вЛИТЕРАТУРНЫЙАЛЬМАНАХ«АФРИКА»
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯГромыко Ан. А.
Давидсон А. Б.
Ибрагимов М. А.
Исмагилова Р. Н.
Кулик С. Ф.Осипов В. О.
Хохлов Н. П.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХВыпуск 3ШМосква«Художественная литература»
1982
И(Афр)А94СоставлениеТ. РедькоОформлениев. АлешинаА'тптппппп т	© Составление, статьи, переводы,4/U3UUUUUU-JJ/^g2_82	оформление. Издательство «Худо-028(01 )-82	жественная литература», 1982 г.
СОДЕРЖАНИЕМолодые голоса танзанийской поэзииКаджуб иМы не отступим. Перевод с английского Г. Кружкова ....	9
Джвани МвайкусаСкорбящая мать. Перевод с английского Г. Кружкова		11Порожние головы. Перевод с английского Г. Кружкова ....	11В зале лунного света. Перевод с английского Г. Кружкова.	12
Айзек МрумаНищий. Перевод с английского Г. Кружкова		13Выйди и покажись. Перевод с английского Г. Кружкова ...	14
Фримэн Питер ЛвамбаУмирающий мальчик. Перевод с английского Г. Кружкова	16
Карамуги ИнносентВознаграждение. Перевод с английского Г, Кружкова		17Ричард С. МабалаДеревенский блюз. Перевод с английского Г. Кружкова ....	18Кого винить? Перевод с английского Г. Кружкова		20Эрик Сикуюа НгмариоИсточник жизни. Перевод с английского Г. Кружкова		22Ты хочешь знать? Перевод с английского Г, Кружкова, ...	23Быть к тебе ближе. Перевод с английского Г. Кружкова ....	23Что бы вы сказали? Перевод с английского Г. Кружкова ...	24Необходимость. Перевод с английского Г. Кружкова		24Южноафриканский романА. Давидсон. Предисловие	 25Андре БринкМГНОВЕНЬЕ НА ВЕТРУ. Перевод с английского Ю. Жуковой 32Заирская повестьЗаменга БатукезангаПочтовая открытка. Перевод с французского Ф. Мендельсона 288
Рассказы Алжира, Сенегала, ЭфиопииМулуд АшурОбратный билет. Перевод с французского Н. Световидовой .	340Давнишний долг. Перевод с французского Н. Световидовой	350Клад. Перевод с французского Н. Световидовой		356Искупление. Перевод с французского Н. Световидовой		363Сада Веинде НдиайЖажда. Перевод с французского И. Попова		370Люди в голубом. Перевод с французского И. Попова		377Соломон ЛеммаПлач тетушки Тайе. Перевод с амхарского Е. Завадской ....	403
Данячоу УоркуДом у раскидистого дерева. Перевод с английского М. Вольпе	412Стихи Заира, Кении, Маврикия, Малави, Сьерра-Леоне, ЮАРБалути Катукандани Ле ОссамбалаПальма. Перевод с французского Ю. Стефанова	424Гимн красоте. Перевод с французского Ю. Стефанова ....	425Песнь листка. Перевод с французского Ю. Стефанова ....	426Черная дева. Перевод с французского Ю. Стефанова		427Музыкальный романс. Перевод с французского Ю. Стефанова	428
Axudijx Нассир бин Джума БхалоПисьмо. Перевод с суахили Р. Дубровкина		430С тех пор, как школы есть у нас... Перевод с суахилиР. Дубровкина		431Ананд МаллуИсполнение желаний. Перевод с английского А. Шараповой	432Африка, моя Африка. Перевод с английского А. Шараповой	432Танец. Перевод с английского А. Шараповой		433Молчание. Перевод с английского А. Шараповой		433Жертвоприношение. Перевод с английского А. Шараповой . . .	434
Джек М апанджеПослание. Перевод с английского А. Шараповой		436Сладкий напиток в Читакале. Перевод с английского А. Ша¬
раповой 		438Размышления в поезде Лондонского метро. Перевод с англий¬
ского А. Шараповой		438Сил Ч^ни-КоукерУраган. Перевод с английского Н. Сидориной		440Отчаянье черного мальчика. Перевод с английского П. Си¬
дориной 	441Песня камня. Перевод с английского Н. Сидориной		441
Близорукость. Перевод с английского Н. Сидориной		442Из жизни поэта в Сьерра-Леоне. Перевод с английскогоИ. Сидориной		442Барри ФейнбергПесня единства. Перевод с английского Г. Кружкова .....	443Земля, орошенная кровью. Перевод с английского Г. Кружкова	445Радиопьесы Нигерии, ЮАРРичард РивПускай «работают» невольников. Перевод с английскогоС. Митиной	 449Кен Тсаро-ВиваТранзистор. Перевод с английского С. Митиной	 465Чарлз УмеПеревод с английского С. Митиной . . . . 486
Статьи и очеркиДмитрий ГорюновПутешествие к колыбели человечества	 504ФольклорБЕРБЕРСКИЕ СКАЗКИИ. Кушке. Предисловие		574Сын дровосека и волшебный конь. Перевод с французскогоИ. Кушке				577История сына чесальщика шерсти. Перевод с французскогоИ. Кушке		583Ночные газели. Перевод с французского И. Кушке		585История четырех братьев, которых звали Хмед. Перевод с фран¬
цузского И. Кушке		589Два брата. Перевод с французского И. Кушке			591Пастух-провидец. Перевод с французского И. Кушке		593Соловей. Перевод с берберского И. Кушке		595Куропатка, еж и верблюд. Перевод с берберского И. Кушке ....	595Лев, еж бу-Мохаммед и шакал. Перевод с берберского И. Кушке	595Еж и шакал в колодце. Перевод с берберского И. Кушке		596Шакал, еж и осел. Перевод с берберского И. Кушке		596Рассказы о Си Джехе. Перевод с французского И. Кушке		5997
Молодые голоса танзанийской поэзииПредлагаемые читателю сти¬
хи взяты из книги «Призыв», вы¬
пущенной Танзанийским государ¬
ственным издательством в 1980
году. Это сборник дебютирую¬
щих молодых поэтов, которые
(как они сами о себе говорят
в предисловии) «получили на¬
чальное образование после уху-
ру» (провозглащения независимо¬
сти) «и в средней школе изуча¬
ли литературу уже по новой,
введенной в 1973 году, про¬
грамме».Составлялся сборник путем
совместного обсуждения и отбо¬
ра стихов всеми авторами сооб¬
ща, причем руководствовались
они тремя принципами. Ото¬
бранные стихи, по их мнению,
должны:а)	способствовать росту со¬
знания. Произведения, не отве¬
чающие этой цели, исключают¬
ся, — например, стихи о безысход¬
ном отчаянии;б)	побуждать людей взгля¬
нуть свежим взглядом на про¬
блемы и задачи общества;в)	призывать людей к дей¬
ствию.Действительно, в стихах мо¬
лодых танзанийских поэтов под¬
нимаются самые острые, самые
жгучие вопросы. На международ¬ной арене Танзания следует ан¬
тиимпериалистическим курсом.
Внутри страны она осуществляет
прогрессивные социально-эконо¬
мические преобразования — на¬
ционализацию крупнокапитали¬
стических предприятий, коопери¬
рование крестьян и др. Однако
века колониального гнета остави¬
ли слишком тяжелое наследие.
Еще не изжиты до конца нищета
широких масс, противоречия меж¬
ду городом и деревней, эгоизм
и алчность новоявленных афри¬
канских дельцов-нуворишей, пре¬
дающих интересы народа ради
собственной прибыли, бесприн¬
ципность отдельных политика¬
нов, фактически действующих на
руку неоколониализму, — вот про¬
блемы, нашедшие отражение
в произведениях авторов «Призы¬
ва».Пишут они на английском
языке. Это вызвано, по-видимо¬
му, стремлением обратиться
к максимально широкой аудито¬
рии. Не зря для коллективного
сборника они выбрали название,
которое можно перевести не
только как «Призыв», но и как
«Повестка» или даже «Ультима¬
тум». Книга пронизана агита¬
ционным, боевым духом, которо¬
му как раз соответствует сво-
бодный или близкий к свободно-	нику, они отдают себе отчетму стих — темпераментный и рас-	в собственных недостатках,
кованный. И все-таки перед нами яркоеПорою молодым поэтам еще	явление в современной танзаний-не хватает мастерства, и тогда	ской литературе. Впервые на по-схематизм мысли подменяет по-	этическую арену вышла такаяэтическую образность, порою	большая группа молодых поэтов,они впадают в многословие, их	притом объединенных общим по-захлестывает темперамент, и	ниманием насущных задач по-яростное отрицание не уравно-	эзии, объединенных ненавистьювешивается ясным сознанием це-	к империализму, заботой о судь-ли. Судя по предисловию к сбор-	бах своего народа, своей страны.Каджуби
мы НЕ ОТСТУПИМя видел,как американские бомбовозы
сеяли смертьнад головами вьетнамских детей
и женщин,
я видел их,подобных бешеным зверям
или голодным стервятникам,
жаждущим человеческого мяса
и крови.Я видел,как сверкающие стальные штыки
вспарывали черные груди
кормящих матерей,
я видел, как башмаки извергов
топтали черных младенцев
в Вирияму!,где 400 жизней невинных погибло.Я виделрасстрелянных черных юношей
в Соуэто 21	Вирияму — деревня, где португальские колонизаторы совер¬
шили зверскую расправу с местным населением.2	Соуэто - локация (гетто) Йоханнесбурга, где расистами была
расстреляна демонстрация коренного населения.
и вдыхал смрад их крови и кишок,
пробитых автоматными пулями.Я видел дыми слышал треск лопающихся костей,
когда огонь пожирал
тело Че Гевары.Но я видел также,как под смертоносным градом бомбпятнадцатилетняя девочка>вьетнамка,сбросив ярмо страха,повязала себе на шеюкрасную косынку.В то время, когда штыки расправлялисьс матерями Вирияму,я видел тяжелораненого солдатав пропитанном стонами и больюполевом лазарете,который спрашивал,сгодится ли он еще для фронта.Когда черный подросток
падал лицом окровавленным
в пыль Соуэто,я видел, как узники на острове Роббен^
клялись не сдаться, не согнуться.Над гибелью самых стойких,
над смертью Че Гевары
я видел Ленина образ
на горящих знаменах солнца,
и, крепче кулак сжимая,
я говорил:—	Не отступим!Ничто нас не остановит.1 ОстровРоббен — место ссылки политзаключенных в ЮАР.10
Джвани МвайкусаСКОРБЯЩАЯ МАТЬЯ знаю женщину в нашем селенье:Она стара, бедна и смиренна.Из глаз ее катятся попеременно
То слезы страданья, то умиленья.Лицо ее — маска черной печали.Горючих слез дождевые потоки
Глубоко избороздили щеки,Вот-вот она вся в слезах растворится.Два места - кладбище и больница,-
Как боль, привычны ей и знакомы,Она в больницу несет из дома
Детей своих, надеясь на чудо,В больницу несет детей; а оттуда
На кладбище — знакомой дорогой.А мир глядит, будто так и надо,А небо молчит, будто нету бога.Она одной материнской тревогой
Жива, одним материнским горем.И все же она живет в круговерти
Смерча, среди урагана смерти.Который уносит замыслы жизни
С их светом, с надеждой еще не окрепшей.Она жива и живет все тем же:Опять рождает детей и хоронит.И мир в монотонном потоке тонет,В слезах, которые не избыть...Чтоб длиться надежде.Чтоб жизни — жить.ПОРОЖНИЕ ГОЛОВЫПорожние головы мучат меня пустотой,
Слепые глаза терзают своей слепотой,
Глухие уши изводят своей глухотой.
Немые рты — бессвязной галиматьей.II
Стерильные души томят меня, словно напасть.А надо всем этимЕсть еще окрик и золота власть.Они хотят заразить меня пустотой,Своей глухотой, слепотой и галиматьей,
Заткнуть мне рот хотят, чтоб стал я немой,И, смяв меня, покуражиться надо мной;
Желанья мои и волю хотят обкорнать.
Промыть мозги и мысли мои
Причесать.Ну что ж, значит, будет борьба.Значит, будет сечь;Без боя не соглашусь побежденным лечь;Мое оружие — уши, глаза и речь.Мой разум и воля моя — мои щит и меч.И этой борьбе - да ведомо будет врагам -
Я все свои силы.Все клетки мозга отдам!В ЗАЛЕ ЛУННОГО СВЕТАМы сидели с тобой в зале лунного света,На песчаном прибрежном ковре, под прохладным бризом.
Уносящим от нас все печали и все огорченья.Свет небес лучезарных прогнал неприязненных духов.Смыл с лица земли всю срамоту и уродство.Мы сидели одни, как двое детей одиноких.Тесно прижавшись друг к другу, и тихо шептались,Чтоб не спугнуть очарования ночи.Голос твой был подобен хрустальному звону,Что детвору пробуждает рождественским утром.В сумраке тайном глаза дорогие мерцали.Словно на небе синеющем звезды-близняшки.В каждом твоем ласкающем прикосновеньеБыло больше любви, чем во всей необъятной вселенной.Ныне я понимаю:Голос твой был только песней.Ветром на миг донесенной;И все, что я видел,12
Было лишь бликом,Скользнувшим по зеркалу моря
И позабытым мгновенно...Солнце восходитИ разгоняет лунного света обманы.Мир проступаетВ жгучем своем, мучительном несовершенстве.
Рад я шагатьПод солнцем безжалостной правды.Айзек Мрума
нищийВы обходите егостороною,удерживая взгляд,чтобы не встретитьсяс его умоляющими глазами,прикованнымик вашему оттопыренномукарману.Он сидит на корточках
на солнцепеке,
поджидая милосердного
самаритянина,
стоически веря
в свою жалкую удачу,
воздевая руки
в благодарность дающем>.Когда у вас
похмелье
после пикника
или вечеринки,
он подыхает с голоду
среди докучного роя
жирных, жужжащих мух,
принимающих его
за кучу отбросов.13
Когда вынаправляетесь в ресторан
и ваша девушка
отворачивает нос
от его лохмотьев,
он видит это.Мостовая — поле,
где он выращивает
посев удачи,
упрекая солнце за то,
что оно так скоро
заходит.Когда вы
с вашей женою
вояжируете
на Килиманджаро,
он пожинает вчерашние
картофельные очистки,
благословляя удачу.Он посылает моленья
невнемлющему богу,
в то время как вы
напеваете модную песенку,
отдаваясь мечтам
за бокалом коктейля.Но его взгляд
заставит остановиться того,
кто задумалсяо	боли и нищете
и решился постичь
их истоки.ВЫЙДИ и ПОКАЖИСЬВыйди и покажись
туда, где борьба и жизнь,
довольно в прятки играть!
Ты не летучая мышь,14
которой надо скрывать
уродливое лицо.Так вот и век проспишь
в отшельническом шалаше
с иллюзиями в душе.Яви мне свои дела,—
я слишком устал от слов;
выйди в конце концов!Ведь ты же не робкая мвали^,
что прячется от мужчин.
Поверь, поступок один
дороже тысячи фраз;
не ты ли к мужеству звал
и к героизму нас?Солдатом себя называл,
а сам от винтовки бежишь
туда, где прохлада и тишь.
Ученым хочешь прослыть,—
только кого и чему
ты сумел научить?Отвага — свойство мужчин;
у быка есть рога,
этим он и отличим.А пьяница, как ни рычи,
с рюмки вина озверев,
все-таки он — не лев.Яви мне свои дела,
а честолюбье отбрось,
высокомерье отбрось.Чтобы тебя весь мир
открыто не заклеймил,
как лицемера и как раба,—
выйди и покажись
туда, где борьба и жизнь!Я вызываю тебя.1	М в а л и — девственница.15
Фримэн Питер ЛвамбаУМИРАЮЩИЙ МАЛЬЧИКСлабый, худой —Ребра наружу.Мухи над нимОкаянныеКружат.Стонет он,Корчится
На подстилке —Руки — тростинки
И ноги — тростинки.
Живот,Распухший от голодухи,И на пустой тарелке
Лишь мухи,Настырные мухи.Ему десять лет,А он уже безволос —И так мал.Как будто еще
До шести не дорос.Душа его-Словно бабочка-пленница
В извивающейся личинке
Жалкого
Тельца.«Мама,— он шепчет,—
Когда я стану большим,
Я возьму ружье,И мы отомстим».«Сынок, — шепчет мать, —
Сынок, — плачет мать, —
Тебе никогда
Ружья не поднять.Что ты — какая месть?
Нам просто
Нечего есть».16
Карамуги ИнносентВОЗНАГРАЖДЕНИЕПонедельник.Дождливое утро.Грязный и пыльный склад,
Доверху забитый
Кормом для цыплят.Снаружи,На веранде ~Смех и дым сигарет.Кроме мускулов крепких,Ничего у парней нет.Из подкатившего «датсунан
Вылезает роскошная женщина.Она покупает сразу
Двадцать мешков по полцентнера.
Семьдесят пять шиллингов
Платит:«Сдачи не надо».Клерк признательно скалится,
Вежливо скалится дама.Один из парней глядит на нее
С почтительной готовностью.Она кивком разрешает
Нагрузить автофургон.Парень мешки ворочает,Пот заливает шею,И все-таки он доволен
И насвистывает он.Ее превосходительство
Открывает сумочку,В белой импортной сумочке
Роется ее рука.Среди шуршащих банкнотов —
Синих, зеленых, коричневых —
Ищет она помельче
Монеты для паренька.17
и наконец, напоследок,
Мельком окинув взглядом
Нетерпеливо ждущего
Парня, она достает
И вручает ему небрежно
Серебряную монетку.
Сияющую признательностью
За его усердье и пот.Ричард С. МабалаДЕРЕВЕНСКИЙ БЛЮЗВот тут и думай.Соображай,Какие нынче виды на урожай,И где тут счастье,И где успех,И где оно — процветанье для всех!Белый хлопок.Тяжкий труд.Нам говорили: наше счастье тут.
Больше усердья.Больше трудов!Хлопок — это золото бедняков.Мы посадили
Акров сто.Столько в округе не сажал никто.
Хлопок созрел.Пышен и бел.Много у крестьянина забот и дел.Хлопок цвел,И наши мечтыПышно распускали свои цветы;
Новый быт.Небывалый взлет.Школа, больница, водопровод.18
Прочный дом.Четыре стены,Платье цветастое для жены.Каждый ребенок
Накормлен, одет,А я давно мечтал купить велосипед.Что я искал
И что я нашел?Рухнули мечты, как подгнивший ствол.Рухнули с размаху,А из трухлйЧерви разжиревшие поползли.Вот тут и думай,Соображай,Какие нынче виды на урожай,И где тут счастье,И где успех,И где оно — процветанье для всех!Вчера нам объяснили
В двух словах.Что снова оказались мы в дураках.Кто-то в наши планы
Сунул нос,И хлопок наш слопал большой-большой босс.Но не волнуйтесь.Братья мои,Я знаю, как поправить нам дела свои.Выход есть,И выход прост,Я предлагаю так решить вопрос:Жирных червей.Что плодились в тепле.Пока мы трудились на нашей земле,Не надо их, мошенников,В тюрьмы сажать,—Пошлите их к нам, чтобы хлопок сажать.Мы им, ей-богу,Не повредим,19
Только чуть-чуть поработать дадим.
Спину погнешь —Сразу поймешь.Как достается нам каждый грош.Хлопок созреет,И наши мечтыСнова распустят свои цветы:Новый быт,Небывалый взлет,Школа, больница, водопровод.Вот тогда
В нашем краюКаждый поверит в мечту свою,В новую жизнь;В труд и успех,И в процветанье, — одно для всех.КОГО винить?Соседки мои дорогие,
послушайте, как я плачу,
и скажите мне:когда молоток бьет по гвоздю
и гвоздь безжалостно
вонзается в дерево,
кого винить дереву —
гвоздьили молоток?Вы видели,как мой муж сегодняприбил меня,до крови избил,и вы сбежались, соседки,чтобы нас разнять.А за что?В чем моя вина?Я только спросила его —
так осторожно, поверьте,20
когда же он наконец
принесет домой деньги за хлопок.
Разве мы все не ждали
уже три месяца?Три месяца я боюсьпостирать мою блузку,чтобы она не расползлась на нитки,три месяцая не могу послать дочку в школу —
так коротка, до неприличия,
юбка ей стала.Три месяца неуверенности и надежды,
а денег все нет,
разве только во сне.Скажите, соседки,
разве сегодня
нам не обещали?Вот я и спросила его,
моего мужа,едва он перешагнул через порог,—
только спросила.Конечно, я, дура,
могла бы сама догадаться
по его лицу,по морщинам, собравшимся на лбу,
по складкам у рта.За глупый вопрос
заслуженное наказанье;
но если б я только могла
облегчить его боль!Если б только могла
проткнуть нарыв
его набухшего гнева!Вслепую он ударил меня,
зажмурив глаза,чтобы только дать выход обиде,
клокотавшей в груди,—
проклиная всех тех,
что обманывают его.Ни одежды, ни денег нет.Приходите на следующей неделе!21
Вот как это случилось,
соседки мои дорогие;
но скажите мне:
когда молоток бьет по гвоздю
и гвоздь безжалостно
вонзается в дерево,
кого винить дереву —
гвоздьили молоток?Эрик Сикуюа Нгмарио
источник жизни—	Источник жизни!—	Где?—	Вон там, за углом!Мы рванулись туда все вместе.Ой оказался совсем рядом —Святой Источник.О, диво!Чистейшая жизнь изливалась из него
Щедрой струей.—	Черпайте жизнь, ребята!—	Пейте, пейте вволю! —Мы черпали жизнь прямо горстями,И каждый пил,И каждый окунал лицо в ее прохладу.Некоторые свертывали кульком банановые листья,
Пытаясь унесги с собой хоть немного жизни.
Другие подбегали с кокосовой скорлупой.Торопливо зачерпывали и спешили домой.Чтобы вернуться и набрать еще.Подходили с маленькими кувшинами и с большими,
А кто-то притащил огромный кувшин-рекордсмен.
Двое уже увлеченно копали котлован
Под жизнехранилище.Но тут явилась какая-то деловитая группа
И скомандовала хором:22
«Никого не подпускать к жизни!Прочь отсюда!Вся жизнь принадлежит нам!»И они стали лупить и сбивать с ног дубинками
Жаждущих жизни людей.ТЫ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ?Ты хочешь знать?В самом деле?Возьми мою поролоновую подушку
И распотроши ее.Тогда ты узнаешь.Ну, возьми же ее и взрежь!Ты увидишь там гнутые ржавые гвозди,
Осколки разбитых бутылок,И кровь — она еще свежа с прошлой ночи,
И липкие комочки слез,Которые я пролил во сне.БЫТЬ К ТЕБЕ БЛИЖЕТак ли близки мы друг другу,Когда мы — одно тело.Одно задыхающееся сердце?Даже тогда(О, прости мне мою ненасытность),Даже тогдаЯ хочу быть к тебе еще ближе.Соединение тел ничего не решает,Ни механизм напряжения и расслабленья,И уж, конечно, не в наслаждении дело.Даже тогда(О, прости мне мою ненасытность),Когда распахиваются тюремные двери
Наших душ —И часовые у входа
(Наши самолюбивые «я»)Падают навзничь,Ослепленные вспышкой любви,И наши души встречаются и сливаются вместе,
23
Даже тогда(О, прости мне мою ненасыттоеть).Когда я впитываю каждый миг нашей близости —
Вплоть до последнего, крайнего мига,Даже тогдаМою душу грызет этот голод ненасытимый —Быть к тебе ближе.Быть к тебе ближе.ЧТО БЫ ВЫ СКАЗАЛИ?Что бы вы сказали.Что бы вы тогда
Стали делать
Или думать.Если б ваша любимая ваза,
Которую вы принимали за медную,
Ваза ослепительной красоты
И безупречной формы,СлучайноПоцарапалась бы или облупилась
И под медью оказалось
Чистое золото?НЕОБХОДИМОСТЬНеобходимо укротить свою плоть.Эту норовистую лошадь.Взнуздать ее железной дисциплиной,
Предоставляя ей только то.Что ей на благо —И не больше.Сколько раз она взбрыкивала, заржав,И рвалась на зеленый лужок.Но, получив волю,Каждый разПлюхалась брюхом в болото!Перевод с английского Г. Кружкова24
Южноафриканский романПРЕДИСЛОВИЕПередо мной лежат дневни¬
ковые путевые заметки, которым
уже почти двести лет. Они счита¬
лись настолько интересными, что
были изданы на нескольких язы¬
ках.Вот пять томов русского из¬
дания. Первые два — почти тыся¬
ча страниц — вышли еще в 1793
году. В Москве, в типографии Зе-
ленникова. А называются они:
«Путешествие г. Вальяна во вну¬
тренность Африки, через мыс До¬
брой Надежды в 1780, 1781, 1782,
1783, 1784 и 1785 годах». Эти то¬
ма читали современники Екате¬
рины II, Суворова, Державина,
да, может быть, и они сами.Во времена Пушкина и дека-
. бристов, в 1824 и 1825 годах
в Санкт-Петербурге вышли еш[е
три тома: «Второе путешествие
Вальяна во внутренность Африки
через мыс Доброй Надежды».Эти книги читались и потом,
еще долгие годы. Г ончаров
в своем «Фрегате «Паллада» ссы¬
лался на них не раз.Через какие только приклю¬
чения и злоключения ни прошел
автор этих дневников, француз¬
ский натуралист Франсуа Ле
Вальян! Повидал места, где донего не ступала нога европейско¬
го ученого.Толстые тома с гравюрами
и картами Как памятники ста¬
родавним далеким путешествиям
стоят они в книжных шкафах
Осыпалась позолота на кореш
ках, пожухла кожа переплетов
И все-таки, словно живой, гово
рит путешественник о чужих зем
лях, об иных мечтах, о совсем
другой жизниЧитая эти записи, то и дело
думаешь: какой же прекрасный
сюжет для романа!«Но к чему здесь-то вспоми¬
нать об этих теперь уже давно
забытых манускриптах ? — может
спросить читатель. — Какая мо¬
жет быть связь между ними
и книгой Андре Бринка, нашего
современника, известного южно¬
африканского писателя?»Андре Бринк попытался
представить себе и показать чита¬
телям, какой могла быть жизнь
двести с лишним лет тому назад.
И не в Европе — о ней мы знаем
немало, — а на самом юге Старо¬
го Света, там, где волны Атлан¬
тики и Индийского океана, натал¬
киваясь друг на друга, бьются25
о подножье древнего Африкан¬
ского материка.Как жили тогда люди? Ка¬
ковы они были? Как любили, как
ненавидели?И вечная тема: он и она.
И препятствия, которые не дают
им быть вместе.Бринк решил восстановить
образы людей далекого прошло¬
го. Самых разных по всему
строю жизни, по характеру, во¬
спитанию, даже по цвету кожи —
европейцев и африканцев.Бринк ясно понимает, как не¬
легко заставить читателя пове¬
рить, что эти образы правдопо¬
добны, реальны. И он прибегает
к литературному приему: ссы¬
лается на якобы сохранившиеся
их дневники. Это нужно ему вна¬
чале, чтобы с первых страниц вы¬
звать к себе доверие. Дальше уже
читателя захватывает и сюжет,
и динамика талантливо обрисо¬
ванных человеческих отношений.
Автору уже нет надобности ссы¬
латься на эти дневники, читатель
верит, даже когда из хода изло¬
жения становится ясным, что со¬
храниться те документы в об-
щем-то никак не могли.Но вот роман прочитан,
перевернута последняя страница
этого лирического, необычайно
человечного повествования. Оно
не может не тронуть.И все-таки остается вопрос:
могло ли на самом деле произой¬
ти что-то подобное? Уж очень
тут все непривычно для нашего
современного глаза, непохоже на
читанное прежде. Тем более нам,
кто живет не только в совсемдругой эпохе, но и в совсем дру¬
гом краю земли.Вот тут и стоит открыть
пожелтевшие страницы Вальяна.Как же перекликаются через
два столетия очевидец и наш со¬
временник?Вальян путешествовал ло
тем самым местностям, что и ге¬
рои Бринка. Примерно в те же
времена — всего на тридцать лет
позднее. И даже многие эпизоды
в романе напоминают стран¬
ствия, описанные в книге фран¬
цузского натуралиста! Был даже
в жизни Вальяна момент, когда
он в незнакомом краю остался
один — без спутников, да и вооб¬
ще безо всего, с одним лишь
охотничьим ружьем.Так и просится мысль: а мо¬
жет быть, какой-то основой для
романа Бринка и послужили
записки Вальяна?Отчасти это, наверно, так
и было. «Путешествия» Валья¬
на — чуть ли не самые известные
во всем мире книги о Южной
Африке XVIII столетия.Ну, а сами наблюдения и су¬
ждения Вальяна — в какой мере
они помогают понять роман
Бринка, поверить ему?Персонажи Бринка — готтен¬
тоты и белые. Как же пишет
о них Вальян?Вальян, пожалуй, впервые
подробно рассказал европейцамо	трагической судьбе готтенто¬
тов. На этих древних обитателей
Южной Африки к тому времени
уже много лет наступала гол¬
ландская колония, обосновавшая¬
ся на мысе Доброй Надежды26
fk постепенно расширявшаяся на
север, в глубь материка.Суждения Вальяна, пожалуй,
интереснее привести в старинном
русском переводе, как их читали
когда-то наши предки.«...Обманутые, угнетенные,
сжатые со всех сторон, готтен¬
тоты разделились и приняли две
еовсем противоположные сто¬
роны. Одни, коим попечение о их
стадах еще было приятно, удали¬
лись во внутренность гор, к севе¬
ру и северо-востоку. Другие, ко¬
торым несколько стаканов водки
да несколько картузов табаку
вскружили голову, видя себя
бедными, ограбленными до нит¬
ки, не думали нимало оставить
свою родину и не стыдились про¬
давать свои услуги белым, ко¬
торые, из подвластных пришель¬
цев, вдруг сделались высоко¬
мерными властителями... Сло¬
живши с себя совершенно тяжкие
и многообразные труды, употре¬
бляемые на обрабатывание их по¬
лей, обременили ими сих не-
щастных готтентотов, которые,
час от часу более унижаясь, нако¬
нец совсем удалились от прежних
своих свойств».Пожив среди одного готтен¬
тотского племени, Вальян с
грустью отметил: «Много раз
я радовался, что народ сей был
одним из беднейших африканских
народов и что, не имея ничего,
ничего не мог и предложить в об¬
мен торговли. Без сего те из ко¬
лонистов, которые разъезжают
по пустыням, может быть, дошли
бы до них. Может быть, продали
бы им ружья и порох. По край¬ней мере заставили бы желать
иметь их. Эх! Кто знает, что про¬
извело бы сие желание!»Вальян путешествовал по зем¬
лям самых разных племен.
Убить его не составляло, конеч¬
но, никакого труда. Да что там
убить — достаточно было просто
отказать ему в поддержке, и он
неизбежно бы погиб среди неве¬
домой природы и неожиданных
опасностей. Его лечили от болез¬
ней травами и снабжали пищей;
ему помогали прокладывать
путь.Надо отдать должное
и Вальяну. Он сумел оценить все
это. Его не озлобили те случаи,
когда не все складывалось глад¬
ко, а без подобных случаев, ко¬
нечно, не могло обойтись такое
долгое путешествие. Его отзывы
об африканцах исполнены благо¬
дарности.«Некоторые не одобряли
моего предприятия, несправедли¬
во судя о характере диких афри¬
канцев, которых представляли се¬
бе лютыми чудовищами и людое¬
дами, у которых я скоро и
непременно должен был найти
себе смерть. Что до меня касает¬
ся, то думаю, что знаю дикого
человека гораздо лучше, нежели
сии превосходные говоруны, коих
поверхностные сведения почерп¬
нуты в наполненных лжами кни¬
гах, а посему нимало не страшил¬
ся опасности, которую мне пред¬
вещали. Я имел случай вникать
в природу человеческую; везде
она показалась мне доброю;
и везде также я видел ее госте¬
приимною и дружественною, ког¬27
да не оскорбляли ее; и утвер¬
ждаю здесь, прежде сам будучи
истинно уверен, что в сих мнимо
варварских странах, где белые не
сделали себя ненавистными, по¬
тому что никогда там не были,
мне стоило только подать руку
в знак мира, дабы тотчас видеть
африканцев, искренне ее сжимаю¬
щих в своих руках и принимаю¬
щих меня, как своего брата».В романе Бринка натуралист
Эрик Алексис Ларсон поражен,
увидев, что «цвет и строение му¬
скулов под кожей» у африканца
«оказались точно такими же, как
у белых». Для тех времен такое
удивление вполне правдоподоб¬
но. Но все же были и люди, ко¬
торых это сходство не приводило
в изумление. Вальян такой же
ученый-натуралист, как и Ларсон,
и лишь немногим моложе, но он
видит намного больше общего
между белыми и черными, пред¬
рассудков у него явно меньше.Непредубежденность Валья¬
на, очевидно, располагала людей,
они тянулись к нему и искренне
рассказывали о себе. Такие рас¬
сказы помогают как-то предста¬
вить себе тех, кто жил за пре¬
делами общины капских белых.
Это относится не только к афри¬
канцам, но и к мулатам, которых
на Юге Африки во времена Валь¬
яна было тысячи (сейчас их число
приближается к трем миллио¬
нам). На первых порах в Капской
колонии было очень мало белых
женщин, и связи колонистов
с готтентотками, нередко даже
целые гаремы, были обыденным
явлением, как бы ни доказывалинынешние сторонники политики
апартхейда, что их предки всегда
отстаивали здесь «расовую чисто¬
ту».О	настроениях в среде мула¬
тов можно отчасти судить по
одной беседе Вальяна с девуйт-
кой, которую он называет «пре¬
красной мулаткой». Вальяна удн^
вило, что она жила среди готтеЙ^
ТОТОВ. «Мне казалось странным,
что, родясь от белого, могши
жить между белыми и иметь се¬
ление, подобно своему отцу, она
отказалась от такой выгоды».Ответ мулатки, видимо,
обрадовал Вальяна своей искрен¬
ностью. «Правда, я дочь белого,
сказала она мне, но мать моя
готтентотка... Вы знаете, сколь
великое презрение ваши белые
имеют к черным и даже полу¬
черным, подобным мне. Остаться
жить между ими значило подвер¬
гать себя ежедневным оскорбле¬
ниям и ругательствам или быть
принужденною жить отдельно,
одинокою и нещастною, между
тем как у моих готтентотов я на¬
хожу ласковость, дружество
и уважение. Я вас спрашиваю,
друг мой: что бы вы сделали на
моем месте? Я не колебалась
в выборе между известными
друзьями и верными врагами;
предпочла щастие гордости.
У ваших колонистов я была бы
в величайшем презрении; у лю¬
дей, имеющих цвет моей матери,
я щастлива».А что писал Вальян о белых
колонистах?В романе Бринка выведены
белые жители самого Капста-28
ца — «Города на Мысе», основан-
иего Г ол л андской Ост-Индской
компанией в 1650-х годах в каче¬
стве «морской таверны» на пути
ш Европы к Батавии и другим
^ранам и городам Востока, ка¬
завшегося тогда сказочным.Показаны и жители окружав¬
ши^ Капстад Капской коло-
ШЦ1 - «Колонии на Мысе». Это
все были выходцы из Голландии,
а к концу XVII столетия к ним
присоединились французские гу¬
геноты — им пришлось покинуть
Ла-Рошель и другие города
Франции после того, как Людо¬
вик XIV отменил эдикт о веро¬
терпимости, принятый его дедом,
Генрихом Наваррским.Колонисты были полными
властителями судеб своих ра¬
бов — обрашенных в рабство гот¬
тентотов, а также невольников,
которых привозили с Мада¬
гаскара, из Западной Африки, из
стран Азии.Но над колонистами стоял
свой господин - Голландская Ост-
Индская компания. Она уста¬
навливала свои порядки, доса¬
ждала колонистам своими требо¬
ваниями. И многие, видя перед
собой бескрайние просторы
Африканского материка, уходили
на север, далеко за пределы Кап¬
ской колонии. Там над ними не
было уже никакой власти. Они
захватывали под свои фермы гро¬
мадные участки земли и обраща¬
ли в рабство столько африканцев,
сколько это им удавалось.В романе Бринка мы видим
и тех поселенцев, что обоснова¬
лись в самом Капстаде, и тех,что жили за его пределами, но
все же в самой колонии, и тех,
что переселились в глубь матери¬
ка и нередко кочевали там со
своими семьями, невольниками
и всем своим скарбом.Вальян, хорошо зная подоб¬
ных людей, пытался даже клас¬
сифицировать их — весьма инте¬
ресно, хотя в свете наших сегод¬
няшних представлений, может
быть, и несколько наивно.«Можно разделить колони¬
стов мыса на три класса: одни
живут близко от мыса, на рас¬
стоянии пяти или шести миль;
другие далее, во внутренности зе¬
мель; наконец, последние еще да¬
лее, на границах колонии между
готтентотами.Первые имеют богатые зем¬
ли или красивые загородные до¬
ма и могут быть уподоблены
нашим старинным мелкопомест¬
ным дворянам; они очень от¬
личаются от других колонистов
своим довольством и роскошью,
а наипаче своими надменными
нравами: здесь зло происходит
от их богатства. Вторые просты,
гостеприимны, очень добры, и
все земледельцы, которые жи¬
вут плодами трудов своих...
Последние очень бедны и очень
ленивы, не хотят снискивать себе
пропитания от земледелия, живут
только тем, что держат несколь¬
ко скота, который питается, как
может... Кочевая жизнь препят¬
ствует им строить постоянные
жилища. Когда их стада заста¬
вляют их жить несколько време¬
ни на одном месте, то они на
скорую руку строят другой ша¬29
лаш, который покрывают рого¬
жами — так, как готтентоты, коих
обычаи они приняли и от коих
ныне разнятся только чертами
лица и цветом».Самый нелестный отзыв дает
Вальян первой, самой богатой ча¬
сти поселенческой общины. «Нет
ничего ниже и подлее колонистов
первого класса... Гордясь своим
богатством, испорчены близо¬
стью к городу, от которого за¬
имствовали одну только ро¬
скошь, их развратившую, и поро¬
ки, их унизившие, они особенно
пред иностранцами выставляют
свою спесь и бессильную свою
надменность. Будучи соседями
колонистов, живущих во внутрен¬
ности страны, не думайте, чтоб
считали их за своих братьев. Ис¬
полнены к ним презрения, они
назвали их Раув-Бер; название
обидное, которое значит мужик,
деревенщина».Это приведенное Вальяном
выражение «деревенщина» рас¬
пространилось потом по всему
миру: всех голландско-француз¬
ских поселенцев стали называть
бурами. Но в самой среде коло¬
нистов значение этого слова, оче¬
видно, изменилось в XIX столе¬
тии, когда колония была захваче¬
на Англией и прежние, голланд-
ско-французские колонисты орга¬
низовали «Великий трек» — исход
из Капской колонии в глубь ма¬
терика, окончившийся созданием
республик Трансвааль и Оранже¬
вая. Ведь и те участники исхода
из Капской колонии, которые
прежде жили в городах, надолго
перестали быть горожанами.Вальян много говорит о та¬
ких колонистах, которые стреми^
лись «только грабить, устрашать,
опустошать. В такой стране, в ко¬
торой мы жили, все это было
очень удобно».Рассказывает и о том, как
преступники из колонистов под¬
бивали африканцев на учаси|е
в грабежах. И о том, как спаивав
ли африканских вождей; те стано¬
вились пьяницами и, пишет Валь¬
ян, нередко просили и у него
«воды моей страны».В этом-то краю, среди таких
порядков и таких людей и разви¬
вается действие романа Андре
Бринка. Его главным героям —
Элизабет Ларсон и Адаму Ман-
тоору — удается на какое-то вре¬
мя освободиться от тех социаль¬
ных пут, которые так жестоко
закрепляют положение каждого
из них в обществе. И они живут
надеждами, что все устроится
к их благополучию и счастью.Но это были несбыточные
иллюзии. Хотя законодательство
Капской колонии в ранние време¬
на и допускало браки между
белыми и небелыми, но на белых
женщин это не распространялось.
Если же случалось, что белая «со¬
грешит» с рабом, то рабов чаще
всего ссылали на остров Роббен,
откуда они редко возвращались,
а белых девушек и незамужних
женщин насильно вьщавали за¬
муж - так и случилось с героиней
Бринка.А о том, чтобы выкупить не¬
вольника, Элизабет не могла
и мечтать. Права выкупить раба
белая женщина не имела.30
к тому же Адам Мантоор не
просто раб, а беглый раб. Беглых
не прощали. Больше того, Адам
Мантоор поднял руку на своего
хозяина, пытался убить его — и
может быть, даже убил. О том,
как поступали в таких случаях
вдасти Капской колонии, можно
0>шить по сохранившимся доку-
м1штам. Когда невольник по име¬
ни Клаас убил свою хозяйку, его
приговорили к колесованию, к
смерти на колесе. Другой не¬
вольник поджег дом своего хозя¬
ина — тогда его самого сожгли
эаживо.Подобная участь для Адама
Мантоора была неизбежной.На первый взгляд может по¬
казаться, что этот роман в твор¬
честве Бринка стоит особняком.
Бринк пишет, как правило, о се¬
годняшнем дне своей родины,
Южно-Африканской Республики,О	сегодняшнем Капстаде, или —
как его теперь чаще именуют —
Кейптауне. Два романа Бринка
об этой жизни только что вышли
в русском переводе в издатель¬
стве «Прогресс». В них говоритсяо	самых животрепещущих совре¬
менных проблемах.«Мгновенье на ветру» — пока
единственный исторический ро¬
ман 45-летнего писателя, уже дав¬
но добившегося известности во
всем мире.Вероятно, Бринку можно
бросить упрек в том, что он не¬
сколько осовременивает своих ге¬
роев, приписывает им подчас мы¬
сли, слова и поступки, которые
в той эпохе не всегда выглядят
вполне правдоподобно. Но, как
известно, академик Тарле под¬
мечал это даже в таком гени¬
альном творении, как «Война и
мир».Вольно или невольно чуть-
чуть осовременивая своих ге¬
роев — но при этом все же не гре¬
ша всерьез против исторической
правды, — Бринк подчинил весь
свой роман одной цели — выяс¬
нить истоки нынешних порядков
в своей стране, лучше увидеть
корни не только официальной,
проводимой сверху политики, но
и широко распространенных
' представлений и предрассудков,
которые в неменьшей степени
определяют облик самого расист¬
ского государства в современном
мире.Пристально всматриваясь
в глубокое прошлое, Бринк пы¬
тается разглядеть самые ранние
признаки той раковой опухоли,
которая пронзила все жизненные
ткани его отчизны. Может быть,
понять и психологию своих собст¬
венных предков, белых коло¬
нистов.И, мне кажется, это ему
удалось.Аполлон Давидсон31
Андрее БринкМГНОВЕНЬЕ НА ВЕТРУПосвящается Брейтену
...какой долгий путь нам с тобой предстоит...Я вышел в мир изломанных дорог,
Ища любви, чей голос неземной —
Мгновенье на ветру. Всесильный рок
Диктует выбор, каждому — иной.Гарт Крейн...Мы живем в нравственно больном обществе, где
все естественное извращено, но мы презрели законы
и обычаи этого общества, мы внутренне освободились от
его цепей и от его безумия. Там, куда мы вырвались, нам
одиноко. Мы встретили друг друга. И удивительно ль,
что, встретившись, мы тянемся душой друг к другу, хотя
наш ум колеблется, не смеет принять решения и замирает
в страхе?Элридж КливерКто они? Мы знаем их имена — Адам Мантоор и Элизабет
Ларсон, и есть несколько записей, упоминающих о некоторых
эпизодах их жизни. Известно, что в 1749 году, в последний год
правления губернатора Свелленгребеля, Элизабет отправилась
со своим мужем, шведским путешественником Эриком Алекси¬
сом Ларсоном, в экспедицию по капстадским пустыням, что
Ларсон вскоре погиб, а жену его случайно нашел беглый раб
по имени Адам, и в конце февраля 1751 года они вместе верну¬
лись в Капстад любопытная деталь, пустяк, ничего, в сущно¬
сти, не добавляющий к тому, что нам известно о стране и об
ее истории.Кто же они? Мы потратили немало труда, изучая их родо¬
словные, и нам повезло: мы обнаружили еще несколько
фактов.Адам Мантоор. В 1719 году в реестре рабов, принадлежа¬
щих фермеру Виллему Лоувренсу Рикерту, чьи земли находились
в окрестностях Констанции, появилась запись о рождении мла¬
денца мужского пола, нареченного Адамом. Мать ребенка —Andre Brink, 1976.32
готтентотка по имени Крисси, или Карие. Но готтентоты в те
времена не были рабами, и чтобы выяснить, почему Крисси
попала в реестр, нужно отлистать несколько страниц обратно,
и тогда мы узнаем, что она стала собственностью Рикерта
в 1714 году в возрасте десяти или одиннадцати лет, ее подо¬
брала в бассейне реки Олифанте какая-то экспедиция вместе
с десятком других детей, осиротевших после эпидемии оспы,
которая свирепствовала в том году в колонии. Отцом ребенка
записан Онтонг, раб, также принадлежащий Рикерту, но про¬
данный вскоре некоему Херемии ван Никерку, фермеру из Пи-
кет-Берга, за восемьсот риксдалеров.Судя по дошедшим до нас сведениям, Онтонг появился на
свет то ли в 1698, то ли в 1699 году от брака раба по имени
Африка, вывезенного с Мадагаскара, и рабыни Сели, привезен¬
ной из Паданга почти девочкой. Вероятно, Африка и был тот
самый раб, которого в 1702 году казнили на площади перед
дворцом губернатора за подстрекательство к бунту и за убийст¬
во своего хозяина, некоего Грове. Палачу уплачено за труды
шестнадцать риксдалеров — четыре за клеймение каленым же¬
лезом и двенадцать за пытку на колесе с сохранением жизни.Сорок лет спустя внук Африки, Адам, тоже нарушил закон,
он оказал неповиновение своему хозяину, вышеупомянутому
Виллему Лоувренсу Рикерту и даже бросился на него с палкой.
За это преступление он был приговорен после справедливого
суда к порке плетьми и клеймению каленым железом с после¬
дующей ссылкой на остров Роббен. В 1744 году он бежал, но
запись о побеге весьма скупа, и потом в течение семи лет ника¬
ких сведений о нем не было. В марте 1751 года он был бит
плетьми (три риксдалера) и повешен (шесть риксдалеров).Элизабет Ларсон. Почему-то до сих пор считалось, что она
приехала из Швеции вместе со своим мужем. Но в архивах
Капстада найдено письмо (JNb С41, стр. 154) от 17 мая 1749 го¬
да, в котором губернатор Свелленгребель дает согласие на пу¬
тешествие в глубь страны. В этом письме перечислены также
члены экспедиции: Херманус Хендрикус ван Зил, свободный
бюргер города Стелленбос; Эрик Алексис Ларсон из Гётебор¬
га (Швеция) и «...его супруга Элизабет Мария Ларсон, уро¬
жденная Лоув, жительница Капстада».Основатель этой ветви рода Вильхельмус Янсоон Лоув при¬
ехал в Капстад в 1674 году в качестве солдата Ост-Индской
торговой компании, с женой и двумя малолетними сыновьями.
Один из сыновей умер в 1694 году, возвращаясь домой с ост¬
рова Тексел, другой, Йоханнес Вильхельмсоон, родившийся
в 1668 году, женился на гугенотке Мари Жанне Нуртье, родив-2 Альманах «Африка», вып. 3 33
1](1ейся в 1676 году в Кале. К тому времени его отец Вильхель-
мус уже оставил службу в Компании и возделывал землю
в окрестностях Стелленбоса. Сын с невесткой поселились в том
же поместье, вероятно, потому, что здоровье отца пошатну¬
лось и одному ему было не под силу управляться с хозяй¬
ством.От брака Йоханнеса с француженкой родилось шестеро де¬
тей: Жан Луи (в 1696 году, однако младенец умер шести меся¬
цев от роду), Элизабет Мари (в 1697 году), Маркус Вильхельм
Йоханнес (в 1698 году), Аллета Мария (в 1701 году), Анна Гер¬
труда (в 1703 году) и Якомина Гендрина (в 1704 году). Есть ос¬
нования считать, что Йоханнес играл не последнюю роль
в борьбе свободных бюргеров против губернатора Вильяма
Адриана ван дер Стела, но в 1705 году он умер, так и не уви¬
дев плодов своей борьбы, которая увенчалась изгнанием губер¬
натора. Его вдова вышла замуж за некоего Хермануса Кри-
стоффеля Фалька и родила еще троих детей.Единственный сын Йоханнеса, Маркус Вильхельм, имя ко¬
торого мы уже упоминали, поступил письмоводителем в Ост-
Индскую торговую компанию, где служил еще его дед, и очень
скоро был произведен сначала в счетоводы, а позднее в смо¬
трители складов. В 1721 году он женился на Катарине Терезе
Ольденбург (родившейся в 1703 году), дочери высокопоставлен¬
ного инспектора Компании, которая приехала в Капстад из Ба¬
тавии i погостить.От их брака родилось двое сыновей — один в 1722 году,
другой в 1725, но оба еще в младенчестве умерли, в живых
остался лишь один ребенок — дочь Элизабет Мария, родив¬
шаяся в 1727 году. Любопытно, однако, что за восемь лет,
протекших между 1740 и 1748 годами, у Маркуса родилось еще
пятеро детей от трех принадлежащих ему рабьшь, но после
его смерти, последовавшей в 1750 году, все пятеро были при¬
писаны к поместью как собственность семьи.Элизабет Мария познакомилась со шведским путешествен¬
ником Ларсоном, видимо, вскоре после его приезда в Капстад,
куда он прибыл в феврале 1748 года. Поженились они через
год, перед тем, как отправиться в свое роковое путешествие
в глубь континента. Экспедиция Ларсона привлекла в то время
так мало внимания скорее всего потому, что он с самого нача¬
ла представлял ее властям не как путешествие с научными це¬
лями, а как обыкновенную охотничью прогулку (в лицензии,
которую он получил, значилось разрешение на отстрел слонов.1	Центр нидерландской колонии на островах Индонезии.34
яосорогов, гиппопотамов и других «экзотических животных»).
Мало того тго Компания тогда косо смотрела на ино¬
странных путешественников, стремящихся исследовать коло-
Hffio, — хотя всего двадцать лет спустя она встретила с распро¬
стертыми объятиями прославленных соотечественников Ларсо¬
на — Тунберга и Спармена,— но, судя по всему, и сам Ларсон
не хотел допустить, чтобы кто-то другой опередил его и поме¬
шал осуществлению его планов. А планы эти заключались
в том, чтобы собирать и классифицировать неизвестные
в Европе растения, птиц и животных, но главное — он задумал
провести тщательнейшее географическое исследование страны
с тем, чтобы составить подробную карту ее внутренних
районов.Вернувшись в Капстад, Элизабет Мария Ларсон, урожден¬
ная Лоув, вышла замуж вторично (в книге записей актов гра¬
жданского состояния значится только ее девичья фамилия, и,
вероятно, по этой-то причине следов Элизабет так долго не
уд^алось найти). Вторым мужем Элизабет был Стефанус Кор-
нелис Якобс, их сосед, человек уже весьма немолодой (он ро¬
дился в 1689 году); бракосочетание состоялось в мае 1751 года.
В августе того же года Элизабет разрешилась сыном. Вскоре
муж ее умер, и больше она замуж не выходила.В архивах Капстада хранятся под именем Элизабет Якобс
написанные от руки «Мемуары» на восьмидесяти пяти страни¬
цах в восьмую долю листа, в которых Элизабет коротко рас¬
сказывает о своей жизни, по-видимому, обращаясь к сыну.
Сдержанно и просто, что поражает в женщине, которая пере¬
жила столь страшные испытания, но повергает в горькое раз¬
очарование современных историков, повествует она о своем пу¬
тешествии с Ларсоном: «Мы выехали из Капстада в двух
крытых фургонах в апреле 1749 года, перевалили через горы
Готтентотской Голландии и двинулись к Теплым Ключам...» ~
вот в каком стиле описывает она путь экспедиции: сначала до
бухты Мосселбай, куда в те времена добирались обычно вдоль
побережья, потом через горы Аутениква и дальше чуть ли не
по прямой на север, потом, описав плавную дугу на восток че¬
рез Камдебу, в глубь горной страны Винтерберге и в Суур-
вельд. Насколько можно судить по «Мемуарам», путешествие
сначала очень занимало молодую женщину, но скоро ее инте¬
рес угас и уступил место скуке, а потом и «невыразимому от¬
вращению». Муж ее со страстью предавался занятиям наукой,
посвящая им почти все время и внимание, засушивал цветы,2^^	35
охотился на птиц и потом набивал их чучела, выделывал
шкуры зверей, ловил ящериц, тщательно наносил на карту
пройденный путь.Видимо, у него начались нелады с Ван Зилом, который от¬
правился с экспедицией в качестве проводника, но очень скоро
безнадежно сбился с пути. Развязка наступила неожиданно: по¬
сле бурной ссоры с Ларсоном Ван Зил убежал в заросли и пу¬
стил себе пулю в лоб. Через несколько дней бушмены украли
у них двадцать волов, и один фургон пришлось бросить. По¬
том сбежали все их слуги-готтентоты, оставив им лишь двух
волов, остальных они увели с собой. А потом в один пре¬
красный день Эрик Алексис Ларсон ушел на охоту и больше не
вернулся. Экспедиция в то время находилась в бассейне
одного из притоков реки Грейт Фиш, в заросшем кустарником
вельде. Там и нашел Элизабет беглый раб.В «Мемуарах» содержится очень мало сведений о первой
половине их обратного путешествия к морю, но, к счастью,
описана, хоть и коротко, вторая половина пути, так что при
некоторой доле воображения мы можем представить себе, как
они пробирались через леса северо-восточной Цицикаммы и че¬
рез горы к долине Ланг Клооф и к Малому Карру, потом
одолевали Свартберге — «Черные горы», потом Карру, и нако¬
нец дошли до Капстада.Но даже эти сведения обрывочны и скудны. Поражает не¬
ожиданно глубоким, тайным смыслом лишь последняя фраза,
когда, сухо изложив все факты и перечислив названия, Элиза¬
бет вдруг пишет: «Этого у нас никто не отнимет, даже мы
сами».Недавно во время разборки какого-то архива, хранящегося
в штабквартире Лондонского Миссионерского Общества, Ли-
вингстон-хаусе, был совершенно случайно обнаружен еще один
важный документ — сильно попорченные дневники самого Лар¬
сона, которые хоть и с трудом, но удалось прочесть. Как эти
три тетради инфолио в толстых кожаных переплетах попали
в руки Лондонского Миссионерского Общества, объяснить не¬
возможно. Можно лишь предположить, и то с большой натяж¬
кой, что кочевники-готтентоты случайно нашли дневники на
заброшенной ферме много лет спустя после того, как Элизабет
сделала в них последнюю запись, и передали их миссионерам
в Бетелсдорпе, который находится неподалеку.Большая часть записей в дневнике сделана рукой самого
Ларсона — дотошнейший, подробнейший отчет о каждом дне36
их пути, наблюдения, открытия и находки, предположения, вы¬
воды. Есть, например, полный список всего, что они взяли
с собой в путешествие, когда уезжали в двух фургонах из Кап-
стада. В первый фургон было погружено шесть больших сунду¬
ков (на них стелили ночью постель для супругов) и два по¬
меньше, и в них находились:
одежда
сахар
кофе
чай10 фунтов шоколадудомкрат, гвозди, железные прутья, буры, буравы и зубила
иголки, булавки, вататовары для меновой торговли: стеклянные бусы, медные
трутницы, ножи, прессованный табак, индийские шарфы, греб¬
ни500 фунтов табаку в маленьких бочонках, завернутых
в мокрые овечьи шкуры, чтобы внутрь не проникал воздух1	тонна свинца и олова, а также набор разнообразных форм
для отливки16 короткоствольных ружей с раструбом, 12 двуствольных
пистолетов, 2 сабли, 1 кинжал10 стоп писчей бумаги для засушивания растений
научные приборы, в том числе компас, гигрометр, магнит¬
ная стрелка на горизонтальной оси, ртутный барометр в ко¬
робке (длина трубки 1 ярд) с запасом ртути в фаянсовом
флаконе.Во втором фургоне стояли два больших пустых сундука, ко¬
торые предназначались для коллекций растений, насекомых
и пр., а также:2	палатки1	стол и 4 стула1	железный рашпер1	большая сковорода, 4 кастрюли, 2 чайника, 2 заварочных
чайника, 2 кофейника, 2 корыта, 3 таза4 ящика бренди: два, чтобы спиртовать пойманные образцы
фауны, и два, чтобы подкупать готтентотов и завязывать дру¬
жеские отношения с местным населениемфарфоровые тарелки (мелкие и глубокие), чашки и блюдца.
В путешествие взяли тридцать два вола, четырех лощадей,
восемь собак, пятнадцать кур и шесть готтентотов.Каждый день измеряли пройденное расстояние и записыва¬
ли погоду. Сразу же обращаешь внимание на то, что почти
в каждой записи упоминается ветер — «Сегодня ветрено...»,37
«Опять ветрено...», «Сильный ветер...», «Элизабет жалуется на
ветер...», есть даже более распространенное описание — самое
поэтичное из всего, что можно прочесть в дневнике Эрика
Алексиса Ларсона: «Эта страна похожа на бушующий воз¬
душный океан, ветер несет и швыряет наш фургон, точно ут¬
лую ладью». В дневнике имеется каталог образцов фауны
и флоры с точным указанием дня и числа, когда что найдено
или поймано. Каждый подстреленный зверь, каждое животное
препарировалось и тщательнейшим образом описывалось.
Столь же подробно изложены происходящие во время путешест¬
вия события: «На меня бросился раненый лев, в последнюю ми¬
нуту меня спас готтентот Боои, он убил льва, но зверь успел
разорвать ему руку. Любопытно, что цвет и строение мускулов
под кожей у Боои оказались точно такими же, как у белых».Из дневника также явствует, что Ларсон придумал чрезвы¬
чайно оригинальный способ подстреливать птиц, не портя их
оперения, чтобы потом делать для своей коллекции чучела.
Этот способ, который много лет спустя вновь «изобрел» есте¬
ствоиспытатель Вальян, состоял в том, что в дуло насьшалось
небольшое количество пороха (в зависимости от размеров
птицы и от расстояния до нее), потом забивался пыж из воска
и наливалась вода. Таким образом, выстрел только оглушал
птицу, но так как перья у нее были мокрые, улететь она не
могла.Записей, касающихся лично Ларсона и его супруги, в днев¬
нике очень мало. Лишь изредка встречаешь беглую фразу:
«Была ссора с Элизабет...», «Увы, наука совершенно недоступ¬
на уму Элизабет...», «Ночью Элизабет была очень требова¬
тельна, утром повторилось то же самое; это не способствует
сосредоточенности на занятиях».После последней записи, сделанной 3 января 1750 года,
в дневнике следует несколько пустых страниц, потом записи
возобновляются почерком Элизабет, но без указания каких бы
то ни было дат. Ее заметки пространнее ларсеновских и содер¬
жат гораздо больше сведений лично о ней, чем написанные
столько лет спустя мемуары. К сожалению, в них отсутствуют
подробности, а некоторые важные, судя по взволнованности ее
тона, события так и остались загадкой. Однако за некоторыми
фразами вдруг угадьшаешь совершенно иную, скрытую от нас
жизнь: «Какой долгий путь нам с тобой предстоит. О, боже
мой, боже...»Так кто же они? Сейчас готовятся к изданию «Мемуары»
и «Дневник» с комментариями, хотя Лондонское Миссионер¬
ское Общество еще не дало своего окончательного согласия на38
публикацию последнего. И когда книга выйдет в свет, авторы
записок займут подобающее им место в истории. Но история
как таковая нас сейчас не интересует, нас интересует то, что
скрывается за фразами: «Этого у нас никто не отнимет...»
и «Какой долгий путь...»И ради них мы должны соскрести с истории верхний слой.
Не просто пересказать ее, но проникнуть вглубь и заново все
пережить. Пройти по этой бескрайней земле и вновь вернуться
к городу тысячи домов у подножья высокой горы, к городу,
огкрытому ветрам и морю. Пройти по этой дикой неизведан¬
ной стране — кто ты, скажи? и кто я? — не зная, что тебе угото¬
вано, когда ветер разбил все приборы и инструменты и листает
страницы брошенных дневников, когда осталось только
одно — идти вперед и вперед, пока еще есть силы. Идти и не
думать о том, что тебя ждет. Идти и верить.Она сидит на козлах фургона, сжавшись в комочек. Вечер,
в ветвях диких смоковниц возле их бивака устраиваются на
ночлег птицы. Вокруг разбросаны остатки снаряжения, с ко¬
торым она совершала свое путешествие, — символы, олицетво¬
ряющие здесь, в диком, пустынном краю, высшие достижения
ее цивилизации: разряженные ружья (она стреляла из них се¬
годня ночью и утром), мешочки с порохом и свинцовыми пу¬
лями, цветы, засушенные между листами белой, сплошь в пят¬
нах, бумаги, чучела птиц и тщательно собранные скелеты,
рисунки животных и деревьев, пейзажи с реками и горами, где
отряд стоял лагерем, заспиртованные ящерицы и змеи, баро¬
метр, возле костра чайник и кастрюли, развешенные на кустах
вышитые простыни, еще не просохшая после вчерашнего ливня
мятая одежда, покрытый свежей ржавчиной рашпер, тарелки
и чашки, на сундуках у нее за спиной карта, ее контуры были
нанесены более века назад португальскими мореплавателями
и постепенно уточнялись, дополнялись, и вот теперь из левого
угла к центру тянется узкая полоска, на которой обозначены
реки, горы и равнины, указана широта, долгота и высота над
уровнем моря, определены климатические зоны и преобладаю¬
щие ветры, — узкая полоска среди белой пустоты, и в этой
пустоте лишь несколько робких точек и линий, пустота откры¬
тая и обнаженная, великая, бескрайняя terra incognita КI	Неизведанная земля ^шт )39
Он стоит у ограды из веток, которая кое-как защищает фур¬
гон, в руке у него убитый заяц, он держит его за задние ноги,
и с мордочки на примятую траву капля за каплей падает кровь.
Она сидит, не поднимая головы.Еще не поздно уйти. Она даже не узнает, что он был здесь;
собак давно нет, их увели с собой готтентоты. Что гонит чело¬
века из вельдов и лесов, где все ему знакомо и привычно, к та¬
кому вот обреченному биваку? Что заставляет его неделю за
неделей красться по следу фургона, выслеживать его, точно со¬
бака или хищный зверь? Какой неистребимый инстинкт выну¬
ждает его без конца кружить возле лагеря, все суживая и сужи¬
вая свои круги?Он еще может вернуться. Но он стоит и глядит на нее, как
глядел уже столько раз в эти дни и недели, только сейчас он
стоит гораздо ближе и смотрит не таясь. Ее длинные темные
волосы рассыпались по узким ссутуленным в изнеможении пле¬
чам, точно эта ночь отняла у нее все силы, она кажется совсем
юной, почти девочкой. Голубое платье с белыми кружевами,
без фижм, подкладок и кринолина, которые носят в Капстаде,
измято и грязно. Сегодня ночью она спала в нем и впервые за
все их путешествие не переоделась утром, не умылась и даже
не убрала волосы.Вот я, перед тобой. Пять лет я ждал, это долго, слишком
долго.Наконец что-то заставляет ее поднять голову — не шорох,
но тишина. Ветер, который не стихал все эти дни, который бу¬
шевал над лагерем сегодня ночью, ломая ветки, стараясь со¬
рвать парусину с плетеного кузова фургона и истрепать ее
в клочья, вдруг улегся.И вот она видит его, видит его одежду и, потрясенная,
отшатывается.—	Кто ты? — наконец произносит она.—	Мое имя — Адам Мантоор. — Он не сделал ни шага, не
шевельнулся, лишь перехватил поудобнее заячьи лапы.—	Но кто ты?Нелепая до смешного сцена: он хочет рассеять ее страх
и подходит ближе, но она, не так истолковав его движение,
хватает ружье и вскакивает на ноги.—	Стой, не подходи!Он замер было на секунду, потом все-таки шагнул вперед.Она нажимает спусковой крючок, но выстрела нет. Опустив
ружье, она в растерянности ищет вокруг себя глазами, хватает
пистолет с длинным ‘дулом и швыряет в него. Он увернулся,
и пистолет летит мимо. Теперь он знает наверняка. Он неспеш¬40
но подходит к фургону и кладет возле нее зайца. Она медленно
отодвигается в глубь фургона, глядя на него сквозь упавшие на
лицо пряди. Он протягивает руку к ружью. Миг сопротивле¬
ния, и она его выпускает, ее сковал такой страх, что она не пы¬
тается ни убеж’ать, ни хотя бы спрятаться.Адам берет из открытого мешочка щепоть пороха, взвеши¬
вает на ладони и насыпает на полку, потом ловко забивает
пыж и вгоняет в дуло свинец. Она глядит на него остановив¬
шимся взглядом. Он взводит курок, так что кремень подни-
1^ается вверх, точно голова змеи, которая готовится ужалить,
и протягивает ей ружье, повернув к ней резным прикладом.Она берет ружье, не сводя с него глаз.—	Что тебе надо?Он пожимает плечами. Камзол ему явно велик.—	Подожди, — вдруг говорит она, скрывается в палатке
и через минуту снова выходит с медной кружкой в руках.—
Бренди. — Она показывает на свой рот. — Пей. — И повторяет
настойчиво, потому что он точно не слышит: — Пей же.Адам качает головой и ставит кружку на сиденье возле уби¬
того зайца.—	А теперь уходи, — приказывает она, чувствуя себя гораз¬
до увереннее с заряженным ружьем в руках. — Сейчас вернется
мой муж.—	Нет, ваш муж не вернется. Он заблудился.—	Если он тебя здесь увидит, застрелит на месте.—	Чем — водой?—	Откуда ты знаешь?.. — спрашивает она, растерявшись.
Но гнев ее тут же вспыхивает снова. — А, так ты следил за
ним! И давно ты за нами шпионишь?Он неопределенно разводит руками, и ей снова бросается
в глаза, как широки ему рукава парчового камзола.—	Это его одежда. Ты убил его и украл одежду!—	Я уже давно ее ношу.Да, это верно, вчера утром, когда Эрик Алексис ушел за
своей красной птицей, он был одет по-другому. Но недели две
назад он записал в своих дневниках о пропаже платья — они
решили, что его украли готтентоты.—	Так это ты вор!Он снова пожимает плечами.—	На тебе платье моего мужа.—	Ну и что?—	Наглец, с кем ты разговариваешь!Да, он более худ, чем Эрик Алексис. Примерно такого же
роста, но гораздо тоньше. И какой же у него дурацкий вид41
в этом роскошном голубом камзоле, в расшитом цветами жи¬
лете и панталонах, но без шляпы и без чулок, в грубых башма¬
ках из сыромятной кожи на босу ногу. Шут, настоящий шут,
откуда ты взялся в этой пустыне? Зачем ты пришел? Уходи,
я боюсь тебя. Но кто-то же должен мне помочь. Вчера его не
было целый день. Он уже не раз забредал далеко, преследуя
какую-нибудь экзотическую птицу или редкого зверя, но еще
никогда не бывало, чтобы он провел ночь в вельде. Да еще та¬
кую страшную, как нынешняя.А она несмотря ни на что уснула. Наверное, в ней накопи¬
лось слишком много страха и усталости, она спала и почти не
слышала грозы. Собак у них не осталось; двух задрал лев, од¬
ну утащила гиена, трех подстрелили бушмены, когда псы по¬
гнались за ними, остальные ушли со слугами-готтентотами —
предатели. Ван Зил с каждым днем все больше отбивался от
рук, воровал бренди, задирался, подглядывал из-за кустов, как
она моется и переодевается, а потом убежал в лес и застрелил¬
ся. «Мне помогут готтентоты, мы сами его похороним. Ты не
ходи, зрелище не из приятных...» Какая деликатность! Только
где же она была ночами, твоя деликатность? Я до рассвета ви¬
дела в желтом свете лампы твой затылок, ты бесконечно писал
свои дневники и чертил свою карту. Ты такой же одержимый,
как мистер Ролофф. Тебе бы с картой обвенчаться, жаль толь¬
ко, карты не умеют стряпать. Больше ведь тебе от жены ничего
не надо. Я корчусь и горю на медленном огне, но что тебе за
дело? И для того-то я все бросила и отправилась с тобой в ди¬
кую, неизведанную страну, прилепилась к тебе и стала с тобой
одна плоть? А ты прилепился к своей карте, к своим дневни¬
кам, плоть для твоего строгого научного ума слишком пере¬
менчива, слишком ненадежна, она шокирует тебя своей непри¬
стойностью и пугает. Ты доверяешь только своему барометру,
ртутному столбику, который едва заметно поднимается и опу¬
скается. Как страшно ты наказал готтентота, который разбил
флакон с запасом ртути! Ты велел привязать его между колеса¬
ми фургона и запороть до смерти, а сам стоял и глядел, и твои
бледные, как у всех шведов, руки тряслись. В ту же ночь все
наши слуги убежали. Ты удивлен, что я так крепко спала нынче
ночью? Меня освободил, раскрепостил мой собственный страх.
Среди неистовства грозы я чувствовала, что я в безопасности,
с тобой я никогда не ощущала такого спокойствия, но сейчас
я знала: мне ничего не грозит. Но вот прошел еще один день,
и сегодня я уже не сомкну глаз. Ты жив, ты' где-то неподалеку.
Почему же ты не вернулся, когда я стреляла? Я разрядила все
наши ружья, и вот пришел этот дикарь и снова их зарядил.42
А ты — надеюсь, ты настиг свою птицу с таким красивым, яр¬
ким оперением...—	Откуда ты? —спрашивает она.Он оборачивается и широким неопределенным взмахом по¬
казывает назад, на сумеречный мир за своей спиной: высокие
пологие холмы, глубокие долины, заросшие непроходимой ча¬
щей, неведомые ей деревья и кусты, которым придумывал на¬
звания Эрик Алексис Ларсон — латинские названия, ничего не
говорящие ее слуху.Как хорошо, что ты ничего не стал объяснять, а просто ука¬
зал рукой, ведь этой земле еще не дали названия, во всяком
случае латинского, она пока еще не существует. И эта земля
принадлежит тебе, владей ею. Но я-то, я-то что здесь делаю?
Что привело меня сюда, зачем я бросила Капстад и шла через
горы, реки, долины? Неужели только затем, чтобы передо
мной вставали все новые горы, все новые реки, раскидывались
равнины и плоскогорья, чюбы меня снова и снова встречали
ветер и дождь, зной, сушь, безмолвие? Нет, нет, не хочу, не
надо!Адам делает к ней движение, и она мгновенно сжимается.
Но он всего лишь берет зайца — на этот раз за уши — и идет
к черному кострищу, залитому ночным дождем. Она насторо¬
женно наблюдает за ним. Он опускается на корточки спиной
к ней — «Я могу его сейчас убить из того самого ружья, кото¬
рое он мне зарядил», — достает нож и принимается свежевать
зайца. Несколько быстрых, точных движений от белых лапок
вверх, потом вдоль грудки и живота... Она завороженно гля¬
дит. Цвет мускулов точно такой же... Она опускается на
козлы фургона и кладет ружье на колего!, но он не поднимает
глаз. Из бочки, которая стоит возле фургона, он наливает
в чайник воды и относит к кострищу, достает из-под фургона
сухие дрова, точно все здесь, в лагере, ему давно знакомо.
Стоя к ней спиной, разводит огонь. Интересно, как он его раз¬
жег? Плывет дым, ползет едкий запах каких-то местных трав,
и к ее горлу подкатывает тошнота.Запах трав, запах страны... Он обжигает рашпер и рас¬
кладывает на нем мясо.Солнце село, но небо продолжает гореть. В воздухе неправ¬
доподобно тихо. За ближней грядой гор поднимается другая,
третья, как они не похожи на синие, будто нарисованные на
фарфоровом блюде, горы Готтентотской Голландии, они тяже¬
лее, массивней и напоминают огромных спящих зверей.Пока жарится мясо и закипает на костре чайник, он приво¬
дит двух оставшихся волов в загон и начинает поправлять по-43
валенную ветром ограду. Он чувствует, что она не спускает
с него глаз. Стоит ему только поднять голову, и он встретит ее
взгляд. Но что он ей скажет? Я знаю тебя? Я тебя не знаю?
Кто ты? Что ты здесь делаешь? Ты здесь чужая. Мы здесь не
хотим знать о Капстаде... Нет, нет, это ложь. Пять лет я раз¬
говаривал сам с собой, скитаясь по диким лесам, по пустыне,
пять лет я не мог прогнать из своей памяти Гору и бухту.
Самый красивый вид на них открывается с острова Роббен. Те¬
бя зарывают по шею в песок и мочатся тебе на голову. Между
их расставленных ног ты видишь горы. Мать поет в виноград¬
нике: «Будь мне каменною твердынею, домом прибежища,
чтобы спасти меня, ибо ты—каменная гора и ограда моя...»Закутавшись в вышитое одеяло, бабушка тихо рассказывает
о Паданге, о зеленых зарослях гибискуса, сплошь покрытого
красными цветами, о дрожащих листьях недотроги...Она ест свой ужин, сидя на козлах фургона, он остался воз¬
ле костра.Поев, она ставит тарелку и поднимает голову.—	Принеси мне воды помыться, — приказывает она. За ее
спиной под парусиновой крышей фургона висит на короткой
цепи горящая лампа.Он не шевельнулся.—	Ты что, не слыхал?—	Носите себе воду сами.Даже при свете костра он видит, как она побледнела.—	Как ты смеешь так разговаривать со мной, раб! — в гне¬
ве кричит она.—	Я не раб.—	Что же ты тогда здесь делаешь?—	Я думал, вы нуждаетесь в помощи.—	Я?! Какая наглость!—	А почему собственно? — Он неторопливо встает.—	Убирайся вон! —кричит она, срываясь на истерику.—Я
прекрасно обойдусь без тебя!Бледная, стиснув зубы, она слезает с фургона на землю и,
подойдя к костру, берет кипящий на огне чайник, а он стоит
и смотрит на нее. Потом она возвращается к фургону и, обер¬
нувшись к нему, злобно бросает:—	Места своего не знаешь, видно, не научили.Но он все молчит.—	Подожди: вот муж вернется...Он лениво поворачивается к ней спиной и начинает класть
в костер поленья на но^ь. Когда от них повалил дым, он отхо¬
дит чуть в сторону и видит на парусиновой стенке фургона ее44
тень. Наверное, она возле самой лампы, потому что тень ее
уродливо велика, но все равно он не может отвести от нее
глаз. Никогда еще он не был к ней так близок. Она раздевает¬
ся. Высвободив руки и плечи из лифа пышного платья, она на¬
клоняется над корытом и начинает мыться. Он видит сбоку ее
грудь, и теперь это не просто выпуклость, скрытая под рюша¬
ми и кружевами, но две отдельные полусферы.Ты белая, и рядом твоя черная тень. Пять лет мне приходи¬
лось разговаривать с самим собой или с кочующими готтенто¬
тами воинственных племен среди бескрайних просторов и без¬
граничной свободы, которую я выбрал по собственной воле.
Выбрал в ту ночь, когда бежал с острова и, чудом не утонув,
поднялся, шатаясь, на берег; надо мной стоял узкий серп меся¬
ца, я был наг и дрожал на ветру от холода, но я знал: это путь
к свободе.Где-то там она ждет меня, все время удаляясь. За какими
горами я ее встречу, за какой рекой? Где юг отпускает челове¬
ка, где перестает тянуть его, точно на волнах прилива, к дому,
к матери, к детству? И вот ты стоишь в своем фургоне, я вижу
на стене твою тень. А ты и не знаешь, что я на тебя смотрю,
а может быть, ты так меня презираешь, что тебе все равно? Ты
расчесываешь волосы, твои руки поднимаются, опускаются.
Если ты слегка повернешься, я увижу твои острые соски. Ты,
самый страшный из наложенных на меня запретов, самое недо¬
стижимое из всех живых существ — белая женщина.Их окружает хлипкая изгородь загона, дикие смоковнищ^г
А за ними — бесконечность, они обречены, приговорены ей.Когда лампа в фургоне гаснег и теплый запах фитиля рас¬
сеивается, в темноте появляются дикие звери. Костер прогорел
и теперь слабо тлеет. Прошлой ночью, когда ревел ветер и бу¬
шевала гроза, хищники таились вдали. Но сегодня они опять
осмелели и подали голос, сначала далеко, потом все ближе,
ближе и наконец подошли к самому лагерю. Хохотали ша¬
калы, лаяли дикие собаки, раздавался вой, страшнее которого
она ничего на свете не слышала, от которого кровь у нее леде¬
нела в жилах, — вой гиен. Вой этот начинался низким глухим
рычаньем и поднимался до пронзительного визга, разрываю¬
щего темноту. Луны все еще не было.Эрик Алексис Ларсон знал, когда месяц должен родиться,
когда луна начнет убывать, когда совсем исчезнет... Эрик
Алексис Ларсон знал все.Может быть, звери сейчас обгладывают его кости? Или го¬
товятся напасть на лагерь? Растопчут никчемную изгородь,
перепрыгнут через костер, может быть, огонь их даже привле¬45
кает? Гиппопотамы вылезают ночью из воды и идут на огонь.
В тот вечер на берегу реки, которую ты нанес на свою карту
и которой дал название, мы играли за нашим походным сто¬
ликом в шахматы, возле нас горела лампа, и вдруг появилась
эта громадина. Ты схватил лампу и бегом вокруг лагеря, гип¬
попотам за тобой, наконец готтентоты стали кричать тебе,
чтобы ты бросил лампу. Ты швырнул ее, а сам кинулся прочь,
гиппопотам бросился на лампу, растоптал ее и ушел себе как
ни в чем не бывало. Ты потом записал в своем дневнике:
«Оказывается, есть животные, которых свет не отпугивает,
а привлекает, таковы, например, бегемоты», — только и всего.Поднявшись с постели, она подползает к краю фургона
и приподнимает уголок парусины. В лицо ей дохнула прохлада
ночи, — в фургоне так душно. Привыкнув к темноте, она раз¬
глядела возле костра его темную фигуру. Позвать бы его, но
что она ему скажет, о чем спросит? Голос ей не повинуется,
точно чьи-то руки сдавили горло. Вон он сидит, но ночь так
темна, что она не знает даже, смотрит он на нее или нет. Он
что же, собирается просидеть так до рассвета? Зачем? Она не
хочет, чтобы он был здесь. Он — угроза ее независимости, ее
молчанию, угроза ей самой. Но если бы его сейчас не было,
она бы наверняка умерла от страха. Может быть, дать ему
ружье? Или пусть просто так сидит у костра, в дорогой одежде
ее мужа, которая висит на его тощих плечах, как на вешалке?
Черная тень в темноте... Элизабет снова завязывает полог фур-i
гона. Руки ее дрожат, ладони влажные. Он там, у костра. Она
натягивает вышитую простыню до подбородка и зажмуривает¬
ся. Ей снова представляется та шелковица, истекающие соком
спелые красные ягоды... Господи, неужто гиены будут сегодня
выть всю ночь напролет? Зрелище не из приятных, сказал тог¬
да он. И лицо ее горит, как в тот день среди веток шелковицы.Он возвращается в лагерь под дикими смоковницами
первым, вынырнув из зарослей глубокой узкой долины, кото¬
рую зажали с двух сторон зеленовато-бурые склоны холмов.
Жара еще не спала, а на нем к тому же это непривычное
платье, он ходил в нем весь день чуть не с рассвета. В мешке
из оленьей шкуры, что висит у него за спиной, он принес не¬
сколько светлых крапчатых яиц и, проходя мимо костра, осто¬
рожно достает их и складывает в ямку. Потом, подняв голову,
видит ее. Она идет между деревьями, высокая, тонкая; широ¬
кая юбка развевается вокруг длинных ног, ко лбу и щекам при¬
липли мокрые пряди темных волос. Когда она подходит бли-46
же, он замечает, что она тяжело дышит и очень бледна, вокруг
губ синева, на лице капельки пота. Она не видит его, проходит,
чуть не задев, к фургону, хватается руками за крыло и падает
головой на локти. Рукава ее платья засучены, в солнечных бли¬
ках золотится пушок на ее руках.Она замечает его, лишь когда он наконец поднимается на
ноги, и в испуге вздрагивает, но, узнав его, снова роняет голо¬
ву на руки.—	Принеси... принеси мне... — начинает она, но голос ее
прерывается, дыхание перехватывает, она стискивает зубы. Не
досказав своей просьбы, она идет за фургон, зачерпывает во¬
ды, наливает в чашку и возвращается. Теперь она садится на
траву, привалившись спиной к переднему колесу. Он стоит
и наблюдает за ней равнодушно, даже с легким злорадством.—	Не выносите солнца? — наконец спрашивает он.—	Что за глупости, — с досадой говорит она. — Сейчас прой¬
дет. Я просто...—По ее телу словно проходит судорога. Она
поспешно встает и бежит за фургон, он с изумлением слышит,
что ее начинает рвать. Его охватывают угрызения совести.
Чтобы не стоять праздно, он принимается рубить дрова для
костра, но тут же бросает топор. Наконец она возвращается.—	Заболели ? —спрашивает он.—	Нет. — Она садится и снова прислоняется к колесу. Она
вынула из волос шпильки, и они мягкой темной волной рассы¬
пались у нее по плечам.—	Неправда, вам плохо, — не отступает он.—	Я жду ребенка. — Она вдруг вспыхивает гневом и выпря¬
мляется. — Он не имеет права бросать меня одну. Он никогда
ни о ком не думал, только о себе. — Но она так устала, что да¬
же на гнев у нее не осталось сил. — Что, ничего не нашел? —
спрашивает она, помолчав.—	Нет. Осмотрел шаг за шагом долину и отроги, но ливень
смыл все следы.Еще рано, но он все-таки решает разжечь костер и вскипя¬
тить чайник.—	В другое время я бы на солнце и внимания не обрати¬
ла,—говорит она жалобным голосом, который противен ей
самой. — Просто сейчас я...Он слушает молча.—	Когда я гуляла в Капстаде, я проходила пешком по
много миль, — продолжает она. — Тайком от матери. Мать ни¬
когда не отпускала меня без портшеза. Однажды я даже подня¬
лась на Г ору, на самую вершину. — Она умолкает и ждет, чтоб
он отозвался на ее слова. — На Львином хребте часто бывала47
и, конечно, на Г олове Льва. Но на гору взбиралась всего один
раз. Забавно, правда, — снизу она кажется такой ровной, глад¬
кой, иди себе точно по улице, а начнешь подниматься, так
сплошные скалы и ущелья и непролазные заросли. Там есть
кусты с очень смешными плодами, вроде маленькой сосцовой
шишки, если сожмешь их в руке, они начинают шевелиться
и щекотать ладонь. — Она все еще бледна, но лицо понемногу
оживает. — Когда мужчины ходили на гору, они обязательно
приносили с собой эти шишки и просили девиц закрыть глаза
и подставить руку. Какой визг поднимался, хихиканье, сколько
притворства, до сих пор вспоминать тошно.Там, наверху, дул сильный ветер. Серые пятнистые скалы
спускались к самому морю. А море было синее, огромное, ка¬
залось, оно тянется до самого конца земли. Странное чувство
охватило ее на вершине, душу наполнила лихость, удаль, хоте¬
лось выкинуть какой-нибудь немыслимый поступок, на ко¬
торый она нигде больше не осмелилась бы. Не будь рядом
спутников, она бы сбросила с себя платье.Она открывает глаза и с недоумением, с досадой видит, что
перед ней — он.—	Знаю я эту гору, — цедит он сквозь зубы. — Много раз
там бывал.—	И тоже любовался морем?—	Да, видел и море.—	Мне так не хотелось спускаться с вершины. — Почему
она с ним так разговаривает? Щебечет без умолку, точно кап-
стадская барышня на балу, которой хочется удержать возле се^
бя молоденького офицера с зашедшего в их порт корабля или
заезжего чиновника из Патрии, и она без зазрения совести при¬
украшивает мелкие события своей жизни: пикники, прогулки,
письма, праздники, когда над заливом гремят пушки и вьются
флаги и хозяйки в тавернах спешат разбавить вино водой.—	Мы ходили на гору за дровами, — продолжает он нехо¬
тя, как бы через силу. — Уйдем чуть свет, а когда возвращаемся
с вязанками, уже темнеет.—	Тяжело, наверное, носить дрова.—	Да нет. С горы мы их скатываем, а внизу свяжем и уж
потом несем.В ее глазах пустота.—	Ты раб,—говорит она.—	Нет, я не раб!Закипает вода в чайнике.—	Можете налить себе чаю, — угрюмо и враждебно говоритон.48
—	Зачем ты пришел сюда? — спрашивает она с вновь вспы¬
хнувшим недоверием. — Что тебе от меня надо? У меня ничего
нет.—	Почему мне должно быть что-то надо? Я просто увидел
в зарослях фургон и пошел посмотреть.—	Ты за нами следил. Ты украл его платье. Это ты его ку¬
да-то заманил.—	Вы же сказали, он охотился за птицей.Она снова откидывается назад, стараясь избежать его
B3I ляда.—	Ты должен отвести меня домой, — говорит она.—Мне
надо вернуться в Капстад.—	В Капстад? - переспрашивает он.—Мне-то зачем туда
возвращаться?—	Не могу же я остаться здесь! — Она крепко сжимает чаш¬
ку в ладонях. — Нужно найти людей. Я не могу...—	В той стороне есть кочевники-готтентоты. — Он показы¬
вает рукой.—	Какой мне от них толк?Он молча глядит на нее в упор. Почему я дотжен жатеть
тебя? Не надо мне было вообще подходить к фургону. Да,
я здесь, но это вовсе не значит, что ..—	Я иду к морю, — говорит он, отводя глаза. — Может
быть, по пути нам встретится какая-нибудь ферма или караван
путешественников.К морю, куда угодно, только прочь от этих нескончаемых
холмов.—	Мы не можем уйти, пока не найдем его,—возражает
она. — Наверно, он упал и сломал себе руку или ногу. Вернется,
а меня нет.—	Он вас бросил.—	Нет, он меня не бросал. Он просто охотился за птицей.
Он вернется.—	Он что же, впряжется в ваш фургон и потащит?—	Он выведет нас отсюда. Ведь он же все-таки мужчина,—
говорит она и с отвращением думает: «Ну зачем я это сказа¬
ла?» В ее ушах снова раздается плач новорожденного младен¬
ца, вырвавшийся из-за двери, откуда вышел ее отец, голова его
низко опущена, он увидел дочь и остановился как вкопанный.
«Где ты был?» — спросила она тихо и жестко. «Зачем тебе
знать?» — ответил он. Она чувствовала, как пылают ее щеки.
«Это твой ублюдок? Значит, еще один? И что за судьба его
ждет?» — «Не смей мне дерзить, Элизабет! Тебя это не касает¬
ся», — сказал он. — «По-твоему, рабыня это всего лишь женщи¬49
на!» — в ярости крикнула она и про себя подумала: «А жен¬
щина — всего лишь рабыня». В его усталых глазах сверкнул
бессильный гнев. «Ступай к себе в комнату, Элизабет, будешь
сидеть там до вечера».—	Мы не можем уйти сейчас, — решительно говорит она.—
Вдруг он вернется. Ну, а уж если...О господи, море...А он в это время думает: «Молочай на берегу в Капстаде...
Как терпко его кусты пахнут летом, когда их нагревает солнце.
Все это я отринул. Прошло столько лет, и вот теперь...»Начинают сгущаться сумерки. В долине кричат даманы, они
поднимаются вверх по склону.—	Почему они так страшно кричат?—	Что ж тут страшного?—	Будто их убивают. Прямо кровь леденеет в жилах.Он смеется с презрением.—	Где ты живешь? — вдруг спрашивает она, повинуясь не¬
ожиданному порыву.—	Нигде.—	Зачем ты пришел сюда? Я должна знать, — властно гово¬
рит она. Но он молчит, и она снова наступает: —Надеешься
застать меня врасплох, думаешь, я не понимаю? — Она в вол¬
нении встает и начинает перекладывать лежащие на передке
фургона ружья и пистолеты. — Ты просто выжидаешь случая.
Но я с тебя глаз не спускаю, знай. И если ты посмеешь... ско¬
рее я себя убью... — В ее голосе начинают прорываться рыда¬
ния, но она их подавляет. — Понял? Ты не имеешь права. Я бе¬
ременна. А ты - всего лишь раб.Он молча глядит на нее. В руках его треснул сучок. От рез¬
кого сухого звука она вздрагивает, точно от выстрела. Он
переводит дух, стараясь овладеть собой, чтобы ответить ей
спокойно.—	Раб, — произносит он наконец, — раб! «Ты не имеешь
права»! Затвердили, как попугаи, других слов и не знаете. Но
с меня довольно, я больше слышать их не хочу.Может быть, у тебя есть право отрубить мне ногу. Ну что
ж, отруби, но говорить потом, что я не имею права ходить
прямо... нет, этого я не позволю. Он видит, что она дрожит.
Тогда он вдруг круто поворачивается и идет к проходу
в ограде.—	Куда ты, не смей! — кричит она. — Ночь наступает. Ты не
смеешь бросить меня здесь одну. Ты должен отвести меня до¬
мой, слышишь. Вернись!Адам оглядывается на нее через плечо.50
—	Боитесь?Она не отвечаетТы хочешь помыкать мной, потому что трясешься от стра¬
ха, потому что ты передо мной бессильна. Немного же у тебя
осталось власти. И вдруг ему становится почти жаль ее.—	Будете есть яйца на ужин ? — смущенно спрашивает
он. — Я очистил несколько гнезд в долине.Тот день на чердаке... Мы с Левисом всегда забирались ту¬
да, наработавшись и наигравшись. Другие дети бааса были
еще малы. Долгими летними днями мы плескались с ним
голышом в холодной горной речке за рощей пихт и молодых
дубков. Ездили в город в фургоне, отвозили вино на склады
Компании. Ставили силки для маленьких серых оленей, ко¬
торые травили рано утром поля пшеницы и ячменя. Скакали
без седла на молодых бычках, кубарем летели с них в пыль
и навоз. И каждый вечер лезли по высокой деревянной лестни¬
це на чердак, где так сладко пахло изюмом, который сушили
из спелого сочного винограда, мы еще помогали его собирать.
Сидя на корточках в душистом полумраке среди вьщеланных
кож и кип сушеного чая, возле двух гробов, сколоченных из
атласного дерева, которые держали на всякий случай и, чтоб зря
не пропадало место, хранили в них сушеные фрукты, я рассказы¬
вал Левису истории, которые слышал от бабушки. Сначала он
тоже всегда бегал со мной во двор усадьбы слушать, как она
их рассказывает, нанизывая точно бусы звучные имена и назва¬
ния — Тьилатьяп, Палик-папан, Джокьякарта, Смерос, Паданг,
Борободур, но потом руки ее скрючились от ревматизма, и она
больше не могла работать, и тогда баас отпустил ее на свобо¬
ду, и она поселилась в городе, высоко на Львином хребте
в крошечной глинобитной лачуге. С тех пор уже я пересказы¬
вал Левису ее истории, сидя с ним на чердаке и поедая сладкий
изюм. Никакой тайны из своих походов на чердак мы не дела¬
ли, да нам никто и не запрещал туда ходить, не то, что в по¬
греб. Мы не представляли себе жизни без чердака, где пахло
корицей и листьями баку i, вяленой рыбой, сушеными фрукта¬
ми, кожей. Поэтому-то я сначала ничего и не понял. Левис
в тот день уехал с отцом и каким-то их гостем из Патрии на
Хаут-бей, а я, вернувшись под вечер голодный с горы, где со¬
бирал птичьи яйца, сразу же побежал на чердак за изюмом,
а когда начал спускаться по лестнице, меня окликнула хозяйка.—	Что это у тебя в руках?^ Б а к у — дерево, листья которого содержат тонизирующие ве¬
щества, сейчас широко используются в фармакологии.51
—	Изюм, госпожа. — И я разжал горсть и показал ей.—	Где ты его взял?—	Там, госпожа, наверху. На чердаке, госпожа.—	Кто же это тебе позволил, а?—	Кто позволил, госпожа? Но ведь мы... Как же так?..Те же самые слова я повторял и хозяину, когда вечеромвернулись мужчины и хозяйка вывела меня к ним.—	Как же так, баас, как же так, ведь мы...—	Ну что за люди, неужто вы никогда не избавитесь от
своей привычки воровать? — сказал хозяин. — Видно, придется
тебя проучить.Позвали двух рабов, велели им привязать меня к тачке
и раздеть, и все равно я еще не понимал, что происходит. Ве¬
ревки больно врезались мне в руки и в лодыжки, я заплакал.—	Баас, баас, мы же всегда лазали с Левисом на чердак за
изюмом!Он обернулся к Левису, который все еще держал коней на
поводу.—	Это правда, Левис?—	Нет, папа, врет он.Так он и сказал, мой неразлучный друг, с которым мы ку¬
пались в горной речке, ездили в город, скакали без седла на
молоденьких бычках за каменной оградой загона: «Врет он».—	Ты еще мал, Адам, мал и несмышлен, поэтому, так
и быть, обойдемся всего одной трубкой.Хозяин сел на нижнюю ступень стремянки, которая вела на
чердак, раскурил трубку и, думая о чем-то своем, стал глядеть,
как двое молодцов из его дворовой челяди охаживают меня
добротными плетками из гиппопотамовой кожи, вспарывая
мне зад и спину, будто ножом, точно и ловко, и по бокам у ме¬
ня бегут горячие, щекочущие струйки крови. Потом хозяйка
принесла соль в маленькой солонке и стала втирать мне
в раны, а я так кричал от боли, лежа на тачке, что даже
описался.—	Мама, но ведь он правда лазал со мной туда, — всхлипы¬
вал я ночью, дрожа в ознобе на кипе шкур, а мать осторожно
прикладывала мне к ранам целебные травы. Она не плака¬
ла - о нет. Она была тиха, как всегда. - Это Левис водил меня
с собой на чердак. Хоть бы раз объяснил, что мне туда нельзя,
А теперь вот сказал баасу, что я вор. Это несправедливо,
мама!—	Откуда нам знать, что справедливо, а что нет? — нежно
утешала она. — Взгляни на меня. Мои отец и мать — готтен¬
тоты, по закону я должна быть свободной. Но гонкхойква,52
белые люди с прямыми волосами, рассудили иначе. Они
знают, как должно быть, а наше дело повиноваться.—	Нет, мама, ни за что!—	Слушайся меня, а то снова с головы до ног исполосуют.—	Но как же, мама, я не понимаю...—	Шшш, кто мы такие, чтобы понимать? Молчи, Аоб,
молчи. Баас велел тебе завтра прийти чуть свет.Аоб... Это был я. Это мое имя. Его дала мне она, и никто,
кроме нас с ней, не знал, что я — Аоб. Для всего мира я был
Адам, но тогда, в темноте, когда ее руки утишали боль моих
ран, я был Аоб, Аобу она рассказывала о своем вольном наро¬
де, который жил среди бескрайних просторов за горами, кочуя
круглый год со стадами коров и курдючных овец, останавли¬
ваясь возле бесчисленных каменных могил великого охотника
Хейтси-Эйбиба, рассыпанных по всему краю... И здесь, сейчас,
я тоже Аоб. Но ей я сказал: «Меня зовут Адам Мантоор».В тот день я впервые понял, что существую в двух лицах.
Один я для гонкхойква, и другой, тайный, я — для меня и моей
матери, его зовут именем, которое она принесла с собой из
безымянной страны, что лежит за многими горами.—	...Я могу высосать из твоего тела яд змеи, — сказала ста¬
руха, которая нашла меня возле термитника. И выплюнула по¬
том яд через мое плечо. — Видишь как просто. Но против яда,
которым отравляют душу гонкхойква, у меня нет лекарства...—	Готовы яйца, — объявляет он.Она сидит в фургоне. За ее спиной, под выгнутой куполом
парусиновой крышей, горит лампа; лицо у нее такое же тем¬
ное, как у него. Она гордо, величаво подходит к костру за
тарелкой, но прежде чем повернуться и уйти, медлит
мгновенье.—	Послушай, — говорит она. — Я не хотела... Когда я сказа¬
ла... Просто я не знаю, что теперь будет. Я была уверена, что
сегодня мы его найдем...—	Расскажите мне о Капстаде, — резко перебивает он.—	О Капстаде? Зачем он тебе?—	Хочу знать. Для того и пришел к вам.—	Но я, право, не знаю ничего, что было бы тебе интерес¬
но... Мы уехали так давно, я почти все забыла. Когда я думаю
о Капстаде, то вспоминаю только свое детство.—	Расскажите о детстве.Она садится, задумывается ненадолго, потом начинает рас¬
сказывать, глядя мимо него, точно его тут и нет:—	По воскресеньям мы ходили в собор. Матери всегда хо¬
телось сесть поближе к кафедре, но места отводились прихожа¬53
нам согласно их положению в обществе. Еще мы ездили во
дворец. Бывали там на всех приемах.Когда в залив входили корабли, улицы наполнялись наро¬
дом. Вечерами мы сидели на веранде, взрослые пили белое ви¬
но с каплей абсента или алоэ, отец иногда давал мне попробо¬
вать. После ужина дамы и девицы уходили в гостиную,
болтали, играли в разные игры, мужчины оставались в столо¬
вой, а если было лето, возвращались на веранду, и слуги носи¬
ли им туда вино, трубки и табак. Я всегда норовила улизнуть
из гостиной, мне хотелось поглядеть на мужчин, послушать,
о чем они говорят. До нас доносились громкие голоса, раскаты
смеха, у них было куда веселей, чем в гостиной, где дамы чин¬
но пили кофе из маленьких чашечек, или мозельское с сахаром,
или сельтерскую воду. — Она глядит вдаль, как глядела и рань¬
ше, забыв о его присутствии, и говорит, говорит, точно ее про¬
рвало после долгого молчания и теперь она просто не может
остановиться. — Однажды во дворце устроили бой быков. От¬
городили часть двора и пригнали туда быка, бык был
огромный, черный, без единого пятнышка, с могучим загрив¬
ком и крутыми рогами. Под кожей у него — я как сейчас ви¬
жу — играли и перекатывались мускулы. В каком бешенстве он
храпел, рыл ногами песок, с какой яростью пытался сокрушить
забор, доски трещали, дамы пронзительно взвизгивали. Нако¬
нец в ограду впустили свору собак, и собаки кинулись на быка.
Они норовили вцепиться ему в морду, а он подбрасывал их
в воздух, точно кучу тряпья. Но собак было много, они обле¬
пили быка со всех сторон, впивались зубами ему в шею, в за¬
гривок, в брюхо, в ноги, в морду, в хвост... Они лаяли и рыча¬
ли, бык ревел, — я чуть не оглохла. Но вот бык споткнулся
и упал. Собаки рвали из него мясо огромными кусками. Зрели¬
ще было страшное, и публика словно обезумела. Но бык снова
поднялся. Морда у него была вся разорвана, кровь хлестала
ручьем, но он снова кинулся на собак. Двух поднял на рога, их
кишки обмотались у него вокруг головы, глаза заливала кровь.
Я хотела уйти, я просто не могла больше смотреть, боялась,
что меня вот-вот вырвет. Но я не могла встать, ноги точно от¬
нялись. Я заплакала. Все так кричали и вопили, что моего пла¬
ча никто не услышал. Когда долгое время спустя я снова от¬
крыла глаза, бык лежал на земле, а собаки, рыча и отпихивая
друг друга, раздирали его на части. Не было больше атласной
черной кожи, не было играющих мускулов, была окровавлен¬
ная туша, покрытая песком и навозом. Я никогда не думала,
что смерть так безобразна. И так бессмысленна. Бык был та¬
кой гордый, могучий, его мышцы так радостно играли, но вот54
от его силы и красоты не осталось и следа, передо мной лежа¬
ло омерзительное кровавое месиво вперемешку с песком
и навозом.— Из ее глаз полились слезы. Пальцы так крепко
сжали тарелку, что она чуть не раскололась.—	Зачем вы мне все это рассказали ? — с недоумением спра¬
шивает он.Она встряхивает головой. Вытирает слезы, сморкается. По¬
том долго сидит, уставясь в тарелку, где лежит ее ужин. Ты
еще не знаешь худшего, опустошенно думает она. Не знаешь,
что, когда я вернулась домой, ужаса и отвращения уже не бы¬
ло. Меня переполняла удивительная легкость, точно я навсегда
освободилась от всех своих тревог. Голова кружилась как по¬
сле глотка арака, который отец давал мне несколько раз по¬
пробовать. Я словно пережила огромную радость, у меня слов¬
но выросли крылья.Ее стеганое одеяло из гагачьего пуха расстелено на траве,
а на одеяле она разложила огромную карту и, чтобы карта не
свертывалась, поставила на один ее конец несколько банок
с заспиртованными ящерицами и змейками, а другой прижала
коленями. Это та самая карта, которую составлял Эрик Алек¬
сис Ларсон, карта, где узкий клин испещрен значками, линиями
и надписями, а вокруг огромное белое пространство, на кото¬
ром лишь несколько робких, условных помет — сведения Коль¬
ба и Де ля Кея, рассказы охотников за слонами и готтентотов,
которым Ларсон дал взамен медные трутницы и стеклянные
бусы, бренди, несколько плиток жевательного табака... Так
вот в этом месте я знаю все наверняка, все точно начерчено
и надписано, река проходит именно здесь, в этом я не сомне¬
ваюсь, этот горный хребет и его отроги я сама исследовала
и делала записи, на этих плоскогорьях уровень летних осадков
очень низок... А дальше? Дальше может быть все, что угод¬
но — Мономотапа, земли, где живут белые люди с длинными
прямыми волосами, царство сказочных зверей, золото, — даль¬
ше простирается Африка.—	Поди сюда! — зовет она, и он подходит. Она разглажи¬
вает складку на карте. — Покажи мне, как нам добраться отсю¬
да до моря.—	До моря? — Он оборачивается и показывает рукой — мо¬
ре находится там, далеко, правее восходящего солнца.—	Да нет, ты мне здесь покажи, — с досадой говорит она, —
здесь, на карте.Он опускается против нее на корточки и, нахмурившись,
с любопытством и опаской разглядывает карту.55
—	Мы находимся вот здесь. — Она показывает ему — где. —
Вот это берег моря. Но как нам к нему выйти? Где лежит
путь?Он качает головой, поднимается на колени и снова машет
на юго-восток.—	Ты что же, никогда не видел карты?Он смотрит на нее угрюмо, подозрительно.—	Вот это Капстад, — нетерпеливо объясняет она. — Здесь
Горячие Ключи. Здесь Свеллендам. Это — горы Аутениква.
Вот путь, которым мы двигались сюда. Теперь покажи мне...—	Зачем вы меня-то спрашиваете? — в гневе перебивает ее
он. — Вы же считаете, что эта земля вам принадлежит. — Он
хватает карту за угол и дергает, банки падают, спирт льется на
траву. Швырнув карту на землю, он в сердцах плюет. — Ра¬
стопчите свою карту, выбросьте, — земля как была, так и бу¬
дет, ничего на ней не изменится.—	Не смей трогать мою карту! — кричит она, пораженная
этой неожиданной вспышкой, испуганная, обескураженная.
Нет, она не поддастся страху. Она никогда никому не позволя¬
ла брать себя за горло, почему же сейчас должна спасовать?
Отец, который был ей ближе всех, несмотря на их бурные
ссоры, любил повторять: «Не понимаю я тебя, Элизабет. Надо
было тебе родиться мужчиной», потому что в ней было каче¬
ство, которое многие принимали за проявление «мужского ха¬
рактера» : не резкость и не суровость, о нет, но внутренняя зам¬
кнутость, сознанье собственного достоинства, скрытое за
внешней мягкостью и простотой манер, готовность дать не¬
медленный отпор всем, кто посягнет на ее мир, любой ценой
сохранить то, что она считает своим.Она понимает, что молчание не сулит добра, но все-таки не
желает сдаться.—	Что с тобой спорить, только время терять, — надменно
говорит она. — Ты просто дурак.—	Ну что ж, прекрасно! — Он снова вспыхивает. — Ваша
карта привела вас сюда, пусть она и отведет вас домой!Ты разбираешься в этой никому не нужной карте, а я нет,
и потому я — раб? Нет, ложь! Я не ношу с собой ни клочка
бумаги, зато я видел эту землю собственными глазами, я слы¬
шал ее запахи и голоса, я ходил по ней, трогал ее, обнимал,
она для меня воздух, хлеб, жизнь. И я знаю — земля не там, не
на твоей карте, она здесь, со мной. А ты что знаешь о ней?—	Раз я дурак, обходитесь без меня.Она наклоняется и, взяв с земли карту, начинает ее аккурат¬
но свертывать.56
—	и обойдусь. Обходилась же я до сих пор, — произносит
она наконец с усилием, — и я, и мой муж.—	Ничего себе обходились — ваш муж как ушел, так и не
вернулся.—	Он обязательно вернется!—	Уж скоро неделя как его нет. Сколько вы еще собирае¬
тесь сидеть здесь и ждать?—	Как же я могу уйти, а если он вернется? Я noTovi всю
жизнь буду мучиться, что он, наверное, пришел, а я его не
дождалась.—	Он что же, малое дитя, без вас шагу ступить не умеет?—	Я — его жена. — Он не ждал от нее ответа, и уж, конечно,
не ждал таких тихих, гордых слов и, услышав их, отводит гла¬
за. Она стоит, высоко вскинув голову, грудь ее прерывисто
вздымается. Мало ли что было между нами, сейчас это не важ¬
но. Пусть даже мы ошиблись, пусть я не люблю его, прези¬
раю, — неважно: он — мой муж, и он — отец ребенка, которого
я ношу под сердцем.—	Думаешь, легко мне было ждать здесь столько време¬
ни... — говорит она. Голос ее смягчился, но в нем нет жалости
к себе. — Думаешь, легко было идти по этой стране...Он поднимает глаза, но, встретив ее взгляд, потупляется
и уходит к фургону. Что ж, видно, настал и твой черед. Чело¬
век думает, что он свободен от этой земли, но рано или поздно
все начинают чувствовать ее власть.Она идет следом за ним.—	Что ты собираешься делать? - спрашивает она, заби¬
раясь в фургон, чтобы положить карту. — Как по-твоему, что
мы должны делать?—	Лично я буду пробираться к морю, — говорит он. — На¬
доело сидеть и ждать неизвестно чего. Пора двигаться дальше,
завтра утром я ухожу. А вы как знаете, можете идти по своей
карте. — Он поднимает на нее глаза. — А то идемте со мной, ес¬
ли надумаете.—	А вдруг он завтра вернется? Или через неделю?—	Вы хотите родить живым и здоровым ребенка, которого
носите, или вам важнее сидеть здесь и дожидаться по¬
койника?—	Он не покойник, он жив!Пожав плечами, он берет с сиденья винтовку, отсыпает не¬
много пороха и пуль.—	Куда ты?—	Раздобыть мяса.—	Кто тебе позволил взять винтовку?!57
Он видит, каким отчаянием вызван ее протест, и все-таки
выходит из ограды не оглянувшись. Осталась позади купа ди¬
ких смоковниц, он спускается по травянистому склону, ко¬
торый зазеленел после недавних ливней, прорывших в красной
глине глубокие канавы. Чем ниже он спускается, тем гуще за¬
росли деревьев и кустов. Звериная тропа, вьющаяся среди ку¬
стов молочая и саговников, привела его к ручью, он переходит
ручей вброд и поднимается на следующий холм, где на верши¬
не, он знает, часто пасутся антилопы. На душе у него тяжело.
Как же ему довести ее с ребенком до моря? Знала бы ты, как
бесконечно далеко до Цицикаммы! И как ты потом будешь до¬
бираться от Цицикаммы до Капстада? Тебе нельзя оставаться
здесь, я знаю. Но как мы одолеем этот путь? Нет, не этого
я ожидал, когда подходил к твоему фургону, о нет. Я просто
хотел... чего я хотел? Откуда мне знать? Я просто хотел,
чтобы ты рассказала мне о Капстаде. Я столько лет скитался
вдали от него, вокруг были дикие звери, камни, колючий ку¬
старник, безмолвие, лишь изредка я встречал кочевников-
готтентотов. Человек ко всему привыкает, смиряется и продол¬
жает жить, и все же, и все же... Я уже не смогу бросить тебя
здесь. Я все еще скован печалью, которая пронзила меня, ког¬
да я узнал в тебе ненавистный Капстад. Разве я могу с ним
снова расстаться?«Интересно, кто в чьих руках? — думает он.— Кто в ком
больше нуждается?»И все равно они должны идти дальше. Каждый раз, когда
человек продолжает путь, он словно начинает его заново. Там
на острове, где ему приходилось с утра до ночи бить камни
копать грядки в огороде, ловить рыбу, он, улучив минуту, со
бирал обломки досок, чтобы смастерить себе плот и весла
Сколько месяцев прошло, пока наконец все было готово. А по
том он стал ждать удобного случая, потому что иногда с ка
торжников снимали кандалы и цепи. Наверное, был праздник
потому что им дали вина и долго читали Библию, и когда
пьяные стражи задремали, он незаметно убежал и до темноты
прятался в зарослях. Шумели волны, шуршала галька на бере¬
гу, потом негромко всхлипывали весла, мерно разрезая воду,—
он плыл к слабому мерцающему свету на берегу, к темной гро¬
маде горы, а в просторном небе над головой горели звезды.
Ветер был встречный, море сильно волновалось. Но он знал,
что другой возможности у него не будет. Вскоре волны так
разыгрались, что пришлось бросить весла и вцепиться руками
в плот, иначе его бы смыло. Доски под ним скрипели и пляса¬
ли, и вдруг плот развязался. Он ухватился за обломок доски,58
лег на него грудью и поплыл. Если бы только видеть волны,
знйть, когда на тебя обрушится следующая лавина... Он нагло¬
тался воды и чувствовал, что тело его стало тяжелым, как
мокрый парус, он уже не знал, в какой стороне берег, его тяну¬
ло ко дну, он кашлял, захлебывался. Все, конец. Руки от холо¬
да свело судорогой, в груди горел огонь. Вот она — смерть,
и все равно он барахтался, все равно пытался плыть. И вдруг
его выкинуло на берег. Наверное, такое чувствуют, когда ро¬
ждаются. Без единой мысли в голове он выполз из полосы
прибоя и упал на песок, дрожа и корчась, точно умирающая
рыба.—	Помни, — говорил ему баас, — эта земля — твой удел.Это ты, земля? Так обними меня и не выпускай из своих
рук, я больше не могу бороться, вода снова тянет меня к себе.А потом, проведя ночь в горах, он пробрался тайком
в усадьбу, взял там коня и ускакал. Он знал: если рассвет за¬
станет его в окрестностях Капстада, пощады не будет. «Возво¬
жу очи мои к горам...» — эти слова он слышал еще в детстве,
ведь его старались воспитать религиозным — как же иначе! —
рассказывали об Иисусе Христе, о Хейтси-Эйбибе, но эти ле¬
генды перепутались в его голове со сказками бабушки Сели
о великом пророке.Днем он прятался в густых зарослях. А на третью ночь
оставил измученного коня уже высоко в горах и полез по
крутым скалам вверх.Внизу, в лунном свете, широкой дугой раскинулся Фолс-
Бей, такой прекрасный и величавый, что захватывало дух; вда¬
ли темнела Столовая гора — моя гора, мой залив. Здесь я ро¬
дился, здесь живет моя мать, здесь похоронена бабушка.
А отец, которого я никогда не знал? Его колесовали на площа¬
ди перед дворцом губернатора, но имя его до сих пор живет
в народе. Мой край, моя родина. Я закрываю глаза и так ясно
вижу широкие равнины, фламинго и виноградники, серебряные
деревья, белые дома, я слышу вонь городских кварталов, где
живут рабы, кисловатый запах молодого вина в погребах
усадьбы, вижу кареты, которые несутся в тучах пыли, среди
своры собак. Эта земля - мой удел, говорил мне баас. И вот
теперь я должен ее отринуть, отбросить, точно старое, пропи¬
танное потом и кишащее блохами одеяло, а ведь человек
в конце концов начинает любить даже свои струпья. Уйти за
этот гребень и все начать сначала, выучиться всему заново: вот
это — камень, это — дерево, это — олень, это — гадюка... Моя
земля, моя бесплодная пустыня, отныне мы с тобой один на
один.59
Завтра меня бросятся разыскивать. Начистят и зарядят
ружья, оседлают коней, кликнут собак и будут преследовать
меня, охотиться за мной, как за шакалом. Ведь я теперь для
них дикий зверь, нет, хуже зверя, я — беглый каторжник. У Ка¬
ина была хотя бы печать на лбу, и потому люди его не трога¬
ли, так рассказывала моя богобоязненная мать. Моя печать
у меня на спине, и она не защитит меня, а погубит. Ну что ж,
охотьтесь за мной, догоняйте, ловите, посмотрим, удастся вам
поймать меня или нет. Отныне мы враги. Мой Капстад, что ты
сделал со мной, я тебя ненавижу. Мой Капстад, я не могу без
тебя жить. И все же придется, придется жить розно, ибо теперь
я свободен. Так вот, оказывается, что такое свобода — теперь
каждый может меня убить...Из-за деревьев навстречу ему идет молодой самец анти¬
лопы. Адам вскидывает ружье и целится ему в шею. Потом
бросается к дергающемуся в судорогах животному и чуть не
наступает на пятнистую красавицу гадюку, которая греется на
солнышке среди камней. Невольно отскочив, хватает камень
и бьет змею, на золотистой коже выступает кровь. Перевернув
антилопу на спину, он быстрым движением вспарывает ей
брюхо, выпускает кишки, выливает кровь, которая скопилась
внутри, и забрасывает тушу себе на плечи.Услышав выстрел, стоящая возле фургона Элизабет вздра¬
гивает. На нее накатывается такая слабость, что она не может
шевельнуться. Господи, он вернулся, значит, он все-таки жив!
Она подбегает к проему в ограде и останавливается, дальше
идти у нее нет сил. Проходит несколько бесконечных минут,
и наконец далеко в зарослях она видит Адама, он шагает слег¬
ка согнувшись под тяжестью антилопьей туши. Так это всего
лишь ты, это не он!Она опускается на землю. Слишком велико потрясение,
слишком велика радость. Стыдно признаться, но она чувствует
невыразимую радость от того, что человек, который подни¬
мается к ней по склону,—не Эрик Алексис Ларсон.—	...А это герр Ларсон. Моя дочь Элизабет. Мы столько
о вас слышали, и право же, нам не терпелось познакомиться
с вами.Высокий, лет тридцати пяти, с пышной холеной рыжеватой
бородой и удивительно белой кожей — она-то представляла его
себе загорелым до черноты, — румянец как у девушки, большие
белые руки покрыты жесткими рыжими волосами, ясные го¬
лубые глаза смотрят рассеянно и с легким удивлением.Он сдержанно поклонился, она присела. Ни она, ни он не
произнесли ни слова. Отец что-то говорил, но они его почти не60
слышали, потом мать отозвала отца к другим гостям. На них
смотрели с любопытством, особенно барышни.—	Ваш батюшка непременно хотел представить меня,—
проговорил он смущенно. Наверное, он хотел взять jierKnM,
развязный тон, но прозвучало иначе. — Я слышал, вы восхити¬
тельно играете на клавесине.—	В Капстаде все девицы восхитительно играют на клаве¬
сине,— ответила она. — И все поют. И танцуют. Что нам еще
делать, ведь других занятий у нас нет.—	Какую мрачную картину вы нарисовали.—	Капстад — очень тесный мирок, — ответила она. — Вы
здесь скоро соскучитесь. Впрочем, вам-то скука не грозит, ведь
вы можете уехать, когда захотите.—	Я намереваюсь пробыть здесь довольно долго.—	О, девицы будут в восторге. Обычно иностранцы только
приедут к нам и сразу уезжают.Он молчал, думая о чем-то своем. Потом заговорил с во¬
лнением, которое ее удивило, и при этом она обратила внима¬
ние, что у него очень приятный выговор:—	Поймите, мадемуазель, для нас, путешественников, мир
становится все более и более тесен. После того, как открыли
Перу, нам почти ничего не осталось. Пожалуй, одна точько
Африка.—	Капстад еще не Африка.—	Да, но отсюда можно начать.Она не сдавалась.—	Не так-то легко получить разрешение г>бернатора для
путешествия в глубь страны.—	Вы точно меня обвиняете.—	В чем мне винить вас? Ведь я вас совсем не знаю. И ме¬
ня совершенно не касается, что вы намереваетесь делать. Но
согласитесь, лучше уж быть готовым к тому, что тебя ждет,
правда? Здесь, в Капской колонии, каждый пустяк сопряжен
с бесконечной волокитой, и никто вам ни в чем не поможет.
Шагу нельзя ступить без разрешения Палаты. А эти господа
в Палате... — Она возмущенно тряхнула головой. — Эти господа
хотят запереть нас между горами и морем. По-моему, они про¬
сто боятся пустить нас в глубь страны. Вдруг это подорвет их
власть? Вижу, вы мне не верите, но я сказала правду А мой
отец — один из их чиновников.—	Что вам Палата? Ведь вы здесь сами себе хозяева, не такли?—	О да, мы сами себе хозяева! — с горечью воскликнула
она.— Это-то нас и губит.61
—	Вы не бывали в других странах?—	Нет, я была в Голландии, мы прожили там с маменькой
целый год. Навестили всех ее родных. — Она немного помолча¬
ла, потом сказала загадочно: — Голландия тоже довольно
тесный мирок.—	Но там кипит жизнь! —возразил он.— Туда съезжаются
со всего мира.—	Конечно, мне там понравилось. Балы, концерты. И Ам¬
стердам очень красив. И все-таки... и все-таки там все чужое.
Это маменькина родина, а не моя. — Она улыбнулась ему чуть
более доверчиво. — Знаете, что мне больше всего понравилось
во время путешествия? Когда мы возвращались домой, в Би¬
скайском заливе разыгрался ужасный шторм, все думали, ко¬
рабль утонет. Меня не выпускали на палубу, цо я все-таки вы¬
шла и стояла там, вцепившись в поручень, а брызги окатывали
меня с ног до головы. Было так страшно и прекрасно, каза¬
лось, наступил конец света.—	Видимо, вы жаждете свершения апокалиптических проро¬
честв.Она оставила его и через минуту вернулась с вазой
фруктов.—	Я пренебрегаю обязанностями хозяйки по отношению
к гостю, — светским тоном сказала она. — Попробуйте этот
мелкий красный инжир, он удивительно сладкий. Его спе¬
циально привезли с острова Роббен. Маменьке доставляют
оттуда и цветную капусту, надеюсь, вы вечером попробуете.
А по особо торжественным случаям мы заказываем там даже
воду для питья, считается, что во всем Капстаде нет такой чи¬
стой свежей воды. Видите, все лучшее к нам привозят со
стороны.Он молчал, пристально глядя на нее отсутствующим взгля¬
дом.—	Ну так что? — вдруг с вызовом спросила она. — Вы удо¬
стоите меня нескольких строк в вашем дневнике?—	Виноват, — он встряхнул головой, будто только что
проснулся.—	Вы так пристально смотрели на меня.—	Ради бога простите, — смущенно пробормотал он. — Мне
так редко доводилось беседовать с молодыми девицами.—	Пожалуйста, не считайте, что вы обязаны терять время
в моем обществе.—	О, ради бога, вы не так меня поняли, — возразил он в не¬
котором смятении. — Я подумал, что это вам со мной скучно.
Во мне нет светской любезности. Мне так редко доводится бы¬62
вать в обществе, ведь я провел жизнь в путешествиях по не¬
изведанным странам.Наверное, эта его молчаливость, эта суровая сдержанность
и заставили ее взбунтоваться, ей захотелось расшевелить этого
незнакомца, пусть он раскроет перед ней хоть часть своих
тайн, ведь он носит в себе такой огромный мир - путешествия
и приключения, полные опасностей ночи, штормы на море,
маяки, сказочные страны, экзотические животные, дикари — и
не желает делить этот мир с ее Капстадом.—	А вам не кажется, что люди — те же страны, и их тоже
стоит исследовать ? —дерзко спросила она.—	Вы бросаете мне перчатку, - сказал он.—	О нет, герр Ларсон, - сухо возразила она. - Я не страна,
я — всего лишь крошечный клочок земли, зажатый между гора¬
ми и морем.Неделю спустя они ехали в наемной карете по горной доро¬
ге в Констанцию, с каждым поворотом лежащая внизу болоти¬
стая равнина распахивалась перед ними все шире, но Элиза¬
бет зорко наблюдала за своим спутником: от его глаз не
ускользала ни одна мелочь, при малейшем волнении лицо его
загоралось, - точно так же он, должно быть, путешествовал
и по другим странам, по землям, где до него никто не бывал,
и ей захотелось проникнуть в его душу, заставить его рас¬
крыться перед ней, увидеть то, что видит он, испытать то, что
он испытывает, понять человека, в котором живет такая
страсть.Неподалеку от города их карета вспугнула большую стаю
бабуинов, обезьяны кинулись врассыпную, и собаки, которые
провожали карету, с бешеным лаем гнали животных до самых
скал.—	Сегодня они нас испугались, — с усмешкой сказала
она. — А в прошлый раз, когда я была здесь верхом, один
старый самец отделился от стаи и хотел на меня броситься.
Еле от него ускакала. — Она засмеялась и откинула назад
волосы.—	Вы часто здесь бываете?—	Меня все время сюда тянет. Но матушка, конечно,
возражает.—	.Разве эти прогулки не опасны?—	Опасны, наверное. На Горе все еще водятся леопарды.
В зарослях скрываются бродяги и беглые преступники. Но если
всего на свете бояться, придется всю жизнь просидеть дома...
Сейчас, за следующим поворотом, откроется удивительный
вид, смотрите.63
Они обогнули выступ горы и увидели внизу, в мелких озер¬
цах, которые усеивали болотистую равнину, несколько боль¬
ших стай фламинго. Одна из стай, испуганная стуком колес,
взлетела в воздух, махая розовыми крыльями.—	Видите? — в восторге вскричала она. — По-моему, это
самый красивый уголок во всем Капстаде.—	Phoehicopterus ruber 1,—задумчиво проговорил он.—
Принадлежит к тому же отряду, что и журавли, grallae^.Она быстро обернулась к нему, но он уже умолк. Дорога на¬
чала спускаться вниз к песчаному плоскогорью.—	Зимой здесь проехать невозможно, — говорила она. — До¬
рога залита водой. Если вы еще будете здесь зимой, непременно
съездите и посмотрите.Островки диких цветов по сторонам дороги становились все
больше, все пышнее и наконец слились в сплошной ковер, их
окружило огромное вересковое поле, пестреющее протеей.Некоторые цветы он назвал ей — иксия, мелантия, монсония,
вашендорфия, она никогда прежде не слышала этих названий;
потом он даже велел кучеру остановиться и стал собирать
цветы, которых не встречал раньше. Вернувшись к карете, он
протянул ей огромный букет и вдруг улыбнулся, и от улыбки
лицо его стало гораздо моложе.—	Благодарю, — сказала она с радостным удивлением и
взяла цветы. — Какой прелестный букет!Но как только он снова сел рядом с ней в карету, он отобрал
цветы. Она поняла, что ошиблась, и в смущении и досаде заку¬
сила губу.—	Я их засушу дома, — объяснил он. — Подумать только, ни
у одного из этих растений до сих пор нет названия.—	Как это вам удается придумать столько названий? — не
без сарказма спросила она.—	О, я называю их условно, — ответил он. — Потом я пошлю
все, что собрал, в Швецию. У меня там есть Друг, Карл, он как
раз разрабатывает систему растительного мира, и теперь
можно будет дать названия всем растениям, какие есть на
земном шаре.—	А что вы будете делать, когда все на свете системати¬
зируете?—	Куда бы я ни ездил, я всюду собираю для него расте¬
ния,—продолжал он, не слушая ее.—В долине Амазонки, в
Суринаме, в Новой Зеландии — везде. — В первый раз за все1	Фламинго алый {греч. и лат.).2	Голенастые (лат.).64
время их знакомства он говорил горячо и увлеченно. — Иной
раз просто теряешься, попадая в незнакомую страну, все во¬
круг ново, все поражает, чувствуешь себя совершенно беспо¬
мощным перед таким разнообразием. Хочется все взять с со¬
бой, вобрать в себя, сохранить. Кажется, глаза и уши не
справятся с этой массой впечатлений. Но вот начинаешь рабо¬
тать, даешь названия растениям, животным, стараешься не за¬
глядывать слишком далеко вперед и не разбрасываться, а сосре¬
доточиваться на чем-то одном. И вдруг глядишь — все уже
сделано, и смешно, что сначала ты растерялся. Ты уже не чужой
в этой стране, она принадлежит тебе. И ничто ее у тебя не
отнимет, пусть ты уехал за тысячи миль, пусть вас разделяют
океаны и континенты. Теперь этот уголок земли твой, ты его
властелин. — Он бережно убрал свой букет под сиденье. — Вы ме¬
ня понимаете? Вот так же я скоро увезу с собой и частицу Афри¬
ки. Частицу этого огромного материка, который станет моим.На миг ей показалось, что она знает его всю жизнь, на миг
поняла, почему он всегда так молчалив и отчужден, что-то в ее
душе отозвалось ему, что-то знакомое, давно уже жившее
в ней. Рядом с ней в наемной карете сидел не сдержанный не¬
знакомец, замораживающий всех своей строгой немногослов¬
ностью, не заезжий чужестранец, но человек, совершивший пу¬
тешествия в далекие миры, которые для нее существовали
только в музыке названий: Гайана, Суринам, долина Амазон¬
ки, Пернамбуко, Терра-дель-Фуэго, Новая Зеландия, Фиджи —
эти названия звучали как имена богов или заклинания. Они
пробуждали в ней жажду, которой она не могла утолить.
И вдруг, вопреки всему, она чуть не взмолилась: «Я тоже неве¬
домая страна, которую надо исследовать. Ведь я здесь как в
тюрьме, неужто вы не видите?»—	Я выхожу замуж за Эрика Алексиса Ларсона, — объявила
она своим родителям полгода спустя. — Он просил меня подо¬
ждать, пока он вернется из путешествия в глубь континента, но
я сказала, что хочу обвенчаться сейчас и ехать с ним вместе.—	Разумно ли ты поступила? — осторожно спросил Маркус
Лоув.—	Ни за что! — вскричала мать. — Это безумие, неслыхан¬
ное безумие!—	Пусть безумие, я все равно с ним еду, — сказала Элизабет.—	Ты отец, Маркус, запрети ей,—приказала Катарина.—
Что скажут наши друзья? Женщина отправилась в пустыню!—	А почему бы женщине не отправиться в пустыню? — воз¬
мутилась Элизабет. — Почему ей на все наложен запрет? Разве
быть женщиной зазорно? Ты говоришь так, будто родиться3	Альманах «Африка», вып. 3 65
женщиной — преступление. Мужчине можно отправиться в пу¬
тешествие, почему же мне нельзя?—	Если ты с ним пойдешь, ты всех нас опозоришь! В моей
семье...—	Когда ты обвенчалась со мной и решила уехать в Кап-
стад, твоя семья тоже хотела от тебя отречься, — спокойно на¬
помнил ей Маркус.— Ты была точно такая, как Элизабет, ты
забыла? Своенравная, неугомонная.—	И чем все кончилось? — с горьким упреком спросила
мать. — Я вышла замуж за человека, который лишен честолю¬
бия. Похоронила двоих детей, двух сыновей, — ах, будь они
живы, все сложилось бы совсем по-другому. Пережила в этой
стране столько горя, столько лишений. Но тебя ничем не прой¬
мешь. Сколько раз ты мог перевестись в Батавию или
в родные края, — нет, куда там: Маркус Лоув здесь родился,
здесь и умрет. Чего же требовать от Элизабет? Но на этот раз
ты проявишь твердость и удержишь ее от этого сумасбродства.—	Когда твоя мать бежала из Франции, разве кто-нибудь
в силах был ее удержать? — сказал он. Отец редко давал волю
гневу, но сейчас тонкая сетка прожилок, покрывающих его ще¬
ки, налилась кровью.—	Разве можно сравнивать, — возразила Катарина. — У моей
матери не было выбора, гугенотов преследовали. Но ведь Эли¬
забет отсюда никто не гонит. Ей-то зачем бежать к дикарям?—	А у меня разве есть выбор? — спросила Элизабет. — Уме¬
реть или сойти с ума — ни то, ни другое меня не привлекает.—	Не смей мне дерзить! — резко оборвала ее мать. — Уме¬
реть или сойти с ума! А что тебя ждет в пустьше, среди диких
животных и дикарей? — И она снова сбилась на жалобное сето¬
вание. — Пусть туда отправляются мужчины, если они так жа¬
ждут приключений. А Ларсона я тоже не понимаю: это мо¬
лодым все неймется, все их куда-то тянет, а ему, в его-то воз¬
расте, уж давно бы пора угомониться и набраться ума...
Бог с ними, но ты, Элизабет, ты выросла в приличной семье,
ты так избалована жизнью, и потом, все тобой восхищаются,
берут с тебя пример...—	Можно подумать, я собралась не в обыкновенное путе¬
шествие по пустьше, а в преисподнюю. Маменька, да не могу
я здесь больше, поймите!—	У тебя столько занятий, развлечений.—	О, да! Я не пропускаю ни одного бала, ни одного звано¬
го вечера, ни одного пикника. Все это помогает убить время,
но сколько же еще я буду так жить? Пока не поймаю себе при¬
личного жениха и не обзаведусь приличным домом?66
—	Не забывайся, Элизабет! Что же tj>i молчишь, Маркус?—	Мой отец восстал против губернатора, — сказал он, раз¬
глядывая свой стакан.—	И покрыл себя вечным позором!Отец резко поставил стакан на стол.—	А я покрыл себя вечным позором, вернувшись на службу
в компанию, против которой он восстал. Я соблазнился
теплым местечком, которое обеспечило моей семье безбедное
существование.—	Ты тоже задумал отправиться в путешествие? — язви¬
тельно спросила Катарина.—	Нет, для путешествий я слишком стар. Но она, если хо¬
чет, пусть едет. Если, конечно, любит этого человека. — И он
с болью заглянул дочери в глаза.Элизабет опустила голову. Она долго молчала, потом по¬
глядела на отца.—	Я решилась, отец. Я выйду за него замуж и поеду с ним
вместе.—	Неблагодарная! — закричала мать. — Но уж коли так су¬
ждено, мы устроим тебе такую свадьбу, что в Капстаде и через
сто лет будут ее помнить. Только придется ждать, когда вер¬
нутся корабли.—	Долго ли вы намереваетесь путешествовать? — спросил
отец ее вечером, когда они остались в гостиной вдвоем и сели
за шахматный столик, возле которого он поставил свой стакан
с араком.—	Хотим как можно дольше, - ответила она. - А там как
получится. Он сейчас намечает маршрут, но нигде не может
раздобыть надежной карты, а люди говорят один — одно, дру¬
гой — другое. На днях ему рекомендовали некого герра Ролоф-
фа из Мюизенберга...—	Ну что же, дай бог. — Отец отпил глоток арака и вздох¬
нул.— А ты не ошиблась, доченька, у тебя нет сомнений? Ты
в самом деле так сильно его любишь?—	Папа, куда он пойдет, туда и я пойду с ним....А дальше она пойдет одна. Она решила это не разумом,
она нутром почувствовала, что так суждено, когда услышала
выстрел и увидела Адама, поднимавшегося к ней по склону че¬
рез заросли. Все, теперь все пути к отступлению отрезаны, воз¬
врата нет.—	Что вы делаете? — спрашивает он, бросив антилопу на
землю и опускаясь возле туши на корточки, чтобы ее разде¬
лать. Она сидит в фургоне и лихорадочно перекладьшает
вещи.3*	67
—	Раз мы завтра снимаемся с места и идем к морю, нужно
все разобрать и уложить.Он нрищурясь наблюдает за ней. Она продолжает возбуж¬
денно трудиться — пожалуй, слишком возбужденно.Так, один сундук с платьем можно оставить целиком. А мо¬
жет быть, Адаму что-нибудь пригодится? Но она решает не
предлагать ему вещи Эрика Алексиса — вдруг он согласится,
а ей не хочется открывать этот сундук. Во втором сундуке сло¬
жены ее вещи. В их долгом путешествии она всегда переоде¬
валась по два-три раза в день, ведь стояла такая жара и
пыль. Стирать было кому, слуг-готтентотов хватало, а когда
они сбежали, она стала стирать сама. Если перед путе¬
шествием ей пришлось отбирать свои вещи так строго и
тщательно, потому что было очень мало места, что же
ей делать сейчас, когда у них осталась всего одна пара
волов?Освежевав антилопу и присолив разрезанное на куски мясо,
Адам подходит к фургону и принимается наблюдать за ней.
Ему-то легко, думает она, у него сердце ни к чему не прикипе¬
ло. Он уйдет завтра отсюда и ни разу больше не вспомнит
этот лагерь.—	Что это такое?—	Его дневники.Он с недоуменным видом листает тяжелые тетради в ко¬
жаных переплетах и отбрасывает в сторону.—	Нет, это мы берем с собой, — извиняющимся тоном гово¬
рит она. — Я должна отвезти их обратно в Капстад.Он презрительно усмехнулся. Под его молчаливым, вызы¬
вающим взглядом ей становится неуютно. Избавиться бы от
него, отослать с каким-нибудь делом, но ведь он не пойдет,
она знает. Такое впечатление, что теперь здесь распоряжается
он — спокойный властный хозяин. Она сердито продолжает
разбирать вещи, не глядя в его сторону.Итак, дневники они берут с собой. Тут она одержала ма¬
ленькую победу. Но для бесчисленных птичьих чучел, для засу¬
шенных цветов — названных условно, чтобы потом отослать их
в Швецию, — места нет. Даже оружие приходится отбирать
очень придирчиво: с собой они возьмут лишь два кремневых
ружья и пистолет и небольшой мешочек пороха и пуль. Одну
бутыль спирта на случай болезни и нужды, если придется про¬
сить по дороге помощи и завязывать дружбу, небольшой жгут
табака, одеяла. Чай, сахар и муку, соль, остатки шоколада. Все
остальное — роскошь, даже тончайшие, ручной вышивки про¬
стыни из ее приданого, даже щипцы для волос, даже утюг68
и одеколон. Можно взять ведро, чайник, сковородку, две лож¬
ки и вилки, — и то наберется слишком большой багаж.А теперь надо все пересмотреть еще раз, приказывает он,
сейчас еще что-нибудь отложим. И постепенно в ней разгорает¬
ся страсть к разрушению, — все выкинуть, со всем расстаться,
очиститься, избавиться от всего лишнего! Ведь человеку по су¬
ти так мало нужно. Пришел же он сюда без всего, у него было
лишь платье, которое он украл у ее мужа.Она с ненужной тщательностью убирает отвергнутые вещи
в ящики и сундуки, стоящие в фургоне, старательно их запи¬
рает и укрывает на случай грозы, но полотняные стены фурго¬
на уже порвались, и кто защитит их добро от диких зверей, от
грабителей ?Теперь ей уже хочется освободиться от всего, что ее здесь
держаяо, не оставить ни нитки. Идти навстречу судьбе, кото¬
рая ее ждет, не отягощенной ничем: пусть будет что будет, она
примет все — и радость, и горе.Но потом, когда Адам отошел, она снова открывает сунду¬
ки и перебирает вещи, откладывая в узел с самым необхо¬
димым вату и иголки, мыло, одеколон, свое темно-зеленое
платье — его она наденет в конце путешествия, домой надо
вернуться в приличном виде.Адам решил нагрузить их багаж на пегого вола, он при¬
вязывает животное к дереву и вставляет в зубы удила с уздой,
которые смастерил из короткой палки и кожаных ремней, а ра¬
но утром, когда небо над горами стало светлеть, он кидает на
спину волу две большие шкуры и принимается укладывать на
них вещи. Элизабет помогает ему завернуть поклажу — еще
что-то пришлось вынуть и оставить, — и он все увязывает. По¬
том так туго затягивает ремни у вола под брюхом, что они
врезаются ему в кожу.—	А ему не больно?—	Это же вол.Они завтракают в последний раз.Потом Адам гасит костер и засыпает угли песком, точно
это кому-то нужно.—	Справитесь? — спрашивает он, подводя к ней второго во¬
ла, чтобы она села верхом.—	Конечно. — Она смотрит ему прямо в глаза.—	А вдруг с вами что случится?—	Не свалюсь, не беспокойся.Он берет в руки вожжи и тянет за собой навьюченного по¬
клажей вола, она сжимает пятками бока животного. Они выхо¬
дят через проем в обветшалой ограде.69
Оглянуться бы... но она не может, ее охватьюает такое вол¬
нение, что она вынуждена стиснуть зубы.Его нет. Он не умер, он просто исчез. Его поглотила земля,
которую он хотел изучить и сделать своей. Теперь я от него
освободилась. Но есть еще ребенок. И ради ребенка я должна
вернуться в Капстад.Вол тяжело переваливается на ходу, неуклюжее животное,
не то что лошадь. Но, наверное, к нему можно привыкнуть.
Ко всему ведь привыкаешь. А может быть, нет? Может быть,
что-то в нас продолжает противиться до конца? Скоро ты
начнешь во мне шевелиться. Ничего не поделаешь, придется
и нам привыкать друг к другу, — ты привыкнешь ко мне, я к
тебе, и оба мы привьпснем к волу, который нас везет, к земле,
по которой мы едем...Спустились по склону, стали опять подниматься на
холм.—	А ты не собьешься с пути?—	Нет.—	Сколько нам придется идти до моря?—	Долго.Он на минуту останавливается и глядит назад. Теперь огля¬
нулась и она. Прямо напротив них среди диких смоковниц
сереет небольшое пятно - крыша фургона. Над головой вьются
птицы. Она видит, как они порхают в ветвях. Интересно,
к го это — нектарницы, ткачики, канарейки, вьюрки? Она не
знает названий, и вдруг ей становится досадно, что она никогда
раньше ими не интересовалась.Она устраивается на своем воле поудобнее, и они снова
трогаются в путь, и лагерь, который они оставили позади^
с каждым шагом уменьшается, отдаляется. Теперь ей кажется,
что это ее последний и единственный приют в мире, и сердце
ее не может с ним расстаться. Нам столько всего приходится
оставлять, думает она, и главное — мы оставляем надежду.
Впереди, сколько хватает глаз, лишь очертания волнистых хол¬
мов и скалистых кряжей, которые встают все выше и выше
друг над другом.Адам оглядывается, смотрит на нее. Ему хочется загово¬
рить с ней. Хочется столько сказать, о стольком спросить.
Проникнуть в ее молчание, прорваться, приблизиться к ней.
Но когда наконец он собирается с духом, он решается только
попросить ее:—	Расскажите мне еще что-нибудь о Капстаде....Капстад — единственный город во всей колонии, и свое на¬70
звание он получил по праву!, хотя нередко Капстадом назы¬
вают все поселение без всяких к тому оснований. Город этот
амфитеатром спускается к морю, с юга, запада и северо-восто¬
ка он окаймлен горами: Столовой, Львиной и Чертовым Пи¬
ком, с юга и юго-востока его омывает Столовая бухта. Соглас¬
но последним измерениям, берег этой бухты находится на
высоте 550 туазов над уровнем моря, протяженность мыса
с запада на восток составляет 1344 туаза, середина его нахо¬
дится юго-восточнее города на расстоянии 2000 туазов. Горы,
окружающие город, по большей части лишены растительности,
а склон Столовой горы, обращенный к городу, поднимается
к тому же очень круто. Кое-где горы покрыты густыми зарос¬
лями деревьев (если их можно назвать деревьями) и кустов
низкорослых пород, которым к тому же не дают возможности
расти юго-восточные и северо-западные ветры. Поэтому вид
у них чахлый, заморенный, листья мелкие и пожухшие, и вооб¬
ще они производят самое жалкое впечатление. Там, где расти¬
тельность защищена от ветра выступами склонов и где ее пи¬
тают горные ручьи, она выглядит не столь худосочной, но все
равно ей далеко до пышных темно-зеленых мирт, лавров, ду¬
бов, виноградных лоз и лимонных деревьев, которые сажают
внизу — в городе и его окрестностях. Дальше вдоль прибреж-
«ой полосы лежат унылые, однообразные вересковые пустоши
и песчаные плоскогорья. Однако должно заметить, что весной
в низинах и по склонам гор расцветает множество цветов ред¬
чайшей красоты, и после непролазных колючих зарослей
и пустынь, которые окружают город, плантации, разведенные
на плодородной земле за чертой города, и возделываемые по¬
ля поистине поражают великолепием и яркостью зелени. Но
самое большое удовольствие любителю природы доставит пу¬
тешествие из города по направлению к Констанции, мимо
Чертова Пика; легче вообразить себе, чем описать, то восхи¬
щение, которое он почувствует, встретив в столь уединенном
уголке земли россыпи доселе им не виданных цветов, чрезвы¬
чайно любопытных и красивых: разнообразные иксии, гладио¬
лусы, морей, гиацинты, цифии, мелантии, монсонии, альбука,
кислица, аспарагусы, герани, арктопусы, календулы, вашендор-
фии, арктотисы, различные виды вереска, покрывающие поля,
а также кустарники и карликовые деревца, относящиеся к се¬
мейству протеи. Сверху открывается превосходный вид на го¬
род. На берегу стоит дворец губернатора, окруженный высоки-1	«Капстад» по-голландски означает «Город, расположенный на
мысе».71
ми стенами и глубоким рвом. По одну сторону дворца
расположены плантации и сады, принадлежащие Компании, по
другую - фонтаны, которые питаются водой из горной речки,
сбегающей по ущелью в склоне Столовой горы, это ущелье хо¬
рошо видно из города. Из этих фонтанов берут воду все жите¬
ли города, отсюда же ее ежедневно возят в бочках на двухко¬
лесной тележке для полива плантаций. Плантации занимают
площадь шириной в 200 туазов и длиной в 500 туазов, они за¬
сажены капустой и другими овощами, которые подаются к сто¬
лу губернатора, ими же питаются голландские моряки и па¬
циенты больницы. Разводят в городе также и фруктовые
деревья, но для защиты от свирепых юго-восточных ветров во¬
круг них сажают мирты и вязы. Кроме того, в городе есть
парк, где растут дубы высотой до тридцати футов, в приятной
прохладе под их сенью любят прогуливаться в жаркие часы
дня заезжие иностранцы. С восточной стороны к парку примы¬
кает зверинец, где можно увидеть за железной и деревянной
оградой страусов, обезьян, зебр, антилоп различных пород,
а также мелких четвероногих. Сам город очень небольшой,
включая фруктовые сады и плантации, которые расположены
вдоль одной из его сторон, он занимает около 1000 туазов
в длину и столько же в ширину. Город хорошо спланирован,
пересекающиеся под прямым углом улицы широки, но мосто¬
вая ничем не вымощена, в этом и нет необходимости, так как
земля здесь твердая. Многие улицы обсажены дубами. Назва¬
ний улицы не имеют, кроме одной — Гееренграфт, которая тя¬
нется вдоль большого поля против дворца. Дома, построенные
по большей части в одном стиле, красивы и просторны, но не
выше двух этажей; многие из них снаружи оштукатурены и по¬
белены белой краской, некоторые выкрашены в зеленый цвет —
любимый цвет голландцев. Лучшие дома в городе сложены из
местного синеватого камня, который добывают каторжники
в карьерах острова Роббен. Дома, как правило, покрыты тем¬
но-бурым тростником, который растет в сухих и песчаных ме¬
стах. Он прочнее соломы, но тоньше и более ломок. Этот кро¬
вельный материал получил в Капстаде такое широкое распро¬
странение, видимо, потому, что свирепствующий в этих краях
знаменитый юго-восточный ветер — «убийца» срывает более
тяжелые крыши и причиняет неисчислимые жертвы и ущерб...—	Неужели это я? — Стоя на коленях, она рассматривает
свое отражение на фоне деревьев и медленно плывущих обла¬
ков. Туфли она сняла, пистолет лежит на плоском валуне ря-72
дсхм с ней, возле чистого платья. Вода в мелкой заводи у излу-
10ШЫ узенькой речки прозрачна и тиха, но поверхность едва
заметно рябит, дробя ее отражение. Она удивленно, с волне¬
нием всматривается в женщину, которая глядит на нее снизу:—	Что же, ты не узнаешь меня? Лицо как будто знако¬
мое, но...Всего три дня, как они в пути. Неужто можно измениться
до неузнаваемости так быстро? Во время их долгого путеше¬
ствия, когда они ехали в фургонах, у нее было довольно досу¬
га — более чем довольно — делать себе каждый день прическу
перед зеркалом, ухаживать за собой. А дома, в их просторном
особняке, ее буквально окружали зеркала, они были везде,
в каждой комнате. Элизабет потребовала, чтобы ей повесили
зеркало даже в ванной: ну и что, почему женщине не жить сре¬
ди зеркал, если ее единственная забота — быть красивой? Мать
была бы довольна тем, как она следит за собой во время п\ те-
шествия: даже в пустыне человек не должен распускаться.Элизабет захватила с собой из лагеря небольшое ручное
зеркало, но все эти дни она безмерно уставала и вечером ей
было не до того, чтобы разглядывать себя, а утром нужно бы¬
ло как можно скорее собираться в путь. Как ни медленно они
продвигаются, дорога выматывает все силы. Спину не разог¬
нуть, руки и ноги отваливаются. Иногда схватывает живот,
и лицо покрывается потом. По вечерам она, конечно, моется,
хотя Адама иной раз приходится посылать с ведром чуть не за
милю, и он приносит ей воду с этой презрительной усмешкой,
которая пугает ее и вызывает растерянность и ярость Да, он
приносит ей воду, но разве это мытье — кое-как сполоснуться
впопыхах за кустами, слегка освежиться и смыть набравшуюся
за день пыль, а ей так страстно хочется погрузиться в воду,
плескаться в ней, нежиться. (Пятна от тутового сока на теле,
струйки текут по ногам...)Сегодня днем она так устала, что едва сидела на своем во¬
ле. Он, вероятно, заметил, хотя не сказал ни слова, но когда
они подошли к этой речке, остановился на привал. Она чув¬
ствовала, как он недоволен. К морю, скорее к морю! — больше
он сейчас ни о чем не может думать, так же, как и она. Но
у нее нет сил идти. Сейчас он отправился за дровами для ко¬
стра и за ветками, чтобы соорудить изгородь на ночь. Она
долго глядела ему вслед, пока он не поднялся со своими рем¬
нями на гребень следующего холма, а потом спустилась сю¬
да — «Ни шагу без пистолета, упаси вас бог его забыть!» —
чувствуя, что поблизости должна быть река. Присев на
большой плоский валун, она зачерпывает сложенными руками73
воду и прижимается к ней лицом. Потом глядит на себя, в гла¬
за своему отражению — какие они у нее сейчас блеклые, навер¬
ное, это вода съела их синеву. К лицу прилипли мокрые пряди
волос, на висках пыль, эта пыль не смылась после первого
омовения, щеки в грязных потеках. Кажется, резче выступили
скулы, наверное, она похудела.—	Неужто это я? — слышит она свой удивленный, вопро¬
шающий голос. — Да, это — я, но кто я?Ее пронзает острым неожиданным испугом сознание, что
ведь это действительно она здесь находится, Элизабет Ларсон,
урожденная Лоув. В Капстаде — а он точно одна большая
семья, где все обсуждают каждый шаг друг друга, — она всегда
была на виду, на всех балах и званых вечерах на нее обращали
внимание: «Скажите, кто эта девушка в золотистом
платье?» — «О, это Элизабет, дочь главного смотрителя скла¬
дов Ост-Индской Компании». Во время путешествия о ней го¬
ворили «жена белого путешественника». А теперь вдруг оказа¬
лось, что ее не с кем соотнести. Нет никого, она здесь одна
у воды, под небом, по которому летят запоздалые птицы. Что
я здесь делаю? Кто эта женщина, на которую я сейчас смо¬
трю? Она вглядывается в свое отражение, пытаясь развязать
косынку — ее тонкое белое кружево порыжело от пыли, белые
крахмальные манжеты янтарно-желтого платья с бантами на
локтях испачкались и смялись, точно тряпки. И это она? Нет,
невозможно, она не желает быть такой! Лицо синевато-блед¬
ное, вокруг глаз темные круги — следы бессонницы. Она пы¬
тается смыть их водой, но тщетно.Она резко встает и снова поднимается на пригорок. Его, ко¬
нечно, нет. Он далеко и вернется с дровами не скоро, через час-
полтора. Одна, совсем одна. Одиночество ударяет ее в солнеч¬
ное сплетение торжествующей судорогой муки. Раньше, когда
он уходил, вокруг нее оставался лагерь, рядом была ее привыч¬
ная скорлупа - фургон. Даже на другой день после того, как
Ларсон не вернулся, она не чувствовала себя до такой степени
отрезанной от людей, как сейчас, потому что ожидала его
с минуты на минуту. И раньше, во время их путешествия, всег¬
да кто-нибудь был поблизости, ведь нельзя же оставлять жен¬
щину одну в саванне.Вернувшись с туфлями и свертком чистой одежды к реке,
где она так бездумно оставила на камне пистолет, она снова
глядит в воду, теперь уже стоя, и видит себя во весь рост
в смятом платье с пышной юбкой.Ноги у нее грязные. Она подбирает юбки до колен и входит
в прохладную воду, ступни погружаются в мягкий чавкающий74
ял. Ее страх отхлынул, смягчился. Она выпускает из рук по¬
дал, и, медленно намокая, он начинает тянуть ее вниз. Она од¬
на... Сняв кружевную косынку и прикрыв руками глубокий вы¬
рез платья, она с минуту стоит неподвижно с ощущением
немой чувственной вины. Потом, словно решившись, быстро
развязывает ленты на корсаже и сбрасывает платье через ноги
в воду, оно кружится вокруг ее колен мокрой грудой и медлен¬
но начинает тонуть. Спустив нижние юбки, она отталкивает их
от себя ногой. Одежда остается лежать на глинистом мелко¬
водье, тихое течение не может увлечь ее за собой. Она заходит
глубже, чувствуя жадную ласку прохлады у колен, у бедер,
у мягко круглящегося живота, у груди. И вдруг в неожиданном
упоении окунается с головой. Вынырнув, она откидывает на
спину тяжелые намокшие волосы и плывет по заводи. Вдоволь
наплававшись, она возвращается к валуну, берет мыло и прини¬
мается мыться, потом снова бросается в невинно сладостраст¬
ные объятия воды.Ей не хочется снова надевать платье, предвечернее солнце
так приятно греет. Лучась внутренним теплом, она ложится на
горячий валун и прижимается к нему всем телом, чистая,
в сверкающих каплях воды, взволнованная и размягченная.Очнувшись от полудремы, она садится на край валуна верхом
и снова начинает разглядывать себя в воде с задумчивым
удивлением. Яркие горящие глаза, маленькая грудь налилась,
соски стали чувствительней к прикосновению и немного — сов¬
сем немного — потемнели, слегка обозначилась выпуклость жи¬
вота над густым треугольником волос: там, в воде,—она, ее
лицо, ее тело, она давно не разглядывала себя так вниматель¬
но, и как же она, оказывается, прекрасна, как загадочна и непо¬
стижима, как пугает эта загадка. Неужели это моя оболочка?
А если оболочка изменится, если грудь разбухнет и выпятится
живот, если руки иссохнут, как плети, если выступят ребра, что
станет со мной, с моим «я»? Оно тоже увеличивается и сжи¬
мается вслед за телом? И где оно обитает, это вечно усколь¬
зающее «я»? Надо мной равнодушное, немотствующее небо,
медленные белые облака, солнце, вокруг меня валуны, красная
глина, трава, дремучие заросли.Смирившись, она встает на колени и протягивает руку к на¬
мокшему платью, но, наклоняясь над водой, вдруг ощущает
легкое движение на том берегу и мгновенно застьшает. От не¬
ожиданности и испуга она не может сразу посмотреть, что там
такое, а когда наконец ей удается поднять голову — с мокрых
волос ей на плечи падают капли и ползут по спине, точно судо¬
рога, — она видит, что это всего лишь антилопа, молоденькая,75
небольшая самочка с длинными ушами и огромными глазами,
животное стоит, замерев, и глядит на Элизабет. Даже раздев¬
шись, она не так остро чувствовала свою наготу, как сейчас,
под этим безмолвным взглядом, — свою наготу и предельную
незащищенность, и от волнения она готова разрыдаться. Отра¬
жаясь в реке, антилопа неподвижно стоит среди кустов на
своих длинных легких ногах, и кажется, что вода, и земля, и не¬
бо, и весь мир глядят из ее больших черных глаз в своей пер¬
возданной безгрешности. Шелест шагов твоих я услышал
в раю и убоялся, потому что я наг, и скрылся...Элизабет в растерянности прикрывает руками грудь, и мо¬
крое платье падает обратно в воду.Мгновение — что-то рванулось, мелькнуло, — и антилопа ис¬
чезла, будто ее никогда здесь и не было.Опомнясь, Элизабет поспешно встает, надевает чистое
платье, которое принесла с собой, завязывает ленты, застеги¬
вает крючки. Широкие кружевные манжеты на рукавах ей ме¬
шают, она отрывает их и швыряет прочь. Потом аккуратно
подбирает юбки, опускается на колени и принимается за
стирку.Он связывает собранные дрова. Порванный о колючки
длинный камзол без воротника висит на суку, жилет он выбро¬
сил в первый же день пути, на нем сейчас лишь панталоны
и грязная белая рубашка с тонкими кружевами. Холмистая
равнина, по которой они шли, поднималась все выше и выше
и наконец привела их к острому скалистому кряжу. Склон по
ту сторону оказался почти лишенным растительности, трава
сухая, жухлая — совсем другой климат; скоро начнется саван¬
на, более ровная, чем та, по которой до сих пор лежал их путь.
Через два дня — с Элизабет наверняка придется идти три — они
достигнут готтентотской деревни, где он несколько раз останав¬
ливался. Он рассчитьшал пройти сегодня гораздо больше, наде¬
ялся хотя бы спуститься к подножью, но уж очень быстро она
устает, он думал, она гораздо выносливей. Сама-то она нипо¬
чем не признается, что устала, но он заметил особую блед¬
ность у нее вокруг губ и синеву под глазами после бессонной
ночи под дождем. И вот они остановились на привал недалеко
от гребня у реки.Небо сегодня ясное, и не нужно так основательно устраи¬
ваться на ночь, как вчера, им ведь пришлось распаковывать
весь багаж, чтобы спрятаться под шкурами самим и укрыть
самое ценное из всего, что у них есть, — порох, ее тетради,
И все равно они промокли. Уже три дня они в пути, три дня,76
такие непохожие на их жизнь в лагере среди диких смоковниц:
и днем, и ночью они теперь ближе друг к другу, в темноте их
разделяет только костер. И, конечно, она знает, что он
неотступно следит за ней....Я неотступно слежу за тобой. Это наша первая ночь
в пути, она поистине чем-то похожа на первую брачную ночь.
Я слежу за тобой, я хочу тебя. Я жажду тебя всей своей неуто¬
ленной страстью, мне хочется схватить тебя, прижать к себе,
ворваться в твое молчание. Стоит лишь протянуть руку над
кос гром и коснуться тебя .. Ты спишь или делаешь вид, что
спишь? Ты чувствуешь, ты смеешь чувствовать, что я здесь,
рядом?Так почему же я не протягиваю к тебе руку? Неужели пото¬
му, что ты носишь ребенка? Но почему это должно меня оста¬
навливать? Твое тело еще не потеряло стройности, живот
лишь слегка припух. Разве кто-нибудь пощадил бы мою мать,
подумал о ребенке, который живет в ее чреве?Мой белый хозяин из моей прошлой жизни, хозяин, данный
мне богом, все в мире было ему доступно, и закон перед ним
молчал. У него была жена, он пользовался всем, что принадле¬
жит белым, и без зазрения совести брал то, что принадлежит
нам. Помню наши поездки в фургоне с бочками вина в Кап-
стад. К обеду мы заканчивали разгрузку, и ты шел в таверну —
я-то оставался караулить фургон — и коротал там время до ве¬
чера, а потом отправлялся в квартал, где жили рабы, потому
что, как только темнело, к женщинам-рабыням пускали белых
мужчин. Чтобы улучшить местную породу рабов, объясняли
всем, это необходимо для блага общества. Через полчаса по¬
являлся сторож с фонарем: «Пора, господа, уже поздно», — и
запирал на ночь ворота.«Не задавай столько вопросов, — говорила мне мать, — мол¬
чи». По-своему, немо и безмятежно, она жила с миром в ладу.
Она никогда не пыталась понять мир: зачем? Вся ее родня
перемерла во время «великого мора», — если бы и ей пришлось
умереть, что ж, значит, так суждено, - охотники привезли с со¬
бой в город лишь ее и еще несколько оставшихся в живых де¬
тей, их имена внесли в реестры рабов, рассказали им о господе
боге, который вывел народ свой из дома рабства, и все они
безропотно приняли свою судьбу. Вот мать тихо сидит на кухне
у стены и курит трубку, худенькая, с тонкими, точно птичьи
лапки, руками и ногами, издали кажется, что это маленькая де¬
вочка, бездомный ребенок. Но это не ребенок, это мать, моя
мать. Морщины покрыли ее лицо в юности. Люди моего племе¬
ни рано стареют — высыхает река, дающая жизнь, земля по¬77
крывается трещинами. Но Хейтси-Эйбиб каждый раз воскре¬
сает в пыльных саванных, ты тоже воскреснешь, твердила мне
она, ты воскреснешь, сынок, славь господа.Должно быть, ты пошел в свою бабку, говорила она, в от¬
цову родню. Вечно они попадали в беду из-за своего стропти¬
вого нрава. Болтали чего не следует, до всего-то им хотелось
дознаться, вечно они спрашивали «что?» да «почему?». Спра¬
шивай не спрашивай, что толку? Когда знаешь, жить еще труд¬
нее, это всем известно. Все мы несем одно и то же бремя, иди
и не ропщи. Вот когда ты состаришься, как бабушка Сели, и не
сможешь больше приносить пользу, с тебя снимут это бремя
и позволят умереть на свободе. А до тех пор бог и баас будуто	тебе заботиться.Сели, Сели, моя бабушка Сели, расскажи мне свои истории,
я хочу знать, из какого рода я происхожу.На горных склонах Паданга, начинала она, всюду, куда хва¬
тает глаз, растет сплошным покровом недотрога. Задень один-
единственный листок — и дрожь побежит по кустам до самой
вершины, мириады трепещущих листьев свернутся. Будь силь¬
ным и смелым, мой мальчик. Пусть никакие оскорбления
белых тебя не задевают. Помни своего деда Африку, он был
замечательный человек, все это скажут. Его рвали на куски
раскаленными щипцами, а он не издал ни стона, переломали
на колесе все кости, а он хоть бы взглядом удостоил своего па¬
лача. Ночью я принесла ему воды — есть-то он не мог, но про¬
жил до утра, умер, только когда солнце взошло. Не плачь, го¬
ворил он мне ночью, не горюй. Ему уже было трудно
говорить, но он все равно не стонал. Что боль, боль не страш¬
на. Страшно, если ты им сдался. Никогда им не сдавайтесь, го¬
ворил он, теперь вместо меня пойдете вы, и вам предстоит
долгий путь.Пусть меня снова пытают, говорил он, я буду даже рад.
Ведь если им хочется кого-то мучить, значит, они знают: этот
человек жив. Мертвому боли не причинишь. Умирая, я стал
человеком...А когда пойдешь на гору, принеси мне немного дров, сказа¬
ла бабушка Сели. Наступают холода, а я уже не молоденькая,
кровь меня больше не греет. Ты ведь завтра туда собираешь¬
ся?Да, ответил я, завтра. Завтра я иду на гору за дровами.
И тебе принесу, топи печь и грейся.Но рано утром баас окликнул меня. За дровами ты сегодня
не пойдешь, сказал он, повезешь со мной в город вино. Дров
кто-нибудь другой принесет.78
А ночью она умерла, замерзла в своей щелястой лачуге на
Львином хребте. Неужели в ее смерти я виноват?Два дня спустя я услышал, как моя мать поет в виноград¬
нике, подрезая лозы вместе с другими рабами. «Будь мне ка¬
менною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня,
ибо ты — каменная гора моя и ограда моя...» — пела она пса¬
лом, которому научили ее белые.Не убий, не укради, не прелюбосотвори... а по ту сторону
красных тлеющих углей лежит она и притворяется, что спит.
Она белая, но ведь она — женщина. Кто знает, может быть,
и она жаждет того же? Так что меня останавливает? В этом
огромном мире только она да я, никто не узнает, никто не от¬
кликнется: разве дереву жаль гнезда, которое сорвалось с его
веток? Разве дрова сопротивляются огню, когда их кидают
в костер?А может, потому я и не осмеливаюсь, что мы одни, и силой
я ничего не добьюсь, не восторжествую над тем, что стоит за
ней? Моя месть наткнется на ее молчание, встретит ее закры¬
тые глаза и ровное дыхание, которое я слышу, затаив свое.Почему она так спокойна? Потому что я охраняю ее от ди¬
ких зверей и она это знает? Знает, что я веду ее к морю? Но
как, откуда она все это знает? Потому что верит мне, потому
что ей только и осталось, что верить? Потому что она цели¬
ком в моей власти?Я могу овладеть твоим телом, взять его насильно, изло¬
мать, исторгнуть из него крик, крик жизни, так похожий на
тот, другой, крик — крик смерти. И все равно ты останешься
для меня недосягаемой... Твои глаза... Откуда-то изнутри, куда
мне не проникнуть, ты точно стеной оградила себя тем, что
ты — белая. Наверно, я слишком тебя ненавижу......И тогда я обнял в темноте ее гладкое темное тело, и мы
услыхали, как вокруг нас дышат звери и птицы и кружащиеся
холмы. Она пахла морем и молочаем в лучах солнца на берегу.
Я люблю тебя, люблю. Ее пальцы уже не впивались мне в пле¬
чи, а нежно гладили и обнимали, щека прижималась к моей
шее. Что сейчас с нами случилось? Обычно все бывает так бы¬
стро и просто, тело к телу — и все, и конец. А сейчас вдруг ты
и я, и бесконечность... Через месяц баас ее продал. Хорошую
цену взял, четыреста риксдалеров. Еще бы, она ведь была со¬
всем юная...Дотащив свои вязанки до того места, где пасутся волы, он
начинает сооружать изгородь из веток. Расчищает внутри не¬
большую площадку для костра. У них еще есть несколько кус¬
ков вяленого мяса. Пока он возится с изгородью, от реки под¬79
нимается она в своем чистом голубом платье, с непросохшими
еще волосами, и развешивает выстиранные вещи.—	Устали? — сам того не желая, спрашивает он.—	Не очень. Я плавала. — Он смотрит на нее, а она говорит
без умолку, стараясь замаскировать смущение, вызванное вос¬
поминаниями и его присутствием. — Там была маленькая анти¬
лопа. Наверное, пришла на водопой. Я так испугалась, поду¬
мала, что это лев или еще какой-нибудь хищник.—	Вы уже так давно путешествуете. Неужели до сих пор не
привыкли к этой стране?—	Разве к ней можно привыкнуть? Он всегда был рядом,
защищал меня...«Он» — это Ларсон, она никогда не называет его по имени.—	Вот и сидели бы себе в Капстаде.Она гневно вскидывает голову, но сдерживается.Он начинает ломать сухие ветки для костра.—	Не занесло бы вас на край света. И под открытым небом
не пришлось бы ночевать. Вы небось совсем к другой жизни
привыкли.Она пожимает плечами.—	Какой у вас был дом? — спрашивает он, точно надеясь
вырвать у нее тайну.—	Тебе-то з^чем знать? — Она садится на ствол упавшего
дерева. — Дом у нас был оштукатуренный, белый, с тростнико¬
вой крышей, а вокруг дома большой сад.—	А сам дом большой?—	Двухэтажный. Да, дом у нас был большой.—	И у вас была своя комната.—	Конечно.—	Ну да, как же иначе!—	Почему ты всегда выспрашиваешь меня о Капстаде? -
Она подозрительно смотрит на него.—	А о чем нам еще говорить?—	Что я ни расскажу, тебе все мало. Чего ты добиваешься,
никак не пойму.—	Вы же мне ничего толком не рассказываете, боитесь. Вам
жалко со мной поделиться. Считаете, что я — раб.—	А кто же ты? Конечно, раб.—	Нет, здесь я не раб.—	При чем тут «здесь» или «не здесь»? Раба куда не отве¬
зи, он всюду раб.—	Да, меня раньше держали в рабстве. Но рабом я никогда
не был, — вспыхивает он.—	И ты убежал, да?80
Он пожимает плечами.—	Почему ты убежал? Ты вон меня вечно расспрашиваешь,
но я тоже имею право знать.—	Кто вам дал это право? — Он глядит на нее в ярости,
й ей снова хочется закрыть грудь руками, как под взглядом ан¬
тилопы, но она не смеет, ей слишком страшно.—	Ладно, — неожиданно смягчается он,—так и быть, рас¬
скажу. — Ломая сук о валун, он занозил ладонь и с досадой вы¬
ругался. — Мой хозяин был винодел. У него были виноградни-
JCH в горах. И бренди он тоже выдерживал. Хвастался, что
у него лучший бренди в Капстаде. И столько пил его сам, что
не хочешь, да поверишь. Напьется и забудет запереть бочку.
Ну, я тут же и угощусь — ведь мы, негры, такие, нипочем не
упустим, если что плохо лежит. Под конец я и решил: нет, луч¬
ше уж убежать, а то искушение погубит.Ее бледные щеки запылали от гнева, но она не дает воли
своим чувствам и сидит молча, разглядывая сложенные на ко¬
ленях руки.—	Вранье все, от первого до последнего слова, — наконец
говорит она.—	Ну, что вы, чистая святая правда.—	Лжешь!—	Ну конечно лгу,—спокойно, с расстановкой произносит
он, глядя ей прямо в глаза. — А вы и не хотите знать
правду-то.—	Не хочу? Почему же? — оскорбленно возражает она.—	Слишком уж вы белая, таким правда не нужна.Они глядят друг на друга в упор. Но вот она сжимает губы,
слегка откидывает голову, и прежнее безудержное презрение
вспыхивает в ее глазах. Она сидит не шевелясь, все в той же
позе, обхватив колени руками, и вдруг роняет голову, отрезая
его от себя. Он не может понять, зачем она спрятала лицо,—
утвердить ли свою независимость или скрыть неожиданно ох¬
ватившую ее девичью робость? Не искушай меня, мысленно
просит он, не играй с огнем. Ты белая, а моя кожа темна, мне
никогда не избавиться от этой темноты. Не позволяй мне ду¬
мать, что ты всего лишь женщина. Не сталкивай и себя, и меня
в пропасть.Он стоит против нее, она сидит на своем камне, такая плав¬
ная и завершенная, и вдруг оба они замечают, что вокруг все
смолкло и наступила тишина. Она не подкралась, как обычно
крадется тишина в сумерки, гася один за другим звуки
и шумы, а упала на землю, точно удар, — казалось, чья-то
огромная, невидимая рука одним махом прихлопнула всех птиц,81
всех мух и жуков, всех кузнечиков в высокой траве, даже листья
деревьев.—	Что это? — спрашивает она. — Почему так тихо?—	Кто-то умер, — говорит он.— Так всегда бывает: если
вдруг стало очень тихо, значит, мимо прошла смерть.Они нашли его на второй день к вечеру, на краю вельда,
у подножья следующей гряды холмов. Рано утром, едва тро¬
нувшись в путь, они увидели грифов, которые парили высоко
в небе едва различимыми точками и, медленно кружась, опу¬
скались где-то среди холмов. Сначала птиц было всего три или
четыре. Потом откуда-то появилось еще с десяток, а потом не¬
бо от них просто почернело.После перевала растительность стала гораздо гуще. Пере¬
сохшая земля растрескалась и местами выветрилась до пес¬
чаных проплешин, там и сям желтели кучи сухого валежника,
которые согнал ветер. Но издали долина казалась пышной
и роскошной, потому что глубокие подземные источники пита¬
ли эти колючие, корявые деревца и кусты — боярышник, ака¬
ции, тамариск, ежовый молочайник, кактусы и алоэ, ассагай,
птичью вишню, голубовато-серую свинчатку, колючий терн,
и листва их ярко зеленела. Дикий пейзаж, непримиримый и же¬
стокий. Порой заросли сплетались в такую чащобу, что волам
сквозь них было не продраться, и приходилось сворачивать
с пути, ища звериных троп или просвета в зарослях. Если бы
не грифы, они так никогда и не нашли бы труп.Им нужно было сделать большой крюк, но ни он, ни она не
допустили и мысли, что можно не идти. И вот они уже совсем
близко, осталась какая-нибудь сотня шагов... Грифы плотно
облепили землю и кусты, они сидели, распустив крылья, вытя¬
нув вперед отвратительные голые шеи, злобно сверкая желты¬
ми глазами. Птицы нехотя отлетели в сторону, уступая дорогу
неожиданным пришельцам, две или три с трусливой наглостью
запрыгали было за ними вслед, смешно подскакивая и плю¬
хаясь на землю, но потом отстали и вместе с другими уселись
на деревьях поодаль.Он лежал в шалаше из веток. Сначала они увидели клочья
одежды: зацепившись за длинные белые колючки и мертвые
ветки, они трепетали на ветру, такие сейчас убогие в своей яр¬
кости и пестроте. Потом заметили черную треугольную шляпу,
ее великолепное перо было смято и растерзано.—	Стойте, дальше вам идти не надо, - сказал Адам.Но она соскользнула со спины вола на землю и пошла за82
ним. Вдруг раздался пронзительный крик, и они остановились
как вкопанные. Два грифа запутались в ветках, защищающих
труп, и пытались расшвырять их когтями и крыльями, их
клювы, шеи, даже перья на груди были покрыты кроцью.Должно быть, почуяв приближение смерти, он накрыл себя
слоем валежника, который собрал заранее. И если бы не эта
его шведская расчетливость и предусмотрительность, от трупа
уже давно бы ничего не осталось.И все равно смотреть на то, что предстало их глазам, было
нелегко. Лицо выклевано, длинный бордовый плащ изодран
в клочья, блестящие стальные пуговицы исчезли, шитый золо¬
том жилет превращен в лохмотья, из кровавого месива на об¬
нажившейся груди зловеще торчат два ребра.Элизабет протиснулась вперед. Адам хотел загородить от
нее труп, но она так властно взяла его за руку и оттолкнула
в сторону, что он понял: удерживать ее нельзя.—	Я должна его видеть, — спокойно сказала она.Слуги-готтентоты бросили их и сбежали^ волов украли буш¬
мены, Ван Зил застрелился и был похоронен, и все эти беды
словно бы не коснулись ее, словно бы прошли мимо. Но эта
беда была предназначена ей, от этой она не смела уклониться.
Вот ради чего они прошли столько миль по неизведанной зем¬
ле, вот ради чего она оставила Капстад и отправилась с ним
на край света.Точно не слыша смрада, она прошла к куче веток и стала
их разбирать. Сидящие вокруг грифы заволновались, казалось,
они сейчас взлетят и бросятся на нее, но Адам закричал на них
и замахал руками. Стоящие поодаль волы рыли землю копы¬
том и тревожно принюхивались.Странно, ей почему-то вспомнилась охота на львов.
Первый выстрел ранил самку и разнес ее загривок, она на миг
остановилась, но тут же снова ринулась на него. Готтентоты
с воплями побросали винтовки и кинулись врассыпную. Ты
упал на колено и стал целиться. Глухо, зловеще щелкнул за¬
мок. И в то же мгновение львица желто-бурой лавиной с ревом
обрушилась на тебя и повалила на землю. Но как раз когда
она прыгала, кто-то из готтентотов выстрелил, Боои подско¬
чил к тебе, схватился с львицей врукопашную и стал оттаски¬
вать в сторону. Могучие челюсти сомкнулись на его плече. Все,
конец, подумала я. Но зверь уже был мертв, он неподвижно
лежал на тебе, а рядом катался по земле Боои, пронзительно
крича. Наконец ты зашевелился и выполз из-под львицы. По¬
смотрел в ту сторону, где была я, но глаза у тебя были пустые.
И вдруг ты побежал, побежал прочь от меня, к молоденькому83
деревцу, которое росло поблизости, и, точно обезьяна, вска¬
рабкался по его тонкому голому стволу, но когда ты был воз¬
ле самой макушки, деревце неожиданно согнулось и опустило
тебя на землю. Ты словно не заметил, что случилось, и снова
полез наверх, и снова деревце согнулось. Ты в третий раз залез
на него, и в третий раз оно опустило тебя на землю. Только
тогда ты оглянулся вокруг и увидел, что львица уже давно
умерла.Эрик Алексис Ларсон, кто ты, что ты? Передо мной лежит
кровавая растерзанная груда, на которую нельзя смотреть без
содрогания, но это не ты. Ты умел с такой точностью высчи¬
тать широту и долготу и высоту над уровнем моря, ты так ис¬
кусно набивал чучела птиц, давал названия неведомым расте¬
ниям, насекомым и животным,—но что за человек ты был?
Кто ты и как ты сюда попал? Ответь мне, я хочу знать.
Я твоя жена, я имею право требовать ответа. Я ношу твоего
ребенка, я должна знать... Господи, неужто ты так ничего мне
и не скажешь?..Адам стоял чуть поодаль, среди веток, которые она раски¬
дала, пробиваясь к трупу. Ну вот, думал он, чувствуя, как солн¬
це молотом бьет его по голове, теперь настал твой черед.
Теперь ты тоже начнешь прозревать. Ты узнала смерть, с этого
все начинают. Я получил свою первую крупицу знания в тот
день, когда меня укусила змея, и старуха, высосав яд из ранки
и втерев в нее сок целебных трав, вернула мне жизнь. И был
другой раз: я лежал, умирая от жажды, на дне пересохшей ре¬
ки, и перед глазами плясали видения, а старик-бушмен стал
вытягивать через полый бамбук воду из подземного ключа, из-
под слоя растрескавшейся глины, и выливать мне в рот. «Эх
ты, вода у тебя прямо под боком, а ты умирать задумал. Хоть
бы поглядел сначала. Зачем ты сюда пришел? Не можешь само	себе позаботиться, так сиди дома». А я глотал воду с при¬
месью глины и чувствовал, как ко мне возвращается жизнь...-	Вам нельзя оставаться здесь, - сказал Адам.В первый раз его слова дошли до ее сознания. Она быстро
поднялась на ноги и пошла прочь, но от сладковатого тошно¬
творного запаха, который неотвязно следовал за ней, ее вдруг
начало рвать. Желудок извергнул все, что в нем было, на жест¬
кую, как камень, землю, но все равно долго еще продолжал
сжиматься в острых, мучительных судорогах.Без кровинки в лице, стуча зубами от холода под палящим
солнцем и чуть не падая, она наконец добрела до волов и при¬
слонилась головой к тюку.-	Нужно что-то сделать,-прошептала она.84
—	Что же мы можем сделать?—	Нельзя же бросить его здесь просто так.—	Хотите зарыть его в канаве, как готтентота? — вспыхнув,
сказал он.—	Не хочу, чтобы его сожрали гиены.—	Они уже здесь побывали, — с рассчитанной жестокостью
сказал он.—	Господи, да неужто ты ничего не в состоянии приду¬
мать?—	Земля как камень, и копать нам нечем. Можно, конечно,
навалить на него камней и валежника. Да ведь все равно эти
твари до него рано или поздно доберутся.—	Не важно, навали камней. Солнце такое жаркое.Сейчас она не пошла за ним. Она села возле волов, в клоч¬
ке их тени, и стала смотреть, как он катит огромные камни
и тащит валежник; время от времени рассеянно отмахивалась
от осмелевших грифов. Они поднимались в воздух, но, поле¬
тав, снова садились на землю. Они знали: спешить им не к че¬
му, добыча не уйдет.На нее снова нахлынула тошнота, она нагнулась, ожидая
рвоты, но ее не вырвало. На миг она ослепла от боли. Потом
судороги отпустили, она села в прежнюю позу и стала глядеть,
как поднимается могильный курган.Какая-то ночь всегда первая. После танцев и праздничного
пира за длинным столом — подавали жареные окорока и куро¬
паток, оленину, зайцев, рыбный пирог, молочных поросят,
обложенных желтыми апельсинами, босоногие слуги неслышно
сновали, разливая бордо и мозельвейн со льда, местных вин не
было, все привезли из Европы — мы наконец удалились в свои
комнаты наверху, а гости еще продолжали бражничать. Ты по¬
просил у меня прощения и ушел в малую гостиную закончить
какую-то работу. Не знаю, что ты там делал, я тебя не спра¬
шивала, наверное, писал свои заметки или расчеты, с ко¬
торыми нужно было сесть возле лампы. Ты небрежно поцело¬
вал меня в щеку и сказал: «Миссис Ларсон, наверное, хочет
спать, а у меня есть дела». Мне хотелось посидеть с тобой, по¬
смотреть, как ты работаешь, но я боялась, что буду тебе ме¬
шать. Мать прислала двух служанок раздеть меня. Уже мино¬
вала полночь, а бедняжки были на ногах с пяти утра, и один
бог ведал, когда-то им удастся лечь. Они раздели меня, распу¬
стили мне волосы, а я закрыла глаза и представляла себе, что
это твои руки меня касаются. «Мой жених, мой муж», — повто¬
ряла я про себя и вдруг подумала: «Муж... Какое глупое сло¬
во». Потом рабыни ушли, а я сняла длинную ночную рубашку,85
всю в рюшах, кружевах и вышивке, и стала ждать тебя обна¬
женная. Когда ты пришел в спальню, уже рассвело.—	Я думал, ты спишь, — сказал ты с удивлением, даже
с досадой.—	Я ждала тебя.Я отвернулась, чтобы не смущать тебя, пока ты разденешь¬
ся, а сама стала наблюдать за тобой в маленькое зеркальце
сбоку: какое у тебя белое тело, какой ты большой и сильный,
как закалили тебя далекие моря и страны, и представляла себе,
как мне сейчас будет больно, как потечет кровь. Мне хотелось,
чтобы кровь текла ручьем, алая, как тутовый сок, хотелось ра¬
ди тебя и ради себя: сейчас я узнаю, что это значит — стать
женщиной, ты превратишь меня совсем в иное существо, осво¬
бодишь меня... Ты улегся рядом, поцеловал меня, повернулся
ко мне спиной и тотчас же уснул. Ты овладел мной на следую¬
щую ночь — именно овладел, взял меня, точно вещь, а потом
отодвинулся на край кровати. Мне даже не было больно,
и крови выступило всего несколько капель.—	Как, и это все? — спросила я.—	Что все?—	То, что сейчас было. И только-то?—	Ничего не понимаю.—	Я тоже.Через минуту ты уже опять спал, но я по-прежнему не со¬
мкнула глаз.Сейчас мне снова хочется тебя спросить: «И только-то?»
Но ты по-прежнему молчишь. И это все? Конец? Страшные,
нелепые, бессмысленные останки на краю долины, горсть пра¬
ха, словно бы оставшаяся от птицы, которая упала мертвой на
лету и истлела, и перья ее разметал ветер — как это ничтожно
мало!А может быть, наоборот, неизмеримо много? Одно я знаю:
не страшно, когда умирает человек, смерть проста и обыденна.
Страшно, когда умирает то, во что ты верил, на что надеялся,
что любил.Покойся с миром, Эрик Алексис Ларсон. Какая-то ночь
всегда первая.Ночью, когда они разбили бивак высоко на склоне, схват¬
ки у нее усилились.После того, как они нашли труп, они до самого вечера не
произнесли ни слова. Он иногда поглядьшал на нее, но она, ка¬
залось, его не замечала, не замечала того, что движется, — так86
щепка плывет по реке, не сознавая, что ее несет течение. День
был пронзительно ясный, ни малейшей дымки на горизонте, ни
тени тайны в долинах между холмами, все контуры обозна¬
чены жестко и твердо, все кажется именно тем, что оно есть, —
вон там камень, там дерево, рядом куст.Она все время ощущала тупую, тянущую боль — свою вер¬
ную спутницу в последние дни, даже подругу. Но когда они
остановились на ночлег, боль стала явственней, определенней,
в ней проступили контуры отдельных ощущений, как силуэты
деревьев и камней в пейзаже, что их окружал, однако она заку¬
сила губы и ничего ему не сказала. И вот сейчас, в темноте, ее
вдруг так скрутило, что она не удержала стона.Адам тотчас же проснулся.—	Что с вами?—	Ничего.—	Вы стонали, я слышал.Как ни стискивает она зубы, стон вырывается у нее снова.—	Господи, если б я была в Капстаде! Там бы мне
помогли.—	Где у вас болит—	Здесь — Она проводит рукой по животу, осторожно трет,
сжимает. Где-то в глубине снова возникает тайная дрожь
и рвется наружу толчками, точно волны землетрясения. Но
сейчас ее уже не тошнит. И она знает, понимает нутром, что ее
тело пытается отторгнуть от себя свою частицу — ее ребенка.Буду лежать и не шевелиться, может быть, все пройдет.—	Принеси бренди.Он подает ей бутылку, она отпивает глоток.—	Завтра придем в готтентотскую деревню, — говорит он. —
Дотерпите до завтра? Там женщины знают, что делать. Мы
бы еще сегодня до них добрались, да вот...Она снова подносит к губам бренди.—	На что мне твои готтентоты? Какой от них толк?
Грязные дикари.Он не отвечает.Но проходит сколько-то времени — звезды описали доволь¬
но большую дугу над уродливыми силуэтами алоэ и сухих по¬
ломанных деревьев на вершине ближайшего холма, — и ее
пронзает такая боль, что она схватывается руками за живот
и бьется головой о твердую, как камень, землю, на которой
лежит.—	Ты думаешь, готтентоты мне и в самом деле помогут?—	Они умеют больше, чем я.—	До них далеко?87
—	Не очень. — Он встает и начинает готовить волов. —
Трудно будет в темноте, но что делать, попробуем.Через час она чуть не упала с вола. Он вовремя заметил
и успел ее поймать — она без сознания. Только тут он действи¬
тельно испугался.Он неумело вливает ей в рот еще немного бренди, потом
помогает взобраться на вола.—	Крепче держитесь. Я пойду с вами рядом. Теперь уже не¬
далеко, — говорит он с мольбой.У нее снова вырывается стон. Бренди ее слегка одурманил,
но от него снова начало мутить.И все, что происходит, словно заволокло туманом. Она
только чувствует, как в ней отдается каждый шаг спотыкающе¬
гося в темноте вола, как подступает боль и прерывается дыха¬
ние, по лицу градом течет пот, потом боль отпускает... она
чувствует, как ее хлещут ветки, когда они пробираются сквозь
заросли, слышит, как Адам негромко говорит что-то, черты¬
хается сквозь зубы... Медленно светает, небо на востоке разго¬
рается неярким зеленоватым огнем, восходит солнце... потом
вдруг раздается лай собак, мычат коровы, она слышит голоса
людей...Сознание у нее меркнет, она не замечает, что они уже в де¬
ревне. Деревня состоит из тридцати — сорока круглых хижин,
построенных вокруг обнесенного забором загона, в стороне,
за небольшой рощицей, еще несколько хижин, куда помещают
больных и нечистых женщин — но этого она, конечно, знать не
может. Заходятся лаем псы, блеют козы, из хижин выбегают
полусонные взволнованные люди — молоденькие девушки с бу¬
сами и в кожаных передниках, старухи с раскрашенными ли¬
цами, в шапочках и длинных накидках, молодые мужчины, по¬
чти обнаженные, если не считать ожерелий и узкой набедрен¬
ной повязки с шакальим хвостом впереди, худые, как скелеты,
старики в кароссах i из козлиных шкур.Люди узнали Адама. Он что-то объясняет, указывая на
Элизабет. Ее окружает любопытная толпа, все говорят разом,
трогают ее руками. Потом старухи с громкими проклятьями
начинают разгонять толпу, стаскивают Элизабет с вола — от
тошнотворного запаха протухшего жира и листьев баку,
смесью которых обмазано их тело, у нее снова начинаются
схватки, — и несут в одну из хижин за деревьями. Гладкий зем¬
ляной пол в хижине чисто выметен, на нем расстелена одна-^ Каросса — длинная меховая накидка, которую носили ту¬
земцы в Южной Африке.88
единственная бамбуковая циновка. Элизабет ложится и прини¬
мается рассматривать лачугу — вбитые в землю жерди карка¬
са и обтягивающие их воловьи кожи, над головой в потолке
она видит отверстие и в нем — клочок синего неба. Опять боль
сгибает ее пополам, но старухи держат ее за руки и за ноги, за¬
ставляют ее сесть, пытаются снять платье. Она помогает им
развязать завязки и расстегнуть крючки, с нее стягивают все,
что на ней было, она снова ложится, дрожа от холода. Кто-то
приподнимает ей голову и прижимает к губам край калебаса.
В нос ударяет резкий запах трав, но у нее нет сил отвернуться.
Чьи-то руки укрывают ее мокрое от пота обнаженное тело шку¬
рами. Ярая, звериная боль вгрызается все глубже, ее тело
больше ей не подвластно... что это, из нее вырывают все вну¬
тренности! Хлещет жаркая кровь... И вот боль стихает, жен¬
щины приносят воду, обмывают ее, снова укрывают и уходят,
и она медленно погружается в забытье, слыша, будто сквозь
слой ваты, птичий щебет среди ветвей и повторяя про себя:
«Умереть бы, умереть скорее, умереть...»Она просыпается, снова засыпает, но где кончается сон
и начинается явь, она не могла бы сказать. Звучит однообраз¬
ная унылая мелодия — возле хижины, а может быть, в роще
кто-то играет на дудке, сделанной из длинного пера цапли,
и низкие глухие звуки врываются в ее сны. Снуют какие-то
тени. Возле нее сидит древняя старуха и терпеливо ждет, на ее
птичьей головке колпак из шкуры зебры, сморщенное перга¬
ментное лицо точно высохшее и растрескавшееся дно реки,
длинные груди висят, как два ветхих пустых мешка с горстью
маиса на дне, она тихо курит свою длинную трубку, выпуская
изо рта сладковато-едкие клубы дыма. Где-то лают собаки,
блеют козы, кричат и смеются дети — далеко, в другом, незна¬
комом мире.—	Пей, — говорит старуха и подносит к ее губам бурдюк.
От запаха кислого молока и меда ее тошнит, но она так
обессилена, что не может сопротивляться, и покорно откры¬
вает рот. Что-то густое и холодное вползает ей в горло. Но
желудок извергает питье, и по кишкам разливается огонь.Казалось бы, самое страшное должно быть позади, но, вид¬
но, все только начинается. Меня хотят отравить, думает она, по¬
тому что я здесь чужая, они мне не доверяют, ведь я — бепая.
Но почему вы не взяли какой-нибудь сильный яд, который убил
бы меня быстро и без мучений? Разве я виновата, что я — белая?Слишком уж вы белая, таким не нужна правда. Так он мне
сказал. Откуда он знает? Раб! Он думает, для меня довольно
и обмана, довольно лжи. Разве за ложью идут на край света?89
Но всегда получается не то, чего ждал... Не мучай меня боль¬
ше. У тебя все просто и ясно: таких, как ты, вздергивают
перед дворцом на дыбе. Но есть иное страдание, его не избыть
никогда. А может быть, все мы в конечном итоге приходим
к одному и тому же. Жизнь всех нас ломает. Проклятая стра¬
на, во всем она виновата, мать поняла это раньше меня. Еще
бы ей не понять, она похоронила здесь двоих детей. Двух
своих сыновей, свою надежду, свою гордость. А я осталась
в живых — девочка, дочь, нелюбимая, нежеланная, не заполнив¬
шая твоей пустоты... Женщина отправляется в путешествие
в пустыню? Неслыханное безумие!.. А ведь мать тоже когда-то
была молода и бесстрашна, тоже хотела перебороть весь мир.
Так говорил отец. Да, мать бросила все, что у нее было —
семью, Батавию, довольство и уют, свой класс и вышла замуж
за человека без состояния, рожденного в Капстаде... А прабаб¬
ка бежала из Франции и поселилась среди дикарей, но зато она
была свободна... Я прилеплюсь к тебе, мы станем с тобой одна
плоть... Как, и это все?.. Ну что ж, если тебе угодно, порази
меня безумием. Ван Зил пожелал меня, бедный юноша. А ты
вдруг стал ревновать, начал с ним ссориться. И вот Ван Зила
нет, он умер. Все мы умерли. Все, кроме старого дядюшки
Якобса в Капстаде, может быть, только он еще ждет. «Расти,
моя девочка, и ни о чем не тревожься. Не бойся, что останешь¬
ся одна, — твой старый дядя о тебе позаботится»... Они часами
играли с отцом под шелковицей в шахматы. «Давай, Элизабет,
я научу тебя, вдвоем мы живо обыграем папеньку». А когда
никто не видел, он гладил мне под платьем ноги, и рука его
незаметно скользила все выше, выше... Бедный старенький дя¬
дюшка Якобс, сколько ночей я пролежала из-за тебя без сна,
трясясь от страха и чувствуя себя неискупимой грешницей!
Сейчас я скучаю даже о тебе. Здесь, где я нахожусь, греха не
существует: господь не пошел сюда с нами, где-то на полпути
он нас оставил и, должно быть, вернулся в Капстад. Там новая
церковь, такая мрачная и неуютная, там зва'йые вечера, и слу¬
ги-рабы разносят гостям миндаль и инжир... самые сладкие
ягоды привозят с острова Роббен, они красновато-лиловые.
Прошу вас, герр Ларсон, попробуйте... И самую лучшую пре¬
сную воду достают в тюремном колодце. Странно, правда,—
роют землю на острове и находят там пресную воду. Почему
она не соленая, ведь вокруг море? Помню, я была там од¬
нажды с отцом. Как красива оттуда Гора, нигде нет такого ве¬
ликолепного вида. Я даже позавидовала каторжникам.Когда входишь в бухту, возвращаясь из Патрии, перед то¬
бой открывается тот же вид. Г ора возносится к небу, как молит¬90
ва, я пребуду под святым покровом Всевышнего... Но ты дол¬
жен остаться по ту сторону гор, так будет гораздо спокойней.
Для женщины. Ты женщина, и потому не смеешь делать того,
что тебе хочется. Ты женщина, и потому тебе не позволят
стать тем, о чем ты мечтаешь. Ты точно карликовые деревца,
которые привез в Капстад губернатор. Я уверена, они тоже хо¬
тели вырасти высокими и раскидистыми, хотели, чтобы в их
ветвях пели и вили гнезда птицы, чтобы в их тени отдыхали
звери и люди, но чужая воля сковала их силы и рост, преврати¬
ла в крошечных прелестных уродцев, в пустое украшение на
подоконнике или над камином. Но сейчас я никому не поко¬
рюсь, я вырвусь на свободу и уйду в дикий край, где никто еще
до меня не был...Итак, в конце концов я оказалась всего лишь любопытной
разновидностью млекопитающих, о которой можно сделать за¬
пись в дневнике. Наверное, ты был доволен, что придумал мне
название. Ведь, помнится, ты говорил, что, когда даешь назва¬
ние чему-то сущему на земле, ты словно бы становишься его
хозяином.А я, разве я вещь или бессловесное животное, почему же ты
считал себя моим хозяином? Два фургона, пять сундуков, две
сковородки, шестнадцать ружей, девять слуг-готтентотов, одна
женщина. Во сколько риксдалеров все это обошлось? И возме¬
стит ли тебе когда-нибудь Компания убытки? Увы, сударь, они
чудовищно скупы.Ах, если бы я могла стать co6cTBCHHocTbKf, вещью, мне, на¬
верное, было бы легче. Собственности не надо заботиться о хле¬
бе насущном, о завтрашнем дне, ей не нужны счастье, любовь,
вера. Раб получает все, что ему нужно, — в положенное время
ему дают еду, в положенное время порют. Так почему же я-то
не могла отречься от себя? Почему никого не могу признать
своим хозяином, что во мне противится чужой воле? Здесь,
в этой дикой бескрайней стране, я одна. Умру — и тоже буду
одна, никто не скажет мне: «Покойся с миром», никто меня не
оплачет. Навалят груду камней посреди равнины. А потом ша¬
калы и гиены все равно тебя вытащат и сожрут, останется
только скелет, только кости...Как хорошо быть скелетом, кости такие чистые, белые. Най¬
дешь их где-нибудь среди вельда и даже не угадаешь, кто это
был — мужчина ли, женщина? Чистое, освобожденное от плоти
бытие, останки человека. Ева была сотворена из ребра —
неудивительно. Наша основа — кость, мы крепче, нас не разру¬
шишь. А он весь — кровавая плоть... Прах ты и в прах возвра¬
тишься... Кто же над кем властвует, ты над землей или земля91
над тобой?.. Phoenicopterus ruber разновидность grallae, кажет¬
ся, так ты сказал, я точно не помню, у меня никогда не было
склонности к научным исследованиям — это твое выражение...Вернулась старуха, принесла кислое молоко с медом, присе¬
ла возле Элизабет на корточки и бормочет непонятные слова.
Элизабет безучастно слушает, не в силах вникнуть в то, что
происходит. Наконец она решается что-то сказать, но старуха
лишь смеется, обнажив беззубые десны, и тут же уходит. По¬
том в дверном проеме темной тенью встает высокий мужчина.
Постоял немного, но когда она начала приподниматься на лок¬
тях, мужчина исчез.Кто ты, темный человек? Что ты несешь — жизнь или
смерть? У тебя сильное поджарое тело, ты выряжен в замор¬
ское платье моего мужа, в твоей лжи такая страшная правда,
но кто ты? Что ты здесь делаешь? Почему ты со мной? Поче¬
му я боюсь тебя? Дома я, не задумываясь, раздавала приказа¬
ния десяткам рабов; когда я купалась в горной реке, рабы ме¬
ня охраняли. Наверное, они видели меня обнаженной, но мне
и в голову не приходило их стесняться, ведь не стесняются же
кошек и собак...Да, я тебя боюсь. Здесь, в темноте, я могу в этом сознать¬
ся. Тебя нужно крепко держать в узде, иначе ты выйдешь из
повиновения. Я должна быть с тобой белой госпожой из Кап-
стада, а я так ненавижу эту роль. Ничего не поделаешь, наши
высокие чувства пасуют перед страхом. Но почему же я тебя
боюсь? Ты не изнасилуешь меня, я знаю, ты давно бы мог это
сделать, ничего нет проще и легче. Что еще может пугать ме¬
ня? То, что ты смеешь глядеть на меня и не отводишь глаз,
встречаясь со мной взглядом? То, что ты всегда молчишь? Ты
дерзок, но это не дерзость раба, которого надлежит высечь,
чтобы помнил, где его место. А где оно, твое место? Где он,
твой дом? Есть ли он у тебя вообще или ты вечно скитаешься
по земле, как ветер?.. Мы пойдем к морю, сказал ты, и я
безропотно иду за тобою, к «твоему» морю. Как верный пес.
Как женщина. Почему ты не бросил меня? Почему не даешь
спокойно умереть? Оставь меня, я устала. Я не хочу больше
думать...Когда она снова открьгоает глаза, она опять видит в хижине
свою сиделку-старуху. До ее сознания не сразу доходит, что
старуха вырядилась в ее желтое платье. Видно, старуха не со¬
образила, как оно надевается, и чтобы выйти из затруднения,
привязала его к поясу воловьим хвостом.—	Это мое платье, — жалобно протестует Элизабет. — Мое.
Отдай.92
Старуха весело смеется.Элизабет пытается сесть, отобрать у старухи платье, из
глаз у нее льются слезы. Вы у меня все отняли, зачем, как вы
посмели? Но начинается новый приступ лихорадки, ее крутит
и ломает, потом охватывает озноб, зубы у нее стучат и ляз¬
гают. Старая карга уходит и возвращается с двумя помощни¬
цами помоложе, они наваливают на полу кучу веток и сучьев
и поджигают горящей головешкой, которую принесла еще ка¬
кая-то женщина. Ярко вспыхивает бумага. От костра подни¬
мается дым, наполняет хижину, окутывает женщин... Бумага?
Элизабет снова приподнимается, подползает к костру, вых¬
ватывает из огня смятый клочок, и, щурясь от едкого дыма,
глядит на него. Это обрывок карты.Они не понимают, что она им говорит, и громко хохочут
в ответ, с жаром кивая головами. Потом старуха что-то бор¬
мочет, женщины одна за другой выходят из хижины, и Элиза¬
бет остается одна, над ней снова смыкается молчание. Дым ест
глаза, на них выступают слезы. Надо подползти к самому ко¬
стру, тогда я смогу поджечь хижину. Она легко загорится.
И все, конец. Не могу больше, хватит. Нельзя так со мной
поступать.Но она лежит и не двигается. Она слишком устала, у нее
нет сил шевельнуться. Ей страшно, о, как ей страшно...Хижина на берегу построена из выброшенных морем досок,
в ней маленький старичок с красными слезящимися глазками
за толстыми стеклами очков, это мистер Ролофф. Горит мед¬
ная лампа, на столе карты, карты, карты... Но нам не дают ни
одну из них с собой в путешествие, нам придется идти по стра¬
не шаг за шагом, миля за милей и составлять свою... Качается
медная лампа, мелькают один за другим мои дни. Ты сидишь
за столом и чертишь свою карту, вносишь в каталог все, что
найдено нового за сегодняшний день, пишешь дневник. «Сегод¬
ня ночью Элизабет была очень требовательна...» Ты ведь не
знал, что я стою за твоей спиной и читаю, правда? Женщи¬
ны ~ такие коварные существа... Вот до какого унижения ты
меня довел. И этого я тебе не прощу никогда...Медленно качается лампа... Отчего она качается? От того,
что движется фургон? Или это земля поворачивается вокруг
своей оси? Осторожно, здесь яма, мы можем сорваться... При¬
верни фитиль, он коптит, я задыхаюсь, больше так жить невоз¬
можно... Где же он, почему не приходит помочь мне? Он давно
ушел, я знаю. И правильно сделал, я была всего лишь обузой,
мешала ему идти к морю... Теперь уж, должно быть, он там.
Выкинул, наверное, дурацкую одежду мужа и нагой спускается93
к берегу, темное тело мелькает среди бурых камней, вот он ны¬
ряет в воду... Смотри, на тебя глядит антилопа! Огромные
глаза, длинные волосы, нежная грудь, припухший живот — ты
узнал ее? Но что тебе антилопа, пусть глядит, если хочет, ты
идешь все дальше, все глубже погружаешься в воду, большой
и сильный и упрямый, как бык... А потом на быка натравят со¬
бак. Он будет расшвыривать их, поднимать на рога, точно кро¬
вавые тряпки. И все-таки, и все-таки потом они его одолеют.
Вцепятся в морду, свалят на землю и будут рвать живого на
части... Всех нас в конце концов предадут...На улице танцуют, значит, сейчас вечер. Интересно, светит
луна или нет? Элизабет слышит, как танцоры хлопают в ладо¬
ши, притоптывая по земле босыми ногами, слышит звуки
флейты и унылое причитанье свирели, в голове болезненно от¬
даются удары барабана и деревянных колотушек. В Амстерда¬
ме она бывала на концертах, где играл оркестр, она слышала
клавесин, слышала могучий ревущий орган в соборе, кариль¬
оны... Каким строгим восторгом наполняла ее музыка совре¬
менных композиторов — герра Баха из Германии, итальянцев
Вивальди и Скарлатти... «Вот это и есть цивилизованный
мир», — с жаром говорит мать и от полноты чувства вздыхает,
в первый раз за всю жизнь я не слышу от нее жалоб на болез¬
ни. Да, это и есть цивилизованный мир, он так же прекрасен
и заранее знаком, как островерхие крыши Амстердама... ах,
эти краснощекие дети, резвящиеся на снегу, они точно сбежали
с картин Брейгеля... i и все в этом мире такое чинное, аккурат¬
ное, как на полотнах Стена 2 и Вермеера з. «Рембрандт мне го¬
раздо меньше нравится, - говорит маменька, - он такой тем¬
ный, мрачный, от него тревожно на душе... ах, Элизабет,
послушайся советов своей матери, выходи замуж за солидного
голландского купца и оставайся здесь...»...Поедем на Кальверстраат к цыганке, говорят, она пред¬
сказывает будущее. Смотрит на твою ладонь и читает, будто
по книге: ты встретишь темного человека... у тебя родится
сын... тебе предстоит долгое путешествие...«Нет, нет, долгое путешествие нам ни к чему. Зачем возвра¬
щаться в это захолустье, в забытый богом Капстад?» — «Вы не
правы, маменька, бог не забыл Капстад, там все так его чтут*
По воскресеньям в соборе не найдешь ни одного пустого ме-1	Питер Брейгель Старший, или «Мужицкий»
(1525-1569) — нидерландский живописец, один из основоположников
фламандского и голландского реалистического искусства.2	Я н Стен (1626—1679) — голландский живописец3	Ян Вермеер Дельфтский (1632—1675) — голландский жи¬
вописец.94
ста, даже бой быков открывается молитвой. Языческий мир
начинается там, за горами, это его господь забыл...»Вчера ночью я видела во сне господа. Он говорил со мной.
И я подумала во сне, что мне это все снится. Кажется, я упрека¬
ла его в том, что он отнял у меня ребенка. О, как я была не¬
права. (Прости меня, я всего лишь женщина. Это ты меня ею
сотворил.) Господь ничего не отнимал. Он только оставил ме¬
ня. Эта страна не жестокая, ей просто нет до нас дела. Она от¬
нимает у человека все ненужное, лишнее: волов и фургоны,
проводника, мужа, ребенка, отнимает собеседников, лагерь,
крышу над головой, иллюзию надежности, помощь, время на
раздумье, самонадеянность, одежду. И оставляет его один на
один с собой. Я устала, устала. Заснуть бы...Когда она снова просыпается, мысли у нее в первый раз за
все время не путаются. В дверях стоит он. Во сне она сбросила
с себя шкуры и сейчас поспешно натягивает их до самого
подбородка.—	Что тебе надо? — настороженно спрашивает она.—	Вы еще не поправились?—	Я думала, ты давно ушел к морю.—	Я приходил сюда каждый день, - говорит он. - Но вы
были без памяти. Я боялся, вы умрете.—	Умерла бы, так развязала тебе руки, верно? Разве я зна¬
ла, что окажусь такой обузой.Он молча пожимает плечами.—	Сколько я пролежала?—	Четырнадцать дней.—	Я не могу сейчас ехать верхом на воле.—	Ничего, набирайтесь сил.—	Почему ты не хочешь идти к морю один? — слабо возра¬
жает она. ~ Встретишь людей, скажешь им, что я осталась
ждать здесь.—	Ну как вы здесь одна останетесь? Вы ведь даже их языка
не знаете, — с досадой говорит он.Она молчит. Потом говорит ему жалобно:—	Они украли мои платья.—	Ничего они у вас не крали. Им просто хотелось посмо¬
треть ваши вещи, я и раздал, что вам было не нужно.—	Ты отдал им карту!Он с презрением усмехается, но ничего не говорит ей.—	Вам что-нибудь нужно ? — спрашивает он наконец.Она качает головой.—	Тогда я пойду. Здесь не положено, чтобы мужчины наве¬
щали больных женщин.95
Она долго лежит одна, потом снова возвращается старуха.
В первый раз Элизабет охотно глотает смесь творога и меда.
Старуха довольно прищелкивает языком и уносит калебас;
пустые мешочки ее грудей мотаются из стороны в сторону.
А утром появляется стайка молоденьких девушек, они пришли
помыть Элизабет и прибрать в хижине. Они без умолку бол¬
тают и смеются, но из того, что они говорят, она не понимает
ни слова.—	Принесите мою одежду, — приказывает им она.Девушки в недоумении хихикают.—	Одежду, — повторяет Элизабет громко и раздельно, но
они все равно не понимают. Сердясь, она садится и начинает
объяснять им знаками — я голая, мне нужно прикрыться,
принесите...Ее просьба вызывает взрыв веселья, потом девушки долго
совещаются о чем-то шепотом, хихикают, размахивают рука¬
ми, подталкивают друг друга в бок, и наконец одна из них ку¬
да-то отправляется. Через несколько минут она снова прихо¬
дит — в руках у нее готтентотский наряд.—	Да нет, вы не поняли, принесите мое платье! — возму¬
щенно требует Элизабет.Но они лишь смеются в ответ и поднимают ее на ноги.
Сначала она пытается сопротивляться, но такое напряжение ей
не по силам, она сдается, пусть делают с ней, что хотят. И ско¬
ро их веселье заражает и ее, она улыбается девушкам, их про¬
стодушие словно освободило ее от гнета болезни и одиноче¬
ства, под которым она жила столько дней. Со странным
чувственным удовольствием отдается она их рукам, точно она
дома, в Капстаде, в своей комнате, окруженная зеркалами, сре¬
ди служанок-рабынь. Что ей эти дикарки? Они с такой смеш¬
ной старательностью надевают ей на шею ожерелье, обвивают
талию поясом из бус, обвязывают бусами колени, насаживают
на лодыжку медный браслет...Девушка, которая принесла ей наряд и, видно, верховодит
подругами, заливается счастливым безудержным смехом, ее ве¬
ликолепные белые зубы сверкают. Она совсем юная и очень
хорошенькая, ее маленькая упругая грудь едва расцвела.
И вдруг она протягивает руку и озорным движением гладит
Элизабет и снова хохочет. Элизабет хмурится, ничего не пони¬
мая, и настороженно отступает.Подруги покатываются со смеху, а девушка снимает свой
крошечный передник. Ее юные острые бедра торчат вперед.
Из редкого пушка выглядывает что-то красноватое, похожее на
бородку индюка.96
Элизабет глядит на девушку, ошеломленная ее наивным
бесстыдством и своим собственным откровенным интересом:
на один краткий миг женшина предстала перед женщиной в на¬
готе чистейшей невинности. Смотри, это я, это самая сокровен¬
ная часть моего тела, я показываю ее тебе. Это прелестно
и смешно, правда?Девушка притрагивается к Элизабет. И все очарование
нарушено, доверия как не бывало. Вспыхнув, Элизабет отво¬
рачивается, ее охватывает смущение, как в тот день на берегу
реки, под взглядом антилопы.—	Мне нужно мое платье, — требует Элизабет. — Сейчас же
принесите его сюда.Они по-прежнему не понимают, они хихикают, шушукают¬
ся, подталкивая друг друга локтями в бок, их смазанные жи¬
ром маленькие грудки подпрыгивают, точно шары.—	Платье, понимаете? Мое платье! — И она взволнованно
пытается объяснить им жестами.Девушки о чем-то совещаются, повернувшись к ней спиной,
то и дело оглядываются на нее и хихикают уже не так громко,
как раньше. Наконец две из них уходят и вскоре возвращают¬
ся, и к своему великому изумлению Элизабет видит у них в ру¬
ках то самое платье, в котором приехала сюда в деревню, оно
измято, как тряпка, но чистое, видно, его стирали и потом су¬
шили на солнце. С поспешностью, непонятной для нее самой,
она выхватывает у них платье и надевает, зашнуровывает кор¬
саж, расправляет кружевную косынку. Притихшие девушки
с любопытством наблюдают за ней, потом гурьбой бегут из
хижины на улицу. Она пытается расчесать свалявшиеся волосы
пальцами, но чувствует, что силы ее уже иссякли, и снова ло¬
жится у стены против овальной двери, в которую ей видно ро¬
щицу и за ней, вдали, бегающих по деревне ребятишек и коз.Ну вот, я поправляюсь, думает она. Я думала, что я умру,
а я осталась жить. Дома, когда у матери чуть-чуть закружится
голова, ей сейчас же кто-нибудь тер виски водой с уксусом
и подносил нюхательную соль. Здесь старая ведьма совала мне
свой калебас с тошнотворной смесью, и все-таки я выжила.
Я буду жить. Одна, ибо ребенок мой умер....Она поняла все в ту ночь, когда на них напали бушмены.
Вдруг залаяли собаки, потом раздался жалобный истошный
визг — в одну из них попала стрела. Волы в панике метались
по загону, слуги-готтентоты, яростно ругаясь и отпихивая друг
друга, лезли прятаться под фургоны.Ларсон выстрелил в воздух. Но бушмены уже гнали обезу¬
мевших от ужаса волов в темноте по вельду, вскрикивая прон-4	Альманах «Африка», вып. 3 97
зительно и хрипло, будто хищные птицы. В лагере царило не¬
вообразимое смятение. Ларсон схватил ружье, прыгнул на коня
и бросился в погоню за грабителями, с ним поскакали двое
старших слуг — Каптейн и Боои, у которого рука все еще была
до самого плеча обмотана бинтами. В ночи загремели вы¬
стрелы, мычанье волов смолкло. Мужчины вернулись только
через час. Бушмены убежали, зато Ларсону и слугам удалось
поймать и привести обратно десять волов. Можно было про¬
должать путешествие.Она слышала, что они возвращаются, но от охватившей ее
слабости не могла встать со своей постели в фургоне, ее мути¬
ло, казалось, что все вокруг кружится, плывет... Медная лампа
раскачивалась и прыгала. Такие приступы случались с ней за
последнюю неделю уже несколько раз, она объясняла их тем,
что съела что-нибудь не очень свежее или пила нечистую воду.
Но в ту ночь, среди всей неразберихи и ужаса, среди криков
грабителей, в грохоте выстрелов и стуке копыт, на нее вдруг
свинцовой тишиной упало открытие: а ведь это она ждет ре¬
бенка, вот почему ей так плохо.И вот теперь ее ребенка сожгли или зарыли в землю, а мо¬
жет быть, просто завалили камнями среди вельда, как сами
они с Адамом завалили труп Ларсона. Мать похоронила двоих
сыновей. И это ее сломило. Но я не сломилась. Пошли мне
любые несчастья, любые испытания, я все равно не покорюсь,
не отдам свое тело этой бесплодной земле. У меня будут дети,
я никому не позволю их отнять. А эта земля пусть так
и остается бесплодной.Он сидит, наблюдая за ней. Опять она что-то пишет в своих
ненавистных тетрадях. Наверняка занялась ими нарочно,
чтобы утвердить свое превосходство. А что, если он сейчас
встанет, выхватит у нее тетради из рук и разорвет в клочья?
Как часто ему хотелось растоптать их, выбросить, уничто¬
жить! Но он всякий раз душил свой закипающий гнев — зачем?
Бедняжка, ты думаешь, я не вижу, как ты растеряна, думаешь,
не понимаю, что ты прячешься за свои толстые тетради от от¬
чаяния? Она сидит внутри ограды, он караулит пасущихся во¬
лов. Он уже сводил их к реке напоить и немного погодя привя¬
жет в маленьком загоне. Его сильно тревожат львы. Эти твари
крались за ними весь день, хоть бы им какая-нибудь добыча
подвернулась, чтобы отвлечь от преследования, так ведь нет.
Заметил он зверей еще утром, когда они поднялись на гребень
холма; после обеда до него несколько раз доносился их
грозный глухой рык. Ей он ничего не сказал — она пока слиш¬98
ком слаба, и потом, кто знает, может, львы еще кого-нибудь
поймают вечером у речки. Львы придут туда первыми; если
они будут сыты, бояться нечего.Она все пишет и пишет, однако время от времени взгляды¬
вает в его сторону. «Обо мне пишет, что ли?» — с возмуще¬
нием думает он. У бааса тоже были такие тетради, в них он за¬
писывал, кому сколько дали плетей, кому за какую работу
сколько заплатили денег, сколько продали вина. Когда Элиза¬
бет в первый раз вышла из хижины, где лежала больная, и, не¬
твердо еще ступая, пришла к нему в своем голубом платье,
окруженная готтентотками, она прежде всего потребовала эти
тетради: «Где мои вещи? Где дневники?» Он показал ей.
Бренди и табак он раздал готтентотам, отдал им одно ружье
ияэмнрго пороха и пуль, несколько ее платьев. Карту они, ко¬
нечно, сожгли — ею было так удобно разжигать костер. Но
дневники были целы, никто на них не позарился.В долгие дни своего выздоровления она без конца их пере¬
листывала, читала страницу за страницей, иногда просто пере¬
ворачивала их, думая о чем-то своем. Он наблюдал за нею, как
наблюдает сейчас. Чего она ищет в этих тетрадях? Почему,
когда она их читает, на лице у нее мелькает то гнев, то досада,
то недоумение, разочарование, боль? Какая темная тайна в них
скрыта? Вечное проклятье Господне?—	Муж записывал здесь все, — объяснила она, когда он на¬
конец отважился ее спросить. — Все, что происходило во время
путешествия.—	Все подряд?К его удивлению, она вспыхнула, потом сказала смущенно:—	Нет, все, что ему казалось важным.—	Зачем они вам? Такие тяжелые.—	Тебе не понять.Через несколько дней она тоже стала что-то писать в этих
тетрадях. Он по-прежнему наблюдал за ней. Видно, ее смущал
его взгляд, она то и дело поднимала на него глаза. А иногда
надолго задумывалась, глядя перед собой в пустоту.Лицо у нее стало точно восковым, белая кожа казалась про¬
зрачной. Вымыв несколько раз волосы, она стала заплетать их
в косы, чтобы не трепались, и теперь казалась еще более юной,
чем была, — совсем девочка. Это привело его в смятение, вы¬
звало злобу, протест. Взвалить на себя ответственность за это¬
го ребенка он совсем не хотел. Вдруг с ней что-нибудь случит¬
ся, что ему делать? И что делать, если ничего не случится,
а это куда страшнее. Что, если она будет просто существовать
рядом с ним — хрупкая, по-детски беззащитная, зависящая от4*	99
него, доступная и в то же время такая независимая, недостижи¬
мая, отделенная от него этими ее тетрадями и всем, что стоит
за ней в Капстад€?Почему же в таком случае он не бросил ее? Зачем потерял
столько драгоценных дней, дожидаясь, пока она выздоровеет
и окрепнет? Он бы уже, наверное, давно был у моря. Столько
лет он решал все, считаясь только с самим собой: хотел — шел,
не хотел идти — оставался, в этом-то и заключалась для него
свобода. И когда он увидел, что Элизабет осталась одна
в пустыне, он тоже подошел к ее фургону сам, по своей доброй
воле. Мог ли он знать, что все так повернется? Но, с другой
стороны, почему, собственно, его должно связы&ать решение,
которое он принял в тот первый день, повинуясь порыву? Ты
сказал, в первый день? Повинуясь порыву? А сколько времени
это решение в тебе зрело? Сколько ты колебался, двигаясь сле¬
дом за ее фургоном, сколько взвешивал на одной чаше весов
свою свободу, на другой — одиночество?Луна пошла на убыль, исчезла, потом снова родилась и на¬
чала прибывать — Хейтси-Эйбиб из сказок его матери умер
и вновь воскрес, — и хотя Элизабет стала заметно крепче, она
все-таки была еще очень бледна, безрадостна и равнодушна,
точно ей совсем не хотелось жить. Теперь он очень редко заме¬
чал у нее на щеках лихорадочный румянец, и то лишь когда
она писала свой дневник; и еще она вспыхнула, узнав, что в де¬
ревне родилась двойня, и мужчины завернули девочку
в шкуры — другой младенец был мальчик, — отнесли в вельд
и оставили. Элизабет сначала не поняла, что произошло, она
подумала, что, наверное, это у готтентотов такой обряд, вроде
крещения. Она стала расспрашивать Адама только на другой
день, и когда он объяснил, она хотела броситься за девочкой,
непременно разыскать ее и принести обратно. Ему пришлось
удерживать ее силой. Младенца она все равно не найдет, да
и вообще не надо нарушать местные обычаи, готтентоты мо¬
гут рассердиться и убить ее.Странно, но с того дня она стала поправляться быстрее.
В лице все еще не было ни кровинки, но она старалась больше
двигаться, чтобы восстанавливались силы. Она больше не мо¬
гла жить в деревне. Ей хотелось уйти.Но первыми ушли готтентоты. Когда она однажды утром
проснулась, в деревне царила необычная суета. Жители вы¬
носили на улицу вещи, разбирали хижины, скатывали и связы¬
вали шкуры и циновки, вытаскивали из земли жерди хижин
и загона, складывали их в кучи и жгли, одну за другой поджи¬
гали хижины нечистых женщин. Не тронули они только жили-100
ще Элизабет. Готтентоты пришли к ней прощаться, плясали
вокруг нее, махали руками, смеялись, а потом караван двинул
ся в путь, шло все племя, сколько их было, молодые и старики
мужчины, женщины, дети... мычали волы, блеяли козы и овцы
носились взад и вперед собаки... Когда вдали улеглась пыль
на месте деревни лишь чернело дымящееся пепелище да стоя
да одна-едиЯственная хижина — жилище Элизабет.Она не могла опомниться от изумления. Но Адам лишь по¬
жал плечами:—	Что им сидеть на месте? Они же кочевники, по нескольку
рвз в год с места на место перебираются.—	Если они кочуют, как ты мог знать, что мы встретим их
именно здесь?—	Я зйаю их стоянки.—	А где они встанут сейчас?—	Смотря где их застанут дожди и холода. Думаю, дойдут
до Снежных Гор1. Может, даже переправятся через реку Боль¬
шой Рыбы 2.—	Но ведь у них столько стариков, разве они осилят такой
далекий путь?—	Самых старых и слабых оставят в дикобразьих норах.—	Не может быть!Он был не в настроении доказывать и убеждать ее и потому
ушел бродить один, а когда вернулся, увидел, что она опять
пишет что-то в своих тетрадях. «Пиши, пиши, — подумал он,—
да смотри не забудь ничего. Опиши, как готтентоты отнесли
в вельд новорожденную девочку, как они убивают по дороге
стариков и больных. Может, тебе легче станет. Делай, что хо¬
чешь, только мне жить не мешай».Странно им было в ту ночь снова остаться одним. Днем
пепелище хоть немного оживляли воспоминания, но вот насту¬
пил вечер, и никто не развел костров, не мычал вернувшийся
домой скот, не плакали дети, не перебранивались женщины, не
смеялись усевшиеся в круг с калебасом мужчины. Они снова бы¬
ли одни — только он и она во всем мире. Но за эти недели они
привыкли к людям, и теперь одиночество давило на них силь¬
нее, чем прежде. Зажглось созвездие Кханое, стали загораться
звезды. Вдалеке выли шакалы.Они сидели у костра, он по одну сторону, она по другую,
и молчали. Но он украдкой разглядывал ее: нежная гладкая
шея с маленькой ямкой внизу, где сходятся ключицы, тонкие1	Сниуберге.2	Имеется в виду река Грейт Фиш.101
руки, узкое бледное лицо, синие глаза, они стали больше и яр¬
че, чем были до ее болезни.—	Та старуха, что ухаживала за мной, — вдруг сказала она и
посмотрела на него сквозь пламя, — она ведь очень старая, верно?—	Ну и что?—	Ей не перенести такого путешествия. Ее тоже оставят
в норе?—	Наверное. Если она совсем ослабнет.—	Какая жестокость! Как они могут?!—	А заставлять ее идти не жестокость?Долгое время спустя, когда костер прогорел и от него оста¬
лись лишь тлеющие угли, она спросила:—	Что сделали с моим ребенком?—	Это был еще не ребенок.—	Что с ним сделали? Похоронили?—	Не знаю. Ведь за вами ухаживали женщины.—	Может быть, его тоже отнесли в вельд и оставили, как
ту новорожденную девочку?—	Говорю вам, не знаю!—	Если девочка была им не нужна, почему они не отдали ее
мне? Я увезла бы ее с собой в Капстад.—	Зачем? Чтобы сделать рабыней, как сделали мою мать?Она смотрела на него своими большими глазами и молча¬
ла. Потом наконец произнесла:—	Пора спать.Она поднялась и пошла к хижине, но в дверях остановилась
и стала вглядываться в ночь, склонив голову набок и словно
к чему-то прислушиваясь. Что ей хотелось услышать — детский
плач? Или она просто ждала от него какого-то слова, движе¬
ния?...Лев снова глухо ворчит, теперь он совсем близко. Тени
вытянулись и стали почти черными. Пора загонять волов
в хлипкую ненадежную ограду из веток. Волы вскидывают го¬
ловами и принюхиваются, не стоят на месте, волнуются. На
коленях у нее все еще лежит раскрытый дневник, но она уже не
пишет. Наверное, она тоже слышала льва....Назавтра они погрузили на вола поклажу и тоже ушли из
оставленной деревни.—	Мы действительно идем к морю, ты не сбился с пути?—	Я же обещал привести вас туда и приведу.—	А еще далеко?—	Далеко. Но ближе, чем раньше.Ей все еще было трудно ходить. Но после того, как готтен¬
тоты ушли из деревни, она почувствовала себя там слишком102
незащищенной, поэтому, наверное, и стала торопить его
в путь, других причин не было. Присутствие этих дикарей каза¬
лось ей как бы залогом безопасности. В той тишине, которая
сейчас наступила, у обоих оказалось слишком много времени
для дум, и слишком остро каждый из них ощущал, что дру¬
гой — рядом. Лучше уж снова тронуться в путь, пусть даже их
переходы будут короче и двигаться они будут медленнее. Он
снова добывал еду — съедобные коренья, фрукты, ягоды,
птичьи яйца, мясо, снова приносил ей каждый день воду для
омовений. Она была просто помешана на воде, ей было нужно
без конца умываться, мыться, стирать, словно пыль, которая
покрывала ее в пути, ядовита. Однажды она послала его за во¬
дой после того, как он полдня прособирал хворост для костра.
Не сдержав гнева, он швырнул на землю вязанку и крикнул:—	Ступайте за своей дурацкой водой сами!—	Велено тебе идти, так иди! — в бешенстве приказала она.Он пинком отбросил с дороги сук.—	Будь мы в Капстаде, я был бы вынужден вам подчинить¬
ся. А здесь на все моя воля: хочу — делаю, не хочу — не делаю.—	О, в Капстаде ты бы мне подчинялся как миленький,
я бы тебя живо заставила.—	Где вам! Капстад бы меня заставил, а не вы. Нет у вас
надо мной власти, иначе я бы вам и здесь подчинялся. Да кто
вы такая? — От ярости он не владел собой, как во время их
ссоры из-за карты. — Обыкновенная баба, которая ничего кро¬
ме своих рваных тряпок не видит!С минуту она молча глядела на него, потом повернулась
и пошла туда, где были сложены их вещи. Он наблюдал за
ней, скрестив на груди руки: вот она тихо села на свой узел
и стала смотреть вдаль, ему было видно ее повернутое в про¬
филь лицо. И он сдался вопреки себе, сдался ее гордости, ее ве¬
личавому достоинству.Когда он вернулся с водой, она зашивала платье. Он поста¬
вил возле нее ведро, и она подняла голову, но он не глядел
в ее сторону. Она не сказала ему «спасибо», но когда он при¬
вязывал волов на ночь, он увидел, что она, уже помывшись за
деревьями, разводит огонь, кипятит воду и в первый раз за все
их путешествие готовит ужин....Он вводит упирающихся волов в крошечный загон, при¬
вязывает их к дереву плетеными ремнями. Потом заваливает
вход в загон. Экая незадача, не нашли себе львы никакой до¬
бычи у реки. Открытый дневник по-прежнему лежит у нее на
коленях.—	Почему ты сегодня так долго возился с волами? — спра¬103
шивает она, когда он, стоя на коленях, начинает разжигать
костер.—	Просто так. — Он смотрит в ее встревоженное лицо. — Да
вы не беспокойтесь.—	Что-то случилось, я знаю. Почему ты от меня скры¬
ваешь?—	Ничего я от вас не скрываю.Он видит настороженность в уголках ее губ, видит строгий
овал ее лица, упрямый подбородок. В глазах, которые она
обращает к нему, всегда гордость и вызов, но вопреки самому
себе он испытывает к ней что-то похожее на сострадание: а мо¬
жет, это вовсе и не гордость, может быть, он ошибается? Ведь
за все время она не показала ни малейшего страха, ни тени со¬
мнений, а для этого нужно большое мужество. Протянуть бы
к ней руку, положить на плечо, успокоить ее. Сказать: «Не тре¬
вожьтесь, все будет хорошо, все обойдется. Я таю от вас прав¬
ду не из презрения, нет, я просто забочусь о вас, не хочу вол¬
новать понапрасну. Спите спокойно, я буду охранять вас всю
ночь. Завтра мы снова двинемся в путь, море уж недалеко, там
вы отдохнете».Но он не смеет ее коснуться. Когда он наконец решается за¬
говорить, он спрашивает ее сухо, даже враждебно:—	Что вы там писали?—	Так, ничего особенного, — отчужденно роняет она.Получив отпор, он бросается в наступление.—	Возле нас львы. А вам хоть бы что, знай себе строчите
какую-то ерунду.—	Почему ты мне раньше не сказал? — спрашивает она,
бледнея.—	Вы бы и о них написали, да?Она виновато опускает глаза и хочет закрыть дневник, но
он, поддавшись мгновенному гневу, хватает тетрадь за ко¬
жаный переплет.—	Что вы здесь написали? Я хочу знать!Непостижимые слова и буквы на страницах немо разбе¬
гаются перед его глазами, как муравьи.Они пытаются вырвать дневник друг у друга, тянут его
к себе, наконец ему становится стыдно, и он отпускает тетрадь.
Она захлопывает ее и прижимает к коленям, обхватывает рука¬
ми, точно это ребенок, которого надо защитить.—	Я должна записывать все, что происходит. И отвезти
записи в Капстад.—	Зачем? А если вы не запишете, вы что же, все забуде¬
те? — Ему мало ответов, он хочет вырвать у нее что-то боль¬104
шее, хочет, чтобы она раскрылась перед ним, как только что
была открыта тетрадь, но она по-прежнему настороже, по-
прежнему строга и непреклонна.—	Всего не упомнишь.—	А что забыл, того, значит, и помнить не стоило.—	Тебе действительно так хочется знать, о чем я пишу? —
вдруг насмешливо спрашивает она. — Ведь ты не понимаешь,
что я делаю, наверное, это страшно обидно. - Роли поменя¬
лись, теперь наступает она. — Я вот сижу и пишу, что хочу,
а ты ни слова не понимаешь.—	А вы-то что понимаете? — взрывается он. — Таскались
ж» пришитая за своим мужем. Чего вы потеряли? И что на-
тш7 Ничего!’—	А 1б|ш-то ты что нашел? Ты дольше меня скитаешься по
этой земле, — быстро парирует она.—	Это мое дело.—	Почему ты бежал из Капстада?—	Вечно вы задаете один и тот же вопрос!—	Потому что хочу знать.—	Да разве вам можно рассказать правду?—	Почему ты мне не доверяешь? — с отчаянием спрашивает
она.—	Это вам-то я должен доверять? — Он смеется. — Похоже,
вы хотите меня обратить. Может, еще и молиться за меня
начнете?—	Я уже давно перестала молиться. — Она с вызовом смо¬
трит ему в глаза.—	Я своего хозяина ненавидел, — небрежно бросает он, при¬
нимая вызов. — Потому и убежал.—	За что же ты его ненавидел?—	За то, что он был мой хозяин. — На миг он забывает
свой гнев и перестает обороняться — сумерки ли побуждают
его к откровенности или то, что слишком близко львы и, чуя
хищников, волы рвутся с привязи? — в тот день, — говорит он,
стоя перед ней и глядя ей прямо в глаза, — в тот день, когда он
назначил меня своим mantoori и поручил управлять хозяй¬
ством, он сказал мне: «Эта земля — твой удел. Малагасийцы сла¬
вятся силой, яванщ^! — умом, готтентоты — терпением. Так что
не рыпайся, твоя судьба здесь, понял?»—	На что же ты обиделся? — спрашивает она. — Эта земля
мой удел тоже. В Капстад бежали голландец и француженка-
гугенотка, здесь прожили жизнь их дети, внуки и правнуки...-- Земля-то у нас с вами одна, да удел на этой земле раз-1	Староста {голл.).105
ный! — с горечью говорит он. — Ваш удел — повелевать, мой —
быть рабом, вот и вся разница.—	И поэтому ты убежал?Точно не слыша, он подбрасывает в костер дров и пытается
представить, где сейчас могут быть львы.-- Ну и что же, теперь-то ты счастлив ? — требовательно
спрашивает она. — Ведь ты свободен.С его губ срывается смех, такой хриплый и резкий, что во¬
лы поворачивают головы и в испуге всхрапьгоают.—	Я скитаюсь один по пустыне, неужто этого я хотел, как
вы думаете?—	Через пятьдесят лет в эту пустыню придет цивилиза¬
ция, — говорит она.—	Цивилизация? При чем тут цивилизация?—	Как при чем? Я тебя не понимаю, — растерянно говорит
она.Он вдруг вспоминает ее тень на парусине фургона в ту пер¬
вую ночь. И сразу же гонит прочь воспоминание, оно разбуди¬
ло в нем тяжкую, мучительную страсть.—	Где уж вам понять? — с горечью говорит он. — Вы белая.
А я всего лишь раб, так ведь вы считаете? Я рабочая скотина
и должен трудиться. Думать? Да как я посмел, наглец, на что
покусился? Рабам не положено думать, думать имеете право
только вы, белые господа. А я должен знать свое место. Два¬
дцать пять лет я терпел и молчал, а потом чаша моего терпения
переполнилась. И вот уже пять лет я только и делаю что ду¬
маю, думаю, думаю, бродя по этой дикой оставленной богом
земле. Мои мысли не записаны в тетрадях, они здесь, у меня
в голове. Что мне с ними делать, что?—	Ты безумен! — шепчет она потрясенно и почти с состра¬
данием.—	И пусть я безумен, пусть, дайте мне только возможность
думать! — Он еле удерживается, чтобы не сорваться на крик. —
Вы все стараетесь унизить меня, доказать, что я раб, что я не
умею думать, вам так спокойнее. Но ничего не выйдет, не
надейтесь!В тишине, которая упала на них после его вспышки, у нее
лишь хватает сил прошептать:—	Адам, это несправедливо...Он быстро встает и снова начинает ломать сучья для ко¬
стра, с почти чувственной радостью ощущая свою силу, свое
тело, он словно хочет, чтобы у него осталось только тело,
только кости и мускулы, только животная мощь. Все осталь¬
ное — безумие. Зачем ты вынудила меня сейчас рассказать тебе106
все? Оставь меня, отпусти, я свободен! Я хочу остаться
свободным!Он чуть не с отчаянием поднимает к ней взгляд. Она все
еще сидит у костра и широко открытыми глазами смотрит на
него.Отвернись, не гляди! Разве ты не видишь — я наг?Будь сейчас день, случись все это вчера или завтра, он
бы ушел из загона на волю, ушел побродить хоть немного,
хоть час или два, чтобы лежащий вокруг мир вернул его душе
покой. Но сейчас все окутано тьмой, и в темноте притаились
львы, сейчас вокруг них беспредельность. Над головой пролег
Млечный Путь, горят шесть звезд Кхусети. Мерцает пламя ко¬
стра, и все так знакомо в их тесном убежище. И выйти отсюда
нельзя, вездесущие звери слишком опасны. Остается лишь кру¬
жить и кружить здесь по бесконечной спирали, которая сужи¬
вается виток за витком в одну точку — к нему и к ней.Вновь раздается рычанье, теперь уже совсем рядом, Адам
подходит к волам проверить привязь, и вдруг рычанье обра¬
щается в грозный рев. Земля качнулась у него под ногами, ис¬
пуганные волы с воплем взвились на дыбы. Он слышит ее
крик — «Адам!», бросается к ней, и его оглушает треск ло¬
маемых веток. Она протягивает ему ружье — поразительно спо¬
койная, бледная, сосредоточенная, — и в этот миг через ограду
прыгает лев с черной гривой.Адам стреляет не целясь, почти наугад.—	Зарядите, быстро! — кричит он, бросая ей ружье.Огромная туша валит его на землю. «Лев!» — проноситсяу него в голове. Но это не лев, это вол. Оба вола сорвались
с привязи и мечутся по загону, в загривок одному из них вце¬
пился лев. Ограда с треском валится — волы вырвались на сво¬
боду и вместе со львами умчались в темноту, гремит, уда¬
ляясь, стук копыт.Адам снова хватает заряженное ружье и кидается следом.
Лишь добежав до разметанных веток терновника, за которыми
кончается световой круг, он замечает рядом с собой ее, она
крепко держит его за руку и не пускает.—	Ты с ума сошел! — кричит она. — Не ходи!Он отталкивает ее и бежит дальше, но через несколько ша¬
гов ему становится ясно, что все бесполезно. Он снова стреляет
в ту сторону, откуда доносится шум. В темноте раздается ду¬
шераздирающий рев, визг, потом все стихает.Он понуро возвращается в их разоренный лагерь.Она глядит на него, но ни он, ни она не произносят ни сло¬
ва. Так же молча они начинают поправлять изгородь, потом107
возвращаются к костру, все еще трудно дыша. Он подбрасьь
вает в костер дров. В воздух взлетает сноп искр. В ярком свете
на лицах их пляшут зловещие тени.Костер горит жарко, но у нее постукивают зубы.—	Вы что? — спрашивает он.—	Ничего. — Ее душат рыдания, она пытается их унять, по¬
том сдается. Но через минуту стискивает зубы и вытирает
слезы. — Извини. Сама не знаю, что со мной.—	Вы же вроде совсем не испугались, — в замешательстве
говорит он.—	Все случилось так неожиданно. Ведь на волосок были от
смерти, я только сейчас поняла...—	Ложитесь спать. Вы устали. Я вам чаю вскипячу.—	Да разве я засну!—	Постарайтесь.—	А если они вернутся?—	Нет, сегодня они не вернутся, — успокаивает ее он. — Им
уже ни к чему.—	Что же нам теперь делать? Они обоих волов сожрали,
как ты думаешь?—	Наверное.—	Как же мы теперь пойдем дальше?—	Завтра будем думать.Она долго не может заснуть, потом наконец ее смаривает,
но она то и дело вздрагивает во сне, что-то бормочет, стонет.
Он сидит возле костра и подкладывает в огонь поленья, глядит
на нее, вслушивается в ночь. Но все тихо вокруг, хотя он знает,
что где-то в темноте звери пожирают свою добычу. Лишь ког¬
да взошла утренняя звезда, он укрывается шкурами и ложится.Просыпается он при первых лучах солнца, задолго до нее.
Наваливает сучья на едва тлеющие под золой угли, ставит на
огонь чайник, берет ружье и уходит. Спустившись к реке, сни¬
мает одежду — грязную рваную рубашку с рюшами и обтре¬
павшиеся голубые штаны — и ныряет в воду. Холод обжигает
его и прогоняет уныние. Он бодро натягивает на мокрое тело
одежду и идет среди зарослей вязов, терновника и птичьей
вишни в том направлении, куда бежали вчера волы. Осторож¬
но, потому что львы хоть и сыты, но все еще где-то поблизо¬
сти, начинает он поиски. Отойдя немного от лагеря, он заме¬
чает первых грифов и лезет на дерево, чтобы оглядеть
окрестность. В траве на поляне, там, где заросли редеют, ле¬
жит туша вола с нелепо задранными вверх ногами. Две львицы
с довольным урчаньем продолжают обгладывать останки, не¬
подалеку дремлет лев, то и дело встряхивая своей огромной108
грцвой, чтобы прогнать мух. Второго вола не видно, нет даже
признаков.Теперь Адам вглядывается в пейзаж уже с надеждой, пы¬
таясь обнаружить следы: вдруг встретится навозная лепешка,
сломанные ветки, примятая трава или отпечатки копыт... Ког¬
да он наконец находит то, чего искал, он не дает воли радости.
Кто знает, может быть, вол убежал слишком далеко и его уже
не найти. Он терпеливо идет по следу, удовлетворенно хмыкая
всякий раз, как его надежда получает подкрепление. По дороге
он то сорвет и съест сочный мясистый лист, то корень, клу¬
бень, какую-нибудь ягоду, плод, а их в это время года всюду
великое изобилие. Но всякий раз, остановившись на минуту, он
вспоминает — со стыдом, таясь от самого себя — вчерашний
разговор с Элизабет. В ярком, беспощадном свете дня он испу¬
гался того, что наговорил ей вечером, того, что говорила ему
она. Что с ним случилось, почему он раскрыл перед ней так
много? Наверное, виной всему темнота и близость львов,
угрызения совести, оттого что он слишком уж часто ее унижал,
и ее беззащитность, и его порыв помочь ей, утешить, оградить.
Но зря он поддался порыву, это опасно, это ошибка, нельзя ее
повторять.Он спускается в лощину между холмами и вдруг видит
в дальнем ее конце, возле негустых зарослей боярышника, щи¬
плющего траву вола. Шею ему все еще сдавливает кожаный ре¬
мень. Почуяв Адама, животное вскидывает голову.Адам начинает тихо, ласково говорить с волом, а сам мед¬
ленно, осторожно делает несколько шагов в его сторону. Жи¬
вотное предостерегающе всхрапывает.—	Ну что ты, дурачок, что ты, не бойся, — успокаивает его
Адам. — Я же за тобой пришел, сейчас пойдем обратно.Вдруг вол поворачивается и трусит прочь. Но ярдов через
сто опять останавливается и глядит назад через свой высокий
горб. На боках у него запеклась кровь.—	Иди сюда! - ласково зовет Адам. - Иди, мой хороший...Вол в ответ жалобно мычит. На этот раз он подпускаетАдама к себе, дается погладить. Висящая складками шкура нерв¬
но подрагивает. Серьезных ран у него, слава богу, нет, на боках
царапины от львиных когтей и колючек, но они неглубокие.-- Пошли, — приказывает Адам и, подобрав оборванный
конец ремня, ослабляет тугой ошейник.В лагерь они возвращаются к полудню. Элизабет вскаки¬
вает, роняя с колен свои тетради, бежит к входу в загон им
навстречу.—	Далеко пришлось ходить? — спрашивает она.109
—	Не особенно.—	Он ранен?—	Пустяки, несколько царапин.—	Ты, наверно, устал,—заботливо говорит она.—Поешь,
я обед приготовила.—	Спасибо. — Он поднимает на нее глаза. Сегодня щеки ее
едва заметно порозовели. Он снова отводит взгляд. — Нужно
собират ься в путь, — резко говорит он.—	Почему?—	Лучше уйти как можно дальше, пока львы доедают вола.—	Теперь мы пойдем епде медленней, — спокойно говорит
она.—	Нет, почему же. Вы сядете на этого вола, а лишнее
выкинем.—	Да разве у нас есть лишнее? — возражает она.— Мы
и так почти ничего не взяли.—	Как же быть? — сердито спрашивает он.—	Навьючим всю поклажу на вола, как раньше. А я пойду
пешком.—	Не осилите.—	Осилю, я вполне здорова.Он изучающе глядит на нее с затаенной враждой, но не без
уважения.—	Ведь теперь уж, наверное, близко, правда? — спрашивает
она.—	Близко, если идти по прямой. — Он глядит на нее
в упор. — Только мне туда не надо, где по прямой, мое море
лежит дальше.—	Но разве нельзя пройти к морю кратчайшим путем,
а потом двигаться по берегу?—	Тогда пришлось бы переправляться через устья рек, про¬
дираться сквозь заросли дюн, одолевать скалы, а на это уйдет
месяца два-три.—	Что нам время? Главное добраться до моря, верно?—	Нет. Мы пойдем туда, куда мне надо.—	Но ведь...—	Будет так, как я сказал, — говорит он спокойно и непре¬
клонно.Вот главное, думает он, вот причина. Не в реках суть, не
в дюнах и не в скалах, которые задержат их в пути. Просто он
должен одержать над ней верх, подчинить ее своей воле, не
уступить ей, не выпустить из повиновения.И она это знает, он видит по ее глазам. Он ждет, что она
возмутится, но она молчит, не потому, что сдалась, покори¬ПО
лась, нет - вон как гордо вскинута ее голова, как решительно
расправлены плечи: ее молчание - оружие, куда более изощ¬
ренное и грозное, чем открытый бой.Я победил, опустошенно думает он. Мы пойдем дорогой,
которую я выбрал, пойдем к моему морю. Моя воля восторже¬
ствовала. Но я лишь отсрочил, лишь отдалил неотвратимое.
Рано или поздно оно должно совершиться.Она сидит на большом валуне у реки и болтает в воде нога¬
ми, рядом стоят башмаки, которые он ей сшил, когда ее кап-
стадские туфельки совсем развалились. Чуть ниже по течению
Адам поит вола; поклажа осталась на пригорке. В последние
дни им встретилось множество рек и речушек, и чтобы пере¬
правиться на ту сторону, они порой часами искали брода или
хотя бы просто спуска к воде в дремучих зарослях по берегам.
Эта река шире прежних, вода пенясь бежит по камням и обра¬
зует перед порогами глубокие заводи. От морды пьющего вола
по зеркальной воде расходятся круги, дробя отражение деревь¬
ев, и если б не это легкое колыханье, было бы не отличить, где
мир, а где его отражение. Неподалеку по заводи тихо плывет
стая диких гусей, на том берегу среди выброшенных рекой де¬
ревьев и сучьев бродят ибисы, по кочкам осоки вышагивают
длинноногие аисты. Когда они с волом пришли сюда, птицы
едва обратили на них внимание.—	Подумать только, — вдруг говорит она взволнованно, —
наверное, до меня здесь не ступала нога человека. — И с уди¬
влением смеется: — Я вписала новую страницу в историю!—	Между прочим, я тоже здесь, — говорит он, закипая гне¬
вом. — И готтентотов до нас прошло немало.—	Я просто хотела сказать...—	Знаю я, знаю, что вы хотели сказать. — Он остервенело
трет мокрый круп вола пучком травы. Ну вот, было так про¬
сто, хорошо, и опять все разрушено. Она в досаде прижимает
ко лбу стиснутые кулаки. Ну, почему, почему каждый раз так
кончается? Почему она всегда говорит не то, что нужно? А мо¬
жет, это он виноват, может, он нарочно придирается к ее са¬
мым безобидным словам и поступкам? Как выматьгоает силы
эта вражда, еще хуже, чем нескончаемый путь изо дня в день,“ По-вашему, только за вами стоит история и для нее ва¬
жен каждый ваш чих, — язвительно говорит он. — А все, что
происходит за пределами Капстада, к истории не относится,
так ведь?—	Но ведь цивилизацию этой стране несет Капстад; — воз¬
ражает она.П1
—	А история начинается с цивилизации, да? Неужто для
вас существует только Капстад с его церквами, школами и ви¬
селицами? А ft чем она состоит, ваша давилизация? Может,
она несет лишь зло, откуда вы знаете?—	Я совсем не о том говорила.—	Не о том? Нет, именно о том, иначе не заявили бы, что-
де до вас здесь не ступала нога человека. Вам кажется, исто¬
рию интересуете лишь вы, лишь белые, которые живут в Кап-
стаде и умножают его власть и богатство! Ведь это вы назы¬
ваете цивилизацией? А для истории все важно, и то, что проис¬
ходит в Капстаде, и то, что происходит здесь, без вас, такие
мысли вам не приходили в голову? Ей важен каждый готтен¬
тот, которого похоронили в дикобразьей норе, потому что от
старости и болезней он не мог кочевать с караваном, ей важен
каждый путник, который пересек эту реку, пусть даже мы ни¬
когда не узнаем его имени!Элизабет быстро встает.—	Да что это, в самом деле, — говорит она. — В тебя словно
бес какой-то вселился. Что я ни скажу, ты непременно вывер¬
нешь наизнанку.—	Да потому что это не вы говорите, а Капстад. Что вам
в голову вбили, то вы и повторяете, сами-то думать не умеете.
А мне надоело слушать эту чушь.—	Так что ж ты не идешь один? — запальчиво говорит
она.— Ты сам вызвался отвести меня к морю, я тебя не
просила,—	И что с вами будет, если я вас здесь брошу?—	Не твоя забота. Не пропаду. А хоть бы даже и пропала,
тебя это не касается. Я тебя не принуждаю идти со мной. Раз
ты считаешь, что я такая обуза, ради всего святого оставь ме¬
ня и ступай один. Но уж если ты решил остаться, изволь отно¬
ситься ко мне хотя бы с уважением.—	Да, госпожа, слушаюсь, — насмешливо говорит он.Она поднимается и, сдерживая гнев, уходит туда, где бро¬
шена их поклажа....Ведь я не хочу воевать с тобой, не хочу спорить, как ты не
видишь? Я просто хочу иногда перемолвиться с тобой словом,
мне так одиноко. Почему ты все время стараешься выместить
на мне все свои прежние обиды? Я этого не заслужила. Я не
хочу, чтобы на меня взвалили чужую вину...Он идет за ней и тянет вола.Почему ты все время перечишь мне и заставляешь выхо¬
дить из себя? Потому что тебе хочется меня унизить? Все эти
годы мне никто не был нужен... так по крайней мере мне каза-112
яось. А сейчас ты на каждом шагу заставляешь меня убеждать¬
ся, что я так и не освободился от власти Капстада, что всеми
моими поступками по-прежнему движут ненависть « протест.
Я думал, что я избавился от ненависти, но я обмавьшая -себя,
какое же мучение это понять. Но что ты знаешь о моих муче¬
ниях? Ты думаешь, я ушел от людей по своей воле, и в этом-
то как раз вся суть...Продолжая свой спор без слов, он привязывает вола на лу¬
жайке, а она устраивает себе постель. Потом он уходит со¬
брать дров для костра, а она спускается к реке освежиться
и поплавать, и когда он возвращается, он видит, что она опять
погрузилась в свои дневники.Несколько минут он стоит, наблюдая за ней. Она, конечно,
чувствует его взгляд, но не поднимает головы. Наконец он от¬
водит от нее глаза и начинает сооружать изгородь. Закончив,
поворачивается и идет в сторону реки.Она поднимает голову и смотрит, как он скрывается за де¬
ревьями, потом снова хочет писать, но не может собраться
с мыслями. Она в досаде закрывает тетрадь и откладывает
в сторону. Берет платье и начинает чинить, но и штопку бро¬
сает, встает и бесцельно бродит взад и вперед, потом ей прихо¬
дит в голову, что надо развести костер. Сидя возле огня, она
рассеянно ворошит длинной палкой поленья, вся во власти
усталости и тревоги.Почему его нет так долго? Неужели он поймал ее на слове
и ушел один? Ну и пусть, ушел так ушел, она и без него не
пропадет. Будет идти и идти по течению реки, пока не выйдет
к морю, это для нее сейчас главное.Но вдруг она бросает палку и встает. И только когда она
уже выбежала из ограды, в голове у нее мелькает: «Как он бу¬
дет торжествовать, если увидит, что я его разыскиваю!» Она
возвращается и начинает перекладывать свои вещи. Но еще че¬
рез несколько минут принимает решение и, уже не колеблясь,
твердым шагом выходит из лагеря и направляется к реке.
Пусть он думает что хочет, уже поздно, пора ему приниматься
за вечерние дела.Лишь только кончились кусты, она сразу же замечает на
плоском валуне, где раньше сидела сама, его платье — грязные
шутовские лохмотья. Да и кто он, как не жалкий шут? Теперь
она может вернуться, но, подавив первый порыв, она спускает¬
ся к воде и залезает на камень.В длинной заводи ниже по течению она видит его, он пла¬
вает и ныряет в дальнем конце у камней.—	Адам!ИЗ
Он встряхивает мокрой головой и глядит на нее.—	Что случилось?—	Тебя так долго не было, и я...—Она умолкает.—	Сейчас приду.Он плывет к ней широкими ровными саженками, на его
плечах блестит вода. Напротив на берегу все еще разгуливают
ибисы и аисты, облитые желтым закатным светом. В темнею¬
щем лесу перекликаются птицы.Доплыв до мелководья, где ему по грудь, он встает на ноги
и идет, вода опускается все ниже, ниже, вот она дошла ему до
пояса... Он останавливается на миг в нерешительности, глядит
на нее. Она опять рванулась было — исчезнуть, убежать.
И вдруг поняла: нет, она не может сейчас бежать, не хочет.
И она остается стоять, с вызовом глядя ему в глаза, высоко
подняв голову, утверждая свое превосходство.Он подходит ближе, его глаза сощурены, на губах загадоч¬
ная улыбка. Из воды показываются его бедра. Он худ, угловат,
но гибок, в движениях мягкая кошачья грация, под кожей
играют гладкие тугие витки мускулов, — у него тело юноши.
Все, теперь надо уйти. Но она продолжает стоять. Уже виден
низ его живота в темной поросли волос. У нее стесняется ды¬
хание, но она упорно не отводит глаз. Сейчас я увижу тебя та¬
ким, как ты есть. Ты каждую минуту унижаешь меня, смеешься
надо мной, оскорбляешь. И я хочу поглядеть на тебя во всей
твоей постыдной, жалкой, беззащитной наготе, жестоко выста¬
вленной передо мною напоказ: ну что же, хватит у тебя дерзо¬
сти или нет?.. Он подошел совсем близко. Теченье кружится
вокруг его колен, вокруг мускулистых икр... Он вспрыгивает на
камень, где она ждет, по-прежнему не пытаясь ни отвернуться
от нее, ни хотя бы прикрыться руками.Нагнувшись, он берет свою одежду и идет на берег. Она
глядит ему вслед и впервые за все время видит на его спине,
на бедрах, на боках страшные багрово-черные шрамы
и толстые узловатые полосы рубцов.Рот ее полуоткрыт, ей нечем дышать.—	Дикарь! — сквозь зубы шипит она.Он оборачивается. Неужто посмеет ответить? Ее вдруг ох¬
ватывает стыд от того, что он наг, она отводит взгляд от его
глаз и глядит ему на ноги. Он молча идет дальше, все так же
неся на руке свое платье и не показывая ни малейшего намере¬
ния его надеть, и наконец скрывается за деревьями, которые
окружают лагерь.—	Никогда не доверяй рабу, моя девочка, — говорил ей
отец. — Ты можешь обращаться с ним как с родным сыном, вос¬114
питаешь его в духе христианской любви и смирения и будешь
думать, что он стал цивилизованным человеком, будешь ве¬
рить, что он предан тебе, как собака, но рано или поздно он
покажет тебе свои когти, и ты убедишься, что раб всего лишь
зверь.Она опустилась на валун, дрожа, и принялась кидать в воду
камешки, а кинув, глядела, как они тонут. Господи, что с ней
происходит? Сколько раз она видела обнаженных рабов и со¬
вершенно не замечала их наготы, они были для нее чем-то вро¬
де животных в зверинце Компании. А он разве не раб? Самый
обыкновенный раб, она до конца поняла это сегодня, когда
увидела его исполосованную омерзительными шрамами спину.
Но откуда же тогда эта слабость в ногах, эта дрожь? Почему
она так ясно видит перед собой его обнаженное тело, его
грудь, его бедра, ноги, живот? Почему она вообще обратила
внимание, что он наг? Ведь он дикарь, она недаром назвала
его так. Больше она уже не будет его бояться.И все же, когда она наконец собралась с духом и пошла
в лагерь, было уже почти темно. Сегодня ее страшит их ла¬
герь, страшит костер, страшат его непримиримые надменные
глаза.У входа в лагерь ей бросается в глаза его одежда: изо¬
дранные в клочья штаны и рубаха висят на ограде из веток. На
миг ее охватывает смятение, она хочет убежать. Но куда, куда
она убежит? И зачем? Душу наполняет неведомая ей доселе
странная покорность, да, она действительно в пустыне, и он,
конечно же, дикарь, могла ли она ждать от него чего-то иного?
За все то время, что они идут вместе, и в особенности за те
дни, что они прожили у готтентотов, она было поверила, что
он такой же человек, как и она. И именно эта его цивилизован¬
ность больше всего ее бесила. Но сейчас все стало ясно, их ро¬
ли определились, осталось только их сыграть. Если он теперь
попытается ее изнасиловать, она просто должна примириться
с мыслью, что в ее положении эта опасность только естествен¬
на. Ее лишь удивляет и беспокоит, почему он до сих пор не
применял против нее силу? Ему бы так было гораздо проще,
да в конечном итоге и ей тоже, она бы хоть знала, что ей пред¬
стоит, и не противилась неизбежному. Насколько легче перене¬
сти надругательство над телом, если уж ей так суждено, чем
эти нескончаемые сомнения, неуверенность, тревогу.Сосредоточившись, внешне спокойная, она входит в ограду
и заваливает ветками вход. Мельком взглядывает на него — да,
он сидит у костра нагой, — подходит к своим неразвязанным
вещам и демонстративно достает тетради. Открывает послед¬П5
нюю и принимается писать, перо дрожит, но она не в силах
унять эту дрожь, она сама не могла бы сказать, какие слова
выводит ее рука.Но его молчание гнетет ее все сильнее, все острее раздра¬
жает, точно соринка, попавшая в глаз. Она поднимает глаза —
он глядит на нее в упор. Судорожно вздохнув, она продолжает
писать, нанизывая друг на друга мелькающие в голове слова,
рисует запомнившийся ей силуэт амстердамских крыш, пере¬
числяет случайно пришедшие на память названия растений
и животных. Наконец в ней разгорается гнев: что за глупость,
почему она так растерялась?Она снова поднимает глаза и сухо приказывает:—	Если ужин готов, можешь принести.—	Ужин ждет вас.—	Ну так неси.Она смотрит на него, нарочно не закрывая лежащей на ко¬
ленях тетради, но он упрямо сидит. Если он сейчас не подчи¬
нится, значит, это бунт, открытая война, которая зреет в сгу¬
стившемся вокруг них молчании. Миг тянется бесконечно.И вдруг он встает, так резко, что она вздрогнула, уходит
и приносит ей еду: жаркое из кореньев с млечным соком, ко¬
торые он вчера выкопал и, порезав на куски, всю ночь вымачи¬
вал, сейчас они пахнут мясом.Он остается стоять перед ней, дерзко глядя ей прямо в гла¬
за и вынуждая ее заговорить, ожидая от нее слов, требуя. Но
она не сдается. Она не позволит властвовать над собой! Взяв
у него тарелку, она отворачивается, чтобы не видеть так близ¬
ко перед собой его наготу.Он возвращается к костру. Она начинает есть, чувствуя, что
он ни на миг не спускает с нее глаз. Все, хватит играть в мол¬
чание, решает она, молчание всего лишь увертка. Пусть ей
придется вступить в открытую борьбу, но она ему докажет,
что ее не так легко запугать.—	Забери тарелку, — приказывает она.Он тотчас же встает, он повинуется, но весь его вид выра¬
жает оскорбительное презрение. Грозно, вызывающе стоит он
перед ней.—	Почему ты не надел свое платье? — спрашивает она.Именно этого вопроса он и ждал.—	Я же дикарь. А дикари одежды не носят.—	Ведешь себя как маленький ребенок!—	Но ведь дикари те же дети, не так ли?Элизабет поднимается на ноги, не желая больше смотреть
на него снизу вверх.116
—	Ты затеял глупую игру, Адам, меня она совсем не заба¬
вляет, — говорит она. — Если тебе хочется, можешь меня изна¬
силовать. Наверное, ты думаешь, что этим возьмешь надо
мной верх? Что ж, пожалуйста, только ради всего святого дей¬
ствуй открыто, не прячься по углам, не сиди в засаде, дожи¬
даясь темноты.—	С чего это вы вдруг решили, что я вас хочу? — язвитель¬
но бросает он ей в лицо — точно гадюка ужалила. — Хотел бы,
так уж давно бы вас взял.—	Не уверена. — Ее голос срывается, но она берет себя в ру¬
ки.— По-моему, ты меня боишься.Он вдруг швыряет тарелку о камень, который лежит между
ними, и она разлетается вдребезги. Она стоит, ожидая. Он не
шевельнулся.—	Это вы боитесь, а не я, - говорит он.—	Да, — спокойно отвечает она, — я действительно боюсь.
Но я хоть знаю, чего боюсь. Ты тоже боишься, а вот чего — не
знаешь. С таким страхом жить еще труднее, что, разве нет?
Поэтому-то ты меня и ненавидишь. Поэтому и стараешься все
на мне выместить.А на самом-то деле мы боимся этих пространств, которые
все ближе и ближе подводят нас друг к другу, думает она.
Словно вернулась та ночь, когда на них напали львы. Они
стоят друг против друга, решая, что же им делать, каждый
взвешивает, примеряет, прикидывает, сейчас важен самый не¬
значительный жест, слово, от них зависит судьба. Они глядят
друг на друга, и в глазах у них ненависть, боль, смятение, жа¬
жда. Мне страшно, и страшно тебе, ночь бесконечна. И это
главное. Если я решусь протянуть к тебе руку, поймешь ты ме¬
ня или нет?Он первый отводит глаза, нехотя, может быть, даже сми¬
ренно, может быть, даже с печалью. Кажется, на этот раз по¬
бедила она. Но такая победа не решает спора, не доказывает
правоты, она никому не приносит радости и лишь еще больше
все запутывает. И она чуть не с отчаянием спрашивает о том,
чего знать не хотела:—	Почему у тебя такая спина?—	Белые господа отстегали плетьми. — Все так же стоя к ней
спиной, он добавляет со сдержанной яростью: —Ну и что?
Эка невидаль — отстегали раба. Их каждый день стегают.—	И поэтому ты убежал?—	Поэтому или не поэтому, — какая вам разница?—	Очень большая. Ты раньше говорил, что ушел по своей
воле.П7
—	Никогда я вам такого не говорил. Вы сами так решили.—	А ты меня не разубеждал. Тебе хотелось, чтобы я так ду¬
мала. Ты не хотел, чтоб я узнала правду: что ты убежал, пото¬
му что тебя высекли.—	Ну вот, теперь вы знаете правду. Вы наконец-то до¬
вольны? Считаете, что теперь взяли меня за горло?—	Я вовсе не хочу брать тебя за горло.Он быстро к ней повернулся.—	Зачем же тогда все время выпытываете?—	За что тебя били плетьми, Адам?—	Я поднял руку на своего хозяина, — жестко говорит он.—	Не просто же так ты поднял на него руку, видно, были
причины.—	Были, не были, — это никого не касается.—	И тут боишься? — с насмешкой спрашивает она. — Ты не
постеснялся раздеться передо мной, чего же сейчас стыдишься?—	Стыжусь? Я? —Его начинает трясти от возмущения.—
Это вам должно быть стыдно! Вы без конца пытаете меня рас¬
спросами. Чем это лучше плетей? До чего же вы, женщины,
жестоки. Мужчины высекут тебя и уйдут, а вы принесете соль
и посыплете раны.—	Если ты в самом деле считаешь, что я хочу тебя мучить,
можешь мне ничего не рассказывать.Опять стена, думает Элизабет. Каждый раз я на нее наты¬
каюсь. Она поворачивается и хочет идти прочь.—	Ладно, — говорит он глухо,—расскажу, если уж вы так
хотите знать. Даже это признание вы у меня вырвали, можете
гордиться.Она оглядывается, протестующе взмахнув руками, но его
словно прорвало.—	Ведь вы хотели знать правду, — сурово говорит он. — Так
слушайте. Сударьшя, в жизни каждого человека рано или позд¬
но наступает такая минута, когда он должен сказать «нет»,
и потому я поднял руку на хозяина. Я был его старостой
и должен был следить за всем его хозяйством и делами. Мне
даже приходилось наказывать других рабов по его приказу.
У него было больное сердце, сам он пороть людей не мог,
очень уставал, поэтому только наблюдал, как наказывают. А
я должен был сечь моих братьев — думаете, легко? Но ведь
я был раб, разве я мог перечить хозяину? — Он умолкает на
миг и с трудом переводит дыхание. — А потом умерла моя ба¬
бушка, она замерзла, потому что меня не пустили принести ей
дров. Мать хотела пойти хоронить ее, но баас не разрешил, он
велел ей в тот день подрезать виноградные лозы. И тогда мать118
ушла не сказавшись и похоронила старуху. А назавтра верну¬
лась в усадьбу и как ни в чем не бывало принялась за работу.
Подрезала лозы и пела.Он глядит мимо нее в ночь.—	Что же было потом? — спрашивает она, потому что он
не произносит ни слова.—	Хозяин велел отвести мать на задний двор и привязать
к столбу. А мне дал плетку из гиппопотамовой кожи и велел ее
сечь.—	Не может быть, ты опять меня морочишь!—	Увы, сударыня, на этот раз я говорю правду.—В его
глазах горит такое презрение, что она невольно съеживается
и все-таки прикованно глядит на него. — Я умолял бааса — он
даже слушать меня не стал. Но я не отставал, и тогда он схва¬
тил полено — я как раз мастерил во дворе стол, и ему попалась
в руки заготовка для ножки, — и стукнул меня по голове. Я вы¬
рвал у него ножку... и бил его, бил, пока он не упал на землю
без чувств.—	И что же дальше?—	Ничего.—	Тебя наказали, и ты убежал?—	А что мне еще было делать? Вы думали, я ушел в пусты¬
ню, потому что мне здесь так нравится? Просто ничего друго¬
го не оставалось. И вот я научился жить в пустыне, я чую
опасность, как зверь. Но ведь я не зверь. Я человек. И я хочу
жить с людьми. Когда-нибудь я к ним вернусь и вернусь не как
провинившаяся собака, которая ползет на брюхе, нет, я приду
открыто, с гордо поднятой головой, ничего не стыдясь.Она опускает голову.—	Разве это возможно? — спрашивает она.—	Да, возможно, но для этого я должен отвести вас обрат¬
но в Капстад. Не просто к морю, но в город, туда, где вы жи¬
ли, домой. А вы им все объясните. Если вы скажете, что я спас
вам жизнь и привел вас обратно, если потребуете, чтобы мне
дали свободу, они согласятся. Вы можете купить мне свободу.
Больше мне ее не от кого ждать. Я в ваших руках.Она онемела и не может даже взглянуть на него.—	Теперь вы понимаете? — спрашивает он в новом присту¬
пе негодования. — Вам нечего бояться, я вас не изнасилую.
Ведь причинив вам зло, я попросту убью себя.—	Стало быть, твоя свобода в обмен на мою безопасность,
такую сделку ты мне предлагаешь? — в изумлении спрашивает
она.—	Вы называете это сделкой?П9
~ — А ты как называешь?—	Да разве дело в названии? — говорит он устало. Видно,
ему в первый раз за все время стало неловко своей наготы. Он
быстро поворачивается к Элизабет своей обезображенной спи¬
ной и возвращается к костру. Подбрасывает в огонь дров, по¬
том завертывается в свои uiK)!f>bi и ложится в полутьме
поодаль.Элизабет снова садится и глядит на него, на этот бесфор¬
менный силуэт. Как страшно жить у границы неведомого мира
и знать, что этот мир можно открыть... Открыть неведомый
мир? Неужто такое возможно? Кто на это решится, у кого хва¬
тит смелости? И разве можно жить в чужом мире? Долго ли
проживет улитка, расставшись со своим домиком? Зачем же
тянуться в темноту через пламя, в темноту, которая так стра¬
шит? А может быть, именно страх нас и гонит?..Он не заметил, когда она легла спать. Проснувшись перед
рассветом, он слышит в темноте глухой стон, вздох... В трево¬
ге и недоумении он встает и подходит к ней, наклоняется щ
как очарованный, смотрит на ее движущиеся руки. В нем начи¬
нает шевелиться желание.—	Что тебе надо? — сдавленно шепчет она и натягивает на
себя одеяло.—Что тебе надо? Уходи!Но он не может уйти, не может двинуться с места. Жен¬
щина, думает он, ты — дикий, неведомый край, где так легко
потеряться.Она садится, кутаясь в одеяло. Тлеющие угли почти не
дают света. В темноте она различает лишь очертания его худо¬
го тела, его шею, плечи, втянутый живот и то темное, грозное,
стремящееся к ней, похожее на голову змеи......Пощади меня, сжалься. Ты же видишь, меня истерзали го¬
лод и страх, и я хочу только покоя. Мне не по силам это бре¬
мя, не по силам одиночество......Отдаться мгновенью, погрузиться в него, как в глубокую
реку, — довольно лишь склониться к ней, коснуться ее, он это
знает. Но за мгновеньем простирается жизнь, будущее, огром¬
ное, как ночь, и все возможно в этом будущем, и у тебя за¬
хватывает дух, но все висит на волоске, одно-единое неверное
движенье все разрушит, все погубит, похоронит.Он снова выпрямляется и, издав странный горловой звук,
похожий на рыдание, идет к своим шкурам, в темноту.Прошу тебя, прошу, не отнимай мое последнее оружие.
Только эта крупица свободы у меня и осталась.Теперь до него не доносится ни звука. Он даже не слышит
ее дыхания. Уснула ли она или лежит без сна и смотрит широ¬120
ко открытыми глазами в ночь? Но он не поворачивает в ее
сторону головы. Он садится за кучей дров, кладет на колени
одну из шкур, в которые они завертывают свою поклажу,
и медленно, старательно выкраивает себе передник и пояс.А потом они потеряли второго вола. Случилось это после
одной из тех гроз, которые часто свирепствуют на востоке про¬
винции, доказывая, как коварен этот мягкий и благодатный
с виду край.Они уже были недалеко от побережья, днях в трех-четырех
пути. Гроза накапливалась исподволь, в воздухе стояла влаж¬
ная, невыносимая жара. Ни ветерка, ни облачка, и негде скры¬
ться от невидимого, липнущего к телу зноя, который истощает
силы и не дает воздуху проникнуть в грудь.Они прошли по опушке густого леса, среди куп высоких де¬
ревьев — птероксилона, терна, бафии, чернодревесных акаций,
атласных деревьев, и перед ними раскинулся длинный пологий
склон в зарослях диких олив и шафрана, можжевельника, ди¬
ких персиков, бородача и темеды, вездесущего молочая.
И вдруг у них вырвался крик радости — внизу сверкала река,
такой широкой и полноводной им еще не встречалось.Именно так описывает она место действия в своем дневни¬
ке. То, что там произошло, мы легко можем себе вообразить.Он караулит, не покажутся ли где крокодилы, а она ложит¬
ся на берег и пьет, пьет, пьет, и плещет пригоршни воды в свое
пылающее лицо. Они уже несколько дней не находили воду,
и приходилось утолять жажду тем, что приносил Адам: ди¬
ким инжиром, водоносными клубнями, кафрскими арбузами-
кенгве. И вот теперь это чудо — широкая, быстрая река.Напившись, Элизабет сразу же хочет переправиться на тот
берег, но Адам говорит нет, дно здесь слишком ненадежное.
Нужно подняться вверх по течению, часов через пять будет
брод, или же придется мастерить плот здесь и на нем перево¬
зить их поклажу. Идти в такую жару немыслимо, и, смирив¬
шись, она решает остаться и начинает собирать на берегу креп¬
кие плети вьющихся растений, чтобы связать бревна, которые
он нашел для плота. К вечеру, незадолго до сумерек, у них все
готово для переправы, но сами они едва держатся на ногах от
усталости.—	Ну что, в путь? — спрашивает она.—	Лучше подождать до завтра. На переправу уйдет добрый
час, а к тому времени стемнеет, и мы не успеем как следует
устроиться на ночь. А устроиться нам надо основательно: вон
какая гроза собирается.121
у нее уже нет сил настаивать, она подчиняется скрепя серд¬
це, ей кажется, что Адам нарочно тянет время, что он нарочно
не пускает ее к морю, — к морю, которое уже давно стало для
нее заветной целью, страной обетованной, где она наконец из¬
бавится от тревог и волнений, где обретет мир, покой.Он чувствует ее недовольство и говорит, словно желая
утешить:—	После грозы погода должна установиться—	Откуда ты знаешь?—	Так всегда бывает.Как был бы благодарен за это наблюдение Эрик Алексис
Ларсон...Она глядит, как Адам стаскивает сучья и ветки, чтобы по
заведенному порядку огородить их ночной бивак. Порой он
останавливается и горстью стряхивает с лица пот, по его испо¬
лосованной спине бегут черные блестящие ручьи. При виде его
шрамов она привычно содрогается, ее наполняет отвращение,
и в то же время она не может отвести от них глаз. Ты тоже
устал, думает она. Не одной мне трудно. Но ты не ропщешь,
ты трудишься не покладая рук. Зачем? Неужто ради меня? Ес¬
ли бы ты был один, ты вряд ли стал бы так надрываться. Ин¬
тересно, как ты ночевал все эти годы, скитаясь по пустыне, по¬
ка не пришел к моему фургону? Как же мало я о тебе знаю.И вдруг поднимается ветер. Среди тягостной духоты в лицо
потянуло свежестью, прохладой, стало легче дышать, слипшие¬
ся от пота волосы высохли. Потом ожила и заговорила ли¬
ства: в смятении ропщет дикий инжир, нежно и мелодично ле¬
печут крошечные листочки атласных деревьев, гудят кроны
железных деревьев, тревожно перешептывается кустарник. Ве¬
тви раскачиваются и скрипят. Потом будто чьей-то гигантской
рукой смяло ковыль на лугу, который спускается к реке. Небо
чернеет. Последний луч солнца из-за реки освещает вершину
холма бледным призрачным светом. Глухо, тяжко грохочет
вдали гром, он приближается с каждым раскатом, вот над хол¬
мами заплясали молнии, раскалывая небо.А ветер уже разошелся вовсю, он ревет в вершинах и мечет¬
ся по лесу, точно вырвавшийся на свободу зверь. Вол в страхе
бегает вокруг дерева, натягивая привязь, глаза у него вот-вот
вылезут из орбит.—	Давайте поедим, а то сейчас стемнеет, — предлагает
Адам.От вчерашнего ужина у них осталось немного меду, он на¬
лущил и поджарил бобов, заварил чаю, который они везут
с собой еще из Капстада. Но есть при таком ветре оказалось122
невозможно. Это уже не ветер, это ураган, с грозным ревом
мчится он по вельду, качает и гн€т до земли огромные деревья,
ломает сучья, швыряет их, гонит. Обезумевший вол мычит
и рвется с привязи, Адам то и дело встает и подходит к нему,
похлопывает по спине, успокаивает.Такая же гроза разразилась в ту ночь, когда в лагерь не
вернулся Ларсон, думает Элизабет. Нет, сейчас гораздо страш¬
нее. Промаявшись весь день бесплодным ожиданием, измучен¬
ная страхом, она тогда мгновенно провалилась в сон и крепко
спала до рассвета: гроза была ее верный страж, она разогнала
всех хищников. И еще одно: тогда-то она спала в фургоне, его
парусиновые стены и верх были крепко привязаны. А сегодня
между ними и грозой нет ничего, только лес, только деревья.Но скоро оказалось, что именно деревья-то их самый
опасный враг. Они поняли это одновременно, когда вдруг
дрогнула земля и на нее со стоном повалилось упавшее дерево.—	Вырвало с корнем!Снова грохот и треск, по земле проносится гул, буря валит
во тьме одно за другим могучие стволы, выворачивает креп¬
кие, вцепившиеся в почву корни. А ветер все усиливается. Небо
беспрерывно вспарывают молнии, грохочет так, будто рушатся
горы.В какой-то миг этой черной безвременной ночи молния уда¬
рила в исполинское атласное дерево возле самой ограды их би¬
вака. Они услыхали оглушительный удар, в котором потонул
даже рев урагана, и, подняв головы, увидели занявшееся пла¬
менем небо, почти в то же мгновенье огромный ствол рухнул
HajHx лагерь, сокрушая все на своем пути, и вдруг весь вспых¬
нул, как факел. Ветер подхватил горящие ветки и понес их
в лес. Услышав удар, Элизабет вскочила и в страхе прижалась
к Адаму.—	Надо скорей выбираться, — в волнении говорит он
и встряхивает ее за плечи, чтобы привести в чувство. — Помо¬
гите мне, быстро.—	Да, да. Что я должна делать? Куда мы пойдем?—	На открытое место. За мной сюда, подержите вола, я его
сейчас навьючу.—	Он собьет меня с ног!—	А вы не показывайте ему, что боитесь. Разговаривайте
с ним. Скорее, нельзя терять ни минуты.Вся дрожа, она начинает успокаивать животное, гладит его
морду, а Адам в это время навьючивает на его широкую спину
их скарб.—	Готово, пошли.123
Он тянет вола, она, спотыкаясь, бредет за ним, прочь от го¬
рящего дерева, прочь из лесу, но когда они выходят на откры¬
тый простор, ветер кидается им навстречу, словно шальная
волна.—	Туда! — кричит он ей, показывая на небольшую рощу ди¬
ких олив и молочая, где меньше опасности, что их придавят
падающие сучья. Они продираются к роще сквозь дремучий ку¬
старник, не чувствуя, что ветки и колючки царапают их кожу
в кровь.И тут начался дождь. В тот миг, когда ветер, казалось, до¬
стиг наивысшей силы, с кромешного, кипящего огнем неба
упала стена воды и смыла ветер, как мусор. После одуряющей
жары последних дней холод показался им непереносимым, на
них словно накинули ледяное одеяло. Спрятавшись кое-как под
кустами, они прижимаются к боку вола. Адам развернул одну
из шкур, в которых они возят свой скарб, и накинул на нее
и на себя, а скарб они пытаются прикрыть от дождя своим
телом. Она в ужасе все теснее прижимается к Адаму, делясь
с ним своим скудным теплом.Однако ветер то и дело снова вырывается на свободу и на¬
чинает ломать и выворачивать деревья. То тут, то там вспыхи¬
вает огонь, молнии беснуются среди туч в пляске святого Вит¬
та, и снова обрушивается ливень и прибивает их к земле.—	Неужто дождь никогда не кончится? — Зубы у нее стучат,
она не может унять их дрожь.Так неистова ярость грозы, что Элизабет даже перестала
бояться: сломленная, избитая, опустошенная, она без единой
мысли лепится к нему. Он обнимает ее одной рукой за плечи,
другой придерживает над их головами почти бесполезную
шкуру.—	Кончится, скоро кончится, — говорит он. — Ну, промок¬
нем немножко, невелика беда.Гроза начинает утихать лишь на рассвете, когда сквозь чер¬
ную пелену дождя уже явственно сочится холодный серый сум¬
рак. Дождь еще льет, но скоро и его пелена редеет. Элизабет
все так же сидит возле Адама, сжавшись в комочек, тихая, оше¬
ломленная. Когда грозу уже почти унесло, она сдается наконец
усталости, ее сковывает великое оцепенение, и она засыпает.Но очень скоро ее разбудил холод, она не сразу опомни¬
лась, где она и что произошло, и потом вдруг видит Адама —
он спит рядом, положив голову ей на плечо. Ничего не пони¬
мая, она глядит на его спящее лицо и чувствует, как он вздра¬
гивает во сне. Это что же, они провели так всю ночь, друг
подле друга, в тесном сплетении? Сейчас, во сне, лицо у него124
совсем незащищенное. Нет ни надменности, ни злобы, только
усталость, отчужденность, покой.Ее тело онемело от холода, ноги затекли. Она хочет осто¬
рожно повернуться, но он тут же открывает глаза и глядит на
нее,—	Спи, спи, — говорит она и сама не узнает своего голо¬
са.—Ты устал.—	Нет, мы замерзнем, надо двигаться.Они с трудом выползают из-под кустов, болезненно ощу¬
щая каждый шип, каждый острый сучок. Она глядит на свежие
Кровоточащие царапины, которые покрывают его темное тело,
и ей кажется, что этого человека она никогда раньше не
видела.Вокруг них сломанные кусты, вывернутые с корнем деревья,
огромные зияющие раны в красной мокрой глине. Он осматри¬
вается, повернувшись к ней спиной....С той ночи, когда ты услышал мой стон, я для тебя всего
лишь женщина. Наша плоть нам мешает. Но как иначе мы
найдем и узнаем друг друга? Мы стыдимся своей плоти, а вот
плоть не стыдится нас. В грозу наши тела так естественно при¬
льнули друг к другу, будто несомые половодьем деревья....Взгляни на меня. Слова не нужны, просто взгляни, узнай,
не отвергай того, что случилось. Доверься мне, поверь в меня.
Разве ты не видишь, как мне нужна твоя вера? Если ты отка¬
жешь мне в ней, значит, эта ночь прошла без следа, значит, мы
просто испугались грозы и сбились в кучу, как скот — ты, я,
наш вол. Нет, нет, эта ночь полна значения и смысла, я знаю,
она вошла в наши души, как входит в землю дождь. Признай
же это, больше я тебя ни о чем не прошу. Признай, иначе ты
отринешь, перечеркнешь меня...—	Присмотрите за волом, - говорит ей Адам.-Я попро¬
бую развести костер.—	Где ж ты сейчас найдешь сухих дров?—	Может быть, в самой чаще не очень промокло. Хорошо
бы найти можжевельник, он легко разгорается. — Он, не огля¬
дываясь, медленно идет прочь. Элизабет остается одна. Она вы¬
нимает из тюка чистое платье, оно тоже влажное, но ведь то,
что сейчас на ней, вообще хоть отжимай. Слава богу — завер¬
нутые в шкуру дневники не промокли.Через час откуда-то из глубины леса к небу робко тянется
столбик дыма; немного погодя за ней приходит Адам. Они го¬
нят вола и на ходу немного согреваются. Она видит неболь¬
шой костер и содрогается в блаженном предвкушении тепла.
Она греется, протянув к огню руки, а он тем временем кипятит125
воду, жарит несколько вымоченных ливнем кусочков вяленого
мяса.—	Придется нам найти место поудобней и переждать здесь
непогоду, ~ говорит он немного погодя.И льнуть друг к другу по ночам, а днем, при свете, делать
вид, что мы такие же чужие, как и прежде? Сколько же можно
жить во лжи? У плоти своя собственная правда, ее не
обманешь.—	Нет, я хочу идти дальше, — нылко возражает она.—	Идти дальше? Вы не знаете, чем нам это грозит, — резко
отвечает он. — Мы останемся здесь.—	Но я требую...—	Да какое вы имеете право чего-то требовать от меня? —
взрывается он. — Вы этого края не знаете, а я знаю.—	Пожалуйста, — с мольбой говорит она. — Я не могу оста¬
ваться здесь. Давай хоть попробуем, прошу тебя.—	Кто вас гонит?Кто меня гонит? Ты.—	Нам нужно скорее к морю.—	Да ведь наш плот унесло.Ну конечно, их плот унесло. Когда они выходят к реке, они
видят, что вода широко разлилась и затопила прибрежные
кусты Плота нет, даже следов не осталось.—	Придется другой строить,— говорит он.—	Неужели мы не обойдемся без плота? — упрямо возра¬
жает она. — Вол у нас сильный, переплывет даже с грузом.
А вещи, которые может испортить вода, мы из вьюка вынем.—	Это ваши дневники, что ли?—	Да, мои дневники. — Она глядит ему прямо в лицо. — Их
я сама перенесу. А ты возьмешь патроны и порох. И часть
продуктов. А остальное если и промокнет, не страшно.—	Вы же не знаете эту реку.—	Ничего, вол вон какой сильный.—	А мы с вами?—	Доплывем.У него вырывается короткий смешок.—	До самого моря?—	Мы только попусту теряем время, — нетерпеливо говорит
она. — Г они сюда вола.—	Вы лезете головой в петлю!—	Хочешь, чтобы я все делала сама?Он с закипающей яростью глядит на нее, потом поворачи¬
вается и идет по скользкому склону наверх, туда, где они оста¬
вили вола. Мрачно развертывает на земле их вьюк. Она опу-126
citaeTCH рядом с ним на корточки и начинает разбирать вещи.
Откладывает в сторону дневники, патроны и порох, ружье, пи¬
столет, муку и сахар — сколько они могут унести на себе, и за¬
вертывает все это в две шкуры. Остальное он навьючивает на
вола.Они гонят животное вниз к реке, вол упирается, но глина
слишком скользкая, обратно ему не влезть. Его передние ноги
уже стоят в мутной рыжей воде, и все равно он делает послед¬
нюю обреченную попытку вернуться, но вдруг глыба глины
под его копытами обваливается, и вол, в ужасе всхрапнув, па¬
дает в несущуюся воду.Элизабет кидает быстрый взгляд на Адама, видит узкую
полоску его сжатых в гневе губ и тут же отворачивается.Вол плывет прочь от берега, навьюченная поклажа тянет
его ко дну, течение относит в сторону, но голова с закинутыми
рогами все-таки остается над водой, вол медленно прибли¬
жается к противоположному берегу... осталось всего несколько
ярдов... И вдруг он вздергивается на дыбы, с диким ревом вер¬
тится в невидимых тисках водоворота и исчезает, и все это
в мгновение ока, Элизабет даже ничего не поняла сначала. Они
бегут по берегу в надежде, что вол все-таки вынырнет. Но
лишь один раз, ярдах в стах внизу, мелькает что-то большое
и темное, — может быть, вол, а может, и нет. И больше они ни¬
чего не видели.Она беззвучно плачет, из широко открытых глаз катятся
слезы, ногти впились в ладони.—	Я предупреждал вас! — злорадствует Адам.От его слов что-то в ней прорывается.—	Это ты виноват! — рыдает она. — Ты меня вынудил, ты!Она кидается от него прочь и бежит по берегу вниз, путаясьв длинных юбках, в высокой мокрой траве, потом нетерпеливо
подхватывает подол, чтобы не мешал, и бежит дальше. Не¬
сколько раз она поскользнулась, нога то и дело попадает в мы¬
шиные и змеиные норы, она падает, растягиваясь в глине во
весь рост. Но каждый раз поднимается и, неудержимо плача,
снова бежит, грудь у нее разрьгоается, и наконец она вынужде¬
на остановиться. В грязной воде нет и следов их вола, даже
когда она огибает широкую излучину и река открывается перед
ней мили на полторы вперед, она не может найти ни намека,
ни признака. До самого моря... Все их вещи, все ее вещи! Ка¬
стрюли, сковородки, ножи, остаток продуктов, одеяла, ее
платья, все до единого...Она стоит, неотрывно глядя на воду, покорившись ее злым
чарам. Прыгнуть сейчас в этот угрюмый омут и исчезнуть,127
и не надо больше бороться с миром, который ополчился про¬
тив нее, не надо обороняться от Адама, не надо ни к чему
стремиться, не надо ничего желать, не надо верить. Одно дви¬
женье — и конец всему, ее понесет в безбрежное Море.Но она не может сделать это движение. Мне страшно,
страшно, я устала. Я больше ничего не хочу... Она слышит его
шаги, но не отводит от воды глаз. Она глядит на этот широ¬
кий поток, больше у нее ни на что не осталось сил.—	Не надо, — говорит он и берет ее за руку.—	Как ты догадался?—	Не огорчайтесь, мы дойдем.Ее залитое слезами лицо скривилось от злобы.—	Дойдем?! Да как ты смеешь надо мной издеваться? —
Она пытается вырвать у него руку.-Пусти!—	Сначала успокойтесь.И вдруг она чувствует, что силы ее иссякли. Она бросается
к нему, прижимается к его груди и, ничего больше на свете не
помня, плачет, а он держит ее за плечи и, стиснув зубы, бормо¬
чет слова утешения.Наконец она опомнилась, но еще с минуту стоит, уткнув¬
шись лицом ему в грудь, потом, устыдившись, отворачивается
и вытирает слезы.—	Идемте, — говорит он, — а то вон опять дождь собира¬
ется.Еще два дня они прячутся в зарослях, в шалаше из веток,
который с грехом пополам защищает их от проливного дождя.
Ветер улегся, и они теперь не боятся, что на них упадет дере¬
во. Кончается в конце концов и дождь, на небе выглядывает
солнце.Он принес ей сочных кисло-сладких листьев колы и с удо¬
вольствием наблюдает, как успокаиваются ее измученные нер¬
вы, как охватывает ее блаженная легкость. А потом он прино¬
сит зайца — в силок ли попался зверек, утонул или, может,
замерз? — и жарит его на костре, который поддерживает все
время, бросая в него поленья можжевельника. Когда погода
установилась, они связывают свое оставшееся имущество в два
узла и идут с ними вверх по реке к броду, который он помнит
по прошлым скитаниям. Там они мастерят небольшой плот,
складывают свои вещи, она тоже усаживается на плот, и он
медленно, осторожно переводит его через все еще высокую,
бурную воду.Она непременно хочет сначала найти вола, и целых два дня
они разглядывают по пути следы отступившего наводнения.
Им встречаются бесчисленные трупы животных — антилопы,128
^айцы, две обезьяны, даже леопард, — но ни вола, ни своих ве¬
щей они так и не обнаружили. И в конце концов она вынужде¬
на смириться с неизбежностью, и снова идет за Адамом прочь
рт реки, к его далекому, таинственному морю....Когда ты с плачем уткнулась мне в плечо, ты искала уте¬
шения у меня, беглого раба и каторжника, или тебе было все
равно, кто перед тобой, ты бросилась бы к любому встречно¬
му? Когда ты заснула на моей груди — ты и не знаешь, как
долго я глядел на тебя, не смея шевельнуться, чтоб не спугнуть
твой сон, — тебя просто сморили усталость и страх или ты до¬
верилась сну, зная, что лежишь в моих объятиях? А что ты,
в сущности, знаешь обо мне? Что сам-то я о себе знаю? Я по¬
лон сомнений, что же мне делать? Смиренно идти рядом с то¬
бой к моему морю и потом отвести тебя к твоему народу —
выполнить наш с тобой уговор, больше мне ничего не
остается...—	У тебя была жена в Капстаде? — небрежно спрашивает
она однажды.—	Рабам жениться не положено.—	Ну не жена, ну кто-то, какая-нибудь женщина, которую
ты...—	Да, я иногда спал с женщинами, — безжалостно бросает
он, глядя на нее в упор.Ее лицо вспыхивает.—	Я не об этом, — смешавшись, говорит она, — ты меня не
понял.—	Чего ж тут понимать?Она долго молчит, потом собирается с духом и спраши¬
вает, глядя себе под ноги:—	Ты что же, никогда никого не любил?—	Нет. — Они идут и идут в молчании, потом он продол¬
жает: — Любил одну-единственную девушку, только очень не¬
долго. Она была с Явы. А потом ее продали.—	Продали?—	Вы не знали, что рабов продают?—	Что ж, может быть, тебе повезло, — задумчиво произно¬
сит она.Он ошеломленно молчит, потом с горечью спрашивает:—	Зачем вы надо мной смеетесь?—	Я не смеюсь, — печально говорит она.—Твоя любовь
осталась для тебя незамутненной, такой, какой была вначале.
Тебе не пришлось глядеть, как она хиреет и вырождается.~ А вам-то что об этом известно?Но она его точно не слышит.5	Альманах «Африка», вып 3 129
—	Есть люди, которые любят друг друга только затем,
чтоб мучить, — тихо произносит она.—	Смешно.—	Наверное, ты прав — смешно. А может быть, и нет. Тря¬
сясь в своем фургоне, я часто думала, что любовь по сути есть
первый шаг к предательству, а потом и к убийству. Мы преда¬
ем и убиваем частицу себя или человека, которого любим.—
И добавляет еще тише, с неудержимой страстью: — Разве я не
разрушила душу Ларсона точно так же, как он разрушил мою?
Бедный Эрик Алексис!—	Наверно, вы его никогда не любили.—	Может быть. Но как узнать, любишь ты или нет? И как
узнать заранее? Разве мы знаем себя до конца, разве смеем до¬
вериться другому? — Она на миг в ужасе закрывает глаза.—
Отречься от своей воли, признать над собой чью-то власть,
раствориться в другом без остатка, — вот это-то и есть самое
страшное.—	Но если мы не растворимся...—	Тогда, наверное, нам нечего бояться. Но это значит, что
мы заранее отказываемся от счастья.Он глядит перед собой, не видя широко раскинувшегося во¬
круг них вельда, слегка всхолмленного, в зарослях кустов,
с густыми купами деревьев. Нет, неправда, в этом зыбком го¬
рестном мире, где столько боли, предательства и злобы, чело¬
веку должно быть дано встретить другого и больше уже не
расстаться, соединиться с ним не на миг, а навеки. Такое не
всем выпадает, это редкое счастье, и ради него ты должен с ра¬
достью поставить на карту жизнь, сломать все преграды, всту¬
пить безоружным в ночь.Ты можешь и не рисковать, никто те¬
бя не неволит. Но если вся твоя жизнь была ожиданием этой
встречи... Он смотрит на нее....«Да, да», ей хочется сказать «да». Позволь мне сказать
«да». Но что-то внутри меня еще цепляется за последние крохи
свободы, моя рана еще кровоточит, я все еще боюсь. Я не мо¬
гу отказаться от себя, ведь я не знаю, кто ты...Я жажду тебя. Я каждый миг душу свою страсть. Я хочу,
чтобы ты был со мною, во мне. Но я не смею тебя позвать.
Все мое существо зовет тебя, но именно поэтому я должна те¬
бя оттолкнуть. Я не хочу всего лишь утолить бесплодный го¬
лод моей плоти, я хочу тебя. Но встретить тебя я еще не
готова...—	У меня в Капстаде была подруга, — говорит она, проби¬
раясь за ним сквозь чащобу, — удивительная красавица, пользо¬
валась огромным успехом. Отец ее был купец, очень богатый.130
и вдруг в один прекрасный день выясняется, что она беремен¬
на. Это случилось два года назад. Сначала она ничего не хоте¬
ла рассказывать родителям, но ее заставили. И тогда она при¬
зналась, что отец ее ребенка — раб одного из их соседей. — Она
не глядит на него. — Ее выдали замуж за отцова приказчика.
А негра сослали на остров Роббен, навечно.—	Зачем вы рассказали мне эту историю?—	Не знаю. Просто так, вспомнилось.Заросли кончились, сейчас они выйдут на открытый про¬
стор. На опушке она останавливается, вскрикнув, и хватает его
за руку.—	Смотри!Но он уже увидел.Вдали на пригорке стоит приземистый глинобитный до¬
мишко с почерневшей соломенной крышей, к стене привали¬
лась толстая короткая труба, маленький загон обнесен ка¬
менным забором, вокруг лежат возделанные поля... здесь
живут люди!...Но людей нигде нет. Я ничего не понимаю. Адам счи¬
тает, что, возможно, в округе появились кафры, они иногда до¬
ходят сюда, хотя обычно обитают в бассейне Фиш Ривер. Если
это так, жители скорее всего бежали. А может быть, просто
ушли на другое пастбище и, вероятно, вернутся. Дом в запу¬
стении — в окнах ни одного стекла, земляной пол изрыт нора¬
ми, но сделать его снова пригодным для жилья нетрудно. До¬
мишко убогий и очень тесный, всего две комнаты. Наверное,
здесь жили фермеры-бедняки. А^может быть, его хозяевам про¬
сто ничего больше не было нужно.Во дворе мы нашли старую помятую кастрюлю, которую
Адаму удалось починить, и печной колосник. Поля в плачев¬
ном состоянии, густо заросли сорняками, но Адам разыскал
несколько тыкв.И вот мы пока живем здесь, хотя, боюсь, у нас очень мало
надежды, что на ферме появятся люди. А если бы даже и по¬
явились, что нам от них толку? Разве такие нищие фермеры ез¬
дят когда-нибудь в Капстад? И кто знает, будут ли они так за¬
ботиться обо мне, как он? Но, может быть, они дадут мне
одежду. В семье наверняка есть женщины.Какой же странной жизнью мы здесь живем, как будто
остановилось время. Оба мы рвемся к морю, оно теперь со¬
всем близко. Но что-то держит нас здесь. Мы бесконечно мед¬
лим. Разговариваем друг с другом мало. Сплю я возле очага,5*	131
где он вечером разводит огонь, хотя сейчас и не холодно. Он
спит в другой комнате. Мы словно избегаем друг друга.Сейчас я сижу здесь одна и пытаюсь хоть как-то убить вре¬
мя. Его нет, он ушел на охоту. Ушел рано утром. Уже почти
пять часов, а он до сих пор не вернулся. Мне страшно, почти
как в тот день, когда пропал Эрик Алексис. Не нужно вспо¬
минать и думать, я сойду с ума. Хоть бы он вернулся дотемна.Днем я пошла прогуляться, совсем недалеко, спустилась
в долину, и тут на моих глазах разыгралась ужасная сцена. По¬
слышался шум, лай собак, я было подумала, что это возвра¬
щаются хозяева фермы, но тут из зарослей на другом конце
вельда выскочила зебра и за ней свора диких собак. Они насти¬
гали ее, зебра заржала, как лошадь, взвилась на дыбы, раскиды¬
вая зверей копытами, пыталась лягать их задними ногами, но
собак было слишком много. Зебра помчалась дальше. Навер¬
но, собаки гнали ее уже давно, она была вся в мыле. Две соба¬
ки вцепились ей в круп и стали рвать, но она все бежала, и на¬
конец все скрылись за холмом, и шум погони утих.Нет, он обязательно вернется. А вдруг с ним что-то случи¬
лось? Меня бьет дрожь. Порой мне кажется, что он похож на
загнанного зверя. Господи, хоть бы он вернулся. Скоро стем¬
неет. Какой долгий путь нам с тобой предстоит. О боже мой,
боже...Она стоит, теребя обтрепавшийся воротник платья. Нигде
в доме она не нашла ни иголки, ни нитки, а ее собственные
утонули вместе с волом. Придется завязать узлом истрепав¬
шиеся концы, может быть, так воротник не будет рваться даль¬
ше. На ней зеленое платье, в котором она когда-то хотела вер¬
нуться в Капстад, — теперь оно у нее единственное.Она то и дело выбегает на крыльцо и смотрит в ту сторону,
куда рано утром ушел Адам. А может быть, он больше не вер¬
нется. Последние дни он был такой молчаливый, угрюмый, ка¬
залось, он задыхается в четырех стенах. Почему же она коле¬
блется? Ведь знает же она, знает: он остался здесь только ради
нее, а она не хочет от него никаких уступок. И все-таки она не
может решиться, не может сказать ему окончательно и твердо:
«Хватит сидеть здесь, идем дальше».Ведь эти их дни в убогом глинобитном домишке под соло¬
менной крышей — рубеж той жизни, которой они жили до сих
пор. Если хозяева фермы вернутся — а он уверен, что они вер¬
нутся, иначе не оставили бы все в таком порядке, — она с ним
здесь расстанется. Окончится их трудный путь пешком, она ос¬
вободится наконец от дум, от постоянной настороженности,
перестанет бояться —не его, а себя.132
Она глядит с крыльца на бледное солнце, повисшее над
самой верхушкой холма. Вдали пролетает стая воронов, она
ейышит их зловещий, словно бы предсмертный крик, в зарос¬
лях поет горлица, раздается нежная звонкая трель, точно капли
воды падают. Зверей и животных не видно, наверное, их распу¬
гали появившиеся на ферме люди. Этот крошечный клочок зе¬
мли в ликом девственном краю приобщается к цивилизации.Ее охватывает нестерпимая тоска. Затерявшийся среди бес¬
конечных долин и холмов крошечный домишко под соломен¬
ной крышей, голые стены, глиняный пол, очаг. И она на
пороге, на границе между двумя мирами. Повернуться и войти
в дом, но зов большого мира сразу же становится неодолим.
Спуститься вниз, во двор, но ее мгновенно охватывает желание
вернуться под защиту стен. Дикий край, который раскинулся
вокруг клочка возделанной земли и жилища, страшит ее сейчас
куда больше, чем прежде, когда она жила в этом краю без кро¬
ва, как звери и птицы, когда у нее не было ни дома, ни фурго¬
на, чтобы укрыться, спрятаться, лишь бесполезная ограда из
ветвей ночью.Если Адам не вернется, она не останется здесь. Уж лучше
уйти одной в лес и бродить там, пока она не умрет от жажды
и голода или ее не растерзают звери.Неужели эту судьбу он ей готовил, когда подходил к ее
фургону в тот вечер? Ограбить ее, отнять все, что у нее оста¬
лось, и потом бросить? «Посмотрим, как вы отсюда выбере¬
тесь, вы заслужили наказание, вот как я отомстил за себя ва¬
шему Капстаду!»Нет, нет, неправда, зачем же он тогда заботился о ней, раз¬
жигал костер и приносил еду и воду, зачем охранял ее от диких
зверей, а ночью, под ветром, в дождь, согревал теплом своего
тела?Она обводит взглядом неприветливый пейзаж — бескрайние
просторы, где одиноко гуляет ветер. Над головой плывут
облака, красные от закатного солнца. Но плывут они так мед¬
ленно, что движения их почти не уловить, и кажется, что обла¬
ка стоят на месте, а земля тихо скользит мимо них, несомая
ветром.Эта мысль приводит ее в ужас. Она возвращается в темный
дом и садится у очага на полено. Огонь, который она недавно
рй^звела, горит ярко и весело. Прислонившись головой к стенке
очага, она пытается представить себе, каков был этот дом, ког¬
да в нем жили люди, — люди, каких они с Ларсоном не раз
встречали во время своего путешествия. На крыльце сидят
мужчины в куртках из звериных шкур и широкополых шляпах133
и пьют чай или готтентотское пиво, сваренное из меда и дур¬
манных кореньев; толстые, расплывшиеся женщины возятся
в доме; у никогда не гаснущего очага дремлет старуха, на полу
копошатся чумазые голозадые дети в грязных рубашонках.
Куры клюют в кухне рассыпанные на полу зерна маиса или
высиживают цыплят в углу под грубо сколоченной лавкой из
досок атласного дерева. Неподалеку от дома худой, запу¬
щенный раб пасет двух-трех коров, тут же ходят овцы, потря¬
хивая курдюками, блеют козы. На маисовом и пшеничном по¬
лях и в чахлом выжженном винограднике — тучи птиц.Обед, рабыни тащат к столу лавки без спинок, несколько
колченогих стульев («Эх, починить бы надо эту ножку, еще зи¬
мой сломалась, хозяюшка села, она и подломилась, а хозяйка
у нас до сих пор хромает, да еще водянка у бедняжки, вон как
ее разнесло»), семья рассаживается строго по старшинству, хо¬
зяин положил локти на голый дощатый стол, во рту у него
трубка, на голове шляпа, возле левой руки кружка с чаем. На
столе маисовая каша с тыквой, батат, накрошенный в молоко
хлеб из неразмолотых зерен, иногда кусок вяленой оленины.
Трапеза проходит в молчании. Ты не захватила вилку и нож?
Не важно, ешь руками. Из бочонка, который принесли спе¬
циально в честь гостей, радушные хозяева нацеживают муж¬
чинам по рюмочке бренди из виноградного жмыха. Никому не
приходит в голову предложить немного даме.Наступает вечер, и старая служанка-рабыня наливает в ло¬
хань воду, с трудом стаскивает с хозяина грубые сапоги и моет
ему ноги сваренным из жира домашним мылом, а помыв, вы¬
тирает рваной тряпкой; потом в той же воде моют ноги жена
и дети, потом наступает черед гостей — «Нет, нет, спасибо,
я не буду». Ужинают, потом читают Библию. После долгой
молитвы, пока рабы убирают со стола и моют посуду, жен¬
щины собираются в уголке у очага — Элизабет тоже садится
с ними — и тихонько шепчутся о женских хворях, рассказы¬
вают, кто как лечит круп у детей, кто как печет пирог из слад¬
кой тыквы, как делает бренди из листьев баку, жалуются на не¬
радивость слуг. Мужчины остаются у стола, пьют вино и курят
трубку, беседуют зычными голосами о коровах и овцах, о гусе¬
ницах и саранче, кто-то рассказьгоает, как затоптал* бушмена
конем, другой - как бил готтентота ногой в пах, толкуют
Апокалипсис.Наконец отходят ко сну. Рабы устраиваются в кухне, семья
ложится в спальне — в тесноте, да не в обиде, у супругов кро¬
вать с медной спинкой, дети на тюфяках на полу; гостей при¬
глашают расположиться там же. Вщ предпочитаете ночевать134
в фургоне? Как вам будет угодно. Чувствуйте себя как дома,
здесь все к вашим услугам, не стесняйтесь... Ах, тут ваша су¬
пруга, виноват, доброй вам ночи.Люди моего племени...Элизабет снова встает, ей делается невыносимо душно, ско¬
рей на крыльцо. Адама все еще нет. Солнце село, птицы сонно
перекликаются, устраиваясь на ночлег. Мир стал огромным,
раздвинулся вширь и вглубь.Он больше никогда не вернется.Что ж, может быть, так и лучше. Почему я должна без со¬
противления идти к тебе в неволю? Это унизительно. Ведь
я порвала свои путы, я освободилась от всего, что меня сковы¬
вало, — от Капстада и от Эрика Алексиса Ларсона, от людей
моего племени, от моего ребенка, освободилась от прошлого
и от будущего. Я не имею права снова себя закабалять — ведь
именно кабала меня и ждет. Ты думал, бывает иначе? Думал,
человеку дано встретить другого и никогда уже с ним не рас¬
статься? Ты забыл: мы всего лишь люди, и никуда нам не
деться от нашего страха, душевного убожества, вероломства.
Вот и ты покинул меня, видишь?Надо вернуться в дом, но она не может. Подступаю¬
щий сумрак гнетет, тяжкие запахи людей, когда-то живших
в доме, вызывают у нее тошноту. Она в отчаянии поднимает
взгляд.И видит вдалеке его, он идет между деревьями с тушей ан¬
тилопы за плечами.Ей хочется зарыдать, но она смеется и, подхватив чуть не
до колен юбки, бросается ему навстречу.—	Адам! — кричит она. — Адам, Адам!—	Что такое? — спрашивает он, когда она запыхавшись
подбегает к нему.—	Я так переволновалась, — говорит она, тяжело дыша; те¬
перь ей уже стьщно своих страхов.—	Что-нибудь случилось?Она качает головой, и косы падают ей на плечи.—	Нет, я просто... тебя так долго не было... я думала...—	Боялись, что я не вернусь? Думали, что же теперь будет
с вами? — Она слышит в его голосе суровый укор.—	Нет, нет, — говорит она, — о себе я совсем не думала.
Я боялась...—Ее голос пресекается. Она не смеет произнести
слова признания, но их уже не удержать. — Боялась за тебя.
Вдруг с тобой что-то случилось? Вдруг ты упал, разбился?—	Да нет, я цел и невредим. — Он снова трогается в путь
и шагает рядом с ней. Почти стемнело. Вот наконец и двор135
фермы. У крыльца он сбрасывает антилопу на землю Плечи
его в крови.—	Далеко мне пришлось за ней ходить.—	Ты вернулся, это главное.Он опускается на корточки, достает из-за пояса нож и на¬
чинает свежевать тушу.Элизабет несколько минут наблюдает, потом уходит в дом
и приносит в котле, который он починил, теплую воду.—	Хочешь помыться*^ — предлагает она.—	Какой сегодня был долгий день, — неожиданно гово¬
рит он.—	Я думала, он никогда не кончится. Ты, наверно, ужасно
устал.—	Ничего. — Он поднимается и, стоя перед ней, в упор гля¬
дит ей в глаза. Она по-прежнему держит в руках котел с во¬
дой.— Это все от мыслей, я много сегодня передумал, — гово¬
рит он.—	О чем же ты думал?—	Когда я утром уходил, я решил не возвращаться. Я хо¬
тел уйти совсем.—	Знаю. — Она старается прочесть в темноте выражение его
лица.—Почему же ты все-таки вернулся?—	Это вы меня вернули.—	Нет, больше здесь нельзя оставаться, — со страстным
убеждением произносит она. — Завтра утром мы идем дальше,
к морю. Здесь нам не будет добра.—	Ну что ж, если вы действительно решились.—	Решилась, — говорит она тихо и твердо. — Я тоже целый
день думала.Она ставит котел на землю. Какой-то миг еще колеблется.
Он ждет. Она срьшает кружевной волан с рукава своего един¬
ственного платья, мочит кружево в теплой воде и принимается
мыть его испачканные кровью плечи. Он стоит неп^одвижно,
покорившись движениям ее рук.Все вокруг затихло, даже птицы угомонились на своих де¬
ревьях. Темно, только в доме красновато светится слабый до¬
тлевающий огонь в очаге.Она кончила его мыть и, бросив комок кружева в воду, ти¬
хо поднимает к нему глаза.—	Сними свое платье, — произносит он.Она глубоко, с облегчением вздыхает, в ней больше нет
страха, в душе удивительная ясность — она не покорилась, нет,
она просто приняла свою судьбу.—	Адам... — шепчет она.136
Ей хочется спросить: «Кто ты*^»Но в ночь надо вступать смело и не задавать никаких во¬
просов. Не нужно думать о том, что тебя ждет, нужно верить.—	Приди ко мне обнаженной, — раздается в темноте его
голос.Мир без конца и без начала. За вересковыми пустошами
холмистого вельда, за густыми зарослями эрики и протеи на¬
чинается девственный лес: покрытые плющом и длинным
седым мохом, перевитые лианами буки и бамбук, африканский
орех, капский каштан, подокарпусы, могучие древние атласные
деревья, которые живут уже не одно тысячелетие. Широкий
вельд прорезан множеством оврагов, по дну их текут речки
с большими тихими заводями и пенными порогами, овраги
такие глубокие и узкие и склоны их покрыты такой густой
растительностью, что солнце никогда не пробивается
вглубь.Овраги идут до самого моря, где материк резко обрывает¬
ся. Можно выйти к морю и поверху, и тогда вы неожиданно
окажетесь на краю обрыва и увидите под собой темно-красные
стены в узорах желтых и зеленых лишайников, причудливо ис¬
сеченные ветрами и дождем, с темными зевами пещер, а еще
ниже — первозданный хаос валунов и торчащих из земли кор¬
ней, узкую полоску пляжа, мелкую гальку, песок.Вы слышите могучий рев волн, разбивающихся о скалы,
плеск и журчанье воды меж камней и в подземных гротах, слы¬
шите лай бабуинов на вершине обрыва среди деревьев,
грозный клич морского орла, крики чаек.Вы видите море в его изначальной простоте, волна бежит
за волной, оно то поднимается в приливе, то опадает, как ров¬
но дышащая грудь. Плавно клонятся под ветром макушки де¬
ревьев. По мокрому песку к воде зигзагами бегут испуганные
крабы, по камням скачут зайцы, в небе парят несомые ветром
чайки.Они идут по белому пляжу возле своей пещеры, у самой
кромки воды, там, где лопается с шипеньем пена, оба обна¬
женные. Давно ненужное ей, лежит в их пещере свернутое
в узел зеленое платье. Тело ее в щедрых лучах предосеннего
солнца кажется совсем коричневым, и все-таки она светлее, чем
он; ее каштановые волосы распущены по плечам, на маленькой
бронзовой груди темнеют плоские нежные соски. Она вдруг
вбегает в мелкую воду и брызжет на Адама, он кидается к ней,
она ускользает. Он устремляется за ней в погоню. Она бежит137
прочь, ее длинные ноги так и мелькают, но наконец он все-та¬
ки ее догнал, схватил за талию и повернул к себе, они падают
в песок, барахтаются, смеясь, стараются вырваться, катаются,
пока их не накрыла небольшая волна, тогда они испуганно
вскакивают и смеются до слез — дети.—	Пить хочется, — говорит она, еще не отдышавшись от
борьбы, и откидывает с глаз мокрые соленые волосы.—	Пойдем к заводи, хочешь?Заводь лежит за грядой скал, отгораживающих маленькую
бухту от моря, вверх по реке, за широким бурным устьем. Во¬
круг заводи валуны, заросли папоротников, саговника, мох; ес¬
ли притаиться, можно увидеть, как в зелени мелькнет красно¬
зеленый попугай.Вода в заводи холодная, но все же теплее, чем в море. Эли¬
забет ложится на камень и пьет, потом поворачивается на спи¬
ну и глядит на Адама.—	Ты весь в песке.Она старательно и нежно смывает с него песок — застен¬
чивый ритуал любви. Потом он смывает соль и песок с ее пре¬
красного, не стыдящегося своей наготы тела.Он протягивает ей руку, чтобы помочь перебраться через
камни, и вдруг видит, что мимо них, быстро и бесшумно, пря¬
мо по ее ступне ползет змея, блестящая, ярко-зеленая. Пови¬
нуясь инстинкту, он мгновенно отталкивает Элизабет в сторо¬
ну, она еще не успела выпрямиться, а он уже занес над змеей
камень, миг — и широкая, плоская головка разбита, расплюще¬
на, течет кровь, в последний раз мелькает раздвоенное жало.
Они зачарованно глядят на гибкое зеленое тело, оно свивается
в кольца и корчится на земле, но вот от головы до хвоста вол¬
ной прокатывается долгая последняя судорога, и тело зати¬
хает, ярко-зеленая чешуя на глазах тускнеет.—	Зачем ты ее убил! —говорит она.— Такую красавицу.—	А если бы она тебя укусила?—	Она ползла в заросли.—	Змея есть змея.Притихшие, они перебираются через гряду валунов и воз¬
вращаются на свой пляж. У полосы песка она останавливается
и говорит, показывая на что-то рукой:—	Смотри.—	Что там?—	Наши следы, неужели не видишь?Он обводит глазами пляж.—	Где? Никаких следов кет.—	Вот именно: никаких следов нет.—Пока они ходили138
к заводи, ветер переменился, и волны смыли, стерли с песка их
следы. — Будто нас никогда здесь и не было.—	Что ж, может, и в самом деле не было, — шутливо под¬
дразнивает он.—	Порой мне кажется, что ты мне снишься, — говорит она,
не поддаваясь его шутливому тону. — И что сама я себе снюсь.
Все так невероятно, так прекрасно,—неужели мы наяву?—	Идем, — зовет он. — Мне пора ставить сети.Сплетенные из лиан и стеблей ротанга и связанные гибкимтростником сети сушатся на песке.—	А я пойду соберу фруктов.—	Опять нарвешь ядовитых яблок?—	Не нарву, — виновато говорит она, — сегодня я буду вни¬
мательнее.Она идет от него по песку, обнаженная, бронзовая, а он
стоит и смотрит ей вслед.—	Дикарка! — негромко кричит он.Она услыхала и, смеясь, хватает пригоршню песку, кидает
в него и бежит прочь. Он идет по мелководью к гряде скал,
верхушки которых даже во время прилива торчат над водой,
точно зубчатый забор, окружающий несколько прелестных во¬
доемов и в середине крошечный овальный островок мельчай¬
шего белого песка. Но надо спешить, вода прибывает, и если
она поднимется совсем высоко, ему придется ждать на
островке отлива.Вернувшись час спустя с плодами в корзинке, которую он
сплел из прутьев и лозин, она видит, что он спит на берегу, ос¬
вещенный вечерним солнцем, спит так тихо, что сначала она
в испуге вздрагивает: случилась беда! Но, подойдя ближе, она
замечает, что грудь его дышит ровно, вот он шевельнул
ногами...Она ставит корзину на песок и опускается возле него на
колени. Он лежит на боку у самой полоски прибоя, в разжав¬
шихся пальцах руки раковина.Сокровенная страна счастья. Все просто и непостижимо
в своей простоте. Все перед тобой, все доступно, возможно...Он спит, положив голову на согнутую руку. На щеке и на
бровях — песчинки. Она склоняется к нему их сдуть и вдруг
слышит его дыхание - это такая же тайна, как морской при¬
бой. Его плечи, едва заметные соски... Он слегка шевельнулся,
почувствовав ее прикосновение, но дышит все так же ровно.
Гладкий живот, густые волосы внизу. Под ее рукой возникает
чудесная жизнь, она растет, набирает силу, неистовая и нежная.—	Обманщик, ты не спишь!139
—	Нет, сплю. Мне снится сон.—	Я принесла всяких фруктов. Ужасно хочу есть.—	А я хочу тебя.—	Так иди же ко мне....Вот как все могло быть. Наверное, так и было. Но ведь
самое естественное и несомненное для нас труднее всего, дума¬
ла она. Ходить обнаженной, хотя всю жизнь она не смела по¬
казать людям ногу выше ступни. Презреть запреты, которые
окружали ее с колыбели, забыть все, чему ее учили, среди чего
она жила, отбросить прошлое, точно изношенное тряпье.Броситься в темноте в объятья мужчины, утолить нестер¬
пимый голод своей плоти, дать своей страсти насытиться, — да¬
же это было немыслимо раньше, когда она жила рядом с му¬
жем в привычной, незамутненной обыденности. Отдавать все
без остатка и брать, не ведая стыда и сомнений, легко, как
срываешь с дерева спелый плод. Ощущать тело любимого не
в тайных судорогах и спазмах, не ночью, в чисто прибранной
спальне, не под крышей фургона, но в безгрешной наготе люб¬
ви, каждый миг видеть его в ярком свете, чувствовать возле
своего тела, знать, что оно никуда не исчезнет. Смотри, какая
я белая. А ты почти черный. Черный, как раб. Но рабы живут,
не задевая нашей жизни, как кошки или собаки. А ты теперь
больше не раб, ты мужчина. Ты мой возлюбленный, мой муж.
На твоей спине и на боках отвратительные стигмы раба. Мои
руки страшатся, не смеют к ним прикоснуться, я каждый раз
закрываю глаза и стискиваю зубы. Лаская тебя, я словно ка¬
саюсь открытой раны. Неужто можно научиться любить даже
шрамы? Вот я обвожу их один за другим кончиками пальцев,
точно линии карты, - это ты, это огромная страна, и вся она
принадлежит мне. Я содрогаюсь, из отвращения рождается
страсть, а страсть рождает нежность, я растворяюсь в тебе.Как же возможно такое чудо? Где, в каких тайниках нашей
души сохраняются для него силы? И ей вспоминается: шелко¬
вица, она влезла на дерево и стоит среди веток, сочные, слад¬
кие ягоды тают во рту, ее руки и ноги в пятнах тутового сока.
Она думала, что она там одна, но он был тут же, внизу, навер¬
ное, он прокрался за нею тайком, она не видела его за листвой
и не слыхала шагов в ее шуме. И вдруг почувствовала его руку
на своем красном от тутового сока колене...Сначала она стьщливо пыталась прикрыться, невольно от¬
ворачивалась, но Адам смеялся над ней, это он отобрал у нее
зеленое платье и, смеясь над ее яростью и мольбами, спрятал140
пещере. И постепенно она начала обретать свободу, уверен¬
ность, даже стала бравировать. Замирая от волнения и страха,
точно ребенок, который делает что-то запретное, принялась
она исследовать себя, его, ошеломляющий новый мир, в кото¬
ром она очутилась. И все-таки она каждую минуту ожидала
окрика: «Ты позабыла стыд, как ты смеешь?» Трудно было по¬
верить, что с нее спали все запреты. «Наверное, я глупая
и смешная, — думала она, — но прости меня. Будь со мной тер¬
пелив, я очень стараюсь. И я уже многому научилась, правда?
Я больше не стыжусь, видишь? Обещай не терять терпения.
Порой ты так необуздан. И так похож на ребенка, ты еще бо¬
лее застенчив, чем я, еще более неловок: как пленительна твоя
неловкость. Я люблю тебя, иного объяснения у меня нет.
Я люблю, люблю.»Мне кажется, мы живем здесь всю жизнь, от ветра нас за¬
щищает пещера, расположенная высоко над морем, стены вну¬
три нее черные, закопченные — не вчерашним костром, а ко¬
страми, которые жгли здесь много веков назад, может быть,
даже много тысячелетий. Кое-где из-под слоя копоти про¬
глядывает краска — буро-коричневая, желтая, серо-белая, крас¬
ная. И если приглядеться, то при свете горящей лучины можно
различить забавных человечков с луками и стрелами, бизонов,
страусов, слонов с поднятым хоботом, бегущих оленей. Это
наш дом. Отсюда мы отправляемся в путешествие по влажным
мшистым тропам, по мелкой гальке, не оставляя следов: мы
идем в глубь невозможного. Если бы так было всегда...Выйти на рассвете из пещеры, встать на широком краю уте¬
са и, глядя на раскинувшийся вокруг мир — просторный
и бледный, в звонком щебете просыпающихся птиц, в хриплых
криках первых чаек, с дымкой над морем, но ясный, про¬
зрачный, — и вдруг с изумлением понять: вот она, я, вот он,
мир. И потом, наблюдая за медленным движением волн, почув¬
ствовать, как и сама я двигаюсь в этом мире, в этом простран¬
стве, но мы не касаемся друг друга, каждый остается собой.-	Идем. - Он берет ее за руку.Дрожа от ранней утренней свежести, они бегут по крутому
склону, чтобы согреться. Внизу оглядываются: скалы горят
А первых лучах солнца, будто светятся изнутри. Он ведет ее че¬
рез валуны, возле которых кончается их пляж, потом вверх по
ущелью, приведшему их когда-то сюда, к морю. В руках у него
пистолет с длинным дулом и богатой резной рукояткой и ме¬
шочек с порохом, она несет силки, которые помогала ему ма¬141
стерить, сидя с ним вечерами у костра. С тех пор, как утонуло
их ружье, они почти не ели мяса, вот и пришлось сделать сил¬
ки. А к зиме им понадобятся и шкуры.Он очень долго трудился над ассагаем К Из куска кварца,
который они нашли у себя в пещере, он вырезал наконечник,
искусно и терпеливо откалывая от него по мельчайшей крупин¬
ке, заточил до остроты бритвы, привязал к легкому прямому
древку влажными жилами и оставил на несколько дней сох¬
нуть. Теперь они прорубают себе ассагаем путь среди сплош¬
ной стены зарослей, отделяющей их от леса. Она идет следом
за ним, продираясь сквозь чащу бамбука, который сразу же
плотно смыкается у них за спиной, слегка вскрикивает, когда
вырвавшийся из рук жесткий молодой побег хлещет ее по пле¬
чам или по лицу, оставляя на коже красный рубец. Низкий ко¬
лючий кустарник царапает ноги. Только ступням хорошо, их
защищают грубые бесформенные башмаки, которые Адам
сшил ей и себе из звериных шкур. Время от времени он остана¬
вливается, рвет ягоды и плоды и проверяет, хорошо ли она за¬
помнила, какие из них съедобны, какие ядовиты, какие просто
горькие.Последняя преграда — заросли финбо„ они их легко одоле¬
вают и вдруг оказываются словно в другом мире — в лесу.
Здесь нет солнца, нет густого подлеска, высятся могучие неох¬
ватные стволы вековых деревьев, под ногами толстый слой
листьев, гниющей коры и веток, папоротники, мох. Тишина пол¬
ная, неправдоподобная. Когда они останавливаются и зами¬
рает шелест шагов, тишина кажется еще более торжественной,
стройной, в ней тонет и гаснет пенье птиц, возня обезьян на
деревьях, тонкий свист самочки-антилопы, треск веток под но¬
гами газели, мелькнувшей мимо них пятнистым рыжим телом
и белым хвостиком.Элизабет поражает, до чего здесь светло. Ведь солнце не
пробивается сквозь кроны, казалось бы, внизу должен стоять
полумрак, а вместо него такая ясность, прозрачность, точно от
листвы исходит сияние, точно деревья и земля сотворены из
света.Адам чутьем находит одну из бесчисленных оленьих троп,
вдоль и поперек пересекающих лес, и тропа выводит их к за¬
росшему папоротником ручью среди кленов. Здесь он расста¬
вляет ярдах в ста друг от друга шесть или семь силков, ко¬
торые они принесли с собой, и маскирует их листьями
и кусками коры.Ассагай — копье.142
—	Лес такой большой, почему ты решил, что антилопы
придут именно сюда? — недоверчиво спрашивает она.—	А ты посмотри, сколько следов. Они сюда приходят на
водопой, это же ясно, — говорит он. — Вот завтра вернемся,
и увидишь.—	Как, мы уже уходим? — спрашивает она разочарованно.—	А что нам тут делать?Рядом раздается крик попугая. Всюду яркие пятна гри¬
бов — красные, белые, желтые, на тонких стебельках спускают¬
ся со стволов деревьев орхидеи. Земля источает нежный слад¬
коватый запах гнили, сырости, тления. Летают большие
пестрые бабочки, садятся на цветы. В листве что-то шуршит.
Тишина говорит с ними бесчисленным множеством своих
голосов.—	Какой покой, — говорит она. — Я хочу побыть здесь еще
немного. Давай пройдем дальше?И он ведет ее дальше по вьющейся тропинке, среди зелено¬
го свечения леса. Она уже не замечает времени.Один раз он останавливается и, сжав ей руку, шепчет:—	Слоны...—	Откуда ты знаешь?И он терпеливо ей объясняет, показывает: вот к толстому
бурому стволу прилипли листья, из сломанного корня сочится
сок, валяется сорванная ветка, вот мокрые, изжеванные листья,
примятый папоротник, свежий помет. Потом предостерегающе
подносит к губам палец.—	Они совсем рядом. Наступай прямо в следы. — И он по¬
казывает ей следы, которых она даже не заметила: большие
круглые вмятины в земле, если в них ступать, под ногой не
треснет сучок, не зашуршат опавшие листья.Она все еще сомневается. Но вдруг он хватает ее за руку.
Она замирает на месте, глядит вперед, но, ничего не увидев,
качает головой.С громким треском ломается ветка — будто рядом выстре¬
лили из винтовки. Это так неожиданно, что она едва удержи¬
вает крик. Слон вскидывает хобот, и перед ней мгновенно вы¬
рисовывается гигантская серая туша, которая стоит неподвиж¬
но среди деревьев.—	Он один?~ Нет. Вон еще, смотри.Шевельнулось ухо, на фоне зелени белеет длинный острый
бивень. Теперь и Элизабет видит рядом со слонихой слона.
Потом третьего, четвертого и наконец все пасущееся среди де¬
ревьев стадо.143
Он длинным кружным путем ведет ее мимо животных даль¬
ше, в глубь леса. Она говорит, что устала, и тогда он находит
озерцо с красновато-бурой водой в зарослях папоротников, где
можно освежиться и поплавать. Он приносит плоды, которых
она никогда не пробовала, и, наевшись, они ложатся отдохнуть
и сразу засыпают.Когда он наконец ее разбудил, она сразу замечает, что осве¬
щение в лесу переменилось. Видно, пока они спали, в мире что-
то произошло. Зелень листвы стала мрачной, ядовитой, сияние
исчезло, стволы огромных деревьев погасли и зловещими не¬
мыми громадами надвигаются на них из сумерек. Она несколь¬
ко раз оглядывается в страхе, но никого не видать, то, что ее
тревожит, ускользает, таится.Она уже потеряла надежду, что они когда-нибудь выберутся
из этого темного лабиринта, как вдруг к великому ее изумле¬
нию перед ними оказывается ручей, возле которого они были
утром. В один из силков попалась газель, она висит в нелепой
позе, зацепившись шеей и задней ногой, трудно себе предста¬
вить, почему петля так странно ее зажала,- и она уже давно
мертва, черно-лиловый язык вывалился изо рта, глаза выпу¬
чены.Элизабет в ужасе спешит отвернуться, а он вынимает газель
из петли, разрезает ей брюхо и выпускает кишки, потом взва¬
ливает тушу себе на плечи. Густая липкая кровь бежит струй¬
ками по его груди, животу, собирается внизу в волосах.Они молча идут по сумеречному лесу и наконец выходят на
узкую тропу, которую прорубили в колючих кустах. Здесь го¬
раздо светлее, облака над головой мирные, безмятежные.Но она еще не рассталась с лесом. «Какая тишина, покой,—
думает она,— но совсем близко, в темноте, затаились звери».У себя дома, в пещере, она отказывается есть поджаренное
им мясо....Как поглощенно, с каким изумлением рассматриваешь ты
свое тело, будто не веришь, что оно принадлежит тебе. Ты
каждый раз останавливаешься на пороге пещеры, чтобы тебя
обдало ветром. Вот ты закрыла глаза и подставила лицо со¬
леным брызгам. Ты любишь сидеть возле самого костра,
чтобы тебя окутывал дым. Любишь бродить во время отлива
по мелким лагунам среди камней; встав на колени, ты часами
следишь за игрой маленьких серебристых рыбешек, шевелишь
в воде водоросли побегом молодого бамбука, а если я неожи¬
данно подойду, ты виновато краснеешь.144
Все вокруг полно тобой, все повторяет очертания твоего те¬
ла — дальние лагуны среди камней, пышное перо папоротника,
раскрывшийся стручок фасоли, силуэт чайки в полете, бархан-
чики на песке, дикие тыквы-горлянки, клонящееся под ветром
дерево, брызги волн, морская пена.Иногда ты вдруг умолкаешь посреди разговора и глядишь
на море, вдаль. Ты в задумчивости собираешь раковины, такие
маленькие, что их трудно разглядеть, чуть больше песчинки,
но совершенной формы, круглые и вытянутые" конусом,
красные, зеленые, оранжевые; ты бережно приносишь их на ла¬
дони в пещеру и, любуясь, старательно раскладываешь, а по¬
том забываешь о них. Ты до безумия любишь воду, любишь
мыться, плескаться, плавать, ты точно впитываешь воду в себя
и не можешь ею насытиться. Ты часто разговариваешь во сне,
произносишь непонятные слова, — что они значат? — смеешься,
всхлипываешь...И еще: ты часто ускользаешь из пещеры или с пляжа
и идешь одна за скалы, бродишь по дикому берегу, подни¬
маешься вверх по оврагам, даже захаживаешь в лес.—	Я тоже с тобой пойду.—	Нет, ты останься.—	Но что ты делаешь, когда бываешь одна?—	Что делаю? Ничего.—Ты удивилась моему вопросу.—
Просто брожу. Смотрю, слушаю.—	Что же ты слушаешь?—	Что слушаю? Тишину,—смущенно отвечаешь ты.И снова ты исчезла.Почему ты так стремишься быть одна? Разве тебе плохо со
мной? Или от меня-то ты и бежишь? Хочешь скрыть свои со¬
мнения, тревогу? О чем ты думаешь вдали от меня? О Капста-
де? О людях своего племени, о прежней жизни? Когда я на¬
чинаю тебя расспрашивать, ты лишь качаешь головой. Тебе
все еще кажется, что я не пойму?Когда я с тобой, в тебе, ты закрываешь глаза — црчему? От
счастья? Или потому, что ты хочешь меня отстранить?Придя как-то утром к речке за скалами, они снова видят
убитую змею: ее сверкающая зеленая чешуя покрылась
слизью, все тело облепили огромные синие мухи. И запах —
кому бы пришло в голову, что от змеи может исходить
такое зловоние? Значит, у нее такая же плоть, как у человека
и у зверя? Значит, мы ничем друг от друга не отли¬
чаемся?145
—	Ты должен научить меня всему, что умеешь сам.И он ее терпеливо учит. Учит добывать огонь трением с по¬
мощью палочки и можжевеловой чурки, учит находить коренья
и, смешивая с медом, делать хмельное пиво, учит шить из
шкур бурдюки мехом внутрь, чтобы было в чем носить воду,
показывает, какие ягоды съедобные и как отличить их от ядо¬
витых, какими травами лечат лихорадку, как остановить кровь
с помощью паутины. Объясняет, что, когда увидишь богомола,
нужно замереть и не шелохнуться, иначе ты помешаешь ему
молиться богу Тсуи-гоаб. Показывает, какие клубни надо есть,
чтобы утолить жажду, как приготовить смесь для курения,
чтобы видеть сны с открытыми глазами и испытать глубокий
покой. Как узнать по поведению птиц, что близко змея, где ис¬
кать мед, по каким приметам предсказывать дождь... как нахо¬
дить путь по звездам...Как нужно выделывать шкуры, чтобы кожа была мягкой?
Как сшить из них кароссу? Дни пока стоят теплые, но ночами
прохладно, и скоро нам понадобится одежда.Научи меня, что должна делать женщина, когда она любит
мужчину и хочет дать ему радость? Мне столькому предстоит
научиться.Научи меня ловить крабов, чтобы они не кусали клешнями
за пальцы. Как ты плетешь сети? Где водятся омары
и устрицы? Как ловить речных раков?—	И еще расскажи мне о море.—	Нельзя рассказать о море. Море надо почувство¬
вать.—	Как же его почувствовать?Он долго глядит на нее, размышляя. Потом слегка улы¬
бается.—	Если хочешь, я тебя научу. Пойдем.Он поднимает ее за руки и ведет на берег. Часа полтора
назад начался прилив, вода медленно поднимается, но они ша¬
гают по мелководью навстречу волнам. Вокруг их мокрых
бронзовых ног плещется пена.—	Куда мы идем?Он указывает на маленький скалистый островок в бухте, где
он обычно ставит сети.—	Но ведь начался прилив, мы не успеем вернуться.—	Море должно тебя окружать, иначе его не почувст¬
вуешь.Они карабкаются по скользкой черной скале вверх. Наверху
несколько широких каменных уступов с лужицами воды в углу¬
блениях, они точно ступени спускаются к песчаной овальной146
площадке - ярда четыре в длину и около двух в ширину, песок
там еще белее и мельче, чем на берегу. Над площадкой возвы¬
шается острый черный гребень.Элизабет была здесь раньше только во время отлива и те¬
перь с сомнением глядит в сторону берега.—	Как же мы будем возвращаться?—	Мы подождем, пока вода спадет.—	Но ведь это долго!—	Да, долго.Когда о скалы разбивается особенно большая волна, их об¬
дает мелкой водяной пылью.—	Не знаю... — нерешительно говорит она.—	Ты же сказала, что хочешь почувствовать море.—Он
опускается на корточки возле маленького водоема в углубле¬
нии скалы.—	Что же мы будем делать столько времени?—	Ничего.Она неуверенно глядит в его спокойное бесстрастное лицо,
глядит на полосу кипящей воды, которая отделяет их от бере¬
га. Волны поднимаются все выше.—	Ты в самом деле хочешь вернуться? Сейчас еще можно
доплыть, — говорит он. — Но скоро будет опасно.Она в смятении глядит на берег, который находится всего
в сотне ярдов от них, на высокие красные скалы... Наверху лес,
внизу валуны и белый песок, а где-то посередине, в отвесной
стене, черное отверстие пещеры — их дом. Кричит морской
орел.—	Нет, я останусь с тобой, — обреченно говорит она и са¬
дится возле него на уступ.На гладкой поверхности скалы мозаика из рачков и раку¬
шек, некоторые совсем старые, их панцири и створки обло¬
маны, выщерблены, но все равно достать сидящего внутри
моллюска невозможно. По дну водоема ползают беззубки
и кальмары, оставляя на песке замысловатые узоры. Из своих
тайных убежищ выплывают крошечные рыбки, мелькнут на
солнце и снова исчезли в тени. Вон алые морские звезды, пур¬
пурные актинии лениво колышат бахромой. Крабы, ярко-зе¬
леные водоросли, а в дальнем углу, в тени, медленно
шевелятся красные с белым щупальца осьминога.Они молча глядят в водоем, потом начинают играть с акти¬
ниями, пытаются ловить руками юрких серебряных рыбешек.
Все как раньше Нет, не совсем. Раньше они бывали здесь во
время прилива и море рокотало гораздо глуше, волны так вы¬
соко не поднимались, так мощно не бурлили. Вдруг на голую147
спину Элизабет швырнуло клок пены, она с криком вска¬
кивает.—	Испугалась? — улыбаясь спрашивает он.—	Еще бы! Вон как волны разыгрались.Она невольно оборачивается назад, к берегу.—	Поздно, — тихо говорит он.Она кивает ~ поздно.Он встает с уступа скалы и подходит к ней.—	Тебе страшно?~ Да.—	Хорошо. Когда страшно, его легче почувствовать.—	Кого почувствовать?—	Кого? Море.Они стоят друг возле друга и смотрят на поднявшееся
к самой верхушке острова море, волны катятся прямо на них,
вспухают и вдруг встают на дыбы, точно готовясь захлестнуть
черную стену скал, и потом с грохотом несутся мимо, обдавая
их сверкающей белой пеной. По всем желобкам и канавкам
в камнях ручьями бежит вода.—	Нас не смоет, как ты думаешь?—	Нет, вряд ли.—	А вдруг?.. Адам!—	Все может быть. Меня ни разу не смывало, но ведь море
есть море.—	Как, и ты посмел... ты посмел привести меня сюда?—	Но ведь я тоже с тобой пришел. Если ты погибнешь, по¬
гибну и я.—	Ты сошел с ума? — Она уже не владеет собой. — Ты хо¬
чешь, чтобы мы здесь утонули?—	Конечно, не хочу.—	Как же ты тогда допустил, чтобы я... чтобы мы...—	Ты сказала, что хочешь почувствовать море.—	Я же не знала, что это опасно!—	Как же его почувствуешь, если нет опасности?—	Давай вернемся!—	Поздно, я тебе уже говорил.—	А оно еще выше поднимется?—	Да.—	Намного?—	Посмотрим. Вода будет прибывать еще час-полтора.—	Я не могу ждать так долго, я не выдержу!—	Придется ждать, ничего не поделаешь.—	Адам, я не хочу...— От волнения она даже заикается.—	Что за глупости, — спокойно говорит он.148
Ее охватывает паника.~ Как ты смеешь? — кричит она и бьет кулаками по его ху¬
дой мускулистой груди.Он хватает ее за руки.—	Пусти! — кричит она.—	Сначала успокойся.—	Пусти меня, пусти!Но он ее не выпускает, не позволяет вырваться. Ее душит
бессильная ярость, еще миг — и она плюнет ему в лицо.Их снова окатывает с головы до ног пеной. Она ловит ртом
воздух.—	Боже мой, Адам!..—	Я здесь, с тобой, — все так же спокойно внушает ей он.—	Я не хочу умирать, — шепчет она, всхлипывая.—	Почему ты вздумала, что умрешь?Она впивается в него взглядом, ища в его глазах надежду
или хотя бы объяснение, пытаясь понять, что же происходит?
Но его взгляд непреклонен.—	Чего ты от меня хочешь? — спрашивает она в отчаянии.—	Ложись.Она опять рванулась было прочь, но он пригибает ее к зем¬
ле, она сопротивляется и все-таки в конце концов теряет рав¬
новесие. Он поддерживает ее, не давая упасть, кладет на песок
и крепко прижимает. Клокоча бешенством, лишенная сил, она
сдается.Он несколько минут сидит с ней рядом и пристально смо¬
трит в лицо, все еще не отпуская ее плеч. Потом зовет:—	Элизабет...Он так редко произносит ее имя, и сейчас она отозвалась на
него всем нутром, своими тайными глубинами.—	Чего ты от меня хочешь, Адам?—	Слушай море, — говорит он. — Для этого мы сюда и при¬
шли.Она закрывает глаза, страх еще не отпустил ее. Она лежит
на слое песка, который покрывает уходящие в землю скалы,
и слышит море не только слухом, ей кажется, что глухой не¬
скончаемый шум входит прямо в ее тело, пронизывает каждую
клетку, и она уже не может различить, где голос моря и где
она сама. Мощный рев волн совсем ее загипнотизировал, до ее
сознания не доходит, что Адам лег рядом с ней и обнял. Она
невольно сжимается, но он снова распластывает ее на земле.
Ей больно, она кричит, не понимая, что происходит. Адам
словно обезумел, нет, это не он, это кто-то чужой, незнакомый,
она бьется, кричит, отталкивает его и вдруг с изумлением149
осознает, что она на самом деле не отталкивает его, а обни¬
мает, и слышит свой ликующий вопль, похожий на крик чайки.Гром ударов растет, на них летит через каменные зубцы пе¬
на, их заливает вода, но она больше не чувствует обжигающе¬
го холода, не ощущает даже страха. Она смирилась с тем, что
утонет здесь. В их сплетенных телах отдается канонада
смерти.Лишь потом, долгое время спустя, когда она медленно вы¬
плыла из беспредельности этой канонады и вернулась на пес¬
чаный островок, со всех сторон защищенный от моря, она слы¬
шит у своей щеки его шепот:—	Ну вот и все. Начался отлив.—	Адам...Он приподнимается на локтях и смотрит на мокрые завитки
у нее надо лбом.—	Я — Аоб, — говорит он. — Адамом меня назвали люди
чужого племени. Запомнишь? Аоб.—	Кто дал тебе это имя?—	Моя мать.—	А что оно означает?—	Ничего. Просто имя. Мое имя.Она лежит не шевелясь.—	Мы не умерли, — наконец произносит она словно бы
с сожалением.—	Нет, мы живы.—	Аоб... — говорит она тихо, точно пробуя незнакомое сло¬
во на вкус. Но у нее уже не осталось воли, она больше не мо¬
жет противиться ни имени, ни ему самому, ни свету, ни шуму
отступающего моря. Над ними летят чайки. Пусть летят. Что
есть, то пусть и будет. Пусть ничто никогда не меняется, пусть
ничто не проходит. Они погружаются в глубокий сон, каким
никогда еще не спали раньше. Просыпаются они, когда
смирные маленькие волны тихонько плещутся у самого под¬
ножья скал, слезают вниз и молча возвращаются к себе на
берег. ^Вечером, сидя в пещере возле костра, они вдруг оба подни¬
мают головы — и он, и она одновременно услышали, что море
шумит не так, как раньше, в его шуме зазвучал гнев. Они под¬
бегают к выходу из пещеры. Высоко в небе стоит полная луна,
море блестит и переливается. Когда глаза их привыкают к лун¬
ному свету, они видят, что море вздулось и кипит и на них
надвигается из залива высокий вал прибоя. Вот он докатился
до скалистого островка, накрыл его черные зубцы и погреб под
толщей темной сверкающей воды.150
—	Нет, это слишком опасно, — говорит он.Их бухта осталась далеко позади. Они идут на запад, иссле¬
дуя побережье; ландшафт становится все более диким, черно¬
красные скалы утесов гряда за грядой подступают к самой во¬
де, вдали их вершины окутаны утренней дымкой. В одном
месте массива, видимо, образовалась трещина, и отвесная сте¬
на утеса целиком обвалилась в каком-то доисторическом ката¬
клизме, оставив на крутом склоне застывший водопад облом¬
ков и глыб.—	Там дальше есть ущелье, мы по нему и поднимемся,—
предлагает он.Но она решила влезть непременно здесь, у провала.—	Да ты посмотри,—убеждает она,—это же настоящая
лестница. Пять минут — и мы наверху. Камни лежат очень
прочно.—	Откуда ты знаешь?—	Я хочу подняться здесь.Это, конечно, не довод, но звучит весомо. Она почти с ра¬
достью ощущает, что после долгой покорности в ней вновь
ожило не открытое сопротивление, нет, но прежнее ее упрям¬
ство. Ты так хорошо знаешь это побережье, куда бы мы ни от¬
правились, ты всегда идешь впереди и показываешь мне путь,
ты учишь меня всему, что знаешь сам, но нельзя же совсем по¬
работить меня. У меня тоже есть воля. Разве ты отказываешь
мне в праве ее иметь? Я должна померяться с тобой силами.
Я требую, чтобы мы поднялись здесь.—	Идем, — приказывает он.—	Нет. — И она карабкается на нижние глыбы об¬
ломков.—	Элизабет, вернись!Но она с ликующей решимостью лезет дальше, легко пере¬
прыгивая с камня на камень. Вот она уже высоко, вот вскочила
на огромный валун, нависший над обрывом, и, встав на краю,
глядит на Адама, в первых лучах солнца ее светлое тело кажет¬
ся красноватым на фоне серых скал. Опьяненная своим правом
на наготу, все еще остро ее ощущая, она с вызовом глядит на
Адама сверху вниз, ей нравится дразнить его, нравится свое¬
вольничать и не подчиняться.Он лезет за ней, медленно и осторожно, к тому же в руках
у него пистолет.—	Вернись!— кричит он.—	Ни за что! Поднимайся ко мне! Что может быть легче?И она лезет выше, невольно вскрикивая, когда ступня со¬
скальзывает в трещину и острый выст>п царапает колено. Но151
ее уже не удержать. Она уверена, что он тоже поднимется
следом, и когда она останавливается на минуту посмотреть
и видит ei о далеко внизу, лицо ее разочарованно вытя¬
гивается.—	Адам! — зовет она.Он машет ей рукой — вернись!Она перепрыгивает на следующий валун. Спешить ей неку¬
да, все равно придется ждать Адама наверху. Она настояла на
своем, и теперь ей ясно, что каприз ее был в общем-то смешон,
но не возвращаться же с полдороги.Теперь Элизабет совсем забыла об осторожности и скачет
по камням, как коза. Вот она поскользнулась и, чтобы не
упасть, схватилась за выступ, но от резкого движения из-под
ног посыпались мелкие камни. Сначала кажется, что это пу¬
стяк, но вот камни стронули с места валун, валун летит вниз,
прыгая по камням и разбрызгивая фонтаны осколков. И вдруг
под нею прокатывается гул, стена утеса медленно содрогается
до самого основания и прямо у нее на глазах, широко раскры¬
тых от ужаса, все это нагромождение глыб и обломков ползет
и оседает по склону. Она прижалась к выступу самого утеса, ей
ничто не угрожает, но внизу все рушится, ползет, грохочет
в нескончаемой лавине.—	Адам! — обезумев, кричит она. — Беги!Но видит лишь красное облако пыли, потом лавина
низвергается в море, и к небу дождем’ взлетают брызги
и пена.Он погиб. Она знает это твердо. Погиб страшно, нелепо,
бессмысленно, из-за ее дикого упрямства, вздорного желания
непременно настоять на своем. Что за бес не дает ей покоя?
«Видно, вы жаждете свершения апокалиптических проро¬
честв», — сказал Ларсон ей в тот далекий день в Капстаде. Что
вынудило ее пойти наперекор родителям и стать женой челове¬
ка, которого она почти не знала, который был для нее загад¬
кой, что вынудило отправиться с ним в путешествие по пусты¬
не? Какая злая сила заставила ее погнать вола в разлившуюся
реку? И долго ли она будет поддаваться этому мороку? Сколь¬
ко еще жизней погубит?Сжав кулаки, закусив до крови губы, она в оцепенении гля¬
дит вниз. Пыль понемногу улеглась. Точно сомнамбула, на- ,
чинает она спускаться с камня на камень, она знает, что сейчас
это еще опаснее, чем раньше, но ей все равно, ей даже хочется,
чтобы снова начался обвал и ее погребло под камнями. Ничего
не видя, едва держась на ногах, вся избитая, исцарапанная, до¬
бирается она наконец до подножья красного утеса.152
Он сидит далеко от сползшей лавины и пытается выправить
согнувшееся дуло пистолета, лицо у него серое, застывшее, он
лишь мельком взглядывает в ее сторону.Ноги под ней подламываются. Она садится на землю
и плачет.Он сердито швыряет прочь бесполезный теперь пистолет
и глядит на нее. Потом подходит, кладет ей руки на плечи,
крепко прижимает к себе и ждет, пока стихнут ее рыдания, по¬
ка он успокоится сам.—	Ничего, — наконец выдавливает он, и голос у него слегка
дрожит,—обошлось. А были на волосок...—	Ты жив, — шепчет она.—	Жив. Я сразу увидел. И спрятался за выступ утеса. Толь¬
ко вон колени ободрал. — Он показывает ей свои окровав¬
ленные ноги.—Ну да ладно, это пустяки. А вот пистолету
пришлось худо.—	Адам, я...—она в волнении умолкает.—	Не испытывай больше судьбу,—говорит он.— В другой
раз может и не обойтись.Как бы далеко мы ни ушли во время наших прогулок под
никогда не стихающим ветром, мы неизменно возвращаемся
в нашу пещеру, и она отделяет нас от остального мира, как по¬
лог. Здесь, в этом замкнутом пространстве, мы познаем, иссле¬
дуем, мы постигаем друг друга, здесь я порой перестаю пони¬
мать, что со мной происходит, и даже не пытаюсь задавать
вопросы — неизъяснимые мгновенья, когда я просто ощущаю,
что живу на свете, что оба мы живы, и этого ощущения мне
довольно, иной раз оно даже сверх моих сил. А потом я живу
воспоминаньями и надеждой — и то, и другое опасно. Я знаю
тебя только таким, какой ты здесь. Если мы отсюда уйдем,
я могу потерять свое знание. Ты видишь — я боюсь. И к тому
же ночи становятся все холоднее...Он сидит у входа в пещеру, вытянув ноги и прислонившись
спиной к скале, и тихо курит свою тростниковую трубочку,
в ней смесь дикого табака и трав. С интересом, даже слегка за¬
бавляясь, он смотрит, как она разделывает тушу антилопы, от
усердия нахмурившись и даже высунув кончик языка. Ее руки
по локоть в крови, но ей наконец-то удается целиком отделить
от кости большую надсеченную в нескольких местах мышцу,
почти не повредив синеватой пленки, и она с удовлетворением
вздыхает.153
—	Ну как? — с гордостью спрашивает она, подходя к нему
и опускаясь на колени, чтобы он как следует оценил ее труды.—	Отлично, — говорит он, беря в руки кусок мяса и повора¬
чивая его во все стороны. — Только в следующий раз аккурат¬
нее надрезай по хребту, вот здесь, где к кости подходит
сухожилие.—	Постараюсь.—	Молодец, осваиваешь науку.— Он пристально глядит на
нее и вдруг в неожиданном порыве берет ее за руки.—	Что ты, они у меня такие грязные.Он целует ее.—	Ну и пусть. Что на свете здоровее крови? — Он разжи¬
мает ладони и глядит — на них кровь. Торжественно, почти без
улыбки, кладет руки на ее обнаженные плечи. Она слегка
вздрагивает, но продолжает храбро глядеть ему в глаза. Он
медленно проводит руками по ее груди, и на светлой коже
остаются кровавые полосы. Она закусывает губы, однако не
противится. Он чувствует, как под его ладонями твердеют ее
соски.—	Что ты делаешь? Зачем?—	Не знаю. Просто так.Она пытливо всматривается ему в лицо, пытаясь понять его
и все-таки не понимая.Он вдруг улыбается и опускает руки.—	Ступай, заканчивай свою работу, — говорит он.—	Я так устала.—	Нет, бросать дело не годится.Она нехотя встает с колен и берет у него полоску мяса.—	У нас в кухне рабы всегда...— Она виновато смолкает.Он сощурившись глядит на нее, но не произносит ни слова.Опустив голову, она возвращается к туше и снова беретсяза разделку.—	А нам действительно нужно так много ? — спрашивает
она немного погодя.—	Так много чего?—	Ты приносишь столько антилоп и зайцев.—	Нам нужны шкуры. Да и мясо зимой пригодится.—	Мы будем здесь зимовать?—	Не знаю, — небрежно бросает он. — Все зависит от по¬
годы.—	Адам...Он смотрит на нее, выдыхая струйку дыма.—	Аоб...— поправляется она.—	Что?154
—	Давай останемся здесь.—	Я же сказал тебе - все зависит от погоды.—	Нет, не просто на зиму. Давай останемся здесь навсегда.
Зачем нам уходить отсюда?—	Разве ты не хочешь вернуться в Капстад?—	Раньше хотела. А сейчас не хочу. Капстад нам больше не
нужен. — И добавляет с неожиданным жаром: — Я уже не могу
туда вернуться, неужто ты не понимаешь? Теперь это просто
невозможно.Он глядит на нее пытливо и с волнением, но ничего не
отвечает.Она говорит скороговоркой, чуть не захлебываясь:—	Мы здесь так счастливы, мы вместе, нам больше никто
не нужен.—	Всегда ли ты будешь так думать?—	Да, пока ты со мной. Мы вполне можем здесь жить.
Приведем пещеру в порядок, смастерим мебель. И пусть у нас
будут дети. Ты научишь их всему, чему научил меня. Днем ты
будешь ходить с сыновьями в лес, ставить в море сети, а я
с дочерьми буду прибирать пещеру, плести корзины и циновки,
шить кароссы. Может быть, нам удастся найти глину, тогда
я попробую лепить посуду. Буду носить с дочерьми воду, уха¬
живать за тобой. А ночью будем рядышком спать вокруг ко¬
стра. Будем петь, собирать вместе раковины, загорать, пла¬
вать, — перечисляет она в страстном увлечении. — Прошу тебя,
останемся здесь! Другой жизни нам не надо. Уйти отсюда,
вернуться в Капстад — какая нелепость! Сняв платье, мы рас¬
стались с прежней жизнью навсегда.Он подходит к ней, улыбаясь своей странной, смутной
улыбкой.—	Вдвоем, только ты и я, два дикаря в пустыне, да?—	Мы будем любить друг друга, я буду заботиться о тебе,
а ты обо мне.—	Ну что ж, тогда мы действительно можем остаться
здесь. И навсегда забудем, что Капстад вообще существует на
свете.Как смутно он сейчас глядит на нее. Насмехается над ней?
Дразнит? Или так же искренен, как она?Кровь на ее груди запеклась и почернела, точно свежие
раны начали затягиваться.Змея почти высохла, ее кожа превратилась в тонкий про¬
зрачный пергамент, местами он порван, и лоскутки треплет ве¬
тер. И сквозь тусклую зелень уже проступает узор позвонков.155
На дворе ночь, непогода, ревет ветер, свирепствуют волны,
а в пещере тихо, уютно. Они сидят у костра, над головой не¬
слышно носятся летучие мыши, вокруг, на стенках, знакомые
рисунки, в углу поленница дров, сушатся свежие шкуры, высу¬
шенные уже выделаны и сложены, тут же узел с вещами, ко¬
торые они принесли с собой, ее зеленое платье, каросса — она
сшила ее из шкур сухожилиями и тонкими полосками кожи,—
ее коллекция раковин и крабов, рога антилопы, несколько сни-
зок вяленого мяса, самодельная корзина с сушеными фрукта¬
ми, его инструменты, оружие. Их дом. И в свете костра они,
он и она, рядом, вместе.Она стряпает ужин — жарит рыбу и большие мясистые
грибы, которые он принес из леса, он плетет корзину, чтобы
ловить раков.Он поднимает глаза от работы и тихо глядит на нее.—	Знаешь, чего я хочу? Сына. Он помогал бы мне ставить
сети.—	Ни за что! Я не пущу детей в море. Ты их утопишь.—	Господь с тобой, я их сразу же научу плавать, как только
ходить начнут, будут нырять не хуже тюленей. А когда мы со¬
старимся, они будут ухаживать за нами.—	Хочу, чтобы сын был похож на тебя.—	Нет, сначала ты родишь мне дочь,—возражает он.—В
точности такую, как ты. Она будет расти на моих глазах, и
я увижу, какой ты была раньше, когда я тебя не знал. Мне
важно и дорого все, что касается тебя.Они уже давно играют в эту игру — мечтают, строят планы,
будто и сами верят, что все это сбудется. Но вдруг она глядит
на него через пламя и спрашивает:—	Ты в самом деле думаешь, что у нас когда-нибудь будут
дети?—	Конечно.—	Почему ты так уверен?—	Я — мужчина, ты — женщина.—	А та твоя девушка, рабьшя, у нее был от тебя ребе¬
нок? — спрашивает она и лишь потом спохватывается.—	Откуда мне знать? — Он сразу замкнулся.—Я же тебе
рассказывал: ее продали.—	Да, конечно, я просто забыла. Прости.—	Почему ты спросила?—	Если бы я только знала наверное, что у нас могут быть
дети, насколько мне было бы легче!—	Да почему ж им не быть? Ты ведь была уже беременна.—	Была. Но ребенок погиб в моем чреве.156
в первый раз за все время она решилась заговорить о своем
ребенке, в первый раз призналась ему, что ничего не забыла.' — Я часто думаю, что с ним случилось? Что они с ним
сделали?—	Не все ли равно?—	Нет, не все равно. Это был мой ребенок. А его из меня
исторгли. Там, в вельде, похоронили частицу меня. И я иног¬
да...—Она вздрагивает, точно в ознобе, нерешительно глядит
на него. — Сегодня ночью я видела сон.—	Какой же?—	Мне снилось, будто меня похоронили в дикобразьей но¬
ре. Потом пошел дождь, и я начала прорастать, как горох или
семя пшеницы, я пробивалась сквозь землю, но ноги у меня не
шевелились, это были не ноги, а корни, они ушли слишком
глубоко. Я машу ветками, кричу, зову на помощь, но никто
меня не слышит, потому что я дерево. И я одна на огром¬
ной равнине, а вокруг грифы.Подтянув колени к подбородку, она кладет на них голову и,
сжавшись в комочек, замирает.—	Это же только сон.—	Погиб мой ребенок. А что будет со мной?—	Зачем задавать столько вопросов?—	Неужели все наши страдания попусту? Не может
быть,—в волнении говорит она.— Зачем мы страдаем? Ради
чего? Какой смысл в страдании? Мы рождаемся на свет, жи¬
вем, умираем,—и это все? Конец? Только-то и всего—Она
глядит на него в страхе.— А если мы здесь состаримся и...
й что-то с нами случится, ведь никто потом не найдет наших
следов. Никто даже знать не будет, что мы жили на свете.—	Зачем кому-то знать? Сейчас мы живы, не все ли нам
равно, что будет потом?—	Нет, я хочу знать, что будет потом!—	Как ты это узнаешь? И зачем тебе знать? Ты же сама го¬
ворила, что счастлива здесь.—	Ах, как ты не понимаешь! А если мы здесь умрем?—	Может быть, через много лет люди найдут наши ске¬
леты,— произносит он.На ладони у меня лежит раковина, маленькая, гладкая,
сверху ярко-желтая, почти оранжевая, точно покрытая сгустив¬
шимся солнечным светом, по бокам желтый цвет бледнеет
и переходит в кремово-белый, а внутри, за скругленным вол¬
нистым краем, переливается перламутр. Раковина овальная,157
похожая по форме на крошечную черепашку, но какая же она
гладкая, какая плавная и округлая, как незаметно она вытяги¬
вается и как изящно суживается. Сверху она выпуклая, как
шар, глянцевитая и твердая — замкнутый мир, куда никому нет
доступа, но вот я ее переворачиваю, и мне открывается, как
она уязвима: я вижу щель с завертывающимися внутрь блестя¬
щими зубцами и в глубине моллюск, голый, дрожащий,
влажный, беззащитный. Господи, как давно я не видела своего
отражения в зеркале!А потом появились охотники. Слона они, судя по всему,
сначала ранили, потому что трава была примята на очень
большом расстоянии, ветви и сучья поломаны, кроваво-крас-
ная земля взрыта, на листве деревьев и на перьях папоротников
чернели пятна крови. Слон лежал на левом боку возле толсто¬
го ствола атласного дерева, точно перед тем, как упасть, при¬
жался к нему, ища защиты. Лежал в луже крови, и вокруг был
помет. Голова разбита, изуродована, на ней густо сидят мухи,
хобот отрублен, бивни вырезаны. Видно, пытались отрезать
и ногти, начали кромсать и почему-то бросили.В лесу была тишина, только с щебетом порхали в листве
птицы, гудели над лилово-красными орхидеями пчелы, вози¬
лись среди веток пугливые обезьяны.Наконец они решились выйти из зарослей и стали прибли¬
жаться к слону против ветра.—	Что с ним случилось? — прошептала она.— Почему он
так изуродован?—	Бивни вырезали, ты разве не видишь?—	Но кто же?..Она вдруг умолкла, не потому, что не хо¬
тела с ним спорить, а потому что вдруг испугалась ответа.Нахмурив брови, он внимательно разглядывал деревья
и землю.—	Давай вернемся? — предложила она чуть ли не с на¬
деждой.—	Можно пойти по его следам туда, откуда он бежал,—
предложил он.— Хочешь?—	А ты?В лесу было светло, как в тот первый день, но напряженно,
зловеще, доступность лесных тайн пугала. Они даже не отдава¬
ли себе отчета в том, чего же они ищут, и от этого было еще
тревожнее. Что ждет их там, где кончатся кровавые следы?
Еще одно зрелище смерти или, может быть, тишина? Они все
дальше углублялись в лес, а он раскинулся далеко во все сто¬158
роны, казалось, ему нет конца и края. Как человек узнает, что
достиг самого сердца леса?Через полмили они увидели еще одного убитого слона. Он
лежал, запрудив задними ногами ручей, голова была тоже же¬
стоко изуродована, бивни отпилены, из-под косматых ресниц
тускло глядели маленькие злые глазки.—	Как ты думаешь, давно он лежит здесь? — шепотом
спросила она.-	- Дня два, три.—	Но кто же его убил?—	Так зверски убивают только охотники из Капстада.—
Давно уже она не слышала в его голосе такой горечи.—	Его могли убить и готтентоты! - возразила она, сама не
понимая, что побуждает ее не соглашаться.—	Могли. Чтобы потом продать слоновую кость в Кап-
стаде.Она потупила голову, но через минуту снова подняла глаза.—	Не важно, кто его убил. Важно, что это были люди,—
твердо сказала она. — И так близко от нас. А мы ничего и не
слышали.—	Мы же внизу, у моря, нам не слыхать, что творится
в лесу.—	Дня два, три...—задумчиво произнесла она.— Может
быть, они уже ушли.—	Может быть.—	Что же нам делать?Он посмотрел назад, туда, откуда они пришли, потом впе¬
ред, в зеленое сияние леса. На земле, полузасыпанные осенни¬
ми листьями, там и сям чернели мертвые упавшие стволы, по¬
хожие на трупы.—	Можно пойти вперед и поискать их.Ей хотелось крикнуть: «Да, пойдем вперед, в самую глубь,
в чащу, проникнем в святая святых леса, в его таинственную
сердцевину, пойдем на поиски разгадки. Может быть, мы ее не
отыщем, но мы хотя бы приблизимся, мы будем знать, что
разгадка есть, что тайна постижима, доступна».Но она не произнесла этих слов, она поднесла к груди руку,
посмотрела на себя и спокойно сказала:—	Я не могу идти так, без одежды, — а вдруг там люди?И они повернули обратно. Ее охватила странная грусть, онапочти негодовала на себя. Вот-вот должно было случиться что-
то очень важное, еще немного — и они открыли бы тайну, по¬
няли ее, почувствовали, а они повернули обратно и ушли
прочь. Но могла ли она поступить иначе?159
На опушке они вдруг одновременно остановились. Где-то
далеко, так далеко, что трудно было определить направление,
раздался сухой треск.—	Что это, выстрел? — спросила она.—	Наверное, просто сук обломился.А может быть, кто-то стрелял в лесу.Поглощенные своими мыслями, они прошли привычным
путем через густые заросли, спустились вниз по ущелью, обой¬
дя стороной обвалившиеся скалы, где на него когда-то кати¬
лась лавина, и едва успели домой до темноты.Он сразу же пошел проверить сети. Был отлив. Попалось
несколько рыб, и он принес их домой.Из пещеры валил дым, Элизабет уже разожгла костер. Но
когда он вошел, самой ее возле костра не было. Она стояла
в глубине пещеры, возле узла с их вещами, и, почувствовав,
что он здесь, быстро к нему обернулась и виновато вспыхнула.—	Я просто хотела...Она сложила свое шелковое зеленое платье и, не глядя на
Адама, положила на место. Потом подошла к нему, взяла
у него рыбу и стала чистить ножом, который он выточил из
куска кремня. Наконец она подняла к нему глаза — он по-преж¬
нему глядел на нее в упор. Лицо ее пылало, как огонь.—	Мне только хотелось посмотреть.—	Знаю.—	Ты на меня не сердишься, Адам?—	За что же мне сердиться?Он вышел на порог пещеры и остановился, глядя на подни¬
мающуюся луну.Ей хотелось броситься к нему, утишить его боль, освобо¬
дить от печали, разрешить его смутный протест, но она не мо¬
гла, слишком остра была ее собственная боль, ее собственная
печаль, ее собственный протест. Она молча приготовила ужин,
Адам вернулся и, как всегда, сел против нее. Они сидели по
сторонам костра и то и дело взглядывали друг на друга поверх
пламени.Он не доел своей рыбы и снова ушел к порогу. Она видела
как на темных рубцах, пересекающих его спину, пляшут отблес¬
ки костра. На что ты глядишь? К чему прислушиваешься?
Никого нет, только луна отражается в воде, да море шумит,
заглушая все остальные звуки.—	Ты не ложишься спать?—	Сейчас иду.Они легли на мягкое сено, принесенное им из вельда, укры¬
лись большой кароссой и замерли рядом. Он привычно поло¬160
жил ей руку на грудь, и она подчинилась ласке, потому что
любила его, но была безучастна. И он отпустил ее и слегка
отодвинулся.—	Иди ко мне, - прошептала она.—	Ты сейчас далеко. — В его голосе не было ни укора, ни
обиды, он говорил спокойно, просто.—	Но я хочу быть здесь, с тобой. И я здесь, видишь?—	Ты думаешь об охотниках в лесу.—	Неправда! Как ты узнал? Зачем ты так говоришь?—	Капстад зовет тебя.—	Нет, нет.—Она изо всех сил затрясла головой возле его
плеча.—	Не бойся, — сказал он, обнимая ее.—	Не оставляй меня.—	Я с тобой.Сердце у него сжалось, он и сам не мог бы объяснить, поче¬
му. В их маленькую уютную пещеру точно ворвался ночной ве¬
тер, прошлое и будущее подступило к ним вплотную.—	Обними меня, — с отчаянием прошептала она. — Не пони¬
маю, что случилось. Крепче обнимя. Не уходи от меня.Рано утром, как только рассвело, он ушел. Ни он, ни она
ни словом не обмолвились о том, куда и зачем он идет, он
просто ушел, а она перед тем, как проститься, подала ему кор¬
зинку с едой, которую приготовила в дорогу: кто знает, сколь¬
ко дней ему придется странствовать? Он надел свой кожаный
передник и взял копье; пистолет оставил ей — защищаться.Он двигался кружным извилистым путем — первый труп
слона, второй, от второго он пошел по следам дальше и вско¬
ре нашел еще трех убитых животных. Было около полудня. Не¬
вдалеке от последнего трупа оказались следы бивака: примя¬
тая трава, отпечатки ног, зола на месте прогоревшего костра.
В золе дотлевали угли. Он невольно поднял голову — а что ве¬
тер? Если он налетит, начнется лесной пожар. Но в воздухе не
чувствовалось ни дуновения, ни один лист, ни одна былинка не
шевельнулись, не дрогнули. Он двинулся дальше, и ему вдруг
показалось, будто время стерло все, что произошло с ним за
эти несколько месяцев, и он в своих бесконечных скитаниях по
этой пустыне, гонимый смутной тревогой, снова наткнулся на
следы каравана и уже много дней крадется за ним по пятам и,
никому не видимый, издали наблюдает: катятся фургоны, идут
волы, готтентоты, двое белых — мужчина и женщина... вот
женщина осталась одна, она ждет...Фургонов оказалось два. Дойдя до дальнего конца леса, ко¬
леи повернули и пошли назад по старому следу, параллельно'6	Альманах «Африка», вып. 3 161
пути, которым Адам добирался сюда, так что, когда он наутро
догнал караван, они были всего в нескольких часах ходьбы от
пещеры, если идти по прямой. Два фургона и целое стадо во¬
лов — штук сорок, не меньше, пять-шесть готтентотов и двое
белых, один средних лет, другой совсем молодой, оба с запу¬
щенными, свалявшимися бородами.Приближаться к ним Адам не стал, он боялся, как бы его
не учуяли собаки. Спрятавшись в кустах с подветренной сто¬
роны бивака, он почти полдня наблюдал за охотниками. Ви¬
димо, один фургон у них предназначался только для добычи.
На земле лежали связки слоновых бивней — бери и складывай,
кипы высушенных шкур, страусовые перья, рога антилопы. Су¬
дя по суматохе, которая царила в лагере, караван готовился
в дорогу, может быть, даже завтра утром.Адам завороженно глядел на людей, как в тот день, когда
догнал караван Ларсона. Но сейчас он еще глубже ощущал,
как важна для него эта встреча. Когда он наконец выбрался из
своего укрытия и пошел по направлению к морю, на душе
у него было тяжело. Вельд лежал перед ним просторный, от¬
крытый, с островками диких лилий среди зарослей вереска
и протеи, с редкими купами невысоких деревьев.Сомнения начали одолевать его уже потом, когда он оста¬
новился на вершине утеса и перед ним раскинулась зеленая
ширь моря. Он знал: там, внизу, она его ждет, и он должен
будет ей все рассказать. И когда он расскажет, может быть,
настанет конец. Он с болью подумал, что конец всегда неотвра¬
тим. Ты можешь плыть по времени, не ощущая его течения,
точно водоросль, которую несут волны, но в конце концов
прибой вышвырнет тебя на берег.Высоко над головой парил орел, высматривая внизу добы¬
чу. Он висел в вышине почти неподвижно, точно маленький
крест в беспредельности, но когда-нибудь и он упадет, канет на
землю, как камень. То, что еще вчера казалось далеким буду¬
щим, таким далеким, что они даже думать о нем не хотели,
сейчас предстало перед ним неизбежной действительностью.
Вот и наступило завтра, сегодняшний день ушел в прошлое.
А мир и не заметил их катастрофы, что ему до судьбы песчи¬
нок, гонимых ветром? Что шелест травы перед ликом вечно¬
сти?День уже был на исходе, наступал вечер — ^тро ночи.
И Элизабет все ждала его в пещере.Он мог и не рассказывать ей того, что увидел, мог скрыть
от нее правду. Она ведь еще ничего не знает, она просто ждет.
И поверит всему, что он скажет. Он может сказать, например,162
что встретил кочевников-готтентотов, которые готовились
в путь, чтобы нести свои бивни в Капстад. Или что он нашел
в лесу следы бивака, но людей нигде не было. Что он нашел
разграбленный бушменами фургон, волов, судя по всему, угна¬
ли, на земле валялись два обезображенных трупа, он их похо¬
ронил; продуктов никаких не было. Можно сказать, что он во¬
обще ничего не нашел...И ты поверишь мне. Даже зная, что я лгу, ты мне пове¬
ришь, потому что мы оба не хотим уходить, потому что ты то¬
же боишься, как и я.Пусть эти люди в фургонах едут по нашей земле, грабя
и убивая, где бы они ни появились, пусть ставят вехи своей гу¬
бительной цивилизации, — мы с тобой останемся здесь, в на¬
шей пещере над морем. И никакое горе нас не коснется. Услы¬
шав крики чаек на рассвете, мы лишь крепче обнимем друг
друга, ты раскроешься навстречу мне, и я проникну в тебя, мы
не будем знать одиночества. Днем мы станем собирать рако¬
вины, я нанижу их на нить и опояшу твою талию, они будут
звенеть при ходьбе. Ты будешь ловить со мной рыбу и помо¬
гать мне выбирать из воды наши сети, а когда море порвет их,
ты будешь латать дыры. Мы будем ходить в лес и вынимать
из силков попавшуюся туда дичь, зайцев и газелей. Я принесу
тебе плоды, которых ты никогда еще не пробовала, и в твоих
глазах вспыхнет радость и свет. Я окрещу твою грудь кровью.
Я буду любить тебя у волн на песке и чувствовать, как солнце
жжет мою спину и сушит выступивший пот. Я буду играть те¬
бе на тростниковой дудочке, а ты будешь петь песни под мою
музыку, ты сочинишь эти песни сама. Мы будем счастливы,
и никто больше не будет нам нужен, поверь мне, поверь же,
поверь...Орел — черная точка в вышине — кинулся вниз на свою жерт¬
ву: кто это был — скунс? мышь? барсук? заяц? Потом хищник
снова взмыл в небо, держа что-то в когтях и борясь с ветром.Адам вздохнул и начал спускаться на берег по красным ска¬
лам ущелья. Было уже почти темно.—	У них два фургона, — сказал он, когда она подбежала
к нему по песку и прижалась к его груди. — Один доверху на¬
бит добычей. Они готовятся в путь. Думаю, пойдут прямо
в Капстад, потому что больше места в фургонах нет.—	Белых всего двое?~ Да. Один пожилой, другой молодой.—	Какие они по виду? Добрые? Или злые?—	Обыкновенные охотники. Люди из Капстада. Очень
грязные. Но такую грязь вода отмоет.6*	163
—	Как ты думаешь, они будут ко мне приставать?—	Ты — женщина.—	Надеюсь, их можно осадить. И потом, у меня ведь есть
пистолет.—	Да, конечно.—	Сколько добираться отсюда до Капстада в фургоне?~ Путь неблизкий, да еще через горы. И джунгли придетсяогибать. Так что месяца два-три.Они вернулись в пещеру.—	Ты ведь поедешь со мной, Адам? — спросила она. — Бу¬
дешь меня защищать.—	А если охотники узнают, что мы с тобой?..—	Они ничего не узнают.В пещере он сел и прислонился к стене, измученный и опу¬
стошенный. Она принесла ему воды в большой раковине, не¬
много меду. И снова принялась расспрашивать о том, он
уже подробно ей рассказал.—	Но если они утром отправятся в путь, разве мы сможем
их догнать?—	Сможем, нужно только выйти пораньше.Потом она ушла в глубину пещеры. Он не смотрел на нее,
но слышал, как что-то шуршит в полутьме. Когда она верну¬
лась к нему, на ней было ее зеленое платье из прежней жизни.
Платье висело на ней и было сильно измято, и все-таки она по¬
казалась ему странно, волнующе прекрасной.’"—	Я похудела,—сказала она, почему-то смущаясь его
взгляда.—	Зато стала крепче, — сказал он. — И еще красивей — У не¬
го даже слезы выступили на глазах — до того она была
желанна.Она с задумчивым лицом разглаживала платье на боках.—	Ужасно измялось.—	Мы встанем завтра очень рано, — сказал он, не глядя
больше на нее.Она опустилась возле него на колени.—	Что с тобой, Аоб?—	Не называй меня Аоб, — тихо сказал он.—	Я буду просить за тебя в Капстаде, — с жаром сказала
она. — Ведь я тебе обещала, ты помнишь. И я добьюсь для те¬
бя прощения.—	Да, конечно.—	Если я упущу эту возможность... — Она перевела дыха¬
ние. — Сейчас еще труднее, чем раньше, когда я решала оста¬
вить фургон Ларсона. Ведь другого случая может не быть.164
—	Знаю. Поэтому и рассказал тебе про охотников.В ее глазах зажегся свет прозрения.—	А ведь ты мог бы ничего мне не говорить!Он не шевельнулся.—	Слышишь? Мог скрыть от меня правду. И я бы никогда
ее не узнала.—	Нет, ты должна ее знать.—	Почему ты меня не пощадил? — в волнении воскликнула
она. — Почему не решил все сам? Не надо тебе было говорить,
так было бы гораздо легче.—	Да, легче, — согласился он.—Сначала. А что потом?
Вдруг бы тебя начала грызть тоска? Вдруг бы все случайно об¬
наружилось и ты догадалась?.. Как же я мог решать за тебя?—	Но почему нам нельзя остаться здесь? — спросила она.—	Нельзя? Кто сказал, что нельзя?—	Это ты хотел вернуться в Капстад! Ты говорил, что не
можешь жить вдали от него, что ты не зверь.—	Тогда я был один. Теперь я с тобой.—	Но разве тебе довольно меня? Разве тебе никто больше
никогда не будет нужен?—	Кто знает. Я могу лишь надеяться и верить.—	Ах зачем, зачем ты сказал мне! — повторила она.—	Потому что ты с ними одного племени.—	Нет, мы разного племени! Я была счастлива здесь. Я
и сейчас счастлива.—	Решай сама.—	А ты, Адам, что же ты? Ты-то чего хочешь? Что мне де¬
лать, скажи!—	С каких пор ты стала слушать чьих-то советов?—	Помоги мне, Адам! — Она схватила его за руку, приль¬
нула к нему.Где-то там, в ночи, думал он, стоят два нагруженных добы¬
чей фургона, и как только настанет рассвет, караван двинется
в путь, направляясь в Капстад, — белые бородатые охотники,
их волы и слуги-готтентоты.—	Когда мы жили у готтентотов и я болела... — вдруг сказа¬
ла она.— Почему ты не бросил меня и не ушел один?—	Как же я мог тебя бросить?—	Ты тогда не любил меня.—	Почему ты вспомнила об этом сегодня? — спросил он.—	Потому что я тебя люблю! — со слезами сказала она. —
Господи, что же делать?—	Не огорчайся, — сказал он. — Пора спать. Ведь если мы
хотим встать пораньше, ты должна успеть отдохнуть.165
—	Почему ты сказал «мы»?—	Я сказал: «Если мы хотим встать пораньше».Она поднялась и начала было расшнуровывать корсаж, но
вдруг ее пальцы замерли.“ Зачем ты раздеваешься? — спросил он.— Тебе, наверно,
надо заново привыкнуть к платью.—	Ты хочешь, чтобы я осталась в платье?Не отвечая, он расстелил на сене кароссу и лег.—	Иди ко мне, — позвал он.Она легла рядом с ним, как всегда, но сейчас, в платье, ка¬
залась чужой.Он обнял ее. Если это конец, думал он, если это в самом
деле их последняя ночь, он должен любить ее до утра, не отпу¬
скать ни на миг, должен оставить на ее теле следы, вечные, как
его шрамы. Но он не мог. Она была слишком далеко от него.Он пролежал всю ночь без сна, не шевелясь. Наконец в пе¬
щеру просочился рассвет.Тогда он слегка дотронулся до ее плеча и прошептал:—	Пора.—	Я не сплю.—	Ты что же, так и не заснула?—	Нет. — Она с усилием села в своем изжеванном платье
и вздрогнула от утренней свежести. — Адам ..—	Сейчас разведу огонь.Есть не хотелось, было слишком рано. Он заварил листья
дикого чая в старом котле, которь1й нашел когда-то на ферме,
и они стали пить этот чай, обжигаясь.Потом он подошел к порогу пещеры, где любил стоять,
и выглянул. Над морем лежал густой туман, сквозь него с тру¬
дом пробивалось солнце.Она тоже подошла и встала с ним рядом. Он положил ей
руку на плечи и только тогда почувствовал, что она нагая.—	Где же твое платье?—	Мне оно не нужно.—	А как же фургоны? И люди твоего племени? Как же
Капстад?—	Я никуда не поеду. Я остаюсь здесь.—	Ты... ты хорошо подумала?Она кивнула.—	Может быть, другого случая никогда не будет.—	Пусть. Я решилась.—	Ты просто сошла с ума.—	Да. Мы оба сошли с ума. И потому остаемся. Здесь наш
дом, наша родина. — Она провела вокруг рукой, указывая на166
^iope, на дикий негостеприимный мир под жалобными кри¬
ками чаек. — Больше у нас ничего нет. Мы остаемся здесь
навсегда.Она произнесла это как приговор, подумал он.И снова вспомнил разбросанные по лесу трупы слонов.В то утро они нашли на берегу, среди выброшенных на пе¬
сок водорослей и мидий, среди фарфоровок, морских звезд
и морских ежей, одну-единственную раковину бумажного на¬
утилуса — хрупкую колыбель забытых яиц, которая почему-то
уцелела, несмотря на всю ярость волн.Как они потом вспоминали конец того лета, конец тепла,
что сохранилось в их памяти? Солнце вставало все позже, все
раньше садилось, день незаметно убывал: по утрам туман
долго не рассеивался, дни стояли прозрачные, ясные, луче¬
зарные; сетуя, ворковали голуби, ласточки собирались в стаи,
готовясь лететь на север. Просторы казались все шире, огром¬
ней, мир словно раздвигался в лучах почти негреющего солн¬
ца; ветер словно прилетал к ним из еще более дальных краев
и истощал по дороге все свои силы. И вот от сознания хрупко¬
сти, непрочности еще острей щемило душу. Вечерами у костра
они подолгу молчали—	Хорошо, что моя мать не видит, как сшита эта каросса,
она бы в обморок упала. Если в детстве у меня стеж!^ получа¬
лись недостаточно мелкие и ровные, она заставляла меня все
распарывать и шить заново. В саду бегали мальчишки,
играли, а я сидела взаперти с шитьем, — как же я его не¬
навидела !—	Неужто ты совсем не скучаешь о Капстаде?Она поднимает голову, на лице ее играют отблески костра.-- Конечно, скучаю. Иногда....Осенние аукционы, толпа, владельцы виноградников
и арендаторы... прогулки с важными гостями в Констанцию,
фламинго, которыми они всегда любуются, остановив карету...
на Львином хребте палят из пушек, вьются флаги, на набереж¬
ной народ, суета... мать всегда запрещала ей смешиваться
с толпой простолюдинов на пристани, но что ей запреты... за¬
втра отплывают суда в Патрию и в Батавию, нужно успеть на¬
писать письма... звучит клавесин, горят свечи, дробясь в хру¬
стальных подвесках канделябров, бесшумно снуют с подноса¬
ми босоногие рабы, обмахивают гостей опахалами из страу¬167
совых перьев... дядя Якобс с отцом играют в шахматы в саду...
когда матери нет дома, она носится во дворе с детьми рабов,
хохочет, играет в их игры. Неужели тот мир все еще суще¬
ствует? И мать по-прежнему сетует на судьбу? Отец, наверное,
еще больше замкнулся. Да полно, живы ли они все?—	И ты скучаешь о Капстаде, я уверена, — с вызовом гово¬
рит она....Рассказы его матери и бабушки о пламени, которое пля¬
шет над кратером вулкана Кракатау, о прекрасных гибискусах
и лотосах, о жасмине, коричном дереве и гвоздиках, которые
так сладко пахнут, о бегстве Мохаммеда в Медину, о славных
войнах полумесяца. Маленькая сухонькая старушка с ее муд¬
рым фатализмом, наивная вера матери, которая путала Хри¬
ста с Хейтси-Эйбибом и не отличала волю божью от воли
хозяина...—	Матушка Сели, ты сбиваешь моего сына с пути.—	Глупенькая, я ему о белом свете рассказываю. А я его
повидала, свет-то.—	Откуда? Из черного трюма?—	Зачем же из трюма? Раньше я его видела, в молодости.
Где я только не была — и в Паданге, и в Смеросе, и в Сура-
байе. Тогда я была свободной.—	Ты и сейчас свободная. Хозяин вон отпустил тебя на
волю.—	Пусть он этой волей подавится.—	Что ты, матушка Селиг как у тебя язык повернулся, ведь
он — хозяин!—	Хозяин? Раб он, а не хозяин. Раб своих рабов. Что он
без них? Пустое место. Ты слушай, Адам, слушай, что
я говорю.—	Не смей забивать голову моему сыну такими кра¬
мольными мыслями! А ты, Адам, слушай свою мать и хозя¬
ина, понял? Забудь, что сейчас говорила бабушка!Вот он стоит у верстака и обтачивает ножки для стола, из-
под рубанка сыплются кудрявые стружки, ноздри щекочет за¬
пах можжевельника. Вот поднимается на гору за дровами, гля¬
дит на раскинувшееся внизу море... Изюм на чердаке... Осень,
урожай убран. На гумне молотят зерно, с виноградников несут
полные корзины и высыпают в давильни, а потом, держась за
брус, давят спелые кисти, пляшут на них, прыгают, не чуя под
собой усталых ног, ягоды лопаются, между пальцами с чав¬
каньем вылезает благоухающая мякоть, в подставленный внизу
бочонок струей льется сладкий сок. Оставшуюся массу проти¬
рают через сплетенную из бамбука циновку, сливают вино¬168
градное сусло в огромные чаны и оставляют бродить, и вот
0НО стоит много дней, кипит, пенится. А потом везут вино
в город, Адам сидит высоко на бочке, похлестывает длинным
кнутом сытых раскормленных волов, рядом бегут собаки, пры¬
гают, заливаются лаем. Вот и гавань, там грузят корабли, ко¬
торые поплывут далеко-далеко — в Амстердам и в Бютензорг,
в Тексел, конечно же, в Серабангу и Сурабайю, о которых рас¬
сказывала бабушка Сели, и во все концы света повезут выжа¬
тое им вино, повезут на свободу...—	Да, я скучаю. Но Капстад так далеко. А мы здесь сча¬
стливы, верно?—	Конечно. — Ее большие глаза безмолвно глядят на него,
эш:тенчиво спрашивают, соглашаются.—	Может быть, ты жалеешь?—	Жалею? Нет, нет. А ты?—	Мне-то о чем жалеть? Но ты стала часто говоритьо	Капстаде.—	О чем-то ведь надо говорить.—	Раньше, когда мы только пришли сюда, ты о нем совсем
не говорила.—	Тогда было не до Капстада. Все было так ново, так не¬
знакомо и прекрасно.—	А сейчас красота исчезла?—	Ну что ты, конечно, нет. Но все стало иначе. И появи¬
лось время для раздумий.Тихо, будто вор, прокрался в их жизнь Капстад, когда под¬
ступили холода и им стало труднее обороняться от прошлого.
Они и сами потом вряд ли могли бы сказать, когда они
впервые заметили застывшую неподвижность огненно-красных
лилий на темной поверхности водоемов, особую яркость
лесных грибов — рыжих, розовых, зеленых, белых, пурпурных,
желтых; они и сами не могли бы вспомнить, когда до них стал
доноситься по утрам крик дрофы, когда они впервые услыша¬
ли шуршанье куропаток в сухой траве, когда они, разводя ко¬
стер, стали брать твердые, смолистые поленья железного дере¬
ва, которые дольше горят и лучше согревают ночью, когда их
горьковатый дым впервые смешался со свежим дыханием моря
й теплым, прелым запахом опавшей листвы и мхов. Перелом
совершился исподволь, незаметно. Теперь они не купались
в море по многу раз в день, а сбегали на берег только утром,
да и само купание стало иным: бросая вызов холоду, они ны¬
ряли в ледяную воду, бешено колотили по ней руками и нога¬169
ми и стремглав выскакивали на песок и, лишь завернувшись
в меховые кароссы, начинали чувствовать, как по телу снова
разливается тепло, точно иголочки покалывают. Только в пол¬
день они решались снять кароссы и полежать на солнце где-ни¬
будь в укромном уголке, спрятавшись от ветра; и он заметил,
что ее бронзовый летний загар начал сходить, она стала блед¬
нее и тоньше под своей накидкой.Были и другие приметы перемен, другие знаки. Теперь они
любили друг друга с еще большей страстью, с еще большей
настойчивостью, чуть ли не с яростью, точно их естественный
порыв стал угасать и, пытаясь удержать ускользающее насла¬
ждение, они еще исступленнее льнули друг к другу. Их усилия
были пронизаны отчаяньем, тем более острым, что каждый,
жалея другого, изо всех сил старался доказать неизменность
своей любви.И пока еще эта игра была возможна, они продолжали в нее
играть, со страхом сознавая, что одно неверное слово, один
фальшивый жест — и все погибнет. И мало-помалу они вжи¬
лись в эту игру, выгрались в эту жизнь. Но как остра была
грань, по которой они ходили, как легко было с нее сорваться!А потом погода испортилась. Адам не понимал, что проис¬
ходит с природой. Обычно август в этих краях стоит теплый,
мягкий, в конце его начинаются ураганы, в октябре их сме¬
няют ливни. Но в этом году обычный порядок нарушился. Не¬
бо затянули свинцовые тучи, дул ледяной ветер, по несколько
дней кряду моросил мелкий упорный дождь, и они с утра до
вечера молча сидели в пещере возле дымящегося костра или
без умолку говорили, чаще всего о Капстаде, таком далеком
и желанном в их серой череде унылых зимних дней, теперь они
рвались к нему, как раньше рвались к морю. Или они ложи¬
лись под большую кароссу-одеяло и насильно вызывали в себе
желание, потом старались заснуть и засыпали ненадолго - они
уже и без того были пресьш^ены сном.Несколько погожих дней, которые вьщались между дождя¬
ми, были восхитительны хотя бы потому, что снова можно бы¬
ло выйти из пещеры, заново открыть для себя море, вельд,
лес. И тут произошло чудо: вернулась радость, которая их
переполняла раньше, вернулась вера, и любовь их словно ро¬
дилась заново, очистилась и засверкала, как камни, с которых
счистили ракушки. Но такие дни выпадали редко и длились не¬
долго, тоска подступала все ближе. Оба они покорно ждали,
и в нем, и в ней жила томительная убежденность неотвра¬
тимых перемен. Они не говорили о грядущих переменах, но
оба знали: рано или поздно перелом произойдет.170
и он произошел, произошел еще более неожиданно и неза¬
метно, чем они представляли.По 'Небу неслись тяжелые рваные тучи, но они надеялись,
что ветер их разгонит и зима подарит им один из своих ясных,
солнечных дней. С самого утра они ушли в лес за грибами.
Когда они подходили к трупу первого слона — теперь это была
груда костей, обглоданных гиенами, грифами и шакалами
и высушенных ветром, — начался дождь. Сначала он тихо за¬
шуршал в листве над головой, стало темно, глухо и сыро. По¬
том дождь припустил сильнее, хотя под кронами огромных ве¬
ковых атласных деревьев они могли не опасаться, что
промокнут. Они сидели на поваленном стволе, прижавшись
друг к другу, чтобы не замерзнуть. Дождь зарядил унылый,
беспросветный, он ничем не напоминал тот страшный ливень
во время грозы у реки.—	Как ты думаешь, это надолго ? — спросила она.—	Кто ж его знает? Странная нынче зима, все шиворот-
навыворот. Утром я был уверен, что дождя не будет.—	Как ты думаешь, может быть, зря мы...—	Что — зря? — живо спросил он.—	Да нет, ничего. В пещере у нас хорошо и уютно, а дождь
ведь когда-нибудь кончится, правда?—	Что ты хотела сказать, Элизабет?—	Пустяки. Просто дождь действует мне на нервы. Не
обращай внимания.Она глядела перед собой невидящим взглядом, вокруг ее
губ вилось облачко пара.—	Тебе очень плохо? — спросил он.—	Ничуть. — Она посмотрела ему в глаза. — С чего ты взял?
Разве ты больше не счастлив?—	Я ни на что не жалуюсь.-- Я тоже.Опять воцарилось угрюмое молчание. Он стал разгляды¬
вать ствол, на котором они сидели: длинный, футов двести,
а может, и больше; дальний конец скрыт подлеском. Ствол
сгнил до самой сердцевины и даже выкрошился, но возле вы¬
вороченных из земли корней поднялся молоденький побег все¬
го лишь в руку толщиной. И здесь бессмертие, подумал он;
эта картина порадовала бы его мать.Ливень начал стихать только к вечеру. Еще капало, но
дождь уже растерял свою силу. Мир мрачно насупился, поник.
Нужно было возвращаться, пока дождь не разошелся снова.Ярдах в ста от ствола они увидели в мокрой траве упавшее
с дерева гнездо голубки, в нем лежали три крошечных, дрожа¬17J
щих птенчика, они жалобно пищали и широко разевали свои
желтые рты.Элизабет нагнулась и подняла их.—	Что с ними будет? — спросила она.—	Погибнут. — Ей послышалось в его голосе осуждение. —
Сами виноваты - кто же кладет яйца и выводит птенцов на
зиму?—	Но птенчики уже вывелись.—	Ну и что?—	Нельзя же их здесь бросить, они умрут.—	Мы тоже их не спасем.—	Нет, я попробую.Он не стал возражать, он торопился вернуться домой до
дождя. Пока они добрались до пещеры, спустились сумерки,
и один птенчик издох.Двух других она держала в ладонях и согревала дыханием,
а Адам тем временем разжег костер. Потом она устроила гнез¬
до из меха и положила в него невдалеке от огня двух дрожа¬
щих неоперившихся уродцев с голыми шеями и разинутыми
ртами.—	Ты бы их покормила, — сказал он.—	А что им дать?—	Попробуй сушеные фрукты. Больше-то ничего нет.Но птенцы только таращили глаза и глупо разевали клювы.
Она в отчаянии оглядывала пещеру. И вдруг ее осенило: она
откусила кусочек сушенЪго банана и принялась жевать. Потом
опустилась на колени, взяла одного птенчика в руки, поднесла
к своим губам и языком затолкала ему в клювик немного раз¬
жеванной массы. Птенец икнул, тело его содрогнулось, он про¬
глотил банан и снова распахнул свой клюв. Она терпеливо на¬
кормила обоих.Адам, качая головой, жарил грибы, которые они принесли
из леса. От мокрых каросс поднимался пар. Дождь все еще мо¬
росил, но вот налетел последний порыв ветра, и все стихло.Ночью он вышел к порогу поглядеть, что делается снаружи.
По черному небу неслись разорванные облака, и прямо над го¬
ловой светила луна, похожая на старый башмак, из которого,
как рассказывала ему в детстве мать, ее сделал когда-то Хейт-
си-Эйбиб. Адам оглянулся. Элизабет лежала возле костра,
устроив птенчиков у себя на груди. Он вздохнул и вернулся
к ней.Ночью она несколько раз вставала кормить птенцов, укры¬
вала их, чтобы они не замерзли. И все-таки когда они просну¬
лись на рассвете, один из птенчиков был мертв.172
Взошло солнце, и она послала Адама за червяками. Когда
он их принес, она стала давить их пальцами и всовывать
скользкую массу в разинутый клювик.—	Этот у нас выживет, — с решимостью сказала она.Ночью она спала спокойнее. А утром они увидели, чтои третий птенчик издох.—	Можно сварить из них суп, — предложил он. — Не бог
весть сколько мяса, но все-таки.—	Ни за что! — воскликнула она с таким жаром, что он
удивился. — Как тебе пришло в голову? Я их сама кормила.—	А что с ними делать? — Он пожал плечами.—	Не знаю. Похоронить. Мало ли...Она тяжело вздохнула и умолкла, точно говорить с ним бы¬
ло бессмысленно, взяла два крошечных съежившихся трупика
и пошла вон из пещеры. Он не сделал ни одного шага вслед за
ней, набил трубку и стал курить, надеясь успокоиться. Небо со¬
всем очистилось, но холод пробирал до костей.Прошло несколько часов, а она все не возвращалась, тогда
он встал и нехотя пошел ее искать.Теперь скелет обнажился полностью, он ярко белеет на ва¬
луне у водоема длинной извилистой дугой, точно герб на щи¬
те: изящный, строгий узор, ничего тайного и недоговоренного,
каждый позвонок тщательно прорисован, все ясно, точно и бес¬
компромиссно, и здесь уже не будет перемен, здесь не страш¬
на никакая опасность, здесь нет желаний, колебаний, страхов,
форма определилась навсегда, она неотвратима и прекрасна.Он нашел ее далеко от пещеры, у водоема, она сидит, от¬
вернувшись от моря, и глядит в сторону утесов, туда, где на¬
чинается земля.—	Ну что, похоронила? — спрашивает он.—	Да. Сядь, посиди со мной. Я о тебе соскучилась.—	Что ж не вернулась?—	Ждала, что ты придешь ко мне.—	Здесь холодно.—	Да, холодно. Зато какой простор, как вольно дышится.
В пещере душно.—	Она тебя угнетает?И как только он задал этот вопрос, оба поняли, что настала
минута, к которой они готовились давно.—	Да, угнетает, — призналась она. — Мне нечем дышать.
Скрывать и притворяться бесполезно. Мы просто задохнемся
оба, вот и все.173
—	Но что же делать? — Он очень хорошо знает что, но про¬
изнести приговор должна она.—	Нельзя без конца притворяться.—	Ты думаешь, мы притворялись? — Он садится рядом
с ней и ждет ответа, точно от него зависит его жизнь.—	Ты видишь, они умерли, — вдруг говорит она. — Я грела
их, кормила, заботилась, и все-таки они умерли. — Она встря¬
хивает головой. — Жизнь обошлась с ними жестоко.—	Подумаешь, двое птенцов. Кому они нужны? — говорит
он, искушая ее.И она хватает приманку.—	А мы? — спрашивает она с изумляющей его откровен¬
ностью, глядя на него в упор. - Мы тоже никому не нужны,
нам тоже нет здесь места. Но пока светило солнце, мы этого
не замечали. Мы были слепы. Во всяком случае я была слепа,
я знаю.—	А я-то думал, ты здесь счастлива...—	Наверно, потому что я была слепа. — Она опускает голо¬
ву, волосы падают ей на лицо, она откидывает их рукой. — Вот
видишь, а я думала, что ты счастлив. И оба мы столько вре¬
мени боялись признать правду. Щадили друг друга, не пони¬
мая, что это самый верный способ погубить себя.—	А сейчас? — осторожно, с расстановкой спрашивает он.Она смеется горько, но с неожиданным ликованием.—	Значит, наш маленький рай оказался не вечным. Он был
лишь передышкой, лишь остановкой в пути.—	Ты хочешь уйти отсюда?—	Разве дело в желании? — говорит она. — Мы просто дол¬
жны отсюда уйти, я это знаю твердо. Должны, если хотим
остаться честными. Иного пути у нас нет. Мы все отодвигали
решение, но...—	Что ж, нам собираться недолго. Можем сегодня
и двинуться.—	Давай.—	Куда же мы пойдем? — спрашивает он.—	У нас ведь с тобой один путь, верно?Он молча кивает.—	Круг должен замкнуться, — говорит она и берет его за
руки, — чего бы нам это ни стоило.Продолжая путь, мы словно каждый раз начинаем его зано¬
во, и нам нужна вся наша вера. После того, как море извергну-
ло Адама, а потом чуть не поглотило снова, он поднялся, весь174
мокрый, дрожащий, и, точно вор, стал красться по немощеным
улицам мимо темных домов, мимо садов, где лаяли собаки,
к знакомой горе, на которую он так долго глядел издали.
Целый день он карабкался наверх и лишь к вечеру оказался на
той стороне, возле фермы. Нужно было непременно проник¬
нуть в этот белый большой дом под тростниковой крышей до
темноты, пока не заперли высокие двери и не заложили проч¬
ные деревянные ставни на окнах.В винограднике рабыни и ребятишки гоняли птиц, в прохо¬
дах между шпалерами лоз спускались с тяжелыми корзинами
рабы и пели, потому что близилось время ужина, когда им да¬
вали немного вина. В коровнике гремели ведрами доярки.
В открытую дверь кухни было видно, как там возятся служан¬
ки, из трубы валил дым. За огородом девушки-рабыни собира¬
ли яйца, кормили кур и уток. В свинарнике визжали свиньи,
требуя объедков с пахтой и желудей.Именно так и представлял он себе свое возвращение все эти
долгие месяцы: челядь занята во дворе, сад перед парадным
крыльцом пустынен. И все равно опасность была велика, но
выбора у него не оставалось.Он прокрался вдоль выбеленной каменной ограды, присел
возле ворот на корточки, в последний раз огляделся и встал.
Сердце колотилось в груди точно молот, горло пересохло. Он
отворил калитку и на ватных ногах двинулся к веранде, остро
ощущая, что он почти раздет. Сейчас кто-нибудь его оклик¬
нет — «Эй, что ты тут делаешь?» — и все погибло.Вот он приблизился к крыльцу веранды, и в это время сто¬
рожевой пес, лежащий перед парадным входом, поднялся на
ноги и, оскалившись, зарычал.Адам замер. С минуту они молча глядели друг на друга.
Потом он тихо, дрожащим голосом позвал пса:—	Буль, что же ты, Буль, не узнал меня? Иди сюда, Буль,
иди, собачка!Огромный мастиф подошел к нему, все так же оскалив
зубы, понюхал его руки, ноги. На лбу у Адама выступил хо¬
лодный пот, но он продолжал уговаривать пса.И вдруг пес завилял хвостом и улыбнулся во всю свою
пасть.—	Молодец, Буль, умница! — Адам стал гладить его боль¬
шую голову. Он весь дрожал от нетерпения, но нужно было
снова заручиться дружбой собаки, с которой он когда-то бегал
по усадьбе.Он повернул ручку, и парадная дверь подалась. А вдруг
в прихожей кто-то есть?.. Он толкнул дверь и проскользнул175
в щель. Внутри было темно и тихо, пахло воском, льняным
маслом. Как хорошо он знал этот дом. Вот эти двери направо
ведут в гостиную. Здесь любят коротать время хозяйские доче¬
ри, что, если они сейчас сидят в гостиной, читают или листают
ноты?..Вдруг в дальнем конце коридора открылась дверь. Его ох¬
ватил ужас, стало нечем дышать, и он, не раздумывая, нырнул
в гостиную. Там никого не было. Темная резная голландская
мебель, привезенный из Индии красный лакированный секре¬
тер, массивный шкаф капстадской работы с затейливыми
медными украшениями, за стеклом фарфор и серебро, на полу,
на широких досках атласного дерева, — ковры, шкуры зебры,
львиная шкура с набитой головой... Адам юркнул в узкое про¬
странство между канапе и стенкой и растянулся на жестком
прохладном полу.Издалека доносились приглушенные зв>ки. Взволнованно
залились собаки — наверное, хозяин возвратился домой. Да,
вон мимо простучали копыта. Гремели подойники, мычали теля¬
та. Плакал во дворе ребенок. Где-то в доме ходили, разговарива¬
ли. Но вот все понемногу угомонилось. Закрыли ставни, чтобы
никто ночью не проник в дом, заперли двери. Потом он слы¬
шал, как молились на сон грядущий, двигали по полу стулья,
заунывно пели псалом.Теперь Адам успокоился. Он в доме, он ждет своего часа.
Стояла непроглядная темнота, и потому он знал, что надо по¬
лагаться только на свой слух. Долгое время спустя он наконец
решился снова подойти к двери и стал отворять ее — дверь
скрипнула, и он в испуге застыл на месте. Из чьей-то спальни
в длинный коридор все еще падал желтый свет лампы. Но вот
и свет потух. По коридору плыл душный, теплый запах льня¬
ного масла. Заскрипела кровать, голоса еще шептались не¬
сколько минут, мужчина кашлял. Потом в темноте вздохнули,
и наступила тишина.Но он все стоял и ждал, ждал и, лишь уверившись, что весь
дом крепко спит, подошел на цыпочках к окну и стал откры¬
вать ставни. Железный засов лязгнул. Он снова замер, но все
было тихо. Гостиную осветила луна, проступили очертания
темной мебели.По нескончаемо длинному коридору он прокрался в кухню.
В очаге все еще тлели, красновато светясь, угли. Он затворил
дверь, взял с большого выскобленного добела стола свечу и за¬
жег от углей. Теперь он действовал решительно и быстро. Так,
вот только что выстиранная одежда, ему она великовата, он
сильно похудел на острове, но ничего, сойдет. Теперь еда.176
Здесь раньше лежали ключи, которыми он распоряжался.
А может, не здесь, неужто он забыл? Нет, вот они... замок ла¬
ря щелкнул. Теперь ружье, патроны и порох. Он связал все
в узелок, отомкнул дверь во двор и положил узелок и ружье
у порога.Потом взял из очага щипцы, задул свечу и снова вернулся
к внутренней двери. Постоял немного, послушал и ступил в ко
ридор, оставив дверь открытой. Он был совершенно спокоен
Настала минута, которой он столько времени дожидался. Ла
донь, сжимающая тяжелые щипцы, стала мокрой от потаВот отсюда падал раньше свет лампы, здесь скрипела кро
вать. Медленно, шаг за шагом подвигался он вперед. В доме
было душно, воздух не проникал ни в одну щель. Капстадцы
боялись спать с открытами окнами.Тускло блеснула медная спинка кровати. С какой стороны
спит он, с какой его жена?Придется подойти к кровати вплотную, послушать дыхание
спящих. Он стал к ним наклоняться и вдруг задел ночной сто¬
лик, звякнуло стекло, на кровати громко всхрапнули. Он еще
крепче сжал щипцы и ждал, не шевелясь.Наконец дыхание спящих опять стало ровным, и тогда он
зашел с другой стороны. В темноте слабо белела подушка. На
ней лежала его голова... Баас, баас, вот ты лежишь передо
мной и спишь, ни о чем не догадываясь. Ты хотел заставить
меня сечь мою родную мать, баас. Ты велел палачу пытать ме¬
ня раскаленным железом и пороть плетью из гиппопотамовой
кожи, ты сослал меня в каторгу на остров. И вот я вернулся,
баас. Попробуй теперь остановить меня!Он занес щипцы над головой, готовясь нанести удар. Одно
движение — и конец, он раскроит череп своему бывшему хозяи¬
ну. А если проснется жена, убьет и ее. В благодарность за
соль, сударыня.Да, сегодня настал мой черед. Ведь к этому ты меня и гото¬
вил, верно, баас? «Эта земля — твой удел», говорил ты, а по¬
том взял и прогнал меня с этой самой земли. Но море выкину¬
ло меня на берег этой земли, точно щепку, и вот я вернулся.
Теперь попробуй остановить меня, баас!..Долго стоял он, подняв руку с щипцами, потом опустил ее,
повернулся и вышел из спальни. По лицу его градом катился
пот, ноги подгибались от слабости.Когда он отворил дверь и вышел на крыльцо с узелком
и ружьем, собаки залаяли и бросились к нему, но он тихонько
кликнул Буля, и остальные собаки запрыгали вокруг них, виляя
хвостом и повизгивая. Они всей сворой проводили его до ко¬177
нюшни. Конь в стойле захрапел, забил копытом, а когда Адам
схватил его за недоуздок, стал мотать головой. Адам ласково
уговаривал животное, дал ему сахару, который захватил в
кухне. Ощупью нашел в темноте уздечку, вдел ему в рот удила,
закрепил их и повел коня к воротам.—	Эй, что там такое? — крикнул во двОре мужской голос.Адам мгновенно обернулся. Перед ним стоял Левис, другего детства.—	Прочь с дороги!—	Господи, Адам! Как ты сюда попал?—	Прочь, говорю!Левис вцепился ему в руку и чуть не вырвал рукав.-- Ах ты, ублюдок!—	Убирайся!—	Адам, я сейчас...Адам крепко сжал приклад обеими руками и прицелился
в голову, Левис медленно осел на колени, слабо охнул и гря¬
нулся оземь. В тот же миг Адам вскочил на коня, не выпуская
из рук свой узелок. Конь вьшес его за ограду, и они раствори¬
лись в ночи. Его терзали сомнения, но он знал: нужно отъе¬
хать как можно дальше, пока не настал рассвет.—	Как ты думаешь, я убил его ? —спрашивает он.—	Откуда же мне знать?—	В Капстаде наверняка говорили об убийстве. Неужто ты
ничего не слыхала?—	Может быть, я в то время уезжала в Амстердам. — Она
устраивается поближе к огню.Ветер норовит сорвать шкуры, закрывающие вход в их
дымное убежище. Они ушли не слишком далеко от моря. Че¬
рез две недели путешествия по лесу они достигли невысокой
гряды гор, и здесь-то их застигли холода. Когда они подня¬
лись к вершине, стал падать снег и загнал их в эту низкую,
глубокую пещеру; чтобы не погибнуть, они решили здесь зи¬
мовать, и вот теперь пережидают, точно в Ноевом ковчеге,
когда мир снова станет приветливым и гостеприимным.—	Может быть, ты все-таки вспомнишь, постарайся, — не
отступает он.—	Даже если я и была в Капстаде, такие происшествия слу¬
чаются сплошь и рядом, — говорит она, — рабы чуть не каждый
день бросаются на своих хозяев и даже убивают. Ведь там
столько нищих, бродяг, пьяниц, проходимцев, беглых каторж¬
ников. По ночам мы запирались на все запоры. У матери то178
и дело случались нервные припадки. Помню, когда все ложи¬
лись спать, я часто снова распахивала окна у себя в спальне.
Я не выносила духоты. Ничего со мной не случится, думала я,1	случится — что ж, значит, судьба. Но иногда меня одолевал
такой страх, что приходилось снова закрывать жалюзи. Пони¬
маешь, если ты белый и живешь в Капстаде, страх не отпу¬
скает тебя ни на миг. У белых столько врагов, и все они по но¬
чам рыщут на свободе.—	Разве твой отец не чувствовал себя в безопасности? Ведь
у него было так много детей-полукровок.—	Наверное, именно потому он так и боялся, — невозмути¬
мо отвечает она.—	Да, и в конце концов против него восстала его собствен¬
ная дочь.—	Нет, — возражает она, — я, в сущности, восстала не про¬
тив отца. Наверное, я восстала против того, что меня хотели
превратить в куклу. Будь у меня братья, моя жизнь сложилась
бы по-другому. Мать не упрекала бы меня постоянно, что я де¬
вочка. Какое счастье быть мальчиком, всегда думала я.
А я вот родилась девочкой, худшего наказания для человека
и не придумаешь. Это нельзя, то нельзя. Осторожно, ты испач¬
каешь платье! Ах, у тебя растреплются волосы! Не стой на солн¬
це, лицо загорит! Как ты себя ведешь? Разве такая невоспи¬
танная девица может понравиться мужчинам? Вот оно, твое
истинное назначение: ты должна нравиться мужчинам. Твои со¬
бственные желания, твои мысли ничего не значат: за тебя уже
все решили другие, твой удел — покоряться.Адам улыбается с легкой насмешкой. Потом говорит:—	Не такая уж ты была покорная. Ты вон сама покоряла
мужчин направо и налево.—	О да, конечно, я их покоряла, — с горечью восклицает
она. — Все они были у моих ног, нужно было только скромно
потуплять глазки, краснеть, когда положено, плавно поводить
бедрами и показывать из-под платья ножку чуть выше туфель¬
ки, но даже это считалось большой смелостью. — Ее накинутая
на плечи каросса распахнулась, и он видит ее по-зимнему блед¬
ное тело, маленькую грудь, обозначившиеся ребра, ямку пупка,
кудрявый треугольник волос.—	Кокетничая добродетелью, я могла вертеть ими как
угодно. Я презирала их за это до гл^^бины души, но не о том
сейчас речь. — Она смотрит ему прямо в глаза. — Да, передо
мной пресмыкались все, и молодые, и старые, но я ни в коем
случае не имела права показывать им, что у меня есть ум. Ви¬
дишь ли, женщине не положено думать. Это считается непри¬179
личным, это возмущает и оскорбляет мужское всемогущество.
Ты представляешь, что чувствует человек, когда он становится
взрослым и вдруг понимает, что он навеки лишен своей воли,
что у него нет никаких прав? Вполне можно потерять рассудок,
верно?—	И все-таки ты вышла замуж за Ларсона.—	Да, я думала, он не такой, как все. Я думала, я вырвусь
с ним на свободу. Я думала, что такой человек, как он, знаме¬
нитый ученый, путешественник, окажется выше мелких пред¬
рассудков Капстада... — Она взволнованно теребит обтрепав¬
шийся край кароссы. — А он увидел во мне только одно: что
я «слишком требовательна».—	Да, все мы бунтуем, восстаем, и все напрасно. — Он кри¬
во усмехается.—	Но почему же твой-то бунт оказался напрасным? Поче¬
му ты не убил в ту ночь своего хозяина?—	Я сам все время об этом думаю, все эти годы.—	Ты испугался, потому что все еще считал его своим
хозяином?—	Если бы он проснулся, если бы стал ловить меня, как Ле¬
вис, я размозжил бы ему череп не задумываясь. Ведь бросился
же я на него, чтобы убить, когда он приказал мне сечь мою
мать. — Адам глядит поверх пламени костра на вход пещеры,
где ветер треплет шкуры, за которыми начинается темнота.—
Нет, я ничуть не испугался. Наоборот! В первый раз за всю
жизнь у меня появилась свобода решать. Я мог убить его, мог
оставить в живых. Раньше меня всегда заставляли подчиняться
воле других. И я вынужден был подчиняться, хотя все во мне
противилось. А в ту ночь вдруг оказалось, что я сам волен ре¬
шать. И почему-то мне не захотелось его убивать. Два года
я обдумывал свою месть во всех подробностях, мечтал, как
она совершится, только ею и жил. А когда миг наступил, ока¬
залось, что мне все это больше не нужно. Видишь, как просто.
Я был волен решать — и решил. У меня больше не было
нужды кому-то что-то доказывать, даже самому себе.—	Зачем же ты тогда говоришь, что твой бунт был напра¬
сен? — удивленно спрашивает она.—	Потому что сейчас я решил вернуться. Значит, я по-на¬
стоящему не победил.—	Адам... — произносит она. Потом тише, нежнее - — Аоб...
Ты действительно возвращаешься не только ради меня? Это
правда?—	Не все ли равно?—	Ответь мне, — настаивает она. — Я должна знать.180
—	Все эти годы я тосковал о Капстаде и жаждал вернуть¬
ся,-говорит он.—	Но ведь не возвращался же!—	Может, я и сейчас не пошел бы туда. — Он смотрит ей
в глаза. — Но из-за тебя не могу остаться.—	Значит, ты все-таки идешь ради меня?—	Ты думаешь, я иду, потому что ты можешь купить мне
свободу? Нет. Я иду, потому что без тебя мне просто нет
свободы.В ту первую ночь, думает она, глядя, как он жарит вяленое
мясо и заваривает вместо чая горсть ароматических трав, в ту
первую ночь она точно так же сидела и не сводила с него глаз.
Было слишком темно, и она не могла разобрать, глядит ли он
в сторону фургона или отвернулся от него прочь; ей хотелось
подозвать его к себе, поговорить с ним, но было страшно; его
присутствие и защищало, и казалось угрозой. А теперь? Те¬
перь, когда она его любит, разве она чувствует себя более за¬
щищенной, разве угроза исчезла?Она подходит к выходу из пещеры, поднимает шкуры и вы¬
глядывает наружу. Маленькие влажные снежинки ласково
вьются вокруг ее лица.—	Долго длится зима в этих горах? — спрашивает она, воз¬
вращаясь к костру и ежась от холода.—	Обычно здесь зимы вообще не бывает. — Он подает ей
еду. — Надо набраться терпения и ждать. Хорошо, хоть крыша
над головой у нас есть.И в самом деле, им здесь лучше, чем в той первой пещере
у моря. Порой бывает муторно, тоскливо, дни такие долгие,
скучные, ночам нет конца, она уже давно надсадно кашляет,
и все-таки они чувствуют, что с души спала тяжесть, они
знают, что возвращаются на родину, что эта пещера — всего
лишь остановка в пути. Рано или поздно зима кончится, они
пойдут дальше. Теперь они не стараются обмануть друг друга,
не притворяются, что здесь их дом, — нет, это лишь временное
пристанище, они здесь просто зимуют. Прошлое и будущее
живут теперь с ними рядом, они их больше не пытаются
отвергнуть.Вскоре после ужина она укладывается под одеялом из шкур
у костра. Он подает ей отвар целебных листьев, которые на¬
брал нынче днем внизу, там, где нет снега, а сам берет нож, са¬
дится у огня и, прислушиваясь к ее хриплому кашлю, при¬
нимается вырезать из кости и кварца наконечники для стрел,
которые он потом привяжет к тонким стержням железного
дерева. Зазубренные кончики стрел он окунает в смесь из гу¬181
стого сока ядовитых кореньев и яда полузамерзшей змеи, кото¬
рую нашел на склоне. Он не просто готовится к будущему пу¬
тешествию, за этим занятием он забывает скуку и холод, оно
отвлекает его от тревожных мыслей о ее болезни. А она очень
похудела, тело у нее стало синевато-бледным, когда он обни¬
мает ее возле костра, он чувствует под нежной кожей ее ребра,
острые лопатки, бедра, и все равно она раскрывается навстречу
ему, точно рана.В предрассветной тьме они просыпаются от непривычного
шума: хлопает приоткрывшийся занавес из шкур, который за¬
крывает вход в пещеру, какая-то тень несется мимо. Элизабет
прижимается к нему и глухо вскрикивает. Повинуясь инстинк¬
ту, он закрывает ее своим телом, хватает полено и кидает на
дотлевающие угли; огонь вспыхивает, но Адам уже в полной
боевой готовности, в руках пистолет.У стены стоит замерзший, насмерть перепуганный детеныш
антилопы с огромными глазами. Наверное, за ним кто-то
гнался — леопард или рассвирепевший ветер. Ноги у детеныша
дрожат, он глядит на них в растерянности и тревоге, поры¬
ваясь бежать, но горящий впереди огонь отрезал ему путь
к выходу.Только и всего-то. Элизабет смеется, но в горле стоит ком,
ее вдруг словно отбросило в тот вечер у реки, когда она купа¬
лась и маленькая антилопа увидела ее обнаженной.—	Бедняжка просто искала у нас приюта, — говорит она. —
Давай спать.Но Адам все глядит и глядит на их гостя, потом неохотно
забирается под кароссу. Элизабет снова начинает колотить ка¬
шель, и когда она, вконец обессиленная, все-таки засыпает, за
пологом из шкур сереет рассвет. Адам просыпается первым.Угли давно потухли, но детеныш все еще здесь. Он лежит
в глубине пещеры у стены и глядит на них огромными глаза¬
ми. И стоило Адаму шевельнуться, он вскакивает на ноги.Адам бросает взгляд на Элизабет. Она спокойно спит. Он
неслышно поднимает ассагай и крадется в глубь пещеры к жи¬
вотному. Снаружи стоит тишина, снег поглотил все звуки. Ни
шороха внутри, лишь мерно дышит Элизабет. Шаг, еще шаг...
антилопа в ужасе застыла. И вдруг Адам прыгает вперед, при¬
жимает ее к земле, хватает одной рукой острые рога и, закинув
назад ее головку, одним движением перерезает горло.Жалкий, захлебнувшийся в муке крик...—	Адам! — слышит он за спиной.Он крепко держит бьющееся в агонии тело, наконец отпу¬
скает и, не глядя на Элизабет, виновато опустив голову, на¬182
чинает свежевать маленькую тушу. Потом выходит из пещеры
и моет руки в снегу.Она не произносит ни слова. Услышав, что он возвращает¬
ся, она быстро на него взглядывает и снова опускает глаза
к костру, который она пытается разжечь. Зубы ее слегка
постукивают.—	Зачем ты его убил? — спрашивает она наконец.—	Уж больше месяца, как мы не ели мяса.—	Ты его предал.—	Предал? Нам надо выжить. Идет снег. Кто знает, сколь¬
ко нам еще придется здесь просидеть?Она спокойно смотрит на него, потом, устало вздохнув,
кивает.—	Наверное, ты прав.Ее снова сотрясает кашель.—	Тебе надо поесть мяса, — говорит он. — Будешь есть
сырое?Она качает головой.—	Тогда я сейчас поджарю его прямо на огне. Пожалуйста!
Тебе вредны такие холода.—	А антилопа...—	Антилопы больше нет, есть мясо—	Да, конечно.Но когда он протягивает ей маленький кусочек мяса, ко¬
торый он вынул из пламени, она крепко зажмуривает глаза
и стискивает зубы, стараясь его проглотить.Ее покорность огорчает его больше, чем гнев, которого он
ожидал.—	А ты попробуй посмотреть на все другими глазами, — го¬
ворит он, надеясь, что она начнет возражать и поможет ему
убедить себя, но она молчит. — Представь, что ночью к нам
пришла не антилопа, а лев, ведь он наверняка бы нас
убил.—	Значит, мы всего лишь звери? — спрашивает она, не гля¬
дя на него.—	Но ведь тебе не выжить, если ты не станешь зверем.—
Она не отвечает. — Никогда не забуду один случай, — продол¬
жает он. — Как-то мы с хозяином пошли на гору, — он тогда
еще был моим хозяином. Отправились туда чуть свет, он очень
спешил, не дал мне даже позавтракать. Он взял меня с собой
расчистить участок земли на склоне, хотел разбить там фрук¬
товый сад. Я знай себе работаю лопатой, а он стоял, глядел
вокруг, да вдруг и говорит: «Эх, красота-то какая, Адам, ты
только погляди!» А я копал и думал про себя: «Хорошо тебе183
восхищаться природой, ты-то вон сыт, а у меня живот подво¬
дит от голода, мне не до красот».Она кидает на него взгляд, но тут же опускает глаза и за¬
кашливается. Он подходит к ней, обнимает ее и чувствует, как
она, содрогнувшись, сжимается.-	Ничего, - говорит он, - ничего, это скоро пройдет.
Я принесу тебе еще целебных трав.Немного погодя он закутьшается в кароссу и уходит — не¬
сколько шагов от порога пещеры, и он исчез в снежной мгле.Эрик Алексис Ларсон тоже убивал антилоп и газелей, вдруг
думает она, убивал самых красивых животных, самых кра¬
сивых зверей и птиц, которые встречались им на пути, чтобы
зарисовать их, набить чучело или снять шкуру, подробно опи¬
сать и отвезти потом в Стокгольм, где каждому экземпляру
придумают научное название. Мясо обычно отдавали готтен¬
тотам, а если слуги были сыты, то зарывали в землю, чтобы
гиены не шли по кровавому следу экспедиции.Вечером Адам возвращается и приносит целебных трав для
нее и клубней с млечным соком, чтобы лечить свои потрескав¬
шиеся ступни. Увидев его, она чуть не закричала от радости.
А ночью, у костра, сама начинает его ласкать. Приди ко мне,
возьми меня. Будем как звери в нашем логове. Зима скоро
кончится.Идут дни, недели, в горах медленно начинает теплеть; возт
вращается солнышко. Пробившись сквозь редеющие тучи, оно
согревает озябший мир, и на земле становится уютней, светлее.
Теперь Адам приносит ей то зайчишку, который рискнул вы¬
браться из норы, то ягоды, плоды, съедобные листья, коренья,
которые он вырыл из земли. Ее кашель почти прошел. Она все
еще очень худа и слаба, но чувствует, что болезнь ее кончи¬
лась. Снега уже нет, земля просыхает. И однажды утром, вый¬
дя из пещеры, он обводит взглядом горные склоны — где-то
вдали самозабвенно воркует горлица, — потом оборачивается
к ней и зовет.—	Конец зиме, — говорит он. — Теперь можно идти дальше.
Мы выжили.После зимы они почти сразу попали в лето. Переход через
горы занял несколько дней. Здесь не было уходящих в небо
скалистых вершин, просто тянулись одна за другой беско¬
нечные волнистые гряды, и все же ясно ощущалось, что эти
горы — несомненная граница, предел, лежащий между побе¬
режьем и внутренними землями. Они поднялись на острый,184
точно нож, гребень разделительного хребта и увидели, что вни¬
зу простирается совсем другая страна. Исчезли густые заросли,
зеленые склоны, ручьи и речки с пышной растительностью по
берегам. По эту сторону хребта земля была ровнее, лишь
с легкими всхолмлениями между цепями гор по сторонам.
Купы акаций, низкорослые кусты, белесая колючая трава под
ногами. Тающий в горах снег не попадал сюда. Однообразный
желто-бурый пейзаж тянулся до самого горизонта, и каждый
раз, как они поднимались на холм, он снова и снова повторял¬
ся перед ними без изменений: слева цепь гор и справа цепь
гор, она надвигалась на них издали темной неумолимой
громадой.Солнце яростно сияло.Из зимнего холода гор они вдруг, миновав весну, окунулись
в лето: здесь, в этой длинной долине между горами, не было
и следов весны, ни пышной травы, ни полевых цветов, ни осве¬
жающего ветерка. Высоко в белом небе горело белое распла¬
вленное солнце, точно немигающий птичий глаз какого-то
злобного божества. Стиснутый в долине между горами, непо¬
движно томился зной, он не спадал даже ночью, и чем дальше
они шли, тем становился беспощаднее.Иногда вдали, среди высохшего вельда, они видели зве¬
рей — то стаю страусов, то маленькое стадо газелей-антидорок
вдруг промчится вниз по склону, мелькая белыми хвостиками,
то с криком выскочит цесарка из сухой травы, пройдет лео¬
пард, почти неразличимый на песке среди кустов боярышника
в игре света и тени, а вон пасется сернобык с длинными остры¬
ми рогами, в облаке пыли проскакало мимо стадо буйволов...
даже львы им как-то раз повстречались, они пожирали антило¬
пу гну, но к счастью были далеко и с подветренной стороны.Продвигались очень медленно. Элизабет еще не окрепла по¬
сле долгой зимы, после своего изнурительного кашля, и он
боялся, что от слишком большой нагрузки она сразу же надо¬
рвется. Путь им предстоял долгий, трудный, и силы нужно бе¬
речь, они понадобятся потом, а подкрепить их уже будет не¬
чем. Ее возмущала эта черепашья скорость, она сердилась на
него, ссорилась с ним. Но он не уступал и, несмотря на все ее
протесты, устраивал частые остановки, чтобы перекусить
и отдохнуть.И ей против воли пришлось покориться. В первый же день,
как они спустились в долину, ее обожгло солнце. Он сшил себе
и ей для путешествия передники, какие носят готтентоты,
а скудный их багаж решил завернуть в кароссы и в них нести,
ему и в голову не пришло, что ее побелевшая кожа не выдер¬185
жит столь ярких лучей. К вечеру ее тело горело злым огнем,
зато на бедрах, которые закрывал передник, кожа по контрасту
казалась синеватой. Ночью она почти не спала, однако не жа¬
ловалась, ведь если он узнает, как она мучается, они пойдут
еще медленней.На второй день боль стала невыносимой. Когда они оста¬
новились на привал в тени баобаба, он увидел, что она осто¬
рожно трогает свои багровые плечи пальцами и лицо ее иска¬
жено страданием.—	Что ж ты мне ничего не сказала?! — Он ошеломленно
разглядывал ее горящую спину, волдыри на нежной груди.Она сжала зубы.—	Нам нужно скорее дойти. Какой смысл сидеть и ждать?—	Дальше будет еще хуже. — Он с ужасом прикоснулся к ее
груди, и она невольно отпрянула. — Ты же умрешь от ожогов!—	Что же мне делать?—	Можно надеть кароссу.Она развернула свой узел и хотела накинуть шкуры на пле¬
чи, но даже легкое прикосновение пронзило ее нестерпимой
болью. Она сердито вытерла слезы, которые выступили у нее
в глазах.—	Останемся здесь, пока тебе не станет лучше, — решил он.—	Ни за что! Нам еще столько идти!—	Как ты думаешь, далеко ли мы уйдем, если ты забо¬
леешь и свалишься?Нужно было срочно помочь ей, пока ей не стало совсем ху¬
до. Он взял немного меду, который они несли с собой, смешал
его с жиром антилопы и осторожно смазал все ее тело. Потом
принес ей воды попить и умыться, нарвал с чахлого кустарника
листьев и положил ей на лоб.Но несмотря на все его заботы к полудню она совсем зане¬
могла. Она не могла лежать спокойно и металась, а малейшее
движение причиняло ей нестерпимую боль, спина, живот, руки
и ноги были точно ошпарены кипятком, и в довершение всего
ее начал бить озноб.Адам накрыл ее кароссой и ушел на поиски касторовых
листьев, которые помогают от лихорадки, а когда вернулся,
снова намазал ее смесью меда с жиром антилопы и заставил
пожевать кореньев, сок которых содержал наркотик, чтобы она
немножко опьянела и не так мучилась от боли. Всю ночь она
стонала в полузабытьи, бормотала какие-то невнятные сло¬
ва, сердилась на него, плакала. Но к утру наконец заснула, и
когда несколько часов спустя проснулась, лихорадка ее
оставила.186
—	Ну вот, теперь можно идти дальше, — сказала она, все
еще едва заметно дрожа.—	Нет, мы никуда не пойдем. Сначала ты должна попра¬
виться.—	Но я уже поправилась!—	Нет.—	Адам, я больше не могу ждать, неужто ты не пони¬
маешь? — крикнула она в бессильном гневе.—	Неделя и даже месяц ничего не изменят. А если ты бу¬
дешь упрямиться и требовать, чтобы мы все-таки шли, мне за¬
втра же придется похоронить тебя в дикобразьей норе и даль¬
ше идти одному.Он снова намазал ее мазью и напоил забродившей смесью
кореньев и меда, и она снова впала в восторженное полузабы¬
тье; весь день он просидел возле нее, тихо покуривая трубку.Мало-помалу начали заживать даже самые страшные ожо¬
ги. До груди все еще было нельзя дотронуться, но краснота на
спине погасла и начала переходить в темный загар. И все рав¬
но он еще несколько дней просидел с ней на месте, пока не убе¬
дился, что она совсем оправилась, а когда они снова двинулись
в путь, то шли только часа по два-три утром и вечером.Теперь она надевала тяжелую кароссу, которая закрывала
ее с головы до пят; днем он устраивал ее в тени отдыхать,
а сам уходил на охоту, чтобы раздобыть еды. В этой открытой
местности было трудно выслеживать дичь, но на второй день
им встретился водоем, куда приходили звери, и он подстрелил
из пистолета детеныша антидорки. Свежее мясо прибавило ей
сил. К несчастью, сохранять его в такую жару было трудно.
Они сразу же поджарили антидорку, и все равно через несколь¬
ко дней мясо пришлось выкинуть.Но все-таки они шли, и это сейчас было главное. Сознание,
что они возвращаются, окрыляло их, наполняло странной, про¬
тиворечащей логике и здравому смыслу, радостью: «Смотрите,
мы страдаем, но мы не сломлены. Мы выживем, мы непремен¬
но выживем».Днем, когда они отдыхали в палящую жару, она с удивле¬
нием вспоминала о всегдашней неудовлетворенности, которая
терзала ее в Капстаде и во время путешествия с Ларсоном,о	своей тревоге и непокорности, о постоянных ссорах с ма¬
терью и робким безвольным отцом. Сейчас она стала другой.
Она знала, что никогда не смирится, что ее всегда будет сне¬
дать нетерпение, и все-таки у нее появилось неведомое раньше
ощущение покоя. Когда они жили у моря, в остановившемся
времени, она обнаружила в себе качество, о котором никогда187
и не подозревала: оказывается, она способна быть счастливой.
И это сознание помогло ей пережить самые черные дни. Те¬
перь я знаю, что могу быть счастлива, мне ведома тишина
и ясность, произошло чудо: моя душа открылась, и я соверши¬
ла путешествие в глубь себя; теперь возврата к прошлому нет.Дней через десять она даже смогла снять кароссу и теперь
шла рядом с Адамом под солнцем в одном лишь передничке,
а то и без него. Скоро она стала совсем бронзовой, даже более
темной, чем раньше.Они шли и шли по нескончаемой долине между далекими
грядами гор, и в этой их жизни было что-то изначально про¬
стое, земное, телесное: они ни на миг не переставали ощущать
себя, свое тело в движении, работу мускулов и сухожилий при
каждом шаге, каждом взмахе рук, напряжение мышц под тя¬
жестью поклажи на спине, ни на миг не могли отрешиться от
этого безмолвного неистового края, выжженных холмов, спа¬
ленных зарослей кустарника, колючей травы, корявых, истре¬
панных ветром деревьев под огромным небом. Продвигались
они очень медленно, и все-таки каждый день, каждый переход
приближал их... к чему он их приближал?По дороге Элизабет часто рассматривала что-нибудь так
пристально и внимательно, что продолжала шагать лишь по
инерции. Обломанный ствол акации, с которого солнце и ветер
сорвали кору и выжгли, высушили все лишнее, все временное,
оставили лишь сердце дерева, лишь то, что уже нельзя разру¬
шить — ясный строгий узор обнажившихся волокон... груда вы¬
ветрившихся за миллионы лет скал, без единой песчинки, без
пучка травы, только голые камни, страшные и прекрасные
в своей предельной неподвижности, в желании быть только са¬
мими собой и ничем иным... смешная черепаха, нелепо ковы¬
ляющая на коротеньких чешуйчатых ногах, вытянутая вперед
старческая шея, беззубые десны в открытом рту, не ведающие
компромисса бусинки-глаза, — жизнь, низведенная до прими¬
тивного движения, суровая в суровейшем краю. И вдруг, когда
Адам отрубил ножом маленькую древнюю головку и вскрыл
на камне панцирь, Элизабет с гадливым изумлением увидела
внутри нежно-розовое мясо и множество яиц.Когда ей в голову впервые закралась мысль, что этот край
ей знаком? Силуэт холма, очертания горных вершин, рисунок
скал, заросли кактусов, алоэ и молочая, причудливый поворот
высохшей реки, рыжие оползни размытого берега — сначала
у нее просто появилось ощущение, что все это она видела ког¬
да-то раньше, ощущение смутное, неясное, точно тянущееся из
ее прежних воплощений. А потом она незаметно сделала от¬188
крытие, что ничто здесь ее не поражает, что она постоянно ви¬
дит вокруг себя именно то, чего и ожидала, что, сама того не
сознавая, она может заранее сказать, какой вид откроется
е вершины следующего холма. Конечно, за две и тем более три
недели пути пейзаж вполне мог стать таким предсказуемы\г,
и все равно у нее с каждым днем росла уверенность, что она
знает эти места, что она была здесь раньше.Конечно, тогда этот край не был так выжжен и гол. Но ес¬
ли представить, что эти чахлые кусты под слоем красно-бурой
пыли зазеленели, что голая земля покрылась пышным ковылем
и островками цветов, то все начинало проясняться. Наверное,
она ехала здесь с Эриком Алексисом Ларсоном. Где-то они во¬
шли в эту длинную долину, где-то потом свернули в сторону,
но именно по этим местам они как раз тогда и двигались,
только в противоположном направлении.Эта догадка укрепилась, когда они встретили развалины ка¬
кого-то жилища. Всего лишь развалины, жалкую груду обва¬
лившейся глины, камней, сгнивших досок. Но она видела их,
когда они проезжали с Ларсоном в фургоне. Через несколько
дней будут еще одни развалины, очень похожие на эти. Она на¬
чала их высматривать, с трудом скрывая волнение, однако не
решилась поделиться своими мыслями с Адамом, ей хотелось
найти разрушившийся дом самой и подтвердить свою догадку.
Но прошто два дня, и надежда стала гаснуть. Никаких разва¬
лин не было. Впрочем, может быть, они тогда шли ниже или,
наоборот, выше? Разочарование оказалось очень тяжелым, хо¬
тя она и сама не могла бы объяснить, почему ей так важно
найти развалины. Она словно перенесла какую-то утрату.
А потом неожиданно, когда она уже совсем отчаялась, они
увидели развалины. И ей сразу стало ясно, почему она так
ошиблась в расчетах: ведь сейчас-то они двигались гораздо
медленней. Чтобы пройти пешком путь, который они за два-
три дня проделывали в фургоне, им нужно было неделю, а то
и больше, потому что шли они только по утренней и вечерней
прохладе.—	Зачем ты роешься в этих обломках ? — с удивлением
спросил Адам.—	Мне кажется, я была здесь раньше, — наконец призналась
она. — Я не уверена, тогда здесь все было иначе. Но, по-моему,
это то самое место.—	Вполне может быть. — Он пожал плечами. — Даже навер¬
няка. Другого пути тут в общем-то и нет.Она удивлялась сама себе и не могла понять, почему так
стремится удостовериться. И все-таки день за днем продолжа¬189
ла неотступно разглядывать окрестности — так пристально, что
без конца спотыкалась то о камень, то о сук. Она все время
оборачивалась и глядела назад: ведь если она видела эти места
раньше, то видела их с другой стороны. Приглядеться бы ей
тогда ко всему повнимательней, а она почти все время дремала
в фургоне или угрюмо сидела в углу, сжавшись в комочек,
и едва замечала пейзаж, который проплывал мимо. Зато сейчас
она идет по этой дороге пешком, и взгляд ее вбирает каждый
камень, каждый сук, каждую черепаху, которая попадается им
на пути, каждую ящерку, каждого жаворонка, кружащегося
ранним утром в небе.Порой она подолгу шла, опустив голову, и внимательно
рассматривала землю под ногами: не сохранились ли на жест¬
кой глине колеи колес, раздавленные ветки, выброшенная
вещь — хоть что-нибудь, какая-нибудь примета или намек, что
она действительно проезжала здесь раньше.Но ничего не было. Земля не подавала никакого знака, не
подтверждала, что знает Элизабет, помнит. Она стерла все,
что было, как море смыло их следы на песке в тот день, когда
они встретили у водоема змею. Все исчезло, не осталось даже
памяти....И все-таки я знаю: я здесь была, была. Пусть эта земля
жестока, пусть не желает говорить со мной, я все равно знаю.
Не может быть, чтобы память меня обманывала. Но что меня
ведет, как я опознаю свое прошлое, где храню свидетельства
всех прожитых мгновений? Здесь, в этой бренной телесной обо¬
лочке, которая передвигается в пространстве? И это все, боль¬
ше у меня ничего нет? Больше мне не на что полагаться? Не¬
ужто все и в самом деле зиждется лишь на вере?По ночам ей снились сны, днем она шла, думала, вспомина¬
ла. Праздничный вечер, музыка, шум, голоса, - далеко-далеко,
за множеством стен, дверей, комнат. Сад ярко освещен, играет
оркестр, гости танцуют, смеются, столы ломятся от яств, все
пьют вино, прислужницы-рабыни ее раздевают... широкая кро¬
вать с медными спинками, она лежит обнаженная, белая выши¬
тая ночная рубашка в ногах... Я жду тебя, разве ты не чув¬
ствуешь? Хочу утром показать всем алые от крови простыни:
глядите, теперь я — женщина, совсем другое, новое существо,
я стала тем, чем мне и предназначено быть... «Я думал, ты
спишь...» — «Нет, я жду тебя...» — «Как, и это все?» — «Что
все?» — «То, что сейчас было. И только-то?» — «О чем ты?
Я ничего не понимаю».— «Я тоже...»Видишь, я помню каждое слово. Вот как все было. Именно
так, а не иначе, так оно и сохранилось в моей памяти.190
Наконец она почувствовала, что должна рассказать о себе
Ддаму, освободиться от всего, что она, сама того стыдясь, на¬
копила в своей душе, постараться увидеть прошлое беспри¬
страстно, его глазами.—	В тот день, когда на него бросился лев... мне кажется,
именно тут все и решилось. Это был конец, — сказала она.—	Но ведь вы вроде еще долго потом были вместе?—	Да. Но к тому времени... мы жили с ним в одном фурго¬
не лишь потому, что было некуда деваться. Все, что произош-
до потом, уже было предрешено.—	О чем ты?—	Ах, все было так смешно, так нелепо. Лев кинулся на не¬
го и подгреб под себя, но Боои бросился на выручку, убил льва
и сам чуть не погиб. А Ларсон так и остался лежать, прида¬
вленный трупом, потом вдруг вскочил да как припустится бе¬
гом, добежал до какого-то деревца и стал карабкаться по ство¬
лу. Деревце было тоненькое, он долезет до половины ~ оно
согнется и опустит его на землю, а он опять знай карабкает¬
ся. - Она засмеялась безрадостно.—	Почему это тебя так потрясло? — спросил он.~ Не знаю. По-моему, я сразу-то и не поняла смысл того,
что случилось, до меня только потом дошло. Великий ученый,
знаменитый путешественник, чье имя в скором будущем дол¬
жно прогреметь по всему свету, улепетьгоает, как последний
трус. А ведь он владел целыми странами и континентами, он
знал названия всех растений и животных, какие есть в мире,
и вот сейчас этот человек, венец творения, пытался влезть на
крошечное деревце, спасаясь от мертвого льва.Ей сознательно хотелось представить все именно так,
облечь прошлое в самые жестокие, грубые слова, снова ощу¬
тить то потрясение, испытать первоначальный гнев.—	Понимаешь, я вышла за него замуж не только потому,
что хотела вырваться из неволи. Я хотела поверить в него. По-
том-то я поняла, как смешны были мои надежды. Но я хотела,
хотела в него поверить. Уж коль скоро я вынуждена играть
роль, к которой меня готовили, коль скоро мне приходится
смириться с тем, что я — женщина, пусть у меня по крайней
мере будет муж, которого я смогу уважать. Он должен быть
мужчина, человек. Коль скоро мне суждено быть всего лишь
женщиной, он должен убедить меня, что быть женщиной —
счастье, что ради этого стоило родиться на свет. Я не хотела
притворства и лжи. Но постепенно начала прозревать. И все-
таки пыталась хоть как-то сохранить остатки, ведь ничего дру¬
гого у меня не было. Но в тот день... все было так нелепо, так191
смехотворно, я уже больше не могла себя обманывать. — Она
стряхнула со лба пот. — И знаешь, странно: в ту ночь он сам
ко мне пришел, лег со мной рядом и начал ласкать, я чувство¬
вала, что он хочет меня, а это случалось так редко, он никогда
не обнимал меня так страстно, он просто не владел собой. Но
на этот раз я его оттолкнула.Она уверилась окончательно, что именно здесь они ехали
раньше, когда увидела третий разрушенный дом, не потому,
что узнала развалины, а потому, что тогда этих развалин не
было. Она помнила, что даже во время их путешествия в фур¬
гонах первые два дома уже превратились в руины, осели в по¬
чву, - печальные недолговечные следы людей, которые пыта¬
лись утвердиться на этой жестокой бесплодной земле и не
сумели, бросили все и ушли дальше, точно гонимые ветром
перекати-поле. Но этот, третий дом был другим. Когда они
с Ларсоном здесь проезжали, он не был ни заброшен, ни раз¬
рушен, она в этом твердо уверена. Если это действительно тот
самый дом, в нем были люди, кипела жизнь, — и путешествен¬
ники ночевали у них во дворе. Вечером на ужин была тыква, ее
ели руками из общей миски, потом тюря из хлеба и молока,
потом хозяин отрезал им по куску вяленого мяса. Вокруг чу¬
десно зеленели возделанные поля, да и вся земля была зеленая,
загоны для коз и коров обнесены деревянным забором, но ведь
с тех пор прошло больше года.Таких приветливых хозяев они еще ни разу не встречали,—
таких приветливых и таких бедных, зато они оказались очень
гостеприимны, за ужином все болтали и смеялись, хотя Ларсон
не принимал участия в общем веселье. Он нашел, что «эти лю¬
ди» слишком грязные, а «эти люди» не проявили достаточного
интереса к его подвигам. Но с удовольствием приняли от него
немного бренди и табаку, а хозяйка пришла в восторг от бус,
которые он ей подарил.Хозяин был белый, его жена - выкупленная рабыня. По¬
мнится, отцу хозяина принадлежали огромные плантации
в окрестностях Стелленбоса, и он лелеял честолюбивые планы
для своих многочисленных сыновей. Но один из них, кажется,
третий или четвертый по счету, принес ему горькое разочаро¬
вание. К его услугам были все рабыни, сколько их имелось
в поместье, а этот сумасброд вместо того, чтобы с ними раз¬
влекаться, вдруг заявил, что любит одну из них и хочет на ней
жениться. Старик в конце концов вынужден был уступить и от¬
дал молодому человеку часть наследства, так что сын смог вы¬192
купить невесту, однако, не желая позориться в глазах соседей,
отец поставил влюбленным условие, чтобы они не жили
в усадьбе. Молодые ушли и, перебираясь с места на место,
удаляясь все дальше от Капстада, в конце концов добрались до
этой долины и, полные радостных надежд, построили себе
дом. Здесь они и решили жить, воспитывать своих четверых
маленьких детей, возделывать поля, сад и огород, разводить
овец и коров.А сейчас их дом пришел в запустение, крыша обвалилась,
труба упала и засыпала обломками очаг. Кое-где сохранилась
ограда, окружавшая загон, еще было видно, что поля эти ког¬
да-то возделывали, но и только, больше никаких следов
прошлого.Где эти люди? Стали жертвой бушменов? Или просто ушли
дальше, продолжая свое бесконечное странствие?Она даже не могла вспомнить их лиц. Мелькали неясные
обрывочные картины: вечер, на столе горит лампа, возле очага
спят улегшиеся рядком дети... жена, улыбаясь, кормит кур во
дворе, муж гладит прижавшегося к его ногам ягненка и терпе¬
ливо учит сосать свои пальцы... И что же, и что теперь? Когда-
то все они здесь жили, если только это тот самый дом, а те¬
перь никого нет. Это огорчило ее даже больше, чем высохший,
жухлый пейзаж. Исчезли трава и цветы, исчезли люди. Наста¬
нет сезон дождей, и земля снова покроется травой и цветами.
А люди? Год назад она ехала здесь с Эриком Алексисом Лар¬
соном, теперь из всех, кто был в экспедиции, возвращается
лишь она одна, и с ней Адам. Если когда-нибудь кто-то из них
снова попадет сюда, кто это будет — она или он?—	Я часто думаю, что, наверное, я виновата в его смер¬
ти, — сказала она.Она не назвала имени Ларсона, в этом не было нужды.—	Почему ты так думаешь? - спросил Адам и нахмурился.—	Разве не я довела его до отчаяния? Ведь я же его разлю¬
била, оттолкнула от себя.—	Он просто охотился за птицей, — убежденно возразил он,
стараясь отвлечь ее от мрачных мыслей. — Ушел и заблудился.
При чем тут ты?Они сидели на крыльце разрушенного дома; они решили
остаться здесь на день-другой, передохнуть немного в тени,
а он тем временем сошьет им из шкур новые башмаки.Она поглядела в ту сторону, где раньше был загон.—	У нас был проводник, Ван Зил... — задумчиво сказала
она, точно не слыша Адама. — С ним случилось то же самое.-- Что значит — то же самое?7 Альманах «Африка», вып. 3 193
—	Разве я тебе не рассказывала?—	Я знаю только, что он отправился с вами в экспедицию.
Обманул вас, сказал, что знает эту страну, а сам не знал. Веч¬
но лез на рожон, ссорился с твоим мужем.—	Да, он был ужасно глупый. Но очень добрый. И совсем
еще мальчик. Мечтал повидать мир, потому, мне кажется,
и предложил себя в проводники, потому и соврал, что знает
страну.—	Ты с ним подружилась?—	Не то чтобы подружилась... Он был ужасно стесни¬
тельный. Но когда ты одна в пустыне и больше не с кем пере¬
молвиться словом — ведь Ларсон был вечно занят своей кар¬
той, своим дневником, коллекциями...—	Ван Зил за тобой ухаживал? — спросил Адам с вдруг
вспыхнувшим подозрением.Она пожала плечами.—	А что он делал? — настаивал он.—	Дело не в том, что он делал... — Она посмотрела на него,
и лицо ее зарделось под загаром. — Мы болтали о том о сем,
он всегда был готов услужить мне, но и только. Однако я за¬
метила, какие взгляды он на меня бросает. Беспрестанно. Сна¬
чала я сердилась и огорчалась. Мне даже хотелось прикрик¬
нуть на него, чтобы он перестал пялить на меня глаза. Но
время шло, муж все глубже погружался в свою работу, уделял
мне все меньше внимания... было утешительно думать, что
хоть кто-то проявляет ко мне интерес. Любуется мной. — Она
помолчала. — Может быть, даже... хочет меня.—	И ты...—	О нет, бог с тобой! — живо возразила она. — У меня был
муж. Я не могла ему изменить, не могла преступить свой долг.
Просто... просто такое отношение щекочет нервы. — Она с вы¬
зовом посмотрела на него. — Это была всего лишь игра, раз¬
влечение. Она меня забавляла, скрашивала жизнь. Пожалуй,
это-то и было самое скверное: ничего серьезного я не хотела,
мне и нужна была игра, игра с огнем: проверить, насколько
я могу увлечь мужчину и при этом не обжечься сама.Он придвинулся к ней ближе.—	И что же, в конце концов ты все-таки обожглась?—	Нет, не обожглась. Со мной в общем-то ничего не случи¬
лось. Игра так до конца и осталась игрой. Бывало, проходя
мимо, я как бы случайно задену Ван Зила. Мелькну обнажен¬
ной во время купанья. Но он не выдержал. Ему этого было
мало. И вдруг я поняла, что ему не до игр. В один прекрасный
день он набросился на меня и начал целовать. Я испугалась,194
стала бороться с ним, закричала. Прибежал муж. Они схвати¬
лись не на жизнь, а на смерть. Наконец Ван Зил вырвался
и убежал в заросли. И там застрелился. — Она сидела молча
и глядела в темнеющий мир, который простирался вокруг. — Я
виновата в его смерти. Разве я думала, что все так кончится,
разве хотела этого ужаса? А этот ужас случился, случился по
моей вине. После смерти Ван Зила мы с Ларсоном беспрерыв¬
но ссорились. Он стал мне противен физически. И когда он это
понял, в нем вдруг проснулось желание, какого никогда не бы¬
ло раньше. Но я не подпускала его к себе. Он стал „уходить
в лес, бродил там подолгу один. Ловил бабочек и птиц.
А потом заблудился. Здесь я тоже была виновата, как ты
думаешь?—	Думай, не думай, теперь беде не поможешь, — сказал
он.— Ты только зря себя растравляешь.—	Но я боюсь себя, не понимаю и боюсь.—	А ты и не старайся себя понять. Предоставь это мне.«Для всех других я была всего лишь женщина, забава,игрушка, — подумала она.—Ты первый, кто увидел во мне че¬
ловека. И потому я осмелилась быть с тобой женщиной. Но
есть во мне какая-то тайная сила, я не могу ее постичь
и боюсь».Пейзаж после заброшенной фермы сделался еще более без¬
отрадным. Раньше им хоть иногда встречались чахлые кустики
с пепельной листвой, которые питала вода подземных источни¬
ков, узкие пересохшие речушки, где меж камней можно было
найти небольшую лужицу. Теперь долина между двумя гряда¬
ми гор превратилась в огромное плоскогорье, и сухая земля
стала твердой, как камень. Каждый день они видели грифов,
иногда далеко, иногда совсем близко: эта страна была полна
смертью. Живность встречалась все реже, и то лишь ящерицы,
черепахи, змеи. Иногда они слышали крик дрофы или цесарки.
Газели, антилопы, зебры почти совсем исчезли. Камни и песок
были раскалены, точно уголья, земля растрескалась, их путь то
и дело перерезали овраги, похожие на зияющие раны.Они с самого начала были уверены, что скоро все вокруг
зазеленеет, покроется растительностью, что в небе соберутся
тучи, прольется дождь, и облик мира вокруг них изменится.
Ведь сейчас весна, и рано или поздно дожди начнутся, нужно
только не терять терпения и ждать.Но небо с каждым днем все больше выцветало, становилось
серым, как зола; а земля в зной так нагревалась, что жгла им7*	195
ступни даже сквозь толстые подошвы башмаков. Теперь онп
трогались в путь на рассвете и шли часа три-четыре, днем от¬
дыхали, и опять шли в сумерки. И все больше зависели в пути
от случая. Не зная, удастся ли им найти сегодня воду, они
всегда теперь несли с собой запас в бурдюке и в двух калеба¬
сах. Но воды хватало ненадолго, ее было так мало, а продви¬
гались они вперед так медленно. Его тревожило, что они уж
очень быстро устают. Теперь они даже помыслить не моглио	большом переходе без отдыха.И всегтаки им однажды пришлось предпринять такой пере¬
ход, потому что они выпили всю воду до капли и вот уже два
дня в пути не попадалось ни одного источника. Выбора не бы¬
ло: надо идти, что бы их ни ждало впереди, иначе они просто
умрут от жажды.Он разбудил ее, лишь только взошла утренняя звезда. Она
вздохнула во сне, повернулась на другой бок и прижалась
к Адаму, точно ища защиты, и только тут поняла, что надо
вставать. У них еще было немного кореньев и водоносных
клубней, которые он выкопал накануне, и они стали жевать их,
чтобы хоть немного утишить голод и жажду, но когда они взя¬
ли свои узлы и двинулись в путь, во рту у них было все так же
сухо и шершаво.—	Как ты думаешь, сегодня мы найдем воду? — спросила
она.—	Надо постараться, иначе... — Он увидел ужас в ее глазах
и ласково дотронулся до руки, успокаивая. — Ну конечно, най¬
дем, я уверен.В недолгой предрассветной прохладе они быстро прошага¬
ли довольно большое расстояние, взметая ногами густую
пыль. Но поднялось солнце, и стало жарко, горячий пот жег
спину. И все-таки они продолжали идти. Обычно они в это
время останавливались где-нибудь в тени, отдыхали, перекусы¬
вали, но сегодня решили подкрепиться на ходу тонкими ломтя¬
ми вяленого мяса, которое берегли на черный день. Однако
мясо еще больше разожгло их жажду, у них так спеклось во
рту, что они с трудом глотали эти крошечные кусочки.Еще выше поднялось солнце и стало бить им прямо в гла¬
за, черные тени влеклись за ними по белой пыли, дергаясь
и подпрыгивая. Время от времени Адам останавливался и вни¬
мательно глядел вокруг. Вдали, у подножья северной гряды,
кружили грифы — хоровод черных точек. Он старался не заме¬
чать их и искал глазами ложе реки, по которому струился бы
ручей, искал островок зелени, хоть что-то живое, но ничего не
было.196
Когда солнце встало над головой, Элизабет едва передвига¬
ла ноги. Он увидел, как она побледнела под темным загаром,
над верхней губой блестел пот, ко лбу прилипли мокрые пряди
волос.—	Хочешь отдохнуть? — спросил он.Но она покачала головой.—	Я вполне могу идти.И они продолжали шагать, медленнее, но ровным шагом.Она с ног до головы была покрыта пылью, липкое тело зу¬
дело. «Когда я ехала здесь в фургоне Ларсона, я меняла платья
не меньше двух раз в день, — думала она. — Я мылась утром,
мылась вечером, потому что не выносила грязи. А теперь
грязь засохла на мне как короста. Полно, да я ли это"^»Порой ей казалось, что она оставила свое тело и, легко
поднявшись в воздух, летит впереди, потом вдруг взмывает
высоко вверх и оттуда глядит на себя, наблюдая, как она дви¬
жется, как мерно шагают ее ноги, размахивают руки, подпры¬
гивает грудь. Воздушные потоки возносят ее все выше, она па¬
рит над вершинами гор и смотрит на крошечные точки внизу,
которые ползут и ползут по земле, будто два муравья.Солнце продолжало катиться по небу, вколачивая им
в спины раскаленные гвозди лучей. Вдруг она споткнуласьо	камень и чуть не упала. Он поймал ее за р>ку.—	Ты больше не можешь идти?—	Нет, могу, я просто...Но он видел, как трудно она дышит, стоя с ним рядом.
А когда она на миг закрыла глаза, то пошатнулась.—	Впереди есть кусты. Мы там отдохнем.—	Подожди минуту. Сейчас мне станет лучшеНо в узкой полоске тени он увидел, что она совсем обесси¬
лела, хогь и старается бодриться. Он с вымученной усмешкой
поглядел вдаль, на грифов, прикидывая, скоро ли потянутся
сюда. В пустыне для них всегда находится пожива.—	Ты жди меня здесь. Я хочу подняться на пригорок и по¬
смотреть, что с той стороны.—	Я тоже с тобой. Право же, я...—	Нет, ты оставайся здесь. Я ненадолго.И она осталась лежать в тени. Голова ее покоилась на со¬
гнутом локте, но время от времени она приподнималась и смо-
Т|)ела ему вслед. Вот он уже на самом гребне. Надо бы ей тоже
ВДти за ним. Сейчас она встанет, только отдохнет минуту. Со¬
знание начало мутиться, ее окружила зеленая листва и тень.
Перед глазами возникла огромная шелковица... Высоко на
сучьях среди зелени стоит, расставив ноги, девочка, губы у нее197
в темно-красном соке ягод, длинная юбка подобрана выше ко¬
лен, чтобы не мешала лезть на дерево. Внизу шуршат листья,
чья-то рука осторожно касается ее голой ноги. Скосив вниз
взгляд, она видит мелькнувшую коричневую руку — наверное,
это кто-нибудь из мальчишек-рабов, с которыми она вечно
играет в саду, невзирая на суровые запреты матери. Притво¬
рившись, что ничего не заметила, девочка как ни в чем не бы¬
вало продолжает молча рвать ягоды и класть их в рот. И при
этом раздвигает ноги еще шире. Рука медленно забирается вы¬
ше, выше, к нежной едва опушенной промежности... Когда она
прибежала домой, то на бедрах и между ног у нее были пур¬
пурные пятна, и она боялась — а вдруг это кровь...Она заснула. Проснувшись, увидела, что вечереет, на нее
наползла длинная тень холма. Его нигде не было, но их узлы
лежали на прежнем месте, под густым кустарником.Она сделала глотательное движение. Пересохшее горло го¬
рело, язык распух. Она села, но снова накатила слабость, и она
уронила голову в колени.Когда она наконец, шатаясь, поднялась на ноги, то увидела
вдали его. Он бежал к ней. Да где же он взял силы бежать?Он что-то кричал и махал ей рукой. К ее горлу подкатил
комок. Вода! Неужто он нашел воду?Нет, он нашел не воду, а два гигантских страусиных яйца.
Как ему удалось ограбить гнездо и при этом остаться в живых,
почему самец-страус его не убил? Как он вообще сумел найти
гнездо? Невероятно, но вот он вернулся и принес яйца!На плоский валун, который точно горел белым пламенем,
источая накопленный за день жар, он положил ветки и сухие
листья и зажег их искрой от своей трутницы. Она наблюдала,
присев на корточки. Валун такой горячий, что костер вряд ли
был и нужен. Адам осторожно поставил яйцо на валун, подпер
его мелкими камнями, проделал наверху крошечное отверстие
и положил внутрь кусочек сала; потом просунул туда раз¬
двоенный сучок, сжав развилку пальцами, и принялся вертеть
его конец ладонями. Она зачарованно наблюдала за ним, по¬
луоткрыв потрескавшиеся, в запекшейся крови губы.Ей казалось, что прошло очень много времени, пока он на¬
конец объявил:—	Ну вот, готово.Он снял яйцо с огня куском меха, и все равно есть его сразу
было нельзя, пришлось ждать, пока оно остынет. Он обломал
скорлупу по краям отверстия и, расширив его, стал дуть на
творожистую массу внутри. Яйцо никак не остывало, но она
больше не могла терпеть, она взяла яйцо в руки и, обжигаясь,198
стала схлебывать полужидкое желеобразное содержимое
и жадно, с наслаждением глотать. Потом передала яйцо
Адаму.Солнце садилось. Повеяло прохладой, свежестью, пот на
спине и на плечах у них высох.И вдруг она рассмеялась — радостно, даже беззаботно: вот
они и утолили голод и жажду, и у них еще осталось на завтра,
а прохлада так чудесно освежила их тело. Тяжелый был день,
но он кончился. Они и его пережили. Жизнь милосердна и ще¬
дра, а им нужно так мало.Ей вспомнились нескончаемые жалобы матери там, в Кап-
стаде, что она похоронила двоих сыновей, что она не может
жить в разлуке с родными, вдали от Амстердама, без его му¬
зыки, картин и колокольного перезвона, без его каналов
и шпилей, без мощеных улиц и карет, что она ненавидит эту
варварскую страну на краю света, эту пустыню, она обречена
здесь на жалкое прозябание, на медленную смерть. «Ты дол¬
жна вырваться отсюда, мое дитя, цивилизованным людям
здесь не место. В твоих жилах течет благородная европейская
кровь, судьба не допустит, чтобы ты зачахла в колонии. Эта
страна всех губит».Нет, мама, ты не права, смотри — мы нашли яйцо, страна
добра к нам, здесь можно жить.—	А завтра? — спрашивает он.—	Завтра мы пойдем дальше.Сидя рядом, они смотрели на всхолмленный простор рав¬
нины в лунном светег Где-то далеко играли шакалы, раздался
леденящий душу вой гиены. Какой бы путь ни лежал у них за
спиной, этот путь — прошлое, и нечего на него оглядываться.
А эту страну, что раскинулась впереди, им предстоит одолеть,
она — их будущее, в нем столько счастья, что захватывает дух,
и оно совсем близко, рядом. Им нужно лишь сказать: «Все
в моей воле», потому что только воля приведет их к будущему,
только воля откроет двери в страну счастья.—	Теперь будет легче, — говорит она, приникая к нему.—	Кто знает, что нас ждет впереди.—'-Нет, самое трудное мы пережили.Но дальше оказалось еще труднее. Даже Элизабет выну¬
ждена это признать. Тот день был лишь началом, лишь посвя¬
щением, лишь испытанием. Небо по-прежнему без облачка, бе¬
лое, раскаленное; земля спеклась, а там, где раньше бежали
ручьи, глина растрескалась замысловатыми узорами. И все-та¬
ки эта страна все время поражает их суровым тайным состра¬199
данием. Однажды, когда они уже совсем отчаялись, она по¬
дарила им довольно большой водоем в широком русле
пересохшей реки среди выжженных холмов, напоминающих ко¬
стяшки гигантского кулака. Вокруг водоема — заросли мимо¬
зы, над желтыми пушистыми кистями жужжат пчелы. Не оста¬
навливались ли они с Ларсоном и здесь? Да, да, это то самое
место, она почти уверена... как странно, возвращаясь вспять,
к началу, убеждаться^ что сейчас она идет наперекор ему,
наперекор той женщине, какой она была когда-то.Здесь, под деревьями у воды, они проводят целую неделю,
и Элизабет ни единого раза не сетует на задержку. Наоборот,
она не сразу соглашается, когда однажды вечером Адам гово¬
рит ей:—	Ну что ж, завтра в путь.Они со свежими силами идут дальше, уверенные, что не
пропадут даже в пустыне. И потом, они несут с собой доволь¬
но воды — два бурдюка, калебасы, страусиные яйца. Они в по¬
следний раз искупались перед дорогой и чувствуют себя креп¬
кими, бодрыми.Но к концу первого же дня они снова покрылись потом
и пылью, а воды нигде нет и в помине, хотя они идут по руслу
высохшей реки. Они считают каждый глоток, и все же их за¬
пасы убывают катастрофически быстро. Миновала неделя, но
ни одного водоема им так больше и не встретилось. Раньше
они всегда находили воду на второй-третий день.Очень скоро после того, как они выпили последнюю каплю,
они поняли, что жизнь их снова висит на волоске, хотя ни он,
ни она не произнесли это вслух. У них есть немного съедобных
корней и водоносных клубней, которые он выкопал, есть горь¬
кие мясистые листья на случай, если жажда станет нестерпи¬
мой. Но ведь этого так мало, листья и коренья лишь отсрочат
неизбежное.День клонится к вечеру, она крепко спит в песчаной впади¬
не, где они решили отдыхать до темноты, и вдруг он замечает
маленькую серо-коричневую птичку-медоуказчика, которая ще¬
бечет и порхает в сухих ветвях над головой. Надо разбудить
Элизабет. Нет, жалко тревожить, уж очень сладко она спит.
И потом, думает он, может быть, он успеет вернуться еще до
того, как она проснется. Может быть. Он надеется, ему только
и осталось надеяться.Птичка все еще чирикает в ветвях над головой. Он встает,
смотрит минуту-две на Элизабет, спящую на песке, и отпра¬
вляется за птицей, которая взволнованно перелетает с дерева
на дерево. Он взят с собой копье и нож и, конечно же, пустые200
бурдюки. Медоуказчик уводит его все дальше и дальше от вы¬
сохшей реки.Один раз АдахМ останавливается и глядит назад. Но птица
страшно всполошилась, она мечется в тревоге, бьет крылышка¬
ми, кричит. Никаких признаков улья он не видит, однако взды¬
хает и идет дальше.Элизабет осталась далеко. Он по опыту знает, что никогда
нельзя сказать заранее, сколько продлится такое путеше-
стше — полчаса или полдня. Но нельзя упустить счастливый
случай. Где-то среди этих равнин есть улей, и он должен до-
етать из йего мед. Прежде всего для нее.Спускаются сумерки. Он смотрит в ту сторону, откуда при¬
шел. До нее мили четыре-пять. Интересно, она уже просну¬
лась? Наверное, испугалась, ищет его. А может быть, сказала
себе, что он скоро вернется, и терпеливо ждет. Ему не найти
улей до темноты, это уже ясно. Где-то неподалеку придется за¬
ночевать. Может быть, птица-медоуказчик останется с ним,
может быть, улетит, но тут уж ничего не поделаешь, придется
рисковать. Если он пойдет сейчас обратно, он успеет вернуться
к Элизабет до полной темноты, но птица вряд ли полетит за
ним, и тогда, значит, все было напрасно. А завтра у них обяза¬
тельно должна быть еда, иначе она им вообще не понадобится.Один, под первыми звездами, устраивает он себе ночлег
в овражке, который выдул ветер, и полуложится, прислонясь
к его стенке. Где-то над головой, в ветвях терновника, спит
птица. Наверное, спит. Он не видит ее, потому что слишком
темно. Он просто верит.Сейчас в этом полном, совершенном одиночестве, с особой
остротой ощущая, что она здесь, среди тех же долин, что и он,
под тем же темным небом, одна перед огромным миром, он
видит, какое страдание и боль его любовь. Он не хотел ее, не
звал. Но она пришла, и теперь никуда ему не вырваться.Давно, в юности, он осмелился полюбить женщину, она бы¬
ла еще моложе, чем он, — девочка, растерявшаяся на чужбине,
с видениями Явы в своих глазах изгнанницы, видениями, ко¬
торые впервые возникли перед ним, когда он слушал рассказы
бабушки Сели, потому-то, наверное, эти картины так и вреза¬
лись ему в душу. Мужчины постарше начали на нее зариться,
но он их отгонял. Сначала он только защищал ее и ничего
больше не желал, может быть, заранее зная, что все обречено.
Повалить женщину в темноте — еще куда ни шло, утишить го¬
речь неутоленной жизни, выместить на чьем-то теле свою
<^асть, свою ярость. Но любовь? Нет, это слишком страшно.
Он долго противился ей, боролся и все-таки в конце концов201
был вынужден сдаться. Гладкая нежная кожа, округлые плечи,
застенчивая, едва расцветшая грудь, острые бедра совсем юной
девушки, узкие кисти... Я люблю тебя, я не смею любить
и все-таки люблю. Я растворяюсь в тебе, в звуках твоего голо¬
са, я знаю, что надежды, будущего нет. А потом она вдруг ис¬
чезла. Они условились встретиться у калитки сада, когда она
понесет из коровника ведра с молоком, но он прождал ее на¬
прасно. И лишь долгое время спустя случайно услышал: «Да
ведь ее продали, ты что же, не знаешь?»Она... Даже здесь, в темноте, один, я не смею хотя бы
в мыслях произнести ее имя, оно слишком сокровенно. Она во
веки веков пребудет для меня без имени — просто «она».А ведь есть странное, суровое обаяние в таком вот неожи¬
данном одиночестве. Можно собраться с мыслями, обдумать.
Обдумать еще более тщательно, чем в тот день, когда он оста¬
вил ее в пещере и пошел по следу охотников. Сначала она, те¬
перь ты. Вы обе равно хрупки и беззащитны, равно неприми¬
римы. Но ее продали. Вот почему во мне живет такой страх за
тебя. Что станется с тобой? Будем ли мы вместе, осмелимся
ли? Возможно ли для нас такое будущее? Ведь всех в конце
концов предают.Конечно, была еще одна женщина, там все было иначе. По¬
сле того, как Адама укусила змея и ему спасла жизнь старуха-
готтентотка, которую соплеменники прогнали умирать, он ра¬
зыскал ее племя и прожил целый год, кочуя вместе с ними по
пустыне. Он взял себе жену, построил хижину и поселился
с нею там, точно и он был того же племени. Жена заботиласьо	нем, он охотился и приносил ей все, в чем она нуждалась, но
и только. Через год он почувствовал, что не может больше
жи1ь с готтентотами и должен снова уйти. Она проклинала
его, плевала ему в лицо, царапала ногтями. Народ смеялся, по¬
жимал плечами — ох, уж эти женщины, ч}/ть что, сразу кричать
и плакать, — но его собственное сердце готово было разорвать¬
ся. Она бесплодна, потому он и >ходит от нее, объяснил он
людям. Но разве в ее бесплодии было дело! Он просто знал,
чго должен снова остаться один, вооруженный всем, чему его
научили готтентоты, он был готов теперь остаться с этой стра¬
ной один на один. Но сердце его ни на минуту не переставало
тосковать о Капстаде,И вот теперь эта другая женщина, Элизабет, ведет его, от¬
крывает ему дорогу обратно в Капстад. Но эта страна жесто¬
ка, и мед она дарит не часто.На рассвете Адам видит, что птида-медоуказчик все еще
с ним. Он улыбается. Ну что ж, значит, идем дальше — пре¬202
красно! Через час они подходят к пустому термитнику, где
пчелы устроили улей. Потерев друг о друга две палочки, Адам
зажигает огонь и начинает выкуривать пчел, потом открывает
улей острием ассагая и наполняет медом бурдюки.На камне неподалеку он кладет несколько сот для птицы!
и под жгучими лучами утреннего солнца бегом пускается
обратно.Вернувшись к руслу высохшей реки, он видит, что она раз¬
ложила на валуне остатки еды. Она улыбается при виде его
и бежит навстречу.—	Я так о тебе тревожился, — взволнованно говорит он. —
С тобой ничего не случилось?—	Ну конечно, нет. — В ее глазах — безмятежность. — Я ни¬
чуть не боялась, я знала, что ты вернешься.—	Надо мне было разбудить тебя, когда я уходил. — Он
крепко прижимает ее к себе. — Но очень уж сладко ты спала,
тебе надо было отдохнуть. Я-то думал, что вернусь совсем
скоро.—	Вот ты и вернулся, — спокойно говорит она.—	Я принес нам меду.—	Значит, мы не >мрем? — Ее глаза вдруг наполняются
слезами.—	Нет, мы будем жить.Он садится на землю, открывает бурдюк и достает ей кусок
сотового меда. Она присаживается рядом с ним и ест мед пря¬
мо из его руки, облизывая пальцы.—	Что ты делала все это время? — спрашивает он.—	Ничего. Ждала тебя. Потом спала. Проснулась и опять
ждала.—	И ты правда не боялась?—	Конечно, нет. Я решила: если с тобой что-то случилось,
я просто останусь здесь и буду спокойно ждать смерти. Не бу¬
ду больше ни о чем тревожиться. Какой смысл, верно? Стояла
такая тишина. Ночь была удивительно красива, ты заметил?
Днем не всегда сознаешь, как прекрасен мир.Они едят мед и молчат. Мед приторно сладкий, много его
не съешь, и все равно они чувствуют прилив сил.Ну что, снова в путь? — спрашивает он ее немного
погодя.—	Не знаю. — Она облизывает пальцы. Потом вдруг
вскидывает голову и глядит ему в глаза. — А знаешь, даже хо¬
рошо, что я побыла одна, без тебя. Мы слишком привыкли1 Медоуказчики едят не мед, а воск.203
друг к другу, и я перестала думать. А теперь я побыла одна,
и снова мысли у меня прояснились.—	О чем же ты думала?—	О том, что я тебя люблю.—	И все? — шутливо спрашивает он.—	Нет, — говорит она, все так же серьезно глядя на него.—
Но это главное. Я тебя люблю и потому не хочу, чтобы мы
погибли. Мы должны выбраться из этой долины живыми
и вернуться в Капстад.—	Мы и стараемся.—	Понимаешь, нельзя больше идти наудачу, как мы шли
до сих пор. Мы все надеялись, что впереди будет лучше. Я так
просто была в эгом уверена. Но видишь — реки пересохли.
А если дaJ^ьшe ничего не будет, вообще ничего: ни меда, ни во¬
ды, ни кореньев?—	Что-нибудь да найдем.—	Можем и не наЙ1и.—	Возможно. — Он смотрит на нее пытливо. — А что еще
нам делать?—	Что лежит за этими горами?—	С этой стороны - леса. - Он указывает рукой на юг.—	Как те, что были возле моря?—	Да, только еще гуще. Они почти непроходимые. И тянут¬
ся до самой бухты Мосселбай. От бухты, конечно, идти будет
легко.—	Да, именно так мы тогда и двигались. — Она задумалась
на минуту.—А там, на севере?—	Там карру—	Что такое карру?—	Я толком не знаю, никогда там не был. Но слышал, что
очень сухо, почти как в пустыне.—	Не суше же, чем здесь. Может быть, там выпали
дожди. Когда мы ехали в сторону Камдебу, нас тоже все
пугали, что там пустыня. А там выпали дожди перед тем, как
нам прийти, и было изумительно красиво.—	Но у нас нет уверенности, что в карру были дожди.—	И нет уверенности, что их не было, — настаивает она.Он качает головой.—	Не может быть, чтобы там было хуже, чем здесь, — убе¬
жденно повторяет Элизабет.—	Еще как может.1	«Карру» на языке готтентотов означает «безводный».204
—	Если это плоскогорье, мы будем двигаться быстрее
и придем в Капстад намного раньше.—	Или умрем по дороге.—	Здесь мы тоже можем умереть. А в лесах заблудиться.—	Так что же ты хочешь? — спрашивает он в упор.—	Хочу вернуться в Капстад.—	Эту долину я хоть плохо, но знаю, — говорит он. — Путь
здесь не легкий, но я хоть знаю, чего ожидать. А мир за теми
черными горами мне совершенно не знаком.—	Разве у тебя совсем нет веры?—	Элизабет, ведь речь идет о нашей жизни!—	Вот потому-то я об этом и заговорила, — отвечает она. —
Мы ползем, как две слепые черепахи, хватит, больше так нель¬
зя. Нужно решаться.—	И ты решаешься идти через горы?—	Да,—говорит она и думает: «Как странно: Ларсон
столько всего убил в моей душе, столько искалечил, а вот эту
страсть зажег и выпестовал — желание во что бы то ни стало
узнать, а что за страна лежит там, за горами».Покидая долину, она помимо всего прочего наконец-то рас¬
стается с Ларсоном. Здесь она шла, бунтуя против его памя¬
ти,— теперь начинается совсем новое путешествие, и Ларсон не
будет в нем участвовать. С замиранием сердца, с волнением
следовала она полузабытой дорогой, измеряя пройденный путь
своими тайными вехами, но вот путь этот кончился. Эти горы —
граница, рубеж, мост между воспоминаниями и неведением,
между полузнакомым и совершенно чужим, мир, существую¬
щий сам по себе.Оставив русло высохшей реки, они сворачивают в сторону
северной гряды и, подойдя к ней, движутся потом вдоль отро¬
гов, ища удобного ущелья между горами. Вблизи горы кажут¬
ся еще более величественными и грозными, причудливо гро¬
моздятся под самые небеса их красные скалы, жестоко
иссеченные дождями и ветром, выжженные солнцем, изру¬
бленные обвалами. И все-таки на пятый день они находят то,
чего искали: глубокую и узкую долину, которую прорыла
в земле и скалах горная река, сейчас намертво пере¬
сохшая.Они идут со странным ощущением, что движутся не по по¬
верхности земли, а проникают в самую глубь гор. Все круче
поднимаются склоны по сторонам долины и наконец встают
отвесно, это уже не долина, а узкое, точно колодец, ущелье,205
пробитое в доисторические времена мощным потоком; по сте¬
нам ущелья груды скал карабкаются вверх, цепляясь друг за
друга; застывают в беспорядочном нагромождении, сорвав¬
шись ; нависают над головой, почти касаясь друг друга и обра¬
зуя внизу тоннель. Здесь прохладнее, и чувствуется влажность;
ржаво-желтые лишайники на камнях сменяются зелеными, по¬
том лишайники исчезают и появляется изумрудный мох. В рус¬
ле реки то и дело блестят озерца холодной, кристально чистой
воды.Сначала они безоглядно радуются воде и блаженной про¬
хладе. Но скоро начинают ощущать невнятную угрозу, — это
извивающееся среди гор ущелье излучает холод, оно сурово
и враждебно, ему неведома пощада. Горы, где они зимовали,
были для них мирным приютом, надежным убежищем, этот же
исполинский хребет — неумолимый враг. В синей щели неба
над головой они иногда видят крошечных, не больше точки,
орлов и грифов: людям в этом краю нет места.И все-таки она несокрушимо верит:—	Вот одолеем горы, и станет легче. Там будет совсем хо¬
рошо, поэтому мы сейчас и должны страдать.—	Ты все время думаешь, что худшее позади, — напоминает
он ей. — И каждый раз, как мы порадуемся, становится еще
хуже.—	Ну нет, сейчас я твердо уверена. — Она больно ссадила
руку о выступ скалы и стала высасывать кровь из ранки.—
Когда-нибудь мы приведем сюда наших детей и покажем им
это ущелье.—	Тсгда нам надо постараться родить обезьян,—смеетсяон.—	Ничего, мы проложим и замостим широкую дорогу
и приедем сюда в фургоне.~ Может, стоит крылья отрастить? На крыльях мы бы го¬
раздо быстрее прилетели.—	Ты забыл, что сказано в Библии? Если будете иметь веру
и не усомнитесь и скажете горе сей «Поднимись и ввергнись
в море^> — будет.—	Может, сейчас попробуем? Пусть все, сколько их есть,
ввергаются в море и заодно нас довезут до Капстада.Она смеется, потом вздыхает.—	Насколько было бы легче жить, если бы мы действитель¬
но верили, правда? В бога или в дьявола — какая разница.
Тогда можно было бы сказать: «Эту гору поставил у нас на
пути дьявол». Или: «Это господь решил нас покарать и послал
в наказание гору». Как ты думаешь, — спрашивает она с неожи¬206
данной страстностью, — нас в самом деле за что-то наказы¬
вают?—	Может быть, за то, что мы бежали из Капстада?—	Но ведь мы возвращаемся. И возвращение искупает ви¬
ну, правда?—	Что-то не похоже, чтобы нас простили.—	Нет, с верой человеку легче, — вздыхает она. — Смириться
бы со своей судьбой, сказать: «Так было господу угодно», или
«Так определил нам дьявол» — и все... Да свершится воля
твоя. —Она качает головой и умолкает на минуту, потом снова
глядит на него. — Но мы должны нести свой крест сами, нам не
от кого ждать помощи.Их странная уединенность среди гор точно вынуждает их
говорить о том, от чего на равнине можно было спрятаться.—	Почему же ты все-таки хочешь вернуться? — спраши¬
вает он.—	Ты знаешь не хуже меня. Потому что там лучше, чем
здесь.—	Ты никак не хочешь смириться с мыслью, что рая не
существует.—	Зачем мне рай, я просто хочу туда, где нам будет лучше.
Иначе я бы ни за что...—	Ну вот, видишь! — Он коротко смеется. — Ты все еще изо
всех сил стараешься изменить мир, тебе кажется, что где-то
может быть лучше.—	Конечно. Потому что я — человек.—	А может, потому что ты — белая?—	Как тебе не стьщно, Адам, это несправедливо! — Она по¬
рывисто протягивает руку к его руке. — Смотри, разве я светлее
тебя?—	По-твоему, все сводится к цвету кожи?Она медленно встает.~ Ты... ты начал сомневаться? Ты думаешь, мы зря
возвращаемся?—	А у тебя разве не бывает сомнений?~ Но мы же решили...—	Конечно. — Он кладет руки ей на плечи и легонько сжи¬
мает. — Знаешь, я часто просыпаюсь по ночам и начинаю ду¬
мать о Капстаде и больше уже не могу заснуть.—	Потому что боишься?-- Потому что не знаю, что нас ждет.—	Ты оставишь меня? — спрашивает она спокойно.—	Да разве я могу тебя оставить? Разве может человек
оставить самого себя? Нет уж, мы вместе добьемся избавле¬207
ния. Или вместе отправимся в ад. Но все свершится само со¬
бой: теперь мы в своей судьбе не властны.—	Я хочу всегда быть с тобой, — говорит она.—	Правда?Она стискивает ему руки, трясет его, стараясь убедить
насильно.—	Почему ты мне не веришь?—	Я тебе верю. Но мы еще не в Капстаде. Мы здесь,
в горах.Она смотрит вверх, на скалы. Над головой кружит орет
Потом исчезает, не оставив на небе следа, точно его никогда
там не было. Она приникает к Адаму в слепом, исступленном
порыве и прижимается своей маленькой грудью к его грудн,
его ладони нежно скользят по ее бедрам к спине, туда, где на¬
чинаются выпуклости ягодиц. Ее губы приоткрываются, она
издает слабый стон.—	Адам...—шепчет она.—	Зачем ты называешь меня Адамом?—	Это твое имя.—	Мое имя — Аоб.—	Для меня ты Адам. Под этим именем я тебя узнала. Ес¬
ли я стану называть тебя Аоб, это будешь уже не ты, а кто-то
другой — чужой, незнакомый.—	Но ведь это мое настоящее имя.—	Когда ты со мной, во мне, в какой-то миг я вдруг могу
сказать тебе «Аоб». Но обычно ты для меня Адам.—	Адамом меня нарек Капстад.Лицо ее вспыхивает, глаза ярко загораются, и, улыбаясь
робкой улыбкой, она подносит влажный палец к его лбу, чуть
выше переносицы.—	Ныне я крещу тебя во второй раз, — говорит она, — и
даю тебе имя Адам. Теперь этим именем нарекла тебя я.Ущелье все глубже вгрызается в черную гору, обнажая ее
недра в рельефных узорах папоротников и скал, и наконец упи¬
рается в стену, с которой низвергается водопад — прозрачная,
как кисея, белая струя летит вниз, разбиваясь по пути о скалы
и взметая в воздух тончайшую водяную пыль.Выбраться из этого тупика можно, лишь поднявшись вверх
по скользким скалам, которые смыкаются за водопадом....Чего я хочу? Хочу чего-то прочного в этом неверном ми¬
ре, незыблемого в зыбком мире перемен, разве это так много?
Я свято верю твоей лжи. Мы наги, смерть подстерегает нас на
каждом шагу, с любого камня мы можем соскользнуть и раз¬
биться. Ложь легка и безопасна: притвориться, что любишь,208
утешить ненадолго и жить себе дальше без горя и страданий.
Заключить сделку: я обязуюсь сделать для тебя то-то, ты для
меня — то-то... Капстад в обмен на свободу... однако при
этом... и вот Адам Мантоор, столяр-краснодеревец, освобо¬
жденный раб, предлагает в Капстаде свои услуги, качество га¬
рантируется... правители — временщики судьбы, они приходят
и уходят, но я пребуду — я, ремесленник из Капстада, сво¬
бодный, всеми уважаемый гражданин колонии, вот моя воль¬
ная с печатью губернатора: «Я, Гендрик Свелленгребель, объя¬
вляю... в год... от рождества Христова ..» И этой иллюзии
довольно, чтобы ты вернулся в Капстад? Полно, да можно ли
обманываться такой ложью! Я люблю тебя, возьми мою
жизнь, я как святыню оберегаю твою... вот моя рука, возьми
ее и прыгнем в бездну — будь что будет... Мы разобьемся, но
погибнем вместе.Дюйм за дюймом вверх по гладкой мокрой стене. Спешить
нельзя. Лицом к лицу со скалой они замечают в ней трещины,
выступы и углубления, которых не разглядишь издали. Вот
щель, куда можно просунуть пальцы... крошечный бугорок, на
нем можно утвердить ногу. А теперь подтянем ремнями узлы
Только держись как можно крепче... Водопад обдает их брыз¬
гами, они вздрагивают от неожиданного холода. Там, наверху,
кружит орел — увидел нас и хочет кинуться? Обычно люди
представляют смерть чем-то далеким, отвлеченным. А здесь
она рядом, простая и неопровержимо реальная: вот этот
скользкий камень, корень, ломающийся в руке, орел, который
ждет наверху, водяная пыль в глаза — все это смерть. Ее
близость даже вселяет спокойствие: она так несомненна и
безусловна, так надежна, так непоколебимо верна.Они ползут наискосок по гладкой поверхности скалы, про¬
бираясь от трещины к трещине, от уступа к уступу. Крепче
держись. Если ты сорвешься, я упаду вместе с тобой. Даже
здесь, на высоте, есть жизнь: мелькают крошечные ящерки,
птица высиживает в гнезде крапчатые яйца, она не обращает
на нас никакого внимания...—	Сумеешь сюда встать?—	Да. Только дай мне руку.-- Держись. Опля!—	Спасибо.Слова сыплются в пропасть, точно камешки.Она долго лежит на гребне скалы, вся дрожа и ликуя. По¬
том лезет за ним дальше по узкой и чуть более пологой стене
расщелины к вершине. Вот уже осталось совсем немного,
и вдруг за скалами раздается шум. И они в ужасе застывают.209
Лишь когда наверху послышалось тявканье и понеслось по
ущелью, эхом отскакивая от скал, Адам вздыхает с облегче¬
нием:—	Обезьяны.На тревожный клич вожака животные сбегаются со всех
сторон, садятся на гребень скалы и наблюдают за поднимаю¬
щимися путниками. Но вот они наконец успокоились и снова
разбредаются в поисках пищи, выворачивают из земли неболь¬
шие камни, под которыми лежат личинки и прячутся скорпи¬
оны, рвут с кустов стручки семян и ягоды, собирают гусениц,
вылавливают у своих детенышей и друг у друга вшей и блох.В первый раз за все время, что они идут через горы, у них
становится легко на душе, тяжести и угнетенности как не быва¬
ло, они чуть ли не радуются обществу обезьян.—	Главное — подняться наверх, ведь спускаться не в пример
легче, — говорит Элизабет.Но они не успевают добраться до вершины, ночь застигает
их в пути, приходится искать приюта среди нависших скал, под
примостившимися наверху обезьянами.Едва они принялись за свой ужин — остатки меда, заяц, ко¬
торого он подстрелил из лука, две маленькие рыбки из реки,
что течет внизу, — как над ними разражается адский концерт:
душераздирающий крик, вопли ужаса, отчаянное тявканье, ле¬
тят камни, ударяясь о скалы, брызжут искры, грохочет эхо уда¬
ров. Они в страхе вскакивают. Мимо них, не разбирая дороги,
несутся врассыпную обезьяны, матери изо всех сил прижимают
к себе замаранных детенышей.Они не сразу соображают, что же произошло. Один из мо¬
лодых самцов бежит прямо на них и, чуть не налетев, остана¬
вливается, рычит, оскалив свои огромные клыки, потом пово¬
рачивается, чтобы бежать прочь, и в этот самый миг из-за
выступа мелькает пятнистая тень и кидается на обезьяну. Они
так близко, что видят смертный страх в глазах самца, когда он
издает бессильный жалкий крик, но леопард уже подмял его
и покатился по земле в облаке пыли. Громко хрустнули кости,
будто кто-то сломал сук. Рот самца раскрыт, из перекушенной
вены на шее хлещет кровь. Миг — и леопард снова скачет вверх
по склону, волоча за собой труп, а обезьяны с воплями и вере¬
щаньем швыряют в убийцу град камней.Адам заметил камни вовремя. Он толкает Элизабет за вы¬
ступ, где они устроились на ночлег, и не позволяет ей оттуда
выглядывать, пока не стихает шум. С грохотом летят послед¬
ние камни, и наконец настает тишина - точно и не раздавалось
в горах ни единого звука со дня тотворения мира.210
Они выходят из своего убежища, но уже стемнело и почти
ничего не видно. Леопард, наверное, перемахнул через ближай¬
шие зубцы скал или залег в кустарнике. Обезьяньей стаи нет
и следа, на земле остался лишь желтый кал да лужа крови в
том месте, где леопард загрыз самца.—	Он был так близко,—потрясенно шепчет она, глядя на
кровь. — Поднимись мы чуть выше, и он убил бы кого-нибудь
из нас.—	Он давно убежал, — успокаивает ее Адам, но она догады¬
вается по его голосу, что и он испуган.—	Как страшно он кричал! Совсем как человек.—	Смерть была очень быстрая, — говорит он коротко и бе¬
рет ее за руку. — Идем, уже совсем темно.—	Как ты думаешь, леопард вернется?—	Нет. Но все равно нам лучше укрыться.Он ведет ее в их убежище.—	Ты так и не поела, — говорит он.Она качает головой.—	Нет, нет, я не могу есть. Потом.—	Пожалуйста, — уговаривает он. — Ты должна подкрепить¬
ся. День у нас завтра трудный.—	Завтра обезьяны опять придут на склон кормиться, — го¬
ворит она, глядя в сгущающуюся темноту. — Как ты думаешь,
они еще будут помнить тот ужас, что сейчас разыгрался? Или
они все сразу забывают?Он пожимает плечами.Немного погодя она говорит, слегка успокоившись.—	Знаешь, может быть, так даже лучше — сразу. Миг ужаса
и боли, и все, конец. Гораздо лучше, чем состариться, как та
старуха готтентотка, и умирать медленной смертью в дико-
бразьей норе.—	Старуху, которая спасла меня после укуса змеи, — гово¬
рит он задумчиво, — соплеменники тоже бросили умирать. Но
я ее спас. Я прожил возле нее несколько месяцев, мы двигались
очень медленно, чтобы она не уставала, И все-таки она умерла,
умерла в двух днях пути от новой стоянки ее племени. — Он
умолкает надолго, потом говорит все так же отрешенно: — Я
заботился о ней, делал все, чего не мог сделать для своей ба¬
бушки. А она все равно умерла. Непостижимо! Я был в таком
горе и гневе, никак не мог смириться. И даже похоронив ее,
я еще долго думал о ней, надеясь, что хоть своей памятью
удержу ее среди живых. Но все оказалось тщетно.—	Она умерла, но ты жив, — с жаром говорит Элизабет. —
Мы с тобой живы. И будем жить.211
—	Как ты думаешь, мы будем вместе и доживем до старо¬
сти в Капстаде? А потом наступит день...—	Во всяком случае, никто не похоронит нас заживо в ди-
кобразьей норе.—	Разве для человека нет несчастья страшнее? — спраши¬
вает он.—	Такой конец страшнее, чем смерть обезьяны.—	Но ведь мы с тобой не обезьяны.—	Ты точно жалеешь об этом, — пытается пошутить она.—	Может быть, и вправду жалею.Совсем стемнело. Они ложатся рядом под меховыми карос-
сами.—	Завтра будем на вершине, - сонно говорит она.Но оказывается, что до вершины еще далеко. Добравшись
до верха стены, который они считали пиком, они видят перед
собой еще один склон, выше прежнего, за ним другой, третий
в бесконечной гряде гор. И все-таки они упорно лезут вверх.
Они уже не говорят легко и бодро, что вот завтра, когда они
будут по ту сторону... Они просто идут вперед и вперед, не¬
уклонно и сосредоточенно. И наконец спускаются в ущелье, где
столетья назад тоже, наверное, текла река, и движутся теперь
по его извилинам. Стены ущелья раздвигаются, опускаются все
ниже, ниже, и вот однажды перед вечером они огибают послед¬
ний поворот и видят ярдах в ста внизу бескрайнюю равнину.Они в молчании глядят на нее, вбирая в себя глазами спек¬
шуюся мертвую землю, маленькие смерчи белой пыли, ко¬
торые ветер несет по равнине и вдруг швыряет в белесое небо,
прижавшиеся к земле серые кустики, камни, красноватые
холмы, похожие на гигантских окаменевших ящериц, огромные
голые пространства, мглу, затянувшую горизонт.Они не смотрят друг на друга, не произносят ни слова. Ши¬
роко открытыми глазами глядят они перед собой.Повернуться и уйти нельзя. Обратно пути нет. Надо идти
вперед......— Я выхожу замуж за Эрика Алексиса Ларсона, — объяви¬
ла она за ужином.—	Ни за что! — вскричала мать. — Это безумие, неслыхан¬
ное безумие!—	Пусть безумие, я все равно с ним еду.—	Ты отец, Маркус, запрети ей, — приказала Катарина му¬
жу. — Что скажут наши друзья? Женщина отправилась в пустыню!—	А почему бы женщине не отправиться в пустыню? — воз¬
мутилась Элизабет. — Почему ей на все наложен запрет? Разве
быть женщиной зазорно?212
—	я вышла замуж за человека, который лишен честолю¬
бия, — с безмерной горечью сказала мать. — Похоронила двоих
детей, двух сыновей, — ах, будь они живы, все сложилось бы
совсем по-другому. Пережила в этой стране столько горя,
столько лишений... Но ты, Элизабет, ты выросла в приличной
семье, ты так избалована жизнью, все тобой восхищаются, бе¬
рут с тебя пример.—	Можно подумать, я собралась не в обыкновенное путе¬
шествие по пустыне, а в преисподнюю...Какое счастье дарят руки, как они прекрасны, когда возвра¬
щаются из путешествия по стране любви. Элизабет сидит, при¬
валившись спиной к каменистому склону бугра, где они отды¬
хают в послеполуденной тени, и рассматривает руку Адама,
положив ее себе на колени. Ведет мизинцем по линиям ладо¬
ни — как жалко, что она не умеет гадать по руке. Кстати, что
ей там предсказывала цыганка в Амстердаме? Сколько здесь
линий, одна из них линия жизни, другая — линия любви,
-третья — линия судьбы, которая же обрывается так резко? Она
с безысходной любовью прижимает его ладонь к губам, гото¬
вая заплакать. Любовь и страдание, вот что ей предстоит от¬
ныне. На это путешествие нас обрекла судьба, и каждый из нас
огромен, как пустыня, в каждом — бесконечность, непостижи¬
мость. Мелкие подробности для тех, кому довольно фактов
и улик...На шкурах в ожидании осмотра разложено содержимое их
узлов:2 кароссы
2 фартука2	бурдюка3	полых страусиных яйца
1 охотничий нож1 пистолет и немного пороха
6 стрел в колчане1	ассагай2	посоха1 помятый котел1	трутницанебольшая коллекция морских раковин, некоторые из них
разбиты3	мешочка целебных трав1	мешочек медазапас клубней, луковиц, корневищ и съедобных листьев1	платье, сшитое в Капстаде213
—	Разве здесь можно выжить?—	Одному — нет. Но вдвоем...Мы должны, должны выжить в этой стране, которая ничего
не скрывает, — красной, бурой и белой вблизи, изжелта-серой
издали, с синеватыми холмами на горизонте. Гранитные глы¬
бы, юркие суслики, похожие на высохший сучок богомолы, че¬
репахи. В небе неизменные грифы, мохнатые пауки среди
чахлых низкорослых агав и алоэ, смерчи, чистые белые кости.
Невыносимый зной и лютый холод. Через час после восхода
солнце выжигает глаза, точно раскалившийся добела уголь,
ручьями льет пот, промывая борозды в слое пыли, который
покрывает кожу, на землю невозможно ступить, от нее пышет
жаром, во рту пересохло, язык распух. Но стоит солнцу зайти,
и сразу становится так холодно, что нужно надевать кароссы,
и все равно зуб на зуб не попадает....Старый бушмен нашел его на высохшем, растрескавшем¬
ся дне иссякшей речки, где он умирал от жажды, и, став на
колени возле подземного источника, принялся высасывать из-
под пыли воду пополам с глиной и выливать ему в рот. Вода,
жизнь... А потом бушмен исчез, растворился в дрожащем ма¬
реве, в руках лук, колчан со стрелами за спиной. Чудо — из
камней и высохшей земли появилась вода, но Адама поразило
друюе: эту воду дал ему бушмен, презренный кочевник, вну¬
шающий ужас враг с луком и стрел ми И когда потом стару¬
ха спасла ему жизнь, разве он мог ее бросить, разве мог не по¬
заботиться о ней, не отвести обратно к людям ее племени?Под запекшейся коркой на дне пересохшего озера драгоцен¬
ная соль, они собирают ее в мешочек, теперь будет, чем солить
мясо, он показывает ей темные сужающиеся кольца, которые
оставила вода.—	Но здесь никакой воды нет, — возражает она. — Глина да¬
же не влажная.—	А вот увидишь.Он, улыбаясь, берет ассагай и начинает рыть. Полфута
фут, два фута, а земля все такая же сухая и твердая, точно ка
мень... но вот он докопал до более мягкого, рыхлого слоя
и скоро комья становятся влажными. После целого дня не
устанных трудов он достает из глубины колодца черепаху-сам
ку с полным брюшком яиц, она опустилась в глубину, надеясь
дождаться там сезона дождей. Ну вот, теперь у них есть еда
на завтра, может быть, даже удастся растянуть ее и на после¬
завтра.Элизабет глядит на Адама: он стоит на коленях и счищает
с панциря мясо; прямо против него опускается солнце, истекая214
кровью, точно растерзанный грифами труп. У Адама такой
вид, будто он молится.Мы выживем, мы непременно выживем. Все одолеем и вер¬
немся домой. Именно это начертано на твоей руке. Никогда
нельзя терять надежду.В предрассветной темноте они вдруг начинают ощущать,
что происходит что-то необычное. Сначала они ничего не слы-
Ц1ЯТ, просто чувствуют, что земля едва заметно дрожит, будто
от глубинных толчков. Адам садится, потом снова ложится
и прижимает ухо к земле. Он делает ей знак рукой, и она тоже
начинает слушать. К дрожи постепенно присоединяется гул,
пока еще такой слабый, что слуху его не уловить, отзываются
на него лишь голова и кости.—	Что это ? —спрашивает она.Адам качает головой. Кажется, он догадался, но уверенно¬
сти пока нет. На равнине светает. Вдали по-прежнему раскаты¬
вается глухой гул.Когда поднимается солнце, они уже ясно видят на горизон¬
те огромное облако, оно лениво, нехотя ползет с юга и нако¬
нец застилает полнеба.—	Дым? — спрашивает она.— Но что же может гореть на
этих равнинах?—	Нет, это пыль, — говорит он.Он снова прикладывает ухо к земле и слушает так долго,
что она начала волноваться.—	Что же это все-таки такое? — допытывается она.—	Скорее, — говорит он с неожиданной энергией и вскаки¬
вает. — Помоги мне. — Он начинает связывать узлы, его пальцы
никак не могут справиться с ремнями.—	Адам, что случилось? — требовательно спрашивает она.—	Газели перекочевывают на другое пастбище.—	Но как же...—	Времени в обрез. Нужно забраться вон на тот бугор.Завтракать некогда. Они отправляются в путь и идут к уз¬
кой каменистой гряде в полумиле от того места, где ночевали
нод своими кароссами.Рыжее облако на горизонте неуклонно поднимается; если
все время на него глядеть, движения не заметно, но каждый
раз, как они оглядываются, они видят, что облако еще больше
разбухло, стало еще темнее и гуще. Теперь уже грохот явствен¬
но различим, правда, он все еще ровный и глухой, точно гул
подземного обвала.215
Они поспешно забираются по каменистому склону на
самый верх, там Адам кидает на землю свой узел и начинает
складывать из валунов стену, массивную, но небольшую, ярда
в два-три длиной и высотой до пояса, и все равно эта работа
не из легких, потому что солнце уже палит вовсю и от земли
пышет жаром, как от огромной печи. Валуны большие, почти
все неподъемно тяжелые, им приходится спускаться чуть не до
самого низа в поисках камня поменьше.Немного погодя под движущимся облаком из края в край
сгущается буро-коричневая масса, она катится по саванне, точ¬
но лавина мутной воды, медленно, плавно и неотвратимо.—	Неужели это все газели? —в изумлении спрашивает
Элизабет.Он ничего не отвечает, занятый тяжелым камнем, который
катит наверх, останавливается на минуту лишь для того, чтобы
стряхнуть со лба пот или смочить языком ссадину на ладони.Да, это действительно газели, теперь она тоже их видит,—
гигантское стадо газелей-антидорок, темным нескончаемым
потоком медленно затапливающее саванну.Адам собирает дрова и, по-прежнему ничего ей не объяс¬
няя, складывает возле стены, которую возвел, сухие ветки
и сучья, куски коры.И вдруг огромное стадо уже рядом. Животные движутся
так размеренно, что издали кажется, будто они сонно и лениво
трусят, но вот только что стадо было еще бог знает как дале¬
ко, а через минуту каменную стену захлестнул кипящий водо¬
ворот их бежевых с шоколадными подпалинами и белой груд¬
кой тел, они мчатся вперед, сметая все, что встречается им на
пути. Прямо перед стеной поток раздваивается, обтекает их
убежище и тут же снова сливается в сплошную массу. И все
окутывает пыль, мелкая рыжая пыль, она забивается в глаза,
в нос, в рот, покрывает волосы и даже ресницы, залепляет
самые поры.Сначала Адам и Элизабет сидят, прижавшись друг к другу
под защитой своей стены. Но время идет, а поток рыжих тел
все не иссякает, и наконец они, осмелев, встают. До бегущих
газелей можно дотронуться рукой — они все равно не заметят,
их влажные черные глаза невидяще устремлены вперед, и все
они словно в глубочайшем трансе. Теперь, когда это столпо¬
творение уже рядом, в его громе можно различить отдельные
звуки — цоканье острых копыт по твердой земле, грохот кам¬
ней, катящихся с пригорка, фырканье и тонкий пронзительный
свист. И неуемной дрожью дрожит земля у них под ногами,
точно огромную саванну знобит от солнечного удара.216
—	Куда же они идут? — спрашивает Элизабет в изумлении.—	Они всегда так переходят на другое пастбище. — Адам
глядит на поток, бурлящий вокруг них: ему не видно ни конца,
ни края. — Может быть, ветер принес запах дождя, и они его
учуяли.Она все смотрит и смотрит на животных, как зачарованная,
а он тем временем развязывает узел и достает пистолет. Тща¬
тельно выбрав молодого самца, он подпускает его на расстоя¬
ние ярда, целится, чуть не касаясь дулом его головы, и спу¬
скает курок. Животное бьется в агонии, а его собратья даже не
пытаются обойти умирающего. Адам, не медля ни минуты,
хватает и подтаскивает к себе тушу, иначе ее тут же растоптали
бы копытами.—	Разделаешь? — спрашивает он ее после того, как снял
с антидорки шкуру.—	А ты?“Он показывает ей на пистолет и снова заряжает.—	Зачем? Нам вполне хватит одной! — возражает она. — В
такую жару мясо испортится.—	Возьмем желудочный сок, — коротко говорит онОн точно и хладнокровно убивает еще несколько газелей,
потом откладывает пистолет в сторону и начинает поражать
животных ассагаем. За оградой лежит уже добрый десяток
туш, а живая река все течет и течет.Элизабет помогает Адаму развести костер. Но бегущие
мимо их убежища газели не шарахаются от огня, они попросту
его не замечают.—	Если б не стена, они пошли бы прямо на пламя, — объяс¬
няет он, наконец разговорившись. — Видел я, как они перепра¬
вляются через реки. Те, что идут впереди, остановятся на бере¬
гу, а задние напирают и сталкивают, сталкивают их в воду,
запрудят реку трупами и потом бегут, точно по мосту.Медленно катятся нескончаемые волны землетрясения,
а они жарят на костре мясо и едят. Все это невероятно, абсурд¬
но, Элизабет отказывается верить тому, что происходит. Адам
продолжает свежевать туши антидорок и собирает сок из их
желудков.Элизабет зажимает нос, чтобы не слышать теплого тошно¬
творного запаха.—	Потом спасибо скажешь, — говорит он ей и улыбается.—	Неужели мы не найдем воду?—	Разве газели стали бы переходить с места на место, если
бы в той стороне была вода?—	Как, значит...?217
Он кивает и продолжает сосредоточенно трудиться.—	Стало быть, впереди и в самом деле будет еще хуже?—	Да. И не только из-за воды. Страшнее другое — они всю
саванну размолотили в пыль. Теперь нам не найти в земле ни¬
каких клубней и корневищ. Теперь эта страна - пустыня.Она поднимается во весь рост под стоящим в зените солн¬
цем и смотрит на юг, туда, где на краю движущейся саванны
высятся горы. И он знает, о чем она думает: это те самые
горы, через которые они пришли сюда.Весь день мимо них лавиной течет стадо. Их убежище —
крошечный островок среди кишащей телами, роящейся доли¬
ны, где все покрыто рыжей пылью. Адам оставил себе только
первого самца, которого он убил, а она разделала, и тщетно
старается уберечь мясо от солнца у каменной стены под карос-
сой. Остальные туши он швыряет в живую лавину, и копыта
антидорок втаптывают их в землю. Наконец наступают сумер¬
ки. Земля по-прежнему содрогается. Они сидят возле своего
маленького костра, прислонившись к стене, и слушают грохот
несущейся мимо них ночи. В густой пыли не видно звезд.
И лишь перед самым рассветом поток начинает редеть. Газели
внезапно нахлынули и так же внезапно исчезли. Гром откаты¬
вается все дальше, стихает до глухого, однообразного гула...
но вот и гул мало-помалу замер, лишь земля все еще продол¬
жает дрожать. Потом унялась и эта дрожь.Восходит солнце. Они встают; в глазах у них туман, все те¬
ло в пыли, голова раскалывается. Мир вокруг них огромен
и пуст, еще более пуст, чем прежде. Над неохватным вельдом
висит неподвижное облако пыли; ни ветерка, ни дуновенья
в воздухе. Все очертания рельефа стерты, кажется, что даже са¬
ми холмы втоптаны в землю. Р1счезли без следа низкорослые
кустики, кучи хвороста, груды камней, все ровно и однообраз¬
но до самого горизонта, везде только пыль и пылЪ.—	Ну что ж, рщем? — спрашивает он.Она не отвечает, даже не кивает ему головой.—	Я все время верила, что дальше будет лучше, — говорит
она наконец. — Потому и держалась. Изо дня в день я твердила
себе: завтра, завтра...—	А сейчас? — сурово спрашивает он.—	Здесь нельзя оставаться, — говорит она.—	Попробуем вернуться? — Он протягивает руку в сторону
горной цепи на юге.—	Разве мы сможем снова перебраться на ту сторону?Он пожимает плечами.—	Тогда идем вперед, — говорит она.218
—	Даже зная, что впереди будет еще хуже?Она кивает, стиснув зубы, и поднимает с земли свой узел.
И вот они вступают в эту огромную пустоту, ошеломленные,
раздавленные. В небе кружат грифы.Через несколько миль, когда солнце уже палит без пощады
и жалости, они видят в пыли чьи-то растоптанные, окровав¬
ленные останки, их расклевывают грифы. Обломок черепа,
зубы, клочья шерсти — теперь и не догадаешься, что это был
за зверь.—	Лев, — говорит Адам с уважением. — Попался им на пути,
бедняга.—	Как, лев? — Она умолкает, слова здесь бессмысленны.Вот это и есть история, о которой мы говорили, ты пом¬
нишь? А ты не хотела мне верить. Ты все еще думала, что
историю творит Капстад за всю страну. Теперь ты хоть немно¬
го поняла? Поняла, что жизнь продолжается и здесь, в пусты¬
не? Теперь тебе внятны страдания малых сих, внятен бунт тф-
пеливых и кротких?Ты стоишь возле меня так тихо. В нескольких шагах —
грифы. Вокруг нас — никого, ничего. Пыль на тебе спеклась
коркой, волосы слиплись в колтун, обугленное лицо в потеках
пота, возле губ пролегли страдальческие складки, в воспа¬
ленных глазах страх, грудь с почерневшими на солнце сосками
обвисла. Человек, обратившийся в прах. И никогда еще я не
любил тебя так сильно, как сейчас.Развалины — лишь еле различимый бугорок на голом скло¬
не среди выжженного, вытоптанного вельда, но они притяги¬
вают их к себе как магнит. После трех заброшенных жилищ по
другую сторону гор это первые следы человека в пустыне,
и привели сюда Адама и Элизабет грифы.Дом сложен из камней, скрепленных глиной, передняя стена
рухнула, балки и стропила крыши сорвал ветер, низкая камен¬
ная ограда вокруг двора местами обвалилась, но все еще
<^тоит. Наверное, эта ограда и защитила двор от газелей, им
пришлось ее обогнуть. Над домом кружат грифы, двое уже
уселись на разоренной крыше, остальные расположились на
развалинах забора. Но людей нет. На крыльце лежит разла¬
гающийся труп газели, он-то и приманил стервятников, труп
газели и собака.Сначала кажется, что собака тоже мертва, но вот она при¬
поднимает голову — непомерно большую на тощем туловище
с выпирающими ребрами и тонкими как палки ногами, и слабо219
тявкает на птиц, которые подошли к ней слишком близко.
Грифы отлетают и невозмутимо возвращаются к темному, су¬
жающемуся полукольцу терпеливо ждущих товарищей.Наверное, собака охраняет труп газели с тех самых пор, как
здесь прошло стадо, понемножку ест мясо, лижет засохшую
кровь. Когда Адам и Элизабет подходят к дому, собака, ша¬
таясь, поднимается на ноги и оскаливает зубы; вокруг ее вва¬
лившихся глаз и пасти роятся мухи. Она пытается отогнать
людей сиплым бессильным лаем, потом начинает тихо ску¬
лить, повиливая хвостом. Адам подходит к псу, гладит его ис¬
худавшую голову. Наверное, хозяева ушли, а собаку оставили
здесь, но сколько времени она живет одна? И почему она не
пошла с людьми? Почему хозяева не увезли с собой мебель,
теперь она рассохлась, развалилась и лежит грудой досок
и щепок на глиняном полу. Наверное, дом пустует уже давно.
Впрочем, кто знает, солнце и ветер разрушают здесь быстро
и без всякой пощады.Первым долгом надо убрать труп газели. Адам хватает ее
за ноги и тащит прочь, собака снова рычит и даже пытается
укусить, в полумиле от дома Адам бросает газель, и тут же на
нее опускаются грифы. Во дворе собака виновато машет ему
хвостом, видно, у нее не осталось сил на злобу. Она, поскули¬
вая, тычется мордой в колени Адаму и трусит за дом, потом
возвращается и снова бежит прочь, и, подстрекаемый любопыт¬
ством, Адам следует за ней. Собака ведет его на задний двор
к чахлым колючим к>стикам у высохшей канавы, и возле ку¬
стиков он видит каменный колодец. Наверное, в дождливые
годы его питает ключ. Не переставая скулить, собака пытается
вскочить на каменную стенку колодца, но ноги не держат ее,
она падает.Не веря своим глазам, Адам бросается к колодцу и за¬
глядывает внутрь, но там слишком темно, он ничего не видит.
С замиранием сердца кидает он вниз камешек и вдруг слышит
тихий всплеск воды. Он связывает вместе все ремни, сколько
у них есть, опускает в колодец помятый котел и принимается
терпеливо зачерпывать воду. Наконец он достает немного
грязной, вонючей жижи. На дне колодца ее совсем немного,
видно, там осталась лишь неглубокая лужа, но от этой неожи¬
данной находки слезы сдавливают ему горло. В порыве радо¬
сти он наливает немного воды для собаки на плоский, с углу¬
блением, камень, потом наполняет скорлупу страусиного яйца
для Элизабет.Она спит в кухне, прямо на полу, привалившись к двери,
В первый раз с того дня, как они повстречали газелей, им уда¬220
лось укрыться в тени. Всю эту неделю они были вынуждены
нести свои узлы на голове, чтобы защитить себя от солнца; а
В полдень даже надевали невыносимо жаркие кароссы, иначе их
просто спалило бы дотла. Пили они зловонный желудочный
сок газелей, и чтобы Элизабет не рвало, он цедил жидкость че¬
рез подол ее зеленого шелкового платья. И вдруг этот неожи¬
данный подарок — колодец и в нем драгоценная влага.Дрожа от нетерпения, он ставит яйцо на камень и ждет,
чтобы муть хоть немного осела, потом бережно, осторожно
подносит воду к растрескавшимся, спекшимся губам Элизабет.
Она приокрывает рот во сне, глотает и вдруг садится и со
страхом глядит на него, не в силах поверить тому, что
случилось.Не съев ни крошки, но напившись вдосталь, они ложатся
и засыпают и спят остаток дня, всю ночь и половину следую¬
щего дня, пока их не разбудила собака, которая скулит и тянет
зубами за кароссы. После сна они чувствуют себя совсем раз¬
битыми, точно сон взбаламутил осевшую в глубине усталость
и теперь грязь потянулась на поверхность бытия.Сидя на крыльце и глядя невидящими глазами в пустой
мир, они с усилием жуют высохшие клубни и коренья, подсла¬
щенные каплей меда. Элизабет дает собаке кусок жесткого во¬
нючего вяленого мяса, оставшегося от газели, которую убил
Адам.Все еще не выйдя из оцепенения, с тупой пульсирующей
болью в голове, Адам начинает осматривать дом, двор. Обна¬
ружив кости перед домом возле обвалившейся стены, он при¬
нимается раскапывать обломки. Человеческий череп. Кости,
целая груда костей. Может быть, тут не один скелет, а не¬
сколько? Но стоит ли все их выкапывать'^Она подходит и останавливается рядом, трогает череп
ногой.—	Наверное, ветер обрушил на них стену, — говорит она,
отвечая на незаданный вопрос. — Или бушмены убили, как ты
думаешь?-	Если они погибли неожиданно и не от руки бушменов,
может быть, здесь осталось что-нибудь съедобное.Они с проснувшимся интересом принимаются исследовать
развалины, но все, что годилось бы для еды, унесено или унич¬
тожено. Им удается обнаружить лишь скелеты двух маленьких
детей. Однако в огороде за домом, возле полуразрушенного
каменного забора, они неожиданно находят четыре тыквы, ко¬
торые пролежали здесь несколько месяцев целые и невредимые
под защитой кожуры; несколько сморщенных бататов; высох¬221
шие, выбеленные солнцем стручки гороха, но их можно размо¬
чить в воде и съесть. Вот и все, но это еда, и даже на долю со¬
баки хватит.Идет день за днем, а они не трогаются с места, спят в тени
или просто целыми днями лежат без движения, и постепенно
начинают чувствовать, что силы по капле возвращаются, но
это пробуждает в них не надежду, а лишь слепую покорность
судьбе. За спиной у них бесконечность, и бесконечность — впе¬
реди. Они устали, безмерно устали. И все же знают, что рано
или поздно придется идти дальше.На боковой стене под уцелевшим карнизом свили гнездо
ласточки, и Элизабет с Адамом целыми днями бездумно на¬
блюдают, как птицы вьются возле своего гнезда, улетают, воз¬
вращаются с жуками и гусеницами, слушают, как пищат птен¬
чики. Адам все время подавляет в себе желание ограбить
гнездо, он понимает, что тут нужно ждать до последнего: это
будет решающий шаг, они сделают его перед тем, как отпра¬
виться в путь дальше. Он каждый день говорит себе: «Завтра,
завтра...», мечтая о супе, но страшась решения, которое при¬
дется принять. И вот наконец он чувствует: пора, больше нель¬
зя откладывать. Вечером, когда родители вернулись в гнездо
ночевать, он складывает возле стены камни и доски, залезает
на них и одну за другой вынимает ласточек из гнезда. Сжав
хрупкую шейку двумя пальцами, он делает небольшое резкое
движение рукой — все, этого довольно.Элизабет уносит пткчек в дом, варит суп и наполняет им
все сосуды какие у них есть. Обжигаясь, они съедают по не¬
большой порции этого изумительного блюда, дают немного
псу и кидают ему тонкие обглоданные косточки Они сидят
на крыльце, стараясь растянуть наслаждение до бесконеч¬
ности, и оба думают, хотя не произносят вслух ни слова,
что вот и еще один этап в их жизни кончился. Тайная
гл} бинная страсть, что гонит их вперед, не потеряла
своей силыОна вспоминзег первый заброшенный дом, который встре¬
тился им на пути к морю: там произошел перелом. Вспо¬
минает, как она варила обед на очаге и ждала Адама целый
день, а он вернулся только на закате; вспоминает, как дикие
собаки гнались за зеброй и рвали ее на куски, как вдруг из-за
деревьев показался Адам с тушей антилопы за спиной. Он вер¬
нулся, он пришел к ней.—	Нельзя больше оставаться здесь, — сказала она в тот ве¬
чер. И сейчас она опять говорит: — Засиделись мы здесь. Пора,
завтра утром в путь.222
Со своим скудным запасом провизии выходят они до восхо¬
да солнца в прохладный обнаженный мир.За ними трусит тощий, весь в коросте, пес с непомерно
большой головой.Адам оборачивается и хочет пнуть его ногой. Пес остана¬
вливается, опускает уши, поджимает хвост; но как только они
трогаются дальше, опять бежит за ними, правда, уже поодаль.Адам подбирает с земли камешек. Пес взвизгивает и ки¬
дается прочь. Но стоило им отвернуться, и он сейчас же
возвращается.—	Зачем ты его гонишь? Пусть идет с нами, — говорит Эли¬
забет. — Он показал тебе колодец, спас нам жизнь.—	Нам нечем его кормить.—	Но он не может один, он без нас погибнет.—	А с нами он сдохнет от голода, — резко говорит Адам.—	Может быть, он будет помогать нам в поисках еды.—	Он старый, хромой, какой от него толк?—	Тогда я буду отдавать ему часть своей доли.—	Только этого недоставало!Он в ярости глядит на нее, руки чешутся схватить копье
и метнуть в худую, как скелет, собаку. Но Элизабет почувство¬
вала, что грозит животному, и быстро заслоняет его собой. Ни
он, ни она не произносят ни слова, оба чувствуют, что от исхо¬
да спора зависит что-то очень важное. Он опускает глаза, не
выдержав ее упорного взгляда, и смиряется, хотя не в состоя¬
нии ее понять: с этим паршивым псом ее связывают какие-то
особые узы, и ради нее, ради их любви он не должен на него
покушаться. Молча, смущенный и сердитый, он поворачивает¬
ся и идет большими шагами вперед, она его догоняет. Следом
трусит пес. Поодаль.В ветхой лачуге, сколоченной из обломков кораблей, ко¬
торые не сумели войти в залив и разбились о скалы или сели
на мель, старый Ролофф без отдыха трудился над своими кар¬
тами. Косматая седая грива, глаза в глубоких впадинах, слезя¬
щиеся и воспаленные от работы по ночам при лампе, беззубый
рот — два зуба наверху, один внизу, скрюченные, в ревматиче¬
ских шишках руки, похожие на когти грифа. Манжеты на ру¬
башке обтрепались, штаны у колен обрезаны вкривь и вкось,
ни чулок, ни башмаков, мышцы голых икр выпирают — это
бросилось Элизабет в глаза, когда он вел их в свою темную
лачугу. Он жил в ней со старухой готтентоткой, которая лови¬
ла в море рыбу и стряпала ему еду и спала в его постели на223
полу, а он день и ночь просиживал над картами. Ролофф ю
вспоминал Германию, откуда уехал еще в молодости, то при¬
нимался рассказывать, как плавал матросом на судах Голланд-
ской Ост-Индской компании, вдруг подмигнув Элизабет, заво¬
дил речь о женщинах из портов, о море, светящемся по ночам
в тропических широтах, о зловонных трюмах, потом переска¬
кивал на зверскую охоту за рабами на Мадагаскаре и на побе¬
режье Гвинеи, описывал далекое путешествие во внутренние
районы Капской колонии, которое он совершил двенадцать лет
назад и даже дошел до земли каффров, что лежит за Грейт
Фиш.—	АЬег zur sache i, repp Ларсон, и вот тогда-то, вернувшись
из долгих странствий, я начертил свою карту и изобразил на
ней всю страну, ни одной реки не пропустил, ни одной возвы¬
шенности, vollstandig2. Вы, надо думать, слышали о карте
Кольба? Так вот, забудьте о ней и никогда не вспомршайте.
Кольб с утра до ночи сидел в Капстадских тавернах и пил, не
просыхая; он в жизни не бывал дальше Стелленбоса. Чудови¬
ще, настоящее чудовище, помните Апокалипсис — зверь с
семью головами и десятью рогами и с устами, говорящими
богохульно. А карты нарисовали его собутыльники, и все не¬
былицы, что он написал, они же ему рассказали. Schandlich!
Чго касается аббата Де ла Кея, — verflixt!^ Не хочу отзываться
дурно о служителе господа, но когда глядишь на его карту,
каждый раз думаешь: «Занимались бы вы, сударь, своими не¬
бесами, они вам наверняка лучше знакомы, чем Капстад». Кет,
giauben Sie mir^, единственная правильная и надежная карта
этой страны — моя. Я отнес ее к губернатору с изъявлениями
нижайшего почтения в надежде, что мой труд обеспечит мне
старость. Gott in Himmel^. И вот вызывает меня секретарь Со¬
вета. Заберите свою карту, говорит он, и не вздумайте кому-
нибудь ее показать или снять копию, — сразу же в каторгу, на
тридцать лет, так повелел Seine Exzelienz^ Sehen Sie mal, herr
LarssonS. С того дня я заперся здесь и начал делать со своей
карты копии. Was sonst9, пусть даже все их развеет ветер.1	Но перейдем к делу (нем.).2	Ни единой (нем.).3	Позор! (нем.)4	Здесь: он не достоин даже того, чтобы о нем говорили (нем.).5	Уж поверьте мне (нем.).6	Боже милосердный! (нем.).^ Его превосходительство (нем.).8 Вот так-то, герр Ларсон (нем.).^ Здесь: что с того (нем.).224
Oberzeugen Sie sich весь этот дом полон карт, но ни одна жи¬
вая душа не должна их видеть. Может быть, когда я умру и ста¬
рая Ева меня похоронит тут же, на берегу, мой домишко нако¬
нец развалится и ветер разнесет карты weit und breit
и какой-нибудь путник случайно найдет одну из них и наконец
увидит, какова она — эта страна. Как можно сидеть, укрыв¬
шись за горами, и не стремиться узнать, а что там, по ту сто¬
рону? Но вы должны простить меня, герр Ларсон, и вы, ИеЬе.
schone Frau! вам я не могу их дать. Вдруг Совет узнает? Ме¬
ня немедленно сошлют на остров Роббен dreissig Jahre^. Нет,
лучше набраться терпения и ждать. Мне уж недолго осталось,
•я хочу умереть с миром. Так что если вас интересует эта стра¬
на, идите и поглядите на нее своими глазами, а я вам ничем
помочь не могу. Составьте свою собственную карту. Может
быть, к вам губернатор отнесется милостиво. АЬег nehmen Sie
sich in Acht^, люди, которые живут здесь, боятся своей соб¬
ственной ст{)аны, они предпочитают не знать, какова она. Че¬
го не видел, то и не существует... das verstehen Sie doch, ja?^Без карты по бескрайним просторам, к все удаляющемуся
горизонту, не зная даже, в том ли направлении они идут,—
просто за солнцем, на закат, в надежде найти гнездо птицы-фе¬
никса, куда она снесла золотые яйца... но разве кто-нибудь ког¬
да-нибудь нашел их? Когда нет в пути ориентиров, ты даже не
можешь измерить, много ли прошел или мало. О том, что ты
вообще идешь, можно судить лишь по накапливающейся уста¬
лости в ногах, по тяжести, которой наливаются руки, по боли
в животе, которая проникает все глубже, все теснее опутывает
внутренности своими тонкими длинными щупальцами, ни на
миг не ослабляя злобной хватки. Единственно, что тебе остает¬
ся, это идти вперед, бездумно, как автомат, вопреки голоду
и жажде, вопреки самой себе, покорствуя неукротимой воле,
которая одна лишь и гонит тебя вперед: насколько легче было
бы лечь и никогда больше не встать.Раньше она лишь наблюдала жизнь. Теперь страдает. По
стране истины легче идти, чем понять ее и объяснить.Он, она и с ними худая, как скелет, собака.Иногда им встречаются полузасыпанные песком кости
•мертвых животных.^ Извольте убедиться (нем.).2	Во все стороны (нем.).3	Милая и прекрасная фрау (нем.).4	На тридцать лет (нем.).5	Но учтите Сне м.).^ Вы ведь меня понимаете? (нем.)^ Альманах «Африка», вып. 3 225
—	Может быть, и мы с тобой будем здесь лежать вот так
же. Как ты думаешь, тогда земля простит нас?—	Не надо об этом думать, — сурово обрывает ее он. — Ду¬
май лучше о Капстаде.Она обреченно качает головой.—	Нет, я забыла Капстад. Забыла и не могу вспомнить.
Порой мне кажется, что я его просто выдумала, и в мире есть
только эта пустыня. И я не знаю, долго ли еще у меня хватит
сил по ней идти.—	Мы должны дойти до конца.—	Знаю, должны. И я стараюсь. Но разве это в силах чело¬
веческих — дойти? — Она глядит на него. Глаза ее глубоко вва¬
лились. Она пытается слизнуть запекшуюся на губах кровь, но
к трещинам невозможно притронуться. Она с трудом удержи¬
вает на лице Адама туманящийся взгляд. Ее ребра выпирают
наружу, их можно пересчитать, кости таза торчат, ноги и руки
как палки, суставы кажутся огромными.—	Да, это в человеческих силах, ~ говорит он. Он так же
худ, как она, и стал еще чернее от солнца. — Мы дойдем, по¬
верь мне.За ними ковыляет хромой пес. Элизабет заметила, что
Адам тайком подкармливает его, думая, что она не видит.
И щадя больные лапы животного, он сократил их переходы,
а в самую невыносимую жару они отдыхают под тентом из ка-
росс, накинутых на палки.Еще до того, как они покинули опустошенную газелями до¬
лину, собака вернулась однажды после своего тайного набега
на окрестные холмы с сусликом в зубах, положила его к ногам
Адама и, глядя в глаза, тихонько завиляла хвостом. Элизабет
была так растрогана, что отвернулась, не желая показать Ада¬
му свои слезы. Адам в волнении опустился на колени и погла¬
дил пса по голове. Потом снял шкуру с крошечного зверька
и стал жарить, а собака сидела с ним рядом, тяжело дыша,
и наблюдала.С тех пор пес начал приносить им пойманную добычу: сус¬
ликов, черепах, однажды даже принес птицу-секретаря. А после
того, как они покинули истоптанную в прах долину, он стал
промышлять охотой постоянно. Без пса им было бы не
выжить, и странно: он еще крепче связал их друг с
другом.Теперь Адам снова отыскивал и выкапывал из земли ко¬
ренья и водоносные клубни, им начали встречаться кактусы,
агавы и алоэ со съедобными листьями, они собирали яйца тер¬
митов и их личинки, смолу с кустов терновника, попадались226
дурманные ягоды, от которых кружилась голова. На рассвете
они иногда пили росу с широких плоских листьев вельвичий
или снимали скопившиеся за ночь сверкающие капли с пау¬
тины тарантулов. Но и влаги, и еды было мало, мизерно мало,
довольно лишь для того, чтобы не умереть от жажды и от го¬
лода. Они все больше худели, с каждым шагом идти было все
труднее; каждый день смерть давала им нищенскую отсрочку,
еще на один день отодвигала горизонт. Элизабет начала ду¬
мать, что такое существование хуже, чем в совершенной пусто¬
те пустыни. Там по крайней мере смиряешься, что смерть неиз¬
бежна, что горькое освобождение близится. Здесь у тебя ни
в чем нет уверенности. Жизнь подвешена на волоске, и смерть
бесконечно откладывается, бесконечно отодвигается. Без на¬
дежды на избавление ты бредешь точно заведенная по жесткой,
раскаленной добела земле, стремясь дойти до горизонта, а го¬
ризонт упорно удаляется, но не в твоей власти остановиться,
не в твоей власти оборвать странствие. Кончится ли это стран¬
ствие возле того горизонта, что ты видишь? Ты без конца за¬
даешь себе этот вопрос, это самое большее, что тебе доступно,
самое дерзкое, на что отваживается твоя надежда.И вот однажды Элизабет кажется, что уже ничто не спасет
их от смерти. Два дня назад они съели последние крохи своих
запасов и с тех пор им не встретилось ни съедобного листика,
ни капли воды, бескрайний вельд мертв. Как TOJibKO восходит
солнце, они останавливаются. Адам укрепляет в камнях две
палки и накидывает на них кароссы — под этим крошечным
тентом они будут ждать вечера. Он садится у самого края. Она
ложится в тени и закрывает глаза. Она не произносит ни слова,
боясь, что он начнет ее разубеждать. Она легла, спокойно
и твердо решив, что больше не встанет. С нее довольно. Чело¬
веку кажется,что он может идти и идти без конца, но наступает
день, когда он должен остановиться. Для нее этот день при¬
шел. Она слышит вдали лай собаки, но мысли ее не задержи¬
ваются на этих звуках. Потом вдруг до ее сознания доходит,
что Адам что-то ей говорит и показывает добычу, принесен¬
ную собакой, а она тупо, в изумлении глядит на него. Оказы¬
вается, собака принесла змею. Элизабет качает головой, не
в силах вникнуть в смысл его слов. Наконец сосредоточивается
и слышит:—	Ее можно есть. У змей только голова ядовитая.Она опять качает головой.—	Не надо.—	Обыкновенное мясо, как у всех животных.—	Это грех. — На нее вдруг нападает безудержный необъяс¬8* 227
нимый смех — какую чушь она сейчас сболтнула! И только че¬
рез несколько минут она осознает, что уже не смеется больше,
а плачет, и сухие рыдания рвут ей горло.Адам разрезает змею на мелкие кусочки и быстро жарит их
прямо в пламени разожженного им костра так, чтобы только
кровь свернулась. Но Элизабет отказывается попробовать
змею.—	Пожалуйста, — просит он.—	Не хочу.—	Съешь, иначе ты умрешь.—	Я и хочу умереть. Не мешай мне.—	Элизабет... — Он с трудом поднимает ее, прижимает
к своей исхудавшей груди. — Не надо так говорить. Съешь. Это
еда.—	Не могу.Он разжимает ей рот, точно ребенку, которому надо дать
лекарство, — сначала она противится, потом уступает, не в си¬
лах продолжать борьбу, — и всовывает маленький кусочек.—	Съешь. Любимая...Она по-прежнему качает головой и все-таки жует, крепко
зажмурив глаза. Потом глотает.—	Ну вот и хорошо,- говорит он.-Умница. Теперь еще
немножко.Она не успевает возразить, — ее вдруг вырвало. Она изверг¬
ла съеденное мясо, уже горькое от ее желчи.—	Ничего, давай попробуем еще раз.И снова ее желудок отказывается принять змею и еще
долго сухие спазмы выворачивают его наизнанку, как в тот
день, когда они нашли труп Ларсона, только сейчас боль еще
острее, потому что все внутри нее пусто, кроме нескольких
крох мяса нет ничего. Она даже не может плакать, так она из¬
мучена и опустошена.Ну вот, значит, это вее-таки конец, думает она, избавление,
и ее растрескавшиеся, с присохшей слизью губы раздвигает
слабая улыбка.И вдруг, когда она уже совсем смирилась, приходит невы¬
разимая печаль, она так огромна, что вытеснила слезы.—	Я умираю, - шепчет она, - но я так и не поняла главно¬
го, зачем я родилась на свет и жила.Адам ложится с ней рядом и обнимает ее.—	Помнишь, — тихо спрашивает он, — помнишь, как ты
просила меня рассказать о море, и я отвел тебя на скалистый
островок?—	Помню. Рыбки, водоросли, актинии, крабы в прозрачной228
воде, красный осьминог... да, да, я помню. Море разбивалось
о скалы и окружало нас со всех сторон... Как же его почув¬
ствуешь, если нет опасности? Ты распластал меня на белом пе¬
ске и силой в меня вторгся, вокруг было море, и в тот миг,
когда ты извергнул свое семя, нас чуть не захлестнули волны,
а ночью прибой погреб остров под толщей воды. Да, я все
помню.—	Помнишь, как мы сидели на бугре и слушали грохот зем¬
ли под ногами бегущих газелей?Глаза животных были невидяще устремлены вперед, они да¬
же растоптали льва, который попался им на пути; смерть была
близка и прекрасна.—	Если ты все это помнишь, тебе сейчас будет легче. Лежи
и не двигайся. Сейчас ты услышишь голос земли. Но слушай
его не ушами. Слушай внутренним слухом.—	Ты ляжешь на меня, как раньше? — шепчет она.—	Если ты хочешь.—	Не оставляй меня.Он осторожно приподнимается и закрывает ее своим телом.Сейчас они не движутся и лежат совсем тихо, только ее ру¬
ки нежно скользят по старым шрамам на его спине и ягодицах,
точно вопрошая.Она слышит его дыхание возле своей щеки. В ушах гудит
ток ее собственной крови. Ей кажется, что она засыпает, но это
не сон. Она словно оставила свое тело и поднялась высоко
в небо, как гриф, и глядит оттуда на клочок тени среди рав¬
нины, где лежат она и Адам. Звуки, которые раздавались вбли¬
зи, отступают, гаснут. За стрекотаньем цикад встает что-то
огромное, грозное — это само безмолвие, воплотившееся в зем¬
ле, в холмах и в прорытых ветром оврагах, в вырванных им
из земли кустах.Порой мне кажется, что я увидела тебя во сне. Ты лежишь
на песке, точно выброшенная волнами морская звезда, — образ,
рожденный водой: на спине у тебя поблескивают песчинки,
в полуразжатой руке раковина, хранящая свою неразрешимую
тайну, рядом мерно дышит грудь твоей матери — морской сти¬
хии. Твои ноги слегка вздрагивают, как стебли бамбука, что
растет возле водоема. Я хочу ласкать тебя, сначала застенчиво,
нежно, потом со страстью, неистово. Ты просыпаешься во
мне... я растворяюсь в зеленых волнах моря. В голове чудесная
легкость, все кружится, кружится, ты втягиваешь меня в себя,
и я плыву, отдавшись течению, в немом восторге перед под¬
водной красотой... Я не знаю, где кончаешься ты и где на¬
чинаюсь я, мы — одно существо, меня колышет безбрежный229
океан. И вот я исчезаю, улетучиваюсь, как морская пена, как
брызги воды, как туман, и собираюсь наверху в маленькое
облако, оно растет, становится огромным и наконец проли¬
вается дождем.Ты не даешь мне умереть, ты прикрываешь меня своим те¬
лом от грифов. Безмолвие пронизывает меня и оглушает. Оно
было здесь до того, как мы пришли, оно пребудет и потом,
когда наши следы исчезнут. Да, я все помню. И я знаю: весь
мир сошелся воедино в ничтожной капле бытия, которая за¬
ключена во мне, не будь меня, земля бы даже не узнала, что
она существует, я слышу это в голосе безмолвия. Благодарю
тебя. Во имя этой памяти мне должно идти с тобой до конца.
Не я ли сказала, что круг должен замкнуться? Все приобретает
смысл или становится бессмысленным только во мне, в моем
сознании. И решать буду я. Ты предоставил мне эту меру сво¬
боды. Ты хочешь, чтобы я постигла страдание и не позволила
ему себя погубить.Страдание... Оно — как небо, по которому летит птица.
И только редко, иногда, ей позволяют сесть на ветку или на
раскаленный камень и отдохнуть, но этот отдых — миг, мгно¬
венье на ветру.Ты со мною. Я прикасаюсь к тебе, как в тот день на скалах
среди моря, как в ту ночь, когда ты мне сказал :«Приди ко мне
обнаженной». Только на миг. Всегда это только лишь миг.
Может быть, только миг мы и в силах выдержать. Я помню...
Я постараюсь встать и идти дальше. Эти страшные просторы
вокруг нас рождают тишину, которая дарит нам редкие мгно¬
венья счастья, когда мы осмеливаемся признать, что мы иска¬
ли друг друга всю жизнь и наконец нашли, что мы с тобой —
одно целое.Она поднимает голову — когда он успел отодвинуться от
нее и сесть у края тени? — и вдруг видит на самом горизонте,
под зубчатой линией каменных холмов длиьшое сверкающее
озеро, и сразу же понимает, что и Адам глядит на него. Она не
верит своим глазам. Почему ни он, ни она не заметили озера
раньше? Впрочем, что же тут удивительного, ведь они еле дви¬
гались от изнеможения, до того ли им было, чтобы разгляды¬
вать окрестности? А по дороге они глядели только себе под
ноги, может быть, ярда на два-три вперед, не больше: ведь
глазам трудно вынести это постоянное единоборство с гори¬
зонтом, ведь чем дальше ты идешь, тем больше смиряешься.
Она была слишком измучена и вообще ничего не замечала,230
а он думал только о том, чтобы помочь ей. Но озеро все вре¬
мя было здесь, его так ясно видно. Оно блестит, точно огром¬
ное зеркало, вокруг — деревья и зеленые холмы, дома, люди.
Значит, она все-таки была права, что надо перейти горы: впе¬
реди лежит земля обетованная. Как они могли так быстро по¬
терять веру? Теперь им стыдно самих себя.Она подползает к Адаму и трогает его рукой.—	Ты видишь? — без нужды говорит она.—	Неужто это правда?—	Да ты смотри, смотри лучше! — Ее душит волнение.—
Скорее собирайся, идем.—	Может, лучше подождать, пока жара спадет?—	Не бойся, я дойду, — страстно убеждает она. — Чем ско¬
рей мы тронемся в путь, тем скорей будем там. — Она начинает
связывать свой узел.—Как ты думаешь, это далеко?—	Трудно сказать, эти равнины обманчивы. Наверное, к за¬
кату будем у озера.Пес лижет свои израненные лапы. Он съел почти все, что
осталось от змеи.—	Идем же, — говорит она.—	Нельзя спешить, — предупреждает он. — Сил у тебя мало,
а подкрепить их нечем.—	Ах, там будет вдоволь и воды, и пищи!Она смеется от счастья, но горло перехватывает рыдание.Только бы дойти до воды, броситься в нее, погрузиться,
нырнуть с головой, смыть с себя грязь, почувствовать, что те¬
ло стало чистым, влажным и прохладным, пить, пить без кон¬
ца, пока не напьешься, жить!Адам то и дело удерживает ее, потому что она рвется к оа¬
зису. Идти им еще далеко, а зной стоит непереносимый. Нуж¬
но беречь силы, она не понимает, как много их потребуется.Но на все его увещевания она лишь машет рукой — вперед,
смотри, там вода, разве ты не видишь? Мы устанем,
измучимся — пусть! Зато скорее придем к озеру и будем жить
там долго, сколько захочется, окрепнем, восстановим силы.
А дальше уже будет совсем легко, увидишь. Все самое страш¬
ное позади. Ты не дал, не позволил мне умереть, мы выжили.Он первый начинает прозревать, но у него не хватает духу
сказать ей. Сквозь заливающий глаза горячий пот он видит,
как сверкает и плавится на солнце озеро, колышутся зеленые
деревья, ходят возле хижин люди. Почему подозрение не
мелькнуло у него раньше, пока они еще не отправились в путь?
Но ведь так хочется верить, и вера нуждается в подкреплении,
иначе не дойдешь.231
Она шагает чуть впереди, из последних сил волоча исхудав¬
шие ноги. Он слышит ее трудное, со свистом дыхание. Он хо¬
чет окликнуть ее, но из горла вырывается лишь сдавленный
шепот. Собака тащится за ними, добежит до чахлого кустика
и ляжет в жалкой тени веток, сухих и голых, как колючки ди¬
кобраза, чтобы дать на минуту отдых израненным лапам, по¬
том снова на солнце и бегом до следующего кустика.Ему хочется плакать, хочется разразиться проклятьями.
В первый раз за все время, что они вместе, его охватывает на¬
стоящее отчаяние.Наконец, уже вечером, она останавливается, ее качает из
стороны в сторону, она вся черная от грязи, по телу струится
пот.—	Еще... еще очень далеко? — спрашивает она, и кажется,
что слова эти с кровью вырываются у нее из горла.Он отворачивается.—	Ты что, Адам? — спрашивает она.—Я спросила тебя,
долго ли нам еще идти?—	Мы никогда туда не придем, — отвечает он, не смея под¬
нять на нее глаза.—	Что за глупости! Кто нам помешает?—	Озеро просто не существует.Она протягивает худую руку в сторону воды, потом роняет
и стоит, застыв, лишь тяжело вздымаются обтянутые кожей
ребра.—	Не может быть, Адам, неправда!—	Нет, правда. Это мираж.—	Раз уж нам остается только одно — умереть, — с усилием
говорит она, — почему мы не можем умереть быстро, как та
несчастная обезьяна в горах? Почему должны бесконечно
мучиться?Адам пытается ее утешить:—	Мы не умрем.—	Нет, я не хочу больше жить. Я так устала. Довольно,
конец.—	Сегодня утром ты тоже хотела умереть. И все-таки ты
встала и пошла.—	Потому что мы увидели озеро. — Она садится на раска¬
ленную землю.—	Вон пригорок, — говорит он. — Идем туда, там удобней
ночевать.—	Нет, я хочу остаться здесь, — упрямо говорит она.232
Он берет ее за руку, чтобы помочь ей встать, но она серди¬
то отталкивает его и разражается рыданиями. Ей трудно пла¬
кать, в груди и в горле сухо, в глазах нет слез, но она сжимает¬
ся в комочек и плачет, содрогаясь всем телом.—	Это совсем недалеко, — говорит он умоляюще.—	Иди один! — задыхаясь, хрипит она. — Вернешься в Кап-
стад, скажи им...—Она умолкает. Потом стихают и ее
рыдания.Он развязывает их багаж, но ему нечем накормить ее, нет
ни листика, ни сморщенного клубня, ничего. Его охватывает
искушение обнять ее, лечь рядом с ней на землю и больше не
шевелиться, не накрываться даже кароссами, встретить нагими
ночной холод и завтрашнее солнце. Но он гонит искушение
именно потому, что уж очень оно велико. Укрепив палки в не¬
больших кучках камней, он накидывает на них кароссу, потом
разводит костер и садится возле огня наблюдать, как темнеет
мир. Напротив него лежит, часто дыша, собака. Элизабет ни
разу не шевельнулась.Вдали тявкают и хохочут шакалы. Раз есть шакалы, вяло
думает он, значит, где-то должна быть добыча. Зайцы, газель,
антилопа. Луна поднимается. Сжав зубы, с трудом преодоле¬
вая боль, Адам встает. Все тело сводят судороги, грудь горит.Он накрывает Элизабет второй кароссой.—	Лежи,—говорит он.—Я попытаюсь раздобыть еды.—	Здесь нет ничего.—	Что-нибудь разыщу. Обещаю тебе.Она качает головой.—	Собаку я оставлю с тобой, — говорит он. — И копье кладу
рядом. Не знаю, когда я вернусь. Может быть, завтра, может
быть, послезавтра. Но я непременно вернусь. Ты слышишь ме¬
ня, Элизабет? Я вернусь и принесу тебе еды.—	Не уходи, — шепчет она.—	Нельзя. Это наша последняя надежда.Встав на колени, он завертывает ее в кароссу, целует. На их
губах нет влаги, они — как высохшие стручки, лишь царапают
кожу.Она провожает его глазами, пытаясь вспомнить, что же он
ей сказал, распутать свои мысли. Значит, он ушел в Капстад?
Передай поклон отцу и матери. Скажи им... Что это, поблизо¬
сти вода и люди? Река разлилась, наводнение. Вола нет, я за¬
гнала его в реку, а он попал в водоворот... Здесь камни, не
оступись... Не убивай детеныша газели, он увидел меня
У ручья, я купалась... он доверяет нам, он пришел к нам искать
защиты. В горах идет снег, ты чувствуешь, как холодно?233
Откуда здесь собака? Значит, она не умерла? Я думала, ее
ужалила змея. А старуха готтентотка высосала яд, но и она по¬
том умерла, и ее тоже похоронили в дикобразьей норе. В моем
платье. Она посмела рыться в моих вещах, украла платье и не
сообразила, как его надеть, привязала к поясу, а старые иссох¬
шие груди висят поверх, как мешки. Здесь люди не ведают
стыда, они прикрывают тело лишь для того, чтоб защитить от
грифов. Но рано или поздно грифы раскидают камни и выта¬
щат его труп... Избавиться бы от всего ненужного, стать чи¬
стой и ясной, как высушенный солнцем скелет, как очищенный
от ракушек камень. Бегут чередой мои дни, раскачивается под
потолком медная лампа... мы меняем туалеты по три раза
в день, принеси мне воды... Как, ты посмел ослушаться?
Я привыкла, что мои приказания выполняют беспрекословно...
Никогда не доверяй рабу, дитя мое... Ты в рабыне видишь
лишь женщину, а в женщине лишь рабыню... Я пришла сооб¬
щить вам: я выхожу замуж... Не в преисподнюю же я собра¬
лась, всего лишь в путешествие по пустыне... Мы будем идти
по стране и составлять свою собственную карту. Sehen Sie mal,
я день и ночь снимаю копии со своей карты. АЬег nehmen Sie
sich in Acht, люди здесь боятся своей собственной страны... Ве¬
тер разнесет по земле мои карты, и вот когда-нибудь одну из
них найдет случайный путник...Они вихрем несутся мимо нас, ничего не видя, глаза их сле¬
по устремлены вперед: они все еще верят в землю обетован¬
ную.Смотри — я не боюсь. Я просто устала. А он может идти
без меня, я не знаю, куда он пойдет, но он не погибнет, будет
кружить и кружить по одним и тем же тропам, точно по берегу
острова...Наверно, Элизабет задремала, потому что, открыв глаза,
она видит, что луна передвинулась к дальнему краю их тента.
Все еще тявкают шакалы, но сейчас они очень далеко. Собаки
возле нее нет. Бедные детишки, лежат мертвые под обломками
стены. Неужто их в самом деле убили бушмены? Ради десятка
коров и овец погубить столько народу, разрушить ферму — ка¬
кая бессмыслица!Вот я лежу здесь. Убей и меня. Пошли еще одно стадо газе¬
лей, пусть они втопчут меня в землю. Положи рядом моих де¬
тей, все эти крошечные скелеты. Человек рождается в таких
мучениях, человек способен вынести любые испытания...Она с трудом садится и смотрит на сереющее небо. Адама
все еще нет. В тот день, когда река унесла их вола, она тоже
хотела броситься в омут и умереть, ей казалось, что она боль¬234
ше не выдержит. Смешно! Сегодня у нее есть право желать
смерти, и, однако, она пальцем не шевельнет, чтобы ее прибли¬
зить. Как странно: чем глубже мы погружаемся в отчаяние,
тем упорнее противимся тому единственному, что только
и способно прервать наши муки.Я устала, устала. Я не хочу жить, и все-таки живу. Разве
я могу позволить ему всю ночь бродить по пустыне в поисках
еды для меня, может быть, даже несколько ночей, и, вернув¬
шись, найти меня мертвой? Это ты не даешь мне погибнуть,
одной бы мне не выжить.Если у кого и было право покончить с жизнью, так это
у тебя, когда твой хозяин приказал тебе сечь твою родную
мать. Но ты не совершил самоубийства. Ты день за днем смо¬
трел на гордую свободную вершину за морем и все-таки не со¬
шел с ума и не погиб. Ты вытерпел два года жизни на этом
проклятом острове.... .В ту ночь я забрался на свой утлый плот и поплыл, и во¬
да зажурчала под моими веслами. Это журчанье врезалось мне
в память сильнее, чем рев волн и треск ломающихся досок:
в нем я наконец-то услыхал тайный, сокровенный голос сво¬
боды. И всякий раз, как я заново переживаю день, когда меня
наказывали перед Дворцом на площади, я вспоминаю не кан¬
далы и цепи, не плеть из девяти ремней гиппопотамовой кожи,
не глумящуюся толпу, а чаек над головой. Я слышу их пронзи¬
тельные крики и вижу, как они парят в потоках ветра. И даже
сейчас, стоит моим мыслям унестись прочь от этой мертвой,
безводной долины, я неизменно слышу чаек; а ночью, когда
я засыпаю, в моих ушах звучит журчанье воды под
веслами.Сегодня мы не нашли воды, мы видели мираж. Переживет
ли она эту ночь? Видно, у нее иссякла воля к жизни, Я непре¬
менно должен принести ей что-нибудь поесть и вдохнуть в нее
жизнь, змея, черепаха, дикий арбуз здесь не помогут. Может
быть, попробовать просить о помощи, молиться? Но кому?
Аллаху, о котором мне рассказывала бабушка, Хейтси-Эйби-
бу моей матери, Иисусу Христу? Нет, я могу надеяться лишь на
себя в этом мире, где есть только камни и цепкие корни,
холмы, звезды, луна.Он упрямо идет на лай шакалов. Один, в прохладе лунной
ночи, он шагает очень быстро. В груди ширятся восторг
и боль, оттого что он сейчас совсем один среди этих просто¬
ров, ему кажется, что в темноте границы мира отодвинулись
еще дальше, все стало еще более непреложным и совер¬
шенным, черные тени обрели вещественность, как камни235
и к>сты. и в то же время мир сейчас не такой жестокий, как
днем. Он не стал добрым, о нет, но исчезла его враждебность,
он ближе, доступнее.Невозможно понять, шакалы ли бегают вокруг него, то
приближаясь, то отходя в сторону, или просто звукам нельзя
доверять на открытой равнине, но Адам всю ночь ходит и хо¬
дит кругами и настигает хищников лишь на рассвете Он по¬
нимает, что преследование может оказаться таким же бес¬
плодным, как погоня за миражем: да, шакалы лают, ну и что
с того, может быть, они вовсе не охотятся, а дерутся дрм
с другом или играют, может быть, у них брачная пора. Он го¬
тов и к этому разочарованию. Но когда в брезжущем свете
звери становятся различимы, он с изумлением и радостьк? ви¬
дит, что шел за ними не напрасно; четыре шакала окружили
у подножья бугра антилопу. Она стоит у каменного склона,
стараясь защитить от них новорожденного малыша. Видно,
шакалы выследили ее, когда роды только начались, потому
что рядом лежит послед.Шакалы при его приближении отбегают, трусливо грозя
ему рычаньем и жалобно скуля, потом подкрадываются ближе,
однако когда восходит солнце, они убираются прочь. Антило¬
па стоит и смотрит на Адама, настороженно принюхиваясь
Всякий раз, как детеныш пытается пройти мимо нее на тонких
дрожащих ножках, она поспешно отпихивает его мордой
назад. Стоит Адаму шевельнуться, и она опускает свои длинные
изогнутые рога и издает носом предостерегающий свист. Ко¬
нечно, самка обессилела от родов и долгого ночного бдения,
но он понимает, что ей ничего не стоит убежать. Антилопа
слишком велика, в нее нельзя стрелять из пистолета, и Адам
вытаскивает из колчана стрелу, натягивает тетиву и целится
Стрела вонзается антилопе в лопатку. Животное подскакивает
в воздух с пронзительным криком и несется вскачь, но, отбе¬
жав немного, останавливается и возвращается к детенышу. Изо
всех сил вскидывая задней ногой, она наконец стряхивает стре¬
лу. Однако Адам знает: яд попал ей в кровь, довольно малей¬
шей царапины. Но неизвестно, когда яд подействует, может
быть, лишь через несколько часов, а он не так вынослив, как
бушмены, и убеги антилопа сейчас, у него вряд ли хватит сил
выслеживать ее до конца. Даже если она возьмет с собой
детеныша, до заката они покроют очень большое рас¬
стояние,И вдруг Адам замечает, что он, оказывается, не один. Зали¬
висто лая, мимо него вихрем несется собака — неужели это их
собака, ведь он оставил ее едва живую! Антилопа мгновенно236
опускает голову и выставляет свои грозные рога. Пес чуть на
них не напоролся. Он с визгом отскакивает, но через минуту
снова мчится вперед.Теперь можно выстрелить из пистолета, и Адам целится
в ту же самую лопатку, "чтобы перебить антилопе ногу и не
дать ей убежать. Колени ее подгибаются, она падает, но тут же
снова поднимается, часто и тяжело дыша. Однако собаке ока¬
залось довольно и одного мгновенья: она метнулась к детены¬
шу, схватила его за горло и одним прыжком проскочила мимо
антилопы.Антилопа снова рухнула на колени. Нужно прикончить ее
как можно скорее. Порох трагить не стоит, его и так осталось
слишком мало. И потом, у них уже есть детеныш. Но Адам за¬
мыслил другое. Пока пес терзает детеныша, Адам подкрады¬
вается к матке сзади, хватает ее за шею и вонзает нож
в артерию.Голова животного резко откидывается в последней судоро¬
ге, и острый могучий рог распарывает Адаму руку от кисти до
локтя. На миг он ослабляет хватку. Но тут собака впивается
антилопе в нос. Все, антилопа мертва.Адам садится на землю возле убитой самки и хватает воз¬
дух открытым ртом, в голове звенит от усталости и от потери
крови. Эта ночь его доконала. Потом он собирается с силами,
кое-как переворачивает антилопу на бок и ощупью находит
маленькое разбухшее вымя. Сжав пальцами сосок, выдавливает
тонкую теплую струю в свой пересохший, растрескавшийся рот
и с болью, с мучительным напряжением глотает и все же пьет
и пьет и никак не может остановиться. Наконец, весь дрожа,
он поднимает голову и заставляет себя встать, достает бурдюк
и выдаивает в него молоко из маленького вымени.Рана на руке все еще кровоточит. Нужно унять кровь па> ти¬
ной. К счастью, утром ее найти легко — среди высохших ку¬
стов на огромных сетках блестит роса. Он залепляет рану и,
отхватив кусок кожи от своего передника, завязывает руку.Голова кружится, опять он должен отдох ть. Из-под по¬
вязки каплет кровь, но через несколько минут она все-таки уни¬
мается. В руке все еще пульсирует боль, но медлить уже нель¬
зя. Орудуя левой рукой, он кое-как взрезает антилопе брюхо
и выпускает внутренности. Вскрыв желудок, до капли собирает
жидкость. После недолгого размышления отсекает от туши
окорока — только их он и сможет унести. Потом он снова ло¬
жится на землю и отдыхает, а пес тем временем доедает де¬
теныша. Пусть ест, от антилопы ему мало что достанется.Когда Адам снова встает, солнце уже высоко. Что поде¬237
лаешь, придется идти по испепеляющей жаре. В вышине он
замечает грифов, и сердце от ужаса начинает колотиться в гор¬
ле. Неужто уже поздно? И он, надрываясь, без всякой жалости
погоняя свое измученное тело, бежит в ту сторону, где кружат¬
ся стервятники....Ее выводят из оцепенения грифы. Что с Адамом, он умер?
Но скоро она осознает, что птицы слетелись к ней и сидят во¬
круг ее крошечного тента. Почему они никогда не появлялись
раньше? Откуда у них это сверхъестественное чутье? Ей прихо¬
дится вылезти из-под растянутой на палках кароссы и закри¬
чать, замахать на них руками, только тогда они поднимаются
с земли и летят прочь, однако же совсем не исчезают, а темны¬
ми точками маячат вдали.Она снова ложится. В голове звон, пустота. Порой все заво¬
лакивает чем-то черным. Она с мучительным усилием пытается
набрать слюны и проглотить, но рот пересох, а горло так рас¬
пухло, что воздух через него едва проходит.Нет, все напрасно, он не успеет. Когда-то я была горда
и непреклонна, с горьким унынием думает она, я никому не хо¬
тела покориться, не хотела стать чьей-то собственностью —
ведь я не корова, не фургон, не бочонок бренди. И вот сейчас
я должна покориться смерти, я — ее собственность, сейчас она
заберет меня, даже не спросив разрешения. А у меня больше
нет сил ей противиться. Я и хотела бы бороться ради него, но
не могу.Когда на нее падает его тень, ей кажется, что это гриф. Она
хочет крикнуть, отогнать его, но лишь беззвучно шевелит
губами.—	Элизабет! — зовет он.Давно ли стервятники научились говорить?—	Я сейчас накормлю тебя, — говорит он, опускаясь рядом
с ней на землю. Она слышит его трудное, хриплое дыхание, за¬
пах его пота. — Мясо и молоко, — говорит он и подносит к ее
губам бурдюк. Молоко теплое и кисловатое, ведь оно целый
день грелось на солнце. Она держит несколько капель во рту
и никак не может проглотить. Он уговаривает ее и терпеливо
поит, как ребенка. Наконец она открывает глаза и смотрит
вверх.Но там ничего нет. Бог — это пустота в бездонном небе.Кристаллики снежинки, хребет скалистых гор, овраги, вы¬
дутые в земле ветром, лист папоротника, скелет змеи... как
сходны все узоры, что создает природа.238
Смерть даровала им еще одну отсрочку и даже отмерила ее
щедрее, чем прежние. Как ни тяжело идти, они продолжают
свой путь. Он ни разу не пожаловался на больную руку, но
Элизабет видит, что рана его беспокоит. Она загноилась, Адам
не может двигать рукой. Они почти не говорят друг с другом,
даже произносить какие-то слова для них сейчас непосильный
труд.Случилось непостижимое: из их жизни ушел Капстад, они
его точно потеряли дорогой. Ни он, ни она ничего больше не
ждут, не надеются, что, поднявшись на макушку каменистого
бугра, увидят что-то иное кроме все того же мертвого вельда.
Горизонт восторжествовал.Им осталось одно: шагать и шагать без смысла и цели,
поднимать и переставлять костлявые ноги, завернутые
в толстые шкуры, размахивать тонкими, как плети, руками,
дышать, преодолевать при каждом шаге боль, чувствовать, как
по телу течет пот, оставляя извилистые борозды в корке грязи
на коже. И знать, что сзади плетется изможденная, хромая
собака....Когда-то ты упрекнул меня, что я слишком белая и не хо¬
чу знать правду. Что ж, взгляни на меня сейчас — я черная,
обугленная. А это неизбывное страдание и есть правда? Зна¬
чит, правда в том, чтобы просто идти по земле, идти вопреки
всему и не позволяя себе лечь?Если один из них сейчас сдастся, у другого уже не достанет
сил жить.Их охватывает все большее безразличие. И растет изумле¬
ние перед тишиной и бесконечным пространством. Все в этой
бесконечности первозданно, все совершается точно в первый
день творенья — звучат их скупые редкие слова, встает каждое
утро солнце, заливая светом пустой мир. Вот крупица праха:
изо всего рождается жизнь....В ту ночь в горах я думала: «Как ни страшна смерть
обезьяны, есть что-то прекрасное именно в ее неистовстве
и жестокости». И зверское убийство быка было прекрасно,
и шторм в Бискайском заливе, В такие редкие минуты как раз
и постигаешь, что ты — жив. Сами по себе эти минуты ужасны,
но необходимы человеку, они-то и дают нам силы жить.Впрочем, тогда я была моложе, я жаждала жестокости и не¬
истовства, чтобы они ударили по мне и пробудили от оцепене¬
ния. Теперь мне нужно несравненно меньше, мои потребности
скромнее. В спокойной неотступности страдания я снова пости¬
гаю горестную истину, что я жива. Я есть, я существую. Толь¬
ко и всего. А горизонт недостижим, я это знаю, я смирилась.239
я не смогла бы идти, не будь этой горечи. Без нее я даже не
знала бы,что живу. Благодаря этой горечи я и люблю тебя.
Когда-то был рай на берегу моря. Мы жили в нем, ты по¬
мнишь? Нам легко верить в рай, ведь мы его утратили.Раскаленные дни сменяются ледяными ночами, а они все
идут, идут... Когда светит луна, они движутся ночью и отды¬
хают днем, хотя у такого способа путешествовать есть и свои
недостатки: очень трудно спать в такой свирепый зной, в тем¬
ноте трудно добывать пропитание.Только бы не сдаться. Выдержать, вытерпеть, выжить — вот
наш девиз. Не мгновенья восторга, а упорство смирения, кото¬
рое и помогает перенести восторг.Все медленней и медленней они бредут. Его рука совсем
разболелась. Все трудней отрывать ноги от земли. Даже соба¬
ка вот-вот упадет и не встанет. Казалось бы невероятно, но
зной становится все более испепеляющим, а солнце — все более
белым. При его свете они уже совсем не могут двигаться.
А пища? Теперь они едят лишь то, что им приносит собака.Интересно, сколько они еще протянут, спрашивают они се¬
бя, мрачно забавляясь этой зловещей игрой. Ведь плоть
и кровь не вечны. А у них и так почти нет плоти, кровь высох¬
ла, остались кости, да сухожилия, да темная пергаментная
кожа. О, горизонт, горизонт...Она шагает рядом с ним, в душе — рожденное изнеможе¬
нием спокойствие, мысль остановилась. Единственно, чем она
может встретить страдание, — это готовностью страдать беско¬
нечно, и потому только она до сих пор жива. Зачем противиться
страданию, нужно ему отдаться, подчиниться, и пусть оно
медленно тебя сжигает, выжигает твое нутро без остатка, даже
то, что еще не успело возникнуть, пусть вдыхает в тебя душу,
чтобы, в муках лишаясь всего, ты могла наконец родиться.Вот и привал, неотвратимый привал.Стало быть, здесь?.. Эта песчаная впадина — конечная веха.Она помогает ему укрепить камнями палки — он не может
шевельнуть больной рукой, — помогает набросить на них ка-
россу. Когда наступают сумерки и он не делает попытки
встать, чтобы идти дальше, она решает, что теперь это дей¬
ствительно конец. И с чувством чуть ли не облегчения ложится
снова и закрывает глаза.Но, решая, она сбросила со счетов его волю. А он все обду¬
мал заранее и ждет лишь, чтобы она уснула. Пройти весь этот
долгий путь только затем, чтобы покорно умереть здесь, среди
вельда, точно лишенное разума животное? Нет, ни за что, он
даже в мыслях с этим не смирится. Уверившись, что она спит,240
он тихо подзывает к себе собаку. Покрытое коростой животное
приподнимается и ползет к нему на своих израненных, крово¬
точащих лапах. Он гладит большую голову, треплет за ушами,
и собака начинает вилять хвостом и лижет своим сухим язы¬
ком ему лицо и руки.—	Ложись,—говорит он, указывая себе на колени.Собака ложится и кладет ему на колени голову.Держа нож в левой руке, он правой продолжает ее гладить,
потом сжимает пальцами морду.Ты будешь недолго мучиться.Он резко закидывает ей голову назад, чтобы всадить
нож в горло, и пес со сдавленным визгом рвется от
него прочь.Тебе так тоже лучше.Из перерезанных артерий брызжет кровь. Ему не удержать
больной рукой бьющееся, содрогающееся тело, он падает на
умирающего пса и прижимает к земле, заглушая животом
и грудью его последние слабые конвульсии. Он точно обни¬
мает женщину, это похоже на любовь.Он не кричит, но по его лицу бегут слезы. Вот я и поднял
руку на мою собственную мать, думает он. Теперь я заслужил
самую страшную казнь — плеть и раскаленные щипцы под кри¬
ки чаек, кандалы, остров, мертвую пустыню. Ад, на который
я обречен, — во мне.Когда он убил детеныша антилопы в пещере, она с трудом,
но все-таки принудила себя смириться. Смерть собаки она ни¬
когда не простит.—	Адам! о господи... — тихо хрипит она, проснувшись на
рассвете в лихорадочном ознобе и увидев, что он жарит на ко¬
стре мясо.—	Да, — говорит он ей, — да. Молчи. Ешь, ты совсем осла¬
бла.—	Это все равно, как если бы мы стали есть друг
друга.—	Неправда, не говори так. Прошу тебя!Она стискивает челюсти. Он пытается разжать их силой,
как раньше, когда собака принесла ему змею. Но она в порыве
гнева вдруг выбивает мясо из его руки.-- Ни за что! Я лучше умру.—	Глупенькая, это же мясо, это жизнь!—	Он столько прошел с нами.—	Я не хотел брать его с собой, он сам увязался.—	Он поймал детеныша антилопы, спас нам жизнь.—	Сегодня он снова спасет нас. Он все равно умирал от241
голода. Так же, как мы. Он уже больше не мог
охотиться.—	Он был наш друг. Кроме него, у нас никогда никого не
было.—	Съешь.—	Сам ешь, если ты можешь! — кричит она в отчаянии. —
Меня не заставляй. Я ни за что не буду. Наешься и иди один,
а я останусь здесь.—	Я же для тебя его убил, — умоляюще говорит он.—	Оставь меня!—	Хоть маленький кусочек.—	Никогда.—	Смотри. — Он откусывает немного, с усилием жует, гло¬
тает.—	Дикарь! — кричит она, не в силах больше сдерживать
ярость. — Я тебя ненавижу.—	Довольно разыгрывать белую госпожу! — взрывается
он. — Лучше взгляни на себя.Она закрывает глаза. Ее бьет дрожь.—	Съешь. Ведь ты не хочешь умереть.—	Что с нами происходит? -- шепчет она потрясенно. —
Нельзя так убивать друг друга.—	Ешь. Иначе ты убьешь себя.—	Я не могу есть его плоть.—	Ради бога, - говорит он устало, - ведь все равно в конце
концов придется. Как будто у тебя есть выбор.Но она только качает головой.Мыслима ли большая нелепость, думает она в последних
проблесках сознания: в который уже раз мы доходим до край¬
ности, потом нам дарят передышку, мы снова делаем уси¬
лие — и опускаемся еще ниже. Нет, должно же у человека быть
достоинство, должен же он в какой-то миг сказать: довольно,
дальше я не отступлю.Мать говорила: «Все тобой восхищаются, Элизабет, берут
с тебя пример...»А ты: «Тебе не выжить, если ты не станешь зверем».—	Дай мне кусочек, — шепчет она вечером, не смея взгля¬
нуть на него, хоть и знает, что не увидит на его лице злорад¬
ства. Она просто не может посмотреть в его воспаленные, за¬
павшие глаза и встретить в них себя. Ее желудок отвергает
мясо. Но второй кусок ей удается проглотить. Внутренности
снова скручивает судорога, но она усилием воли ее останавли¬
вает и долго еще лежит на земле, боясь пошевелиться, чтобы
ее не вырвало.242
Безумие, безумие. Ведь так легко сдаться и умереть. Зачем
люди цепляются за жизнь? Жизнь противоестественна, бесче¬
ловечна.Зачем ей возвращаться к жизни? Зачем смотреть в глаза
Адаму после того, как он оказался способен убить собаку? За¬
чем вообще жить после того, как она узнала, что и сама она
т^кая же предательница?—	Умереть, я хочу умереть, — тупо, однообразно твердит
она, проталкивая в горло следующий кусок мяса, стараясь
удержать его в себе, дрожа и задыхаясь от усилия и словно
вдавливая себя в землю: скелет, обтянутый черной растрескав¬
шейся кожей, клочья свалявшихся волос, невыносимо яркие
пылающие глаза — ничтожная горсть праха, живое существо,
человек.Когда через три дня пришли готтентоты, они были еще
живы. Мясо их подкрепило, но они не двинулись в путь, не
одолели усталости и безразличия, не нашли в себе решимости
начать все в который уже раз сначала — идти и чувствовать,
как с каждым шагом убывают силы, пересыхает во рту и рас¬
пухает горло, глаза все глубже проваливаются в глазницы, как
мир плывет перед глазами и вдруг затягивается чернотой... по¬
том опять немного мяса или кореньев, личинки из разоренного
термитника, ящерица, и снова возвращение к постылому
началу...После полудня они заметили, что на горизонте поднялось
облако пыли и стало приближаться.—	Газели ? —спросила она, не зная, радоваться ли очеред¬
ной передышке или приходить в отчаяние, потому что после
нее их ждут еще горшие муки.—	Нет, вряд ли, — сказал он, щурясь на солнце. — Разве что
стадо совсем маленькое. Может быть, это...—	Что?Он не ответил. С час или даже больше он неотрывно глядел
на горизонт. Рыжее облако медленно ползло в их сторону, за¬
волакивая солнце.—	Это люди, — объявил он наконец. — Наверное, кочевники-
готтентоты.—	Откуда же столько пыли?—	Ее поднял скот. — Он говорил так тихо, что она даже не
расслышала ответа.Когда стало ясно, что караван пройдет примерно в миле от
них, они поспешно связали свои узлы и побежали по равнине,
гонимые все той же страстью, как в день, когда увидели ми¬243
раж. Мираж? От этой мысли у нее вдруг засосало под ложеч¬
кой и она даже остановилась — убедиться, что караван не виде¬
ние, и потом снова кинулась за ним, ловя воздух открытым
ртом.Кочевников было человек пятьдесят или шестьдесят: худые,
низкорослые, серые от пыли, за ними шло стадо коров и овец,
бежали бесчисленные собаки. У овец был еще довольно
бодрый вид, они держались благодаря запасам сала в курдю¬
ках, а вот коровы совсем заплошали.Кочевники растерялись и насторожились, увидев путников,
но когда Адам обратился к ним на их языке, зловещие мор¬
щины на задубелых лицах разгладились, люди весело заулыба¬
лись. Все разом заговорили, Адам переводил их слова Элиза¬
бет, а те из готтентотов, кто знал немного по-голландски,
болтали прямо с ней.Да, они ходили в Капстад, вот бусы и монеты, которые они
там получили, глядите; выменяли они еще бренди и табак, но
их не осталось, все выпили и выкурили. Теперь вот движутся
на север, кто-то сказал им, что в месяце пути через сухие земли
лежат хорошие пастбища.—	Идемте с нами, — предложили кочевники. — Там, где мы
были, очень плохо.—	Нет, нам нельзя, — тотчас же вырвалось у Элизабет. —
Мы должны вернуться в Капстад,—	Должны? — удивились готтентоты. — Кто вас заставляет*^—	Мы уже так давно идем, — попыталась объяснить она.—	Но мы тоже когда-нибудь пойдем в Капстад, — стал уго¬
варивать ее один из готтентотов. — Дождемся дождей и пой¬
дем, Тут хорошо будет идти, увидите. Месяцем раньше, меся¬
цем позже — не все ли равно?—	Нет, нам нельзя...Он равнод>шно пожал плечами — дело хозяйское,—	Вы не понимаете, — сказала она.—	Это верно, — согласился он, — не понимаю, — И вдруг со¬
щурил глаза, — Почему белая женщина идет пешком и в таком
виде? — Он, не скрывая любопытства, разглядывал ее увядшую
грудь, торчащие ребра. В глазах его не было желания, а у нее
даже не шевельнулась мысль, что надо бы прикрыться. Какая,
в сущности, разница?—	Ладно, — произнес наконец готтентот, прищелкнув язы¬
ком, и плюнул на землю. — Подумайте, решите, как вам быть,
а потом скажете нам. Мы будем здесь ночевать.Женщины отправились собирать дрова. К закату из вельда
примчались собаки, кто-то из них принес в зубах бурундука,244
другие черепаху, третьи зайца. Но на этот раз у собак не ото¬
брали добычу и разрешили съесть самим, потому что мужчины
ради такого торжественного случая закололи захиревшего бы¬
ка. И все племя собралось вокруг костра, все ели и пили, весе¬
ло болтали, смеялись.Элизабет сидела чуть поодаль и, погрузившись в свои мыс¬
ли, рассеянно слушала чужую речь.После ужина готтентоты достали музыкальные инстру¬
менты и в лунном свете пронзительно запели бамбуковые
флейты, полилась унылая жалоба свирели, загремел барабан.
Люди передавали друг другу калебасы с хмельным пивом,
громко смеялись, хлопали в ладоши. Молодежь начала пля¬
сать, а старшие сидели у костра, окутанные клубами пыли, лю¬
бовались пляской и поощряли танцующих одобрительными
возгласами. В бешеном вихре подскакивали и отлетали перед¬
ники, земля дрожала под ногами пляшущих.Элизабет сидела и смотрела, завороженная чужим весельем,
и не могла поверить, что такое буйство и безудержность воз¬
можны среди безмолвия и однообразия этих равнин. Днем, при
солнце, люди едва держались на ногах, измученные зноем
и липкой пылью, сейчас, во тьме, они вернули себя к жизни
пляской, их музыка и смех изгнали царящую здесь тишину,
они поют и пьют кислое пиво, и это пиво питает их экстаз.
А завтра — завтра будут те же тяготы и труд.Завтра караван пойдет дальше. Она будет стоять рядом
с Адамом и глядеть, как удаляется облако пыли, слушать, как
затихает шум и наконец замрет вдали. Потом уляжется
и пыль. И все станет в точности таким, как было раньше: он,
она и вокруг только свет и пространство, только совершенная,
беспримесная боль. Но сейчас им будет еще тяжелее, потому
что отныне их будет преследовать воспоминание о сегодняш¬
нем вечере.Может быть, повернуть вспять и пойти вместе с племенем?
Среди людей они не погибнут. У готтентотов есть мясо, есть
кислое молоко, много меду, у них смех, разговоры. Пусть даже
они придут в Капстад через год — какая разница? Ведь впереди
целая жизнь.Как, повернуть вспять и идти той же страшной дорогой?
Нет, об этом Элизабет не могла даже помыслить, она слиш¬
ком устала. Пусть ее пощадят, она не хочет принимать реше¬
ния. Никогда еще Капстад не был так близко. Он снова вошел
в их жизнь: его непостижимым образом вернула встреча с гот¬
тентотами. Эти бусы и медные монеты им дали в Капстаде,
месяц назад эти люди были там. Они видели дворец с его245
пятью массивными башнями, просторную площадь, где стоит
виселица, каналы, спускающиеся от Гееренграхта к морю, ви¬
дели Гору, с вершины которой Элизабет глядела на раскинув¬
шийся внизу синий океан, на выбеленные дома под тростни¬
ковыми крышами, янтарными, бурыми или даже черными от
старости, дома, которым не страшна ярость юго-восточных
ветров Видели, как в гавань входят рыбачьи лодки, нагру¬
женные сверкающей на солнце рыбой, как подплывают бар¬
касы, которые везут с острова Роббен сладкий инжир и кри¬
стально чистую воду из колодца, песчаник из карьеров для
строительства домов, видели торжественный выезд губернато¬
ра и советников, ее отца в карете, Phoenicopterus ruber, рабов,
зачерпывающих воду в фонтанах возле тенистого парка, виде¬
ли мельницы, шелковичные деревья...Капстад — не мираж, он есть, он существует, он всего в не¬
скольких неделях пути. Готтентоты его видели, вон они пля¬
шут, и в глазах у них еще стоит ее Капстад.Долго еще продолжалось веселье, но наконец все улеглись
спать вповалку на земле, Элизабет с Адамом стиснули в тем¬
ноте тела каких-то незнакомых людей. Она вдыхала вонь про¬
горкшего сала, которое они смешивали с порошком из листьев
баку и обмазывали себя с головы до ног. Но разве ее соб¬
ственный запах лучше? Она прижалась в полусне к лежащему
рядом телу, не думая о том, кто это, да и не все ли равно, ночь
такая холодная, а они лежат рядом и согревают друг друга,
все эти свернувшиеся калачиком люди......Среди всех этих темных тел в темноте он безошибочно
нашел ее, обнял и прижал к себе... Я люблю тебя больше, чем
свою жизнь. Все, что у нас с тобой есть, — этот едршственный
миг близости, который дает нам ночь: вот мое тело, вот я,
возьми меня. Я хочу слышать твой шепот у моего уха, вонзи
мне в плечо свои маленькие белые зубы, заглушая стон насла¬
ждения. Роди мне сына, и пусть он когда-нибудь станет сво¬
бодным. В твоих удлиненных глазах — видения Явы, на твоем
быстром влажном язычке имена ее вулканов и рек, в твоем
имени заключено мое спасение, в твоей тьме я прозреваю и ви¬
жу, что избавление возможно. Завтра я буду ждать тебя возле
калитки, а потом кто-то скажет, что тебя продали и взяли хо¬
рошую цену. Все это ждет меня завтра, завтра я потеряю тебя
навеки, но сейчас, этой быстротечной ночью, ты принадле¬
жишь только мне......— Ну что, идете с нами? — спросил их утром готтентот,
когда все племя уже собралось в дорогу и сгоняло овец
и коров.246
Она покачала головой.—	Нет, нам нужно в Капстад. Теперь уже недалеко.—	Но там, впереди, очень плохо.—	Дойдем. Вы нам дадите немного еды?—	А что взамен за еду?Они развязали свои узелки. У них почти ничего не было.
Хотите ее раковины? Нет. Мы возьмем пистолет и порох с па¬
тронами. Но они нужны нам самим! Ну что ж, тогда не взы¬
щите. Бог с вами, берите. Все забирайте, у нас ничего нет.
Оставьте мне только платье, которое сшили в Капстаде, наши
передники и кароссы, наше самодельное копье, посохи, колчан
со стрелами...Взамен они получили несколько бурдюков с молоком, по¬
ловину овечьей туши, целебных трав для его раны.—	Как отсюда ближе всего пройти в Капстад?Объясняли все разом, показывали руками — идите все пря¬
мо и прямо, туда, откуда мы пришли.—	А есть вода по дороге?—	Да, ключ в двух днях пути, — сказал готтентот, знающий
по-голландски. — У подножья каменного бугра, который похож
на спящего льва. Коровы там все истоптали и выпили, но вода
есть, вы только выройте колодец.—	И все?—	Еще через десять дней будет ферма.—	А люди?—	Есть люди, есть. Гонкхойква. Хозяин стрелял в нас,—
угрюмо добавил готтентот. — Сказал, столько народу он не
может напоить, воды не хватит. Ругался и проклинал утробу
своей матери.Потом все кричали и махали им руками. Поднялось солн¬
це — огненный диск. Караван шел, все уменьшаясь и умень¬
шаясь на огромной равнине, и рыжая пыль влеклась за ним до
самого горизонта. Адам и Элизабет остались одни.—	Теперь уж мы непременно дойдем, — сказал он.Впереди, в десяти днях пути была ферма и люди.Через несколько дней после ключа, вокруг которого все бы¬
ло истоптано стадом, они опять увидели грифов. Адам первый
заметил груду камней на равнине и догадался, что это одна
из бесчисленных могил Хейтси-Эйбиба. Но грифы были не
возле груды, а ближе, они вились над небольшим овражком.
И уже издали было ясно, что означает этот смрад.Адам хотел сделать крюк, он знал, какое зрелище перед ни¬
ми предстанет, но в Элизабет проснулось любопытство.247
—	Там готтентоты, — коротко сказал он в ответ на ее
расспросы,—	Что за готтентоты, откуда они взялись? — продол¬
жала настаивать она, что-то вспомнив и уже смутно
понимая.Они остановились на краю оврага, выдутого ветром в твер¬
дой, как камень, земле. Дно было черным от грифов, птицы
и не подумали взлететь при виде людей и продолжали спокой¬
но трудиться над трупами. Вокруг валялись раскиданные ветки
и кароссы, которыми когда-то их накрыли. Неглубокие могилы
было нетрудно разрыть. Среди мертвых было трое взрослых —
судя по всему, стариков — и несколько детей, наверное, они ос¬
лабли от болезней и не могли идти с караваном.Элизабет схватила Адама за раненую руку.—	Нужно прогнать грифов! Как их прогнать? — в волнении
спрашивала она.— Скорее, нужно что-то делать!—	Все они давно умерли, — сказал он.—	А когда их оставили здесь, они еще были живы?—	Наверное.—	Но как же, Адам?..—	Почему ты так расстроилась? Ты знаешь их обычай,
я тебе рассказывал.—	Ты говорил, что умирать оставляют только стариков.—	И детей, если они захиреют.Она хотела сбежать в овражек и прогнать птиц, но Адам не
пустил.—	Их слишком много. Они разорвут тебя на части.—	Но там дети, Адам!—	Они тоже мертвы. — Он потянул ее за руку. — Довольно,
идем.Неподалеку высился курган, посвященный богу-охотнику,
на камнях лежали калебасы и бурдюки. Когда они приблизи¬
лись, она увидела, что в них кислое молоко и мед — жерт¬
венные приношения, они кишмя кишели муравьями.На лице ее изобразился ужас.—	Ведь людей оставили так близко от кургана! — горячо
заговорила она — Почему они не съети молоко и мед? Они бы¬
ли бы сейчас живы!—	Еду оставили Хейтси-Эйбибу.Элизабет прислонилась к каменной груде. Тонкая цепочка
муравьев свернула в сторону, огибая ее руку, но постепенно на¬
секомые осмелели и, сокращая путь к пролитому меду, пополз¬
ли прямо по ней. Она встряхнула головой.—	Старики — ладно, это я еще могу понять, — сказала248
она. — Но дети! Они были совсем маленькие, ничего еще не
знали, не понимали, не могли себя защитить.Он ничего не ответил.—	Мы уже так давно вместе, — вдруг сказала она. — Почему
у меня до сих пор нет ребенка? Как ты думаешь, я бесплодна?—	Когда мы ночевали у готтентотов, надо было тебе по¬
просить у старух трав.—	Зачем мне травы? Я от тебя хочу детей, а не от трав.—	Травы могут помочь.—	Все во мне пусто, — сказала она. — Может быть, это от
солнца, оно меня иссушило. — Она сползла по склону на землю
и села на корточки, прислонившись к камням головой.—	Что было бы с нами, если бы ты родила ребенка в доро¬
ге? — спокойно спросил он.Она долго молчала.—	Ты прав, — согласилась она наконец. — Но когда мы вер¬
немся в Капстад...—	Что сделают с нашими детьми в Капстаде? — спро¬
сил он.—	Никто с ними ничего не посмеет сделать! — вспыхнула
она.—	Но ты как-то рассказывала мне о своей подруге, — на¬
помнил он.—	Это совсем другое дело. Отец ее ребенка был раб. А я,
когда мы вернемся...—	Тяжкий крест ты берешься нести, — сказал он в волнении.Она скрестила руки на груди.—	Знать бы наверное, что у меня может быть ребенок, де¬
ти... Но, боюсь, я бесплодна. — Она тихо покачивалась из сто¬
роны в сторону. — Все во мне мертво.—	Дай срок — оживешь.—	Мы так давно муж и жена... — Она глядела на него снизу
вверх, сидя перед ним обнаженная. — Зачем ты хочешь от меня
ребенка? Я так некрасива. Я стала уродливой.—	Я тебя люблю.—	Недавно ты сказал: «Взгляни на себя!..»—	Я не о том говорил.—	Неважно, я все равно права. Смотри же на меня. Смо¬
три как следует. Мой вид внушает омерзение. Черная, как
уголь, вся в морщинах, грязная, вонючая.—	А я? Разве я лучше? — Он сжал ее тонкие запястья свои¬
ми большими худыми руками. Она посмотрела на страшную
гноящуюся рану, которая распухла и горела, не поддаваясь це¬
лебным травам готтентотов.249
—	Мы прошли такой долгий путь,--сказал ок.—Мы все
еще вместе. И мы дойдем. Теперь-то уж у тебя нет сомнений—	Разве можно быть в чем-то уверенной? — сказала она
устало.—	Через пять дней будет ферма Так нам сказали готтен¬
тоты—	Ферма... Люди...—В ее глазах не было радости, один
только страх. — Я не могу появиться у них в таком виде—	Почему же?—	Нет, нет, ни за что. Придется... — Она лихорадочно раз¬
вязала узел и достала из него грязное зеленое платье, которое
несла с самого начала их пути.—	Не надевай, — попросил он.—	Ах, ты не понимаешь. Так нужно.Она надела платье. Оно повисло на ней мятым бесфор¬
менным мешком. Как не вязались с этим платьем торчащие из
рукавов худые, точно палки, руки, обугленное изможденное ли¬
цо, свалявшиеся волосы, грязные шкуры, в которые она за¬
вертывала ступни.—	Ну, как я тебе нравлюсь? — вдруг спросила она задорно
и кокетливо, точно девушка, собравшаяся на бал.Ему хотелось отвернуться, закрыть глаза, хотелось плакать.
Но он не отвернулся и не заплакал, он хрипло прошептал:—	Нет женщины красивее тебя.Она смотрела на него с улыбкой. Потом в глазах проступи¬
ла мольба. Волнение ее угасло. Она потянула за ленту корсажа
иссохшей коричневой рукой.—	На меня страшно Схмотреть, я ведь знаю, — прошептала
она.— Почему не сказать мне правду?—	Идем, — поспешно сказал он. — Надо торопиться, и так
уже поздно. Ты ведь не хочешь здесь ночевать?—	Здесь? — В ее голосе был ужас. — Идем скорее.Он поднял свой узел, но тут же снова положил на землю.
Взглянул на Элизабет и быстро отвел глаза. Потом протянул
руку к одному из бурдюков с медом и начал стряхивать с него
муравьев. Она смотрела, не произнося ни слова. Он достал
с могильного холма второй бурдюк, потом и остальные
приношения.Ее вдруг начал душить смех.—	Ты грабишь могилу бога. А вдруг он станет тебя пресле¬
довать, ты не боишься?—	Не станет, это все выдумки моей матери.—	Каждый раз, как мы встречаем богомола, ты делаешь
большущий крюк в сторону, — напомнила она.250
—	Не выдумывай.—	Нет, я много раз замечала.Он поднял свой узел и бурдюки с медом.—	Идем, — угрюмо сказал он.И они пошли дальше навстречу свирепому солнцу, которое
било в глаза. Ни он, ни она не оглянулись на груду камней
и на грифов. Каждый раз, подав последнюю милостыню, судь¬
ба снова посылает им подачку; каждый раз, сказав последнее
нет, они все-таки преступают свою клятву.Она старалась привыкнуть к платью, которое било ее на хо¬
ду по худым ногам, огрубевшие руки страшились прикоснуться
к тонкой скользящей ткани.Егце пять дней, думала она. Через пять дней — ферма
и люди.А потом была ферма. Легко вообразить, как они день за
днем прикованно глядели на горизонт горящими глазами, ожи¬
дая, что вот-вот появятся признаки жилья, как вельд тянулся
такой же мертвый, однообразный, как рано утром далеко, за
первыми невысокими отрогами гор вдруг начали собираться
белые облака, как, увидев их, они забыли об усталости и свире¬
пом солнце, как наконец приблизились к небольшому стаду коз
и овец, которое паслось в зарослях низкого иссохшего кустар¬
ника, у пригорка в тени крепко спал пастух, закрыв лицо шля¬
пой, желтели выжженные поля, стоял забор, местами сло¬
женный из камней, местами сплетенный из веток, и во
дворе — вытянутый в длину приземистый домишко с трубой
и двумя подслеповатыми оконцами справа и слева от двери,
чахлые деревья, куры.Залаяли собаки. Сидящий возле дома в тени мужчина под¬
нялся со своего плетеного стула, сдвинул на затылок широко¬
полую шляпу, обнажив никогда не загорающий лоб, и невоз¬
мутимо смотрел, как они подходят.Элизабет остановилась в нескольких шагах от мужчины,
Адам настороженно замер возле нее. Но фермер стоял так же
неподвижно, на голове шляпа, в зубах трубка. На земле возле
стула осталась недопитая чашка чая без блюдца. На рубашке
не хватало нескольких пуговиц, в разрезе ворота темнела воло¬
сатая грудь. Длинный костистый нос, близко посаженные
серые глаза, борода, узкий, точно щель, рот, влажные губы.
Возраст угадать трудно — может быть, тридцать лет, может
быть, пятьдесят.—	Добрый день, — произнесла наконец Элизабет, запинаясь;
рука ее судорожно сжимала ленту на корсаже.251
—	Здравствуйте, - ответил фермер, разглядывая ее
в упор. — Откуда путь держите?—	У меня сломался фургон за горами, — сказала она, и
в голосе ее зазвучали прежние, властные нотки. Как ни жалок
был сейчас ее вид, она стояла, высоко вскинув голову. — Волов
угнали бушмены. Слуги-готтентоты нас бросили. И я вынужде¬
на была возвращаться пешком.—	Через карру пешком не пройдешь, — возразил он.—	Пришлось. — Она вытерла со лба пот и откинула назад
грязные волосы.Фермер не шевельнулся.—	Несколько дн^й назад мы встретили караван готтенто¬
тов. Они рассказали нам о вашей ферме.—	А, эти ублюдки. Вознамерились здесь ночевать — какова
наглость? Истоптали бы все в прах, выпили всю нашу воду.
Ну, я их послал...—	И мы подумали, может быть, вы согласитесь... — Она
умолкла, заметив, что он, сощурившись, глядит на Адама.—	А это... это мой...—	Ясно, — отрывисто бросил фермер. — Пусть идет на кух¬
ню.—	Постойте, я...—Она протестующе взмахнула рукой, но
фермер не понял ее жеста и протянул ей руку для пожатия. По¬
лучилось смешно.—	Де Клерк, — представился он.—	Элизабет Ларсон.—	Ясно, — сказал он все так же неприветливо и жестко—	Герр де Клерк, я...—	Ладно уж. Можете пока пожить у нас, а там решим, что
делать. — Он обернулся и закричал: — Летти!На пороге появилась босая женщина в вылинявшем синем
платье без нижних юбок и кринолина, волосы гладко зачесаны
за уши, лицо обветренное и загоревшее несмотря на шляпу, ко¬
торую она, видно, никогда не снимала. Без возраста, как и он.
Но вряд ли очень старая, потому что беременна, и даже на
сносях.—	Эта женщина прошла через карру, — объявил он. — Зовут
ее Ларсон. Моя жена. Позаботься о ней.—	Конечно. Входите в дом, прошу вас.На пороге Элизабет остановилась.—	Человек, которого вы послали на кухню... Адам...—	Слуги за ним приглядят,—отрезал фермер, сел на стул
и принялся набивать потухшую трубку.Она хотела объяснить, но передумала: «А вдруг он нас про-252
FOHHT, КТО его знает. Право же, обоим нам будет лучше, если
я не стану...»—	Входите же,—повторила женщина,—на солнце жарко.Дверь вела прямо в спальню, там стояла широкая меднаякровать, несколько сундуков, сколоченных из досок атласного
дерева, у стены батарея ружей, на глиняном полу шкура зебры.
Здесь, под тростниковой крышей с незашитыми потолочными
балками, было прохладнее, чем на дворе, но душно, невыноси¬
мо душно.—	Издалека вы? —спросила женщина.—	Да. — Элизабет коротко повторила свою историю, опу¬
стив главное, — кто знает, как отнесется к такому сообщению
жена фермера.—	У вас не во что переодеться?Элизабет качнула головой и опустилась на краешек крова¬
ти. Кровать была покрыта одеялом из шакальих шкур.—	Нет, это мое единственное платье.—	Я дам вам свое.—	Спасибо. Я бы хотела попить.—	Сейчас. — И женщина громко закричала в другую дверь,
которая вела внутрь дома: —Леа! Принеси воды!Они сидели в неловком молчании и ждали, но вот в комна¬
ту вошла низенькая жилистая старуха-рабыня и подала гли¬
няный кувшин и кружку с отбитой ручкой.Элизабет помедлила минуту, потом взяла кружку, наполни¬
ла и, поднеся к губам дрожащими руками, залпом выпила.
Снова налила себе воды, потом еще раз и еще и наконец
сказала:—	Благодарю вас. А нельзя мне.. а не могла бы
я помыться?—	Сейчас спрошу мужа.Элизабет ждала, прижавшись головой к спинке кровати.
Вот женщина вернулась со двора и снова закричала так же
громко и пронзительно:—	Леа! Принеси корыто и воды для мытья.Ответа она не стала ждать, подошла к сундуку в дальнем
углу, опустилась на колени и принялась рыться в сложенных
вещах, потом извлекла коричневое шелковое платье, мятое, но
совершенно новое.—	Нет, нет, что вы, оно такое красивое, — запротестовала
Элизабет. — Мне бы старенькое, у вас, наверно, есть.—	Зачем мне здесь такое платье? — спросила женщина и со
стоном поднялась. - Я берегла его для крестин. А мы уже по¬
хоронили четверых детей. Вон под тем бугром.253
—	Но у вас скоро опять будет ребенок, платье и при¬
годится.—	Нет, не пригодится. — Беременная женщина покачала го¬
ловой — Уж больше недели, как он перестал шевелиться. — Она
протянула руку к двери во двор. — Ему я не говорила, боюсь,
но сама-то уже не сомневаюсь: ребенок родится мертвый.—	Погодите, может быть, еще все обойдется.Женщина снова покачала головой: без сожаления, без печа¬
ли, тупо.—	Я тоже потеряла ребенка во время путешествия, — сказа¬
ла Элизабет в порыве сострадания — И даже не знаю, где он
похоронен.—	Здесь только бушмены могут жить, да готтентоты, да
звери, — уныло говорила женщина. — Белым тут делать нечего.
Но разве мужу что-нибудь докажешь. — Испуганно вздрогнув,
она выглянула во двор.Вошла рабыня, с трудом неся большое деревянное корыто
с водой. Через плечо у нее было переброшено грязное полотен¬
це, в кармане передника лежал кусок домашнего мыла.—	Ну вот,—сказала беременная фермерша,—мойтесь.
А мне надо в кухню. С этих людей глаз нельзя спустить. По¬
шли, Леа.Оставшись одна, Элизабет увидела, что в воде уже кто-то
мылся. Она была мутная, у краев корыта собралась грязная пе¬
на. Ладно, пусть, все равно это — вода.Она развязала корсаж. С минуту постояла в смущении,
раздумывая, не закрыть ли прежде дверь. Потом решила,
что тогда в спальне будет слишком темно. Вытянув из рука¬
вов руки, она движением бедер сбросила платье вниз, на пол.
Оттолкнув ногой это рубище, встала в корыто. Корыто было
большое и глубокое. Она села в прохладную грязную воду,
закрыла глаза и долго сидела не шевелясь, поставив локти
на колени и опустив на руки голову. Вода... господи, вода!..Наконец взяла мыло и принялась мыться. Несколько раз
вымыла волосы, лицо, без конца намыливала и терла тело,
пока от мыла не остался крошечный обмылок и вода
в лохани не подернулась темной пеной.Потянувшись за полотенцем, она заметила на сундуке
возле кровати круглое зеркальце. Оно треснуло наискосок,
но все равно это было зеркало. Замирая от страха и волне¬
ния, Элизабет пробежала босиком к кровати, нагнулась и
стала рассматривать себя. Темная пергаментная кожа, глубо¬
кие морщины. Синие глаза запали глубоко в глазницы. Ма¬
ленький точеный нос. Рот слишком велик, губы запеклись,254
растрескались. Резко выступили скулы, — никогда она не
думала, что они у нее такие широкие. Ключицы торчат,
локти острые, костлявые руки с большими неуклюжими
кистями. Иссохшая грудь, даже не грудь, а просто отвисшие
складки с большими сосками в шершавых струпьях, ввалив¬
шийся живот, тазовые кости чуть не прорывают кожу. Спу¬
танные волосы в паху, огромные коленные чашечки, узкие
ступни... Я? Неужто это я? Но кто я, господи, ответь?С ужасом, с щемящей жалостью к себе повернулась она
взять полотенце. И в страхе застыла, почувствовав какое-то
движение у двери. Наконец она подняла глаза — с мокрых
волос ей на плечи падали капли и ползли по спине, точно
судорога — и увидела в дверях мужчину, хозяина фермы, де
Клерка, который стоял все в той же своей шляпе и с трубкой
в зубах.Он, не шевелясь, разглядывал ее в упор, и даже когда она
его заметила, он не отвел взгляда: в его прищуренных глазах
горел сумасшедший огонь, зубы так крепко закусили трубку,
что побелели желваки на скулах.С минуту Элизабет молча глядела на него, приоткрыв рот,
не в силах крикнуть или произнести хоть слово. Потом в смя¬
тении присела и прикрыла грудь руками.Он тотчас же повернулся, и освещенный желтым предвечер¬
ним светом дверной проем опустел.Она взяла полотенце и стала вытираться. Ее переполняло
отвращение, она казалась себе старой и опустошенной.Надев новое шелковое платье и расчесав волосы, она нако¬
нец вышла в соседнюю комнату, где фермер сидел за столом
против своей жены. Элизабет ничего не сказала, только погля¬
дела на него в упор, слегка раздув ноздри. Солнце садилось.
Молоденькая рабыня зажигала лампы. Возле очага на полу си¬
дели сгрудившись рабы — семь-восемь взрослых, дети, и среди
рабов — Адам. Она встретилась с ним на миг взглядом и чуть
не заплакала. Потом села за стол.Жилистая старуха-рабыня вьшесла из спальни корыто, вы¬
шла с ним во двор и вылила воду в лохань для свиней, — Эли¬
забет наблюдала за ней через открытую дверь кухни, — потом
вернулась, плеснула в корыто из бочки, что стояла у очага,
поднесла к столу и, опустившись на колени, стала мыть ноги
фермеру, вытерла их, на коленях подползла к беременной
хозяйке...—	Ужинать, — приказал хозяин.В середине выскобленного добела стола без скатерти стояла
миска с тушеным мясом. Хозяин обмакнул в соус ломоть хле¬255
ба и поднес ко рту. За ним жена, потом Элизабет. Никто не
разговаривал. И даже когда миска опустела и рабыня, бесшум¬
но ступая босыми ногами, убрала со стола и подала чай и мо¬
локо в кувшше, они пили его в молчании.—	Теперь читать, — сказал наконец фермер.Кто-то из детей достал из ящика огромную Библию в ко¬
жаном переплете и положил на стол перед хозяином. Тот
долго листал ее, видно, ища место, где он остановился вчера,
наконец нашелВ углу за очагом кудахтала наседка, возился на своей соло¬
менной подстилке ягненок. Наконец стало тихо в комнатеХозяин принялся читать, весь сморщившись от напряжения
и то и дело запинаясь и сбиваясь, его заскорузлый палец мед¬
ленно, точно навозный жук, полз по словам.«Что пользы человеку от всех трудов его, которыми тр>-
дится он под солнцем?Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовек!!Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту свое¬
му, где оно восходит.Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится
на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя».Он умолк и поднял голову. Под его взглядом Элизабет по¬
тупилась. Слегка смешавшись, он снова обратился к Библии
и начал искать стих, которым кончил; рот его был приоткрыт,
в углах губ собралась слюна. Наконец он нашел и стал читать
дальше, медленно, по складам:—	«Что было, то и будет; и что делалось, то и буде! де¬
латься, — и нет ничего нового под солнцем.Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», но
это было уже в веках, бывших прежде нас.Нет памяти о прежнем; да и о том. что будет, не останется
памяти у тех, которые будут после».Тяжко вздохнув, закрыл толстую книгу и застегнул медные
застежки.—	Теперь молиться.Жена фермера и Элизабет преклонили колени на земляном
полу и, положив локти на жесткие скамейки, стали слушать,
как он молится. Вдали где-то заворчало, будто прокатился
раскат грома. Гром? Нет, невозможно, откуда взяться грому?Адам сидел на полу среди рабов и слуг и неотрывно смо¬
трел на нее. Наверное, она чувствовала его взгляд, потому что
ни разу не разомкнула век. Прижатые к щекам руки дрожали.
Впрочем, может быть, так только казалось в свете лампы....Вот она стоит на коленях в той же комнате, где нахо-256
дашься ты, при свете той же лампы, женщина, принадлежащая
тебе. Она возвращается домой. Смерть подошла ко мне вплот¬
ную. Я люблю тебя, но в этот миг я полон ненависти. Зачем
я вывел тебя из страны грифов? Чтобы ты упрятала свое тело
в шелковое платье, сшитое в Капстаде, снова встала на колени
и закрыла глаза? Я-то знаю, как ты крепка и вынослива, как
ты жестока и прекрасна. Я позволил тебе называть меня име¬
нем, которое произносила только моя мать. Что будет, если
я вдруг встану, положу ей руку на плечо и громко скажу:
«Оставьте ее. Она моя!»Казалось, молитва никогда не кончится. Снова прокатился
глухой гул, точно за горизонтом бежало огромное стадо газе¬
лей. Потом гул смолк. Хозяева встали, с шумом подвинули
по неровному полу скамейки. На столе не мигая горела медная
лампа.—	Ваш раб может спать в кухне вместе со всеми, — сказал
хозяин. На Элизабет он не смотрел.—	Я... — она снова запнулась, с усилием глотнула, но ниче¬
го больше не сказала.Огромная тень фермера падала на оштукатуренную стену
и даже на потолок, зловещая и уродливая. Элизабет бессильно
склонила голову. Во время молитвы она чуть не уснула. Без¬
мерная усталость проникла в каждую клеточку ее тела.—	Вы ляжете с нами, — грубо приказал он.—	Я буду спать на полу.—	Кровать большая, места хватит. — Он посмотрел на же¬
ну. ~ Отведешь ее в спальню, — распорядился он и вышел — на¬
верное, осмотреть загоны, двор и помочиться.—	Идемте, - позвала хозяйка. Она зажгла свечу от огня
лампы и направилась в спальню.—	Право же, я...-- Он так велел.В дверях Элизабет оглянулась. Возле очага копошились
темные тела. Она не различила, где среди рабов — Адам.Беременная хозяйка опустилась на кровать, вздохнула тяже¬
ло, как раньше, и принялась расстегивать платье, сняла его,
Шнула шпильки из волос; тень на стене повторяла все ее дви¬
жения. В рубашке она вдруг показалась Элизабет совсем моло¬
дой и почему-то беззащитной. Женщина легла под одеяло
и отодвинулась к краю кровати.Элизабет по-прежнему стояла, взявшись за ленты на корса¬
же нового платья, но не развязывала их.~ Ну что же вы? — сказала женщина.Элизабет повернула голову к крошечному оконцу. На дворе
^ Альманах «Африка», вып 3 257
была непроглядная темень. В затхлую духоту спальни тянуло
оттуда свежестью, прохладой. Послышались тяжелые шаги.—	Раздевайся, — раздался голос у нее за спиной.Она обернулась. Хозяин стоял у порога, широко расставив
ноги и, подбоченившись, смотрел на нее.И вдруг двинулся к ней. Земляной пол еще не просох после
ее купанья и был в темных пятнах от воды, которую она
расплескала.—	Чего ты дожидаешься? - сказал он.—	О господи, Ганс! —ахнула жена, не вставая с кровати.—	А ты молчи! — рявкнул он на нее.Женщина с привычным вздохом отвернулась к стене.—	Ну? - сказал он.—Будешь ты наконец раздеваться?-
Он протянул руку и схватил Элизабет за ворот.—	Что вы делаете? — в растерянности залепетала она, пы¬
таясь его урезонить.—Я обратилась к вам за помощью, я...Он рванул платье, послышался треск материи.—	Не смейте! — закричала она в бессильном гневе. — Будь
я мужчиной, вы оказали бы мне гостеприимство. Приютили
бы у себя, позволили выспаться, отдохнуть. А я всего лишь
женщина, и вы...—	Снимай платье! — заорал он.Она вырвалась из его рук и метнулась к кухне, но он одним
прыжком опередил ее и со злобным смехом загородил дверь.—	Адам! — крикнула она.Хозяин растерялся. Сзади раздался легкий шум, хозяин бы¬
стро обернулся и приказал:—	Убирайся отсюда!—	Не смейте его трогать, - сказала Элизабет, стараясь
унять дрожь в голосе. — Это мой муж.—	Врешь!-Господи, Ганс! - простонала женщина, приподнимаясь
на локтях в углу своей широкой кровати.—	Это мой муж, — повторила Элизабет. — Мы вместе про¬
шли весь путь с самого начала.—	Оставьте ее, — сказал Адам.Де Клерк молча глядел на него, разинув рот. Элизабет по¬
думала, что в жизни не забудет его лица — такое на нем засты¬
ло недоумение и тупая злоба. Слишком уж он был ошарашен
ее признанием, не мог его сразу переварить.Элизабет стояла не дыша. Если хозяин кинется сейчас на
Адама, да еще кликнет на подмогу слуг, - все пропало, их убь¬
ют. Их жизнь висит на волоске, и вокруг ночь без конца и без
края.258
Снова прогрохотало вдали.—	Как это я не догадался! — наконец прорвало хозяина. —
Разве порядочная женщина пришла бы сюда в таком виде?
Шлюха, грязная шлюха. Мы здесь с таким отребьем не знаем¬
ся. Мы добрые христиане!—	Я только попросила у вас пристанища, — напомнила ему
Элизабет.—	Забирай своего черного жеребца и убирайся! —крикнул он.—	Ганс, Ганс, ведь сейчас ночь, — умоляла его жена. Она
сбросила одеяло и спустила с кровати ноги.—	Молчи, не твое дело! — приказал он.—	Она потеряла ребенка, — сказала женщина.—	Как же нам добираться дальше? — возмутилась Элиза¬
бет.—	Так же, как сюда добрались. Пешочком. А то садись на
него верхом да скачи!—	Мой отец заведует складами Компании в Капстаде! —
Она надменно вскинула голову.—	Плевал я на Компанию! Плевал на ваш Капстад! Здесь
я хозяин!—	Я пожалуюсь на вас, когда вернусь домой, вы живо уз¬
наете, кто здесь настоящий хозяин!—	Г анс, дай ты им лошадь! — просила женщина. — Это же
такой пустяк. Ты только посмотри на эту бедняжку!—	Эта бедняжка — потаскуха! Путается с черными ублюд¬
ками!Он не успел договорить — Адам схватил его за ворот. Де
Клерк растерялся, его поразил не гнев Адама, а то, что он по¬
смел на него накинуться Ему бы отшвырнуть Адама, а он
вдруг побелел как полотно и начал в страхе умолять:—	Не убивай меня! Пожалей жену, она на сносях.—	Дайте коня.—	Дам, дам, — скулил он. — Все берите, Летти соберет вам
в дорогу еды, только отпусти меня.Адам старался унять бурное дыхание и успокоиться. Он
с такой силой оттолкнул хозяина, что тот упал на пол. И пока
поднимался, Адам схватил одно из ружей, что стояли у стены.—	Ведите к коню.—	Ружье не заряжено, — сказал де Клерк не без злорадства.—	Конь где?Фермер с ненавистью посмотрел Адаму в глаза, потом по¬
вернулся к Элизабет. Она отвела взгляд.—	Пойду сложу им еды, — поспешно проговорила фермер¬
ша.9*	259
Когда они выезжали в темноте со двора, за спиной у них
громыхнул выстрел. Залились истошным лаем собаки, сердито
заспорили голоса, потом все смолкло. Адам натянул поводья,
сдерживая коня, и пустил его ровным шагом. Зачем животному
на первых же порах выбиваться из сил, им предстоит еще дол¬
гий путь.Все произошло так быстро, что оба они очень долго не мо¬
гли опомниться и ехали молча. Это был конец. Нет, переход.
Начало.В лицо бил влажный ветер. Казалось, прошла вечность.—	Спасибо, хоть в минуту опасности ты не отреклась от
меня, — произнес Адам еле слышно, и она не узнала его голоса
в темноте.Она вся сжалась, хотела ответить, но горло перехватило.
И она лишь затрясла головой и уткнулась ему в грудь.—	Да, вот где наконец настиг нас Капстад, — сказал он по¬
сле долгого молчания с едкой горечью, и ей показалось, будто
ее ожгло кнутом.—	Не надо, Адам, зачем ты так. — Она боролась со слеза¬
ми. — Я ведь сказала им, что ты мой муж.Он не ответил. Он сидел на лошади у нее за спиной, точно
каменный.—	Пойми, я же скрыла ради тебя, — горячо убеждала она. —
Неужто ты не понимаешь? Я боялась за тебя — вдруг бы он те¬
бя обидел. Я не могла допустить, чтобы он тебя унизил или
оскорбил.—	Да, и он всего лишь отослал меня на кухню.—	Я скрыла, чтобы спасти нам жизнь. Мы вынуждены бы¬
ли зайти к ним, надо было передохнуть и поесть, иначе что бы
с нами теперь было? Ведь мы же с ног падали, ты сам отлично
знаешь.—	Ты была готова заплатить цену, которую он на¬
значил.—	Я была готова погибнуть, защищая тебя.Он ничего не ответил.Она прижалась к нему и, перестав противиться слезам, за¬
плакала в таком безудержном отчаянии, что он был поражен.—	Господи, господи! — молилась она сквозь рьщания, обре¬
тя наконец способность говорить. — Спаси нас, огради от не¬
счастья, господи... Помоги мне, Адам, я больше не могу, я не
вынесу!Обезумев от горя, она даже не заметила, что он остановил
коня, снял ее на землю и, намотав поводья на руку, с неж¬
ностью и страхом прижал ее к себе.260
—	Что же это? — прошептал он наконец — Что с нами бу¬
дет, если мы станем предавать друг друга?Она поняла, что и он плачет, его худое израненное тело со¬
трясают беззвучные рыдания.—	Адам,—с мольбой прошептала она.— Адам... Аоб, лю¬
бимый...Обнявшись, они просидели на земле до рассвета. А день все
не брезжил, потому что небо затянули тучи.—	Мы никогда больше не допустим такого ужаса, — сказала
она, пряча голову у него на груди. — Никогда! Мы будем бе¬
речь друг друга, иначе нам не выжить. Мы слишком слабы,
слишком ничтожны. И если погибнем, ничего от нас не оста¬
нется — будто нас никогда на свете не было.—	Идем, — сказал он наконец. — Пора в путь.Ведь они еще не дошли до конца. Впереди горы, и надо их
одолеть. И потом опять идти дальше. Капстад приближался,
но до него еще было далеко.Они взобрались на старого одра с провалившейся спиной,
которого им дал скряга-фермер, и снова поехали. Горы мед¬
ленно поднимались перед ними все выше, выше. Но они не
чувствовали ни радости, ни хотя бы облегчения. Они просто
продвигались вперед, ничего не видя и не слыша, немые, опу¬
стошенные, оставив позади иллюзии, в печали, которой не най¬
ти утоления.В воздухе сгущалась влага. Они уже чувствовали ее запах.
Собирался дождь.Идет дождь. Впрочем, теперь им не кажется, что произош¬
ло чудо. Месяц, даже неделю назад дождь был бы для них спа¬
сением, но сейчас карру позади, они поднимаются по горам
и им не угрожает смерть от жажды, но все равно дождь — бла¬
го. Они радуются ему как дети.Ни ему, ни ей не приходит в голову, что надо бы найти
укрытие. Горы встают гряда за грядой, все круче и выше. Но
видно, что здесь проходил не один караван, на земле колеи ко¬
лес, следы копыт, Элизабет и Адам идут торной дорогой, ко¬
торая то вьется по горам, то спускается в ущелья. Адам ведет
коня на поводу, но они с Элизабет то и дело останавливаются
и, подставив лицо дождю, с наслаждением его пьют. По телу
текут струи, длинное платье намокло и облепило ее сверху до
низу, оно мешает идти, зато какое блаженство ощущать всей
кожей прохладное прикосновение мокрой ткани.Оставив коня пастись, они как дети бегают наперегонки под261
дождем, ловят друг друга, увертываются, падают, поскольз¬
нувшись, на землю, в заросли протеи и вереска, и лежат, зады¬
хаясь от смеха, а дождь льет и льет на них, напитывая тело
влагой.Наконец они устали от игры. Он развязывает свой узел,
с трудом распутав жесткие намокшие ремни, и вынимает клу¬
бень, который вырыл из земли еще в предгорьях. Поскоблив
его ножом, он дает ей горсть мелких стружек и показывает,
как размылить их в пену. Она освобождается от липнущего
к телу платья и сбрасывает его на землю. Дождь льется на них
непрерывным потоком, а они намыливают друг друга, трут,
смывают пену, невинно радуются чистоте. Гладкие и скольз¬
кие, блестящие, как вышедшие из воды выдры, они ложатся
на траву и обнимают друг друга под дождем и чувствуют, что
растворились в этой глине и в воде, в этой ничейной земле, что
лежит между мертвым плоскогорьем и плодородными долина¬
ми Капстада, между будущим и прошлым. Здесь они принад¬
лежат сами себе, над ними не довлеет чужая воля, в этой своей
игре, в плавном колыхании тел они чувствуют себя сродни
земным стихиям. И когда наконец они замирают в изнеможе¬
нии с бешено колотящимися сердцами, они так и остаются ле¬
жать на земле, тела их переплелись, точно корни, и льющаяся
с неба вода смывает следы глины и былинки.Уткнувшись лицом во впадинку возле ее ключицы, он гово¬
рит, смеясь освобожденно:—	Ты пахнешь землей и водой. Господи, как ты красива,
как желанна.—	Умереть бы сейчас, — говорит она. —Мне казалось,
я умираю, и в то же время так остро чувствовала, что
живу.Долгое время спустя он наконец отодвигается, и ее тело не¬
вольно тянется за ним в попытке удержать, от неожиданного
ощущения утраты и пустоты она чуть не плачет. Поджав ко¬
лени, она свертывается клубочком, как ежик, стараясь сохра¬
нить тепло, которое он подарил ей, волосы ее разметались по
траве, спина в глрше.—	Ск^о темнеть начнет, — говорит он ей, помогая под¬
няться.Оба ошеломлены: куда же девался день? Уже сумерки.
Придется здесь ночевать. Но негде укрыться, под проливным
дождем не разглядеть пещеры, а деревья и кусты сейчас не за¬
щитят. Они устраиваются в крошечной нише в склоне горы
и прячутся от дождя за крупом коня. Но их все равно заливает,
и к тому же заметно похолодало. В сумерках видно, что возле262
носа коня вьется белое облачко. Всю ночь они стараются со¬
греть друг друга, завернувшись в тяжелую кароссу. Нигде нет
сухой щепки, чтобы развести костер, нет крупицы тепла, кото¬
рая бы их согрела. Теперь они раскаиваются в своем сумас¬
бродстве и удивляются, чему так бурно радовались днем?
Мгновенье, которое было так совершенно и прекрасно, мгно¬
венье счастья и высшей полноты бытия, когда она кричала
и билась в его объятиях, — это мгновенье отдалилось от них,
отодвинулось, утратило достоверность. Восторг казался бес¬
предельным, вечным, — и вот потускнел, исчез.Неужто счастье может длиться лишь мгновенье и это мгно¬
венье нельзя удержать? — думает она, борясь с поднимающим¬
ся в груди кашлем. Мы верим в это мгновенье так безраздель¬
но, что готовы платить за него страданиями всю жизнь. Но
вот оно пролетело, и все, что от него осталось, — эта ночь в го¬
рах, ведь даже память приглушает и искажает прошлое. Мгно¬
венье было так богато и что же? Сейчас они лишь знают, что
пережили его, — или просто верят. А завтра?Трясясь от холода, они наблюдают, как занимается серый
день. Нет, больше ждать невозможно, они выскакивают из
укрытия и бегут по склону, чтобы хоть немного согреться.
Внизу мчится рыжий пенистый поток, они переправляются че¬
рез него и сразу же начинают подниматься по противополож¬
ному склону. Скорее, скорее, останавливаться нельзя. Уже на¬
ступают сумерки, когда наконец они нашли небольшую пещеру
и в ней кучу сухого хвороста. Адам разводит огонь, — ну вот,
разгорелся, теперь можно подложить и мокрых веток. От
костра гораздо больше дыма, чем тепла, но все лучше, чем
вчерашняя ночь под проливным дождем. Элизабет кашляет,
однако не так сильно, как зимой в горах.Еще два дня льет дождь, потом солнце пробивается сквозь
редеющие облака и брызжет на траву. Они поднимаются к по¬
следнему перевалу. Внизу раскинулась долина, она тянется на
юго-восток, расширяясь веером. Вьется дым над крышей дале¬
кой фермы. Вот она, обетованная земля, они почти у цели.
Осталось дней десять — пятнадцать, не больше.А потом издохла лошадь. Отравилась ядовитыми ирисами,
которые выросли после ливней, объясцил Адам. Старая кляча
едва тащилась, и все же, когда Элизабет ехала верхом, они
продвигались намного быстрее. А сейчас лошадь лежала на бо¬
ку с раздутым брюхом среди цветущего аронника.Они сидели возле мертвой лошади. На Элизабет было ко¬263
ричневое шелковое платье, сухое, но мятое как тряпка после
ливня. Эта незадача совсем выбила их из колеи.—	Все начало налаживаться, и вот...—горько сетовала
она. — Ведь мы и так немало пережили, казалось бы довольно!—	Наверное, мы поспешили, — почему-то сказал он.—	Как же нам было не спешить? — удивилась она.—Мы
уже столько времени идем и идем.—	А куда мы идем, Элизабет? — вдруг спросил он серьезно.Она в изумлении уставилась на него.—	Какой странный вопрос! Почему ты спрашиваешь?—	Полно, такой ли уж странный? Мы все времи твердим:
в Капстад, в Капстад, домой...—Он с нежностью погладил
гриву мертвого коня.—А в какой Капстад мы идем?—	На свете есть только один Капстад.—	Да, так нам казалось, когда мы были далеко. Так нам
хотелось. Но чем ближе мы подходим... — Он умолк и долго
молчал, потом посмотрел ей в глаза. Ветер легонько играл ее
волосами. — У тебя один Капстад, у меня — другой. И ты это
хорошо знаешь.—	Мы с тобой придем совсем не в тот Капстад, где жили
раньше, — пылко возразила она, стараясь убедить его взгля¬
дом. — Теперь там все будет по-другому. И мы начнем жизнь
заново.—	Ты думаешь, это возможно — начать жизнь заново?—	Но ведь мы с тобой так хорошо обо всем переговорили!
У тебя опять появились сомнения?—	Опять? Они никогда и не исчезали. Но по ту сторону гор
от сомнений было легче отмахнуться. Тогда было важно дру¬
гое — выжить. Зато теперь мы должны знать, что нас ждет.—	Как только мы вернемся, я испрошу у губернатора поми¬
лования для тебя. Ведь мы же с тобой все решили, верно?—	А если я и вправду убил в ту ночь Левиса? Убийце нет
прощения.—	Ну и что же, ты спас жизнь мне и тем самым искупил
смерть Левиса. — Она настойчиво смотрела ему в глаза. —
Адам, почему ты мне не веришь?—	Тебе-то я верю. Но я хотел бы хоть немного поверить
Капстаду.—	Ты столько раз говорил, что не можешь больше жить
вдали от Капстада.—	Да, говорил. А теперь я должен понять, могу ли я жить
в этом самом Капстаде.—	Ты будешь свободен,—напомнила она.—Так же свобо¬
ден, как и я. Сможешь делать все, что захочешь, и никто не по¬264
смеет тебе помешать. Ты слишком много думаешь о прошлом.
Ведь ты изменился и стал совсем другим человеком.—	Но стал ли Капстад другой страной? — не сдавался он.—	Чего же ты тогда хочешь? — сердясь спросила она. — Без
тебя я туда не пойду. Но и здесь не могу остаться.—	Без тебя я туда не пойду, — повторил он с вымученной
улыбкой. — Если бы ты только знала...—	Адам, ты должен доверять мне.—	А о себе ты подумала? Может быть, тебе будет еще тя¬
желее, чем мне. Твои родные тебя отвергнут.—	Ты мне дороже. И если мне придется выбирать между
ними и тобой, что ж — я уже выбрала.—	Но представь себе, что мы поженились, что прошло
много лет... С тобой перестанут знаться, будут отворачиваться
от тебя на улице, чураться твоих детей, и я все это буду ви¬
деть, я буду видеть, как ты осталась в одиночестве. Думаешь,
я смогу все это вынести, зная, что тебя наказывают за меня?—	Глупости. Сколько белых вступают в брак с чернокожи¬
ми! — В ее глазах вспыхнуло негодование. — Даже старый гу¬
бернатор Ван дер Стель — говорят, то ли его мать, то ли бабка
была негритянка.—	С тех пор прошло полвека, и за эти полвека многое из¬
менилось. И потом, когда белый женится на негритянке, это
еще полбеды, но чтобы белая женщина вышла за негра!—	Адам, я тебе обещаю! Прошу тебя, верь мне.—	Они тебя никогда не простят, — безжалостно продолжал
он. — Ведь если их женщины станут выходить за черных, от по¬
рядков, которые они установили, ничего не останется, и они
уже не смогут быть хозяевами страны. Неужто ты не пони¬
маешь?—	Просто ты не можешь забыть пережитых мучений. Ты
так настрадался, что даже не хочешь поверить в другую жизнь.—	Ты думаешь, я не хочу? — спросил он. — Господи, неужто
ты и в самом деле так думаешь?Она медленно склонила голову. Лошадь лежала неподвиж¬
но среди смятых белых цветов. В траве жужжали пчелы.—	Ладно, пусть ты права и все у нас с тобой сложится бла¬
гополучно, — сказал он наконец. — Нас не отвергнут, мы будем
BivfecTe, мы будем счастливы. Я получу свободу, — получу бла¬
годаря тебе. А моя мать? Она так и останется рабыней и будет
гнуть спину в поместье своего хозяина. А все остальные рабы
в стране? Мы с тобой ле изменим их долю, как бы ни стара¬
лись. Капстад навеки останется Капстадом. Я буду един¬
ственным исключением, и то, если мне повезет.265
—	в таком случае тебе не надо было возвращаться, — сказа¬
ла она.—	А что мне было делать?—	Ты хочешь отвести меня домой, а потом вернуться
в пустыню и снова бродить один, как раньше?—	Уж лучше казнь. Уж лучше я пойду и сам себя им
выдам.—	Так что же нам делать? — с мольбой спросила она. — Где
выход?—	Выхода нет. Это-то и страшно. Ведь когда человек за¬
дает вопросы, это значит, что на них нет ответа, ты разве не
знала?Он посмотрел на свои ладони, на длинную гноящуюся ра¬
ну — она горела, рука распухла до плеча и стала черно-багро¬
вой. Сколько мы всего пережили за этот год, и счастья и горя,
и все случилось помимо нашего желания, ни ты, ни я не выби¬
рали свою судьбу. Мы даже старались уберечь себя от любви.
Мы ее гнали, но она пришла и подчинила нас себе и стала
смыслом нашей жизни. И уж раз так случилось, раз наши на¬
дежды исполнились, мы должны вынести все, что нам выпало.
Мы виновны, нам не уйти от расплаты. Нас ждут плети из гип-
попотамовой кожи и раскаленное железо, ждут крики чаек на
нестихающем ветру. А потом? Потом когда-нибудь опять
плеск черной воды под веслами, и снова все сначала. Может
быть, это и есть самое большое счастье, на которое человек
может надеяться.—	Идем, — говорит он ей тихо. — Идем, нас ждет Капстад.Но его рана не пустила их. Травы, которые им дали готтен¬
тоты, приостановили было воспаление, но рука не зажила. Мо¬
жет быть, Адам натрудил ее во время перехода через горы,
или ливень разбередил рану, кто знает, но через несколько
дней после смерти лошади ему стало совсем плохо. Ночью он
не сомкнул глаз, однако не будил Элизабет, хотел, чтобы она
отдохнула. Но когда взошло солнце и она открыла глаза, то
с ужасом увидела, что лицо у него серое, как зола, и
искажено от боли, а лоб покрыт каплями пота. Он стиснул
зубы и все равно не мог удержать стона. Рука чудо¬
вищно распухла и почернела. Порой он впадал в забытье
и бредил.Он велел ей разбить одно из страусиных яиц и растолочь
скорлупу на камне, потом приподнялся с ее помощью и стал
есть порошок из ее ладони. Но жар не спал.266
Она осторожно намазала ему рану медом, как сам он все
время мазал, но и мед не помог.—	Неужели больше ничего нельзя приложить? — в отчаянии
спросила она.—	Можно приложить недотрогу, — с трудом проговорил
он.— Или полынь. Они хороши от лихорадки.—	Где их найти?—	Я пойду с тобой и покажу.Но через минуту ему снова пришлось лечь, он весь горел,
его качало от слабости. Элизабет оставила его под деревом
и ушла искать листья, которые он ей описал; на всякий случай
она рвала все подряд.В последние дни им несколько раз встречались фермы, но
она боялась за Адама, не зная, как их примут хозяева, и они
старательно обходили жилье. Право, лучше уж пустыня, чем
фермеры в такой дали от закона и властей. Но сейчас Элизабет
молила бога послать им ферму, а фермы не было.Она целый день носила ему листья, но все оказывалось не
то. В конце концов они решили испробовать листья, которые
она нашла, растолкли их, сварили в скорлупе страусиного яйца
и, не остужая, приложили горячую массу к ране. Потом она
укрыла его кароссой и снова ушла на поиски.Он лежал под деревом, закрыв лицо руками и стиснув зубы.Если он сейчас умрет, думал он, ей будет легче. До Капста-
да совсем близко, она доберется и одна. Но при мысли о смер¬
ти все его существо бунтовало. Пройти такой путь, прожить
в страданиях столько лет и умереть у самой цели! Нет, нет,
ведь он всегда побеждал смерть. Когда его укусила змея, он
был ближе к смерти, чем сейчас. Когда он ослабел от жажды,
упал и не мог идти, смерть заглянула ему в глаза. И все-таки
каждый раз поблизости оказывались люди и спасали его - лю¬
ди, которые хорошо знали эту страну. А сейчас с ним не было
никого, кроме Элизабет. Как она узнает среди такого множе¬
ства трав и кустов исцеляющую раны недотрогу?Бабушка Сели, ты бы ее сразу нашла. Все склоны гор в Па-
данге сверху донизу покрыты недотрогой, прикоснешься паль¬
цем к одному дрожащему листку, и все они свернутся. Там не¬
дотрога не такая, как в Капстаде, она другой породы. Другой
породы и гораздо красивей. Все в твоей прежней жизни было
не таким, как в Капстаде, все было гораздо красивей - вул¬
каны и берега, заросшие пальмами, коралловые рифы, гиби¬
скус и кинамон, жасмин, лилии. А теперь ты лежишь на клад¬
бище под горой, где хоронят малайцев. Тебя хоть перед самой
смертью отпустили на свободу. Бедняжка, там так голо и пу¬267
сто, один-единственный ряд деревьев защищает могилы от вет¬
ра, — то ли дело голландское кладбище с часовней и массивной
каменной стеной.Не в тот ли день все началось? Мы узнали, что она умерла,
и мать убежала тайком хоронить ее, а баас велел мне идти во
двор... Нет, мама, довольно! Всю жизнь ты уговаривала меня
склониться перед белыми, принять их законы — для них эти за¬
коны одни, для нас совсем другие. Нам ничего не позволяли,
мы могли только стоять на коленях и твердить: «Благодарю
тебя, баас». Но с меня хватит, конец: я не подниму руку на те¬
бя, мама. Отца и деда я не знал, — одного казнили, другого
продали, но с тобой я прожил всю жизнь. Ты лечила мои раны
и утешала меня, когда я был ребенком. Ты — моя мать. Вот
я хватаю ножку для стола, чудесную гладкую ножку, которую
я с такой любовью выточил из можжевельника, — в Капстаде
нет столяра-краснодеревца искуснее меня — и бью его по голо¬
ве. Пусть теперь забирают меня и уводят. Пусть привязывают
к позорному столбу перед дворцом губернатора. Пусть кричат
у меня над головой чайки. Я только об одном жалею: меня
приговорили всего лишь к плетям и клеймению раскаленным
железом. Мой дед Африка был настоящий мятежник, не чета
мне. Он умер здесь же на площади, привязанный, может быть,
к этому же самому позорному столбу, но сначала ему перело¬
мали на колесе все кости. «Умирая, я стал человеком»... Я не¬
достоин тебя, Африка. Тем более сейчас: ты видишь, я возвра¬
щаюсь в Капстад, я разыгрываю из себя белого, собираюсь
открыть мастерскую и делать мебель... Они укротили меня
и надели на шею ярмо. Прости меня, дед мой Африка, прости,
бабушка Сели, простите, отец, мама, простите меня, люди.
Я оставил тех, с кем я должен быть. Но я люблю ее.Я столько времени крался за их караваном, я видел, как
они шаг за шагом губят себя, и когда я в тот день подходил
сквозь заросли дикого инжира к ее фургону, сам ли я сделал
выбор или был избран и просто выполнял предначертанное?Тогда я еще мог вернуться. Что мне была белая женщина,
которая осталась одна в пустыне? Сколько их — черных, шоко¬
ладных, белых — лежат непогребенными среди холмистых
вельдов. Одной больше, одной меньше, не все ли равно?Чего я от нее тогда хотел? Не тело ее мне было нужно, нет.
Я уже любил одну женщину в темноте и потерял ее, с меня бы¬
ло довольно. После такого говоришь всем остальным: «Нет,
я не могу с тобой жить, ты бесплодна», и уходишь. Так чего
же я от нее хотел? В тот первый вечер, когда она мылась
в своем фургоне при свете лампы и на стенку падала ее черная268
тень, — закинутые за голову руки, упругая грудь, легкая при¬
пухлость живота, — нет, нет, я чувствовал не желание. Не про¬
сто желание. Желанием я научился управлять, оно легко вспы¬
хивает и его легко подавить. Так что же, что же?Что вынудило меня подойти к ней, когда она стояла у реки
на валуне, взять одежду — одежду ее мужа, не мою, — разор¬
вать в клочки и швырнуть на ветки нашей изгороди? Чего
я хотел — посмеяться над ней, оскорбить ее, испугать? Нет, де¬
ло было не в ней, а во мне. Я хотел подавить свою дрожь
и громко сказать всему миру: «Вот я, смотрите: я — человек».
Сколько же дерзости надо вложить в свой протест? Ведь так
легко хватить через край, так легко ошибиться!А потом я ушел с покинутой фермы на охоту и брел по
вельду, не обращая внимания на пасущихся антилоп и зайцев,
я твердо решил не возвращаться, но оставалась ли у меня еще
в тот день возможность выбирать? Или все было предрешено
заранее, мне было суждено вернуться к тому, чего я страшил¬
ся, суждено прийти к ней и сказать: «Вот, возьми меня, возьми
мою судьбу».Неужели все мои муки и сомнения окажутся напрасными
только потому, что в этой долине не растет недотрога?..С листьями недотроги в руках вернулась она к нему в су¬
мерки, даже не зная, что нашла как раз то, что искала. Они
опять растолкли листья, заварили их и приложили горяч>ю
массу к ране. Всю ночь она просидела возле него, слушая, как
он бормочет что-то в забытьи и стонет.Когда я умирала от голода и жажды в карру, ты ушел и
отыскал антилопу, которая всю ночь защищала своего детены¬
ша от шакалов. Ты прогнал хищников. Наверное, она решила,
что ты пришел спасти ее. А ты убил детеныша, и ее ты тоже
убил, чтобы утолить ее молоком мою жажду. И, мстя за преда¬
тельство, она распорола тебе руку рогами. Теперь настал твой
черед. Я опоздала, теперь я вижу. Если бы я только знала, чего
искать, я бы давно вернулась, ведь эти кусты растут по всей
долине. Я учусь так медленно, так запоздало.Ты лежишь передо мной беспомощный, точно младенец,
о котором я должна заботиться, и руки мои полны целебных
листьев. Через день-два будут люди, может быть, они приветят
меня, может быть, обидят. А потом все-таки отвезут в Кап-
стад. К матери с ее вечными жалобами на весь мир и мечтами
об Амстердаме и Батавии. К отцу с его загубленной жизнью
и рабской преданностью Компании. Снова буд>т званые вече¬
ра, балы во дворце, пикники на Горе, прогулки в Стелленбос и269
в Дракенстейн, будут приходить в гости офицеры, путеше¬
ственники из других стран. В одно из воскресений — кто
знает? — снова будет бой быков. Жизнь потечет своей чередой,
как раньше... нет, не так, как раньше! Но разве я смогу оста¬
вить тебя здесь? Даже если ты умрешь сегодня ночью на моих
руках, я не покину тебя. Ведь ты все время был со мной. Ты
освободил меня. И навсегда связал меня с собой.Ты крестил меня своей кровью, я тебя — влагой своей люб¬
ви. Мы прошли такой долгий путь, постигая друг друга, была
такая сушь и нечем было утолить жажду, были мертвые дети.
Но мы находили водоносные клубни, кафрские арбузы—кенг-
ве, маленькие красные огурцы, съедобные коренья. Были
страусиные яйца и мед на могиле умершего бога, было молоко
антилопы и убиенный новорожденный детеныш. И были лес
и море. Никогда этого не забывай. Был рай, Эдемский сад. Он
был, был! И потому ты будешь жить, Адам, и в поте лица
твоего будешь есть хлеб. И я буду жить. Так уж случилось.
Мы есть, мы существуем.Если ты исцелишься, я до конца дней моих стану оберегать
твою жизнь. Забуду тщеславие, забуду себя. Буду смиренно
ограждать тебя от разочарований и злобы, которая царит во¬
круг. Покуда смерть не разлучит нас. Не умирай.—	Хотим мы или не хотим, но все равно в конце концов
приходится умирать, — говорил старик с тонкими лиловыми
прожилками на щеках и на носу, глядя на нее смеющимися зе¬
леными глазами. Он сидел на стуле, широко расставив ноги
и выпятив брюшко, обтянутое дорогим жилетом с золотым
шитьем, который привезли месяц назад из родных краев. — И
потому надо жить добродетельно. Ведь дьявол ни днем, ни
ночью не спускает с тебя глаз, И если ты согрешишь, он вверг¬
нет тебя в озеро серное и огненное, и ты будешь гореть там до
скончания века, стеная и скрежеща зубами.—	Нет, дядя Якобс, я туда не хочу, — сказала она, поблед¬
нев, срывающимся голосом. — А вот посмотреть одним глаз¬
ком интересно.—	Страшное зрелище, - с увлечением продолжал старик. —
Сидит зверь б^агряный, преисполненный именами богохульны¬
ми, с семью головами и десятью рогами, и на нем жена, обле¬
ченная в порфиру и багряницу. Вопят и стенают проклятые
господом. Еще страшнее, чем преступники, которых казнят
перед дворцом. И так во веки веков.—	Не пугайте ребенка, зачем вы рассказываете такие стра¬
сти? — с неудовольствием сказал отец, который сидел против270
дяди Якобса за маленьким столиком в тени шелковицы. — Ваш
ход, Стефанус.—	Ах, папенька, мне так хочется послушать про ад.—	Такие рассказы не для детского слуха, — сердито возра¬
зил отец.—	Лучше заранее знать, что тебя ждет, и остерегаться,—
сказал Якобс и положил руку на плечо девочке. — Верно,
Элизабет?Она кивнула. Он провел рукой по ее спине, на миг задер¬
жавшись внизу, на ягодицах. Она учащенно задышала, замирая
в предвкушении удовольствия и жуткого страха.—	Скоро за тобой начнут ухаживать молодые люди, — гово¬
рил он. Она стояла, прижавшись к его стулу. Сидящий напро¬
тив отец сосредоточенно думал, склонившись над шахматной
доской.—	Элизабет еще не интересуется молодыми людьми, — ска¬
зал он с досадой, не поднимая глаз от шахмат.—	Ты в таком возрасте, когда девушку легче легкого ввести
в искушение, и потому надо заранее знать, с чем ты можешь
столкнуться, — продолжал Якобс. — Твой ход, Элизабет, посмо¬
трим, запомнила ли ты, чему я учил тебя в прошлый раз.Она передвинула коня.—	Как же ты папенькиного слона не заметила? — ласково
укорил ее Якобс. Его рука поднялась выше и ущипнула ее
за бедро. — И если молодые люди станут позволять себе
вольности, ты сумеешь поставить их на место, верно, Эли¬
забет? — спросил он, возвращаясь к прежней теме.—	Да, — прошептала она, кивнув головой.Отец сделал ход.—	Теперь снова ты, Элизабет.Она с минуту изучала доску, закусив губу. Потом пошла
пешкой.—	Ага, это уже лучше. Самое драгоценное достояние де¬
вушки — ее чистота. Не забывай об этом ни на минуту. Знаешь,
что я тебе советую? Плюнь на вертопрахов, которые будут во¬
круг тебя увиваться, и посвяти себя заботам о старом дядюш¬
ке. А уж я буду ублажать тебя как принцессу.—	Хорошо, дядя Якобс.Она стояла с пылающим лицом, сама не понимая, почему
допускает все это. Боится она его? Нет, ни капли. Его не
пришлось бы даже отталкивать, стоило чуть отодвинуться,—
и он тотчас бы прекратил игру. Нет, тут какая-то другая
причина. Ее манит самая опасность, близость адского пламени.—	Не упускай из виду папенькину ладью. В этой жизни271
нельзя зевать и ставить себя под удар, иначе пропал. А коли
пропал — гореть тебе в адском пламени.—	Да ведь это всего лишь игра, Стефанус, — сказал отец.—	Шахматы — очень серьезная игра, Маркус, потому-то я
и хочу, чтобы Элизабет выучилась ей с детства. Это прекрас¬
ная школа жизни. Она учит быть все время начеку. Молодень¬
кую девушку подстерегает столько опасностей, согласитесь, ей
так легко погибнуть.—	Вас подстерегало столько опасностей, как же вам уда¬
лось не погибнуть? — спрашивает старик-фермер, не спуская
глаз с жены, которая разливает принесенный рабыней чай.Элизабет пожимает плечами.—	Да вот выбрались как-то, — говорит она. — Адам защи¬
щал меня, заботился обо мне. Он у нас уже столько лет, с ним
чувствуешь себя как за каменной стеной.—	Повезло вам, — говорит старик, помешивая чай. — Сейчас
рабам уже нельзя доверять. Неблагодарные твари.Она сидит, потупив взгляд. (Прости меня, что я снова выну¬
ждена играть в эту игру, ведь это ради тебя, я хочу привести
тебя домой целым и невредимым.) Больше всего ее удивляет,
как легко она научилась лгать. Что ж, лиха беда начало.—	Вы говорите, несчастье случилось за горами?—	Да, на наш караван напали бушмены, — подтверждает
она.—	И потом вы потеряли мужа. Бедное дитя, вы еще так
молоды.Элизабет не поднимает глаз. Старуха-фермерша вздыхает
и поудобнее устраивается в кресле, расставив толстые ноги.
Над головой ее вьются мухи, но она от них не отмахивается.—	Да, — произносит муж, — все мы в руце господней. И ка¬
рает она жестоко. Но мы не ропщем, вот толька скот все па¬
дает и падает. От ядовитых ирисов, после ливня они выросли.—	У нас тоже конь от них издох.—	Да, от божьего гнева не скроешься. Право, я думаю, он
наказывает нас так сурово за преступления Компании. Бежать
надо из Капстада, бежать как можно дальше. Возьмите, к при¬
меру, нас. Когда-то мы поселились здесь с женой и семерыми
сыновьями, а теперь вот остались одни. Дети разбрелись, ушли
за горы, один дальше другого. И никакой силой их было не
удержать, ровно бес в них вселился.—	Вы знаете, я хотела просить вас...—	Да, да, конечно. Вы хотите, чтобы мы помогли вам до¬
браться до Капстада, вы уже говорили.—Он отпивает из272
чашки чай, вздыхает. — Право, не знаю, как и быть, уж больно
время сейчас горячее. — Поднимается и идет к двери, смотрит
на поля, на горы в лиловой дымке, окаймляющие долину, на
низкое солнце. — Мы сейчас фрукты собираем, а тут еще вино¬
град начал поспевать, работники от зари до зари на планта¬
циях. Присматривать за ними тоже не легкое дело, скажу
я вам, день-деньской на ногах.—	Тогда, может быть, у вас есть соседи...—	Нет, нет, вы меня не поняли. Ну конечно, мы вам помо¬
жем. Бедное дитя, остаться вдовой в такие годы. Просто сей¬
час каждая пара рук дорога.—	Я заплачу, — сухо говорит она.—	Что вы, господь с вами, вот выдумали! Разве я возьму
денег за услугу? — Он возвращается к креслу.—Интересно,
а что вы хотели мне предложить ? — спрашивает он с плохо
скрытым любопытством.Она поднимает лежащее на полу возле ее стула ружье, ко¬
торое Адам захватил в ту ночь, когда они бежали с фермы де
Клерка.—	М-м, — задумчиво тянет фермер, беря ружье у нее из рук,
заглядывает в дуло, щелкает курком, гладит приклад. — М-м...
Кажется, недурная вещица... Больше-то у вас, наверно, ничего
нет?Она молча берет свой замызганный узел и развязывает ре¬
мень. Старики горящими глазами следят, как она развертывает
грязную шкуру, потом разочарованно откидываются на спинки
своих плетеных кресел.—	И все? — спрашивает хозяин.Она поднимается со стула и во весь рост встает перед ним
в своем измятом шелковом платье, на исхудавших плечах ле¬
жат косы, голова высоко вскинута.—	Осталась только моя честь.—	Господь с вами, — поспешно'говорит хозяин, уклоняясь
от укоризненного взгляда жены. — Я же сказал вам, нам ничего
не надо. Мы все должны помогать ближнему, верно ведь? Не¬
дели через две нам так или иначе пришлось бы снаряжать
в^Капстад фургон. У меня есть страусовые перья и яйца, сло-
швая кость, разные шкуры — сын недавно привез из-за гор.
Огправим товар раньше, только и всего. Ну что вы, что вы, не
стоит благодарности. А за ружье спасибо.Она ехала в фургоне, и ей казалось, что все это происходит
с ней во сне, никогда за все время их пути она не испытывала
такого странного ощущения. И по лесам, и через горы, и через273
мертвые сожженные равнины они с Адамом шли пешком, и хо¬
тя порой казалось, что они шагают, как заведенные, все же
лишь от них одних зависело идти им или не идти, они сами ре¬
шали, где остановиться на привал, где свернуть в сторону, где
нужно ускорить шаг, где замедлить. Теперь они сидели, подчи¬
нившись колыханию фургона, медленно влекомого волами,
и не в их воле было изменить свой путь. Казалось, время при¬
ближает их к судьбе, с которой они заранее смирились. На
Элизабет было коричневое шелковое платье, которое рабыня
на ферме выстирала, накрахмалила и выгладила, на Адаме —
полотняная рубашка и штаны до колен, которые стали узки
старому фермеру. И эта одежда отдаляла их друг от друга. Им
было неловко глядеть друг на друга, казалось, они только что
обнаружили, что наги.На козлах сидел старый раб Януарий в надвинутой на лоб
широкополой шляпе, с коленей у него свисал длинный кнут из
гиппопотамовой кожи. Казалось, волы знают дорогу с закры¬
тыми глазами — сначала узким ущельем к зеленой, с пышной
растительностью долине Ваверен, потом свернуть на север
и ехать по широкой накатанной дороге вдоль русла извилистой
реки до темно-золотых холмов Свартланда, потом опять на юг
к огромному гранитному венцу Жемчужной горы. А там уже
останется только голая Капстадская низменность, и через не¬
сколько дней пути на синем небе появится синий силуэт Столо¬
вой горы и станет медленно расти и подниматься выше,
выше...Да, все было словно во сне. Ночью Элизабет приходилось
спать в фургоне, а Адам и их возница устраивались на земле
под кузовом. Даже днем они вынуждены были идти на всякие
ухищрения и делать вид, что встретились случайно. Они не хо¬
тели, чтобы старик что-нибудь заподозрил. Впрочем, какая
разница? К тому времени, как он вернется на ферму и все рас¬
скажет хозяевам, Адам и Элизабет уже будут в безопасности,
Адам получит свободу. И все же что-то заставляло их таиться.
Страх, что Януарий начнет болтать о них в Капстаде? Да, та¬
кой страх у них был, но главное — целомудренная сдержан¬
ность, потребность оградить от посторонних взоров то, что до
сих пор принадлежало только им одним. Элизабет как бы
замкнулась в себе, точно невеста перед свадьбой. День венчания
так близок, так неотвратим, и ей хотелось прожить эти послед¬
ние считанные дни с иллюзией непорочности. Ведь так скоро
все развеется. А он, Адам, возможно, думал: «Сейчас, в этом
нашем последнем переходе, от которого я не сумел тебя удер¬
жать и потому смирился, присутствие старика-возницы снова274
сделало тебя недосягаемой, и я должен поддерживать эту ил¬
люзию, должен даже на мгновение и сам поверить, что это —
правда. Скоро я опять буду сжимать тебя в объятиях, скоро
я опять обрету тебя. А сейчас нам почему-то надо, чтобы ме¬
жду мною и тобой было расстояние. Это тревожит и, как ни
странно, успокаивает».Да, они были точно во сне. Казалось, они движутся вперед,
а земля в это время медленно поворачивается назад, возвра¬
щаясь к прошлому, противясь будущему, которое рвалось им
навстречу точно ветер, хотя в воздухе не было ни дуновения.
Как мы похожи на антидорок, думал он, когда они неслись
мимо нас лавиной по саванне, глядя огромными невидящими
глазами в глаза своей судьбе.Не верилось, что они возвращаются. Не верилось, что
эти холмы, расстилающиеся вокруг них в темной зелени
гигантских вересков, завтра уже будут принадлежать
прошлому.—	Ты часто здесь ездишь? — спросил Адам возницу.Старик перестал жевать табак, выплюнул вбок длиннуюструю слюны, потом сказал:—	Случается. Раза три-четыре в год.—	Тебе нравится там, на ферме?—	А что ж, нравится. Хозяин неплохой. Мы с ним вместе
выросли. У меня жена в Капстаде, потому он всегда меня и по¬
сылает с товаром. Жену-то давно продали, еще до того, как
мы сюда переселились. Сейчас она уже старенькая, уход за ней
нужен, забота. Уезжаю от нее и не знаю, приведет господь еще
раз увидеться или нет?—	А если бы тебя отпустили на свободу?Яну арий тихонько рассмеялся.—	Зачем мне свобода? Сейчас обо мне баас печется, а дадут
мне свободу - куда я денусь?—	Ты где родился, в Капстаде? — Адам и сам не понимал,
зачем расспрашивает старика. Может быть, просто так, чтобы
скоротать время, которое тянулось нескончаемо медленно, по¬
тому что Элизабет по целым дням лежала сзади них в фургоне
и дремала.—	Нет, я родился не в Капстаде, — ответил Януарий. — Ме¬
ня с матерью привезли с Мадагаскара. Но я еще маленький
был, ничего не помню. И слава богу, что не помню, — добавил
он, коротко рассмеявшись. Они долго ехали молча, потом он
спросил: — Рад небось, что домой возвращаешься?—	Домой? — недоуменно повторил Адам.—	Ну да, в Капстад.275
—	А, да, конечно. — И, глядя в пустоту, медленно повто¬
рил : — Домой. В Капстад.—	Ты ведь давно оттуда?—	Очень. Я уже почти ничего не помню. Приеду и не уз¬
наю, так, наверное, там все изменилось.—	Узнаешь, не волнуйся. Капстад не меняется, сколько
я его помню, он всегда одинаковый. Ну, новые дома появились,
новые улицы, церковь построили. Вон недавно виселицу новую
поставили. А все равно как все было, так и осталось—	Ты когда-нибудь бывал на острове?~ Это на острове Роббен, что ли? Нет, не бывал. Да и не
приведи господь... .Плеск весел, рассекающих воду, журчанье капель в темноте—	А ты что, провинился перед законом? — вдруг осторож¬
но спросил старик.—	Нет, что ты,—поспешно возразил Адам.—Я просто .
просто плавал туда за фруктами и за водой для питья.Януарий глянул на Адама старыми, все понимающими гла¬
зами и засмеялся.—	Ну и провинился, подумаешь, эка важность, чего скры-
вать-то? — Он положил в рот еще кусок прессованного таба¬
ка.— Мне тоже в молодости ох досталось, как только шкура
выдержала столько плетей. Горяч был. А к старости кровь
остывает, смиряешься. Бунтуй не бунтуй, все едино.—	Моя кровь никогда не остынет, — решительно возразил
Адам.—	Молод ты еще, потому и говоришь так. А в старости
вспомнишь мои слова.—	Тебя вон отпускают одного в такую даль, — неожиданно
переменил разговор Адам. — Скажи, неужели ты никогда не
пробовал убежать?—	Убежать? — В водянистых глазах старика выразилось изу¬
мление.— Куда ж я убегу? Я раб, я собственность моего бааса.Адам ничего не ответил.—	Ну а ты, — настойчиво сказал Януарий,—ты разве убе¬
жишь сейчас от своей госпожи, а?Долго молчал Адам, потом коротко сказал:—	Нет, не убегу.—	Ну вот, видишь! — И старик самодовольно засмеялся.Фургон катился и катился, раскачиваясь и подпрыгивая наухабах.—	Ступай-ка ты вперед и подгони волов, — распорядился
Януарий. — Они сегодня что-то совсем разленились. Я хочу до¬
браться до Жемчужной горы засветло.276
Ощущая при каждом движении свое новое платье, Адам
слез и пошел впереди упряжки. Совсем немного дней осталось.
Интересно, мать все еще работает в поместье? Да жива ли
она? Живы ли баас и... и Левис? Может быть, в Капстаде Ада¬
ма забыли... Нет, там ничего не забывают. И если Левис умер,
его казнят. Он спас ей жизнь и тем искупил смерть Левиса,
сказала она. Верь мне, Адам, верь, прошу тебя. Я хочу, чтобы
ты был счастлив. Ведь мы уже так близко.—	Ты что-то совсем притихла, — сказал он, преодолевая
смущение; он уже не погонял волов, а сидел с ней рядом на
задке фургона. Передняя стенка была опущена, старик их не
видел.—	Неможется что-то, — ответила она уклончиво.—	Ты заболела?Она качнула головой.—	Нет. — Лицо у нее было очень бледное. — Наверное, меня
просто растрясло. Мы тащимся так медленно. И совсем не
останавливаемся передохнуть—	Старик сказал, что хочет засветло добраться до Жемчуж¬
ной.—	Значит, осталось всего ничего?—	Только Капстадская низменность. Завтра мы увидим Го¬
ру. А через три дня — с таким тяжелым грузом, наверное, через
четыре...Она кивнула; глаза ее были потуплены, спущенные вниз но¬
ги качались. Из-под колес фургона поднималась пыль и стла¬
лась за ними облаком—	Тебе очень тяжело? — спросил он.—	Нет, что ты.Под его упорным взглядом она медленно подняла голову
и посмотрела ему в глаза.—	Что-то тебя мучит, я же вижу.Она не ответила.—	Элизабет.Она качнула головой. Глаза ее горели. Так что же, значит,
счастья не существует? Значит, мы лишь гонимся за призра¬
ком? Нет, неправда, счастье не призрак, оно есть, существует,
я его испытала. И рай на земле существует. Пусть лишь мгно¬
венье, пусть мы знаем, что вот-вот нас оттуда изгонят, но он
есть!—	Не сердись, — прошептала она, прижимаясь головой
к его плечу, — Просто мы эти дни живем с тобой розно, и мне
от этого не по себе. Но как только мы приедем... Я счастлива,
поверь мне, очень счастлива.277
Нет, моя девочка, — сказал ее отец — Игра тебя сейчас
не занимает, твои мысли далеко. — Он протянул руку над до¬
ской, помедлил минуту, потом смахнул с доски фигуры. — Что
с тобой? — спросил он.—	Я просто волнуюсь, невеста перед свадьбой и должна
быть рассеянной. — Элизабет с усилием улыбнулась, стараясь
обмануть отца.—	Нет, по-моему, ты ничуть не волнуешься. Твоя мать за
эти недели с ног сбилась. А ты...—	Мне просто хотелось в этот последний вечер побыть
с тобой вдвоем, — призналась она. — Потому я и сказала, что
хочу сыграть партию в шахматы. Ты ведь так занят.—	С завтрашнего дня ты будешь посвящать все свое внима¬
ние мужу.—	Да.—	Он очень достойный человек. Я доволен. Но, конечно,
я буду скучать о тебе.—	Не навеки же мы уезжаем.—	Но когда вы вернетесь...—отец грустно улыбнулся.—
Помнишь, как в Библии сказано: «...и станут одна плоть»...—	И люди правда становятся одной плотью? — взволнован¬
но спросила она.—Ты тоже стал? Значит, это в самом деле
такое счастье и ради него можно жертвовать всем на
свете?—	Нет, это не жертва, — возразил он. — Люди сами выби¬
рают свою судьбу, по своей собственной воле.—	А много ли у нас этой воли? — пылко спросила она.—	Ты сама нам объявила, что выходишь замуж за Ларсо¬
на, — напомнил он.—	Я не об этом, — с досадой возразила она. — Я хочу знать,
возможно ли такое вообще, могут ли люди стать одной
плотью, раствориться в другом без остатка, отказаться от
своей воли.—	Родная моя... — Он замялся.—	А вдруг в один прекрасный день у тебя откроются глаза
и ты увидишь, что ошибся? Что вы всегда были чужие? И ва¬
ша жизнь — как две колеи от колес фургона, они идут по пыль¬
ной земле рядом, никогда не пересекаясь, и исчезают за
горизонтом...—	Невесту перед свадьбой всегда одолевают сомнения, это
естественно, - стал успокаивать ее отец. - С мамой было точно
так же.—	Почему ты не хочешь говорить со мной откровенно? —
резко перебила она.278
—	Но я же объясняю тебе...—	Ты решаешься на важный поступок с открытыми глаза¬
ми. Ты уверен, что не обманываешь себя. Но на самом деле
все это тебе как бы снится. Потом ты просыпаешься и пони¬
маешь, что видел сон... — Она задумалась. — Ты действуешь по
убеждению, ты веришь, что поступаешь так, как должно. Мо¬
жет быть, тебе даже приходится бросить вызов всему миру. Но
ты надеешься, что создашь для себя собственный мир. Для се¬
бя и своего избранника. Вы прилепитесь друг к другу и будете
одна плоть. А потом однажды... что будет, если вдруг од¬
нажды ты проснешься и поймешь, что ты по-прежнему один?
А близкие тебе лишь скажут: «Ага, мы тебя предупреждали, но
ты нас не слушал. Теперь расплачивайся...»—	Ты преувеличиваешь, Элизабет, — сказал отец, начиная
сердиться. — Я попрошу доктора дать тебе успокоительных
капель.—	А что ты сделал в тот день, когда проснулся и про¬
зрел? — спросила она с намеренной жестокостью.Отец глянул на нее и опустил голову.—	Как ты узнала? — спросил он чуть слышно.—	Все это видят, ты что же, сомневался?Он покачал головой.—	Мы любили друг друга и сделали все, чтобы быть вме¬
сте. Ее семья была против, родные твердили ей, что это будет
мезальянс. Она привыкла к довольству, к роскоши. А я был
всего лишь скромный гражданин Капстада, и отец мой бунто¬
вал против губернатора. Но мы решили доказать, что будем
счастливы вопреки всем и всему.—	Вы любили друг друга, вы преодолели столько препят¬
ствий, что же погубило ваше счастье?—	Не '"наю. — Отец вздохнул. Казалось, он сразу поста¬
рел.—Ты думаешь, счастье может погубить только какое-ни¬
будь особое злодейство или коварство? Нет, оно просто ухо¬
дит незаметно. В один прекрасный день ты вдруг обнаружи¬
ваешь, что мир совсем не такой, как тебе казалось.Она смотрела на пустую доску.Он порывисто встал, подошел к ней и положил ей руки на
цдечи.—	Элизабет, прошу тебя, отбрось сомнения. Ты не спа¬
суешь перед жизнью. У тебя есть воля, мужество, я это еще
в детстве видел. Тебе досталась горячая кровь моей матери-гу¬
генотки и непримиримость моего отца. Это поможет тебе вы¬
стоять. Я верю в тебя, слышишь? — Его руки дрожали у нее на
плечах. — Довольно и того, что я неудачник. Ты должна, дол¬279
жна быть счастлива. Твоя жизнь будет прекрасной, достойной,
ты не зря ее проживешь. Пусть тебе удастся то, что мне не
удалось.Она сжала его руку, глядя перед собой в пустоту.—	И для всего этого довольно выйти замуж, прилепиться,
быть одной плотью? А как же я, моя воля?Он покачал головой, рассмеялся невесело.—	Ты всегда все хотела повернуть по-своему. Какая ты
упрямая!—	Да потому что у меня собственное представлен11е
о счастье! — вскричала она. — И я не буду жить по чужой указ¬
ке. Я не просто женщина, я человек, и я хочу оставить в жизни
след. Я не хочу, умирая, думать, что прожила свою жизнь
впустую.—	Родная, значит, тебе действительно так тяжело?Она снова посмотрела на доску.—	Зря мы, наверное, оставили игру, -7 сказала она со вздо¬
хом.—От разговоров мало толку.— Она встала и посмотрела
отцу в глаза.— Прошу тебя, не обращай внимания. Я просто
волнуюсь перед свадьбой и говорю глупости. Я счастлива, по¬
верь мне, очень счастлива...Фургон катился по дороге. Они сидели рядом и молчали
Потом он протянул руку и положил ей на колено. Она накры¬
ла ее ладонью. Скрипел фургон, покачивался на ухабах.За это счастье я буду драться, думала она. Я никому не дам
его погубить. Мы выстрадали его, оно принадлежит нам по
праву. До нынешнего дня о нашей любви знали лишь мы, че¬
рез несколько дней она станет известна всему миру. Но я буду
драться за нее. За то, чтобы мы с тобой всегда были одна
плоть. Иначе зачем был этот долгий путь? Не может быть,
чтобы мы прошли его напрасно. Мы будем жить, мы будем
вместе. Все это время мы были лишь муж и жена, мужчина
и женщина, два живых существа, затерявшиеся в пустыне.
Завтра Капстад постарается всеми силами превратить нас в чер¬
ного и белую. Она крепко зажмурила глаза. Я люблю этого
человека, который сидит рядом со мной, этого незнакомца, ко¬
торого я знаю так хорошо.Нет, довольно сомневаться, довольно думать, что все мо¬
гло бы быть иначе. Это недостойно нас, бессмысленно. Так
случилось, так должно было случиться, потому что ты — это
ты, а я — это я. Будь мы другими, мы и поступали бы иначе.
Мы сами выбрали свою судьбу — и все, что с нами было, и все,280
что будет. А эта страна нам помогла. И значит, мы не имеем
права ни о чем жалеть.Наивность девочки, стоящей на ветвях шелковицы.—	Если госпожа согласна, мы здесь и заночуем. А завтра
чуть свет отправимся на базар, — говорит старик Януарий, стоя
перед ней со шляпой в руках.Он гнал волов без передышки, чтобы одолеть Капстадскую
низменность за три дня, и вот уже город лежит перед ними
и солнце закатывается прямо за Горой. Ясно виден мрачный
каменный дворец, белые дома среди садов, зеленые ущелья
и красные скалы Чертова пика. Столовой и Львиной гор.
Внизу широкой дугой раскинулся залив. День за днем Гора
медленно, незаметно поднималась навстречу им из-за гори¬
зонта, становилась все более синей, все более грозной в
своем отрешенном молчании. И вот они пришли к ее
подножью.—	А может быть, все-таки доедем? — с волнением, но нере¬
шительно спрашивает Элизабет.—	Сударыня, а где же тогда я буду ночевать? Ведь мне
в Капстаде не у кого остановиться.—	Мы можем дойти отсюда пешком, — говорит Адам.—
Ведь город — рукой подать. Хотите?—	Не знаю, право.—Она вдруг растерялась. — Мы так
близко. Всю дорогу я не чаяла доехать, а сейчас вдруг...—	Я понимаю. Но ведь не ночевать же на дороге, — говорит
Адам.Она глядит на него, спрашивая взглядом. Он чуть заметно
кивает головой в сторону моря. Она не сразу понимает, что он
задумал, но соглашается. Ей кажется, что ноги у нее налиты
свинцом, на желудке тяжесть, ее подташнивает.—	Если хотите, я, так и быть, отвезу госпожу, — покорно
предлагает Януарий.—	Нет,—говорит она,—не надо, мы пойдем пешком.—	А госпожа не заблудится? Там столько домов.—	Не беспокойся. — Элизабет слабо улыбается. — Ты забыл,
я ведь там родилась и выросла.—	Ну тогда конечно, сударыня. — Он роется в ящике под
кшзлами и достает оттуда кусок вяленого мяса. — Возьмите на
дорогу. Это ведь только кажется, что город рукой подать, на
самом деле до него еще идти и идти. Проголодаетесь
и перекусите.—	А тебе осталось? — спрашивает Элизабет.281
-	Нет. Да мне и не надо. Приеду утром на базар и куплю
чего-нибудь.-	Не надо, Януарий, - говорит она - Я привыкла подолг>
обходиться без еды.-	Как же так, сударыня, ведь вы - женщина.-	Оставь мясо себе, Януарий. Мы обойдемся.Старый раб с благодарностью кланяется.И вот они пускаются в путь. На этот раз у них нет никакой
поклажи, нет даже маленького узелка и каросс. Им ничего не
надо. Они в молчании идут среди кустов молочая. Как стран¬
но, они опять одни.Вечность назад я ехала этой дорогой, отправляясь в путе¬
шествие, и со мной было два крытых фургона, две упряжки по
десять волов в каждой и еще двенадцать волов про запас,
четыре лощади, восемь собак, пятнадцать кур, шесть готтенто¬
тов, Херманус Хендрикус ван Зил, Эрик Алексис Ларсон.
И вот я возвращаюсь одна. Бедный Эрик Алексис Ларсон.
Бедный Херманус Хендрикус ван Зил. Вы оба не выдержали
встречи с женщиной. Неужто я действительно несу в себе
проклятье?...Город хорошо спланирован, пересекающиеся под прямым
углом улицы широки, но мостовая ничем не вымощена, в этом
и нет надобности, так как земля здесь твердая. Большинство
улиц обсажено дубами. Названий улицы не имеют, кроме
одной — Гееренграхт, которая тянется вдоль большого поля
против дворца. Дома, построенные по большей части в одном
стиле, красивы и просторны, однако не выше двух этажей;
многие из них снаружи оштукатурены и побелены, некоторые
выкрашены в зеленый цвет — любимый цвет голландцев. Луч¬
шие дома в городе сложены из местного синеватого камня, ко¬
торый добывают каторжники в карьерах острова Роббен. До¬
ма, как правило, покрыты темно-бурым тростником (Кез1ю
Tectorum), который растет в сухих песчаных местах. Он прочнее
соломы, но тоньше и более ломок. Этот кровельный материал
получил в Капстаде такое широкое распространение, видимо,
потому, что свирепствующий в этих краях знаменитый юго-во-
сточный ветер-«убийца» срывает более тяжелые крыши и при¬
чиняет неисчислимый ущерб и жертвы...Как только фургон исчез за кустами молочая, они свернули
с дороги направо и двинулись к морю. Подкрадывались сумер¬
ки. Над головой пролетела розовым облаком стая фламинго,
они держали путь в сторону болота за Чертовым пиком.282
Снова я на берегу, куда море выкинуло меня в ту ночь вме¬
сте с обломками плота и где я заново родился на свет. «Круг
должен замкнуться, — сказала ты.—Чего бы нам это ни
стоило...»Был отлив, крошечные волны тихо набегали на мокрый пе¬
сок, пахло водорослями и бамбуком. Они шли по луке залива
у самой кромки воды, не оставляя следов. Темнело. Ночь была
безлунная. Начали выступать звезды. Зажегся Южный Крест,
шесть звезд Кхусети, стал виден Млечный Путь, звезды осыпа¬
ли все небо.Держась за руки, ни от кого не прячась, подошли они
к подножью склона, на котором раскинулся город. Волны ли¬
зали им ноги, и вода в этот теплый вечер была ледяной. Горе¬
ли желтые огоньки вдали, тускло светились освещенные лампа¬
ми окна. Что это, неужели музыка? Наверное, во дворце бал,
офицеры в шитых золотом мундирах танцуют с дамами в на¬
рядных платьях с кринолинами и в пудреных париках, благо¬
ухают розы, рабы разносят на серебряных подносах привезен¬
ное из Франции бургундское в хрустальных рюмках... Нет,
наверное, ей почудилось, никакой музыки нет. Вот море дей¬
ствительно шумит и плещет, ракушки шуршат под ногами —
эти звуки не могут обмануть.Дальше идти не надо. По-прежнему держась за руки, чтобы
не потерять друг друга в темноте, они поднялись на берег
и сели на мягкий сухой песок, прогретый за день жарким
солнцем.Помнишь ночь, когда нас выследили львы? Какой
огромный мир лежал тогда вокруг нашего крошечного лагеря.
Обезумев от голода, львы прыгнули через колючую ограду
прямо на огонь, все смяли, сокрушили, угнали перепуганных
волов в ночь и одного сожрали. Те же звезды были тогда над
нами.Элизабет и Адам сидели рядом. Им не хотелось говорить,
да слова были и не нужны. Тишина подавляла.Помнишь день, когда я спустилась к речке, где ты купался,
и ты вышел ко мне обнаженный? Ты заставил меня посмо¬
треть на тебя с уважением, признать в тебе человека. Как
я боялась тебя и желала, как боялась себя. Какая странная, не¬
постижимая сила во мне живет? Какой скрытый даже от меня
самой неизведанный мир?..И еще был день, когда во дворце устроили бой быков и перед
началом священник читал молитву. Бык был полон сил и жиз¬
ни, под атласной кожей играли мускулы, а потом все преврати¬
лось в кровавое месиво вперемешку с песком и навозом. И283
я ушла домой, чувствуя, что очистилась, освободилась от все¬
го, что меня мучило.Сейчас мы как скелет змеи — мы сбросили все временное,
тленное.Она сама начала его ласкать, так тихо, бережно, что он и не
заметил, как под ее руками возникла жизнь. Потом он
прошептал:—	Сними свою одежду.Они не видели друг друга, ночь была совсем темна. Но они
снова были наги, чужая одежда была отброшена прочь. Он об¬
нял ее, и ее руки снова с нежностью коснулись его тела. Потом
она опрокинула его на спину и отвела стремящиеся к ней руки.
Он понял и согласился. Странно, но оба почему-то чувствова¬
ли, что сегодня он должен подчиниться ее ласкам.Любовь? Близость и ночь.И в ней, и в нем откуда-то из глубины их существа подни¬
мался могучий вал прибоя. Я хочу навеки сохранить в себе ка¬
ждое твое прикосновение, навеки сохранить в себе тебя. Что
бы ни случилось потом, этот миг принадлежит нам, он будет
с нами до конца.Как прекрасна смерть.—	Аоб...— прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке.Мы лежим с тобой так тихо, но в этот миг мы снова прохо¬
дим весь назначенный нам путь.Кто ты? Ты самое дорогое, что есть у меня в мире, но что
я знаю о тебе?Как только начало светать, они сбежали к морю, и едва не
задохнувшись от обжигающего холода, прршялись окачивать
друг друга водой и плескаться. Потом, стуча зубами, выскочи¬
ли на песок, дождались, пока их обсушит солнце, оделись и по¬
шли к подножью Львиного хребта, где он будет ждать ее в ро¬
ще среди кустов, так они решили. Она пойдет одна и все
заранее устроит, а потом вернется за ним. Ведь осталось толь¬
ко закрепить свободу, которую он получил давно.Зимой в нашу пещеру вбежал детеныш антилопы, спасаясь
от стужи, а может быть, от хищников. Но ты убил его. Потом
убил собаку. А наш ребенок? Что будет с ним? Нужно на¬
учиться жить после того, как предал. Ты говорил мне: «Это
мясо, это пища, без нее мы умрем». Я не хотела ее есть,
но потом все-таки ела вместе с тобой. Наверное, иначе нам
было бы не выжить. И ты был прав во всем, с начала до
конца.284
А дальше, наверное, было так. Он час за часом сидел в за¬
рослях молочая, терпко пахнущих на солнце, глядел на лениво
ползущие облака. Они сгустились и закрыли своей шапкой вер¬
шину, поднялся ветер, стал крепчать, расти, ломать ветки де¬
ревьев и кустов, среди которых он прятался.А потом сквозь шум ветра до него донесся лай собак, ло¬
шадиное ржанье... все ближе, ближе... И он в тревоге, замирая
от волнения, поднялся на ноги.И поднявшись, увидел людей, которые шли к нему из дале¬
кого города, за их спиной была высокая гора, вокруг ревел ве¬
тер. Он стал искать среди людей ее, но не нашел — ее не было.
Что с ней случилось? Он ничего не понимал. А потом вдруг
понял и сразу покорился. Ведь иного и быть не могло, все бы¬
ло предопределено заранее.Сложив на груди руки, он спокойно стоял на разгулявшем¬
ся ветру и ждал солдат, которые приближались к нему верхом
со сворой псов.В душе у него была тишина и ясность. Он знал: сейчас они
спросят, как спросила она в самом начале: «Кто ты?»Что ж, пусть, думал он, ловя открытым ртом ветер. Никто
не отнимет у нас мир, который живет в нас, даже мы сами. Но,
боже мой, боже, какой долгий путь нам с тобой предстоит.
Нет, не надо думать о том, что нас ждет, надо верить.Перевод с английского Ю. Жуковой
Заирская повестьСегодняшний Заир, бывшее
Бельгийское Конго, пожалуй, од¬
на из африканских стран, где тя¬
желее всего сказался гнет колони¬
заторов. В наследие от них, по¬
мимо кровавых усобиц, в резуль¬
тате которых гибли лучшие сы¬
новья страны, Заир получил по¬
чти стопроцентную неграмот¬
ность, полный отрыв от совре¬
менной цивилизации, плюс весь
набор древних суеверий и пред¬
рассудков. Лишь после обретение
Заиром независимости в 1960 го¬
ду жители его начали посте¬
пенно открывать для себя боль¬
шой мир.Неуверенно и робко всту¬
пают в этот мир герои повести
Заменги Батукезанги «Почтовая
открытка». Из самой глубинки,
из глухой деревни по воле слу¬
чайного выбора попадают они
на учебу, в Европу. Сколько
смешных и печальных открытий
на каждом шагу. С простоватым
юмором рассказывает о них ав¬
тор. Но хочется предупредить:
простота эта — кажущаяся! За-
менга Батукезанга не новичок: на
его счету уже десяток книг,-
«Воспоминания о деревне», «Зем¬
ля предков», «Сестра и семь
братьев», «Тысяча километров
пешком» и другие. И если рас¬сказ его похож на бесхитростное
школьное сочинение, — это осо¬
бенность его стиля. О простом
и сложном он говорит одинако¬
во, не вдаваясь в тонкости. И до¬
бивается удивительной достовер¬
ности.Смешно, когда добряк Зоао
не знает, как пользоваться туале¬
том и душем. Но почему, почему
он даже этого не узнал за всю
свою жизнь? Кто виноват? И не¬
вольно задумываешься. За писа¬
тельским юмором — горькие
обличения.Автор с сочувствием пишет
о своих героях-африканцах. Но
и не щадит их. Он бичует кос¬
ность, корыстолюбие и леность
некоторых своих соотечественни¬
ков. Так же, как тупость, невеже¬
ство и жестокость некоторых
европейцев Но хорошего, в ко¬
нечном счете, больше и в тех и
в других. Люди доброй воли мо¬
гут и должны жить в мире
и дружбе, - эта мысль пронизы¬
вает книгу.Заменга Батукезанга задумы¬
вается о прошлом и будущем
своей страны, всех развивающих¬
ся стран Африканского континен¬
та. Он говорит, что только
упорный труд поможет им разре¬
шить множество насущных про¬286
блем. Труд и знания. И с го¬
речью пишет о неблагодарных
сынах Африки, которые ищут
в Европе только легкой жизни.
Он хорошо знает этих «профес¬
сиональных студентов»! Возвра¬
щаясь на родину, они ждут лишь
наград и почестей, а сами ни на
что не пригодны. Это их траге¬дия. И трагедия молодой страны.
Но все же автор верит, что выход
будет найден. Он видит его в со¬
вместных усилиях всех людей до¬
брой воли, направленных на пре¬
одоление расовых барьеров, на
достижение взаимопонимания ме¬
жду народами на основе их неза¬
висимости и равноправия.
Заменга БатукезангаПОЧТОВАЯ ОТКРЫТКА(Главы из повести)Зоао отправляется в ЕвропуТшиамаленго, как и большинство учеников, верил, что ус¬
пех приносит только упорный труд. Он закончил учебу, но бы¬
стро понял, что рано или поздно ему этих знаний не хватит
И он продолжал настойчиво грызть науки, подвергая себя
строгой самопроверке.Однажды он познакомился с двумя белыми девушками,
только что прибывшими из Европы. Семья Тшиамаленго — его
жена и маленький сынишка - очаровала девушек, и между ни¬
ми завязалась тесная дружба, что вовсе не очаровало их папа¬
шу, старого колониста.Тшиамаленго поделился с девушками своими планами: он
поедет в Европу продолжать учебу, хочет узнать, как там люди
живут. Одна из них горячо поддержала его и уверила, что ему
обязательно надо ехать учиться в Европу. Она написала о нем
ходатайство. Факультет ответил, что сочтет за честь принять
студента из колонии, тем более черного. С того дня Тшиама¬
ленго спал и видел только одно: побывать в Европе и узнать
наконец, что такое в действительности белый человек. О том,
что он собирается учиться дальше в Европе, Тшиамаленго ска¬
зал своему хозяину. Услышав это, хозяин разразился сме¬
хом.—	Да ты сошел с ума! — воскликнул он.— Тебе, ехать
в Европу? Бессмыслица! Негру ехать в Европу! Да ведь все
твое образование не стоит нашей начальной школы. Ты просто
не сможешь там учиться в университете. А как ты будешь
жить? Кто тебя приютит?Тшиамаленго очень огорчился, узнав, что у него по сравне¬
нию с европейцами всего лишь начальное образование. Но
белые девушки продолжали его поощрять. И однажды, сидя
у себя в комнате, он сказал жене, что намерен поехать в Евро¬288
пу, а если удастся, то вместе с нею и их сыниийсой. Жена
Тшиамаленго пришла в ужас от одной только мысли о путеше¬
ствии в Европу, в эту страну белых людей.—	Нам ехать туда? — запротестовала она.— И только для
того, чтобы узнать волшебство белых? Я думала, ты и так
все равно что волшебник. Столько знаешь А мне-то что
там делать? Из меня все равно волшебницы не полу¬
чится.Жена сообщила об этой выдумке мужа своим родителям,
всему своему роду. Новость распространилась по всей деревне,
по всей округе. На молодую чету начали коситься. Тшиамален-
го горько упрекал жену за то, что она разболтала семейную
тайну.—	Все что я делаю, — говорил он, — это только ради тебя,
для тебя одной. И поздно меня отговаривать. Подумай, доро¬
гая, стоит ли слушаться стариков и старух? Они свое уже про¬
жили, а перед нами вся долгая жизнь Подумай о будущем на¬
ших детей! К тому же я уже решился. Правда, все зависит от
белых, захвативших нашу страну. Боюсь, они не пустят меня
в свою Европу. Но я сделаю, что могуТем временем идея борьбы за независимость зрела в умах,
страна стремилась избавиться от иноземного гнета. Началась
освободительная война, и не прошло и трех лет, как бывшая
колония обрела независимость.Подобно многим молодым людям, Тшиамаленго перебрал¬
ся в Киншасу. Множество политических партий действовало
там, как и в других городах страны. Одна из этих партий воз¬
намерилась послать в Европу четверых молодых людей. Кан¬
дидатами были избраны Тшиамаленго, Зоао, Мболоко и Рама-
зани. Однако у этой политической партии не хватало средств,
а потому кандидатов попросили, чтобы они сами купили себе
билеты в один конец, обещая что там, в Европе, они потом бу-
дул: получать стипендии. Но, увы, эту стипендию кандидаты
ждали, ждут и, наверное, будут ждать до второго пришествия
Иисуса Христа.Узнав, что Зоао собирается в Европу, его родители катего¬
рически воспротивились. Отец всячески пытался его разубе¬
дить:-	Нет, мой сын, не езди в эту Европу! Белые будут там
мстить всем черным за то, что мы их выгнали из нашей
страны.J0 Альманах «Африка», вып 3 289
Однако Зоао держался твердо. И наконец святой отец-на¬
стоятель миссии убедил родителей отпустить его.Зоао женат, у него уже есть ребенок, и жена ожидает второ¬
го. Он, как и почти все кандидаты, родом из глухой деревни,
из глубинки. А потому почти все они настоящие дикари, или,
как их называют, «базензи». Если не считать их школьных зна¬
ний и примитивного воспитания, они не имеют представления
о современном большом мире. Зоао, например, ни разу не ле¬
тал на самолете, он привык к поездам да к грузовикам. И ни
разу в жизни не пробовал европейской еды.Накануне отъезда мать Зоао приготовила ему снеди на до¬
рогу: жареную морскую рыбу и немного «пили-пили», соленую
рыбу и немного «шикванги»; все это она завернула в старую
бумагу, остатки бумажного мешка для цемента.Но тут вмешался один бой-слуга. Он сказал родителям
Зоао, что их сыну в дорогу никакой еды не надо.—	Я своему хозяину ничего не готовлю, — сказал он. — Еда
входит в стоимость билета. На самолете все есть: и еда,
и питье. И кресла такие, что хочешь, сиди как на стуле, а хо¬
чешь, откинься и спи, как в постели...Все были поражены. Однако несмотря на отговоры боя, отец
Зоао настоял, чтобы сын взял с собою домашнюю снедь.—	Мало ли что там будет! — сказал он.Забавное путешествие, или Смех и грехДело происходит в декабре. В Пото,— назовем так европей¬
ский город, куда направляется Зоао и его коллеги, — давно уже
зима, температура опускается до минус десяти градусов. Но
наших несчастных путешественников никто об этом не пре¬
дупредил.В легких брюках, в рубашках с галстуками, с сумками в ру¬
ках, смело отправляются они в далекий путь, в самое дальнее
путешествие в своей жизни.В день отлета пассаркиры должны прибыть на аэродром
с утра, довольно рано, часа за полтора до вылета. В эту ночь
семья Зоао не спит от волнения. Отец Зоао просит всех читать
«Ave Maria» за своего сына, которому предстоит такой страш¬
но далекий путь.Однако около полуночи один из родственников на несколь¬
ко минут засыпает, сидя в кресле. Ему снится, что самолет со
всеми пассажирами падает в большую реку и все люди
погибают.290
Он просыпается с криком:—	Господи! Боже мой!—	Что с тобой!.. Что с ним? — вопрошают остальные
члены семьи.—	Мне снилось...—	Что тебе снилось?—	Мне снилось, что самолет...—	Молчи! — кричит ему мать.—Ты хочешь, чтобы брат
твой умер? Да кто тебе позволил спать?—	Да, кто? — подхватывает отец.—А теперь все вставайте
и будем так стоять, пока Зоао не отправится на аэродром,—
чтобы кому-нибудь еще чего-нибудь не приснилось!На рассвете отец обнимает Зоао, благословляет его
и говорит:—	Пусть ничего не случится.Пусть ничего не случится.С тем самолетом.На котором летит мой сын!Время подошло, пора отправляться на аэродром. М>чи-
тельное расставание, вся семья рыдает. Зоао до слез жалко рас¬
ставаться с женой и своей годовалой дочкой.На аэродроме Н’Джили приходится ждать. Сердце Зоао го¬
тово выскочить из груди — так он волнуется! Внезапно диктор
аэропорта объявляет по радио:—	Медам, мадемуазель и месье! Пассажиров рейса на Евро¬
пу просят зарегистрировать багаж и сразу же пройти через
таможню.Господи, сколько тут пассажиров! Не меньше ста двадцати,
и почти все белые: несколько африканцев совсем затерялись
среди них, и лица их кажутся черными пятнами.Почти все пассажиры тепло одеты и держат на руках паль¬
то; Зоао со своими приятелями в одних рубашках; лишь один
африканец одет, как следует, и все, обращаясь к нему, говорят:
«Ваше превосходительство», а некоторые — более точно: «Ва¬
ше превосходительство, господин министр...»Какой-то самолет с адским ревом взлетает неподалеку.Зоао привык захватывать места в автобусах и грузовиках,
а потому и здесь, в самолете, брбсается вперед и проскакивает
в пилотскую кабину. Его оттуда, естественно, выдворяют. Тог¬
да он садится в первое попавшееся кресло.—	Это мое место,—говорит ему белый пассажир.—Вот
мой билет.Зоао встает. «Хорошенькое начало! — думает он. — Меня
выгоняют отовсюду. Наверное, не хотят видеть черного».10*	291
к нему приближается стюардесса.—	Будьте любезны, покажите ваш билет.—	Тут написано «С.38».—	Вот ваше место. Прямо возле окна.Он садится, смотрит в окно и видит на балконе аэропорта
своих родителей. Слезы печали льются из его глаз. Через не¬
сколько минут стюардесса приводит очень красивую девушку
и усаживает ее рядом с Зоао. У того сразу пробуждаются все
расовые* комплексы. Он вспоминает разные случаи из недавней!
истории отношений между белыми и чернокожими: они никог¬
да, никогда не садились рядом! Всем памятны случаи, когда
африканцев убивали за связь с белыми женщинами. Все пом¬
нят, как их сажали в тюрьму, если они осмеливались хотя бы
обратиться с комплиментом к белой женщине. А тут эта белая
садится рядом с Зоао! И они нарочно выбрали красивую де¬
вушку. «Для чего? С какой целью? — спрашивает себя Зоао.—
Наверняка, чтобы меня соблазнить. Если я заговорю с этой де¬
вушкой, мне не добраться до Европы живым. Меня сбро¬
сят с самолета прямо в океан или в какую-нибудь
пропасть!»И Зоао принимает решение. «Ни разу не взгляну на эту де¬
вицу, — говорит он себе. — Не скажу с ней ни единого слова, по¬
ка не прилетим на место! Меня так легко не поймаешь...»Белой девушке — лет двадцать, Зоао — двадцать пять, оба
в расцвете сил и молодости. Зоао хорош собой и нравится
юной девушке. К тому же для нее это уникальный случай: в ее
кругу ей никогда не позволяли знакомиться с цветными.—	Добрый день, месье, — обращается она к Зоао.Зоао не отвечает и даже не смотрит на девушку.—	Добрый день, месье! — повторяет она.Зоао по-прежнему нем и недвижим, как статуя.Соседка здоровается с ним в третий раз. С его стороны —
гробовое молчание. Это уже самое настоящее оскорбление для
белой девушки! Ведь она хотела быть любезной с этим
африканцем.Несчастная девушка краснеет и умолкает.—	Медам, мадемуазель, месье! — обращается к пассажирам
стюардесса. — Наша авиакомпания счастлива приветствовать
вас на борту одного из своих самых современных лайнеров.
Мы сделаем все возможное, чтобы вас не разочаровать, к ва¬
шим услугам — все удобства, и мы приложим все силы, чтобы
ваше путешествие было как можно приятнее. Наша компания
всегда идет навстречу своим клиентам...—	Согласен,—перебивает кто-то из пассажиров.—Только292
бога ради избавьте нас от воздушных ям и от вынужденных
посадок. Больше мы ничего не желаем.—	Пожалуйста, прекратите курить и застегните ремни, — за¬
канчивает стюардесса.Отовсюду слышится щелканье пряжек ремней безопасно¬
сти. Но Зоао думает, что речь идет о его брючном ремне. И за¬
тягивает его на последнюю дырочку. Ему становится плохо.
Белая девушка хотела бы ему помочь, однако недружелюбный
вид и нелюбезное поведение соседа ее останавливает.При взлете Зоао болтает во все стороны: внезапно он сту¬
кается головой о боковую стенку самолета, а в следующее
мгновение его швыряет прямо на колени той самой девушке,
на которую он страшился даже взглянуть. В этот момент вме¬
шивается другой пассажир, сажает Зоао на место и пристеги¬
вает его к креслу. Зоао не может прийти в себя от изум¬
ления при виде этого «мунделе», святого отца, — рослого,
облаченного в черную сутану, с широким красным поясом,
большой медалью и крестом на груди. «Кто это, принц
или король?» — вопрошает он себя, ибо на родине молодой
человек ни разу не видел священников в подобном одеянии.—	Благодарю вас, месье, — говорит Зоао.—	Я не месье, сын мой, а монсеньор, — поправляет тот.—	Вы, наверное, в трауре, монсеньор?—	Почему в трауре, сын мой?—	У вас, наверное, умер кто-нибудь из родственников. По¬
тому что вы облачены во все черное...Монсеньор с улыбкой объясняет:—	Сын мой, в Европе священники и монахини ходят в чер¬
ном: такое одеяние лучше предохраняет от холода, а в Африке
белое лучше от жары.Приближается полдень. Зоао проголодался. Он думает, на¬
сколько же прав был старый его отец, когда уговорил его
взять еду с собой. Зоао открывает сумку, вытаскивает «шик-
вангу» и немного «макайябу». Запах «шикванги» и «макайябу»,
а особенно прокисшего «пили-пили» распространяется по само¬
лету. Соседи начинают кашлять и чихать.—	Что случилось? — кричат белые пассажиры.—	Что это такое?—	Где мы?Стюардесса бросается к Зоао и хочет взять у него пакет.
Зоао возмущенно протестует.—	Я голоден! — кричит он. — Я хочу есть!—	Нет, месье, сейчас мы все будем есть, мы уже готовим
для вас обед. Тогда и поедите досыта.293
—	в таком случае, — говорит Зоао, — возьмите весь пакет.
Однако, мадемуазель, меня и в самом деле будут кормить там,
куда я лечу? Вы точно знаете?—	Накормят, накормят, не беспокойтесь, месье!Прощайте «шикванга», и «макайябу», и «пили-пили»! Всеэто без лишних разговоров выбрасьгоают в мусоропровод.Стюардесса объявляет, что через несколько минут они про¬
летят над самым центром пустыни Сахара. И тут самолет вне¬
запно начинает резко взлетать и проваливаться. Зоао смотрит
в иллюминатор. Далеко внизу он видит песчаные дюны, горы,
пустынный пейзаж. «Если самолет упадет здесь, — думает мо¬
лодой человек, — моих костей и не отыщут».Самолет входит в облака, и Зоао надеется увидеть там гос¬
пода бога, потому что на уроках закона божьего ему говорили,
что господь бог живет на небесах...—	Мы в центре Сахары, — объявляет стюардесса, и тотчас
болтанка возобновляется: самолет то подпрыгивает, то прова¬
ливается. Назревает трагическая развязка.—	Помогите! — вопит Зоао. — На помощь!Все поворачиваются к странному пассажиру. Не зная, что
делать, стюардесса сообщает министру, который летит в пер¬
вом классе, о скандальном поведении его соотечественника.—	От этого молодого человека у нас у всех голова кру¬
гом,—говорит стюардесса министру.—Только что он открыл
зловонный пакет с тухлятиной. И теперь... Может быть, он не
совсем нормальный?Министр направляется к Зоао.—	Ты чего раскричался? Даже я из своего салона услышал,
как ты вопил.—	Я думал, самолет сейчас упадет, я думал, сейчас умру,
мой живот разорвался, и все кишки вывалились, ох, умираю!..Министр смотрит на него с удивлением и разражается хохо¬
том. Потом спрашивает:—	Куда ты летишь?—	В Европу!—	Кто тебя послал?—	Политическая партия.—	Ты молодой активист этой партии?—	Нет. Просто я давно мечтал попасть в страну белых лю¬
дей. Вот и ухватился за возможность. Но я не занимаюсь по¬
литикой. И наверное, в жизни не буду заниматься. У меня
к политике ни вкуса, ни способностей.—	Значит, ты первый раз на самолете?—	Да, самый первый.294
—	и ты отправился в Европу в одной рубашке? Ты ду¬
маешь, там такой же климат, как у нас?—	Конечно! А как же иначе? Неужели у каждой страны
свой особый климат?—	Ты просто позоришь свою родину таким поведением. Ес¬
ли ты еще что-нибудь выкинешь, я тебя сразу же по прибытии
в Европу отправлю обратно, — и пикнуть не успеешь! Ты что,
хочешь, чтобы самолет развалился и мы все погибли? Может
быть, ты еще и колдун к тому же?Кто-то из белых пассажиров объясняет Зоао, что самолет
болтает из-за воздушных ям, но, несмотря на это, опасность
им не грозит.Позади остались Средиземное море и Южная Европа, тем¬
пература заметно понижается.Стюардесса снова рекомендует пассажирам застегнуть по¬
яса, потому что самолет идет на посадку: остановка на проме¬
жуточном аэродроме продлится с четверть часа. Становится
все холоднее. Все пассажиры начинают надевать свои пальто.
Зоао смотрит на них без особого беспокойства: он принимает
ральто за одеяла... Самолет приземляется. Пассажиры выхо¬
дят, и Зоао за ними, накинув на плечи плед. Стюардесса оста¬
навливает его с вымученной улыбкой:—	Месье, куда вы идете с этим пледом? Ведь это собствен¬
ность авиакомпании!—	Все накрываются, почему же мне нельзя? — возражает
Зоао.—	Но у них не пледы, а пальто, — говорит стюардесса.Пассажиры советуют Зоао и его приятелям не выходить изсамолета без теплой одежды, потому что их может продуть,
они простудятся, а это опасно для здоровья: они не смогут
благополучно завершить путешествие.Вскоре самолет снова взлетает. Холод все ощутимее. Через
несколько часов, когда они приземляются, снаружи самое
большее минус пять градусов.Уже в самолете Зоао и его друзья тряслись от холода. Ког¬
да они выходят на трап, Зоао не чувствует ни рук, ни ног, все
тело его одеревенело, он не может произнести ни слова, пото¬
му что губы его потрескались от холода.—	Добро пожаловать, — говорит ему таможенник.В ответ — молчание.—	Пожалуйста, предъявите паспорт, месье.Зоао только дрожит. К счастью, кто-то соображает, в чем
дело. Его поспешно проводят в зал ожидания, где достаточно
тепло. Но и там Зоао не может даже сесть: ноги у него не295
гнутся. Таможенники звонят в организацию общественной опе¬
ки над студентами-африканцами. Загруженная сверх головы,
общественная опекунша посылает на аэродром шофера с со¬
ответствующим обмундированием: старыми пальто, шарфами,
теплыми сапогами. Наверное, все это осталось от жертв двух
мировых войн, но кому какое дело: главное согреть не¬
счастных.Двое добровольцев принимаются облачать Зоао и его полу-
замерзших друзей. Боже, какой воротник! Какие огромные пу¬
говицы! Словно блюдца! Толстые, грубые шерстяные носки,
старые тяжелые ботинки, толстые перчатки, принадлежавшие,
наверное, саперам, а сверху всего — шарф и капюшон, тоже из
шерсти. В таком наряде наши злосчастные негры еле могут
шевелиться. Переваливаясь, как утки, они с трудом направля¬
ются к присланной за ними машине.Шофер говорит, что сначала они сделают несколько кругов
по городу, а уж потом поедут в пансионат. Четверых молодых
африканцев поражает печальный, мрачный вид города: деревья
стоят голые, все мертво, дома черные, словно после пожара...Зоао сидит рядом с шофером: тот исподтишка прикасается
пальцем к его руке и смотрит, не испачкался ли.—	Послушай! — говорит шофер. — Что с вашей кожей? Это
что, грязь? В общем, месье, вы, конечно, можете не отмывать¬
ся, как мы, это ваше дело. Все равно, мойся не мойся, вы оста¬
нетесь с виду такими же грязнулями...Ему никто не отвечает. Шофер, кажется, понял свою ошиб¬
ку. А молодых людей больше занимает вид незнакомого горо¬
да, чем обидные слова шофера.О, какой грустный мир! На улицах почти никого, зато на
мостовой полно грязной бумаги, а на домах повсюду большие
плакаты и лозунги. Кое-что можно разобрать: «Если мы поте¬
ряли нашу дойную корову, то только из-за...», «Месье ... теперь,
когда все потеряно, вы можете убираться ко всем...»Приняв более серьезный вид, шофер обращается к своим
пассажирам:—	Месье, вы прибыли в тяжелое время. После того, как ва¬
ша страна получила независимость, мы переживаем тяжелый
кризис. Вы заметили, как выглядит город: прохожих нет, дви¬
жение замерло, я уже сам не надеялся доехать до аэропорта:
повсюду пикеты забастовщиков. А что поделаешь? В этом ми¬
ре все меняется. Кто бы мог подумать, что негры когда-нибудь
явятся к нам?Наконец они прибывают в пансионат и устраиваются. Вече¬
ром за ужином им подают ветчину, А потом наступает ночь296
и начинаются кошмары. Бедняга Зоао привык у себя спать на
простой койке, покрытой одеялом. А здесь постель застла¬
на по-другому: сверху лежит покрывало, и Зоао не знает,
что его надо снять, чтобы улечься между двумя просты¬
нями.Кроме того, ему выдают пижаму, с которой он не знает,
что делать. Он думает, что это выходной костюм! И вот Зоао ло¬
жится на покрывало. К полуночи температура понижается до
минус десяти градусов. И пока остальные спокойно спят
в своих комнатах, Зоао трясется от холода и под конец рыдает
в голос.Утром друзья обмениваются впечатлениями о первой ночи
в пансионате. Те, кто догадался укрыться одеялом, прекрасно
выспались, один Зоао говорит со злостью:—	Пойду-ка я еще посплю. А если на следующую ночь бу¬
дет так же холодно, попрошу меня сразу отправить домой.
Я не хочу, чтобы меня здесь похоронили.На следующую ночь температура спускается до минус две¬
надцати. Зоао осунулся, исхудал и стонет от холода. Мболоко
и Тшиамаленго прибегают и с удивлением видят, что он лежит
поверх покрывала.—	Как же ты спишь?—	Как видите. Мне дали постель без одеяла, вот я и сплю
в брюках и в рубашке. Нет, эта страна не для настоящих
людей.—	Вот и видно, что ты сам дикарь. Смотри, это покрывало,
под ним — два шерстяных одеяла, а под ними — две простыни.
Залезай между простынями и спи. А почему ты не надел
пижаму?—	Я думал, это выходной костюм, чтобы ходить по воскре¬
сеньям в церковь.—	В пижаме в церковь?Все хохочут до слез.Но на этом кошмары Зоао не кончаются, скорее наоборот.
Он с детства привык купаться в реке или в водоеме, а тут
Перед ним возникли все сложности чужого мира: душ, ванная,
туалет и прочее. Так, когда Зоао впервые зашел в душевую, он
увидел две таблички: горячая вода и холодная вода. Разумеет¬
ся, ему милее горячая вода. Зоао быстро раздевается, стано¬
вится под душ и поспешно откручивает кран горячей воды
на полную мощность. Кипяток обрушивается на его зад¬
ницу.—	Господи! — кричит ошпаренный Зоао. — Спасите!Сбегаются люди, и он им объясняет:297
—	я хотел искупаться в горячей воде, думал, что она толь¬
ко теплая...Приходится ему растолковывать, что под душем нужно
смешивать горячую воду с холодной.Ночи ЕвропыСамый короткий день в году, самая длинная ночь в году, -
ни о чем этом в Центральной Африке не знают. Там дни и но¬
чи всегда одинаковы. Солнце поднимается в шесть часов утра
и заходит в шесть часов вечера. В Европе совсем не то: там
есть короткие дни и длинные ночи, и наоборот. Но Зоао и его
приятелям никто об этом ничего не сказал, и они все чаще
спрашивают себя, на каком они свете. Зимою в четыре часа по¬
полудни уже наступает ночь, а летом до самого позднего часа
на улице еще светло.На родине у африканцев естественные будильники: крик пе¬
туха и первые лучи восходящего солнца прогоняют тьму
и пробуждают все живое от сна. К несчастью, прибытие наших
молодых друзей в Европу совпало с периодом самых длинных
ночей.В семь утра они крепко спят, к тому же и холод удерживает
их в постелях.Первый завтрак давно готов, все места за столом как обыч¬
но заняты, только негры блистательно отсутствуют.—	Что случилось? — спрашивает кто-то из белых. — Может
быть, они вернулись к себе в Африку?—	Нет, они здесь надолго, — отвечает служанка. — Навер¬
ное, они сейчас подойдут.Однако ожидание затягивается. Негры все еще спят. Зав¬
трак кончается в восемь часов, все уходят на работу или в ин¬
ститут, где уже начинаются лекции. Отсутствие черных лиц
в аудиториях сразу бросается в глаза.В половине девятого Зоао бежит в туалет. Облегчившись,
он чувствует, что спать ему больше не хочется, однако ночь все
длится и длится. Он смотрит на часы: без четверти девять!
«Этого быть не может, мои часы спешат». Он идет будить со¬
отечественников. У Тшиамаленго и у других такое же впечат¬
ление: до утра еще далеко. Они сверяют часы: у всех четверых
одно и то же время.—	Это можно понять, — говорит Рамазани: он родом с во¬
стока страны, где время отличается от запада на час. — Между
Европой и Африкой большая разница во времени. Тем лучше,
поспим еще немного.298
Все снова укладываются в постели. После нескольких минут
бессонницы наши бравые африканцы дружно засыпают и дрых¬
нут, как сурки. Время проходит, служанки беспокоятся, на¬
чинают нервничать, потому что из-за этих четверых у них все
дело стоит.Тем временем факультетское начальство звонит в пансио¬
нат, чтобы узнать, что случилось с их чернокожими студента¬
ми. Эконом пансионата решает лично вмешаться. Он посылает
одну из служанок за своими подопечными. Может быть, их по¬
хитили террористы, чтобы отомстить за все неприятности, ко¬
торые белые испытывают в своей бывшей колонрш? А может,
они отравились газом? Первая дверь, в которую стучится слу¬
жанка, это дверь комнаты Зоао.—	Месье, месье, вы не заболели?—	Нет, мадам, — отвечает Зоао. — И вы меня будите среди
ночи, только чтобы справиться о моем здоровье?—	Среди ночи? — восклицает служанка.— Но помилуйте,
уже без четверти десять, может быть, уже десять утра, и это вы
называете «среди ночи»?—	Но ведь еще совсем темно, не так ли?—	Согласна, еще темно, однако сейчас десять часов утра.—	Неужели? Значит, это так бывает в Европе?Служанка спешит сообщить эконому, что все негры живы-здоровы. Просто они еще спят. Эконом выходит из себя.—	Немедленно позови их! Им придется иметь дело со
мной. Преподаватели злы на меня, потому что они не явились
на лекции. Как будто я должен повсюду водить этих паршив¬
цев за руку!Едва наши друзья уселись за завтрак, в столовую влетает
разъяренный эконом.—	Посмотрите на свои часы! Который сейчас час?—	Четверть одиннадцатого, — отвечают хором африканцы.—	Так в чем дело? Я никогда не был в вашей стране, одна¬
ко мои друзья, которые прожили там достаточно долго, и все
труды по социологии, которые я читал, утверждают, что все
вы лентяи от природы. Вы спите больше, чем работаете. Но
вы теперь не у себя, а в Европе, а здесь все работают, и ра¬
ботают больше, чем спят. Надеюсь, вам понятно?Зоао, самый младший и самый нервный из всех, отвечает,
что он весьма удивлен.—	Что это вас так удивляет? — спрашивает эконом.—	Для вас негр — лентяй от природы. Вы это вычитали из
книг. А что вы скажете о слугах и рабочих, которые с утра до
ночи ишачат на колонизаторов?299
Рамазани урезонивает Зоао.—	Мы здесь чужестранцы, гости, а наша пословица гласит:
«Собака в чужой деревне поджимает хвост».Явившись к декану факультета, африканцы объясняют:Мы приехали сюда вовсе не спать, а учиться. Но мы видим,
что должно пройти какое-то время, чтобы мы привыкли
к новым условиям, особенно в вашей стране, где природа ка¬
призна и не похожа на нашу. Просим вас нам в этом помочьЭконом приказывает консьержке пансиона каждое утро
около шести часов звонить перед дверями африканцев в коло¬
кольчик. И отныне несчастная консьержка ходит по утрам по
их коридору с колокольчиком, словно служка в церкви при вы¬
носе освященных просвир.В другой раз, в самый длинный день в году, наших афри¬
канцев приглашают на большую экскурсию. Всех участников
просят прибыть к шести утра на вокзал. В отличие от зимы,
солнце восходит здесь летом очень рано, а заходит поздно.
В тот день рассвело на три часа раньше. И как часто бывает
накануне интересного путешествия, друзья очень нервничали.
Чтобы не проспать и не подвергнуться за это насмешкам, они
решают вообще не ложиться, однако, к несчастью, вскоре все
засыпают глубоким сном.На сей раз первым просыпается Мболоко.—	Братья, братья мои, уже светло, мы наверняка опоздаем
на поезд, и нас снова будут бранить, как малых детей!Все вскакивают с постелей. Друзья смотрят на часы: у всех
одно и то же время — три часа.—	Не обращайте внимания на часы. Вспомните, что было,
когда мы им доверились!С верхнего этажа по лестнице тарахтят шаги. На этот раз
африканцы будят консьержку. Они громко стучат в ее дверь,
а маленький Зоао от нетерпения дважды пинает дверь ногой.Перепуганная консьержка соскакивает с постели и бежит
к дверям, не успев даже накинуть халат.—	Мадам, пожалуйста, скорее откройте нам входную
дверь, иначе мы опоздаем на поезд!..Разъяренная консьержка не может перевести дыхание и не
находит слов. Наконец она показывает им на циферблат боль¬
ших часов соседней церкви.—	Сколько, по-вашему, времени?—	Три часа пятнадцать минут утра.—	Да, мадам, но ведь уже давно светло, вы же сами видите,
не правда ли?—	Меня с ума сведут эти негры! — голосит она. — Немед¬300
ленно в постели, спать, спать! Когда нужно, вас не добудишь¬
ся. А когда все спят, черти вас поднимают. Еще рано, рано,
понятно? Убирайтесь в свои спальни и оставьте меня наконец
в покое!По силам ли им высшее образование?Что-то давно уже организация, которая послала наших мо¬
лодых друзей в Европу, не подавала никаких признаков жизни,
несмотря на торжественное обещание регулярно посылать
им стипендию. Неужели их забыли и предоставили самим
себе?Тем не менее эконом пансионата продолжал верить в тех,
кто должен когда-нибудь стать большими людьми у себя на
родине. И кто знает, может, они еще примут его у себя, как по¬
четного гостя?Однажды устраивали большой банкет и, разумеется, не за¬
были пригласить «будущих министров». В их числе Зоао
и Мболоко. Им отводят почетные места, и там, в зале, полном
белых гостей, они выделяются черными пятнами. Их присут¬
ствие заставляет забыть о самых именитых гостях: все взгляды
обращены на них, казалось бы, таких робких и угнетенных ра¬
совыми комплексами. За банкетом следует бал. Все танцуют
и веселятся, в то время как африканцы стоят, скрестив руки на
груди, и задумчиво наблюдают.Жена одного из высших чиновников, организаторов этого
приема, подходит сначала к Зоао.—	Вы не хотели бы потанцевать со мною, месье?Зоао грубо отвечает:—	Нет!О причинах такого резкого ответа мы догадываемся.Отказ Зоао поражает мадам. Она оскорбленно отходит
и садится. Это уже инцидент, серьезный инцидент!Один из старых колонистов шепчет Зоао на ухо, что его от¬
каз потанцевать с мадам — оскорбление не только для нее, но
и для всех присутствующих.—	Но, месье, — возражает Зоао, — вы говорите, что долго
жили у нас. Значит, вы знаете, какая участь грозила неграм, ко¬
торые приближались к белым женщинам. Кто мне даст гаран¬
тию, что меня не посадят в тюрьму, если я станцую с этой
дамой?—	Чтобы потанцевать с белой женщиной, вам нужна гаран¬
тия?— изумляется белый.301
—	Да, - гарантия! Я вовсе не хочу, чтобы меня здесь
похоронили.—	Отношение здешних белых к африканцам вполне искрен¬
не. Уверяю вас, жители метрополии в большинстве своем со¬
всем не походят на ваших колонистов. Доставьте удовольствие
мадам, пригласите ее на танец. Если вы согласитесь, я готов
сделать вам подарок: оплачу все расходы по вашему пребыва¬
нию здесь, включая плату за обучение.—	В таком случае представьте меня мадам, потому что я,
видимо, глубоко обидел ее. Пусть уж она меня простит! Что
же делать? Это было недоразумение. Однако прошу предупре¬
дить мадам, что даже у нас на родине я ни разу в жизни не вы¬
ходил на танцевальную площадку. Мы наверняка будем споты¬
каться и натыкаться друг на друга, потому что я совсем не
знаю этого танца.Посредничество старого колониста подготовило почву. Ма¬
дам успокоилась и только и ждет приглашения африканца.
Прежде чем подойти к ней, Зоао для храбрости просит стакан¬
чик виски и осушает его одним глотком. Теперь все в порядке,
и он встает.—	Разрешите пригласить вас, мадам?С удовольствием, месье.Со всех сторон раздаются аплодисменты. Хотя Зоао в жиз¬
ни не танцевал вальса, ему удается войти в ритм, и он ловко
проводит свою партнершу из угла в угол зала.—	Вы чудесно танцуете, месье!—	В самом деле?—	У вас такая гибкость.—	Вот странно! А ведь я никогда не танцевал у себя, во
всяком случае, современные танцы.—	Не может этого быть, вы лучше профессиональных тан¬
цоров. Танцевать с вами сплошное удовольствие.После танца жена делится впечатлениями со своим име¬
нитым мужем: она утверждает, что молодой африканец тан¬
цует куда лучше его.—	Я, однако, не понимаю,—говорит она старому колони¬
сту, который их примирил и считает себя специалистом по
африканским проблемам, — этот молодой человек утверждает,
что никогда не учился современным танцам и не разу их не
танцевал.—	О, мадам! — отвечает бывший колонист. — Пусть это вас
не удивляет. Краткость — сестра точности, а потому, не опа¬
саясь возражений ни с чьей стороны, я позволю себе категори¬
чески заявить, что у негров танец в крови.302
То ли из любопытства, то ли потому, что танцевать с афри¬
канцами в самом деле чудесно, многие белые женщины стре¬
мятся заполучить Зоао и Мболоко в партнеры. И несчастные
молодые люди без остановки переходят от одной дамы к дру¬
гой, обливаясь потом.Этот вечер для наших чернокожих друзей — словно посвя¬
щение в равные, решающий этап эмансипации. Они убедились,
что белые европейцы вовсе не таят на них зла и принимают их
с искренним дружелюбием, несмотря на грубые высказывания
некоторых отдельных личностей. С этого вечера ослепляющая
черная повязка спала с их глаз...Увы, голубь, которого долго держали впроголодь в клетке,
вырвавшись на свободу, бросается куда попало и клюет все
подряд, рискуя проглотить отравленные зерна. Так случилось
и с нашими африканцами. Освободившись от робости перед
белыми, они сгорают от неудержимого любопытства, они счи¬
тают, что все, что делают белые, это хорошо, и стараются во
всем им подражать. Однажды вечером они отправляются вы¬
пить в кафе, которое содержит супружеская пара со второго
этажа их пансионата. В карманах у них ни гроша, но они рас¬
считывают на щедрость белых людей. И в самом деле, многие
заходят в кафе поглазеть на негров, о которых уже судачат по
всему городу и даже в окрестностях.Один белый обращается к африканцам:—	Говорят, вы хорошие певцы и еще говорят, у вас танец
в крови. Можете вы показать нам какой-нибудь из ваших
танцев?—	Конечно, — отвечает Мболоко. — Но как нам плясать без
тамтама?—	Это не проблема, — говорит Зоао. — В детстве вместо
тамтама мы били кулаками себя в грудь и веселршись не хуже
взрослых, у которых были настоящие тамтамы. Послушай, ты
будешь стучать себя в грудь, будешь тамтамщиком. Главное —
держать ритм. Держи как следует ритм и пой. А поскольку
петь ты будешь на нашем языке, можешь в своих куплетах жа¬
ловаться на горькую участь негров на плантациях колонизато¬
ров. Никто все равно тебя не поймет, разве что в кафе окажет¬
ся кто-нибудь из бывших колонистов, которые знают наш
язык. Давай-ка оглядимся! Тех, кто жил в Африке, легко узнать
по загорелой коже и еще — по сморщенным лицам. А я, раз
я прибыл сюда прямо из глухой деревни, я буду плясать. Это
будет здорово, и может быть, даже выгодно, может быть, мы
сможем так зарабатывать на жизнь. Устроим им спектакль!
А ведь за спектакль платят, не так ли, дружище?303
и вот Мболоко дает ритм глухими ударами в грудь. Зоао
крутит задом и бедрами. Все аплодируют.—	Потрясающе! — восклицают восхищенные белые зри¬
тели.—	Мы можем еще лучше, если вы заплатите, — говорит
Зоао. — У нас, чтобы подбодрить танцора, ему суют кредитки
в открытый рот.—	За этим дело не станет! — заявляет один из зрителей.—
Давай пляши, ни о чехм не беспокойся.—	Чтобы показать, как мы пляшем по-настоящему, — гово¬
рит Зоао, — нам нужны накидки. Но у нас их нет. Могу я по¬
просить мадам хозяйку, может быть, она одолжит мне две
простыни?Сказано — сделано. Мадам стаскивает с постели две про-
стьши. Зоао оборачивает их вокруг бедер. Он старается изо
всех сил, чтобы зрелище получилось как можно красочнее. Рот
его набит кредитками, и все больше крупными. Так они пля¬
шут всю ночь. Возвратившись в пансионат, они считают
в своих комнатах выручку. За один только этот вечер они зара¬
ботали втрое больше, чем их студенческие стипендии.Легкий заработок и удовольствия заставили молодых лю¬
дей забыть, зачем они собственно приехали в Европу. А что
делать? Хозяева кафе наперебой приглашают чернокожих шу¬
тов, которые привлекают клиентов. Заработок соблазнителен,
и они идут туда, где больше платят. Один вечер они высту¬
пают в одном кафе, другой — в другом. Однако один вечер
чуть было все не испортил. Народу в кафе было не протолк¬
нуться, и один из африканцев, привыкших танцевать с кем по¬
пало, пригласил белую девушку, с которой оказался ее жених.—	С удовольствием, — ответила девушка, но когда она уже
вышла на площадку, жених вырвал ее из объятий африканца.—	Я тебе не позволю танцевать с этой грязной обезьяной!Все замерли от изумления; никто не мог проронить нислова.—	Я — обезьяна? — возмутился африканец.—	Да, обезьяна, паршивая макака! — ответил жених и зале¬
пил африканцу пощечину.В ярости тот ударил обидчика кулаком.До этого момента зрители наблюдали за драчунами до¬
вольно спокойно. Многие даже были на стороне африканца.
Но тут белый жених поднял африканца и швырнул его на пол.
Тот вскочил, ударил его головой в лицо, хлынула кровь.
И тогда белые зрители переметнулись в другой лагерь. Они
бросились не только на африканца-драчуна, но и на всех304
остальных, кто сидел в кафе. Что это, конфликт рас, конфликт
цивилизаций, взаимная ненависть и месть?Четверо африканцев против целой толпы! Женщины с виз¬
гом выскакивают на улицу, наверняка за подмогой.—	Осторожно! —кричит какой-то старик.—Я знавал этих
негров в армии. Я вместе с ними дрался в Абиссинии и на
Среднем Востоке, — когда они разъярятся, нет их опаснее!
Вспомните мировую войну: мы ее выиграли* только с по¬
мощью наших неустрашимых черных солдат.Но прислушаются ли к этим мудрым словам в данном
конкретном случае? В воздухе мелькают стулья, летят пивные
бутылки и стаканы. Африканцы дерутся, как им привычно:
бьют в лицо головой. Кровищи-то, кровищи! Вот и полиция
прибыла, ох-ох-хо...С этого дня отношения между белыми и черными весьма
испортились. Африканцы сами в этом вскоре убедились, осо¬
бенно после того, как на переходных экзаменах никто из них не
набрал и половины нужных баллов.Обратились к психологу, чтобы он подверг их проверке. Ре¬
зультаты тестов показали, что высшее образование им не по
плечу. Однако Зоао, самый молодой и в то же время самый
смелый, не согласился с заключением психолога, который к то¬
му же был одним из бывших колонистов, хорошо известных
в среде африканских студентов.—	Я не верю вашим выводам. Тесты были заранее подде¬
ланы. Мы это знаем, и было бы удивительно, если тот, кто
только вчера, в колонии, считал нас ни на что не способными,
сегодня объявил бы, что мы не глупее других. Вам лучше са¬
жать картошку на побережье, а не выдавать себя за психолога!Подумать только, какая неделикатность со стороны Зоао!
Наш выдающийся психолог уязвлен до глубины души.—	Месье, — отвечает он, — я скажу вам то, о чем не говорил
ни разу: вы просто психический маньяк, как, впрочем, боль¬
шинство из ваших лидеров, которые потребовали незави¬
симости.—	О, как:ая блистательная теория! Согласно вашей психо¬
логии, месье профессор, если наши лидеры, которые добились
независимости страны, были маньяками и параноиками, зна¬
чит, для того, чтобы сбросить колониальное иго, нужно быть
параноиком. В таком случае все народы колониальных стран
должны считать эту болезнь весьма полезной и даже необходи¬
мой. Так пусть же угнетенные народы, мечтающие о свободе,
попросят всевышнего, чтобы вожди их освободительных дви¬
жений стали самыми отъявленными маньяками, каких только305
видел свет, и оставались ими до дня окончательного освобо¬
ждения их народов!..Все присутствующие смеются исподтишка. Мболоко отта¬
скивает маленького Зоао и говорит:—	Ты говорил профессору такие слова, что я и не знаю, что
теперь будет. Но ты хорошо сказал. Мы тебя поздравляем,
и мы тебя благодарим. Однако надо учесть, что говорил про¬
фессор. Мы должны доказать, что африканец такой же человек,
как и все. Но доказать это можно только делом, а не болтов¬
ней и не пустяковыми ссорами. Оценки на переходных экзаме¬
нах далеко не в нашу пользу: мы слишком много забавлялись.
Так что теперь пора по-настояш[ему приняться за учебу.После этого они начинают без устали читать, зубрить, хо¬
дят на все лекции. По вечерам они запираются в своих комна¬
тах и переписывают конспекты. И наконец, уверенные в себе,
являются на экзамены.У Зоао соседкой по курсу оказалась одна девица с довольно
средними способностями. На трудном письменном экзамене
она с изумлением смотрит, как ее сосед Зоао легко и быстро
пишет. Она колеблется, не знает, с чего начать, и наконец ре¬
шается сжульничать. Надо списать у этого африканца!—	Зоао, неужели ты разбираешься во всем этом? — тихонь¬
ко спрашивает она.—	Да, я, пожалуй, понял все вопросы с первого до послед¬
него,— отвечает Зоао.—	Хочешь мне помочь?—	То есть, как помочь?—	Я ничего не поняла в этих вопросах, — признается она.—
Поможешь мне?—	Но это запрещено, — возражает Зоао. — Видишь, профес¬
сор на нас смотрит. У нас это не делается. К тому же перед
входом в экзаменационный зал заставляют выворачивать все
карманы, которые так и должны оставаться вывернутыми, по¬
ка мы отсюда не выйдем.—	О, Зоао, какой ты глупенький! У нас все друг другу по¬
могают, передают шпаргалки прямо под носом у профессора.—	Но как тебе передать?—	Сложи шпаргалку, чтобы была поменьше, потом на¬
гнись, словно ты что-то уронил, а другой рукой подними мою
юбку и сунь бумажку мне в чулок. Потом я ее возьму.—	А если профессор заметит наши проделки?—	Не бойся, Зоао, я его отвлеку! Сострою ему глазки,
и все...—	Ну, ладно! Счастливо, и пусть тебе повезет!306
Письменные экзамены кончились, начинаются устные. Как
тут воспользоваться подсказкой? — спрашивает себя та же са¬
мая студентка, больше озабоченная, каким образом обмануть
профессора, чем решением задач. И она быстро находит вы¬
ход. Во всяком случае, так ей кажется.—	Пусть сначала пройдут все друзья и подружки, - говорит
она. — От них я узнаю, о чем спрашивает профессор. А я пойду
на экзамен последней.—	И я тоже, — говорит Зоао. — Я сам плохо знаю этот пред¬
мет, и я пойду после тебя.—	Нет, нет! Ты пойдешь передо мной, а когда выйдешь,
подскажешь мне.Подходит очередь Зоао, потому что кроме него и этой сту¬
дентки уже никого не осталось. Он сдает экзамен более или ме¬
нее нормально. Зоао выходит.—	Я сдал, все прошло хорошо, — говорит он. — Иди, теперь
твоя очередь.—	Что он тебя спросил?—	Иди же, он тебя ждет!Несчастная девица дрожит от страха. Внезапно профессор
распахивает дверь и кричит:—	Долго я буду ждать? Входите!При виде его девица падает в обморок.В общем, африканцы получили хорошие оценки. Они очень
довольны. Их белые соученики, даже те, кто не считался с ни¬
ми, насмехался и называл их болванами, теперь относятся
к ним с уважением. И все же белые студенты пытаются их вся¬
чески использовать в своих интересах. Так Зоао пришлось сы¬
грать комическую роль еще в нескольких эпизодах.Многие провалившиеся студенты озлобились на профессо¬
ров, которые были по их мнению слишком строги на экзаме¬
нах. Особенно невзлюбили они двоих: как на грех одного из
них звали Балэ (Метла), а другого - Ляшевр (Коза).У обоих профессоров была особая манера читать лекции.
В конце почти каждого параграфа они просили отметить:
«Это очень важно для экзаменов». И многих часто опра¬
шивали.В том году на факультете собрались студенты самых раз¬
ных национальностей. Особенно выделялся один, сам активист
и сын активиста из Северной Африки. Этот хитрец умел очень
ловко использовать других, оставаясь в тени.307
в тот день, как обычно, месье Балэ собирался вести опрос
студентов. За четверть часа до начала занятий наш активист
вытаскивает из чулана уборщика метлу с длинной ручкой
и подвешивает ее под потолком в аудитории. Затем отзывает
в сторонку Зоао и шепчет:—	Если месье Балэ спросит, кто подвесил метлу, ты ему от¬
ветишь: «Наверное, это сам месье Балэ».Обычно очень спокойный, месье Балэ улыбается только во
время экзаменов. Сегодня, войдя в аудиторию и заметив под
потолком метлу, которая раскачивается, как повешенный, он
теряет дар речи. Расспрашивать, почему здесь висит метла
и кто здесь повесил метлу, ему просто невыносимо! Красный
от гнева, он не может даже снять пальто и только бегает перед
доской взад-вперед.—	Это, наверное, проклятый уборщик надо мной издевает¬
ся,— шепчет он про себя.А тем временем уборщик ищет повсюду свою метлу. И всем
слышно, как он кричит по коридорам факультета:—	Метла! Моя метла! Где моя метла?Профессор Балэ (Метла) выскакивает в коридор. Уставив
угрожающий палец в грудь уборщика, он в ярости поносит его
последними словами.—	Ты должен знать свое место! Кто ты? Жалкий уборщик,
а я — профессор университета! Ты понимаешь разницу? Тебе
далеко до меня, далеко, между нами тысячи ступенек, если счи¬
тать по лестнице общественных ценностей!..—	Но, господин профессор, — возражает уборщик, — я вас
совсем не понимаю. Я даже не достоин говорить с таким до¬
стойным человеком, как вы. Однако разрешите мне, господин
профессор, пройти, я еще ничего не успел убрать, я ищу свою
метлу, господин Метла!Вне себя от злости, профессор хватает уборщика за руку
и тащит его в аудиторию.—	А это кто сюда подвесил? — вопрошает он.—	Только не я, не я...Вызывают декана на место происшествия. Дело становится
серьезнее. Декан допрашивает студентов.—	Кто подвесил эту метлу к потолку?И тогда из глубины аудитории раздается тоненький голосок
с особым акцентом:—	Может быть, это сам месье Балэ?Возмущенные голоса слышатся со всех сторон, и сам декан
негодует. Оскорбленный еще раз, месье Балэ выходит из ауди^
тории. Декан следует за ним и шепчет:308
—	Господин профессор, поймите, это всего лишь какой-то
яегр!Затем декан допрашивает уборщика:—	Кто же подвесил метлу к потолку? Не иначе, как ты!—	Клянусь могилой моего дедушки, убитого смутьянами
там, в Африке, это не я!Так и не отыскав виновного, декан делает студентам стро¬
гое предупреждение. Инцидент с метлой забыт и сдан в архив.
Активист выиграл первый раунд* на сегодня опрос студентов
сорван, хотя это ни в коей мере не изменило привычек
профессора.После этого настает очередь месье Ляшевра.Какой-то фабрикант игрушек выпустил куколки в виде
козы, которые, если их сжать с боков, издавали звук, похожий
на жалобное блеяние. И вот наш активист решает этим вос¬
пользоваться с помощью других студентов. Они раздают
игрушки девушкам, чтобы те незаметно сжимали их коленями.
Представляете, что было?—	Месье Ляшевр (Коза), какие-то козы забрались в аудито¬
рию! — кричали студенты.Упрямый и глухой ко всяким выпадам, профессор Ляшевр
продолжал писать на доске вопросы. Ничто не могло его поко¬
лебать, и наоборот, среди' этого шума все чаще слышались его
суровые замечания:—	А вот это особенно важно для экзаменов!Так каким-то образом подменялась конечная цель образо¬
вания: экзамены ставятся выше знаний.Активист, бывший алжирец-француз, задумал тогда еще бо¬
лее злую шутку против месье Ляшевра, которого теперь про¬
звали Господин Особенно Важно.Господин Особенно Важно (Ляшевр по документам) был
маленького роста, худенький, но имел обыкновение носить
одежду на несколько размеров больше, видимо, чтобы выгля¬
деть на людях крупнее и представительнее.И вот наш активист уговаривает одну студентку, чтобы ее
заперли в туалете рядом с аудиторией. Потом он ловит Зоао
и начинает восхищаться его умом и ловкостью.—	Когда негр бросает камень, — говорит он, — камень почти
всегда попадает в цель. Многие видели молодых африканцев
на охоте, и редко кто из них не поражал свою добычу.Зоао польщен.—	Друг мой, могу я тебя попросить об одной услуге? —
спрашивает активист.—	Пожалуйста, — отвечает Зоао.309
—	Опусти потихоньку ключ от туалета в карман этого Гос¬
подина Особенно Важно! Только смотри, никому ни слова!
Мы тебе поможем. Когда профессор подойдет к аудито¬
рии, наши друзья окружат его и отвлекут разными
вопросами.—	А если по несчастной случайности меня поймают?—	Постарайся, чтобы этого не случилось. В крайнем слу¬
чае, если ты попадешься, тебе ничего не сделают, во всяком
случае, не вышлют отсюда. Знаешь, раньше в Африке уважае¬
мому белому все сходило с рук. Теперь все наоборот: теперь
чернокожих уважают больше, чем белых. Вас даже не бранят,
как нас. С вами обращаются, как с принцами, тем более, что
многих из вас прочат в министры. Сам ректор, профессора да
все на свете надеются, что в будуще^м вы займете самые высо¬
кие посты, а они станут вашими техническими советниками.
Скоро белые станут просто товаром: вы будете их покупать,
чтобы развивать Африку, как Америка развивается сейчас бла¬
годаря талантам негров. Такова жизнь, мой друг!И Зоао соглашается. Неуловимый жест, и большой ключ от
туалета оказывается в кармане пиджака Господина Осо¬
бенно Важно. И никто, и прежде всего он сам, этого не
замечает.Но едва профессор начинает писать свои вопросы на доске,
из коридора слышится пронзительный женский голос:—	Помогите, помогите, скорее на помощь!Все, и профессор и студенты, выскакивают в коридор. Кри¬
ки раздаются из запертого туалета. А ключа нет! Студентка
продолжает кричать:—	Кто-то запер меня! Кто-то унес ключ! Наверное, он у не¬
го в кармане!Господин Особенно Важно приказывает обыскать всех под¬
ряд, надеясь схватить негодяя на месте преступления. И тогда
активист просит его порыться в собственных карманах. Про¬
фессор возмущен до предела. Однако чтобы избежать малей¬
ших подозрений, он, уверенный в своей невиновности, вывора¬
чивает карманы брюк, затем пиджака и... оттуда выпадает
злосчастный ключ.—	О! —возмущаются все вокруг. — Какое безобразие! Ка¬
кой скандал!Дело доходит до самых высоких инстанций, собирается да¬
же Совет попечителей.А Зоао думает, в какой мир он попал, и какие роли заста¬
вляют его здесь играть.310
Красивая почтовая открыткаПодобные размышления заставляют Зоао между прочим
вспомнить, что он женатый человек, отец одного ребенка,
и что жена, накануне его отъезда, ожидала второго. А он с тех
пор не написал ей ни строчки, словно умер. Между тем его же¬
на с ребенком наверняка живут в страшной нищете. Раньше она
^10гла хотя бы торговать всякими овощами, но теперешнее ее
состояние и этого ей не позволяет.Молчание Зоао — дурной признак для его семьи и всего его
рода. Они думают, что Зоао отказался от своей жены с детьми
и женился там на другой. И тогда отец решается ему написать.«Дорогой мой сын, — пишет он, — со дня отъезда ты не пода¬
ешь признаков жизни, и я беспокоюсь. У нас есть все основания
для самых страшных опасений. Неужели белые выместили на
вас свою злобу за то, что произошло здесь накануне объявления
независимости ?Еще ходят слухи, будто ты женился там на местной жен¬
щине. Что же теперь делать с твоей первой женой, которая
льет слезы ? Она очень огорчена. Что будет с ее детьми без от¬
ца? Я слишком стар и не могу тебя заменить. Эта ноша для
меня слишком тяжела. Успокой свою мать, она плачет не пере¬
ставая. Для нее ты потерянный сын».Мадам Зоао тоже пишет тому, кого уже считает своим быв¬
шим мужем:«Зоао! (А не «дорогой мой Зоао», как прежде!)Я знаю, что ты меня бросил, чтобы жениться на белой
женщине. Что я могу тут поделать ? Однако я буду всегда счи¬
тать тебя своим мужем, тем более, что у нас, в Африке, су¬
пруги могут разойтись, и тем не менее связь между ними и их
родами остается неразрывной, особенно если у них есть общие
дети.Я недавно родила прекрасного сына. Он очень похож на тебя.
Мне горько, когда я думаю, что наши дети не узнают отцов¬
ской пюбви. С тех пор как я вышла из родильного дома, мы
с малышами умираем с голоду. Я не могу накормить своего
младенца, ибо молоко в моих грудях иссякло из-за плохого пита¬
ния. Все надо мной насмехаются: для всех я отвергнутая же¬
на, это я-то, которая клялась тебе в вечной верности! Я еще
молода, но все равно не выйду второй раз замуж из-за моих де¬
тей: я не хочу, чтобы второй муж бил их и ругал.Зоао, подумай о своих прекрасных детях! Это твоя кровь.
Тяжело смотреть, как они ползают голышом в уличной пыли,311
и никто не может этого понять, зная, что их папа живет
в Европе. Другие отцы семейств, даже разведенные, все время
посылают оттуда подарки своим детям и даже своим бывшим
женам. Некоторые приглашают своих детей к себе, чтобы
устроить их в какой-нибудь интернат.Если ты и впрямь развелся со мной, я все равно вправе счи¬
тать тебя своим мужем. И когда ты вернешься, никто не за¬
претит мне прийти к тебе в дом, чтобы увидеть тебя. Посы¬
лаю тебе с этим письмом мою последнюю фотографию
с детьми...»Получив такие послания, Зоао разволновался не на шутку.«Как они только могли подумать, что я бросил жену? — с
горечью вопрошал он себя. — Да, надо признаться, тут и моя
вина: я не писал ни родителям, ни моей дорогой супруге. Мое
молчание, естественно, навело их на такие мысли. Надо немед¬
ленно что-то делать. Но что? Ведь у меня самого нет даже
стипендии!..»Он смотрит на фотокарточку. Взгляд его не отрывается от
лица жены. С неизъяснимым волнением он целует ее, словно
живую. Затем он рассматривает детей и замечает, что у дочки,
старшенькой, вздутый живот и опухшие голые ноги. А новоро¬
жденный — совсем заморыш, похожий на маленькую обезьян¬
ку. И все же Зоао минут пять смотрит на них в экстазе. Затем
глубоко вздыхает:—	Да, правда, дети мои плохо питаются, а у старшей, похо¬
же, начинается рахит...Слезы наворачиваются ему на глаза.—	Я должен что-то сделать для моих детей, спасти их лю¬
бой ценой!— говорит он наконец.—	Покажи мне эту знаменитую фотографию! — просит его
соседка по аудитории, успевшая нескромно заглянуть к нему
через плечо. Зоао в смущении прячет фотографию. Студентка
не отстает, и в конце концов он уступает.—	Это моя жена и мои дети, второй недавно родился. Те¬
перь ты видишь, положение очень серьезное. Я готов на все,
лишь бы моя семья приехала ко мне как можно скорее.—	О, какая миленькая, маленькая семейка! — восклицает со¬
седка. — Наверное, все негритянки у вас такие же тоненькие
и красивые?—	У всех народов мира, — отвечает Зоао, — встречаются
и красавцы и уроды.Фотографию передают из рук в руки по всей аудитории,
и все студенты-сокурсники восхищаются женой Зоао:312
—	Ой, какая красавица! До чего же хороша!Настроение у Зоао немного улучшается. И он решает тут же
написать жене ответное письмо:«Моя дорогая, любимая навеки!Да, я знаю, это моя вина. Я не писал тебе слишком долго.
Какая женщина простит своему мужу подобное пренебреже¬
ние? Любовь надо растить и выхаживать, как цветок.Ия нескоро прощу тебя, твою излишнюю доверчивость, недо¬
статок веры в меня. Каких-то нескольких недель молчания ока¬
залось достаточно, чтобы ты поверила, будто я тебя бросил,
и — что еще хуже! — будто я тут женился на белой женщине.
Такое твое поведение и взгляды меня весьма тревожат. Из¬
вестно немало женщин и даже мужчин, которые теряют му¬
жество, теряют надежду и даже разум и снова вступают
в брак или же предаются бесстыдному разврату только из-за
того, что их супруг или супруга на время исчезают иш им
изменяют.Нам тут рассказали подлинную историю об одной женщине,
муж которой считался без вести пропавшим со времен пос гед-
ней мировой войны, а она тем не менее до самой своей смерти
каждую субботу ходила встречать его на вокзал. Что ты об
этом скажешь?Нет, моя дорогая, если уж ты разведенная, то только по
твоей вине, а не по моей. Вспомни нашу первую ночь после
свадьбы! В знак вечного соединения мы отведа ш друг у друга
горячей крови... Здесь я кончаю, чтобы дать тебе время
подумать».В письме к отцу Зоао также выражал свое удивление по по¬
воду слухов о его разводе и утверждал, что по-прежнему горя¬
чо любит свою жену. Попутно он затрагивает ряд важных во¬
просов о противоречиях, которые разделяют людей во всем
мире: расовый вопрос, проблему смешанных браков и тому
подобное. Этим он стремится просветить своих родителей
и собратьев, а через них - весь свой народ.«Дорогой мой отец!Ты всегда предсказывал, что рано или поздно мир переменит¬
ся. И ты был прав — ничто не стоит на месте. Менее чем за
двадцать лет лик нашей планеты изменился неузнаваемо. Кто
мог бы представить всего десять лет назад, что я, твой сын,
буду учиться в Европе и жить среди белых? Барьеры, разделяв¬
шие нас из-за разного цвета кожи, разных религий и идеологий,
рушатся на глазах.313
в действительности людей разъединяют несправедливость,
социальное неравенство и эксплуатация человека человеком. Но
истинная любовь не считается ни с расами, ни с национально¬
стям!/, ни с религией: человек выбирает себе единственное род¬
ственное по душе и чувствам существо, не глядя ни на что.Многие из нас, особенно среди здешних студентов, косо смо¬
трят на смешанные браки, полагая, что в них не может быть
настоящего согласия, а потому и долговечности. Я же считаю,
что подобные браки должны служить возвышенной цели едине¬
ния мира: через них народы земли сольются в единую семью.
И мир когда-нибудь с благодарностью признает, что эти меж-
расовые браки сослужили человечеству большую пользу. Тем бо¬
лее, что среди огромного количества разводов, все возрастающе¬
го во всех странах Европы, на смешанные браки падает
наименьший процент. Расовая проблема, столь жгучая в наши
дни, со временем утратит свою остроту. Зато несправедли¬
вость будет существовать до тех пор, пока в мире останутся
привилегии, всякие поблажки, отсрочки, освобождения из¬
бранных от налогов, короче — социальное неравенство. И нельзя
отстаивать свои интересы, основываясь только на общности
цвета кожи, религии или философских воззрений, — это тоже
одна из сторон социальной несправедливости.С тех пор, как я в Европе, я встретил не меньше искренних
друзей и не меньше жестоких, злых людей, чем у нас на
родине...»Тем временем соученики Зоао собрались и решили послать
его жене почтовую открытку. Выбрали двух студенток из его
группы и поручили им купить в почтовой лавке самую краси¬
вую открытку, которая могла бы понравиться молодой негри¬
тянке.Поскольку речь шла о женщине, недавно родившей, сту¬
дентки выбрали прелестную открытку с изображением юной
матери с младенцом на руках, которой подносят большой бу¬
кет цветов.Все студенты подписываются под этой открыткой, и среди
них — Зоао. Такое послание привычно и многозначительно для
европейцев, но что оно может означать для африканцев?—	Подумать только! — говорит себе Зоао. — Они что, с ума
сошли, чтобы посылать простую почтовую открытку жене ка¬
кого-то негра, у которого недавно родила жена? И зачем
столько подписей? Они мне ставят подписи и подписи, вместо314
того, чтобы раздобыть хоть немного денег, чтобы я купил оде¬
жду для моей жены и детей. Что это, новая петиция? И что
подумают моя жена и родители, когда получат эту открытку?
Ведь если там болтают, будто я женился на белой женщине,
эта открытка, на первый взгляд, только подтвердит такие слу¬
хи! Ей-богу, они примут эту женщину за мою новую жену,
а младенца — за нашего сына! Нет уж! Хорошенько подумав,
я сделаю вот что, пошлю им в том же конверте два письма:
моей жене и моим родителям.Он складывает оба письма и вместе с почтовой открыткой
запечатывает в один конверт. На всякий случай, чтобы открыт¬
ку не смяли, в углу конверта он пишет: «Пожалуйста, просьба
не сгибать и не мять!»Отец и мать Зоао никак не могут утихомирить своих детей,
которые измываются над свояченицей и всячески пытаются вы¬
жить ее из дому, — пусть, мол, отправляется к своим родичам!
Они думают, что здесь ей больше нечего делать, раз их брат
отверг ее. И чтобы проявить свое недовольство, они выкиды¬
вают из дома все ее вещи: жалкую мебель, посуду, домашнюю
утварь. И разгорается яростный спор:—	Оставьте мне хотя бы тарелки, чемодан и одежду — ведь
я их купила, когда торговала по мелочам на базаре даже после
рождения сына!—	Об этом и речи быть не может, — возражают братья
и сестры Зоао. — Откуда ты взяла деньги для своей торговли?
У нас! Мы ведь знаем, что деньги, которые ты пускаешь в обо¬
рот для своей торговли по мелочам, ты скопила, экономя на
хозяйстве нашего брата, а по-нашему — это воровство. Мы бы
тебя простили, если бы ты делилась с нами своими доходами,
или деньгами, или вещами. Но ты их отдавала своему дядюш¬
ке! Теперь с этим кончено. Убирайся от нас!Она разражается слезами, и ее слова еле слышны:—	Это вы во всем виноваты, во всех несчастьях, которые
обрушились на меня и моих детей. Если Зоао меня бросит, то
только из-за вас. И чего вы лезете в мои дела? Я — воровка?
Пусть дьявол вырвет лживые языки! Моя маленькая торговля?
Я могла ее вести только с согласия мужа, иногда он сам мне
советовал, потому что его жалованье порой не позволяло нам
даже связывать концы с концами, и если бы я не вертелась, мы
все, вместе с детьми, давно бы умерли от голода. С тех пор
как ваш брат улетел в Европу, кто из вас хотя бы раз купил ле¬315
денец вашему племяннику или племяннице'^ Никто! Когда
я была в родильном доме, никто меня ни разу не навестил И
я никогда не отдавала заработанных денег моим дядюшкам
Мы с Зоао делали все, чтобы вырастить и выучить наших де¬
тей И если нас разведут, виноваты будете только вы! Каждый
день я отдаю вам большую часть того, что готовлю на весь
день, и вы съедаете большую часть. И все же вы сделали все,
ну все-все, чтобы нас развести, вы даже обзывали меня невер¬
ной женой!Слезы душили ее, и ей трудно было говорить, но она
продолжала:—	Вы преуспеете, вы, может быть, даже уже преуспели! Но
знайте: вы за это заплатите За все вам воздастся сторицей.
Эти дети, может быть, никогда не узнают отцовской ласки,
а вы, уже взрослые, до сих пор пользуетесь любовью своих
старых родителей, которые никогда не расставались Справед¬
ливо ли это?Родители Зоао все это слышали, но долго молчали. Жа¬
лобы невестки глубоко их тронули. Отец Зоао встал и, напра¬
вив указательный палец на своих взрослых детей, сурово
изрек:—	Вы, недостойные! Как может взрослый мужчина обра¬
щаться с такими подлыми словами к своей невестке! Неужели
вам не жалко ваших племянников? Смотрите: они исходят сле¬
зами... Ни слова больше об этом!—	Успокойся,—говорит он затем своей невестке.—Через
всю эту болтовню я понял, как велика твоя любовь к сыну
моему Зоао. Нет, я уверен, не стоит прислушиваться ко всем
этим несуразным выдумкам. Зоао никогда тебя не бросит вот
так, просто так. Перед вашей свадьбой он попросил моего со¬
гласия. Почему же он не сделал этого, когда захотел разве¬
стись с тобой? Подождем. Я ему, кстати, написал об этом.
И надеюсь скоро получить от него ответ.Инцидент вроде бы исчерпан, во всяком случае на время.
И тут письмо Зоао прибывает на местную почту.Почти все родственники Зоао знают одну странную особен¬
ность почтальона.Однажды он спросил свою жену:—	Послушай, милая, как же мы прокормим дюжину наших
детей на ту жалкую зарплату, которую я получаю?—	Ты просто дурак, — ответила ему жена.—Только мы
живем в нищете, а другие мужья, которые зарабатывают
куда меньше, чем мы, сегодня живут, как князья. Ты знаешь
пословицу: «Кто ничем не рискует, ничего не получает»316
Дорогой мой, нужда указывает выход. Если мы ничего не
сделаем, мы умрем от голода. Все сегодня берут взятки. А ты
чего ждешь? На твоем месте легко поддаться соблазну. Ча¬
совые, дворники, подметальщики улиц, все берут взятки,
а ты?..—	А что я? — возразил ей муж. — Где я могу брать взятки
с моими письмами и посылками? Я их вручаю людям, и все.
Что могу я сделать?—	Если бы ты мог брать с каждого человека хотя бы за каж¬
дую простую посылку две платы, одну, как за внутреннюю,
а другую — как за международную, кто тебе что скажет? Тогда
бы ты за один день зарабатывал столько же, сколько сейчас за
месяц, а за месяц — больше, чем начальник всех почт!—	Придумала ты неплохо, но что, если все откроется?..—	Что откроется, что откроется? — закричала жена поч¬
тальона. — Чем больше опасаешься, тем больше теряешь.—	Если я буду требовать денег каждый раз, когда приношу
людям письма, ты знаешь, чем это обернется?—	Да нет же, тебе совсем незачем ходить к адресатам
и кричать: «Давай мне бакшиш!» Достаточно шепнуть ему по¬
тихоньку: «Мадезу йа бана». Все понимают, что это значит.
А ты можешь к тому же использовать сразу двух-трех посред¬
ников. Как только прибудет почта, быстренько рассортируй ее
и составь себе список по порядку возрастающих или убываю¬
щих номеров улицы для всех писем и посылок: с одной сто¬
роны — для внутренней почты, а с другой — из-за границы.
Твой посланец побежит и шепнет каждому адресату, что он по¬
лучит куда быстрее свое письмо или посылку за «мадезу йа ба¬
на», то бишь за маленькую взятку. И они удивятся и будут
страшно рады, что им пришло письмо или посылка. И никто
не будет противиться, наоборот, они с радостью заплатят тебе
кое-что, чтобы быстрее получить это письмо или посылку.—	Ты просто умница, дорогая! Женщина в наши дни стано¬
вится все умнее и умнее. Иди ко мне, дай я тебя обниму!..—	Это дом старого Зоао? — спрашивает посланец почтальо¬
на.- Я не ошибся?—	Нет, ты не ошибся, — отвечает отец Зоао.—	Добрый день, старина! — говорит посланец.—	Добрый день, малыш.—	У вас есть кто-нибудь в Европе?—	Да, мой сын учится там. А что такое?317
—	Хорошие вести, старина. Он послал вам письмо с
надписью на конверте: «Просьба не сгибать и не мять». В самом
деле этот конверт трудно согнуть, значит, там полно деньжи¬
шек.—	А где этот конверт? — спрашивает отец Зоао.—	У почтальона, — отвечает посланец. — Хранить у себя та¬
кой конверт — большой риск. Вы понимаете? Надо ему дать
немножко «мадезу йа бана», — это будет только маленьким
знаком благодарности почтальону. Что вы об этом думаете,
старина?—	Да об этом нечего и говорить, малыш! Сколько детей
у почтальона?—	Не меньше дюжины.—	Ну, тогда все в порядке. Скажи ему: он получит, что ему
надо. Я сейчас оденусь.Отец Зоао просит жену быстренько сходить на маленький
рынок и купить побольше белой фасоли. Все томятся в ожида¬
нии. Отец Зоао просит своего старшего никуда не уходить,
чтобы сразу прочитать письма из Европы.Наконец приходит почтальон. Его усаживают на почетное
место.—	Я только что говорил с вашим посланцем: он сказал
мне, что вы очень нуждаетесь в «мадезу», похоже, ваши дети
умирают с голоду. Я вас понимаю, жизнь становится невыно¬
симой... Вот вам «мадезу», теперь вы сможете кое-как дотя¬
нуть до конца месяца.Почтальон в бешенстве вскакивает.—	Да кто вам сказал, что мои дети умирают с голоду? Ка¬
кой дурак вам сказал, что мне нужна фасоль? Пусть я зара¬
батываю не слишком много, но не у вас же, голодранцев, мне
просить милостыню!Один из знакомых отводит старого Зоао в сторону и шеп¬
чет ему на ухо:—	«Мадезу йа бана» вовсе не фасоль! На их жаргоне это
означает взятку, бакшиш. Все так говорят. И все берут взятки:
ничего не дашь, ничего не получишь. И редко кто берет нату¬
рой. Все предпочитают кредитки. Сунь ему в руку кредитку по¬
крупнее и сам увидйшь, как все сразу переменится.Отец Зоао зовет жену:—	Ты слышала? Мы темные люди и ничего не знаем.
Оказывается, «мадезу йа бана» имеет совсем другое значение.
Просто надо дать почтальону денег, иначе мы не получим на¬
ше письмо.Мать Зоао развязывает узел на своей набедренной повяз¬318
ке, — все женщины в деревнях так хранят деньги. Вытаскивает
из узла смятую кредитку покрупнее. Старый Зоао потихоньку
сует ее почтальону, и сморщенное лицо почтальона сразу
разглаживается.—	Вот вам конверт! — говорит он и удаляется.Отец Зоао входит в дом, где уже собралась вся семья. Он
просит, чтобы все внимательно смотрели, как он будет откры¬
вать конверт.—	Я не хочу, чтобы меня обвинили, будто я скрываю полу¬
ченные из Европы подарки. Все видели, как я получил этот
конверт, и все увидят, что в этом конверте.Он передает письмо старшему сьшу, чтобы тот открыл его
и прочел. Все глаза устремлены на таинственный конверт, и все
братья и сестры Зоао с надеждой ждут, что в нем окажется
объявление о разводе. Наконец конверт вскрыт, и из него вы¬
падает почтовая открытка.—	Это жена Зоао, белая женщина! — хором кричат братья
и сестры Зоао.—	О, смотрите! — подхватывает одна из сестер. — И у них
уже есть ребенок! Какой хорошенький!—	Мвази йа Зоао! Абали мунделе! — кричат остальные. —
Жена Зоао! Он женился на белой!Все братья и сестры безмерно довольны.—	Наша невестка — белая, мы будем богатые, ее родители
и она сама пришлют нам одежды и денег. У белых много
денег!Родители Зоао молчат, как убитые. Они и так себя чув¬
ствуют виноватыми перед женой Зоао, которая худеет на гла¬
зах от горя и забот. Глаза старика Зоао наливаются кровью,
он теребит усы и скрежещет зубами так, что все в доме слышат.
Жена Зоао и дети плачут, и мать Зоао, глядя на них, тоже за¬
ливается слезами.Зато братья и сестры Зоао скачут от радости. Еще бы! Ведь
у них теперь белая невестка! Открытку помещают на почетное
место, чтобы все, кто входит в дом, ее сразу видели. Старуха
мать, жена и дети Зоао рыдают, отец Зоао, не зная что делать,
меряет шагами двор. Все настолько возбуждены, что никому
не приходит в голову заглянуть в конверт и вынуть оттуда два
письма, которые Зоао написал, одно отцу, другое - своей жене.
И никому невдомек, что почтовая открытка вовсе не фотокар¬
точка.Отец Зоао обычно хранит все письма в большом шкафу. Ту¬
да он и прячет злосчастный конверт, не заглянув в него и ниче¬
го не зная о двух письмах.319
Тем временем братья и сестры Зоао переходят от слов к де¬
лу. Они приказывают той, кого отныне называют бывшей
невесткой, сейчас же покинуть с детьми их дом. И младший из
братьев даже бьет ее по лицу.В страхе жена Зоао начинает собирать свои пожитки, но
многое у нее вырывают из рук. Со старшей дочкой на спине,
с узлами на голове и с младенцем в руках, она выходит, ша¬
таясь от горя и голода, и с трудом бредет к остановке автобу¬
са. Она надеется найти приют у одного из своих дядюшек,
дальнего родственника ее матери. Но она не знает точного
адреса: помнит только улицу, а номер дома забыла. Вот
и приходится ей брести от двора ко двору и спрашивать, не
здесь ли живет Войязайя.Сам Войязайя уже довольно долго сидит без работы. У не¬
го десять детей, и все они ютятся в двухкомнатной квартире.
Жена Войязайи безмерно удивлена появлением жены Зоао.—	Смотри-ка! — восклицает она. — Эта женщина никогда не
приходила к нам раньше в гости. А теперь вдруг явилась! На¬
верное, узнала, что мой муж без работы и принесла нам по¬
есть... Тем более, что у нее-то муж в Европе и, наверное, ку¬
пается в деньгах.—	Если у вас есть немного еды, накормите хотя бы малы¬
шей! — умоляет жена Зоао. — Мы не ели уже несколько дней,
мои груди иссохли, и я уже не могу кормить младенца.—	Что я слышу! — восклицает ее тетка. — Ведь у тебя муж
в Европе, где печатают деньги! А родители твоего мужа, ведь
они же богачи! Это мы бедняки и к тому же безработные.Однако жена Войязайи не может смотреть на голодного
младенца без жалости. По счастливой случайности обе женщи¬
ны родили почти в одно и то же время. И вот она берет мла¬
денца, дает ему свою грудь, и он впервые за много дней сосет
досыта. А тетка тем временем наставляет молодую женщину:—	Мир не так уж непонятен, как многие думают: люди са¬
ми усложняют себе жизнь. Вы вот хотите жить как цивилизо¬
ванные, как белые... Тем хуже для вас! Эмансипация? Прекрас¬
но. Для многих из вас, жен цивилизованных мужей, это слово
означает, что можно весь день болтаться по улицам и бездель¬
ничать, не работать даже, не потреблять местных продуктов,
потому что для вас хорошо только все заграничное... Короче,
вы бежите от земли, но «ата иделе» (рано или поздно) вы все
равно к ней вернетесь! Представь себе, что я тоже, как вы,
эмансипированные, сложу руки на груди и ничего не буду де¬
лать! Да мы все, и я, и мой муж, и мои дети, подохнем с голо¬
ду! Современная женщина не желает выполнять свое назначе¬320
ние, свою роль, которую ей предназначила сама природа: мать
это прежде всего кормилица. Посмотри на таких, как я! В де¬
ревне мы живем или в городе, зарабатывает муж или нет, нас
это не касается. Каждое утро чуть свет мы уже далеко от горо¬
да трудимся на полях. И это мы, женщины, в конечном счете
кормим город, кормим наши семьи и продаем излишки наших
продуктов. Дети мои сыты и хорошо одеты. Вон, взгляни, ви¬
дишь два сундука, полных всяких одежд? Я, правда, не го¬
няюсь за модными тряпками, мне они ни к чему: это пуб¬
личные девки ради них занимаются самым постыдным
ремеслом, позорящим наш женский род. Даже когда мой муж
работает, его заработка не хватает на самую скромную жизнь.
Это я, благодаря плодам полей, плачу налоги за моего мужа.
А недавно я ему купила два красивых костюма, туфли и все
прочее. Каждый день я даю ему деньги на автобус, чтобы он
мог ездить по всему городу и искать работу, и еще даю кар¬
манные деньги на сигареты и на кружку пива. Я уже купила
два земельных участка. Потихоньку мы построим там дома
и будем сдавать комнаты жильцам, чтобы нам ни о чем не за¬
ботиться на старости лет. Каждый месяц я сколько-нибудь от¬
кладываю на цемент и кирпич. Когда этого будет достаточно,
куплю кровельное железо и другие материалы...Тем временем Войязайя возвращается из города, где он
искал работу. Повсюду отвечают одно и то же: «Мозала эзали
те» или «Кизалу икеле ве» (Нет работы).—	Смотри-ка! Какой добрый бог привел тебя к нам?—
восклицает он, думая, что племянница принесла им де¬
нег.—Сколько же нам дашь?—	Нисколько, — отвечает она.—Я пришла просто так.Атмосфера тотчас меняется. Войязайя хмурится, становитсянедоверчивым и подозрительным.—	Как это, нисколько? Ты что, не знаешь, что я сижу без
работы и, наверное, навсегда останусь профессиональным
безработным?Жена Зоао не осмеливается признаться, что муж отказался
от нее и что ее выгнали из дома его родители.Вечером дядюшка предлагает ей вернуться домой. Его жена
дает ему денег, чтобы он передал их племяннице будто бы от
себя.—	Пойдем, я провожу вас до остановки автобуса...Жена Зоао молча сидит на земле и роет палочкой ямку,словно она и не слышала слов дяди. Тот настаивает. И тогда
вдруг племянница разражается рыданиями.—	Мой муж женился на белой. Он даже прислал ее фото-11	Альманах «Африка», вып. 3 321
карточку. Его родные прогнали меня. Я теперь отвергнутая
жена!—	Как это может быть? Как это можно? Я сам пойду
к ним и потребую ответа!Однако братья Зоао встречают его бранью и оскорбле¬
ниями.—	Мы больше видеть не хотим эту грязную девку! У нас
теперь другая невестка, белая, вот, полюбуйся на ее фотокар¬
точку!И Войязайя решает отослать племянницу обратно в дерев¬
ню. О, какой позор, какой стыд! Отвергнутая жена, виновата
она или нет, в деревне все равно считается неверной
и недостойной...Улаженное недоразумениеКюре того самого прихода, где венчались супруги Зоао,
прослышал об этой истории. Он как раз собирался в короткий
отпуск в Европу и решил потолковать там с этим безобразни¬
ком Зоао. А тот, в свою очередь, узнав, что из Африки приез¬
жает священник его прихода, сделал все возможное, чтобы по¬
видаться с ним.И вот Зоао является к священнику на дом.—	Я не могу пожать тебе руку, Зоао, — говорит кюре. — Ты
осквернил себя!И, указывая на Зоао перстом, он представляет его своим
родителям:—	Полюбуйтесь на него! Это славный парень, искренний
христианин, набожный прихожанин, который не пропускал ни
одной воскресной мессы; он женат и обвенчан в церкви, и у не¬
го уже двое детей. Но едва этот славный парень прибыл сюда,
его словно подменили! Я давно говорил: незачем нам посы¬
лать сюда молодых африканцев. Наше прогнившее общество
может научить их только дурному.Зоао удивленно таращит глаза. Кое-что в словах кюре дей¬
ствительно похоже на правду, однако...Однако кюре продолжает:—	Например, этот славный парень, явившись сюда, сразу
женился на местной женщине, хотя дома у него уже есть жена
и двое детей. Он даже послал на родину фотокарточку своей
новой жены, которую я бы точнее назвал сожительницей. Уве¬
ряю вас, эта фотокарточка наделала там много шума. Вы даже
представить себе не можете, какие у них обычаи! Его жену322
с детьми выгнали из дома, и сейчас, когда я говорю с вами,
она ютится где-то в глухой тесной деревне, в горе и нищете.
А этот месье забавляется здесь всякими штучками, участвует
в разных драках и склоках и в движениях всех политических
партий сразу, от самых правых до самых левых!—	Месье кюре,—наконец заговорил Зоао,—я совсем сбит
с толку. О ком вы говорите, обо мне или о каком-то другом
Зоао? Месье кюре, вы меня узнаете?—	Конечно, и речь идет именно о тебе, Зоао. Ведь твои ро¬
довые имена — Нзиквайепдако Зулудиабва, не так ли?—	Да, это так, — отвечает Зоао.—Но вы говорите, святой
отец, будто я бросил свою жену. Кто вам это сказал?—	Да об этом все говорят! Твоя жена уже в деревне. И ты
сам же прислал домой фотографию своей белой жены.—	Месье кюре, я и не думал расставаться с моей женой. До
меня доходили по этому поводу кое-какие ложные слухи, и,
чгобы их пресечь, я специально написал два письма, отцу
и жене. Мои соученики тоже подумали о моей жене и послали
ей почтовую открытку со своими подписями. Эта открытка ме¬
ня самого смущает: если ее примут за фотокарточку, от нее бу¬
дет куда больше зла, чем пользы. Но ведь в том же конверте
мои два письма!Объяснения Зоао, видимо, убеждают кюре. По возвращении
в Африку он проверяет факты. И ему сразу становятся по¬
нятными все недоразумения, вызванные этой почтовой открыт¬
кой. Кюре спрашивает отца Зоао, сохранил ли он конверт,
в котором была открытка. Сохранил. Отец Зоао вынимает кон¬
верт из шкафа. И, услышав содержание писем, не может прий¬
ти в себя от изумления.—	Достопочтенный отец, вы видели моего сына? — спраши¬
вает он. — Что с ним?—	У него все в порядке. Он ждет свою жену и делает все,
чтобы принять ее как следует.—	Разве он не развелся с ней?—	И не думал!—	Но почему тогда он прислал нам эту фотографию?—	Никакая это не фотография, а почтовая открытка. У нас
такой обычай: посылать друзьям подходящую открытку в па¬
мять о каком-нибудь событии. Да и послал эту открытку не
Зоао, а его друзья.Кюре сразу же вызвал жену Зоао из деревни и устроил ее
до отъезда в Европу у себя. Только тогда братья и сестры Зоао
поняли, как они были неправы по отношению к своей невестке!
Но поправить уже ничего было нельзя.11*	323
Это и есть Европа?Наконец Зоао решил, что может уже достойно принять
свою жену с детьми. Семья его белых покровителей настаива¬
ла, чтобы Зоао поселился у них или хотя бы поблизости.
В конце концов Зоао согласился, но не без колебанийДень прибытия семьи Зоао приблизился. Он и его покрови¬
тели отправились на аэродром. Белым не терпится посмо¬
треть на жену и детей своего темнокожего гостя.И вот семья Зоао выходит из самолета.—	Ой, какие они хорошенькие! — восклицают белые покро¬
вители. И оказывают вновь прибывшим самый горячий прием.По дороге с аэродрома жена Зоао тихонько спрашивает му¬
жа на своем языке:—	Это и есть Европа?—	Да, — отвечает Зоао.—	Ох, какое тут все старое и гадкое, — продолжает она. —
И неужели здесь всегда так холодно?—	Это только снаружи все старое и мрачное, — отвечает
Зоао. — Внутри все сверкает богатством, и там очень удобно.
А холод? Сейчас здесь зима, такого времени года у нас не бы¬
вает. Но ты не беспокойся, привьпснешь, дай только время.
Скажу тебе откровенно: погода здесь очень капризная. Совсем
не так, как у нас, однако люди живут, не жалуются. Все рабо¬
тают, лодырей совсем мало, гораздо меньше, чем в наших де¬
ревнях, где частенько целый род бездельничает, рассчитывая на
заработок единственного сородича. Вся беда в том, что здесь
каждый думает только о себе. Природа Европы бедна. Если бы
она давала белым хотя бы половину того, что дает нам
в Африке, люди здесь жили бы почти как в раю. К счастью,
в Африке начинают понимать, какими богатствами мы распо¬
лагаем. Будем надеяться, что урок пойдет нам на пользу.Конечно, жене Зоао придется нелегко, пока она не привык¬
нет и не освоится в необычных условиях. Но семья их покрови¬
телей, а главное — ее муж помогут ей войти в новую жизнь.Зоао живет здесь почти год, но еще ни разу не видел снега:
в ту зиму, когда он приехал, снег так и не выпал.Однажды утром жена Зоао открывает, как обычно, окно
и вскрикивает. Кругом все бело! В ужасе она зовет своего му¬
жа. Оба смотрят в окно и спрашивают себя, на каком они све¬
те. Внутри дома все осталось по-прежнему, но снаружи все бе¬
лое — и небо, и дома, и даже крыши домов.—	Господи, может, мы уже на небе, в раю?—спрашивает
жена Зоао.324
—	Как мы можем попасть на небо живыми? — возражает
тот. — Не такие же мы непорочные, чтобы вознестись во плоти
на небеса, словно Иисус или дева Мария, особенно вместе с на¬
шим домом. Нет, мы еще на земле, дорогая. Смотри, крыши
уже очищаются, белое сползает клочьями.Зоао с трудом окрывает входную дверь и видит женщину на
коньках.—	Скажите, мадам, на каком мы свете? — спраши¬
вает он.—	На каком свете? Конечно, на земле, все в той же Европе.
Но почему вы задаете мне такой вопрос?—	Потому что кругом все белое.—	Так это же снег! — отвечает женщина.И только тогда Зоао вспоминает про слово «снег»: он его
выучил еще по школьным учебникам, но до сих пор не пони¬
мал, что это собственно такое.—	Я уже говорил тебе, дорогая, что погода здесь очень ка¬
призная, все может измениться за несколько секунд: то
страшный холод, то адская жара и такое солнце, что раскалы¬
вается голова. Дожди не приходят в свое время, как у нас,
и захватывают тебя врасплох. Поэтому всегда будь, готова, ни¬
когда не выходи без пальто, шарфа и перчаток.Однажды утром жена Зоао по неопытности забыла свои
перчатки, и руки у нее так окоченели, что она не могла выта¬
щить ключи из замка. И вот она стоит перед дверью и плачет.
Прибегают соседи. Отогревают ее, успокаивают. Но говорят:
опыт — лучший учитель. С этого дня она уже не забудет, выхо¬
дя на улицу, одеваться потеплее.Они записали старшую девочку в подготовительную школу.
Это большое событие! Вечером за столом девочка рассказыва¬
ла о впечатлениях своего первого школьного дня и вдруг спра¬
шивает своего отца ангельским и слегка дрожащим от волне¬
ния голоском:—	Папа, скажи, почему они все все белые, а мы — черные?
Что надо сделать, чтобы мы тоже стали белыми?—	А зачем тебе становиться белой? — удивляется отец.—	В школе я так одинока среди белых, я среди них
теряюсь.—	Не думай об этом, дитя мое! Если люди рождаются бе¬
лыми, черными, желтыми и так далее, то такими их делает при¬
рода. Здесь очень холодно, а у нас, наоборот, очень жарко.
Милая дочка, мы тебя понимаем. Постарайся не думать о цве¬
те своей кожи и помни, что ты такое же человеческое существо,
как и все.325
и в самом деле, девочка скоро привыкла к своим белым
друзьям. И в течение года с лишним не видела других черноко¬
жих, кроме своих родителей и маленького брата.Но время шло, и все больше соотечественников Зоао при¬
бывало в Европу. Однажды двое из них нанесли Зоао «род¬
ственный» визит. Семья его покровителей с радостью согласи¬
лась встретить новых африканцев.Заметив их издали, дети Зоао не могли понять, что это за
люди. Видя, что те приближаются, дети в страхе бросились ис¬
кать спасения у своей покровительницы, которую они называ¬
ли тетушкой.—	Тетушка! Тетушка! Смотрите — черные! Спасите нас!—	Ну что вы боитесь, это такие же чернокожие, как ваши
родители и вы сами!Однако дети так и не решились поздороваться за руку со
своими соотечественниками. Гости, но больше всего родители,
были поражены. Они ничего не могли понять.Зоао подумывал о том, чтобы после окончания института
оставить своих детей учиться в Европе. Но после этой сцены
у него открылись глаза. И он поклялся могилой своей бабуш¬
ки, что никогда не оставит здесь детей, и возблагодарил всевыш¬
него за то, что тот предостерег его вовремя.Говорят, путешествия учат людей всему, и хорошему
и плохому.В одно прекрасное утро покровитель Зоао пригласил его
с собой навестить старого друга, который жил в" соседней де¬
ревне. Друг был очень богат, владел обширными полями, где
росла пшеница и свекла, разводил породистый скот, имел ого¬
род и сад с разнообразными фруктовыми деревьями. Кроме
того, у него был свой завод, и он участвовал во многих других
предприятиях. Покровитель Зоао шепнул ему на ухо, что этот
человек владеет крупными пакетами акций многих заводов,
расположенных в Африке.Присутствие Зоао и его покровителя заметно разрядило ат¬
мосферу в этом богатом доме, где обычно царили взаимное
недовольство и раздражительность, несмотря на то, что супру¬
ги уже отпраздновали пятьдесят вторую годовщину своей сов¬
местной жизни. Все вместе хозяева и гости отправились в сад
собирать яблоки. Зоао влез на яблоню и оттуда, навострив
уши, смог услышать беседу двух старых друзей.—	Послушай, Поль, у тебя усталый вид. Ты случайно не
болен?—	Нет, дорогой Жан (покровитель Зоао). Просто я не спал
всю ночь. Моя жена пилит меня не переставая со вчерашнего326
дня! И сегодня даже не вышла к вам поздороваться. Мне край¬
не неудобно перед твоим подопечным...—	Ах, дорогой мой Поль, — отвечает Жан. — Я специально
приехал к тебе подышать свежим воздухом, потому что и у ме¬
ня в семье нелады. Я не знаю, о чем вообще думают эти жен¬
щины: моя супруга второй день ест меня поедом.—	Уверяю тебя, Жан, по моему глубокому убеждению,
у женщин совсем не такие мозги, как у нас, мужчин, а, должно
быть, намного меньше. Мы женаты более пятидесяти лет, но
все равно сегодня мы как будто понимаем друг друга, а за¬
втра — нисколько, словно мы только что познакомились!
Спроси-ка своего африканца, похожи их женщины на наших?—	Ты слышишь, Зоао, о чем' мы говорим?—	Не все. Кажется, вы говорите о женщинах...—	Вот, вот, о них. Нам хотелось бы знать, неужели негри¬
тянки такие же капризные, как белые женщины?Зоао улыбается.—	Они все одинаковые. Но мне кажется, что через несколь¬
ко лет супружества жизнь в семье должна пойти как по маслу.Старые друзья разражаются смехом.—	А давно ты женат, сынок?—	Уже пять лет.—	Так вот, дорогой, уверяю тебя, пять лет супружества или
пятьдесят ничего не меняют. Хочешь пари? Через сорок пять
лет ты сам в этом убедишься и скажешь, что мы были правы.
К сожалению, мы к тому времени будем уже на том свете. Но
чтобы не утратить надежды и мужества, усвой одну истину:
счастье только в повседневной борьбе. И горе тому, кто
отступит!Зоао одновременно утешен и разочарован. В самом деле,
в семье у него бывали и светлые и черные дни. Однако после
семи лет супружеской жизни он надеялся на счастливое буду¬
щее. Он видел вокруг себя, как белые люди улыбаются и це¬
луются при каждой встрече, и воображал, что они живут, как
в раю. Но теперь он убедился, что люди повсюду одинаковы
и что внешность зачастую бывает обманчива.Время шло, и семья Зоао все более свыкалась с семьей своих
покровителей.^Однажды за общим столом покровитель Зоао долго смо¬
трел на него, подыскивая слова, чтобы поточнее выразить
свою мысль. Наконец он спросил не совсем уверенно:—	Скажи, Зоао, когда ты смотришь на меня или слышишь
меня, ты меня видишь и слышишь как белого или просто как
человека?327
—	А вы, как вы меня видите и слышите? — ответил вопро¬
сом Зоао.—	Во всяком случае, скажу тебе откровенно: вначале я всег¬
да видел тебя как чернокожего. Но с тех пор, как мы научи¬
лись понимать друг друга, я не замечаю цвета твоей кожи. Для
меня ты словно мой сын. И это понятно. Когда люди пони¬
мают и любят друг друга, цвет кожи, национальность, религия
и даже политические и философские убеждения перестают быть
непреодолимыми препятствиями.Однажды вечером ударили заморозки, на дорогах — гололе¬
дица. Племянник покровителя Зоао возвращался к себе на ма¬
шине, попал в дорожную катастрофу и разбился насмерть.
Семья африканцев узнала об этом на следующее утро. Жена
Зоао подумала, что в Европе оплакивают покойников точно
так же, как в Африке. И вот она явилась к гробу, обнаженная
до пояса, с обритой головой, бросилась на землю и зарыдала
в голос. Белые смотрели на нее, онемев от изумления, и
многие приняли ее за сумасшедшую. Она хотела обнять
мертвеца. Тогда белые возмутились и потребовали, чтобы
она >шла.—	Почему я должна уходить? — удивилась жена Зоао —
Дайте мне его оплакать!Тогда один старый колонист, хорошо знакомый с африкан¬
скими обычаями, объяснил ей, что белые люди не оплакивают
так своих покойников. Наоборот, по их обычаю на похороны
надо облачиться в хорошую, строгую одежду и хранить до¬
стойное спокойствие.Жена Зоао вернулась домой к своему мужу, который оста¬
вался с детьми, и сказала ему:—	Муж мой, я сегодня увидела нечто непонятное. Мне не
дали оплакать покойного. Мне велели разодеться, как на
праздник. Мне сказали, что здесь не оплакивают мертвых, как
у нас. Может ли быть такое?И в самом деле, вокруг гроба все хранили молчание. Неко¬
торые более чувствительные женщины и мужчины тихо плака¬
ли, но тут же утирали слезы. Но больше всего удивило Зоао,
что близкие родственники покойного и даже его мать время от
времени переговаривались с остальными как ни в чем не быва¬
ло. Потом все вместе собрались, как обычно, за обеденным
столом. Потом отправились на кладбище, разодевшись в луч¬
шие одежды. А после похорон родители принимали всех, кто
пришел отдать покойному последний долг. И каждый из посе¬
тителей произносил слова ободрения и соболезнования.Жена Зоао собрала фотографии, одежду и прочие вещи по¬328
койного, чтобы мать его не видела их, чтобы эти предметы не
напоминали ей о страшном горе.Но большую фотографию погибшего выставили на видном
месте. И все на нее смотрели. Жена Зоао не могла прийти в се¬
бя от изумления.«У нас, — подумала она, — умершего хоронят со всеми его
вещами, чтобы больше ими не пользоваться, чтобы они не
пробуждали тяжких воспоминаний! А здесь . »Затем она обратилась к своему мужу:—	Послушай, Зоао, эти белые опустились ниже самых жал¬
ких дикарей из наших саванн: они даже не оплакивают своих
мертвецов! Это очень плохо, это настолько плохо, что теперь
мне противно жить здесь, среди них...—	Да, нам это кажется ужасным. Однако приходится со
многим считаться. Я не хочу сказать, что мы, африканцы, дол¬
жны поступать так же, как белые, но в тех случаях, когда тре¬
буется определенное мужество, в самые тяжелые минуты испы¬
таний, нам есть чему у них поучиться, поверь мне, жена.
Однако в данном случае отношение белых к своим мертвецам
кажется мне следствием утраты живых человеческих чувств. Ес¬
ли я прав, они достойны только сожаления. Я говорил, что
белые умеют владеть собой, и этому у них можно поучиться.
Африканец слишком сентиментален, и этому способствуют все
наши обычаи. Но в конечном счете смерть неизбежна для каж¬
дого из нас. Можешь рыдать, кататься по земле, обривать се¬
бе голову, носить траур месяцами и даже годами — все равно
покойного не воскресишь. А потому лучше всего смириться
с печальным исходом, который ждет нас всех, сохранять хлад¬
нокровие перед лицом смерти и больше думать о будущем тех,
кто жив!И Зоао попросил жену купить парик, чтобы спрятать от по¬
сторонних ее обритую голову.Жильцам с детьми квартира не сдаетсяЗоао вскоре понял, что, если они останутся под покрови¬
тельством одной и той же семьи, они многого не увидят и не
узнают. Значит, надо устроиться где-то в большом городе, где
они затеряются, как говорится, словно среди сонма звезд.Сразу же они оказались предоставленными самим себе.
Труднее всего было найти жйлье, хотя свободных квартир в го¬
роде хватало с избытком. На каждой улице, на каждом шагу
белели объявления: «Сдается квартира. Обращаться к такому-329
то». Но едва африканец с женой являлись по назначенному
адресу, оказывалось, что квартира, к их великому удивлению,
уже не сдается. Ее уже заняли. А многие хозяйки заявляли бо¬
лее откровенно:—	Квартира сдается, но только не иностранцам!Некоторые соглашались поселить у себя африканцев, нотолько холостых или в крайнем случае семью без детей. Увы,
поистине в Европе все меньше и меньше любят детей. Они
стоят слишком дорого, а главное — дети стесняют свободу ро¬
дителей. Зачастую европейцы предпочитают ребенку собаку
или кошку.Искренний и уверенный в себе, Зоао повсюду прямо гово¬
рил хозяйкам квартир, что он с женой и с детьми. И многие
признавались, что охотно пустили бы его, не будь у него
столько детей. Ну что тут поделаешь? И Зоао с женою приду¬
мали план.—	Мы не будем говорить, сколько у нас детей, — сказал
Зоао.—	Но как же потом?—	Не беспокойся и верь мне.И вот Зоао звонит по телефону хозяйке, которая сдает
большую квартиру на четвертом этаже. В своем объявлении
она уточняла: «Жильцам с детьми не сдается». Тем не менее
Зоао представляется. После некоторых колебаний хозяйка
спрашивает:—	Вы из Африки, не так ли?—	Да, мадам.—	У вас есть дети?—	Нет, мадам. Я совсем недавно женился. Мы не соби¬
раемся заводить детей лет шесть, а может, и больше.Хозяйка расцветает улыбкой.—	Видите ли, месье, я не люблю детей. Они всё пачкают.
У меня был один ребенок, и с меня хватит. Похоже, наше насе¬
ление с каждым годом стареет, и, может быть, даже все наше
обпдество постепенно вымрет. Ну что ж, тем хуже. Главное,
я свою жизнь прожила. Если политики хотят омолодить на¬
цию, пусть платят родителям больше денег... Ну, ладно! По¬
скольку у вас нет детей и не будет в течение ближайших шести
лет, я согласна. Тем более что за шесть лет вы закончите свою
учебу.Услышав обо всем этом, жена обозвала Зоао сумасшед¬
шим. Но тот ей ответил:—	Дорогая, верь в меня и не волнуйся. В жизни, если хо¬
чешь чего-нибудь добиться, надо рисковать. Легче всего жить330
в стране, где слишком много всяких законов и ограничений.
Удача улыбается лишь тем, кто умеет выкручиваться. А раз
это так, позволь уж мне пораскинуть мозгами. Слушай меня
внимательно! Прежде всего у этой квартиры огромное преиму¬
щество: она находится на четвертом этаже, дети будут сидеть
дома и не спускаться по лестнице, по крайней мере, три месяца
каникул.—	А как они потом пойдут в школу?—	Потом увидим. Всему свое время. Я сказал хозяйке, что
мы недавно поженились и не собираемся заводить детей еще
лет шесть.Жена разразилась смехом.—	Ну и хитрец же ты, Зоао! Но как мы въедем с детьми
в квартиру?—	Дети пока останутся здесь, дорогая. Их переезд входит
во вторую часть моего плана. Я приду за ними потом.—	Но хозяйка все равно поймет, что нам не по двадцать
лет.—	Ничего она не поймет! Белые не разбираются в возрасте
африканцев. Помнишь, мы с тобой как-то гуляли, и тебя при¬
няли за четырнадцатилетнюю девочку? А мне на факультете
белые студентки дают восемнадцать - девятнадцать лет. И не
верят, что я женат. Просят показать обручальное кольцо. При¬
ходится им объяснять, что у нас в женитьбе главное не кольца,
а искренняя любовь... Так что оденься получше, я тоже надену
выходной костюм, и пойдем.И вот они прибывают на место.—	Это моя жена! — говорит Зоао хозяйке.—	Не может быть!-восклицает та.-Ведь ей лет трина¬
дцать! Видно, у вас женятся в очень раннем возрасте. Вы давно
женаты?—	Всего два месяца.Жена Зоао давится от смеха. Зоао мигает ей, чтобы она не
вздумала расхохотаться.—	Ну что ж,— говорит наконец хозяйка, — ваша квартирка
ждет вас: желаю вам провести там счастливый медовый месяц!По дороге домой Зоао и его жена едва животы не надорва¬
ли от безумного хохота. Первый раунд они выиграли. Теперь
надо подготовиться ко второму. Но отныне жена Зоао пол¬
ностью доверяет своему мужу, его светлой голове.—	Побудем на старой квартире, — говорит Зоао. — А ночью
переберемся с детьми на новую.Когда они в темноте подходят к дверям дома, Зоао шепчет
жене:331
—	Дай малышу конфету, чтобы он не заплакал на лестнице.
Нам надо подняться к себе без шума. — И, обращаясь к стар¬
шим детям, добавляет:-Молчок! Чтобы ни единого слова!..Но надо же беде случиться, — едва они открыли парадную
дверь, младенец захныкал. Мать зажала ему рот ладонью.
А тут еще старший полез с расспросами:—	Папа, папа, это наш новый дом?Пришлось и отцу зажать ему рот рукой.С тысячью предосторожностей добрались они наконец до
своей квартиры. Второй раунд тоже завершился победой. Бли¬
зорукая хозяйка читала с лупой свою газету и ничего не
заметила.Чтобы никто не услышал смех и крики детей, супруги Зоао
все время держали окна и двери закрытыми. Но три месяца ка¬
никул пролетели... Зоао со своими школьниками вышел из до¬
му на рассвете, когда хозяйка еще спала. «Дети, — решил он,—
подождут начала уроков в школьном вестибюле. А вернутся
тихонько вечером».Все шло хорошо, но однажды хозяйка встала раньше Зоао:
ей надо было переговорить с молочником. И натолкнулась на
святое семейство.—	Смотри-ка! — воскликнула она. — Чьи это дети?—	Простите, что я вас не предупредил, — ответил Зоао.—
Это дети одного моего родственника. Он пять лет был нашим
дипломатом в Женеве, а теперь его перевели в Лондон. Пока
он не подыщет там квартиру, он просил нас приютить его де¬
тей. Неужели вы думаете, мадам, что у нас, в нашем возрасте,
могут быть такие большие дети?—	Однако эта девочка — копия вашей жены! — возразила
хозяйка.—	Ах, мадам, моя жена и жена моего кузена очень похожи!—	Да, в самом деле, нам. белым, трудно вас
различить...—	И нам вас тоже, — подхватил Зоао. — Но еще труднее нам
отличатъ друг от друга китайцев... К тому же вы правы, ма¬
дам, мы все, африканцы, очень схожи между собой!Это хозяйку окончательно убедило. Но для семейства Зоао
неприятности на этом не кончились. Хозяйка при каждом
удобном случае спрашивала, скоро ли дети уедут в Лондон
к своему отцу. И тогда Зоао приготовился к последнему, само¬
му решающему раунду.—	Завтра, — сказал он жене, — когда я вернусь с занятий, мы
оба примемся вопить и рыдать и будем лить настоящие слезы,
пока хозяйка не услышит и не прибежит.332
и вот весь дом огласился горестными воплями африканцев.
Прибежала хозяйка, спросила, почему они плачут.—	Мы только что узнали, — ответил, рыдая, Зоао. — Наш
родственник, отец этих детей, поехал в отпуск к себе на родину
и был там убит повстанцами!Такому горю нельзя не посочувствовать. Отныне хозяйка
с нежностью относилась к тем, кого называла «маленькими си¬
ротками», и так было до самого отъезда семьи Зоао.Тем временем плата за квартиру, за школьное обучение
и прочие расходы оказалась непосильной для семейного
бюджета. Супруги посовещались и решили, что жена Зоао по¬
ищет работу, хотя бы за минимальную плату.Пришлось преодолеть тысячу и одно препятствие, пока ор¬
ганизация социальной помощи не подыскала ей место. Семья
адвоката со всевозможными оговорками согласилась взять ее
служанкой.В первый день хозяйка так и не решилась впустить ее
в квартиру. Жена Зоао стояла в вестибюле, а хозяйка следила
за ней сквозь окошечко в двери. Когда адвокат вернулся с ра¬
боты, он увидел это и приказал жене впустить негритянку. Но
та категорически воспротивилась.На второй день после ухода мужа эта ведьма придумала
дьявольский план.—	Сегодня, — сказала она служанке, — я тебя сначала отмою
добела, а там посмотрим.И вот она моет горячей водой с мылом и с содой руки не¬
гритянки. Но те не становятся белее.Тогда она хватает шкурку для чистки кастрюль и трет не¬
счастной ладони, так что брызжет кровь. Негритянка кричит,
зовет на помощь, но кто ее может услышать?—	Смотри-ка! — удивляется злая женщина. — Сама вся чер¬
ная, а кровь у нее красная, как у нас!Но тут она подумала о своем муже и поспешила отослать
негритянку с окровавленными руками.—	Завтра, — крикнула эта ведьма ей вдогонку, — я куплю хи¬
мические средства и отмою тебя с ног до головы. Ты у меня
будешь беленькая. А если при этом подохнешь, мне наплевать!Зоао после занятий возвращается домой и находит свою
жену всю в слезах и с кровоточащими рука^ми.—	Купи мне только билет! - умоляет она.-Я хочу вер¬
нуться с детьми на родину. Никогда-никогда еще меня так не
унижали. Со мной обошлись, как со зверем. Даже с животны¬
ми у нас так не обращаются...Зоао обо всем сообщил в организацию социальной помощи.333
Там возмутились и вызвали мужа этой белой садистки. Адво¬
кат испугался судебного процесса и> бросился уговаривать Зоао
покончить дело миром.—	Поймите, — говорил он, — я адвокат, и такой процесс на¬
несет непоправимый ущерб моей семье, мне самому и всей
моей карьере!Ну что ж, добряк Зоао пошел на мировую. Так все
и кончилось.Признавайся в своем злодеянии, несчастный!Нелегко жить годами вдали от родины и от своих сороди¬
чей. Однако семья Зоао, как и семьи большинства студентов,
не могла вернуться в Африку до окончания полного курса обу¬
чения. Всех мучила ностальгия. Особенно женщины тосковали
по жаркому солнцу и африканским лакомствам: шикванге, са-
ка-сака, мфутбве. А при одной лишь мысли о мобоке они во¬
обще сгорали от зависти!—	Как только я снова почувствую под ногами родную зем¬
лю, — говорила одна из женщин в беседе с подругами, — я
в первую очередь попрошу мать подать мне мфутбву и мобо-
ку. Ох, и отведу я душеньку!Но вот стало известно, что благотворительная организация
закупила для студентов-африканцев специальный рейс. Не¬
сколько женатых студентов сложились, чтобы купить один би¬
лет: пусть их представитель слетает на родину и расскажет по¬
том о положении в стране.Однако многие преследовали и другую цель: они мечтали,
что их посланец привезет всякие национальные лакомства, ко¬
торых так не хватает их женам. И для выполнения столь важ¬
ной миссии они избрали Зоао.По Киншасе разнесся слух, что Зоао возвращается. Все род¬
ственники по отцовской линии и все родственники по материн¬
ской линии, а также многие из рода его жены пришли встре¬
чать его на аэродром. А те, кто не смог, покинули деревню
и поспешили в город, чтобы увидеть того, кто наверняка при¬
вез кучу денег, ведь он возвращается из Европы, где печатают
деньги! Легенда передается из уст в уста, и все в нее свято ве¬
рят. И вот все они ждут с нетерпением, убежденные, что сейчас
приоденутся и настанет конец их горькой нужде.334
Но у бедного студента Зоао всего один чемодан, где лежат
рубашки, три пары туфель, три костюма и кое-какие подарки
для своих родителей и для родственников жены. Целая толпа
родичей и друзей ждет его с четырех часов утра до семи три¬
дцати, и вот носовые платки трепещут в воздухе, когда Зоао
наконец спускается по трапу.Ему оказывают восторженный прием, все пляшут под звуки
тамтамов. Однако наиболее нетерпеливые родичи вскоре на¬
чинают спрашивать, где же сундуки с деньгами, о которых
столько рассказывали? Напрасно Зоао объясняет, что все это
басни, - ему почти никто не верит.—	Он прячет свои деньги,— говорят одни.—	Он дает их только близким родичам, — добавляют дру¬
гие.И кончается все тем, что Зоао вынужден раздать все свои
одежды, все, что было в чемодане. Осталось у него только,
в чем он прилетел.Но уже приближается день возвращения в Европу, и Зоао
начинает собираться в дорогу. Родители студентов приносят
ему всякую всячину. Их подарки уже не влезают в его чемодан.
Пришлось купить целый сундук, куда напихали всевозможных
яств: арахиса, тыквы, моамбе, шиквангу, мобоку, вяленой ры¬
бы и даже двух копченных над костром обезьянок. Все стара¬
лись послать всего понемногу. В напитках тоже не было недо¬
статка : поместилось и много разных местных марок,
и бутылка пальмового вина. Двум мужчинам пришлось сесть
на крышку этого сундука, только тогда ее удалось закрыть.
И весил он, словно набитый свинцом. Кроме того, Зоао уло¬
жил туда же несколько пластинок с записями лучших африкан¬
ских певцов.В самолете с Зоао летел один белый путешественник, и
у него был точно такой же сундук, только набитый разными
произведениями африканского искусства, драгоценными укра¬
шениями и редкостными шкурками. Он тоже весил немало, од¬
нако не столько, сколько сундук Зоао.На аэродроме все друзья-студенты встречают Зоао.—	Наконец-то! — говорят они друг другу. — Наконец-то се¬
годня мы попируем, как у себя на родине!Но по несчастной случайности белый путешественник заби¬
рает сундук Зоао, а тот — сундук белого.Дома Зоао говорит друзьям:335
—	я вам привез всего понемногу.Женщины бросаются в кухню, чистят кастрюли и сковород¬
ки, чтобы поскорее сготовить фуфу и моамбе. Дом полон
африканцев со всех концов страны.Наконец они просят Зоао отпереть вожделенный сундук. Он
открывает крышку, и нет меры всеобщему изумлению! В сун¬
дуке слоновая кость, стрелы, маски, шкуры леопардов, змеиная
кожа, драгоценные украшения... Все горько разочарованы.
И кое-кто обзывает Зоао обманщиком.А у белого колониста дома тоже скандал. Жена грызет му¬
жа. Вместо драгоценностей и дорогих вещей она видит кучу
всякой снеди, и в нос ей бьет острый запах соуса пили-пили
и вонь копченой дичи. Вся семья кашляет и чихает из-за этого
пили-пили...Оба пассажира спешат на аэродром и требуют возвращения
своих вещей. Там они и встречаются. И обмениваются сунду¬
ками ко взаимному удовольствию.У Зоао начинается настоящий праздник! Каждый гость по¬
лучает свою долю. Только представьте себе — две шикванги
делят на двадцать человек Г Каждому хочется отведать пива
разных африканских марок, и они распивают бутылки пива
крохотными рюмочками, как дорогой ликер. Мужчины и жен¬
щины набрасываются на пальмовое вино. Кое-какие яства от
жары расползлись, и каждому достается лишь по ложке под¬
гнившей массы. Но никого это не печалит! После пиршества
начинаются танцы. Звучат с пластинки голоса любимых пев¬
цов, под модные песенки все пускаются в пляс и прыгают так,
что пол четвертого этажа грозит провалиться.Зоао привез друзьям новый танец «сукус». По его словам,
на родине его танцуют все, даже старики и важные чиновники,
а уж студентам-африканцам сам бог велел. И негры самозаб¬
венно пляшут всю ночь.Белые соседи не любят такого шума. Они сговариваются
подать жалобу на нарушителей ночной тишины. Но, к счастью,
не знают, кого именно во всем обвинить.В те дни Европа переживала эпоху, которую мы назвали бы
апогеем дегуманизации, апогеем утраты всех человеческих цен¬
ностей. Культ безудержного прогресса и техники порождал ци¬
ничный материализм и крайний эгоизм. Многие люди думали
только о себе и даже детей считали для себя излишней обузой.
О противозачаточных средствах нечего и говорить, но тогда же336
были узаконены и аборты. А некоторые матери-одиночки и да¬
же замужние женщины избавлялись от своих детей любыми
способами. Вплоть до детоубийства...Тряпичники иной раз находили в мусорных корзинах ма¬
ленькие трупики. Это было ужасно, поистине ужасно! И тря¬
пичники уже не решались подбирать старые чемоданы, бро¬
шенные на улицах.На следующее утро после бурной вечеринки Зоао с женой
принялись наводить в квартире порядок. Мусору накопились
кучи! Сундук, с которым прилетел Зоао, все равно уже ни на
что не годился, и от него надо было избавиться. Супруги сло¬
жили в него все объедки, включая обглоданные кости и черепа
двух обезьян, пустые бутылки, бумагу и прочее. Затем Зоао
стащил сундук вниз и поставил на мусорный ящик. «Слава бо¬
гу, — подумал он, — на этом праздники кончились!»Тряпичник с высоты своей повозки, влекомый могучим ко-
нем-тяжеловозом, заметил большой сундук и заколебался.
Брать его или не брать? А вдруг там опять детский труп? Все
же он приблизился, поднял крышку и завопил так, что его
услышали, наверное, на всех улицах квартала:—	Опять, опять трупы в чемодане! Два черепа и кости двух
детей! Их, наверное, убили совсем недавно!Тряпичник бросился в ближайший полицейский участок.
Весь квартал кипел от возмущения. Целая толпа окружила зло¬
вонный сундук.Особая полицейская бригада тотчас приступила к розыскам.
Они начали допрашивать подряд всех взрослых жильцов бли¬
жайшего четырехэтажного дома. И допрашивали их с пристра¬
стием. Наконец дошла очередь и до Зоао. Его ввели в кабинет
комиссара полиции.—	Вам знаком этот сундук?—	Да, господин комиссар, это мой сундук. Он больше ни
на что не годится, вот я его и выбросил.—	Та-а-ак! Значит, это вы убили двух детей и спрятали их
трупы в этом сундуке?—	Что такое? Я убил детей? Чьих детей?—	Спокойно, спокойно! Признайтесь в своем злодеянии,
несчастный. Нам сейчас не столь важно, чьи это были дети.
Нам важнее знать, кто их убил.Тут комиссар полиции показал Зоао два черепа.-Вот доказательство вашего преступления! —провозгла¬337
сил он. и добавил: — Неужели вы там у себя до сих пор зани¬
маетесь людоедством?—	По-вашему, съесть обезьяну — это уже людоедство? —
удивился Зоао.—Чепуха какая-то...—	Ах так? Значит, теперь там для вас люди стали обезьяна¬
ми? — возмутился комиссар полиции.—	Но ведь это не человеческие черепа, это черепа двух коп¬
ченых обезьян, которых я привез из Африки. И мы с моими со¬
отечественниками их съели!Наконец недоразумение уладилось. Дело было закрыто
и сдано в архив.Для чего нужен диплом?Зоао, как и многие его соотечественники, заканчивал курс
обучения. До выпускных экзаменов оставалось всего несколько
месяцев. В стране царил беспорядок, студенты бунтовали, по¬
литическое положение было неустойчивым Однако многие сту¬
денты-африканцы привыкли здесь к легкой жизни Социальные
трудности африканского общества пугали их, и многие колеба¬
лись, не решаясь вернуться на родину. И вот в среде таких сту¬
дентов распространилось, как эпидемия, стремление изучить
как можно больше дисциплин и освоить как можно больше
профессий, — лишь бы отсрочить отъезд из Европы. И вот ро¬
дилась категория так называемых «профессиональных студен¬
тов».Зоао, например, пожелал специализироваться на изучении
«влияния почвы планеты Марс на человеческий организм». Уз¬
нав об этом, декан факультета вызвал его к себе.—	Послушайте, Зоао, — сказал декан, — выбранная вамй
дисциплина слишком нова даже для нас. Мы только начинаем
изучать Марс. И еще не знаем, к чему это приведет. Это одна
из отраслей фундаментальных исследований планет. А у вас
уже есть специальность, которая может принести пользу вашей
стране. Возвращайтесь к себе на родину! Я, правда, не уверен,
что хотя бы двадцать процентов того, чему вы научились
здесь, пригодится вашему обществу. Но это вы узнаете только
у себя в Африке. Образованные люди, элита развивающихся
стран, должны обладать разносторонними знаниями, хоть не¬
много разбираться во всем: в вопросах здравоохранения, эко¬
номики, производства, механизации, в социальных проблемах
и тому подобное.Но декану так и не удалось переубедить студента, который338
твердо решил посвятить себя волнующей его проблеме и наме¬
рен продолжать учебу.В конце концов Зоао оставили на факультете...Два года пролетели незаметно, и Зоао должен получить но¬
вую специальность. Однако теперь его увлекли подводные ис¬
следования. Не удивительно, что в европейских университетах
сегодня столько «профессиональных студентов». Но на сей раз
Зоао все-таки пришлось вернуться на родину.И здесь, в своей стране, Зоао убедился, какая жестокая
правда заключалась в словах декана. Знания, которые при¬
обрел Зоао, и на самом деле оказались никому не нужны: ни
ему, ни его соотечественникам. То, чем он теперь занимается,
не имеет ничего общего с книжным образованием. Увы, для
Зоао, как и для многих ему подобных, это горькое разочарова¬
ние. Они-то думали, что после долгих лет упорной учебы и ли¬
шений на родине их ждет благоденствие. Они воображали, что
страна должна их отблагодарить и вознаградить. Как будто
диплом — это пропуск в земной рай, где у них есть все права
на все и никаких обязанностей!Перевод с французского Ф Мендельсона
Рассказы Алжира, Сенегала, ЭфиопииМулуд АшурМу гуд Ашур (род. в 1944 г ) —	произведение, воскрешающее один
а гжирский нове глист. Окончи г	из эпизодов националъно-освободи-
педагогический институт в Аль-	те гъной войны. М. Ашур — автор
Арраше Работаг преподавате гем.	двух сборников рассказов —«А па-
Его рассказы и литературно-кри-	мять о ней жива и другие но-
тические статьи пуб гикова гись	вел гы» (СНЕД, 1971) и «Ге шо-
в журнаге «Промесс» и ежене-	тропы» (СНЕД, 1973). Пред га¬
де гьнике «А гжери-Актюа гите».	гаемые рассказы взяты из сборни-
В 1969 г поручи г первую премию	ка «Ге ггютропы» (Q Mouloud
на конкурсе, организованном газе-	Achour 1974
той «А гъ-Муджахид», за лучшееОБРАТНЫЙ БИЛЕТАли долго ждал своей очереди. Прислонясь спиной к стене
и даже сквозь пальто ощущая исходивший от нее холод, ста¬
рик понуро сидел на жесткой скамье, обуреваемый мрачными
мыслями. Кроме него, тут был еще бродяга, которого ночной
патруль подобрал где-то в городе и который безуспешно пы¬
тался завязать с ним разговор. Али не обращал никакого вни¬
мания на его нетерпеливые жесты, точно так же, как он старал¬
ся не замечать полицейского в черной форме, чьи подкованные
башмаки четко отпечатывали ритм его шагов вдоль всего
коридора.Али знал, что ему придется еще долго ждать. А все потому,
что он североафриканец. По его скромной, лишенной каких бы
то ни было национальных признаков одежде видно только, что
он рабочий, но цвет его лица не оставляет ни малейших сомне¬
ний. А ему заведомо известен прием, который обычно ожидает
его земляков в такого рода местах. Поначалу он еще надеялся,
что, учитывая его возраст и поздний час прихода, его не заста¬
вят слишком долго ждать. Но с тех пор, как он сидит здесь,
приняли уже нескольких человек, которые пришли позже.
И каждый раз, впустив очередного посетителя, полицейский340
снова принимался невозмутимо вышагивать, не удостаивая его
даже взглядом, словно он какой-нибудь бродяжка, вроде этого
соседа по скамье.Ну что ж, он подождет. Ему все равно нечего терять, да
и пришел он сюда без всяких иллюзий, просто для очистки со¬
вести, чтобы не упрекать себя потом в полном бездействии. Он
предчувствовал, что эта попытка обречена на неудачу и что он
уйдет с тем же, с чем и пришел...Едва бросив взгляд на истрепанное удостоверение личности,
служащий за окошком сразу же переменился в лице. Любезное
выражение, с которым он принял старика, тут же исчезло, он
даже не дал себе труда выслушать внимательно жалобу, изло¬
женную по-французски не только понятно, но и вполне грамот¬
но. Нацарапав что-то в лежавшей перед ним открытой реги¬
страционной книге, он потребовал поставить свою подпись и,
пробормотав что-то маловразумительное, вернул удостовере¬
ние...Али очнулся от дремоты, которую нагнало на него долгое
ожидание. Он тихо вышел, не обращая внимания на равно¬
душный взгляд сонного полицейского и любопытствующий
взгляд соседа по скамье, раздумывающего, видно, над тем, по¬
чему посетитель уходит, даже не попросив, чтобы его все-таки
приняли. Впрочем, и он тоже, вероятно, понял.Старик был спокоен. Может быть, это и хорошо, что ему
не пришлось излагать свое дело людям, которые только по¬
смеялись бы над ним. Да и на работу уже пора. Своим обыч¬
ным неуверенным шагом он направился к входу в метро. По
счастью, у него в кармане есть немного денег, которые позво¬
лят ему дотянуть до завтрашнего дня, когда он цолучит
жалованье.—	Бедный месье Али. Все ваши деньги давным-давно из¬
расходованы. Их было так мало, а врач дерет так дорого за
каждый визит. Осталось всего несколько десятифранковых бу¬
мажек, к сожалению, вам нечего и думать о том, чтобы прове¬
сти отпуск на юге.Мадам Гийом была смущена, на ее морщинистом лице яв¬
ственно проступало беспокойство. Но она тараторила без
умолку, явно стараясь не дать своему собеседнику вставить
хоть слово.341
~ Но, мадам Гийом, я прекрасно помню, что сам платил
врачу. Оба раза...—	Никаких «но»... Если уж вы настаиваете, я вам скажу все
напрямую. Вы были так больны, что не сознавали, что делаете.
Это я за все платила, даже за лекарства. А сколько их было,
этих лекарств!..Эта странная сцена происходила в тускло освещенном ве¬
стибюле с облупившимися, грязными стенами. Женщина воз¬
бужденно размахивала руками.—	Послушайте, мадам Гийом, ведь я в течение шести меся¬
цев регулярно отдавал вам половину своего жалованья. Это
немало, согласитесь, и даже если вы заплатили по счету апте¬
каря, все равно должно остаться гораздо больше. Вспомните
получше!—	Ваше жалованье? Мой дорогой месье, ведь вы так мало
зарабатываете!В последней фразе звучала явная насмешка. Истощив все
свои аргументы, Али пригрозил подать жалобу в суд. На этом
они расстались, и он ушел, удрученный, обескураженный, сжи¬
мая в темноте две-три бумажки по десять франков, которые су¬
нула ему консьержка. Шесть месяцев тяжелой, в поте лица ра¬
боты пошли прахом. Разрушены все его надежды. Какая
глупость — довериться старой консьержке лишь потому, что
встречаешься с ней вот уже двадцать лет!Все жалованье за шесть месяцев! Старуха, видимо, истрати¬
ла его на свои старческие прихоти.Али углубился во тьму убогого квартала, не зная хоро¬
шенько, что предпринять. Он долго шагал наугад, без вся¬
кой цели, наконец выбрался на широкую, ярко освещенную
улицу и повернул назад. Дело проиграно. Он и сам не верил
в действенность своей жалобы. Хотел просто напугать старуху,
но и это ему не удалось.Из внутреннего кармана старого, засаленного пальто Али
вытащил большой кожаный бумажник и нервно раскрыл его.
Он сознавал, что в его жизни снова наступил решающий миг,
и хотел собрать все свое мужество, чтобы наконец-то взять соб¬
ственную судьбу в свои руки, а не следовать покорно по тече¬
нию. Сколько лет мечтал о том, что придет день — вот только
когда? - и он сможет осуществить свое заветное желание, от
которого зависит вся его жизнь! Ведь он стар, его все больше
подтачивают усталость и болезнь. Когда каждый день проле¬342
тает со стремительной быстротой, принося за собой следую¬
щий, когда засыпаешь с боязнью не пережить ночь, нельзя
больше терять времени. Али и так уже достаточно много поте¬
рял его, не сумев сделать до сих пор этот решительный шаг.Бумажки были совсем новехонькие, хрустящие: он только
что получил жалованье и, боясь не устоять перед соблазном,
сразу же направился в ближайшую билетную кассу. Проходя
мимо одного из бесчисленных баров, он увидел на столах
бутылки. Алкоголь — вот его злейший враг. Сколько раз уже
один вид стола, заставленного бутылками, за которыми соби¬
рались веселые завсегдатаи, надолго отодвигал осуществление
его мечты.Закрыв за собой стеклянную дверь кассы, как бы перешаг¬
нув порог новой жизни, он облегченно перевел дух. И терпели¬
во стоял в очереди перед окошком, наслаждаясь своим триум¬
фом. Его ликование было так велико, что он не стал даже
проверять сдачу, просто сунул ее в карман. Он зачарованно
смотрел на голубой авиационный билет, который кассир в оч¬
ках там, за стеклом, не торопясь, медленно, словно желая про¬
длить удовольствие своего клиента, вкладывал в конверт. Ког¬
да же наконец положил конверт в пальто и прощупал его
сквозь толстую ткань, радость перехлестнула все границы. Он-
то опасался непреодолимых трудностей, всякого рода фор¬
мальностей, с которыми ему нипочем бы не справиться. Но
ему даже не задали никаких вопросов. От него потребовались
только деньги, и на этот раз он оказался достаточно благора¬
зумен.Две попытки — и обе неудачные. В первый раз после пох¬
мелья он с удивлением обнаружил у себя в кармане просро¬
ченный билет на самолет. В другой раз, воспользовавшись его
доверчивостью, у него выманили деньги, предназначенные на
дорогу. Зато теперь наконец все в порядке. Его жалованье за
последние шесть месяцев в надежных руках — у его земляка
Арезки. Уж этот-то не предаст его, он в этом уверен.—	Сегодня, месье Али, у вас должно быть припасено кое-
что и для меня.Али хорошо понимал, о чем идет речь. Вот уже двадцать
лет как он живет все в той же жалкой мансарде — и счастье
еще, что он ее нашел, — и все эти годы, каждые две недели его
подстерегают с получкой. В первое время он пытался перехи¬
трить старую консьержку: то вернется домой в неурочный час,
то попробует неслышно проскользнуть мимо ее каморки, но343
еще ни разу ему не удалось незамеченным добраться до своей
комнаты. За исключением одного только случая — когда она
болела. Однако в следующий раз консьержка, строго соблюдая
заведенный порядок, терпеливо поджидала его на своем посту.
А ему нечем было заплатить за жилье. Последовал страшный
скандал, и, боясь оказаться выброшенным на улицу, он решил
впредь регулярно платить причитающиеся с него деньги.Али вытащил свой кожаный бумажник, неизменно вызывав¬
ший восхищение и зависть консьержки, достал оттуда тонень¬
кую пачку бумажек и протянул старухе. Лицо ее тотчас же
расплылось.—	Вы человек аккуратный! Не то что другие.,. Мы ведь
давно знаем друг друга, не так ли? Стаканчик белого на сон
грядущий?—	Не откажусь, мадам Гийом.Это тоже было частью заведенного ритуала. Они входили
в темную каморку, заваленную всяким хламом. Старуха извле¬
кала из глубины шкафа бутылку белого вина, казалось, все эти
двадцать лет — одну и ту же. Потом наполняла два стакана,
протерев их предварительно концом своего фартука, они чока¬
лись, немного болтали.В общем-то Али был доволен своей консьержкой. Ему здесь
неплохо. Она стирает его белье, убирает комнату, когда у нее
хватает духа подняться к нему на верхотуру. А требует она то,
что ей причитается, и жилец давно уже принял мудрое решение
платить всегда вовремя. Получив жалованье за две недели, он
часть денег прятал в особое отделение бумажника, поэтому
требование заплатить деньги за жилье никогда не застава;1о
его врасплох, и консьержка уважала его, угощала «стаканчи¬
ком» всякий раз, как он расплачивался.—	У вас кто-нибудь еще остался на родине?Этот вопрос каждый раз бередил старую рану. Но Али и
к этому привык и спокойно отвечал: «Кажется, я уже говорил
вам, мадам Гийом. С тех пор, как умерла моя мать, у меня не
осталось там никого из близких. Она была ваших лет, только
это было так давно».Когда он с омраченным сердцем поднимался к себе в ман¬
сарду, все помыслы его невольно обращались к прошлому, ему
так хотелось хоть еще раз взглянуть на родимые края. А по
ночам ему все чаще снилось все то, что он там покинул, и чего,
быть может, ему никогда уже не увидеть. И, просыпаясь по
утрам в холодной, обшарпанной комнате, где были разбро¬
саны его нехитрые пожитки, он вновь и вновь думал о своем
положении в этой чужой стране. Долгие годы прожил он вдали344
от всего родного, и в конце концов воспоминания его потуск¬
нели, поблекли. Он даже не мог понять, откуда такая ясность
у его сновидений, и с благодарностью думал о той таинствен¬
ной, хотя и жестокой силе, которая неустанно напоминала ему
о том, что у него есть прошлое. Его все больше угнетало рас¬
каяние: как он мог оставить свою родину, жить в этой добро¬
вольной ссылке? Да любой другой человек на его месте, ни
минуты не колеблясь, вернулся бы. А потом началась война К
Как и все его соотечественники, он внес посильный вклад в эту
борьбу. Ни перед чем не останавливаясь, шел на любые
жертвы. В этом отношении совесть его была чиста, он ни разу
не отступил от своего долга. А сколько унижений выпало на
его долю за эти годы! Не тогда ли у него начался этот про¬
клятый радикулит, рецидивы которого случаются теперь каж¬
дую зиму? Больше всего он сожалел о том, что после конца
войны не уехал вместе со всеми обратно на родину. Да, ему
следовало вернуться тогда, чтобы в мирной стране начать но¬
вую жизнь.Но в ту пору он был еще молод, полон сил. И к тому же
принес присягу. Протекло немало времени, прежде чем он
осознал свою ошибку и убедил себя, что присяга эта не имеет
никакой законной силы.Али снял семейную фотографию в дешевой рамке, един¬
ственное украшение на облезлой стене, и принялся задумчиво
ее рассматривать. Это все, что сохранилось у’него на память
о своих. Снимок сделал его дядя, Али здесь совсем еще моло¬
дой. Фотография была расплывчатая, а в некоторых местах
и вовсе выцвела от времени. И все-таки он узнавал лицо мате¬
ри, отца с черными усами. Сам он стоял между ними в белой,
до пят гандуре^. Воспоминания волной нахлынули на него, но
глаза его оставались сухими. А ведь раньше, стоило ему взгля¬
нуть на эту фотографию, — не в силах совладать с собой, он на-
чршал плакать. Теперь это казалось ему смешным. Прошлое
принадлежит прошлому.Двадцать лет назад он приехал сюда вместе с другими,
окрыленный радужными надеждами. Как и другие, он думал,
что пробудет здесь всего несколько месяцев, и, как многие, не
сумел устроить свою жизнь. Нет, он не покатился по наклон-г Имеется в виду национально-освободительная война алжирского
народа (1954-1962).- Гандура — вид одежды, длинная рубаха без рукавов.345
ной дорожке. Азартные игры никогда его не привлекали, он
знал, что деньги зарабатываются трудом. Однако вскоре он
почувствовал, что здесь, так же как и там, за морем, он нико¬
му не нужен. Молодость ушла. Годы летели стремительно,
а тиски, в которые он попал, все не разжимались. Али рас¬
считывал вернуться на родину, как только ему удастся сколо¬
тить необходимую сумму, чтобы вместо лачуги, где жили его
родители, построить приличное жилье, но он понял, что, не¬
смотря на все лишения, он с трудом сможет выкраивать день¬
ги, чтобы посылать их домой. Он переменил несколько профес¬
сий, приобрел неплохую квалификацию, работая металлургом,
однако заметных улучшений в его жизни не произошло.Он был не из тех, кто смог нажить состояние, и все же не
сдавался, боролся до того самого дня, пока не получил роко¬
вое известие: отныне деньги посылать некому. С тех пор его
охватила полная апатия, он жил, следуя раз и навсегда устано¬
вленному порядку, полагая, что ему не остается ничего дру¬
гого, как разматывать нить своего существования вплоть
до самого конца. Тогда-то, по крайней мере, он обретет
покой.Алкоголь помогал Али пережить это трудное для него вре¬
мя. Пил он всегда в одиночестве, молча, оставляя в барах всю
свою получку. И уже свыкся с мыслью о том, что так будет
всегда: тяжелая и плохо оплачиваемая, но зато постоянная ра¬
бота, воскресные скитания по чужому городу и дважды в ме¬
сяц — пустая болтовня старухи, которой не с кем перемолвить¬
ся словом. Да ему и не надо было ничего другого.Впервые это привычное течение жизни нарушил приступ пе¬
ченочной колики, оставшийся, к счастью, без последствий. Слу¬
чилось это вечером, в день получки. Он успел обойти все пи¬
тейные заведения в квартале, а когда уже добрался наконец до
своей комнаты под самой крышей, у него начались такие
сильные боли, каких он не знал за всю свою жизнь. Его охва¬
тил ужас, глубокий ужас. В какой-то момент он чуть ли не
с радостью даже подумал, что вот-вот умрет и наконец изба¬
вится от этих жестоких мук. Но через некоторое время приступ
миновал, и он тут же о нем забыл.Во время войны у него начался ревматизм, а потом и ради¬
кулит. Сказывалось, видимо, то, что он долгими ночами, полу¬
раздетый, спал прямо на полу. Конечно, это было все-таки
лучше, чем где-нибудь в концлагере, толька с тех пор каждая
новая зима приносила ему ни с чем не сравнимые страдания,
а домашние средства, рекомендованные консьержкой, не дава¬
ли желанного облегчения. Страдал он безропотно, утешая себя346
мыслью о том, что в его возрасте это дело обычное и что от
этого не умирают. По счастью, там, где он работал, было жар¬
ко, поэтому днем ему удавалось забыть о своих болезнях.-	Вам следовало бы хоть раз хорошенько отдохнуть, месье
Али. Съездили бы куда-нибудь в провинцию, посмотрели бы,
какая красивая наша Франция.-	Мои земляки проводят отпуск на родине, мадам. А я хо¬
чу съездить на юг, вот только подкоплю немного денег.Тут-то и вмешался Арезки, один из его соотечественников,
недавно поступивший работать на завод. Это был совсем еще
молодой человек, но уже поднабравший опыта, а главное, пре¬
красно усвоивший правила солидарности, неукоснительно со¬
блюдавшиеся в алжирском товариществе.-	Ты уже старик, - говорил он. - Смерть не за горами, не
пора ли тебе вернуться домой и доживать свой век среди
своих? Поверь мне, это для тебя самое лучшее.-	Откуда тебе знать, что для меня самое лучшее? Накопи
денег, если сможешь, и возвращайся домой. А я, я уже привык
здесь.Ему стоило немалого труда произнести это бесстрастным
тоном. В глубине души он был взволнован, потому что, ста¬
раясь подвести его к окончательному решению, Арезки долго
рассказывал о родной стране. Его рассказ разбередил душу
старому рабочему.Подумать только, и это говорит юнец, который и о жизни-
то ничего еще толком не знает, и кому говорит — ему, растра¬
тившему свою жизнь впустую! А с каким уверенным видом он
пытается убедить его, что там, дома, его встретят так тепло,
что он сразу забудет долгие годы, проведенные на чужбине!-	Это через двадцать-то лет? Да кто меня там узнает?
Многие, верно, думают, что я уже умер.-	Ты ведь не забыл свою деревню? И язык помнишь?
Приедешь, скажешь, кто ты есть, и тебя с радостью примут.-	Если бы у меня были деньги на обратную дорогу!..Арезки ничего не ответил, он только что приехал и ничемне мог помочь своему земляку.Не обращая внимания на неодобрительный взгляд товари¬
ща, Али залпом выпил оставшееся в стакане вино и резко
встал, чтобы положить конец этому разговору.Прошло много дней, а Али все не покидало странное чув¬
ство, порожденное этой беседой. Пожалуй, это было бы совсем
неплохо. Наверстать потерянное время! Исправить ошибки мо¬347
лодости! Заново начать жизнь. Как в те времена, когда он при¬
ехал искать работу. Теперь работа у него есть. Остается только
это пагубное пристрастие, которое надо побороть. Эта мысль
увлекала его все больше и больше, и после долгих колебаний,
вызванных, как Али теперь думал, нелепыми страхами, он на¬
конец всерьез задумался над будущим. Он уже воображал, как
поднимается в деревню по извилистой дороге, которую по¬
мнил довольно смутно и которой, возможно, давно уже не су¬
ществует. Мысленно он даже посмеивался над собой, ему ни¬
как не удавалось представить себя с трудом карабкающимся
по склону, тогда как в былые времена он взлетал туда одним
махом. Зато он прекрасно представлял себе любопытные
взгляды не узнающих его и не знакомых ему людей.Али отдавал себе отчет в том, что сильно изменился за
последнее время, отъезжающие земляки и прежде не раз угова¬
ривали его последовать их примеру, но он не внял их увещаниям
Но вот пришла старость, и ему захотелось покоя Это вполне
естественно. Перед смертью всякому человеку хочется вернуть¬
ся в родные края.С тех пор старик словно переродился. Стараясь во что бы то
ни стало победить свой порок, стал ездить на метро, хотя пре¬
жде считал, что такому бедняку, как он, это не по карману. Те¬
перь он не оставлял своего жалованья в барах. У него впервые
скопились кое-какие деньги, которые ему было страшно дер¬
жать при себе.—	В последнее время вы прекрасно выглядите! — сказала
ему как-то консьержка. - Вас, верно, радует предстоящая по¬
ездка на юг?—	Да. Я хочу уехать в декабре. Я так много об этом
мечтал.И мечта его сбылась бы, если бы в этом году не наступи¬
ли слишком ранние холода. Радикулит совсем замучил Али,
сильные приступы боли вынудили его прервать работу и обра¬
титься за помощью к врачу. Целую неделю он полуживой ва¬
лялся в постели, это-то и заставило его доверить консьержке
свой кожаный бумажник. Ему казалось, что так будет надеж¬
нее.—	На это путешествие, мадам Гийом, мне понадобится
много денег, поэтому, если позволите, я два раза в месяц буду
отдавать вам на сохранение половину своего жалованья...Старуха охотно согласилась, «чтобы оказать ему услугу».—	У вас скоро наберется кругленькая сумма. Ах, как я вам
завидую, месье Али. Ну как, выпьем по стаканчику за ваш
отъезд?348
—	Что вы, мадам. Вы же знаете, мне никак нельзя. Я по¬
клялся больше не пить.—	Все так говорят...Прошло полгода, но он по-прежнему был непоколебим
в своем решении.—	Ты и правда, друг, думаешь, что меня согласятся при¬
нять там, дома?—	Разумеется. И ты увидишь, какой прекрасной стала наша
страна.—	Расскажи мне...Они часто встречались в столовой при заводе. Арезки рас¬
сказывал о многом: и о том, что не стало французских земле¬
владельцев, деревни теперь совсем другие, и о том, что всюду
строятся заводы, а Али, который уже перестал надеяться,
что когда-нибудь ему доведется пересечь Средизехшое
море в обратном цаправлении, сам удивлялся, с каким
вниманием он слушает рассказы молодого человека. С тех
пор, как он решил вернуться на родину, у него полегча¬
ло на душе, отпало беспокойство о будущем. Бросив пить,
он стал рассуждать более здраво, мысли у него прояс¬
нились.—	Для начала я открою в деревне маленькую лавчонку, пу¬
скай даже в лачуге. В мое время бакалейщика нельзя было сы¬
скать на десять километров в округе. Потом я куплю клочок
земли и построю дом. Обзаведусь семьей... если, конечно, най¬
дется вдова моего возраста, которая пойдет за меня...Арезки покорно выслушивал его и хотя не очень-то верил,
что все эти мечты сбудутся, опасался спугнуть их неосто¬
рожным словом. Он был доволен, что в какой-то мере повлиял
на решение старика, горд тем, что заставил его снова поверить
в себя. В глубине души он был убежден в правильности своих
советов, зная, что Али наверняка отыщет какого-нибудь род¬
ственника, неважно, близкого или дальнего, который не оста¬
вит его и поможет заново наладить жизнь.Несмотря на испытанное потрясение, Али постепенно успо¬
коился, он старался не вспоминать о надувательстве, жертвой
которого он стал. Вмешайся полиция, дело обернулось бы куда
хуже, и он решил, что самое разумное — поселиться где-нибудь
в другом месте, пусть в тесноте, зато среди людей, которым он
может полностью доверять.349
—	Итак, завтра в путь.—	Если Аллаху будет угодно!Но небо, по-видимому, вполне благосклонно относилось
к осуществлению его планов. Завтра Али получит свое послед¬
нее жалованье и ..Наконец-то он поверил в себя, а это уже кое-что Призрак
смерти перестал заслонять ему будущее: его ждала дорога
домой.ДАВНИШНИЙ ДОЛГПри первых проблесках дня обширное пространство на вы¬
езде из города заполняет базарная толпа. Сумятица Суетня
Глухой шум и гул, который прорезывают тысячи голосов.
Столкновение судеб множества возбужденных людей, заклю¬
чающих всевозможные сделки...По обе стороны от главного прохода, зимой утопающего
в грязи, а летом покрытого толстым слоем белесой пыли, на¬
чиная от ворот и до самого пустыря, где сбывают скот, тянут¬
ся бесконечные торговые ряды, выставляются напоказ самые
разнообразные товары. Сколько всяких соблазнов для разно¬
шерстной толпы покупателей и просто зевак, какое пиршество
красок и звуков!Здесь собираются главным образом сельские жители. Бы¬
вает рынок раз в неделю, это единственное место, где крестьянин
может купить все, что ему нужно. Он находит здесь множество
вещей, без которых в деревне не обойтись, но которые безна¬
дежно устарели для городских магазинов. Здесь можно найти
все, от самого мелкого предмета домашнего обихода до пары
быков, основы основ традиционного сельского хозяйства. На
базаре царит совершенно особая атмосфера, напоминающая
ярмарку, это совсем не то, что городской рынок. В толкотне
и гаме разыгрываются и самые незначительные сцены повсед¬
невной жизни, и самые драматические, плетутся сети интриг,
улаживаются всевозможные споры. Базар не только торговый
центр, но это и место встреч, именно тут назначаются важные
свидания, заключаются сделки далеко не всегда коммерческие.
Многочисленная толпа ведет нескончаемый торг, давка порою
порождает не слишком бурные ссоры, людское сборище сли¬
вается в нечто цельное, богатое ароматами, звуками, красками.По правую руку от прохода, неподалеку от главных ворот,
между допотопным товаром бродячего бакалейщика и экзоти¬
ческим лотком словоохотливого лекаря, которого плотным350
кольцом вечно окружают больные и просто любопытные, жаж¬
дущие увидеть чудо, располагаются скромные владения буки¬
ниста Муссы: на узеньком пространстве утоптанной земли
в тени брезентового навеса, в виде пестроцветного ковра с за¬
тейливыми узорами, беспорядочно разложены всевозможные
книги самого разного формата.Дешевые детективы и тонкие книжки с красочными иллю¬
страциями, подарившие радость бесчисленному множеству ре¬
бятишек, соседствуют здесь с толстыми словарями или учены¬
ми трактатами, добытыми в случайных обменах; к сожалению,
эти кладези познаний привлекают лишь редких любителей.
Мусса — безраздельный властитель этого крохотного уголка
рынка. С незапамятных времен, всегда на одном и том же ме¬
сте, люди видят его циновку, заваленную книгами. Конкурен¬
тов у него нет. Каждую неделю, верный самому себе, он споза¬
ранку предлагает это постоянно обновляемое чтиво на все
вкусы. Он берет книги в обмен, покупает старые школьные
учебники, а потом, приведя их в порядок, снова продает, при¬
чем очень недорого. Самую надежную его клиентуру, особенно
в начале учебного года, составляют школьники из бедных се¬
мей, ведь им не по карману новые книги, выставленные в витри¬
нах книжных магазиновОбычно торговец сидит среди своих книг на корточках или
прямо на земле, поджав под себя ноги. Его тщедушное тело
утопает в широких складках поношенного пальто какого-то не¬
определенного грязного цвета, с которым он не расстается ни
зимой, ни летом. Из-под густых бровей, над которыми нави¬
сает огромный, не первой свежести тюрбан, смотрят на уди¬
вление проницательные глаза. Тонкая черная бородка, обрам¬
ляющая подбородок, подчеркивает крайнюю худобу его
лица.Так он и сидит, и ему достаточно протянуть руку, чтобы
найти нужную кому-то книгу, разумеется, если только она
у него есть. Цену Мусса называет весьма умеренную, однако
всякий раз неизменно вспыхивают жаркие споры .. Изредка он
поднимается и сюит в своем длинном, до земли пальто, воз¬
вышаясь над выставленными книгами, так ему удобнее следить
за товаром, особенно в минуты наплыва покупателей, — он зор¬
ко охраняет стопки иллюстрированных журналов, предмет тай¬
ного вожделения его юных клиентов.Когда искушение бывает слишком велико, те и в самом де¬
ле утрачивают всякую совесть. Стоит только торговцу зазе¬
ваться или заняться обслуживанием какого-нибудь разборчиво¬
го клиента, как мальчишки крадут приглянувшуюся им книжку351
и стараются тут же затеряться в толпе. Другие торговцы, став
жертвой воровства, с криками бросаются вслед за беглецом,
а он ограничивается тем, что преследует вора взглядом, словно
желая усовестить его, словно надеясь, что тот, раскаявшись
вернется, попросит прощения и положит к его ногам похищен
ные сокровища. Само собой, такого еще не случалось. Напро
тив, уверенность в безнаказанности придает ребятишкам сме
лости. Без мелких покраж у Муссы не проходит ни одного дня
счастье еще, что он чаще всего не досчитывается какой-ниб>дь
дешевой, но популярной книжонки.Но в тот день Мусса с изумлением обнаружил, что, несмо¬
тря на всю его бдительность и даже помощь мальчика, взятого
им с собой, вероятно, это был его сьш, пропал толстый учеб¬
ник по литературе, лежавший справа, на краю циновки. Мусса
поискал его глазами в руках покупателей, которые стояли ря¬
дом, листая разные книги. Ни у кого из них его не оказалось.
Пропажа была довольно ощутимой, так как за этот фолиант
букинист отдал несколько романов. Поэтому он, против обык¬
новения, не мог сдержать возмущенного крика:-	Вор!Виновный — довольно рослый, бедно одетый мальчик — бе¬
жал во весь дух по проходу, где в тот момент оказалось мало
народа. Помощник букиниста хотел было броситься вдогонку,
но Мусса жестом удержал его. Когда толпа вдалеке поглотила
воришку, торговец перевел взгляд на своих покупателей.«Боже, — прошептал он, словно разговаривая с самим со¬
бой, — я с радостью подарил бы ему эту книгу, если бы он по¬
просил ее у меня». И тут же, как и всегда, постарался забыть
о случившемся: что поделаешь, торговли без убытков не бы¬
вает. Само собой разумеется, замечание Муссы было встречено
с недоверием. Нашелся даже шутник, который заявил:—	Не вздумай, старина, поднять цены, чтобы покрыть за
наш счет эту потерю.Муссу несомненно задели его слова, но он ничем не про¬
явил своей обиды.Поклассный список книг, этот вечный кошмар, сопутствую¬
щий началу учебного года, висел на большой доске в вестибю¬
ле лицея. По тем временам для многих бедных учеников это
было равносильно самому жестокому приговору, нечего и на¬352
деяться протянуть первый месяц, если у тебя нет необходимых
учебников, хотя бы основных. В первые дни октября
к книжным магазинам было не подступиться, и семьи скромно¬
го достатка не знали, как свести концы с концами. Надо было
как-то выкручиваться, и у некоторых лицеистов именно в ту
пору проявились заложенные в них деловые качества, получив¬
шие впоследствии непредвиденное развитие. Зачастую приходи¬
лось «проявлять инициативу» и за неимением денег на новые
книги искать других возможностей. Поэтому, начиная с июня,
ребята осаждали старшеклассников и спешили купить у них
подешевле ненужные тем больше учебники, продав предвари¬
тельно точно таким же способом свои собственные.Кадер был большой мастер по этой части. Ему не было
равных в искусстве обновления старых учебников, купленных
по случаю в прошлом году, и продажи их новеньким по весьма
приличным ценам. Прибыль, которую он при этом извлекал,
позволяла ему купить учебники для старших классов, которые
стоили гораздо дороже, при условии, конечно, что программа
не менялась. Несмотря на сбережения, которые ему удавалось
сделать в течение года и которые он хранил как зеницу ока, не¬
чего было и мечтать о покупке учебников в книжном магазине.
Это могли себе позволить только мальчики из зажиточных
семей.Кадер знал, что его отец без колебания урежет бюджет
семьи, с тем чтобы сэкономить несколько десятков франков,
необходимых на покупку школьных принадлежностей и учебни¬
ков. Но он понимал, скольких усилий стоит купить ему одежду
для лицея, и не посвящал отца в свои более мелкие заботы. Он
предпочитал выкручиваться сам, не обременяя родителей, ко¬
торые готовы были пожертвовать всем ради занятий старшего
сына. Именно это соображение придавало ему смелости, изви¬
няя в его собственных глазах кое-какие мелкие махинации.
Сбывая книги своим более юным «клиентам», он божился, что
заплатил за них гораздо дороже, чем это было на самом деле,
и до упаду торговался со старшими учениками, чтобы купить
у них учебники подешевле. Другого выбора у него не было.Эти-то обстоятельства и принудили Кадера свести знаком¬
ство с Муссой. Букинист часто выставлял на продажу еще не
устаревшие учебники, он покупал их или выменивал в других
городах. В один прекрасный день Кадер обнаружил у него пре¬
красно сохранившийся учебник по естествознанию, вполне со¬
ответствующий требованиям программы того года, и был вы¬
нужден пойти на кражу. Это осталось тайной для всех, знали
о ней только он да торговец.12	Альманах «Африка», вып 3 ^^3
Ему не хватало одной книги. Приятель, выпускник, наотрез
отказался уступить ему эту книгу, сказав, что она принесла ему
удачу на экзамене, и поэтому он ни за что на свете не расста¬
нется с этим талисманом. Толстый учебник по естествознанию
стоял на витрине книжного магазина в городе и стоил баснос¬
ловных денег. Когда же Кадер спросил цену у Муссы, он горь¬
ко пожалел, что истратился до такой степени. В кармане у него
позвякивало всего несколько франков, этого было, конечно,
мало, и он подумал, что ему никогда больше не представится
случая приобрести эту книгу за столь умеренную плату, ибо
Мусса, зная возможности своего покупателя, запросил мини¬
мальную цену.Но делать было нечего, и юноша почти уже смирился с не¬
избежным, как вдруг его словно молнией ударило: если на сле¬
дующий урок естествознания он, не в пример другим своим то¬
варищам, в большинстве своем французам, явится без книги,
мадемуазель Ботран, сварливая старая дева, которая не раз
уже делала ему замечания по этому поводу, наверняка рассви¬
репеет. Начальные страницы его тетради для домашних зада¬
ний так и остались пустыми, потому что без учебника он никак
не мог заполнить схемы, заданные на первых уроках.Никто из товарищей не соглашался одолжить ему драго¬
ценную книгу. На этот раз его вызовет директор лицея, затем
в качестве предупредительной меры последует неизбежное ис¬
ключение на неделю, а если это не возымеет должного дей¬
ствия, его отчислят окончательно.Вот какие мысли осаждали его, пока он листал книгу, оття¬
гивая момент, когда придется положить ее обратно, словно
опасаясь, что она тут же окажется в руках у другого покупате¬
ля. Не зная, как быть, он посмотрел на торговца, который на¬
водил порядок в своих книгах, не подозревая, видимо, никакой
опасности. Обмануть доверие такого человека — ужасная под¬
лость. С другой стороны, у него нет никакого выбора. Отец
возлагает на него все свои надежды, а ему грозит отчисление.
Всего несколько дней назад он сказал отцу, что у него все в по¬
рядке, больше ничего не потребуется. Оставалось одно —
украсть книгу. В полном отчаянии Кадер оттягивал, решающий
миг, точно надеясь на некое вмешательство извне.Голос Муссы заставил его вздрогнуть. Он услышал его
в тот самый момент, когда уже представлял себя бегущим со
всех ног с украденной книгой в руках.354
—	Можешь взять ее, — сказал Мусса, заметив мучительную
нерешительность молодого человека, и, видя, что тот смотрит
на него с недоверчивым удивлением, дрожа всем телом, как
будто его схватили с поличным, торговец добавил: — Я знаю,
у тебя нет денег, а книга все равно нужна! Бери ее! Придешь,
когда будет чем заплатить.Кадер с ужасом понял, что человек этот разгадал его
тайные помыслы. Ему стало нестерпимо стыдно. Признатель¬
ность, которою Мусса прочел в глазах юноши, послужила ему
несомненно гораздо большей наградой, чем «звонкая, полно¬
весная монета». Кадер не мог вымолвить ни слова. Он быстро
пошел прочь, в горле у него стоял ком, и он боялся разрыдать¬
ся. Все еще содрогаясь при мысли о том поступке, который он
замышлял и намерен был во что бы то ни стало осуществить,
и даже не решаясь представить себе его последствия, он вышел
с рынка, судорожно прижимая к себе книгу. Милосердие тор¬
говца спасло его от худшего из унижений — чувства преступной
вины.Прошло несколько месяцев, прежде чем Кадер наскреб нуж¬
ную сумму и вернулся на рынок, чтобы заплатить свой долг.
На том месте, где обычно располагался букинист, между наве¬
сами бакалейщика и лекаря-шарлатана, было пусто. Как-то
утром, это было в 1958 году. Муссу забрали во время внезап¬
ной облавы, и теперь он отбывал срок где-нибудь в концлаге¬
ре, если только не умер от пыток. Бакалейщик, присутствовав¬
ший при аресте, рассказал обо всем Кадеру. Между страница¬
ми одной из толстых книг, которую букинист, конечно,
предназначал какому-то своему клиенту совершенно особого ро¬
да, оказалась тоненькая пачка отпечатанных листовок, один из
солдат нечаянно вытряхнул ее во время проверки. Так стало из¬
вестно, что Мусса был не только торговцем подержанных книг.Водоворот войны закружил и Кадера, который к тому
времени еще не успел закончить лицей.Вернувшись на короткое время в свой родной город, Ка¬
дер сразу же отправился на рынок, туда, где некогда расклады¬
вал свои книги букинист, которого он, впрочем, никак не на¬
деялся увидеть.В хорошо одетом молодом человеке, предложившем возме¬
стить убытки за только что совершенную кражу. Мусса не уз¬
нал того самого юного лицеиста, которого он некогда выру¬
чил, отдав бесплатно книгу.12*	355
—	Мне ничего не нужно, — сказал Мусса, когда Кадер про¬
тянул ему бумажку, с избытком возмещавшую потерю. — Я уже
давно привык к таким пропажам. Старость не радость, год от
года мне все труднее уследить за покупателями.—	И все-таки прошу вас взять деньги, — настаивал Кадер.—
Мальчишка, который только что утащил книгу, напоминает
мне меня самого. Точно таким я был несколько лет назад.
Прибавьте сюда и стоимость книги, которую я взял у вас ког¬
да-то, ведь я так и не расплатился за нее.Букинист сделал вид, будто и впрямь убежден в пра¬
воте молодого человека, его изможденное лицо осветила
улыбка.—	И потом, — продолжал Кадер, — не говорите мне о старо¬
сти. Для меня вы навсегда останетесь таким, как в ту осень
1958 года, когда я получил от вас урок честности.И как после самор! обычной сделки, торговец взял деньги
и отсчитал сдачу. Он ничего не сказал, но тоже все
вспомнил.КЛАДДля Хосина это было самое трудное время за всю его
жизнь. Прошло уже несколько недель, а ему все еще станови¬
лось не по себе при одной мысли о встрече с односельчанами
на джемаа!, и он долго собирался с духом, прежде чем отпра¬
виться на деревенскую площадь, которая находилась совсем
рядом. В первые дни после того, как все это произошло, он во¬
обще не выходил из дому, не осмеливаясь предстать перед на¬
смешливыми взглядами соседей. Однако, по зрелом размыш¬
лении, он решил не слушать голоса своего самолюбия. Иначе
ему пришлось бы расписаться в собственной слабости, хотя он
и не сомневался, что любой из тех, кто теперь исподтишка по¬
тешался над ним, не преминул бы на его месте поступить точ¬
но так же.Как только он подходил к площади, во всех ее концах на¬
чинали шушукаться. До Хосина доносился даже приглушенный
смех. А он, не оглядываясь, шел на свое обычное место, обра¬
тившись предварительно ко всем собравшимся с приветствием,
без которого не может обойтись ни один уважающий себя му¬
сульманин — если, конечно, не хочет прослыть безбожником.
Но когда в сгущающихся сумерках он ровным шагом пере¬
секал площадь, делая вид, будто его нисколько не задевают на-1 Д ж е м а а — собрание и плошадь, где оно происходит (араб ).356
смешки, он даже спиной чувствовал > стремленные на него
взгляды. Казалось, острые иглы впиваются в его тело.А ведь ничто в облике Хосина не давало повода для насме¬
шек. Совсем напротив, в былые времена к нему относились
с большим почтением, ибо он обладал немалой физической си¬
лой и трудолюбием, а в наших деревнях, как известно, лентяев
не уважают.Роста Хосин был очень высокого, а в своем коричневом, до
пят, бурнусе казался просто великаном. Его строгое лицо
с большими черными усами вовсе не располагало к шуткам.
Темные, жесткие волосы непослушно выбивались из-под фески;
глаза, осененные густыми, мохнатыми бровями, глядели прямо
и открыто. Крестьянский труд наложил на его черты отпечаток
спокойной суровости, сосредоточенности. Весь его облик вну¬
шал окружающим робость. Хосин был не из числа веселых со¬
беседников и, несмотря на свой довольно молодой возраст,
предпочитал общество стариков. Возможно, потому-то одно¬
сельчане, прежде робевшие в его присутствии, теперь рады
были случаю позубоскалить над ним. Злая шутка, кото¬
рую судьба сыграла с Хосином, сделала его всеобщим
посмешищем.Невзирая на могучее сложение, позволявшее ему ни перед
кем не склонять головы и давать отпор любому, кто осмелил¬
ся бы покуситься на его права, нрава он был миролюбивого.
Последняя его драка с одним парнем — задирой из местечка
Ф., любившим поизмываться над теми, кто слабее его, так вот
эта драка, наделавшая много шума, произошла еще до же¬
нитьбы Хосина. А теперь у него уже четверо детей. Так что это
относится к далеким временам его юности. По натуре он чело¬
век не мстительный и не любит прибегать к кулакам, чтобы
отстоять права, впрочем, никто их и не осмеливается оспари¬
вать. Когда он выступает на собраниях, его здравый смысл
способен иногда поколебать ограниченную непреклонность не¬
которых стариков.Но каковы бы ни были его достоинства, человек остается
человеком, каждому из нас свойственно ошибаться. И надо
сказать, что в тот достопамятный день лишь своевременное
вмешательство матери уберегло младшего из ребятишек Хоси¬
на. В порыве безудержной ярости отец чуть было не приду¬
шил его. А ведь он всегда был добр и снисходителен к детям.
Правда, по его убеждению, мальчишка заслуживал достойного357
наказания, ибо одним неосторожным движением разбил все
надежды семейства.До последней минуты своей жизни Хосин будет номннтьо	том, что случилось в тот день. Стояла весна, и Хосин усерд¬
но трудился в поле и в саду: окапывал инжирные деревья. Ве¬
чером, к немалому удивлению жены, он вернулся раньше обыч¬
ного и прямо прошел в дом. Захре пришлось самой загонять
быков, которых Хосин всегда брал с собой. Если для них не
было работы, они спокойно паслись на лугу. Вот только
с огромным бараном, которого они откармливали на праздник
Аид1, она никак не могла справиться, он упрямо не желал ид¬
ти в загон.Захра не обратила внимания на необычное поведение мужа,
предполагая, что он просто устал и ему не до скотины. Но де¬
ло оказалось совсем не в том. В одной руке Хосин держал пал¬
ку, — с ней он никогда не расставался, другой прижимал к гру¬
ди какой-то предмет, прикрытый черным платком, в который
по утрам завертывал свой завтрак. И, только задавая корм бы¬
кам, Захра вдруг заметила странное выражение лица своего су¬
пруга, оно все светилось блаженной радостью. Причину его ра¬
дости она не могла понять, однако воздержалась от расспро¬
сов, зная, что Хосин ей расскажет все без утайки. Крепко
прижимая таинственный предмет к груди, муж поспешно ушел
в дом. Походка у него оказалась странно бодрая, словно он
вдруг помолодел. Поспешно закончив дела, Захра поспешила
вслед за ним. Некоторое время Хосин в нерешительности хо¬
дил из угла в угол, затем, повесив палку на гвоздь, с величай¬
шей бережностью положил то, что держал в другой руке,
в выемку в стене. Сгорая от любопытства, но по-прежнему не
говоря ни слова, З^хра следила за каждым движением Хосина.
Он подошел к большому глиняному кувшину, налил себе воды
в ведро и, как обычно по вечерам, отправился во двор, чтобы
хорошенько помыться.Оставшись одна, женщина с тр>дом удерживалась от иску¬
шения взглянуть, что спрятано под черным платком. И когда
Хосин с засученными рукавами вернулся в комнату, ища, чем
вытереть мокрые руки и лицо, она не выдержала.—	Что ты там такое принес? — воскликнула она, подавая
ему чистое полотенце.Хосин медлил с ответом. Он тщательно, не торопясь, выти¬
рался, а когда наконец покончил с этим, на его раскрасневшем-1	Аид — религиозный праздник, следующий за рамаданом, меся¬
цем мусульманского поста.358
ся лице появилось довольное выражение. Вернув жене полотен¬
це, он лукаво подмигнул ей и, повернувшись к нише, сказал:—	Угадай-ка, что это!Глядя на очертания предмета, спрятанного под платком,
можно было бы предположить, что это дыня, первая в этом
сезоне. Но нет, пожалуй, не дыня. И не какой-либо другой плод.
После недолгого размышления женщина вынуждена была при¬
знаться, что не может отгадать.—	Сначала я должен помолиться, — сказал Хосин, напра¬
вляясь к расстеленной на полу циновке.И пока он молился, а это длилось достаточно долго, так
как, возвращаясь после работы в поле, Хосин читал сразу все
три положенные на день молитвы, Захра буквально умирала от
нетерпения.Хосин запрещал своим детям играть на улице после насту¬
пления темноты. Поэтому, едва начало темнеть, они явились
домой — как всегда запыхавшиеся, шумливые и возбужденные.
Как только отец, закончив молитву, поднялся с циновки, все
трое старших братьев бросились к ней и, толкаясь, уселись там
все вместе. Они продолжали играть, на все лады поддразнивая
и подзуживая друг друга. А младший тем временем кружил по
комнате вдоль самых стен и гудел, подражая автомобильным
гудкам. Мальчонке было от силы годика четыре, лицо — отъ¬
явленного проказника, волосы пышные, непослушные, похожие
на девчачьи. Он крутил воображаемый руль, жал на тормоз.
И все время гудел. Хосин и не думал одергивать своего лю¬
бимца. Однако, устав глядеть на непрестанное кружение малы¬
ша; он жестом остановил его и усадил рядом с братьями. Хо¬
син и сам собирался было сесть, но, взглянув на Захру,
заметил, что та по-прежнему выжидательно стоит в дверях.—	Жена, зажги лампу, а то ничего не видать! — обратился
он к ней.В KoviHaTe и впрямь было совсем темно. Обычно в это вре¬
мя Хосин уходил молиться в мечеть. Но на этот раз он не спе¬
шил покидать дом. Пока жена разжигала керосиновую лампу,
он все с той же осторожностью достал из ниши завернутый
предмет, вышел на середину комнаты и, встав на колени возле
жены, положил его на пол. Захра неподвижно стояла с зажжен¬
ной лампой в руках в ожидании какого-то удивительного собы¬
тия. Одному Аллаху ведомо, какие мечты лелеяла она в своем
разыгравшемся воображении! И когда Хосин откинул концы
платка, она была сильно озадачена.Примолкнувшие ребятишки с любопытством подошли по¬
ближе. На черном платке, в желтом свете лампы, лежало что-359
то непонятное, Захра не сразу даже поняла — что именно. Не¬
что вроде горшка, облепленного красноватой, еще не высох¬
шей землей. Возможно, это был глиняный кувшин для
хранения воды. Не хватало только ручки. И вдруг молодую
женпдину осенило.—	Клад! — воскликнула она с восторгом, едва опомнясь от
изумления. — Ты нашел клад!Однако радовалась она недолго. Лицо ее тотчас омрачи¬
лось, какая-то тревожная мысль погасила вспыхнувшие было
надежды.В этот момент ей вспомнились многочисленные истории,
слышанные еще в детстве. Перекапывая сад или обрабатывая
свое поле, крестьяне нередко натыкаются на подобные наход¬
ки. И если только горшок не разбивается от удара лопаты или
лемеха, они становятся богачами, ибо утварь, погребенная преж¬
ними обитателями здешних мест, почти всегда содержит зо¬
лотые монеты. Правда, тут есть одно важное, всем известное
условие. Не приведи Аллах разбить такой горшок, не омыв его
кровью только что зарезанного животного! В таком случае ты
не обнаружишь в нем ничего, кроме горстки пепла, многие уже
удостоверились в этом на собственном опыте.—	Ты не прикасался к нему? — с живостью спросила Захра
своего мужа.А он с торжествующим видом сказал ей в ответ:—	Неужели я, по-твоему, настолько глуп, чтобы не знать,
как полагается поступать.—	Тогда скорее режь барана! — воскликнула Захра, не скры¬
вая своего возбуждения. — Там ведь наверняка полно золота.Несмотря на свой уверенный вид и проницательный взгляд,
который внушал робость крестьянам, Хосин был не так уж
умен, хотя и обладал здравым крестьянским смыслом и
свойственным всем деревенским жителям благоразумием. Он
никогда не упускал случая лишний раз показать эти свои за¬
урядные достоинства, однако, повторяю, особым умом не бли¬
стал. А порою даже проявлял чрезмерное простодушие, кото¬
рое никак не вязалось с его внушительной осанкой. На его
счастье, односельчане этого как-то не замечали, хотя он и вы¬
рос на их глазах. Не то они, конечно, давно поняли бы истин¬
ную его цену. «Усач», как его называли за глаза, нередко попа¬
дал впросак на рынке: хитроумные торгаши ловко надували
простака, пользуясь его чрезмерной, обычно несвойственной360
крестьянам доверчивостью, ведь подозрительность — един¬
ственное их оружие против горожан. Только жена знала, как
однажды он обменял на рынке своего старого осла на другого,
с весьма значительной доплатой. К сожалению, осел, который
ему достался, судя по зубам, был уже далеко не так молод, как
полагал Хосин, а ведь он считался знатоком в этом деле.—	Ничего, — говорил Хосин,—я разыщу этого мошенника
и заставлю его таскать осла по всему рынку.Так он, вероятно, и поступил бы на самом деле, если бы
ему представилась возможность осуществить свою угрозу.
Осел вскоре подох под тяжкой, непосильной для его старых ко¬
стей ношей, а Хосин и думать забыл о своей неудаче.Все в его душе противилось предложению жены. Пожертво¬
вать их единственным бараном, таким жирным, таким откорм¬
ленным и предназначенным совсем для иного приношения!
Он попробовал поторговаться с женой.—	А не зарезать ли нам петуха? Жертва есть жертва, это
ведь только символ...—	Что ты говоришь? — ужаснулась Захра.— Неужто ты не
знаешь, что ценность клада зависит от принесенной жертвы...
Да и потом, — добавила она, — если уж ты так дрожишь над ба¬
раном, что нам помешает, когда мы разбогатеем, купить дру¬
гого, еще жирнее? А этого мы раздадим беднякам в деревне.Этот довод рассеял последние сомнения Хосина. Но несмо¬
тря на все свои суеверия, он был человеком глубоко
верующим, а потому, повернувшись к своему старшему сыну,
Мессауду, приказал ему;—	Беги за шейхом Омаром!Ему показалось, что присутствие священнослужителя совер¬
шенно необходимо. Это надежная ограда от злых сил. Но уж
лучше бы Захра удержала сына, ибо никаким бараном не иску¬
пить позора, которым он, Хосин, покрыл себя. Не будь шейха,
все было бы шито-крыто, и его почитали бы по-прежнему. Да
что говорить...В ожидании прихода святого человека никто и не помыш¬
лял об ужине. Усевшись на полу в кружок, ребятишки сосредо¬
точенно рассматривали предмет, к которому их родители про¬
являли такой интерес. Мать утверждала, что теперь их огец
станет богаче Ходжи Амара и сможет купить столько же зем¬
ли, сколько у него. Они тоже размечтались и с нетерпением
ожидали появления шейха. А тот все не шел. Верно, молился
в мечети вместе со всеми правоверными.Вскоре, однако, младшему надоело сидеть на месте. Он
вскочил и принялся снова бегать по комнате, подражая голо-361
COM урчанию мотора. Хосин несколько раз пытался урезонить
его, но увлеченный малыш и не думал повиноваться. Продол¬
жая гудеть, он бегал вдоль стен, а если Хосин пытался остано¬
вить его, прятался за спиной матери. И случилось то, что пред¬
определила судьба. В конце концов мальчик очутился посреди
кружка, образованного его родителями и братьями. Споткнув¬
шись о колено отца, он едва удержался от падения, но тут за¬
дел ногой глиняный кувшин, и, прежде чем Хосин успел опом¬
ниться, кувшин отлетел к стене и разбился вдребезги.Когда в сопровождении Мессауда появился шейх Омар, его
настолько поразило представшее его глазам зрелище, что он
даже забыл об обычном, полагающемся приветствии. Нево¬
образимая суматоха, шум. Крики ребятишек, вопли Хосина,
рыдания Захры, которая, призывая к милосердию, пыталась
отнять сына у разъяренного мужа. Только появление шейха не¬
сколько успокоило семью. Подойдя поближе, священнослужи¬
тель сразу понял в чем дело, тем более что Мессауд уже успел
ему кое-что рассказать.Все в смущении умолкли. У Хосина дергалось лицо, глаза
расширились, он не знал, как себя вести. Малыш держался за
юбку матери и громко плакал Захра, опустив голову, ма¬
шинально гладила его волосы. Два других мальчика забились
в угол. Наконец шейх заговорил:—	Стыдись! Пристало ли взрослому мужчине верить в та¬
кие глупости. — Его седые усы дрожали от гнева. — Неужели ты
всерьез думаешь,—продолжал он,—что вот эта труха может
превратиться в золото? — И концом палки он ткнул в осколки
кувшина.Хосин молчал. Лицо его выражало теперь глубочайшее изум¬
ление, глаза уставились в какую-то точку на стене. Казалось,
он не видит шейха. Тогда тот заговорил более мягко, хотя
в голосе его все еще слышалось раздражение:—	Неужели ты не знаешь, простофиля, что подобные
обряды строжайше запрещены религией? Изгони злого духа,
который вселился в тебя, Хосин, и успокойся! Этого младенца
вела рука всевышнего, дабы не позволить тебе впасть в грех.С этими словами священнослужитель направился к двери,
отряхивая свой бурнус и потрясая палкой.После его ухода Хосином овладело смятение, два чувства —
сожаления и стыда — боролись в его душе. Но прежде всего он
ужасно раскаивался, что велел позвать шейха. Если бы не эта
глупость, ни одна живая душа так и не узнала бы о случив¬
шемся. Несмотря на поздний час, шейх тут же отправился на
джемаа, дабы в назидание всем правоверным рассказать о том,362
что ему довелось увидеть в доме Хосина. Новость быстро рас¬
пространилась по деревне.На другой день рано утром, ничего не сказав жене, Хосин
вышел из дому. Захра решила, что он, как обычно, отправился
на рынок. Но Хосин все еще не мог прийти в себя после по¬
стигшего его разочарования. Перед глазами его так и стоял
кувшин, вместе с которым разлетелись в прах все его наивные
мечты. Он дорого отдал бы, чтобы только узнать, действи¬
тельно ли жертвоприношение могло сотворить чудо. И никак
не мог себе простить, что так опозорился перед шейхом, чьи
упреки задели его за живое.Вернулся он мертвецки пьяный. Двое молодых людей из их
деревни тапдили его под руки. Это только подлило масла
в огонь, дало новый повод для насмешек.И долгое время спустя, собираясь по вечерам на деревен¬
ской площади, крестьяне любили вспоминать историю, при¬
ключившуюся с чересчур доверчивым «усачом». Теперь и сам
Хосин нередко хохотал вместе со всеми.ИСКУПЛЕНИЕПлотные черные тучи, затянувшие голубой свод, обрушили
на землю бурный ледяной водопад. Зимой темнеет рано, а тут
еще ненастье слилось с ночью. Пространство рассекали сле¬
пящие вспышки молнии. Оглушительные взрывы грома сле¬
довали яростной чередой, рождая вдалеке нехотя замирающие
отголоски, и невольно думалось, что это проявление какой-то
таинственной враждебной силы.Сотрясавший небеса грохот воскрешал в памяти Саида
первые годы его жизни. Он уже давно отвык от этих горных
ливней, свирепствующих иногда по нескольку дней кряду.
А сейчас вспомнил, как однажды, испугавшись грозы, попро¬
сил мать объяснить ему, откуда возникает гром, а она с про¬
никновенным лицом объяснила ему, что это Азраил, ангел
смерти, страшный судья, обитающий в загробном мире, на¬
поминает о себе живущим на земле безбожникам.Саид, пока не повзрослел, свято верил в это объяснение, да
и когда стал взрослым, заслышав раскаты грома, каждый раз
обращал к Аллаху смиренную молитву. Он по-прежнему боялся
непогоды. Так же, как в детстве, едва заслышав рокот небесно¬
го огня, гонимый страхом, он забивался в уголок возле очага.Как ни странно, но и теперь он был недалек от веры в поту¬
сторонние силы. Человек, конечно же, не создан для одиноче¬363
ства. Стоит ему остаться наедине с самим собой, как
первородные cipaxH, весь поток суеверий, давно похороненных
цивилизацией, вновь вырывается наружу откуда-то из подсоз¬
нания и затопляет реальный мир одинокого человека. Тайны
природы по-настоящему не воздействуют на нас до тех пор,
пока мы не лишимся людского окружения.Один в ночи, не в силах совладать с кошмарами своего во¬
ображения, Саид испытывал страх. Не страх ребенка перед не¬
ведомым, а страх человека, предоставленного самому себе, все¬
ми забытого и покинутого, жертвы собственной совести. Он
шел, черпая силы в движении. На нем был большой темный
бурнус с капюшоном, надвинутым на голову. Бурнус, впитав
дождь, отяжелел, давил на плечи, и Саид кожей, где-то у шеи,
чувствовал пронизывающую холодную влажность. Но ему бы¬
ло тепло: он даже вспотел от ходьбы. Пот струился вдоль по¬
звоночника и под мышками, а на лице смешивался с каплями
дождя. Каменистая тропа уводила все выше. Она шла иногда
по самой кромке обрыва, и путник подчас не знал, куда сту¬
пить, опасаясь поскользнуться на голых камнях. Каждый раз,
достигая ровной площадки между двух темнеющих рядов ку¬
старника, Саид облегченно вздыхал, ощущая под промокшими
насквозь ботинками податливость размытой дождем почвы.Шагая, он вдыхал такой родной запах — неповторимое соче¬
тание ароматов тысяч растений, благоухающих в ночи. Время
от времени ветка придорожного куста, окропленная дождем,
мимолетной лаской касалась его лица. Несмотря на дождь, ко¬
торый, казалось, шел не переставая с незапамятных времен,
эти опьяняющие ощущения позволяли ему забыть о тяжести
восхождения. Отвлекая его, они приглушали страх, заставляли
примолкнуть пронзительно тревожный голос совести, который
столько раз доводил его чуть ли не до безумия.Саид шел уже давно. Могло показаться, что само провиде¬
ние все удлиняет и удлиняет его путь, дабы Саид мог обрести
кару, необходимую для его душевного покоя.Ни один встречный путник не попался ему на дороге, и он
благословлял ночь и грозу, единственных свидетелей его восхо¬
ждения, за то, что они избавили его от встреч со свидетелями
его позора. Нет, в эти места его влекли не люди. Он знал, что
от них ему ничего хорошего ждать не приходится, скорее на¬
оборот. В жизни людской бывают такие события, которые нич¬
то не способно изгладить из памяти и которые, даже по про¬364
шествии многих лет, уйдя далеко за горизонты каждодневных
забот, вдруг возникают вновь во всей своей первозданной ре¬
альности. Долго сдерживаемая реакция на них оказывается ча¬
сто неожиданной и разрушительной. Есть поступки, которые
нельзя простить. То, что некогда совершил он, Саид, клеймом
отметило всю его жизнь, и нет ему никакого оправдания.
В этом он был глубоко убежден, и суд его собственной сове¬
сти, заменивший суд других людей, точно определил меру ею
вины. Он и хотел бы держать ответ за то, давно совершенное
деяние. Но как? Что можно поделать против самого себя, про¬
тив мучительного гнета воспоминаний? Покончить с собой,
как это, возможно, сделали бы люди мужественные? На это
Саид не хотел идти. Жизнь стала для него высшим наказа¬
нием, и он не смел добровольно отречься от нее, так как все
еще рассчитывал на возможность когда-либо иск>пить свою
вину.Вот и жил он рабом этой надежды, ожидая наступления
дня, когда сможет смыть с себя безобразное пятно, так и не
поблекшее с годами. Может быть, ему достанет мужества
предстать перед людским судом. Он ощущал с некоторым удо¬
влетворением и с каким-то двойственным чувством радости
и страха, что в нем крепнет решимость, она-то и дала ему
силы вернуться.Наконец-то Саид уступил властному желанию вновь взгля¬
нуть на глухой уголок, где прошло его детство. Желание это
неотступно преследовало его уже многие месяцы, но он все
время гнал его от себя, подчиняясь затаенному инстинкту
самосохранения.Постепенно его одолевала смертельная усталость. Уже
в тот момент, когда он начал восхождение по горной тропе,
тело с трудом его слушалось, вслед за обессилевшими муску¬
лами сдали и нервы. Каждый шаг давался ему ценой нечелове¬
ческих усилий. Исхлестанный беспощадным и все более сви¬
репым дождем, испытывая острую боть в коленях, он
несколько раз на них падал. Саид еле удерживался от соблазна
присесть хоть на минутку где-нибудь под деревом. Но и сама
усталость казалась ему добрым знаком: страдало только тело.
Душа же не желала прислушиваться к голосу физических ощу¬
щений. В эти мгновения Саид представлялся самому себе не¬
ким кающимся грешником, шествующим тяжким путем, дабы
вымолить себе прощение. Он гнал прочь чувство отчаяния,365
сражался со смертельной усталостью, погружаясь в свои мыс¬
ли, вслушиваясь, как бурлит, преображаясь, его внутренний
мир. Казалось, у него сохранилась только душа. Телесную
же свою оболочку он отбросил, обрек ее на заслуженные
муки.Сегодня он шел на встречу с прошлым, которое приобрело
для него непреодолимую притягательность, шел издалека, на¬
деясь, что муки, которые ему пришлось претерпеть в этом
долгом пути, будут ему охраной от людской ненависти. Одна¬
ко больше всего его угнетала собственная ненависть — та, ко¬
торую он испытывал к самому себе. Она засела в его существе,
словно притаившийся злобный зверь. Каждую ночь подминала
под себя все его мысли, весь его сокровенный мир. Это было
его ежедневное испытание, можно сказать, хлеб его насущ¬
ный — с того самого дня, как он покинул деревню. А воспоми¬
нания о юности еще сильнее растравляли глубокую тайную
рану, которую он сам себе нанес. И воспоминания, и все более
невыносимые угрызения совести, которые питала непроходящая
ностальгия.Саид хорошо сознавал свою вину перед людьми, такими
же, как он, и лучшими, чем он, которых он предал из-за
трусости.«Умирают один только раз», — прошептал ему в тот день
голос народной мудрости, мудрости его родных и близких. Он
готов был принять роковую участь с высоко поднятой голо¬
вой, ибо ясно понимал всю меру своей ответственности. Но
в последний миг чуть слышный голос страха переиначил по¬
словицу: «Живут один только раз!» И в том пожарище, кото¬
рое объяло все его чувства, он послушался именно этого голо¬
са. Лучшие люди погибли из-за него, а он остался жить, чтобы
нести бремя своего позора. Пожарище, спалившее других, по¬
щадило его. И люди не простили ему этого, хотя, может быть,
и постарались забыть человека, недостойного, чтобы его пом¬
нили. И он знал, что рано или поздно обречен принять от
них кару, и в этой каре — его спасение.Он сознавал свою вину перед всем и всеми, перед горной
деревушкой, где он провел свое детство, откуда он потом бе¬
жал и куда теперь возвращался для встречи с немыми очевид¬
цами своего незапятнанного детства, чтобы испросить у них
прощения, в котором сам себе отказывал. Очевидцы его дет¬
ства и его вины жили в нем самом, ярко сверкающие глаза366
этих обвинителей так и не смогло притушить время. Когда-то
ему хотелось прогнать их прочь. А вот теперь он спешил мо¬
лить их о прощении. Это его паломничество было опасным:
первый же встречный, узнай он пришельца, конечно, тут же
сделает все, чтобы он получил запоздалое воздаяние. Однако
как раз это-то ощущение опасности и позволяло Саиду дока¬
зывать своей собственной совести искренность приведшего его
сюда порыва.Только надежда, что вот-вот увидит свою деревню, еще
поддерживала путника. Он был один среди осатаневших сти¬
хий: яро рычал ветер, холод становился все более лютым по
мере приближения к вершине, где лепилась деревня, но он
лишь спиной ощущал иногда усталость и разгоряченность от
ходьбы. Все существо его было устремлено к одной цели, на
ней сосредоточилось все его сознание: еще до рассвета достичь
деревни и сразу же бежать из нее, чтобы возобновить свою не¬
приметную бродячую жизнь. И вдруг он, который гордился
тем, что научился подавлять в себе страх, почувствовал, что
к нему возвращается малодушие. Воздвигнутое им строение
внезапно рухнуло, и его обломки погребли под собой весь за¬
мысел посещения деревни, который он так давно вынашивал.
Но затем мужество возвратилось к нему, — и он усмотрел
в этом проявление божьего милосердия.Он сразу обрел спокойствие и легко, на крыльях памяти,
перенесся в те далекие детские годы, когда он приходил с поля,
ощущая в своем юном теле здоровую усталость и словно ку¬
паясь в беззаботной радости, еще не ведая моральной опусто¬
шенности.Он видел, словно сквозь дымку, отца и мать. Странное де¬
ло — с тех пор, как он отсюда уехал, ему никогда не снились
лица родителей. А теперь они были прямо перед ним, как
живые. Они ведь тоже канули в ту стремнину, которая унесла
его самого, и, исчезая, отказали ему даже в праве вспоминатьо	них. Их проклятье было ему страшнее всех проклятий. Он
видел, как они ждут его у скудного стола в единственной ком¬
нате, которая составляла весь их дом, пока он привязывает ос¬
ла и двух баранов — спутников его детства. Только теперь он
осознал всю иронию судьбы: каждый год он отправлялся на
рынок, чтобы продать хорошо откормленных баранов и купить
тощего козленка, которым семейство позволяло себе полако¬
миться раз в год, в праздник Аид. Они жили тогда в смирен¬
ной бедности, с одной лишь заботой — как бы прокормиться.367
Забота эта составляла главное содержание их жизни, и сейчас
он вдруг с удивлением понял, что именно ее-то ему и недо¬
стает. Бывают физические страдания, которые, при всей их же¬
стокости, куда легче перенести, чем нравственные, подобные
тем, что захлестнули Саида. Его вдруг осенила простая мысль:
сожаление о неправильно прожитой жизни. Настоящий чело¬
век — тот, кто согласует свою жизнь со своими возможностя¬
ми, кто остается хозяином своей судьбы, несмотря на все пре¬
вратности бытия. Он же тащился в хвосте у событий, а может
быть, просто избрал неверный путь. Страх перед неотврати¬
мостью возмездия довершил все остальное.Думал он, хотя и без сожаления, о прерванной учебе. Он
ведь всегда знал, что учеба ему ни к чему.По мере приближения к деревне его безразличие станови¬
лось все более явственным. Отныне собственная судьба его
мало волнует. Путь избран. Среди призраков прошлого он не
ищет символического прощения, а жаждет искупления, покоя.
Только тут его и можно найти. А это паломничество к истокам
его жизни, оказывается, всего лишь подсознательный предлог.
Это убеждение стало постепенно преображать его болезненный
страх в давно уже незнакомое ему спокойствие, мир, полный
тихой радости. Как знать, не станет ли его тяжкое восхождение
к вершине первым шагом к искуплению?Саид чувствовал себя таким умиротворенным, что при по¬
явлении первого обитателя деревни даже не испытал никакой
паники. Правда, это был единственный человек, который не
желал зла Саиду, ибо это была старая, глухая и слабоумная
разносчица воды, которая возвращалась от родника. Она воз¬
никла перед ним внезапно, на поперечной тропинке. Это мог
быть и кто-нибудь другой, но и ее Саид узнал не сразу, а уз¬
нав, подумал лишь о том, что наконец добрался до деревни.
Ничто не затронуло его блаженного умиротворения. Только
мелькнула мысль, что он не стоит приветствия старой Дехбии,
на которое он машинально ответил.Он пропустил старуху перед собой. Она тоже была свидете¬
лем его детства и всегда присутствовала в его воспоминаниях
как нечто, хоть и знакомое, но неживое.Дорожка вступила в селение. Ее мощеная лента запетляла
между домами. Путник был бесконечно счастлив тем, что ем>
вновь дано ступать по дороге праотцов, но полное безлюдие
вызывало в нем досаду. Могло показаться, что здесь никто368
и не живет. А все потому, что, как и прежде, ни одно окно не
выходило на улицу, и тьма стояла полная.Саид шел по деревне, как чужак. Сориентировался он лишь
тогда, когда попал на крошечную деревенскую площадь. Здесь-
то ничто не изменилось. Площадь именно такая, какой сохра¬
нили ее воспоминания. В центре по-прежнему высится оливко¬
вое дерево, тень от которого закрывает летом всю площадь.
Сейчас, во мраке, он скорее угадывал, чем видел дерево. Мо¬
жет быть, его и нет? Впрочем, и все другие подробности Саид
разыскивал скорее в своей памяти, чем в реальности, ибо все
вокруг занавесила темнота.В частности, он знал, что по обе стороны дорожки в этом
месте стоят большие камни, отполированные поколениями му¬
дрых людей, которые долгими вечерами вели на них не¬
спешные беседы.Он бесцельно брел по ночной деревне и вскоре очутился
там, где должна была стоять мечеть. Она и в самом деле воз¬
вышалась там, вся белая, но это была не та мечеть, которую
он помнил с детства. Совпадение воспоминаний и реальности
оказалось тут неполным. Мечеть перестроили, и, глядя на про¬
филь смутно белевшего перед ним минарета, Саид почувство¬
вал, с какой верой и усердием строители воссоздавали божий
дом.Повинуясь инстинкту, Саид пошел по спускавшейся вниз
улочке. По той самой, что вела к родимому дому. Но что это?
Уже вся деревня позади, а он все никак не мог понять, что про¬
изошло. А поняв, испытал боль, хотя это чувство быстро ис¬
чезло. Все в порядке вещей. Домика больше нет. Он вновь под¬
нялся к мечети, но не осмелился перешагнуть порог сводчатой
двери, как всегда открытой. Поначалу он хотел провести здесь
ночь, так как принял решение: либо он останется жить в дерев¬
не, либо умрет. Он не уйдет отсюда на рассвете, а будет ждать
наступления дня, чтобы, если так будет угодно судьбе, иссяк
наконец поток этих мучительных угрызений совести. Он рас¬
считывал ждать решения своей участи в священных стенах ме¬
чети, которая всегда радушно предоставляет убежище чужакам
и нищим, но счел себя недостойным. Его присутствие в подоб¬
ном месте было равносильно святотатству, и он не решился на
такую дерзость, которая могла стоить ему свободы.Саид побрел прочь. Страшная усталость валила его с ног.
После короткого отдыха он еще острей почувствовал холод,
леденящее дыхание ветра. Дождь хлестал по его онемевшему
лицу, и бурнус, набухший водой, уже почти не защищал от не¬
погоды. Измученное тело превратилось в средоточие безмер¬369
ной боли, сознание стало гаснуть. До сих пор его заставляла
жить и двигаться только мысль о том, что он непременно дол¬
жен добраться до цели. Потому-то он еще не умер от устало¬
сти и холода. Но теперь цель достигнута. Именно это в по¬
следнем проблеске сознания говорил себе Саид, падая на
широкий камень с небольшой выемкой посередине. В этой вы¬
емке собралась лужица воды, которую по краям уже тронул
ледок...Там и нашли его поутру. От ночной непогоды не осталось
и следа. Яркое солнце освещало деревню. Первым на площади
появился крестьянин, радостно благословлявший небо за то,
что оно послало столько влаги его полям. Увидев лежащего
человека, он подошел ближе и, удивленный его неподвиж¬
ностью, приподнял капюшон бурнуса из верблюжьей шерсти.
Крестьянин с первого же взгляда узнал лицо, чьи застывшие
черты еще несли печать великих мук. Человек был мертв уже
несколько часов, он остыл и одеревенел. Феллах тихонько опу¬
стил капюшон и стал молиться. В голосе его не слышалось ни¬
какого негодования. Смерть все решила.Перевод с (ррстцузского Н. СветовидовойСада Веинде НдиайСада Веинде Ндиай (род.	и «Люди в голубо и» опубликованыв 1939 г.) — сенегальский писатель,	в сборнике «Русалка», © Lesавтор сборников «Руса та», «Шпа-	Nouvelles Editions Africaines, 1975.
га и цветок». Рассказы «Жажда»ЖАЖДАПо вечерам ветер разносил по деревне дурманящий запах
тления. И все радовались этому жаркому дыханию севера
пустыни; после пылающего дня оно и впрямь воспринималось
как ласка, как благотворный, хотя и дурно пахнущий бальзам.Умар продул нос и сокрушенно покачал головой. За семь
лет он мог бы привыкнуть к этому тяжелому запаху и все же
продолжал мучиться. Ведь это запах тления его собственного
тела, его собственного сердца, запах тления тела и сердца все¬
го народа.Трижды воззвав к Аллаху, он вышел во двор. Запах стал
еще сильнее. Умар снова продул нос.370
—	Скоро час молитвы, — бросил он женщинам и детям.Держа четки в правой руке, а левую заложив за спину, онмедленно направился к маленькой деревенской мечети, нахо¬
дившейся метрах в двухстах от дома.Главная улица мгновенно заполнилась мужчинами, спешив¬
шими на вечернюю молитву. Одни, как Умар, шли степенно,
погруженные в свои раздумья, другие обсуждали последнюю
метеосводку: в Восточном Сенегале шли дожди. Эта новость
быстро облетела все двадцать три дома селения Д. и придала
трем тощим облачкам, видневшимся на небе, особое значение.Взгляды, возведенные ввысь, казалось, расстреливали эти
облачка, и было даже странно, что такая сила надежды не спо¬
собна выжать из них ни капли дождя.Оставалось лишь верить, что многократные истовые моле¬
ния, которые длились вот уже три дня и три ночи, напомнят
небесам об их священном долге. После молитвы тимисс ^ имам
призвал верующих к усердному чтению сур, дабы Аллах в бес¬
конечном своем милосердии ниспослал животворящую влагу
на их выжженную землю.—	Но,—заключил он голосом, дрожащим от старости,
а может быть и от голода, — к той милости, что мы ждем от
Всевышнего, присовокупим наши собственные усилия. Вот уже
семь лет наша страна, особенно здесь, в наших краях, страдает
от нехватки влаги. Продолжая уповать на Всевышнего, мы
должны сажать больше деревьев. Не все зависит от нас, кое
в чем мы бессильны, но тут все в нашей воле. Пустыня насту¬
пает на нас, мы должны преградить ей путь, воздвигнув щит
из деревьев. У наших соплеменников на севере, хотя они и жи¬
вут ближе к Сахаре, есть преимущество перед нами: там про¬
текает река. Им легче орошать землю. Мы же считаем каждую
каплю воды — ведь надо и самим напиться, и напоить скот.
Поэтому надо рыть колодцы, насколько позволяют наши убо¬
гие средства. Помолимся же и об этом.Имам громко заикал. А когда он наконец снова смог гово¬
рить, он только произнес:—	Да будет с нами милосердие божие!С наступлением ночи верующие разошлись по домам. Вы¬
ходя из мечети, Умар взглянул на небо и заметил, что одно из
трех облаков значительно увеличилось в размерах. Он медлен¬
но провел по лицу влажной рукой. Сверху вниз. А когда его
пальцы добрались до поседевшей бороды, он ухватил ее так
крепко, что подбородок пронзила резкая боль. Взгляд его не-1	Тимисс — вечерняя мусульманская молитва.371
вольно устремился к земле — той самой земле, куда все больше
и больше клонилось под бременем лет его тощее, длинное
тело.—	Отец! Муинове заболела, наверное, что-нибудь не то
съела.Погруженный в свои думы, Умар и не заметил, как к нему
подошел Амаду, его сьш. Не сразу осмыслив только что услы¬
шанное, он вздрогнул и выронил четки из рук. Сьш поднял их.—	Что же она съела?—	Не знаю. Есть ведь нечего ..Амаду семенил рядом с отцом, словно мышонок, — ему
стоило больших усилий не отставать от отца. А наверху — в
небе, облако, что побольше, поглотило одного из своих ма¬
леньких спутников и теперь медленно плыло в сопровождении
второго, оставшегося.По мере приближения к дому отец и сьш все отчетливее
слышали жалобный хрип коровы. Быстрыми шагами Умар во¬
шел в загон и трижды воззвал к Всемогущему. Его сердце бе¬
шено билось в груди, лицо пылало от прилива крови.С запрокинутой головой, с помутившимися влажными гла¬
зами, Муинове неподвижно лежала на песке.В загоне собрались все домочадцы, безмолвные и рас¬
строенные, беспомощные и стыдящиеся своего бессилия. Они
расступились, пропуская Умара, затем снова сомкнулись. Вне¬
запно Муинове закрыла глаза. Умар присел рядом с ней на
корточки и положил руку ей на шею.—	Муинове! Муино! — позвал он взволнованно.Хрип прекратился. Муинове открыла глаза, но тут же их
снова закрыла. По ее телу волною пробежала дрожь.—	Амаду, принеси мое покрывало! А потом сходи за дядей
Ардо, — произнес Умар, а когда Амаду ушел, тихо позвал: —
Муино!Муинове перестала стонать и часто-часто заморгала глаза¬
ми. Все вокруг, как и Умар, присели около нее на корточки,—	Вот покрывало, папа.Умар встал, развернул дырявое серое покрывало и тща¬
тельно укрыл Муинове. А корова опять жалобно захрипела.Вдруг стало темно. Умар вскинул глаза и увидел, что
огромная туча заволокла небо. В полутьме все приняло при¬
чудливые очертания. Пять минут спустя в небе снова засияла
мслочно-белая луна, вернув живым существам и предметам их
истинный облик.Послышались шаги, все обернулись. К загону приближался
Ардо в своих неизменно грязных штанах и рубахе, когда-то бе¬372
лой, но теперь неопределенного цвета. Он шел с величественно
поднятой головой.—	Мир вам! — сказал он, ставя на землю большое жестяное
ведро, которое держал в руке.—	Мир тебе! —угрюмо ответили присутствующие.—	Что с Муинове? — спросил Ардо и, не дожидаясь ответа,
подошел к корове, которая хрипела все громче и громче... Он
далго ощупывал ее шею, словно пытаясь отыскать затаившую¬
ся опухоль, раздвинул ей веки, открыл рот и оттуда потекла
белая пена.—	Да явит нам свое милосердие Аллах! Все — в его воле.
Судя по всем приметам, корова умирает. Но я все же попро¬
бую дать ей немного отвара.Все домочадцы, словно по команде, залились слезами
и принялись причитать, то и дело повторяя имя Муинове.Умар издал какой-то громкий гортанный звук и, когда плач
прекратился, призвал всех к молитве.Ветер, который было стих после молитвы тимисс, подул
снова, неся с собой все тот же дурманящий запах гниющих
трупов животных. Умар подавил подкатившую к горлу
тошноту.—	Муино! Муино!Муинове слабо пошевелила хвостом.—	Что теперь со мной будет, Ардо? — спросил Умар тихим
голосом. — Даже Муинове покидает меня. Тридцать три го¬
ловы скота было у меня. И вот не осталось ни одной. Отныне
ничто больше не связывает меня с этой землей, где я когда-то
был счастлив, но которая, как видно, решила изгнать всех
своих обитателей.—	Смотри! Смотри!Он показал пальцем на глубокие канавы, разделявшие зе¬
млю на квадратики разной величины. Когда-то это были ары¬
ки, полные воды.Видимо, смущенный, Ардо коснулся рукой головы Муи¬
нове.—	Ты прав, Умар, но куда нам идти? Южнее — мертвая
пустыня Ферло, на севере, за Великой Рекой — пекло Сахары.
Как же добраться до крайнего юга нашей страны, где еще
можно как-то существовать. Как пуститься в такой далекий
путь? Выдержат ли люди и животные? Не ждет ли их неминуе¬
мая смерть? Одному Аллаху известно, когда на пути встретит¬
ся первый колодец, первый оазис.Да простит меня Аллах за мои слова, но будь даже этот
переход и возможен, я бы все равно не тронулся с места. Это373
земля моих предков! Господь пришел к нам с Севера. И хотя
он ниспослал нам поистине тяжелое испытание, ясно, что это
не конец!—	При одном только слове Ферло к моим глазам подсту¬
пили слезы. У кого было столько скота, как у меня? И вот
я все потерял. Муинове уходит последняя. Мы ее очень люби¬
ли, души в ней не чаяли. Как бы тебе объяснить все это. Ар до?
На ней как бы сосредоточилась вся наша любовь ко всем жи¬
вотным. Ты понимаешь?—	Понимаю. Хорошо понимаю...Домочадцы торопливо покинули загон, намереваясь, видно,
выплакать свое горе.Братья поговорили еще несколько минут о скотине, о не¬
стерпимой засухе, затем Ардо попрощался и ушел.Войдя в хижину, Умар спросил жену:—	Дети поели?—	А чем я могла их накормить? Пришлось отдать им ара¬
хис из семенного фонда.—	А в этом большом котле на плите ничего нет?—	Когда дети хнычут, я развожу под котлом огонь, ста¬
раюсь обмануть их голод. Мы не можем себе позволить есть
чаще одного раза в день.—	И подумать только, что у некоторых есть больше еды,
чем они в состоянии съесть, — проговорил Умар тихо, как бы
про себя.Из загона все время доносились предсмертные хрипы
Муинове.Вдалеке как будто бы грянул глухой раскат грома. Умар
поспешил во двор. Он пристально вглядывался в облака и при¬
слушивался. Вокруг стояла зловещая тишина — хрипы Муино¬
ве прекратились. Умар устремился в загон, где рьщала, пова¬
лившись на землю, его жена. Он трижды покорно воззвал
к Аллаху...Вскоре в загоне собралась вся семья. Здесь были, кроме
У рейс, жены Умара; Диейнаба и Токоссель - жены двоих его
братьев, уехавших год назад искать работу в столицу; Пан¬
да - его старшая дочь с мужем, еще две дочери и два сына -
все с вздувшимися от голода животами, Амаду и Силье. Муж
Панды поддерживал безутешно рыдающую тещу. Панда баю¬
кала трехмесячного ребенка. Токоссель и Диейнаба стояли,
молча уставившись в землю, дети закрыли лица руками. Наро¬
ду собиралось все больше и больше, заслышав плач, прибегали
соседи, а также друзья Умара, желавшие выразить ему свое
сочувствие.374
Постояв несколько минут в задумчивости, Умар вышел из
загона. Кольцо людей разомкнулось.На пороге дома друзья и соседи как могли утешали Умара,
желали ему спокойной ночи. Оставшись один, Умар долго ду¬
мал о Муинове. Жизнь казалась ему нестерпимо тяжелой.
Медленными шагами вышел он из хижины, чтобы приступить
к вечерней молитве.На следующий день, рано утром, захватив с собой лопату,
Умар с сыном Амаду отправились в поле. В самой его середи¬
не, где когда-то сеяли просо, они выкопали большую яму. По¬
том вернулись домой, где их уже ожидали Ардо и еще двое
парней. Умар обвязал веревкой труп коровы, и вчетвером они
поволокли Муинове в поле. Амаду шел сзади и затирал нога¬
ми следы.Четверо мужчин вернулись, когда взошедшее на чистом, без
единого облачка, небе солнце начало уже основательно при¬
пекать.Жена Умара налила в таз воды — мужчины молча вымыли
грязные руки и, попрощавшись, разошлись по домам.Вскоре горячее дыхание пустыни принесло смрадный запах
падали. Этот запах ел глаза, щекотал ноздри, от него пере¬
хватывало дух. Ничто - ни дуновение ветерка, ни тень деревь¬
ев, ни приложенные к лицам мокрые полотенца не могли про¬
тивостоять его удушающей силе. Собаки тяжело дышали,
вытянувшись у заборов, маленькие дети пищали на коленях
у родителей, которые в изнеможении прятались под деревьями,
не защищавшими от солнечных лучей.Выйдя из хижины с чайником в руке, Умар вдруг заметил
какую-то летящую тень на земле. Он быстро обернулся, и
в тот же миг что-то мягкое, пушистое коснулось его шеи. Это
была цесарка с беспомощно поникшими крыльями, с широко
раскрытым клювом. Она словно искала у него защиты.—	Бисмиллахи! Рахмани! Рахими! i Аллаху Акбар!2 — вос¬
кликнул Умар. Он взял птицу за крылья — она даже не встре¬
пенулась — и понес ее в дом.—	Принесите мне воды, — попросил Умар своих домочад¬
цев.Амаду быстро пргшес в миске грязную, отвратительно пах¬
нущую воду.1	Кораническая формула.2	Аллах велик! {араб.)375
Умар зачерпнул рукой немного воды и сбрызнул голову
птицы. Цесарка выпрямила шею, закрыла и вновь открыла
клюв. Умар облил водой все ее оперенье и опустил клюв в ми¬
ску. Какое-то время птица лежала неподвижно, потом медлен¬
но принялась пить.—	Пусть отдышится, — сказал Умар, опуская лапы птицы
в миску, вновь наполненную Амаду.—	Это Аллах нам ее послал, — сказал светящийся радостью
ребенок.—	Да,—согласился отец,—и правда, это Аллах нам ее
послал.Домочадцы столпились вокруг Умара; все наперебой гово¬
рили о нежданной гостье. Такая красивая цесарка! Один ласко¬
во гладил ее клюв, другой — оперенье.—	Жирная, — заметил Амаду.—	Дадим ей еще попить, — решил Умар.Амаду пододвинул миску, цесарка принялась пить частыми
жадными глотками. Когда она наконец утолила жажду, Умар
снова смочил ей перья. Она поплескалась, обдав мелкими брыз¬
гами лица склонившихся к ней людей. А потом стрелой выле¬
тела из дома и взметнулась ввысь. Вольная птица!—	Да ниспошлет нам Аллах животворную влагу!—	Аминь! — отозвались присутствующие.—	Какое чудо! Какое чудо! — твердил Умар. — Возблагода¬
рим всемогущего господа за то, что он даровал нам возмож¬
ность спасти живое существо.Вчера мы были беспомощны помочь Муинове, а сегодня
Аллах ниспослал нам счастье спасти живое существо. Пусть же
на нашу землю хлынет животворная влага, которая спасла
птицу!В эту минуту Амаду вдруг ясно понял, что в одни и те же
слова люди могут вкладывать разное значение, особенно когда
одному десять лет, а другому в шесть раз больше. «Это бог
нам послал ее», — эти слова, его собственные, повторенные его
отцом, приобрели у каждого свой, особенный смысл. Предста¬
вление о жареном мясе и жарком не вязалось с картиной неба,
куда поднималась отдохнувшая птица. Цесарка немного поко¬
лебалась, а потом стала подниматься в небо, где плыли, при¬
жавшись друг к другу, два одинаковых, похожих на хлопья ка-
пока облака. Их погонял легкий послепол>денный ветерок,
приносивший запах гниения. Десять пар голодных глаз следи¬
ли за улетающей птицей.376
люди в ГОЛУБОМ—	«Солнце»! 1 «Солнце»! «Солнце» и л>на!Это был весьма необычный сигнал побудки, не слишком
приятный для любителей допоздна нежиться в постели. Позже,
когда Хан заметил, что выдумка его нравится, он стал приба¬
влять еще и звезды. С тяжелой, переброшенной через плечо
сумкой, в замызганном черном берете, едва державшемся на
вьющихся волосах, каждое утро, около девяти часов, он прохо¬
дил вдоль всех коридоров, как нижних, так и верхних, загляды¬
вал в каждую палату, с широкой — во все лицо — улыбкой.—	Мир ли у вас, божьи люди?—	Полный мир, слава богу.—	Да ниспошлет вам Аллах еще больше мира и здоровья.—	Аминь, Хан. А что ты принес нам сегодня?—	«Солнце», луну и звезды.И он раскладывал на ближайшей кровати «Солнце»,
«Африк Нувель», «Африк-Ази», «Ле Монд Дипломатик»,
«Матч», — одним словом, образцы всех изданий, лежавших
в его сумке, под тяжестью которой этот крепкий, коренастый
человек передвигался бочком, как краб. Постоянные клиенты
покупали всегда одни и те же издания, остальные бегло про¬
глядывали все, что попадало под р\ку, в поисках кричащих за¬
головков и сенсационных фотографий, только для того, чтобы
потом, при случае, попросить газету у приятеля или соседа.Сингта-бу-Тиора предпочитал «Солнце» и, если ему удава¬
лось раздобыть очередной номер, прочитывал всю газету на¬
сквозь. Это помогало скоротать время. Хан почти всегда за¬
ставал Сингту за одним и тем же занятием, он рассказывал ка¬
кую-нибудь очередною историю.—	Привет, Казаманс! — бросал он ему с порога.—	Привет, Фута! Когда же наконец ты отправишься на се¬
вер? Или ты уже забыл дорогу к Великой Реке?—	А почему бы тебе не вернуться на юг и не заняться выра¬
щиванием риса?—	Южный рис нужен стране, также как и северное просо,
тукулер “.—	Скверно только, что мы все привыкли к рису.—	Может бьпь, и так, но коли уж «белое золото» стало од¬
ним из основных наилих продуктов — это не так плохо, лучше.1	«Солнце» («Солей») - название сенегальской газеты.2	Т у к у л е р ы - одна из народностей, населяющих Сенегал377
чем вздыхать по рису сорта «Камбоджа» или «Каролина», так
что почему бы тебе не отправиться на юг?—	От вашего галдежа, того гляди, барабанные перепонки
лопнут, — вмешивался старик Гюэран Нгоум. — Тукулер! Дио-
ла! 1 Вот пустомели! Ехали бы лучше выращивать рис и просо.
Что до меня...—	Ты лучше бы помолчал, серер- несчастный, когда гово¬
рят твои повелители. Ты ведь раб. Раб и севера, и юга. Раб, за¬
гнанный нами в самый центр страны, где мы имеем возмож¬
ность повелевать тобой как нам захочется.Эти дружеские перепалки между диола, серерами и туку-
лерами всегда сопровождались взрывами смеха. С небольшими
вариациями они почти каждое утро повторялись в шестьдесят
второй палате. Когда те, кто уже был на ногах, стряхивали
с себя остатки сна, и даже отчаянные сони продирали глаза,
Хан продавал несколько экземпляров своих газет, у каждого
справлялся о здоровье и, пожелав всем приятно провести день,
шел дальше. И снова слышался его привычный крик: «Солн¬
це»! «Солнце»! Луна и звезды!Сингта-бу-Тиора просыпался часов в шесть и почти сразу
же, перебирая четки, начинал шептать молитвы. У него была
странная привычка завтракать только после ухода Хана. Тогда
он залпом выпивал чашку простокваши и, медленно пережевы¬
вая хлеб, читал газету, которую Назир, Балла или Гюэран ни¬
когда не забывали для него покупать.В палате надолго наступала мертвая тишина, лишь время
от времени раздавался шелест перелистываемых страниц. Че¬
тверо временных обитателей палаты жадно поглощали инфор¬
мацию о событиях в мире, щедро предоставляемую прессой.Но вот по коридору гулко разносятся быстрые щаги, слы¬
шится знакомый голос — и газеты поспешно сворачиваются.
Входит фельдшер со шприцем в руке:—	Укол! Ну как, мы готовы, дядюшка Сингта?—	Бу-Тиора готов всегда!И Сингта-бу-Тиора невозмутимо, привычным движением
сбрасывает одеяло, чтобы принять первую дозу из своих еже¬
дневных 200000 единиц. Жидкость из шприца еще не успевает
перелиться в его тощее тело, а взгляд уже снова тянется
к газете.—	Да укройся ты, диола, — говорит иногда старик Гюэ-
ран, — Алу давно уже перестал дырявить твою шкуру. Да1 Диола — одна из народностей, населяющих Сенегал.
- Серер — одна из народностей, населяющих Сенегал.378
и хватит корчить из себя героя. Не будь нас, небось напрудил
бы столько слез, сколько воды в твоей реке Казамансе.—	В Сингта-бу-Тиоре! — поправляет Сингта.—	Я говорю, как мне нравится — Зигиншор. Зачем упо¬
треблять названия, которые напоминают о черных днях нашей
истории?—	Я предпочитаю именно те названия, которые напо¬
минают наше прошлое. В назидание тем, кто без конца разгла¬
гольствует об истории других народов. Названия, данные ко¬
лонизаторами, говорят об истории колонизаторов, об истории
их кровавого завоевания. Имена, напоминающие об этом за¬
воевании, принадлежат уже нашей истории.—	Диола, ты совсем запутался. Где граница, разъединяю¬
щая эти две истории? Она зыбка как мираж, эта граница. Как
мираж. Я говорю и повторяю 3-и-г-и-н-ш-о-р!—	Ты просто не в своем рассудке.Этими словами Сингта-бу-Тиора и заканчивал обычно свою
словесную дуэль со стариком Гюэраном. Но в последующие
дни они снова и снова возвращались к этой теме. Высказыва¬
ния старика Гюэрана, разумеется, нельзя было понимать бук¬
вально, потому что и в его сердце это странное название имело
все права гражданства. Но что же в таком случае означает
Сингта-бу-Тиора, ставшее как бы вторым именем Мамаду
Дьеме?В тот августовский день, когда Мамаду Дьеме поступил
в шестьдесят вторую палату, дождь лил как из ведра. Каза¬
лось, в этом августе небеса получили повеление свыше завер¬
шить сезон дождей неистовыми грозами. Все имущество но¬
венького больного заключалось в кафтане, который обязан
был своим цветом не красильному чану, а грязи и пыли. Кар¬
маны этого кафтана были до отказа набиты всякой всячиной:
тут и перочинный нож, и расческа, и иголка с накрученной на
нее черной ниткой, и фотография женщины, да еще и печенье...
Он поздоровался с троими старожилами и принялся с усер¬
дием выкладывать содержимое карманов на кровать, указан¬
ную фельдшером. Когда очередь дошла до печенья, оказалось,
что оно разхмокло, превратилось в жидкое месиво. Невнятно
что-то проворчав, он облизал пальцы, потом поискал глазами,
чем бы их вытереть, и, обнаружив сравнительно чистый листок
бумаги в мусорной корзже, стал вычищать остатки месива
прямо на этот лист бумаги.Соседи Мамаду Дьеме пристально следили, как он
проделывает все это, с трудом удерживаясь от громового
хохота.379
Старик Гюэран кашлянул. Балла отвернулся к стене. Ему
недавно сделали операцию и категорически запретили смеять¬
ся. Выздоравливающий Назир зажал рот сложенной вчетверо
салфеткой.—	Дождь-то какой сильный, — сказал, словно извиняясь,
новенький.—	Да, — согласился старик Г юэран, — и впрямь очень
сильный. Да и затяжной, видно.—	В таких случаях говорят: «Льет, как в Казамансе», — до¬
бавил Мамаду Дьеме.—	Ах, ты из Казаманса? А?! Так я и знал. Диола, конечно?—	Стопроцентный.—	Какая радость! Какое счастье! Слава тебе, Аллах!
Я знал, что ты пошлешь Гюэрану, сыну своей матери, раба,
чтобы тот прислуживал мне одному, потому что наш доктор
заботится обо всех сразу!—	Ты, конечно, серер. Помалкивай... меня зовут Сингта...
а вас как?—	Гюэран Нгоум, по прозвищу «Старик»... Хотя мне всего-
то пятьдесят восемь.—	Балла Фалль.—	Ибра Назир Кебе.—	А меня зовут Сингта-бу-Тиора.Услышав столь странное имя, все недоуменно перегляну¬
лись.—	Этот человек; — сказал Сингта-бу-Тиора, показав паль¬
цем на Баллу Фалля,— почему он все время лежит? Надеюсь,
он не болен?—	Здесь все больные. — Назир звонко рассмеялся.—	О! Кебе, я знаю, ну, конечно же, здесь все больные. Все,
все. Только кто серьезно, а кто и не очень, — добавил он как бы
про себя.Все четверо какое-то время помолчали, словно обдумывая
эти слова.—	Два дня назад Балле сделали операцию, — объяснил на¬
конец Назир, самый молодой из всех. — Нас всех ждет опера¬
ционный стол и скальпель.—	А-а, — многозначительно протянул Сингта-бу-Тиора.—	Ну да, Фалль, ну да... Что-нибудь с животом?Балла ответил снисходительно-покровительственной улыб¬
кой. Ему было приятно участие этого почти совсем седого че¬
ловека с такими добрыми глазами. Его только смущала
изодранная одежда новенького.—	Ты бы переоделся, дядюшка Сингта-бу-Тиора,—сказал380
он,—Неужто не замечаешь, что твоя одежда совсем мокрая?
Накинь же пижаму.—	Хорошо,—согласился Сингта, — но я, знаете ли, привык
ходить в мокром. Главное — не падать духом, — прибавил он,
вставая, чтобы снять с вешалки голубую пижаму. — Главное, не
падать духом. Там, где может помочь скальпель, дело еще не
так плохо. У нас, в Ка"замансе, в глухих джунглях живет чело¬
век, который оперирует простым ножом, без всех тех приспо¬
соблений, которыми пользуются европейцы. И клянусь всемо¬
гущим Аллахом, что сразу же после операщ1и больной встает
и как ни в чем не бывало принимается за работу. А на теле не
остается никаких следов.Ибре Назир сгорал от желания спросить, почему же тогда
Сингта уехал из своего Казаманса и предпочел скальпель хи¬
рурга ножу этого необыкновенного лекаря из джунглей. Но он
уловил в его хрипловатом голосе такую глубокую веру, увидел
в его слегка раскосых глазах такую печаль, что сдержался, ре¬
шив подождать другого, более удобного случая. А Балла не¬
вольно пожалел, что судьба слишком поздно свела его с Ма-
маду Дьеме, как хорошо было бы последовать за этим
человеком в некую сказочн)/ю, а может быть, вполне реальною
деревню, где простой нож посрамляет скальпель. Он ма¬
шинально провел пальцем вдоль повязки, наложенной на шов
в нижней левой стороне живота, и, почувствовав словно бы
слабый удар током, поморщился, стиснул зубы. Интересно,
что это — болит шов или сердце? Наверное, все-таки серцце,
хотя ноет и разрез.—	Плохо тебе? — забеспокоился Назир. Балла немного сму¬
тился — сосед словно проник в его тайну.—	Пустяки, просто колет слегка.—	Ты настоящий мужчина. Балла. Настоящий мужчина.
А я знаю таких, которые на твоем месте визжали бы, как недо¬
резанный поросенок. Диолы, например.—	Э! э! э! — отозвался Сингта-бу-Тиора, хлопая себя по
ляжкам.—	Так ты — серер! А ты, Балла? Уж ты-то, по крайней ме¬
ре, не серер?—	Я — мавр. Кайорский мавр.—	А ты, Назир?—	Стопроцентный волоф i.—	Ну,—сказал Сингта,—ваша палата... Какой, ксгати,
у нее номер?1 Волоф — одна из народностей, населяющих Сенегал381
—	Шестьдесят два, — подсказал Назир.—	Шестьдесят вторая палата, — продолжал Сингта, — это
наша страна в миниатюре. Не будь этого серера, здесь бы жи¬
лось превосходно.Все четверо весело рассмеялись. Потолковали еще немного
на разные темы, так или иначе затрагивавшие диола, мавров,
сереров и тукулеров. Их разговор был прерван появлением
фельдшера, человека презлого, с ужасной привычкой распекать
больных по всякому поводу. Он прикрепил к спинке койки
вновь поступившего больного температурный лист и, поманив
пальцем, велел следовать за ним.Как только фельдшер вышел, Назир стал ругать его за гру¬
бость. И все в комнате дружно заявили, что эта грубость пло¬
хо влияет на выздоровление больных.После ухода Сингта-бу-Тиоры молодой человек решил по¬
любопытствовать, с каким диагнозом поступил новенький. Он
подошел к койке Сингты и взял температурный лист.—	Сейчас посмотрим, как говорят слепые. — Нахмурив бро¬
ви и широко раскрыв глаза, он принялся читать, но тотчас рас¬
хохотался — к немалому удивлению соседей по палате.—	Лай-ла-а-а-а-а! i Нашего гражданина зеленого Касаманса
зовут совсем не Сингта-бу-Тиора.—	Не может быть! —воскликнул Гюэран.—Что ты там
плетешь?—	Клянусь Аллахом всемогущим, я говорю правду. Его
имя Мамаду. Ясно вам? Мамаду Дьеме.—	Вот как! — задумчиво уронил Гюэран. — То-то мне пока¬
залось, что имя у него очень странное. Да и какое это
имя — Сингта-бу-Тиора?Балла с улыбкой предположил, что это всего-навсего про¬
звище. Назир и Гюэран поддержали это предположение. Они
принялись со смехом обсуждать нового соседа. Но когда дело
дошло до его лохмотьев, всклокоченной бороды и изможден¬
ного тела, смех невольно оборвался. Едкий сарказм сменился
жалостью и стыдом. Со всех сторон послышалис^ь воскли¬
цания сочувствия и сострадания.—	А чем же он болен? — спросил Балла спустя несколько
минут.Назир шлепнул себя ладонью по губам:—	В самом деле. Я совсем забыл об этом, дуралей.Он снова бросился к кровати Сингты, открепил темпера¬
турный лист и поднес его к глазам. В это время с орехом кола1 Искаженное; Нет бога, кроме Аллаха.382
в руке появился Сингта-бу-Тиора. Назир смутился и застыл на
месте с листом в руке, словно нашаливший ученик. Лежавшие
на койках Гюэран и Балла вздрогнули от неожиданности
и опустили глаза. Однако лицо Сингта-бу-Тиоры не выражало
упрека. Улыбаясь как ни в чем не бывало, в своей голубой, не
по росту большой пижаме, он прошел к своей кровати и сел.—	А вы были правы, фельдшер и правда довольно раздра¬
жительный. Зато медсестра такая любезная. Она говорила со
мной, как дочь с отцом. Кстати, это она дала мне орех.—
Сингта разжал ладонь, показывая кусочек кола.—	О да, — согласился Балла, — она сама доброта и привет¬
ливость. Никогда не скажет резкого слова. Побольше бы таких
людей в наших больницах!Назир незаметно водворил температурный лист на место
и тут же включился в разговор. Стал на все лады расхваливать
мадемуазель Тиоро Ндиай, единственный недостаток которой,
по его мнению, заключался в чрезмерной красоте, смущающей
больных. Что касается фельдшера, то он высказал предположе¬
ние, что в его жилах течет гадючья кровь.—	Может быть, он вовсе и не злой по натуре, — возразил
Сингта. — Возможно, у него просто какая-то нервная болезнь.
Даже и не скажешь, кто в этом виноват — люди? судьба? бог?..
Что это за бумага? — воскликнул он, резким движением подни¬
маясь с постели, и, протянув правую руку, отцепил темпера¬
турный лист.—	Мамаду Дьеме. Паховая грыжа, — прочитал он.— Пахо¬
вая грыжа? - Сингта-бу-Тиора посмотрел вопросительно на
своих соседей.— Вы знаете, что это такое? А? Серер, ты
знаешь, что это такое?Изобразив подобие улыбки, старик Гюэран сказал:—	Грыжа — распространенная болезнь. Кажется, это такая
штуковина, которая выбивается наружу и доставляет много
хлопот.—	Говорят, эта болезнь бывает от перенапряжения, — доба¬
вил Назир, — если поднимешь что-нибудь очень тяжелое.—	Перенапряжение? Очень может быть. Только я не при¬
помню, чтобы поднимал что-то чересчур тяжелое. Верно, это
досталось мне по наследству от наших предков, надрывавших¬
ся во времена рабства. В Сингта-бу-Тиоре заполучить подоб¬
ную болезнь ничего не стоит.—	Сингта-бу-Тиора? Что это еще за нелепица! Только дио-
ла могут называть так и людей и местность!—	Ах! Серер, историю Сингта-бу-Тиоры должен знать весь
мир. Это тот самый город на юге, который вы называете Зи-383
гиншор. Там некогда вершились ужасные дела, о которых
нельзя вспоминать без содрогания. Ведь во времена наших
предков-рабов это был последний пункт перед их отправкой
в Америку.Старый Гюэран сидел на постели, уткнув подбородок
в колени и обвив их руками, словно веревками. Назир стоял
у своей койки, склонив голову, подперев левой рукой щеку, по¬
лузакрыв глаза, жадно впитывая слова новенького. Балла ле¬
жал, глядя в потолок, не пропуская ни одного слова.—	Представьте себя хоть на миг в шкуре этих бедняг,—
продолжал рассказчик, постукивая себя по голове пальцем.—
Их осыпали ударами бича, а они, вздрагивая, бросали послед¬
ние, полные боли взгляды на землю, с которой им суждено
было навсегда проститься.—	Ах! —тяжело выдохнул Назир. Старина Гюэран резко
сел на койке. Балла поморщился от приступа боли. Сингта-бу-
Тиора перестал постукивать себя по голове пальцем, скрестил
на груди руки, — в глазах его блеснули слезы.—	Перед тем как покинуть родной берег, они вспоминали
колосья, падающие под серпом, стада, мирно бредущие по зе¬
леным пастбищам, долбленки, рассекающие бурные волны рек.
А особенно свои домашние очаги, дворы, где сновали жен¬
щины и пищали дети. Они вспоминали.Прихрамывая, вошел совсем молоденький больной. Руки он
держал в карманах голубой куртки. Брюки гармошкой спадали
на его небольшие ступни. Он что-то весело насвистывал, и ста¬
рик Гюэран предостерегающе поднес палец к губам, затем по¬
казал на койку, дескать, садись рядом.—	Они вспоминали, — продолжал Сингта, — бои, пляски из¬
вивающихся девушек под звуки тамтамов, ночи при луне у ко¬
стра, с непременными рассказами о приключениях обитателей
лесов и саванн, о диких зверях, джиннах и людях — тех самых
людях, которые, прикрываясь именем так называемого «циви¬
лизованного» человечества, превратили их в рабов, разглаголь¬
ствуя при этом о справедливости. Тогда...—	Мамаду Дьеме! — позвала медсестра. — Извините, что
помешала вам, но работа есть работа.—	Хорошо, что это ты, Тиоро,—сказал Назир,—будь это
фельдшер, я бы его вышвырнул вон.Тиоро чуть было не рассмеялась. Она пошутила с мальчи¬
ком. От ее шуточки ему чуть не сделалось плохо. И не мудре¬
но. Она с совершенно серьезным видом заявила ему, что врач
решил заново оперировать его ногу.—	Ах! Тиоро, оставь в покое моего маленького друга, — за¬384
ступился старик Гюэран,- а то еще он удерет отсюда, как про¬
клятый Дуду накануне операции.Тиоро наконец рассмеялась, к великому облегчению маль¬
чика, который весь сник от страха. Она еще раз извинилась за
то, что прервала столь увлекательный разговор, и увела Мама-
ду Дьеме, сказав, что вернется он минут через десять.Старик Гюэран слегка хлопнул широкой ладонью мальчика
по спине.—	Ну как, сынок, порядок?—	Полный порядок, — ответил паренек в больничной пижа¬
ме, разваливаясь удобнее на койке, — только вот Дансо отказы¬
вается поменять мне пижаму. Она совсем почернела от грязи.
И к тому же такая большая, что я в ней просто утопаю.—	О! Ну этот — настоящий хапуга! Сунь ему сотню, и он
живо поменяет тебе пижаму. Подожди, я сейчас дам тебе сто
франков.Гюэран порылся в карманах и достал монету.—	Напрасно ты потворствуешь нечестным людям, дядюш¬
ка Гюэран, а то они совсем перестанут исполнять свои обязан¬
ности, — сказал Назир.—	Может быть, ты и прав, Назир, но ведь их тоже можно
понять — получают они жалкие гроши, а работать их заста¬
вляют, как вьючных животных.Назир проворчал что-то невнятное и вышел. Через минуту
Гюэран и мальчик услышали его голос в коридоре.—	Почему ты не сменишь ему пижаму?—	Назир принялся за Дансо, — сказал паренек.—	Ты не прав... говорю тебе... все здесь хорошо знают...—	Уж если Назир разойдется, его не остановишь, а ведь
обычно он такой тихий.—	Тем хуже... тем хуже...—	Вай, да говорю же тебе, что это неправда, это уж не
первый раз...—	Надо их утихомирить, а то скандал выйдет.—	Катись-ка ты... Плевать я хотел на тебя...—	Да успокойся ты, Назир, пойдем с нами, дело выеденно¬
го яйца не стоит. Пойдем.—	Да ты посмотри, дядюшка Гюэран, он уже поджал
хвост.—	Иди к доктору, жалуйся! — кричал Дансо. — Хочешь, иди
к главному врачу. Плевать я хотел...—	Да иди же, говорю тебе, Назир... А ты, Дансо, перестань
препираться с больными. Имей хоть немного понятия. Ну лад¬
но же, иди, Назир, иди...13	Альманах «Африка», вып. 3 385
—	Да подожди... А на тебя, Дансо, я найду управу, напишу
жалобу главному врачу, прямо сейчас напишу, как ты разгова¬
риваешь с больными!—	Пиши, прямо сейчас, очень я испугался. Дансо тебе не
какая-нибудь мелочь пузатая, а знаешь ли ты, кто меня сюда
устроил ?!—	Да я...Старик Гюэран зажал Назиру рот ладонью. С помощью
больных, которые высыпали из своих палат, втолкнул молодо¬
го человека в шестьдесят вторую палату, призвав его вести се¬
бя осторожно.—	Нет, дядюшка, им надо сказать правду, они считают, что
им все дозволено, делают, что им вздумается, пользуясь высо¬
ким покровительством.—	Ты прав, ты прав, но успокойся. Смотри-ка, вот и Синг-
та-бу-Тиора вернулся... Ты не устал от их дотошных расспро¬
сов, диола?—	Говоришь ему: «Ты бездельник», а он: «Зато у меня есть
рука». Говоришь: «Ты вор», а он: «Зато у меня есть рука!» Ка¬
ков фрукт!—	Да, да! Доктор меня просто замучил. Измял так, что жи¬
вого места не осталось. Я, мол, очень интересный случай. Хо¬
телось бы знать, почему? И еще он сказал, что сначала мне
сделают курс уколов, а уж потом мне предстоит тяжелое испы¬
тание. Ума не приложу, какое еще «тяжелое испытание» —
смерть, что ли? Интересный, видите ли, случай... интересный
случай...—	Случай, может быть, интересный, но еще интересней рас¬
сказ, который ты начал... О том, как рабы в последний раз
оглядывались на землю Африки.Трое больных, помогавших Гюэрану втолкнуть распалив¬
шегося Назира в шестьдесят вторую, повернулись к Сингта-бу-
Тиоре.Гюэран пересказал им вкратце, о чем шла речь, и кивнул
Сингте, чтобы тот продолжал.—	Несмотря на брань и побои, — продолжав! рассказчик, —
они бросались на колени, простирались ниц, чтобы в послед¬
ний раз коснуться языком своей родной земли, и все горько
рыдали. Ваши сердца разорвались бы, если Ь вы слышали эти
рыдания.Сингта-бу-Тиора произнес эти слова с такой энергией, что
его густая, спутанная борода упала на узкую, костлявую
грудь. Наступила глубокая тишина. В этой тишине восемь
больных слышали лишь гулкие удары своих сердец.386
Дождь потерял прежнюю силу, превратился в тихую мо¬
рось. Внезапно раздался звон колокольчика и грубый голос за¬
кричал: «Завтрак, завтрак». Несмотря на этот призыв, Сингта
продолжал:—	Выплакав,все свои слезы, рабы поднимались и нескон¬
чаемой цепочкой сходили в ненасытную пасть трюма, прово¬
жаемые уже не такими жестокими взглядами надсмотрщиков,
в которых впервые появилось что-то человеческое. Вот почему
этот берег, откуда начиналось путешествие в страну позора,
окрестили «Сингта-бу-Тиора», то бишь «Садись и плачь», а Зи-
гиншор — это просто искажение.—	А-а-а-ах! — послышался однозвучный вздох, а Назир не
удержался от восклицания:—	Какие сволочи! Какие сволочи!..—	Пойдем есть, был уже звонок, — предложил мальчик.—	Мне что-то не хочется,—с досадой сказал старик Гюэ-
ран, — идите без меня. Не забудьте взять с собой хлеб, нож
и вилку, диола.—	Но, дядюшка Гюэран, ты должен проводить дядюшку
Мама... дядюшку Сингта-бу-Тиору в столовую. Ведь он
в первый раз.—	Ты прав, Назир. Пойдем, диола.— Он встал, захватив
хлеб, нож и вилку.—	Я не хочу есть, — тихим голосом сказал Сингта. — Не хо¬
чу есть. Я бы с удовольствием подремал.—	Да в этой проклятой больнице ни у кого не бывает аппе¬
тита, а если аппетит и появится, их бурда сразу отобьет всякое
желание есть. Но подкрепиться все-таки надо. Не то ноги про¬
тянешь. Пошли.Он взял новенького за руку, потянул за собой. После того,
как вс вышли, оставшийся один Балла достал бутылку моло¬
ка - он был на легкой послеоперационной диете.Около двери столовой, при виде множества больных в го¬
лубых пижамах, Сингта-бу-Тиора чуть не повернул обратно,
но, поколебавшись, все-таки поплелся за стариком Гюэраном,
который на ходу с кем-то здоровался, обменивался шутками.
В столовой стоял невероятный шум и гам. Позвякивали ножи
и вилки о глиняные тарелки.Только после того, как Сингта-бу-Тиора увидел, что никто
не обращает на него особого внимания, он немного расслабил¬
ся и начал есть.Процедура эта была для него довольно сложная. Зажав
в кулаке черенок вилки, он старался подцепить зерна фасоли,
но ему это никак не удавалось. Нож, словно челнок, сновал ту-13*	387
да-сюда, бессильный перед каучуково-эластичным куском мяса,
неподатливым, как кора тамариндового дерева. И вскоре Синг-
та-бу-Тиора вынужден был сложить оружие. Стыдясь своей не-"^
ловкости, как если бы восседал в окружении лощеных джентль¬
менов, он выпил залпом стакан воды и решительно встал,
несмотря на протест Гюэрана, который тоже отодвинул свою
тарелку.—	Твой рассказ очень взволновал нас,—сказал Гюэран,
когда все снова собрались в палате Сингта-бу-Тиоры! — За этим
звучным названием кроется ужасная подоплека. Ты ведь сту¬
дент, Назир, — видишь, какой ужас может таиться под прекрас*
ной маской.—	Да, дядюшка Гюэран, это горькая правда. Горькая и по¬
учительная. История нередко разоблачает гиен, рядящихся
в газельи шкуры. Сингта-бу-Тиора!.,—	Сингта-бу-Тиора! — повторил старый Гюэран, вновь
уставясь в потолок.—	Да, — оживился Мамаду Дьеме, — Сингта-бу-Тиора. Од¬
нажды на корабль посадили всю семью моего предка: двух его
жен, троих сильных сыновей и двух дочерей. Эти исчадья ада
оставили дома только разбитую параличом третью жену
и младенцев. Все они вскоре умерли, уцелел только один, ему-
то я и обязан тем, что рассказываю вам теперь обо всем этом.
Сегодня некоторые предлагают переименовать Сингта-бу-Тио-
ру, или Зигиншор, в Кабу-ди-Бринко — край радости. Я счи¬
таю, что это явное недомыслие.Никто в комнате не сказал ни слова в защиту этого нового
предложения. Только Назир хотел откомментировать его, но
гнев продолжал так сильно бурлить в его груди, что он не ре¬
шился раскрыть рот из опасения разразиться грубыми руга¬
тельствами.Тучи на небе рассеялись, солнце ярко засияло — и в палате
стало жарко. У молодого человека совсем разыгрались нервы.—	Ложись, диола, поспи. Ты, должно быть, очень устал.—	Хорошо, серер. Попробую немножко поспать. — И он
растянулся на скрипящей койке, зажмурив глаза. Назир тоже
прилег, а старик Гюэран вышел на свою обычную прогулку.Покой, покидавший страждущие тела, царил в эти часы на
просторном дворе, украшенном зелеными газонами и клумба¬
ми. Здесь-то перед корпусами и любил прохаживаться Гюэран.В тот самый день, когда поступил Сингта-бу-Тиора, Гюэ¬
ран узнал, что наутро ему назначена операция. Поэтому прогу¬
ливался он в совершенно особенном настроении. Раздумывая
об операции без всякого страха, старался укрепить свой дух.388
Операция, которая ему предстояла, была достаточно опасной,
с не такими уж большими шансами на благополучный исход.
А он уже давно научился уважать противника, кто бы он ни
был. Еще с тех далеких времен его славы, когда он выходил на
борьбу с великанами, словно бы созданными из камня
и железа.Гюэран прогуливался среди прекрасных газонов, время от
времени поворачивая голову, чтобы раскланяться с кем-нибудь
из больных, сидевших в задумчивости на скамейках или читав¬
ших газеты в тени деревьев. Неожиданно он остановился и за¬
дал себе вопрос, который уже давно лишал его душевного спо¬
койствия — почему же все-таки Сингта-бу-Тиора предпочел
скальпель врача ножу того лекаря, который оперирует без ане¬
стезии, без спирта, без какой бы то ни было помощи, под ги¬
гантскими деревьями Казаманса? Ведь не станет же такой по¬
чтенный человек, как Сингта-бу-Тиора повторять всякие
пустые россказни. Если, конечно, в него не вселился какой-ни¬
будь лесной дух. Что-то здесь не так. Сингта-бу-Тиора на вид
человек совершенно трезвомыслящий. То, что он одет в от¬
репья, еще не повод сомневаться в его психическом здоровье.
Конечно, воспоминания о прошлом травмировали его душу,
но не настолько, чтобы его можно было считать сумасшедшим.Солнце припекало все сильнее. Гюэран притронулся рукой
к голове, едва защищенной короткими волосами от зноя, и на¬
правился к своему корпусу.В шестьдесят второй палате все спали. Часы, лежавшие на
ночном столике рядом с кусочками хлеба и дольками апель¬
сина, показывали двадцать три минуты второго. Старик Гюэ¬
ран взял их, неспеша завел и вновь положил на прежнее место,
а потом, тяжело вздохнув, улегся. Через десять — пятнадцать ми¬
нут он крепко спал, всхрапывая шумно, как изношенный
мотор.Шесть часов. Все больные с нетерпением ждут этого часа,
означающего конец осмотров и уколов, операций.За эти послеполуденные часы обитатели шестьдесят второй
палаты еще больше сблизились между собой.Старик Гюэран Нгоум, студент Ибра Надир Кебе и учитель
Балла Фалль узнали, что Сингта-бу-Тиора происходил из рода
воинов, которые некогда жили на юго-западе от Казаманса.
В дополнение к этому они узнали, что он женат, имел двоих
сыновей; одному — двадцать два, другому — семнадцать, их
было двое близнецов, но выжил только один. Еще двое других
были убиты португальцами на границе, когда пытались спасти
раненого. Жена его ждет шестого.389
Сам Сингта-бу-Тиора живет в Ндакару ^ Ему удалось най¬
ти место на новой фабрике. Две трети зарплаты он постоянно
отсылает семье, остальных же денег — примерно четыре тысячи
пятьдесят колониальных франков — едва хватает, чтобы не
умереть с голоду. Он и трое его товарищей ютятся в старом
бараке.В шесть часов вечера, время, отведенное для посещений,
к Сингта-бу-Тиоре пришли несколько его друзей-рабочих.
У одного из них в руках был прозрачный пакет с четырьмя ле¬
жалыми апельсинами. Должно быть, им пришлось сложиться,
чтобы купить эти фрукты своему товарищу, который в течение
уже трех лет делил с ними радости и горести.С шести часов палата была все время полна народу. Кроме
товарищей Сингта-бу-Тиоры, пришла жена Гюэрана и двое его
детей, жена Баллы — она то и дело клала ладонь на лоб мужа
и все время поправляла одеяло, и без того тщательно подотк¬
нутое Назиром. Явились друзья Назира, студенты, веселые
и шумливые. Атмосфера царила праздничная. Общего веселья
не разделяли только жены Гюэрана и Баллы. Одна беспокои¬
лась за мужа, который только что подвергся операции, мужу
другой операция предстояла назавтра.С наступлением темноты последние посетители разошлись.
И когда в шестьдесят второй палате стало наконец совсем спо¬
койно, Гюэран снял крышку с большого глиняного горшка, ко¬
торый принесла его жена, и с широкой улыбкой пригласил всех
отведать риса с рыбой.—	Ужинать так рано? Мы же не голодные студенты. Дио-
ла — другое дело. Они прожорливы, как крабы... Ополосни-ка
руки, диола, и наваливайся, ты ведь ничего не ел с утра.—	Извини, Назир, позови-ка малыша Умара.Ибра Назир Кебе в два широких шага достиг двери и, по¬
свистывая, вышел. Минуты через две он вернулся, подталкивая
перед собой, словно тачку, малыша Умара. Вошли они как раз
в тот момент, когда Гюэран рассказывал Сингта-бу-Тиоре, что
Умар приехал из приречного района, чтобы найти какую-ни¬
будь работу. Во время засухи его семья потеряла все, что име¬
ла. К несчастью, на следующий ж« день после того, как малыш
прибыл в город, он упал в канаву, когда убегал от полицей¬
ских, которые вылавливали нищих и вообще всех подозри¬
тельных лиц. В результате — открытый перелом левой берцо¬
вой кости, повлекший за собой двухмесячное пребывание
в госпитале. Старик Г юэран припомнил также, с каким гневом
выслушал рассказ Умара Ибра Назир Кебе.1 Н Дакару - Дакар (вогоф.).390
у него просто шла пена изо рта. Тут Сингта-бу-Тиора пате¬
тически вздохнул:—	Ах! Что поделаешь?—	Иди-ка сюда, сынок, — обратился Гюэран к Умару, не¬
ловко ковылявшему под легкими толчками Назира, — а ты,
студент, смотри не сломай-ка ему ногу снова.Четверо больных принялись за еду. Через некоторое время
Гюэран сказал:—	Извините, что я ем такими большими пригоршнями: это
ведь в последний раз перед операцией. А возможно, и вообще
в моей жизни! — добавил он совсем тихо, словно про себя.—	Не говори так, отец, — запротестовал Назир. — Как бы
наш дядюшка Сингта-бу-Тиора не пал от твоих слов духом.—	О! Мой мальчик, я уже давно не испытываю никакого
страха. Может быть, только за семью, — уточнил он, — но надо
всегда надеяться на лучшее...—Он так и не закончил фразу.Старик Гюэран извинился, что завел этот разговор, и за
столом вновь наступило веселье.—	Ну и запах у этого риса, — сказал Балла, — от одного
только запаха слюнки текут И что за бредовая мысль — са¬
жать взрослых мужчин на муравьиную диету!—	Не волнуйся. Учитель, тебя-то скоро будут кормить по-
другому, — успокоил его Гюэран.—	До чего же чудесный запах!Четверо больных прыснули от смеха. Назир включил ра¬
дио. Было восемь часов. В это время начинался радиожурнал.—	Трепотня, трепотня, трепотня. Когда же их слова вопло¬
тятся в дела, такие же реальные, как этот вкусно пахнущий
рис!Все снова рассмеялись, затем стали слушать новости дня.Минут через пятнадцать после ужина в наступившей тиши¬
не послышался стон. Исходил он, видимо, из соседней пятьде¬
сят восьмой палаты.—	Это бедняга Доро, его оперировали в час дня,—сказал
Назир, — а привезли в седьмом часу, когда я выходил из столо¬
вой. Пойдем посмотрим, не порвал ли он ремни.И все трое — Назир, Сингта-бу-Тиора и Гюэран —пошли
в пятьдесят восьмую палату.Слово «ремни» долго еще звучало в голове Сингта-бу-
Тиоры. Но как-то смутно и неопределенно. Зайдя в пятьдесят
восьмую палату, Назир огляделся. Только что оперированных
больных привязывали ремнями, чтобы уберечь от рокового па¬
дения. Доро, разумеется, не порвал своих ремней, но он беспо¬
койно метался по постели и беспрестанно просил пить.391
Назир нервно нажал на кнопку вызова. Услышал приглу¬
шенный сигнал на пульте — и подождал. Тишина. Молодой че¬
ловек снова нажал на кнопку. Второй, третий, четвертый раз.
Полная тишина. Раздосадованный, он отбросил пластмассо¬
вую грушу с кнопкой — она ударилась о стену и разбилась — и
побежал искать сиделку или сестру.Когда он вернулся в сопровождении сестры, Доро уже ус¬
пел успокоиться, а у его постели сидел дежурный санитар.—	Зачем вы подняли такой тарарам? — сказала сестра.—С
ним все в порядке.—	Да? — только и мог ответить Назир с горькой улыб¬
кой. — Тогда очень прошу извинить меня.—	Что же, по-вашему, заставило прийти нас сюда? — спо¬
койно спросил Сингта-бу-Тиора, не глядя на сестру.Ничего не ответив, она подошла к оперированному, потро¬
гала его лоб, проверила повязки на швах и сказала дежурному
санитару:—	Если температура поднимется, позови меня, Диалло.—	Хорошо, мадемуазель.Сестра пожелала больным спокойной ночи и ушла.—	Как зовут эту сестру? — спросил Гюэран.—	Мадемуазель Тути,—ответил диола, — Тути Камара.—	Она как будто толковая, — сказал юный Умар, находив¬
шийся в пятьдесят восьмой палате.—	Как будто да... Назир, и особенно ты, диола, сумели по¬
ставить ее на место. Я все спрашиваю себя, не пойти ли мне
лучше поискать этого твоего лекаря,—произнес Гюэран.Вернувшись в свою палату, Гюэран, Сингта и Назир заста¬
ли Баллу в объятиях Морфея. Дыхание его было ровным
и спокойным. Молодой человек поправил ему одеяло, сказал,
что идет играть в карты, и снова вышел. Оставшись одни, му¬
жчины присели на койки, задумались. Где-то там, в сердце Ка-
заманса, жил человек, который привлекал их мысли. Он гово¬
рил с ними по некоей беспроволочной телефонной линии,
откуда-то из-за Гамбии, Салума, Сине, Баола. Звал их. Каза¬
лось, оба они видят один и тот же мираж, слышат один и тот
же отдаленный гул. И ничто — ни отдаленный шум автомоби¬
лей, ни рев мопедов, ни лай собак, ни даже гудение приборов
в лаборатории — не достигало их слуха. Спустя несколько ми¬
нут старик Гюэран спросил, не глядя на соседа:—	Сингта-бу-Тиора, почему же ты все-таки не пошел...—	...к этому лекарю? — закончил за него Сингта. Губы его
как-то странно дернулись.Сердце Гюэрана забилось. Он поднял голову и встретился392
глазами с Сингтой. Это было уже не то спокойное лицо и не
тот мягкий взгляд, какой он привык видеть, — дуги хмурых
бровей над двумя каплями металла.—	Видишь ли, серер, еще три года назад я прекрасно жил
вместе со своей семьей. Мои рисовые поля уходили за гори¬
зонт, а мои амбары были всегда полны. Но однажды вечером
явились эти белые люди с другой стороны границы. Они все
истоптали, сломали, сожгли под тем предлогом, что я скры¬
ваю вражеского офицера. Один мой ребенок погиб в огне.Сингта-бу-Тиора замолчал. Старик Гюэран заметил, что
он сразу же взял себя в руки. Его лицо приняло обычное спо¬
койное выражение.—	Нашли они его? — спросил Гюэран после долгого молча¬
ния.—	Кого? Этого офицера?—	Да.—	Нет, не нашли.—	Какие негодяи, — уронил Гюэран, — выместить свою зло¬
бу на невинном человеке!—	Я прятал этого офицера в сундуке. На нем как раз сиде¬
ла моя жена, когда они ворвались как бешеные псы. Они пере¬
вернули кровати, опустошили амбары, обшарили все кругом,
но всемогущий господь скрыл от них сундук — моя жена сиде¬
ла на нем, делая вид, будто штопает одежду детей... Вот поче¬
му,— прибавил он, помолчав, — мне пришлось приехать в этот
дьявольский город. В тот год я сделал все возможное и невоз¬
можное, отдал все, что имел, чтобы мои дети учились в нор¬
мальных условиях. Мои близнецы Ассан и Уссейну тогда толь¬
ко что сдали вступительный экзамен в шестой класс. Им надо
было ехать из деревни в Сингта-бу-Тиору, или Зигиншор, как
вы говорите. Уссейну погиб в пожаре. В тот день с утра он
ушел к своим друзьям. А на обратном пути, вероятно, повстре¬
чал солдат. Нрава он был горячего, должно быть, что-нибудь
им сказал, и они уложили его ударом приклада. Так я думаю.
Таковы люди, Гюэран.—	Да. Иногда мне кажется, что мы оскорбляем господа,
утверждая, будто он нас сотворил.—	Ну, что ты хочешь, старина! Кто же, как не он, мог нас
сотворить? Это его вина. Но жаловаться бесполезно. Вот возь¬
ми меня. Я вынужден работать, как раб. Мой хозяин и слы¬
шать не хотел о том, чтобы я поехал лечиться в Казаманс.
Ведь надо было платить за мой проезд. Не припугни его врач,
он бы ни за что не согласился на мою госпитализацию. «Ниче¬
го, все пройдет, вот увидишь», — сказал он, когда я сообщил393
ему о результатах обследования. Хозяевам, знаешь ли, не
очень-то нравится, когда кто-нибудь из их работников забо¬
левает.—	Верно, — согласился Гюэран.—	И потом,—продолжал Сингта-бу-Тиора, — все склады¬
вается не так уж плохо. Здесь, в больнице, я смогу составить
себе более полное представление о врачах. Мне ведь сроду не
приходилось обращаться даже к сестре. Разумнее, наверное,
было бы отвезти к этим деревенским целителям больных, ко¬
торым не смогли помочь в больнице. Как подумаешь, что...—
Сингта-бу-Тиора так и не договорил.Подождав немного, Гюэран сказал:—	Ты побаиваешься лечь под нож хирурга?—	Нет, нет, — поспешно запротестовал Сингта, — мне толь¬
ко неприятна мысль, что меня скрутят, как беглого раба.При этих словах Гюэран не смог удержаться от смеха. Он
поднялся и взял с ночного столика несколько кусков подсохше¬
го с утра печенья.—	Послушай, диола, — сказал он, — ведь это делают ради
самих же больных, чтобы они не упали случайно. Тут нет ниче¬
го плохого.Сингта-бу-Тиора только хмыкнул.Старик Гюэран исподтишка поглядел на своего товарища.
Лицо его хранило обычную невозмутимость. Словно почув¬
ствовав, что за ним наблюдают, Сингта-бу-Тиора встал. Под¬
нял свои лохмотья, лежавшие подле печки, тщательно их
ощупал.—	Высохли уже.Гюэран промолчал. Он вспомнил немного странное появле¬
ние Сингты и его волнующие рассказы. И его сердце наполни¬
ла горечь. Конечно, и ему пришлось нелегко в жизни — он вы¬
нужден был бросить начальную школу, чтобы зарабатывать
себе на жизнь и помогать отцу, который служил сторожем на
складе, но был уволен хозяином. В конце концов ему все-таки
улыбнулась удача. Он стал искусным каменщиком, которого
охотно принимали на работу, — и в столице было много домов,
где расписался его мастерок. Кроме этого, Гюэран сумел при¬
обрести два быстроходных автобуса, которые приносили ему
куда больший доход, чем то, что необходимо для пропитания.
Жил он совсем неплохо, а стойкость и трудолюбие его жены
приводили в восторг всех жителей квартала. «Я очень бы хотел
хоть чуть-чуть ей помочь,—говаривал он,—но боюсь ее оби¬
деть».Вернулся Назир. Внимательно посмотрел на них и сказал,394
что у них слишком серьезный вид. Но от вопросов воздержал¬
ся. Г юэран поинтересовался, удалось ли ему выиграть
в белоте!.—	Да что ты, отец, они разделали меня в пух и прах. Впро¬
чем, играл я недолго, мне надо было навестить некоторых
больных. Кстати, тебе передавали поклон Мамаду Диань
и Ибра Деген Диуф. Они из Салума. Оба они не видели тебя
весь день и скучают.—	И я тоже скучаю, сынок. С самого утра не зашел ни
к одному больному, даже к тем, кого недавно оперировали. Ес¬
ли, конечно, не считать беднягу Доро. Сегодня я не отхожу от
Сингты, надо соблюдать законы гостеприимства, а он ведь но¬
венький, только что вступил в семью «людей в голубом».Сингта при этих словах улыбнулся, а Назир сказал:—	Понятно. Я все это им объяснил. Но сегодня, отец, тебе
надо лечь спать пораньше, чтобы как следует отдохнуть... А
я вот все думаю, почему бы вам обоим не поехать в Каза-
манс — к тому человеку, о котором говорил Сингта?Старик Гюэран вздрогнул, а затем рассмеялся.—	И это ты, студент, даешь подобный совет?—	Я уверен, отец, что сам попытал бы счастья, но меня уже
оперировали. А что думает об этом Сингта?—	Я думаю, что это дело стоящее, — сказал Сингта-бу-Тио-
ра после небольшого замешательства. — Клянусь Священным
писанием, что я сам видел, как Арфанг — так его зовут — выле¬
чил нескольких больных с такой же легкостью, как ты стро¬
чишь письма. О его ноже ходят...Договорить он не успел — в палату вошел дежурный сани¬
тар и подал знак Гюэрану следовать за ним.Оставшись вдвоем, Сингта-бу-Тиора и Назир минут пять
молчали, затем молодой человек задал вопрос, который давно
уже вертелся у него на кончике языка:—	Папаша Сингта, а почему ты не сказал Арфангу о своей
болезни?Прежде чем ответить, Сингта несколько раз провел рукой
по лицу.—	Так уж получилось, не судьба, видно. Арфанг - человек
замечательный, и я, конечно же, доверился бы ему, если бы об¬
стоятельства сложились более благоприятно. Разумеется, я со¬
знаю ограниченность его знаний. И никогда не ставил под со¬
мнение знание врачей. Только говорил, что они тоже
ограничены. Это вопрос честности. Когда-нибудь этот предел1 Б е л о т е — карточная игра.395
отодвинется, но пока еще он существует. Только знания госпо¬
да всемогущего имеют право на незыблемость. Я полагаю,
что, будь Арфанг здесь, он мог бы оказать людям неоценимую
помощь. Ведь знание едино.—	Правильно, дядюшка Сингта. Подобное сотрудничество
уже налаживается.—	Может быть, и да, Назир, но, наверное, это только
первые робкие попытки.—	Да, дядюшка Сингта, очень робкие. Существует трудно
искоренимое предубеждение... как бы это выразиться поточ¬
нее... что-то вроде неосознанного пренебрежения к джунглям
и хранящимся в них сокровищам. И это результат колониза¬
ции, такая страна, как наша, испытывающая недостаток вра¬
чей, не должна игнорировать джунгли. Не обязательно верить
в амулеты и всякие там зелья, хотя к слову, те, кто слепо по¬
клоняется Западу и его ценностям, большей частью загниваю¬
щим, нередко носят целые пояса гри-гри i и набивают свои хо¬
лодильники бутылочками со всевозможным зельем. Так
поступают, между прочим, и белые, ради прекрасных глаз ко¬
торых они поносят все родное. И все же наши потомственные
знахари и костоправы заслуживают большего внимания.—	Твои слова меня приятно удивляют, юноша, приятно
удивляют. Я вижу, что ты достаточно разумен, чтобы все это
понимать. Желая найти всему объяснение, некоторые просто
отмахиваются от необъяснимых явлений, а между тем такие
явления, безусловно, существуют. Поэтому надо внимательно
присматриваться к тому, что поддается объяснению, и к тому,
что не поддается, пока наши знания не сделают еще один шаг
вперед.Назир был ошеломлен. Он не ожидал услышать от Сингта-
бу-Тиоры столь ученой речи. И почувствовал глубокое смире¬
ние, глядя на этого человека, чье сердце билось в мерном
и мирном ритме его родных джунглей. Даже эти жалкие лох¬
мотья не могли умалить его величавость. Не удержавшись, На¬
зир положил руку на плечо Сингта-бу-Тиоры.—	Ложись, отец, отдохни — уже поздно. Утром тебе пред¬
стоят все наши больничные хлопоты.—	Я прекрасно провел этот день в вашей приятной компа¬
нии, сынок. Если тяжело на сердце, испытываешь потребность
излить свое беспокойство или горе другим. Сейчас я помолюсь
и лягу спать. А ты сам-то помолился?—	Да, — солгал Назир, — я молился во дворе. Знаешь, здесь1	Грин-гри — амулет.396
есть мечеть и даже имам. Господь не покинул своей милостью
больницы!Сингта-бу-Тиора фыркнул от смеха и встал, чтобы повесить
свою одежду.—	И правда, Аллах всюду и везде, — произнес он, доставая
висевшую над койкой вешалку.—	Я могу, если хочешь, показать тебе мечеть, — предложил
Назир, — но сейчас темно.—	Только истинный свет может разогнать тьму, Назир.—	Верно, — согласился Назир, хотя и не совсем понял
сказанное.Сингта-бу-Тиора взял свои четки и вышел вслед за мо¬
лодым человеком. В коридоре они встретили старика Гюэрана,
который что-то ворчал и ругался.—	Что стряслось, серер? И что это у тебя в руке?—	Биноктал, — ответил Гюэран, — это снотворное, которое
должно усыпить меня, заглушить мысли о завтрашней опера¬
ции. Как будто мне не все равно, как меня будут кромсать —
вдоль или поперек... Куда это вы направились так поздно?Вместо ответа Сингта-бу-Тиора встряхнул четками и пошел
следом за своим проводником, в то время как Г юэран, открыв
дверь шестьдесят второй палаты, тяжело опустился на койку,
которая тут же громко заскрипела, словно насмехаясь над
своим хозяином, которого подвергли хотя и неприятной, но не¬
обходимой процедуре перед операцией.—	«Солнце»! «Солнце»! Солнце, луна и звезды! — выкрики¬
вал Хан, входя на следующий день в шестьдесят вторую пала¬
ту. Он сразу же почувствовал перемену в атмосфере. Веселое
оживление, царившее в палате все восемь дней, что там провел
Гюэран Нгоум,— схлынуло. Осмотревшись, Хан тихо поздоро¬
вался с новеньким и спросил, как его зовут. Сингта-бу-Тиора
приветливо ему ответил и продолжал перебирать четки, не спу¬
ская глаз с Гюэрана, который ждал, лежа на постели, когда за
ним придут со знаменитой коляской «404», доставляющей
больных в операционный блок.—	Здравствуй, серер. Сегодня утром ты что-то неважно
быглядишь.Гюэран не ответил, даже не открыл глаз. Он все еще нахо¬
дился под наркотическим влиянием сделанного ему укола,
в состоянии, которое одни больные называли «предвкуше¬
нием», другие «ожиданием премьеры».—	Твоего серера сегодня оперируют, - сказал Назир, при¬
тихший, как Балла и Сингта.397
—	А! Ну что ж! Да ниспошлет господь мир душе его, во
имя пророка своего.—	Аминь! — в один голос отозвались Сингта, Назир
и Балла.Ибра Назир Кебе купил «Африк-Ази», Балла попросил
«Африк Нувель» для себя и «Солнце» для Сингты, который по¬
благодарил его и снова забормотал молитву. Хан вышел, по¬
желав всем мира и покоя.День этот, как и все дни в больнице, тянулся чрезвычайно
медленно. Часам к десяти, придя в себя, старик Гюэран с пол¬
часа клял и поносил врачей за то, что ему так долго прихо¬
дится ждать. Но вот дверь шестьдесят второй палаты отвори¬
лась, и вошел фельдшер.—	Гюэран, — бросил он с порога, — твоя операция перено¬
сится на другое время. Если хочешь, можешь поесть. — И, по¬
вернувшись на сто восемьдесят градусов, он быстро удалился,
насвистывая.Малыш Умар, уже в третий раз за это утро пришедший на¬
вестить своего друга, радостно захлопал в ладоши и пошел по¬
купать сыр у ворот больницы. Балла и Назир разразились про¬
клятиями, а Сингта лишь невесело улыбнулся. Зато Гюэран
был зол, как собака. Он встал, раза два-три прошелся по пала¬
те, затем вышел, намереваясь, как он сказал, «дать жизни этому
нахалу» фельдшеру. Назир громко окликнул его. Гюэран вер¬
нулся и остановился в дверном проеме.—	Послушай, отец, этому фельдшеру место на виселице.
Конечно же, он негодяй. Но на этот раз, надо признать, он ни
в чем не виноват. Такие вопросы решает только врач, и когда
у него много экстренных операций, менее срочные он отклады¬
вает. Говорят, вчера было много автомобильных аварий. Лю¬
ди гибнут, как мухи, на дорогах.Отрезвленный доводами Назира, а еще более тем, что
к спокойствию призывает именно он, всегда такой вспыль¬
чивый, Гюэран медленно направился к койке, с разочаро¬
ванным видом пока^1ивая головой.—	Наверное, ты прав, сынок. Диола, посмотри в «Солнце»,
что там написано в отделе происшествий.Сингта-бу-Тиора, разложив газету на постели, с тяжелым
вздохом прочитал:—	Семеро убитых и тридцать шесть раненых, из них три¬
надцать очень серьезно...Назир и Гюэран молча уткнулись в свои газеты.—	А ведь только три дня назад закончилась неделя безопас¬
ности движения, — заметил Балла.398
—	Что там неделя — нам нужен целый год безопасности
движения, старина. Мы до сих пор применяем методы, пере¬
нятые у колонизаторов. Давно пора их изменить. Я, Назир, го¬
ворю вам, что на западе нет никакого уважения к человеку.
К тому же, при существующей у них перенаселенности, аварии
приносят им своеобразную пользу, устанавливая демографиче¬
ское равновесие. Аварии необходимы им, как хищники для
обитателей саванны. Как и грязные войны, повсюду ими раз¬
вязываемые. Их идеи надо вышвырнуть к дьяволу, то бишь
к ним же обратно.—	Ты, конечно, прав,—поддержал его Сингта-бу-Тиора.—
Слишком уж много крови льется повсюду.—	Я охотно вступил бы, — продолжал молодой человек, — в
какую-нибудь организацию по защите пассажиров, если пона¬
добится с присягой и официальными удостоверениями, ведь
жандармерия не в состоянии уследить за дорожным движе¬
нием, необходима помощь самих пассажиров... Вы только по¬
думайте: семь убитых за какое-то мгновение, и кто знает,
сколько раненых может еще умереть. Вы только подумайте,—
он ткнул в газетную строчку пальцем, — огромнейший грузовик
идет на обгон из третьего ряда. Да это же просто преднаме¬
ренное убийство!Разгорелся оживленный разговор. Каждый припоминал
самые страшные аварии, предлагая свое собственное, един¬
ственное, на его взгляд, правильное решение проблемы.Разговор продолжался бы, наверное, еще очень долго,
но вернулся малыш Умар с сыром, который Гюэран не стал,
впрочем, есть, так он был захвачен беседой.—	Завтрак! Завтрак! Завтрак! — разнеслось по коридору.Все, кроме Баллы, отправились завтракать, захватив с со¬
бой ножи, вилки и хлеб. Малыш Умар забежал в свою палату,
но уже через две минуты присоединился к друзьям из шестьде¬
сят второй. В столовой все с удивлением поглядывали на Гюэ-
рана и еще на двух больных, которым, так же, как и ему, пере¬
несли операцию.Прошло пять дней с тех пор, как Сингта-бу-Тиора поступил
в больницу. По настоянию Ибры Назира Кебе он несколько раз
рассказывал о трагических событиях, которые дали название
Зигиншору. Шестьдесят вторая палата стала столь популярной
в операционном корпусе, что Назир окрестил ее «Вавилонской
башней». Здесь обсуждались все новости, в частности, говори¬
ли о так и не состоявшейся операции Гюэрана, которого пере¬399
вели в общетерапевтическое отделение, потому что последний
анализ показал, что у него начальная стадия диабета. Это за¬
болевание, по мнению врача, требовало безотлагательного ле¬
чения, а что касается операции, то в ней не было никакой сроч¬
ной необходимости.Балла мало-помалу начал ходить. Вначале Назир и Гюэ-
ран — он частенько заходил поболтать в шестьдесят вторую, —
помогали ему, как матери помогают своим малышам совер¬
шать первые шаги.Юный Умар — ему так и не удалось отыскать своего род¬
ственника в столице — нашел прибежище у Гюэрана. Выписали
его в субботу, после того, как директор больницы в сопрово¬
ждении ареопага врачей совершил обход всех палат.Однако мальчик по-прежнему проводил все дни в больнице
и уходил домой только на ночь в сопровождении жены своего
нового друга.Гюэран уходил из «Вавилонской башни» к шести часам ве¬
чера, за несколько минут до прихода родственников и друзей,
и возвращался сразу же, как уходил последний посетитель. На¬
кануне своей операции Сингта-бу-Тиора пришел еще до ухода
жены Гюэрана и Умара. Сингта-бу-Тиора был печален, с чуть
влажными глазами. Держа в одной руке четки, в другой — ка¬
кой-то листок бумаги, он почтительно поздоровался с женой
и двумя детьми Гюэрана, затем уселся на свободное местечко
в переполненной палате. Не поднимая головы, он слушал гру¬
боватые шуточки собравшихся. Лишь после того, как все разо¬
шлись и Гюэран, проводив жену, вернулся от ворот госпиталя,
Сингта протянул ему листок бумаги, который держал в руке.
Это была телеграмма.—	Не может быть! — воскликнул Гюэран, едва пробежав
текст глазами — Сингта, брат мой, скажи мне, что это неправда.—	Такова воля Аллаха, Гюэран! Таково предначертание
судьбы!—	Не может быть,—снова воскликнул Гюэран.—О всевы¬
шний!Он тяжело опустился на койку возле Сингта-бу-Тиоры.
Правой рукой, обнял его за плечи, левой слегка потрепал по
щеке.—	Синпа, друг мой! Сингта, у меня просто сердце разры¬
вается от боли...—	Знаю, знаю, серер. Назир и Балла — оба рыдают. Вот уж
не думал, что у Назира такая нежная душа. Вы все трое так
добры...—Сингта опустил голову и, перебирая четки, продол¬
жил:400
—	я выеду рано утром, на рассвете. У меня с собой тысяча
франков. В Каолаке живет мой двоюродный брат, он торгует
кокосовым маслом и, конечно же, сможет одолжить мне тыся¬
чу пятьсот франков на проезд.Старик Гюэран ничего не ответил. Он убрал руку с плеч
Сингты. Схватился за голову. Долгое время оба молчали. До
них доносился монотонный гул мотора из лаборатории, а вре¬
менами еще лай собак и гул автомобилей на улице. Но они ни¬
чего не слышали. Весь этот шум заглушало сообщение о смер¬
ти человеческого существа. Где-то там, в глубине Казаманса,
старший сын Сингта-бу-Тиоры погиб от укуса змеи.Эта скорбная весть быстро распространилась по всей боль¬
нице, и «Вавилонская башня» стала еще более популярной
у людей в голубом. Все они спешили выразить сочувствие, хо¬
тя и понимали, что против такого горя утешения бессильны.
Только к полуночи ушел последний посетитель. На узкой койке
Сингта-бу-Тиоры лежало две тысячи триста франков в купюрах
разного достоинстваВ тот же вечер старик Гюэран проводил своего друга до его
палаты и первым покинул «Вавилонскую башню». Мысли обо¬
их мужчин были обращены к Казамансу, к этому раю, где уми¬
рают, как и везде на белом свете.Утром, когда Ибра Назир Кебе проснулся, в глаза ему бро¬
силась пустая койка Сингта-бу-Тиоры. С трудом сдержав
слезы, молодой человек встал, взял полотенце, зубную щетку
и пасту, собираясь идти умываться, и тут вдруг увидел листок,
лежащий на тумбочке между кроватями Сингта-бу-Тиоры и но¬
венького Мактара, — как раз напротив двери Схватив этот ли¬
сток, он прочитал несколько торопливо выведенных фраз;
«Вспоминайте вашего Сингта-бу-Тиору, который всех вас очень
любит. Поминайте его жену и детей, и он не забудет вас
в своих моштвах. Да пребудет с вами мир^ Прощайте h>
Назир опустился на постель, дважды перечитал это посла¬
ние, склонил голову и вздохнул, к удивлению Мактара
и Баллы, которые только-только открыли глаза. Молодой че¬
ловек положил листок на середину койки, а сверху — кусок пе¬
ченья, все еще валявшийся на тумбочке.Закончив свой утренний туалет, Назир вернулся в «Вавилон¬
скую башню», где Балла и Мактар вели оживленный разговор
с Сулейманом Батхили, соседом Гюэрана. Батхили был озада¬
чен исчезновением старика. Из всех его вещей остались только
две кастрюльки, принесенные накануне женой. Перебрав все
возможные предположения, четверо больных пришли к выво¬
ду, что оба — и Сингта и Гюэран — уехали в Казаманс. Это401
должно было подтвердиться в шесть часов вечера, когда
Умар обычно приходил за кастрюльками своей приемной
матери.Через полчаса Сулейман Батхили вернулся в свою палату.
На пороге шестьдесят второй он увидел фельдшера, который
собирался сделать предоперационный укол Мамаду Дьеме,
и знаменитую коляску «404», которая должна была отвезти его
в операционный блок, где его ждали кураре, хирургический
нож и ножницы.Через три дня, получив выписку из истории болезни, Ибра
Назир Кебе выписался из больницы, к большому сожаленто
Мактара и всех завсегдатаев «Вавилонской башни». Особенно
был огорчен Балла Фалль, оказавшийся в полном одиночестве.Месяц спустя, выйдя из здания своего факультета, Назир
>видел поджидавшего его Гюэрана. Они обнялись под удив¬
ленными взглядами проходящих мимо студентов.—	Эх, папаша Гюэран, знал бы ты, как мне тебя не
хватало!—	Наконец-то я тебя встретил, сынок. Ты неплохо выгля¬
дишь и все такой же горячий?—	Ах! Дядюшка Гюэран, куда же ты исчез? Я все время
думал о тебе!—	Как я рад тебя видеть! — твердил Гюэран, прижимая мо¬
лодого человека к груди. — Подожди-ка, у меня для тебя кое-что
есть.Пока Г юэран рылся в своих карманах, Назир расспрашивал
его об Умаре.—	А! Умар? У него все как нельзя лучше! Он только никак
не может забыть о Муино, его любимой корове, которая умер¬
ла в деревне к великому отчаянию всей их семьи. Ты знаешь,,
я учу его ремеслу. Парнишка очень смышленый, из него вый¬
дет толк... Вот! Смотри-ка...—	Я уверен, что из него выйдет толк, — сказал Назир, беря
в руки протянутое Гюэраном письмо... — Сингта-бу-Тиора! ~
воскликнул он, увидев на конверте адрес отправителя.—	Да; Сингта-бу-Тиора, этот отважный диола, который вы¬
лечил меня в своих джунглях. И сам он теперь здоровый
и сильный. Необыкновенно сильный человек, этот диола.Назир открыл конверт с дрожью в руках. Заметив это, Г юэ¬
ран с улыбкой покачал головой. Молодой человек предложил
укрыться в тень и принялся читать.402
«Дорогой сынок!Да, это я, Сингта-бу-Тиора, который тебя очень любит.
Мой сын умер егце до того, как его успели привезти в деревню,
он был очень далеко в джунглях. А ведь, хотя яд и очень
сильный, его легко можно было спасти. Что поделаешь, такова
воля Аллаха. Насколько мне известно, у него не было с собой
амулета против змей...Но пишу я тебе, чтобы рассказать об отважном рабе сере-
ре. Представь себе, сынок, что его жена не пожалела лучших
своих одежд для моей. Моим детям он купил красивую ткань,
а мне одолжил тридцать тысяч франков, чтобы я смог снова
засеять рисовые поля. Он буквально спас меня от смерти. Пра¬
во, я даже не знаю, как отблагодарить его, этого безумца со
столь великодушным сердцем. Я и не подозревал, что сереры
способны на такую доброту...»Старик Гюэран вдруг выхватил письмо из рук Назира. Мо¬
лодой человек плакал.—	Уже шесть часов. Я пришел пригласить тебя к себе, сы¬
нок, чтобы ты познакомился с моей семьей. И у меня есть для
тебя амулет, который прислал этот сумасшедший диола. По¬
шли!У выхода из университетских ворот к ним подошел грязный
мальчуган и протянул газету;—	«Солнце»?Назир отрицательно махнул рукой, но невольно вспомнил
Хана, чей крик по утрам, словно звон будильника, разносился
по всем коридорам: «Солнце!» «Солнце!» «Солнце, луна
и звезды!»Перевод с французского И. ПоповаСоломон ЛеммаСоломон Лемма — эфиопский Тайе» взят из журнала «Екка-
nucameib. Пишет на амхарском тит>у («Февраль»), октябрь 1980 г.
языке. Рассказ «Плач тетушкиПЛАЧ ТЕТУШКИ ТАЙЕКогда смотришь на небо, кажется, что солнце не желает
светить в полную силу — медленно плывущие в синеве облака
то и дело скрьгоают его. Но порой лучи солнца все же проби¬
ваются и заливают землю своим неярким светом. В это время403
не поймешь, какая погода: теплом не назовешь, холодом — то¬
же. Сильный ветер все время меняет направление, то в лицо за¬
дувает, то толкает в спину. Он гуляет по равнине и шумит'
в верхушках высоких деревьев.Для речушки Бэрих что дожди, что сухой сезон — все едино:
так же весело журчит она и несет свои чистые и звонкие, как
хрусталь, воды. Не было еще человека, который бы видел, что
вода в реке Бэрих замутилась. В этих местах даже существует
поверье: когда коснутся земли ветви растущей у самой воды
огромной смоковницы — тогда-то и замутится речушка Бэрих.
Но вот уже ветви дерева опустились к самым корням — а вода
в реке все так же чиста и прозрачна.В какое время дня сюда ни придешь, всегда кого-нибудь
встретишь. Целый день под смоковницей стоит длинный ряд
выдолбленных тыкв и кувшинов — это, перебрасываясь шутка¬
ми, стирают белье женщины. Чуть ниже по реке — водопой для
скота. Старики говорят, что вода там часто бывает красна от
крови. Это из-за Тэредды, который кормится тем, что соби¬
рает белье со всей округи и стирает его. У реки он проводит
целые дни, все время мурлыча что-то себе под нос. То ли на
роду ему так написано, то ли нрав у него крутой, но только не
проходит дня, чтобы не ввязался он в драку с пастухами.Они пригоняют скот на водопой, и вода, конечно, мутнеет,
а это-то и злит Тэредду.—	Эй, вы, — рычит он тогда пастухам, — катитесь-ка отсюда
со своей скотиной, да подальше!Но пастухи уже давно привыкли к его грубости и не обра¬
щают на него никакого внимания. Тогда кровь бросается в го¬
лову Тэредды, он швыряет белье и направляется к пастухам.
К своей стирке он возвращается либо довольный, если поколо¬
тил кого-нибудь, либо злой, когда колотят его. Задиристость
и драчливость Тэредды уже успела всем порядком подна¬
доесть, и если Тэредде достается в потасовке, люди уже не удив¬
ляются. «Так ему и надо!»Тетушка Тайе тоже ходит к реке, но не стирать, а поплакать
на берегу, облегчить там душу. Она любит вспоминать, как ее
первенец, Бэллэтэ, целыми днями крутился здесь возле боль¬
шой смоковницы, набивая карманы плодами. Тетушка Тайе
в это время набирала воду или полоскала белье, а сынишка ка¬
мешками сбивал смоквы и затем подбирал их с земли. Она
гладит стелющуюся по земле ветвь — Бэллэтэ любил склады¬
вать на нее свою добычу. Увлекшись воспоминаниями, тетуш¬
ка иной раз забьшает набрать воду и прополоскать белье и,
всхлипывая, возвращается к себе домой.404
в этих местах ее все любят и жалеют. Сам глава ыддыра!,
Мергия, мимо не пройдет, не поздоровавшись с ней почтитель¬
но. Кю бы ни заглянул к тетушке Тайе, никого не отпустит
она голодным, а попотчевав гостя, всегда скажет: «Вот уж бе¬
да, гость в доме, а угостить-то нечем».Про соседку тетушки, Арэгаш, люди говорят, что у нее не
все дома: что на уме, то на языке. Конечно, что там ни говори,
Арэгаш болтушка, но душа у нее добрая и отзывчивая. Чтобы
тетушка Тайе пореже ходила к реке и не плакала, вспоминая
своего единственного сына Бэллэтэ, Арэгаш сама вызывается
приносить ей воду.Бэллэтэ Боггале... Да, это был парень хоть куда, настоящий
мужчина. А как мать свою любил! Тетушка Тайе не могла на
него нарадоваться. Когда умер его отец, Боггале Сыме, Бэллэ¬
тэ был еще совсем мальчишкой. А через три года он превра¬
тился в крепкого парня и взвалил себе на плечи всю отцовскую
работу. В округе говорят, что в могилу Боггале свела не холе¬
ра, а измывательства нэгадраса^. Заняв место отца, Бэллэтэ
наследовал и издевательства над ним.Нэгадрас жил в городе, и в обязанности Боггале входило
доставлять ему туда зерно, масло, мясо. Когда помещику каза¬
лось, что он не дополучил с Боггале за сданный в аренду уча¬
сток, он приезжал в деревню и начинал самолично разбирать¬
ся. Ну и свиреп же он бывал в такие моменты — на глаза не
попадайся. «Ты что, разорить меня задумал?» — обычно кричал
он, ударом ноги распахивая дверь лачуги арендатора.Боггале до смерти боялся ругани и кулаков нэгадраса. Он
влезал в долги, занимал, где только мог, и, нагрузив зерно на
вола, отправлялся в город. Часто в дороге ему приходилось
спать, бросив на землю лишь попону осла. Порой за день у не¬
го крошки хлеба во рту не было. Но нэгадрасу наплевать, что
ест Боггале, как спит,— лишь бы зерно было заботливо уло¬
жено под навес, чтоб никакой дождь его там не достал.Как-то перед пасхой Боггале передали приказ нэгадраса —
доставить к празднику жирного барана. А у Боггале тогда не
то что барана, курицы в доме не было. Будь что будет, решил
он, и в город не поехал.На следующий день, сразу же после пасхи, ближе к полуд¬
ню дверь лачуги Боггале распахнулась настежь, и на пороге1	Ы д д ы р — традиционное объединение жителей эфиопской де¬
ревни для совместной организации похорон и помощи семье покойно¬
го.2	Нэгадрас — невысокий феодальный титул в дореволюцион¬
ной Эфиопии405
появился нэгадрас. Боггале вместе с сыном ушли на прополку,
и в этот час в доме была только тетушка Тайе. Тетушка броси¬
лась поцеловать колено нэгадраса, но тот отшвырнул ее,
а подбежавший слуга нэгадраса стал пинать ее ногами.—	Господин, что случилось? Чем мы вас прогневали? —
умоляюще запричитала тетушка Тайе.—	Господин, говоришь? Какой я, к черту, для вас господин,
если сами едите, а до хозяина вам и дела нет. Я потом
и кровью поливал эту землю, а вы вместо того, чтобы рабо¬
тать как следует, знай себе прохлаждаетесь! — И он ударил те¬
тушку Тайе тростью по голове. Вся в крови, прикрывая голову
руками, тетушка скрючилась на полу и молила о мило¬
сердии.—	Мама, а вот и мы, — раздался снаружи звонкий голос,
и в дверях появились Бэллэтэ и Боггале.—	Тебя-то я и жду! А ну-ка всыпьте ему, ребята, да почув¬
ствительней, - приказал нэгадрас слотам. Те набросились на
Боггале, скрутили ему руки за спину и начали остервенело
избивать.—	Еще, еще, не жалейте сил! — надрывался нэгадрас.Стараясь выслужиться перед хозяином, слуги не жалели нисебя, ни Боггале. Бэллэтэ стоял рядом и, сжав зубы, плакал от
бессилья злыми слезами. Он видел, с каким трудом мать при¬
поднялась с пола и добралась до лежанки; он видел, как кре¬
пился отец, делая вид, что ему совсем не больно и он может
держаться на ногах, — видел и ничем не мог помочь им.А нэгадрас, зверея от вида крови, все повторял и повторял
в тупой злобе: «Так ему, еще, еще!»—	Отныне я лишаю тебя права пользоваться моей зем¬
лей,—брызгал нэгадрас слюной в лицо Боггале.— Ты, ви¬
дать, забыл, как в прошлом году, в декабре, перед праздником
Святого Габриэля я приказал доставить мне два дауля^ ячме¬
ня? Ну-ка, припомни, сколько ты привез? И десяти кунна^ не
набралось! Весь праздник мне тогда испортил, но тебе этого
показалось мало, и ты решил уже в этом году оставить меня
голодным на пасху. Думаешь, мне нужен такой арендатор?
А ну, собирай свое паршивое барахло и чтобы духа вашего
здесь не было. И знай: я, нэгадрас Тэккаллинь, не потерплю
никакого ослушания!—	Мой господин, да ведь не уродилось ничего!.. Бог свиде¬
тель, сами голодали, а вам везли все, что могли. В этом году1	Дауль —мера веса, примерно 100 кг.2	К у н н а - мера веса: 4-5 кг.406
у меня дела плохи. Будьте милосердны, и я все до зернышка
возмещу в следующем году, — не переставая кланяться, угова¬
ривал его Боггале.—	Хватит болтать,—оборвал его нэгадрас, — сказано ухо¬
дить — уходите, а откажешься — свяжут тебе руки, ноги, испо¬
лосуют спину и все равно вышвырнут вон. И знай: нет такого
судьи, который оставил бы за тобой землю, за которую
я воевал и проливал свою кровь. Запомни это и про¬
валивай !—	Мой господин, умоляю, не выгоняйте нас, — хватал его
за руки Боггале.Как и подобает мальчику его лет, Бэллэтэ никогда еще
первым не обращался к взрослому, но сейчас в его душе что-то
перевернулось Впервые в жизни он почувствовал, как в нем за¬
кипает ненависть.—	Скажите, а вы и вправду проливали кровь на войне? —
дрожащим от ненависти и слез голосом спросил он нэгадраса.—	Ах ты, недоносок, — взорвался нэгадрас, — ишь, щенок не¬
добитый, отцово отродье! Он, видите ли, не слышал о моих
подвигах. Или ты думаешь, что кровь проливала только такая
голь, как ты и твой отец. Да прежде чем пробыть пять лет
в изгнании, я немало пролил вражеской крови. А ты, падаль,
делаешь вид, что не знаешь, кто перед тобой стоит. Ну погоди,
ты меня еще узнаешь. И знай: не видать твоему отцу земли, за
которую я воевал и проливал свою кровь.—	Может, вам и сейчас земли прибавят, ведь вы только что
вновь пролили чужую кровь? — не выдержал Бэллэтэ.—	Помолчи, сынок, — раздался умоляющий голос тетушки
Тайе.В тот раз порешили, что Боггале выплатит нэгадрасу три¬
ста бырров!, и земля останется за ним.Через полтора года в дом тетушки Тайе пришло горе: холе¬
ра унесла ее мужа. Полгода носила тетушка Тайе траур по
умершему мужу и скинула с себя траурную одежду лишь после
долгих увещеваний Арэгаш...Бэллэтэ тяжело перенес смерть отца. Никто не видел его
слез: они застыли у него в глазах, не пролившись. Зато душа
его обливалась слезами, а ненависть к обидчику не только не
утихала с годами, но прорастала с каждым днем все глубже
и глубже.На третий год после смерти отца Бэллэтэ бросил пасти
скот и заключил с нэгадрасом договор об аренде земли.1 Б ы р р — денежная единица Эфиопии.407
—	Поклянись на сохе, - наказывал нэгадрас, - что, когда
я прикажу, чтобы ты отрубил себе палец, ты тут же отрежешь
и принесешь его мнеНе моргнув глазом, Бэллэтэ поклялся.—	Твой отец не ценил моего доброго отношения. А ты, ше¬
лудивый пес, ты помнишь, что сказал мне тогда? Но я не твой
отец: зла на людей не держу. И запомни: с такой голытьбой,
как ты, у меня суд короток. Взять твоего отца, ведь он обидел
меня, меня, который вытащил его из грязи, поил, кормил, оде¬
вал. И что же: господь поразил его своей карающей дланью.
Ты думаешь, когда человек умирает, его вина уходит вместе
с ним? Не-ет, она переходит к его детям и внукам. Значит,
вина твоего отца лежит сейчас на тебе. Не я тебя звал, бог те¬
бя ко мне направил. Но, как говорится, в хорошей семье не ро¬
дился, так к хорошей семье притулился А землю я тебе дам,
если соберешь в этом году урожай и до последнего зернышка
доставишь мне в город. Согласен на такие условия — получай
землю. И помни: вина твоего отца лежит на тебе.Пришла осень, и Бэллэтэ собрал, обмолол и засыпал в за¬
крома целых пять даулей ячменя. Самое время везти зерно нэ-
гадрасу, тот уже трех гонцов прислал: «Если останутся хоть
два зернышка ячменя — пеняй на себя. Получишь послание, тут
же грузи зерно и вези в город. А чтобы не плестись за ослом
порожняком, прихвати вязанку дров».Бэллэтэ отправил гонцов обратно и наказал передать нэга-
драсу, что лучше ему самому приехать, порадоваться урожаю
и получить все до последнего зернышка.—	Вот как! Ну что ж, пусть пеняет на себя! Запрягай му¬
ла, - приказал нэгадрас слуге.К вечеру нэгадрас в сопровождении двух слуг добрался до
деревни и подъехал к дому арендатора.—	Эй ты, проходимец, выходи! — зарычал он.—	Ох, кажется, в дом пришли, а у нас и угостить-то не¬
чем.—Тетушка Тайе с трудом приподнялась с лежанки.—	Эй вы, встречайте господина. — Слуга прикладом ружья
распахнул дверь.Скользнув взглядом по висевшему над дверью топору, Бэл¬
лэтэ одним прыжком очутился на улице и оказался лицом
к лицу с нэгадрасом.При виде Бэллэтэ мрачное от гнева лицо помещика стало
чернее тучи. Зато лицо Бэллэтэ было спокойно, лишь на дне
его глаз тлели угли ненависти.—	Добро пожаловать, дорогой гость, - процедил Бэллэтэ
сквозь зубы, не сводя твердого взгляда с лица помещика, ко¬408
торый ждал, когда арендатор поцелует ему колено. Но Бэллэтэ
стоял как вкопанный, и помещик видел, как за его спиной мед¬
ленно садится солнце, уступая место быстро надвигающимся
сумеркам.—	Ну ты, отцово отродье, чего это ты вздумал звать меня
к себе? Или забыл уговор?..—	Я подумал, что хорошо бы и вам на все посмотреть
своими глазами.—	На что же это?—	Да на ти, что уродила земля, за которую вы кровь про¬
ливали и жизни не жалели—	Не хватало еще, чтобы такие, как ты, указывали, что мне
делать. А свою землю я и без тебя знаю—	И все-таки я подумал, что неплохо бы вам взглянуть
своими глазами.—	Так-так, ну а когда ты зерно засыпал'^—	Да уж с неделю будет.—	Так какого же черта до сих пор не доставил в город?—	Не на чем.—	Нашел бы осла!—	Не на что.—	Сколько ты даулей засыпал? — Нэгадрас в бешенстве
сжал трость.—	Пять. Но в свое время мы занимали на поминки отца,
вот и пришлось сейчас два дауля вернуть. Затем тетка моя, се¬
стра матери, совсем в нужду впала. Ей один дауль послали,
в следующем году обещала вернуть. Таким образом, осталось
два. Ну я и решил их себе оставить — мать у меня больна, ее
лечить надоВне себя от гнева нэгадрас замахнулся тростью на Бэллэтэ,
норовя ударить его по голове, но юноша успел перехватить ее.
Оставшись без трости, нэгадрас пустил в ход кулаки и даже за¬
нес ногу, пытаясь побольнее ударить юношу, но, не удержав
равновесие, повалился на него. Оба рухнули на землю. Когда
подбежавший слуга нагнулся, чтобы помочь хозяину, Бэллэтэ
оттолкнул его и, подобрав выпавшее из его рук ружье, быстро
вскочил на ноги.Бедная тетушка Тайе, услышав угрожающий шум, со сто¬
ном сползла на пол и почти уже добралась до двери, как вдруг
раздался звук выстрела, заставивший ее замереть от ужаса...Что бы не случалось в округе, первой обо всем узнавала
Арэгаш. В мгновение ока весть о случившемся облетела всю
деревню. К дому тетушки Тайе стали стекаться люди, над тол¬
пой неслись крики Арэгаш. Старики испуганно переглядыва¬409
лись друг с другом, стоящие сзади напирали на передних,
чтобы увидеть убитого нэгадраса. У всех на устах было имя
Бэллэтэ Боггале, но того и след простыл.Прошло полгода, год, второй миновал, а о Бэллэтэ ни слу¬
ху ни духу. А потом по деревне поползли слухи, будто погиб
он в перестрелке с солдатами. Кое-кто из деревенских даже
утверждал, что к нему прицепилась какая-то страшная болезнь
и свела его в могилу. Егце поговаривали, что он сошел с ума
и бродит по дорогам в чем мать родила.Каждый доходивший до тетушки Тайе слух, казалось, ли¬
шал ее частицы разума. В такие моменты она рвала на себе
одежду и часами сидела, уставившись в одну точку. Когда же
разнесся слух, что солдаты схватили Бэллэтэ и повесили, она
и вовсе обезумела от горя.Но по своей натуре тетушка Тайе не могла долго пребы¬
вать в одиночестве. И вот вскоре мало-помалу она стала выхо¬
дить из дому и изливать свое горе людям. Чаще всего она пла¬
чет на берегу реки, куда ходит за водой. «Опять проплакала
целый день у реки, — сочувственно говорят в деревне, — никак
не может сына забыть».Ветхая лачуга тетушки Тайе совсем уж покосилась, но,
к счастью, в деревне появились активисты зэмэчи i и так под¬
правили ее дом, что любо-дорого глядеть.А через месяц вышел указ о земельной реформе. Наконец-
то в эфиопскую деревню пришла радость: отныне хозяевами
земли стали те, кто ее обрабатывал. Высохли слезы бедняков,
высохли и слезы тетушки Тайе, и решила она сбросить свой
траур. Кончились наконец для нэгадраса и ему подобных без¬
наказанные времена, канули навеки, отлились им кровь и слезы
замученных крестьян.В деревне создали крестьянский кооператив, и тетушка Тайе
одной из первых вступила в него. Труд на поле ей теперь в ра¬
дость, и только нет-нет да и заноет сердце о пропавшем сыне.В праздник дня рождения девы Марии тетушка Тайе подня¬
лась спозаранку и сварила себе кофе.—	Доброе утро, тетушка Тайе, — услышала она голос главы
ыддыра Мэргия.—	Утро доброе, Мэргия, заходи в дом. — Тетушка Тайе по¬
бежала готовить кофе для гостя.—	Как вы себя чувствуете, тетушка Тайе? — громко интере¬
суется Мэргия.1	3 э м э ч а - кампания, объявленная после революции 1974 года,
в ходе которой эфиопская молодежь занималась ликвидацией негра¬
мотности в сельской местности, строила дороги, колодцы, школы.410
—	Спасибо, Мэргия, спасибо, сейчас вроде получше. - Она
приносит кофе и садится рядом.—	Вот и хорошо, даст бог, и дальше не хуже будет. Эх, не
дожил Бэллэтэ. Вот порадовался бы, глядя, как мы теперь жи¬
вем! Но ничего не поделаешь: один живет, другой умирает...Тетушке Тайе больно вспоминать о сыне, и она переводит
разговор.—	Послушай, Мэргия, обычно ты заглядываешь ко мне
ближе к полудню, а сегодня в такую рань заявился...—	Да мне с утра надо было кое к кому забежать, дай, ду¬
маю, и к тетушке Тайе заскочу по дороге.—	А шел-то к кому?—	Да к Асэну Мухе.—	Асэн... Асэн... Это кто ж такой будет?—	Да тот, что на обрыве построил себе дом из жести.
Прямо напротив мусульманского кладбища. Ну так вот,
четыре года назад убили в деревне человека, и на брата Асэна
выпал жребий афэрсаты!. Ну, он в лес и подался. А теперь
правительство чего говорит - дескать, выходите все, кто пря¬
чется в лесах да в горах. Вот, я слышал, он и вернулся домой.
Как раз шел поздравить его. Ну ладно, я пошел. На обратной
дороге загляну, расскажу, что и как.—	Вот оно что...—Глаза тетушки Тайе наполнились
слезами.—	А плакать-то зачем — ведь у людей радость...—	Ыль-ыль-ыль 2, — донеслось вдруг с улицы.—	Что это? — удивленно вскинула брови тетушка Тайе.Радостные возгласы становились все громче и громче.И вдруг — о великий боже! — она слышит:—	Радуйся, Тайе, радуйся, ты снова родилась. Ликуй, мать
героя! Счастье пришло в твой дом!Мэргия выскочил за дверь.—	Тьфу ты...—поморщился он.—Это твоя подружка Арэ-
гаш, а я-то уж было подумал...—	Что, что подумал? — встрепенулась догадкой тетушка
Тайе.—	Да так, ничего... И глупа же, однако, эта Арэгаш...А звуки ылильты раздавались все ближе и ближе.—	Радуйся, радуйся, мать героя, ыль-ыль-ыль...Когда Мэргия и тетушка Тайе выбежали на улицу, у дома1	Афэрсата — деревенская система круговой поруки, когда,
в случае необнаружения преступника, виновный определяется жребием.2	Ылильта — традиционный женский возглас, означающий ра¬
дость и ликование.411
уже собралась чуть ли не вся деревня. Впереди всех стоит Арэ-
гаш и заливается в ылильте. Рядом с ней смущенно топчетсд
статный парень, опоясанный патронташем и с винтовкой:,
в руках.Глянула тетушка Тайе на того парня и замерла на месте.—	Ыль-ыль-ыль, — закричала уже тетушка Тайе и вдруг
осеклась.Бэллэтэ, ее родной Бэллэтэ, живой и здоровый, стоял перед
ней. Мать и сын обнялись, не в силах оторваться друг от дру¬
га. А Арэгаш все заливалась и заливалась:—	Ыль-ыль-ыль.—	М-да, вот и верь после этого всяким россказням, — раз¬
далось из толпы.—И чего только не болтали: и с ума-то он
сошел, и от болезни помер, и в перестрелке погиб, и в петле
болтался, а он жив-живехонек. Ишь, какой красавец вымахал...Много воды с тех пор унесла речушка Бэрих, но ни разу не
замутили ее воды слезы тетушки Тайе. Она и по сей день спу¬
скается к реке по воду. Наполняя кувшин водой, тетушка Тайе
пpиcJIyшивaeтcя к песням, которые поют стирающие белье
женщины, и на обратном пути до самого дома тихо мурлычет
их себе под нос.Перевод с амхарского Е. ЗавадскойДанячоу УоркуДан Я 40 у Уорку (род. в 1936	шет на амхарском и на англий-г.) — эфиопский писатель. Полу-	ском языках. Рассказ «Дом у рас-чил образование в университет-	кидистого дерева» переведен изском колледже Аддис-Абебы и	газеты «Эфиопия Геральд» от 7в университете Айовы, США. Пи-	и 9 апреля 1974 года.ДОМ у РАСКИДИСТОГО ДЕРЕВАПо ухабистой дороге на скорости сорок миль в час трясется
старенький красно-желтый автобус. На его заляпанных грязью
бортах — изображение горделивого льва, символа верности мо¬
нарху и религии.Сзади, на самом неудобном месте, сидит Ыщет, пожилая
женщина с морщинистым, усохшим лицом и натруженными
руками. Впервые в жизни рискнула она поехать на автобусе
и чувствует себя неважно. В голову лезут невеселые мысли.412
«Правильно ли я поступила: уехала из деревни, даже не
гфедупредила сына? — думает она. — Жаль, что я неграмотная.
я уж нашла бы нужные слова, чтобы написать, какая тяжесть
лежит у меня на сердце. В последнем письме сын умолял меня
не отправляться в путь одной, ведь в чужом городе так легко
потеряться. А может, напутали мальчишки, которых я попро¬
сила прочитать мне письмо? Они ведь тоже не шибко гра¬
мотные, едва буквы разбирают. А сынок у меня заботливый —
справляется о здоровье, спрашивает, не прислать ли денег или
чего-нибудь из одежды».Ыщет невольно улыбается, представив своего «малыша»
взрослым. Верно, вырос и возмужал так, что и не узнать.«А я так сухо ответила ему! — Ыщет хмурится и смаргивает
набежавшие слезы. — Он хотел приехать, навестить старуху-
мать, а я же сама отговорила его. Попросила ребятишек напи¬
сать, что у меня все хорошо и приезжать не надо. Нечего, мол,
ему делать в провинции, где свирепствуют голод и болезни...
Ой, и боюсь же я этих машин!»Автобус сильно подбрасывает на рытвине, и Ыщет чуть не
падает с сиденья. Пассажиры недовольно шумят, проклиная
разбитую дорогу и неумеху-шофера.«Не беспокойся, сынок, я ни в чем не нуждаюсь», — Ыщет
кривит губы, вспомнив свою фразу из письма к сыну. «Знал бы
он, каких трудов стоило вырваться к нему! Целых пять меся¬
цев вечерами, после работы в поле, сучила я нити для одежды,
чтоб не стыдно было показаться в городе. А как трудно было
найти кого-нибудь, кто взялся бы соткать из них кусок полот¬
на: в деревне остался только один ткач, да разве дождешься
к нему очереди? А сколько гешо i пришлось снести на рынок,
чтобы выручить деньги на билет в автобусе! Целых восемь ме¬
сяцев я по крохам собирала на эту поездку, чтобы увидеть мое¬
го единственного любимого сыночка. Только бы не рассердил¬
ся он, когда я неожиданно нагряну. Я не обременю его
лишними заботами — ведь он и сам еще не крепко стоит на но¬
гах; в городе, сказывают, нелегко жить... Ну да ничего, господь
простит мне мое лукавство. Я все рассказала исповеднику, по¬
каялась в грехах, даже дала ему два доллара, чтобы помолился
за меня, испросил у ангелов прощения моих прегрешений...»Автобус мчится все дальше по дороге, поднимая за собой
облако пыли. Разомлевшие от жары и тряски пассажиры
маются, не чая дождаться конца утомительного путешествия.1	Г е ш о — растение, листья которого употребляют при изгото¬
влении пива.413
Ыщет сидит на жестком клеенчатом сиденье в обнимку
с большим узлом, покоящимся у нее на коленях. На душе у нее
муторно, вспоминается родной дом, деревня, где осталась
единственная близкая душа,— старый пес Байкедань.Она всегда брала Байкеданя с собой на рынок в соседний
городишко. Вдвоем длинная дорога казалась короче. На рын¬
ке — большом пустыре, где собирались крестьяне со всей окру¬
ги и шла бойкая торговля, — пес забивался куда-нибудь в тень
и, высунув розоватый влажный язык, терпеливо дожидался,
когда хозяйка закончит свои дела В умных собачьих глазах
Ыщет читала, как не нравится ему город и как не терпится по¬
скорее вернуться домой.Сегодня утром, предчувствуя разлуку, Байкедань озабочен¬
но сновал у автобуса, путаясь у всех под ногами. Обреме¬
ненные багажом люди шикали на него, норовили ударить тя¬
желой корзиной или мешком. Мальчишки швыряли в него
комками сухой глины, а он увертывался, жалобно лая, виляя
хвостом и не понимая, что происходит. Услышав урчание мо¬
тора, Байкедань встал на задние лапы, а передними оперся
о борт автобуса, пытаясь заглянуть в окно и обратить на себя
внимание хозяйки. Ыщет смущенно отвернулась. Кто-то пнул
его ногой, и несчастный пес, горестно скуля, захромал к при¬
дорожной канаве. Поджав подбитую лапку, он затравлен¬
но посматривал оттуда и скорбно подвывал. Ыщет едва
сдерживала слезы. Но не могла же она остаться из-за
собаки.Нелегко было Ыщет решиться на эту поездку. Впервые она
увидела автомобиль лет тридцать назад. Она хорошо помнит,
как напугал ее вид тарахтящего по проселку страшилища.
Спрятавшись в кусты, она дождалась, когда грузовик скроется
за поворотом, и лишь тогда робко выглянула. Но вот автомо¬
били стали появляться все чаще и чаще. Они больше не выгля¬
дели такими страшными, но все-таки к этим «поделкам белых»
она относилась с опаской.Выросшая в глуши, Ыщет не доверяла чужакам. «Ино-
странщ^! все чудные, у них ничего не поймешь, потому что они
водятся с бесами и заставляют их на себя работать. Остерегай¬
ся их!» — внушала она сыну, когда после окончания школы тот
сообщил, что его хотят послать на учебу за границу.Юноша с улыбкой возражал ей, а она сердилась, так как
считала, что он слишком легкомысленно относится к жизни.
«Не спорь со мной, сынок, — повторяла она, — господь дает ча¬
дам своим все необходимое. Если бы нашему народу нужны
были грузовики, бог давным-давно раскрыл бы эфиопам секрет414
их изготовления, и притом гораздо раньше, чем нехристям-
>!н0странцам».Истинно правоверными христианами для нее были только
эфиопы. Как же иначе? Ведь в постные дни иностранцы не гну¬
шаются скоромного, а мясо и масло едят по средам и пятни¬
цам. «Нет, не христиане они, — убежденно твердила она сы¬
ну, — ведь ты сам говорил, что в их церквах нет священного
ковчега. Так как же им можно верить?»Всю жизнь она чуралась подозрительных новшеств, но в го¬
род все-таки пришлось поехать на автобусе. Триста сорок ки¬
лометров - пешком такое расстояние не одолеть.На старости лет Ыщет вынуждена была смириться не толь¬
ко с автобусом, но и с другой совершенно излишней, по ее
мнению, выдумкой хитроумных иностранцев — обувью. Ыщет
недоумевала — и зачем это люди натягивают на ноги какие-то
култышки. Без них гораздо удобнее. Однако нельзя же ехать
к сыну босиком! Она слышала, что в больших городах все но¬
сят обувь, и приобрела сандалии из грубой кожи. Ох, и изму¬
чили же они ее: казалось, не только ступни — все тело болело
от них. Но Ыщет терпела, зная, какой неожиданной радостью
обернется для сына приезд матери.Ыщет ерзает на твердом, словно каменном сиденье, раз¬
минает затекшие руки и ноги. Непривыкшая к тесноте, духоте
и тряске, она чувствует, что вот-вот потеряет сознание. В пере¬
полненном автобусе бензиновая гарь смешалась с горячим ды¬
ханием людей, плотно закрытые окна не пропускали ни струй¬
ки воздуха. Хотелось закричать, заплакать, вырваться наружу,
чтобы глотнуть свежего воздуха. Через силу она превозмогла
приступ дурноты.—	Остановка Арат Кило. Следующим дальше — предъявить
билеты, — выкрикнул кондуктор. Автобус замедлил ход и оста¬
новился у приземистого здания из потемневшего от времени
белого кирпича.-	Слава господу, деве Марии, святому Михаилу-заступни-
ку, доехала! — с облегчением произносит Ыщет, перекрестив¬
шись.Несколько человек поднимаются со своих мест и вы¬
ходят. Ыщет охватывает волнение: она тянется за вещами,
что лежат на багажной сетке, хватает один узелок, роняет
другой; все валится у нее из рук. После духоты и тесноты
автобуса гудят ноги, ноет тело, не слушаются руки. Сует¬
ливым движением она сгребает в охапку узлы и протиски¬
вается к выходу.-- Благослови тебя господь, добрый человек, — говорит она415
шоферу и целует его в плечо, довольная, что невредимой до¬
бралась до города.Шофер широко улыбается. Он уже знает, к кому едет стару¬
ха, и желает ей поскорее найти сына.—	Я его быстро найду, — бодро отвечает Ыщет. — Мой
сын — большой человек в городе. Его все должны знать. Он по¬
вязывает цветную полоску материи вокруг шеи. Его легко бу¬
дет найти.—	Ну-ну, — кивает шофер и добродушно машет ей рукой.Ступив на асфальт, Ыщет еще раз крестится, становится наколени и со словами «благодарю тебя, господи, скоро я увижу
сыночка» целует дорогу. В это время автобус трогает и обдает
ее вонючим черным дымом. Но Ыщет этого даже не заме¬
чает...Она идет по улице, изумленно озираясь по сторонам, и ей
кажется, что она попала в сказочный мир. Вокруг высокие до¬
ма, красивые вывески, нарядные люди, и у всех на ногах обувь.
Как хорошо, что она не послушала деревенских стариков и ку¬
пила сандалии!Ыщет подходит к пятиэтажному зданию с величественными
колоннами из белого мрамора, прикасается губами к прохлад¬
ному камню и благоговейно поднимает к небу глаза. «Боже, на
какие творения вдохновляешь ты рабов своих, — шепчет она
с восторгом. — Ведь это и есть рай. Разве можно умереть после
того, как увидишь этот город? Нет, это уже будет не смерть,
а перерождение. И в этом городе живет мой сын...» Она приса¬
живается у одной из колонн, слезы радости текут по ее впалым
щекам.Увидев детишек, перебегающих улицу с книжками в руках,
Ыщет вспоминает своего сына, еще совсем недавно такого же
сорванца. Волна нежности накатывается на нее.«Он всегда был таким способным мальчиком. Единственно¬
го из всей деревни его взяли в интернат, и он учился на ка¬
зенные деньги. Ну и натерпелась же я с ним, непоседой,—
вздыхает Ыщет. — Бывало, убежит из школы домой, уткнется
в мои колени, плачет: «Мамочка, не вернусь туда, там плохо,
мамочка». Деревенский староста советовал не отпускать маль¬
чика в школу «Учителя его только испортят, — говорил он,—
все зло от них Вот я, читать не умею, даже расписаться не
умею, а разве мне плохо от этого? Пусть твой сын, Ыщет,
остается в деревне, я воспитаю его молодцом. Он будет смел,
как твой покойный муж, его отец. А когда подрастет, найду
ему подходящую работенку, будет получать по тридцать дол¬
ларов в месяц». И я, дура, верила старосте. Каждый раз, когда416
из школы приходили за сыном, я ругалась и даже дралась. Но
разве с ними сладишь, ведь сам император приказал обучать
таких детей, как мой сын, всяким премудростям. Теперь-то
я вижу, что была неправа. В школе учеников и кормили, и оде¬
вали, и даже деньги давали на подарки родителям. А какую
1фасивую рубаху и накидку из тонкой ткаьга привез он од¬
нажды, приехав на каникулы. Сколько раз помогал выплачи-
ттъ земельный налог, внося по десять — пятнадцать долларов!
Нет, хорошо, что он получил образование. Разве иначе выбил¬
ся бы в люди? А не учись он, сломался бы на непосильной ра¬
боте, как другие деревенские парни, а то и вовсе помер бы
с голода».Ыщет сидит на каменных ступенях у колонны и, скинув
тесные сандалии, растирает одеревеневшие пальцы ног. Какое
блаженство! Всю жизнь она ходила босиком, с детства привы¬
кла чувствовать под ногами жирный чернозем поля, мягкую
травяную подстилку леса — ласкающие прикосновения родной
земли.Босые ноги Ыщет не знали усталости и во время далеких —
за шестьдесят миль от дома — походов на рынок. Вернувшись
из города, она обычно садилась под смоковницей, раскинувшей
мощные ветви над ее хижиной. Байкедань устраивался рядом
и следил, как она развязывает котомку и достает ему лакомый
кусок.Именно под ней, под старой смоковницей, четыре дня назад
Ыщет окончательно решила ехать к сыну. Дела в деревне шли
все хуже и хуже. А тут еще дурное предзнаменование: на про¬
шлой неделе на кладбище у деревенской церкви случился опол¬
зень. Кто бы мог подумать, что беда не обойдет стороной да¬
же обитель господню? К счастью, могилы родителей и мужа
не пострадали. Зато многие другие к вящему ужасу прихожан
прямо-таки разверзлись, осквернив церковный двор запахом
тлена. Чего только не бывает на свете!Стало быстро темнеть, и, погруженная в мысли о своей
прошедшей жизни, Ыщет не замечает, как спускается ночь. Но
что это? Вдруг улица преображается — это яркими огнями
вспыхнули электрические фонари. Ыщет вздрагивает от уди¬
вления — в единое мгновение ночь превратилась в день. Она
жмурится, ей кажется, что она грезит. Некоторое время Ыщет
сидит с закрытыми глазами. Потом осторожно открывает
один глаз, затем второй. Тьма отступает, словно пришло, не
дождавшись своего часа, утро нового дня. Но вот уже уста¬
лость берет свое, слипаются потяжелевшие веки, Ыщет засы¬
пает...14	Альманах «Африка», вып 3 417
Утром она просыпается оттого, что в лицо ей светит солн¬
це. Потягиваясь, Ыщет осматривается по сторонам. Погасшие
фонари безжизненно висят на высоких столбах. И тут Ыщет
обнаруживает, что ее узлы исчезли.«Возможно ли это — украсть вещи в городе, где живет сам
милостивый император и где построены церкви в честь тридца¬
ти трех святых? — обескураженно размышляет она.— Неужто
есть люди, способные посягнуть на чужое добро в таком бла¬
гословенном месте, где, как в раю, светло круглые сутки. Ви¬
дать, кто-то перепутал свои вещи с моими. Но тогда он оста¬
вил бы свои на ступеньках».Ыщет на минуту даже чувствует угрызения совести — разве
не грешно плохо думать о людях? И все-таки беспокойство не
оставляет ее: она хорошо помнит, что вчера вечером вещи бы¬
ли при ней. Один узелок она даже подложила под голову,
перед тем как уснуть.Как жаль, что пропала новая одежда и теперь придется ид¬
ти к сыну в старом, полинявшем от многих стирок тряпье, ко¬
торое она надела в дорогу. Сандалии тоже пропали, но Ыщет
даже и не вспомнила о них. Больше всего она сокрушалась,
что не придется угостить сына любимым его лакомством — до¬
машними наперченными сухариками и слоеными лепешками.
А ведь он так любил их и, приезжая в деревню, всегда просил
мать приготовить их!Между тем утро было в полном разгаре. На улицы высыпа¬
ли толпы прохожих, по мостовым мчались автомобили, огла¬
шая округу пронзительными гудками. Непривычная к город¬
скому гомону, Ыщет робеет среди этой суеты. Превозмогая
стеснительность, она то и дело робко спрашивает встречаю¬
щихся мужчин и женщин, как ей добраться до «нивирсета».Она долго не может добиться вразумительного ответа, пока
наконец длинный худощавый студент не догадывается, что
речь идет об университете и не отводит ее туда.На лавочке у высокого забора, ограждающего территорию
университета, сидит сторож. Он занят тем, что разглядывает
дыру на своих мятых штанах цвета хаки.—	Послушай, мил человек, - обращается к нему Ыщет,-
как мне увидеть сына? Его зовут Абералинь Дэста, он здесь
учит других.—	Преподаватель, что ли?Ыщет кивает.—	Он еще повязывает вокруг шеи такую цветную полоску
материи.—	Здесь много таких. Абералинь, говорите? — Сторож мор¬418
щит лоб‘. — Что-то не припомню. Погодите, схожу в канцеля¬
рию, может, там знают.Сторож уходит, шаркая сваливающимися с ног опорками.
Возвращается он быстро.—	Радуйтесь, мамаша, есть тут один Абералинь, только
сейчас он на занятиях, придется подождать. — Сторож откры¬
вает калитку и пропускает Ыщет за ограду. — Отдохните вон
там, в тенечке. Оттуда все видно, не разминетесь.^ — Я сыночка и с закрытыми глазами не пропущу, — оби¬
жается Ыщет.Через полтора часа из университета стали выходить сту¬
денты: юноши и девушки. Почти у всех юношей ворот рубаш¬
ки был стянут цветной полоской ткани. Ыщет смотрела во все
глаза, но сына среди них не было.Последними вышли трое белых и два эфиопа. Эфиопы
о чем-то оживленно спорили.—	А я утверждаю, — кричал один, размахивая руками, — что
мы должны гордиться нашей богатой культурой. У нас есть
непреходящие ценности, и наш народ обладает потенциалом
для развития. Чего нам не хватает, так это разумного синтеза
старого и нового. Наш образ жизни,должен опираться на опыт
прошлых поколений. При этом я вовсе не призываю идеализи"
ровать все, что мы унаследовали от предков; я только за ра¬
зумный выбор...—	Да бросьте вы. Все это — типичная интеллигентская бол¬
товня, — скептически отмахивался другой. — Ваши разглаголь¬
ствования, Абералинь, годны только на то, чтобы заполнять
ими паузы во время застолья.Спорщики выходят на улицу и останавливаются у своих
автомобилей.—	Что же вы не окликнули сына ? —говорит сторож
Ыщет.— Видите, он садится в машину, сейчас уедет.Сердце Ыщет учащенно бьется, кровь ударяет в голову.
«Неужели я его пропустила?» И сейчас, издали, ей уже кажет¬
ся, что в машине действительно сидит ее возмужавший сын.
Она делает шаг, но вспоминает о своем неказистом одеянии
и останавливается. «Удобно ли у всех на виду? Что скажут лю¬
ди, увидев, что у такого уважаемого человека мать — оборван¬
ка? Конечно, сынок не постесняется меня, но все же...»Тем временем Абералинь уезжает. «Как я ненавижу эти ма¬
шины», — думает Ыщет, провожая взглядом маленький желтый
«фиат».—	Странная женщина, — бормочет сторож, недоуменно вы¬
пячивая нижнюю губу, — сына не узнала!14*	419
—	Да тряпка на его шее какая-то не такая. Раньше он таких
не носил. Она меня и смутила, — мямлит Ыщет, оправдываясь.Сторож пожимает плечами и отходит, бормоча что-то
о «деревенских бабах», которые сами не знают, чего
им надо.После обеда струйки людей вновь потянулись в учебный
корпус. Приехал преподаватель, который спорил с Аберали-
нем. Почти тут же из-за угла вынырнул автомобиль Аберали-
ня. «Все-таки эти машины не совсем плохие, раз привозят
назад то, что увезли раньше», — думает Ыщет, увидев его.
К нему подходит сторож и указывает на стоящую поодаль
Ыщет. Абералинь с хмурым видом направляется в ее сторону.
Сторож с интересом смотрит, как отреагирует на эту встречу
старая женщина. Но Ыщет, казалось, не замечает Абералиня.—	Чем могу быть полезен?-Вы не знаете моего сына - Абералиня? - спрашивает
Ыщет.—	Абералинь — это я.—	Мой сын работает здесь преподавателем, вы должны его
знать.—	Гм... тут какое-то недоразумение. Видите ли, в универси¬
тете, кроме меня, нет другого преподавателя с таким именем.
Возможно, вы путаете...—	Сторож мне сказал, что мой сын Абералинь сейчас
подойдет.—	Ах, вот что. Видимо, меня приняли за вашего сына. Ме¬
ня ведь тоже зовут Абералинь. Сторож подумал, что вы ищете
меня.—	Видать, нынче многих так называют. Когда я крестила
своего мальчика, все было по-другому. Пожалуйста, передайте
моему сыночку, что его старая мать здесь.—	Вы совсем не слушаете меня. — Абералинь начал терять
терпение. — Поймите же, что, кроме меня, другого Абералиня
здесь нет. Я рад, что мое имя кажется вам не очень избитым,
но поймите: меня спутали с вашим сыном.—	Мой сын ездил в Америку...—	Ну, конечно, только ему одному посчастливилось учить¬
ся в Америке, — раздражается Абералинь и, не попрощавшись,
уходит.Ыщет вздыхает.—	Распинаешься тут перед всяким. Надо было сторожу рас¬
толковать, что мой сын был в Америке, тогда бы он не позвал
этого...Она подходит к калитке.420
—	Жаль, что вы потеряли столько времени, — сказал сто¬
рож, слышавший их разговор.—	Да ты здесь ни при чем. Твое дело маленькое. Я винова¬
та, толком не объяснила. Послушай, все хочу спросить, зачем
тебе, крепкому парню, торчать у этих ворот? У нас в деревне
тебе бы нашлась подходящая работа. Если надумаешь при¬
ехать, спроси тетушку Ыщет, мой дом у старой смоковницы,
тебе всякий покажет. Ну, до свидания. Не забудь — дом у рас¬
кидистого дерева. Да поможет тебе господь.Оказавшись на улице, Ыщет вспоминает, что не ела уже
больше суток. Весь день было как-то не до еды. Теперь же,
когда стало ясно, что сына найти не так-то просто, она решила
подкрепиться. Но где достать денег? Одну, в чужом городе,
без вещей, в ветхой одежде ее легко могут принять за нищенку.
Что ж, если не будет иного выхода, придется просить ми¬
лостыню. К тому же ей не привыкать: в ее разоренной деревне
жить подаянием не считалось зазорным.На паперти перед церковью, куда она добралась после не¬
долгих расспросов, стоит множество оборванных людей — ни¬
щие выстроились в шеренгу вдоль дорожки, ведущей ко входу,
и терпеливо ждут, когда кто-нибудь из прохожих расщедрится
на монетку.«Тут не очень-то разживешься», — думает Ыщет, увидев
толпу страждущих. Однако деваться некуда, и она пристраи¬
вается с краю. Вскоре из церкви выходит дородный мужчина
в хорошем костюме. Он останавливается, засовывает руку
в карман, как бы размышляя, кого из впившихся в него жадны¬
ми глазами попрошаек облагодетельствовать, и останавливает
свой выбор на Ыщет: протягивает ей двадцать пять центов.
Остальные с завистью наблюдают, как новенькая проворно
прячет монету в складках одежды.Через несколько минут щеголеватый молодой человек дал
Ыщет десять центов. Потом средних лет барыня в расшитой
золотым узором накидке-шамме — она долго рылась в сумоч¬
ке — дала столько же. Казалось, Ыщет словно магнитом при¬
тягивает деньги. Стоявшие рядом нищие поначалу неприязнен¬
но косились на удачливую соседку, когда же в очередной раз
ей перепало двадцать пять центов, они стали громко роптать.
Нищие позлее требовали гнать проходимку в три шеи. Однако
Ыщет, забывшая даже о голоде, не обращала на них внимания.
У нее уже набралось почти два доллара, и палочкой на земле
она подсчитывала, сколько выручит, если простоит здесь
неделю.К вечеру нищие стали расходиться. Пора было подумать421
о ночлеге. Около Ыщет стал вертеться тощий парнишка. Дра¬
ная холщовая рубаха мешком висела на его острых плечах. Не
знавшие гребня волосы топорщились в разные стороны. Ыщет
заметила, что, в отличие от других нищих, он не ругал ее, а на¬
оборот, старался угодить ей, подобострастно заглядывая в ли¬
цо. Когда он увидел, как ловко собирает она милостыню, в его
глазах загорелся алчный огонек.Он проводил Ыщет в ночлежку, где находили приют те,
у кого не было крыши над головой. Ыщет дала ему несколькб
медяков, и он принес на них хлеба.Прошло несколько дней. Каждое утро Ыщет просыпается
с мыслью о том, что ей нужно отправляться на поиски сына.
И каждый раз она откладывает это на завтра: уж очень ей ве¬
зет. Деньги сами идут в руки. Попрошайничая у разных церк¬
вей, ей удается собрать за день три-четыре доллара. Так хоро¬
шо старая крестьянка никогда не зарабатывала. Молоденький
нищий успел привязаться к ней всей душой. Он говорит ей,
что, будь у него такие таланты, он и не подумал бы возвра¬
щаться в деревню и не стал бы разыскивать сына. «Зачем,—
вкрадчиво убеждает он Ыщет, — самостоятельной женщине, ко¬
торая может набрать за день столько денег, связываться
с сыном, да еще вдобавок образованным. Сейчас дети ни во
что не ставят родителей. Если ваш сын и позаботится о вас, то
уж воли от него не ждите и денег при нем не увидите».«Мальчишка прав, — думает она. — Мой сын горд, он не по¬
зволит матери побираться. А раз так, прощай мое доходное
дело».В один из дней она все-таки выходит на улицы города в по¬
исках сына. Несмотря на ее маленькие хитрости и отговорки,
мальчишка увязывается за ней и на улицах подсказывает, каких
прохожих следует спрашивать о сыне.В центре он указывает на долговязого потрепанного мужчи¬
ну, который не спеша прогуливается перед входом в кино¬
театр :-	Тетенька, спросите этого дядю, он наверняка должен
знать.Ыщет подходит к мужчине и спрашивает, не слышал ли он
о ее сыне Абералине, который был в Америке и носит на шее
цветную полоску материи. Мужчина окидывает ее красноре¬
чивым взглядом:-	Здесь тебе не захолустье, чтобы знать всех в лицо. Ты
можешь расспрашивать прохожих до конца своих дней и не
встретишь никого, кто бы знал о твоем сыне. — Он ухмыляется,
незаметно подмигивает парнишке и шагает прочь.422
Однако не все издеваются над старой матерью. Кое-кто
проникается к ней сочувствием, некоторые даже дают ей день¬
ги. Ее напарник доволен: даже так можно неплохо заработать.Пять дней проходят в бесплодных поисках. Ыщет по-преж-
нему бродит по городу, рассказывая встречным печальную ис¬
торию о разлученных матери и сыне, но теперь уже без
надежды встретить Абералиня, а лишь рассчитывая на подая¬
ние. Иногда она прикидывается странницей, которую ограбили
по пути в дальний монастырь. И многие жалеют убогую стару¬
шонку, со слезами на глазах взывающую к состраданию. Да
и какое сердце не наполнится грустью при виде нищенки, не
имеющей денег, чтобы добраться до дома! Когда Ыщет спра¬
шивают, где находится ее деревня, она называет самые отда¬
ленные провинции.Проходят недели и месяцы. Ыщет не раз порывается покон¬
чить с бродяжничеством, и всякий раз ее молодому напарнику
удается отговорить ее, соблазняя большими доходами. «И то
правда, - думает она.-Что меня ждет в деревне? Опять го¬
лод, непосильная работа. А здесь я сыта и крышу над головой
буду иметь — мир не без добрых людей. Чего ж еще желать?»
Первое время ее мучает ощущение вины. Но предусмотри¬
тельный парнишка приводит проповедника, тот обещает помо¬
литься за нее, и на душе у Ыщет становится легче.Теперь она клянчит милостыню у дорогих отелей. Завидев
иностранца у входа в гостиницу, Ыщет театрально заламывает
руки и со скорбной миной на лице жалобным голосом каню¬
чит: «Синьор италиано, подайте Христа ради; мистер амери-
кэн, не оставьте в беде старую беспомощную женщину; месье
франсави, на том свете вознаградится ваша доброта».Прибегает она и к другим уловкам, которым ее обучил не¬
истощимый на выдумки малый. Чаще всего она бывает «сле¬
пой». Когда ей протягивают подаяние, она вынимает из-под
рубахи тряпичный мешочек, опускает туда монету и, быстро
и низко кланяясь, бормочет слова благодарности. Если при
этом ее спрашивают о стоящем рядом юном поводыре, она от¬
вечает: «Это мой верный помощник, мой любимый, мой един¬
ственный сын».Перевод с аихарского М. Волъпе423
Стихи Заира, Кении, Маврикия, Малави,
Сьерра-Леоне, ЮАРБалути Катукандани Ле ОссамбалаБа лу ти Катукандани Л е	стов по русско чу языку и литера-Осса ибала (род в 1940 г ) —	туре. Преподаваг в ряде высшихзаирский поэт, драматург Окон-	учебных заведений Заира. Авторчил филологический факу гътет	поэтических сборников «Кровото-МГУ им Ломоносова Ч ген Меж-	чи, мое сердце» и «Профи гъ роман-дународной ассоциации специаги-	са» (изд-во Сиви, Киншаса, Заир)ПАЛЬМАДрево Экватора,Тропиков диво,Словно царственное светило.Правлю я горделиво
Беспредельным пространством.Не страшась урагана,Насмехаясь над ливнем,С собратьями иль в одиночку
Я возношусь неустанно.В городах, в деревнях,Возле дворцов и хижин,Я восхищаю
Бедняка и султана.Когда веселые п^елы
Плодотворят мое лоно,Я пыльцой наделяю их благосклонно
Ради всеобщего процветанья.424
к снежным вершинам я воздеваю чело,
И когда завистливый солнечный диск
Спешит ко мне подобраться,Я прикрываюсь руками стыдливо.
Предпочитая любовь инуюЯ украшенье природы,Африки драгоценность,Я богатство Заира,Богатство людей, меня взрастивших.ГИМН КРАСОТЕХотел бы я тебе поведать, чаровница.Какой волшебный смысл в красе твоей таится.
Все прелести твои хотел бы описать,-
В них слиты детский пыл и женственная стать.Когда ты небесам спешишь раскрыть объятья,И ветер на ходу твое взметает платье,
Прекрасным парусником кажешься ты мне.
Скользящим в даль морей, на медленной волне.На царственных плечах, на стройном стебле шеи
Несешь ты голову с изяществом камеи,И, словно не идя, а над землей летя.Свершаешь ты свой путь, державное дитя.Манящие глаза подобны самоцветам,Что в черноте небес горят перед рассветом.Но древних этих звезд холодной красотой
Не скрыть подростка нрав, мятежный и крутой.А грудь, чьи острия дерзки и розоваты,—
Сокровищница тайн, где дремлют ароматы
Диковинных духов и тонких вин хмельных,—
Любая голова закружится от них.Две гибкие руки с прохладной нежной кожей
На пару юных змей неистовых похожи.Готовых вмиг обвить возлюбленного грудь
И страсти сладкий хмель в уста его вдохнуть.425
Мерцанье чешуи сквозит в одеждах длинных,А поступь выдает разгадку чар змеиных,И гибкая змея, что в пляс вовлечена,Ты покоряешься свирели колдуна.А ноги легкие свой бег не замедляют
И темный рой страстей плодят и распаляют,
Так две волшебницы, склонившись над котлом,
Таинственный отвар помешивают в нем.Вот я и рассказал, о муза-чаровница.Какой чудесный смысл в красе твоей таится.
Смог наконец твое обличье описать,Где слиты детский пыл и женственная стать.ПЕСНЬ ЛИСТКАЯ листок молчаливый,И простой,И красивый.Чуть ветер подует —Пускаюсь я в пляс,А солнце мне дарит
Росы переливы —В них с жемчугом спорит алмаз.Я на заре расцветаю,А к сумеркам увядаю.Я дружок кардинала.Удачливой птицы,Всегда блестящей,Всегда манящейШелковистым своим опереньем.Я друг и приятель
Одинокой голубки.Прекрасной и ясной, —Я скрываю ееОт жадных взглядов ловца.Я люблю благодатный и нежный ливень,
Он меня омывает и оживляет.Я боюсь и страшусь
Беспощадной и жуткой поры.Что испепеляет меня и сушит.426
А когда налетает ураган-победитель
И с ревом наши поля разоряет,Мне деваться некуда, я погибаю.
Сила моя, моя жизнь и слава
Оставляют меня, в ничто обращаясь.ЧЕРНАЯ ДЕВАКошмары миновали,Рассеялись печали.Я хотел бы догореть
И спокойно умереть.Ибо застал врасплох
Черную деву
И помешать не смог
Черному делу.Врозь теперь я и ты,А меж нами блестящий
Провал черноты.Все надежды обречены.Сдавили сердце черные сны
Петлею скользящей.И мысли черным-черны.Ночь была холодна,А черная дева черна
Чернотою слепящей
И в шелк чернейший облачена.Холодной и черной ночью той
Я ждал тебя, черная дева,И леденящийТуман меня заливал чернотой.Чернота часами глядела в упор,А ты все медлила, черная дева,Пока толпою кишащейДрузья через черный шли коридор.427
и вот в черноте ты скользнула вдруг,В черном платье черная дева,Пронеслась походкой летящей.Словно спасалась от тысячи рук.Был твой привет и краток, и сух,И скрылась ты, черная дева.Будто мой взор горящий
Наводил на тебя чернейший испуг.Тогда, и сам уж не знаю как,Покинул я закоулок свой черный
И пошел за толпой шумящей
По лестнице, вверх, где не властен мрак.Там, внутри, прихотливой игрой
Тешились черные девы,И обступал их гудящий
Черных юношей рой.Я думал, глаза устремив в потолок,О	тебе лишь, черная дева.Но в толчее галдящей
Разглядеть тебя так и не смог.Подальше от холода петь и плясать
Собрались сюда черные девы,И мне твой образ манящий
Средь черных теней не отыскать.МУЗЫКАЛЬНЫЙ РОМАНСЯ на спине
Лежу средь роз,А в тишине —Струение неслыханных созвучий.Когда ж ты мне
Поешь во тьме,К земле припав
Средь влажных трав:«Я, милый, здесь»,—То эта песнь428
Воистину прекрасней всех созвучий.Ко мне прижмись.Но берегись
Стены колючей!В росе трава,Зато тела горячи.Обними и молчи:Молчание желанней всех созвучий.Реми, пойми,Та песнь сладка.Как поцелуй
У ручейка.Где ветерокСредь влажных розНасвистывает простенькую гамму.Да, ты всегда
Пряма, горда,Дочь городка.Где жизнь легка!Но ты уходишь, вот беда,И тотчас я бросаюсь вслед,Ну а тебе и горя нет.Что без тебя мне тошен свет.Да кто же я тебе тогда?Ты в сердце у меня живешь.Но если все, что было — ложь.Кто я такой тогда?Я — самый скромный из людей.Но нет любви сильней моей:Я - взгляд, следящий за тобой,Я — слух, ловящий голос твой,
я — чувства, что тебе верны,Я - руки вкруг твоей спины,Я — губы, им одно дано
Пить уст возлюбленных вино.Перевод с французского Ю. Стефанова
429
Ахмад Нассир бин Джума БхалоАхмад Нассир бин Джума	лись по радио. Автор книги «Сти-Бхало (род. в 1937 г.) — кений-	хи из Кении» (1966). Пишет наский поэт. Получил традиционное	суахили. На русском языке стихиобразование. До недавнего времени	поэта публиковались в двухтомни-рисовал вывески в доках Момбасы.	ке «Поэзия Африки» (М., «Худо-Его стихи неоднократно передава-	жественная литература», 1979).ПИСЬМОМой друг, прими посланье это: тебе, как много лет назад,
Я не могу не дать совета: в чужой земле ты ищешь клад,
Но даже обойдя пол света, брести ты будешь наугад,—Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.Горячность — главная причина, что жизнь нередко сущий ад.
Умеет гнев сдержать мужчина, для сильных духом нетпреград.Помянем бога для зачина, и все дела пойдут на лад,—
Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.Чужому тайн своих не вьщай, но другу всяк открыться рад,
И сердце не терзай обидой: она губительней, чем яд.
Удачливому не завидуй: он счастлив лишь на первый взгляд,—
Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.Сердца друзей почаще радуй, и все они тебе простят,А на ошибки не досадуй, по пустякам не бей в набат,
И будет мир тебе наградой - ценней на свете нет наград, —
Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.Для ссоры не ищи предлога: друзьями, знаю, ты богат,
Но как друзей у нас не много, нам старый друг милей стократ,
По совести, не слишком строго суди, кто прав, кто виноват,—
Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.Ну вот и все, клянусь пророком, мне самому не мил разлад.
Прости: быть может, ненароком сказал я что-то невпопад,
Пусть будет это нам уроком, дай бог не знать тебе утрат,—
Так долго спорили мы, брат, что я забыл слова привета.430
с ТЕХ ПОР, КАК ШКОЛЫ ЕСТЬ У НАС...Склонясь над чистою страницей в закатный, сумеречный час,
Замысловатой небылицей я не спешу потешить вас,Невзгоды платят нам сторицей — правдив и честен мойрассказ,с! тех пор, как школы есть у нас, мы все заметно поумнели.Глаза на мир я вам открою, он вам предстанет без прикрас.
Не замечаем мы порою, куда волна несет баркас.Вам жизнь казалась лишь игрою, но вот покинули вы класс,—
С тех пор, как школы есть у нас, мы все заметно поумнели.Весь мир помешан на науке, нам глупость больше не указ.
Стал прозорливым близорукий и знанье ценит, как алмаз,
Дрожавший при малейшем стуке с фальцета перешел на бас:
С тех пор, как школы есть у нас, мы все заметно поумнели.Да, так сегодня мир устроен, что прав не шут, не лоботряс
И уважения достоин тот, кто учен и седовлас.Но отчего же так спокоен тот, что в невежестве погряз? —
С тех пор, как школы есть у нас, мы все заметно поумнели.Последнюю пишу я строчку: довольно громких слов и фраз.
Но прежде чем поставить точку, я повторю в который раз:
Сражаться бойтесь в одиночку, упорных не смыкайте глаз,—
С тех пор, как школы есть у нас, мы все заметно поумнели.Перевод с суахили Р. ДубровкинаАнанд МаллуАнанд Маллу (род. в 1936	Азии и Африки в Анголе. В 1979 г.г.) — маврикийский поэт и про-	посетил Советский Союз. Его ан-заик. По образованию — филолог,	тиколониальный, остросоциальныйРаботал инспектором школ при	роман «Они летят в пропасть»министерстве просвещения Ма-	был опубликован в пятом выпускеврикия. Проректор колледжа	«Восточного альманаха» (ИХЛ,и советник муниципалитета.	1977 г.). Сборники его стихов:Один из основателей и руководи-	«Смотри на тонущих», «Следы»,телей Ассоциации писателей Мае-	Публикуемые стихи взяты изрикия. Участвовал в 1970 г. в чет-	книги «Пепел и угли», написан-вертой конференции писателей	ной А. Маллу в соавторстве сАзии и Африки в Дели и шестой	Хоссенджи Эду (1974). © Anandконференции писателей стран	Mulloo, 1974.431
ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙЯ видел счастье
в отчизне Ленина;
и, сам счастливый,
увидел гам
людские чаяния;
правду и справедливость,
мир и прогресс.Там я увиделдух, устремленныйнавстречу мечтам,науку и искусство,машину и землю,поставившие себяна службу всему человечеству.Так должно бытьи для моего народа,о, так должно быть всегдадля всего человечества.АФРИКА, МОЯ АФРИКАМатерь моя,
человечества матерь,
фараонов эхо
через пустыню времени,
смерть на коленях,
на глазах повязка,
беспощадная тьма
на века,
конецунизительно рабский —
смерть на коленях.Стервятники кружат над землей,
пируют на трупах сынов твоих.Праздник стервятников.Огнь пожирающий,
барабанная дробь.Мать, пробудясь,
глядит пристально432
на своего сына.Она любит
черных сынов своих,
Африка, моя Африка.ТАНЕЦНаперекормедленной капели времениплавучая массаэнергиикипит в земной утробе.
Море перерастает
берега, —
и вечный
танцовщиквыкручивается в недвижном
па —навстречу
солнцу и звездам.МОЛЧАНИЕМолчание.Господа говорят:песня — это государственная измена,
речь — это яд.Такова справедливость,
таков прогресс.Почитайте господ.Они мозг,для них не имеет значения
горе ваших хижин, окруженных
подлыми мародерами.Господа любят,
чтобы их почитали,—О	господа,—
примите наше почтение!Долгой вам жизни, господа!433
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕОни называют это
стандартом жизни,
необходимостью!А я не завидую
их комфорту,
выжатому с потом
из здоровья бедных -
во имя немногих,
кто зовет это
«накоплением капитала»,
а мы«материал»,жертвы«во имя интересов общества»,
то есть интересов тех,
кто высасывает здоровье
из нашей крови.Священная жертва —
так в Книге,
там называют это
«всесожжением на алтаре».Бедность — это, видите ли, добродетель!
Бедность — для большинства,
здоровье — для избранных.Это закон,
непреложный закон:
наш труд
на рынке
мы продаем,
жизнь продаем
иногда часами,
иногда днями.Это общий вопрос
кровавого дела
купли и продажи:
не укорачивает ли наши жизни
некий покупатель?Удобный труд,
весьма удобный,
платите на здоровье,
если вам хочется:
прибыль вся ваша,434
а наш пот,
наша жертва.Кто позаботится
обо мне подобных?Есть ли награда
для непригодных,
для тех, кто всегда тонет.
Могут ли они вытащить
мне подобных,
затерянных в безднах?
Безмолвные черви
ползают вокруг.Мы все ползаем
во мраке,
боремся в яме,
слишком глубоко
падшие.Здесь ад,скотство в нищете,
мы скот
для бойни.Бойня —ступенька наверх,
но смотри:камни они наваливают
поверх нас.Они называют это
«независимость».Мы одни можемприноситькровавые жертвы,то есть истекать кровью,дабы обеспечитьэкономикув их интересах, то естьдругие могут преуспевать,а мы должны истекать кровьюво имя их пьянок,обедов,медалей,почестей —так гласит закон,их закон,непреложный закон.435
у них все есть,
у тех,наследников человечества,
магия науки,
тайны книг.А для нас, детенышей
скотов,предназначенных в жертву,
легендабогов и зверей
есть опиум,
иссушающий жизнь
до смерти.Но слушайте
предостережение —
письмена
на стене,
предостережение,
ниспровергающее их закон,—
«Пролетарии,
объединяйтесь!»Перевод с английского А ШараповойДжек МапанджеДжек Мапандже — малавий-	вийском университете В настоя-ский поэт Учился в миссионер-	щее время занимается тнгвисти-ских школах. Получил степень ба-	ческими исс гедованиями в Лондо-калавра искусств в Малавийском	не. Книга «Боги и хамелеоны»,университете и магистра филоло-	опуб шкованная издательствомгии в Лондонском университете.	«Хайнеманн» («Хайнеманн Эдью-Преподавал в колледже при Мала-	кешнал Букс Лтд»), его первая.© Jack Mapanje, 1981ПОСЛАНИЕ1Скажите ей, что мы все так же соскребаем со дна
В любой сезон привычную нсиму!Лесным черпаком наших неароматных рук.^ Н с и м а — густая каша из кукурузы, проса или риса.436
Что мы все так же ночуем в нищенских кибитках,
В птичьем помете, что дружимС блохами и червями. Скажите ей, что нас забавляет
Треск барабанов, сзывающих
Нищих в рассветном холоде,Когда гаснет похмелье. ЕщеСкажите ей, что кошка лучше всего видит ночью,
А полдень не ее время. И вы ей скажите.Что, пока она ест и пьет.Пока она кружится и орет, разъезжает
И странствует, мы будем отказываться
Дарить ей кусок собственного счастья.Даже если она зовет нас колдунами.Памятью отцов своих клянемся ей в этом.Алый неон высвечивает
Ее свободную рубаху бабочкой.Чугунно-твердые завитки
И розовую показную улыбку.Влажная рука царапает меня
Указательным пальцем.Что?.. Она?..—лакированный ноготь
Пронзает ладонь. — Пожалуйста, одно пиво.—Она поворачивается ко мне спиной,Беспомощному, шокированному парами ее духов,
Шторами, занавесками, распахнутыми дверями в ван¬
ную,Беззастенчивыми парочками по углам
Она возвращается с сигаретой в крашеных губах,
С грудью, выставленной напоказ свободному миру,
С подведенными синькой веками:«Приехали издалека?.. Устали?.. Гм...»Я чиркаю спичкой под взрывы португальского хохота.
Словно пытаюсь выговорить шепотомее изначальное имя:
«Ависалунда, твоя матерь в Каданго клянется тебе...
А, ты уже плывешь к следующему?..»Думаете, это была охота.Где вы упали в погоне за зайцем
И хохотали вместе с противником,437
Который стряхивал с ваших штанов пыль
И протягивал вам лук и стрелы?Где вы похлопывали собак, а потом
Кричали «ату»? Думаете, это буш.Где охотники отдадут лучшее
Из своего отстрела для шефа, дабы он
Позволил вам побольше охотничьих сафари
В другой раз? — Нет,Матерь, это война, унылая война.Надо же сделать что-нибудь для пропитания
Племени. Короче, это война за земное плодородие!СЛАДКИЙ НАПИТОК В ЧИТАКАЛЕСтаруха присела на корточки возле кувшина,
снимает плетеный колпаки смотрит пронзительно в сладкую глубь горлянки.Они все были тут, ее покупатели: велосипедисты,
потея, опускали свои монеты в корзины,
и корзины проглатывали их лепту.Пешие из подсобных рабочихна заработанные деньгистудили обожженные в смену гортани.Но вот пассажир автобуса вопит о бутылке,
высовывается из окна и, растягивая удовольствие, пьет,
покуда кондуктор не нажимает кнопку.Женщина подбирает кускиразбитой горлянки, отряхивает юбку и сновасадится на корточки, черпая питье одолженной у людейчашкой.РАЗМЫШЛЕНИЯ В ПОЕЗДЕ
ЛОНДОНСКОГО МЕТРОЭто пустяки —пыль родины, куда я вернусь:
она простодушно
заметает дорогу
и прилежно садится
на клумбы, маисовые поля,
пачкая их зелень,438
она вьется вам вслед,
она тащится за грузовиками
по длинным дорогам,
как пепельная вата,
заставляя вас
по-детски тереть глаза.Но ведь можно посторониться,
можно гордо вскинуть голову,
усмехнутьсяи дать машинам пройти.Но здесь даже пыль коварна:
как будто свежий ветерок
обдувает дороги,
а она между тем садится
на ваш подоконник,
забирается в нос,
в глаза —здесь даже пыль коварна.И вы ее не почувствуете,
пока не встанете у окна,
лицом к ветру и впрямь свежему,
вы этого не почувствуете
раньше своего внезапного
«апчхи!» —вы только тогда заметите,
сколько было угля в носу,
глазах,
легких,путешествовавших
в этих красивых метро.Перевод с английского А. Шараповой
Сил Чени-КоукерСил Чени-Коукер (род.	автор двух поэтических сборни-в 1945 г.) — сьерра-леонский поэт.	ков, получивших широкое призна-Учился в Орегонском и Висконсин-	ние в Сьерра-Леоне и за рубежом,ском университетах, работал	«Концерт для изгнанника» (1973)журналистом, преподавателем	и «И кладбище имеет зубы...»в университетах Майдегури, Бор-	(1980). © Heinemann Educationalну (Нигерия). Сил Чени-Коукер —	Books, Ltd, 1973.УРАГАНО! Сьерра - вулкан
скопище туч готовых возвестить
приближение урагана день хлещет
по деревьям яростным гневомприветствую ураган приближающий тот часкогда я проведу ладонью по лбунеужели уже настало великое восстанье временэтот день будет сходить с ума и мрачнетьэтот день почернеет от злобыв этот день моря вздуют свои мускулыкак исполинские анакондыэтот день обнажит клыкиужасая глупцовв этот день крестьянин заострит свой мачетеготовясь к урагануиз уголков его опущенных глазвыползет спрут и восемь кинжалов-щупалецпронзят сердца техкто живет в роскоши грабя народуже все готово к этому днюно ни острие клинка ни ураганеще не коснулись их ненасытных сердецслабость этого правопорядкаможно почувствовать в горьком привкусе солнцавялого от бессилья вчерашнего дняно восстающего из глубин яростного моряим не отвратить ураган возвещающий новый день!
440
ОТЧАЯНЬЕ ЧЕРНОГО МАЛЬЧИКАя потянулся к матери
ища тепло ее груди
но она испугаласьпонимаете я был черенслишком черен и моя мать заплакалаона отмывала меня
медицинским мылом
натирала масломи мазями из разноцветных баночекона испугалась она сказала мне:«ты слишком черен».ПЕСНЯ КАМНЯя камень
я горая смеюсь с темикто смеется слишком громкона окраинах Фритаунаони живут кое-как перебиваясьне думая о возможности всеобщей гибелии о вампирах пьющих их кровья камень
я горая пью с темикто пьет слишком многоО! эти метеориты гнева в моих глазах
если они сгорят слишком быстро
какой скорбьюотзовется наш последний смех!441
БЛИЗОРУКОСТЬДождливым утромвы их увидите промокших до ниткиКРЕСТЬЯНдрожащих от холода в клетях натруженных тел
на бульварах нищетыжелезные дороги этой страны —пути моего сердцапоезд боли проходит по ними ярость голода переполняет меняплантации этой страны —гнилые болота в моей душеих не осушить обычными средствамигора если ветер подует завтрасделай меня саблей этого ветраесли скелеты мертворожденных обещанийиссохнут в катакомбахсделай меня зажигательной бомбойи если мы должны сойти с умапозволь я стану и жертвой и палачомих палачом палачом этого дняказнящим самое сердцеэтого великого предательства!ИЗ ЖИЗНИ ПОЭТА В СЬЕРРА-ЛЕОНЕОдинокий поэт в моей странея ищу подобия жизниогонь метафор и едкую силу стихамоя страна — ты мое сердце живучее словно истоптанное полеведь земля всегда схоронит истинуи укроет глубинную сутьмоя страна я хочу умереть твоим поэтомя кто бранил и обвинял тебяя кто так любил и ненавидел тебявообрази мою тоску, ты словноисполин облепленный братоубийцамиразве я вредил тебе писанием герметических стиховмоя отчужденность — от излишней «интеллектуальности»в университетах профессора говорят о поэзии442
Сил Чени-Коукера заставляя студентовчитать меня в старших классахмоя страна я не хочу этогоне хочу быть заточенным в книгия хочу быть альбатросом поющим твои песния хочу вспахивать твои полябыть хлебом для твоих читающих крестьянхочу помогать рыбаку в открытом морехочу стать символом жизни моего народаибо мое сердце это зрелая страна и неразумные стенаниязатворничествая xo^iy опять как обыкновенный человеклюбить женщину простой любовьюоставить сына или дочь чтобы чтили мою могилумоя страна ты моя боль мой феникс мой могучий питонв чреве которого гибнет весь мой чрезмерный гневя собираюсь быть счастливым и больше не носить в себе болькак гранату в сердце я хочу простотыесли это возможно и жить с тобой а потом умеретьоставив мою поэзию несовершенную метафору жизни!Перевод с английского Н СидоринойБарри ФейнбергБарри Фейнберг (род в 1938	ставителъ известной антологииг ) — южноафриканский поэт, ху-	«Поэты — народу» (Лондон, Хай-дожник и режиссер, обще-	неманн, 1974, 1980), откудаственный деятель, активно вы-	взяты публикуемые стихи,ступающий против расизча, со-	(Q Barry Feinberg, 1980ПЕСНЯ ЕДИНСТВА 1Испытав нашу дружбу
в Ташкенте,
обрели мы
новую песню,и с пылающей песней вместев Самарканднас умчала дорога.1	Стихотворение написано по поводу конференции молодых писа¬
телей стран Азии и Африки, состоявшейся в Ташкенте в сентябре 1976 г.443
Узбекские пески
зеленеют,
и алеетузбекское небо,
откликается Африка
эхомв сердце братского
континента.Здесь когда-то прошли
Тамерлана отряды,
эту землю изрыли
копыта коней Чингисхана,
здесь в зияющие ворота
древних горпрорываются воды живые
реки непокорной,
орошающей
глубь континента,
рассекающейкараванные тропы Востока;
та же влага,что плескалась у ног Марко Поло,
освежает сегодня
наши горячие лица.И узбекские пески
зеленеют,
и алеетузбекское небо;
откликается Африка
эхомв сердце братского
континента.Минаретыс лазурными куполамиреют в небеи взоры манят,но уже рядом с нимивырастаютплечом к плечудворцы из бетона и стали;444
астрономияУлугбекашагает по звездам,
соединяя наш век
с его веком.И узбекские пески
зеленеют,
и алеетузбекское небо;
откликается Африка
эхомв сердце братского
континента.Здесь,под этим сверкающим солнцем,собрались мына горячих ступеняхкерамического завода,чтобы выплеснутьгнев свойи боль свою за Соуэто,
и за наши пустыни,
ожидающие орошенья,
и за наши жертвы,
ожидающие отмщенья,
ибо мы верим в победу,
которая скоро
восторжествует!ЗЕМЛЯ, ОРОШЕННАЯ КРОВЬЮВ узаконенном гетто,
известном как Соуэто,
пыль рудников
отравляет души и мысли;
мельчайшие частицы
золотоносного шлака
искажают лик солнца,
разъедают глаза
и мешаются с потом,
говоря о бессчетных тоннах445
пустой породы;
тени нет нигде,
лишь мечта и надежда
витают как тени;
горизонт изнуренный,
прикованный к небу цепями,
содрогается в мареве
душном и пыльном.Но, пронзив эту мертвую мглу,
как оазис в пустыне,
появляется смелый отряд
новобранцев свободы;
шаг их юношески тверд,
отчаян и непреклонен,
и сверкают глаза,
и взлетают вверх кулаки.Мы — не рабы, —они заявляют,-ни для каких угнетателей!Это — кость поперек горла
тирании.С воплем и ревом
окружили их «сарацины» ^
в бронированных шкурах,
сверкая ^
смазанными лезвиями.И кровью земля оросилась
в пустыне безводной.Но они не сдаются,
полуголодные люди,
отбрасывают
железное стадо.Но хрупкое дерево -
что оно против стали?И что могут камни
против брони?И кровью земля оросилась
в пустыне безводной.1	Сарацины — марка броневиков.446
Резня беспощадная
красные реки отверзла,
и кровью земля оросилась
в пустыне безводной,
в мятежных подростках
вулканные жерла отверзла,
и кровью земля оросилась
в пустыне безводной, .
в груди матерей горячей
бездны отверзла,
в бесстрашных отцах
отверзла их судьбы,
и кровью земля оросилась
в пустыне безводной,
и кровью земля оросилась
в пустыне безводной...И первые всходы взошли
на почве бесплодной.Перевод с английского Г. Кружкова
Радиопьесы Нигерии, ЮАРПубликуемая подборка впервые
знакомит наших читателей
с очень популярным в Африке
жанром радиопьесы. Известно,
что пьесы в настоящее время —
наиболее доходчивый и до¬
ступный вид искусства, обра¬
щенный к самым широким,
в значительной части еще негра¬
мотным массам «черного конти¬
нента» То же самое и, пожалуй,
с еще большим основанием мож¬
но сказать и о радиопьесах.Все три пьесы: Ричард Рив
«Пусть «работают» невольни¬
ков», Кен Тсаро-Вива «Транзи¬
стор», Чарлз Уме «Двойная
комбинация» взяты из кн«ги
«Африканский театр», выпущен¬
ной издательством «Хайнеманн»
(«Хайнеманн	Эдьюкешналбукс») (О Heinemann Edicationa!
Books, Ltd, 1973.By arrangment with the British
Broadcasting Corporation.Ричард РивРичард Рив (род. в 1931 г.) —
известный южноафриканский ро¬
манист, новеллист, драматург
и поэт. Окончил Кейптаунский
и Колумбийский (США) универси¬
теты. Работает преподавателем.
Его нашумевший роман «Чрезвы¬
чайное положение» (М., «Про¬
гресс», 1967) — одно из наиболее
ярких антирасистских произведе¬
ний, призывающих к борьбе за ис¬
конные права коренного населения
страны.Его радиопьеса «Пусть «рабо¬
тают» нево аьников» содержит
скептический анализ умонастрое¬
ний благодушествующих бёлых
либералов в Южной Африке. Бе¬
лая дама — режиссер оскорбляет
чувства актеров-африканцев, за-
-етавляя их играть псевдоэкзоти-
ческую пьесу из времен работорго¬
вли, грубо упрощающую историю
Африки, оскорбляющую нацио¬
нальные чувства ее «учеников».448
ПУСТЬ «РАБОТАЮТ» НЕВОЛЬНИКОВДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:Он.Она.Звучит конголезская музыка — «Мисса Луба». Стук
в дверь. Ответа нет, и стук повторяется, перекрывая звуки
музыки.Он (негромко). Войдите.Снова стук в дверь.(Кричит.) Войдите!Дверь открывается.Он. А-а... Привет.Дверь закрывается.О н SL (голос ее приближается). Вы удивлены ? Но я же го¬
ворила, что приду к вам, вот и пришла. Я уверена, вы и не
предполагали, что мы когда-нибудь свидимся снова, после то¬
го как сошли с этого ужасного теплохода.О н. Да, для меня это и впрямь неожиданность. Садитесь,
пожалуйста. Позвольте, я подберу с пола книги, они мешают
пройти. Другого стула здесь нет, так что садитесь на мой, а
я сяду на кровать. С вашего позволения, я сниму пластинку.Она. Ой, не надо. Музыка просто прекрасная. Как это
называется?Он. «Мисса Луба». Не слыхали? Это конголезская месса.
Садитесь, пожалуйста.Она. Потрясающая музыка — такая сложная и в то же вре¬
мя такая простая.О н. Да, верно. И все же, с вашего позволения, я остановлю
проигрыватель, иначе мы не сможем поговорить.Музыка обрывается.Так-то лучше. Теперь мы друг друга услышим. Музыку надо
или слушать сосредоточенно, или не слушать вовсе. Я считаю,
вести разговор под музыку невозможно.Она. Тогда позвольте мне прийти еще раз, послушать эту
пластинку. Как вы сказали — «Мисса Луба»? Она, безусловно,
очень подойдет к моей постановке.15	Альманах «Африка», вып. 3 449
Он. Что ж, приходите, если вас не смущает этот кавардак.Она. Нисколько не смущает. (Пауза.) Вы, должно быть,
думаете: зачем она пришла?О н. Да, признаться, ваш приход несколько неожиданен.Она. Прошлый раз мы разговаривали с вами на теплоходе,
когда он уже подходил к Кейптауну.О н. Припоминаю.О н а. Я сказала тогда, что, если у меня будут трудности,
я к вам обращусь. Вы ведь помните, о чем мы говорили в тот
последний вечер?Он. Но с тех пор прошел почти год.Она. Больше года. К сожалению, сейчас я страшно торо¬
плюсь. Я должна ехать в Ньянгу, африканскую локацию,—я
там руковожу драматической труппой, и мне надо поспеть
к восьми. У меня возникли кое-какие затруднения, и мне нужен
ваш совет. Вы что-нибудь слышали о труппе «Артисты Ньян-
ги»?Он. Да, кажется, что-то читал...Она. Ну, едва ли. О ее существовании мало кто знает. Но
скоро узнают. Я, во всяком случае, на это надеюсь. Одно из
консульств здесь, в городе, попросило меня поставить что-ни¬
будь самобытное, из жизни туземцев — для сотрудников. Они
хотят посмотреть именно черных, потому что у них в стране —
свои негры. Кстати, как надо говорить — «черные» или «афри¬
канцы»? А то я всякий раз запинаюсь.Он. Как вам больше нравится.О н а. Я думаю об этом уже почти месяц — я хочу сказать,
о постановке — и мне пришла в голову очень интересная
мысль.Он. Да?Она. Сделать постановку из жизни невольников. Тема эта
имеет прямое отношение и к их континенту и к нашему. Но
у вас скучающий вид. Вам надоело?О	н. Извините, я не хотел вас обидеть. Ну, дальше.Она. Первый акт происходит в Африке. Они поют ту¬
земные африканские песни. Вы бы послушали моих «Артистов
Ньянги»! Пульсация примитива. Пляски и ритм. Пальмовые
листья и барабаны из джунглей. Африка.Он. Так, дальше.Она. Ну, если вам интересно... Акт второй — центральный
в пьесе: и в прямом смысле слова, и по драматическому нака¬
лу. Невольников переправляют через Атлантику. Судно пере¬
полнено. Они закованы в цепи, их избивают, оскорбляют.
У них тоска по родине. Ностальгия. Вы читали Роберта Хейде-450
йа? По-моему, это большой поэт — из американских негров.
Я открыла его для себя совсем недавно. Он написал обо всем
этом замечательную эпическую поэму «Середина перехода»
Вот и мне хотелось бы назвать свою постановку «Середина
перехода» — если мистер Хейден не будет ничего иметь против.Он. Я читал Роберта Хейдена.Она. Мне он нравится.Он. Ну, давайте о вашем спектакле. Вы рассказываете со¬
держание второго акта.Она. Затем следует финал. Актеры работают невольников.Он. Как вы сказали?Она. Работают невольников. А... «Работают» — жаргонное
словцо, я подхватила его в театральном училище в Лондоне.
Значит, они «работают» невольников. Поют грустные песни.
Спиричуэлз. Может получиться очень трогательно.Он. «Как мне уразуметь...»Она. Простите?О н. Я цитирую другого большого американского поэта —
Каунти Каллена.Она. А он что - тоже был негр?Он. Не имеет значения. Он был поэт.Престранный замысел творца
как мне уразуметь?Поэта черным создал он,
а заставляет петь.Пауза.Она. С чувством сказано. Как говорится — негритянская
душа.Он. Да, с чувством.Она. Кстати, именно насчет этого я и хотела с вами посо¬
ветоваться. У меня некоторые затруднения с актерами.Он. Затруднения?Она. Да. Вот вам хотя бы такой пример. Я очень, очень
требовательна во всем, что касается работы. В особенности — в
таком деле, как пунктуальность. И мне кажется, им это не по
душе. По-моему, им не по душе и то, что я белая, а они
черные.Он. Допустим. Но при чем тут я?1	«Середина пере ход а» — так назывался путь невольничьих
кораблей из Африки в Вест-Индию через южную часть Атлантическо¬
го океана.15*	451
Она. Видите ли... Вы, так сказать, где-то посередине. Вы
мулат. А стало быть, можете вести разговор с ними и со
мной. Вас они поймут. И я пойму. Вас они послушают. Хоте¬
лось бы рассказать еще многое, но, пожалуй, пора ехать, а то
я опоздаю. Так хотелось бы забежать еще разок — на следую¬
щей неделе — и все-все вам рассказать. Можно?Он. Право, не знаю.Она. Ну, пожалуйста, разрешите. Мне так нужен ваш со¬
вет. Что, если я заеду в следующий четверг вечером? Порань¬
ше, часиков в шесть? Репетиция начинается в восемь.Он. Но я не смогу накормить...Она. Об этом не беспокойтесь. Я заеду за вами, мы пере¬
кусим у меня дома, а потом, если вы будете не очень заняты,
поедем на репетицию. Только вы должны высказать свое мне¬
ние совершенно откровенно. Не давайте мне спуску ни в чем.Он. Что ж, ладно; значит, в четверг...Она. В шесть? Замечательно (го юс ее отда тетсч). Я за¬
еду за вами. А сейчас мне пора ехать в Ньянгу. Мне понрави¬
лась «Мисса Луба» и этот самый Каунти Каллен. Значит, до
четверга. Ну, пока.Дверь открывается.Он. Всего доброго.Дверь захлопывается. Короткая пауза
(Тихо.) Вот напасть!Включает на полный звук проигрыватель, звучит «Мисса
Луба».Ну что за напасть! (Громко.) Ну и напасть, черт подери!Музыка звучит очень громко, потом постепенно смол¬
кает.В следующий четверг Звучит «Мисса Луба». Стук
в дверь.Он (перекрикивая музыку). Войдите!Снова стук.Кто там? Войдите!Дверь распахивается.452
черт! Дайте мне сперва остановить этот проклятый про¬
игрыватель.Музыка обрываетсяА-а... Добрый вечер. Входите. Извините, я, наверно, показался
вам невежливым, но ваш приход для меня неожиданность. Вы
застали меня врасплох. Наверно, мой тон показался вам очень
резким.Она (го юс ее приб гижаетсч). Похоже, меня не ждали.Он. Да.Она. Что значит «да»? Ждали или не ждали?О н. По правде говоря — не ждал.Она. Но сегодня четверг. Мы же договорились встретиться
с вами в четверг вечером. Могу напомнить. Я должна была за¬
ехать за вами час тому назад, отвезти вас к себе и накормить
ужином, а потом, если у вас нашлось бы время, вы собирались
поехать со мной в Ньянгу.Он. Ах да, ну, конечно. Черт подери, как неудобно получи¬
лось. Жаль, что вы не позвонили, не напомнили о себе.О н а. Я звонила. После шести я звонила четыре раза, но
вы, разумеется, не могли услышать звонки, тем более что
трубка снята с рычага.Он. Да, как глупо с моей стороны. Но видите ли, обычно
я снимаю трубку с рычага, когда сажусь работать. Звонки ме¬
шают мне сосредоточиться. Вообще во время работы мне ме¬
шает всякий шум.Она. Потому-то вы и включили «Мисса Луба» на полную
громкость?Он. Сдаюсь. Примите мои извинения. Я начисто забыл,
что мы договорились на сегодня.Она. В самом деле?Он. В самом деле, забыл. Не верите? Забыл, и все.Она. Порою люди забывают именно то, что им удобнее
позабыть. И, разумеется, вы сейчас в запарке, да?Он. По правде говоря... Черт, сам понимаю, звучит это не¬
убедительно... Да, последние дни я ушел в работу с головой
и позабыл обо всем на свете — о людях, о встречах. Но я не¬
пременно поеду с вами — если только мы не опоздали.Она. Не опоздали.Он. В таком случае поехали. В чем именно моя задача?
Вы, в сущности, не объяснили мне, в чем они состоят, ваши
затруднения.О и а. Я приехала к вам потому, что нуждаюсь в помощи —
вашей помощи. Если вы сможете со мной поехать, буду очень453
признательна. А если захотите потом подкрепиться, у меня до¬
ма для вас приготовлен ужин.О н. Поехать я поеду, а вот как получится с ужином — не
знаю. Хотелось бы вернуться домой пораньше и снова засесть
за работу.Она. Вот и не отрывайтесь от нее. Не позволяйте мне ме¬
шать вам. А о моих затруднениях поговорим как-нибудь в дру¬
гой раз. Когда вы не будете так заняты.Он. Понимаю, каково вам.Она (голос ее отдаляется). Ну что ж, зайду еще как-ни¬
будь.Он. Подождите. Я ведь сказал, что поеду с вами.Она (голос ее звучит издалека). Сегодня?Он. Да, сегодня. В котором часу начинается репетиция?Она (голос ее приближается). В восемь. Не хотелось бы
опаздывать. Но сейчас только семь, у нас есть немного вре¬
мени в запасе.Он. В таком случае отдохните. Присаживайтесь. Хотите
выпить? Это вас успокоит. Мне, право, очень жаль...Она. Послушайте, если все это вам некстати, оставайтесь
дома и поработайте. Сегодня я сама справлюсь. А на той неде¬
ле постараюсь к вам дозвониться — если, конечно, трубка не
будет снята с рычага. Извините, что впутываю вас в свои дела.Он. Понимаю, это звучит глупо, но хочу повторить: я за¬
был, что мы договорились на сегодня. Верьте слову, забыл.
А сейчас я готов ехать. Нужен я вам или нет, все равно поеду.Она. Ну что ж... Если вы настаиваете... Тогда, пожалуй,
двинемся прямо сейчас. Я вам все объясню в машине.Он (голос его отдаляется). Минуточку, только надену
пальто.Она. Вам в самом деле хочется поехать?Он (голос его приближается). В самом деле. Ну вот, все
в порядке. Я готов.О	н а fголос ее отдаляется). А ведь вы забывчивы.Он (голос его отдаляется). Вы это о чем?Она. Сами же предлагали выпить, забыли?Он. Ох, черт. И вправду забыл. Нет, я сдаю по мозгам.
( Смеется.)Дверь открывается.Забыть о выпивке... Нет, я сильно сдаю по мозгам.Дверь с треском захлопывается.В машине. Шум едущего автомобиля. Переключение
передач. Включается третья передача, но в коробке что-то
заедает; потом, после некоторых усилий, удается вклю¬
чить четвертую, и машина идет гладко, без рывков.454
Она. Извините, что пришлось оторвать вас от работы,
я бы такого себе не позволила, если б не нуждалась в вашей
помощи — именно на этой репетиции.Он. Угу.Она. Ох, придется ехать на станцию обслуживания. Заме¬
тили - третья передача заедает? Вообще-то вы в этом деле
разбираетесь?Он. Нет.Она. Еще раз приношу извинения, что оторвала вас от
работы. Я понимаю, как важна для вас работа.Он. Да ладно.Она. А что вы делали, когда я постучалась? Проверяли
письменные сочинения? Или писали? Держу пари, вы сочиняли
стихи.Он. Сочинял.Она. Непременно расскажите, над чем работаете. Право
же, мне так хочется, чтобы вы преуспели. Ведь писать дано не
каждому. Уверена, вы станете моим любимым поэтом.Он. Угу.Она. Вы много печатаетесь?Он. Нет.Она. Ругаете себя, что поехали? Не очень вы разговор¬
чивы. Да, я сожалею, что оторвала вас от работы. Уверена, вы
писали что-то замечательное. В один прекрасный день вы ста¬
нете гордостью...Он. Чьей?Она. Ну... Ой, понимаю, это может показаться до черта
сентиментальным, слащавым, но порой я стыжусь, что я белая,
что разговариваю покровительственным тоном. А вы и впрямь
станете гордостью...Он. Моего народа?Она. Ну вот что: это сказали вы, а не я. Да, если вахм угод¬
но понимать мои слова так — гордостью вашего народа.Он. Цветных!. Двух миллионов коричневых южноафрикан¬
цев. А может, присовокупим к ним и несколько миллионов
черных?О н а. Я не то хотела сказать.Он. А я хочу сказать именно это.Она. Может, вы не любите ездить на такой скорости?Он. А, ничего.0	н а. И все-таки я еду слишком быстро.Он. Что ж, если вам так нравится...Она. Но нам непременно надо попасть в локацию вовремя.1	Так расисты в ЮАР называют лиц смешанного происхождения.455
я не могу опоздать на репетицию — после того, как столько
раз обвиняла их в недостаточной пунктуальности.Он. Еще бы, нельзя ж подавать плохой пример.Она. Да, пожалуй. Не знаю почему,—не поймите меня
дурно, — но африканцы всегда опаздывают.О н. Очень неприятная характеристика для целой расы.Она. Нет, я не делаю таких обобщений. Я говорю только
о том, что мне известно по опыту. С тех пор, как я начала ра¬
ботать в Ньянге, случая не было, чтобы все явились на репети¬
цию вовремя.Он. Значит, на то были причины.Она. Наверняка. Но подождите, сами увидите. Мы несемся
сломя голову, чтобы не опоздать, а вовремя явится один чело¬
век из всей труппы, от силы два.Он. А как коричневые? Они тоже не отличаются пунктуаль¬
ностью?Она. Почему вы так жестоки?Он. А белые?Она. По-моему, вы очень несправедливы.Он. Ну, а все-таки: белые пунктуальны?Она. Если вы настаиваете, я отвечу: одни пунктуальны,
другие нет.Он. А вы сами — из числа пунктуальных?Она. Пожалуйста, не надо так. Зачем нам ссориться? Я же
стараюсь изо всех сил, хочу внести свою небольшую лепту. Не
моя вина, что у меня кожа другого цвета. Я стараюсь со всеми
обходиться одинаково. Я люблю всех людей.Он. Кроме?Она. Не понимаю...Он. Кроме вечно опаздывающих черных?Она. Вы это не всерьез, правда?Он. Не всерьез. Так что не сердитесь. Собеседник из меня
никудышный. Мне сейчас чертовски не по себе. Голова все еще
в работе. А вообще-то надо уметь к некоторым вещам отно¬
ситься с юмором.Она. Надо. (Фыркает.) Если ты белый, ты пунктуальный
и очень умелый.Он. А если полу белый ~ не очень ты пунктуальный
и умелый.Она. А уж если ты черный... (Оба смеются.)Он (внезапно). Ох, черт! Остановите!Она резко тормозит, потом снова включает передачу.Вы что, не заметили регулировщика?456
Она. Нет. Вы уж следите, а? И все-таки придется мне жать
на акселератор, времени у нас в обрез.Он. А вы спокойней, спокойней. Вам незачем доказывать
свою пунктуальность.Она. Надо было посадить за руль вас.Он. Может быть.Она. Уверена, вы водите лучше меня.Он. Не исключено.Она. Так вы хорошо водите машину?Он (напряженно). Вообще не вожу.Машина тормозит у поворота, затем снова набирает
скорость.Н-да. Значит, больше года прошло со времени нашей встречи
на теплоходе. Простите, что прерываю вас, но у меня, ка¬
жется, кончились сигареты.Она. Возьмите мои. В перчаточнике должна быть начатая
пачка.Он шарит в перчаточнике, достает пачку.Он. Вам огоньку?Она. Да, пожалуйста.Слышно, как чиркает спичка.Благодарю вас. А вы? Вам ведь хочется курить?Он. Очень хочется, но не переношу сигарет с ментолом.Она. Жалость какая. Как доедем до первого же магазина,
я остановлюсь. А может, все-таки пока выкурите ментоловую?Он. Нет, спасибо.Она. Мне как-то неприятно: я курю, а вы нет.Он. Не расстраивайтесь. Вы рассказывали о труппе «Ар¬
тисты Ньянги», когда пришлось вас так грубо прервать из-за
уличного регулировщика.Она. Я говорила, что с первого моего прихода чувствую
в вас какое-то глухое раздражение.О н. Ну, прежде всего — как это вообще получилось, что вы
пришли ко мне?Она. Пришла потому, что нуждаюсь в помощи. С тех
самых пор, как я приехала из Англии, точнее — как мы оба
приехали из Англии — меня точит мысль, что я обязана что-то
делать для людей, чьи права ущемлены. Мне хотелось помо¬
гать тем, кто в этом нуждается.Он. И вы стали обучать черных театральному искусству.
Почему?457
Она. То есть как — почему?Он. Почему именно черных?Она. Ну уж это объяснять не приходится. Это вы, несом¬
ненно, и сами поймете. Они нуждаются в какой-то форме по¬
мощи, и они талантливы. Они же прирожденные актеры.О н. Ах да, французы — прирожденные любовники, италь¬
янцы - прирожденные певцы, евреи...О н а. Я этого не говорю. Я говорю только, что играть они
могут. Пожалуй, им не хватает общего развития, но играть
они могут.Он. Я хотел бы задать один очень личный вопрос.Она. Задавайте.Он. Вам за это платят?Она. Конечно, нет.Он. Тогда почему вы этим занимаетесь?Она. Я ведь уже говорила: мне хочется помогать людям.
Кругом столько несправедливостей! И на меня как бы падает
доля вины за них. А оказать людям помощь я могу только та¬
ким вот образом.Он. И что же, вы стали спать спокойней?Она. Почему вы все время на меня нападаете? Причем это
тут — спокойней я стала спать или нет? Если то, что я де¬
лаю,—неправильно, я все брошу. Прекращу. Только и всего.
Пре-кра-щу. Говорю вам совершенно серьезно. Потому-то я
и просила вас поехать со мной; мне нужно, чтобы понимаю¬
щий человек посмотрел репетицию. И если я делаю что-то не
так, сказал бы мне это начистоту. Может, метод мой — не
самый лучший. Я вижу: их что-то раздражает. Во мне или
в постановке — не знаю, но что-то раздражает. А что именно,
уловить не могу. Но я не отступлюсь, пока не выясню, в чем
дело, и в какой мере тут виновата я. Вот я и хочу, чтобы вы
помогли мне это выяснить.О н. Может, вы слишком уж на меня полагаетесь! Какие та¬
кие у меня основания для того, чтобы быть судьей в делах по¬
добного рода — будь то ваших или чьих-то еще?Она. Много оснований. У вас есть опыт общения с людь¬
ми — и здесь, на родине, и в Англии. Вы понимаете, что к чему
там и что к чему здесь, у нас. Ведь мне никогда не понять —
как бы это выразиться ~ изнутри, что ли, каково это, быть
черным. Вот и в вас я чувствую раздражение.Он. По отношению к вам?Она. Да, ко мне.О н. Нет, не думаю. Нет, откуда ему взяться, раздражению.
Давайте покурим. Мне бы сейчас сигаретку - пусть даже мен¬458
толовую. Пожалуйста, не забудьте остановиться у первого же
магазина.Она. Вы сказали — пусть даже ментоловую?Слышно, как чиркает спичка.О н. Знаете, воздействие рекламы так велико, что люди по¬
верили, будто ментоловые сигареты можно курить.Она. Никто вас не заставляет.Он. Но у меня нет выбора. Так что же вы собираетесь де¬
лать сегодня и чего хотите от меня? Жду ваших указаний.Она. Сама не знаю. Послушайте нас. Посмотрите, как все
пойдет, а потом скажете мне свое мнение. Чтобы постановка
была им не по душе — такое, по-моему, исключено; это именно
то, что они могут сыграть, могут прочувствовать.Он. То есть — сыграть невольников? Почувствовать себя
в их положении?Она. Да. Я же говорила: это - страница их истории, их
прошлого. Те же чувства живут в них и сейчас. Так что им лег¬
ко отождествить себя с действующими лицами.Он. И делается это по прихоти каких-то иностранцев?Она. Ну, зачем же так все поворачивать? В консульстве
меня попросили поставить с труппой «Артисты Ньянги» что-
нибудь самобытное. Именно это я и делаю.О н. И вы уверены, что черным так уж нравится изображать
картины из своего прошлого? Или настоящего?Она. Нравится или не нравится, но они, безусловно, смо¬
гут это сыграть... Притом — убедительно.Он. А ваши актеры — хотят ли они это играть? Притом —
убедительно?Она. Если вам угодно толковать мои слова именно так —
да, хотят. Но я чую неладное. По-моему, кое-что они делают
мне назло. Опаздывают. Не учат ролей. Смотрят исподлобья.
Вечно они не в духе.Он. Все?Она. Не все. Но самые талантливые.Он. То есть самые чувствительные?Долгая пауза.Она. Не пойму, куда вы клоните?Он. А вот куда: может быть, поведение их в чем-то и
оправдано. Может быть, им не нравится воскрешать свое
прошлое, картину своего унижения; может, она напоминает им...Скрип тормозов, машина останавливается.В чем дело? Это еще зачем?459
Она. Вот магазин, сэр. Уверена, здесь вы сможете раз¬
добыть сигареты на свой вкус. Не какие-нибудь там менто¬
ловые.Машина снова трогается(Медленно.) Вряд ли вы представляете себе, что именно я вам
сегодня покажу; но из того немногого, что я рассказала, какое
у вас создалось впечатление — я действительно в чем-то повин¬
на? Это меня беспокоит.Он. Трудно сказать. Как выносить приговор, не зная фак¬
тов? А я их не знаю, брожу впотьмах. Что же касается пони¬
мания, то, поверьте, понимаю я куда меньше, чем вам кажется.
Ведь вы просили меня поехать, считая, что на мой совет мож¬
но положиться. Верно? А теперь позвольте мне сделать одно
признание.Она. Если вам угодно...Он. Я очень редко бывал в африканских локациях, а
в Ньянге вообще не был ни разу.Она. Быть не может.О н. Истинная правда. Я с детства не бывал в локациях.Она. Разве у вас нет черных друзей?Он. Были у меня кое-какие знакомые в университете, но
и только. Неужели вы думаете, что у нас в стране изоляция —
исключительно удел белых? Мы, цветные, изолированы и от
белых, и от черных. Большую часть жизни я прожил в несколь¬
ких милях от Ньянги, но ни разу не побывал там. Зато бывал
в Лондоне, Риме, Париже. В Европе я живал в домах у белых,
но здесь, на родине, мне никогда не доводилось жить у черных.
Так что я знаю их мало — все равно как если бы по-прежнему
жил в Хампстед-ХитеОна. По-моему, вы сгущаете краски. Ходит же к вам убор-
щица-африканка. Может быть, она живет в Ньянге? Неужели
вы ни разу у нее не побывали?О н. А я понятия не имею — африканка она или еще там
кто-то. Для меня это никогда не имело значения. Разумеется,
откуда-то она приходит, но я не знаю, откуда именно - из
Ньянги, из Ланги, из Кенсингтона? А может, она живет где-ни¬
будь в хибарке на заднем дворе в Констансии? В сущности,
я даже не удосужился это выяснить — просто не было повода.
С таким же успехом она могла бы являться из другого мира,
с другой планеты.Она. И вы...Он. Если б в один прекрасный день она не явилась, я бы1 Хампстед-Хит — окраина Лондона.460
даже не знал, где ее искать. И я так держусь намеренно — не
хочу впутываться в чужие дела. Я не решаюсь чересчур тесно
сближаться с людьми — до тех пор, пока окончательно не уве¬
рюсь... Сам не знаю в чем... Не могу я себе позволить такой
роскоши — сближаться с людьми и впутываться в их дела.
Быть может, я покажусь вам эгоистом, но я не могу допустить,
чтобы мне причиняли боль — не могу себе этого позволить.Она. Так вот вы и живете?Он. Так вот и живу.Она. Могла бы я стать вам другом?Он. Не уверен.Она. А может быть, я уже ваш друг?Он. Не знаю. Это зависит от стольких обстоятельств...Она. Например, от цвета кожи?Он. В частности, и от этого. Разница в цвете кожи может
стать препятствием для дружбы, но, опять-таки, не обяза¬
тельно.Она. Я начинаю сомневаться в том, что от вас можно
ждать настоящей помощи.Он. И я не уверен, смогу ли быть вам полезен. Сам не
знаю, зачем поехал. Все во мне против этого восставало.
Я мог бы, пожалуй, сделать такое признание и раньше, но, ви¬
димо, до сих пор сам этого не понимал. Зачем я поехал, зачем
сейчас выворачиваюсь наизнанку? Что меня к этому побу¬
ждает? Совесть? Нездоровое любопытство? Желание помочь?
Стремление к объективности? Ни то, ни другое, ни третье,
ни четвертое... А мож^т быть, все вместе взятое. Быть может,
то, что вы... это вы. И дело такое, что... в общем, такое вот де¬
ло. А я — это я. После репетиции у меня, верно, вообще все
смешается в голове. Сам не знаю. Право, не знаю.О н а. Я хочу от вас одного: если я ошибаюсь, скажите мне
открыто. Вполне возможно, что винить надо именно меня.
Хотя мне и кажется, что я вызываю у них неприязнь не потому,
что я — это я, а потому что во мне они видят представитель¬
ницу белой расы.Он. Значит, они будут точно так же обходиться с каждым
белым.О н а. В том-то и дело. Я хочу сказать — может быть, они
и к другим белым питают неприязнь, но не имеют возможно¬
сти им это показать. Словом, в одних случаях они этого пока¬
зать не могут, а в других могут. В моем случае — могут.
Я женщина. Я беззащитна. У меня есть совесть. И я пытаюсь
им помочь.Он. Может, и так.461
Она. Но все-таки не исключено, что эта неприязнь чисто
личная. Я прошла суровую школу. Когда я училась театраль¬
ному искусству в Европе, с меня спрашивали строго. Если
черные из Ньянги хотят стать актерами, они должны научиться
дисциплине. Нельзя допускать, чтобы они опаздывали и это
сходило им с рук.Он. А вы уверены, что они действительно хотят стать
актерами?Она. Ну, они любители, это так. Но их следует научить ак¬
терской дисциплине. Никаких скидок на то, что они не профес¬
сионалы, или на то, что они черные.Он. И на то, что они не в духе.Она. Да, и на то, что они не в духе. Восемь часов — это во¬
семь часов, для всех без исключения. Вот подождите, увидите
сами. Ручаюсь, они опоздают. Может быть, кое-кто и придет
вовремя, но остальные явятся, когда им заблагорассудится.
Могу привести вам сколько угодно примеров. Вы бы стали
терпеть такое?Он. Не знаю. Тут однозначного ответа не дашь. Надо де¬
лать скидки, учитывать обстоятельства каждого в отдельности.Она. Но разве я мало делала скидок? Сколько еще мне по¬
ступаться своими принципами — из-за того, что я белая? Разве
это моя вина, что их угнетают? Разве это я запихнула их в ло¬
кации? Почему я должна сносить их недисциплинированность
молча? Улыбаться, когда они насмехаются надо мной? Радо¬
ваться, когда они надо мною глумятся на своем языке, отлич¬
но зная, что я не понимаю его? И все это я должна выносить
только потому, что готова быть дающей стороной? Оказывать
помощь? Быть им полезной?Он. Спокойней, спокойней. Из вас начинает лезть велико¬
мученица.Она. Вот и вы такой же, как они. Никакой разницы. Все
время нападаете на меня — с той самой минуты, как сели в ма¬
шину. На чьей вы стороне? Чего вам всем от меня еще нужно?
Чтобы я переменила цвет кожи? Переехала в локацию? Броса¬
ла бомбы? Разве я заслуживаю такого обращения?О н. Скажите, пожалуйста — мне просто интересно
знать, — а какое обращение вас бы устроило?Она. Чтобы со мной обходились, как с человеком.
С дамой.Он. А может быть, с белой дамой?Шум едущей машины усиливается, потом обрывается, затем
возникает снова.Мне думается, четвертый акт был бы самым интересным.462
Она. Четвертый? Не понимаю, о чем вы.Он. О вашей постановке. Четвертый акт «Середины пути».
Этакое единоборство: на одной стороне вы, на другой — «Ар¬
тисты Ньянги».Она. Вы считаете, это было бы очень интересно?О н. Во всяком случае — очень показательно.Она. В каком смысле?Он. Ну... Скажем, позволило бы увидеть в истинном свете
жизненные позиции, их и ваши. Человеческие отношения вооб-
нде, межрасовые — в частности. Называйте это, как хотите.
Самые интересные спектакли разыгрываются не на сцене. Фра¬
за, конечно, избитая, но лучшие драмы — те, которые разыгры¬
ваются в действительной жизни.О н а. Ну да, весь мир — театр, и прочее, тому подобное. Вы
правы. Пожалуй, фраза и впрямь самая что ни на есть избитая.
Это говорилось и раньше — только лучше.Он. Мы успеваем? А то у меня уже возник комплекс —
ужасно боюсь опоздать. Видимо, заразительная штука.Она. Мы будем вовремя, не беспокойтесь. Еще несколько
минут, и мы на месте.О	н. Я тут впервые, я хочу сказать — в этой локации, и чув¬
ствую себя, словно на другой планете, в другом мире.Она. В Ньянге? Да, она кажется безлюдной, правда?Он. А я-то думал, здесь большая скученность.Она. Вообще-то люди здесь есть...О	н. Ну да, по улицам ходят люди. Я же не говорю, что ло¬
кация необитаема. Я говорю, она безлюдная, заброшенная ка¬
кая-то. А это — разница. Здесь не хватает чего-то очень суще¬
ственного. Может, такое впечатление создается из-за ужасаю¬
щего однообразия. Все улицы, все дома, все фонари кажутся
совершенно одинаковыми. Да и лица тоже. На всех — одно
и то же выражение, особенно у взрослых. Взгляд какой-то по¬
корный. Вполне возможно, это и не так, но вот такое у меня
впечатление. А у вас?Она. Нет, не согласна. Я ведь тут кое с кем зна¬
кома.О	н. У меня очень мало друзей, и я выбираю их не по цвету
кожи.Она. Ах, знаю я этих людей: я могу позвать их к себе в го¬
сти, но они не придут, уверена.Он. А вы пробовали?Она. Нет. Просто знаю — не придут, и все. Примут мое
приглашение. Пообещают прийти. Но в конце концов не
придут.463
Он. Или же — если, конечно, у них есть телефон — снимут
трубку с рычага.Долгая пауза. Потом машина останавливается. Дверца
распахивается.Она. Приехали. Секунда в секунду.Дверца машины захлопывается.(Голос ее отдаляется.) Пошли? Вот сюда.Из-за двери доносится поп-музыка, шум голосов.(Голос ее, звучит издалека,) Ну вот. После репетиции у нас бу¬
дет интересная дискуссия.Он (голос его приближается). Не знаю, возникнет ли
в этом необходимость.Она (голос ее приближается). Это дверь в зал. Они слу¬
шают поп-музыку.Дверь открывается. Очень громкая поп-музыка. Голоса
смолкают.(Громким шепотом, перекрывающим музыку.) Прошу вас,
сядьте где-нибудь в зале. Ну, что я говорила? Пять актеров,
а в труппе двадцать с лишним. Остальные то ли явятся позже,
то ли вообще не придут. (Громко.) Нельзя ли снять эту
пластинку?Музыка обрывается.Здравствуйте все. Ну что, готовы мы к работе? Как обычно, на
месте лишь немногие из нас. Будем надеяться, что остальные
явятся позже. Мы не можем тратить время попусту. Постанов¬
ка должна быть готова через три недели. Стало быть, чем
раньше мы сегодня начнем, тем лучше. Будем просто импрови¬
зировать по ходу действия. Договорились? Ну, так, начнем
с последнего акта. Акт третий. Мы наконец-то в Новом Свете,
на плантациях. Стали по местам. Будьте добры, другую
музыку.Тихие звуки «Мисса Луба».А теперь - разошлись по сцене... Значит, так, работаете
невольников.«Мисса Луба» звучит громче.464
Кен Тсаро-ВиваКеи Тсаро-Вива (род. в 1941	ственной с гужбе. Его драматур-г.) — нигерийский драматург и по-	гическач история о двух изголо-эт. Окончил Ибаданский универси-	давшихся, но неунывающих безра-тет. Руководил драматургиче-	ботных, вынужденных прибегатьским обществом при этом универ-	ко всевозможным уювкам в же-ситете, игра г в Передвижном	стокой борьбе за выживание, при-
университетском театре. Препо- в 1екает своим грустным юморомдавал в Лагосском и Нсуккском	и верой в стойкость человекауниверситетах.	перед лицом жизненных трудно-В настоящее время — на государ-	стей.ТРАНЗИСТОРДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:Б а С И — молодой человек, безработный.А л а л и — его друг.Хозяйка — домовладелица.Хейнекен — владелец торговой фирмы.Ньюмэн — «официальное лицо».Комната Баси в Лагосе. Баси спит на кровати, похрапывая.
Внезапно храп обрывается.Баси. А ну, поставь кастрюлю на место!Слышно, как кастрюлю ставят на стол.Алали (издалека). Я... Я... думал, ты спишь.Баси. Он думал, я сплю! Ворюга!Алали (теперь голос его звучит громко)я не вор.
Да и кастрюля пустая.Баси. Потрясающая логика. Сколько раз я тебе говорил,
Алали: не прикасайся к чужим вещам.Алали. Но я голодный. И вообще, что ты о себе вообра-
йкаешь? Ты кто — властелин мира? И все должны выполнять
малейшее твое желание? Надоел ты мне.Баси. Что ж, справедливо. Но кастрюли мои оставь в по¬
кое. Не для тебя я надрываюсь.Алали. В который раз это слышу.Баси. Еще разок выслушаешь. Попробуй только, прикос¬465
нись к какой-нибудь моей вещи, и я тебе покажу, что я тверже
металла. Встаю. Невозможно спать, когда ты тут кру¬
тишься.Скрип кровати.А л а л и. Да, Баси, ты человек железный. Что есть, то есть.Баси. Слишком поздно ты это понял. Уже полгода си¬
дишь у меня на шее и даже не подумал хоть раз меня поблаго¬
дарить. Брось-ка мне брюки.Брюки шлепаются на кровать.Неблагодарность — вот и все, что я вижу от тебя с первого
дня. С тех самых пор, как подобрал тебя в гараже на ИддоАла ли. Ну какая это неблагодарность, Баси? Что же мне
делать? Пришел я из гаража весь вымокший, голодный.
А уснуть на пустой желудок не могу...Баси. Тогда не спи.А л ал и. А если не спать, в глаза так и лезут кастрюли
и мешок с гарри. Они словно притягивают к себе, и ты уже не
можешь с собою сладить.Баси. Тогда закрой глаза и забудь о них.А л а л и. Легко сказать — забудь. У меня с самого утра ма¬
ковой росинки во рту не было.Баси. А я, по-твоему, только и пирую, как король какой-
нибудь, да? Знал бы ты...А л ал и. Дай что-нибудь пожевать. Хотя бы щепотку гар¬
ри. Только б унять волка, что грызет мое нутро.Баси. Говорят тебе, Алали, в доме нет ничего. Ничего¬
шеньки. Вот погляди — последний пенни, я нашел его у себя
в кармане. (Смеется.)Пенни со звоном падает на пол.Последний мой пенни...Алали. Отдай его мне. Куплю немножко поджаренного
арахиса.Баси. Да где ты его раздобудешь в такой дождь?1	Иддо — прибрежный остров, на котором расположена часть
города Лагоса.466
Алали. Не важно. Давай сюда пенни.Б а с и. А ну, загляни-ка в мешок — может, наскребешь не¬
много гарри,Алали (голос его доносится издалека). Ни щепотки.Мешок падает на пол.Баси. Я же говорил!Алали (голос его приближается). Как жить, когда в же¬
лудке пусто?Баси. Это дело нехитрое, можно в два счета обучиться.Пауза.Алали. Надоело все до смерти. Но вот беда, всякий раз,
как надумаю уезжать, понимаю, что не смогу. Словно голос
какой-то твердит мне: оставайся. Сам не понимаю...Баси. Тогда не жалуйся. И вообще, на что тебе жало¬
ваться?Алали. Как это — на что? Три месяца изо дня в день я та¬
скаюсь с Шомолу на Остров i. Да я знаю в лицо всех курьеров
во всех министерствах. Да я...Баси. Скажи на милость, какие мытарства! А ты спал под
Картеровым мостом? Жил в трущобах Исалегангана? Тебя
выгоняли из всех учреждений, какие только есть в Лагосе? Го¬
ворили, чтобы ты больше носа туда не показывал? Узнавали
тебя по походке все курьеры во всех министерствах? Приходи¬
ли они в ужас, завидев тебя?Алали. Понимаешь ли...Баси. А вот я все это пережил, и еще кое-что похуже. До¬
брых три года, Алали, я таскался по городу. Сдружился с ули¬
цами Лагоса. Я знаю их названия, а им знакомы мои шаги.
Три года я маялся, и никто мне ничем не помог. И вот в один
прекрасный день — на тебе: вдруг получаю место курьера в уч¬
реждении. Я ухватился за него обеими руками. И правильно
сделал. Но ко мне стал придираться старший 1слерк: за неде¬
лю ~ три замечания. Словом, на следующей же неделе
меня выперли, а на мое место взяли его родича. Но я не
жалуюсь.Алали. Экая досада. И зачем нас заставляют учиться, ес¬
ли потом не дают работы?Баси. Они говорят: а что ты можешь делать с неполным
средним образованием? Да все могу, отвечаю. Хоть сейчас на-1	Здесь имеется в виду остров Лагос.467
зову по фамилии сотни людей здесь, в Лагосе, — зарабатывают
больше тысячи фунтов в год, хотя даже не подходили к воро¬
там средней школы. А вид такой, будто они добились всего
упорным трудом.А л а л и. Упорным трудом — вот смех!Баси. Но я не жалуюсь. Когда попадешь в переделку, на¬
чинаешь обвыкать. Закаляешься. Словно бросаешь жизни
вызов. А это штука неплохая. Иной раз даже бывает
занятно.А л а л и. Баси, и как ты можешь вести разговор на пустой
желудок?Баси. Говорят тебе, я привык. В Лагосе — так: хочешь
продержаться, будь ловкачом. И языком работай — он может
сослужить тебе хорошую службу.А л а л и. Да я не то что говорить, я орать буду, пока не
охрипну.Баси. Давай.А л ал и (кричит). Сволочи!Баси. Ты что это?Ал ал и (кричит). Воры!Баси. Ты спятил? Чего разорался? А если услышит
квартирная хозяйка? Хочешь, чтобы она нас вышвырнула
отсюда?Алали, Ей у себя, наверху, места мало, что ли?Баси. Чтобы я больше этого не слышал. Уже год как
я потерял работу, и с тех пор не плачу ей ни гроша. Я же тебя
предупреждал -■ носа не высовывай, чтобы она тебя не засекла.
Чего же ты разорался?Алали. Не сердись.Баси. Кого это ты кроешь?Алали. Да этих шутов гороховых, что сидят в учрежде¬
ниях. Все они подлецы. Я по два раза подавал заявление в ка¬
ждое министерство. Везде отвечают одно и то же — мы вас вы¬
зовем. И никогда не вызывают.Баси. Что толку подавать заявления? Все равно их швыр¬
нут в корзину. А если место и освободится, его займут до то¬
го, как ты об этом проведаешь.Алали. Страшное дело. Часами бродишь по городу, шле¬
паешь по грязи под проливным дождем, а вернешься, в доме"
куска нет. Слушай, скажи правду, есть у тебя что-нибудь
пожевать?Баси. Можешь обыскать комнату, если угодно. Будь у ме¬
ня хоть что-нибудь, где бы я мог это спрятать?Алали. В один прекрасный день я покончу с собой.468
Баси. Вот и отлично. Только не у меня в комнате. Ступай
на Картеров мост, заберись на перила и сигай в воду. Но де¬
лать это надо днем, когда светло.Алали. Почему?Баси. Чтобы кто-нибудь мог тебя увидеть и спасти. А за¬
тем тебя отправят в суд.Алали. И упекут в тюрьму.Баси. Ну, уж лучше тюремная камера, чем эта конура.
Там тебе хоть обеспечено трехразовое питание.Алали. Черт с ним, с питанием, я в тюрьму не пойду. Не
хочу вывозить дерьмо.Баси. А вот последнего, кто прыгнул с моста, не засадили
в каталажку. Наоборот, дали ему работу.Алали (удивленно выкрикивает). Что-о ?Баси. Тихо ты. Хозяйка у себя наверху. Слышишь, расха¬
живает по комнате взад-вперед, взад-вперед. Ух, она и вреди¬
на, особенно в конце месяца.Алали. Извини. Расскажи-ка про того парня, что прыгнул
с Картерова моста и получил работу.Баси. Ладно. Только сперва зажги конфорку.Алали (вскакивает). Ага, значит, все-таки в доме есть ка¬
кая-то еда!Баси. Да нет же, погоди радоваться. Всего-навсего пакетик
чаю за пенни — только что обнаружил его у себя в кармане.
Вот, лови. А сахара нет.Алали. Все-таки лучше, чем ничего. В чайнике есть
вода?Баси. На эти несколько чаинок хватит. Она еще теплая, за¬
кипит быстро.Чиркает спичка — зажигается газовая конфорка.Алали. Пока вода греется, расскажи мне про того челове¬
ка, с Картерова моста.Баси. Три года прожил он в Лагосе,—работы нет, денег
нет и крыши над головой тоже нет. Много раз он ходил на
Картеров мост, смотрел на лагуну, на ее воды - медли¬
тельные, ленивые. Этот мирный вид его околдовывал: ведь
у него-то самого все так и бушевало внутри! И вот в один пре¬
красный день он прыгнул с моста. Полицейские его вытащили
и отправили в суд. А один богач увел его оттуда и дал работу.
Парень стал получать семь фунтов в месяц.Алали. Семь фунтов в месяц! Царское вознаграждение.
Мне бы хоть половину. Семь фунтов в месяц, надо же!469
Баси. А теперь у него своя машина и три, не то четыре
жены.А л а л и. Еще бы! И у него хватило ума прыгнуть в воду,
когда кругом были люди. Н-да!Баси. Это был Агву.А л а л и. Агву! Боже милостивый! Но где сейчас найдешь
такого благотворителя, как тот богач?Баси. Да их полно. Но чтобы они раскачались тебе по¬
мочь, ты должен сперва оказаться на грани самоубийства. Ведь
они не просто хотят сделать доброе дело — им желательно,
чтобы это случилось у всех на глазах... По-моему, чайник
кипит.Ал ал и (выключает газ). Угу. А может, мне отправиться
на Картеров мост прямо сейчас, не откладывая?Баси. Валяй. Но сначала хотелось бы выпить чаю.Звук льющейся в чашку воды.А если ты все-таки решишься, помни: у тебя дело может
принять совсем иной оборот. Очень скверный, скажем
прямо.Алали. Ладно, ладно. Знаю, ты считаешь, что ничего хо¬
рошего мне ждать не приходится. Но в один прекрасный день
и я встречу такого вот богача... или богачку. И тогда... (нали¬
вает чай), А пока — на, пей.Баси (делает глоток и тут же сплевывает). Э-э... До че¬
го горький. Но, говорят, полезен для нервной системы.Алали. А я и чаинки сжую. Кто его знает, как действует
чай на пустой желудок (жадно глотает).Баси. Верно. Так вот, насчет богачей. Должен сказать
тебе: в Лагосе богачей нет.Алали. То есть как это нет?Баси. Может, ты перестанешь орать? В дождливые дни
хозяйка всегда бесится, а сегодня льет как из ведра. И я даже
смыться не смогу, когда услышу ее шаги.Алали. Прости. Так, по-твоему, люди, что разъезжают на
машинах,—не богачи?Баси. Да они обыкновенные спекулянты, жулье.Алали. А ты почем знаешь?Баси. Верь слову. В Лагосе процветают только жулики.Алали. Как печально.Баси. А что ж тут печального? Сам стань жуликом, и все
дела. Будь ловкачом, не падай духом. Никогда нельзя знать,
что ждет тебя завтра. По-моему, в этом прелесть жизни.470
Ала л и. Но вечно ходить в неудачниках...Баси. Бодрись, бодрись...Ала ли. ...жевать чаинки на ужин — в этакую мокредь и...Стук в дверь.Баси (громким шепотом). Беги! Нет, иди сюда. Ложись
на кровать. Притворись, будто болен. Если спросит тебя обо
мне, скажи - не знаешь, куда я пошел. А я спрячусь под
кровать.Шуршание, скрип матраца. Настойчивый стук. Пауза.Дверь распахивается.Ал ал и (громко стонет). Ох, живот! Ох, больно!Хозяйка (голос ее доносится издалека). Дурень, как ни
приду за квартирной платой, он всякий раз болен.А л ал и. Ох, живот! Ох, больно!Хозяйка. А ну. Баси, вставай, не то проломлю тебе баш¬
ку вот этой бутылкой из-под пива. Слышал, что я сказала? Ко¬
ли не встанешь, разобью бутылку о твою башку!Алали. Ох, живот! Ох, больно!Хозяйка (голос ее приближается). Вот вылетишь на ули¬
цу сегодня же, тогда у тебя и впрямь живот разболится, дурень
этакий. Вставай! Ой, да это не он. Ты же не Баси. Ты что здесь
делаешь, а?Алали. Ох, живот! Ох, больно!Хозяйка. Вор, что ли?Алали. Ох, живот! Ох, больно!Хозяйка. Ну, погоди (голос ее удаляется) .Ъыъоъу сейчас
полицию. (Кричит.) Белло! Белло!Алали. Зачем вам Белло? Он разве доктор?Хозяйка. Ты что тут делаешь, пока Баси нет дома?Алали. А кто сказал, что его нет дома... То есть, я хотел
сказать...Хозяйка (голос ее приближается). Э-э-э! Вон как! Вы,
видать, шутки шутить со мною вздумали! Ну, где он? Куда
спрятался? Баси, ты где? Я знаю, ты здесь, в комнате (обнару¬
жив его под кроватью, вскрикивает). Вылезай из-под кровати,
балбес. Ишь ты, денег отдавать не хочет. Кому сказано — вы¬
лезай. И сегодня же выметайся. Жить живешь, а платить не
платишь, да? Нам что, по-твоему, дом задаром достался, мы
его из травы строили? А ну, отвечай, паршивец этакий.Шорох под кроватью.471
Баси (вьмезая). Мадам, умоляю, умоляю, не расстраивай¬
тесь.Хозяйка. Как же не расстраиваться? Во г уже сколько ме¬
сяцев пытаюсь выцарапать у тебя квартирную плату, и все без
толку. Каждый раз одно и то же твердишь — у меня нет ра¬
боты, нет работы. Был бы ты стоящий парень, неужто сидел
бы без работы? Не видал, что ли, как парни вроде тебя ходят
в масках, дерьмо вывозят? Но ты — какое там: вывозить дерь¬
мо — это не по тебе.Баси. Мадам, умоляю, не расстраивайтесь.Хозяйка. А я вот расстраиваюсь. Да и как не расстраи¬
ваться? Ну, ты меня допек. Я не за тем сюда пришла, чтоб
любоваться на тебя и слушать твою брехню. Не хочешь пла¬
тить, не селись в чужом доме. Не видел, что ли: такие вот,
вроде тебя, под Картеровым мостом живут Строишь из себя
важную шишку, а какая ты шишка? Да еще приволакиваешь
своих дружков в дом.А л а л и. Мадам, не расстраивайтесь. Он заплатит, как
только сможет.Хозяйка. Еще раз повтори эту чушь, и я проломлю тебе
башку бутылкой. Есть у тебя совесть?Баси, Мадам, умоляю, не расстраивайтесь. Алали, рас¬
крой наконец и ты рот, скажи что-нибудь. Ты что, не уважаешь
мадам?Хозяйка. Больно нужно мне твое уважение, дурень эта¬
кий. Плата мне нужна, понял? Не заплатишь сейчас же, сию же
минуту — вызову полицию.Баси. Я заплачу, мадам. Беда только, что у меня работы
нет — покамест. Но мой брат — он министр — так он мне
сказал...Хозяйка. Заткнись! Что еще за брат? Что еще за
министр? У нас военное правительство. Будь твой брат
министром, он бы с голоду сдох — ему же делать было бы
нечего.Баси. Так или иначе, я непременно получу работу в
конце следующего месяца и отдам вам весь долг, до послед¬
него пенни. Не расстраивайтесь, мадам, я заплачу, обе¬
щаю.Хозяйка. Ври, ври больше. Все вы тут, в Лагосе, вруны.
Думаешь, тебе впору обвести меня вокруг пальца, трепло, гла¬
за твои бесстыжие? Нет, шиш. Не заплатишь до конца меся¬
ца — выставлю дверь в этой комнате. Понял?Баси. Мадам, умоляю, не расстраивайтесь. Все будет
в порядке,472
Хозяйка. Сколько раз я уже слышала эту брехню. Ду¬
маешь, у меня мозгов нет?Баси. Что вы, мадам, вовсе я так не думаю.Хозяйка. Обвести меня вокруг пальца затеял? Где уж
тебе...Баси. Что вы, мадам! Ничего я такого не затевал.Хозяйка. Ты зачем спрятался под кровать, когда
я зашла?Баси. Я? Спрятался? Боже упаси. Просто ручку искал, она
куда-то закатилась.Хозяйка. А твой дружок орал, что у него живот
болит и вдруг сразу выздоровел и заткнулся, это как
понимать?А л а л и. Умоляю, мадам, не расстраивайтесь.Хозяйка. Как поживут в Лагосе, все у них в башке пере¬
мешается. Врут, норовят надуть, мошенничают. (К Баси.)
Как получишь деньги, так тратишь их на бабу, не знаю я,
что ли.Баси. На какую еще бабу?Хозяйка (оставляя его возглас без внимания). А как за
комнату платить, куда там — такое начинает нести (го юс ее
удаляется). Все равно к концу следующего месяца духу твоего
здесь не будет, дурень этакий.Хлопает дверь.Ал ал и. Эй, Баси, она бутылку забыла.Баси. Ну-ка, глянь, не осталось ли чего на донышке.Ал ал и. Ни единой капли.Бутылка летит под кроватьБаси. Ох, и хитрющая баба! Гроша на ветер не выбросит.
Деловая хватка у нее — будь здоров, любого мужчину обста¬
вит. Будь у меня вместо хозяйки хозяин, я бы послал его по¬
дальше, а тут — женщина, совсем другое дело. Если б я не
взмолился, она бы и впрямь запустила бутылкой мне в голову
Вот видишь, есть смысл быть дипломатом.Ал ал и. Безусловно.Б а с и. Ну и усвой этот урок. Хочешь прожить здесь, в Ла¬
госе, все время ловчи, изворачивайся. Я этот урок усвоил, ког¬
да шатался по улицам, работу искал. Все время шевели моз-
гой, иначе пропадешь. Что-нибудь покупаешь на базаре — лов¬
чи; хочешь увернуться от полицейского, — а они вечно ищут,
с кого бы содрать, — опять ловчи.473
Ал ал и. Знаешь, о чем я думаю?Баси. А разве голодный может думать?Ал ал и. Ты как считаешь, разбогатею я когда-нибудь?Баси. Почем знать.А л а л и. Давай вообразим, будто я женат на богатой-бога-
той женщине... На какой-нибудь там медицинской сестре, вро¬
де тех, что разъезжают на собственных машинах, рыщут, где
бы подцепить мужа...Баси. Но под Картеровым мостом они мужей не подби¬
рают.А л ал и. Ладно. Тогда представим себе, будто я получил
главный выигрыш в западнонигерийской лотерее... Во-во! Три
тысячи фунтов. Нет, два выигрыша — шесть тысяч. Стало
быть, у меня в банке шесть тысяч, и живу я в таком доме —
знаешь, где внизу гостиная, наверху спальня. Баси, а ты будешь
мой слуга, идет?Баси. Давай.Ал ал и. Отвечай: «Слушаю, cap»i, дурак несчастный.Баси. Слушаю, cap!Ал ал и. Бой!Баси. Сар?Алали. Где ты там, покажись!Баси. Иду, cap!Алали. Бой, чай готов*^ Сколько раз тебе повторять —
чай должен быть готов с утра пораньше. Ты как думаешь,
для чего я тебя держу? Ты же не справляешься с самыми
простыми делами. Все вы, слуги, — дрянь. Ступай, принеси
мне чаю.Баси. Нет электричества, cap.Алали. Бой!Баси. Сар?Алали. Поди сюда. Как тебя звать? Все время забываю.Баси. Езекия, cap.Алали. Езекия? Почему Езекия? Ну, да все равно. Езекия,
ты дурак набитый. Ты зачем входишь утром в спальню
хозяина?Баси. Но вы меня звали, cap.Алали. Заткнись! Ты что, не боишься своего хозяина? Ду¬
маешь, я плачу тебе три фунта в месяц, чтобы ты вот так на¬
хально со мной разговаривал? Стать по стойке «смирно»!
Я тебя увольняю.1	Сар — искаженное «сэр», униженное обращение африканца
к белому.474
Баси. Не надо, cap. Умоляю, cap, помогите мне, cap.
У меня две жены и шестеро детей.А л а л и. Две жены и шестеро детей! Черт подери! Неужели
вы, низкооплачиваемые, не можете найти себе занятие подо¬
ходней? Пошел вон!Баси. Слушаюсь, cap. (Оба смеются.) А теперь придумай
еще что-нибудь.Ал ал и. Бой!Баси. Сар?А л а л и. Ступай, принеси мне поесть.Баси (ставя на стол воображаемый поднос). Вот, cap.Алали. Эй, а где вино?Баси. Но я подал пиво, cap.Алали. Еще чего! Ступай принеси мне вина. А это что?
Свежая рыба? Отлично. Люблю свежую рыбу. Но почему так
мало? Если уж есть рыбу, то целиком. Понял? Ну, чего
вылупился?Баси (почесывая в затылке, бормочет). Виноват, cap, не
расстраивайтесь, cap.Алали. Ты болван. Стоит тебе увидеть, как я ем, и ты
тотчас же начинаешь думать о еде. Что это за слуга! Если б
я себя держал, как ты, неужели я достиг бы таких высот, как
по-твое“му? Жаднюга. Все вы, деревенские, жаднюги. Что ни
увидите, все вам надо, вам и вашим семьям. Пошел вон! Не
порти мне аппетит. Убирайся! (Оба смеются.)Баси. Миллионер!Алали. Будь у меня миллион, я спас бы мир.Баси. Так же, как его спасают другие богачи. .Пауза.Алали. Баси, мне что-то опять захотелось есть.Баси. Он хочет есть — и это после такого плотного завтра¬
ка: рыба, вино! Нет, ты просто невыносим.Алали. Ну почему мне нет счастья, а?Баси. Ну почему бы тебе не посоветоваться с деревенским
знахарем, а?Алали. Я не шучу...Баси. Ш-ш... Ш-ш... Слышишь?Алали. Только стук дождя о подоконник и шаги хозяй¬
ки — бегает у себя наверху взад-вперед; клянется тебя линче¬
вать, если ты ей не уплатишь.Баси. Нет... нет, я о другом. Слышишь, кто-то поднимает¬
ся по лестнице?Алали. Нет. Да. Наверное, опять хозяйка идет.475
Баси. Черт бы ее побрал! Скорее закрой дверь на задвиж¬
ку, пока она не вперлась.Стук в дверь.Тихонько, друг, ступай осторожней. Навались спиной на дверь.Стук становится громче.Г о л ос. Есть здесь кто-нибудь?Пауза.Это я, мистер Хейнекен! Вам предоставляется возможность по¬
лучить один из многочисленных призов.А я а я и .(шепотом). Слышишь? Может, откроем?Баси. Обождем.Голос. К вам в дверь стучится мистер Хейнекен. Транзи¬
сторы, часы, электрические вентиляторы и чайники — все будет
ваше, если вы мой покупатель.А л а л и. Давай откроем.Баси (голос его отдаляется). Ну, если ты настаиваешь...
Дверь распахивается.Войдите!Хейнекен. Добрый вечер, джентльмены. Как поживаете?
А л а л и. Есть очень хочется.Хейнекен (голос его приближается). Я — мистер Хейне¬
кен.Баси (голос его приближается). Мы безработные, безы¬
мянные люди. А что за богатства вы нам сулите?Хейнекен. Все прекрасно. Этот замечательный транзи¬
стор будет ваш, если в комнате у вас вот сейчас, в эту минуту
найдется бутылка из-под пива фирмы «Хейнекен».Баси. Мы пива не пьем.А л ал и. Разве что кто-нибудь угостит.Хейнекен. В таком случае, джентльмены, мне остается
только откланяться.А л а л и. Нет, подождите. У меня где-то была бутылка из-
под пива.Баси. Где?Алали (шепотом). Заткнись! Забыл, что ли — хозяйка
оставила здесь бутылку. Я забросил ее под кровать.Баси. А ты уверен, что это бутылка именно из-под пива
фирмы «Хейнекен»?476
^'•*Алали. Сейчас посмотрим. (Шарит под кроватью.) Ура!
Мистер Хейнекен, вот вам бутылка.Хейнекен. Благодарю вас. Позвольте бутылочку. А вот
вам приз — превосходный транзистор. Всегда пейте пиво
фирмы «Хейнекен». Ничего не может быть лучше.А л а л и. И в самом деле.Баси. Очень полезно для здоровья.Хейнекен (голос его отдаляется). Вот именно. Всего
паи лучшего.Баси. До свидания.Дверь захлопывается.Ала ли. До чего любезно со стороны хозяйки — все-таки
оставила бутылку нам. А мы отхватили транзистор!Баси. Да знай она, что от бутылки может быть хоть ка¬
кой-нибудь прок, ни за что бы не бросила ее здесь.А л а л и. Пошли, загоним транзистор. Прямо сейчас.
Баси. Ты что, спятил?А л а л и. Друг, у меня с самого утра во рту куска не было.
А за транзистор выручим фунтов тринадцать. Добрых трина¬
дцать фунтов. Да на эти деньги мы сможем кормиться девять
месяцев.Баси. Давай немного послушаем радио, прежде чем про¬
дать. Поипди-ка Леопольдвиль.А л а л и. Не люблю конголезскую музыку. Очень уж тягу¬
чая.Баси. Ну и дурак.А л а л и. Пускай дурак. Слушай, пойдем, загоним транзи¬
стор. Тринадцать фунтов - это тебе не кот начхал. Да и при¬
емник-то — штука несъедобная.Баси. Настрой на любую станцию, хоть немножко послу¬
шаем музыку, а уж потом продадим его.Щелчок, включается приемник, звучит музыка.Потише, потише. Хозяйка услышит. Говорят тебе, потише.^ А л а л и. Что за радость иметь транзистор, если надо скры¬
вать его от соседей?Баси. Вот балда! Прошу тебя, потише. Не то хозяйка...
Боже мой, она спускается сюда. Выключай скорее.Щелчок, радио умолкает. Распахивается дверь.Мадам!477
Хозяйка fc порога). Чего орешь?Баси. Просто я вас приветствую, мадам.Хозяйка (голос ее приближается), Нечего меня привет¬
ствовать, болван несчастный, денег не отдаешь. Я здесь бутыл¬
ку оставила, где она?Баси. Бутылку, мадам? Вы сказали — бутылку?Хозяйка. Ну да, бутылку. Ты что, ее не видел,
что ли?Баси. Не оставляли вы здесь никакой бутылки,
мадам.Хозяйка. Глаза твои бесстыжие, враль этакий, опять ты
за свое. Я когда заходила, собиралась проломить тебе башку
бутылкой. Скажешь - нет?Баси. Только не мне.Хозяйка. Заткнись, ворюга. За комнату не платишь,
обыкновенную бутылку слямзить готов.Баси. Мадам, мне обидно, за что вы меня ругаете? За ка¬
кую такую бутылку?Хозяйка. Скажешь, у тебя ее нет? Я этой бутылкой хоте¬
ла тебе башку проломить, дурень этакий. За квартиру не пла¬
тит, бутылку слямзил.Алали. Мадам, на что вам сдалась именно эта бу¬
тылка?Хозяйка. Эта бутылка — деньги.Алали. Вы хотите сказать, в нее насьшаны монеты?Хозяйка. Нет, дурень. Будь у меня сейчас эта бутылка,
я получила бы за нее приемник или часы ~ от некого мистера
Хейнекена, он как раз пришел ко мне в дом. Так говорите,
у вас моей бутылки нет?Баси. Нету, нету, вы ее здесь не оставляли. Господом бо¬
гом клянусь.Алали. Поверьте, это чистая правда.Хозяйка. Заткни пасть, ворюга бесстыжий.Алали. Мадам, за что вы обзываете меня вором? Это я-
то ворую бутылки? На что мне нужно уворовать бутылку?
Будь я вором, уж я украл бы что-нибудь получше.Хозяйка. Ладно, бог тебя накажет. Коли ты ее спер, бог
тебе не простит.Алали. Ну и пусть не прощает, что с того.Хозяйка. Баси, это ты подговорил своего дружка, чтоб
он мне так хамил?Баси. Нет, что вы.Хозяйка. Завтра же чтоб мне была плата, иначе выметай¬
ся из моего дома.478
Баси. Ах, мадам, умоляю вас, не расстраивайтесь. Какое
отношение имеет бутылка к квартирной плате? Никакого.
Умоляю, не расстраивайтесь.Хозяйка. Как это — не расстраиваться?! Тут расстроишь¬
ся, еще как! (Голос ее отдаляется.) Зажиливает плату за ком¬
нату, зажиливает бутылку. Куда ни глянь, кругом — одни
воры.Хлопает дверью.А л а л и. Фф-у. Хорошо еще, что она не углядела транзи¬
стор. А то сцапала бы его.Баси. Или же заявила бы в полицию, что мы ее обокрали.
Вот ведь не верит, что я человек честный.А л а л и. Злыдня она. Пошли, загоним транзистор и сразу
же плотно поужинаем. Кстати, чем быстрее мы его сбудем,
тем лучше для всех нас. Тут добра не жди.Баси. Откуда эти страхи? Мы же его не украли.А л а л и. А вдруг тот тип его украл и решил от него
отделаться?Баси. Тогда он сбыл бы его или обменял на что-нибудь
посущественней, не на пустую же бутылку.Алали. А вдруг бутылка волшебная? Я слыхал про
такое.Баси. Э, да ты суеверный.Алали. А кто не суеверный ? Зачем мне умирать с голоду,
если я могу хорошенько заправиться — надо только загнать
транзистор. Давай-ка его сюда.Баси. Не дам.Алали. Давай.Баси. Убери лапы. Транзистор мой, а не твой.Алали. Мой.Баси. Нет, мой.Алали, Это так ты в Лагосе обучился ловчить, да?Баси. Я первый увидел бутылку.Алали. Что-что? Еще новости!Баси. Перестань орать! Хозяйка опять вспомнит про квар¬
тирную плату.Алали. Отдай транзистор, тогда замолчу.Баси. Не будь кретином. Если не перестанешь валять ду¬
рака, вышвырну тебя вон.Стук в дверь. Пауза. Снова стук. Дверь распахивается.Ньюмэн. Есть тут у кого-нибудь радиоприемник?479
\ (одновременно). Нет. Да, есть, он продает-А л а л и ^
ся — десять фунтов или около того.Ньюмэн. Я не собираюсь покупать у вас приемник,
любезный.Ал ал и. Тогда уходите. Убирайтесь, говорят вам.Ньюмэн. Спокойно, спокойно. Разрешите представиться.
(Прочищает горло, переходит на официальный тон.) Инспектор
Ньюмэн из почтово-телеграфного ведомства.Баси. Вас квартирная хозяйка прислала?Ньюмэн. Будьте добры, покажите свой радиопри¬
емник.Баси. Ну, это дело другое. Пожалуйста — он у меня
новехонький.Ал ал и. Но мы... Я хотел сказать... Я хочу за него десять
фунтов, что-нибудь около того. Это же просто даром.Ньюмэн (самым официальным тоном). Приемник зареги¬
стрирован?Ал ал и. Это что еще за глупости?Ньюмэн. Я вас спрашиваю совершенно официально,
учтите. Все, что вы скажете, будет занесено в протокол. Так что
поаккуратней.Ал а л и. Фу-ты ну-ты!Ньюмэн. Отлично. Итак, повторяю вопрос. Приемник за¬
регистрирован? У вас имеется на него разрешение?Алали. Разрешение на приемник? Вы что, обал¬
дели?Ньюмэн. Так и запишем.Алали. Записьгоайте, что хотите. Мне не инте¬
ресно.Ньюмэн. Безответственная болтовня. А власти этим
заинтересуются.Баси. То же приемник — не собака, не машина, не велоси¬
пед.Ньюмэн. Каждый приемник должен быть зарегистриро¬
ван, на него выдается официальное разрешение.Баси. Кто сказал?Ньюмэн. На то существуют правила, правительство вве¬
ло правила на этот счет.Баси. Правила! Ну, объясните мне — зачем нужно разре¬
шение на приемник? Он же стоит в доме, а не носится по
улицам!Ньюмэн. Нужно получить разрешение. Оно стоит десять
шиллингов.480
Ал ал и Но такому вот маленькому транзистору цена...
пенсов шесть.Ньюмэн Давайте сюда десять шиллингов, не то по суду
вас заставят уплатить пятьдесят фунтов. Ну как, намерены вы
немедленно оплатить разрешение на приемник?А л а л и. Да у меня в кармане гроша медного нет.Ньюмэн. В таком случае выписываю ордер на арест и
сейчас же забираю вас в полицейский участок.А л а л и Обождите, не торопитесь. Надо потолковать.Ньюмэн. Выкладывайте, что у вас там.А л а л и Видите ли, сэр, дело такое, сэр, вот уже полгода
я живу в Лагосе, а работы все никак не найду. В кармане у
меня пустоНьюмэн. А транзистор все-таки купили. Что-то концы
с концами не сходятся ..Ал ал и Но мне его., дал.. один человек... я хочу ска¬
зать... я получил приз...Ньюмэн. Все это вы объясните в участке.А л а л и. Ой, сэр, пощадите, сэр. Каждый день я таскаюсь
с Шомолу на Остров — пытаюсь выклянчить себе хоть какую-
нибудь работу.Ньюмэн. Пустая болтовня. Какое отношение это имеет
к плате за регистрацию приемника?А л а л и. Выходит, я должен продать приемник, чтобы
уплатить за его регистрацию.Ньюмэн. Дело ваше. Решайтесь на что-нибудь, да поско¬
рее, вот мой совет. Хм, вы же хотели со мной потолковать,
правильно я расслышал?Баси. Но он уже потолковал с вами как мужчина
с мужчиной.Ньюмэн. Как мужчина с мужчиной? Допустим. Но я на
государственной службе. Вы что, не понимаете, о чем речь?
Только что родились? Ну, говорите, что вы там хотели ска¬
зать. Вы меня поняли?Баси. Честно говоря, не понял.Н ь ю м э н. Вот тупица. Я вот о чем — ведь мы живем-то
в Нигерии.Баси. А-а... Теперь понимаю. Но я думал, сейчас, при
новых властях, с этим покончено.Ньюмэн. Он толкует о политике! Эй вы, придумайте
что-нибудь. Скажите наконец что-нибудь дельное. Псих
какой-то!А л а л и. Четыре шиллинга, сэр.Ньюмэн. Не так громко. Восемь.16	Альманах «Африка», вып 3 481
Ала л и. Восемь шиллингов! Да будь они у меня, я сразу
же оплатил бы разрешение.Ньюмэн. Так, ну дальше что?Ал ал и. Прошу вас, сэр, не нажимайте на несчастного без¬
работного. Баси, ведь транзистор наш общий. Вынь-ка из за¬
гашника хоть сколько-нибудь.Баси. Да у меня ни одного пенни нет.Ал ал и. Что же мы будем делать?Баси. Почему это — «мы»? Меня не припутывай. Ты объя¬
вил, что транзистор твой, а не мой. Вот и отдай ему, сколько
там у тебя есть.А л а л и. Нет у меня ни гроша. Сам знаешь.Баси. В кармане брюк у тебя пять шиллингов, а то и боль¬
ше. Я там пошарил сегодня утром, до того как ты ушел на
Остров. Решил словчить, да?Ньюмэн. Мистер, ладно, пусть будет шесть шиллингов.
Только живо, живо. Время — деньги.А л а л и. Имейте терпение. Должен же я вынуть их из кар¬
мана. (Шуршит кредиткой.) Вот вам бумажка в пять шиллин¬
гов. Больше у меня за душой ничего нет.Ньюмэн. Давайте сколько есть. Ладно. Благодарю вас.
А транзистор спрячьте. (Го.юс его отдаляется.) Если к вам
явится другой инспектор и обнаружит незарегистрированный
приемник, вина не моя. До свидания.Баси (громко, официашшм тоном). Именем закона!Ньюмэн. Что такое?Баси. Именем закона вы арестованы.Ньюмэн. Вот сами себя и арестуйте.Баси. Предупреждаю: любое ваше действие обернется
против вас самого — в суде.Ньюмэн. Да что это с вами?Баси. Я — сержант Баси из уголовного розыска.Ньюмэн (голос его приближаетеч). Что? Как вы сказа¬
ли?Баси. Не рассуждать. Вы только ухудшите свое по¬
ложение. Попытка вымогательства: вы пытались получить
пять шиллингов, выдавая себя за инспектора почтового
ведомства. Такое преступление карается смертной казнью.
Фамилия?Н ь ю м э н (дрожащим голосом). О-ой, сэр.Баси. Постойте-ка. Последи за ним, Алали, я сейчас возь¬
му бумагу и карандаш, запишу все данные. Итак — занятие?Ньюмэн. О-ой, сэр...Баси. Простите, как вы сказали?482
Ньюмэн. О-ой, сэр...Баси. Отвечайте, как положено! Возраст?Ньюмэн. О-ой, сэр...Баси. Где проживаете?Ньюмэн. О-ой, сэр...Баси (зачитывает свою заш1сь). Имя —Ойсэр; профес¬
сия — ойсэр, возраст — ойсэр. Очень хорошо. Теперь, мистер
Ойсэр с улицы Ойсэр, я ой-должен-ой-отвести вас в участок.
Пошли!Н ь ю м э н. Хозяин, я больше не буду. Господом богом за¬
клинаю, пощадите. У меня жена, дети.Баси. Самозванец! Ты не заслуживаешь пощады.Ньюмэн. Смените гнев на милость. Понимаете, вчера
к нам пожаловала моя теща со всем выводком. А денег нет.
И вся семейка торчит у меня. Ну что было делать? Сами знае¬
те, как трудно прожить в Лагосе. А жить-то надо. Смените
гнев на милость, сэр. Благослови вас господь.Баси. Ладно, ладно. Учитывая твое бедственное положе¬
ние... Сперва гони деньги, которые у него взял.Ньюмэн. Вот, пожалуйста.Шелест кредитки.Баси. И выдай ему бумажку, что приемник зарегистриро¬
ван.Ньюмэн. Но это обойдется мне в десять шиллингов,
сэр.Баси. Ну и что? Предпочитаешь прогуляться в участок?Ньюмэн. Нет, сэр.Баси. Тогда выправляй разрешение. Давай, давай.Ньюмэн. Хорошо, сэр. Времена очень тяжелые. Заработ¬
ная плата маленькая, семья большая. Вот вам разрешение.Баси. Все это — строго между нами.Ньюмэн. Джентльменское соглашение.Баси. Договорились. Спасибо. Вот, Алали, возьми разре¬
шение.А л а л и. Давай, дружище. Благодарю вас, господин инспек¬
тор.Ньюмэн (го юс его отдаляется). Не за что. До сви¬
дания.Баси. До свидания.Дверь захлопывается.Алали. Ну, Баси, здорово ты это провернул. Ловкач.
16*	483
Баси. А иначе в Лагосе не проживешь. Ведь кругом одно
жулье.А л а л и. Верно.Баси. Во всяком случае, разрешение мы получили бесплат¬
но.Ал ал и. Разрешение? Ха-ха! А ну, глянь на него. Это же
липа.Баси. Липа?А л а л и. Вот именно.Баси. Инспектор-то он липовый!А л а л и. А ты — липовый сержант полиции.Баси. Вот это да! Я считал себя ловкачом, а он меня пере-
ловчил. Ха-ха-ха! Вот это да! Ха-ха-ха! Ну кто бы подумал?
Ха-ха! (Смех обрывается.) Алали, что с тобой? Ну нет разре¬
шения на приемник — стоит ли расстраиваться? Как ни говори,
у тебя и те пять шиллингов, и транзистор. Каждый остался
при своих.Алали. Так ведь бумажка в пять шиллингов тоже фаль¬
шивая.Баси. Шутишь!А л а л и. Нет, правда. Но теперь я думаю о другом.Баси. Все собираешься прыгнуть с Картерова моста?Алали. Нет. Это-то нет. Наоборот. Надеюсь, мне улыб¬
нется счастье.Баси. Что-то новенькое. Просвети меня, пожалуйста.Алали. После всех сегодняшних событий я словно про¬
зрел.Баси. Выходит, до сих пор ты был слепой? А я и не
знал.Алали. Да ну, не цепляйся. Глаза у меня, правда, были
открыты, но видеть я не видел. А сегодня прозрел: надо ехать
обратно домой.Баси. Хип-хип ура! Блудный сын возвращается! Ура! А
я отправлюсь к своему папаше. Ха-ха! Попрактикуюсь, чтоб
облегчить тебе дело, блудный сын.Алали. Можешь называть это возвращением блудного
сына, если угодно. Но я завтра же отправлюсь домой.Баси (серьезно). А транзистор прихватишь с собою? У те¬
бя ведь это на уме.Алали. Да на что он мне! Оставь его себе. Не возьму ни¬
чего, что напоминало бы мне о Лагосе.Баси. Брось свои шутки. Понимаю, ты голодный. Но это
еще не повод для такого внезапного решения. Брось. Нельзя
же быть сытым каждый день.484
Ал ал и. Сам знаю, но я решил твердо. Завтра в это время
я уже буду дома.Баси. Но... понимаешь ли. . это так внезапно, так стран¬
но...А л а л и. Слушай, Баси, сколько еще я смогу все это выно¬
сить? Дождь, голод, бесплодные поиски работы. Все силы хмои
уходят на то, что я обиваю пороги в разных учреждениях ..
Нет, это дело бесполезное. Неужели я обречен всю жизнь уди¬
рать от квартирных хозяек, лазить под кровать, симулировать
болезни? Долго еще мне воображать себя богачом, долго еще
поглощать воображаемые обеды? Неужели обязательно наду¬
вать других, чтобы прожить самому Нет, Баси, с меня до¬
вольно. Пора мне переиначить свою жизнь. Я возвращаюсь
домой.Баси. А что будешь делать там?А л а л и. Может, стану землепашцем.Баси. Землепашцем, это с твоим-то образованием? Возь¬
мешься за мотыгу? Ну, хватит. Откуда у тебя эти вздорные
мысли?А л а л и. От жизни в Лагосе.Баси. Но Лагос — самое для тебя подходящее место,
дружище. Только получи место, а уж там сообразишь, как его
использовать. Да здесь можно в два счета разбогатеть — за ка-
кой-ьшбудь год огребешь десять тысяч фунтов. Да, Лагос,
знаешь ли, такой город...Ал ал и. Нет, Баси. С этим наваждением покончено. Уеду
туда, где не надо быть жуликом и проходимцем.Баси. Тогда прощай. А я остаюсь здесь насовсем. Ради
острых ощущений. Ради удовольствия. Может, мне и придется
поголодать, зато потом — яркие огни, деньги, музыка.Голос (доносится изда'гека). Всенигерийский тотализа¬
тор! Всенигерийский тотализатор! Можете выиграть семьдесят
пять тысяч!Баси. Алали, слыхал? Семьдесят пять тысяч. (Го юс его
отдаляется.) Двинулись на Остров. Живо, живо. И прихвати
с собой транзистор... Идешь?Алали (секунду-другую ыо wum. Пото м направляется
вслед за Баси). Иду.Оба смеются, смех затихает в отдалении.485
Чарлз	УмеЧарлз Уме (род. в 1940 г.) —	Автор в остросатирической фор-иигерийский драматург. Получил	ме разоб шчает коррупцию, царив-образование в университете Ифе.	шую в ар мии и приви 1егироваииыхПреподавал. В настоящее время	слоях нигерийского общества воучится в аспирантуре университе-	вре.мч гражданской войныта Ифе. «Двойная комбинации» —	(1967 — 1970).
его первая опубликованная пьеса.двойная комбинацияДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:Пол Океке.Вождь Эниимба.Ориаку Эниимба.Первый агент (А — 1).Второй агент (А —2).Третий агент (А - 3).Первый солдат.Второй солдат.Капитан Чике Эниимба.Звучит музыка. Пол передвигает мебель.Пол. Как может человек делать разом тысячу дел? От за¬
ри до зари работаешь, работаешь, работаешь, как какой-ни¬
будь растреклятый осел, и никто спасибо не скажет, не похва¬
лит. Нет, посмотрите на это кресло: опять оно в пыли. А ведь
я только вчера утром хорошенько его почистил... Если бы
вождь мог превратить меня в машину, в робота, чтобы
я вкалывал круглые сутки, он сделал бы это без всякого сожа¬
ления. С утра до вечера только и слышно: «Пол!» — «Сэр?» —
«Иди сюда!» —«Иду, вождь». — «Пол!» —«Сэр?» — «Иди ту¬
да!»—«Иду, вождь». — «Пол!» Вообще-то он нанял меня в
секретари, а теперь утверждает, что я и слуга и секретарь;
но на самом-то деле я и слуга, и секретарь, и садовник,
и повар, и эконом, и курьер, и уборщик — прислуга за все! Вот
уже два с половиной года идет война, а мне по-прежнему пла¬
тят всего восемь фунтов в месяц. Ну, а что на них купишь, на
эти восемь фунтов, если стакан соли стоит два фунта, стакан486
гарри — десять шиллингов, а мясо и рыба в одной цене с брил¬
лиантами? Да если б я не зажимал кое-какие товары из фонда
помощи бедствующим, которые вождь сбывает для священни¬
ка, я давно бы умер от квашиоркора Нет, впредь буду зана¬
чивать побольше — и товаров из фонда помощи, и денег — сло¬
вом, что удастся.Вождь (голос его доносится издалека). Пол! Пол! Пол!Пол (тихо). Ну, что я говорил! Опять вопит, требует ме¬
ня. (Громко.) Сэр?Вождь (го.юс его приближается). Сейчас же ступай, выго¬
ни коров на пастбище. Уверен, они страшно голодные.Пол. Иду, вождь.Вождь. Где папка «Сбыт товаров из фонда помощи бед¬
ствующим», — ну, то, что мы продаем по поручению священ¬
ника?Пол. На письменном столе — первая справа.Вождь. Прекрасно. Сбегай-ка наверх, притащи ее сюда.
Да поживее — у тебя сегодня много дел.Пол (голос его отда.ичется). Сейчас, вождь.Дверь закрывается.Вождь (про себя). Так вот, если священник не станет по¬
щедрей, не буду больше сбывать для него товары. Ну-ка, за¬
глянем в эту папку. И чего он, идиот этакий, платит за все мои
услуги порошковым молоком?Перелистывает страницы.Вот накладные от десятого ноября — переданы его слугами
моему слуге; два ящика вяленой рыбы по двести фунтов стер¬
лингов за каждый — это будет четыреста фунтов. Три мешка
маисовой муки по пятьдесят фунтов за каждый — это будет сто
пятьдесят фунтов. Три мешка порошкового молока по двад¬
цать фунтов за каждый — это будет шестьдесят фунтов. (Бор¬
мочет, подсчитывая остальные поступления, потом гро.мко.)
Всего продано на девятьсот девяносто фунтов! Быть того не
может. По-моему, для священника у нас и восьмисот фунтов
нет. Посмотрю-ка в сейфе.Отпирает сейф, распахивает дверцу, шуршит кредитками.Сто фунтов, двести, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот,
семьсот! Что я и говорил! А где же еще двести девяносто? Ох,1 Квашиоркор - болезнь, вызванная длительным белковым
голоданием.487
надо, видно, прекратить дела со священником. Каждый раз,
как сбываю для него что-нибудь, приходится мне докладывать
из своего кармана. А этот идиот, словно в насмешку, распла¬
чивается со мной только порошковым молоком в мешках. Что
у меня, животноводческая ферма, чтобы все это скормить?
(Кричит.) Пол! Пол!Пол (го юс его звучит издагека). Сэр?Вождь. Иди сюда! Живо, живо.Дверь распахиваетсяПол (го гас его приб шжаетсч). Да, вождь?Вождь. Выгнал коров на пастбище?Пол. Да, вождь.Вождь. Ладно. Ну-ка, взгляни сюда. Мы сбываем для свя¬
щенника товары из фонда помощи, а выручка не сходится с на¬
кладными. Вот эти шесть товаров были доставлены тебе его
слугами десятого ноября. Мы все продали, а на руках у нас
семьсот фунтов вместо девятисот девяноста.Пол (вкрадчиво). Вождь, вы же сами знаете, товары про¬
шли через много рук, а в таких случаях бывает утечка. Но на¬
счет тех двухсот девяноста фунтов не беспокойтесь: я передам
деньги священнику, когда он будет заседать в церковном сове¬
те. В таких случаях он не осмеливается пересчитывать деньги
и просто кладет их в карман. Ему же известно, что совет отно¬
сится к нему с большим подозрением.Вождь. Очень удачная мысль. Но как ты считаешь, стоит
ли вообще продолжать дела со священником? Что это за мане¬
ра — все время расплачиваться со мной порошковым молоком
в мешках?Пол. Что ж, вождь, пожалуй, тут я могу вам помочь
советом Я сам слышал, священник говорил своей жене —
он раздумывает над тем, как бы вознаградить вас по-
настоящему за все ваши услуги Словом, поживем — уви¬
дим.Вождь. А ты точно это слышал?Пол. Клянусь всемогущим богом, собственными ушами
слышал.Вождь. Что ж, прекрасно, сложив пальцы улиткой — от
сглаза. Сбегай-ка, принеси мне пальмового вина, а я пока по¬
работаю над папкой «Комбинация «Бензин». Что-то я очень
тревожусь за своих агентов — А-1, А-2, А-3. Может, их по до¬
роге мобилизовали, а может, ребята из десантных отрядов за-
брати мои деньги или бочки с бензином? Ума не приложу, что488
там такое стряслось. Сбегай поживее, принеси пальмового
вина. Мне нужно успокоить нервы.Пол (голос его отдагчетсч). Иду, вождь. Мигом сбегаю.Дверь закрываетсяВождь (про себч). Жирный кусочек. Как его упустить?
Десять бочек бензина — сейчас, минуточку, — десять бочек бен¬
зина по тысяча четыреста сорок фунтов за бочку, стало быть,
множим одну тысячу четыреста сорок на десять, получаем
четырнадцать тысяч четыреста фунтов. Так. Теперь подсчиты¬
ваем, сколько же это выходит всего. (Записывает свои под¬
счеты.) Если бочка стоит тысячу четыреста сорок фунтов, то
сколько будет стоить галлон? Делим одну тысячу четыреста
сорок на сорок восемь, получается — по тридцати фунтов гал¬
лон. А я продаю по сорок фунтов. Значит, за бочку я выручу
сорок фунтов, помноженные на сорок восемь, — выходит тыся¬
ча девятьсот двадцать фунтов. За десять бочек мне дадут тыся¬
чу девятьсот двадцать помножить на десять, это будет девят¬
надцать тысяч двести. Стало быть, покупная цена составляет
четырнадцать тысяч четыреста фунтов, а продажная — девят¬
надцать тысяч двести фунтов. Таким образом, барыш должен
составить девятнадцать тысяч двести фунтов минус четырнад¬
цать тысяч четыреста, то есть четыре тысячи восемьсот фун¬
тов. Красота! Если все получится так, как я прикинул, это
и впрямь будет жирный кусок! Но почему, собственно, дело
может сорваться? Я ведь уже организовал три поездки, и все
прошло без сучка, без задоринки. Сейчас посмотрим: первая
поездка — привезено две бочки, вторая — одна бочка, третья —
три, да в этот раз привезут десять бочек. Ну-ка, ну-ка. (Пау¬
за.) Так, за бензин, доставленный в третью поездку, получено:
второго октября три бочки проданы по...Дверь открываетсяО р и а к у (го юс ее приб тжаетсч). Муж мой, прошу тебя,
оставь все свои дела и выслушай меня. Вот что я тебе скажу.
Сам знаешь, кроме тебя, мне теперь поговорить не с кем. Наш
единственный сын Чике — в армии. Ой, что же со мной будет,
если он, если он...Вождь. Если что? Слушай, Ориаку, у тебя действитель¬
но есть что сказать? Тогда говори. Сама видишь, я очень
занят.Ориаку. Ты знаешь, я уже три дня пощусь. Проповедник.489
брат Илия, наказал мне поститься и молиться пять дней,
чтобы отвратить страшную беду, она надвигается на наш
дом...Вождь. А как насчет его собственного дома? Может быть,
на него надвигается беда пострашнее?О р и а к у. Прошу тебя, муж мой, позволь мне кончить.
Сам видишь, я так ослабела, еле языком ворочаю, да и пропо¬
ведник велел мне говорить только, когда это совершенно необ¬
ходимо. Нынче утром молюсь я — и вдруг ужасное видение: на
наш дом надвигается беда, и, если ты ничего не предпримешь,
нам ее не миновать. Грядет великая смута. Что с нашим един¬
ственным сыном, жив он или мертв, точно не скажу. Его мне
не дано было узреть, но я видела — к дому твоему движется
толпа, все больше беженцы. После этого видения все смеша¬
лось у меня в голове, но главное — я боюсь, что наш един¬
ственный сын Чике — мертв.Вождь {возмущенно). Ну, еще бы! Все твои видения и сны
непременно кончаются смертью Чике. Уверен, этот окаянный
проповедник превратил тебя в ведьму — ты же все делаешь для
того, чтобы погубить нашего единственного сына; эти твои ви¬
дения, твои причитания только накликают на него беду. Нет,
я велю закрыть молитвенный дом! Кто тебе сказал, что Чике
в опасности? Я отдал все свои деньги, чтобы обеспечить ему
теплое местечко в тылу. Объяснял же я тебе: Чике — офицер
службы снабжения и транспорта восемьдесят шестой дивизии.
Мне пришлось сунуть восемьсот фунтов командиру дивизии,
полковнику... {Спохватывается.) Слушай, женщина, прекрати
эти разговоры! Не то я из-за тебя выболтаю военные тайны.
Если уж ты ясновидящая, то помогла бы мне в одной важной
деловой операции.О	р и а к у. Какие дела могут быть важнее жизни Чике?
А она висит на волоске.Вождь. Говорят тебе, женщина: Чике в безопасности, он
в тылу, за это уплачены большие деньги. Если есть от твоих
постов, молитв и видений какой-нибудь толк, помогла бы луч¬
ше моим агентам — они проворачивают сейчас комбинацию
с бензином. Если ребята вернутся домой целые и невредимые
да еще привезут десять бочек бензина, как обещал тот офицер,
нам будет очень большая пожива. Но если они не вернутся —
скажем, их мобилизовали дорогой или с ними еще что-то
стряслось, — нам крышка. Сейчас меня хоть об пол тресни, ни
гроша не выбьешь.О	р и а к у. Боже милостивый, помоги моему единственному
сыну.490
Вождь. Я тебе толкую о том, что я в труднейшем положе¬
нии, а ты — хоть бы что.О р и а к у. О, бог Израиля, бог Исаака, бог Иакова, о. Ие¬
гова, услышь молитвы беспомощной твоей дочери, не дай по¬
гибнуть моему единственному сыну!Вождь. Боже правый! Послушай, женщина, как я могу де¬
лать подсчеты, если ты причитаешь без умолку. Только и слыш¬
но: не дай, не допусти... Поднимись с колен, ступай к себе
и молись там, горевестница этакая.' ’ ■ О р и а к у f голос ее отдаляется). Х-м-м.Дверь захлопывается.Вождь. Когда-нибудь эта женщина сведет меня с ума.
Пол! Пол!Пол (голос его доносится издалека). Сэр?Вождь. Принеси мне вино и сигареты, потом сядь со
мной, надо поработать!Пол (голос его доносится издалека). Хорошо, вождь.Дверь отворяется.Вождь. Вот что. Пол, проверим, в каком состоянии мои
финансы. Присаживайся.Пол (теперь голос его звучит громко). Хорошо, вождь.Вождь. А, принес вина — вот и славно. Пропустим по
стаканчику.Пол наливает вино.Спасибо (прихлебывает вино). Давай сюда папки «Строи¬
тельный подряд для седьмой дивизии» и «Подряд на поставку
продовольствия девятой бригаде». Почитай, что у нас там.Пол. Хорошо, вождь (перелистывает бумаги, потом чи¬
тает). Подряд для седьмой дивизии на строительство в ее
расположении временного военного лагеря «Победа». Фактиче¬
ская стоимость строительства — двадцать тысяч фунтов. Объяв¬
ленная стоимость — после деловых переговоров с командиром
дивизии — тридцать тысяч; выручку делим пополам с команди¬
ром дивизии: тридцать тысяч минус двадцать тысяч — это бу¬
дет десять тысяч фунтов. Таким образом, чистый барыш, за
вычетом суммы, причитающейся командиру дивизии...Вождь. Довольно! Значит, все это записано, и записи ле¬
жат в папке?491
Пол. Да, вождь.Вождь. Эту папку пока закрой. Почитай мне бумаги из
папки «Подряд на поставку продовольствия девятой бригаде».Шелест перелистываемых страниц.Пол. Слушаюсь, вождь. (Читает.) Деловая договорен¬
ность с командиром девятой бригады относительно поставки
продовольствия этой бригаде: на каждый поставляемый мешок
гарри записываем пять мешков; на каждый мешок риса за¬
писываем четыре мешка. Выручку делим пополам с команди¬
ром бригады. Итак, на десятое ноября...Вождь. Довольно! Это ты мне из папки читаешь или по¬
вторяешь на память?Пол. Из папки, вождь. Ей-богу, я записал все, что вы мне
сказали. Я...Вождь. Заткнись, идиот. По твоей милости я скоро угожу
за решетку. Ведь если меня почему-либо заподозрят, сделают
здесь обыск и найдут эти дурацкие записи, то и мне, и коман¬
диру дивизии, и командиру бригады — крышка, ты что, не по¬
нимаешь? Кто тебя надоумил заносить на бумагу секретные
сведения? Рассказываю тебе это, чтобы ты мог подсчитывать
мои поступления, а ты все записываешь, идиот несчастный!Пол. Но видите ли, вождь, я...Вождь. Заткнись! Ты ж уверял, будто прежде был личным
секретарем у одного политического деятеля. Значит, скажи он
тебе, что договорился с наемными убийцами об устранении
своего политического противника, ты бы это записал на бу¬
мажку и налепил ее ему на спину? (Передразнивает Пола.)
«Выручку делим пополам». Вот идиот! Кто-нибудь из наших
контрагентов оплатил счета?Пол. Чек, выписанный девятой бригадой, возвращен бан¬
ком, потому что у них на текущем счету ничего нет, а седьмая
дивизия пока и не думает расплачиваться.Вождь. Чек возвращен банком? Ты не ошибся? Значит...Издалека доносится лязг перекатываемых железных бочек.Что я слышу?Пауза.Пол. Уверен, это вернулись наши ребята. По-моему, пере¬
катывают железные бочки с бензином. А, вот и они. Значит,
съездили удачно!492
Вождь. Благодарение богу — хотя бы за одно это!Лязг вкатываемых бочек становится громчеДобро пожаловать! Ну как ты там, А-1?Первый агент (голос его доносится издалека). Я в по¬
рядке, вождь.Вождь. Так! А вот и вы, А-2 и А-3. Рад вас видеть. Все
вы устали. Мы тут вас ждем не дождемся. Какие нам только
ужасы не мерещились. Все обогнлось?Первый агент и второй агент (в месте). Да, вождь.Первый агент. Ездить стало очень трудно, вождь. Мы
из кожи вон лезли, давали взятки на всем пути — раз пять, а то
и больше, — чтобы спасти бочки с бензином и самим спасгись
от мобилизации.Вождь. Да что ты? Выходит, солдаты не признавали во¬
енных пропусков, которые я для вас купил? Я же заплатил за
них командиру больше четырехсот фунтов...Второй агент. Они узнали, что эти пропуска теперь >же
просто бумажки. Так что есть пропуск или нет пропуска — без¬
различно. Хвагают всех подряд: кого мобилизуют, кого са¬
жают.Вождь. Ох, до чего же я рад, что вы вернулись целые
и невредимые. Присаживайтесь, будьте как дома. Пейте, кури¬
те сколько душа просит — с этой минуты никаких ограничений!Плеск наливаемого в стаканы вина. Чирканье спичек.Расскажите мне, как было дело. Надеюсь, все шло по плану?Первый агент. Вождь, рады сообщить, что дело мы
провернули быстро. Обе стороны торопились — как бы не за¬
стукала военная полиция. Было все это ночью, тьма кромеш¬
ная, и из каждой бочки в тысячу фунтов мы вытащили по пять¬
десят — в общем, зажали семьсот фунтов. Все десять бочек
доставлены в целости и сохранности; тут три, остальные спря¬
таны на заднем дворе.Вождь. Да ну? Вот это орлы! Клянусь, мне легче было бы
умереть, чем узнать, что вас мобилизовали. Пейте, курите, а
я пойду взгляну на остальные бочки. (Голос его удаляется.)
Пол, за мной. Проверим наш улов.Третий агент. Это что еще за треп такой? Мы вроде
договорились: скажем ему, что вытащили по двадцать пять
фунтов из каждой пачки в тысячу фунтов. Так зачем ты сказал,
что мы взяли по пятьдесят?493
Первый агент. Сам подумай, разве это справедливо?
Взяли-то мы по сто фунтов из каждой пачки, а я сказал ему —
по пятьдесят: вроде бы мы делим с ним выручку пополам.
А сказать, будто мы вытащили всего по двадцать пять фунтов,
это слишком: очень уж далеко от истины.Второй агент. Если на то пошло, в наши дни никто не
заботится ни об истрше, ни о честности — только о том, чтобы
выжить. Когда вождь вернется, скажем ему, что эти семьсот
фунтов мы израсходовали на обратном пути — откупались от
мобилизации. Вот так.Третий агент. Идет! Но уж теперь давайте все держать¬
ся одного.Отдаленные выстрелы.По-моему, стреляют, а?Отдаленные выстрелыВождь (он бежит, го юс его стре мыте who приб шжает-
ся). Прячьтесь, ребята. Облава, ищут, кого бы мобилизовать.
В тех, кто пытается бежать, стреляют. Двое солдат уже у моих
ворот. А-3, давай сматывайся вместе с остальными.Все три агента > бегают с громким топотом.Третий агент (голос его доносится изда гека). Хорошо,
сэр!Вождь. А ты, Пол, спрячься в обычном месте. Да поско¬
рей, солдаты вот-вот нагрянут.Пол (голос его отдалнетсч). Испаряюсь.Пауза.Первый солдат (голос его приближается). Добрый ве¬
чер, сэр! Есть в этом доме молодые мужчины? Нам велено до¬
ставить к командиру всех годных к военной службе молодых
мужчин. Есть у них пропуск или нет — все равно.Вождь. В моем доме нет молодых мужчин. Сами
видите, я...Первый солдат (голос его отдаляется). Ладно, разре¬
шите зайти, я сейчас сам осмотрю дом.Второй солдат. С вашего позволения, сэр, я хотел бы
узнать, что в тех бочках во дворе.494
Вождь. А на что это вам, мистер? Ведь молодых людей,
годных к военной службе, в них явно нет. Вы ищете уклоняю¬
щихся от мобилизации, так? Вот и пройдите в дом, как ваш
напарник. Чего это вдруг...Второй солдат. Я вижу, бочки закупорены, а нам дан
приказ: забирать для нужд армии весь бензин и керосин, какой
солдаты с военного нефтеочистительного завода продают
гражданским.^ Вождь (ошарашенно). Разве? Это не бензин и не керосин.
Но я не хочу, чтобы ты раззвонил повсюду, что видел у меня
во дворе бочки с водой. Так что вот, получи.Шуршание кредиток.Тут двадцать пять фунтов. Только уговор: об этих бочках ни¬
кому ни слова. Бери, бери. Это не взятка. Просто денежное по¬
ощрение отважному воину.Второй солдат. Благодарю вас, сэр. Никому и словом
не обмолвлюсь про эти бочки с бензином... Я хотел ска¬
зать — с водой.Вождь. Да уж, дружище. Пожалуйста. Я познакомлю тебя
с моим сыном, он офицер.Второй солдат. Правда, сэр? Ох, как хорошо, сэр. По¬
знакомьте нас, сэр, вот будет здорово, сэр, — нам, низшему
командному составу, очень это полезно — иметь знакомых офи¬
церов, сэр. Ну, раз так... (Кричит.) Старик! Эй, старик!
Выходи, в доме никого! Я пошел! (Голос его отдаляется.)
Спасибо, сэр. Так вы уж не забудьте, сэр, замолвить за меня
словечко офицеру. Я — сержант Окафор.Первый агент (голос его доносится издалека, он от ко¬
го-то отбивается). Пусти!Слышно, как его волокут, а он продолжает отбиваться.Пер вый солдат (го юс его приближается). Вот, сэр, он
годен к военной службе — не хуже любого десантника, скажете
нет?Первый агент (пыхтч и продолжай отбиватьсч). Пони¬
маете, сэр, показываю ему пропуск, а он все равно меня не
отпускает.Первый солдат. Есть у тебя пропуск или нет, я обязан
доставить тебя к своему командиру. Таков приказ. Мы этих
липовых пропусков больше не признаем. Будь этот пропуск на¬
стоящий, чего бы ты полез под кровать, когда я...495
Вождь. Довольно споров, я — Эниимба, вождь этой де¬
ревни. Сам видишь, с твоим напарником мы поладили, и он
ушел.Шелест кредиток.Вот, получи. Тут двадцать пять фунтов. Оставь парня в покое.
Он работает на меня.Первый солдат. Спасибо, вождь. Раз мой напарник
взял, я тоже возьму. Только прошу: никому не говорите, что
дали нам хоть медный грош. Мы берем, просто чтобы
прожить.Вождь. Да, понятно — жить-то надо! А теперь ступай.Первый солдат (голос его удаляется). Спасибо, сэр.Вождь. Ладно, о чем речь. А-1, где остальные?Первый агент. В соседней комнате. (Свистит.) Выхо¬
ди, ребята, все спокойно.Двое мужчин с топотом приближаются.Вождь. Что ж, ребята, первая сцена нашей драмы оконче¬
на. Конечно, они могут стакнуться с другими солдатами и сно¬
ва сюда прийти, чтобы выжать побольше денег. Так что надо
срочно продать бензин. Они приметили бочки.Первый агент. Ах, приметили... Ну, тогда...Вождь. Предоставьте все мне. Вот кое-какие краткие под¬
счеты. (Читает.) Бочка стоит тысячу четыреста сорок фунтов,
стало быть, цена одного галлона будет одна тысяча четыреста
сорок, деленные на сорок восемь, то есть тридцать фунтов.
А мы будем продавать по сорок фунтов галлон. Таким обра¬
зом, за каждую бочку мы выручим: сорок помножить на сорок
восемь — тысяча девятьсот двадцать фунтов. Значит, чистый
барыш за каждую проданную бочку составит тысяча девятьсот
двадцать минус тысяча четыреста сорок, то есть четыреста во¬
семьдесят фунтов. А барыш за десять бочек составит четыре¬
ста восемьдесят помножить на десять, то есть четыре тысячи
восемьсот фунтов. Ребята, сами видите, это жирный кусок. Ох,
до чего я рад! Надо сейчас же сделать взнос в Фонд победы.
Пол! Где Пол?П о л. Я здесь, вождь.Вождь. Бери ручку, я тебе продиктую письмо к окружному
комиссару. Готов?Пол. Готов, сэр.Вождь (диктует). Я, Эниимба, вождь деревни Исимба,496
снова делаю щедрый взнос в размере тысячи пятисот фунтов
в Фонд победы. (Про себя, шепотом.) Сейчас прикинем: четы¬
ре тысячи восемьсот фунтов минус тысяча пятьсот — остается
три тысячи триста фунтов чистого барыша. Прекрасно! (Гром¬
ко.) Пиши дальше: Я хочу, чтобы об этом скромном взносе,
сделанном законопослушным гражданином и патриотом, сооб¬
щили по радио, а также во всех церквах нашего округа. С глу¬
бокой благодарностью, остаюсь преданный вам, самый зако¬
нопослушный гражданин и патриот, вождь Эниимба. А ну-ка.
Пол, прочти все сначала. Уж теперь-то я наверняка стану пред¬
седателем совета деревенских вождей при окружном комиссаре.
Читай!Пол. «Высокочтимому комиссару округа. Уважаемый сэр,
я, Эниимба, вождь деревни Исимба, вновь делаю щедрый взнос
в размере тысячи пятисот фунтов в Фонд победы. Я хочу,
чтобы об этом взносе, сделанном законопослушным граждани¬
ном и патриотом, было объявлено по радио, а также во всех
церквах округа. С глубокой благодарностью, остаюсь пре¬
данный вам вождь Эниимба».Вождь (возмущенно). Ты почему после «преданный вам»
пропустил слова «самый законопослушный гражданин и пат¬
риот»?Пол. Виноват, вождь. Значит: «остаюсь преданный вам
самый законопослушный гражданин и патриот вождь Эни¬
имба».Вождь. А теперь, ребята, свистать всех наверх. Откупори¬
вайте бочки и быстро-быстро распродавайте бензин. Да, пре¬
жде всего откачайте восемь галлонов и заправьте мою маши¬
ну. Я немедленно отвезу письмо окружному комиссару. Живо,
откупоривайте бочки!Оглушительно громкие удары по железу.Первый агент. Что же это такое? Никак не откроем.
Бочка закупорена плотней обычного.Снова удары по железу.Вождь. Я уверен, в этих бочках настоящий бензин, при¬
том высшей марки. Возьмите что-нибудь поострей и бейте
сильнее.Снова громкие удары, и бочка откупорена.497
Второй агент. Чистый, как вода! Видать, какой-то осо¬
бо очищенный бензин, не тот сырец, что продают повсюду.Вождь (очень возбужденный). Вот повезло! Скорее за¬
правьте мою машину.Агенты, пыхтя, наклоняют бочку, наполняют металлическую
каниструТретий агент. Ога ^ почему-то не пахнет бензином.
Я сунул туда палец, и он почему-то не сохнет, а ведь1..Вождь. Заткнись, почемучка! Сказано тебе — это бензин
высшей марки. Я уверен, он очищен особо тщательно — для на¬
ших доблестных воинов.Пер вый агент (внимательно изучив содержимое ка¬
нистры). Нет! По правде сказать, вождь, на чистый-чистый
бензин непохоже. Скорей всего чистая-чистая вода.Вождь. Как? Ох, ребята, не сводите меня с ума. А ну,
плесните-ка на пол — сейчас проверим.Пол. Гляньте, вождь! Похоже, и впрямь чистая вода.Вождь. Ох, ребята, ребята! Пол, сунь туда пыльную тряп¬
ку и поднеси к ней спичку; посмотрим — загорится или нет. Ес¬
ли не загорится, я конченый человек!Слышно чирканье спички.Пол. Хоть бы что. Сами видите, вождь: обыкновенная
вода.Вождь. Что-о? Ох! Ох! Вождь Эниимба, ты разорен!
А ну, ребята, открывайте остальные бочки — живо, живо! Мо¬
жет, тем военным трудно было утащить все десять бочек, ко¬
торые они обещали нам продать, и пришлось им бочку-другую
наполнить водой. Живо! Откупоривайте остальные бочки!Оглушительный стук по железу.Третий агент. Открыли еще одну, но, сдается мне...
(Пауза.) Сдается мне, в ней тоже вода.Вождь. Ой, пропал я, пропал! Живо открывайте все боч¬
ки — мотыгой, топором, чем угодно. Мне надо приготовиться
к худшему.Снова стук по железу; он становится все громче.1	О г а — господин, хозяин (язык ибо).498
Первый агент. Ох ты, да это чистейший обман!Вождь. Что? Ты сказал чистейший? А-1, мне послыша¬
лось, ты сказсШ — чистейший бензин?Первый агент. Нет, вождь, я сказал — чистейший об¬
ман. Ну почему эти солдаты так обошлись с нами? Во всех де¬
сяти бочках обыкновенная вода! О-о-о...Вождь тяжело падает на полДа помогите же! А-2! А-3! Скорее сюда, помогите! Хозяин
упал! Пол, сюда, ты чего так дрожишь? Посадим вождя
в кресло.Всеобщее смятение, вождя с трудом усаживают в кресло.Третий агент. Вождь, вождь, вы очнулись? Ога, вам
лучше?Первый агент. Не приставайте к нему с вопросами;
лучше обмахивайте его с двух сторон. Пол, где госпожа? Ска¬
жи ей, чтоб шла сюда поскорее.Пол. Госпожи нету. Она в молитвенном доме. Там она
днюет и ночует, стряпает, ест, спит и...Второй агент. Ступай, принеси акпетеши*. Это приве¬
дет его в чувство. А-3, обмахивай его, а я расстегну на нем
рубашку.Пол. Вот акпетеши.Второй агент. Прекрасно. Налей немножко.Плеск наливаемого впна, вождя заставляют пить, он
захлебывается.Первый агент. Ничего, скоро придет в себя. Ох! Вот бе¬
да. Надо вынести бочки и меры на задний двор. Чтобы он не
увидел их, когда очнется. Давайте-ка, А-2 и А-3, выносите все
это, живо.Бочки и меры уносят.Вождь (сшбым го юсом). Пол! Где ты. Пол?Пол. Вождь, я здесь.Шум подъезжающей машины.1 Акпетеши — самогон типа джина.499
Вождь. Я... понимаю... я... понимаю.Второй агент (возбужденный голос его нриближаетсч).
Сэр, сэр! Капитан Чике приехал. Вот и он!Первый агент. Чике, мы вас приветствуем.Капитан (голос его приближается). Благодарю вас всех.
Что с отцом? Папа!Вождь (вдруг приходит в себя). Ох, сынок! Чике, сынок,
во сне я тебя вижу или наяву? Ты жив-здоров?Капитан. Да, папа. Успокойся. Что случилось?Вождь. Ох, сынок, один офицер и его парни надули меня,
совсем погубили. Пропали все мои деньги. Все! Все!Капитан. Быть не может! Я тебе говорю, быть не мо¬
жет! Такого в нашей стране допускать нельзя. Выходит, пока
я сражаюсь, рискую жизнью на фронте, эти гнусные дезертиры
пробираются сюда и обворовывают моего отца. Клянусь,
я выслежу этого так называемого офицера и его банду. Мой
печальный долг — их арестовать, чтобы потом их предали во¬
енному суду и посадили за решетку. Успокойся, папа. Пол, где
мать?Пол. Вот уже дня три-четыре она в молитвенном доме.
Домой заглядывает только изредка, взять кое-что из продук¬
тов.Капитан. Пойди скорее, сообпди ей, что я приехал,
ладно?Пол (голос его отдаляется). Иду, иду.Капитан. А вы все оставьте нас ненадолго вдвоем,
хорошо? Надо обдумать, как прижать к ногтю того негодяя-
офицера.Агенты расходятся, бормоча вежливые слова.Вождь. Добро пожаловать, сынок.Капитан. Спасибо, папа. А теперь позволь предупредить
тебя на будущее: впредь не падай в обморок в присутствии
слуг из-за убытков или временных неудач в делах. Ты меня
этим позоришь. В конце концов, что такое деньги? Как можно
из-за материального ущерба или денежных убытков трястись
и падать в обморок? Если сейчас для тебя главная проблема —
деньги, то я как раз при деньгах, их у меня много. На войне
я сколотил целое состояние. Загляни-ка в этот чемоданчик.Щелчок замка, чемодан открывается.Видишь? Чемоданчик до отказа набит пачками денег! Здесь
двадцать пять тысяч фунтов. Возьми их, запри в сейф и расхо¬500
дуй по своему усмотрению. Я уверен, теперь ты поправишь
свои дела. Дело в том, что я тоже стал проворачивать разные
торговые комбинации. На них разбогатело много офицеров из
передового эшелона.Вождь. Ты сказал — комбинации? Выходит, офицеры тоже
участвуют в...Капитан. Папа, сам знаешь, ты устроил меня хорошо —
при службе снабжения. А вскоре после твоего очередного при¬
езда к командиру меня перевели на военный нефтеочисти¬
тельный завод. Вот тут-то, на заводе, я и понял, как делаются
бешеные деньги. Тащу нефть, керосин, бензин — все, что под
руку попадет, и сбываю спекулянтам. Вот, например, за по¬
следние дни: одной шайке продал две бочки керосина, зарабо¬
тал девятьсот фунтов; другой — три бочки нефти, получил
четыре тысячи триста; третьей — две бочки бензина, выручил
две тысячи; а самая последняя, очень удачная комбинация
принесла мне около двенадцати тысяч фунтов.Вождь. Да что ты говоришь? Ох, сынок, сам господь по¬
слал тебя, мне во спасение. Значит, все эти деньги — твои, то
есть наши. Но как тебе удается все это проворачивать? Укры¬
ваться от бдительного ока властей?Капитан. А я очень осторожен. Ну, прежде всего комби¬
нации я проворачиваю не сам. Мое дело — уволочь бочки,
а потом я отправляю доверенных людей, они сходятся со спе¬
кулянтами на каком-нибудь особенно опасном участке, где
каждый думает прежде всего о своей шкуре. Например, послед¬
нюю операцию мои ребята провели в полночь. В условленном
месте они дожидались спекулянтов с десятью бочками бензина.Вождь. Сколько, говоришь, было бочек? И чего?Капитан. Десять бочек бензина. Все дело заняло каких-
нибудь пять минут; тьма была кромешная, и спекулянты уму¬
дрились из каждой пачки в тысячу фунтов вытащить по сто
фунтов.Вождь. А не по пятьдесят?Капитан. Нет! (Удиеленно.) Я же сказал по сто фунтов
из каждой тысячи.Вождь. Так, понятно.Капитан. Но почему ты об этом спрашиваешь?Вождь. Видишь ли, я подумал... Нет, быть того не может.
Ну, дальше, дальше.Капитан. Так вот, эти дураки-спекулянты отправились
восвояси, довольные донельзя — думают, будто провернули
удачную комбинацию — вытащили по сто фунтов из каждой
пачки в тысячу. А наша контркомбинация была вот в чем: вме¬501
сто десяти бочек бензина мы всучили им десять бочек обыкно¬
венной воды.Вождь, Десять бочек чего? (Разражается неистовым хо¬
хотом.) Десять бочек ч-е-т-о?Капитан (тоже начинает смечться). Воды, папа. Вот
это и есть — комбинация и контркомбинация: они надувают
нас, мы надуваем их. (Смеется.)Вождь (вновь закатывается безудержным гомерически м
хохотом). Сынок, сынок, теперь все ясно. Я... Х-ха... Я... Ха-
ха... Твои... хо-хо... ребята обдурили моих. Твои... хо-хо... де¬
сять бочек воды стоят у меня... ха-ха... на заднем дворе. (Захо¬
дится от смеха.)Капитан. Не понимаю, о чем ты.Вождь (не переставая смеяться). Так ты и есть тот офи¬
цер, который свистнул мои денежки. Это же я посылал своих
ребят за теми бочками. Ха-ха-ха! Да уж, двойная комбинация,
ничего не скажешь. Ха-ха-ха! Ой, я готов в пляс пуститься, до
того это забавно. Ну-ка, включи радио, может быть, передают
музыку.Щелчок, приемник включается, звучит модная разухаби¬
стая музыка.Ориаку (голос ее приближается, она тяжело дышит от
спешки). Сын мой! О, сын мой! Ты вернулся. Благодарение бо¬
гу. А что это отец так дико отплясывает и хохочет?Капитан. Здравствуй, мама, понимаешь ли, я... мы...
у меня...Вождь. Он ненароком обжулил родного отца! Ха-ха! Ха-
ха-ха! Смешнее не придумаешь. Пол! Пол! А-1! А-1! Бегите
все сюда. Мы разрешили загадку! Это двойная...Капитан. Ох, папа, ну зачем ты...Вождь. Да не бойся их. Они же участники этой игры.
Ха-ха!Вбегают Пол, А-1, А-2 и А-3.А теперь, ребята, давайте плясать и веселиться. Мы получили
обратно свои денежки. Мой дорогой сынок и есть тот самый
офицер, который... Словом, веселитесь! Мы получили свои де¬
нежки обратно. Мой дорогой сынок и есть тот самый офицер,
который... Ха-ха! Который... Ха-ха-ха!Общий смех. Внезапно музыка обрывается.502
Голос диктора. Внимание, внимание!Капитан (кричит). Тихо вы, уймитесь!Голос диктора. Внимание, внимание! Ждите чрезвы¬
чайного сообщения. Вскоре будет передано сообщение, пред¬
ставляющее огромную важность для всей страны.Капитан. Папа, ты можешь минутку помолчать?Вождь. Что бы это значило? Возможно...Капитан. Обожди, папа. Давай послушаем...Голос диктора. Внимание! Внимание! Передаем
чрезвычайное сообщение. Гражданская война окончена. Про¬
сим всех сохранять спокойствие. Радуйтесь, братоубийственной
войне пришел конец, отныне в стране вновь воцаряются мир
и покой. Благодарение бог>.Радостные возпасы. Из прнемника несется бравурная
м\зыка.Ориаку. Слушайте меня все! Да смоет святая вода, кото¬
рой я вас окроплю, те злодеяния ваши, что всеблагой господь
дал узреть мне, рабе своей, в моих видениях! Да вступите вы
в 1ювую жизнь очищенными и преображенными!Ориаку повторяет свою молитв\ Радостные возгласы,
м>зыкаПеревод с анг паи кого С Митиной
Статьи и очеркиДмитрий ГорюновГорюнов Дмитрий Петрович
(род в 1915 г ) — ж урна шст Ра¬
бота г в «Ко \1со \ю ibcKoii правде»,
«Правде», ТАСС Посгедние две¬
надцать \ет бы I на дип го матиче-
ской спжбе в Кении и Марокко.ПУТЕШЕСТВИЕ К КОЛЫБЕЛИ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВАСколько человеку лет?Таинственные и разрозненные слухи с раскаленных лавовых
плато севера Кении какими-то сокровенными путями достига¬
ли столицы Найроби, накапливались, разрастались и вдруг сен¬
сацией века облетели весь научный мир: на восточном берегу
озера Рудольф найдены останки и орудия труда предка челове¬
ка, возраст которых определяется в два с половиной миллиона
лет! Авторы открытия, директор института палеонтологии Ке¬
нии, доктор Кэмбриджского университета профессор Луис Ли¬
ки и его сын Ричард назвали своего австралопитека «Homo ha-
bilis» — «человек умелый». В свое время Л. Лики с женой Мэри
в ущелье Олдувэй, в Северной Танзании, обнаружили во время
раскопок череп человекоподобного существа; возраст находки
определялся в 1 700 ООО лет. Открытие на озере Рудольф «со¬
старило» человека на целых восемьсот тысяч лет! iВыходит, Кения, где сейчас мы живем, сетуя нередко, что
она не находится на перекрестке главных путей, и не стоит
в центре мировых событий, возможно, является прародиной
человека, его колыбелью! Несколько моих друзей загорелись
мыслью: надо съездить к месту события. Не беда, что никто из1	В конце 70-х годов, уже после смерти Луиса, его жена Мэри
Лики на равнине Лаэголи нашла окаменевшие следы человекообраз¬
ного существа, доказав, что родословная наших предков насчитывает
минимум 3,6 миллиона лет Начало 80-х годов ознаменовалось новой
научной сенсацией — в центре пустыни Афар в Эфиопии были найдены
останки древнейшего обезьяночеловека в возрасте 4,5 миллиона лет.
(При меч автора )504
нас не был связан с антропологией, а большинство имелио	ней самые общие представления. Ну хотя бы взглянуть на
древнейший очаг рода людского, ощутить воздух, краски, зву¬
ки этих мест, чувством понять связь времен, что было до нас
и как было, а возможно, и что будет после нас!После нас? — переспрашиваю себя. Да, после нас! После
нас останутся наши дети, после них — дети наших детей и так
до бесконечности. Стоп! Здесь следует задуматься. Мы знали,
что район раскопок, как и в целом восточный берег озера Ру¬
дольфа, является выжженной каменистой пустыней, где человек
не живет, а стоянки его далекого прародителя похоронены от¬
ложениями озера, периодически то многоводного, то вновь от¬
ступавшего, занесены песками пустынь, в которые преврати¬
лись некогда зеленые саванны, залиты лавой вулканических
извержений. Эти изменения условий жизни, вынудившие чело¬
века покинуть свою колыбель, исчисляются миллионами лет.
Но сейчас ученые всего мира с тревогой говорят и пишут, что
за последние три-четыре десятилетия скорость изменения це¬
лостности природного мира, составляющего основу всего жи¬
вого, определяется не размеренной и неторопливой поступью
Природы, а бурными темпами, беспечно установленными чело¬
веком. Альберт Швейцер, всемирно известный мыслитель
в области философии жизни, прямо заявлял: «Человек утратил
способность предвидеть и предсказывать. Кончит он уничтоже¬
нием всего земного шара». Насколько справедлив этот апока¬
липсический приговор?Советские ученые, как известно, смотрят на будущее с боль¬
шим оптимизмом, справедливо считая, что при разумном
и предусмотрительном подходе можно предотвратить опасные
для жизни изменения природной среды: загрязнение воздуха
и воды, отравление и истощение земли. Не только мы, но и по¬
следующие поколения будут иметь право и возможность поль¬
зоваться всеми благами бытия, которые дает Природа. Сохра¬
нятся заповедные месга с чистыми ручьями, тенистыми леса¬
ми и светлыми лугами, где наши дети смогут побыть наедине
со своими мыслями и чувствами, пережить радостные минуты
покоя и умиротворения, ощутить мгновение, когда рождаются
«души прекрасные порывы». Интересуясь историей человека,
его происхождением, средой его обитания, споря о его назначе¬
нии и призвании на Земле, думая о своей судьбе, мы в то же
время заботимся о судьбе наших детей и детей наших детей
и так до бесконечности...Еще один давний исторический факт, порядком позабытый
современниками, повышал интерес к озеру Рудольфа. Русский505
человек поистине необычайной жизненной с>дьбы, потом¬
ственный дворянин, блестяще образованный офицер, землепро¬
ходец и... схимник Александр Ксаверьевич Булатович в конце
прошлого века по необыкновенному стечению обстоятельств
в составе войск абиссинского царя Менелика II выступил в ро¬
ли исследователя, первым из европейцев перевалил через отро¬
ги неизвестного хребта, открыл несколько новых горных вер¬
шин, исследовал никем не описанный район, прилегающий
к озеру Рудольфа с втекающей в него рекой Омо и Нилом
«Задача, которую я себе поставил, была выполнена. Удалось
пройти через южные абиссинские области, удостовериться
в действительности того, что река Омо впадает в озеро Ру¬
дольфа, и найти образующий истоки реки Джумбы и разде¬
ляющий бассейн Нила и Омо хребет. Последний до сих пор не
значился на картах Африки, так как в этом направлении из
Абиссинии к озеру Рудольфа еще никто не проходил, и я был
первым», — говорил Булатович в общем собрании Русского
географического общества в январе 1899 года. Помимо важных
географических открытий, Булатович подробно описал ряд
племен в местах, примыкающих к Рудольфу, их облик, род за¬
нятий, нравы и обычаи. В числе этих племен и туркана, чьим
именем теперь называется озеро. Любопытно, что изменилось
в жизни этих племен за восемьдесят с лишним лет, что нового
внес в их быт и образ мышления наш динамичный век?Когда мы решились отправиться на восточный берег озера
Рудольфа, раскинувшегося на самом севере Кении, заходя
своей маковкой на территорию Эфиопии, выяснилось, что
единственное там пристанище — туристский кемпинг, по¬
строенный каким-то чудаком-американцем (иначе и не назо¬
вешь человека, рассчитывающего на успешный бизнес в этом
забытом богом месте), разграблен и спален бродячей шайкой
местных ли, пришлых ли племен. В шестидесятые годы район
этот считался неспокойным, здесь нередко происходили стычки
кенийских и эфиопских кочевых племен, ссорившихся из-за
пастбищ и скота; действовали также отряды сомалийских сепа¬
ратистов, или, как их называли, — «шифта»; одно время терри¬
тория эта считалась «закрытой» и въезд туда был запрещен.
Сейчас же «открывалась» целая страна — почти треть Кении,
населенная пилотскими и кушитскими племенами, жизнь ко¬
торых значительно отличается от племен, населяющих Кений¬
ское, или, как его называли в колониальные времена, «белое
нагорье». Автомобильной дороги как таковой туда не было,
хотя считалось, что в сухой сезон на надежной машине с двумя
ведущими осями до оазиса Лоиенгалани, где находился во¬506
енный пост и крошечная католическая миссия, добраться мож¬
но. Но даже и в сухую погоду оставался определенный риск —
случись что с машиной, можно сутками под палящим солнцем
ожидать подмоги, — машины здесь проходят не чаще одного-
двух раз в неделю.—	К чему рисковать, — отговаривали нас старожилы в Най¬
роби. — Хотите посмотреть озеро — поезжайте на западный бе¬
рег. До города Китале — асфальтированное шоссе, с нагорья —
безопасный спуск по профилированной дороге, а там езжайте
себе по накатанному в песках проселку на любой легковушке
до Лодвера и далее до самого берега озера, где обосновались
два рыболовных клуба: и кров есть, и еда обеспечена, и все для
рыбалки предусмотрено в наилучшем виде — катера, снасти,
опытные лоцманы из людей этой земли — туркана. Договорив¬
шись и, конечно, заплатив, можете на боте осмотреть и во¬
сточный берег. Ехать же туда прямо из Найроби — удоволь¬
ствие ниже среднего: бездорожье, безлюдье, глухомань!Логика, безусловно, была на стороне старожилов. Но часто
ли современный человек поступает в согласии с ней? Всегда ли
он наезженные дороги предпочитает окольным тропам? Даже
в центре Африки, на самом экваторе, поделившем Кению по¬
чти пополам, в местах, где урбанизация и индустриализация,
возводящие стену между человеком и природой, можно ска¬
зать, только начинаются, — даже здесь человека посещает бес¬
покойное желание заглянуть «за горизонт», туда, куда просто
так заглянуть нельзя. Потому и дался нам восточный берег
озера, что там мечталось увидеть то, что в других местах не
увидишь, и если уж ехать в необжитые места, так уж в самые
что ни на есть девственные и глухие.Стремление, как говорится, в духе времени. Здесь я имею
в виду туристический взрыв, массовые передвижения, вызы¬
ваемые не бедствиями народными: войнами, засухой, голодом,
а одержимостью современного человека «охотой к перемене
мест». В основе своей это объясняется естественной и похваль¬
ной тягой к узнаванию нового, к пониманию мира и самого се¬
бя. Но немало в этих потоках, растекающихся по всем уголкам
планеты, и пустопорожнего: погони за модой, стремления
к бездумному времяпровождению пресыщенного впечатления¬
ми и информацией праздного люда. Однако для русского чело¬
века дорога имеет особый, изначальный смысл. Можно ска¬
зать, что значительная часть русской словесности, на которой
воспитывалось мое поколение, начиналась с дороги. Это и ра¬
дищевская эпопея, и «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина,
и «Мертвые души» Н. В. Гоголя, и многое-многое другое.507
в театре на Малой Бронной в прошлом сезоне давали премье¬
ру спектакля по мотивам поэмы и письмам Гоголя в постанов¬
ке А. Эфроса «Дорога». В этой дороге как бы сконцентриро¬
вался весь уклад и противоречия тогдашней жизни — и дорога
движения и тупиков государственности, дорога развития со¬
циально-общественных отношений, и дорога духовных и нрав¬
ственных исканий передовой интеллигенции, и просто дорога
с вечным возницей Селифаном. А что такое «За далью — даль»
уже нашего современного классика А. Твардовского? Та же до¬
рога уже по новой, преображенной Земле... Но вернемся к до¬
роге на озеро Рудольфа. По пути туда проезжаешь ряд горо¬
дов, в каждом из которых у нас были дела.Проблема транспорта решилась проще, чем представля¬
лось. Вместе с нами в путешествие собрался мой давний мо¬
сковский знакомый, журналист, назову его Географом, (что
вполне оправданно, ибо журналист действительно дипломиро¬
ванный географ), который уверял, что он уже добирался до во¬
сточного берега озера Рудольфа на легковой машине марки
«ВОЛЬВО», а на имевшихся у нас «газике» и «рафике» и подавно
можно доехать. Благодаря Географу мы избежали также дли¬
тельных размышлений и затяжных споров джеромовских ге¬
роев на тему, без чего можно, а без чего нельзя обойтись
в дальней и трудной дороге.Леопард на дорогеИтак, в конце октября мы (трое русских — Географ, шофер
Саша и я, двое болгарских друзей — Серафим и Димитар
и африканец Овиди) выехали из Найроби по фиолетовому ас¬
фальту его улиц: цвела джакаранда — экзотическое южноаме¬
риканское дерево, невесть какими путями попавшее на афри¬
канскую землю и каждую весну (не забывайте, что Найроби
находится в Южном полушарии, и нашей осенью там весна)
обильно покрывающее дороги фиолетовыми цветками — ни
дать ни взять подмосковные колокольчики, только растущие
не на лугу, а на деревьях. О цветении джакаранды пишу по
устоявшейся здесь журналистской традиции, как у нас редко
обходятся газетные описания весны без упоминания цветения
вербы, черемухи, яблоневых садов. В давние времена, работая
в центральной московской газете, хорошо помню, как наш
ташкентский корреспондент каждый год в марте начинал свой
репортаж неизменной фразой: «В Ташкент пришла весна. За¬
цвел урюк». На редакционных планерках, когда редактор заме¬
чал, что вроде бы давненько молчит ташкентский корреспон¬508
дент, кто-нибудь из редакционных остряков в зависимости от
зремени года бросал реплику: «А урюк еще не зацвел» или
«Урюк-то уже отцвел».Наш начальный путь лежал по живописнейшим местам на¬
горья, густо заселенным, где деревня сливается с деревней, од¬
на плантация переходит в другую. Среди пышной растительно¬
сти не сразу приметишь скромные поля далматской ромашки
или пиретрума, по производству которого Кения занимает пер¬
вое место в мире. Пиретрум, когда-то называвшийся в просто¬
народье «клоповой травой», «блохомором». применяется как
инсектицид — растительное средство борьбы с паразитами
и вредителями сельскохозяйственных растений, деревьев, ку¬
старников. Далматская ромашка в отличие от обычной ромаш¬
ки, дико растущей по полям, дорогам, огородам, в посевах
и считающейся вообще сорняком, — к>льт\рное растение, высе¬
ваемое в хорошо вспаханное и удобренное поле. Уход за посе¬
вами не сложен — мотыженье и прополка. Зато сбор урожая
довольно хлопотное и утомительное занятие. Цветочные го¬
ловки обрывают вручную три-четыре, а то и больше раз в го¬
ду. Головки высушивают, и уже потом на предприятиях «Пи¬
ретрум Просесинг Компани оф Кения Лтд» приготовляют из
них порошок желтовато-серого цвета — пиретрин — ядовитый
для вредных насекомых, но безопасный для животных и чело¬
века. В настоящее время до 80 далматской ромашки выра¬
щивается в Кении африканскими фермерами.Одно время над пиретрумом нависла смертельная угроза —
ядохимикаты. Случилось это в самый канун сороковых годов,
когда впервые были открыты свойства синтезированного еще
в прошлом веке ДДТ как инсектицида. ДДТ сразу же после вой¬
ны был признан мощным оружием фермеров в их упорной
борьбе с вредителями полей, получил, прежде всего в США,
широчайшее распространение, а ученый из Швейцарии Пауль
Мюллер удостоился за свое открытие Нобелевской премии.
Однако «победа» над Природой вскорости обернулась буме¬
рангом. Постепенно стали проявляться катастрофические по¬
следствия неумеренного применения ДДТ: загрязнение окру¬
жающей среды, уничтожение полезных насекомых, рыб, птиц,
зверей. Более того, убивая с помощью ядохимикатов насе¬
комых и сорняки, человек стал отравлять и себя; оказалось,
что «эликсир смерти» способен накапливаться в продуктах,
употребляемых человеком в пищу. ДДТ сейчас почти повсе¬
местно запрещен. Пиретрум выжил, и на полях Кении его
белые соцветия безбоязненно тянутся к солнцу, к свету.Миновав овощные хозяйства, банановые плантации и поля509
пиретрума, дорога углублялась в лес. Здесь я заприметил одно
место, где мой венгерский коллега по дипломатической служ¬
бе, Шандор, не помышлявший об охоте, нежданно-негаданно
стал обладателем великолепного трофея — прекрасной шкуры
леопарда. Накануне вечером я встречался с Шандором в одной
компании, и он сказал, что завтра уезжает по делам на два~три
дня в Накуру. Однако утром я увидел его на Кениата-авеню
и поинтересовался, почему он не уехал. «Понимаешь, произо¬
шел потрясающий случай, ты можешь не поверить, но это су¬
щая правда», — ответил Шандор и рассказал следующ>ю исто¬
рию. Он выехал из Найроби еще до рассвета, ехал быстро,
поскольку дорога была свободной. Вдруг в свете фар мелькну¬
ла какая-то тень, раздался удар в капот, Шандор нажал на тор¬
моза, остановил машину, взял фонарь и вышел наружу. Пра¬
вая фара была разбита, а капот сильно помят. Посветив на
обочину, он увидел распростертого на земле крупного зверя.
«Я ужасно растерялся. Что делать? Подобрал камень, бросил
в леопарда — никакой реакции. Убит наповал или притаился?
Ружья нет, ножа нет, лицензии на отстрел тоже. Как быть?
Махнуть на все и ехать дальше? Ну, а шкура леопарда, я же
сбил его неумышленно, такой случай бывает раз в жизни. Но
недаром мне говорят, что я родился в рубашке. И на сей раз
мне повезло», — рассмеялся рассказчик. Пока Шандор размыш¬
лял, к месту происшествия подъехал военный грузовик. Офице¬
ру не трудно было убедиться в подлинности происшествия. По
его приказу солдаты быстро справились со шкурой, а офицер
на своем планшете написал что-то вроде справки в Департа¬
мент охоты. Мой знакомый, уплатив стоимость лицензии, от¬
вез трофей на фабрику и вскоре стал обладателем отлично вы¬
деланной леопардовой шкуры. А случилось это в каких-нибудь
сорока милях от столицы, на одной из оживленнейших магист¬
ралей! Мне рассказывали потом, что, вернувшись на родину,
счастливый обладатель леопардовой шкуры несколько изменил
историю ее появления; по этой новой версии в глазах своих бу¬
дапештских друзей он должен был выглядеть отважным
и удачливым охотником, вроде хемингуэевского Уилсона.Начинался Рифт Велли, часть великого Африкано-Аравий¬
ского разлома, а попросту говоря, огромной земной щели, где,
по мнению ученых, вероятнее всего, как-то пробившись через
кору, добраться до мантии Земли и доподлинно убедиться, что
таковая действительно существует и состоит именно из тех эле¬
ментов, о которых подробно написано в учебниках и энцикло¬
педиях. В Кении под руководством А. П. Капицы работала
группа советских ученых в рамках международной программы510
по изучению верхней мантии Земли. До приезда в Африк> Анд¬
рей Петрович участвовал в советских экспедициях в Антарк¬
тиде, пытался разгадать тайну шестого материка, скрытую
огромными толщами льда, промерзал до костей в санных по¬
ходах. А тут ему пришлось порядком пожариться под эквато¬
риальным солнцем, бьющим отвесно, как обухом, в попытках
раскрыть еще одну земную загадку. Когда я спрашивал учено¬
го; где было труднее, в Антарктиде или в Африке, он разводил
свгои крупные руки и, широко улыбаясь, отвечал: «Географу
труднее всего за канцелярским столом».Для обычного глаза Рифт представал величественной кар¬
тиной — серпантин обрывистой дороги, широко раскинувшаяся
глубоко внизу долина, переходящая ближе к горизонту в зе¬
леные, синие, фиолетовые и совсем темные холмы, на одном из
которых угадывались белоснежные кубы и зеркальные сферы
строящейся станции космической связи. Примерно через год
президент Джомо Кениата с понятной гордостью заявит, что
его страна вступила в космический век. В долине уже можно
было рассмотреть мирно пасущиеся стада зебр, газелей, анти¬
лоп, показалось озеро Найваша с его тысячными колониями
птиц, и невольно думалось, как было бы хорошо, чтобы и
в космическом веке сохранилось уникальное богатство кений¬
ской фауны. К этой мысли в течение длинного пути мы еще не
раз будем возвращаться то с радостным, а нередко и с го¬
рестным чувством... По берегам Найваши ведется интенсивное
овощеводство; плодородные земли, обилие тепла, близость во¬
ды позволяют получать по три-четыре урожая и круглый год
бесперебойно снабжать туристские отели Кении и европей¬
ские столицы свежими овощами.Чья это земля?Но вот что показалось странным и непонятным. Многие зем¬
ли на нагорье — самой благодатной части страны, основы ее
благополучия, житницы, где производится большая доля про¬
довольственных и экспортных культур: кофе, чая, пшеницы, ку¬
курузы, овощей, мясо-молочной продукции, земли, обжитые
африканцами еще до английской колонизации страны, а затем
экспроприированные белыми поселенцами, что породило среди
африканских хозяйств чудовищный земельный голод, целую
армию безземельных изгоев, — были огорожены проволокой и,
по всей видимости, пустовали. Обращаемся к Овиди, нашему
неизменному спутнику, шоферу, гиду, переводчику, парламен¬
тарию в сношениях с незнакомыми племенами. Овиди высок,511
строен, худощав, но мускулатура у нею развита, как у Кипчег('
KetiHo. Да это и неудивительно — в юношеские годы он был
портовым грузчиком в Момбасе. Там же приобщился к поли¬
тике, принимал активное участие в профсоюзном движении
Сейчас — профессиональный шофер высшего класса; про таких
говорят: «Водит машину как бог». На отличной прямой маги¬
страли Найроби — Момбаса он с артистической непринужден¬
ностью держР1т скорость в 150—170 км. в час, зато на горных
дорогах и городских улицах предельно собран и осторожен
Машина у него всегда в идеальном состоянии. Овиди от при¬
роды наделен сообразительностью, тактом, ему свойственны
независимость суждений, юмор. Его с полным основанием
можно причислить к передовым представителям набирающего
силы рабочего класса, которому предстоит еще сыграть веду¬
щую роль в судьбах молодой развивающейся страны.Полное имя Овиди — Овидий; само собой разумеется, что
никакого, даже самого отдаленного отношения к римскому по¬
эту Паблию Овидию Назону он не имеет, да, откровенно гово¬
ря, и не слышал о нем. Общаясь с африканцами, я заметил,
что католические, протестантские и иные миссионеры, обращая
кенийских язычников в христианскую веру, нарекали их и их
детей звучными европейскими именами, связанными с приме¬
чательными страницами мировой истории, культуры или ми¬
фологии. Я запросто ездил на рыбалку или охоту с Самсона¬
ми, Прометеями, Соломонами, знакомился с их Пенелопами
и Далилами. По мере роста национального самосознания
африканцы, прежде всего передовая интеллигенция, начинают
усматривать некий иронический оттенок в громких европейских
именах и возвращаются к национальным истокам, принимая
традиционные имена своих предков. Кенийский писатель
Джеймс Нгуги, автор прекрасного романа «Пшеничное зерно»,
несколько лет назад, например, принял другое имя, и теперь
его знают как Нгуги Ва Тхионго...В какой-то период года Овиди выглядит по-особенному
и радостным и озабоченным. Зная его «секрет», я обычно не
ошибался, когда спрашивал:—	С кем поздравлять?—	Понимаете, девочка, и такая прелестная!Овиди немного за тридцать, но у него уже девять детей.
Новая радость, но и новые заботы. Не так-то просто прокор¬
мить такую ораву!—	Чьи это земли, Овиди, и почему они вроде бы пустуют?—	Это земли лорда Деламера, а пустуют потому, что так
хочется лорду.512
_ 7—	У лорда много земель по всей Кении, больше, чем у ко¬
го-либо другого. Одни земли обрабатываются, приносят боль¬
шие доходы, а другие, как вот эти, законсервированы и пу¬
стуют. Ну, не совсем пустуют, здесь пасутся дикие звери,
гнездятся птицы, друзья лорда приезжают сюда отдыхать,
охотиться.—	Можно думать, что эти земли вскоре будут возвращены
африканцам?—	Каким африканцам?—	Ну вананчи^, безземельным.—	В этом я сильно сомневаюсь.—	Почему же, ведь пришла ухуру и крестьяне борются за
возвращение отторгнутых земель.—	Борются, конечно, но земли лорда Деламера к ним не
отойдут.—	Почему же?Овиди молчит, то ли не желая вдаваться в острый полити¬
ческий разговор, то ли давая понять, что мы и сами могли бы
догадаться, почему. В новых поездках по стране, видя закон¬
сервированные или тщательно ухоженные поля, тучные пастби¬
ща, выслушивая от Овиди ответы на ставший уже тради¬
ционным вопрос «кому принадлежат эти земли», мы познако¬
мились с владениями графов Плимут, Аберкорн, Киритинер,
виконта Кобхена. До сих пор эти земли принадлежат их преж¬
ним хозяевам, и лишь незначительная часть перешла к афри¬
канцам, но не к крестьянам, а нуворишам, главным образом из
числа представителей государственно-бюрократической элиты.Наличие крупного европейского землевладения — отличи -
тельная особенность кенийской экономики, что выделяет эту
страну (наряду с недавно обретшей независимость Зимбабве)
из всех молодых государств Тропической Африки. Вот две
убийственные цифры: накануне провозглашения независимости
Кении в районах товарного хозяйства европейскому фермеру
принадлежало земли в 470 раз больше, чем африканскому
крестьянину, более миллиона африканцев не имели земли! За
годы независи сти в Кении проведен ряд земельных реформ,
направленных на африканизацию землепользования: реформы
расселения, регистрации и консолидации земель. Подвести
объективные итоги этих реформ не так-то просто, ибо стати¬
стикой, как показывает жизнь, даже при наличии ЭВМ можно1 Вананчи — граждане {суахи т).
- У X у р у — свобода (суахи т)17	Альманах «Африка», вып 3 513
манипулировать так, что черное выдается за белое, как, впро¬
чем, и наоборот. К тому же исследование современного земле¬
пользования в Кении не входит в задачу рассказчика. Уместно,
пожалуй, указать лишь на общие социально-экономические
тенденции: отказ властей от безвозмездной экспроприации зе¬
мельной собственности белых поселенцев; сохранение боль¬
шинства специализированных плантаций или ранчо поселенцев,
производящих значительную часть товарной продукции; под¬
рыв традиционного общинного землевладения, насаждение
частнокапиталистических отношений в деревне, всемерная под¬
держка «жизнеспособных» кулацких хозяйств, дальнейшее обез¬
земеливание бедняков.Вскоре слева от дороги, в низине, хорошо просматриваясь
с холмистой местности, показалось другое озеро — Накуру.
Уже за несколько километров взор приковывает голубая гладь
в четко очерченных, как на картинах Н. Рериха, розовых бере¬
гах. По мере приближения начинаешь замечать, что очертания
озера вроде бы меняются, розовые берега как бы смещаются
то к одной, то к другой стороне xoл^юв, озеро становится то
правильно круглым, то овальным, на нем вдруг образуются
розовые полуострова и острова, которые вскоре расплываются,
возникают в другом месте, а то и вовсе исчезают. Что за фан¬
тасмагория? Игра света, обман зрения? И только уж совсем
рядом наваждение проходит, и отчетливо видишь, что розовые
берега, появляющиеся и исчезающие острова — это многоты¬
сячная колония розовых фламинго, занятых своими извечными
делами: добыванием пищи, любовными играми, заботой о по¬
томстве. Стоя на берегу, можно часами, не уставая, наблюдать
за этими красивыми, крупными птицами. Изгибая длинные
шеи и опустив головы в воду, одни прочесывали илистое дно
в поисках пищи, другие, засунув черные клювы под крыло,
стоя на одной лапе и прижав другую к туловищу, очевидно, от¬
дыхали. Без видимых причин птицы смешно разбегались на
своих длиннющих лапах-шарнирах и поднимались в воздух. За
ними увязывались следующие, и вскоре целая стая, покружив
над озером, приводнялась в другом месте, а то и вовсе исчеза¬
ла из видимости, растаяв на горизонте розовой дымкой. Коло¬
ния фламинго на озере Накуру считалась одной из самых
многочисленных в Африке и доходила до миллиона двести ты¬
сяч особей. В последние годы она уменьшилась в несколько
раз; кенийская пресса писала, что виной тому построенный не¬
далеко 01 озера завод химических удобрений и его стоки в озе¬
ро. Владельцы завода, само собой разумеется, отрицают свою
вину и ссылаются на непознанные еще наукой законы мпгра.514
ции птиц. Фламинго человеческой речью не владеют, как мы,
к сожалению, не понимаем птичьего языка.Одно ясно — загрязнение окружающей среды, увы, добра¬
лось и до Восточной Африки. Я не говорю о с голице Кении —
Найроби; он, как и всякий большой город, задыхается в вых¬
лопных газах автомобильного транспорта. Секретариат ООН
по проблемам окружающей среды, разместившийся здесь, пока
добавил к населению города еще несколько сот междуна¬
родных чиновников с их лимузинами, увеличивающими кон¬
центрацию окиси углерода в воздухе города. Но вот на дале¬
ких от столицы пляжах Индийского океана, омывающего
берега Кении, около дорожек и лестниц, ведущих к фешене¬
бельным туристским отелям, стоят банки и бутылки с кероси¬
ном, набором щеток и губок для отмывания ступней ног от на¬
липших комьев нефти, хотя нефть в Кении и не добывается. На
уединенном острове Ламу, славящемся своими девственно
белыми поющими дюнами, которые можно сравнить разве что
с дюнами Куршской косы в нашей Прибалтике или пляжами
Варадеро на Кубе, я находил на безлюдных берегах полузане-
сенные песком пластмассовые бутыли из-под «фанты», по¬
дошвы резиновых сандалий, полиэтиленовые мешки с фир¬
менными знаками сигарет «Мальборо», «Кент», головы пласт¬
массовых кукол с выцветшими на жарком солнце глазами, как
бы вопрошающими, как и почему они очутились на этой
пустынной полосе. Все эти не поддающиеся разложению и тле¬
нию предметы современного химико-пласгикового бы га явно
не имели прописки на острове, а принесены течением с отбро¬
сами океанских лайнеров, пути которых проходят не столь уж
близко от Ламу. Океан большой — что случится, если без лиш¬
них хлопот и особых затрат выгрузить контейнеры с мусором
прямо за борт?! Нет, оказывается, ничто не проходит для При¬
роды бесследно. Возможно, когда-нибудь все люди-человеки
поймут, что эстетическая ценность девственной природы — та¬
кое же наше богатство, как вода, почва, леса, залежи золота,
меди, нефти, алмазов!Город Накуру, третий по числу жителей, в прошлом был
одним из центров белых поселенцев — сеттлеров, в основном
англичан, владевших крупными зерновыми и мясо-молочными
фермами, на которых, само собой разумеется, гнули спину
черные сельскохозяйственные рабочие и арендаторы. В де¬
ловых кварталах чистенького одноэтажного городка размести¬
лись многочисленные отделения английских банков, офисы раз¬
личных компаний, магазины, отели. Здесь существовали фи¬
лиалы знаменитых английских и международных клубов,17*	515
и белые джентльмены стремились жить, сохраняя привычки,
нравы, обычаи старой «доброй Англии», тщательно скрывая от
постороннего глаза острую ностальгию по былому величию
колониальной Британской империи. В местном «Ротори клаб»
попросили как-то выступить и меня. Тема была довольно ак¬
туальной: «Сотрудничество СССР с развивающимися страна¬
ми Африки». В то время еще не улеглась скандальная история
с книгой бывшего посла США в Кении Атвуда «Красные
и черные», в которой автор грубо искажал советскую внеш¬
нюю политику, ставил целью запугать молодые развивающие¬
ся страны призраком «красной опасности». Кстати, у тогдаш¬
него кенийского правительства хватило смелости и такта,
чтобы запретить книгу Атвуда в Кении. Мои волнения по по¬
воду остроты вопроса оказались напрасными, хотя я и старал¬
ся говорить без обиняков, называл вещи своими именами. Все
было чинно, как и положено в чинной аудитории английских
джентльменов: неторопливый обед с разговорами на безо¬
бидные темы, мое выступление, выслушанное с вежливым вни¬
манием, два-три невинных вопроса, удар колокола, заменяв¬
ший здесь тост за королеву Англии и означавший сигнал
к тому, что можно курить, несколько благодарственных фраз
председательствующего в адрес докладчика, «сообщившего
весьма полезные сведения», и джентльмены разошлись по
своим делам. Мне сообщили, что на обеде и выступлении при¬
сутствовали все «видные бизнесмены Накуру», владельцы
плантаций, представители «Брук Бонд», «Лонро», «Долгетти-
Маккензи», «Юнивелир», «Джеймс Финлей энд Ко лтд» и дру¬
гих монополистических объединений. Я уже хорошо знал ан¬
глийскую политику времен крушения колониализма — «уходя,
оставаться», а здесь лишний раз получил, что называется, на¬
глядное свидетельство этой политики на деле. Кстати, ни одно¬
го чернокожего слушателя на обеде я не обнаружил: сложный
процесс африканизации, когда национальная буржуазия стала
настойчиво добиваться своего куска жирного пирога, тогда
только еще начинался.Как напугать хамелеонаКеричо встречает путников своей обычной погодой. Сколь¬
ко бы раз я ни подъезжал к этому городку по отличней¬
шей дороге, построенной по контракту югославами, как прави¬
ло, попадал в дождь. Всю дорогу от Накуру — ясное солнце,
безоблачное небо, не предвещающее никаких перемен, и совер¬
шенно неожиданно по крыше машины начинал барабанить516
дождь, и не просто дождичек, а настоящий ливень, иногда
с градом. «Постучав» десять — пятнадцать минут, дождь так
же неожиданно прекращался, снова палило нещадное тропиче¬
ское солнце. От земли поднимаются горячие испарения, ко¬
торые, казалось бы, можно зажать в ладонь, а потом рассма¬
тривать это косматое чудище. Недаром Керичо стало
центром чайного раздолья Кении; здесь сосредоточено до се¬
мидесяти процентов чайных плантаций страны, принадлежа¬
щих главным образом английской монополии «Брук Бонд».
Куда ни кинешь взгляд — всюду изумрудный ковер чайных ку¬
стов с еле различимыми нитями междурядий, по которым, бы¬
стро манипулируя руками, неторопливо пробираются сборщи¬
ки чая в желтых прорезиненных комбинезонах с высокими
сизалевыми корзинами за плечами. Чай в этих местах соби¬
рают практически круглый год, ибо круглый год здесь много
влаги и солнца. Впервые меня знакомил с кенийским чаевод¬
ством управляющий одной из местных компаний мистер Смит,
спокойный, рассудительный, знающий дело англичанин. На
мой наивный вопрос о том, что нужно для чайного куста, он
ответил: «Как можно больше солнца, как можно больше влаги
и, конечно, определенная высота над уровнем моря».—	Ну а почва, она ведь имеет значение?—	О, да, почва должна быть очень хорошей, и здесь она
именно такая.Смит подвел меня к траншее, подготовленной для посадки
деревьев, легко спрыгнул в нее и наглядно показал полутора¬
метровый слой темно-красного глинозема, не уступающего, по
выражению Смита, украинским черноземам.—	У вас есть пословица, кажется, она звучит так; воткни
в землю трость — вырастет кэб.Я догадался: воткни в землю оглоблю — вырастет тарантас,
и подтвердил Смиту его осведомленность в русских пого¬
ворках.—	Вот и в Керичо такая же почва, только она не черного,
а красного цвета. Не кажется ли вам, чго природа не преду¬
смотрела вашу революцию, а то бы она поступила наоборот —
черноземы переместила в Африку, а красноземы в Россию?—	Вы уверены, мистер Смит, что революция не придет
в Африку?—	Увы, она уже идет, и значительно быстрее, чем нам хоте¬
лось бы. Впрочем, я не думаю, что от революции, которую со¬
вершил Джомо Кениата, компания «Брук Бонд» сильно по¬
страдает.Дипломатично промолчав, про себя я подумал, что мистер517
Смит в общем-то верно оценивает путь, выбранный Кенией по¬
сле завоевания независимости. Крупные иностранные компа¬
нии по-прежнему процветают в этой суверенной стране. Если
говорить о чае, то доля мелких африканских хозяйств в экспор¬
те этого продукта не превышает 25 процентов. Все остальное
производство сосредоточено в руках монополий, главнейшей
из которых является уже упоминавшаяся английская группа
«Брук Бонд».Мы заговорили со Смитом о перспективах машинной убор¬
ки чая. Я чувствовал себя в известной степени «подкованным»
в этом вопросе, поскольку недавно в Кении побывал тогдаш¬
ний директор Дагомысского чаеводческого совхоза Краснодар¬
ского края, рассказывавший о проблемах чаеводства в нашей
стране. О машинной уборке он говорил как о реальном выходе
для чаеводов Грузии и Северного Кавказа: проблема в том,
что все меньше находится охотников убирать чай руками: ра¬
бота трудная, утомительная. Оказалось, что Смит не хуже ме¬
ня осведомлен в машинном сборе чая, бывал у нас в Грузии,
видел все своими глазами и убедился в плюсах и известных
минусах машинной уборки.—	Нет, мы не намерены, во всяком случае в обозримом бу¬
дущем, применять машины на уборке чая. Во-первых, надо
перепланировать все плантации, пересадить все кусты, то есть
начать все сначала. Слишком дорогое удовольствие. Во-
вторых: и это немаловажно, — может снизиться качество чая.Здесь Смит подвел нас к чайному кусту и сорвал с верхуш¬
ки несколько нежных трехлистников.—	Разве самая тонкая машина в состоянии снять с куста
этот крохотный пучок, она неизбежно срежет соседние грубые
листья, из которых хорошего чая не получишь. Пустить эти
листья в переработку и получить из них чай, это все равно что
заварить веник,—кажется, так у вас говорят.—	Говорят, но у нас не хватает рабочей силы.—	Я это знаю, вам без машин не обойтись. А мы еще мо¬
жем позволить себе роскошь убирать вручную. Кстати, вы за¬
метили, что чай у нас собирают в основном мужчины? Жен¬
щины на уборке чая работают лучше, у них тоньше пальцы,
движения рук быстрее, но работы для всех не хватает, вот
и приходится брать мужчин, хотя платить им надо больше.—	Интересно, сколько же?—	Ну, шиллингов пять-шесть, — несколько стушевавшись,
ответил Смит.Пять шиллингов! Столько в то время стоила пачка амери¬
канских или английских сигарет! Европейцу трудно предста¬518
вить, как можно на такую мизерную зарплату прокормить
семью, как правило многодетную, ибо рождаемость в Кении
одна из самых высоких в мире. Сборщики чая принадлежат
к разряду сельскохозяйственных рабочих — наименее оплата-
ваемой категории наемных трудящихся. От беспросветной
нужды спасает клочок общинной земли, но таких земель стано¬
вится все меньше; Керичо с его плодородными почвами
и благодатнейшим микроклиматом давно стало районом ин¬
тенсивного развития капиталистических форм землепользова¬
ния, где общине >же нет места. Помнится, с В. М. Песковым,
приезжавшим в Кению лет десять назад, мы любовались с вы¬
сокого нагорья расположенной в зеленой долине и видной как
на ладони деревней сборщиков чая из племени кипсигис. Дере¬
венька, огороженная живым подстриженным под линейку ку¬
старником, с аккуратными круглыми белыхш хижинами под
кон>сными крышами из тростника, так и просилась в кадр.
Как потом я выяснил, такие деревни строит чайная компания
и сдает внаСхМ своим рабочим. Совсем неплохо! Но таких дере¬
вень со сносными бытовыми условияхи! единит^ы, построены
они на туристских путях, как бы напоказ.Потом Смит показал фабрику по переработке листа; она
одна из старейших в этом районе, но оборудование на ней
самое современное, включая электронику. Все здесь рассчитано
так, что убранный утром лист в тот же день перерабатывается,
и практически никаких потерь не допускается. Кенийский чай,
по словам Смита, почти не страдает болезнями и высоко це¬
нится на мировом рынке. В достоинствах кенийского чая меня
убеждать было не надо: каждый год в течение семи лет во вре¬
мя очередного отпуска я привозил в подарок московским
др>зьям кенийский чай, и лучшего сувенира они не желали —
так всем полюбился этот ароматный, тдвета червонного золота
напиток. Кстати, кенийские чаеводы высоко оценили качество
краснодарского чая, образцы которого привозил с собой ди¬
ректор нашего совхоза. Мне запомнилось «чаепитие» в Кений¬
ской ассоциации развития чая, представляющей интересы мел¬
ких африканских фермеров. Как бы священнодействуя, афри¬
канские знатоки маленькими глотками отпивали красный
ароматный напиток с предгорий Кавказа и с трудом верили,
что этот прекрасный чай вырастили не на экваторе, а где-то
между 43 и 44 градусами северной широты.По пути на озеро мы не отказали себе в удовольствии ис¬
пить чая в «Керичо ти стель». Сидя под тентом, мы любова¬
лись плантанциями, спускавшимися к горной речушке и вновь
поднимавшимися на противоположном холме. Из объяснений519
мистера Смита я забыл упомянуть о том, что большое значе¬
ние имеет продуманная посадка деревьев — строгими полоса¬
ми, расчертившими чайные плантации; деревья, создавая тень,
оберегают чайный лист от ожогов солнца. Для посадок отби¬
рают определенные породы деревьев по принципу: когда одни
деревья роняют листья, они появляются на других, так чтоб
в любое время года плантации находились в тени. Это, — под¬
черкивал Смит,—целая наука. В то время, как мы философ¬
ствовали о щедрости земли, сполна награждающей человека за
его разумные труды, о взаимозависимости и взаимосвязанно¬
сти в природе того же чайного листа, солнца, дождя, высоты,
деревьев, дающих тень, наш Географ высмотрел на соседнем
кусте бугенвилии хамелеона и начал со всех сторон «расстрели¬
вать» его из своих многочисленных фотокамер, восклицая при
этом: «Какой великолепный экземпляр, вы себе не можете
представить, объехал пол-Африки, а такого вижу впервые!»
Хамелеон действительно производил впечатление своим
крупным размером, расцветкой и, я бы сказал, важностью. По
всей видимости, это был самец трехрогового хамелеона Джек¬
сона. Одно не нравилось Географу — хамелеон не мен^зл свою
окраску, хотя эта его способность вошла в поговорку, и, доби¬
ваясь необходимого эффекта, он почти вплотную подвигал
объектив к глазам хамелеона, которые вращались в разные
стороны независимо друг от друга. Манипуляции Географа во¬
круг хамелеона привлекли всеобщее внимание, и вскоре к на¬
шему столику подошел метрдотель и от имени менеджера ска¬
зал : «Попросите, пожалуйста, бвану i прекратить фотографи¬
рование, хозяин извиняется, но говорит, что хамелеон уже
устал». Географ убрал камеры, отыскал менеджера отеля,
принес извинения за беспокойство, доставленное хамелеону, но
спросил все же, почему тот ни разу не изменил окраску.—	Видите ли, сэр,—ответил менеджер, — хамелеоны ме¬
няют окраску, когда сильно испугаются. Очевидно, вы не напу¬
гали моего хамелеона. Вот если бы рядом появилась змея...Овиди, ставший свидетелем разговора с менеджером, ис¬
кренне и с удовольствием смеялся и надолго запомнил эту
сценку. Когда в дороге нам приходилось что-то «выколачи¬
вать» — ночлег ли в хижинах, зарезервированных туристами,
ведро ли воды на последней бензоколонке на краю пустыни,
еще что-либо, он неизменно говорил: а не захватить ли нам
с собой змею.1	Б в а н а - господин {суахили).520
«Долина уныния»После ночевки в городе Эльдорет, где мы порядком замерз¬
ли, хотя спали не под открытым, удивительно звездным небом,
а в местном отеле под шерстяными одеялами, и, выглядывая
на улицу, завидовали ночным сторожам, расположившимся
группами около жаровень с древесным углем или у ярких ко¬
стров, разведенных прямо на асфальте около охраняемых ма¬
газинов и отделений банков, после этой холодной ночи на
краю нагорья с первыми лучами солнца мы начали спускаться
к жарким полупустыням, в плоской чаше которых лежало озе¬
ро Баринго. Дорога шла крутыми спусками, и видимость то
сужалась до полоски поросшей кустарником скалы, то вдруг
расширялась до самого горизонта безбрежной ослепляющей
долины, как бы покрытой прозрачной кисеей, стирающей ре¬
альные очертания предметов до расплывчатых символов пейза¬
жа в феллиниевском «Амаркорде». Необычную световую гам¬
му в долине создавали испарения сернистых источников, во
множестве впадающих затем в озеро.Жизнь, казалось, навсегда покинула пыльные, почти ли¬
шенные растительности берега Баринго. Да нет. На воткнутых
в землю кольях сушились рыбацкие сети. На вешелах вялилась
рыба — неизменная телапия, которая водится почти во всех пре¬
сноводных озерах Кении и постоянно значится в меню даже
самых дорогих ресторанов. На самом озере мутную, а местами
желтую воду бороздили, обходя многочисленные острова, лег¬
кие лодки рыбаков из племени нджемпс. Эти люди в давние
времена выделились из единого гордого народа масаев, упор¬
но продолжающих сопротивляться современной цивилизации
и остающихся скотоводами-кочевниками, прочно осели на бе¬
регах Баринго, занимаются рыбной ловлей и земледелием.
Нджемпс одними из первых создали кооператив по совместно¬
му освоению и обработке земель и на отвоеванных у болот
плодородных илистых почвах разводят не только кукурузу
и другие культуры, которые они потребляют, но и выращи¬
вают на экспорт лук, бахчевые культуры, в особенности дыни.Коллективный труд по освоению земель пришелся по душе
бывшим кочевникам. Объединились в кооператив и рыбаки. На
их вооружении не только лодки собственной конструкции, ко¬
торые люди нджемпс и живущие бок о бок с ними туген соору¬
жают из легких — легче пробки — стволов местного дерева ам-
бач, но и моторный бот, и плоскодонки заводского производ¬
ства, и нейлоновые сети, приобретенные за счет государствен¬
ного займа. Но куда девать рыбу, которой стали вылавливать521
значительно больше? По-прежнему сушить на вешелах и по де¬
шевке сбывать перекупщикам? На помощь пришла государ¬
ственная Корпорация развития промышленности и торговли,
построившая на акционерных условиях на берегу озера холо¬
дильник и небольшую фабрику по производству рыбного филе.
Благо, что от озера Баринго до городов нагорья — Эльдорета,
Китали, Накуру, Ньери, да и самой столицы Найроби, — не так
}ж далеко и дороги есть. К тому же, хоть и медленно, но все
же заметно преодолеваются этнические предрассудки, из-за ко¬
торых почти по ювина африканского населения страны не бе¬
рет в рот рыбы.Теплые воды Баринго способствуют развитию планктона,
и рыбы в озере, как сказали бы подмосковные рыболовы, «на¬
валом». Когда, купаясь в озере, — а удержаться от этого труд¬
но, хотя купание и небезопасно из-за возможности «схватить»
шисгоматоз,— становишься на дно в зарослях прибрежной рас¬
тите 1Ьности, телапия гак и бьет по ногам. Нджемпс и туген
считают, что у их рыболовного кооператива хорошие перспек¬
тивы, и рыбы на их век хватит. А если еще начать разводить
нильского окуня, достигающего веса до ста и более килограм¬
мов, и черного канадского баса, который хорошо прижился
в озере Найваша, то маленькое Баринго может стать одним из
самых добычливых и посещаемых туристами озер Кении. Не
потому ли так гордо носят свои шикарные львиные шапки ста¬
рейшины нджемпс, встречаясь с прибывающими из Найроби
деловыми людьми и туристами!Одна из достопримечательностей Баринго — расположенная
на уединенном полуострове ферма по разведению змей, кото¬
рую основал старший сьш знаменитого антрополога
Л. Лики — Джонатан. Десятки обученных африканцев отлавли¬
вают и свозят сюда тысячи ядовитых змей — кобр, гадюк,
мамб, у которых регулярно берут яд в медицинских целях.
Ферма Лики экспортирует в зоопарки и террариумы многих
стран скорпионов, черепах, тарантулов, ящериц и другой «то¬
вар», глядя на который нервным людям становится как-то не
по себе. Подобное скопище пресмыкающихся я видел второй
раз в жизни после знаменитого террариума в Сан-Паулу. Фер¬
ма Дж. Лики собственно не научное учреждение, а коммерче¬
ское претприятие. Внешне она мало походит на бразильский
террарий, не имеет капитальных построек и скорее напоминает
пасек>, где ульи заменены просторными клетками, внутри ко¬
торых среди камней и песка живут свивающиеся в зловещие
клубки обитатели пустынь Восточной и Центральной Африки.
В отличие от мирной пасеки ферма обнесена рядами проволо¬52^
ки и охраняется африканскими стражами, вооруженными копь¬
ями. Любопытный парадокс: Дж. Лики, посвятивший себя
изучению змей, аллергичен к противоядиям и рискует
жизнью, если будет укушен. «Доят» змей и собирают смер¬
тоносный «урожай» хладнокровные африканцы из племени
туркана.Новички, приезжающие из Европы на работу в Кению, про-
сто-таки бывают напуганы рассказами о «змеином рае» в ке¬
нийских саванне и пустынях. Я знал многих своих коллег, ко¬
торые в любое сафари — здесь почти каждая поездка на охоту
ли, рыбалку, просто на прогулку в Национальный парк назы¬
вается сафари — обязательно брали с собой сыворотку против
змеиных укусов со шприцами, а прежде чем устроить пикник,
долго совещались, как бы не попасть в компанию змей, и даже
тянули жребий, на чью долю выпадет деликатная миссия
с пристрастием осмотреть каждое подозрительное дерево или
камень. Я прожил в Кении семь лет, много путешествовал по
ней, как рыболов пробирался в поисках новых заветных мест
нехожеными дебрями, хватался за лианы, лишь бы только не
свалиться в пропасть, но признаюсь (хотите верьте, хотите
нет!), что живую змею, кроме фермы Джонатана Лики, видел
всего один раз в... ванне собственной квартиры. Змея была
небольшая, черненькая, совсем не агрессивная. Но змея же! Не
будешь же, черт возьми, вместе с ней купаться в ванне. Короче
говоря, змею пришлось убить. Ну а дальше? Может быть,
в доме завелся целый клубок каких-нибудь смертоносных «пя¬
тиминуток». Менять квартиру? Догадались отправить змею на
экспертизу в террариум при Национальном музее Найроби.
Через несколько дней на официальном бланке пришел ответ
такого содержания: «Дорогие сэры, обнаруженная в доме по
Ленан-роуд и присланная на исследование змея абсолютно без¬
вредная. Она принадлежит к семейству так называемых «до¬
машних змей» и, по преданию, приносит в дом мир и благо¬
денствие. Пожалуйста, впредь не убивайте этих змей. Если вам
все же неприятно присутствие змей в доме, просим отлавли¬
вать их и присылать к нам в живом виде. Примите уверения
и т. п.». Я на всякий случай поинтересовался у Джонатана Ли¬
ки, как отловить змею, забравшуюся в ванну, но воспользо¬
ваться советом не пришлось. Зато появилась прекрасная воз¬
можность все семейные неурядицы, даже самые пустячные (у
кого их не бывает!), считать возмездием за принятый на душу
грех — убиение доброй домашней змейки!Жители Баринго, с которыми мы советовались о дороге на
озеро Рудольфа, в один голос говорили, что они не помнят,523
когда в последний раз в том направлении проходила машина,
и советовали ехать на Томсон Фолс, затем на Маралал, Бара-
гое и Соут Хорр. Получался порядочный крюк, а судя по карте
и уверениям Географа, к Маралалу можно было выехать, обо¬
гнув озеро Баринго с севера. Так мы и поступили. Ехали пыль¬
ной дорогой, от нестерпимой жары приходилось спасаться
сквозняком, зато обе машины были полны пыли так, что ды¬
шать приходилось через марлевые повязки. Пейзаж удручаю¬
щий — серая почва без единой зеленой травинки, серые, как бы
умершие кусты «погоди немного» — медоносной акации, за¬
гнутые назад шипы которой так впиваются в одежду и кожу,
что волей-неволей остановишься, ни единого живого существа,
ни единого звука, издаваемого птицей ли, зверем ли. Кругом
все уныло, мертво. Все напоминало библейскую смоковницу,
проклятую Иисусом: «Да не будет же впредь от тебя плода во¬
веки». Про себя мы окрестили это безрадостное место «Доли¬
ной уныния». К вечеру дорога привела к лаггу — руслу высох¬
шей речки,—с довольно крутыми берегами, и здесь решили
заночевать, еле успев до наступления темноты натянуть палат¬
ки. Близко к полуночи пошел дождь. Капли робко, неторопли¬
во забарабанили по брезенту, замолчали, потом застучали сно¬
ва подольше и понастойчивее. Стук капель повторялся несколь¬
ко раз, но, так и не набрав силы, дождь прекратился столь
же незаметно, как и начался.Утром с трудом преодолев песчаное русло, на котором ноч¬
ной дождь оставил лишь влажный след, и проехав не больше
десятка миль, уперлись в каменную гряду. Дорога круто под¬
нималась, петляя между валунами, «газик», натужно ревя, кое-
как продвигался вперед, но «рафик» взять подъем не смог.
Пробовали буксировать его на «газике», но металлический
тросик лопался; заменили его толстыми сизалевыми веревка¬
ми, они выдерживали нагрузку, но теперь уже не тянул «га¬
зик». Разведка вдоль гряды показала, что объехать ее ни слева,
ни справа невозможно, а других проходов нет, кругом валуны.
Естественно, что вся компания напустилась на Географа: как
же здесь прошло его «вольво». Нимало не смущаясь, наш Гео¬
граф философски изрек, что в наш век меняются не только до¬
роги, но и лик Земли, не говоря уже о людях. Здесь он торже¬
ственно процитировал из дневника А. К. Булатовича слова
командующего абиссинским отрядом: «Я предвидел, что это
так случится. Мои солдаты храбры, любят войну, но не терпят
пустыни. Теперь... куда бы я их ни стал посылать, они будут
возвращаться с одним ответом: идти дальше никак невозмож¬
но. Только за мной еще они пойдут вперед. Но куда?» В конце524
концов, было принято запоздалое решение: последовать совету
жителей озера Баринго и ехать в Томсон Фолс.Обратно по знакомой дороге ехали ходко. По всем расче¬
там мы въезжали в «Долину уныния». Но боже, как все здесь
переменилось! «Погоди немного» покрылось нежным, фисташ¬
кового цвета пушком, на других кустах появилась бело-розовая
кипень, из земли пробивалась зеленая поросль трав, в лужах,
удержавшихся на глинистой почве, копошились всякие козявки,
жуки, то и дело шмыгали ящерицы, крохотными вертолетами
бестолково носились в воздухе термиты, и бойкие пичуги на
лету схватывали жирных насекомых, оглашая все окрест во¬
сторженным щебетом. «Долина уныния» за ночь преобрази¬
лась в долину торжествующей жизни. Подумать только, один
ночной дождь, даже не дождь, а дождичек, вроде нашего гриб¬
ного, сотворил это чудо преображения. Невольно подумалось:
какие же неистребимые силы таит в себе даже скудная приро¬
да, что она так бурно отозвалась на мимолетную ласку небес!И здесь в памяти возникла иная картина... В самом центре
большой и богатой страны был городок, где вся жизнь, каза¬
лось, протекала в полной гармонии с окружающей природой.
Городок был окружен хлебными полями и раскинувши\шся на
холмах садами. Каждой весной белые облака цветения подни¬
мались от этих садов и плыли над зелеными полями. Осенью
дубы, клены и березы пламенели дивной гаммой ярких красок
на зеленом фоне сосен. С холмов доносился лай лисиц, по по¬
лям в гуще утренних туманов бесшумно проносились олени.Даже зимой придорожные поля манили своей красотой.
Громадные стаи птиц слетались сюда полакохмиться ягодами
и семенами засохших трав, пробивающихся из-под снега.
А когда весной и осенью мимо тянулись вереницы перелетных
птиц, люди стекались сюда издалека полюбоваться пре¬
красным зрелищем. Иные приезжали удить рыбу в чистых
и холодных ручьях, сбегающих с холмов и образующих те¬
нистые заводи, полные форели.Но вот как бы черная туча опустилась на окрестности, и все
начало меняться. Какая-то порча напала на все живое: неведо¬
мая болезнь косила кур, хирели и гибли коровы и овцы. Бо¬
лезнь стала частой гостьей в семьях фермеров. На всю округу
легла печать смерти.Странная тишина воцарилась вокруг. Исчезли птицы. Это
была весна без птичьего гомона. По утрам, обычно звеневшим
рассветным хором малиновок, голубей, соек, крапивников
и прочих птиц, теперь не слышно было их голосов; над поля¬
ми, лесами, болотами стояло безмолвие.525
Не колдовство, не вражеские силы остановили зарождение
новой жизни в этом пораженном ужасом уголке. Люди сами
сделали это...Такую мрачную картину описала американская ученая
Р. Карлсон в своей книге «Безмолвная весна», вышедшей лет
пятнадцать назад и сразу ставшей бестселлером, вьщержавшей
в США за короткий срок до десятка изданий.«Такого города на самом деле нет,—писала Р. Карлсон,—
но тысячи подобных городов вполне могут появиться в Амери¬
ке или в других странах. Мрачный призрак подкрадывается
к нам почти незаметно, и эта воображаемая трагедия может
легко стать грозной явью». Американская ученая считает, что
за последнюю четверть столетия власть человека над природой
не только достигла тревожных размеров, но и изменила свой
характер. Из всех физических воздействий, оказываемых чело¬
веком на окружающую среду, наибольшие опасения внушает
загрязнение воздуха, земли, рек и морей вредными и даже
смертоносными веществами, главным образом радиоактивны¬
ми осадками и ядохимикатами, применяемыми в сельском
хозяйстве.«Безмолвная весна» прозвучала громким предостережением
и, слившись с голосами ученых во всех частях света, да и не
только ученых, а всех, кому дано видеть и кто задумывается
о виденном, породила ту тревогу за окружающую людской
род среду, которую не принимает близко к сердцу разве что
самый равнодушный или просто пустой человек.В размышлениях об увиденном в «Долине уныния» и вы¬
званных этим ассоциациях добрались до Томсон Фолса. На
другой день пошел ливень, начался период дождей. Воз¬
можно, как это случалось не раз, в районе озера Ру¬
дольфа не выпадает ни капли влаги, но рисковать мы не мог¬
ли, всех ждали дела. Поездку пришлось отложить до нового
сухого сезона.Звук мирозданияВ следующем году мы выехали по всем расчетам задолго
до наступления периода дождей. В нашей команде, выражаясь
спортивной терминологией, произошли замены. Географ путе¬
шествовал по югу Африки, и, судя по экзотической открытке,
посланной из Габороне, можно было заключить, что он нахо¬
дится где-то в пустыне Калахари в обществе бушменов. Его за¬
менил Корреспондент, так же, как и Географ, мой старый и
добрый московский знакомый, с которым когда-то вместе526
трудились на журналистской ниве. Болгарских друзей по-преж-
нему оставалось двое, но это были уже другие люди — Любо¬
мир с пятнадцатилетним сыном Володей. Овиди, ожидавшего
очередного прибавления семейства, заменил другой африка¬
нец — Джон Омоло, рекомендованный нам как отличный шо¬
фер, гид и полиглот, знаток языков пилотских племен севера
Кении тогдашним министром туризма Дж. Кариуки. Произош¬
ла замена и в технике. Джон вел уже не «рафик», а более при¬
способленный к путешествиям по бездорожью «лендровер».
В отсутствие Географа мы не решились на открытие новых пу¬
тей к озеру Рудольфа и двинулись «классическим» маршрутом
через Томсон Фолс и Марал ал.Примерно в двадцати милях севернее Марал ала, в местечке
Лисиоло, как утверждают некоторые путешественники, откры¬
вается самый прекрасный вид на Рифт Велли во всей Африке.
Вероятно, так оно и есть. Здесь Рифт тремя исполипскими усту¬
пами стремительно падает с 8500 футов нагорья до 3000 фу¬
тов дна долины. Слева в мареве испарений плавилось светлое
пятно уже известного нам озера Баринго, а к северу
виднелись стертые расстоянием призрачные очертания горы
Ньиру.Если отойти от машин так, чтобы они скрылись из виду,
и остаться одному среди этой нетронутой природы — без го¬
родских массивов и деревенских селений, без дорог, вспа¬
ханных полей, геометрических линий лесных посадок, стальных
канатов электропередач и даже воздушных трасс, обозна¬
ченных белыми шлейфами инверсионных линий на голубом не¬
босводе, — без всего того, что так или иначе вкрапливается
в самый уединенный европейский ландшафт, можно вообра¬
зить себя Адамом, впервые увидевшим не только сады Эдема,
а целый мир во всей его первозданности, в полной гармонии,
не знавшей борьбы за существование, вражды и ненависти,
когда по древнейшему мифу человечества лев отдыхал рядом
с ягненком. И думалось: ничего-то тебе не надо, только широ¬
ко открытыми глазами смотреть и впитывать эту простую
и величественную, торжественную и скромную красоту. И тог¬
да, казалось, душа очищается от всего суетного, наносного,
предвзятого, что принято считать почти что нормой и даже
правилами хорошего тона в городской нашей жизни и совер¬
шенно лишнего и ненужного здесь, среди гор, долин, озер, за¬
пахов трав, деревьев и голосов неведомых птиц. В такие вот,
наверное, минуты полного слияния с Природой большой рус¬
ский поэт, бродя по дорогам своей Отчизны, где он и >мер
с посохом и сумой странника, произнес свой сокровенный527
стих: «Мне мало надо — краюшку хлеба да каплю молока,
и это небо, и эти облака...»Немного не доехав до Барагоя остановились на ночлег. Ме¬
сто попалось идеальное: рядом с дорогой — ровная травяни¬
стая поляна, окруженная довольно высоким и плотным кустар¬
ником. Выехать решили с рассветом, намереваясь засветло
добраться до озера. Убрана посуда после ужина, притушен га¬
зовый фонарь. Наступили блаженные минуты последней сига¬
реты, молчаливых размышлений о прошедшем дне перед тем,
как забраться в палатки. Темное, почти черное небо, усыпанное
яркими близкими звездами. В кустах угомонились на ночь
птицы, лишь редкие неясные шорохи нарушают чуткую тиши¬
ну. Внимательно всматриваясь в кусты, можно увидеть горя¬
щие зеленым светом глаза. Кто это? Лесная кошка? Пожалуй,
слишком пустынные места для этого красивого зверя, похоже¬
го расцветкой на леопарда. Шакалы? Возможно. Когда мы
уберемся в палатки, они будут догладывать оставшиеся от ужи¬
на кости. Бабуины? Но почему эти вечно галдящие разбойни¬
ки ведут себя так смирно? И вдруг... Вдруг ночную тишину по¬
тряс рык льва. Это было так неожиданно, так жутко, что мы
чуть не попадали со своих раскладных стульев; сердце замерло
и, казалось, остановилось. Я испытал чувство, близкое к тому,
когда в мальчишках, наслушавшись вечерами рассказов
взрослых о проделках домовых, леших, чертей и прочей нечи¬
сти, возвращаясь домой, наскоро крестился у порога темных
сеней и молнией пробегал те несколько метров, что отделяли
от кухонной двери, за которой был свет керосиновой лампы
и мать, латавшая в эти вечерние часы нашу ветхую одежонку...За семь лет, что я прожил в Кении, мне приходилось видеть
не одну сотню львов. Видел я их почти во всех национальных
парках этой страны, где они живут в полной свободе, охотятся,
размножаются, дряхлеют и погибают, разорванные гиенами:
в условиях дикой природы от болезней и старости не уми¬
рают — таков ее непреложный закон. Кажется, нет более лени¬
вого существа, чем царь зверей с головой Зевса, обрамленной
роскошной гривой, когда он часами и даже сутками сытый ва¬
ляется в кустах или высокой траве. Многочисленные туристы
подъезжают на автомашинах к львиным прайдам на расстоя¬
ние пяти-шести метров, беспрерывно строча и щелкая кино-
и фотокамерами. Редкий лев или львица оторвут сонную голо¬
ву от земли, без всякого интереса посмотрят на машины и сно¬
ва погружаются в дремоту, то и дело похлестывая себя кисточ¬
ками хвостов, отгоняя надоедливых насекомых. Разве лишь
львята некоторое время, смешно поворачивая мордашки, с лю¬528
бопытством посмотрят на раскрашенные под зебру туристские
микроавтобусы, но и они вскоре начинают возиться друг с дру-
гом или теребить родителей за уши или хвосты; получив уве¬
систый шлепок от папы или мамы, они откатываются в кусты
и там, очухавшись, продолжают таскать друг друга за холки.
Приходилось наблюдать одиночных львов, как бы без всякой
цели мотающихся по саванне на виду у пасущихся антилоп
и зебр.Мне уже довелось писать, как в лагере знаменитого охотни¬
ка и егеря Джорджа Адамсона я гладил дикого льва по кличке
Бой, заглядывал в его огромные по сравнению с человечески¬
ми, немигающие глаза, в которых виделась страшная бездна,
как в глазах врубелевского Демона, беспредельная мука вечно¬
сти; в резервате Масаи-мара мы с Географом, ехавшие следом
за машиной, в которой находились наши друзья с егерем, во¬
оруженным карабином, решили сфотографировать неизвестный
нам кустарник с ярко-огненными цветами и вышли наружу...
Едва мы подошли к кусту, как раздался выстрел, и мы увиде¬
ли, что из передней машины нам неистово машут и кричат:
«Назад, назад!» Как оказалось, за кустом притаилась львица,
по всей видимости высматривавшая лобычу. Егерь решительно
высказал нам свое недовольство: мы грубо нарушили непре¬
ложное правило всех национальных парков и резерватов — ни
в коем случае не покидать транспорт. К концу поездки егерь
«отошел» и признался, что за последние три года он впервые
выстрелил из карабина; стрелял он в воздух, чтобы привлечь
наше внимание, а не в львицу. Убить львицу наповал он не
рассчитывал, а от раненого зверя нам бы несдобровать.Вскоре по возвращении из поездки мне довелось встретить¬
ся и беседовать в Найроби с всемирно известным ученым-зоо-
логом профессором Бернгардом Гржимеком. Я рассказал ему
о поездке на озеро Рудольфа, о том, каких видел зверей. Рас¬
сказал и о впечатлении, которое произвел на меня львиный
рык. Профессор рассмеялся и сказал, как удивительно иногда
совпадают эмоции людей, их реакции на необычные явления
природы. «Я уже писал, — продолжал профессор, — что, когда
в Серенгети львы заревели, как нам казалось, в нескольких ша¬
гах от нашей палатки, то мы чуть не попадали с постелей».
Гржимек пояснил, что при благоприятных условиях погоды
рев льва можно услышать за восемь-девять километров. Свой
рев лев издает обычно стоя, слегка опустив голову, втянув бо¬
ка и мощно, словно меха, раздув грудь. «На меня львиный рык
действует подобно колокольному звону, настраивая на серь¬
езный и торжественный лад. А вообще львиный рык считается529
великолепнейшим и наиболее впечатляюнцим звуком мирозда¬
ния»,— заключил ученый.Утром, подобно Гржимеку, настроенные на серьезный
и торжественный лад, тронулись мы дальше на север. Насмо¬
тревшись на обилие диких животных в саваннах и буше Кений¬
ского нагорья, путешественник будет немало удивлен богат¬
ством фауны на границе начинающейся полупустыни. Многих
обитающих здесь зверей не часто увидишь на плоскогорьях.
Умиляют дик-дики — самые маленькие газели, которые выпры¬
гивали, кажется, из-под каждого куста. Приходилось ли вам,
читатель, видеть, как резвятся молодые козлята, подпрыгивая
от избытка энергии и радости бытия? Дик-дики, размером
с новорожденного козленка, подпрыгивают, словно теннисные
мячи, несравненно выше, спасаясь стремительными и легкими
прыжками от возможной опасности. Часто можно было ви¬
деть, как антилопы геренуки, длинношеие, словно жирафы,
с гоя на задних ногах, объедают верхушки кустарников, до ко¬
торых человек среднего роста вряд ли дотянется рукой. Жира¬
фа в этих местах тоже особенная: не пятнистая, чаще всего
встречающаяся в центральных и южных районах страны, а сет¬
чатая — на яркой светло-коричневой короткошерстной шкуре
как бы нарисованы неуверенной детской рукой белилами ква¬
драты, прямоугольники, ромбы. Эти живые каланчи с малень¬
кими головками и короткими тупыми рожками с любопыт¬
ством смогрят на наши машины сквозь длинные, словно
наклеенные ресницы. Не от этих ли ресниц пошла голливуд¬
ская женская мода, как многие технические новшества — при¬
боры, механизмы, целые системы — появились в результате
изучения особенностей строения и органов чувств, принципов
ориентации животных и птиц, чем занимается специальное,
весьма перспективное направление кибернетики — бионика.Мне не раз приходилось видеть жираф на водопое. Более
смешное зрелище трудно представить. Казалось, жирафе с ее
длиннющей шеей напиться из реки проще простого. Ан нет —
мешают передние ноги, которые значительно длиннее задних.
Вот и приходится сколько возможно расставлять на самой
кромке воды передние ноги, подтягивать на ту же линию зад¬
ние, вовсю вытягивать длинную шею, и только в такой, как
кажется со стороны, напряженной и неустойчивой позе удается
дотянуться губами до поверхности воды. Представьте себе кар¬
тину, когда на небольшом участке берега одновременно пьет
целое стадо таких раскоряк. Даже у отчаянно уставшего путе¬
шественника подобная сцена вряд ли не вызовет доброй
улыбки.530
Там, где трава позеленее и потучнее, пасутся зебры Греви —
наиболее красивые из всех видов зебр. Кстати, это и един¬
ственный вид, поддающийся приручению. Удивительно
складные и, как правило, хорошо упитанные лошадки отли¬
чаются от своих обычных сородичей узкими и четкими черны¬
ми полосами на белой шкуре. И слоны здесь попадаются
самые крупные. Поражаешься, как удается этим великанам на¬
ходить более ста килограммов зеленого корма и столько же
литров воды в день в этой засушливой местности. Мы видели
нескольких гигантов белого цвета. Нет, это не альбиносы, про¬
сто они усвоили цвет окружающей почвы. В разных местах
приходилось видеть красных и совсем черных слонов и жи¬
вотных естественной темно-серой окраски. Принимать душ —
излюбленное занятие слонов, но когда нет воды, они, спасаясь
от жары и насекомых, набирают в хобот сухую почву или
пыль и «обливаются». Поэтому и существуют в природе раз¬
ноцветные слоны, но это до первого хорошего дождя или до
настоящего купания. Две тысячи лет назад Плиний утверждал:
«Как только наступает новолуние, слоны идут к реке, чистятся
там и торжественно купаются». Всего скорее именно после это¬
го все слоны принимают свою естественную окраску, становят¬
ся серыми. Встречаются здесь лошадиные антилопы — ориксы,
игш, как их еще называют, сернобыки, бубал Хантера и особый
подвид африканского страуса с синими лапами.А вот и Барагой — предпоследний населенный пункт перед
пустыней, примыкающей к озеру Рудольфа. Одна пыльная
улочка с двумя десятками глинобитных, покрытых ржавым же¬
лезом домов с невидящими окнами, кучка любопытных голых
ребятишек, несколько женщин, отправляющихся с корзинами,
калебасами и с ворохами белья на ручей, протекающий за до¬
мами, «торговая точка», бензозаправка, около которой стоит
полицейский «лендровер», вернувшийся накануне из района Ру¬
дольфа: полицейский инспектор выплачивал зарплату немного¬
численным стражам закона. Заночевавший в Барагое полицей¬
ский был для нас ценной находкой: как-никак последний
человек, проехавший дорогой, по которой нам предстояло сле¬
довать. Добродушный толстяк из племени кикуйю охотно от¬
ветил на наши вопросы. «Да, дорога терпимая». «Развилки?»
«Нет, развилок не было, заблудиться никак невозможно».
«Жарко?» «Есть немножко. Лучше выезжать как можно рань¬
ше» «Решили ехать сейчас? Ну, тогда не тяните, если машины
в порядке, до темноты доберетесь».Корреспонденту пришлось свернуть свое социологическое
исследование о роде занятий маленького, но довольно пестро¬531
го по составу населения поселка, а мне — разговор с владель¬
цем лавки, оказавшимся, как повсюду в подобных местах, дав¬
ним выходцем из Индии. Дискуссия у нас шла на весьма
любопытную тему, а именно о преимуществах прямого обмена
товаров по сравнению с денежным обращением. Сингх — так
звали лавочника — утверждал, что большинство его клиентов
из местного населения предпочитает формулу: «товар-товар»
формуле: «товар-деньги-товар». «Они что — искушены в полит¬
экономии?» «Вы, конечно, шутите, они ведь сплошь негра¬
мотны. Просто им понятнее обменять продукты своего труда
на нужные им товары. В их головах не укладывается, что бу¬
мажка или монета с изображением президента, которого они
не знают и никогда не видели, может стоить дороже козы, вы¬
ращенной и выхоженной на скудных пастбищах, да еще и убе¬
реженной от голодного шакала. Одну минутку, кажется, вы это
сейчас увидите своими глазами».В лавку вошла пожилая самбурка, закутанная в черный лос¬
кут материи, вынула из-под мышки козлиную шкуру, разло¬
жила на прилавке, любовно разгладила и что-то сказала про¬
давцу. «Она говорит, что это очень хорошая мягкая шкура, она
хочет получить за нее два пакета муки и пачку сахара», — пояс¬
нил нам лавочник. «Шкура стоит того, конъюнктуру она знает,
но давненько не была в лавке, а цены уже поднялись, я могу
предложить ей один пакет муки и пачку сахара и несколь¬
ко центов сдачи». Продавец долго объяснял самбурке си¬
туацию, та в конце концов поняла смысл, но от сдачи отка¬
залась, попросив вместо нее бисера для невестки. Сделка
состоялась, женщина ушла, и лавочник торжествующе по¬
смотрел на нас: «Вот вы и убедились в преимуществах пря¬
мого обмена товаров. Без этого я давно бы разорился, не
дождавшись, пока правительство ликвидирует неграмот¬
ность или хотя бы недоверие к деньгам, которые оно вы¬
пускает».Пора было уходить. Вслух читаю подвернувшийся к месту
стих: «Бранил Гомера, Феокрита; зато читал Адама Смита
и был глубокий эконом, то есть умел судить о том, как госу¬
дарство богатеет и чем живет, и почему не нужно золото ему,
когда простой продукт имеет».—	Что вы говорите? — спросил лавочник.—	Ничего особенного, прочитал стихи.—	Стихи в такую жару? Выпейте лучше пива. Могу предло¬
жить «Карлсберг» или «хайнекен».—	Датское и голландское пиво? Интересно, для кого вы его
держите.532
—	Конечно, не для местных. Дело в том, что у многих
туристов запасы пива кончаются значительно раньше, чем они
добираются до озера Рудольфа.Слепой проводникЗа Барагоем, где кончалась профилированная дорога и от¬
куда, по нашим расчетам, оставалось рукой подать до Соут
Хорра, неожиданно встретилась развилка. Поругивая полицей¬
ского инспектора, еще раз углубились в географические карты.
Развилки не должно быть! Откуда она взялась? Выбрали пра¬
вую, более свежую колею, возможно, именно по ней возвра¬
щался вчера полицейский. Едем час, другой. Явно какая-то не¬
увязка, надо снова подумать и разобраться. К тому же место
укромное — несколько высоких акаций над крохотным ручьем,
лучшего привала для завтрака не придумаешь. Завтрак завтра¬
ком, но куда же ехать? И, о счастье! К нам приближаются
трое африканцев: молодая женщина и двое мужчин. Женщина
прямо-таки черная Афродита с классическими чертами, с доб¬
рой улыбкой, обнажавшей неописуемой белизны ровные креп¬
кие зубы, которых, казалось, больше, чем должно быть. Длин¬
ная шея скрыта украшениями из бисера, на ногах и руках
металлические браслеты, обнаженное тело прикрыто лишь
коротким, чуть шире ладони кожаным, искусно вышитым
бисером передником; удерживался он на тонкой талии сыро¬
мятным ремешком. Одежда высокорослых, хорошо сложеннбгх
мужчин состояла из коротких тог, закрепленных на одном
плече; они были вооружены копьями и ярко раскрашенными
щитами из кожи буйвола.Наш полиглот Джон быстро установил, что встречные ока¬
зались людьми из народности самбуру, навещавшими живу¬
щих южнее родственников и возвращавшимися в свое селение.
Можно бы то понять, что двое воинов сопровождали молодую
замужнюю женщину в ее неблизкой прогулке. От завтрака
встречные решительно отказались, но мужчины с удоволь¬
ствием выпили по банке пива. Они сказали, что надо было дер¬
жаться левее, но утешили тем, что мы не так много потеряли
времени, и они знают, как, не возвращаясь, попасть на нужную
дорогу, и она будет одна до Соут Хорра, который совсем ря¬
дом. Джон поехал с мужчинами-самбуру и через полчаса вер¬
нулся, вполне уверенный в дальнейшем пути, а мы закончили
завтрак. Прощаясь с добрыми самбуру, мы предложили им
взять что-нибудь со стола. «Нет, нет, ничего не надо». — «Мо¬
жет быть, сахар?» — предложил Джон. «Сахар можно, дети533
стали к нему привыкать». Но предложенная на всех пачка вы¬
звала смущение. Джон догадался и разделил пачку на три
равных части. «Вот так хорошо»,—радостно заулыбались на¬
ши новые знакомые. Красавице, кроме того, предложили на
выбор несколько монет. Перебирая их на своей тонкой и длин¬
ной ладони, она выбрала самую дешевую бронзовую денежку
и показала, что прицепит ее к украшению на шее. «Но ведь
белые серебряные шиллинги значительно дороже, на них мож¬
но купить много украшений», — просвегцал женщину Джон.
«Может быть в городе это и так, но мы делаем украшения са-
хми. Эта монета мне нравится больше», — ответила самбурка.
«Вас подвезти?» — предложил Джон. «Нет, нет, нам совсем ря¬
дом», — замахали руками наши спасители. Джон не стал на¬
стаивать, но когда мы тронулись под ослепительные улыбки
самбуру, заметил, что идти им еще миль десять.В Соут Хорр, где последний не пересыхающий ручей живой
прозрачной воды весело перепрыгивал через каменные плиты
и где стиркой белья было занято, кажется, все женское населе¬
ние местечка и окрестных поселений, Джон дотошно расспро¬
сил стариков о дороге на озеро Рудольфа. Все в один голос со¬
гласно утверждали, что дорога одна-единственная, сбиться
с нее никак нельзя. Однако старики советовали подождать
утра — «очень жарко». Жара действительно становилась не¬
стерпимой, наши запасы фанты, кока-колы, содовой воды
и пива таяли на глазах. Но все были настроены на дорогу
и всем не терпелось не только умыться в ручье, но и окунуться
с головой в воды долгожданного озера.После часа езды с дорогой что-то случилось. Она исчезла,
пропала начисто. Мы буквально ползали по закаменевшему
грунту, пытаясь найти ее следы. Следов не было. А жара все
усиливалась, подслеповатое в мареве солнце жгло нестерпимо.
Видимо, делать нечего, пока не поздно, надо возвращаться,
а утром брать проводника.Вдруг Джон учуял запах дыма и повел машину в этом на¬
правлении. Вскоре показалась бома — огороженный сухими ку¬
стами колючек участок, по краям которого расположились две
круглых хижины из прутьев, обмазанных глиной с навозом, да
еще прохудившийся сараишко. Круглый пятачок в центре
участка, служивший ночным загоном для скота, был обильно
унавожен козьими горошинами и верблюжьими лепешками.
На сигналы наших автомашин из хижины появились девочка
лет двенадцати, молодая женщина с грудным ребенком на ру¬
ках и довольно рослый и плотный мужчина лет сорока со
странно застывшими глазами. По тому, как женщина, пооче¬534
редно разглядывая каждого из нас, что-то говорила мужчине,
мы поняли, что он незрячий, и женгцина, вероятно, описывала
ему приехавших. Вступивший в разговор Джон не без труда
выяснил, что это семья из племени сук. Да, мужчина пол¬
ностью погерял зрение лет десять назад. Трахома! Но он
сильный и красивый мужчина, у него две жены и семеро детей.
Старшая жена и двое сыновей отправились на верблюдах за
водой, третий сын пасет коз, две девочки копаются в поле.
«Не>жели здесь что-то родится?» — «Растет маниока, а если
бывают дожди, растут сорго, кукуруза», — отвечает хозяин.
У семьи пять верблюдов и сорок коз. «Хозяин говорит, что
семья живет в достатке», — переводит Джон.Мы с Володей подошли поближе, чтобы посмотреть на
малыша. Африканские ребятишки, как правило, пленяю г свои¬
ми черными мордашками, курчавыми головенками, крупными
вишневыми глазами, добрыми белозубыми улыбками. Наш
малыш улыбался беззубым слюнявым ртом, сучил полными,
в перевязочках ручонками и ножонками. Но глаза! Огромные,
в пол-лица глаза были сплошь облеплены мухами, и я с содро¬
ганием разглядел в их уголках еле заметных белых червячков.
Увидел это и Володя, русоголовый, розовощекий отрок, вы¬
росший в стерильной чистоте семьи европейского дипломата.
Отшатнувшись и смутившись, что не удалось скрыть охватив¬
шее его смятение, он шепотом спросил: «Вы видели? Что это
шевелится в его глазах?» — «Это личинки». — «Мухи! Какой
ужас!»Джону удалось растолковать главе семьи, что мы едем на
озеро Рудольфа, но сбились с пути, и спросил, могут ли жена
или дочь вывести нас на дорогу. «Женщины хорошо знают
верблюжьи тропы, другие дороги они находят хуже», — ответил
слепой. Он что-то сказал жене, та передала малыша дочери
и вместе с мужем села в переднюю машину. Джон, крутя ба¬
ранку, переводил разговор мужа и жены.—	Скажи им, что нужно ехать до куста, где мы... ну, ты
знаешь этот куст.—	Да, я вижу его.—	Доехали? Хорошо. Теперь скажи, чтобы повернули на¬
право и держали путь на термитник, ты видишь его.—	Да, я вижу. Он рядом.—	Хорошо. Теперь влево, на красный Kavienb.—	Мы у камня.—	Ну вот и хорошо, приехали. Выходи и покажи им люро-
гу, она теперь пойдет между камней до самого озера, и они не
собьются, если даже злой дух захочет их попутать.535
Все вышли из машт и отчетливо увидели дорогу. Да,
сбиться было невозможно; на обочинах так густо лежали кам¬
ни, что машина не могла свернуть ни влево, ни вправо. Джон
поблагодарил супружескую пару и вызвался «подбросить» их
до дому. Но хозяин решительно отказался, предупредив, что
нам надо поторапливаться, если не хотим ночевать в машинах.
Мы тронулись, а когда африканская пара повернулась и напра¬
вилась к дому, остановились и проводили их глазами, пока они
не скрылись из виду. Мужчина шагал уверенно, жена не под¬
держивала его, а шла немного позади. Володя вдруг восклик¬
нул:—	А ведь он идет без палки, не как все слепые!И правда, как-то никто из нас ранее и не заметил этого.
Мужчина вел себя так, как будто совсем не нуждался в по¬
водыре. Неужели можно настолько запомнить все вокруг, что,
не видя, знать, куда идти, где ступить? Может, это оттого, что
мир, в котором живет семья, настолько мал, что мужчине изве¬
стен каждый куст, каждый камень, каждая пядь земли. А воз¬
можно, у слепого африканца из племени сук, как у сала¬
мандры, есть третий «глаз», позволяющий ему различать
солнечный свет?—	Разве можно так жить? — задумчиво произнес Володя.—	Что ты хочешь этим сказать? — отозвался Джон.—	Ну, одиночество, грязь, мухи.—	Мухи везде, где скотина живет рядом с людьми. В каж¬
дой деревне кочевников такая же картина — и у масаев, и
у самбуру. Молодой мамаше надо почаще промывать глаза ре¬
бенка. Да и властям пора бы уже тоже позаботиться хоть о ка¬
ком-то медицинском обслуживании населения северных райо¬
нов. Одиночество? В ваших громадных европейских городах
одиночества еще больше, об этом только и читаешь и смо¬
тришь в кино. Мне показалось, что слепой и его жена вполне
счастливы, — заключил Джон.Нефритовое озероТем временем местность принимала все более пустынный
и суровый вид. Впереди, слева и справа, сколько мог охватить
глаз, земля была покрыта черной лавой, ослепительно блестев¬
шей на солнце, словно антрацит. Лава раскалена и даже в туф¬
лях-сафари на каучуковой подошве, не переступая, долго
стоять невозможно. Что это, дорога в Дантов ад или преддве¬
рие ада? Во всяком случае, грешников без всяких костров
и противней можно запросто поджаривать на обочине дороги.536
—	Скажите, Джон, что случилось бы, если бы мы остались
здесь без машин и воды?—	Ничего хорошего. Через сутки вы погибли бы. Если бы
вы попытались выбраться отсюда пешком, то смерть наступи¬
ла бы часов через двенадцать, а если бы пришлось еще и де¬
лать какую-то тяжелую физическую работу, например, выта¬
скивать застрявшие машины, то вы свалились бы в изнеможе¬
нии через три-четыре часа и испустили бы дух за восемь часов.—	А вы?—	Ну, я протянул бы несколько дольше, но не настолько,
чтобы успеть вас похоронить. Разве что по обычаю здешних
племен смог бы слегка завалить ваши тела камнями.~ Спасибо и на этом.Черный наш юмор основывался на реальных фактах. В этих
местах дневные температуры достигают 38 — 60° по Цельсию,
и люди, привычные к более умеренному климату, нуждаются
в трех литрах воды в сутки лишь для того, чтобы выжить. Для
нормальной жизнедеятельности им требуется воды, как мини¬
мум, вдвое больше.Поворот, еще поворот, и глазам открылась бирюзовая по¬
лоса озера, ошеломляюще контрастируя с черной лавой бере¬
гов. Добрались-таки! Скорее к воде! Да и дорога пошла под
уклон, мы ехали уже по дну озера, которое в далекие времена
занимало в два раза большую площадь, чем сейчас. Но, увы,
проза жизни, как это случается сплошь и рядом, стала на пути
к столь близкому счастью. По дороге навстречу машинам, вы¬
тянувшись на добрый километр, двигался караван верблюдов,
груженных огромными калебасами и бурдюками с водой; важ¬
ную поступь кораблей пустыни сопровождал низкий звук выре¬
занных из дерева колокольчиков. Возглавлял караван сухо¬
парый мускулистый африканец средних лет. Его одежду
составляли сандалии из автомобильной покрышки, набедрен¬
ная повязка из лоскута материи вылинявшего красного цвета,
а на голове каким-то чудом держалась крошечная глиняная
шапочка, увенчанная роскошным страусовым пером. Прегра¬
див путь копьем, мужчина объяснил поспешившему навстречу
Джону, что мы должны подождать, пока он выведет верблю¬
дов на обочину дороги. Объехать караван мы не могли. Тем
временем подбежал, прыгая с камня на камень, замыкавший
караван подросток. Вдвоем они осторожно, минуя ка^мни, «вы¬
тягивали» верблюдов с дороги; процедура заняла чуть больше
часа, показавшегося нам вечностью. Освободив дорогу, афри¬
канцы за руку поздоровались с каждым из нас и расспросили
Джона, кто мы и откуда. Ни о Болгарии, ни о Советском Со¬537
юзе они ничего не знали и не слышали. Мы для них были про¬
сто белые люди, как все европейцы, — ни хорошие, ни плохие.
Колонизаторы сюда не доходили и не успели породить не¬
приязнь к белому человеку, как это произошло в центральных
районах Кении. Сами они оказались людьми из племени
рендили. В сухой сезон, когда пересыхают реки, раз в
неделю они приводят караван к озеру. Двое суток до озе¬
ра, сутки на озере, двое суток от озера до деревни. И так
почти круглый год. Можно представить, как рендили ценя1
воду!Где-то я прочитал подсчет ЮНЕСКО о суммарном расходе
воды на одного жителя планеты. Выходило около тысячи тонн
в год! В тысячу раз больше расхода топлива и в десять тысяч
раз металлов. Каково это соотношение у рендили и других
племен севера Кении? Понятно, что воды они тратят во много
раз меньше; ведь кран в квартире — великое благо, но он в то
же время и ненасытный расхититель, ибо люди перестаю!
беречь воду, которая достается им с такой легкостью. Далеко
не все знают, что несмотря на то, чю большая часть поверх¬
ности планеты Земля покрыта водой, пресные воды составляют
лишь два процента всех водных запасов. Сегодня проблема
пресной воды — острейшая в мире. Подумать только — на прак¬
тическую основу ставится вопрос об использовании айсбергов;
существует проект первого экспериментального «перегона»
антарктической ледяной горы к берегам Австралии. Можно
представить, сколько труда и средств потребует осуществление
этого смелого замысла! Пойдем дальше. Топлива в современ¬
ном понимании этого термина (нефть, газ, каменный уголь,
горючие сланцы, уран) рендили не тратят совсем. А металлов?
Наконечники для копья и стрел, мотыга, один-два котла для
приготовления пищи на большую семью — вот, пожалуй, и все.
«Насущных» в каждой европейской семье вещей из металла —
кастрюль, сковородок, чайников, мясорубок, кофейников, хо¬
лодильников, пылесосов, стиральных машин, магнитофо¬
нов, миксеров и еще десятков менее нужных, а глав¬
ным образом ненужных вещей, которыми обрастает чело¬
век, как днище корабля ракушками, само собой разумеется,
у нилотов нет. Они живут «налегке», не обремененные
вещами.Здесь мысль делает неожиданный поворот. Выходит, что
в представлениях этих народов о жизни, о бедности и богат¬
стве, о счастье и несчастье материальные вещи играют ничтож¬
но малую роль. Выходит, их психология, моральные и нрав¬
ственные критерии свободны от «вещизма», от культа бытовых538
удобств, от тех богов и дьяволов обывательского мира, ко¬
торых общество потребления возвело на высочайшие пьеде¬
сталы или низвергло в бездонные пропасти. Выходит, что они
свободнее, а потому и счастливее современного человека, жи¬
вущего по образному выражению Ю. Бондарева в условиях
машинно-стеклянно-бетонной цивилизации, где асфальт, пла¬
стик, двуокись серы заменяют нам или уже почти заменили
прекрасную естественность земли, воды, воздуха... Существует
ли единое для всех народов представление о смысле жизни,
о счастье, добре и зле, правде и лжи? И есть ли всеми признан¬
ные ответы на эти вечные вопросы?.. Отложим на время «вечные
вопросы» (может быть, они и считаются «вечными», что для
ответа на них нужна вечность?), да и рендили советуют не
мешкать, чтобы засветло добраться до Лоиенгалани, где мы ре¬
шили разбить лагерь.Вот и берег озера, с которого открывается безбрежная даль
желтовато-зеленой воды, с отчетливо различимым черным
островом, напоминающим очертаниями спящую женщину.
Возможно потому, что озеро лежит в каменной чаше посреди
раскаленной лавовой пустыни и путь к нему труден и изнурите¬
лен из-за жары и бездорожья, а на последнем этапе и полного
отсутствия растительности, на которой хоть мгновение могли
бы отдохнуть глаза от слепящего блеска солнца и лавы, водная
гладь, спокойно раскинувшаяся у твоих ног и сливающаяся на
горизонте с белесо-голубым небом, воспринимается как чудо,
как феномен природы. Когда открывшие в 1888 году (для меня
очень памятный год — год рождения матери) озеро венгерские
исследователи Ш. Телеки и Л. Хенель глядели на него
в первый раз с вершины спуска, Хенель записал: «Долгое вре¬
мя мы смотрели в безмолвном восхищении; мы были ошело¬
млены прекрасной картиной, открывавшейся перед нами».
Можно только удивляться, что эта ошеломляющая картина со¬
хранилась до сих пор и озеро не испарилось от ежедневной ра¬
боты солнца и иссушающего дыхания пустыни, а по-прежнему,
хотя и заметно мелея и становясь все солонее, колышет свои
зеленые воды в обрамлении черных берегов, давая жизнь пле¬
менам, обитающим в этих скудных и неласковых местах.Время подпирало, и все же было выше сил удержаться от
купания. А крокодилы? Ну, почему они должны быть именно
здесь, как будто другого места у них нет? Во всяком случае,
в факторе внезапности шансы у нас и у крокодилов были
равны. Насыщенная содой вода, казалось, закипала от сопри¬
косновения с нашими разгоряченными телами, и хотя вода бы¬
ла так же горяча, как воздух, ощущение блаженства трудно539
передать. Надо было только, вынув все из карманов, лезть
в воду прямо в одежде — мы сразу убивали бы двух зайцев: от¬
мывались сами и стирали одежду. Под здешним солнцем и вет¬
ром одежда высыхала буквально за пять минут! Но под тем
же солнцем и ветром эффект от купания испарялся за те же
пять минут.Насколько лучше было бы искупаться в Байкале!.. Лет пят¬
надцать назад я месяц жил у истока Ангары, недалеко от по¬
селка Лиственничный — через него проезжал Антон Павлович
Чехов по дороге на Сахалин. Стоял тихий теплый август;
в прибрежной тайге, в распадках, по которым я полюбил бро¬
дить, было даже жарко, все время тянуло в воду — прозрач¬
ную, холодящую зубы, манящую глубиной. Старожилы гово¬
рили, что в этом месте Байкала не купаются, вода ледяная.
А однажды я увидел, как девушка из соседней деревни, живо¬
писно притулившейся в распадке, вышла со двора в купальни¬
ке, с разбегу бросилась в воду и долго плавала, разрезая озер¬
ную гладь своим тренированным, раскрасневшимся телом.
Попробовал и я. Обошлось, и купался потом каждый день.
Верно, больше двух-трех минут не выдерживал, но этих корот¬
ких мгновений хватало, чтобы потом долго чувствовать себя
как бы заново родившимся. Как бы хорошо и сейчас окунуться
в живительную воду Байкала!..Вот и Лоиенгалани. От разграбленного кемпинга уцелело
тростниковое бунгало, в котором вполне можно было укрыть¬
ся, не раскидывая палаток. Присматривавший за помещением
«по совместительству» настоятель католической миссии, един¬
ственный постоянно живущий в оазисе европеец, отец Полетт,
охотно предоставил его в наше распоряжение; он уже пустил
воду горного источника в сохранившийся небольшой бассейн.
Через недолгое время чаша наполнилась до краев и засверкала
голубизной под светом выкатившейся из-за горы Кулал пол¬
ной луны.Джордж Адамсон, в дни своей молодости безуспешно ис¬
кавший золото по берегам Рудольфа, узнав, что я собираюсь
на озеро, посоветовал «побыстрее работать обеденной лож¬
кой».—	Надо бояться, что крокодилы перехватят еду? — пошу¬
тил я.—	Нет, ветер.—	Простите, Джордж, причем тут ветер?—	Во время моего бродяжничества по берегам озера ветер
свистел с такой силой, что пищу сдувало с тарелок раньше,
чем мы успевали донести ее до рта.540
я сразу поверил: уж если Джордж, обходящийся обычно
скупыми «да», «нет», «хорошо», «плохо», произнес такую
длинную фразу, значит, так оно и есть — ветра надо опасаться.
И действительно, каждую ночь, где-то ближе к рассвету подни¬
мался ветер и дул с такой бешеной силой, что сносил в озеро
все, что плохо лежит. Юго-восточный ветер дул временами со
скоростью современного экспресса. Но мы устроились надеж¬
но : сзади довольно высокий берег, а под ним — истерзанная вет¬
рами полоска пальмовой рогци, среди которой и приютилось
бунгало. Ветер безжалостно трепал деревья и крышу хижины,
и не сразу можно было привыкнуть к неумолчному шуму, на¬
поминавшему что-то родное и близкое и в то же время отлич¬
ное от привычных с детства звуков. Во вторую или третью
ночь, проснувшись до света и вслушиваюсь в шум рощи, я за¬
метил, что Корреспондент тоже не спит и, видимо, так же при¬
слушивается к ночным звукам. Не сговариваясь, мы почти
одновременно начали читать знакомые, кажется, с рождения
строки: «Лес шумит... В этом лесу всегда стоял шум — ровный,
протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный
и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание
о прошедшем».—	Какая прелесть! — в свойственной ему восторженной ма¬
нере прошептал Корреспондент.—	Что прелесть: шум рощи или Короленко?—	Конечно, Короленко. Про здешнюю рощу не скажешь:
«столетние сосны с красными стволами стояли хмурой ратью,
плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами».—	Что правда, то правда, роща жидковата и шумит как-то
визгливо, не похоже на тихую песню без слов.В другой раз шум ветра напомнил иной, надолго врезав¬
шийся в сердце звук. Было это давно, на Плещеевом озере.
Тогда среди московских рыболовов бытовало твердое мнение,
что с 28 апреля, независимо от погоды, плотва несметными ко¬
сяками заходит на икромет из озера в речку Вексу, ту самую,
по которой в половодье Петр I спустил два корабля построен¬
ного на Плещеевом озере потешного флота через Нерль в Вол¬
гу и положил начало Каспийской флотилии. К этому времени
у села Усолье собиралось множество любителей рыбалки.
Срок миновал, но клева не было, рыба не шла. Из топора ухи
не сваришь, а тут местный житель предложил купить крупную
щуку, добытую, как не трудно было догадаться, острогой на
нерестилище. Сварили уху, наелись свежей щучьей икры
и устроились вздремнуть до вечерней зорьки на просохшем
пригорке под сенью корабельных сосен. Сквозь дрему и нев-541
нягный шум крон я услышал вдруг еле различимый зв\к
скрипки. Откуда взялась скрипка? Приподнявшись на локоть
и оглядевшись, не обнаружив скрипача, я долго не мог от¬
крыть источник этого высокого мелодичного звука. Внезапно
осенило: на ровном ветру пела бесхитростную и ласковую пес¬
ню без слов золотистая, нежная, еще не затвердевшая до коры
кожица сосны. Сколько лет прошло, сколько стран потом при¬
шлось повидать и всяческих экзотических растений, и дико¬
винных зверей, и заморских птиц, и звуков разных слышать,
а вот запомнился на всю жизнь этот полдень на берегу
Плещеева озера и этот похожий на скрипку звук соснового
лепестка.Почему вспомнилось об этом? Почему на берегу далекого
озера Рудольфа встают картины Байкала, Плещеева озера?..
Недавно хоронили талантливого журналиста, умного, простого
и душевного человека, много лет проработавшего корреспон¬
дентом центральной газеты в западных странах. На граждан¬
ской панихиде, воздавая должное покойному, один из ораторов
развивал такую мысль: ушедший от нас друг и товарищ был
стойким человеком, он с честью прошел через соблазны и ис¬
кушения вещного изобилия и бытовых удобств общества по¬
требления, до последнего дыхания оставался горячим патрио¬
том своей родины. Хорошие слова, верная в общем-то мысль.
Но я, только что вернувшийся из заграничной командировки,
тянувшейся двенадцать долгих лет, слушал и думал: боже мой,
о чем речь, причем тут соблазны и искушения. И чем — веща¬
ми, удобствами! Да знали бы, что самое трудное испытание,
которое выпадает на долю русских людей, несущих службу
вдали от родных берегов, — это ностальгия, каждодневная то¬
ска по родине. Какое бы кричащее изобилие не окружало тебя,
какие бы красоты не открывались взору — память постоянно
бродит в родных пределах, в подмосковных ли, во владимир¬
ских ли березняках и ельниках, шуршит осенними листьями,
скользит по первой пороше, кутается от зимней стужи и ото¬
гревается в кругу друзей, говорящих на твоем родном языке
о близкой и неотделимой от тебя жизни дома, в России! Как
современно до сих пор звучат слова Ивана Сергеевича Тургене¬
ва, в силу разного рода обстоятельств, в том числе и глубоко
личных, много лет прожившего вне родины: «Россия без каж¬
дого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может
обойтись».542
Выживет ли племя эльмоло?В первое же утро в Лоиенгаланп мы познакомились с един¬
ственными постоянными обитателями восточного берега озе¬
ра — людьми из племени эльмоло, чьи тростниковые хижины
больше похожи на копны неубранной соломы, чем на жилище
человека. Сидим с группой стариков, попыхивающих своими
трубками из рыбьих позвонков, на прибрежном песке, сплошь
усеянном костями от самых мелких до метровых рыбьих хреб¬
тов и голов размером с доброе ведро. «Джон, как мы будем
разговаривать, вы знаете язык эльмоло?» — беспокоится Кор¬
респондент. «Нет, конечно, но объясниться сумеем, эльмоло
давно забыли свой язык и говорят на языке туркана
и самбуру».Нерадостна история этого самого маленького и самого бед¬
ного в Кении, а возможно, и во всей Африке племени, не ясно
и его происхождение. Старики утверждают, что люди эльмоло
издавна живут на берегах озера. Это же подтверждается линг¬
вистическими изысканиями ряда ученых и антропалеонтологи-
ческими исследованиями второго сына Луиса Лики — Ричарда,
продолжающего дело отца на восточном берегу озера. Венгер¬
ские путешественники Ш. Телеки и Л. Хенель писали о трех
рыболовных общинах племени эльмоло: одна из них жила на
юге у бухты Эльмоло, другая — у бухты Алия, а третья — на
северной оконечности озера, неподалеку от дельты реки Омо.
Возможно, и А. К. Булатович видел рыбаков из племени эль¬
моло. Говорят, что эльмоло являются выходцами из племени
скотоводов рендили. В тяжелые времена, в период длительной
засухи, преодолев вековые предрассудки, они занялись рыбо¬
ловством, ставшим впоследствии их основным средством су¬
ществования. Эти предположения подкрепляются языковой
близостью, верой в божество по имени Вак и общими чертами
культуры, в часгности, захоронениями под пирамидами из
камней.Принято также считать, что в давние времена, кочуя со
своими стадами с севера на юг, эльмоло первыми обоснова¬
лись у оазиса Лоиенгалани, где благодаря источнику, стекаю¬
щему с горы Кулал, сохранилась растительность. Но в оазисе
помимо эльмоло задерживались на время катившиеся волнами
с севера более многочисленные и воинственные племена.
В стычках с ними мирные эльмоло, не имевшие военной орга¬
низации и не знавшие института вождей и старейшин, теряли
людей и скот. В конце концов скота у них совсем не осталось,
отпала необходимость кочевать по пустынным просторам543
в поисках пастбищ. Эльмоло окончательно осели на восточном
берегу озера Рудольфа и двух крошечных островках Моло.
Единственным их занятием стала рыбная ловля, охота на кро¬
кодилов, черепах и бегемотов.Ко времени завоевания Кенией независимости эльмоло
оставалось всего семьдесят пять человек. Как выглядели эль¬
моло в давние времена, когда они обосновались на озере, по¬
ходили ли внешностью на своих соседей — высокорослых, хо¬
рошо сложенных, крепких телом самбуру и туркана? Нынеш¬
ние эльмоло невысоки ростом, не могут похвастаться здоровь¬
ем : у стариков больные суставы, за редким исключением у всех
эльмоло плохие зубы, кровоточат десны, дети страдают рахи¬
том, здесь рано седеют, нам встречались седые десятилетние
мальчишки. Это результат однообразной пищи, в ней почти
отсутствуют мясо и овощи, и озерной воды, содержащей мно¬
жество различных солей. По этой причине воды озера непри¬
годны для орошения полей, но эльмоло вынуждены пить ее
всю жизнь — от рождения до смерти. Старики, с которыми бе¬
седует и бегло переводит нам содержание разговора Джон
Омоло, философски смотрят на жизнь. «Снова завести скот
и воевать из-за пастбищ с борана, туркана, самбуру? Нет, на
это у них нет сил». — «Вот если бы вернулись времена, когда
у нас был скот, послушный только нам!» — хитро сощурил гла¬
за один из стариков. — «Что это за скот, расскажите», — хором
попросили мы.Довольный, что удалось заинтриговать иностранцев, старик
рассказал такую историю. В давние-давние времена эльмоло
разводили скот, как и их соседи-скотоводы. Однако это были
не верблюды, коровы, овцы или козы, а... гиппопотамы, кроко¬
дилы и черепахи. Их держали в загонах в воде и каждое утро
выводили на берег, кормили травой и водорослями, а по вече¬
рам загоняли обратно. Свой «скот» эльмоло доили и резали на
мясо, как коров и верблюдов. Однажды, когда мужчины ушли
на рыбную ловлю, неосторожная женщина, набиравшая воду,
уронила свой горшок в озеро. Видя, что, подгоняемый ветром,
он уплывает прочь, женщина попросила гиппопотамов, кроко¬
дилов и черепах поймать горшок и пригнать его к берегу. Жи¬
вотные устремились в воду и поплыли за горшком, все более
отдаляясь от берега. Вскоре они скрылись за горизонтом и уже
больше не вернулись домой...Легенды легендами, а жить как-то надо. «Хорошо бы иметь
хоть немного коров и коз, чтоб разнообразить пищу детей»,—
приходят к выводу старики. «А так в «нашей воде» (так эльмо¬
ло называют озеро) много рыбы, и мы давно стали рыбаками.544
Нас и зовут-то «рыбьи люди». Сам бог Вак велел нам жить
у озера», — согласно кивают головами старейшины племени.Эльмоло, как возможно только бушмены из пустыни Кала¬
хари, живут в полном согласии с окружающей их дикой приро¬
дой. Все, что им нужно для жизни, — пищу, кров и немногие не¬
обходимые для жизни предметы — они так или иначе добы¬
вают либо в водах озера, либо на его берегу. Эльмоло
сооружают плоты из пальмовых бревен, хотя это очень по¬
ристое дерево быстро пропитьшается водой. Они берут несколь¬
ко, чаще всего четыре бревна диаметром двадцать пять —
тридцать сантиметров и длиной от двух до трех метров
и связывают их веревками. Гарпуны для ловли рыбы, охоты на
крокодилов изготовляются так: к древку длиной от двух до
трех метров веревкой крепится зазубренное металлическое
острие, а к рукоятке привязывается длинная веревка. Острие на
гарпунах для охоты на бегемотов крепится более основатель¬
но — не бечевкой, а с помощью рога антилопы, просверленного
насквозь раскаленным железным стержнем. Бечевка, которую
эльмоло используют для плетения рыболовных сетей, циновок,
изготовляется из крученого волокна листьев молодых паль¬
мовых деревьев. Сначала листья вымачивают несколько дней
в озере, затем складывают на песчаном берегу, а потом отде¬
ляют волокно, разбивая листья между двумя округлыми кам¬
нями. Из полученного таким образом волокна женщины и де¬
вушки делают бечевки и толстые нитки, скатывают их
ладонью на бедре. Более прочная и толстая веревка, используе¬
мая при охоте на крокодилов, бегемотов и для связывания
плотов, приготовляется таким же способом из волокнистой
коры корней акации. Сами корни служат материалом для древ¬
ка гарпуна. Посуду женщины эльмоло лепят из вулканической
глины, добываемой на островах; в качестве кастрюль и мисок
используют также панцири черепах. В таких горшках эльмоло
варят или тушат рыбу, мясо черепах, крокодилов и бегемотов.Как и охота, рыболовство — самый древний промысел.
Сколько различных способов рыбной ловли существует на зем¬
ле! Десятки, сотни? Эльмоло добывают рыбу самым труд¬
ным из трудных. На плоте из пальмовых стволов, воору¬
жившись гарпуном, рыбак выплывает в озеро, когда оно стих¬
нет и вода станет более прозрачной. Он плывет, зорко высма¬
тривая рыбу, плывет час, другой. Мы с Володей сидим на
берегу и терпеливо ждем, а солнце печет, хочется укрыться
в тень. Мы уже сговорились идти в бунгало, как вдруг рыбак
поднял гарпун и резко бросил его в невидимую нам цель. Раз¬
дается победный клич. Попал! Древко резко уходит в воду,18	Альманах «Африка», вып. 3 545
увлекая привязанную к нему длинную веревку. Плот с рыба¬
ком опасно кренится, а потом плывет, все ускоряя ход. Рыбак
напрягает мускулы ног, рук, всего тела, чтобы удержаться на
плоту и не выпустить веревки. Потом начинает постепенно вы¬
бирать веревку, снова отпускает, дергает ее, стремясь быстрее
утомить рыбу. Борьба продолжается минут тридцать — сорок,
а может, и дольше (жаль, не посмотрел на часы). Но вот рыба
всплыла, охотник подтянул ее, привязал веревку к плоту и, ра¬
ботая шестом, как веслом, поплыл к берегу, буксируя рыбину.
Я попросил Володю сбегать и принести из моей рыбацкой сум¬
ки весы. Тем временем к берегу потянулись женщины, старики
и ребятишки эльмоло, вернулся и Володя с весами. Взглянув
на рыбину, я ахнул и спрятал в карман весы, хотя это были хо¬
рошие весы: на подмосковных водоемах, на Рыбинском море
и даже на Ангаре не было случая, чтобы они не зафиксировали
вес пойманной рыбы. Нижняя отметка на весах равнялась 28
фунтам, пойманная же молодым эльмоло рыбина на глаз веси¬
ла не менее 100! Это был великолепный бесподобный экзем¬
пляр нильского окуня, переливавшийся, казалось, всеми цвета¬
ми побежалости. Гарпунами бьют и с прибрежных скал.Сгорая от зависти, на другой день после полудня, когда
сгих ветер, мы сами отправились на рыбалку на мыс, который
порекомендовал отец Полетт. От мысли ловить с плотов при¬
шлось сразу же отказаться: не только махать спиннингом, но
и просто стоять на расползающихся под ногами бревнах мы
могли лишь опираясь на все четыре конечности. А если на
блесну сядет стофунтовый окунь? Справились у отца Полетта
насчет крокодилов. «Можете смело заходить в воду, в этом ме¬
сте крокодилов нет, всех давно выбили. Крупные экземпляры
сохранились лишь на островах», — заверил миссионер. На мыс
нас проводил седой мальчишка эльмоло. И сразу же сюрприз.
На подходе к воде, пробираясь меж камней, увидели на галеч¬
ном пляже крокодила длиной метра в четыре, гревшегося на
солнце. Мы даже не успели как следует заснять на пленку ре¬
птилию, как она, почуяв опасность, поднялась на лапы и не¬
уклюже. словно какой-то механический аппарат на шарнирах,
спустилась в воду и скрьшась в глубине.Небольшие блесны, весьма добычливые при ловле с лодки
блек-баса, еле перелетали прибрежную отмель, и поклевок не
было. Хорошо хотя бы по колено зайти в воду. А крокодил?
Но что может остановить истинного рыболова! Снова упорно
хлещем воду, теперь уже блесна уходит за отмель, где чув¬
ствуется глубина. Вскоре я ощутил сильный удар, удилище со¬
гнулось в три погибели, и через несколько минут на берегу546
переваливалась солидная рыбина. Хотя добыча не шла ни а ка¬
кое сравнение с экземпляром, пойманным накануне рыбаком
эльмоло (здесь мои весы «сработали», зафиксировав вес в 12
фунтов), запеченный в углях пожилым туркана, бывшим работ¬
ником кемпинга, окунь обеспечил всю компанию отличным
ужином.На следующий день, когда, отыскав грузила, снова отпра¬
вились рыбачить на косу, нам суждено было стать свидетелями
зрелища, которое, уверен, редко кому из европейцев повезло
видеть. С десяток молодых мужчин эльмоло, вооруженных
гарпунами и камнями, отрезав дорогу вчерашнему бедолаге-
крокодилу, легкомысленно выползшему греться на старое ме¬
сто (крокодилы, как уверяют, всегда возвращаются в воду по
своему следу), протыкали его гарпунами, забрасывали камня¬
ми. Вокруг охотников, торжествующе вопя во все горло, но¬
сился седой мальчишка — наш вчерашний проводник; он, как
можно было догадаться, и привел мужчин к пляжу, где мы на¬
кануне видели рептилию. Добив крокодила, от драгоценной
шкуры которого остались одни клочья, охотники, подняв
и взвалив на плечи добычу, пошли в деревню. Эльмоло пели.
Джон не мог разобрать слов песни. Возможно, охотники пели:
сегодня можно не ловить рыбу, сегодня у эльмоло «мясной
день».Охота эльмоло на крокодила воскресила в памяти картинку
из старого учебника истории для начальных классов, изобра¬
жавшую охоту древнего человека на мамонта. Не было только
искусно замаскированной ямы, в которую проваливался испо¬
лин животного мира древности. Но добивали его так же, как
эльмоло — крокодила. И в учебнике, и в сцене на берегу озера
Рудольфа оживал каменный век. В деревне эльмоло его чув¬
ствуешь на каждом шагу: люди почти не знают одежды, при¬
митивные хижины и плоты без единого гвоздя, ведра и миски
из панцирей черепах, рыбья кость, заменяющая женщинам
иглу.Каменный век! Его хронологические границы очерчены вре¬
менем приблизительно в два миллиона — шесть тысяч лет то¬
му назад. Но ведь эльмоло последние десятилетия живут не
изолированно от двадцатого века с его социальными и техни¬
ческими революциями. Воины из племени боран, совершавшие
набеги и отбиравшие скот у эльмоло, пользовались огне¬
стрельным оружием. Рядом с деревней эльмоло, с их плотами
на берегу стоит современный бот, сверкая яркой окраской, при¬
влекая изящной обтекаемой формой, в которой воплощены за¬
коны гидродинамики; бот принадлежит одному высокому чи¬18*	547
новнику из Найроби; раз в год чиновник на два-три дня
прилетает сюда на рыбалку и охоту за крокодилами; в осталь¬
ное время бот бездействует. Вблизи сгоревшего кемпинга со¬
хранилась сооруженная его владельцем с помощью туркана
и самбуру взлетно-посадочная полоса, и сюда несколько раз
прилетали на самолетах иностранные туристы во всеоружии
новейшей техники: кино- и фотокамер, транзисторных прием¬
ников, проигрывателей, спиннингов, карабинов с оптическими
прицелами, биноклей, портативных холодильников со льдом,
хрустально звенящим в запотевших высоких стаканах, электри¬
ческих фонарей и десятков других предметов современного бы¬
та. Видя все это, эльмоло начинают смутно понимать, что по¬
мимо их жизни среди дикой природы с ее суровыми законами
борьбы за существование, тяжелым трудом, изнурительными
болезнями, но зато «полной свободой» делать что хочешь,
плыть и идти куда хочешь, есть «другая жизнь», на их взгляд
легкая; удобная, веселая, обеспеченная. Видя лишь внешнюю
сторону этой «другой жизни», эльмоло даже не догадываются,
что в ней существуют не менее суровые социальные законы
конкуренции, соперничества, неравенства, господства, своево¬
лия и богатства одних, подчинения, несвободы и нищеты
других.В первой беседе со стариками эльмоло мы спросили, часто
ли им приходится видеть иностранцев и что они думают об их
«техническом оснащении»: о самолетах, моторных лодках, ав¬
томобилях, электричестве. Старики долго не могли понять во¬
проса, а уразумев суть, оживленно заговорили меж собой,
словно бы вырабатывая общее мнение. Затем один из стариков
произнес односложную фразу, поразившую нас: «Каждому
свое». Я не думаю, что старый эльмоло, высказав библейское
изречение, знал Библию. Отец Полетт накануне сетовал, что он
еще не успел внедрить в сознание язычников постулаты хри¬
стианской веры. Меня эта фраза потрясла еще и потому, что
я на всю жизнь запомнил прочитанное тридцать пять лет назад
на воротах гитлеровского лагеря смерти в Бухенвальде изре¬
чение: «Каждому свое». «Просвещенные» архитекторы фашист¬
ского «нового порядка» хорошо знали Священное писание,
они-то понимали, для чего начертали библейскую фразу, при¬
зывающую к смирению, убивающую надежду. Но почему
«темный» эльмоло произнес те же слова? Хотел ли он оправ¬
дать чудовищную отсталость людей его племени или, наобо¬
рот, утвердить право жить по своим законам? Распространен¬
ного ответа мы не получили. «Просто мы так думаем», — толь¬
ко и сказал старый эльмоло,548
Одно время ученые и медики не сомневались, что крохотное
племя обречено на вымирание: истощенные, страдающие от
постоянного недоедания и однообразия пищи женщины оказы¬
вались слишком слабыми, чтобы рожать и кормить детей,
а девушки из других племен — самбуру и туркана — не желали
идти замуж за юношей эльмоло — на диалекте этих племен
слово «эльмоло» означало «жалкие бедняки». Постепенно, од¬
нако, сначала за выкуп, а потом и по любви невесты из сосед¬
них, сравнительно многочисленных и жизнеспособных племен
стали вступать в брак с молодыми рыбаками эльмоло.
Смешанные браки участились после того, как туркана и
самбуру также стали промышлять рыбной ловлей и смо\ чп
оценить искусство, бесстрашие и трудолюбие «рыбьих
людей».В начале 1980 года путешествие вокруг озера Р>дольфа со¬
вершил мой старый кенийский знакомый, фоторепортер Муха¬
мед Амин. Побывал он и у рыбаков эльмоло. Друзья прислали
мне репортажи участников экспедиции, возглавляемой Ами¬
ном. Что нового я узнал о сегодняшней жизни эльмоло? Они
по-прежнему успешно ловят рыбу и не только гарпунами
с плотов, но и сетями с лодок, которыми их снабдили власта.
Крокодилы в районе Лоиенгалани стали большой редкостью,
и когда людям эльмоло очень уж надоедает рыбный стол, они
совершают экспедиции за восемьдесят километров к северу от
Нгуфа, Юро, Кары и Мойте; в этих необитаемых местах кро¬
кодилы по-прежнему спокойно греются на песчаных пляжах
или в мутных лагунах. К северу от Мойте сохранились и беге¬
моты, но они стали много осторожнее, и охотятся на них те¬
перь лишь по ночам в мелкой воде вдоль берега, куда они при¬
ходят пастись. У женщин эльмоло появились алюминиевые
кастрюли, в них помимо обычных рыбных блюд они варят ку¬
курузную кашу, полюбившуюся детям. Алюминиевую посуду,
кукурузную муку и сухое молоко эльмоло покупают на факто¬
рии в Лоиенгалани на деньги, которые они выручают за рыбу,
сдаваемую на приемный пункт рыболовецкого кооператива, со¬
зданного на западном берегу озера Рудольфа.Нейлоновые сети, алюминиевая посуда и пищевые концен¬
траты, которые появились у эльмоло за последние десять
лет, — достаточно ли этого для возрождения племени охотни¬
ков нефритового озера? Как знать! Во всяком случае, при¬
шедшие из неолита сделали первый робкий шаг в двад¬
цатый век.549
Таинственный островУ мисс Элисс, бедной старушонки, учительницы музыки из
маленького американского городка, был в Бирме «дорогой
милый друг» — тамошняя миссионерша, о которой она не мо¬
гла говорить без слез умиления и душевного трепета. Как-то
в религиозном обществе (мисс Элисс была рьяной его акти¬
висткой) выступал кенийский писатель, разъяснявший по¬
чтенным дамам, что иностранные религиозные миссии размяг¬
чили древнюю культуру, подготовив почву для колониализма
и империалистической эксплуатации африканского континента.
Мисс Элисс чудом не хватил сердечный приступ: она ловила
ртом воздух, лицо ее посерело под слоем пудры и румян, ее
маленькие пятнистые ручки прижимались к груди. Вне себя от
растерянности и негодования — вот неблагодарное животное,
просто скотина, да еще, наверное, коммунист! — она поведала
кенийцу о своем «дорогом, милом друге». Писатель с понима¬
нием и учтивостью (даром что язычник!) пояснил: он не гово¬
рил, что миссионеры знали, что делали, они подвижники, это
ясно, однако именно они сбили Африку на неверный историче¬
ский путь. Мисс Элисс ушла со встречи в истерике с намере¬
нием бросить церковные дела, раз приходится такое выслуши¬
вать на собраниях религиозного общества.Джозеф Полетт, настоятель католической миссии в Лоиен-
галани, не читал гарднеровского рассказа, но, услышь он такое,
от чего мисс Элисс пришла в негодование и истерику, всего
скорее философски бы улыбнулся и погладил свою окладистую
бороду. Чего только не насмотрелся и не наслышался он за
долгие годы работы в северных районах Кении! Угощая нас
ароматным, сахарной сладости и росистой свежести арбузом,
выращенным собственными руками на этой неприветливой
земле, он с веселой иронией рассказывал, какой переполох
в многолюдной эльзасской шахтерской семье произвело его ре¬
шение стать миссионером. Отец и братья, работавшие в уголь¬
ной шахте, считали дело, выбранное Джозефом, нестоящим,
пустым, разве что легким по сравнению с их тяжелым и риско¬
ванным трудом, который уже обернулся трагедией для двух
членов семьи, погибших от взрыва рудничного газа. «Поверь¬
те, постоянно жить здесь не легче, чем работать в угольной
шахте, и я не раз рисковал жизнью, пробираясь дикими тропа¬
ми, чтобы оказать медицинскую помощь семьям кочевников:
вполне мог попасть в лапы льва или нарваться на отравленную
стрелу». Много наслышанные о подвижнической деятельности
Полетта и познакомившись с ним лично мы при всем понима-550
НИИ механизма колонизации Африки никак не смогли уложить
его в классическую схему «миссионер — торговец — солдат —
колонизатор». И внешне — живой, подвижный, с засученными
рукавами пропотевшей рубашки и руками мастерового — Джо¬
зеф Полетт никак не вязался с хрестоматийным обликом свя¬
тоши: человека с постным видом и Библией под мышкой.Джозеф занимательно рассказывает о здешних местах, нра¬
вах и обычаях племен, живущих у озера и в его окрестностях;
он составляет библиографию об озере, и у него накопилось по¬
рядочно легенд и доподлинных историй о нем. Особенно ин¬
тригующую форму принимают его рассказы об острове Юж¬
ном, который туркана называют Энвактенет, что значит «Без¬
возвратный».Эльмоло рассказывают, что в незапамятные времена одна
молодая женщина, готовившаяся стать матерью, пасла скот
у южного берега озера и от скуки, без всякой мысли бросала
камешки в ручей, втекавший в озеро. Под конец она бросила
в воду увесистый камень какой-то особой формы и цвета. Не¬
ожиданно устье ручья разверзлось, и из него хлынули бурля¬
щие потоки воды, затопляя все и вся. Молодая пастушка бро¬
силась бежать со своими козами в горы, которые вскоре
оказались со всех сторон окруженными водой. На образовав¬
шемся острове она родила двух близнецов; их потомки, рас¬
плодившись, заселили со временем весь остров. Но однажды
все люди с острова исчезли, и на нем остался лишь злой дух
в облике ужасного козла, пожирающего всякого, кто отважит¬
ся высадиться на острове. По другой, похожей легенде эльмо¬
ло одна их семья, не поладив с соплеменниками, ушла в горы
и зажила там уединенной жизнью. Проснувшись однажды по¬
сле бурной ночи, когда гремел гром, сверкали молнии и буше¬
вал ливень, семья обнаружила, что их гора со всех сторон
окружена водой. Ни плотов, ни лодок у них не было, они не
могли перебраться на материк и в конце концов вымерли; вы¬
жили и остались на острове одни козы. По легендам туркана,
считающих остров Южный окаменевшим телом их богини пло¬
дородия — великой Неийторргб, все, кто отважится поселиться
на острове, исчезают потому, что их богиня весьма любве¬
обильна и забирает в свои смертельные объятия всех мужчин
и юношей, а за ними исчезают в подземных владениях древней
женщины-вамп их жены, матери и сестры.Но самое удивительное, что доподлинно известные факты
последних десятилетий недалеки по своей сути от мрачных ле¬
генд о «Безвозвратном». В 1934 году на озере работала экспе¬
диция Вивиана Фуша. Тогда для детальных исследований на551
остров Южный на каноэ отправились опытные геологи, англи¬
чане Мартин Шэфл и Бил Дайсон, захватив запас продоволь¬
ствия на десять дней. Когда прошло пятнадцать дней, и за это
время с острова был виден только один световой сигнал, Фуш
серьезно забеспокоился. Оставив записку в лагере, он отпра¬
вился в Марсабит, чтобы достать самолет и произвести развед¬
ку с воздуха. «Толстяк» Пирсон — так звали летчика — в тече¬
ние двух дней облетал маленький островок, но ничего, кроме
нескольких злополучных коз, не обнаружил. Тогда Фуш моби¬
лизовал все имевшиеся на побережье плоты и лодки, нанял не¬
сколько десятков туркана и самбуру, которые обшарили на
острове каждый грот, каждую расщелину, но никаких следов
геологов не нашли. Мартина и Била никто никогда больше не
видел, и тайна их исчезновения не была раскрыта.Дальше больше. Спустя несколько лет, рассказывал По¬
летт, прельстившись обилием рыбы и спасаясь от обидчиков из
соседних племен, на острове Южном обосновалось несколько
семей эльмоло. Судя по их рассказам, когда они приезжали на
материк, чтобы обменять рыбу на шкуры и повидаться с род¬
ственниками, они устроились вполне прилично и жили без ка¬
ких-либо происшествий. Но через какое-то время люди на бе¬
регу заволновались — с острова давненько никто не приезжал,
а по вечерам не стало видно отблесков костров. Посудили, по¬
рядили и отправили на остров плот с людьми. Приплывшие
увидели хижины, вещи, следы костров, но людей, а их было
около тридцати человек, не оказалось. Люди пропали бес¬
следно !Исчезновение Мартина Шэфла и Била Дайсона Джозеф По¬
летт объясняет вполне правдоподобно: у них кончились про¬
дукты, и, пытаясь вернуться в Лоиенгалани, они неожиданно
попали в шторм и утонули вместе со своей утлой лодчонкой.
Нужно видеть, как спокойное озеро может в считанные минуты
превратиться в бешеный поток, когда задует сирата сабук,
чтобы не удивляться, что подобное могло произойти с опыт¬
ными путешественниками. Что же касается исчезновения се¬
мей эльмоло, то здесь фантазия Джозефа явно берет верх над
здравым смыслом: по его словам, люди в панике побросались
в озеро, когда остров ни с того ни с сего якобы бомбили во
время итало-абиссинской войны, или их захватил десант с под¬
водной лодки, появившейся каким-то чудом в водах Рудольфа
в ходе той же войны. Так или иначе, но за островом прочно со¬
храняется дурная слава, и несмотря на обилие рыбы и кроко¬
дилов у его берегов охотников поселиться на нем не находится.Вернувшись с озера Рудольфа, я вскоре встретился с моей552
старой PI доброй знакомой, знаменитой натуралисткой и писа¬
тельницей Джой Адамсон, о которой я писал в предыдущем
выпуске альманаха «Африка». Как я )/знал, в 1955 году она со
своим мужем Джорджем провела несколько дней на Безвоз¬
вратном. Я спросил писательницу, что она думает о мрачных
легендах и трагических былях этого острова. Джой, как всегда,
когда вопрос ее интересовал, необычайно оживилась и сказала,
что поездка на остров Южный навсегда запечатлелась в ее па¬
мяти, хотя с тех пор прошло пятнадцать долгих лет, напол¬
ненных множеством ярких событий.—	Я объездила Кению вдоль и поперек, пересекла на авто¬
машинах Сахару, — говорила писательница, — бывала в самых
диких местах, много раз оказывалась в исключительно
трудных положениях, спасалась от наводнений, лесных пожа¬
ров, много раз лицом к лицу сталкивалась с хищными зверя¬
ми, попадала в автомобильные катастрофы. Но я не из робко¬
го десятка, и даже Джордж, который вообще не знает чувства
страха, говорит, что я редко когда теряю присутствие духа
перед лицом опасности. Но на острове Южном непривычное
чувство страха просто сковало меня и не отпускало все дни,
пока мы там находились. Я боялась всего: угрюмых скал
и кратеров, залитых черной или красной лавой, боялась, что
кто-нибудь из нас свалится в расщелину, соскользнет с при¬
брежных камней и упадет в воду, кишащую крокодилами, боя¬
лась безжалостного солнца, истощавшего наши силы, и осо¬
бенно боялась обратной дороги, потому что надо было плыть
против ветра, который дул не переставая и держал нас в плену
на этом страшном острове.Джой и Джордж Адамсоны переправились на остров на
плоскодонке с подвесным мотором, рассчитывая пробыть на
нем два-три дня. Но прошли эти дни, провизия у них была
на исходе, а от лазанья по скалам обувь разваливалась, одежда
порвалась. Несколько попыток спустить лодку на воду и плыть
на берег неизменно кончались неудачей. стихавший на какие-то
минуты ветер дул с новой силой и поднимал такие волны,
что, разбиваясь о скалы, они выбрасывали брызги высотой
в десятки метров. Лишь на восьмой день ветер утихоми¬
рился, и отважные путешественники благополучно вернулись
в Лоиенгалани. Здесь они узнали, что ожидавшие их на суше
начали терять надежду на их благополучное возвращение, а по¬
лицейский комиссар из Исиоло «на всякий случай» зарезерви¬
ровал две могилы на кладбище в городе Ньери. Джой даже не
особенно этому удивилась: она признавалась, что в самый по¬
следний момент перед отплытием на остров, притаившись за553
камнем, написала завещание, которое отдала шоферу Ибраги¬
му, а на самом острове оставила один экземпляр своего днев¬
ника в надежде, что он может пригодиться будущим исследо¬
вателям, если с Адамсонами случится несчастье.Адамсоны считают, что они обнаружили на острове следы
двоих геологов из экспедиции Фуша: у вершины одного из кра¬
теров нашли пирамиду из камней — такие пирамиды путеше¬
ственники обычно складывают в труднодоступных местах,
в другом месте под грудой камней Джордж обнаружил пустую
бутылку из-под виски и несколько ржавых банок из-под сар¬
дин; в широкой бухте с отлогим берегом на прежнем уровне
озера (на несколько метров выше нынешнего) Адамсоны уви¬
дели среди других обломков круглый резервуар для бензина
Они не сомневались, что это обломки разбившейся лодки Дай¬
сона и Шэфла, было известно, что геологи, чтобы придать
лодке большую устойчивость, ислользовали два таких бензоба¬
ка. Из рассказа Джой становилось совершенно очевидным, что
члены экспедиции Фуша, решив покинуть остров, попали
в шторм и утонули, а перевернувшуюся лодку волны выброси¬
ли обратно на остров.Деревни эльмоло, из которой, по рассказу Джозефа Полет¬
та, люди исчезли, оставив все пожитки, «как бы отлучившись
на час-другой», Адамсоны на острове не видели, хотя в двух
местах Джой нашла черепки гончарных изделий, покрытых ор¬
наментом. Но прошло ведь двадцать лет! Нехитрые хижины
рыболовов могли разметать ветры, смыть дожди, похоронить
потоки лавы. Зато стайки коз Джой и Джордж видели несколь¬
ко раз; несмотря на недостаток растительности на острове,
козы казались вполне упитанными. Однажды они наблюдали,
как козы щипали сухую траву на самом берегу, нисколько не
стесняясь крокодилов, принимавших на гальке воздушные
ванны. Адамсоны насчитали до двухсот голов этих четвероно¬
гих обитателей таинственного острова. Они полагают, что
козы попали на остров с плотами эльмоло, заброшенными ту¬
да штормами.Сам я побывал на Безвозвратном в следующем году, когда
ездил на западный берег озера Рудольфа. Местечко, где нахо¬
дится рыболовный клуб, расположено несколько севернее ост¬
рова Южный. На вполне надежном катере со стационарным
мотором в сотню лошадиных сил мы ловили «на дорожку»
нильского окуня, двигаясь в южном направлении. Озеро было
на редкость спокойным, поклевки случались редко; в поисках
удачи мы довольно часто делали на полных оборотах рывки
в несколько десятков километров и далеко ушли от базы. Мы554
уже хотели поворачивать обратно, как я рассмотрел в бинокль
полоску суши. Спросил моториста и гарпунера, молодого рос¬
лого туркана Окойя, что это за берег. «Не иначе, как Южный
остров. Как далеко мы заплыли! Надо возвращаться, скоро
начнет темнеть». Я стал настойчиво упрашивать моториста
«хоть на полчасика» заглянуть на остров, дескать, много о нем
слышал и обидно не воспользоваться таким случаем, если уж
до острова рукой подать. Окойя очень не хотелось подплывать
к острову, он смотрел на часы, на небо, что-то подсчитывал
в уме, шевеля губами, ссылаясь на то, что ему может попасть
от хозяина клуба. «Хозяина я беру на себя, черная икра и рус¬
ская водка наверняка придутся ему по вкусу и смягчат его су¬
ровое сердце». Упоминание об икре не произвело на Окойя ни¬
какого впечатления, зато слово «водка» вызвало понимающую
>лыбку и, воспроизведя интернациональный жест, — щелкнул
указательным пальцем по горлу,—он сказал: о г чего от чего,
а от выпивки его белый хозяин не откажется. В конце концов,
прибавив скорость, он направил лодку к берегу. Мы подплыли
сначала к северной оконечности острова. Здесь скалы из желто¬
ватого т>фа, сплошь покрытые черной лавой, отвесно уходили
в воду. Обогнув их и двигаясь вдоль западного берега, спугнув
несколько крокодилов, соскользнувших в воду, мы обнаружили
песчаный пляж, удобный для того, чтобы причалить и сойти на
берег. Я поднялся на пологий холм, шагая по каким-то ро¬
зовым раковинам, змеиным выползкам — ороговевшим кускам
змеиной кожи, сброшенной во время линьки, по скорлупе кро¬
кодильих яиц. Вершина холма была покрыта редким кустарни¬
ком и какой-то ползучей растительностью, а на самой маковке
росло одинокое ладанное дерево, от которого я отковырнул на
память кусочек пахучей смолы. Окойя торопил, и мне остава¬
лось лишь осмотреть окрестности в бинокль. Мягкие очерта¬
ния холмов, разрезанных глубокими трещинами, нагроможде¬
ния каменных глыб окаймляла на востоке тянущаяся вдоль
горизонта цепочка угрюмых кратеров, покрытых красной ла¬
вой. Ничто не одушевляло безжизненного, сурового и величе¬
ственного пейзажа, не нарушало вдруг охватившего щемящего
чувства одиночества. Не того, которое рождается в городах,
а какого-то другого.Современная цивилизация чаще всего оказывается не в ладу
с первозданной природой. Не всегда мы знаем, что лучше: мо¬
жет быть, когда-нибудь геологи обнаружат на Безвозвратном
полезные для человека кладовые, и на одиноком острове по¬
явятся карьеры, рудники, поселки, придет жизнь; а может
быть, лучше, если на острове Южном все останется, как есть,555
и современные робинзоны, не убоявшись штормов, будут при¬
плывать сюда, чтобы несколько дней побыть на необитаемом
острове, чувствуя себя в полном одиночестве.Крокодилы просят пощадыЕсли об острове Южном можно гадать и спорить, будут ли
там когда-либо постоянно жить люди, нужно ли это, хорошо
это или плохо, то об острове Центральном — вулканической
глыбе высотой около двухсот метров и площадью в двадцать
два квадратных километра — с полной определенностью надо
сказать, что его следовало бы оставить, а точнее вернуть кро¬
кодилам. Если, конечно, уже не поздно...Метров за пятьсот до острова наш проводник — егерь
«Фергюсон фоле фишинг клаб» туркана Ойя Липитека — вы¬
ключил мотор лодки и перешел на весла. Осторожно причалив
к отлогому берегу, он выразительным жестом указательного
пальца, прижатого к губам, призвал к соблюдению тишины,
а затем, пригибаясь и ^крадывая шаги, повел нас по едва при¬
метному следу вверх по береговому склону. Вскоре след пере¬
шел в тропу, набитую в траве и невысоком кустарнике. Ойя ча¬
сто оглядывался и каждый раз повторял свой предупреждаю¬
щий жест. Но вот он остановился, опустился на корточки,
скупым жестом руки приказал нам следовать его примеру и за¬
мер. Перед нами метрах в двадцати неожиданно открылось не¬
большое, округлой формы озерцо в зеленых, заросших папиру¬
сом и раскидистыми кустами берегах. Озеро посредине озера!
Противоположный берег отвесной скалой уходил в воду; там
на высоких высохших деревьях в философском оцепенении си¬
дели десятки марабу. Ближний к нам берег, отлогий и ровный,
покрытый удивительно зеленой для этих пустынных мест тра¬
вой, походил на уютный бережок какого-либо среднерусского
прудика, облюбованного домашними утками и гусями. Но за¬
селен этот веселый, прогретый солнцем уютный лужок был
иной живностью.Следя за пальцем Ойя, мы насчитали с десятка полтора
крупных — до четырех метров в длину — нильских крокодилов,
гревшихся на солнце; гигантские рептилии с темно-зелеными
спинами в мелких черных пятнах и грязно-желтыми животами
почти сливались с травой, но различить и пересчитать их не со¬
ставляло труда — почти все животные лежали, широко раскрыв
огромные пасти, словно бы похваляясь друг перед другом
своими мощными зубами. На самом деле крокодилы «поте¬556
ли»: ученые утверждают, что раскрытая пасть — это своего ро¬
да терморегуляция организма рептилий, у которых отсут¬
ствуют потовые железы. Среди молчаливых страигилищ
беспечно сновали птицы, похоже, это были чибисы Особенно
оживлялись пернатые, когда из воды на берег выходил новый
крокодил; вся птичья орава тотчас же перелетала на его мо¬
крую спину и вовсю начинала работать клюйами, поглощая
свежую порцию моллюсков и паразитов. Однако не все кроко¬
дилы принимали воздушные ванны; вдоль берега тут и там бо¬
роздили воду крупные рептилии, и можно было заметить не¬
кую систему в их передвижениях: доплывут до какой-то
невидимой границы — поворачивают обратно, затем снова воз¬
вращаются в то же место. Шепотом спрашиваем у Ойя, что де¬
лают крокодилы, находящиеся в воде. Ойя шепотом же объяс¬
няет, что это хозяева пляжей патрулируют свои участки,
охраняют их от чужаков.Убедившись, что мы вдоволь насмотрелись на диковинных
обитателей острова, Ойя х топнул в ладоши и поднялся в по¬
лный рост. Крокодилы, почуяв неладное, с неожиданной для
таких неуклюжих созданий резвостью один за другим со¬
скользнули в воду и скрылись в глубрше, а мы не без опаски
вышли на освободившийся берег. Вскоре на середине озера то
здесь, то там появились круги и буруны от всплывших к самой
поверхности животных. Выставив из воды, как перископы, од¬
ни глаза и ноздри, крокодилы спокойно лежали или нетороп¬
ливо плыли, еле пошевеливая своими могучими хвостами.Лишь правее на кромке мелкой заросшей травой лагуны, из
которой доносилось какое-то кваканье и хрюканье, одно жи¬
вотное не ушло на глубину, а, повернувшись в нашу сторону,
приняло настороженную позу. Опять обращаемся к Ойя. Он
говорит, что это самка крокодила сторожит свое потомство,
подрастающее в лагуне. Переведя слова Ойя на привычный
нам лад, мы догадались, что в лагуне разместился крокодилий
«детский сад» и не надо тревожить своим приближением
«мать-воспитательницу». Постепенно освоившись с нашим
присутствием, мамаша переключила внимание на шнырявших
вокруг нее темного цвета крокодильчиков с непомерно боль¬
шими головами — ни дать ни взять головастики. Крокодилиха
двинулась к дальнему берегу лагуны, увлекая за собой потом¬
ство. Точь-в-точь утка со своими утятами!Такую картину на острове Центральном я наблюдал восемь
лет назад во время третьей своей поездки на озеро Рудольфа.
А пятнадцать лет назад биолог М. Л. Модха, проживший на
острове восемь месяцев, насчитал здесь пятьсот больших кро¬557
кодилов! Теперь подобного нет и в помине. Вот как описывас!
увиденное на острове в 1980 году участник экспедиции Мухам¬
меда Амина, о которой я уже упоминал: «В течение целого дня
мы ходили по берегам всех трех озер острова, образовавшихся
в кратерах вулканов, а также объехали его на лодке, за все эю
время только однажды видели взрослого крокодила, который
исчез с моментальной быстротой, небольшого крокодила дли¬
ной четыре фута на берегу и, наконец, скелет новорожденного
крокодильчика. И это все».Что же случилось, какая порча или злой рок за такой ко¬
роткий срок истребили крокодилов, считающихся наиболее вы¬
сокоорганизованными из всех ныне живущих пресмыкающихся
и благодаря своей удивительной приспособляемости к усло¬
виям окружающей среды на целых шестьдесят миллионов лет
переживших давно исчезнувших своих ближайших родственни¬
ков архозавров?У крокодилов в пресных или солоноватых водах, где они
живут, практически нет врагов. На суше тоже. Разве что, когда
крокодилы перебираются из одного водоема в другой и потре¬
вожат слонов, те могут затоптать рептилию или лев с голоду¬
хи прельстится крокодильим мясом. Сами же крокодилы пи¬
таются не только рыбой, пресмыкающимися, птицами,
взрослые нильские крокодилы едят все, что подвернется, — коз,
собак, антилоп. У страшных чудовищ достаточно силы и зу¬
бов, чтобы перекусить человека пополам и проглотить его
в два приема! В Африке от крокодилов погибает больше лю¬
дей, особенно детей и женщин, чем от всех наземных хищников
вместе взятых, включая львов. Да что человек. Крупные ниль¬
ские крокодилы нападают на таких гигантов животного мира,
как буйволы и носороги. Но это в воде. На суше крокодилы
чувствуют себя неуютно, они неуклюжи и медлительны. Лишь
молодые крокодилы могут бежать со скоростью десять кило¬
метров в час. Поэтому для человека на суше крокодилы, в сущ¬
ности, не представляют опасности, к тому же они не вытапты¬
вают поля, как слоны, не нападают на стада, как львы
и другие хищники. И все же именно человек истребил крокоди¬
лов на острове Центральном. Точнее — бездумная и алчная
деятельность человека, которого обуяла жадность.У подавляющего большинства европейцев крокодилы ассо¬
циируются с дорогими, модными с давних пор вещами — дам¬
скими сумками, туфлями, портмоне и портфелями из кожи
крокодила. Эта непроходящая мода дорого обходится древней¬
шим животным. Несмотря на почти повсеместный запрет или
строго лимитированную охоту на крокодилов, их бьют тысяча-558
МП и тысячами; жадные до наживы одиночки-браконьеры и ор¬
ганизованные банды браконьеров-контрабандисгов нанесли не¬
поправимый урон и крокодильему царству на озере Рудольфа.
Однако, как это ни парадоксально, самая многочисленная по¬
пуляция нильских крокодилов на острове Центральном больше
всего пострадала не от вооруженных хищников-браконьеров,
для которых здешние условия, где жара достигает 36 — 42 , ка¬
жутся непомерно суровыми, а плаванье на воровских пирогах
по б\рному озеру — слишком рискованным, а от вполне
мирных и безоружных рыболовов — туркана.Чтобы понять этот парадокс, надо верн\ться в Калоколо,
населенный пункт на озере Рудольфа, где одновременно нахо¬
дится приют для туристов и рыбоперерабатывающий завод.
Калоколо — единственное место на четырехсот мильном побе¬
режье озера, где наконец-то обосновался XX век. Именно здесь
свыше трех тысяч кенийских рыбаков с помощью норвежских
специалистов произвели техническую революцию, наладив про¬
мышленный лов рыбы.Прежде че\1 скрыться за крепкими камеш1ыми стенами про¬
пахшего рыбой Калоколо, путешественник в изумлении и вос¬
хищении задержится на берегах залива Фергюсона, где на от¬
мелях плещутся и ныряют несметные стаи диких уток.
Невольно вспоминается дневник Давида Ливингстона, где он
записал, что песчаные отмели реки Замбези выглядят совер¬
шенно белыми 01 пеликанов, а другие отмели кажутся сплошь
коричневыми от уток. «Одним выстрелом мне удалось убить
четырнадцать штук», — замечает выдающийся исследователь
Африки. Но одно дело увидеть такое почти полтораста лет на¬
зад, другое — в наши дни!С тех пор, как многие тысячелетия назад утки изменили
свой оседлый образ жизни, у них в процессе эволюции вырабо¬
тался некий передающийся по наследству механизм, который
предупреждает об опасности и определяет пути их миграции.
Озеро Рудольфа и его заливы по всей видимости пользуются
довериех! пернатых зимовщиков, поскольку ежегодно, по под¬
счетам орнитологов, сюда прилетают до тридцати тысяч па-
леоарктических уток. Только ли тепло и обилие корма привле¬
кают их? Возможно, какую-то роль играет и то, что в этих
местах, где люди нередко голодают, утки не представляют для
них ни спортивного, ни кулинарного интереса. Зато полный
опасности перелет их сюда можно сравнить, пожалуй, лишь
с полетом камикадзе — японских летчиков-самоубийц времен
второй мировой войны. На всем их пути с севера на юг
Европы, вдоль Альп и через Средиземное море им приходится559
лететь под прицелами самых современных ружей многих ле¬
гионов охотников-гурманов. Но те из них, кому удается пре¬
одолеть зону плотного огня над югом Европы, в полную мер\
наслаждаются блаженным покоем птичьего рая в заливе Фер¬
гюсона.Дикие утки не единственные европейские птицы, избравшие
озеро Рудольфа для зимовки. Среди пернатых, пойманных на
озере, оказались золотистые ржанки, черноголовые английские
плиски из района Балкан, трясогузки с Нижней Волги и, пред¬
ставьте себе, зуек из Сибири! В последние годы здесь заметно
увеличилось число белоголовых и черноспинных чаек. Что при¬
влекает их? «Чайки 4}ют пищу за десять тысяч миль», — шутит
орнитолог Б. Медоуз, занимающийся изучением птичьих коло¬
ний па озере. Не знаю, отмечают ли ученые «интеллек¬
туальный рост» представителей пернатого мира, а в жизни
с этим сталкиваешься сплошь и рядом. Взять хотя бы ворон>
Ну, известная воровка, где что плохо лежит, она своего шанса
не упустит. Но ведь какой изощренности достигла, какими на¬
выками овладела! Сидит рыболов на зимнем подмосковном
водоеме, потаскивает ершишек, плотвичек, окуньков и бросает
на снег у лунки. Никого вроде вокруг нет. Рыбак отошел мет¬
ров за десять — пятнадцать к другой лунке. Откуда ни возьмись
налетели вороны, и не успел рыбак ахнуть, как половина улова
исчезла, причем выбрано что покрупнее. Оказывается, канальи
сидели на прибрежных деревьях и терпеливо следили за дей¬
ствиями рыболова, ждали момента, когда он отойдет от улова
Но это еще не самое удивительное. У моего приятеля, отошед¬
шего на два десятка метров от своих рыбацких вещей, вороны
развязали рюкзак, вытащили из него целлофановый мешок,
в котором хранился завтрак, расклевали упаковку и утащили
увесистый кусок сала. Суметь развязать рюкзак, сохласитесь,
это уже навык высокого класса! Сам я как-то наблюдал, как
ворона пыталась открыть оставленную на берегу около уди¬
лищ коробку с мотылем. Все попытки открыть коробку с по¬
мощью клюва и лап не увенчались успехом. Тогда ворона
схватила коробку лапами, взлетела в воздух метров на десять,
а потом выпустила коробку. От удара о землю она раскры¬
лась, и ворона склевала всего мотыля. Чайкам на озере Ру¬
дольфа не надо прибегать к подобным ухищрениям. Пищей —
потрохами и другими отходами производства — их обеспечи¬
вает рыболовный кооператив, обосновавшийся на берег у
залива Фергюсона в Калоколо.Люди из народности туркана, населяющие западный берег
озера Рудольфа, испокон веков занимались скотоводством, а560
к рыбной ловле прибегали лишь в случаях сильных засух, ког¬
да стада гибли, а людям грозил голод. Ловили рыбу прими¬
тивным дедовским способом — вершами, а проще говоря, кор¬
зинами. Читатели слышали, верно, как старики, вспоминая
былое рыбное изобилие в прудах, озерах, реках и речушках
средней полосы России, рассказывали о ловле рыбы обычными
бельевыми корзинами. На озере Рудольфа «золотой век» еще
продолжается, и мне не раз приходилось с изумлением наблю¬
дать, как туркана ловят рыбу почти что руками. Их верша —
нехитро сработанная круглая конусная корзина диаметром по¬
больше метра и высотой около метра состоит из нижнего
обода, нескольких сходящихся вверху дуг, оплетенных гр>бой
бечевой, образующей крупные ячеи, в которые свободно прохо¬
дит рука.Ловят рыбу коллективно. Полтора-два десятка обнаженных
мужчин (у многих костюм Адама дополняется ярким перыш¬
ком в волосах), облюбовав мелководный залив, одновременно
заходят в него, выстраиваются в шеренгу и идут в тупик за¬
лива, взбалтывая и взмучивая ногами воду, пугая рыбу крика¬
ми, гоня ее к берегу. Ошалевшая рыба мечется из стороны
в сторону, выбрасывается на поверхность. Тут-то рыбак, держа
вершу за одну из дуг, накрывает рыбину, прижимает снасть ко
дну, а затем, просунув руку в ячею, нащупывает добычу, выта¬
скивает из корзины и сажает на веревочный кукан. По мере
приближения к берегу темп ловли и азарт нарастает, кто-то,
«промазав», досадует, кто-то, бросившись за уходящей ры¬
бой, поскользнулся и упал в воду, вызывая смех и подтрунива¬
ние товарищей, а двое, погнавшись за добычей, сталкиваются
лбами и наскоро «выясняют отношения». Шум, гам, смех, брыз¬
ги во все стороны! В радуге водяной пыли блестящие под ос¬
лепительным солнцем крепкие мускулистые тела, поднимаясь
в полный рост, нагибаясь и приседая, ускоряя и замедляя дви¬
жения, устремляясь вперед и поворачивая вспять, создают
формы и ритмы какого-то фантасмагорического танца или
древнего колдовского ритуала.Но вот ловцы достигли берега, похвалились друг перед дру¬
гом уловом — в основном это телапии весом в килограмм
и более, — водрузили верши на головы и, помахивая куканами,
неторопливой вереницей двинулись к другой лагуне. До насту¬
пления темноты есть, еще время сделать один-два захода
и обеспечить семьи не очень-то любимой (по освященной века¬
ми традиции скотоводы-кочевники не любят рыбы), но все же
какой-никакой пищей.Такое рыболовство, спасая в трудные годы от голода, в об¬561
щем-то никак не влияло на экономическое положение скотово¬
дов туркана, на их образ жизни. По-прежнему занятие рыбной
ловлей носило эпизодический характер, а применяемые снасти,
позволявшие ловить рыбу только на мелководьях, в лучшем
случае обеспечивали лишь ненадежный улов. Но на рубеже ше¬
стидесятых — семидесятых годов засухи повторялись все чаще
и чаще, бедствие приняло массовый и угрожающий характер.
На землях туркана гибли целые стада верблюдов, крупного
и мелкого рогатого скота. Тысячи пастухов и их семьи лиша¬
лись средств к существованию, умирали с голоду. Надо было
ч го-то делать. И взоры людей с надеждой обратились к озеру.
Не по\южет ли оно как-то решить судьбу людей, обеспечить
их пищей, работой, надежным заработком? В самом деле, ведь
озеро Рудольфа является одним из богатейших рыболовных
>годий; подсчитано, что здесь можно вылавливать до десяти
тысяч тонн рыбы в год без риска уменьшить ее запасы. В озере
водится до тридцати видов различных рыб, среди них знаме¬
нитый нильский окунь, достигающий веса в несколько сот ан¬
глийских фунтов. Когда однажды я поймал на озере Рудольфа
окуня в восемьдесят два фунта (мой личный рыбацкий рекорд,
хотя мне приходилось ловить в Индийском, Атлантическом
и Тихом океанах), то мой улов не был даже записан мелом на
доске регистрации рекордов в рыболовном клубе; оказалось,
что на доску заносятся экземпляры весом свыше ста фунтов.
В последней строке на указанной доске значилась фамилия не¬
коего Брука Андерсена — американского туриста, за две недели
до меня приезжавшего рыбачить на озеро Рудольфа с Гоно¬
лулу.Вот тогда-то в районе Калоколо с помощью государства
и норвежских специалистов был образован кооператив — «Тур¬
кана фишерменз кооперерЧтив сэсайети лтд». Туркана научи¬
лись ловить рыбу с лодок современными кошельковыми нево¬
дами, длинными удилищами и стали сдавать ее в шести
приемных пунктах, разбросанных на протяжении двухсот деся¬
ти километров западного берега. Кооператив обрабатывает
и реализует соленую, сушеную и копченую рыбу не только
в Кении, но и экспортирует ее в соседние африканские страны.
Скоро будет сдан в эксплуатацию разделочно-морозильный за¬
вод, тогда кооператив сможет получать куда больше доходов,
продавая рыбу в свежем виде. Кооператив одновременно
является и потребительским. В его главном магазине в Кало¬
коло и в филиалах на закупочных пунктах можно приобрести
практически все продовольственные и хозяйственные товары,
необходимые рыбакам.562
Так озеро Рудольфа, спасая от голода и недоедания, стано¬
вится источником постоянного и надежного сундествования
прибрежных жителей. Промышленное рыболовство, коопера¬
тив вносят существенные изменения во всю экономическую
структуру сообщества скотоводов — кочевников, влияют на
весь уклад их жизни. Таким переменам можно только ра¬
доваться.Ну а какова связь между прогрессом, происходящим на За¬
падном берегу озера, и гибелью колонии крокодилов на остро¬
ве Центральном? Увы, самая прямая и непосредственная. Сра¬
зу шагнув из первобытного общества в сферу капиталистиче¬
ских отношений, подталкиваемые предприимчивыми торговца¬
ми, туркана усвоили пока только одно — рыба дает неплохой
доход, и надо брать ее как можно больше любыми средствами.
Обуреваемые духом предпринимательства и наживы, туркана
устремились на остров Центральный, где в глубоких заливах
плавает множество рыбы всех видов. Поездка на остров — до¬
вольно долгое и опасное путешествие, даже опытным рыболо¬
вам оно стоит больших трудов. Пятнадцать миль, что отде¬
ляют остров от берега, современный моторный катер преодо¬
левает за час, а утлой лодке рыбака требуется почти полдня.
К тому же погода должна быть благоприятной; когда дует ве¬
тер, на озере поднимаются волны, как в Северном море, высо¬
той в шесть-семь метров, и уже давно никто не пытался пере¬
плыть его во время шторма в самодельной пироге. Когда
рыбаки-туркана решаются на такое плаванье, они рассчиты¬
вают прожить на острове недели две, пока их лодки не запол¬
нятся до краев вяленой рыбой.Но вот проблема: даже для неприхотливых туркана пропи¬
тание на острове представляет немалую трудность. Они съе¬
дают те продукты, которые привозят с собой, питаются выло¬
вленной рыбой, а также всем, что попадается. А попадаются
прежде всего яйца — птичьи, черепашьи, крокодильи. Туркана
любят также крокодилье мясо, особенно мясо молодых репти¬
лий. Тут можно сказать, что губа у них не дура: я пробовал
мясо молодых крокодилов и могу удостоверить, что его труд¬
но отличить от телятины. Вот почему сотни крокодилов на
острове были убиты из-за их мяса, а еще тысячи не родились
из-за любви туркана к крокодильим яйцам. Результат? О нем
догадается даже ребенок: не было на острове людей — были
крокодилы, появились люди — исчезли крокодилы.Точно так же исчезают с острова птицы. Наиболее много¬
численным видом птиц на Центральном были фламинго. Одно
из вулканических озер, в водах которого содержится много со¬563
ды и водорослей, — идеальное сочетание для размножения этих
птиц — было названо озером фла\1инго. Но вот появились ры¬
боловы, стали собирать для еды яйца, ловить птенцов, насажи¬
вать их на крючки в качестве приманки — количество фламинго
стало катастрофически убывать. А когда к этому прибавились
необычно обильные дожди, изменившие уровень воды в озере,
птицы не выдержали и улетели, чтобы никогда больше не воз¬
вращаться. Единственные пернатые, в изобилии живущие на
острове, это крачки, с жадностью набрасывающиеся на потро¬
ха, которые выбрасывают рыболовы, те самые, что уничтожи¬
ли на острове почти все живое.Что это — хорошо знакомый всем классический конфликт
между человеком и дикой природой, между современным про¬
изводством (промышленное рыболовство) и окружающей сре¬
дой? И это в глухомани, где современная цивилизация делает
лишь первые робкие шаги?! Особенно >дручает то, что кон¬
фликт между человеком и природой вовсе не обусловлен
безвыходностью положения, когда вопрос стоит либо либо;
либо голодание людей, либо сохранение животного мира.
Я уже упоминал, что в озере можно вылавливать до десяти ты¬
сяч тонн рыбы в год, не опасаясь истощить ее запасы. В на¬
стоящее время в озере легальным путем вылавливается при¬
мерно две тысячи тонн, а нелегально — приблизительно столь¬
ко же. Таким образом, в данный момент не стоит вопрос
о нехватке рыбы как таковой, у людей нет оправданной необ¬
ходимости ловить ее в районе Центрального острова и тем бо¬
лее превращать свое пребывание здесь в безжалостное истреб¬
ление животных.Последние крокодилы на острове Центральном просят по¬
щады. Но вот незадача — крокодилы, увы, не маленькие ла¬
сковые зверюшки с печальными глазами, с мольбой смотрящи¬
ми вам в душу, а крокодильи слезы — так уже утвердилось
в народном фольклоре — не вызывают доверия и сочувствия.
И все же человек должен пожалеть крокодилов, пощадить их,
тем более что от него, человека, не требуется никаких жертв.
В отличие от нас животные не властны над своим будущим.
Они, как остроумно заметил знаменитый английский зоолог
Дж. Дарелл, не могут добиться автономии, у них нет членов
парламента, которых они могли бы засыпать жалобами, они
не могут даже заставить свои профсоюзы объявить забастовку
и потребовать лучших условий. Их будущее, само их существо¬
вание — в руках человека.Кения, славящаяся своими национальными парками и ре¬
зерватами, в которых находят надежную охрану многие тысячи564
редких животных, безусловно располагает знаниями, опытом
и силами, чтобы восстановить и сохранить уникальный
естественный питомник нильских крокодилов на острове
Центральном.Возвращение«Бедный Йорик! Я знал ею»Как-то Джой Адамсон — к тому времени я был с ней уже
хорошо знаком — пригласила меня на ленч в свой дом Эльса-
мер на озере Найваша, пустовавший, пока она жила в тростни¬
ковой хижине в парке Меру, наблюдая за жизнью на воле ге¬
парда Пиппы, а после ее гибели — за вторым ее пометом.
В этом лагере я и познакомился с отважной натуралисткой.
«Приезжайте, будет Луис Лики», — сказала Джой. «Лики? Тот
самый, о чьих находках так много говорят в ученом ми¬
ре?» — «Он самый. Я же вам рассказывала, что очень давно
дружу с ним и его семьей».Действительно, задолго до этого телефонного звонка из
Эльсамер Джой часто и восторженно говорила о знаменитых
археологах и антропологах Луисе и Мэри Лики и их сыновьях,
об упорных поисках ими «родословного дерева» человека
в Африке. Всякий раз, когда заходила речь об одержимости
и подвижничестве в жизни ли вообще, в науке ли в частности,
Дж. Адамсон неизменно ставила в пример эту семью. От Джой
я много узнал о жизни и трудах старшего и младшего поколе¬
ний Лики. Когда же я работал над этим очерком, мне попала
в руки выпущенная Политиздатом увлекательнейшая книга из¬
вестного советского археолога Виталия Епифановича Ларичева
«Сад Эдема». В ней рассказывается о наиболее важных откры¬
тиях, дающих ответ на вопросы, многие столетия волнующие
ученых: есть ли на нашей планете место, которое можно на¬
звать «прародиной» человека; о каком существе можно ска¬
зать, что именно оно впервые переступило порог, отделявший
человека от животного мира, и когда это произошло? Книга
В. Ларичева, начинающаяся и кончающаяся рассказом о наход¬
ках членов семьи Лики, помогла по-настоящему понять вы¬
дающийся вклад Лики в современное научное представление
о происхождении человека.Луис Лики родился в начале века в семье английских мис¬
сионеров в кенийской деревушке Кабета, недалеко от Найроби,
бывшего тогда заштатным поселком, в постройках которого565
даже при самом богатом воображении трудно было предуга¬
дать облик нынешней столицы независимой Кении с ее ультра¬
современным центром, блистающим многими урбанистически¬
ми шедеврами. Луис, едва ли не первый белый ребенок,
появившийся на свет божий среди зеленых холмов Кикуйюлен-
да ^ рос и воспитывался, как и его черные сверстники, свобод¬
но говорил на их языке, играл в их игры, распевал их песни,
знал кикуйские легенды и притчи, умел делать все, что умели
и делали они, а они, эти во все времена года босоногие и едва
одетые дети вольной природы и дымных хижин, умели многое:
орудовать мотыгой и пангой^, пасти скот, собирать хворост,
выжигать уголь, таскать воду, распознавать и выслеживать
зверя, метко метать копье. Когда Луису исполнилось трина¬
дцать лет, вожди племени сочли его полноправным членом
общины и нарекли почетным кикуйским именем — Вакаручи —
«Сын воробьиного ястреба».Окончив в Англии Кембридж и получив диплом археолога,
Луис вернулся в Кению и посвятил себя поискам древнейшего
предка человека. Он стал последовательным дарвинистом и не
только поборником его эволюционной теории, но и его пред¬
положения, что возможной прародиной человека является
Африка, хотя после находки голландцем Эжени Дюбуа на
острове Ява питекантропа в ученом мире преобладало мнение,
что человек вероятнее всего впервые появился на азиатском
континенте. Свою приверженность «африканской гипотезе»
Л. Лики подтвердил в первом же научном труде — диссертации
«Каменный век Кении».В Африке Луис нашел и свое личное счастье: ведя раскопки
в каньоне Олдувэй в соседней с Кенией Танганьике (нынешняя
Танзания), он познакомился со студенткой-практиканткой Лон¬
донского университета Мэри Николь, которая на следующий
год стала Мэри Лики. Любовь к археологии у Мэри оказалась
наследственной, можно сказать, «генетически закодирован¬
ной»: Джон Фрер, первым в Англии в XVIII веке обнаружив¬
ший в своем родном Саффолке рубило и справедливо посчи¬
тавший его изделием рук первобытного человека, был праде¬
душкой Мэри. Трое сыновей Лики — Джонатан, Ричард
и Филипп — пошли по стопам ^родителей, принимали самое
деятельное участие в раскопках, и в их руки попадали чрезвы¬
чайно важные находки.1	Кикуйю ленд - так принято называть местность, населенную
народностью кикуйя.2	П а н г а — широкий и длинный нож, применяемый при работе
в поле, в лесу, в домашнем обиходе.566
и вот встреча в Эльсамер. Луису Лики уже под семьдесят,
но выглядит он моложе своих лет. Хорошо сложен, подтянут,
черты лица правильные и приятные. Светлые волосы оттеняют
невероятной темноты загар. Из-за очков смотрят внима¬
тельные, цепкие, кажется, все видящие и все знающие глаза
«Сына воробьиного ястреба». Занятая хлопотами по столу,
Джой тем не менее умело направляет беседу, вводит ее в оче¬
видно заранее определенное ею русло: побудить Лики сесть на
«любимого конька» и побольше рассказать новому слушателю
об удивительных находках семейства Лики в Кении и Танза¬
нии. В то время ученые мира вовсю заговорили, что, возмож¬
но, именно Восточная Африка является прародиной человече¬
ства. Существует даже гипотеза, что человек появился
в Юго-Восточной Африке раньше потому, что здесь благодаря
крупнейшим запасам урана образовалась повышенная
радиация, вызвавшая крупную мутацию у человекообразных
обезьян, завершившуюся появлением гоминид — семейства
приматов человека.Поначалу Луис отшучивался, сетовал на то, что почти
тридцать лет проползал на коленях в поисках древнего челове¬
ка, а попадались в основном лишь черепки и черепушки, да
и те раздавленные на сотни частей огромными пластами по¬
роды. Попробуй сложить их и доказать, что это останки древ¬
него человека, а потом вслед за Дарвиным утверждать, что че¬
ловек с его божественным умом произошел от «волосатого,
четвероногого да еще и хвостатого животного». Насколько
проще библейская легенда о божественном сотворении челове¬
ка, тем более что ее не раз пытались «научно» обосновать.
Джон Лайтерун, почтенный отец из Кембриджа, «безошибоч¬
но» подсчитал, что Создатель сотворил человека в 9 часов утра
23 октября 4004 года до рождения Христова! А один из членов
Французской академии дал представление о внешнем облике
прародителей человека, определив их «габариты». После «тща¬
тельных» подсчетов он пришел к выводу, что рост Адама до¬
стигал 37 метров 73 сантиметров, а Ева, как и положено жен¬
щине, была миниатюрнее. Ее рост составлял 36 метров 19,5
сантиметров. Л. Лики с улыбкой говорил, что его особенно
умиляют эти полсантиметра; при такой «точности» всякие со¬
мнения должны отпасть сами собой!Вдоволь и с удовольствием посмеявшись. Лики перешел на
серьезный тон и рассказал о своих многолетних поисках. Они
велись главным образом в ущелье Олдувэй в Танзании. Олду-
вэй — часть великого африканского разлома — представляется
ему идеальным местом, самой природой созданным огромным567
полигоном для археологических и антропологических раско¬
пок. Лики невероятно везло на орудия труда древнего челове¬
ка — рубила, ручные топоры и другие предметы, которыми поль¬
зовался наш далекий предок. Лики установил, что на заре
каменного века человек располагал довольно широким набо¬
ром инструментов; на его вооружении находились рубила,
скребла, топоры, отбойники, остроконечники, проколки, ножи
и другие лезвия, с помопдью которых он мог убить зверя, раз¬
делать его и приготовить такие натуральные «бифштексы»,
о каких в наш синтетический век можно лишь мечтать. Лики
сам научился делать такие инструменты и применять их на
практике: как-то на глазах старейшин из народа масаев он за
двадцать минут снял шкуру с газели Гранта и разделал ее на
куски так, что масаям оставалось лишь положить их в котел
и устроить пир для всех своих соплеменников. Джой по этому
поводу шутила, что Луису давно следовало бы вручить Оскара
за блестяще сыгранную роль человека древнекаменного века.Древних инструментов — чопперов и чоппингов, как их на¬
зывал ученый, попадалось много, но где же их мастера
и владельцы? Лики обнаружил множество костей древних вы¬
мерших животных, на которых угадывались следы каменных
топоров, но где же охотники, добывшие и разделавшие туши?
Многие годы, словно заколдованные, они ускользали от глаз
исследователей. Наконец, как нередко случается в жизни, коли¬
чество находок перешло в их качество. На двадцать восьмом
году раскопок в Олдувэе 17 июля 1959 года Мэри нашла
костные останки древнего человекообразного существа. Иссле¬
дователи назвали его «зинджантроп», то есть «человек Восточ¬
ной Африки». Ласково же Луис и Мэри называли своего
«мальчика» (судя по всему, существу было не более восемна¬
дцати лет) «щелкунчиком». У него были громадные зубы, как
бы самой природой предназначенные для щелканья крупных
орехов, и к тому же — может же быть такое удивительное ве¬
зенье ! — рядом с черепом оказалась раздробленная ореховая
скорлупа.Юный «щелкунчик» явился для семейства Лики счастливым
проводником в дом своих предков. Уже в следующем году
старший сын Луиса и Мэри — Джонатан (помните, я рассказы¬
вал о встрече с ним на его змеиной ферме на озере Баринго) —
нашел челюсть еще более древнего существа, презинджантро-
па, получившего название «Ногтю habilis» — «человек умелый».
Анализ с помощью калий-аргонового метода, произведенный
в Калифорнийском университете, установил, что возраст вулка¬
нического туфа, в котором были найдены костные останки,568
а значит, и возраст «человека умелого» равен 1750 000 лет
А спустя десять лет средний сын Лики — Ричард — на восточ¬
ном берегу озера Рудольфа, в районе Кооби Фора нагнел череп
человекообразного существа, австралопитека, который был
старше презинджантропа, по крайней мере, на восемьсот ты¬
сяч лет. Таким образом, находки семейства Лики отодвинули
«рождение человека» на целых миллион восемьсот тысяч лет!—	Я уверен, — говорил в Эльсамер Луис Лики, — что «чело¬
век умелый» является истинным предшественником «homo sa¬
piens» («человека разумного»), то бишь нас с вами. Подобная
родословная меня лично не смущает, а вас? — сверкнув очками,
пошутил Лики.Меня родословная тоже не смущала, тем более что я не
происходил из семьи миссионеров, которым, веришь не ве¬
ришь, а надлежит утверждать миф о божественном сотворении
человека. Ответив что-то в этом духе, я подумал про себя, что
Луису Лики, помимо всего прочего, пришлось, очевидно,
в свое время вступить в мировоззренческий конфликт со свои¬
ми верующими родителями. После встречи с Л. Лики еще
больше окрепло намерение совершить поездку на восточный
берег озера Рудольфа, взглянуть на прародину человека, а, ес¬
ли удастся, познакомится с находками Ричарда. На всякий слу¬
чай я запасся рекомендательным письмом к нему от Джой
Адамсон...И вот уже несколько дней мы живем, как нам казалось, со¬
всем рядом с Кооби Фора — песчаной косой, глубоко вдаю¬
щейся в Нефритовое озеро. Советуемся с Джозефом Полеттом,
как и на чем туда добираться. Оказалось, что дорога не близ¬
кая, если не заплутаемся и не случится поломок, дня за два на
машинах-вездеходах можно, пожалуй, добраться, а если ехать
на верблюдах, тогда потребуется дней пять.—	Джозеф, почему на верблюдах?—	Во-первых, на верблюдах наверняка доберетесь; во-
вторых, значительно больше увидите. Именно с верблюда Ри¬
чард Лики увидел останец, в котором хоронился череп примата.—	Но мы не собираемся искать черепа, мы в этом не
разбираемся.—	А вдруг повезет, и вы найдете самый древний череп?
Разбогатеть не разбогатеете, а в историю можете войти, — по¬
шутил Джозеф.Но самым огорчительным для нас было сообщение Полет¬
та, что Ричарда Лики в Кооби Фора в настоящее время нет; за
неделю до нашего приезда в Лоиенгалани он уехал по делам
в Найроби. Поразмыслив, мы посчитали, что ехать в лагерь не569
было смысла. В то время не существовало международного ин¬
ститута имени Луиса Лики по изучению древнейшей истории
Африки, и в Кооби Фора не работали, как в настоящее время,
десятки геологов, ботаников, анатомов, археологов, антропо¬
логов и других специалистов из различных стран мира. Без Ри¬
чарда мы, вероятно, увидели бы там то же самое, что видим
вокруг себя — выжженную солнцем, продуваемую всеми ветра¬
ми безжизненную каменистую пустыню, где лишь нагроможде¬
ние застывшей лавы напоминает о тех космических силах, ко¬
торые превратили эту землю в горнило творения, в место, где
зародилась человеческая жизнь. С таким же успехом мы могли
вообразить прародину человека, не сходя с места. В Кооби Фо¬
ра миллионы лет назад всего скорее была лесистая саванна,
а возможно, и тропические леса; их населял причудливый жи¬
вотный мир — овцы высотою в два метра, с размахом рогов
в четыре метра, свиньи с клыками, наподобие бивней слона,
жирафы с рогами лося, гигантские страусы, слоны с бивнями
в полтора метра и другие диковинные звери. Кости этих вы¬
мерших животных во множестве находил Луис Лики и по ним
описал тогдашних обитателей африканских лесов и саванн
в книге «Древние животные Африки». В этих же лесах и саван¬
нах наряду с австралопитеками — высшими человекообразны¬
ми приматами, по утверждению Р. Лики, обитала и истинно
прямая двуногая форма рода Homo, давшая начало нынешним
людям — человекам!Полные впечатлений, как бы заново почувствовав прекрас¬
ную поэзию Книги Бытия, возвращались мы с озера Рудольфа.
Ехали не прежней дорогой — через Барагой и Маралал, а дру¬
гой, круто забиравшей от Лоиенгалани на восток и минуя гору
Кулал, выводившей к оазису Марсабит. Первые десятки миль
машины лихо катились по прибитым и утрамбованным ветра¬
ми песчано-галечным холмам, а потом потянулась гладкая, как
тарелка, нескончаемая унылейшая пустыня, покрытая солонча¬
ками, как зеркало отражавшими беспощадное солнце и до бо¬
ли слепившими глаза. Мне не раз приходилось бывать в нашей
Средней Азии, ездил я и по Каракумам, но ни разу не видел
миражей. Тут же в призрачном мареве то и дело возникали
белые города с крепостными стенами, высокими минаретами,
ажурными дворцами халифов, голубые русла рек с пальмовы¬
ми рощами по берегам, обещавшие и тень, и прохладу, и уто¬
ление мучительной жажды. Видимые глазу картршы предста¬
влялись настолько реальными, осязаемыми, что мы с трудом
подавляли в себе соблазн свернуть с дороги и устремиться
к благословенным берегам, укрыться под сводами причуд¬570
ливых замков. Ближе к Марсабиту дорога превратилась в ка¬
менный ад: бесформенные нагромождения гранитных глыб
и валунов то и дело преграждали путь, раскаленные завалы
приходилось объезжать со скоростью пешехода, дышать стано¬
вилось все труднее, словно бы ты двигался вдоль коксовой ба¬
тареи. Но всему приходит конец. Путь запетлял круто вверх,
появилась первая зелень, 'замелькали домики городка Марса-
бит, переживавшего строительный бум в связи с сооружением
автомагистрали Найроби — Аддис-Абеба.В Марсабите мы намеревались переночевать, осмотреть жи¬
вописный горный лес, полюбоваться двумя вулканическими
озерами — прибежищем многих видов редкостных птиц, а если
повезет, повстречаться с обитающим в этих местах слоном Ах¬
медом. Слон этот особенный — он славится своими огромны¬
ми размерами, самыми крупными бивнями: предполагают, что
каждый бивень весит от полутораста до двухсот фунтов. В го¬
ру Ахмед поднимается задом, чтобы не «пахать» землю бивня¬
ми, и отдыхает, опираясь на бивни. Считают, что Ахмеду
шестьдесят лет, он отличается спокойным нравом, интересует¬
ся людьми, не уходит от них; несколько лет назад он даже
прошелся по городку, не причинив ему ущерба. Декретом пре¬
зидента запрещено охотиться на Ахмеда, он должен умереть
собственной смертью.Сгроя такие планы, мы сочли долгом нанести визит комис¬
сару района. После знакомства и обычного обмена любезно¬
стями комиссар спросил:—	Как съездили, какие впечатления?—	Великолепно! Воспоминаний на всю жизнь. Одно обид¬
но — не доехали до лагеря Лики и не увидели череп самою
древнего человека.—	Я могу вам помочь.—	Каким образом?—	У меня хранится один из черепов, найденных Ричардом
Лики.С этими словами комиссар встал с кресла, вынул из карма¬
на связку ключей и направился к стоящему в углу просторного
кабинета сейфу. Я попросил Любомира ущипнуть меня, чтобы
убедиться, что слова комиссара слышу не во сне. Пока комис¬
сар возился с сейфом, я вспомнил историю «миоценовой леди»,
рассказанную Л. Лики. Когда в 1948 году Мэри Лики нашла на
острове Розинга озера Виктория череп женской особи прокон¬
сула, Луис решил незамедлительно отправить жену в Лондон,
чтобы ознакомить специалистов с «миоценовой леди» в возра¬
сте двадцати шести миллионов лет. Череп застраховали в пять571
тысяч фунтов и предупредили экипаж самолета о лежавшей на
нем ответственности за сохранность перевозимой ценности.
А когда в Лондонском аэропорту на специально созванной
пресс-конференции Мэри отвечала на вопросы многочисленных
корреспондентов, два дюжих детектива не спускали глаз с ока¬
меневшего черепа «леди», лежащего на столе. Через некоторое
время череп, как одну из ценнейших находок, поместили в сейф
тщательно охраняемого Британского музея. Но ведь «миоцено¬
вая леди», сверлила мысль, была «всего лишь» древнейшей
обезьяной и только предположительно могла представлять
своего рода «начальное звено» на длинном, во много миллио¬
нов лет пути становления человека. А здесь череп «человека
умелого». Могли ли Лики оставить его на хранение в провин¬
циальном городке?—	Пожалуйста, любуйтесь, — сказал комиссар, водружая на
середину овального стола, за которым мы сидели, серовато¬
белый предмет округлой формы.Костяной гребень на черепной крышке, огромные над¬
глазные валики, плоская лицевая часть, небольшая черепная
коробка — да, это был череп человекообразного существа, бес¬
страстно смотревшего на нас из глубины веков пустыми до жу¬
ти глазницами. В эти минуты нам понятнее стали чувства
принца Гамлета, державшего в руках череп королевского
острослова и балагура и сказавшего: «Бедный Йорик! Я знал
его, Горацио». С разрешения комиссара я взял череп в руки и,
не почувствовав каменной тяжести предмета, понял, что это
был муляж. То ли комиссар принял нас за наивных простаков,
то ли он действительно искренне верил, что хранит подлинный
череп. Мы не стали разочаровывать комиссара. Да и в самом
деле — одна из первых искусно сделанных копий с уникальной
находки века представляла бесспорную ценность и несрав¬
ненный интерес.После знакомства с окрестностями Марсабита, которые не
обманули наших ожиданий и были действительно восхити¬
тельными, оставшееся до Найроби расстояние мы проехали без
всяких приключений по новой, почти законченной строитель¬
ством широкой магистрали. В пути размышляли об увиден¬
ном — о чудесном Нефритовом озере, о красках пустыни,
о племенах, живущих на грани каменного и современного века,о	необыкновенных находках Лики. По какой-то необъяснимой
ассоциации вспомнилась история Поля Гогена, всю жизнь ис¬
пытывавшего тягу к примитивному, противопоставлявшего ци¬
вилизацию Запада первобытному состоянию человеческого ро¬
да, искавшего остатки золотого века, счастливого детства че¬572
ловечества в далекой Полинезии, где он писал желтое море,
оранжевые реки, лиловые деревья, розовые луга, крепко сло¬
женных, плодовитых людей. Во второй свой приезд на Таити
Гоген написал картину, которую считал своим духовным заве¬
щанием. Картина изображала группу людей и называлась «От¬
куда мы? Кто мы? Куда мы идем?».А правда, лишь немногие не задумываются над вопросом:
кто мы, откуда, куда идем?На озере открылась еще одна сторона жизни — неведомой,
казалось бы, такой простой, бесхитростной, а на самом деле
трудной, полной борьбы за существование и даже выживание.
Плоды независимого развития Кении лишь в малой степени
облегчили жизнь людей на неприветливых берегах озера Ру¬
дольфа, а поражающие в последнее десятилетие эти районы
свирепые засухи унесли немало жизней туркана, самбуру, рен-
дили. На этих берегах, как считают ученые, миллионы лет на¬
зад зародилась человеческая жизнь. Сохранится ли она, будет
ли развиваться на разумных и справедливых началах в согла¬
сии с Природой, примет ли формы, достойные Человека?
Фольклор
БЕРБЕРСКИЕ СКАЗКИСтраны Магриба (Алжир,
Марокко, Тунис) имеют богатую
и древнюю историю. Еще Геро¬
дот упоминает в своих сочине¬
ниях о существовании так назы¬
ваемых «ливийских» племен на
севере Африки. Эти «ливийские»
племена сегодня отождествляют¬
ся историками с берберами. На
протяжении своей двухтысячелет¬
ней истории Северная Африка
подвергалась постоянным наще-
ствиям завоевателей — финикий¬
цев, греков, римлян, а позднее
и арабов.Вместе с греками и римляна¬
ми в Магриб пришли греческий
и латинский языки. Несмотря на
то, что древние имазигены (ори¬
гинальный термин, которым на¬
зывали себя коренные обитатели)
имели свой алфавит, напоминаю¬
щий алфавит «тафинаг», сохра¬
нившийся и по сей день у туаре¬
гов Сахары, берберские писатели
и ученые тех эпох создавали свои
произведения на языке завоевате¬
лей, свидетельством чего являют¬
ся исторические и филологиче¬
ские сочинения царя Маврита¬
нии Юбы II - зятя Клеопатры
и Марка Антония, писавшего как
на греческом, так и на латин¬
ском, Апулея и раннехристиан¬ского писателя Блаженного Авгу¬
стина, которые были по происхо¬
ждению берберами.В VII —VIII веках Магриб
был завоеван арабами. Арабы,
кроме культуры и языка, принес¬
ли с собой и религию. За три или
четыре века ислам стал религией
подавляющего большинства жи¬
телей Магриба. Проникновение
ислама в берберскую среду шло
намного быстрее, чем распро¬
странение арабского языка, так
как наряду с арабизацией проис¬
ходил и обратный процесс бербе-
ризации части арабов. Шло сме¬
шение пришельцев с коренным
населением. В этот период араб¬
ская и берберская племенная
знать превращалась в крупных
землевладельцев, в то время как
в горах берберские племена про¬
должали сохранять первобыт¬
нообщинные отношения. В XI —
XIII веках Магриб представлял
собой арабо-берберское феодаль¬
ное государство берберских дина¬
стий Альморавидов и Альмоха-
дов. После распада государства
Альмохадов из него выделились
государства на территории совре¬
менного Туниса, где царствовала
династия Хафсидов, и государ¬
ство Заянидов на территории со¬574
временного Алжира. На террито¬
рии современною Марокко
власть перешла в руки бербер¬
ской династии Маринидов. В XVI
веке Алжир и Тунис были завое¬
ваны турками, Марокко же оста¬
валось независимы VI. Именно
в XVI веке впервые определились
современные границы Алжира,
Марокко и Туниса. XVII — XIX
века - период в истории стран
Магриба, насыщенный вн>трен-
ними распрями и восстаниями
берберских племен против фео¬
дальною гнета, что ослабляло
государства и способствовало
проникновению	европейцев,в частности французов и испан¬
цев. С конца XIX по середину XX
века Алжир являлся колонией
Франции, Тунис — ее прогекюра-
юм, а Марокко было поделено
межд> Францией и Испанией.В настоящее время в Магри¬
бе насчитывается около десяти
миллионов берберов. Большин¬
ство их проживает в горах Атла¬
са и области Сус (Марокко), это
шлёхи и риффанцы. В Алжире
самой .чшогочисленной группой
являются кабилы. Небольшое
число берберских племен прожи¬
вает на юге Туниса.Ареал распространения диа¬
лектов берберского языка
в Африке довольно обширен:
ОАР, Ливия, Тунис, Алжир, Ма¬
рокко, Мавритания, Мали, Верх¬
няя Вольта, Нигер, Нигерия, Чад.Берберы Магриба говорят на
нескольких диалектах: кабиль-
ском, зенетском, шлёхском, бра-
берском. Но они не имеют своей
письменности, так как на протя-' женин веков пользовались пись¬
менностью завоевателей: грече¬
ской, латинской, арабской, фран¬
цузской. В настоящее время бер¬
берский диалект использ>ется
в семье, а национальным языком
стран Магриба является араб¬
ский.Не имея письменной литера¬
туры на берберском языке, бер¬
беры бережно хранят и разви¬
ваю! свой фольклор. Богатство
его было отмечено еще арабским
историком XIV века Ибн Халду-
ном, который писал: «Берберы
рассказывают такое количество
историй, что если бы они давали
себе тр\д их записывать, то на¬
полнили бы ими многие тома».
Эти слова не потеряли своей ак-
тчальности и в XX веке.Из>чение берберского фоль¬
клора Магриба началось в конце
XIX века немецкими и француз¬
скими диалектологами и фоль¬
клористами. Долгое время песни,
сказки, загадки берберов служили
для диалектологов, изучающих
берберский язык, лишь под¬
собным материалом. Одним из
первых собирателей берберского
фольклора был французский ис¬
следователь Ренэ Бассэ. В 1887
году им был издан первый сбор¬
ник берберских народных сказок.
У нас изучением и популяриза¬
цией берберского занимались,
к сожалению, недостаточно.
В 1923—1924 годах были переве¬
дены на русский язык и изданы
несколько кабильских сказотс.
В 1974 году вышла в свет в пере¬
воде на русский язык книга
М. Таос-Амруш «Волшебное зер¬575
но», куда вошли песни, сказки и
легенды Кабилии.Предлагаемые вниманию чи¬
тателя сказки дают возможность
ознакомиться с оригинальным
сказочным творчеством берберов
Алжира, Марокко и Туниса.Берберские сказки Магриба
в записях и публикациях
XIX — XX веков представляют
богатейшее культурное наследие.
Уходя своими корнями в глубо¬
кую древность, они несут следы
различных исторических эпох,
различных форм социальной жиз¬
ни, следы древних обрядов
и обычаев берберов.Сказки о животных берберов
Магриба рассказывают о попу¬
лярных героях-трикстерах: еже
и шакале. Создавая подобные
сказки, берберы утверждали по¬
беду слабого и бедного над
сильным и коварным. Героями
этих сказок становятся звери
и птицы местной фауны и до¬
машние животные. Животные
в сказках берберов наделены по¬
ложительными и отрицательны¬
ми человеческими чертами и вы¬
ступают как носители со¬
циальных отношений между
людьми.Надо отметить и сказки
этиологические, которые объяс¬
няют характерные особенности
тех или иных животных, и сказки
с этиологическими концовками,
где этиологизм является как бы
стилистическим приемом.Сказки о животных у бербе¬
ров рассказываются и детям,
и взрослым. В отличие от них
волшебные сказки предназнача¬ются только для детской и жен¬
ской аудитории и рассказываются
женщинам по вечерам, так как су¬
ществует запрет на их рассказыва¬
ние днем. Волшебные сказки бер¬
беров отличаются сдержанным
тоном повествования и ску¬
постью используемых образных
средств - сравнений, метафор, но
интересным, захватывающим сю¬
жетом. Берберские волшебные
сказки воплощают в себе на¬
родные идеалы, понятия о чело¬
веческой ценности и добре.Основу сюжетов и конфлик¬
тов берберских бытовых сказок
составляют реальные отношения
людей. В число бытовых сказок
входят сказки о ворах, о мудром
отгадывании загадок, о плутах
и т. д. Эти сказки в большинстве
своем рассказываются в мужской
аудитории. Чем короче сказка,
тем она популярнее среди бербе¬
ров. В предлагаемых сказках чи¬
татель сможет познакомиться
с кабильским пройдохой и ловка¬
чом Си Джехой, чьи плутни на¬
поминают проделки среднеазиат¬
ского Насреддина. Бытовые сказ¬
ки берберов прославляют челове¬
ческий ум, ловкость, находчи¬
вость, превозносят самостоятель¬
ную, активную личность.Для перевода были использо¬
ваны сказки из сборников фран¬
цузских фольклористов Р. Бассэ,
Э. Лауса и Ш. Пелла. Записи тек¬
стов были ими сделаны как на
французском языке, так и на бер¬
берском в латинской графике.Я. Кушке
сын ДРОВОСЕКА И ВОЛШЕБНЫЙ КОНЬЖил-был один бедный дровосек. Однажды отправился он
в лес за дровами. Только хватил топором по дереву, глядь —
перед ним стоит джинн.—	Как ты осмеливаешься хозяйничать в моем лесу? — спро¬
сил он.—	Надо же мне с женой кормиться, — ответил дровосек.—	А есть у тебя дети?—	Нет.—	Я тебе дам талисман, который принесет детей, но
первый из них, чур, будет моим.—	Согласен, — сказал дровосек.Он взял талисман и отдал своей жене. Вскоре у них родился
мальчик, а за ним и второй. Однажды дровосек оседлал осла,
взял топор и поехал в лес. И опять перед ним появился джинн.—	Почему ты рубишь мои дрова в моем лесу?—	Я тот человек, которому ты дал талисман.—	Так у тебя есть теперь дети?—	Да, двое.—	Ты должен отдать мне одного, как мы с тобой уговори¬
лись.Дровосек привел джинну старшего. Джинн отдал его на вос¬
питание своим бездетным женам. Они относились к нему, как
к родному, бережно о нем заботились. Волосы у мальчика бы¬
ли очень красивые, и женщины украсили их ниткой жемчуга.Однажды, прежде чем отправиться в длительное путеше¬
ствие, джинн сказал мальчику:—	Сын мой, ты можешь свободно ходить по всему дому,
но есть одна комната, куда тебе запрещено входить.У мальчика разгорелось любопытство.«Почему я не должен входить в ту комнату?» — удивлял¬
ся он.В конце концов он не выдержал: открыл запретную дверь.
Внутри оказался конь, который заржал так громко, что разру¬
шилось сразу сто городов. Джинн был на расстоянии целого
года пути от своего дома, но и он услышал это ржание.Он перенесся волшебной силой к себе домой и сказал свое¬
му приемному сыну:—	Ты нарушил запрет и не можешь больше оставаться
в моем доме. Возьми себе, что хочешь, и уходи.—	Я ничего не хочу, кроме коня.Джинн вырвал пучок волос из хвоста у коня, дал приемно¬
му сыну и сказал:19 Альманах «Африка», вып. 3 577
—	Каждый раз, когда тебе понадобится конь, сожги один
волос, и он тотчас будет перед тобой.Мальчик покинул дом джинна и отправился путешество¬
вать. Оказавшись в пустынном месте, он развел огонь и бро¬
сил в него один волос из пучка. В тот же миг перед ним пред¬
стал конь. Мальчик потушил пламя, и конь исчез.Через несколько дней мальчик пришел в большой город.
Когда он переходил улицу, его окликнул кузнец и предложил
пойти к нему в подмастерья.Мальчик согласился.Прошел год, а может, два. Однажды, сидя у дома, где жили
семь царских дочерей, юноша снял тюрбан, и тут его заметила
младшая. Ей очень понравился юноша с волосами, украшенны¬
ми жемчугом. Она сняла с руки кольцо и бросила ему. Тот
надел его на палец.Все дочери царя были уже на выданье. И вот царь созвал
всех своих подданных, вывел семь дочерей из дворца, поставил
в ряд и дал каждой по яблоку.—	Бросьте его в того, кто вам понравится, — сказал он.Так они, одна за другой, и делали. Избранник подбираляблоко и прятал его в свою сумку. Только младшая из царевен
не кинула яблока, потому что ждала прихода молодого незна¬
комца, которому она отдала свое кольцо. Царь забеспокоился
и спросил:—	Кого-нибудь тут нет?—	Только подмастерья кузнеца.Слуги царя тотчас же отправились за ним. Когда юноша
проходил перед девушками, младшая бросила ему яблоко. Он
подхватил его и, сунув в сумку, вернулся в кузницу.—	Ну и дуреха, ~ издевались принцессы над сестрой. — Пре¬
небрегла прекрасными богатыми юношами и выбрала ка¬
кого-то голодранца!Разгневан ее выбором был и царь, но ничто не могло заста¬
вить девушку переменить свое решение.Но вот царь заболел. Исцелить его могла только вода из
источника, что бьет между семью скалами.—	Но кто же за ней пойдет? - спросил царь придворных.-Твои будущие зятья,- ответили все в один голос.Царь призвал к себе женихов дочерей и повелел им привез¬
ти ему воду. Они запаслись вдосталь провизией, сели на коней
и отправились в путь. Проезжая мимо кузницы, они спросили
у подмастерья, который раздувал огонь в горне:—	Почему ты не идешь с нами на поиски целебной воды?
Она - лучшее лекарство для царя.578
—	я боюсь. Найдите кого-нибудь похрабрее меня.Шесть женихов уехали. Через десять дней юноша нарядилсяв красивую одежду и вышел из города. Там он разжег костер
и бросил в огонь волосок. Тотчас перед ним появился конь.
Юноша сел на него, и тот, взвившись в воздух, полетел. Обо¬
гнав других женихов, юноша опустился на землю. Когда они
поравнялись с ним, он их приветствовал и спросил, куда они
держат путь.Не узнав его, женихи ответили:—	Мы едем на поиски источника, что между семью ска¬
лами.—	Что вы мне дадите, если я вам принесу воду из этого
источника?—	Много денег.—	Нет, лучше дайте мне яблоки, которые вам бросили цар¬
ские дочери.Они отдали ему яблоки. Он завернул их в платок и сказал:—	Подождите меня здесь.Затем он купил молодого барашка и подошел к пальме, на
которой сидела волшебная птица. Зарезав барашка, он освеже¬
вал его и разрезал на куски, а кости раскидал по сторонам. Вол¬
шебная птица обычно спала целый год и пробуждалась
в первый день нового года. Этот день как раз настал. Проснув¬
шись от долгого сна, она спустилась на землю, съела мясо
и сказала:—	О человек, который утолил мой голод, подойди ко мне!Юноша подошел.—	Все твои желания, по милости Аллаха, будут испол¬
нены,— обещала птица. — Чего ты хочешь?—	Мне нужна вода из источника, что между семью ска¬
лами.Птица посадила юношу на спину и помчалась с ним на по¬
иски этой воды. Долетела до семи скал, которые то расходи¬
лись, то сходились, угрожая раздавить все живое, и, улучив
благоприятный момент, опустилась вниз. Юноша быстрехонь¬
ко наполнил кувшин водой из источника, и они снова подня¬
лись ввысь.—	Иди с миром, — сказала ему птица, когда они опустились
на землю, — я выполнила свое обещание.Возвратившись к другим женихам, ученик кузнеца отдал им
воду, и они тут же отправились в обратный путь. Через десять
дней юноша вызвал летающего коня, сел на него и поднялся
в небо. Вернулся он раньше всех. И как только ступил на зем¬
лю, конь исчез. Юноша снял красивую оделсау, натянул19*	579
черный, испачканный углем фартук и начал раздувать мехи
Вскоре перед кузнецом появились женихи и стали его стыдить.—	Ты хочешь жениться на самой молодой и самой краси¬
вой царевне, а сам все торчишь в кузне.—	Идите своей дорогой, я человек тихий и робкий.Придя во дворец, они отдали царю чудесную воду. Он вы¬
пил и обтер ею тело, но не выздоровел.—	Может быть, есть какое-нибудь другое лекарство от его
недуга? — спрашивали себя приближенные царя.—	Пусть ему дадут молоко львицы, принесенное на спине
льва,—сказал один.—	Но кто пойдет за ним? — спросил царь.—	Твои будущие зятья.Царь призвал их к себе и сообщил им свою волю.Набрав провизии, оседлав коней, юноши снова отправились
в путь. Проезжая мимо кузницы, они стали насмехаться над
подмастерьем, говоря:—	Почему ты не идешь за молоком львицы?—	Идите своей дорогой и не рассчитывайте на меня, — отве¬
чал он.Через несколько дней после их отъезда юноша вызвал
своего летающего коня, сменил фартук на красивую одежду,
сел в седло и во весь опор поскакал по небу. Догнав других же¬
нихов, он спустился на землю и спросил:—	Куда вы держите путь?—	За молоком львицы, которое надо принести на спине
льва.—	Что вы мне дадите, если я вам принесу его?—	Все, что ты пожелаешь.—	Хорошо, позвольте мне отрезать у вас мочки ушей.Подмастерье кузнеца отрезал у них мочки ушей и спряталв платок, который убрал в сумку.—	Подождите меня здесь.Юноша скрылся.Отправясь в лес, он нашел львицу, которая только что ро¬
дила семерых львят. Тихо подкрался к ней, припал к одному
сосцу и начал сосать молоко.—	Чего ты хочешь? — спросила львица. — Проси, я исполню
любое твое желание.—	Дай мне твоего молока.Юноша надоил молока в бурдюк и положил его на спину
другого львенка, а затем вернулся к женихам, которые тотчас
отправились в обратный путь. Через десять дней юноша сел на
своего коня и раньше их вернулся в город. Конь тут же исчез,580
а он занял свое место у горна. Возвращаясь из путешествия,
женихи остановились у кузницы и начали потешаться над
подмастерьем:—	Ты хочешь жениться на самой молодой и самой прекрас¬
ной дочери царя, а сам торчал в кузне, в то время как мы ри¬
сковали жизнями, чтобы принести царю молоко львицы, кото¬
рое, как говорят,—лучшее лекарство от его недуга.—	Идите своей дорогой, я не из храбрецов.Царь испил молока львицы, но не выздоровел.—	Что же еще дать ему? — спрашивали себя придворные.—	Он не выздоровеет, — заявил кто-то, — пока не съест
яблоко из сада Захры, дочери Зоры.Женихи в третий раз отправились в путь, на этот раз в по¬
исках яблок Захры, дочери Зоры. Проезжая мимо кузни, они
опять стали звать подмастерье с собой, но тот отказался Че¬
рез десять дней он вызвал своего коня, сел на него и мигом до¬
гнал их.—	Куда вы едете?—	Мы едем собирать яблоки в саду Захры, дочери Зоры.—	Что вы мне дадите, если я вам их принесу?—	Золото или лошадей, что предпочитаешь?—	Позвольте мне отрезать вам мизинцы.Он отрезал им мизинцы, сказал «ждите меня здесь»
и ушел.Юноша купил у пастуха барашка и зарезал его под паль¬
мой, на которой сидела волшебная птица. Она спустилась на
землю и, съев барашка, сказала:—	О человек, который принес этого барана, подойди ко
мне!Юноша подошел.—	Чего ты хочешь? — спросила она.—	Яблок из сада Захры, дочери Зоры.—	Садись ко мне на спину.Юноша сел на спину огромной птицы, и она полетела в сад
Захры, дочери Зоры. Там он нашел спящую красавицу. Она
просыпалась только раз в году. Два факела горели у нее в из¬
головье, а два других в ногах. Юноша собрал яблоки и оставил
царевне письмецо, в котором написал, что к ней в сад за ябло¬
ками приходили женихи дочерей царя. Он поменял местами
факелы: те, что стояли в головах, поставил в изножье, и наобо¬
рот. Затем вернулся к птице, которая отнесла его туда, где его
ждали женихи. Юноша отдал им яблоки из сада Захры, дочери
Зоры, и они уехали. Через десять дней он вскочил на своего ле¬
тающего коня и вернулся в город. Немного погодя возврати¬581
лись и женихи. Они отдали царю яблоки, и, съев их, он
выздоровел.Прошел год. Захра, дочь Зоры, пробудилась ото сна. Она
нашла письмо и узнала из него, что женихи приходили к ней
в сад за яблоками. Увидев, что факелы переставлены, она
окончательно рассердилась и послала против царя целое вой¬
ско. Когда взошло солнце, муэдзин с высоты своего минарета
увидел, что город окружен семью рядами воинов. И вместо
привычного призыва к молитве он закричал от страха.—	Узнайте, что там случилось, — приказал царь.Послали за муэдзином.—	Господин, — сказал он, — город осажден целым войском.Захра, дочь Зоры, потребовала через своих гонцов:—	Выдай мне женихов твоих дочерей. Они украли яблоки
из моего сада. Или же я разрушу твой город, не оставлю в нем
камня на камне.Царь отправился к ней. Сама Захра восседала на золотом
троне, а его усадила рядом с собой, на серебряный.—	Царь, женихи твоих дочерей похитили яблоки из моего
сада. Выдай мне этих юношей или я разрушу твой город.Узнав о прибытии Захры, подмастерье оделся в нарядную
одежду, сжег волос, и тут же перед ним предстал летающий
конь в богатом убранстве. Вскочив на него, юноша понесся
к прекрасной воительнице, сидевшей рядом с царем. Опустив¬
шись наземь, он поклонился им и сказал:—	Захра, дочь Зоры, против кого направила ты это войско?—	Против твоего царя. Пусть он выдаст мне женихов своих
дочерей или я смету с лица земли этот город.—	Но не они унесли яблоки из твоего сада. Это сделал я,
и твое войско не устрашит меня. Если ты и впрямь Захра, дочь
Зоры, я готов сразиться с тобой.Захра села на своего коня, и они начали биться. Во время
поединка он изловчился, схватил ее за поясницу и поднял до
небес, а затем швырнул на землю. Побежденная воительница
воскликнула:—	Ты настоящий герой!И она отправилась восвояси.После этого юноша попросил царя позвать женихов, а ког¬
да те пришли, спросил у них:—	Не вы ли принесли воду из источника, что между семью
скалами?—	Мы.—	А молоко львицы?—	Мы.582
—	А яблоки из сада Захры, дочери Зоры?—	Мы.—	А где те яблоки, что вам дали царевны?—	У нас их нет.—	А где мочки ваших ушей?—	Не знаем.—	А где ваши мизинцы?—	У нас их не осталось.Юноша вытащил из своей сумки все узелки и развязал их
перед царем. Царь увидел яблоки, подаренные невестами, моч¬
ки ушей и мизинцы женихов своих дочерей.—	Я один, — сказал он царю, — ходил за водой, за молоком
львицы и за яблоками Захры. Все это взяли у меня женихи.Прогневавшись, царь повернулся к ним:—	Вы, оказывается, лгуны. Отньше вы не женихи моих
дочерей.В довершение всего юноша раскрыл царю свою тайну:—	Я жених твоей младшей дочери. Я тот, кто раздувает ме¬
ха в кузнице.И тогда царь объявил, что только подмастерье кузнеца до¬
стоин стать его зятем. Он отдал ему в жены свою младшую
дочь и полцарства в придачу. Была отпразднована свадьба.
Празднество длилось трижды по семь дней.ИСТОРИЯ СЫНА ЧЕСАЛЬЩИЦЫ ШЕРСТИЖили муж и жена, и был у них всего один сын. Вскоре его
отец умер, и мать осталась вдовой. Чтобы заработать на
жизнь, ей пришлось расчесывать шерсть. Поэтому ее прозвали
«Чесальщица». Жизнь у нее была тяжелая, но она все-таки су¬
мела накопить сто реалов. Однажды сын взял эти деньги и по¬
шел на базар. По дороге он встретил мужчину с птицей под
мышкой.—	Сколько за нее хочешь ? — спросил юноша.-	Сто реалов.Сын Чесальщицы отдал ему деньги и стал играть с птицей,
а она возьми и улети в кусты. Он горько заплакал с досады
и вдруг увидел у своих ног кольцо. Юноша поднял его и начал
вертеть в руках; к его изумлению, оно заговорило:~ Чего ты хочешь, господин?~ Я хотел бы найти свою птицу.Он тут же нашел свою птицу. Юноша вновь повернул
кольцо.583
—	Чего ты хочешь, господин?—	Я хотел бы поесть кускуса ^Его желание было тотчас исполнено.Сын принес птицу домой.—	Где мои сто реалов? — спросила мать. — Неужели все
мои труды пошли прахом?Мать зарыдала. А сын ей сказал:—	Иди к царю, попроси его отдать за меня дочь.—	Дуралей! —закричала она.—Ты же сын Чесальщицы.
Куда тебе жениться на царевне.Но сын настаивал, и ей пришлось все-таки пойти к царю.—	Господин, — пробормотала она, — мой сын просит руки
твоей дочери.—	Если он и впрямь хочет жениться на моей дочери, пусть
построит дворец на месте навозной кучи.На следующее утро она снова явилась к царю.—	Твоя воля исполнена, — сказала она. — На месте навозной
кучи стоит дворец.Мать вернулась домой, но сын снова отправил ее к царю:—	Спроси у него, чего он еще хочет.—	Если он и впрямь хочет жениться на моей дочери, пусть
сделает сто больших деревянных блюд и наполнит их куску¬
сом.Когда блюда были выточены, юноша приказал своему
кольцу:—	Наполни их кускусом.Как последнее испытание, царь предложил ему съесть весь
этот кускус, не уронив ни крупинки. Юноша выполнил и это
условие. И тогда царь отдал ему свою дочь.Беспечный юноша подарил кольцо своей жене. Однажды
один разносчик-торговец, увидев это кольцо на ее пальце, снял
со спины тюк и сказал:—	Хочешь, за твое кольцо я отдам тебе весь свой товар.Она согласилась на этот обмен. Вернувшись к себе домой,разносчик предложил свои услуги вожаку румов 2. Тот сказал:—	Пусть дворец сына Чесальщицы будет перенесен в такое-
то место, а он сам и его мать останутся там, где были.Дворец тут же исчез. Огорченный юноша, заплакав, обра¬
тился к своей собаке и коту:—	Найдите мне кольцо.Собака и кот ушли. Они побывали во многих краях, прежде^ К у с к у с — националыюе блюдо, каша из проса или риса.2	Р у м ы - христиане.584
чем кот нашел дом, где находилось кольцо. Кот стал гоняться
за домашними мышами. Они страшно испугались и запросили
пощады.—	Мы тебе принесем все, чего ты пожелаешь, — обещали
они.—	Хорошо, — молвил кот. — Найдите мне кольцо.Мыши обшарили весь дом, но так и не нашли кольцо.
В конце концов они узнали, что торговец прячет его во рту.
Одна из них обмазала свой хвост маслом и вываляла в перце.
Затем эта мышь прокралась к разносчику, когда он спал, и ста¬
ла хвостом щекотать в его носу. Торговец чихнул, кольцо вы¬
летело. Мышь схватила его, побежала к коту.Чтобы вернуться домой, коту и собаке надо было пересечь
море. Боясь, что кот потеряет кольцо, собака предложила не¬
сти его сама, но кот отказался. И в этот самый момент вдруг
увидел рыбу и, захотев ее поймать, выронил кольцо. Рыба тут
же проглотила его. Кот следил за ней, пока ее не поймали ры¬
баки. Он выпросил у них эту рыбу, распотрошил ее и вытащил
кольцо. Наконец они вернулись домой и отдали хозяину его
вещь.—	Кольцо, кольцо, наполни блюдо мясом и хлебом, — ве¬
лел сын Чесальщицы.Блюдо наполнилось мясом и хлебом. Накормив кота и со¬
баку, он сказал:—	А теперь, кольцо, перенеси дворец на прежнее место.После этого сын Чесальщицы выгнал глупую жену, а вожа¬
ка румов убил.НОЧНЫЕ ГАЗЕЛИВ первую ночь своего правления некий царь никак не мог
уснуть. «Странное дело! — подумал он. — Верно, в моей столице
творится что-то неладное». Он встал, переоделся и пошел про¬
гуляться. И вдруг слышит свист. Свистели трое сидящих лю¬
дей. Учтиво поздоровавшись, царь спросил их:—	Что вы здесь делаете?—	Сидим и ждем, — ответили они.—	А кто вы такие?—	Ночные газели... А сам-то ты кто?—	Я тоже ночная газель, - ответил царь и полюбопытство¬
вал, обращаясь к одному из них:—	Что ты умеешь делать?—	Я знаю язык собак.—	А ты? — повернулся он к второму.585
—	Понюхав стену, я могу сказать, что за ней происходит.Третий сказал, что он умеет заделывать дыры так искусно,что даже следов от них не остается.—	А ты что умеешь ? —спросили они царя в свой черед.—	Я могу сделать так, чтобы во рту у вас пересохло.—	Ну что ж,—сказали они,—это тоже неплохо.—	Что вы собираетесь делать? — спросил у них царь.—	Мы хотим ограбить казну, — ответили они.Они встали и отправились к царскому дворцу. По дороге
им встретилась собака и ну лаять на них.—	Что она говорит? — спросил один из воров.—	Говорит, что с нами царь, — ответил тот, кто понимал
собачий язык—	Что за ерунда! Царь сейчас спокойно почивает в своем
дворце.Когда они приблизились к дворцу, один из воров понюхал
стену и сказал:—	Здесь находится комната служанок.—	А здесь?—	Кухня.—	А вот тут?—	Царская опочивальня.—	А где сам царь?—	Его нет. Он, видимо, пошел молиться.Так они нашли комнату, где хранилась казна.Тот, кто умел искусно проделывать отверстия, а затем за¬
делывать стены, тотчас принялся за работу. Вынув часть клад-,
ки в стене, он велел царю:—	Войди и посмотри, что там есть.Царь вынес четыре шкатулки, и все взяли себе по одной. За¬
тем каменщик заделал отверстие. Да так, что никаких следов
не осталось.Шкатулки были тяжелые, и ворам то и дело приходилось
останавливаться, чтобы передохнуть. Наконец они сказали
царю:—	Проваливай вместе со своей шкатулкой.—	Зачем мне столько золота? — пожал плечами царь. — Зав¬
тра я пойду покупать себе шелковую одежду, а все скажут:
«Ты ведь беден. Где же ты раздобыл столько денег?» Возьмите
и мою шкатулку. А когда мне понадобится немного денег,
я приду к вам.—	Хорошо, — согласились воры.Царь простился с ними и уже направился было домой, как
вдруг остановился:586
—	Но ведь я вас не знаю. Где же мне вас найти?—	Я,—сказал первый, — муэдзин в мечети.—	Я,—сказал второй,—имам.—	Я,—сказал третий, — служитель.—	Да храни вас бог, — молвил царь и направился к себе во
дворец. Он спокойно проспал до утра, а когда настал урочный
час, пошел в зал для аудиенций. Собрался совет. Перед
самым его окончанием царь наклонился к визирю и сказал
ему на ухо:—	В полдень пойди в мечеть, займи место в первом ряду
молящихся. А после службы скажи тихо муэдзину, имаму
и служителю, чтобы явились ко мне.Так визирь и сделал.—	Чего хочет от нас царь ? —встревожился муэдзин.—	Видимо, хочет поговорить с нами о наших обязанно¬
стях, — успокоил его имам.Всю ночь они провели во дворце.Наутро царь спросил визиря:—	Где они?—	В соседней комнате, — ответил тот.—	Приведи мне первого.Вошел муэдзин.—	Садись, — пригласил его царь и добавил: — Чем ты зани¬
маться?—	Я муэдзин. Возвещаю правоверным часы молитвы.—	Я не о том. Чем ты занимаешься по ночам?При этих словах у муэдзина сразу пересохло во рту.—	Я понимаю язык собак и по ночам слушаю их разго¬
воры, — нехотя признался он.—	Прекрасно! — воскликнул царь.—Именно это я и хотел
знать.—И велел визирю: — Уведи его в соседнюю комнату,
где никого нет, и позови второго.Вошел имам.Царь и его спросил, чем он занимается.—	Я имам, — ответил он, — служу в мечети.—	Я не о том, — перебил его царь. — Чем ты занимаешься
по ночам?—	Понюхав стену, я могу сказать, что за ней происходит.—	Прекрасно. Именно это я и хотел знать.Следующим перед царем предстал служитель.—	А ты чем занимаешься?—	Читаю священные книги и разъясняю правоверным слова
Аллаха и его пророка.—	Я не о том. Чем ты занимаешься по ночам?587
—	я тйк искусно заделываю дыры, что никаких следов от
них не остается.—	Прекрасно. Это как раз то, что я хотел знать.Закончив допрос, царь призвал к себе хранителя казны,и они вместе отправились на место кражи.Войдя в сокровищницу, царь пересчитал шкатулки с золо¬
том и убедился, что четырех не хватает.—	Где они? — спросил он у хранителя.—	Не знаю, — ответил тот,—я не выпускал из рук ключей.Тогда царь пригласил туда всех придворных и спросил, незнает ли кто-нибудь из них, каким образом воры смогли про¬
никнуть в сокровищницу.Придворные осмотрели все стены, но не обнаружили ни¬
каких следов взлома.—	Хорошенько поразмыслите, — сказал им царь. — Если
никто из вас не сможет определить, как воры совершили кра¬
жу, завтра я открою вам эту тайну.Тут в разговор вступил визирь и попросил принести ему
полные углей черепки и немного соломы. Он попросил всех
выйти, положил угли на солому и тоже ушел, закрыв дверь
и заткнув все щели. После этого он подошел к наружной стене
и после тщательного осмотра обнаружил чуть более темное
пятно на стене.—	Вот тут-то и пролезли воры, — сказал он и ударом кулака
выбил еще не высохшую затычку.—	Вот что значит поистине умный человек, — восхищались
люди. — Да благословит Аллах его отца и мать!Вернувшись во дворец, царь созвал мудрецов.—	Какое наказание, - спросил он их, - полагается за кражу
царского золота?—	Преступнику следует отрубить голову и выставить ее
у городских ворот, — ответили мудрецы.—	Забери у этих людей украденные ими шкатулки, — велел
царь визирю. — Если хоть один из них сбежит по дороге, бу¬
дешь отвечать своей головой.Стражники повели воров за шкатулками.По дороге визирь им сказал:—	Жаль, что царь начинает свое правление с ваших казней.—	Визирь, — жалобно взмолились они, — нам не на кого
надеяться, кроме как на бога и на тебя. Выручи нас!—	Если у вас есть деньги, это дело можно уладить, — сказал
визирь. — Когда вас поведут на казнь мимо царского дворца,
громко взывайте к справедливости. Спросит вас царь, чего вы
добиваетесь, отвечайте: за нас, мол, это скажет визирь.588
Воры согласились, пообещали визирю много денег.В день казни их привели на лобное место. Палач уже занес
у них над головой саблю, когда они стали громко взывать
к справедливости.Услышав их крики, царь велел привести их во дворец. На все
его вопросы они отвечали, что за них будет говорить визирь.Визирь и в самом деле вступился за них:—	Ни один царь не может похвастаться такими искусника¬
ми. Зачем же их обезглавливать? Помилуй их, и они принесут
тебе больше пользы, чем все сокровища, хранящиеся в шкатул¬
ках.—	Неверно ты говоришь, — возразил царь. — Если я их от¬
пущу, они снова и снова будут совершать преступления.—	Щедро награди их, и у них не будет больше необходимо¬
сти воровать.—	Я не желаю слушать подобные речи. Наказываю не
я — закон.—	В таком случае закон требует, чтобы ты первый был
обезглавлен.—	Это за что же?—	Ведь это ты выносил шкатулки с золотом. Стало быть,
ты тоже преступник.Улыбнулся царь и сказал:—	Ну что ж, так и быть, прощаю вас троих. Но только ухо¬
дите в другую страну, отныне я не желаю вас видеть.ИСТОРИЯ ЧЕТЫРЕХ БРАТЬЕВ, КОТОРЫХ ЗВАЛИ ХМЕДБыло у одного человека четыре сына, все по имени Хмед.
Перед смертью он сказал им: «Хмед получит свою часть,
Хмед получит свою, Хмед получит свою, Хмед ничего не полу¬
чит». Они не могли растолковать волю отца и после его смер¬
ти отправились за советом к царю. Каждый ехал отдельно.
Всем им по очереди встретился незнакомый человек. Первого
брата он спросил:—	Ты не видел моего верблюда?—	Он хромает на переднюю ногу? — уточнил тот.—	Да.—	Поговори с моим братом, он даст сведения о твоем
верблюде.Поравнявшись со вторым, человек задал тот же вопрос.—	У него спутаны ноги?—	Да.589
—	Поговори с моим братом.Тот же разговор состоялся с третьим.—	Твой верблюд хромает?—	Да.—	Обратись к моему последнему брату, он тебе все скажет.Подойдя к четвертому, незнакомец спросил его, не видел лион верблюда.—	Он паршивый?—	Да,—ответил этот человек, а сам подумал: «Никто не
мог взять моего верблюда, кроме этих молодых людей, ко¬
торые так хорошо знают его приметы». И он обратился в суд.По дороге четверо братьев встретили человека, у которого
упал осел. Он попросил помочь ему поднять животное. Подни¬
мая его, они отрезали ему хвост. Хозяин осла обратился в суд.Недалеко от помещения суда они столкнулись с женщиной
на сносях. Испугавшись, она родила раньше срока. И ее муж
обратился в суд.Первым на суде говорил хозяин верблюда.—	Ваша милость, — заявил он, — я потерял верблюда, а эти
четверо сказали мне его приметы.—	Что ты о нем знаешь? — спросил вождь первого.—	Он хромает на переднюю ногу.—	А ты, что ты знаешь? — спросил он второго.—	Он съедает половину каждого пучка травы, половину
оставляет.—	А что ты знаешь о верблюде? — спросил вождь третьего.—	Когда он тянется к дереву, он оставляет ветки, объедая
только листья.—	А ты что знаешь? — спросил он четвертого.—	Проходя мимо дерева, он оставляет клоки своей шерсти.Вторым говорил хозяин осла.—	Ваша милость, — заявил он, — поднимая моего осла, они
отрезали ему хвост.—	Отдай им осла. Пусть пользуются им, пока у него не вы¬
растет новый,—решил вождь,—тогда твое животное вернут
тебе.Затем, обращаясь к хозяину верблюда, он сказал:—	Ищи верблюда сам, они тебе не помощники.Третьим говорил муж женщины, которую они напугали.—	Ваша милость, — заявил он, — испугав мою жену, они вы¬
звали преждевременные роды.—	Отдай им ее, — решил вождь, — и когда она вновь поне¬
сет, они ее тебе вернут.Показания четверых братьев вождь не захотел выслушать.590
—	Будьте моими гостями до завтра, — пригласил он их. Он
велел пастуху забить лучшего барана, садовнику — принести
лучшую тыкву с огорода, а жене — сварить обед.За обедом один из молодых людей сказал:—	Это мясо походит на собачье.—	Этот кускус приготовлен недомогающей женщиной, — за¬
метил второй.Третий добавил:—	Эта тыква по вкусу напоминает человечье мясо.А последний заключил:—	Вождь незаконорожденный, и по закону бога его богат¬
ства следует почитать нечистыми.Советник пришел к вождю и передал их слова.Вождь сказал кухарке:—	Я тебе приказал приготовить хороший кускус.—	Я бы его хорошо приготовила, но только... — от¬
ветила она.—	Что?—	Я недомогаю.Пастуху вождь сказал:—	Я тебе велел выбрать лучшего барана.—	Я выбрал отменного барана, — ответил он, — но только...—	Что?—	Его вскормила собака.А садовник на упрек вождя ответил:—	Я принес отличную тыкву. Но только,..—	Что?—	Около моего огорода было сражение, и я несколько дней
поливал тыкву дождевой водой, вперемешку с кровью.Вождь вернулся к молодым людям и спросил четвертого:—	Как ты узнал, что я незаконнорожденный?—	Спроси об этом свою мать, она тебе скажет.Вождь пошел к матери и приказал ей приготовить похлебку.
Когда она приготовила похлебку, он окунул ее руку в горячую
жидкость и спросил:—	Скажи мне, правда ли я незаконнорожденный?—	Правда, — призналась мать.ДВА БРАТАЖили два брата: один — бедный, другой — богатый. У пер¬
вого — четыре дочери. Второй — бездетный. Бедняк рубил дро¬
ва, продавал их в городе, а на вырученные деньги покупал что-591
нибудь поесть. Как-то в праздник он отправился в лес и хотел
было срубить грудную ягоду.Но деревце сказало ему:—	Сегодня праздник, я молюсь богу. Не трогай меня—	Я голоден, — ответил дровосек, — дай мне что-нибудь по¬
есть, не то мне придется срубить тебя.Деревце протянуло ему котелок:—	На, возьми. Он будет кормить тебя до самой смерти
и выполнит любое твое желание.Дровосек принес котелок домой, поставил на землю
и сказал:—	Хочу, чтобы он был полон серебра.Смотрит, а котелок уже до краев полон серебра. Обрадо¬
вался бедняк, поспешил купить одежду своим дочерям. И на¬
кормил всех досыта.Однажды одна из дочерей похвасталась своему богатому
дяде:—	У нас есть котелок, который исполняет любое желаниеБогач тут же поспешил к своему брату.—	Дай мне котелок, чтобы я мог накормить своих гостей, —
попросил он.—	Не могу, — ответил бедняк. — Ведь он кормит всю мою
семью.—	Не дашь, так я тебя убью. А котелок отберу, — пригрозил
богатый брат.Испуганный дровосек отдал ему котелок.Снова наступил праздник. Дровосек отправился в лес и, по¬
дойдя к грудной ягоде, ударил острым топором по ее cтвoл>^Из него вышла женщина и спросила:—	Ты опять голоден?—	Да. Твой котелок забрал брат. Пригрозил, что убьет
меня, если я не отдам этот котелок. Вот и пришлось отдать.—	Подожди немного, — сказала женщина. Вошла в ствол
и вынесла большую палку. — Подойди к мечети, — продолжала
она,—и когда из нее будут выходить люди, прикажи палке:
«Забери мое у тех, кто его украл».Дровосек так и сделал.Палка вырвалась из его рук и стала гулять по головам всех,
кто там был.Верующие кинулись обратно в мечеть и, запершись, стали
обсуждать, что им делать.—	В нашем городе совершена жестокая несправедливость, —
молвил кто-то. — Бог решил нас покарать. Мы должны испра¬
вить эту несправедливость.592
—	Хозяин палки стоит перед дверью мечети. Он плачет,—
добавил другой.Они позвали дровосека и спросили его, чего он хочет.—	Верните мне котелок, который отобрал у меня брат.
Котелок был возвращен дровосеку.А бог, радуясь торжеству справедливости, послал сильный
дождь.ПАСТУХ-ПРОВИДЕЦПонадобился одному человеку пастух. Он отправился на ба¬
зар, искал весь день и только к вечеру наконец увидел плеши¬
вого, который стоял в сторонке с грустным, озабоченным
видом.На вопрос: «Не возьмешься ли ты пасти моих овец?» моло¬
дой человек ответил согласием.Едва они отправились в путь, как пастух сказал своему
хозяину:—	Возьми эти четыре су и купи нам двух мулов.Хозяин взял деньги, вернулся на базар и тут подумал:«Этот парень сумасшедший. Как можно купить двух мулов на
четыре су», и догнал пастуха.Пошли они дальше.Немного погодя пастух сказал:—	Одари меня, и я тебя одарю.«Да он и впрямь сумасшедший, — решил хозяин. — Городит
невесть что!»Проходя мимо ячменного поля, они увидели жнеца.—	Каким бы хорошим работником он был, если бы не был
слеп, - сказал пастух.Потом они увидели еще трех жнецов.—	Какими бы хорошими работниками они были, если бы
им не грозила смерть, — сказал пастух.Дальше им повстречались бараны и быки, которые паслись
на летнем пастбище.—	Это был бы прекрасный дуар1, если бы не был пуст! —
сказал пастух.Дальше повстречалось пастбище, где паслись только ло¬
шади.—	Какой прекрасный дуар! — воскликнул пастух. — Вот ис¬
тинное богатство.1	Дуар — селение, деревня.593
При виде дома пастух сказал:~ Это был бы прекрасный дом, если бы в нем не отсут¬
ствовал один камень.Навстречу им вышла дочь хозяина:—	Как я рада, отец, что ты вернулся в добром здравии
и привел с собой пастуха.—	Да, я привел пастуха, — сказал отец и добавил ей на
ухо: — Но он сумасшедший.Молодая девушка была тоже провидицей.—	А что он говорил? — спросила она.—	Сначала он дал мне четыре су и сказал, чтобы я купил
два мула.—	Это значит, что он просил купить тебя две галеты.Она объяснила и все остальное:—	Говоря: «Одари меня, и я тебя одарю», он предлагал те¬
бе скоротать время умной, поучительной беседой. Жалея жне¬
ца на ячменном поле, он предвидел, что ему попадет ость
в глаз. Он полагал, что двое из трех жнецов могут подраться,
а третий кинется их разнимать. Один из них погибнет. Знал,
что вскоре пастбище с баранами и быками опустошат воры,
а пастбище с лошадями принесет большие доходы своему хо¬
зяину. А когда он говорил о доме, где отсутствовал один ка¬
мень, то он имел в виду меня.Пастух стал охранять стадо своего нового хозяина.Однажды к его дочери посваталось несколько мужчин. Не
зная, кого выбрать, она приготовила кускус из пшеницы и кус¬
кус из ячменя, сварила мясо и листья репы и прикрыла ими
сверху блюдо, которое подала гостям. Все женихи, погружая
руку в еду, находили только кускус из ячменя и листья репы.
Они решили, что таким угощением их может потчевать только
человек, не уважающий их.Стоя в сторонке, пастух молча наблюдал за ними. О хитро¬
сти девушки он ничего не знал. Вымыв руки, он сел перед блю¬
дом и, раздвинув кускус из ячменя, сразу нашел пшеничный ку¬
скус и мясо.После обеда отец отнес пустое блюдо своей дочери.—	Кто из них нашел мясо и пшеничный кускус? — спросила
она.А когда узнала, что это пастух, сказала, что он-то и будет
ее мужем.И отец выдал ее замуж за пастуха.594
СОЛОВЕЙОднажды соловей ночевал в виноградной беседке, и вокруг
его шеи обвился усик. С большим трудом удалось ему освобо¬
диться. После этого он уже боялся спать ночью и пел, чтобы
не заснуть.Вот почему соловей начинает петь ночью, когда виноград¬
ная лоза пускает ростки, и прекращает свое пение, когда она
вянет. Затем долгую часть года он молчит и начинает снова
петь, когда опять зазеленеет виноградная лоза.КУРОПАТКА, ЕЖ И ВЕРБЛЮДКуропатка снесла свои яйца в можжевельнике и, так как ей
надо было улетать, попросила ежа:-	Пригляди за ними, чтобы никто их не разбил.Мимо проходил верблюд.—	Иди отсюда подальше, — сказал ему еж. — Здесь лежат
яйца, снесенные куропаткой. Не раздави их.Но верблюд пошел через можжевельник.Тогда еж ударом палки рассек ему губу, а верблюд, в свой
черед, лягнул его по голове.Вот почему у верблюда рассечена губа, а у ежа на голове
рубец.ЛЕВ, ЕЖ БУ-МОХАММЕД И ШАКАЛКак-то раз лев предложил бу-Мохаммеду ^ и шакалу пойти
поохотиться. Те согласились.Они напали на овцу.—	Зарежем ее, — предложил лев ежу.Тот зарезал ее и освежевал.—	Кто ее разделит? — спросил он.~ Шакал, — ответил лев. И велел шакалу: — Раздели овцу.—	Бисмилла! 2 — сказал шакал.— Вот твоя часть, лев, вот
моя, а вот твоя, еж.Лев ободрал шакалу всю морду и сказал ежу:1	Б у-Мохаммед — имя, которое дают берберы ежу.2	Бисмилла! — Во имя Аллаха! — формула, с которой мусуль¬
мане начинают любое дело.595
—	А теперь раздели ты.Еж сказал:—	Вот твоя часть, лев, И это твоя часть. И это твоя часть.
Все части твои.—	Кто тебя научил так делить? — спросил лев.—	Ободранная морда шакала, — ответил еж.ЕЖ И ШАКАЛ В КОЛОДЦЕКак-то вечером еж повстречал шакала.Еж поздоровался и спросил:—	Куда ты идешь—	Искать счастья.—	И я с тобой.Они пошли вместе. Обоих терзала жажда, и возле колодца
они остановились, чтобы напиться.Колодец был с двумя ведрами: если одно поднималось, то
другое опускалось.Первым спустился еж. Напившись, он крикнул шакалу:—	Здесь восемь овец с ягнятами... Прыгай в ведро.Шакал прыгнул и опустился на садюе дно, в то время какеж выбрался наружу.«Вот они, превратности судьбы, которая одних возносит,
а других низвергает», — подумал шакал, тщетно пытаясь вы¬
браться из колодца.ШАКАЛ, ЕЖ И ОСЕЛШакал, еж и осел были так бедны, что им некого было за¬
прячь в плуг. И вот они решили: «Сделаем ярмо и впряжем
того, кому оно будет впору».Осел, простодушный и добрый, согласился. Шакал и еж сде¬
лали ярмо по тени осла.Закончив работу, они подозвали осла и сказали:—	Ярмо готово. Надо теперь попробовать, кому оно будет
впору.Первым примерил ярмо еж.-	Оно слишком велико для тебя, - сказали шакал и осел.Шакалу ярмо тоже оказалось слишком велико.И только ослу оно пришлось впору.Его запрягли и стали на нем пахать. Совсем уходили бедня¬
гу, так что он едва не сдох.596
Оставшись вдвоем, еж и шакал терпеливо ждали, когда
можно будет собрать урожай. Наконец ячмень поспел, и еж
при свидетелях спросил шакала:—	Когда мы соберем урожай, что ты себе возьмешь: верш¬
ки или корешки?Шакал, никогда не занимавшийся земледелием, ответил:—	Корешки.—	Вы все слышали, что он сказал? — обратился еж
к свидетелям.—	Все, — отозвались свидетели.После молотьбы - еж получил зерно, а шакал корешки.
С тем и разошлись.Бедный шакал совсем отощал, еле мог стоять на
ногах.—	Что с тобой? Ты не заболел? — спросил его еж.—	Нет. Просто умираю с голоду, — ответил шакал.—	Тогда иди за мной,—сказал ему еж,—я отведу тебя
в сад, где ты сможешь поесть.Сад был обнесен изгородью, в которой была одна-един-
ственная дыра, и хитрый еж то и дело бегал туда, примеряясь,
сможет ли он вылезти обратно.А шакал ел все подряд, никак не мог насытиться.—	Уйдем, пока не появился хозяин, — предложил ему еж.Однако брюхо шакала раздулось так сильно, что он не могпролезть в лазейку.—	Не могу вылезти, — пожаловался он ежу.—	Тогда ляг около изгороди лапами кверху, закрой глаза
и притворись мертвым. Даже мух не отгоняй. Не шевелись, да¬
же если хозяин сада тебя ударит.А тут пришел хозяин, увидел шакала и молвил:—	Это тебя бог наказал за то, что ты забрался в
мой сад.Он схватил шакала и перебросил его через изгородь. Хвост
оторвался и остался у него в руках.Шакал бросился бежать.—	Беги, беги, — сказал хозяин, — я все равно тебя поймаю,
ведь у тебя нет хвоста.597
Боясь, как бы хозяин сада не осуществил свою угрозу, вер¬
нувшись домой, шакал созвал всех своих братьев, попросил их
стать кругом и незаметно связал им хвосты. А потом спрятал¬
ся в сторонке и стал вопить:—	О боже! Сюда идут охотники с собаками. Сколько охот¬
ников! Сколько собак!Шакалы кинулись врассыпную, и многие остались без хво¬
стов. С тех пор шакал был спокоен за свою безопасность.Однажды в поле еж повстречался с шакалом. Увидев в его
руках решето и тамбурин, шакал спросил:—	Зачем тебе это?—	Пастухи хотят подшутить надо мной, а я вот думаю
подшутить над ними, — ответил еж. — Пойдем со мной.Когда они пришли к пастухам, еж сказал шакалу:—	Пока я буду развлекать пастухов, ты займись овечьим
стадом.Они разошлись.—	Добрый день, — приветствовал еж пастухов.—	Привет тебе, дядюшка, — ответили они.—.Повесели нас.Еж надел на шею решето и стал бить по нему, как по там¬
бурину. А пастухи стали плясать.Когда они, наконец, опомнились, то послали одного из своих
товарищей посмотреть, как там стадо.Он увидел издали, что все они лежат, и, вернувшись,
сказал:—	Они все спят.Но на самом деле они были мертвы. Шакал задрал всех
овец.Немного погодя, решив, что шакал уже покончил со своим
делом, еж громко завопил:—	Беда! В стадо забрался шакал.Пастухи не раздумывая кинулись к своему стаду, бросив
сумки и накидки. Всю эту добычу еж отнес к себе в нору. Па¬
стухи стали искать вора. Один из пастухов нашел его нору и,
сунув туда руку, ухватил ежа за лапку.—	Тащи, тащи! — крикнул еж. — Это корень грудной ягоды.Пастух отпустил его лапу и схватился за корень груднойягоды, но не смог его вытащить.Так пастухи и ушли ни с чем.598
РАССКАЗЫ О СИ ДЖЕХЕ
Жареный козленокОднажды Си Джеха был в гостях. Хозяин дома подал на
стол жареного козленка. Джеха схватил большой кусок и начал
с жадностью его есть.—	За что ты так сердит на этого козленка? — заметил хо¬
зяин. ~ Можно подумать, его мать бодала тебя своими рогами.—	А ты, — ответил Джеха, — ты так его жалеешь, как если
бы его мать была бы твоя кормилица.Си Джеха и его друзьяДрузья Си Джехи прослышали, что он болен, и пришли его
проведать. Он спал. Они сели около больного и стали так
громко разговаривать, что он проснулся. Ему очень хотелось
спать, и, приподнявшись, он сказал шумным посетителям:—	Можете уходить. Я уже выздоровел. Сам Аллах вылечил
меня.Си Джеха и котелокОднажды Си Джеха пришел на базар, чтобы продать
котелок.Люди сказали ему:—	Твой котелок дырявый, он ничего не стоит.—	Моя мать, — ответил он, — хранила в нем хлопок, и,
представьте себе, котелок совсем не протекал.Си Джеха и люди, которые не хотели поделиться с ним едойОднажды, проходя мимо группы людей, Си Джеха увидел,
что они едят.—	Привет вам, скупцы! — обратился он к ним.—	Мы отнюдь не скупцы, — обиделись они.—	О Аллах! — вскричал Си Джеха. — Подтверди их слова
и опровергни мои!599
Си Джеха и десять слепцовСи Джеха сидел на берегу реки, когда к нему подошли де¬
сять слепцов и сказали:—	Переведи нас на ту сторону, мы дадим тебе по франку за
каждого.—	Хорошо, — ответил он.Си Джеха уже перевел девятерых, оставался последний, де¬
сятый Когда они были на середине реки, Си Джеха оступился,
и течение повлекло его за собой. Чтобы спастись самому, он
отпустил руку слепого. Услышав шум, слепцы принятись
кричать:—	Эй, человек! Не утопи нашего брата.—	Ну что вы там вопите! — ответил Си Джеха. — Дайте мне
девять франков и считайте, что десятого я не переводил.Си Джеха и двое друзейОднажды Си Джеха и двое его друзей гнали с базара двух
овец и одного барана. Придя домой, друзья спросили:-	Си Джеха, как мы их поделим?—	Вы, — ответил Си Джеха, — возьмете одну овцу, а я
и баран - другую.Си Джеха и его друзья в банеОднажды его друзья решили между собой:—	Отведем Си Джеху в баню и подшутим над ним.
Каждый, а их было двадцать, взял с собой по яйцу. Но СиДжехе они об этом ничего не сказали.—	Все мы должны снести по яйцу, — сказали шутники, при¬
дя в баню. — Тому, кто не снесет яйца, придется за всех
платить.Один из них прокудахтал как курица и вытащил из-под себя
яйцо. Все другие сделали то же самое. Когда очередь дошла до
Си Джехи, он поднялся, загорланил как петух и бросился на
своих друзей.—	Что ты делаешь, Си Джеха? — опешили они.—	Как что! — воскликнул он. — Вас двадцать кур, надо же,
чтобы среди вас был хоть один петух.600
Си Джеха и кадиОднажды, прогуливаясь по деревне, Си Джеха наткнулся
на спящего пьяного кади снял с него пальто и надел на
себя.Проснувшись, кади увидел, что у него украли пальто. Он
послал слуг на поиски. Они нашли Си Джеху, схватили его
и отвели к кади.—	Где ты взял это пальто? — спросил судья.—	Я наткнулся на одного человека, который валялся мерт¬
вецки пьяный, — ответил Си Джеха. — Я взял его пальто и по¬
мочился на него Если это был ты, ради бога, извини и возьми
свою вещь!-Прочь отсюда, проходимец! - закричал кади.-Это
пальто не мое.Си Джеха и убитыйОднажды убили какого-то человека, а тело его подбросили
в дом Си Джехи. Как только Си Джеха увидел труп, он тут
же спустил его в колодец. После этого он пошел к отцу и
сказал:—	Я нашел убитого человека. Его подбросили к нам, а
я спустил его в колодец.—	Нет, сын мой, ты поступил неправильно, — сказал отец.—
Упаси бог, станут проверять колодцы. Лучше вытащи труп,
и мы его похороним.Си Джеха вытащил труп и похоронил его. Затем зарезал ба¬
рана и швырнул его в колодец.В поисках убитого родственники пришли к Си Джехе. Он
сказал им :—	Здесь есть один мертвец. Идемте, я покажу вам его. Мо¬
жет быть, это он.Си Джеха спустился в колодец, взял голову барана и спро¬
сил родственников убитого, которые стояли рядом:—	Не было ли у покойника рогов?Возмущенные люди ушли, говоря:—	Какой болван!J Кади— мусульманский судья, решающей дела в соответствии
с предписаниями шариата.601
Си Джеха и арабСи Джеха шел по полю. Он был очень голоден. В этот мо¬
мент он увидел араба, который сидел и ел. Си Джеха подошел
к нему, ожидая, что тот пригласит его поесть. Но араб и не ду¬
мал его угощать.—	Откуда ты идешь, брат мой? — спросил он.—	Из твоей деревни, — ответил Си Джеха.—	Ты мне принес хорошие новости?—	Самые лучшие.—	Ты что-нибудь знаешь об Омм Отман (так звали жену
араба)?—	О, она ходит гордо, как пава.—	Как себя чувствует мой сын Отман?—	Играет как обычно в шары со своими товарищами.—	Как мой верблюд?—	Скоро лопнет, такой стал жирный.—	Как наша собака Титух?—	Злая-презлая, воры просто боятся подходить близко.—	А как мой дом, в каком он состоянии?—	Прочен, словно крепость.Наконец араб замолчал. Он продолжал есть, не приглашая
своего собеседника. Тогда Си Джеха поднялся и пошел
прочь.—	Куда ты, о брат мой? — спросил араб.—	Иду обратно в деревню, — ответил Си Джеха. — После
того, как собака Титух подохла, там развелось много
воров.—	Собака Титух околела?—	Да.—	Отчего же?—	Объелась верблюжьего мяса.—	Неужели и верблюд сдох?—	Да.—	Отчего же?—	Он рылся на могиле Омм Отман.—	Омм Отман умерла?—	Да.—	Отчего же?—	От горя. Она ведь потеряла сына.—	Отман умер?—	Да.—	Отчего же?—	На него обвалился дом.602
Араб вскочил и, оставив еду^ побежал как полоумный по
направлению к своей деревне. А Си Джеха сел и съел все, что
еще осталось.Си Джеха и каидНекий каид i был большим женолюбом. Си Джеха, который
часто бывал у него в гостях, упрекал его за это.—	Как можешь ты, будучи каидом, — говорил он ему, — ув¬
лекаться подряд всеми женщинами. Будь немного благоразум-
ней. Не позорь себя. Побойся Аллаха.Каид призадумался. У него была очень красивая служанка.
Заметив, что он впал в раздумье, она спросила:—	Что с тобой, господин?—	Джеха мне сказал то-то и то-то, — ответил каид.—	Только и всего? — сказала она. — Пошли меня к Си Дже-
хе, а сам оставайся дома. А потом неожиданно зайди к нему.
Увидишь, что я с ним сделаю.—	Хорошо, — согласился каид.Служанка пошла к Си Джехе. Увидев ее, он влюбился без
памяти, подошел к ней и стал домогаться ее милостей.А она ему сказала:—	Я разрешу тебе приблизиться ко мне только при усло¬
вии, что ты позволишь мне оседлать тебя. Ты встанешь на чет¬
вереньки, а я сяду тебе на спину.—	Хорошо, — сказал Си Джеха.Женщина положила ему на спину седло и села на него
верхом.И тут в доме Си Джехи появился каид. Он был ошеломлен,
увидев эту сцену.—	Си Джеха, не ты ли запрещал мне любить женщин!—	Господин, — ответил Си Джеха, — я боялся, что ты прев¬
ратишься в такого вот осла.Каид засмеялся и сделал Си Джехе подарок.ВоронОднажды Си Джеха пошел на реку с женой. Пока они мы¬
лись, появился ворон, украл у них мыло и улетел. Жена начала
кричать.J Каид —вождь племени или представитель местной знати.603
—	Замолчи, — сказал ей Си Джеха. — Пусть ворон помоет
свою одежду с мылом, она у него еще чернее, чем наша.Си Джеха и голова овцыОднажды отец дал Джехе один франк, чтобы тот купил
овечью голову. Джеха купил голову, сварил и обглодал ее,
оставив только голый череп, Его-то и принес отцу.—	Что это такое? — спросил отец.—	Голова овцы, — ответил Джеха—	Где же ее >ши?—	Она была глухая.—	Где ее глаза?—	Она была слепая.—	Где ее язык?—	Она была немая.—	А где ее шерсть?—	Она была лысая.Си Джеха и собакаОднажды Си Джеха увидел пса, бегущего к кладбищу. Он
схватил палку и хотел его ударить. Пес, рассвирепев, бросился
на него. Испугавшись, Си Джеха сказал:—	Извините, почтенный, я не узнал вас.Си Джеха и человек, который пришел одолжить у него ослаНекий человек пришел к Си Джехе одолжить у него осла.—	Подожди, брат мой, — сказал ему Джеха. — Я пойду по¬
советуюсь с ослом.Он вошел в конюшню и, пробыв там с минутку, вышел.—	Брат, осел не хочет с тобой идти, — сказал Си Джеха
просителю. — Он сказал, что ты будешь его бить и морить го¬
лодом. И ты знаешь, мне кажется, что он прав.Горячий коньСи Джеха не умел ездить на коне, но зато был прекрасным
ходоком. Однажды каид деревни велел ему:—	Си Джеха, отвези это письмо бею Алжира. Садись на
моего коня и скачи побыстрей.А конь этот был такой норовистый, что никто не мог на не¬
го сесть, кроме хозяина. Си Джеха хорошо знал об этом.604
—	Дело очень спешное, господин? — спросил он каида.-	Да.~ В таком случае я пойду пешком. За то время, пока я бу¬
ду усаживаться на вашего коня, я доберусь до Алжира пешком.Все засмеялись, услыхав эти слова. Каид, который хотел
сыграть с Си Джехой злую шутку, понял, что это ему не уда¬
лось, и, воздав должное уму Джехи, пригласил его позавтра¬
кать с собой.ЯйцаУ Си Джехи был враг, продавец яиц. Однажды Си Джеха
пошел на базар и там встретил своего врага.—	У тебя очень хорошие яйца,—сказал он продавцу.—	Ты так полагаешь? Тогда покупай, а нет — уходи, — отве¬
тил тот.Джеха купил два яйца и, отойдя в сторонку, тайком вложил
в них по луидору. После этого он подошел к своему врагу.—	Послушай, я был бы рад помириться с тобой, поэтому
я хочу дать тебе хороший совет.—	Говори, — сказал торговец.-- Не продавай эти яйца. В них луидоры.—	Пошел прочь, врун, — крикнул торговец.—	Я вру? — возмутился Си Джеха. — Хорошо, смотри.И он разбил два яйца, которые только что купил. Торговец
стоял, удивленно глядя на луидоры. Джеха положил деньги
в карман и ушел.А торговец стал бить яйца. Все перебил, но ни одного луи¬
дора так и не нашел.—	Чтобы Аллах так выколол глаза Си Джехе, как я разбил
все мои яйца! — закричал торговец.Си Джеха и Страшный судУ Си Джехи был жирный баран. Друзья решили посмеяться
над ним и заставить его съесть этого барана. Они пришли к Си
Джехе и сказали:—	Завтра день Страшного суда. Сегодня последний день
мира. Давай зарежем и съедим твоего барана. Все равно за¬
втра смерть,Джеха прикинулся, будто поверил им. Они зарезали барана
и съели. Было очень жарко, все пошли купаться в реке. Один605
Си Джеха остался на берегу, не полез в воду. Он собрал оде¬
жду своих друзей, пошел на базар и продал ее. Когда они вы¬
шли из воды, им пришлось долго ждать возвращения Си
Джехи-	Где наша одежда? - спросили они.—	Я ее продал, — ответил Си Джеха, — ведь завтра
Страшный суд, и одежда никому не нужна.Си Джеха и часыОднажды Си Джеха спал на террасе.—	Эй, Си Джеха! — окликнул его сосед, который хотел над
ним посмеяться.Си Джеха поднялся, наклонился к нему с террасы
и спросил:—	Что ты хочешь?—	Спустись, дорогой. Я хочу тебе кое-что сказать.Си Джеха сошел вниз и спросил:—	Что ты хочешь?—	Скажи мне, который час.—	Пойдем со мной, -• сказал Си Джеха.Когда они с соседом поднялись на террасу, Си Джеха
сказал:—	Вот уже восемь дней, как мои часы стоят.—	Почему ты не сказал мне об этом внизу? — спросил
сосед—	А ты, — ответил Си Джеха, — почему ты не задал мне
свой вопрос, когда я был наверху и смотрел на тебя с террасы*?Перевод с французского и берберского И. Кушке
А94	Африка: Литературный альманах. Вып. 3-й./Сост. Т. Редько.— М.: Худож. лит., 1982. —606 с.Третий выпуск альманаха «Африка» знакомит читателей с
антирасистским романом южно-африканского писателя Андре Бринка
«Мгновенье на ветру» Забавная повесть заирского писателя Заменги
Батукезанги «Почтовая открытка» затрагивает важные проблемы
отношений между европейцами и африканцамиВ очерке советского журналиста и дипломата Д Горюнова
«Путешествие к колыбели человечества» содержится много интерес¬
ных сведений о Кении и ее народеВ этом выпуске публикуются также радиопьесы, стихи, расска¬
зы и сказки‘ 4703000000-337.,,2.82	И(Афр)028(01)-82
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ
«АФРИКА»Вып>ск третииСоставитель
Редько Тамара Прокофьевна
Редактор
А Ибраги иов
Художественный редактор
Ю Коннов
Технический редактор
В Ку шгина
Корректоры
И Филатова Т КатнииаИБ № 2552Сдано в набор 06 04 82 Подписано к печати 03 11 82 А 10901 Формат 84 х 1081/32
Бумага кн-журн Гарнитура «Таймс» Печать высокая Уел печ л 3192 Уел
кр-отт 31,92 Уч-изд л 37,38 Изд № УП1-156 Заказ № 381 Тираж
50000 экз Цена 3 р 70 кОрдена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература»
107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная 19
Ордена Октябрьской Ревотюции ордена Трудового Красного Знамени Ленинград¬
ское производственно техническое объединение «Печатный Двор» имени А М Горь¬
кого Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам изда-
reibCTB полиграфии и книжной торговли 197136 Ленинград П 136 Чкалов-
ский пр, 15