мы наблюдаем в каче­
стве характерного отражения амбивалентности влечений
почти загадочный постоянно повторяющийся отказ —
даже просто какое-то паническое бегство — от прекрас­
нейших юношеских любовных отношений (Фридерика
Брион, Лотта, Лили Шенеман), за которым всякий раз
следуют неврозоподобное чувство вины и период само­
мучительства. Позднее мы замечаем чувство избавления
при увлечении более зрелой женщиной, напоминавшей
мать (г-жа фон Штейн), и наконец, мы видим ошелом­
ляющий побег от всех внутренних конфликтов в брак с
духовно неразвитой, простой женщиной, которая не мог­
ла создать столь страшных для него духовных проблем.
Значение этой биологической задержки развития для ге­
ниального творчества Гете отнюдь не следует недооцени­
вать. Без таких постоянных помех и вмешательств, исхо­
дящих из биологической подосновы его существа, не воз­
никло бы и его временами такой «широкоохватной» и
проблемно-насыщенной любовной и эмоциональной жиз­
ни, а значит, — и многих больших и малых произведе-

J59

ний, в динамике и основных мотивах которых вспышка­
ми чувств озарены одни и те же критические поворот­
ные пункты: самомучительство предателя в любви (Вейслинген, Фауст) и освобождающее поклонение душевно
зрелой женщине, превосходство которой признается
(Орест, Тассо). У Руссо собственно инфантильные черты
еще больше выходят на первый план: бегство и припада­
ние к коленям женщины, заменяющей мать, являющей­
ся одновременно и возлюбленной, и «маменькой» (г-жа
де Варане, г-жа д'Эпинэ), с вспышками амбивалентно­
сти и чувства вины, которые, после дальнейшего отчасти
паранойяльного развития в неизменном направлении,
войдут в качестве компонентов в гениальное творение.
И под конец, в точности, как у Гете, рационально совер­
шенно необъяснимое бегство в брак с духовно крайне не­
развитой, но не создающей проблем женщиной.
И такой вариант влечений, как нарциссизм, наивная
самовлюбленность, тоже нередко привносится в торжест­
венное самоизображение поэтов и героев; более того, как
только начинается почитание гения, этот вариант прямо
извлекается им из окружающего мира. Эта сторона силь­
но выражена у Гете; в годы его юности она даже была от­
дельно отреагирована в Эгмонте, выступающем в виде не­
сколько женоподобного сердцееда, временами по-павлиньи распускающего хвост («смотри же вволю...»). Когда
Гете переходит в более почтенный возраст, эта черта весь­
ма утонченно, сдержанно и стилизованно включается в его
манеру поведения художника жизни, мудреца и князя по­
этов, не совсем свободную от легкого налета торжествен­
ного позерства, эгоизма и кокетства красивого мужчи­
ны, — то есть в такую манеру, в которой как юношеский
нарциссизм, так и потребность защиты сверхчувствитель­
ной сферы внутренней жизни органично и стилистически
последовательно усваивается духовно наполненной цело­
стной личностью.
Весьма примечателен характер восприятия любви у
другого поэта, временами ходившего по самому краю ши60 I

зофренической пропасти, у Райнера Марии Рильке. В ат­
мосфере глубочайшего аутизма и застенчиво прятавшейся
в себя внутренней живости развилась некая оранжерейная
форма любви, которая все дальше дистанцировалась от ес­
тественного удовлетворения желания или, вернее сказать,
которой достигнутое удовлетворение желания все время
грозило глубочайшим разочарованием. Отчетливее всего
это состояние поэта выразилось в строках о трубадурах, ко­
торые ничего так не боятся, как быть услышанными. Он
завидует «покинутым, которые любят несравненно силь­
нее умиротворенных». «Что значат тьмы, с тех пор окру­
жавшие меня, в сравнении с непроглядной печалью тех
объятий, в которых исчезало все». Соединение означает
лишь «прирост одиночества». Идеал Рильке — это одино­
кая любовь без обладания, которая вне этого высокого ду­
ховного контекста соответствует тому, что в клинике спо­
койных шизоидов мы обозначаем как параноидную «лю­
бовь вдали». «Любить значит быть в одиночестве». Душа
не должна «касаться» другой души. Рильке тем самым вы­
свобождает любовь из естественных отношений «ты» и «я»,
выводя ее на метафизическую сцену. Любовь утрачивает
свой предмет, трансцендируется, и в конце концов от нее
остается лишь некое направление чувства, уходящего в
вечность. (Ilse Krippendorf детально проанализировала это
в прекрасном биографическом исследовании, которое мы
здесь использовали.)
Здесь мы опять дошли до такого пункта, в котором
биологические и культурные оценки резко расходятся. С
одной стороны, это состояние поэта Рильке отражает пре­
дельную степень аутизма, уже находящегося на пороге
утраты последних витальных точек соприкосновения с че­
ловеческим общежитием, и некий вид эротической пред­
расположенности, которая, несмотря на живую сексуаль­
ную восприимчивость, при потере здорового основного
инстинкта повисает в воздухе. С другой стороны, мы
вновь и вновь убеждаемся, что именно такие особые суб­
лимации влечений лежат в основе высших культурных
61

достижений в сфере поэзии и религии. Именно там, где
отказ от влечений парализует переживание удовлетворе­
ния, — именно там зачастую распускаются самые изы­
сканные цветы человеческого духа; именно так время от
времени происходило с любовной лирикой Гете.
Половую холодность — или даже стойкую антипатию
к эротическому — мы, далее, обнаруживаем у таких герои­
ческих деятельных натур (в чем-то подобных драматургам),
как Тилли* и Робеспьер; в этой подгруппе гениев она, повидимому, связана частью с аномальной направленностью
влечений, частью с общей холодностью темперамента, ко­
торая является основным фактором успеха многих вели­
ких практических деятелей. Впрочем, другие варианты вле­
чений тоже нередко обнаруживаются у великих людей с
властной натурой и у их ближайших кровных родственни­
ков; отчасти и здесь определенную роль играет половая и
общая холодность темперамента. Но, разумеется, эти хо­
лодные натуры составляют лишь какую-то часть людей,
добивающихся практического успеха.
И наконец, мы находим среди гениев достаточно много
людей со слабым или совершенно заурядным развитием
элементарных влечений — например, среди ученых (пре­
имущественно теоретического склада). Здесь мы нередко
обнаруживаем высокую степень общего отсутствия потреб­
ностей, в частности, относящихся к питанию и прочим
приятностям телесной жизни; что касается полового вле­
чения, то среди них нередко встречаются эротически ин­
дифферентные, и многие вследствие своей индифферент­
ности влечений остаются неженатыми. Это может быть
связано и с физическими недостатками, как, например, у
Канта; во всяком случае, астеническое телосложение в
этой группе встречается очень часто.
В этой главе нашего краткого очерка мы из всего мно­
жества факторов, играющих ту или иную роль в структуре
высшей психической жизни, рассмотрели лишь один, а
* Тилли, Иоганн Церклас (1559—1632)— уроженец Брабанта, пол­
ководец, служивший в испанской, австрийской, немецкой армиях.

Ml

именно динамику жизни влечений. Было бы неверно счи­
тать эти важные инстинктивные конституциональные и
наследственные факторы единственным ключевым момен­
том высшего психического развития, точно так же как бы­
ло бы признаком редкостной душевной слепоты, если бы
мы из мировоззренческих соображений не захотели уви­
деть то, что ясно осознали не только биологи, но и не ли­
шенные психологической проницательности философы, —
именно то, что конституциональная структура влечений
человека, говоря еще раз словами Ницше, «достигает до
самой высокой вершины его духа».
Отчасти первично конституциональное, отчасти транс­
формированное ранними влияниями, вариантообразование структуры человеческих влечений имеет столь же ма­
ло прямых соотношений с ценностными шкалами, как и
варианты мутаций растений и животных. Случайности на­
следственных комбинаций приводят к возникновению
серий вариантов одного вида — ценных, нейтральных и
вредных. В некоторых вариантах структур человеческих
влечений центры источников высших возможностей ду­
ховного развития, метафизической жажды, жертвенности,
чувства долга, аскетизма и идеализма оказываются рядом
с источниками влечений, относящихся к бесполезным и
даже к в высшей степени вредным вариантам перверсий,
неврозов и психозов. Определение ценности и ценностный
отбор здесь, как и во всей остальной биологии, обеспечи­
вает только взаимодействие с окружающей средой.

Глава 3. ИСХОДНАЯ ФОРМА ЛИЧНОСТИ
Мы привыкли видеть в портретах гениальных людей
важные документальные свидетельства об их личности,
причем мы видим «зеркало души» не только в подвижных
выражениях черт, но точно так же — и в постоянных фор­
мах лица и тела, в отношении которых уже в древности вы­
сказывались предположения о наличии какой-то связи яд­
ра духовного существа человека с его «исходной формой,

J63

находящейся в живом развитии». Это соответствует обще­
принятому справедливому мнению о том, что гениями ро­
ждаются и что в гениальности «свершается судьбы предначертанье», другими словами, — что высшие оригиналь­
ные духовные свершения возможны лишь на базе особой
наследственной предрасположенности, которая хотя и мо­
жет быть развита серьезными индивидуальными усилия­
ми и благоприятными влияниями среды — или даже сти­
мулирующими, может быть уже в детстве «включающими­
ся» жизненными трудностями, — однако заменена ничем
быть не может. Соответствующие доказательства настоль­
ко хорошо известны каждому из повседневного опыта дос­
тижений на уровне обычной одаренности, что перечислять
их излишне.
Поэтому такие сугубо личностные свершения, какие
представляют собой великие произведения художников
или открытия исследователей, особенно стимулируют на­
ши попытки выделить из телесной оболочки связанное с
ней исходное и первичное ядро личности, ум и характер
которой породили эти свершения, найти те типичные по­
тенциальные возможности и те непреодолимые ограниче­
ния, которые при всех усилиях и всех внешних перипети­
ях жизни остаются факторами духовного развития вели­
кого человека, выделить из хаотического нагромождения
биографических свидетельств об отдельных поступках и,
зачастую, совершенно парадоксально сочетающихся свой­
ствах личности типичные, постоянно воспроизводящиеся
внутренние зависимости и комбинации, то есть базовые
корни личности — и таким образом выявить в типичных
социологических эффектах их типичные биологические
источники.
В моей книге «Körperbau und Charakter»* я подробно
рассмотрел эти зависимости, в частности, и в приложе­
нии к гениям. Это именно те зависимости, которые по­
зволяют понять не только связи определенных типов ду* Русский перевод: «Строение тела и характер», М., ПедагогикаПресс, 1995 (первое издание на русском вышло в 1924 году).

64 I

ховного творчества с определенными формами психопа­
тий и психических нарушений, но также и некоторые со­
ответствия между душевными наклонностями и внешни­
ми телесными формами. Я не стану полностью повторять
приведенный там анализ, здесь достаточно будет лишь эс­
кизно очертить его контуры — для того, чтобы вообще
привлечь внимание к этой существенной составной час­
ти исследования гениальности, а кроме того, чтобы в ка­
кой-то мере прояснить читателю, не имеющему психиат­
рической подготовки, некоторые основные понятия, которьми мы будем пользоваться в этой и последующих
главах.
Для того, чтобы можно было понять, что мы подразу­
меваем здесь под «первичной личностью», необходимо
вначале убрать вторичную надстройку личности. Типич­
ным примером психологической системы, которая тща­
тельно исследует прежде всего эту вторичную надстройку
личности, является известная теория Адлера. Чувствую­
щий свою слабость в борьбе с окружающим его миром и
стремящийся к власти человек выстраивает некий внеш­
ний фасад своей личности, некий ряд свойств характера,
которые, в сущности, имеют смысл лишь ложных линий
укреплений, бутафорских позиций и фортификаций в сра­
жении с жизнью. Большинство окончательных, комплекс­
ных свойств характера с вложенными в них социальными
и этическими оценками — это не простые первичные эле­
менты личности, а сложносоставные, созданные во взаи­
модействии с окружением надстройки над собственно
ядром наклонностей. Древняя физиогномика — как и ны­
нешние популярные физиономисты — предпринимала
многократные попытки связать телесные особенности че­
ловека именно с этими окончательными, вторичными
свойствами характера, найти, скажем, какие-то природные
божественные или дьявольские черты или телесные кор­
реляты благородства, человеколюбия, алчности, гордости,
тщеславия, недоверчивости, религиозности. Это тупико­
вый путь.
3 Зак. 662

165

Но за обманчивым внешним фасадом скрывается соб­
ственно первичное ядро личности, жестко заданное на­
следственностью, хотя форма его границ и может изме­
няться под давлением жизни. Для всякого естественнона­
учно мыслящего и философски подготовленного человека
очевидно, что это наследственно-обусловленное ядро лич­
ности не может включать в себя фиксированные свойства
характера — но лишь определенные элементарные пред­
расположенности, определенные тенденции реагирования.
Эти тенденции реагирования могут быть различны и за­
висят от типа конституции; только эти элементарные пси­
хические предрасположенности и могут непосредственно
коррелировать с телесными свойствами. С другой сторо­
ны, для нас наличие такой корреляции некоторого пси­
хического фактора с комплексами телесных свойств — ин­
дикатор того, что мы нащупали какой-то фактор, связан­
ный с первичными душевными задатками.
В аффективной сфере такими элементарными предрасположенностями являются, например, привычная склон­
ность к преимущественно веселому или печальному рас­
положению духа, к нервической раздражительности или
невозмутимости в условиях психических воздействий. Это
такие факторы, которые в самом деле обнаруживают силь­
ную корреляцию с телесными свойствами; примером мо­
жет служить повсеместно признанная сегодня связь меж­
ду маниакально-депрессивным симптомокомплексом и
пикническим габитусом.
Отыскание таких первичных, простых факторов склон­
ностей и сведение сложных личностных различий и раз­
личий в одаренности к сравнительно ограниченному чис­
лу простых предрасположенностей является дальнейшей
целью нашего исследования, важным подспорьем которо­
го, наряду с описательной статистикой, будет именно экс­
периментальная психология. Эти факторы мы обозначим
как «коренные формы личности».
Нами уже выполнена большая серия эксперименталь­
ных исследований в области психологии эмоций и психо66 I

логии мышления. К примеру, была проведена целая груп­
па различных экспериментов с одной общей постановкой
задачи: испытуемый должен был мгновенно разлагать бы­
стро появляющиеся комплексы смешанных восприятий
света, цвета, форм и букв. Способность расщеплять слож­
ные внешние восприятия мы обозначаем как «расщепляю­
щую способность». Она является элементарным консти­
туционально-обусловленным фактором и, например, как
показали эксперименты в самых разных условиях, у лю­
дей с лептосомным телосложением намного выше, чем у
пикников. Эта расщепляющая способность представляет
собой источник, к которому восходит ряд сложных пси­
хических свойств, играющих фундаментальную роль в воз­
никновении различий типов личности и одаренности (в
том числе и в гениальных проявлениях), — таких свойств,
как склонность к абстрактному или конкретному мышле­
нию, к анализу или синтезу, а в аффективной сфере — к
образованию эмоционально акцентированных комплек­
сов. Совместно с другими элементарными факторами эта
расщепляющая способность обусловливает также склон­
ность к формированию идеалистической или реалистиче­
ской жизненной установки.
Сходные конституциональные различия элементарных
предрасположенностей существуют, помимо прочего, в
отношении восприимчивости к цветам и формам, имею­
щей особенно большое значение для формирования ху­
дожественного образа мира и, далее, в отношении устой­
чивости в затяжных процессах, способности к длитель­
ному напряжению мысли и воли, — то есть в отношении
фактора выносливости, в значительной мере определяю­
щего индивидуальный тип энергии, постоянства или под­
вижности, душевной восприимчивости и способности к
концентрации, а значит, и характер высших достижений
великих людей.
Телесные моменты, с определенной частотной вероят­
ностью указывающие на такие психические предрасполо­
женности, заключаются не в отдельных чертах, каждая из
з*

|б7

которых сама по себе говорит немного, а в типичных груп­
пах таких черт, то есть в совокупных типах телесного об­
лика, которые нередко оказываются хорошо выражены на
портретах гениальных людей и могут быть подробнее изу­
чены на основе прилагаемой к настоящей книге портрет­
ной галереи. При оценке портретов с целью выявления той
или иной духовной предрасположенности, рассматривают­
ся следующие типы строения тела: пикнический, отличаю­
щийся округлой приземистой фигурой (как у матери Гете
или у Александра фон Гумбольдта) и мягко очерченным
широким лицом с пропорциональными чертами; для муж­
чин этого типа характерны густая борода и усы и раннее
облысение; лептосомный*, узкогрудый (встречается у очень
многих философов и драматургов-трагиков), с острым, ху­
дым, чеканным профилем, иногда — с признаками «ретар­
даций», например, с детскими, неразвитыми чертами ли­
ца (Кант, Клейст), и шплетический, костно-мускульный.
Рассматривать сложные частные особенности этих основ­
ных форм мы здесь не имеем возможности. Кроме того,
существует еще ряд редких малых типов, частные особен­
ности и дисплазии которых определяют, например, такие
моменты, как эндокринный статус или сексуальная кон­
ституция, а тем самым, и связанные с ними факторы пси­
хической предрасположенности, варианты развития и его
задержки.
Чрезвычайно интересно понаблюдать за тем, как ос­
новательно великие мыслители прошлых столетий зани­
мались исследованием собственной конституции. Так, в
работах философа Лейбница, написанных на латинском
языке, содержится его самоанализ, в котором автор, опи­
раясь на античное учение о темпераментах, дает звучащий
почти современно обзор, охватывающий все стороны его
натуры: основные телесные и психические особенности,
здоровье и болезненные склонности, морфологию, обмен
веществ и темперамент. Из этого протокола самонаблю* В книге Кречмера «Строение тела и характер» для обозначения
этого типа используется также термин «астенический».

68 1

дения, написанного от третьего лица, мы выбираем и вос­
производим дословно только те фразы, которые нас здесь
интересуют. Лейбниц говорит о себе следующим образом:
«Росту он среднего, худ, с лица бледен. Руки обыкно­
венно холодные, к потению не склонен; ноги и пальцы
имеет длинные и худые весьма. Ладони его бесчисленны­
ми линиями исчерчены. Волос на теле не слишком много.
Голос имеет слабый и не столь глубокий, сколь высокий и
чистый. Весьма расположен к укрепляющим дух благоуха­
ниям. Охоч до сладкого, до сахару, которого к вину при­
мешивать обычай имеет.
Потребность его в беседе невелика, а любит он одино­
кое размышление и чтение. Касательно движений души
его можно сказать, что никогда не бывает он очень уж ве­
сел или очень уж гневен, и ни радости, ни боли никогда
не бывает у него без меры. Смех большею частью приво­
дит в движение лишь лицо его, груди не сотрясая. Двига­
ется он нельзя сказать, чтоб слишком много. Во сне по­
коен. Особливо одарен к изобретениям и произведению
суждений. Без труда способен разнообразнейшие вещи
примысливать, читать и писать, и без предуготовлений об
оных говорить, и всякий духовный предмет проникать и
до последних глубин исследовать.
Материя духовная напряжена в нем чрезмерно. Поэто­
му опасаюсь я, как бы от своего бесконечного штудирова­
ния и своих меры не знающих размышлений не получил
он когда-нибудь мозговой горячки или не испустил бы дух
по причине полного израсходования мозговой жидкости.
Должно также полагать, что следует ему остерегаться ка­
кого-нибудь рода чахотки».
Это самоописание, как замечал сам Лейбниц, не ук­
ладывается в схему греческого учения о темпераментах.
Зато оно представляет собой классическое описание вы­
сокоодаренного лептосомного шизотимика с худощавым
телосложением и наклонностью к аутистической интроверсии; при этом показателен контраст между внешней
психомоторной сдержанностью и интенсивнейшей внут|б9

ренней духовной жизнью. Отчетливо просматривается
сильная наклонность к логическому абстрактному мыш­
лению, в то же время о каких-либо образных представ­
лениях вообще не идет речи, а известные диатетические*
броски темперамента циклотимиков — от веселого к пе­
чальному — представляются явно ослабленными и при­
глушенными. Таков этот самоанализ Лейбница (в немец­
ком переводе опубликованный профессором Engelhardt'oM).
Что касается болезненных психических явлений, то у
пикников наблюдается склонность к периодическим ко­
лебаниям состояния духа (Гете), к беспричинным спора­
дическим подъемам и спадам настроения, но в особенно­
сти — к болезненной меланхолии в среднем возрасте или
в возрасте инволюции. Болезненные предрасположенно­
сти такого рода обозначают как циркулярные. В отличие
от пикников, у лептосомных, худощавых людей наиболее
критический возраст — пубертатный, время полового со­
зревания; в этот период те из них, кто не отличается креп­
ким здоровьем, склонны к избыточным перенапряженным
мечтаниям, философским размышлениям, конфликтам с
родителями и окружающими; они испытывают трудности
в выборе профессии, увлекаются то одним, то другим, но
затем остывают и забрасывают начатое (кризисы пубертат­
ного периода). Если дело доходит до психического забо­
левания, то заболевают они в этом возрасте преимущест­
венно шизофренией (гебефрения), которая чревата ката­
строфическим распадом психики (Гельдерлин).
Атлетически сложенные люди психологически отчас­
ти схожи с лептосомными и в норме, и в патологии; так,
эксперименты подтвердили, что фактор выносливости
(устойчивости в затяжных процессах) у обеих групп оди­
наков. Но в целом атлеты образуют самостоятельный тип
* «Соотношение, при котором в циклоидной личности сочетаются
гипоманиакальные и мрачные черты темперамента, мы называем диатетической пропорцией» {Кречмер Э. Строение тела и характер. М , 1995,
с. 453-454).

*4

темперамента, который мы обозначаем как «вязкий»,
имея в виду некую характерную «вязкотекучесть» их ре­
акций (подробнее смотри об этом в книге Kretschmer'a и
Enke «Die Persönlichkeit der Athletiker»). Если начинать с
негативных характеристик духовных качеств атлетических
людей, то надо прежде всего отметить типичное отсутст­
вие того, что французы называют остротой ума, то есть
легкости, текучести, полетности мысли, а также тонко­
сти и чувствительности. В целом, для образа мышления
атлетов характерны спокойные, простые, взвешенные су­
ждения; при высокой одаренности, проявляющейся, на­
пример, в научных работах, это производит впечатление
некой спокойной солидности и надежности. Почти всех
атлетов считают сухими и рассудочными; многосторон­
ность и наличие стойких побочных интересов для них —
исключение. Роль фантазии и спекулятивного духа не­
значительна. Но зато в качестве сильной позитивной чер­
ты у некоторых исследователей этого типа на первый
план выходит большая работоспособность и основатель­
ность. У атлетов не наблюдается такого характерного и
обладающего высоким творческим потенциалом духовно­
го комплекса, каким является, например, для пикников
гипоманиакальный синдром с его бьющим через край
изобилием идей, а для лептосомных — восприимчивая ра­
финированная тонкость ума или строгая абстрагирующая
систематичность. Поэты и художники среди атлетов очень
редки. У исследователей и мыслителей элементы атлети­
ческого темперамента могут оказывать благоприятное воз­
действие в плане увеличения стабильности и работоспо­
собности; так, Гегель, в чертах лица которого отчетливо
просматриваются атлетические стигмы, выделяется сре­
ди философов спокойной рассудительностью, твердостью
и уравновешенностью как поведения, так и духовной
структуры. В практической сфере основой силы характе­
ра выдающихся атлетов является их непоколебимый ду­
шевный покой, отсутствие нервозности и малая чувстви­
тельность к раздражениям. При смешении атлетического
71

и пикнического типов (как, например, у Гинденбурга),
могут достигаться поразительные степени здравомыслия,
здорового хладнокровия и устойчивой надежности, ко­
торые у этих людей не отказывают и ни в малой мере не
изменяются даже в условиях самых ужасных катастроф;
такие люди, находясь в центре вихря самых потрясающих
событий, способны с аппетитом есть и хорошо спать.
Этот род душевной силы есть нечто совершенно иное,
чем напряженная холодность и внешнее самообладание
таких внутренне высокочувствительных лептосомных
шизотимиков, как, например, Фридрих Великий или
Мольтке.
В области патологий мы обнаруживаем, что атлеты
сильнее представлены, во-первых, среди гебефреников, а
во-вторых, и главным образом, — среди эпилептиков. На­
конец, телесные уродства (дисплазии) тоже чаще всего
встречаются у гебефреников и эпилептиков, тогда как у
циркулярных и меланхоликов они очень редки.
У здоровых людей с различными типами строения те­
ла мы прежде всего обнаруживаем различия в темпера­
ментах, то есть в складах характера и в психической под­
вижности; эти различия, далее, очень сильно сказывают­
ся и в сфере интеллектуальной предрасположенности.
Если мы теперь отвлечемся от многочисленных факто­
ров конституционального вариантообразования, которых
мы еще коснемся в последующем изложении (к ним от­
носятся, например: особенности эндокринной системы,
ретардации, инфантилизм и ювенилизм, сексуальная кон­
ституция), и ограничимся рассмотрением трех главных
типов строения тела, то, помимо вышеописанного вяз­
кого темперамента атлета, мы сможем выделить шесть
различных темпераментов, из которых три связаны пре­
имущественно с пикническим телосложением, а три дру­
гих—преимущественно с лептосомным. Темпераменты,
встречающиеся преимущественно у пикников, мы, при­
нимая во внимание склонность людей такого телосложе­
ния к периодическим колебаниям душевного состояния,

24

будем называть циклотимическими*, а темпераменты,
встречающиеся преимущественно у лептосомных, — шизотимическими**, учитывая сильно выраженную спо­
собность людей этого типа к расщеплению психики,
обнаруживающуюся как при наблюдении за соответст­
вующими душевнобольными, так и в экспериментах на
здоровых. Специальные исследования показали, что циклотимический темперамент демонстрируют почти 95%
пикников, а шизотимический — более 70% лептосомных.
Темпераменты циклотимиков варьируются в диапазоне от
веселого до печального; среди них мы выделяем следую­
щие три: гипоманиакальный (весело-подвижный), синтонный*** (прагматический и юмористический) и мед­
лительно-тягучий. Общими свойствами всех этих трех
циклотимических групп являются: обращенность вовне,
открытость миру, общительность, приветливость. У шизотимических темпераментов, напротив, общей является
склонность к аутизму, то есть к уходу в себя, к отшель­
ничеству, к лишенной какого бы то ни было юмора серь­
езности. Состояние их духа варьируется не в измерении
веселый-печальный, а в измерении раздражительный-бес­
чувственный. Здесь выделяются следующие три темпе­
рамента: гиперэстетический**** (нервически раздражи­
тельные тонкочувствующие и нежные люди, живущие
преимущественно внутренней жизнью), промежуточный
(холодно-энергичные и систематически последовательные
люди) и, наконец, анэстетический***** (холодные, чуда­
ки-одиночки, инертные, медлительно-равнодушные).
Таким образом, и здесь, и в последующих главах мы
будем называть циклотимическими или шизотимическими большие группы психических предрасположенностей
и темпераментов как больных, так и здоровых людей; цик* От гр.
** От гр.
'** От гр.
'** От гр.
'** От гр.

κνκλος — круг и θυμός — дух, душа.
σχιςω — раскалываю и θυμός — дух, душа.
σύν-τονος — созвучный, согласованный.
ύπέρ-αισθητος — сверхчувствительный.
άν-αισθητος — бесчувственный.

m

лоидными или шизоидными — соответствующие психопа­
тические пограничные состояния, а циркулярными или
шизофреническими — соответственные психические нару­
шения.
Нижеследующая таблица (дополняемая портретной га­
лереей, приведенной в конце книги) отражает те влияния,
которые конституциональная предрасположенность гени­
альных людей оказывает на конкретное направление раз­
вития их одаренности и на область ее наивысшего прояв­
ления.
Конституциональные типы одаренности
Циклотимики

Шизотимики

Поэт

Реалисты, юмористы

Исследователь

Наблюдатели, описатели, Строгие логики, система­
эмпирики
тики, метафизики

Вождь

Грубые храбрецы,
Чистые идеалисты,
деятельные организаторы, деспоты и фанатики, люди
смышленые посредники холодного расчета

«Патетики*, романтики,
формалисты

Глава 4. КУЛЬТИВИРОВАНИЕ ОДАРЕННОСТИ
Мы видим, что возникновение гения часто является
результатом соединения высокой одаренности с неким
психопатологическим компонентом. Последний возника­
ет по тем же общим закономерностям, по каким переда­
ются гго наследству психопатии и эндогенные психозы.
Что же касается проблемы одаренности гениев, то это ча­
стный вопрос общих исследований одаренности как тако­
вой. Сегодняшнее состояние этих исследований позволя­
ет считать установленным, что существенной причиной
достижений высокоодаренных людей является именно на­
следственность, а не внешние факторы влияния окружаю­
щей среды. Peters собрал школьные оценки более чем ты­
сячи детей и сравнил их с оценками их родителей, деду-

74

шек и бабушек. Оценки детей в целом закономерно отли­
чались от средних детских оценок в ту же сторону, что и у
их родителей, то есть дети высокоодаренных родителей в
среднем тоже являются высокоодаренными, а дети мало­
одаренных — в среднем — тоже малоодаренными. Причем
соответствующее отклонение у детей в среднем составля­
ет примерно одну треть от такового у родителей. Соответ­
ствие между средними оценками дедов и внуков оказалось
лишь ненамного меньшим.
Наиболее существенного продвижения в решении во­
проса о соотношении значимости наследственности и
влияний окружающей среды для проявлений одаренности
добился Gottschaldt (1936), использовавший строгий с точ­
ки зрения биологии наследственности метод близнецов и
представивший общее состояние проблемы в справочни­
ке по биологии наследственности, вышедшем под общей
редакцией Just'a. Он собрал вместе 44 пары однояйцевых
и 25 пар двуяйцевых близнецов, месяцами жил с ними, де­
тально изучил их личности и провел 4076 отдельных экс­
периментов по изучению их способностей. Корреляцион­
но-статистические подсчеты показали, что в области ин­
теллектуальных возможностей влияние наследственности
намного превосходит воздействия окружающей среды. В
цифрах относительное влияние факторов наследственно­
сти и среды выражается соотношением 2,4 : 1, то есть на­
следственность влияет примерно в два с половиной раза
сильнее, чем окружающая среда. Этот вывод подтвержда­
ется результатами обработки больших массивов данных по
близнецам, выполненной другими немецкими авторами и
американцами: и у этих авторов наследственность в сфере
интеллектуальных возможностей оказалась примерно в два
раза более значимым фактором, чем модифицирующее
воздействие среды. В отношении других важных для про­
блемы высших достижений личностных факторов этот пе­
ревес наследственности еще сильнее. По расчетам Gottschaldt'a, соответствующее отношение наследственностьсреда для активности (энергичности, живости) составило

№•

6,3 : 1, для реактивности — 4,7 : 1, для исходной мотива­
ции — 12 : 1. Таким образом, в том, что мы называем «глу­
бинной личностью», перевес наследственности оказывает­
ся подавляющим.
Этому выводу полностью соответствуют результаты
статистических подсчетов, выполненных на материале ис­
следований знаменитых людей. Woods изучил родственные
связи 3500 известных американцев. Выяснилось, что для
среднего американца вероятность оказаться близким род­
ственником знаменитого человека составляет 1/500, в то
время как статистическая вероятность оказаться близким
родственником выдающегося человека в среде самих этих
выдающихся людей составляет 1/5. То есть, — если, для яс­
ности, высказать это в несколько наивной форме, — эти
выдающиеся американцы в сто раз более родственны друг
другу, чем всем прочим американцам. Сходным образом
Galton изучил родственные связи примерно тысячи извест­
нейших людей Англии; по его данным, на сто выдающих­
ся англичан в среднем приходится 31 выдающийся отец,
41 выдающийся сын, 17 выдающихся дедов и 14 выдаю­
щихся внуков. Совершенно аналогичные соотношения
нам дает генеалогия немецкой интеллигенции. Так, совсем
недавно H. W. Rath исследовал близкие кровно-родствен­
ные связи большинства швабских поэтов и мыслителей. В
потомстве супружеской четы Буркхардт-Бардили он обна­
ружил общих родственников у Шеллинга, Гельдерлина,
Уланда и Мерике, от которых, далее, линии родственных
связей протягиваются к Гауффу, Кернеру*, Гегелю и Мо­
царту. Фундаментальные генеалогические изыскания Sommer'a позволили обнаружить линию происхождения Гете
от Лукаса Кранаха. Проведение подобных широких иссле­
дований наследственности, несомненно, позволит выявить
целый ряд не известных ныне кровно-родственных связей
знаменитых людей, в особенности в тех регионах, где су­
ществуют генеалогические описания родов и где частота
* Кернер, Юстинус (1786—1862) — немецкий писатель, представи­
тель «швабской школы» немецкого романтизма.
76

появления гениев столь же высока, как в Швабии, — на­
пример, в Саксонии-Тюрингии. В этом плане весьма впе­
чатляющие примеры мы обнаруживаем в княжеских и дво­
рянских родах, члены которых с давних пор интересуются
своей генеалогией; я упомяну лишь отпрысков рода Нассау-Оранье, известных частой наследственной передачей
одаренности в кровно-родственных связях друг с другом,
со знаменитыми французскими маршалами, с не менее
знаменитыми Гогенцоллернами и т. д. Во всяком случае,
уже сегодня можно сказать, что и в Германии в среде лич­
ностей, оставивших след в истории развития духа, часто­
та их родственных связей между собой значительно выше
уровня, соответствующего простым статистическим ожи­
даниям.
Если, однако, мы углубимся в подробности, то обна­
ружим не только сам факт наличия наследственных свя­
зей между одаренными людьми, но и увидим, как ручей­
ки определенных частных одаренностей в процессе по­
местного и семейного культивирования сливаются в четко
выраженное русло таланта. При этом, правда, мы посто­
янно встречаем и такие случаи, когда гений вырастает на
непредвиденном месте, из народной почвы, без какоголибо явного предварительного культивирования, как слу­
чайный самосев, когда в его роду не просматривается ни
особенно высокой одаренности, ни какой-то, допустим,
явной преимущественной предрасположенности, выра­
жающейся в профессиональных предпочтениях (Кант,
Фихте, Гайдн и др.).
Тем не менее и в таких случаях, когда, скажем, гений
происходит из крестьянского или ремесленного сословия,
следует обращать внимание на социальное положение его
предков внутри ремесленного цеха или деревенской общи­
ны: оно может указать на увеличение признаков одарен­
ности в роду. Так, родословная Гайдна показывает, что и
его отец, каретный мастер Матиас Гайдн, и отец его мате­
ри Лоренц Коллер, мировой в своем родном селе Рорау,
были, так сказать, интеллигентными, толковыми людьмр,

I*

пользовавшимися уважением и доверием как своих согра­
ждан, так и местных властей. То же справедливо и для крестьянско-мещанской ветви предков Шиллера, в которой
представители мужской части рода по отцовской линии из
поколения в поколение становились судебными заседате­
лями и сельскими старостами, а начиная с отца Шиллера
определился уже видимый социальный подъем рода. Та­
кие примеры, при желании, можно множить сколь угодно
долго (при этом, переходя к условиям новой хозяйствен­
ной жизни, следует обращать внимание на такие означав­
шие типичное социальное продвижение профессии, как
машинист локомотива, фабричный мастер и т. п.). Таким
образом, культивирование одаренности не связано с при­
вилегированными сословиями (точно так же, как и с хао­
тическим перемешиванием населения): оно не зависит от
благосостояния и власти. Аристократия духа неизменно
возникает там, где в культивированных родовых и профес­
сиональных группах накапливаются конкретно направлен­
ные одаренности и качества характера.
То, что среди миллионов людей временами случайно
возникают удачные наследственные комбинации, соответ­
ствует вероятностным ожиданиям. Однако этих случайно­
стей было бы недостаточно для того, чтобы покрыть по­
требность в лидерах, существующую у всякого народа. В
то же время мы видим, что определенные роды и профес­
сиональные группы, связанные внутри кровно-родствен­
ными отношениями, участвуют в направленном культиви­
ровании талантов и гениев какого-либо народа намного
активнее, чем другие.
Предпосылкой поддержания такого высокого уровня
культивирования является естественное разделение наро­
да на роды и сословия и длительное укоренение отдель­
ных групп населения на определенном пространстве ма­
лой родины, то есть высокая степень оседлости. Постоян­
ные перемещения больших масс народа внутри страны и
разбухание флюктуирующего городского населения едва
ли могут способствовать появлению очагов инбридинго78|

вого взращивания частных высоких одаренностей, кото­
рые, в свою очередь, составляют предварительную стадию
в накопительном процессе культивирования гениальности.
Ведь даже феномены типа скрещивания внутри одного на­
рода могут возникать лишь там, где противостоят друг дру­
гу закрепленные инбридингом наследственные массы и где
сохраняется богатый фонд прочных очагов инбридингового взращивания.
К таковым в первую очередь относятся роды художе­
ственных ремесленников, которые, как можно показать,
играют особенно большую роль в появлении веских му­
зыкантов и художников. При этом гениально одаренный
либо сам происходит из рода художественных ремеслен­
ников или занимавшихся искусством как фамильным ре­
меслом, либо состоит в ближайшем кровном родстве с
такими людьми; назову для примера имена следующих
знаменитых музыкантов*: д'Альбер, Бетховен, Боккерини, Брамс, Брукнер, Керубини, Гуммель, Леве, Люлли,
Моцарт, Оффенбах, Рамо, Регер, Шуберт, Стамиц, Ри­
хард Штраус, Вивальди — и знаменитых художников**:
Беклин, Кранах, Дюрер, Гольбейн, Менцель, Пилотти,
Рафаэль, Л. Рихтер, Ханс Тома. А в некоторых предель­
ных случаях образуются даже целые семейства, дающие
несколько поколений знаменитых высокоталантливых
людей; примерами могут служить известные семейства
музыкантов (Бах, Куперен, Бенда, Иоганн Штраус). Сре­
ди предков гениев музыки значительную роль в качестве
носителей музыкального наследственного материала иг­
рают канторы и учителя сельских школ, затем просто
профессиональные музыканты (оркестранты, капельмей­
стеры и т. п.), а также одаренные дилетанты. В то же вре* Альбер, Эжен д' (1864—1932) — композитор и пианист; Леве,
Карл (1796—1869) — немецкий композитор, певец, органист.
** Беклин, Арнольд (1827—1901) — швейцарский живописец; Мен­
цель, Адольф фон (1815—1905) — немецкий живописец и график; Пи­
лотти, Карл фон (1826—1886) — немецкий исторический живописец;
Рихтер, Людвиг (1803—1884) — немецкий живописец и график; Тома,
Ханс (1839—1924) — немецкий живописец и график.

J79

мя среди ближайших кровных родственников великих ху­
дожников мы обнаруживаем и безвестных живописцев
(Беклин), и собственно художественных ремесленников,
например, литографов (Менцель, Пилотти), граверов по
меди (Л. Рихтер), златокузнецов (Дюрер) или, как в слу­
чае X. Тома, шварцвальдского часового художника.
Вторая родовая группа, исключительно важная для
культивирования в особенности немецких гениев, — это
старинные роды ученых и пасторов. Здесь также наблю­
дается своя резко выраженная односторонность развития
одаренности, хотя и в этих родах встречаются отдельные
значительные музыканты (Шуман) и художники (Фейер­
бах*). Политические вожди среди представителей этих не­
мецких родов единичны; напротив, новой истории Фран­
ции такие французские роды дали и значительное число
политических вождей. Но в Германии такие роды стано­
вятся основным и почти единственным наследственным
источником появления поэтов и мыслителей. Эти две по­
следние группы выступают в Германии в качестве почти
замкнутой однородной касты носителей соответствующих
наследственных признаков; одни и те же роды дают обе
формы одаренности, более того, в одаренности отдель­
ных гениев зачастую оба вида предрасположенности сме­
шиваются: философы являются одновременно и поэтами
(Шеллинг, Ницше), а поэты — одновременно мыслителя­
ми и учеными (Лессинг, Гердер, Шиллер, Гельдерлин,
Уланд). Проще всего рассмотреть это на примере боль­
шой группы швабских поэтов и мыслителей. Как вели­
кие, так и менее значительные фигуры здесь, за немно­
гими исключениями, относятся к совершенно замкнутому
слою, несколько напоминающему касту, резко выделен­
ную по признакам национальности, образования, соци­
ального положения и — прежде всего — кровного родст­
ва. Их родословные постоянно переплетаются; среди
* Фейербах, Ансельм (1829—1880) — немецкий живописец, внук А.
Фейербаха, известного немецкого криминалиста, отца Людвига Фейер­
баха.

80 I

предков большинства этих знаменитостей мы вновь и
вновь встречаем одни и те же известные фамилии. Дру­
гими словами: эти гении — просто особенно привлекаю­
щие внимание своей яркостью сгустки одаренности боль­
шого кровно-родственного клана, в котором столетиями
шло чрезвычайно единообразное местное культивирова­
ние бюргерской интеллигенции; причем отличием этого
клана является не какая-то конкретно-направленная ода­
ренность отдельных его представителей, а лишь уровень
их одаренности. Значительная часть предков Гегеля, Шел­
линга, Гельдерлина, Уланда, Мерике и многих других при­
надлежит к этой сословной группе. Новейшие генеа­
логические изыскания (Schwarz и др.) показали, что и
Фридрих Шиллер отнюдь ке так спонтанно выделяется
из цепи наследственности, как это казалось ранее. Так,
выяснилось, что через прабабку по материнской линии,
Ушальк, в его генеалогию входит целый ряд значитель­
ных древних родов швабских гуманистов (таких как Аульберы, Шретлины, Брассиканусы, Фоглеры, фон Плинингены и др.), которые были известны еще в XVI веке и
дали видных прелатов, профессоров и докторов и — уже
тогда — одного poeta laureatus*, Александера Брассикануса, весьма уважаемого латинского поэта и профессора
Венского университета; а родоначальник рода Аульберов,
Матиас Аульбер, был выдающейся фигурой в истории
южнонемецкой Реформации и предком не только Шил­
лера, но также Гегеля, Уланда и других. Если в числе
предков Шиллера были фон Плинингены (что не вполне
достоверно установлено), то они могли быть каким-то об­
разом связаны с родом Парацельса, настоящее имя кото­
рого, как известно, Теофраст фон Гогенгейм, а Гогенгейм — название деревни под Штутгартом, родового гнез­
да Плинингенов, и отец Парацельса, Вильгельм фон
Гогенгейм, — выходец из этой деревни или из соседнего
вюртембергского родового владения Плинингенов.
* поэт-лауреат (лат.).

Ι«

Рассматриваемый нами пример прекрасно иллюстри­
рует характер отбора и последующего замкнутого культи­
вирования одного определенного направления одаренно­
сти. Поскольку потребность в образованных юристах и
медиках в прошлые столетия была очень мала, то среди
представителей ученых профессий подавляющее боль­
шинство составляли теологи, одновременно занимавшие
и высшие посты в системе образования. Этим объясня­
ется их значительное количественное преобладание в
большинстве старинных родов немецкой интеллигенции.
Отбор для соответствующего обучения происходил — мы
по-прежнему продолжаем наше рассмотрение на приме­
ре Швабии — еще в школьном возрасте; будущий схола­
стик должен был выдержать ряд поистине нелегких экза­
менов. Так осуществлялся постоянный отбор по ода­
ренности, а далее шло бесплатное обучение одаренных,
причем это распространялось как на детей, чьи родители
уже принадлежали к ученому сословию, так и на выход­
цев из других сословий. И этот отбор одаренностей на
протяжении столетий имел почти исключительно гума­
нистическую направленность; это была типично ренессансная идея, внедрение и практическое воплощение ко­
торой в Германии осуществляли, в основном, Меланхтон*
и Бренц**, имея первоначальной целью создать просве­
щенное, интеллектуально тренированное, свободно вла­
деющее речью и письмом, пригодное как для диплома­
тических сношений, так и для народного образования
новое дворянство— особенно в больших имперских го­
родах, — которое властители земель могли бы использо­
вать для построения новых государственных форм.
Это значит, что, помимо испытания характера спар­
тански-строгим воспитанием, отбор проводился преиму­
щественно по способностям к языку и абстрактному ло­
гическому мышлению. Иные способности, скажем, му* Меланхтон, Филипп (1497—1560) — немецкий гуманист и теолог.
* Бренц, Иоганнес (1499—1570)— деятель немецкой Реформации.

84

зыкально-художественные, при высокой общей одарен­
ности школяров тоже могли присутствовать, но специ­
ально их не выявляли. (Аналогичное семейное культиви­
рование существовало и в старинных родах юристов и ме­
диков, но, ввиду незначительности их числа, большой
роли оно не играло.) Представители выявленного этими
гуманистическими тестами на одаренность круга семейств
вступали в браки почти исключительно между собой, не
выходя за пределы одних и тех же узких территориаль­
ных образований, что с очевидностью подтверждается
всеми имеющимися родословными и генеалогиями. Ес­
ли бы можно было развернуть полную генеалогическую
сеть наследственных связей старинных интеллигентных
родов какой-то определенной территории, мы увидели
бы, что высокоодаренные знаменитые представители этих
родов связаны между собой кровным родством еще силь­
нее, чем об этом свидетельствуют проводившиеся до сих
пор выборочные исследования. Под воздействием указан­
ных двух факторов: одностороннего экзаменационного
отбора и преимущественно поместных браков — проис­
ходило культивирование старой пасторско-гуманистической интеллигенции, которая все более обогащалась ода­
ренностью именно такого, ученого направления, и нет
ничего удивительного в том, что это начавшееся в XVI
веке культивирование привело к появлению в XVIII и
XIX веках целого ряда выдающихся личностей, причем
почти у всех высокая одаренность несла на себе резко
выраженный единообразный и редкий лингво-логический
отпечаток, другими словами, эти люди вошли в историю
немецкой культуры в качестве поэтов, или мыслителей,
или тех, кто соединял в себе обе эти одаренности.
Данный пример генезиса швабской ученой интелли­
генции для меня особенно прозрачен благодаря отдельным
собственным исследованиям, а также благодаря сведени­
ям, почерпнутым из многочисленных частных сообщений.
Очень похожие условия гуманистического образования и
межсемейных взаимоотношений были в те времена и в
83

Саксонии; богатый урожай поэтов и мыслителей (Лессинг,
Ницше), который дала эта земля, по-видимому, объясня­
ется—помимо всегда подразумевающейся общеродовой
одаренности — влиянием аналогичных факторов. Родо­
словная Гете в ее существенных частях, и прежде всего в
ветви бабки с материнской стороны, Линдтхеймер, также
демонстрирует весьма похожее плотное скопление регио­
нальных ученых родов из Гессена, Тюрингии и — через ма­
теринский род Тексторов — из приграничных областей
Швабии и Франции. Весьма вероятно, что последние яв­
ляются генеалогическим связующим звеном между пред­
ками Гете и вышеописанной группой великих швабов, по­
скольку известные в северо-восточной Швабии фамилии
(Текстор, Энсслин, Пристер и др.) встречаются в родослов­
ных с обеих сторон.
Что касается политической и военной одаренности, то
в прежние времена лица, прославившиеся в этих областях,
в большинстве своем были представителями высшей дво­
рянской аристократии либо мелкопоместного дворянства.
В этих сферах происходили совершенно те же самые про­
цессы отбора и культивирования, которые мы только что
обсудили. Однако здесь роль биологических факторов ме­
нее прозрачна в силу того, что дворянство является при­
вилегированным сословием, поэтому всегда может быть
высказано возражение, что большое число дворян среди
известных политиков и полководцев объясняется внешней
привилегией допуска в эти профессиональные сферы, а не
настоящим отбором по одаренности. На это прежде всего
можно ответить, что и вообще привилегии возникли, ес­
тественно, в результате отбора по одаренности, а кроме то­
го, такие привилегии не могли бы сохраниться на долгое
время, если бы соответствующие им достоинства стойко
отсутствовали. Когда различия в достоинствах сглажива­
ются, через какое-то время исчезают и привилегии, как это
повсеместно и происходит в новое время.
Таким образом, везде, где имеет место накопление высо­
кой одаренности, мы наблюдаем сословные или сословно84 I

региональные процессы отбора и культивирования, кото­
рые именно в данном месте интенсивно концентрируют и
обогащают обычно скудно рассеянные в общей массе наро­
да и сильно разбавленные предрасположенности. Это отно­
сится не только к одаренности гениев, но также и к коллек­
тивной одаренности, к общей купеческой сметке патрици­
анских семей старых торговых городов или к незаменимой
роли старинных династий рабочих местной индустрии, но­
сителей важных достоинств психомоторной одаренности
(например, рабочих часовой индустрии и различных отрас­
лей точной механики в Швейцарии и Шварцвальде).
Не следует пренебрегать и влиянием чисто социаль­
ного фактора в рамках замкнутых, скованных традиция­
ми областей, деревень и родов: это древний, связанный
с воспитанием механизм передачи интеллектуальных или
ремесленных правил, навыков и способностей («натаски­
вание»). Соотношение значимости этого фактора и на­
следственности должно быть оценено количественно —
например, по методике Gottschaldt'a и других цитиро­
ванных выше авторов.
Хотя культивирование накапливающейся одаренности
в силу самой природы этого процесса оказывается спе­
цифически односторонним, все же при таком культиви­
ровании, помимо тех качеств, к которым изначально це­
ленаправленно стремились, иногда как побочные продук­
ты вырабатываются еще некоторые отдельные качества,
соответствующие другим сферам одаренности, однако по­
следние проявляются значительно реже, чем специфиче­
ские главные одаренности данного сословия. Так, из сре­
ды дворянства — по прошествии столетий, когда оно
духовно начало облагораживаться (а возможно, уже и
биологически в какой-то мере начало отцветать), — не­
редко стали выходить поэтически и художественно ода­
ренные люди (Микельанджело, Тициан, Клейст, Шамиссо, Гарденберг, Эйхендорф).
Одаренность сословно культивированного специально­
го таланта по самой своей природе узка. Всякая резко
J85

очерченная специальная одаренность позволяет человеку
чувствовать себя уверенно в своей области, но делает его
беспомощным в том, что лежит за ее пределами. В самом
характере сословной одаренности всегда была известная
ограниченность, связанность с жесткими формами и тра­
дициями, и сословные предрассудки — неизбежная обо­
ротная сторона этой ограниченности. Как же тогда в про­
цессе такого культивирования может возникнуть гений,
ведь отличительной особенностью гения мы считаем как
раз духовную широту, ведь гений зачастую как раз взры­
вает традицию и, как правило, утверждает себя в борьбе с
застывшими формами окружающего мира? Здесь в каче­
стве важного фактора влияния вмешиваются процессы метизационного* типа — отчасти между близкими и хорошо
сочетающимися племенами, отчасти между возникшими в
результате инбридингового культивирования группами
внутри одного и того же народа. (Роль как инбридинга, так
и метизации особенно ясно продемонстрировал Reibmayr.)
Это опять-таки те вещи, которые нам хорошо известны из
биологии растений и животных и которые там обознача­
ются как гетерозис, или «гибридная сила». Гибрид полу­
чается крупнее и сильнее родительских пород. И когда мы
подходим к проблеме гениальности со стороны биологии,
мы сталкиваемся с такими процессами скрещивания. Пле­
мена и расы, проходившие очень долгое инбридинговое
культивирование без метизации, часто — при явно выра­
женных общих способностях — оказываются на удивление
бедны гениями, как, например, древние лакедемоняне с
их жесткой племенной замкнутостью, и наоборот, мы ви­
дим, как те же племена, подвергшиеся в результате завое­
вания или притока иноземного торгового люда через пор­
товые города сильному перемешиванию с другими также
одаренными и благоприятно сочетающимися с ними пле­
менами, через несколько столетий дают иногда такие «де­
мографические взрывы» гениальности, какие имели место
* Метизация — межпородное скрещивание.
86_|

в древней Элладе или во Флоренции эпохи Ренессанса:
вначале миграция народов (вторжение чужих воинствен­
ных племен), затем столетия относительного духовного за­
тишья и затем период изобилия гениев. Sommer объясня­
ет это «кучное» появление гениальных личностей во Фло­
ренции главным образом начинающимся усилением
перемешивания приезжей немецкой военной знати с ме­
стными художественно-одаренными родами. Многое гово­
рит в пользу этой гипотезы. Во всяком случае, известная
теория чистоты расы в строгом смысле слова (эту «расо­
вую чистоту» следует ясно отличать от справедливо высокоценимой традиционной, зрелой народности), то есть
мнение, согласно которому некая отдельная одаренная ра­
са якобы одна, сама по себе, является носителем всех
видов гениальной одаренности, находится в полном про­
тиворечии с накопленными историко-географическими
статистическими данными.
К тому же понятие метизации распространяется здесь
не только на смешение рас, но на всякое смешение двух раз­
личных человеческих групп, которые долгое время развива­
лись в какой-то мере замкнуто, «в себе», и вследствие этого
приобрели некий закрепленный, замкнутый характер, — то
есть на смешение народов, племен, территориальных групп,
наций, родов с выраженным биологическим своеобразием.
И здесь опять-таки бросается в глаза то обстоятельство, что
сильно смешанные роды, живущие на границе двух разных
народов (в Нидерландах, Саксонии, Австрии) производят
гениев в изобилии, в то время как во многих других родах —
по крайней мере, немецких — производство гениев при­
близительно обратно пропорционально оседлости и родо­
вой несмешанности. Соответственно, основные положения
теории Reibmayr'a в главных своих чертах остаются справед­
ливы и по сей день, несмотря на то что, создавая ее, он еще
не располагал сегодняшними знаниями европейской этно­
логии.
И в индивидуальной генеалогической статистике от­
дельный гений выступает не просто в качестве продукта
87

«чистопородного» сословно-территориального выведения
одаренности, но чаще — как продукт скрещивания таких
одаренностей. Примеры гениев, возникших от смешения
разных наций, родов или сословий, то есть происходящих
из семейств переселенцев или от родителей-иммигрантов,
многочисленны: Фридрих Великий, внук француженки
Элеоноры д'Ольбрез; Гете, в родословной которого сме­
шались тюрингские, гессенские и швабско-французские
(Тексторы) роды; Бетховен и Шопенгауэр, потомки гол­
ландских эмигрантов; Мерике, предки которого — пересе­
ленцы из Бранденбурга; Шопен — и многие другие. (См.
у Reibmayr'a соответствующий список, который может
быть расширен.) В тех примерах из истории европейской
культуры, с которыми мы могли достаточно близко озна­
комиться, речь идет почти исключительно о смешении
близких родственных рас и племен. Как обстоит дело в
случае более удаленных друг от друга рас, в какой мере там
проявляются упоминавшиеся преимущества ускоренного
развития, а в какой, напротив, превалируют известные не­
достатки и опасности метизации, — это можно выяснить,
по-видимому, только на материале великих азиатских и
американских культурных народов, и в первую очередь, на
материале их ранней предыстории.
На примерах отдельных выдающихся личностей очень
удобно исследовать влияние биологических процессов
скрещивания и причины, в силу которых эти процессы
могли привести к появлению гения. Противоположность
контрастирующих частей родословной в крайних случаях
приобретает характер поистине «вражды зародышей», иг­
рающей важную роль в человеческой биологии и пато­
логии, на что справедливо указывал в первую очередь
Hoffmann. В этих случаях возникает сложная индивиду­
ально-психологическая конструкция, части которой, про­
исходящие из двух резко конфликтных наследственных
масс, всю жизнь находятся в поле напряжений противо­
положных полюсов. Это конфликтное напряжение воз­
никает, прежде всего, как аффективно-динамический
88

фактор, вызывая лабильность равновесия, чрезмерное аф­
фективное давление, не знающую покоя внутреннюю
заряженность гениев, высоко поднимающую их над уров­
нем спокойных традиционных профессиональных за­
нятий и сыто-довольного наслаждения жизнью. А в ин­
теллектуальной сфере это напряжение создает большой
духовный диапазон, многосторонность, сложность и бо­
гатство одаренности, широту личности.
Это с наибольшей ясностью проявляется в тех случа­
ях, когда гений возникает из смешения двух очень раз­
ных родительских темпераментов, из некоего контраст­
ного брака (позднее мы еще вернемся к рассмотрению
таких случаев). Полярно противоположными натурами
были сухой, педантичный, сарьезный имперский совет­
ник Гете, отец поэта, и солнечно-веселая, брызжущая
юмором госпожа Гете, его мать, и, зная тонкие, обуслов­
ленные темпераментом взаимосвязи отдельных черт ха­
рактера поэта, нетрудно проследить в его жизни линии,
идущие от каждого из родителей: благородный класси­
цизм, серьезность, основательность и прилежание ученого
и собирателя, а также несколько чопорная важность тай­
ного советника — это одна, отцовская, шизотимическая
линия, тогда как искрящийся, раскованный темперамент,
душевная теплота и способность к любви — другая, ма­
теринская, гипоманиакальная. Обе они то смешиваются
в его жизни и в его сочинениях, то непосредственно со­
седствуют друг с другом, разделенные границами фаз, со­
чинений и умонастроений. Аналогичным образом резко
контрастировали в натуре Бисмарка грубый реализм и
юнкерский инстинкт отца с возвышенным духовным бла­
городством бюргерского ученого рода его матери и с ее
беспокойной нервностью, возбудимостью и язвительной
холодностью.
При таком соединении разнородных компонентов воз­
никают внутренние разлады, аффективные напряжения,
страстная неуравновешенность и лабильность психики;
тем самым создаются предпосылки гениальности — и псиI 89

хопатологических осложнений. Это соединение, таким об­
разом, отнюдь не безобидный, но обоюдоострый процесс,
в благоприятном случае порождающий плодотворнейшие
новообразования, а при неблагоприятных композициях
приводящий к размыванию характера и инстинктов, к рас­
паду и катастрофе. Здесь проблема метизации вновь при­
водит нас к внутренне связанной с ней проблеме «гений и
безумие».
Неизбежно возникает здесь и совершенно самостоя­
тельный вопрос о том, как соотносятся вышеизложенные
положения с евгеническими устремлениями культурных
народов, имеющими целью поддержание наследственно­
го здоровья.
Обсуждая вопросы, связанные с выведением чистых по­
род и межпородным скрещиванием в приложении к людям,
всегда неплохо на минутку вспомнить, что чистые доисто­
рические расы и относящиеся к ним теории — это фик­
ции, практически нигде не встречающиеся; на практике
же мы имеем дело с народами и племенами, возникшими
в результате многократного межплеменного скрещивания,
с народами «многоплеменного ядра». Практически такое
становление невозможно отрицать, и его невозможно об­
ратить вспять; ни от одного из источников происхожде­
ния какого-либо народа нельзя отрекаться, и ни одним
нельзя пренебрегать. Исходя из этого, следует с любо­
вью, — но, в то же время, научно добросовестно и ответ­
ственно — исследовать богатую, многокрасочную народ­
ную россыпь одаренностей, характеров и самореализаций.
И тогда станет понятно, что именно такое происхождение
из различных близких друг другу и хорошо интегрирую­
щихся племен обеспечивает народу внутреннюю жизнен­
ность, богатство и огромное разнообразие форм одарен­
ности; только это и позволяет ему решать то множество
разнообразных практических задач, которые встают перед
каждым великим культурным народом.
От вышерассмотренного нужно отличать вопрос, ле­
жащий в существенно иной плоскости: следует ли уже
90 1

сформировавшемуся дееспособному народу вступать во
все новые внешние метизационные сношения, следует ли
их поощрять — или же их следует предотвращать? Ответ
на этот вопрос довольно ясен и прост. Всякое скрещива­
ние — это по-своему уникальный процесс, благоприятные
или неблагоприятные последствия которого в каждом от­
дельном случае с уверенностью предсказать невозможно;
люди и народы — не растения и не животные, на них
нельзя — и преступно — проводить широкомасштабные
эксперименты по скрещиванию с последующим отбором
удачных комбинаций и уничтожением неудачных. Отсю­
да вывод: пока этнос жизнеспособен, естественным и
обоснованным будет отказ от изменений его доказавшей
свою жизнеспособность наследственной субстанции, то
есть от введения сильных примесей и непредсказуемых
компонентов, угрожающих сформировавшемуся этниче­
скому типу, ставшему чем-то вроде его личности. Когда
же этнос становится нежизнеспособен, он начинает ре­
гулярно, через более или менее значительные промежут­
ки времени, подвергаться набегам других, более виталь­
ных племен; тогда, как показывает история, происходят
широкомасштабные и самопроизвольные смешения; тут
уже, как приговор, звучит грозное «умри и стань»; тут
ночь и страсть вершат судьбами народа, и наступает за­
кат —- или рождение нового племени. Но когда происхо­
дят такие катастрофы, все дальнейшее уже не в нашей
власти.
Итак, практический вывод, простой, ясный и понят­
ный для всякого здорового человека: надо способствовать
оседлости и развитию присущих данному племени поло­
жительных наследственных качеств, то есть целости и со­
хранности доказавших свою силу биологических источ­
ников исторически сложившейся народной или родоплеменной общности; этого вполне достаточно для всех
практических государственных решений, и не надо пы­
таться подводить под них бесконечные фундаменты пре­
дыстории и не всегда верных наследственных теорий. При

J91

серьезном научном подходе, эффекты гибридизации и от­
бора в приложении к человеческим «породам» слишком
сложны и неоднозначны, чтобы их можно было подо­
гнать под какие-то шаблоны. Исследователь, сознающий
свою ответственность перед истиной, здесь, так же как в
ботанике или зоологии, не может утверждать, что гибри­
дизация как таковая или отбор как таковой полезны или
вредны; он может только шаг на шагом выяснять, при
каких предпосылках, для каких (хорошо или плохо соче­
тающихся) пород скрещивание полезно или вредно или,
в иной постановке, при какой длительности жесткого
отбора его продолжение показано, а при какой — уже
вредно.
Напротив, требование способствовать оседлости и
развитию положительных наследственных качеств не
только просто и ясно, но и имеет прочное естественно­
научное обоснование: оно созвучно теории ботанической
или зоологической селекции, которая показывает, что для
всех групп живых организмов предпосылкой развития яв­
ляется хороший наследственный отбор и — не абсолют­
ная, но тем не менее играющая важную роль —связан­
ность с определенным местонахождением и жизненным
пространством. В настоящей книге эти вопросы особен­
но подробно рассматриваются в плане проблемы культи­
вирования одаренности, и из нашего материала ясно вид­
но, как идущее на протяжении столетий устойчивое инбридинговое взращивание в пределах сравнительно узко
ограниченных территорий, сословий и оседлых родов в
конце концов дает то обогащение и наследственное за­
крепление особых способностей и высоких специальных
одаренностей, из которых в результате смешения родов
или групп населения возникает такой сложный и оказы­
вающий такое могучее воздействие на общество феномен,
как гениальность.
Уже не раз отмечалось, что этот исторический ритм
чередования периодов взращивания и смешения, или, в
географических терминах, роста из внутренних и окра92

инных областей, из зон взращивания и из зон смеше­
ния, — этот ритм есть нечто совершенно иное, чем то,
что еще Reibmayr* называл «хаосом кровей», это не панмиксия**, не те беспорядочные многократные самосме­
шения произвольно сливающихся гетерогенных масс,
которое особенно характерно для космополитических
мировых центров и отмирающих великих империй. В на­
стоящей книге это ясно показано. При панмиксии все­
гда перевешивают недостатки: потеря инстинктов, утра­
та корней, раздвоенность и суетная подвижность, мелкий
духовный снобизм и бесхарактерность выродившихся
масс, — тут уже более нет почвы для того, что можно бы­
ло бы назвать культивированием, если понимать его как
комплекс направленных и закономерно протекающих
биологических процессов.
От панмиксии следует отличать те процессы смеше­
ния, с которыми связано зарождение всех известных нам
великих культурных народов. В последнем случае речь
идет об однократных или повторяющихся через большие
промежутки времени процессах, которые ритмически сме­
няются длительными периодами взращивания, а предпо­
сылкой возникновения таких процессов является нали­
чие не какой-то случайной флюктуирующей массы, а
предварительно многократно закрепленных взращивани­
ем племен с наследственно-развитыми способностями.
Если при этом повезет и встретятся близкие и хорошо
сочетающиеся племена, тогда смешение этих племен оз­
наменует начало истории действительно нового народа —
или нового продуктивного периода истории старого на­
рода. Рассматриваемые процессы — так же, как и пе­
риоды взращивания, — в зависимости от своего типа и
продолжительности, в благоприятных случаях приводят
к структурированию и укреплению характера, а в небла* Reibmayr Α. Die Entwicklungsgeschichte des Talentes und Genies.
München, 1908. — Прим. автора.
** Панмиксия — свободное скрещивание особей в пределах попу­
ляции какой-либо дру!ой внутривидовой группы.

93

гоприятных — к его роковому окостенению и сокраще­
нию жизненного ресурса.
Таким образом, выводы нашего историко-биологического исследования человеческих популяций весьма точ­
но согласуются с результатами строгой теории наследст­
венности, которые Wright* (1932) резюмировал следую­
щим образом: «Временное преобладание инбридинга
имеет, вообще говоря, исключительно благоприятные по­
следствия для эволюции, однако слишком сильный ин­
бридинг приводит к вымиранию. Какая-то определенная,
но не слишком высокая частота скрещиваний полезна...
Таким образом, жизнь на всех ступенях ее организации
зависит от некоего определенного равновесия действую­
щих сил».
И теперь мы подходим ко второму важному для про­
блемы общей наследственной дееспособности вопросу, а
именно к вопросу связи между психопатологией и высокой
одаренностью. То, что телесное и душевное здоровье народа
в конечном счете, если смотреть в целом, составляет ос­
новной вопрос его существования, является в такой мере
самоочевидным, что, собственно, нет необходимости это
как-то особо подчеркивать. Здоровье нужно иметь, но не
нужно делать из него культа; здоровье само по себе это еще
не достижение. Еще менее нужно делать культ из болез­
ни — это вернейший признак упадка и утраты инстинкта.
К такой запутанной проблеме, как возникновение гения,
можно подходить только с позиции полной и строгой объ­
ективности поиска истины.
Никакая нормальная группа населения никогда не со­
ответствует по своему составу какой-то желательной для
нас теоретической модели единообразного здорового или
нормального состояния, — напротив, как и все живое, она
представляет собой ряд вариаций нормы, или даже состо* Цитируется по: Th. Dobzhansky. Die genetischen Grundlagen der
Artbildung. Deutsch bei: G. Fischer. Jena, 1939. Ср. также: И. Lundborg. Die
Rassenmischung beim Menschen. Bibbiographia genetica VIII, 1931. — Прим.
автора.
94 Ι

ит из рядов таких вариаций, то есть наряду с большим ко­
личеством хорошо адаптированных средних индивидуумов
она постоянно порождает некое меньшее количество край­
них наследственных вариантов, которые при неизменных
в среднем условиях окружающей среды оказываются ме­
нее устойчивыми, менее жизнеспособными и, зачастую,
более склонными к разрушению (более болезненными),
чем прочие. Возникновение таких отклонений является ча­
стью нормы, мы не можем его предотвратить, и когда оно
не превышает обычного уровня, оно не должно нас тре­
вожить; более того, если вглядеться пристальнее, мы уви­
дим, что и за этим явлением скрывается позитивно на­
правленный и необходимый жизненный закон, вмешать­
ся в действие которого мы можем, только если развернем
активное евгеническое противодействие распространению
болезненных и плохо адаптированных вариантов или ес­
ли, тщательно изучив великие процессы саморегуляции
природы, сможем поддержать их в меру нашего понима­
ния и наших сил.
Если нам позволено будет прибегнуть для ясности вы­
ражения к сугубо теологическому лексикону и если мы не
хотим со всеми нашими высокими устремлениями впасть
в самый плоский рационализм, то мы скажем, что стоило
бы серьезно задуматься над тем, чего хочет природа, соз­
давая свои крайние варианты. Не нам учить природу, и ес­
ли бы мы в качестве ее учеников смогли понять те запу­
танные пути, которые она выбирает, сохраняя по сей день
свое равновесие, то и это было бы уже очень много — в
чем не раз убеждались в тех областях, где пытались вво­
дить новые, технически рациональные и, казалось бы, пре­
восходно продуманные методы разведения и культивиро­
вания животных и растений. Очевидно, что порождением
очень широкого ряда вариаций природа способствует со­
хранению видов при изменении условий окружающей сре­
ды, то есть увеличивает свою общую устойчивость, согла­
шаясь ради этого с возникновением множества нецелесо­
образных, болезненных и разрушающихся особей; при

№

каких-то сдвигах параметров жизненного пространства
вчерашние плохо приспособленные завтра могут оказать­
ся приспособленными лучше всех — и наоборот.
И здесь тоже выводы наших исследований полезно­
сти или опасности возникновения крайних вариантов у
людей в точности совпадают с результатами строгой тео­
рии наследственности; так, Dobzhansky в связи со свои­
ми исследованиями популяций дрозофил в природе го­
ворит следующее: «Вид, словно губка, всасывает мутации
и хромосомные аберрации, и таким образом постепенно
накапливается большой запас генетической вариативно­
сти — в основном, в гетерозиготном состоянии. Оценить
значение такого аккумулирования наследственных изме­
нений в популяции трудно. При поверхностном взгляде,
это прогрессирующее наполнение наследственного мате­
риала как правило неблагоприятно влияющими генами
является процессом разрушения, ухудшением наследст­
венного материала, которое ставит под угрозу существо­
вание вида и в конечном счете может даже привести к
его вымиранию. Однако, с другой стороны, в плане дол­
госрочного выживания накопление наследственных изме­
нений в популяции требуется для того, чтобы вид сохра­
нял необходимую для развития (и адаптации при изме­
нении окружающей среды) изменчивость... Природа была
не настолько любезна, чтобы дать организму способность
во всякое время отвечать соответствующими мутациями
на изменившиеся и неблагоприятные условия окружаю­
щей среды. Мутации — это случайные изменения, и по­
этому каждый вид должен постоянно располагать какимто определенным запасом латентного многообразия. В этом
запасе, по-видимому, найдутся такие варианты, которые
ни при каких условиях не будут полезны... и, наконец,
такие, которые в момент своего возникновения были ней­
тральны или вредны, но которые позднее могут приго­
диться... Вид, полностью приспособленный к какой-то
определенной окружающей среде, при изменении этой
среды может быть уничтожен, если в час нужды у него

964

не окажется наследственного многообразия. Необходимая
для развития изменчивость может быть куплена только
дорогой ценой хронического принесения в жертву отдель­
ных существ с неудачно мутировавшими генами. Однако
жалобы на это несовершенство природы все же... неуме­
стны». Таково мнение Добжанского.
И если продуктивные высшие одаренности у людей
всегда представляют собой в биологическом смысле край­
ние варианты и как таковые, естественно, не относятся
к наиболее приспособленным и наиболее устойчивым с
точки зрения здоровья формам, то это еще не причина
беспокоиться за великие планы природы, или по-учитель­
ски делать ей замечания, или оправдывать ее. И это не
повод отказываться от само собой разумеющегося глав­
ного требования: народ в своей основной витальной массе
раньше всего и прежде всего должен быть просто здоров.
Если многие современные культурные народы стре­
мятся евгеническим путем предотвратить передачу по
наследству тяжелых форм вырождения — когда этого не
сделала сама природа, — то, с точки зрения нашего ис­
следования гениальности, для такой (проводимой в ци­
вилизованных формах) активной заботы о наследствен­
ном здоровье народа никаких противопоказаний нет.
Мнение о том, что нам следует как-то оберегать или пред­
почитать все в наследственном плане болезненное и вы­
рожденное, — это чистый снобизм, даже не требующий
особых опровержений. Ибо столько крайних вариантов,
сколько нужно природе по ее высшим законам, она сама
постоянно воспроизводит вновь, и нам определенно нет
нужды об этом заботиться. Но наше исследование пока­
зывает, что известная осторожность может быть уместна
там, где в высококультивированных и высокоодаренных
кланах любой сословной группы появляются вариацион­
ные явления, которые с общемедицинской точки зрения
мы не можем приветствовать. В этом случае после де­
тального и полного анализа личности и клана мы долж­
ны определить, что в итоге перевешивает: субстанцио4 Зм.662

49L

нальная ценность или вырождение — и уже в зависимости
от этого принимать решение. Мы согласны с Günter'oM,
когда он говорит, что наследственная передача высокой
одаренности значит для народа «так много, что следует
примириться с некоторыми связанными с ней наследст­
венными дефектами». Точное знание механизма переда­
чи гениальности защитило бы нас, в частности, от жела­
ния совершить ошибку спартанцев, которые уничтожали
в раннем возрасте все живое, казавшееся на первый
взгляд не слишком жизнестойким, не давая возможно­
сти живым организмам проявить, быть может, скрытые в
них особые потенции, — или от желания определять цен­
ность человека для мироздания, исходя только из его те­
лесной витальности.
Некоторая часть того, что можно было бы назвать «ра­
зумом» природы, явственно предстает перед нами именно
в этих высокоодаренных крайних вариантах. Во множест­
ве случаев они не могут служить нам ни образцами здоро­
вья, ни образцами хорошей наследственности, но при
удачном стечении обстоятельств один-единственный по­
добный человек, к примеру гениальный исследователь или
изобретатель, способен своими духовными свершениями
кардинально улучшить витальные условия существования
миллионов и миллионов людей, современников и потом­
ков, и этим помочь им достигнуть решающего успеха в
жизненной борьбе. Природа здесь, как и везде, творит не
в частности, а в общем, она не соединяет в одном челове­
ке все достоинства, максимальное здоровье, силу и гени­
альные способности, но посредством создания вариаций
так рассеивает и распределяет эти достоинства по всей со­
вокупной группе, что для любой цели находятся подходя­
щие индивидуумы. И гении в конечном счете тоже служат
достижению высшей степени здоровья и силы всего наро­
да, а недостаток уравновешенной индивидуальной виталь­
ности они с лихвой компенсируют своими особыми част­
ными способностями, обеспечивающими целому изобилие
витальных ценностей.
98 I

То же самое справедливо и в отношении чисто духов­
ных и художественных свершений, хотя они дают эффект
не прямо, а через увеличение чувства жизни, — если уж
кто-то желает быть настолько односторонним, чтобы рас­
сматривать высшие культурные достижения исключитель­
но с точки зрения их витальной пользы.
И здесь наконец наше биологическое исследование
сливается с общей проблемой ценностей, понимаемых в
строго духовном смысле. Углубление в раздваивающиеся
хитросплетения реальных закономерностей жизни и в тра­
гические антиномии человеческого существа может толь­
ко увеличить наше уважение перед величием человеческой
души — если мы сами достаточно зрелы для того, чтобы
возвышенное воспринимать возвышенно и обращать в по­
ступки. Ибо героическое — это не ярко раскрашенное,
гладкое и блестящее, — это выступающий из полутьмы лик
великого человека в складках глубоких морщин, оставлен­
ных борьбой, страданием и страстью.

Глава 5. ГЕНИЙ И РАСА
Наших современных европейских этнологов нередко
подстерегает одна опасность: они склонны приписывать
нашей европейской культуре некую уникальную ценность
для всего человечества вообще. Подобные исследователи
(а внутренне освободиться от этой склонности удается со­
всем не многим) напоминают мне того высокообразован­
ного китайского господина, который удивлялся, почему
так уродливы почти все европейские женщины, тогда как
у китаянок это такая редкость. Голос нашей крови всегда
будет что-то нашептывать нам, и то, что сотворят люди,
похожие на нас, как правило, будет казаться нам самым
убедительным и самым важным. В высоких достоинствах
нашей вновь и вновь расцветающей на протяжении тыся­
челетий европейской культуры никто не сомневается; ни­
же мы подробно осветим те расовые основы, которые яв4*

I 99

ляются одним из существенных моментов, обусловливаю­
щих и ограничивающих эти достоинства. Познание спе­
цифических расовых основ какой-либо истинной культу­
ры не снизит уважения к значительным культурам других
рас, напротив, их характеристические особенности, их
красота и сила станут заметнее благодаря контрасту. Каж­
дая раса стремится подчеркнуть и утвердить свое сущест­
вование и свои специфические достоинства, но к научной
истине и к познанию это не имеет никакого отношения.
Сознание достоинства и характерного своеобразия вся­
кой хорошо культивированной расы, а также осознание ра­
совых достоинств собственной народности придает свобо­
ду и благородство позиции внутренне уверенного челове­
ка, который знает и защищает собственные достоинства,
не нуждаясь в карикатурном обесценивании других ради
искусственного повышения чувства собственного достоин­
ства. Такая позиция со времен Гердера, Гете и немецких
романтиков стала одной из лучших традиций немецкой
культуры.
Правда, некоторая часть не строго научной, популяр­
ной литературы, посвященной расовому вопросу, создает
духовное течение прямо противоположной ориентации.
Голландский философ Хейзинга (который само существо­
вание взаимовлияния расовых и культурных факторов пол­
ностью признавал) в своей заставляющей задуматься книге
«В тени завтрашнего дня» говорит по этому поводу сле­
дующее: «Тезис о расизме, принятый в качестве аргумента
в борьбе внутри культуры, всегда служит самовосхвалению.
Признал ли хоть однажды какой-нибудь теоретик расиз­
ма, испытывая при этом ужас и стыд, что раса, к которой
он себя причисляет, должна быть названа низшей? Расо­
вая теория всегда враждебно направлена, всегда выступа­
ет с приставкой „анти". Это плохой показатель для уче­
ния, выдающего себя за науку»*. Критика многоязычной
популярной литературы по расовым вопросам не являет* Й. Хейзинга. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.
С. 283-284. Пер. В. В. Ошиса.
1001

ся здесь нашей задачей. Я могу здесь лишь повторить то,
что — с тяжелым чувством и серьезной озабоченностью —
говорил на протяжении многих лет именно в отношении
нашего народа: «Этот путь ведет не к обьективному зна­
нию, но лишь к углублению предрассудков, поощрению
заносчивости и разжиганию враждебности между отдель­
ными сословиями, нациями и народами, а в обществен­
ной жизни — к совершенно преждевременным экспери­
ментам».
Что же касается строго научной разработки учения о
расах, то уже его соматические основы требуют проясне­
ния и изучения. Даже в отношении различий форм че­
репа, которые и образуют фундамент дифференциации
доисторических рас, нет уверенности, что они наследст­
венно закреплены. Более того, согласно новым статисти­
ческим и экспериментальным данным, в особенности
Boes'a и Eugen'a Fischera, весьма вероятно, что под влия­
нием окружающей среды формы черепа преобразуются,
и причем очень быстро; американские исследователи да­
же утверждают, что формы черепа у американских имми­
грантов уже через несколько поколений становятся там
другими.
Если мы продумаем эту гипотезу до конца, мы придем
к заключению, что расы примерно соответствуют тому, что
в биологии растений обозначают как «местные разновид­
ности». В этом случае сомато-психические признаки ра­
сы не были бы неизменяемым «остовом» из жестко сцеп­
ленных друг с другом наследственных признаков, но лишь
изображали бы его в то время, пока соответствующее на­
селение подвергается воздействию приблизительно одних
и тех же физико-химических условий окружающей среды,
определяемых климатом, химией почвы и т. д. И с изме­
нением какой-то части этих факторов окружающей среды
изменялась бы и обусловленная ими часть расовых при­
знаков. Так, к примеру, из какой-нибудь расы, которая с
незапамятных времен жила где-нибудь на побережье и все­
гда отличалась светлыми волосами, высоким ростом и удhoi

линейным черепом, мог бы, скажем, при переселении в
горный климат, даже без смешения с другими расами воз­
никнуть вариант, отличающийся светлыми волосами и
сплюснутым черепом и т. д.
В этом случае, естественно, и вывод о неизменности
психических свойств расы оказался бы совершенно не­
обоснованным. И даже если мы будем исходить из той ти­
пологии рас, которая большинством сегодня признана, то
для того, чтобы точно установить какие-то факты, касаю­
щиеся психических особенностей отдельных этносов, по­
требуется еще значительный объем конкретных исследо­
ваний и статистических данных. Только на основе фактов
мы можем прийти к суждениям об этнических качествах.
И эти суждения будут тогда намного осторожнее и — оп­
ределенно не в пользу одной нации.
Сделав эти необходимые оговорки о сложности и на­
учной неразработанности расовой проблемы, мы будем в
дальнейшем пользоваться простыми общеупотребительны­
ми типологиями, беря их в том виде, в каком они чаще
всего встречаются сегодня в учебниках по антропологии.
Мы ограничимся европейскими антропологическими ти­
пами, ибо только по ним мы располагаем доступным и
достаточно обширным материалом.
Нордический тип наиболее широко и в относительно
наиболее чистом виде распространен на немецком побе­
режье Северного и Балтийского морей, а кроме того — в
Англии и Скандинавии; по мере продвижения к югу Гер­
мании он в среднем все сильнее смешивается с альпий­
ским типом. Динарский тип, к которому относится часть
населения немецкого Юго-Востока, мы исключим из рас­
смотрения — прежде всего потому, что он пока еще недос­
таточно исследован в психологическом отношении. Таким
образом, можно лишь очень грубо обсудить типологиче­
ские различия между севером и югом Германии, исходя из
того, что на юге в среднем сильнее примесь альпийского
типа, тогда как северо-запад — сравнительно более чистая
нордическая область. К северо-востоку от Эльбы этниче1021

ский состав сложен — как вследствие колонизации из рай­
онов внутренней Германии, так и, главным образом, вслед­
ствие временного притока этнических элементов из об­
ширных русско-азиатских пространств. С точки зрения ан­
тропологии нордический тип описывается следующим
образом: высокий и гибкий, склонный более к худобе, чем
к полноте, с длинными конечностями; череп длинный и
узкий, сильная выпуклость затылка; лицо также удлинен­
ное и узкое, нос выдающийся вперед, узкий; подбородок
заметно выдается вперед, скулы узкие, утопленные; воло­
сы мягкие и светлые, кожа бледная, довольно прозрачная.
В отличие от него, альпийский тип описывается как
среднерослый, плотный, приземистый, с короткими ко­
нечностями, склонный к полноте; череп округлый и ко­
роткий; лицо широкое и круглое, нос несколько уширен
и курнос; кожа менее прозрачная, желтовато-смуглая, во­
лосы и брови каштановые, волосы на голове густые и же­
стко-упругие, борода — негустая. Из этих телесных типо­
логических признаков подтверждены большой и точной
статистикой только цвет волос и бровей, форма черепа и
длина конечностей; все прочее — это, скорее, обобщение
по впечатлению и, соответственно, не должно принимать­
ся безоговорочно.
Приведенные описания в силу известных соответст­
вий дали основания предположить, что антропологиче­
ские типы могут быть идентифицированы с определен­
ными клинически изученными конституциональными
формами — или наоборот — таким образом, что альпий­
ский антропологический тип будет соответствовать пик­
ническому (приземистому с округлыми формами) тело­
сложению, нордический — лептосомному (сухопарому с
узкой грудью), а динарский — атлетическому. Для антро­
пологической психологии это было бы большим удобст­
вом, поскольку психология конституциональных типов
нам хорошо известна. Мы знаем циклотимические тем­
пераменты пикников с их то весело-подвижным (гипоманиакальным), то флегматичным реализмом, и точно так
103

же знаем шизотимический характер лептосомных, внеш­
не холодных и прячущих в себе свою нервически утон­
ченную внутреннюю жизнь.
Но сегодня вопрос об идентичности конституциональ­
ных и антропологических типов можно считать оконча­
тельно решенным, и именно в отрицательном смысле. Точ­
ные статистические подсчеты показали нам, равно как
v. Rohden'y и, в особенности, НепскеГю, что ПИКНИКИ И
лептосомные как раз по определяющим и надежным ан­
тропологическим признакам, по цвету волос и бровей,
форме черепа и размерам тела, отличаются друг от друга
совершенно не так, как альпийский и нордический типы.
Weidenreich, основываясь на большом материале, спра­
ведливо указал, что широко- и узкогрудые телосложения
встречаются у всех без исключения рас и народов. Таким
образом, альпийский антропологический тип определен­
но не равен пикническому конституциональному, а нор­
дический не равен лептосомному. И японские исследова­
тели (Saza, Ikemi, Sugihara) посредством тщательного ста­
тистического анализа показали, что и у антропологически
совершенно иначе сложенных восточноазиатских народов
обнаруживаются в принципе те же самые конституцио­
нальные типы, что и у нас, и, соответственно, наблюда­
ются те же сомато-психические корреляции.
Сохраняется, однако, возможность выявления у оп­
ределенных чистых или смешанных антропологических
типов повышенной — в процентном отношении — склон­
ности в одном случае к пикническому, в другом — к леп­
тосомному варианту телосложения. То есть, другими
словами, это будут в таком случае не пикнический и лептосомный типы, а преимущественно пикнический и пре­
имущественно лептосомный — и, в связи с этим, соот­
ветственно, преимущественно циклотимический и пре­
имущественно шизотимический антропологические типы.
Точно так же могут существовать и антропологические ти­
пы с повышенным процентом атлетических форм тело­
сложения и, соответственно, вязких темпераментов; в
1041

этом плане привлекает к себе внимание динарский тип,
однако он еще недостаточно изучен в сегодняшнем куль­
турно-психологическом европейском контексте, и рас­
сматривать его мы не будем. Но по отношению к двум
важнейшим для нашего рассмотрения типам, нордическо­
му и альпийскому, вновь и вновь настойчиво возникают
конституционально-психологические сближения, причем
не только во взаимных оценках этих этнических групп,
но и в некоторых клинических статистических исследо­
ваниях. Распространенность типичных циркулярных пси­
хических заболеваний (тесно связанных с циклотимической основой темперамента здоровых) определенно раз­
лична у разных этнических групп, как, по-видимому,
различна и распространенность красивых пикнических
форм телосложения. А то, что, к примеру, в Швабии вы­
раженных депрессивных, равно как и маниакальных, ду­
шевнобольных больше, чем в Гессене, я на основе собст­
венного опыта могу утверждать с уверенностью. При этом
понятно, что такими конституционально-биологически­
ми сближениями этнопсихология отнюдь не исчерпыва­
ется, они в лучшем случае лишь проясняют некий важ­
ный, но частный аспект ее проблематики. Ибо раса не
определяется конституцией, и конституция не определя­
ется расой.
Что касается психической предрасположенности, то
в плане общих характерологических свойств какого-либо
этноса мы будем опираться на издревле возникшие у от­
дельных этнических групп суждения и предрассудки в от­
ношении друг друга, в которых, естественно, всегда есть
некое рациональное зерно (иначе их возникновение пси­
хологически было бы едва ли объяснимо). Но пользовать­
ся ими мы будем лишь ввиду отсутствия точных статистико-экспериментальных данных — и предельно осторожно.
Напротив, в определении специфических направлений
одаренности отдельных этнических групп мы имеем впол­
не надежные ориентиры, располагая географической ста­
тистикой мест рождения гениев и распределения выдаю[105

щихся культурных памятников. Если подходить к этим
данным научно объективно, без тенденциозных расовых
предрассудков, то выводы оказываются ясны и однознач­
ны. Это относится в первую очередь к удельной одарен­
ности альпийского и нордического типов, которая яснее
всего предстает в свете культурной истории нового вре­
мени.
Если продолжать детализацию, можно внутри преиму­
щественно альпийского и, возможно, преимущественно
пикнического смешанного этноса южной Германии выде­
лить некий повышенно гипоманиакальный (яростно-весе­
лый) вариант в баварской части и некий повышенно флег­
матичный (медлительно-добродушный) вариант — в шваб­
ской. Небезинтересно также, что среди южнонемецких
этнических групп та, в которой наиболее силен нордиче­
ский антропологический элемент, в то же время является
и сравнительно наиболее шизотимической — именно,
представляется, что население Вюртемберга при всем сво­
ем флегматичном добродушии в среднем демонстрирует
более сильную шизоидную примесь, чем жители Баварии,
с одной стороны, и Бадена, с другой; особенно на фоне
баварцев вюртембергцы выделяются своей повышенной
тягучестью, негибкой жесткостью, замкнутостью и комби­
наторно-спекулятивными наклонностями.
Если мы возьмем в руки антропологическую карту об­
ластей распространения немецкого языка, на которой
смешение нордического и альпийского типов будет вы­
ражено статистическим соотношением количеств людей
с белокурыми и каштановыми волосами, то окажется, что
повышенный процент темноволосых (то есть по меньшей
мере 15-20 % каштановых шатенов) наблюдается на всем
пространстве немецкоязычного Юга (включая Швейца­
рию и Австрию) южнее Майна. Отсюда шлейфы темно­
волосого населения протягиваются на запад вниз по Рей­
ну, спускаясь ниже Кельна, и на восток — примерно до
Тюрингии-Саксонии. Эта смешанная зона довольно точ­
но соответствует области расселения тех немецких народ106

ностей, которые в общественном мнении выступают как
«добродушные», то есть преимущественно циклотимические; к ним относятся: рейнско-франкская, швабскоалеманская и баварско-австрийская этнические группы,
а также — частично — и тюрингско-саксонская. Внутри
этих этнических зон с сильной примесью альпийского ти­
па выделяются две довольно резко отличающиеся друг от
друга подгруппы; с одной стороны, это рейнско-франк­
ская и баварско-австрийская народности, в темперамен­
те которых сравнительно явно выражен гипоманиакальный элемент (чувственно-радостные, наслаждающиеся,
веселые, подвижные и разговорчивые); с другой — швабско-алеманская народность, характерология которой в
швабском варианте колеблется от выраженной флегма­
тичности или медлительности до солнечного благодушия
и тяжеловатого юмора Мерике, однако редко при этом
достигает гипоманиакальной бодрости, а в швейцарском
варианте более соответствует среднестатистической циклотимической реалистичности, практичности, домовито­
сти, деловитости, склонности к приобретению и сохра­
нению. И во французском национальном характере этот
мелкобуржуазно-реалистический дух среднего циклотимика проявляет себя, наряду с гипоманиакальным элемен­
том, в известном типе мелкого французского рантье. Шизотимические примеси упомянутых народностей мы здесь
рассматривать не будем. Конечно, все эти народности не
односторонне циклотимичны, однако явно циклотимичнее, чем более нордические северо-западные немцы.
Предположение о том, что у весело-подвижных немец­
ких народностей их гипоманиакальный компонент идет
от альпийской примеси, мы принуждены были сделать
per exclusionem*. Дело в том, что в рейнской и франк­
ской зонах, по-видимому, активно этнически смешива­
лись только два типа: нордический и альпийский. Но
нордический тип, хотя он и не совсем свободен от цик* в виде исключения (лат.).

|Ю7

лотимических (в первую очередь, реалистических) состав­
ляющих темперамента, едва ли можно рассматривать в
качестве донора гипоманиакального компонента, по­
скольку в тех областях расселения, которые ближе к чисто
нордическим, совершенно не проявляется чего-то харак­
терно гипоманиакального — скорее, ощущается некая
серьезность и тяжеловесность, а если ориентироваться на
старинные героические саги, то и просто угрюмость.
И в основных областях расселения альпийского типа
вне немецких земель, а именно во Франции (особенно в
центральной и юго-западной) и в Италии (особенно в се­
верной Италии), весело-подвижный элемент этнического
характера (так называемый «галльский» темперамент),
очень возможно, объясняется в том числе и пикническоциклотимической составляющей альпийского типа, одна­
ко при рассмотрении французского и итальянского нацио­
нальных характеров необходимо учитывать и примесь сре­
диземноморского антропологического типа.
Итак, наиболее чистую картину конституциональных
различий темпераментов нордического и альпийского ти­
пов мы, очевидно, получим, сравнив народности, насе­
ляющие немецкий Северо-Запад и немецкий Юго-Запад.
На немецком Юго-Востоке, в частности в австрийско-ба­
варских Альпах, уже заметнее сказывается влияние динарского типа. Если сравнить обе немецкие «гипоманиакальные» народности, рейнско-франкскую и баварско-австрийскую, в особенности живущую в Альпах, мы
обнаружим у последней более выраженный элемент гру­
бой силы, вязкости и упрямого своеволия. Поскольку
влияние нордического типа здесь сравнительно невели­
ко, то указанный элемент, по-видимому, можно объяс­
нить смешением с динарским типом.
Итак, мы наблюдаем некую окружающую Альпийский
горный массив волну преимущественно циклотимического темперамента, зона распространения которой доволь­
но точно соответствует основным зонам смешения аль­
пийского типа с другими антропологическими типами.
108

Там, где альпийский тип смешивается со средиземномор­
ским, именно — в Южной Франции и южных частях Ита­
лии (в которых, судя по карте ареалов характерных форм
черепа, альпийский тип должен еще быть достаточно
представлен), — там этот циклотимический элемент тем­
перамента принимает ту крайнюю форму наивной дет­
скости и беззаботной болтливой веселости, которая в сме­
си со специфическими средиземноморскими чертами
(свирепостью, бешеными взрывами аффектов) восприни­
мается нами в качестве натуры «южанина». Однако и в
южно- и средненемецких землях вплоть до Рейнской до­
лины, и в Средней Франции мы находим широкое рас­
пространение тех же самых гипоманиакальных черт, толь­
ко — вследствие смешения с северными типами — çp зна­
чительной примесью таких черт, как вязкость, серьезность
и целеустремленность. Если мы будем отходить от этой
выраженно циклотимической кольцевой зоны вокруг Альп
в любом радиальном направлении, мы увидим, что циклотимические черты этнического характера убывают в той
же степени, в какой уменьшается и примесь альпийско­
го типа. Это справедливо как для зоны преимуществен­
но нордического типа, так и для зоны преимущественно
средиземноморского типа, а возможно, — также и для динарской зоны. Наличие этого эффекта при движении в
северном направлении очевидно и уже обсуждалось выше.
Средиземноморский тип в целом представляется дале­
ко не столь циклотимически предрасположенным, как аль­
пийский; это следует совершенно особо подчеркнуть, по­
скольку уже не раз совершались поползновения обогатить
психологию средиземноморцев гипоманиакальным компо­
нентом альпийцев. Средиземноморский тип это низкорос­
лый грациозный промежуточный тип, у которого формы
тела и, в особенности, лица мягче, а нос короче и шире,
чем у нордического, но, по сравнению с альпийским, ли­
цо намного уже, а в фигуре намного больше гибкости. На
изображениях в трудах по этнографии средиземноморцы
выглядят привлекательными и пропорционально сложен[109

ными; конституциональной характерности альпийского
или нордического типов нет и в помине.
Надо прежде всего заметить, что психологию среди­
земноморцев нельзя изучать на жителях Италии и юга
Франции — областей с альпийской примесью (точно так
же, как психологию нордического типа не изучают в юж­
нонемецких областях), для подобного изучения нужно
брать типологически сравнительно чистую средиземно­
морскую область, каковой является Испания и большие
острова (например, Корсика). И тогда немедленно обна­
руживается, что коренные обитатели средиземноморских
областей куда менее циклотимичны, чем, скажем, жите­
ли Италии, Южной Франции и некоторых частей Юж­
ной Германии, — у средиземноморцев намного отчетли­
вее выступают совершенно нециклотимические, а отчасти
и явно шизотимические черты. В истории и культуре ис­
панцев обращает на себя внимание одна весьма серьез­
ная и часто почти мрачная черта — некая сильная склон­
ность к торжественным церемониям, ко всему аристо­
кратическому и величественному. В религиозной сфере,
в противоположность чувственно-радостным вариантам
приальпийского католицизма (в Италии, Южной Герма­
нии и Франции), проявляется склонность к строгой ор­
ганизаторской последовательности с широкими властны­
ми замыслами (орден иезуитов), к мрачному фанатизму
(инквизиция) и к пылкому мистицизму. И в политиче­
ском аспекте склонность к господству несомненна: вслед
за англичанами Испания второй среди европейских го­
сударств развернула мощную, хотя и сравнительно быст­
ро затухшую колониальную экспансию. Эта группа спе­
цифично шизотимических отличительных черт: стремле­
ние властвовать, религиозная серьезность и характерное
контрастное сочетание организаторской холодности с
мистическим пылом — общая особенность как испанцев,
так и нордических народов. В то же время свирепость и
склонность к неожиданным бешеным взрывам аффек­
тов — общая стигма всех средиземноморских и смешанпо|

ных с ними народов. При этом в средиземноморском тем­
пераменте должны быть заложены и сильные циклотимические черты, это следует из того факта, что характер
проявления альпийского типа в тех областях, где он сме­
шан со средиземноморским (Италия, Южная Франция),
все еще тяготеет к гипоманиакальному, тогда как в тех
областях, где альпийский тип смешан с нордическим, он
проявляется более приглушенно.
Четвертый главный европейский тип, динарский, не
удается непосредственно привлечь к рассмотрению, по­
скольку все еще в значительной мере отсутствуют соответ­
ствующие фундаментальные сведения, результаты точных
психологических исследований и культурно-исторические
документы. Если судить по местам расселения, это — соб­
ственно балканская раса, находящаяся, по мнению антро­
пологов, в близком родстве с народами Передней Азии.
Этот сильный, витальный тип хорошо известен, но очень
недостает надежных данных.
Особый интерес представляет специфика участия оп­
ределенных этнически чистых и этнически смешанных
зон в процессе формирования европейской культуры и
то, как ярко проявляются именно в этом процессе пре­
обладающие компоненты темпераментов разных этносов.
Религиозная карта Европы в значительной мере совпада­
ет с этнической. Достаточно характерен уже тот факт, что
зоны протестантизма с его холодностью, трезвостью, аб­
страктной без-образностью и индивидуализмом в общем
совпадают с областями наиболее сильного распростране­
ния нордического типа: Северной Германией, Голланди­
ей, Скандинавией, Англией. Среди южнонемецких аль­
пийских народностей характерно различаются гипоманиакальный и флегматичный варианты, и если отвлечься от
территориальных частностей, можно сказать, что облас­
ти гипоманиакального альпийского смешанного темпе­
рамента: Австрия, Бавария, Восточная и Рейнская Фран­
кония — в основном остались католическими, в то время
как там, где нордический тип смешан с флегматичным

jni

альпийским вариантом, а именно в Вюртемберге и Швей­
царии, опять-таки возникают основные центры протес­
тантизма. И жизнерадостный альпийский типологический
вариант Франции и Италии в совершенно преобладаю­
щей степени присоединился к образному, сравнительно
более наивному, теплому и чувственно-радостному като­
лицизму, — так же, как и почти вся зона распространения
средиземноморского типа, в которой, однако, возникла
совершенно иная разновидность католицизма: очень серь­
езный, фанатичный, мистический, жестко организован­
ный католицизм испанцев, резко отличающийся своими
значительно более шизотимичными чертами от циклотимично окрашенного приальпийского католицизма. Таким
образом, в целом можно довольно уверенно констатиро­
вать наличие этно-религиозного сродства: протестан­
тизм — это конфессия, во-первых, преимущественно нор­
дических народностей и, во-вторых, зоны смешения нор­
дического типа с флегматичным вариантом альпийского
типа. А католицизм — конфессия сравнительно более гипоманиакального варианта зоны смешения альпийского
и средиземноморского типов. Если мы отметим на карте
Европы те места, откуда вышли самые выдающиеся ге­
нии искусства и науки, и, далее, места, где находятся са­
мые выдающиеся стационарные культурные памятники
(например, архитектурные), и наложим эту «культуроло­
гическую» карту на этническую, нам бросится в глаза
факт преобладания вклада нордическо-альпийской сме­
шанной зоны в новую европейскую культуру. Эта нордическо-альпийская смешанная зона, то есть зона, в кото­
рой сильно проявляются элементы обоих этих типов, ох­
ватывает большую часть Франции, далее, Фландрию и
Голландию, большую часть Германии (прежде всего —
центральную и южную часть области распространения
немецкого языка, включая Рейнскую область и Тюрин­
гию-Саксонию) и, наконец, Северную и Центральную
Италию. Эта этническая зона известна как родина новой
европейской культуры. Вокруг этой нордическо-альпий-

щ|

ской центральной зоны располагаются зоны других на­
родностей, культурный вклад которых значителен, но не
столь велик; эхо, во-первых, зоны относительно этниче­
ски чистых нордических народов: нордическая зона в
Скандинавии, нордические шлейфы в северной Германии
и на севере Англии — и, во-вторых, относительно этни­
чески чистые зоны средиземноморского типа: Испания,
большие острова Средиземного моря и отдельные рай­
оны крайнего юга Италии и Франции. Аналогично, за­
метные, однако до сих пор пока еще сравнительно более
редкие «месторождения» гениев мы наблюдаем также в
зоне нордическо-монгольского смешения на севере сла­
вянского Востока, в России и в Польше. Напротив, вклад
балканской, «динарской» зоны смешения пока что срав­
нительно мал. И только там, где динарский тип вторга­
ется в нордическо-альпийскую зону смешения, как, на­
пример, в Австрии, мы наблюдаем расцвет культуры. Все
сказанное относится, естественно, только к сегодняшне­
му состоянию культуры, но никак не к возможностям бу­
дущего ее развития.
В этой довольно ясной и наглядной картине этниче­
ского распределения европейской культуры есть лишь од­
но сомнительное место: это южная часть Англии, главный
очаг английской культуры. И в этой зоне этнический тип
населения также в значительной мере смешанный, одна­
ко те антропологические элементы, с которыми смешан
здесь нордический тип, еще не вполне ясны; несомнен­
ным кажется присутствие средиземноморского элемента,
но Günther добавляет к нему еще и альпийский. Эта юж­
ноанглийская смешанная зона в культурном отношении
весьма родственна северной части нордическо-альпийской
смешанной зоны, и их можно рассматривать совместно.
Несомненно, во всяком случае, одно: в области нор­
дического типа наиболее заметные подъемы высокой куль­
туры возникают всегда там, где этот тип сильно смешива­
ется с другим, как правило, также одаренным типом; это
справедливо как для современного нордическо-альпийско|Ш

го культурного круга, так и для древней Греции и Индии.
Однако, одну из наиболее универсальных и в количествен­
ном измерении богатейших на сегодняшний день культур
создало именно это нордическо-альпийское смешение. И
точно так же несомненно, что, напротив, наиболее этни­
чески чистые нордические области Германии, например,
Нижняя Саксония и Восточная Фрисландия, очень бога­
ты характером и сметкой, но сравнительно бедны в отно­
шении гениальности и культурной продуктивности. В свое
время Reibmayr, еще не располагая знаниями современной
этнологии, интуитивно почувствовал эти вещи и подтвер­
дил их статистически. Духовные центры высокой культу­
ры до сего дня никогда не возникали в Скандинавии, в
прибрежных немецких землях и в Шотландии, но всегда —
в смешанных зонах. И медленное продвижение немецкой
культуры на север, начавшееся в XVIII веке, идет парал­
лельно с увеличением примеси альпийского элемента в Се­
верной Германии. Это нисколько не снижает достоинств
нордического типа, которые исторически очевидны, но это
говорит не в пользу идеала расовой чистоты (не путать с
обоснованным идеалом заботы об исторически сложив­
шихся коренных народностях), не в пользу односторонне­
го возвеличивания только нордической расы и не в поль­
зу карикатурной недооценки других европейских этниче­
ских элементов.
В подробно описанной выше альпийско-нордической
смешанной зоне происходят почти все события, связан­
ные с расцветом как готической, так и ренессансно-барочной культуры; в этой зоне возникла и классическая фран­
цузская культура (от времен Людовика XIV до Просвеще­
ния), и культурная эпоха Гете и Бетховена. Однако внутри
этой совокупной смешанной зоны мы вновь можем четко
выделить два частично перекрывающихся региона: один,
лежащий несколько севернее, сравнительно более норди­
ческий пояс, нашедший свое специфическое духовное вы­
ражение в готике, и второй, — несколько южнее, — аль­
пийский пояс, выразившийся в ренессансно-барочной
114 I

культуре; первый регион, соответственно темпераменту эт­
нической композиции, несколько холоднее, шизотимичнее, второй — более теплая, циклотимичная зона.
Возникновение и расцвет готики весьма избиратель­
но связаны с северной и восточной частями Франции
(Нормандией и Бургундией), откуда она распространяет­
ся полосой, протягивающейся параллельно границам на
этнической карте: Северная и Центральная Франция,
Фландрия, Центральная и Южная Германия; в альпий­
ской Северной Италии готики, кажется, не было и в по­
мине, в юго-западной Франции — тоже, то есть смешан­
ная альпийско-средиземноморская зона вовлекается — и
это показательно — намного слабее; с другой стороны, в
нордических областях (Англия, немецкое побережье Се­
верного моря, Скандинавия) готика дает весьма значи­
тельные, однако в среднем все же сравнительно слабые
и поздние побеги, а продвигаясь в сторону Восточной Ев­
ропы, мы видим еще более резкое и значительное сни­
жение ее влияния. Эта готическая культура, по сравне­
нию с ренессансной культурой, намного шизотимичнее:
она строга, глубоко серьезна, метафизична, аскетична; в
ее постройках виден столь характерный для шизотимической психологии контраст мистики и холодно просчи­
танной схемы. Расцвет ренессансно-барочной культуры,
выявляя, в свою очередь, отчетливое сродство с этногеографическими реалиями, возникает в полосе, идущей па­
раллельно аналогичной готической, с которой она в сред­
ней части перекрывается, хотя явно сдвинута несколько
южнее. Эта полоса этнического смешения охватывает Се­
верную и Центральную Италию, и именно там, то есть в
области со значительным преобладанием альпийского
элемента, находится основной очаг соответствующей
культуры; эта культура, наряду с готикой, бурно расцве­
тает также во Франции, в Южной и Центральной Герма­
нии; напротив, собственно северная зона демонстрирует
к этой культуре существенно меньшее сродство, чем к го­
тике; в особенности выделяются здесь Англия и СкандиJJÎ5

навия, где, в эту эпоху расцвета искусств, во всем, что
касается изобразительного искусства, царит удивительная
тишина. Само жизнерадостное ренессансное мироощуще­
ние с его насквозь земным, посюсторонним, гедонисти­
ческим, образно-художническим духом несет в себе, по
сравнению с готикой, некий циклотимическии элемент
и поэтому с точки зрения этнографии представляет со­
бой, очевидно, скорее альпийское явление; и хотя неко­
торые отдельные нордические личности и даже выражен­
ные шизотимики вроде Микельанджело были ведущими
творцами Ренессанса, но то чувство жизни, которое про­
низывает их творения, разительно отличается от чувства
жизни в готике. Поэтому памятниками ренессансно-барочного искусства перенасыщены именно альпийские об­
ласти смешанной зоны: Италия, Франция, Южная и Цен­
тральная Германия. Наиболее благодатную почву это спе­
цифическое ренессансное чувство жизни находит в очагах
высокой художественной культуры — в больших, сильных,
роскошных, расточительных городах-республиках Север­
ной Италии и Южной Германии: во Флоренции, Вене­
ции, Нюрнберге, Аугсбурге, — которые, как цветочный
венок, окружали Альпы.
Мы здесь намеренно не выделяем особо роль норди­
ческого элемента населения Италии в культуре Возрож­
дения: она достаточно известна и нередко слишком од­
носторонне выставлялась в качестве исключительной. Ренессансный человек власти — это ближайший кровный
родственник шотландского дворянина Макбета. Во Фло­
ренции особенно отчетливо проявились две линии этого
родства: кровавое самоуничтожение благороднейших ро­
дов и, непосредственно рядом, — нежное, метафизическиидеалистическое мировосприятие, которое в Италии — от
раннего Возрождения и вплоть до позднего Высокого
Возрождения — соответствовало нордическому готическо­
му мировосприятию. Не эти моменты так резко отлича­
ют ренессансное мировосприятие от готической культу­
ры, а те, другие, которые мы упоминали чуть выше. По
1161

мере становления культуры Ренессанса мы наблюдаем не­
кий характерный переворот (окончательно завершивший­
ся с переходом к барокко) также и в идеале телесной кра­
соты: хрупко-нежные, узкие фигуры готики и раннего Ре­
нессанса постепенно все более и более округляются, и в
конце концов художники начинают так же восхищаться
телесной полнотой (Пальма Веккьо*, Рубенс), как рань­
ше — стилизованной прозрачностью худобы. Чем шизотимичнее дух времени, тем больше приближается идеал
телесной красоты к лептосомному, даже астеническому
телосложению; чем циклотимичнее дух, тем больше
склонность к пикническому идеалу. Будь этот переворот
в художественном и общем чувстве жизни делом рук нор­
дической расы, было бы не понятно, почему же эта ху­
дожническая эпоха оказывается в особенно слабом срод­
стве именно с нордическим элементом населения. Мы,
однако, полностью разделяем мнение Sommer'a о том, что
легендарный расцвет гениальности итальянского Ренес­
санса связан с предшествующим постепенным смешени­
ем немецкой военной знати с поднимающимися бюр­
герскими родами художественно высокоодаренного го­
родского населения в больших городах-республиках,
особенно во Флоренции, то есть опять-таки является ре­
зультатом нордическо-альпийской метизации. При этом
портреты и происхождение великих гениев Ренессанса,
похоже, говорят о том, что важным энергетическим ре­
сурсом этого духовного движения была нордическая часть
населения; но и эта нордическая часть населения Ита­
лии должна была уже быть в значительной мере обога­
щена альпийской кровью, иначе просто невозможно объ­
яснить массовый прорыв музыкально-художнических одаренностей в эпоху ренессанса-барокко, поскольку это
именно те одаренности, которые столь откровенно слабо
и спорадично проявляются у этнически чистых нордиче­
ских народностей и географически столь откровенно
* Пальма Старший (Веккьо, собств. Негретти, ок. 1480—1528) —
итальянский живописец Высокого Возрождения.

\ш-

предпочитают основные альпийские смешанные области.
Кроме того, с точки зрения этнобиологии, очевидно, не­
мыслимо, чтобы один из двух основных этнических ти­
пов Северной и Центральной Италии после многих ве­
ков их совместного там проживания все еще мог ко вре­
мени Ренессанса оставаться в какой-то степени чистым.
Итак, нам совершенно ясно, что все эти европейские
культурные круги формировались преимущественно не по
зонам общности языка или политических границ и не вез­
де — посредством внешних сношений, но в первую оче­
редь — по этническим зонам.
И дальнейшее культурное развитие современной Ев­
ропы представляется связанным прежде всего с нордическо-альпийской зоной этнического смешения. Заметим
только, что зона культурного расцвета при переходе от
средневековья к новому времени медленно расширяется
дальше на север, и вновь, в основном, независимо от на­
циональности, проходя от запада к востоку сплошной эт­
нической полосой, захватывающей уже несколько более
нордическое население: раньше всех — уже в средние
века — начала выдвигаться Англия (и этот процесс все
нарастает со временем), затем включилась и полоса се­
вера Германии; ныне балтийские прибрежные регионы и
Скандинавия идут рука об руку с более старыми куль­
турными зонами, переживая духовный подъем и расцвет,
что нетрудно заметить по статистике мест рождения ге­
ниев. Это культурное развитие очень легко может быть
увязано с биологическим процессом постепенно продви­
гающейся все дальше на север метизации при смешении
нордического типа в первую очередь опять-таки с аль­
пийским элементом. С культурологической точки зрения
это совершающееся на наших глазах расширение на се­
вер нордическо-альпийской смешанной зоны не может
вызывать никаких возражений, поскольку означает лишь
смешение двух исторически утвердивших себя и сыграв­
ших центральную, определяющую роль в формировании
европейских культурных народов одаренных этнических
118 I

элементов. Ни какое бы то ни было «вычитание» одного
из этих элементов, ни нивелировка этнических различий
никоим образом невозможны, поскольку как духовная,
так и культивационная продуктивность существенно за­
висят от сохранения противонаправленных напряжений.
Если ясно и до конца последовательно продумать эту по­
зицию, мы придем к выводу о богатом содержании и не­
обходимости сохранения возможно более четко выражен­
ного «этнического ядра», которое, помимо своей само­
ценности является также предпосылкой и резервуаром
для продуктивных метизаций. Придерживаясь той же по­
зиции в масштабах одной народности, мы должны вы­
ступать за поощрение оседлости и против всесмешения,
то есть против слишком сильных и продолжительных пе­
ремещений населения внутри страны, в первую очередь —
против нивелирующего чрезмерного разрастания больших
городов. Мы видим, что инбридинг и метизация взаим­
но обусловлены в отношении меры и ритма, и односто­
ронне поддерживать в качестве полезного принципа толь­
ко инбридинг или только метизацию было бы чрезвы­
чайно близоруко.
И в новой культурной истории внутри совокупного
нордическо-альпийского пояса смешения вновь отчетли­
во различаются более холодные по темпераменту (то есть
сравнительно более нордические и, соответственно, более
шизотимичные) и расположенные южнее более теплые (то
есть сравнительно более альпийские и, соответственно, бо­
лее циклотимичные) области.
В холодной зоне сейчас в большей мере сосредоточе­
ны политическая одаренность и центры научно-техниче­
ского развития (Англия, Северная Германия, а также
сравнительно нордическая Северная Америка), тогда как
большинство достижений художественной культуры, тре­
бующих особенно большой чувственной образности или
особенно большой непосредственности и теплоты чувст­
ва, в частности, в изобразительном искусстве и, более
всего, в музыке, согласно статистике, как прежде, так и
|119

теперь приходится на сравнительно более альпийскую
южную зону (Южная и Центральная Германия, Северная
и Центральная Италия и Франция). Посередине между
двумя этими флангами располагается область наивысших
достижений в сфере более рассудочных, более рациональ­
ных форм культурного движения, то есть творений по­
этов и мыслителей. Таковые обильно рождаются в обеих
зонах, от Англии и Северной Германии на севере до Цен­
тральной Италии на юге, однако тут имеются характер­
ные различия: самое шизотимичное крыло этой группы,
а именно философия и трагическая драматургия, в се­
верном и центральном этнических поясах представлены
значительно сильнее, и количество их по мере движения
на юг —в Италию и зону наиболее циклотимичных из
немецких народностей — резко снижается; Локк, Юм, Де­
карт, Кант, Гердер, Гербарт, Шопенгауэр родом из север­
ной зоны — точно так же, как Шекспир, Корнель, Воль­
тер, Клейст и Геббель. В то же время классические об­
ласти изобразительных искусств и музыки, Италия и
наиболее гипоманиакальные из южнонемецких земель,
лишь совершенно спорадическим образом порождают от­
дельных гениальных философов (Дж. Бруно) или траги­
ческих драматургов (Грильпарцер).
Это конституциональное различие одаренностей меж­
ду более нордической и более альпийской смешанными зо­
нами предстает при статистическом обсчете «месторожде­
ний» гениев в новой истории столь же очевидным, как и
географическое различие зон готической и ренессанснобарочной культур. Общее зональное разделение просмат­
ривается совершенно отчетливо.
Однако каждая из этих двух зон имеет свои, террито­
риально маленькие, но культурологически важные экскла­
вы*. Так, швабская группа, находящаяся внутри южной зо­
ны, не только религиозно, но и по многим задаткам ода­
ренностей (великие гении в философии и драматургии,
* В биологии: частичный ареал.
1201

малая музыкальная одаренность) явно относится и более
холодной зоне. И наоборот, внутри более нордического
пояса Нидерланды и Фландрия образуют маленький, од­
нако замечательный по задаткам остров, или, лучше ска­
зать, географическую диаспору художнической одаренно­
сти. Но подобная исключительность в обоих случаях рас­
пространяется лишь на некоторую часть задатков. Так,
швабы обладают теми же способностями к живописи и ар­
хитектуре, что и остальное население альпийской зоны, а
Голландия как в плане религии (протестантизм), так и в
плане политической предрасположенности относится к
более холодной зоне.
В обоих случаях эту частичную особость одаренности
можно прочесть и на этнической карте. В Вюртемберге и
особенно в старой протестантской Неккарской области, из
которой как раз и происходят все швабские мыслители и
поэты, имеется сильная примесь нордического типа; гео­
графически там проходит русло того «майнско-неккарского притока» северной крови (Günther), который соответ­
ствует древним путям миграции германских народов (см.,
например, у Deniker-Fischer'a карту ареалов различных
форм черепа) и, весьма удивительным образом вытягива­
ясь от Центральной Германии через Майн и долину Неккара, как острый наконечник, или узкий, далеко высту­
пающий клин, врезается в альпийскую зону.
Аналогично — но с переменой ролей — в Нидерландах,
по-видимому, присутствуют активные альпийские этниче­
ские островки. Günther, отталкиваясь от статистической
этнологической карты, констатирует: «Этот сход, этот спад
нордического типа (то есть снижение его этнической чис­
тоты) от севера к югу в Голландии происходит быстрее, чем
внутри Германской империи. Вообще, в Германии, как
правило, представляют себе голландскую область намно­
го более нордической, чем это есть на самом деле». Günther
далее перечисляет ряд островков альпийского населения,
которые частично расположены во внутренних областях
Нидерландов и, «с учетом северного положения ГолланJ121

дии, вызывают удивление». К этому ряду островков сле­
дует присоединить и тесно примыкающую к ним более
крупную альпийскую этническую область в бельгийскоголландской Валлонии.
Достойно удивления и, возможно, этнологически зна­
чимо то, что внутри области распространения немецкого
языка обнаруживаются три района, где крохотные пятач­
ки пространства дают невероятно богатый урожай гени­
альности и специальных одаренностей отдельных групп,
то есть районы, где по статистике места рождений гени­
ев географически максимально тесно сближены друг с
другом; вот эти три местности максимальной плотности
гениев: Саксония (с прилегающими к ней районами Тю­
рингии), Швабия и Нидерланды. Нельзя не обратить вни­
мания на то, что во всех трех случаях это места особенно
резкого непосредственного перехода друг в друга этниче­
ских зон: Саксония лежит между густо-альпийской Боге­
мией и резко нордическими прусскими провинциями;
аналогичный «сильный спад» нордического типа, как от­
мечалось выше, происходит в Нидерландах; и в Вюртемберге нордический неккарский клин глубоко врезается в
альпийскую область. Можно предположить, что и повы­
шенная плотность гениев итальянского Ренессанса и
Древней Греции возникла аналогичным образом как след­
ствие непосредственного смешения слоев нордической
знати, активно осваивавшей новые территории, с этни­
чески отличающимся от них местным населением; пред­
ставляется, что в обоих этих случаях повышенная рож­
даемость гениев находится во временной связи с социаль­
ным прорывом сословных, а вместе с ними и этнических
ограничений. При этом важен не только вообще сам факт
этнического смешения, которое, как показали Sommer и
Reibmayr, может в благоприятных случаях хорошей соче­
таемости привести к появлению гениев, но мы хотели бы
еще конкретно указать на места особенно резких этни­
ческих переходов как на возможные места повышенной
рождаемости гениев.
1221

Внутри нордическо-альпийской смешанной зоны мы
нередко обнаруживаем интересные особые зоны, в кото­
рых оказывается повышенной плотность специальных
одаренностеи какого-то определенного направления. Эти
особые зоны подчиняются общей закономерности распре­
деления этнических одаренностеи, однако, кроме того, в
них просматривается влияние вторичных национальноплеменных культивационных процессов. Так, в Германии
творческая музыкальная одаренность возникает преимуще­
ственно в вышеописанной этнической зоне, которая по­
лукольцом охватывает альпийский этнический центр в
Богемии, и отсюда полосы этой одаренности проникают
в Альпы. В самом деле, большая часть немецких музы­
кальных гениев происходит из Саксонии-Тюрингии (Бах,
Гендель, Шуман, Рихард Вагнер), северо-восточной Ба­
варии (Глюк, Регер) и из Австрии (Гайдн, Шуберт, Вебер, Лист, Брукнер, Гуго Вольф). Моцарт лишь условно
может быть причислен к австрийской группе, поскольку
его музыкально высокоодаренный отец был швабом ро­
дом из Аугсбурга. В то же время все остальные земли Гер­
мании вместе дали лишь совсем немного великих имен
(Бетховен, Брамс). Очевидно, что для музыкальной ге­
ниальности, то есть для способности самое глубокое ду­
шевное содержание выразить в музыке, решающим фак­
тором до сего дня является альпийский элемент; пока что
европейскую музыкальную историю в ее существенной
части создавали лишь три народа с наиболее сильной аль­
пийской примесью (это народы Германии, Италии и
Франции с прилегающими к ним областями), а среди
них, в свою очередь, вновь первенствуют обладающие
наиболее мягким темпераментом Италия, Австрия и Сак­
сония. Созданная ими за последние столетия музыкаль­
ная культура — явление уникальное для всех времен и на­
родов. И у других рас и народов музыкальные задатки
ярко выявляются вкраплениями выдающихся одаренно­
стеи, однако нигде до сих пор не возникало такого мо­
нументального подъема и такой концентрации музыкальJ123

ного гения, как в этой области альпийского этнического
смешения. То, что альпийский этнический элемент яв­
ляется главным фактором музыкальной одаренности, под­
тверждается и доказательством от противного: чистые
этнические зоны, нордическая и средиземноморская (Ис­
пания), в плане «производства» музыкальных гениев ра­
зительно отстают от зон с сильной альпийской приме­
сью. Многие нордические области, такие, как Англия и
некоторые районы северо-запада Германии, даже просла­
вились своим отсутствием музыкальности (Frisia non
cantat*). Учитывая эти говорящие сами за себя географостатистические данные, следует всякий раз предпола­
гать присутствие известной примеси альпийской крови у
музыкальных гениев нордическо-альпийской смешанной
зоны даже и в тех случаях, когда альпийские этнические
особенности не являются определяющими в соматиче­
ском фенотипе.
Что касается философско-поэтинеской одаренности, то
мы обнаруживаем в Германии два «богатых месторожде­
ния»: Саксонию (с прилегающими к ней районами Тюрин­
гии-Шлезвига) и Вюртемберг. Первую зону прославили,
среди прочих: Лютер, Лейбниц, Лессинг, Фихте, Отто Люд­
виг* и Ницше; вторую — Виланд, Шиллер, Гельдерлин,
Уланд, Мерике, Гегель и Шеллинг. (Свой поэтический
вклад внесли также Кеплер, Мейер и Готхельф**.) Поми­
мо наличия великих имен обе местности отличаются вы­
сокой географической и исторической плотностью появ­
ления более мелких одаренностей. Саксония, оказавшись
местом перекрытия зон взращивания музыкальных и философско-поэтических одаренностей, является самой бо­
гатой гениями землей Германии. Большинство других ве­
ликих имен из этих групп одаренностей появляется в нор­
дической части Северной Германии, однако там они
* Фрисландия не поет {лат. поговорка).
** Людвиг, Отто (1813—1865) — немецкий писатель.
*** Готхельф, Иеремия (собств. Альберт Вициус, 1797—1854) —
швейцарский писатель.

1241

возникают значительно более спорадично и рассеяны с ма­
лой плотностью на больших пространствах; это, например:
Клопшток, Кант, Гердер, Гербарт, Шопенгауэр, Клейст,
Геббель, Дросте-Хюльсхоф*, Шторм и Фонтане. Напротив,
слабо представлены в этой группе, по крайней мере в
философской ее части, гипоманиакальные области аль­
пийской зоны, именно Австрия, Бавария, Восточная и
Рейнская Франкония; в этой обширной зоне мы обнару­
живаем лишь два великих имени: Гете и Грильпарцера, к
которым можно еще добавить Вольфрама фон Эшенбаха,
Жан-Поля и Штифтера. У Гете к тому же имеются силь­
ные генеалогические связи с тюрингской Саксонией и рав­
ниной Гогенлоэ (Вюртембергом). Зато в Австрии — одно
из крупнейших «месторождений» гениев музыки, а во
Франконии — гениев изобразительных искусств.
Упомянутые изобразительные искусства в области рас­
пространения немецкого языка интенсивно концентриру­
ются в Нидерландах и, далее, во Франконии (Дюрер, Грю­
невальд**, Кранах, Петер Фишер***, Фейербах). Во вто­
ром эшелоне идутбаварско-австрийская зона (Ленбах****,
Шпицвег*****, Швинд******) и швабско-алеманская (зна­
менитые школы художников и архитекторов эпохи сред­
невековья — вплоть до барокко: Гольбейн, Беклин, Тома).
Здесь проявляется одна этнически очень характерная чер­
та: если в философе ко-поэтической одаренности явное ли­
дерство принадлежит более нордической Неккарской об­
ласти, то в изобразительном искусстве столь же явно ли­
дирует более альпийская верхнешвабско-алеманская зона:
Ульм, Аугсбург, Форарльберг (барокко), Швейцария и Юж* Дросте-Хюльсхоф, Аннета (Анна Элизабет, 1797—1848) — не­
мецкая поэтесса; о ней — см. ниже.
** Грюневальд (собств. Нитхардт), Матис (между 1470 и 1475—
1528) — немецкий живописец.
*** Фишер Старший, Петер (ок. 1460—1529) — глава семьи не­
мецких скульпторов эпохи Возрождения.
**** Ленбах, Франц фон (1836—1904) — немецкий живописец.
***** Шпицвег, Карл (1808—1885) — немецкий живописец.
****** Швинд, Мориц фон (1804—1871) — австрийский живописец
и график.
125

ный Шварцвальд. Старый Вюртемберг не дал ни одного
по-настоящему знаменитого художника — равно как и ни
одного знаменитого композитора.
Военно-политические одаренности (в основном, старой
чеканки) сильнее всего сконцентрированы в дворянстве,
которое у всех народов нордическо-альпийской смешан­
ной зоны с самого своего зарождения преимущественно
нордическое. Центр сосредоточения этих одаренностей,
очевидно, в средние века сместился несколько к северу,
так что сегодня военно-политические задатки безуслов­
но преимущественное распространение получили в Анг­
лии, Северной Германии и Северной Франции. В целом
военно-политическая одаренность у всех народов, при­
надлежащих к смешанной зоне, отчетливо убывает в на­
правлении от севера к югу, что однозначно указывает на
связи этой одаренности в первую очередь с нордическим
этническим элементом. Но и тут не следует впадать в гео­
графический схематизм: так, по крайней мере четыре ве­
личайших европейских рода правителей — Гогенштауфены*, Вельфы**, Габсбурги и Гогенцоллерны —- родом не с
севера, а с юго-запада, именно из древнего Швабского
герцогства. К тому же само понятие «военно-политиче­
ская одаренность» психологически отнюдь не является
унифицированным. Современные политика и хозяйство
весьма существенно отличаются по своим методам и по­
становке задач от старой дворянской политики. В отли­
чие от зачастую несколько окостеневшей старой идео­
логизированное™, новая политика требует от вождей
значительно большей духовной гибкости, способности
вчувствования, широты взглядов и принципиально реа­
листического подхода.
И здесь некоторая примесь чужой крови, по-видимо­
му, также оказывает ферментативное воздействие, по­
скольку только она позволяет по-настоящему проявить* Гогенштауфены—династия германских королей и императоров
«Священной Римской империи» в 1138—1254 гг.
** Вельфы — немецкий княжеский род.
1261

ся специфическим этническим одаренностям, в то время
как относительно чистые этнические типы после длитель­
ного инбридинга явно склонны приобретать известную
узость и закостенелость, на что указывал уже Reibmayr.
Поэтому у нордических народов их политические центры
тяжести располагаются не в этнически чистых, а в сме­
шанных районах; так, политический центр Великобрита­
нии находится не в Шотландии, а на английском юге. И
в Германской империи он располагался не на северо-за­
паде Германии, а в лежащей восточнее Пруссии. По-ви­
димому, в качестве обратной аналогии можно рассмат­
ривать тот факт, что музыкальное творчество достигает
своей вершины не в безусловно высокоразвитом в музы­
кальном отношении альпийском этническом центре, Бо­
гемии, а вокруг нее, на периферии.
Проведя это сравнение частот появления гениев в раз­
ных географических зонах, мы получили по большинству
позиций вполне ясную и с обеих сторон подтвержденную
картину духовных задатков нордического и альпийского
антропологических типов: у первого преобладают фило­
софские и драматургические задатки, второй отличается
выраженным художественным темпераментом, в особен­
ности же — предрасположенностью к музыке и изобрази­
тельным искусствам.
Мы не можем здесь углубляться в вопросы вторичного
инбридинга внутри отдельных политических и языковых
общностей и возникновения из них тех или иных типов
этносов и племен. Однако, в отношении народов, возник­
ших вследствие нордическо-альпийского этнического сме­
шения, — как в отношении детей одних и тех же родите­
лей, — можно полагать, что они не только отличаются друг
от друга процентным соотношением унаследованных при­
знаков, но и что в различных инбридинговых кругах воз­
никают как бы новые индивидуальности народов и наций,
чьи духовные свойства вследствие различного комбиниро­
вания и отбора особенностей приобретают специфическую
окраску.
J127

Это нордическо-альпийское этническое смешение да­
ет нам особенно прозрачный пример того, как благодаря
метизации двух отчасти несхожих, но близких и хорошо
дополняющих своими свойствами друг друга антрополо­
гических типов возникает целая культура, то есть взращи­
вается ряд гениев. К тому же это единственный пример,
когда в нашем распоряжении имеется достаточно надеж­
ный и обширный статистический массив антропологиче­
ских и культурно-исторических данных, позволяющий в
принципе основывать на нем какие-то научные выводы.
И можно с достаточной долей уверенности предполагать,
что причиной возникновения отмеченных гениальностью
высоких культур других этнических групп других времен
и народов были аналогичные биологические метизации. С
общебиологической точки зрения подобные благоприятные
метизации у вида homo sapiens ведут, очевидно, к образо­
ванию особенно быстро развивающихся гибридов, превос­
ходящих размерами родительские «породы». Если это так,
то культивирование гениальности наполовину определя­
ется тем процессом, который в общей биологии обозна­
чается как гетерозис. Поэтому рассматриваемые высокие
культуры обычно возникают через определенный проме­
жуток времени после переселения народов или после втор­
жения племен завоевателей и их постепенного смешения
с местным населением.
Этот факт легко может подтолкнуть к ложному выво­
ду о том, что уже само вторгающееся племя как таковое
способно принести с собой гениальность. Подобной
ошибки легко избежать: для этого достаточно исследо­
вать то же самое племя в максимально чистом, несме­
шанном состоянии, на местах его исконного расселения,
где оно живет, занимаясь земледелием и сохраняя древ­
ние обычаи с тем же усердием, с той же основательно­
стью и духовной ограниченностью, что и всякое другое
дееспособное племя. И частые завоевательные походы мо­
гут рассматриваться лишь как доказательство нормальной
витальности и храбрости, свойственных здоровым и не128

истощенным племенам самых разных народов; это равно
проявилось в великих исторических завоевательных по­
ходах не только германцев, но и монголов, индейцев или
арабов. Народы, которые часто производили такие мас­
совые переселения, — это храбрые и здоровые, но не обя­
зательно в каком-то особенном смысле героические на­
роды; в первую очередь это народы севера и пустынь (то
есть плохих, малоплодородных, климатически угрожаемых
местностей обитания), которые под действием сильного
внешнего давления среды стремятся вторгнуться в бога­
тые культурные земли. Таким образом, вторгающиеся са­
ми по себе —- отнюдь не «раса господ», а оседлые —- не
«раса рабов». И успех всякой такой попытки завоевания
в первую очередь зависит от той стадии культурного раз­
вития, в которой находится подвергшийся нашествию на­
род (эти фазы жизни некоторого культурно-территориаль­
ного образования никак не связаны с силой и дееспо­
собностью проживающего там коренного этноса, что с
особенным блеском показал Шпенглер). Если культура
этого оседлого народа как раз находится в стадии мощ­
ного расцвета, то напавшие племена будут разбиты и
уничтожены, совершенно независимо от того, нордиче­
ские они (кимвры и тевтоны) или монгольские. Если же
культура оседлого народа одряхлела, вторжение удается,
и только в этом случае дело доходит до метизации и, при
благоприятной сочетаемости этносов или племен, до ро­
ждения новой культуры и новых гениев, — но не в мес­
тах исконного расселения вторгшегося племени, а там,
где произошла метизация, —- в покоренной стране.
Легко может возникнуть предположение, что законо­
мерности расцвета и умирания высоких культур, выяв­
ленные прежде всего Шпенглером, имеют ту же биоло­
гическую основу и так же определяются чередованием ин­
бридинга и метизации, как и социальные факторы жизни
сословий, народов и этнических групп. В этом случае
должны существовать два инбредных рода, то есть два та­
ких рода, в каждом из которых вследствие долгой осед5 За*. 662

|129

лости и всеобщих близкородственных браков возникает
замкнутый наследственный комплекс — некая группа те­
лесных и психических особенностей, причем особенно­
сти этих двух групп в плане степени их сходства и несход­
ства друг с другом должны находиться в тех же хорошо
известных соотношениях, какие вообще необходимы для
выведения удачных гибридов растений и животных. Еще
Reibmayr указывал, что к возникновению гениев может
привести метизация инбредных талантливых родов, — но
не такое смешение хаотично стекающихся масс населени
какое происходит в мировых центрах («хаос кровей»). Ми
ровые столицы потребляют много гениев, но на удивле­
ние мало производят сами, это ясно видно из статисти­
ческих данных.
Метизация может происходить в результате военного
или мирного притока иноземцев, благодаря смешению
ранее кастово замкнутых сословий и т. д. Через опреде­
ленный промежуток времени после такой метизации про­
исходит мощный «выброс» гениальности и наступает
период расцвета культуры, который длится до тех пор,
пока продолжает действовать лежащий в его основе био­
логический эффект. «Умирание» подобной высокой куль­
туры происходит на одном из двух биологических путей:
либо рост народонаселения остается ничем не ограничен­
ным, и тогда после исчерпания ферментативного духов­
ного воздействия прошедшей метизации вновь наступает
стабильный период инбридинга, а вместе с ним — при
беспрепятственном продолжении национального сущест­
вования — и некоторое известное духовное окостенение
(китайский вариант); либо инстинкт продолжения рода
испытывает тормозящее воздействие высокой культуры,
и тогда вследствие быстрого сокращения населения на­
ступает катастрофа (позднеримский вариант). В обоих
случаях сохраняется биологическая возможность того, что
новая метизация оседлой коренной этнической группы с
каким-то другим подходящим племенем вызовет новый
расцвет культуры и гениальности, причем этот процесс
1301

теоретически может повторяться неограниченно; древние
«культуры-долгожители», такие, как египетская или ас­
сиро-вавилонская, по-видимому, и в самом деле обязаны
своими все новыми возрождениями на одной и той же
почве подобным повторным метизациям.
Базой этого теоретически неограниченного ряда по­
вторных возрождений, повторных расцветов культуры на
какой-то территории является, как правило, удивительная
стойкая сохранность оседлой коренной народности, которая
в пределах коротких временных отрезков отдельных исто­
рических периодов не имеет возраста и растет, как простая
трава, как сорняки этой земли, не замечая прихода и ухо­
да роскошных гибридизированных садовых цветов: гени­
ев, культур больших городов и политических властных об­
разований, — всего того, что возникло из нее посредством
метизаций.
Поэтому сравнение отдельных периодов высокой куль­
туры с жизнью индивида, с его рождением и смертью, не
вполне корректно. Представление отдельных культурных
эпох в качестве чего-то уникального, несравненного, не­
повторимого —- это гипертрофия принципа индивидуа­
лизации. Культура итальянского Ренессанса — это нечто
иное, чем античная культура, но лишь отчасти иное; она
обусловлена, ее создала новая метизация той же самой ко­
ренной народности, ее связывает с античностью некая
часть одного и того же чувства жизни — и широкий поток
общего мыслительного содержания и сквозных духовных
традиций. С точки зрения отдаленных времен и народов,
и греко-римская, и современная, и, быть может, тысяче­
летний ряд грядущих расцветов и периодов спячки евро­
пейской культуры будут выглядеть как одна-единственная
замкнутая европейская культура, как некая культурная ин­
дивидуальность.
Разве древние мексиканцы и перуанцы мертвы? Разве
индейское население не продолжает жить на местах своих
древних поселений? разве не может оно продолжать там
расти до тех пор, пока в нем нельзя будет обнаружить уже
5*

131

ни капли крови белых пришельцев?— и разве не может оно
с этими же белыми или с кем-то еще дать новый пышный
метизационныи расцвет, породить новую цивилизацию
инков, которая будет иной, но так же кровно и духовно
родственной той, древней, как родственны античность и
Ренессанс? Кто знает, когда вновь расцветут пустыни Ва­
вилона или Аравии, Египта или Китая? Расцвет всегда воз­
никал и, возможно, всегда будет возникать на одних и тех
же старых местах. Кто может это знать? И что значат в та­
кой гигантской перспективе слова «закат» и «умирание»?
У жизни длинное дыхание, и она понятия не имеет о на­
ших маленьких исторических эпохах, «культурных инди­
видуальностях» и просто индивидуальностях. Она вообще
не знает никаких «я», и это самое главное. Она расцвета­
ет, увядает и расцветает вновь, но к чему она стремится в
расцвете и в увядании, этого мы не знаем. В следующие
тысячелетия у нас могут еще сотню раз повториться пыш­
ные метизационные расцветы, и каждый будет отличать­
ся от других, и все будут похожи. Европа даже на закате
может надеяться на сотни новых культур и гениев — если
мы готовы видеть в культуре и гениях нечто такое, на что
стоит возлагать надежды, — потому что до тех пор, пока в
ней пульсирует воля к жизни, Европа должна исполнять
предначертанное судьбой и порождать их вновь и вновь.

Часть II
КАРТИНЫ

Глава б. ПЕРИОДИКА ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ.
ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВО
Какой бы род духовного творчества мы ни взяли, мы
не найдем такого творца — в особенности, такого гениаль­
ного творца, — который бы работал равномерно, с посто­
янной продуктивностью на протяжении всей жизни. Бо­
лее того, в духовной жизни значительных людей нередко
наблюдается своеобразное волновое движение, некие при­
ливы и отливы, некие взлеты страстного возбуждения и
вслед за ними — обессиливающие спады; так, охваченный
внезапным воодушевлением, гениальный человек, если он
художник, чувствует, как его переполняют образы и зву­
ки, а если он ученый — как его захлестывают и захваты­
вают ошеломляющие прозрения и вспышки интуиции, и
он лихорадочно работает дни и ночи, недели и месяцы на­
пролет, работает до тех пор, пока всему этому не будет при­
дана форма, чтобы затем вновь ощутить полную опусто­
шенность, отсутствие мыслей и творческое бессилие, ко­
торое может затянуться надолго. Подобная волнообразная
периодичность — чрезвычайно характерная особенность
многих гениальных творческих процессов, отличающая ду­
ховное производство от воспроизводства в процессе про­
фессиональной деятельности нормального человека, а по­
скольку источниками последней являются традиции и
привычки, то развертывание ее происходит более равно­
мерно, день за днем.
Но эта периодика процесса гениального творчества —
вовсе не какая-то метафизическая мистерия, разыгры­
вающаяся исключительно в высших сферах чистого духа,
как раз напротив, эта периодика показывает, как тесно
|Ш

связаны даже высшие взлеты духа с космическими рит­
мами, с зависимостями духа от тела и с законами проте­
кания естественных процессов в окружающем мире. Дви­
жение земли и небесных тел делают периодической всю
нашу жизнь. Смены времен года, фаз луны, дня и ночи
разделяют растительную и животную жизнь на чередую­
щиеся периоды деятельности и покоя. У человека важ­
нейшим биологическим фоном периодического членения
духовной жизни является периодика жизни любовной.
«Буря и натиск» пубертата, глубокие колебания душев­
ного состояния в климактерический период, инволюция
старения и мелкие, постоянно возвращающиеся душев­
ные подъемы и спады, обусловленные влиянием време­
ни года на инстинктивные восприятия — все эти эффекты
должны быть учтены, ибо это имеет решающее значение
для понимания человеческого самочувствия, поведения и,
в особенности, гениального творчества. Кроме этих уни­
версальных закономерностей имеются еще определенные
связанные с соматической конституцией типы темпера­
мента, которые сильно подвержены влиянию указанных
периодических феноменов (в то время как аналогичное
влияние на другие типы незначительно). В редких край­
них случаях такие нормальные феномены ритмо-темпераментных связей гипертрофируются до степени психи­
ческого расстройства; именно оно и получило наимено­
вание периодического, или циркулярного, душевного
заболевания, возникающего на почве наследственной
предрасположенности, которую мы обозначаем как ма­
ниакально-депрессивную. Люди с маниакально-депрес­
сивной симптоматикой часто отличаются обостренной ре­
акцией на вышеописанные биологические воздействия,
но такими нормальными ритмическими колебаниями де­
ло не ограничивается: в выраженных случаях вся жизнь
человека состоит из регулярно сменяющих друг друга пе­
риодов тоски и духовной апатии в депрессивной фазе и
бодрой творческой устремленности в другой, маниакаль­
ной фазе.
136

Степень выраженности этого маниакально-депрессив­
ного, или циркулярного, предрасположения варьируется в
самых широких пределах: от легчайших, едва ощутимых
периодических колебаний настроения у эмоциональных
натур до тяжелых состояний меланхолии и возбуждения.
Это предрасположение наблюдается и у гениальных лю­
дей, и иногда даже проявляется в семьях одаренных по­
томственных художников в виде регулярно, из поколения
в поколение вспыхивающих фамильных психозов. Нам бу­
дет легче это принять, если мы обратим внимание на то,
как близок маниакальный симптомокомплекс с его бью­
щей ключом жизнерадостностью, вихрем теснящихся мыс­
лей и творческим восторгом к периодам гениальной про­
дуктивности некоторых художников и исследователей, и
как, с другой стороны, близка меланхолическая фаза цир­
кулярных состояний к той душевной опустошенности и
творческой немощности, к тому ощущению собственной
несостоятельности и чувству отчаяния, которые перепол­
няли столь многих гениев в промежутках между их актив­
ными творческими периодами.
Гете с точностью и объективностью естествоиспытате­
ля вел наблюдения за периодикой собственного душевно­
го и общего состояния. Он тщательно описал легкие цик­
лоидные колебания, а серьезные, достигающие степени
патологии отклонения прямо определил как таковые. Цен­
ными дополнениями к его наблюдениям служат свидетель­
ства его друзей и близких соратников.
26 марта 1780 года Гете записывает: «Мне должно при­
смотреться поближе к этому во мне обращающемуся ко­
лесу добрых и дурных дней; страсть, привязанность,
стремленье, то или иное деянье, изобретение, исполне­
ние, порядок — все переменяется и свершает какой-то
правильный круговорот. Веселость, грусть, сила, гибкость,
слабость, спокойствие, вожделение — все так. А посколь­
ку жизнь я веду весьма умеренную, то и движение это
ненарушимо, и мне надо только дознаться, за какое вре-

|ш

мя и в каком порядке я этак сам вокруг себя обраща­
юсь» (Schriften der Goethegesellschaft, 45, 115).
То, что наряду с этими явно частыми и кратковремен­
ными внутренними колебаниями в душевной жизни Гете
возникали и настоящие циклические ежегодные отклоне­
ния, с той же очевидностью подтверждается свидетельст­
вами Эккермана и Римера*: «...он всякий год в преддве­
рии самых коротких дней неделями ходит удрученный и
вздыхает» (Эккерман — Соре, от 21 декабря 1823 года).
Но на все это накладываются еще крупные, длинно­
волновые циклы, расчленяющие жизнь Гете на отдельные
периоды. Среди них есть и такие, как известная депрес­
сивная фаза времен написания «Вертера»; свое состояние
в такие периоды Гете прямо определял как «патологиче­
ское» и, даже будучи уже в преклонных годах, при их на­
ступлении чувствовал себя неуютно (Эккерман. Запись от
2 января 1824 года). Свой суицидный порыв, свое «taedium
vitae»** Гете определяет как некую «болезнь» «со всеми ее
симптомами», которая в свое время «пронзила его до глу­
бины души», и делает акцент на том, каких усилий ему
стоило «ускользнуть тогда от этих волн смерти» (письмо к
Цельтеру от 3 декабря 1812 года). Внутреннюю взаимосвязь
гения и патологической предрасположенности Гете также
объяснил сам, и весьма изящным образом; его высказы­
вание по этому поводу мы привели в первой главе.
После всего вышеизложенного не остается ни малей­
ших сомнений в том, что Гете был цикликом; и то, что его
циклические отклонения временами достигали степени
патологии, также определенно подтверждается им самим.
Оспаривать это может лишь тот, кто, подобно Veil'io, де­
монстрирует недостаточное знакомство как с тонкостями
психопатологии, так и с литературой, посвященной жиз­
ни и творчеству Гете.
Но для нас важнее всего распознать в этих ритмах про­
явления великих жизненных законов. В отношении вре* Секретари Гете.
** отвращение к жизни (лат.).
1381

менных и характеристических особенностей духовного
творческого процесса Гете многое еще остается непонят­
ным. Вопрос о том, какие из всех этих колебаний следует
считать «нормальными», а какие — «патологическими», не
столь уж важен. Не столь важен и вопрос о том, действи­
тельно ли в многократных длинноволновых циклических
отклонениях просматривается сквозной семилетний ритм,
как это пытался — и не без добросовестных обоснова­
ний — утверждать Möbius.
Если рассмотреть жизнь Гете с указанных позиций (в
этом плане нам более всего близок подробный анализ
Möbius'a, к изложению которого мы неоднократно будем
возвращаться), то нетрудно заметить, что неизменное спо­
койствие и невозмутимость, которые ему столь единодуш­
но приписывались поверхностными наблюдателями, на са­
мом деле для него отнюдь не столь характерны, что его на­
строение то и дело меняется и что длительные периоды
духовной засухи и бесплодия чередуются у него с более ко­
роткими промежутками общего душевного, эротического
и поэтического возбуждения, образуя некий непрерывный
упорядоченный круговорот.
Те резкие отклонения от ровного течения жизни и
творчества, которые были вызваны своеобразной сексуаль­
ной конституцией Гете, уже освещались нами ранее в свя­
зи с анализом психологии влечений гениальных людей.
Ниже мы будем рассматривать лишь собственно периоди­
ческие явления.
Для большей ясности мы начнем с периодики поздних
лет Гете. Известно его собственное весьма характеристи­
ческое высказывание: «У гениальных натур пубертат по­
вторяется, тогда как прочие люди бывают молоды лишь раз
в жизни». В последние годы жизни Гете жаловался, что ему
нередко приходится заставлять себя выполнять ту работу,
которая прежде была для него просто игрой. «Исключе­
ние в этом смысле составляло лишь лето 1831 года, — со­
общает его личный врач Фогель, — когда он часто уверял,
что такого расположения к умственной деятельности — ^а
|139

и такой продуктивности у него уж тридцать лет как не бы­
ло». И в самом деле, в 1830—1831 годах Гете владело свое­
образное возбуждение, проявлявшееся в хлопотливой дея­
тельности и раздражительности; его письма к Цельтеру ды­
шат прямо-таки лихорадочным энтузиазмом. Это время,
когда Гете завершает написание своей биографии, но пре­
жде всего это время завершения «Фауста».
Отступив от этого последнего взлета примерно на
семь лет назад, мы окажемся в 1821 — 1823 годах, и перед
нами развернется в высшей степени замечательный пе­
риод жизни Гете, неожиданно прервавший мирное суще­
ствование семидесятичетырехлетнего старца. Невозмути­
мый мудрец, достопочтенный, несколько чопорный ми­
нистр вдруг вновь молодеет и оттаивает; он влюбляется
в девятнадцатилетнюю Ульрику фон Леветцов. Он явля­
ется в Мариенбаде и Карлсбаде веселым и галантным,
он испытывает своеобразное эротическое возбуждение:
музыка трогает его до слез, у него «любезные грезы», в
его письмах — поистине экстатический подъем, он уве­
ряет, что он уже давно не был так «хорошо здоров» и ду­
шой и телом. Невзирая на предельную разницу в летах,
строятся планы супружества, великий герцог должен вы­
ступить в качестве свата, Гете пишет своей избраннице
письма, содержание которых весьма близко к тому, что в
общежитии называют «объяснением». В сентябре, возвра­
щаясь домой, он пишет «Элегию»:
«Сомненья, скорбь, укоры, боль живая
Теснят его, как туча грозовая»*.

Настроение переменилось, наступает тяжелая депрес­
сия; глубоко удрученный, он сидит дома, он льет слезы,
он изводит себя в ипохондрическом самобичевании, и
лишь постепенно, утешаемый добросердечным Цельтером,
восстанавливает душевное равновесие.
* Перевод В. Левика. В оригинале:
«Mißmut, Reue, Vbrwurf, Sorgenschwere
belasten nun in schwüler Atmosphäre».
1401

Отступив от этой последней любви поэта еще при­
мерно на семь лет назад, в 1814—1815 годы, мы обнару­
живаем не менее любопытный эпизод из жизни души Ге­
те: это период «Западно-восточного дивана» и любви к
Марианне фон Виллемер. Серьезная, размеренная жизнь
государственного чиновника, естествоиспытателя, соби­
рателя и искусствоведа, того достопочтенного стареющего
Гете, отличительными чертами духовного облика которо­
го являются прилежание и степенность, здесь совершен­
но неожиданно вновь прерывается чем-то вроде нового
пубертатного периода. Животворный источник поэзии
становится похожим на фонтан. 21 июля 1814 года Гете
пишет первые строки «Дивана», к концу августа на писа­
но уже тридцать стихотворений к Хафизу, к маю 1815 го­
да закончены первые сто стихотворений. Далее слелует
любовь к Марианне фон Виллемер и «Книга Зулейки» —
новая творческая вершина. По некоторым стихотворени­
ям мы и сегодня можем представить себе, какое страст­
ное возбуждение им владело:
«Но для сердиа нет предела,
Снова юных сил полно,
Под снегами закипело
Этной огненной оно.
Ты зажгла лучом рассвета
Льды холодной крутизны
И опять изведал Хатем
Лета жар и мощь весны.
Кубок пуст! Еще налей-ка!
Ей во славу — пьем до дна!
И пускай вздохнет Зулейка,
Что меня сожгла она»*.

* Перевод В. Левика. В оригинале:
Nur dies Herz, es ist von Dauer,
Schwillt in jugendlichstem Flor;
Unter Schnee und Nebelschauer
Rast ein Ätna Dir hervor.
141

В некоторых из этих стихотворений вырывается на­
ружу мощный темперамент и совершенно юношеское
мировосприятие. Это те самые стихотворения, которые
и сегодня продолжают жить в звуках Шуберта и Гуго
Вольфа, тогда как множество достойных и значительных
стихотворений Гете если и не потеряли для нас своей ху­
дожественной и дидактической ценности за те долгие го­
ды, что протекли со времени их создания, то все же для
наших чувств — поблекли. Вообще, сегодня продолжают
жить лишь стихи, написанные Гете в периоды его возбу­
ждения. Гете сам совершенно ясно ощущал, что поэтиче­
ское состояние возникает в нем как лихорадочное: в это
время он должен писать стихи, но когда возбуждение спа­
дает, источник песен пересыхает. И во время наступив­
шего вслед за этим подъемом «сухого» периода он сам
сказал Эккерману: «Песни „Дивана" не имеют ко мне во­
обще никакого отношения. Все, что было в них восточ­
ного, и все, что было в них страстного, — все это уже
отмерло во мне; это — словно сброшенная змеиная ко­
жа, оставшаяся лежать на дороге».
Напрашивается очевидное объяснение: любовь рожда­
ет песни; встреча с той или иной женщиной воздейство­
вала на чувства Гете и оживляла в нем песенный источ­
ник. Соображение очевидное и, однако, неверное. Привле­
кательные юные девушки и женщины были в окружении
Гете всегда. Но влюблялся он только тогда, когда наступа­
ло его время. А уж тогда избранница могла и не обладать
никакими выдающимися качествами — этому мы имеем
подтверждения. Для периодики душевной жизни Гете хаDu beschämst wie Morgenröte
Jener Gipfel ernste Wand.
Und noch einmal fühlet Hatem
Frühlingshauch und Sommerbrand.
Schenke her! Noch eine Flasche!
Diesen Becher bring ich ihr:
Findet sie ein Häufchen Asche,
Sagt sie: der verbrannte mir.
1421

рактерно также и то, что когда его симпатии пробужда­
лись, они в короткое время распространялись, как прави­
ло, сразу на нескольких женщин; почти все «предметы» Ге­
те соединяются во времени в довольно тесные группы:
Лотта в Вецларе и Максимилиана Ларош, Лили Шенеман
и госпожа фон Штейн, прекрасная миланка и Христиана
Вульпиус, Минна Херцлиб и Сильвия Цигезар*.
И как раз возникновение «Западно-восточного дива­
на» особенно ясно доказывает, что те или иные особы
женского пола сами по себе отнюдь не являлись причи­
нами поэтического оживления Гете, но напротив, уже су­
ществовавшее возбуждение вызывало его любовь к тем
женщинам, которые именно в этот период возбуждения
оказывались в поле его зрения. Ведь при возникновении
«Западно-восточного дивана» оживление поэтического
источника после долгих лет молчания произошло совер­
шенно неожиданно и не было ничем подготовлено. Воз­
буждение, чувство всеобъемлющей любви появилось у Ге­
те за несколько месяцев до сближения с Марианной фон
Виллемер, и она стала предметом его любви потому, что
Гете был в состоянии поэтического возбуждения, а не на­
оборот. Встреть он ее не в 1814, а, скажем, в 1811 году,
она, скорее всего, не произвела бы на него впечатления.
Особенно показательно в этом плане то, что после 1816
года (когда период возбуждения у него уже миновал) он
больше не встречался с Марианной, а позднейшие пла­
ны поездки к ней не осуществил из-за каких-то незна­
чительных причин. И только в своем следующем перио­
де возбуждения, в 1823 году, в пору своей любви к Ульрике фон Леветцов, он по дороге домой вдруг пишет
Марианне. По его собственным словам, он вспоминает о
ней, «когда в нем вновь начинает что-то шевелиться».
Итак, как мы теперь видим, периоды возбуждения Ге­
те длятся примерно два года каждый, в то время как спо* Соответствующие годы: 1772—1774 — Лотта и Максимилиана,
1775—1776 — Лили и фон Штейн, 1787—1788 «миланка» (Магдалена Риджи) и Христиана, 1807—1808 — Минна и Сильвия.
1143

койные «сухие» промежутки между ними составляют ка­
ждый около семи лет. И попробовав вновь отступить на
семь лет назад, мы в самом деле снова попадаем в период
омоложения 1807—1808 годов, отмеченный сдвоенной лю­
бовью к Минне Херцлиб и Сильвии фон Цигезар и воз­
никновением сонетов и «Избирательного сродства». Воз­
буждение, а вместе с ним и эротический подъем, начина­
ется во время поправки здоровья на Карлсбадских водах в
1807 году. Осенью на фоне оживленной поэтической ак­
тивности возникает симпатия к Минне Херцлиб; после хо­
рошо прошедшей зимы, на следующее лето к этому чувст­
ву добавляется душевная привязанность к Сильвии. Про­
двигается «Избирательное сродство», пишется дневник.
Хорошее настроение держится до зимы, но с 1809 года
вновь начинается обычная духовная засуха.
Если, таким образом, в поздних годах Гете совершен­
но отчетливо просматриваются четыре возникающих че­
рез регулярные промежутки времени периода возбуждения:
1807-1808, 1814-1815, 1822-1823 и 1830-1831 годы, то
в предшествующие два десятилетия соответствующая вол­
новая периодичность выражена не столь явно. Годы зре­
лости Гете, 1789—1807, — это время его наибольшего ду­
ховного здоровья и наибольшей духовной трезвости. Годы
зрелости были поэтически непродуктивным временем его
жизни, и если брать те его творения, которые и по сей день
не утратили живого дыхания, то подавляющее большин­
ство их было создано (или по крайней мере начато) либо
в годы юности, предшествовавшие итальянскому путеше­
ствию*, либо, как «Западно-восточный диван», уже в ста­
рости. Вспомним то своеобразное духовное опустошение,
то отчуждение, которое долгие годы владело Гете после его
возвращения из Италии**, и было прервано лишь появле­
нием Шиллера. Это время холодного поэтического искус­
ства, античных стилизаций, новых начинаний, не полу* Очевидно, первому, 1786—1788 годов.
** Очевидно, имеется в виду второе итальянское путешествие 1790
года и время с 1790 по 1794 год — до начала «великой дружбы».
1441

чающих продолжений, и маленьких злободневных драм, не
вызывающих резонанса. Предположение автора одной из
популярных биографий, согласно которому после возвра­
щения из Италии Гете был столь угнетен затхлостью вей­
марской жизни, что долгие годы оставался поэтически бес­
плоден, малоубедительно. Поэт, когда приходит его час,
слагает стихи и в самой убогой, промерзшей мансарде, а
жизнь в Веймаре была все же относительно интересной и
духовно насыщенной, и чтобы она не позволяла Гете пи­
сать стихи, — в это трудно поверить. В ком есть внутрен­
нее духовное волнение, с тем всегда будут происходить ин­
тересные вещи, даже в самом заурядном маленьком горо­
дишке, а вот у кого нет этой внутренней движущей силы,
тот и в самом блестящем окружении будет испытывать
только скуку. Гете был одинок и подавлен не потому, что
окружение было ему чуждо, нет; окружение ничего не мог­
ло ему предложить именно потому, что он переживал упа­
док духа.
Шиллер уже несколько лет жил в непосредственной
близости от Гете (а в 1788—1789 годах — даже в самом Вей­
маре), он всячески искал контактов с Гете, и их общие зна­
комые не жалели усилий, пытаясь свести их, и все было
тщетно. Все разбивалось о ледяную сдержанность Гете.
«Дон Карлос» прошел для него незамеченным, стихотво­
рения Шиллера не вызывали у него одобрения, а работа о
грации и достоинстве вызвала просто раздражение. И вот,
через несколько лет, вдруг и, в общем-то, непонятно с че­
го наступает перелом. На письмо Шиллера следует теплое
ответное письмо, в котором речь идет ни более ни менее
как о дружбе, и словно по волшебству возникают близкие
отношения и живая, полнокровная жизнь. Рождение та­
кой дружбы из многолетней антипатии столь необычно,
что этому не перестают удивляться. Но давайте от послед­
него из рассматривавшихся нами периодов возбуждения
Гете, то есть от 1807—1808 годов, отсчитаем назад два раза
по семь лет, — мы попадаем в год 1794. А 1794 — это год,
в котором Гете неожиданно подружился с Шиллером. Так
|145

простое арифметическое упражнение проясняет для нас
один из загадочных и поворотных моментов в истории ду­
ховного развития Гете. После семилетнего периода сухо­
сти и несколько пониженного настроения Гете снова цик­
лически оживляется, появляются продуктивность, общи­
тельность, способность к любви и дружбе и потребность в
них. Но вместо любви к женщинам, которая его в такие
моменты обычно захватывала, на этот раз возникает чрез­
вычайно значительная и глубокая дружба с мужчиной. И
так же, как обычно влияла на него возлюбленная женщи­
на, так на этот раз влияет проникновенный друг, — он про­
буждает в нем живую поэтическую активность; в следую­
щие годы возникают баллады Гете и «Германн и Доротея».
Определенно, с вступлением Шиллера в духовный мир Гете
включается некий особо значимый, воздействующий из­
вне фактор, причем этот фактор в большей мере, чем
обычно, сохраняет свое значение и в последующие годы —
после окончания собственно периода возбуждения. Но
как этот внешний фактор вообще мог включиться, как во­
обще Гете мог подружиться с Шиллером после не один год
длившейся неприязни к нему, — вот вопрос, ответ на ко­
торый дает не историко-литературный, а исключительно
биологический анализ.
Годы между 1794 и 1808 мы пока пропускаем; это вре­
мя не отмечено какими-либо особенными достижениями,
хотя и не совсем незначительно. В частности, в 1800—1801
годах написаны важные части «Фауста»: прогулка, сцена
в кабачке и второй монолог, то есть как раз те части, ко­
торые по своей поэтической силе ближе всего к «Пра-Фаусту» юного Гете.
Итак, мы рассмотрели зрелые годы Гете. Если теперь
мы, наконец, обратимся к его юношеским годам, то мы
обнаружим две вершины, возвышающиеся над ландшаф­
том этого времени. Первая из них — это большой «гени­
альный» период, начинающийся приблизительно с окон­
чания времени студенчества в Страсбурге, достигающий
своей высшей точки в «Вертере» в 1773 году и, по мино1461

вании любви к Лили Шенеман, далее постепенно исчезаю­
щий в возвышенном покое веймарского Гете, сочиняюще­
го «Ифигению» и «Тассо». В душевной жизни Гете тех лет
происходят бурные движения, вихри чувств то возносят его
к сумасшедшей радости жизни, то бросают в отчаяние, иг­
рающее с самоубийством; страстная влюбленность и ли­
хорадочный жар поэтического творчества не дают ему пе­
редышки: от Фридерики в Зезенгейме к Лотте в Вецларе и
вплоть до Лили Шенеман одна юношеская любовь сменя­
ет другую; Гец, Фауст и Вертер — лишь немногие из тех ве­
ликих образов, которыми фонтанировала тогда его неис­
черпаемая фантазия. Для Гете это было время самого пла­
менного существования, самой прекрасной любви и самой
бессмертной поэзии.
Вторая вершина — это итальянское путешествие 1786—
1788 годов, внешне и внутренне обозначившее окончание
юношеских лет Гете. В поэзии и в своей любви к госпоже
фон Штейн Гете постепенно вплывает в мертвую зыбь. Его
большие вещи — «Эгмонт» и «Эльпенор» — застопори­
лись, «Фауст» не продвигается ни на шаг, «Тассо» после
двух незадавшихся актов прерван, «Вильгельм Мейстер»
отложен. И в сентябре 1786 года государственный чинов­
ник и тайный министерский советник Гете вдруг бесслед­
но, словно полуночный вор, исчезает из Карлсбада и от­
правляется в Италию, где почти два года развлекается, ве­
дет веселую и беззаботную жизнь, влюбляется и пишет
прекраснейшие стихи, после чего возвращается в Веймар,
немедленно еще раз влюбляется (в цветочницу, на кото­
рой в конце концов женится) и, заканчивая все это, вновь
становится тем почтенным и верным своему долгу чело­
веком, которым и остается на протяжении подавляющей
части своей последующей жизни.
Давайте теперь попытаемся очистить этот эпизод от
всех тех фраз, в которые его одевает традиционный культ
героя, и, взглянув на него трезвым обывательским взгля­
дом, увидеть его таким, каков он есть. Представьте себе,
что некий тайный советник Икс вдруг, бросив все дела и
147

не получив отпуска, сбегает из своего министерства, два
года ведет в Италии разгульную жизнь и в конце концов
женится на девушке очень скромного происхождения,
которая ему не ровня ни в социальном, ни в духовном
плане, причем и до и после всего этого ведет себя как
солиднейший, разумнейший и ответственнейший чело­
век, — что бы вы об этом сказали? Обычные историколитературные попытки объяснения, смешивающие при­
чины и следствия, и в данном случае тоже явно неудов­
летворительны. Но если теперь мы вновь отсчитаем от
загадочного начала дружбы с Шиллером семь лет назад,
мы немедленно узнаем здесь одно из регулярных внут­
ренних колебаний духовной жизни Гете: вначале нарас­
тающая в течение ряда лет духовная сухость, поэтическая
стерильность, замкнутость и раздражительность, доводя­
щие до некоторого эмоционального перенапряжения, за­
тем внезапный прорыв, импульсивные, рискованные по­
ступки, бурная деятельность, отчаянная жажда жизни,
эротическое возбуждение и взлет творческого гения и, на­
конец, вновь медленное оседание к спокойной упорядо­
ченной размеренности. Таков график жизненного движе­
ния Гете и, одновременно, — типичный график жизни
циклоидной личности.
Отсчитав дважды по семь лет назад, мы попадаем в
1773 год; это год «Вертера», высшая точка большого ге­
ниального периода возбуждения юного Гете, — периода,
отличающегося особой выраженностью и продолжитель­
ностью благодаря сочетанию с бурями пубертатного воз­
раста. Промежуточная точка 1880—1881 годов при более
тонком анализе также может быть выделена по торжест­
венно-серьезным мыслям о смерти, за которыми следует
эротическое и поэтическое оживление, особенно легко
прослеживаемое по письмам к госпоже фон Штейн.
И наконец, мы добрались до 1767 года, — года пер­
вого циркулярного отклонения восемнадцатилетнего Ге­
те, года страстной любви к Кетхен Шенкопф, сумасшед­
шего студенческого года в Лейпциге, за которым после148

довала странная франкфуртская депрессия, ипохондри­
ческие фантазии и поэтические грезы.
Это были юные, горячие годы. Повзрослев, Гете на­
денет маску художника жизни, невозмутимого князя по­
эзии; такая маска представляет собой некую сверхком­
пенсацию, некий широкий стилистический жест, при­
званный скрыть и вытеснить все собранные вместе и с
трудом заглушённые боли и страсти. Художником в ис­
кусстве жизни становится лишь тот, кто в проживание
жизни привносит искусство. И за этой завесой можно не
разглядеть легкий, но неостановимо текущий поток ду­
шевной периодики Гете, взбаламученную темную подос­
нову его человеческой сущности. Но если мы не хотим
ее проглядеть, мы не сможем пройти мимо того тяжело­
го наследственного предопределения, которое за время
жизни четырех поколений уничтожило его род: в стран­
ностях его отца, душевной болезни сестры и стремитель­
ном вырождении его детей и внуков проявилась опасная,
чреватая отклонениями наследственность, в которой цик­
лическая предрасположенность поэта была лишь благо­
приятным пограничным случаем.
Отец Гете был чудаком без какой-либо профессии,
страдавшим в конце жизни психическими нарушениями
на почве атеросклероза. Никто из шести братьев и сес­
тер Гете не был наделен ни телесным, ни душевным здо­
ровьем: четверо умерли от болезней в самом раннем дет­
стве, у дожившего до шестилетнего возраста младшего
брата наблюдались признаки дегенерации, он был инер­
тен и упрям, а единственная взрослая сестра, Корнелия,
была совершенно патологической личностью с предрас­
положенностью к психическому заболеванию, что време­
нами проявлялось с полной очевидностью. Будучи в от­
ношении многих телесных особенностей точной копией
своего блестящего брата, она в то же время была некра­
сиво сложена, постоянно болела, черты ее лица были рез­
ки и отталкивающе неправильны; совершенно неразви­
тая в сексуальном плане, неспособная ни к нежности, ни
[149

к любви — «неопределимое существо», как говорил о ней
брат, — она являла собой более чем странную смесь же­
сткости и мягкости, упрямства и податливости; она была
строга, жестка и в известном смысле бессердечна. По
мнению Гете, о ней можно было сказать, что в ней нет
ни веры, ни надежды, ни любви. Портрет, возникающий
из описаний самых близких к ней людей, просто приво­
дит в уныние. От любого душевного волнения она забо­
левает. Состояние ее духа мрачно и подавленно, она по­
стоянно недовольна и собой, и окружающим миром. Она
могла бы быть повеселее, но просто не имеет тех иллю­
зий, которые способны утешать. Она жаждет любви, но
в то же время отталкивает всякое нежное прикосновение;
она могла бы кому-то открыться, но ее горечь отпугива­
ет всех. После первых родов в 1774 году у нее возникают
психические нарушения. Почти два года она пребывает в
глубокой меланхолии, очень мало двигается, ничем не за­
нимается, мучается постоянными страхами и кошмарны­
ми бредовыми фантазиями. Затем, после короткого свет­
лого промежутка, она окончательно погружается в бо­
лезнь, чахнет и в 1777 году умирает в возрасте всего лишь
двадцати семи лет.
Итак, сестру Гете можно определить как шизоидную
личность с сильной депрессивной предрасположенностью
и эпизодическими приступами мсманхолии; в этой душев­
ной патологии нетрудно увидеть звено в цепи наследствен­
ных психических аномалий рода Гете. Таким образом,
предрасположенность, аналогичная той, которая в тяже­
лом, болезненном проявлении полностью разрушила сча­
стье и жизнь сестры, в случае брата выразилась в легких
циклических колебаниях душевного состояния, и это при­
вело лишь к тому, что воодушевление и фантазия перио­
дически осыпали его дождем богатейших даров.
Наследственное проклятие, тяготевшее над родом Ге­
те, быстро настигло потомков поэта. Из пяти его детей чет­
веро умирают в младенчестве, выживает только один, Ав­
густ Гете, тяжелобольной и глубоко несчастный человек.
1501

Для окружающих он — «спятивший тип». Тяга к алкого­
лю проявляется у него уже в детском возрасте; вся его
жизнь — цепь бурных безуспешных начинаний и ошибоч­
ных поступков, приводивших к несчастьям, виной кото­
рых был он сам. Все, чего он достигал своим добросерде­
чием, верностью дружбе, искренним стремлением к при­
обретению основательных познаний, — все это он портил
горячностью, непоседливой безалаберностью, мрачной уг­
рюмостью. Другими словами, у него наблюдались черты
тяжелейшего наследственного вырождения, которые в по­
следние годы его жизни перешли в выраженное психиче­
ское заболевание. Он умер по дороге в Италию, по всей
видимости от последствий запойного пьянства, в возрас­
те всего только сорока одного года.
Два оставленных им чахлых отпрыска завершают ис­
торию вымирания дома Гете. Старший, Вальтер Вольфганг,
получивший в удел маленькое, слабое, искалеченное тело
и тихую, согбенную, страдающую душу, никаких особых
способностей, кроме способности любить музыку, не про­
явил и умер от чахотки. Младший, Вольф Гете, обладая по­
этическим дарованием и большими духовными задатками,
страдал тяжелым нервным расстройством, был замкнут,
тревожен и, разорвав позднее всякую связь с миром, по­
грузился в болезнь и уединение. Со смертью этих двух
братьев несчастья рода Гете заканчиваются.
Гете любят представлять эталоном крепкого здорового
духа и уравновешенной гармоничной души. Однако из су­
деб его близких составляется совсем иная картина. И ко­
гда мы видим, как его братья и сестры увядают в нежном
младенчестве, как жизнь единственной оставшейся у него
сестры словно лишь для того оказалась сохранена, чтобы
окончиться в горечи, немощи и бессилии, при том что и
сам поэт лишь по счастью избежал участи, постигшей его
сестру, только тогда мы начинаем что-то понимать в дей­
ствительной человеческой судьбе. В той самой родовой
судьбе, которая отравила и жизнь Бетховена, и жизнь Ми­
кельанджело. И тогда гений предстает перед нами в обраJJ51

зе Ифигении — как последний яркий цветок, окруженный
больными отпрысками вырождающегося родового древа.
Видя рядом с Гете фигуру его погруженной в черную ме­
ланхолию сестры и вспоминая Ифигению рядом с ее не­
счастным братом, мы начинаем слышать веретено Парки,
мы начинаем понимать этот символ: блестящий златогла­
вый любимец богов, пирующий на заоблачной вершине
Олимпа над краем бездны, которая завтра поглотит его ти­
танический род.

Глава 7. ПОЛ И ПОЛОВОЕ СОЗРЕВАНИЕ.
ГРАФИКИ ИНДИВИДУАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ
Проницательный психиатр Möbius, человек, которому
исследование гениальности как научное направление мно­
гим обязано, написал однажды маленькую статью, назы­
вавшуюся так: «О физиологическом слабоумии женщины».
Эта статья вызвала необычайный гнев публики и сдела­
лась притчей во языцех. Но, помимо остро полемическо­
го заглавия и многочисленных односторонних преувели­
чений, статья эта любопытна еще и тем, что поднимает не­
которые вопросы, связанные с проблемой гениальности.
Например: чем объяснить тот факт, что до сих пор не бы­
ло ни одной в собственном смысле слова гениальной жен­
щины — и очень мало таких, которые в какой-либо духов­
ной области создали новые оригинальные творения. Тут же
следует возражение: женщины не допускались к духовной
жизни, и оценки их творчества предвзято необъективны.
Однако, говорит Мебиус, разве дамам когда-нибудь меша­
ли, к примеру, петь или играть на фортепьяно? — тогда по­
чему же они не сочиняли музыку? А если сочиняли, — по­
чему не вышло ничего бессмертного? Мебиус не пожалел
труда собрать имена всех женщин-композиторов, оставив­
ших хоть какой-то след в истории; просматривая этот
длинный список в поисках имен, которые бы нам что-то
говорили, мы обнаруживаем лишь следующие: Клара Шу­
ман, Фанни Мендельсон и Корона Шретер, — первая про-

154

славилась благодаря своему мужу, вторая — благодаря сво­
ему брату, а третья — благодаря своему другу Гете. Что же
касается предвзятости оценок творчества, то по отноше­
нию к прекрасным музицирующим дамам она обычно исчезающе мала.
Таким образом, воспитатальная теория не проходит.
Однако, возразят нам снова, вследствие тысячелетнего
подчиненного положения женщины ущербность женской
духовной жизни стала наследуемым свойством, которое в
достойных культурных условиях может исчезнуть. Подоб­
ная теория едва ли может быть приведена в соответствие
с современными биологическими представлениями; но ес­
ли бы психические различия между мужским и женским
полом возникли и закрепились именно таким образом, на
протяжении бесконечно долгого времени, то и обратное
развитие тоже должно было бы представлять собой дли­
тельный процесс и не могло бы являться предметом со­
временного психологического рассмотрения.
Гениальность женщины — в ее сыновьях, другими сло­
вами, те существенные духовные задатки, которые женщи­
на как носительница важного наследственного материала
в себе заключает, могут найти свое полное социально-зна­
чимое выражение в ее сыновьях, как мы это видим на при­
мере матери Гете. Встречаются, впрочем, и такие женщи­
ны, которые хотя и не совершают собственно гениальных
великих деяний, тем не менее создают новые, несомнен­
но оригинальные и долговечные творения. В немецкой
словесности — помимо ряда хороших писательниц — есть
одна такая личность: Аннета фон Дросте-Хюльсхоф. Но и
тут мы сталкиваемся с одним своеобразным обстоятель­
ством. Дело в том, что звучание стихов Дросте столь суро­
во, мощно и реалистично, а выражения столь резки и
мужественны, что лирика многих мужчин-поэтов кажется
рядом с ними женственно-нежной. Еще своеобразнее со­
держание. Лишь завуалированно, опосредованно, в рели­
гиозных интонациях и привязанностях к обычаям и к се­
мье проявляются здесь женские мотивы. И в то же время
153

бросается в глаза отсутствие в ее стихах богатой темы дет­
ства и почти полное отсутствие любовных мотивов. Имен­
но в той сфере, где так богато и специфично развертыва­
ется душевная жизнь женщины, у Дросте — зияющая пус­
тота. Более того, ее стихи, кажется, сложены каким-то
жестоким егерем: в них травля зверя, и гром оружия, и
вольные, одинокие блужданья в диких лесах, они полны
насилий и кровавых убийств, закованных в броню кресто­
носцев и ландскнехтов, мрачных могильных курганов, над
которыми жестокие германские боги встряхивают кудря­
ми облаков. Это ее самые захватывающие и глубоко про­
чувствованные мотивы. Но Дросте-Хюльсхоф не только
чувствует, как мужчина, — она хочет быть мужчиной. В по­
следней строфе одной из ее Боденских песен, где она стоит
в бурю на вершине башни, у нее вырывается страстное же­
лание: «Мне б в поле широком коня добыть, быть егерем
или солдатом, — о, если б мне просто мужчиной быть...»
И от этих мечтаний у каменного парапета ее отвлекает слу­
га, обращаясь к ней со словами: «Ненастье, господин». Эта
маленькая черточка весьма характерна. Чтобы войти в то
настроение, в котором она находит свои самые сильные и
истинные интонации, она должна представить себя оде­
той в мужское платье. Но именно эта склонность к но­
шению мужской одежды представляет собой хорошо из­
вестную черту, обличающую в женщине характер про­
тивоположного пола, интерсексуальность ее духовного
чувствования. Этот женско-мужской элемент мы обнару­
живаем и у великих женщин истории, таких, как Елиза­
вета Английская или императрица Екатерина, но в особен­
но ярком выражении — у Кристины Шведской.
Сравним теперь с Дросте-Хюльсхоф тех писательниц
и поэтесс последнего столетия, которые действительно
воспевали весну и любовь или детей, дом и семейный очаг,
создав значительнейшие и по сей день наиболее читае­
мые — наряду со стихами Дросте — произведения, то есть
создательниц изящных лирических томиков с золотым об­
резом и семейных романов. Эти женщины поистине ми154|

лы живостью своих чувств, однако в поэтических творе­
ниях остаются заурядны и традиционны. Величие же ве­
ликих женщин, как правило, в том, что они — великие
мужчины.
В целом к вопросу сцецифически половой одаренно­
сти следует подходить с большей осторожностью, чем это
делал Мебиус. Рассмотрение этой проблемы не будет кор­
ректным, если не затронуть биологическую сторону во­
проса интерсексуальных конституциональных вариантов.
К примеру, в художественном творчестве феминные эле­
менты у мужчин могут в благоприятных случаях оказы­
вать столь же большое положительное влияние, как и
маскулинные у женщин. Соответственно, в сфере духов­
ного творчества невозможно противопоставление абсо­
лютных женщин абсолютным мужчинам. На сегодняш­
ний день можно лишь предполагать, что те женщины,
которые своими оригинальными незаурядными сверше­
ниями вписали свои имена в политическую или духов­
ную историю, были в том, что касалось их совокупного
соматопсихического габитуса, в среднем несколько сдви­
нуты в пределах конституционального вариационного ря­
да в сторону маскулинности. При этом нужно учитывать
тонкость проявлений и незаметность многих таких вари­
антов; речь тут отнюдь не всегда идет о бросающихся в
глаза так называемых «мужеподобных» вариантах женской
конституции.
В литературном пространстве имеются, однако, такие
области, где специфически женские одаренности приоб­
ретают большое и отнюдь не скоропреходящее значение,
например, область женского эпистолярного творчества, в
котором преуспели духовно развитые женщины француз­
ской классической культуры или такие женщины Герма­
нии, как мать Гете и Лизелотта фон дер Пфальц*. При этом
следует обратить внимание на специфически женскую чер* Пфальц, Лизелотта (Элизабет Шарлотта) фон дер (1652—1722) —
герцогиня Орлеанская, дочь курфюрста Карла Пфальцского и жена брата
Людовика XIV.

J155

ту: на первый план выдвигаются не литературные амби­
ции, а приватно-личностная атмосфера и личностная эмо­
циональная связь с адресатом.
В упомянутой статье Мебиус приводит и еще один ар­
гумент, имеющий отношение к проблеме гениальности. А
именно, он говорит: время духовного расцвета большин­
ства женщин очень коротко и в лучшем случае простира­
ется до первых лет брака. Затем наступает некая духовная
атрофия, превращающая полную огня и блеска девушку в
ничем не примечательную рядовую женщину. Этот иногда
незаметный, иногда явственный перелом в духовном раз­
витии личности, или, иначе, это неощутимое, медленное
угасание духовной витальности, которое особенно часто
происходит в послепубертатный период, но у многих мо­
жет наблюдаться и позднее, на самом деле имеет большое
значение. Мебиус ошибается здесь лишь в том, что рас­
пространяет это явление только на женский пол.
Важные биологические знания можно иногда почерп­
нуть даже из сборника студенческих песен. Эти песни
часто вызывали нарекания за то, что в них человеческая
жизнь состоит лишь из четырех студенческих лет, тогда
как все остальное время жизни, все нестуденческое су­
ществование изображается в принципе не имеющим це­
ны довеском, каким-то миром зияющего ничто и зеваю­
щих ничтожеств. И тем не менее студенческая песня в
известном смысле права. В самом деле, у обычных лю­
дей в годы их юности мы не только видим большую све­
жесть и живость общего духовного существования, но —
даже у совершенно банальных в будущем натур — мы об­
наруживаем какие-то попытки самостоятельного мышле­
ния, задатки каких-то, пусть небольших, музыкальных,
поэтических или ораторских талантов, толику остроумия
и силы духа, то есть все те вещи, которые затем, после
двадцати пяти лет, постепенно или внезапно исчезают у
таких среднеодаренных натур без следа. И тогда, после
механического исполнения профессиональных обязанно­
стей, сна и еды, остается очень немного того «прочего»,
1561

что можно было бы назвать индивидуальностью. Проис­
ходит это, разумеется, не только под тяжестью не раз об­
виненной в этом канцелярской пыли, ибо пыль оседает
лишь на почве, уже высохшей изнутри. И когда появля­
ется живая личность, эти так называемые «иссушающие»
профессии одухотворяются и наполняются жизнью.
Итак, то «mutatio rerum»*, которое в студенческой
песне сопровождается известными меланхолическими
восклицаниями, — вовсе не сентиментальный вздох, от­
нюдь; это mutatio rerum есть выражение глубокого био­
логического переворота, который в силу внутренних за­
конов совершается в душевном организме обыкновенно­
го человека по миновании пубертатного периода. Хотя
вершины своей социальной значимости, зрелости и опыт­
ности обыкновенный человек достигает лишь в среднем,
возмужалом возрасте, вершина самостоятельной духовной
восприимчивости и продуктивности чаще всего дости­
гается во второй половине пубертатного периода. (В
жесткой и неканонической стилистике Мебиуса эта ис­
тина звучала бы так: примерно на двадцать пятом году
жизни у обыкновенного человека наступает проявляю­
щееся в легкой форме стойкое поглупение; с этого воз­
раста начинается приобретенное физиологическое слабо­
умие не только у женщин, но и у мужчин. Однако общая
принципиальная ошибка подхода Мебиуса в том, что в
качестве мерила для определения масштаба ценностей че­
ловеческой жизни он выбирает короткие и к тому же
весьма относительные по своей значимости временные
отрезки.)
Итак, воздействие пубертата на духовное творчество
человека можно сравнить с вводом запала, — это называ­
ют гормональным воздействием. Связанный с половым со­
зреванием химизм крови воздействует на мозг воспламеняюще, как вино, извлекая все те индивидуальные задат­
ки личностных достоинств, которые присутствуют хотя бы
* изменение вешей (лат.).
157

в зачаточном состоянии, заставляя их блеснуть и на ка­
кое-то время расцвести.
Такие гормональные воздействия, воздействия внут­
реннего химизма живой субстанции, именно инкретов оп­
ределенных желез, существенно участвуют не только в пу­
бертате, но и во всех иных типах душевной периодики и
стадийных жизненных процессов. Сила этих воздействий
так велика, что они способны совершенно подавить и за­
держать развитие духовных задатков вплоть до второй по­
ловины жизни человека, чтобы затем позволить им с тем
большей интенсивностью и яркостью расцвести и, быть
может, вновь увянуть к концу жизни. И гениальный дух
тоже отнюдь не какая-то свободнопарящая абсолютная ве­
личина, напротив, он жестко связан с этими законами хи­
мизма крови и желез внутренней секреции. Один из наи­
более удивительных примеров такой связи — история жиз­
ни поэта К. Ф. Мейера. У него, помимо своеобразных
отклонений в строении черепа и щитовидной железы, на­
блюдалось необычайное отставание телесного развития —
некая форма истощения, по-видимому, близкая к извест­
ным нарушениям регуляторных функций гипофиза или
системы гипофиз-промежуточный мозг; примерно до со­
рока лет он был чахлым и тощим, как скелет; только с это­
го возраста у него начала расти борода, а его фигура при­
обрела полноту и внушительность, — и только в этом воз­
расте он выпустил свой первый стихотворный сборник.
И психические различия полов в отношении их уча­
стия в создании гениальных произведений, по-видимому,
существенным образом связаны с этими периодическими,
регулируемыми центральной нервной системой гормо­
нальными воздействиями. Они, очевидно, вызывают фор­
мирование определенных духовных предрасположенностей, некоего «вторичного полового характера».
Нам следует рассмотреть эти процессы подробнее, по­
скольку они вообще дают отправную точку для понима­
ния периодов гениальной продуктивности. Мы уже вспо­
минали слова Гете: «У гениальных натур пубертат повто1581

ряется, тогда как прочие люди бывают молоды лишь раз в
жизни». Если мы попытаемся как-то структурировать на­
ши представления о заключенной в этих словах биологи­
ческой истине, то в качестве первой группы мы сможем
сразу выделить таких конституционально гипоманиакальных людей, как мать Гете или фельдмаршал Блюхер, не­
убывающая живость которых бесследно стирает границы
возрастных периодов; они могут впервые вступить на свою
истинную жизненную стезю даже в старческом возрасте,
как это и было у Блюхера.
Но и отвлекаясь от этой группы, мы должны конста­
тировать, что графики индивидуального развития высоко­
одаренных людей часто выглядят иначе, чем у обыкновен­
ных. После бурь собственно юношеского возраста, необы­
чайная интенсивность которых иногда не помогает, а,
скорее, мешает гармоничному духовному творчеству ода­
ренных людей, у них начинается важнейший период раз­
вития личности, — как раз тогда, когда у обыкновенных
людей оно заканчивается; в это время они создают свои
самые зрелые и индивидуально окрашенные работы, про­
должая неустанно творить вплоть до приближения старос­
ти; вершина их жизни достигается в том возрасте, в ка­
ком ее должен, как предполагается (большей частью —
ошибочно), достигать всякий человек; и в зрелые годы
они нисколько не теряют своей бодрости, духовности и
энергии, — они становятся только сильнее духом благода­
ря прояснению сознания. Даже начинающееся окостене­
ние старости лишь способствует еще более импозантному
выявлению жесткой структуры их личности. В ярко выра­
женном виде этот график гениального развития: мешаю­
щая избыточная напряженность пубертата, а затем дли­
тельная неослабевающая творческая продуктивность в зре­
лом возрасте — мы наблюдаем в масштабе первой
половины жизни у Шиллера и в полномасштабном вари­
анте у Бисмарка.
Этот Шиллер-Бисмарковский вариант духовного ста­
новления мы можем назвать одним из основных типич|159

ных графиков гениального развития. Но когда гениаль­
ное творчество определяется не какой-то постоянно дей­
ствующей предрасположенностью, а переменными био­
логическими воздействиями, тогда возникают многооб­
разные и иногда совершенно парадоксальные картины.
Регулярные циклические колебания, которые мы видели
у Гете, — это еще график, в максимальной степени род­
ственный нормальному протеканию психических процес­
сов. Но уже совершенно странное впечатление произво­
дит циркулярно-паранойяльный тип Роберта Майера: че­
ловека в середине его жизни вдруг осеняет гениальность,
и он порождает одну-единственную великую идею, что­
бы затем на всю оставшуюся жизнь вновь погрузиться в
среднестатистическую массу.
Любопытный, но достаточно частый и типичный вид
графика развития мы находим, например, у Людвига
Уланда или у Шеффеля. Эти люди в пубертатный или
постпубертатный период создали одно-единственное вы­
дающееся творение (Шеффель — «Эккехарда»*, Уланд —
книгу песен и баллад), затем, как раз в то время, когда
только и можно было ожидать богатейшего расцвета их
творчества, гений неожиданно исчезает, быть может, ис­
тощившись от беспрерывного употребления, и на протя­
жении всей последующей жизни более уже не проявля­
ется. Эти люди могут позднее быть все еще намного ду­
ховнее и содержательнее обыкновенного человека, но
никакого сравнения с блестящим взлетом своей юности
не выдерживают. Наиболее тяжелые случаи такого рода
внутренне связаны с обширной областью шизофрениче­
ских нарушений психики, получившей название гебефрении. Они повторяют нормальный график развития в
чрезвычайно усиленной, словно бы гротескной форме,
при этом пубертатный взлет у них еще более блистате­
лен, а спад после него еще более глубок, чем обычно.
Мы наблюдаем здесь все переходные ступени от нормаль* Шеффель, Иозеф Виктор (1826—1886) — писатель и поэт; исто­
рический роман «Эккехард» написан в 1857 году.
1601

ного снижения психического напряжения в постпубер­
татный период до тяжелых типичных случаев гебефрении.
У Уланда духовный откат постпубертата проходит еще не­
заметно и приглушенно, в форме некоторого аутистического очерствения, у Шеффеля мы уже наблюдаем реци­
дивирующие приступы психических нарушений, акцен­
туированные меланхолией и бредом преследования, а у
Гельдерлина мы имеем развернутую драматическую кар­
тину тяжелого шизофренического помешательства, после
которого в зрелый и старческий возраст переходит уже
только духовная руина.
В принципе, во всяком возрасте жизни так же возмо­
жен новый взлет внутренней витальности, как и ее вне­
запное или незаметное угасание и исчезновение. Даже
казалось бы «отвердевший» поздний зрелый возраст не со­
ставляет здесь исключения. Конституциональные при­
чины могут при этом быть совершенно иными, чем в кри­
зисах пубертата. К примеру, Бильрот, врач-творец, отли­
чавшийся выраженными пикнико-гипоманиакальными
чертами темперамента, человек могучего витального поры­
ва, всегда воодушевленный, брызжущий идеями энтузиаст,
живущий полной жизнью, любимый и любящий наслаж­
дения, богатый, знаменитый, счастливо и разнообразно
одаренный, — ведь он уже в среднем возрасте был не толь­
ко сердечником, но и просто истощенным, телесно и ду­
шевно изношенным человеком, утратившим после смер­
ти всех четырех своих братьев и трех из шести детей вся­
кую радость жизни. С другой стороны, и спокойное, без
каких-либо внешних потрясений существование, и тонкий
юмор, и умение жить не спасают, когда иссякает внутрен­
ний источник; лучше всего это видно на примере жизнен­
ного пути поэта Мерике, которому в возрасте тридцати де­
вяти лет стал невыносимо тяжел груз его легкой службы,
и с этого времени он вел жизнь хворающего ипохондрика
без определенных занятий.
И у Эдуарда Мерике, и, очевидно, также у Бильрота
речь идет не о шизоидных пубертатных кризисах, как в
6 Зак.662

[161

предыдущей группе, а о преждевременном истощении ве­
гетативной нервной системы, о некой «вегетативной дистонии», проявляющейся в нарушении важных функций
соматической регуляции, а в психической сфере — в сни­
жении настроения и утрате энергии; у Мерике эти явле­
ния стали заметны уже к тридцати годам и в дальнейшем
прогрессировали. Поскольку Мерике по преимуществу ли­
рик, то ориентировочным показателем его витального на­
строя является количество созданных им в том или ином
году стихотворений, тем более что он обычно отказывал­
ся от активной целенаправленной работы и, следуя внут­
ренним законам своей натуры, лишь пассивно ждал ми­
нуты просветления, минуты прихода поэтического вдох­
новения. Проведя соответствующие подсчеты, мы увидим,
что его поэтическое творчество подчиняется некой двой­
ственной закономерности. Именно, сквозь постепенное
снижение уровня витального напряжения у него время от
времени прорываются циклические всплески, чрезвычай­
но похожие на те, что мы видели у Гете. Такие поэтиче­
ские порывы возникают в 1827—1828 годах, затем в 1837
и, наконец, в 1845—1846. И здесь — по крайней мере, в
1827—1828 годах, — как и в случае с «Западно-восточным
диваном» Гете, не любовь рождает песни, а сперва возрас­
тает поэтическая продуктивность и уже за ней следует лю­
бовь к Луизе Pay. Да и в последней фазе 1845—1846 годов
отнюдь не очевидно, что любовь была причиной поэтиче­
ского возбуждения, а не наоборот, ибо с учетом привхо­
дящих обстоятельств его помолвка с Маргарет фон Шпет
была поступком весьма странным, заставившим его бли­
жайших друзей в недоумении покачивать головами. Что же
касается пика высочайшей продуктивности 1837 года, то
он возник абсолютно вне всяких внешних причин; состо­
явшееся за три года до этого переселение Мерике в благо­
приятную среду Клеверзульцбаха не вызвало никакого по­
этического подъема, и точно так же эта благоприятная сре­
да не смогла предотвратить начавшегося в последующие
годы снижения творческой продуктивности и общего ос162

лабления чувства жизни, которое привело к тому, что он,
страдая депрессией и тяжелой вегетативной дистонией,
должен был в тридцать девять лет выйти на пенсию. Его
реактивные депрессивные состояния (в точности, как у Ге­
те) подтверждают предположение, что здесь определенную
роль играют циклические колебания.
Впрочем, эти пики высокой творческой продуктивно­
сти у Мерике, как и у Гете, — не всегда чисто гипоманиакальные фазы с переизбытком ощущений счастья и соб­
ственных сил, с «пестрым роем мыслей и картин», «чув­
ством восхищенных сил» и этим: «Душа парит под куполом
небес, и гений ликует во мне!», — такие пики приходятся
и на кризисные периоды беспокойства и лабильного вы­
сокого напряжения, которые нередко сопровождаются
субъективным ощущением нездоровья и реактивными де­
прессивными состояниями. И короткие циклические ко­
лебания, которые отмечал у себя Гете, Мерике ощущал в
себе с пронзительной ясностью, распознавая в них чисто
внутренние, из глубины поднимающиеся волны:
«Непонятная тоска,
Сам себя не понимаю;
Слезы взор мой застилают,
Сердце сжато, как в тисках.
Неизвестность впереди.
Может, радость вдруг проснется?
И сквозь слезы рассмеется
Сердце у меня в груди?»*

На другом полюсе находятся случаи необычно поздне­
го прорыва пубертата. В этом смысле поэт К. Ф. Мейер
* В оригинале:
«Was ich traure, weiß ich nicht,
Es ist unbekanntes Wehe,
Immerdar durch Tränen sehe
Ich der Sonne liebes Licht.
Oft bin ich mir kaum bewußt
Und die helle Freude zücket
Durch die Schwere, so mich drücket
Wonniglich in meine Brust».
6·

163

являет собой редкий даже с ю ч к и зрения психиатрии слу­
чай парадоксального, по-видимому, диэнцефально управ­
ляемого функционирования желез внутренней секреции,
переворачивающего с ног на голову все законы нормаль­
ного жизненного развития, поскольку его юношеские го­
ды были глубокой зимой его жизни, а весна началась лишь
в позднем зрелом возрасте. (Некоторые отчасти сходные с
таким графиком элементы развития мы наблюдаем у Дос­
тоевского и Лилиенкрона*.) Один из наиболее личностных
мотивов его стихотворений, — причем подобного не пере­
живал после него никакой другой поэт, — это беспреце­
дентно позднее пробуждение души под вечер ж и з н и , пе­
реполненность чувством счастья и жаждой деятельности,
которыми его уже давно закончившаяся молодость, про­
длившись еще на несколько мгновений, торопится теперь
насладиться. Словно пробудившийся от злых чар, он те­
перь только начинает жить:
«Как проклятый, в смирительной одежде,
Я жил во сне, не чувствуя потерь.
И все часы, не прожитые прежде,
Кричат мне, каждый о своем, теперь»**.

С этих пор каждую весну его охватывает тоска, но это
не самодельная мировая скорбь юного поэта, а горькое
личное переживание:
«Когда все полно вешних сил,
Когда окно отворено,
Тому, кто юность упустил,
Томиться сердцем суждено.
В утере юности — вина,
И в вечных поисках — тоска,
* Лилиенкрон, Детлев фон (1844—1909) — немецкий поэт.
** В оригинале:
«Ich war von einem schweren Bann gebunden.
Ich lebte nicht. Ich lag im Traum erstarrt.
\fon vielen tausend unverbrauchten Stunden
Schwillt ungestüm mir nun die Gegenwart».
1641

А к сердцу тянется весна
Издалека, издалека»*.

Если бы К. Ф. Мейер умер, не дожив до сорока лет,
те немногие, которые его знали, стояли бы у его могилы
с чувством сострадательного недоумения и некоторого об­
легчения: бездарный, неудачный отпрыск почтенного ро­
да, недоросль, которому ничем нельзя было помочь, крест
и позор своей семьи, бессмысленно и нелепо растратив­
ший жизнь человек, — вот все, что о нем могли бы ска­
зать в Цюрихе. Тем не менее, семья пыталась сделать все,
что только было возможно; его отменно бесталанные
юношеские стихи показали поэту Густаву Пфицеру, ко­
торый не смог одобрить продолжение таких поэтических
усилий. В конце концов его младшая сестра решила изу­
чить какую-нибудь профессию, поскольку ее уже двадца­
тивосьмилетний в ту пору братец, бездельничая, висел на
шее семьи. Когда этот давно уже взрослый мужчина на­
конец расстался с музами, его мать приветствовала та­
кой очевидный прогресс, но его проекты женитьбы энер­
гично отклоняла. Однажды она написала о нем: «Мой
бедный сын почти всегда пребывает в одном и том же
меланхолическом состоянии и непреодолимо неспособен
заниматься какой-то регулярной работой. Он страдает от
отсутствия цели и карьеры и не может ни на что решить­
ся. Редкие прогулки, чтение и кое-какие штудии запол­
няют все его время, не принося ни малейшего жизнен­
ного успеха. И могу сказать, что в этом мире я уж ниче­
го более от него не жду».
* В оригинале:
«Zu wandern ist das Herz verdammt,
Das seinen Jugendtag versäumt,
Sobald die Lenzessonne flammt.
Sobald die Welle wieder schäumt.
Verscherzte Jugend ist ein Schmerz
Und einer ewg'en Sehnsucht Hort,
Nach seinem Lenze sucht das Herz
In einem fort, in einem fort».
|165

Вялый, сторонящийся людей, мечтательно и горько
замкнувшийся в себе, он появлялся то здесь, то там, пред­
принимал всяческие попытки, нигде ни на шаг не продви­
нулся, ни в чем не проявил настоящего таланта, собирал­
ся стать то художником, то поэтом, то юристом, пробовал
переводить, давать частные уроки, вновь начинал учиться
сам. Он съездил в Париж и Берлин, промечтал там какоето время и возвратился в Цюрих; он ненасытно читал —
много и без видимой пользы — и как-то даже собирался
написать историю апостолов. Друзья семьи вынуждены
были о нем заботиться, а мать оплачивала расходы по его
содержанию.
Возле его дома был большой запущенный сад. Там он
гулял в одиночестве, вымеривая шагами всегда одну и ту
же тропинку, змеившуюся вокруг лужайки, и если кто-то
вдруг попадался ему навстречу, скрывался глубоко в зарос­
лях или убегал. Люди считали его умершим, поскольку он
нигде больше не появлялся; в конце концов он вообще пе­
рестал выходить днем, покидал дом только ночью и бро­
дил вокруг по пустым улицам.
В его поведении появилась какая-то диковатость, раз­
дражительность. Даже в минуты мимолетного веселья на
него часто нападал какой-то непостижимо сильный нер­
вический страх, он заливался слезами и не отвечал ни на
какие вопросы; или вдруг разражался такими резкими,
обидными словами, что для его нежной, чувствительной
матери подобное обращение становилось временами не­
выносимым. Он не любил, когда кто-то физически слиш­
ком близко к нему приближался и, здороваясь, всегда про­
тягивал лишь два пальца правой руки.
В двадцать семь лет состоялось его первое посеще­
ние психиатрической лечебницы. Он страдал гогда ме­
ланхолией, ипохондрией и бредовыми представлениями,
так, к примеру, он воображал, что он всем неприятен и
что у него смрадное дыхание. «Он испытывал такое чув­
ство, словно он стоит в пустоте, — говорил его друг, — у
него, собственно, не было никакой реальной ж и з н и , он
166

лишь витал среди призраков, рожденных в его мозгу; у
него не было никаких обязанностей, никакого круга об­
щения, никакого распорядка дня. Он приходил в отчая­
ние от самого себя, и искушение роковым образом обор­
вать свою жизнь близко подступало к нему». И это то­
же — один из тех его мотивов, на который надо обратить
внимание. В своих одиноких лодочных прогулках он уп­
лывал так далеко, что его лодка скрывалась из глаз, и
возвращался заполночь. Какой-то темный демон взывал
к нему из темной воды как бы голосом его матери, кото­
рая в приступе тоски покончила с собой, бросившись в
озеро. «Все тот же голос милый, вечно милый, зовет ме­
ня из водяной могилы»; в прибрежных камышах ему ви­
делись колеблющиеся и шепчущиеся призраки, а в шуме
волн глубокой ночью слышался звон бокалов умерших
друзей.
Но в преддверии его сорокалетия пляска призраков
неожиданно прекратилась, и он воспевает это превраще­
ние как наступление благословенного дня, свет которого
проник в мрачную камеру. В этот период, с тридцать де­
вятого по шестьдесят седьмой год своей жизни, К. Ф.
Мейер создал все свои художественные творения, хотя и
продолжал страдать от чрезвычайной чувствительности
нервов, непредсказуемых перемен настроения и времена­
ми наступавшего изнеможения. Под маской внешней бес­
страстности он скрывал сверхвосприимчивую душевную
организацию, которую ранил всякий, даже отдаленный
диссонанс, и которая не могла выносить никаких силь­
ных душевных движений ни в самой себе, ни в других.
Но хотя и сохранялись по-прежнему его одиночество,
ужас перед действительностью и мечтательность, все же
теперь это была жизнь, стоившая того, чтобы жить, при­
носившая богатейшие плоды и вновь и вновь дарившая
ему одинокие, переполнявшие душу минуты высшего сча­
стья, которое словно яркое спокойное светило окрасило
в золото клонившийся к закату вечер его жизни.

167

Глава 8. ИССЛЕДОВАТЕЛЬ
«Гений это прилежание», — сказал один знаменитый
писатель. Не следует видеть в этом нечто большее, чем же­
лание изречь афоризм, в противном случае нам пришлось
бы энергично возразить. Греки имели на этот счет почти
прямо противоположное мнение, считая, что наивысший
расцвет духа предполагает как можно более возвышенное
воздержание от работы. Это их мнение о том, что регуляр­
ная, однообразная профессиональная деятельность пред­
ставляет угрозу для духовной оригинальности, превращая
человека в обывателя, не лишено оснований. Согласим­
ся, однако, что греческий метод поддержания духовной ра­
ботоспособности был возможен лишь на той ступени раз­
вития человеческого духа, когда новые духовные ценно­
сти можно было создавать без большой наработки умения
и предварительного приобретения широких познаний. Вы­
сокодуховные беседы без интенсивнейшей и прилежнейшей профессиональной работы сегодня уже не позволят
существенно продвинуться, особенно в сфере научных ис­
следований.
Однако и в науке само по себе прилежание не при­
несет новых оригинальных результатов, не говоря уже о
чем-то гениальном. Науку, в противоположность искус­
ству, часто называют «сухой», воображая, что построение
какой-то научной системы совершается тысячью п р и ­
лежных рабочих пчел, которые совместным однообраз­
ным трудом воздвигают ячейку за ячейкой. На самом же
деле и основной прогресс науки совершается по форму­
ле Шиллера — немногими королевскими архитекторами
или, во всяком случае, ограниченным числом ведущих
оригинальных умов, которые уже только на следующей
стадии приводят в движение прилежных каменщиков, за­
давая им работу на десятилетия. Собственно же исследо­
вательская работа не более суха, чем труд какого-нибудь
великого поэта или пророка; и эта работа, так же как и
их труд, тоже нередко управляется даймонием, полна
168

сильнейших страстей и зависима от внезапных озарений.
И как таковая, являясь продуктом функционирования со­
вершенно определенного мыслительно-аффективного ме­
ханизма, она закономерно связана с определенными ду­
шевными задатками, которыми обладает лишь сравни­
тельно небольшое число людей.
Духовный потенциал исследователя количественно оп­
ределяется уровнем интеллекта (к примеру, такими его
компонентами, как чувственная восприимчивость, емкость
памяти, объем лексического запаса, богатство представле­
ний и связей между ними), а качественно — конкретной
направленностью, типом одаренности, наследственно за­
данным ментальной организацией, конституцией и этни­
ческой принадлежностью. Нами были проведены большие
серии экспериментов по исследованию этих имеющих глу­
бокие корни различий конституциональных направленностей одаренности, так, например, исследовались конкрет­
ное и абстрактное мышление, восприимчивость к цвету и
форме, систематичность, вязкость и подвижность пред­
ставлений и т. п. Было бы, однако, большой ошибкой счи­
тать, что успешность работы исследователя — это лишь во­
прос интеллекта, на самом деле в эту работу глубоко во­
влекается вся личность.
Часто создается впечатление — по крайней мере, при
взгляде со стороны, — что значительные исследователь­
ские достижения являются следствием спокойной, урав­
новешенной деловитости. Можно ли совершить великие
исследовательские деяния с помощью только лишь выдаю­
щегося интеллекта и чистой холодной деловитости, это во­
прос, который легко сразу задать, но на который не легко
сразу ответить. Ясно, однако, что с уверенностью ответить
на него утвердительно нельзя. Хирург Бильрот, один из
классиков периода великих медицинских открытий XIX
века, друживший с Иоганнесом Брамсом и бывший сам
музыкально одаренной натурой, как-то сказал, основыва­
ясь на своем богатом знании исторических личностей: «В
великих естествоиспытателях и врачах всегда есть что-то
[169

мечтательное, фантастическое, какое-то стремление к все­
общему и, как правило, тяга к искусству; часто они были
в то же время и поэтами, художниками, музыкантами».
Биографические материалы о великих исследователях
по большей части чрезвычайно скудны с углубленнопсихологической точки зрения. Разумеется, вполне воз­
можно, что многие даровитые ученые были уравнове­
шенными натурами. Однако у наиболее значительных
исследователей, давших великие плодотворные идеи, пси­
хологически на первый план более отчетливо выступают
другие черты: они часто выделяются причудливой ориги­
нальностью, их чувствительность и их внутреннее напря­
жение создают некое вибрато. Под холодным течением
мысли плавится какое-то страстное ядро или простира­
ется какой-то, может быть, тщательно оберегаемый аутистический мир мечты. Есть классические примеры, ко­
гда тяжелые личные несчастья становились движителями
создания великих научных систем. И пресловутая дело­
витость здесь не первичное свойство личности, а приоб­
ретенное под влиянием известного фанатизма познания
качество, некий прошедший закалку конечный продукт,
рожденный высоким внутренним напряжением.
Эти возникающие из глубин психической жизни и тем­
перамента движущие силы великих научных свершений
могут быть различны. Любовь и ненависть, тщеславие и
воля к власти. Amor dei* и amor fati**. В человеческой при­
роде заложена великая мистическая любовь к божествен­
ному (такая, какая была у астровидца Иоганна Кеплера) —
и влечение помогать, и влечение властвовать, и авантю­
ристическая тяга к далекому и опасному, как у многих
исследователей-путешественников, и не в последнюю оче­
редь — чистое влечение к познанию, которое может пре­
вратиться во всепоглощающую страсть.
Гениальное научное исследование часто совершается
по психиатрической формуле сверхценной, или, как лю* Любовь к Богу (лат.).
** Любовь к судьбе (лат.).
170

били выражаться раньше, фиксированной идеи, механизм
которой может здесь послужить нам моделью для пони­
мания и непатологических форм этого типа мышления.
Пастер, великий первооткрыватель в бактериологии, го­
ворил: «Иллюзии экспериментаторов составляют часть их
силы. Их путеводная звезда — предвзятая идея». Сохра­
нившего способность мыслить, но захваченного какойто сверхценной идеей человека называют — когда хотят
указать на аномалию — параноиком. Сущность параной­
яльного мышления заключается в том, что мысли чело­
века, обладающего вязкими и сильными страстями, под
влиянием какого-то глубокого переживания устремляют­
ся в некотором определенном направлении, которое за­
тем годами и десятилетиями неотступно, с величайшей
последовательностью выдерживается, в результате чего ду­
шевная жизнь человека оказывается односторонне и ти­
ранически подчиненной одной предвзятой идее. Там, где
эта идея вступает в конфликт с окружающим миром, бы­
стро развиваются лавинообразно нарастающие попытки
преодоления сопротивления среды, предельным случаем
которых в сфере патологии является паранойяльное кверулянтство. За фиксацией в психике человека подобной
сверхценной идеи часто следует бред отношения, то есть
усиленная комбинаторная мыслительная деятельность по
привлечению и истолкованию всяческих, даже мельчай­
ших и ничего на самом деле не значащих будничных со­
бытий для обоснования этой идеи, в результате чего во­
круг доминирующих в сознании человека мыслей вы­
страивается целая система поддерживающих идей, тогда
как все, что не может быть для этого использовано, в соз­
нание не допускается и с абсолютной, страстной слепо­
той не замечается. В любовной страсти и в партийной
политике такие сверхценные идеи возникают ежедневно
и, в зависимости от обстоятельств и духовной одаренно­
сти их носителей, одних ввергают в тяжкие несчастья и
приводят в сумасшедшие дома, а других могут подвиг­
нуть на самые славные свершения.

|ш

Часто необычные идеи бывают порождены необычны­
ми страстями. Однако, гений это все-таки прилежание. Но
не просто прилежание, не экстенсивное прилежание, а
прилежание интенсивное, которое с самой односторонней
страстностью устремлено к определенной цели. Гений ис­
следователя и изобретателя это прилежание на службе у
какой-то сверхценной идеи.
Присмотримся. Вот стоит на пороге нового времени
некий сварливый герой. Это Бомбаст фон Гогенгейм, он
же Парацельс, великий ученый и врач, величавший своих
коллег лекарями хнычущих, шарлатанами, докторами де­
нежных мешков и коновалами, предпочитавший доктор­
ской мантии и шапочке — «отличиям шутов и золота­
рей» — кожаную куртку и меч, бражничавший в тавернах
с бродячими артистами и участвовавший в их грубых про­
делках; человек, который, протрудившись весь день без
роздыха над больными или над химическими ретортами,
возвращался домой и, завалившись в сапогах и шпорах на
кровать и посадив рядом ученика с быстрым пером, не­
сколько часов диктовал ему сквозь сон главы новой нау­
ки, ибо ночью, «когда все телесное убывает, утихает и
успокаивается, -—лучшее и полезнейшее время для спеку­
ляций, умствования и вдохновения». Грубый шваб с глу­
бокой, мистического склада душой; чистый эмпирик, в то
же время с избытком наделенный спекулятивной фанта­
зией и фонтанирующий идеями; буйный сорвиголова ог­
ромной силы и удали и кверулянтски упорный, озлоблен­
ный человек. На каждом новом месте он немедленно впу­
тывался в какие-то конфликты; он стал профессором в
Базеле и оказался в блестящем окружении уважавших его
людей, — через одиннадцать месяцев все настолько пере­
менилось и все уже были так против него настроены, что
его отъезд из города напоминал бегство. То и дело переез­
жая из страны в страну, приглашаемый, прославляемый,
ненавидимый, гонимый все дальше каким-то внутренним
беспокойством, он наконец истощил свои силы, и жизнь
этого странника закончилась в трагическом одиночестве
JZ2J.

уже на сорок восьмом году. У него был девиз: «Alterius non
sit, qui suus esse potest»*. «Если есть у тебя дар свободо­
мыслия, освободи сам себя; когда твое сердце станет
свободным, никто тебя не остановит». (В том же духе в
XVIII веке великий врач Бурхаве** говорил о своем уче­
нике Линнее, что тот был свободным человеком неконвен­
ционального поведения, не льстил ни королям, ни князь­
ям, никогда не обращал никакого внимания на родных или
соседей и находил свой рай в своем саду.) Парацельс не
жаловал ни княжеские дворы, ни магистраты. «Господь по­
зволяет солнцу и луне светить и на добро, и на зло... Так
что если ты наделен свободном даром, поступай с ним, как
солнце». «Болтать, елей лить, изнеживаться значит слу­
жить рылом, а вот помогать, быть полезным, изматывать­
ся значит служить сердцем. Врач вырастает в сердце, врач
идет от Бога, от природного света, от опыта. Обыщите все
сердца в поисках великой любви — нигде не найдется
большей, чем в сердце врача». Прославленный и до нище­
ты бедный, движимый глубоким, сердечным желанием по­
могать людям и неспособный уживаться с ними, —такой
до странности оригинальный человек совершил под гром
сочных грубостей переход от средневековой схоластики к
эмпирической медицине.
Вспомним графа Цеппелина, который год за годом те­
рял на Боденском озере один воздушный корабль за дру­
гим, который с самым твердолобым упрямством растра­
чивал свое состояние во имя воплощения идеи управляе­
мого воздушного судна, — идеи, которую все признавали
преждевременной и неосуществимой. В то время склоня­
лись к мнению, что граф Цеппелин — несчастный чудак,
нуждающийся в стационарном психиатрическом лечении.
Но стоило ему добиться успеха, и из «душевнобольного»,
из «параноика» он превратился в «знаменитейшего чело­
века XX столетия».
* Да не будет другим тот, К ГО M ожег оьпь собой (.шт.).
** Бурхаве, Герман (1668—1738) — голландский врач, ботаник и хи­
мик.

JJZ3

Но разве этот успех изменил что-то в его личности?
Или в то время, когда со своим безнадежным «бредом изо­
бретательства» в голове он терял состояние и положение
в обществе, он еще не был гением? А если он тогда был
чудаком, то разве позднее, из-за того, что все провозгла­
сили его гением, он стал меньшим чудаком?
Изобретатели бывают удачливые и неудачливые. Не­
удачливых называют параноиками.
Сужение духовного кругозора под влиянием сверхцен­
ной идеи у исследователей и изобретателей особенно на­
глядно проявляется в их часто доходящем до гротеска пре­
небрежении повседневной жизнью. Рассеянность ученых
вошла в поговорку, но уточним: это не рассеянность, а
сверхконцентрация внимания, делающая человека слепым
и глухим ко всему окружающему; это как бы род самогип­
ноза, когда напряженно, не отрываясь смотрят в одну точ­
ку. Такая способность собирать всю духовную энергию в
один главный фокус — общая отличительная способность
многих исследователей; само собой разумеется, что эта
способность связана с наследственной предрасположенно­
стью и не может быть выработана прилежанием.
У многих значительных исследователей с первого
взгляда заметны упоминавшаяся выше вибрирующая чув­
ствительность, порыв и страстность темперамента. К при­
меру, у Эмиля Беринга*, отличавшегося явными циклоид­
ными колебаниями темперамента, его исследовательская
жизнь протекала весьма напряженно, в ней сочетались
односторонняя, упрямая, твердолобая устремленность,
коллизии и конфликты, сильнейшие притяжения и от­
талкивания в личной сфере, настырность и бесцеремон­
ный напор в сфере деловой и мощные ритмические сме­
ны периодов депрессии и подъема духа, причем как при­
ливы организаторской энергии, так и все гениальные
озарения возникали в гипоманиакальных фазах, и его
марбургский творческий кружок порождал столь мощные
* Беринг, Эмиль Адольф (1854—1917) — немецкий микробиолог, лау­
реат Нобелевской премии.

1741

возмущения, что они затем расходились волнами по все­
му миру.

У Рудольфа Дизеля, одного из выдающихся корифеев
того изобретательского бума, который разразился на пе­
реломе столетий, хорошо заметен еще более резко выра­
женный фазовый характер душевной динамики. «Время от
времени он впадал в меланхолию и, случалось, стоя но­
чью на мосту и неотрывно глядя в Сену, подумывал, не по­
ложить ли ему конец этой жизни» (это еще в 80-е годы);
позднее он несколько раз оказывался в психиатрической
лечебнице (1898, 1901), но ничего не помогло, и в 1913 году
очередной приступ депрессии привел к трагическому кон­
цу. В какой мере за этим могли скрываться внутренние
циклоидные колебания психики, из биографии, написан­
ной его сыном, понять невозможно. Несомненно лишь,
что реактивные моменты играли значительную роль. 3 ию­
ля 1895 года он пишет своей жене: «Мой двигатель про­
должает делать большие успехи; я теперь настолько пре­
взошел все, что было до сих пор, что могу сказать: в этой
первейшей и благороднейшей отрасли техники, моторо­
строении, я на этом нашем маленьком земном шарике —
первый, я полководец всего этого отряда по ту и по эту
сторону океана. У тебя не распирает в груди от таких
слов?..» Наряду с подобными взлетами он переживал и
столь же сильные упадки духа, следовавшие за неудачами,
обусловленными его бурным темпераментом.
Наследственность в роду Дизелей заслуживает нашего
внимания. Это ремесленный род выходцев из Тюрингии,
который позднее обосновался в Швабии (Вюртемберг, за­
тем Мемминген и Аугсбург) и члены которого на протя­
жении ряда поколений неоднократно сочетались браками
с представителями других народностей; о роли таких ме­
тизаций мы уже говорили выше. Спекулятивную фанта­
зию в этом роду, по-видимому, можно связать с швабским
наследственным элементом. Причем надо заметить, что у
представителей местных родов часто обнаруживается осо­
бенно ярко выраженное своеобразное и привлекательное
175

сцепление спекулятивно-мистического и математико-естественнонаучного исследовательских влечений, как это
имело место, например, у Кеплера, у Роберта Майера или,
с инверсией акцентов, у теософа Этингера с его проекта­
ми горных выработок — или у Филиппа Матеуса Хана, ко­
торый был и одним из лидеров пиетизма, и известным
конструктором часов. Именно такая атмосфера — в умень­
шенном масштабе — царила в доме родителей Рудольфа
Дизеля.
Контраст материнской и отцовской наследственности
в данном случае был столь велик, что кое-кто и тут уже
пытался говорить о «вражде зародышей»: мать с молодых
лет отличалась сокрушительной энергией, деловой хват­
кой, самостоятельностью, предприимчивостью и некото­
рой морализаторской жесткостью, а отец был фантазером
и в конечном счете неудачником. Непостоянный, он веч­
но носился с прожектами каких-то изобретательских на­
чинаний и никогда не был последователен в их осуществ­
лении. В конце концов все деловые планы и надобности
были заглушены его религиозно-мечтательными и оккультистскими фантазиями; он занялся спиритизмом и, под
влиянием одной выдававшей себя за медиума женщины,
начал эволюционировать в сторону католицизма. Сын впо­
следствии скажет о нем так: «Папа никогда не станет вели­
ким реформатором, первооткрывателем, как ему мечтает­
ся... Я признаюсь, что спокойнее всего к этому отношусь,
когда думаю, что причина всего этого дела — душевная бо­
лезнь. Это очень грустно, но это единственное утешение,
когда начинаешь об этом думать. Иногда мне кажется, что
и я унаследовал что-то в этом роде; я ощущаю такие за­
вихрения в голове, которые очень похожи на безумие».
Возникающую из такой наследственности опасную
внутреннюю динамику у Рудольфа Дизеля усилили ранние
детские впечатления. Его отец был жертвой эпохи пере­
мен: он был уже не вполне ремесленник, но еще далеко
не заводчик; они были в Париже иностранцами, жили в
мрачных квартирах, с трудом сводя концы с концами; в
1761

1870 году их выслали*. Живой, чувствительный птенец ра­
но выпал из гнезда: тринадцатилетним нежным мальчи­
ком Рудольфу Дизелю пришлось в разгар войны одному
добираться из Лондона в Аугсбург и в условиях неустой­
чивой хозяйственной жизни — и против воли родителей —
с муками получать техническое образование. Бурлившие
в нем изобретательские идеи вскипали в русле одного
стремления: вырваться из бедности, ненадежности и по­
стоянных хозяйственных забот, вырваться из всей этой ни­
щеты, добиться положения, богатства и власти.
Так из резких внутренних контрастов и борьбы с без­
жалостной нуждой у молодого человека, отличавшегося
чувствительной душевной структурой, честолюбивыми
устремлениями и нежной ранимостью, к зрелому возрас­
ту сложился своеобразный характер, который сын изо­
бретателя, основываясь на своем близком знании отцов­
ской натуры, описывает следующим образом: «Он был
всегда одинаков! Он всегда колебался между гордым соз­
нанием достигнутого и меланхолией, предчувствием кра­
ха, ощущением неудачи. Он всегда мучительно стремил­
ся скрыть слабые стороны своей натуры, до чрезмерно­
сти размахивая гордым знаменем». (Эти слова как нельзя
лучше описывают сильную динамику сенситивной струк­
туры характера.) «К тому же у восприимчивых людей ус­
пех ведь нередко влечет за собой меланхолию, от кото­
рой Дизель и без того время от времени страдал, внешне
всегда это скрывая. Успех высвечивает как раз то, что не
достигнуто, и тем самым вызывает у застенчивых людей
некое своеобразное ощущение нечистой совести. Уже то­
гда Дизель, возможно, часто замыкался в неком уединен­
ном уголке своей души, о котором он никогда никому не
рассказывал; по-видимому, он никогда не верил вполне
и в большую любовь — из боязни, что он ее не заслужи­
вает, он всегда относился к любви с какой-то странной
последней оговоркой испуга — даже к любви своей жены
* В связи с начавшейся франко-прусской войной.

+ш

в те времена, когда он еще не был богат; и для жены
остались невидимыми некоторые окутанные страхом тро­
пинки его души. По этой же причине и чувства многих
людей, испытывавших к нему большую симпатию, вре­
менами страдали от его замкнутости, скрытой под дея­
тельным характером. Быть может, и его удивительная
практичность, и внешняя рассудочность представляли со­
бой не что иное как способ сокрытия внутренней муки и
робости, заставлявших его стремиться к уединению. По­
гружение в шум и суету этого мира требовало от него по­
стоянного самопреодоления, и токи энергии высокого напряжения текли у него по очень тонким жилам. Лишь лю
бовь к делу заставляла его с мучительнейшим усилием
подниматься на трибуну, где он в свои великие времена
как бы преобразовывал робость в энергию и увлекал лю­
дей. Он не стремился к блеску, он избегал общества, и
тем не менее оживленнейшее общественное движение в
конце концов возникало вокруг него само собой. Он пре­
зирал титулы и ордена и в то же время был честолюбив.
До самого конца жизни он так блестяще скрывал та­
ившуюся в нем слабость, что о ней не догадывалась даже
его жена. До самого последнего времени его овевала ка­
кая-то удивительная свежесть, какой-то трудно поддаю­
щийся описанию флюид, которому он, быть может, обя­
зан частью своего успеха и который скрывал смертельные
ростки в его душе».
Он работал, «как одержимый», упрямо, жестко, бес­
пощадно, перенапрягая нервы, работал с сокрушитель­
ной энергией, невзирая ни на что и при всех разочаро­
ваниях и неудачах ни на миг не отступаясь от своей ко­
нечной цели, от своей сверхценной идеи; это был человек
едва ли контролируемых фантазий, в предвосхищении ус­
пеха постоянно забегавший вперед и выпустивший свои
двигатели в продажу на несколько лет раньше, чем нуж­
но было; это был изобретатель, который сумел пройти
сквозь тяжелые экономические кризисы, и человек, ко­
торый испытывал неукротимое сердечное влечение к бо178

гатству и аристократическому образу жизни, став на вер­
шине своего успеха всемирно знаменитым и богатым, —
изобретатель, заработавший миллионы и выстроивший
себе вместо дома замок, и человек, затеявший неудачные
спекуляции и в конце концов потерявший все. Перед его
глазами были «гигантские беспорядочные нагромождения
бесконечных безуспешных попыток, а в памяти — оскорб­
ления и преследования, неверно поставленные цели и
разочарования». Ночью тридцатого сентября 1913 года,
по пути в Англию, этот гордый и нежный посетитель на­
шей земли, никому не сказав ни слова, бесшумно исчез
в сонном, спокойном море.
Но и такие духовные личности, которые, — как, на­
пример, ботаник и врач Карл Л и н н е й , — при взгляде со
стороны кажутся образцовыми представителями сухой ге­
лертерской систематики, начинают выглядеть совершен­
но иначе, если мы биографически осветим их внутрен­
н ю ю динамику. «Живой чайный куст! — пишет пятидеся­
тишестилетний Линней капитану Ост-Индской компании
Эккебергу, присылавшему ему экзотические растения, —
если это возможно, если это действительно чай, то я сде­
лаю имя господина капитана бессмертным более, чем имя
Александра Великого... Судьба вечно мешает великим де­
лам. Возбуждение и страх не позволяют мне даже помыс­
лить о том, что они (растения) могут пострадать в доро­
ге. Я стар, но будь я уверен, что это настоящие чайные
кусты, я решился бы отправиться в Гетеборг,
ы са­
мому, на своих руках, перенести их в Упсалу. Если это
настоящие чайные кусты, то — ради Бога, ради любви к
отечеству, ради науки о природе, ради всего святого и ве­
ликого на свете — я прошу господина капитана проявить
о них наинежнейшую заботу».
Такова динамика «сверхценной идеи»: истинная
страсть, концентрирующаяся на мельчайшем пунктике и
тем самым заставляющая его развернуться в великое сис­
тематическое древо, — страсть смешная или безумная, ес­
ли учитывать малость объекта, на который устремлен дух,
179

и величественная, если видеть, как из этого исходного
пункта вырастают контуры новой великой науки о при­
роде.
«Только когда все мысли человека связываются с од­
ной какой-то вещью, — высказывается Линней по поводу
своей собственной духовной структуры, — и он теряет вкус
к другим наукам, тогда и полагается начало меланхолии...
Поскольку меланхолия это и есть не что иное как упор­
ное и упрямое предпочтение какой-то одной вещи, пре­
зирающее и принижающее все прочие. К ней, однако,
большею частью предрасположены те, кто обладает ост­
ротою ума, —так же, как острое перо списывается быст­
рее, чем тупое, которое служит дольше». При этих словах
перед глазами возникает другая «Меланхолия», знамени­
тая аллегорическая фигура Альбрехта Дюрера, с циркулем
исследователя в руке и сверхсосредоточенным, устремлен­
ным к какой-то далекой цели взглядом, — еще одно само­
изображение ищущего художника.
Жизнь Линнея, внешне исполненная блеска, богат­
ства и успеха, нередко омрачалась меланхолией, которая
шла исключительно изнутри. Колебания его душевного
состояния очень сильны, он быстро падал духом и резко
вновь распрямлялся. На сорок первом году жизни у него
наступил клинически слишком понятный внутренний
кризис, сопровождавшийся утомлением, сумрачным рас­
положением духа и мрачными мыслями и оставивший по­
сле себя стойкие изменения в его темпераменте, так что
перепады душевного состояния и аффективные вспыш­
к и проявлялись и в последующем, в особенности в его
переписке с придворным врачом Бекком: он предстает в
ней непостоянным, ребячливым, легко умиляющимся, не­
доверчивым. У него часто возникают депрессивные или
паранойяльные состояния, а в промежутках между ними
наблюдаются импульсивные подъемы духа, поэтические
настроения, он проявляет дружелюбие и общительность,
умно-расчетливую реалистичность и знание людей.
«Superbissima bulla, — так называет он человеческое серд^О)

це, — е spumantis libidinis bulla»: «великолепный сосуд, в
котором кипит желание»*.
У гениальных исследователей нередко обнаруживает­
ся и то навязчивое соотнесение мельчайших будничных
наблюдений со сверхценной идеей, которое у паранои­
ков мы называем бредом отношения. В самом деле, у пер­
вооткрывателей, которые годами с величайшей страстно­
стью и односторонностью устремляли свои мысли в од­
ном определенном направлении, часто как раз маленькое
будничное происшествие вызывало «короткое замыка­
ние», проскок искры озарения. Так, о Галилее рассказы­
вают, что вид качающейся в соборе лампы высветил ему
закономерности движения маятника.
Аналогичная история произошла и с открытием закона
сохранения энергии хейльброннским врачом Робертом
Майером. Этот с детских лет чрезвычайно страстный и тем­
пераментный человек уже в студенческие годы удивлял ок­
ружающих своими то блестяще-глубокими, то причудливо
скачущими мыслями, а также своей постоянной рассеянно­
стью. У него было явно выраженное нарушение механизма
ассоциаций: собеседнику было почти невозможно удержать
его в потоке какого-то определенного движения мысли, он
имел обыкновение быстро перескакивать к окончательным
выводам, опуская промежуточные стадии развития идеи. И
насколько привлекательным в общении было его живое ост­
роумие, настолько смущала та неожиданность, с которой он
вдруг перескакивал в разговоре на посторонние предметы и
делал выводы, до которых было еще очень далеко. Кроме то­
го, этот своеобразный мыслительный аппарат приводился у
него в действие могучим темпераментом, переходившим
всякие границы как в чрезмерных проявлениях дружелю­
бия, так и в длившихся целыми днями вспышках гнева.
Уже в десятилетнем возрасте вид водяной мельницы
навел его на связанный с perpetuum mobile* вопрос о со* У Линнея здесь, очевидно, игра слов: латинское «bulla», кроме зна­
чения «сосуд», имеет еще одно, основное значение — «водяной пузырь».
** вечный двигатель (лат.).
|181

хранении и превращении физической э н е р г и и . О н увлек­
ся этой — одной-единственной — проблемой, которая впо­
следствии стала занимать все его мысли.
Когда в качестве судового врача о н плыл из Голландии
в И н д и ю — ему было тогда двадцать шесть лет, — два мел­
ких случайных наблюдения стали той и с к р о й , от которой
в его мозгу вспыхнула решающая мысль. Вначале он от­
метил оброненное мимоходом замечание ш к и п е р а о т о м ,
что после шторма морская вода теплее, чем до него. К о ­
гда же п о т о м , на рейде Сурабаи, ему пришлось отворять
матросам кровь, он заметил, что здесь, в т р о п и к а х , веноз­
ная кровь не т е м н о - в и ш н е в а я , к а к в более холодных ш и ­
ротах, а я р к о - к р а с н а я . И один из тех внезапных скачков
мысли, которые мы уже описали выше, привел его к про­
рыву от биологической терморегуляции к закону механи­
ческого эквивалента теплоты.
Э т о т вид алой матросской крови настолько его пора­
зил, что несколько недель после этого он забывал вносить
записи в д н е в н и к , который вел, и, полный своей идеей,
не задерживаясь, на этом же корабле поплыл обратно. Еще
на пути в И н д и ю он испытывал перепады настроения, а
по дороге домой у него начались тяжелые, длившиеся це­
лыми днями «делириозные» приступы внезапного возбу­
ждения и психических н а р у ш е н и й .
После возвращения и ж е н и т ь б ы , став п р а к т и к у ю щ и м
врачом в Хейльбронне, он приступил к литературной раз­
работке своей идеи и в результате опубликовал четыре
статьи, выходившие с интервалами в три года: «Заметки
о силах в неживой природе», 1842 год, «Органическое
движение и его взаимосвязи с обменом веществ», 1845,
« К вопросу о небесной динамике», 1848, и, наконец, ито­
говые «Замечания о механическом эквиваленте теплоты»,
1851.
Рассказывая о состоянии духа М а й е р а в этот решаю­
щ и й период его ж и з н и , его жена сообщает, что о к р у ж а ю ­
щ и м бросались в глаза некоторые странности его пове­
д е н и я , и в особенности, склонность внезапно приходить
1821

в состояние непомерного возбуждения. При этом, если
пользоваться ее мягкими выражениями, имели место «ма­
ленькие безрассудства», когда он, к примеру, ломал ме­
бель или рвал одежду. К своему ближайшему окружению,
в частности, к своей жене, он часто предъявлял стран­
ные, неразумные требования, «впадал в детство», как он
сам выражался.
Со времени того индийского путешествия 1840 года
Майер в течение ряда лет настолько был поглощен разра­
боткой своей гипотезы и ее следствий, что даже в частных
беседах с ним было трудно говорить о чем-то другом, не
относящимся к этой теме, это заходило так далеко, что он
даже приветствовал и провожал своих друзей научными
формулами вроде: «causa aequat effectum»*, «ex nihilo nihil
fit»** или «nihil fit ad nihilum»***.
Как только Роберт Майер начал публикацию своих ра­
бот, немедленно началась борьба, с одной стороны, за при­
знание закона сохранения энергии, а с другой, за призна­
ние приоритета Майера в открытии этого закона. Ученый
мир вначале почти не замечал работ какого-то безвестно­
го практикующего врача, человека со стороны; знамени­
тый Гельмгольц много лет относился к нему небрежнопренебрежительно; Зейфер, обозреватель аугсбургской
«Allgemeine Zeitung», безжалостно третировал его. А Май­
ер, проникнувшийся величием найденной идеи, после
публикации первых своих работ ожидал широкого науч­
ного признания и громкой славы. Эти годы напряженней­
шего ожидания, тяжелые разочарования и перемежающие­
ся приливы гордости и стыда приводят его теперь в самое
беспокойное состояние духа. Он борется: в энергичном по­
слании, адресованном Парижской академии наук, он за­
щищает свою честь первооткрывателя от посягательств
английского физика Джоуля, считавшего, что первым от­
крыл этот закон именно он.
* причина адекватна следствию (лат.).
** ничто не происходит из ничего {лат.).
*** ничего не превращается в ничто (лат.).
|183

Но высшей точки возбуждение борьбы достигло вес­
ной 1850 года после полемических статей Зейфера; М а й ер почувствовал себя лично оскорбленным этими статья­
ми и, посылая все новые письма в редакцию и издатель­
ство «Allgemeine Zeitung», тщетно пытался получить
возможность публично ответить. В отличие от прочих лю­
дей, Майер не обладал способностью, отвлекаясь, с н и ­
мать психическое напряжение. Наоборот, он упрямо, не
глядя по сторонам, целиком уходил именно в те мысли,
которые им владели. И как в предшествующие годы он
не мог ни на миг освободиться от идеи своего открытия,
так теперь он был не в состоянии выбросить из головы
те несправедливости, которые претерпевал, служа этой
идее. Он был до последней степени возмущен отноше­
нием к нему прессы и ученого мира, никакие уговоры
друзей уже не помогали, от ярости он уже не мог писать,
проводил ночи без сна, не знал покоя.
В конце концов 18 мая 1850 года после душной бес­
сонной весенней ночи у него происходит сильный приступ
внезапного душевного расстройства. Еще неодетый, на
глазах только что проснувшейся жены он выпрыгивает из
окна третьего этажа на мощеную улицу и остается лежать
там, получив тяжелые повреждения.
Душевное здоровье, восстановившееся после этого
прыжка из окна, сохранялось недолго. Еще раньше, в по­
следние годы его борьбы за сделанное открытие, то есть в
годы, предшествовавшие 1850 г., у Майера произошел не­
ожиданный поворот к строгой ортодоксальной религиоз­
ности, находившейся в некоем странном противоречии с
уничтожавшей всякую мистику холодной причинностью
найденного им энергетического закона, — противоречии,
которое временами ощущал и он сам. Разумеется, в этом
внезапном переключении духовных интересов с научной
точности на религиозную мистику не обошлось без внут­
ренней связи с горькими разочарованиями тяжкого пути
первооткрывателя, однако первопричина лежит глубже и
может быть понята лишь с позиций психиатрии.
1841

Как считал сам Роберт Майер, «возможно, что пол­
ное отсутствие признания, на которое я опрометчиво рас­
считывал, внесло свою лепту в то, что на время моя рев­
ность к науке охладела; это точно, что в то время инте­
рес к трансцендентным религиозным истинам начал у
меня с непреодолимой силой выдвигаться на первый
план. Со страстной горячностью, с той безоглядностью,
о которой я как человек темпераментно чувствующий вы­
нужден сожалеть, я тут же бросился в эту область. Но
теперь я хочу откровенно признаться в том, о чем в то
время я запрещал себе думать. Во мне жила потребность
признания; как сильно ни старался я победить это чув­
ство, этот грех гордыни, но подавить в себе научное са­
момнение было выше моих сил, и то систематическое не­
приятие, которое повсюду встречали мои утверждения,
должно было вызывать у меня нарастающую изо дня в
день горечь». Описанное им здесь столкновение уязвлен­
ного, перенапряженного чувства собственного достоин­
ства изобретателя и совестливо-смиренной религиозной
идеи греховности, раздиравших душевную жизнь Майера
во второй половине его периода гениальной продуктив­
ности, дает нам ключ для глубинного психиатрического
понимания всего этого периода. Маниакально-депрессив­
ная «промежуточная фаза» и возникающий в ней напря­
женный «смешанный аффект» со склонностью к «пара­
нойяльным» сверхценным мыслям уже давно подробно
изучены наукой. И, кстати говоря, патологический мо­
мент религиозного обращения Майера был замечен уже
одним из его современников, сказавшим: «Даже в том,
как Майер принял эту позитивную религиозную идею и
как проникался ею, было что-то пугающе беспокойное и
одностороннее».
Вслед за тем последовал длительный период тяжелой
душевной болезни, продолжавшийся до осени 1853 года,
то есть в обшей сложности два года. Картину психоза со­
ставляли повторные, возникавшие с многодневными ин­
тервалами сильнейшие припадки буйного помешательст|185

ва, а промежутки между ними заполнялись вначале депрес­
сивной подавленностью с идеями греховности, а позд­
нее — маниакальной веселостью с шаловливым озорством
и самодовольными высказываниями.
Для этого второго отрезка жизни Роберта Майера еще
в большей степени, чем для первого, характерны возни­
кающие с регулярной периодичностью колебания психи­
ческого состояния. Хотя возбуждение больше не достигает
такой силы, как в 1852 году, тем не менее в последующем
Майера приходится еще трижды помещать на несколько
месяцев в лечебницу Кенненбург, именно в 1856, 1865 и
1871 годах. Периоды возбуждения наблюдались и вне ста­
ционара, проявляясь в крайней чувствительности, в огром­
ной, иногда поразительной недоверчивости к ближайше­
му окружению и в сильных, длившихся часы, дни и ночи
приступах гнева, во время которых он беспрестанно метал­
ся по дому и непомерно много пил. После таких периодов
возбуждения часто возникало подавленное, меланхоличе­
ское состояние и появлялась склонность к самообвинени­
ям. Тем не менее его врачебная практика продолжалась,
хотя и в ограниченном объеме.
С 1851 по 1862 год он ничего больше не писал и был
для научного мира «без вести пропавшим», некоторые из
его сторонников считали его умершим в сумасшедшем до­
ме или страдающим неизлечимым помрачением ума. И
лишь примерно с 1862 года, с тех пор как один из веду­
щих английских физиков, Тиндаль, проявляя личное уча­
стие к Майеру, начал борьбу за признание его научных за­
слуг, к Роберту Майеру постепенно стала приходить из­
вестность.
Периоды возбуждения с течением лет становились все
мягче и случались все реже. Роберт Майер умер 20 марта
1878 года, увенчанный всевозможными регалиями, кото­
рые под конец жизни в изобилии сыпались на него со всех
концов Европы.
Путь исследователя Роберта Майера необычен. Вдруг,
во время морского путешествия, в продромальной ста1861

дии сильного маниакального психоза в его мозгу молние­
носным озарением вспыхивает идея физического закона
сохранения энергии; он сразу все бросает, даже переста­
ет вести дневник; годами, словно какой-то юродивый, он
бродит по улицам, ничего не замечая вокруг, он ни о чем
другом не способен разговаривать, употребляет вместо
приветствий латинские физические формулы, ведет се­
бя, как ребенок, ломает мебель и рвет одежду; в про­
межутках между всем этим пишет четыре бессмертные
статьи и под сочувственные усмешки специалистов от­
стаивает свою систему, воюя со всеми учеными инстан­
циями Европы вплоть до Парижской академии, заканчи­
вая в итоге тяжелым буйным помешательством и сума­
сшедшим домом; когда же по прошествии двух лет он
выздоравливает и выходит на волю, — это обычный бюр­
гер и врач, который в течение одиннадцати лет не берет
в руки перо.
В сравнении с такими сильными пульсациями тем­
перамента Роберта Майера, периодические колебания в
жизни Гете выглядят мягкой идиллической качкой. Ро­
берт Майер это не ученый, а некий чудак-энтузиаст, одер­
жимый, вакхант: он плывет за моря, он прыгает из окна,
он неистовствует в гневе и воодушевлении. Но в среднем
течении его жизни, между двумя пиками возбуждения, со­
единились несколько лет высокого напряжения и однаединственная идея, — великая идея века естествоиспыта­
телей. Словно ракета, она поднялась из вихря психоза,
осияв лишь несколько сверхярких мгновений. До них он
был безвестным врачом, после них —духовным мертве­
цом, в котором угасла последняя искра гения.

Глава 9. ГЕРОЙ И ВОЖДЬ
Бисмарк по-прежнему остается в массовом сознании
фигурой древнегерманского мифа: это пышуший здоровь­
ем богатырь, прямодушный храбрый рубака, кузнец им[187

перии с атлетическими мускулами и стальной волей, че­
ловек железа и крови, боявшийся только Бога и более ни­
кого, короче, символ несокрушимого здоровья и немецкой
прямоты.
В действительности Бисмарк выглядел совсем иначе.
Английский художник Ричмонд говорит о нем так: «Он не­
вероятно обворожителен, любезен, нервно-чувствителен,
это необычайно тонкий человек. Я спросил его, на самом
ли деле он „железный Бисмарк". Нет, отвечал он, моя твер­
дость — приобретенная. Я весь из нервов, и до такой даже
степени, что самообладание было единственной задачей
моей жизни». То, что это не просто слова, подтверждается
фактографией наследственности; дед Бисмарка был чело­
веком болезненно-тонкой чувствительности, а мать с ее
постоянным нездоровьем, непреходящей нервностью, рав­
нодушием и язвительным эгоизмом вполне соответствует
известному клиническому типу.
Родители Бисмарка — в то время, когда они были мо­
лодой супружеской четой, — следующим образом охарак­
теризованы сослуживцем одного из их родственников,
Менкеном, в письме от 20 июня 1817 года: «Она очень сла­
ба нервами, в связи с чем и находится здесь уже в течение
шести месяцев, магнетизируясь у Вольфарта; утверждает,
что она ясновидящая и что магнетизация ей помогла. Муж,
однако, сетует, что при всем ее провидческом даре она не
смогла предвидеть, что цены на шерсть к моменту закры­
тия торгов окажутся ниже, чем при начале». Трудно пред­
ставить более непохожих друг на друга супругов; мужем
этой женщины был ражий помещик, любитель поесть и
выпить красного винца, не забивавший себе голову немец­
кой грамматикой и не разбиравший падежных окончаний,
человек добродушный, не лишенный чувства юмора и сер­
дечно привязанный к своим детям. Таковы были родите­
ли, их правдивые портреты представлены в биографии, на­
писанной Marcks'oM. Преодоление такого внутреннего
противоречия наследственных компонентов до степени
превращения в стилистически цельное монументальное
188|

явление своей эпохи — это почти невероятное достижение
Бисмарка.
Уже в юношеские годы, и в особенности в период его
пубертатного развития, для Бисмарка были характерны
постоянная неудовлетворенность самим собой и миром,
неуравновешенность и душевная дисгармоничность. Все
его поведение со времен студенчества и до его помолвки
было сплошным, не знающим меры сумасбродством, он
постоянно превосходил сам себя в диких кутежах, скач­
ках и поединках, происходивших не от бурной юноше­
ской пылкости, а от мрачного недовольства и полного
разлада с Богом и миром; показательны в этом смысле
его зигзаги при выборе профессии, он все время разры­
вался между службой и сельским хозяйством, и стоило
ему на что-то решиться, как он тут же все разрушал ка­
ким-нибудь аффективно-импульсивным поступком вро­
де внезапного, без отпуска, оставления службы и отъезда
под влиянием минутного любовного увлечения. Его внут­
реннее состояние беспрестанно менялось, его бросало из
одной крайности в другую: от мечтательной глубокой ду­
шевной мягкости к холодной элегантности светского че­
ловека (высокого и интересного мужчины), от абсолют­
но скептического атеизма к буквально пиетистской на­
божности.
И позднее, даже в самом зрелом мужском возрасте,
Бисмарк никогда не был человеком уравновешенной, спо­
койной, собранной силы. Соратникам приходилось м и ­
риться не только с его нервической раздражительностью,
но и с его эксцентрическим образом ж и з н и , превращав­
шим ночь вдень, когда он ночами напролет лихорадочно
диктовал, а потом шел спать и вставал далеко за полдень.
В сопоставлении с образом стального богатыря, живущим
в массовом сознании, довольно забавно выглядят некото­
рые брошенные мимоходом высказывания жены Бисмар­
ка о человеке, который по всякому случаю валится с ног
от перевозбуждения нервов, ревматизма, простуды или
сильнейших нервных болей, человеке, который в такой гю189

воротный момент истории, как, например, после битвы
при Кениггрецс, мог разразиться истерическими слезами,
который мог неделями валяться в постели и которого рва­
ло желчью, когда он уж совсем выходил из себя.
Так все-таки был Бисмарк прямым и честным рубакой?
Безусловно! Более того, он был истинным представителем
рыцарского немецкого дворянства, наездником и фехто­
вальщиком, мужественным, отчаянным человеком с ясны­
ми, открытыми убеждениями, в любой момент готовым
пожертвовать собой ради великой цели, — он был джентль­
меном в лучших традициях старинной европейской ари­
стократии. Но и более того, разве не был он в то же время
хитрым Одиссеем в океане коварных интриг европейской
дипломатии, игроком, не раз с отчаянной решимостью
ставившим на карту королевский трон и само существо­
вание своего государства, холодным, расчетливым цини­
ком, который подталкивал Венгрию к революции, в то вре­
мя как в собственной стране был самым ожесточенным ре­
акционером, который перехитрил и использовал в своих
целях Наполеона*, — человеком, который сегодня в силу
глубоких внутренних убеждений консерватор, а завтра —
из тактических соображений — либерал? «По-моему, —
сказал как-то Бисмарк своей философствующей кузине, —
идти по жизни, придерживаясь принципов, это все равно
что идти по узкой лесной тропинке, держа в зубах длин­
ный шест». У Бисмарка много лиц; вот он — посланник
за границей, утонченный, претенциозный салонный лев,
находящий, что манеры французов слишком вульгарны, и
лишь в самых узких кругах высшей русской аристократии
достаточно тонкости в обращении; вот он едва ли не де­
кадентски сверхцивилизованный придворный, элегантный
собеседник, друг императрицы-матери, который в лунном
свете наслаждается вместе с русской княгиней сонатой
Бетховена, и музыка трогает его до слез; вот он одинокий,
мечтательный друг природы, который на заросших камы* Очевидно, имеются в виду дипломатические неудачи Наполео­
на !!! в 1864-1866 годах.
190

шом прудах во время утиной охоты, с заряженным ружь­
ем по правую руку и бутылкой шампанского по левую, чи­
тает «Гамлета»; вот он нежный, заботливый супруг, а вот —
тонкий стилист, мастер политических афоризмов и отто­
ченных ораторских приемов. Чем глубже проникаешь в
личность Бисмарка, тем сильнее ощущение сложности,
новизны, нервности и постоянной изменчивости.
Безусловно, Бисмарку были присущи — и даже в выс­
шей степени — и прямота, и храбрость. Он служил своему
королю с гордой верностью свободного человека, который
сам выбрал себе господина. Достигнув своей цели, он про­
являл поразительную сдержанность и верность слову и со
временем вырос в импозантную фигуру большого европей­
ского масштаба. Вот таким оказался запутанный и в то же
время логичный результат наследственного процесса, в ко­
тором простая несокрушимая сила отцовского юнкерскосолдатского рода и нервические симптомы начинающего­
ся вырождения высокоодаренного ученого материнского
рода смешались в немыслимых контрастах. Не будь в нем
этих нервических напряжений и своеобразных противоре­
чий характера, он остался бы грубым, хозяйственным юн­
кером, какими веками были почти все его предки по от­
цовской линии. Наследство отцов, их здоровая первоздан­
ная сила для сложных новых задач годилась не больше, чем
пудовый богатырский меч, но бюргерский усложненный
интеллект и сверхтонкие чувства, полученные от матери,
позволили ему правильно использовать эту силу в лаби­
ринте хитросплетений и интриг, да и вообще, только его
нервность и внутреннее беспокойство заставили его всту­
пить в борьбу.
Таков истинный портрет Бисмарка: исполинский бо­
гатырь с вегетативной чувствительностью дистоника; своенравнейший помещик и просвещеннейший гражданин
мира в одном лице; непостижимая смесь элегантности,
грубости, цивилизованности и непосредственности, мощ­
ного обаяния и досадливой сверхраздражительности; утон­
ченный эстете несокрушимыми крестьянскими инстинк|191

тами; гений, у которого сверхчувствительность и напря­
женные нервы только возбуждали силу воли.
У героев древних времен мужество являлось примитив­
ным влечением, рожденным постоянной, горькой жизнен­
ной нуждой, и схватка даже в спокойные времена была од­
ной из немногих возможностей дать разрядку чувству те­
лесной силы и элементарной психической потребности в
деятельности, но прежде всего — возможностью удовлетво­
рить хищную жажду крови, разрушения и жестокой боли;
эта жажда, спрятанная под широкими патетическими жес­
тами, и сегодня хотела бы размозжить ударом лапы тон­
кие произведения связывающей ее культуры. Во времена
спокойного развития культуры мыслитель и поэт, создаю­
щие культурные ценности, общественным мнением ста­
вятся, как правило, выше героя, в тени которого они впер­
вые развились в ранний исторический период; так возник­
ли священник, певец, врач и искусный кузнец — заметный
побочный персонаж героических эпосов. Поэтому в без­
ветренные благодатно-летние периоды человеческой исто­
рии атрибут гениальности приписывался, в основном, лю­
дям мысли, первооткрывателям, исследователям и худож­
никам, да и само понятие гения развилось в приложении
к ним.
Однако как только для какого-либо культурного на­
рода наступают времена великих катастроф, герой снова
вступает в свои изначальные права. Но это уже не тот
герой, что был при начале времен; из мужества и силы
воли теперь возникают сложные моральные композиции.
Одной силой в новых условиях вообще ничего нельзя дос­
тичь, и лишь чрезвычайно утонченные чувства и неза­
урядный интеллект могут помочь герою великого куль­
турного народа найти надежный выход из хитросплете­
ний борьбы. Если уж даже древний герой не мог обойтись
без прославленного в сагах искусного кузнеца, то в бит­
вах современных культурных народов неустанная мозго­
вая работа умнейших исследователей и изобретателей,
предварительно обеспечивающая все необходимые усло1921

вия и средства борьбы и продолжающаяся в разгар лю­
бой суеты, становится одним из решающих, одним из
главных факторов успеха; эту работу ума роднит с лю­
бым геройством энергия готовности к самопожертвова­
нию, и без этой работы самый героический боевой дух
окажется беззащитен и истечет кровью. Поэтому вели­
чайшие из героев нового времени отчасти тоже были ин­
теллектуалами и обладали известными способностями
ученого и художника. Фридрих Великий по своим духов­
ным интересам был не только полководец и государст­
венный деятель, но, как минимум в той же мере, — фи­
лософ, историк и эстет-флейтист; и Бисмарк, один из ум­
нейших немецкоязычных стилистов, доброй половиной
своего дарования обязан наследственности ученого рода
матери. Мольтке*, как известно, начинал с новеллисти­
ки, его по праву называли полководцем-мыслителем, и
своими утонченными, одухотворенными чертами учено­
го он никак не напоминает гомеровских героев. Человек
старомодного скромного достоинства, он ненавидел гром­
кую славу и всякие героические жесты. «У меня какая-то
антипатия к льстецам, как — ну, как у некоторых людей
к некоторым животным. Когда я слышу что-нибудь в
этом роде, у меня потом настроение испорчено на весь
день». Он полностью контролировал свое внутреннее на­
пряжение и великие дела совершал без шума, без нена­
висти, не оскорбляя побежденного врага, не становясь в
позу, сухо, молчаливо, с серьезной собранностью, с ос­
новательностью и деловитостью ученого, решающего про­
фессиональную задачу. Скупой на похвалы, на жесты и
слова, он вообще предпочитал молчать, на тост в честь
императора тратил едва ли более дюжины слов, и только
о предметах эстетических и художественных разглаголь­
ствовал долго и возбужденно.
И преимуществом выдающихся личностей новейшей
истории нередко бывало то, что они получали сквозь це* Мольгке, Хельмут Карл (1800—1891) — германский фельдмаршал
и военный теоретик.
7

Заж.662

|193

почку цивилизованных предков добрую толику «корен­
ного инстинкта», первозданной отваги, твердости и си­
лы в бою тех самых легендарных богатырей. Более всего
этих древних персонажей напоминают гипоманиакальные
натуры таких сорвиголов, как старый Блюхер. Он при­
надлежал к разряду людей, которые хорошо себя чувст­
вуют только в бою и которые, подобно древним гер­
манцам, воспринимают долгий покой и досуг как нечто
достойное презрения. Гарнизонную службу он называл
«пыткой бездействием». Без постоянного риска жизнь для
него теряла вкус, и в спокойные, мирные времена он за­
мещал этот раздражитель своей отваги высокими ставка­
ми в азартной игре, которой был привержен так же стра­
стно, как те легендарные богатыри, и благодаря которой
лишился значительных сумм. Его полководческая метода
носила характер, скорее, быстрой отчаянной гусарской
хитрости, чем какой-то хитроумной искусной стратегии,
да и вообще его манера управления людьми была совер­
шенно инстинктивной, чувственно-непосредственной,
«народной».
Поэтому простое геройство Блюхера, который был весь­
ма оригинальным и энергичным человеком, но, как и мно­
гие чистые полководцы, отнюдь не обладал универсальным
умом, всегда единообразно оценивалось и друзьями, и вра­
гами. Рядом с ним большинство великих практиков новей­
шей истории, таких, как Валленштейн*, Фридрих Великий
и Бисмарк — в Германии, или таких, как Цезарь и Наполе­
он, выглядят крайне сложными и неоднозначными. Все это
люди необычайных внутренних противоположностей ха­
рактера; внешне они нравственно противоречивы, а их му­
жество и сила воли — не что-то изначальное, но результат
работы сложного и внутренне чрезвычайно неоднородного
душевного механизма. Такого любимейшего плода фанта­
зии современных литераторов, как «раса господ», в действи­
тельности никогда не существовало. «Сверхчеловек», изо* Валленштейн, Альбрехт (1583—1634) — полководец времен Три­
дцатилетней войны.
1941

брстенный Фридрихом Ницше, это некая спекулятивная
историческая конструкция: комбинация, с одной стороны,
«белокурой бестии», здорового доисторического героя, а с
другой, сомнительной фигуры извращенного, вырожденно­
го интригана, тирана и отравителя, извлеченной из среды
князей итальянского Ренессанса и перешедшей в идеоло­
гию Ницше из исследований Якоба Буркхардта, — дико­
винная смесь Флоренции и доисторического леса, древней
саги и Макиавелли. Здесь начало и конец биологического
развития; персонаж из детства человечества и перезрелый
плод высококультурного периода насильственно соединя­
ются воедино и в образе «сверхчеловека» выставляются в ка­
честве идеала будущего развития человечества. Героический
человек по Ницше должен был бы сочетать в себе высшее
здоровье с высшей гениальностью. Но такая комбинация
нереальна. Эта роскошная идеологическая конструкция, к
сожалению, биологически абсурдна. Такой вариант сверх­
человека в качестве селекционной цели будущего человече­
ства примерно так же перспективен, как попытка какогонибудь конного завода вывести с целью усовершенствова­
ния породы благородную скаковую лошадь, которая в то же
время должна обладать выносливостью, нечувствительно­
стью к погоде и неприхотливостью степного коня.
Так же обстоит и с пресловутой «волей к власти»,
которая якобы представляет собой простой основной ин­
стинкт гениев-практиков, некое их специфическое свой­
ство. Но тем, кто имеет эту волю к власти, часто, не­
смотря на все их усилия, не выпадает великой историче­
ской роли; с другой стороны, те робкие, те медлители и
мечтатели, которые продвигаются вперед шаг за шагом,
всегда останавливаются, когда надо сделать решительный
шаг,—такие люди, когда народ в увлечении облекает и
почти раздавливает их властью, против воли могут ста­
новиться источниками величайших народных бедствий.
Примером может служить немецкий Ренессанс, когда ду­
ховно-политическим лидером стремился стать Ульрих фон
Гуттен, а вынужден был им стать сопротивлявшийся это7*

195

му Мартин Лютер. Психология таких людей, как Лютер,
которые стали вождями и народными героями потому, что
были мечтателями, непосредственно формулой «воля к
власти» не описывается. Лютер если что и преодолевал,
так только свои тяжелые депрессии, и боролся только с
темными силами в собственной душе. Как и у Шиллера,
протест против сурового отца с детских лет революцион­
ной занозой сидел в его сердце; борясь с папой римским,
он продолжал бороться с отцом средствами учености и
неожиданно оказался подхвачен поворотом колеса исто­
рии. Против желания мало-помалу продвигаемый вперед
волею обстоятельств, подобно «звездочету» Валленштейну, сегодня вырываясь на шаг вперед, завтра отбегая на
два назад, поднимаемый на шит волной кипящей кре­
стьянской крови, передвигаемый, как фигурка по доске,
лукавыми князьями, жестоко высмеиваемый и мучимый
внутренней неуверенностью, с ураганным ветром време­
ни в парусах цепляющийся за все когда-то брошенные
якоря, почти разрываемый на части ненавистью и неис­
товым воодушевлением, — полубог и детонатор своего
столетия, он был воплощением не воли к власти, а вла­
сти против воли.
Адлер, говоря об идеологии Ницше, в общем плане
указывал на «безусловный примат воли к власти, некой го­
ловной ф и к ц и и , включение которой происходит тем ак­
тивнее и тем преждевременнее — зачастую с поспешной
неподготовленностью, — чем сильнее выступает на первый
план чувство неполноценности органически неполноцен­
ного ребенка». При этом он приводит блестящие сообра­
жения, прежде всего из области нейропсихологии, и убе­
дительные наблюдения. Сильные жесты как защитный ка­
муфляж, как мимикрия слабого, властные стремления как
сверхкомпенсация чувства неполноценности, — со времен
заики Демосфена, ставшего оратором, накопилось нема­
ло подобного рода примеров из жизнеописаний великих
людей. И тем не менее приходится возразить, что пренеб­
режение наследственностью в этой — или в любой другой
1961

чисто психологической теории, рассматривающей, глав­
ным образом, реакции на окружающую среду, в чем-то
оказывается ошибочным. Человеческое «я» и его свойства
нельзя полностью заменить набором личин, сменяемых в
жизненной борьбе, нельзя заменить сценическими кули­
сами. Где-то за сценой всегда должна найтись архимедова
точка, с опорой на которую выдвигаются и перемещают­
ся эти кулисы. В ней как раз и находится первичное «я»,
то есть сумма заданных наследственностью предрасположенностей и реакционных способностей, весьма различ­
ных у разных индивидуумов; школа Адлера демонстриру­
ет сегодня несколько сомнительную склонность считать их
почти одинаковыми для всех. Попытки решать почти все
проблемы личности по единому шаблону сверхкомпенсированной неполноценности делают банальной и обесце­
нивают эту прекрасную и верную — когда она применяет­
ся там, где нужно — теорию. Проблему гениальных, ис­
ключительных достижений уже потому нельзя исчерпать
универсальными невротическими формулами, что здесь
никак не обойтись без учета фактора основанной на на­
следственности специальной интеллектуальной одаренно­
сти. Тысячи тщеславных невротиков сверхкомпенсируют
свои слабости, и, при всем напряжении их сил, не возни­
кает ничего, кроме неврозов, пустой театральности или
вымученных посредственных творений. Лишь немногим
удается достичь на этом пути заметных социально-значи­
мых результатов, и лишь в особенно редких, исключитель­
ных случаях, выделенных благоприятной наследственно­
стью, судорожное невротическое напряжение приводит к
гениальному свершению.
Но и сама сверхкомпенсация возникает отнюдь не у
всех витально слабых людей. Напротив, в клинике часто
наблюдаются такие неврозы, когда стойко сохраняется ас­
теническое, устало-депрессивное, упадочное отношение к
жизни без серьезных попыток выстроить, отталкиваясь от
этого, какую-то позитивную позицию силы. В действи­
тельности сверхкомпенсация возникает лишь там, где уже
|197

в первичных задатках человека наряду с определенной ви­
тальной слабостью содержатся и стенические компонен­
ты, истинные факторы позитивного ощущения силы и по­
зитивной энергетики. Контрастирующие задатки могут,
далее, поляризоваться внутри одной и той же личности,
войти в резкое противоречие друг с другом и вызвать силь­
ные противонаправленные напряжения. Если личность в
достаточной мере обладает упомянутыми частичными стеническими задатками, то они под действием астенических
компонентов перевозбуждаются и в предельных случаях
подвигают на высшие достижения. Эта стеническо-астеническая полярность, как было мною показано в другом
месте*, является динамическим фактором первостепенно­
го значения и в области психиатрии — в формировании
бреда кверулянтов и сенситивных, и в плане возникнове­
ния высших гениальных творений.
Так, например, у Лютера, наряду с острейшим чувст­
вом неудовлетворенности, депрессией, страхом, колеба­
ниями, неуверенностью в принятых решениях, навязчи­
вым цеплянием за определенные традиционные симво­
лы, — наряду и в тесном соседстве со всем этим мы
отмечаем симптомы почти крестьянски могучей виталь­
ности, энергичность и большую убойную силу выраже­
ний, победительный юмор, мужество при встречах с серь­
езными личными опасностями и уже чисто физически
внушительную работоспособность, выражавшуюся в тем­
пах литературного творчества. Аналогичным образом, у
Бисмарка с огромной раздражительной слабостью и уяз­
вимостью вегетативной нервной системы тесно соседст­
вует функциональная устойчивость жизненно важных
органов, позволившая ему несмотря на величайшие на­
грузки и нездоровый образ жизни достичь преклонного
возраста. Разумеется, источник стенической части чувст­
ва жизни не обязательно должен заключаться в таких пе­
риферических телесных свойствах; им точно так же мо* «Der sensitive Beziehunswahn», З.АиП., 1950. — Прим. автора.
1981

жст быть вязкость воли, сознание интеллектуального пре­
восходства, шизоидный аутизм или какой-то гипоманиакальный конституциональный фактор. Таким образом,
творения высшей душевной силы возникают не из про­
стой силы — равно как и не из мимикрии простой нев­
ротической слабости, — но из внутренней полярности
противонаправленных стеническо-астенических напряже­
ний. Во многих случаях эта полярность, так же, как и у
Бисмарка, появляется вследствие большой несхожести от­
цовской и материнской наследственных масс, то есть
вследствие «вражды зародышей».
Чувствительная самокритичность и даже мучительное
чувство неудовлетворенности собой нередко поддержива­
ют и возбуждают данную в задатках вязкость воли, кото­
рая, лишь постепенно развиваясь под этим воздействием,
нерешительно подходит к своим дифференцированным
высшим свершениям; такой процесс описывает на собст­
венном примере двадцатидевятилетний Мольтке в письме
своему брату Людвигу: «Поскольку получал я не воспита­
ние, а только колотушки, то и не мог я выстроить в себе
никакого характера. Я это часто и болезненно ощущаю.
Отсутствие опоры в самом себе, беспрестанное оглядыванье на мненья других и даже само преобладание рассудка
над склонностью часто рождают во мне угрызения совес­
ти... вот так и возникла эта несчастнейшая черта моего ха­
рактера: слабохарактерность. И при том же к ней прибав­
лен внутренний принцип, да столь чувствительный, столь
всякое неблагородство презирающий, да даже и столь гор­
дый, что уж не раз выводил он мой утлый челн в открытое
бушующее море... Как завидую я почти всем прочим лю­
дям! нередко завидую и их ошибкам, их грубости, безза­
ботности и прямоте...»
Нельзя лучше, чем это сделал здесь Мольтке, показать
основной сенситивный феномен, стеническо-астеническую поляризацию гордости и острого чувства неудовле­
творенности собой, в качестве подлинного приводного
двигателя развития характера. Эта внутренняя неуверен|199

ность, связанная со скептической самооценкой, и в после­
дующем оставалась одним из подводных течений его жиз­
ни. В сорок восемь лет, будучи начальником отдела Гене­
рального штаба, он пишет: «Поскольку я и так уж должен
признаться себе в том, что способностями, потребными
для большей эффективности, чем моя нынешняя, я не об­
ладаю, то все более зреет во мне мысль выключить себя
из этих обстоятельств». Аналогичные высказывания, ко­
торые следует воспринимать совершенно буквально, по­
вторяются и много позже. Он считает себя человеком «вос­
приимчивого и раздражительного характера».
Окончательное состояние соматической и психической
личности, которое в процессе позднейшего созревания в
конце концов развилось у Мольтке, соответствует тому, что
мы называем «психэстетической пропорциональностью»,
в приложении к поистине классическому типу лептосомного шизотимика. И если во времена молодости неурав­
новешенность внешнего рисунка движений долговязого
тощего лейтенанта еще доставляла ему значительные за­
труднения на военном поприще, то позднее высокая внут­
ренняя чувствительность уже была незаметна и даже, бо­
лее того, послужила фундаментом построения некой сти­
листически последовательной, всецело контролируемой,
скупой и сдержанной моторики. Старый Мольтке внешне
был человеком «высоким, как струна прямым», точным в
движениях, очень серьезным, лаконичным, с твердыми,
чеканными чертами лица. Его вошедшее в поговорку же­
лезное спокойствие в моменты опаснейших военных кри­
зисов, передаваясь окружению, на рефлекторном уровне
подчиняло людей и управляло ими.
Однако, при смещении акцентов внутри того же круга
темпераментов, эта сторона натур типа Мольтке приводит
к совершенно другим формам героических свершений, ба­
зирующимся на холодности темперамента, нечувствитель­
ности к лишениям и опасностям, педантической настой­
чивости и аутистической невосприимчивости к реальным
трудностям в достижении поставленной идеологической
200

цели. Этот типичный, передаваемый наследственно симптомокомплекс мы обнаруживаем, в частности, у холод­
ных шизоидов; свой вклад при этом может вносить и нев­
ротическая сверхкомпенсация.
У последней названной группы внутренним мотором,
позитивно продвигающим к необыкновенным свершени­
ям, могут стать сублимированные влечения садо-мазохи­
стского круга, как это уже рассматривалось нами выше.
По-видимому, исторически предельное воплощение этого
героического типа холодного шизоида с этически субли­
мированной жестокостью мы находим в Робеспьере.
Прежде всего отметим тот важный медицинский факт,
что отец Робеспьера, еще будучи молодым, впал в неизле­
чимую меланхолию, тщетно пытался убежать от мучитель­
ных самообвинений и после четырех лет странствий умер
вдали от дома. В исторических свидетельствах о самом Ро­
беспьере привлекает внимание такой важный шизоидный
симптом, как странные телесные движения, непроизволь­
ное подергивание плечами, жесткость и машиноподобность жестов, нечто претенциозное, чопорное, педантское
в мимике и выражениях. Нижеприводимую удачную харак­
теристику Робеспьера я взял из одного сравнительно ста­
рого описания, в главных чертах совпадающего с теми, ко­
торые содержатся в известных монографических исследо­
ваниях.
«Человек, на которого Париж и Франция в первую оче­
редь возлагают ответственность за все ужасы, совершен­
ные во славу свободы и равенства, человек, при одном
имени которого и роялисты, и республиканцы непроиз­
вольно и одинаково бледнели, — этот человек, М а к с и м и ­
лиан Робеспьер, был не только депутатом и членом К о ­
митета общественного спасения, но и мягким, любезным
и чувствительным другом мирного дома Дюпле. Психоло­
гическая загадка, связанная с именем Робеспьера, полно­
стью так никогда и не была разгадана. То, что этот созда­
тель диктатуры террора не был просто безбожным и амо­
ральным полусумасшедшим изувером, каким его рисовала
1201

жажда мести и слепая ненависть его победителей, это в
один голос признают все специалисты, к каким бы пар­
тиям они ни принадлежали. И его противники, и сторон­
ники единодушны в том, что в своей частной жизни Ро­
беспьер был безупречен, а его внешняя манера поведения
была приличной и скромно-гражданской; из своего вла­
стного положения он никогда не извлекал для себя ника­
ких преимуществ и был абсолютно серьезно уверен в пра­
вильности своей политической системы. Высказывание
Мирабо: „Этот человек верит во все, что он говорит", —
проницательные современники неизменно считали самой
точной характеристикой этого фанатика холодной, и тем
не менее обезумевшей рефлексии. Наполеон, близко знав­
ший младшего брата Робеспьера, высказывался о знаме­
нитом террористе в том же духе, что и Мирабо: „Он был
фанатиком, чудовищем, но он был неподкупен и неспо­
собен послать людей на смерть из чисто личных побуж­
дений или ради обогащения. В этом смысле его можно
назвать порядочным человеком". С другой стороны, и за­
щитники Робеспьера — из числа тех, кого можно назвать
разумными людьми — не отрицают, что этот человек, мно­
го лет господствовавший над общественным мнением
Франции, был желчен, недоверчив, холоден и, несмотря
на известную сентиментальность, бессердечен; что педан­
тичность и некая полузастенчивость-полузаносчивость ли­
шали его всякой привлекательности, а его скрытность и
угрюмость просто отталкивали, и что фразерски напыщен­
ный, многословный и менторский стиль его речей не идет
ни в какое сравнение с гениальным красноречием Мира­
бо, мощью Дантона и идеальным порывом жирондиста
Берньо. Наконец, все свидетельства современников схо­
дятся в том, что этот слабонервный, дрожавший при вся­
кой физической опасности трус был „гигантом воли" и что
твердостью характера и дерзкой решимостью он превос­
ходил всех своих соперников...
Но как же тогда объяснить тот факт, что риторика че­
ловека, лишенного всякого личного обаяния и собствен2021

но ораторского таланта, и в парламенте, и в клубе, и в мас­
совых собраниях приносила ему ораторские успехи, кото­
рые в течение пяти лет непрерывно росли, и позволяла ему
одерживать верх над всеми его соперниками? И, далее, как
объяснить, что этого педантичного, желчного и чопорно­
го ипохондрика его ближайшее окружение считало образ­
цом дружелюбия и доброты? И каким образом этот угрю­
мый, нелюбезный книжный человек внушал женщинам
самых разных возрастов и уровней образованности неж­
ность и почтительное благоговение? Ведь он не обладал ни
одним из тех внешних достоинств, которые обычно нра­
вятся женщинам. В тридцать с небольшим лет он уже вы­
глядел, как высохший старый холостяк. Среднего роста,
гибкий и пропорционально сложенный, он вышагивал,
как жесткая проволочная кукла: голова вечно была отки­
нута назад, а руки и ноги двигались, как на шарнирах. Его
манеры были претенциозно торжественны, но лицо, по
меньшей мере, привлекало внимание. С первого взгляда
на этом лице нельзя было прочесть ничего, кроме болез­
ненности и внутреннего недовольства, но при более вни­
мательном рассмотрении оно выдавало наличие своеобраз­
ного и незурядного характера. Зеленоватые, горящие гла­
за, смотревшие из-под низкого лба, прячась за стеклами
очков, говорили о серьезности и склонности к размышле­
ниям, а крупный, с легкой горбинкой, нос — о силе и не­
обыкновенном самолюбии. Худое лицо было желто-корич­
невого цвета, какой бывает у печеночных больных. Плот­
но сжатые губы резко очерченного рта при малейшем
возбуждении начинали у этого слабонервного человека
конвульсивно подергиваться, их движение передавалось
всему телу, в особенности плечам, от чего несколько стра­
дало отрепетированное достоинство осанки. Когда черты
этого угрюмого лица пытались изобразить улыбку, оно ис­
кажалось гримасой, производившей не веселое, а пугаю­
щее впечатление. Голос у Робеспьера был сильный, но гру­
бый и негибкий; у него были с ним трудности, которые
он сумел преодолеть лишь к концу своей ораторской карь\203

еры. Его упрекали в лицемерии за то, что, говоря, — в осо­
бенности, о самом себе, — он легко приходил в умиление
и часто лил слезы; упреки были несправедливы. Как у мно­
гих холодных, важных, занятых самими собой и своими
мыслями людей, у Робеспьера была сильна сентименталь­
ная струнка, и, несмотря на наличие в его характере и со­
вершенно иных черт, тот круг идей, в котором проходило
становление его личности, сформировал из него истинного
сына умильного XVIII века. Руссо был любимым, почитае­
мым и боготворимым писателем Робеспьера, «Обществен­
ный договор» был его социально-политической библией,
а желание всеми средствами добиться выполнения невы­
полнимых требований этой книги и силой обратить лю­
дей к добродетели, простоте и самоотверженной братской
любви было мечтой его жизни. В «Новой Элоизе» он на­
шел высший идеал женственности, в «Эмиле» — основной
принцип организации личной жизни и, наконец, в пафо­
се, с которым Руссо провозглашал свое учение о граждан­
ской добродетели и верности природе, — воплощение са­
мой поэзии...
Из членов семьи Дюпле двое, отец и младшая дочь, на
много десятилетий пережили знаменитого друга их дома
и до преклонных лет сохранили к нему чувства благодар­
ности и почтительного восхищения. По их рассказам, в
приватной жизни этот наводивший ужас деспот был са­
мым непритязательным, самым приятным и покладистым
из всех смертных, любимцем и взрослых, и детей, и при­
слуги дома. Это тем более интересно, что в общении с ос­
тальными Робеспьер был исключительно сдержан, болез­
ненно чувствителен и решительно не склонен к модному
революционному тону доверительности и фамильярно­
сти».
Предвидя свое падение еще за несколько месяцев до
того, как оно произошло, Робеспьер тем не менее не по­
желал сделать то единственное, что могло бы его спасти, —
присоединиться к нужной политической партии. Вовле­
ченный в поток событий, грозивший смести его самого,
204

он оказался совершенно несостоятелен там, где требова­
лось прежде всего проявлять тактическую изворотливость
и быстро вникать в характер людей и обстоятельств. Он
не принял тех кардинальных решений, на которых настаи­
вали его друзья. Почти против воли освобожденный, рас­
считывая на какое-то театральное оправдание, он растра­
тил драгоценные часы на пустые фразы. После того как
он сам, с педантичной неподкупностью ментора и с contrat
social* в руке, отрубил головы столь многих врагов своего
идеального государства, его формализм не позволил ему
подписать воззвание к народу его Парижа, — воззвание,
которое должно было его спасти в эту последнюю минуту.
Во имя чего, спрашивал он себя, можно призывать народ
к выступлению против законного национального собра­
ния? Не найдя ответа, он не подписал воззвание и позво­
лил себя обезглавить.
Когда педантичность переходит некую определенную
грань, она становится величием души; и оторванность от
мира, вознесшаяся на вершину общества, приобретает
величайшее всемирно-историческое значение. В кипящем
адском котле революционного Парижа Мирабо, этот
опытнейший в житейских делах человек, разбиравшийся
в людях, как мало кто во Франции, лишь с огромным тру­
дом смог всплыть на поверхность, тогда как Робеспьер на
значительно более позднем и еще более катастрофическом
этапе исторического развития годами удерживался навер­
ху и властвовал; Робеспьер, к н и ж н ы й человек и идеолог,
веривший, что нескольких дюжин гильотин достаточно,
чтобы превратить народ эпохи французского рококо в на­
селение некоего абстрактного государства добродетели;
Робеспьер, который на протяжении всей своей жизни п о ­
нятия не имел о том, что такое человек («воплощенный
принцип», — так назвал его один из биографов). Инстинк­
тивная агрессивность его душевной подосновы преврати­
лась в абстрактную идеологию добродетели и во всей сво* общественный договор — (франц.).

1205

ей полноте проявилась в этом эталоне; помимо этого,
больше ничего живого или человеческого в нем не обна­
руживается. В то же время ненависть его врагов не смогла
найти достаточных оснований даже для самой маленькой
любовной сплетни о нем, и это в среде, где только любов­
ными сплетнями и питались; даже мельчайшего пятныш­
ка не удалось отыскать в частной жизни этого человека,
который по отношению к женщинам проявлял только ан­
типатию или рафинированную вежливость, а среди окру­
жавших его мужчин имел сторонников и почитателей, но
никогда — ни одного друга, — человека безупречнейшей
справедливости, который никогда не замечал личность
другого, потому что в жизни его чувств личностям не бы­
ло места: там жили только понятия, — человека, для ко­
торого красота и удовольствие были пустыми словами, ко­
торого не привлекало то, что может привлечь живого че­
ловека, который из своей неограниченной власти никогда
не извлекал ни денег, ни почестей. Робеспьер был не че­
ловек, а добродетельный призрак, лунатик, вызывающий
ужас, но ужаса не знающий. Бывают исторические обстоя­
тельства, в которых всякого бодрствующего, чувствующе­
го человека охватывает головокружение и которые способ­
ны преодолевать лишь лунатики. Робеспьер мечтал об
идиллическом человечестве Руссо, о добродетели и чело­
веческом достоинстве и, видя перед глазами эту мечту, про­
кладывал свой прямой, как разбег колесницы, путь сквозь
охваченную ужасом толпу страстно возбужденных людей,
не замечая тех, кто попадал под колеса.
Так что же это такое, «вождь», — если одним из самых
кровавых вождей был застенчивый, болезненный и чувст­
вительный педант Робеспьер?

Глава 10. ВДОХНОВЕНИЕ И ПРЕКЛОНЕНИЕ
В истории литературы Гельдерлин — фигура трагиче­
ская. На тридцать первом году жизни на поэта, который и
до этого был меланхоличным, мечтательным и сверх ме20б|

ры чувствительным, обрушивается неизлечимое безумие,
и остаток своей долгой семидесятитрехлетней жизни он
проводит в Тюбингене в замке Гельдерлинов над Неккаром, погруженный во мрак шизофренического психоза. В
одном из окон замка часто можно было видеть странную
фигуру в белом остроконечном колпаке, которая, словно
привидение, то появлялась, то исчезала. Под впечатлени­
ем от этой картины молодой студент Мерике написал фан­
тастическую балладу об огненном всаднике: «Видите вон
там, в окошке, / Шапку красную опять...» Однако посте­
пенное остывание чувств и окоченение души можно было
за много лет до вспышки собственно психоза почувство­
вать в звуках стихов Гельдерлина, от которых веет шизоф­
реническим ужасом, постепенно превращающим его соб­
ственный дух и окружающий мир в мир призраков:
«Так где Ты? Мало жил я, но вечер мой
Уж дышит холодом. И уже я здесь —
Тень тишины; уже безгласно
Дремлет, в груди содрогаясь, сердце»*.

Это ощущение какой-то вызывающей содрогание пе­
ремены, какой-то глубочайшей чужеродности всех своих
переживаний испытывают многие шизофреники в начале
психоза; более того, у них появляется ощущение, что да­
же их собственные мысли уже не принадлежат им, что чьято чужая воля магическим путем вмешивается в их душев­
ную жизнь, что их мысли внушены им извне и что эти
мысли у них то включают, то выключают, так что сами они
превращаются в инструменты управляющих ими чужих
сил. Аналогично Роберт Шуман в начале своей странной
душевной болезни полагал, что музыкальные темы, кото­
рые порождал его перевозбужденный мозг, возвещены ему
* В оригинале:
«Wo bist Du? Wenig lebt ich, doch atmet kalt
Mein Abend schon. Und stille,den Schatten gleich
Bin ich schon hier; und schon gesanglos
Schlummert das schauernde Herz im Busen».
|207

ангельскими голосами — и даже Шубертом и Мендельсо­
ном с того света. Целыми днями стоял он у пюпитра пе­
ред листом нотной бумаги и с благоговением во взоре вслу­
шивался в то, что они ему пели.
Существует определенная закономерность, по которой
духовно развитые шизофреники угрозу собственной лич­
ности, исходящую от внутренне пережитых болезненных
процессов, и тот факт, что «все рушится от чуждой моему
„я" руки», проецируют на всю Вселенную и переживают
как конец света. Возникает навязчивое ощущение великих
метафизических зависимостей, глубокой связи с мирозда­
нием, с божественным. Все становится ясным, как озарен­
ный вспышкой край пропасти, все видится сверхярким и
странно угрожающим. Из леденящего ужаса и экстатиче­
ского восторга, переходящих друг в друга, рождается идея
самоуничтожения, гибели богов, надвигающихся зловещих
катастроф, — идея конца света, из которого, как феникс
из пепла, как пророк и спаситель, да просто как Бог, как
сам Христос, является шизофрения, чтобы увести предан­
ных ей людей к какой-то новой жизни. Микрокосм и мак­
рокосм, как в музыке, непрерывно перетекают друг в дру­
га; все со всем связано странными, жуткими, восхити­
тельными зависимостями; глубочайшее, окончательное
проникновение в Божью волю; все планеты глубокими,
символическими путями соучаствуют в судьбе заболевше­
го; его личные прегрешения, его эротические стремления,
его спасение через посредство магической силы сопрово­
ждаются соответствующими движениями в космосе. Ста­
рое прошло, все стало новым.
Это ощущение внезапной и полной перестройки лич­
ности, порабощения какой-то чуждой силой, прорыва за
границы собственного «я» с выходом в бесконечное мо­
жет приобретать огромное значение, если шизофрениче­
ский процесс не доходит до последней стадии психическо­
го распада, а оставляет после себя какую-то своеобразно
измененную, аутистически отрешенную, фанатичную или
мечтательную личность. И именно это потрясающее, вдох208

новляющее и преображающее переживание, это захваты­
вающее чувство проникнутости до последних глубин ду­
ши какой-то сверхъестественной силой, — это вдохнове­
ние чувства, когда оно пробуждается в сильной личности,
может, в принципе, становиться точкой зарождения собы­
тий исторического значения или монументальных религи­
озных новообразований. Но как велика была роль подоб­
ных процессов в зарождении великих религий, сказать
трудно, поскольку личности их основателей окутаны ту­
маном традиционной веры в чудеса.
Такие мощные, эмоционально захватывающие пере­
живания высшего метафизического восторга часто наблю­
даются и у эпилептиков непосредственно перед припад­
ками. Эти переживания с величайшей достоверностью
описал в своих романах эпилептик Достоевский: «„Есть
секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы
вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершен­
но достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно не­
бесное, а про то, что человек в земном виде не может
перенести. Надо перемениться физически или умереть.
<...> Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг го­
ворите: да, это правда". <...> „Берегитесь, Кириллов, я
слышал, что именно так падучая начинается. <...> Вспом­
ните Магометов кувшин, не успевший пролиться, пока
он облетел на коне своем рай. Кувшин — это те же пять
секунд <...>, а Магомет был эпилептик"».
В отношении таких исторически неясных фигур, как
Магомет, попыток точного врачебного диагноза быть не
может. Известно, что и апостола Павла, по его собствен­
ному свидетельству, поразила некая хроническая болезнь,
«жало в плоть»; его достигающие седьмого неба восторги
и его связанное с падением переживание молниеносного
обращения под Дамаском дают основания подозревать
эпилепсию.
Это вовсе не случайность, что именно у эпилептиков
и шизофреников обнаруживается некий религиозный
уклон; более того, регулярность и выраженность подоб|209

ных явлений даже заставили одною современного фи­
лософа предположить, что в шизофренических душевных
состояниях метафизическое проявляется особенно ощу­
тимо*. Религиозные переживания шизофреников в ост­
рых состояниях более глубоки, насильственны и катаст­
рофичны, чем таковые у истериков, также играющих
существенную роль в распространении знамений, чу­
десных исцелений и религиозных эпидемий. Точно так
же историческая роль вдохновляющих шизофренических
переживаний, по-видимому, выше соответствующей ро­
ли переживаний духовно менее рафинированных эпилеп­
тиков.
В туманных сказаниях об истоках вероучений, об их
основателях и апостолах, витает дух болезни, экстаза и
страданий нищеты. Нищие духом, душевнобольные когдато, очевидно, обретут обетованное царство небесное. Здо­
ровые и сильные построили на этом систему и механизм
власти. И все с уверенностью, как знатоки, рассуждают о
сверхъестественном. Но где он, истинный голос потусто­
роннего: в диких звуках речей экстатических шизофрени­
ков, взмыленных эпилептиков, завывающих дервишей, за­
унывно распевающих псалмы монахов-отшельников —
или в точных, язвительных словах философов и стертых
от постоянного употребления благословениях умных пер­
восвященников? Все они перекликаются с эхом собствен­
ных слов в пустом и гулком пространстве, полагая, что с
ними разговаривает то великое метафизическое, которое
молчаливо их окутывает.
Несколько иначе выглядит то ощущение метафизиче­
ской подоплеки бытия, которое во все времена внутренне
переживали тонкие и глубоко чувствующие люди. Однако
соответствующее изображение отнюдь не является здесь
нашей задачей — равно как и толкование религии вообще
как некоего всеобъемлющего феномена.
* Очевидно, имеется в виду К. Ясперс и его работа «Стриндберг и
Ван Гог» (русский перевод: «Академический проект», СПб, 1999).
2101

Если же мы теперь вернемся к тонким религиозным
переживаниям в шизофренических пограничных состоя­
ниях, то помимо уже упоминавшихся кататоников с их
метафизическими экстазами и наряду с профетическими
личностями со стенически прогрессирующими хрониче­
с к и м и процессами мы обнаружим еще исключительно
чувствительных, нуждающихся в защите, интровертированных шизоидов, которые, «закутавшись в шелк собст­
венной души», вытягивают из себя удивительную нить
поэтически-религиозной мысли, доходя до вполне сфор­
мированного, внутренне пережитого, образно и симво­
лически богатого пантеизма.
Райнер Мария Рильке на протяжении долгих лет, как
лунатик, шел по краю пропасти, на каждом шагу рискуя
сорваться в бездну шизофрении, но, в отличие от Гельдерлина, не сорвался. У Рильке мы видим лишь некие
шубообразные нарушения с растягивающимися на годы
мучительными периодами непродуктивности, акцентуи­
рованными чувствами страха и тревоги — и иногда гал­
люцинаторными ощущениями магического воздействия.
Так, почти десятилетнее молчание выпадает на время,
предшествующее 1922 году. До и после таких болезнен­
ных состояний упадка духа возвышаются п и к и бурной
творческой активности, сопровождающейся непосредст­
венным переживанием мистического и божественного, за
которым тем не менее ощущается присутствие грозных
призраков страха и смерти.
Основные черты вполне сформировавшегося мировос­
приятия Рильке отразились уже в раннем его сборнике
«Часослов», и здесь оно, несмотря на всю сложность об­
разной символики, структурировано, строение фраз и дви­
жение мысли понятно.
Но после тяжелого кризисного периода поэтической
немоты, в необычайно продуктивном творчестве послед­
них лет жизни происходит отчетливое изменение стиля,
проявившееся, например, в «Дуинских элегиях» и «Со­
нетах к Орфею». Здесь уже наблюдается прогрессирую211

шее распадение языковых и логических связей и их за­
мещение бьющей через край образной символикой. Ра­
циональные построения все более замещаются интуитив­
ными схемами, неосознанными душевными движениями,
увлекаемыми ритмом и мелодией языка. Эти свободно
дрейфующие, теснящиеся и громоздящиеся друг на дру­
га яркие символы и для восприимчивого читателя обла­
дают каким-то таинственным, волшебным очарованием,
сквозь которое лишь смутно угадывается смысл. Таково
воздействие поэзии. Но для врача эти произведения, как
и поздние гимны Гельдерлина, — сигналы наиболее вы­
двинутых передовых постов оповещения психически уг­
рожаемой зоны, приграничной полосы человеческого су­
ществования, в которой нельзя долго задерживаться: за­
державшийся погибает. Здесь буквально чувствуешь, как
структура личности грозит распасться. «Ночной дозор бе­
зумия» бродит вокруг и будит «гигантские неописуемые
страхи детства»:
«Покачивает детскую кровать
безумье, не умеющее спать.
Собаки мечутся и цепи рвут,
они дрожат, в их жилах стынет кровь,
и в ужасе его ухода ждут
и знают, что оно вернется вновь»*.

Но и в «Часослове» уже начиналось это «шизобытие»,
это расщепление «я», когда человек уже более не уверен в
собственной целостности, когда он отдан во власть внеш­
него, чуждого, грубого и враждебного, и власть эта безгра­
нична, а он беззащитен:

* В оригинале:
«Die Kinder haben eine gute Nacht
und hören träumend, daß der Wahnsinn wacht.
Die Hunde aber reißen sich vom Ring
und gehen in den Häusern groß umher
und zittern, wenn er schon vorüberging
und fürchten sich vor seiner Wiederkehr».

214

«На части буйною толпою,
О Боже, был разорван я;
Смеясь, они смеялись мною
И каждый пивший пил меня»*

В разговоре он временами словно раздваивался: кро­
ме «я» с ним был еще кто-то «другой». «Лишь „ я " ска­
зать — ведь это риск и преувеличение».
И отдельные части тела начинают вести себя незави­
симо:
«И правая уж хочет врозь от левой,
чтоб защититься иль заняться девой —
и чтоб с иной побыть одной»**.
И вот возникает «собственная вытянутая рука», кото­
рая, «немного напоминая какую-то водяную тварь, шеве­
лится где-то внизу» и самовольно шарит вокруг. Тут же ей
навстречу выходит из стены другая рука, она больше и не­
обыкновенно худа. «Обе эти протянутые руки слепо при­
ближаются друг к другу» — но вдруг все кончается, «и ос­
тается лишь ужас».
Тут не только то, что терминологически обозначают
как деперсонализацию, тут утрата действительности, утра­
та отношения к вещам и к самому себе:
«Они твердят: мой сад, мой двор, мой дом,
не сознавая, кто хозяин в нем.
Так может и вульгарный шарлатан
назвать своими солнце, дождь и гром.
Мои, — они привыкли повторять, —

В оригинале:

«Ich war zerstreut; an Widersacher
In Stucken war verteilt mein Ich
О Gott, mich lachten alle Lacher
Und alle Trinker tranken mich».
В оригинале:
«Denn seine Rechte will schon von der Linken
um sich zu wehren oder um zu winken
und um am Arm allein zu sein».

213

жена и сын, но могут ли не зншь,
что вес: жена, и сын, и жизни дни —
чужие сны, которые они,
лунатики, руками слепо ловят»*.

Все это тревожно, ирреально и безлюбовно. Мир, пол­
ный страха и отчуждения.
«Словно стена тюремная вокруг,
глухая, без единого оконца.
У врат ее железные засовы,
и заменяют цепи и оковы
ее решетки человечьих рук»**.
— и если он станет «рваться от себя», эта «тюрьма его удер­
жит, ненавидя».
Вот так этот одинокий, потерянный, беззащитный и
распадающийся, — этот удивительный человек ощупью
пробирается к тому, что его поддерживает и окутывает, к
тому, что он называет «Богом». Находясь «дальше от лю­
дей, чем от вещей», он и в вещах не находит собствен­
ной истинной жизни, — что-то должно быть за ними, ка­
кое-то «великое чудо», последнее, волшебное:
«Всей этой жизни слышу каждый звук.
Но кто живет? Иль эти звуки — те,
* В оригинале:
«Sie sagen mein und nennen das Besitz»
«und kennen gar nicht ihres Hauses Herrn»
«So wie ein abgeschmackter Scharlatan
Vielleicht die Sonne sein nennt und den Blitz.
So sagen sie: mein Leben, meine Frau
mein Hund, mein Kind und wissen doch genau,
daß alles: Leben, Frau und Hund und Kind
fremde Gebilde sind, daran sie blind
mit ihren ausgestreckten Händen stoßen».
В оригинале:
«Wie um ein Gefängnis hängt die Wand
ganz fensterlos in siebenfachem Ringe.
Und ihre Tore mit den Eisenspangen,
die denen wehren, welche hinverlangcn,
und ihre Gitter sind von Menschenhand».
214

что в призрачной вечерней темноте,
как в струнах арфы, прячутся и ждут?..
Иль веток жесты так на речь похожи?..
Иль это звери теплые идут?
Иль птицы вчуже пустоту тревожат?
Но кто живет? Иль это Ты, о Боже?»*
Божественное — это как бы тонкая корневая система,
которая пронизывает все живое и мертвое, нечто еще бо­
лее имманентное и пронизывающее, чем чувство жизни
Франциска Ассизского, называвшего своими братьями и
сестрами все живые существа. Однако у Франциска эти
существа выступают все же в качестве индивидуумов, то­
гда как у Рильке деперсонализация, размытие границ вся­
кого «я» — не только собственного, — полное растворение
всех вещей в Боге порождает до конца последовательный,
пережитый пантеизм, заслоняющий то «братское», на ко­
торое он, собственно, вообще не способен и которое да­
ет лишь слабый отзвук, косвенно и мимоходом задетое
на пути к божественной имманентности.
«Ты здесь во всем, с чем связан я душою,
как с братом брат; я узнаю Твой лик:
в твореньях малых — семя небольшое,
в вешах великих — им равновелик.
Как эти силы облик изменяют!
Кто в состояньи их игру понять?

В оригинале:
«Ich fühle alles Leben wird gelebt.
Wer lebt es denn? Sind das die Dinge, die
wie eine ungcspielte Melodie
im Abend, wie in einer Harfe stehn...»
«Sind das die Zweige, die sich Zeichen geben...
Sind das die warmen Tiere, welche gehn
sind das die Vögel, die sich fremd erheben?
Wer lebt es denn? Lebst du es, Gott, — das Leben?»
215

В корнях растут, в стволах как будто тают,
А в кронах возрождаются опять?**
Однако в борьбе с такими силами внутреннего, в борь­
бе за то последнее, что еще осталось, за спасение экзистен­
ции, не всегда удается достичь этого переживания само со­
бой разумеющейся спокойной вездесущности божествен­
ного: «Кто Тебя удержит, Бог?» «Но дорога к Тебе страшно
длинная и, поскольку по ней давно уже никто не ходил,
заросшая. О, Ты одинок...» «Глубокой ночью я ищу Твой
клад...»
«Лишь руки, на которых сохнет кровь,
я из окопа вскидываю вновь
так, что они растут в пространство сами.
Как дерево, я пью Тебя ветвями,
Ты словно расплескался надо мной
в чудовишно-нетерпеливом жесте,
и распыленный в бездне мир земной
на землю снова падает с созвездий,
легко, как теплый дождь весной»**.

В оригинале:
«Ich finde dich in allen diesen Dingen,
denen ich gut und wie ein Bruder bin;
als Samen sonnst du dich in den geringen
und in den großen gibst du groß dich hin.
Das ist das wundersame Spiel der Kräfte
daß sie so dienend durch die Dinge gehn:
in Wurzeln wachsend, schwindend in die Schäfte
und in den Wipfeln wie ein Auferstebn».
В оригинале:
«Nur meine Hände, welche blutig sind
vom Graben, heb ich offen in den Wind,
so daß sie sich verzweigen wie ein Baum
Ich sauge dich mit ihnen aus dem Raum
als hättest du dich einmal dort zerschellt
in einer ungeduldigen Gebärde
und fielest jetzt, eine zerstäubte Welt,
aus fernen Sternen wieder auf die Erde
sanft, wie ein Frühlingsrcgcn fallt».
216

Таковы состояния кризисов, когда душевнобольной це­
пляется за божество и пытается схватить его окровавлен­
ными руками до тех пор, пока не будет вновь найдено ус­
покаивающее мистическое созвучие. Его душе нужен не
тот бог, о котором спорят, которого спрашивают или взыскуют:
«Дар Твой взыскующим невелик:
кроткий Твой лик

к страждущим обращен»*.
Его бог —словно «круг, очерченный вокруг бездом­
ных», он проходит «в личинах и метаморфозах сквозь все
голоса, которые возносит время». Он прежде всего тихий,
бесшумный, страдающий, все окутывающий; он — тот, ко­
торого чувствуют, не слыша его и не говоря о нем:
«Ты вновь пришел, и створка двери
беззвучно движется сама.
Ты тише всех, в кого я верю,
вступаешь в тихие дома.
К Твоим приходам привыкаю;
не подниму от книги взгляд,
когда страницы, оживая,
вдруг о Тебе прошелестят, —
так, голосов своих не зная,
с Тобой все вещи говорят»**.
* В оригинале:
«Dir liegt an den Ffagenden nichts /sanften Gesichts/ siehst Du den
Tragenden zu».
** В оригинале:

«Du kommst und gehst. Die Türen fallen
viel sanfter zu, fast ohne Wehn.
Du bist der Leiseste von allen,
die durch die leisen Häuser gehn.
Man kann sich so an dich gewöhnen
daß man nicht aus dem Buche schaut
wenn seine Bilder sich verschönen
von deinen Schatten überblaut;
weil dich die Dinge immer tönen
nur einmal leis und einmal laut».
1217

И поэт Гельдерлин, отличавшийся чрезвычайно сенси­
тивной, нежной, нуждавшейся в защите душевной орга­
низацией, был глубоко религиозной натурой. Уже в позд­
ние годы своего безумия он вдруг попросил ходившего за
ним умелого столяра Циммера смастерить для него из де­
рева греческий храм и написал ему на доске такие слова:
«Зигзаги жизни вычертят такое,
Что путь тропы и склон горы напомнит,
Бог Вечности нас, здешних, там исполнит
Гармонией, воздаянием и покоем»*.
Чувства Гельдерлина и до его болезни часто бывали
уязвлены. Внутренне он никогда не мог преодолеть глубо­
кую пропасть между аутистическими мечтами своей неж­
ной и гордой души и грубыми, травмирующими реалиями
человеческого мира. Но сильно развитое чувство духовной
независимости не позволяло ему искать в учении церкви
удовлетворения своей внутренней потребности в «гармо­
нии и покое». Поэтому его религиозное чувство нашло для
себя весьма показательный выход в скромном глубоком
пантеизме, который с самой юности оставался у него не­
кой исходной точкой его личности и его поэтического
творчества. Внутренние истоки этой его мистической люб­
ви к природе он сам указывает в оде «Капризные»:
«Где под сенью лесной солнце могучее
В полдень тело мое греет так ласково,
В тишине там сижу я,
Мучась злыми обидами;
Часто бродят в полях, мучаясь горечью,
Все природы певцы. Дети счастливые!
Обижаются, плачут,
Избалованы матерью;
* В оригинале:
«Die Linien des Lebens sind verschieden,
Wie Wege sind und wie der Berge Grenzen,
Was hier wir sind, kann dort ein Gott ergänzen
Mit Harmonien und ewigem Lohn und Frieden».
218

Так ворчливы они, столько упрямства в них,
Шли бы прямо, так не г, малость случайная
Привлечет их — и рвутся,
Убегают, назло тебе.
Ты все стерпишь, любя, мягко лаская их,
И они прибегут, весело слушаясь
Твоих мягких уздечек, —
Они дети хорошие»*.

В этой оде Гельдерлин, глубоко уязвленный людьми,
предается заветнейшим мечтам: он укрывается под поло­
гом леса, он беглец, находящийся под зашитой и под чут­
ким руководством природы, к которой у него, как к матери,
совершенно личное, по-детски благоговейное отношение.
Некий бог спасает его «от ругани и розог людей». «Я по­
нимал молчание эфира, людское слово я не понимал. Гармонья шепчущих дубрав — мой воспитатель, среди цве­
тов учился я любить. И на руках богов я вырастал»**.
* В оригинале:
«Unter Schatten des Waldes, wo die gewaltige
Mittagssonne mir sanft über dem Laube glänzt:
Ruhig sitz ich daselbst, wenn,
Zürnend schwerer Beleidigung,
Ich im Felde geirrt — zürnen zu gerne doch
Deine Dichter, Natur! Trauern und weinen leicht
Die Beglückten; wie Kinder,
Die zu zärtlich die Mutter hält,
Sind sie mürrisch und voll herrischen Eigensinns;
Wandeln still sie des Wegs, irret Geringes doch
Bald sie wieder; sie reihen
Aus dem Geleise sich sträubend Dir.
Doch du rührst sie kaum, Liebende! freundlich an.
Sind sie friedlich und fromm; fröhlich gehorchen sie!
Du lenkst, Meisterin! sie mit
Weichem Zügel, wohin du willst».
** В оригинале: «Ich verstand die Stille des Äthers, des Menschen Wort
verstand ich nie. Mich erzog der Wohllaut des säuselnden Hains, und lieben
lernt* ich unter den Blumen. Im Arme der Götter wuchs ich groß».
|219

Шизоидные люди обычно серьезны, и Гельдерлин тоже
был в значительной мере лишен чувства юмора. Он был
не только аутистически сверхвосприимчив к впечатлени­
ям реальной жизни людей, но у него еще и отсутствова­
ла способность примиряющего внутреннего синтеза этих
впечатлений. Оказываясь в обществе, он решительно не
понимал невиннейших шуток, с подозрением относился
к безобиднейшим замечаниям и способен был почувст­
вовать, что чья-то мимолетная усмешка «бесчестит его са­
мое святое». Поэтому его слишком напряженное, идеа­
листически возвышенное представление о взаимоотноше­
ниях людей в обществе постоянно бросало его то в экстаз
фанатического культа дружбы, то в изнеможенное и раз­
очарованное уныние. Свое чувство отчуждения и страха,
которое он испытывал перед действительностью, он сам
описывает такими словами: «Я почти уверился, что пе­
дантичен единственно из любви, и не потому я робок,
чтобы я боялся, что эта действительность помешает мне
в моем эгоизме, но я робок, ибо я боюсь, что эта дейст­
вительность помешает мне в том внутреннем участии, с
которым я тщусь присоединиться к чему-то другому; я
боюсь, что эта жизнь, теплящаяся во мне, вмерзнет в ле­
дяную историю дня».
Гельдерлин выразил здесь те ощущения, которые, в
сущности, испытывают все тонко чувствующие шизотимики по отношению к реальным занятиям людей. Такой
человек, который даже безобидную шутку воспринимает
как смертельную рану, несмотря на иногда возникающие
нежно перенапряженные дружеские отношения с отдель­
ными людьми, в целом не может хорошо себя чувство­
вать, находясь среди людей. И если малочувствительный
шизоид —это угрюмый, мизантропичный нелюдим, по­
груженный в самого себя, то наделенный тонкими чув­
ствами шизоидный художник, испытывающий глубочай­
шую потребность в ласкающей любви, неизменно убега­
ет туда, где воля других людей не подавляет и не ранит
его нежную фантазию: в какое-нибудь идеализированное
220

прошлое, в мир художественных собраний и книг, но ча­
ше всего — в прекрасное и безлюдное царство природы.
Эта потребность в каком-то человекозамешаюшем пред­
мете душевной склонности создает — п р и менее значи­
тельном уровне духовности — часть тех бесчисленных ста­
рых холостяков и чудаков с их далекими от всего челове­
ческого увлечениями и причудами, которых художник
Шпицвег (сам имевший несколько сходную предраспо­
ложенность) собрал в восхитительную портретную гале­
рею: цветовод и кактусовод, пчеловод, звездочет, коллек­
ционер и к н и ж н ы й червь.
Но гениальный шизофреник Гельдерлин в качестве
убежища от обид грубой и враждебной человеческой дея­
тельности возводит из своих любимейших грез наяву храм
своего мировоззрения, в котором греческие боги сущест­
вуют рядом с матерью-природой и отцом-эфиром, —
храм, в котором благородная стилевая чистота класси­
цизма приглушена нежной мистической полутьмой ро­
мантизма. Себя самого и людей, которых он любит, он
ощущает эллинами, заблудившимися в поздней варвар­
ской эпохе, а в идеальных, по его представлениям, фигу­
рах перикловых Афин он видит своих братьев, которых
он тщетно искал среди современников. И синее ясное не­
бо Эллады становится для него своего рода божеством,
отцом-эфиром, воплощением бесконечной, все охваты­
вающей и всех любящей природы, тихо и ласково благо­
словляющей всех людей. Все фигуры, возникающие в
фантазии Гельдерлина и, затем, в его стихах, к р о т к и , т и ­
хи и прекрасны. Нигде не слышится шум действитель­
ности, везде — персонифицированные чувства самого по­
эта и м я г к и й , приглушенный внутренний свет его аутистично-мечтательной личности. Предмет его любви и
почитания должен иметь красивые л и н и и , и на то, что
показалось ему красивым, он и молится. Так религия и
поэзия сплавляются у него воедино; его стихи и его м и ­
ровоззрение соединяются в некое единое, нежное и со­
вершенно нереальное образование. В благоговейном поJ221

читании природы проявляется его в высшей степени лич­
ностная, интимная потребность любви, влекущая его к
каждому цветку, к каждому дереву, к каждому облаку, по­
тому что и они, и сам этот больной шизофренией чело­
век—тихи, мечтательны, одиноки и не способны ранить,
как все эти люди вокруг.
Таков же и роман Гельдерлина «Гиперион» — создание,
напоминающее остров грез: вокруг — пустота, время не
течет и ничего не происходит. Персонажи — не челове­
ческие существа, но некие прозрачные, трепетные обра­
зы желаний, лишенные собственной воли, взлетающие и
падающие по кадансу какой-то речи, которая уже почти
что музыка, и, с помощью двух волшебных слов: приро­
да и Эллада, претворяющие диссонансы этого мира в ту
гармонию, к которой сей несчастный поэт тщетно стре­
мился всю свою жизнь.
Для шизоидов всякое отношение к действительности
человеческой жизни — диссонанс, а гармония —только в
грезоподобной красоте безлюдной природы. Таков тот
внутренний пантеизм Гельдерлина, отзвуком которого ста­
новится «Гиперион», — освобождение от действительности
и затопление потоком любви всего того, что он еще спо­
собен был любить:
«О источники земли, цветы, и леса, и орлы, и ты, свет
братства, как стара и как нова наша любовь! Мы свобод­
ны, не будем испуганно равняться на окружающих; разве
мудрость жизни может оставаться прежней? Ибо все мы
любим Эфир, и в глубине глубин наших душ мы равны. О
душа, ты — красота мира! что значит смерть и все скорби
человеческие? Ах, эти чудаки наговорили столько пустых
слов. Пусть же все совершается страстью, и пусть все окан­
чивается миром. Словно ссоры влюбленных, диссонансы
этого мира. Но примирение — в сердце ссоры, и все раз­
деленное соединится вновь».

?72\

ГЛАВА 11. ПРОРОК
«Я предпринимаю дело беспримерное и которое не
найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям од­
ного человека во всей правде его природы, — и этим че­
ловеком буду я.
Я один. ...Я создан иначе, чем кто-либо из виденных
мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на
свете. Если я не лучше других, то по крайней мере не та­
кой, как они. ...
Пусть труба Страшного суда зазвучит когда ей угод­
но, — я предстану перед верховным Судией с этой книгой
в руках. Я громко скажу: вот что я делал, что думал, чем
был. ... Собери вокруг меня неисчислимую толпу подоб­
ных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть красне­
ют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях. Пусть каждый из них у подножия твоего престола в
свою очередь с такой же искренностью раскроет сердце
свое, и пусть потом хоть один из них, если осмелится, ска­
жет тебе: „Я был лучше этого человека"»*.
Человек, начинающий такими словами историю сво­
ей жизни, страдал бредом преследования. Это был фило­
соф Руссо, один из духовных отцов Великой французской
революции. В другом месте он писал: «Кто-то может не
любить мои книги, и я не браню его за это, но тот, кто
прочел мои книги и не любит меня, тот — шельма».
Это говорит человек, который в годы ученичества лгал,
воровал и бродяжничал, который перессорился почти со
всеми своими покровителями, вел жизнь безродного аван­
тюриста, жил с вульгарной домохозяйкой, не женясь на
ней, и сдал пятерых своих детей в воспитательный дом.
Шиллер после первой встречи с юным Гельдерлином
резюмировал свое суждение о нем в следующих словах:
«Он отчаянно субъективен». Та же отчаянная субъектив­
ность слышна и в каждой из фраз, которыми начинается
* Ж. Ж. Руссо. Исповедь. М., 1949. Пер. М. Розанова и Д. Горбова,
С. 3 3 - 3 4 .

1223

«Исповедь» Руссо. Оба, и Гельдерлин и Руссо, превыше
всего ценили безграничную внешнюю и внутреннюю не­
зависимость, ради нее они готовы были голодать и ски­
таться. Для переписчика нот Руссо было так же естествен­
но страшиться теплых доходных местечек, как и для до­
машнего учителя Гельдерлина.
В этой особенности их натуры коренится причина их
жизненной слабости, ранимости и чрезмерной чувстви­
тельности к будничным вещам. В ситуации борьбы они
были не способны мобилизовать свои силы, но они были
способны мобилизовать свою гордость, и это облагоражи­
вало даже их слабости. В характере Руссо было много взаи­
моисключающих черт; он, между прочим, был добросове­
стным человеком. За то, что он творил как представитель
богемы, он не мог отвечать как моралист. И если для уш­
лого бродяги он был чрезмерно нежен и благороден, то для
моралиста — чрезмерно наивен. Для чувствительных лю­
дей бурные внутренние противоречия между гордостью и
слабостью — это источник величия души и подводный риф
для их душевного здоровья. Подобно тому, как сила пара
возникает из огня и воды, самые мощные духовные силы
возникают из столкновения враждебных элементов, из не­
примиримо контрастных влечений, сосуществующих в
груди одного и того же человека и разрывающих ее. По­
этому чувствительный человек, несмотря на свою жизнен­
ную слабость, может в социальном плане подняться выше
обычного здорового человека, в душе которого есть сила,
но нет никаких контрастов.
Самые великие реформаторы — это нерешительные
люди. Чувствительный человек, крайне ранимый и вос­
приимчивый к таким мельчайшим жизненным диссонан­
сам, которых здоровый человек просто не ощущает, слиш­
ком мягок и сдержан и не может сразу разрядиться, вы­
плеснув наружу в форме энергичных поступков мучающие
его впечатления; это человек внутреннего конфликта, в
нравственном сознании которого долгое время будет
происходить тяжелая борьба, прежде чем дело дойдет до
2241

каких-то внешних проявлений. Когда же, наконец, в ис­
пуге и в тревоге сомнений, он высказывает свое кредо, он,
по-видимому, тут же пугается угрожающего резонанса,
мгновенно вызванного в массе народа его робким словом.
Так было с нерешительным, неуклюжим, не умевшим вес­
ти себя в обществе вагантом Руссо; так было с Лютером,
мужиковатым монахом с черными горящими глазами,
скрывавшим под простецкими шуточками и сочными гру­
бостями внутреннюю муку и неуверенность. Их тихая лич­
ная исповедь словно по мановению руки превращалась в
громовый боевой клич целого столетия, и уединенный уче­
ный или художник благодаря страстности своих привер­
женцев выдвигался на роль деятельного вождя, которая
была глубочайшим образом противна его робкой чувстви­
тельности.
Давид Фридрих Штраус своей книгой «Жизнь Иису­
са» вызвал настоящий тектонический сдвиг в религиоз­
ном сознании девятнадцатого века и настолько потряс
фундамент церковной традиции, что отголоски этого зем­
летрясения ощущались даже в деревнях, а, скажем, в Цю­
рихе привели к массовым народным волнениям. В декаб­
ре 1838 года парижский журнал «Revue des deux mondes»
опубликовал критическую статью об этой книге, в кото­
рой критик так охарактеризовал Штрауса: «Когда чита­
ешь такой труд, представляешь себе автора бронзовым
идолом, которого не может тронуть ничто человеческое.
Признаюсь, я и сам так думал о докторе Штраусе, пока
не познакомился с ним покороче; когда же это произош­
ло, я обнаружил, что за некоей судьбой ему определен­
ной маской скрывается молодой человек с чистыми по­
мыслами и мягкой, скромной душой, чуть ли не мисти­
чески настроенный и явно омраченный всем тем шумом,
который он вызвал». Эту статью цитировал, явно под­
тверждая справедливость оценок, друг Штрауса Эдуард
Мерике (неопубликованная переписка, 91, Cotta).
Естественная нота глубоко личностного переживания,
словно горящий фитиль, взрывает самоощущение кор8 Зак.662

J225

румпированной эпохи. Руссо — это один из первых рас­
катов бури, один из тех предвестников оелюкой фран­
цузской революции, которые в своих больных душах ра­
зожгли ее духовное пламя, но выскользнувшие из их рук
«бразды правления» подхватили другие. Когда его сочи­
нения стали знамениты, он реагировал так, как реагиру­
ет застенчивый человек, оказавшись вдруг не в своем
привычном темном углу, а перед лицом огромной люд­
ской толпы: он ощущает все эти устремленные на него
взгляды, ему не по себе, все вокруг него плывет, он уже
не в силах сопротивляться, презрительное шипение его
врагов звучит в его ушах громче всей этой бури оваций,
и это шипение раздается со всех сторон, словно против
него заключили какое-то соглашение, составили какойто заговор, словно над его головой растянули тончайшую
сеть интриг, от которой ему не ускользнуть. Так возника­
ет бред преследования Руссо — более глубокие его корни
мы рассмотрим позднее, — тот бред преследования, ко­
торый, не давая ему передышки, гнал его из Парижа в
Швейцарию, из Швейцарии в Англию, из Англии — сно­
ва в Париж; который не позволял ему сколько-нибудь
долго оставаться в очередном убежище, предоставленном
ему очередным покровителем, потому что даже в самых
дальних, укромных поместьях и лесных замках он вскоре
начинал угадывать ведущуюся против него игру враждеб­
ных сил, он замечал, что слуги странно на него смотрят,
злословят о нем и преследуют его, он обнаруживал, что
ему в пищу подмешивают яд, что его хотят лишить жиз­
ни, — короче, что рука заговора, работающая против не­
го, и в этом новом убежище вновь его настигла. Подоб­
ный бред отношения возникает у чрезмерно чувствитель­
ных людей тогда, когда они находятся в конфликте с
собой и, как следствие, с окружающим их миром.
Почему Ульриху фон Гуттену* с его железными кула­
ками не удалось распахнуть врата нового времени? По* Гуттен, Ульрих фон (1488—1523) — немецкий писатель и полити­
ческий деятель.
22б|_

чему саркастический насмешник Вольтер не заставил по­
краснеть старую Францию? Конечно, и эти люди тоже
сыграли огромную роль в истории. Это были люди, на­
деленные тщеславием, стремившиеся любой ценой стать
вождями своего времени. Гуттен на родном немецком
языке без устали призывал народ к борьбе; упрямство и
вызов звучали уже в его девизе: «Я дерзнул!» Но массы
не поднимались. А витиеватая монастырская латынь, на
которой далекий от мира богослов писал в виттенбергской кирхе трактаты для своих ученых коллег, в считан­
ные дни дошла до отдаленнейших уголков Европы. И ко­
гда разбрасывающийся дилетант и робкий мечтатель Рус­
со в возрасте тридцати семи лет впервые решается
ответить на конкурсный академический вопрос «Способ­
ствует ли прогресс наук и искусств падению нравов или
их очищению?» — у всей Франции от удивления перехва­
тывает дыхание.
Юность Руссо провел в садах и долинах родной Швей­
царии, под защитой своей розлюбленной, игравшей роль
матери, — и провел ее, несмотря на сотни маленьких при­
чуд и проступков, все-таки невинно, мечтательно, безала­
берно и счастливо; это была юность не буржуа, но беспри­
зорника и правонарушителя. У него была нежная детская
душа, которую люди, столь часто его предававшие, счита­
ли доброй, и от полноты переполнявших ее чувств он го­
тов был обнять весь мир.
Переезд в Париж обеспечил ему величие и безумие.
Он был человеком богемы, наделенным разнообразными
талантами, и все же в Париж он влетел, как барашек в
змеиный террарий. Словно ребенок с широко раскрытым
в искреннем удивлении глазами стоял он в окружении
самых легкомысленных повес, самых злоречивых остро­
умцев и самых продувных бестий своей эпохи. Когда его
тогдашнего друга, философа Дидро, посадили в Венсеннский замок, верный Руссо навешал его там чуть ли не
ежедневно, — два часа пути по проселочной дороге под
палящим летним солнцем. Накануне первого из этих по8*

1227

сещений он едва не спятил от нетерпения и радости пред­
стоящей встречи. У Дидро в камере он видит еще не­
сколько знакомых лиц. «Какое невыразимое мгновение! —
вспоминает Руссо в „Исповеди". — Войдя туда, увидев
его, я лишь вскрикнул и бросился к нему; я прижался
лицом к его лицу, я крепко обнял его, слезы мешали мне
говорить, рыдания душили меня, я задыхался от нежно­
сти и радости». А Дидро спокойно обернулся к какомуто стоявшему рядом духовному лицу и сказал: «Видите,
месье, как любят меня мои друзья». Этот маленький эпи­
зод чрезвычайно символичен изображением того, как Рус­
со бросался на грудь парижским просветителям и чем они
ему на это отвечали. Взрыв дружеских чувств Руссо свет­
ский человек Дидро встречает совершенно спокойно — и
умно использует его в своих целях, кокетничая им перед
окружением.
Стиль жизни духовной элиты Франции эпохи рококо
в корне отличался от свойственной Руссо манеры сущест­
вования, хотя и эта элита боролась отшлифованным ору­
жием диалектики с пороками своего времени. К примеру,
Вольтер, благодаря за подаренную ему книгу Руссо «Рас­
суждение о происхождении и причинах неравенства меж­
ду людьми», 17 августа 1755 года послал автору умное пись­
мо, содержащее много грациозно-изящных мест, в кото­
ром, в частности, писал: «Сударь мой, Вашу новую книгу,
направленную противу всего рода человеческого, я прочел
и приношу Вам свою благодарность. Высказав людям Ва­
ши истины, Вы сумеете им понравиться, но не сумеете их
исправить. Нельзя резче высветить мерзости человеческо­
го общества, от которого мы в нашей слабости и простоте
ожидаем столь многих утешений. Никому, как Вам, еще не
удавалось проявить такой блеск ума в стремлении вновь
превратить нас в скотов; читая Вашу книгу, испытываешь
поистине непреодолимое желание вновь опуститься на
четвереньки. Но поскольку минуло уж больше шестидеся­
ти лет, с тех пор как я оставил эту привычку, то, к глубо­
кому моему сожалению, я уже не вижу возможности вновь
2281

ее себе усвоить. А посему принужден оставить эту столь
естественную привычку тем, кто более ее достоин, чем Вы
или я...
...Однако же несмотря на все злоупотребления наука­
ми, их приходится любить, как приходится любить обще­
ство, невзирая на все отравляющую злобу отдельных его
членов; не так ли принуждены мы любить и свое отечест­
во даже тогда, когда претерпеваем в нем несправедливо­
сти? и разве не с тою же любовью приходится нам скло­
няться перед высшим существом, несмотря на тот фана­
тизм и те суеверия, которыми столь часто запятнан его
культ? От месье Шапюи я слышал, что не все благополуч­
но со здоровьем Вашим. Приезжайте-ка Вы ко мне поздо­
роветь в воздухе Вашей родины, попить со мной молока
наших коров и попастись на наших лугах, где произраста­
ют целебные травы и процветают свободы.
Философически с Вами
дружески преданный Вам
Вольтер».

Прежде всего заметим, что в таком тоне систематиче­
ский злобный преследователь писать никак не может. В от­
личие от смертельно-серьезного, революционного, вечного
пафоса Руссо, Вольтер пишет в манере не только светской
по форме, но и раскованно-живой, весело и грациознопренебрежительно играя с такими вещами, серьезность ко­
торых он прекрасно осознавал.
Да и вообще, нельзя сказать, что парижское общество
встретило Руссо недружелюбно. Напротив, его ввели в луч­
шие дома, салоны умнейших парижских дам распахнули
перед ним свои двери, — его неуклюжесть, его странности
ничуть этому не помешали, его находили восхитительно
наивным, этот простодушный стал просто парижской мо­
дой. Ученые и художники, светские дамы и кавалеры вско­
ре уже относились к нему как к человеку их круга, и, по
укоренившейся у них привычке, постепенно начали зате­
вать вокруг него игры и интриги. Ведь жизнь этой роко|229

ко-Франции и в самом деле; была итрой/: ее участники пи­
тались колкостями и художественными сплетням*! и по­
лучали наибольшее удовольствие от милых фривольностей
и маленьких измен, при этом никто никому не причинял
серьезного вреда.
Вот тут-то и проявилась вся странность Руссо. Он
воспринимал жизнь, если можно так выразиться, дослов­
но. Когда его друг Гримм слегка утеснил его в милостях
своей покровительницы, тот воспринял это как нешуточ­
ную подлость; и когда философ Юм, одной рукой про­
тягивая ему выхлопотанную для него королевскую пен­
сию, другой в то же время весело указывал на него как
на цель сатир его завистникам, для Руссо это было ре­
шительное предательство. Так Руссо стал новооткрывателем естественной, безыскусной морали. Ибо в эпоху ро­
коко так вещи не воспринимали: это считалось безвкус­
ным. И один-единственный человек с совершенно
аномально сенситивной структурой характера, Руссо, смог
вновь пробудить это восприятие, потому что вопреки
мощному суггестивному воздействию морали целого об­
щества он в глубине своей души должен был чувствовать
так, как он чувствовал.
В этой «отчаянной субъективности» Руссо, в его стра­
стной искренности — источник его борьбы со старыми
порядками. Те болезненные столкновения с неправдами
культуры высокоразвитого общества, которые он испы­
тал на собственном опыте общения со своими друзьями,
придали его девизу «Назад к природе!» убеждающую ин­
тонацию личного переживания. Но в тех же самых па­
рижских переживаниях — и источник его бреда пресле­
дования. Он не понимал, как можно в одно и то же вре­
мя и защищать, и обижать человека; поэтому его
глубокая, обостренная восприимчивость, поддержанная
оживленно работающей автономизированной комбина­
торной способностью рассудка, заставляла его в каждой
мимолетной будничной склоке литературных клик подоз­
ревать глубоко продуманный системный заговор. Он мог
230

воспринимать только глубоко и серьезно; то, что не за­
девало его за живое, для него просто не существовало.
Психология этих прошедших огонь и воду светских лю­
дей была для него какими-то запертыми воротами, перед
которыми он беспомощно останавливался; изменчивая
игра их настроений, их постоянные смены позиций вно­
сили смятение в его душу; там, где он ожидал найти бес­
смертную дружбу, его ждала шпилька, а там, где он пред­
полагал смертельную вражду, его встречали лишь улыбки
приветливых лиц. И всюду— во Франции ли, или в Анг­
лии, — картина повторялась. В конце концов дошло до
того, что от их дружбы и от их шпилек он тронулся рас­
судком: там, где проявлялись лишь минутные прихоти
ревнивых литераторов, игравших в свои привычные иг­
ры, он стал подозревать изощреннейшую, тайно объеди­
няющую все страны воображаемым враждебным к нему
отношением систему злобных происков, направленных
лично против него. Именно поэтому тогдашние власти­
тели дум, определявшие литературную жизнь, Гримм и
Дидро, Вольтер и Юм, оказались в центре его бредовой
системы; в их руках, полагал он, сходятся все нити, спле­
тавшиеся в сеть над его головой. Он ненавидел культуру
своего времени, и он ненавидел вождей этой культуры;
одно чувство породило гениальные труды, другое — бре­
довую систему; его бред преследования и его пророчест­
ва — это две стороны одной медали.
При этом не следует забывать, что в жизни Руссо не
было недостатка в объективно тяжелых обидах. Его экс­
плуатировали, с его рукописями обходились беспардон­
но; после выхода «Эмиля» он под угрозой ареста вынуж­
ден был бежать из Парижа; едва только он нашел убежи­
ще на острове Сен-Пьер, как бернское правительство
выслало его, причем на этого нежного и восприимчиво­
го человека натравили чернь, которая преследовала его и
забрасывала камнями. Таким образом, в жизни Руссо объ­
ективно имели место преследования. Но преследования
сами по себе никогда не вызывают бреда преследования.

\ш

И точно так же не способны были инициировать его бред
маленькие литераторские колкости и фривольные интри­
ганские игры; они могли его смутить, вызвать у него го­
речь, недоверие и чувство одиночества, но они не могли
породить в нем ту глубочайшую, страстную убежденность,
которая только и придавала его реформаторским фило­
софским трудам их сокрушительную силу, а его ощуще­
ниям преследуемого — устойчивость систематического
бреда.
Наконец, третий, самый глубокий и самый тайный
источник его гениальности и его болезни возникает из
того, из чего он всегда возникает у чувствительных лю­
дей, — из чувства собственной вины. Руссо не был уве­
рен, что он сам избежал влияния той культуры, которую
презирал, существуя в ней. Он был очень далек от про­
стой и строгой древнеримской добродетели, представляв­
шейся ему идеалом; более того, обладая в высшей степе­
ни впечатлительной, подвижной, импульсивной натурой
художника, он сам с головой окунался в пеструю дейст­
вительность своего времени. И в этом — значительная
часть его величия. Он не был похож на большинство мо­
ралистов; он не был, как, скажем, Робеспьер, одним из
представителей той сухой, абстрактной добродетели, ко­
торая не грешит, потому что у нее не хватает на это спо­
собностей; в отличие от них, он боролся с тем, что он
испытал сам. Такая двойственность натуры делала его
особенно мягкосердечным и всегда была подводным ри­
фом для его суждений; даже сталкиваясь с самой вуль­
гарной низостью, он никогда не утрачивал свойственной
ему солнечной улыбки. Своим отношением он в чем-то
облагораживал сомнительнейшие фигуры, при этом в нем
самом каких-либо стойких перемен под их воздействием
не происходило; втянутый в самые мутные водовороты,
он мог вращаться там годами и потом снова появляться
на свет божий, сохраняя в первозданной чистоте свои
детские чувства. Так же, как другие моралисты, он был
способен возводить абстрактную конструкцию своего уче-

234

ния, не обращая внимания на действительность, но он
обладал и поистине редкой способностью совмещать про­
тивоположности: презирая окружавшую его жизнь, он
наслаждался ею; он понимал и нежно любил ту действи­
тельность, невозможность которой доказывал. В этом за­
ключается главный контраст его личности, сделавший его
противоречивым — но и гениальным — и позволивший
Шопенгауэру сказать о нем, что природа только его на­
делила даром морализировать, не вызывая скуку.
Источник чувства вины Руссо — в его переживаниях.
Источник его переживаний — в глубинном слое его пред­
расположенности, в противоречивости влечений, связан­
ной с его конституцией. Здесь корень его инфантильно­
сти, его безграничной наивности, его упрямого и робко­
го нрава ребенка. Здесь же и объяснение его фиксации
на образе матери; эротически привлекательной для него
всегда была женщина старше его годами, женщина-за­
ступница, женщина, к которой можно прибежать и спря­
таться, обняв ее колени, такая, как де Варане, такая, как
д'Эпинэ; мать для него одновременно — и возлюбленная,
а возлюбленную он зовет «маменькой». Другой возмож­
ный для него вариант: любовь к совсем простой, духов­
но неразвитой женщине, перед которой ему не прихо­
дится робеть, бояться или краснеть, — к его будущей
жене.
В его дружбе с мужчинами сохраняются черты фана­
тичности, свойственной пубертатному периоду; из-за нее
он в личностных взаимоотношениях «перегревается» — и
тем более глубоким оказывается последующее охлаждение;
она — главный источник его разочарований, его недовер­
чивости и, в конечном счете, его бреда. Он горячо требо­
вал, чтобы его любили те мужчины, которые его в лучшем
случае уважали, а когда они его только уважали, он горя­
чечно воображал, что они его ненавидят. Позднее у него
появляется странная привычка носить длинные восточные
одеяния; в этом можно, при желании, усмотреть наклон­
ность к ношению женской одежды. А вот черты мазохиз-

£ä

ма и эксгибиционизма несомненны и описаны им самим;
они отчетливо просматриваются в той роли, лсодаорую иг­
рали в его юношеских-переживания* жажда побоев m об­
нажения. В сублимированной, одухотворенной форме эти
инстинктивные побочные линии его существа продлились
и в последующие периоды его жизни; мы узнаем их и в
его склонности к роли мученика (роли, которая навязы­
вается ему то волею обстоятельств, как будто не завися­
щих от него, то — как будто им и спровоцированных), и в
тех по-особому беспощадных саморазоблачениях, которы­
ми отличается его «Исповедь», — именно этой черте мы и
обязаны его исключительно глубоким проникновением в
строение собственной души.
При столь противоречивых глубинных влечениях не­
возможно идти прямым путем. И каким бы путем он ни
шел, этот путь с точки зрения противонаправленного вле­
чения всегда выглядел ложным, неистинным, недостой­
ным. Какой бы путь он ни избирал, он вступал на него
виновным, преступившим закон природы, предавшим
собственную внутреннюю суть. Его самоопределение в
жизни всегда было неуверенным, отягощенным мучитель­
ным отказом от чего-то иного, и это должно было еще
больше усиливать яростный внутренний протест его чес­
толюбия.
От взаимодействия подобных противоречий в душе,
как правило, остается некий нерастворимый осадок; та­
ким осадком является чувство вины сенситивного идеа­
листа, с душевной болью оглядывающегося на извили­
стый, зигзагообразный путь, в который жизненная дей­
ствительность превратила его устремления. И это чувство
вины превратило вторую половину его жизни в период
гениальности, преобразив боль от взгляда на прошлое в
страстный пафос программы будущего. Но это же чувст­
во вины положило начало и его бреду преследования, ко­
гда причины своих собственных мучений он стал припи­
сывать воображаемым интригам врагов. То, что он отдал
своих детей в воспитательный дом, то, что его любовь к
234

покровительствовавшей, ему госпоже д'Эпинэ должна бы­
ла казаться* ей небескорыстной, то, что, вовлеченный в
хитросплетения тщеславных и карьерных устремлений
знаменитостей-однодневок, он не всегда мог сохранять
верность своим друзьям, которая представлялась ему выс­
шей ценностью, — все эти болевые точки, которые в дей­
ствительности существовали лишь в его измученной со­
вести, превращались его бредовым воображением в ком­
прометирующий материал, старательно используемый
против него его врагами. Его самое нетленное творение,
его жизнеописание, возникло под влиянием этого бреда
и представляет собой не что иное как объяснительную
записку параноика, защищающегося от воображаемых
врагов. А поскольку источник его бреда — в чувстве ви­
ны, то и история жизни получает название «Исповедь».
В том, что касается чувствительности, у Руссо наблю­
дается необычайное — вплоть до мельчайших деталей —
сходство о шизофреником Гельдерлином. Мечтательная
восприимчивость Гельдерлина отталкивала все действи­
тельное, она устремлялась к прошлому, к спокойному ве­
личию античного человека и неживой природы; и для Рус­
со почитание прошлого стало религией.
Но для пассивного Гельдерлина это почитание было
проявлением пессимизма, бегством, усталым воспомина­
нием о чем-то неповторимом, для Руссо же — напротив,
преклонением перед живым идеалом лучшего будущего,
к которому нужно стремиться. Для Гельдерлина это была
резиньяция, для Руссо — программа. Руссо обладал опти­
мизмом легкого, кипучего, подвижного духа. В его нату­
ре было что-то истинно музыкальное, — он, кстати, имел
большой успех в Париже в качестве оперного компози­
тора. Кажется почти неправдоподобным, что в одной гру­
ди уживались рядом душа солнечного сангвиника и тя­
желое, чувствительное, серьезное мировосприятие. Такая
удивительно контрастная, причудливая личностная ком­
позиция была порождена редкостным в плане наследст­
венности капризом природы. При всей своей нежной ра-

£5

нимости Руссо все же унаследовал и часть летучей, лег­
комысленной художнической крови своего жизнелюби­
вого шатуна-отца, — какой-то темперамент неваляшки,
удивительная эластичность которого позволяла мгновен­
но восстанавливаться после тяжелейших ударов судьбы.
Его неудержимая фантазия, как он сам выразился в од­
ном письме Мальзербу, во всем немедленно доходила до
крайностей. Те или иные неблагоприятные обстоятельст­
ва могли доводить его до края безумия, но стоило только
подумать, что он, смертельно несчастный, изнывает гдето в печали, как уже из какого-нибудь тайного убежища
приходило от него в высшей степени грациозное и кур­
туазное письмо, дышавшее покоем сельского досуга и ве­
селостью умиротворенной души. Так, сидя в дорожной
карете после всех переживаний, связанных с бегством из
Парижа, он уже планирует вновь заняться переводом
идиллий Гесснера*. Юные годы маленького землепроход­
ца Руссо были наполнены беззаботным впитыванием впе­
чатлений, беспривязным бродяжничеством, счастливой
ловлей каждого радужного мыльного пузыря, проплывав­
шего перед его глазами. «Отдаленные перспективы, — го­
ворит Руссо о самом себе, — редко оказывали серьезное
влияние на мои поступки. Будущее неопределенно, и вся­
ческие уходящие в туманную даль прожекты я всегда счи­
тал приманкой для дураков. Малейшее удовлетворение,
которое я могу получить немедленно, привлекает меня
больше, чем все прелести рая». Так, достигнув почетного
положения в почтенном савойском доме и имея совер­
шенно блестящие перспективы на будущее, этот юный
авантюрист не задумываясь бросает все ради какого-то
уличного мальчишки из Женевы, лицо которого ему по­
нравилось, и, счастливый, без родины и без денег, от­
правляется с ним в путешествие через Альпы. Его един­
ственное средство для удовлетворения жизненных нужд —
* Небольшая неточность. В дороге Руссо писал поэму «Левит с го­
ры Ефремовой» в духе «Идиллий», ранее присланных ему переводчиком
Гесснера Юбером (см. «Исповедь», гл. I I ) .
236

игрушечный Геронов фонтан, которым он поражает во­
ображение кухарок, и когда игрушка разбивается, удов­
летворять их становится труднее. С головой, наполнен­
ной планами грандиознейших воздушных замков, он ша­
тается в поисках приключений в этих прекрасных горах,
постепенно снашивая одежду и башмаки. Он делается мо­
настырским служкой и музыкантом, подмастерьем и па­
жом, универсальным художником и уличным разносчи­
ком, — всем, что только может прийти в голову; сегодня
он бродяга, не имеющий хлеба и крова, а завтра —лю­
бимец прекрасных женщин, весело болтающий за столом
богатого патера или барона; наконец, он прибивается к
госпоже де Варане, к доброй фее и удивительной святой,
заступнице всех попрошаек, авантюристов и гениальных
побродяг, к женщине, которая становится его нежно лю­
бимой «маменькой» и его возлюбленной, к женщине, ко­
торая добротой и непрактичностью, игривостью и непо­
стоянством, легкомыслием и приветливостью не уступа­
ет ему самому. Совместными усилиями они растрачивают
ее состояние и после многих приключений в конце кон­
цов оседают в деревеньке Шарметты, в дремучей глуши,
в долине с каштановой рощей, журчащим ручьем и тер­
расами садов. В этом простом сельском раю начинается
недолгий, но самый счастливый период его жизни. Ко­
гда, уже стариком, он описывает это время, волшебные
воспоминания юности вновь охватывают его: «В тот день
на исходе лета, в тот первый день, когда мы спали там,
я едва помнил себя от счастья. О Маменька, восклицал
я, сжимая ее в объятьях, и слезы бежали у меня из глаз,
здесь — счастье, здесь — невинность. Если мы не найдем
их здесь, больше нам уже негде их искать».
Такого рода поэтические грезы и философские систе­
мы—это не что иное как исполнение желаний. Юный
Руссо приехал в Париж с сердцем, полным смелых и на­
ивных планов — и Париж сделал его старым и несчастным.
Старый Руссо, прожив жизнь, полную блеска, славы и за­
блуждений, с горечью и разочарованием ностальгически
1237

вспоминает того молодого Руссо, который, имея так ма­
ло», был так счастлив. Из этого желания: «Назад!» и воз­
никла философская система, стремившаяся избавить че­
ловечество от блестящих страданий культуры, возвратив
его в скромный рай его детства, в котором обитают лишь
простые пастухи и земледельцы и нет никаких законов,
кроме законов милосердной матери-природы.
Очарование этого братского человеческого рая, кото­
рый и по сей день для многих людей остается путеводной
звездой, Руссо подарили канувшие в небытие дни его юно­
сти, голубые савойские горы и далекие сады деревеньки
Шарметты.

Часть III
ПОРТРЕТНАЯ
ГАЛЕРЕЯ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Нижеприводимая портретная галерея является прило­
жением прежде всего к третьей главе настоящей книги и
на примере нескольких статистических рядов показывает
закономерное соответствие типа духовного творчества и
телесных форм, то есть сомато-психические взаимозави­
симости в биологических основах личности. Те представ­
ления, исходя из которых собирались и должны рассмат­
риваться эти портреты, развиты в моей книге «Строение
тела и характер». Была проведена, по возможности, пол­
ная, в частности сопоставительная, проработка истори­
ческого иконографического материала. Чтобы не зате­
ряться в безбрежности, я привожу здесь лишь отдельные
характеристичные части моего собрания. Абсолютно пол­
ных статистических серий в области исследований гени­
альности составить вообще невозможно, поскольку не­
определенны критерии границ принадлежности к каждой
характеристической духовной группе. Но здесь, как и во­
обще в биологии, достаточно показать характерные раз­
личия частот распределения, другими словами, выявить
очень частые или очень редкие связи между определен­
ными статистическими группами. Для этой цели нашего
материала совершенно достаточно, даже с учетом возмож­
ных ошибок исторической иконографической традиции
и наличия сомнений в отдельных спорных случаях. Бо­
лее того, как нами было установлено на базе больших
экспериментальных выборок, соответствие между строе­
нием тела и типом одаренности у гениев является про­
должением аналогичного соответствия у обычных людей.
Что касается возраста, то большинство наших персона9 Зак. 662

241

жей изображены в средних летах или в более зрелом воз­
расте. Соответственно, в основной своей массе, эти порт­
реты хорошо идентифицированы и образуют примерно
сопоставимые возрастные группы. Есть, правда, и отдель­
ные юношеские изображения, в частности, лириков и
драматургов, но даже если их исключить, статистическо­
го сдвига результатов не происходит.
Если говорить об отдельных «отраслях духовного про­
изводства», то надо заметить, что философы демонстри­
руют совершенно поразительное преобладание лептосомных групп телосложения, причем в первую очередь
классического типа, с тонкими, остро прорисованными
чертами, а также в инфантильном (Кант) или диспластическом (Ницше) вариантах. Атлетические черты здесь
встречаются редко; больше всего их у Гегеля, Фихте и Гамана. Пикники среди классиков философии, начиная с
XVI века, встречаются на удивление редко. Вполне вы­
раженного пикнического типа среди них, насколько я
могу судить, вообще не обнаруживается, более или ме­
нее отчетливые пикнические элементы заметны только у
Шеллинга.
В то же время пикников и смешанные пикнические ти­
пы мы без труда и в большом количестве находим — при­
чем в первых шеренгах — на крайнем фланге естествоис­
пытателей, где в первую очередь требуется высокая ода­
ренность для собственно эмпирики, то есть чрезвычайно
сильная способность конкретного, чувственного воспри­
ятия: зрения, слуха, осязания — и дар пластического объ­
ективного описания. Напротив, на физико-математиче­
ском, то есть на абстрактном фланге естественных наук до­
ля пикников отчетливо снижается, а доля лептосомных
увеличивается. В совокупной области естественных наук
и медицины обнаруживается — и требуется — особенно
много сложных смешанных одаренностей, поэтому в цен­
тре между двумя указанными флангами мы видим много­
численные смешанные типы телосложения. Пикнические
типы мы встречаем в разных группах, но особенно часто —
2421

среди классиков биологических наук (ботаники, зоологии,
бактериологии и т. д.), а также в более широкой группе
знаменитых медиков-клиницистов. Не случайно и то, что
оба патриарха популярного материализма XIX века, Фогт
и Молешотт были пикниками. Необычайно интересно со­
поставление друг с другом братьев Гумбольдтов, посколь­
ку в их случае параллельное расхождение типов духовно­
сти* и анатомических структур дает нам особенно элегант­
ный частный пример.
Столь же ясное соответствие телосложения и направ­
ленности одаренности мы находим и у писателей. Здесь
бросается в глаза обилие пикнических портретов в кругу
мастеров описательной, многокрасочной реалистической
прозы и сочного реалистического юмора. Этот литератур­
ный ряд конституционально оказывается почти чисто пик­
ническим. Не менее отчетлива повышенная статистиче­
ская плотность лептосомных в группах драматургов и «патетиков», а также романтиков и стилистов, причем в этих
группах, так же как и у философов, тоже встречаются диспластические варианты (Граббе, Фр. Шлегель) и вариан­
ты инфантильные (Клейст), в то время как атлетики и
здесь попадаются редко.
Основная — в количественном отношении — часть
всей массы гениальных творений и наиболее выраженные
образцы типов духовного творчества принадлежат лептосомным и пикникам, тогда как атлетический тип и тяже­
лые диспластические аномалии представлены слабее.
При отборе лиц, чьи портреты здесь воспроизведены,
мы не сопоставляли масштабы одаренности и не просто
следовали устоявшимся литературно-историческим клас­
сификациям, но руководствовались принадлежностью к
типично предпочитаемым в определенных соматических
конституциональных группах «отраслям» духовного про­
изводства.
* Гумбольдт, Вильгельм (1767—1835) — немецкий государственный
деятель, философ, языковед. Гумбольдт, Александр (1769—1859) — не­
мецкий естествоиспытатель.

9*

|243

Помимо представления de visu* вышеописанных осно­
вополагающих биологических корреляций, наша портрет­
ная галерея оживляет в образах «отпечатки души» отдель­
ных исторических лиц, что, по нашему мнению, также сле­
дует приветствовать.

* воочию {лат.).

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие к первому изданию

5

Предисловие к пятому изданию

6

Введение

8

Часть I. Законы
Глава 1. Демоническое
Глава 2. Влечение и дух
Глава 3. Исходная форма личности
Глава 4. Культивирование одаренности
Глава 5. Гений и раса
Часть II. Картины
Глава 6. Периодика душевной жизни.
Жизнетворчество
Глава 7. Пол и половое созревание.
Графики индивидуального развития
Глава 8. Исследователь
Глава 9. Герой и вождь
Глава 10. Вдохновение и преклонение
Глава 11. Пророк

17
19
38
63
74
99
133

152
168
187
206
223

Часть III. Портретная галерея
Предварительные замечания
Портреты
Источники

239
241
245
302

135

Э. Кречмер
Гениальные люди / Перевод с немецкого Г. Б. Ноткина — Гу­
манитарное агентство «Академический проект», 1999 — 303 с ,
илл.
ISBN 5-7331-0165-2
Выдающийся немецкий психиатр и психолог Э. Кречмер вписал
свое имя в историю науки установлением связи между конституцией че­
ловека, его характером и предрасположенностью к определенным фор­
мам психических заболеваний. Одна из глав его классического труда
«Строение тела и характер» была отведена описанию конституциональ­
ных и характерологических особенностей ряда гениальных творцов. По­
следовательная разработка этой темы привела Кречмера к созданию кни­
ги «Гениальные люди», целиком посвященной исследованию проблемы
гениальности. Она создана на основе изучения огромного историко-биографического материала, относящегося к жизни и творчеству выдающих­
ся людей, а также патографической литературы и специальных иссле­
дований. Автор рассматривает общие факторы, влияющие на истоки и
механизмы гениальности: наследственность, социальное окружение,
культурно-историческая среда, бессознательные влечения, психические
отклонения («гений и безумие»), этническое происхождение, пол и сек­
суальное развитие, география места рождения и др.
Завершает книгу портретная галерея, представляющая собой свое­
образную типологию гениальности в лицах.

Художник Ю. С. Александров

Художественный редактор В. Г. Бахтин
Технический редактор А. Ю. Шмарцев
Корректор О. И. Абрамович
Л Ρ №066191 от 27.11.98

Подписано в печать 15.10.1999. Формат 84x108/32.
. Печать высокая. Гарнитура Times.
Усл. печ. л. 19. Тираж 3000 экз. Заказ № 662.
Гуманитарное агентство «Академический проект»
191002, Санкт-Петербург, а/я 35.
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ордена Трудового Красного Знамени ГП «Техническая книга»
Министерства Российской Федерации по делам печати,
телерадиовещания и средств массовых коммуникаций
198005, Санкт-Петербург, Измайловский пр., 29.