Анализ развивающегося понятия - Кедров Б.М., Арсеньев А.С., Библер В.С.

II. Понятие как процесс. Понятие как противоречие
II. Апории Зенона — введение в историю механики
III. От апорий движения к понятию движения. Псевдо-Аристотель. Архимед
I. Возникновение нового понятия сущности как основы новой теории
II. Отношение между старой и новой теориями
III. Логика перехода от старой теории к новой и история науки
I. Изменение понятия как изменение его объема и содержания
II. Дискуссии по поводу объема и содержания понятий
III. Обсуждение проблемы содержания понятий и его соотношения с их объемом
Автор: Кедров Б.М. Арсеньев А.С. Библер В.С.
Теги: философия диалектика
Год: 1967
Похожие
Эволюция понятия элемента в химии.
Понятие времени
Вопросы философии №4
От наукоучения к логике культуры
Текст
                    АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
ДИАЛЕКТИКА-ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ
А. С. Арсеньев, В. С. Библер, Б. М. Кедров
АНАЛИЗ
РАЗВИВАЮЩЕГОСЯ
ПОНЯТИЯ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Москва 1 967

Научное попятно рассматривается авторамп как развивающееся
целое. Особое внимание в кпиге уделено: анализу возникновения
научных понятий (генезис понятия механического движения),
связям между «апориями Зенона» и структуре научных понятий;
логической природе научной гипотезы и ее роли в процессе
перехода от старой теории к новой, анализу принципа соответствия;
отношению между объемом и содержанием развивающихся понятий
и приему определения научных понятий «через закон». Все эти
логические пробемы разрабатываются на материале истории науки:
механики, физики и химии. Работа в значительной своей части
носит полемический характер.
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ
Б. М. КЕДРОВА
1-5-2
Б.3.50-67

ОТ АВТОРОВ
В предлагаемой вниманию читателя книге излагаются
в дискуссионном порядке некоторые взгляды на развитие
научного понятия, на его двигательный импульс
(противоречие), внутренний «механизм» перехода от одной
ступени его развития к другой, на различные его стороны и
их взаимодействие между собой. В ней имеются спорные
положения, подлежащие критическому анализу и
обсуждению. Цель книги — вынести их на суд читателя.
По своей направленности книга примыкает к другим,
уже вышедшим раньше книгам серии «Диалектика —
теория познания»: «Проблемы научного метода» (1964),
«Историко-философские очерки» (1964) и «Ленин об
элементах диалектики» (1965). Вместе с тем, как и названные
работы, она тесно примыкает к серии «Диалектика и
логика»—к двум ее выпускам: «Законы мышления» (1962)
и «Формы мышления» (1962), а также к серии
«Закономерности развития науки». Здесь связь с названными
работами определяется прежде всего тем, что в данной
книге подробно освещаются конкретные вопросы логики
и метода научного познания, причем анализируется
различие подходов к ним со стороны формальной логики и
диалектической логики.
Следует отметить особый прием ведения полемики в
данной работе: здесь используется форма диалогов и
дискуссий, в частности, между автором, с одной стороны,
3

и читателем или критиком — с другой. При этом полемика
допускается и между самими авторами данной книги,
которые стоят • на общих позициях признания
диалектической логики и пытаются исходить из ее положений, однако
в ряде мест понимают ее по-разному.
Книга подготовлена сектором общих проблем
Института истории, естествознания и техники АН СССР в тесном
контакте с группой по теории материалистической
диалектики Института философии АН СССР, руководимой
Б. М. Кедровым. В ее редактировании принимал участие
Н. И. Родный.

Введение
К анализу развивающегося понятия можно подойти
с разных сторон. Во-первых, можно рассмотреть
особенности развития науки, изучающей тот или иной
конкретный предмет, причем эти особенности будут связаны
в первую очередь с природой самого изучаемого предмета.
Таким путем идут обычно историки науки, исследующие
развитие отдельных ее отраслей. Во-вторых, можно
стремиться раскрыть то общее, что присуще всему
человеческому познанию в его историческом
движении к постия^ению объективной истины и что не
зависит от того, какова специфическая природа изучаемого
предмета в каждом данном случае. Таким путем идут
обычно философы и логики.
Мы пока оставляем в стороне другие аспекты и задачи
изучения развивающегося понятия (знания) и его
обусловленность различными факторами социального и
познавательного характера. Рассмотрим указанные два
подхода к анализу развития познания (понятия), а затем
обратимся к выяснению их соотношения между собой.
Учет особенностей познаваемого предмета играет,
несомненно, немалую роль в истории всякой науки. В самом
деле, одни науки (гуманитарные) изучают свой предмет
в его развитии, исходя из того, что достижению более
высокой ступени развития предмета (человеческого
общества) отвечает и более высокая ступень развития науки об
этом предмете. Это можно видеть на примере развития
политической экономии, история которой так или иначе
совпадает с историей экономического развития самого
общества, что прекрасно показали Маркс и Энгельс.
Напротив, естественные науки, как известно, имеют в каче-
5

стве своего предмета природу, прошедшую уже все
исторически сменявшие друг друга фазы и стадии своего
развития. Задача науки — восстановить в исторической
последовательности эти ее фазы и стадии, двигаясь в глубь
материи. Представить картину природы в ее историческом
разрезе и составляет главную цель современных
эволюционных теорий и концепций от физики элементарных
частиц и атомных ядер до планетной и звездной космогонии,
от геологических наук до биологии с ее стержневым
учением дарвинизма. При этом каждая естественная наука,
углубляясь в свой предмет, стремится проникнуть в его
прошлое, давно уже пройденное самой природой в своем
развитии. Разумеется, сами естественные науки
развиваются вместе с развитием всего общества как его
составной элемент. Следовательно, между обеими группами
современных наук — гуманитарных и естественных —
имеется сушественно'е различие, обусловленное различием
самих их объектов, и это обстоятельство всегда нужно
учитывать, когда имеют дело с обеими группами наук.
Например, вопрос о соотношении исторического и
логического (в применении к истории научного знания) встает
у них по-разному: для естествознания — это вопрос прежде
всего о том, как логическая структура современного
естественнонаучного знания резюмирует собой и отражает в
логически обобщенной форме ступени, пройденные данной
наукой за все время ее существования и развития. Для
гуманитарных наук та же проблема выступает еще и как
соотношение между развитием самого объекта (поскольку
этим определялись и ступени развития самой науки) и
логической структурой современного знания. Это относится
отчасти к некоторым естественным наукам.
Но и внутри каждой из обеих групп наук между
различными их отраслями существуют глубокие различия,
обусловленные опять-таки спецификой предмета каждой
из наук. Познание жизни и ее сущности весьма отлично
от познания небесных тел и их законов, хотя некоторые
общие черты можно обнаружить и здесь. Например,
законы механики, в том числе и закон всемирного тяготения,
дали возможность Ньютону в свое время составить
механическую картипу вселенной, и вместе с тем законы же
механики, приложенные к изучению жизнедеятельности
живого организма (а они и здесь имеют, как известно,
силу, хотя и весьма ограничены в своем действии), дали
6

возможность Гарвек) открыть кровообращение у высших
Животных и заложить основы научной физиологии.
Тем не менее особенности предмета каждой отдельной
науки так сильно влияют на ход его изучения, что,
казалось бы, невозможно найти общее в самом существенном
между историческим развитием биологии, астрономии,
механики, химии, геологии и других естественных наук,
несмотря на наличие некоторых несомненных связей
между ними.
В результате этого истории отдельных иаук пишутся
до сих пор как изолированные между собой, причем
закономерности исторического движения познания в целом
почти не вскрываются, поскольку они носят всеобщий
характер, а как раз всеобщее-то и выпадает из поля
зрения исследователя при таком подходе, заслоняясь более
или менее полностью особенным.
Нечто прямо противоположное мы находим в работах
многих философов и логиков. Для них особенное, что
составляет характерные черты каждой отдельной отрасли
знания и что вытекает из специфики изучаемого предмета,
часто не играет существенной роли, а иногда игнорируется
полностью. Ведь их интересует только общее в движении
человеческого познания, а для того, чтобы выявить и
проследить это общее, необходимо, естественно, отвлечься от
всего, что его заслоняет, вуалирует, а иногда и искажает.
А это и есть то особенное, что привносит с собой в
сильнейшей степени специфичность каждой отдельной отрасли
внания, связанная с особенностью самого изучаемого
предмета.
Отсюда проистекает другая крайность в изучении и
анализе развивающегося понятия (знания), состоящая в
учете только или преимущественно лишь момента общего,
что присуще всякому познанию, и в почти полном
элиминировании момента особенного и индивидуального.
Конкретный материал отдельных наук в таком случае
выступает не как исходный пункт всякого исследования истории
развивающегося знания, а в лучшем случае в виде
примеров, приводимых для иллюстрации или подтверждения
некоторых общих философских положений и принципов.
Но есть и третий путь. Он состоит в том, чтобы
учитывать обе стороны всякого развивающегося понятия
{знания) — его особенность, обусловленную особенность ю
предмета, и его всеобщность, представляющую общую
7

необходимость (закономерность) всякого познания и
составляющую предмет логики. Этот третий путь
преодолевает односторонность и крайность обоих предыдущих
путей и выступает как диалектическое решение всей
данной проблемы. Классический образец такого решения и его
обоснование даны В. И. Лениным в «Философских
тетрадях».
Принципиальной основой третьего решения служит
признание (и последовательное проведение через все
изложение) диалектического единства и тождества общего
и отдельного, всеобщего, особенного и единичного,
универсального и индивидуального. В «Философских тетрадях»
этому вопросу уделено исключительно много внимания.
Уже в самом начале своего конспекта «Науки Логики»
Гегеля Ленин выделяет гегелевскую формулу, касающуюся
соотношения всеобщего и особенного, отмечая на полях:
ср. «Капитал». Этим Ленин обращает внимание на то, что
такая идея, разумеется, разработанная на
материалистической основе, осуществлена Марксом в главном его
произведении. А дальше Ленин пишет уже от себя, ставя в
кавычки слова Гегеля: «Прекрасная формула: «Не только
абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое
воплощает в себе богатство особенного, индивидуального,
отдельного» (все богатство особого и отдельного!)!!» 1
И тут же Ленин дает общую оценку приведенного
положения: «Очень хорошо!»
Далее Ленин неоднократно детализирует и углубляет
приведенное выше диалектическое положение о единстве
общего и отдельного, особенного. Например, по поводу
замечания Гегеля, что рассудок «упускает из виду даже
природу связки в суждении, указывающей, что единичное,
субъект, есть столь же и не единичное, а всеобщее», Ленин
на полях записывает как NB: «отдельное = всеобщему».
И тут же Ленин развивает и конкретизирует эту мысль,
записывая, что «диалектика не в рассудке человека, а в
идее», т. е. в объективной действительности». «NB:
Абстракции и «конкретное единство» противоположностей.
Прекрасный пример: самый простой и самый ясный,
диалектика понятий и ее материалистические корни» 2.
1 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 87.
2 Там же, стр. 191.
8

Еще дальше с этих же позиций Ленин рассматривает
то общее, что заключено в человеческом языке. Он
выписывает у Гегеля соответствующие положения и
анализирует их содержание с точки зрения материалистической
диалектики. «Почему нельзя назвать отдельного? Один из
предметов данного рода (столов) именно отличается от
остальных тем-то». Далее: «Вообще язык выражает в
сущности лишь общее; но то, что думают, есть особенное,
отдельное. Поэтому нельзя выразить в языке то, что
думают» («Это»? Самое общее слово). Кто это? Я. Все люди
я. Чувственное? Это есть общее и т. д. и т. д.
«Этот»?? Всякий есть «Этот».
По поводу всех этих высказываний Ленин написал на
полях: «NB в языке есть только общее» 3.
Не касаясь других мест в «Философских тетрадях»,
относящихся к интересующему нас сейчас вопросу, отметим
поистине замечательное рассуждение Ленина в фрагменте
«К вопросу о диалектике». Здесь подробно раскрывается
диалектика взаимоотношении, единства и тождества
отдельного и общего.
Исходя из всего сказанного, можно заключить, что
принципиальной методологической основой для решения
любого конкретного вопроса, связанного так или иначе с
соотношением общего и отдельного, служило у Ленина
положение о единстве и тождестве общего и отдельного,
всеобщего и особенного, единичного, индивидуального. Это
значит, что Ленин, следуя в этом отношении, как и всюду,
за идеями и методом Маркса и Энгельса, не допускал ни
малейшего разрыва и противопоставления общего и
отдельного, их абстрактного рассмотрения в изоляции друг
от друга. Для Ленина понять особенное можно только
через призму его связи и единства со всеобщим и обратно:
понять всеобщее можно только в разрезе его тождества с
особенным и через особенное. Нет и не существует нигде в
мире, а значит в нашем собственном сознании общего в
отрыве от отдельного, особенного и, наоборот, отдельного,
особенного без общего и вне общего.
Этот исходный принципиальный подход Ленин
применяет полностью и к анализу развивающегося понятия
(знания), к анализу истории развития науки. Прежде
всего он вскрывает то общее, что присуще всякому позна-
3 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 272.
9

нию, всякой науке. Этим общим является общий ход
развития науки и всего знания вообще. Давая
материалистическое истолкование структуры гегелевской «Наукгс
Логики», Ленин отмечает, что в ее структуре отражена*,
общая тенденция, общая направленность всего познания:
вообще: «Понятие (познание) в бытии (в
непосредственных явлениях) открывает сущность (закон причины,
тождества, различия etc.) — таков действительно общий
ход всего человеческого познания (всей науки) вообще.
Таков ход и естествознания и политической
экономии [и истории]. Диалектика Гегеля есть,
постольку обобщение истории мысли» 4.
А обобщение есть, как это очевидно само собой,
выявление и вычленение всеобщего, его раскрытие, но не в
форме его отрыва от особенного, а в особенном и
отдельном, индивидуальном.
Так Ленин раскрывает одну из двух противоречивых
сторон процесса развития зпания, развития пауки — мог-
мент общего, заключенный в развитии любой специфиче--
ской области знания — и естественных, и гуманитарных
наук. Однако на этом Ленин не останавливается, а идет
дальше — к анализу единства общего и отдельного,
особенного, представленного отдельными науками. Он пишет
сразу же ©след за высказанным выше общим положением-
диалектики: «Чрезвычайно благодарной кажется задача
проследить сие конкретнее, подробнее на ист о pu и
отдельны х н а у к. В логике история мысли должна, в
общем и целом, совпадать с законами мышления» 5.
Так Ленин раскрывает и подчеркивает другую сторону
того же противоречивого процесса познания, развития'
науки (знания) — момент особенного, представленный
отдельными отраслями знания и заключающий в себе
момент всеобщего. Единство обоих противоречивых
моментов и сформулировано Лениным как указание па то, что
в логике (т. е. во всеобщем) история мысли (т. е.
особенное в развитии познания) должна совпадать, быть тожде
ственной с законами мышления (со всеобщим).
Приведенные выше ленинские идеи положены в основу
данной книги, хотя ее авторы понимают эти идеи не всегда
одинаково. Но в основном они сходятся на том, что нельзя
4 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 314
5 Там же.
10

общее излагать и трактовать в отрыве от отдельного и
особенного, что необходимо исходить из их единства и
тождества. Правда, на практике здесь получаются различные
вариации, направляющие мысль в ту или иную сторону,
а потому вся данная книга должна рассматриваться как
дискуссионная.
Момент общего представлен здесь в его
применении к вопросу о развитии понятия (знания). Прежде всего
рассматривается процесс развития понятия (знания) с
точки зрения его внутреннего стимула, его источника, его
движущего начала, каковым являются заключенные в нем
внутренние противоречия. Анализ их возникновения и
функционирования — такова первая задача исследования
развивающегося понятия (знания). В основу здесь
положена ссылка Ленина на «ту гегелевскую мысль, что в
абстрактных понятиях (и в их системе) нельзя иначе
выразить принцип движения, как принципом тождества
противоположностей» 6.
Анализ противоречий приводит естественно к
рассмотрению путей и форм их разрешения в процессе развития
научных знаний, а следовательно, к анализу перехода
познания (понятия) от одной их ступени (более ранней и
более низкой) к другой (более поздней и более высокой).
«Механизм» этого перехода раскрывается особенно ясно
при анализе развития научной теории и лежащего в ее
основе понятия сущности изучаемого предмета. Таким
образом, предметом дальнейшего исследования становится
анализ развивающегося понятия под углом рассмотрения
перехода от старой теории к новой, который трактуется
как превращение понятия.
Наконец, развитие понятия (знания) предполагает его
движение как в смысле постоянного изменения его объема,
так и углубления его содержания. В соотношении объема
и содержания развивающегося понятия (знания)
конкретизируются количественная и качественная стороны
процесса познания; вследствие этого применительно к этой
стороне дела конкретизируются и те положения
диалектики познания, которые касаются, во-первых, противоречий
как источника развития (объем и содержание понятия
составляют единство противоположностей) и, во-вторых,
переходов от старой теории к новой, или «механизма»
6 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 342.
И

развития познания (взаимное влияние и
взаимообусловленность объема и содержания понятия выражают собой
переход количества в качество и обратно применительно
к предмету проводимого исследования, а развитие
научной теории есть движение от содержания к содержанию).
Итак, анализ развивающегося понятия (знания) под
углом раскрытия в нем момента всеобщего представлен
как последовательное углубление исследования в сущность
противоречий и их действия, в «механизм» их разрешения
путем перехода от старой теории к новой, а конкретизация
того и другого осуществляется путем анализа двух
противоречивых сторон развития понятия (знания).
Момент особенного учитывается в книге в связи
с выбором того конкретного исторического материала, на
анализе которого прослеживаются в той или иной степени
и по мере возможности те общие черты всякого понятия,
которые были отмечены выше в качестве момента
всеобщего в развитии познания. Вполне понятно, что, ставя
задачу проследить развитие понятий с некоторых общих
позиций и вскрыть в их развитии момент всеобщего,
обычно ускользающий из поля зрения историка науки,
авторы данной книги начинают с изложения некоторых
общеметодологических положений и соображений,
следовательно, с философской постановки вопроса.
Дальнейшее исследование, учитывающее момент
особенного, выдвигает необходимость выбрать конкретную
область знания в качестве того историко-научного
материала, на котором можно показать и конкретизировать
общие положения, выдвинутые вначале. Таким
материалом служит прежде всего история понятия механического
движения, следовательно, область механики. На ней и
прослеживается изучение противоречия в истории
развивающегося понятия.
Анализ процесса перехода от старой теории к новой
хорошо может быть осуществлен на материале физики,
особенно современной физики и ее развития, таккак здесь
смена теорий и изменение их понятийной основы
выступает в наиболее отчетливом виде. Именно применительно
к этой науке был сформулирован известный «принцип
соответствия», дающий возможность не только понять, но
и осуществлять взаимные переходы между классическими
и современными физическими теориями, проникать во
внутренний «механизм» этих процессов.
12

Наконец, соотношения между изменениями в объеме и
содержании развивающегося понятия (знания) оказалось
удобнее всего проследить на материале истории некоторых
химических понятий, поскольку сама проблема означает и
предполагает конкретизацию тех положений
общеметодологического характера, которые уже были рассмотрены до
этого на материале философии, механики и физики. В
целях большей конкретизации анализа проблемы следовало
выбрать такую науку, в которой сам предмет изучения
выступает как более конкретный по сравнению с более
абстрактным предметом механики и физики. Не случайно
поэтому вся проблема взаимосвязи объема и содержания
развивающегося понятия (знания) стала разрабатываться на
материале химии. Это означает не то, что другие отрасли
знания не дают для нее материала, а то, что искомые
отношения и связи между ступенями развивающегося понятия
и различными его сторонами выступают в области химии
относительно яснее всего.
Сказанным определяется структура книги в целом,
равно как и характер отдельных ее частей, написанных
разными авторами. В I части в логическом разрезе
рассматривается проблема противоречивости научного
понятия. Во II части та же проблема рассматривается на
материале истории механики и ее центрального понятия
механического движения. В III части анализируется на
материале физики переход от старой теории к новой как
превращение понятия. Наконец, в IV части
прослеживается взаимосвязь между объемом и содержанием
развивающегося понятия (знания) с использованием
материала истории некоторых химических понятий.
Как было сказано выше, авторы данной книги
сходятся в главном, поскольку они стоят на позициях
марксистской диалектической логики и разделяют ее исходные
принципы. Это касается, в частности, и вопроса о
преемственности в развитии научного познания, о связи между
старым, или, лучше сказать, наличным знанием, включая
сюда и способы его приобретения, и новым, только еще
образующимся знанием. Авторы исходят из того
положения, что при образовании нового знания человек начинает
не с голого места, а опирается на всю сумму полученных
им ранее сведений (информации) о внешнем мире,
включая особенно информацию о вещах и явлениях, связанных
непосредственно или опосредованно с предметом изучения.
13

выступающим в качестве источника нового знания. Далее
авторы учитывают, что мышление исследователя
рассматривается как развитое, вооруженное достижениями всего
предшествующего развития логики как теории мышления
и всей философии вообще, и прежде всего диалектики как
логики и теории познания.
В интересующем нас случае речь идет об истории
науки, об истории естествознания и его отраслей. Поэтому
предполагается, что исследователь имеет на своем
теоретическом вооружении весь арсенал относящихся сюда
положений и принципов, среди которых на первом месте стоит
принцип взаимосвязи исторического и логического.
Поскольку в центре внимания авторов стоит вопрос
о возникновении нового знания, о путях и «механизме»
его образования, естественно встал вопрос, с чего надо
начинать конкретное историко-научное исследование и
изложение его результатов, если речь идет об изучении
с философской стороны процесса развития знания
(понятий) . По этому поводу в книге выявились различные
точки зрения, о которых хотелось бы сказать хотя бы коротко
в нашем введении, подчеркивая при этом еще раз общность
взглядов авторов по основным положениям
диалектической логики.
Первая точка зрения состоит в следующем. В процессе
историко-научного исследования складывается некоторая
общая гипотеза или концепция относительно исследуемого
процесса, его характера, источников, '«механизма». Само
исследование в таком случае состоит в развитии и
проверке на фактическом материале выдвинутого
предположения. Анализ историко-научного материала осуществляется
в свете выдвинутой гипотезы или концепции, а тем самым
конкретизируется и сама гипотеза.
Сторонники такой точки зрения полагают, что в
противном случае для исследователя всеобщее в изучаемом
предмете не может быть обнаружено, так что
исследователь будет обречен на выявление одних частных
моментов развития познания. Такая точка зрения выражена в
признании, что надо пользоваться методом
«идеализации», но не методом обобщения, причем последний в
данном случае отождествляется с формальнологическим
обобщением.
Вторая точка зрения состоит в признании, что в
любой отрасли пауки надо исходить из фактов и переходить
14

к теоретическим построениям лишь в порядке их
обобщения. Под обобщением здесь понимается отнюдь не один
только формальнологический прием, но всякое
обнаружение, раскрытие всеобщего в особенном и отдельном,
индивидуальном, всякое раскрытие общего в частном. Такое
обобщение вовсе не сводится к одним лишь приемам
индукции и не ограничивается ими. Метод идеализации как
раз и является одним из приемов обобщения, понимаемого
в более широком смысле.
Только после того, как эмпирическое обоснование
возможных теоретических обобщений и построений, в том
числе гипотез, применительно к данной области
исследования будет достаточно широко проведено, можно их
выдвигать в данной отрасли науки. А потому надо начинать
не с выдвижения общих гипотез и концепций,
предваряющих конкретное исследование и выводимых лишь из
общих соображений диалектической философии, а с
изучения конкретного материала. При этом вторая точка зрения
отнюдь не предлагает игнорировать общие принципы
диалектики и поступать так, словно они нам неизвестны и их
надо в каждом частном случае выводить заново из
наличного опытного материала. Как общий метод научного
познания диалектика, разумеется, должна состоять на
вооружении любого ученого, ведущего исследование, в том
числе и по истории научного познания. Вопрос только в
том как применять эту диалектику и как пользоваться
ею в конкретном исследовании. При этом сторонники
обеих точек зрения стараются исходить из ленинского
указания, что самый дух диалектики, все ее существо
состоит в конкретном анализе конкретной ситуации.
Таким образом, различие обеих точек зрения связано
с вопросом о начале исследования: что чему следует
предпосылать — выдвижение общей гипотезы или
концепции обобщению, а значит и изучению фактов, или же
изучение и последующее обобщение фактов
выдвижению общих гипотез и концепций? Маркс подчеркивал в
«Капитале», что всякое начало трудно и что эта истина
справедлива для каждой науки.
Поскольку по данному поводу, касающемуся именно
вопроса о начало научного исследования, выявились
определенные спорные вопросы, требующие их решения
в рамках материалистической диалектики, постольку
изложение различных точек зрения с соответствующей их
15

аргументацией кажется целесообразным, особенно в
книге, специально посвященной проблемам диалектической
логики. Несмотря на наличие в ней различных взглядов
по некоторым вопросам, весь ее замысел и, если можно
так выразиться, весь ее дух направлен на го, чтобы еще
п еще раз привлечь внимание читателя к разработке
проблем диалектической логики, в данном случае в их связи
с историей науки, с историей естествознания и его
отраслей.
Б. М. Кедров

Часть первая
ПОНЯТИЕ
КАК ЭЛЕМЕНТАРНАЯ ФОРМА
ДВИЖЕНИЯ НАУКИ
(Логическая постановка проблемы)
В. С. БИБЛЕР

I
Исходные логические позиции
Развитие научного понятия является элементарной,
всеобщей формой исторического движения науки.
Если под наукой понимать совокупность научных
знаний, то сформулированное только что утверждение
будет достаточно тривиальным, безобидным и
методологически бесполезным.
Если же понимать, что наука (и, следовательно, ее
развитие) — сложный социально-исторический процесс,
процесс формирования научных знаний, то исходный
тезис покажется, на первый взгляд, произвольным,
логически неопределенным и вызовет невольный протест
здравого смысла.
Этот протест резко усилится, стоит только обернуть
первоначальное утверждение его методологическим
острием. Здравый смысл никак не захочет согласиться с тем,
что в развитии понятия принципиально возможно
представить (пусть в элементарной, идеализованной форме)
социально-исторический процесс движения науки (т. е.,
по сути дела, движение всего общественного
производства, взятого в его духовной, познавательной потенции).
Чтобы отчетливо осознать, что именно тревожит
здравый смысл и вместе с тем ясно определить действительное
логическое содержание и методологическое значение
этого исходного тезиса, продолжим наши размышления в
форме диалога с воображаемым читателем.
По своему гносеологическому происхождению этот
читатель— внутренний голос самого автора. Диалогич-
ность, необходимо присущая человеческому мышлению
вообще, а философскому логическому движению — по
самой его структуре, здесь будет реализовапа во впеитпей
форме, в образе воображаемого читателя. Этот отщепив-
18

Шийся от автора «голос» получит некоторую
самостоятельность, ему будут переданы и те аргументы, которые
идут извне и которые не раз приходилось выслушивать в
реальных публичных дискуссиях. Впрочем, такая
подчеркнутая диалогичность будет включаться в изложениь
только в переломные моменты движения мысли, чтобы
затем уходить вглубь, в подтекст.
Такие фрагменты «обнаженного» диалога должны
как бы катализировать мысль реальных читателей,
должны, как полагает автор, «педалировать» проблемность,
антиномичность паших размышлений.
1. Вступительный диалог.
Понятие — теория — наука
Читатель. Если можно, сформулируйте еще раз свой
исходный тезис. Мне хочется яснее осознать возникшие
у меня сомнения и возражения.
Автор. Могу повторить. Я утверждал, что, анализируя
генезис, развитие и превращение научного понятия,
возможно проследить (конечно, в элементарной
идеализированной форме) логику развития науки в целом, как
сложного социального явления, как определенной
функции общественного разделения труда.
Соответственно в развитии противоречий научного
понятия возможно осмыслить развитие противоречий
реальной истории научного познания.
Читатель. Теперь я, как будто, уловил те сомнения,
которые уже «с порога» вызывает у меня Ваш тезис.
Вообще-то говоря, предложенный Вами способ анализа
крайне соблазнителен. Наука — «вещь» сложная,
многогранная, многослойная: тут и теории, и эксперименты, и
научные учреждения, и технические средства. Попробуйте,
ухватите сразу весь этот необъятный комплекс.
Конечно, было бы легче, обозримее, эффективнее,
«нагляднее» взять за основу какой-то простейший элемент
науки, направить на него микроскоп научного анализа и
«размотать», ухватившись за этот кончик, весь клубок
научных противоречий, весь лабиринт развития науки.
Было бы легче, но... И тут возникает серьезное возражение.
Возможно ли вообще найти такой элемент, который будет
представлять пауку в целом? Возможно ли (это еще более
19

сомнительно) взять в качестве такой элементарной модели
развития науки развитие научного понятия? Где же
остаются эксперимент, прибор, лаборатория, институт, теория,
столкновение научных концепций? Не берете ли Вы
конечный, наиболее статичный результат развития, из
которого никак пе «разовьешь», никак не реконструируешь
«обратным ходом» реальной истории научного познания?
Да, кстати, если уж говорить об этих понятийные
результатах развития науки, то и тут в Вашу формулировку»
очевидно, вкралась явная описка: Вы, конечно, хотите
говорить о научных понятиях (в множественном числе), о
развитии научных теорий как системы понятий, но вовсе
не об одном, «одиночном», .понятии. Единственное число
вкралось в Ваше предположение (о возможности
представить развитие науки как развитие научного понятия) уже
совершенно незаконно.
Автор. Поскольку вопросов и сомнений оказывается
слишком много, проведем наш диалог в более
систематической форме, причем речь пока пойдет не о
доказательстве, но только об уточнении точки зрения, только о
постановке вопроса.
Читатель. Мои сомнения сводятся к двум основным.
Во-первых, на основе каких предположений Вы
считаете возможным представить противоречия развития
науки, очень сложного социального явления, в форме
противоречий развития научного понятия, которое в лучшем
случае выступает элементом одного из элементов науки;
а именно — научной теории? Ведь ясно, что научная
теория воспроизводит с большей или меньшей
полнотой те или другие объективные закономерности развития
природы (если говорить об естествознании) и поэтому в
структуре теории и в «теле» научных понятий, из
которых эта теория состоит, уже элиминированы, исключены
(или должны быть исключены) все моменты социальных
противоречий, противоречий науки и техники,
противоречий гипотезы и экспериментально установленного фак-
т$ и т. д. и т. п. Если эти противоречия и отпечатались
вф же как-то (в научном понятии,— я согласен с Вдми',:
полностью их никак не устранить— то отпечатались они
в таком остаточном, реликтовом виде, что считать понятие
наиболее удачным объектом для изучения этих
противоречий, право же, было бы серьезной ошибкой... Это первое
сомнение.
20

Ёо-вторых. Даже если понимать Ваше утверждение
в более узком смысле, а именно в смысле предположения,
что развитие понятия (и его противоречий) может
служить своеобразной моделью развития научной теории
(только теории, а отнюдь не всей науки в целом), то
и тут возникает серьезное возражение. Если это
действительно не оговорка, то каким образом развитие одного
научного понятия может воплотить в себе логику развития
научной теории — сложной и многогранной системы,
сцепляющей тысячами связей, переходов, структурных блоков
сотни тысяч самых различных, самостоятельных понятий,
терминов, символов и пр. и пр.? Право же, очень странное
и поспешное утверждение.
Автор. Начнем с ответа на второй вопрос, коснемся
сначала более узкой проблемы: понятие — теория.
Возможность представить логику развития теории в развитии
научного понятия (единственное число тут все же не
оговорка) коренится, как мы думаем, в следующих
особенностях движения научной мысли, отчетливо воплощенных
хотя бы в «Капитале» Маркса.
1. Любая теория отвечает в распространенной,
развитой, конкретной форме на вопрос о сущности данного
предмета познания.
Ответить на вопрос о сущности того или иного
процесса значит объяснить все отдельные случаи, типы,
градации этого процесса, исходя из какой-то единой основы,
единого корня, единой потенции. Различие форм
реализации этой потенции само вполне объяснимо, если
учитывать различные условия протекания процесса. Вряд ли
стоит оговаривать, что мы пока не даем определения ни
понятия теории, ни понятия сущности, а только описываем
сжато те реальные теории, которые существуют в науке и
которые «витают» в нашем (и автора и читателя)
сознании как предпосылка дальнейших рассуждений, как
предмет (мысленный предмет нашего исследования).
2. Научное понятие того или другого предмета
(скажем, понятие механического движения) так же, как и
теория, только очень сжато, конденсированно,
воспроизводит сущность этого предмета (его «существенные
признаки», как сказали бы логики). Правда, в понятии по
сравнению с теорией нет одного очень важного момента:
нет, если так можно выразиться, схемы реализации этой
сущности, т. е. нет «доказательной» силы.
21

Для теории мало определить сущность своего
предмета, она должна еще развить эту сущность, т. е.
воспроизвести «механизм» перехода сущности в явление, доказать,
что те или другие явления (примеры, случаи, формы)
механического движения — это различные проявления
одной и той же тенденции, одной и той же
закономерности... Казалось бы, между теорией и понятием (к примеру,
между теорией и понятием механического движения) все
же существует некий логический промежуток,
«заполняемый» десятками и сотнями «дополнительных» понятии,
скрепленных мостиками логических связей и переходов.
Конечно, результат теории можно будет (краткости
ради) свести в одно понятие, можно будет сказать:
«механическое движение — это изменение места со временем»,
но от теории движения тут явно ничего не останется.
3. Однако в действительности этот «вакуум», этот
«промежуток» заполняется не извне, не снаружи, а в
результате развития, углубления, конкретизации понятия
сущности.
Эта конкретизация протекает, если изобразить ее
схематически, следующим образом. В исходном научном
понятии сущность познаваемого предмета сама предстает как
мысленный предмет, предельно идеализованный и
схематизированный. В структуре этого мысленного предмета
тождество противоположностей, характерное для
предмета познания, воспроизводится в форме простейшего,
наиболее массовидного отношения, связи. Это отношение
выступает одновременно и как простейшая внутренняя
взаимосвязь (тождество противоположных определений),
и как простейшее взаимодействие предмета с
окружающими явлениями, его функция в определенной предметной
системе, и как простейший момент движения, изменения
этой системы. В дальнейшем теоретическом движении
анализ предмета познания протекает как развитие этого
исходного понятия, т. е. как развитие мысленного
предмета. В этом развитии происходит развертывание,
расщепление и услояшение начальной, простейшей связи
(тождества) противоположностей. Вся жизнь предмета, все его
превращения и проявления, вся предметная система, в
которую он постоянно включен, но которая логически
предстает как осуществление заложенных в нем потенций,—
все это осмысливается как конкретное понятие (теория)
сущности этого предмета.
22

В процессе такого анализа исходное понятие
многократно раздваивается на противоположные определения,
«порождая» все новые и новые понятия, расчлененно
характеризующие ту же самую сущность. Образцом такого
анализа может служить «Капитал» Маркса.
Понятия, определяющие те или другие явления, те или
другие стороны данного предмета, оказываются (неважно,
как они возникли сначала, в дотеоретическом,
повседневном обиходе) моментами конкретизации, узлами развития
исходного понятия сущности, этапами первого, сотого или
тясячного «раздвоения единого». Причем, как раз -в той
мере, в какой эти понятия раскрывают свое единое
содержание, «показывают» себя этапами многократного
раздвоения — отождествления — раздвоения, как раз в
этой мере они выступают элементами единой научной
теории, имеют конкретное научное содержание.
Теория — это другое (противоположное) определение
научного понятия (речь идет об основном понятии данной
теоретической системы) .Именно постольку,
поскольку система понятий может быть
интерпретирована как одно -(развитое)
понятие сущности предмета, эта система
понятий представляет собой теорию. Двух,
или трех, или четырех сущностей у предмета (коль скоро
он берется как особый предмет, т. е. как нечто
относительно замкнутое и самодовлеющее) вообще не бывает.
Превращение теории, формирование новой, более
глубокой теории данного предмета есть вместе с тем
превращение понятия, более глубокое понимание сущности
вещей, новый качественный уровень мысленного синтеза
этой сущности (то, что Ленин назвал переходом к
сущности второго, третьего, энного порядков). «Старое»
понимание сущности выступает как предельный случай нового,
более глубокого и конкретного синтеза. Именно это
соотношение и выражает для физических теорий принцип
соответствия Бора.
Вот почему развитие теории может быть представлено
(конечно, в порядке идеализации) как развитие и
превращение единого научного понятия.
Характерр1зуя научную теорию как единство
многообразия, мы характеризуем ее как понятие. Характеризуя
понятие как единство многообразия, мы осмысливаем его
как научную теорию,
2Л

Здесь нелепо ставить вопрос, что чему предшествует:
понятие — теории или теория — понятию. Это два
определения той логической формы, в которой воспроизводится
(в /науке) сущность вещей.
Только осмысливая диалектическое тождество понятия
и теории в процессе исторического развития науки, можно
уловить и зафиксировать все эти закономерности,
скрытые и глубоко замаскированные в структуре «готовой»
теории. Только тогда, кстати говоря, сами противоречрш в
развитии научных теорий можно будет понять не как
внешние «препятствия», которые приходится
«преодолевать», «устранять» и «разрешать», не как противоречия
между теорией и чем-то другим, иным, по ту сторону
теории лежащим, но как противоречия собственно
теоретического характера. Только тогда сами эти теоретические
противоречия будут поняты как реальные логические связи
понятий, позволяющие трактовать данную теоретическую
систему как единое целое, как единое понятие.
Читатель. Теперь я понимаю смысл Вашего
утверждения, что развитие научного понятия можно было бы
рассматривать в качестве идеальной модели развития
научной теории. Можно было бы! Если бы! Слишком тут
много условий и предположений. Не кажется ли Вам, что
Ваша схема слишком произвольна и априорна, чтобы ее
можно было бы (!) брать всерьез и ставить в основу
конкретного анализа?
Автор. Ваш вопрос действительно важен. Возможно, '
изложенная только что логическая схема действительно
выглядит априорной по отношению к тому конкретному
анализу, который мы предполагаем осуществить. В
частности — по отношению к анализу истории понятия
движения (в механике)... Но дело в том, что мы просто
сжато изложили тот метод анализа, который был в свое время
развит — на идеалистической основе — Гегелем и
материалистически переосмыслен Марксом, метод, который
Маркс применил в «Капитале», анализируя реальное
противоречие, присущее товару как определенному
общественному отношению. Этот анализ товара Маркс
осуществлял вместе с тем как анализ противоречий в
понятии товара, как анализ тождества противоположных
определений, которые получил товар в трудах классиков
английской политэкономии. В результате марксова
анализа понятие товара развернулось и конкретизировалось
24

как теория товарного .производства ib его наиболее
полном развитии, как теория капиталистической формации.
Это — во-первых. Во-вторых, анализ капитализма
(общественной формации) осуществлялся Марксом
одновременно как анализ истории политэкономии, как анализ
становления экономической науки. Дальнейшая
конкретизация этого метода — метода «Капитала», внимательный
анализ противоречивости »научных понятий, анализ
научных теорий как развернутых понятий позволяют
раскрыть многие сложности современной науки. Этот
анализ актуален — в логическом плане — сейчас, как
никогда.
Показать актуальность такого анализа, развить этот
метод в процессе разрешения действительных
трудностей! истории науки — в этом состоит еще одна задача
настоящего исследования. У нас вышло несколько работ,
очень тонко и глубоко вскрывающих действенность
такого метода в марксовом анализе экономических
отношений. Лучшей из таких книг является, на наш взгляд,
исследование Э. В. Ильенкова «Диалектика
абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса». У нас есть
интересные работы, анализирующие само понятие
диалектического противоречия, и прежде всего брошюра
Г. С. Батищева «Противоречие как категория
диалектической логики», работа Ф. Ф. Вяккерева
«Диалектическое противоречие и марксистская политическая
экономия».
Мы постараемся показать, что анализ развития
научного понятия как идеализованной формы развития
науки дает возможность какого-то нового подхода к истории
научных теорий в естествознании, к истории науки в
целом, возможность иначе осмыслить сами перспективы
развития науки.
Читатель. Ваши разъяснения не убедили меня,
конечно, в плодотворности предлагаемого метода. Но во
всяком случае мне тецерь ясно, на каких предположениях и
на каком опыте Вы основываете свое утверждение о
возможности представить историю научной теории как
историю развития научного понятия. Что ж, посмотрим, как
Вы реально осуществите такой анализ. Но если даже
что-нибудь у Вас и получится, то мой первый вопрос,
мое первое сомнение не будет этим ни в какой мере
поколеблено. В самом деле. Развитие научного понятия,
25

даже понимаемое как модель развития теории, еще ничего
ис говорит о противоречиях развития науки в целом.
Наука не сводима ни к понятиям, ни к теориям, вообще
она не сводима к какому-то чисто идеальному процессу,
к какому-то «самодвижению мысли».
Автор. Действительно, на первый взгляд, да и не
только на первый, кажется очень странным и
необоснованным наше предположение о возможности разглядеть
в научном понятии не только чисто логические,
теоретические коллизии, но и противоречия более общего плана,
характеризующие развитие науки в целом как особой
стороны общественной жизни, как особой функции в
системе общественного разделения труда. Абсолютно
безуспешным занятием представляются попытки обнаружить
внутри понятия, внутри теории такие противоречия, как
антитезы теории и эксперимента, теории
и производства, науки и искусства и т. д. и
т. п. И все же, исходя из определенных логических
позиций, можно показать, что в развитии научного понятия
«сняты» (т. е. воспроизведены на новой базе) все эти
противоречия; больше того, именно воспроизводясь в
понятии, они раздражают, мучают, толкают вперед мысль
исследователя, выступая непосредственным импульсом
научного познания. Причем, эти логические позиции
опять-таки отнюдь не носят априорного характера, они
вытекают из всестороннего анализа теоретического
понимания реальных связей общественного производства
в трудах Маркса. Вот эти логические позиции в самом
кратком изложении.
1. Научная деятельность — необходимая потенция
процесса производства, предметно-практической
деятельности в целом. Любой трудовой процесс включает
в себя момент идеального представления цели труда,
стоящей перед умственным взором работника,— момент
мысленной переделки реального предмета труда,
«подгоняемого» под эту идеальную цель, момент некоего
отстранения от собственной деятельности, теоретического
осмысления действительности. Человеческая —
общественная — деятельность всегда подчиняется двум векторам:
причинному, идущему от прошлого к будущему, и
целенаправленному, идущему от будущего к настоящему.
Тождество этих двух векторов, тождество
(и раздвоение) предметно-чувственной п
26

мыслепной переделки предмета и
составляет сущность труда.
Работник осуществляет «свою сознательную цель,
которая как закон определяет способ и характер его
действий и которой он должен подчинять свою волю»1.
2. Развитие общественного разделения труда
приводит к отрыву этой «духовной потенции труда» от самого
процесса труда, к формированию науки как особого
общественного явления, особой сферы деятельности. От
рабочего отчуждаются духовные силы процесса труда, и
наука входит в процесс труда уже как самостоятельная
сила. Однако и в таком виде — через сложное
опосредование общественных связей — наука продолжает быть по
своей сущности, противоречащей форме ее
существования, духовной потенцией предметной деятельности,
стороной, моментом единого трудового процесса. Поэтому
в движении научных понятий всегда выступает в отра-
женном, зачастую в перевернутом виде, движение
трудового процесса. Научная деятельность может быть понята
только как проекция единого, всеобщего процесса труда,
процесса предметной деятельности. Это — во-первых.
Во-вторых, наука — это труд. Научная деятельность —
не только сторона процесса труда, в ней воспроизводятся
все стороны, все моменты трудового акта, уже, так
сказать, внутри самих мысленных «операций». Понятие
(если его рассмотреть как момент реального движения
познания) — это понимание, действие, элементарный акт
умственной деятельности. Только в моментальном снимке
готового знания процесс «угасает в продукте», форма
движения переходит в форму предметности2,
элементарный акт понимания выступает как термин, как
«кирпичик» научного языка, как нечто абстрактно
тождественное самому себе.
Читатель. Из Ваших разъяснений я понял
следующее.
Возможность уловить в развитии понятия общие
закономерности развития науки определяется, по Вашему
мнению, следующими основными предпосылками.
Во-первых, эта возможность объясняется внутренним
«тождеством» понятия и теории, тем, что понятие по сво-
1 К. M а р к с. Капитал, т. I. М., 1953, стр. 185.
2 Там же, стр. 187, 196.
27

ей структуре всегда представляет собой элементарную
модель теории, а теория развивается как понятие, по
законам понятия, всегда отличается неким органическим
единством.
Во-вторых, возможность эта определяется тем, что
понятие (соответственно теория) развивается по законам
предметной деятельности, т. е. по законам трудового
процесса. Поэтому в развитии понятия отпечатываются все
перипетии развития науки как определенной функции
общественного разделения труда.
Эти предположения Вы подробно не обосновываете,
так как считаете, что они органически вытекают из того
исследования общественных отношений, которое уже
осуществлено Марксом.
Понять-то я Вас понял. Но все же Ваши исходные
позиции представляются мне слишком абстрактными и
категоричными. Да и возражения мои пока еще остаются в
силе. Я их уже изложил и не буду повторять.
Автор. Мне хотелось только, чтобы Вы учли, что эти
исходные позиции будут далее логически
конкретизированы и развиты. Вся первая часть работы посвящена
такой конкретизации.
Во второй и третьей частях будут намечены возможные
логические идеализации исторического развития науки.
Генезис науки будет рассмотрен как генезис научного
понятия. Процесс перехода от одной качественной ступени
развития науки к другой, новой, ступени будет рассмотрен
как процесс превращения понятия.
2. О логике воспроизведения в движении понятия
объективных противоречий
Прежде всего сделаем небольшое отступление
относительно понятия «идеализация». Это отступление будет
носить несколько словарный характер, в какой-то мере
повторяя то, что было уже сформулировано в нашем
диалоге и предваряя последующее изложение.
Говоря об идеализации, я имею в виду не частный
логический «прием», но всеобщую сущность («атрибут»)
умственной деятельности.
Если рассматривать мышление как необходимое
определение самой предметной деятельности, самого процесса
28

труда, то достаточно очевидными будут следующие
утверждения.
1. Мышление возникает и развивается — в процессе
труда — как момент идеализации.
Мыслить — значит изобретать, конструировать «в уме»3
идеализованный (соответствующий цели деятельности, ее
идее) проект того реального предмета, который должен
явиться результатом предполагаемого трудового процесса.
Этот идеализованный предмет (проект) как бы
«воспроизводит будущее», воспроизводит (!) еще не
существующий материальный предмет, формы бытия которого
(внешние параметры, твердость, энергетические свойства
и т. д.) должны наиболее полно выражать его сущность и
практическое назначение.
Мыслить — значит конструировать и непрерывно
совершенствовать идеализованную (соответствующую
цели) схему деятельности.
Эта схема (логика) деятельности формируется и по
отношению к внешнему, материальному предмету труда и по
отношению к мысленному предмету, выступает ли он в
форме исходного чувственного представления или сам
является идеализованным предметом, продуктом
промежуточных актов идеализации.
Мыслить — значит в соответствии с идеальным
проектом п идеализованной схемой деятельности
преобразовывать, трансформировать исходный образ предмета труда в
тот или другой идеализованный предмет. Подобная
мысленная трансформация осуществляется далее
постоянно в отношении всех идеализованных предметов, какими
бы сложными, рафинированными и не наглядными
продуктами предшествующей мыслительной деятельности они
ни являлись. (Такими идеализованными предметами
служат, к примеру, самые отвлеченные математические
понятия.)
Процесс идеализации — только момент, сторона,
проекция, одно из необходимых определений единой
предметной деятельности — единой общественно-производственной
практики.
Процесс этот совершается отнюдь не произвольно, но по
законам самой предметной деятельности, по объективным
законам развития и превращения предметов.
3 «В уме» общественного субъекта, в системе общественной
духовно-практической деятельности.
29

2. Если целью, идеей деятельности непосредственно
выступают познание, истина, раскрытие сущности вещей
(а не то или другое частичное практическое их
использование), тогда процессы идеализации соответствующим
образом трансформируются.
а) Идеализованная схема деятельности приобретает
характер мысленного эксперимента. Предмет познания
мысленно помещается в такие условия, в такие
противоречивые связи, в которых его сущность может раскрыться
и развиться с особой чистотой и определенностью.
б) В результате этого исходного мысленного
эксперимента формируется особый идеализованный предмет
(«материальная точка», «идеально твердое тело», модель
атомного ядра), который и становится объектом всех
последующих мысленных воздействий и трансформаций.
в) В том же мысленном эксперименте вместе с вновь
сформированным идеализованным предметом познания
формируется и та идеальная среда, та система связей, в
которой существует, действует и испытывает воздействие
этот предмет («абсолютное пространство»,
«пространство — время» теории относительности, пространство
^-измерений, вакуум виртуальных частиц). По сути дела,
определение идеализованной системы связей и
определение идеализованного предмета познания являются
двумя противоположными определениями одного и того же
предмета, одной и той же сущности.
Все эти моменты (а, б, в), выступающие в современной
науке (в особенности в физике) с полной отчеканенностью
как некий особый логический способ (чуть ли не наряду с
теорией), в действительности составляют извечную — не
всегда осознаваемую — сущность научно-теоретического
мышления.
3. На всякий случай (на случай предубежденного
читателя) — два разъяснения.
А. Все эти процессы идеализации совершаются отнюдь
не «до» или «вне» процесса познания, не «до» или «после»
общественно-производственной практики, взятой в целом.
Такое утверждение вообще не имело бы смысла в
контексте развиваемой здесь концепции.
Идеализация (в том числе и сложнейшие процессы
научно-теоретической идеализации) — это неотъемлемый
момент самой предметной деятельности общественного
субъекта. В процессе материально-чувственной обработки ре-
30

ального предмета труда (и предмета познания), в процессе
предметного взаимодействия осуществляется также
мысленная обработка, трансформация этого предмета,
формируется идеализованный предмет, постоянно, непрерывно,
в процессе самой деятельности сопоставляемый с
материально-чувственным предметом.
Здесь нет никаких «до» и «после». Это есть единый
процесс труда. В нем на основе материального (и идеального)
преобразования, на основе изменения формы предмета,
трансформации его структуры и т. д. познается,
выявляется и закрепляется действительная сущность предмета.
Б. В процессе этой идеализации единичное раскрывает
себя как особенное, особенное — как всеобщее, всеобщее —
как особенное, особенное — как единичное. В целом, это
циклическое движение и характеризует познавательную
проекцию (снятие) трудового процесса.
Формальное обобщение — обнаружение схожих черт,
особенностей, признаков во многих различных предметах,
взятых поодиночке,— играет здесь вспомогательную,
скорее, психологическую, чем логическую роль. Формальное
обобщение наталкивает мысль и действие, действие —
мысль на такое преобразование непосредственно данного
предмета, которое «проявляет» его действительную
сущность. Это преобразование (идеализация) позволяет
представить предмет в такой форме существования, которая
непосредственно тождественна с формой сущности.
Теперь можно точнее определить наш подход к анализу
развивающегося понятия.
Речь идет прежде всего о научно-теоретическом
мышлении. Впрочем, с нашей точки зрения, всякое мышление
и каждое понятие являются в своей потенции, т. е. в своей
сущности, научно-теоретическими. Это означает, что
понятие обладает природой понятия, а не просто представления
или термина, только будучи включенным в структуру
осуществленной (или потенциальной) теории, в контекст
системного (и развивающегося как система) мышления.
Научно-теоретическое понятие реализует эту потенцию
любого эмпирического понятия и может быть определено
как «понятие — теория», как понятие, развивающееся в
теорию или развитое в теорию (впрочем, это всегда не «или»,
а и то и другое одновременно).
Конечно, в разные моменты своего развития
научно-теоретическое понятие выглядит по-разному. Оно может вы-
31

ступить как бедное, абстрактное исходное определение
сущности предмета (первоначальный набросок теории) ;
оно может выступить как конкретное, уже развитое и
многократно расчлененное «понятие — теория». Но и в том и
другом случае понятие (научное понятие) будет
характеризоваться той же потенцией (той же сущностью) —
потенцией конкретизации, тенденцией развития в теорию.
Эта потенция заложена в научном понятии именно как в
тождестве противоположностей, как в воспроизведении
сущности предмета. (Надеюсь, не нужно повторять, что
речь идет не о каком-то самопроизвольном развитии
понятия, не о развитии, происходящем независимо от
мыслящего и работающего субъекта. Речь идет о понятии как
моменте единой предметной деятельности общественного
субъекта.)
Сказанное относится к мышлению в целом. Мышление
обладает своей природой в той мере, в какой' оно (в
потенции своей) является структурным, системным, т. е. в той
мере, в какой оно развивается как теоретическое мышление.
Непосредственным предметом мышления выступает
мысленный предмет, преобразуемый в соответствии с
идеальным проектом. Опосредованно предметом мыслительной
деятельности всегда является сам объективный
материальный предмет.
Преобразование мысленного предмета — необходимый
момент преобразования материально-чувственного
предмета. Если исходить из такого пошшания мышления
(научно-теоретического мышления), оказывается, что
анализ структурности научного понятия
оборачивается анализом его противоречивости.
а) Научное понятие воспроизводит объективное
тождество противоположностей, т. е. сущность предмета,
в форме тождества противоположных определений. Однако
эта специфическая особенность подлинно научных понятий
зачастую оказывалась скрытой, не выясненной,
определялась чисто догматически или сводилась к отдельным
примерам как раз потому, что понятие не рассматривалось как
момент движения мысли, как средоточие теоретической
системы.
б) Понятие воспроизводит это объективное
противоречие предмета как противоречие предметной деятельности.
Предмет не просто «отображается» в понятии, он именно
мысленно воспроизводится, создается, строится как идеали-
32

зованный мысленный предмет. Поэтому противоречивое
тождество предмета, скажем, тождество его качественной
и количественной специфшш, отпечатывается в понятии
таким образом, что стороны противоречия оказываются
вместе с тем определениями различных моментов
трудового акта.
Прежде всего, само понятие всегда рефлективно. Оно
выступает в процессе мышления и как предмет труда,
предмет размышления, своеобразная мысленная модель
реального предмета; понятие выступает (то же самое
понятие) и как орудие мыслительной деятельности, средство
размышления, способ объяснения; наконец, оно выступает
как сама целесообразная деятельность, акт понимания.
И только тогда, когда исследователь учтет, что «искать» в
понятии тождество противоположных определений
предмета следует в форме противоречивых определений
«умственного труда» (количество, к примеру, выступает как
«способ», средство понимания качественной стороны),
только тогда его поиски увенчаются успехом.
Мы пока не приводим отдельных примеров.
Дальнейший анализ должен будет показать, о чем идет речь.
Однако в качестве своеобразной «модели» напомним хотя бы
описание «наглядных» (теоретически наглядных) образов
атома4 и его состояний у Гейзенберга («Физика атомного
ядра»). Качественный образ возбужденного состояния
атома (водорода) может быть дан как «инвариант» двух
противоположных представлений — волнового и
корпускулярного. Соответственно этому количественная рефлексия
этих образов будет также иметь двойственный характер.
Возбужденное состояние атома, ближайшее к основному, в
волновом образе есть стоячая волна с плоскостью узлов,
лежащей перпендикулярно к плоскости чертежа. Если те
же стационарные состояния обрисовать в корпускулярных
образах, то следует обратиться к представлению о круговой
орбите, как это было в первоначальной теории Бора. Но
эта орбита может принимать различные состояния в
пространстве, и наложение всех этих возможных состояний
дает распределение вероятности или плотности, при
которой возникают те плоскости узлов, которые видны на
волновой картине. Эти две качественные картины, — замечает
4 Говоря о «наглядных образах атома», мы воспроизводим
формулировку Гейзенберга.
2 Анализ развивающегося понятия
33

Гейзенберг,— воспроизводятся в математических
аппаратах волповой механики и матричного исчисления5.
В качественном образе атом воспроизводится как
мысленный предмет познания; количественная рефлексия
позволяет вычислить его движение, носит орудийный
характер, оказывается способом понимания.
В развитии научных понятий, в их превращении
отпечатывается история предметной деятельности человека,
воспроизводится развитие противоречий науки в целом,
как сложного социального явления.
в) Однако для «обнаружения» в понятии объективно-
диалектических противоречий еще недостаточно
учитывать, что мышление — деятельность, необходимый момент
трудового процесса, взятого в целом. Мышление —
деятельность, безусловно. Но это — деятельностьф познания,
познавательная проекция процесса труда. Задача
познавательной деятельности (подчеркнем оба эти
понятия) может быть сформулирована в таком виде:
изменить предмет (мысленно), чтобы воспроизвести его в его
сущности, как он существует независимо от нашего
воздействия, вне и независимо от субъекта. Познание
предполагает необходимость представить (посредством
деятельности) действительность в ее собственном объективном
течении и развитии, т. е. как нечто противостоящее субъекту.
Предметы человеческой деятельности есть одновременно
определение человеческой сущности и вместе с тем нечто
независимое от человека, внешнее по отношению к нему,
реально противостоящее ему не только как орудие
деятельности (продолжение человека), но как предмет труда.
И в таком своем объективном качестве они и должны быть
поняты и отличены от чисто идеальных образований, от
мысленных предметов.
Мысль, понятие не только воспроизводят сущность
вещей, они воспроизводят, «осознают» (человек осознает
в понятиях) существование познаваемой вещи вне и
независимо от моего существования, от моей деятельности,
от моего осознания этой вещи. Этот момент —
созерцательность, «пассивность» (предмет витает как
предпосылка) — крайне важно отметить как один из
определяющих, наряду с активностью, моментов понятия.
5 В. Гейзенберг. Физика атомного ядра М., 1917, стр. 38,
40, 71, 91, НО, Ш.
34

«... Это не gleichgültig (безразлично),— вне или
внутри. В этом-то и суть! «Вне» это есть материализм. «Внут-
ри»-идеализм. И словечком «пассивность» с умолчанием
о слове («вне») у Аристотеля Гегель иначе описал то же
«вне». Пассивность это и значит вне!!»6.
В теоретическом понятии предмет воспроизводится в
своей сущности, воспроизводится идеально. Поэтому
понятие о предмете и тождественно (предмет
воспроизводится) и не тождественно (предмет «отражается»,
воспроизводится идеально) самому предмету. Вне такого
соотнесения, противоположения предмета и его идеального
образа, понятия и действительности, т. е. вне отношений
познания (субъект — объект, предмет и его идеальная
модель), понятие вообще теряет смысл, не имеет
никакого рационального содержания. Мало сказать, что понятие
«внутри себя» расчленено, несет в себе свой мысленный
предмет, — необходимо постоянно учитывать, что при
всей своей расчлененности понятие (в целом, взятое как
элемент теории, взятое в своем движении) имеет вне
себя свой реальный предмет, реальный прообраз, свое
объективное содержание. Собственно, именно эту сторону
дела мы подчеркнули в другом контексте, в другой связи,
когда указывали, что научно-теоретическая деятельность
может быть понята не просто как деятельность, а как
момент, функция предметной — чувственно-предметной
(практика) — деятельности, взятой как единый,
материальный, общественный процесс.
Сейчас важно подчеркнуть этот момент в другом —
познавательном контексте. Противоречие научного
понятия (хотя бы очерченное выше, когда указывалось, что
понятие — это и предмет, и орудие размышления, и
мысленный акт переделки этого мысленного предмета)
должно быть понято как гносеологическое противоречие.
Понятие как предмет размышления оказывается
«представителем» реального предмета, несет в себе осознание его
«внешности» нашему сознанию, его неисчерпаемости.
В этом смысле, в этом своем качестве каждое научное
понятие выступает как общее теоретическое представление.
Вместе с тем, понятие воплощает в себе идею, способ
объяснения этого познаваемого нами предмета, осознается
как одностороннее, неполное, субъективное и вместе с тем
6 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 282—283.
2* 35

существенное «отражение», воспроизведение своего
объективного содержания7.
Гегелевское утверждение, что понятие воплощает в себе
тождество бытия и сущности, именно в этом смысле и
может быть рационально понято. Новое понимание сущности
предмета означает изменение (переработку) самого
представления об его бытии, преобразование мысленной модели
этого предмета, или, говоря точнее (отбросив слово
«модель»),— преобразование мысленного, идеального
предмета нашего познания. Конечно, вся эта картина сразу же
приобретает довольно мистический характер абсолютно
независимого самодвижения мысли (это и происходит в
«Логике» Гегеля), если мы забудем, что и понятие, и
мышление в целом, и все движение науки — лишь духовная
потенция чувственно-предметной деятельности, единого об-
щественного процесса производства. В этой деятельности
изменяется, обогащается, углубляется, наполняется новым
содержанием общая картина мира, характерная данной
эпохи, а тем самым развиваются и ее узлы, переплетения,
сгустки, отдельные научные понятия и теории, которые
поступают далее, так сказать, в «индивидуальную
обработку».
Итак, можно утверждать, что в понятии
воспроизводятся («внутри» его структуры и его движения)
сложнейшие теоретико-познавательные противоречия: объекта и
субъекта, реального предмета и его идеального
отображения.
г) Если теперь вспомнить, что речь все время идет о
научно-теоретическом понятии, то станет ясным
следующее.
Все противоречия, воспроизводимые в движении
понятия, выступают (и могут быть уловлены) именно как
теоретические противоречия, как противоречия теории.
Только рассмотрев научное понятие как элементарную форму
развития теории, возможно разглядеть действительную
функцию научного понятия: оно выступает одновременно
как определение системы знания (замкнутой, статичной
теоретической структуры) и вместе с тем как определение
процесса познания, процесса движения, теоретической
7 Тонкий и вполне современный анализ противоречивой
предметности научного понятия развит в «Логических исследованиях»
А. Тренделенбурга (1840 г.).
36

мысли. Схватившись за этот кончик нити, уловив
двойственную роль понятия и теории, оказывается в конечном
счете возможным распутать (в буквальном смысле
«развить») весь клубок противоречий, «запечатленных» (не
только запечатленных, но действующих) в теле научного
понятия. Но распутывание этого клубка и будет
тождественно анализу развития науки как единого целого.
Иными словами, поскольку научное понятие
составляет средоточие (диалектическое тождество) всех
очерченных выше противоречий, постольку анализ коренного
научного понятия какой-либо теории (его структуры, его
раздвоения, его развития) сможет послужить одним из
исходных пунктов в построении научной истории
естествознания. Такие «конфликты» в разви!ии естествознания,
как противоречия теории и эксперимента, теории и
практики, теории и техники, сосуществующих и сменяющих
друг друга теорий, раскрываются не как внешние
препятствия, которые необходимо «преодолевать» или
«устранять», но как внутренние, имманентные процессы
теоретического развития, как такие противоречия, которые
можно развить и осмыслить, исходя из «элементарной
формы» научного познания.
Это утверждение относится не только к работе историка
науки. Оно характеризует движение мысли самого
первооткрывателя, творца научных теорий. Только
воспроизводясь в фокусе научного понятия, все противоречия,
определяющие развитие науки, предстают перед мысленным
взором ученого, оказываются непосредственным (хотя
корни сидят глубоко в действительности) импульсом научного
познания.

Il
Понятие как процесс.
Понятие как противоречие
Слово «понятие» многократно упоминалось в нашем
изложении в самых различных контекстах, связях,
переходах. На термин этот нагружалась все большая и большая
тяжесть, взваливалась все большая логическая
ответственность. Понятие отождествлялось с теорией,
«раздваивалось» на части, «развивалось» и «превращалось». У
читателя могло возникнуть недоумение и сомнение — то ли это
«понятие», которое обычно имеют в виду? Однако
успокоим читателя.
Наши представления о понятии вполне отвечают
представлениям формальной логики. Но все же некоторые
разночтения, безусловно, есть, и договориться об их
содержании необходимо. Представляем мы понятие так же, как все
занимающиеся формальной логикой, но вот понимаем его
несколько иначе *.
1. Антиномии формального определения понятий
До сих пор можно было опираться на общие (для авто
ров и читателей) представления, а в наиболее
ответственные моменты отождествлять понятие и мышление.
Такое отождествление не только не мешало, но помогало
делу, поскольку речь шла об основных принципах
воспроизведения в понятиях (мышлении) предметной действи-
1 В дальнейшем речь все время будет идти о классической
формальной логике, причем только в той мере, в какой она
выступала в гносеологическом (и даже «онтологическом») аспекте.
Вопроса о современной математической логике в этой работе я
вообще не касаюсь. Можно лишь отметить, что, на мой взгляд,
математическая (символическая) логика — особая ветвь математики и
необходимый способ формализации информативных процессов.
38

тельности. Ёольше того. Только «ввязавшись в драку»,
только поставив проблему, включив анализ понятия в
общую систему исследования предметной деятельности,
можно правильно осмыслить то значение, которое придается
термину «понятие» в последующем изложении.
Теперь, когда проблема поставлена, — дело другое.
Обсуждение трудностей, возникающих в процессе
определения понятий, позволит заново, исходя из логических
особенностей клеточки научного познания, подойти к
принципиальным проблемам, уже обсужденным нами раньше.
Получится своеобразная взаимопроверка. Читатель
убедится, что исходя и из определений предметной
деятельности, и из антиномий формального определения
понятий, приходится прийти к одним и тем же выводам о
возможности проследить в развитии научного понятия логику
развития науки в целом. Правда, такая взаимопроверка
неизбежно ведет к некоторым повторениям, — в этом,
собственно, весь ее смысл. Что же, игра вполне стоит свеч.
Какие же разночтения возникают у нас с учебниками
формальной логики в ответе на вопрос — «что такое понятие»?
В исходном пункте нет никаких особых расхождений.
Да их, собственно, и не должно быть: авторы вовсе не
намереваются порывать с естественным языком, с системой
мышления современного человека. Раскроем, к примеру,
очень логичный, ясный, вполне современный «Очерк
логики» Казимира Айдукевича.
«Понятиями мы называем значения имен,— пишет Ай-
дукевич.—Имена (Nomen) это такие выражения, которые
в высказываниях типа «А есть В» занимают место
субъекта или предиката. [Примеры:] Понятие лошадь есть
значение имени «лошадь», понятие треугольник есть значение
имени «треугольник» и т. п. Иметь понятие квадрата
означает действительно понимать имя «квадрат» в
соответствии со значением, которое имеет это имя в данном языке»2.
Примерно то же самое подразумевается под понятием и
в нашем изложении.
Трудности возникают, когда логики делают следующий
шаг и переходят к характеристике процесса определения
понятий.
«Комплекс признаков, который характерен для объема
данного имени и посредством которого мы думаем о
десигнатах этого имени, если мы его употребляем в соответ-
2 К. Ajdukiewicz. Abriss der Logik. Berlin, 1958, S. 18—19.
39

ствия с его значением, мы называем содержанием этого
имени. Мы называем его (этот комплекс признаков) также
содержанием понятия, которое составляет значение этого
имени. Вопрос «что такое метафора» может быть поставлен
по двум причинам. Кто-нибудь может поставить этот
вопрос, потому что он не понимает слова «метафора» и
желает, чтобы ему разъяснили это слово при помощи других
слов, которые он уже понимает... Но вопрос «что такое
метафора» может поставить человек, который понимает это
слово, знает, о чем идет речь, но не способен указать на
признаки, относящиеся ко всем метафорам и отличающие
метафоры от других стилистических фигур. Во втором
случае ответ на этот вопрос будет реальным определением
понятия. Реальной дефиницией предмета в отличие от
номинальной дефиниции мы называем именно его
однозначную характеристику, следовательно, высказывание, в
котором в отношении некоего предмета устанавливается
нечто, могущее быть высказано именно об этом и только об
этом предмете» 3.
Все сказанное, на первый взгляд, также не вызывает
возражений, во всяком случае, пока дело касается сферы
общих представлений. Конечно, можно по-разному
понимать, что такое «комплекс признаков», «признак»,
«характерные признаки», подразумевается ли под
«характерным» — «существенное» и т. д. Но тут уже дело пойдет о
теории понятия, а не об исходных представлениях.
Казалось бы, дело просто. Подставьте под «комплекс»
«систему», под «признак» не просто «отличительную черту»,
а, скажем, «качественные особенности» или «основные
моменты генезиса» этого предмета («человек — животное,
производящее орудия» ), и мы получим исходные моменты
диалектической теории понятия. Добавим еще для
сомневающихся такое уточнение: для определения понятия
необходимы не просто характерные, но «существенные»
особенности, выражающие сущность дела. Теперь как будто
все в порядке? Но именно после этого добавления, которое
Айдукевич предусмотрительно не делает (но которое
обязательно упоминают другие логики), и возникает
необходимость серьезных размышлений.
Как только мы упомянули о «существенных
признаках» предмета, определяющих содержание научных попя-
3 К. Ajdukiewiez. Abriss der Logik. S, 32.
40

тий, сразу же обнаруживаются шаткость и туманность
исходных представлений. Сразу же становится ясно, что
никакой подстановкой дела не исправишь. Необходимо
анализировать само понятие существенного, что
формальные логики никогда не делают, да это, собственно, и не
входит в их задачи.
Отметим хотя бы такие моменты, нарушающие
первоначальную интуитивную очевидность. Прежде всего
обнаруживается, что понятие сущности вступает в спор с
требованием однозначной характеристики данного предмета.
Сущность неоднозначна хотя бы потому, что в различных
категориальных отношениях (сущность — закон,
сущность — возможность и т. д.) раскрываются различные и в
основе своей противоположные определения сущности и
соответственно существенных признаков. В одном
отношении сущность выступает как потенция, как возможность,
осуществляемая, проявляющаяся в самых парадоксальных
случайных формах (стоимость как сущность цены). В
другом отношении сущность выступает как форма
существования (сущность внутриядерных связей — обменные
трансмутации внутриядерных частиц или состояний). Еще
в иных отношениях основой сущностной характеристики
являются определения качества (сущность квадрата, его
существенный признак, состоит в том, что это —
равносторонний прямоугольник). Ясно, что во всех этих
«различных» отношениях (кавычки тут подчеркивают
подозрительность, сомнительность подобдых «различий») иная
функция сущности требует ипого подбора, комплекса
существенных признаков.
Более детальный анализ только усугубляет эту
трудность. Оказывается, что дело не в неряшливости или
неоднозначности самого понятия сущности, не в том, что
нужно из многих этих отношений избрать какое-то одно,
наиболее главное, «существеннейшее»: нет, в том-то и дело, что
именно в тождестве всех этих определений раскрывается
действительная сущность предмета, а не просто его
качество или его форма существования. Обнаруживается, что
многозначность понятия, многозначность его определения
составляет условие подлинного понимания сущности
вещей. Однако эта многозначность (противоположные
определения, противоположные комплексы признаков) не
имеет никакой понятийной силы, никакого смысла без
«дополняющей» ее однозначности научных понятий (без
ai

тождества этих противоположных определений).
Отвлекаясь от однозначности понятия, от необходимости
установить в понятии тождество предмета самому себе, мы
отвлекаемся от самой природы понятия как элементарной
клеточки мышления. Итак, определение понятия должно
обладать однозначностью и многозначностью,
элементарностью и системностью, должно выделить характерные
(только для данного предмета) признаки и моменты
превращения, генезиса, взаимоотождествления самых
различных (точнее — противоположных) вещей и процессов.
Где ты, благодатная интуитивная ясность!
Не лучше выглядит эта ясность и на историческом
фоне, в свете развития науки. Внимательный анализ
развития античной механики, классической механики,
трудностей современной науки показывает эволюцию
определения сущности через некоторые основные узлы.
Структурная форма, форма существования, потенция —
эти определения выступают в истории науки в
генетическом ряду, знаменуют переход от сущности первого
порядка к сущности (тождеству противоположностей)
второго и т. д. порядка. Причем тут дело не в простом
углублении понятия сущности, а в качественном изменении
этого понятия, означающем превращение всей системы
категорий, требующем перестройки самой логики
определения, самой структуры научных теорий.
Кстати, К. Айдукевич прекрасно чувствует все эти
трудности:
«Понятие сущности предмета принадлежит к
философским понятршм, которые далеко не однозначны».
Требование однозначной характеристики предмета
(соответственно — понятия) и требование его существенной
характеристики вступают в противоречие, поскольку
существенная характеристика предмета («синтез наших знаний о
предмете») постоянно «меняется и совершенствуется
вместе с прогрессом науки». «К примеру, в XX в. пришлось
дать другое определение свету» 4. Имеппо поэтому при
определении понятий падо ограничиться, по Айдукевичу,
требованием «характерных», а не «существенных»
признаков.
Правда, для К. Айдукевича коллизия не кажется столь
трагичной, поскольку он отрывает историю науки от логики
4 К. A j d u k i e w i с z. Abriss der Logilt, S. 49—50.
42

мышления, от логики определения понятий, где должна
царствовать понпрежнему однозначность. Но, как было
только что показано, коллизия становится трагичной сразу
же, как только вводится требование определения
существенных признаков, как только логик вступает на зыбкую
(в плане однозначных определений) философскую почву.
А не вступить на нее он не может. В самом деле. Вряд ли
можно сомневаться, что осторожная ссылка на
характерность— лишь соблюдение «чести мундира». Стоит копнуть
поглубже, стоит задать (вопрос, «что означает эта
характерность?», как мучения начинаются вновь. Если характерные
признаки отличают один предмет от другого, то они
должны определять это отличие именно по отношению к
цельному предмету, к его «тотальности». Взятые по
отдельности отличительные черты легко теряют свою
отличительность, могут быть бесконечно отождествляемы и
отличаемы. Но если для выделения характерности нужно иметь в
виду цельный, единый предмет, то его характерные черты
будут всегда особенностями его связей, его внутренней
структуры.
В этом случае обязательно приходится говорить о
системе («комплексе») этих особенностей, о том, что все эти
признаки должны быть объяснены из единого источника,
взаимосвязаны, должны выделяться на основе понимания
сущности предмета. Без этого они и характерными
признаками не будут. Больше того. Согласившись вначале на
термин «признак» в определении понятия и потребовав
только его уточнить, мы теперь будем вынуждены взять
это поспешное согласие обратно.
Только что выяснилось, что определить понятие
предмета, т. е. воспроизвести предмет в мышлении как нечто
единое, неделимое,— значит определить его сущность,
тождество бесчисленных признаков и отношений. Но
определить сущность возможно как будто только путем
перечисления существенных признаков, отношений, тех
самых, которые вытекают из сущности, определяются ею.
Сущность будет определяться через признаки, признаки
обосновываться как существенные — через сущность,
через единый корень их возникновения, существования,
функционирования.
Очевидно, что само определение предмета
перечислением его признаков, взятых в комплексе или вне
комплекса, противоречит определению сущности предмета. Опре-
43

деление через существенные признаки дела не спасает, а
только вводит «contradictio in adjecto», «рассыпает»
предмет на целое, предшествующее частям, и части,
предшествующие целому5.
Другое дело, когда научиое определение ( = развитие)
понятия уже осуществлено, это определение возможно
описать, закрепить в памяти перечислением признаков. Но это
уже будет не процессом научного определения (не
определением как процессом), а сокращенной информацией об его
результатах. Стоит только вновь «разморозить» эту
дефиницию, включить ее в движение мысли, и признаки
предстанут в своем действительном содержании — в виде
последовательных моментов того процесса, который реально
детерминирует (определяет) качество данного предмета.
Именно так, к примеру, осуществляется ленинское
определение империализма. Во всяком случае, с интуитивной
ясностью первоначальных представлений о понятии дело
становится все хуже и хуже.
В конце концов все выделенные до сих пор трудности
основываются на несогласованности исходных, казалось бы,
уже совсем ясных представлений о понятии каск
элементарной клеточке мышления и о системности, структурности
этой «клеточки» (в процессе определения понятия).
Тождество, иерасчлененность понятия (понятие позво-
5 Все эти пороки определения понятия через перечисление
существенных признаков были давным-давно раскрыты Гегелем в
«Науке Логики» и его постоянным оппонентом А. Тренделенбур-
гом в «Логических исследованиях». Гегель, в частности, писал (это
место подчеркивает Ленин в «Философских тетрадях»): «Дефини-
рование... само отказывается от настоящих определений понятия,
которые были бы по существу принципами предметов, и
довольствуется признаками, т. е. такими определениями, существенность
которых для самого предмета есть нечто безразличное и которые
скорее имеют своей целью быть только отметками для внешней
рефлексии» (Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 266). Не менее
категоричен Тренде л енбург: «Признаки, различаемые нами в
понятии, всегда имеют между собой своеобразную, особенную связь.
Органическая эта связь, очевидная из текущей и переливчатой
жизни целого, в представлении о сложном подборе (признаков.-—
В. Б.) распадается, превращаясь просто в итог внешних,
безразличных друг к другу частей»... Если А положить равным Ъ + с +
+ d, то из этого тезиса как из уравнения никогда не может
ничего следовать насчет непосредственного соотношения между о, с,
d. Потому что как же не сбыть с рук сам предмет Л, в котором
они связаны? Но если устранить его (предмет), мы тогда ничего
не будем знать об их связи» (А. Тренделенбург. Логические
исследования, ч. I. М., 1868, стр. 23, 28).
44

ляет мыслить предмет как единый, один, тождественный
себе) и многообразие, заключенное в нем (содержание
понятия определяется через систему понятий), явно не
согласуются друг с другом. Это несоответствие не особенно
беспокоит, пока дело идет о простой дефиниции предмета.
Но как только понятие берется в движение, в процессе
мышления, дело приобретает совсем печальный оборот.
Дискретность и континуальность понятия тут выступают
в резком антиномичпом противоположении. Выход
абсолютной символизации (понятие — термин — знак), конечно,
позволяет избегнуть всех этих трудностей, тождество
окончательно побеждает, многообразие устраняется. Но стоит
учесть содержательность мысли, ее познавательную
функцию, стоит включить соотношение язык — мысль —
предмет, и сразу же возникает необходимость понятийной
расшифровки знаковых систем, как бы долго и успешно мы ни
совершали соответствующие символические операции и
преобразования. Все трудности возвращаются вновь.
Именно с этими трудностями связаны попытки
некоторых логиков6 исходить из первичности суждения как
элементарной ячейки мышления. Однако сразу же
обнаруживается простейший самообман. Во-первых, остается фактом
совершенно очевидная структурность суждений, его
распадение на понятийные блоки, во-вторых, абсолютное
большинство суждений функционирует как характеристика
какой-то частной сторопы, какого-то отдельного проявления
сущности вещей, воспроизводимой в понятии. Единое
понятие как цельность, как всеобщее (и как тождество) стоит
за плечами многих и многих суждений. Суждение «все
рыбы дышут жабрами» — лишь одна из характеристик, одно
из частных приложений понятия «рыба» или — в других
разрезах — момент конкретизации и развития этого
понятия. Суждение снова выступает как составная часть
понятия, самостоятельного значения не имеющая, как
характеристика одного или нескольких признаков предмета.
Снова становится ясным, что говорить о мышлении —
значит говорить о понятии, а говорить о суждениях —
значит говорить о способах выражения мысли, о способах
расчлененной информации.
Это утверждение будет особенно наглядным, если мы
возьмем такие суждения, в которых дается дефиниция по-
См. Г. Клаус. Введение в формальную логику. М., i960.
45

нятий. Сразу же обнаруживается одно противоречие,
воспроизводимое во всех, даже школьных, учебниках логики.
В учебниках сначала утверждается, что понятия — это
мысли, посредством которых выражаются части суждения.
Единая мысль суждения «хинин горек» выражается ири
помощи особой мысли о предмете суждения, особой мысли
о той части суждепия, которую раскрывает предикат
суждения, и особой мысли об отношении между субъектом и
предикатом. Мысли, посредством которых выражаются
субъект, предикат и отношения, называются в логике
понятиями. И сразу же следует разъяснение, звучащее
примерно так: мысль о предмете, выделяющая в нем
существенные признаки, называется понятием.
Очевидно, что для выделения в предмете существенных
признаков необходимо так сформулировать мысль, чтобы в
ней были различимы субъект (предмет), предикат
(признаки) и отношение. Каждый из этих элементов дефиниции
должен быть определен. Начинается движение в дурную
бесконечность. Каждое понятие, выступающее частью
суждения, должно (чтобы быть выражено) включить все части
суждения, т. е. выступить новым суждением, что, в свою
очередь, включает мысли о своих частях (т. е. понятия).
Те, в свою очередь, выражаются в форме суждений и так
ad infinitum.
Рациональное содержание этой антиномии между
однозначностью и многозначностью понятий очепь просто:
попятив развивается, понятие — это элементарный акт ум-
ствепной деятельности.
Антиномия разрешается. Антиномия воспроизводится
как диалектическое противоречие.
2. Элементарность понятия. Структурность понятия
Продумаем внимательнее диалектическое тождество
элементарности и структурности развивающегося понятия.
В книге Дж. Л. Синга «Классическая динамика»
приведен список физических определений массы: «Количество
вещества в теле. Мера сопротивления тела изменению
скорости. Мера способности тела гравитационно притягивать
другое тело» 7.
Список этот можно было бы значительно удлинить за
7 Дж. Л. С и н г. Классическая динамика. М., 1964, стр. 16.
46

счет определений массы покоя и массы движения, массы,
характеризуемой через энергию тела, и т. д.
Можно ли считать эту многозначность определения
массы простой неряшливостью, небрежностью, историческим
реликтом, результатом употребления одного термина в
различных смыслах? Считать так, конечно, можно, но в этом
случае (в случае исключения многозначности понятия)
исчезает «мелочь» — само понятие массы на современном
уровне развития науки.
В XX в. понятие массы как раз и выступает в качестве
связи, тождества приведенных выше определений. Причем
степень развития понятия выражает степень и меру
сознательного отождествления всех этих определений.
Так, понимание диалектического единства между
количеством вещества в теле (т. е., говоря современным языком,
структурной сложностью тела) и мерой инерции
(сохранением движения) явилось первым серьезным шагом
развития понятия массы в классической механике. Это развитие
понятия было одновременно и подлинным его
определением. Однако уже в первоначальном определении скрывалась
потенция нового этапа понятийного развития, новой
ступени конкретизации понятия массы. Уже в «Началах...»
Ньютона отмечалась пропорциональность веса и инертной
массы. Эта пропорциональность выступала также и в
эмпирическом факте эквивалентности тяжелой и инертной
массы. Но только теперь, в свете общей теории
относительности, раскрывшей за этой количественной
эквивалентностью логическое, сущностное тождество сил гравитации
и инерции, понятие массы стало еще более конкретным
и многозначным 8.
Взаимосвязь массы и энергии позволяет еще более
углубить понятие массы — снова за счет «очередного»
отождествления противоположных определений. Мера инерции
тела (способность сохранять данное движение)
оказывается логически тождественной с мерой способности тела к
превращению движения, с его энергетической
характеристикой. (Подобное утверждение ведет к энергетизму
только в случае предварительного «разведения» массы и
энергии по разным логическим «комнатам». Только если массу
отождествить с материей, а энергию — с движением, мож-
8 См. по этой проблеме интересную работу Н. Ф. Овчинникова
«Понятия массы и энергии л их историческом развитии и фило*
софском значении» (М., 1957).
47

но толковать соотношение Эйнштейна как обоснование
«аннигиляции материи» — «материя превращается в
движение».) В действительности определение массы и
энергии — это два противоположных определения движения
как способа существования и превращения материи.
Итак, развитое, разветвленное тождество
противоположных определений и дает реальное, действительно
строгое, в теории реализуемое научное понятие. В нашем
примере — научное понятие массы.
Реальное понятие всегда функционирует как процесс, —
как отождествление, взаимоопределение, взаимопереход
двух (как минимум) моментов развития мысли. Когда мы
утверждаем, например, что «масса — это мера инерции», то
это суждение выступает как понятие в той мере, в какой за
внешней формой («предмет — признаки», «субъект —
предикат») обнаруживается реальная диалектическая
тождественность «левой» и «правой» сторон определения. В этом
тождестве нет разделеныости предмета и его признаков,
нет никакого формального отношения между субъектом и
предикатом. Тот же самый субъект присутствует в левой
и в правой частях определения. В левой части за словом
«масса» скрывается более ранняя ступень определения,
исходный момент в развитии понятия. Под массой как
предметом определения мы подразумеваем или ньютоновское
«количество вещества», или более современное
«постоянство соотношения весов».
Правая часть нашего утверждения воспроизводит тот
же предмет, ту же массу, но только в теоретически более
развитой и конкретной форме своего определения. Это —
масса, понимаемая уже как мера инерции. Именно во
взаимоопределении, взаимоотождествлешш правой и левой
сторон определения (и там и здесь — предмет, и там и
здесь — субъект, и там и здесь — нет никаких
«признаков») реализуется научное понятие как живой,
действенный, функционирующий момент мысли.
Вернемся к таблице Синга. Если учесть все
приведенные им определения массы, то будет ясно, что в левой
части определения — на современном уровне развития
науки — снимается не один, но многие узлы предшествующих
отождествлений. Для современного ученого утверждение
«масса — это мера инерции» означает целую цепочку
явных и неявных отождествлений: структурной сложности —
соотношения весов — гравитационной способности — меры
48

превращаемости движения — меры инерции. Реальное
понятие выступает и как краткая запись узловых моментов
исторического развития науки, и как проблема,
противоречие, постановка вопроса.
Вот что означает действительное тождество
элементарности и структурности реального научного понятия.
Понятие — элементарная ячейка мысли, в нем нет различения
субъекта и предиката, предмета и признаков. Понятие
обладает структурой, в нем фиксируется логическое
тождество последовательных моментов научного познания.
Подобное определение понятий путем фиксации
узловых моментов развития того же самого понятия составляет
неявную суть всех научных определений в любой области
знания.
Когда мы определяем человека как животное,
производящее орудия, то это определение имеет какой-то
научный смысл, только если учитывать его генетический,
исторический характер.
Во-первых, в том отношении, что животное делает себя
человеком, становится человеком, производя орудия. Речь
идет не о подведении человека под более широкое понятие
(животного), а о фиксации двух этапов развития материи и
соответственно о взаимоопределении двух понятий
одинаковой степени общности. Это определение фиксирует
генезис человека, переход от биоло1ического развития к
социальному.
Во-вторых, это определение фиксирует переход от до-
марксовского понимания человека (то представление,
которое мы вкладываем в левую часть определения:
«человек— это...») к марксовскому пониманию человека в его
общественной сущности (правая часть определения).
Такой анализ возможен и необходим по отношению к
любому научному понятию. Обычное формальное внеисто-
рическое определение понятий (подведение под более
широкое понятие) не может да и не ставит задачи
воспроизвести реальное движение научной мысли.
Вспомним очень точное замечание Энгельса о
специфике определений понятия у Маркса: «Они (критики
Маркса.— В. В.) основываются на недоразумении, будто Маркс
дает определения там, где он действительно развивает, и на
непонимании того, что у Маркса вообще пришлось бы
поискать готовых и раз навсегда пригодных определений.
Ведь само собой разумеется, что, когда вещи и их взаим-
49

ные отношения рассматриваются не как постоянные, а как
находящиеся в процессе изменений, то и их мысленные
отражения, понятия, тоже подвержены изменению и
преобразованию; их не втискивают в окончательные
определения, а развивают в их историческом, resp. [соответств.]
логическом, процессе образования» 9.
Собственно, весь «Капитал» является образцом
определения понятия «капиталистический способ производства»
путем теоретического развития этого понятия. В процессе
этого развитпя понятие проходргг через различные и даже
прямо противоположные моменты определения (прибыль
возникает исключительно в процессе производства —
I том; прибыль возникает исключительно © процессе
обращения— II том). Но именно тождество этих
противоположных определений (капитализм — это производство,
выступающее моментом товарного обращения;
капитализм — это товарное обращение, выступающее момелтом
процесса производства) и дает подлинное определение
сущности капитализма (том III), определение в марксо-
вом смысле, т. е. определение как теорию, как анализ
коренного противоречия в развитии капиталистических
общественных отношений.
Вернемся, однако, к определению массы.
Если раскрыть всеобщее содержание продуманного
только что примера, то можно точнее представить
реальную структуру научного понятия как элементарного
акта мыслительной деятельности.
1. Понятие выступает как предмет размышления
(левая часть определения), т. е. как идеализованная
модель познаваемого материального объекта.
2. Понятие выступает как итог развития мысли
(правая часть определения), как результат переработки,
осмысления исходного (на данном этапе познания) идеа-
лизованного предмета. Понятие выступает (то же самое
понятие в то же самое время) как идея предмета.
3. Понятие выступает как средство познания, способ
понимания, орудие мыслительной деятельности. В нашем
примере новое понимание массы (тождество идей
инертности и гравитации) позволило переработать, изменить
как те, так pi другие представления, развить новую
теорию гравитации. Поэтому в определение понятия всегда
9 К. M а р к с. Капитал, т. III. М., 1954, стр. 16.
50

(явно или скрыто) вносится определение
закономерностей познания исследуемого предмета — или в
качестве указания на условия идеализации, или в виде
описания системы экспериментов, позволяющих
сформировать понятие, или в форме прямого введения других
понятий, средством развития которых служит исходное
определение. Так, понятие массы может быть правильно
понято, только если учесть, что оно выступает не только
и не столько отдельным предметом познания, сколько
средством развития понятия (юории) движения и
соответственно стороной, моментом этого развития, моментом
этого более конкретного понятия.
4. Понятие выступает как деятельность, как сам
процесс преобразования идеализованного предмета.
Только что мы раскрыли содержание этого тезиса,
анализируя понятие массы. Стоит лишь подчеркнуть, что
именно этот момент (понятие как деятельность) и
позволяет раскрыть тождественность формы понятия. Моменты
1, 2, 3-й реально существуют не рядом друг с другом, по
как ступени развития понятия, как тождественные по
своему содеря^анию определения. Структура понятия в
процессе движения мысли выступает как тождество,
перелив, переход, как нечто неделимое, нерасчлененяое.
Если не учитывать этого момента, т. е. характеристики
понятия как целесообразной деятельности, то все преды-
дующие моменты полностью теряют свой смысл, свое
значение.
5. Необходимо, сказали мы только что, осознать
понятие как целесообразную деятельность. Это означает
также, что понятие, выступающее в качестве идеи предмета,
оказывается одновременно импульсом всего понятийного
движения. «Конечный пункт» («правая часть»
определения понятия массы) оказывается исходным пунктом.
Более конкретное понятие предмета (вначале как цель,
как задача, неясно различаемая сквозь «магический
кристалл» наглядных представлений) предшествует своему
абстрактному «предшественнику».
Все эти моменты структуры понятия были в другом
контексте уже названы и перечислены в первой главе,
когда давалась общая характеристика познания как стороны,
как проекции единого процесса труда. Теперь, зайдя «с
другого бока», отталкиваясь от противоречий
структурности и элементарности в определении понятий, мы вновь
51

иодошли к тем же выводам, распространяющим на
движение понятий анализ процесса труда и процесса
производства в целом, данный Марксом (см., в частности, пятую
главу I тома «Капитала» и пятнадцатую главу III тома).
Однако структурность понятия означает не только эти
перечисленные выше моменты. По сути дела мы
вклинились в другой разрез анализа понятийной структуры.
Если взять понятие как элемент системы знания, если
учесть (а это необходимо), что знание развивается только
как система, если вспомнить, что понятие массы — это
момент развития понятия движения (ограничимся нашим
примером), то окажется, что структура понятия подобна
(это, конечно, только аналогия) структуре элементарных
частиц. В понятие массы входят понятия движения,
пространства, времени, энергии и т. д.— в том смысле, в
каком в протон «входят» все остальные элементарные
частицы.
«Для того, чтобы нарисовать в красках всю сложную
картину полей в структуре протона, отображая
определенным цветом «облака» тех или других частиц,
потребовалась бы палитра художника... Может быть самое
удивительное в этой ситуации то, что для подобного изображения
образа каждой из тридцати двух частиц потребовалась бы
та же самая полная палитра красок.
Вокруг электрона, например, мы должны нарисовать
поле световых квантов (пусть зеленое...), но каждый
световой квант может произвести электронно-позитронную
пару (пусть желтое...), но электронное поле способно
вызвать нуклонно-антинуклонно-нейтринное поле (пусть
красное... и серое...), но нуклонное поле, в свою очередь,.,
связано со всеми тридцатью двумя оттенками красок...
Круг замкнулся. В конкретный образ каждой данной
элементарной частицы вносят в той или иной мере свой вклад
все другие элементарные частицы» 10.
В частицу входит поле, бесконечно большое по
отношению к самой частице. Часть бесконечно больше целого!
В каждое из полей входят все остальные. «Входят» все эти
элементы друг в друга в смысле взаимопорождения, в
смысле виртуальных потенций, в смысле, который
рационально может быть истолкован единственным способом:
существование элементарной частицы — это лишь момент
10 М. А. Марков. О современной теории атомизма. «Вопросы
философии», 1960, № 3, стр. 58—59.
52

бесконечных превращений в шкале больших, вселенских
времен.
Нечто подобное следует сказать и о понятии, об его
элементарности и структурности.
В каждое понятие, в «поле» каждого понятия входит
вся система понятий, элементом которой это исходное
понятие является. Научное понятие подобно острию
бесконечного конуса научно-теоретического мышления.
Определить понятие отнюдь не означает перечислить признаки
предмета (эта операция совершается лишь с мертвым
понятием, вынутым из теоретического контекста).
Определить понятие означает развить аго, включить в узловую
линию понятийных превращений. Это означает, далее,
определить его через «место» в системе понятий, в
теоретической структуре. Следует лишь оговорить одно обстояЬ
тельство. В данном теоретическом контексте (в теории
массы, например) острием конуса, предметом развитии
выступает одно понятие, а все другие понятия этой теории
функционируют как моменты его развития и
конкретизации. В другом теоретическом контексте острием конуса,
фокусом теории выступает уже ипое понятие, а первое
играет роль одного из узлов раздвоения на «бесконечной
шкале» научного познания.
Однако логический смысл движения понятий
раскрывается лишь только в одном контексте, только как момент
развития учения о движении (в той или другой его
конкретной форме).
В логическом плане, т. е. в контексте теории
движения, развитие научных понятий и связь между ними
всегда можно (и следует) осмыслить как движение категорий,
как категориальную связь. Мыслить и означает,
собственно, устанавливать между понятиями категориальную
связь, раскрывать их категориальное значение. Причем
связь и значение понятий — отнюдь не различные вещи.
Определить данное явление как случайность уже означает
раскрыть и его содержание, и тип его связей с другими
явлениями.
В диалектической логике векторы «связок» не извне
прикрепляются к понятиям (как это происходит с
символами импликации или конъюнкции в логике формальной) ;
эти «векторы» составляют само существо категориального
значения научных понятий. Вернемся теперь к
определению понятия.
53

Исходя из изложенных только что представлений,
можно указать на один критерий, позволяющий распознавать
границы понятия как элементарного «пробега» мысли.
Эти границы выделяются достаточно жестко, в какой бы
языковой форме ни выступало понятие (в оболочке одного
или нескольких слов), если шкалой измерения избрать
категориальную структуру данного текста. В этой
категориальной структуре понятие можно выделить, распознать
как отдельное и самостоятельное, поскольку оно всегда
выступает (в логическом плане) как отдельная категория.
Причем в различных контекстах раскрывается различное
категориальное значение одного и того же понятия.
Оно выступает то в значении возможности, то в значении
причины, то в значении следствия, то в значении сущности.
Возьмем два научных текста.
1. «Поскольку накопление этих бумаг (накладных,
долговых свидетельств и т. п.— В. Б.) выражает
накопление железных дорог, рудников, пароходов и т. п., оно
выражает расширение действительного процесса
воспроизводства... Но в качестве дубликатов, которые сами могут
быть продаваемы как товары, а потому обращаются как
капитальные стоимости, они (бумаги.— В. Б.) иллюзорны,
и величина их стоимости может повышаться и падать
совершенно независимо от движения стоимости
действительного капитала, титулами на который они являются.
Величина их стоимости, т. е. их курс на бирже, необходимо
имеет тенденцию повышаться с падением уровпя
процента, поскольку последнее... является простым следствием
тенденции нормы прибыли к понижению» п.
Основная логическая структура этого отрывка (мы
отвлекаемся от более частных логических сечений)
позволяет выделить следующие основные понятия.
«Накопление... бумаг» — явление. «Накопление
железных дорог, рудников» — сущность этого явления.
«Расширение действительного процесса воспроизводства» —
сущность второго порядка. На этом первый виток кончается.
Его основной логический смысл — утверждение, что даже
в кажимости проявляется сущность. Затем идет второй
виток, развивающий противоположное определение.
Логический смысл этого витка примерно таков: в кажимости
сущность как бы воспроизводится, дублируется, а поэтому
11 К. M a p к с. Капитал, т. III, стр. 491.
54

кажимость может приобрести относительную
самостоятельность и ее движение может не совпадать (и даже
идти в другом направлении) с движением сущности.
Причем каждое из приведенных понятий — цельное в данном
контексте, включаясь в перекрестные контексты,
оказывается логически расчлененным.
Например, понятие, единое в основном логическом
контексте,— «движелже стоимости действительного
капитала» (сущность), взятое под лупу дополнительного
логического анализа, расщепляется на понятия: «движение»
(тут предметное понятие и категория непосредственно
совпадают), «стоимость» (предметность), «действительный
капитал» (сущность этой предметности). Чем точнее
определяется то логическое сечение (вся книга, данная
глава, отдельный фрагмент главы), в котором
рассматривается текст, тем яснее можно установить категориальное
движение мысли, категориальное членение понятий.
В «Капитале» это сделать особенно легко и особенно
сложно. Легко потому, что здесь мы встречаемся с очень
высокой и очень сознательной логической культурой, с
логической «жилой», выступающей на поверхность текста.
Сложно потому, что высота и развитость этой логической
культуры предполагают многочисленные переплетения,
сцепления, переходы друг в друга самых различных — в
потенции самых противоположных — логических
контекстов и подтекстов, членений и ответвлений. В
различных сечениях того же самого текста обнаруживаются
различные понятия. В одном, более фундаментальном, сече-
•иии логическое движение проходит через пять «сдвигов —
понятий». В другом сеченни — через 30 таких сдвигов, а
речь идет ведь об одном отрывке, об одном тексте. Если же
учесть, что весь этот отрывок может составлять (и
составляет), какой-то сдвиг, переход в рамках большего текста,
а затем и всей работы, то положение значительно
усложняется. Ведь этот фрагмент, состоящий из пяти (в другом
сечении — 30) понятийных узлов, в контексте целого
произведения сам оказывается одним понятием, с одним
категориальным значением.
Не будем^ дальше усложнять картину и возьмем для
сопоставления другой, физический, текст.
2. «Поскольку в классической механике свободную
эпергию можно получить, интегрируя содержащуюся в ее
определешш функцию распределения сначала по импуль-
55

сам, а затем по координатам, и поскольку единственное
влияние векторного потенциала А сводится к сдвигу
импульса в каждой точке пространства на еА/с, то сразу
очевидно, что свободная энергия не зависит от II» 12 (е —
заряд электрона, с — скорость света, H — магнитное поле
в системе единиц Гаусса).
Логическая (понятийная) структура этого отрывка
характерна для стиля современного физического мышления,
но сохраняет принципиально тот же метод членения
понятий по сдвигам категориального содержания.
В первом приближении в тексте можно выделить такие
понятия: «классическая статистическая механика»
(теоретическая система), «свободная энергия» (логическое
следствие), «интегрирование функции ее распределения но
импульсам и координатам» (логическое оспование),
«влияние векторного потенциала» (другое логическое
основание), «сдвиг импульса» (логическое следствие),
«независимость свободной энергии от магнитного поля»
(логическое следствие второго порядка). Логический смысл
категориального движения сначала представляется в
таком виде: «в данной теоретической системе связь между
ее логическими компонентами такова, что компонент F
(свободная энергия) независим от компонента H
(магнитное поле)». Казалось бы, связи понятий в этом отрывке
вполне можно было передать знаками «импликации»,
«конъюнкции» и т. д., представив движение мысли в
строго формализованном виде. Казалось бы, вообще можно
элиминировать понятия (и их категориальное значение)
из приведенного рассуждения Пайерлса, заменив их
терминами и символами. Однако нет ничего ошибочнее такого
предположения.
Подтекст логики Пайерлса (в приведенном отрывке)
таков: если принять модель, представляемую классической
статистической механикой, то связь между явлениями
самой действительности будет выглядеть таким-то образом.
За логическим следованием понятий все время
просвечивает определенная связь явлений. Плоскостная логическая
проекция (связь компонентов теории) имеет смысл только
в своем соотношении с объемным «предметным»
инвариантом. Пайерлс все время помнит об условиях идеализации,
его концепция (так же как реальная мыслительная уста-
12 Р. П а й о р л с. Квантовая теория твердого тела. Сб.
«Теоретическая физика XX века». М., 1962, стр. 176—177.
56

яовка большинства современных физиков) предельно мо-
сеологична. Нельзя забывать, постоянно подчеркивает
Пайерлс, что логика «образа», «мысленного предмета»,
теоретической системы не может быть прямо
отождествлена с логикой самой действительности. Необходимо всегда
чомнить о сложных отношениях между действительным
и мысленным предметом, об их тождестве и их
противоположности (материальное и идеальное). Теория всегда
непосредственно объясняет мысленный предмет и лишь
посредством его — саму действительность. Поэтому
необходима постоянная перепроверка, следует включить в
теоретическую систему, в логику понятий указание на
характер отношений между мысленным и действительным
предметами. Вот почему как раз современные физические
теории (и понятия), основанные на разрушении
интуитивных представлений о полном абстрактном тождестве
мысленной модели и материального предмета, становятся
абсолютно бессмысленными, если подменить понятийную
структуру — структурой знаковой.
Это не значит, что знаки не нужны или что знаковая
система не включается в структуру теоретических
построений. Наоборот, поскольку в современных теориях
специальный анализ плоскостных логических проекций
(связей внутри логической модели) приобретает особое
самостоятельное значение, роль знаковых систем в
громадной степени возрастает. Все это мы прекрасно понимаем.
Утверждение об абсолютной бессмысленности теорий, в
которых понятийная система подменена знаковой,
означает только одно: вне понятийного контекста (это не
интерпретация теории, а сама ее суть) теория никакого
смысла не имеет, поскольку смысл любой теории состоит
в понимании ее логических связей а) как связей
предметных, особенных и б) как связей категориальных, всеобщих.
Но тождество этих двух отношений и составляет
понятийный контекст любой теории.
В тексте Пайерлса (и это также крайне характерно)
непосредственно логическое движение выступает как
«чисто логическое» следование, вместо категорий на
поверхность выступают «логические основания» и
«логические следствия». Эта превращенная форма и создает
соблазн подмены категориальных сцеплений
(необходимость — случайность, сущность — явление, причина —
следствие) однолинейными, плоскостными связками.
57

Однако в действительности в этой плоскостной форме
проецируются вполне «объемные» отношения. Стоит
учесть отношение между «теоретической системой» и
«системой» чувственно-предметных связей (объективное
значение понятии «энергии» или «импульса»), и сразу же
однолинейная импликация ( «поскольку — постольку» )
расслаивается на самые многообразные категориальные
связи (в одном случае «поскольку — постольку» скрывает
причинную связь, в другом — связь сущности и явления,
в третьем — связь содержания и формы).
Текст Пайерлса, если учесть все эти моменты,
позволяет применить критерий «одно понятие — одна
категория» с той же определенностью, как и текст «Капитала».
В данном контексте не существенно отличие
материальной и формальной импликаций. Что касается различных
видов строгой импликации, то дела они не спасают.
Конечно, стремление к строгой импликации несет в себе
тенденцию расслоения однолинейных, формально обобщенных
связей (следование вообще) на связи содержательные;
однако эта тенденция в своем классификационном
выражении скорее вредна, чем полезна. Так, выделение
причинной импликации оказывается совершенно
бессмысленным «волосорасщеплением», если не учитывать, что
категориальное (подлинно логическое) содержание причинной
связи может быть понято только в единстве
(противоположностей) с категориями: условие, сущность,
возможность, необходимость..., т. е. в системе категорий.
3. Диалог о противоречиях элементарности
и структурности
Автор. Анализ категориальной структуры научного
текста выявил новые существенные трудности определения
понятий.
Во-первых, оказалось, что в одном и том же тексте
можно обнаружить самое различное число понятий в
зависимости от проведенного сечения. В логическом движении
можно выделить самое различное число понятийных
«сдвигов».
Во-вторых, в различных контекстах одно и то же
понятие будет выступать в различном категориальном
значении — то как возможность, то как явление, то как причи-
58

на. Предложенный критерий, казалось бы, не уменьшил,
а увеличил многозначность определения понятий. Правда,
этот критерий позволил подчеркнуть объемность,
многозначность предметного понятия, невозможность свести его
к термину, к знаку. Никакая плоскостная проекция
(данный контекст) не исчерпает понятийного значения.
Больше того, как инвариант бесчисленных категориальных
значений любое предметное понятие определяется всей
системой категорий в ее бесчисленных переплетениях и
узлах. Все это так. Однако это добавление, очень приятное
для концепции автора, ничуть не облегчает ситуации;
картина еще более усложняется. Конечно, можно «вынуть»
понятие из логического движения, из теоретического
контекста, тогда оно сразу потеряет свою категориальную
многозначность и «ссохнется» до однозначного термина,
до номинальной дефиниции. Но ведь мы хорошо помним,
что дальше будет необходимо реально определять понятие,
устанавливать комплекс признаков, раскрывать между
ними связь... Короче говоря, необходимо одно из двух: или
двигаться в дурную бесконечность все более мелких
дефиниций, или вводить данное понятие в теоретическую
систему, что означает одновременно развертывать понятие как
систему, как теоретическую структуру. И снова мы у
порога той же самой трудности. И это еще не последняя
трудность. Внимательный читатель заметит в наших
размышлениях одно несоответствие.
Читатель. Действительно, мне кажется, Вы
отождествляете два различных отношения. Одно дело утверждать,
что в данном логическом контексте понятие
отождествляется с одной категорией, а в других контекстах — с
другой, третьей, четвертой и т. д. Совсем другое дело
утверждать, что каждое понятие выступает как система
категорий, определяется как средоточие этой системы. В
первом случае речь идет не об определении понятия, а просто
о различных логических контекстах его
функционирования. В разных отношениях понятие играет различную
логическую роль. Это достаточно тривиально.
В другом случае («понятие — средоточие системы
категорий») речь идет уже об определении понятия, об
определении его содержания. Из первого утверждения
незаконно делать вывод о правильности второго утверждения.
Автор. Вы правильно уловили один поспешный скачок
в логике моих рассуждений. Но я просто соединил
59

«напрямую» два крайних пункта этого логического
перехода. А если мы введем и промежуточные звенья, то многое
станет ясным. Когда в пределах данной теории понятие
стоимости, например, употребляется в различных
логических контекстах, то каждый из этих контекстов, каждое
из категориальных значений вносит новый вклад, новую
грань в определение самого понятия, в его определение
«через теорию». Когда Маркс раскрывает значение
стоимости как сущности процесса ценообразования, как закона
товарных отношений, как генетически исходного пункта в
образовании цены производства, как реального
содержания меновой стоимости товара, то именно во всех этих
определениях развертывается природа стоимости,
анализируется развитие стоимости как реального общественного
отношения и соответственно анализируется развитие
понятия стоимости.
Мне казалось, что все эти промежуточные логические
звенья как бы сами собой подразумевались, но теперь я
понимаю, в чем дело, что именно Вы упустили из виду.
Когда я говорил о теоретическом понятии как системе
категорий, то речь шла отнюдь не об абстрактной
категориальной системе. Речь шла о том, что только во
всесторонних категориальных связях данного научного понятия
(стоимости и цены; стоимости и меновой стоимости и т. д.)
раскрывается действительное предметное содержание
этого понятия. Определить (развить) понятие в
теоретической системе и означает поэтому одновременно определить
его в системе категорий. Последовательное «проведение»
предметного понятия через различные категориальные
отношения — это лишь теоретический способ
воспроизведения реальной многогранности и противоречивости самого
предмета познания. Такой способ последовательного
воспроизведения «одновременных» отношений оказывается
возможным благодаря той характерной особенности
понятия, которую я уже не раз подчеркивал. Содержанием
научного понятия оказывается та система понятий,
частью, моментом которой данное понятие является. Система
понятий входит в отдельное понятие, подобно тому как в
«элементарную» частицу входит система полей и
излучений. Поэтому, будучи «рядом» с другими понятиями
определенной теоретической структуры, данное понятие вместе
с тем включает эти понятия в себя как моменты своего
определения и развития. Сказанное относится ко всем поня-
60

тиям той же теоретической системы. Теоретическая
система является поэтому одновременно и последовательным
развитием данного понятия (в новых и новых
категориальных отношениях), и моментальным снимком развитого
понятия, многогранного, противоречивого, бесконечно
разветвленного.
Читатель. Теперь мне ясен смысл совершенного Вами
перехода от утверждения многозначности понятия в
различных контекстах к утверждению его актуальной
многозначности («система категорий»). Но горе в том, что в
этом случае положение усложняется еще больше. Теперь
необходимо снова разбираться в несоответствии
элементарности и системности понятия. Характеризуя
элементарность понятия, Вы сначала определили его как
элементарный сдвиг в процессе мышления, как элементарное
преобразование мысленной модели. Структурность
понятия выступала при таком понимании как структура
элементарного (далее неделимого) акта умственного труда.
Мне кажется, я правильно, хотя, может быть, несколько
упрощенно, воспроизвожу Вашу мысль. Но все, что Вы
сейчас доказываете, приводит к совершенно другим
представлениям. Теперь структурность понятия выглядит как
структурность теоретической системы, а элементарность
того же понятия — как элементарность отдельного
логического контекста, в котором понятие можно отождествить
с отдельной (одной) категорией. Никакого преобразования
мысленного предмета тут, по-моему, не происходит. Мало
того, что Вы ввели в определение понятия невероятную
многозначность, привлекая для этого целую теоретическую
систему, да еще проецированную в разных логических
сечениях. Вы не удержались от неприятной многозначности
в собственных определениях, подразумевая под
структурностью понятия сначала структурность умственного труда,
а затем — структурность теоретической системы. Вот к
чему приводит стремление спасти понятие от знаковых
упрощений, от терминологической однозначности.
Автор. Что же, согласен. Вы точно описали еще одно
затруднение, усложняющее анализ научных понятий. Но
я думаю, что именно в этой последней антиномии
скрывается возможность разрешить все другие трудности и
выделить понятие как реальный, достаточно строго
очерченный предмет анализа. Но тут пора снова прервать
диалог и подойти к еще одному уточнению наших интуитив-
61

пых представлений о том, что такое понятие. Это новое
уточнение разрешит, как нам кажется, большую часть
сомнений внимательного читателя.
Понимание структуры понятия как структурности
элементарного акта умственного труда было достигнуто на
основе анализа отдельного понятия, выделенного из
теоретической системы и представленного в форме
замкнутого определения («масса — это...»). С другой стороны,
понимание структурности понятия как элемента
теоретической системы было достигнуто на основе анализа самих
этих систем, точнее — их фрагментов, обладающих,
однако, природой целого, природой теории 13. Причем сразу же
вспоминаются два «мостика», соединяющих то и другое
понимание. (Правда, оба эти перехода были позабыты
нашим внимательным читателем.)
Первый «мостик». Можно вспомнить, что в процессе
анализа понятие массы стало расщепляться на целую
цепочку элементарных понятийных сдвигов, оказалось
краткой записью исторического развития физики. Через этот
мостик мы вышли к теоретической системе в ее
филогенезе.
Второй «мостик». Анализируя орудийную роль понятия
(как момента умственной деятельности), мы увидели, что
всякое научное понятие выступает связью понятий, его
дологическое содержание и есть логическая связь
(случайность — необходимость, возможность — действительность).
Через этот мостик, мы, собственно, и вышли к системному
анализу, к анализу понятия как элемента теоретической
структуры. Мостики есть. Но все же в нашем анализе два
аспекта структурности хотя и связаны мостиками, но их
органическое внутреннее тождество отнюдь не очевидно.
1) Анализируя теоретическую систему, мы потеряли
представление о понятии как трудовом акте; 2)
анализируя понятие как трудовой акт, мы лишь потенциально
учитываем теоретическую структуру понятия; 3) анализ
понятия как теории (Маркс, Пайерлс) и анализ понятия
как генезиса, как истории науки (ср. понятие «массы»)
оторваны друг от друга, во всяком случае не выступают
в органическом тождестве; 4) только разлагая
элементарность понятия, сбрасывая ее как шелуху, мы выделяем
13 См. приведенные выше тексты из работ К. Маркса и Р. Пай-
ерлса.
62

системные элементы, и понятие предстает как научная
теория, как история науки. Каждый раз, чтобы
проанализировать структурность понятия, мы должны взять под
лупу анализа уже не само понятие, но какое-то страшно
сложное логическое образование — теоретическую
систему, или (и) контекст исторического развития науки. Жо-
лудь гибнет, развиваясь в дуб. Это обстоятельство тем
более неприятно, что оно возрождает в известной мере уже
знакомый нам порочный круг: понятие определяется через
систему понятий («целое»), система понятий — через
совокупность своих «частей». Вместо того чтобы
анализировать данное понятие, мы уходим от него все дальше и
дальше.
Правда, одна из этих трудностей (п. 3.) в значительной
мере устраняется, если проанализировать само отношение
исторического и логического, если рассмотреть научную
теорию как идеализованную запись истории исследуемого
предмета. Эта идеализация означает, что в научной теории
история самого предмета воспроизводится через призму
«второй истории», истории познания и преобразования
этого предмета. При этом взаимно корректируются и
идеализируются как история предмета, так и история его
познания. Такой анализ диалектики исторического и
логического осуществлен Марксом в «Капитале» и в последнее
время представлен в ряде очень интересных работ, в
частности в книге Э. В. Ильенкова «Диалектика абстрактного
и конкретного в «Капитале» Маркса». Мы сейчас не будем
повторять эти выводы, крайне важные для правильного
понимания всего дальнейшего изложения. Читатель может
сам обратиться к работам Э. В. Ильенкова, Б. М. Кедрова,
М. М. Розенталя, Б. А. Грушина, Г. П. Щедровицкого.
Сейчас существенно подчеркнуть другое. Основные
трудности все же не исчезают автоматически даже при
самом правильном понимании диалектики исторического и
логического.
Остается в силе, во-первых, трудность, связанная с
двойным пониманием элементарности (и соответственно
структурности) понятия: >а) как умственной деятельности
и б) как теоретической системы. И, во-вторых, остается
затруднение, связанное с тем, что сама элементарность
понятия каждый раз исчезает в пользу структурности и
порочный круг определения части через целое, а целого
через частп повторяется вновь п вновь.
63

Способ определения понятий, их понимания, анализа
их содержания все время отрывается от тела самого
понятия как цельного, непрерывного, неделимого момента
научно-теоретического мышления. Больше того, способ
определения понятий каждый раз останавливает процесс их
развития, каждый раз вырывает понятие из логического
контекста, т. е лишает их смысла и содержания. Решение
этой трудности продиктовано, как нам представляется,
самой постановкой вопроса. Следует найти такой способ
определения понятий, когда определение становится
ненужным или, точнее, когда понятие определяется через себя
самого, а не через другие понятия. Следует найти такой
способ изложения теории, определяющей и развивающей
содержание научного понятия, чтобы изложение это свело
себя на нет. Следует найти такой способ объяснения
мысленного предмета, чтобы стало излишним само это
объяснение.
Эта задача может быть сформулирована и иначе:
следует найти определение сущности предмета,
тождественное с определением его
существования. Только тогда понятие как мысленный
предмет размышления останется единым, неделимым, не будет
необходимости дополнительно объяснять этот предмет.
В таком виде постановка задачи уже содержит в себе
половину решения. С одной стороны, подсказывается
генетический подход. Именно в исходном пункте развития
научной теории можно надеяться найти прямое тождество
теории и понятия, можно найти теорию, выступающую в
форме понятия (а не наоборот, как это бывает в развитой
теории), можно нащупать тождество «описания»
предмета» и способы его «объяснения». С другой стороны,
подсказывается и схема решения. Для того чтобы понятие как
идеализованныи предмет познания и понятие как идея
предмета непосредственно совпадали, чтобы речь шла
именно об одном, неделимом понятии, необходимо, чтобы
способ объяснения предмета оказался способом... его
построения! Только имея дело с таким логическим
феноменом, мы сталкиваемся с понятием в собственном смысле
слова.
Читатель. Мне кажется, что с таким логическим
феноменом мы нигде и никогда не встречаемся. Или, иными
словами, Ваших понятий «в собственном смысле слова»

вообще не существует. Во всяком случае не существует в
реальном развитии науки. Конечно, я представляю, что в
перегонных кубах сложнейших логических
преобразований можно будет выделить это «химически чистое
понятие», но это уже будет не наука, не обычная человеческая
мысль, а просто-напросто логическая схема. Алхимия
какая-то...
Автор. Я согласен с Вами, что для выделения понятия
«в собственном смысле слова» действительно нужна
своеобразная «перегонка». Называется она идеализацией.
Только после специального анализа, введения
дополнительных условий идеализации, осуществления ряда
мысленных экспериментов над «обычным понятием»,
органически слитым с «телом» теории, можно зафиксировать
понятие в качестве отдельного, самостоятельного,
элементарного умственного акта. Причем эта идеализация
необходима для того, чтобы понятие, выделенное из
теоретической системы, не потеряло своей понятийной природы
(соответственно, не потеряло структуры теории), не
превратилось в номинальную дефиницию, в термин, в «звук
пустой». Разногласия наши начинаются дальше. Я
полагаю, что после такой «перегонки», после идеализации,
точнее, в свете этой идеализации, обнаружится, что любое
коренное понятие какой-либо теории, включенное в самое
сложное теоретическое движение, обладает именно теми
свойствами, которые были подмечены, выделены,
сформулированы в результате «перегонки». Дело лишь в том, что
множество перекрестных логических контекстов той или
другой теоретической системы обычно не позволяет
разглядеть это понятие в чистом виде, в действительном
значении. Вы не согласны со мной. Вы считаете, что
невозможность непосредственно в «нормальной науке» обнаружить
научные понятия «в собственном смысле слова» уже
означает мистичность развиваемой здесь точки зрения. Вот
в чем наше разногласие. Однако эти расхождения можно
свести к минимуму, обратившись к истории науки. Мы не
будем сейчас делать никаких искусственных «перегонок».
Мы используем те идеальные условия, которые
подготовила сама история науки. Понятие в чистом виде можно
обнаружить в исходном пункте многих научных теорий,
обладающих достаточной силой всеобщности. В этой работе
речь пойдет об истории механики, о генезисе понятия
( = теории) механического движения.
3 Анализ развивающегося понятия
65

Читатель. Не смогли бы Вы кратко резюмировать свои
мысли?
Автор. Очень кратко можно было бы сказать так:
понять предмет значит «построить» его. Поясню сейчас, как я
понимаю это выражение. Разрешение очерченных выше
трудностей коренится, на наш взгляд, в том, что научное
понятие выступает как тождество «описания» и
«объяснения»; способ объяснения предмета оказывается способом
мысленного построения этого предмета 14, т. е.
«генетическим описанием» той же самой идеализованной модели.
Если изложить сформулированный выше подход в
терминах Спинозы, то можно сказать так: понятие предмета —
это такое его определение, такая логическая форма, в
которой предмет выступает как причина самого себя. Ответ
на вопрос «почему?», скажем, «почему движется тело»,
совпадает (в .понятии) с ответом на вопрос, «как
происходит движение?» Стоит добавить, что под вопросом
«почему?» подразумевается не просто причинный аспект,
но совпадение вопросов о «сущности» и «причине»
движения. В гегелевской логике это совпадение реализуется
в категории субъекта.
С логической точки зресния, тождество вопросов
«почему движется тело?» и «каким образом оно движется?»
выступает в форме вопроса «как возможно движение?»
Так, формулировка принципа инерции совпадала с
понятием механического движения, поскольку этот принцип
не требовал дополнительных причин движения, смыкал
в едином образе ответы на вопросы «почему?» и «как?».
Вернемся к понятию «в собственном смысле слова».
Наша ссылка на Спинозу не носит метафорического
характера. Спиноза действительно очень глубоко проник в
сущность научного определения понятий. Необходимо,
утверждал он,
«I — Чтобы определение исключало всякую
(внешнюю) причину, т. е. чтобы его объект для своего
объяснения не нуждался ни в чем другом, кроме своего бытия.
II — Чтобы, дав определение вещи, мы не оставляли
никакого места для вопроса, существует ли она.
14 Недавно Ю. М. Бородай блестяще раскрыл истоки этой
концепции (мысленное конструирование идеализованного предмета
как средство познания предметной действительности) в
философии И. Канта (Ю. М. Бород ай. Воображение п теория
познания. М., 1966).
66

III — Чтобы оно... не содержало никаких
существительных, которые могут быть сделаны прилагательными,
т. е. чтобы оно не выражалось в каких-либо абстракциях.
IV — И, наконец (хотя отмечать это и нет большой
необходимости), требуется, чтобы из определения вещи
выводились все ее свойства» 15.
К этим требованиям нечего добавить. За исключением,
правда, одного, довольно существенного соображения.
Для Спинозы эти требования приложимы только к «не-
сотворенным вещам», т. е. природным объектам.
Предметы, сделанные или «придуманные» человеком, должны
определяться иначе — через «ближайшую причину». Так,
определение понятия «круг» Спиноза дает через
определение его генезиса — «круг — это фигура, описываемая
какой-либо линией, один конец которой закреплен, а
другой подвижен» 16.
С нашей точки зрения, в том-то все и дело, что каждая
несотворенная вещь воспроизводится в понятии как
сотворенная, как произведенная, как «ближайшая причина
самой себя» (ср. определение круга в описании
Спинозы). Причем эта поправка к Спинозе носит обратимый
характер. В научном понятии сотворенная вещь должна
рассматриваться как несотворенная, т. е. ее причина
должна быть открыта в ней самой, в ее внутренней сущности.
В понятии предметная деятельность воспроизводится в
форме предметной действительности. И наоборот:
предметная действительность воспроизводится — в понятии —
в форме предметной деятельности. Вот почему в
дальнейшем, когда мы будем говорить об истории понятия
движения (в механике), речь пойдет не о том, как изменялись
дефиниции движения, а о том, как изменялись исходные
мысленные эксперименты, позволяющие мысленно
вычленить движение «в чистом виде», в элементарной идеали-
зованной форме, в тождестве сущности и существования,
т. е. в качестве спинозовской «causa sui».
Такой простейший мысленный эксперимент не только
позволяет правильно сформулировать сущность движения,
т. е. определить его понятие. Мыслепное «построение»
движения само может быть отождествлено с понятием
15 С п я TI о з а. Трактат об усовершенствовашш разума. М.,
1934, стр. 134.
16 Там же.
3* 67

движения. В элементарной идеализованной модели
движения (тождественной с элементарным, идеализованным
экспериментом) заложены все возможности далынейшего
развития теории движения, возможности, реализуемые
в ходе развития самой этой исходной модели — ее
разветвления и конкретизации. В дальнейшем движении
познания предмет (идеальный) все более конкретизируется,
идея предмета, способы его построения также становятся
все более конкретными и развитыми. Понятие
развивается, но все время сохраняет свою действительную природу,
т. е. развивается по принципу «понять предмет — значит
построить его». Любая самая разветвленная теория
остается развитым понятием. Не только в том смысле, что она
развилась из понятия, а в том, что теория сохраняет
природу понятия, его неделимость, тождественность
«субъекта» и «предиката». Теория — это цельное понятие,
поскольку она представляет собой такой способ анализа
сущности предметов, который осуществляется как их
мысленный синтез, мысленное построение.
4. Физики о природе и функциях научного понятия
Присмотримся теперь, какой смысл вкладывают в
понятие «понятия» сами естествоиспытатели, особенно,
когда задумываются над вопросами истории и теории
науки. Важно ведь показать, что приведенные выше
соображения отвечают не просто «концепции» автора, но
объективно сложившимся потребностям современной науки.
Важно понять, какие требования к своему понятийному
аппарату предъявляют сами творцы науки: действительно
ли они жаждут превратить все научные понятия в
однозначные термины, в элементы знаковой системы, или они
опасаются каких-то неприятных последствий, не от самой
формальной логики, конечно, но от этой
формальнологической экспансии. Конечно, употребляя слова «они»,
«естествоиспытатели», мы вовсе не проводим формального
обобщения. Мы говорим о крупнейших ученых
творческого типа, задумывающихся над делом собственных рук,
собственного разума.
Начнем этот небольшой исторический экскурс со
второй половины XIX в.
$8

Б интересной статье «Философии и естественные
науки» (введение к курсу теоретической физики) Герман
Гельмгольц формулирует свои требования к научным
понятиям. «Философы, к которым я обращался, — пишет
он, — начинают свои исследования с понятий, уже
нашедших себе выражение в слове, и обычно совершенно не
знают или знают по насльтшке о предшествующих
понятиям процессах собирания фактических сведений;
поэтому мне пришлось опираться на собственные си-
.лы...» 17
Далее Гельмгольц разъясняет в чем недостаток таких
определений, когда понятие берется как нечто ставшее,
отпечатанное в термине как результат. «Цель физических
наук — понимание явлений природы. «Понимать» же —
значит образовывать понятия. И вот, если мы пожелаем
узнать, как образуются понятия и как они соподчиняются
друг другу...» 18, «то традиционная логика сразу же
пасует, она утверждает в своих заключениях лишь то, что
должно стать заранее известно, прежде чем вообще можно
установить большую посылку. В этом смысле вполне
оправдывается название логики, обозначавшее
первоначально искусство слова... Старая логика... по существу
представляет ряд указаний для одних о том, как правильно
говорить, а для других, как придавать надлежащий смысл
высказанным положениям... Во всей цепи логических
операций мы вовсе не имеем дела с образованием новых
истин, новых понятий. В полную противоположность
этому, в естественных науках нам приходится заново
приобретать знания, до этого еще не добытые, (которых нам
никто другой не может сообщить... По крайней мере
именно такого рода ранее неизвестные положения образуют
главную часть науки о природе и ее самый существенный
элемент» 19.
С большим сочувствием относится Гельмгольц к
индуктивной логике, но и тут он видит основной недостаток
в бесплодном понимании самого термина «понятие». Если
взять понятие как момент познания, а не как готовый
результат, то определение научного понятия потребует
17 Сб. «Философия науки», ч. 1, вып. 1 М,, 1923, стр. 68.
18 Там же, стр. 72.
w Там же, стр. 71
69

не перечисления признаков предмета, пусть самых
существенных, а формулировки закона 20.
Понятию можно дать адекватное выражение только
в форме закона природы. «...Каждое правильно
повторяющееся в природе явление можно выражать согласно его
действительному содержанию, согласно его понятию,
только в виде закона» 21.
Это — о Гельмгольце.
Макс Плапк в своей «Общей механике» постоянно
подчеркивает, что определения понятий должны
включать в себя возможность дальнейшего развития и
изменения. Для Планка определить понятие означает
сформулировать проблему, т. е. выделить нечто непонятное,
проблематичное в изучаемом предмете, нечто не
укладывающееся в понятие, большее, чем понятие, а именно — предмет
нозпания.
«...Я стремился при выводе какого-либо закона идти
не формально кратчайшим путем, а применял наиболее
подходящий способ, который по большей части совпадал
с историческим развитием науки». Обычно наука
излагается так, «что по существу затруднения скрыты в
определениях. Но, по моему мнению, при первоначальном
введении в какую-либо пауку существенным является, чтобы
основные определения не выдвигались сразу как нечто
окончательно установленное, но чтобы их полезность и
необходимость выявлялись только по мере изложения
наукп при трактовании определенных проблем» 22.
Излагая вслед за Галплеем логику формирования
принципа инерции и используя эту логику развития понятия
как основу определения инерции, Планк сразу же
предупреждает: «Предыдущие умозаключения ни в коем
случае не представляют доказательства принципа инерции:
они должны только наметить тот путь, по которому можно
прийти к установлению этого принципа. Доказательство
принципа можно найти единственно и исключительно в
тех подтверждениях, которые получаются при его
бесчисленных приложениях» 23.
20 Детальнее об определениях через закон см. труды Б. М.
Кедрова, в частности IV часть настоящей работы.
21 Сб. «Философия науки», ч. I, вып. I, стр. 74—75.
22 Макс План к. Введение в теоретическую физику, ч» Т.
Общая механика. Мм 1932, стр» 3.
23 Там же, стр. 12.
70

Неявно полемизируя с Махом, Планк отвергает
формально безупречное определение силы через ускорение.
Такое определение было бы простым, но замкнутым,
неспособным к развитию.
«Если бы определять силу прямо через ускорение,
тепло по изменению объема или цвет — непосредственно
длиною волны, то эти понятия потеряли бы как раз то
значение, которое делает их ценными при точном
исследовании и которое,— что еще важнее,— открывает путь
для дальнейшего развития физических теорий...
Определение силы должно быть способно к дальнейшему
усовершенствованию и обобщению» 24.
Откроем «Эволюцию физики» Эйнштейна и Инфельда.
Мысль об эволюции коренных физических понятий,
трактуемых не как дефиниции, а как «руководящие идеи»
при решении сложнейших научных проблем, составляет
стержень всей книги, и выделить тут одну или другую
цитаты крайне трудно.
Подчеркнем лишь несколько мыслей. Через всю «Эво-
люцргю физики» проходит идея, что в основе физических
понятий лежит, точнее, их суть составляет идеализован-
ный эксперимент, воспроизводящий идеальную модель
того или иного процесса25.
Каждый такой решающий мысленный эксперимент
оказывается предметной, содержательной стороной
формирования руководящих физических идей.
«Наш интерес лежит в первоначальной стадии
развития (понятий.— В. Б.), в исследовании начальной
руководящей идеи, т. е. в раскрытии того, как рождаются новые
физические понятия в жестокой борьбе со старыми
понятиями» 26.
«Самые фундаментальные идеи науки по существу
своему просты и, как правило, могут быть выражены языком,
понятным каждому. Но, чтобы ухватить всю совокупность
следствий, выводимых из той или иной общей идеи,
требуется знание высоко уточненной техники
исследования...» 27
24 Там же, стр. 14.
25 Эйнштейн и Инфельд. Эволюция физики. М., 1948,
стр. 30—32.
26 Там же, стр. 46.
27 Там же, стр. 47.
71

В другом месте, объясняя пути изменения научных тге-
нятий, Эйнштейн и Инфельд пишут:
«...Введенные здесь новые понятия тесно
переплетаются с понятиями уже известными и с понятиями, которые
мы еще встретим. Ход мыслей, развитый в одной ветви
науки, часто может быть применен к описанию явлений,
с ваду совершенно отличных. В этом процессе
первоначальные понятия часто видоизменяются, чтобы
продвинуть понимание как явлений, из которых они произошли,
так и тех, к которым они вновь применены» 28.
Именно в процессе изменения и преобразования
понятий они раскрывают свое глубинное содержание,
содержание проблемы, в них заключенной.
«Формулировка проблемы часто более существенна,
чем ее разрешение, которое может быть делом лишь
математического и экспериментального искусства» 29. Там,
где начинается умение, а тем более — навык решать
задачи, там понятие, по сути дела, уже кончается, там
наступает царств-о дефиниций и символики.
«В создании физической теории существенную роль
играют фундаментальные идеи. Физические книги полны
сложных математических формул. Но началом
физической теории являются мысли и идеи, а не формулы. Идеи
должны позднее принять математическую форму
количественной теории, сделать возможным сравнение с
экспериментом» 30.
Но, пожалуй, интереснее всего Эйнштейн в своих
наиболее «неосторожных» (с точки зрения механистического
материализма) гносеологических выводах. Через
большинство его «эпистемеологических высказываний»
проходит мысль, что понятия — это не простые «копии вещей»,
не прямые «сводки эмпирии», по «свободные изобретения
разума». Это утверждение должно быть осмыслено в
определенном логическом контексте. В понятии,
утверждает Эйнштейн, сущность вещей именно создается,
изобретается и вместе с тем — отображается. Познание, по
Эйнштейну, парадоксально; в результате «свободного
изобретения» достигается отображение вещи, как она «есть сама
по себе, без сравнений и сопоставлений». «Понятия изо-
28 Эйнштейн и Инфельд. Эволюция физики. M, 1948,
стр. 55.
29 Там же, стр. 88.
30 Там же, стр. 246.
72

брегаются». В результате «воспроизводится объективная
сущность вещей». Примерно такую формулировку этого
парадокса можно встретить в большинстве историко-на-
учных и теоретико-познавательных экскурсов Эйнштейна.
Вот один пример. Понятие «поля», утверждает
Эйнштейн, — свободное изобретение гениального Максвелла.
И тут же разъясняет: «Нужно было смелое научное
воображение, чтобы понять, что не поведение тел, а
поведение чего-то находящегося между ними, то есть поля,
может быть существенно для направления событий и для
их понимания».
«Другое свободное изобретение» — «четырехмерный
пространственно-временный континуум... с новыми
свойствами преобразования». И сразу же — трезвое
«дополнение»: «Любая система координат оказалась одинаково
пригодной для описания явлений природы» 3I.
Но Эйнштейн не просто сформулировал парадокс,
антиномию, он нашел пунктир его решения — понятие
«изобретается/» в том смысле, что ученый мысленно
экспериментирует с предметом, предельно идеализируя его,
извлекает из случайного и преобразовывает в сознании
(духовно-практическая деятельность). В результате
создается такая мысленная модель предмета, процесса, где все
необходимо, все соответствует понятию, где не нужно извне
объяснить вещь, где она сама себя «объясняет». Эта
созданная в мысли, изобретенная, идеальная вещь уже не
похожа на свой непосредственный прототип, но она
«изображает», моделирует изучаемый процесс в его сущности.
Это не цитата. Но это смысл, достаточно точно
воспроизведенный, той основной идеи, которая пронизывает как
«Эволюцию физики», так и другие гносеологические
работы Эйнштейна.
Еще интереснее мысли Эйнштейна о самом механизме
(«секрете») того мысленного эксперимента, в результате
которого изобретается «руководящая идея» (понимается
сущность вещей). Сутью этого механизма оказывается, по
Эйнштейну, экспериментальное (мысленное)
отождествление противоположных форм существования предмета32.
Теперь перейдем к высказываниям таких якобы
«позитивистски мыслящих физиков», как Вернер Гейзенберг
31 Там же, стр. 262—263.
32 Там же, стр. 31—32, 43—44, 136—139 ц. дц„
73

«...Позитивистская схема мышления,— пишет Гсйзея-
берг,—развитая на базе математической логики, в целом
слишком ограничена для описания природы, в котором
все же необходимо употреблять слова и понятия, не
всегда строго и точно определенные» 33.
Далее Гейзепберг разъясняет: понятия науки не
могут быть точно определены в позитивистском духе, nj-
скольку в их определение должна быть включена
возможность дальнейшего развития и изменения, поскольку
всегда необходимо указать пределы той идеализации, которая
позволяет изолировать данный круг явлений от
бесконечно многообразных связей.
«Значения всех понятий и слов, образующихся
посредством взаимодействия между миром и нами самими, не
могут быть точно определены... мы никогда не знаем, где
лежит граница их применимости.
Если мы описываем группу связей с помощью
замкнутой и связной системы понятий, аксиом, определений и
законов, что со своей сторопы может быть снова
представлено в виде математической схемы, то мы фактически
изолируем и идеализируем эту группу связей — с целью их
научного изучения. Но даже если достигнута полная
ясность, то всегда остается еще неизвестным, насколько
точно соответствует эта система понятий реальности»34.
Все время повторяется одна мысль: определить понятие —
это означает раскрыть процесс его формирования. Это
значит раскрыть меру неопределенности этого понятия по
отношению к познаваемому предмету, всегда более богатому
и многостороннему.
И еще одна выдержка из Гейзеыберга, точнее, из Гете.
Выступая против преувеличения роли «логических схем».
Гейзенбер^ вспоминает известные слова, с которыми в
«Фаусте» Мефистофель обращается к ученику:
« .. полезно было бы для Вас
Курс логики пройти: в ее границах
Начнут сейчас дрессировать Ваш ум,
Держа его в ежовых рукавицах,
Чтоб тихо он, без лишних дум
И без пустого петерпенья
Всползал по лестнице мышленья,
33 В. Гейзенбер г. Физика и философия. М., 1963, стр. 01.
34 Там же, стр. 82,
74

Чтоб вкривь и вкось по всем путям
Он пе метался там п сям.
Затем впушат Вам,— ради той же цели,
Что в нашей жизни всюду, даже в том,
Что прежде сразу делать Вы умели,
Как, например, питье, еда,—
Нужна команда: «раз, два, три» всегда.
Так фабрикуют мысли...
...Живой предмет желая изучить.
Чтоб ясное о нем познанье получить,
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет,
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась».
И Гейзенберг заключает: «Это место содержит
достойное восхищения описание структуры языка и
обоснованную критику узости обычных логических схем» 35.
Луи де-Бройль еще более категоричен: «Наши картины
и представления мы образуем, черпая вдохновение из
повседневного опыта. Из этих образов мы извлекаем
начальные понятия, затем, развивая эти понятия, изобретаем»
путем упрощения и абстрагирования, еще более простые
картины,— их снова используем для формирования более
определенных понятий, которые, наконец, пытаемся
применить для объяснения явлений» 36.
Если, употребляя те или иные понятия, мы
отвлекаемся от (процесса их образования, они оказываются более
совершенными, строгими, но также все более и более
бесплодными.
«./.Все эти идеализации тем менее применимы в
действительности, чем более они совершенны. Не имея
склонности к парадоксам, можно утверждать, вопреки Декарту,
что нет ничего более обманчивого, чем ясная и отчетливая
идея» 37.
Или вот еще одно свидетельство, крайне существенное
для дальнейшего конкретного анализа.
В «Классической динамике» Дж. Л. Синга,
аксиоматические симпатии которого бесспорны, приведена интерес-
35 Там же, стр. 143—144.
36 Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике. М., 1963, стр. 186.
37 Там же, стр. 187.
75

ная таблица, на которую мы 'ссылались выше в связи с
анализом понятия массы.
Наименование
понятия
Математические
понятия
Физические понятия
Масса
Положительное
число (т)
Количество вещества в теле.
Мера сопротивления тела
изменению скорости. Мера
способности тела
гравитационно притягивать другое
тело
«Здесь приведены три отдельных записи. Записи
первых двух столбцов являются полными. Однако третья
запись является только наводящей на мысли, так как для
описания физического понятия требуется изучить все
пути, которыми идея массы входит в наше описание
природы, и фактически никакое описание с помощью слов
не может быть удовлетворительным.
Этот гипотетический словарь применяется следующим
образом. Физическая задача сначала формулируется с
помощью физических понятий. Затем эта формулировка
переводится на язык математических понятий, причем
те же сло.ва употребляются теперь в их математическом
значении...»
Однако окончательное закрепление математического
языка как единственного язьша науки вызвало бы паралич
научного познания. Необходимо «сохранение
математических понятий в неразрывном смешении с физическими
понятиями, как изобильном источнике новых идей.
Ясность и плодотворность мысли отнюдь не одно и то же»38.
Критикуя операционализм Бриджмена, Синг упорно
повторяет, что понятия не сводимы к символам и
операциям, что «третий столбец (столбец физических идей.—
В. Б.) не может и не должен быть пустым. В третьем
столбце могут иногда отсутствовать слова, запись которых
может лежать в подсознательной области, в которой
происходит значительная часть нашего мышления» 39.
38 Дж. Л. Синг. Классическая динамика. М., 1964, стр. 16—17.
39 Там же, стр. 18.
76

Столь же бесплодны, полагает Синг, всякие попытки
свести определения понятий (физических) к требованиям
последовательной аксиоматики или конвенциализма40. Чем
последовательнее проведены аксиоматика или (конвенциа-
лизм в определении понятий, тем более понятия лишены
теоретико-познавательного смысла, способности
развиваться, т. е. тем более они лишены объективного содержания.
Непредубежденный читатель легко может убедиться,
что мы привели не только не все (это само собой
разумеется), но даже не самые определенные мысли современных
творцов науки о значении и функции научных понятий.
Откройте книги Бора и Борна, Фока или Александрова,
и Вы найдете сотни подобных размышлений.
Впрочем, трудно удержаться и не привести еще два
наблюдения биографического характера.
В сборнике «Развитие современной физики» 41 можно
прочесть такие характеристики Бора (его способа
мышления) .
Л. Инфельд: «Фарадей видел силовые линии
электрических и магнитных полей, тогда как для остальных там
существовала только пустота, свободная от физических
проблем. Достаточно один раз слышать Бора, видеть
движение его рук, образы и модели, которые он
воспроизводит, чтобы понять, что Бор действительно видит, как
построен атом, что он мыслит образами, непрерывно
возникающими перед его глазами. Математический аппарат
Бора выглядит крайне примитивным. Преимущество Бора
не в математическом аппарате, а в силе его
необыкновенного воображения, видения конкретного, образного и в
способности улавливания новых, никому неведомых
связей» 42.
Е. Л. Фейнберг: «... Его (Бора.— В. Б.) замечательный
вклад в науку связан с созданием и осмыслением основ
той новой физики, которую он вместе с другими...
строил,— с пониманием квантовой механики» 43.
Вспомним, что разговор идет об ученом,
обосновавшим «не наглядность» современной физики. Ясно, что
дело тут не в особом воображении Бора, не просто в его
40 Там же, стр. 19—20, 25—27 и др.
41 «Развитие современной физики». М., 1964.
42 Там же, стр. 38.
43 Там же, стр. 51 (разрядка моя.— В. Б.).
77

личных качествах. Мы полагаем, что дело в тек
особенностях научного понятия («тождество мысленного
предмета и его идеи», «образа и орудия»), которые были в виде
методологических предположений развиты выше. Дело в
том, что для больших физиков характерно представление
о понятии как о процессе, как о «понимании», а не как
о термине или знаке. Иметь понятие значит «понимать»
объективное содержание знаков и символов,
математического аппарата и математических преобразований.
Конечно, все приведенные выдержки и мысли говорят
только о настроениях части естествоиспытателей. Эти
настроения и идеи нельзя прямо отождествлять с теми
теоретическими построениями, которые развиваются в данной
книге. Наверное, сами физики первые возразили бы против
такого отождествления. Нам лишь кажется, что
концепция нашей работы идет навстречу этим настроениям
и отвечает (удачно или неудачно, правильно или
неправильно — это уже другой вопрос) на те требования,
которые предъявляет к логике современное естествознание.
Наш исторический экскурс преследовал скромную
задачу — напомнить о существовании этих требований и
настроений.
В заключение — одно свидетельство, несколько с
другой стороны разъясняющее наши тезисы.
В 1924 г. в Ленинграде вышла любопытная книжка
«Методика геометрии» Н. Извольского, преподавателя
математики в средней и высшей школе. В этой брошюре
развивается идея о необходимости коренным образом
перестроить преподавание геометрии. Автор исходит из
следующих соображений.
«Нельзя думать,— пишет он,— что приведению в
отчетливость всех геометрических представлений...
способствуют так называемые определения. Нет, словесные
определения, вообще говоря, этой цели не достигают, и лишь
тогда, когда учащемуся ясно происхождение того или
другого объекта, того или другого представления,
становится возможным утверждать, что желаемая ясность
достигнута, что у учащегося есть понятие об этом объекте. Ввиду
этого во многих случаях следует отказаться от определений
и заменить их пониманием учащихся: «Я умею получить
(построить) то-то и то-то»... Если учащиеся, отказавшись
от заучивания определения окружности, усвоят способ ее
получения при помощи вращения на плоскости прямоли-
78

нейиого отрезка (около одного из его концов) — этого
представления, связанного с умением построить
окружность, достаточно, чтобы вести работу над изучением
вопросов, где входит построение окружности. Конечно... не
следует доходить до педантизма и вовсе не ставить
вопросов, начинающихся словами «что называется?» Следует
лишь все время иметь в виду, что не в этих словесных
определениях суть дела и что они всегда могут быть заменспы
выяснением происхождения того или другого понятия или
умением построить тот или иной объект» 44.
Очень существенно, что, несмотря на нечеткость
терминологии (иногда понятие прямо отождествляется с
представлением), И. Извольский прекрасно понимает, что
мысленное построение идеального предмета, лежащее
в основе образования понятия об этом предмете, нельзя
путать пи с житейским опытом, пи с частными «случаями»
такого построения.
Необходимо осознание «непреложности и всеобщей
необходимости этого свойства при соответствующих
условиях» 45.
Извольский подчеркивает, что отождествление способа
построения вещи с пониманием ее сущности характерпо
для «интуиции» — этой основы творческого процесса.
«Интуиция здесь (в понятии о прямом угле.— В. Б.)
могла бы иметь место лишь тогда, когда был бы, с одной
стороны, выяснен процесс, приведший к образованию
понятия о прямом угле, ta с другой стороны, для получения
квадрата был бы придуман процесс (или построение),
который так осветил бы вопрос об углах квадрата, что
сделало бы сразу ясной неизбежность того, что всегда
(а не только у того квадрата, который мы видим
нарисованным, либо как грань деревянного куба) углы квадрата
должны быть прямыми» 46.
«...Опыт .может лишь показать, что для данного
(физического) треугольника сумма углов близка к
выпрямленному углу..., и если бы удалось изыскать такой процесс
образования треугольника, чтобы из него сделалась ясна
неизбежность свойства, что сумма внутренних углов тре-
44 \1. И з r о л ь с к п ü. Методика геомотрип Пб., 1924, стр.
47-48.
4Г> Там же.
46 Там же, стр. 21.
79

угольника равна выпрямленному углу, мы тогда пришли
бы к открытию этого свойства при помощи интуиции» 47.
Исходя из этих соображений, Извольский
последовательно и, на наш взгляд, очень логично строит всю
методику преподавания геометрии. Эта методика рассчитана,
по его мысли, на вовлечение ученика в постановку
геометрических проблем, на сокращенное и идеализованное
его участие в развитии геометрии как науки. Мы не
думаем сейчас входить в детали, о чем-то спорить с
Извольским, в чем-то соглашаться с ним и проводить параллели
с нашими воззрениями... Просто хотелось привести
забытые и, как нам представляется, очень интересные мысли,
затерянные в старом учебнике, «допущенном к изданию
ГУСом 13 июня 1923 года».
* * *
Вернемся теперь к основной линии наших размышлении.
Анализ понятия как процесса вновь упорно
оборачивается анализом противоречивости научных
понятий.
В контексте реального движепия мысли понятие
обнаруживало свою противоречивость в самых «различных»
проекциях 48. Как тождество противоположных
определений предмета познания; как тождество
противоположных определений элементарного акта умственной
деятельности: идеализованного предмета и идеи этого предмета;
как тождество предметного понятия и категории —
особенного и всеобщего; как тождество описания и объяснения,
конструирования («мысленное построение вещи») и
созерцания.
Именно эта противоречивость научных понятий и дает
возможность представить в движении понятия — развитие
науки в целом.
Однако, прежде чем приступить к такой работе,
необходимо договориться с читателем о смысле самого понятия
«противоречие».
47 Н. PI з в о л ь с к и й. Методика геометрии. Пб., 1924, стр. 22,
48 Новый виток спирали заставляет воспроизвести проблему,
поставленную в конце раздела I.
80

III
К определению противоречия
Дальнейший анализ требует уточнить понятие
противоречия. Только на основе такого уточнения тезисы,
сформулированные в предыдущем разделе, будут иметь
методологическое значение.
И дело тут не только в определенности понятий. Вопрос
гораздо -сложнее.
Для того чтобы уточнить понятие противоречия,
необходимо осмыслить взаимоопределение понятий
«противоречие» и «движение». Иными словами, необходимо
учитывать логику воспроизведения в движении понятий
(в понятии как процессе) — парадоксов предметного
движения.
«...В абстрактных понятиях (и в их системе) нельзя
иначе выразить принцип движения, как принципом
тождества противоположностей» !,— писал В. И. Ленин.
Уточняя понятие противоречия, мы одновременно, не
выходя из сферы логики, начнем двигаться в предметных
связях конкретной истории науки и получим возможность
проверить исходные идеализации.
Впрочем, в данном разделе взаимоопределение понятий
«движение» и «противоречие» будет только намечено.
Будут сформулированы необходимые логические условия
такого взаимоопределения и указана мера логической
ответственности за дальнейшее применение самого термина
«противоречие».
Более детальное обоснование положения, что
действительно «нельзя иначе», развивается в части II.
1 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 342.
81

1. Диалог о противоречии
Автор. В самом начале этой работы было
сформулировано утверждение о возможности представить развитие
противоречий научного познания в элементарной форме
развития противоречий научного понятия.
Можно предположить, что этот тезис вызвал у
внимательного читателя особенно много недоразумений и
вопросов. Сейчас, после уточнения проблемы понятия, эти
недоумения, наверное, не только но рассеялись, но, наоборот,
предельно обострились.
До сих пор, пользуясь авторским «вето», мы упорно
отводили все эти вопросы; сейчас необходимо предоставить
читателю слово.
Читатель. Действительно, мне все время хотелось
сказать, что Ваше утверждение о возможности представить
развитие противоречий познания в форме противоречий
научного понятия просто-напросто не имеет
рационального смысла. В этой формулировке Вы незаконно
отождествляете совершенно несовместимые вещи. Когда Вы
говорите о противоречиях научного познания в целом, о
противоречиях развития науки, речь идет, очевидно, о таких
явлениях, как взаимодействие или конфликт, столкновение,
различие между теорией и экспериментом, наукой и
практикой, сосуществующими теориями и т. д. и т. п. Другого
смысла я во всяком случае в этом утверждении не вижу.
Однако все эти противоречия (типа «взаимодействия)»)
вовсе не «воспроизводятся», говоря Вашим языком, в
противоречиях понятия, т. е. в логических противоречиях.
(Я думаю, что это совершенно очевидно — утверждать
противоречивость понятия означает утверждать
возможность логического противоречия — того самого, которое
запрещается формальной логикой.) Впрочем, возможно
еще, что Вы хотите сказать не о противоречивости
понятий, а о противоречиях между понятием и
действительностью, которая, дескать, неполно, односторонне
воспроизводится в понятиях. Последнее противоречие (его хорошо
анализирует, в частности, С. А. Яновская) я не отрицаю.
Но ведь это противоречие никак нельзя путать с
противоречивыми (по отношению к самим себе) логическими
понятиями. Наоборот, одностороннее отражение
действительности в понятиях как раз и гарантирует их (понятий)
непротиворечивость в логическом смысле. Конечно, в
82

результате могут возникать противоречия между такими
односторонними понятиями, но это не будут противоречия
в понятии, это но будут логические противоречия,
поскольку различные понятия воспроизводят предмет в разное
время и в разных отношениях.
Л что получается у Вас? Вы утверждаете возможность
проследить в противоречиях понятия (т. е. в логических
противоречиях) развитие противоречий науки как
социального явления (т. е. противоречия типа «конфликта»
или «взаимодействия»). Одними тем же словом —
«противоречие» Вы прикрыли совершенно различные
логические ситуации и получили в результате «стройную»
гипотезу.
Автор. Я с Вами согласен. Необходимо уточнить смысл,
который вкладывается в понятие «противоречие».
Согласен я с Вами и в том, что если понимать под
противоречием конфликт или столкновеьше, то в этом случае
легко будет доказать, что наука развивается в
противоречиях, но это доказательство не будет иметь ничего общего
с анализом противоречивости научных понятий. Все это
верно. Но давайте вместе с Вами задумаемся над одной
логической проблемой, еще более обостряющей всю
ситуацию.
На первый взгляд кажется, что уточнить понятие
«противоречие» можно при помощи очень простой логической
операции.
Сначала надо дать «номинальную дефиницию»
противоречия, т. е. объяснить значение этого слова при
помощи других, более понятных слов, характеризующих тот же
объективный «референт». Затем можно будет подумать, в
каких логических формах воспроизводится это самое
противоречие, на которое только что мы «показали пальцем».
Стоит, однако, определить объективное противоречие
при помощи таких интуитивно ясных и легко
реферируемых терминов, как «конфликт» или «взаимодействие», как
сразу обнаруживается, что диалектическая логика остается
«без работы». При таком понимании объективных
противоречий они вполне удобно и логично воспроизводятся в тех
формах, которые давно разработаны классической
формальной логикой. Диалектика должна отказаться от своих
претензий на «статус» логики, от своих экспансий в
область мышления. Но и этот вывод недостаточно радикален.
Стоит диалектике отказаться от претензий быть логикой,
83

теряет всякий смысл и сама объективная диалектика,
само утверждение о наличии диалектических
противоречий предметной действительности.
Читатель. В этом с Вами можно согласиться. Так,
может быть, это и лучше — раз и навсегда избавиться от
всех неопределенностей, софизмов и парадоксов. Больше
того, может быть, в этом избавлении от диалектических
парадоксов и противоречий и состоит задача подлинной
науки?
Автор. Подождите, однако, делать окончательный
вывод. Дело в том, что реальное развитие науки постоянно
вновь и вновь возрождает понятие «противоречие», никак
не сводимое ни к «конфликту», ни к «столкновению».
Как только ученый углубляется в описание парадоксов
движения, он наталкивается на такие коллизии, которые
невозможно описать как внешнее взаимодействие, которые
требуют — от интуиции ученого или от его осознанного
логического аппарата — возвратиться к концепции
противоречия в той или другой конкретной форме (апория,
антиномия, парадокс, дополнительность). Затем при
помощи сложных логических операций понятие «противоречие»
опять сводится к понятию «конфликт» или
«столкновение», но затем обнаруживаются новые трудности, и вся
ситуация повторяется сначала. Где же тут выход? Может
быть, ошибка допущена в исходном пункте? Может быть,
нельзя сначала объяснить, что такое противоречие, а
потом продумать ту логическую форму, в которой оно
должно быть выражено? Ведь мы, дорогой читатель, незаметно
обманываем сами себя.
Когда мы сначала, якобы независимо от логических
форм, определяем, что такое противоречение, а затем
рассуждаем, как оно должно быть логически выражено, мы
«втихую» чертим порочный крут. Определяя противоречие
как конфликт, мы уже используем определенную
логическую форму, предназначенную для воспроизведения
непротиворечивых предметных коллизий. Конечно, легко потом
доказать то, что незаметно введено в наше рассуждение с
самого начала. Но как все же реально удовлетворить те
требования науки, которые сейчас становятся все более и
более настойчивыми и которые никак не снимешь
терминами «конфликт» или «взаимодействие»?
Собственно говоря, выход из положения указан нам
естественным языком, так сказать, народной этимологией
84

слова «противоречие» (Wiederspruch). В этой
этимологии выражено интуитивное убеждение, что говорить об
объективном противоречии означает одновременно
говорить о логическом, понятийном, даже — языковом
парадоксе (противо — речии, несовместимости
противоположных речений, языковых форм и, соответственно,
понятийных значений).
Диалектика как наука развивает в строгую теорию
именно эту естественную, интуитивную логику
противоречия.
Чтобы объяснить, определить, что такое противоречие,
следует отбросить всякие «сначала» и «затем», которые
совершенно тождественны в реальном процессе мышления.
Утверждение, что предметы — в сущности —
противоречивы, есть утверждение об объективном
содержании этого противоречия (возможность движения) и,
одновременно,— о логической форме его
воспроизведения в понятиях (тождество противоположностей). Вне
такого двуединого понимания это утверждение вообще
теряет всякий смысл.
Ясно, что при такой постановке вопроса утверждение
нашего читателя о несовместимости первой части
(«проследить развитие противоречий науки») и второй части
(«в развитии противоречий научного понятия»)
сформулированного выше тезиса полностью теряет свое значение.
Другое дело, что этот тезис еще нуждается в обосновании.
Другое дело также, что сама эта постановка вопроса
нуждается в расшифровке и уточнении.
В порядке такого уточнения сформулируем следующий
вопрос. «Можно ли, — и если можно, то каким образом, —
определить смысл термина «диалектическое противоречие»,
указав на ту логическую форму, в которой это
противоречие воспроизводится в структуре и движении научных
понятий? Или, если выразить тот же вопрос несколько иначе,
можно ли выдвинуть определенные критерии для того,
чтобы отличить диалектическое противоречие (как оно
воспроизводится в мысли) от простой логической
неряшливости и тривиального противопоставления друг другу
различных признаков того же предмета, взятых в разное
время и в разных отношениях?
Да, такие критерии существуют, и их возможно вкратце
сформулировать, чтобы читатель более сознательно
участвовал в дальнейшем развитии авторской мысли.
85

2. Тезисы о противоречии
Логик, утверждающий, что предметы в своей
сущности — противоречивы, берет на себя очень суровую
логическую ответственность, которую необходимо полностью
осознать.
Тезис первый. Утверждать, что сущность вещей
противоречива, означает утверждать, что эта сущность может
быть понята, воспроизведена в понятии только как
тождество противоположных определений,
формальнологически исключающих друг друга, т. е. как логическое
противоречие.
Например, утверждение, что перемещение есть в
сущности противоречие, имеет смысл только в том случае,
если мы утверждаем, что движущееся тело (материальная
точка) находится в этом месте (в математической точке)
и одновременно не находится в нем.
Если же никакого логического противоречия в понятии
нет, то значит вообще нельзя говорить о каком-то
понимании, осознании предметного противоречия. Мы тогда
просто ничего не знаем о противоречии, не понимаем его (если
оно и существует) как противоречие.
В самом деле, отрицая противоречивость пондтия, мы
можем утверждать противоречивость предмета только
двумя, одинаково несерьезными способами. Можно
безосновательно декларировать, декретировать эту
противоречивость, дескать, «я знаю, что предмет противоречив, хотя и
не осознаю это противоречие» (!?) В этом случае
утверждение о моем знании противоречивости предмета равносильно
утверждению мистической интуиции, религиозной веры,
наконец — идеологической догмы.
Другой способ не менее одиозен. Можно утверждать,
что «я вижу, на практике ощущаю противоречивость
вещей, по в понятии они воспроизводятся без всяких
противоречий». Но что тогда означает это «видимое» Вами
противоречие? Нечто указуемое пальцем и не осознаваемое
разумом? Вряд ли эта элеатская философия «навыворот»
что-либо может прояснить. Тем более, что как раз увидеть
и пальцем указать на противоречивость вещей человек
совершенно не в состоянии. Можно увидеть
«взаимодействие», или «борьбу», или «столкновение», но увидеть
противоречие, т. е. тождество противоположностей, никак
невозможно.
86

Противоречивость предметов выявляется как раз в
процессе понимания, осознания сущности этих вещей
(скажем точнее, сущности их движения). Тут гораздо более
прав реальный, исторический Зенон, а не гипотетический
Зенон «навыворот». Но, добавляем, прав в постановке
проблемы, а не в ее решении.
Впрочем, можно прибегнуть еще к одному способу —
переименовать «порося в карася», называть противоречием
это самое, пальцем указуемое, взаимодействие и
столкновение. Однако способ этот, к сожалению, часто
применяемый, совсем уже ненаучен, несерьезен, незаконен.
Нужно отвечать за свои слова. Когда я говорю- о моем
понимании противоречивой сущности вегцей, то я говорю
о том, что эта противоречивость воспроизводится >(в
понятиях) _ в качестве логического противоречия — в
форме А -А.
Иными словами, тот же субъект (сущность движения)
определяется двумя контрадикторно противоположными,
отрицающими друг друга предикатами (прерывно —
непрерывно, делимо — неделимо, конечно — бесконечно),
причем эти предикаты берутся в одно время и в одном
отношении.
Однако это условие необходимо, но .еще недостаточно,
чтобы говорить о наличии диалектикологического
противоречия.
Тезис второй. Форма «контрадикторного» противоречия
только тогда будет выражать диалектикологичеокое
противоречие 2, — а не простую неряшливость мысли, — когда
эта форма тождественна по своему содержанию'
«контрарной» форме _
А. Б. при условии, что Б А.
Это означает, что Б (пе-4), будучи логическим
отрицанием А, вместе с тем обладает определенным позитивным
логическим содержанием. Утверждение, что движущееся
тело и находится и не находится в этом месте, имеет
реальный смысл лишь тогда, когда оно тождественно
утверждению, что тело (материальная точка) одновременно
находится IB этом и в другом месте (другой
математической точке). Утверждение, что движение тела одновремеи-
2 Вводимый нами термин «диалектикологическое
противоречие» означает, что речь идет о такой форме логического
противоречия, которая способна воспроизводить объективное
противоречие процесса движения.
87

но прерывно и непрерывно, имеет реальный
диалектический смысл, если понятие непрерывности эквивалентно,
скажем, понятию коптинуума и может быть
содержательно интерпретировано. Причем соотношение негативного и
позитивного логического содержания носит в
диалектическом противоречии обратимый характер. Это означает,
в частности, что дуализм волны — частицы \в определении
электрона имеет смысл диалектического противоречия
именно потому, что определение частицы и определение
волны формальнологически отрицают друг друга, а
поэтому их объединение в качестве предикатов одного
субъекта (электрона или фотона) приводит к логическому
противоречию.
Так, в формуле Е = hv волновой аспект (v = частота
волны) воплощает в себе начало непрерывности,
бесконечности, а корпускулярный аспект (Е — энергия электрона)
воплощает начало прерывности, дискретности, отрицает
непрерывность, подразумевает жесткую локализацию
изучаемого объекта. Впрочем, логическая противоречивость
понятия волны (соответственно волнового движения) и
понятия частицы (соответственно перемещения частицы)
проявляется не только в данной формуле. Эта
противоречивость относится к самим определениям волны и частицы,
в чем никогда не сомневался ни один физик.
О прямой «противоречивости» волнового и
корпускулярного описания электрона постоянно писал де-Бройль 3.
Противоречивость эту (логическую противоречивость
двух аспектов) очень точно изобразил Макс Борн.
Утверждая, что волна и частица — «внешне
противоречивые понятия», Борн разъясняет:
«Трудности для понимания вытекают из того, что
энергия Е концентрируется в очень маленькой частице, в то'
время как частота v или, лучше сказать, длина
волны À, = c/v нуждается для своего определения
(практически) в бесконечном цуге волн4».
Правда, Борн говорит о «внешней» противоречивости
понятий волны и частицы.
Правда, де-Бройль постоянно разъясняет, что, несмотря
lia прямую противоречивость попятий волпьг и частицы,
логического противоречия не получается, поскольку эти
3 Луи де Б р о и л ь. Революция в физике. М., 1963, стр. 186—
187.
4 Макс Борн. Физика в жизни моего поколения. М., 1963,
стр. 277.
88

предикаты (волновой и корпускулярный аспекты)
приписываются субъекту, согласно принципу дополнительности,
в разное время и в разных отношениях (в различных
приборах) .
«Волновые ж корпускулярные свойства никогда не
вступают в конфликт, ибо они никогда не существуют
одновременно. Мы пребываем в постоянном ожидании борьбы
между волной и частицей, но ее никогда не происходит,
так как никогда оба противника не появляются вместе.
Понятие «электрон», т а к же как и другие
элементарные физические понятия, имеет,
таким образом, два противоречивых аспекта,
к которым, однако, нужно обращаться по очереди, чтобы
объяснить все его свойства. Они подобны двум
сторонам одного предмета, которые никогда нельзя
увидеть одновременно, но которые, однако, нужно смотреть
по очереди, чтобы описать этот предмет. Эти два аспекта
Борн и называл дополнительными, понимая под этим, что
они, с одной стороны, противоречат друг другу, а с
другой — друг друга дополняют» 5.
Борн, в свою очередь, спасается от необходимости
признать актуальность диалектико-логического противоречия,
развивая свою излюбленную идею «инвариантности».
Противоречивый объект воспроизводится) в двух
самостоятельных проекциях, которые формально (внешне)
противоречат друг другу, но, отражая объект «по очереди» и
существуя самостоятельно, лишают описание объекта
логической противоречивости.
Нам кажется, что эти толкования Борна и де-Бройля
как раз позволяют четче выделить и объяснить
диалектический характер (потенциально диалектический)
концепции дополнительности. Принцип
дополнительности неявно утверждает идею
внутренней (инвариантной) противоречивости
микрообъекта в отличие от его внешней
(в той и л и другой проекции) непротиворе-
ч и в о с т и.
Если учесть, что различные (в данной проекции —
непротиворечивые) определения электрона или протона
относятся к единой сущности объекта, то диалектикологическое
противоречие окажется истинным содержанием принципа
5 Луп де-Бройль. Указ. соч., стр. 186 (разрядка моя.— В. Б.).
89

Дополнительности. Признать, что микрообъект в своей
сущности, в своей потенции (Гейзенберг) — и волна и частица
одновременно (для сущности разного времени не
существует) , значит признать, что объект противоречив,
поскольку определение объекта как волны логически (см. Борн)
исключает возможность (это очень существенно!)
проявления корпускулярных свойств.
Дополнительность, т. е. наличие самостоятельных,
формально противоречащих друг другу, но реализуемых в
разное время форм существования объекта оказывается
внешним! проявлением диалектикологического
противоречия в сущности этого объекта.
В этом смысле понятие «дополнительность» было давно
исследовано Марксом. Так, например, отделение
эквивалентной формы существования стоимости от
относительной формы, отношение логической «дополнительности»
между ними, приводящее к образованию денег
(воплощению эквивалентной формы), оказывается лишь
раздвоением того тождества противоположностей, которое
характерно для сущности стоимостных отношений.
Интерпретация волнового аспекта как «волны
вероятности» сути дела не меняет. Признав, что волновой аспект
можно (в определенных опытах) интерпретировать как
распределение вероятностей фиксации частицы в той или
другой точке экрапа, мы ни на шаг не удалились от
исходного вопроса: а что же представляет собой (в своей
сущности) эта самая «частица», которая «распределяется» по
такому-то и такому-то закону? Можно ли, например,
говорить о координатах этой частицы (в классическом
смысле), не «расшатывая» понятия об ее импульсе? Можно ли
вообще определить это нечто, передвигающееся (или транс-
мутирующее) в пространстве, как классическую
корпускулу или приходится в само понятие частицы внести такие
уточнения, которые оборачиваются корпускулярно-волно-
вым дуализмом? Проблема возникает вновь, с еще большей
остротой и парадоксальностью, вскрытой хотя бы в
современной теории элементарных частиц. Все это так.
И вместе с тем неприязнь естествоиспытателей к той
формулировке диалектического противоречия, которая
сейчас наиболее распространена среди философов: «Предмет
существует как противоречие, есть тождество
противоположностей» («электрон есть и волна и частица'
одновременно»),— эта неприязнь вполне понятна.
90

Когда естествоиспытатели терпеливо разъясняют
философам, что электрон не «есть» волна и не «есть» частица,
он «есть» нечто «третье», то они — осознанно или
неосознанно — учитывают один очень существенный момент.
Признание тождества противоположностей в пределах
категорий существования (предмет есть нечто и вместе с
тем есть нечто прямо противоположное) еще не дает
точного, адекватного понятийного воспроизведения сути
вещей. Пока речь идет о способе существования микро-
объекта, противоречие действительно всегда можно
выразить в различных, самостоятельных «проекциях» и
«аспектах», противоречие всегда возможно «упрягать» в
«дополнительность».
В том виде, в каком диалектикологическое противоречие
выражено в первом и втором тезисах, оно еще не способно
работать в реальных естественнонаучных исследованиях.
Тезис третий. О диале<ктигкологическом противоречии с
полным правом можно говорить лишь в том случае, если
и контрадикторное определение противоречия (А. А) и
контрарное его определение (А . Б) выступают как узлы
перехода, превращения противоположных определений
друг в друга. Утверждение А. Ж. (А тождественно не-^4) и
утверждение^ • Б (А тождественно Б) означают также,
что А-^А; А^А; А-+Б; Б-+А. Каждое из двух
определений предмета в своем полном развитии превращается
в противоположное определение. Соответственно тождество
противоположностей в сущности предмета — это тождество
противоположных потенций.
Действительно, электрон не волна и не частица, он —
тождество противоположных (^волна, -^частица) потен-
пий, возможностей. Электрон — это становление волны и
одновременно — становление частицы. Действительность
электрона — это возможность волны и корпускулы.
Однозначная предметность микрообъекта, когда о нем можно
сказать, что «это — волна» или «это — частица», всегда —
в будущем. В настоящем о нем можно сказать нечто
определенное лишь в категориях становления: не — «он есть
волна», а—«он становится волной!» Кстати, именно на
этих условиях — понимать «состояние» как «потенцию» —
Вернер Гейзенберг готов признать противоречивость
микрообъекта ß.
6 В. Гейзепбсрг. Физика и философия. М., 1963. стр. 149—
158,
91

Во избежание идеалистических толкований нужно
только учитывать один очень существенный момент.
Определить предмет в его сущности и означает определить
его в потенциях, в возможностях. Именно определяя
потенции предмета, бессмысленно говорить о времени
процесса, о различии отношений, короче — обо всех
односторонних определениях его существования. Поэтому,
утверждая тождество противоположностей в сущности вещей, мы
всегда осуществляем определенную мысленную
идеализацию, когда говорим: «Предмет есть одно и есть нечто
противоположное». Если развернуть эту формулу более полно,
то она будет звучать иначе: «Предмет в потенции есть одно
и есть нечто прямо противоположное». Определяя!
потенции предмета, мы наиболее точно определяем его
действительность (как действительность изменения, развития).
Тезис четвертый. Наконец, еще один необходимый
критерий, позволяющий определить, что речь идет
действительно о диалектикологическом противоречии, но отнюдь
не о логической неряшливости. Впрочем, этот критерий
как бы интегрирует развитые только что определения.
Логическое противоречие выступает как диалектико-
логическое противоречие, как воспроизведение
действительного тождества и взаимоперехода противоположностей
только в том случае, если предметное противоречие может
быть понято как противоречие категориальное, если оно,
так сказать, логически осмысливается как тождество (и
взаимопереход — см. тезис 3) противоположных категорий:
[А.1].[К.К].
Так, к примеру, только осмыслив отношение меновой
стоимости и стоимости как отношение «форма —
содержание», возможно понять, осмыслить заключенное в этом
отношении тождество противоположностей!
Только в этом категориальном! разрезе можно
осмыслить отношение стоимости и меновой стоимости как
тождество, как тождество противоположностей, как
выражение сущности товарного производства и обращения.
Кстати, только развив это категориальное понимание,
возможно разрешить тот парадокс, который пронизывает
движение марксовой мысли в «Капитале»: стоимость
(соответственно прибавочная стоимость) возникает только
в процессе производства — стоимость
(соответственно прибавочная стоимость) возникает только в процессе
обращения. Следует только учитывать, что когда мы
92

говорим о разрешении парадокса, то подразумеваем
следующее: разрешить парадокс значит понять его как диа-
лектикологическое противоречие.
Или —другой материал для размышления. Только в
том случае, если мы осмыслим отношение
волны-корпускулы (в определении электрона) как категориальное
отношение прерывного и непрерывного, возмояшого и
действительного, сущности (тождество противоположных
аспектов) и существования (дополнительность),
можно понять диалектическую противоречивость этого
отношения.
Вне категориального отношения разговор о диалекти-
кологическом противоречии теряет свой рациональный
смысл.
Однако осмыслить предметное противоречие как
противоречие категориальное (диалектикологическое)
означает, по сути дела, осмыслить сущность данного
предмета как момент процесса движения, развития,
взятого в его наиболее общей форме. Или, иначе говоря,
только в той мере, в какой определяются
функции данного явления в процессе
развития, это явлен и te определяется через
тождество противоположностей, в
категориях противоречия.
За эти четыре тезиса, за эти четыре утверждения (в их
связи и их тождестве) должен, как мы полагаем, нести
полную меру логической ответственности каждый
сторонник диалектической логики.
3. Условия функционирования
диалектикологического противоречия
Необходимо теперь подчеркнуть некоторые условия
(о них часто забывают) реального функционирования
диалектикологических противоречий.
1. Тождество противоположных определений имеет
смысл только по отношению к сущности предмета.
Не вопрос, существует ли движение, а вопрос, как
выразить его сущность в логике понятий, требует
диалектического ответа.
На первый вопрос вполне можно ответить личным по-
93

казом («другой смолчал и стал перед ним ходить») и
формально непротиворечивыми конвенциями («вот что я
называю, или что мы условимся называть движением»).
На второй вопрос ответить можно только в форме
тождества противоположных определений.
Условие это достаточно тривиально, но напомнить его
казалось необходимым, ибо взаимное непонимание
«диалектиков» и классических формальных логиков
начинается «каждый раз на этом самом месте».
2. Диалектическое противоречие мысли следует искать
не между понятиями, но в самом понятии, взятом в
отношении «к самому себе», т. е. в рефлективном отношении
«самоопределения».
Обнаружить такое рефлективное противоречие
возможно в том случае, если, во-первых, понятие
рассматривается как момент процесса мышления, в контексте
логического движения, в контексте теоретической системы.
Номинальная дефиниция отдельного термина пе может
быть противоречивой.
Такое рефлективное противоречие обнаруживается,
во-вторых, если само понятие рассматривается как
процесс, как элементарный акт умственного труда, и логик
проникает внутрь развивающегося понятия, в его
интимную структуру. В этой внутренней сфере понятия
противоположные определения предмета выступают как
противоположные определения предметной деятельности.
3. Диалектическое противоречие не должно нарушать
основного теоретико-познавательного постулата: в
противоположных определениях должен воспроизводиться один
и тот же предмет познания.
Тождество предмета познания самому себе (запрет
подмены субъекта) является непременным условием,
позволяющим говорить о тождестве противоположностей
в отличие от логического абсурда. Тот же предмет, та же
самая сущность предмета определяется двумя
противоположными предикатами. В этом все дело. Если в одном
случае определяется одна сущность, а в другом — другая
пли «несколько другая» сущность, это означает
отсутствие всякого противоречия. Если же за тождество
противоположностей (в определении одной сущности)
выдается отождествление двух сущностей, двух субъектов, то это
будет грубейшим и незаконнейшим софизмом. Я могу
сказать, что товар есть тождество стоимости и потребитель-
94

пой стоимости. Но если в одном случае я подразумеваю
товар, а в другом нечто иное, то мое утверждение о
наличии противоречия будет простым трюком, и любой
формальный логик вправе немедленно свести меня с
логической трибуны. В тезисе «предмет тождествен и не
тождествен самому себе» вторая часть предложения становится
бессмысленной, если приходится сомневаться в первой
части.
Подмена этого теоретико-познавательного постулата
(иначе невозможно само познание, нельзя говорить об
объективной истинности наших теоретических
утверждений) формальнологическим запретом определять один (!)
субъект под двумя противоположными предикатами —
вот источник всей той путаницы, которая накопилась
вокруг проблемы противоречия.
Первому запрету (нельзя говорить о противоречии, если
предмет не тождествен самому себе) диалектическая
логика подчиняется. Больше того, она впервые осмысливает
этот принцип как позитивный импульс мышления, как
существенный момент диалектического противоречия.
Второй запрет она отвергает. Если учесть действительные
критерии диалектикологического противоречия, то
определение одного субъекта двумя противоположными
предикатами не только возможно, но необходимо.
Диалектическое противоречие не должно, далее,
нарушать информационного тождества. Информацию о
диалектическом противоречии необходимо выразить таким
образом, чтобы мой собеседник, читатель, слушатель понял
меня правильно, т. е. смысл моих утверждений оказался бы
тождественным для нас обоих, для всех читателей моей
работы, для всех слушателей моего доклада...
Каждый человек имеет свой жизненный опыт, свой
стиль мышления, смотрит со своей собственной
колокольни. Но эта «не-тождествепность», являющаяся условием
реального обмена мыслями, реального развития науки,
всегда должна покоиться на тождественности смысла моих
слов для меня и моего собеседника.
Итак, воспроизведение сущности предмета в
развивающемся понятии, при условии тождества предмета
познания самому себе,— вот краткая характеристика тех
условий, которым должно удовлетворять диалектикологическое
противоречие.
Расскажем теперь небольшую абиссинскую сказку.
95

Некий вельможа обещал бедняку богатую награду,
если тот сможет поздней осенью, в страшную вьюгу
простоять целую ночь на одинокой скале,— без огня, одежды,
без пищи. Бедняк выстоял на скале долгую морозную
ночь, выполнив все условия,— только где-то далеко, за
много-много верст горел костер его друга. Узнав об этом
нарушении договора, вельможа отказался от расплаты.
Состоялся суд, на котором судьи рассудили «по закону
Насреддина» — «огаем далекого востра не согреешься, так
же как паром густого супа не насытишься». Богачу
пришлось раскошеливаться. Но дело не в приговоре. Дело —
в логике. Казалось бы, в этом случае возможны две
формальнологические «цепочки» рассуждений, полностью
исключающие друг друга.
Первая щепочка». Огонь далекого костра согревал
душу бедняка. Сердце его билось сильнее, кровь текла
по жилам быстрее, он даже физически согревался. Вывод:
бедняк все же нарушил договор.
Вторая «цепочка». Огонь далекого костра не греет,
дело просто в мужестве бедняка, в «чувстве локтя»,
дружбы, участия. Далекий костер друга не согрел бедняка, но
позволил ему с большей силой духа перенести тот же
холод, ту же страшную ночь. Бедняк прав, он не нарушал
договора.
«Все очень просто,— скажет представитель формальной
логики.— Если уточнить условия, то это противоречие,
возникшее из-за различного понимания одних и тех же
слов, взятых в разных отношениях, исчезнет. Если
уточнить договор в том смысле, что речь идет о запрете
прямого физического согревания, то будет прав бедняк. Если
запрещается моральный согрев, то прав вельможа».
«Неряшливость мысли — вот главная беда»,— вздохнет
рассудительный «формалист».
Логик-диалектик скажет, очевидно, следующее:
«Рассудок судьи-формалиста замаскировал самую сущность
вопроса. Конечно, «расщепить» можно какой угодно волос.
Но только сделав обратное,— раскрыв тождество
противоположных определений («теплее на душе» и «теплее
костям»),— можно вникнуть в суть моральных проблем.
Далекий огонь и согревает физически («кровь движется
быстрее») и не согревает (тот же холод переносишь с большей
стойкостью). Физическое воздействие далекого огня
основано как раз на отсутствии физического воздействия.
96

Я согреваюсь именно потому, что понимаю — не только
этот, но больший мороз мне не страшен, меня не сломит,
мне по нужно никакого тепла. Только отождествив два
эти отношения, поймешь секрет упорства, сущность
мужества».
Это, конечно, почти шутка, вряд ли стоит серьезно
говорить о простеньком анекдоте. Но ни народной мудрости
не уловишь, ни историю науки не осмыслишь, опираясь
лишь на трезвый «здравый смысл». В первом мы уже
убедились. Убедиться во втором — основная задача
дальнейшего изложения.
* * *
Определение исходных логических позиций анализа
развивающихся понятий (I раздел), предварительный
анализ понятия как процесса (II раздел), уточнение самого
понятия «противоречие» (III раздел) позволяют выявить
методологический смысл утверждения об историческом
развитии научного понятия.
1. Проследить историческое развитие научного понятия
означает проследить развитие (и соответственно
превращение) диалектикологического противоречия, тождества
противоположных определений. Именно этот момент
(развитие противоречия) и составляет основной предмет
дальнейшего исследования. Именно этот момент будет
выступать также в качестве его основного метода.
Если учесть, что определить и развить понятие
противоречия возможно только в процессе взаимоопределения
с понятием движения, то этот вывод следует
переформулировать: предметом и методом дальнейшего анализа
должна стать теория движения.
2. Проследить развитие научного понятия означает
проследить развитие теории, т. е. все большую
конкретизацию, развертывание, расчленение исходного понятия, при
сохранении всей теоретической системой характерных черт
одного цельного понятия — понятия сущности. (Здесь
следует напомнить, что любое, самое нерасчлененное
понятие сущности обладает потенциально структурой
теории — именно как тождество противоположных
определений).
Вместе с тем это непрерывное развитие понятия
(теории), очевидно, должно резюмироваться в узловых точках
как процесс превращения, скачка, перехода к новому по-
4 Анализ развивающегося понятия
97

нятию. Можно предположить, что в этих узлах теория
(многообразие) снова оборачивается понятием
(тождеством). Так, познание проникает в сущность второго,
третьего, энного порядков.
3. Проследить развитие понятия (в этих узловых
пунктах) означает проследить развитие и смену коренных
мысленных экспериментов (способов идеализации),
позволяющих выделить данный процесс в его сущности. В
процессе такой идеализации каждый раз заново осмысливается
начало данного процесса (и в смысле исходного пункта,
и в смысле основного принципа), описание совпадает
с объяснением, пониманием. В каждом таком коренном
мысленном эксперименте понятие формируется как бы
впервые, мысль вновь и вновь возвращается к истокам
понятия. Но в этом «заново», в этом «начале» по сути дела
снимается, сжимается весь сложный путь
предшествующего теоретического развития.
Следует только помнить, что эта смена коренных
мысленных экспериментов определяется решающими
изменениями всей предметной деятельности в целом.
4. Наконец, проследить развитие научного понятия
означает проследить историческое развитие и
качественные трансформации всей категориальной структуры
научного мышления и соответственно — развитие и
превращение научной картины мира.
Подытоживая эти четыре пункта, можно
сформулировать следующее предположение: историческое развитие
научного понятия представляет собой тождество двух
процессов — непрерывного развертывания, углубления
того же самого понятия и вместе с тем прерывистого,
дискретного превращения понятий, своеобразной
«трансмутации» одного понятия (сущность первого порядка)
в другое понятие (сущности второго и последующего
порядков).
Поскольку предметом нашего анализа будет понятие
движения, то этот вывод можно сформулировать
определеннее: диалектическое единство прерывного и
непрерывного, характерное для понятия движения, необходимо
проследить в самом движении понятия.
Ясно далее, что, если бы удалось осуществить
подобный содержательный анализ развития научного понятия,
он оказался бы одновременно анализом исторического
движения науки в целом.

Часть вторая
ГЕНЕЗИС ПОНЯТИЯ ДВИЖЕНИЯ
(К истории механики)
В. С. БИБЛЕР
4*

ï
Механика и логика
Чтобы более конкретно проследить в развитии
научного понятия развитие противоречий паучного познания в
целом (так, чтобы этот анализ имел не частное, а
всеобщее значение), необходимо правильно наметить пре д-
мет исследования. Этим предметом, очевидно,
должна быть такая наука и такое научное понятие, развитие
которых может претендовать на логическую всеобщность.
Нам думается, что таким предметом исследования
может служить история механики, точнее, история понятия
механического движения, составляющая логическую
сущность истории механикиv.
Выскажем некоторые предварительные соображения в
пользу такого выбора.
Но сначала — небольшое отступление.
Стоит ли, спросит читатель, все время забегать вперед
и преподносить результаты еще не проведенного
исследования?
Нам кажется, что в определенных пределах такое
«забегание вперед» не только полезно, но и необходимо.
Представление о целях и основных идеях, о замысле
изучаемой книги помогает читателю воспринимать все
«ходы» авторской мысли сознательно, придирчиво,
соотнося средства с целью, замысел — с исполнением.
Так же как сам автор не может сделать ни шага в
своем исследовании, смотря только себе «под ноги», не
вглядываясь далеко вперед, как писатель с самого
начала,— пусть неясно, «сквозь магический кристалл»—раз-
1 Речь идет, конечно, о теоретической механике,
причем в ее концептуальном аспекте, или даже точнее — о
«физической механике», как иногда ее определяют.
100

личает конечный (еще не достигнутый) результат своего
труда, точно так же должен использовать этот «кристалл»
и читатель, «потребитель» наших работ, если, конечно, мы
хотим вести наш теоретический диалог достаточно честно.
Безусловно, цель сначала различается неясно, в общих
чертах, она постоянно уточняется и конкретизируется,
изменяется и развивается. Собственно, само приближение к
цели состоит именно в этом уточнении и конкретизации
предвидимого, но неясно различаемого результата.
Безусловно, далее, что если дорога не «обернется» целью, если
цель, идея исследования оказалась мнимой, не способной
к конкретизации, фальшивой, то не следует догматически
цепляться за нее и выдавать бездорожье за Невский
проспект. И все же без такой целенаправленности ни научная
работа, ни чтение научных работ невозможны. Но дело не
только в этом.
Такая ясность цели, понимание со стороны читателя,
куда его ведут, особенно полезны и необходимы, так
сказать, по соображениям научной этики. Ведь что ни
говори, а автор, излагая процесс исследования, уже завершил
его, хотя бы в основных, пунктирных чертах, поэтому он
всегда строит все изложение как бы в двух плоскостях:
в плоскости движения к цели и в плоскости обратного
движения — от результата к исходному пункту, в плоскости
так называемого доказательства. Но если это так, то не
следует читателя обманывать и делать вид, что мы и сами
еще не знаем, куда идем и куда его приведем с собой.
Пусть читатель сможет постоянно контролировать
убедительность и честность нашего доказательства. Контроля
не следует бояться, иначе мы и сами перестанем
контролировать себя, поскольку именно движение в двух
плоскостях («развития мысли» и «доказательства»)
составляет сущность этого научного самоконтроля.
Итак, какие доводы в пользу истории механики — как
предмета логического анализа можно привести, исходя из
теоретической структуры механики как науки? 2
Первый довод. Анализ истории понятия движения
(в механике) позволяет органически соединить предметное,
историко-научное рассмотрение вопроса с рассмотрением
логическим, категориальным. Если каждое понятие высту-
2 В этом разделе почти нет цитат. Имеется в виду любой курс
теоретической механики.
101

пает в процессе движения мысли как единство предметного
и категориального содержания, особенного и всеобщего
значения, то для таких физических понятий, как движение,
пространство, время (поскольку они употребляются в
теоретических системах физики), это тождество предметного
и категориального выступает особенно очевидно, наглядно.
Речь идет, конечно, о теоретической наглядности.
Употребляя понятие «движепие», физик-теоретик не
может пройти мимо его категориального содержания, не
может не осознать его логического значения.
Имеется в виду следующее. Обычно, развивая
логические, категориальные связи понятий, утверждая, что
данное явление случайно, ученый не вдумывается специально
в смысл употребленных им категорий, использует их
интуитивно, как нечто само собой разумеющееся. Он
раскрывает логику предметных пронессов. пли помощи логики
анализирует вещи, но сам этот логический критерий
выскакивает в его рассуждениях как dens ex тля china,
логика не выступает для него предметом познания.
Во всяком случае так было до самых последних
десятилетий. Сейчас дело изменяется. Привычный логический
«аппарат» все пристальнее изучается самими
естествоиспытателями — подвергается сомнению, переопределяется.
Под лупу логического анализа (вопрос только в том, как
понимается этот анализ) подводятся самые прочные
логические узлы — понятия причинности, закономерности,
вероятности, случайности и т. д. Ничто не берется на веру,
ничто не представляется само собой разумеющимся.
Но это — в последнее время.
Что же касается понятия механического движения, то
всегда любая теория механики, отвечая на вопрос, как
измерить, как рассчитать движение, должна была осознать
логическую проблему.—как возможно движение,—
должна была задуматься над развитием логической категории
движения3. Логика движения всегда выступала
предметом научного познания. Не случайно поэтому, именно
история понятия движения (в механике) полна наиболее
трагическими борениями мысли вокруг логических
«апорий», «антиномий» и «парадоксов».
3 Это относится к антпчной механике Аристотеля — Архимеда
(см. II и III разделы этой части), к классической механике
Галилея, Ньютона (ср. особенно «Диалог...» и «Беседы...» Галилея), к
современным дискуссиям вокруг принципа дополнительности.
102

Второй довод. Любое научное понятие выступает как
диалектическое противоречие, как тождество
противоположностей именно потому и постольку, поскольку любое
научное понятие, воспроизводя сущность предмета,
воспроизводит специфическую форму движения этого
предмета. Все диалектические противоречия — это
противоречия воспроизведения движения в логике понятии.
Исходным пунктом всех этих противоречий выступают
«апории Зепона». Всех — в том числе, конечно, и
противоречий движения самой мысли, противоречий развития
понятий. В абстрактных понятиях (и в их системе)
только принцип движения нельзя выразить иначе как
принципом тождества противоположностей. Все остальное можно.
Горе лишь в том, что в сущности вещей «остального»
вообще не имеется; эта сущность всегда оборачивается все тем
же принципом движения в его особенной, конкретной,
специфической форме.
Вспоминается, как на недавней философской дискуссии
один из ораторов патетически воскликнул: «Укажите мне
хоть одно научное понятие, в котором действовало бы это
мифическое противоречие!?»
Как бы в ответ на этот риторический вопрос звучат
спокойные слова де-Бройля; «Понятие электрон, так же
как все другие элементарные физические понятия, имеют...
два противоречивых аспекта»4. (Эту противоположность
физики обычно замечают только в форме се проявления —
в «дополнительности», но это уже другой вопрос.) К
словам де-Бройля присоединяются Борн, Гейзенберг,
Эйнштейн.
Статика Архимеда, Стевина, динамика Галилея и
Ньютона, современная квантовая механика имели и
имеют в качестве своего понятийного «корня» все тот же
парадокс движения, впервые высказанный в форме
«апорий» Зепоном Элейским. Это хотя и один, но довольно
типичный случай. Именпо этот случай будет предметом
анализа во II и III разделах данной части.
Третий довод. Анализ истории понятия движения (в
системе естественных наук) возможен сейчас только как
анализ истории понятия механического движения. Именно
история механики позволит уловить общие, логические
4 Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике. М., 1963, стр. 186. См.
также Макс Борн. Физика в жизни моего поколения. М., 1963.
103

закономерности, антиномии, трудности, коллизии,
присущие познанию любого движения, позволит тем самым
вскрыть в «теле» научного понятия средоточие всех
противоречий, характеризующих (ih определяющих) движение
науки. В других науках и в их истории антиномичность
исходных понятий настолько замаскирована, «смазана»,
запутана, что выявить ее просто невозможно. В физике
(до середины XX в.) или химии, не говоря уже о
биологии или геологии, одинаково важно то, что движется, и
то, как происходит движение. Изучение движения (в его
специфической форме) неотделимо в этих науках от
изучения особой материальной структуры, особой формы
предметности (химического элемента или электрона,
геологической породы или живого организма). Конечно, такая
ситуация вполне законна и необходима. «Что движется» и
«как движется»— это две взаимоопределяющие
характеристики любого материального движения.
Все дело лишь в том, что для логического анализа эти
ипостаси движения («что» и «как») при всем их тождестве
должны вначале различаться, противопоставляться друг
другу, определяться в своей формальной антиномичности.
Это необходимо хотя бы для того, чтобы возможно было
убедиться в их тождестве, преодолеть раздвоение, чтобы
тождество предметной структуры и предметного движения
было понято как диалектическое тождество, т. е. тождество
противоположных определений.
Но именно в этом раздвоении единого и выделении
движения в качестве самостоятельного предмета
исследования (вне зависимости от того, что движется) и состояла
историческая миссия механики вплоть до XX в.
Если содержательная логика — это всеобщая теория
движения, то придется признать, что теоретическая
механика явилась особым (фактически вторым) этапом
развития этой содержательной логики5. Это был этап
«раздвоения единого», период, когда «механизм» движения
понимался в формальном противопоставлении «предмету
движения». Механика оказывалась не столько учением о
механическом движении, сколько наукой о механизме
движения (в логическом смысле слова «механизм»).
Последний тезис требует определенного развития.
5 В^ контексте данного исследования первый этап
содержательной логики (античный) рассмотрен лишь как предыстория
классической механики.
104

В связи с этим рассмотрим вопрос о механической модели
движения вообще.
В XX в. никто (или почти никто) не рассчитывает
свести физическое или химическое движение к движению
механическому как к какой-то самостоятельной, исходной
форме. Однако и в XX в. все еще в значительной мере
остается в силе требование: понять какую-либо форму
движения значит раскрыть механизм этого движения,
объяснить его в терминах механики, посредством
механической модели.
В. Томсон когда-то писал: «Истинный смысл вопроса:
понимаем ли мы или мы не понимаем физическое
явление? — сводится к следующему: можем ли мы построить
его механическую модель или нет?» 6
Построить мысленную механическую модель любого
движения означает, по сути говоря, удовлетворить
следующим логическим условиям.
1. Любая форма движения может быть измерена лишь
постольку, поскольку ее удается интерпретировать как
перемещение, как траекторию в
пространственно-временных координатах, причем и само время должно получить
геометрическую (пространственную) интерпретацию.
В данном плане несущественно, о каких пространствах
идет речь: о пространствах конфигураций, пространстве
событий, пространстве импульса и энергии, пространстве
состояний и т. д. Важно лишь, что до сих пор это
представление движения (физического, химического,
биологического) в той или другой пространственной
интерпретации означает создание логического образа движения,
заимствованного у механики, образа движения как
перемещения.
В любом случае любое изменение должно
интерпретироваться (чтобы его можно было измерить) как
«изменение места со временем».
Строя график изменения температуры, мы заменяем
ось пространства осью температур, но тогда в этом
графике температура, откладываемая на оси ординат,
приобретает пространственные свойства: независимость от изме-
6 Цит. по: Л. Пуанкаре. Эволюция современной физики.
СПб., 1910. Здесь же дан блестящий обзор тех отождествлений
механики со всеобщей наукой о движении, которые были
характерны для физиков в начале XX в.
105

няющегося тела, себетождественность, «дополнительность»
ко времени, чисто метрический смысл и т. д.
Больше того, тогда температура будет фигурировать
дважды — и как статическая «пространственно-подобная»,
независимая от времени величина (ось ординат), и как
траектория движения температуры, в этом своем качестве
тождественная с «перемещением».
Можно пойти и дальше — заместить обе оси координат
теплоемкостью и температурой или длиной волны и
интенсивностью излучения. В этом случае данные свойства
получают соответственно «пространственно-подобный» и
«времени-подобный» характер7, а движение будет
пониматься (сознает это исследователь или нет) по шаблону
механической модели.
Дело еще в том, что сама проблема измерения как
определенного процесса диктовала до последнего времени
перевод любых параметров на пространственный язык с
необходимостью, конечно, обратной интерпретации.
Температура измеряется сдвигами
(пространственными) на шкале термометра, напряжение — сдвигом стрелки
на шкале вольтметра и т. д.8
Механическая модель по-прежнему оказывается
неизбежным посредником для измерения (=понимания?)
движения.
«Независимо от того, касается ли измерение длин,
времен, масс, электрических токов, химического сродства
или чего бы то ни было еще, фактическое содержание
наблюдений состоит лишь из пространственно-временных
совпадений. На языке Минковского, это мировые точки,
помеченные в пространственно-временном многообразии
пересечением в них мировых линий материи. Физика
представляет собой доктрину о взаимосвязи между такими
помеченными точками» 9.
Сформировать первоначальное абстрактное понятие
движения означает выразить его сущность в понятиях
7 Не следует, конечно, путать эти образные выражения с
понятием «пространственно- (или времени-) подобности» в теории
Эйнштейна.
8 Томас Б р о д п. Образование и область применения научных
понятий. Философские вопросы современной физики. М., 1958,
стр. 152.
9 Макс Б о р н. Эйнштейновская теория относительности. М..
1964, стр. 399—400,
106

пространства-времени. Однако в пределах механической
модели это требование имеет более узкий смысл.
«Пространство» и «время» — это оси системы координат,
которые могут быть бесконечно удалены от движущегося тела.
Движение — это «мировая линия» внутри координатной
системы, не обладающей никакими собственно
физическими свойствами, но обладающей свойствами
метрическими.
И сразу же возникает неприятнейший парадокс,
особенно чувствительный в случае применения механических
моделей (обойтись без них невозможно) к немеханическим
формам движения.
Парадокс состоит в следующем:
а) «понять» движение значит представить его в
понятиях пространства-времени;
б) представить движение в понятиях пространства-
времени значит (в рамках механических моделей)
измерить это движение в пространственно-временных
координатах;
в) но «выдув» из движения пространство и время и
поместив их вне движения, в качестве условий измерения,
мы как раз понять движение (выразить его в логике
понятий) оказываемся не в силах. Движение и есть
определенное тождество пространства и времени, поэтому, измеряя
пространством и временем тождество
пространства-времени, мы вращаемся в порочном кругу — сводим
понимание к измерению. Сущность движения,
«измеряемого» в пространственно-временных координатах,
оказывается чем-то неуловимым, иррациональным,
бессодержательным. Движение «теряется» в системе своего измерения.
«Общая динамическая теория занимает любопытное
положение в физике. Исторически она была создана в
форме ньютоновой динамики частиц и твердых тел. Но мы
чувствуем настоятельную необходимость дать ей более
широкую область применения, рассматривая ее как
последовательно математическую теорию, приложимую к любой
физической системе, поведение которой можно выразить
в лагранжевой или гамильтоновой форме. Здесь возникает
соблазн рассматривать эту теорию как чистую
математику» 10.
Сведение теории движения к механике означало в
10 Дж. Л. С инг. Классическая дииамика. М., 1964, стр. 199.
107

Потенции сведение механики к геометрии, к
математическому анализу, потерю самого предмета изучения, т. е.
потерю... движения. Уже Ньютон, только отступив от
последовательного применения механических моделей и
введя непоследовательную и полуиррациональную
динамическую концепцию сил (физика принципов,
отвлекающаяся от «механизма» передачи движения), смог «спасти»
движение, внести какой-то содержательный рациональный
смысл в операцию измерения движения.
Кстати, именно за эту двойственность, «за
неспособность свести понимание к измерению» (т. е. за
проницательность гения) упрекал Ньютона Эрнст Мах в своей
последовательно механистической «Механике».
2. Механическая модель движения не ограничивается,
конечно, установлением своеобразного тождества между
пониманием и измерением. От механики идут и многие
другие компоненты того познавательного процесса,
который до сих пор отождествляется еще с общелогическим
процессом понимания сущности вещей. Прежде всего тут
следует выделить логический примат непрерывности.
Эта непрерывность трактуется в механике (во всяком
случае трактовалась до последних десятилетий) как
своего рода «дополнительность».
Непрерывная силовая линия жесткой
причинно-следственной связи (динамика) дополняется противополож-
ным аспектом — непрерывностью геометрического
отображения процессов движения, с полным исключением
всяких силовых моментов (кинематика). Дополняя друг
друга, эти аспекты приобретают логический статут.
Концепция абсолютной непрерывности перемещения
перерастает в онтологическую идею непрерывности
существования движущегося предмета. Эта идея, в свою
очередь, возводится в степень логической аксиомы об
абсолютной себетождественаюсти вещей в течение
всего времени их существования. (Не будем сейчас
приводить логических рассуждений, показывающих
правомерность такого обобщения, при условии согласия с исходным
тезисом об абсолютной непрерывности процессов
перемещения.)
Перерыв непрерывности («перепрыгивание» через
какой-то момент времени, через какую-то точку траектории)
осмысливался просто как брешь, сигнал неблагополучия
в процесс понимания —описания-измерения. Соответствен-
108

по этому вырастала концепция л о г и ч е с к о и
непрерывности — абсолютной непрерывности логического
следования. Любой логический скачок опять-таки оценивался как
пробел, нарушение последовательности мышления. Все
логические процессы, характерные для таких скачков и
сдвигов мысли, вообще исключались из логики и
отдавались на откуп иррационализму или в лучшем случае
объявлялись монопольным предметом психологии. Такая
судьба постигла, в частности, логику интуиции.
Концепция дискретности полностью изгонялась из
науки логики (речь идет о классической формальной
логике), но тем самым односторонне и искаженно
понималась сама непрерывность мышления, сущность логической
последовательности и т. д.
Не замечая своей содержательной основы
(теоретической механики), формальная логика не смогла понять
самое себя.
3. Формирование механической модели движения (как
синонима понимания вообще) требовало далее
определенных методов идеализации. В результате становятся
интуитивными, всеобщими такие методы мысленного
эксперимента, которые по своему происхождению были глубоко
специфическими, зародившись в недрах механики.
Исходная логическая идеализация механики была уже
подчеркнута: реальное время движения снимается в
геометрической проекции пройденного пути — в форме
траектории или мировой линии. Однако замечание это более
существенно, чем кажется на первый взгляд. Дело
заключается в следующем. Каждая логическая система имеет в
качестве своей основы «снятое» время. Понятийное
воспроизведение сущности вещей требует, чтобы различные
моменты существования предмета были осознаны как
единое время его сущности, были сняты в такой логической
проекции, в которой сдвигаются воедино настоящее,
прошлое и будущее время. Собственно говоря, осуществить
такой сдвиг, такое «снятие» и означает осмыслить
сущность предмета, т. е. раскрыть тождественное в различных
моментах и гранях его бытия. Специфика такого снятия
времени характеризует специфику той или другой
логической системы, ее способность воспроизвести сущность
первого, второго или... седьмого порядка.
Отнесение движения к прошлому времени, снятие его
в траектории, прочерченной движущимся телом, это спе-
109

цифнка первого — механического — этапа содержательной
логики.
В пройденном пути (время-прошлое) все точки
движения принадлежат одному и тому же «здесь», все
«теперь» тождественны. Понять сущность предмета
означает — в пределах этой логической структуры —
представить процесс уже совершившимся, движение законченным.
Во II и III разделах II части будет показано, какие
коллизии и антиномии скрываются в подобной логической
стратегии, в подобном статическом образе движения.
Правда, этот образ достаточно сложен. В
аналитической геометрии сама математическая линия мыслится как
движение, последовательно осуществляемое взглядом,
мыслью, воображаемым циркулем. Однако движение,
осуществляемое взглядом, легко понимается как нечто внеси-
ловое, внединамическое, бесплотное, как простой счет уже
осуществленного, уже проделанного пути.
Логический ящик Пандоры, «ящик» диалектики
движения, благодаря такой идеализации, был прочно заперт.
Мы убедимся несколько ниже, что заперт он был внутри
самого логического аппарата механики и, если так можно
выразиться, «замок» этого ящика и составлял весь этот
логический аппарат. Однако тот факт, что диалектика
находится не снаружи, а внутри механики, можно
обнаружить, лишь изучая историю науки, продумывая генезис и
развитие понятия механического движения.
Такое исследование нам еще предстоит, а теперь
необходимо расширить представление об арсенале основных
идеализации, возникших в недрах классической
механики.
Если для анализа сущности движения основной
задачей оказывается своеобразная идеализация времени,
сводящая к прошедшему настоящее и будущее, то для
мысленного построения предмета, т. е. для теоретического
синтеза, основной проблемой является идеализация
чувственно-предметного эксперимента.
Для механики характерно такое мысленное
продолжение реального механического эксперимента, которое
позволяет, во-первых, построить (мысленно, конечно)
абсолютный вакуум, пустоту вокруг изучаемого явления
(«эффект полной изоляции»), а во-вторых, позволяет
свести само это явление к бескачественной
геометрической величине.
110

Падающее тело сводится к материальной точке,
маятник — к математической линии, твердое тело — к
геометрической форме («идеально твердое тело»). При этом надо
иметь в виду следующее. Любой реальный эксперимент
имеет смысл, выступает как эксперимент только в том
случае, если он одновременно протекает «в вещах» и «в
понятиях» — как чувственно-предметный и как
мысленный эксперимент. Только в этом случае возможно довести
дело до размерности, до идеальных условий, до
проведения «опытов» с идеальными объектами (точки, линии,
идеально твердые тела). Иными словами, только в этом
случае эксперимент может обеспечить открытие каких-то
новых закономерностей.
Если эксперимент не имеет такого мысленного
завершения, он совершенно обесценивается и абсолютно ничего
не доказывает.
Мы, конечно, говорим об экспериментах, ключевых для
существования и развития научной теории, научного
понятия. Речь не идет об экспериментах, непосредственно
«проверяющих» теорию, подтверждающих или
отвергающих то или другое предположение. Это — другой и также
очень важный вопрос.
Речь идет,— подчеркнем еще раз,— об экспериментах,
формирующих понятие путем построения идеальной
мысленной модели данного процесса.
Характер такой мысленной модели, характер
мысленного продолжения чувственных экспериментов во многом
определяет специфику той или другой логической
системы. Идеализация, характерная для механического
эксперимента, требует мысленного устранения внешней среды,
требует вообразить, как бы протекал данный процесс в
абсолютной пустоте. Механический эксперимент (в своем
мысленном завершении) помещает изучаемый предмет в
логическую «одиночку», достигая за счет этого
абсолютной однозначности в определении предмета. Все связи
представляются в качестве случайностей, искажающих
действительную сущность вещей, и вводятся в анализ
лишь впоследствии, в порядке применения теории к
отдельным «частным случаям». Так продолжают
складываться основы формальной логики.
Процесс идеализации оказывается - в пределах
механической модели — тождественным с процессом
отвлечения (абстрагирования) и обобщения. Обобщение тождест-
Ш

венного и абстрагирование от «несущественных различий»
(в действительности — от континуума и внутренних
потенций) объявляются синонимом логической работы
вообще, синонимом логики как таковой.
Понятие, полученное в результате таких логических
операций, обладает одной характерной чертой — оно
исключает из себя (из своей понятийной структуры) все
частные случаи, все особенное, выплескивая вместе с
водой и ребенка — свою собственное противоположное
определение. Противоречивая сущность вещей (скажем,
тождество континуального и дискретного) воспроизводится
при помощи двух якобы независимых друг от друга
понятий. В действительности эти понятия дополняют друг
друга, тождественны в своей сущности.
Теория выступает как строй параллельных понятий
(масса — инерция, сила — ускорение, вес — взаимное
притяжение...), отражающих друг в друге свою собственную
противоречивую сущность.
Каждое такое понятие способно раскрыть, затаенные
в нем возможности (а такие возможности, конечно, есть
в любом понятии) только в «столкновении с эмпирией»,
только после эмпирической провокации, только сужая
свой объем и углубляя содержание или же подвергаясь
обратной логической операции — расширению объема и
опустошению содержания. Те связи, от которых сначала
абстрагировались, теперь входят в понятие «через
окно» — как нечто постороннее и неожиданное. В
действительности, встречаясь с эмпирией, понятие встречается
с... самим собой, со своей обратной стороной, с обратной
стороной той же самой предметной деятельности.
Анализ истории механики и позволяет осмыслить
особенности этого этапа развития содержательной логики —
этапа раздвоения единого11. Этот анализ должен
открыть доступ к тем реальным антиномиям мышления,
которые были зашифрованы в информационном аппарате
формальной логики и которые сейчас осмысливаются
естествознанием в своей сущности — как превращенная
11 Строго говоря, античная наука не относится исторически к
периоду воспроизведения противоречий в форме раздвоения
единого. Античность — принципиально особый этап проникновения
в сущность движения. Но в определенном аспекте науку
античности возможно рассматривать как предысторию классической
механики.
m

форма проявления диалектико-логических
противоречий.
Такова третья причина, объясняющая выбор истории
механики в качестве предмета исследования.
Читатель, очевидно, давно уже жаждет двигаться по
твердой почве конкретного материала (в данном случае
истории науки). Но, признаемся, возбудить такую
неудовлетворенность, раскрыть логическую необходимость
обращения к истории науки как к способу решения проблем,
назревших в мысли читателя,— все это и составляло одну
из задач этих вводных рассуждений.
Вообще трудность и «неудобство» диалектического
метода (для читателя, ищущего готовых выводов) состоят,
в частности, в необходимо спиральном движении мысли.
В данном случае — сначала было достигнуто первое
приближение: дано общее решение вопроса о том, почему
понятие (сущности) может служить средоточием всех
противоречий развития науки.
В этом первом приближении пришлось исходить из
определения науки как особой функции предметной
деятельности, а также из определения места научного
понятия в структуре научного познания.
При достижении второго приближения (второго витка
спирали) возможность и эффективность предлагаемого
анализа будут выводится из логической структуры такой
науки, как теоретическая механика.
Третьим приближением будет уже история механики
в ее предельной идеализации, в этой книге — исторический
генезис понятия механического движения. Конечно, обидно
многократно возвращаться к тем же выводам, кажется
нерациональным это бесконечное введение в суть вопроса.
Но в том-то и дело, что сама методология и есть такое
бесконечное введение. Иными словами, дело логики
состоит в том, чтобы вовлечь читателя в сам процесс
мышления, развить его способность мышления. Правда, дело
логики одновременно состоит и в том, чтобы
продемонстрировать перед глазами читателя процесс мышления как
нечто совершенно объективное и от его деятельности
независимое. Единство «наблюдения со стороны» л
«соучастия», вообще необходимое для восприятия любого знания,
оказывается в философском произведении основной
задачей изложения, «сверхзадачей» автора. Философия не
терпит прямых проспектов формального «доказательства»;
ИЗ

она обязательно ведет читателя по каменистым тропам
реального мышления, постепенно «спрямляя» эти тропы
в проспект. Но коль скоро дорога «спрямлена», диалог
философа и читателя закончен. Дело логики исчерпано.
Шествовать по готовым проспектам и сопровождать
читателя по этим магистралям философия органически не
способна.
Четвертый довод. Есть еще одна причина, объясняющая
особую эффективность истории механики в качестве
предмета нашего исследования. В механике очень наглядно и
отчеканенно выступает противоположность (и тождество)
двух ее «воплощений» — теоретической и прикладной
механики, теории движения и теории механизмов и машин.
Жесткая противопоставленность и вместе с тем
«взаимодополнительность» этих аспектов позволяет сравнительно
легко проникнуть в их общий понятийный корень,
обнаружить в исходном понятии движения тождество
теоретической и практической идей, тождество идеализованной
модели движения и модели идеального «двигателя» в
широком смысле этого слова (типа хотя бы «идеальной
паровой машины» Карно).
Эта специфическая особенность механики и открывает
путь к раскрытию — в понятийной клеточке — всеобщих
противоречий теории и практики, науки и техники,
деятельности и познания. Если в других науках эта связь
часто еще выступает как внешняя, эмпирическая, где-то
вне науки возникающая, то в механике она органически
входит в сам логический аппарат науки, составляя его
тайный нерв, его сущность.
И практическое происхождение науки, и практическая
сущность науки (духовно-практическая деятельность), и
«раздвоение» предметной деятельности на якобы
самостоятельные сущности — науку и технику — все это находит
в механике свое наглядное воплощение. Вряд ли можно
переоценить это исключительно благоприятное
обстоятельство! Если бы механики не существовало, ее следовало бы
выдумать как теоретическую идеализацию любой науки,
характерной для современного разделения труда. К
счастью, механика существует, и выдумывать ее пе нужно.
Во всех других науках мы бы почти наверняка смогли
обнаружить в исходном понятии только чисто
теоретические противоречия (остальные были бы запрятаны
слишком глубоко) и искали бы связь науки с техникой «во вне»,
114

в применениях науки, в ее <<отделении» от
непосредственной практики и т. д.
Пятый довод. Наконец, механика представляет сейчас
особенно удобный предмет исследования потому, что в
XX в. обнажился исторический, изменяющийся смысл и
содержание всех основных ее понятий и идеализации. Все
они выдали свою тайную противоречивость, свою
многозначность, свою незаконченность, незавершенность.
Маркс когда-то писал, что «экономические категории...
носят на себе следы своей истории» 12. Это относится к
любым понятиям любой науки, но следы эти
обнаруживаются и составляют предмет теоретического беспокойства
но всегда, не на всех этапах научного развития, а именно
в ее кризисные, переломные года. Такими переломными
годами, кризисными для английской классической
политэкономии, были 40—50-е годы XIX в., такими перелом:
иыми годами для механики (как общей теории движения,
а не как специальной теории макроскопических,
медленных движений) явились первые десятилетия (1900 —
1950) XX в. Понятия механики с катастрофической
быстротой теряли свой интуитивно ясный характер, одно за
другим разбухали до неопределенной «истории вопроса»,
оказывались клубком незаметных ранее допущений и
идеализации. Возникла та ситуация, которую Эйнштейн и
Инфельд определили в словах: «Новая теория выявляет
как достоинства, так и ограниченность старой теории и
позволяет нам оценить старые понятия с более глубокой
точки зрения» 13.
Возникла та ситуация, когда обнаружилась
неоднозначность механических понятий, необходимость
учитывать не одну, а несколько идеализации, лежащих в основе
формирования и развития одного и того же понятия.
Процесс формирования понятий становился непосредственным
объектом изучения физика-теоретика. Или, говоря
словами де-Бройля: «Чтобы описать всю совокупность
реального мира, возможно необходимо применять последовательно
две (или больше) идеализации для одного единственного
понятия» 14.
12 Map к с. Капитал, т. I. М., 1953, стр. 176.
13 Эйнштейн и Инфельд. Эволюция физики. М., 1948,
стр. 144.
14 Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике, стр. 187.
115

Возникла ситуация, которую Гейзенберг очертил с
исключительной четкостью: «...Никогда нельзя знать с
самого начала границы в отношении применимости
определенных понятий при расширении нашего знания. В
особенности этого нельзя знать в том случае, когда это знание
ведет в чрезвычайно далекую область природы, в которую
мы можем проникнуть только с помощью современной
техники эксперимента. В процессе такого проникновения
мы норою применяем наши понятия, которые не могут
быть логически оправданы и в известной степени не
имеют смысла... Современная физика напоминает нам одну
старую мудрость: не ошибается тот, кто молчит...» î5
В процессе развития физики, продолжает Гейзенберг,
возникает несколько замкнутых понятийных систем,
относящихся к различным аспектам одного и того же
процесса. Гейзенберг приводит в качестве таких систем
механику Ньютона — теорию теплоты — квантовую теорию —
электродинамику (включая специальную теорию
относительности) .
Возникает вопрос о соотношении между этими
системами. «Если, например, одни и те же понятия... имеются
в двух различных системах и определяются в них в
отношении своих взаимных связей по-разному, то в каком
смысле можно еще говорить, что эти понятия
отображают реальность?» 16 Вопрос поставлен в лоб, в нем
обнажены все соблазны идеалистического ответа. Но — с
колебаниями и сомнениями — Гейзенберг все же дает
диалектический и благодаря этому материалистический ответ,
который сводится к тому, что понятия воспроизводят
действительность. Но, во-первых, они воспроизводят
действительность противоречивую, а во-вторых, реальный смысл
этих понятий можно уловить, только выходя за пределы
замкнутых систем, где их рациональное содержание
скрыто за математическим символом.
«В конце концов было найдено существенное
ограничение применимости понятий ньютоновской механики,
которое нельзя усмотреть в самой этой замкнутой системе
понятий или посредством наблюдений только над
механическими системами» 17.
15 В. Гейзенберг. Физика и философия, стр. 61.
16 Там же, стр. 7.
17 Там же, стр. 73.
116

Условием содержательности понятий оказывается то,
что строго определенные внутри данной формальной
системы, они не могут быть «определены строго в
отношении их соответствия с природой» 18, т. е. добавим от себя,
как теоретико-познавательные категории. Историю
познания оказывается необходимым включить в само
определение таких понятий, взятых в их соотношении с природой.
Понятия «координаты», «скорости», «импульса»,
«энергии», включенные в систему квантовой механики,
обнаруживают «тайны» своего генезиса, или, говоря словами
Маркса, «следы своей истории».
Вот почему именно история механики, которая сегодня
оказывается истиной науки механики, наиболее
приспособлена, наиболее открыта для специального историко-логи-
ческого анализа.
В свете такого анализа обнаруживается, что
современные антиномии (выступающие в XX в. в форме
«дополнительности») динамического и геометрического аспектов,
континуального и точечного представлений вовсе не
являются привилегией микротел и релятивистских движений.
Утверждение это («дополнительность» —удел
микрофизики) стало настолько тривиальным, что в очень
интересной и, на мой взгляд, глубоко и плодотворно ошибочной
книге В. Б. Бранского «Философское значение проблемы
наглядности в современной физике» на этой
тривиальности основан методологический вывод о существовании по
меньшей мере двух форм самой сущности движения —
сущности, характерной для макро-движения, и сущности,
характерной для негеоцентрического движения.
В действительности дело обстоит совсем иначе. Анти-
номичность (для того периода именно антиномичность, а
не дополнительность) кинематики и динамики была
уделом всех классических механических понятий, всей
картины движения19. Однако внутри замкнутой
теоретической системы антшюмичность было
невозможно обнаружить, она скрывалась в «порах» системы,
была невидимой, определяя, однако, всю структуру
формальных построений и выступая «тайным» импульсом
всего развития механики от Галилея до Ньютона, от Ньютона
до Максвелла, от Максвелла до Эйнштейна и Планка. Ре-
Там же, стр. 75.
Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике.
117

волюция в физике не открыла какую-то новую сущность,
она, наоборот, впервые выявила действительную
логическую сущность любого движения, ту противоречивую
сущность, которую Ньютон попытался выразить во
взаимодополняющих системах динамики и кинематики и которую
Кант воспринял как свидетельство непознаваемости мира.
Получается «обратная связь». Только в свете современной
физики уясняются и уточняются действительные
импульсы многовекового развития механики. И обратно — только
в свете истории механики обнаруживается и
корректируется действительный, имманентный, логический смысл
современных физических «парадоксов» и «неопределенностей».
Именно эта обратная связь и будет корректировать в
дальнейшем направление нашего анализа. Именно она.,
если подытожить все сказанное выше, будет одновременно
предметом и методом исследования.
Непосредственно в последующих очерках предметом
анализа будет действие этой обратной связи лишь в
некоторые узловые моменты развития механики (и физики) —
в момент генезиса научного понятия механического
движения (II и III разделы II части), в момент перехода от
старой теории движения к новой (часть III).

Il
Апории Зенона —введение
в историю механики
Стержнем всего последующего изложения будет тезис:
чтобы осмыслить историческое развитие понятия движения
(в механике), необходимо исходить из того, что введением
в эту историю являются так называемые апории Зенона.
1. Апории Зенона и история механики
В чем состоит реальный смысл выдвинутого тезиса?
Во-первых, выдвигать этот тезис значит утверждать,
что развитие механики (от Архимеда до наших дней)
опирается на какое-то разрешение тех реальных логических
трудностей, которые впервые были сформулированы Зено-
ном Элейским или, скажем точнее, забегая несколько
вперед, — Зеноном и Аристотелем. Известно, что эти
трудности сводились к такому вопросу: как воспроизвести в
понятиях (т. е. понять) те противоречия движения
(перемещения), которые как будто заставляют свести движение
к сумме состояний покоя, которые требуют «перескочить»
через начало и конец движения (ибо иначе перемещение
вообще невозможно)?
Утверждая, что апории Зенона являются введением в
историю механики, мы обязуемся показать, что механика
всегда так или иначе разрешала вопрос, поставленный
Зеноном;
Заметим, что если не рассматривать апории как
введение в историю механики, то, конечно, все эти обязательства
снимаются. Вполне возможен и другой тезис: развитие
механики, дескать, ничего общего с разрешением апорий не
имеет и механика вовсе не обязана «разрешать» или
«развивать» ту «софистику», или ту «философскую
эквилибристику», или то «чисто логическое затруднение», которое
сформулировал Зенон. До этих детских вопросов серьез-
119

ной науке и дела-то никакого нет. Собственно, так многие
и рассуждают. С таких историков и: спроса нет. Но уж если
мы утверждаем, что апории — это введение в механику,
то приходится нести всю меру ответственности.
Во-вторых, утверждая, что «апории Зенона»
(несколько ниже будет показана условность такого
наименования) это введение в историю механики, мы вовсе не
полагаем, что разрешение апорий — только своеобразный билет
на право входа в настоящую науку. Дескать, разрешил
Архимед трудности Зенона, и все в порядке — теперь речь
уже пойдет о другом, все противоречия навсегда
«погашены» у порога механики. Нет, определяя апории как
«введение», мы подразумеваем нечто иное. Мы хотим сказать,
что вся история механики может (и должна быть) понята
как непрерывное развитие ответа на вопрос Зенона —
Аристотеля, как своеобразный, все более распространенный и
конкретный ответ. Больше того. Апории Зенона вводят в
историю механики и в том смысле, что на каждом этапе
развития механики как науки эти апории
переформулировались, углублялись, обострялись. Каждый новый этап
развития понятия движения означал новую форму «зено-
новского вопроса». Развитие понятия движения было
развитием «понятия — проблемы», понятия — вопроса,
понятия — предположения. Каждый ответ был вместе с тем
новой формой вопроса, новой постановкой проблемы.
Именно в качестве проблемы ответ на трудности
Зенона функционировал как научное понятие, т. е. выступал
тождеством противоположных определений, был моментом
и средоточием развивающейся теории движения. Введение
(апории движения), как мы полагаем, не кончается у
порога механики, оно «вводит» в каждое понятие,
позволяет понять его изнутри, позволяет осмыслить,
содержательно интерпретировать все узлы и все сдвиги реального
движения науки.
В-третьих. Утверждение, что апории Зенона — это
введение в историю механики, имеет н обратный смысл.
Если механика чпжет оьпь рационально понята только
в свете апорий Зенона, то и сами апории могут быть
содержательно интерпретированы только как введение в
историю механики К
1 Безусловно, рассмотрение апорий как введения в историю
механики — это лишь один из возможных аспектов. В другом кот[-
120

До тех пор пока ai горни понимаются как чисто
философские, чисто логические, чисто категориальные
трудности, пока они не понимаются в своей реальной,
действенной, работающей функции в развитии *науки, до тех пор
они не понимаются вообще — ни логически, ни
философски, ни категориально. В диалектику (логику) движения
можно проникнуть через один «вход» — через логику
количественных, пространственно-временных, механических
(механика, как логика) отношений. Анализировать
логику движения, перескочив через пространство и время,
оставив их в стороне, перескочив через количественную
проекцию движения, через механику, позитивную науку,
гордо отбросив все эти «тьмы низких истин», означает
вообще подменить истину ложью, истину как процесс —
«возвышающим обманом» философских общих мест.
Механическое движение (движение как
перемещение) — это идеализированный объект, полученный в
процессе сложнейших логических идеализации, воплощаюшдй
всеобщие определения движения в категориях форм
существования — в категориях пространства и времени.
Для механика его наука — это наука о частном виде
движения; для логика — это момент (необходимый и
вчера, и сегодня) познания движения в его всеобщих
параметрах, момент развития всеобщего2.
Только осмыслив апории Зенона в их специфике — как
введение в истории механики, как исходный пункт
механических идеализации (отнюдь не исключающих
противоречие, но воспроизводящих его в антиномичной форме),
возможно вскрыть всеобщее содержание апорий.
Апории — это необходимый момент развития всеобщего
противоречия. Раскрыть логическую необходимость этого
момента, его необходимую связь с другими моментами, его
переход в другие определения развивающегося
противоречия — вот что означает раскрыть всеобщее содержание
апорий. Тогда особенное не потонет во всеобщем, но будет
понято как особенный момент (этап) развития самого
всеобщего.
тексте, не истории механики, а, к примеру, в контексте цельного
воспроизведения картины мира в античной философии апории
Зенона должны быть рассмотрены уже в другом качестве — не как
элемент механики, а как элемент античной физики, в самом
широком (аристотелевском) смысле этого слова.
2 Гегель. Сочинения, т. I, стр. 174.
121

В нашем примере механика и математика будут
поняты как необходимые моменты логического категориального
воспроизведения сущности вещей, сущности движения.
Тогда, кстати говоря, обнаружится, что нельзя утверждать,
что, дескать, в механике или математике (в их
современном виде) апории давно решены, а вот в логике дело
обстоит иначе, тут без противоречий не обойдешься. Ничего
подобного. Именно в математике и механике, по самой их
сути, апории воспроизводятся вновь и вновь, а любое
«разрешение» этих апорий несет в себе новый уровень анти-
номичности.
Сколько раз хоронили апории как наивные и смешные
словесные фокусы, а они снова и снова возрождались —
то в форме парадоксов теории множеств, то в форме
антиномии актуальной и потенциальной бесконечности.
Причем, возрождались не извне математики или механики, но
внутри этих положительных дисциплин. Этр1 антиномии
характеризовали и характеризуют саму природу
механических понятий, механической картины мира.
Дж. Уитроу раскрывает современное содержание,
современную переформулировку апорий Зенона. Мы еще не
раз будем использовать его обзор вопроса. Сейчас хотелось
бы привести следующее свидетельство Уитроу.
«Философский интерес к ним [апориям],—пишет он,—не
ослабевал в течение двадцати четырех столетий, и пока не
наблюдается никаких признаков его уменьшения. Так, с 1951
по 1953 г. только один английский журнал «Analisis»
опубликовал не менее семи статей на эту тему3.
Ежегодно можно «столкнуть» две прямо
противоположные оценки этих апорий. Вот один пример—1953 год*
Тейлор: «Это очень старая и, на мой взгляд, глупая
проблема». А. Франкель в том же году: «Эта знаменитая
апория, которая оказала громадное влияние на историю
науки» 4. С. А. Яновская в интересной статье
«Преодолимы ли в современной науке трудности, известные под
названием «апорий Зенона»?» показывает, что эти трудности
не преодолены современной математикой (несмотря на
многократные оповещения о таком преодолении), и далее
цитирует того же Франкеля (и Бар-Хилела) : «Хотя аргу-
3 Дж. Уитроу. Естественная философия времени. М., 1964,
стр. 175.
4 Там же, стр. 186.
122

менты изменились, но пропасть между дискретным и
непрерывным опять является слабым местом, вечной точкой
наименьшего сопротивления и в то же время
исключительной научной важности в математике, философии и даже
физике» 5.
2. Апории движения в их отношении
к современной физике
и классической механике
Мы утверждали, что, только поняв апории Зенона
(«вопрос»), можно понять ответ классической механики;
мы утверждали далее, что, только поняв гипотезы,
лежащие в основе механических теорий («ответ»), можно
понять действительный смысл, потенцию, заложенные в зе-
ноновых «трудностях».
Постараемся теперь разобраться в проблеме детальнее.
Тогда можно будет и реальнее представить содержание
тезиса об апориях Зенона как введении в историю
механики и нащупать выход из порочного круга.
В чем состоит логическая ситуация, очерченная в зе-
нояовой «Стреле» (мы пока характеризуем эту ситуацию,
отвлекаясь от исторических условий ее формирования)?
Жесткая локализация движущегося тела (стрела в
полете каждый момент занимает то же место, что и стрела
покоящаяся) делает необходимым представить движение
состоящим из моментов покоя, т. е. отождествить
движение и покой. С другой стороны, перемещение нельзя
понять, нельзя фиксировать без такой локализации,
поскольку иначе бессмысленным становится утверждение, что
«тело изменяет место» 6.
Интересна также чисто силлогистическая
интерпретация «Стрелы» Чарлзом Пирсом:
«Большая посылка: Никакое тело, которое не занимает
места больше, чем оно само, не движется. Меньшая
посылка: Каждое тело не занимает места больше, чем оно
само.
Вывод. Следовательно, ни одно тело не движется» 7.
5 Сб. «Проблемы логики». М., 1963, стр. 117.
6 Аристотель. Физика. М., 1937, кн. VI, 9, 239в, стр. 119.
7 Цит, по; Дж. Уитроу. Естественная философия времени,
стр. 178,
123

Ситуация как будто безвыходная. Правда, существуют,
на первый взгляд, две возможности обойти эти трудности.
Первый «обход». Перемещение возможно понять
(точнее, фиксировать), не прибегая к строгой локализации в
каждый данный момент. Достаточно использовать крайние
точки — начала и конца движения. В начале движения
тело находилось в точке «А», в конце движения — в
точке «Б». Значит, оно двигалось во временном и
пространственном промежутках между этими точками. Такое
решение представляется особенно удобным, поскольку при
его помощи возможно избежать отождествления движения
и покоя. В начале движения (перед началом движения)
тело еще не двигалось (только покоилось). В конце
движения (после конца движения) тело уже не движется
(покоится). В промежутке — движется (не покоится). Все
в порядке.
Впоследствии эти соображения породили интегральное
представление о движении и все тонкости вариационного
исчисления. И все же это только «обход». Трудности не
преодолены, а спрятаны, замаскированы. Во-первых, таким
способом движение не понимается, но только фиксируется;
по-нрежнему остается открытым вопрос, что же
происходит с телом, когда оно движется; возникает вопрос о
смысле утверждения «стрела летит» — вопрос о настоящем
времени. Апория «Стрела» опять у порога. Во-вторых,
такое интегральное представление о движении («начало»
и «конец») само по себе чревато не меньшими
трудностями и противоречиями. Только что мы смело
отождествили два утверждения: «Тело покоилось в начале
движения» = «перед началом движения». Но ведь такое
отождествление явно незаконно. Покоится или движется тело в
начале движения? В чем состоит возможность такого
«начала», такого перехода от покоя к движению? Занимает ли
начинающее двигаться тело больше «места», чем
покоящееся? Сразу же возникают все якобы обойденные трудности,
только в увеличенном масштабе — противоречия «Стрелы»
дополняются противоречиями «Ахиллеса» и «Дихотомии».
Благополучно зафиксированное движение не может ни
начаться, ни закончиться.
Второй «обход». Вслед за Аристотелем можно
утверждать, что нельзя говорить о неделимом «теперь», в
котором стрела покоится, что любое мгновение — это
длительность и поэтому место, занимаемое (проходимое) стре-
124

лой в течение любого, самого малого промежутка времени,
не равно месту покоящегося тела8. Дескать, остается или
признать, что «мгновение» равно нулю времени,— но
тогда времени вообще нет и вся проблема снимается,— или
признать, что мгновение длится, но это означает признать
движение.
Этот «обход» породил впоследствии дифференциональ-
ные представления о движении, положил начало расчету
движения в системе дифференциальных уравнений.
Горе только в том, что в результате такого деления
большого «теперь» на все более и более мелкие «тепери-
ки», которые, в свою очередь, не неделимы, но длятся
какое-то совсем уж короткое время в результате такого
бесконечного отступления в глубь времени, апория
«Стрела» снова «трансмутирует» в «Дихотомию».
Движение (перемещение) опять невозможно. Но и это
еще не все.
Концепция непрерывности делает невозможной
жесткую локализацию, т. е. не позволяет вообще говорить о
перемещении, об изменении места со временем,
поскольку понятие «место» становится теперь чем-то совсем
неопределенным и бессмысленным.
Если внимательно присмотреться к этой ситуации,
возникающей в результате и первого и второго «обходов»,
то она начинает мучительно напоминать что-то знакомое
и совсем недавнее, современное.
Да, безусловно, вся эта картина (жесткая локализация
движущегося тела за счет потери возможности
двигаться; непрерывность движения за счет невозможности
фиксировать перемещение) очень сходна с логическими
парадоксами современной квантовой механики, с
парадоксами принципа дополнительности.
Современная механика задумалась над теми
трудностями описания и объяснения движения, над которыми
думали Зенон и Аристотель.
Де-Бройль, например, пишет: «...Полная
определенность состояния движения частицы означает, согласно
принципам новой механики, совершенную
неопределенность ее положения в пространстве» 9.
Аристотель. Физика, кн. VI, стр. 155.
Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике, стр. 176
125

«Существование кванта действия обнаружило
совершено непредвиденную связь между геометрией и
динамикой: оказывается, что возможность локализации
физических процессов в геометрическом пространстве зависит от
их динамического состояния... Теперь уже нельзя
определить состояние движения, исходя из кривой,
изображающей последовательные положения объекта в
пространстве с течением времени» 10. Чем не зеноновская
«Стрела»? А тем не «Стрела», скажет возмущенный читатель,
что у Зенона речь идет о логике, а у де-Бройля или,
точнее, у Гейзенберга — о физике. Тем не «Стрела»,
продолжит читатель, что сходство тут чисто внешнее, поскольку
в основе трудностей квантовой механики лежат
проблема кванта действия и проблема измерения. В «Стреле» об
этих проблемах нет и речи. Там вообще отсутствует
динамический аспект.
Неопределенным делает положение частицы (причем
только микрочастицы ) отнюдь не логическое
размышление («если движется, то место неопределимо»), но
реальное вмешательство прибора, реальный (и мысленный)
эксперимент.
Нечего путать элементарную математическую
неряшливость (Зенон) с экспериментальными и теоретическими
трудностями современной физики.
Несмотря на всю «сердитость» этого предполагаемого
возражения (отнюдь не только предполагаемого, но не
раз выдвигаемого во вполне реальных дискуссиях), мы
все же продолжаем утверждать, что между «трудностями»
Зенона и Бора существует даже не простая аналогия, но
полное логическое тождество. Больше того, можно принять
бой на «территории противника»: трудности Зенона
связаны как раз с проблемой микрообъекта, с проблемой
кванта действия, с проблемой измерения (?!) Скажем еще
резче. Тайный смысл апорий Зенона только и можно выявить
в свете соотношения неопределенностей и принципа до^
полнительности! Обоснование этого тезиса временно
отложим. Если обратиться непосредственно к классической
механике, то поражает одно загадочное обстоятельство.
Если крайности (Зенон и современная физика)
действительно сходятся, то основная линия развития механи-
10 Там же, стр. 187—188.
126

ки (классика Ньютона) как будто полиостью равнодушна
к противоречиям движения.
Классическая механика приняла по сути дела все
посылки Зенона («Зенон» тут имя нарицательное), но
пе прпняла его вывод. Классическая механика согласна
с Зеноном, что для понимания движения необходимо
воспроизвести движение как сумму состояний покоя, как
геометрическую линию, как совершившееся движение, как
результат, по механику такая ситуация не беспокоит, она
не видит в ней ничего парадоксального. Механика каким-
то образом пришла к мысли, что возможно воспроизводить
подвижное в понятиях неподвижного, неизменного,
покоящегося и вместе с тем говорить о движении,
развивать теорию движения (перемещения).
Механика признала, что для понимания движения
необходимо отождествить движение и покой, но не
увидела в этом отождествлении тождества
противоположностей^?!!)
Возьмем любое определение механического движения
в любом солидном вузовском учебнике. В каждом таком
определении воспроизводится «Стрела», но с видом
полного удовлетворения, без малейших сомнений ж
логических мучений.
Вот, например, один из старых учебников
теоретической механики, написанный Г. К. Сусловым. Этот
учебник хорош тем, что в нем четко выступает исходное
требование механики как науки: понять движение означает
воспроизвести его в понятиях покоя, в .понятиях
геометрии.
«Под движением данного геометрического объекта
в данной среде разумеется последовательное с течением
времени совпадение этого объекта с тождественными ему
элементами среды. Такое определение движения имеет
смысл лишь в том случае, если мы сможем определить
положение отдельных тождественных между собой
элементов среды...
Например, о движении точки по прямой мы сможем
заключить лишь тогда, когда изменяется положение
рассматриваемой точки относительно некоторой точки на
прямой; движение точки при этом состоит в том, что она
последовательно совпадает с различными точками прямой.
Движением называется последовательное... совпадение
элементов одной среды (той, которая движется, или
127

подвижной) с элементами другой среды (той, в которой
происходит движение, или неподвижной). Так две
налагающиеся линейчатые поверхности могут двигаться
одна по другой, если на них смотреть как на непрерывные
совокупности прямых линий или точек» п.
Вряд ли возможно заостреннее выразить суть зеноно-
вой «Стрелы».
Вот еще несколько примеров из учебников и
монографий самого разнообразного типа.
Утверждая идентичность (в определенном отношении)
ньютоновой динамики и релятивистской динамики. Дж.
Л. Синг (автор раздела третьего тома немецкой
энциклопедии «Handbuch der Physik») считает необходимым
сформулировать для обеих динамик следующеее определение:
«История частицы — это кривая в пространстве —
времени (мировая линия)» 12. И далее: «Перемещение мояшо
описать, указав, что две точки пластинки, занимавшие
в начале положения А и 5, переместились в положения
А1 и В1... Перенос, представленный комплексным числом i,
равносилен преобразованию Zl = Z + t» 13. Это в главе о
перемещении твердых тел.
В главе, непосредственно посвященной динамике, Синг
утверждает, что и динамические идеи могут быть
теоретически выражены только за счет геометризации
динамических представлений. Автор предлагает следующий
«треугольник звеньев человеческого мышления» (мы бы
сформулировали иначе: звеньев логической идеализации,
необходимой для механики) :
fii3uvecffOff поня/т/е
^
«В настоящей книге,— пишет он,— сделана попытка
дать геометрической интуиции необходимое место в общей
,J l Г. И. Сусло в. Теоретическая механика. М., 1946,
стр. 41—42.
12 Дж. Л. Синг. Классическая динамика, стр. 21.
13 Там же, стр. 33.
128

динамической теории, систематически употребляя
пространство представлений, в которой движение
изображающей точки соответствует движению динамической
системы» 14.
В результате, полагает Синг, возможно любое
динамическое изменение (конфигурации, события, импульса,
энергии) представить как перемещение (в
соответствующем все более многомерном пространстве) и изобразить
как последовательное совпадение движущейся точки и
точки на неподвижной шкале координат.
Чтобы понять математическую структуру динамики,
необходимо, по мнению Синга, понять геометрическую,
точнее, топологическую структуру движения (как
перемещения). К этой идее Синга мы еще вернемся; она очень
точно выявляет замысел механических идеализации.
Еще один пример. Дж. У. Лич пишет: «В общем случае
задача о движении N материальных точек может
рассматриваться как задача о движении одной материальной
точки, перемещающейся вдоль некоторой траектории в
N-мерном пространстве» 15.
Вообще-то говоря, все эти утверждения (в варианте
Суслова или Лича) достаточно тривиальны. Их
нетривиальность выявляется лишь в сопоставлении с апориями
Зенона. И состоит эта нетривиальность, больше того,—
парадоксальность, как раз в «безразличии тона», в
абсолютной уверенности («как же иначе?»), что движение
можно понять в геометрическом образе, пусть все более
усложненном (пространство представлений), но
необходимо сохраняющем свою геометрическую природу.
Правда, возможно такое утешение: дескать,
классическая механика и не думает понимать движение, его
сущность, она просто рассчитывает, измеряет перемещение
по его результатам. Поэтому для классической механики
трудностей Зенона вообще не существует. Эти трудности
лежат вне поля зрения и вне теоретических задач
классической механики. Но в том-то все дело и состоит, что
на основе каких-то (мы еще не знаем, каких именно)
идеализации и допущений понять движение означает
(в классической механике) измерить его. Рассчитать
значит объяснить. В классической механике «Стрела» при-
14 Там же.
15 Дж. У. Лич. Классическая механика. М., 1961, стр. 20.
5 Анализ развивающегося понятия
129

обретает не апорийный, но объяснительный характер.
Впрочем, так же, как «Дихотомия», «Ахиллес» и «Стадий».
Ведь геометризируются не только кинематические
представления, любое изменение (силы, импульса, энергии,
состояния) понимается в той мере, в какой оно измеряется
как пространственное перемещение. Вообще-то измерить
значит просто фиксировать. Это верно, но измерить любое
изменение как перемещение уже означает своеобразно
понять это изменение, означает особый способ объяснения.
Становится очевидным, что способ фиксации,
предлагаемый классической механикой, и есть ее способ
понимания; апории Зенона не обойдены, но включены в «замок»
этого понимания, составляют его «шифр».
Очень точно выразил эту мысль тот же де-Бройль
в «Революции в физике». Он с полной определенностью
говорит о гипотетичности теоретической механики, об
идеализациях, лежащих в ее основе.
Такая точка зрения, характеризует де-Бройль
классическую физику, основывалась на некоторых гипотезах,
которые при этом делались и справедливость которых
казалась очевидной.
Де-Бройль рассматривает одну из гипотез. Она состоит
в предположении, что та область в пространстве и времени,
в которую мы почти инстинктивно стремимся поместить
все наши ощущения, есть область совершенно жесткая
и определенная, в которой каждое физическое явление
может быть в принципе совершенно строго локализовано
вне зависимости от динамических процессов, управляющих
этим явлением.
Поэтому все развитие физического мира и могло быть
сведено к изменениям пространственного положения тел
со временем. Именно поэтому динамические величины,
такие, как энергия и количество движения, выступают в
классической физике как производные, образованные с
помощью понятия скорости. Таким образом, кинематика
оказывается основой динамики.
Только в квантовой механике эта гипотеза была
отвергнута и апорийность механических представлений
введена в состав теории.
«Точная локализация в пространстве и времени — это
статическая идеализация, которая исключает всякое
развитие и всякое движение. Понятие же состояния
движения, взятое в чистом виде, напротив, есть динамическая
130

идеализация, которая противоречит понятиям такого
положения и момента времени.
В рамках квантовой теории физический мир нельзя
описать без использования в той или иной степени
какого-либо из этих двух противоречащих друг другу
понятий» 16.
Чтобы яснее представить те логические
«приключения», которые претерпели апории движения в процессе
развития механики, необходимо учесть следующее. Та
гипотеза, о которой упоминает де-Бройль и которая легла в
основу механики как науки, явилась результатом
глубоких идеализации, была сознательным решением, но
отнюдь не бессознательным «зигзагом» мысли. Каким бы
крупным ни было движущееся тело («Стрела»), какими
бы крупными «блоками» ни изучалось его движение,
в логическом плане проблема стояла совершенно
одинаково и с той же силой перед Зеноном и Галилеем, перед
Архимедом и Гейзенбергом. Строго локализовать
движущееся тело (пусть мысленно локализовать его) означает
остановить это тело, отождествить момент движения
и точку пространственной траектории. С другой стороны,
раскрыть состояние движения значит сделать
неопределенными (логически неопределенными) место и момент,
проходимые движущимся телом, вообще сделать
проблематичными, если не бессмысленными, сами понятия
«здесь» и «теперь» (граница или промежуток?
Мгновенность или длительность?). Итак, мы вернулись к Бору.
Масштабы тут (для понимания сути дела)
совершенно не при чем. Тем более, что для изучения механического
движения в качестве особого объекта как раз и
необходимо представить тело как материальную точку,
материальную точку сопоставить с точкой геометрической,
предельно жестко (в идеале) локализовать движущееся тело,
«отвлечься» от всех других аспектов движения (как
изменения, как превращения).
Проводя все эти логические операции, теоретик не мог
не заметить апорий Зенона, не мог не попытаться так или
иначе решить эти трудности 17. Развитие механики
характеризуется отнюдь не забвением того факта, что 'строгая
16 Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике, стр. 8.
17 Не случайно у истоков классической механики (в
диалогах Галилея) вновь обсуждаются, вполне сознательно, с
предельной напряженностью мысли, те же самые апории движения.
5* 131

локализация элиминирует состояние движения,
«останавливает стрелу». Наоборот, механика всегда
исходила из этой логической ситуации, на этой
основа разрабатывала метод (идеализацию),
позволяющий трактовать геометрию как
представление движения, как
теоретический образ движения. Иначе механика
вообще не смогла бы существовать как наука,
как теоретическая механика. Раскрыть
реальный смысл этих идеализации и составит основную задачу
дальнейшего анализа.
Однако, чтобы уловить этот реальный смысл
механистических идеализации, необходимо понять апории Зено-
на как исторический факт, понять действительное
историческое значение его вопросов. Только тогда можно будет
подметить сам момент формирования той гипотезы,
которая легла в основу классической механики.
3. Апория Зенона как исторический факт
Исторический факт — это историческая связь. Это —
узелок в сложнейшей системе социальных отношений,
научных и философских диалогов. Стоит вырезать узелок из
сети и рассмотреть его как нечто самодовлеющее, сразу
же он перестает быть узелком — и тогда этому факту
можно будет дать любое, самое произвольное, толкование.
Историческим Зеноном, вошедшим в историю науки,
был вопрос Зенона, не отделимый от аристотелевского
ответа. Зенон аристотелевой «Физики», но не Зенон его
собственных (не известных нам) произведений - - вот
автор тех апорий, которые действительно явились
введением в историю механики.
Давно стало общим местом следующее истолкование
зеноновой «Стрелы»: «Когда мы пытаемся понять
движение, выразить принцип движения в понятиях, мы
вынуждены сводить движение к сумме состояний покоя и,
следовательно, убеждаемся, что движение не может быть
понято».
Нам кажется, что это обычное истолкование не
учитывает некоторых существенных исторических моментов.
Парадокс в том-то и состоит, что в эпоху античности ут-
132

верждение о необходимости понять движение как покой
принципиально не могло вести к выводу: «...следовательно,
движение нельзя понять». Наоборот, для античных
мыслителей сам процесс понимания был синонимом процесса
сведения текучих явлений к неизменной идеальной форме.
Необходимость воспроизведения движения в понятиях
покоя была для Зеыона исходной предпосылкой, логической
презумпцией всех его рассуждений.
Чтобы понять этот существенный момент,
присмотримся, в каких реальных познавательных и
предметно-практических процессах формировалось это всеобщее (для
античности) отождествление сущности вещей с идеальной
неизменной формой.
На первый взгляд, такое утверждение противоречит
общеизвестным историческим фактам.
Любой человек, знающий историю античности, сразу же
выложит десятки таких противоречащих фактов. Прежде
всего нам напомнят, конечно, Гераклита. Разве для эфес-
ского философа могло быть тождественным понимание
движения и сведение его к понятиям покоя? Ведь все
обстояло как раз наоборот.
Разве не доказано, что для античного мышления вообще
было характерно цельное, наивно-диалектическое
радужное воззрение на мир? Разве не ясно, что нельзя
превращать Зенона в Гюббса, Ньютона или Лагранжа?
Вот какое количество «разве» может набрать против
нас каждый знаток античности.
И действительно, все эти «разве» имеют (смысл, больше
того — совершенно оправданны.
Действительно, в пределах «общего взгляда» на мир, в
пределах умозрительных натурфилософских, эстетических,
этических представлений, предмет воспринимался как
текучее, подвижное, цельное, «живое» явление.
Это — в контексте всеобщих представлений картины
мира.
Но в той мере, в какой греки понимали мир, они
понимали его как чистую, статичную, тождественную себе
форму.
Исключительно богатое представление в мире имело
своей обратной стороной абсолютно одноцветное, «парме-
пидовское» его понимание.
Именно своеобразное тождество
наивно-диалектического представления о мире (предмете) и однозначного по-
133

нимания этого мира, как «формы форм» составляет
специфику античного проникновения в »сущность вещей.
Так жо как на небе Эллады Хаос
противопоставляется абсолютной гармонии (порядку) Космоса, так на
Земле Греции хаос явлений (не гармония, а именно хаос
явлений) дополнялся жесточайшей иерархией,
упорядоченностью форм. В той мере, в какой греки углублялись в
сущность, в какой они противопоставляли сущность
явлению, в этой мере сущность, коль скоро уже о ней
заходила речь, представлялась как чистая форма.
Образ огня у Гераклита как раз потому и выступал
одновременно в качестве художественного образа и
научного понятия, что Гераклит принципиально не отделял
сущность от существования; Гераклит видел в огне,
в движении, в течении вещей не сущность, не явление, по
их органическое тождество — действительность. «Огонь
Гераклита» был первым подходом к понятию
движения, т. е. к единству, диалектическому тождеству идеа-
лизованного предмета и идеи этого предмета. Однако
тождество это было столь нерасчлененным, столь
неспособным к внутреннему саморазвитию, что оно не могло стать
исходным пунктом теоретического развития. Сущность
следовало еще отделить от явления и (на первых порах)
крайне жестко противопоставить ему, чтобы обнаружить
ее самопротиворечивость. Необходимо было, чтобы сама
сущность стала предметом познания, а следовательно,
предметом понятийного воспроизведения. Для теории
предмета (в данном случае — теории движения) необходимо,
чтобы с предметностью отождествлялось уже не явление,
а сама сущность, чтобы сущность была не только (и не
столько) средством, сколько предметом объяснения.
И именно здесь обнаруживалось следующее
обстоятельство. Если для представления о сущности явлений
достаточно было гераклитовского огня, то для понимания этой
сущности как особого предмета познания годилась только
одна модель — идеальная форма вещей.
Дело в том, что на основе наблюдения (этого
основного для античности способа теоретического отношения к
миру) только форма вещей могла мыслиться
отдельно от текучих явлений, могла быть носителем единства в
многообразии метаморфоз, могла объяснить устойчивость
познавательного образа. Вспомним эйдолы Демокрита или
отпечаток перстня на воске в самокомментариях Аристо-
134

теля. Если копнуть еще глубже, то обнаружится, что
наблюдение как характерный для этой эпохи способ
познавательного самоотстранения от утилитарно-практической
деятельности и соответственно умение в форме вещей
зафиксировать их сущность — все это определилось
спецификой самого процесса труда. Или, если говорить
точнее, наблюдение (1) и выделение «чистой формы» (2)
входит в определение специфики предметной
деятельности этой эпохи.
Процесс труда, характерный для эпохи античности,
выявлял особое практически-познавательное значение
формы вещей. Прежде всего в орудиях труда «именно их
конфигурация, геометрические пропорции имели
решающее значение для характера будущей деятельности. Эти
пропорции были (хотя бы в рычаге — центральном
орудии всей эпохи) застывшей формой функционирования
орудий. " Анализ этих орудий лежал в центре внимания
Псевдо-Аристотеля и Архимеда, Ктизибия, Витрувия,
Герона Александрийского. Но этот анализ, в основном
относящийся к эпохе эллинизма, был поздней
рефлексией того начального положения вещей, которое сложилось
в технике уже в VI в. до н. э.
Примерно так же обстояло дело с остальными
моментами процесса труда —самой целесообразной
деятельностью и предметом труда.
Причем эта особенность становится совершенно явной,
если рассматривать эти моменты не по-одиночке, а в их
соотношении, как моменты единого целого. Это означает
очень простую вещь. Целью труда могла быть в первую
очередь измененная форма предметности —
соответствующим образом обтесанные камень или дерево для
строительства жилищ, соединение и разъединение предметов,
позволяющие синтезировать необходимые контуры и
размеры. Даже тогда, когда осуществлялись внутренние
трансформации (металлургия), они вписывались в
общий контекст трудовых процессов, осознавались как
«очищение» такой скрытой, замутненной формы вещей, как
об этом свидетельствуют древние трактаты по
металлургии. Не случайно металлургия была обычно слита с
производством готовых металлоизделий, получающихся
посредством ковки, т. е. конечным ее продуктом выступал
предмет определешгой внутренней и внешней формы.
Соответственно предметом труда выступали в первую оче-
135

редь механические и геометрические свойства предмета:
необходимо было изменить формы, размеры, отделить
часть вещи от целого, соединить различные предметы,
увеличить твердость материала и т. д. и т. п.
В процессе труда механические и геометрические
свойства вещей (механика функционирования простых
орудий и геометрия их формы) выступали как
взаимоопределяемые, переходящие друг в друга характеристики.
Форма орудия выступала как потенция его будущего
функционирования. Деятельность орудия оказывалась
снятой, размороженной формой вещей. Именно в этой
диалектике двигались вся техника и вся наука античности.
Иными словами: процесс труда не просто определял
специфический вид духовной, мыслительной
деятельности, нет, сам этот труд — и по цели своей, и по приемам
своим, и по последовательности операций — уже был
процессом определенной идеализации, приводил к выделению
«чистой» формы вещей (т. е. формы, которая полнее всего
выражает функцию), к проецированию всех
качественных особенностей предмета в его механические
свойства — в деятельность орудия.
Вот реальная предметная основа, исходя из которой
античная философия пришла к выводу: для того чтобы
понять сущность предмета как особый
предмет, необходимо попять сущность, как
форму. Но сразу же возникла следующая серия проблем. Что
означает «понять» (выразить в понятиях) форму? Как
возможно сопоставить формы (сущности) вещей. И,
наконец, возможно ли применить это требование к
движению, возможно ли понять движения как
форму? Если движение нельзя понять как форму, то
сущность движения не может быть самостоятельным
предметом понимания, она всегда будет растворена в текучих
явлениях, короче говоря, в этом случае движение нельзя
понять,— конечно, с точки зрения античного философа.
Для того чтобы осмыслить античный ответ,
необходимо помнить: речь идет не о форме существования (в
современном смысле слова). Тут можно было бы
углубиться далее — к содержанию — и выяснить, в свою очередь,
чем определяется форма. Но сейчас речь идет о форме как
сущности вещей.
В этом случае форма может только самоопределяться,
быть содержанием самой себя, ов самой себе нести свои
136

«причины» (ср. Пифагор). Демокрит, например, и не
думал ставить вопрос, чем определяется форма атомов —
это было бы для него «псевдопроблемой», совершенно
бессмысленной, невозможной постановкой вопроса.
Единственным способом понимания идеальной формы
(именно формы, а не содержания) могло быть только измерение.
Измерение должно было отождествиться с пониманием.
Однако любое измерение всегда предполагает
определенное качественное тождество, лежащее в основе
количественных градаций. Что же является таким качеством
для чистой формы, где никакого качества как будто нет?
Что измеряется в этом случае? Можно утверждать, что в
определении формы как особого предмета познания
качеством всегда выступает (в философии и позитивной
науке) пространство и время, точнее, в форме вещей
определения времени снимаются в определениях пространства.
Речь, конечно, идет не о геометрической форме, уже
отвлеченной от предмета и функционирующей как
момент теоретических построений (геометрии как науки).
Речь идет об идеализованиом предмете, о форме как
сущности вещей. Анализ такой формы предполагает
тождество предмета самому себе не только в пространстве, но и
во времени, предполагает непрерывность существования
определенной структуры связей.
Идеальная форма предмета (в античной философии) —
это и есть пространственно представленная структура его
временных связей. Если провести современную
аналогию, то можно сказать, что такое понимание формы
напоминает представление о форме жизненных процессов в
современной биологии. Эта форма реализуется в
соотношении скоростей биохимических реакций, их временной
последовательности, определяющей восстановление — в
изменяющихся условиях — одной и той же
пространственной, статической структуры. Такая форма — залог себе-
тождественности живого тела.
Итак, идеализованное тождество временных связей и
пространственной структуры предмета и дает подлинную
внутреннюю форму предмета, дает предмет как форму. Это
совсем не то же самое, что чисто пространственная
форма — форма, отделенная от предметности,
противопоставленная ей, форма-оболочка.
Таково определение «формы — сущности» в ее
отношении к «самой себе», определение сущности как предмета.
137

Прежде чем осмыслить определение этой идеальной
формы — сущности по отношению к текучему «кратилов-
скому» бытию античной науки, необходимо отчетливо
представить своеобразную двойную роль категории
сущности в движении теоретической мысли (на любой ступени
развития категориального строя науки). В той мере, в
какой сущность тех или других процессов и явлений
выступает — в движении мысли — в качестве предмета
познания, эта сущность сама осознается в форме
предметности, в форме идеализованного предмета. Эта
предметность сущности (мысль о мысли) требует ее определения
в категориях меры, в качественно-тколичественном
тождестве. Вместе с тем по отношению к изучаемым
процессам и явлениям сущность никакой самостоятельной
предметностью не обладает и никакие
качественно-количественные отношения определить ее не могут. Наоборот,
сама сущность (и в этом состоит се определение) служит
основой, потенцией становления ме/рных, количественно-
качественных отношений.
Необходимо постоянно учитывать эти обе противо
положные стороны определения сущности. Если до сих
пор рассматривались определения сущности как предмета,
то сейчас необходимо рассмотреть определение сущности
как тенденции становления мерных определений,
рассмотреть определение сущности (для античной
философии— идеальная форма) в системе «сущность — бытие-».
В этой системе идея «сущность — форма» имеет два
полюса своего воплощения в античной философской
мысли. Один полюс — атомистика. Форма атома у
Демокрита — это потенциальная возможность (на основе
соприкосновения, порядка и поворота) бесконечного многообразия
вещей, это сущность (истина) их текучего бытия.
И именно в этом отношении (в отношении сущности
к бытию) становится ясным, что неделимость атома есть
неделимость его формы. Формы, но отнюдь не вещества.
С этим связаны и все другие определения. Атом
Демокрита бескачественен, но он определяет качество всех
реальных вещей и процессов. Атом — это не количество,
но атомистичность (неделимая форма) лежит в основе
всех количественных отношений.
Наконец, атомная структура предметов (способ
соединения атомов в различных «макротелах»: камне, огне,
душе) выступает реальной мерой природных вещей,
138

и мера эта имеет своей сущностью ту же безмерную
атомную форму. Лишь в бесчисленных сочетаниях (т. е. в
вещах) форма атома — «контур», положение, поворот —
приобретает значение .меры18.
В единстве всех этих определений (как по отношению
к самому себе, так и по отношению к цельным предметам)
атом выступает у Демокрита предметным носителем
античного понимания сущности вещей, т. е. их идеализо-
ванной формы.
Другим полюсом отождествления формы с сущностью
является концепция Аристотеля. Никто из исследователей
не подумает отождествлять аристотелевскую форму с
геометрической абстракцией, все согласятся, что речь идет
о форме предметности, о структуре связей («сплетений,
сцеплений, соприкосновений, склеивания, положений,
временных следований, смешений, слиянии...» 19)
Именно эта структура отличает предметы (в действительности,
а не в возможности) друг от друга. «Например, если надо
определить порог, мы скажем, что это — дерево или
камень, который лежит таким образом, также и про дом, что
это — кирпич и бревна, лежащие таким образом; если
определить лед, то — это затвердевшая уплотнившаяся
таким образом вода; а созвучие — это такое-то смешение
высокого и низкого тонов; и подобным образом обстоит дело
и по отношению ко всем другим вещам... Форма,
осуществляемая в действительности (каждый раз), равно как и
понятие (такой вещи) : у одних вещей это — соединение, у
других — смещение, у иных еще что-нибудь из того, что
было бы нами указано».
Отметим в концепции Аристотеля два момента.
1. Определяя сущность реальных предметов как
единство материальной и формальной сущности (вещества и
структуры), Аристотель тут же разъясняет, что в
определении сути вещей, в определении их цельности
достаточно указания на сущность
формальную.
«...Суть бытия дана (каждый раз) в форме и
действительности» 20.
18 См. блестящий анализ понятия формы как фокуса
атомизма Демокрита в кн.: А. Ф. Лосев. История античной эстетики.
М., 1963.
19 Аристотель. Метафизика. М., 1934, кн. 8, гл. 2, стр. 142.
20 Там же, стр. 143.
139

Материальная сущность, составляя возможность для
очередного процесса формообразования, сама является
формой по отношению к предыдущему процессу, сама
оказывается — в своей сущности — структурой,
организацией.
Вообще в философии Аристотеля (это существенно
для анализа понятия движения) категория возможности
оказывается раздвоенной, расщепленной. Как пассивная
всеобщность (из материи можно сделать все, что угодно)
возможность тождественна с содержанием и в этом смысле
противостоит форме, тождественной с действительностью
вещей. Как активная потенция («энергия», «энтелехия»)
возможность тождественна с формой, а в конечном счете —
с «формой форм», с перводвигателем, с целеполаганием.
Мучительное раздумье над этим двойственным
смыслом категории «возможность», над ее раздвоенностью в
различных логических структурах составляет внутренний
нерв всей диалектики (Аристотеля), диктует своеобразный
«принцип дополнительности», характерный для
аристотелевской концепции движения. (Тайна этой раздвоенной
возможности и детерминации этого раздвоения в недрах
реальной предметной деятельности будут раскрыты в
«диалоге» Зенона и Аристотеля и в заключительной главе
раздела.)
Категориальная структура античной (не только
аристотелевской) философии строится на таком логическом
движении, которое противоположно логическому
движению современной науки. В античной науке движение
мысли от явлений к сущности выступает как движение от
содержания к форме. В современной науке движение к
сущности вещей есть одновременно движение к
содержанию. Это означает, что структура предмета (форма)
понимается (в своей сущности) как структура процесса
(содержание). Если не учитывать это «обращение» мысли в
античной философии по сравнению с привычным для нас
логическим движением, то весь дальнейший анализ
станет антиисторичным и в конечном счете просто
бессмысленным.
2. По Аристотелю, форма приобретает статут
сущности, только если соотнести структуру предмета с его
целью.
140

«Такое-то положение камней (форма) позволяет
определить «что такое порог» (ступенька) лишь тогда,
когда будет учтено предназначение именно такого
положения — для лестницы, для восхождения. Определенное
положение кирпичей (форма) характеризует сущность
дома, только если мы учтем цель этого сооружения...» 21
Именно соотнесение с целью позволяет понять форму не
просто как геометрическую конфигурацию, не просто как
топологию предмета (сцепление, склеивание,
соприкосновение...), но как значение, смысл, сущность вещей.
Краткая реконструкция двух идеализации,
характерных для античности (Демокрита и Аристотеля),
свидетельствует об общем умонастроении, стиле мышления
античных натурфилософов и логиков. Демокрит и
Аристотель дают этот стиль мышления в его крайних, протипо-
ложных воплощениях. Нет философов, более далеких по
своей логической направленности (атоизм и
непрерывность; форма как начало вещественности и форма как
антипод вещественности). Именно поэтому все остальные
варианты умещаются между этими двумя пределами
духового спектра. Весь этот спектр, при всем различии
оттенков и цветов, характеризуется одним логическим
требованием: «Понять = понять форму». Требование это
едино для Аристотеля и Демокрита.
Для греков было бесспорно, что понять предмет в его
сущности значит понять форму предмета. Понять форму
как предмет и как сущность предмета значит найти
тождество качественных и количественных определений
(Демокрит), найти тождество двух описаний предмета:
как возможности и как действительности (Аристотель).
И то и другое тождество реально улавливалось и могло
быть предметно фиксировано только в процессе
измерения. То, что сама функция измерения носила двойную
нагрузку: быть способом понимания формы
(сущности) как идеализованного предмета и быть
следствием такого понимания в процессе измерения
«макротел» — это обстоятельство, конечно, ускользало от
внимания античных философов.
Такова реальная логическая ситуация, в которой
могли зародиться и в которой могут быть поняты апории
Зенона. Весь дальнейший разговор о Зеноне должен по-
21 Аристотель. Метафизика, кн. 8, гл. 1, 2, 3.
141

етоянно соотноситься с демокритовскими и
аристотелевскими представлениями о форме. Однако вопросы Зенона
не были вместе с тем чисто натурфилософскими.
Вне зависимости от субъективных намсрениий Зенона,
его вопросы объективно выражали дроблему, так сказать,
прикладного характера. Проблема стояла так: каким
образом возможно (и возможно ли) использовать типичную
для античности «модель понимания» в целях построения
механики — позитивной науки о движении?
Форма — это средоточие той категориальной системы,
в которой осуществлялось во времена Зенона —
Аристотеля — Архимеда теоретическое освоение мира. Но раз так,
то и движение должно было в сущности своей предстать
как форма, т. е. должно быть выражено в
пространственно-временных понятиях как исходных, изначальных.
Всей этой сложной логической ситуации, всего
своеобразия античной логики обычно не учитывают
исследователи апорий.
Для современных исследователей вывод Зенона о
невозможности понять движение непосредственно
тождественен утверждению, что движение сводится (логически)
к покою.
Для Аристотеля (для античной науки) апории Зенона
имели смысл совсем другой — смысл постановки задачи.
Апории движения получали в сознании античных
мыслителей не скептический, а проблемный характер. «Чтобы
движение понять, его необходимо выразить в понятиях
формы» — это требование античной логики выступало
необходимой предпосылкой всех дальнейших рассуждений.
Проблема состояла в другом: каким образом в
определениях формы (пространство, снимающее время,
количество, снимающее качество) возможно дать описание
движения и объяснить возможность движения?
Вот это самое «каким образом возможно?» современные
исследователи Зенона обычно забывают.
Между тем спор Зенона, Аристотеля и современного
историка диалектики может быть представлен только как
спор вокруг способа воспроизведения движения
(перемещения) в понятиях покоя (формы). Конечно,
современный диалектик мог бы оспорить и предпосылку
античной логики («понять значит воспрозвести как
форму»), но такой спор был бы антиисторичен и
бесполезен.
142

Позиция историка диалектики в этом предполагаемом
споре должна быть иной. Его голос должен вносить
историзм. Ему нужно осмысливать трудности Зенона как
момент развития диалектики, как первый
опыт воспроизведения «в понятиях»
сущности движения, противоречий
движения. Прислушаемся теперь к диалогу «Зенона» и
«Аристотеля» как к реальному историческому факту.
4. Диалог между Зеноном и Аристотелем
об апориях движения
Попробуем представить, как протекал бы диалог
между «Зеноном» и «Аристотелем» об апориях движения 22.
При этом то, что будет говорить Зенон, дается в
изложении его взглядов Аристотелем, т. е. в форме вопроса —
как его поняла история науки. Этот подход хорошо
выразил Гегель: «Мы должны понимать аргументы Зенона...
как указание на необходимый способ определения
движения и на ход мысли, который необходимо соблюдать при
этом определении» 23.
Приводимые ниже «ответы» Аристотеля — это прямые
и «смысловые» цитаты из его «Физики» и «Метафизики»,
кое-где дополненные «связками» и переходными
предложениями 24.
Зенон. Попытаемся сначала выразить в понятиях
пространства и времени само состояние движения. Выразить
движение как состояние, как наличное значит представить
его «в настоящем времени», происходящим «теперь». Это
значит, далее, представить движущееся тело находящимся
«здесь», занимающим место, равное его собственной
величине. Второе утверждение полностью .вытекает из
первого. Каждое мгновение времени («теперь», «настоящее»)
неделимо, иначе оно включало бы в себя что-то из
будущего и что-то из прошлого, т. е. не было бы настоящим
22 В этом диалоге «Зенон» и «Аристотель» — это
персонификации определенных логических тенденций, выходящих далеко за
пределы античности. Именно поэтому спор философов представлен
как продолжающийся сегодня диспут.
23 Гегель. Сочинения, т. IX, стр. 234.
24 Аристотель. Физика. М., 1937, VI, 1, 2, 3, 4, 5, 9, 10; VIII,
8, 9; VI, 12, 13; Его же. Метафизика, М., 1934, кн. Т, гл. 5; кн. 5,
гл. 12, 13; кн. 8, гл. 3; кн. И, гл. 9, И.
143

моментом, было бы длительностью. Но поскольку «теперь»
неделимо, не имеет длительности, постольку тело не
успевает «переместиться», изменить свое место, а значит, его
пространственный «отпечаток» на геометрической шкале
в каждое «теперь» равен его собственным размерам.
Пространственное представление движущегося тела в
каждый момент полностью тождественно неподвижной
геометррщеской форме. Поскольку время состоит из
мгновений, из «теперь», то временной «образ движения» —
это сумма тождественных «теперь», т. е. непрерывное
настоящее.
Оказывается, что измерить движение значит отмерить
на неподвижной шкале какое-то количество (исходя из
числа «теперь») одинаковых отрезков, длина каждого из
которых равна длине стрелы. Измерение движения
просто сводится к измерению пространства. Отношение
«здесь» и «теперь» (образ движения как состояния) не
дает идеи движения, не содержит возможности движения,
сводит изменение тела к «изменению» места. Попутно
выясняется, что идея времени (смены прошлого,
настоящего и будущего) также иллюзорна, реально существует
только бытие, только настоящее, только единое.
Аристотель. Конечно, Вы правы, что «теперь», взятое
не по отношению к другому, а по отношению к себе,
является неделимым, ибо в противном случае в будущем
будет часть прошедшего, а в прошедшем — будущего.
Я согласен также, что «теперь» всегда одно и то же.
Правильно и то, что в «теперь» нет никакого движения,
ибо иначе мгновение не было бы неделимым25. Поэтому
бесспорно, если бы время состояло из «теперь», если
«теперь» (мгновение настоящего) можно было бы
рассматривать как актуальную частицу времени, тогда Вы были
бы правы: воспроизвести движение в понятиях
пространства и времени было бы невозможно. Но все дело в том,
что время не состоит из отдельных «теперь». «Теперь»
вовсе не является частицей времени. Вы заранее
предполагаете то, что хотите доказать, исключаете из анализа
движения будущее и прошедшее, их переход друг в
друга, исключаете возможность изменения.
25 Часто утверждается, что Аристотель упрекал Зенона в
признании «неделимого теперь». Это совершенно неверно. Аристотель
настаивал на том, что «теперь», мгновение неделимо («Физика»),
но отрицал, что время состоит из этих «теперь» (из мгновений).
Ш

Все дело в том, что движение нельзя рассматривать
только в настоящем времени, т. е. только как состояние.
Время, в котором происходит движение,— это всегда
переход из одного «теперь» в другое, всегда превращение
настоящего в прошедшее. Движение и есть реальное
осуществление того, что является возможным, поскольку
оно возможно. Исключив из времени движения прошлое
и будущее, Вы заранее исключили само движение. Если
же учесть, что любое время движения — это длительность,
процесс временных превращений, то все Ваши
силлогизмы рушатся. Движение может происходить и
происходит.
Конечно, нельзя сказать, что стрела движется во
вневременном «теперь» — в настоящем, отрезанном от
прошлого и будущего, но тогда нельзя сказать и то, что
стрела «теперь» покоится. Сказать, что предмет покоится,
фиксировать состояние покоя, возможно, только если
учитывается «прежде» и «после» .. .Предмет покоится —
значит за время «от» и «до» он не передвигается, не
изменяет своего места. Но в «теперь» нет ни «прежде», ни
«после», нет времени, а следовательно, нет ни покоя,
ни движения.
Опираясь на понятие «теперь», нельзя утверждать ни
то, что летящая стрела покоится, ни то, что она движется.
Зенон: Мне неясно Ваше утверждение, что время не
состоит из «теперь». Из чего же оно тогда состоит? Но
оставим это сомнение пока в стороне. Возьмем основную
проблему.
Вы считаете, что время .выражает свою природу в
цикле: будущее — прошлое, я полагаю, что статутом
действительности (движения) обладает только настоящее.
Прошлое и будущее позволяют говорить лишь о возможности
движения (будущее) и о совершившемся, законченном
движении (прошлое). И в том и в другом случае реального
движения нет. Поэтому невозможность понять движение
как состояние, œ$ категориях «теперь» (а Вы сами
признали, что это невозможно) уже свидетельствует о
невоспроизводимости движения в его
действительности. Если быть последовательным,
придется согласиться со мной: есть только бытие (это ведь
просто тавтология, но ее необходимо принять), только
настоящее.
Настоящее неделимо и вместе с тем непрерывно, в нем
145

совпадают те две идеи, которые обычно осмысливаются
как противоречащие друг другу: непрерывность и
неделимость времени и пространства. Противоречие
непрерывности и неделимости вспыхивает, когда мы пытаемся
теоретически воспроизвести феномен движения, неизбежно
делящего на части (бесконечные части) непрерывную
глыбу мира, глыбу неподвижного бытия.
Движение и множественность — это два воплощения
одной апории.
Итак, мне кажется ясным: понять (=измерить)
движение как действительность — невозможно. Но примем, на
минуту, Ваш тезис («овремя не состоит из «теперь»») и
попытаемся выразить в понятиях (понять) движение
как возможность. «Движение есть» — это
предложение оказалось самопротиворечивым. Посмотрим, как
обстоит дело с утверждением «движение возможно».
Как только мы примем идею о том, что время состоит
из «теперь», что любое мгновение обладает длительностью,
так сразу же одна трудность («Стрела») превращается üb
другую («Ахиллес» или «Дихотомия»). Предположим,
время — это длительность. Тогда, действительно, за
промежуток времени (скажем, за 10 секунд, за секунду, за
Viооо секунды и т. д.) стрела успеет передвинуться и ее
«место» (за это время) не будет тождественно ее
геометрической длине. Это приходится признать. Но прежде чем
стрела продвинется на то расстояние, которое она могла
бы (!) пройти за Vi ооо секунды, ей приходится
продвигаться на половину этого расстояния, на половину этой
половины и т. д. Движение не может начаться, а Ахиллес
напоминает Вам, что оно не может кончиться (логически
рассуждая, конечно).
В понятиях пространства и времени нельзя выразить
не только существование движения, но и его возможность.
Отношение '' ерь<< не может быть мерой движения (это
мы уже видели в «Стреле»). Теперь же оказывается, что
„о - „длительность"
такой мерой не может быть и отношение ,4.
* ,, протяженность* *
Кстати, я решительно отвергаю Ваше возражение (в
«Физике»), что я, утверждая бесконечность
пространственного деления, якобы не замечаю бесконечности любого
временного промежутка. Если бы я его учитывал (в
«Дихотомии», например), то я понял бы, дескать, что движе-
146

ние возможно, поскольку за бесконечное время путник
пройдет бесконечное расстояние.
Однако это возражение бьет мимо цели.
Дело вовсе не в том, что я заставляю Ахиллеса пройти
бесконечное пространство за конечное время. Право, я не
мог бы допустить такой элементарной ошибки. Дело в
другом: природа бесконечности пространства иная, чем
природа бесконечности времени. Как скажет будущий
исследователь этой проблемы Уитроу, «в одном случае (время)
реч,ь идет о событиях, в другом (пространство) — о
местоположениях» 26.
Время динамично, текуче по своей природе. Ситуацию
не спасает и актуальная бесконечность. «Из того факта,
что весь интервал времени, который отпущен ему
[Ахиллесу] для этого деяния, имеет конечную меру, еще не
следует автоматически вывод о том, что он в самом деле
может исчерпать эту последовательность. Как правильно...
отметил У. Джемс ... «критика Зеноновых соображений
совершенно не попадает в цель. Зенон охотно согласился
бы, что если черепаху вообще возможно догнать, то ее
можно догнать..., например, за двадцать секунд, но тем не
менее он настаивал бы, что ее нельзя догнать вообще».
Даже согласие с канторовской теорией обязывает нас
точно различать бесконечное множество положений (которое
Зенон рассматривает, анализируя движение черепахи и
которое обязан пройти Ахиллес) и последовательность
актов их прохождения. Допуская возможность рассмотрения
пер,вого как совокупности, мы не можем сделать вывода о
законности такого рассмотрения последней, поскольку
хотя первое может мыслиться как статическая или
завершенная бесконечность, последняя именно по своей природе
должна рассматриваться только как бесконечно
возрастающая, динамическая или незавершенная бесконечность» 27.
Надеюсь, Вы меня не упрекнете в модернизации. Вам
прекрасно известно, что и Парменид, и я, и Платон, да и
Вы тоже, строили многие свои выводы на своеобразной
природе времени. К сожалению, эту суть спора забыли
наши последующие комментаторы, они исключили из своего
рассмотрения идею времени, идею движения и свели весь
спор к чисто количественным проблемам (и
«погрешностям»). Уитроу прав, когда он утверждает, что речь идет
26 Дж. Уитроу. Естественная философия времени, стр. 193.
27 Там же, стр. 192.
147

совсем о другой проблеме, пока еще не решен «вопрос об
отношении математической формулировки к
действительной проблеме времени и движения, которая
рассматривалась Зеноном» 28.
Итак, если не упрекать меня в элементарной
софистике, то становится ясным: утверждение о возможности
движения столь же иррационально, как и утверждение о
существовании движения. Речь, конечно, идет не о
возможности сосчитать бесконечность пространственного
ряда, но о возможности пройти эту бесконечность.
Аристотель: Не буду с Вами спорить по частностям.
Я сам указывал, что для возражения Зенону недостаточно
подчеркнуть возможность пройти бесконечную величину
за бесконечное время. Если кто оставит в стороне длину
и будет рассматривать проблему по отношению ко
времени, то у меня будет другое возражение. Дело в том, что
в Вашей «Дихотомии» Вы опять-таки заранее остановили
движение, прервали его, а потом доказываете
невозможность его воспроизведения.
Конечно, следуя Вашей логике, воспроизвести
движение невозможно. Мысленно разделив непрерывное течение
времени пополам, Вы в этой точке деления уже остановили
движение. Только если заранее остановить движение,
потенциальное разделение времени и пространства (на
абсолютно дискретные единицы) станет актуальным
делением, и тогда движение,— но его уже нет,— станет
невозможным. Кто делит непрерывную линию на две половины,
тот пользуется одной точкой как двумя, так как делает ее
началом и концом. Точка раздела оказывается
промежутком (времени или пространства), в котором тело
покоится. В действительности и «точка» и «теперь»
потенциально делят, но актуально соединяют последующие точки,
последующий и предыдущий моменты, оказываются
соединением двух точек в одну, двух моментов времени в одно
«теперь».
«Точка» и «теперь» — это не разделение, но связь.
Именно благодаря такому свойству непрерывности и
возможно движение. Вот почему я и утверждаю, что Вы
заранее мысленно делаете то (останавливаете движение),
что затем стремитесь доказать. Можно ту же мысль
выразить иначе.
Дж. Уитроу, стр. 187.
148

Вы подменяете измерение — счетом29. Измеряем Mbï
величину, нечто непрерывное, и наше разделение этой
величины пополам будет чем-то произвольным, внешним для
самой величины, это не будет актуальным ее разделением.
Другое дело — считать отдельные предметы, которые
актуально выступают как дискретные единицы счета. Вы же
под видом измерения движения начинаете считать точки
как отдельные предметы, как естественные единицы. Но
линия не состоит из точек (одна, плюс другая, плюс
третья...). Так никакая линия не составится, она, грубо
говоря, «рассыпется».
Время не состоит из «теперь». В результате такой
подмены и получается, что органически непрерывное
(движение) подменяется бесконечно делимым, линия
подменяется россыпью точек, пересчитать которые невозможно.
Впрочем, в XX в. Вашу подмену обратят против Вас,
опираясь на канторовские понятия актуальной бесконечности,
будут говорить о завершенности бесконечного ряда,
забывая, что линия — это не совокупность точек, а след
движения точки, т. е. нечто единое, неделимое и именно в этом
смысле (а не в смысле бесконечной делимости) —
непрерывное.
«Таким образом, на вопрос, можно ли пройти
бесконечное число частей во времени или по длине, следует
ответить ... если они (части) будут актуальны — нельзя, а
если в потенции — возможно...
Бесконечное число половин в линии есть для нее нечто
акцидентальное, а сущность и бытие ее иные» (т. е. в
сущности—линия едина, неделима, одна).
...В непрерывном заключено бесконечное число
половин, но только не актуально, а потенциально» 30.
Это означает, что непрерывное непрерывно как
движение (и в этом смысле — неделимо). Непрерывность
измерения (бесконечная делимость) —это лишь способ
внешнего, произвольного воспроизведения уже завершенного
движения. Потенциальное (разделение) мы представляем
29 А. Н. Колмогоров пишет: «Натуральное (целое
положительное) число является орудием счета предметов, рациональное и
действительное число — орудием измерения величин» (Цит. по:
Лебег. Об измерении величин. М., 1960, стр. 7). У Аристотеля
находим: «То или другое количество есть множество, если его можно
счесть; величина — если его можно измерить» (Аристотель.
Физика, кн. 5, гл. 12).
30 Аристотель. Физика, VIII, 8, стр. 163.
149

как завершенное, чтобы обеспечить возможность
измерения. Причем это измерение не останавливает движения,
поскольку оно уже завершилось. В этой проекции уже
нет «теперь», а есть только время, законченное время,
«время как число движения — не то число, посредством
которого мы считаем, а то, что считаемо в движении» 31.
Вернемся теперь <к нашей исходной задаче: как
выразить движение в неподвижном, как в измерении
движения раскрыть его возможность?
Задача именно такова, тут у нас нет разногласий, мы
оба абсолютно уверены, что понять движение значит
понять его как форму, как нечто вечное и неизменное. Вы
считаете, что это неразрешимая задача, поскольку или
приходится прийти к Вашим апориям, или, если
прислушаться к моим аргументам,— отказаться от понимания
(измерения) движения как действительности, точнее, в
настоящем времени, поскольку действительность и бытие в
настоящем — для меня не тождественные понятия.
И все же я думаю, что трудность эта преодолима.
Измерение пассивной возможности движения (формы
орудия, иерархии тел), совмещаемое с измерением
потенции движения, его целенаправленности, будет служить
средством измерения актуального движения, которое
непосредственно измерить (понять) невозможно. Причем
предлагаемая мною идея соответствует самой сущности
движения, его природе.
Прежде всего реальный процесс движения необходимо
определить через возможность — как процесс
осуществления возможности. Изменение качества — это движение в
какое-то новое, пока еще только возможное качество.
«Почернение» может быть понято (в каждый данный момент)
только если мы знаем, во что происходит превращение —
«в черное», в «черноту». Изменение места есть стремление
занять определенное место, есть движение к этому месту,
или, точнее, в это место.
Возможность — это, конечно, еще не движение, но
движение—это превращение возможного («черное» как
возможность) в действительное («черное» как
действительность). (Принять саму возможность за движение,
считать возможность действием, потенцией было бы
безусловно неверно: ведь тогда движение страдало бы той
31 Аристотель. Физика, VIII, 8, стр. 79—81.
150

неопределенностью, которая присуща самой
возможности32. Чтобы возможность движения превратилась в
собственно движение, необходима (внешняя активная аила,
выводящая тело из состояния равновесия, покоя). Но
пойдем дальше.
Движение переносит тела из одного места в другое, из
одного состояния в другое. Перемещение — это не процесс
движения (вот Ваша основная ошибка, Зенон),
перемещение — это интегральный образ. Исходная точка этого
образа — не то, что характеризует «начало движения» (его
действительно не обнаружить), но то, что предшествовало
движению как его возможность (естественное место).
Конечная точка этого интегрального образа — новое
естественное место — не окончание движения, но состояние,
наступившее в результате движения. Воспроизвести этот
интегральный образ вполне достаточно, чтобы понять все
движение. Вот Вам и выход из всех трудностей.
Ведь возможность движения — это нечто само по себе
неподвижное. Предельные формы, между которыми
происходит движение, остаются неизменными. Не теплота
является движением, но — нагревание, не знание, но —
познание. Эти предельные формы вполне могут быть
выражены в понятиях покоя, они определяются через
положительные высказывания.
Вы пытались все время выразить в понятиях покоя
состояние движения (или его начало, т. е. также уже
состояние). Это действительно принципиально невозможно.
Кроме того, это не будет воспроизведением сущности
движения, но только воспроизведение частного случая, явления.
Необходимо (и возможно) другое: воспроизвести в
понятиях покоя, в «спокойных» понятиях пространства и
времени не состояние, но возможность и потенцию («форму»)
движения, а тем самым его сущность.
Иными словами, для того чтобы выразить движение в
понятиях покоя, необходимо покой представить как
возможность движения, как потенциальное движение. Так
стоит задача. Вы подчеркнули лишь первую ее половину
(первое условие), и поэтому эта задача оказалась принци-
32 Аристотель. Метафизика, кн. И, гл. И.
В своей аргументации Аристотель постоянно совмещает и
вновь расщепляет два понимания возможности: как пассивной
вероятности и как активной потенции, тождественной с формой
вещей.
151

пиально неразрешимой. Мое представление о движении
делает принципиально возможным разрешить все Ваши
трудности, не отказываясь вместе с тем от исходного
условия, от необходимости дать геометрический образ
(неподвижность) движения (изменчивости).
Конечно, все, что я сейчас сказал, это только очень
общий и абстрактный набросок предлагаемого решения.
Сразу же возникает очередная трудность. Где же найти ту
форму, то состояние покоя, которое потенциально
содержит в себе любое перемещение, причем не просто набор
этих возможностей, но их порядок, последовательность,
нарастание?
Какая же идеальная форма будет спокойной «записью»
всех степеней движения как перемещения и всех
переходов между этими степенями?
Сразу же напомню, что хотя и я признаю изменение
качества и количества, но исходным, первым движением,
объясняющим все остальные, признаю только перемещение
(в «Физике» и «Метафизике»). Количественный рост
невозможен без качественных изменений, а качественные
изменения имеют своим источником перемещение, в том
смысле, о котором я выше говорил (хотя бы как сгущение
и разрежение).
Где же эта идеальная форма, измерение которой будет
измерением движения во всех его степенях и переходах?
Где же та пространственная конфигурация, которая
способна выражать форму движения и форму временного
потока? Мне представляется несомненным, что эта
форма — круг, диск, шар.
«Шар движется и в известном отношении покоится, так
как он всегда занимает одно и то же место. Причиной
служит то, что .все это вытекает из свойств центра: он
является и началом, и серединой, и концом всей величины, так
что, вследствие его расположения вне окружности, негде
движущемуся телу успокоиться... оно все время движется
вокруг середины, а не к определенному концу, а
вследствие этого целое всегда пребывает в покое и в то же время
непрерывно движется.
В катящемся диске различные точки одного тела
движутся скорее или медленнее в точной зависимости от
своего расстояния до центра — подвижного и
неподвижного в одно и то же «время...» 33
33 Аристотель. Метафизика, ки. VIII, гл. 9, 265а, стр. 167.
152

Я понимаю, что выражаюсь загадочно и велеречиво,
как египетский жрец, но думаю, что именно в идее круга
можно найти возможность воспроизвести движение как
форму. Правда, идею круга необходимо, очевидно, как-то
соединить с основной идеей любого движения — идеей
перемещения как восстановления равновесия, как
возвращения к «естественному месту» ... Впрочем, это уже
выходит за пределы нашего диалога.
Зенон. И все же я продолжаю утверждать, что Ваше
решение апорий — это благое пожелание («а что было бы
если бы...»).
Посудите сами. Спор шел о том, возможно ли
воспроизвести в понятиях покоя — движение как процесс, как
действительность? Это — первое. И — второе: возможно ли
осмыслить саму возможность движения, т. е. возможность
его начала, завершения, протекания? Вы предлагаете
такое решение: в понятиях покоя возможно воспроизвести
движение как возможность и как проект, цель, план. Но,
простите меня, это совершенно незаконный прием.
В первом случае Вы должны раскрыть саму
действительность движения (оно уже происходит) в свете его
логической возможности, т. е. в свете соответствия законам
логики. Вы должны далее раскрыть логику перехода от
покоя к движению, логику «начала» движения (отвечая
хотя бы на апорию «Дихотомии»). Вместо этого Вы
доказываете, что можете воспроизвести в понятиях покоя
состояние покоя, чреватое движением, и состояние покоя,
завершающее процесс движения, но не можете показать, как
начинается движение, как оно может протекать, как оно
может закончиться. Я абсолютно уверен, что раскрыть в
понятиях движение как возможность и не раскрыть его
как действительность, как переход из возможного в
действительное (переход, в самой возможности заключенный,
а не навязанный извне) это и означает признаться, что
движение (именно движение, а не его возможность) в
своей сущности не воспроизводимо в понятиях, т. е. не может
быть понято.
Для меня, Парменида и Ксенофана причина Вашей
неудачи совершенно ясна: действительность движения не
воспроизводима, поскольку она противоречит
действительности бытия, противоречит всеобщности сущего. Только
тот, кто раскроет действительность небытия, бытие
небытия (а это — абсурд), только тот сможет понять феномен
153

движения. Чтобы понять движение, необходимо осмыслить
его как тождество сущего и не существующего, бытия и
небытия, что бессмысленно и невероятно.
5. «Апория Зенона—Аристотеля»
и проблема движения
Такова логическая ситуация (борение в умах античных
мыслителей логики Зеноиа и логики Аристотеля), в
которой формировалось теоретическое понимание
механического движения34.
Именно в «споре» Зенона — Аристотеля проблема
движения приобретает подлинно апорийный характер и
становится реальной научной проблемой. Эта действенная,
работающая апория (назовем ее «апория Зенона —
Аристотеля») означала следующую коллизию. Пытаясь понять
(воспроизвести в понятиях) реальный процесс
перемещения (механического движения), мы неизбежно приходим
к выводу, что понятие перемещения, требующее признать
самостоятельное существование времени и пространства,
противоречит понятию движения, делает движение
невозможным.
Процесс движения может быть понят не как
перемещение («здесь», а затем — «там»), но только как тождество
бытия и небытия («есть», и «не есть»), как становление.
Но это тождество есть нечто (для античности, да и для
классики) неуловимое, невоспроизводимое, неизмеримое,
не могущее быть объектом точной науки. Это — с одной
стороны. С другой стороны, пытаясь понять перемещение как
возможность и как результат, мы сможем нечто измерить,
изучить, осмыслить, но мы все же будем изучать и
измерять не процесс движения, а только мысленные
проекции — в будущее и прошедшее время — состояний покоя и
пространственных конфигураций.
34 Если взять философскую концепцию Аристотеля в целом,
то совершенно прав В. П. Зубов («Аристотель». М., 1963),
раскрывший физикализацию Аристотелем проблемы движения,
проблемы континуума. Но в споре Аристотеля против Зенона (в
столкновении этих двух способов понять движение) формировалась не
« физика листская», а чисто механическая концепция движения.
Правда, окончательно сформировалась она уже «на выходе» за
пределы собственно античной картины мира.
154

Измерение движения подменяется, по сути дела,
движением измерения. Но что будет в этом случае измеряться,
делиться, увеличиваться? Пространство и только
пространство. Само время стаповится лишь тенью
пространственных понятий. Как дерево в яркий солнечный день
отбрасывает на землю плоскую тень, так пространство
пройденного пути или потенциальных перемещений отбрасывает
тень истекшего времени35. Движение из предмета
изучения превращается в средство изучения, в средство
познания пространства.
Апория Зенона — Аристотеля лежит в основании всех
антиномий последующего развития механики, поскольку
она ставит задачу выразить, воспроизвести противоречия
становления в форме противоречий перемещения. В этой
апории познание встало у порога научного понятия, у
порога теории.
Зенон понял, что в понятии «перемещения» сущность
движения не может быть понята, не может быть адекватно
воспроизведена.
Аристотель, уточнив эту сущность (становление,
тождество бытия и небытия, возможности и
действительности), наметил основу тех идеализации (.вспомним анализ
де-Бройля), которые позволили все же, хотя и в неявной
форме, сводить становление к перемещению. Эти
идеализации сделали впоследствии возможным развитие
механики как науки.
«Ответы» Аристотеля, с одной стороны, заострили всю
логическую ситуацию, вскрыли всю глубину логических
трудностей, угаданных Зеноном. Эти ответы подчеркнули
геометрический характер назревающих механических
идеализации, решительно вычеркнули из идеализованной
картины движения настоящее время, проблему начала
движения. Проблема начала или должна была разрешаться
где-то вне движущегося тела (перводвигатель), или
вообще снималась с повестки дня, исключалась из науки. На
многие века предметом анализа (при изучении движения)
становилось потенциальное и снятое время, потенциальное
и завершенное движение, т. е. движение в форме про-
35 «Абстрактное математическое представление о времени как
о геометрическом месте точек — так пазываемое сведение времени
к пространству — и представляет собой одно из наиболее
фундаментальных понятий современной науки» (Дж. У и т р о у.
Естественная философия времени, стр. 150).
155

странства. Именно поэтому апории Зенона неизбежно
должны были вновь и вновь возрождаться — уже в форме
антиномий внутри непротиворечивого (внешне
непротиворечивого) здания античной, а затем — классической
механики.
Но вместе с тем ответы Аристотеля не были
искусственной конструкцией, не были простым (пусть и очень
полезным) познавательным приемом. Эти ответы таили в
себе крайне плодотворную, содержательную, логическую
потенцию. Именно эта потенция и привела к
формированию той гениальной гипотезы, которая легла, по мысли де-
Бройля, в основу двухтысячелетнего развития физической
науки, вплоть до научной революции XX в.
Дело в том, что изучение движения как
пространства оказывалось вместе с тем
изучением пространства как движения. Чем
более механика (и далее физика) оказывалась своеобразной
геометрией, тем более геометрия приобретала физический
характер, а пространственно — временные координаты
приобретали физический смысл (в «пространстве» различных
представлений). Нам кажется, что процесс этот гораздо
более существен в методологическом отношении, чем
обычно представляют.
Во-первых, этот процесс позволяет понять
действительный предмет механики как науки. Этот предмет — отнюдь
не перемещение в пространстве (это лишь видимость),
это — само пространство как движение, пространство как
всеобщая форма (одна из форм) существования движения.
Соответственно задачей механики по отношению к другим
наукам и являлось изучение закономерностей
геометрического толкования физики (химии, отчасти — биологии).
Именно так и наметился путь к формированию понятия
механического движения. Сознавали это отдельные ученые
или нет, но фактически предметом механики было
пространство в его действительной сущности, т. е. как
определение движения. И этому предмету вполне соответствовала
основная идея механики — идея «физикализации»
геометрии.
Во-вторых, изучение этого процесса формирования
механики позволяет подчеркнуть одну существенную
методологическую идею.
Пространство и время — это не две самостоятельных,
наряду с движением, формы существования материи. Это —
156

два противоположных определения движения — как
тождества бытия и небытия, существования и
несуществования. Познать движение означает познать взаимосвязь,
взаимодействие существующих вещей, ставшего мира
(= пространство) 36. Познать движение означает познать
становление, возникновение мира (= время). Мир
существует извечно, всегда (пространство), мир постоянно
возникает и становится заново (время). Тождество движения
и покоя (основная идея механики) — только внешнее,
в перемещении отраженное воплощение того глубинного,
существенного тождества, которое присуще самому
движению,— тождества взаимосвязи и становления, тождества
прерывности и непрерывности существования вещей.
Механика может быть названа содержательной логикой
на определенном этапе развития логики именно потому,
что механика изучает одно из всеобщих определений
движения — пространство, причем изучает
пространство именно в связи с движением, но не
просто как геометрическую форму.
Пространственная взаимосвязь вещей изучается
механикой и со стороны потенциального
движения (движение зависит от природы связей того или
другого предмета), и как снятое, завершенное
движение, отпечатанное в связях, «замороженное» в
пространстве.
Но как же обстоит дело со второй проекцией
движения — становлением, воплощенным в течении времени,
какая наука, на основе каких идеализации изучает,
развивает, углубляет это — противоположное пространству —
определение движения?
Вопрос этот необходимо, хотя бы вкратце, разрешить
потому, что без этого не моя^ет быть до конца понято
историческое значение апории Зенона — Аристотеля. Ответ на
этот вопрос очень прост: механика смогла возникнуть и
развиваться только за счет экспансии во время, за счет
поглощения второй проекции движения. Первым актом
«физикализации» пространства была «геометризация»
времени. Эта геометризация отнюдь не уничтожала ни
идеи будущего времени, ни идеи прошедшего,
завершенного временного промежутка.
36 Ср. интерпретацию А. Д. Александровым общей теории
относительности.
157

Наоборот, именно введение понятия длительности,
наряду с протяженностью, и позволило изучать в
пространстве движение. Геометризация времени снимала только
одно измерение времени — мгновение настоящего,
снимала всего-навсего идею становления. Собственно, в этом и
заключалась геометризация времени. Стоило представить
мгновение настоящего не как связь времен, не как переход,
не как процесс, но как своеобразный время-раздел, как
нечто, не имеющее ни измерения, ни реального содержания,
как непротяженную точку «смыкания» прошлого и
будущего, как сразу же время полностью и целиком геометри-
зировалось. Прошлое время — это уже не время. Будущее
время — это еще не время. Время — это их
взаимопереход, взаимопревращение, время — это становление
времени. Но ведь именно этот переход, превращение,
становление и составляет действительный, содержательный статут
настоящего, мгновения. Вот почему сведение мгновения
к нулевому времени и означало абсолютную
геометризацию времени. А далее все было уже возможно.
Стоило теперь «перегнуть» время по «линии»
настоящего и наложить друг на друга потенциальное и
прошедшее .время, как оказывалось возможным считать, измерять,
исчислять движение, рассматривать время как «число
движения» (Аристотель), как «четвертое измерение
пространства» (Лагранж), как независимую (от движения?)
переменную (вся современная механика). В этом смысле,
безусловно, прав Гамильтон, определяя алгебру как науку о
времени, что созвучно аристотелевскому положению
«время— это число движения». В этом смысле понятно,
почему в течение веков отсутствовала специальная наука о
времени.
Сейчас такая наука уже могла бы возникнуть, но
сейчас ей нет нужды возникать. Движение, научно
определенное через два противоположных определения, уже
раскрывается в своей действительной сущности, в
тождестве пространства-времени, взаимосвязи-становления...
Стоило дополнить идею «пространственно-подобного
времени» идеей «времени-подобпого» (становящегося)
пространства, как существование особой «хронографии», этой
не возникшей еще дисциплины, оказалось делом
ненужным и бессмысленным.
Но вернемся к апории Зенона — Аристотеля. Та идея,
при помощи которой было возможным решить эту апо-
158

рию, т. е. идея геометризации физических величин, и в
первую очередь времени, не могла (принципиально не
могла) разрешить одной трудности, а именно — проблемы
начала движения. Подмена тождества прерывности и
непрерывности существования вещей тождеством
бесконечной делимости и дискретности пространства и времени
(чисто количественная сторона дела) дорого стоила науке.
Во-первых, бесконечная делимость пространства и
времени всегда оказывалась каким-то »внешним, извне
проводимым «регрессом» в бесконечность, вновь и вновь
возрождая апории Зенона, возрождая абстрактную антипо-
мичную противоположность непрерывности и
дискретности. Движение как действительность оказалось не
воспроизводимым в понятиях. Постоянно приходилось прибегать
к потенциальному и снятому движению (возможному, но
не действительному).
Во-вторых (и это как раз объясняет, почему апории
вновь и вновь возрождались), исключение из анализа
движения идеи настоящего, идеи становления заставляло
разрывать возможное движение и движение законченное, а
тем самым разрывать объяснение движения и его
описание, источник движения (или (источник изменения
движения) и движение как процесс. Не в себе самом, но вне
себя движение несло причину своего самовозобновления.
И это было неистребимым злом.
Ведь вопрос о переходе от покоя к движению, о
возможности движения возникал не только в пункте
формального «начала» данного процесса. Тут можно было
отделаться рассуждением о внешних силах, толчках,
воздействиях, а для мехапики Ньютона можно было и совсем
«снять» этот неприятный вопрос, ссылаясь на принцип
инерции. Но вопрос этот логически стоит по отношению к
каждому моменту движения, поскольку строгая
локализация движущегося тела в данной точке пространства (пусть
мысленная локализация) заставляет рассматривать тело
как покоящееся и в то же время как движущееся.
Каждый момент движения является моментом
перехода от покоя к движению, должен нести в себе начало
движения. Ведь в том-то и сила апорий Зенона (так и не
решенных, но углубленных, усложненных Аристотелем), что
дихотомия относится не только и даже не столько к
исходному пункту движения, но к каждому его моменту. И тут
уже не могла спасти никакая инерция и никакая самая
159

абсолютная пустота. Две проекции движения (как
возможного и как завершенного), сколько раз они ни
накладывались бы друг на друга, могли дать лишь формальное, но
не содержательное описание и объяснение движения.
Причем описание и объяснение каждый раз снова
расщеплялись и противопоставлялись друг другу: первое
опиралось на идею истекшего времени, второе — на идею
двигателя, или, выражая ту же мысль несколько
иначе,— на идею взаимодействия. Однако это расщепление
«не беспокоило» и даже, напротив, облегчало познание
движения (механического) благодаря двум идеализациям,
которые и легли в основу той гипотезы, о которой говорил
де-Бройль.
Обе эти идеализации, по сути дела, наметились (но
только наметились) уже в споре Зенона — Аристотеля, и
поэтому сейчас самое время о них сказать.
Первая идеализация. Уже Аристотель подчеркивал, что
«движение делимо по времени и по частям тела» 37 (при
этом он имел в виду, что реальное тело перемещается не
все целиком, сразу, но по частям). От крайней точки,
крайнего среза тела толчок, возбуждение передаются
последовательно, с «запаздыванием», всему предмету. Поэтому,
полагал Аристотель, логический анализ начала движения
требует учитывать не все тело, а его крайний «срез», т. е.
требует отвлечься от того, что движется, сведя
движущееся тело к неделимой, бескачественной точке. Предметом
изучения становится в результате не движущийся предмет,
но само движение как предмет. Эта идеализация легла
затем в основу всех построений механической теории, хотя
аргументация оказалась прямо противоположной
аристотелевской: поскольку все тело передвигается сразу, от его
величины можно отвлечься.
Такая идеализация считалась возможной и
необходимой, поскольку: а) предполагалось, что тело в процесс
перемещения не изменяется, а поэтому от его качественной
природы можно отвлечься; б) учитывалось, что изучение
рамого предмета, который двигается, требовало бы
остановить, прервать движение, т. е. устраняло бы сам предмет
механики как науки; в) движение вообще нельзя
представить непрерывным, не представив само перемещение как
геометрическую линию (континуум точек-моментов), что
Аристотель. Физика, VI, 4, 234а, б.
160

исключает возможность учитывать размеры движущегося
тела.
Выполнив условия этой идеализации, исследователь
избавился от необходимости учитывать эффекты стано.в-
ления, тождество прерывности и непрерывности
существования предмета, поскольку сам предмет был целиком и
полностью сведен на нет, элиминирован. Но вместе с тем
устранялись и все трудности начала движения, поскольку
в геометрическом образе (представляя движение как
траекторию) проблема начала сводится к механическим
операциям при помощи карандаша и циркуля, которые
выступают не предметом размышления, а орудием действия.
Вторая идеализация. Когда диалектики, возражая Зе-
нону, утверждавшему, что стрела в каждое «теперь»
находится «здесь», разъясняют, что движущаяся стрела
«теперь» находится «здесь» и «не здесь», то они не замечают
одной тонкости, лишающей это возражение всякой силы.
Если сохранить такую редакцию, то правы их
оппоненты. Сказав, что стрела <в данное мгновение («теперь»)
находится «здесь», мы не имеем права утверждать, что она
одновременно находится «не здесь». Не имеем права так
утверждать потому, что наше «теперь» пока еще не
диалектично, абсолютно, геометризовано, абстрактно,
тождественно самому себе. Диалектическая формула должна
была бы быть иной: «Стрела находится и не находится
«здесь», поскольку она существует «теперь» и «не
теперь»» (!).
Мы не имеем права диалектизировать положение
летящей стрелы («здесь» и «не здесь»), пока мы не диалекти-
зировали время («теперь» и «не теперь»).
Как только мы выразили нашу мысль, подчеркнув
диалектический характер времени («теперь и
одновременно, «не теперь»), мы сразу же ввели идею становления,
идею, что это мгновение является одновременно и
настоящим и будущим, сразу же ввели возможность
движения. Но тем самым мы сделали бессмысленной идею
перемещения, механического движения. Пока стрела
находится «здесь» и «не здесь», но в каком-то абсолютном
«теперь» — это еще механика (теоретическая механика) со
всеми ее антиномиями, а время выступает в обычном
своем качестве независимой переменной (зависимой от идеи
пространства). Если же тело существует «теперь» и
одновременно «не теперь» — в другом мгновении, то, строго го-
6 Анализ развивающегося понятия
161

воря, следует говорить об этом теле уже не в чисто
пространственных понятиях — «здесь» и «не здесь», но в
понятиях существования: тело есть и не есть, существует и не
существует. Пространство теряет чисто геометрический
статут, становится «времени-подобным», обнаруживает
свою тайную природу — быть формой существования
движения, становиться, возникать в движении, посредством
движения. «Исчезновение и новое самопорождение
пространства и времени и есть движение»,— говорит Гегель38.
Механика не испытывала затруднений с проблемой
«начала», поскольку она, даже сомневаясь в вопросе, «здесь»
или «не здесь» находится двиягутцееся тело, не
сомневалась в одном — в абсолютной одновременности настоящего,
в однозначности «теперь», в геометризации времени.
Именно расшатывание этой второй идеализации и оказалось
началом крушения механики (в качестве всеобщей теории
движения,— мы все время говорим только об этом ее
качестве).
Однако обе эти идеализации, непрерывно сопровождая
развитие механики, все же должны были в моменты
качественного превращения понятия формироваться заново, на
основе мысленных экспериментов нового типа. Каждый
раз приходилось заново (на новой ступени)
разрабатывать способы отвлечения от предмета движения, способы
представления движения как предмета39. Каждый раз
приходилось формировать (= развивать) идею абсолютной
однозначности времени, идею неизменного «теперь».
Впервые эти идеализации оформились в логической
атмосфере апорий Зенона — Аристотеля, на основе идеи о
сущности как о форме или, если сказать точнее,— на
основе специфической предметной деятельности античной
эпохи.
Окончательное оформление этих идеализации
произошло уже не у «порога» теории, а в недрах самой теории,
знаменовало собой зарождение механики как науки и как
всеобщей теории движения.
38 Гегель. Сочинения, т. II, стр. 56.
39 Второй раз это становление понятия движения (первое его
превращение) можно проследить в «Диалогах» Галилея. Этот
анализ оудет осуществлен в отдельной книге.

III
От апорий движения
к понятию движения.
Псевдо-Аристотель. Архимед
Анализ апорий Зенона позволил охарактеризовать и
по мере возможности воссоздать ту логическую атмосферу,
в которой формировалось первоначальное научное
понятие (механического) движения. Конечно, было бы
наивным думать, что величайшие механики античности
вполне сознательно стремились разрешить апорию Зенона —
Аристотеля. Дело, конечно, не в этом. «Стрела» или
«Дихотомия» скорее всего воспринимались Архимедом и так
называемым Псевдо-Аристотелем как нечто умозрительное,
как логический курьез. Но те логические трудности,
которые лежали в основе этих апорий, та действительная
проблема понимания, которая составляла подтекст
полемики Аристотеля против Зенона, все это было реально тем
логическим «полем», напряженность которого определяла
весь процесс сосредоточения, стягивания многообразных
донаучных представлений и наблюдений в логическую
«точку» научного понятия.
Этот процесс логического «сосредоточения» может быть
определен в немногих узловых моментах. Здесь мы
рассмотрим лишь одно из направлений формирования
конкретно-научного понятия движения — развитие и
предысторию принципов Архимеда 1.
1. Формирование идеализованного предмета познания
Диалектика формы и функции в действии простейших
орудий и элементарных машин древности лежала в
основе одной очень характерной идеализации.
1 В других направлениях этого логического процесса понятие
рычага и некоторые другие анализируемые нами понятия,
конечно, не играли собственно логической роли,
6* 163

Одна и та же форма (скажем, форма топора)
выступала в самых различных процессах.
Одним и тем же топором рубили деревья, обтесывали
бревна, строили, сколачивали жилище. Функция
загоралась и гасла (работа прекращалась), только форма (само
орудие) оставалась постоянной потенциальной основой
новых и новых действий. Форма выступала как
неизменная сохраняющаяся основа бесконечно многообразных и
преходящих рабочих процессов.
Эта ситуация (постоянство формы, ее определяющая
роль) еще более углублялась при сопоставлении многих
орудий, по сути дела, всех орудий античности. Несмотря
на все различие внешних форм, «внутреняя форма» (если
использовать языковедческий термин Потебни), идеализо-
ванная форма всех этих орудий, взятая не как форма
покоя, а как форма деятельности, оказывалась
тождественной, единой. Этой формой деятельности был принцип
рычага.
В «Механических проблемах» неизвестного автора,
дошедших до нас в варианте, зафиксированном, вероятно, в
Эллинистическом Египте III в. до п. э., и приписываемых
(до исследования Таниери) Аристотелю, дается наиболее
полное описание и объяснение действия античных
орудий 2.
Мы не случайно начинаем с анализа «Механических
проблем». Кто бы ни был автором этого трактата, его идеи
явно и прямо восходят к «Физике» Аристотеля. Логика
изложения, терминология, обоснование закона рычага
(идея круга) носят откровенно аристотелевский характер.
Мы полагаем, что «Проблемы» записаны учениками
Аристотеля (IV в. до н. э.), хотя и дополнялись в дальнейшем
конкретным материалом. До нас дошел, безусловно, один
из позднейших списков. По сути дела неправильно
говорят о кинематическом (Псевдо-Аристотель) и статическом
(Архимед) вариантах античной механики. Это не вариан-
2 В дальнейшем анализ «Проблем» осуществляется по тексту,
опубликованному в ктт. В. П. Зубова и Ф. À. Петровского
«Архитектура античного мира» (М., 1940). См. также анализ этого
трактата в «Механике» Маха (СПб., 1909), «Очерках развития
основных понятий механики» А. Т. Григорьяна и В. П. Зубова (М.,
1962), «Очерках развития механики» Н. Д. Моисеева (М., 1961),
«Истории механики» И. А. Тюлипой и Е. П. Ракчеева (М., 1962)
и «Популярных беседах о механике» А. Т. Григорьяна (М., 1965),
164

ты, но последовательные моменты развития одних и тех
же идей.
Механика Архимеда и исторически и логически
вытекает из идейного потока «Механических проблем» и вне этой
связи не может быть правильно понята. Говоря об авторе
«Механических проблем», Мах отмечал, что Аристотель
«умеет распознавать и ставить проблемы, что он видит
принцип параллелограмма движения, близко подходит к
познанию центробежной силы, но в разрешении
проблемы удачи не имеет. Все сочинение носит скорее
диалектический, чем естественнонаучный характер, и автор
ограничивается только освещением апорий, затруднений,
содержащихся в проблемах. Сочинение это, впрочем,
прекрасно характеризует интеллектуальную ситуацию,
знаменующую собой начало научного исследования» 3.
В 36 главах трактата анализируется действие весел п
корабельного руля, мачт, парусов, пращи, колодезного
коромысла, щипцов, тачек, лебедок, весов, клина
(рассматриваемого как соединение двух рычагов), топора, ворота,
катков, нагруженного блока. Все эти орудия
характеризуются Псевдо-Аристотелем как модификации рычага,
основной принцип которого раскрывается в первом
параграфе.
Приводимая в движение тяжесть так относится к
приводящей в движение, как одна длина к другой, но только
в обратном отношении; ведь всегда чем дальше отходит
она от точки опоры, тем быстрее движение.
Почти все происходящее при механических движениях
возводится к рычагу — такова основная мысль Псевдо-
Аристотеля.
В более поздней «Механике» Герона (скорее всего,
II в. до н. э.) обзор охватывает также и иные орудия и
простейшие машины, но вывод остается прежним:
действие орудий сводится (теоретически) к принципу рычага.
Причем для античных авторов идея рычага оказывается
основой определения именно машины (в ее
первоначальном определении), но отнюдь не одних ручных
инструментов.
В 10-й книге («Основы механики») трактата Витрувия
«Об архитектуре» дано следующее исчерпывающее для
античности определение машины: «Машина есть система
з Мах, Механика. СПб., 1909, стр. 17.
165

связанных между собой частей из дерева, обладающая
наибольшей мощностью для передвижения тяжестей. Сам
же этот механизм приводится в действие посредством
круговых вращений...» 4
Прежде чем раскрыть теоретическое и
методологическое значение этой идеализации («все происходящее в
механических движениях сводится к рычагу»), обратим
внимание на один момент.
Принцип рычага объединял и передаточный механизм,
и машину-орудие, и транспортную машину,
переносящую тяжести (террасирование громадных каменных плит,
подъем воды для орошения, комбинация рычагов и систем
вращательного движения, стенобитные машины). Причем
отождествление (в идеализации) двух процессов:
транспортного (перемещения) и технологического (прямое
воздействие одного предмета на другой: топор, клин, сверло,
рубанок) —позволило подойти к существенным
методологическим выводам. Напомним, кстати, что в
передаточных и транспортных механизмах (взять хотя бы
определение машины у Витрувия) принцип рычага выступал
явно, обнаженно, а в технологических процессах он был
замаскирован, раскрывался только на основе логических
идеализации. Перемещение (с начального места на
конечный пункт движения) наглядно выражало сущность
не только транспортных, но и технологических процессов.
Теперь, сформулировав эти предпосылки, можно
попытаться осмыслить общетеоретические, общелогические
возможности, заложенные в идеализированном образе
рычага5. Во-первых, идеализация принципа рычага позволяла
слить воедино, отождествить идею силы, рабочей машины
и идею самого действия, движения. Рычаг выступал
формой действия, заключенной в форму движущей силы, и
обратной формой движущей силы. Внутреннее членение
рычага, соотношение плеч и грузов, движущей силы и силы
сопротивления было одновременно внутренним членением
самого движения (подъем и перемещение тяжестей,
действие клина и т. д.).
Это было крайне важным отличием рычага (как
идеальной модели движения и одновременно идеальной моде-
ди самой машины) от последующих механизмов позднего
4 М. В и тру вий. Об архитектуре. Л., 1936, стр. 286.
5 Еще раз напомню — это лишь одно из направлений анализа
формирования понятия механического движения.
166

средневековья (начиная от механических часов) и нового
времени.
В этих, позднейших, механизмах кинематические
узлы самой машины и дифференциальная картина
движения, вызываемого машиной (к примеру, стрелок часов),
а также динамические узлы ее технологического действия
резко отделялись друг от друга.
Еще раз повторив (и перефразировав) Гегеля, можно
сказать, что в идеализованном образе рычага
отождествлялась практическая и теоретическая идея; «секрет»
любого движения был вместе с тем «секретом» любой
движущей силы. Во-вторых, образ движения, создаваемый на
основе идеи рычага, был интегральным образом
циклического характера.
Существеной была не дифференциальная картина
движения, «засеченная» в каждый момент и в каждой точке
(не проблема «Стрелы» и «Дихотомии»), но цельная,
замкнутая картина перемещения с одного неподвижного
места на другое неподвижное место, на конечный пункт всего
процесса движения. «Естественные» места Аристотеля
вполне естественно и логично идеализировали реальную
деятельность рычага.
Но все сказанное означает, что смена состояний покоя
(покоя, чреватого движением, и покоя, замыкающего
очередной цикл движения) должна была в этот период
становиться основой теории движения. Само понятие
перемещения (механического движения) было наполнено в
период античности специфическим содержанием. Мы
невольно подразумеваем под перемещением непрерывный
процесс изменения места в каждый момент времени
(в каждое «теперь»). Античное понятие перемещения
учитывало лишь два «естественных» места, между которыми
происходило движение, направленное к конечной цели
(покою) и определяемое этим направлением, этой
целенаправленностью. В естественных местах никакого
движения актуально вообще не существует (апория «Стрелы»
снимается), тут есть лишь тождество покоя и
потенциального движения, покоя и завершенного движения.
В-третьих, идея рычага таит в себе понимание
движения (естественного), как процесса восстановления
равновесия. Именно анализ равновесия, условий его
нарушения и восстановления позволяет развить теорию двия^ения
как теорию возможных перемещений.
167

В понятии равновесия, этого исходного понятия
статики, состояние покоя раскрывается как система, сгусток
бесчисленных потенциальных движений, тождество
движения и покоя оказывается основой такого научного
понятия, которое и актуально и — особенно — потенциально
являлось одновременно теорией.
Все исследователи единодушно отмечают, что
первоначальная, несколько туманная формулировка принципа
возможных перемещений, т. е. теории движения, как она
единственно могла возникнуть в то время, имеется уже
у Псевдо-Аристотеля, у Герона, у Архимеда6. Собственно,
иначе и быть не могло.
Изучение равновесия путем нарушения этого
состояния и подсчета тех перемещений, которые приобретут в
результате такого нарушения точки приложения сил,
неизбежно должно было привести к самому полному и
общему закону статики — к принципу возможных
перемещений7.
Для того чтобы понять суть этой логической потенции
более ясно и остро, представим себе действие принципа
возможных перемещений в более поздних формулировках.
Возможны (и могут быть определены) все те
перемещения внутри данной системы, которые совместимы с
природой ее связей, реализуют потенциальные возможности,
заложенные в связях системы.
Вдумаемся в этот принцип несколько детальнее,
используя чертежи и пояснения Маха (в его «Механике»),
*C С
6 Мах. Механика; В. П. Зубов. У истоков механики. Сб.
«Очерки развития основных понятий механики». М., 1962; Н. Д. M o-
исеев. Очерки развития механики. М., 1961; В. П. Зубов.
Физические идеи древности. Сб. «Очерки развития основных
физических идей». М., 1959; P. D u h e m. Les origines de la Statique, 1—11 p.,
1905—1906; W. Stein. Der Begriff des Schwerpunkte bei Archi-
medes. Quellen und Studien zur Geschichte der Mathematik, Abt. B,
Bd. I. Berlin, 1929, S. 222—223.
7 Ср.: И. А. Тюлина, E. H. P a к ч e e в. История механики,
стр. 21.
168

очень четко раскрывающие логическую сторону
проблемы.
Если, например, точки системы А, В, С, к которым
приложены силы, связаны между собой прямоугольным
рычагом, способным вращаться около точки 5, то для СВ =
= 2ВА все возможные перемещения точек С ж Л есть
всегда только дуги круга с центром в точке В,
перемещение точки С всегда вдвое больше перемещения точки А
и перемещения одной точки всегда перпендикулярны к
перемещениям другой.
Если точки А и В соединены нитью длиной в L,
которая может скользить через неподвижные кольца С и Z),
то возможны все те перемещения точек А и В, при
которых эти точки могут двигаться но двум шаровым
поверхностям, описанными радиусами т' и г" около точек С и D
(как центров) или внутри этих шаровых поверхностей,
причем
г' + г" + CD = L.
Эти два примера, описанные Махом, нам вскоре
пригодятся для дальнейшего анализа тех идеализации, в
ходе которых формировалось понятие механического
движения. Пока обратим внимание на одну, логически
крайне существенную, сторону дела. В принципе возможных
перемещений идея связи оказывается обратной стороной,
пространственным, потенциальным воплощением идеи
движения.
Логически совершенно необходимо, чтобы понятие
движения было впервые научно сформулировано в тождестве
с понятием взаимосвязи. Только через понятие связи
оказывается возможным дать теорию движения, а не
ограничиться отдельным случаем данного, единожды
осуществленного движения. Дело в том, что рефлектпрованпое в
понятии связи движение раскрывается как возможность,
как система возможностей, т. е. становится объектом
теоретического познания. Необходимость тождества
противоположных определений — сохранения места (покоя) и
изменения места (перемещения) — выражает научное
понятие механического движения имешю потому и именно
в той мере, в какой идея покоя представляет собой лишь
частный и, так сказать, эмпирически нащупанный вариант
идеи взаимосвязи, т. е, потенции движения.
169

Если взаимосвязь и становление — два
противоположных определения движения, то можно утверждать, что
сейчас (XX в.) начинает формироваться новая теория
движения (т. е. теория потенций движесния), заложенная
уже не в понятии взаимосвязи, но в понятии становления.
Идея кванта действия, идея трансмутации элементарных
частиц выражают новую тенденцию. Это уже новый тип
потенций, имманентных самому процессу движения, а не
состоянию покоя. Можно также предположить, что,
поскольку теория типа «взаимосвязь — потенция движения»
уже издавна развивается и достигла овысокой степени
совершенства, постольку теория типа «становление —
потенция движения» не разовьется в самостоятельную,
отдельную теорию, но, слившись с уже существующим типом
теории, даст синтетическую теорию движения.
Итак, если вернуться к основной линии
исследования,—идеализация механического движения в образе
идеального рычага позволила выделить то состояние
(«равновесие»), в котором тождество движения и покоя
способно было развернуться всеми возможными (для
данной системы!) перемещениями. Это означает, что
формировалось (пока только формировалось!) понятие,
функционирующее одновременно как первый вариант научной
механической теории.
Вряд ли стоит специально оговаривать, что
понимание идеи рычага как идеи нарушения и восстановления
равновесия давало импульс к формированию именно
статики, т. е. механики уравновешенных сил, покоящихся
точек. (Очень четкое методологическое изложение проблем
статики дано Максом Планком в его «Общей механике».)
Собственно, основная задача статики и складывалась
на основе рефлексии двух противоположных и вместе с
тем (по предмету) тождественных определений движения.
Мысль сновала в своеобразном «челноке». Понять
движение означает понять его как покой, как связи, понять
покой, связь означает понять их как движение, как
напряженность, как действие статических сил.
Идея сущности как формы (см. раздел II настоящей
части) была сокровенной идеей статики. Статика,
возникающая в период античности, это не современная статика,
существующая где-то рядом с динамикой как ее частный
случай. В период античности статика выступала
теоретической основой всей механики, всего понимания процес-
170

сов механического движения (в динамическом и в
кинематическом аспектах). Можно сказать резче. Вся механика,
сведенная к статике,— это уже иной (более ранний)
период понимания сущности вещей, это уже другая (не
классическая) механика, другая форма воспроизведения
объективных противоречий движения. Макс Борн в своих
замечательных очерках о предыстории теории
относительности Эйнштейна пишет:
«Исторически механика берет свое начало из принципа
равновесия или статики: построение ее из этого
исходного пункта наиболее естественно также и с точки зрения
логики...» 8
Там же Борн раскрывает особое значение
первоначального (характерного для статики, для состояний
равновесия) отождествления сил и их действия, сил и движения.
Такое тождество пронизывало и понятие веса, и понятие
упругой силы —- этих двух основных понятий статики.
«Если... состояние равновесия нарушается в результате
уменьшения или устранения одной из сил, возникает
движение.
Поднятый вес падает, когда рука, поддерживающая
его, освобождает его, т. е. когда исчезает
противодействующая сила. Стрела летит вперед, когда стрелок отпускает
тетиву натянутого лука... Сила стремится создать
движение. Это — исходный момент динамики: отсюда
начинаются все попытки открыть законы такого рода процессов» 9.
К сожалению, ситуация вполне ясная для физиков и
механиков (античная статика — это секрет всей античной
механики, динамики в том числе) всерьез озадачивает
иных историков науки. Не интересуясь формированием
и развитием понятий, обращая внимание исключительно
на смену эмпирических фактов, они невольно переносят
на прошлое, на античную науку, современное
представление о соотношении динамики и статики. Пытаясь
освободить историю науки от логических умствований,
некоторые историки освобождают себя от подлинного историзма.
С особой наглядностью эти исторические «сдвиги»
выступали в известном утверждении Розенбергера:
«Механика древних распадется на две совершенно отдельные (!)
8 М. Борн. Эйнштейновская теория относительности. М., 1964,
стр. 26.
9 Там же, стр. 28.
171

ветви: на статику, трактуемую чисто математически, и на
динамику, трактуемую чисто философски» 10.
Розшбергер так и не заметил, что, во-первых, чисто
философская (точнее, чисто логическая — Аристотеля или
Эпикура) трактовка динамики (точнее, проблемы
движения вообще) легла в основу коренных идей античной
статики. Он не заметил, во-вторых, что сам смысл, точнее,
замысел античной статики состоял в объяснении
динамики, в создании теории движения.
Вслед за Розенбергером идут и некоторые современные
историки механики. Ие обнаруживая в античности связей
динамики и статики, как их понимает современная наука,
эти историки приходят к выводу о полном отсутствии
таких связей вообще. Идея этих рассуждений проста: в
элементарном периоде в основном развивалось учение о
равновесии тел. Учение о движении тел оставалось в
зачаточном состоянии. Между обоими этими разделами механики
существовала непреодолимая разобщенность, это были две
самостоятельные ветви естествознания.
Но ведь в том-то и состоял секрет античной механики,
что учение о равновесии тел было основой учения о
движении.
Оставляя пока в стороне механику Архимеда (об этом
речь еще впереди), продумаем теперь до конца логику
Псевдо-Аристотеля, логику «постановки проблем» и
«размышления над апориями механического движения»
(вспомним оценку «Механических проблем», данную
Махом). Тем самым мы дойдем до конца первого витка той
спирали мышления, в которой осуществлялся в период
античности генезис научного понятия механического
движения.
2. Формирование идеи механического движения.
Генезис понятия как тождества
противоположных определений
Цитируя известный афоризм «Механических
проблем» Псевдо-Аристотеля, мы сознательно воспроизвели
лишь одну небольшую его часть: «Почти все...
происходящее при механических движениях... возводится к рычагу».
10 Ф. Розенбергер. История физики, ч. 2. М.— Л., 1937,
стр. 21.
172

Процитируем этот отрывок полнее.
«Удивление вызывают рш происходящих сообразно
природе те явления, причина которых остается
неизвестной. Таковы случаи, когда меньшее одолевает большее и
обладающее малой силой приводит в движение большие
тяжести, и вообще почти все те проблемы, которые мы
называем механическими... К затруднениям подобного рода
относятся и вопросы о рычаге, ибо кажется несообразным,
что большая тяжесть приводится в движение меньшей
силой, и это при еще большей тяжести... Начало причины
этого заключено в круге и недаром, ибо вполне оправдано,
если что-либо удивительное происходит от чего-то еще
более удивительного. Но наиболее удивительно совместное
возникновение противоположностей, а круг слагается из
таковых. Ведь он сразу же возник из движущегося и
покоящегося, чьи природы противоположны друг другу».
«Нет ничего несообразного в том, что круг есть начало
всякой математики. А происходящее в весах возводится к
кругу, происходящее в рычаге к весам, тогда как почти
все остальное, происходящее при механических
движениях, возводится к рычагу... Многое удивительное
происходит с движениями кругов оттого, что па одной и той же
линии, проведенной из центра, ни одна точка не движется
с равной скоростью, как и другая, но всегда более далекая
от неподвижного конца движется быстрее, что станет
ясным в последующих проблемах» п.
Следовательно, полный виток античной идеализации
механического движения включает (согласно
«Механическим проблемам») следующие узлы: многообразие
механических движений ->■ рычаг ->- весы ->- круг.
Если учесть, что понимание весов носит
промежуточный, переходный характер — от идеального рычага к идее
круга,— то можно сказать, что понятие механического
движения определялось в «Механических проблемах» как
своеобразное единство мысленного, идеализованного
предмета познания 12 — рычага и идеи этого предмета — круга
11 Цитирую по книге: В. П. Зубов, Ф. А. Петровский.
Архитектура античного мира. М., 1940, стр. 273.
12 В дальнейшем будут использоваться как равнозначные оба
эти определения — «мысленный» и «идеализовапиыы» (предмет
познания). Первое определение характеризует «вторичиость» этого
предмета, второе определение подчеркивает тот процесс
(идеализацию) , который лежит в основе его формирования.
173

(в других вариантах — диска, шара). Причем эта
идеализация носила всеобщий — для античности — характер.
Идея Псевдо-Аристотеля выражает общее (для Герона и
Архимеда, Евдокса и Арихта, Ктесибия и Витрувия)
понимание движения. Правда, это понимание воплощено в
«Механических проблемах» с 'особой афористичностью,
продиктованной стремлением именно понять (но еще не
рассчитать) сущность движения.
Итак, можно представить следующую схему понимания
(понятия) механического движения:
Механическое дбижение (перемщение)
Рьмаг «чСНГ [ -^~^> /фуг
Идеализобанный Весы Идея предмета
предмет познания познания
Каково же реальное логическое содержание этой
схемы?
Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся к образу
идеализованного рычага, который выступил перед нами
как мысленный предмет познания. Мы подчеркнули уже,
какие потенции научной теории движения таились в этом
образе, особенно если учитывать сведение самого рычага
к образу весов — к идее нарушенного и восстановленного
равновесия. Однако, несмотря на все возможности,
заложенные в этом образе, идеализованная форма рычага еще
не являлась действительным понятием, еще не была
зерном научной теории. Пока это было еще только
теоретическое представление, только одно из определений
научного понятия.
В этом представлении, в этой идеальной модели
движения не хватало мысли, идеи. Невесомый рычаг соотносился
с действительными, эмпирическими рычагами, выступал
их идеальной формой, но эта идеальная форма не могла
еще стать основой теории рычага, не была способна
количественно и качественно объяснить все возможные случаи
перемещения. Все эти случаи сводились к «случаю»
идеального рычага, но еще не могли быть (и это крайне
существенно) выведены из этой формы — с полной
необходимостью и по определенному функциональному закону
174

возрастания скоростей и дальностей перемещения. Рычаг
(идеализованный рычаг) сам нуждался в объяснении,
должен был выступить не только идеальным отражением
предметного многообразия, но и воплощением,
воспроизведением определенной идеи. Только в этом случае
(понятие как воплощение идеи, как материализация
деятельности) общее представление уже перестает быть
представлением, а становится одним из необходимых определений
научного понятия.
Выше было раскрыто общее, абстрактное, содержание
той идеи, которая позволяла обнаружить в образе рычага
(точнее, весов) определенную меру движения. Такой
идеей был принцип возможных перемещений (зависимость
перемещений от структуры связей).
Однако, во-первых, в таком абстрактном виде принцип
возможных перемещений еще не мог быть явно
сформулирован в период античности. Он выступал как потенция.
Для его явного, открытого воплощения (Бернулли, 1717)
понадобились обобщения и идеализации всего
многообразия механических связей (а не только статических
взаимодействий, не только тяжелой и упругой сил).
В явном виде принцип Бернулли мог быть
сформулирован тогда, когда все теоремы механики, которые были
известны для тяжелых сил, оказалось возможным перенести
на силы произвольные 13, когда третий закон Ньютона,
закон равенства действия и противодействия, был положен
на долгие годы в основу теории механических связей. До
«Математических начал естественной философии» (1686)
идея «связь — движение» не могла стать математически
явной, могла носить лишь грубо качественный характер.
Во-вторых, в период античности сам принцип
возможных перемещений мог быть уловлен и выражен только как
определенная форма. Это отвечало той модели понимания
сущности вещей, о которой мы уже достаточно подробно
говорили во II разделе II части.
Эта форма должна была служить как бы графической
записью тех количественных градаций движения, которые
потенциально таятся в связях рычага. Она должна была
служить формой (пока еще не формулой) закона
механического движения на том уровне понимания, который был
характерен для античных ученых. Такой формой, качест-
Ср.: Мах. Механика, стр. 53,
175

венно и количественно объясняющей все многообразие
механических движений, заложенных в принщше рычага, и
была форма круга, диска, шара.
Такой вывод отнюдь не является неожиданным. Что
касается качественной картины, то круговое движение
плечей рычага (любого рычага, любого рода)
воспринималось вполне наглядно и определенно.
В «Механических проблемах» Псевдо-Аристотеля
автор прямо формулирует, что находящиеся в равновесии
грузы обратно пропорциональны дугам, описанным
конечными точками плеч при движении последних. Даже
крайне придирчивый Мах не может не признать, что это есть
первое выражение принципа возможных перемещений14.
В случае прямоугольного рычага возможными
перемещениями оказываются дуги круга с центром в точке опоры
(В). В случае связей (точек А и В) через неподвижные
кольца (С п D) возможными перемещениями оказываются
перемещения точек А и В по двум шаровым поверхностям,
описанным радиусами г' и г". Распределение возможных
перемещений тел, связанных законом рычага, всегда (как
и в приведенных примерах) дает форму круга или шара.
Еще более существенна количественная сторона дела.
Геометрия круга позволяет распределить возможные
скорости перемещения грузов в определенной, количественно
стгрогой зависимости от длины плеч рычага. Вспомним
снова идею Псевдо-Аристотеля о связи образов рычага и
круга. Приведем изложение этой идеи у В. П. Зубова: «Чем
дальше точка круга отстоит от его центра, тем быстрее она
движется при вращении, тем более длинный путь она
проходит за то же время. Точно так же, чем дальше
отстоит конец рычага от оси вращения, тем быстрее он
движется. Поскольку, далее, скорость движения обратно
пропорциональна тяжести тела, постольку отсюда выводится
(в «Механических проблемах») закон рычага: для
равновесия необходимо, чтобы к точке, движущейся с большей
скоростью, был приложен меньший груз. Автор
«Механических проблем» заключает: «Под действием одной и той
же силы точка, отстоящая дальше от центра,
перемещается быстрее и большая линия описывает большую дугу».
Той же зависимостью должен быть объяснен процесс
взвешивания (хотя бы на безмене). Под действием одной и
14 Мах. Механика, стр. ^30.
176

той же тяжести концу коромысла необходимо двигаться
тем быстрее, чем дальше отстоят он от веревки (от точки
подвеса), а оттого в больших весах гораздо значительней
становится величина тяжести, производимой тем же
грузом» 15.
Сейчас нет возможности дальше углубляться в эти
соображения. Важно было лишь подчеркнуть, каким
образом идея (форма) круга оказалась формой закона
возможных перемещений, совершаемых посредством рычага.
Вернемся теперь к схеме понятия механического
движения.
Тождество идеального рычага (мысленный предмет
познания) и кинематически осмысленной формы круга
(идея предмета познания), тождество механики и
геометрии дает живое, способное к развитию, объясняющее
бесчисленное множество частных случаев понятие движения
(перемещения).
Впрочем, утверждение о подвижности, действенности
этого понятия, об его способности к логической
конкретизации пока еще звучит декларативно. Пока еще намечено
только «статическое» тождество модели рычага и идеи
круга, поскольку не вскрыты пути взаимоперехода,
взаимоперелива этих двух определений научного понятия
движения. Между тем именно в этом взаимопереходе и переливе
оба полюса постоянно обогащаются, понятие обнаруживает
свою нетождественность с самим собой, оказывается
развивающимся, «неуравновешенным», т. е. понятием в
собственном смысле слова.
Строго говоря, для удобства изложения мы несколько
упростили, огрубили реальный процесс формирования
понятия движения. Могло создаться впечатление, что сначала
сформировался мысленный предмет познания, а затем, в
15 В. П. Зубов. Физические идеи древности. Сб. «Очерки
развития основных физических идей». М., 1959, стр. 54; см. также
В. П. Зубов. У истоков механики. Сб. «Очерки развития
основных понятий механики». М., 1962, стр. 47—48.
177

заключение, оформилась геометрическая идея движения
(круг). В действительности дело обстояло иначе.
Само формирование модели идеализованного рычага
проходило под воздействием складывающейся идеи крута.
Многообразие рычагов и перемещений, форм и функций
сосредотачивалось в образе рычага не в порядке
обобщения и отвлечения, но в порядке идеализации всех этих
движений. Стержнем этой идеализации и была идея круга,
постепенно проясняющаяся геометрия движения
(зависимость скорости от длины плеча, от расстояния до центра
круга, до точки опоры). В реальном движении рычага
вырисовывалась та идеальная фигура, которая
«вычерчивалась» в воздухе его плечами, тот «круг кругов», который
был одновременно и формой движения и его объяснением.
Множество различных рычагов необходимо тут было не
для обобщения, а для наведения на мысль, для того чтобы
после многих «намеков» разглядеть идеальную сущность,
форму, заключенную в каждом отдельном случае. Идеали-
зованный образ рычага оказывался мысленной
реализацией идеи круга, и вместе с тем этот образ служил
основой, источником формирования идеи круга как идеи
движения. Этот взаимопереход мысленного предмета
познания и идеи предмета познания не остановился в момент
становления понятия, он и дальше определял всю жизнь
и развитие понятия движения, его реальное живое
тождество.
Однако, чтобы представить эту реальную жизнь
понятия более содержательно и конкретно (логически
конкретно) , необходимо, чтобы читатель учитывал два момента,
остановиться на которых подробнее не представляется
возможным.
Первый момент. Наивным было бы думать, что идея
круга как идеальной формы перемещения вырастала
только из формы рычага, только вместе с этой механической
«формой форм». Логика наблюдения и без всякого рычага
постоянно укладывала, «упаковывала» любые предметы в
идеальную, наиболее компактную форму шара. Горизонт,
окруживший землю, круговые движения светил,
постоянный практический опыт, интуитивно складывающийся в
какое-то подобие изопериметрической теоремы,— эти
соотношения и пропорции оформлялись в такую картину мира,
в которой проблема идеальной формы сама собой
перерастала в проблему геометрии шара,
178

Но все же это был только некий космологический и
психологический фон, благоприятствующий той основной
логике понимания вещей, которая определена нами выше.
Эта логика понимания воспроизводила логику предметной
деятельности, была мыслительной проекцией
материального трудового процесса.
Второй момент. Необходимо хотя бы вкратце набросать
ту категориальную структуру, которая характерна для
развертывания понятия движения на этом первом этапе
развития механики 16. Такой набросок необходим,
поскольку на его основе становится ясным, что понятие,
воспроизводящее движение,— это процесс, движение понятий, их
превращение, подчиненное определенному закону,
определенной категориальной связи.
Такой набросок возможен потому, что его черты можно
разглядеть уже в той характеристике идеализованного
предмета познания (рычаг) и идеи, раскрывающей этот
предмет как систему возможных перемещений (круг),
которая была дана на предыдущих страницах.
Вот основные узлы такого наброска.
1. В античном варианте механики понятие движения
содержит следующую схему теории движения.
Первый цикл понимания движения может быть
представлен в форме B-^D (взаимосвязь ->- движение).
Исходным моментом, объясняющим фактором в этом
цикле выступает статическая взаимосвязь сил, форма
рычага. Именно эта форма потенциально таит в себе любое
движение, любой вариант реального перемещения. В
аристотелевской системе это означает, что космическое
расположение тел, их место определяет характер их
потенциального движения.
Второй цикл понимания движения исходит уже из
самого процесса движения, из самой деятельности рычага.
Рычаг как бы чертит в воздухе (в пространстве
воображения) «круг кругов», дает в совокупности своих
движений застывшую взаимосвязь, структуру
концентрических окружностей.
16 Это будет именно краткий набросок. Задача настоящего
исследования — продумать логику развития научного понятия как
элементарной формы развития науки.
Проблема логики развития категориального строя науки,
исключительно важная д актуальная, в данной книге затронута
лишь мимоходом.
179

Движение рычага застывает в «чертеже»
осуществляемых им перемещений. В этом (мысленном) результате
движение уже есть, существует, оно не осуществляется,
не потенциально, но осуществлено, снято.
Этот цикл понимания движения может быть
представлен в форме D -у- В' (движение ->- взаимосвязь «высшего»
порядка, взаимосвязь концентрических окружностей на
воображаемом чертеже, «прочерченном» всеми
возможными движениями рычага).
Но в этом застывающем чертеже («круг кругов») по
сути дела вновь реализуется движение, но уже как
определенная математическая последовательность.
Тут выступает как бы третий цикл понимания
движения.
Взаимосвязь концентрических окружностей
расшифровывается как «движение движения», как закономерность
изменения скорости движения (в зависимости от
соотношения грузов и плечей рычага).
В целом, логический «челнок» дает следующую форму,
результирующую все моменты понимания движения.
Конечно, набросок этот неизбежно схематичен, как
схематично, впрочем, по самой своей сути понимание
сущности движения на этом этапе развития научной мысли.
Но все же и в таком схематизированном виде этот
пунктир позволяет уловить важнейшую тенденцию
дальнейшего развития и превращения теории движения.
2. Для научной модели движения на данной ступени
развития науки, т. .е. в период античности, характерно не-
расчлененное качественно-количественное тождество.
Количественные определения еще не отделились от
качественных, еще не способны к самостоятельному
существованию. Однако и качественные определения выступают в
неразрывном единстве с количественными, в форме
количественных определений.
Тут опять-таки все дело именно в форме, в понятии
формы. Идеальная форма вещей, т. е. их сущность в
античном понимании, определяет непосредственное
тождество качественно-количественных определений;
определяет количество, наглядно, качественно представляемое.
Возьмем для иллюстрации пифагорейскую арифметику
в интересной логической интерпретации Э. Кольмана.
180

«Пифагорейцы изображали числа в виде точек,
группируемых в геометрические фигуры. Так возникло понятие
«фигурных чисел», в котором нашла свое отражение
тесная связь, существующая между понятиями числа и
пространственной протяженностью. Например, «квадратные
числа» 1, 4, 9 изображались так:
ф е @ • ф ®
® е & © ©
® © ®
Треугольные числа 1, 3, 6 представлялись в таком
виде:
о
• * е
....точка, изображающая единицу, была далее
неделима — она была математическим атомом.
Сама точка определялась как единица, обладающая
положением...
...Среди чисел-сумм пифагорейцы выделяли
«многоугольные числа». Наиболее простыми из них были
«треугольники» (1 + 2 + 3 = 6, 1+2 + 3 + 4 = 10...). Из
«треугольных чисел» пифагорейцы получали и все квадратные
числа, способом, который указан на чертеже
<$>
Таким же способом получались «пятиугольные числа» и
т. д.» 17.
Ссылка на идеи пифагорейцев очень полезна.
17 Э. Кольман. История математики в древности. М., 1961,
стр. 86, 87; см. также Ван дер Варден. Пробуждающаяся наука.
М., 1959.
181

Теперь читатель наглядно может представить то
внутреннее логическое сродство геометрических и
арифметических представлений, которое было характерно для
мышления древних греков. Это единство не имело чисто
количественного, математического характера (как можно было
бы предположить, исходя из современных представлений
о предмете математики). В древности это единство
опиралось на понятие формы, идеальной формы, лежащей в
основе качества вещей, и непосредственно совпадало с
категорией меры.
В этом рациональная основа пифагорейской «мистики»,
столь часто искажаемая современными исследователями.
Поэтому нельзя полностью согласиться с Э. Кольманом,
который утверждает, что для пифагорейцев был
характерен приоритет арифметики над геометрией. Впрочем, такая
аберрация вполне объяснима. Стоит не заметить особого
значения формы в гносеологии греков, и все
действительные логические отношения легко приобретают
превращенный характер.
И, наоборот, стоит внимательно разобраться в
гносеологическом значении идеи формы для древних греков, и
сразу же открывается путь в тайны логического
«механизма» механики Архимеда. А проникнуть в эти тайны
крайне необходимо. Ведь именно эта ветвь античной
механики и была действительной положительной наукой,
именно в ее контексте понятие механического движения
стало работающим, действующим и развивающимся
научным понятием.
3. Как понятие движения «работает»
в механике Архимеда
Читатель. Неужели Вы всерьез полагаете, что в
сознании античных ученых существовало то понятие
механического движения («идеальный рычаг — форма крута»), о
котором шло все время предыдущее рассуждение? В
самом деле, насколько известно, нет ни одного механика или
математика античности, формулирующего такое странное,
«гибридное», понятие.
Любой ученый и вообще любой гражданин
древнегреческого полиса или эллинистического государства на
вопрос, что такое движение, или на вопрос, как он
определяет движение, ответил бы, пе мудрствуя лукаво, примерно
182

так же как ответили бы и мы — люди XX в.: «Это —
изменение телом своего места, или величины, или качества.
Непрерывное изменение каких-то состояний и есть
движение». Вот и все. Получается, что и у нас, и у древних
греков понятие о движении остается одним и тем же, неиз-
менпым, неподвижным.
Но даже если оставить в стороне «любого гражданина»
и рассмотреть только научные труды, мы не увидим
ничего похожего на то странное образование, которое Вы
выдаете здесь за действительное и действующее «научное
понятие» движения. Ничего себе — «всеобщее» понятие,
которое никто не использует и никто не осознает!
Остается предположить, что оно существует в сознании людей
как кантовская «вещь в себе».
Правда, Вы приводили кое-какие примеры и
рассуждения древних, но может показаться, что все эти примеры
не больше, чем просто примеры: они иллюстрируют, но
не доказывают. Рассуждения о рычаге и круге есть
рассуждения о рычаге и круге, о тех или других машинах, о тех
или других (объяснимых по схеме рычага) механических
орудиях, но отнюдь не о понятии механического движения,
не о понимании того, что есть движение.
Автор. Все Ваши возражения объясняются очень
просто. В данном случае Вы по-прежнему путаете понятие с
формальной дефиницией. Конечно, нелепо было бы
полагать, что на вопрос: «Что такое движение?» —в античных
трудах будет прямой ответ: «Движение — это
тождество...» и т. д. Прежде всего такой ответ был бы
бессмысленным по существу. Понятие движения — это ответ не
на вопрос об определении факта движения, а на вопрос о
сущности движения, т. е. на вопрос, как и почему
движение (это самое эмпирически наблюдаемое движение)
возможно и в чем состоит действительная всеобщность любых
его форм.
Ясно, что все рассуждения о движении как
непрерывном изменении чего-либо (например, места) совершенно
не отвечают на вопрос о сущности, а подмена термина
«движение» термином «изменение» только смещает
проблему в новую плоскость, но не разрешает ее.
Это, во-первых. Во-вторых, понятие движения и нельзя
надеяться (особенно для античного периода) встретить в
виде откровенной формулировки, в виде одиночного
суждения, Работающее понятие всегда выступает в форме
183

теории. Только внимательно рассмотрев теорию в ее
внутренней логике, в ее системности, мы обнаруживаем
понятие, дающее подлинное единство этой теории и ту
идеальную модель познаваемого предмета, «сведение» к
которой всех частных «случаев» (точнее, выведение из которой
всех частных «случаев») и составляет секрет любой
теории, любого способа попимания.
В «Механических проблемах» Псевдо-Аристотеля, где
это понятие только формировалось, но еще не работало,
оно могло выступать обнаженно и афористично. В
подлинно научных трудах по механике или геометрии понятие
движения выступает как способ понимания, как теория,
как процесс и может быть уловлено и «засечено» только в
процессе своей работы.
Вот почему мы и рассмотрим сейчас «работу» научного
понятия движения в механике Архимеда. Это и будет
действительным ответом на сомнения оппонента.
Характернейшей чертой механики Архимеда является
как раз постоянная рефлексия механических проблем в
проблемах геометрических и обратно — проблем
геометрических в механических. Механика используется как
способ решения геометрических задач, геометрия — как
способ решения задач механических. В трудах Архимеда
осуществляется постоянное обращение понятия. То рычаг, то
круг исполняют функцию предмета познания (идеализо-
ванного предмета), то круг, то рычаг выступают вместе с
тем в роли идеи этого предмета, в качестве способа
объяснения, в качестве метода. Именно в таком постоянном
обращении попятие механического движепия и существует
реально. Именно в этом обращении осуществляется
действительное тождество двух определений движения, понятие
выступает как научное понятие, способное развернуться в
теорию.
Создатели двух величайших систем механики —
Архимед и Ньютон — вполне понимали значение этого
обращения понятий, этой постоянной рефлексии между
геометрической и механической проекциями понятия
механического движения. Ни Архимед, ни Ньютон никогда не
ограничивались пониманием механики как части
геометрии, они одновременно понимали геометрию как часть,
сторону, проекцию механики.
Архимед в письме к Эратосфену предупреждал, что он
исследовал математические задачи средствами механики.
184

Ньютон в предисловии к первому изданию «Начал»
писал:
«Ведь и само вычерчивание прямых линий и кругов,
на котором основана геометрия, относится к механике...
Вычерчивание прямых линий и кругов, правда, тоже
задача, но не геометрическая. Решение таких задач требуется
от механики, в геометрии же научаются пользоваться
результатами этих решений... Итак, геометрия опирается на
механическую практику и есть не что иное, как та часть
всеобщей механики, которая точно излагает и доказывает
искусство измерения» 18.
Раскроем теперь реальное содержание
сформулированных выше тезисов.
В «триаде» «Механических проблем» «рычаг — весы —
круг» весы не случайно занимают центральное,
промежуточное место. Теория весов, теория равновесия играет роль
перелива, перехода от понятия рычага к понятию круга,
от понятия круга к понятию рычага, от механики к
геометрии и обратно. В теории весов идеи рычага и круга
выступают в непосредственном тождестве, но не в абстрактном,
спокойном тождестве, а в подвижном, развивающемся.
Понятие весов, замещая понятие рычага (ср. хотя бы анализ
безмена в «Механике» Галилея), явно вводит
количественные соотношения, соотношения взвешивания, а не
передвижения, измерения, а не технологических эффектов.
Тем самым проблема «статика-динамика» выступает как
проблема «статика-геометрия», как соотношение «форма —
число», как качественно-количественное отношение.
Решающее логическое значение приобретает категория меры,
этот основной принцип построения античных,
относительно замкнутых научных систем.
Вот почему исходным моментом механических и чисто
геометрических построений Архимеда оказывается
понятие центра тяжести. Вообще-то говоря, если рассуждать
эмпирически, этот факт едва ли нуждается в развитии и
обосновании.
В центре внимания Архимеда стояли статические
задачи: «Расчет равновесия тяжелых подпертых тел —
балок, стропил, колонн, плит, расчет равновесия
подвешенных тяжелых тел (мостов, весов), расчет равновесия
18 Ньютон. Математические начала натуральной философии
(в кн.: А. Н. Крылов. Сочинения, т. 7. М.—Л., 1936, стр. 1—3).
185

плавающих тел — судов...» lô Именно Эти проблемы
исследуются, по Герону, в не дошедших до нас трудах
Архимеда «Книга опор» и «О весах». Вполне понятно, что все эти
исследования естественно и неизбежно приводили к
анализу понятия центра тяжести и на этой основе — к
анализу условий нарушения и восстановления равновесия.
В книге «О весах» Архимед находит общий критерий
равновесия подвешенного тяжелого тела. Центр тяжести
такого тела должен быть расположен на отвесной линии,
проходящей через точки подвеса.
Само определение (понимание) центра тяжести,
характерное для Архимеда, пожалуй, лучше всего проясняет
Галилей в своей механике. Основатель механики нового
времени глубоко и как-то интимно, изнутри понимал
логику рассуждений Архимеда. По признанию самого Галилея,
его учение о движении, построенное на положениях
геометрии, восходит к Архимеду. Сальвиати говорит: «Я
преодолел в конце концов затруднения (с истолкованием
определений Эвклида) лишь благодаря тому, что, изучая
чудесные «Опирали» Архимеда, нашел в прекрасном
введении к этому трактату доказательство, подобное
предложенному нашим автором» 20, или в другом месте:
«Сочинения самого Архимеда я читал и изучал с бесконечным
удивлением» 21. Логические линии обеих механических
систем — Архимеда и Галилея — выходили из одной точки
(проблемы), хотя затем расходились в противоположных
направлениях.
В «Механике» Галилей пишет: «За центр тяжести в
каждом теле принимается такая точка, вокруг которой
расположены части с одинаковыми моментами так, что
еслзи представим себе, что тяжелое тело подвешено и
удерживается за эту точку, то части справа будут
уравновешиваться частями слева, части спереди — частями сзади,
части снизу — частями сверху и тяжелое тело, будучи
поддерживаемо таким образом, никуда не отклоняется, а
помещенное в какое угодно положение будет в нем
оставаться, если только подвешено за центр...» 22
В этом определении только указание на равенство мо-
19 И. А. Т ю л и н а, Е. Н. Р а к ч е е в. История механики,
стр. 28.
20 Галилей. Избранные труды, т. И, стр. 366.
21 Там же, стр. 148.
22 Там же, стр. И.
186

ментов было неявным для Архимеда. Все остальные
логические ходы («если представим себе, что тяжелое тело
подвешено...») полностью отвечали логике Архимеда.
Правда, дальнейшее галилеевское развитие этих идей
путем анализа соотношения центра тяжести тела и
центра «всех тяжелых вещей» (центра Земли), путем анализа
законов падения выходило за пределы логики Архимеда.
Это развитие вообще выходило за пределы античной
логики движения. Но само по себе рассуждение об
уравновешивании всех сил и тяжестей вокруг постоянного центра
(«части справа уравновешиваются частями слева, части
снизу — частями сверху», само это рассуждение своим
наглядным и качественным характером вполне отвечало
основным идеям Архимеда.
Устанавливая центр тяжести тела, мы как бы
мысленно приравниваем любое тело к шару или диску,
«перераспределяем» (опять мысленно) все его «части» и на этой
основе получаем возможность количественно (геометрия
крута, учет «моментов») подойти к решению всех
статических проблем. В неявном виде идея «момента» была
характерна для Архимеда, который всегда исходил из того,
что способность силы повернуть (в весах) тело вокруг
фиксированной оси измеряется произведением этой силы
на расстояние от опоры до точки подвеса.
Идея центра тяжести, сводившая воедино модели
рычага, весов и форму круга, приобретала громадное
методологическое значение и позволяла решить все апории
движения с той степенью понимания, которая была возможна
в эпоху античности. Тут была и задача начала движения,
и задача конца движения, и задача скорости движения, его
времени, и задача реального отождествления силовых и
геометрических характеристик (принцип рычага), и,
наконец, чисто геометрические задачи, решаемые
(принципиально) механическим способом.
Особое методологическое значение имеют два типа
архимедовых задач: задачи механические, решаемые
геометрическим способом, и задачи геометрические, решаемые
на основе принципов механики (идей «взвешивания»).
Каждый раз основой решения тех и других задач
оказывалась идея центра тяжести. Именно эта идея позволяла
осуществлять обратную связь механики и геометрии.
В дошедшем до нас трактате «О равновесии плоских
тел» Архимед дает общую теорию статики (точнее, меха-
187

ники в целом) на основе «скрещения» двух, казалось бы,
частных проблем. Решение задач на нахождение центра
тяжести треугольника, параллелограмма, трапеции,
многоугольника, плоских фигур, ограниченных кривыми
линиями, соединяется в этом труде с выводом закона
рычага. Сам тип этой теории совсем не похож на тип и стиль
современных теорий. Теоретический, замкнутый характер
построениям Архимеда придает не логическая
«непрерывность», не формальная всеобщность, но именно
«сопряжение» двух образцов частных задач. Сопряжение это
осуществляется в одной логической точке, в понятии «центра
тяжести»,
Единство теории прямо выступает как единство метода.
Единый метод решения задач на построение (фигур и
механизмов) это и есть теория античной механики, теория,
в которой «теоретическая» и «практическая» идеи
выступают в органическом тождестве.
(Только в этом пункте наших размышлений оказалось
возможным ощутимо показать действительный характер
этого тождества, о котором в предыдущем изложении
приходилось говорить — и не раз — в самых общих чертах.)
Обоснование Архимедом закона рычага исследовано в
науке с самых различных сторон. Обратим сейчас
внимание лишь на следующие моменты.
В допущениях (постулатах), на которых строится
основной вывод, по сути дела обосновывается возможность
применить к исследованию закона рычага принципы
нахождения центра тяжести, т. е. возможность дать
геометрическое толкование механическим проблемам. Так, в
допущении первом говорится, что «равные грузы, действуя
на равных расстояниях от точки опоры невесомого
стержня, уравновешиваются». В допущении третьем
допускается, что «при равных грузах, расположенных на
неравных расстояниях от точки опоры, перевешивает
отдаленный». В допущении четвертом (пожалуй, наиболее
существенном) указывается, что «действие одного груза может
быть заменено действием нескольких равномерно
распределенных так, что центр тяжести занимает неизменное
положение. Обратно, несколько равномерно распределенных
грузов можно заменить одним, подвешенным в их центре
тяжести и имеющим вес, равный сумме этих грузов».
Такой подход к изучению рычага оказывается строго
научным именно в той мере, в какой он позволяет геомет-
188

рически представить статические моменты, отождествить
образ равновесия с образом равенства расстояний
(радиусов) до центра круга. Иными словами, постулаты
Архимеда как раз и раскрывают необходимость постоянной
рефлексии задач механических и задач геометрических.
Расчет центра тяжести различных фигур позволяет (если
исходить из постулатов) нащупать способы
количественного определения условий равновесия для самых
различных сочетаний длины плеч и величины грузов рычага.
Если учесть Эту особенность допущений Архимеда, то
вывод закона рычага оказывается кристально ясным
(теоремы 6-я и 7-я).
Закон рычага гласит, что «соизмеримые (и
несоизмеримые) грузы уравновешиваются на расстояниях, обратно
пропорциональных их весам».
Вывод этого закона как раз и осуществляется за счет
«рассеяния» неравных грузов на более легкие, равные
части с соответствующим удлинением короткого плеча.
Получается, что любой неравномерный,
уравновешенный безмен тождественен однородному стержню,
подпертому (или подвешенному) в середине (в центре тяжести),
при равномерном «рассеянии» общей нагрузки.
К рычагу, плечи которого относятся как 1:2,
подвешиваются грузы в отношении 2:1. Груз 2 замещается двумя
грузами 1, которые оба подвешены на расстоянии 1 от
точки привеса. Снова осуществляется полная симметрия
около точки (подвеса), а следовательно., равновесие
О
f f \ â
Характерно, что Мах, излагая вывод Архимедом
закона рычага, крайне недоволен недостаточностью
аргументации. Ему представляется, что допущения Архимеда
основаны на чисто интуитивных, ненаучных
представлениях, а поэтому и весь вывод повисает в воздухе.
Требуется, по мнению Маха, еще доказать, что грузы
на равных плечах должны уравновешиваться, что на
рычаг не влияют другие внешние факторы и т. д.
Мах не замечает, что постулаты Архимеда,
отсылающие читателя к идее центра тяжести, т. е. в конечном
189

счете к геометрии круга и шара, уже несут в себе строго
количественный подход к проблеме рычага, содержат не
интуитивные предположения, но работающий аппарат
измерения. Намертво привязанный к одному (классическому)
типу научных теорий, Мах не может подметить всего
своеобразия метода Архимеда. Набор задач на нахождение
центра тяжести представляется ему странным,
посторонним привеском к теории рычага, и он готов во имя
экономии мышления отбросить эту «вычислительную
роскошь». Но это означает, что Мах готов выбросить из
теории рычага саму логическую суть, все средоточие этой
теории.
Интересно, что Мах так и не нашел ни одного
возражения, когда итальянский исследователь Г. Ваилоти
подметил порочность этой странной «экономии». Ваилоти
показал, что Архимед вполне сознательно вывел принцип
рычага, основываясь на общих данных опыта относительно
центра тяжести.
В ответ Мах заметил лишь, что хотя Ваилоти прав, но
«для меня (Маха.— В. Б.) маловажно, прав ли я в
каждом своем слове» 23 (!?).
Вряд ли можно сомневаться, что речь тут шла не о
слове, но о самой сути дела.
Нетривиальность метода Архимеда в том-то и состоит
(это понял Галилей), что идея центра тяжести позволила
механические задачи решить методом геометрии. Иными
словами, оказалось возможным выражать определения
движения в понятиях состояния (статика) и, далее, в
понятиях геометрических, открывающих путь к точному
измерению. Вместе с идеей центра тяжести в понимание
движения была введена категория возможности. Понятие
движения могло теперь развиться в теорию движения.
Еще более явно метод (= теория) Архимеда выступал
в обратных задачах — при использовании механических
понятий для решения геометрических проблем. Речь идет
прежде всего о письме Архимеда Эратосфену (так
называемый «Метод»).
Сам Архимед пишет: «Многое, что я выяснил
раньше при помощи механики, я потом доказал посредством
геометрии, ибо мои рассуждения, основанные на этом
методе, не были еще доказательствами; легче, конечно, найти
23 Э. Мах. Механика, стр. 428—429.
190

доказательство, когда мы посредством этого метода
составим себе представление об исследуемом вопросе, чем
сделать это без такого предварительного представления» 24.
Суть дела заключается в том, что Архимед нашел
формулу площади параболического сегмента, объем шара,
объем и площадь многих других тел с помощью мысленного
уравновешивания фигур известного и неизвестного
объемов на плечах идеального рычага. Самое главное, что на
основе этого механического метода был найден
своеобразный вариант интегрального исчисления.
Интереснее и глубже всего метод Архимеда
анализирует Пойа в своей замечательной книге «Математика и
правдоподобные рассуждения». Пойа утверждает, что в
этом случае «одно из величайших математических
открытий всех времен (речь идет об интегральном
исчислении,— В. Б.) имело своим источником физическую
интуицию»;25.
С этим утверждением можно целиком согласиться, с
одним только, может быть, решающим уточнением. Под
«физической интуицией» Пойа разумеется нечто
неопределенное, основанное на догадке, аналогии, связанное с
перепрыгиванием через необходимые логические звенья.
В действительности письмо Архимеда дает редкую
возможность проникнуть в собственно логическое движение —
в «интимный» процесс мысленного преобразования идеа-
лизованных предметов. В ходе такого
преобразования идеализованные предметы
обнаруживают те свои качества и свойства
^приобретают их), которые до этой
трансформации они не имели.
Именно так совершается акт любого научного
открытия, но осознание этого метода (отнюдь не частного по
своей природе, но всеобщего метода логического
движения) до сих пор остается еще проблемой, нерешенной
задачей. Сам Архимед, рассказав о применении этого
метода, осторожно предупреждает об его «недостаточной
доказательности», «предварительном характере» и т. д.
Опасный рефлекс отождествления логики с формальной ло-
24 Архимед. Послание к Эратосфену о некоторых теоремах
механики. В кн.: И. Г е й б е р г. Новое сочинение Архимеда.
Одесса, 1909, стр. 4—5 (разрядка моя.— ß. Б )
25 Д. Пойа. Математика и правдоподобные рассуждения. M.,
1957, стр. 183.
191

гикой уже начинал действовать, но, к счастью, не был еще
окончательно закреплен.
Анализ Пойа, при всей недоговоренности его
формулировок, является блестящим примером проникновения в эту
действительную, предметную жизнь научного понятия.
Архимед исходил, как показывает Попа,—из
достижений Демокрита, нашедшего объем конуса (7з объема
цилиндра с той же высотой и основанием) и Эвдокса,
доказавшего это утверждение Демокрита методом
«исчерпания», исследуя изменение поперечного сечения конуса.
Архимед совмещает сначала плоские фигуры —
поперечные сечения шара, конуса и цилиндра. Далее он
начинает «взвешивать» (мысленно или на чертеже») эти плоские
срезы. Диск, составляющий поперечное сечение цилиндра,
он оставляет на месте, в первоначальном положении.
Диски, образованные поперечным сечением шара и конуса, он
перемещает по оси X в точку Я, подвешивая их в этой
точке вертикально, с помощью нити нулевого веса.
Ось X Архимед рассматривает как рычаг, жесткий
брус нулевого веса, а начало О — как его точку опоры, или
точку подвеса. Момент двух дисков в левой стороне равен
моменту одного диска в правой, следовательно, рычаг (на
основе закона Архимеда) находится в равновесии.
С постепенным движением нашего «среза» по оси X мы
получаем все поперечные сечения цилиндра. Эти
поперечные сечения заполняют цилиндр. Каждому из них
соответствуют два поперечных сечения тел, подвешенных в
192

точке Н. Как и их поперечные сечения, шар и конус,
подвешенные в точке Я, находятся в равновесии с цилиндром.
Поскольку площадь поперечного сечения шара
(окружность) известна — открыта самим Архимедом,— то
интегральным суммированием всех «уравновешенных» (с
цилиндром) поперечных сечений шара и конуса можно
найти объем шара (V).
jt 4л; а3
Механика оказалась методом решения геометрических
проблем.
Понятие движения, приобретая методологический
статут, становится действительно работающим понятием.
Причем эта способность понятия к постоянному
взаимопревращению и углублению его противоположных
определений (мысленного предмета познания и идеи этого
предмета) и свидетельствует о завершении генезиса понятия
на этой первой, исходной ступени развития механики как
науки.
Но живое, действенное тождество противоположных
определений понятия как элементарного акта предметной
деятельности — только одна сторона дела.
Второй стороной того же тождества является
категориальное тождество.
Мы видели выше (раздел II части II), что в
механическом движении тождество противоположных
категориальных определений выступает (на основе античной
логики) как: а) тождество формы и функции и как б)
тождество процесса движения с возможностью и одновременно
с результатом движения. Если объединить оба эти
момента, то окажется, что такое тождество реально означало
создание первого геометрического варианта механики.
Геометрическая, пространственная трактовка
процессов движения на этом не исчерпывалась. Она стала
необходимым (на два тысячелетия) способом
определения действительности движения через
его возможность, обеспечила
проникновение в сущность движения, дала теорию
движения.
Однако в античном варианте механики «центр тяжести»
этого отождествления лежал именно в центре тяжести,
т. е. в статических идеях. Процесс движения угадывался
в той системе взаимосвязей, в той форме (рычага), кото-
7 Анализ развивающегося понятия
193

рая должна была объяснить все возможные
перемещения предмета.
Законы движения понимались прежде всего как
статическая возможность движения. Второй полюс этого
тождества — снятое движение; результат движения в статике
фактически не работал и учитывался лишь
натурфилософски — в «иерархии мест» — этом интегральном
аристотелевском представлении.
Такая ситуация, несмотря на все свои преимущества
(способ определенного, хотя исторически ограниченного
«решения» апории Зенона — Аристотеля), таила в себе
смертельные угрозы для только что сформулированного
понятия (теории) движения.
Во-первых, исходная идеализация была крайне
ограниченной, жестко связанной лишь с определенными
формами движения, с определенными ситуациями предметной
деятельности (рычаг — весы).
Во-вторых, эта идеализация (тело сохраняет
состояние покоя, пока другое тело не выведет его из этого
состояния, движение «самоисчерпывается», когда тело вновь
уравновешивается) требовала чисто эмпирического или
чисто телеологического объяснения причин начала
движения, будь то насильственное нарушение равновесия или
аристотелевский перводвигатель.
В-третьих, неспособность фиксировать и измерять
движение в его результате — в траектории «летящей
стрелы» — жестко ограничивала механику чисто
интегральными образами. Дифференциальное представление движения,
когда каждый момент перемещения мог бы быть
зафиксирован как момент начала (возможности) и момент конца
(результата) определенного процесса,— такое
дифференциальное представление было принципиально
невозможным.
Иными словами, античный вариант геометризирован-
ной механики не мог работать в качестве меры движения.
Тут мы подходим к существенному моменту.
По сути дела, противоречия научной теории
(соответственно понятия) всегда функционируют и развиваются
как противоречия меры, как противоречия качествен«
но-количественной определенности.
Именно в той мере, в какой теория воспроизводит
меру предмета (меру движения), она воспроизводит предмет
как нечто особенное, ограниченное, замкнутое, способное
194

к саморазвитию и самовоспроизведению. Иными словами,
противоречия предмета постоянно воспроизводятся (в
мере) по какому-нибудь особенному, специфическому
закону. Причем сама эта мера обнаруживает себя не только
как тождество количественной и качественной определен-
ностей, но как мера чего-то «третьего» более глубоко
заложенного, единого — как мера движения, мера
деятельности. Осуществляется переход к сущности. Так, в первой
главе «Капитала» единство меновой и потребительной
стоимостей, воплощенное в товаре, раскрывается как мера
деятельности, мера (единство) абстрактного и
конкретного труда. Меновая стоимость — момент товарного
обращения — оказывается лишь проявлением стоимости, которая
характеризует товарное производство.
Любая современная научная теория выступает
работающей и способной к развитию (в определенных пределах)
мерой движения. В третьем разделе будут детально
рассмотрены возникающие здесь антиномии. Сейчас
укажем только на один момент: антиномический характер
развития всех этих теорий предопределен изначальным
стремлением трактовать «измерение» движения как
измерение пространства.
Поскольку античный вариант механики не мог
работать в качестве такой самовоспроизводящейся меры
движения, постольку каждый новый (не сводящийся к
рычагу) эмпирический случай движения разрывал теорию,
компрометировал ее, возвращал исследователя к
безмерному. Каждый новый вариант движения расщеплял
отождествленные противоположности (покой и движение,
потенцию и процесс), распределяя их по разным предметам,
по различным предметным ситуациям.
Понятие (теория) не может развиваться вне
разветвления, раздвоения, конкретизации изначального
противоречия. Понятие (теория) не может развиваться, если при
всех этих раздвоениях и разветвлениях понятие не
сохраняет первоначального тождества, иными словами, если
теория не сохраняет формы понятия.
Развитие механики Архимеда приводило к ее гибели
(в качестве всеобщего метода), поскольку это развитие
приводило к разрыву первоначального понятийного
тождества, к разрыву меры.
Неизбежен был переход к новому типу развития
понятия (теории).
7* 195

Эта новая форма могла быть обретена только как новое
содержание — на основе дифференциальных
представлений, позволяющих учитывать и измерять движение по-
прежнему в геометрической проекции, но уже в каждый
данный момент, в каждой точке бесконечной
(теоретически бесконечной) траектории.
Это новое понятие могло быть сформулировано только
в процессе самой предметной деятельности, общественного
производства — па новой, высшей ступени его развития.
Но это уже иной вопрос — вопрос о формировании и
развитии классической механики.
* * *
Сформулированные нами соображения являются в той
же мере выводами, в какой — предположениями. Они
основаны только на анализе первоначального генезиса
научного понятия движения (в механике).
Это генезис протекал в «до-теоретической атмосфере».
Первое научное понятие и первая мера движения
сформировались из безмерного, в процессе первоначального
отождествления противоположностей.
Эта мера была еще столь непрочной, столь неспособной
к саморазвитию (в качестве всеобщей теории движения),
что при первых же потрясениях вновь растворялась в
безмерном. Всеобщее теряло форму особенного и сразу же
теряло статут работающей теории.
Вместе с тем эти особенности первоначального
формирования и развития научных понятий обнажают с особой
резкостью и наглядностью некоторые всеобщие
закономерности решающих научных переворотов.
Однако для того, чтобы эти закономерности выявить и
определить с большей отчетливостью, необходимо
осмыслить другие узловые пункты движения научного понятия
(и научной теории).
Предлагаемой идеализации предстоит очень важная
проверка, так сказать, испытание «на разрыв», на перерыв
постепенности.
Если историческое движение науки действительно
воспроизводимо — в элементарной, идеализованной форме —
как развитие научного понятия, то это означает, что
качественные изменения в науке, в частности переход
от старой теории к новой, возможно понять как процесс
превращения понятия.

Часть третья
ПЕРЕХОД
ОТ СТАРОЙ ТЕОРИИ К НОВОЙ
КАК ПРЕВРАЩЕНИЕ ПОНЯТИЯ
(К анализу принципа соответствия
в физике)
А. С. АРСЕНЬЕВ

I
Возникновение
нового понятия сущности
как основы новой теории
1. Переход к новому знанию с точки зрения
формальной логики и диалектики
Проблема возникновения нового знания, перехода от
старой теории к новой теоретически еще не разработана
ни в трудах представителей положительных наук, в
частности естествознания, ни в работах ученых,
занимающихся формальной логикой в ее классическом (например,
Милль, Каринский, Э. Навиль) или современном виде.
Вернее, формальная логика сделала здесь только то, что
она смогла сделать, но на коренные вопросы, связанные
с этой проблемой, она ответить не смогла. И произошло
это не потому, что здесь остались какие-то недоработки, а
потому, что эти вопросы просто выходят за пределы той
области, которую исследует формальная логика.
В последние десятилетия проделана большая работа
по исследованию методов отбора, обработки, обобщения
экспериментальных данных, путей их включения в теорию
и т. д. Было исследовано много различных случаев и
примеров, создавались различные системы классификации,
велись дискуссии. Работа в этом направлении, безусловно
полезная и нужная, интенсивно продолжается и в
настоящее время. И опять-таки эти исследования дают важные
практические приемы, алгоритмы действий
экспериментатора (например, в условиях массового эксперимента), но
не дают приемов и правил, руководясь которыми можно
создать новые научные и технические идеи.
Можно констатировать, что проблема, поставленная
еще И. Кантом: как возможны синтетические суждения? —
остается важнейшей проблемой теории познания и в наши
дни. Синтетическими Кант назвал суждения, у которых
в выводах есть (в отличие от аналитических суждений)
такое содержание, которого нет в посылках, т. е.
суждения, дающие новое знание.
198

Метод, который искал Кант и который позволил бы
рационально (для Канта — в рамках формальной логики)
представить переход от единичного в эмпирии к всеобщему
в теории ему создать не удалось. Кант увидел, что никаких
формальнологическим обобщением эмпвфически данных
фактов нельзя получить закон, являющийся формой
всеобщности. Для пояснения этого приведем, может быть,
несколько грубый, но простейший пример. Если мы будем
рассматривать различные случаи практически
встречающихся нам движений и попытаемся выделить то общее,
что свойственно всем этим случаям, мы неизбежно придем
к формулировке аристотелевского закона: тело движется
равномерно, если к нему приложена постоянная сила.
Между тем закон этот неверен и был заменен Галилеем на
закон инерции. Но, чтобы получить закон инерции,
недостаточно простого формальнологического обобщения
эмпирии. Нужно построить в мышлении как бы модель
явления и провести с ней идеализированный мысленный
эксперимент, что и было сделано Галилеем. Здесь мы
встречаемся не с формой, а с предметным содержанием
мышления, законы движения которого исследует диалектическая
логика.
Но если закон нельзя получить формальнологической
обработкой эмпирических данных, то рациональное
познание, ограничивающее себя формальной логикой, должно
всегда оставаться на уровне эмпирии и логического пути
получения нового теоретического знания дать не может.
Внутренние закономерности явлений, их необходимость и
всеобщность оказываются в этом случае недоступными
рационально-логическому познанию.
Трудности, которые встают перед современным ученым
в решении этого вопроса, с методологической точки
зрения те же, что и во времена Канта. Такая идентичность
определяется тождественностью роли абстрактного
всеобщего формального аппарата в построении научных
теорий.
В свое время гноселогические трудности и их
неразрешимость на базе метода, сложившегося в положительном
знании (неразрешимость, продемонстрированная Кантом,
независимо от его субъективных целей), привели к
созданию Гегелем диалектического метода и диалектической
логики. Но в силу ряда причин, которые мы здесь не
рассматриваем, диалектика не стала сознательно употребля-
199

емым орудием исследования процесса познания в
естественных науках. Вследствие этого диалектические
процессы развития научного познания, в том числе процесс
получения нового знания, оказались за пределами сознательно
используемого в естествознании метода. Большинство
серьезно думавших над этими проблемами ученых
приходило к выводу, что это процесс иррациональный,
основанный на интуиции, которая в рационально-логических
формах не представима.
В этой части книги делается попытка подойти к
проблеме формирования нового знания в переходе от старой
естественнонаучной теории к новой. Вопрос этот очень
сложен, и конкретный анализ его потребует, очевидно,
большой совместной исследовательской работы
философов, историков науки и естественников. Здесь
предлагается определенный подход к этому вопросу. Как и всякое
начало, он, конечно, выглядит схематично и абстрактно.
Дело дальнейшего исследования сделать его конкретным.
Привлечение конкретного исторического и теоретического
материала естествознания позволит критически проверить
предлагаемый путь исследования и выработать более
конкретную и, может быть, более правильную концепцию.
Поэтому описываемая ниже концепция предлагается
историкам науки только как гипотеза. Такая гипотеза нам
представляется необходимой для теоретического и
логического осмысления хода развития науки, так как
отсутствие всякой «предвзятой» методологической концепции
обрекает на попытки вывести такую концепцию,
основываясь «только на фактах».
Последнее оказывается невозможным по двум
причинам. Во-первых, «только фактов» не существует. Факт
появляется, отыскивается, отбирается и становится научным
фактом только с позиции определенных теоретических
представлений, т. е. определенной концепции. Поэтому
отказ от предвзятой, т. е. явно теоретически осмысленной,
концепции всегда на практике есть действие на основе
«здравого смысла» и вообще на основе концепции, в явном
виде не осознанной и, следовательно, принятой
некритически. Поэтому часто отказ от «надуманных», «абстрактных»,
«предвзятых» философских схем и концепций и вообще от
всякой предвзятости есть фактически отрицание
предвзятости научной (необходимой в каждом научном
исследовании) в пользу предвзятости ненаучной.
200

В свое время А. Пуанкаре писал об этом так:
«Нередко говорят, что следует экспериментировать без
предвзятой идеи. Это невозможно; это бы не только сделало
всякий эксперимент бесплодным, но это значило бы — желать
невозможного. Всякий носит в себе свое
миропредставление, от которого не так-то легко отрешиться» 1.
Во-вторых, методологическая концепция всегда
обладает (уже по определению, по месту, которое ей
придается) характером всеобщности. Концепция же, полученная
прямым обобщением конечного числа фактов, не может
быть всеобщей. Поскольку вольно или невольно ей
придается характер всеобщности, постольку здесь совершается
серьезная методологическая ошибка, которая, кстати, не
раз совершалась в науке, тормозя ее развитие. Здесь
может возникнуть представление, что мы отстаиваем своего
рода априоризм. Если теоретическая концепция не
выводится непосредственно из фактов (скажем, -в нашем
случае из «фактов» истории науки путем их обобщения), то
откуда же она берется? На это возражение можно ответить,
что источник ее совпадает с источником мышления
ученого. Ибо строй этого мышления, его логика, его видение
мира, общепринятые в данную эпоху способы понимания и
объяснения событий, и составляют реальную
содержательную основу любых теоретических построений. Он
определяет собой и отбор «научных фактов» из массы
эмпирически регистрируемых событий. Например, историк,
считающий, что история творится по произволу великих
личностей, пройдет мимо событий, представляющих наибольший
интерес для историка-марксиста, и наоборот. Эти два
историка извлекут совершенно различные наборы «научных
фактов» из одного и того же поля исторических событий и
придадут им различные вес и значение 2.
Сам же строй мышления ученого определяется
системой общественных отношений, в которую он включеп и
с этой точки зрения не представляет собой ничего
априорного. Априорен оп лишь для позитивистски
мыслящего ума, не желающего считаться с тем обстоятельством,
что в логике, в мировоззрении, в способе понимания
эмпирии зафиксирована история человеческой культуры и что
1 Анри Пуанкаре. Наука и гипотеза. М., 1904, стр. 158.
2 В этом случае доказать правоту своей позиции
историк-марксист может, только объяснив позицию своего оппонента как
исторически необходимый, с точки зрения своей концепции, феномен.
201

поэтому любое теоретическое построение (в том числе и
позитивистское) есть выражение предметной
деятельности человека в данной области в формах этой культуры,
включая сюда также и логику, и язык. Поэтому ему
кажется, что наука движется путем обобщения не
зависимых от ученого фактов, а всякие общие схемы и
теоретические предположения представляются надуманными,
априорными, предвзятыми и т. п.
Наша позиция состоит в том, чтобы, осмыслив эту
зависимость, отнестить к ней сознательно и, исходя из
общих идей диалектики, намеренно предположить некую
общую схему перехода от старой теории к новой, выдвинув
ее как гипотезу, которая должна быть проверена на
материале истории науки.
О важности и необходимости подобного рода
теоретических схем применительно к работе историка глубоко и
интересно писал П. Ф. Преображенский. Он отмечал, что
в современной исторической науке культивируется
направление, которое, отказываясь от синтетических
построений и общих схем, главное видит в собирании и
анализе первоисточников (т. е. «фактического материала»).
Происходит это, по мнению П. Ф. Преображенского, от
философского недомыслия и философской
некультурности 3. «История вагнеризируется, она перестала быть фаус-
товской» 4,— писал он.— Но дело в том, что «каждое
поколение читает исторические источники по-своему и,
таким образом, наша психе формирует наше понимание
источника» 5. Поэтому «ненавистники синтеза оказываются
обычно лишь плохими бессознательными синтетиками,
находящимися во власти предвзятых схем и построений,
покоящимися в объятиях обывательской псевдонаучной
схематики. ...Этот вульгарный схематизм более чем
распространен. И несравенно более опасен, чем схематизм,
заранее предуказанный и формулированный...
Поверхностный синтез является какой-то страшной букой для
историка в противоположность усидчивому анализу,
который якобы всегда свидетельствует о солидности и
научности исследователя. Конечно, аргументация здесь чрезвы-
3 П. Ф. Преображенский. В мире античных идей и
образов. М., 1965, стр. 163.
4 Там же.
5 Там же, стр. 164.
202

чайно затруднительна. Но думается, что современный
«вагиеризм» здесь сказывается. Пора бросить сказки о
легкости синтетических обобщений — они гораздо труднее
самой кропотливой аналитики и, sit venia verbo, более чем
часто бесполезной или минимально полезной по
сравнению с затраченным трудом» 6.
Отсюда, пишет П. Ф. Преображенский, возникает
задача — «потребовать от каждого аналитика еще
самоанализа, предварительной формулировки той схематики,
которая служит молчаливой предпосылкой для его анализа.
Иначе, при растущей деловитости нашей культуры, при
новых запросах со стороны читателей, историю как науку
ожидает фатальный, если не летальный исход» 7.
На основе этих соображений П. Ф. Преображенский
приходит к выводу: «Поэтому смысл и значение каждого
исследования раскрываются не столько тщательным
изучением источнршов самих по себе, сколько предварительной
схематикой, которая акцентирует определенные черты
источника и дает творческое направление работе историка» 8.
Мы и предприняли попытку построить такую
«предвзятую» общую концепцию, «схему», о переходе от старой
теории к новой на базе и в рамках диалектического
метода. Разбираемую задачу мы сформулируем следующим
образом. В процессе перехода от старой теории к новой
появляется существенно новое теоретическое содержание,
которое: а) не может быть формально-логически выведено
из старой теории (включая сюда приемы и методы
математической логики и математики), так как имплицитно
л ней не содержится, б) не может быть получено прямым
формальным обобщением эмпирического материала.
Каким образом это новое теоретическое содержание
возникает? Задача состоит в том, чтобы показать источник и
основу возникновения этого содержания, а также указать
форму, в которой движется это содержание, входя в теорию,
становясь теорией.
Ближайший и общеизвестный ответ на вопрос
заключается в указании на гипотезу как форму, в которой
возникает и движется новое знание, превращаясь в новую
теорию.
6 П. Ф. Преображенский, стр. 164—165.
7 Там же, стр. 165.
8 Там же.
203

Обычная схема рассуждения, вошедшая в учебники,
статьи по диалектическому материализму и курсы по
логике, выглядит в этом случае примерно так: гипотеза
выдвигается как научное предположение о том, что еще
неизвестно. Это предположение строится таким образом,
чтобы из него возможно было объяснить те или другие
известные факты. Проверка на практике всех следствий и
подробная разработка гипотезы превращают ее в теорию.
(Некоторые исследователи в последнее время добавляют,
что для превращения гипотезы в теорию необходима
обязательно количественная математическая ее разработка.)
Практическая проверка гипотезы может п не повести к
ее превращению в теорию, а заставить отбросить ее как
неверную.
Такая схема варьировалась в деталях многими
учеными, в том числе и логиками. Выдвигались различные
условия и критерии «состоятельности» гипотезы, гипотезы
разделялись на объяснительные и описательные,
вспомогательные и познавательные и т. д. Устанавливались
различные варианты систематизации гипотез, различные типы
противопоставлялись друг другу. Но при этом гипотеза,
как правило, бралась с формальной ее стороны. В качестве
ее источника, ее основания фигурировала все та же
аналогия. Например: «Умозаключение гипотезы состоит в
заключении от сходства предикатов двух суя^дений к
сходству их субъектов или, точнее, в перенесении субъекта из
одного суждения, обладающего данным предикатом в
другое суждение, имеющее сходный предикат и некоторый,
неизвестный пока, субъект. Этот неизвестный пока субъект
предположительно замещается известным субъектом
первого суждения» 9.
Итак, гипотеза есть просто перенесение субъекта из
одного суждения в другое и, следовательно,
принципиально не может дать нового знания. Таков взгляд некоторых
представителей формальной логики по рассматриваемому
вопросу.
Если же гипотеза рассматривалась как формирование
нового содержательного представления, нового понимания
предмета познания, т. е. как момент творчества, она
представлялась в этом случае иррациональным, интуитивным
9 Л. Б. Баженов. Основные вопросы теории гипотезы. Мм
1961, стр. 35.
204

шагом и, если идти далее,— свободным созданием
разума 10.
Не трудно в этих двух позициях увидеть две
тенденции: с одной стороны, попытку ввести строгую
формализацию и, можно сказать, машипизацию (ибо переносить
субъект из одного формализованного и представленного в
том или другом языке суждения в другое может и
машина), с другой — иррационализм, который при
последовательном развитии обнаруживает тенденцию к априоризму.
Ни та, ттп другая ие дают решения сформулированной
выше проблемы. Первый путь, путь формальный, просто не
касается существа проблемы (хотя авторам, например
Л. Б. Баженову, кажется, что они эту проблему решают),
так как сводит получение нового знания к экспансии
старого, что естественно, поскольку сама проблема лежит за
пределами области формальной логики. Второй путь
фактически ведет к отказу от научного апализа процесса,
поскольку этот процесс объявляется иррациональным.
Мы предлагаем другой подход к исследованию
проблемы — подход, теоретические основы которого были
заложены в диалектике, понимаемой как теория познания и
логика.
2. О логическом исследовании гипотезы
В процессе перехода от старой естественнонаучной
теории к новой добывается новое теоретическое содержание,
новое знание. Речь сейчас идет не о новой эмпирии, новых
экспериментальных и наблюдательных данных, а именно
о новом теоретическом знании. С точки зрения
диалектики, этот процесс формирования нового содержания
познания есть суть перехода от старой теории к новой. Этот
переход, как уже было отмечено выше, принимает форму
гипотезы. Таким образом, нужно исследовать движение
познания в форме гипотезы, выяснить ее содержательную
логику, ее источники и движущие силы. Короче говоря,
нужно понять, что такое гипотеза.
Чтобы в исследовании пойти методологически
правильным путем, нужно начинать не с эмпрически
констатируемых случаев применения гипотезы и не с классификации
10 См., например: А. Эйнштейн и Л. Инфельд. Эволюция
физики. М.— Л., 1948, стр. 261 и др.
205

этих случаев и самих гипотез, и вообще не с
эмпирического материала, не с «фактов». Начинать нужно с анализа в
категориальной форме реального процесса познания, т. е.
процесс познания должен быть рассмотрен в своих самых
общих необходимых ступенях, как генезис истины, как
определенная система. При этом нужно найти тот пункт,
ту ступень, где гипотеза становится абсолютно
необходимой формой движения, где невозможны никакие другие
формы дальнейшего движения познания кроме гипотезы.
Эта ступень должна содержать условия, подготовленные
предшествующим развитием, которые делают
невозможным движение в прежней форме, но одновременно
определяют содержание и направление дальнейшего движения,
т. е. содержание и направление гипотезы.
В этих условиях, таким образом, должен содержаться
объективный источник, заставляющий ученого делать
именно данное определенное гипотетическое
предположение, а не какое-либо другое и не какое угодно. Диалектика
подсказывает также, что этот источник должен
представлять собой противоречие, которое должно быть
выявлено как определившее собой невозможность движения
познания в прежней форме и одновременно определившее
его новую, необходимую на данном этапе форму — форму
гипотезы. Этот этап мы и исследуем.
Такова наша исходная («предвзятая») точка зрения.
Понятно, это только основные ее положения, так как
опираться нужно на диалектику в целом как систему.
Изложенные выше предпосылки непосредственно
характеризуют предлагаемый путь. Определение сущности
гипотезы через процесс познания как системы, в которой
происходит генезис истины, позволяет рассмотреть ее не с
точки зрения здравого смысла того или другого
исследователя, а значит некритически и субъективно, а с точки
зрения форм, выработанных человечеством в течение многих
столетий. Тогда и оценка анализируемых процессов может
быть перенесена в область категорий и законов
диалектической теории познания, противостоящих в своей
объективности мышлению каждого определенного ученого.
Таким образом, такая «предвзятая» точка зрения
представляется нам единственно возможным способом
исследования, открывающим путь перехода от сферы случайного и
субъективного в область необходимого и объективного.
Задача познания — адекватно воспроизвести объект в
206

мышлении, в идеальной форме. Объектом естествознания
является та или другая система материальных связей
между материальными же элементами. Будь то какой-либо
предмет или какая-либо область явлений, она всегда
качественно и количественно определена, т. е. выступает как
нечто, тем или иным способом отграниченное от остального
мира. Мир «распадается» на отличающиеся друг от друга
предметы и явления. Но это означает, что каждая
качественно определенная область (предмет, процесс)
представляет собой внутренне необходимо связанную систему или,
говоря философским языком, некое конкретное, обладает
своей внутренней определенностью. Но в таком случае
адекватно познать объект значит воспроизвести его в
мышлении тоже как конкретное, т. е. в виде системы
необходимых связей, но уже не материальных, а идеальных.
Необходимой для мышления связью является связь
логическая. Мы не останавливаемся сейчас на вопросе,
почему это так, как и на вопросе о том, почему в принципе
возможно построить систему логических связей, адекватную
предмету познания, т. е. системе материальной. Разбор
этих проблем философии увел бы нас в сторону от темы
главы. Ограничимся лишь констатацией того факта, что
наука строит такие системы — научные теории.
В основе теории лежит понятие (необходимо связанное
с представлением) сущности исследуемого предмета
познания (независимо от того, признает или не признает
этот факт ученый, работающий с теорией и над теорией).
Сущность выступает как способ (пожалуй, в
определенном смысле слова можно даже сказать «механизм»),
которым внутренне необходимо связаны стороны, отношения
объекта. Из понятия сущности последние могут быть
выведены как логические следствия. Это понятие вместе со
всей системой отношений, основу которой оно составляет,
позволяет предвидеть поведение объекта в тех или иных
теоретически предположенных условиях, а также
предсказать свойства и отношения объекта, до сих пор не
обнаруженные. Это говорит о том, что в такой научной теории, а
точнее, в ее посылках, т. е. в понятии сущности,
предсказываемые отношения имплицитно содержатся. Точнее, в
понятии сущности содержатся они плюс те «начальные
условия», в которые мы мысленно помещаем исследуемый
объект. По отношению к теории эти условия всегда есть
некоторое ограничение.
207

Возможность и необходимость теоретического
предвидения (т. е. формирования цели) приводят к тому, что
теория всегда задает эмпирии (эксперименту, в частности)
направление исследования. Она в конкретной науке
служит той самой «предвзятой» точкой зрения, какой для
исследования гносеологических проблем должна служить
общая философская концепция. Здесь возникает много
важных и интересных философских проблем, но мы не будем
их рассматривать в данной части. Для пашей цели важно
разобраться в понятии сущности.
Представим себе, что наш объект — движущаяся,
изменяющаяся система. В каких-то пределах изменения он
остается тем же самым объектом и в то же время
«моментальная фотография» его в каждый новый момент
времени дает новую картину. Каким способом можно
идеально, т. е. в мышлении, отобразить такой обт^ект? Только
чувственное представление здесь оказывается бессильным.
Наука решает эту задачу, воспроизводя объект через
отношения, сохраняющиеся постоянными в определенных
пределах изменения, движения объекта, через инварианты
его движения. Эти инварианты выступают перед нами
как законы науки и лежат в основе ее теоретических
построений. Более того, с точки зрения теории объекта, он
до тех пор остается тем же самым, пока отношения,
фиксированные в теории как законы, остаются инвариантными.
В пределах этой инвариантности теория, исходя из
заданных начальных условий, может экстраполировать
движение объекта во времени, т. е. предвидеть будущее и
исследовать прошлые его поведение и состояние. Можно
мысленно экспериментировать с объектом, задавая одни условия
и абстрагируясь от других.
Итак, законы лежат в основе теории. Но выше было
отмечено, что такой основой служит понятие сущности и
что оно позволяет первидеть еще не открытые свойства и
отношения объекта. Может быть, понятие
естественнонаучного закона в естествознании покрывает полностью
понятие сущности в философии? Может быть, сущность
и есть закон или законы, лежащие в основе теории?
Тогда можно было бы обойтись без несколько туманного для
естественника понятия сущности и иметь дело с хорошо
известными и «понятными» законами. Анализ этого
вопроса показывает, однако, что это не так. Ни один творчески
работающий ученый не ограничивался в мысленном вое-
208

производении объекта лишь законами. Более того,
мысленный эксперимент, который всегда был и остается
необходимым в творческом научном мышлении производится
не над законами, а над объектом. Следовательно, в
мышлении присутствуют не только законы, но и сам объект.
Объект мыслится вместе и одновременно с законами. В
таком случае инвариантом каких отношений является закон?
Отношений объекта, существующего в материальной
действительности, или того же объекта, представленного в
мышлении?
Уже при такой постановке вопроса мы сталкиваемся
с тем, что понятие сущности оказывается сложным и
противоречивым, а вместе с ним сложной и противоречивой
оказывается внутренняя «структура» научной теории.
Прежде всего мы замечаем, что теория не сводится ни к
законам, ни к уравнениям. Формальный аппарат теории,
хотя и является сам по себе полным, не дает явного
предметного представления об объекте. Он внешне безразличен
к этому представлению, что как будто бы подтверждается
возможностью применения одного и того же аппарата к
различным объектам. Иногда одни и те же уравнения
интерпретируются разными учеными с помощью различных
предметных представлений. А бывает и так, что для одних
и тех же представлений об объекте создаются различные
формальные аппараты, скрывающие за собой внутреннюю
противоречивость самого объекта (так, например, было при
создании матричной и волновой механик).
Таким образом, современная научная теория
необходимо несет в себе, во-первых, предметное содержание, т. е.
мысленное представление объекта познания как некоего
качественно определенного предмета или процесса, во-
вторых — формальный аппарат, включающий логические
и математические отношения, служащие основой
пространственно-временного, количественного определения
предмета. Законы оказываются одновременно и
качественной характеристикой идеализированного (в смысле
представленного в мышлении) объекта, поскольку они
выступают как количественная сторона сущности, и, поскольку
они получают формально-знаковое выражение,— основой
формального аппарата теории.
Сущность как качество выражает себя в предметном
представлении о внутренней необходимой основе
объекта, связывающей все его стороны и определения в качест-
209

венно-своеобразное единство, в систему. Как количество
сущность выражается через основные законы, которые
также служат основанием системы, но системы
формальной, абстрактно-всеобщей.
Законы науки характеризуют прежде всего отношения
мысленного представления объекта, инвариантные
относительно некоторых мысленных экспериментов с этим
идеализированным объектом, и соотносятся с материальным
объектом только через отношение объекта в мышлении
к объекту вне мышления. Насколько представление
объекта в мышлении адекватно материальному объекту,
настолько точно законы и теория в целом воспроизводят
материальный, чувственно данный объект. Ввиду того, что
этот объект (мы для определенности говорим об объектах
естествознания) всегда богаче отношениями, чем идеализо-
ванное, мысленное его представление, законы не являются
абсолютно точным и полным воспроизведением объекта.
Предметное содержание и формальный аппарат теории
находятся в сложном и противоречивом взаимодействии.
В то время как в своем предметном содержании теория
выступает главным образом своей мировоззренческой
стороной, имеющей отношение к научной картине мира,
формальный аппарат теории прежде всего играет роль
инструмента, практически применяемого для
предсказания, предвычисления, количественного исследования тех
или иных эффектов. Хотя обе эти стороны теории
находятся в диалектическом единстве и необходимо
выражаются друг в друге, мнения ученых об их
взаимоотношении различны. В современной науке в силу ряда условий
существует тенденция к разделению этих сторон и к
господству в научном мышлении формальной стороны. Это,
в частности, связано и со все большей математизацией
отраслей современной науки.
Разработанная теория приобретает более или менее
законченный вид, ее формальный аппарат выглядит как
непротиворечивая замкнутая логическая система.
Поскольку именно эта система «работает» практически, можно
применять ее в исследовании, в эксперименте в
значительной степени независимо от предметного содержания,
выражением и одновременно стороной которого она
является.
Большинство ученых интенсивно занимается лить
разработкой и совершенствованием формально-математнчес-
210

кого аппарата теории. Но неизбежно наступает момент,
когда сам объективный ход развития теории и ее
практического применения заставляет вернуться назад и
пересмотреть самые элементарные и самые общие ее основы.
Наиболее интересное для нас и важное, что этот пересмотр
происходит в предметно-содержательной и категориальной
форме. Это означает, что, во-первых, приходится
вернуться к анализу понятия и связанного с ним представления
о сущности объекта, а, во-вторых, этот анализ ставит
ученого перед проблемами (категориями) непрерывного и
дискретного, случайного и необходимого, причины и
следствия, субъективного и объективного в отношении
сущности исследуемого объекта и самого способа исследования.
Вопрос должен быть решен во всеобщей категориальной
форме, и без такого решения новая содержательная
концепция не может быть создана.
Попробуем проследить этот процесс несколько
конкретнее. Условием успешного развития и применения
формального аппарата теории являются его
непротиворечивость, устойчивость и неизменность логических отношений,
являющихся элементами его структуры. Можно сказать,
что он представляет собой довольно жесткую
конструкцию. В жесткости и устойчивости этой конструкции
ее сила, но в ней же и ее слабость, так как она
оказывается ограниченной, а практика (в том числе наблюдение и
эксперимент), инструментом которой эта система
призвана служить, неограниченно расширяется в процессе
освоения человеком материального мира. Наступает момент,
когда в новой области расширившейся практики
формальный аппарат начинает приводить к результатам, не
согласующимся с эмпирией. Однако нет никакого другого
способа научного освоения этого нового эмпирического
материала, кроме попытки осмыслить его в рамках имеющейся
теории. Вначале такое осмысление выглядит как развитие,
уточнение, совершенствование теории. Уже такое
усовершенствование и развитие теории, введение в ее уравнения
каких-то новых параметров обычно связаны с
соответствующими изменениями мысленного представления объекта
и новыми мысленными экспериментами. Однако пока еще
дело идет об изменении деталей, добавлении новых
черточек, сторон в представление об объекте. При этом
мысленный объект часто обнаруживает такие свойства и стороны,
которые и не предполагал ученый, когда создавал его в
211

своем воображении. Но все же эти изменения пока не
касаются представления о сущности объекта.
Когда в исследуемой области появляются новые
эмпирические факты, не предсказанные теорией, их
непредсказание может зависеть либо от того, что система
отношений и логических следствий теории не была достаточно
полной и не была развита в данном направлении, либо
эти факты вообще в принципе не могут быть выведены как
следствие из основных, фундаментальных отношений и
представлений теории, т. е. из понятия о сущности
исследуемого объекта. В первом случае новые факты более или
менее легко включаются в сферу теории, хотя иногда и
приходится вносить в нее отдельные уточнения и
добавления. Во втором случае новые факты принципиально не
могут быть согласованы с теорией. Однако определить,
имеем ли мы дело с первым или со вторым случаем,
невозможно до включения этих фактов в сферу существующей
теории. Следовательно, в обоих случаях факты
обязательно «поглощаются» теорией, делаются попытки
приспособить теорию к их ассимиляции, т. е. теория развивается до
возможного и даже невозможного предела, выходя в
последнем случае за пределы самой себя.
Этот выход не проходит безнаказанно. Осмысление
таких фактов в сфере представлений теории приводит к
разложению понятия сущности. Оно оказывается
несостоятельным, ибо новые отношения противоречат имеющемуся
представлению о сущности объекта. Противоречие,
вначале возникшее как расхождение между существующей
теорией и новой эмпирией (как, например, количественное
несоответствие друг другу результатов вычисления и
измерения), превратилось в противоречие внутри теории.
Сама теория обнаружила себя как внутренне
противоречивая, неспособная согласовать новые отношения со своим
собственным исходным пунктом, теоретическим
фундаментом — представлением о сущности объекта.
Так, например, когда обнаружилось расхождение
между результатами эксперимента и формулой Рэлея в области
излучения высоких частот, Планк ввел ов теорию
излучения понятие кванта действия, чем указанное расхождение
было устранено. Но при этом Планк совершенно не
предполагал, что он. фактически подорвал основы классической
теории излучения и классической физики в целом.
Наоборот, он старался сохранить основы классической теории,
212

в том числе представление о сущности излучения как
непрерывного процесса. Он рассматривал свою работу как
развитие и совершенствование классической теории с тем,
чтобы она могла ассимилировать те экспериментальные
данные, которые она не могла освоить в прежней форме.
Однако введение в теорию понятия кванта действия внесло
в нее ту внутреннюю противоречивость, которая очень
скоро заставила пересмотреть предметно-содержательные
представления, лежащие в основе теории, т. е.
представления о сущности объекта. Такой пересмотр был совершен
в работах Эйнштейна по фотоэффекту, Бора — по теории
атома и др. Кванты стали рассматриваться как физическая
реальность. Только на этой базе стали возможными
дальнейшие успехи квантовой теории.
Обратим сразу внимание на то, что проЬлема природы
излучения, его взаимодействия с веществом, во-первых,
должна была решаться в области предметных
представлений, во-вторых, решение это было непосредственно
связано с движением во всеобщих философских категориях,
таких, как непрерывность и дискретность, что в
дальнейшем заставило войти в область категорий необходимости и
случайности, причины и следствия, пространства и
времени.
Итак, мы остановились на ситуации, когда в
существующей теории возникло и развивается противоречие,
состоящее в том, что предметно-содержательная интерпретация
новых, проникших в теорию отношений не совместима с
понятием сущности, лежащим в основе теории. Это
противоречие не формальное, а содержательное. Изображение
его формулой «А и не -А» еще ничего о нем не говорит.
Оно облечено в плоть и кровь естественнонаучного
материала, конкретных представлений о сущности объекта
(предмета, процесса, явления). Например, представление
о поперечном характере световых колебаний оказалось не
совместимым с представлением об эфире как механически
упругой среде. Представления Планка о квантовом
характере излучения осцилляторов были не совместимы с
моделью процесса излучения в классической
электродинамике Лоренца.
Предметно-содержательное противоречие создает
внутреннее напряжение теоретического движения.
Противоречие является источником поиска, движущей силой
мышления. Предметно-содержательное конкретно-определен-
213

ное диалектическое противоречие не может разрешиться в
ничто. Оно может быть разрешено только
предметно-содержательным, конкретно-определенным способом, т. е.
результатом его разрешения должно быть новое содержание.
Но по отношению к разрешенному противоречию это не
просто «другое» содержание. Дело в том, что предметное
содержание противоречия позволяет разрешить его
только соответствующим этому конкретному содержанию
способом. Следовательно, способ этот задан самим предметным
содержанием противоречия, поэтому задано и новое
содержание, в котором может эю противоречие разрешиться.
Таким образом, предметное содержание, сущность старой
теории, раскрывая себя в противоречии, переходит не в
«чужое другое», а в «свое другое», содержание которого
является вполне конкретно определенным.
Это содержание даже более конкретно и определенно,
чем содержание старого представления, так как, будучи
определено старым, оно должно включить его в себя, но
по сравнению с ним оно обогащено его
противоположностью и всеми отношениями, которые вытекают из
противоречия, возникающего на базе этой
противоположности. Как показывает диалектика, оно в некотором
отношении может быть представлено как развившееся до предела,
исчерпавшее себя в данной конечной области и
перешедшее в свою противоположность содержание, каковой
переход обеспечивает ему ассимиляцию новой стороны
противоречивой действительности и тем самым новые
возможности развития. Новая ступень развития содержания,
исходящая как будто из принципов, противоположных
старой ступени, ее отрицающая, тем не менее вырастает из
противоречий, возникших на старой ступени и, разрешая
эти противоречия, вместе с тем ассимилирует их,
содержит их в себе «в снятом виде».
Когда противоречие в теории отчетливо выявлено,
дискурсивный способ мышления не может помочь
продвинуться дальше, так как противоречие в нем исключено.
Никакие формальные рассуждения, построения и выводы
уже не являются правомерными, поскольку, Согласно
самой же формальной логике, если в системе есть
противоречие, то нельзя гарантировать правильность выводов из
посылок. Теория как целое испытывает некий «кризис»,
или, если можно так выразиться, «тупиковое состояние».
Теоретическое движение в прежней форме оказывается не-
214

возможным. Тогда становится необходимой новая гипотеза
о сущности объекта и движение познания вперед
продолжается, но не в форме теории, а в гипотетической форме.
Именно поэтому гипотеза не представляет собой
формального вывода из неких посылок, ибо она выступает как
форма разрешения предметно-содержательного
противоречия. Для формального же вывода необходима
непротиворечивость посылок. Создавая гипотезу о новой сущности,
мышление должно образовать новый мысленный предмет.
Для этого нужна громадная сила творческого
воображения, фантазии и умение освободиться от привычных
канонов и ограничений, в том числе и от рамок старого
формализма.
Гипотеза о новой сущности объективно
детерминирована конкретным содержанием предметного противоречия,
возникшего и развившегося в старой теории, и
направление мышления ученого, создающего гипотезу, тем
определеннее, чем конкретнее и вместе с тем острее осознано им
это противоречие во всеобще непримиримой,
категориальной форме. Логика гипотезы — это логика движения
содержания в форме и на основе противеречия, логика
движения противоречия, его разрешения и одновременно
перехода в качественно новое содержание.
В условиях общественного разделения труда
диалектика развития науки проявляет себя как стихийная
тенденция, объективно детерминирующая мышление ученых, но
субъективно многими не осознаваемая. Вследствие этого в
качестве единственной рациональной основы науки
учеными признается формальная логика и все, что выходит
за ее пределы, представляется иррациональным,
выходящим за пределы науки. Отсюда и две противоположные
тенденции: либо свести гипотезу к логическим действиям
в рамках суждений и умозаключений формальной логики,
либо объявить этот шаг содержательным творческим
актом, но вместе с тем иррациональным.
Гипотезу о новой сущности можно даже назвать
умозаключением, но умозаключением совершенно особой
формы, основанием которого служит
предметно-содержательное конкретное противоречие, являющееся исходным
пунктом движения в диалектике.
215

3. Новое понятие сущности как разрешение
предметного противоречия
В качестве нового понятия сущности вырабатывается
такое содержательное и конкретное (естественнонаучное)
понятие, которое должно, во-первых, разрешить
противоречие старой теории (в рамках старой теории это
всеобщее противоречие выступает как антиномия); во-вторых,
сделать это так, чтобы весь круг отношений, в границах
которого была справедливой и практически работала старая
теория, сохранился бы, т. е. в этих границах новая теория
давала бы результат, практически мало отличающийся от
результата старой теории. При этих условиях
обеспечивается практическая действенность новой теории.
Эти условия выполняются, если стороны противоречия,
антиномичного на базе понятия сущности в старой теории,
удается представить как противоположные определения
чего-то единого, глубже лежащего. Это единое и есть
новое понятие о сущности. Поскольку оно возникает как
предметное, качественно определенное, следовательно,
ограниченное, постольку представленное в нем
противоречие старой теории теряет свой всеобщий, антиномичный
характер, так как оно «снимается» как противоречие,
превращается в частный случай внутреннего различия,
производный по отношению к новому понятию сущности.
Но в таком случае возникает возможность построения
на базе уже нового понятия сущности новой же формально
непротиворечивой логической системы и развития
математического аппарата. А с другой стороны, новое
предметное представление (как часто говорят, мысленная модель
предмета) начинает развиваться, обогащаться, с ним
производятся мысленные предметные действия (мысленные
эксперименты).
Таким образом, новое понятие развивается в сложную
систему, называемую научной теорией. Формальный
аппарат ее представляется непротиворечивым, но в
противоречивом взаимодействии с предметно-содержательной
стороной теории обнаруживается в конечном счете
невозможность непротиворечивого развития самого формального
аппарата.
Если употребить наглядный образ, то процесс в целом
можно представить себе как разворачивание и
сворачивание пружины. Развившееся внутри теории предметно-со-
216

Держательное протийоречие заставляет возвратиться к
основе теории, к лежащему в этой основе предметному
понятию как к ее центру. Происходит как бы концентрация
системы, ее сворачивание, а вместе с тем и концентрация
«энергии» теоретического движения, выражающаяся в
возрастании напряжения противоречия. Пока противоречие
не затронуло еще основ теоргга, оно и не воспринималось
как диалектическое противоречие. Теперь же в результате
«сжатия» теории оно выступило как неустранимое,
неразрешимое в самом основном фундаментальном понятии
теории. Оно стало всеобщим, сохраняя в то же время свою
особенность. Оно тем самым выражает себя не только в
естественнонаучном материале теории, но и в
категориальной форме, т. е. стало диалектическим.
Таким образом, в то время как теория стремится
«свернуться», «сжаться в точку», противоречие, заключенное
в ней, становясь всеобщим, расширяется в бесконечность.
Поскольку в диалектическом содержательном движении
знания противоречие выступает как исходный пункт,
источник движения, так сказать «энергетический заряд» и
побудительный мотив, напрашивается еще одна аналогия.
Она состоит в сходстве создавшейся ситуации с
положением в квантовой механике, где принятие точечного
электрона влечет за собой приписывание ему бесконечной
энергии.
Когда в результате содержательного в форме гипотезы
движения познания выработано новое понятие сущности,
разрешающее противоречие, «снимающее» его,
противоречие «сворачивается», становится различием внутри новой
теории, которая теперь «разворачивается» в систему,
развивает формальный аппарат и т. д.
Конечно, все эти аналогии и наглядные образы весьма
приблизительно и условно выражают сущность дела, тем
не менее нам кажется, что они помогают эту сущность
объяснить.
Исходным пунктом, средой, откуда приходит и где
развивается противоречие, приводящее к необходимости
смены старой теории новой, слуясит развивающаяся
предметная область. Это может быть как область эмпирии,
материальной предметной деятельности, так и область мысленного
эксперимента с мысленпым предметом, т. е. область
предметной деятельности в идеальном плане. В конечном
счете эта последняя зависит от первой и всегда так или иначе
217

с ней связана. В «спокойный» период теоретического
развития предметная область теории находится в тени, так
как, пока противоречие понятия сущности не развито,
предметную сторону в ее объективных инвариантах,
отношениях и связях с практически достаточной степенью
адекватпости представляет формальный аппарат. Поэтому
основная теоретическая работа идет по линии разработки
и совершенствования этого аппарата, его приспособления
для расчетов различных эффектов и величин, для
экспериментальной работы. Можно условно назвать этот
период периодом формального совершенствования теории. Эта
«формальная экспансия» теории всегда имеет тенденцию
к расширению в бесконечность, но она же приходит в
противоречие с предметно-содержательной областью, пере-,
водит это противоречие в предметное, так как в принципе
не может его удержать.
Тем самым выясняется, что весь формальный аппарат
был лишь стороной теории и имел значение до тех пор,
пока адекватно выражал отношения предметной области.
Но когда в предметной области развилось
противоречие, формальный, долженствующий быть
непротиворечивым аппарат теряет возможность адекватного отражения
предметного содержания и сохраняется только как
инструмент действий в определенной ограниченной сфере.
Мышление остается «один на один» с предметным
противоречием и теперь уже не может воспользоваться
формальным аппаратом и формальной логикой для
дальнейшего теоретического движения, так как противоречие
теперь есть исходный пункт и материал, в котором нужно
двигаться. Содержательная логика, рассматривающая
противоречие как исходный пункт логического движения,
есть диалектика. Общий диалектический ход развития
знания выступает здесь совершенно обнаженно. Это не
значит, что можно отбросить формальную логику. Просто
сами по себе формальные соображения не могут быть
инструментом разрешения противоречия и в создавшейся
ситуации не продвигают теорию.
Здесь необходимо предметное содержательное
мышление, а оно связано с предметной деятельностью человека
и необходимо в эту деятельность включено. Конкретное
предметное содержание противоречия задает цель,
направление и формирует предметную деятельность.
Субъективно это выражается в настоятельной потребности найти ре-
218

шение проблемы. Потребность же есть не что иное, как
необходимость разрешения противоречия в субъекте.
Субъект, двигаясь в предмете, по законам и формам
предмета, делает это движение своим движением. Тем
самым он делает своим и предмет, включая его в свое
«неорганическое тело», т. е. осваивает, преобразует
окружающий мир. Поэтому возникшее в этом движении
противоречие субъект воспринимает как свое, внутреннее и
необходимое. Оно таковым и является в действительности
как противоречие развития культуры субъекта, его
способа освоения действительности. Необходимость разрешения
противоречия, без чего невозможно дальнейшее движение
и развитие субъекта, ощущается субъектом как
потребность. В какой мере полно, глубоко и всеобще эта
необходимость схвачена индивидом, в какой мере она стала его
личной потребностью, в такой мере индивид начинает
действовать непосредственно как общественный субъект, как
творец нового в науке.
Потребность выливается в напряженный творческий
поиск. Этот поиск всегда происходит в форме предметной
деятельности. При этом для понимания общего хода
процесса безразлично, действует ли исследователь с
материальным предметом, наблюдает ли или производит
мысленные действия с предметом, существующим в его
воображении. Во всех этих случаях он действует предметно.
Поэтому роль непосредственного толчка к решению проблемы
могут сыграть самые различные события: нахождение
нового факта, переосмысление старого, постановка
эксперимента, случайное наблюдение, проведение аналогии
между какими-то группами фактов или отношений.
Иногда такое более или менее случайное единичное
событие, факт, группа фактов и их сопоставление, которое
внешним образом как бы завершает поиск, кажутся
источниками новой идеи, открытия, изобретения, новой теории.
В действительности же за этим единичным событием
скрывается предметная деятельность, во всей ее всеобщности,
соединяющая в себе, «сплавляющая» и
чувственно-практическую сторону, включая сюда эксперимент и наблюдение,
и предметно-содержательное мышление (мысленные
действия с мыслимым предметом, включая воображение,
интуицию, построение мысленных моделей объекта и т. д.).
Поэтому роль упомянутых выше завершающих внешним
образом творческий поиск событий не является определяю-
219

щей. Она скорее сводится к своего рода «спусковому
эффекту»,
Здесь часто приходится встречаться с рассуждением
такого рода: предметная деятельность, конечно, очень
важна, но указание на нее в данном случае ничего не
объясняет. Что это за неопределенный, диффузный сплав всего
со всем? Все это очень расплывчато. Это скорее некая
неопределенная сфера действия ученого, в которой он может
двигаться различным способом, руководясь или
интуицией, или методом проб и ошибок, или отысканием
аналогий и т. д. Именно удачно найденный факт или аналогия
придает определенность поиску и является поэтому
определяющим фактором и действительным источником
новой идеи, нового теоретического знания.
Это рассуждение было бы справедливым, если бы
предметная деятельность в разбираемом нами случае
действительно не была бы определена. Между тем ее задачи,
направление и содержание определены противоречием,
развившимся в старой теории и выразившим себя как
предметно-содержательное противоречие понятия
сущности исследуемого объекта. Оно воплощено в конкретных:
естественнонаучных понятиях, представлениях, идеях и в
их движении, их развитии должно быть разрешено. Но как
противоречие, т. е. как то, что воплощено в
естественнонаучном материале, оно существует в категориальной
всеобщей форме, и это есть его необходимая, адекватная и
единственная логическая форма. Поэтому логическое
движение физического, химического и тому подобного
материала подчиняется здесь логике категориального
движения, независимо от того, сознается это самим
исследователем или нет.
Пока противоречие выступает как формальная
антиномия, оно не несет в себе возможности своего разрешения.
Его стороны кажутся соединенными чисто внешним
образом. Их можно рассмотреть отдельно друг от друга в
разных формальных системах и считать, что никакого
противоречия вообще нет.
Поскольку диалектика как логика изображает во
всеобщей форме движение самого содержания, то
детерминация логического пути разрешения содержательного проти-
тиворечия одновременно есть детерминация того нового
содержания, в котором противоречие находит свое
разрешение.
220

Если старая теория выступает как система, качественно
(в предметном содержании) и количественно (в
формальном аппарате) определенная, то новая теория может быть
рассмотрена с этих же двух сторон как новая система.
В этом случае необходимо проанализировать развитие
противоречия, взорвавшего старую теорию и заставившего
мышление выйти за ее пределы. Но при этом выходе
сохраняется необходимая связь со старой теорией, так как
он есть развитие ее содержания в форме противоречия.
Поскольку в нем содержательно, предметно определен
способ разрешения противоречия, постольку он
необходимо связан и с будущей новой теорией как ее источник.
В то же время содержание новой теории выступает пока
лишь как возможность, котороя становится
действительностью, только обретя качественную и количественную
определенность. Неопределенность же создавшейся
ситуации выражается в том, что для дальнейшего развития
теоретического знания существует некоторый спектр
возможных путей движения. В нашем случае перед мышлением
возникает необходимость выбора из спектра возможных
путей решения проблемы, а значит и путей разрешения
противоречия.
Этот выбор кажется иногда абсолютно произвольным.
В действительности же он детерминирован объективным
независимым от исследователя способом. Поскольку
противоречие, которое требуется разрешить, задано
содержательно, т. е. воплощено в конкретном
(естественнонаучном в нашем случае) материале, постольку способ его
разрешения задан конкретно-исторически этим
имеющимся научным материалом. Поэтому «спектр возмояшостей»
всегда имеет конечную ширину. И он тем уже, чем
конкретнее воплощено в предметном содержании всеобщее,
категориальное противоречие, чем оно более конкретно-
всеобще.
Так как творческий поиск возможен только как
предметная деятельность в конкретной ситуации, то способ
отыскания конкретного содержания, являющегося
решением проблемы, определен, задан движением самого этого
содержания. Мышление движется здесь по предмету и
внутри его, осуществляя и воплощая свои всеобщие формы
лишь в конкретном предметном материале. Для решения
конкретной содержательной задачи нужно опять-таки
двигаться в предмете. Поэтому не может быть найдено алго-
221

ритма вывода нового теоретического знания ни из старого,
ибо оно имплицитно там не содержится, ни из эмпирии,
ибо из нее не может быть формальным путем получено
всеобщее. Это знание не может быть выведено из
возникшего в старой теории противоречия, так как дедуктивный
вывод невозможен в системе, где есть противоречие, да и
любое другое формальное действие не ведет к цели,
поскольку здесь нужно двигаться в предмете и по законам
самого предмета.
Субъект должен «овладеть» материалом, т. е. не
только знать теоретические и эмпирические факты, имеющие
отношение к проблеме, но понять их как содержание
развившегося противоречия, т. е. в их отношении к
всеобщему. И только в этом смысле ему может помочь
диалектическая философия. Знание диалектики в этом случае
помогает организовать конкретный материал как всеобщий,
дает законы его движения как всеобщего. Таким образом,
развитие материала как конкретно-всеобщего может быть
переведено в план сознательных целенаправленных
действий субъекта. В этом значение диалектического метода
для конкретного научного исследования и особенно для
историка науки, ибо понять историю как закономерный
процесс, как логику это и значит выразить ее как
движение всеобщего.
4. Взаимоотношение между логикой гипотезы
и логикой теории
Пока субъект только «пользуется» существующей
теорией, он относится к ней как к предмету, лежащему вне
его и в своей объективности ему ч;уждому. Она предстает
перед ним как некоторая более или менее готовая
конструкция, правила обращения с которой ему известны.
Он может эту конструкцию в каких-то частях
совершенствовать, так же как можно совершенствовать любой
инструмент, делая его более удобным или в каких-то
пределах расширяя сферу его применимости.
Но когда возникает критическая, противоречивая
ситуация, приводящая к необходимости создания новой
теории, простое внешнее отношение к ней как к орудию,
инструменту, умению ею пользоваться оказываются
бессильными. Как было показано выше, требуется понимание
222

субъектом предметного содержания теории. За
практически работающими законами, правилами, принципами
нужно усмотреть предмет, отношения которого эти законы,
правила, принципы выражают. Это понимание происходит
как освоение субъктом предмета, т. е. движение мысли в
предмете и ее деятельность с этим предметом. Но тем
самым предметное содержание теории становится формой
движения, формой активной деятельности субъекта.
Теория перестает быть для субъекта внешним предметом,
только инструментом, она становится одновременно
содержанием его мышления и объектом, который он активно
изменяет. Это превращение предмета субъектом в форму
своей деятельности и есть распредмечивание предмета,
в нашем случае — распредмечивание теории.
Одновременно этот процесс есть опредмечивание субъекта, ибо логика
его мышления, его собственной личной активности
оказывается логикой предметного мира, воплощенной в данной
конкретной предметности.
Распредмечивание теории снимает с нее
неподвижность, окостенелость, более или менее жестко
зафиксированную в законах, принципах, правилах, не способных
ни удержать, ни разрешить развившееся противоречие.
Формой движения предметного содержания теории
становится логика движения, развития и разрешения
противоречия.
Собственно говоря, формальный аппарат всегда
является лишь стороной, необходимым моментом развития
предметного содержания теории. Но в «спокойный»
период развития теории он развивается и практически
употребляется по законам формальной логики, исключающей
противоречие. Точно так же гипотеза (она и есть
распредмечивание старой теории и момент становления, в
определенном смысле опредмечивания, новой теории) не
отбрасывает рассудочные, формальные соображения.
Однако творчество нового, рассматриваемое с позиций
только формальной логики, выглядит как дискретный
процесс, в котором логическое движение прерывается
логически неоправданными иррациональными скачками.
Поскольку формальнологическое движение не может
дать нового содержания и в силу этого является всегда
движением тавтологичным, постольку всю нагрузку по
созданию нового приходится возложить на
иррациональные скачки. «Таким образом (поразительное противоре-
223

чие!), человеческая наука, по существу рациональная п
своих основах и по своим методам, может осуществлять
своп наиболее замечательные завоевания лишь путем
опасных внезапных скачков ума, когда проявляются
способности, освобожденные от тяжелых оков строгого
рассуждения, которые называют воображением, интуицией,
остроумием» и. Глубина мысли де-Бройля состоит в том, что
он прекрасно понимает невозможность получения
нового «дедуктивным», «аксиоматическим» путем, чего не
понимают многие современные ученые. Но в то же время
вне этого пути для него нет логики, нет рационального
движения.
Есть еще одна причина, в силу которой повое
воспринимается как появившееоя в результате иррационального
скачка, как мгновенное «озарение», «прозрение» и т. п.
Когда формируется новое понятие сущности предмета, оно
получает определенность в виде некоторых качественных
и количественных (пространственно-временных)
характеристик (параметров). Так как это новое понятие
разрешает противоречие, развившееся в старом понятии как
всеобщее и особенное, превращая его в частное различие
внутри нового качества, открывается возможность снова
построить формально непротиворечивый аппарат,
используя параметры нового понятия как исходные аксиомы и
/двигаясь дедуктивным путем.
Новое понятие служит той основой, из которой
вырастает новая теория, представляющая собой развившееся в
систему понятие. Возможность развития такой системы
как бы имплицитно содержится в формирующемся как
новое понятие предметном содержании. Его дальнейшая
разработка, развитие в теорию, как правило, уже не
вносит существенно нового, а представляет собой выявление
всех возможных следствий, упорядочение, изменение и
«шлифовку» деталей. Поэтому новое всегда возникает как
целое, которое затем формирует свои части,
разворачиваясь в систему. Это выглядит как «схватывание»
мышлением целого раньше его частей и составляет
характернейшую черту содержательного творческого мышления в
науке. В ддалектике это один из существенных моментов
движения от абстрактного к конкретному.
Вследствие такого характера возникновения нового у
Луи де-Б р о й л ь. По тропам науки. М., 1962, стр. 295.
224

многих ученых создается впечатление, что оно возникает
внезапно как готовое и это возникновение не
детерминировано рациональным, логическим объективным способом.
В действительности же, как мы пытались показать, его
содержание определено развивающимся противоречием и
логика этого развития есть диалектическая логика.
Когда новое понятие сущности развивается в систему,
наступает внешне спокойный, «непротиворечивый» период
развития теории. То конкретное содержательное
противоречие, которое выявило себя как особенное в период
поиска и создания гипотезы, теперь снова расщепилось на
единичное и всеобщее. Как единичное оно существует в
виде частного конкретного различия в предметном
содержании внутри новой теории. Здесь оно, собственно, снято
как противоречие, так как форма единичности
противоречию не свойственна и оно здесь просто поглощается
многообразием предметного материала, включаясь в этот
материал, обогащая его и растворяясь в чистой
предметности.
Гипотеза, становясь новой теорией, получает все более
строгое и жесткое оформление, развивается ее формаль
ный аппарат, который получает все большую
самостоятельность и кажущуюся (в конечном счете) независимость
от предметного содержания. Предметное, объективное, н
в то же время глубоко субъективное движение
опредмечивается в виде готовой конструкции, которая в своей
односторонней объективности противостоит субъекту.
Последний может теперь снова действовать с этой
теоретической конструкцией как инструментом, не думая о ее
предметном содержании. Субъект, таким образом,
оказывается распредмеченным по отношению к данной
теории.
Мы можем теперь различить гипотезу о сущности и
теорию, как она осознается большинством современных
ученых, по характеру ведущего, определяющего
логического движения. Определяющее логическое движение при
построении гипотезы — это движение от внешнего к
внутреннему, более глубоко лежащему, по выражению
В. И. Ленина,— к сущности более высокого порядка.
В развитии теории усматривается в основном движение от
внутреннего к внешнему, разворачивание этого
внутреннего в систему со всеми его следствиями, вплоть до
получения расчетных данных для эксперимента. Первый вид
8 Анализ развивающегося понятия
225

движения не явно осуществляется в формах
содержательной диалектической логики, а потому в представлении
многих современных ученых выглядит как
иррациональная интуиция. Второй осмысливается исключительно с
позиций формальной логики. Каждый из этих видов
логического движения содержит в себе свою
противоположность, так что фактически одновременно осуществляются
два взаимопротивоположных процесса и можно говорить
лишь об определяющей роли одного из них. Например, при
построении гипотезы о сущности ученый всегда имеет
целью получить такое понятие, из которого проверенные
практикой отношения, факты и явления могли бы быть
выведены как формальные логические следствия.
Указанное выше отношение к теории как к внешней
формальной конструкции приводит к тому, что
формальнологические отношения в теории не контролируются
сознательным диалектическим предметным движением.
Иногда такой контроль осуществляется, но лишь
стихийно. При этом более или менее стихийно используются
такие формы предметной деятельности, как мысленный
эксперимент, получение новой эмпирии и т. д. Поскольку
эта деятельность объективно происходит в логически
предметных формах, теоретически представленных в
диалектике, те ученые, которые привыкли мыслить предметно,
приходят часто к своеобразной форме стихийной
диалектики, как это отчетливо проявилось, например, в книге Луи
де-Бройля «По тропам науки», во многих статьях А.
Эйнштейна и др. Кстати, именно эти ученые, как правило,
выступают против отношения к теории как к формальной
конструкции, а тем самым и против современного
позитивизма.
Мы начали логическое различение гипотезы и теории
с того, что показали противоположность свойственных им
форм логического движения. Затем нам пришлось
усложнить и конкретизировать полученную картину, так как
в обоих случаях участвуют обе формы. Теперь нам
придется еще более ее конкретизировать. Дело в том, что «не
только явления преходящи, подвижны, текучи, отделены
лишь условными гранями, но и сущности вещей также» 12,
Но ведь новая теория превращается в строгую,
относительно замкнутую, допускающую применение
математического аппарата, практически действующую конструк-
12 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 249.
226

цию именно потому, что новое понятие сущности,
разрешившее противоречие старой теории и старого понятия,
само рассматривается как непротиворечивое. Именно эта
непротиворечивость позволяет снять с развивающегося,
движущегося предмета его текучесть и отразить его в
неподвижной спокойной форме через законы. «Царство
законов есть спокойное отображение существующего или
являющегося мира» 13. Достигается эта
непротиворечивость ценой односторонности теории, а именно теория
схватывает ту из сторон предметного противоречия,
которая выявляет себя в данном ограниченном круге
отношений, освоенных развивающейся, но в каждый момент
времени остающейся исторически ограниченной
практикой.
Эффекты, вызываемые не учтенной в теории стороной
противоречия, могут в пределах представленного в теории
круга отношений выражаться в пренебрежимо малых
неточностях теории или в таких, которые теория сознательно
отбрасывает, чтобы иметь возможность построить
непротиворечивый формальный аппарат. Иногда эти эффекты
начинают проявлять себя лишь при дальнейшем развитии
как практики, так и самой теории.
Развиваясь как односторонняя и непротиворечивая,
теория, во-первых, оказывается в противоречивом
отношении со своим собственным предметным содержанием,
которое может существовать лишь как сторона предметной
деятельности субъекта. Во-вторых, стремление сделать
теорию более определенной и строгой есть стремление к
ограниченности и замкнутости, ибо определенность есть
конечность. Это стремление в соединении с
формальнологическим фетишизмом могло бы привести к превращению
предметного содержания в абстрактную механическую
схему (т. е. к уничтожению предметного содержания
вообще), а понятий — в термины или символы, в конечном
счете — к семантическому анализу языка теории. Таков идеал
позитивистски настроенных умов. Но этот идеал
оказывается на практике недостижимым. Чем больше
ограниченность и замкнутость теории, тем более чревата она
противоречием с практикой, с эмпирией, с предметной
деятельностью в целом, так как эта последняя не замкнута, не
ограничена и находится в постоянном развитии, перехо-
дящем всякие заранее поставленные границы.
19 Там же, стр. 140,
8* 227

Характерно, что творчески мыслящие ученые
прекрасно чувствуют возникающее здесь серьезное противоречие.
Чем более «строгой» и «точной» в формальном смысле
становится теория, тем менее способна она адекватно
воспроизводить развивающуюся бесконечно многообразную
предметную реальность, входя в противоречие с собственным
предметным содержанием. Более того, сам формальный
аппарат теории, даже математика, которая «обеспечивает
невозможность возникновения внутри системы
противоречий», не может без этих противоречий обойтись. В. Гей-
зенберг пишет: «В этой связи, пожалуй, полезно
вспомнить о том, что даже в самой точной науке, в математике,
не может быть устранено употребление понятий,
содержащих внутренние противоречия. Например, хорошо
известно, что понятие бесконечности ведет к противоречиям,
однако практически было бы невозможно построить без этого
понятия важнейшие разделы математики» и.
Мы со своей стороны напомним, что, согласно
известной теореме Гёделя, формальная система не может быть
абсолютно полной и абсолютно замкнутой.
В силу этих противоречий процесс формализации
теории никогда полностью не завершается. Теория остается
в целом сложной противоречивой системой. Чем к большей
формальной строгости приводится теория, тем в большие
противоречия с развивающейся предметной деятельностью
она входит, тем менее она способна к саморазвитию,
превращаясь в мертвую конструкцию. Поэтому можно
сформулировать парадоксальное, на первый взгляд, положение:
теория остается живой и развивающейся системой, пока
она гипотеза. Это значит, что теория способна к
саморазвитию настолько, насколько она может удержать и
воспроизвести в себе противоречие предметного содержания,
в конечном счете понятия сущности. Как было показано
выше, полностью она этого сделать не может, но и
полностью отказаться от этого, не став мертвой схемой, тоже
не может. Именно поэтому формальный аппарат теории
находится в сложном противоречивом отношении с ее
предметным содержанием. Последнее всегда богаче
отношениями, и это выражается, например, в том, что в
границах теории можно произвести такой мысленный
эксперимент, который приведет к вопросу, не разрешимому в
*4 В. Гейзенберг. Физика и философия. Мм 1963, стр. 171,
228

этих границах. Такова противоречивая природа понятия
сущности, лежащего в основе теории и одновременно
воплощающегося в теории, «разворачивающегося» в систему
как теория. Его предметное содержание не позволяет
окончательно «окостеневать» из него же развившемуся
формальному аппарату.
Но гибкость и богатство отношениями нашего нового
понятия сущности не безграничны. Разрешив противоречие
старого понятия сущности, новое понятие выступило как
непротиворечивое, сведя противоположные стороны к
частному различию внутри чего-то глубже лежащего,
внутри себя самого как сущности следующего, более глубокого
порядка. Но в конечном счете это разрешение есть
разрешение лишь ограниченной формы противоречия,
воплощенной в предметном материале старой теории.
Непротиворечивость нового попятия сущности ограничивается
только пределами этой формы.
Таким образом, процесс развития и смены научных
теорий весь пронизан противоречиями и логика его в
целом есть логика движения противоречия.

Il
Отношение между старой
и новой теориями
1. Отношение между старой и новой теориями
как результат предметного движения и как переход
в противоположность
Изложенные выше соображения уже позволяют
начать с определенных позиций разбор некоторых фактов
истории науки. Это не означает, что мы желаем свести
диалектику к сумме примеров. Такое сведение получилось
бы, если бы вместо логики процесса во всеобщей форме
излагались примеры, долженствующие подтвердить те или
иные «положения» диалектики. Это также не указывает
на намерение автора «вывести» диалектику из анализа
тех или иных историко-научных фактов и процессов
путем их «обобщения». Такое выведение сводится обычно
к попытке представить те же самые «положения» как
полученные в результате анализа того или другого
ограниченного фактического материала. Мало того, что при этом
получается фактически то же .сведение, только наизнанку,
но и вывод оказывается логически неправомерным, так
как анализируется частный случай (или ограниченное
число случаев, что не меняет дела) в его единичности, а
вывод наделяется атрибутом всеобщности,
рассматривается как всеобщий. Такое распространение индукции на
бесконечность допустимо только в формальной системе, да
и то при определенных, строго ограниченных условиях
(например, применение принципа полной индукции в
математике) .
Примеры в данном случае могут просто пояснить то,
что уже изложено, а также дальнейший ход рассуждения.
Для конкретного анализа реального движения нужна
конкретная же разработка соответствующей диалектико-ло-
гической точки зрения. Но это — дело будущего. То, что
предлагается здесь,— пока лишь общие соображения,
которые выдвигаются как гипотеза, не являющаяся еще
230

инструментом дли Детального анализа. Поэтому и разбор
фактов истории науки может пока носить лишь общий
характер.
Остановимся на самых общих чертах развития теории
электричества в период от Кулона до Лоренца и
рассмотрим это развитие с точки зрения всеобщего противоречия
непрерывности и дискретности.
Эксперименты Кулона и вывод им формулы
электростатическою взаимодействия электрических зарядов были
важной ступенью развития учения об электричестве.
Здесь впервые были получены проверенные
экспериментально количественные отношения, которые вместе с
предметными представлениями Кулона о двух электрических
жидкостях позволили теоретически объяснить известные
во второй половине XVIII в. эксперименты и наблюдения
в области статического электричества (например,
распределение зарядов по поверхности проводника,
электростатическая индукция и т. д.). С другой стороны, эти
отношения, выраженные в известном законе Кулона,
независимо от предметных представлений Кулона, послужили
основой развития учения об электрическом потенциале и
всех связанных с ним идей, что явилось существенным
моментом в формировании представлений о поле как
физической реальности.
Кулоновская электростатика и по физическому
содержанию (невесомые субстанции — электрические
жидкости), и по количественным пространственно-временным
представлениям (дальнодействие, центральнодействующие
силы, закон обратных квадратов) была еще глубоко
связана с классической механикой Ньютона и способом
физического мышления XVII—XVIII вв.
Вещественным, физически реальным для Кулона
являлся заряд. Заряды обладают свойством отталкивать
(одноименные) или притягивать (разноименные) друг
друга с силой, обратно пропорциональной квадрату
расстояния между ними и прямо пропорциональной величинам
зарядов. Заряд локализован в пространстве и в этом смысле
дискретен. Пространство между дискретными зарядами
физической реальностью, вещественностью не обладает
или, во всяком случае, эта вещественность не играет роли
во взаимодействии между зарядами. Пространство
учитывается лишь как протяженность. Заряды могут
рассматриваться как материальные точки в классической
механике.
23{

Но для объяснения действия друг на друга
находящихся на определенном расстоянии зарядов приходится
предположить, что в пространстве вокруг заряда есть нечто,
порожденное зарядом, которое при взаимодействии с
другим зарядом проявляет себя как сила.
Таким образом, представление о дискретных зарядах
должно быть дополнено представлением о непрерывном
поле. Так появляется представление об электрическом
поле.
Однако в отличие от заряда, который представлялся
физической реальностью, поле рассматривалось как
удобный способ математического описания виртуального
действия заряда, т. е. в конечном счете некоего свойства
опять-таки самого заряда, а не как самостоятельная
физическая реальность. Заряды, действующие через пустоту,—
такой физический образ соответствовал формальному
выражению сил электрического взаимодействия. Этот способ
взаимодействия фигурировал еще и у Ампера при
исследовании действия друг па друга электрических токов, хотя
все больше внимания уделялось среде, передающей
взаимодействие.
Переворот связан с именами Фарадея и Максвелла.
Здесь «центром тяжести» физического представления и
исследования становится поле. Для Фарадея поле
реально, оно непрерывно заполняет пространство.
Электрические же заряды представляют собой лишь «центры сил»,
т. е. некоторые особенности поля. Создавая свои
уравнения, Максвелл прямо исходил из представления о поле как
о физической реальности. Существование дискретных
зарядов оказывалось несущественным для теории, во /всяком
случае чем-то вторичным по отношению к полю.
В электродинамике Лоренца мы снова встречаемся с
зарядами как физическими реальностями. Но наряду с
ними существует и поле. Однако здесь уже поле
выступает как порожденное зарядами. Весь формальный аппарат
Максвелла сохраняется. С другой стороны, можно
представить поле движущегося электрона как потенциальное
поле с конечной скоростью распространения потенциала.
Уже при беглом взгляде на эти три крупных этапа
развития классического учения об электричестве
бросается в глаза, что понятие (и представление) о сущности
электрического взаимодействия при переходе от одного
этапа к следующему коренным образом меняется. Нетруд-
232

но заметить также, что изменение это носит характер
перехода на противоположные позиции, к
противоположному представлению, которое, хотя и существовало
раньше, но казалось чем-то побочным, несущественным для
рассматриваемой теории.
Так, для Кулона достаточно представления о заряде.
То, что существует между зарядами, может
рассматриваться просто как пустота и для изучаемых в электростатике
процессов существенного значения не имеет. Этот взгляд
сохраняется и в электродинамике Ампера, Вебера и др.
У Фарадея, затем Максвелла существенными
оказываются не дискретные заряды, а процессы, происходящие в
среде между зарядами. Эта среда — поле — есть
физическая реальность, и именно непрерывные процессы в
непрерывном же поле ответственны за явления
электрического взаимодействия. Переходя от Кулона к Максвеллу,
мы переходим от представления о дискретных зарядах и
дальнодействии между ними к картине непрерывного поля,
изменяющегося во времени от точки к точке с конечной
скоростью, т. е. к близкодействию.
Следующий этап — электродинамика Лоренца —
возвращает нас снова к пониманию существенной роли
дискретного электрического заряда (в
«микроэлектродинамике» — электрона). Поле есть нечто, принадлежащее заряду,
вызванное им и его движением. При этом уравнения
Максвелла сохраняются, ибо поле также есть физическая
реальность, как и заряд, но, если можно так сказать, реальность
вторичная.
Является ли случайностью такой переход от одних
физических представлений к другим, им
противоположным? Если это случайность, то она остается частной
характеристикой именно данного перехода, рассмотренного в
приведенном примере. Если это не случайность, а
необходимость, то, очевидно, в любом случае переход от
понятия сущности предмета в старой теории к понятию
сущности предмета в новой теории можно тогда рассмотреть
как переход к противоположному представлению, ибо
необходимость в логическом движении всегда является
характеристикой всеобщности. С нашей точки зрения,
переход к противоположным предметным
представлениям при смепе старого понятия сущности новым
оказывается необходимым и всеобщим, ибо он следствие
развитая и разрешения предметного конкретно-всеобщего про-
233

тишоречия, т. е. является характеристикой процесса
возникновения нового понятия сущности. Как было
показано выше, непротиворечивость (даже временная, как
форма разрешения противоречия) теории достигается за
счет того, что она становится в одностороннее отношение
к всеобщему противоречию, делая исходным, воспроизводя
в конкретном ограниченном естественнонаучном
материале одну из сторон этого противоречия. И это должна быть
сторона, противоположная той, из которой исходила в
своих предметных представлениях старая теория. Переход
понятия сущности именно в противоположное ему по
предметному представлению понятие обусловливается, по
нашему мнению, двумя моментами.
Во-первых, как мы выше показывали, развившееся и
воплотившее в себе в конкретной предметной форме
всеобщее противоречие понятие превращается не вообще в
другое понятие, а в с в о е другое. Оно несет в себе неявно,
как возможное (следовательно, как необходимое и
определенное своим предметным содержанием) это другое
содержание. Но понятие несет в себе и определяет собою
как возможное только себе противоположное понятие.
Любое другое (не противоположное) понятие либо не
будет определено содержанием данного понятия, либо не
будет другим (например, будет имплицитно содержаться
в данном понятии). Поэтому переход в свое другое, с
точки зрения диалектической логики, есть переход в свою
противоположность.
Именно поэтому рождение нового содержания связано
с осознанием единичного предметного противоречия как
всеобщего, и тем самым усмотрением особенного в
конкретном естественнонаучном воплощении. Дело в том, что
только во всеобщей категориальной форме каждая
сторона противоречия определена противоположной стороной
и сама ее предполагает, т. е. имеется реальное тождество
противоположностей. Поэтому существуют
непосредственная логическая связь и переход от одной стороны
противоречия к другой, а также возможность удержания и
воспроизведения их обеих в этой другой стороне. Правда, это
лишь в процессе движения, так как, когда движение
завершено и есть готовый результат, эта другая сторона
перестает быть особенной и выглядит по отношению к
частному противоречию в рамках старой теории как его
разрешение, а по отношению ко всеобщему как его одностороннее
234

воспроизведение в конкретном естественнонаучном мате
риале. Другими словами, выражение единичного во
всеобщей форме позволяет ассимилировать противоположную
ему единичность и перелиться в нее, сохранив в то же
время и свое собственное содержание.
Во-вторых, старая теория, исходя из непротиворечивой
природы сущности изучаемого объекта, получает все и
всякие следствия, вытекающие из этого одностороннего
представления. Но такая непротиворечивая система
оказывается ограниченной и замкнутой. Скоро исчерпываются ее
возможности в отношении выявления своего содержания, так
как она может выявить только то содержание, которое
имплицитно с самого начала ей присуще. Тем самым
исчерпываются возможности теоретического движения на базе
предметных представлений, связанных с одной из сторон
противоречия. Одновременно развивающаяся предметная
деятельность выводит исследование в области, где все
более сказывается неучтенная в понятии сущности
(фиксированном, остановленном как основание теории) сторона
противоречия. Это показывает возможное направление
выхода из ограниченного, замкнутого круга прежней теории
и возможность дальнейшего теоретического движения на
базе нового предметного представления, выражающего
противоположную сторону противоречия. Строго говоря, то,
что мы привели «во-первых», в общей форме определено
тем, что указано «во-вторых», но прослеживание
конкретной связи между тем и другим потребовало бы
исследования, выходящего за пределы нашей темы.
В нашем примере движение предметных представлений
о сущности электрического и электромагнитного
взаимодействия выражает противоречие непрерывного и
дискретного.
Теперь обратим внимание на то, что каждая из
рассматриваемых нами ступеней развития учения об
электричестве представляет собой не только одностороннее
воспроизведение всеобщего диалектического противоречия. По
отношению к единичной конкретной форме этого
противоречия, выраженной в естественнонаучном материале,
каждая ступень, будучи результатом разрешения этого
противоречия, представляет собой хотя и неполный, все же
синтез до этого разобщенных и даже кажущихся
несовместимыми предметных представлений.
235

Так, в конце XVIII— начале XIX в. постепенно
формируются представления о поле как непрерывной физической
среде, существующей реально. Однако они не являются
необходимыми для электростатики, которая по-прежнему
может обойтись дискретными зарядами и пустотой. Самое
интересное, что эти новые физические представления
появляются в результате развития электростатических же
представлений о потенциале. Эти последние как бы несут
в себе возможность, а в развитии — необходимость себе
противоположных воззрений. У Фарадея и Максвелла
поле делается единственной основой теории. Но картина
физических процессов должна включить и заряды, хотя они
и выглядят как некоторые особые геометрические места в
непрерывной полевой картине. Уже наличие таких мест
говорит о том, что картину не удается построить в рамках
чистой непрерывности.
Тем самым здесь осуществлен синтез волновой и
корпускулярной картин, хотя односторонний и неполный, так
как он всецело зиждется как на своей основе лишь на
волновой картине.
В электродинамике Лоренца мы возвращаемся к
представлению о заряде как физической реальности. Здесь
заряд порождает поле. Но сохраняется и поле как
физическая реальность и все формальные соотношения,
выведенные для поля Максвеллом. Более того, если мы желаем
объяснить движение самих электронов, мы должны
исходить из поля как первичного. Таким образом, здесь синтез
волновых и корпускулярных представлений более
глубокий, более конкретный и существенный, чем в
электродинамике Фарадея и Максвелла. Но этот синтез и здесь
остается неполным, так как волновые и корпускулярные
отношения остаются внешними по отношению друг к другу и
их даже неполное совмещение достигнуто лишь в очень
ограниченной области. Эта область исключала, например,
высокие скорости движения зарядов, исключала
пространство, занятое самим электроном и т. д., в ней оставались
существенные теоретические противоречия. На основе этих
противоречий развились впоследствии, с одной стороны,
теория относительности, с другой — квантовая теория,
и каждая из них явилась опять-таки обобщением, синтезом
предшествующих предметных физических воззрений, но по
отношению к всеобщему противоречию дискретности и
непрерывности — синтезом односторонним (теория относи-
236

тельности — на базе непрерывных представлений, квайто-
вая теория — на основе представлений дискретных).
Таким образом, переходя от каких-то определенных
естественнонаучных представлений к противоположным
представлениям новой теории, знание о предмете не
покидает полностью старые представления, а тем или иным
образом включает их в себя как свою сторону. Тем самым
знание становится богаче, «обогащается
противоположностью», по выражению Гегеля. Захватывая в свою орбиту
противоположную сторону противоречия, оно тем самым
включает в круг отношений теории ту систему отношений,
следствий, которая может быть развита на базе
противоположных физических представлений. Тем самым
оказываются снятыми ограниченность и замкнутость старой
теории.
Указанное отношение между предметными
представлениями старой и новой теорий непосредственно вытекает
из упомянутого выше движения познания «от сущности
первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка
и т. д. без конца» К
Как уже говорилось выше, новое понятие сущности
есть то самое «глубже лежащее» третье, в котором
противоречивые несовместимые определения, развившиеся з
старом понятии о сущности, выросшие из этого старого
понятия, выступают как просто различные следствия этого
нового понятия. Поэтому новое содержание и выглядит как
более богатое, как синтез, поскольку система отношений,
развитая на базе старого понятия сущности предмета, в
«снятом виде» как одно из следствий, одна сторона,
включена в новую систему отношений вследствие того, что са
мо это старое понятие играет роль одного из следствий бо
лее глубокого и богатого отношениями нового понятия.
На основе этого нового понятия сущности можно
получить объяснение (вывести как формальное следствие) всех
явлений, объясняемых в старой теории, и, кроме того, тех
явлений, которые не могли быть объяснены в старой
теории и привели ее к противоречию, а также и некоторых
явлений, казавшихся чуждыми, не имеющими прямого
отношения к рассматриваемой предметной области. Кроме
того, ряд следствий теории может привести к выводу о
существовании до сих пор неизвестных явлений, затем эти
1 В. И. Л е н и н. Сочиненця, т. 38, стр. 249.
237

явления обнаруживаются в специально поставленных
наблюдениях и экспериментах. Так, например, до
электродинамики Максвелла свет и явления электрического
взаимодействия казались совершенно различными физическими
явлениями. Теория Максвелла предсказала существование
электромагнитных волн, обнаруженных затем в
эксперименте Герцем. Свет оказалось возможным рассмотреть как
электромагнитные колебания определенного интервала
частот, описываемые уравнениями электромагнитного поля.
Рассматриваемую особенность логического хода
познания можно в первом грубом приближении наглядно
представить следующим образом. Вообразим себе, что в густом
лесу, где ветви соседних деревьев тесно переплелись, мы
начинаем изучать дерево, начиная с вершины. Вначале мы
еидим верхние кончики веток, не связанные между собой,
и поэтому даже не можем определить, какие из них
принадлежат одной ветви и даже принадлежат ли они одному
и тому же дереву. Продвигаясь вниз, мы находим
развилки и ответвления. Достигнув такой развилки, где
соединяются несколько ветвей, мы можем, начиная теперь от нее,
проследить в обратном направлении каждую ветвь вплоть
до конца. Получим некоторую связную систему,
соединенную в нашей развилке в единое целое. Затем мы делаем
ход до следующей развилки и снова прослеживаем ход
ветвей от нее до кончиков каждой веточки. При этом,
двигаясь по одной из ветвей, отходящих от развилки, мы
доберемся до развилки, служившей нам началом движения к
концам ветвей на предыдущем этапе. Следуя дальше, мы
воспроизведем наш путь на этом прежнем этапе. Двигаясь
от нашей новой развилки по другим ветвям, мы заметим,
что некоторые концы веточек, которые мы считали ранее
не относящимися к нашему дереву, в действительности
ему принадлежат, так как к ним можно прийти, двигаясь
вдоль ветвей, отходящих от развилки. Мы также найдем
новые веточки, которые будучи затеряны в массе листвы
и ветвей или по другим причинам не были нами
обнаружены. Снова получится связная система из ветвей,
включающая как одну из своих частей прежнюю систему.
Если теперь мы представим себе, что концы веточек —
это эмпирические данные, то движение вниз к первой раз
вилке, затем ко второй и т. д. будет означать переходы от
явления к сущности, от сущности первого порядка к
сущности второго порядка и т. д. Каждая развилка, каждый
238

узел будут изображать понятие, служащее основанием
соответствующей теоретической системы, изображаемой
совокупностью ветвей и веточек, отходящих от данной
развилки. Движение от концов ветвей вниз, затем к
следующей, ниже лежащей развилке будет соответствовать
предметному движению в форме гипотезы (соответственно
теории), где ведущей является диалектическая логика
(возвращение теории к своему предметному основанию и
смена этого основания) ; движение от новой достигнутой
развилки по ветвям до их концов — получению из теории
(соответственно — гипотезы) всех ее выводов, вплоть до
эмпирически проверяемых следствий. В последнем случае
ведущими, как правило, являются формальнологические
соображения и построение системы происходит как
создание и совершенствование формального аппарата (хотя оно
обязательно сопровождается предметной деятельностью,
в том числе и предметным движением мышления).
Нужно сразу оговориться, что наша аналогия
демонстрирует только одну сторону процесса перехода от старой
теории к новой. Весь внутренний «механизм» движения
через развитие и разрешение противоречия оставляется
ею в стороне.
2. Принцип соответствия как фиксация отношений
между новой и старой теориями
Как было сказано, новая теория по сравнению со
старой оказывается более богатой отношениями, более
конкретной. Она учитывает такие эффекты, такие отношения,
которые в области применения старой теории не имели
существенного значения и в самой старой теории не
учитывались. Поэтому новая теория может применяться к
более широкому кругу явлений и в этом смысле ее можно
наз!вать более широкой. В то же время она более
определенна в том смысле, что включает в себя такие конечные
отношения и характеристики предмета, которые делают
ее более точным, более адекватным воопроизведением
предмета. Например, по сравнению с классической
механикой теория относительности учитывает конечную
величину скорости физического взаимодействия, а квантовая
механика — конечную »величину элементарного акта
энергетического обмена. В уравнении газового состояния в его
первоначальной форме не учитывались конечные размеры
239

газовых молекул, затем пришлось ввести параметры,
которые принимали в расчет этот фактор. Видимо, теория,
долженствующая в будущем сменить собой современную
квантовую механику, должна будет учесть конечность
размеров элементарных частиц, а также, вероятно, и
какие-то другие конечные характеристики исследуемой
области явлений.
Новая теория, являясь более конкретной и полной
характеристикой конечного предмета, тем самым
оказывается в некоторых отношениях более ограниченной по
сравнению со старой. Старая же в силу своей меньшей
определенности в этих отношениях неявно экстраполирует
себя на бесконечность. Так, например, классическая
механика, не вводя никаких абсолютных ограничений для
скоростей, тем самым предполагает, что выражаемые ею
отношения для движущихся тел распространяются на
любые скорости движения вплоть до бесконечных.
Классическая теория излучения предполагала, что излучение
может происходить в области любых частот сколь угодно
малыми порциями и т. д.
Поэтому новая теория по сравнению со старой
выглядит одновременно и как более общая и как более
ограниченная. Она означает расширение предметной области,
освоенной человеком, увеличение .возможностей научного
предвидения, увеличение власти человека над своим
собственным материальным бытием. По богатству же
отношений объективного мира, воспроизведенных
теоретически, новая теория является более богатой и более
определенной мерой. Это увеличение определенности
теоретического содержания неизбежно должно выражаться
в ограничении, во введении в теорию каких-то конечных
параметров и отношений, так как определенность есть
конечность.
В логической структуре готовой теории как системы
эти новые конечные характеристики предмета выступают
как характерные специфические параметры,
отсутствовавшие в предыдущей теории, но играющие
фундаментальную роль в пострении новой теории. Эти параметры
имплицитно не содержатся в логической структуре старой
теории, не могут быть из нее выведены. Они получаются
из предметной области как раз там, где старая теория
оказывается неприменимой, и не могут быть включены в
логическую систему, пока не возникло новое понятие сущ-
240

ности предмета. В формальном аппарате теории они
играют роль некоторых величин, значение которых должно
быть получено из опыта. Таковы, например, основные
константы физики.
Абстрактность старой теории по сравнению с новой, ее
меньшая определенность и точность в ее формальном
аппарате выражаются в отсутствии в нем этих характерных
для новой теории параметров. При этом формальный
аппарат новой теории должен быть построен так, чтобы в
той области предметной действительности, где «работала»
и давала практически верный результат старая теория,
практически тот же результат давало бы и применение
нового формального аппарата. Это значит, что в области,
где можно пренебречь конечным значением характерных
параметров новой теории, можно также пренебречь
различием между старым и новым аппаратами, т. е. аппарат
новой теории должен воспроизводить систему отношений
старой теории. Эта область есть частный случай, часть
более широкой области, в которой практически
применяется аппарат новой теории.
Если новую теорию лишить той доли конкретности,
которую несут с собой представления о новых конечных
определениях предмета, то придется вернуться к кругу
отношений и определений, характерных для старой теории.
Такой переход возможен и в формальной области.
Сравнивая, например, уравнения классической механики и
специальной теории относительности, мы сразу же отметим в
последних наличие конечного параметра «С»,
отсутствующего в уравнениях классической механики. Но, как выше
было отмечено, отсутствие этого параметра означает
неявную экспансию классической механики в отношении
возможных скоростей в бесконечность. Что если в уравнениях
теории относительности параметр «С» лишить
определенности и представить его себе увеличивающимся
бесконечно? Очевидно, в этом случае «С» перестает быть в
определенном конечном отношении к другим величинам,
входящим в уравнения, т. е. факт конечности, предельности
возможной скорости движения перестает учитываться и мы
должны получить уравнения движения в таком виде, как
если бы предельная скорость движения отсутствовала.
Такую операцию с уравнениями специальной теории
относительности мы можем произвести, подвергнув их
предельному переходу, в предположении, что «С» стремится к
241

бесконечности. В результате получатся уравнения
классической механики. Это общеизвестный факт.
Множество примеров подобного рода переходов от
математического аппарата новой теории к математическому
аппарату старой теории читатель найдет в книге И. В.
Кузнецова «Принцип соответствия в современной физике и
его философское значение». Можно показать, что этот
принцип выводится из анализа диалектики перехода от
старой теории к новой.
Переход математического аппарата новой теории при
определенных условиях в математический аппарат старой
теории, который выглядит как частный случай нового, а
также воспроизведение новой теорией системы отношений
старой теории в границах предметной области, где была
справедлива старая теория, сформулированы в упомянутой
книге И. В. Кузнецова как обобщенный принцип
соответствия: «Эту закономерность исторического развития
физической науки в целом можно было бы сформулировать
как принцип соответствия в его наиболее общей форме:
теории, справедливость которых экспериментально
установлена для той или иной области физических явлений,
с появлением новых более общих теорий не устраняются
как нечто ложное, но сохраняют свое значение для
прежней области явлений как предельная форма и частный
случай новых теорий. Выводы новых теорий в той области,
где была справедлива старая, «классическая» теория,
переходят в выводы классической теории; математический
аппарат новой теории, содержащий некий
характеристический параметр, значения которого различны в старой и
новой области явлений, при надлежащем значении
характеристического параметра переходит в математический
•аппарат старой теории.
Принцип соответствия является одним из важнейших
достижений теоретической физики и всего
физико-математического естествознания XX века» 2. И далее: «Принцип
соответствия является одной из основных идей
современной физики. Он подсказывается и навязывается самим
ходом ее фактического развития и в сущности является
полуэмпирическим естественнонаучным обобщением».
Мы останавливаемся на работе И. В. Кузнецова
потому, что она представляет собой, на наш взгляд, одну из
2 И. В. Кузнецов. Принцип соответствия в современной
физике и его философское значение. М., 1948, стр. 56.
242

îîepBbîx серьезных попыток теоретически
проанализировать отношение между новыми и старыми физическими
теориями. И. В. Кузнецов совершенно правильно ставит
вопрос о том, что в границах физики принцип
соответствия объяснен быть не может и его объяснение должно быть
получено в области философии: «Как бы ни была велика
поэтому ценность принципа соответствия в изучении
гносеологических тенденций современной физики, он сам в
свою очередь требует теоретического философского
обоснования. Такое обоснование принцип соответствия может
получить только на основе теории познания
диалектического материализма и, в частности, на основе марксистско-
ленинского учения об относительной и абсолютной истине.
Это учение является совершенно новым принципом
материалистической философии, коренным образом
отличающим теорию познания диалектического материализма от
теории познания метафизического материализма и
идеализма» 3.
И. В. Кузнецов безусловно прав, утверждая, что
принцип соответствия выражет углубление познания в физике
ко все более полному и точному выражению объективной
реальности. В конечном счете он приходит к выводу, что
принцип соответствия подтверждает учение об абсолютной
и относительной истине: «Современная физика дает, таким
образом, блестящее подтверждение
диалектико-материадиетическому учению об абсолютной и относительной
истине» 4.
И. В Кузнецов на основе большого фактического
материала выдвигает множество интересных и глубоких, с
философской точки зрения, соображений, например о
значении математического аппарата физической теории. Он
ставит существенные вопросы методологического характера,
стремится разрешить задачу философского обоснования,
т. е. научного объяснения принципа соответствия.
Но что значит научно объяснить? Очевидно, это
означает включить объясняемое явление в логическую систему
или теорию таким образом, чтобы это явление было
представлено как необходимое следствие общих отношений и
представлений теории. Между тем вывод, к которому
приходит И. В. Кузнецов в результате своего исследования,
не показывает необходимости таких отношений меж-
3 Там же, стр. 93, 94.
4 Там же, стр. 115.
243

ду физическими теориями, которые зафиксированы в
принципе соответствия. Не доказывается и всеобщность этих
отношений. Принцип остается именно принципом, т. е.
эмпирически найденным отношением, которому придается
значение всеобщности только потому, что до сих пор не
было найдено противоречащих ему эмпирических же
фактов.
В свое время закон сохранения энергии был
установлен в физике как принцип. Поэтому, когда исследования
спектров бета-излучения привели к результатам,
противоречащим закону, можно было искать причину этих
противоречий либо в эмпирической области, либо в том, что в
данной предметной области закон не выполняется. И неко-
которые ученые пошли по второму пути, так как в
физике не было доказательств всеобщности закона. Открытие
нейтрино восстановило закон в своих правах, но отнюдь,
конечно, не дало доказательств его всеобщности, а лишь
показало, что в данной области сохраняются отношения,
зафиксированные в законе.
Точно так же доказательство И. В. Кузнецова (само по
себе очень важное и нужное) применимости обобщенного
(по сравннию с более узкой и специальной его
формулировкой Н. Бором) принципа соответствия не только к
области квантовой теории, но и к другим теориям физики
еще не дает доказательства его всеобщности.
Принцип соответствия содержит указание на
определенную форму связи между старой и новой теориями,
поэтому объяснить его значит объяснить именно эту форму
связи, показать, откуда и почему она следует. И. В.
Кузнецов, по нашему мнению, верно нашел ту область
исследования, где такой результат может быть получен. Эта
область — диалектическая теория познания.
Но все же И. В. Кузнецов не развил диалектическое
понимание принципа соответствия. Принцип как особая
форма связи старой и новой теории не выведен И. В.
Кузнецовым из изложения им учения диалектического
материализма об абсолютности и относительности истины.
Принцип у него подтверждает это учение. Но точно так же
кипение воды подтверждает закон перехода количества в
качество. В действительности здесь показано, что принцип
соответствия не противоречит учению об абсолютной и
относительной истине, совместим с ним. Диалектика не
рассматривается здесь как логика, поэтому учение об абсолют-
244

ной и относительной истине предстает не как логически
следующее из логики же развития познания, т. е. из
диалектической логики, а как ряд утверждений, находящих
«подтверждение» в эмпирическом историко-научном
материале.
Иначе говоря, это учение само берется как принцип,
оправданный не логически, а эмпирически. Поэтому не
может быть исследован процесс перехода от старой теории к
новой в его всеобщей диалектико-логической форме. А
вследствие этого и обратное логическое отношение и
движение — от новой теории к старой — выглядит как
принцип, установленный эмпирически сравнением двух уже
готовых теорий, представляющих две фиксированные
ступени развития познания. Поскольку неясно, каким
логическим путем из первой ступени произошла вторая,
соответственно из старой теории — новая, постольку их
закономерно-логическое отношение как уже готовых кажется
необъяснимым.
То, что исторически последующая ступень познания
рассматривает исторически предыдущую, т. е. ту, из
которой она выросла, как свое логическое следствие, как одну
из своих сторон, было логически обосновано Гегелем. Это
же отношение было образно зафиксировано К. Марксом в
общеизвестных словах о том, что анатомия человека есть
ключ к анатомии обезьяны. Эту же связь между
историческим и логическим в процессе познания имеет в виду
К. Маркс, когда говорит: «В отличие от других
архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но возводит
отдельные жилые этажи здания, прежде чем она заложила
его фундамент» 5. Другими словами, исторически первый
этап познания оказывается логически вторым, и наоборот,
исторически второй — логически первым. В этом смысле
принцип соответствия есть фиксация в развитии физики
того, что философия открыла более 100 лет назад и
логически представила как всеобщую и необходимую
закономерность движения познания, имеющую место не только в
физике, но в научном познании вообще.
Остается, следовательно, объяснить специфическую
форму перехода математического аппарата новой теории в
математический аппарат старой теории при некоторых
5 К. M а р к с. К критике политической экономии. М., 1950,
стр. 46.
245

предельных значениях характеристических параметров йо-
вой теории.
Такую попытку предпринял автор настоящих строк в
статье «О принципе соответствия в современной
физике» 6. В ней сделана попытка показать, что принцип
соответствия в том виде, как он сформулирован И. В.
Кузнецовым, должен быть рассмотрен не как физический
принцип и не как принцип, а как одна из
закономерностей развития познания. Вследствие этого он,
во-первых, всеобщ, т. е. должен иметь место не только в физике,
но и в любой науке, достигшей известной ступени
развития; во-вторых, специфическая форма связи между новой
и старой теориями, на которую указывает принцип, может
быть логически выведена из исследования диалектики
познания. Такой вывод получается при рассмотрении
перехода от старой теории к новой как движения от более
абстрактной ступени познания к более конкретной, понимая
абстрактное и конкретное в диалектикологическом смысле.
Действительно, если рассмотреть новую теорию как
более конкретную, а эту большую конкретность связать, в
частности, с учетом таких характеристик и сторон
предмета, которые не учитывались в старой теории, то можно
появившийся в аппарате новой теории характеристический
параметр представить как выражающий эти стороны ш
характеристики. Тогда переход от аппарата новой теории
к аппарату старой теории есть переход на более
абстрактную ступень, т. е. аппарат новой теории должен в каких-
то отношениях лишиться определенности
(следовательно — конечности) за счет отрицания определенности
(конечности) именно своих характеристических параметров,
отличающих его от старой теории как более абстрактной.
Это можно сделать, считая соответствующий параметр
бесконечным — неограниченно возрастающим или
неограниченно убывающим.
Эти соображения позволяют уточнить надлежащее
значение характеристического параметра, при котором
математический аппарат новой теории переходит в
математический аппарат старой теории. А именно — это значение
должно быть бесконечным.
Но это все, что удалось сделать в упомянутой статье.
6 «Вопросы философии», 1958, № 4.
246

И это лишь очень маленький шаг на пути к
теоретическому объяснению принципа соответствия. Да большего и
нельзя было сделать при том подходе к вопросу, который
был осуществлен в статье. Сейчас особенно заметны ее
недостатки, и главный из них носит принципиальный
методологический характер.
Дело в том, что, рассматривая старую и новую теории
как более абстрактную и более конкретную ступени
познания, автор брал их в основном как готовые,
подлежащие сравнению результаты. Логика перехода от первой
ступени ко второй конкретно не прослеживалась,
следовательно, и переход понятия сущности в новое, более
глубокое, по отношению к которому старое понятие сущности
логически выступает как одна из сторон, как следствие,
принимался просто как налично существующий. Не
рассматривался внутренний механизм этого перехода, и поэтому
было непонятно, как именно он происходит. Очевидно было,
что связь формальных аппаратов теорий отражает собой
связь реальных предметных областей познания, а
следовательно, связь предметного содержания теории. Ведь и
характеристические параметры в уравнениях новой теории
выражают какие-то новые стороны более богатого и
конкретного представления о предмете. Поэтому нужно было
исследовать развитие предметного теоретического
содержания от старой теории к новой.
При таком исследовании принцип соответствия должен
получиться как одно из необходимых следствий сложного
процесса развития теоретической мысли, изображенного во
всеобщей диалектической форме и включающего в себя как
одну из сторон формализацию (в том числе и
математизацию) теорий. Мы попытались это сделать в настоящем
разделе, исходя из представления о логике перехода от старой
теории к новой, основу которого составляет
диалектический процесс смены понятий о сущности. Насколько это
представление верно, еще рано судить. Нужны
дальнейшие исследования, как логико-философские, так и истори-
ко-научные. В любом случае это только начало, весьма
общий набросок, еще далекий от конкретной разработки и
предлагаемый как гипотеза.
Общий вывод, который здесь получается, состоит в том,
что при переходе от старой теории к новой предметное
содержание и формальный аппарат изменяются различными
друг от друга способами и по различным законам.
247

И. В. Кузнецов, возражая ученым, отрицающим
познавательное значение принципа соответствия на том
основании, что он касается всего лишь формальной,
математической стороны, совершенно верно подчеркивал единство
формальной и содержательной сторон теории:
«Математическая форма физической теории адекватна ее
физическому содержанию, неотрывна от него...» 7 И далее: «Мы
подчеркиваем, что математический «аппарат» современной
теоретической физики является не просто абстрактной
формой фиксации или описания фактических данных опыта,
но и методом исследования, способом открытия новых
физических закономерностей и предсказания новых фактов».
«...Математический аппарат теоретической физики не
есть нечто внешнее ее физическому содержанию, простая
его символическая, удобная запись. Он составляет одну
из важнейших сторон этого содержания» 8.
С этими замечаниями И. В. Кузнецова нельзя не
согласиться. И все же такая оценка роли формального
аппарата недостаточна, так как, во-первых, единство
формальной и содержательной сторон теории есть единство
противоположностей, каждая из которых, в свою очередь, в
процессе развития теории обнаруживает свою собственную
противоречивость. Во-вторых, надо учитывать, что в
глазах многих современных ученых формальный аппарат
перестает быть формой, выражающей определенное
содержание, приобретает полностью самостоятельное значение
и отождествляется с теорией вообще.
Формальный аппарат есть средство информации и
инструмент практического действия, позволяющий получать
практические результаты независимо от наличия или
отсутствия у действующего индивида содержательных
представлений о его предметной, сущностной основе.
Содержательные представления всегда связаны с мировоззрением
и входят в соответствующую естественную картину мира.
Рассмотренный с этих позиций принцип соответствия
в формулировке И. В. Кузнецова выражает отношение
между формальными аппаратами старой и новой теорий.
Отношение же между теориями гораздо сложнее и должно,
в частности, включать логику перехода от одного понятия
сущности к другому, что и составляет основу всего процес-
7 И. В. Кузнецов. Принцип соответствия в современной
физике и его философское значение, стр. 107.
8 Там же, стр. 107, 108,
m

ca. Отношение между формальными аппаратами может
быть изображено в формальной же непротиворечивой
области посредством операции предельного перехода.
Переход старого содержания в новое выступает как переход в
противоположность, основу которого составляют движение
и развитие противоречия, вследствие чего его адэкватной
всеобщей формой является логика диалектическая.
Поэтому нам хочется прокомментировать и уточнить
очень верное в целом замечание в цитируемой здесь
книге И. В. Кузнецова: «Прослеживая фактическую историю
последовательного обобщения принципа соответствия, мы
всюду убеждались, что позади исторически
складывающегося соответствия физических теорий стоит бурный и
противоречивый процесс столкновения и взаимоисключения
старых и новых физических воззрений» 9.
Первое примечание к этому высказыванию И. В.
Кузнецова состоит в том, что процесс столкновения и
взаимоисключения старых и новых физических воззрений стоит
не «позади исторически складывающегося соответствия
физических теорий». Он входит в исторический процесс
смены теорий, так как физические воззрения составляют
содержательную сторону, понятийную основу самих теорий.
Второе примечание состоит в том (оно есть следствие
первого), что «соответствие» характеризует лишь одну
сторону взаимоотношения старых и новых теорий, а вторую
сторону составляет переход в противоположность
(«взаимоисключение»), и этот переход есть способ, каким
складывается соответствие. И, наконец, третье в том, что этот
способ, этот противоречивый процесс есть процесс логический
и должен быть исследован как таковой.
Хотя принцип соответствия изображает переход от
новой теории к старой, фактически фактор времени,
развития в нем снят. Рассматриваются две актуально данные
системы функций, констатируется наличие области, в
которой соответствующие функции одной и другой системы
асимптотически сближаются, и указывается способ
перехода от одной системы к другой. Указания на их
историческую последовательность в самом способе их отношения
друг к другу, в их логике не содержится. Оно выступает
как внешний эмпирически регистрируемый факт: уж так
получается, что путем предельного перехода можно всегда
9 Там же, стр. 112—113.
249

перейти от формального аппарата более общей новой
теории к аппарату старой, а не наоборот. Генетическая
связь здесь не может быть рассмотрена как логическая,
хотя последняя как будто бы заставляет предполагать
наличие первой (такой вывод и сделан И. В. Кузнецовым).
Если применить физическую аналогию, то принцип
соответствия выражает как бы «дальнодействие» между
теориями как сосуществующими. Это «дальнодействие»
должно быть объяснено через «близкодействие» — логику
реального исторически совершившегося процесса перехода
от старой теории к новой, логику генезиса нового знания.
В этом «промежутке» между двумя теориями как
качественно определенными, фиксированными ступенями
познания мы встречаемся с гипотезой, противоречием,
предметной деятельностью во всех ее формах (в том числе с
мысленными экспериментами) и т. д. Здесь, ло-видимому,
ключ к пониманию логического аспекта проблемы
творчества, интуиции, соотношения диалектической (и
формальной логики, возможности или невозможности
моделирования мышления и т. д. Если будет разработана теория
(следовательно, обязательно и логика) этого этапа, то все
эти проблемы так или иначе войдут в нее и будут
представлены как части этой теоретической системы.
Такую систему нельзя собрать из отдельных частей,
из разработанных независимо друг от друга решений
отдельных проблем, теорий и т. п. Она должна быть взята
сразу как целое, которое вначале выглядит как
абстрактный общий контур, как самые общие представления о
предметной деятельности, взятой в ее противоречиях, в ее
движении. Дальнейшая разработка уже даст более
конкретную картину. Она может вестись и в частях, в
конкретных областях, при условии, что целое все время имеется в
виду как основа, как та самая «предвзятая» научная
позиция, о которой мы говорили выше. Это целое, говорит
К. Маркс, «должно постоянно витать в нашем
представлении как предпосылка» 10. Это и есть движение от
абстрактного к конкретному. Целое (всеобщее) не есть
формальное целое, имплицитно содержащее в себе отношения
системы. Оно есть предметное представление (понятие),
содержащее в себе возможность развития в систему путем
предметной деятельности, которая во всеобщей форме
К. Map к с. К критике политической экономии, стр. 214.
250

тоже есть логика включающая в себя необходимо и
формальнологические построения. Как замечает В. И.
Ленин, цитируя Гегеля: «Прекрасная формула: «Не только
абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое
воплощает в себе богатство особенного, индивидуального,
отдельного» (все богатство особого и отдельного!)!!» п.
Для систематической разработки проблемы нового
знания философия уже много сделала. Не останавливаясь на
предыдущих этапах развития философии, укажем, что вся
гегелевская диалектика есть логическое осмысление
генетических процессов возникновения всякого нового,
выражение их в наиболее всеобщей форме. Идеалистическая
исходная посылка Гегеля привела его к мистификации и
искажению реальных отношений, однако за этой
мистифицированной идеалистической оболочкой классики
марксизма видели глубокое научное содержание. Поэтому
В. И. Ленин говорил, что мы должны стать
материалистическими друзьями гегелевской диалектики.
Материалистически понятая гегелевская диалектика
(образцами ее материалистического понимания и
применения являются работы классиков марксистской
философии) и может служить исходным пунктом в логическом
анализе проблемы нового теоретического знания и, в
частности, перехода от старой теории к новой.
Однако это, конечно, пока довольно общий подход,
требующий дальнейшей конкретизации и исследования.
В частности, например, понятно, почему математический
аппарат новой теории переходит в математический
аппарат старой теории, если специфические параметры новой
теории перестают быть в конечном (и, следовательно,
определенном) отношении к другим ее величинам, но
непонятно, почему для этого нужна именно операция
предельного перехода. Какое неформальное содержание имеет
эта операция? И можно ли вообще такое содержание
искать? Можно ли вывести необходимость именно этой
операции из анализа предметного содержания перехода от
старой теории к новой? Из общего представления об
отношении формальной и содержательной логик,
вытекающего из изложенной здесь концепции, как будто следует
предположить возможность такого вывода, но для этого надо
эту концепцию развить в более конкретной форме.
п В.И.Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 87.
251

Пока же обратим внимание на следующее. Операция
предельного перехода позволяет нам перейти от
математического аппарата новой теории к аппарату старой теории
только в том случае, если эти оба аппарата уже известны.
Если аппарат старой теории нам неизвестен, то
неизвестно, какие именно параметры, фигурирующие в
уравнениях новой теории, считать стремящимися к бесконечному
значению. А существует ли вообще в формальной области
операция, обратная операции предельного перехода?
Видимо, нет, так как здесь неизбежно возникает многозначность.
Можно построить бесконечное множество функций,
пределом которых будет служить данная функция. Оснований
для выбора из этого множества какой-либо определенной
функции в формальной области нет. Поэтому обратный
переход (от старой теории к новой) совершается в пред-
метносодержательной области и, следовательно, в
соответствующих логических формах содержательной
(диалектической) логики, как это мы и пытались показать. Здесь
еще одна причина того, что теория, развившаяся как
система и воспринимаемая современными физиками главным
образом с ее формальной стороны (со стороны ее
практической и информационной действенности), должна быть
возвращена к своему предметному, казалось, давно
оставленному и «примитивному» основанию и рассмотрена с
точки зрения своего предметного содержания, чтобы стал
возможным шаг вперед через предметное противоречие к
новому предметному понятию сущности и вместе с ним к
новой теории.
Возникает положение, выражающееся в том, что
«можно «поверить алгеброй гармонию», но с помощью алгебры
создать на основе известных гармоний действительно
новую гармонию (не формальное контрапунктическое
построение, а новое произведение искусства) невозможно. Эта
аналогия между процессом художественного и научного
творчества может быть прослежена о^ень глубоко и конкретно,
так как проблема творчества, понятая как проблема
человеческой предметной деятельности, есть одна проблема. Ее
общий категориальный анализ должен был бы служить
предпосылкой для конкретного исследования творчества в
различных областях (искусстве, науке, технике,
производстве и т. д.) и конкретно-исторических ситуациях. Правда,
такой анализ возможен лишь потому, что
конкретно-исторический процесс развития предметной деятельности плохо
252

ли, хорошо ли, но уже изображен во всеобщей форме как
движение и развертывание логической системы
категорий.
При этом логические категории выступают как
снятие исторических ступеней развития.
«Инстинктивный человек, дикарь,— писал В. И. Ленин,— не
выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет,
категории суть ступеньки выделения, т. е. познания мира,
узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и
овладевать ею» 12.
Прежде чем перейти к дальнейшему изложению, нам
кажется необходимым остановиться еще на одном
вопросе, связанном с принципом соответствия. Мы уже
говорили, что логическое движение от старой теории к новой не
может быть совершено формальным путем. Ведущей и
определяющей здесь является диалектическая логика.
Развитие же формального аппарата, а также переход в
обратном направлении от аппарата готовой новой теории
к аппарату старой теории могут быть проделаны в
формальной области.
Приведенные выше соображения, касающиеся
принципа соответствия, приводят к тому же выводу. Между тем
известно, что Н. Бор, В. Гейзенберг и другие физики
пользовались этим принципом как приемом при теоретическом
движении вперед к новым теоретическим обобщениям и
построениям. Например, Н. Бор считал, что то или другое
соотношение в области исследования атомных спектров
становится понятным и объясненным, если его удается
привести к указываемому принципом соответствию с
определенным отношением классической теории. Главное, что
при этом его интересовало и было использовано при
развитии теории, это совпадение результатов классической и
новой теорий в области, где классическая теория дает
практически верный результат. «Рассмотрим теперь ближе, —
писал Н. Бор, — обнаруженную связь между спектрами,
ожидаемыми по теории квантов, с одной стороны, и
обычной теорией излучения — с другой, в области, где
стационарные состояния очень мало отличаются одно от другого.
Как уже показано, частоты спектральных линий в этой
области, вычисленные тем и другим методом, совпадают;
В. И.Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 81.
253

мы не должны, однако, забывать, что механизм излучения
в обоих случаях совершенно различен» 13.
Н. Бор использует найденное им соответствие между
квантовой и классической теориями излучения как
эвристический принцип в исследовании. Это помогает ему в
построении теории спектральных серий излучения
элементов. По этому поводу С. И. Вавилов в предисловии к
цитированной выше книге Н. Бора писал: «Главным
предметом второй статьи служит загадочный эмпирический
принцип соответствия между законами квантов и
классическими принципами» и.
Вот оценки применения боровского принципа
соответствия как эвристического, данные В. Гейзенбергом: «Для
вывода математической схемы квантовой теории (это
относится как к корпускулярному, так и к волновому
представлению) мы имеем в распоряжении два источника:
эмпирические факты и принцип соответствия. Боровский
принцип соответствия в своей наиболее общей
формулировке гласит, что между квантовой теорией и
соответствующей данной примененной картине классической
теорией существует качественная аналогия, которая может
быть проведена до деталей. Эта аналогия не только дает
указания для нахождения формальных законов, ее
особенное значение заключается главным образом в том, что
она одновременно дает и физическую интерпретацию
найденных законов» 15.
Как видим, Гейзенберг считает необходимыми и
эмпирию, и принцип соответствия, причем в последний входят
и какие-то конкретные предметные представления, так как
его особенное значение усматривается в том, что он дает
«физическую интерпретацию найденных законов». В статье
«Развитие квантовой механики» В. Гейзенберг писал:
«Квантовая механика, о которой я буду здесь докладывать,
по своей внешней форме возникла из попытки построить
стройную математическую схему путем уточнения
высказывания боровского принципа соответствия» 16. Здесь уже
речь идет о «внешней форме» и «математической схеме».
13 Нильс Бор. Три статьи о спектрах и строении атомов. М.—
Пг., 1923, стр. 37.
14 Там же, стр. 6.
15 В. Гейзенберг. Физические принципы квантовой теории.
Л.— М., 1932, стр. 80.
16 В. Гейзенберг. Современная квантовая механика, три
нобелевских доклада. JL— М., 1934, стр. 15.
254

Можно было бы привести много различных оценок
принципа соответствия, и все они указывают на большое
эвристическое значение принципа в построении
современной квантовой механики. По этому поводу нам хотелось
бы отметить следующее. Во-первых, принцип
соответствия у Н. Бора имел несколько иное, более узкое и
специальное, содержание, чем та его обобщенная
формулировка, устанавливающая отношения формальных
аппаратов теорий, которая разбиралась нами выше. Видимо,
Н. Бор вкладывал в понимание им аналогии между
классической и квантовой теориями излучения какие-то
далеко идущие качественные соображения.
Во-вторых, Н. Бор широко пользовался предметными
представлениями. Именно эта предметность мышления
Бора отмечалась большинством физиков, указывавших
на его громадную физическую интуицию. Здесь не было
формального выведения. «Мне всегда казалось чудом,—
писал А. Эйнштейн,— что этой колеблющейся и полной
противоречий основы оказалось достаточно, чтобы
позволить Бору — человеку с гениальной интуицией и тонким
чутьем — найти главнейшие законы спектральных линий
и электронных оболочек атомов, включая их значение для
химии» I7. A под названием «интуиции» в данном случае
скрывается, как мы пытались показать, логический
процесс перехода к новому понятию сущности, который
кажется иррациональным мышлению физика лишь потому,
что границы рационального представлены для него
границами формальнологического. Что касается использования
принципа соответствия В. Гейзенбергом при построении
матричной механики, то и здесь фактически было не
просто «уточнение высказываний принципа», а попытка
построения формальной системы, которая изображала бы
связи между реальными физическими величинами и
принцип соответствия играл здесь вспомогательную, хотя и
большую роль.
В-третьих, если взять этот принцип в его общем виде,
как он сформулирован, например, И. В. Кузнецовым, то,
как было показано выше, он не может дать никакого
правила, алгоритма, приема вывода аппарата новой теории
из аппарата старой. И. В. Кузнецов считает принцип фи-
17 Цит. по кн.: М. Бори. Физика в жизни моего поколения. М.,
1963, стр. 394—395.
255

зйческим, действующим в области физики. Л. Э. Гуревич
рассматривает его как более общий, относя его ко всему
естествознанию, и в связи с этим дает его более общую
формулировку: «Однако величайшим приобретением
науки является общий принцип соответствия,
утверждающий: все законы природы, установленные при
определенных условиях, установлены окончательно. Дальнейшее
развитие науки, во-первых, обобщает эти законы на
новые условия, а во-вторых, устанавливает новые,
ограничивающие их применимость условия, которые в момент
их установления не были известны либо не
сознавались» 18. В такой форме принцип уже прямо фиксирует
некоторые моменты процесса познания, необходимость
которых следует из диалектической теории познания.
Но мы пытались показать, что и в более специфичной
форме (как он сформулирован И. В. Кузнецовым)
принцип может быть получен как следствие из рассмотрения
диалектической, содержательной логики движения от
старой теории к новой, а следовательно, он и в этой форме
является всеобщим, т. е. действующим в любой достаточно
развитой области современной науки. Но в этом случае
факт его эвристического использования в современной
физике указывает на эвристическую ценность
диалектической логики.
Таким образом, физики пришли к фактическому
использованию диалектики, хотя сама форма ее
использования была открыта ими эмпирически и вследствие этого
выступала как физический принцип, а не как логическая
форма. С другой стороны, невозможность построения на
его основе алгоритма перехода от формального аппарата
старой теории к формальному аппарату новой есть также
одно из свидетельств (хотя, конечно, и не доказательство)
в пользу нашей концепции: ведь реальное диалектическое
движение происходит в конкретной предметной форме и
в этой же форме должен быть получен результат, поэтому
ни само движение, ни его результат не могут быть
выражены в виде алгоритма, правила, рецепта, годного в
любых конкретных условиях. Интересно было бы
рассмотреть предельный переход как логическую операцию, для
которой имеется «обратная операция» в содержательной
логике, а именно: «операция» разрешения предметного
Л. Э. Г у р е в и ч. Электродинамика. JL, 1940, стр. 256.
256

противоречия в конкретно-чувственном материале.
Вероятно, здесь можно было бы получить какие-то новые
аспекты отношения между формальной и содержательной
сторонами логического движения.
Возникает вопрос: в чем же состоит эвристическая
ценность принципа соответствия? Творческий поиск
решения проблемы, т. е. разрешения предметного
противоречия, можно рассмотреть как поиск меры, а
следовательно, формы, для нового содержания, которое только с
обретением этой меры оформляется как действительное,
переходит из возможности в действительность. В состоянии
безмерности движение всегда открывает перед
исследователем «спектр возможностей», в том числе и в отношении
формы нового понятия. Выбор из этого «спектра» в
конечном счете осуществляется в предметной деятельности;
принцип же соответствия несет в себе некоторые
указания относительно формы и, следовательно, меры будущей
теории и тем самым помогает ее поиску.
Указывая, в каком отношении должен находиться
аппарат новой теории к аппарату старой теории, в каких
областях применения теорий их уравнения должны вести к
асимптотически сближающимся результатам, принцип
дает как бы своеобразное «правило отбора», сужающее в
определенных отношениях, ограничивающее выбор
формального аппарата, что позволяет в некоторых случаях
представить общий вид будущих искомых уравнений. Все
же «спектр возможностей» для формального аппарата
будущей теории, хотя и ограничивается в определенных
отношениях принципом соответствия, остается
бесконечным, если иметь в распоряжении только принцип. Нужны
факты: результаты наблюдений, экспериментов,
измерений.
Следовательно, без предметной деятельности, хотя бы
в самой примитивной форме, в форме сбора фактов,
обойтись невозможно. Здесь, в предметной области,
выявляются условия и параметры, ограничивающие выбор и
приводящие в конце концов к построению определенного
аппарата (уравнения, системы уравнений, метода
вычисления и т. д.).
Конечно, если теоретиком были бы полностью
осознаны логические законы движения как предметного
содержания, так и формального аппарата, то при построении
новой теории принцип соответствия был бы им использо-
9 Анализ развивающегося понятия
257

ван в том значении и границах, которые следуют из его
места в этом сложном логическом процессе. Однако
общественные условия, заключающиеся в определенной
форме общественного разделения труда (в том числе и в
науке), оказывают влияние на формирование мышления
ученого. В связи с этим отметим, например, попытку строить
чисто феноменологические теории. И здесь принцип
соответствия используется именно как принцип. С одной
стороны, есть факты, результаты экспериментов, измерений;
с другой стороны — формализм старой теории и принцип
соответствия. Формулируется задача: найти новое
уравнение, которое удовлетворяло бы соотношениям принципа
и одновременно позволяло бы на основе результатов
измерения некоторых величин в новой области эмпирии пред-
вычислять другие величины.
В результате отыскания таких уравнений получается
теория, которая как будто включает в себя только
непосредственно наблюдаемые и измеряемые величины и
уравнения, связывающие их между собой. Никаких
понятий о сущности, ничего ненаблюдаемого! Идеал
позитивизма! Все дело лишь в том, что этот идеал не удается
осуществить.
Одно время казалось, что этого идеала удалось достичь
В. Гейзенбергу и тем самым разрешить трудности,
стоявшие перед развитием квантовой теории. М. Борн писал:
«Он разрубил гордиев узел философским принципом и
заменил угадывание математическим правилом. Принцип
утверждает, что понятия и представления, которые не
соответствуют физически наблюдаемым фактам, не должны
использоваться в теоретическом описании» 19. Здесь
употреблен очень точный термин «описание». Действительно,
феноменологическая теория не объясняет, а только
описывает наблюдаемые явления. Объяснить явление значит
вывести его из понятия сущности как необходимое.
Поскольку это понятие из теории элиминировано как
ненаблюдаемое, остается лишь внешнее описание событий на
определенном формализованном языке.
Но В. Гейзенбергу не удалось полностью осуществить
свою программу. «Конечно, было бы
удивительно,—пишет Л. де-Бройль,— если бы Гейзенбергу действительно
удалось исключить из теории все ненаблюдаемые величи-
М. Борн. Физика в жизни моего поколения, стр. 304.
258

ньт. Наличие в формализме его квантовой механики
матриц, изображающих координаты и импульсы атомных
электронов, оставляет в этом смысле некоторые
сомнения» 20. Более того, несмотря на то, что его формализм
давал замечательные результаты в феноменологической
области, т. е. позволял рассчитывать величины, и их
значения получались близкими к установленным
экспериментально, все же именно вокруг физической интерпретации,
т. е. предметного содержания этого формализма,
разгорелась дискуссия. Было построено множество
мысленных моделей и мысленных экспериментов, например для
уяснения физического смысла соотношения неточностей.
Было предложено множество концепций, возражающих
против позиций копенгагенской школы, в частности самого
В. Гейзенберга. «Каким же образом тогда оказывается,
что такие большие исследователи, как Эйнштейн, Шредин-
гер и де Бройль, не удовлетворены положением вещей? —
рассуждает по этому поводу М. Борн.— На самом деле
все эти возражения направлены не против
справедливости формул, а против их интерпретации» 21.
В. Гейзенберг в статье об интерпретации квантовой
механики сам описывает предлагавшиеся «модели»
интерпретации, классифицирует их, показывая возникающие
здесь трудности22. При этом у самого В. Гейзенберга нет
ясного представления о том, что такое физическая
интерпретация и ее философские основы. В конце концов, он
считает, что философия сводится к анализу языка, на
котором описывается область физических явлений. Это уже
в духе общего позитивистского направления.
«Очень трудно даже совершенно поверхностно
излагать квантовую механику, не пользуясь математическим
формализмом, потому что можно сказать, сущность этой
новой механики заключается именно в ее формализме».
Это пишет де-Бройль23. Теперь М. Борн:
«Математический формализм оказывает совершенно удивительную
услугу в деле описания сложных вещей. Но он
нисколько не помогает в понимании реальных процессов»24.
И еще: «Я думаю, что результаты науки должны быть ис-
толкованы в такой форме, которая была бы доступна каж-
20 Луи де-Бройль. Революция в физике. М., 1963, стр. 162.
21 М. Б ор п. Физика в жизни моего поколения, стр. 311.
22 Сб. «Нильс Бор и развитие физики». М., 1958.
23 Луи де-Б р о й л ь. Революция в физике, стр. 162.
24 М. Борн. Указ. соч., стр. 87 (разрядка моя.— А. Л ).
9* 259

дому мыслящему человеку» 25. Однако в случае с квантовой
механикой положение оказалось сложнее: «Но что,
собственно, означал этот формализм, оставалось совершенно
неясным. Математика, как это часто случается, была
умнее, чем интерпретаторская мысль» 26. Но с другой
стороны, «все великие открытия в экспериментальной физике
обязаны интуиции людей, откровенно использовавших
модели, которые для них были не продуктом их фантазии, а
представителями реальных вещей» 27.
Мы привели эту подборку противоречащих друг другу
высказываний, чтобы показать, что невнимапие
современной физики к диалектике как содержательной логике, как
к методу наказывается путаницей и неразберихой как в
попытках интрепретации формальных,
феноменологическим путем полученных теоретических результатов, так
и в общем методологическом подходе к развитию физики.
Нам представляется, что проблема содержательной
физической интерпретации математических «теорий» и
«гипотез» возникает только потому, что теоретическое движение
в содержательном плане становится в современной науке
все более сложным, так как более богатым отношениями,
противоречиями, определенностью становится
предметное содержание науки. Но «чем богаче определенностью,
а тем самым и отношениями, становятся мысли, тем, с
одной стороны, более запутанным, а с другой, более
произвольным и лишенным смысла становится их
изображение в таких формах, как числа» 28. Это замечание Гегеля,
вытекающее пз понимания им содержательной логики,
относится не только к числам как таковым, но вообще к
формально-математическому изображению реальности. Чем
дальше уходит наука от абстрактно-всеобщей картины
реальности классической механики, тем большую роль
играет содержательная сторона теорий, тем более,
следовательно, необходима диалектическая логика как метод и
тем острее и злободневнее звучит это гегелевское
замечание.
Пока в науке речь шла о более или менее простых в
предметном содержании отношениях классической
физики, достаточным было построение каких-то более или ме-
25 М. Б о р н Физика в жизни моего поколения, стр. 93.
2ß Там же, стр. 306.
27 Там же, стр. 269.
28 Цит. по: В. И. Лени и у. Сочинения, т. 38, стр. 105.
260

ттее простых тт наглядных мысленных моделей и
мысленных экспериментов с ними. Такая модель (большей
частью механическая) достаточно хорошо представляла
сущность предмета. С переходом к более глубоким и
богатым понятиям о сущности наглядное представление о
движении и развитии предметного содержания
оказывается недостаточным. Необходимо сознательное
использование логики движения этого содержания, т. е.
диалектической логики, а не стихийное,
подсознательно-интуитивное следование ей.
Для науки всегда опасна тенденция остаться на
уровне явления, строить теоретические системы, которые
обходились бы без понятия сущности. Позитивистская
философия поддерживает и развивает эту тенденцию,
предлагая выбросить понятие сущности (а с ним необходимо п
понятие объективной реальности) совсем. (Здесь
социальный и естественнонаучный аспекты позитивизма
смыкаются и развивается идея о прагматической ценности
науки и отсутствии у нее познавательной ценности. Но этот
аспект не является предметом нашего анализа, и мы
ограничиваемся только этим замечанием.)
Однако многих ученых не устраивает методология
позитивизма и, соответственно, феноменологизм. Они
чувствуют, что за формализмами, за наблюдаемыми
величинами стоят глубокие реальные связи и отношения,
физическое содержание, внешним выражением каких-то сторон
которого служит формальный аппарат.
Де-Бройль, например, исключительно глубоко и метко
критикует методологию позитивизма. Он приходит, как
мы уже говорили выше, к выводам, представляющим
собой своеобразную форму стихийной диалектики. Мы уже
приводили мысли В. Гейзенберга, свидетельствующие о
его сомнениях относительно возможностей
позитивистской методологии в физике. Можно показать, что
методологические позиции А. Эйнштейна, Э. Шредингера,
Д. Бома и многих других крупнейших ученых, как
физиков, так и нефизиков, являются по существу
антипозитивистскими. Но мы позволим себе лишь обратить внимание
на одну деталь, одно важное для нашего анализа
противоречие в сложной, противоречивой и меняющейся
философской позиции М. Борна. М. Борн, например, пишет:
«Позитивизм считает бессмысленным любой вопрос, который
не может быть разрешен посредством эксперимента. Как
261

я уже говорил ранее, эта точка зрения оказалась
плодотворной, поскольку она побуждала физиков занять
критическую позицию по отношению к традиционным
взглядам и содействовала им в создании теории
относительности и квантовой теории. Но с чем я не могу согласиться,
это с чисто позитивистским подходом к проблеме
реальности вообще. Если бы все понятия, которые использует
определенная естественная наука, имели бы свое
происхождение только в этой науке, позитивизм был бы прав.
Но тогда не существовало бы естествознания» 29.
По поводу феноменологизма позитивистов М. Бори
заявляет: «Эта точка зрения никоим образом не находит
обоснования в самом естествознании: никто с помощью
естественнонаучных методов не может доказать, что она
правильна. Я мог бы сказать, что ее происхождение
метафизично, если бы я не боялся оскорбить этим чувства
позитивистов, которые претендуют па то, что их философия
совершенно неметафизична (т. е. имеет происхождение в
самой конкретной науке — А. Л.)»30. Здесь Борн как
будто бы считает допустимыми в физике понятия,
которые не имеют непосредственного происхождения и
подтверждения в эксперименте. Он, например, говорит о
необходимости философии и философских понятий и т. д.
Это написано в 1936—1937 гг.
В 1954 г., хотя и по более частному вопросу, М. Борн
высказывает несколько другую точку зрения: «Урок,
который можно вынести из того, что я рассказал о
происхождении квантовой механики, заключается, по-видимому, в
том, что для создания удовлетворительной теории одного
усовершенствования математических методов будет
недостаточно, но что где-то в нашем учении скрыто понятие,
не подтвержденное никаким опытом, которое должно быть
исключено для того, чтобы оно не стояло на пути
научного прогресса» 31. Вот из-за этого каверзного, ловко
скрывающегося понятия страдает современная физика,
полученные формализмы не удается содержательно
интерпретировать, и возникает множество трудноразрешимых
вопросов.
G нашей точки зрения, это таинственное понятие не
что иное, как противоречивое, вьфаженное одновременно
29 М. Борн. Физика в жизни моего поколения, стр. 93.
30 Там же, стр. 94.
31 Там же, стр. 314.
262

и в конкретном предметном материале, и в формальных
отношениях, и параметрах, и в мысленных «моделях», и в
законах понятие сущности. Его, действительно, нельзя
формально вывести непосредственно из эксперимента ни
путем «обобщения», ни каким-либо другим путем, и оно
не находит непосредственного подтверждения ни в каком
эксперименте. Но только указание на него едва ли
поможет освободить от него теорию. Спор о физической
интерпретации — это спор о сущности физического объекта и об
отражении этой сущности в соответствующем
теоретическом понятии.
Остается два пути: либо построить такую
«интерпретацию», которая вела бы к отказу от всякой
содержательной интерпретации32, либо изменить сам способ
мышления, его логику. К такой именно постановке вопроса
приходит сам М. Борн: «... обстановка здесь так запутана,
что выбор только такой: либо довольствоваться более
слабым приспособлением понятий к системе формул — это
является целью так называемой «копенгагенской
интерпретации»,— либо видоизменить правила самого мышления,
логику» 33.
Что касается первого пути, то его бесплодность
доказали сам позитивизм и недовольство ведущих
современных физиков копенгагенской интерпретацией. Кроме
всего прочего, этот феноменологический путь до конца не
осуществим уже хотя бы потому, что «результат
эксперимента никогда не имеет характера простого факта,
который нужно только констатировать. В изложении этого
результата всегда содержится некоторая доля истолкования,
следовательно, к факту всегда примешаны теоретические
представления»34. Следовательно, чистое описание
фактов невозможно, ибо сам факт уже содержит
объяснение, а вместе с ним интрепретацию, содержательные
понятия и представления и т. д.
На втором пути было построено несколько различных
логических схем (различных «логик»), однако успеха они
не имели. Это не удивительно, так как все попытки
построения этих логических систем сводились к созданию
новых формальных непротиворечивых схем, а логика по-
32 См., например: В. Гейзенберг. Физика и философия,
гл. III.
33 Там же, стр. 445.
34 Луи де-Б р о й л ь. По тропам науки, стр. 164.
263

нятия сущности — это диалектическая, содержательная
логика, исходным пунктом и началом которой служит
противоречие. Мы вовсе не хотим сказать, что такие схе
мы создавать не надо. Может быть, опи принесут какую-
то пользу в деле совершенствования формальной
стороны теорий, что само по себе является очень важной
практической задачей. Но когда речь идет о развитии
предметного содержания, нужна и соответствующая логика.
Читатель вправе ожидать от автора настоящих строк,
как будто знающего, что нужно делать, чтобы получить
содержательную теорию элементарных частиц, изложения
по крайней мере основы содержательной трактовки такой
теории. Но ему придется разочароваться, ибо автор этого
сделать не может. Происходит это потому, что развитие
содержания происходит в форме особенного. Это всегда —
движение всеобщего в конкретном материале, в предмете,
в единичном. Более того, это движение самого предмета,
но такое, которое одновременно является и движением
субъекта, и в то же время объектом действия этого
субъекта. Это рефлектирующее движение мы рассмотрели как
распредмечивание. Но автор но может распредметить
физическую теорию просто в силу своего невежества в
области физики. Здесь нужен физик, для которого материал
физики есть его материал, его среда, объект его
деятельности.
Все, что может сделать автор, это попытаться наметить
какие-то самые общие контуры (как он их себе еще очень
абстрактно и, может быть, во многом неверно
представляет) предметной логики перехода от старой теории к новой,
от старого понятия сущности к новому да еще постараться
убедить физика в том, что эту логику надо изучать и
развивать (а развивать ее без материала конкретных наук,
и прежде всего истории наук, просто невозможно), что без
нее современная физика уже с трудом разбирается в своем
собственном предметном содержании.
3. Переход от старой теории к новой
как отрицание отрицания
Теперь обратим впимание еще на один аспект диалек-
тико-логического соотношения между исторически
сменяющими друг друга теориями. Каждая из теорий,
развившаяся в относительно замкнутую, относительно ус-
264

тойчивую систему, может быть со стороны своего
предметного содержания рассмотрена как отрицание
предыдущей теории, т. е. той ступени развития, из которой она
сама исторически развилась. Это отрицание,
взаимоисключение основных фундаментальных понятий как раз
характеризует переход в противоположность как переход
в свое другое. Гегель так описывает эту сторону
диалектического движения: «...но это другое есть по существу
не пустое отрицательное, не ничто,признаваемое
обычным результатом диалектики, а другое первого,
отрицательное непосредственного; оно, следовательно,
определено как опосредствованное, вообще содержит внутри
себя определение первого. Тем самым первое, по существу,
также сберегается и сохраняется в другом.— Удержать
положительное в его отрицательном, содержание
предпосылки — в ее результате, вот что есть самое важное в
разумном познании...» Выписывая эти слова Гегеля,
В. И. Ленин на полях отмечает: «Это очень важно к
пониманию диалектики» 35.-
Если рассмотреть содержание новой теории как
диалектическое отрицание содержания предыдущей,
которое, будучи противоположным этому предыдущему
содержанию, одновременно содержит его в себе как свою
сторону и следствие (ибо исходит из более глубокого
основания, выраженного ib новом понятии сущности), то можно
теорию, сменяющую собой новую теорию, рассмотреть как
отрицание этой новой и т. д. Возникает представление о
сменяющих друг друга теориях как об исторических
ступенях в познании предмета, находящихся в сложных
отношениях друг к другу. Эти отношения мы можем кратко
резюмировать:
1. Каждая последующая ступень образуется на базе
предыдущей как результат предметной деятельности. Она
разрешает противоречие, возникшее на предыдущей
ступени.
2. Возникает новое понятие сущности предмета,
которое выступает по отношению к старому как более
глубокое основание, в котором разрешается основное
противоречие старого понятия. Новое понятие есть отрицание
старого, его противоположность. Одновременно оно
содержит в себе старое как производное, могущее быть выве-
35 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 218.
265

денным из нового, более глубокого основания, т. е.
прежняя сущность расщепляется на основание и следствие, как
это отмечал Гегель.
3. Следовательно, повое понятие, а вместе с ним и
новая теория выступают как объяснение старой теории,
теоретически и логически опосредуют ее.
4. Тем самым ступень исторически последующая
становится логически предыдущей, исходной, «что может
показаться требованием бесконечного, идущего вспять
прогресса в доказательстве и выводе» 36.
5. Как следствие этих отношений выступает
некоторое отношение формальных аппаратов старой и новой
теорий. Частной формой его является эмпирически открытый
в физике принцип соответствия.
Первое представление о процессе взаимоотрицания
теорий может состоять в изображении их в виде
бесконечного ряда ступеней, из которых каждая последующая
рождается из предыдущей и, будучи противоположна ей,
ее отрицает, хотя в то же время содержит в себе эту
предыдущую как свою сторону и свое следствие. В силу
всеобщности этих логических отношений они могут быть
отнесены и к ступеням развития какой-либо узкой, частной
теории на ограниченном отрезке времени, и к более
широким системам, например к переходу от классической
физики к современной.
В. Гейзенберг в книге «Физика и философия»
выделяет в истории физики четыре «замкнутые системы
понятий», т. е. четыре готовые теоретические системы с
развитым формальным аппаратом, и рассматривает отношения
между ними. Первая система — механика Ньютона.
Вторая ■»— сформировавшаяся в течение XIX в. теория
теплоты вместе со статистической ее интерпретацией. Третья
система включает в себя электродинамику, специальную
теорию относительности, оптику, магнетизм. Четвертой
замкнутой системой понятий В. Гейзенберг считает
квантовую теорию в матрично-статистической форме.
«Соотношения между этими четырьмя замкнутыми системами
понятий,—пишет он,— можно, пожалуй, обрисовать
следующим образом. Первая система содержится в третьей
как пределопый случай, когда скорость света можно
считать бесконечной; она содержится также в четвертой как
В. И. Л с п и н. Сочппения, т. 38, стр. 223.
266

предельный случай, когда планковский квант действия
можно считать бесконечно малым. Первая и отчасти
третья системы необходмы для четвертой как априорное
основание для описания экспериментов. Вторая система
может быть без труда связана с каждой из трех других и
особенно важна в соединении с четвертой. Независимость
существования третьей и четвертой систем наводит на
мысль о существовании пятой замкнутой системы понятий,
в которой первая, третья и четвертая содержатся как
предельные случаи. Эта пятая система когда-нибудь будет
найдена в связи с теорией элементарных частиц.
При этом перечислении замкнутых систем понятий мы
оставили в стороне общую теорию относительности, так
как эта система понятий еще не нашла, пожалуй, своей
окончательной формы, но следует отметить, что она
определенно отличается от четырех других систем» 37.
Каждую из таких систем В. Гейзенберг считает
замкнутой системой аксиом и определений. Система,
таким образом, рассматривается как дедуктивная,
формальная, важнейшей чертой которой является
возможность ее непротиворечивого математического
представления.
При таком рассмотрении отношение между теориями
выступает прежде всего как отношение между
формальными системами. Это последнее, как выше было показано,
должно подчиняться правилам, сформулированным в
физике как принцип соответствия. Действительно, именно
подчинение этим правилам находит и фиксирует В.
Гейзенберг в рассматриваемых им теоретических системах.
Уже такой подход к истории физики позволяет В. Гей-
зенбергу в самой общей и абстрактной форме
прогнозировать будущее, а именно: обрисовать некоторые черты
будущей теоретической ситемы в физике и указать ее место
в теоретических представлениях через ее соотношение с.
существующими в настоящее время теоретическими
системами. Эта возможность возникает у В. Гейзенберга
именно потому, что он использует принцип соответствия
как хотя и эмпирически найденный, но по характеру
действия логический, т. е. всеобщий, принцип.
Благодаря этому история рассматривается как логика, хотя и в
очень ограниченном формальном плане, что позволяет,
В. Гейзенберг. Физика и философия, стр. 74—75.
267

представив временные исторические отношения как
логические, сделать их формой мысленного движения в
область, которая эмпирически в историческом развитии еще
не достигнута. В. Гейзенберг, правда, поступает здесь нр
совсем логически последовательно, ибо эмпирический
способ открытия принципа соответствия не содержит гарантия
его всеобщности и, строго говоря, он не должен был бы
употребляться им как логический принцип. Всеобщность
принципа, как мы видели, вытекает из оснований, не
лежащих в области физики, В. Гейзенберг же берет его
именно как эмпирически обнаруженный в физике.
Насколько исторически и логически оправданы
выделение В. Гейзенбергом в истории физики именно этих
четырех систем, оставление в стороне общей теории
относительности, может, очевидно, показать лишь дальнейший
исторический и методологический анализ. М. Бори,
например, в отличие от В. Гейзенберга считает, что общая
теория относительности нашла свою окончательную форму и
к 1915 г. превратилась «в единую замкнутую в себе
теорию» 38. Об этом, конечно, можно спорить, но с точки
зрения изложенной нами здесь концепции рассмотрение
теорий как готовых и непротиворечивых систем
односторонне и абстрактно. Более важным был бы анализ генезиса
их содержания как в себе противоречивых, незамкнутых,
развивающихся. Формальная замкнутость (относительная,
конечно) и непротиворечивость их (тоже, конечно,
относительная) выступили как бы производные, хотя
необходимые и важные, но преходящие моменты.
Можно ли с точки зрения диалектической логики
указать какие-либо общие отношения между генетически
связанными, следующими друг за другом теориями, кроме
отношений, уже описанных выше? Чтобы разобраться в
этом вопросе, остановимся на эволюции содержания
теорий, рассматривая новую теорию как временный этап,
который должен быть в свою очерпдь сменен еще более
новым.
Новая теория по сравнению со старой есть ее
отрицание, переход в противоположность. Разрешая
противоречие в данной его единичной форме внутри данного
ограниченного содержания, она односторонне воспроизводит
его в более общей фомре, в новом, более глубоком и кои-
М. Б о р н. Физика в жизни моего поколения, стр. 386.
268

кретном содержании. Но то же самое можно сказать о
теории, идущей на смену iioroïi. По сравнению с новой
она также есть ее отрицание, ее противоположность.
Следовательно, содержание старой теории при
переходе к новой в определенных отношениях перешло в свою
противопололшость, а при переходе от новой к новейшей
эта противоположность снова переходит в свою
противоположность. Но так как у противоречия только две
противоположные стороны, то, перейдя от одной из них v
противоположной, а затем от этой новой снова к ей
противоположной, мы должны прийти снова к той из них, с
которой началось движение, точно так же, как переход
от северного полюса к противоположному, южному, а
затем снова к противоположному возращает нас опять к
северному. При этом, как мы уже описывали, каждый
переход есть сложный диалектический процесс,
включающий в себя и частичный синтез противоположностей (в
их единичной предметной форме) и становление нового
более глубокого понятия о сущности. Вместе с тем
двойное отрицание (двойной переход в противоположность)
приводит к тому, что третья стадия описываемого нами
процесса (считая первой стадией старую теорию)
формируется таким образом, что в конкретном предметном
материале воспроизводит ту же сторопу всеобщего
диалектического противоречия, что и первая стадия. Например,
может быть так, что теория, основанная на некоторых
дискретных представлениях, переходит в теорию, базой
которой служат континуальные понятия и образы, а эта
последняя сменяется теорией, где в качестве основных и
первичных используются снова дискретные предметные
формы (именно такой случай мы имеем в упомянутом
выше примере развития от Кулона к Фарадею и
Максвеллу и далее к Лоренцу).
Именно такое воспроизведение третьей ступенью
развития некоторых черт предметного содержания первой
ступени имеет в виду диалектический закон отрицания
отрицания: отрицание отрицания некоторого содержания
есть новое содержание, воспроизводящее некоторые
особенности формы исходного содержания. Как раз поэтому
для изображения процесса диалектического развития
часто используется наглядный геометрический образ
спирали или винтовой линии. Действительно, если было бы
простое отклонение в противоположность, затем возвра-
269

щение в исходную точку, то подходящим геометрическим
образом мог бы служить круг. Но так как это
«возвращение» не есть повторение старого, а несет в себе новое,
более богатое и глубокое содержание, круг не замыкается и
процесс изображается бесконечной линией,
напоминающей в определенном отношении круг, но не
являющийся им.
К такому геометрическому образу приходит и де-
Бройль, изображая развитие науки. Теоретические
концепции, считает де-Бройль, «видимо, могут быть сведены
к некоторым противоречивым идеям, из которых самыми
известными, без- сомнения, являются идеп непрерывности
и дискретности. Противоречию непрерывного и
дискретного в механике соответствует противоположность
материальной точки и непрерывной жидкости, а в физике —
противоречие частицы и поля, в биологии — противоречие
эволюции и мутации.
Таким образом, заключенная в довольно узкий круг
тенденций и представлений, теоретическая наука могла
бы на первый взгляд оказаться обреченной на вечное
движение по кругу, причем различные типы истолкований
поочередно появлялись бы, исчезали и снова появлялись.
К счастью, это пессимистическое суждение неверно. Если
концепции и появляются вновь, то они появляются
обогащенными в процессе синтеза. Прогресс науки нельзя
сравнивать с круговым движением, которое нас все время
возвращает в одну и ту же точку, скорее он сравним с
движением по спирали; движение по спирали
периодически приближает нас к некоторым уже пройденным
стадиям, но не следует забывать, что число витков спирали
бесконечно и что витки увеличиваются и поднимаются
вверх» 39.
Мы привели этот отрывок из де-Бройля как хороший
пример той самой стихийной диалектики в современном
естествознании, о которой говорилось выше. Обратим
внимание на то, что де-Бройль совершенно правильно видит
всеобщий характер диалектического противоречия и
отличает это противоречие во всеобщей форме (т. е. мы бы
сказали — в логической) от его конкретного предметного
воплощения в материале естествознания. Непрерывное
и дискретное различными способами могут быть
воплощены в механике, физике, биологии. Мы можем добавить:
39 Луи де-Б р ой ль. По тропом науки, стр. 310.
270

if в конкретной теории — физической, химической или
какой-либо иной.
Противоречие в его предметном научном воплощении
разрешается, и разрешение выступает в предметной же
форме как некий частичный синтез, что было описано
выше. И этот факт синтеза противоположных концепций
отмечен де-Бройлем: «Развиваясь по спирали, научная
мысль в то же время фактически имеет тенденцию к
осуществлению сиптезов, в которых сочетаются
представления, вначале могущие казаться противоречивыми» 40.
Слово «казаться», как показывает дальнейшее
рассуждение де-Бройля, характеризует здесь ис само
противоречие, а отношение к пему физиков в момент, когда путь
синтеза еще неизвестен и представления выглядят анти-
иомичио.
Представление бесконечно развивающегося познания в
виде образа спиральной или винтовой линии, уходящей в
бесконечность, есть, однако, лишь «первое приближение»
в рассмотрении этого сложного процесса. Оно должно быть
уточнено и развито- конкретно. Уточнение, на которое мы
обратим внимание здесь, касается так называемого
троичного характера процесса развития. Рассмотрение закона
отрицания отрицания в первом приближении как будто бы
приводит к мысли, что обогащающиеся ступени развития
папоминают предшествующие через одну. Третья ступень
воспроизводит в более развитой и богатой форме первую,
четвертая должна воспроизводить вторую и т. д.
Если некоторая ступень в каком-то процессе развития
выступает как простое начало, вторая ступень
формируется как ее противоположность, то тем самым и первая
становится более определенной, выявляя себя не как
безразличие, а как противоположность второй, хотя еще и
не развитая в этом своем отношении ко второй; или, что
то же самое, не развитая в своей отрицательности; или,
что опять-таки то же самое, не равптая в отношении
предметного противоречия, воплощением которого выступило
теперь отношение между первой и второй ступенями.
Вторая ступень есть уже определенное развитие одной
из сторон этого противоречия. Развивая предметное
содержание на базе этой стороны, она выявляет и
исчерпывает себя как односторонняя. Но тем самым в ней
полагается ее противоположность, как отрицательное ое самой,
40 Там же, стр. 311.
271

т. е. полагается противоречие. Но это также означает, что
в ней содержится возможность дальнейшего развития при
условии вопроизведения в конкретном материале
противоположной стороны. Это и осуществляет третья ступень,
являющаяся отрицанием второй и представляющая собой
некий синтез материала, развитого из противоположных
исходных представлений. Как мы отмечали, этот синтез
всегда не полон и односторонен, так как разрешает не
противоречие во всеобщей форме, а лишь его конкретную,
особенную и в определенном смысле единичную форму.
Таким образом, кроме того, что диалектическое
противоречие понятия сущности, развиваясь внутри каждой
ступени познания, обусловливает переход с одной
ступени к другой, от старой теории к повой, оно же выявляет
себя вовне, между сменяющими друг друга ступенями.
Если первая ступень есть некая еще не развитая в своих
внешних отношених экспозиция, то вторая есть
определенно односторонняя, выявляющая односторонний
характер первой и достигающая всей полноты предметного
содержания, которую возможно получить, оставаясь
односторонней. Третья ступень развивает сторону,
противоположную второй, и в этом смысле напоминает первую
ступень; в то же время она усваивает, включает в себя
полноту предметного содержания второй ступерш. Тем
самым третья ступень доводит до предельной конечной
полноты данное конкретное предметное воплощение
противоречия, захватывая все его содержание, как связанное
с каждой из его сторон, так и с взаимным их "отношением.
Следовательно, три рассмотренные нами ступени
исчерпывают собой все развитие, возможное на базе данной
конкретной предметной формы диалектического
противоречия, представляя собой вместе некую завершенную по
отношению к данному конретному предметному
содержанию систему (в логическом аспекте) пли завершенный
этап (в историческом аспекте).
Характеризуя отношения между ступенями развития
как отрицание, В. И. Ленин пишет: «По отношению к
простым и первоначальным, „первым" положительным
утверждениям, положениям etc. „диалектический момент",
т. е. научное рассмотрение, требует указания различия,
связи, перехода. Без этого простое положительное
утверждение неполно, безжизненно, мертво. По отношению к
„2-му", отрицательному положению, „диалектический мо-
272

мент" требует указания „единства", т. е. связи
отрицательного с положительным, нахождения этого
положительного в отрицательном. От утверждения к отрицанию —
от отрицания ок „единству" с утверждаемым,— без этого
диалектика станет голым отрицанием, игрой или
скепсисом» 41. Теперь попробуем поставить вопрос, в каком
логическом отношении к предыдущим разобранным нами
ступеням развития будет находиться исторически следующая,
четвертая, ступень. Будет ли она отрицать третью ступепь
и вследствие этого походить по форме на вторую?
Из произведенного выше анализа отношений между
двумя исторически соседствующими, генетически
связанными научными теориями следует, что последующая
исходит из предметных представлений, противоположных
представлениям предыдущей теории, следовательно,
является отрицанием этой предыдущей. Поэтому переход от
третьей ступени развития (отрицания отрицания) к
последующей будет вопроизводить разобранный нами во
втором разделе процесс pi будет также отрицанием
(переходом в противоположность). Но эта последующая ступень
но будет воспроизводить форму второй. Дело здесь в том,
что третья ступень воспроизвела в себе первую и вторую
ступени в их возможном развитии. Поэтому отрицание
третьей ступени есть одновременно отрицание и первых
двух, т. е. отрицание всего трехступенного хода развития
как завершенного, как целого в себе. Третья ступень,
разрешив предметную форму противоречия этого этапа, сама
необходимо является односторонней, но в отношении
новой, более глубокой (и более широкой) предметной
формы противоречия. Мы тем самым выходим в систему
отношений более высокого порядка, в которой вся наша
предыдущая трехступенная система выступает как одна
ступень. Отсюда и проистекает так называемая
троичность развития, фиксируемая в диалектической логике как
отрицание отрицания.
Возвращаясь к нашему примеру с развитием учения
об электричестве, очевидно, можно рассмотреть его с
точки зрения отрицания отрицания. Очень легко усмотреть
указываемые законом отрицания отрицания отношения
между кулоновским, фарадее-максвелловским и лорен-
цовским периодами. Мы не будем здесь на этом останав-
В. И. Л е н и п. Сочинения, т. 38, стр. 219.
273

ливаться. Интересно другое: могут ли действительно
указанные три периода быть объединены в систему таким
образом, чтобы следующий этап развития мог быть
представлен в форме отрицания всех этих трех периодов как
некоторого целого? Вопрос этот представляется очень
сложным, по можно ожидать, что ответ должен быть
положительным. Однако дать ответ в конкретпой форме
может только конкретный историко-научный анализ,
который должен был бы указать па смену противоречия,
свойственного всей системе из указанных трех периодов, новой
предметной формой противоречия, более общей и
глубокой. Тем не менее можно привести некоторые аргументы
в пользу изложенной здесь точки зрения.
Прежде всего отметим, что физика сама объединила
указанные три периода под общим названием
классического учения об электричестве (классической
электростатики и электродинамики) и отделила это учение от
коренным образом отличающегося от него неклассичсского, или
нового, современного периода.
Далее, пожалуй, можно попытаться наметить
противоречие, в котором двигалось классическое учение от
Кулона до Лоренца. Нам кажется, что в качестве такого
можно выделить противоречие дискретного заряда и
непрерывной среды. В лоренцовской электродинамике как
будто достигнут некоторый синтез: и заряды и среда —
иоле мирно уживаются друг с другом. Однако это синтез
неполный: поле и заряды относятся друг к другу как к
чему-то внешнему, исключенному из собственной
сущности. В неклассический период противоречие принимает
другую, более глубокую и фундаментальную форму.
Выясняется, что частица есть одновременно и поле, а поле
есть одновременно и частица, и эта ситуация порождает
множество парадоксальных с точки зрения классического
периода отношений и коллизий. Противоречие начинает
принимать множество различных, но в общем-то
эквивалентных друг другу предметных форм. Логическая
формулировка их приводит к констатации в различных
предметных ситуациях противоречий детерминизма —
индетерминизма, случайности — необходимости, возможного —
действительного, конечного — бесконечного и т. д.
Вместе с тем существует общая тенденция представить
частицы как нечто вторичное по отношению к нолю, т. с.
тенденция, противоположная лоренцовской, а вместе с ней
274

и противоположная общему духу классического периода.
Если на этом пути будет получена сколько-нибудь полная
п закончепная единая теория ноля, над созданием которой
работает современная физика, то, очевидно, ныне
существующие понятия полей и элементарных частиц предстанут
в ней как производные более глубокого понятия сущности,
потеряют свой непосредственный характер, будучи
опосредованы логическим движением от нового понятия, т. е.
будут теоретически объяснены. Такая теория станет
наиболее последовательным и решительным отрицанием
классических принципов в целом, ибо она, видимо, явится
наиболее общей и конкретной физической теорией, включит в
себя в снятом виде основные понятия предшествующих
этапов развития физики и, следовательно, сможет
определить свое отношение к предшествующему периоду как к
целому. Это ее отношение тем самым будет отношением в
логической системе более высокого порядка, чем
отношения в предшествующих периодах развития физики.
Движение содержания в форме противоречия
составляет основу и определяет собой отношения, возникающие
между следующими друг за другом этапами развития, в
том числе и между старой и новой теориями. В частности,
это касается и формальных аппаратов новой и старой
теорий, т. е. тех отношений, которые получили название
принципа соответствия.
«...Познание движется от содержания к содержанию,—
писал Гегель.— ...результат содержит в себе свое начало,
и движение последнего обогатило его некоторой новой
определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому
поступательное движение не должно быть принимаемо за
некоторое течение от некоторого другого к некоторому
другому. Понятие в абсолютном методе сохраняется в своем
инобытии, всеобщее — в своем обособлении, в суждении и
реальности; на каждой ступени дальнейшего определения
всеобщее поднимает выше всю массу его предшествующего
содержания и не только ничего не теряет вследствие
своего диалектического поступательного движения и не
оставляет ничего позади себя, но несет с собой все
приобретенное, и обогащается и уплотняется внутри себя...» И Ленин
по поводу этих слов Гегеля замечает: «Этот отрывок очень
недурно подводит своего рода итог тому, что такое
диалектика» 42.
42 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 223—224.

III
Логика перехода
от старой теории к новой
и история науки
1. Логические предположения и история науки
Рассматривая проблему перехода от старой научной
теории к новой, мы предполагали читателя, не имеющего
специальпой и глубокой подготовки в области философии.
Поэтому мы старались обойтись минимумом специальной
философской терминологии, а там, где ее приходилось
вводить, по возмолаюсти, сделать ясным для читателя смысл
и содержание каждого термина.
Описывая основное содержание предлагаемой
концепции, мы стремились сделать изложение возможно более
простым и кратким. Поэтому многие вопросы, на которые
так или иначе наталкивает рассмотрение нашей проблемы,
не затрагивались.
Не рассматривалось, например, возникновение новой
теории, т. е. нового теоретического знания в условиях,
когда старая теория отсутствует, т. е. в такой области
предметной действительности, для которой специфическая
теория еще не построена. В значительной степени связанный
с этой стороной дела процесс дифференциации науки
также оставлен нами в стороне и т. д. Не обсуждался случай,
когда новая теория появляется не из данной старой, а
-возникает в другой теоретической области, а затем, будучи
более широкой (и глубокой), захватывает в сферу своего
объяснения предметную область старой теории.
Фактически тем самым такая новая теория сменяет данную
старую теорию, хотя она и не возникла непосредственно из
нее. В этом случае прослеженный нами логический
процесс разрешения противоречия относится лишь к
генетической линии возникновения новой теории, куда не
включается данпая старая теория, хотя она и была этой новой
фактически заменена. Такой случай, как легко заметить,
связан в какой-то степени с процессом интеграции науки.
276

В диалектикологическом аспекте мы не касались ряда
очень важных вопросов. Например, было бы важно
рассмотреть понятие сущности и употребляемые нами другие
понятия как непрерывно рефлектирующие. Рефлексию
можно определить в первом грубом приближении как
процесс, в котором совпадают субт^скт п объект. Например,
теория познания есть познание самого процесса познания,
т. е. такой процесс, в котором познание выступает
одновременно как субъект и как объект. В нашем случае
гипотеза выступила бы та к рефлексия теории и ее
самоотрицание. Это позволило бы увидеть новые и важные диалек-
тикологические отношенья. Интересно отметить, что когда
современная наука оказывается вынужденной учитывать
действие электрона на самого себя, от чего существенным
образом зависит нелинейность уравнений теории, то это,
по сути дела, есть учет рефлективного в приведенном
выше смысле процесса. Было бы интересным разобрать с
диалектикологической точки зрения вопрос о линейности
и нелинейности теорий в общей форме. Видимо,
нелинейность как-то связана с ограниченностью п рефлексией
понятий теории и самой теории в целом как системы.
Мы оставили в стороне теоретический анализ аналогии,
как не имеющий непосредственного логического значения
для описываемого нами понимания логики перехода от
старой теории к новой. Но ведь это тоже грубое
приближение. Приближение более точное должно было бы
включить и анализ аналогии с диалектико-логической точки
зрения.
Не был нами рассмотрен и такой важный аспект
проблемы нового знания, как связь новой теории с новым
способом мышления о мире. Дело в том, что
сформулированное нами представление о процессе перехода от старой
теории к новой ведет к выводу, что существенно новая
теоретическая концепция всегда выступает как новый способ
мышления о мире. Это является следствием в основном
процесса распредмечивания старой и опредмечивания
новой теории. Распредмечивание в гипотезе старой теории
приводит к тому, что новая теория рождается как
результат движения, которое воспринимается субъектом как свое
собственное, как преобразование своего собственного
мышления, произведенное самим же мышлением (как
рефлексия мышления). Одновременно оно есть и преобразование
понятия сущности предмета, которое мыслится субъектом
277

как объективное, ему противостоящее, как предмет его
деятельности. Когда гипотеза опредмечивается в новой
теории, это опредмечивание выступает в виде полагания
мышлением во вне себя но<вой сущности как объективной,
предметно существующей в мире, как конструирование
нового предмета. Одновременно это и новое понимание
предмета, способность видеть предмет .таким, каким ранее
он не мог быть увиденным.
Изменившийся субъект теперь под этим изменившимся
углом зрения рассматривает свое отногаение к области
своей предметной деятельности, а тем самым и к миру в
целом, ибо именно его предметная деятельность является
определяющим фактором формирования его мышления и
его отношения к объективной действительности.
Следовательно, возникают новый способ мышления о мире и
одновременно новый мир, ибо тот мир, который видит субъект
теперь, существенным образом отличается от мира,
который он знал раньше. По отношению к общественному
субъекту это — новая картина мира, которая к тому же
кажется ему произведением его собственного изменившегося
мышления (да это так и есть в определенном, не
субъективистском смысле). Этот аспект проблемы перехода от
старого теоретического знания к новому заслуживает
специального исследования. Мы такое исследование здесь
не проводили.
Можно было бы назвать и множество других сторон,
отношений и деталей перехода от старой теории к новой,
которые здесь не рассматриваются. В конкретных
единичных случаях перехода от одной теории к другой эти
стороны, отношения и детали могут выступать на передний план,
и тогда именно их легко принять за всеобщие
необходимые характеристики этого процесса (в этом одна из
существенных трудностей чисто эмпирического исследования,
которое якобы ведется без предвзятой копцепции).
Такой схематизм нашей концепции вызван не только
желанием автора подчеркнуть и выделить основную
логическую линию, многократно возвращаясь к тем же
пунктам изложения, чтобы сделать акцент на той или другой
стороне, оттенке описываемых логических отношений, что,
естественно, возможно было сделать за счет опускания
ряда менее существенных (для данпого аспекта
проблемы) отношений, связей и т. д.
Схематизм в данном случае оправдан и методологиче-
278

ски. Движение теоретического познания от абстрактного к
конкретному означает, что проблема с первого шага
исследования схвачена как целое. Но вначале это целое не имеет
ни четких контуров, ни деталей. Дальнейшее развитие
«проясняет» это целое, обогащает его отношениями,
деталями, гранями и т. д. Общая картина не строится как
здание из отдельных готовых кирпичей. Она возникает как
общий контур, постепенно выступающий из тумана.
Дальнейшая работа состоит в прорисовке, все более четкой и
определенной, частей этой картины, подчиненных общему
плану, заданному уже имеющимися контурами. (Одна из
распространеннейших черт науки — стремление
рассмотреть полученные контуры как контуры картины в целом,
хотя бы это и были в действительности лишь контуры
одной из деталей исследуемой конечной системы
отношений,— сама по себе свидетельствует о правильности
понимания диалектикой указанного процесса. Кстати,
последовательное построение различных научных картин мира
может быть рассмотрено как следствие этой черты науки.)
Каждый следующий шаг исследования дает более
полную, богатую и точную картину целого. В этом случае
исследование и соответственно изложение можно остановить,
прервать после любой ступени. При этом будет
получаться более или менее неискаженная картина целого, но
взятого в своих самых общих определениях, т. е.
приближенно. Искажения, вносимые в картину целого «обрывом»
движения к конкретному, всегда будут менее существенны
по сравнению с правильно воспроизведенным. Говоря
языком математического анализа, в этом случае всегда
оказывается схваченной «главная часть приращения функции».
Процесс конкретизации в этом отношении может быть
сопоставлен с методом последовательных приближений.
Именно таким способом, двигаясь от абстрактного к
конкретному, мы и пытались изложить нашу тему.
Поэтому мы начали с общей постановки проблемы, затем
перешли к выявлению ее внутреннего содержания.
Рассматривая это содержание, мы каждый вопрос разбирали таким
же образом, т. е. начинали с определяющего отношения,
которое, будучи взято само по себе, есть лишь грубое
приближение, затем вводили другие отношения, рассматривая
тот же процесс в иных его сторонах и определениях. При
этом неизбежно в какой-то части изменялось, усложнялось
и дополнялось первоначальное представление о процессе.
279

Например, рассматривая отрицание отрицания, мы
изобразили развитие в виде бесконечной винтовой линии или
спирали. Дальнейшая конкретизация этой картины
показала, что первоначальный образ должен быть изменен, так
как каждый виток спирали есть лишь элемент другого
большого витка и ни одна из этих спиралей не
бесконечна и т. д. и т. п. Но и первоначальный образ бесконечной
спирали является верным, однако лишь как первое грубое
приближение.
Полученный результат, по мысли автора, должен быть
«первым приближением» в изображении логики перехода
от старой научной теории к новой. Поэтому, отвечая па
возможные возражения против пашей точки зрепия,
состоящие в том, что она не учитывала те или другие
отношения, те или другие случаи, надо принять во внимание,
что, по мнению автора, она все же выражает главное и
существенное в рассматриваемом процессе. Если же
принятое здесь за существенное в действительности таковым
не является, тогда она просто неверна.
Наиболее серьезное возражение, которое можно
предвидеть, состоит в следующем. Вследствие того, что мы
подчеркивали диалектический момент в гипотезе и
формальный момент в готовой теории, у читателя может создаться
впечатление, что, согласно автору, гипотеза — область
диалектического движения мысли, теория — область ее
формальнологических отношений. И читатель может
возразить: ведь теория также развивается диалектически, она
противоречива. В противоречивом отношении друг к
другу находятся ее содержание и ее формальный аппарат,
противоречиво понятие сущности, лежащее в ее основе, да
pi сам математический аппарат теории, поскольку он так
или иначе выражает эту сущность, очевидно, тоже должен
быть противоречивым. В какой-то мере надо признать
справедливость такого -возражения.
Действительно, развитие теории диалектично.
Диалектичен весь процесс познания, включающий и чисто
формальные отношения как момент. Тем не менее этот момент
обладает относительной самостоятельностью и
практической ценностью прежде всего как инструмент
практического действия и одновременно средство информации,
позволяющее сделать этот инструмент достоянием множества
людей, научить пользоваться им. В этой своей роли
готовая теория выступает как непротиворечивая. По крайней
280

мере она должна быть таковой, ибо в противном случае
одинаковые посылки не вели бы к одинаковым следствиям.
Именно эта сторона теории выступает прежде всего перед
глазами современного ученого и определяет собой момент
относительной устойчивости, стабильности знания,
движущегося в царстве установленных взглядов, законов и
принципов.
С более широкой точки зрения на теорию можно
рассмотреть гипотезу как момент развития теории,
выражающий ,в явно развернутой форме движение противоречия,
возникшего и развившегося внутри и посредством теории,
а затем прорвавшего границы меры. Внешне этот процесс
может представляться как поглощение формальным
аппаратом содержательной стороны. Но столь же правомерно,
сделав центром рассмотрения гипотезу, представить
теорию как момент развития содержательного знания в
форме гипотезы, а именно: как момент обработки и освоения
достигнутого уровня в понимании сущности, момент
экспансии нового понятия сущности. Именно с этих позиций
нами рассматривается весь процесс, так как в центре
нашего внимания лежит не теория, а процесс смены теорий.
С этой общей точки зрения процесс развития теории
выглядит как движение в границах одной и той же меры,
правда, такое, которое подготавливает разрыв этих границ.
Гипотеза же представляется движением от одной меры к
другой, новой, через противоречие, прорвавшее границы
старой меры, ставшее всеобщим, т. е. безмерным
воплощением предметного теоретического материала.
Все эти соображения приводят к выводу, что
первоначальное различение логики гипотезы и логики теории,
введенное как первое различение и первое приближение,
остается правильным.
Существуют две прямо противоположные точки зрения
по рассматриваемому вопросу. Первая из них выглядит
так: действительность противоречива. Теория адекватно
отражает действительность и, следовательно, должна быть
противоречивой. Вторая заключается в следующем: теория
непротиворечива. Она адекватно отражает
действительность. Следовательно, действительность не содержит
никаких противоречий
Исходя из изложенного выше представления, обе эти
точки зрения приходится считать неверными. Теория
оказывается и противоречивой (в смысле потенций разви-
281

тия как своего предметного содержания, так и
формального аппарата), и в то же время она должна быть
непротиворечивой в тех пределах, в которых она актуально
употребляется как инструмент практического действия. Поэтому
проблема (она же — противоречие) научно-теоретического
познания может быть сформулирована так: каким
способом возможно адекватно воспроизвести потенции
противоречивой действительности в актуально непротиворечивом
формальном аппарате теории? Выше мы пытались
показать, что это противоречие разрешается (и одновременно
воспроизводится) в бесконечной смене теорий, каждая из
которых является актуально односторонним (и
относительно истинным) разрешением противоречия, приведшего к
гибели предыдущую теорию.
Что же может дать общая философская (в смысле:
диалектическая) позиция, в частности изложенная в нашем
разделе, для конкретных исследований в области истории
науки? Что можно от нее требовать и чего от нее
требовать нельзя? Ответить на эти вопросы после всего
изложенного можно, как нам кажется, сравнительно коротко.
Прежде всего следует сказать об отношении к
историческим фактам. Очевидно, можно найти множество
отдельных фактов, которые не будут непосредственно
согласовываться с общей концепцией, а, наоборот, будут видимым
образом ей противоречить. Но поскольку концепция не
является прямым формальным обобщением фактов,
постольку наличие таких фактов само по себе еще не
является ее опровержением.
Единичный пример, противоречащий определенному
выводу в формальнологической системе, действительно
опровергает этот вывод. Сформулирована, скажем,
некоторая теорема. Есть два способа ее опровержения. Первый
состоит в том, что отыскивается ошибка в доказательстве;
второй — в том, что находится пример, противоречащий
утверждению, доказываемому в теореме. В первом случае
опровергается доказательство, хотя само по себе
утверждение теоремы может оказаться и верным (так не раз
случалось в истории науки). Во втором случае
опровергается теорема целиком, а если после этого не
обнаруживается ошибка в доказательстве, то ставится под сомнение
вся формальная система, в которой теорема была выведена.
В диалектической системе наличие непосредственно
противоречащего примера еще не позволяет отвергать раз-
282

вернутое на базе этой системы воззрение. Пример должен
быть теоретически опосредован через понятие сущности,
понят в его необходимости. Только после этого он может
служить критерием оценки всей данной системы.
Если мы рассматриваем логически генезис истины как
научной системы, то в систему не должны
непосредственно войти все частные случаи, все единичные отклонения
и заблуждения. Все эти отклонения и заблуждения могут
и должны получить свое рациональное объяснение в
свете достаточно конкретно развитой системы, т. е. на
определенной ступени ее конкретизации. Но они могут и не
быть непосредственно логически связанными с системой
на первых этапах ее развития. Наоборот, видимые
противоречия, в которые они входят с общей теоретической
концепцией, заставляют конкретизировать,
совершенствовать и .видоизменять эту концепцию. И лишь в том случае,
если встретится такое противоречие, которое приобретет
в границах концепции характер антиномии, т. е. не
сможет быть ассимилировано, встанет проблема уже пе
конкретизации и совершенствования, на смены концепции.
Поэтому мы не можем претендовать на
непосредственное объяснение всех частных случаев возникновения
нового теоретического знания, могущих быть эмпирически
зарегистрированными при исследовании истории науки. Но
мы стремимся понять тот или другой случай перехода от
старой теории к новой с точки зрения необходимости и
всеобщности, т. е. отделить в историческом материале
случайное от необходимого, а необходимое понять как
логически закономерное. Видимо, в случае возникновения ряда
новых идей можно за словом «интуиция», которое столь
часто употребляется в этих случаях как оправдание отказа
от дальнейшего рационального исследования, найти
рациональное и объективное логическое движение,
раскрытие которого чрезвычайно важно для истории науки,
если эта история сама рассматривается как наука. Здесь
возникает также возможность за событием, которое
послужило поводом, внешним толчком к совершению
теоретического открытия, или за описанием самим ученым своего
состояния и мотивов действия в момент совершения
открытия усмотреть действительные объективные причины,
опосредования и связи, входящие в закономерный ход
развития науки.
Изложенная выше позиция позволяет критически
283

осмыслить позицию некоторых ученых на развитие пауки,
которая наиболее ярко и прямолинейно выражена в
следующих словах проф. А. Китайгородского: «Путь науки
прямой; мысли каждого исследователя, добытые им
факты — это кусочек пройденного пути. Нет дороги без этого
метра асфальта, но он пройден, дорога идет дальше.
Смотрите назад — все незаметнее становится отмеченный
участок, скоро он совсем потеряется из виду.
До обидного мало времени надо, чтобы произведение
ученого перестало быть нужпым. Вероятно, что-нибудь
около тридцати — пятидесяти лет. За этп годы оно
исчерпывающим образом растворяется в работах последователей;
лучшее, что в нем было, усвоилось, ненужное отсеялось, и
само произведение теперь — выжатый лимон.
Нечто подобное ожидает не только рядовых
исследователей. Такова же судьба книг и работ гениальных физиков
Ньютона, Максвелла и даже совсем близкого к нам
Эйнштейна. Их труды интересуют только историков науки.
Знакомиться же с работами гениев надо по изложениям
современников» 1.
Итак, согласно мнению А. Китайгородского, путь
науки прямой и не может быть изображен в виде спирали или
винтовой линии. Прошлое уходит безвозвратно,
забывается, и только, видимо, из какой-то непонятной
любознательности занимаются люди историей науки. Такой взгляд
противоречит широко известным фактам, говорящим о том,
что в связи с развитием современной науки приходится
многократно возвращаться к ее исходным пунктам, к
идеям, казалось давно оставленным позади. Например, в
связи с проблемами дискретности и непрерывности
пространства, времени, движения оказывается необходимым
воспроизвести логический анализ их у Зенона, у Аристотеля
и т. д. Не случайно В. Гейзенберг, Н. Бор, А. Эйнштейн,
М. Борн и другие физики-теоретики неоднократно
обращались к анализу воззрений Пифагора и Платона, Зенона
и Аристотеля. Как показано выше, такое «возвращение»
логически необходимо для движения вперед.
Некоторым другим общим точкам зрения на развитие
науки, полученным как непосредственные прямые
обобщения ее истории, можно дать, как нам кажется,
теоретико-логическое объяснение.
1 «Вопросы литературы», 1964, № 8, стр. 82.
284

Общий методологический вывод, который можпо теперь
сделать по отношению к историко-научиому
исследованию, состоит в следующем. История пауки, взятая только
в ее овеществленных формах, т. е. в готовых теориях,
инструментах, конкретных частных методах исследования, в
технике, всегда будет выглядеть как застывший водопад.
Реальное движение, изменение и обновление ее будут
казаться иррациональными и мистическими до тех пор, пока
она не будет распредмечена, т. е. понята как движение
самого субъекта, как необходимая сторона его предметной
деятельности, логика которой есть логика движения
противоречия.
К сожалению, мы должны здесь констатировать, что
наше изложение логики перехода от старой теории к новой
страдает существенным недостатком. Дело в том, что ряд
положений, касающихся различения формальной и
содержательной сторон теоретического знания, роли
формально-математического аппарата, отношения современного
ученого к теории и логике, взяты нами как
непосредственно данные. Между тем они сами нуждаются в
теоретическом объяснении. В противном случае можно упрекнуть
автора в отсутствии доказательства, что именно эти
отобранные им характеристики и взгляды являются
необходимыми и существенными для рассмотрения развития
науки. Ведь всегда можно найти примеры других
процессов и взглядов. Такое доказательство можно дать,
рассмотрев науку как целое, как исторически определенное
явление, необходимо возникающее вместе с
возникновением определяющих его форм предметной деятельности.
Это и должно было бы служить началом логического
движения. В данной работе автор ограничился лишь
отдельными ссылками на общественное разделение труда.
Несмотря на приблизительность и ограниченность,
представленный выше метод рассмотрения логики перехода от
старой научной теории к новой может, как нам кажется,
быть основой первоначальной ориентировки и в какой-то
степени объяснения некоторых ситуаций, возникающих в
развитии науки. Нам хотелось бы сделать здесь три
замечания по поводу ситуаций, возникших в развитии
современной физики.
Первое замечание касается выбора автором области
науки для рассмотрения ее с точки зрения изложенных
выше взглядов. Читатель, вероятно, уже заметил, что кон-
285

крстная научпая область, на которую ссылается автор и
которая остается предметом его внимания,— именно
физика. Происходит это не потому, что логика перехода от
старой теории к новой в других частных науках может
быть другой.
Выбор физики в данном случае определился тем, что,
во-первых, физика в настоящее время является наиболее
развитой наукой как в смысле содержательной стороны,
так и в отношении формально-математического аппарата.
Теории физики наиболее структурно оформлены и
закончены, поэтому переход от одной теории к другой в
большинстве случаев выявляется резко и не вызывает
сомнений в отношении самого своего наличия. Во-вторых,
физика исследует в некотором смысле фундаментальные
закономерности, знание которых должно быть использовано
в других областях естествознания. Физика поэтому
претендует на участие в построении картины мира в большей
степени, чем любая другая наука. В-третьих, общественное
разделение труда в науке и связанное с ним
относительное разделение формальной и содержательной сторон
знания проявились в настоящее время наиболее глубоко в
физике (теоретики и экспериментаторы, творцы и научные
сотрудники), что в свою очередь вызвало формирование
определенного способа научного мышления, наиболее ярко
демонстрирующего тип мышления современного ученого.
Второе замечание касается вопроса о так называемых
скрытых параметрах в квантовой механике. Вопрос этот
возник в связи с обсуждением природы статистичности
квантовой механики и вызвал оживленную дискуссию.
Чисто вероятностная интерпретация волновой функции
вела к индетерминизму и отказу от
пространственно-временных представлений движения элементарных частиц.
Это движение утрачивало «физический смысл». Для
ученых, стоящих на феноменологических позициях, это было
вполне приемлемо. Другие же стали искать новых
способов интерпретации. Здесь и возникла идея скрытых
параметров, состоящая в том, что поведение микрообъектов
зависит существенным образом от параметров, которые еще
не открыты физикой и не учитываются квантовой
механикой. Кванто-вая механика, таким образом, неполна, и ее
статистичность есть следствие незнания этих пока еще
скрытых параметров. В 30-х годах Нейман доказал
теорему, согласно которой формализм квантовой механики не
286

допускает предположения о существований скрытых
параметров. Вопрос, казалось, был решен в пользу чисто
вероятностной интерпретации. В 50-х годах, после работ
Д. Бома, Ж. Внжье и других, дискуссия разгорелась с
новой силой.
С нашей точки зрения, в логическом смысле
своеобразные скрытые параметры есть во всякой теории. Это те
самые характеристики и определения предмета, которые
отличают новую, более конкретную теорию от старой. Таким
скрытым параметром была, например, для классической
теории излучения постоянная Планка, для классической
механики — предельная скорость (скорость света в
пустоте) и т. д. Но в то же самое время формализм каждой
законченной теории относительно полон и замкнут, поэтому
его исследование должно приводить к выводу, что скрытые
параметры невозможны. Поскольку он представляет собой
форму, в которую непосредственно входят результаты
экспериментов, измерений, форму связи между этими резуль
татами, постольку он .выступает как выражающий подтвер
жденную опытом полную систему сведений об объекте.
Этим, видимо, объясняется результат Неймана. Вместе с
тем конкретная форма, физический смысл скрытых
параметров остается неопределенным, пока не
сформулировано в содержательной и всеобщей форме противоречие
сущности и не создано новое предметное понятие,
разрешающее это противоречие как особенное в предметном
материале.
Следовательно, едва ли скрытые параметры будут
найдены, если их станут искать именно как параметры, т. е.
как некие формальные величины, долженствующие занять
определенное место в математическом аппарате теории.
Очевидно, нужно искать более глубокое понимание
физической реальности, т. е. начинать с анализа физического
содержания основного противоречия теории.
Третье замечание касается дискуссии между Н. Бором
и А. Эйнштейном, продолжавшейся около 30 лет.
Нам кажется несомненным, что переходы от
континуальной картины к дискретной, от дискретной вновь к
континуальной и т. д. неизбежны в будущем развитии физики.
Эйнштейн был прав, не веря, что статистические законы
есть последняя основа бытия, но он ошибался, во-первых,
когда думал, что такой основой могут быть законы
динамические, во-вторых, когда пытался построить общую тео-
287

рию (единую теорию поля) на том же уровне, на тех же
принципах, что и теория относительности, отталкивая идеи
Бора как внешние и чуждые. Бор был прав, настаивая на
статистичности законов микромира в пределах, освоенных
современной физикой, но он ошибался, считая статистич-
ность единственной и абсолютной основой процессов бытия.
Динамичность и статистичность, детерминизм и
индетерминизм и т. д. есть всеобщие характеристики движения,
и лишь «в исторически ограниченных приближенных
картинах, создаваемых человеческим разумом, та или другая
сторона выступала на первый план и даже фигурировала
как единственная, хотя всегда может быть усмотрена и
противоположная сторона. Характерной особенностью
развития современной физики выступает все большее
осознание связи друг с другом этих противоположных
характеристик, осознание, которое в философии произошло
гораздо раньше «в конкретно-всеобщей форме и привело к
возникновению диалектики.
Эти замечания носят, конечно, сугубо
предположительный характер. Они были сделаны с целью пояснить нашу
позицию читателю. Нужен конкретный диалектический
анализ развития конкретных же ситуаций, создающихся
в науке. Но это пока, видимо, дело будущего.
Подытожив развитые в I, II, III частях логические
соображения, можно сделать следующие общие выводы.
Если теперь сопоставить генезис научных понятий в
период античности и «предельные переходы» в
современных научных революциях, фиксированные принципом
соответствия, возникает определенное предположение о
логической форме решающих научных переворотов. Это
будет предположение именно о форме движения науки,
поскольку содержательный, категориальный анализ
потребует изучения истории предметной деятельности в
целом в ее узловых пунктах. Коренные трансформации
научных понятий являются лишь моментом, проекцией
решающих переворотов, совершающихся в самом процессе
производства (вспомним, к примеру, значение рычага в
формировании античной механики). Однако и такая
предварительная схема моя^ет быть полезна в качестве
возможной программы дальнейших исследований.
Можно предположить, что логическим средоточием
таких переворотов является качественная трансформация
коренных научных понятий. Эта трансформация может
288

быть понята в тождестве двух противоположных
определений 2.
1. Момент прорыва в безмерное. В историческом
движении науки необходимо обнаруживаются логические
пределы непрерывного развития данной теории. Иными
словами, обнаруживаются пределы, в которых развитие
противоречий предмета (их расщепление, разветвление,
конкретизация) воспроизводимо в форме данного
тождества, данного особенного понятия.
Оказывается, что сущность предмета не может быть
исчерпана старой теоретической мерой.
Всеобщее содержание (противоречие) теории то здесь,
то там (то новым математическим парадоксом, то новой
логической антиномией, например антиномией
бесконечности в современной теории элементарных частиц)
разрывает свою особенную форму, нарушает меру. До поры до
времени старая мера еще способна к самовоспроизведению,
продолжает «работать» 3, но эта работа становится все
более формальной, поскольку под подозрение ставится
основная идея теории, а идеализованный предмет познания
теряет свою цельность и элементарность.
Так, <в классической механике совершенствование гг-мер-
ного пространства привело в конечном счете в
теоретический тупик. Ньютоновская идея пространства,
перегруженная многообразными идеализациями, все более
трансформировалась, стала восприниматься4 как односторонняя
проекция какого-то другого, более содержательного
понятия.
Так, идея непрерывного перемещения (аспект
континуальности) материальной, себе тождественной точки
(аспект дискретности) оказалась недостаточно
конкретной, чтобы .воспроизвести противоречивое движение
микрообъекта. Потребовались какие-то иные, принципиально
новые идеализации.
2 Следует напомнить, что речь идет прежде всего о понятии
(теории) движения и на этой основе — о развитии содержательной
логики. В какой мере и в какой форме можно экстраполировать
намеченные нами особенности на развитие других научных теорий —
этот вопрос требует специального исследования.
3 Движение «измеряется» на основе старой теории все точнее
и точнее.
4 Уже Гамильтоном — в механике, Гегелем и Тренделенбур-
гом — в логике.
10 Анализ развивающегося понягия
289

Так, понятие абсолютного времени, абсолютной
одновременности оказалось «тупиковым». Обычного выхода из
этого тупика не было вообще, была лишь возможность
разрыва старой меры (старого понимания времени как
меры движения, или, говоря аристотелевским языком, как
«числа движения»).
В конце КОНЦО.В коренная идеализация, лежащая в
основе старой теории, полностью разрушается. «Старое»
понятие сущности (данное особенное тождество
противоположных определений) раскрывает свою односторонность,
разомкнутость, оказывается «полупонятием», лишь
одним — явно недостаточным — определением какого-то
(какого именно — еще неясно) нового, более конкретного
предмета. Понятие как бы «перекашивается»,
«накреняется» и «идет ко дну», к своему всеобщему основанию.
Наступает момент «прорыва в безмерное».
Физик-теоретик начинает работать как «чистый» логик,
как преобразователь логики, он работает непосредственно
в безмерном, категориальном мире всеобщих
противоречий — прерывного и континуального, взаимосвязи и
становления, возможности и действительности.
Таким логиком-революционером был Альберт Эйнштейн
в период создания специальной теории относительности
(переосмысление понятия времени), Макс Планк — в
период формирования идеи квантов (интересно, что
непосредственным импульсом для Планка служили здесь
гносеологические беседы с Больцманом о соотношении
континуальности и дискретности), Нильс Бор — в момент
продумывания принципа дополнительности.
2. Момент формирования новой меры. Момент прорыва
в безмерное является одновременно моментом
формирования новой меры. В вакууме безмерного, в «чистых» (вне-
предметных) категориях мыслить невозможно. Движение
мысли в безмерном есть движение к новой мере, к новому
особенному, к новому предметному понятию, есть
движение в пространстве виртуальных теорий.
Как раз в этот момент двойного движения (в
безмерное — к новой мере) происходят решающие интуитивные
прозрения. Больше того, это двойное движение и
составляет логический «механизм» интуитивных сдвигов.
Идеализованный предмет перестраивается коренным
образом; это уже новый предмет и новое знание о
предмете, новая идея предмета. Старый предмет, старое знание
290

становится лишь одним из противоположных определений
нового понятия, нового (особенного) тождества
противоположностей. Новое понятие сущности (второй, третьей,
п-ож степеней) оказывается «точкой роста» новой
теоретической системы.
Таким новым понятием, сформированным в процессе
отождествления противоположных определений
(движений с положительным и отрицательным ускорением;
движения по бесконечно большой окружности и движения
по прямой линии), оказалось в механике Галилея —
Ньютона понятие прямолинейного инерционного
движения.
Таким новым понятием, новым идеализованным
предметом познания оказалось максвелловское понятие
электромагнитного поля.
Таким новым понятием оказалось пространство —
время в специальной теории относительности, тождество
гравитационной и инертной массы — в общей теории
относительности.
Понятие «входит в берега» и вновь развивается (как
противоречие) в пределах определенной меры.
Конечно, этот процесс логической трансформации
коренных научных понятий (соответственно <всей
категориальной структуры научного знания) намечен здесь сугубо
предположительно и пунктирно. Новый научный материал
введен только в порядке напоминания и иллюстрации, но
еще не в качестве реального предмета исследования.
Необходимо постоянно учитывать, что таким реальным
предметом исследования должна служить история самой
производственной деятельности в единстве ее
материальных и идеальных моментов. Существенно также, что тот
прообраз генезиса научных понятий, который подсказан
движением античной мысли — от апорий Зенона к
механике Архимеда,— может служить, действительно, только
самым первоначальным и грубым наброском.
Мы ведь помним, что генезис понятия движения
протекал еще в «дотеоретической атмосфере». Это серьезно
искажает и модифицирует классическую картину
научного познания.
10* 291

2. Логика перехода к новой теории
и «структура научных революций» Т. Куна
Изложеннное выше понимание логики перехода от
старой научной теории к новой может, как нам кажется, быть
полезным для историка науки. В этом плане интересно
рассмотреть с наших позиций общие выводы, сделанные
Т. Куном в книге «Структура научных революций» 5.
После второй мировой войны Кун изучал
теоретическую физику, затем заинтересовался историей науки и
более десяти лет работает в этой области в качестве
исследователя и преподавателя.
Книга Куна дает картину движения научного
познания, основанную на обобщении большого эмпирического
материала. Она описывает, как обычно происходит это
движение, но не объясняет, почему оно именно так
происходит. И это особенно для нас важно, потому что на вопрос,
«почему оно так происходит?», в некоторых случаях
позволяет ответить наша точка зрения.
Прежде всего Кун вводит понятия «парадигма» и
«нормальная наука». Парадигма — устойчивая,
получившая всеобщее признание система понятий, законов,
методов, которая служит основанием и образцом исследования,
содержанием учебных курсов, программ и т. п. Парадигмы
существуют как в отдельных науках, так и в более
широком масштабе вплоть до понимания картины мира в
целом. Нормальная наука — наука в период между
кризисами и революциями. Характерной особенностью нормальной
науки является наличие парадигм и развитие в рамках
этих парадигм. «В нормальной науке предполагается, что
ученые знают, каков мир. Большая часть успеха научного
исследования зависит прежде всего от желания защищать,
иногда дорогой ценой, это предположение. Нормальная
наука, например, часто подавляет но«вые фундаментальные
открытия, потому что они с неизбежностью разрушают
ее основные положения» (стр. 5). Правила исследования
должны быть найдены из парадигм, применением этих
последних к конкретным обстоятельствам. У ученых есть
общее признание парадигм, но нет единой их интерпретации.
Научная революция есть смена одной парадигмы другой.
5 Т. Kuhn. The Structure of Scientific Revolution, Chicago, 1962.
Дальше в тексте указываются страницы этого издания.
292

С нашей точки зрения, то, что, по Куну, выступает как
утверждение и развитие парадигмы, т. е. период
«нормальной науки», соответствует, согласно нашей точке зрения,
периоду, когда новое понятие сущности, разрешившее
противоречие старой теории, разворачивается в систему,
позволяющую объяснить одни факты, предвидеть другие,
предвычислять результаты экспериментов и наблюдений,
решать проблемы. Происходит экспансия теории,
одновременно она делается более логически строгой и замкнутой,
уточняются значения входящих в нее параметров и т. д.
Она явлется той самой «парадигмой», на основе которой
и внутри которой ведется исследование.
Согласно Куну, «в период нормального развития науки
ученые не ставят своей целью находить новые факты и
строить новые теории. Тем не менее в ходе научного
исследования постоянно обнаруживаются новые и
неожиданные явления, и учеными снова и снова изобретаются новые
теории» (стр. 53). Процесс начинается с осознания
наличия аномалии, т. е. несоответствия между тем, что
следует ожидать, исходя из парадигмы, и тем, что предлагает
природа. Затем происходит более или менее длительное
исследование аномалии, которое завершается только тогда,
когда так удается изменить парадигму, что аномалия
перестает ей противоречить (стр. 53).
Этот процесс Кун рассматривает далее подробнее.
«Однажды принятый статут парадигмы, научная теория
объявляется несостоятельной, если имеется
альтернативная теория, способная занять ее место. Ни один процесс,
раскрытый историческим изучением развития науки, не
напоминает методологический стереотип, согласно
которому старая теория гибнет путем прямого сравнения с
природой. Это замечание не означает, что ученые не
отвергают научных теорий, или их опыт и эксперимент не
являются главными в этом процессе. Но это означает (и это
главное), что суждение, которое ведет ученых к
отклонению ранее принятой теории, всегда базируется на чем-то
большем, чем просто сравнение этой теории с миром.
Отклонение одной парадигмы всегда происходит с
одновременным принятием другой, и суждение, ведущее к такому
решению, состоит в сравнении обеих парадигм с природой
и друг с другом» (стр. 77).
Мы полагаем, что «аномальные опыты» есть не что
иное, как выход предметной деятельности в область, где
293

сказываются односторонность и ограниченность теории.
Эти «опыты» могут быть и мысленными. Они входят в
процесс логического развития теории.
Прежде чем произойдет фундаментальная замена
парадигмы, считает Кун, ученые будут изобретать множество
изменений и ad hoc модификаций их теории, чтобы
устранить очевидный конфликт (стр. 78). Пока противоречие
не приводит к необходимости смены парадигмы, это еще
не кризис, потому что вообще всякое исследование
связано с противоречиями: «Отбросить парадигму без
одновременной замены ее другой парадигмой означает отбросить
саму науку. Это действие отражается не только на
парадигме, но и на человеке. Неизбежно он будет выглядеть
в глазах его коллег как «ремесленник, поссорившийся со
своими орудиями». Та же точка зрения может быть
эффективно применена и наоборот: нет такой вещи, как
исследование без противоречий. Но тогда что же отличает
нормальную науку от науки в кризисном состоянии?» (стр. 79).
«За исключением чисто инструментальных проблем,
каждая проблема, которую нормальная наука рассматривает
как загадку, может считаться, с другой точки зрения,
противоречием и, следовательно, источником кризиса»
(там же).
Обратим внимание на то, что изобретение изменений и
ad hoc модификации теории, чтобы устранить очевидный
конфликт, это процесс, в котором противоречие
осознается как неустранимое противоречие самой теории. Как мы
показали выше, без этого не развиваются условия,
определяющие переход к новой теории. Отсюда логически
следует вывод, констатируемый Т. Куном как историко-
эмпирический: «Ни один процесс, раскрытый
историческим изучением развития науки, не напоминает
методологический стереотип, согласно которому старая теория
гибнет путем прямого сравнения с природой».
Кризис, полагает Кун, начинается тогда, когда
ставится под сомнение справедливость парадигмы. В это время
правила исследования, которые задаются парадигмой,
выводятся из нее, меньше стесняют ученых. Они начинают
исследовать проблемы и замечать факты, которые не
согласуются с парадигмой, причем само исследование
зачастую ведется «не по правилам». «Все кризисы начинаются
с крушения парадигмы и постепенного ослабления правил
для нормального исследования» (стр. 84).
2М

В периоды кризисов наука нуждается в философии,
так как методы самой науки оказываются недостаточными
и сомнительными. «Я думаю,— пишет Т. Кун,— именно
в периоды явных кризисов ученые обращаются к
философскому анализу как к средству раскрытия загадок в их
области. Обычно они не нуждаются в философии и не
хотят быть философами. Действительно, нормальная наука
держит творческую философию на расстоянии от себя и
имеет на это основательные причины. Для развертывания
нормальной исследовательской работы посредством
парадигмы как модели правила и предпосылки не требуют
объяснения» (стр. 87—88). Кризисное состояние
приводит к революции. Новая парадигма, утвердившаяся в
результате революции, узаконивает те отношения, которые
были аномальными в старой парадигме и привели эту
последнюю к кризису. В то же время она сохраняет связь
со старой, ибо старая теория всегда может
рассматриваться как частный случай теории, ее заменившей.
В логическом плане то, что Т. Кун называет
«кризисом», с нашей точки зрения, есть период, когда
осознается, что здание прежней теории, которое строилось как
непротиворечивое, оказывается противоречивым внутри
самого себя. Это противоречие осознается как
неустранимое, а вместе с тем ставится под сомнение и правомерность
всех формальных выводов и правил, выведенных из
теории в процессе ее развития и применения. Теория теряет
свое значение меры.
«Ослабление правил» и «исследование без правил»,
описанные Т. Куном, выступают у нас как выход за
пределы старой ограниченной меры в область безмерного.
Обращение ученых в периоды кризисов к
философскому анализу, о чем говорит Т. Кун, следует у нас из
логического хода развития теории, который приводит к
необходимости категориального (т. е. философского) анализа
противоречия понятия сущности, т. е. всеобщей предмет-
нон (а тем самым и логической) основы теории, так как
само противоречие выступает как всеобщее.
Революция, согласно воззрениям Куна, приводит к
изменению видения мира. Кун сравнивает это изменение с
одеванием очков, которые все переворачивают вверх
ногами. «Можно подумать, что ученые неожиданно оказались
на другой планете, где знакомые предметы видятся в
другом свете и окружены незнакомыми предметами» (стр. 111).
295

Затем происходит нормализация всей картины,
рождается новое понимание, новая парадигма. Это новое
понимание возникает внезапно, в некотором интуитивном акте:
«Когда старая парадигма уже не может справиться с
аномалиями и кризисами, которые она порождает, тогда
ситуация проясняется не в результате обдумывания и
интерпретации, но путем относительно неожиданного и
внезапного просветления. Ученые часто говорят, что у
них «пелена упала с глаз» или о -«вспышке света»,
которая «озаряет» ранее загадочную и темную область,
заставляя видеть ее компоненты новым образом, таким,
который впервые приводит к решению. В некоторых случаях
прояснение происходит во сне» (стр. 121—122). Этот
процесс, говорит Т. Кун, не имеет ничего общего с так
называемой интерпретацией. Это — переосмысление
значительной части всего прежнего опыта, его новое понимание,
которое затем связывается с новой парадигмой.
Т. Кун отмечает внезапность смены парадигмы, то, что
эта смена совершается как переворот не в частях, но
сразу в понимании целого либо совсем не совершается. Он
ссылается здесь на интуицию, на гештальт-психологию, но
не исследует процесс логически.
У нас же, как, по всей вероятности, уже успел заметить
читатель, эта «целостность» логически следует из
того, что новая теория возникает как новое понятие
сущности, которое затем развертывается в систему понятий,
отношений и т. д., т. е. как целое, хотя еще и находящееся
в момент возникновения в эмбриональном состоянии. Мы
исследуем этот процесс как логический, как логику
разрешения противоречия. У Куна он рассматривается как
иррациональный.
Вера в парадигму ведет к исследованию всех ее
потенциальных возможностей, благодаря чему выделяются
трудности, изучение которых приводит к новой парадигме,
пишет Кун. У нас это выступает как развитие теории до
возможного и даже невозможного предела, логически
необходимое в процессе перехода к новой теории.
Изменение в видении мира, к которому приводит
научная революция, также регистрируется Куном как исто-
рико-научный факт. Мы это изменение рассматриваем как
результат логического движения.
Несмотря на то, считает Кун, что революции в науке
в тех или иных масштабах и областях — явление повсе-
296

местное, они нередко не замечаются, и создается впечат-
ление о «кумулятивном» развитии науки. Происходит это,
по мнению Куна, оттого, что как ученые, так и не ученые
получают свое представление о научной деятельности из
авторитетных, с общепринятой точки зрения, источников,
систематически скрывающих существование и значение
научных революций.
Такими источниками Кун считает учебники,
популярные и философские работы. Они имеют общую черту,
состоящую в том, что адресуются только к уже решенным
проблемам, проверенным данным и сформулированным
теориям, к определенной группе парадигм,
господствующих в данное время. Все эти три источника дают сведения
только о результатах предшествующей революции.
Учебники переписываются заново после каждой научной
революции и неизбежно скрывают не только роль, но и само
существование революций. «Правда, учебники содержат
немного истории либо в предисловии, либо, гораздо чаще,
в разрозненных справках о великих ученых прошлых
веков» (стр. 136—137). Однако «частично посредством
отбора, частично посредством прямых искажений ученые
прежних веков преподносятся как работающие над той же
самой группой фиксированных проблем и в соответствии
с той же самой группой установленных правил, которые
стали считаться научными в результате самой последней
революции в теории и методе. И не удивительно, что
учебники и исторические традиции, которые они, якобы,
содержат, должны быть переписаны после каждой научной
революции. И не удивительно, что после того, как они
переписаны, наука опять предстает как чисто кумулятивная»
(стр. 137).
«Конечно, не только одни ученые стремятся видеть
развитие своей науки в прошлом как прямолинейное
движение к ее современному состоянию. Попытки писать
историю назад встречаются везде и всегда. Но у ученых
сильнее выражена тенденция переписывать историю заново
частично потому, что результаты научного исследования
не показывают очевидной зависимости от исторического
контекста исследования, частично потому, что, за исключе-
нием периодов кризиса и революции, современная
исследователю научная позиция выглядит такой прочной.
Большее число исторических деятелей, относящихся к
прошлому науки или современному ее состоянию, или
297

большее внимание к историческим деталям могут вызвать
лишь чувство идиосинкразии, ошибочности и смущения
Зачем возвеличивать то, что последующее развитие науки
сделало возможным отбросить? Умаление значения
исторического факта глубоко и, может быть, функционально
органически присуще профессии ученого, той самой
профессии, в которой место высшей из всех ценностей
занимают другие факты. Уайтхед правильно схватил
антиисторический дух науки, когда писал: «Наука, которая не
решается забыть своих предшественников,
бесперспективна» (стр. 137).
С точки зрения автора, в данном случае Кун не видит,
что «антиисторический» дух современной науки не
является внутренне необходимой характеристикой движения
научного знания. Этот дух связан главным образом с тем,
что на поверхности как логическая сторона дела
выступают формальнологические отношения, в области которых
всегда можно (как выше было показано) старую ступень
знания представить как одно из логических следствий
новой и, следовательно, после революции можно исходить
пз новой установившейся парадигмы как из единственного
необходимого основания.
Содержательное логическое движение, которое
характеризует процесс развития знания, от Куна закрыто.
Поэтому, высказывая недовольство «антиисторизмом», Кун не
противопоставляет ему положительное решение проблемы.
В развитии науки, показывает Кун, смещается вся сеть
фактов и теорий. Определения и понятия поэтому имеют
значение не сами по себе, а лишь будучи включенными в
систему других понятий. Например, «Ньютон писал, что
Галилей открыл пропорциональность квадрату времени
движения, производимого постоянной силой тяжести»
(стр. 138). Однако так выглядит кинематическая теорема
Галилея лишь будучи пересаженной в динамическую
концепцию Ньютона. Претерпели революционные изменения
сами вопросы, которые задавали ученые относительно
движения. Эти изменения можно проследить от Аристотеля к
Галилею и от Галилея к Ньютону. Однако учебники
обычно излагают этот процесс как простой линейный прогресс.
Например, понятие «элемент» в химии, подобно понятиям
«время», «частица», «энергия» и сила», является
необходимой частью учебников. Оно не было ни изобретено, ни
открыто. Определение элемента Р. Бойлем может быть
298

прослежено назад по крайней мере до Аристотеля и
вперед через Лавуазье в современные курсы химии.
Это не значит, что наука обладала современной
концепцией элемента уже с античности. «Словесные
определения, подобные бойлевскому, имеют мало научного
содержания, когда рассматриваются сами по себе. Они не
являются непосредственно логическими характеристиками
значения (если они таковое имеют), но скорее
преследуют педагогические цели» (стр. 141). Научные концепции,
на которые указывают эти определения, получают
прямое значение только когда они соотнесены (внутри текста
или другого систематического представления) с другими
научными концепциями, действиями и применениями
парадигмы.
Здесь Кун совершенно прав. Мы можем целиком с ним
согласиться. Действительно, любые факты и концепции
и т. д. имеют значение, приобретают смысл только внутри
определенной теоретической системы, осознанной или
неосознанной, и сами по себе не имеют смысла. Поэтому в
истории науки часто бессмысленно в словесных
формулировках, выдвинутых учеными прошлого, искать
содержание, которое эти или подобные формулировки получили
в свете позднейших теоретических систем.
В своей работе Кун отмечает, что в качестве
революционеров в науке выступают, как правило, молодые
ученые, так как на них меньшее влияние оказывает старая
парадигма. Он считает непригодным для оценки
истинности новой теории ни системы верификации
неопозитивистов, ни «фальсификацию» К. Поппера. «Существование
последней,— пишет Кун,— я подвергаю сомнепию. Как
неоднократно подчеркивалось выше, не существует теории,
решающей все задачи, с которыми она сталкивается в
данное время; и не существуют решения, которые были бы
вполне совершенными. Наоборот, как раз неполнота и
несовершенство существующего соответствия фактов и
теории определяют многие задачи, характеризующие
нормальную науку. Если бы это несоответствие было
основанием для отбрасывания теории, то должны были бы быть
отброшенными все теории во все времена» (стр. 145).
Что касается верификации, то, показав, в чем она, по
его мнению, несостоятельна, Кун затем замечает: «По
крайней мере для историка не имеет смысла предполагать,
что верификация есть установление согласованности
299

факта с теорией. Все исторически значительные теории
согласовывались с фактами, но лишь более или менее. Но
существует более точного ответа на вопрос, соответствует
ли данная индивидуальная теория фактам или нет»
(стр. 146). Гораздо больше смысла в вопросе: какая из
конкурирующих теорий соответствует фактам лучше?
Ученые, сторонники разных парадигм, почти никогда
не могут понять друг друга. Они живут в разных мирах и
видят разные вещи, когда смотрят на одно и то же.
Поэтому закон, который нельзя продемонстрировать
сторонникам старой парадигмы, кажется интуитивно очевидным
сторонникам новой. Чтобы стало возможным
взаимопонимание, одна из этих групп ученых должна пройти через
процесс перехода к новой парадигме. «Именно потому,
что этот переход иррациональный, переход между
конкурирующими парадигмами не может быть совершен
постепенно, под воздействием логики и независимого (neutral)
опыта. Как завершающий момент образования целого
Restait switch) он должен произойти сразу целиком (хотя и
не обязательно в одно мгновение), либо совсем не
происходить» (стр. 149).
Чаще всего ученые старого поколения вообще не
принимают новую парадигму. Через сто лет после смерти
Коперника у него не было убежденных сторонников. Через
полстолетия иосле выхода «Принципов» Ньютона его
теория еще не была принята, особенно на континенте. Пристли
так и не принял кислородную теорию, а Келвин —
электромагнитную. Но это упорство и вера в старую парадигму
имеют то положительное значение, что лишь благодаря им
успешно исследуются все потенциальные возможности
старой парадигмы и выделяются те трудности, изучение
которых порождает новую парадигму.
Последняя глава книги Куна называется .«Прогресс
через революции». В начале главы Кун задает несколько
вопросов. Например, почему разобранный тип развития не
относится к искусству, политическим теориям или
философии? Почему понятие прогресса мы почти
исключительно относим к науке? Кун считает подобные вопросы в
значительной степени семантическими. Он ставит также
такие вопросы: «Много ли зависит от определения
науки? Может ли определение подсказать человеку, ученый
он или нет? Если так, то почему ученые или художники не
заботятся об определении терминов? (стр. 159).
300

Кун считает, что когда он и другие выражают сомнение
в существовании прогресса, например, в искусстве или
философии, то это потому, что в этих областях все время
существуют конкурирующие направления, каждое из
которых подвергает сомнению самые основы всех остальных.
В нормальной науке прогресс несомненен. Одной из
причин его Кун считает то обстоятельство, что если ученые
приняли ту или иную парадигму, то тем самым они
освободились от необходимости пересматривать основные
принципы и могут сосредоточить внимание на более
тонких явлениях. Кроме того, прогрессу способствует, хотя и
неполная, изоляция ученых от запросов повседневной
жизни. Интуитивная творческая работа ученого обращена к
его коллегам, разделяющим его оценки и предположения,
поэтому он может считать не требующей доказательств
определенную группу правил и стандартов. Изоляция
способствует выбору ученым тех проблем, которые он в
состоянии решить. Изоляция определяет и путь подготовки
ученых, т. е. способ научного образования. Если в
живописи и музыке учащийся изучает произведения великих
мастеров, то в естествознании он имеет дело с учебниками.
«К чему, например, студенту, изучающему физику, читать
работы Ньютона, Фарадея, Эйнштейна или Шредингера,
когда все, что ему нужно знать об этих работах, изложено
гораздо короче, точнее и в более систематической форме в
новейших учебниках?» (стр. 164). Поэтому он беззаветно
верит в соответствующую парадигму и оказывается
прекрасно подготовленным для работы в узких рамках в
пределах нормальной науки.
В периоды же кризисов ученый очень мало способен
найти свежее решение. Но, очевидно, периоды революций
в науке мы тоже можем оценить как прогресс, говорит
Кун, хотя смена парадигм и показывает нам, что развитие
науки не стремится к какой-либо цели, поставленной при-
родой, не стремится к научной истине.
При желании можно было бы продолжать далее
демонстрацию идентичности выводов, которые следуют из
нашей точки зрения, и результатов, к которым приводит
историческое исследование Куна. Например, мы
присоединяемся к критике Куном теорий верификации и
фальсификации и могли бы продолжать эту критику с диалекти-
кологических позиций. То же самое можно было бы
сказать относительно роли словесных определений. Кун
301

также, несомненно, прав, утверждая, что если
прослеживать в истории науки, кто первый высказал то или иное
определение, то почти всегда можно назвать множество
лиц и всегда можно найти кого-нибудь, кто еще раньше
сказал нечто сходное и т. д. За спорами, кто первый
высказал ту или иную мысль, можно не разглядеть линию
действительного исторического развития, не представить
историю как логику, т. е. не понять ее.
Работа Куна ставит для философа множество проблем.
Мы рассмотрим теперь некоторые из таких эмпирических
констатации Куна, которые показывают, в каком
направлении следует развивать предложенную концепцию.
Мы объяснили, почему ученые обращаются к
философии в периоды кризисов. Но остался вопрос, почему они
к ней не обращаются в периоды «нормальной науки». Кун
считает, что это происходит вследствие действий ученых в
соответствии с парадигмой как образцом. При этом
правила и предпосылки не требуют объяснений. Мы могли бы
добавить, что множество научных сотрудников действуют
по этим образцам, не осмысливая предметного содержания
теорий. И это, с нашей точки зрения, возможно потому, что
формальный аппарат теорий, служащий инструментом
практической деятельности, в данном случае обладает
относительной самостоятельностью. Но это лишь, если можно
так выразиться, «полуответ». Сейчас же возникают
вопросы: что это за способ деятельности, в котором люди
действуют, не задумываясь над основами своих действий по
правилам, ими самими не созданным? Почему эти правила
они принимают некритически? Подобные же вопросы
можно задать о констатируемой Куном вере ученых в
парадигму, о невозможности понять друг друга сторонниками
разных парадигм, об умалении роли исторических фактов
и истории науки вообще как профессиональной
особенности ученого, подавлении нормальной наукой новых
исследований, о научном образовании и т. д.
Эта группа проблем, необходимо возникающая при
изучении истории науки, прямо наталкивает на анализ
условий формирования мышления современного ученого.
Некоторые вопросы, например особенности исследования в
нормальной науке, характер научного образования, Т. Кун
связывает с изоляцией ученых, с кастовым в значительной
степени характером науки. Здесь не во всем можно с ним
согласиться, но все же эта профессиональная замкнутость
существует.
302

Интересно, что характер мышления и
исследовательской работы ученого прямо связывается с общественными
условиями существования ученых как определеной
социальной группы.
И здесь мы опять вплотную подходим к проблеме
существования науки как области общественного разделения
труда. Здесь — ключ к формированию мышления
современного ученого со всеми его противоречиями, тенденцией
к фетишизации формальной стороны знания,
столкновением этой тенденции с необходимостью творчески мыслить в
предметных образах и понятиях и т. д. Ограниченность
нашей точки зрения, неспособность теоретически
объяснить эту группу проблем, поставленных историей науки,
связаны как раз с отсутствием диалектикологического
анализа науки как целого 6.
Во многом Кун уже близко подходит к осознанию
необходимости изучения науки в социальном плане для
понимания ее проблем и методов. Попав в 1958—1959 гг.
в среду ученых, занимающихся общественными науками,
он «был поражен числом и глубиной разногласий между
учеными-социологами о природе научных проблем и
методов. И история, и знакомство (с социологами — А. А.)
заставили меня усомниться,— пишет Кун,— что люди,
занимающиеся естественными науками, ' обладают более
достоверными ответами на такие вопросы, чем их колле-
ти в социальной науке» (стр. X).
Обобщения Куна делают возможным установить
непосредственную связь нашей логико-философской концепции
с обширным полем фактов истории науки. Получается
некоторая общая картина, причем Кун дает ее как
феноменологию, выводит ее непосредственно из рассмотрения
массы фактов истории науки, а мы раскрываем ее
внутреннюю логику, опосредуем ее понятием развивающегося
противоречия. Другими словами, мы пытаемся предложить
теоретическое объяснение этой картины. С другой
стороны, через нее же обобщения Куна связываются с логикой
и получают некоторое подтверждение со стороны этой
науки.
Представленные выше соображения требуют
дальнейшей разработки, по и иа этом этапе они могут, как нам
6 По этому вопросу см.: А. С. А р с е н ь е в. Проблема
творчества в современной науке. М., 1967.
303

кажется, связать куновские обобщения в единую
логическую систему. Кстати, книга Куна, по нашему мнению,
свидетельствует еще раз о том, что обобщения эмпирии
сами по себе не могут дать теории.
Следует отметить, что возможность включения
большинства обобщений Куна в единую логическую систему
показывает, что эти обобщения берут действительно
существенные и важные характеристики процесса перехода от
старой теории к новой.
* * *
В заключение обращаем внимание читателя на то, что
понимание логики перехода от старой теории к новой,
изложенное в III части книги, связано с представлением о
теории как о развившемся в систему предметном понятии
сущности (II часть).
Мы исходили из понимания генезиса теоретического
знания как процесса идеального мыслительного построения
объекта — процесса идеализации, трактуя это
мыслительное построение как такое, которое существенным образом
выражает предметную деятельность субъекта,
понимаемого как исторически определенная совокупность
общественных отношений. При этом диалектическая логика
понималась нами как логика содержательная, не сводимая только
к системе категорий, но развиваемая в форме движения
предметного содержания.
Четвертая часть книги несколько отличается по
способу исследования и изложения от первых трех. Это
отличие нисколько не означает, что авторы первых трех частей,
с одной стороны, или автор IV части, с другой,
придерживаются различных философских методов. Это отличие
показывает лишь, что внутри марксистской философии
существуют различные мнения, как это всегда бывает в любом
развивающемся учении.
В этой связи представляет интерес раскрыть вопрос об
изменении объема и содержания понятия в процессе
развития последнего. Эта сторона проблемы излагается в IV
части книги.

Часть четвертая
ХАРАКТЕР ИЗМЕНЕНИЯ ОБЪЕМА
И СОДЕРЖАНИЯ
РАЗВИВАЮЩИХСЯ ПОНЯТИЙ
(В связи с историей
химических воззрений)
Б. М. КЕДРОВ

I
Изменение понятия как изменение
его объема и содержания
и их взаимосвязей
1. Два подхода к анализу развития понятий
Понятие представляет собой одну из основных форм
мышления. Оно имеет множество различных сторон и
определений. Отметим некоторые из них.
Во-первых, по своему происхождению, или генезису,
понятие определяется как обобщение опыта, как
результаты, в которых резюмируются данные человеческого,
в том числе и естественнонаучного, опыта. В этой связи
понятие выступает как выражение высшей, абстрактно-
теоретической ступени познания, возникшей и
развившейся из низшей, эмпирической его ступени.
Во-вторых, по своему содержанию и гносеологическому
значению понятие выступает как субъективный образ
объективного мира, как отражение объекта в сознании
субъекта. Человеческие, в особенности научные, понятия
объективны именно по своему содержанию, по тенденции
своего развития, направленного в сторону все более
полного и более точного отображения действительности в
сознании человека.
В-третьих, по своей структуре, отличающей понятие от
других форм мышления, понятие обнаруживает наличие
противоположных сторон, выступающих как его объем и
содержание, его количественная и качественная
характеристика, причем обе эти стороны находятся между собой
не во внешнем соположении, а во внутреннем единстве и
взаимообусловленности. Структура понятия выступает
прежде всего как система взаимосвязанных существенных
признаков, в которых раскрывается содержание понятия,
и как система взаимосвязанных предметов, охватываемых
мысленно данным понятием и образующих его объем.
306

В-четвертых, по своему назначению понятие выступает
как инструмент любого теоретического рассуждения,
оперирование которым является своеобразным и весьма
сложным искусством; овладеть этим искусством — задача
каждого мыслящего человека, каждого ученого.
Отмеченные четыре стороны понятия как формы
мышления не исчерпывают всей его характеристики, так как
для этого потребовалось бы рассмотреть всю
познавательную деятельность человека, историю развития всех его
знаний вообще, всей науки. Но для целей нашего
исследования можно пока ограничиться перечисленными
четырьмя сторонами понятия.
Понятия возникают уже на самых ранних и
соответственно самых первичных, низких ступенях развития
человеческого мышления, например в виде так называемых
эмпирических понятий; в своей развитой стадии они
отвечают абстрактно-теоретическому мышлению и
неразрывно связаны с ним. Для этого последнего характерны
проникновение в сущность изучаемого предмета, выход за
пределы непосредственно воспринимаемых явлений
(«непосредственного бытия», по терминологии Гегеля) и
переход в область таких сторон и связей изучаемых вещей,
которые не поддаются прямо чувственному восприятию,
а познаются с помощью теоретического мышления.
Из того положения, что понятие предполагает систему
существенных признаков, выражающих сущность самого
предмета изучения, следует, что понятие однопорядково с
сущностью, а следовательно, с законом, необходимостью,
общим, присущим данному предмету. Внутренние
противоречия познаваемого предмета отражаются в виде
внутренних противоречий, свойственных данному понятию, но
отражаются не сразу, не непосредственно, а в процессе
развития самого понятия, следовательно, в процессе
движения познания. При этом противоречивым оказывается
не только сам по себе объект, но и путь его познания
субъектом. В итоге противоречивость понятия обнаруживает
себя как бы «в квадрате»: и по содержанию (по
совокупности существенных признаков), и по способу или пути
установления этого содержания.
Из сказанного вытекает, что при анализе структуры
понятия и ее эволюции в ходе исторического движения науки
необходимо учитывать все связи и взаимоотношения
между данным понятием и всей системой сведений об одно-
307

порядковых с ним категорий — сущности, закона, общего,
необходимости и др., которые разрабатываются в связи
с разработкой данного понятия.
Нам кажется неправильным трактовать понятие как
исторически исходную, первичную форму научного знания
(его «клеточку»), а теорию — как развитое понятие,
раскрытое в многообразии его сторон и определений. Именно
потому, что понятие, как и теория, относится к сущности
изучаемого предмета, соотношения между ними не
являются односторонними. Формирование научных понятий, как
правило, идет в процессе формирования теории, и наоборот.
Хотя иногда представляется, что развитие теории
предшествует развитию понятия или развитие понятия —
теории, тем не менее наиболее типичным и чаще всего
наблюдаемым в истории науки случаем является такой, когда
образование новой теории и формирование нового научного
понятия идут совместно и одновременно одно с другим,
подобно тому как это нередко имеет место при открытии
нового закона природы. Более того, во всех случаях речь
идет о раскрытии — с разных сторон и в разных
мыслительных, познавательных формах — сущности одного и
того же круга явлений: в случае теории дело касается
обобщения опытных данных с целью объяснения данных
явлений с единой точки зрения (исходя из раскрытой их
сущности). В случае понятия вопрос стоит так, чтобы ту же
их сущность выразить в форме понятия, для чего также
требуется обобщение того же, собственно говоря, круга
фактов. В случае же закона опять-таки речь идет об
обобщении той же совокупности фактических данных с целью
раскрытия внутренней необходимой связи между ними,
охватывающей всю эту совокупность в качестве общей
основы. Все это — разные стороны одного и того же
процесса познания.
Таким образом, как нам кажется, нельзя ни
посредством «идеализации», ни в порядке обобщения реальной
истории научного познания установить какую-либо
однозначную схему, обязательную для всех конкретных поискоо
сущности изучаемых явлений, ее предположительного
(гипотетического) выявления и ее действительного раскрытия
в ходе развития научного познания.
То, что иногда именуют «идеализацией» в применении
к истории науки, имеет по меньшей мере два различных
смысла: в одном ее значении она выступает как логическое
308

обобщение ( «диалектическая обработка» ) исторического
процесса, как освобождение его от всех случайных
зигзагов и изгибов, вызванных различными, обычно внешними,
обстоятельствами, колебаниями мысли ученого,
изменениями исторической обстановки и т. д. Идеализация
исторического процесса в таком случае представит собой
выделение путем абстрагирования из реального процесса
исторического движения его внутренней необходимости и
рассмотрение этой последней в ее логически «очищенной»
форме.
Такая идеализация осуществляется и в естествознании,
когда строится модель реального физического процесса,
или его закономерности в их «чистом» виде. Например,
понятие идеального газа возникло ib порядке мысленного
«очищения» закономерной 'взаимосвязи таких свойств
газов, как объем, давление, температура и — в случае
газовой смеси — их взаимная концентрация, от всяких
отклонений от известных газовых законов (Бойля — Мариотта,
Шарля — Гей-Люссака, Авогадро и Дальтона). В итоге
такого абстрагирования от всех случайных, привходящих,
несущественных моментов сложилось понятие
идеального газа как идеальной газовой модели, строго следующей
названным выше законам.
Такая идеализация вполне правомерна и является не
чем иным, как обобщением опытных данных с целью
выявления присущего им закона.
Другое значение идеализации существенно отличается
от только что рассмотренного. В этом, втором, случае под
идеализацией понимается не обобщение наличного
опытного материала с целью выявления присущей ему
объективной закономерности, а мысленное построение некоторого
модели, соответствующей определенной общей концепции
ее автора, причем достигается это путем мысленного
«исправления» («выпрямления») сложного пути развития
человеческой мысли в соответствии с наперед принятой
гипотезой.
Разумеется, «исправление», так же как и «очищение»
от несущественных моментов, реального процесса познания
требуется и в первом случае. Однако различие здесь в том,
что тогда оно производится исходя не из какой-то наперед
принятой гипотезы или концепции, а из материалов
изучения данного конкретного процесса. Поэтому «наперед»
здесь ничего не принимается и не постулируется, а посред-
309

ством того же метода обобщения ищется общая
Закономерность данного процесса, и уже в соответствии с нею
производятся «очищение» и «исправление» всего хода
изучаемого процесса. Точнее сказать, одно и другое совершается
одновременно, так что закономерность обнаруживается в
ходе «очищения», а дальнейшее «очищение» («идеализация»)
осуществляется уже на основе открытой закономерности.
Когда же, напротив, сначала формулируется исходная
гипотеза, а затем она как бы «развивается» на анализе
реального процесса, то фактически тут дело оказывается
повернутым на 180° по сравнению с предыдущим случаем:
вместо того чтобы сначала, исходя из реальных фактов,
путем их анализа и обобщения, выявить присущую им
закономерность, а затем на ее основе строить
идеализированную модель всего процесса, нам предлагается
поступать прямо противоположным образом: сначала строить,
исходя из некоторых общих принципов и концепций,
«идеализированную» модель данного процесса в качестве
возможной (гипотетической), а затем «развивать» ее на
анализе истории науки.
Этот последний случай есть на деле не что иное, как
проявление (применительно к истории науки) того
философского метода, согласно которому за исходное
принимается не сама конкретная действительность, не сумма
известных нам сведений (информации) о ней, а наперед
построенная система представлений, которую можно было бы
назвать «идеализированной моделью» и к которой
подводятся затем (в порядке ее «развития») те или иные
факты. Но, как это легко можно заключить, такой подвод
фактов чреват опасностью их искусственного подбора с
целью оправдать принятую наперед гипотезу или
концепцию.
В силу сказанного мы считаем ненаучным метод
априорного построения каких-либо, пусть даже гипотетических,
конструкций, касающихся истории науки, и полагаем, что
нет никаких оснований возвращаться назад к уже давно
пройденным ступеням развития человеческого познания и
реставрировать метод старой натурфилософии где бы то
ни было, в том числе и в области разработки истории
научного знания.
Нам представляется само собой разумеющимся, что,
как и в любой другой области знания, при изучении
истории науки исходным пунктом всякого без исключения
310

исследования служат факты и только факты, но не
какие-то наперед сконструированные гипотезы и
построения ума, какими бы красивыми и похожими на истину они
бы ни казались. Здесь ошибочен, на наш взгляд, сам
подход, сама постановка вопроса: неверно основное
предложение — исходить не из фактов, не из анализа эмпирического
материала, а из выведения некоторых общих
философских соображений, принципов и положений. В таком
случае речь идет не о том, чтобы посредством обобщения
собранного исторического фактического материала
вывести искомые закономерности движения научной мысли
человечества или отдельного ученого, а о том, чтобы при
помощи соответственным способом подобранного
исторического материала «оправдать» наперед выдвинутую
концепцию или гипотезу.
Как не вспомнить в связи с этим замечание Маркса,
сделанное в письме Энгельсу от 1 февраля 1858 г., по
поводу попытки Лассаля изложить по-гегелевски
политическую экономию: i«Ho тут он, к великому своему огорчению,
увидит, что одно дело — путем критики довести науку до
такого уровня, чтобы ее можно было изложить
диалектически, и совсем другое дело, имея одни только слабые
намеки подобной системы, приложить к ним абстрактную,
готовую систему логики» *.
Несомненно, что Лассаль мог бы сказать, что он строит
путем «идеализации» некую идеализированную модель
экономического развития и экономической структуры
общества, а затем разовьет ее соответственно реальной
действительности. Но Маркс глубоко был прав, когда вскрыл в
принципе научную несостоятельность подобного подхода
к науке: независимо от того, насколько близкой к
действительности оказалась бы лассалевская идеализированная
модель, несостоятельным является самый способ
рассуждения Лассаля, самый метод постановки и решения
научных проблем.
Разумеется, в ходе всякого научного исследования, в
том числе и исторического, возникает необходимость в
выдвижении тех или иных гипотез, предположений, чтобы
направить исследование на обнаружение новых фактов
и проверить с их помощью выдвинутые предположения.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1953,
стр. 97,
311

Однако такие гипотезы всегда неразрывно связаны с
эмпирической основой всего исследования в целом и отнюдь не
означают отказа от принципа движения познания от
фактов к обобщениям, а не наоборот — от априорных
построений к фактам.
В пользу возможности и даже необходимости
выдвижения некой концепции, предваряющей специальное
исследование исторического (в том числе и историко-научного)
процесса, говорит, казалось бы, следующее соображение:
методологическая концепция всегда, дескать, обладает
признаком всеобщности, концепция же, полученная
прямым обобщением конечного числа фактов, не может быть
якобы всеобщей. Но поскольку ей — вольно или
невольно — придается характер всеобщности, постольку в таком
случае совершается серьезнейшая методологическая
ошибка. Такие ошибки будто бы не раз делались в истории
науки и тормозили ее прогресс. Поэтому следует отказаться от
метода прямого обобщения фактов и переходить к методу
«идеализации», основанному на выдвижении
методологических концепций, предшествующих конкретному
исследованию. Посмотрим, так ли дело обстоит в действительности.
Прежде всего надо выяснить, что в даном случае
понимается под «прямым обобщением». Очевидно, что прямое
обобщение не исчерпывается индуктивным переходом от
частного к общему и вообще формальным приемом
отбрасывания индивидуальных и видовых признаков при
сохранении родовых. Если сторонники указанного взгляда
замены метода обобщения методом так называемой
идеализации понимают обобщение лишь в формальном смысле, то
спорить здесь будет напрасно: формальное обобщение
пригодно лишь для весьма ограниченной области явлений
и на весьма низких ступенях исследования. Но если под
прямым обобщением имеется в виду непосредственный
переход от единичного (скажем, отдельных фактов) ко
всеобщему (к раскрытию их общей внутренней связи), минуя
особенное, то, как нам кажется, в этом случае допускается
действительно серьезнейшая методологическая ошибка.
Довод, что будто бы из конечного числа фактов нельзя
в принципе вывести ничего всеобщего, нам
представляется несостоятельным.
Вся история научного познания, каждое конкретное
естественнонаучное открытие какого-либо закона
природы, словом, все, что дает нам наука, неоспоримо свиде-
312

тельствует о том, что научное обобщение всегда и везде
делается (и не может не делаться) только из конечного
числа фактов. Но от этого оно не становится в
познавательном отношении неполноценным, уязвимым,
лишенным объективной значимости. Ничего подобного! Общее
может быть извлечено даже из одного твердо
установленного факта, если он имеет принципиальное значение,
каким было, например, открытие радиоактивности,
сделанное Анри Беккерелем.
Ведь вопрос, разумеется, не в том, конечно или
бесконечно число фактов, подлежащих обобщению, а ов том,
каким методом это обобщение осущестозляется. Еще
Энгельс показал, что для того, чтобы извлекать общее,
бесконечное из частного, конечного, вовсе не требуется
бесконечное число исходных единичных форм. Хотя в
сферу нашего познания попадают только конечные
предметы, но по существу мы можем познавать только
бесконечное. «Ив самом деле, всякое действительное,
исчерпывающее познание заключается лишь в том, что мы в
мыслях поднимаем единичное из единичности в
особенность, а из этой последней во всеобщность; заключается в
том, что мы находим и констатируем бесконечное в
конечном, вечное — в преходящем» 2.
Находим бесконечное в конечном! В этом и состоит
всякое познание, а потому на деле оказывается, что вывод,
полученный из конечного числа фактов, действительно
может быть всеобщим, т. е. бесконечным. Об этом
свидетельствует реальная история познания.
Энгельс приводит один очень интересный и
поучительный пример. Речь идет об открытии второго принципа
термодинамики, сделанном Сади Карно. Никто не
отрицает, что этот принцип является подлинным научным
обобщением. Это — закон природы, а всякий закон есть форма
всеобщности, как говорил Энгельс. Но для такого
теоретического обобщения Карно не потребовалось множества
паровых машин, так как он шел не индуктивным, не
формальным путем, а путем теоретического анализа.
«Паровая машина,— писал Энгельс,— явилась
убедительнейшим доказательством того, что из теплоты можно
получить механическое движение. 100 000 паровых машин
доказывали это не более убедительно, чем одна машина, они
Ф. Энгельс. Диалектика природы. М., 1955, стр. 185.
313

только все более и более заставляли физиков заняться
объяснением этого. Сади Карно первый серьезно взялся
за это, но не путем индукции. Оп изучил паровую
машину, проанализировал ее, пашел, что в ней основной
процесс не выступает в чистом виде, а заслонен всякого
рода побочными процессами, устранил эти безразличные
для главного процесса побочные обстоятельства и
конструировал идеальную паровую машину (или газовую
машину), которую, правда, так же нельзя осуществить, как
нельзя, например, осуществить геометрическую линию
или геометрическую плоскость, но которая оказывает, по-
своему, такие же услуги, как эти математические
абстракции: она представляет рассматриваемый процесс в
чистом, независимом, неискаженном виде» 3.
Следовательно, об идеализации как приеме научного
исследования, примененном в естествознании почти
полтораста лет назад, писалось уже давно. При этом имелось
в виду не натурфилософствование, а движение научного
познания от фактов к их теоретическому обобщению, от
единичного и особенного к всеобщему. Речь шла у
Энгельса о приеме обобщения, причем имелось в виду движение
познания прямо и непосредственно от фактов
(единичного) через анализ их особенностей к раскрытию их
необходимой связи (всеобщего).
Идеализация в этом случае не противопоставляется
обобщению, а является ее моментом, ее специфическим
приемом. Поэтому в идеализации нельзя видеть
возрождение натурфилософского подхода, дающего право до
всякого опытного изучепия предмета придумывать какие-то
концепции, которые якобы только одни и обладают
характером всеобщности.
Можно ли сказать, что диалектическая философия,
будучи содержательной во всех своих общих положениях,
принципах и категориях, дает возможность строить
заранее определенные гипотезы и концепции путем одной
лишь своей логической разработки, но не прибегая еще
к специальному изучению данного конкретного процесса
познания? Нам кажется, что нельзя. Разумеется, все
общие положения диалектики, именно в силу их
всеобщности, могут быть распространены на любой предмет
исследования, и они в общей же форме будут справедливы для
Ф. Энгельс. Диалектика природы, стр. 181—182.
314

него именно в силу этой своей всеобщности. Их
логическое «развитие», но без обращения к опытным данным, к
фактам, в принципе ничего здесь не меняет: будучи
развиты логически, положения диалектики еще не
выступают в единстве с отдельным, индивидуальным.
Требование — начинать с изучения фактов, руководствуясь при
этом диалектикой как методом научного познания и
принимая факты за предпосылку всякого научного
исследования, отнюдь не умаляет значения тех результатов,
которые уже ранее были достигнуты диалектической
философией.
Сопоставляя различные подходы к историческому (в
том числе историко-научному) исследованию, можно
выделить некоторые типичные случаи. Два крайних,
диаметрально противоположных случая состоят в том, что
либо идут сугубо эмпирическим путем, останавливаются,
на собирании и описании фактов п не поднимаются до
уровня их теоретического обобщения и осмысливания
(эмпирическое направление), либо, напротив,
пренебрегают фактами как исходным пунктом всякого
исследования (в том числе и исторического) и начинают
конструировать некоторые логические (идеализированные) схемы,
обращаясь к фактам лишь по мере надобности.
Ни тот, ни другой путь при анализе истории научных
понятий нам не представляется приемлемым. Оба
кажутся нам односторонними, не дающими возможности
составить правильную, адекватную самой действительности
картину развития научных понятий.
Тот путь, которым идет исследователь, вооруженный
методом материалистической диалектики при изучении
истории науки, в том числе и истории развития научных
понятий, состоит в следующем.
1. Начинает он с фактов, с их изучения,
систематизации с целью раскрытия их внутренней связи и т. д.
2. По мере того как осуществляются обобщение
фактов и раскрытие их взаимосвязей, ученый переходит к
выявлению общих зависимостей и закономерностей,
присущих данному кругу явлений, к построению
соответствующих теорий и формулированию (открытию)
соответствующих законов данного круга явлений.
3. В качестве вспомогательного приема,
позволяющего осуществлять такой переход, допускается построение
гипотез, но лишь в той мере, в какой их проверка обеспе-
315

чивается в процессе самого исследования, но не
предпосылается в качестве философской концепции, навязанной
ему извне и наперед.
2. Два типа понятий или две их трактовки
Так же, как в общем случае, и в развитии научных
понятий покой есть частный случай движения. Научные
понятия могут быть рассмотрены с двух прямо
противоположных позиций. Во-первых, каждое понятие может
быть зафиксировано как сложившееся, готовое на данный
момент времени, а потому как относительно неизменное,
постоянное. Тогда момент покоя (применительно к
понятию) берется абстрактно, вне его связи и единства с
движением, т. е. не как момент или частный случай
движения, а изолированно, только как покой.
Во-вторых, научные понятия могут и должны быть
рассмотрены исходя из того, что они выражают и
резюмируют собой на каждом этапе научного развития
определенную ступень движения науки, причем сама такая
ступень оказывается именно частным случаем (или
моментом) всего данного движения. «Покой» в таком его
понимании означает только то, что понятие может
фиксироваться в определенный момент его развития. Будучи не
изолированным от всего научного движения в целом,
а именно его частным случаем, «покой» является
фиксацией достигнутого уровня знаний об изучаемом
предмете, но такого уровня, который вырастает va ляолы;г\--цо •
и в свою очередь ведет дальше, к последующему, более
высокому уровню. Поэтому ни в один момент времени ни
одно подлинно научное понятие не может быть
рассмотрено как вполне готовое, совершенно законченное,
абсолютно неизмененное. Все такие характеристики сугубо
относительны.
В результате двух таких прямо противоположных
взглядов на понятие складываются две логические
системы: формальнологическая, оперирующая
относительно неизменными, готовыми понятиями, и диалек-
тикологическая, оперирующая изменчивыми,
развивающимися, или, по терминологии Энгельса, текучими
понятиями.
Во избежание недоразумения подчеркнем, что на деле
все понятия без исключения являются изменчивыми и
316

текучими. Весь вопрос лишь в том, каким образом они
трактуются, с каких позиций они рассматриваются, каким
методом анализируются.
Диалектика, как учит Ленин, присуща всему
человеческому познанию вообще: любое самое элементарное
суждение или предложение, которое обычно приводится
в учебниках формальной логики, в действительности, при
более широком и глубоком подходе к нему, обнаруживает
свою диалектичность, свою изменчивость и текучесть,
свою способность к развитию. Но формальная логика от
этого отвлекается, и она имеет на то право.
Сказанное выше позволяет определить различие задач
диалектической и формальной логики. Задача
диалектической логики — воспроизвести процесс познания во
всей его конкретности и всесторонности, тогда как задача
формальной логики состоит в том, чтобы найти приемы и
способы,— не искажая сам процесс (в отличие от
метафизики, которая его искажает),— извлечения
(абстрагирования) из него лишь момента устойчивости,
относительной неизменяемости понятий и рассмотрения
последних как бы в «чистом» виде, вне связи со всем процессом
познания в целом. Отсюда диалектическая логика может
быть охарактеризована как конкре тн а я (и в этом
смысле содержательная), а формальная логика — как
абстрактная (ив этом смысле формальная).
Для формальной логики характерно признание
неподвижных противоположностей основания и следствия,
причины и действия, тождества и различия, общего и
частного, видимости и сущности и т. д. Во всех этих
случаях противоположности просто сополагаются внешним
образом одна рядом с другой, они сосуществуют, но не
взаимодействуют, не проникают одна в другую, не находятся
в отношении единства и тождества между собой.
Напротив, для диалектической логики эти и другие
противоположности находятся в движении, в «борьбе»
друг с другом, и этим они определяют весь процесс
развития изучаемого предмета, причем анализ
обнаруживает один полюс уже как присутствующий в зародыше в
другом полюсе, на что указывал Энгельс. Именно потому,
что в зародыше каждая из обеих противоположных
сторон содержится в другой стороне того же противоречия
(в «своем другом»), один полюс, развиваясь, способен
переходить и превращаться в другой, так что весь про-
317

цесс (вся логика) развертывается как процесс движения
и взаимопревращения противоположностей.
Одной из таких противоположностей, присущих
всякому понятию, является противоположность объема и
содержания понятия. Чтобы не свести дела к
формальному определению того и другого как сторон всякого
понятия, вспомним, что понятие есть резюме, итог,
обобщение пройденного пути познания. Но всякое познание
движется в двуедином направлении, причем каждое из
них есть выражение поступательного развития, движения
вперед. Одно направление — в глубь изучаемого предмета,
другое — в ширь его. Если образно представить такое
движение, то лучше всего его можно изобразить в виде
расширяющегося конуса: его вершина — начало познания,
когда информация о предмете изучения еще отсутствует и
развитие идет от полного незнания к первым сведениям
о предмете изучения.
Познание стремится проникнуть в глубь предмета,
перейти от его внешней стороны к внутренней, от явлений
к сущности, от случайных его сторон к раскрытию
скрытой за ними необходимости и т. д. Это углубление
познания предмета сопровождается, а нередко и прямо
вызывается тем, что в поле зрения исследователя попадают
все новые и новые, ранее неизвестные представители или
варианты изучаемого объекта, свойства которых не
тождественны тому его представителю или варианту, с
которого началось изучение. Тем самым расширяется
круг исследования, захватывая собой новые объекты,
относящиеся к тому же предмету, но различающиеся
между собой.
Познание движется, таким образом, и по оси
образующегося конуса (по вертикали, т. е. в глубь предмета),
и по его основанию, по площади или кругу (по
горизонтали, т. е. в ширь предмета).
В каждый данный исторический момент можно
мысленно прервать это двояко направленное поступательное
движение и провести как бы «срез» образующегося
познавательного конуса: в таком случае мы можем получить
несколько следующих один за другим кругов,
выражающих широту знания изучаемого предмета на различных
уровнях (или глубинах) его исследования. Если эти
срезы» рассматривать как готовые, данные, а не как ступени
познания предмета, следующие исторически одна за дру-
318

гой, то каждый такой готовый «срез» может служить
предметом изучения со стороны формальной логики. Эта
логика вскроет закономерные отношения между
различными параметрами познавательного процесса, которые в
рассматриваемом случае выступят как неизменные;
поэтому и соотношения между ними выразят собой не
процесс движения познания, а лишь некоторые формальные
связи между элементами образованного им результата.
Для диалектической логики существенно признание
того, что углубление и расширение знания о предмете —
это не два изолированных одно от другого направления
движения познания, а единый процесс движения
человеческой мысли к истине, имеющий две различные и в
известном отношении противоположные стороны, которые
неразрывно между собой связаны и при определенных
условиях обусловливают одна другую и переходят одна
в другую. Нельзя двигаться только в глубь предмета, не
вызывая этим одновременно и движения в ширь его;
точно так же нельзя двигаться в ширь предмета, не
вызывая тем самым движения в глубь его. На это обратил
внимание еще Гегель. Ленин в «Философских тетрадях»
отметил и подчеркнул мысль Гегеля о том, что
расширение познания требует также углубления его, так что
большее расширение есть равным образом и большая
глубина.
К вопросу об углублении и расширении знания о
предмете можно подойти и несколько с другой стороны.
Углубление по самому словообразованию предполагает
нарастание интенсивности в смысле глубины,
степени знания о предмете, тогда как расширение означает,
что растет момент экстенсивности в смысле объема
наших знаний о предмете. В самом деле: проникновение
в сущность предмета или переход от знания более
поверхностной его сущности к знанию сущности более глубокой
есть процесс, несомненно, интенсивный, выражающий
изменение степени знания о предмете. Напротив, открытие
все новых и новых представителей изучаемого
предмета, хотя и нетождественных между собой, но уже в
основном известных и отвечающих данной ступени его явлений
и сущности, означает прежде всего накопление сведений
(информации) о все большем числе объектов, вошедших
в круг изучаемых явлений. Разумеется, рано или поздно
среди них окажутся и такие объекты, которые благодаря
319

присущим им новым, необычным свойствам и признакам
позволят проникнуть дальше в глубь изучаемого
предмета и тем самым вызовут изменение интенсивной стороны
процесса познания.
В итого этого произойдет отмеченное Лениным (при
чтении гегелевской «Науки Логики») влияние
расширения знания на его углубление, экстенсивной стороны
познания на его интенсивную сторону, ибо, говоря словами
Гегеля, выписанными Лениным, «большее расширение
есть равным образом более высокая интенсивность» 4.
Отмеченные две стороны, или тенденции, или два
момента единого, цельного поступательного движения
познания как раз и выступают как две противоположные
стороны понятия, в котором резюмируется, обобщается и
подытоживается процесс развития познания,— как объем
и как содержание понятия. Но подобно тому как
нераздельны и взаимосвязанны обе стороны всего процесса
познания — интенсивная и экстенсивная, отражающие
движение познания вглубь и вширь, так нераздельны и
находятся во взаимной зависимости, влияя одна на другую,
обе стороны понятия — его о б ъ е м и его содержание.
Однако их зависимость выступает по-разному в случае,
когда познание (понятие) берется статически, как
относительно готовое, данное, и когда оно рассматривается в
развитии, в изменении, как становящееся и движущееся
во внутренних противоречиях. В первом случае
формальная логика находит и формулирует такие отношения
между объемом и содержанием двух сопоставленных готовых
понятий, которые не обнаруживаются между теми же
сторонами одного и того же понятия в процессе его
движения и развития. Соотношения между объемом и
содержанием развивающегося понятия не могут, естественно»
быть обнаружены, когда понятия берутся как готовые,
данные. В этом нет ничего странного и ошибочного. Было
бы странно, если бы у неподвижно взятого понятия
обнаруживались те же самые отношения противоположных
сторон, какие выступают у развивающегося понятия,
движение которого совершается одновременно и вглубь
и вширь.
Чтобы читателю был ясен дальнейший ход наших
рассуждений, уточним, как мы понимаем объем (число охва-
4 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 224.
320

тьтваемых данным понятием различных познанных
объектов) и содержание (существенные признаки) понятия.
Поскольку понятие мы рассматриваем как обобщение,
резюмирование, подытоживание опытных знаний о
предмете, в том и другом случае мы имеем в виду не сам объект
с его свойствами и численностью, а лишь наши знания
о нем. Предмет (объект) сам по себе, независимо от
изучения его, обладает определенными свойствами и
отношениями, но мы всегда знаем лишь часть их и никогда не
достигнем абсолютно полного знания их, хотя и способны
бесконечно приближаться к исчерпывающему знанию
данного предмета. Точно так же изучаемый нами предмет,
независимо от того, сколько его представителей и какие
именно мы узнали на сегодня, может обладать еще
бесчисленным множеством таковых, причем и в этом
отношении наши знания всегда неполны, всегда остаются
ограниченными.
Очевидно, что мы сталкиваемся здесь с вопросом об
отношении между абсолютной и относительной истинами.
Наши знания, будучи в своей основе объективными,
всегда относительны, но в каждой относительной истине
заключена доля абсолютной истины, причем по мере
движения нашего познания эта доля неуклонно растет,
никогда, однако, абсолютно не исчерпывая предмета.
Сказанное относится к любому научному понятию,
а значит, и к каждой из его сторон — к его объему и
содержанию. Объем понятия выражает собой не то реально
существующее число различных объектов, которое было
бы охвачено данным понятием в случае абсолютно
исчерпывающего знания о данном предмете, но лишь число
познанных в данный момент представителей
изучаемого предмета. Следовательно, это число выражает
относительную истину, установленную нами достоверно, а не
какую-то абсолютную истину в последней инстанции,
знание которой в ее завершенном, законченном виде нам
вообще не дано. Но от этого наше понятие не становится
ущербным, лишенным научной, объективной значимости.
Нет, оно, как это ему и положено, как раз и выражает
реальное, действительное наше знание о данном предмете,
достигнутое на данной исторической ступени, и ничего
больше. Только дальнейшее реальное развитие познания
в состоянии показать, насколько и в чем конкретно было
ограничено вчера это знание, в какую сторону оно раз-
11 Аналиэ развивающегося понятия
321

длинулось сегодня, с тем чтобы завтра раздвинуться еще
дальше и шире, приближая нас асимптотически к
абсолютной истине, но никогда не давая нам этой абсолютной
истины в ее завершенности.
То же самое касается и содержания понятия. Здесь в
неменьшей степени обнаруживается, что наше знание
о предмете, о его свойствах и признаках всегда неполно,
всегда относительно, но в этой относительности наших
знаний о природе и характере изучаемого предмета, о его
сущности заключена доля абсолютной истины, растущая
день ото дня по мере прогрессивного развития науки. Так
как сущность любого объекта бесконечна вглубь и
неисчерпаема, то и содержание соответствующего понятия
всегда представляет собой лишь веху, лишь ступень на
пути в глубь сущности данного предмета. Движение
познания от явлений к сущности одного порядка и далее —
к сущности другого, более глубокого порядка не имеет
конца, оно совершается бесконечно, а потому построить
какое-то раз навсегда завершенное, законченное понятие
о данном предмете, в смысле исчерпывающего указания
на его существенные определяющие признаки,
невозможно принципиально.
Таким образом, объем и содержание понятия как две
его стороны выражают собой определенную ступень
познания круга охватываемых данным понятием объектов
(объем) и существенных, определяющих признаков этих
объектов (содержания). Отсюда следует, что по мере
развития наших знаний о предмете, их углублении и
расширении должно неизбежно совершаться изменение и
содержания и объема того понятия, в котором эти знания
резюмируются и подытоживаются. В этом, собственно
говоря, и состоит в первую очередь процесс изменения,
движения, развития любого научного понятия, вызванный
действием заключенных в нем противоречий,
отражающих противоречия объекта познания и связанных с
общими противоречиями самого процесса познания.
Если же признать, что объем и содержание понятия
носят не относительный, а абсолютный (в
гносеологическом смысле) характер, что они связаны не с уровнем
достигнутого нами знания о предмете, а с численностью
и признаками данного предмета, независимо от того,
познаны они или нет, то в этом случае научное понятие
утрачивает способность к развитию, поскольку оно, по
322

предположению, уже достигло абсолютного знания
предмета в части его объема и содержания. Нам кажется
такой подход неправильным, не отвечающим той реальной
роли в процессе познания, какую играют все научные
понятия, и не только они одни, но и все теории, законы,
принципы, в которых содержится не вся абсолютная
истина целиком и до конца, но лишь некоторая ее часть,
заключенная в достигнутой на данный момент относительной
истине.
Говоря об объеме и содержании понятия, обратим еще
внимание на следующее обстоятельство: в объеме
понятия, несомненно, представлена количественная (в данном
случае экстенсивная) сторона процесса познания —
накопление знаний о различных представителях изучаемого
предмета. Но так как эти представители различны между
собой, причем иногда в весьма существенных
отношениях, то здесь не игнорируется полностью и качественный
момент, хотя на первый план выдвигается чисто
количественная сторона. Это, кстати, объясняет, почему в так
называемой объемной логике так легко можно
ограничиться лишь внешними, по сути дела только
количественными соотношениями между понятиями.
В содержании понятий присутствует, конечно, и
количественный момент, поскольку речь идет здесь об
интенсивном процессе. Но вместе с тем здесь явно
представлена качественная сторона процесса познания, поскольку
переход от явлений к сущности или от сущности менее
глубокой к сущности более глубокой есть в первую
очередь переход от одного качественно определенного
уровня наших знаний о предмете к другому, более глубокому
и качественно от него отличному. Вот почему, кстати
сказать, такие переходы нередко выливаются в подлинные
революции в науке, в коренную ломку прежних понятий
и рождение новых, существенно, качественно отличных
от ранее существовавших.
В свете сказанного «механизм» действия закона
перехода количественных изменений в качественные можно
представить в области развития понятий следующим
образом: количественные изменения, совершающиеся прежде
всего с объемом понятия (открытие новых
представителей изучаемого предмета), а в связи с этим и с
содержанием того же понятия (открытие новых свойств у
изучаемого предмета, соответственно новых признаков у данно-
11* 323

го понятия), на известной ступени их накопления
приводят к коренному, качественному изменению всего
содержания данного понятия, к его революционной ломке,
к замене его новым, более точным и совершенным
понятием. При этом изменение экстенсивной стороны понятия
(объема) воздействует на его интенсивную сторону
(содержание), оставаясь пока еще в рамках чисто
количественных изменений, но так, что обнаружение новых
представителей данного предмета, отличных от ранее
известных, влечет за собой выяснение и открытие новых
признаков у них или новой, более глубокой сущности, что
приводит к ломке всего понятия. Следовательно, большее
расширение требует и приводит к более высокой
интенсивности, а затем к углублению и коренной перестройке
знания.
Все это показывает, насколько важно изучение
отмеченных выше сторон понятия (объема и содержания) как
в их взаимной связи, так и в свете общего развития
познания, резюмируемого в научных понятиях. Это
представляет интерес не только в плане рассмотрения диалектики
как логики и теории познания материализма, но и в плане
специального анализа вопроса об оперировании
понятиями. К числу приемов оперирования понятиями
относятся и те, которые связаны прямо с раскрытием либо
содержания понятия (его определения), либо его объема
(деление понятия, на котором основана классификация понятий
и соответственно предметов, отражаемых данными
понятиями). В дальнейшем мы отчасти коснемся и этих
приемов оперирования понятиями в той мере, в какой это
потребуется пам при анализе соотпошения между объемом
и содержанием развивающегося знания (понятия).
Еще одно замечание: неприменимость к историческому,
в частности историко-научному, исследованию метода
наперед построенных моделей и гипотез является, с нашей
точки зрения, вопросом не столько принципиальным,
сколько практическим. Для того чтобы такой метод мог
себя оправдать и «работать» на деле, необходима высокая
степень развития той области научного знания, к которой
он применяется. Прежде всего здесь должны быть
выявлены и сформулированы точным образом, причем не
только в основном, но и в деталях, законы движения
изучаемого объекта, в нашем случае — научных понятий;
затем — достаточно полно раскрыта количественная сторо-
324

на движения предмета и его законов, выяснены
структурные связи и отношения между элементами как самого
предмета, так и его закономерностей, причем так, чтобы
эти структурные связи поддавались обобщению,
требуемому всяким моделированием.
Все эти необходимые предпосылки для применения
метода моделей в данной области научного исследования
должны быть, как это само собой понятно, выведены из
фактической реальной истории познания, но не
навязаны ей извне в порядке некоторых априорных
конструкций и спекулятивных рассуждений. Поэтому даже в
случае применения отмеченного метода исследования,
носящего явно выраженный дедуктивный характер,
свойственный математическим наукам, в конечном счете
сохраняется требование всякой науки — исходить из фактов,
класть их в основу любого исследования, причем
непосредственно — в случае эмпирических, или как называемых
индуктивных наук, шги опосредованно в случае
математических, или так называемых дедуктивных наук.
Ничего похожего на ту относительную завершенность
науки, которая позволяет применять
дедуктивно-математические методы, мы не находим в области изучения
процессов исторического развития научных понятий и
вообще истории науки. Здесь еще не пройдена самая
начальная ступень исследования — первичная обработка фактов
с целью выявления посредством их обобщения
внутренних связей и закономерных отношений, причем не в
плане формулирования общелогических положений, а в
плане выяснения законов конкретных историко-научных
явлений. Поэтому применение в истории науки метода
априорных построений (моделей и гипотез), который
предполагает по своему существу, что в качестве его
предпосылки дана система законов, на которую он может
опираться, является, на наш взгляд, по меньшей мере
преждевременным.
3. Химические понятия и показатели их развития
Высказанные выше в качестве вводных общие
соображения не имеют самодовлеющего характера, а являются
выводом или обобщением анализа истории научных
понятий вообще, истории химических понятий в частности.
В ряде уже опубликованных работ автор этих строк вы-
325

двинул в качестве общего положения следующую мысль:
подобно тому как всякое научное знание закономерно
развивается одновременно и вширь и вглубь, так и в
развитии научного понятия его объем и содержание
изменяются не в обратной, а в прямой зависимости: во времени
объем понятия постоянно расширяется, а содержание того же
понятия столь же постоянно углубляется соответственно
тому, как расширяется и углубляется наше знание об
изучаемом предмете.
Это положение, высказанное и сформулированное в
общем виде, было прослежено и обосновано подробно на
анализе истории развития (эволюции) основного понятия
химии — химического элемента. Будучи общим
положением, касающимся эволюции любого научного понятия,
поскольку эволюция последнего есть эволюция самого
знания о данном предмете, представленная лишь в
подытоженной, понятийной форме, это положение может быть
прослежено и вскрыто применительно к любой области
знания, к любому научному понятию, взятому в его
историческом развитии.
Возьмем, например, понятие химического соединения.
На протяжении всей истории химии, от ее зарождения и
возникновения и до наших дней, изучение и получение
химических соединений составляют важнейшую задачу
этой науки. Поэтому по эволюции приемов и способов
изучения и получения химических соединений,— что
резюмировалось в понятии об этих соединениях,— можно
судить в значительной степени об эволюции всей химии.
Мы, разумеется, далеки от мысли проследить в данной
работе все или хотя бы важнейшие этапы развития химии
с точки зрения становления и развития понятия
химического соединения. К тому же как строго научное оно
сформировалось лишь сравнительно поздно (в конце
XVII в.) на основе кислородной теории Лавуазье и
связанной с ее установлением революцией во всей химии, в
том числе и в учении о химических элементах и
химических соединениях. До Лавуазье в химии господствовали
взгляды на металлы и неметаллы как на сложные
вещества (соединения), а на их окислы — как на простые
вещества (элементы). Тем не менее, если овидеть в истории
науки движение к истине, идущее не только прямым
путем, но и через ряд заблуждений, ошибочных
представлений, то, несмотря на такие ошибки и заблуждения, мож-
326

по обнаружить неуклонное движение в сторону
расширения и углубления человеческих знаний об изучаемом
предмете, в данном случае о действительных химических
соединениях.
Остановимся для примера на истории открытия
минеральных кислот арабами в Средние века. В древности
были известны некоторые органические кислоты, среди них
в первую очередь уксусная. Но это — слабая кислота,
неспособная образовывать соли со слабыми основаниями.
Когда были открыты три минеральных кислоты —
серная, соляная и азотная — прежде всего расширились
знания людей о кислотах (открыты три новых кислоты!),
причем все эти новые кислоты не были тождественны с
уксусной (в частности, все они были значительно сильнее
ее) и различались между собой. Сила их химического
действия была настолько велика, что они растворяли многие
металлы, т. е. реагировали с ними, в результате чего
образовывались соли. Тем самым вырос не только объем
понятия кислоты, но и его содержание, так как было
обнаружено новое свойство кислот — растворять металлы с
образованием солей. А это означало, что расширились и
углубились и все знания о химических соединениях,
следовательно, и соответствующие понятия, если бы они
были в то время должным образом сформулированы.
Только золото — единственный из металлов — долгое
время не поддавалось растворяющему действию кислот.
Считаясь «царем» металлов, оно проявляло устойчивость
к воздействию на него отдельных кислот. Но когда была
испробована смесь соляной и азотной кислот, то
оказалось, что такая смесь двух сильных кислот обладает
способностью растворить золото (отсюда ее название
«царская водка»). Благодаря этому содержание понятия
кислоты (а значит, и понятия химического соединения
вообще) углубилось еще больше, хотя при этом не было
открыто новых кислот, а лишь была обнаружена
способность их совместного действия, превышающая
способность действия изолированных кислот.
На этом примере мы видим, что расширение знания
действительно влечет за собой его углубление. Открытие
неорганических кислот не только расширило круг
познанных веществ с данными химическими свойствами, но и
позволило узнать многие новые свойства и химические
отношения между веществами, неизвестные раньше. Тем
327

Самым были углублены знания людей о химических
веществах и в первую очередь — о химических соединениях.
С этих пор группа соединений, представленных
кислотами, стала играть большую роль в развитии всей химии.
Так как с самого своего зарождения и формирования
химия выступала в качестве аналитической науки о
составе сложных веществ, вопрос о разложении тел на их
составные части занимал в ней всегда центральное
положение вплоть до начала XIX в. В связи с этим возникала
идея о всеобщем анализаторе всех тел, т. е. о таком
веществе, которое обладало бы способностью разлагать все без
исключения тела на их составные части. К такому
«идеальному» всеобщему анализатору приближалась, казалось
бы, царская водка, с помощью которой удалось,
по-видимому, разрушить, «разложить» такой стойкий металл, как
золото. Однако химизм этого действия не был в то время
ясен химикам даже в малейшей степени. Наивные
алхимические концепции и представления не давали
возможности понять, что же на деле происходит с золотом при
его растворении в царской водке.
Дальнейшее развитие химии в значительной степени
зависело от того, насколько глубоко и правильно будут
поняты свойства кислот и характер их химического
действия на другие вещества. Но процесс углубления знания
химиков в этом направлении, как и вообще в познании
химизма (т. е. сущности) любых химических процессов,
шел крайне медленно и долгое время по неверному пути.
Здесь большую отрицательную роль играла традиция,
вошедшая в химию с незапамятных времен и
сохранявшаяся почти до конца XVIII в. Традиция эта состояла в
признании того, что будто огонь есть разрушитель
(«анализатор») тел, а потому продукты горения (дым, пар, вода)
должны рассматриваться как исходные составные части
всякого горючего тела. После открытия кислот эти
последние выступили в глазах химиков в качестве
конкурентов огня, ib роли «анализатора» тел, отличного от огня
по своему действию.
Правда, еще Роберт Бойль в своем «Химике-скептике»
(1661) подверг критике подобные ненаучные взгляды на
характер действия огня и на мнимый состав сложных тел,
образованных якобы тремя первоначаламрг — серой,
ртутью и солью. Однако сила традиции была настолько
велика, что потребовалось столетие, чтобы опровергнуть мне-
328

иие, будто огонь только разлагает тела. Мешало
этому то обстоятельство, что не были выяснены правильные
соотношения между более простыми в химическом
смысле телами и более сложными. Например, тот же Бойль
признавался, что нет возможности выяснить, что в
химическом отношении проще, а что сложнее: сера или серная
кислота? Сгорая, сера дает кислоту, а из кислоты обратно
можно получить серу, если подействовать на кислоту
терпентином. Пока ответ на этот вопрос оставался без ответа,
невозможно было правильно ставить и решать коренные
проблемы химической науки.
Теория флогистона, родившаяся после неудачи Бойля
реформировать всю химию, исходила из той же
традиции — считать, что огонь разлагает сложные тела на более
простые, в том числе и на мифический флогистон.
Лишь в последней четверти XVIII в., после того как
был эмпирически открыт новый газ (будущий кислород),
химики смогли подойти к правильному решению вопроса
об отношении между химическими элементами и
химическими соединениями. Критерием различения на практике
стал весовой метод химического анализа, основанный на
молчаливом признании принципа сохранения веса
реагирующих веществ. Если в результате химической реакции
вес вещества увеличивался, значит, стали заключать
химики, произошло соединение исходного вещества с другим
веществом. Если же вес уменьшался, совершалось
разложение более сложного вещества (соединения) на его
составные части. Когда в пределе такого разложения вес
оставался постоянным, можно было допустить, что
химики пришли к химически неразложимому веществу, или
химическому элементу.
В итоге такого подхода Лавуазье смог определить,
какие вещества надо считать химическими соединениями,
а какие — химическими элементами. Хотя
соответствующие понятия были выработаны раньше, но только с этих
пор они стали правильно применяться, т. е. соотноситься
с теми веществами, которые на самом деле были
сложными (соединениями) или простыми (элементами).
Кислородная теория Лавуазье показывала, что
горение, так же как и окисление, представляет собой реакцию
соединения горючего или окисляемого вещества с
кислородом, а потому его продукты отнюдь нельзя
рассматривать в качестве составных частей («начал») исходных тел,
как думали алхимики и флогистики.
32Я

Теория флогистона, а вместе с ней и вся концепция,
что огонь есть анализатор тел, рухнула. В химии
произошла подлинная научная революция, по времени совпавшая
с социальной революцией во Франции конца XVIII в.
Суть этой научной революции состояла в коренной ломке
ранее господствовавших понятий и представлений,
следовательно, в том, что старые понятия были отброшены как
ложные или же подверглись полной перестройке. Были
выработаны новые по своему содержанию понятия, более
точно отражающие химические процессы и их химизм.
Химическая революция XVIII в. так же, как
предшествующие ей революции в астрономии (Коперник),
механике (Галилей, Ньютон), математике (Декарт, Лейбниц,
Ньютон), показала, что развитие научного познания
выражается в движении научных понятий, в их
приближении к истине, к реальной действительности, причем это
движение совершается прежде всего как движение от
прежнего, менее точного и менее полного и глубокого
содержания к более точному, более полному и глубокому
содержанию.
Здесь замечательно подтверждаются мысли Гегеля,
выписанные Лениным в «Философских тетрадях», о том,
что «познание движется от содержания к содержанию.
Прежде всего это поступательное движение
характеризуется тем, что оно начинается с простых определенностей
и что следующие за ними становятся все богаче и
конкретнее» 5.
По поводу этого места и его продолжения у Гегеля
Ленин заметил: «Этот отрывок очень недурно подводит
своего рода итог тому, что такое диалектика» 6. Суть этой
диалектики понятий состоит в признании, что развитие,
движение познания совершается от одного, более бедного
содержанием, значит, более абстрактного знания
(понятия) к другому, более богатому содержанием, значит,
более конкретному знанию (понятию).
Выясняя взаимоотношения между химическими
веществами (элементами и соединениями), равно как и между
химическими процессами (реакциямрг горения, окисления,
восстановления и т. д.), Лавуазье выразил и обобщил эти
взаимоотношения химических веществ и процессов в со-
5 В. И. Ленин. Сочинения, т 38, стр. 223—224,
6 Там же, стр. 224.
330

ответствующих понятиях, а также теориях. Здесь ясно
видно, что новые понятия и новые теории в химии
рождались одновременно в их взаимной связи и взаимной
обусловленности: без новых химических понятий (кислород
и др.) не могла бы родиться новая (кислородная) теория,
а без этой теории не могли бы возникнуть новые понятия,
которые по сути дела в понятийной форме выражали ее
содержание. Следовательно, тут отношения были
взаимны и нельзя представить дело иначе, не искажая
реальной истории науки.
Центральным понятием, лежащим в основе
кислородной теории Лавуазье, было понятие кислорода. Когда
Лавуазье стал раскрывать истинное химическое значение
нового газа, открытого Пристли и Шееле, он за
важнейший его признак принял не то, что новый элемент, будучи
в этом отношении антифлогистоном, вступает в
соединение с горящим или окисляемым веществом, а то, что в
результате его соединения с неметаллами (серой,
углеродом, азотом) образуются кислоты. Это обстоятельство
позволило Лавуазье связать единым теоретическим
представлением основные известные в то время факты химии.
Достиг он этого тем, что выразил в общей понятийной
форме связь между двумя важнейшими областями
химических веществ и процессов: одной, касающейся процесса
горения, и другой, касающейся процесса кислотообразова-
ния (окисления). В понятии кислорода (т. е. вещества,
«родящего кислоту» в результате соединения с ним) как
раз и выражена отмеченная выше связь химических
процессов и участвующих в них веществ.
К этому времени, кроме кислот, были открыты уже и
едкие щелочи — едкий натр, едкое кали. Реагируя с
кислотами, они давали воду и соли. В результате этого были
открыты новые классы химических процессов и
установлена связь между ними и ранее известными классами.
Так начали формироваться представления о химической
реакции нейтрализации (наряду с реакциями окисления,
кислотообразования и горения). Значит, совершалось и в
этом отношении расширение понятий, в данном случае
понятия химической реакции, а вместе с тем
происходило и углубление этого понятия за счет выяснения
химизма не только горения и окисления, но и нейтрализации,
т. е. соединения кислот с основаниями, ведущего к
образованию воды и солей. Следовательно, и здесь обнаружи-
331

ваются прямые зависимости и отношения между
расширением объема химических знании (соответственно
понятий) и углублением их содержания.
Едкие щелочи долгое время считались
неразложимыми, простыми веществами. Вследствие чрезвычайной
химической активности входящих в них металлов их
разложение действительно представляло собой большие
трудности и было осуществлено Дэви лишь в начале XIX в. с
помощью электрического тока, т. е. путем электролиза.
Лавуазье высказал предположение, что едкие щелочи —
сложные вещества. Он исходил из своей теории: все
известные в то время простые вещества были способны
окисляться, т. е. вступать во взаимодействие с кислородом.
Едкие же щелочи оказались неспособными к окислению.
Это можно было бы, по мнению Лавуазье, объяснить тем,
что они представляют собой продукт окисления
некоторых «радикалов», а потому и неспособны к дальнейшему
окислению' (перекиси были открыты позднее). Дэви
вскоре доказал, что Лавуазье был в этом отношении прав.
В начале XIX в. произошло дальнейшее развитие и
углубление понятия кислоты. Согласно Лавуазье, в состав
любой кислоты обязательно должен входить кислород в
качестве элемента, сообщающего кислотные свойства
продукту окисления. Однако соляная кислота (водный
раствор хлористого водорода), казалось бы, противоречила
такому взгляду: в ее составе по было кислорода (если не
считать входящий в состав воды, в которой растворялся
хлористый водород), а присутствовали только два
элемента: водород и хлор. В целях спасения кислородной
теории кислот, а значит, и такого понятия кислоты, которое
предполагает наличие в ее составе кислорода, было
выдвинуто предположение о сложной природе хлора:
допускалось, что подобно тому, как едкие щелочи оказали-сь
на поверку не элементами, а окислами новых металлов
(калия и натрия), так и хлор, возможно, окажется не
элементом, а тоже окислом какого-то неизвестного
«радикала», окись которого дает то, что мы наблюдаем в виде
хлора.
Такая абсолютизация кислородной теории Лавуазье
оказалась несостоятельной: был доказан химически
элементарный характер хлора (равно как и открытых вскоре
после этого брома и иода — близких к хлору элементов),
а потому пришлось оставить идею, что в состав любой
332

кислоты должен обязательно входить кислород. Так
возникли новая теория, а вместе с ней и новое понятие
кислоты, согласно которым в составе кислоты должен
непременно присутствовать водород (водородная теория кислот).
Мы видим снова, как идет развитие химических
знаний (соответственно химических понятий) : от одного,
более бедного содержания к новому, более богатому
содержанию, т. е. от содержания к содержанию, как писал
Гегель и как подчеркивал Ленин, делая выписки из
гегелевской «Науки Логики».
Чтобы показать, как в ходе развития науки
переплетались порой весьма причудливым, противоречивым
образом различные взгляды, которые, казалось бы,
отбрасывали друг друга и были несовместимыми между собой,
отметим следующее: создание в конце XIX в. теории
электролитической диссоциации с ее центральным понятием
иона, т. е. электрически заряженного осколка молекулы,
позволяло объяснить, почему в свое время победила
водородная теория кислот (и соответствующее ей понятие
кислоты). Дело в том, что кислые свойства (вкусовые,
окрашивание лакмуса в красный цвет, способность
нейтрализовать основания) обусловлены присутствием
положительно заряженного иона водорода. Однако способность
водорода переходить в ионное состояние (диссоциировать
в виде иона) зависит от присутствия в молекуле
диссоциирующего вещества отрицательных элементов, в
частности кислорода. Чем больше кислорода содержится в
данной молекуле, тем больше способности у водорода,
соединенного с единицей этого кислорода, перейти в ионное
состояние. Это можно показать на примере кислородных
соединений различных элементов, как неметаллов
(например, азота), так и металлов (например, марганца).
Высшие кислородные соединения оказываются в том и другом
случае кислотообразующими.
Так сочетались понятия о кислоте как содержащей
кислород и кислоте как содержащей водород в более
сложное понятие кислоты, в котором на основании теории
электрической диссоциации учитывается одновременно
наличие обоих признаков, ранее противопоставляемых
одни другим в качестве взаимоисключающих.
Выделим в истории химии два, более или менее ясно
различимых этапа, или периода: период аналитической
химии, в течение которого преобладало чисто эмпириче-
333

ское исследование, а теория находилась лишь в
зачаточном состоянии (XVII—XVIII вв.), и период
синтетической химии, в течение которого развилась химическая
теория (прежде всего атомистика, в частности теория
химического строения органических соединений), но не как
отвлеченная, спекулятивная теория, а как обобщение
химического эксперимента, т. е. теория, целиком
опирающаяся на электрическую основу (XIX в.).
В течение первого (эмпирико-аналитического)
периода расширение объема химических знаний
(соответственно химических понятий) совершалось путем открытия
новых веществ, их превращений и отношений, и все это
происходило более или менее случайно, но под
постоянным воздействием производственной практики.
«Механизм» развития химии с ее понятиями был в то время
таков, что сначала расширялся объем знаний (понятий)
за счет новых открытий, а затем начиналось их
углубление, выяснение новых сторон или сущностей (химизма)
наблюдаемых веществ и явлений.
Само по себе углубленное знание еще не могло
направлять исследование химиков на то, чтобы находить в
природе, а тем более приготовлять искусственно новые
вещества или вызывать между ними новые химические
реакции, неизвестные ранее. Поэтому в то время углубление
содержания знаний (понятий), как правило, шло за
предшествовавшим ему расширением объема знаний
(понятий) и вызывалось непосредственно им. Нередко бывало
и так, что расширение знаний (понятий) одновременно
же означало и открытие нового класса веществ или их
превращений с качественно новыми свойствами
(признаками), следовательно, означало и углубление знаний
(понятий) по их содержанию.
Во втором периоде, начиная с создания химической
атомистики Дальтоном и дальнейшей ее разработки в
XIX в., химическая теория настолько окрепла и стала на
ноги, что начала направлять внимание
химиков-экспериментаторов на поиски новых, ранее неизвестных веществ
и их превращений, особенно же на искусственное,
синтетическое их получение. В этом случае изменения объема
и содержания химических знаний (понятий) как бы
поменялись своими местами по сравнению с тем, что было
в XVII—XVIII вв.: сначала совершалось углубление
содержания химических знаний (понятий), а затем, по ме-
334

ре этого углубления, приготовлялись новые вещества и
вызывались их новые превращения, т. е. совершалось
расширение объема знаний (понятий), объема познанной
части химических веществ и их превращений.
Вся история органического синтеза в XIX в. служит
этому живым и весьма наглядным примером: химическая
теория (химические понятия) двигалась в XIX в. в
области органической химии вперед в меру того, как
обобщался новый фактический материал, собираемый химиками-
органиками, а на основе развития химической теории
расширялись возможности органического синтеза:
сначала искусственно приготовлялись встречающиеся в
природе органические соединения, а затем и такие, которых в
самой природе найти не удавалось.
Трактуя развивающееся понятие как такое, которое
изменяется в ходе истории науки вследствие впитывания
в себя все новых и новых данных (эмпирического и
теоретического порядка), мы приходим к выводу, что развитие
научного понятия предполагает следующие изменения,
происходящие в нем или в его связях с другими
понятиями. Происходит, во первых, изменение его объема, что
соответствует расширению объема знаний об изучаемом
предмете; во-вторых, изменение его содержания, что
отвечает углублению знаний о том же предмете; в-третьих,
изменение взаимоотношений между данным понятием
и другими понятиями той же науки, и следовательно,
изменение его места в системе научных понятий, что
соответствует общему изменению, усложнению и уточнению
всей системы знаний о данном предмете.
Что касается специально взаимоотношения между
объемом и содержанием развивающегося знания (понятия),
то тут можно наблюдать три различных случая, которые,
хотя и связаны между собой и переходят один в другой,
тем не менее могут быть в нашей абстракции выделены
в качестве типичных: первый случай — сначала
изменяется объем понятия, и это влечет за собой
закономерно изменение его содержания; второй случай —
объем и содержание изменяются одновременно
во взаимодействии друг с другом; третий случай —
сначала изменяется содержание понятия, и это
закономерно приводит к последующему расширению объема.
Во всех трех случаях общим является то, что между
изменениями объема и содержания понятий (независимо,
335

что чему во времени предшествует) имеется прямая связь.
Этот признак обусловлен тем, что развитие научных
знаний (понятий) является поступательным во всех
отношениях, со всех возможных его сторон. Поэтому-то
углубление и увеличение знаний по их качеству и количеству, по
их объему и содержанию — все это лишь различные
характеристики одного и того же прогрессивного движения
человеческого познания по пути к раскрытию истины и
овладению ею.
Попытаемся теперь с этой точки зрения понять, как
может быть поставлен вопрос о соотношении между
объемом и содержанием понятия при условии, когда понятие
берется вне процесса его развития, углубления и
расширения, т. е. как готовое, законченное, данное. Очевидно,
что в таком случае отсутствует заранее всякая
возможность установить ту закономерную связь между обеими
сторонами понятия (его объемом и содержанием),
которая обнаруживатся в процессе развития понятия
(знания). Очевидно, далее, что если все же ищется какая-то
зависимость между объемом и содержанием
остановленного, фиксированного в своей относительной
неподвижности понятия, то такая связь может касаться не разных
исторических проходимых уровней развития науки, а
одного и того же ее уровня, на котором данное понятие
фиксируется.
Поскольку приняты такие ограничительные условия
(а они задаются самой природой формальнологического
подхода к анализу понятий), постольку зависимость
между объемом и содержанием понятия не может не
отличаться весьма существенным образом, и по существу и
по форме, от той их зависимости, которая присуща
развивающемуся понятию (знанию).
Совершенно очевидно, что в рамках формальной
логики интересующий нас вопрос оказывается поставлспным
в плоскости соотношения двух или более понятий,
фиксированных (остановленных) на одном и том же уровне
развития науки. Если это условие не соблюдено, никаких
зависимостей установить средствами формальной логики,
конечно, не удастся.
Возьмем тот же случай с понятием кислоты. Но теперь
нам пргтдотся сопоставлять это понятие не с самим собой
па разных уровнях развития химических знаний, а с
другим, более общим или более частным понятием: например,
336

в первом случае — с понятием химического соединения,
во втором — с понятием органической кислоты. При этом,
повторяем, такое сопоставление допустимо лишь при тех
условиях, что объем и содержание каждого понятия
(соединение, кислота, органическая кислота) берутся
каждый раз на одном и том же уровне развития химии. В
итоге этого мы получим как бы горизонтальные «срезы»
конуса развития химической науки и каждый раз должны
будем исследовать взаимоотношения между сторонами
понятий и между самими понятиями лишь строго в
пределах отдельного такого «среза», не выходя за его
границы.
Тогда мы обнаружим следующее: для понятий,
находящихся в отношении род — вид, с формальнологической
точки зрения, и только с этой одной точки зрения, при
переходе от видового понятия к родовому число
существенно определяющих признаков понятия сокращается, так
как происходит операция обобщения: содержание
понятия уменьшается, а число различных объектов,
попадающих под данное понятие, при этом увеличивается, т. е.
совершается расширение объема понятия. В формальной
логике такая зависимость именуется обратной
зависимостью между объемом и содержанием понятий. При
этом надо постоянно иметь в виду те условия, при
которых такая зависимость осуществляется: речь идет о
сопоставлении родового и видового понятий на одном уровне
знаний, и ничего больше.
Итак, мы видим (при соблюдении указанных условий),
что на каждом «срезе» объем понятия кислоты всегда
меньше, чем объем понятия химического соединения, так
как в число последних всегда входят все кислоты, а кроме
того, и другие сложные вещества. Напротив, содержание
формальнологически трактуемого понятия кислоты
всегда больше, чем содержание понятия химического
соединения, ибо ко всем существенным признакам этого
последнего обязательно добавляются еще дополнительно
видовые отличительные признаки кислоты. В итоге на
любом из «срезов» отношение между объемом и содержанием
названных понятий таково, что при переходе от видового
(кислота) понятия к родовому (соединенрге) содержание
уменьшается (опускаются видовые отличительные
признаки кисттоты), а объем увеличивается — кроме кислот
учитываются все вообще химические соединения.
337

То же наблюдается и в случае соотношения между
понятиями кислоты и органической кислоты, только здесь
кислота выступает в качестве родового понятия, а
органическая кислота — видового.
Такая же картина обнаружится и в случае, если мы
возьмем в качестве родового понятия химические
превращения (реакции), а в качестве видового — частные его
случаи (горение, окисление, нейтрализация и т. д.).
Отношения между объемом и содержанием этих понятий
будет таким же обратным (в формальнологическом смысле),
как это показано выше. И это понятно: на каком бы
уровне развития химии, на каком бы «срезе» конуса,
изображающего ее развитие, мы ни брали данные понятия,
всегда родовое понятие будет шире по объему pi уже по
содержанию (опять-таки в формальнологаческом
смысле), нежели связанное и соотносимое с ним видовое
понятие.
Разумеется, говоря, что в диалектической логике,
оперирующей движущимися, текучими понятиями, действует
закон прямой зависимости между объемом и содержанием
развивающегося понятия, мы имеем в виду одновременно
и рост, и углубление научных знаний как по их объему,
так и по их содержапию, как по их количеству, так и по
их качеству. Следовательно, это — закон развития
понятий, раскрывающий внутренний механизм их
обогащения, конкретизации. Когда же мы говорим, что в
формальной логике принимается закон обратной
зависимости между объемом и содержанием понятий, то имеем в
виду не закон развития понятий (от этого формальная
логика отвлекается), а характер отношения между
различными сторонами остановленных, зафиксированных
понятий, связанных между собой как род и вид.
Следовательно, сопоставляя оба закона, мы заранее
учитываем, что они говорят о совершенпо различных
вещах. Но общим для них является то, что, во-первых, оба
они касаются таких сторон понятия, которые
представлены как его объем та содержание, а во-вторых, что оба
отвечают основным принципам той или другой логики:
закон прямой зависимости объема и содержанртя отвечает
предмету диалектической логики, изучающей
развивающиеся понятия, закон обратной зависимости между ними
отвечает предмету формальной логики, трактующей
понятия как готовые, данные.
338

Различие же обоих законов, и частности, состоит в том,
что диалектическая логика сопоставляет между собой
различные ступени развития одного и того
же понятия, тогда как формальная логика сопоставляет
различные понятия (родовое и видовое),
взятые на одной и той же ступениразвитпя
пауки. Тем не менее оба закона могут быть сопоставлены
между собой, поскольку в них нашла яркое отражение
противоположность логики диалектической и формальной.
Сопоставляя оба закона, мы тем самым сопоставляем
по самому главному принципиальному пункту обе логики.
Поэтому, хотя оба закона лежат в несколько различных
плоскостях, тем не менее с учетом сказанного выше их
сопоставление и сравнение нам кажется вполне
допустимым.

Il
Дискуссии по поводу объема
и содержания понятий
1. Перечень работ с изложением
дискуссионных точек зрения на объем и содержание
развивающихся и фиксированных понятий
Прежде чем начать излагать различные точки зрения
по затронутым вопросам, перечислим те источники (книги,
статьи, рецензии, выступления), в которых
соответствующие взгляды были изложены. Начнем с моих работ,
которые подвергались обсуждению.
Сформулированные выше идеи впервые были
высказаны в работе «О содержании и объеме изменяющегося
понятия» («Философские записки», 1952, № 6). Вскоре после
этого названная работа была переведена на немецкий язык
и опубликована в ГДР. Содержащиеся в указанной работе
мысли были развиты затем в книге «Эволюция понятия
элемента в химии» (М., 1956).
В обеих работах взаимоотношение между объемом и
содержанием изменяющегося понятия прослеживалось на
анализе конкретного понятия — химического элемента.
Применительно к его эволюции и был сформулирован
закон прямой зависимости между объемом и содержанием
развивающегося понятия в противоположность закону
формальной логики об обратной зависимости между ними.
Кроме того, в книге «Эволюция понятия элемента в
химии» подробно прослежено развитие двух различных
понятий элемента: эмпирико-аналитичсского, основанного па
данных химического анализа, и атомно-теоретического,
основанного на атомном учении и в особенности на учении о
периодическом законе Менделеева. С этим последним
вопросом связана проблема определения научных понятий
вообще, которая была рассмотрена в плоскости
взаимосвязи между определяемым понятием (в данном случае
понятием элемента) и лежащим в его основе законом науки
(в данном случае периодическим законом). В результате
340

возникла характеристика логической операции
определения научных понятий, которая была названа
«определением понятия через закон».
Вопрос об определении понятия химического элемента
через периодический закон рассматривался особо в
качестве конкретной задачи, стоящей перед химиками и
логиками. Он разбирался еще накануне Великой
Отечественной войны в ряде статей, из которых две были
опубликованы в журналах «Под знаменем марксизма»
(«Химические понятия в свете менделеевского наследства», 1940)
и «Успехи химии» («Понятие «химический элемент» с
точки зрения периодического закона Менделеева», 1941).
Перевод второй статьи, сделанный Мирославом Факиным-
Парушевым, был помещен в болгарском журнале
«Химия и индустрия» (1948, т. XXVI, кн. 1—2).
После войны этому вопросу были посвящены
следующие работы: книга «Развитие понятия элемента от
Менделеева до наших дней» (М., 1948), статья «Понятие
«химический элемент» и его логический анализ»
(«Философские записки», 1946, № 1) и др.
Специально вопросу об определении научных понятий
«через закон» были посвящены доклад, сделанный на XII
Международном конгрессе .в Венеции (1958), а затем две
статьи, опубликованные в болгарском журнале «Фило-
софска мисъл» и в сборнике статей, посвященном Тодору
Павлову. При этом определение понятий «через закон»
рассматривается не как частный прием определения
понятия элемента в химии, но как общелогический прием
раскрытия содержания научного понятия,
соответствующий другим приемам диалектической логики.
Спустя четыре года после Венецианского конгресса
этот вопрос был рассмотрен в статье «Оперирование
научными понятиями ,в диалектической и формальной
логике» (сб. «Диалектика и логика. Формы мышления».
М, 1962).
Перечисленные выше мои работы вызвали различное
отношение со стороны читателей и критиков. Дальше нас
будут интересовать исключительно или по преимуществу
те мнения, которые выражают несогласие с моими
положениями по тем или иным причинам, и те возражения,
которые выдвигались и выдвигаются до сих пор против
идей, касающихся изменения объема и содержания
развивающегося понятия и их взаимозависимости между собой,
341

а также соотношения законов диалектической и
формальной логики, относящихся к рассматриваемому
вопросу. В частности, критики затрагивали и операцию оц-
ределения понятия «через закон».
Не имея возможности отвечать каждому критику в
отдельности, я решил прибегнуть к обобщенному способу
ведения полемики. Мною взяты три «критика», которые
выдвигают последовательно, один за другим, свои
критические возражения и замечания по поводу поставленных
вопросов. Только надо все время иметь в виду, что это
не вымышленные лица, в уста которых вкладываются
возможные или предположительные возражения, а
собирательные типы, за которыми стоят вполне конкретные лица.
Кто же эти лица? Назовем некоторых из них и их работы, в
которых содержатся возражения против выдвинутых мною
положений.
Одним из первых откликнулся на мои работы
польский химик-философ Стефан Амстердамский. Jö соорнике
«Мировоззренческие и методологические проблемы
научной абстракции» (Варшава, 1957) он поместил статью
«Развитие понятия химического элемента», в которой
подробно излагаются мои работы, а по затронутому
сейчас вопросу об объеме содержания понятий
высказываются некоторые возражения против моей точки зрения.
В 1960 г. этот сборник, включая и статью
Амстердамского, был переведен на русский язык и вышел в свет под
тем же названием. Во вступительной статье к русскому
переводу сборника его редактор Д. П. Горский
останавливается, в частности, и на некоторых критических
замечаниях Амстердамского в моей адрес в связи с анализом
развивающегося понятия (понятия химического
элемента в его соотношении с периодическим законом
Менделеева). В другой связи Д. П. Горский касается моих
взглядов в своих монографиях «Вопросы абстракции и
образование понятий» (М., 1961) и «Проблемы общей
методологии наук и диалектической логики» (М., 1966).
В польском журнале «Studia filozoficzne» (1957, № 2)
опубликован большой критический обзор книги
«Эволюция понятия элемента в химии», незадолго до того
вышедший в свет. В этом обзоре, который был написан тем
же Ст. Амстердамским и с тех же позиций, что и
упомянутая его статья, и который назывался «Книга о развитии
понятия элемента в химии», даются изложение и критика
342

моих взглядов, в частности по вопросу о делении понятия
химического элемента на эмпирико-аналитическое и
атомно-теоретическое. Через четыре года Ст.
Амстердамский выпустил самостоятельную работу «Развитие
понятия химического элемента. К вопросу об исследовании
развития научных понятий» (Варшава, 1961), в которой
большое внимание уделено моим работам, особенно в
главах V, VI, VIII.
Хотя не со всем, что сказано в работах Стефана
Амстердамского, я могу согласиться, в том числе и по части
его критических замечаний в мой адрес, однако
положительно уже то, что своей критикой и обсуждением моих
работ он привлек к ним внимание специалистов —
химиков и логиков.
Преимущественное внимание Ст. Амстердамский
уделил не логической стороне поставленных мною проблем,
а историко-химической, связанной с историей понятия
химического элемента.
В противоположность этому в работах других авторов
рассматривается преимущественно логическая сторона
тех же проблем, что объясняется, по-видимому, тем, что
Амстердамский — химик-философ, а остальные авторы,
выступавшие по данному вопросу,— логики, философы.
Весьма содержательную рецензию на книгу «Эволюция
понятия элемента га химии» мы находим в болгарском
журнале «Философска мисъл» (1958, № 2). Рецензия
озаглавлена: «О развитии понятия химический элемент».
Ее автор К. Томов подробно разбирает общую идею
рецензируемой им работы и ее структуру, выделяя две
основные части, посвященные эволюции понятия элемента
как эмпирико-аналитического и атомно-теоретического
понятия. Утверждая, что в рассматриваемой работе
диалектика применяется к одному из наиболее важных вопросов
химии, рецензент отмечает, что в ней на основе огромного
фактического материала обстоятельно исследовано
развитие представлений о химическом элементе и
одновременно выясняется ряд существенных вопросов
диалектической логики, поставленных развитием этой науки. Вместе
с тем рецензент делает целый ряд важных критических
замечаний и выражает сомнение по поводу некоторых
выдвинутых в книге положений общего характера, требуя от ее
автора разъяснения спорных, с его точки зрения,
положений и отдельных формулировок. Эти критические заме-
343

чания в дальнейшем войдут в реплики соответствующих
критиков.
Далее назовем книгу Георга Клауса «Введение в
формальную логику» (Берлин, 1959), вышедшую в переводе
на русский язык в 1960 г. Не затрагивая прямо моих
работ, в том числе и статьи, переведенной на немецкий язык
(«О содержании и объеме изменяющегося понятия»),
Клаус касается тех же вопросов, о которых писалось в
названной статье. Он развивает мысль об
экстенсиональной и интенсиональной сторонах понятий (связях, или
характеристиках, понятий) и по этой линии проводит
разграничительную линию между диалектической и
формальной логикой. Закон формальной логики об обратном
отношении между объемом и содержанием понятия Г. Клаус
ставит под сомнение.
Тот же по сути дела вопрос обсуждается в книге
М. Н. Алексеева «Диалектика форм мышления» (М.,
1959), первая глава которой посвящена рассмотрению
диалектики понятия. Она начинается с раздела «Две
противоположные стороны понятия: объем и содержание».
Здесь автор вступает в полемику, подвергая критике мое
понимание указанных двух сторон понятия и их
соотношения как в формальной логике (для случая
фиксированных понятий), так и в диалектической логике (для
случая развивающихся понятий).
В дискуссию по этому вопросу спустя три года
включился В. И. Черкесов в книге «Материалистическая
диаликтика как логика и теория познания» (М., 1962).
В последней главе своей книги, носящей название
«Диалектические формы мышления», В. И. Черкесов разбирает
возражения M. H. Алексеева против понимания мною
соотношения между объемом и содержанием понятия —
фиксированного и развивающегося.
Тогда же примерно была напечатана брошюра И. Я. Чу-
пахина «Вопросы теории понятия» (Л., 1961), в которой
критикуются мои работы, касающиеся объема и
содержания понятий. Брошюра И. Я. Чупахина написана с
позиций смешения той и другой логики, а потому неправильна
и алогична в самой ее основе. Тем не менее будут
учитываться возражения ее автора, в том числе и те, которые
выдвинуты в разделах брошюры, носящих подзаголовки:
«Требования формальной логики и диалектики к
определению понятий» и «Правильно ли деление определений
344

объектов понятий на формальнологические и
диалектические?»
В это же время вышла в свет монография П. В. Коп-
яина «Диалектика как логика» (Киев, 1961), где в ряде
мест излагаются и подвергаются критическому
рассмотрению мои взгляды относительно развития понятий, их
объема и содержания. Это относится в первую очередь к
двум разделам книги П. В. Копнина: «Принципы
построения системы категорий материалистической диалектики»,
где автор затрагивает вопрос об определении научных
понятий «через закон», и «Понятие как отражение
всеобщего в явлениях», где рассматривается вопрос о прямом и
обратном отношениях между объемом и содержанием
понятия.
Те же вопросы освещаются в монографии Г. А. Кур-
санова «Диалектический материализм о понятии» (М.,
1963), в разделах «Развитие понятий естественных наук»
и «Понятие как единство общего и единичного». В
последнем разделе автор касается вопроса о соотношении
между объемом и содержанием развивающихся знаний
(понятий), ссылаясь при этом на свою докторскую
диссертацию о понятии (1951).
Из многочисленных работ общелогического или
общефилософского характера, в которых так или иначе
затрагиваются с разных точек зрения вопросы объема и
содержания понятий, в том числе и их определения, назовем
только те, в которых освещались и подвергались критике
точки зрения, принимаемые или отвергаемые мною. Сюда
относятся следующие книги: «Логика» К. С. Бакрадзе
(Тбилиси, 1951); «Логика» Бела Фогараши (Берлин,
1956; русск. пер. М., 1959); «Понятие» Е. К. Войшвилло
(М., 1967) ; «Принципы диалектической логики» M. M. Ро-
зенталя (М., 1960). В последней, очень интересной книге
вопрос о соотношении между объемом и содержанием
понятия разбирается с позиции трактовки понятия как
единства противоположностей общего и отдельного.
Кроме возражений и критических замечаний,
выдвинутых в печати, было сделано немало интересных
возражений в устной форме при обсуждении моих докладов на
научных .совещаниях и философских конгрессах.
Особенно интересными были возражения, выдвинутые
академиком А. Н. Фрумкиным в ходе обсуждения на
методологическом семинаре химических институтов Академии наук
345

СССР моего доклада о понятии химического элемента и
его определения через периодический закон.
Кроме того, в январе 1958 г. на философском
семинаре химиков »в Уральском филиале Академии наук СССР
(Свердловск) состоялось обсуждение книги «Эволюция
понятия элемента в химии». Краткий обзор его был
опубликован в журнале «Вопросы философии» (1958, № 6)
под заглавием «Об историческом развитии и современном
состоянии понятия химического элемента» (за подписью
M. H. Руткевича). Руководитель семинара доктор
химических наук М. В. Смирнов отметил, что данный труд
является по сути дела продолжением книги того же автора
«Развитие понятия элемента от Менделеева до наших
дней» (1948).
Обсуждение проходило следующим образом: сначала
были прореферированы обе части книги: первая,
посвященная эмпирико-аналитическому определению (референт
Н. Л. Васильева), вторая, посвященная атомно-теоретичес-
кому определению (референт Е. П. Бабин). Соглашаясь с
автором по основным вопросам, референты высказали ряд
критических замечаний ® его адрес. Все выступавшие затем
участники семинара, положительно оценивая книгу в
целом, главный упор, естественно, сделали на то, с чем они
не согласны. Итоги обсуждения подвел консультант
семинара M. H. Руткевич.
Если судить по опубликованному обзору, главная
критика книги была сосредоточена на оценке в ней эмпирико-
аналитического понятия элемента и противопоставлении
ему атомно-теоретического понятия элемента. Вопрос о
соотношении между объемом и содержанием
развивающегося понятия, равно как и об определении научного
понятия «через закон» (т. е. основные вопросы книги,
разобранные с позиций марксистской диалектической логики)
не стали предметом обсуждения со стороны уральских
химиков, о чем я могу только сожалеть. Иначе я мог бы
надеяться на то, что высказанные в мой адрес критические
замечания по указанным вопросам составили бы еще один
важный и интересный источник для освещения хода
дискуссии. Отметим только, что к критическим замечаниям
Н. Л. Васильевой присоединились Л. Е. Ивановский,
И. Е. Быков и А. И. Землянская, а Б. М. Смирнов,
напротив, защищал мой тезис о субъективистском характере
эмпирико-аналитического понятия химического элемента.
346

Из выступавших лишь Д. И. Курбатов и M. H. Руткевич
коснулись опеределения элемента, построенного на основе
периодического закона. M. H. Руткевич, заключавший
двухдневное заседание семинара, сдалал попытку вывести
из состоявшегося обсуждения ряд конструктивных
положений и предложений.
Как и в отношении других упомянутых выше
материалов, в данном случае мною сделано то же самое: наиболее
интересные из критических замечаний, высказанных на
семинаре уральских химиков, включены в число
высказываний, которые в дальнейшем делаются от имени «второго
критика» (поскольку все участники семинара в основном
поддержали главные идеи рассматриваемой работы).
Перечисленные выше печатные и устные критические
замечания носили научный характер и представляли
собой несомненный интерес с точки зрения возможности
проведения дискуссии и развертывания борьбы
различных мнений в области химии и логики.
Особняком стояло несколько -выступлений против моих
работ, ничего не имеющих общего с наукой; они были
продиктованы мотивами, далекими от тех, которыми
вызываются товарищеские обсуждения и научные диспуты. Так,
на заседании, специально посвященном критике моих
работ, которое было проведено 6 февраля 1949 г., мне было
предъявлено, кроме прочих необоснованных обвинений,
обвинение в идеализме и гегельянстве. Сделано это было,
в частности, на том основании, что в моих работах,
посвященных понятию элемента, рассматривалось не развитие
самих реальных веществ (по утверждению1 выступавших,
это был бы материализм), а развитие понятия
химического элемента, т. е. того, что существует в человеческом
мышлении (а это, по мнению выступавших, означает
идеализм и гегельянство). Тогда же на самом заседании мне
пришлось в самой резкой форме возражать против столь
странных обвинений, а затем специально остановиться на
этом вопросе в книге «Эволюция понятия элемента в
химии» (без упоминания имен выступавших).
Те же обвинения, но в более развернутом виде, были
вскоре повторены на заседании Ученого совета
Института философии АН СССР, причем к ним было добавлено
еще обвинение в эклектизме, так как в современное
менделеевское определение элемента я включал признаки
элемента, найденные Мозели, Бором, Астоном и др.
347

Поскольку, таким образом, я опирался на работы не
только наших соотечественников, но и зарубежных ученых,
я был обвинен заодно и в антипатриотизме. Повторяю, я
считаю эти обвинения ненаучными и несерьезными. Они
стали появляться в 1948—1949 гг. в газетах «Культура и
жизнь», «Литературная газета» и др.
Таковы те источники, которыми мы будем
пользоваться в дальнейшем при изложении высказываний критиков
по разбираемым здесь вопросам.
Для удобства, с целью более систематического
изложения и разбора приводимого материала, распределим
главные возражения против моих взглядов на три группы.
В первых двух сосредоточены возражения, которые так или
иначе, правильно или неправильно, делаются с позиций
признания диалектической логики: те из них, которые в
принципе отвергали выдвинутые мною положения как
ложные в самой их основе, составят первую трупу
возражений; те же, в которых поддерживалась так или иначе
главная идея моих работ и которые были направлены на
уточнение и улучшение моих взглядов, составят вторую
группу. В третью группу отнесены те возражения,
которые делались с позиций либо односторонне понятой
формальной логики, либо упрощенного материализма.
Соответственно такому делению в дальнейшем первую'
группу возражений будет излагать «первый критик»,
вторую — «второй критик», третью — «третий критик».
Мою1 же точку зрения будет представлять «автор». При
этом, где это возможно, сделанные мне возражения будут
приводиться дословно, но без кавычек. Читатель, при
желании, сможет найти сам в перечисленных выше работах
соответствующую аргументацию1 и выяснить, кто именно
такие возражения делал.
Очевидно, что интереснее и полезнее вести дискуссию
в таком обобщенном виде, дабы показать столкновение
общих концепций, а не личных взглядов отдельных авторов.
2. Спор вокруг объема и содержания понятия
и вопроса о его определении
Первый критик. Я прочел Вашу статью «О
соотношении объема и содержания изменяющегося понятия»,
Нетрудно усмотреть неточность, которую Вы допускаете,
348

критикуя закон обратного отношения объема и
содержания понятия. Неточность эта связана со своеобразным
Вашим толкованием объема и содержания понятия. Как
явствует из Ваших рассуждений, Вы понимаете под
объемом «широту познания объекта, число объектов,
охватываемых данным понятием», а под содержанием —
«глубину познания объекта, степень раскрытия его сторон,
свойств, связей и отношений». Так ли я Вас понял?
Автор. Совершенно верно.
Первый критик. Но такое истолкование является
неточным! В объем и содержание понятий нельзя (включать
только известные, познанные человеком объекты и их
признаки и исключать объекты, признаки, еще не
познанные, неизвестные.
Автор. Я что-то не понимаю: как это Вы
предлагаете — не исключать то, что еще не познано, неизвестно?
Ведь раз объекты или их признаки нам неизвестны, то мы
и не можем с ними оперировать, а исключать — значит
тоже оперировать. Мы просто не в состоянии судить о том,
чего мы совершенно еще не знаем и о чем не можем
высказывать даже предположительно каких-либо мыслей.
Поэтому все это не входит в сферу наших знаний, а
следовательно, сферу понятий, в которых наши знания
резюмируются. Но не входит не потому, что мы этого не
хотим, что мы это исключаем откуда-то, а только
единственно по причине нашего незнания, т. е. отсутствия у пас
соответствующей информации, каких-либо вообще
сведений о неизвестных еще нам объектах и их признаках.
Разве Вы с этим не согласны?
Первый критик. Разумеется, не согласен и продолжаю
считать, что Вы допускаете серьезную неточность. В своей
статье Вы привели пример с открытием в 1807 г. калия и
натрия — новых металлов. Но разве из этого факта можно
заключить, что до 1807 г. объем используемого химиками
понятия «металл» был меньшим, чем после 1807 г.?
Равным образом, если химикам до 1807 г. были неизвестны
некоторые свойства металлов, то разве это означает, что
содержание (совокупность признаков) понятия «металл»
было до 1807 г. беднее, чем после этого?
Автор. Я так именно и думаю. Ведь объем понятия
выражает собой объем наших знаний об изучаемом
предмете, в данном случае — о металлах, а содержание
понятия — содержание наших знаний о нем. И это касается
349

не только металлов, а любого другого объекта научного
исследования: знания о нем непрестанно растут по мере
прогресса науки, а значит столь же непрестанно
изменяются объем и содержание тех понятий, в которых
подытоживаются результаты этого научного движения.
Первый критик. Я с этим абсолютно не согласен.
Правильно установленные объем и содержание понятия
совершенно не зависят от того, сколько наличных предметов и
их признаков смогут люди подвести под эти понятия в
каждый данный момент. Хотя химики в XVIII в.
действительно знали металлов меньше, чем химики XX в., и
раскрыли признаки этих металлов в меньшем количестве, тем
не менее объем и содержание понятия «металл»,
поскольку их выделили правильно, были для тех и других
химиков совершенно одинаковыми. Непозволительно, как это
Вы делаете, смешивать объем и содержание понятия с тем
количеством предметов и признаков их, которые раскрыты,
познаны людьми в каждый данный момент времени. И
совсем уже неправильно отождествлять содержание понятия
с глубиной заключенного в этом содержании знания, как
это сделано, например, в сборнике работ румынских
логиков «Проблемы логики», который издан в Бухаресте в
1956 г.
Автор. А не кажется ли Вам, что Вы высказываете
слишком категорические суждения по вопросу, который
является по меньшей мере спорным, дискуссионным? Вот, к
примеру сказать, Вы употребляете выражение «правильно
установленное понятие». А кто может поручиться за его
абсолютную правильность? Ведь история науки нам на
каждом шагу дает многочисленные примеры того, что то,
что безоговорочно считалось правильным вчера,
оказывается неправильным сегодня. Поэтому прежде всего надо
установить, что Вы понимаете под «правильностью»
выделения или установления того или иного понятия, например
металла?
Первый критик. По-моему, это ясно само собой:
адекватность понятия самому объекту — вот что значит, что
понятие установлено правильно.
Автор. Хорошо. Но ведь наше знание, будучи
относительным и содержа в себе лишь какую-то долю или зерно
абсолютной истины, никогда не может стать абсолютпо
адекватным, полностью совпадающим с объектом по
причине неисчерпаемости, бесконечности в глубь любого,
350

сколь угодно малого и, казалось- бы, простого объекта
природы. Это Вы, наверное, не хуже меня знаете и не раз об
этом читали в трудах по марксистско-ленинской
философии, в особенности в книге Ленина «Материализм и
эмпириокритицизм». А теперь Вы утверждаете, что понятие
«металл», как только оно родилось па заре химических
знаний, так сразу, с места в карьер, смогло приобрести на
все времена вперед постоянную правильность
(адекватность), так что в дальнейшем оно смогло не подвергаться
никакому изменению- ни по своему объему, ни по своему
содержанию. Мне непонятно, как это у Вас получается.
Может быть, Вы стоите на позициях формальной логики?
Тогда Ваше признание неизменной правильности раз
установленного понятия легко можно было бы объяснить,
поскольку формальная логика имеет дело с фиксированными,
остановленными понятиями.
Первый критик. Нет, пожалуйста, не превращайте меня
в представителя формальной логики. Я придерживаюсь
диалектической логики и критикую Вас с е е позиций, а
вовсе не с позиций формальной логики, как обычно
понимают эту последнюю. Но только я считаю, что положения
формальпой логики можно истолковать диалектически, как
это сделал, например, Ленин, когда привел типичный
пример, которым оперирует формальная логика: «Жучка есть
собака» — и вскрыл содержащуюся здесь диалектику
мышления.
Автор. Мне кажется, что Вы немного заблуждаетесь.
Ленин показал на приведенном Вами примере, что
диалектика свойственна всему человеческому познанию,
начиная с его самых простых, элементарных форм, а вовсе не
то, что положения формальной логики можно истолковать
диалектически, совместить с диалектикой в смысле их
включения в нее. Суждение (предложение) «Жучка есть
собака», или «Иван есть человек», или же «Этот лист
зелен» вовсе не составляют монополии формальной логики
в смысле оперирования ими. Формальная логика берет эти
положения статически, вне движения и развития
заключенных в них мыслей, в соответствии с этим она их
препарирует, как бы «анатомирует», выделяя из них субъект,
предикат и связку и сопоставляя эти три элемента
суждения внешним образом между собой. Таков подход
формальной логики. Диалектическая же логика, напротив, эти же
самые (а вовсе не какие-то другие, специально «диалек-
351

тические», суждения) рассматривает и трактует с той их
стороны, которую по самой сути дела вынуждена
игнорировать формальная логика, а именно со стороны
заключенного в них противоречия общего («собака») и частного
(«Жучка»), причем обе противоположности (общее
противоположно отдельному) берутся в этом случае не как
внешне противопоставленные одна другой, а как
отождествляемые друг с другом (на их тождество указывает
связка «есть»).
Поэтому, как мне кажется, тут речь не должна идти о
том, чтобы смешивать формальнологические и диалекти-
кологические приемы и операции (как это Вам,
по-видимому, показалось допустимым, так как и те и другие
направлены на одно и то же суждение). Речь же, как мне
кажется, должна идти о том, чтобы видеть
принципиальное, качественное различие между тем, как подходит к
данному суждению1 формальная логика и как к
нему же подходит диалектическая логика. Та и другая
различаются, таким образом, не тем, что у одной имеются
в ее распоряжении формальнологические формы
мышления, а у другой — какие-то особые, диалектические, а тем,
каков подход той и другой к любым
формам мышления.
Второй критик. Мне кажется, что мой коллега, первый
критик, не прав в своих возражениях против Вас, но я
полагаю, что и Вы не правы, когда отвергаете существование
специфически диалектических понятий и вообще
диалектических форм мышления, оперирование которыми
составляет исключительную прерогативу диалектической, но
отнюдь не формальной логики.
Автор. Таких специально-диалектических понятий, или
вообще форм мышления, на мой вгзляд, не существует по
той же причине, по какой нет такого живого организма,
который нельзя было бы убить и подвергнуть
анатомированию. Ведь даже самый сложный, высший продукт
развития живой природы — человеческий мозг — можно
расчленить на части, делать различные срезы через те или
иные его области, выяснять его строение. А ведь, образно
говоря, формальная логика соотносится с диалектической
в одном определенном смысле, примерно так же, как
анатомия с физиологией: анатомия рассматривает данное тело
как «остановленное», т. е. омертвленное, физиология —
как находящееся в процессе движения, жизнедеятельно-
352

сти. Формальная логика берет понятие готовое,
неподвижное, фиксированное, а диалектическая — текучее,
изменчивое, развивающееся. «Остановить» можно всякое
движение, всякое понятие, даже самое сложное, которое в
обычных курсах формальной логики не изучается именно
вследствие его чрезвычайной сложности. Тем не менее и оно,
как и самое простое по своему содержанию или по своей
структуре понятие, может быть подвергнуто «анатомггро-
ваиию», т. е. представлено и рассмотрено с точки зрения
формальной логики.
Первый критик. Вы уклонились в сторону от нашей
дискуссии. Я 1вовсе не говорю, будто наше знание данного
предмета находит какое-то законченное выражение.
Я только утверждаю, что если понятие установлено
правильно, как это имело место, например, в случае
«металла», то никакие последующие научные открытия не могут
изменить адекватности этого понятия отражаемому им
объекту. Иначе бы мы имели несовпадение нашего
понятия с самим объектом ни по объему, ни по содержанию,
а значит, наше понятие даже как относительно верное,
относительно истинное не соответствовало бы вообще самому
предмету изучения.
Автор. Вы даже не замечаете того, что стоите вовсе не
на позициях диалектической логики и вообще не овоа
позициях диалектики, а на иных совершенно позициях. Для
Вас получается так, что истина, ну, скажем, совпадение
понятия с объектом в части объема и содержания, есть
нечто законченное, готовое, одноактно совершившееся.
Как только химики приняли понятие «металл», охватив им
все известные ранее металлы и их свойства (признаки),
так это понятие осталось неизменным, раз навсегда
данным, а это и означает на языке философии, что, по
Вашему утверждению, истина, заключенная в понятии «металл»,
сразу же оказалась истиной .в последней инстанции, т. е,
абсолютной.
Первый критик. Вы станете утверждать, что понятие
«металл», существовавшее в XVIII в., не могло включить
в себя щелочных металлов (калия и натрия), открытых
в 1807 г.? Не только могло, но обязательно включало их
в себя. Значит, хотя эти два новых металла и были еще
неизвестны в XVIII в., но потенциально они входили уже
заранее в объем того понятия, которое было установлено до
1807 г. Разве это не так?
12 Анализ развивающегося понятия
353

Автор. Вы пытаетесь к развивающемуся понятию
подходить с меркой и масштабами формальной логики,
применимыми лишь к фиксированным понятиям; в этом
источник Вашей ошибки. К тому же Вы смешиваете, как мне
кажется, вопрос об объеме понятия (т. е. наших знаний
о предмете) с вопросом об объеме самого объекта.
В результате у Вас и получается так, что объем понятия
сразу же устанавливается соответствующим объему
предмета, равно как и содержание понятия — содержанию
предмета. А в действительности дело обстоит гораздо
сложнее. Ленин в «Философских тетрадях» писал, что истина
есть процесс, а не простое совпадение мысли с
предметом, образа с объектом. Он подчеркивал, что познание
есть вечное, бесконечное приближение мышления к
объекту. Отражение природы в мысли человека (а у пас с
Вами речь идет именно об этом!) надо понимать, говорил
Ленин, не «мертво», не «абстрактно», не без движе-
н и я, не без противоречий, а в вечном пр о ц е с с е
движения, возникновения противоречий и разрешения их. Я Вам
напомнил эти мысли Ленина, так как Вы выступаете с
позиций диалектической логики, а эти позиции как раз и
выражены Лениным в приведенных мною его словах.
Первый критик. Но я вновь обращаю внимание на то,
что Вы уклоняетесь от прямого ответа на мой вопрос: что
же нового в смысле объема и содержания прибавило к
понятию «металл» открытие натрия и калия?
Автор. Разберем понятие «металл» в его историческом
развитии. Сначала это понятие связывалось
исключительно с физическими свойствами металлов: металлический
блеск, ковкость, тягучесть и т. д. С этой точки зрения
наиболее типичным металлом считалась ртуть — «мать»
металлов. Когда химия стала развиваться в качестве
аналитической науки, стали выясняться новые стороны у
металлов, и в содержание понятие «металл», наряду с
прежними физическими признаками, стали входить новые,
химические. Разумеется, химические свойства были присущи
металлам и раньше, пока химики их еще не открыли и не1
выразили в форме понятия, но это не значит, что тем
самым, раз они были присущи реальным металлам, они
каким-то образом уже наперед, независимо от их открытия,,
присутствовали уже в первоначальном понятии «металл».
Далее. Долгое время объем понятия «металл» считался
соразмерным с объемом понятия «небесное тело» (плане-
354

ты, Солнце, Луна). Хотя, разумеется, никакой связи тут
реально не было, тем не менее даже обозначения были
общими в астрономии и химии. Кстати сказать, эта общность
в названиях сохраняется и до сих пор: вспомним хотя бы
наименования первых синтезированных трансурановых
элементов — нептуний и плутоний: они были названы так
в соответствии с тем, что следуют в периодической системе
элементов за ураном и были открыты после урана, подобно
тому как в солнечной системе соответствующие планеты
следуют за планетой Уран и открыты после нее ... Вы,
конечно, скажете, что я касаюсь тех времен, когда
понятие «металл» еще не было установлено правильно. Но в
том же смысле, в каком употребляете Вы слово
«правильно», оно никогда не было и не будет, да и не может быть
установлено, так как в противном случае это означало бы
остановку дальнейшего движения науки в данной ее
области.
Первый критик. Вот это еще и надо доказать!
Автор. С удовольствием. В те времена, когда были
открыты калий и натрий, химики полагали, что металлы и
неметаллы (позднее Берцелиус назвал их, но неточно,
металлоидами) резко различаются между собой и по
физическим, и по химическим свойствам; в частности, металлы
дают основания (а химически наиболее активные
металлы — щелочные — дают едкие щелочи), тогда как
неметаллы дают кислоты. Понятие «металл», пока знания о
металлах, а значит и содержание этого понятия, были еще
не глубоки, строилось именно на таком резком
противопоставлении. Правильно ли это было с Вашей точки зрения?
Не знаю, как Вы ответите на мой вопрос, но я отвечу сам:
и правильно, и нет. Для того уровня научных знаний, т. е.
для того уровня развития понятия «металл», оно было
правильно, так как все известные .в то время металлы в той
степени, в какой они были изучены, могли быть резко
отделены от неметаллов по указанным признакам. Но оно
было неправильно как абсолютное, как установленное
якобы на все времена, а именно так, по Вашему, и надо
понимать правильность.
Я не сообщаю пичего нового по данному вопросу. Это —
все тот же вопрос об относительности наших знаний,
а потому и наших понятий: в известных пределах,
соответствующих каждый раз определенному уровню развития
науки, они правильны, а за этими пределами — они не-
12* 355

правильны, и это постоянно, буквально на каждом шагу
обнаруживается в ходе развития науки, т. е. опять-таки
в ходе развития наших знаний. Как только ранее
установленные пределы знания о предмете оказываются
превзойденными, перейденными, так сейчас же
обнаруживается необходимость пересмотра ранее установленных,
казалось бы, «правильно» научных понятий, причем нередко
такой пересмотр выливается в коренную ломку
содержания старых понятий. То же происходило не раз и с
понятием «металл», которое, по Вашему мнению, когда-то раз
и навсегда было установлено «правильно» и с тех пор,
якобы, не менялось ни по объему, ни по содержанию.
Первый критик. Вы все время отделываетесь общими
словами, а попробуйте привести факты!
Автор. Как я уже сказал, понятие «металл» строилось
во времена открытия калия и натрия на резком
химическом противопоставлении металлов, окислы которых дают
основания, и неметаллов, окислы которых дают кислоты.
Это противопоставление было и у Лавуазье, и у Берце-
лиуса, и оно сменило прежнее, менее точное,
противопоставление металлов неметаллам по их физическим
признакам. Однако и химическое противопоставление оказалось
лишь относительно правильным: по мере изучения свойств
химических элементов, как металлов, так и неметаллов,
выяснилось, что тут нет никакой резкой границы, а что
между обоими классами элементов существует переход.
Например, так называемые амфотерные элементы ведут
себя таким образом, что в одних условиях их окислы
проявляют основные свойства, в других,— кислотные. Такова
окись алюминия, считающегося металлом. Как известно
далее, у ряда элементов низшие степени окисления
обнаруживают основные свойства, например, закись и окись
марганца или хрома, а высшие окислы тех же самых
элементов, считаемых обычно за металлы, ведут себя как
кислоты (марганцовая кислота, хромовая кислота). Как
же можно утверждать, что содержание понятия «металл»
не меняется, если стираются прежние резкие грани между
металлами и неметаллами?
Первый критик. Мне кажется, что мы говорим о
разных вещах: я говорю о том, что если мы однажды назвали
металлом определенное вещество, то всякое родственное
ему вещество, которого мы еще не открыли, а откроем
когда-нибудь в будущем, или любое новое свойство того
356

же металла, которое нам не было известно ранее, а -станет
известным лишь в будущем, не изменит нашего
определения данного вещества или ему родственных веществ в
качестве относящихся к металлам. Верно ли я говорю?
Автор. Нет, неверно, Весь вопрос не в том, правильно
ли было называть, скажем, медь металлом и (после
открытия калия) объединять этим названием (или понятием)
химически мало активную медь с химически активнейшим
калием, а в том, меняется ли и как именно самое понятие
«металл» после открытия новых его представителей с
новыми их свойствами. А то, что это так, свидетельствуют
величайшие химики мира. Например, Д. И. Менделеев
писал в первом своем -сообщении о сделанном им
открытии периодического закона. Позвольте мне привести из
этого сообщения выдержку,— может быть, она лучше всех
моих доказательств и рассуждений заставит Вас
задуматься, почему Вы неправы, полагая, что содержание научных
понятий не меняется с развитием науки.
Сообщение, сделанное Менделеевым в марте 1869 г.
под названием «Соотношение свойств с атомным весом
элементов», начинается так: «Систематическое
распределение элементов подвергалось в истории нашей науки
многим разнообразным превратностям. Наиболее
распространенное разделение их на металлы и
металлоиды опирается как на физические различия, замечаемые
между многими простыми телами, так и на различия в
характере окислов и соответственных им соединений. Но то,
что казалось при первом знакомстве с предметом ясным и
абсолютным, то при ближайшем знакомстве с ним
совершенно потеряло свое значение. С тех пор как стало
известным, что один элемент, как, например, фосфор, может
являться и в состоянии металлоида, и в металлическом виде,
стало невозможным опираться на различия в физических
признаках. Образование основных и кислотных окислов не
представляет также ручательства сколько-либо точного по
той причине, что между резко основными и кислотными
окислами существует ряд окислов переходных, куда,
например, должно отнести окислы висмута, сурьмы, мышьяка,
золота, платины, титапа, бора, олова и многих других.
Притом аналогия соединений таких металлов, как висмут,
ванадий, сурьма и мышьяк с соединениями фосфора и
азота; теллура с селеном и серой; так же как кремния,
титана и циркона с оловом, не позволяет уже ныне строго дер-
357

жаться, в разделении простых тел, различия между
металлами и металлоидами. Исследования металлооргани-
ческих соединений, показавшие, что сера, фосфор и
мышьяк образуют соединения совершенно того же разряда, как
и ртуть, цинк, свинец и висмут, служат ясным
подтверждением справедливости предыдущего заключения».
Так, почти сто лет назад писал Менделеев, и это
фактически вполне соответствует положениям диалектики,
диалектической логики. А Вы спустя сто лет после этого
беретесь утверждать о какой-то постоянности научных
понятий, в том числе и понятия «металл».
Первый критик. Конечно, я не отказываюсь продумать
это весьма интересное высказывание Менделеева, но все
же оно меня не разубедило. Ведь не мог же объем понятия
и его содержания меняться от того, что меняются наши
знания о предмете, а не сам предмет! Нет ли тут у Вас
отступления от материализма?
Автор. Ничего похожего на это нет, и никаких
сомнений у Вас не возникнет, если понятие трактовать как
обобщение, резюмирование человеческих знаний и
«понимания» (понятие и есть такое понимание) предмета.
Первый критик. Но ведь в таком случае объем и
содержание понятия оказываются случайными, зависящими от
субъекта, а не от объекта?
Автор. Чтобы пояснить еще раз свой взгляд по
данному вопросу и устранить подозрение в субъективизме и
отступлении от материализма, я приведу Вам такой случай
из истории науки: долгое время в периодической системе
пустовало 72-е место. На это место должен был встать
какой-то неизвестный еще элемент № 72. Но каким он
должен был оказаться, это было неясно. Дело в том, что
незаполненное место в системе элементов находилось как
раз между местом 71, на котором стоял редкоземельный
металл лютеций (тринадцатый лантаноид), и местом 73,
которое занимал тантал, не входящий уже в семейство
лантаноидов. А каким же следовало ожидать 72-й элемент?
Будет ли он членом данного семейства, как и лютеций, или
же будет стоять вне его, как тантал? Французские химики-
аналитики придерживались первого мнения. Они искали
и, казалось бы, уже нашли новый металл среди
лантаноидов. Значит, понятие лантаноида (редкоземельного
металла), согласно такому воззрению, включало в свой объем и
новый металл.
358

Другие ученые придерживались иного мнения, полагая,
что, новый элемент не является редкоземельным. Поэтому
в их понимании объем понятия «лантаноид» был
меньше, поскольку семейство лантаноидов кончалось лютецием.
А каков же был на самом деле объем этого понятия?
Это можно было бы установить лишь позднее, когда но-
ный элемент будет открыт. По Вашему же мнению, уже до
его открытия понятие «лантаноид» было точно
установлено в смысле его объема, чего не было в
действительности. Только после фактического открытия
элемента № 72 (гафния) был установлен действительный объем
понятия «лантаноид», причем точка зрения французских
химиков была опровергнута: в результате этого
произошло сужение объема данного понятия в соответствии с тем,
что знания о данном семействе металлов стали более
полными и более точными. Если бы этого не произошло,
объем понятия «лантаноид» и далее оставался бы
преувеличенным по сравнению с тем, каков объем самого объекта.
Такова судьба всех научных понятий: люди
стремятся все более точно и полно отразить в понятиях
отображаемый ими объект, но каждый раз делают это лишь в меру
достигнутых знаний о нем, в которые нередко
вкрадываются неточности, как это было у французских химиков в
отношении элемента № 72. Если бы кто-нибудь из ученых
поставил бы перед собой задачу создать такое научное
понятие, которое бы оставалось с этих пор постоянным и
по своему объему и по своему содержанию, такой ученый
вынужден был бы попросту остановить развитие научных
знаний, зафиксировать их раз и навсегда на каком-то
определенном уровне.
Мне вспоминается анекдотичный случай, когда
немецкий химик Гмелин, писавший в середине XIX в. учебник
по органической химии, полушутя-полусерьезно обратился
к своим собратьям по науке с просьбой — хотя бы на
время приостановить открытия, чтобы дать ему закончить
свой труд. Вы мне напоминаете в этом отношении Гме-
лина с тем лишь отличием, что тот видел, что развитие
науки ломает старые понятия и представления, а Вы
этого как будто не замечаете.
Первый критик. Я с этим не согласен. Я отлично
вижу и признаю изменчивость понятий, их текучесть и
развитие. Прошу Вас не приписывать мне метафизического
взгляда на понятия. Я — диалектик.
359

Автор. Опять у Вас концы не сходятся с концами: Вы
утверждаете, что понятия движутся, текут, изменяются,
развиваются, а вместе с тем на деле утверждаете нечто
противоположное. У Вас получается противоречие, но,
увы, не диалектическое, а логическое, т. е. с самим собой.
Первый критик. Не вижу, где же у меня противоречие
с самим собой?
Автор. Да в том, что если Вы признаете развитие,
изменение понятий, то как же они у Вас меняются,
движутся, развиваются, если обе их противоположные
стороны — объем и содержание (при том условии, что, по
Вашему определению, понятия установлены правильно) —
остаются постоянными? Если объем понятия и его содер-
жание не меняются, то что же в таком случае меняется
ири изменении понятия? Одно из двух: либо объем и
содержание понятий действительно не меняются, как
утверждаете Вы, но в таком случае и все понятия («правильно
установленные») навеки остаются неизменными, либо понятия
меняются, движутся, текут, развиваются, но тогда
неизбежно должны изменяться их объем и их содержание.
Либо-либо. Иного решения нет и быть не может.
Третий критик. Я до сих пор молчал, хотел
выслушать до конца Вашу аргументацию1. Простите, но то,
что Вы проповедуете, это сплошной идеализм, сплошная
гегельянщина и даже хуже того — меныпевиствующий
идеализм. Ведь это у Гегеля диалектика была диалектикой
понятий, а потому юна и была идеалистической. А Вы
теперь пытаетесь навязать нам то же «самое, но только
называя это диалектической логикой. Этого добиться Вам не
удастся: мы — материалисты и на удочку гегельяпщины
не попадемся.
Автор. Вы глубоко заблуждаетесь, причем вдвойне:
во-первых, считая, что диалектика понятий (значит, и
диалектика познания) является будто бы всегда
идеалистической, во-вторых, полагая, что Вы стоите на позициях
материализма, тогда как Ваша позиция — не материализм,
а вульгарный материализм. Отличие гегелевской,
идеалистической диалектики понятий от
материалистической диалектики понятий, составляющей стержень
марксистской диалектической логики, состоит в том, что для
Гегеля понятия первичны, а вещи, природа суть лишь
бледные копии их, тоща как для Маркса, Энгельса и
Ленина понятия суть образы вещей, существующих вне
360

и независимо от субъекта, в голове которого образуются
понятия Ф (качестуве субъективного образа объективного
мира. Это — азбучная истина, и запутаться здесь очень
трудно.
Третий критик. Я никогда не увлекался Гегелем, так
что попасть в плен его спекуляций для меня весьма
трудно, даже при Вашем содействии. Что же касается мнимого
вульгарного материализма, то думаю, что Вы бьете мимо
цели. Вот если бы Вы, не находясь под влиянием
гегелевских вывертов, занялись бы вместо анализа развития
понятий анализом развития материальных вещей, например
тех же химических элементов и их соединений, которое
происходит отнюдь не в нашей голове, как полагал Гегель,
а в самой природе, т. е. объективно, то это был бы
настоящий материализм. Не понимаю, причем тут Ваш намек на
вульгарный характер таких воззрений. Ведь тогда всю
химию и всю физику следовало бы обвинить в
вульгарщине, поскольку они занимаются не развитием понятий, а
изучением развития реальных вещей и процессов.
Автор. Вот уж нет! Химия и физика действительно
занимаются непосредственным изучением реальных
объектов природы, различных форм энергии и видов »вещества,
которые чувственно воспринимаются человеком. Но ведь
эти науки, как и все науки вообще, обобщают полученные
эмпирические результаты в виде понятий, теорий и
гипотез, а понятия нельзя щупать, как ощупывается твердое
тело, теории нельзя увидеть, как «видятся звезды, а
гипотезы нельзя обонять, как химики нюхают, скажем, окись
какодила. Это ©се абстракции, и их можно охватывать
лишь в нашем мышлении. Но из-за этого они отнюдь не
становятся менее реальными, чем какая-нибудь жидкость,
вроде серной кислоты, или, например, чем луч света. Ведь
во всех научных абстракциях отражается сущность вещей
и явлений природы, в том числе химических и физических.
Третий критик. Вы преподносите азбучные истины,
словно кто-то в них сомневается! Абстракции! Что ж в
них особенного? Пускай, кто хочет, возится с ними, а мы,
материалисты, должны заниматься конкретными делами,
а не уходить в дебри всяких там абстракций. Надеюсь, Вы
не забыли, как называлась Ваша книга об элементе,
вышедшая в 1948 г.? Я напомню: «Развитие понятия
элемента от Менделеева до наших дней». Значит, развитие не
самих элементов как объективной реальности, данной нам
361

в ощущениях, а лишь понятия элемента, т. е. того, что
существует только в нашей голове, а не в самой
объективной реальности. Где тут материя, которую Ленин
определял как объективную реальность, данную нам в
ощущениях? Где тут материализм? Ведь у Вас — сплошная ге-
гельянщипа, а Вы еще спорите со мной.
Автор. Что же, по Вашему, выходит, что Ленин
определял не 'понятие материи, а саму материю, сами
физические, материальные тела, как они действуют на
наши органы чувств в момент соприкосновения с ними?
Третий критик. Разумеется, он определял не понятие
материи, а саму материю. Кто же может сомневаться?
Автор. Ну, тогда Вы не оригинальны в своем
толковании взглядов Ленина. Я вспоминаю, что в 1952 г.
коллектив философов писал учебное пособие по диалектическому
материализму (оно вышло в свет в 1953 г.). Тогда у
авторов встал этот же вопрос: что определял Ленин — материю
или понятие материи? Они так и не выяснили этого
вопроса; но, чтобы не попасть в неловкое положение, решили
обойти его хитрым способом: назвали соответствующий
раздел своей 'книги не «Определение понятия материи»,
а «Определение материи». Кто хочет, может принять, что
тут определяется понятие материи, а кто не хочет этого,
может с таким же основанием считать, что тут
определяется сама материя как физическая вещь. Если Вас
заинтересует история этого эпизода, который казался бы
комичным, если бы не был таким печальным, то Вы можете
подробнее прочитать о нем на стр. 117—118 моей книги
«Единство диалектики, логики и теории познания»,
вышедшей в 1963 г. Вам понятно, почему Ленин определял
именно понятие материи? Ведь речь шла о логической
операции, о том, чтобы правильно оперировать научными,
в том числе и философскими, понятиями, и не понять
этого могли только такие «мыслители», которые стояли на
позициях типичного упрощенного материализма.
Третий критик. Ну вот, Вы опять выставляете жупел
упрощенного материализма. А попробуйте найти у самого
Ленина хотя бы одну ссылку на то, что он действительно
определяет понятие материи.
Автор. Охотно это сделаю, раз Вы уж так нуждаетесь
в приведении цитат, без которых Вы не в состоянии
принять или отвергнуть какое-либо положение. Раскройте
книгу «Материализм и эмпириокритицизм» (т. 14, IV из-
362

дание Сочинений Ленина) и Вы найдете там сколько
угодно подтверждений того, что я сказал. Вот, например, что
сказано у Ленина на стр. 117: «Мы спрашиваем: дана ли
человеку, когда он видит красное, ощущает твердое и
т. п., объективная реальность или нет... Если дана, то
нужно философское понятие для этой объективной
реальности, и это понятие давно, очень давно выработано, это
понятие и есть материя. Материя есть философская
категория для обозначения объективной реальности... Поэтому
говорить о том, что такое понятие может «устареть»,
есть младенческий лепет, есть бессмысленное повторение
доводов модной реакционной философии...
Вопрос о том, принять или отвергнуть понятие
материи, есть вопрос о доверии человека к показаниям его
органо«в чувств, вопрос об источнике нашего познания,...
вопрос, который может быть переряжен на тысячи ладов
клоунами-профессорами, но который не может устареть...»
Далее на стр. 133 той же ленинской книги говорится
по поводу «определения двух последних понятий
гносеологии», к -которым Ленин относит понятия материи и духа.
Показав, что оба эти понятия определяются через их
взаимное соотношение, Ленин заключает, что «только
шарлатанство или крайнее скудоумие может требовать» какого-
то иного «определения» этих двух «рядов» предельно-
широ'ких понятий». Значит, Ленин говорит здесь все
время именно о понятии материи, а не о чем-либо другом,
То же самое можно найти и в других местах его книги.
Я могу продолжить, если Вам мало приведенных
доказательств.
Третий критик. Довольно цитат! Цитатничество не
есть доказательство.
Автор. Вы же сами меня попросили привести
высказывания Ленина, думая, что я не найду прямых
доказательств того, что Ленин писал об определении именно
понятия материи. А когда я нашел, Вы рассердились
почему-то на меня. А известно, что сердится тот, кто не
прав. Ну, а теперь приведите Вы хоть одно подтверждение
нелепой мысли, будто Ленин определял не понятие
материи, а материю как физическое тело, подобно тому как
мы определяем тяжесть тела, кладя его на руку.
Третий критик. Я — не цитатчик. А все-таки
материализм имеет всегда дело только с материей и ее
продуктами, потому-то он и материализм, а идеализм — только с
363

духом и его продуктам®, в том числе с идеями, с
понятиями, потому-то он и зовется идеализмом. Диалектика
вещей — это материалистическая, марксистская диалектика,
а диалектика понятий — это гегелевская, идеалистическая
диалектика. И никуда Вы меня с этих позиций не
сдвинете, как бы ни старались это сделать.
Автор. Тут Вы путаетесь снова в самых простых
вещах. Прежде всего Вы продолжаете настаивать, что
диалектика понятий — это гегелевская диалектика. Повторяю,
что Вы ошибаетесь. В «Философских тетрадях» Ленин
постоянно указывает на диалектику понятий и ее
материалистические корни. Материалистически перерабатывая
и «переворачивая» с головы на ноги гегелевскую
диалектику, Ленин подчеркивал, что диалектика вообще есть
«чистое движение мысли в понятиях». Это слова Гегеля,
и по поводу них Ленин замечает, что, говоря без мистики
идеализма, человеческие понятия не неподвижны, а вечно
движутся, переходя друг в друга, переливаются одно в
другое, без этого они не отражают живой жизни. Ссылаясь
на высказывание Энгельса в «Анти-Дюринге» по поводу
анализа понятий и изучения, «искусства оперировать с
ними», Ленин делает вывод, что этот анализ требует
всегда изучения движения понятий, их связи, их
взаимопереходов. По-видимому, Вы этого не знаете или пе
понимаете.
Третий критик. Верно! Мне непонятно, что значит
«движение понятий». Двигаться могут вещи, тела, а вот
«движение понятий» как-то не согласуется с привычными
представлениями и сильно отдает гегельянщиной. Может
быть, тут у Ленина все это надо понимать в каком-то
переносном смысле? Или — как образное выражение, но не
буквально? А может быть, здесь сказывается остаток
влияния Гегеля, поскольку Ленин своей работы не успел
закончить? Во всяком случае, с точки зрения логики,
выражения «развитие» и «движение», как мне кажется, к
понятиям неприменимы.
Автор. Вот теперь Вы стали выражаться менее
категорично и более осторожно, а ведь начали Вы прямо с
отлучения от материализма тех, кто признает диалектику
понятий. Что касается Ленина, то тут у него не оговорка,
не образное выражение и тем более не пережиток гегель-
янщины, а сама суть дела. В чем состоит диалектика,
спрашивает Ленин, и отвечает: в том, что каждое понятие
364

находится в известном отношении, в известной
связи со всеми остальными, что все понятия переходят
из одного в другое, что имеется относительность
противоположностей и тождество противоположностей между
понятиями. По Ленину, диалектика означает гибкость
понятий, примененную объективно, т. е. отражающую
всесторонность материального процесса и единство его.
В этих положениях выражена глубочайшая идея Ленина
относительно содержания диалектики, и эта идея состоит
именно в признании того, что диалектика есть диалектика
текучих, гибких, развивающихся, изменяющихся понятий,
в которых правильно отражается вечное развитие мира.
Как же можно смешивать глубоко материалистические
взгляды Ленина по данному .вопросу с идеалистическими
взглядами Гегеля на том лишь основании, что там и здесь
речь идет о диалектике понятий?
Третий критик. А все же я полагаю, что суть
диалектики состоит в том, что признается развитие природы и
общества, а понятия тут не при чем.
Автор. Как не при чем? Вот Вы изволили сказать, что
физики и химики имеют дело только с материальными
процессами и вещами, но не понятиями. А попробуйте
сделать хотя бы один шаг в этих науках, не прибегая к
тем сложным и богатым содержанием физическим и
химическим понятиям, которые выработали эти науки на своем
веку. Попробуйте, и сейчас же обнаружится, что это
невозможно. Физика, химия и все другие науки суть прежде
всего система современных научных понятий, в которых
обобщен опыт этих наук, результаты их
экспериментального и теоретического развития. Если кто-нибудь захотел
бы сделать что-то в науке, не оперируя ее понятиями,
то ему лучше заняться каким-либо другим делом и не
лезть в науку.
Третий критик. А Вы все-таки меня не убедили.
Я стою на своем, что двигаться и развиваться могут
только вещи и процессы внешнего мира, но не понятия. Я могу
привести в подтверждение высказывания специалистов-
логиков, книги которых я читал, и там с порога
отвергаются все допущения о мнимом развитии понятий, о их
движении.
Автор. Да, я это знаю, но так говорят не все логики,
а лишь некоторые формальные логики, т. е. некоторые
из сторонников такой логики, которая рассматривает по-
365

нятия только как готовые, фиксированные. Такая логика
отвлекается от движения или развития понятия. Если Вы
придерживаетесь только одной формальной логики, то
бессмысленно Вам доказывать положение о движении и
развитии понятий. Но теперь уже многие из тех логиков,
которые раньше отрицали диалектическую логику с ее
анализом текучих, развивающихся понятий, отказались
от этого и признают диалектическую логику, хотя и не
всегда одинаково ее толкуют. Поэтому не следует сегодня
повторять то, что они писали вчера и от чего они
отказались сейчас.
Третий критик. Хорошо, что Вы не обвинили меня в
идеализме в ответ на мое обвинение Вас в гегельянщине.
Лучше быть пусть даже упрощенным материалистом, чем
идеалистом, не правда ли?
Автор. Обвинять в идеализме я Вас не стал бы, но
Ваше отрицание движения и развития понятий ведет все
же к агностицизму и служит ему гносеологическим
источником.
Третий критик. Как же это так получается?
Автор. В «Философских тетрадях» Ленин ставил
вопрос: если признается, что все развивается, то
распространяется ли это признание и на самые общие понятия и
категории мышления? И Ленин показал, что на такой
вопрос философы дают разные ответы. Отрицательный ответ
означает, что мышление не связано с бытием, ибо бытие
развивается, а мышление (понятие) —нет. Такой ответ
дают метафизики и агностики. Положительный ответ
означает, что есть диалектика понятий и диалектика
познания, имеющая объективное значение. Такой ответ дают
диалектические материалисты. А теперь решайте сами, к
какому ответу Вы присоединяетесь. Впрочем, мне было
бы интереснее сейчас поспорить не с Вами, а со вторым
критиком, у которого всегда наготове критические
замечания, заставляющие серьезно вдумываться в его
возражения.
Второй критик. Я готов. Вернемся к началу нашей
дискуссии. Я могу согласиться с тем, что Вы правы, когда
не выдвигаете какого-то особого «диалектического»
понятия наряду с «формальнологическим». Но все же в Ваших
работах даются такие формулировки, которые порождают
известные вопросы, требующие дополнительных
пояснений. Прежде всего встает вопрос принципиального харак-
366

тера: существует ли особое, специально диалектикологи-
ческое определение понятий? Конечно, никто не
сомневается в том, что всякое определение можно и даже
необходимо рассматривать также и с точки зрения
диалектической логики, а не только одной лишь формальной
логики. Тогда лучше и полнее раскрывается я его
правильность, и его ограниченность, и его реальная
значимость для науки. Но Ваша мысль, насколько я Вас
понял, идет дальше этого, так как Вы упоминаете, кроме
формальнологического, еще и диалектикологическое
определение. А это требует уже известного дополнительного
обоснования ев первую очередь потому, что не достаточно
ясен охват понятия, достигаемый с помощью этого диалек-
тикологического определения. Бесспорно, что здесь
имеются в виду только некоторые случаи, при которых
считается что формальнологическое определение невозможно.
Но диалектико-логически можно рассматривать каждое
понятие, следовательно, и каждое определение. Следует
ли из этого, что там, где имеется формальнологическое
определение, .можно и нужно строить также и особое диа-
лектикологическое определение?
Автор. Ответ на Ваш вопрос или, если хотите, на Ваше
сомнение можно дать, если учесть, что формальной логике
диалектическая противостоит как содержательная.
Это значит, что формальная логика выдвигает формальные
требования к любому определению и соблюдение этих
требований по форме является необходимым при всех
случаях, когда речь идет о формальнологическом
определении. Диалектическая же, или содержательная, логика свои
приемы и способы подчиняет задаче раскрытия
существенных 'признаков у определяемого понятия. Она ставит
тот вопрос, который не ставит по самой своей природе
формальная логика: где ж как искать существенные,
определяющие признаки понятия? Формальная логика говорит
о том, что определяющие признаки должны быть
существенными, но дальше этого общего утверждения она не
идет и пойти не может, если только она остается
формальной и не выходит за эти рамки. Для диалектической же
логики все дело именно в отыскании таких существенно
необходимых признаков, на которых может быть
построено научное определение, а не пустая дефиниция,
лишенная научного значения. Когда я говорю, что определение
элемепта через периодический закон есть образец диалек-
36?

тикологического определения, то при этом я имею в виду
только то, что с помощью определения «через закон» как
раз и раскрываются существенные, определяющие
признаки понятия.
Оба определения — формальнологическое и диалекти-
кологическое — не только не противостоят друг другу как
исключающие будто бы одно другое, но как раз напротив:
каждое из них фиксирует внимание исследователей на той
стороне определяемого понятия, которую или не
учитывает вовсе, или же принимает как данную другое
определение. Поэтому вопрос надо ставить не так, как поставили
Вы: существует ли у каждого формальнологического
определения соответствующее диалектикологическое
определение того же понятия? Его следует поставить по-другому:
есть ли необходимость, кроме известного формального
определения (или при невозможности его построить),
выработать такое определение, которое было бы
направлено на раскрытие содержания (т. е. конкретных
существенных признаков) у данного понятия? Тогда и ответ
может быть дан совершенно точный.
Второй критик. Я с Вами не могу согласиться. Ведь
и формальнологическое определение, независимо от его
недостатков, которые, кстати, свойственны всякому
определению вообще, выполняет успешно свою роль, указывая
па существенные признаки и отношения определяемого
понятия. Кроме того, формальнологическое определение
также можно рассматривать как определение «через
закон», так как в нем указывается род, а родовое понятие
является, по Ленину, законом. К тому же в этом
определении не отсутствуют и те взаимоотношения между
отдельным и общим, которые Вы приписываете только диа-
лектикологическому определению. Поэтому, как мне
кажется, определение химического элемента как вида атомов,
который занимает определенное место в периодической
системе, может вполне трактоваться также <и как
формальнологическое определение.
Автор. Вы, на мой взгляд, заблуждаетесь вот в чем.
Во всяком понятии как элементе человеческого мышления,
которое движется диалектически на всех ступенях своего
развития, заключена диалектика, и это отмечал Ленин,
говоря, что всему человеческому познанию вообще
свойственна диалектика. Формальная логика берет понятие
как готовое, данное и апализирует его внутреннюю струк-
368

туру. В суждении, которое воплощает в себе определение
понятия, она выделяет субъект, предикат и связку как его
структурные части и исследует каждую составную часть
суждения чисто аналитически. Связь между выделенными
составными частями суждения трактуется при этом
формально, как чисто внешняя, а потому само суждение
выступает как комбинация или сочетание вычлененных из
него аналитически составных частей. И хотя приведенное
Лениным простейшее суждение «Жучка есть собака»
действительно содержит в себе единство
противоположностей общего и отдельного, но формальная логика от этой
диалектики отвлекается, поскольку все это относится к
содержанию, заключенному в данном суждении, но не к
форме суждения. Напротив, только диалектическая
логика, как это показал Ленин, переносит центр своего
внимания именно на характеристику содержания мысли,
заключенной в данном суждении, а потому только она и может
показать, что в приведенном суждении заключена
диалектика общего и отдельного.
То же касается и определения «через закон». Закон не
есть род в обычном, т. е. формальнологическом, смысле,
так как он не выводится тем же индуктивным путем,
каким получается понятие «собака» из всех жучек, барбосов,
трезоров и т. д. Тем не менее, с точки зрения диалектики,
роль родового понятия по отношению к видовому может
играть закон именно в силу своей всеобщности. Ведь еще
Энгельс говорил, что закон есть форма всеобщности в
природе. Диалектика не ограничивает себя лишь каким-то
одним случаем соотношения между общим и отдельным,
а рассматривает все такие случаи, где бы они ни
встречались. Поэтому-то и можно уподобить в диалектике
отношение между предметом и законом, »которому предмет
подчиняется, отношению между видовым и родовым
понятиями.
Вот почему Гегель писал об аналитическом методе как
таком, задача которого — разложить данное конкретное
явление, придать форму абстракции отдельным его
сторонам и выделить «род или силу и закон». Это положение,
взятое в кавычки, Ленин выписал на полях, поставил нота
беис и в скобках резюмировал: «род = закон!» \ Но разве
отсюда следует, что определение «через закон» есть обыч-
1 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 228.
369

ное формальнологическое определение и что вообще,
согласно формальной логике, между родовым понятием и
понятием закона можно поставить знак тождества, как
это сделал Ленин, подойдя к этому вопросу с позиций
диалектики?
Второй критик. Я вижу, что Вы высказываете сейчас
в общем ту же мысль, какую хотел высказать и я, а
именно: всякое определение может и должно рассматриваться
как с формальнологической, так и с диалектикологической
точек зрения, так как всякое определение может
трактоваться и как нечто, хотя и относительно, завершенное, как
в известной степени установленный результат познания и
как развивающийся процесс. Но мне все же кажется
недостаточно убедительно доказанным, что из этого
различного толкования определения делается (вывод о
необходимости двух определений — формальнологического и диа-
лектикологического.
Автор. То, что Вы говорите об определении, относится
не к нему, а к самому понятию. Оно действительно не
может быть представлено либо как формальнологическое,
либо как диалектическое. Подходя -к понятию со стороны
его формы, мы оперируем приемами формальной логики
и получаем соответствующие результаты. Подходя к нему
же со стороны его содержания, его существенных
признаков, мы начинаем оперировать уже другими приемами и
методами, которые свойственны диалектике, а потому
получаем и другие результаты, в частности другие
определения, хотя эти определения могут быть рассмотрены и с
точки зрения формальной логики, как Вы сами это только
что отметили. Значит, определений может быть не одно,
а несколько, каждое из которых может раскрывать какую-
то одну сторону определяемого понятия. Поскольку Вы
сослались на Ленина, я возьму из тех же «Философских
тетрадей», причем на той же странице, где дана формула
«род = закон», высказывание Гегеля, выписанное
Лениным: «Чем богаче определяемый предмет, т. е. чем больше
различных сторон представляет он для рассмотрения, тем
более различными могут быть выставляемые на основе их
определения». По этому поводу Ленин записал:
«Дефиниций может быть мпого, ибо много сторон в предметах» 3.
Так почему же среди этих многоразличных определен
21 В. И. Л е н и п. Сочинения, т. 38, стр. 228.
370

ний не могут оказаться, наряду с формальными,
фиксирующими неподвижность и законченность понятия или его
внутреннюю структуру, и такие, которые раскрывают не
структуру или не только структуру, но в первую очередь
содержание данного понятия?
Второй критик. Мне хочется обратить Ваше внимание
на то, что Энгельс указывал на ограниченность всякой
дефиниции вообще, видя в этом ее главный недостаток,
который можно преодолеть только при помощи объяснения
и развития всей сущности изучаемого предмета, проследив
все формы его проявления, что уже не представляет
дефиницию.
Автор. Совершенно верно. Но это относится именно к
формальным дефинициям, так как они имеют претензию
на то, чтобы дать законченное с формальной стороны
определение. Напротив, диалектика, стремясь дать
содержательное определение, т. е. раскрыть содержание самого
понятия, никогда не претендует на какую-либо
законченность и дает возможность строить такие определения,
которые последовательно как бы впитывают в себя
последующие достижения научного познания, двигаясь от
содержания к содержанию. Я это и старался показать в
отношении химического элемента: будучи определено
«через периодический закон», оно непрестанно обогащалось
дальнейшим прогрессом химии и физики, причем
определяющий его признак — место элемента в системе —
неуклонно конкретизировался, наполнялся все более точным
физическим содержанием. Если Вы с этой стороны
взглянете на наш спор, то увидите, что положение Энгельса
относительно малой научной ценности всякой дефиниции
к данному случаю не имеет прямого отношения: эволюция
менделеевского понятия элемента и его определения
«через закон» как раз и служит наглядным примером того,
что настоящее научное определение есть развитие самой
сущности изучаемого предмета.
Второй критик. Мне хотелось бы сделать еще пару
замечаний в связи с развернувшейся дискуссией. Вызывает
известное сомнение Ваше утверждение, что понятие
«химический элемент» — такое, у которого нет
соответствующего родового понятия. Я хочу поставить общий вопрос:
имеем ли мы право с формальнологической, равно как и
с диалектикологической, точки зрения утверждать это?
Ведь такая особенность является характерной только для
371

Категорий диалектики и логики. Но трактовать таким же
способом и другие категории, которыми оперируют
отдельные частные науки, например химия, на мой взгляд,
означает недооценку различия, которое существует между
философией как общей наукой и частными или
специальными науками. Что Вы на это скажете?
Автор. Вы правы с формальной точки зрения и не
правы с точки зрения содержательной логики. Ведь у
таких философских категорий, как материя и сознание,
формально имеется некоторое родовое понятие, а именно
понятие «философская категория». Но что нам даст подведение
понятия «материя» под понятие «философская категория»?
Ровным счетом ничего. В данном случае главной задачей
становится установление уже не признаков родового
понятия, которое обычно содержит в себе существенные
признаки, а признаков видового понятия. Но эти последние
установить нельзя иначе, как раскрывая соотношение между
двумя соотносительными, противоположными понятиями —
материи и сознания, физического и психического и т. д.
Поэтому-то и не пригодна в данном случае формальная
операция с подведением видового понятия под родовое.
Точно так же обстоит дело и с понятием «химический
элемент». У него имеется тоже свое родовое понятие —
«химическое вещество». Однако подведение понятия
элемента под понятие вещества ничего в данном случае дать
не может, так как вся суть дела, вся, так сказать,
загвоздка заключена не в родовом, а в видовом понятии, в
определении видового признака. Формальная логика тут ничем
помочь не может, да и не ее это задача. Зато диалектика
указывает путь к нахождению видового, отличительного
признака элемента, устанавливая соотношение между
понятием элемента и понятием закона, через который
элемент как понятие может быть определен. Что же касается
Вашего замечания относительно наук общих и частных,
то оно бьет мимо цели: ведь в каждой отдельной науке,
все равно — общая она или частная, мы доходим в
пределе до таких широких понятий, для которых родового
понятия либо вообще не существует в обычном смысле этого
слова, либо эти родовые понятия утрачивают в данных
условиях характер носителей существенных признаков, а
потому эти признаки приходится науке определять иными
способами, нежели это практикуется формальной логикой
в более простых и распространенных случаях.
372

Второй критик. Не стану больше об этом сейчас с Вами
спорить, а продумаю на досуге Вашу аргументацию. Но
позвольте поставить Вам еще один вопрос: не кажется ли
Вам, что в Вашем определении химического элемента
«через закон» имеется известное ограничение и даже
обеднение понятия и что вследствие этого определение
получилось у Вас более формальным, чем это необходимо?
Может быть, если бы наряду с местом элемента в системе
указать и на его наиболее существенные свойства, от
которых это место зависит, то в результате понятие
«химический элемент» выиграло бы, так как оно стало бы тогда
более конкретным и более содержательным?
Автор. Но ведь место элемента в системе зависит не от
отдельных признаков отдельных элементов, а от их общей
взаимной закономерной связи. Это — место отдельного в
общем, а потому оно и определяется через общее, в
данном случае — «через закон», которым охватываются все
без исключения химические элементы и которому они все
в равной мере подчиняются. Поэтому если мы добавим в
число существенных признаков того или иного элемента,
например, точку плавления или иное его свойство, то этим
мы не углубим и не конкретизируем определение общего
понятия элемента. Конкретизация же признака места
элемента в системе показана в моих работах очень детально.
Без этого определение понятия элемента только как вида
атомов, занимающего определенное место в системе, без
всяких дальнейших уточнений и пояснений, выглядело бы
действительно слишком обедненным и бессодержательным.
Но существует определение этого понятия через заряд
ядра, в котором заключена физическая индексикация
места элемента в системе; это, несомненно, придает
менделеевскому понятию элемента весьма конкретный вид и
свидетельствует о его глубоко содержательном характере. Но,
как мне кажется, мы слишком долго задержались на этих
вопросах и пора переходить к выяснению других, которые
пока в нашей дискуссии не затрагивались. Одни из этих
вопросов связаны с той же проблемой определения
научного понятия «через закон», но лишь с другим ее аспектом,
другие же — с вопросом о соотношении между объемом и
содержанием развивающегося, равно как и
фиксированного понятия.
Все три критика. Согласны! Но по этим всем вопросам
у пас есть свои возражения против Вашей точки зрения.
373

III
Обсуждение проблемы
содержания понятий
и его соотношения с их объемом
1. Дискуссия по поводу раскрытия содержания
понятия и его определения «через закон»
Третий критик. Теперь, при рассмотрении нового
круга вопросов, позвольте мне взять реванш. Уже по
этим-то вопросам Вам не удастся так легко отделаться при
помощи всякого рода «диалектических» ухищрений, как
удалось в предыдущем случае. Давайте разберемся, что к
чему, не торопясь, спокойно, и посмотрим, кто из нас
прав. Вот Вы предлагаете определять научное понятие,
например химический элемент, «через закон», а именно
через периодический закон Менделеева. Вы считаете, что
определяющим и существенным признаком элемента может
служить «место» элемента в периодической системе, или
физическая индексикация этого места (порядковый номер
элемента), получаемая на основании экспериментальных
данных о рентгеновском спектре элемента, или же заряд
ядра, численно равный порядковому номеру. Тем самым Вы
считаете, что понятие элемента будет определено «через
периодический закон». Правильно ли я Вас понял?
Автор. Совершенно точно.
Третий критик. Разрешите мне теперь заявить во
всеуслышание, что вся Ваша операция определения
понятия «через закон» строится на основе элементарной
логической ошибки. Ваше рассуждение есть обычный
логический круг. Сначала Вы ставите задачу определить понятие
элемента «через закон», как Вы изволите выражаться, а
затем вводите закон, но какой — периодический закон
химических элементов! Значит, чтобы знать, что
представляет собой этот закон или построенная на его основе
система опять же химических элементов, необходимо уже
заранее знать, что такое «химический элемент». А затем
374

Вы предлагаете определить понятие элемента именно через
этот закон, следовательно, в конце концов через...
понятие элемента! Вот у Вас и получается, что элемент Вы
определяете через закон, а закон — через элемент.
Согласитесь сами, что теперь-то Вы попались с Вашей
диалектической логикой.
Автор. Ничего подобного. Вы опять подошли к вопросу,
с которым должна справиться диалектика, а сами
оперируете чисто формальнологическими положениями и
приемами, которые тут совершенно не применимы и ничего
не решают. Вам кажется, что Вы поймали меня на
элементарной логической ошибке, а в действительности Вы
сами попали впросак. Вот Вы вообразили, что если
понятие элемента определять через закон, которому
подчиняются элементы, то получится обычный запрещенный
формальной логикой логический круг. Но так это только
кажется, если подходить к данному случаю с
формальнологической точки зрения и не видеть существа дела.
Подумайте хорошенько, почему порочен логический круг?
Потому, что он не выводит нашу мысль из наличного уже
знания, создавая лишь видимость того, будто дается
какое-то решение вопроса. Например, допустим, что Вы
хотите определить, что такое «металл». Вы говорите: «Это —
вещество, обладающее металлическими свойствами». А что
такое «металлические свойства»? Это — свойства,
присущие металлам. Значит, металл Вы определили через
свойства, а свойства — через металл. Получился замкнутый
круг, Ваша мысль движется здесь в одной и той же
плоскости, она не выходит из данных Вам двух понятий —
металл и его свойства, вертясь вокруг них совершенно
бесполезно, бесплодно.
Могу Вам привести несколько других примеров, где
логический крут (маскируется переводом определяемого
понятия на другой язык. Скажем, определяется, что такое
биология. Говорят: это —наука о жизни. Но по-гречески
«биос» значит жизнь, логос — учение, наука.
Следовательно, слово «биология» в переводе на русский язык и
значит учение, или наука, о жизни. В итоге получается, что
вместо определения, т. е. раскрытия содержания
определяемого понятия, мы попросту перевели данное слово с
одного языка на другой. То же самое и с геологией. Ее
определяют как пауку о Земле. А в переводе с
греческого геология и значит учение, или наука, о Земле. Вот Вам
375

типичный логический круг: вместо определения —
повторение (на другом языке) того, что уже содержится в
понятии, определить которые мы взялись.
Или еще пример: в прошлом веке химия определялась
как наука о превращении вещества. В нашем веке
открыты куда более глубокие, качественные превращения
вещества, но не химического, а физического характера:
ядерно-физические его превращения. Значит, прежнее
определение химии утратило смысл, оно, как говорят, устарело.
Что же делать? Как выйти из этого положения? И вот
было предложено выделить как химические те превращения
вещества, которыми 'занимается химия в ее отличие от
современной физики. В итоге получилось новое определение:
химия есть наука о химических превращениях
вещества или химия есть паука о превращении
химического вещества. Вот это — опять-таки настоящий
логический круг: чтобы определить химию, надо знать, что такое
химическое превращение или химическое вещество, а
чтобы знать это, надо уже заранее знать, что такое химия, т. е.
знать то, что только еще требуется определить.
Третий критик. Совершенно верно, но ведь Ваше-
то собственное определение понятия элемента «через
периодический закон» построено как раз на такой же
логической основе: чтобы знать, что такое химический элемент,
надо знать закон, а этот последний есть закон химических
же элементов. Следовательно, для знания закона надо уже
наперед знать, что такое химический элемент, т. е. считать
определенным то, что Вы обещали пока что определить.
Автор. Ну, что ж, давайте, как Вы предложили,
спокойно и обстоятельно разберемся в этом вопросе. С чисто
формальной стороны Вы, конечно, правы. Но, как я уже Вас
предупредил, здесь мы вышли из сферы
формальнологического подхода и перепили ов иную сферу, сферу не
формальной, а диалектической, следовательно, конкретной,
содержательной логики. Если существует прием определения
научных понятий «через закон» (а я в этом совершенно
убежден), то спрашивается прежде всего: о каком законе
идет речь? О том законе, которому подчиняется
определяемый предмет (соответственно понятие), или о каком-то
другом законе, постороннем этому предмету (понятию) ?
Конечно, первое. Водь нельзя же думать, что определить понятие
элемента можтто, скажем, через законы ньютоновой
механики. Значит, сразу же снимается Ваше возражение о логи-
376

ческом круге: только «через закон» химических
элементов можно и нужно определять понятие химического
элемента, и ничего страшного, как я покажу, в этом нет.
В самом деле, сказав, что химия есть наука о
химических превращениях вещества, мы ни на шаг не
продвинулись вперед в смысле наших зданий, что такое химия, не
раскрыли им в малейшей степени ее содержания, а
отделались тем, что отослали себя к другому понятию, а от него
к исходному, определить которое мы взялись. Но сказав,
что элемент — это вид атомов, который приходится на
определенное место в периодической системе этих же
именно элементов, а потому обладает определенным номером,
устанавливаемым экспериментально, и определенным
значением ядерного заряда, мы не остались в той же
исходной плоскости, а двинулись вперед к раскрытию самого
существа определяемого предмета (понятия).
Вот в чем разница между формальнологической
ошибкой с образованием логического круга и определением
понятия «через закон»: в первом случае наша мысль
вращается вокруг одного и того же буквально как белка в колесе,
а во втором — мы находим единственно возможный в
данных условиях путь к раскрытию- содержания, а значит, к
подлинно научному определению фундаментального
понятия данной науки. Только в том случае, если Вы
игнорируете содержательную сторону вопроса и становитесь на
чисто формальную позицию, у Вас и получается так, что
определить химию через химию и определить элемент «через
периодический закон» — одно и то же в смысле их
логической основы. Но (нельзя так поверхностно подходить к
научным вопросам. Так что, простите, но никакого
реванша Вам взять не удалось.
Третий критик. Сражение еще не окончено, и я так
легко не сдамся. Ваше рассуждение сводится к тому, что
когда я у Вас обнаруживаю логическую ошибку — наличие
логического круга — Вы тут же переводите вопрос в иную
плоскость, которую Вы именуете диалектической логикой,
и там оказывается, что обнаруженная мною логическая
ошибка — вовсе не ошибка, а достижение, путь к
познанию и т. п. А попробуйте не ускользать от ребром
поставленного вопроса; элемент определяется через закон, а
закон — через элемент. Значит — круг. Да или нет?
Автор. Если не видеть ничего, кроме формальной
стороны дела, то да. Но тут ведь есть и другая сторона —
377

сущность, содержание вопроса. Ведь цель всякого
определения раскрыть, что такое данное понятие (предмет).
Формальные требования — адекватность определения, его
непротиворечивость, отсутствие в нем круга п т. д.—
должны предостеречь нас от ошибки отклониться от
правильного пути к этому раскрытию. Соблюдение формальных
правил — средство, а не цель. А у Вас получается, что
это и есть цель: соблюсти данные правила, в том числе
изгнание из определения всякой ссылки на определяемое,
ибо иначе, по Вашему мнению, обязателен круг, значит,
ошибка.
Чтобы убедить Вас в допустимости, скажу больше —
обязательности при определенных условиях «нарушать»
формальные правила определения, сошлюсь на Ленина.
Ленин указывал, что идеалисты, агностики, в том числе
махисты, постоянно пристают к материалистам с
вопросом, что такое материя. Ленин разбирает возражения
махиста А. Богданова против определения материи через ее
отношение к духу, гласящего: для материалиста — материя
первична, дух вторичен, для идеалиста — наоборот. По
мнению Богданова, это не определение, а круг, «простое
повторение», и все российские махисты в восторге повторяют
богдановское «опровержение»! В главе III «Материализма
и эмпириокритицизма» Ленин на это отвечает так:
«Между тем самое небольшое размышление могло бы показать
этим людям, что нельзя, по сути дела нельзя дать иного
определения двух последних понятий гносеологии, кроме
как указания на то, которое из них берется за первичное.
Что значит дать «определение»? — спрашивает далее
Ленин, имея в виду формальное определение, и отвечает: Это
значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое,
более широкое... Спрашивается теперь,— пишет он,— есть
ли более широкие понятия, с которыми могла бы
оперировать теория познания, чем понятия — бытие и мышление,
материя и ощущение, физическое и психическое? Нет,—
отвечает Ленин.— Это — предельно широкие, самые
широкие понятия, дальше которых по сути дела (если не иметь
в виду всегда возможных изменений номенклатуры) не
пошла до сих пор гносеология. Только шарлатанство или
крайнее скудоумие может требовать такого «определения»
этих двух «рядов» предельно широких понятий, которое
бы не состояло в «простом повторении»: то или другое
берется за первичное».
378

Третий критик. Я не вижу, какое отношение все это
имеет к моему возражению против Вашего определения
понятия «через закон». Ленин говорит о гносеологии, а мы
с Вами — о химии. Ленин говорит о предельно широких
понятиях, а мы — о химическом элементе и периодическом
законе. Какая же тут может быть связь? Не понимаю.
Автор. Махисты требовали от материалистов
формальнологического определения материи, а Ленин показал, что
в данных условиях, когда мы оперируем с предельно
широкими понятиями (в данном случае в гносеологии), дать
такое формальное определение через род — вид вообще
невозможно. Для случая предельно широких понятий (а
понятия материи и духа в гносеологии — это лишь
частный случай таких понятий) раскрытие их содержания
совершается принципиально иным способом — через
раскрытие взаимного соотношения между определяемыми
понятиями. В гносеологии это и выражается в том, что
материя определяется как первичное по отношению к
духу, а дух — как вторичное по отношению к материи.
Другими словами, сначала определяется материя — через
ее отношение к духу, а потом дух — по его отношению к
материи. Махисты и кричат по этому случаю: Караул!
Круг! Повторение! А Ленин им отвечает: нет, не
«повторение», а единственно возможное решение вопроса при
данных условиях. Значит, возможны такие ситуации,
когда формальные приемы отказываются служить, когда
приходится — волей-неволей — прибегать к приемам, которые
с формальной точки зрения выглядят как круг или
повторение. «Круг» здесь действительно есть, но не обычный
формальнологический, свидетельствующий об ошибке, а
выводящий нашу мысль из тупика, куда ее завело бы
строгое следование формальным требованиям, как это и
случилось с махистами. Выходит, что бывает круг и «круг»,—
как говорит поговорка: Федот, да не тот...
Второй критик. Я с Вами во многом согласен, только
мне кажется, что аналогия здесь не совсем удачна. Одно
дело — действительно предельно широкие понятия, такие,
как материя и дух, а другое дело — понятия той или иной
отрасли естествознания, например физики или химии.
Нельзя сказать, что элемент или периодический закон —
это предельно широкие понятия. Или — масса и энергия,
как это Вы утверждали в свое время в дискуссии о
понятии материи. Какие же это предельно широкие понятия?
379

Ведь более широким, чем элемент, будет понятие
вещества, а более широким, чем периодический закон, — понятие
закона природы (или закона вообще). Точно так же более
широким, чем масса, выражающая определенное
физическое свойство материи, будет понятие материи, а более
широким, чем энергия,— понятие движения, физической
мерой которого служит энергия. Так что ставить на одну
доску разные вещи не следует.
Автор. Я привел высказывание Ленина о материи,
чтобы подчеркнуть, что, по Ленину, в данной конкретной
области знания, а именно в гносеологии, имеются
определенные предельно широкие понятия, которые нельзя в этой
именно области подвести под более широкие понятия.
Поэтому, если следовать логике этого рассуждения, надо
поставить вопрос, имеются ли в рамках другой
какой-нибудь науки, например химии, более широкие понятия, пе-
жели понятие «химический элемент» и «периодический
закон»? А в физике (но именно в физике, а не за ее
пределами) — чем масса и энергия?
Если бы такие понятия, еще более широкие, нежели
только что названные, существовали бы, то определение
понятий массы и энергии или понятия элемента не
составило бы никакого труда. Трудности же, хорошо известные
всем, кто хоть раз столкнулся с этим вопросом, настолько
велики, что до сих пор удовлетворительного и
общепринятого определения массы не существует. Почему? Да
потому, что подвести это понятие под какое-либо другое,
более широкое, но физическое, а не философское или
математическое, невозможно, поскольку в физике нет такого
более широкого, чем масса, понятия. Вы же, возражая
мне, ссылаетесь на то, что за пределами химии имеются
понятия закона и вещества, а за пределами физики —
понятия материи и движения. Но ведь это — философские,
а не химические и не физические понятия. В пределах же
физики и химии, не переходя в область философии, найти
родовые понятия для элемента или массы нельзя — их там
просто нет. Значит, здесь не аналогия сомнительного
качества, а единство ситуации, и ленинская постановка
вопроса здесь вполне применима без какой-либо оговорки.
Второй критик. Но Ваше определение понятия «через
закон» предполагает не только предельно широкие
понятия, но и любые понятия вообще: раз Вы считаете сущность
и закон однопорядковыми категориями, следуя в этом
380

отношении за Лениным, то не обязательно брать только
предельно широкие понятия. Так ли я Вас понимаю?
Автор. Разумеется, так. Но и определение «через
отношение» тоже касается не только предельно широких
понятий, но таких, сущность которых раскрывается в
сопоставлении их друг с другом, через свою противоположность,
или, как сказал бы Гегель, через «свое другое». Возьмите
кислоту. Сущность ее, ее химизм был раскрыт тогда,
когда были открыты основания как ее противоположность и
кислота стала определяться как нечто противоположное в
химическом отношении основанию, как дающая с
основанием соль. Возьмите еще более простой пример.
Попробуйте определить, что такое остров. Вы можете сколько
угодно описывать его рельеф, растительность и т. д., но если
Вы не скажете, что это — часть суши, окруженная со всех
сторон водой, Вы не сможете дать определение острову.
А противоположные по своему содержанию понятия вода
и суша — основные в географической науке. Значит, Вы
должны, вынуждены определять часть суши через ее
противоположность, следовательно, раскрывая отношение
между сушей и водой применительно к данному
конкретному случаю. То же — для озера.
Первый критик. Я пока не вступал в спор, но не
потому, что согласен с Вами. Я просто думаю, что ошибка,
которую Вы допускаете здесь, лежит в иной плоскости.
Вы считаете, что понятие, которое подлежит определению,
выражает нечто отдельное, а закон, через который Вы
предлагаете определять это понятие, выражает общее.
Отсюда Вы заключаете, что определить понятие через
закон, например элемент через периодический закон, значит
определить отдельное через общее. Это дает Вам повод
привлечь к своим рассуждениям известные мысли Ленина,
высказанные им по поводу диалектики отдельного и
общего в фрагменте «К вопросу о диалектике». Между тем
понятия «элемент» и «периодргческий закон» обладают не
разной, а совершенно одинаковой степенью общности.
Ведь речь идет об определении не одного какого-то
элемента, например натрия или хлора или еще какого-нибудь
другого, а об определении понятия элемента вообще,
именпо как общего понятия, но не как того или иного
отдельного элемента. Понятия элемента вообще и общей
закономерности для всех элементов, несомненно, однопоряд-
ковые по своей общности. А если так, то нельзя, недопу-
381

стимо применять к данному случаю высказывания Ленина
о соотношении общего и отдельного, об их диалектике,
как это произвольно делаете Вы.
Автор. А почему произвольно? Ведь речь идет о том,
чтобы найти такой общий, существенно определяющий
признак у всех элементов, а значит, у пкаждого из них в
отдельности, который своим значением характеризовал бы
однозначно каждый отдельный элемент. Если бы этот
признак был одинаковым во всем у всех элементов, то он
не мог бы служить для целей их определения, так как
речь вдет о том, чтобы на основании значения этого
признака можно было бы отличить натрий не только от хлора,
но и от всех остальных элементов. Как я нашел, вслед за
Менделеевым и его последователями, Менделеев на
практике в качестве такого признака установил место
элемента в системе. Но ведь это место строго индивидуально:
у каждого элемента оно особое, с особым количественным
значением или физически измеримым индексом: у натрия
оно имеет номер 11, у хлора— 17 и т. д. Именно потому,
что место различно у отдельных элементов, различен и его
номер, различно и значение ядерного заряда у атомов.
Весь смысл определения элемента «через закон» как раз
и состоит в том, что периодический закон позволяет
определить согласно значению места в системе (и его индекса)
каждый отдельный элемент на основании общего свойства,
присущего всем элементам. Так что никакой вольности в
обращении с ленинской идеей о соотношении общего
(в данном случае закона) и отдельного (в данном случае
отдельного элемента) у меня как будто нет. По
обыкновению, Вы не разобрались, в чем дело, и торопитесь
приписать ошибку там, где ее вовсе не существует, а она
Вам только кажется в результате неясности, возникшей
у Вас.
Первый критик. Но Вы все-таки не ответили на прямой
вопрос: разве понятие элемента вообще и понятие общего
закона не однопорядковы в смысле их общности?
Автор. Но ведь это не меняет сути дела. Речь идет,
как я сказал, не о том, чтобы дать определение элемента
вообще, безотносительно к отдельным элементам, а такое
его определение, которое позволило бы определять
каждый отдельный элемент в его отличии от остальных,
т. е. такое, в котором определяющий признак имел бы не
одинаковое для всех элементов значение, а строго одно-
382

значное Для каждого из них в отдельности. Если бы
определение элемента вообще гласило, что элемент — это то,
что подчиняется периодическому закону, тогда бы Вы
были правы: определяемое (элемент) обладало бы в
таком случае точно той же общностью, как и тот закой,
через который оно определялось бы. Но, как легко видеть,
определение н этом случае утратило бы всякое значение
именно вследствие своей чрезмерной общности и свелось
бы в самом деле к логическому кругу, о котором говорил
тут третий критик. Ню вся сила и все значение
определения элемента «через закон» в том, что оно позволяет
однозначно определять каждый отдельный элемент. А если
Вам так уж хочется ввести понятие элемента вообще, как
однопорядковое с понятием закона, что ж, вводите, и
тогда все, что у меня сказано по поводу диалектики общего
и отдельного в применении к отношению между законом
и элементом, выступит как диалектика в применении к
отношению между понятием элемента вообще
(следовательно, и соотносительного с ним закона) и понятием
отдельного элемента, подлежащего определению. Делайте
это, пожалуйста, сколько угодно и тогда Вы поймете, что
все это ровным счетом ничего не изменит в моих
рассуждениях.
Второй критик. Ваше объяснение убедительно. Вы
правильно указываете на то, что определить элемент через
место, которое он занимает в периодической системе,
равносильно признанию, что отдельное не существует иначе,
как в той связи, которая ведет к общему. Я согласен с
Вами, что это ленинское положение здесь уместно было
привести. Я поддерживаю Ваше разъяснение, что смысл
этого полож ения здесь таков : элементов,
выпадающих из их общей связи, не существует, и
понять отдельное (элемент) абстрактно, как только
отдельное, игнорируя общую связь (периодический закон),
невозможно. Я согласен и с Вашим утверждением, что
периодический закон (общее) не представляет голой,
формальнологической абстракции, что он не оторван от
отдельных элементов и не противопоставлен им как
существующий где-то вне реальных химических элементов, а,
напротив, выражает их взаимную связь, с у щ е ст в у
гощу ю в них самих. Можно оказать поэтому, что вся
периодическая система существует постольку, поскольку
отдельные элементы «занимают» в ней отдельные «места».
383

Это и показывает, действительно, что «общее существует
лишь в отдельном, через отдельное», как говорит Ленин.
Первый критик. Из этих слов должен ли я заключить,
что второй критик целиком согласен с автором в его
понимании того, как раскрывается содержание научного
понятия и как оно меняется в процессе развития этого
понятия?
Второй критик. Нет, я вовсе не полностью
солидаризуюсь с автором по этим вопросам; я говорил только о том
пункте, где речь идет об отношении общего и отдельного.
А вот по части соотношения абстрактного и конкретного
у него, как мне думается, не все получилось гладко, и я
это сейчас покажу. Автор употребляет терминологию,
вызывающую некоторую неясность. Например, что это
значит: «Выражение в содержании понятия закона, в
соотношении с которым находится определяемое нами
понятие»? Ведь определяемое нами понятие может
находиться и всегда находится в отношении с различными
законами. И, следовательно, речь идет не о выявлении
связи понятия с каким-либо законом, а о связи с таким
законом, который будет детерминировать все другие
свойства данного предмета. Вероятно, это и имеет в виду автор.
Автор. Это ясно из всех моих рассуждений и
аргументаций.
Второй критик. Да, но если уже речь идет о
выражении закона в содержании понятия, то необходимо более
ясно объяснить, что, собственно, здесь имеется в виду.
Если Ленин пишет, что «закон и сущность понятия
однородные ...выражающие углубление познания человеком
явлений, мира etc.» *, то это значит, что под выражением
закона (сущности) в содержании понятия следует
понимать именно углубление человеческого познания данного
объекта, такое углубление, благодаря которому свойства,
отношения данного предмета понимаются как формы
проявления данного закона. В этом заключается изменение
гносеологического характера понятия. Суть дела
заключается в том, что определение элемента, которое прежде
состояло в перечислении комплекса специфических
свойств данного предмета, заменено таким определением,
которое осповьгвается па установлении либо
существенного свойства, либо закономерности. Если раньше отдельные
1 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 141.
384

особенности рассматривались как независимые друг от
друга, то теперь они понимаются как основывающиеся на
закономерности.
Автор. Это верно. Но я не уловил, где же та неясность
у меня (а она, вероятно, имеется, раз Вы ее
почувствовали), о которой Вы говорите? Пока Вы сказали то, что
говорил и я.
Второй критик. Я еще не кончил. Открытие
закономерности означает углубление абстрактного характера
понятия. Однако оно одновременно создает возможность
конкретизации, состоящей в определении предметов
(отдельных элементов) с помощью вытекающих из этой
закономерности различных определений, позволяющих
предвидеть новые явления и факты. Вот тут-то и возникают
у Вас неясности. Дело представляется таким образом, что
Вы обнаруживаете двоякое понимание термина
«углубление содержания». Он используется Вами то в смысле
увеличения или уменьшения количества свойств, присущих
всем элементам, заключенным в содержании понятия, то
в смысле раскрытия такой закономерности, благодаря
которой специфические свойства элементов охватываются
единой теоретической системой таким образом, что эта
закономерность входит в содержание понятия элемента.
Автор. А разве Вы отрицаете, что углубление
содержания развивающегося понятия происходит не одним каким-
то раз навсегда установленным путем, а многими
различными путями, в том числе и теми двумя, которые
отмечены мною, за что я подвергся критике с Вашей стороны?
Вы как будто не отрицаете того, что открытие
периодического закона привело к углублению содержания понятия
«элемент». Ио ведь это понятие углублялось и до этого
открытия! Когда у щелочных металлов была обнаружена их
чрезвычайно сильная химическая активность, такая
сильная, что они загорались при соприкосновении с водой, то
в результате этого разве не углубилось содержание
понятия не только металла, но и химического элемента?
Очевидно, что до этого момента оно было беднее, абстрактнее,
чем после, так как оно в итоге сделанного открытия
обогатилось новыми признаками, неизвестными ранее
(Лавуазье их только предвидел), иначе говоря, стало
богаче, конкретнее.
Или другой пример: уже после открытия
периодического закона были найдены аргон и гелий, первые инерт-
1/2 13 Анализ развивающегося понятия
385

ные газы, лишенные вообще химической активности.
Разве это не вызвало глубокого изменения (пока еще вне
всякой связи с периодическим законом,— такая связь
обнаружилась позднее) содержания понятия элемента? Ведь
были найдены элементы, не способные вступать в
химическое взаимодействие вообще, лишенные свойства
валентности (оно было впоследствии принято равным нулю).
А открытие радиоактивности? Ведь благодаря ему в
1902 г. было разрушено понятие непревращаемого
элемента — этот краеугольный камень старого, метафизического
взгляда на атомы и элементы. И хотя Менделеев не
принял такой трактовки явления радиоактивности, но он все
же считал, что открытие инертных газов и
радиоактивности представляют собой «два важнейших — во множестве
отношений — открытия физики и химии нашего времени».
Так он писал в 8-м издании своих «Основ химии»,
подчеркивая, что «в радии научный интерес громаден и его
открытие принадлежит к числу очень важных». А ведь с
периодическим законом радиоактивность была приведена
в связь лишь семь лет спустя после смерти Менделеева.
Значит, в то время, когда писались Менделеевым
приведенные слова, ее отношение к периодическому закону
было еще совершенно не выяснено. Тем не менее
невозможно отрицать, что ее открытие в сильнейшей степени
обогатило содержание понятия элемента, вызвало
подлинную революцию не только в этом понятии, но и во всем
естествознании.
Я мог бы в подтверждение этого привести цитаты из
работ Ленина и прежде всего из «Материализма и
эмпириокритицизма», да ведь Вы их сами хорошо знаете и можете
вспомнить. Выходит, таким образом: это вовсе не у меня
двоякое толкование термина «углубление содержания
понятия», что дает мне возможность произвольно
употреблять то одно из них, то другое, а это в самой реальной
действительности так сложилось, что у этого понятия есть
«двоякое» (точнее говоря, многозначное) содержание,
откуда и проистекает не только возможность, но и прямая
необходимость учитывать эту многозначность. Ведь это
так?
Второй критик. Несомненно, что открытие
радиоактивности прямо повлияло на изменение содержания понятия
элемента. Только мне хотелось бы сказать, что весь этот
попрос надо перенести в иную плоскость и рассматривать
386

его с точки зрения последовательной конкретизации
понятия элемента. Ведь на основе теории Менделеева
возможна конкретизация абстрактного понятия элемента
посредством характеристики отдельных элементов большим
количеством определений, теоретически вытекающих из
сущности элемента и составляющих вследствие этого
единство. Но у Менделеева такая возможность была
ограничена. Она открылась лишь на основе теории строения
атома. При этом обнаруживается единство путей развития
понятий от конкретного к абстрактному и от абстрактного
к конкретному. В современной же философии,
занимающейся проблемами развития научных понятий,
существуют тенденции противопоставления друг другу двух сторон
развития познания, его все более абстрактного и в то же
время все более конкретного характера. Такую тенденцию
можно проследить, например, в работах французского
философа Г. Башляра, для которого углубление
абстрактного характера познания означает прямую деконкретиза-
цию. Подобная точка зрения пробивалась также и в
дискуссии, которая велась по вопросу об эмпирико-аналити-
ческом и теоретико-синтетическом определении элемента,
о чем сказано в Вашей книге «Развитие понятия элемента
от Менделеева до наших дней».
Автор. Согласен, что пути движения познания идут и
от конкретного к абстрактному и от абстрактного к
конкретному. Но это вовсе не означает, как мне кажется, что,
становясь более абстрактным, понятие тем самым
становится и более конкретным, как это получается у Вас.
Очевидно, эти понятия употребляются Вами в различных
смыслах, откуда и проистекает подобная «диалектика».
По-видимому, Вы смешиваете, не замечая этого,
обобщение с образованием абстракции. С формальнологической
точки зрения, обобщение есть обеднение содержания
понятия, так как при этом отбрасываются какие-то признаки
у обобщаемого понятия. Поэтому формальная абстракция
всегда бедна содержанием по сравнению с частным
понятием как менее абстрактным. Но в диалектической логпке
общее не беднее, а богаче частного, так как оно включает
в себя, как говорил Ленин, все богатство отдельного,
особенного. Эту же мысль выразил Энгельс в «Диалектике
природы» по поводу абстрактного и конкретного: общий
закон изменения формы движения гораздо конкретнее,
чем каждый отдельный конкретный пример этого.
13* 387

Второй критик. Вот это я и хотел сказать.
Автор. Но это вовсе не значит, что, по Энгельсу и
Ленину, оказать «более абстрактное» то же самое, как
сказать «более конкретное». Ленин говорил в
«Философских тетрадях», материалистически перерабатывая
гегелевскую мысль, что всеобщее не только абстрактно,
всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство
особенного, индивидуального, отдельного. И Ленин добавлял:
все богатство особого и отдельпого! Вот исходя из этого
ленинского понимания соотношения общего и отдельного
и вместе с тем абстрактного и конкретного, только и
можно разобраться в том, каким образом происходит развитие
научных понятий. Но нельзя просто заявить, что чем
абстрактнее, тем конкретнее понятие, без детального
выяснения того, что за этим кроется. Что же касается Вашей
попытки приписать моему анализу истории споров между
сторонниками эмпирико-аналитического и
теоретико-синтетического (или атомно-теоретического) понятий
элемента точку зрения Башляра («углубление абстрактного
характера означает деконкретизацию»), то я думаю, что у
Вас нет никаких оснований для такого утверждения. Я же
со своей стороны могу привести Вам множество
аргументов и просто прочитать соответствующие места из моих
работ, где утверждается нечто прямо противоположное
тому, что Вы мне приписываете. Это недоразумение
возникло, как мне кажется, все из того же смешения
различных трактовок общего и абстрактного, абстрактного и
конкретного, которое имеется у Вас. Так что не у меня, а у
Вас не все ладно с употреблением терминов и
понятий.
Второй критик. Раз речь уже зашла о терминах, то
меня интересует и другой вопрос: как можно делить
понятия на эмпирические ( «эмпирико-аналитические»,
по Вашей терминологии) и теоретические
(«теоретико-синтетические», или «атомно-теоретические», по той
же терминологии)? Ведь любое теоретическое понятие
есть в то же время и эмпирическое, поскольку оно
обобщает собой фактический, опытный материал данной науки.
Автор. В части теоретического понятия Вы, безусловно,
правы: оно не может быть чисто теоретическим в смысле
оторванности от фактов, от опыта и эксперимента.
Различие проходит не здесь, а в природе эмпирического
понятия. Если оно строится только на чисто эмпирической
338

основе и не содержит в себе никаких признаков,
связанных с теоретическим обобщением или объяснением
фактов, то оно неизбежно оказывается узким, односторонним,
не глубоким. Это я и хотел подчеркнуть, вслед за други-
хми химиками, в отношении определения элемента,
идущего от Лавуазье и построенного лишь на
непосредственных данпых химического анализа при полном
игнорирования всяких теоретических представлений о строении
вещества, об атомах и их свойствах.
Второй критик. Признаюсь, мне в общем нравится Ваша
мысль проанализировать развитие понятия «химический
элемент» в двух главных разрезах: со стороны
соотношения между элементом и соединением (когда элемент
выступает как предел разложения сложных веществ и как их
составная часть одновременно) и со стороны соотношения
между элементом и атомом (когда на передний план
выступает вопрос о строении вещества и об элементе как виде
атомов). Я считаю, что Ваша критика эмпирико-аналити-
ческого понятия элемента в своей основе правильна.
Однако не кажется ли Вам, что в отдельных случаях она идет
дальше, чем нужно, приводит Вас к известным
крайностям?
Автор. Очень возможно, но мне непонятно, что зпа-
чпт — «идет дальше, чем нужно»?
Второй критик. Например, в отношении оценки и
признака неразложенности вещества. Я согласен, что этот
признак кроет в себе существенные недостатки и его нельзя
принимать за определяющий признак химических
элементов. Но значит ли это, что химики, считавшие его все же
определяющим признаком элементов, вообще ничего не
узнавали нового о химических элементах, не познавали их?
Ведь у Вас так получается! Между тем, когда химики
обнаруживали неразложимость определенных веществ и на
этой основе строили понятие элемента, они, несомненно,
открывали целый ряд новых свойств и особенностей у
химических элементов. Я знаю, что Вы можете мне возразить,
указав на то, что этот признак в прошлом метафизически
абсолютизировался. Это верно, но я говорю сейчас о
другом — о том, что понятие признака неразложенности (или
даже неразложимости) вещества не препятствовало
познанию химических элементов, тем более, что другого
признака элемента тогда вообще не было известно, как это Вы
сами показали в своей работе.
14 Анализ развивающегося понятия
389

Автор. Тут недоразумение. Я вовсе не отрицаю, что и на
стадии чисто эмпирического и аналитического
исследования химические вещества, в том числе и химические
элементы, могут познаваться химиками и познавались в
действительности. Более того, теоретическое понятие
элемента как вида атомов реально возникло на основе именно тех
знаний об элементах, которые были достигнуты еще
раньше, при господстве эмпирико-аналитического понятия
элемента. По-видимому, мне об этом следовало сказать яснее,
чтобы у читателя не возникло вопроса, подобно Вашему.
Когда в результате доведения химического анализа до
возможного предела, дальше которого химик идти уже не
мог в своих попытках добиться дальнейшего разложения
полученного им вещества, находились независимо друг от
друга различные вещества металлического и
неметаллического характера, и, разумеется, химики вовсе не думали
ограничиться констатированием того, что найдено еще
одно какое-то неразложимое (или пока еще неразложенное)
вещество, и точка. Они,'конечно, со всех сторон изучали
его физические и химические свойства, его реакции с
другими, уже известными, элементами (особенно с
кислородом) и составляли о нем возможно более точное
представление. Понятие об элементе как неразложеныом (или
неразложимом веществе) не только не мешало этому
исследованию, а, напротив, всемерно способствовало ему, так как
в тех условиях только оно одно могло помочь химикам
выделить среди множества веществ класс простейших,
которые и были названы элементами.
Но, как Вы могли заметить, я интересуюсь не вообще
историей химии, а эволюцией определения химического
элемента. А раз так, то меня сейчас интересует
исключительно один вопрос: адекватно ли по содержанию и
объему эмпирико-аналитическое понятие элемента самому
объекту? Вот я и прослеживаю, каким образом признак не-
разложенности (и неразложимости) постоянно приходил
в формальнологическое противоречие с тем, что химики
находили в самой реальной действительности. Если так, то,
очевидно, отсюда следует вывод о непригодности данного
определения, хотя на известной ступени развития химии
оно сыграло, несомненно, положительную, конструктивную
роль и вообще было тогда единственно возможным. Как
Вы, очевидно, помиите, я дал объяснение этому факту:
ведь в продолжение многих десятилетий и даже целых ве-
390

ков в химии сложилось такое положение, когда пределом
химического разложения (вещества были действительно
химические элементы, и только они одни. Поэтому на
определенном отрезке пути научного развития оба
понятия — неразложенного вещества и химического
элемента — совпадали друг с другом по своему объему, будучи
совершенно различны по своему содержанию. Надеюсь,
что этим разъяснением я рассеял Ваше сомнение.
Второй критик. Да, отчасти, но еще не совсем. Вот Вы
говорите, что эмпирико-аналитическое определение
элемента является отрицательным по форме, поскольку химики
всегда принимали так или иначе за определяющий признак
элемента в этих случаях неразложенность (или
неразложимость) вещества. Между тем, и Вы не отрицаете этого,
в действительной истории человеческого познания
понятие элемента всегда имело определенное содержание и
определенный объем. Ведь уже сам факт, что мы познаем
данное вещество как неразложенное (или неразложимое),
доказывает, что мы познаем определенную его особенность,
а это совсем не равносильно полному отсутствию какого-
либо знания о нем. Напротив, это составляет определенное
знание о веществе. Вот если бы мы сказали, что
химический элемент — не животное, то тогда бы, конечно, у нас
имелась бы негативная форма определения. А сказать, что
элемент есть неразложенное вещество, означает все-таки
нечто другое, а именно — указание на то, что за признаком
неразложенности стоят вполне определенные, известные
нам вещества, свойства и особенности которых нам тоже
известны, а не представляют чего-то неизвестного, как это
может показаться, когда говорят об отрицательности
определения по форме.
Автор. Мне кажется, что у Вас смешиваются два
разных вопроса — о положительном содержании понятия
и об отрицательном его определении поформе. Я
вспоминаю, как это же смешение двух разных планов привело
одного нашего логика к выводу, что отрицательно
определяемые по форме понятия (неметаллы, бесконечность,
непрерывность, бессмертность, беспризорность и др.) имеют
вполне определенное позитивное содержание, а иногда
даже звучат как выражающие положительное явление в
жизни, например: «Слава героев бессмертна!» То, что элемент,
определяемый отрицательно по форме как неразложенное
(или неразложимое) вещество, есть вместе с тем понятие
14* 39»!

с определенным объектом /и содержанием, не должно
вводить Вас в заблуждение по поводу того, что как-никак, но
его форма всегда будет отрицательной, если только в
определяющем признаке на первом месте стоит частица
отрицания «не».
На это обстоятельство указывал еще Менделеев, когда
он писал в «Основах химии»: «Самую слабую сторону
понятия о простых телах составляет отрицательность
определяющих признаков, данных Лавуазье и с тех пор
господствующих в науке. Они не разлагаются, они друг в
друга не переходят. На это должно заметить, что
простые тела составляют крайнюю грань, наших познаний о
веществе, а в крайних пределах познаваемое всегда трудно
определимо с положительной стороны» 2.
И, несмотря на эту отрицательность определяющих
признаков эмпирико-аналитического определения
элемента, Менделеев не только не считал это определение пустым
и бесплодным, подобно Вашему примеру с определением
«элемент — не животное», но полагал, что «вся сущность
теоретического учения в химии и лежит в отвлеченном
понятии об элементах. Найти их коренные свойства...,
определить причину их различия и сходства, а потом на
основании этого предугадать свойства образуемых ими
тел — вот путь, по которому наша наука твердо пошла со
времен Лавуазье... Главный интерес химии — в изучении
основных качеств элементов, а... их природа нам еще
совсем не известна...» 3.
Итак, по Менделееву, негативная форма понятия
элемента никак не может рассматриваться как препятствие
для изучения самих элементов, для наполнения этого
понятия все более богатым содержанием. В свою очередь,
факт обогащения содержания этого понятия новыми
данными и обобщениями не может служить доводом против
признания, что эмпирико-аналитическое определение
элемента носит ярко выраженный негативный характер.
И. Менделеев объясняет, откуда берется такой его
характер: пока наука останавливается на элементе как на
последней грани анализа вещества, она по необходимости
вынуждена давать отрицательное определение, ибо речь
2 Д. И. Менделеев. Периодический закон. Дополнительные
материалы. Серия «Классики науки». М., 1970, стр. 410.
3 Д. И. Менделеев. Периодический закон. Серия «Классики
науки». М., 1958, стр. 383—384.
392

идет в данном случае о той грани познания, которую
человек еще не смог переступить. Поэтому эту относительную
грань познания, которую он достиг, он и определяет как
то, что он еще не переступил, т. е. определяет негативно.
Позитивно же он сможет ее определить только тогда,
когда охарактеризует ее с д р у г о й ее стороны, которая
раскроется после того, как эта грань будет уже
перейдена. Но тогда, естественно, отпадет здесь необходимость в
отрицательном определении.
Что же касается определения вроде того, что
«элемент — не животное», то такие определения, в отличие от
отрицательных, характеризуются как бесконечные,
поскольку их основу составляют суждения бесконечности:
здесь предикат не представляет собой нечто однопорядко-
вое с субъектом, т. е. соотносится с субъектом не как
ближайшее родовое понятие с видовым. Поэтому так трудно
бывает доказать, что ты — не верблюд. В отличие от
отрицательных определений такие «определения» (а это уже,
конечно, не определения в строгом смысле слова), которые
основаны па суждении бесконечности, не играют в науке
серьезной роли и не могут быть приняты во внимание при
рассмотрении данного вопроса. Считать же, что наличие
частицы «не» на первом плане в определяющем признаке
не есть доказательство отрицательности
соответствующего определения по форме значит не учитывать
элементарных положений формальной логики. Раз мы сказали, что
вещество «^разложенное (или неразложимое), тем самым
мы уже придали форме определения негативный характер,
и никакими объяснениями и ссылками на то, что понятие
все же у нас содержательное, нельзя устранить этого
факта, если, конечно, придерживаться правил формальной
логики, а не какой-то другой логики, придуманной
специально для данного случая. Но вряд ли стоит становиться на
такой путь.
Второй критик. Свой анализ развития понятия
элемента Вы связываете с развитием материальной практической
деятельности человека как основы всякого познания, хотя
и не показываете этого более конкретно, что, кстати
сказать, не мешало бы сделать.
Автор. Я всегда помню замечание Ленина по поводу
одной мысли Гегеля: «Мысль включить жизнь в логику
понятна — и гениальна — с точки зрения процесса
отражения в сознании (сначала индивидуальном) человека объек-
393

тивного мира и проверки этого сознания (отражения)
практикой» 4. С этой точки зрения и Ваш совет
приобретает большой интерес.
Второй критик. Мне кажется сомнительным Ваше
утверждение, будто аналитическое определение элемента
носит субъективный характер. Его скорее можно
охарактеризовать как метафизическое, а метафизическое не
обязательно совпадает с субъективным. В Вашей книге
«Эволюция понятия элемента в химии» недостаточно
подчеркнута та положительная роль, которую сыграло эмпи-
рико-аналитическое определение на протяжении
длительного периода развития химии, несмотря на его
ограниченный, метафизический характер. Ведь хорошо известно, что
многие понятия, выработанные в период
преимущественного господства в науке анализа, играли положительную
роль в развитии естествознания. Хотя в настоящее время
односторонне аналитическое определение элемента,
конечно, уже недостаточно, но нельзя забывать, что оно
выросло из эксперимента и развивалось озместе с успехами
эксперимента.
Разложимость или неразложимость вещества на данном
этапе развития средств эксперимента определяется не
сознанием людей, а объективно существующими свойствами
вещества. На стр. 54—55 своей книги Вы пишете: «Сами
химические элементы, мельчайшими частицами которых
являются атомы, ведут себя в химии как простые в
химическом отношении вещества, как исходные формы
химического вещества, которыми, как «последними» в пределах
химии, заканчивается химический анализ и с которых, как
с «первичных» в пределах той же химии, начинается
химический синтез». С этими Вашими словами согласятся
наиболее последовательные сторонники эмпирико-аналити-
ческого определения элемента, которые в настоящее время
вовсе не считают элемент абсолютно неразложимым. Дело,
видимо, в том, что это определение имеет объективную
основу, хотя и являтся односторонним.
Автор. Тут, на мой взгляд, возникло недоразумение. Я
вовсе не считаю субъективным или субъективистским
всякое аналитическое определение химического элемента.
Таким я считаю определение, которое идет от Бойля и
Лавуазье: элемент есть такое вещество, которое мы не смогли
4 В. И. Ленин. Сочинения, т. 38, стр. 193.
394

еще разложить с помощью известных нам способов и
приемов. Как только мы научимся его разлагать, так оно
немедленно перестанет быть для нас элементом. Вот такой
взгляд я и называю субъективным определением
элемента. Разумеется, оно имеет свою объективную основу, так
как все способы разложения вещества всегда опираются
на те или иные свойства, объективно присущие веществу.
Но в приведенном выше определении элемента
указываются не эти свойства или особенности самого вещества, а
лишь наши возможности, опирающиеся на наши знания
и умения — разлагать данное вещество или нет.
Таким образом, само понятие элемента ставится в
зависимость лишь от нашего умения или неумения
оперировать с данным веществом. Поэтому-то построенное на
такой основе определение является сугубо субъективным, и
этого никак нельзя отрицать, как бы мы ни стремились
найти нечто положительное в эмпирико-аналитическом
определении элемента.
Когда же делается попытка устранить этот
субъективный момент при сохранении эмпирико-аналитического
подхода, то в этом случае элементом называется вещество,
которое якобы является объективно неразложимым в
абсолютном смысле этого слова. Так субъективно-эмпирическое
определение Бойля — Лавуазье превращается в
метафизическое определение, которое и стало господствующим в
химии XIX в.
Во избежание путаницы следует различать оба случая:
1) когда речь идет о субъективно-эмпирическом и 2)
когда — о метафизическом понятии элемента. Поэтому я и
ввел различение признаков : неразложенное
вещество (для первого случая) и неразложимое (для
второго).
Главная же моя мысль состояла в том, чтобы показать
и объяснить, почему понятие элемента как неразложенного
(пли неразложимого) вещества является логически
несостоятельным : указанием на данный признак
определяется вовсе не химический элемент, а совершенно другое
понятие, которое лишь временно (в течение XIX в.)
совпадало по объему (но отнюдь не по содержанию!) с понятием
химического элемента. Вы сами легко обнаружите это,
если внимательнее прочтете мою книгу: в ней речь идет не
просто о понятии химического элемента, а о том, как
меняются его объем и содержание в их взаимосвязи при усло-
395

вии, что в одном случае дается его эмпирико-аналитическое
определение, а в другом — атомно-теоретическое, в том
числе и такое, которое опирается на периодический закон
Менделеева.
Второй критик. Хочу еще раз спросить: не кажется ли
Вам, что в книге «Эволюция понятия элемента в химии»
Вы недостаточно подчеркиваете роль практики в развитии
понятия химического элемента? Если ссылки на
физический и химический эксперименты в книге весьма
убедительны, то значение развития химической, атомной и т. д.
промышленности, создающего базу для развития
эксперимента, упускается Вами из виду.
Автор. Научные понятия, в том числе и понятие
химического элемента, не связаны непосредственно с
развитием производства, а связаны с ним через всю совокупность
теоретических представлений и эмпирических данных,
касающихся изучаемой области природы, в данном случае
соответствующих видов вещества. Если бы я писал работу
по истории химии, Ваш упрек был бы справедлив. Но моя
книга посвящена вопросам логики науки, и если я сумел
показать связь понятия с химическим и физическим
экспериментами,— а это, как Вы знаете, далеко не всегда
делается в логических исследованиях,— то идти еще дальше
значило бы стать на путь вульгаризации, попытки
подменить логический анализ научного понятия разговорами о
его связи с производством, с промышленностью и т. д.
Тогда Вы бы сами стали меня критиковать, и совершенно
справедливо, за это упрощение.
Второй критик. Тогда у меня имеется следующее
возражение: я согласен с тем, что определение элемента,
исходящее из периодического закона, является правильным,,
так как основные свойства данного вида атомов
действительно определяются положением элемента в
периодической системе. Но иногда в определениях такого рода
допускают неточность, смешивая элементы и их объективную
связь — периодический закон (т. е. то, что существует в
самой природе) с «местом в таблице Менделеева» (т. е. с
понятием науки, выработанным на определенном этапе ее
исторического развития для отображения реальности). Не
кажется ли Вам, что такая ошибка встречается и у Вас в
ряде случаев, когда Вы строите определение элемента
через указание на его признак — «место элемента в системе?»
Автор. Разумеется, нет. Я всюду подчеркиваю, что по-
396

нятие «место элемента в системе» отнюдь не носит
графического характера, это вовсе не «клетка» в таблице
элементов, как думают некоторые, а совокупность связей.
и отношений данного элемента прежде всего с
его непосредственными «соседями» по периодической
системе, а через них — и со всеми остальными элементами
вообще.
О том, как изобразить это «место» графически, т. е. в
табличной форме,— вопрос особый; я его специально
разобрал в статье «Химические понятия в свете менделеевского
наследства» («Под знаменем марксизма», 1940, № 10).
Позднее эта статья была перепечатана в сборнике
«Периодический закон Д. И Менделеева и его философское
значение» (М., 1947).
Точно так же физические признаки этого «места
элемента в системе» вовсе не рассматриваются мною как его
чисто знаковая индексикация, а рассматриваются как его
физическая индексикация, т. е. как указание на наличие у
атомов определенных физических свойств, однозначно
определяющих «место в системе», иначе говоря,
совокупность связей и отношений данного элемента со всеми
остальными. Такими индексами «места в системе» явилисьу
как я показываю, сначала порядковый номер элемента
(номер его «места в системе»), а затем — численно разный ему
положительный заряд ядра атомов данного элемента. Где
же тут смешение объекта с его изображением? Вам это
просто показалось. Ведь Вы не смогли привести ни одного
конкретного факта в подтверждение своего возражения.
Второй критик. А не думаете ли Вы, что все же можно
построить определение элемента на основе различения
химических и физических способов разложения вещества?
Признав относительную элементарность атома,
можно было бы принять аналитическое определение элемента
как вида атомов, являющихся последней ступенью
химического разложения молекул и других образований,
состоящих из атомов. Что же касается определения
элемента через периодический закон (я согласен с этим
определением), то ведь разгадка «места в системе» может быть,
получена только при исследовании внутреннего строения
атома, который разлагается, но уже не химическими, а
физическими средствами. Что Вы на это скажете?
Автор. Скажу, что не вижу возможности сохранения
двух якобы совместимых между собой определений элемен-
397;

та — змпираЕпко-аналитагческого, основанного на признаке
^химического разложения вещества, и теоретического,
основанного на признаке физического разложения того же
вещества и на физических представлениях о его строении.
"Такую попытку предпринял Панет в 1916 г., и ничего
хорошего из этого не получилось. Теперь же Вы хотите
реставрировать с маленькой поправкой тоже, по сути дела,
принципиально неправильное и логически несостоятельное
соединение двух совершенно разных понятий —
химического элемента и неразложимого (или разложимого)
теми или иными средствами вещества. Это два разных
понятия, и смешивать их в одно не следует. Собственно
говоря, эта мысль и составляет одну из главных идей моей
книги «Эволюция понятия элемента в химии».
Вы и сами легко можете убедиться в безнадежности
своей попытки соединить оба понятия посредством
резкого различения химических и физических средств
разложения вещества. С момента рождения физической химии,
опосредствующей переходы между химической и
физической формами движения (энергии), такое различение
вообще стало невозможным. Куда Вы отнесете, например,
применение электричества (физической формы энергии)
для целей химического разложения вещества при
электролизе? Вы неизбежно сейчас же попадете в логический круг
ж начнете определять химическое разложение через
применение химических средств, а эти последние, в свою
очередь, как такие, которые вызывают химическое
разложение.
В своей книге я привел множество аналогичных
примеров образования логического круга и тавтологичности.
Если Вы хотите вновь стать на этот путь, то Вам бы
следовало разобрать конкретно хотя бы один из приведенных мною
фактов логической несостоятельности эмпирико-аналитиче-
ского определения химического элемента и всех внесенных
в него поправок. По-видимому, Вы не смогли этого
сделать; но тогда зачем же возвращаться снова к
определению, логическая несостоятельность которого доказана всем
ходом развития науки за последние более чем треть века?
На мой взгляд, этого делать не нужно.
Второй критик. И хотел оы отметить еще одни аспект
обсуждаемого сейчас вопроса. В связи с Вашей главой
«Определение научных понятий через закон» в сборнике
«Диалектика и логика. Формы мышления» я выскажу не-
398

которое общее положение : введение новых понятий,
имеющих чрезвычайно важное значение для развития теории в
целом, часто осуществляется в результате анализа
экспериментально открываемых законов. Объясняется это, на
мой взгляд, тем, что развитие понятийного состава уже
созданной теории неразрывно связано не только с
необходимостью описывать и объяснять данные наблюдения и
эксперимента, но и с анализом открываемых
законов. Так открытие Дальтоном закона о том, что общее
давление смеси газов складывается из тех давлений,
которые оказывают на стенки сосудов отдельные газы,
входящие в данную смесь, привело к мысли о необходимости
введения в науку понятия парциального давления.
Открытие Мозли физического закона, который связывал
характеристический рентгеновский спектр элементов с их
местом в периодической системе Менделеева, заставило
ввести новое понятие «порядкового», или «атомного», числа.
До этого понятие места элемента в системе Менделеева не
имело однозначной количественной характеристики.
Теперь характеристика атомного числа уже входила в
формулу, выражающую закон Мозли. Аналогично на основе
открытого Содди закона сдвига, происходящего в
результате альфа- и бета-раопада радиоактивного элемента, было
введено новое понятие сдвига элементов по периодической
системе. Все эти вновь вводимые в научные теории
понятия играли существенную1 роль в развитии теории в целом.
Автор. Благодарю еще раз за Ваши замечания, но мы
намного затянули нашу беседу. Я вижу, что первый критик
давно уже хочет что-то сказать.
Первый критик. Я хотел бы еще раз вернуться к
вопросу об определении понятия через закон. Ведь еще не все
критические замечания на этот счет были сделаны. Я беру
Вашу книгу «Развитие понятия элемента от Менделеева
до наших дней» (1948 г.) и обнаруживаю в ней по крайней
мере три »вопиющих с философской точки зрения изъяна.
Первый изъян: на стр.217 Вы характеризуете свое
определение элемента по отношению к предшествующим
следующим образом: «От Менделеева оно взяло признак
«место элемента в системе». От Томсона и Резерфор-
да — идею зависимости электронной
конфигурации от положения элемента в системе
Менделеева, т. е. принцип ассоциации. От
Модели — номер места в периодической системе.
399

От Содди — способность различных по массе
атомовпопадатьнаоднои то жеместов
системе Менделеева и способность атомов
сдвигатьсясместанаместов этойсистеме.
От Панета — признак равенства заряда ядра у
атомов одного и того же элемента. От Бора и
Паули — квантовую характеристику
«положения» электрона в оболочке атома,
ассоциирующуюся с положением элемента в
системе Менделеева. От Щукарева, Астона и
других — указание на связь между
признаком места элемента в системе и
зарядом ядра, который служит физической
интерпретацией места (номера) в
системе Менделеева».
Автор. Я продолжаю считать все это правильным.
Первый критик. Какая же тут диалектика? Кусочек
взял у одного, кусочек — у другого, еще кусочек — у
третьего и сложил все это вместе! Да ведь это — типичная
эклектика, а совсем не диалектика.
Автор. Вы вырвали у меня из контекста кусок и
приписали мне эклектизм. Вам, очевидно, показалось, что я
попросту взял из разных источников разные определения
и смешал все их в одну кучу. Но ведь ничего похожего на
это у меня нет. Мое определение элемента гласит, и об этом
можно прочитать на стр. 212 моей книги, на которую Вы
сейчас напали : «Элемент есть вид атомов,
занимающих одно и то же место в
периодической системе Менделеева и потому
несущих одинаковый заряд ядра Z,
границы и условия существования
которого определяются значением массы ядра».
Где тут та эклектика, которую Вы усмотрели в моем>
определении? Где же то механическое соединение
различных кусочков, которые я будто бы позаимствовал из
разных источников? Мое определение едино в логическом
отношении, и в нем нет ничего такого, что хотя бы
отдаленно напоминало механическое сваливание в одну кучу
разных, внутренне не связанных между собой положений или
признаков. Это — плод Вашего собственного домысла. Васг
очевидно, сбило с толку мое выражение «от Менделеева и
др. оно взяло то-то и то-то». Но ведь я употребил это
выражение совсем в ином смысле, чем показалось Вам, и Вые
400

легко могли бы установить это сами, если бы прочли тог
что сказано до и после этого выражения. Непосредственно
перед этим я писал: «В этом развернутом положении
представлены в обобщенном виде все наиболее существенные
открытия, касающиеся атомов и элементов, и все
дававшиеся ранее или подготовлявшиеся синтетические
определения элемента». А непосредственно после этого у меня
сказано: «Все это подчеркивает глубокий историзм, лежащий
в основе нашего определения. Можно сказать, что в нем
логически обобщена история развития понятия элемента
ют Менделеева до наших дней». Значит, я говорю не о
каких-то «кусочках», взятых из чужих работ, а именно о
развитии понятия элемента, о его последовательном
обогащении современными достижениями физики и химии.
Этому вопросу в моей книге специально посвящены два
параграфа, следующие сразу же за тем, из которого Вы
взяли цитату: § 98. «Диалектический характер нового
определения элемента» (стр. 218—219) и § 99. «Общий ход
развития современного понятия элемента» (стр. 220—224). На
стр. 223—224 ясно сказано, что речь идет об исторической
и логической преемственности воззрений в науке: «Наше
определение синтетически обобщает все предыдущие. Во-
первых, оно связывает все определения XX в., в
особенности определение Панета, с исходным определением
Менделеева как их логической и исторической основой. Оно
является дальнейшим развитием определений Астона
(условного) и Щукарева... Во-вторых, оно связывает
определения, учитывающие заряд ядра, с определениями,
учитывающими электропную оболочку, т. е. связывает группу
определений Панета, Комиссии и Щукарева с группой
условных определений Томсона, Бора и Паули. В этом
отношении наше развернутое определение является прямым
развитием условного определения Резерфорда. В-третьих,
оно связывает все определения, в которых определяющий
признак элемента рассматривается статически, как данный,
с такими определениями, в которых признак элемента
рассматривается динамически, с точки зрения условий и
характера его изменений. В этом отношении наше
определение является дальнейшим развитием условного
определения Содди».
Вот что написано в моей книге, и вот что Вы либо не
прочитали вовсе, либо прочитали, но не вникли в смысл
прочитанного.
401

Первый критик. Я остаюсь при своем первоначальном
мнении: Ваше определение сугубо эклектично и лишено
всякой диалектики.
Автор. Я не хуже Вас знаю, что такое эклектика, и
глубоко убежден, что примененный Вами способ цитирования
путем вырывания отдельных кусочков из критикуемой
работы как раз и есть наглядный образец эклектики. Вы не
потрудились разобрать взгляды критикуемого Вами автора,
вдуматься в их содержание, а просто выхватываете
нужные Вам фразы и толкуете их по-своему. Вы не поняли, что
в моей работе речь идет не о заимствованиях из
чужих работ, а об исторической и логической
преемственности научных взглядов, без чего нет и не
может быть развития самой науки. Позвольте Вас заверить,
что Вы ошиблись и что преемственность и
заимствование — это две различные вещи и путать их не следует.
Первый критик. Спасибо за разъяснение, но спорить с
Вами невозможно: Вы не хотите признавать у себя
никаких ошибок и лишены всякой самокритичности.
Автор. Простите, но прежде чем признавать ошибки,
надо доказать, что они существуют, и это было Ваше дело
как критика. А Вы не смогли этого сделать. При чем же тут
моя самокритичность? Докажите, что я ошибся, и я
признаю и исправлю обнаруженную в моих работах ошибку
или неточность. А Вы, по-видимому, рассчитывали, что я па-
перед буду каяться во всех нелепостях, какие Вам
вздумается мне приписать.
Первый критик. Послушаем, что Вы скажете по поводу
второго моего замечания. На стр. 224 в начале § 100 той же
Вашей книги приведена цитата из гегелевской «Науки
Логики», которую Вы не критически принимаете целиком:
«Познание движется от содержания к содержанию.
Прежде всего это поступательное движение характеризуется
тем, что оно начинается с простых определенностей и что
следующие за ними становятся все богаче и
конкретнее. Ибо результат содержит в себе свое начало, и
движение последнего обогатило его некоторою новою
определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому
поступательное движение не должно быть принимаемо за некоторое
течение от некоторого другого к некоторому другому.
Понятие в абсолютном методе сохраняется в своем
инобытии, всеобщее — в своем обособлении, в суждении и
реальности; на каждой ступени дальнейшего определения
402

всеобщее поднимает выше всю массу его
предшествующего содержания и не только ничего не теряет вследствие^
своего диалектического поступательного движения и не
оставляет ничего позади себя, но несет с собою все
приобретенное и обогащается и уплотняется внутри себя».
Я давно уже не встречал столь откровенного
идеалистического положения, взятого у Гегеля и выдаваемого Вамп
за марксистскую диалектику.
Автор. Вы опять ничего не поняли и даже не
попытались понять и так легко обвинили меня в гегельянщине и
идеализме. А попробуйте вдуматься в то, что вызвало у
Вас такое раздражение. Для этого Вам следует посмотреть,,
что сказано у меня на следующей странице (а Вы опять
занялись выхватыванием отдельных кусочков, не
утруждая себя разбором самих воззрений по существу). А как
раз на следующей странице, непосредственно за
выловленным Вами отрывком из гегелевской Логики, я
показываю, как этот отрывок, будучи материалистически
истолкован, может подвести в известной мере итог
диалектическому развитию понятия элемента на сегодняшний день»
И далее я подробно анализирую — положение за
положением — гегелевскую мысль и показываю ее на материале
развития познания химических элементов и их понятия.
Этому вопросу отведено у меня три страницы
(стр. 225—227), но я не стану сейчас их повторять. Из
того, что проделано мною с целью раскрытия истинного
вначения и смысла рассуждения Гегеля, не понятого Вами,
ясно видно, что ничего идеалистического тут нет, хотя
терминология, признаюсь, гегелевская, и она-то,
по-видимому, и испугала Вас. Но зачем же сваливать на
гегельянство и идеализм свое собственное незнание предмета?
Кстати, нападая на меня, Вы не поинтересовались
узнать, откуда я взял возмутивший Вас гегелевский отрывок.
Я взял его из «Философских тетрадей», причем не
просто взял, а привел тут же ленинскую оценку этого
отрывка: «Этот отрывок,— резюмирует Ленин,— очень недурно
подводит своего рода итог тому, что такое диалектика» 5.
Это — не мои слова, а слова Ленина. Вот и вышло, что Вы
сами стали жертвой своего собственного эклектического
метода критики: выхватывать кусочки, не разбираясь, что
к чему. А если бы Вы немного потрудились и заглянули,.
5 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 224
40&

чем заканчивает сам Ленин конспект гегелевской Логики,
то обнаружили бы еще более поразительную вещь.
Буквально через две страницы после приведенной выше
ленинской оценки гегелевского отрывка у Ленина сказано:
«Замечательно, что вся глава об «абсолютной идее» почти
ни словечка не говорит о боге (едва ли не один раз
случайно вылезло «божеское» «понятие»), и кроме того — это
NB — почти не содержит специфически идеализма, а
главным своим предметом имеет д и а л е к т и ч е с к и и
.метод. Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля
есть диалектический метод — это крайне замечательно. И
еще одно : в этом самом идеалистическом
произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего б о ль-
ш е материализма. «Противоречиво», но факт!» 6
Как же можно наклеивать на меня ярлыки гегсльян-
щины, идеализма и т. п. и при этом не удосужиться
посмотреть, проверить, кто же выдвинул те самые
положения, которые я принял и попытался конкретизировать
в своей работе? Во всяком случае никому среди марксистов
не придет в голову квалифицировать следование
ленинским положениям как... идеализм.
Первый критик. Если я Вас еще не убедил в том, что в
Ваших работах о химическом элементе содержатся
серьезные идейно-теоретические ошибки, то мое третье
критическое замечание по Вашему адресу, как я надеюсь,
наконец, дойдет до Вашего сознания. В той же книге
«Развитие понятия элемента от Менделеева до наших дней» Вы
рассматриваете не реальный процесс развития науки
химии, а дефиницию «элемент», систематизируете и
классифицируете различные определения химического элемента
вместо того, чтобы показать, как менялось содержание
понятия элемента по мере развития химии, развития,
обусловленного социально-исторической действительностью.
Автор. Развитие химической науки, а в еще большей
мере физической науки мною прослеживается в той
степени, в какой это необходимо для логического анализа
понятия элемента и его эволюции. Однако мое исследование
носит не историко-логический, но историко-химический
характер, а потому выяснение того, как влияла
социально-историческая обстановка на развитие химии, не
входило в мою задачу.
6 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 38, стр. 227.
404

Первый критик. Теперь мне понятна причина
порочности Ваших работ: они написаны с позиций
логизирования развития науки, в них игнорируется связь науки с
общественно-исторической, материальной практикой.
Значит, и в этом отношении они строятся Вами на
идеалистической основе. Вот почему в итоге оказалось так, что
Ваша работа «Развитие понятия элемента от Менделеева
до наших дней» представляет собой набор схоластических
рассуждений. Вся она посвящена схоластическим, ничего
не дающим ни развитию науки, ни практике
рассуждениям по поводу развития определения химического
элемента.
Вместо того чтобы проанализировать развитие
химической науки и ее содержание, чтобы показать, как
развитие химии было связано с развитием производительных
сил общества, какое отражение находила в этой науке
классовая борьба, каковы были действительные
достижения химии, выражавшиеся в том или другом понимании
элемента, Вы разглагольствуете о «развитии определения
элемента». Самовлюбленно рекламируя себя, Вы после
длинного списка определений химического элемента,
данных различными учеными от Менделеева до наших дней,
предлагаете читателю свое определение элемента. Вы
пишете, что это определение «синтетически обобщает все
предыдущие» и является определением «диалектикологи-
ческого характера». В своем определении Вы объединяете
«все дававшиеся ранее или подготовлявшиеся
синтетические определения элемента». Вы берете признаки от
всех — и от Менделеева, и от Бора, и от Томсона, и от
Паули и т. д. и т. п. Вы берете признаки и у материалистов, и
у идеалистов и все это механически соединяете вместе.
Ваше «определение» — результат схоластических
упражнений, чисто эклектическое сочетание различных признаков
элемента, буквально ничего не дающее ни для развития
химической науки, ни для философии диалектического
материализма.
Автор. Зачем произносить столько сердитых слов? Вы
не дали себе труда разобраться в том определении
элемента, которое дано мною, и в его отношении к
предшествующим определениям. Вы даже не понимаете того, что
оно означает, но решили во что бы то ни стало его
дискредитировать.
Первый критик. Легко же Вы отмахиваетесь от моей
405

критики! Но я ее доведу до конца, хотя Вы и пытаетесь
упорно уклоняться от признания ошибочности своих
воззрений. На нескольких страницах своей книги Вы
описываете достоинства и ценность своего определения элемента.
«Все это подчеркивает,— пишите Вы,— глубокий
историзм, лежащий в основе нашего определения. Можно
сказать, в нем логически обобщена история
развития понятия элемента от Менделеева до
наших дней». (Эту фразу у Вас подчеркнул я сам.)
И далее: «Раскрывая содержание нашего определения,
мы находим в нем все основные черты, характеризующие
марксистский диалектический метод, указание на
органическую связь элементов и на их развитие, выяснение того,
как и почему происходит их развитие». Поистине
лавры Дюринга не дают Вам покоя. Создав эклектическую
окрошку, смешав в кучу материалистические и
идеалистические воззрения, Вы, как новоявленный Дюринг,
проповедуете порочные антимарксистские идейки, засоряющие
головы молодых научных работников.
Третий критик. Я с этим полностью согласен, с той,
правда, оговоркой, что полагаю, что вообще вместо никому
не нужного разбора развития понятия (а это и есть гегель-
янщина) следовало бы провести разбор самого объекта
природы, самой материи. Тогда это был бы материализм.
А в остальном первый критик здорово разделал автора!
Автору деться некуда от такой критики!
Автор. Почему некуда? Ведь существует, кроме Вас с
первым критиком, еще и настоящая наука. Повторяю еще
и еще раз: чтобы отвергнуть то или иное научное
положение, надо доказать с аргументами в руках его
несостоятельность. Первый критик усмотрел, что в данном мною
определении смешаны «в кучу материалистические и
идеалистические воззрения»; на этом основании он
обвинил меня в том, что я создал «эклектическую окрошку».
Мне не потребуется опровергать этот вымысел. Я только
напомню еще раз свое определение на стр. 212, в §95,
носящем заголовок «Новое определение элемента в связи с
признаком массы»: «Элемент есть вид атомов,
занимающих одно и то же место в
периодической системе Менделеева и потому
несущих одинаковый заряд ядра Z,
границы п условия существования которого
определяются значением массы ядра». Вы долж-
406

ны помнить это определение, коль скоро взялись
опровергать.
Первый критик. Именно о нем я и говорил.
Автор. Хорошо. В таком случае прошу Вас
убедительно: покажите всем нам, где тут идеалистические кусочки,
в чем Вы меня только сейчас так упорно обвиняли.
Первый критик. Мне нечего прибавить к тому, что я
уже сказал.
Автор. Напрасно Вы так думаете. Вы назвали данное
мною определение окрошкой из материалистических и
идеалистических воззрений. Потрудитесь же теперь это
доказать. Вы молчите, потому что не можете этого сделать,
а не можете потому, что сами не вдумались в смысл Вами
же выдвинутого против меня обвинения. Хорошо, я
попробую Вам помочь. Может быть, идеализм заключен здесь
в том, что элемент признается мною видом атомов?
Очевидно, нет, так как атомистика всегда была не только опорой
материализма в естествознании, но и его конкретным
естественнонаучным выражением. Тогда, может быть,
идеалистическим является мое утверждение, что атомы
занимают одно и то же место в системе Менделеева? Но,
очевидно, что и это не так, тем более, что этот признак берет
начало в трудах такого материалиста, каким был
Менделеев. Возможно, что Вы имели в виду под
идеалистическим воззрением признание наличия одинакового
ядерного заряда Z у атомов одного и того же элемента. Но этот
признак был установлен экспериментально, так что ни о
каком идеализме не может быть тут и речи, особенно же
потому, что открытие самого атомного ядра и его
положительного заряда таким выдающимся материалистом, каким
был Резерфорд, способствовало в немалой степени
крушению идеалистических поветрий махизма и энергетики.
Значит, остается допустить, что идеализм Вы усмотрели в
указании на то, что границы и условия устойчивости ядерного
заряда Z определяются значением массы ядра. Но и это —
экспериментально найденный факт, тем более, что само
указание на зависимость устойчивости заряда ядра от
массы ядра возвращает нас в известной мере к
первоначальным, глубоко материалистическим, рщеям Менделеева
о зависимости свойств элемента в конечном счете от массы
его атомов.
Так что же идеалистического, позвольте Вас спросить
еще раз, Вы нашли в данном мною определении?
407

Первый критик. Я могу только повторить то, что уже
сказал раньше.
Автор. Нет, Вы могли бы добавить нечто иное: раз Вы
не можете доказать выдвинутое Вами против меня
обвинение, то значит это обвинение голословно. Вот это Ваше
признание соответствовало бы действительности. Но, увы,
легко критиковать другого, но трудно признаваться в
порядке самокритики в том, что Ваша критика
несостоятельна. И Дюринга Вы привлекли сюда совсем не к месту. Вам,
очевидно, показалось, что если Дюринг занимался системо-
созидательством, а я предлагаю какое-то новое
определение химического элемента, то значит это — одно и то же:
ведь и там и тут «что-то созидается». Но поймите, наконец,
что этого мало для того, чтобы наклеивать на меня ярлык
«новоявленного Дюринга». Что же касается Вашей
критики, то она лучше всяких похвал убеждает в правильности
данного мною определения и общего направления моих
работ: раз ничего, кроме ругани, Вы не могли привести
против меня по существу, то вывод напрашивается сам собой:
значит, в моих работах и определениях нет того, что Вы
мне приписываете.
Третий критик. Мне бы хотелось поддержать первого
критика и сделать еще одно критическое замечание по
поводу Ваших работ об элементе. В Вашей книге «Развитие
понятия элемента от Менделеева до наших дней»
преимущественно отмечаются буржуазные ученые Запада, а
отечественные ученые замалчиваются, игнорируются. Ваши
взгляды извращают смысл и ход отечественной науки.
Автор. Это — неверно. В моей книге речь идет о
развитии менделеевского понятия элемента. Я показываю, как
последовательно конкретизируется и обогащается это
понятие, неразрывно связанное с великим открытием,
которое было сделано нашим соотечественником; этому
посвящена вся моя книга, от ее начала до ее конца. Наряду
с именем Менделеева и именами выдающихся зарубежных
ученых (в ссылках на которые, кстати сказать, я не вижу
ничего предосудительного), мною приводятся работы,
выполненные в нашей стране Б. Меншуткиным, Яковкиным,
Раковским, Рождественским, Иваненко, Гапоиом, Щука-
ревым, А. Ждановым, Чугаевым, Ферсманом и другими
русскими и советскими учеными. Поэтому Вы глубоко
ошибаетесь в характеристике моей книги как якобы
извращающей смысл и ход развития отечественной науки.
408

Возможно, Вас раздражило то, что я, кроме русских и
советских ученых, называю имена зарубежных химиков и
физиков, а Вам бы хотелось, чтобы я все приписывал
только нашим соотечественникам? И после этого Вы еще
беретесь обвинять меня в том, что мои взгляды что-то где-то
извращают в отношении смысла и хода научного развития.
Странная логика.
Третий критик. Все-таки я остаюсь при своем мнении,
что Ваша книга антипатриотична.
Автор. А может быть, хватит? Третьего критика все
равно не переспоришь, да и тема эта далека от науки:
взвешивать на аптекарских весах, сколько сказано об
ученых одной страны, сколько об ученых другой и т. д.,—
занятое не из интересных и продуктивных. Историк науки
должен быть строго объективным и освещать события
такими, какими они были на самом деле, а не такими, как
это кое-кому хотелось бы, независимо от того, какими
побуждениями — хорошими или плохими — он
руководствуется.
Третий критик. У меня еще есть одно возражение.
Разрешите его добавить к тому, что я уже говорил раньше. Вы
неверно толкуете формальную логику, а отсюда и все
Ваши злоключения. Например, в статье «О числе отношений
множеств», которая помещена в сборнике «Логические
исследования», опубликованном в 1959 г., Вы делаете
попытку проанализировать только с одной количественной
стороны отношения между понятиями, рассматривая их в
самой абстрактной форме, как это делает теория множеств.
Это — Ваши собственные слова. У Вас получается,
во-первых, что формальная логика изучает лишь одну
количественную сторону отношений между понятиями, и,
во-вторых, что исследование логических вопросов можно
заменить математической теорией множеств.
Автор. Я вовсе не утверждаю, что формальная логика
занимается только одной количественной стороной
понятий или что она тождественна с теорией множеств. Ведь
моя статья, на которую Вы сейчас сослались, посвящена
выяснению (подсчету) числа отношений между п
понятиями, причем эти отношения рассматриваются лишь в
рамках объемной логики. С математической стороны (а
задача поставлена именно математическая — подсчитать число
отношений понятий) эта задача совпадает с другой
аналогичной же задачей о числе отношений множеств. В дан-
1 5 Анализ развивающегося понятия
409

яом случае термин «множество» можно заменить
термином «понятие», и задача остается прежней. Я это и сделал.
Вы не согласны со мной. Так скажите, в чем моя ошибка
при подсчете числа отношений между п понятиями? То,
что сделано мною по существу, Вы даже не уяснили себе,
не постарались разобраться в том вопросе, по которому
столь категорично высказали осуждение по моему адресу.
Но если я, как это Вы утверждаете, допустил ошибку, то
почему же полученный мною результат в точности
соответствует тому, что для частного случая трех понятий дал уже
давно Порецкий, а для упрощенного случая п понятий дал
Ж. Пиаже? Вы не можете на это ответить!
Третий критик. Ваше отношение к формальной логике
сказалось и в других Ваших работах. Вот Вы придумали
какие-то формальнологические определения, якобы
отличные от диалектических. В своей работе «Развитие
элемента от Менделеева до наших дней» Вы утверждаете, что, во-
первых, «с формальнологической точки зрения,
исключаются признаки, раскрывающие взаимосвязь
определяемого предмета с другими, благодаря чему закрывается путь
к познанию более глубокой сущности предмета»,
во-вторых, будто «формальную дефиницию... диалектическая
логика рассматривает как нечто необходимое, но
недостаточное, ибо она является лишь первой ступенью, первым
подходом к правильному, подлинно научному определению».
Выходит у Вас, что, согласно данным утверждениям,
дефиниция — это категория формальной логики, причем
все дефиниции страдают большим недостатком, но что
есть другого рода определения, которые нельзя считать
дефинициями и которые имеют уже большую ценность.
Правильно ли такое Ваше мнение? Конечно, нет. В самом
деле, встав на такую точку зрения, мы придем, если будем
последовательны, к признанию того, что определение
жизни Ф. Энгельсом не является подлинно научным (ведь это
определение, по словам самого Энгельса, есть дифиниция),
чего не станет, однако, утверждать ни один марксист, в
том числе, думается нам, и автор, с которым мы ведем
сейчас дискуссию.
Автор. Вы странно рассуждаете. Когда я говорю, что
для поставленной мною задачи подсчета числа отношений
понятий достаточно ограничиться сферой объемной
логики, Вы заявляете, что всю формальную логику я свожу
лишь к количественной. Когда я пишу, что формальная
410

дефиниция недостаточна, а Вы это только что
процитировали из моей книги, Вы приписываете мне отрицательное
отношение ко всякой дефиниции, а потом с победным
видом требуете от меня ответа, признаю ли я энгельсовское
определение жизни или нет. Но я говорил и повторяю еще
и еще раз, что несостоятельными, с научной точки зрения,
или лучше сказать недостаточными, являются именно
формальные дефиниции, которые не раскрывают существа
определяемого понятия, а оставляют нашу мысль на
поверхности явлений и заставляют ее вращаться в одном и
том же круге, как говорят, вариться в собственном соку.
Развитие науки требует в настоящее время уточнения
и энгельсовского определения жизни в соответствии с тем,
что дает в настоящее время современная наука, в том
числе молекулярная биология, физико-химическая генетика,
биокибернетика и другие науки. Так что Ваше столь
категорическое заявление, что ни один марксист не должен
отказываться от определения Энгельса, по меньшей мере
неудачно. Может быть, это получилось у Вас потому, что
Вы сами стоите на позициях формальной логики,
оперирующей фиксированными, готовыми понятиями и их
определениями, а кажется Вам, что рассуждаете Вы
диалектически.
Третий критик. Но вы ускользнули от ответа на вопрос
о Вашем делении определений понятий на две группы:
формальные и диалектические. Между прочим, у Ф.
Энгельса даже намека никакого нет на разделение
определений понятий на формальнологические и диалектические.
Речь у него идет о всяких определениях вообще, о которых
нужно сказать, что их совершенно недостаточно для
уяснения существа вопроса, чтобы знать предмет во всех его
связях и отношениях на всех ступенях его развития.
Смысл ленинского выражения «определения — не
дефиниции» в Вашей интерпретации таков, что, по Ленину, как
это Вы пытаетесь тщетно доказать, дефиниции — это
формальнологический, ненаучный, поверхностный подход к
определению.
Автор. Мне очень трудно с Вами спорить, так как Вы
все время подменяете понятия и приписываете мне то,
чего я не говорил, илп же критикуете у меня то, что
высказывали Энгельс п Ленин, но делаете это так, словно Вы
защищаете их от меня. Вы заявляете, например, что
Энгельс, а из дальнейшего у Вас получается, что и Ленин
15* 411

никогда не делили определения понятий на формальные и
содержательные (диалектические). Вы, конечно, знаете
работу Ленина «Еще раз о профсоюзах...», где как раз
Ленин отвечает прямо па этот вопрос. Хотя это место
хорошо известно всем, но мне придется его еще раз Вам
напомнить, потому что Вам «удается» его забыть в тот
момент, когда о нем заходит речь.
Ленин указывает на то, что логика формальная,
которой ограничиваются в школах, берет формальные
определения, руководствуясь тем, что паиболее обычно или что
чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим.
Если при этом берутся два или более различных определения
и соединяются вместе совершенно случайно, то мы
получаем эклектическое определение, указывающее на разные
стороны предмета и только. Такова оценка, данная
Лениным, и вся она построена на противопоставлении
формальных (в том числе и эклектических) определений
диалектическим. Ибо вслед за сказанным Ленин прямо переходит к
тому, чтобы показать отличие диалектической логики от
формальной по данному вопросу. Он пишет со всей
резкостью, что логика диалектическая требует того, чтобы мы
шли дальше. Дальше — чего? Формальных,
поверхностных, недостаточных определений. Вы же, пользуясь тем,
что всякое определение действительно недостаточно,
пытаетесь стереть различие между формальным и
диалектическим определением, да еще прячетесь за высказывание
Ленина, искажая ленинскую мысль в самой ее основе.
Третий критик. Но ведь и вы подменили вопрос об
определении жизни Энгельсом вопросом о том, что это
определение требует сегодня уточнения, исходя из данных
современной науки. Я же говорил о другом: каково оно, с
Вашей точки зрения,— формальное или диалектическое?
А Вы на этот вопрос не ответили.
Автор. Когда раскрывается существенный признак
определяемого понятия приемами и способами
диалектической логики, а это мы видим у Энгельса, то такое
определение (или, если хотите, такую дефиницию) нельзя
причислить к формальным. Формальное определение, как
известно и как это подчеркивал Ленин (я об этом только что
говорил), может оказаться весьма поверхностным,
бессодержательным, лишенпьш познавательного значения и
т. д., но в двух отношениях оно может и должно
рассматриваться как необходимая предпосылка, как пропедевтика
412

по отношению к научному, содержательному определению.
Во-первых, оно дает возможность, не проникая еще в глубь
определяемого предмета (и понятия), очертить его внеш-
пий круг, отделить его от связанных с ним предметов
(понятий), дабы получить возможность для его дальнейшего
анализа. Во-вторых, оно несет в себе те общеобязательные
формальные правила, которые при проведении операции
определения понятий должны соблюдаться всеми, в том
числе и диалектически мыслящими учеными. Только в
особых случаях эти правила могут быть и должны быть
«нарушены», а именно в тех случаях, когда они уже не дают
возможности двигаться мысли дальше, к раскяытию
подлинного содержания определяемого понятия. В этих
особых случаях, а о них я говорил раньше, строгое соблюдение
чисто формальных правил, несмотря ни на что, может
только затруднить, но не облегчить решение более сложных
логических задач, встающих перед наукой. Но, как мне
кажется, мы слишком увлеклись, отклонились от темы нашей
дискуссии, занявшись рассмотрением вопроса о терминах.
Не знаю, стоит ли нам дальше продолжать дискуссию в том
же направлении? Не пора ли нам перейти к главному
пункту спора — к воптюсу о соотношении между объемом и
содержанием понятий, развивающихся и фиксированных?
2. Дискуссия о соотношении между объемом
и содержанием развивающегося
и фиксированного понятий
Второй критик. Позвольте мне продолжить свою мысль.
В статье «О содержании и объеме изменяющегося
понятия» Вы разбираете проблему изменения содержания и
объема понятия химического элемента. Соглашаясь с
Вами во многих теоретических вопросах, затронутых в этой
статье, мы считаем необходимым обсудить вопрос, который,
как нам кажется, освещен в ней недостаточно глубоко. Вы
как будто утверждаете, что в формальпой логике имеется
положение об обратно пропорциональной зависимости
между содержанием и объемом понятия, тогда как в
диалектической логике правильным будет положение о прямой
зависимости между ними. Вы утверждаете, что изменение
понятия основано на том, что углубление его содержания
413

вызывает расширение объема и, наоборот, расширение
объема вызывает углубление содержания, причем
считаете это главным в развитии понятий.
Первый критик. Надо говорить не обратно
пропорциональное, а обратное отношение между объемом и
содержанием понятия. Нельзя же сказать так, что, например,
увеличив объем в два раза, мы тем самым уменьшим в два
раза содержание.
Автор. Мне помнится, что я не употреблял выражения
«обратно пропорциональное», а говорил именно об
обратном отношении в данном случае.
Второй критик. Я на это обстоятельство не обратил
внимания, оно мне показалось несущественным. Но готов
принять Ваши замечания к сведению. Теперь я вернусь к
своим критическим замечаниям в адрес автора, которые
касались его двоякого понимания термина «углубление
содержания понятия». Не подлежит, конечно, сомнению,
что открытие новых элементов (то, что автор именует
расширением объема понятия «элемент») может повлиять на
изменение содержания понятия. Об этом свидетельствует
хотя бы уже упоминавшееся в нашей дискуссии открытие
радиоактивных элементов. Нельзя оспаривать и тот факт,
что развитие содержания понятия может вызвать открытие
новых элементов. Предсказание Менделеевым . открытия
новых элемептов подтверждает это. Но развитие содержания
понятия может происходить и без изменения его объема,
а лишь вследствие раскрытия новых отношений и свойств
у ранее уже известных элементов. Это, естественно, не
укладывается в то, что мы понимаем под расширением
объема.
Автор. Само собой понятно, что поскольку развитие
знаний (понятий) идет «от содержания к содержанию» (о
чем я и писал), то существенно, что не всегда и не сразу
изменение содержания влечет за собой изменение объема
знания (понятия). Не всякое новое свойство
автоматически сразу влечет за своим открытием расширение объема
знания (понятия) в смысле открытия новых
представителей изучаемого объекта, неизвестных до тех пор. Но ведь
в какой-то степени увеличение числа познанных свойств
предмета (соответственно увеличение числа признаков
понятия) можно трактовать (если подходить к нему с
чисто количественной стороны, конечно) как расширение в
данном пункте объема наших знаний о данном предмете,
414

Тогда проникновение нашего познания в глубь объекта
может быть представлено и как углубление (в
качественном отношении) содержания знания об объекте (его
понятия), и одновременно как расширение объема этих же
знаний о нем (его понятия). Во всяком случае
«механизм» взаимодействия между объемом и содержанием
развивающегося понятия (знания) и установление между
ними прямой (а не обратной!) зависимости допускают,
как мне кажется, много различных вариаций. Поэтому,
например, движение познания от «содержания к
содержанию», без сопутствующего изменения объема в
смысле открытия новых объектов, вовсе не следует
трактовать как опровержение или подрыв общего положения
диалектической логики, гласящего, что развитие знания
(понятия) идет в сторону одновременного углубления его
по содержанию и расширения его по объему.
Второй критик. Мне все же кажется, что анализ
развития понятия требует от нас прежде всего не анализа
отношений между объемом и содержанием понятия, а
анализа отношений между явлением и сущностью, причем
расширение объема понятия может быть одновременно
внешним проявлением перехода — в процессе развития
познания — к сущности более глубокого порядка. Например,
такой сущностью более глубокого порядка по отношению к
периодическому закону является открытая в XX в.
зависимость между свойствами элементов и закономерностями
строения атома и в особенности заряда ядра.
Автор. Одно другого не исключает, а, наоборот,
предполагает. Я поставил задачу рассмотреть
взаимоотношение между содержанием и объемом развивающегося,
изменяющегося понятия (знания) на конкретном примере
эволюции понятия химического элемента. По-моему, это
было вполне закономерно. Вы собираетесь изучить тот же
процесс научного развития с несколько другой стороны, и
это тоже вполне допустимо. Но Вы берете тот же вопрос
с другой его стороны, а потому надо задуматься, означает
ли Ваш выбор запрещение или неправомерность
рассмотрения этого же вопроса с той его стороны, которую
выбрал я? Судя по Вашей реплике, можно заниматься либо
рассмотрением соотношения между объемом и
содержанием понятия, либо — между явлением и сущностью. Но
почему Вы так полагаете? Ведь это — различные стороны
вопроса, и, занявшись одной из них, Вы отнюдь этим не
415

исключаете возможность и даже необходимость заняться
другой. Что же касается специально того, что Вы говорите
о переходе от сущности одного порядка к сущности
другого, более глубокого, порядка при развитии понятия
элемента, все это, конечно, верно. Но об этом как раз в тех
моих работах, которые Вы сейчас критикуете, сказано
так много и так подробно, что Вам, несомненно, должно
быть ясно, что углубление содержания понятия элемента
у меня дается именно в плане перехода от явлений к
сущности и от менее глубокой сущности к более глубокой.
При этом я задался целью выяснить, каким способом это
углубление в сущность, а значит и в содержание
изучаемого (и определяемого) предмета связано с расширением
объема его понятия (в смысле количественной стороны
наших знаний о нем). Ваши замечания не поколебали
меня в том, что выбор этой темы был сделан мною
правильно, а только укрепили в этом.
Первый критик. Я считаю, что объем понятия есть
нечто экстенсивное, указывающее просто на множество
разных предметов или множество разных состояний одного
и того же предмета. В противовес объему понятия
содержание есть нечто интенсивное, связанное с самими
признаками одного и того же предмета. А экстенсивное и
интенсивное, как хорошо известно, суть взаимоотрицающие
противоположности. Объем характеризует предметы с
количественной стороны; содержание, напротив,
характеризует качество предметов, их внутреннее своеобразие.
Противоположность объема и содержания как
противоположность «количества» и «качества» (в этом их
понимании) очевидна, и она раскрывается в известном
формальнологическом законе обратного их соотношения. Правда,
эта зависимость чисто количественная, ибо не выходит
за пределы формального соотношения объема и
содержания понятий. Однако это не мешает тому, что в ней
отчетливо выражаются противоречие объема и содержания,
возрастают одного при убывании другого и наоборот.
Отмеченное обратное отношение имеет всеобщее
значение, оно действует всюду, где есть объем и содержание,
и, несмотря на свой элементарный характер, объективно
свидетельствует о диалектике понятия, хотя субъективно
это не всегда и не всеми осознается.
Второй критик. Вы делаете очередное смешение
формальной логики с диалектикой. По Вашему утверждению,
416

закон обратного отношения объема и содержания
выражает собой существо закона единства и борьбы
противоположностей и, следовательно, сам является
диалектическим законом мышления. Автор, на мой взгляд, прав в
этом вопросе, а Вы посвящаете немало усилий критике
его правильной точки зрения. У Вас же получается так,
что, охарактеризовав объем и содержание понятий как
противоположности, можно затем говорить о конкретном
диалектическом тождестве этих противоположностей, об
их взаимопереходе друг в друга. На самом же деле
диалектического тождества и взаимоперехода
противоположностей объема и содержания понятий нет в
рамках связей, очерченных законом обратного их отношения.
Скажите, как Вы понимаете, что обратное отношение
имеет всеобщее значение, о чем Вы только что заявили?
Первый критик. Выслушайте мою аргументацию до
конца. Когда говорят об обратной зависимости между
объемом и содержанием, то имеют в виду такой
логический ряд, в котором понятия соотносятся по типу «вид —
род». Только в пределах подобного логического ряда
имеет смысл говорить об обратном отношении между объемом
и содержанием понятий. Если данного отношения, т. е.
отношения вида и рода, индивида и вида, словом, менее
общего и более общего, нет, беспредметно говорить об об-
ратной зависимости между ними.
Второй критик и автор. Так почему же Вы заявляете,
будто это соотношение имеет всеобщее значение, если
оно, по Вашим же словам, так сильно ограничено и
проявляется лишь в строго определенных, частных случаях?
Первый критик. Я полагаю, что оно является
всеобщим для отмеченных мною случаев, я это только и имел
в виду. Но суть моего возражения автору не в этом
прежде всего. Пока это только предварительные замечания для
того, чтобы получить возможность раскритиковать всю
его концепцию о соотношении объема и содержания
изменяющегося понятия. Тезис об обратной зависимости
объема и содержания понятия иногда подвергается
сомнению и даже прямым нападкам. Некоторые философы
считают этот тезис неточным, во всяком случае не
всеобщим, поскольку, по их мнению, в мышлении имеются
такие факты, когда с увеличением содержания
увеличивается объем. При опровержении закона обратного
отношения обычно ссылаются на то, что данный закон применим
417

лишь к так называемым постоянным, неподвижным
понятиям, что же касается понятий изменяющихся, то для
них-де этот закон неприменим. Одно дело, рассуждают
они, когда перед нами неизменные понятия, например,
в силлогизме — здесь закон обратного отношения
полностью действует. Совсем другое дело, когда мы имеем
изменяющиеся отношения (например, биологический вид
и разновидность). Здесь-де закон обратного отношения
действовать не будет, отпошение тут прямое.
Автор. Что же, Вы полагаете, что оба закона —
обратного и прямого отношения — берутся в одном и том же
плане и применяются к одному и тому же ряду понятий
типа «вид — род»? Если так, то Вы глубоко
заблуждаетесь. В диалектической логике речь идет о соотношении
не разных понятий, а разных степеней развития одного
и того же понятия: его собственный объем и его
собственное содержание увеличиваются, изменяются,
углубляются от одного этапа его развития к другому, следующему
за ним. Поэтому смешно говорить, что у развивающихся
понятий, если взять два из них, связанных отношением
«вид — род», отношение объема их и содержания не будут
следовать закону обратного отношения. Но только
обязательно оба понятия надо брать для этого остановленными,
т. е. на одном и том же уровне их развития. Иначе у нас
ничего не получится.
Первый критик. Я отвергаю в принципе деление
понятий на текучие и застывшие. Для всякого, кто мыслит
диалектически, должно быть очевидным, что деление
понятий на изменяющиеся и неизменные не выдерживает
критики, поскольку на деле изменяющимися являются
абсолютно все понятия, без какого бы то ни было
исключения. Допущение неподвижных понятий есть
метафизика. Следовательно, данный аргумент при опровержении
закона обратного отношения явно несостоятелен.
Автор. Дело вовсе не так ясно и не так просто, как
оно Вам рисуется, так что следовало бы высказывать
свои суждения более осторожно. Конечно, все понятия,
во всяком случае все научные понятия, изменчивы. Но не
все логики, в том числе и Вы сами, склонны
рассматривать их в движении, развитии и изменении. Формальная
логика дает возможность останавливать понятия,
фиксировать их, изучать в статичном состоянии, и это ее
прерогатива и вместе с тем ее достоинство, ее сильная сто-
418

рона. При этом отличие ее от метафизики в том, что
она покой понятий трактует как относительный, а
метафизика — как абсолютный. Тем не менее, несмотря на
это их различие, формальная логика совершенно не в
состоянии анализировать само движение понятий, их
развитие, их изменчивость. Она вступает в действие со всеми
своими правилами и «законами» только при том
обязательном условии, что понятия берутся вне пх развития я
движения, т. е. абстрактно. Само собой разумеется, что
это только прием, что реально остановленных понятий
не существует; и все же мысленная их «остановка», их
фиксация есть непременное условие применения законов
формальной логики. Ничего порочащего или
унижающего формальную логику в этом обстоятельстве, конечно,
нет, как нет ничего унизительного в том, что анатомия
изучает трупы, а физиология — живые тела. Каждому —
свое, и с этим приходится считаться всем, в том числе и
моим критикам, разумеется.
Первый критик. Я считаю Вашу статью «О
содержании и объеме изменяющегося понятия» требующей
обсуждения. Нетрудно усмотреть неточность, которую Вы
допускаете, критикуя закон обратного отношения объема
и содержания понятия. Я уже высказал свое мнение
относительно того, откуда проистекает эта неточность: Вы
трактуете объем и содержание понятия как широту и
глубину наших знаний об объекте, а не как объем и
содержание самого объекта, независимо от степени
его познания нами. Отвергаемый Вами закон обратного
отношения верен и всеобщ, а Ваш закон прямого
отношения по меньшей мере спорен. Мы видим, что закон
обратной зависимости между объемом и содержанием понятия,
несмотря на различные направленные против него атаки,
сохраняет свою полную силу, действует неизменно. Он
проявляется всюду, где имеется отношение индивида и
вида, вида и рода, индивида и рода. И нельзя считать,
будто с точки зрения формальной логики этот закон
является правильным, а с точки зрения диалектической —
неправильным. Закон обратной зависимости правилен с
любой точки зрения, хотя и выступает предметом
исследования формальной логики, а не логики диалектической.
Автор. Ловлю Вас на слове. Если названный Вами
закон составляет предмет формальной логики, то значит ли
это, что с Вашей точки зрения весь круг вопросов, связан-
419

ный с отношением между объемом и содержанием
понятий, составляет целиком монополию одной лишь
формальной логики, а диалектическая логика вообще не имеет
никакого своего отношения к данному кругу вопросов?
Иначе говоря, никакие отношения между объемом и
содержанием понятия не выступают предметом ее
исследования, а выступают лишь предметом исследования
одной формальной логики?
Первый критик. Я уже сказал, что диалектика
взаимоотношений между объемом и содержанием понятия
представлена законом обратного их отношения; никакого
другого закона, якобы диалектико-логического в части
иного их отношения, не существует. Закон обратного
отношения важен потому, что выражает одну из сторон
противоречивости понятия, весьма важную для раскрытия
его внутренней противоречивости. Другая сторона
противоречия объема и содержания понятия состоит в их
органическом единстве. Объем и содержание понятия
настолько органически связаны между собой, что если бы
мы попытались определить каждое из них изолированно
друг от друга, у нас ничего не вышло бы. Поэтому
правильнее было бы говорить не об объеме и содержании
понятия, а об объеме содержания и о содержании объема.
Автор. Но ведь Вы же сами все время говорили, что
объемом и содержанием обладает само понятие, а теперь
оно у Вас куда-то исчезло. Это все равно, как если бы мы
сказали, что качество и количество принадлежат не
предмету, а друг другу: качество — количеству, а
количество — качеству. Для того чтобы подчеркнуть связь и
нераздельность той и другой категории, вовсе не требуется
их растворять одну в другой, как это у Вас получается
в конце концов. Но, впрочем, не это самое уязвимое место
в Ваших рассуждениях. Вы все время твердите, будто
кто-то нападает на закон обратной зависимости объема и
содержания понятия и хочет его заменить каким-то
другим законом прямой зависимости между ними. Но это
Ваша собственная выдумка. Никто от имени
диалектической логики и не думает покушаться па закон об обратной
их. зависимости; но те, кого Вы имеете в виду, считают,
что этот закон не всеобщ, а строго ограничен
определенными условиями. Но это вынуждены признать и Вы. Зна-
4111, и Вы ведете атаку на этот закон?
420

Первый критик. Нет, я его от Вас защищаю.
Автор. Зачем защищать то, что не подвергается
нападкам? А вот Ваша позиция состоит в том, что подлинный
закон прямого отношения между объемом и содержанием
развивающегося понятия именно Вы подвергаете
нападкам, очевидно, не понимая его смысла п значения. Вам
кажется, по-видимому, что самый факт признания такого
закона есть уже нападение на закон обратного
отношения, а значит и на формальную логику. Раз существует
и призпается какой-то еще другой закон, касающийся
объема и содержания понятия, значит, рассуждаете Вы,
формальнологический закон обратного отношения не
есть всеобщий. А так как все понятия развиваются, а
законом развивающихся понятий служит не закон
обратного, а другой закон — прямого отношения, значит,
формальнологический закон вообще выбрасывается из
научного обихода. Отсюда вывод: чтобы сохранить этот закон,
надо объявить его единственным, связывающим объем
понятия с его содержанием, и распространить этот закон
на все понятия, значит на развивающиеся как
единственно существующие. Но так рассуждаете Вы, а не те, на
кого Вы нападаете. На деле же вместо никому не
нужной защиты от воображаемых противников закона
обратной зависимости у Вас налицо ничем не оправданная
агрессия против закона прямой зависимости, а в силу этого
и против диалектической логики. Если сказать
откровенно, Ваша позиция по данному вопросу есть повторение
давно известной попытки подменить диалектическую
логику формальной, объявив приемы и операции,
проводимые формальной логикой, диалектическими.
Первый критик. Но я же признаю развивающиеся
понятия, и только их, и никаких неизменных! Значит, на
каких же позициях я стою?
Автор. Никакого признания на деле развития и
движения понятий у Вас нет. Вы просто на словах это
заявили, а на деле применили к развитию и движению
понятий те приемы, которые как раз предполагают отвлечение
от этого их развития и движения, рассмотрение их
относительно неподвижными, фиксированными.
Первый критик. Это — неправда. Я показал, как
переходят взаимно объем и содержание понятий,
выражающих отношение «вид — род».
Автор. Но это-то как раз и свидетельствует о Вашем
421

способе рассмотрения понятий, о Вашем подходе к ним,
о Вашем понимании самого термина «движение»,
«развитие» в применении к понятиям. Ведь никакого движения
понятий у Вас не получается, когда Вы чисто статически
(и только так) сопоставляете в ряд понятия, согласно их
большей или меньшей общности, в формальнологическом
понимании этой общности. У Вас в руках получается
старое, давным-давно известное «древо Порфирия», которым
оперирует любой формальный логик в школьном курсе
логики. Дальше этого Вы и не идете. Вы сопоставляете в этом
ряду два смежных между собой понятия, которые взяты
и присутствуют здесь как готовые, данные,
фиксированные. Так как с точки зрения формальной логики
различие между родовым (более общим) и видовым (менее
общим) понятиями состоит, во-первых, в том, что у первого
в его содержании отсутствует по меньшей мере один из
тех признаков, которые входят в состав признаков
второго понятия, то формальная логика (а Вы за нею вслед)
утверждает, что содержание более общего понятия беднее
(минимум на один признак) по сравнению с менее общим
понятием. Во-вторых, при таком чисто внешнем
сопоставлении понятий, готовых, не трактуемых отнюдь как
движущиеся, а как данные, фиксированные, обнаруживается,
что объем более общего понятия, как правило, шире, чем
объем менее общего понятия. Это понимается в смысле
числа объектов, охватываемых данными двумя
понятиями: в первом случае их больше, чем во втором. Но может
случиться и так, что объем в обоих случаях один и тот же,
если данный род представлен только одним-единственным
видом.
И вот эту элементарную, школьно-азбучную
логическую операцию, производимую над понятиями, взятыми как
фиксированные (ибо в противном случае, при изменении
понятий, когда неизбежно меняются их объем и
содержание, такого обратного отношения между ними Вы не
обнаружили бы), Вы и считаете взаимопереходом сторон
понятия, следовательно, их движением, их развитием,
совершающимся под действием борьбы и единства
противоположностей. Безусловно, в этом пункте прав второй
критик, возражавший здесь Вам.
Первый критик. Но я же перехожу от менее общего
понятия к более общему в моем ряду понятий, связанных
отношением «вид —род». Значит, мысль двигается, а с нею
422

и понятия. Зачем же Вы так настойчиво хотите навязать
мне оперирование неподвижными понятиями,
существование которых я с порога отрицаю. Нет никаких
неподвижных понятий! Это — метафизика. А Вы стремитесь ее
приписать мне, а потом легко ее опровергаете. Я протестую
против такого приема полемики!
Автор. Давайте лучше разберемся подробнее в
существе нашего спора. Согласитесь, что хотя реально
существуют только текучие, развивающиеся, движущиеся понятия
(ибо они резюмируют наши знания о предмете, данные
науки о нем, а знания и наука непрестанно развиваются),
однако мы можем абстрагироваться до известных пределов
от этого движения понятий и брать их как относительно
неподвижные. Относительно, а не абсолютно, как делает
метафизика. В признании относительности покоя,
неподвижности никакой метафизики нет, и никто ее Вам не
собирается приписывать. Поэтому Ваш протест по меньшей
мере преждевремен.
Все формальнологические операции построены на
таком абстрагировании от движения понятий, и это дает,
повторяю, огромную познавательную силу формальной
логике как пропедевтике научного мышления. Другими
словами, в рамках формальной логики понятия трактуются,
рассматриваются как неподвижные, поскольку это
позволяет, допускает прерывать совершающееся с ними
движение. Возьмем три понятия, состоящие в отношении
«род — вид» : химический элемент — металл — щелочной
металл.
С точки зрения формальной логики совершенно
безразлично, на каком уровне развития химии мы берем это
отношение, лишь бы для всех трех названных понятий
этот уровень был бы одним и тем же, т. е. одинаковым.
Объясняется это безразличие к развитию знаний (понятий)
тем, что увеличение объема или содержания всех трех
понятий в данном случае и при данном подходе к ним не
может ни при каких обстоятельствах повлиять на
характер или тип взаимоотношения между самими понятиями,
когда они рассматриваются в рамках формальной логики.
Допустим, например, что после того, как были открыты
первые щелочные металлы (натрий и калий),
совершилось открытие еще одного щелочного металла (лития).
Ну, и что ж? Объем понятия щелочных металлов возрос
на единицу, но ровно на эту же единицу возрос и объем
423

понятия металла, и на единицу же возрос автоматически
объем понятия элемента. А раз одна и та же единица
оказалась представленной во всех трех случаях, то ее можно
элиминировать: ведь она ни на ноту не нарушила всего
соотношения между объемом и содержанием трех наших
понятий, а не нарушила потому, что эти понятия связаны
отношением «вид —род». А формальную логику не
интересует соотношение между объемом и содержанием
одного и того же понятия, движущегося во времени и
переходящего от одной ступени своего развития на другую,— это
вовсе не ее дело заниматься подобными проблемами;
интересует ее только чисто внешнее формальпое отношение
между объемом и содержанием разных понятий, взятых
на любом, но одном и том же уровне их развития и
находящихся между собой в отношении «вид — род».
Только в этом единственном случае расширение
объема видового понятия не может сказаться на раз
установленном отношении между понятиями и не может даже
быть обнаружено при таком подходе, потому что будет
присутствовать в одинаковой мере во всем ряду понятий.
Так обстоит дело с объемом понятия. Что же касается
содержания понятий, то и здесь развитие науки, знания
(понятия) может быть легко и автоматически
элиминировано в рамках формальнологического рассмотрения понятий.
Тут возможны два случая.
В первом случае вновь открытый признак изучаемого
предмета (понятия), нося существенный характер,
входит в число не только видовых, но и родовых признаков.
Тогда он столь же легко элиминируется, как и в
предыдущем случае, когда литий одновременно и совершенно
одинаковым образом увеличил объем и щелочных металлов,
п металлов вообще, и всех химических элементов в целом.
Во втором случае вновь открытый признак является
только видовым (или даже только индивидуальным), и
тогда он отбрасывается вместе с остальными
индивидуальными или видовыми признаками при «переходе» к
родовому понятию. Например, случай тех же щелочных
металлов: сейчас же после создания спектрального анализа
в 1860 г. были открыты с его помощью два новых щелочных
металла — рубидий и цезий. Опи были так названы потому,
что первый давал уникальную рубиново-красную линию в
своем спектре, а второй — небесно-голубую, в отличие от
желтой линии у натрия и фиолетовой у калия. Но эти
424

новые признаки отдельных представителей (ранее
неизвестных) щелочпых металлов не вошли автоматически в
число видовых их призпаков. Они были сугубо
уникальными, индивидуальными и элиминировались, согласно
требованиям и правилам формальной логики, автоматически
при сопоставлении всех щелочных металлов между собой
с целью выделения только тех признаков, которые
являются общими у них у всех — видовыми. Точно так же,
когда были открыты первые щелочные металлы,
показавшие, что существуют металлы с исключительной
химической активностью, то их признак активности был
автоматически элиминирован при «переходе» к общему
(родовому) понятию металла как отсутствующему у ранее
известных металлов.
В итоге подобных открытий лишь увеличивается
число отбрасываемых признаков у индивидов (при
образовании видового понятия) или у вида (при образовании
родового понятия), и никакого влияния это обстоятельство
ровным счетом не оказывает на все соотношение между
объемом и содержанием сопоставленных понятий, чем
только и занимается фор?у1альная логика. В этом-то и
заключается вся суть дела.
Теперь, я надеюсь, Вам стало понятно, почему все
Ваши рассуждения ровным счетом не имеют никакого
отношения к вопросу о движении и развитии понятий
(знаний)? Ведь все они исходят как из обязательной
предпосылки из такого рассмотрения понятий, из такого подхода
к ним, когда их можно представлять себе не как
развивающиеся, а как стоящие неподвижно на каком-то (все равно
каком именно) уровне своего развития.
Теперь можно понять Ваше утверждение, что
правильно установленные объем и содержание понятия
совершенно не зависят от того, сколько наличных
предметов и их признаков можно подвести под это понятие в
каждый данный момент. Как видно, под «правильностью»
здесь следует понимать формальнологическую
правильность, так как только в этом случае отношения между
объемом и содержанием понятий остаются неизменными, не
зависящими, как Вы выражаетесь сами, от того, сколько
наличных, т. е. известных, предметов или их признаков
могут быть подведены под эти понятия в каждый данный
момент, следовательно, независимо от времени, независимо
от их развития.
425

Вам показалось, что Вы нашли объективный критерии
определения содержания и объема понятий в смысле их
независимости от знания человеком (их «наличности»),
а на поверку выяснилось, что вместо объективности у Вас
простая условность: рассматривать надо понятия лишь в
рамках формальной логики и ее правил (законов), и тогда
само собой, автоматически, установится независимость
понятий с их объемом и содержанием от их движения и
развития, иначе говоря, их неизменность, их постоянство
в каждый данный момент. А Вы этого у себя даже не
заметили.
Первый критик. Но я же признаю движение понятии!
Автор. Конечно, Вы не отрицаете движения понятий
(знаний), но это их движепие Вы неправильно себе
представляете. Вы утверждаете, что у Вас понятия тоже
движутся, поскольку совершаются переходы (и даже, как
это типично для диалектики, взаимопереходы) между
объемом и содержанием понятий. Но ведь это — простая
уловка, самообман: понятия, вообще говоря, движутся, но
тут у Вас они разглядываются только через призму их
неподвижности. Какая же цена Вашему словесному
признанию их движения? Только та, что тем самым Вы
отгородились (и это хорошо, разумеется) от метафизики, но
на позиции диалектической логики Вы, конечно, в
результате этого признания еще не встали. Вы стоите целиком
на позициях формальной логики, но только употребляете
диалектическую терминологию.
Первый критик. Но ведь в пределах ряда понятий у
меня совершаются движение и переходы, даже именно
взаимопереходы!
Автор. Переходы — да, но — чего? Вы думаете,
понятий или присущих им сторон — объема и содержания?
Но, как я Вам это доказал, ни то, ни другое, ни третье
само по себе у Вас не движется, а остается раз навсегда
данным, неизменным по отношению к процессу
отвлечения от любого изменения знания (понятия). Движется
лишь Ваша собственная мысль, переходя от одного
понятия к другому или от одной его стороны к другой. Это
Вы двигаетесь по неподвижной лестнице, а Вам кажется,
что Вы попали на эскалатор. Если Вы перейдете с одной
каменной ступеньки па другую, Вы, конечно,
обнаружите какие-то различия, но эти различия будут абстрактно
неподвижными, хотя и будут казаться Вам текучими. А
426

как в таком случае Вы отнесетесь к действительно
текучим, развива <ощимся понятиям, взятым со стороны их
движения, развития?
Естественно, что поскольку неподвижные понятия Вы
приняли за движущиеся (или, если хотите,
фиксированный относительный их покой — за их движение), то
подлинное движение понятий Вам покажется, с этой точки
зрения, чем-то искусственно придуманным. Вот Вы и
начинаете нападать на закон диалектической логики о
прямой зависимости между объемом и содержанием понятия,
рассмотренного со стороны его изменения, его движения,
его развития. Нападки идут, таким образом, не на закон
обратной зависимости, а на закон прямой зависимости,
причем Вам и тут кажется, что Вы только защищаете
закон обратного отношения, тогда как Вы нападаете на
закон прямого отношения между объемом и содержанием
изменяющегося понятия, которого Вы просто не поняли
и не в состоянии будете понять, пока останетесь в рамках
формальной логики.
Между тем вопрос стоит так: имеется ли у
движущегося, развивающегося знания (понятия) определенная
тенденция в изменении его объема и его содержания? А
если имеется, то как связана, как взаимодействует
тенденция в изменении объема знания (понятия) с
тенденцией в изменении его содержания? Вся история науки,
всего человеческого познания свидетельствует о том, что
такая тенденция есть и она действует на любом отрезке
исторического пути развития знания (понятия). Эта
тенденция выражена в том, что по своему объему (как бы
его ни определять) знания (понятия) растут,
расширяются, а по своему содержанию (тоже, как бы его ни
определять) они углубляются, обогащаются,
конкретизируются. Связь же между обеими тенденциями такова, что
рост (расширение) объема влечет за собой углубление
содержания знания (понятия), а углубление содержания
при известных условиях влечет за собой расширение
объема знания (понятия).
В итоге, как я уже повторял несколько раз, развитие,
движение знания (понятия) происходит в порядке
движения «от содержания к содержанию». Но Вы, как это видно
из Вашей критики, отвергаете все это, видя в этом только
одно: подкоп под формальнологический закон обратного
отношения между объемом и содержанием понятий. Но
427

разве от того, что будет признан закон прямой
зависимости (в указанном смысле), закон обратной зависимости,
имеющий совершенно другой смысл, автоматически
отбрасывается и его надо от кого-то защищать? Ниоткуда
это не следует. Или разве от того, что признается закон
обратной зависимости, справедливый для весьма
ограниченных условий, надо запретить всякие иные законы,
касающиеся отношения объема и содержания понятий,
хотя речь будет идти не о тех условиях, в каких действует
закон обратного отношения, а о совершенно других
условиях, при которых названный закон теряет смысл? Это
признаете и Вы сами, так как он применим не к объему
н содержанию одного и того понятия на различных
уровнях его развития, а к разным понятиям, причем только
таким, которые находятся в соотношении «вид — род».
Судя по Вашим рассуждениям, Вы считаете, что,
кроме закона формальной логики, не может быть никаких
иных законов, связывающих объем и содержание
понятий. Но ведь это явно неправильно. А Вы упрямо
настаиваете на том, неправильность чего ясна всякому
непредвзято мыслящему человеку. Где же тут логика? Где тут
диалектика, о которой Вы так много говорите?
Первый критик. Я-то эту логику и диалектику вижу
у себя, да видно не могу убедить Вас в том, что это —
действительно диалектика. Оставим поэтому на совести
каждого из нас оценку моей и Вашей позиций. Я только
хочу сказать, что порой зависимость между объемом и
содержанием понятия желают уточнить в том направлении,
что заявляют, будто эта зависимость в одно и то же время
и обратная и не обратная, т. е. предлагают своеобразное
«диалектическое» решение вопроса. Но никакой
диалектики здесь нет, конечно.
Второй критик. Нельзя не отметить некоторого
противоречия во взглядах моего коллеги — первого критика.
Непонятно, почему закон, выражающий противоречивую
природу понятий, не является предметом исследования
диалектической логики. Но, как видно из развернувшейся
дискуссии по данному поводу, весь вопрос поставлен в
форме «или—или»: диалектическая логика исходит из
признания либо прямого, либо обратного отношения
между объемом и содержанием понятия. Нам представляется,
что подобная постановка обедняет подход диалектики к
решению данной проблемы. Дело не должно сводиться к
428

тому, чтобы признать лишь одно из этих двух
утверждений. И вряд ли мы продвинемся вперед, просто совместив
их, сказав, что между объемом и содержанием существует
одновременно и прямое и обратное отношение.
Первый критик. Вот и я говорю то же самое.
Второй критик. Вы говорите так потому, что
отрицаете прямое отношение и признаете только обратное, а я —
потому, что считаю недостаточным простое соединение
двух количественных положений, исключающих одно
другое. Диалектика дает другое понимание понятия, выделяя
в нем главное — отражение всеобщей природы предмета.
В связи с этим она дает иное истолкование объема и
содержания понятий, не количественное. Когда же мы
пытаемся определить прямое или обратное отношение между
объемом и содержанием, то неизбежно в связи с этим
переходим к чисто количественному представлению об
объеме и содержании в понятии. Тогда в любом случае —
признаем ли мы это отношение прямым или обратным — наш
взгляд будет ограничен количественным подходом к
содержанию и объему понятия, а потому то и другое будут
выступать односторонними определениями. Диалектика
ставит вопрос о развитии понятия, а в связи с этим об
изменении его содержания не только по количеству, но и по
качеству. При этом нельзя пройти мимо того факта, что
отношения между объемом и содержанием
развивающихся понятий сложпы и многообразны, изменение
содержания может самым различным образом влиять на его объем.
Автор. Последнее, конечно, вероятно, но речь идет не
об этом, а о вполне конкретном вопросе. Вы же, ставя
более широкий вопрос, уклоняетесь от ответа на тот,
который поставлен в ходе нашей дискуссии: как, в каком
направлении развиваются понятия — в направлении ли
того, что объем и содержание знаний растут,
увеличиваются, углубляются одновременно и во взаимодействии
между собой (каким бы сложным и многообразным ни было
это их взаимодействие), или же так, что изменение
одного из них (скажем, объема) влечет за собой изменение
другого (содержания) в противоположном направлении?
Вот как поставлен вопрос, и так как он поставлен
предельно четко, на него нельзя дать уклончивый ответ. На
поставленный вопрос можно дать один из трех следующих
ответов: 1) тенденция развития (изменения) одинакова у
объема и содержания и носит поступательный характер;
429

поэтому зависимость между объемом и содержанием
прямая; 2) тенденция такова, что если у содержания она
направлена в одну сторону, то у объема — в
противоположную, откуда следует, что зависимость между ними
обратная; 3) одновременно действуют и совмещаются оба случая.
Вы и Ваш коллега, первый критик, по разным
соображениям, отвергли третий ответ, поэтому остаются два и
только два ответа, п из них надо выбирать. Вы не хотите
этого делать и пытаетесь оправдать свое нежелание тем,
что вопрос поставлен неверно, чисто количественно. Но,
позвольте Вам заметить, что чисто количественная его
постановка присуща только одной формальной логике: для
нее объем понятия — число предметов, охватываемых
данным понятием, а содержание — число признаков,
входящих в его состав.
С этой точки зрения действительно все дело в том, что
происходит только уменьшение или увеличение как в
случае объема, так и в случае содержания. Но в
диалектической логике дело обстоит иначе. Вы, конечно, не станете
отрицать, что количественный момент сам по себе не чужд
ей, но только в его связи и единстве с качественным
моментом. А так это и мыслится, когда говорят, что объем
расширяется (здесь фигурирует количественный момент),
а содержание — углубляется (здесь уже представлен не
количественный или не только количественный, но
обязательно и качественный момент). Поэтому нельзя
уклониться от ответа посредством ссылки на то, что тут идет
речь, дескать, только о количестве, а надо учесть и
качественную сторону понятий (их содержание) : качественная
сторона здесь присутствует, она непременно учитывается
в диалектической логике. Но и без этого, даже если бы
учитывалась только одна количественная сторона, отказ
от ответа на поставленный вопрос не имеет оправдания.
Ведь речь идет не о том, что все дело с развитием понятия
сводится к прямому (или обратному) отношению между
объемом и содержанием его, а о том, какова тенденция
развития понятия как по его объему, так и по его
содержанию.
Этот вопрос и приобрел конкретную форму вопроса о
соотношении между объемом и содержанием
развивающегося понятия. Поэтому поставленный перед Вами вопрос
остается без ответа, и если Вы хотите участвовать в этой
дискуссии, ответьте на него прямо. Ведь Вы не отрицаете,
430

того, что свой ответ я дал не в форме голой декларации,
а на основе анализа истории эволюции химических
понятий?
Второй критик. Охотно готов признать, что Вы
развили свою мысль на конкретном естественнонаучном
материале.
Автор. Как мне кажется, и от Вас ждут не
формального ответа: да или нет, а конкретного анализа конкретного
историко-научного материала. Как мне кажется, наши
точки зрения довольно близки, чему я, конечно, очень рад.
Тем не менее интересно и поучительно поспорить именно
по тем вопросам, по которым мы с Вами расходимся.
Второй критик. Я хочу еще кое-что добавить к тому,
что уже говорил раньше. Мне кажется, что Ваши
соображения относительно объема и содержания понятия,
выдвинутые с позиции диалектической логики, ценпы и
интересны, в частности, в отношении закона формальной
логики об обратном соотношении между объемом и
содержанием понятий. Вы правильно обратили внимание на то,
что такое обратное соотношение между ними существует
не всегда, но лишь при строго определенных условиях.
Однако именно здесь я хотел бы высказать Вам два
критических замечания: при таком представлении о
процессе развития понятия, как идущем путем
одновременного углубления (по содержанию) и расширения (по
объему), Вы не обратили внимания на моменты абстракции
и обобщения, без участия которых невозможно достичь
глубины познания сущности предметов и явлений. Это —
во-первых. А во-вторых, возникают сомнения
относительно Вашей характеристики соотношения между
содержанием и объемом понятия элемента как специфического
выражения соотношения между качественной и
количественной его сторонами. Исходя из этого, Вы трактуете
изменение объема как вызываемое ростом запаса сведений,
а этот рост в свою очередь вызывает, по Вашим словам,
изменение в содержании понятия, которое совершается как
переход количественных изменений в качественные.
Такая постановка вопроса нуждается, как мне кажется,
в уточнении, так как у Вас, на мой взгляд, получилось
известное смещение между объемом и содержанием понятия:
ведь не все изменения, происходящие в содержании
понятия, носят характер изменения его качества, т. е.
коренного его изменения, коренной его ломки.
431

Автор. Пожалуй, тут Вы правы. Действительно, в
содержание понятий могут вноситься и такие уточнения и
поправки, которые не затрагивают его основ, например
уточнение численного значения какого-либо свойства. Мне
следовало бы это оговорить. Но так как я рассматриваю
содержание понятий не во всем его конкретном
выражении, но лишь в части определяющего признака, то под
качественным изменением содержания понятия, а тем
самым и всего понятия вообще, я подразумеваю смену
именно этого определяющего признака или же его
существенное преобразование. То и другое изменение названного
признака совершается как раз под воздействием
накопляющегося по своему объему нового фактического материала,
обобщаемого данным понятием.
Очевидно, что незначительное изменение какого-либо
свойства у отдельного элемента, например исправление
значения атомного веса у алюминия с 27,4 на 27,3,
произведенное Менделеевым, никак не может
рассматриваться как изменение качественного, т. е. коренного,
характера. Это означает, что количественные изменения могут
происходить и реально происходят не только в части
объема понятия, но и его содержания.
В связи с этим Вы могли бы поставить передо мной
вопрос, не могут ли происходить в части объема понятия
не только количественные, но и качественные изменения?
На это я ответил бы положительно. Я мог бы сослаться на
то, когда от нулевого объема (объект совсем неизвестен)
мы переходим к постепенному его наполнению за счет
вновь открываемых объектов. Между пустым и
наполненным, хотя бы отчасти, объемом существует такое же
качественное различие, как между незнанием и знанием, а
именно — полным незнанием и частичным, неполным
знанием.
Участник дискуссии. Я выскажу мысль, которая,
вероятно, покажется весьма еретической. Я полагаю, что
никакого так называемого закона обратного отношения между
объемом и содержанием понятий как некоего
всеобщего закона не существует. Научные понятия при
увеличении их содержания не делаются уже по своему объему,
так что на самом деле закон обратного отношения имеет
весьма ограниченное значение и становится ложным,
если его абсолютизировать.
Первый критик. А какие этому у Вас доказательства?
432

Участник дискуссии. А такие, что более общее понятие
содержит менее общее в качестве своего частного случая.
Так, если в математике мы переходим от уравнения
х2 + у2=1 к уравнению ax2+bx2 = l, то объем понятия,
связанного с этим уравнением, безусловно, увеличивается.
Однако не может быть и речи о том, что содержание
уменьшается, ибо выражаемый последним уравнением
класс конических сечений шире и второе уравнение
включает в себя первое.
Автор. Мне кажется, что тут вкралось недоразумение.
Ведь закон обратного отношения предполагает
обязательно соблюдение двух строго ограничительных условий: во-
первых, чтобы понятия рассматривались исключительно
с применением формальнологических, а не каких-либо
иных, в том числе и математических, приемов и операций,
а во-вторых, чтобы понятия были связаны отношением
«вид — род». В приведенном Вами примере нет ни того,
ни другого. Анализу подвергнуты не логические, а
математические отношения, причем первое уравнение ые
является родовым по отношению ко второму в
формальнологическом смысле, скорее, наоборот. Поэтому приведенный
пример не имеет никакого отношения к вопросу о законе
обратной зависимости между объемом и содержанием
понятия. Тут даже не о понятии идет речь, а о
математическом уравнении. Но, кстати сказать, в первом уравнении
параметры (коэффициенты) у х2 и у2 не отсутствуют,
а взяты равными каждый единице. Поэтому хотя с
первого взгляда второе уравнение кажется более частным (у
первого коэффициенты отсутствуют, а у второго они
равны а и &), но на поверку оказывается, что как раз
наоборот: во втором случае эти коэффициенты выступают как
более общие (а и &), а в первом — как более частные (как
равные единице). Отсюда «опровержение» на этом
примере закона обратного отношения между объемом и
содержанием понятия оказывается особенно уязвимым.
Участник дискуссии. Простите меня, но я бы хотел
развить свою точку зрения. В основе закона,
сформулированного логикой Пор-Рояля, лежит ошибочное предположение,
будто образование понятий при посредстве
абстрагирующей деятельности осуществляется таким образом, что мы
опускаем все больше и больше признаков понятия,
удерживая все более и более общие признаки. Однако неверно
утверждать, что в результате непрерывно совершающегося
433

абстрагирования наши понятия становятся все беднее
и беднее. При подобном понимании игнорируется
диалектическая взаимосвязь общего и особенного. В
действительности более глубокое познание общего способствует
лучшему постижению особенного. И это касается различных
отраслей знания. Понятие работы вначале относилось к
конкретной человеческой работе. Но оно не беднее, чем
первое понятие. Оно включает это понятие в качестве
частного случая, давая нам вместе с тем возможность
понять его лучше. Вы с этим согласны?
Автор. Вы, как мне кажется, правы в принципиальной
постановке вопроса, но приводимый Вами пример
неудачен: понятие «работа» в смысле труда и физическое
понятие «работа» лежат в совершенно различных плоскостях
и не включаются одно в другое. Тем не менее Ваша идея
о том, что расширение объема предполагает углубление
содержания и наоборот, т. е. предполагает существование
прямой зависимости между ними, совершенно верна.
Участник дискуссии. Да, я только хотел сказать, что
абстрагирующая деятельность заключается не в
отбрасывании признаков, а в превращении их в переменные (с
этой целью я и привел пример с двумя математическими
уравнениями). Но если так понимать абстрагирующую
деятельность, то закон, установленный логикой Пор-Рояля,
теряет свое значение, и трудно сказать с точностью, в
какой области он вообще имеет силу. Мне хотелось бы
добавить, что различие между формальной и диалектической
логикой можно определить следующим образом:
формальная логика как учение об экстенсиональных отношениях
должна абстрагироваться от интенсиональных связей.
(Экстенсиональной стороной понятия является класс вещей,
на которые распространяется понятие.) Интенсиональные
отношения и различия понятий не охватываются
формальнологическими связями и принадлежат к области
диалектики. Диалектическая логика не может и не должна
поэтому абстрагироваться от интенсиональных связей, ибо
они-то и составляют ее предмет. Логика экстенсионального
определения понятий и их отношений, как раз в силу
указанного абстрагирования, неспособна раскрыть собственно
диалектические отношения между понятиями.
Автор. Другими словами, пользуясь терминологией
«интенсиональные» и «экстенсиональные» связи, Вы
хотите охарактеризовать диалектическую логику как содер-
434

жательную в ее отличии от логики формальной? Что же,
это, вероятно, может послужить одним из подходов к
различению обеих логик. Только мне все же кажется, что не
следует отбрасывать вовсе закон обратного отношения, как
это в итоге получается у Вас: в определенной, правда,
весьма ограниченной области он все же действует, хотя его
познавательное значение, по-видимому, ничтожно мало,
а попытки его «диалектизации» ничего, кроме путаницы,
породить не могут.
Разрешите теперь поблагодарить участников дискуссии
за то, что они познакомились с моими работами и
высказали по ним критические замечания. Мне думается, что для
автора нет более высокой награды, чем знать, что его
работы читаются и вызывают желание их обсудить,
подвергнуть критике, высказав при этом свои мысли и идеи. Как
бы остра, а порой и резка ни была критика, если, конечно,
это — научная, а значит, справедливая критика, но в ней
есть всегда один привлекательный момент: она требует
от автора ответов на поставленные перед ним его
критиками вопросы, толкает его на поиски новых аргументов
в защиту своих положений. Если же эти положения
оказались уязвимыми, недоработанными, неудачно
сформулированными автором, то критика, нащупывая эти слабые
места, заставляет автора еще и еще раз проверить свои
формулировки, пересмотреть их и даже отбросить вовсе,
если они не выдерживают критики. В итоге критикуемая
работа при всех обстоятельствах оказывается в выигрыше,
но, повторяю еще раз, если критика была настоящей,
научной, а не вылилась в огульное охаивание работ, чем еще
так недавно занимались некоторые лица, далекие от
подлинной науки. Вот почему я считаю своим долгом еще раз
поблагодарить Вас за ту помощь, которую Вы мне оказали
критическими замечаниями.
* * *
В обсужденных моих работах были освещены две
проблемы диалектической логики: определение понятия
через закон и закон прямой зависимости между
содержанием и объемом развивающегося понятия.
Вопрос о менделеевском понятии химического
элемента, о его эволюции и определении приобретает в настоящее
время новый интерес в связи с приближением столетней
годовщины со дня открытия периодического закона.

Заключение
Подводя общий итог всей книги, заметим, что анализ
развивающегося понятия проводился с позиций
диалектической логики на материале истории науки. При этом и в
постановке диалектикологической проблемы, и в анализе
материала истории науки имеется своя последовательность.
Отсюда — два основных плана, или два разреза, всей
работы.
1. С логической стороны в центре исследования
сначала стоит учение о противоречии и трактовка понятия
как противоречивого "процесса, как противоречия. Затем
внимание переносится на вопрос о внутреннем
«механизме» перехода от одной ступени движущегося понятия к
другой, более высокой. В конце книги внимание
сосредоточивается на вопросе о скачкообразности перехода от одной
стадии к другой в развитии понятия, что достигается
путем рассмотрения взаимосвязи между различными
сторонами понятия — объемом и содержанием.
2. Со стороны историко-научного материала, на
котором прослеживались анализируемые вопросы
диалектической логики, исследование характеризуется движением от
общей пауки к наукам специальным и частным в
соответствии с расположением наук в их общем
классификационном ряду. Анализ начался с общефилософской логической
науки, затем перешел к механике (в связи с разбором
понятия движения), далее — к физике (в разрезе анализа
принципа соответствия) и закончился областью химии
(в связи с разбором химических понятий, в особенности
понятия химического элемента).
Учитывая своеобразие анализируемого материала и
дискуссионный характер многих обсуждаемых в книге
положений, авторы воспользовались в ряде мест своей
книги особым литературным приемом, а именно — формой
436

разговорной речи, в частности формой диалога, которая
широко практиковалась в научных произведениях
далекого прошлого. Такая форма позволила избежать
утомительного как для читателя, так и для писателя способа
цитирования источников, давая возможность заменить его
способом обобщенного изложения различных точек зрения,
которые отстаиваются спорящими сторонами.
Разумеется не следует рассматривать эту работу
как доведенную до полного завершения. Это только
начало большой и трудной работы по анализу научных
понятий с позиций диалектической логики. В данной
книге привлечен понятийный — историко-научный и
современный — материал из области философии (логики),
механики, физики и химии. Однако явно напрашивается
привлечение материала из других наук, прежде всего
математики, стоящей в классификационном ряду между
логикой и механикой, и биологии, стоящей в этом же ряду
после химии. В первом случае хорошо было бы
проанализировать в историческом и логическом разрезах
некоторые из таких понятий, как число, величина, функция,
множество и др., а во втором случае — понятия вида,
организма, жизни, причинности, целесообразности и др.
Даже внутри уже написанных частей данной книги
явно ощущается необходимость дальнейшего продолжения
начатой работы: например, во второй части, вслед за Зено-
ном, Псевдо-Аристотелем и Архимедом, напрашивается
анализ трудов основателей классической механики:
Галилея и Ньютона (под углом развития того же понятия
движения в механике).
Если данная книга возбудит желание продолжить
подобного рода исследования, — а тут непочатый край
работы, настоящая целина,— то авторы сочтут выполненной
основную задачу, которую они перед собой ставили:
привлечь внимание исследователей к конкретной разработке
проблем диалектической логики в материале истории
науки вообще, истории научных понятий в особенности.
Б. М. Кедров

СОДЕРЖАНИ Е
От авторов # , . . . . 3
Введение (Б. М. Кедров) 5
Часть первая
Понятие как элементарная форма движения науки
(Логическая постановка проблемы)
В. С. Библер
I. Исходные логические позиции 18
II. Понятие как процесс. Понятие как противоречие . . 38
III. К определению противоречия . 81
Часть вторая
Генезис понятия движения
(К истории механики)
В. С. Библер
I. Механика и логика 100
II. Апории Зенона — введение в историю механики . . 119
III. От апорий движения к понятию движения.
Псевдо-Аристотель. Архимед 163
Часть третья
Переход от старой теории к новой
как превращение понятия
(К анализу принципа соответствия в физике)
А. С. Арсенъев
I. Возникновеппе нового понятия сущности как основы
новой теории 198
il. Отношение между старой и новой теориями 230
III. Логика перехода от старой теории к новой и история
науки 276
438

Часть четвертая
Характер изменения объема
и содержания развивающихся понятий
(В связи с историей химических воззрений)
Б. М. Кедров
I. Изменение понятия как изменение его объема и
содержания 306
II. Дискуссии по поводу объема и содержания понятий . 340
III. Обсуждение проблемы содержания понятий и его
соотношения с их объемом . 374
Заключение (Б. М. Кедров)
436

А. С. Арсеньев, В. С. Библер, Б. М. Кедров
Анализ развивающегося понятия
Утверждено к печати
Институтом истории
естествознания и техники АН СССР
и Институтом философии АН СССР
Редактор М. С. Глазман
Технические редакторы Л. Я. Золотухина, Л. И. Куприянова
Сдано в набор 20/VI—1967 г. Подписано к печати 25/Х 1967 г.
Формат 84х108»/з8. Бумага № 1. Усл. печ. л. 23,1
Уч.-изд. л. 22,9. Тираж 7800 экз. Т-13435 Тип. зак. 2922
Цена 1 р. 64 к.
Издательство «Наука».
Москва, К-62, Подсосенский пер., 21
2-я типография издательства «Наука».
Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

ОПЕЧАТКИ
Стр.
2
36
108
308
326
328
334
364
404
425
Строка
4 св.
18 св.
1 сн.
1 св.
10 сн.
12 сн.
8 св.
21 св.
5 сн.
13 св.
Напечатано
структуре
данной
процесс
категорий
XVII в.
вода
электрическую
и изучения,
не историко-
логический, но
отсутствующему
Следует читать
структурной
для данной
процессе
категориях
XVIII в.
зола
эмпирическую
и
историко-логиче-
ский, но не
отсутствующий
Анализ развивающегося понятия