’ ЗАПИСКИ
Б^валеріеті-дѣвіцы  ДУРОВОЙ.
Со вступительной статьей К. А. Военскаго.
Тисс-житсгріфіж СЯБ,, Ыыміі
Т»е .СЗЬТѴ* права., д <35.
Гесударстп ;
ЛНБЮИ'7
О с с ММ И. Ггг;
І ІѴ5 6-
Надежда Андреевна Дурова.
(І\авалеріісгь-дѣвкца. 1783-1866 г.) *).
I
I
ІиЯЬ „Современникѣ* 1836 г., издававшемся А. С. Пушкинымъ, ъ&появилась слѣдующая замѣтка, въ которой нашъ великій поэтъ охарактеризовалъ одну изъ замѣчательнѣйшихъ женщинъ, явившихся въ славную „эпоху великихъ людей", на зарѣ XIX столѣтія.
„Въ 1808 году, молодой мальчикъ, по имени Александровъ, вступилъ рядовымъ въ Конно-польскій уланскій полкъ, отличился, получилъ за храбрость солдатскій георгіевскій крестъ и въ томъ же году произведенъ былъ въ офицеры въ Маріупольскій гусарскій полкъ. Впослѣдствіи перешелъ онъ въ литовскій уланскій, и продолжалъ свою службу столь же ревностно, какъ и началъ.
„Повидимому, все это въ порядкѣ вещей и довольно обыкновенно; однакожъ это самое надѣлало много шуму, породило много толковъ и произвело сильное впечатлѣніе оть одного нечаянно открывшагося обстоятельства: корнетъ Александровъ былъ дѣвица Надежда Дурова.
*) Точная дата рожденія И. А. Дуровой не вполнѣ устзновлепа. Наиболѣе вѣрнымъ показаніемъ мы считаемъ вышіекѵ изъ метрикъ бракосочетавшихся въ 1801 году, въ городѣ Сарапулѣ. Тамъ указывается, что Н. Л. Дурова вышла замужъ за, В, С. Чернова, будучи отъ роду 18 лѣтъ.
„Какія причины заставили молодую дѣвушку, хорошей дворянской семьи, оставить отеческій домъ, отречься отъ своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугаютъ и мужчинъ, и явиться па поляхъ сраженій—и какихъ еще?—наполеоновскихъ! Что побудило ее? Тайныя, семейныя огорченія? Воспаленное воображеніе? Врожденная, неукротимая склонность? Любовь?.... Вотъ вопросы, ньшѣ забытые, но которые въ то время сильно занимали общество.
„Нынѣ Надежда Андреевна Дурова сама разрѣшаетъ свою тайпу. Удостоенные ея довѣренности,-мы будемъ издателями ея любопытныхъ записокъ. Съ неизъяснимымъ участіемъ прочли мы признанія женщины, столь необыкновенной, съ изумленіемъ увидѣли, что нѣжные пальчики, нѣкогда сжимавшіе окровавленную рукоять уланской сабли, владѣютъ и перомъ, быстрымъ, живописнымъ и пламеннымъ".
Записки Н. А. Дуровой произвели тогда огромное впечатлѣ-ніе. Опѣ напомнили русскому обществу, слишкомъ легко забывающему «лучшихъ русскихъ людей, о женщинѣ-геропнѣ, жизнь и приключенія которой похожи скорѣе на фантастическій романъ, чѣмъ на автобіографію, правдиво излагающую факты дѣйствительности.
Въ свое время, т. ѳ. въ эпоху Наполеоновскихъ войнъ, завершившихся роковымъ 1812 годомъ, Н. А. Дурову знали, говорили о пей, восхищались ея подвигами, храбростью, не женской энергіей. О Н. А. Дуровой впалъ и самъ Александръ I, и Кутузовъ, да знали п вообще всѣ выдающіеся дѣятели того» времени. А потомъ, какъ всегда эю водится, о Н. А. Дуровой попросту забыли, разсказывали иногда о ней анекдоты, и только А. С. Пушкинъ, чуткой душой понявшій не только величіе русской женщины, но и недюжинный ея литературный талантъ, воскресилъ образъ кавалеристъ-дѣвицы, п для дальнѣйшаго потомства сбе-ре.ъ эту замѣчательную повѣсть интересныхъ и сложныхъ переживаній женской души.
Н. А. Дурова родилась въ 1783 году, отъ гусарскаго ротмистра Дурова и жепы его Александровичъ, уроженки Малороссіи, увлекшейся молодымъ русскимъ офицеромъ и вышедшей за него за-' мужъ, противъ воли родителей. Надо думать, что будущая кава-геристъ-дѣвица унаслѣдовала не мало чертъ отъ своей матери. Александровичъ, гордясь слоимъ родомъ, и не желая родниться съ москалемъ, не далъ разрѣшенія дочери вступить въ бракъ съ Дуровымъ. Тогда дѣвушка тайно ночью бѣжала изъ родительскаго дома и обвѣнчалась съ избранникомъ своего сердца. У порный малороссъ не хотѣлъ и слышать о примиреніи и проклялъ свою дочь, вышедшую изъ родительскаго повиновенія.
Дуровъ личныхъ средствъ не имѣлъ и жилъ лишь па скудное офицерское жалованье.
Новобрачные вынуждены были вести скитальческую жизнь и молодая женщина переносила всѣ лишенія, соединенныя съвѣч-
о
ними походами и слѣдованіемъ за полкомъ, въ которомъ служилъ мужъ.
Несомнѣнно, что это время положило основу тѣхъ по женскихъ чувствъ и стремленій, которыя такъ широко развились въ II. А. Дуровой. Мать ея мечтала имѣть сына и даже заранѣе придумала для него имя—Вадимъ. По родившійся ребенокъ оказался дѣвочкой. Мать не любила ся, больше того, во взаимныхъ отношеніяхъ матери и дочери за всю жизнь чувствуется враждебность, почти ненависть.
Въ своихъ запискахъ И. А. Дурова вспоминаетъ объ ужасномъ случаѣ, происшедшемъ съ нею, когда она еще была груднымъ ребенкомъ, и очевидно тяготила не любившую ее мать. Гусары ѣхали походнымъ мартенъ. Дурова слѣдовала рядомъ съ полкомъ въ каретѣ. Раскричался рсбенпкъ—не унять. Дѣти инстинктивно чувствуютъ, какъ къ нимъ относятся ’ взрослые и въ рукахъ нелюбящей матери дѣтскій капризъ переходятъ въ дикій, наизойливый ревъ. Дурова—мать не выдержала и, разъяренная дѣтскимъ крикомъ, бросила ребенка изъ окна кареты водъ ноги гусарскихъ лошадей. Грубыя, загорѣлыя лица солдатъ исказились отъ ужаса, весь взводъ спѣшился въ одно мгновеніе, всѣ бросились къ окровавленному младенцу, корчившемуся въ пыли. Бросился на помощь и рыдающій отецъ и взялъ чудомъ спасенную дѣвочку къ себѣ на сѣдло.
На зарѣ жизни человѣка всѣ впечатлѣнія ярки, остры и неизгладимы. Надежда Андреевна не забыла объ этомъ роковомъ происшествіи, слышанномъ ею, конечно, по разсказамъ другихъ.
Казалось, сама судьба связала нѣжную, милую дѣвочку съ суровой походной жизнью, съ лошадью, которой иной разъ боятся и взрослыя дѣвушки, съ суровыми, усатыми физіономіями, однако, болѣе привѣтливыми и ласковыми, чѣмъ вѣчно злое недовольное лицо матери.
Съ эгого момента дѣтство кавалеристъ-дѣвицы вступаетъ въ новую фазу. Отецъ отдалъ маленькую Дурову на попеченіе фланговаго гусара Астахова.
Всѣ, знакомые съ бытомъ военныхъ, знаютъ, что нельзя найти лучшей няньки, болѣе преданной и любящей, чѣмъ денщикъ, которому казалось бы менѣе всего свойственна нѣжность и деликатность обращенія. Однако, на дѣлѣ всякая жена офицера скажетъ, что именно денщикъ ея мужа оказался лучшимъ воспитателемъ маленькихъ дѣтей, послѣ цѣлаго ряда неудачъ въ отысканіи няньки—женщины.
Я. А. Дурова сохранила объ Астаховѣ самыя теплыя воспоминанія. Развлекалъ онъ ребенка по своему: водилъ въ эскадронныя копюшпи и сажалъ на лошадей. Любимой игрушкой Нади былъ пистолетъ и она научились вскорѣ щелкать куркомъ.
Иногда Астаховъ махалъ обнаженной шашкой, изображая бой, и ребенокъ приходилъ въ восторгъ, смѣясь и хлопая въ ладош ( и не спуская глазъ съ блестящей стали, искрящейся на солнцѣ.
Вмѣсто колыбельной пѣсни маленькая Дурова засыпала подъ игру полковыхъ музыкантовъ, которые передъ зарею играли разные мотивы.
Любовь и ласка, окружавшія Дурову въ солдатской средѣ, еще сильнѣе подчеркнули холодность матери и поселили въ душѣ дѣвочки страхъ и враждебность къ тому существу, память о которомъ почти для каждаго ребенка—святыня.
Семейство Дуровыхъ все увеличивалось и отецъ рѣшилъ подать въ отставку. Пора было устроиться осѣдло: бродячая жизнь становилась невыносимой. Дуровъ выхлопоталъ себѣ мѣсто городничаго въ уѣздномъ г. Сарапулѣ, Вятской губерніи.
Для маленькой Нади это значило перейти вновь въ вѣдѣніе матери, подчиниться ея волѣ. Здфрь, какъ говорится, „нашла коса па камень"—встрѣтились два характера, матери и дочери-ребенка. Дурова приходила въ ужасъ отъ воинственныхъ наклонностей дѣвочки, отъ „мужского воспитанія" и начала передѣлывать ее по своему: не позволяла бѣгать и играть въ саду, часами держала въ комнатахъ, заставляя плесть кружева.
Надя плакала, просила дать сй „пощелкать пистолетъ", а чуть мать спуститъ съ глазъ, начинала играть въ солдаты.
Бѣгаетъ, скачетъ, будто на лошади, и громко раздается ея дѣтскій голосокъ:
— Эскадронъ, направо! Заѣзжай! Съ мѣста маршъ-маршъ!
Мать наказывала Надю, больно била по рукамъ. Послѣдствія такого воспитанія не заставили себя ждать.
Въ дѣвочкѣ развилась скрытность. Дурова пишетъ, что еще ребенкомъ „приняла твердое намѣреніе свергнуть тягостное пго и какъ взрослая начала обдумывать планъ успѣть въ этомъ*.
Планъ этотъ былъ прость, но вмѣстѣ съ тѣмъ трудно выполнимъ: «выучиться ѣздить верхомъ, стрѣлять изъ ружья, и переодѣвшись уйти изъ дома отцовскаго".
Въ укромномъ углу сада Надя тайно устроила себѣ арсеналъэ въ которомъ хранились лукъ и стрѣлы, сабля и поломанное ружье. Тамъ потихоньку отъ матери играла она оружіемъ и „засыпала цѣлый свѣтъ".
Одно обстоятельство приблизило молодую Дурову къ завѣтной цѣли. Ея отецъ, не забывшій гусарскихъ привычекъ, купилъ себѣ подъ верховую ѣзду черкесскаго жеребца, прозваннаго Алкидомъ. Дѣвочка была положительно безъ ума отъ дикаго коня, далеко не всякаго подпускавшаго къ себѣ, и скоро приручила его къ себѣ такъ, что Алкидъ ходилъ за ней, какъ собака.
„Почти всякій день я вставала на зарѣ, уходила потихопьку изъ комнаты и бѣжала въ конюшню; Алкидъ встрѣчалъ меня ржаніемъ, я давала ему хлѣба, сахару и выводила на дворъ; потомъ подводила къ крыльцу и со ступеней садилась къ нему иа спину; быстрыя движенія его, прыганье, храпѣнье, нисколько не пугали меня: я держалась за гриву п позволяла ему скакать
со мною по всему обширному двору, не боясь быть вынесенною за ворота, потому что онѣ были еще заперты".
Но дѣло не ограничилось скачкою по двору. Дурова начали совершать ночныя прогулки па пеосѣдланоыъ жеребцѣ. Дождавшись, когда всѣ въ домѣ уснутъ, она выводила Алкида черезъ садъ на скотный дворъ, садилась на лошадь и выѣзжала къ берегу Камы. Хлопанья рукой по шеѣ и щелканья языкомъ было достаточно, чтобы копь пускался въ галопъ и даже карьеръ.
На зарѣ Дурова возвращалась домой, ставила Алкида на конюшню, а сама украдкой пробиралась въ спальню и бросалась въ постель одѣтая.
Объ этихъ ночныхъ прогулкахъ узнали наконецъ домашніе. Мать пришла въ ужасъ и для*исиравленія дочери рѣшила отправить ее къ бабушкѣ, Алексікідровпчъ, въ Малороссію.
Любопытны разсужденія Дуровой о причинахъ, возбудившихъ въ ней „отвращеніе къ своему полу*, И въ этомъ, какъ оказывается, виновата мать, бывшая о женщинахъ самаго низкаго мнѣнія.
„Женщина, по ея мнѣнію, должна родиться, жить и умереть въ рабствѣ". „Вѣчная неволя тягостная зависимость и всякаго рода угнетенія есть ея доля отъ колыбели до могилы". „Она исполнена слабостей, лишена всѣхъ совершенствъ п неспособна ни къ чему". „Женшина—самое несчастное, самое ничтожное и самое презрѣнное твореніе на свѣтѣ".
„Я рѣшилась", пишетъ Дурова, „хотя бы это стоило мнѣ жизни, отдѣлиться отъ пола, находящагося, какъ я думала, подъ проклятіемъ Божіимъ".
Кромѣ того, мать постоянно твердила дочери, что опа „совсѣмъ е хороша собою".
Сама себя Дурова описываетъ, какъ дѣвушку высокаго роста тонкую и стройную,съ бѣлой кожей, живымъ румапцемъ,блестящими глазами и черными бровями.
„Лицо мое было испорчено оспой, черты неправильны, а безпрестанное угнетеніе свободы и строгость обращенія матери, а иногда и жестокость, запечатлѣли на физіономіи моей выраженіе страха и печали".
У бабушки, а потомъ у тетки, Значко-Яворской, Дурова отдохнула душой отъ преслѣдованій матери и вмѣстѣ съ тѣмъ значительно измѣнила взглядъ свой на женщину. Тетка жила открыто и была знакома съ лучшимъ обществомъ.
„Не слыша никогда брани и укоризнъ женскому полу, я мирилась нѣсколько съ его участью, особливо видя вѣжливое вниманіе и угожденіе мужчинъ".
Дружба съ родственницей, дѣвицей Остроградской, еще болѣе приблизила Дурову къ обычной жизни барышни. Заговорило л сердце. Въ сосѣдствѣ жила помѣщица Киріякова съ сыномъ. Дурова съ нимъ познакомилась и скоро между молодыми людьми обозначилась взаимная привязанность Но тетка нашла свиданія
влюбленныхъ неприличными, а Киріякова, узнавъ, что Дурова безприданница, запретила сыну и думать объ пей.
Дѣвушку сг.ѣпшо отправили назадъ къ бабушкѣ.
Эта первая любовь принесла одни лишь огорченія. Дурова откровенно сознается: „я долго скучала о молодомъ Киріяковѣ", Здѣсь, однако, въ семьѣ Дуровыхъ произошло одно роковое событіе, окончательно опредѣлившее судьбу Надежды Андреевны.
Отецъ въ осутствіи жены измѣнилъ ей и увлекся красивой дочерью одного мѣщанина. Тайна узналась произошелъ рядъ тяжелыхъ сценъ. Дуровъ вымолилъ прощеніе и обѣщалъ забыть свое увлеченіе. Тогда рѣшено было выписать дочь. Тутъ было не безъ скрытой мысли: „постыдится при ней*.
Дуровъ, однако, не сдержалъ слова и впослѣдствіи сталъ пе* реходить отъ одной привязанности къ другой. Жена хотѣла его бросить, по потомъ одумалась. Все же жизнь ея обратилась въ цѣпь страданій. Опа томилась, увядала, болѣла и умерла 35 лѣтъ отъ роду.
На дочь она перестала обращать вниманіе и та почувствовала себя на свободѣ. Дома въ Надеждѣ Андреевнѣ проснулись вновь мужскія наклонности. Она выпросила у отца позволеніе ѣздить верхомъ. Отставной гусаръ, отъ души привязанный къ дочери, не только далъ разрѣшеніе, но и самъ сталъ обучать дѣвушку верховой ѣздѣ. Алкидъ перешелъ въ ея полную* собственность. 'Ъзгила она по мужски, одѣвая спеціально сшитый для нея казацкій чекмень.
.Мечта дѣтства — сдѣлаться воиномъ, „отдѣлиться отъ своего пола"—воскресла съ новой силой.
Дурова научилась верховой ѣздѣ въ совершенствѣ и безстрашіемъ поражала своего отца.
Къ этому времени, лѣтомъ 1806 года, въ Сарапулѣ стоялъ полкъ донскихъ казаковъ, присланныхъ для борьбы съ шайками разбойниковъ, наводившихъ ужасъ па окрестное населеніе
Полковникъ и офицеры часто бывали въ домѣ Дуровыхъ, но Надежда Андреевна никогда вс принимала участія въ загородныхъ прогулкахъ офицерства и не показывалась въ мужскомъ костюмѣ.
Дѣло въ томъ, что она рѣшила окончательно бѣжать изъ дому и придумала, какъ это сдѣлать. Казачій полкъ долженъ быль выступить на родину 13 сентября. Дурова назначила время своего побѣга съ 17 на 18 сентября. Она нагонитъ полкъ и вмѣстѣ съ пимъ дойдетъ до стоянки регулярныхъ войскъ, гдѣ и запишется волонтеромъ.
17 сентября Дурова была нмепг.НБпца.
Въ этотъ день встала она съ зарею. „Прекрасный свѣтъ ея, пропившись въ мою комнату, освѣтилъ предмета; отцовская сабля, висѣвшая на стѣнѣ прямо противъ окна, казалась горящею"
Дурова вынула ес изъ ноженъ и. поцѣловавъ клинокъ, поклялась, что будетъ носить саблю съ честью.
Именинницу засыпали подарками. Мать подарила золотую-цѣпь, отецъ—300 р. и гусарское сѣдло, маленькій брагъ — золотые часы.
Всѣ какъ будто снаряжали ее въ дальнюю и опасную дорогу.
Вечеромъ, въ одиннадцать часовъ, Дурова пошла проститься съ матерью. Подъ вліяніемъ нахлынувшихъ чувствъ, цѣловала ея руки, прижимала ихъ къ сердцу. Эта иеобычнав ласка тронула нелюбящую мать и опа, въ свою очередь, поцѣловала дочь въ голову и сказала:
— Поди съ Богомъ.
Дурова запинала ппжгіій этажъ садоваго домика. Наверху жилъ отецъ и, но обыкновенію, зашелъ къ ней передъ сномъ.
Прощаніе съ отцомъ было трогательное. Онъ замѣтилъ блѣдность дочери, дрожь ея тѣла, которую она не въ силахъ была сдержать, по приписалъ все сырости и холоду въ истопленномъ помѣщеніи. Ничего пе подозрѣвая, онъ пожелалъ ей доброй ночи к ушелъ къ себѣ.
Дурова стала на колѣни передъ кресломъ, на которомъ только что смдЬлъ отецъ и, проливая слезы, цѣловала то мѣсто полаг гдѣ стояла его нога.
Нѣсколько оправившись отъ волненія, Дурова сбросила женское платье, обрѣзала волосы и одѣлась въ казачій „униформъ". Потихо’иьку выбралась изъ дому. Ее ждалъ .подкупленный за пятьдесятъ рублей копюхъ Ефимъ, державшій подъ уздцы Алкида.
Дурова велѣла отвести лошадь къ Старцевой горѣ, а сама> сбѣжавъ къ берегу Камы, бросила тамъ свой черный атласный каноіъ, со всѣми принадлежностями женскаго одѣянія.
Въ своихъ „Запискахъ" Надежда Андреевна увѣряетъ, что не имѣла „варварскаго намѣренія заставить отца думать, что опа утонула*1.
„Я хотѣла только дать ему возможность отвѣчать безъ замѣшательства па затруднительные вопросы нашихъ недальновидныхъ знакомыхъ".
Проскакавъ версты четыре, Дурова пустила Алкида шагомъ, желая сберечь его силы для дальняго мути.
< Итакъ, я на водѣ, свободна, независима, я взяла мнѣ принадлежащее: мою свободу, свободу—драгоцѣнный даръ, неотъемлемо принадлежащей каждому человѣку. Я умѣла взять ее, охранить отъ всѣхъ притязаній па будущее время, и отнынѣ до могилы она будетъ и удѣломъ моимъ, и наградою».
Па разсвѣтѣ Дурова пріѣхала въ селеніе, гдѣ дневалъ полкъ казаковъ.
Начинается новая эпоха жизни кавалеристъ-дѣвицы, дѣйствительность, превосходящая все, что можетъ создать самая пылкая фантазія.
и.
Въ началѣ XIX в. военная служба пользовалась особымъ почетомъ и среди дворянской молодежи не одна горячая голова мечтала о ратныхъ подвигахъ и о прелестяхъ походной жизни. Помѣщичья жизнь въ общемъ была крайне очнообравна и не давала новыхъ впечатлѣній; папротивъ, военная служба, какъ сна, по крайней мѣрѣ, рисовалась въ воображеніи какого-нибудь дворянскаго недоросля, была полпа необычайной новизны, являлась возможностью проявить себя, свою личность, выдвинуться, занять блестящее положеніе. Къ этому слѣдуетъ добавить восторженное поклоненіе дамъ и барышень передъ мундиромъ.
Молодежь съ военной службой соединяла представленіе о веселой, беззаботной жизни, 6* новыхъ знакомствахъ и приключеніяхъ. Волновали и болѣе благородныя побужденія; служеніе родинѣ, воинская слава и почести.
Немудрено поэтому, что многіе молодые люди того времени уходили тайкомъ отъ родителей и противъ воли ихъ поступали въ военную службу. Случалось, что молодого человѣка отправляли па службу гражданскую или въ университетъ учиться, а онъ <амовольно записывался въ полкъ.
Начальствомъ ото, конечно, пе поощрялось, по и не преслѣдовалось. Напротивъ, чаще всего отношеніе было снисходительное и начальники сами брались примирить родителей съ непокорнымъ.
На эту снисходительность разсчитывала несомнѣнно .и Дурова і не обманулась въ своихъ надеждахъ.
Казачій полковникъ принялъ ее участливо и повѣрилъ на мелево ея разсказу. Назвалась она Александромъ Васильевичемъ *), Въ казачій полкъ записать ее было невозможно: для этого требовалось быть природнымъ казакомъ; но Надеждѣ Андреевнѣ разрѣшено было слѣдовать за полкомъ до мѣста пребыванія одного изъ регулярныхъ полковъ.
Это, однако, могло случиться не скоро, такъ какъ полкъ шелъ въ родныя земли войска донскаго, гдѣ и былъ распущенъ •по домамъ. Дурова попала въ Раздорскую станицу, въ семью полковника, принявшую ее, какъродпого сына. Здѣсь, по словамъ Дуровой, нѣкоторыя женщины начали догадываться объ ея полѣ и она уже готова была уѣхать изъ подъ гостепріимнаго крова, .какъ пришло распоряженіе идти казачьему полку въ Гродно.
Наступалъ 1807 годъ. Па западѣ опять собрались тучи, Наполеонъ заканчивалъ свое покореніе Европы и двинулся па Пруссію. Госсія выступила на ея -защиту.
*) Д. Л. Мордовцевъ вь своихъ «Русскихъ Женщинахъ», говоритъ, что она назвалась Александромъ Васильевичемъ Дуровымъ, по ято. конечно/ было едва ли возможно., въ вицу знакомства полкэвншеа съ сарапуль-лгкимъ городничимъ Дуровымъ.
Дурову ожпдадф пс только поступленіе на военную службу* по въ недалекомъ будущемъ и крещеніе огнемъ.
Весною 1807 года Атаманскій полкъ проходилъ черезъ мѣстечко Дружнополь, иа берегу Буга. Тамъ стоялъ брянскій пѣхотный полкъ. Дуровой предложили въ него записаться» но она наотрѣзъ отказалась. Опа хотѣла быть кавалеристомъ, а къ пѣхотѣ относилась свысока, чуть не съ презрѣніемъ.
Наконецъ пришли въ Гродно.
Атаманскій полкъ пробылъ всего два дня и ушелъ за границу. Дурова осталась одна. Изъ окна корчмы она видѣла необычайное оживленіе на улицахъ. Шли уланн-музыкапты и подъ ихъ музыку плясали до упаду молодые люди. Это былъ такъ называемый „вербунокъ"—наборъ охотниковъ для сформированія новыхъ эскадроновъ при полкахъ, передъ отправленіемъ на войну.
Дурова отправилась въ Конно - польскій уланскій полкъ и просила записать ее охотникомъ. Отсутствіе документовъ чуть было не испортило всего дѣла7 но шелъ спѣшный наборъ, въ людяхъ нуждались, п Надежда Андреевна поступила въ эскадронъ ротмистра Казимирскаго, подъ фамиліей Дурова.
Казимирскій назначилъ кавалеристъ-дѣвицу въ первый взводъ, подъ команду поручика Боіпнякова, добрѣйшаго человѣка, принявшаго „молодого человѣка'4 подъ свое покровительство.
Но прежде Дуровой пришлось выдержать тяжелую школу воинскаго обученія. Самое одѣяніе улана, особенно тяжелые сапоги (которые въ „Запискахъ" Дурова называетъ „кандалами41) тяготило ее первое время до нельзя. Не по силамъ была и тяжелая пика. Но энергія все поборола. Дурова выучилась всѣмъ -эволюціямъ, заслужила похвалу Казимирскаго и привыкла къ „кандаламъ" настолько, что могла въ нихъ даже бѣгать.
Квартировать пришлось въ Литвѣ, въ бѣдномъ краю, съ полунищимъ населеніемъ. У Дуровой оставалось уже совсѣмъ мало денегъ и она недѣлями питалась одной вареной картошкой, которую сама находила въ огородѣ послѣ уборки.
Такъ и длилось полуголодное существованіе, пока поручикъ Вешняковъ не взялъ Дурову къ себѣ на квартиру.
Въ скоромъ времени былъ назначенъ походъ за границу.
Дурова написала отцу письмо, умоляя простить ей побѣгъ и дать благословеніе на воинскую службу.
Слезы капати на бумагу, когда Дурова мысленно обращалась къ столь любимому ею отцу, но въ то же время сердце замирало отъ счастія: опа идетъ съ полкомъ въ Пруссію, она будетъ участвовать въ сраженіяхъ.
На смотру, произведенномъ генералъ-маіоромъ Каховскимъ, Дурова была представлена ротмистромъ Казиыирскимъ съ лучшей аттестаціей.
Женщина обратилась въ образцоваго солдата, котораго начальники ставили въ примѣръ другимъ.
іа
Боевое крещеніе свое Дурова получила въ знаменитомъ сраженіи при Гутштадтѣ.
Конно-польскій уланскій полкъ ходилъ нѣсколько разъ въ атаку по-эскадронно.
Дурова, по незнанію, скакала за каждымъ эскадрономъ, пока ея не остановили.
Никакого страха она не испытывала. Битва,-величественный гулъ канонады восхитили се и увлекли до самозабвенія. Только свистъ пуль казался крайне непріятнымъ.
Въ этомъ сраженіи Дурова, мало думая о томъ, что дѣлаетъ, совершила подвигъ.
Непріятельскіе драгуны выбили изъ сѣдла русскаго офицера и набросились, чтобы зарубить лежащаго.
Дурова понеслась на пихъ съ пикой па перевѣсъ и драгуны разбѣжались. Раненому офицеру, оказавшемуся поручикомъ Данинымъ, принадлежащимъ къ знатной фамиліи, уступила она свою лошадь, своего дорогого Алкида, и отправила съ подоспѣвшими солдатами, а сама осталась пѣшая въ самой жаркой сѣчѣ.
Алкида едва удалось вернуть, такъ какъ солдаты его продали.
Дуровой сильно досталось отъ начальства за безразсудную смѣлость и излишнюю чувствительность. Но бранили несомнѣнно любя іі жалѣя молодого, храбраго улана, о которомъ говорили, что онъ „совсѣмъ какъ дѣвушка", и тонкой та.іьей, и нѣжностью кожи.
Въ бояхъ, йодъ градомъ нуль, подъ ревъ пушекъ, подвергаясь ежеминутно опасности. Дурова не чувствовала ни страха, ни утомленія. Но походная жизнь истомила ее въ конецъ.
Есть границы, далѣе которыхъ человѣкъ не можетъ идти.
Дуровой во время одного перехода пришлось но ѣсть и не спать двое сутокъ. Лилъ дождь, а у нея украли шинель. Въ одномъ мундирѣ, насквозь промокшая, она дрогла отъ холоднаго вѣтра и чувствовала, что силы ее оставляютъ. Пока въ движеніи, еще можно было терпѣть, по мри малѣйшей остановкѣ Дурова слѣзала съ коня, ложилась на землю и мгновенно засыпала. Когда взводъ трогался дальше, вахмистръ бранился:
— Зачѣмъ щенята лѣзутъ, на службу. Сидѣли бы въ гнѣздѣ своемъ.
Товарищи внушили ей наконецъ, что спать можно п на сѣдлѣ. Дремля, она припадала къ шеѣ Алкида и при первомъ толчкѣ просыпалась въ испугѣ.
— ,.Я какъ будто помѣшалась. Глаза открыты, но предметы измѣняются, капъ во спѣ. Уланы кажутся мнѣ лѣсомъ, лѣсъ уланами. Голова моя горитъ, но сама дрожу, мнѣ очень холодно. Всс па мнѣ мокро..."
Но сила воли преодолѣвала физическія страданія, хотя не разъ Дурова подвергалась серьезной опасности. отдаваясь во власть сна на недолгихъ стоянкахъ и потомъ догоняя полкъ.
Опа участвовала въ кровопролитномъ Фридландскбмъ сраженія, въ которомъ Наполеонъ, не смотря на изумительную стойкость и храбрость русскихъ, одержалъ надъ ними побѣду.
Копно-польскій полкъ потерялъ болѣе половины солдатъ, нѣсколько разъ бросаясь въ атаку и оттѣсняя непріятеля. Дурова каккмъ-то чудомъ не была ранена. Невредимымъ выщеиъ изъ битвы и Алкидъ. А кругомъ свистѣли пули, съ трескомъ рвались гранаты, завывая, летѣли тяжелыя ядра...
Подъ Фрпдладдоыъ вновь заговорило чувствительное сердце женщины: Дурова опять спасаетъ раненаго, па этотъ разъ улана, обезумѣвшаго отъ раны въ голову и ѣздившаго безъ цѣли по полю сраженія.
Самъ генералъ Каховскій старался сдержать пылкаго улана, доказывая, что храбрость его сумасбродная, сожалѣніе безумно.
Послѣ Фрйдланда состоялось знаменитое Тильзитское свиданіе двухъ императоровъ въ павильонѣ, выстроенномъ на плоту но серединѣ рѣки и въ виду двухъ армій, занявшихъ берега.
Дурова впервые увидала Александра 1, „Государь патлъ красавецъ, въ цвѣтѣ лѣтъ; кротость и милосердіе изображаются въ большихъ голубыхъ глазахъ его. величіе души въ благородныхъ чертахъ, и необыкновенная пріятность на румяныхъ устахъ сго. На миловидномъ лицѣ молодого царя нашего рисуется вмѣстѣ съ выраженіемъ благости какая-то дѣвическая застѣнчивость. Государь проѣхать шагомъ мимо всего фронта нашего; онъ смотрѣлъ на солдатъ съ состраданіемъ и задумчивостью. Ахъ, вѣрно отеческое сердце его обливалось кровью при воспоми наніп поля сраженія. Много пало войска нашего на поляхъ Фриндландскихъ®..
.111.
Послѣ Тильзитскаго мира Конно-польскій полкъ вернулся въ Россію и сталъ на квартиры. Дуровой пришлось нести тяжелую солдатскую службу. Надежды на производство въ унтеръ-офицеры не было. Дурова мирилась съ своей участью, сознавая, что у ней нѣтъ протекціи и „надобно всего ожидать отъ времени и самой себя".
Здѣсь посѣтило ос тяжелое горе. Однажды повела она лошадь своего взвода на водопой. Кони разыгрались. Алкидъ сталъ прыгать черезъ рвы и изгороди и наткнулся на острые колья одной изъ нихъ.
Обломокъ кола пронзилъ внутренности лошади и она вскорѣ пала. Дурова пришла въ отчаяніе, рыдала какъ ребенокъ п, похоронивъ Алкида, два дня почти но покидала его могилы.
Дурова долго тосковала по любимой лошади и проводила дни въ уныніи. Внезапно пріѣхалъ унтеръ-офицеръ, съ приказомъ отъ главнокомандующаго—Дурову требовали въ штабъ.
Это было крайне неожиданно и невольно вызывало на тревожныя мысли: не узнали ли, кто она и не хотятъ ли вернуть домой.
Дурова отправилась съ адъютантомъ полка, Пейдгардтомъ, въ Витебскъ, къ гр. Буксгевдѳну. Черезъ пять дней главнокомандующій впускалъ ее къ себѣ.
Вуксгевденъ отнесся къ Дуровой любезно и внимательно, похвалилъ ее за храбрость, но потомъ добавилъ:
— Вы но испугайтесь того, что я скажу вамъ; я долженъ отослать васъ къ Государю. Онъ желаетъ видѣть васъ. Но, повторяю, не пугайтесь этого: Государь нашъ исполненъ милости и великодушія; вы узнаете это на опытѣ.
Дурова, однако, испугалась:
— Государь отошлетъ меня домой, Ваше Сіятельство, и я умру съ печали.
Буксгевдепъ старался ее успокоить:
— Не опасайтесь этого; въ награду вашей неустрашимости и отличнаго поведенія, Государь не откажетъ вамъ пи въ чемъ, а какъ мнѣ велѣпо сдѣлать о васъ выправки, то я къ получеп пымъ мною отзывамъ вашего шефа, эскадроппаго командира, взводнаго начальника и ротмистра Казимирскаго, приложу еще свое донесеніе; повѣрьте мнѣ, что у васъ не отнимутъ мундира, которому вы сдѣлали столько чести.
Дурову передали па руки флигель-адьютанта Государя, Засса, и опа отправилась съ пнмъ въ Петербургъ.
Пріемъ, котораго удостоилась кавалеристъ-дѣвица отъ Госу даря, описанъ ею въ горячихъ, трогательныхъ словахъ.
— Государь тотчасъ подошелъ ко мнѣ, ваялъ за руку, и прг близясь со мпою къ столу, оперся одной рукой на него, а другою продолжая держать мою руку, сталъ спрашивать въ полголоса и съ такимъ выраженіемъ милости, что вся моя робость исчезла и надежда снова ожила въ душѣ моей.
— Я слышалъ, - сказалъ государь,—что вы не мужчина, правда ли это?
— Я не вдругъ собралась съ духомъ сказать:
— Да, Ваше Величество, правда.
Съ минуту стояла я, потупивъ глаза, и молчала: сердца моо сильно билось и рука дрожала въ рукѣ царевой. Государь ждалъ. Наконецъ, поднявъ глаза на пего и сказывая свои отвѣтъ, я увидѣла, что Іосударь краснѣетъ; вмигъ покраснѣла я сама, опустила глаза и не поднимала уже ихъ до той минуты, въ которую невольное движеніе печали повергло меня къ ногамъ Государя.
Разспросивъ подробно обо всемъ, что было причиною вступленія моего въ службу, Государь много хвалилъ мою неустрашимость, говорилъ: „что это первый примѣръ въ Россіи; что всѣ мои начальники отозвались обо мнѣ съ великими похвалами, называя храбрость мою безпримѣрною; что сму очепь пріятно этому вѣрить, и что опъ желаетъ сообразно этому наградить меня и возвратить съ честью въ домъ отцовскій, давъ'*...
Государь пе имѣлъ времени кончить при словѣпвозвратитьк я вскрикнула отъ ужаса и вь ту же минуту упала къ ногамъ Государя:
— Не отсылайте меня домой. Ваше Величество,—говорила я голосомъ отчаянія. — Не отсылайте. Я умру тамъ. Непремѣнно УМРУ- Не заставьте меня сожалѣть, что не нашлось ни одной пули для меня въ эту кампанію. Не отнимайте у моня жизни, Государь, я добровольно хотѣла ею пожертвовать для васъ ..
Говоря это, я обнимала колѣни Государевы и плакала. Государь былъ тронутъ; онъ поднялъ меня и спросилъ измѣнившимся голосомъ:
— Чего же вы хотите?
— Быть воиномъ. Носить мундиръ, оружіе. Это единственная награда, которую Вы можете дать мнѣ, Государь. Другой нѣтъ для меня. Я родилась вь лагерѣ, трубпый звукъ былъ колыбельной пѣснію для меня. Со дня рожденія люблю я военное званіе; съ десяти лѣтъ обдумывала средства вступить въ него; въ шестнадцать достигла цѣли своей—одна, безъ всякой помощи. На славномъ постѣ своемъ поддерживалась однимъ только свонмъ мужествомъ, не имѣя ни отъ кого нп протекціи, ни пособія. Всѣ согласно призвали, что я достойно носила оружіе. А теперь, Ваше Величество, хотпте отослать меня домой. Еслибъ я предвидѣла такой конецъ, то ничто не помѣшало бы мнѣ найти славную смерть въ рядахъ воиновъ вашихъ.
Я говорила &то, сложа руки, какъ передъ образомъ, и смотря на Государя глазами, полными слезъ. Государь слушалъ меня и тщетно старался скрыть, сколько онъ растроганъ. Когда я перестала говорить, Государь минуты двѣ оставался какъ будто въ нерѣшимости; наконецъ лицо его освѣтилось:
— Если вы полагаете,—сказалъ Императоръ,—что одно только позволеніе носить мундиръ и оружіе можетъ быть вашею наградою, то вы будете имѣть ее.
При этихъ словахъ я затрепетала отъ радости. Государь продолжалъ:
— И будете называться по моему имени — Александровымъ. Не сомнѣваюсь, что вы сдѣлаетесь достойной этой чести отличностью вашего поведенія и поступковъ; пе забывайте ни на ми нуту, что имя ото всегда должно быть безпорочно, и что я не прощу вамъ никогда и тѣни пятна на немъ... Теперь скажите мнѣ. въ какой полкъ хотите вы быть помѣщены? Я произведу васъ въ офицеры.
— Въ этомъ случаѣ, позвольте мнѣ, Ваше Величество, отдаться въ Вашу волю,—сказала я.
— Маріупольскій гусарскій полкъ одинъ изъ храбрѣйшихъ и корпусъ офицеровъ изъ лучшихъ фамилій,—говорилъ мнѣ Государь.—Я прикажу помѣстить васъ туда. Завтра получите вы отъ Ливена сколько вамъ надобно будетъ на дорогу и обмундировку.
Когда есс ужо готово будетъ къ вашему отправленію въ полкъ, я еще увижу васъ.
При второй встрѣчѣ Государь встрѣтилъ Дурову вопросомъ:
— Мнѣ сказывали, что вы спасли офицера. Неужели вы отбили его у непріятеля? Разскажите мнѣ это обстоятельство.
Дурова передала всѣ подробности спасенія Папина.
— Это извѣстная фамилія,—сказалъ Государь,—и неустрашимость ваша въ этомъ одномъ случаѣ болѣе сдѣлала вамъ чести, нежели въ продолженіи всей кампаніи, потому что имѣла основаніемъ лучшую изъ добродѣтелей—состраданіе- Хотя поступокъ вашъ служитъ самъ себѣ наградой, однакожъ справедливость требуетъ, чтобъ вы получили и ту, которая вамъ слѣдуетъ по статуту: за спасеніе жизни офицера дастся Георгіевскій крестъ»
Съ этими словами Государь взялъ со стола крестъ и своими руками вдѣлъ въ петлицу мундира Дуровой. Она вспыхнула отъ радости, и въ замѣшательствѣ ухватила обѣ руки Государя, чтобы поцѣловать ихъ, ио онъ не допустилъ и сказалъ:
— Надѣюсь, что крестъ йотъ будетъ вамъ напоадлать мепя зъ важнѣйшихъ случаяхъ вашей жизни.
Дѣйствительность превзошла всѣ самыя пылкія мечты Дуровой: она произведена въ фицеры, награждена крестомъ и обласкана самимъ Государемъ.
Но кто же сообщилъ ему о безвѣстной дѣвушкѣ, возмечтавшей въ глухомъ уголкѣ Россіи о ратномъ подвигѣ? Это скоро разъяснилось.
Къ Зассу, у котораго жила Дурова до своего отъѣзда въ полкъ, явился дядя, братъ ея отца, и первой фразой его было роковое извѣстіе:
— Мать твоя умерла.
Дурова едва не упала въ обморокъ и поѣхала въ домъ дяди, всю дорогу закрывая лицо шинелью, чтобы прохожіе на видѣли ея слезъ.
Дома дядя разсказалъ, что отоцъ Дуровой, получивъ отъ нея письмо изъ Гродно, отослалъ его къ матери, лежавшей въ то время въ тяжкой болѣзни. Бѣдная женщина съ радостью узнала, что дочь жива, по здѣсь же прочла и тяжкое обвиненіе: Дурова рѣзко писала, что непомѣрная строгость матери выгнала ее изъ отцовскаго дома.
Больная сказала со вздохомъ: „опа винитъ меня'4, отвернулась къ стѣнѣ и умерла.
Переживая семейное несчастіѳ, Дуровъ—отецъ написалъ меньшому брату въ Петербургъ и послалъ подлинное письмо дочери. Дуровъ младшій показывалъ это письмо разнымъ знакомымъ, между прочимъ генераламъ.
Къ кавалеристъ-дѣвицѣ возбудится необыкновенный интересъ въ военной средѣ. Слухъ дошелъ до самого Государя. Въ Конно-лольскій полкъ былъ посланъ запросъ о рядовомъ Дуровѣ. Ве-Ѣ
начальники расхвалили молодого улана. Тогда Государь пожелалъ видѣть Дурову лично....
Со времени отъѣзда въ Луцкъ, гдѣ квартировалъ маріупольскій гусарскій полкъ вплоть до 1«12 года, года великихъ бѣдствій для Россіи и величайшей ея славы, въ жизии Дуровой по произошло сколько-нибудь замѣчательныхъ событій. Офицеры полка оказались хорошими товарищами, людьми образованными и деликатными. Быть можетъ нѣкоторые и догадывались о тайнѣ Дуровой, по ничѣмъ этого не показывали.
Постепенно кавадерисгь-дѣвица втягивалась въ полковую жизнь, обучаясь воинскимъ пріемамъ и командѣ, а въ свободное время вмѣстѣ съ товарищами посѣщала богатые дома и танцевала на балахъ.
Чувствовала себя Дурова хоропю только въ мужскомъ обществѣ. Женщины» ихъ любопытство, ихъ нескромные взгляды приводили кавалеристъ-дѣвицу въ крайнее смущеніе и заставляли взбѣгать по возможности женское общество.
Черезъ три съ половиною года послѣ своего бѣгства изъ от-невскаго дома Дурова, взявъ отпускъ» посѣтила Сарапулъ.
Осироіѣвшая семья, особенно самъ Дуровъ, приняли се съ распростертыми объятіями. Старая няня Наталія ахала и дивилась на шитый золотомъ гусарскій мундиръ.
По Дурова не ужилась долго въ тихой семейной обстановкѣ, почувствовала скоро скуку и тоску по кругу товарищей-офицеровъ и съ радостью вернулась въ полкъ.
Въ 1811 г. Дурова перевелась въ Литовскій уланскій полкъ, предварительно съѣздивъ въ Петербургъ, гдѣ ходатайствовала о переводѣ.
Причина этой перемѣны была повидимому экономическаго свойства. Дурова не обращалась никогда къ отцу за матеріальной поддержкой, да и едва ли опъ, обрсменопный семьею, могъ ее оказать. Но распоряженію Государя, Дуровой было выдано при производствѣ въ офицеры 2000 р., а затѣмъ она обращалась за по-Сэбіями къ Ливану, потомъ къ Аракчееву и наконецъ къ Бар-кдай-де-Толлю. Просьбы ея о пособіи удовлетворялись, по служба въ гусарскомъ полку, особенно богатый ыундпръ, стоили очень дорого, Дурова къ тому же сознается, что совсѣмъ не умѣетъ обращаться съ деньгами. Этимъ свойствомъ опа отличалась до самой смерти, въ глубокой старости *).
Литовскій волкъ стоялъ въ Домбровицѣ. Здѣсь Дурова встрѣчала знакомыхъ офицеровъ и легко вошла въ полковую среду.
Жизнь въ Домбровицѣ отличалась весельемъ. Это былъ почти сплошной праздникъ. Офицеры проводили время въ гостѳпріим-
*) По другой версіи, причина выхода Дуровой изъ Маріупольскаго полка была отчасти романическаго характера-' въ ноя неожиданно влюбилась дочь полкового командира. Не же.і.чн открыть своего пола, опа предпочла перевестись въ другой полкъ, мотивируя это желаніе недостаткомъ средствъ для службы въ богатомъ гусарскомъ полку.
Записки Дуровой.	2
номъ домѣ Платера. Завязались интрижки, началось ухаживанье, самъ шефъ полка Тутолминъ влюбился въ красавицу Мануци, дочь Платера, и покорилъ ея сердце. Танцевали пе только вечеромъ, но и во утрамъ.
И внезапно все это беззаботное веселіе оборвалось сразу.
„Все утихло.... не громитъ музыка... Мануци плачетъ... пѣгъ
ни души въ ихъ домѣ изъ нашего полка... Мануци одна, въ своей спальнѣ, горько плачетъ.... плачетъ... А вчера мы всѣ такъ радостно скакали какой-то безтолковый танецъ... вчера, прощаясь, уговаривались „съѣхаться ранѣе, танцевать долѣе"...
Пришелъ приказъ: выступить въ двадцать четыре часа.
Полкъ встрепенулся, засуетились солдаты, офицеры поспѣшили къ своимъ взводамъ... Наступилъ великій 1812 годъ.
Изложивъ здѣсь вкратцѣ содержаніе І-ой части „Записокъ кавалеристъ-дѣвицы", мы въ дальнѣйшемъ отсылаемъ читателя къ тексту 11-ой части, посвяіцеппой Отечественной войнѣ.
Въ своихъ воспоминаніяхъ Н. А. Дурова совершенно пе по минаетъ объ одномъ весьма важномъ обстоятельствѣ своей жиз вй. Достовѣрпо установлено, что Н. Л. Дурова Въ 1801 году, бу лучи 18 лѣтъ отъ роду, вступила въ бракъ съ чиновникомъ 14-п класса Василіемъ Степановичемъ Черновымъ и отъ этого брак: имѣла сына, Ивана, родившагося въ началѣ 1803 года. Сынт этотъ и впослѣдствіи писалъ матери своой, прося ея благослове нія на бракъ.
Что заставило Дурову скрыть въ своихъ „Запискахъ" заму жфетво и выставить себя въ качествѣ дѣвушки, бѣжавшей из> родительскаго дома?
Наиболѣе правдоподобнымъ является предположеніе, что Ду рова вышла замужъ противъ своей воли, не ужилась съ ыужеьг и, покинувъ его, вернулась въ отцовскій домъ, откуда въ 1803 году и бѣжала.
Вообще біографію Дуровой еще нельзя считать вполнѣ выяс пенной, и періодъ до поступленія кавалеристъ-дѣвицы въ конпо польскій уланскій молкъ является наиболѣе загадочнымъ, что и дало беллетристамъ широкое поло для фантазіи, совершенно пе оправданной историческими документами.
Дурова прожила до 80 съ лишкомъ лѣтъ и скончалась въ Елабугѣ въ 1866 году. До самой смерти своей она носила муж ской костюмъ, иногда надѣвая фракъ и цилиндръ, и называть себя требовала пе иначе, какъ Александровымъ, съ обращеніемъ, какъ къ мужчинѣ. Малѣйшее напоминаніе о ея полѣ выводило старуху изъ себя.
Къ старости Дурова пристрастилась къ животыыъ, кошкамъ и собакамъ.
До послѣднихъ лѣтъ ѣздила верхомъ к поражала всѣхъ кра сотой посадки и лихой 'Ѣздой.
Умерла Дурова, оставивъ всего одинъ рубль, но расходы на похороны взялъ на себя мѣстный полкъ, который и проводилъ тѣло кавалеристъ •дѣвицы съ воинскими почестями до могилы.
Кромѣ „Записокъ", изд. въ 1836 г. и дополненій къ пимъ, изд. въ 183!) г., Дурова писала ро іаны, повѣсти и разсказы, помѣщая ихъ въ „Библіотекѣ для Чтенія" и въ „Отечественныхъ запискахъ" (1837—1839). Наиболѣе извѣстны: „Гудишки", „Павильонъ", „Елена", „Ярчукъ", „Уголъ", „Графъ Маврицій", „Два слова изъ житейскаго словаря", . Сѣрный ключъ" я др.
К. Военскій.
Зоина 1812 года.
11 марта. Сегодня сказали мы послѣднее прости гостепріимному дому Платера, веселому жилищу нашему въ Домбровицѣ, и всему, что насъ любило, и всему, что насъ плѣняло. Мы идемъ въ Бѣльскъ, выостримъ свои пики, сабли, и пойдемъ далѣе.
Говорятъ старики уланы, что всякій разъ, какъ войско русское двинется куда-нибудь, двинутся съ нимъ и всѣ непогоды. Па этотъ разъ надобно ймъ повѣрить: со дня выступленія провожаютъ насъ снѣгъ, холодъ, вьюга, дождь и пронзительный вЬ-теръ. У меня такъ болитъ кожа на лицѣ, что не могу до нея дотронуться; по совѣту старшаго Торнези, я каждый вечеръ умываюсь сывороткой, и отъ этого средства боль немного прошла, но я сдѣлалась такъ черна, такъ черна, что ничего уже пезнаю чернѣе себя.
Подъям польскій занятъ разсчетами въ штабѣ; я осталась старшимъ офицеромъ по немъ и командую эскадрономъ; впрочемъ, я калифъ на часъ; черезъ два дни царствованіе мое кончится.
Кастгокповка. Въ этомъ селеніи назначена эскадрону нашему дневка. Квартирою намъ четверымъ—Чернявскому, двумъ Торнези и мнѣ, служить крестьянская хижина, почернѣлая, закоптѣлая, напитанная дымомъ, съ растрепанною соломенной кровлею, землянымъ поломъ, и похожая снаружи па раздавленную черепаху. Передній уголъ этой лачуги принадлежитъ намъ; у порога и печи расположились наши денщики, прилежно запинаясь чисткою удилъ, мундштуковъ, стремянъ, смазываньемъ ремней и тому подобными кавалерійскими работами. Неужели намъ оставаться цѣлый день въ такой конуркѣ и въ такомъ товариществѣ. Мы рѣшились ѣхать на весь депь къ помѣщику селенія Соколовскому.
Онъ принялъ пасъ очень ласково, и мы провели у него день весело и пріятно. Я очень была обрадована, узнавъ, что оні тотъ самый Соколовскій, о которомъ писалъ Коцебу въ своемъ достопамятномъ годЬ жизни. Коцебу называетъ сто Соколовымъ,
видно по ошибкѣ. Соколовскій разсказываетъ намъ, какъ жилъ въ Сибири, грустилъ, падкялся, ходилъ на охоту, и ждалъ съ терпѣніемъ и философіею перемѣны къ лучшему. Я спрашивала, такъ ли жилъ Коцебу въ Сибири, какъ описываетъ, и былъ ли онъ печаленъ. Онъ жилъ весело, отвѣчалъ смѣючись Соколовскій, игралъ каждый день въ карты, каждый день выигрывалъ, и по наружности, казалось, мало заботился о томъ, что будетъ съ нимъ далѣе.
Селенье. Здѣсь остановились мы, не знаю на долго ли. Маѣ отвели квартиру у уніятскаго священника; молодая жена его очень нѣжно заботится доставлять ьшѣ все, что есть лучшаго у гея въ домѣ; всякое утро приносить мнѣ сама кофе, сливки, сахарные сухари, тогда какъ для мужа приготовляетъ просто стаканъ грѣтаго пива съ сыромъ; обѣдъ ея всегда вкусенъ, деликатенъ, и только чтобы не до копца прогнѣвить супруга, готовится одно какое-нибудь блюдо по его вкусу, который, надобно іризнаться, довольно грубъ.
Вчера пастырь нашъ былъ очень разсерженъ чѣмъ-то; во все продолженіе обЬда хмурился и отталкивалъ блюда, которыя жена его подставляла ему, пріятно усмѣхаясь; къ счастью, гнѣву его не довелось разразиться на словахъ. Никто не говорилъ съ нимъ и даже старались не встрѣчаться взглядами; въ этомъ маневрѣ жена была изъ первыхъ.
Хозяйка выводитъ меня изъ терпѣнія; нѣтъ дпя, чтобъ она не говорила мнѣ: вы должны быть непремѣнно полякъ.
— Почему вы такъ думаете?—спрашиваю я, и получаю въ отвѣть какую нибудь пышную глупость:—вы такъ пріятно говорите; пріемы ваши такъ благородны. —Опа съ ума сошла...
— Неужели пріятность разговора и благородство пріемовъ, принадлежатъ, по вашему мнѣнію, исключительно однимъ полякамъ? Чѣмъ же провинились передъ вами всѣ другія націи, позвольте спросить: что вы отнимаете у шіхъ эти преимущества?..
Вмѣсто отвѣта она смѣется, отдѣлывается шутками и снова зачинаетъ открывать во мнѣ различныя доблести поляка. Отбп ьаясь всѣми различными доводами отъ чести быть полякомъ, сказала я, между прочимъ, хозяйкѣ, что если она замѣчаетъ во мнѣ что-шгбудь не совсѣмъ русское, такъ эго можетъ быть отъ того, что въ крови моей есть частицы малороссійской и шведский крови, что бабки мои, съ отцовской и материнской стороны, были одна малороссіянка, другая шведка. Хозяйка начала хвалить шведовъ, превознося до небесъ ихъ храбрость, твердость, правоту; хозяинъ примѣтно терялъ терпѣніе: на бѣду въ это самое время подали ему любимое блюдо его, гречневую кашу, облитую сверху саломъ и усыпанную выжаренными кусочками этого же самаго сала: въ Польшѣ называютъ ихъ, не знаю почему—шведами. Хозяинъ, схватя блюдо, поставилъ его передъ собою и съ изступленіемъ сталъ бить ложкою по этимъ безвиннымъ кусочкамъ, приговаривая: не люблю шведовь, пѳ люблю шведовъ.
Сальные брызги летѣли на мундиръ и эполеты мои; я поспѣшно встала изъ-за стола, обтирая платкомъ лицо.. Ах ъ, мой Боже, воскликнула хозяйка, стараясь вырвать у него изъ рукъ ложку помѣшался, совсѣмъ помѣшался.
Дня черезъ три послѣ этой сцепы, хозяйка принесла мнѣ ік утру кофе, какъ то дѣлала всякій день; но въ этотъ разъ она уже не дожидалась пока я возьму изъ рукъ ся чашку: она по ставила всс передо мпою па столикъ, и не говоря ни слова, сѣла задумчиво у окна.
— Что такъ не весела моя прекрасная хозяйка?—спросилъ я.
Помолчавъ съ минуту, опа стала говорить:
— Будете вы помнитъ меня?
— Буду» клянусь честію, буду.
— Дайте же мпѣ залогъ этого обѣщанія.
— Извольте: что вамъ угодно?
-— Это кольцо.
Опа взяла мою руку, сжимая легонько мизинецъ, на которомъ было золотое кольцо... Этого я пе ожидала; молча и въ замѣшательствѣ смотрѣла я на молодую попадью, устремившую на ыен* свои черные глаза, и пс знала что дѣлать... Кольцо это было подарено дѣвицею Павлищевой, и я поклялась ей никогда не разставаться съ нимъ. Между тѣмъ хозяйка ждала отвѣта, и разумѣется невольно смѣшалась. видя, что я не снимаю въ ту же секунду кольцо, чтобъ отдать ей...
— Что это значитъ, мой другъ, что ты сидишь у г. поручика, и забыла, что я еще не- завтракалъ?—Это говорилъ разгнѣванный хозяинъ, онъ растворилъ дверь моей комнаты, и увидя, что жена его дерзкитъ мою руку, остановился на порогѣ. Жена кинулась къ нему:
— Ахъ, жизнь моя, душа моя, прости мнѣ пожалуйста, сейчасъ все будетъ готово.
Говоря это, она какъ молнія проскочила мимо мужа, и оставила его въ положеніи статуи, па порогѣ дверей, прямо противъ меня. Успокоенная счастливымъ оборотомъ дѣла, грозившаго сначала лишить меня кольца, этого безцѣннаго залога дружбы, я просила хозяина войти ко мнѣ.
— Я скажу вамъ радостную вѣсть, господинъ поручикъ,—говорилъ хозяинъ, входя въ комнату.
— Какую жъ это, почтенный отецъ?
— Вы завтра идете въ походъ.
— Завтра, а вы какъ это знаете?
— Я сейчасъ отъ вашего ротмистра, просилъ было, чтобъ васъ перемѣстили къ кому другому. Вы, надѣюсь, ие прогнѣваетесь на это: я не такъ богатъ, чтобъ давать столъ и всѣ выгоды офицеру болѣе двухъ или трехъ дней, а вы стояли у меня около двухъ недѣль/Все это я представилъ вашему ротмистру: но онъ сказалъ, что сію минуту получено повелѣніе выступить въ во-
ходъ, и что завтра въ восемь часовъ утра эскадронъ ватъ выйдетъ отсюда
— Поздравляю васъ, любезный хозяинъ, вѣсть эта, конечно, радостнѣе вамъ, нежели мнѣ; теперь время пе слишкомъ благопріятно для похода: и дождь, и снѣгъ, и холодъ, и пыль, всѳ вмѣстѣ. Я думалъ, мы дождемся здѣсь пока весна установится прочно.
— Что же дѣлать, когда велятъ, надобно идти.—Сказавъ это, хозяинъ поклонился мнѣ съ ироническою усмѣшкой, и отправился пить свое грѣтое диво.
Итакъ, походъ, да и къ лучшему; идти, такъ идти; на этихъ квартирахъ мы только безполезно разнѣживаемся; привыкаемъ къ лакомствамъ, ласкамъ, угожденіямъ; бѣлыя атласныя ручки легонько треплютъ по щекѣ; рвутъ нѣжно за ушко; даютъ кон-фектъ, варенья: стелятъ мягкую постель, и какъ легко, какъ пріятно свыкаться. Совсѣмъ этимъ вдругъ походъ вдругъ надобно перейти отъ пѣги къ суровостямъ, поресѣсть съ бархатной софы па бураго копя, и такъ далѣе: во всемъ контрастъ. 51 во успѣла кончить своихъ размышленій, какъ ротмистръ прислалъ за мною.
— Ну, братъ,—сказалъ онъ, какъ только я отворила дверь къ нему въ горницу,—прощайся съ черноглазой попадьей своей? завтра походъ.
— Слава Богу, ротмистръ.
— Слава Богу? Вотъ повоетъ. .. Да не ты ли былъ... Неблагодарный...
Шутка ротмистра напомнила мнѣ, что я въ самомъ дѣлѣ неблагодарна: за любовь хозяйки я не могла заплатить ни любовью, ни золотымъ кольцомъ; но все же надобно было подарить на память, и разумѣется не деньги. 51 возвратилась на квартиру, хозяйка печально накрывала столъ: хозяинъ стоялъ у окна» игралъ какую-то жалобную пѣсню па скрипкѣ и посматривалъ иро пически на жену.
До обѣда оставался еще цѣлый часъ; я пошла въ свою горницу, чтобъ посмотрѣть, не найду ли чего подарить хозяйкѣ; роясь въ вещахъ своихъ, отыскала я двѣ дюжины Сарпинскихъ платковъ, радужно блестящихъ: я купила ихъ въ Сарептѣ и послала батюшкѣ, но когда была у него въ гостяхъ, онъ подарилъ мнѣ ихъ обратно, и они лежали у меня безъ употребленія; я вынула ихъ и разложила по столу. Продолжая ревизовать свое имущество, я отыскала въ углу чемодана свой силуэтъ, снятый еще въ гусарскомъ полку и въ томъ же мундирѣ; я положила его къ платкамъ, и опять зачала перебрасывать все, что было въ чемоданѣ. Наскуча наконецъ искать и пе доискиваться, и чтобъ кончить все однимъ разомъ, я взала чемоданъ за дно, перевернула, вытрясла всю его начинку на полъ и сѣла сама тутъ же; въ ту самую минуту, какъ я съ восторгомъ схватила одною ру
кою стразовую пряжку къ поясу, а другой большой платокъ, подаренный сестрою, вошла хозяйка.
— Обѣдъ готовъ, что вы это дѣлаете?
— Вы хотѣли имѣть какую-нибудь вещь па память, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, выберите что вамъ поправится,—говорила я, показывая ей на платки, силуэтъ, пряжку и платокъ большой.
— Я выбрала кольцо.
— Его нельзя отдать, это подарокъ друга.
— Святая вещь, подарокъ друга: берегите его.
Она подошла къ столу, взяла силуэтъ, и не обращая глазъ на другія вещи, пошла къ дверямъ, говоря, что мужъ ея ждетъ меня обѣдать Выборъ подарка тронулъ меня, я побѣжала за нею, обняла се одною рукой и убѣдительно просила взять еще хоть стразовую пряжку для пояса.
— Вѣдь вы любите мевя, моя добрая хозяюшка, для чего жъ не хотите взять вещь, которую будете носить такъ близко къ сердцу?
Она пе отвѣчала ничего и даже не взглянула иа меня, по прижавъ къ груди руку мою, взяла изъ нѳѳ легонько пряжку и сошла внизъ, не говоря па слова. Черезъ минуту я послѣдовала за пею: хозяинъ сидѣлъ уже за столомъ, хозяйка показывала ему пряжку.
“ Ну что я въ этомъ разумѣю,—говорилъ оігь, отталкивая руку ея и пряжку. Увидя меня, онъ всталъ, прося меня садиться за столъ.
- - А что, мой другъ, сегодня надобно бы получше угостить господина поручика, вѣдь опъ разстается съ пани вѣроятно на-ЕсегдИ' что у пасъ сегодня?
— Увидишь.
Послѣ этого короткаго отвѣта, сказаннаго какъ-будто съ досадою, она сѣла па свое мѣсто.
•— Моя жена сердится па васъ, —сталъ говорить хозяинъ;—вы слишкомъ дорого платите ей за эти двѣ недѣли, въ которыя мы имѣли удовольствіе доставлять вамъ кой - какія неваясныя выгоды.
— Кажется я ничѣмъ пе платилъ вамъ; блестящую бездѣлку нельзя принимать какъ уплату; это просто для...—я хотѣла сказать „воспоминанія", но хозяйка взглянула па меня, и я замолчала, какъ можно замѣтить, очепъ некстати; хозяинъ докончилъ.
— Подарокъ для памяти, не такъ ли? По мы и безъ него помнили бы васъ.
День этотъ весь, до самаго вечера, хозяинъ былъ въ хорошемъ нравѣ; он'ь шутилъ, смѣялся, игралъ на скрипкѣ, цѣловалъ руки женѣ и просилъ ее спѣть подъ аккомпаниманъ его игры, прося и мепя присоединить мои убѣжденія къ его.
— Вы еще не знаете, какъ прекрасно поетъ моя жена...
Наконецъ жена потеряла терпѣніе, укоризненно взглянула на своего мужа глазами, полными слезъ, и у шла. Это разстроило хозяина; онъ въ замѣшательствѣ и торопливо повѣсилъ скрипку па
стѣну и отправился вслѣдъ за женою. Я пошла къ ротмистру» и пробыла тамъ до полночи, именно для того, чтобы ес видаться, если можно, этотъ вечеръ ни съ однимъ изъ моихъ хозяевъ; но обманулась въ своемъ разсчетѣ; оба они дожидались меня ужинать, и были, повидимому, въ самомъ лучшемъ согласіи. Видя, какъ хозяйка амурно прилегла на грудь своего супруга» я подумала было, что подозрѣнія мои неосновательны, и обрадовавшись этому открытію, стала говорить съ ною весело, дружески и довѣрчиво; по разочарованіе было готово. Мужъ обратился къ дверямъ приказывать что-то человѣку; хозяйка въ это время проворно вынула изъ-за косынки мой силуэтъ, показала мпѣ его, поцѣловала и опять спрятала; все сдѣлала она въ двѣ секунды, и когда мужъ ея снова обернулся къ намъ, она опять прильнула къ плечу его.
Я встала на разсвѣтѣ, па минуту завернула къ хозяину и жеа Ь его, пожелала имъ счастливо оставаться, и отправилась къ ротмистру ожидать часа, назначеннаго для похода. Насмѣшникъ Тор-нези всю дорогу ѣхалъ подлѣ меня и пѣлъ.
Мы идемъ нетороиясь, переходы пиши невелики, и вотъ снова велѣно намъ остановиться впредь до повелѣнія, и какъ нарочно, квартиры достались самыя невыгодныя. Деревня эта бѣдна, дурна и разорена» надобпо думать, непомѣрными требованіями ея помѣщика. Мы всѣ четверо квартируемъ въ одной большой избѣ, к размѣстились, Чернявскій съ старшимъ Торпези у окопъ на лакахъ, а я съ младшимъ у печи на нарахъ; прямо противъ Насъ на печи, подъ самымъ потолкомъ, сидитъ старуха лѣтъ въ девяносто. Не знаю для чего она берегъ себя безпрерывно двумя пальцами за носъ, говоритъ при эгомъ самымъ тонкимъ голосомъ „хмъ“, и потомъ прикладываетъ эти два пальца къ стѣнѣ. Первые дни мы съ Торнези хохотали какъ сумасшедшіе надъ этимъ уравненіемъ нашей Сивиллы, по теперь” уже привыкли. и не смотря на пронзительное хмыканье, иногда забываемъ, что надъ дашими головами есть нѣчто дышащее.
Этого года весна какая-то грустная, мокрая, холодная, вѣт-реппая, грязная; я, которая всегда считала прогулкою обходить конюіппп своего взвода, теперь такъ неохотно сбираюсь всякое утро въ этотъ обходъ, лѣниво одѣваюсь, медлю, смотрю двадцать разъ въ окно, не ряяъяспиваегся ли гогода; но какъ дѣлать но чего, идти надо непремѣнно, илу, лѣплюсь по кладкамъ, цѣпляюсь руками за заборъ, прыгаю .черезъ ручейки, пробираюсь по камнямъ» и все таки разъ нѣсколько попаду въ грязь всею ногой. Возвратясь изъ своего грязнаго путешествія, я застаю моихъ товарищей всѣхъ уже вмѣстѣ: Чернявскій читаетъ Расина, Сезаръ куритъ трубку и всегда кладетъ кусочекъ алоя на верхъ табаку, говоря, что такъ дѣлаютъ турни; Торнези, Иванъ, представляетъ иногда балетъ Аріадна на островѣ Наксосѣ, и всегда самою Аріадну. Это могіо бъ разсмѣшить и умирающаго: я забываю въ ту жь минуту затруднительный вояжъ по грязнымъ улицамъ.
Подъямпольскій поѣхалъ въ штабъ для какихъ-то отчетовъ для на три; товарищей моихъ послали доставить овса и сѣна для нашихъ лошадей, а я осталась командиромъ эскадрона и повели телемъ всей деревни по праву сильнаго. Я такъ мало заботилась знать что-нибудь въ этой деревнѣ, кромѣ своихъ конюшенъ, что даже не знала, есть ли въ ней почта или нѣтъ; сегодня утромъ я имѣла случай узнать это. Окончивъ всѣ занятія по службѣ, взяла я какую-то Вольтсрбву сказку перечитывать въ сотый разъ отъ нечего дѣлать и отъ нечего читать; и когда я съ нехотѣніемъ и скукою развернула книгу, и легла было на походный диванъ свой—лавку съ ковромъ, дверь вдругъ отворилась и вошелъ молодой пѣхотный офицеръ:
— Позвольте узнать, кто здѣсь командуетъ эскадрономъ?
—- Я.
— Прикажите, сдѣлайте милость, дать мнѣ лошадей; я спѣшу въ полкъ, вотъ моя подорожная; жидъ, содержатель почты, не даетъ мнѣ лошадей, говоритъ, что въ разгонѣ, но онъ лжетъ; я видѣлъ множество ихъ ведутъ понты
— Сію минуту будутъ у васъ лошади. Прошу садиться. Послать ко мнѣ дежурнаго...
Дежурный пришелъ.
— Ступай сейчасъ па почту и прикажи заложить лошадей въ экипажъ господина офицера, какихъ найдешь, хотя бы жидъ і сказалъ, какъ то овп говорятъ обыкновенно, что у него однѣ только курьерскія.
Дежурный пошелъ и въ двѣ минуты возвратился съ жидомъ, содержателемъ почты: Іуда клялся и говорилъ, чіе не даетъ лошадей, потому что остались только однѣ курьерскія.
— А вотъ увидимъ, какъ ты но дашь лошадей.
Я оборотилась къ дежурному:
— Я приказалъ теТіѣ, чтобъ лошади были непремѣнно заложены; зачѣмъ ты пришелъ ко мнѣ съ жидомъ?
Съ окончаніемъ этого вопроса, дежурный и жидъ въ одну секунду исчезли; пхъ обоихъ точно вихремъ вынесло за дверь, и черезъ десять минутъ экипажъ офицера покатился къ крыльцу моей квартиры. Офицеръ всталъ.
—• Не служили 4пі вы когда въ гусарахъ?—спросилъ онъ.
— Служилъ.
— И вѣрно въ маріупольскомъ? 11 вѣрно вы Александровъ?
— Да,—почему вы знаете?
— Я былъ съ вами знакомъ въ Кіевъ: мы были вмѣстѣ на ординарцахъ у Милорадовича; неужели зы меня не вспомните?
— Нѣтъ.
— Я Горленко.
— Ахъ, Боже мой, теперь только я припоминаю себѣ черты ваши; какъ я радъ. Посидите же у меня еще немного; разскажите мнѣ о другихъ нашихъ товарищахъ; гдѣ Шлепнъ, Штейнъ, Косовъ?
— Богъ ихъ знаетъ; я съ нпмп, такъ потъ какъ и съ вами, до сего времени нигдѣ но встрѣчался. Увидимся гдѣ нибудь всѣ; теперь настало время разгульнаго житья, то есть безпрестанной ходьбы, ѣзды, походовъ, переходовъ, то туда, то сюда, гдѣ пибудь да столкнемся: съ ними и я былъ такъ друженъ, какъ съ ваміі. Помните ли, какъ мы садились всегда въ концѣ стона, чтобъ быть далѣе отъ генерала, и брать на свободѣ копфекты? Ташка ваша всегда была нагружена для обоихъ насъ на цѣлый день.
— Пѣтъ, это вы уже шутите, я что-то не помню, чтобъ нагружалъ свою ташку десертомъ.
— А я такъ помню. Прощайте, Александровъ. Дай Богъ намъ увидѣться опять такими же, какъ разстаемся.—Онъ сѣлъ въ повозку и понесся вдоль по ухабистой дорогѣ, посереди тучи грязныхъ брызгъ. Я возвратилась въ свою дымную лачужку, очень довольная тѣмъ, что заставила проклятаго жида дать лошадей; я еще не забыла тѣхъ придирокъ и задержекъ, которыя испытывала па станціяхъ, когда ѣздила въ отпускъ. Всѣ продѣлки смотрителей тотчасъ пришли мнѣ па память, какъ только Горленко сказалъ, что ему не даютъ лошадей, подъ предлогомъ будто омѣ всѣ въ разгонѣ, и я обрадовалась случаю отомстить хоть одному изъ этого сословія.
Фуражировка.
Товарищи мои возвратились: Чернявскій ни съ чѣмъ; Сезаръ съ пріобрѣтеніемъ неважнымъ; Иванъ привезъ нѣсколько поболѣе. Черезъ два дни посылаютъ меня.
Наконецъ и я отправилась доставать фуражъ. Мпѣ, какъ и другимъ, дали команду, дали предписаніе, за подписью командира полка, ѣздить но окружнымъ помѣстьямъ, требовать у помѣщиковъ овса и сѣна, брать все это, п взамѣнъ давать росписки, съ которыми опп могутъ посылать своихъ старостъ въ эскадронъ, чтобъ тамъ получить квитанціи, и съ ними опять ѣхать въ штабъ; тамъ тоже дадутъ квитанціи, и съ этпмн уже квитанціями должны господа помѣщики явиться въ коммпсію для полученія уплаты наличными деньгами.
На разсвѣтѣ оставила я грязную деревню нашу, дымную квартиру свою съ ея столѣтнею обитсльвицею и тремя молодцами, то есть моими товарищами, и послѣдуемая двѣнадцатью уланами, отправилась въ путь. Первымъ поприщемъ моихъ дѣйствій было помѣстье іюдкомораго Л. въ тридцати верстахъ отъ нашихъ квар-тпръ. Порученіе мое казалось мнѣ довольно щекотливымъ, и оттого я пришла въ большое замѣшательство, когда увидѣла домъ лапа Л. вь десяти шагахъ отъ себя... Какъ я начну, что скажу. Можетъ быть это человѣкъ почтенный, старый, отецъ семейства; приметъ меля радушно, сочтетъ за .гостя, а я буду .требовати
овса почти даромъ. Я вѣдь знаю, что поляки неохотно отдаютъ свои произведенія подъ 'паши квитанціи, и всѣ способы употребляютъ избавиться отъ никъ; что и весьма натурально. Какъ <ы ни быль вѣренъ платежъ по квитанціямъ, но все веселѣе и вѣрнѣе получить сію минуту наличныя деньги, нежели разъѣзжать туда и сюда съ квитанціями. Разсуждая, размышляя и краснѣя отъ готовящейся драмы, я всо таки доѣхала, въѣхала ьа дворъ, взошла въ комнаты, и предчувствіе не обманула меня...
Меня встрѣчаетъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, лицо его печально, взоръ безпокоенъ» Примѣтно однакожъ, что причина этого не мы, мезванные гости; ему даже и не видно уланъ, а я одна, съ моею наружностью семнадцатилѣтняго юноши, не могла испугать его; итакъ, это какая-нибудь домашняя скорбь рисуется па добродушномъ лицѣ его. Поляки всегда очень вѣжливы; онъ при гласилъ меня сѣсть, прежде нежели спросилъ, что доставляетъ ему честь видѣть меня въ своемъ домѣ. Наконецъ начало сдѣлано; вопросъ, столько ужасающій меня, вылетѣлъ изъ устъ моего хозяина; я отвѣчала, покраснѣвъ, какъ только можетъ человѣкъ покраснѣть, что имѣю порученіе отъ полка отыскивать фуражъ, гдѣ только есть возможность достать его, и купить... ра зумѣется не на деньги, а подъ квитанцію.
— Я пе могу вамъ служить этимъ,—сказалъ помѣщикъ равнодушно;—недѣля тому назадъ, у меня сгорѣло все: овесъ, сѣло, пшеница, рожь, и я теперь отправилъ къ окружнымъ помѣщикамъ купить для себя всего этого, если продадутъ. Квартированіе ваше, господа кавалеристы, очень выгодно для тѣхъ изъ васъ, у которыхъ есть что продавать вамъ, по служитъ величайшимъ подрывомъ для тѣхъ, которые, подобно мнѣ, ищутъ купить.—Въ продолженіе этого разговора, намъ подали кофе. Л. продолжалъ:—Вы имѣете порученіе весьма затруднительное; простите мою откровенность; но подъ квитанціи ни одинъ помѣщикъ не продастъ вамъ продуктовъ земли своей; не продалъ бы п я, даже и тогда, еслибъ всѣ мы не имѣли другой дороги сбыть ихъ; посудите же, отдадутъ ли ихъ теперь, когда имѣютъ случай продать за наличныя Деньги?
Я встала въ нерѣшительности и не впала что дѣлать; уѣхать, не говоря болѣе ни слана, или показать ему предписаніе? Л тоже всталъ.
— Вы уже ѣдете? -Жалѣю очень, что не могу исполнить вашего требованія: ынѣ пріятно было бы долѣе пользоваться удовольствіемъ видѣть васъ у себя, еслибъ я не былъ убитъ горестью: вчера я схоронилъ сына,..—Опъ не могъ болѣе ничего сказать; глаза его затмились слезами, п онъ сѣлъ, не въ состояніи болѣе, держаться па ногахъ. Я поспѣшно вышла, сѣла па лошадь и въ галонъ ускакала съ моими уланами.
Подъ вечеръ пріѣхала явь помѣстье Старостины Ц. и теперь уже нѣсколько смѣлѣе вошла въ комнату. Какъ на бѣду и здѣсь
надобно имѣть дѣло со старостью; меня приняла дама лѣтъ восьми десяти; узнавъ мою падобпость, она велѣла позвать эконома, и просила мепя заняться чѣмъ-нибудь, пока онъ придетъ. Говоря это, она отворила дверь въ другую комнату; это была обширная зала, гдѣ собраны были всѣхъ родовъ способы забавляться, во-* лянъ, билліардъ, кольцо, карты, разрѣзныя картинки, арфа, ги-Шра... Я нашла тутъ общество молодыхъ людей; всѣ они занимались разными играми,
— Это всемопвпуки,—сказала хозяйка, вводя меня въ ихъ кругъ. Они въ тужъ минуту просили меня взять участіе въ ихъ играхъ; я тотчасъ согласилась, и отъ всей дути предалась удовольствію играть во всѣ игры поочередно; подхватывая и отбрасывая воланъ, я въ то же время слушала очаровательную игру на арфѣ одной изъ дѣвицъ и восхитительное пѣніе другой. Какъ желала-я, чтобъ экономъ не приходилъ какъ можно долѣе.
При звукахъ арфы и прекраснаго голоса, можно ль было помыслить, пе содрогаясь, о томъ предписаніи, которое, какъ спящій ?\іѣй, лежало у меня на груди подъ мундиромъ; стоило только г -шуть его, и всѣ встревожатся. А теперь, какъ веселы эти люди. Какъ онп полюбили меня Какъ дружелюбно жмутъ ьшѣ руки, обнимаютъ, цѣлуютъ; дѣвицы сами ангажируютъ, въ танцахъ рѣзвятся, бѣгаютъ. Псѣ мы теперь ни что иное, какъ толпа взрос-лыхъ дѣтей, и вотъ чрезъ какіе-нибудь полчаса вдругъ все перемѣнится; я сдѣлаюсь отчаяннымъ уланомъ, имѣющимъ и влссть, и возможность забрать у пахъ фуражъ... А мои плѣнительные хозяева... что сдѣлается съ ихъ радостными физіономіями, живымъ и веселымъ говоромъ. Ахъ, для чего и здѣсь не сгорѣлъ весь овесъ и не умерла которая иибудь внучка или внукъ... Тогда мнѣ Лігче было бы уѣхать безъ всего; а теперь... Вотъ я уже въ пяти-десяти верстахъ отъ эскадрона, а еще ничего не сдѣлала, и вѣрно не сдѣлаю, потому что всякій помѣщикъ, хотя, бы онъ имѣлъ ©дну только каплю ума, не дастъ мнѣ ничего подъ простую росписку; а требовать повелительно, и въ случаѣ отказа, все таки дадобно взять нужное, и отправить въ эскадронъ на ихъ же лошадяхъ, давъ помѣщику за все это росписку... Какъ молено поймать объ этомъ и пе придти въ отчаяніе. По крайней мѣрѣ я шгервые проклинала свое уланское званіе; среди тапцевъ, смѣха, бЬготни, я вздрагивала всякій разъ, когда отворялась дверь въ нашу залу. Къ счастію экономъ не пришелъ до самаго ужина, и къ величайшему моему благополучію, хозяйка сказала, что монетъ дать мнѣ овса четвертей десять и четыре воза сѣна, съ тѣмъ, чтобъ людямъ ѳя было заплачено за провозъ, и чтобъ съ моею роспискою ѣхалъ въ эскадронъ при возахъ ѳя староста и мой уптеръ-офіщеръ; я съ великою радостью и благодарностію согласилась на всѣ ѳя распоряженія, и поцѣловала ея руку: я поцѣловала бы ее и тогда, еслибъ не была къ этому обязана обыкновеніемъ Польши и моимъ одѣяніемъ, потому что ея снисходительность сняла ужасную тяжесть съ моего сердца и изба
вила отъ необходимости шевелить змѣя, котораго теперь повезу далѣе.
Отправя возы съ фуражемъ, я возвратилась къ веселому обществу: меня ожидали ужинать, и хлопоты отправленія замедлили ужинъ однимъ часомъ: когда сѣли за столъ, хозяйка помѣстила меня водлЬ себя. „Вы слишкомъ усердны къ службѣ, молодой человѣкъ, начала она говорить;—возможно ли смотрѣть самому и дожидаться, пока возы съ фуражомъ наложатся и выберутся изъ селенія; это уже черезчуръ; по вашему виду и молодости, я не предполагала найти въ васъ такого хорошаго служиваго". Безразсудная старуха еще пе знала того, что для ея же выгодъ я ни на минуту но выпускала изъ виду моихъ уланъ; они могли бы поискать въ разныхъ мѣстахъ чего-нибудь получше овса. Долго ли будутъ люди судить всегда по наружности... Меня удерживали ночевать, по я уже ршзочсровалась, и но находила болѣе пріятности быть въ этомъ обществѣ.
Оставя домъ Старостины1 Ц., я рѣшилась ѣхать всю ночь, чтобъ на разсвѣтѣ посѣтить еще деревню отставного ротмистра М польской службы; жиды сказали мнѣ, что у него очень много заготовлено овса я сѣна, и именно на продажу; надѣюсь, судьба будетъ такъ милостива ко мнѣ, что спящій змѣй не проснется.
Старый народовецъ, къ которому я пришла въ десять часовъ утра, принялъ моня со всѣмъ радушіемъ кавалериста. „Садитесь, садитесь, любезный уланъ, чѣмъ васъ подчивать? Вина вы вѣрно еще пе пьете, пе правца-ли, и такъ кофе. Гей, Марися*! На этотъ возгласъ явилась ѣіаэися, сѣдая, сухая» высокая, съ пасмурною физіономіею.* Прикажи, милая, подать намъ кофеѣ Самолюбіюыоему было очень лестно, что Мариея (хотя ей и было подъ пятьдесятъ) взглянула па меня ласково и съ усмѣшкою, тогда какъ взоръ ея на ветерана выражалъ и досаду, и пренебреженіе вмѣстѣ; она отвѣчала, что сейчасъ будетъ готовъ/ушла, и черезъ четверть часа возвратилась съ кофеемъ. Сказавъ своему господину, что его спрашиваетъ экономъ, сама помѣстилась подлѣ меня, чтобъ разливать кофе; я не удивлялась этой фамиліарности; домоправительницы холостыхъ стариковъ имѣютъ всѣ прмвиллегіи госпожъ, и въ Польшѣ бываютъ почти всегда изъ дворянъ, то есть шляхтянки. Наконецъ хозяинъ возвратился, узналъ причину моего пріѣзда, покачалъ головою, пожалъ плечами: „Ну, если я по дамъ подъ росписку вашу овса, что тогда"?
— Тогда у меня пе будетъ его,—отвѣчала я.
— Вы умѣреннѣе, нежели я ожидалъ, и это дѣлаетъ вамъ много чести. Для чего ваши начальники не посылаютъ васъ съ деньгами вмѣсто права давать росписки?
— Не знаю; это уже думаю хозяйственное распоряженіе полка. Но вѣдь и вамъ все равно что росписка, что деньги; разница только во времени; получите немного позже, питому что надобно ѣхать за ними въ штабъ.
Народовецъ разсмѣялся:
—Ахъ, какъ вы еще молоды. Пойдемте, однакожъ, вамъ, я думаю, нельзя терять времени, пойдемте; я велю дать вамъ двадцать четвертей овса; болѣе этого не могу и не хочу удѣлить отъ назначеннаго уже мною въ продажу, ле иначе какъ на деньги.
Я такъ обрадовалась этимъ двадцати четвертямъ, которыя превышали мое ожиданіе, давали возможность возвратиться въ эскадронъ и освободиться наконецъ отъ ненавистной баранты, что схватила руку стараго народовца и побѣжала было съ быстротою лани, таща его за собою.
— Тише, тише, молодой человѣкъ—вѣрю, что вамъ пріятно получить столько овса безъ хлопотъ, но моя пора бѣгать прошла уже; сверхъ того я раненъ въ обѣ ноги, итакъ пойдемте шагомъ.
Я устыдилась своего неумѣстнаго восхищенія.и молча шла подлѣ моего доброхотнаго хозяина. Мы прошли черезъ прекрасный садъ и вышли къ его стодоламъ и житницамъ; тутъ стоялъ экономъ и мои уланы. Наконецъ все готово: я отправила всѣхъ своихъ уланъ съ этой добычею и оставила при себѣ только одного, располагаясь провести день у любезнаго народовца и завтра возвра-і пъся въ эскадронъ. Съ какимъ удовольствіемъ вынула я изъ-зч мундира свое предписаніе, изорвала его въ мельчайшіе кусочки и бросила въ озеро. Какъ я рада была. Вся веселость моя возвратилась, и старый ротмистръ такъ доволенъ былъ моиѵ" ”ова-чицествомт^ что просилъ меля самымъ убѣдительнымъ 0ѵж _зомъ остаться у него еще дня на два: „Ваша юность цвѣтущая, жи-ость, веселость, приводятъ мнѣ на память и оживляютъ въ лутцъ моей счастливое время молодости; таковъ былъ я въ ваши лѣта, останьтесь, молодой человѣкъ,—говорилъ онъ, обнимая меня,—по-арпте эти дна дня старику, который полюбилъ васъ какъ сына*»
Я осталась. Въ награду моей уступчивости, хозяинъ мой прп-ласидъ къ себѣ изъ окружныхъ помѣстьсвъ семейства три или четыре. Я провела очень весело время у браваго пародовца; мы анцовали, играли во всѣ возможныя игры, бѣгали по горницамъ е лучите пятилѣтнихъ дѣтей, и сколько пи хмурилась Марися, о шумъ, говоръ, смѣхъ, танцы, нисколько не утихали; и сверхъ юго, хозяинъ превзошелъ наше ожиданіе, установивъ огромный столъ копфектамй, вареньями и лакомствами всѣхъ родовъ. Каково-то было бѣдной Марисѣ; она пе могла пройти мимо этого стола, не сдѣлавъ какой-то судорожной гримасы.
Два дня минуло; я простилась съ моимъ добрымъ хозяиномъ и поѣхала обратно въ эскадронъ. Такъ кончилась непріятная от командировка моя, и дай Богъ, чтобъ никогда уже болѣе не возобновилась. Возвратясь домой, я ничего не разсказывала ротмистру, кромѣ» того, что не имѣла нужды прибѣгать къ насильственнымъ мѣрамъ. На квартирѣ нашей теперь остались только лы двое съ Сезаромъ; Чернявскій и старшій Торнезн опять по ѣхали на поиски.
Сегодня товарищи мои возвратились и сегодня же мы идемъ
въ походъ. Долго-ль это будетъ, я что-то худо понимаю, для чего мы идемъ съ такими разстановками.
Мы прошли верстъ сто и опять остановились. Говорятъ, Наполеонъ вступилъ въ границы наши съ многочисленнымъ войскомъ. Я теперь что-то стала равнодушнѣе: нѣтъ уже тѣхъ пре-выспренныхъ мечтаній, тѣхъ вспышекъ порывовъ. Думаю, что теперь не пойду уже съ каждымъ эскадрономъ въ атаку, вѣрно л сдѣлалась разсудительнѣе, опытность взяла свою обычнук дань и съ моего пламеннаго воображенія9 то есть дала ему приличное направленіе.
Мы стоимъ въ бѣдной деревушкѣ, на берегу Баровы. Каждую ночь лошади паши осѣдланы, мы одѣты и вооружены* съ полуночи половина эскадрона садится на лошадей и выѣзжаетъ за селеніе содержать пикетъ и дѣлать разъѣзды: другая остается въ готовности на лошадяхъ. Днемъ мы спимъ. Этотъ родъ жизни очень похожъ на описаніе, которое дѣлаетъ мертвецъ Жуковскаго:
Близъ Наревы домъ мой тѣсный:
Только мѣсяцъ поднебесный Надъ долиною взойдетъ, Лишь полночный часъ пробьетъ, Мы коней своихъ сѣдлаемъ, Темны кельи покидаемъ.	•
Это то^ь-въ точь мы, литовскіе уланы: всякую полночь сѣдлаемъ, выѣзжаемъ, и домикъ, который занимаю—тѣсенъ. малъ і: близъ самой Царевы. О, сколько это положеніе опять дало жиэн всѣмъ моимъ ощущеніямъ. Сердце мое полно чувствъ, голова мыслей, плановъ, мечтаній, предположеній; воображеніе мое рисуетъ мнѣ картины, блистающія всѣми лучами и цвѣтами, какѣ только есть въ царствѣ природы и возможностей. Какая жизн какая полная, радостная, дѣятельная жизнь. Какъ сравнить ее съ тою, какую вела я въ Доибровицѣ. Теперь каждый день, каждый часъ я живу и чувствую что живу: о, въ тысячу, въ ты сячу разъ превосходнѣе теперешній родъ жизни... Балы, танцы волокитства, музыка... о, Боже, какія пошлости, какія скучныя занятія..
Право, я пе думала, что найду употребленіе’тому вину, кото раго раздаютъ намъ по двѣ рюмки каждый день наравнѣ съ солдатами, но видно не надобно ни чѣмъ пренебрегать: вчера, проходя одно селеніе, должно было нашему эскадрону идти черезъ узкую плотину; какое-то затрудненіе, встрѣтившееся переднему отдѣленію, заставило эскадронъ остановиться; другіе, подходя, потѣснили пасъ съ тылу и лошади пяти, тѣснясь и упираясь чтобъ не упасть въ широкіе рвы съ боковъ плотины, стали бѣ ситься, бить и становиться на дыбы. Бъ «томъ безпорядкѣ меня вдавили въ середину моего взвода и такъ сжали, что я, хотя и.
видѣла, какъ стоящая передо много лошадв располагалась ударить меня своею, хорошо подкованною погою, по во власти моей было только съ мужествомъ дождаться и вытерпѣть этотъ ударъ. Отъ жестокой боли я вздохнула изъ глубины душу. Негодная лошадь имѣла и волю, и возможность раздробить ногу мою, потому нтс я была какъ въ тискахъ; къ счастію, когда она собиралась повторить ударъ, эскадронъ тронулся съ мѣста и все првпіло въ порядокъ, когда стали на лагерь, я осмотрѣла свою ногу и ужаснулась: онъ была разшиблена до крови и распухла, отъ подошвы до колѣна ломитъ нестерпимо. Въ первый разъ въ жизни я охотно сѣла бы въ повозку; мучительно ѣхать верхомъ, п< какъ перемѣнить этого нечѣмъ, то и надобно терпѣть. Повозокъ при насъ давпо уже нѣтъ ни одной. Теперь вино пригодилось мнѣ; всякій депь я мою имъ больную ногу свою и вижу къ яспугу моему, что она дѣлается съ каждымъ днемъ багровѣе, хотя боль и утихаетъ. Ступень ушибленной ноги сдѣлалась черна какъ уголь, я боюсь смотрѣть на псо и не могу понять, отчего почернѣла ступень, когда ушибъ на срединѣ между ею и колѣномъ? Штабъ пекарь Корниловичъ говоритъ, что ногу мою надобно будетъ отрѣзать, какой вздоръ.
Что бы это значило? Мы отступаемъ и очень поспѣшно, а еще пи разу не были въ дѣлѣ.
Сегодня шли безъ дороги, лѣсомъ, я думала, что мы спѣшимъ прямымъ путемъ на непріятеля, но ничего не бывало; мы прибѣжали, чтобы вытянуть фронтъ нашъ въ высокихъ конопляхъ. Было для чего торопиться. Однако-жъ впереди насъ сражаются... Худо остаться безъ настоящаго начальника. Полковой командиръ Туголминъ отрапортовался больнымъ еще въ Бѣльскѣ и оставилъ нась па произволъ судьбы; нами командуетъ теперь ІІГта-^ельбергъ, подполковникъ новороссійскаго драгунскаго полка, Іфейцъ, шефъ этого полка, нашъ бригадный начальникъ.
Мы все еще стоимъ въ конопляхъ, депь жарокъ до неспос-п-кти. Ротмистръ Подъямнольскій спросилъ меня, не хочу ли я хупадься? И когда я отвѣчала, что очень бы хотѣла, тогда велѣлъ мнѣ взять начальство надъ четырнадцатью человѣками, отряженными имъ за водою къ ближней рѣчкѣ, которая была также недалеко и отъ сражающихся. „Теперь имѣешь случай выкупаться, сказалъ ротмистръ, только будь остороженъ, непріятель близкои.
— Что жъ мы не деремся съ пинъ?—спросили я, вставая съ лошади, чтобъ идти па рѣку.
- Какъ будто всѣмъ надобно драться, подожди еще, достанется я на івою долю; ступай, ступай, не мѣшкай, да смотри пожалуйста, Александровъ, чтобы соколы твои пе разлетѣлись.
Я пошла позади моей команды, велѣвъ унтеръ-офицеру идти и вереди, и въ такомъ порядкѣ привела ихъ къ рѣчкѣ. Оставя уланъ наполнить котелки свои водою, умываться, пить и освѣжаться какъ могли, я ушла отъ нихъ на полізерсты вверхъ по
Записки Дуровой.	з
теченію, проворно раздѣлась, и съ неизъяснимымъ удовольствіемъ бросилась въ свѣжія холодныя струи. Разумѣется, я ие долго могла тутъ блаженствовать: минутъ черезъ десять я вшшіа изъ воды и одѣлась еще скорѣе, нежели раздѣлась, для того, что выстрѣлы слышались очень уже близко. Я повела свою команду освѣженную, ободренную и несущую благотворную влагу своимъ товарищамъ.
Вссь эскадронъ нашъ отряженъ па пикетъ; мнѣ очередь разводить, ставить и объѣзжать ведеты. Для этого дано мнѣ полъ-зскадропа; съ другою половиною Подъямпольскій расположился въ селеніи. Получивъ отъ ротмистра наставленія, какъ въ какомъ случаѣ поступать, какія брать предосторожности и что наблюдать при размѣщеніи часовыхъ, я отправилась съ своимъ полуэскадрономъ на гору къ монастырю» гдѣ надобно была поставить первый ведетъ. Половиною людей своихъ я заняла назначенные пункты, а другая была еъ готовности, чтобы по прошествіи урочнаго времени смѣнить ихъ. Была уже полночь, когда я подъѣхала смѣнять свои ведеты. Подъѣзжая къ селенію, расположенному недалеко отъ той горы, гдѣ находился монастырь, я приказала уланамъ ѣхать по травѣ, прижать сабли колѣномъ къ сѣдлу и не очень сближаться одному съ другимъ, чтобы не бренчать стременами. У самаго селенія я остановила свою команду и поѣхала одна смотрѣть, не кроется ли гдѣ непріятель. Мертвое молчаніе царствовало повсюду; всѣ дома были брошены своими жителями; все было тихо и пусто, и одна только черная глубь растворенныхъ сараевъ и конюшенъ крестьянскихъ страпшо зіяла па меня. Зелантъ, имѣвшій дурную привычку ржать, когда отставалъ отъ лошадей, теперь, казалось, таилъ дыханіе и сту палъ такъ легко по твердой дорогѣ, что я не слыхала его топота. Увѣрясь, что въ селеніи никого пѣтъ, я возвратилась къ своимъ уланамъ и повела ихъ черезъ деревню къ подошвѣ горы. Тутъ, взявъ съ собою двухъ уланъ и одного унтеръ-офицера, оставила я всю свою команду, а сама поѣхала въ гору, къ стѣнамъ монастыря, чтобъ смѣнить главні^Й ведетъ.
—* Намъ что-то слышится въ полѣ, ваше благородіе,—говорили уланы,—я что-то маячитъ то-тамъ, то-сямъ, какъ-будто люди на лошадяхъ, во разглядѣть порядочно не можемъ, а чуть ли то не французы.
Я сказала, что если при окликѣ не скажутъ лозунга, то стрѣлять по нимъ, и взявъ съ собою смѣненныхъ уланъ, поѣхала къ оставленной подъ горою командѣ. Проѣзжая рощу, окружавшую монастырь, я очень удивилась, увидя одного изъ тѣхъ людей, которые должны были ждать меня у подошвы горы, идущаго ко мнѣ пѣшкомъ. „Что это значитъ, спросила я, зачѣмъ ты здѣсь и безъ лошади"?
Онъ отвѣчалъ, что лошадь сшибла его.
— Кикъ, стоя на мѣстѣ?
— Нѣтъ; ни насъ напали французы; унтеръ-офицеръ, которому
вы поручили насъ, убѣжалъ первый; намъ нечего было дѣлать, и мы разбѣжались въ разныя стороны. Я поскакалъ было съ гамъ чтобъ дать знать; но лошадь моя стала на дыбы, и сбро сивъ ысяя, убѣжала.
— Гдѣ жъ французы?
- Не знаю.
— Прекрасно...
Я па въ правѣ была взыскивать съ солдата, когда унтеръ офицеръ бѣжалъ, но чрезвычайно была недовольна и встревожена этимъ обстоятельствомъ. При выѣздѣ изъ роили, увидѣла я толпу конныхъ людей, которые что-то нерѣшительно переминались: то поѣдутъ, то станутъ, то осадятъ лошадей и наклонятся одинъ къ другому. Я остановилась, чтобъ всмотрѣться что это такое; по услыша русскій разговоръ, тотчасъ подъѣхала къ нимъ и спросила, кто опи?
— Казаки,—отвѣчалъ мнѣ одинъ изъ ішхъ;—хорошо что вы остановились, а то мы хотѣли ударить на васъ.
— Для чего же ударить, не окликнувъ, не спрося лозунга, но узнавъ навѣрное, непріятель или свой? Да что еще значить: хорошо, что вы остановились?
— А какъ же, вѣдь вы давича бѣжали отъ пасъ...
Теперь все дѣло объяснилось; нѣсколько человѣкъ казаковъ, рыская по обыкновенію по всѣмъ мѣстамъ, заѣхали и въ пустую деревню посмотрѣть, пѣгъ ли чего или кого; отгуда пустились въ монастырь, и увидя подъ горою конный отрядъ, сочли его за непріятельскій, и пока совѣщались между собою: гикпуть па пего или нѣтъ, храбрецы мои, сочтя ихъ также за непріятелей не разсудили за благо этого дождаться, и слѣдуя примѣру негодяя унтеръ-офицера, бросились скакать въ разныя стороны. Это разсыпное бѣгство и быстрота лошадей ихъ спасли отъ преслѣдованія казаковъ, которые въѣхавъ па гору, осмотрѣли монастырь, и не пашадъ ничего и никого, отправилась обратно, до увидя меня съ тремя уляпами, приняли за тѣхъ же, по пхъ мнѣнію. Французовъ, которые отъ одного вида ихъ бѣжали, и если бы я не подъѣхала къ нимъ съ вопросомъ, то они ударили бы на насъ съ пиками.
— Ужъ мы хотѣли было принять васъ хорошенько,—сказалъ одинъ бравый казакъ лѣтъ пятидесяти.
— Куда вамъ, — отвѣчала я съ досадою,—наши пики тверже вашихъ, вы не нашли бы мѣста, куда убѣжать, — и ве слушая болѣе ихъ толковъ, поѣхала своею дорогой Свыше всякаго выраженія я была недовольна и обезкуражена. Что ожидаетъ меня къ будущемъ? Можно ли пуститься па какое пибудь славное дѣло съ іакими СИ0ДВИЖН1ИШМИ? При одномъ видѣ опасности они убѣгутъ, выдадутъ, остыдятъ. Зачѣмъ я оставила доблестныхъ гусаровъ моихъ? Это сербы, венгры. Они дышатъ храбростью, и слава съ ними неразлучна... Все пропало’ для меня* въ будущемъ, но что ещо ожидаетъ меня теперь?Трусы, вѣрно» уже встревожили
резервъ; Подъямпольскій можетъ послать въ главную квартиру съ гтимъ адскимъ донесеніемъ: пикетъ, подъ начальствомъ поручика Александрова, разбитъ непріятелемъ, по этому дѣйствію прорвавшихся черезъ передовую .пинію ведётовъ". П вотъ спокойствіе, безопасность арміи потревожены, потому только, что поручикъ Александровъ пли трусъ, пди глупецъ, позволилъ себя разбить, не защищаясь,. пс давъ знать резерву, не сдѣлавъ ни одного выстрѣла; иначе непріятелю нельзя было бы такъ удобно прорѣзать передовую цѣпь венетовъ. А ыпѣ сказано, что и тѣнь пятна на имени Александрова не простится мнѣ никогда. Мысли и чувства, черныя какъ ночь, тяготили умъ и сердце мое; я ѣхала шагомъ, въ сопровожденіи трехъ уланъ, мнѣ оставшихся: вдругъ сильный топотъ скачущаго полуэскадрона поразилъ слухъ мой Взглянувъ впередъ, увидѣла я Торпезп Сезара, несущагося, какъ вихрь, и за нимъ летящій полуэскадронъ. Увидя мепя, онъ вскрикнулъ съ изумленіемъ, останавливая свою лошадь.
— Это ты, Александровъ. Скажи, ради Бога, что такое случилось?
— Чему случиться? Разумѣется, случилось то, что и всегда будетъ случаться съ нашими трусами. Они испугались казаковъ, и пе пошевеля даже оружіемъ, бѣжали, какъ зайцы.
— Подъямпольскій въ отчаяніи, унтеръ-офицеръ сказалъ, что тебя взяли еъ плѣнъ и весь пикетъ вырѣзали.
— Что за выраженіе, вырѣзали. Вѣдь кяняльи-то пе спали, чтобъ ихъ вырѣзать; ихъ могли только изрубить. Что?къ Полъям-польскій?
— Я тсбѣ говорю, что опъ въ отчаяніи.
— Какъ опъ могъ забыть мои слова. Я такъ яспо, такъ подробно все растолковалъ,—говорилъ с-ъ горестью и досадой браві^й начальникъ лаптъ,—Но вотъ опъ ѣдетъ и самъ. Мы вѣдь поѣхали было отбивать тебя у непріятеля, хотя бы это стоило цѣлаго эскадрона...
Я подъѣхалъ къ Подъяыпольскому.
— Не вините мепя, ротмистръ. Я лучше желалъ бы быть разбитъ и взятъ въ плѣнъ, нежели видѣть себя покрытымъ неза  служеннымъ стыдомъ. (Въ первый разъ еще дало мнѣ порученіе назначенъ постъ, соединенный съ опасностью и требующій мужества и неусыпности, и воть какъ отлично исполнено это порученіе).
Я разсказала ротмистру подробно все происшествіе. Мы возвратили сь еъ паліе село, оставя бѣдныхъ часовыхъ стоять безъ смѣны до разсвѣта. Не было уже времени смѣнять ихъ. Подъямпольскій, отличнѣйшій офицеръ, храбрый и опытный, получа нелѣпое донесеніе отъ бѣжавшаго съ пикета унтеръ-офицера, какъ ни былъ имъ встревоженъ н огорченъ, пе хотѣлъ послать, однакоже, этого извѣстія далѣе, не употреби прежде всѣхъ способовъ поправить это несчастное дѣло, и рѣшился лучше погибнуть со всѣмъ эскадро
номъ, сражаясь до остальной капли крови, нежели допустите въ огласку столь постыдный случай. Благодаря эгой геройской рѣшимости, имя мое сохранилось отъ поношенія, по происшествіе эго сдѣлало глубокое впечатлѣніе недовѣрчивости въ душѣ моей; я стала бояться всякой откомаздировкп. всякаго порученія, если тоіько исплонять его надобно было вмѣстѣ съ моею командой. Никогда, никогда уже нельзя будетъ повѣрить имъ. Правду говорилъ Ермоловъ, что трусъ солдатъ не долженъ жить. Тогда такоэ заключеніе казалось мнѣ жестокимъ, по теперь вижу, что ото истина, постигнутая великамъ умомъ необыкновеннаго* человѣка. Лѣппвый земледѣлецъ, расточительный купецъ, вольнодумецъ священникъ, всѣ они имѣютъ порокъ, противоположный ихъ званію и выгодамъ, но примѣръ ихъ никого но увлекаетъ и одл вредны только себѣ: бѣдность и презрѣніе остаются имъ въ удѣлъ. Но трусъ солдатъ... У меня пѣтъ словъ изобразить всю великость зла, какое можетъ сдѣлать одинъ ничтожный, робкій негодяй для цѣлой армія... 11 въ гепереіппемъ случаѣ, какія бѣды навлекло бы намою голову одпо только то, чі о трусъ испугался своей тѣни, убѣжалъ, увлекъ за собою, былъ бы причиною ложнаго донесенія, напрасной тревоги всего войска. Пѣтъ, робкій солдатъ но долженъ жить. Ермоловъ правъ.
Эти размышленія занимали мепя до разсвѣта. Ведеты ваши были смѣнены, трусовъ наказали больно, унтеръ-офицера еще больнѣе. По окончаніи этой расправы, новая мысль не даетъ мнѣ покоя, пугаетъ, стыдитъ мепя и я ничѣмъ не могу і іяшть ее ізт> готовы, краснѣю, начертывая эти строки: нея ли одна виновата? Не я ли одна заслуживаю и нареканіе, и наказаніе? Я офицеръ; мнѣ порученъ былѣ этотъ отрядъ; зачѣмъ я оставила ихъ однихъ и съ такимъ унтеръ-офицеромъ, который никогда еше пэ былъ въ дѣлѣ?
Скорыми маршами ѣдемъ мы въ глубь Россіи и несемъ па плечахъ своихъ непріятеля, который отъ чистаго сердца вѣрить, что мы бѣжимъ отъ пего. Счастіе ослѣпляетъ... Мнѣ часто приходитъ па мысль молитва Старца передъ жертвеишікомь Одепа, когда опъ пресить его наслать па умъ Фингала недоумѣніе, предзнамонующѳ могущаго паденье... Вопреки безчисленныхъ поклонниковъ Наполеона, беру смѣлость думать, что для такого великаго генія, какимъ его считаютъ, онъ слишкомъ уже увѣренъ и въ своемъ счастіи, и въ своихь способностяхъ, слишкомъ легковѣренъ, неостороженъ, малосвѣдущъ. Слѣпое счастіе, сто-чэніе обстоятельствъ, угнетенное дворянство и обольщеный народъ могли помочь ему взойти на престолъ, но удержаться па немъ, достойно занимать его будетъ ему трудно. Сквозь его императорски мантію скоро замѣтятъ артиллерійскаго поручика,у котораго отъ неслыханнаго счастія зашелъ умъ за разумъ; неужели, основываясь на однихъ только свѣдѣніяхъ географическихъ и донесеніяхъ шпіоновъ, можно было рѣшиться идти завоевывать государство общирноо, богатое, славящееся величіемъ духа и безко
рыстіемъ своего дворянства, незыблемой опоры русскаго престола, устройствомъ и многочисленностію войскъ, строгою дисциплиной, мужествомъ пхъ, тѣлесною силою и крѣпостью сложенія, дающаго имъ возможность переносить всѣ трудности; государство, заключающее въ себѣ столько же пародовъ, сколько и климатовъ, п ко вссыу этому имѣющее оплотомъ своимъ вѣру и терпимость? Видѣть, что это славное войско отступаетъ, не сражаясь, отступаетъ такъ быстро, что трудно поспѣвать за нимъ, и вѣрить, что оно отступаетъ, страшась дождаться непріятеля» Вѣрить робости войска русскаго въ границахъ его отечества... Вѣрить п бѣжать за пимъ, стараясь догнать. Ужасное ослѣпленіе... Ужасенъ долженъ быть конецъ...
Французы употребляютъ всѣ сгаранія догнать насъ и подраться, а мы употребляемъ тоже всѣ старанія уйги п пе драться. Маневръ этотъ очень утѣшаетъ меня. Забавно видѣть, съ какой быстротою несемъ мы довѣрчиваго непріятеля своего во глубину лѣсовъ нашихъ... Не всегда, однако же, кажется это смѣшнымъ» Воображая страшный копецъ отступленія нашего, я невольно вздыхаю и задумываюсь. Французы—непріятель, достойный насъ, благородный и мужественный, во этой рокъ, въ видѣ Наполеона, ведетъ ихъ въ Россію; въ пей положатъ они головы свои, въ пей разсыплются кости ихъ и истлѣютъ тѣла.
Двое сутокъ я но смыкаю глазъ и почти не схожу съ лошади. Штакельбергъ послалъ меня занимать мѣсто для лагеря; мнѣ дали по четыре улана съ каждаго эскадрона, и со мною ѣдутъ также квартиргеры полковъ новороссійскаго драгунскаго и ахтарскаго гусарскаго. Занявъ мѣсто для лагеря, я ѣду встрѣтить полкъ, и когда онъ расположится, дожидаюсь приказаній, и получи ихъ, немедленно отправляюсь. Марши паши довольно велики; я почти всякій разъ выѣзжаю въ ночь, пріѣзжаю на мѣсто около полудня, и пока разведутъ мѣста всему арріергарлу, я жду своей очереди принять назначенное для полка; послѣ этого надобно тотчаст? ѣхать ому навстрѣчу, размѣстить эскадроны, и опять, дождавшись конца всей суматохи и новыхъ приказаній, отправляться въ путь.
Третьи сутки прошли также: лагерь запять подъ мѣстечкомъ Каляевымъ. Я не въ силахъ долѣе выносить; возвратясь изъ лагеря въ мѣстечко, я послала улана па дорогу смотрѣть, когда покажется полкъ, и дать мнѣ знать, а сама пошла на квартиру, въ намѣреніи что-нибудь съѣсть и послѣ заснуть, если удастся. Въ ожиданіи обѣда, легла я па хозяйскую постель и болѣе ничего уже пс пошло..» Проснувшись поздно вечеромъ, я очень удивилась, что дали мнѣ такъ долго спать; въ горницѣ не было ні: огня, ни людей; я поспѣшно встала и, отворя дверь въ сѣни, кликнула своего унтеръ-офицера; онъ явился.
— Развѣ полкъ не пришелъ еще?—спросила я.
Онъ отвѣчалъ, что нѣтъ, а что пришелъ одинъ только кіевскій драгунскій.
— Для чего же вы пе разбудили мепя?
— По могли, ваше благородіе; вы спали сномъ смертнымъ; мы сначала будили васъ тихонько, но послѣ трясли за руки, за плечи:-посадили васъ, поднесли свѣчу къ самымъ глазамъ вашимъ, накопепъ, брызнули холодной водой въ лицо вамъ; все напрасно: вы даже но пошевелились. Хозяйка, при которой все это происходило, заплакала, увидя, что мы, не успѣвъ разбудить васъ, положили опять на постель.
— Бѣдное дитя, опъ какъ мертвый; зачѣмъ вы берете такихъ молодыхъ па службу?
— Она, наклонясь къ вамъ, прислушивалась, дышете ли вы. Оставшись при васъ, я велѣлъ улану ѣхать далѣе по дорогѣ пн встрѣчу полка, но опъ скоро возвратился съ увѣдомленіемъ, что нашему полку перемѣненъ маршрутъ, и что сюда пришелъ одинъ только кіевскій драгунскій полкъ, подъ начальствомъ Яйавуэля.
Я тотчасъ поѣхала въ лагерь: тамъ сіцо не спали, и я нашла тутъ обоихъ своихъ товарищей, драгунскаго и гусарскаго квартиргеровъ; первый просить Эмануэля взять его съ командою подъ свое начальство покамѣстъ; а гусаръ и я, освѣдомись, какою дорогою пошли наши полки, пустились отыскивать ихъ, въ чемъ и успѣли весьма скоро.
Между нашимъ аррісргардомъ и непріятельскимъ авангардомъ бываютъ иногда небольшія сшибки, такъ только, чтобъ не совсѣмъ безъ дѣла отступать.
Охота же такъ бѣжать... Я ве знаю, что мнѣ дѣлать; смертельно боюсь изнемочь; впослѣдствіи это припишутъ не чрезмѣрности столькихъ трудовъ, но слабости моего пола. Мы идемъ и день и ночь; отдохновеніе наше состоитъ въ томъ только, что, останови полкъ, позволятъ намъ сойти съ лошадей на полчаса; уланы тотчасъ ложатся у ногъ своихъ лошадей, а я, облокотясь на сѣдло, кладу голову на руку, но но смѣю закрыть глазъ, чтобъ невольный сонъ пе овладѣлъ мною. Мы не только не спимъ, но и не ѣдимъ; спѣшимъ куда-то. Ахъ, бѣдный нашъ полкъ.
Чтобъ прогнать сопъ, меня одолѣвающій, я встаю съ лошади и иду пѣшкомъ; по силы мои такъ изнурены^ что я спѣшу опять сѣсть па лошадь и съ трудомъ поднимаюсь на сѣдло. Жажда палить мою внутренность, воды нѣтъ пигдѣ, исключая канавъ по бокамъ дороги; я сошла опять съ поптади и съ величайшимъ неудобствомъ достала на самомъ днѣ канавы отвратительной воды, теплой и зеленой; я набрала ее въ бутылку, п сѣвъ съ этимъ сокровищемъ на лошадь, везла еще верстъ пять, держа бутылку передъ собою на сѣдлѣ, не имѣя рѣшимости пи выпить, ни бросить эту гадость; по чего не дѣлаетъ необходимость, я кончила тѣмъ, что выпила адскую влагу...
Еслибъ я имѣла милліоны, отдали бы ихъ теперь всѣ за позволеніе уснуть. Я въ совершенномъ изнеможеніи. Всѣ мои чувства жаждутъ успокоенія... Мнѣ вздумалось взглянуть па собя
въ свѣтлую полосу своей сабли: лицо у меня блѣдно какъ полотно и глаза потухли. Съ другими нѣтъ такой сильной перемѣни, и вѣрно оттого, что они умѣютъ слать на лошадяхъ; я пе могу.
Въ ту ночь Подъямпольскій бранилъ меня и Сезара за то, что люди нашихъ взводовѣ дремлютъ, качаются въ сѣдлѣ и роняютт» каски съ головъ. Па другой день послѣ этого выговора, мы увидѣли его самаго, ѣдущаго съ закрытыми глазами и весьма крѣпко спящаго на своемъ піагпстомъ копѣ; утѣшаясь этимъ зрѣлищемъ, мы поѣхали рядомъ, чтобы увидѣть, чѣмъ это кончится; по Сезаръ хотѣлъ непремѣнно отмстить ему за выговоръ: онъ пришпорилъ свою лошадь и проскакалъ мимо Подъямпольскаго; конь его бросился со всѣхъ ногъ, и мы имѣли удовольствіе видѣть испугъ и торопливость, съ какою Подъямпольскій спѣшилъ подобрать повода, выпавшіе изъ рукъ его.
Непостижимый духъ раздора овладѣлъ мною и Сезаромъ. Начинаемъ всегда тѣмъ, что выѣдемъ впередъ эскадрона, разговариваемъ прежде очень дружелюбно, постѣ начинаемъ спорить, и наконецъ, наговоривъ другъ другу вѣжливыхъ колкостей, разъѣзжаемся къ краямъ дороги. Въ одну изъ этихъ вылазокъ, мы отъѣхали ко рвамъ по сторонамъ дороги, сошли съ лошадей и легли, но къ счастію по заснули еще, какъ эскадронъ подошоль; Подъям-польскій, полагавшій, что мы при своихъ взводахъ, удивился и разсердился, увидя пасъ спокойно расположившихся у рвовъ близъ дороги.
— Не стыдно-лн вамъ, господа,—говорилъ онъ.—вмѣсто того, чтобъ смотрѣть за своими солдатами, чтобъ ие спали, не падали, не роняли касокъ, пе портили лошадей, вы уѣхали впередъ и легли спать на дорогѣ...
Подстрекаемые тѣмъ-же духомъ раздора, который вооружалъ насъ другъ противъ друга, мы отвѣчали ому, что пе прошло еще и друхъ дней, какъ онъ самъ испыталъ п доказалъ, что теперешнія трудности превышаютъ силы человѣка. Подъямпольскій, не возражая ничего, приказалъ только панъ быть непремѣнно при своихъ мѣстахъ и людяхъ.
— Мы обязаны подавать имъ примѣръ,—прибавилъ онь ласково,—имъ легче будетъ переносить всякій трудъ, если они увидятъ, что офицеры ихъ переносятъ его наравнѣ съ ними; никогда солдатъ не осмѣлится роптать ни па какую невыгоду, если офицеръ его раздѣляетъ ее съ нимъ...
Я почувствовала справедливость словъ Подъямпольскаго и приняла твердое намѣреніе всегда ими руководствоваться.
Наконецъ дали намъ отдыхъ. Съ какимъ неописаннымъ удовольствіемъ разостлала я свою шинель па сѣно, легла и въ ту же минуту заснула. Думаю, что я спала часовъ десять, потому что солнце уже садилось, когда я выползла изъ своего шалаша, въ буквальномъ смыслѣ выползла, для того что отверстіе, служащее дверью, было немного выше полуаршина. Глазамъ моимъ
представилась живая и прекрасная картина: толпы офицеровъ, уланскихъ, гусарскихъ, кирасирскихъ ходили по всему лагерю; солдаты варили кашу, чистили аммуницію; ординарцы, адъютанты скакали то тамъ, то -здѣсь; прекрасная музыка вашего полка гремѣла и восхищала безчисленное множество всѣхъ полковъ офицеровъ, пришедшихъ слушать со. Штакольбсргъ, теперешнія командиръ полка нашего, будучи любителемъ н знатокомъ музы кальнаго искусства, занялся усовершенствованіемъ нашей полно» вой музыки, и довелъ ее до высшей степени превосходства, такъ что теперь въ обѣихъ арміяхъ, первой и второй западныхъ, нѣть ей равной.
Полкъ вашъ расположенъ близъ цѣни холмовъ, довольно высокихъ; когда наступила ночь, зажглись безчисленные огни би ванные, раздался шумъ, говоръ солдатъ, топотъ, ржаніе лошадей. Я разсматривала съ полчаса эту шумную одушевленную сцену я наконецъ, сама не знаю для чего, перешла па другую сторону холмовъ; опустясь въ доливу, я нѳ слыхала уже ни малѣйшаго шума, какъ-будто солдатъ, войны, арміи не существовало никогда на свѣтѣ. Я взошла опять па холмы, посмотрѣла нѣсколько времени на картину кипящей дѣятельности, безпрерывной суеты и движенія, н снова погрузилась въ тишину и спокойствіе доливы. Этотъ скорый переходъ отъ величайшаго шума къ совер-ішшному безмолвію дѣлаетъ па душу мою какое-то впечатлѣніе, котораго я однако жъ пи попять, ни описать но могу.
Близъ Смоленска объявили намъ Государевъ манифестъ, въ которомъ было сказано: „что Государь пе удерживаетъ болѣе нашего мужества, и даетъ свободу отмстить непріятелю за скуку протквувольпаго отступленія, до сего времени необходимаго1*. Солдаты наши прыгали отъ радости, и взоры всѣхъ пылали мужествомъ и удовольствіемъ.
— Наконецъ,—говорили офицеры,—теперь будетъ наша очередь догонять.
Смоленскъ. Я опять слышу грозный, величественный гулъ пушекъ. Опять вижу блескъ штыковъ. Первый годъ моей воинственной жизни воскресаетъ въ памяти моей... Нѣтъ, трусъ не имѣетъ души. Иначе, какъ могъ бы онъ видѣть, слышать все это и не пламенѣть мужествомъ. Часа два дожидались мы приказанія подъ стѣнами крѣпости Смоленской; наконецъ велѣно памъ идти па непріятеля. Жители города, видя пасъ проходящихъ въ порядкѣ, устройствѣ, съ геройскою осанкою и увѣренностію въ своихъ силахъ, провожали насъ радостными восклицаніями; нѣкоторые, а особливо старики, безпрерывно восклицали: помоги Богъ, помоги Богъ. Какимъ-то пеобыкіюнепно торжественнымъ голосомъ, который заставлялъ мспя содрогаться и приводилъ въ уь:Н іеніе...
Полкъ нашъ помѣщенъ по обѣимъ сторонамъ дороги; эскадронъ ІІодъямпольскаго на лѣвой; еще лѣвѣе, кирпичные сараи. Мѣсто, намъ доставшееся, такъ неудобно для оборотовъ кава-
БН^иоіи-... :
© с ет и г р. и	*
періи, что при первомъ натискѣ непріятеля мы не удержимъ его за собою; все это поле изрыто, усѣяно мелкими кустами и перерѣзано рытвинами такъ, что при каждомъ быстромъ движеніи эскадронамъ пришлось бы перескакивать па каждомъ тагу или ровъ, пли кустъ, или яму. Такъ какъ здѣсь брали глину для кирпичей, то ямъ было безчисленное множество, и сверхъ того всѣ опѣ были полны дождевой воды. Памъ велѣно было удерживать непріятеля. Итакъ, чтобъ завязать дѣло, Ііодъямполйскій, выстроивъ эскадронъ въ боевой порядокъ, велѣлъ выѣхать фланкерамъ.
— Кому изъ васъ, господа, угодно взять ладъ ними начальство?— спросилъ насъ ротмистръ.
Старшій Торпезп сейчасъ вызвался; онъ и человѣкъ двадцать лучшихъ наѣздниковъ пустились на непріятеля. Черезъ часъ они возвратились всѣ, исключая Торпезп, котораго французы изрубили; говорятъ, что онъ въ запальчивости занесся въ толпу ихъ, и сколько спи ему ни кричали, онъ не слушая рубилъ ихъ направо и налѣво, и наконецъ онп съ остервененіемъ кинулись на пего и вмигъ его не стало.
Когда ИодъямпольскіЙ спросилъ фланкеровъ. какъ могли они допуститъ, чтобъ изрубили ихъ офицера, то они въ оправданіе свое сказали, что Торнези заскакалъ въ толпу непріятелей, и но принимая предложенія ихъ сдаться, рубилъ и бранилъ ихъ безъ пощады, и что они всѣ вдругъ кинулись на него; множество сабель засверкало надъ несчастнымъ Торпезп, и онъ упалъ къ ногамъ своей лошади безъ жизни и образа.
Мы всѣ смотрѣли очень внимательно па правую сторону дороги, гдѣ происходило уже сраженіе и нѣкоторые изъ нашихъ эскадроновъ отлично дрались; дорого заплатили бы мы за это зѣваніе по сторонамъ, еслибъ паіпъ священникъ Вартмппскій, самый неустрашимый человѣкъ изо всего полка, не подъѣхалъ къ намъ и пе указалъ въ лѣвую сторону своею нагайкою (единственнымъ оружіемъ, которое опъ равно употреблялъ для лошадей и для непріятеля). Взглянувъ куда опъ указывалъ, мы увидѣли скачущую къ намъ во флангъ непріятельскую кавалерію; въ одно мгновеніе Подъямпольскій скомандовалъ: „второму полуэскадрону правое плечо впередъ14, и поставя его къ ноирія* телю лицомъ, приказалъ мнѣ взять начальство и въ ту жъ минуту ударить на несущуюся къ намъ конницу. Восхитительная минута для меня. Я уже не помнила постыднаго бѣгства уланъ моихъ съ пикета, видѣла только возможность прославиться.,. Но вдругъ команда моя: „съ мѣста, маршъ, мартъ*, слилась съ громовымъ голосомъ нашего начальника, раздавшимся позади нашего фронта: „назадъ, назадъ"... Въ одну секунду мой полуэскадронъ повернулся назадъ и поскакалъ сломя голову на большую дорогу; я осталась позади всѣхъ. Безъ порядка скакалъ эскадронъ густой толпою по кустамъ, буграмъ и рытвинамъ; Волантъ, горячій, заносчивый конь мой, рвался изъ подъ меня, по
я па смѣла дать ему воли; оігь имѣлъ дурную привычку, разго-рячась. драть голову кверху, и мнѣ предстоялъ весьма труд* ный выборъ: дать волю Зеланту п тотчасъ упасть съ нимъ въ яму, пли полетѣть стремглавъ черезъ кустъ, пли придерживая его, бьтть догнанной непріятелемъ, летящимъ по слѣдамъ нашимъ. Я выбрала послѣднее, какъ болѣе безопасное: посредственность французской кавалеріи давно была мнѣ извѣстна, и я могла быть увѣрена, что въ цѣломъ отрядѣ, который гнался за паыи, ни одна лошадь не ровнялась Зеланту въ быстротѣ; и такъ, удерживая коня своего, неслась я большимъ галопомъ вслѣдъ скачущаго эскадрона; по слыша близко за собою топотъ лошадей, и увлекаясь невольнымъ любопытствомъ, не могла но оглянуться, любопытство мое было вполнѣ награждено: я увидѣла скачущихъ за мною на аршинъ только отъ крестца моей лошади трехъ пли четырехъ непріятельскихъ драгунъ, старавшихся достать меня палашами въ сипну. При этомъ видѣ, я пе прибавила скорости моего бѣга, но сама пе знаю для чего, закинула саблю па спину остріемъ вверхъ. Миновавъ бугры и ямы, Волантъ какъ бурный вихрь унесъ мепя отъ толпы непріятельской. Выбравшись на ровное мѣсто, мы отплатили непріятелю за свое безпорядочное бѣгство: повинуясь голосу офицеровъ, эскадронъ въ минуту при* шелъ въ порядокъ, построился и грозною тучею поносся навстрѣчу непріятелю. Земля застонала подъ копытами ретивыхъ копей, вѣтеръ свисталъ въ флюгерахъ пикъ нашихъ; казалось, смерть со всѣми ея ужасами неслась впереди фропта храбрыхъ уланъ. Непріятель пе вынесъ этого вида, и желая уйти, былъ догнанъ, разбитъ, разсѣянъ и прогнанъ несравненно съ большимъ урономъ, нежели былъ нашъ, когда мы приневолены были отступать во весь духъ черезъ бугры и рытвины.
Теперь эскадронъ нашъ поставили на правой сторонѣ дороги, и бугристое поло занято егерями. „Давно бы такъ4*, говорить ІІодъямпольскШ, покручивая усы съ досадою... Мы здѣсь должны охранять крѣпость, и такъ стоимъ безъ дѣла, но въ готовности^ то есть па лошадяхъ и пики па перевѣсъ. Впереди пасъ стрѣлки бутырскаго полка перестрѣливаются съ непріятельскими. Храбрый, отличный полкъ. Какъ только онъ началъ дѣйствовать, въ тужъ минуту нули непріятельскія перестали долетать до насъ.
Па этомъ мѣстѣ мы будемъ до завтра. Бутырскій полкъ смѣненъ другимъ, и теперь пули но только долетаютъ до пасъ, по и ранятъ. Иодъямяольскому это очень непріятно. Наконецъ, иаскуча видѣть, что у пасъ то того, то другого отводили за фронтъ, опъ послалъ меня въ Смоленскъ къ Штакельбергу сказать о критическомъ положеніи нашемъ, и спросить, что опъ прикажетъ дѣлать? Я исполнила, какъ было вслѣпо, сказала Штакельбергу, что у пасъ много ранено людей, и спросила, какое будетъ его приказаніе?
— Стоять,—отвѣчалъ Штакельбергъ—стоять пе трогаясь пи на шагъ съ мѣста Странно, что Цодъямпольскій, присылаетъ объ атомъ спрашивать.
Я съ великимъ удовольствіемъ повезла этотъ прекрасный отвѣтъ своему ротмистру. „Что,—кричалъ мпѣ издали Подъямпольскій. —что велѣно*1?
— Стоять, ротмистръ.
— Ну, стоять, такъ стоять,—сказать опъ покойно; и оборотись къ фронту сь тѣмъ неустрашимымъ видомъ, который такъ ему свойственъ, хотѣлъ было нѣсколько ободрить солдатъ, но къ удовольствію своему увидѣлъ, что они но - имѣютъ въ этомъ нужды: взоры п лица храбрыхъ уланъ были веселы; недавняя побѣда одушевила черты ихъ геройствомъ.’ Весь ихъ видь говоритъ: бѣда непріятелю. Къ вечеру второй полуэскадронъ спѣшился, и я, имѣя тогда свободу отойти отъ своего мѣста, пошла къ ротмистру спрашивать о всемъ томъ, что въ этотъ день казалось мнѣ непонятнымъ. Подъямнольскій стоялъ у дерева, подперши голову рукою, и смотрѣлъ безъ всякаго участія на перестрѣлку; примѣтно было, что мысль ого не здѣсь.
— Скажите мпѣ, ротмистръ, для чего вы посылали къ Шта-кельбергу меня, а но унтеръ-офицера? Не правда ли, что вы хотѣти укрыть меня отъ пуль?
— Правда.—отЕѣчалъзадумчиво Подъямпольскій;—ты такъ еще молодъ, такъ невинно смотришь, и среди этихъ страшныхъ сценъ такъ веселъ и безпеченъ. Я видѣлъ какъ ты скакалъ позади всего эскадрона во время безпорядочнаго бѣгства нашего отъ кирпичныхъ сараевъ, мнѣ казалось, что я вижу барашка, за которымъ гонится стая волковъ. У меня сердце обливается кровью при одной мысли видѣть тебя убитымъ. Не знаю, Александровъ, отчего мнѣ кажется, что если тебя убьютъ, то это будетъ убійство, противное законамъ; дай Богъ, чтобъ я пе былъ этому свидѣтелемъ. Ахъ, пуля не разбираетъ. Опа пробиваетъ равно какъ грудь стараго водна, такъ и сердце цвѣтущаго юноши...
Меня удивило такое грустное расположеніе духа моего ротмистра и необыкновенное участіе во мнѣ, какого прежде я не замѣчала; но вспомня, что у него братъ, нѣжно имъ любимый, остался въ маріупольскомъ полку, одинъ предоставленный произволу судьбы и собственнаго разума, нашла весьма натураль ныыъ, что мой видъ незрѣлаго юноши и опасности войны привели ему на память брата, дѣтскій возраст ь его и положеніе, въ какомъ онъ можетъ случиться при столь жаркой войнѣ.
Наступила ночь; второй полуэскадронъ сѣлъ па лошадей, а первый спѣшился; пальба ружейная прекратилась. Я просила ротмистра позволить мнѣ не садиться на лошадь; онъ согласился, и мы продолжали разговаривать.
— Объясните мпѣ, ротмистръ, отчего у насъ такъ много ранятъ офицеровъ? Рядовыхъ такая густая масса; ихъ болѣе и удобнѣе было бы убивать; развѣ въ офицеровъ нарочито мѣтятъ?
— Разумѣется,—отвѣчалъ Подъямпольскій,—кто самый дѣйствительный способъ разстроить й ослабить силы непріятеля.
— Почемѵ жъ?
— Какъ почему, потому что одинъ храбрый и знающій офи-поръ болѣе сдѣлаетъ вреда непріятелю своими свѣдѣніями, про-пицаніомъ, умѣньемъ пользоваться и выгодами мѣстоположенія, и ошибками противной стороны, а особливо офицеръ, одаренный тѣмъ высокимъ чувствомъ чести, которое заставляетъ встрѣчать безтрепетно смерть и спокойно ' дѣйствовать въ величайшихъ опасностяхъ; такой офицеръ, повторяю, одинъ болѣе сдѣлаетъ вреда непріятелю, нежели тысяча солдатъ, никѣмъ не началь-ствуемыхъ...
Разговоръ нашъ продолжался часа два всо въ этомъ же смыслѣ: я слушала со взиманіемъ сужденія и замѣчанія Цодъям-полъекаго, лучшаго офицера въ полку нашемъ, храбраго, опытнаго, строгаго къ себѣ, столько же какъ и къ другимъ. Очередь сойти съ лошадей второму полуэскадрону прекратила бесѣду нашу; ротмистръ сѣлъ ня лошадь, а мнѣ сказалъ, что теперь я могу, если хочу, заснуть полчаса. Я не заставила повторить этого два раза, но тотчасъ воспользовалась позволеніемъ, и закутавшись солдатскимъ плащомъ, легла подъ деревомъ, положа голову на корни его. Па разсвѣтѣ, сквозь топкій сонъ, слышала я, что по каскѣ моей что-то щелкало; проснувшись совсѣмъ, я открыла голову и увидѣла стоящихъ недалеко отъ меня подполковника Лопатина и Подъямпольскаго; они о чемъ-то разговаривали, смотря и по временамъ указывая въ сторону непріятельскихъ стрѣлковъ; стыдясь, что нашли мепя свящею, я спѣшила встать; и въ эго самое время пуля на излетѣ ударила по каскѣ моей, а тѣмъ объяснились и первые щелчки; и собрала лежащія близь меня пули и понесла ихъ показать ротмистру.
— Ну такъ чтожъ.—сказалъ онъ, разсмѣявшись,—неужели тебѣ и зто въ диковинку?
— Какъ же, вѣдь онѣ не докатились, а долетѣли, почему жъ не ранили мепя?
— Не имѣли силы. Полно однакожъ, садись па лошадь, насъ сейчасъ смѣнятъ.
Драгунскій эскадронъ пришелъ стать па наше мѣсто, а мы. вошли въ крѣпость, и у стѣнъ ея расположились отдыхать.
Смоленскъ уступили непріятелю... Ночью уже арріергардъ-яятпъ взошелъ на высоты за рѣкою. Раевскій съ сожалѣніемъ смотрѣлъ па пылающій городъ. Кто-то ивъ толпы окружавшихъ его офицеровъ вздумалъ воскликнуть: „Какая прекрасная картина"... „Особливо для Энгельгардта,—подхватилъ который-то изъ адъютантовъ генерала,—у пого здѣсь горятъ два дома".
Мы все отступаемъ. Для чего жъ было читать памъ, чго Государь пе удерживаетъ болѣе нашего мужества. Кажется не слишкомъ большому опыту подвергли пашу храбрость. Какъ вижу, мы отступаемъ въ глубь Россіи. Худо будетъ намъ, если непріятель останется въ Смоленскѣ. Одна только безмѣрная самонадѣянность Наполеона обезпечиваетъ въ возможности заманить его далѣе. Все это однако жь выше моего понятія. Неужели
нельзя было встрѣтить и разбить непріятеля еще при границахъ государства нашего? Къ чему такіе опасные маневры? Для чего вести врага такъ далеко въ средину земли своей?.. Можетъ быть, это дѣлается съ прекрасною цѣлью; однако жъ, пока достигнуть ее или разгадаютъ, войско можетъ потерять духъ; и -еперьуже со всѣхъ сторонъ слышны заключенія и догадки, однѣ другихъ печальнѣе п нелѣпѣе»
По очереди пришлось мпѣ быть на ординарцахъ у Коновпи-цкна. Генералъ этотъ очепъ любитъ находиться какъ можно ближе къ непріятелю, и, кажется, за ничто считаетъ какія бъ то ни было опасности; по крайней мѣрѣ онъ такъ же спокоенъ среди битвъ, какъ и у себя въ комнатѣ. Здѣсь завязалось небольшое сраженіе. 1 онералъ подъѣхалъ къ передовой линіи; но какъ свита его тотчасъ привлекла вниманіе и выстрѣлы непріятеля, то опъ приказалъ намъ разъѣхаться. Не знаю почему, мы не скоро послушались его, и въ это время ранили подъ нимъ лошадь. Непріятель сосредоточилъ ва нашей группѣ свои выстрѣлы, что и ««ставило Коновниципа отъѣхать немного далѣе отъ линіи фланкеровъ. Когда мы повернулись всѣ за нимъ, то мой досадный Залантъ, имѣя большой шагъ, непримѣтно вышелъ впередъ генеральской лошади. Коновнпценъ, увидя это, спросилъ меня очень строго:—„Куда вы, господинъ офицеръ? Развѣ не знаете, что вамъ должно ѣхать за мною, а не впереди*? Со стыдомъ и досадою осадила я свою лошадь. Генералъ вѣрно подумалъ, что это страхъ заставилъ меня прибавить шагу...*
Коновницину надобно было послать на лѣвый флангъ къ графу Сиверсу, узнать, что въ случаѣ отступленія, безопасны ли и удобны ли дороги для сто ретирады, довольно ли съ нимъ войска, и не пужло ли будетъ ему подкрѣпленіе'? Для принятія этого порученія явилась я.
— Охъ, нѣтъ,—сказалъ Коновницинъ, взглянувъ на меня,—вы слишкомъ молоды, вамъ нельзя этого поручить; пошлите кого постарѣе.
Я покраснѣла.
— Не угодно ли вашему превосходительству испытать, можетъ быть, я въ состояніи буду понять и исполнить ваши приказанія.
• — А... очень хорошо, извините, меня—сказалъ Коновнпцинъ торопливо н вѣжливымъ тономъ; онъ отдалъ мнѣ свои приказанія, прибавя, чтобъ я какъ можно скорѣе ѣхала. Не успѣла я скрыться у него изъ виду, какъ онъ, тревожимый недовѣрчивостью, послалъ другого ординарца по слѣдамъ моимъ съ тѣмъ же самымъ приказаніемъ, и это было дѣйствіемъ видимаго покровительства Божія, потому что непріятель занялъ уже тѣ мѣста, черезъ которыя проѣхала я къ Сиверсу. Возвращаясь, и встрѣтилась съ посланнымъ офицеромъ, отъ котораго и узнала, что тамъ, гдѣ прежде ѣхала, находятся уже непріятельскіе стрѣлки. Пріѣхавъ къ Коновницину, я разсказала ему со всею
подробностію о положеніи отряда Сиверса, о путяхъ, переправахъ, средствахъ, однимъ словомъ обо всемъ, что мнѣ велѣно было узнать Коповниципъ, выслушавъ мое донесеніе, расхвалилъ меня, попросилъ извиненія въ томъ, что усомнился было дать мнѣ порученіе, по причинъ моей молодости, и видно, желая загладить это, посылалъ уже вездѣ одну меня черезъ цѣлый день, говоря при каждомъ порученіи: „вы исправнѣе другихъ14. Носясь весь день по полямъ отъ одного полки къ другому, я измучилась, устала, смертельно проголодалась, и совсѣмъ уже не рада стала пріобрѣтенной славѣ исправнаго ординарца. Бѣдный Зѳлднть сдѣлался похожъ на борзую собаку.
Солнца уже закатилось» когда ыы стали па лагерь. Я только что успѣла сойти съ лошади, какъ должна была опять сѣсть на нее: Подъямпольскій сказалъ, что мнѣ очередь ѣхать за сѣномъ для цѣлаго полка.
— Вотъ тебѣ десять человѣкъ отъ моего эскадрона; сейчасъ прибудутъ остальные, отправляйся съ Богомъ. Да нельзя ли,— прибавилъ онъ въ полголоса,—достать что-нибудь съѣсть; гуся, курицу: сколько уже дней все одинъ хлѣбъ: до смерти наскучило...
Пятьдесятъ человѣкъ уланъ явились подъ начальство мое, и я поѣхала съ ними по первой, какая попалась, дорогѣ, отыскивать сѣнокосъ, потому что въ это время года начинаютъ уже косить Ночь была очень тепла, но п очень темна; мѣсяцъ не свѣтилъ Отъѣхавъ верстъ шесть отъ лагеря, мы увидѣли въ полуверстѣ отъ насъ деревню, и въ три минуты были уже въ ней, потому что обрдцовавишсь такой скорой находкѣ, пустились туда рысью. Къ деревнѣ примыкалъ обширный лугь; виднѣлась рѣчка, за нею нѣсколько мелкихъ перелѣсковъ. Приказавъ уланамъ идти съ лошадьми на лугъ, я осталась одна въ покинутой деревнѣ и привязавъ лошадь, пошла осматривать опустѣвшія жалища. Что-то было страшнаго видѣть всѣ двери отворенными,- вездѣ дарствовалъ мракъ, тишина и запустѣніе; ничто не было заперто: конюшни, сараи, амбары, кладовыя и дома, все было растворено. На дворѣ однако жъ ходили, лежали, стояли коровы, овцы, и сидѣли гуси стадами: бѣдные гуси, видь ихъ припомнилъ мпѣ просьбу Подъямполъскаго, припомнилъ, что одному изъ нихъ непремѣнно падобпо будетъ умереть. Ахъ, какъ мпѣ стыдно писать это. Какъ стыдно признаваться въ такомъ безчеловѣчьи. Благородною саблей своей я срубила голову неповинной итицы... Это была первая кровь, которую пролила я во всю мою жизнь. Хотя это кровь птицы, по повѣрьте, вы, которые будсто когда-нибудь читать мои записки, что воспоминаніе о пей тяготитъ мою совѣсть... Черезъ часъ уланы мои возвратились, ведя за собою лошадей своихъ, навьюченныхъ сѣпомъ.
— Не слишкомъ ли тяжадо вы навьючили ихъ?—спросила я, зидя, что по бокамъ лошадей висѣли огромнѣйшія связки сѣна.
— Нѣтъ, ваше благородіе, вѣдь сѣно легко.
Я повѣрила. вовсе не подозрѣвая, что тугъ крбЙгся тяжесть
мнѣ неизвѣстная, пято для этого парочпо навязаны такія ужасныя горы сѣна. Я сѣла на лошадь, велѣла взять мертваго гуся, и поѣхала впереди своего отряда, который шелъ пѣшкомъ, ведя лошадей своихъ въ поводу. Мы уже прошли большую половину своей дороги, и были верстахъ въ двухъ отъ лагеря, какъядругъ прискакалъ уланъ: „Поспѣшите, рваніе благородіе, волкъ скоро пойдетъ*1 Я велѣла людямъ идти такъ скоро, какъ они могутъ; они пообѣщали; натурально, что и лошади пошли рысью: я очень удивилась, увидя, что въ отрядѣ моемъ, то тамъ, то сямъ падаютъ съ лошадей бараны. Я пе имѣла времени спросить, для чего опи столько пабралп ихъ, какъ другой уланъ прискакалъ съ приказаніемъ отъ полка, бросить сѣно и спѣшить къ голку: я приказала оставить все, и сѣно, и барановъ, и моего гуся на мѣстѣ, сѣсть на лошадей, и рысью возвращаться въ полкъ; мы догнали его ужо на маршѣ.
— Что это значитъ, ротмистръ, что полкъ такъ скоро пошелъ?
— Вотъ странный вопросъ, что значитъ; велѣло, такъ и пошли; мы не прогуливаемся, теперь война.
Я замолчалйо Ротмистръ былъ не въ духѣ, и вѣрно оттого, что голоденъ. Я тоже голодна, и сверхъ того нисколько не спала эту ночь.
У насъ новый главнокомандующій: Кутузовъ... Это услышала я, стоя въ кругу ординарцевъ, адъютантовъ и многихъ другихъ офицеровъ, толпящихся около разведеннаго огня. Гусарскій генералъ Дороховъ говорилъ, поглаживая сѣдые усы свои: „Дай Богъ, чтобъ ѢІихайло Ларіоновичъ поскорѣе пріѣхалъ и остановилъ васъ; мы разбѣжались какъ подъ гору".
Кутузовъ пріѣхалъ.... Солдаты, офицеры, генералы, всѣ въ
восхищеніи; спокойствіе и увѣренность заступили мѣсто опасеній, весь нашъ станъ кипитъ и дышстъ мужествомъ ..
Холодный, пронзительный вѣтеръ леденитъ тѣло мое. Шинель моя не только что пе на ватѣ, но и ни на чемъ; подъ нею вѣть подкладки. Уланскій колетъ мой подложенъ тафтою, и въ немъ состоитъ вся моя защита противъ вѣтра, столько же холоднаго, какъ зимою.
Бородино. Вечеромъ вся наша армія расположилась биваками близъ села Бородино. Кутузовъ хочетъ дать сраженіе, котораго такъ давно всѣ желаютъ и ожидаютъ. Нашъ полкъ по обыкновенію занимаетъ передовую лилію.
Въ эту ночь я, сколько ни свертывалась, сколько пи куталась въ шинель, но по могла пи согрѣться, пи заснуть. Шалашъ нашъ былъ сдѣланъ изъ прутьевъ и вѣтеръ свисталъ сквозь него, какъ сквозь разбитое окно. Товарищи мои, которыхъ шинели теплы, спятъ спокойно; охотно бы легла я у ыня, но его нѣтъ и не разводили.
24-го августа. Вѣтеръ не унялся, на разсвѣтѣ грозно загрохотала вѣстовая пушка. Гулъ ея несся, катился и переливался по всему пространству, занятому войскомъ нашимъ. Обрадовавшись
ц я тотчасъ оставила безпокойный ночлегъ свой. Ещо но со ѣмъ замолкъ гулъ пушечнаго выстрѣла, какъ все уже было і. ногахъ Черезъ четверть часа вс.о пришло въ движеніе, все ітовится къ бою. Французы идутъ къ намъ густыми колоннами Ь. поле почернѣло, закрывшись несмѣтнымъ ихъ множествомъ.
26-го. Адскій день. Я едва пе оглохла отъ дикаго, неумолкпа
। рева обѣихъ артиллерій. Ружейныя пули, которыя свистали, ізжали, шикали и какъ градъ осыпали насъ, не обращали на ібя ничьего вниманія; даже и тѣхъ, кого ранили, и они нѳ іыхали ихъ: до дикъ ли было памъ... Эскадронъ нашъ ходилъ Ьоколько разъ въ атаку, чѣмъ я была очень недовольна: у ме-і нѣтъ перчатокъ, и руки мои такъ окоченѣли отъ холоднаго тра, что пальцы едва сгибаются; когда мы стоимъ на мѣстѣ, кладу саблю въ ножны и прячу руки въ рукава шіінели; но .ігда велятіэ идти въ атаку, надобзо вынуть саблю и держать ео эдою рукой на вѣтру и холодѣ. Я всегда была очень чувстви-зльпа къ холоду, и вообще ко всякой тѣлесной боли; теперь, ерепося днемъ и ночью жестокость сѣверпаго вѣтра, которому одвержепа беззащитно, чувствую, что мужество мое уже не то, было еытчала кампаніи. Хотя нѣтъ робости въ душѣ моей, цвѣтъ лица моего ни разу не измѣнялся, я покойна, но обращалась бы однако-жъ, если бы перестали сражаться.
Ахъ, если-бъ я могла согрѣться и опять почувствовать, что у еья есть руки и ноги. Теперь я ихъ но слышу.
Желаніе мое исполнилось; нужды пѣтъ, какимъ образомъ, но олько исполнилось; я не сражаюсь, согрѣлась, и чувствую, что меня есть руки и ноги, а особливо лѣвая нога очень оіпути-ельно даетъ ыпѣ знать, что я имѣю ее; она распухла, почерпѣ-а и ломитъ нестерпимо: я получила контузію отъ ядра. Ва-мистрь пе допустилъ мепя упасть съ лошади, поддержалъ и темъ за фронтъ. Несмотря на столько битвъ, въ которыхъ бы-а, я не имѣла никакого понятія о контузіи; мнѣ казалось, что * :учнть ее не значитъ быть ранену, и потому не видя крови а колѣнѣ споемъ, воротилась я къ своему мѣсту. Подъямполь-кій, оглянувшись и видя, что я стою передъ фронтомъ, спро-! ъ съ удивленіемъ „зачѣмъ ты воротился*?
— Я не раненъ,—отвѣчала я.
Ротмистръ, полагая, что меня удярпла пуля на излетѣ, спокоился, и мы продолжали стоять и выдерживать огонь о самой ночи. Тогда непріятель зачалъ освѣщать насъ рѣтлыыи ядрами, живописно скачущими мимо нашего фрон-а наконецъ и эта забава кончилась, всс затихло. Полкъ ашъ отступилъ нѣсколько назадъ и спѣшился; но ескад-) ъ Подъямпольскяго остался на лошадяхъ. Я не въ силахъ іла выдерживать долѣе мученій, претерпѣваемыхъ мнею отъ >ма въ ногѣ, отъ холода, оледенявшаго кровь мою, и отъ же-гокой боли всѣхъ членовъ (думаю оттого, что во весь депь ни I иипугу не сходила съ лошади). Я сказала Додьямпольскому»
Записки Дуровой.	4
что не могу болѣе держаться на сѣдлѣ, и что если онъ позво литъ, то я поѣду въ Вагенбургъ, гдѣ штабъ-лѳкарь Корішловичъ «осмотритъ, что дѣлается съ моею ногой; ротмистръ позволилъ Наконецъ пришло то время, что я сама охотно поѣхала въ Ва генбургъ. Въ Вагенбургъ, столько прежде презираемый. Поѣхала, не бывъ жестоко раненною... Что можетъ храбрость противъ холода.
Оставя эскадронъ, пустилась я, въ сопровожденіи одного улана, по дорогѣ къ Вагенбургу, едва удерживаясь отъ болѣзненнаго стона. Но я не могла ѣхать далѣе Бородина, и останови лась въ этомъ соленіи; оно изъ конца въ копецъ было наполнено ранеными. Ища безполезно избы, куда-бъ меня пустили, и получая вездѣ отказъ, рѣшилась я войти и занятъ мѣсто, не спрашиваясь согласія; отворивъ дверь одной обширной и темной какъ могила избы крестьянской, была я встрѣчена двадцатью голосами, болѣзненно кричащими ко мнѣ изъ глубины этого мрака: „Его тамъ. Зачѣмъ? Затвори двери. Что тебѣ надобно"* Кто такой пришелъ11... Я отвѣчала, что я уланскій офицеръ раненъ, не могу найти квартиры и прошу ихъ позволить мнѣ переночевать здѣсь.
— Нельзя, нельзя,—закричало вдругъ нѣсколько голосовъ;— здѣсь раненый полковникъ, и пам-? самимъ тѣсно.
— Ну, такъ раненый полковникъ долженъ по себѣ энать, что въ такомъ положеніи трудно искать квартиры, и какъ бы ни было вамъ тѣсно, но вы должны были бы предложить мнѣ остаться между вами, а не выгонять.
На эту проповѣдь отвѣчалъ мпѣ кто-то отрывисто:
— Ну, пожалуй оставайтесь, вамъ негдѣ будетъ лечь.
— Это уже моя забота,—сказала я, и обрадовавшись, что наконецъ вижу себя въ теплѣ, влѣзла на печь и легла на краю не только что во всемъ вооруженіи, во даже не снимая и каски. Члены мои начали оттаивать и боль утихать; одна только ушибленная нога была тяжела какъ бревно: я не могла пошевелить ее безъ боли. Изнуренная холодомъ, голодомъ, усталостію и болью, я въ одну минуту погрузилась въ глубочайшій сонъ. Не разсвѣтѣ, видно, я хотѣла повернуться па другую сторону, не какъ спала на краю печи, то сабля моя отъ этого движенія сЬѢ силась и загремѣла; всѣ проснулись и всѣ кричали: „ Кто тутъ Кто ходитъ14. Голосъ ихъ показывалъ сильный испугъ; одинъ иеъ нихъ прекратилъ эту тревогу, напои ня товарищамъ обо мнѣ выражаясь весьма обязательно: „Это возится тотъ уланъ, вотъ что съ вечера еще чортъ принесъ къ намъ“. Послѣ того онк впить всѣ заснули, по я еще не спала: нога моя жестоко болѣла, и вмѣсто вчерашнаго озпоба, во мнѣ былъ сильный жаръ Я встала, и разсмотрѣвъ сквозь трещины ставня, что заря уже занималась, отворила дверь, чтобъ выйти и оставить гостепріим ный кровъ, подъ которымъ провела ночь; у самаго порога стоялъ мой уланъ съ обѣими лошадьми; терзательная боль, когда
чадобно было стать и опереться лѣвою ногой па стремя, выжали невольныя слезы изъ глазъ моихъ. Отъѣхавъ съ полверсты, я* хотѣла уже сойти съ лошади и лечь въ полѣ, отдавшись на волю судьбы: нога моя затекла и причиняла мнѣ боль невыносимую. Къ счастію, уланъ мой увидѣлъ вдали телѣгу; на ной лежала пустая бочка, въ которой отвозили вино въ армію, сейчасъ онъ поскакалъ и привелъ эту телѣгу ко мнѣ; пустую бочку сбросили, а я заняла ея мѣсто, и легла на ту солому, на^ которой опа лежала. Уланъ повелъ моего Зелапта въ поводу, и такимъ образомъ прибыла я въ Вагенбургъ, гдѣ нашла добраго пріятеля своего полкового казначея Бурого, и теперь сижу въ его тепломъ шалашѣ, въ его тулупѣ; въ рукахъ у меня стаканъ горячаго чаю; нога обвязана бинтами, намоченными спиртомъ; надѣюсь, что и это поможетъ за неимѣніемъ лучшихъ средствъ. Корниловича нѣтъ здѣсь, онъ при полку.
Я совершенно оправилась. Хорошій супъ, чай и теплота возвратили членамъ моимъ силу и гибкость; все забыто какъ сопъ, хотя нога и болитъ еще. Но что объ ней думать. Къ ктому-жъ, мразо, мнѣ кажется, что моя контузія изъ всѣхъ контузій самая легкая.
Проведя два дня въ шалашѣ Бурого, я спѣшила воавратятьвя въ волкъ, мнѣ дано отвесть туда небольшой отрядъ, состоящій изъ двадцати четырехъ уланъ, для укомплектованія эскадрона.
ЛІы отступаемъ кь Москвѣ и теперь уже въ десяти верстахъ отъ нея. Я просила Штакельберга, позволить мпѣ съѣздить въ Москву, чтобъ заказать сшить теплую куртку; получа позволеніе, я отдала свою лошадь улану и отправилась на парѣ едва дышащихъ клячъ, нанятыхъ въ селеніи. Я хотѣла было остановиться въ Кремлѣ, у Митрофанова, искренняго друга и сослуживца отца моего, по узнала, что онъ куда-то уѣхалъ Пока я допросилась о немъ, должна была заходить ко многимъ жильцамъ обширнаго дома, въ которомъ были и его комнаты. Одинъ изъ этихъ набѣговъ произведенъ на горницы молодой купчихи; она, увидя меня отворяющую дверь ея, тотчасъ стала говорить: „Пожалуйте, пожалуйте, батюшка господинъ офицеръ, прошу покорно, сади* тесь, сдѣлайте милость; вы хромаете, конечно ранены? Не прика жете ли чаю? Катенька, подай скорѣѳ“.
Говоря все это, она усаживала меня на диванѣ, а Катенька, пленькая чотырнадцатилѣтняя дѣвочка, во всемъ блескѣ купеческой красоты, стояла уже предо мною съ чашкою чаю.
— Что, батюшка, супостатъ нашъ далеко ли? Говорятъ, онъ идетъ въ Москву.
Я отвѣчала, что его не пустятъ въ Москву.
— Ахъ, дай-то Богъ. Куда мы дѣнемся тогда? Говорятъ, опъ всѣхъ принуждаетъ къ своей вѣрѣ.
Что мпѣ было отвѣчать имъ па такіе вопросы? Малютка тож отозвалась своимъ тоненькимъ голосомъ* „Слышно, что они всѣхъ плѣнныхъ клеймятъ противъ сердца**. Говоря это, она указывала свое собственное сердце.	г
— Это легко можетъ быть,—отвѣчала я,—объ этомъ что-то и я слышалъ.
Они приступили было ко мнѣ съ разспросами, но я встала, сказавъ, что долженъ спѣшить къ своему мѣсту.
— Итакъ, Господь съ вами, батюшка,—говорили обѣ состр провожая меня по переходамъ къ лѣстницѣ.
КурткУ сшили, я надѣла ее и хотѣла сейчасъ выѣхать ивъ города, по ото пе такъ-то легко было сдѣлать; непріятель близко, мпбгіѳ извозчики оставили Москву, и тѣ изъ нихъ, которые были еще тутъ, просили съ меня пятьдесятъ рублей, чтобъ довезть до главной квартиры; но какъ у меня нѣтъ и одного, не только пятидесяти, то я отправляюсь пѣшкомъ. Прошелъ версты три по мостовой, я принуждена была лечь на землю, какъ только вышла за заставу: нога моя снова стала болѣть и пухнуть и я не могла ужо ступить на нее. Къ моему счастію, проѣзжа. ?. мимо какая-то фура, нагруженная сѣдлами, потниками, манерками. ранцами и всякимъ другимъ военнымъ дрязгомъ; прі I ней былъ офицеръ. Я просила его взять меня па эту фуру; сч.і чала онъ не соглашался, говоря, что ему нельзя ничего изъ тѣхъ вещей сбросить и некуда посадить меня; но представя ему, что не только офицеръ, по и простой солдатъ дороже Государю двад дати. такихъ фуръ, я убѣдила его дать мнѣ мѣсто. У главно* квартиры я встала, поблагодарила офицера и пошла прихрамы вая искать Шварца, чтобъ попросить у пего какую-нибудь лошадь, моя осталась въ полку. Я отыскала Шварца въ квартирѣ графа Сиверса. Послѣ Бородинскаго дѣла мы не видались, онъ очень удивился увидя ъіеня и спросилъ, для чего я не при полку? Я разсказала ему о контузіи, о боли, о Москвѣ, о курткѣ прибавя ко всему этому, что желала бы какъ можно скорѣе возвратиться къ полку и что для этого мнѣ нужна лошадь Шварцъ далъ мнѣ казачью лошадь, съ тонкою вытянутою шеей безобразную, осѣдланную гадкимъ сѣдломъ съ огромной подушкой. На зтомъ конѣ, не имѣвшемъ и въ доброе свое время ни огня, нп быстроты, пріѣхала я въ полкъ. Горя нетерпѣніемъ сѣсть па своего бодраго и гордаго Веданта, я узнала ръ вели-чайшѳй досадѣ моей, что онъ отправленъ съ заводными лошадьми верстъ за пять нъ деревню.
Перешедъ Москву, мы остановились верстахъ въ двухъ или трехъ отъ нея армія пошла дальше.
Черезъ нѣсколько времени древняя столица наша запылала во многихъ мѣстахъ. Французы вовсе неразсчстливы. Зачѣмъ спи жгутъ патъ прекрасный городъ, свои великолѣпныя квартиры, такъ дорого ими нанятыя? Странные люди... Мы всѣ съ сожалѣніемъ смотрѣли, какъ пожаръ усиливался, и какъ почти воловина неба покрылась яркимъ заревомъ. Взятіе Москвы привело насъ въ какое-то недоумѣніе; солдаты какъ-будто испуганы; иногда вырываются у нихъ слова: „лучше ужъ бы всѣмъ лечь мертвыми, чѣмъ отдавать Москву". Разумѣется, они говорятъ это
ругъ другу вполголоса, а въ такомъ случаѣ офицеръ не облапъ этого слышать.
Полкъ нашъ примыкалъ лѣвымъ флангомъ къ какой то дѳ-.евупікѣ; въ ней пе было уже пи одного человѣка. Я спросила ютмистра, долго ли мы тутъ будемъ стоять?
— Кто-жъ это знаетъ,—отвѣчалъ онъ,—огней но велѣно разве іить, такъ видно надобно быть да готовѣ каждую минуту. А тебѣ іа что это знать?
— Такъ я пошелъ бы въ крайній домъ лечь спать не надолго, у меня очень болитъ нога.
— Поди, пусть унтеръ-офицеръ постоитъ у избы съ своей юпіадыо, когда полкъ тронется сь мѣста, то онъ разбудитъ тобя.
Я проворно побѣжала въ домъ; вошла въ избу и, видя, что юлъ и лавки выломаны, не нашла лучшаго мѣста какъ лечь; я ілѣзла на нее и легла съ краю; печь была тепла, видно ее неравно топили: въ избѣ было довольно темно отъ притворенныхъ тавѳнь. Теплота и темнота, какія два. благословенныя удобства. 1 тотчасъ заснула Думаю, что спала болѣе получаса, потому іго скоро проснулась отъ повторенныхъ восклицаній: „Ваше бла-ородіе, ваше благородіе, полкъ ушелъ, непріятель въ деревнѣ"... Іроснувшись. я спѣшила встать, и стараясь онереться лѣвой :укой, почувствовала подъ нею что-то мягкое; я обернулась по-мотрѣть, и какъ было темно, то наклонилась очень близко къ предмету, въ который уперлась рукою; йто былъ мертвый чело-:ѣкъ п, кажется, ополчацинъ; пе знаю, легла ли бы на печь, слябъ увидѣла прежде этого сосѣда, но теперь я и не подумала* испугаться. Какихъ странныхъ встрѣчъ не случится въ шзни, особливо въ теперешней войнѣ. Остапя безмолвнаго оби-ателя хижины спать сномъ безпробуднымъ, я вышла па улицу. Эрапцуяы были уже въ деревнѣ и стрѣляли кой-на-кого изъ ваннъ. Я поспѣшила сѣсть на свою лошадь и рысью догнала ;олкъ.
Штаксльбергъ послалъ меня за сѣномъ для полковыхъ лотахъ, и я, волею или леволею, по должна была ѣхать на лошади прямой, лѣнивой и безобразной какъ оселъ; нустя впередъ свою оманцу» ѣхала я за нею, розмышляя о непріятномъ положеніи воемъ. Стыдъ и бѣда съ такимъ копемъ ожидаютъ моия въ іѳрвомъ дѣлѣ: на непріятеля онъ не пойдетъ, отъ непріятеля не несетъ... „Вотъ здѣсь паши заводные*, -сказалъ одинъ изъ уланъ воему товарищу, указывая на ближнее селеніе: оно было въ орстѣ отъ дорого, по которой я вела свой отрядъ. Мысль, что югу достать свою лошадь, освѣтила мой умъ, успокоила и ра-лгнала всѣ мрачные помыслы, я поручила унтеръ-офицеру вести нагомъ отрядъ къ ближнему лѣсу, а сама пе поскакала уже, но .отряслась, какъ могла, скорѣе къ селу, гдѣ надѣялась найти :ацпіхъ заводныхъ.
Судьба ожесточилась противъ меня: я не нашла здѣсь евоей ошади; здѣсь не нашего полка заводныя; улапскія далѣе ощ.о ростахъ въ трехъ отъ селенія.
Несчастный голодный оселъ, па которомъ я сижу и терзаюсь досадою, какую только можно себѣ представить, не хочетъ идп иначе, какъ тагомъ и то съ величайшею лѣнью. Мучительна ©того состоянія я еще не испытывала. Еслибъ мнѣ отдали н. выборъ: быть ли еще на двухъ Бородинскихъ сраженіяхъ, иле два дня только имѣть подъ собою эту верховую лошадь, сію ми-нуту избираю первое^ пе колеблясь ни секунды.
Я отыскала и ваяла своего Зелапта; но какъ дорого мнѣ эг стоило Рѣшись во что бы ни стало избавиться отъ нѳпріятнагі положенія своего, принудила я шпорами и саблею бѣдную до ліадь довезти мепя рысью до второго селенія, и тутъ, къ восхп щелію моему, первый предметъ, который мнѣ представился, бьѵп Залаять. Пересѣвъ па него, полетѣла я какъ стрѣла къ т<ш; лѣсу, куда велѣла ѣхать своему отряду; я надѣялась отыскати его по слѣдамъ, по множество дороіъ, идущихъ вправо, влѣво понерекъ3 и на всѣхъ безчисленное множество конскихъ слѣ довъ. привели мепя въ недоумѣніе. Проѣхавъ версты три на удачу по дорогѣ, которая показалась мнѣ шире другихъ, прі ѣхала я къ господскому дому прекрасной архитектуры Цв ь яикъ передъ крыльцомъ, ведущимъ въ садъ, былъ весь печатанъ лошадьми; по аллеямъ тянулись богатыя кружева и блонды; слѣды грабительства впдны были вездѣ. Не встрѣчая тутъ нч одного человѣка, и не зная какъ отыскать свою команду, рѣши ласъ я возвратиться въ полкъ. Штакельбергъ, увидя меня одну гдѣ-жъ ваша команда"? Я откровенно разсказала, Ч' велѣла отряд) но что вбзвр*
спросилъ:
желая взять свою лошадь въ ближнемъ селеніи, идти шагомъ къ лѣсу и тамь дождаться меня, тясь, я не нашла ихъ на назначенномъ мѣстѣ и теперь пе знаіі і дѣ опи.
— Какъ смѣли вы это сдѣлать,—закричалъ Штакельбергъ,-какъ смѣли оставить свою команду Ни на секунду не должны ъі были отлучаться отъ нея; теперь она пропала: лѣсъ этотъ занят уже непріятелемъ. Ступайте, сударь, сыщите мнѣ людей, пнач я представлю на васъ главнокомандующему, и ЛмЮТЪ...
Оглушенная этою выпалкой, поѣхала я опять лѣсу, по гамъ были уже непріятельскіе стрѣлки.
— Куда ты ѣдешь, Александровъ?—спросилъ лейбъ-эскадрона, находившійся въ передней линіи шшіикь стрѣлковъ.
Я отвѣчала, что Штакельбергъ прогналъ меня искать моихъ фуражировъ.
— А ты ужели ихъ потерялъ?
Я разсказала.
— Это, братецъ, пустяки, фуражиры твои вѣрно прошли 6 м-опасно окольными дорогами, и теперь должны быть въ селенія занятомъ заводными лошадьми нашего арріѳргарда, ступай ту а
Я послѣдовала его совѣту, и въ самомъ дѣлѣ, нашла сі людей съ ихъ вьюками сѣна въ этомъ селѣ. На вопросъ:
васъ
къ проклято
меня
Д."
чего не дожидались меня? сказали, что услыша скачку и пальбу въ лѣсу, думали, что это непріятель, и не желая вовсе быть взятыми въ плѣнъ, уѣхали дальше, верстъ за восемь; пашли тамъ сѣно, навьючили имъ лошадей и пріѣхали ожидать меня здѣсь Я отвела ихъ въ полкъ, представила Штакельбергу, и поѣхала прямо къ главнокомандующему.
Чувствуя ссбя жестоко оскорбленною угрозой Штакельберга, что меня разстрѣляютъ, я пе хотѣла болѣе оставаться подъ его начальствомъ; не сходя съ лошади, написала я карандашомъ къ Подъямпольскому: „Увѣдомьте полковника Шгакѳльберга, что не имѣя охоты быть разстрѣляннымъ, я уѣзжаю къ главнокомандующему, при которомъ постараюсь остаться въ качествѣ его ординарца".
Пріѣхавъ въ главную квартиру, увидѣла я на однихъ воротахъ написанныя мѣломъ слова: Главнокомандующему; я встала съ лошади, и вошедъ въ сѣни, встрѣтила какого-то адъютанта.
— Главнокомандующій здѣсь?—спросила я.
— Здѣсь,—отвѣчалъ онъ вѣжливымъ и ласковымъ тономъ; но вь эту же минуту видъ и голосъ адъютанта измѣнились, когда я сказала, что ищу квартиру Кутузова:—„Не знаю; здѣсь нѣть, спросите тамъ",—сказалъ онъ отрывисто, вс глядя на меня, и тс-тчасъ ушелъ. Я пошла далѣе п опять увидѣла па воротахъ: Г авнокомапдующему. На этотъ разъ я была уже тамъ, гдѣ хотѣла быть: въ передней горницѣ находилось нѣсколько адъю-таітовъ; я подошла къ тому, чье лицо показалось мнѣ лучше другихъ: это быль Дишканецъ.
— Доложите обо мнѣ главнокомандующему, я имѣю надобность до пего.
— Какую? Вы можете объявить ее черезъ меня.
— Не могу, мнѣ надобно, чтобы я говорилъ съ нимъ самъ и безъ свидѣтелей; не откажите мнѣ въ этомъ снисхожденіи,— прибавила я, вѣжливо кланяясь Дишкапцу.
Онъ тотчасъ пошелъ въ комнату Кутузова, и черезъ минуту, отворяя дверь, сказалъ мнѣ: „пожалуйте", и съ этимъ вмѣстѣ самъ вышелъ опять въ переднюю; я вошла, и не только съ должнымъ уваженіемъ, но даже съ чувствомъ благоговѣнія поклонплаов сѣдому герою, маститому старцу, великому полководцу.
— Что тебѣ надобно, другъ мой?—спросилъ Кутузовъ, смотря на меня пристально.
— Я желалъ бы имѣть счастіе быть вашимъ ординарцемъ во вче продолженіе кампаніи, и пріѣхалъ просить васъ объ этой излости.
— Какая-жъ причина такой необыкновенной просьбы, а еще болѣе способа, какимъ предлагаете ее?
Я разсказала, что заставило меня принять эту рѣшимость, и у&іекаясь воспоминаніемъ незаслуженнаго оскорбленія, говорила «і> чувстомъ, жиромъ и въ смѣлыхъ выраженіяхъ; между про-імъ, я сказала, что родясь и выросши въ лагерѣ, люблю вовы-
ную службу со дня моего рожденія, что посвятила ей жизнь мою навсегда, что готова пролить всю кровь свою защищая пользы Государя, котораго чту какъ Бога, и что имѣя такой образъ мыслей и репутацію храбраго офицера, я не заслуживаю быть угрожаема смертію .. Я остановилась, какъ отъ полноты чувствъ, такъ и отъ нѣкотораго замѣшательства: я замѣтила, что при словѣ, „храбраго офицера*, на лицѣ главнокомандующаго показалась легкая усмѣшка. Это заставило меня покраснѣть; я угадала мысль еію, и чтобы оправдаться, рѣшилась скакать все.
— Въ Прусскую кампанію, ваше превосходительство, всѣ мои начальники такъ много и такъ единодушно хвалили смѣлость мою, и даже самъ Буксгсвденъ назвалъ безпримѣрною, что послѣ всего этого я считаю себя въ правѣ назваться храбрымъ, не опасаясь быть сочтенъ за самохвала.
— Въ Прусскую кампанію, разкѣ вы служили тогда? Который вамъ годъ? Я полагалъ, что вы не старѣе шестнадцати лѣтъ.
— Я сказала, что мнѣ двадцать третій годъ, и что въ Прусскую кампанію я служила въ конно-польскомъ полку.
— Какъ ваша фамилія?-—спросилъ поспѣшно главнокомандующій.
— Александровъ.
Кутузовъ всталъ и обнялъ меня, говоря: «Какъ я радъ, что имѣю наконецъ удовольствіе узнать васъ лично. Я давно уже слышалъ объ васъ. Останьтесь у меня, если вамъ угодно; мпѣ очень пріятно будетъ доставить вамъ нѣкоторое отдохновеніе отъ тягости трудовъ военныхъ; что жъ касаотся до угрозы разстрѣлять васъ, прибавилъ Кутузовъ усмѣхаясь, то вы напрасно привяли ее такъ близко къ сердцу; зто были пустыя слова, сказанныя въ досадѣ. Теперь подите къ дежурному генералу Коповнп-цыну, и скажите ему, что вы уыепя безсмѣннымъ ордяпарцемъ».
Я вошла было, но онъ опять позвалъ меня: яВы хромаете? Отчего уто“?
Я сказала, что въ сраженіи подъ Бородинымъ получила контузію отъ ядра.
— Контузію отъ ядра, и вы не лечитесь. Сейчасъ скажите доктору, чтобы осмотрѣлъ нагпу ногу.
Я отвѣчала, что контузія была очень легкая, и что йога моя почти не болитъ. Говоря это, я лгала: йога моя болѣла жестоко и была вся багровая.
Теперь мел живемъ въ Красной-Пахрѣ, въ домѣ Салтыкова Намъ дали какой-то дощатый шалашъ, въ которомъ всѣ мы (то есть ординарцы) жмемся и дрожимъ отъ холода. Здѣсь я нашла Шленда, бывшаго вмѣстѣ со мною въ Кіевѣ на ординарцахъ у Милорадовича.
Лихорадка изнуряетъ мепя. Я дрожу какъ осиновый листъ... Меня посылаютъ двадцать разъ па день въ разныя мѣста; на бѣду мою, Коновницкнъ вспомнилъ, что я, будучи у него ни ординарцахъ, оказалась отличнѣйшимъ изо всѣхъ, тогда бывшихъ при велъ.
—А, здравствуйте, старый знакомый,—сказалъ опъ, увидя меня на крыльцѣ дома, занимаемаго главнокомандующимъ;" и съ того для пе было уже мпѣ покоя. Куда только нужно было послать скорѣе, Коновницынъ кричалъ: «Уланскаго ординарца ко ыпѣ>, и бѣдный уланскій ординарецъ носился какъ блѣдный вампиръ отъ одного полка къ другому, а иногда и отъ одного крыла арміи къ другому.
Наконецъ Кутузовъ велѣлъ позвать меня: „Ну что*, сказалъ одъ, взявъ моня за руку, какъ только я вошла, „покойнѣе ли у меня, нежели въ полку? Отдохнулъ ли ты? Что твоя нога*?
Я принуждена была сказать правду, что нога моя болитъ до нестерпимости, что отъ этого у меня всякій день лихорадка, н что я машинально только держусь на лошади, по привычкѣ, но что силы у меня нѣтъ и за пятилѣтняго ребенка.
— Поѣзжай домой,—сказалъ главнокомандующій, смотря на меня съ отечесЕшмъ состраданіемъ,—ты въ самомъ дѣлѣ похудѣлъ и ужасно блѣденъ; поѣзжай, отдохни, вылѳчись и пріѣзжай обратпо.
При этомъ предложеніи сердце мое стѣснилось.
— Какъ мнѣ ѣхать домой, когда ни одинъ человѣкъ теперь не оставляетъ армію,—-сказала я печально.
— Что жъ дѣлать, ты боленъ. Развѣ лучше будетъ, когда останешься гдѣ-нибудь въ лазаретѣ? Поѣзжай, теперь мы стоимъ безъ дѣла, можетъ быть и долго еще будемъ стоять здѣсь; въ такомъ случаѣ успѣешь застать насъ на мѣстѣ.
Я видѣла необходимость послѣдовать совѣту Кутузова: ни одной недѣли не могла бы я долѣе выдерживать трудовъ военной жизни.
— Позволите ли, ваше высокопревосходительство, привезть съ собою брата? Ему уже четырнадцать лѣтъ. Пусть опъ начнетъ военный путь свой подъ начальствомъ вашимъ.
— Хорошо, привезя.—сказалъ Кутузовъ,—я возьму его къ себѣ, и буду ему вмѣсто отца.
Черезъ два дня послѣ нтого разговора, Кутузовъ опять потребовалъ меня:
— Вотъ подорожная и деньги па прогоны,—сказалъ онъ, подавая то и другое,—поѣзжай съ Богомъ. Если въ чемъ будетъ имѣть надобность, пиши прямо ко мнѣ, я сдѣлаю все, что отъ мепя будетъ зависѣть. Прощай, другъ мой.—Великій полководецъ обнялъ меня съ отеческою нѣжностію.
Лихорадка и телѣга тресутъ меня безъ пощады. У мепя подорожная курьерская, и это причиною, что всѣ ямщики, не слушая моихъ приказаній ѣхать тише, скачутъ сломя голову. Малиновые лампасы и отвороты мои столько пугаютъ ихъ, что они. хотя и слышать какъ я говорю, садясь въ повозку, ступай рысью, но не вѣрятъ ушамъ своимъ, и заставя лихихъ коней рванутъ разомъ съ мѣста, не прежде остановятъ ихъ, какъ у крыльца другой станціи. Но нѣть худа безъ добра: я теперь не зябну, отъ мучительной тряски, меня безпрерывно бросаетъ вь жаръ.
Въ Калугѣ пришелъ па почту какой-то повидимому чиновникъ, и выждавъ какъ никого не осталось въ комнатѣ, подступилъ ко мпѣ тихо, какъ кошка, п еще тише спросилъ:
— Не позволите ли мнѣ узнать содержаніе вашихъ депешъ.
— Моихъ депешъ. 'Забавно было бы,еслибъ разсказывали курьерамъ, что написано въ тѣхъ бумагахъ, сь которыми они ѣдутъ. Я не зпаю содержанія моихъ депешъ.
— Иногда это бываетъ извѣстно господамъ курьерамъ; я скроменъ, отъ мѳая никто ничего не узнаетъ —продолжалъ шептать искуситель съ ласковою миной.
— И отъ меня также. Я скроменъ, какъ и вы,—сказала я вставая, чтобъ уйти отъ него.
— Одно слово, батюшка. Москва...
Остального я не слыхала, сѣла въ повозку и уѣхала. Сцены эти повторялись во многихъ мѣстахъ и многими людьми; видно имъ не новое было разспрашивать курьеровъ.
Казань. Я остановилась въ домѣ благороднаго собранія, чтобы пообѣдать. Лошади были уже готовы и обѣдъ мой приходилъ къ концу, какъ вошло ко мнѣ приказное существо съ тихою поступью, прищуренными глазами и хитрою* физіогноміей:
— Куда изволите ѣхать?
— Въ С...
— Вы прямо изъ арміи?
— Изъ арміи.
— Гдѣ она расположена?
— Не знаю.
— Какъ же это?
— Можетъ быть она перешла па другое мѣсто.
— А гдѣ вы оставити ее?
— На полѣ между Смоленскомъ и Москвою.
— Говорятъ Москва взята; правда ли это?
— Неправда.
— Какъ можно, вы пе хотите сказать, всѣ говорятъ, что взята, и это вѣрно.
— А когда вѣрно, такъ чего жъ вамъ больше?
— Стало вы соглашаетесь, что слухъ этотъ справедливъ?
— Не соглашаюсь, прощайте, миѣ некогда ни разсказывать ни слушать вздору, о Москвѣ.—Я. хотѣла было ѣхать.
— Не угодно ли вамъ побывать у губернатора? Опъ просилъ насъ къ себѣ,—сказалъ хитрецъ, совсѣмъ уже другимъ тономъ.
— Вамъ надобно было сказать мнѣ это сначала, но забавляясь разспросами, а теперь я вамъ не вѣрю, и къ тому жъ я курьеръ и заѣзжать ни къ кому не обязанъ.
Чиновникъ опрометью бросился отъ меня и черезъ двѣ минути опять явился:
— Его превосходительство убѣдптельпо проситъ васъ ножа-ловать къ нему; онъ ирпелзлъ за вами свой экипажъ.
Я тотчасъ поѣхала къ губернатору. Почтенный Мансуровъ
началъ разговоръ свой благодарностью за мое благоразуміе въ отношеніи къ нескромнымъ разспросамъ
— Мнѣ очень пріятно было,—говорилъ онъ,—слышатъ отъ своего чиновника, съ какою осторожностью вы отвѣчали ему: я много обязанъ вамъ за это. Здѣсь надѣлалъ было инѣ хлопотъ одинъ негодяй, вырвавшійся изъ арміи; столько поговорилъ вздору, и такъ растревожилъ умы жителей, что я принужденъ былъ посадить его подъ караулъ. Теперь прошу васъ быть со мною откровеннымъ: Москва взята?
Я медлила отвѣтомъ: губернатора смѣшно было бы обманывать, но тутъ стоялъ еще какой-то чиновникъ и мнѣ не хотѣлось при немъ отвѣчать на такой важный вопросъ. Губернаторъ угадалъ мысль мою:
— Это мой искренній Другъ, это второй я, прошу васъ не скрывать отъ меня истшы; меня удостаиваетъ довѣренностію и самъ Государь; сверхъ того, мнѣ надобно знать обо участи Москвы и для того, чтобы взять свои мѣры въ разсужденіи города; буйные татары собираются толпами и выжидаютъ случая надѣлать неистовствъ; я долженъ это упреди іъ; и такъ—Москва точно взята?
— Могу васъ увѣрить, ваше превосходительство, что пе взята, но отдана добровольно, и это послѣдній тріумфъ непріятеля нашего въ землѣ русской: теперь гибель его неизбѣжна.
— На чемъ же вы основываете ваши доіацки?—спросилъ губернаторъ па лицѣ котораго, при словахъ: Москва отдана, изобразилось прискорбіе и испугъ.
— Это не догадки, ваше превосходительство, по совершенная увѣренность: за гибель враговъ нашихъ порукою намъ спокойствіе и веселый видъ всѣхъ нашихъ генераловъ и самаго главнокомандующаго. Не натурально, чтобъ донустя непріятеля въ сердце Россіи, и отдавъ ему древнюю столицу нашу, могли они сохранять спокойствіе духа, пе бывъ увѣренными въ скорой и неизбѣжной погибели непріятеля. Сообразите все это, ваше нре-восходптельство, и вы сами согласитесь со мзою.
— Губернаторъ долго еще разговаривалъ со мною, разспрашивая о дѣйствіяхъ и теперешнемъ положеніи арміи, и наконецъ, прощаясь, наговорилъ мнѣ много лестнаго, и въ заключеніе сказалъ, „что Россія не дошла бы до крайности отдать Москву, еслибъ въ арміи были все такіе офицеры, какъ я“. Подобная похвала, и отъ такого человѣка какъ Мансуровъ, вскружила бы голову хоть кому, а ынѣ и подавно. Мнѣ, которую ожидаетъ тьма толковъ, заключеній, предположеній и клеветъ, какъ только полъ мой откроется. Ахъ, какъ необходимо будетъ мпѣ тогда свидѣтетьство людей, подобныхъ Мансурову, Ермолову и Коновницыну...
Разсказъ татарина.
За Казанью начинаются лѣса, обширные, густые, дремучіе я непроходимые; зимою, большая дорога, идущая черезъ нихъ, такъ же узка, какъ п всякая проселочная; послѣднія еще имѣютъ преимущество передъ первою, потому что ими молено иногда ближе проѣхать, и всегда уже дешевле; послѣднее обстоятельство для меня было также пе маловажно, и я со второй станціи поворотила съ большой дороги на маленькую, которая вела и часъ отъ часу глубже находила въ чашу сосноваго лѣса. Наступила ночь, въ дремучемъ лѣсу пи что пе шелохнуло, и только раздавались восклицанія моего ямщика и заунывныя пѣсни стараго татарина, ѣхавшаго вмѣстѣ со мною отъ самой Казани; онъ выпросилъ у меня позволеніе сидѣть на облучкѣ повозки, и зато прислуживалъ мпѣ въ дорогѣ, Гайда, гайда, Хамитулла... пѣлъ опъ протяжнымъ и грустнымъ напѣвомъ своего народа; это былъ припѣвъ какой-то нескончаемой пѣсни. Уставъ слушать одно и то же цѣлый часъ, я спросила: что это за Хамиту лла, Якубъ, которымъ ты прожужжалъ мпѣ уши?
Якубъ сердито повернулся на облучкѣ: что за Хамитулла? Хамитулла былъ первый красавецъ изъ всего рода нашего.
— Изъ твоей семьи. Якубъ, или изъ всего татарскаго племени?..
— Якубъ не отвѣчалъ; я думала, опъ осердился по обыкновенію; но сѣдой* татаринъ мрачно смотрѣлъ въ глубь лѣса и вздыхалъ. Я •оставила его думать, какъ видно, о Хамитуллѣ, и хотѣла, закрывъ голову шинелью, лечь спать; вдругъ Якубъ оборотился ке мнѣ совсѣмъ:
— Баринъ, мы ѣдемъ теперь черезъ тотъ самый лѣсъ, гдѣ такъ долго крылся и скитался Хамитулла... гдѣ омъ наводилъ ужасъ на путниковъ однимъ только именемъ своимъ и мнимыми разбоями... гдѣ его искали, преслѣдовали, и наконецъ поймали... Бѣдный Хамитулла. видя его въ цѣпяхъ, я не вѣрилъ глазамъ своимъ. Онъ, добрый и честный человѣкъ, примѣрный сынъ, братъ, другъ.». въ цѣпяхъ за преступленіе... за разбой... Лакъ бы вы думали, баринъ, какое было это преступленіе, и какого рода разбои?.. Хотите знать?
— Хорошо, Якубъ,—разскажи.
- - Я люблю говорить объ немъ; дивлюсь ому, и жалѣю о бѣдственной судьбѣ его со всѣмъ сердоболіемъ отца... Да, я любилъ Хамитуллу какъ сына. Ему было семнадцать лѣтъ, когда я заплативъ калымъ за вторую жену свою, переѣхалъ жить къ тестю въ деревню, чтобъ помогать ему въ трудахъ. Домъ отца Хамитуллы былъ подлѣ нашего; мпѣ было тогда сорокъ два года отъ роду; дѣтей у меня не было и я всей дуіпею привя^атся къ бравому юношѣ, который тоже любилъ и меня какъ отца. Онъ быль не только что прекраснѣйшій изъ молодыхъ людей нашихъ, ной отличнѣйшій стрѣлокъ и отважнѣйшій наѣздникъ. Иногда, усмиривъ сердитаго
иеѣзжеппаго коня п подводя ого ко мнѣ, онъ говорилъ: „Посмотри, Якубъ, только па такихъ люблю ѣздить. Яго въ этихъ кроткихъ... Ахъ, еслибъ пв было и вовсе па свѣтѣ смирныхъ лошадей"... Я смѣялся. „За что жъ ты хочешь, Хамитулла, чтобъ мы всѣ сломили себѣ шеи, садясь па бѣшенныхъ лошадей? Хорошо тебѣ, ты молодъ, силенъ, славный наѣздникъ; а я, а старикъ отецъ твой, что бы стали мы дѣлать"? „Правда, не подумалъ я объ этомъ"... и шалунъ бѣгомъ уводилъ своего любимца на траву.
Но настало время, когда пи добрый конь, ни тугой лукъ вѳ веселили болѣе Хамитуллу. Огненные кони его, разметавъ гриву, летали по горамъ и доламъ, а Хамитулла и пе думалъ осѣдлать котораго шібудь изъ нихъ; ему пріятно было оставаться дома и изрѣдка проходить мимо окна Зугры, дочери одного изъ богатѣйшихъ татаръ деревни. Зугра была смуглая, статная, вы сокая татарочка: разумѣется съ черными глазами и бровями, хотя эта послѣдняя прелесть и недиковипау татарокъ: онѣ почти всѣ черноглазы; но чернота глазъ и бровей Зугры быта какъ-то плѣнительно черна, въ нихъ было что-то, отчего жестоко болѣло сердце Хамитуллы
—• Какъ же, Якубъ, удалось твоему Хамитуллѣ видѣть свою любезную? Вѣдь у васъ татарки прячутся отъ мужчинъ.
— Но толе>ко не отъ тѣхъ, кому хотятъ понравиться: тутъ епѣ очень искусно умѣютъ дать себя увидѣть. Довольно, что Хамитулла умѣлъ отличить прелестную черноту глазъ и бровей своей Зугры отъ такой же точно черноты двадцати паръ другихъ глазъ и бровей.
— У нея глаза горятъ, а брови лоснятся! Клянусь тебѣ, Якубъ, клянусь кораномъ!—повторялъ предо мною влюбленный.
— Въ умѣ ли ты, Хамитулла! Развѣ нѣтъ у тебя товарищей однихъ съ тобою лѣтъ, что ты приходишь говорить мпѣ такой вздоръ, и еще клясться въ немь кораномъ?
— Товарищамъ! Разсказать товарищамъ о Зугрѣ! Ахъ, онн слишкомъ хорошо знаютъ объ ней, и я вѣрно ужо не буду лить масло па огонь.
— Ну, чего же ты хочешь? Просилъ ли ты отца дать калымъ ва нее?
— Просилъ.
— Что жъ онъ сказалъ?
— Не по деньгамъ, не въ состояніи... Отецъ Зугры хочетъ такой калымъ, какого у насъ въ деревнѣ пикго дать не можетъ, а я и подавно.
— Въ такомъ случаѣ нечего дѣлать, Хамитулла. Будь благоразуменъ, старайся *забыть; побѣди себя; займись чѣмъ-нибудь, торгомъ, напримѣръ; поѣзжай въ Казань.
— Да и надобно будетъ ѣхать,—говорилъ уныло мой молодой другъ, поѣду; отецъ посылаетъ меня продавать халаты, я пробуду тамъ до весны.
— А какъ скоро ты отправляешься?
— Черезъ недѣлю.
Я радовался этому, полагая, что въ Казани, прекрасномъ и многолюдномъ городѣ, среди заботъ, забавъ и разнообразія предметовъ, молодой татаринъ не будетъ имѣть времени заниматься своею страстію; худо я зналъ Хамитуллу.
Онъ поѣхалъ, писалъ къ отцу часто/ давалъ подробный отчетъ въ своей продажѣ; присылалъ вырученныя деньги, не торопилъ своимъ возвращеніемъ, и пе упоминалъ о Зугрѣ ни слова. Я радовался, думалъ, что отсутствіе произвело свое дѣй сгвіѳ, что юноша успокоился; по худо я зналъ Хамитуллу.
Между тѣмъ, пока онъ торговалъ, тосковалъ, отчаивался надѣялся и ждалъ первыхъ цвѣтовъ весны, чтобъ возвратить^ подъ родимый кровъ, калымы за прекрасную Зугру отвсюду предлагались старому Абурашиду, отцу ея; по мѣрѣ* умноженія цѣпы ихъ, умножалось и корыстолюбіе стараго татарина. Наконецъ пріѣхалъ изъ отдаленнаго городка богатый купецъ и пред-дожилъ калымъ, противъ котораго нельзя уже было устоять Абурашиду; Зугру помолвили и отдали. Вечеромъ того дня, въ который Зугра кропила горькими слезами великолѣпную перевязь на груди своей—подарокъ молодого мужа, вечеромъ этого самаго дня пріѣхалъ Хамитулла.
Никто не видалъ на лицѣ молодого татарина никакого признака печали, пе только бѣшенства или отчаянія, какъ того можно было ожидать, судя по первому движенію, съ какимъ услышалъ онъ о свадьбѣ Зугры; я первый встрѣтился съ нимъ случайно, при въѣздѣ его въ деревню, полагая, что отъ меня легче ему будетъ услышать такую убійственную вѣсть, сказалъ ее со всею ласкою и утѣшеніями отца. Съ первыхъ словъ Хаыи-тулла поблѣднѣлъ какъ полотно и задрожалъ всѣми членами; судорожно схватился опъ за топоръ, лежавшій у него на телѣгѣ; во въ тужъ минуту пришелъ въ себя, и къ неизъяснимому удивленію моему, дослушалъ совершенно холодно всю исторію сватовства, слезъ, сопротивленія, и наконецъ свадьбы бѣдной его Зугры. Я радовался этому равнодушію и благословлялъ пере мѣнчивость сердца человѣческаго; но, ахъ, баринъ, худо я зналъ Хамитуллу.
Въ ночь Зугра исчезла съ постели своего мужа, а Хамитулла съ паръ своего отца: ихъ обоихъ не нашли нигдѣ. Мужъ Зугры едва не сошелъ съ ума: онъ поѣхалъ въ городъ, подалъ просьбу; пріѣхалъ судъ, начались розыски, поиски; наконецъ открылось, что Хамитулла живетъ съ своею Зугрою въ дремучемъ волокѣ, имѣющемъ верстъ болѣе сорока пространства, вотъ въ этомъ самомъ, черезъ который мы теперь ѣдемъ. Ну, была ли какая возможность найти его тутъ, а еше болѣе поймать? Я отъ всей души радовался этому обстоятельству; оно успокоивало мои опасенія о Хаынтуллѣ на настоящее время: но что будетъ далѣе? Куда опъ дѣнется зимою? Что опъ будетъ ѣсть, чѣмъ одѣваться?
Какъ жить въ лѣсу въ это время года, столь ужасное въ нашей сторонѣ... Между тѣмъ отецъ и мужъ Зугры разъѣзжали каждый день въ лѣсу, сопровоасдаемые конвоемъ всѣхъ своихъ родствен никовъ. Земская полиція тоже отыскивала Хамитуллу, который, какъ носился слухъ, то тамъ, то сямъ отнималъ у прохожихъ хлѣбъ, а иногда’и деньги, не дѣлая, впрочемъ, ни малѣйшаго вреда никому. Въ этихъ розыскахъ и слухахъ прошло почти все лѣто. Наступила осень; молва огласила уже Хамитуллу разбойникомъ; хотя опъ даже пе толкнулъ рукою никого, и если бралъ что у пихъ, такъ это была всегда такая малость, которой могло достать только па покупку хлѣба. Но вотъ земская полиція ищетъ съ понятыми и со всею ревностію дѣятельныхъ чиновниковъ, ищетъ разбойника Хамитуллу. Въ одпу дождливую ночь, когда мѣсяцъ не свѣтилъ уже, и было такъ темно, что и въ двухъ шагахъ отъ себя нельзя было ничего разсмотрѣть, я сидѣлъ долѣе обыкновеннаго; мнѣ что-то было грустно; мысля, самыя горестныя, носились въ умѣ моемъ и смѣняли одна другую; всѣ онѣ были о Хамитуллѣ. Близка развязка печальной повѣсти моего любимца; зима все откроетъ и все кончитъ! Ужасно. Наконецъ я легъ на постель, глаза мои уже смыкались: кажется будто я заснулъ; до тихій еггукъ у окна и шопотъ знакомаго го аоса заставили мепя съ ужасомъ и повольною радостію быстро подняться съ постели.
— Хамитулла!—вскрикнулъ я со слезами, и болѣе не могъ ничего сказать; слова замерли; я могъ только жать трепещущую руку моего бѣднаго друга. Я не могъ позвать его въ избу. Не югъ предложить крова, тепла, пищи. Сердце мое хотѣло разорваться.—Хамитулла. бѣги, деревня полна понятыхъ- тебя иищгь самъ исправникъ. Бѣги скорѣе.
— Выйди ко мнѣ, Якубъ,— сказалъ Хамитулла едва слышнымъ голосомъ;—выйди ко мнѣ, пройдемъ со мною за деревню, туда, къ лѣсу; мнѣ надо многое тебѣ разсказать.
Я вышелъ и мы, взявшись за руки, пошли изъ деревни въ поле; въ верстѣ отъ насъ чернѣлся лѣсъ; мы укрылись туда. Я хотѣлъ было остановиться.
— Нѣтъ, отецъ, пойдемъ дальше. Я имѣю нужду въ тебѣ; ты сдѣлаешь мнѣ услугу, можетъ быть послѣднюю...
Не имѣя силъ говорить, шелъ я безмолвно, куда велъ мепя Хамитулла; ливный дождь хлесталъ мепя безъ пощады по лицу и головѣ; въ торопяхъ, я выскочилъ безъ шапки; мы шли бедѣв получаса самыми скорыми тагами.
— Вотъ,—сказалъ Хамитулла, вдругъ останавливаясь и остапав чивая меня,—вотъ, Якубъ, моя бѣдная Зугра...
Опъ кинулся къ какому-то бугорку, похожему на копну вѣна или кучу соломы. Я подошелъ за пимъ, и увидѣлъ, что’Хамм-тулла вынимаетъ изъ подъ наваленныхъ сосновыхъ вѣтвей жен щипу; это была его Зугра. Съ раздирающими душу стонами прижималъ ес Хамитулла къ сердцу своему: „Зугра! Моя Зугра

Мое единственное благо на землѣ! Мы должны разстаться"... Онъ упалъ въ отчаяніи па траву и обнималъ колѣни плачущей Зугры.. Опа сѣла къ пому, положила голову его къ собѣ на грудь, обняла, прижала уста свои къ блѣдному лицу1 изнемогающаго юноши, и страстно цѣлуя его, обливала ' горчайшими слезами.. Я плакалъ на-взрыдъі Ахъ, баринъ, какія чувства скрываются иногда подъ грубою наружностью пашою и въ глубинѣ дикихъ непроходимыхъ-лѣсовъ холоднаго края нашего. Когда первые порывы жесточайшаго изъ всѣхъ страданій любви—стра данія разлуки, нѣсколько утихли, Зугра стала говорить: „Покоримся па время судьбѣ, мой милый другъ! Разстанемся, покаты сыщешь мѣсто, гдѣ бъ мы могли опять быть вмѣстѣ; я пойду къ отцу, по не пойду къ мужу, ни за что не пойду! Онъ не мужъ мегЬ^ Моего согласія не спрашивали. Пусть отецъ отдастъ калымъ; л твоя, вѣчно твоя! Другого мужа у меня но было".
— Ахъ, Зугра, Зугра! Мы разстаемся навсегода, — говорилъ уныло молодой татаринъ; по постепенно приходя въ бѣшенство отъ мысли о вѣчной разлукѣ, жестоко сталъ бить себя въ грудь, крича отчаяннымъ голосомъ:—Зугра! Я тебя болѣе не увижу! Убей, меня, Якубъ! Убей! Па что мпѣ жизнь безъ Зугры...
Между тѣмъ заря стала заниматься.,. Я старался привесть въ разсудокъ Хамитуллу, и указывая ему на свѣтлѣющій востокъ говорилъ, что если онъ не хочетъ быть схваченнымъ понятыми тп чтобъ немедленно рѣшался па что-пибудь... Я еще не знаю зачѣмъ ты привелъ меня вь этотъ лѣсъ! Ты говорилъ о какой то услугѣ: что я могу для тебя сдѣлать? Сотъ тебѣ сердце п рука отца; располагай ими, требуй отъ меня всего, что можетъ умягчить жестокость твоей участи...
Хамитулла всталъ, обнялъ снова Зугру и долго держалъ ее въ объятіяхъ, судорожно прижимая къ груди своей... Наконецъ отдавая ее мнѣ п поблѣднѣвъ какъ уже и мертвому нельзя болѣе блѣднѣть, сказалъ погасающимъ голосомъ. „Возьми ее, Якубъ Укрой на первыхъ порахъ отъ злобы отца, мужа, отъ насмѣшекъ злыхъ людей! Возьми мою Зугру... Зугра, Зугра... Якубъ, для чего ты не хочешь убить меня“...
Опасаясь новыхъ порывовъ отчаянія, я схватилъ молодую та тарку за руку п бѣгомъ, сколько позволяли то мнѣ мои силы бѣжалъ съ нею почти до самой деревни. Она задыхалась отъ слезъ.
Пришедтп домой, я отдалъ Зугру на руки женамъ своимъ и пошелъ въ сборную избу, узнать, что тамъ предпринимается для поимки Хамитуллы. Мнѣ сказали, что всѣ пути въ лѣсу заставлены караулами; что самъ поднозковиикъ распоряжается всѣмъ этимъ; что позднее время года способствуетъ всЬмъ ихъ маневрамъ, потому что облетѣвшіе листья, оставя лѣсъ обнаженнымъ, позволяютъ видѣть очень далеко въ чащу. Несчаст ный Хамитулла будетъ пойманъ, неизбѣжно пойманъ... Возвра тясь домой, я нашелъ Зугру спящею, бѣдная была худа и
блѣдна; опа безпрестанно вздрагивала, и всхлипывая, произносила невнятно: Хамитулла! О, Хамитула...
Долго будетъ разсказывать, баринъ! О всемъ, что узналъ я отъ Зугры, какъ они жили въ лѣсу, какъ были неизъяснимо счастливы, и какъ наконецъ смертная тоска и предчувствіе бѣдъ тѣснили грудь ихъ, прп видѣ облетающихъ листьевъ. Лѣсъ, съ каждымъ днемъ болѣе обнажающійся, ничипалъ становиться для лихъ пе убѣжищемъ, но прозрачною темницей, и вотъ Хамитулла рѣшился поручить Зугру мнѣ, и бѣжать куда-нибудь далѣе, до благопріятнѣйшаго времени. Но онъ не могъ успѣть въ атомъ; земская полиція, подъ начальствомъ своего исправника (военнаго подполковника), приняла такія дѣятельныя мѣры, что черезъ нѣсколько дней безпрерывнаго преслѣдованія и поисковъ, бѣдный другъ мой, мужественный, храбрый Хамитулла, несмотря на геройское сопротивленіе, былъ схваченъ, ваковапъ въ цѣпи, отвезенъ въ городъ и посаженъ въ тюрьму. Его судили, и... Но нѣтъ, л уже не могу болѣе говорить. Воспоминаніе ото растравило опять давнюю рану сердца моего. Неповиненъ опъ былъ въ крови человѣческой. Однакожъ съ нимъ поступили, какъ съ душегубцемъ. Гласнымъ преступленіемъ поставлялось ему то, что въ стычкѣ съ понятыми онъ ранилъ самого исправника, и оставилъ его замертво распростертаго на дорогѣ. Вотъ вся кровь, которую пролилъ Хамитулла въ продолженіи всего бѣдственнаго скитанія своего по лѣсамъ...
Татаринъ закрылъ лицо руками и вздыхалъ, или, лучше сказать, стопалъ, наклоня голову почти до колѣнъ... Давъ время утихнуть атому порыву скорби, я спросила:
— Что сдѣлалось съ Зугрою?
— Зугру ваялъ отецъ обратно; оня грозила умертвить себя, если ее отдадутъ къ мужу. Ея красота, несчастная любовь, безмолвная горесть, безотрадныя слезы, дѣлали ее для всѣхъ предметомъ живѣйшаго участія; по опа была мертва для всего, исключая воснсмішашя о Хамитуллѣ Днемъ и ночью плакала о немъ, сидя за свосю занавѣской, и это она сложила пѣсню, которую вы слышали отъ меня; въ ней она представляетъ счастливое время любви ихъ въ дремучемъ волокѣ, ихъ опасенія близкой разлуки, страхъ при раздающихся голосахъ понятыхъ, отыскивающихъ по лѣсу слѣдовъ ея милаго... и наконецъ послѣднее разставаніе. Вся деревня поетъ у насъ эту пѣсню.
— Что же значитъ припѣвъ: гайда, гайда, Хамитулла?
— Гайда значитъ спѣши или иди, или пойдемъ, смотря потому» какъ придется ото слово.—Якубъ замолчалъ.
Волокъ, дремучій волокъ, бъ твоей-то чащѣ непроходимой» жилищѣ лютыхъ звѣрей, горѣла любовь, какой нельзя выразить словами. Хамигуллы ужо давно нѣтъ; но еще раздается звукъ имени его въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ былъ іакъ счастливъ! Гдѣ онъ любилъ и былъ любимъ безпримѣрно. Сколько разъ ехо этого лѣса повторяло имя его, произнесенное то шопотомъ любви,
Ввпискн Дуровой,	5
со
то грознымъ голосомъ сыщика, то, наконецъ, заунывнымъ пѣніемъ молодой татарки, бѣдной осиротѣвшей Зугры...
Наконецъ я дома. Отецъ принялъ меня со слезами. Я сказала, что пріѣхала къ нему отогрѣться. Батюшка плакалъ и смѣялся, разсматривая шинель мою, неимѣющую уже цвѣта, прострѣленную, подожженную и прожженную до‘дыръ. Я отдала ее Натальѣ, которая говоритъ, что сошьетъ себѣ капотъ изъ пея.
Разсказавъ отцу о добромъ расположеніи ко мнѣ главнокомандующаго, я убѣдила сго отпустить со мною брата: онъ согласился на эту жестокую разлуку, но только съ условіемъ дождаться весны:, сколько я пи увѣряла, что для меня это невозможно, батюшка слышать ничего не хотѣлъ.
— Ты можешь ѣхать,—говорилъ онъ,—какъ только выздоровѣешь, но Василія пе отпущу зимой. Въ такія лѣта! Въ такое смутное время! Пѣтъ, нѣтъ! Ступай одна, когда хочешь; его время не ушло; ему нѣтъ еще четырнадцати лЬгь.
Что мнѣ дѣлать? Предоставляю времени ознакомить батюшку съ мыслью разстаться съ нѣжно любимымъ сыномъ; не дожидаюсь, и пишу Кутузову, „что желая нетерпѣливо возвратиться йодъ славныя знамена его, я не надѣюсь имѣть счастье стать подъ ними вмѣстѣ съ братомъ своимъ, потому что старый отецъ не хочетъ отпустить отъ себя незрѣлаго отрока, на поле кровавыхъ битвъ, въ такое суровое время года, и убѣждаетъ меня, если можно, дождаться теплаго времени, и что я теперь совсѣмъ не знаю, что мнѣ дѣлать".
Я получила отвѣтъ Кутузова; онъ пишетъ, что я имѣю полное право исполнить волю отца: что будучи отправлена начальникомъ арміи, я только ему одному обязана отчетомъ въ продолжительности моего отсутствія; что онъ позволяетъ мнѣ дождаться весны дома, и что я ничего черезъ это не потеряю въ мнѣніи людей, потому что опасности и труды я дѣлила съ моими товарищами до конца, что неустрашимости моей самъ главнокомандующій очевидный свидѣтель. Письмо это было писано рукой Хмтрова, зятя Кутузова; руку его батюшка хорошо звалъ, поюмз что Хитровъ жилъ нѣсколько времени въ В. и отецъ имѣлъ случай переписываться съ нимъ. Я показала письмо батюшкѣ, и старый отѳць мой такъ тронутъ былъ милостями и вниманіемъ ко мн'І знаменитаго полководца, что но ыоіъ но заплакать. Я хотѣла было сохранить это письмо памятникомъ добраго расположенія ко мнѣ славнѣйшаго изъ героевъ Россіи, по батюшка, взявъ къ себѣ эту бумагу, заставлялъ меня двадцать разъ въ день краснѣть, показывая ео всѣмъ и давая каждому читать. Я принуждена была унесть это письмо тихонько и сжечь; когда узналт отеиъ о моемъ поступкѣ, то очень оскорбился -и строго выговаривалъ мнѣ, укоряя въ непростительномъ равнодушіи къ таком) лестному вниманію перваго человѣка вь государствѣ. Сь почти тельнымъ молчаніямъ выслушала я батюшкины упреки, по п<
крайней мѣрѣ довольна была, что нескончаемое чтеніе письма Кутузова прекратилось,
‘Здѣсь живутъ пять плѣнныхъ французскихъ офицеровъ; трое ізъ нихъ очень образованные люди. Увѣренность пхь въ благоразуміи Наполеона дѣлаетъ честь собственному ихъ благоразумію: ян указываютъ па картѣ Смоленскъ и говорятъ мнѣ:—Александръ, франсусъ тутъ. Я не имѣю духа вывесть ихъ изъ счаст-іиваго заблужденія; на что мнѣ говорить имъ, что безразсудные французы въ западнѣ.
Наконецъ, послѣ множества отлагательствъ, батюшка рѣшился спустить брата: да и пора. Снѣгъ весь уже стаялъ, я горю не-терпѣніемъ возвратиться къ военнымъ дѣствіямъ. Получа сво-оду ^готовиться къ отъѣзду, я принялась за это съ такою дѣя-ельностью, что въ два дня все было копчено. Отецъ далъ намъ іегкую двухмѣстную коляску и своего человѣка до Казани, а амъ мы поѣдемъ уже одни. Отцу очень не хотѣлось отпустить рата безъ слуги; но я представила ому, что это могло бы имѣть іесьма непріятныя послѣдствія, потому что лакея ничто не удер-кало бы говорить все, что ему извѣстно. Итакъ, рѣшено, что мы домъ одни...
;	4813 годъ.
1-го мая, въ понедѣльникъ, на разсвѣтѣ, оставили мы домъ т ювекій. Совѣсть укоряетъ меня, что я не уступила просьбѣ атюшки по ѣхать въ этотъ день. Онъ имѣетъ предразсудокъ читать понедѣльникъ несчастливымъ; но мнѣ надобно было ува-ить его, а особливо въ этомъ случаѣ. Отецъ отпускалъ любимаго сына и разставался съ нимъ какъ съ жизнію. Ахъ, я не рава, очень неправа, сердце мое пе перестаетъ укорять меня. Я возражаю, что батюшка будетъ грустить и думать гораздо болѣе теперь, нежели когда бъ мы, согласно волѣ его, выѣхали днемъ позже Іеловѣкъ неисправимъ Сколько разъ уже раскаивалась я. посту-ивъ упорно, потому только, что считала себя вправѣ такъ поступить. Никогда мы не бываемъ такъ несправедливы, какъ тогда, когда читаемъ себя справедливыми. И какъ могла, какъ смѣла я про-нпоставить свою волю волѣ отца моего, я, которая считаю, что годъ долженъ быть чтимъ дѣтьми своими какъ Божество? Какой гмоиъ наслалъ затмеяіе на умъ мой?
За три станціи нѳ^доѣзжая Казани, коляску нашу изломали въ ускп: насъ сбросило съ косогора вь широкій ровъ, коляска наша астрещилась, но мы къ счастію остались оба невредимы. Теперь ы поѣдемъ въ телѣгѣ. Какъ странна участь моя. Сколько лѣтъ хе разъѣзжаю я именно на томъ родѣ повозки, которой но фПЛЮ.
Москва. Митрофановъ сказалъ намъ горестную вѣсть: Кутузовъ умеръ. Теперь я въ самомъ затруднительномъ положеніи: братъ мой записанъ въ горную службу и въ пей числится, а я увезла его, но взявъ никакого вида отъ его начальства. Какъ мнѣ теперь отдать его въ военную службу. При жизни Кутузова необдуманность эта пе имѣла бы никакихъ послѣдствій; но' теперь я буду имѣть тьму хлопотЪо Митрофановъ совѣтуетъ отослать Василія домой; но съ первыхъ словъ объ этомъ, братъ рѣшительно сказать, что опъ пи для чего не хочетъ возвратиться въ домъ, и кромѣ военной службы пп въ какой другой но будетъ. Смоленская дорога Проѣзжая лѣсами, я долго не могла понятъ причины дурного запаха, наносимаго иногда вѣтромъ изъ глубины ихъ. Наконецъ, я спросила объ этомъ ямщика, и полу чипа отвѣтъ, какого не могло быть ужаспѣѳ3 сказанный совсѣмъ равнодушіемъ русскаго крестьянина: Гдѣнибудь французъ гніетъ
Въ Смоленскѣ ходили мы по разрушеннымъ стѣнамъ крѣпости; я узнала то мѣсто близъ кирпичныхъ сараевъ, гдѣ мы такъ невыгодно были помѣшены« п такъ безпорядочно ретиро-вались. Я указала сго брату, говоря: „Котъ здѣсь, Василій, жизнь моя была въ опасностиБѣгство французовъ оставило ужасные слѣды: тѣла ихъ гніютъ въ глубинѣ лѣсовъ и заражаютъ воздухъ. Несчастные! Никогда еще пи чья самонадѣянность и кичливость не бЫоЧИ такъ жестоко наказаны, какъ ихъ. Ужасы разсказываютъ объ пхъ плачевной ретирадѣ.
Когда мы воротились на станцію, смотрителя не было дома; жена сго просила насъ войти въ комнату и записать самимъ свою подорожную. Лошади сейчасъ будтъ, сказала она, садясь за свою работу и поцѣловавъ нѣжно миловидную дѣвочку, которая стояла подѣ нея.
— Это дочь вата?—спросила я.
— Нѣтъ, это француженка, сирота..,
Пока закладывали намъ лошадей, хозяйка разсказала трогательную исторію прекрасной дѣвочки. Французы тли къ ламъ на вѣрную побѣду, па прочное житье, и въ этой увѣренности многіе взяли съ собою свои семейства. При гибельной ретирадъ своей, или, лучше сказать, бѣгствѣ обратно, семейства эти старались укрываться въ лѣсахъ, и отъ стужи, и отъ казаковъ. Одно такое семейство расположилось въ окрестностяхъ Смоленска, въ лѣсу; сдѣлало себѣ шалашъ, развело огонь и занялось приготовленіемъ какой-то скудной пяти, какъ вдругъ гиканье казаковъ раздалось по лѣсу... Несчастные! Къ нимъ можно было примѣнить стихъ:
Ливфі’ап ао по8 соеигз поѣгс нап§ й’ееѣ ріасё.
Они кинулись всѣ врозь куда глаза глядятъ, и стараясь толькс забѣжать въ самую густоту лѣса. Старшая дочь, лѣтъ восьме дѣвочка (эта самая, которая теперь стоитъ передъ вами, опер тисъ на колѣни своей благодѣтельницы, и плачетъ отъ ея разсказа), забѣжала въ непроходимую чащу, и До самаго вечеря
ползала въ глубокомъ снѣгу, не имѣя на себ-Ь ниісго, кромѣ бѣлаго платьеца. Бѣдное дитя, совсѣмъ окоченѣвшее, выползло наконецъ при закатѣ солнца на большую дорогу, но оно не имѣло силъ идти, но ползло на рукахъ и ногахъ. Вь это время проѣзжалъ верхомъ казацкій офицеръ; онъ могъ бы и не видѣть ее, до дѣвочка имѣла столько присутствія духа, что собравъ всѣ силы, кричала ему: „Мопаті! Вопіё ргецех ідоі впг ѵоіте сііеѵаі' Удивленный казакъ остановитъ лошадь, и всматриваясь въ предметъ, шевелящійся па дорогѣ, былъ тронутъ до слезъ, видя, что это дитя почти полунагое, потому что все ея одѣяніе изорвалось, руки и ноги ея были совсѣмъ закоченѣвши; она упала наконецъ безъ движенія. Офицеръ взялъ ее на руки сѣлъ съ нею па ло-адь, и поѣхалъ къ Смоленску. Проѣзжая мимо станціи, онъ увидѣлъ жепу смотрителя, стоящую у воротъ: „Возьмите, сдѣлайте одолженіе, эту дѣвочку на ваше попеченье". Смотрительша отвѣчала, что ей некуда съ пой дѣваться, что у нея своихъ дѣтей много.
— Ну, такъ я при вашихъ глазахъ разможжу ей голову объ э огь уголъ, чтобъ избавить дальнѣйшихъ страданій.
Пораженная какъ громомъ этою угрозой, и думая уже видѣть исполненіе ея на самомъ дѣлѣ, смотрительша поспѣшно выхва-г ла безчувственную дѣвочку пзъ рукъ офицера я унесла въ горнцу; офицеръ поскакалъ далѣе. Болѣе двухъ мѣсяцевъ дитя находилось почти при смерти; несчастное все поморозилось; кожа сходила лоскутьями съ рукъ и ногъ, волосы вышли, и наконецъ, послѣ сильной горячи, опо возвратилось къ жпзшг. Теперь эта дѣвочка живетъ у смотрительши какъ люблмая дочь, выучилась говорить по польски, и благодаря незрѣлости возраста своего, не сожалѣетъ о потерянныхъ выгодахъ, ца какія имѣла право по знатности своего рода: она изъ лучшей фамиліи въ Ліонѣ. Многія знатныя дамы, которымъ смотрительша разсказывала такъ же кгхъ и намъ эту исторію, предлагали трогательной сиротѣ жить у нихъ; но опа всегда отвѣчала, обнимая смотрительшу: „Маменька возвратила мнѣ жизнь; я навсегда останусь съ нею“.
Смотрительша заплакала, оканчивая этими словами свою пота сть,и прижали къ груди своей рыдающее дитя. Сцена этатро-н ла насъ до глубины души.
Курьерскую подорожную у меня взяли и дали другую только до Слонима, гдѣ всѣ офицеры, по чему-нибудь отставшіе огь своихъ полковъ, остаются уже подъ начальствомъ Кологрг-воза; и мепя ожидаетъ та же участь. На дорогѣ съѣхались мы съ гусарскимъ офицеромъ Никифоровымъ, весьма вѣжливымъ и обязательнымъ, по немного страннымъ. Мой повѣса братъ находитъ удовольствіе сердить его па каждой станціи.
Стопимъ. Опять я здѣсь; но какъ все измѣнилось. Я цѳ могла даже отыскать прежней квартиры у стараго гвардейца. Коло-гривовъ принялъ меня съ самымъ строгимъ начальническимъ видомъ: „Что вы гакъ долго пробыли дома“?—спросилъ онъ.—Я отвѣчала, что за болѣзнію.
— Имѣете вц свидѣтельство отъ лекаря?
— Не имѣю.
—• Почему?
— Пе находилъ надобности брать его.
Этотъ странный отвѣтъ разсердилъ Кологривова до крайности. — Вы, сударь, повѣса...
Я ушла, не давъ ему кончить этого обязательнаго слова. Итакъ... что жъ теперь дѣлать? Имѣя па рукахъ несовершенно' лѣтняго брата, котораго нельзя отдать въ полкъ, потому что онъ числится уже въ горной службѣ, куда я дѣнусь съ нимъ. Такь думала я, закрывъ лицо руками и облокотись па большой жидоь скій столъ. Тихій ударъ по плечу заставилъ меня взглянуть на свѣтъ Божій.	4
— Что вы такъ задумались, Александровъ? Вотъ вамъ приказъ отъ Кологривова; вамъ должно ѣхагп> въ Лапшинъ къ ротмистру Бибикову, и принять отъ него лошадей, которыхъ будете пасти на лугахъ зеленыхъ, на муравѣ шелковой.
Я совсѣмъ не имѣла охоты шутить. Что я буду дѣлать съ братомъ? Куда я дѣну его? Взять съ собою въ полкъ, представить ему картину жизни уланской, такому нецѣлому юношѣ—сохрани Боже? По что жъ я буду дѣлать?.. Ахъ, для чего я не оставила его дома? Мое умничанье растерзало сердце отца разлукою съ нѣжно-любимымъ сыномъ, и вмѣсто пользы принесло мпѣ хло поты и досаду... Печаль и безпокойство столько измѣнили вида мой, что Никифоровъ, нашъ дорожный товарищъ, былъ тронут этимъ. „Оставьте у меня вашего брата, Александровъ, я буду ом; тѣмъ же, чѣмъ были вы, и точно ту же дружбу и тѣ же попе* ченія увидитъ опъ отъ ыепл, какъ бы отъ самихъ васъ*. Пред ложеніе благороднаго Никифорова сняло тяжесть съ сердца моего, я поблагодарила его отъ всей души. и отдала ему брата, прося послѣдняго не терять времени, писать къ отцу и требовать увольненія ихъ горной службы. Я отдала ему всѣ деньги, простилась и уѣхала въ Лаппшпъ.
Готмистръ Бибиковъ, Бурого и я, имѣемъ порученіе откармливать усталыхъ, раненыхъ и исхудавшихъ лошадей всѣхъ уланскихъ полковъ; па мою часть досталось сто пятьдесятъ лошадеі и сорокъ человѣкъ уланъ для присмотра за пимп. Селеніе, въ которомъ квартирую, въ пятнадцати верстахъ отъ Ланшнна, окружено лѣсами и озерами. Цѣлые дни провожу я разъѣзжая вер хомъ или прогуливаясь пѣшкомъ въ темныхъ лѣсахъ, и куиаясі въ чистыхъ и свѣтлыхъ, какъ хрусталь, озерахъ.
Я занимаю обширный сарай, эго моя зала; ноль ея усыпант пескомъ, стѣны украшены цвѣточными гнрляпдамл, букетами і вѣнками; въ срединѣ всего &того поставлено пышное ложе, іи всемъ смыслѣ зтого слова, пышное: па четырехъ нпзенькихі отрубкахъ положены три широкія доски; на нихъ настлано чег верти въ три вышиною мелкое душистое сѣно почти изъ одпігхп цвѣтовъ, и закрыто нѣкоторымъ родомъ бархатнаго ковра, ст
яркими блестящими цвѣтами; большая сафьянная подушка, чернаго цвѣта съ пунцовыми украшеніями, довершаетъ великолѣпіе коей постели, служащей мпѣ также диваномъ и креслами; я на ней сплю, лежу, сижу, читаю, пишу, мечтаю, обѣдаю, ужинаю и засыпаю. Теперь іюль; въ теченіе длі пнаго лѣтняго дня, я пи иа одну минуту пе соскучпваюсь, встаю на зарѣ, въ три часа, то есть, просыпаюсь, и тогда же уланъ приноситъ ыиѣ кофе, котораго и выпиваю стаканъ съ чернымъ хлѣбомъ и сливками. Позавтракавъ такимъ образомъ, иду осматривать свою паству, размѣщенную по конюшнямъ: при меѣ ведутъ ихъ па водопой; по веселымъ и бодрымъ прыжкамъ ихъ, вижу я, что уланы мои слѣдуютъ примѣру своего начальника: овса не крадутъ, не продаютъ, но отдаютъ весь этимъ прекраснымъ и послушнымъ животнымъ; вижу какъ формы ихъ, прежде искаженныя худобою, принимаютъ свою красивость, полнѣютъ, шерсть прилегаетъ, лоснятся, глаза горятъ, уши, едва было не повисшія, начинаютъ быстро двигаться и устав іяться впередъ; погладивъ и поласкавъ красивѣйшихъ пзъ нихъ, приказываю осѣдлать ту, которая веселѣе прыгаетъ, и ѣду гуляі:>, куда завлечетъ меня любопытство иии плѣнительный видъ. Въ двѣнадцать часовъ возвращаюсь вь свою сплетенную изъ хвороста залу; тамъ готова уже мпѣ миска очень вкусныхъ малороссійскихъ щей или борщу и небольшой кусокъ чернаго хлѣба. Окончивъ обѣдъ, послѣ котораго я всегда немножко голодна, иду опять гулять, или но полямъ, или надъ рѣкою; возвращаюсь домой часа на два, чтобъ написать нѣсколько строкъ, полежать, помечтать, настроить воздушныхъ замковъ, опять разломать ихъ, просмотрѣть на-скоро свои записки, но поправляя въ нихъ ничего; да и куда мпѣ поправлять, и для чего; ихъ будетъ читать своя семья, а для моихъ все хорошо. Передъ вечеромъ иду опять гулять, купаться, и наконецъ возвращаюсь присутствовать при вечернемъ водопоѣ. Послѣ всею этого, день мой заключается сценою, которая непремѣнно каждый вечеръ возобновляется; теперь рабочая пора, и такъ, при наступленіи ночи, всѣ молодицы и дѣвицы, съ протяжнымъ пѣніемъ (отвратительнѣе котораго я ничего пе слыхала) возвращаются съ іюлей, и густою толпою идутъ къ деревнѣ; у входа ея ожидаютъ п\ъ мои уланы, тоже толпою стоящіе; соединяясь, обѣ толпы смѣшиваются: пѣніе умолкаетъ; слышенъ говоръ, хохотъ, визгъ и брань (послѣдняя всегда отъ мужей); съ такимъ гамомъ всѣ опи вбвгаютъ въ деревню, и наконецъ идутъ по домамъ. Иду п я лечь на пышное, мягкое, душистое ложо свое, и въ ту же минуту засыпаю; но завтра тотъ же порядокъ, тѣ жо сцены. Спокойствіе, радость, веселыя мечты, здоровье, свѣжій румянецъ, все это неразлучно со мною, при теперешнемъ родѣ моей жизни, а я ни на одну минуту не чувствовала еще скуки. Природа, поселивъ вь душѣ моей любовь къ свободѣ и къ своинъ красотамъ, дала мн+> неисчерпаемый источникъ радостей; какъ только открываю глаза поутру, тотчасъ чувство удовольствія и счастія
пробуждается во всемъ моемъ существованіи: мнѣ совсѣмъ невозможно представить себѣ что-нибудь печальное: все въ воображеніи моемъ блеститъ и горитъ яркими лучами. О. Государь! Обожаемый отецъ нашъ! Нѣть дня, въ который бы я мысленна не обнимала колѣнъ твоихъ. Тебѣ обязана я счастіемъ, которому нѣтъ равнаго на землѣ: счастіемъ быть совершенно свободною, твоему снисхожденію, твоей ангельской добротѣ, но всего болѣе твоему уму и великому духу, имѣвшему силу постигнуть возможность высокихъ доблестей въ слабомъ нолѣ. Чистая душа твоя пе предполагала во мпѣ ничего недостойнаго мепя, пе страшилась употребленія во зло званія, мнѣ даннаго. Истинно. Государь проникъ душу мою. Помыслы мои совершенно безпорочны ничто никогда не занимаетъ ихъ, кромѣ прекрасной природы и обязанностей службы. Изрѣдка увлекаюсь я мечтами о в< вращеніи въ домъ, о высокой степени, о блистательной наградѣ, о небесномъ счаст и—покоить старость добраго отца, доставя ему довольство п изобиліе во всемъ. Вотъ одно время, въ которое я плачу... Отецъ мой, мой снисходительный, великодушный отецъ! подаритъ ли мнѣ милосердный Богъ эту неизреченную радость, быть утѣшеніемъ и подпорою твоей старости...
Замѣчаю я, что носится какой-то глухой, невнятный слухъ о моемъ существованіи въ арміи. Всѣ говорятъ объ этомъ, по никто ничего ііо знаетъ; всѣ считаютъ возможнымъ, но никто не вѣ ритъ; мпѣ пе одинъ разъ уже разсказывали собственную мою исторію со всѣми возможными искаженіями: одинъ описывалъ меня красавицею, другой уродомъ, третій старухою, четверти! давалъ мнѣ гигантскій ростъ и звѣрскую наружность, и такъ далѣе... Судя по этимъ описаніямъ, я могла бы быть увѣренною, что никогда ни чьп подозрѣнія не остановятся па мнѣ, естибъ одно обстоятельство не угрожало обратить наконецъ на меня за мѣчанія моихъ товарищей: мнѣ должно носить усы. а ихъ пѣтъ и разумѣется не будетъ. Назимовы, Солнцевъ и Лпзогубъ часть уже смѣются мнѣ говоря: „А что, братъ, когда мы дождемся твоихъ усовъ? Ужъ не лапландецъ ли ты“? Разумѣется,, это шут-ка; они не полагаютъ мпѣ болѣе восемнадцати лѣть; но иногда примѣтная вѣжливость вт> ихъ обращеніи и скромность въ словахъ даютъ мнѣ замѣтить, что если они пе совсѣмъ вѣрятъ, чтс я никогда пс буду имѣть усовъ, по крайней мѣрѣ сильно подо эрѣваютъ, что это можеіь іыть. Впрочемъ, сослуживцы мои очей дружески расположены ко мнѣ и весьма хорошо мыслятъ; я ни чего пе потеряю въ ихъ мпѣпіи: они были свидѣтелями и това рищами ратной жизпи моей.
Мнѣ приказано сдать всѣхъ лошадей и людей старшему въ командѣ моей унтеръ-о рицеру, а самой отправиться къ эскадрой'; пашего полка, въ командѣ іптібсъ-ротмнетра Рженсницквго. У насъ ихъ два. Старшій какой-то чудакъ, настоящій Шлейхеръ все знаетъ, все видѣлъ, вездѣ былъ, все сдѣлаетъ, по службу не любитъ и мало ею занимается; его стихія при штабѣ. II
ратъ его—неустрашимый, опытный, правдивый офицеръ; всею іушою преданъ и лагорко^у шуму, и острой саблѣ, и доброму оню. Я очень обрадовалась, что буду у пего въ эскадронѣ: тер-«ѣть не могу ничтожныхъ эскадронныхъ начальниковъ' съ ними і военное время бѣда, а въ мирное—и смѣхъ, и горе.
Пріѣхавъ къ Рженснпцкому, я застала эскадронъ на лошадяхъ, отовый къ выступленію въ походъ; этого я совсѣмъ не ожи-іяла. к очень была разстроена такимъ быстрымъ переходомъ отъ вершеннаго спокойствія къ величайшей дѣятельности и хдо-і тамъ.
— Здравствуй, любезный Александровъ!—сказалъ Ржеисвиц-ій.—Я давно тебя ожидаю; есть-ли у тебя лошадь?
— Ни лошади, ни сѣдла, ротмистръ! Что я буду дѣлать?
— Тебѣ надобно остаться сдѣсь на сутки и поискать купить ѣдло; лошадь возьми изъ казенныхъ; только па дневкѣ неота-ідйся догнать эскадронъ.
Послѣ этого онъ пошелъ съ эскадрономъ, а я отправилась къ агпеыу поручику Страхову; патла тамъ многихъ офицеровъ р.оёго полка, и одинъ изъ нихъ продалъ мпѣ дрянной фрап-узскій арчакъ за сто пятьдесятъ рублей. Хотя я и видѣла, что та цѣна была безбожная, но что же мнѣ было дѣлать? Еслибъ нъ хотѣлъ взять пятьсотъ рублей за свое сѣдло, и со должна и была заплатить.
На другой день, вмѣстѣ съ зарею, я встала и тотчасъ поѣхала » слѣдамъ своего эскадрона Около пяти часовъ по полудни ріѣхала я въ то селеніе, гдѣ ему назначена была дневка; первый редметъ, представившійся мнѣ, былъ вахмистръ въ одной ру-ахѣ, привязанный у крыльца; сперва я этого не разсмотрѣла и тѣла было отдать ему свою лошадь; но увидя, наконецъ, что привязанъ, привязала также и свою лошадь.
— За что тебя привязали?—спросила я бѣднаго узника.
— Вѣдь, вы видите, что за рухи,-—отвѣчалъ опъ грубо.
Бъ Бресть-Литовскомъ, прежде выступленія за-границу, должно намъ выдержать инспекторскій смотръ. Цѣлые два часа раяпвной дождь обливалъ насъ съ головы до ногъ. Наконецъ, Ьомокщіе до костей, перешли мы за рубежъ Россіи; солнце лло изъ облаковъ и ярко заблистало; лучи его и теплый лѣт-зі вѣтеръ скоро высушили паши мундиры.
Отрядъ нашъ составленъ ивъ нѣсколькихъ эскадроновъ разахъ уланскихъ долковъ: командиромъ у пасъ полковникъ Степновъ. Къ намъ присоединилось еще нѣсколько эскадроновъ оипо-егсрсіиігь, которыми начальствуетъ Сейдлеръ, тоже пол-пвппкъ, и, кажется, старше нашего.
Пруссія. Мы идемъ къ крѣпости Модлипу, и будемъ нахо-ься подъ начальствомъ Клейнмихеля.
Вчера цѣлый день шелъ дождь и дулъ холодный вѣтеръ, тлъ должно переправляться черезъ рѣку, хотя неширокую, но ѵ.ъ паромъ но поднимаетъ болѣе десяти лошадей., то передрана
пата будетъ очень продолжительна. Всѣ наши уланы непохояп стали на людей: такъ лица ихъ посипѣли и почернѣли отъ хо лода. Хуже зимняго мороза этотъ холодный вѣтеръ при безпрѳ рынкомъ мелкомъ дождѣ. Ыпѣ вздумалось идти погрѣться в' домикъ на горѣ, надъ самою рѣкою: вскарабкавшись по круто: скользкой тропинкѣ, и вошедъ въ залу, въ которой огонь, разве денный въ кампгіѣ, разливалъ благотворную теплоту, я бы встрѣчена грознымъ, „зачѣмъ вы пришли"? Это спрашива.п полковникъ Степановъ, который расположился ожидать здѣс? пока отрядъ его весь переправится. Я отвѣчала, что эскадрой' литовскій еще не начиналъ переправляться, и что его очеред будетъ нескоро, то я пришелъ немного согрѣться.
— Вамъ падобно быть при своемъ мѣстѣ,—сказалъ сухо под ковникъ,—ступайте сейчасъ.
Я пошла, п мысленно, отъ всой души бранила полковника выгнавшаго мспя изъ теплой, сухой залы па холодъ, мокроту темную ночь. Подойдя къ берегу, я увидѣла, что эскадронъ г-товится къ переправѣ. Я была дежурнымъ, п должна быланахо диться неотлучно, какъ при переправѣ эскадрона, такъ и н походѣ. Поставя на паромъ, сколько могло умѣститься людей сі лошадьми, я ушла въ маленькую каюту па палубѣ, гдѣ въ большой чугунной печкѣ горѣлъ торфъ, и нѣмка варила коф для желаюіДпхъ. Мягкая постель ея стояла подлѣ печки; я зпа.к что переправа нашего эскадрона продолжится часа полтора . для того велѣла смотрѣть за пою дежурному унтеръ-офицеру котораго исправность мнѣ была извѣстна, и когда все кончится увѣдомить меня. Распорядившись такъ благоразумно, усѣлась ; па пѣмкипу постель и велѣла подать себѣ кофе, котораго вы пивъ двѣ чашки, согрѣлась. Въ каютѣ было не только оч і тепло, но даже слиткомъ жарко; я однако же не имѣла нпкако охоты выйти на палубу; дождь и вѣтеръ продолжались; въ ожг даніи пока весь эскадронъ переправится и мнѣ скажутъ об атомъ, я погрузилась въ мягкія высокія подушки, и уже помню и по знаю какъ заснула глубочайшимъ сномъ. Когда проснулась, то неслышно ужо было никакого шуму ни отъ вѣт: еп отъ дождя, пи отъ людей. Все было тихо; паромъ не шев лился, и въ каютѣ пе было никого. Удивясь этому, я провор.г встала, и отворя дверь, увидѣла, что паромъ стоитъ у Оереі что вся окрестность пуста, нигдѣ де видно ни одного человѣ. и что наступаетъ день. Что же это значить?—думала я.—Неужсд обо мнѣ забыли? Взошедь на гору, я увидѣла улана сь мое лошадью.
— Гдѣ же эскадронъ?
— Давно ушелъ.
— Чтожъ не разбудили мепя?
— Не знаю.
— Кто повелъ эскадронъ?
— Самъ ротмистръ...
Я сѣла на лошадь.
— Какой эскадронъ переправился послѣдній?
— Оренбургскій уланскій.
— Давно?
— Болѣе двухъ часовъ/
— Чюжъ ты но сказалъ мнѣ» когда нашъ эскадронъ пошелъ? — Пикто не зналъ гдѣ вы.
— А дежурный унтеръ-офицеръ?
— Опъ велѣлъ мнѣ только взять вашу лошадь и ждать здѣсь, а берегу.
— Далеко наши квартиры?
— Верстъ пятнадцать...
Я поѣхала легкою рысью, будучи очень недовольна собою, коимъ уланомъ, дежурнымъ унтеръ-офицеромъ, вѣтромъ, дожемъ и полковникомъ, выгнавшимъ меня такъ безжалостно. Утро дѣлалось прекрасное: вѣтеръ и дождь перестали, солнце взошло, , наконецъ, я увидѣла близъ густого лѣса квартиры моего скадрона. Пріѣхавъ къ своимъ товарищамъ, я нашла ихъ но-ойнымп. довольными (то есть сытыми): они хорошо позавтра-али и готовились къ походу. Итакъ, мнѣ оставалось, голодной, е сходя съ лошади, примкнуть къ эскадрону и идти до новыхъ
Мвдлипъ. Мы пришли къ Модлину 10 го августа. Завтра скадронъ нашъ идетъ на пикетъ. Ржепспицкій размѣстилъ сѣхъ пасъ на разстояніи двухъ верстъ; я въ серединѣ, и глав-ый командиръ этого пикета, Ильинскій, и Рузн, по флангамъ, олжны присылать ко мнѣ всякое утро съ извѣщеніемъ о всемъ, то у нихъ случается, а я посылаю уже къ ротмистру. Теперь жлву въ маленькой пещерѣ или землянкѣ; къ ночи половши-:юдей моихъ въ готовности» при осѣдланныхъ лошадяхъ, а дру ая покоится.
Вчера Ржепспицкій прислалъ мнѣ бутылку превосходныхъ ливокъ, въ награду за маленькую сшпбіу съ непріятелемъ и за ьтырехъ плѣнныхъ.
Видно въ Модлинѣ большой запасъ ядеръ и пороху; стоитъ олько показаться кому-нибудь изъ нашихъ въ полѣ, тотчасъ трѣляютъ по нимъ изъ пушекъ, а иногда дѣлаютъ эту честь и :ія одного человѣка, что кажется мнѣ чрезвычайно смѣшно: ВОЗМОЖНО ли въ одного человѣка потрафить ядромь?..
Аіы оставили Мо длинъ и идемъ присоединиться къ своимъ галкамъ. Нашъ стоитъ йодъ Габсбургомъ.
Богемія. Октябрь.' Какъ живописенъ видъ горъ Богемскихъ. I всегда въѣзжаю на самую высокую изъ нихъ и смотрю, какъ Акндроыы наши тянутся по узкой дорогѣ пестрою извилистою олосою...
Опять настала холодная, сырая погода; мы окружены густымъ умапомъ, и вь этомъ непроницаемомъ облакѣ совершаемъ путь ьой черезъ хребетъ Богемскихъ горъ. Сколько прекраснѣйшихъ
видовъ закрыто этою волнующеюся сѣрою пеленою. Къ довершенію непріятности, у мепя жестоко болятъ зубы.
Ночь въ Богеміи.
— Ваше благородіе завтра дежурнымъ по эскадрону.
— Рано ли походъ?
Вахмистръ, объявлявшій мнѣ мое дежурство, отвѣчалъ что въ приказѣ отдано: въ четыре часа утра быть на сборномъ мѣстѣ.
— Хорошо, ступай...
Сегодня я до смерти устала. Только что пришли на квар тиры, я отдала моего Урагана Кяядаерскоыу, и пустилась по первой тропинкѣ, какая попалась на глаза, идти куда она поведетъ, и цѣлый день проходила, то взбираясь па горы, то спу скаясь въ долины, то бѣгая отъ одного прекраснаго мѣста къ другому; мнѣ вездѣ хотѣлось быть, гдѣ только я видѣла хорошее мѣстоположеніе, а ихъ было множество. Не прежде какъ по закатѣ солнца, кончилась моя прогулка» Спѣша возвратиться въ оскадропъ, я пе могла, однако же, не остановиться па четверть часа, чтобы полюбоваться, какъ вечерній туманъ, подобно бѣлс ватоиу дыму, начлналт, наполнять узкія ущелья горъ. Наконецъ я дома, то ость въ эскадронѣ (извините, любезный батюшка! я всякій разъ забываю, что вы не любите, когда я употребляю слово домъ, говоря объ эскадронѣ), и первою встрѣчею былъ нарядъ на дежурство. Я позвала своего денщика, Зануда:
— Разбуди меня завтра на разсвѣтѣ.
— 11с турбуйтесь, вато благородіе, разбудитъ васъ гецералъ-маршъ.
— Ахъ, да, я и забылъ, ну такъ не надабно.
Что можетъ быть досаднѣе, какъ генералъ-маршъ на разсвѣтѣ... Заря еще пе совсѣмъ занялась, а уже трубачи стали фронтохь передъ моими окнами и заиграли эту штуку, которая имѣетъ волшебную силу не только прогнать сонъ, но и заставить въ ту же секунду вставать и одѣваться лѣпивѣйшпхъ изъ нашего во* оружейнаго сословія. Хотя я считаюсь однимъ изъ дѣятельнѣйшій офицеровъ, одиако-жь никогда еще мпѣ такъ не хотѣлось остатье і бъ постели па полчаса, какъ теперь. Но вотъ Рузи распахнулъ дверь настежь и влетѣлъ въ полномъ униформѣ.
— Какъ, ты еще лежишь! А дежурство? Вставай, вставай! Какой ты чудакъ! Развѣ не слыхалъ генералъ-марша?
— Какъ-будто можно пе слыхать, когда надъ самымъ ухомъ игра* ютъ въ десять трубъ.
— Ужъ и въ десять! Какое великолѣпіе! Всего два трубача ѣз* дитъ по деревнѣ. Однако-жъ вставай, вѣдъ ротмистръ шутить не любитъ.
— Вотъ еще вздумалъ стращать.
— Вставай, я иду выводить эскадронъ.
Руги ушелъ, а я въ пять минутъ одѣлась. Мнѣ что-то показалось, что къ полному униформу надобенъ султанъ, и я приказала Занудѣ подать его; по когда опъ принесъ, іо я совсѣмъ не могла понять, что такое проклятый усачъ держитъ въ рукахъ; ато была какая-то длинная, желтобурая кисть.
— Что это такое, Зануда?
— Султанъ, вашего благородіе.
— Это султанъ... Гдѣ-жъ онъ бытъ у тебя?
— Въ чемоданѣ.
— И вѣрно безъ футляра.
— Безъ футляра.
— Падай, негодный человѣкъ...
Я съ досадою вырвала изъ рукъ остолбенѣвшаго Зануды ултанъ свой, и вложивъ его въ каску, пошла къ товарищамъ. Зануда ворчалъ вслѣдъ про себя: „па урода все не въ угоду; передъ кѣмъ онъ хочетъ пялиться съ своимъ султаномъ",..
Взглянувъ па мои нахмуренныя брови и на султанъ, ни на что непохожій, офицеры хоромъ захохотали:
— Ахъ, какъ ты милъ сегодня, Александровъ. Какъ тебѣ къ лицу этотъ султанъ. Сегодня ты и опъ сотворены другъ для друга... И къ чему такъ украсился, позволь спросить?
— Я дежурнымъ.
— Такъ что-жъ?
— Надобно быть въ полной формѣ.
— II съ султаномъ?
-Да.
— Какъ ты смѣшонъ. Полно, братъ, брось эту дряць, а то онъ сломитъ тебѣ голову при теперешнемъ вѣтрѣ.—Я не послушалась.
Мы выступили. На походѣ Руги сдалъ мнѣ дежурство, и какъ онъ въ четвертомъ взводѣ, то мы и ѣхали вмѣстѣ за эскадро-Г/ЫЪ.
— Знаешь-ли, Александровъ, гдѣ мы почуемъ сегодня?
— Зпаю,—въ помѣстьѣ барона.
— Ну, даі Но вѣдь ты не воображаешь, какія удовольствія насъ ожидаютъ.
— Какія-жо?
— Мы квартируемъ въ самомъ замкѣ; баронъ богатъ какъ Крезъ, гостепріименъ; переходъ сегодняшній невеликъ, успѣ мь придти задолго до вечера; у баропа- вѣрно ость дочери и фортепіано. О, я предчувствую что-то восхитительное.
— Ты помѣта тся, Рузи; кто тебя увѣрилъ, что баровъ расположенъ будетъ забавлять насъ?
— Нѣмцы говорятъ, что онъ очень добръ и любитъ жить весело.
— Ну, а дочери? Если ихъ нѣтъ!
— Найдутся.,.
Вѣтеръ отчасу боаѣе усиливался.
— Переѣдемъ, Руви, па другую сторону: ты, кажется, правду сказалъ, что султанъ сломить мнѣ голову; етотъ досадный вѣтеръ порываетъ его изъ стороны въ сторону..*
Мы переѣхали. Въ этотъ день назначено было рушиться всѣмъ надеждамъ Рузн. Ясное небо покрылось сперва легкими облаками. послѣ тучами, и наконецъ обложилось все нерпою непроницаемою пеленою; дождь съ шумомъ и вѣтромъ спустился на насъ рѣкою и нещадно поливалъ беззащитныхъ улаігы Пока мы успѣли надѣть свои плащи, все уже было мокро на насъ;’ проводники насъ водили Богъ знаетъ гдѣ. и короткій переходъ растянулся такъ, что мы пришли на квартиры въ глубокую полночь.
Мокрые, дрожащіе, обрывгапные красною глиной, остановились мы наконецъ передъ пышнымъ замкомъ барона ЛГ. Ахъ съ какою радостно спрыгнула я съ лошади: мнѣ не вѣрилось, что я уже ня землѣ. Цѣлый депь па конѣ, цѣлый день подъ дождемъ Члены мои совсѣмъ одеревенѣли. Такой переходъ надолго останется въ памяти.
— Что-жъ ты всталъ съ лошади, Александровъ?—спросилъ ротмистръ.—Развѣ ты забылъ, что ты дежурный? Садись спять и разведи людей по квартирамъ.
— Я могу это сдѣлать и пѣшкомъ, ротмистръ,—отвѣчала я, и взявъ въ поводъ своего Урагана, пошла было передъ эскадрономъ; ротмистръ усовѣстился: „Воротись, Александровъ! Людей размѣстить уцтеръ-офицертА
Мы пошли вверхъ, по чистой, свѣтлой и какъ стекло гладкой лѣстницѣ; вошли въ комнаты великолѣпныя, роскошно меб-лнроваппыя, и расположились отдыхать па креслахъ и диванахъ. Злой рокъ постигъ все, къ чему только мы прикоснулись какъ-бы то пи было: ходили-ль. стояли, сидѣли, вездѣ оставляли слѣды красной глины, которою были обрызганы съ головы до ногъ, или правильнѣе съ ногъ до головы.
Привѣтливый хозяинъ просилъ нась садиться за столъ; ротмистръ и товарищи мои въ ту же минуту усѣлись, шумно ваго ворилв, забряцали рюмками, стаканами, тарелками, шпорами, саблями: и полагая себя о Зево пасенными отъ дождя и вѣтра на всю остальную часть ночи, предались беззаботно удовольствію роскошнаго стола и веселаго разговора*
Пользуясь ихъ ревностнымъ стараніемъ около ужица; я ушла въ слальшо, или просто въ комнату, для пасъ назначенную; двери изъ нея въ столовую были растворены; нѣсколько кроватей стояли рядомъ у стѣнъ. Какъ это пе жаль барону дать такое прекрасное бѣлье для постелей. Одна пощада, какую могла я сдѣлать бароновой роскоши, состояла въ томъ, что скинула сапоги, облипнувшіе глиною, въ остальномъ же во всемъ легла на пуховикъ и пуховикомъ закрылась. Какъ все это было хорошо, чи
сто, бѣло, мягко, нѣжно, богато! Все атласъ, батистъ, кружева, ’я середп всего этого мокрый уланъ, вабрызглнный красною глиной... Положеніе мое казалось мпѣ такъ забавнымъ, что я смѣялась, пока но заснула.
,Я проснулась отъ громкаго и жаркаго спора нашего ротмистра съ маіоромъ Ничвалодовымъ, оренбургскаго уланскаго голка:
— Въ вашей канцеляріи не умѣли написать—говорилъ ротмистръ.
— Извините,—вѣжливо отвѣчалъ Йичвалодовъ,—у васъ не умѣли прочитать.
Спорили; кричали, наконецъ начали снова читать приказъ, и оказалось, что Пичвалодовъ правъ: мы не на своихъ квартирахъ. Вотъ ужасная вѣсть... Я вмигъ выскочила изъ своего топлаго пріюта; ротмистръ мекалъ уже іёііи Глазами: „Гдѣ дежурный офицеръ? Александровъ, стукайте, велите играть тревогу, да какъ можно громче". По влдя, что я не трогаюсь съ мѣста, спросилъ съ удивленіемъ: <Что-жъ выспдйтс*?—Пичвалодовъ отвѣчалъ за ііеня, что я въ однихъ чулкахъ.
Къ счастію денщикъ вошёлъ съ моими сапогами; я проворно надѣла ихъ и бѣгомъ убѣжала, чтобъ не слыхать насмѣшливыхъ восклицаній ротмистра: „Отличный дежурный! Вамъ-бы совсѣмъ раздѣться*4... Вѣтеръ дулъ съ воемъ и порывами; дождь лилъ, и ночь была темна какъ нельзя уже быть темнѣе. На дворѣ стояли наши трубачи: „Ступайте по деревнѣ и играйте тре-. вогу сильнѣе",—сказала я имъ. Они поѣхали. Не было другого средства собрать людей нашихъ, размѣщенныхъ въ деревнѣ, растянутой версты на три, по ущельямъ горъ. Часа черезъ полтора" эскадронъ собрался; мы сѣли па лошадей; проводники съ факелами помѣстились впереди, назади и по бокамъ эскадрона, мы пошли дрожа и проклиная походъ, бурю, ротмистра и дальность квартиръ: намъ должно было пройти еще двѣ мили.
Отъѣхавъ съ подверсты, ротмистръ вдругъ остановилъ ѳскад ровъ; мозгъ неугомоннаго начальника озарила нелѣпая мысль, оставить меня одну дожидаться людей, которые, полагалъ опъ, не слыхали тревоги, или не могли поспѣть на сборное мѣсто
— Соберите ихъ всѣхъ, Александровъ, и приведите за нами вслѣдъ на квартиры.
Прекрасное распоряженіе, ого дѣлать нечего, возражать нельзя. Я осталась, эскадронъ пошелъ. и когда хлопанье по грязи конскихъ копытъ совсѣмъ затихло, дикій вой вѣтра’овладѣлъ всею окрестностью. Вслушиваясь въ ужасный концертъ, я мечтала, ѵто окружена злыми духами, завывающими въ ущельяхъ горъ. Право, ротмистръ помѣшался въ умѣ. Почему онъ пе оставилъ ииѣ одного изъ проводниковъ съ факеломъ? Что я теперь буду дѣлать? Какъ найду дорогу обратно въ деревню? Ее но видно, згня нигдѣ ян одной искорки не свѣтятся. Неужели мнѣ стоять тутъ какъ на часахъ, и стоять до самаго разсвѣта? Безполезные
вопросы мои самой себѣ были прорваны нетерпѣливымъ прыжкомъ моего копя; я хотѣла было успокоить ого, лаская рукою; но ото средство, прежде всегда дѣйствительное, теперь пе'помогло; опъ прыгалъ, подымался па дыбы, крутилъ головой, храпѣлъ, билъ копытомъ въ землю и ходилъ траверсомъ то въ ту, то въ другую сторону: не было возможности усмирить бѣснующагося Урагана. Шумъ окрестныхъ лѣсовъ и вой вѣтра оглушали меня; но де смотря на ото, мпѣ слышался другой шумъ и другой вой Желая и страшась увѣриться въ своей ужасной догадкѣ, я невольно и съ замираніемъ сердца прислушиваюсь; къ неизъяснимому испугу моему узнаю, что ио обманулась, что это падаетъ ручей въ глубокую пропасть, и что со ту сторону оврага воетъ что-то, по только пе вѣтеръ. Воображеніе моо рисовало уже мнѣ стаю голодныхъ волковъ, терзающихъ моего Урагана, и я такъ вапялась этимъ отчаяннымъ предположеніемъ, что забыла опасность гораздо ближайшую и вовсе не мечтательную. Пропасть въ которую низвергался ручей, была въ двухъ шагахъ отъ меня, а Ураганъ все еще не стоялъ смирно; наконецъ я вспомнила, и первымъ движеніемъ было броситься съ лошади; но мысль, что она вырвется и убѣжитъ за эскадрономъ, удержала меня. Алъ, добрый отецъ ыойі г1то было бы съ тобою, еслибъ ты могъ теперь видѣть дочь свою па бѣшеппомъ копѣ, близъ пропасти, ночью, среди лѣсовъ, ущелій и въ сильную бурю... Гибель прямо смотрѣла мпѣ въ глаза. Но Промыслъ Вышняго, Отца нашего на небесахъ, слѣдитъ всѣ шаги дѣтей своихъ. Порывъ вѣтра выр валъ султанъ мой и понесъ быстро черезъ ровъ, прямо къ кустарнику, гдѣ слышался мпѣ, какъ я думала. вой волковъ, страш пыхъ товарищей ночной стражи моей; черезъ минуту вой пр< вратился, и Ураганъ пересталъ прыгать. Теперь я могла бы уже встать съ него, по прежнее опасеніе, что онъ вырвется, удержало меня еще разъ, и я, подобно копзой статуѣ, стояла неподвижно надъ обрывомъ бездны, въ которую с-ъ шумомъ падалъ ручей.
Дождь давно уже пересталъ! вѣтеръ началъ утихать, ноч_ сдѣлалась свѣтлѣй, и я могла явственно разглядѣть предметы мопя окружавшіе: за мною вплоть, близъ заднихъ ноіъ моего Урагана, была пропасть. Во всю жизнь я пе соскакивала такъ скоро съ лошади, какъ теперь, и тотчасъ отвела ее отъ этрге ужаснаго сосѣдства. Всматриваясь съ безпокойствомъ вь чернѣющую глубь кустарниковъ за оврагомъ, я не могла еще ничего разглядѣть тамъ; но Ураганъ покоенъ, и такъ видно ничего п нѣтъ. Хотѣлось, правда, увидѣть мнѣ и султанъ свой, однако жъ нигдѣ ничего по бѣлѣлось, и если онъ не во рву, то вихремъ з» несло его Богъ знаетъ куда. Продолжая присматриваться ко всему меня окружающему, я разглядѣла множество дорогъ, дорожек. и тропинокъ, ведущихъ въ горы, въ ущелья и въ лѣса, по гдѣ та, по которой мнѣ надобно ѣхать? Ни па одной но видно конскихъ слѣдовъ. Пока я старалась увидѣть хоть малѣйшій признакъ ихъ, туманъ, предвѣстникъ утра, началъ разстилаться вс-
кругъ мепя бѣлымъ облакомъ, сгустился п покрылъ всѣ предметы непроницаемою мглою; и вотъ я опять це смѣю сдѣлать шагу, чтобы пе сломить себѣ головы или не потерять вовсе уже дороги. Утомленная, легла я на траву подлѣ рыхлой колоды; слѳрва я только облокотилась на нее, по нечувствительно скло пилась п голова моя, сомкнулись глава, и сонъ овладѣлъ мною совершенно.
Рай окружалъ меня, когда я проснулась. Солнце только что взошло; милліоны разноцвѣтныхъ огней горѣли на травѣ и на листахъ; бездна, ручей, лѣсъ, ущелья, все, что ночью казалось такъ страшно, теперь было такъ восхитительно, всѣжо, свѣтло, зелено, усѣяно цвѣтами; въ ущельяхъ столько тѣни и травы. Послѣднему обстоятельству обязана я тѣмъ, что Ураганъ не убѣжалъ: онъ покойно ходилъ по росистой травѣ и съ наслажденіемъ ѣлъ ее. Я пошла къ нему, безъ труда поймала и сѣла па него.
Не одинъ разъ уже испытала я, что инстинктъ животнаго, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, болѣе приноситъ пользы человѣку нежели собственныя его соображенія. Только случайно могла бы я потрафить на дорогу, по которой поптепъ .эскадронъ; но Ураганъ, которому я отдала на волю выбирать въ четверть часа вышелъ на ту, па которой ясно видны были глубокіе слѣды множества кованныхъ лошадей: ото нашъ вчерашній путь! Въ верстѣ отъ него, между ущельями, виднѣлась деревня барона а вчера ротмистръ оставилъ меня въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нея; все это возня проклятаго Урагана отвела меня на такое пространство. Я поворотила его къ деревнѣ, чтобъ посмотрѣть, нѣтъ ли тамъ пашихъ людей: но онъ рѣшительно нѳ согласился па то, поднялся па дыбы и весьма картинно повернулся па заднихъ ногахъ вь ту сторону, куда пошетъ эскадронъ. Кажется Ураганъ умнѣе меня: можно ли полагать, что уланы пробудутъ на ночлегѣ до восхода солнца, еслибъ даже и остались отъ эскадрона?
Давъ волю коню своему галопировать какъ онъ хочетъ и гуда хочетъ, я неслась довольно скоро, то съ горы на гору, то по закраинамъ глубокихъ овраговъ. Узкая дорога круто поворачивала направо около одного глубокаго обрыва, обросшаго кустарникомъ, проскакивая это мѣего, увидѣла я что-то бѣлое въ кустахъ; я соскочила съ лошади, и взявъ ее въ поводъ, побѣжала туда, нисколько не сомнѣваясь, что это мой султанъ, и пе об-анудась; это былъ онъ, п лежалъ на вѣтвяхъ кустарника въ блистательной бѣлизнѣ: дождь вымылъ ого какъ нельзя лучше, вѣтеръ высушилъ, к предметъ вчерашнихъ насмѣшекъ былъ бѣлъ, пушистъ и красивъ, какъ только можетъ быть такимъ волосяной султанъ. Вложивъ его въ пожелтѣвшую каску свою, занялась я труднымъ маневромъ сѣсть опять па своего адскаго Урагана. Не знаю почему, я не могу разстаться съ этой лошадью; за что люблю ее*? Она такъ зла, такъ нетерпѣлива п заносчива, что голова моя всегда непрочна на плечахъ, когда сижу на этомъ воплощенномъ демонѣ. Съ четверть часа кружилась я съ моимъ
Записки Дуровой.	6
конемъ по кустарнику, стараясь поставить ногу въ стремя, прыгала на другой вездѣ, гдѣ ему вздумалось вертѣться: наконецъ гнѣвъ овладѣлъ мною, и я, рванувъ со всей силы повода, крикнула на него какимъ-то страшнымъ голосомъ; конь присмирѣлъ, и я поспѣшила сѣсть па него.
Великій ВожеІ На какія странныя занятія осудила меня судьба моя. Мнѣ ли кричатъ дикимъ голосомъ, и еще такъ, что даже бѣшенная лошадь усмирилась,.* Что сказали бы прежнія подруги мои, если бы услышали меня, такъ нелѣпо возопившую? Я сердилась сама на себя за свой вынужденный подвигъ: за оскорбленіе, нанесенное нѣжности женскаго органа, моимъ богатыр скимъ возгласомъ.
Красота мѣстоположеній и быстрый скокъ Урагана развеселили меня опять; я перестала досадовать и находила уже смѣшнымъ и вмѣстѣ необходимымъ средство, которымъ удалось мнѣ смирить непокорнаго коня; но Ураганъ хотѣлъ, кажется, отплатить мпѣ за минутный страхъ свой, а можетъ быть и чувствуя близость квартиръ, онъ началъ храпѣть, покручивать головой и галопировать съ порывами. Я нѣсколько оробѣла, злая, чтокогда онъ разгорячится, то, ничего ужо по разбирая, скачетъ гдѣ попало; торопливыя и неудачныя усилія моя удержать ого не служили ни къ чему; я начала терять присутствіе духа. Удивительно, какъ лошади могутъ скоро понять ото, и тотчасъ воспользоваться. Ураганъ полетѣлъ, какъ изъ лука стрѣла.
Хранилъ меня Богъ, видимо хранилъ. Разъярившееся животное летѣло со мною вовсе уже безъ дороги. Сначала я очень испугалась; но невозможность удержать лошадь, ни спрыгнуть съ нея, образумила мепя; я старалась сохранить равновѣсіе и держаться крѣпко въ стременахъ.
Видно въ бѣдѣ, какъ и въ болѣзни, есть переломъ: завидя вдали передъ собой черную полосу, пересѣкающую путь мой, я обмерла и хотѣла сброситься съ лошади; минута колебанія отпила у меня время исполнить пагубное намѣреніе; конь прискакалъ къ истоку, клубящемуся въ обрывистыхъ берегахъ, и прямо бросился въ него. Не помню, какъ я туда слетѣла съ динъ, и какъ удержалась на сѣдлѣ; но тутъ и кончилось бѣшенство моего Урагана; истокъ былъ не шире трехъ саженъ; укротившійся конь переплылъ его вкось, взобрался съ неимовѣрнымъ усиліемъ на крутой берегъ, и пошелъ шагомъ, повинуясь уже малѣйшему движенію поводовъ Вышедъ опять на прямую дорогу, хотя опъ примѣтно вздрогнулъ отъ нетерпѣнія нестись къ своимъ товарищамъ, одвако жъ продолжалъ идти шагомъ, и когда я позволила ему подняться въ галопъ, онъ галопировалъ ровно, плавно и послушно до самыхъ квартиръ.
— Гдѣ изволили вояжировать?—насмѣшливо спросилъ меняроѵ мистръ.—Кажется, я поручилъ вамъ дождаться оставшихся людей, и съ ними вмѣстѣ вы должны были прибыть въ эскадронъ. Что жъ васъ задержало? Люди давно уже здѣсь.
— Я долго стоялъ иа одномъ мѣстѣ; ротмистръ, вы пе дачи мнѣ проводника съ факеломъ, а ночь была, вы знаете, темпа какъ погребъ, и такъ я не смвлъ никуда съѣхать, чтобъ пе упасть въ ровъ.
— Такъ неужели вы стояли, какъ коадое изваяніе изъ мѣди, все па томъ же мѣстѣ, гдѣ я васъ оставилъ?
— Нѣсколько мнпутъ стоять; но разумѣется кончилъ бы тѣмъ что постарался бы сыскать дорогу обратно къ барону въ деревню, еі іи бъ лошадь моя не стала бѣситься, чего-то испугавшись, тогда уже я завялася только ею, и...
— II но могли сладить,—перервалъ меня ротмистнръ.
Отъ этой неумѣстной и неприличной укоризны, досада вспыхнула въ сердцѣ моемъ; я взяла каску въ руки, чтобъ выйти вонъ, и отвѣчала сухо и не глядя па ротмистра:
— Ошибаетесь! Я не хотѣлъ сладить1 ни время, ни мѣсто не но< воляли этого.
Какъ ни хотѣлось мпѣ разсказать моимъ товарищамъ происшествіе бурной ночи, однако жъ я удержалась; и къ чему бъ )То послужи ю. Для нихъ все кажется или слишкомъ обыкновенно, или вовсе невѣроятно. Напримѣръ, волкамъ моимъ они бы не повѣрили, сказани бъ, что это были собаки, что можетъ быть и правда: а молодецкій скачекъ въ рѣку,— дѣломъ столько обыкновеннымъ, что даже нашли бы смѣшнымъ слышать отъ кеня разсказъ этотъ за диковину Имъ вѣдь не приходитъ въ голову, что все обыкновенное для нихъ, очень необыкновенно для меня.
Прага. Здѣсь стояли мы до самой почи; начальство города находило какое-то затрудненіе позволить корпусу нашему пройти черезъ городъ. Наконецъ позволили, и мы прошли поспѣшно, не останав іваясь пи на минуту; за этимъ строго смотрѣли, Однакожъ Ильинскій, Рузи и я остались въ трактирѣ поужинать па скорую руку, и послѣ пустились догонять эскадронъ вскачь гремя по каменной мостовой. Нѣмцы съ испуга сторонились, и вслѣдъ намъ раздавалось безпрерывное „швернотъ". Зима здѣсь необыкновенно холодна. Нѣмцы приписываютъ это нашествію русскихъ, и пожимаясь вередъ каминомъ, говорятъ, что еслибъ они могли предузнать прибытіе незванныхъ гостей, то заготовили бы больше торс} а.
Гарбургъ. Вчера было пѳудачпое покуілѳпіе потревожить спокойствіе Гарбурга. Съ полночи выступили мы вмѣстѣ съ конно-еіерскимъ полкомъ къ стѣнамъ этой крѣпости и расположились ожидать разсвѣта, дтя того, чтобъ громить ее пушками. Меня со взводомъ отрядили прикрывать два осадныя орудія- всѣми нами командовалъ одинъ изъ начальниковъ Ганзеатическихъ войскъ. Разсвѣло; начали мы бросать въ крѣпость бомбы, и бросали часа два безп эерывно; зажгли два или три дома, по удостоиться отвѣта не могли: гарбургскій гарнизонъ какъ-будто вымеръ; намъ не отплатили ня однимъ выстрѣломъ. И какая чѣль была нашего
возстанія, не могу понять. Я думала, что будетъ приступъ; во вся тревога паша кончилась тѣмъ, что мы бросили въ Гарбургъ нѣсколько десятковъ бомбъ и ушли обратн( на свои квартлры. .Экспедиція эта сдѣлала вредъ одно» только мнѣ. Въ ожиданіи разсвѣта, я легла подлѣ орудія на мокрый песокъ, и какъ теперь весна, то думаю, что отъ сырыхъ испареній земли простудила голову и была цѣлую недѣію такъ жестоко больна, что мепя нельзя было узнать, какъ-будто послѣ трехлѣтняго безпрерывнаго страданія.
Гамбургъ. Ничего нѣтъ смѣшнѣе пашихъ объѣздовъ по пикетамъ. Пароли, отзывы, лозунги такъ искажаются нашими солдатами, особливо пѣхотными рекрутами, что и нарочно нельзя выдумать такихъ названій, какія имъ представляются сами собою; потому что это все не русское. И что за охота па русскихъ пикетахъ давать паролемъ нѣмецкій городъ. Сверхъ этого рекрутъ спрашиваетъ пароль такимъ образомъ: кто идетъ? говориі убьюі (Но это пустая угроза: онъ боится прицѣлиться, чтобъ ружье, сверхъ ожиданія, пе выстрѣлило). Послѣ этого, пе дождавшись отвѣта, кричитъ во весь голосъ: что пароль! пароль городъ... и скажетъ какую-нибудь нелѣпость; спрашиваетъ и отвѣчаетъ самъ же, а подъѣхавшему офицеру остается только удеряшваться отъ смѣха; впрочемъ, во всемъ есть своя хорошая сторона: еслибъ безтолковый солдатъ, котораго никакъ нельзя вразумить, что онъ долженъ спрашивать, а не сказывать пароль, выговаривалъ его какъ должно, то непріятельскій пикетъ, будни очень близко отъ нашего, могъ бы его слышать и воспользоваться имъ къ невыгодѣ пашей; по какъ опъ слышитъ то, чего пи понять, ни выговорить нельзя, то остается все спокойно по своимъ мѣстамъ.
Вчерашней ночью полковникъ пашъ едва было пе сломилъ себѣ головы, и хотя происшествіе это само по себѣ нисколько не смѣідно, но сдѣлалось одпако жъ столь забавнымъ случаемъ, что и самъ полковникъ разсказывалъ его со смѣхомъ. Ему хотѣлось повѣрить исправность своихъ пикетовъ, и опъ поѣхалъ осмотрѣть ихъ одинъ. Разъѣзжая нѣсколько времени, и по видя часовыхъ на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ имъ должно было быть, полковникъ сильно досадовалъ на неисправность пикетнаго офицера, онъ думалъ, что часовыхъ совсѣмъ не оставили, и былъ выведенъ изъ заблзжденія очень смѣшнымъ образомъ, отъ котораго едва не погибъ. Часовые были всѣ на мѣстахъ; но какъ ночь была темна какъ черное сукно, то они, слыша проѣзжающаго человѣка, вмѣсто оклика таили дыхапіе; одинъ изъ нихъ, па бѣду нашего полковника, заснулъ сидя у пня, и оіъ фырканья лошади проснулся, вскочилъ опрометью и дико накричалъ отъ испуга: Что пароль? Лозунгъ—Таврило, то есть Архангелъ Гавріилъ. Лошадь кинулась въ сторону и упала въ яму вмѣстѣ съ своимъ всадникомъ. По милости Бога, полковникъ отдѣлался легкимъ ушибомъ.
1844 годъ.
Извѣстіе о взятіи Парижа заставило Даву сдаться. Французы вышли изъ Гамбурга и военныя дѣйствія прекратились. Мы теперь мирные гости датскаго короля. Пользуясь этимъ обстоятельствомъ, я хочу объѣхать прекрасную Голштинію, одна, въ кабріолетѣ, въ который заложу свою верховую лошадь.
Йдьиискій вызвался быть моимъ товарищемъ. Мы взяли отпускъ на недѣлю п отправились прежде въ Пелибергъ. Желая пройти нѣсколько пѣшкомъ по прекрасной тѣнистой аллеѣ, которая ведетъ отъ Ютерзейна къ Пешібергу, встали мы оба съ своего кабріолета; я обвернула вожжи около мѣдной шишечки спереди кабріолета, и въ надеждѣ на смиреніе стараго копя, пустила его идти по дорогѣ одного. Мы не замѣтили, что лошадь, чувствуя легость экипажа, стала прибавлять шагу; но наконецъ я увидѣла, что она далеко ушла впередъ; я побѣжала, чтобы остановить ее, но этимъ сдѣлала то, что лошадь также побѣжала, и все шибче, шибче, вскачь, и наконецъ во весь духъ. Ильинскій, собравъ всѣ силы, догналъ было ее и схватилъ за оглоблю; по лошадь сшибла его па землю, переѣхала колесомъ ему черезъ грудь и поскакала. во весь опоръ къ Пешібергу. Ильинскій вскочилъ, и потирая грудь рукою, побѣжалъ однакожъ вслѣдъ за исчезающею уже изъ виду лошадью, я думаю, для того, что спереди на кабріолетѣ лежалъ нашъ чемоданъ, гдѣ находились наши мундирныя серебряныя вещи и пятьсотъ рублей золотомъ; всего этого пи мпѣ, пи ему потерять пе хотѣлось. Однако-жь и бѣжать до самаго Пепибсрга не было возможности. Несмотря на это, Ильинскій и лошадь скрылись у меня изъ глазъ; я тоже пошла самымъ скорымъ шагомъ, и нашла моего товарища и коня у самаго въѣзда въ Пенибергъ. Они были окружены толпою нѣмцевъ; по чемодана уже пе было.
— Что теперь дѣлать?— спрашивалъ меня Ильинскій.
— Здѣсь есть ихъ начальство,—сказала я,—ты хорошо говоришь по-пѣмедки: поди къ пимъ и разскажи, какія именно вещи были у пасъ въ чемоданѣ, такъ вѣрно розыщутъ...
Ильинскій пошелъ; а я, сѣвъ па кабріолетъ, поѣхала занять квартиру, гдѣ отдавъ мъмцу-работйику лошадь свою въ смотрѣніе, пошла къ начальнику этого города. Тамъ былъ уже Ильинскій. Нѣмцу что-то не хотѣлось розыскивать нашей пропажи; онъ говорилъ, что это дѣло невозможное: лошадь ваша бѣжала черезъ лѣсъ одна; какъ можно угадать, что сдѣлалось съ вашими пожитками?.. Ильинскій, въ досадѣ на такое хладнокровіе къ нашему невзгодью, сказалъ, что еслибъ это случилось въ Петербургѣ, то черезъ сутки пропажа была бы найдена, хотя бы нѣсколько тысячъ людей было тутъ замѣшано, и что нѣтъ на свѣтѣ полиціи, которая могла бы сравниться съ русскою въ дѣятельности, проницательности и остроумія средствъ, употреб
ляемыхъ ею для роэысканія и открытія самихъ топкихъ мошенничествъ. Эти слова свели съ ума и вывели изъ себя хладнокровнаго нѣмца; съ покраснѣвшимъ лицомъ, сверкающими глазами и кипящею досадою вышелъ онъ поспѣшно изъ комнаты. Не видя надобности дожи даться его возврата, мы ушли на свою квартиру.
Ъхать далѣе намъ пе было средствъ; у насъ пропали всѣ деньги, вещи и даже мундиры; мы оба остались въ однихъ только сюртукахъ, Этотъ день мы не пили чаю, пе ужинали, и на утро ожидала насъ печальная участь—не пить кофе, но завтракать _ и ѣхать тридцать верстъ обратно съ пустымъ желудкомъ. У меня оставалось два марка; но ихъ надобно было употребить для .погляди. Ильинскій находилъ ото несправедливымъ, и сильно возставалъ противъ моего, какъ онъ называлъ, пристрастія къ упрямому животному:—„Счастлива эта негодная скотина, что деньги у тебя въ карманѣ; а еслибъ онѣ были у меня, такъ ужъ извини. Александровъ, пришлось бы твоему ослу поститься до самаго Ютёэзёйна".
— А теперь попостимся мы, любезный товарищъ,—отвѣчала я;— да и о чемъ ты хлопочешь? Вообрази, что ты на бивакахъ, на походѣ, что теперь военное время, двѣнадцатый годъ, что сухари паши и провизію бросили въ поду, что казаки отняли у денщиковъ нашихъ вино, жаркое и хлѣбъ, или что плуты эти сами съѣти все и сказали на казаковъ; однимъ словомъ, вообрази себя въ одномъ изъ этпхъ положеній, и ты утѣшишься.
— Благодарю! Утѣшайся ты одинъ всѣмъ этимъ,—сказалъ сердито голодный Ильинскій, п спрятался въ шкапъ. Я вс знаю; какъ иначе назвать постели затѣйливыхъ нѣмцевъ; это точно шкафы: растворяя обѣ половинки дверецъ, найдешь тамъ чет-вероугольный ларь, наполненный перинами и подушками, безъ одѣяла; если угодно тугъ спать, то стоитъ только залѣзть въ средину всего этого, и дѣло кончено. Видя, что Илышскій ушелъ въ шкафъ съ тѣмъ, чтобъ до утра не выходить, я пошла убѣждать хозяйку засвѣтить для мепя даромъ свѣчку; она исполнила мою просьбу, погладивъ мепя по щекѣ и назвавъ добрымъ молодымъ человѣкомъ, не знаю за что; я написала страницы двѣ, и наконецъ тоже легла спать на полу, вытащивъ изъ другого шкафа всѣ пернпы и полушки, сколько мхъ гамъ было.
Въ три часа утра я "гладила и цѣловала добраго копя своего. который, не обращая на это вниманія, ѣлъ овесъ, купленный па послѣдніе мои два марка; Ильинскій спалъ; работникъ мазалъ колеса нашего кабріолета, и хозяйка спрашивала меня изъ окна:—Геръ офицеръ, волензи кафе?—Всѣ эти дѣйствія были прерваны поспѣшнымъ приходомъ гнѣвнаго градоначальника.
— Гдѣ вашъ товарищъ?—спросилъ онъ отрывисто; въ рукахъ у него былъ нашъ чемоданъ. Обрадовавшись, увидя опять погибшее было наше сокровище, я побѣжала будить моего камрада.
— Вставай, Ильинскій!—кричала я, идя къ дверцамъ его шкафа, чтобъ ихъ растворить.—Вставай! Нашъ чемоданъ принесли.
— Огвяжись, ради Еогз: что ты расшутился,—ворчалъ Ильинскій невнятпо,—не мѣшай мнѣ спать.
— Я ие шучу, Василій! Вотъ здѣсь начальникъ Цѳниберга, вмѣстѣ съ нашимъ чемоданомъ.
— Ну, такъ возьми у него.
— Да эго не такъ легко сдѣлать; онъ видно хочетъ именно тебѣ его отдать, и, какъ догадываюсь, вмѣстѣ съ какимъ пибудь пышнымъ возраженіемъ па вчерашнее твое сомнѣніе въ исправности ихъ полиціи.
— Ну, такъ попроси же, брать, его хоть въ хозяйскую горницу, пока я встану.
Черезъ пять минутъ Ильинскій вошелъ къ намъ. Градоначальникъ, до того все молчавшій, стремительно всталъ съ своего мѣста и подошелъ къ Ильинскому: „Вотъ ваши вещи всѣ до одной, и всѣ доны п. тою самою монетою, какою были. Не думайте, чтобъ полиція наша уступала въ чемъ-нибудь вашей, петербургской. Вотъ ваши вещи, и вотъ воръ*, сказалъ опъ, съ торжествомъ указывая въ окно на восемнадцатклѣтняго юношу, стоящаго на дворѣ.
— Опъ вчера увидѣлъ вашу лошадь близъ Пениберга, схватилъ съ кабріолета чемоданъ, бросилъ его въ ровъ за кусты, а лошадь отвелъ въ городъ.. Теперь довольны ли вы? Вора сейчасъ повѣсятъ, если вамъ угодно"?
При этомъ ужасномъ вопросѣ, сдѣлаппомъ со всею нѣмецкою важностью, Ильинскій поблѣднѣлъ; я затрепетала, и мое желаніе смѣяться надъ забавнымъ гнѣвомъ пенибергца, обратилось вь болѣзненное чувство страха и жалости.
— Ахъ, что вы говорите, — вскрикнули мы оба вдругъ,— какъ можно этого хотѣть? Нѣтъ, нѣтъ, ради Бога, отпустите его... Я вижу что ошибался па счетъ вашей полиціи; простите это моеѵу незнанію, — прибавилъ Ильинскій самымъ вѣжливымъ тономъ. Успокоенный нѣмецъ отпустилъ несчастнаго мальчика, который, стоя передъ нашимъ окномъ, трепеталъ всѣмъ тѣломъ и былъ блѣденъ какъ полотно. Услыша, что его прощаютъ, онъ всплеснулъ руками съ такимъ выраженіемъ радости и такъ покорно ста ъ на колѣни передъ нашимъ окномъ, что я была тронута до глубины души, и даже самъ пѳпибергскій начальникъ тяжело вздохнулъ; паконець онъ пожелалъ намъ веселаго путоше твія по Голштиніи и ушетъ.
Теперь ыы уже смѣло потребовали кофе, сливокъ, сухарей и холодной дичи на дорогу.
— Ахъ, какой счастливый характеръ имѣешь ты, Александровъ,—говорилъ мнѣ Ильинскій, когда мы сѣли опять въ свой кабріолетъ;—ты совсѣмъ не грустилъ о пропажѣ своего имущества.
— Къ чему это великое слово имущество, Ильинскій? Развѣ мундпръ, подсумокъ и сорокъ червонцевъ имущество?
— Однако жъ у тебя болѣе ничего нѣтъ.
— Нѣтъ, такъ будетъ; по твоя печаль была мнѣ очень смѣшна.
— Почему?
— Потому что тебѣ не привыкать быть безъ денегъ: какъ только заведется какой червонецъ, ты сейчасъ ставишь на карту и проигрываешь.
— Я иногда и выигрываю.
— Никогда. По-крайпей-мѣрѣ я ни разу еще не видалъ тебя въ выигрышѣ: ты игрокъ столько же неискусный, сколько я несчастливый.
— Неправдаі Ты не можешь судить о моемъ искусствѣ; ты не имѣешь никакого понятія объ игрѣ,—сказалъ Ильинскій съ досадою, и послѣ всю дорогу молчалъ.
За обѣдомъ мы помирились. Въ Ицечое мы ночевали, и па другой депь поѣхали къ Глюкштату. Печальный видъ Эльбы, которая здѣсь течетъ вровень съ болотистыми берегами, стаи вороповъ съ своимъ зловѣщимъ крикомъ нагнали намъ скуку и грусть; мы поспѣшили уѣхать оттуда, и свернувъ съ большой дороги, наѣхали проселочными. Въ одномъ новомъ постояломъ домѣ, какъ намъ казалось, мы были пріятно удивлены вѣжливымъ пріемомъ и хорошимъ угощеніемъ. Наружность этого дома ничего не обѣщала болѣе, какъ только картофель для обѣда и солому для постели, и мы, вошодь туда, спросили себѣ обѣдать, какъ обыкновенно спрашиваютъ въ трактирахъ, пе обращая никакого вниманія на хозяина. Но топкая скатерть, фарфоровая посуда, серебряныя ложки и солонки, и хрустальные стаканы возбудили наше вниманіе и вмѣстѣ удивленіе; этлмъ не кончилось: поставя на столъ кушанье, хозяинъ просилъ насъ садиться и сѣлъ самъ вмѣстѣ съ нами. Ильинскій, который не терпѣлъ никакой фамиліарности, спросилъ меня: Что это значитъ? Зачѣмъ этотъ мужикъ сѣлъ съ нами?
— Ради Бога, молчи,—отвѣчала я.—Можетъ быть эго будетъ что-нпб}дь изъ Тысячи и Одной Ночи; кто знаетъ, во что можетъ превратиться нашъ хозяинъ?..
Въ продолженіе отого разговора пришелъ хозяйскій братъ, и тоже сѣлъ за столъ; я не смѣла зачать говорить: недовольный видь Ильинскаго и безпечная веселость обоихъ крестьянъ до крайности смѣшили меня; чтобъ не обидѣть добродушныхъ хозяевъ неумѣстнымъ смѣхомъ, я старалась не смотрѣть на Ильинскаго. Послѣ обѣда намъ подали кофе въ серебряномъ кофейникѣ, на прекрасномъ подносѣ, сливки, въ серебряномъ горшечкѣ превосходной работы, и ложечку, фасона суповой разливальной ложки, тоже серебряную, ярко вызолоченную внутри. Бсе это поставили на столъ; оба хозяина просили насъ наливать для себя кофе по своему вкусу, и сѣли питьего съ нами вмѣстѣ.
— Что это значитъ!—повторялъ Ильинскій.—Простой трактиръ, голыя стѣны, деревянные стулья, просто одѣтые людп- и пре
красный обѣдъ, превосходный кофе, фарфоръ, соребро, позолота, видъ какого-то богатства, вкуса и вмѣстѣ деревенской простоты. Какъ ты думаешь, Александровъ, что бы это такое значило?
— Бе знаю ничего, но думаю только, что намъ нельзя будетъ здѣсь платить.
— Почему? А я такъ думаю напротивъ, что здѣсь мы заплатимъ вдесятеро дороже противъ другихъ мѣстъ.
Мы ушли прогуливаться по прекраснѣйшимъ окрестностямъ, какія только могли быть на такой • ровпой и плоской сторонѣ, какова Голштинія, Возвратясь, я просила Ильинскаго распоряжаться во всемъ самому, требовать и расплачиваться, сказавъ, что на мепя находить страхъ, и я ожидаю какого-нибудь чуднаго явленія. Намъ подали чай съ тою же ласкою, добродушіемъ, богатствомъ прибора и вкусомъ. Наконецъ надобно было ѣхать: лошадь наша была отлично вычищена, кабріолетъ вымытъ, и братъ хозяйскій держалъ подъ уздцы коня нашего у крыльца. Я увидѣла, что Ильинскій вертятъ въ рукахъ два марка.
— Что ты хочешь дѣлать? Неужели за столько усердія, ласки и угощенія всѣми благами земными, ты хочешь заплатить двумя марками? Сдѣлай милость, не плати ничего; повѣрь, что они не возьмутъ.
— А вотъ увидимъ,—отвѣчалъ Ильинскій; и сь этимъ словомъ издалъ хозяину два марка, спрашивая, довольно ли этого?
— Мы пичего пе продаемъ, здѣсь не трактиръ,—отвѣчалъ хозяинъ покойно. Ильинскій нѣсколько смѣшался; онъ спряталъ свои марки, и сказалъ, смягчая голосъ.
— Но вы такъ много издержали для насъ.
— Для васъ? Пѣтъ! Я очень радъ, что вы заѣхати ко мнѣ; но раздѣлилъ съ вами только то, что всегда самъ употреблю съ слоимъ семействомъ.
— Мы приняли васъ за крестьянъ,—сказалъ Ильинскій, подстрекаемый любопытствомъ и ожиданіемъ какого-нибудь необыкновеннаго открытія; но онъ тотчасъ спустился съ облаковъ.
— Вы и не ошиблись, мы крестьяне...
Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ вопросовъ и отвѣтовъ, узнати ми' что оти добрые люди получили наслѣдство отъ дальнаго родственника своего богатаго ямбургскаго купца; что не болѣе полугода тому, какъ ени выстроили себѣ этотъ домъ, что ошибки, подобныя нашей, имъ часто случается впдѣГо, что мы не первые сочли домъ ихъ за трактиръ.
— И вы всѣхъ такъ радушно угощаете, не выводя изъ заб-т жденія?
— Нѣтъ, васъ первыхъ.
— За что же?
— Вы русскіе офицеры; король нашъ велѣлъ намъ съ русскими обходиться хорошо.
— Однако же, добрые люди, русскимъ офицерамъ пріятно ыло бы, еслибъ вы не оставляли ихъ такъ долго въ тѣхъ мыс
ляхъ, что они въ трактирѣ: мы все требовали такъ повелительно, какъ требуютъ только тамъ, гдѣ должно заплатить.
— Вы могли угадать, что не за что платить, потому что мн обѣдали вмѣстѣ съ вами...
При этихъ словахъ Ильинской покраснѣлъ, и мы оба но говорили уже болѣе, но поклонились доброму хозяину нашему и уѣхали.
Настала глубокая осень. Темныя ночи, грязь, мелкій дождь и холодный вѣтеръ заставляютъ насъ собираться передъ каминомъ го у того, то у другого изъ вашихъ полковыхъ товарищей. Нѣкоторые изъ нихъ превосходные музыканты; при очаровательныхъ звукахъ ихъ флейтъ и гитаръ, вечера наши пролетаютъ быстро п весело.
Походъ обратно въ Россію.
Нѣтъ пи одного изъ насъ, кто бы радостно оставлялъ Голштинію; всѣ мы съ глубочайшимъ сожалѣніемъ говоримъ „прости" этой прекрасной сторонѣ и ея добродушнымъ жителямъ. Велѣно идти въ Россію. Голштинія, гостепріимный край, прекрасная страна, никогда пе забуду я твоихъ садовъ, цвѣтниковъ, твоихъ свѣтлыхъ, прохладныхъ залъ, честности и добродушія твоихъ жителей. Ахъ, время, проведенное мною въ этомъ цвѣтущемъ саду, было одно изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни... Я пришла къ Лопатину сказать, что полкъ готовъ къ выступленію. Полковникъ стоялъ въ задумчивости передъ зеркаломъ и причесывалъ волосы, кажется, пе замѣчая этого.
— Скажите, чтобы полкъ шелъ: я останусь здѣсь на полъ часа,— сказалъ опъ, тяжело вздохнувъ.
— О чемъ вы вздохнули, полковникъ? Развѣ вы не охотно возвращаетесь на родину?—спросила я.
Вмѣсто отвѣта, полковникъ еще вздохнулъ. Выходя отъ него, я увидѣла ыоныпую баронессу, одпу изъ хозяекъ нашего полковника, прекрасную дѣвицу лѣтъ двадцати четырехъ, всю рас-ПЛаканную. Теперь я понимаю, отчего полковнику не хочется идти отсюда..? Да! въ такомъ случаѣ родина—Богъ съ пей!..
Итакъ, неохотно и съ горестію разстались мы съ Голштмніею, и конечно уже навсегда! Тайъ насъ любили, хотя не всѣхъ—это правда; но гдѣ же любятъ всѣхъ!.. Насъ любили по многимъ отношеніямъ: какъ союзниковъ, и наконецъ, какъ бравыхъ молодцовъ; послѣднее подтверждается тѣмъ, что за эскадрономъ на іпимъ слѣдуютъ три или четыре амазонки. Всѣ онѣ въ полной увѣренности выйтп замужъ за тѣхъ, за кѣмъ слѣдуютъ. Но разочарованіе ближе, нежели онѣ думаютъ; одна изъ нихъ взятаПел..., сорокалѣтнимъ, женатымъ сумасбродомъ; онъ хочетъ пасъ увѣрить всѣхъ, что его Филлида слѣдуетъ за нимъ, уступая силѣ
непреодолимой любви къ нему. Мы слушаемъ, едва удерживаясь отъ смѣха. Непреодолимая любовв къ Пел,..! Къ плѣшивому чучелѣ, смѣшному и глупому!.. Развѣ какое нпбудь очарованіе...—всего въ свѣтѣ прекрасное его лягушечьи глаза!
Что за странный разсчетъ выбирать для похода самую дурную пору. Теперь глубокая осень, грязная, темная, дождливая; у паст нѣть другого развлеченія, кромѣ смѣшныхъ сценъ между нашими влюбленными парами. Вчера вечеромъ Торнези разсказывалъ, что былъ у 11ел...; зоп оЬ)еі сидѣла тутъ же, вся въ черномъ и въ глубокой задумчивости;. Пел... смотрѣлъ на нее съ состраданіемъ, которое въ пемъ до крайности смѣшно и неумѣстно. „Вотъ что дѣлаетъ любовь, сказалъ онъ, вздыхая;—она томится, густитъ, не можетъ жить безъ меня! Гибельная страсть любовь"!..
Торнези едва но задохся, стараясь удержаться отъ хохота.
— Да вѣдь ты съ нею, чего жъ ей грустить?
— Все сомнѣвается въ моей любви; не надѣется удержать мепя навсегда при себѣ.
— Разумѣется, ты вѣдь женатъ; я пе понимаю, на что ты взялъ ее.
— Что жъ мнѣ было дѣлать? Опа хотѣла утопиться!..
— Я ираво не знаю,—говорилъ мпѣ Торнези,—гдѣ бы опа'уто-нилась; кажется въ Ютерзѳйвѣ вовсе нѣтъ рѣки. Пел... долго еще вралъ въ этомъ топѣ; но поЬіушай, какой былъ финалъ сему этому, и какъ. Пел... достоинъ былъ знать и видѣть его. Я ышель приказать, чтобы подали мою лошадь; возвращаясь, вотрѣ-илъ въ сѣпяхъ задумчивую красавицу; она бросилась мнѣ на шею, прижалась лицомъ къ моему лицу и заіі дакала: СЬег оЯісіот! Йанѵви шоі Де сетіеегаЫе! .Іе 1е сіёівеіе! іе пе Гаі ]ашаІ8 аітё; іі л.а ігопірёі Она не имѣла времени болѣе говорить. Нел... отворилъ дверь изъ комнаты: увидя пасъ вмѣстѣ, опъ ни на минуту, не смутился: столько увѣренъ въ силѣ своей красоты и достоинствѣ! Проклятый шутъ!..
Познань. Здѣсь назначено было судьбою расторгнуться всѣмъ связямъ любовнымъ:, я узнала это случайно; мнѣ надобно было идти въ полковую канцелярію къ Я.,., который теперь въ должности адьютапта, потому что бѣдный нашъ Тывипъ пе могъ уже болѣе пе только заниматься должностью, но даже и слѣдовать а полкомъ; опъ остался въ какомъ-то нѣмецкомъ городѣ съ своею молодою и опечаленною женой. Квартира Я... состояла изъ четырехъ комнатъ; въ дв^хъ была канцелярія, а въ двухъ онъ жилъ самъ съ пажикомъ, котораго мы всѣ называли прекраснымъ барономъ.
Узнавъ, что адъютанта нѣтъ дома, я пошла на его половину къ барону: но отворя дверь, остановилась въ недоумѣніи, не зная іти или воротпться. По залѣ ходила молодая дама въ величайшей горести; она плакала и ломала руки. Окинувъ глазами комнату, и не видя прекраснаго барона, я стала всматриваться въ лицо плачущей красавицы, и узнала въ пой пажика Я-го.
— Ахъ, Піѳц, а ^поі Ьоп сеНе тпеипюгрііозе, еі йе циоі ѵоиз ріеигеи зі атегешеві?..
Опа отвѣчала мнѣ по-нѣмецки, что опа очень несчастлива, что Я... отправляетъ ее обратно въ Гамбургъ, и что опа теперь не знаетъ, какъ показаться въ свою сторону. Пожалѣвъ о ней искренно, я ушла. Па другой день, на походѣ, не видя уже болѣе ни одной изъ нашихъ амазонокъ за эскадрономъ, я спросила Торпеэи, какая участь постигла ихъ?
— Самая обыкновенная и неизбѣжная,—отвѣчалъ онъ:—ими наскучили и отослали.
Обыкновенно впереди эскадрона ѣдутъ пѣсенники и- поютъ почти во весь переходъ; не думаю, чтобъ имъ это было очень весело; даже и по доброй волѣ наскучило бы пѣть цѣлый день, а по неволѣ и подавно. Сегодня я была свидѣтельницею забавнаго способа заохочивать къ пѣн.ю. Воруша, унтеръ-офицеръ, запѣвало, несчастнѣйшій изъ всѣхъ эапі валъ, начинаетъ всякую пѣсвю въ носъ голосомъ, какого отвратительнѣе я никогда не слыхала, и отъ котораго мы съ Торнези всегда скачемъ сломя голову прочь; теперь опъ былъ чтс-то не въ духѣ, а можетъ нездоровъ, и пѣлъ по обыкновенію дурно, но противъ обыкновенія тихо; Рженснвцкій замѣтилъ это: ну, ну, что значитъ такой дохлый голосъ? Пой какъ должно. —Веруіпа пѣлъ одинаково.
- - А, такъ я же гебѣ прибавлю бодрости!—и съ этимъ словомъ зачалъ ударять вь тактъ нагайкою по спинѣ поющаго Веруши...
Я увидѣла издали эту трагикомедію, подскакала къ І’жен-спицкому и схватити его за руку:
— Полно пожалуйста, ротмистръ. Что вамъ за охота! Ну пойдутъ ли пѣсни па умъ, когда за спиной нагайка....
Я имѣю нѣкоторую власть палъ умомъ Ржепсницаго; опъ послушался меня, пересталъ поощрять Верушу нагайкою и отдалъ ему на волю гнусить какъ угодно.
Витебскъ. Вотъ мы и опять въ землѣ родной. Меня это нисколько не радуетъ; я не могу забыть Голштинію. Тамъ мы были въ гостяхъ; а мнѣ что-то лучше нравится быть гостемъ, нежели домашнимъ человѣкомъ.
Квартирами полку вашему назначено мѣстечко Яновичи, грязнѣйшее изъ всѣхъ мѣстечекъ въ свѣтѣ. Здѣсь я напгла брата своего; опъ произведенъ въ офицеры, и по просьбѣ его переведенъ въ нашъ литовскій полкъ. Я право не полимаю, отчего у насъ обоихъ никогда нѣтъ денегъ? Ему даетъ батюшка, а мпѣ Государь, и мы вѣчно безъ денегъ. Братъ говоритъ мнѣ, что если бы пришлось идти въ походъ изъ Яновичъ, то жиды уцѣпятся за хвостъ его лошади; сильнѣе этого нельзя было объяснить, какъ много онъ задолжалъ пмъ.
— Что жъ дѣлать, Василій! Моя выгода только та, что я пе долженъ, а денегъ все равно пѣть.
— У васъ будутъ; вамъ пришлетъ Государь.
— А тебѣ отецъ; а отецъ отдастъ послѣднія.
— II то правда; развѣ написать къ батюшкѣ?
А ты ешо этого пе сдѣлалъ?
— Пѣгъ.
— Пиши, пиши съ этою жъ почтой.
Въ ожиданіи пока весна установится, мы оба живемъ въ штабѣ, потому что въ эскадронахъ теперь вовсе нечего дѣлать. Мы съ братомъ достали какой-то непостижимый чай, какъ по дешевизнѣ, такъ и по качеству; я заплатила за песо три рубля серебромъ, и сколько бы мы пи наливали воды въ чайникъ, чай вее одинаково крѣпокъ. Не заботясь отыскивать причину такой необыкновенности, мы пьемъ его съ большимъ удовольствіемъ.
Яновичи. Настало время экзерцицій, ученья пѣшаго, коннаго, настала весна. По настоянію эскадроннаго командира мнѣ должно было ѣхать въ эскадронъ.
Смѣшная новость. К влюбленъ. Онъ пріѣхалъ въ Яновичи, чтобъ взять мепя съ собою въ эскадронъ; дорогою разсказалъ, что онъ познакомился съ помѣщицей Р. и что молодая Р. дочь ея, нейдетъ у него съ ума. Наконецъ, что опъ отъ любви и горести все спитъ. Справедливость словъ своихъ онъ подтвердилъ самымъ дѣйствіемъ—сейчасъ заснулъ. Все это бычо мнѣ чрезвычайно смѣшно; но какъ я была одна, то смѣяться что-то де приходилось, и я спокойно разсматривала чары вновь раи-цвѣтшей природы. Однако жъ, видно К. не на шутку влюбленъ; только что мы съ нимъ пріѣхали въ эскадронъ, онъ какъ по инстинкту проснулся; тотчасъ потребовалъ вахмистра, отдалъ наскоро ему приказаніе и велѣлъ закладывать другихъ лошадей.
— Поѣдемъ со мною, Александровъ, я тебя познакомлю.
— Съ кѣмъ, маіоръ?
— Съ моими сосѣдками.
— Вѣрно съ вашей Р.?
— Ну, да!
— Поѣдемьте; я буду очень радъ увидѣть будущую маіоршу.
— Да чуть ли то не такъ будетъ; любезный! Я что-то и день и ночь думаю объ ней.
— Ну, такъ ѣдемте скорѣй.
Я думала, что дорогою не будетъ конца разговорамъ К. о красотѣ, достоинствахъ, талантахъ и о всѣхъ возможныхъ совершенствахъ тѣлесныхъ и душевныхъ божественной Р. но очень пріятно обманулась въ своемъ опасеніи; К. сѣть въ бричку, не сказалъ даже—ступай скорѣе! л какъ-будто ѣхалъ де къ* дѣвицѣ милой, прекрасной и любезной, но на какоѳ-нп-Зудь ученье или смотръ, пустился толковать о строѣ, лошадяхъ, дикакъ, уланахъ, -флюгерахъ; однимъ словомъ обо всемъ хорошемъ и дурномъ, по только не о томъ, чѣмъ, какъ мпѣ кажется. должны бъ быть заняты его мысли и сердце. Странный человѣкъ. Проговоря съ полчаса, какъ на заказъ, о всемъ нашемъ быту строевомъ, онъ наконецъ вздохнулъ, сказавъ: още далеко!
завернулъ голову шинелью, прислонился въ уголь брички и заснулъ. Я очень обрадовалась этому. Добрый человѣкъ и поправный офицеръ, К. не имѣлъ пи того образованія, ни тѣхъ, свѣдѣній, ни даже того сорта ума, которые дѣлаютъ товарищество и разговоръ пріятными; я была рада, оставшись на свободѣ, думать о чемъ хочу и смотрѣть на что хочу.
Въ атомъ странномъ любовникѣ все смѣшно! Какъ онъ можетъ проснуться именно тогда, когда надобно! У самаго подъѣзда опъ открылъ глаза съ такимъ видомъ, какъ-будто не спалъ ни минуты; мы вышли изъ нашего экипажа. Всходя на лѣстницу, я сказала К. что опъ долженъ представить мепя дамамъ
— Да ужъ не безпокойся, я буду умѣть это сдѣлать.
Смѣшной отвѣтъ заставилъ меня* бояться какой нибудь странной рекомендаціи; по дѣло обошлось лучше, нежели я думала К. сказалъ просто, указывая на меня:
— Офицеръ моего эскадрона, Александровъ.
Покорившая строевое сердце К. была лѣтъ восемнадцати дѣвица, бѣлая, бѣлокурая, высокая, стройная, съ длинными, свѣтлыми волосами, большими, темносѣрыми глазами, большимъ ртомъ, бѣлыми зубами и съ смѣлою гренадерскою выступкою. Все это мнѣ очень понравилось. Если бы я была К., то я выбрала бы ее въ подруги жизни своей, и любила бы ее такъ же. какъ любитъ одъ: ѣхала бы къ ней не спѣша доѣхать, спалабы всю дорогу и просыпалась бы у подъѣзда. Я сейчасъ познакомилась съ ней и подружилась; это было кончено въ полчаса. Но что меня дивило, изумляло и восхищало, это была магь ѳя, прекраснѣйшая женщина, настоящая Венера, еслибъ только Венера могла имѣть признаки сорокалѣтпяі о возраста. На этомъ очаровательномъ лицѣ было собрано все, что есть прекраснѣйшаго изъ прелестей: блестящіе, черные глаза, топкія, черный брови, коралловыя губы, цвѣтъ лица, превосходящій всякое описаніе... Я смотрѣла на нее и пе могла перестать смотрѣть; нако нецъ, не умѣя говорить иначе, какъ думаю, я сказала ей прямо, что не могу отвести глазъ отъ ея лица, и пе могу себѣ представить, что за восхитительное существо опа была въ юности.
— Да, молодой человѣкъ, вы не ошибаетесь, я была Венера; иного названія, ни сравненія нй было мнѣ! Да, я была красавица въ полномъ значеніи этого слова!..
Не смотря, что она говоритъ это о себѣ, я нахожу, что она еще очень скромна. Она говоритъ „была красавица0, но она теперь, сію минуту необыкновенная красавица! Неужели опа этого не видитъ!
К. сосваталъ Р.: черезъ недѣлю свадьба; я очень рада. Молодая дѣвица довольно образована, веселаго нрава и свободнаго, непринужденнаго обращенія надѣюсь, мнѣ будетъ очень весело въ ихъ домѣ, когда она сдѣлается нашею полковою дамою Ахъ, какъяпе люблю этихъ неприступныхъ медвѣдицъ, которыя желая поддержать какой-то высшій тонъ, не замѣчаютъ того, что,
вмѣсто знатныхъ дамъ, онѣ имѣютъ всю наружность надутыхъ купчихъ. Глупыя женщины...
Вчера были мы приглашены на балъ я поѣхала съ К. Новобрачный, по прежнему обыкновенію, заснулъ, а какъ надобно было ѣхать около десяти верстъ» то я имѣла довольно времени разговаривать съ молодою маіоршею. Мы разсказывали другъ другу анекдоты, смѣшныя происшествія, и хохотали, пе опасаясь разбудить счастливаго супруга. Наконецъ, разговоръ нашъ настроился на другой тонъ; мы говорили о сердцѣ, о любви, о чувствахъ неизъяснимыхъ, о постоянствѣ, счастіи, несчастій, умѣ; п'Богъ знаетъ, о чемъ мы уже пе говорили: я замѣтила въ спутницѣ моей такой образъ мыслей, который заставилъ меня удивиться, что опа вышла за К.; я спросила ее объ ѳтомъ
— Я бѣдна,—отвѣчала она, — и, какъ видите, пе красавица; сердце мое было свободно; матушка находила К. выгоднымъ женихомъ для меня, и я не видѣла большого затрудненія исполнить волю ея.
— Пусть такъ, но любите ли вы его?
— Люблю,—сказала опа, помолчавъ съ минуту,—люблю, ра-зумѣется, безъ страсти, безъ огня, но люблю какъ добраго мужа и :акъ добраго человѣка; у пего вравъ превосходный, всѣ его недостатки выкупаются его добрымъ сердцемъ.
Военный балъ нашъ былъ таковъ же, какъ и всѣ другіе балы, очень веселъ па дѣлѣ и очень скученъ въ описаніи.
Теперь я должна описать поступокъ, котораго вотъ ужо пѣ-и.слько дпей съ утра до вечера стыжусь. Пусть /словѣди будетъ мнѣ наказаніемъ.
Желая погулять по прекраснымъ рощамъ около попросилась въ отпускъ па недѣлю, и взявъ въ и.тЬхала съ нимъ въ помѣстье его отца. Лошадей
ѳтотъ родъ
Полоцка, я товарищи Г., давали намъ только что не дохлыхъ, но весьма уже готовыхъ придти вь зто состояніе; мы ѣхали па простой телѣгѣ, по грязной дорогѣ, и [•о влеклись, то тряслись, смотря по тому, каковы были у насъ іооіади. Приключеній съ нами не было никакихъ, если не счи-№Ъ за приключеніе, что зазѣвавшійся ямщикъ, проѣзжая мимо хлпой идущихъ крестьянъ, задѣлъ одного оглоблею, опрокинулъ то и переѣхалъ; что оскорбленные мужики шли за ними съ іубинами болѣе полуверсты, называя насъ, именно насъ, а не •ящика нашего, псами и сорванцами. Наконецъ, мы пріѣхати с-> рѣкѣ, за которою было помѣстье Р. Пока приготовляли па -мъ, товарищъ мой пошелъ въ шалашъ закурить трубку, а я сталась на берегу любоваться закатомъ солнца; въ ото время іодоіпелъ ко мнѣ старикъ лѣтъ девяноста, какъ мнѣ казалось, гросить милостыни. При видѣ его бѣлыхъ волосъ, согбеннаго Ѣла, дрожащихъ рукъ, померкшихъ глазъ» его ужасной сухощавости и ветхихъ рубищъ, сожалѣніе, глубочайшее сожалѣніе ладѣло мною совершенно. Но какъ могло ето небесное чувство вѣшаться съ дьявольскимъ, клянусь, не понимаю... Я кинула
кошелекъ, чтобъ дать бѣдному помощь, значительную для него; денегъ у меня было восемь червонцевъ и ассигнація въ десять рублей; эту песчастн}» ассигнацію ни на одной станціи но хотѣли взять у меня, считая сомнительною, и я имѣла безбожіе отда ъ ее бѣдному старику.
— Не знаю, мой до}гъ,—говорила я обрадованному нищему,— дадутъ ли тебѣ за нее тѣ деньги, какія должно: но въ случаѣ, если бы не дали, поди съ пою къ ксендзу ректору, скажи, что ото я далъ тебѣ эту ассигнацію, тогда ты получишь десять рублей, а эту бумажку онъ возвратитъ мнѣ. Прощай, дрѵгъ мой.
Я сбѣжала па паромъ; мы переѣхали и черезъ часъ были уже подъ гостепріимнымъ кровомъ пана Р. Зцѣсь я прожита четыре дня; ходила по темнымъ перелѣскамъ, читала, пила кофе, купалась и почти не видала въ глаза семейства Р., такъ же, какъ и самаго его.
— Гость пашъ немпого дикъ,—говорила Р-му сестра его, — онъ съ утра уходить въ лѣсъ и приходитъ къ обѣду', а тамъ опять до вечера его не видать. Неужели онъ такъ дѣлаетъ и въ полку? Уменъ онъ?
— Не знаю; ректоръ хвалитъ его.
— Ну, похвала ректора ничего не значитъ. Онъ его безъ памяти любитъ съ того времени, какъ узналъ, что онъ далъ десять рублей старому Юзефу.
— За что?
— Вотъ за что! За что даютъ всякому, кто проситъ именемъ Христовымъ.
— Какъ?! Неужели старикъ Юзефъ просятъ милостыню и помѣщикъ его позволяетъ? Вь его лѣта?
— Да, въ его лѣта, помѣщикъ его пе только позволяетъ, но приказываетъ гнать па этотъ промыселъ всякаго того изъ своей деревни, кто не можетъ работать почему бы то ни было: по старости, слабости, болѣзни, несоверіиеннолѣтію, слабоумію. О, изъ его села изрядный отрядъ разсыпается каждое утро но окрестностямъ.
- - Ужасный человѣкъ...
— Однако-жъ я не зналъ, что мой товарищъ такъ мягко-сердъ къ бѣднымъ
— Товарищъ твой дикарь; а дикари всѣ имѣютъ какую-пп-будь странность.
— Неужели гы считаешь состраданіе странностью?
— Разумѣется, если она черезчуръ. Къ чему давать десять рублей одному; развѣ онъ богатъ?
— Не думіію; впрочемъ, я мало еще его знаю...
Я поневолѣ должна быта выслушать разговоръ брата съ сестрою. Возвратясь часомъ ранѣе обыкновеннаго съ прогулки и не находя большого удовольствія въ бесѣдѣ стараго Р. и его высокоумной дочери, ушла я съ книгою въ бесѣдку въ копцѣ сада; молодые Р. пришли къ этому же мѣсту и сѣли въ пяти
тагахъ отъ мепя па дерновой софѣ Обязательная Р. говорила еіцѳ гѣсколько времени обо мнѣ, пе переставая называть дикаремъ И любимцемъ ректора; наконецъ, братъ ея вышелъ изъ терпѣнія.
— Да перестань, сдѣлай милость, какъ ты мнѣ надоѣла, и съ нимъ. Я хотѣлъ поговорить съ тобою о томъ, какъ убѣдить отца дать мнѣ денегъ; теперь мачехи нѣтъ, мѣшать некому.
— Нѣтъ, есть кому.
— Напримѣръ! Не ты ли отсовѣтуешь?
— Тебѣ грѣхъ такъ говорить; я люблю тебя, и хотя знаю, что всякія деньги изъ рукъ твоихъ переходятъ прямо на карту, то готова-бъ была отдать тебѣ и ту часть, которая слѣдуетъ мпѣ, асли-бъ только имѣла ее въ своей власти. Нѣтъ, любезный Адольфъ! Ие я помѣшаю отцу дать тебѣ деньги, а собственная его рѣшимость; твердая, непреложная воля не давать тебѣ ни копѣйки... 
Болѣе я нлчегб не слыхала, но, подошедъ къ дверямъ бесѣдки, увидѣла брата и сестру, бѣгущихъ къ дому; видно, послѣднія слова дѣвицы Р. привели "въ бѣшенство брата еяэ онъ "росился бѣжать къ отцу, а опа за нимъ. Я поспѣшила туда же. Удивительно, какую власть надъ собою имѣетъ старикъ я нашла ихъ всѣхъ въ залѣ; дѣвица была блѣдна и трепетала; Гератъ ея сидѣлъ на окнѣ, сжималъ судорожно спинку у креселъ и тщетно старался принять спокойный видъ; глаза его горѣли, губы тряслись. Но старикъ встрѣтилъ меня очень ласково и покойно спрашивалъ, шутя: „Ужъ ие имѣете ли вы намѣренія сдѣлаться пустынникомъ въ лѣсахъ моихъ? Я желалъ бы это знать заранѣе, чтобъ приготовить для васъ хорошенькую пещеру, мохъ, сухіе листья и все нужное для отшельничества".
Не знаю, чѣмъ кончилось между отцомъ и сыномъ, но разставаніе было дружелюбное. Взбалмошный Адольфъ привелъ въ ужасное замѣшательство сестру свою, а меня просто въ замѣшательство, увѣреніями. что она и я очень похожи другъ па друга лицомъ, и что сестра живой его портретъ; итакъ, мы всѣ трое на одно лицо. Какъ лестно. Молодой Р. похожъ, какъ двѣ капли воды, па дьявола...
Наконецъ мы опять взмостились па телѣгу и поѣхали. На первой станціи, когда надобно было платить прогоны, я вынула кошелекъ, чтобы достать деньги, и очень удивилась, что изъ осьми червонцевъ двухъ не доставало. Я старалась припомнить, не оставляла-ль кошелька на столѣ или на постелѣ, когда уходила гулять, но пѣтъ, кажется онъ всегда былъ со мною. Наконецъ, я вспомнила, и отъ всей души обрадс валась: червонцы вѣрно запали въ ассигнацію, которая лежала вмѣстѣ съ ними въ кошелькѣ, и была свернута ввосьмеро, чтобы умѣститься въ немъ; я вынула ее и отдала нищему у парома3 пе развертывая; и такъ, онъ получитъ отъ Промысла "Божія ту помощь, которую я подала ому, во едва не испортила какимъ-то сатанинскимъ разсчетомъ. Впрочемъ, одно только чудовище способно дать бѣдному
Записки Дуровой.	7
такую помощь, въ недѣйствительности которой было-бъ оно увѣрено. Нѣтъ, отдавая ассигнацію, я думала только, что ее возьмутъ въ гораздо меньшей цѣпѣ, чего она стоить, и что на станціяхъ еѳ брали ее потому, что вйдѣлп у мепя золото, и что поляки не терпятъ другой монеты, кромѣ звонкой.
Вятебскъ. Я живу у коммиссіонера С. Отпускъ мой еще не кончился, и я проведу это время веселѣе здѣсь, нежели въ эскадронѣ. Его Королевское Высочество Принцъ Виртембергскій любитъ, чтобъ военные офицеры собирались у него по вечерамъ;
тоже тамъ бываю: мы танцуемъ, играемъ въ разныя игры, и принцъ самъ беретъ иногда участіе въ нашихъ забавахъ
Д у э я в.
Сегодня, часу въ десятомъ утра, Р. пришелъ ко мнѣ разсказать, что онъ поссорился съ княземъ К., и что князь на звалъ его подлецомъ.
— Поздравляю тебя! Что-ясь ты сдѣлалъ?
— Ничего! Я сказалъ, что опъ негодяй, но, кажется, онъ этого не слыхалъ.
— Какъ все это хорошо! И ты пришелъ похвалиться, что тебя назвали подлецомъ! Я въ первый разъ отъ роду слышу, чтобъ тотъ, кто такъ назвалъ благороднаго человѣка, остался безъ пощечины.
Говоря это, мы оба стояли у открытаго окна, и только что я кончила, князь К., какъ па бѣду, шелъ мимо. Р. позвалъ сго; надобно думать, что К. счелъ голосъ Р. за мой, потому что поклонясь вѣжливо, пошелъ тотчасъ ко мпѣ, но къ величайшему удивленію своему, моему, моего хозяина и еще двухъ офицеровъ, былъ встрѣченъ въ самыхъ дверяхъ отъ Р., и вопросомъ (это вы меня назвали подлецомъ?), и пощечиной вдругъ!!.. С. просилъ всѣхъ насъ провалиться изъ ого дома: деритесь гдѣ хотите, господа, только не здѣсь!.. Мы всѣ пошли за городъ. Разумѣется, дуэль была пенбѣжна, но какая дуэль!.. Я даже и въ воображеніи никогда не представляла ее себѣ такъ смѣшною, какою видѣла теперь. Началось условіемъ: не ранить другъ друга къ голову; драться до первой рапы. Г. затруднился; гдѣ взять секунданта и острую саблю; я сейчасъ вызвалась быть его секундантомъ и отдала свою саблю, зная навѣрное, что тутъ, кромѣ смѣху, ничего по будетъ особеннаго. Наконецъ два сумасброда вступили въ бой, я никакъ пе могла, да и не дтя чего было сохранять важный видъ; съ начала до копца этой каррикатурной дуэли, я невольно усмѣхалась. Чтобъ сохранитъ условія не ранить по головѣ, и какъ видно, боясь смертельно собственныхъ своихъ сабель, оба противника наклонились чуть пе до земли, и вытянувъ каждый свою руку, вооруженную саб
лей, впередъ какъ можно далѣе, махали ими направо и налѣво безъ всякаго толку; сверхъ того, чтобъ не видѣть ужаснаго блеска стали, они нр. смотрѣли, да, какъ мнѣ кажется, и не могли смотрѣть, потому что оба нагнулись впередъ вполовину тѣла. Слѣдствіемъ этихъ мѣръ и предосторожностей, чтобы сохранять первое изъ условій, было именно нарушеніе этого условія: Р., не видя гдѣ и какъ машетъ саблею, ударилъ сю князя по уху и разрубилъ немного; противники очень обрадовались возможности прекратить враждебныя дѣйствія. Князь однакожъ вздумалъ было шумѣть, зачѣмъ ему, въ противоположность уговора, разрубили ухо: во я успокоила его, представя, что нѣтъ друго сродства поправить эту ошибку, какъ опять рубнться.
Чудаки пошли въ трактиръ, а я отправилась обратно къ С. — Ну. что, какъ кончилось?
Я. разсказала.
— Вы помѣшанный человѣкъ, Александровъ, что вамъ за охота била подстрекнуть Р., самому ому никогда бъ и въ мысль не пришло ывывать па дуэль, а еще менѣе давать пощечину. (Мнѣ право не приходило въ голову, что я подстрекала его къ поступку противному законамъ, и только теперь вижу, что С. былъ правъ). Старый С. принялся хохотать, вспомни сцену въ дверяхъ.
Надобно проститься съ залою Принца Виртембергскагоі Надобно оставить Витебскъ и возвратиться въ грязныя Яновичи.
। кадронные командиры съ воплемъ требуютъ офицеровъ къ соймъ мѣстамъ, нечего дѣлать, завтра ѣду.
Яновичи. Кажется здѣшняя грязь превосходитъ всѣ грязи, сколько нхъ есть па свѣтѣ. Не далѣе какъ черезъ площадь, къ товарищу, не иначе можно пробраться какъ верхомъ; можно, правда, и пѣшкомъ, но для этого надобно лѣпиться около жидовскихъ домовъ, по завалинамъ, какъ можно плотнѣе къ стѣнамъ, окнамъ и дверямъ изъ которыхъ обдаетъ путешествующаго различнаго рода паромъ и запахами, напримѣръ: водки, пива, гусинаго сала, козлинаго молока, бараньяго мяса и такъ далѣе... Можно быть увѣрену въ насморкѣ по окончаніи этого отврати-тгльпаго обхода.
Витебскъ. Въ теперешній пріѣздъ мой, старый С-, папуган-нцй буйною сценою, не пустилъ уже меня къ себѣ на квартиру и мнѣ отвели ео въ домѣ молодой и прекрасной купчихи. Только что я расположилась тамъ по хозяйски, пришелъ ко мнѣ Херовъ короткій знакомецъ брата.
— Здравствуй, Александровъ! Давно ли ты пріѣхалъ?
— Сейчасъ.
Л братъ?
— Онъ въ эскадронѣ.
— Гдѣ ты обѣдаешь, у Принца?
— Не знаю, я пойду явиться къ Ирипцу, если пригласитъ, такъ у псго.
— Посмотри, какія славныя шпоры купилъ я.
— Серебряныя?
— ДаІ.
Мы оба стояли у стола и я облокотилась на него, чтобы поближе разсмотрѣть шпоры. Въ это время Херовъ наступилъ легонько мпѣ па ногу; я оглянулась; вплоть подлѣ меня стояла хозяйка: „Но стыдно ли вамъ, господа, говорить такія слова въ домѣ, гдѣ живутъ однѣ женщины*?..
Вотъ новость!—Я увѣряла хозяйку, что слона наши могли-бь быть сказаны передъ ангелами, не только передъ женщинами.
— Нѣть, нѣтъ! Вы меня не увѣрите, ужъ я слышала!
— Но, можетъ быть, вы ослышались, милая хозяюшка.
— Прошу не называть моня милою, а весгя себя лучше въ моемъ домѣ...
Сказавъ это, она важно отправилась въ свою половину и оставила насъ думать что угодно объ ея выходкѣ. Херовъ взялъ было киверъ, чтобъ идти уже, но взглянувъ случайно на мой кошелекъ и увидя, что въ немъ свѣтилось золото, остановился»
— Братъ твой долженъ мпѣ, Александровъ, не заплатишь ли ты за него?
— Охотно! Сколько онъ тебѣ долженъ?
— Два червонца.
— Вотъ изволь.
— Какой ты славный малый, Александровъ! Дарю тебѣ за это мои серебряныя шпоры.
Херовъ ушелъ, а я, приказавъ тотчасъ привинтить новыя шпоры къ сапогамъ, надѣла ихъ и пошла явиться Принцу.
Въ часъ пополуночи возвратилась я на свою квартиру; постель мнѣ была постлана въ маленькой комнатѣ на полу; въ домѣ все уже было тихо и только вь горницахъ хозяйки свѣтился еще огонь. Полагая себя въ совершенномъ уединеніи и полною владѣтельницею своей комнаты, я безъ всякихъ опасеній раздѣлась. Хотѣла было, правда, запоретъ двери, по какъ пе было крючка, то притвори ихъ просто, легла и кажется что спала уже, по крайней мѣрѣ я пе слыхала какъ дверь въ мою горницу отворилась. Я проснулась отъ шарканья ногами кого-то ходящаго по моей комнатѣ. Первымъ движеніемъ мопмъ было закрыть голову одѣяломъ, я боялась, чтобъ бродящее существо пе ударило меня въ лицо ногою. Не знаю почему, я пе хотѣла спросить кто это ходитъ, и къ лучшему, я тотчасъ услышала голосъ, который спрашивалъ не совсѣмъ громко—гдѣ вы? Это была хозяйка; она съ нетерпѣніемъ повторяла „гдѣ выа? и продолжала шаркать ногами по полу, говоря: „Да гдѣ же вы? Посмотрите, что у меня въ ушахъ, вмѣсто серегъ, что-то недоброе. Кажется въ каждомъ виситъ по злому... тр естъ по чорту! По одному только чорту*!.. Она смѣялась при этомъ какимъ-то дикимъ смѣхомъ, но не громкимъ Я пришла въ ужасъ, не было сомнѣнія, что хозяйка моя была сумасшедшая/ что она укрылась отъ надзора своихъ дѣвокъ, что пришла ко мнѣ, именно ко мпѣ, и что
с а найдетъ меня очень скоро въ комнатѣ, которая всего пол торы сажени длины и ширины. Что сдѣлаетъ она тогда со мною.’ ;огъ знаетъ какой оборотъ возьмутъ тогда мысли ея! Можетъ быть она сочтетъ меня однимъ изъ тѣхъ демоновъ, которые, думаетъ она, висятъ въ ушахъ у ной вмѣсто серегъ! Я слыхала, что сумасшедшіе очень сильны, и такъ, въ случаѣ нападенія, я не нідѣялась выйти сь честію изъ этого смѣшного единоборства. Думая все это, я таила дыханіе и боялась пошевелиться; но мнѣ сдѣлалось до нестерпимости душно лежать съ закутанною головой, я хотѣла открыть немного одѣяло и въ этомъ движеніи дотронулась до подсвѣчника, опъ упалъ со стукомъ. Радостный крикъ сумасшедшей оледенилъ кровь мою. Но къ счастію зтотъ крикъ разбудилъ ея женщинъ, и въ то самое время, когда она съ восклицаніями кинулась ко мнѣ, одѣ вбѣжали и схватили ео уже падающею на меня съ распростертыми руками.
Природа дала мнѣ странное и безпокойное качество: я люблю, •ривыкаю, привязываюсь всѣмъ сердцемъ' къ квартирамъ, гдѣ лгиву; къ лошади, па которой ѣзжу; къ собакѣ, которую возьму къ себѣ изъ сожалѣнія; даже кь уткѣ, курицѣ, которыхъ куплю для стола, мпѣ тотчасъ сдѣлается жаль употребить ихъ на то, для чего куплены, и онѣ живу ть у меня, пока случайно куда-нибудь дѣнутся. Зная за собою эту смѣшную слабость, я думала, что буду сожалѣть и объ грязныхъ Яновичахъ, если придется ъ ними разставаться; однако-жѳ, слава Ногу, нѣть! Мы идемъ ь походъ, и я чрезвычайно рада, что оставляю это вѣчное, не-просыхаемое болото. Вотъ одно мѣсто на всемъ шарѣ земномъ, куда бы я никогда уже не захотѣла возвратиться.
Полоцкъ. Сегодня утромъ, выходя изъ костела, увидѣла я Р.; онъ шелъ очень скоро, и былъ, казалось, чѣмъ-то озабо-іепъ. Мепя всегда очень забавляютъ его разсказы о его побѣгахъ; вѣчно онъ героемъ какого-нибудь происшествія, п изъ исякаго выходитъ увѣнчаннымъ или миртами, или лаврами, іадѣясь и теперь услышать что-нибудь подобное, побѣжала я за нимъ, догнала, поравнялась и остановила за руку:
— Чѣмъ такъ озабоченъ товарищъ? Не надобенъ ли тебѣ опять секундантъ? Я къ твоимъ услугамъ...
Казалось, появленіе мое сдѣлало непріятное впечатлѣніе на Р. Это удивило меня:
— Что съ гобою? Куда ты такъ опѣшишь?
— Никуда! Я просто иду. Тебѣ кланяется батюшка. Извини, братъ! Я виноватъ передъ тобою; проигралъ твои деньги.
— Какія мои деньги?
— Два червонца.
— Я тебя не понимаю!
— Развѣ ты но получалъ письма отъ ректора?
— Нѣтъ!
— А, ну такъ тебѣ и въ самомъ дѣлѣ нельзя знать ничего, ѣдный старикъ, которому ты далъ десять рублей, нашелъ въ
этой ассигнаціи дна червонца, и полагая, очень благоразумно, что ты не имѣлъ намѣренія дать ему такую сумму, отнесъ ихъ къ ректору, который, похвала рѣдкую честность бѣднаго, пришелъ съ этими червонцами къ батюшкѣ. Я былъ тугь-же: ректоръ разсказалъ намъ исторію о червонцахъ, и просилъ переслать ихъ къ тебѣ; я взялъ эту комиссію на себя; но къ пс-счастію, прежде чѣмъ увидѣлся съ тобою, встрѣтился искусительный случай попробовать счастія; я поставилъ ихъ на карту, и остался твоимъ должникомъ
— Очень радъ! Будь имъ сколько угодно; но зачѣмъ батюшка твой распорядился такъ не человѣколюбиво! Деньги эти надобно было оставить у того, кому Провидѣніе ихъ назначило.
— Иу, зафилософствовалъ! Я могъ бы сказать тебѣ кой-что противъ этого, да ужъ Богъ съ тобой, теперь некогда, иду взять въ долгъ кордонъ и эполеты изъ офицерской суммы. Прощай!-.
Сумасбродъ побѣжалъ, а я пошла прогуливаться. Я всегда иду очень скоро, и совершенно отдаюсь мечтамъ, мепя увлекающимъ Теперь я думала о томъ, какъ прекрасна природа, какъ много радостей для человѣка въ этомъ мірѣ. Думала и томъ, какъ неисповѣдимы пути, которыми велятъ намъ идти къ такому или другому случаю въ жизни; и что самое лучшее средство сохранить миръ душевный, состоятъ въ томъ, чтобъ слѣдовать покорно десницѣ, ведущей насъ сими путями, но разыскивая, почему это или то дѣлается такъ, а не иначе... Мысли мои были то важны, то набожны, то печальны, то веселы, а наконецъ и сумасбродно веселы. Радостное предположеніе, что я буду имѣть прекрасный домъ, гдѣ помѣщу стараго отца своего; что украшу его комнаты всѣми удобствами и всѣмъ великолѣпіемъ роскоши; что куплю ему покойную верховую лошадь; что у пего будетъ карета, музыканты и превосходный поваръ... такъ восхитила меня что я запрыгала на одномъ мѣстѣ, какъ дикая коза! Теперь я вижу, что Поррегта пе выдумка. Отъ сильнаго тѣлодвиженія мечты мои разсѣялись. Я опять увидѣла себя уланскимъ офицеромъ, у котораго все серебро на немъ только, а болѣе нигдѣ, и что для исполненія мечтаній моихъ надобны по-крайпей-мѣрѣ чудеса, а безъ пихъ ничему не бывать! Сдѣлавшись по прежнему уланскимъ поручикомъ, я должна была въ качествѣ этомъ спѣшить возвратиться въ эскадронъ, чтобъ не опоздать къ времени, назначенному для походя, за что ппоіда приходится строго отвѣчать!	___
48І 5 годъ.
Въ походѣ вашемъ ничего нѣтъ замѣчательнаго, кромѣ причины его: Паполеонъ какъ-то исчезъ съ того острова, на которомъ союзные государи разсудили за благо умѣстить вмѣстѣ съ
нимъ всѣ его планы, замыслы, мечты, способности великаго полководца ц обширный геній; теперь все это опять вырвалось на волю, и вотъ снова движеніе въ цѣлой Европѣ!.. Двинулись войска, снова вьются наіпи флюгера въ воздухѣ, блистаютъ пики, прыгаютъ добрые кони! Тамъ сверкаютъ штыки, тамъ слышенъ ба-рабанъ; грозный звукъ кавалерійскихъ трубъ торжественно будитъ еще дремлющій разсвѣтъ; вездѣ жизнь кипящая, вездѣ влженіе неустанное! Тутъ важно выступаетъ строй кирасирскій;
здѣсь пронеслись гусары, тамъ летятъ уланы, а вотъ идетъ прекрасная, стройная, грозная пѣхота наша, главная защита, сильный оплотъ отечества—непобѣдимые мушкетеры!.. Хоть я люблю безъ памяти конницу, хоть я отъ колыбели кавалеристъ, но всякій азъ какъ вижу пѣхоту, идущую вѣрнымъ, твердымъ шагомъ, съ примкнутыми штыками, съ грознымъ боемъ барабановъ, чувствую родъ какого-то благоговѣнія, страха, чего-то похожаго па оба эти чувства: не умѣю объяснить. При видѣ пролегающаго строя гусаръ или уланъ, ничего другого пе придетъ въ голову, кромѣ мысли: какіе молодцы! какіе отличные наѣздники! какъ лихо ру-ятся! бѣда непріятелю! М бѣда эта обыкновенно состоитъ въ ралахъ болѣе или менѣе опасныхъ, въ плѣнѣ, и только^ Но когда колонны пѣхоты, быстрымъ, ровнымъ и стройнымъ движеніемъ несутся къ непріятелю, тутъ уже нѣтъ молодцовъ, тутъ не до нихъ: ©то героя, несущіе смерть неизбѣжную, или идущіе па смерть неизбѣжную: — средины нѣтъ!.. Кавалеристъ наскачетъ, ускачетъ, ранитъ, пронесется, опять воротится, убьетъ иногда, но во всѣхъ его движеніяхъ свѣтится какъ-то пощада непріятелю: это все только предвѣстники смерти! По строй пѣхоты— смерть! Страшная, неизбѣжная смерть!
Ковпо. Безъ дальнихъ приключеній пришли па границу и расположились квартирами въ окрестностяхъ этого мѣстечка, ѣдь можно же иногда попасть въ убійственное положеніе совсѣмъ неожиданно. Вчера постигло меня самое смѣшное нссчастіе: братъ и я обѣдали у ковенскаго помѣщика, папа Ст-лы, стариннаго гостепріимнаго поляка. Несмотря на свои шестьдесятъ лѣтъ, Ст-ла былъ еще красивый молодецъ, изъ числа тѣхъ немногихъ людей, которые живутъ долго и состарѣваются за день только до смерти: опъ казался пе болѣе сорока лѣтъ; съ пимъ вмѣстѣ жили ого сестра и племянница, дѣвушка лѣтъ осьмнадцати, наружности обыкновенной. Надобно думать, что мы съ братомъ •очень понравились господину Ст-лѣ, потому что онъ не щадилъ ничего, чтобъ сдѣлать для насъ пріятнымъ быть у него. Послѣ роскошнаго стола, всѣхъ родовъ лакомства, кофе, мороженнаго, однимъ словомъ всего, чѣмъ только онъ могъ пресытить пасъ, вздумалось ему довершить свое угощеніе изящнѣйшимъ изъ услажденій, какъ онъ полагалъ, пѣніемъ своей пломяапяцы: хдзріеѵая де піоіа косИапа <Ціа іусЬ ѵаіегпусіі гокпеггоѵ. Безполезно бѣдная дѣвица увѣряла, что не можетъ пѣть, что она простудилась, что у нея насморкъ и болитъ горло; деспотъ дядя
ничему пе впималъ и настоятельно требовалъ, чтобъ она сію минуту пѣла; должно было покориться н запѣть передъ двумя молодыми улами: она запѣла!.. Такого голоса пельзя забыть! Пе имѣю духа ни описывать, ни дѣлать сравненій!.. Дѣвица была права, отбиваясь изъ всѣхъ сплъ отъ этого рокового пѣнія!.. Услыша первые звуки ея голоса, я почувствовала содроганіе во всемъ тѣлѣ; желала бы провалиться, или быть за сто верст ь отъ пѣвицы; по... я была на диванѣ, прямо противъ ноя, и къ несчастію, духъ искуситель заставилъ меня взглянуть па брата; опъ не смѣлъ поднять глазъ и пылалъ какъ зарево. Я не знала куда дѣваться, не знала что дѣлать, чтобъ не захохотать; но видя наконецъ безуспѣшность своихъ усилій, перестала и трудиться надъ этимъ... Я, какъ говорится, померла со смѣху... Пѣвица замолчала. А я!. Сдѣлавшись въ глазахъ ея дуракомъ, безотчетнымъ дуракомъ, искала и пе находила, чѣмъ извтнить этотъ проклятый смѣхъ. Къ счастію моему, она пѣла русскую пѣсню- въ ней упоминалось что-то о бабочкѣ; а дѣвица, какъ поліка, пе умѣя хорошо внгонсрить, называла ее—бабушкою. Я сложила всю вину па это слово, и всѣ сдѣлали видъ, что повѣрили; но продолжать пѣніе уже не проспли болѣе. Заплатя такъ хорошо за угощеніе и вниманіе папа Ст-лы, мы поѣхали обратно въ Вильну, гдѣ расположился нашъ штабъ, и гдѣ мы будемъ стоять — впредь до повелѣнія.
Эскадронъ К. стоитъ въ имѣніи бискупа князя Г. Здѣсь живетъ сестра его, менѣе всего въ свѣтѣ похожая на то, что она есть, то есть на княжну Г.
Вчера я въ первый разъ увидѣла нашу молодую маіоршу послѣ ея супружества; она сдѣлалась неузнаваема: выросла и потолстѣла. Смотря па пее, я пе вѣрила глазамъ своимъ. Какъ, въ такое короткое время, стать настоящимъ богатыремъ Добрынѳю! Я потому такъ назвала ее, что К. въ восхищеніи отъ ея роста и полноты, говоритъ всѣмъ, кто хочетъ его слушать, „моя Сашенька раздобрѣла".
Сегодня въ полночь, возвращаясь изъ штаба и проѣзжая мимо полей, засѣянныхъ овсомъ, увидѣла я что-то бѣтое, ворочающееся между колосьями; я направила туда свою лошадь, спрашивая: кто тутъ? При этомъ вопросѣ бѣлый предметъ выпрямился и отвѣчалъ громко: < Я, ваше благородіе! Уланъ четвертаго взвода».
— Что жъ ты тутъ дѣлаешь?
— Стараюсь, ваше благородіе!..
Я приказала ому идти па квартиру и болѣе уже никогда не стараться... Забавный способъ избрали эти головорѣзы откармливать своихъ лошадей! Заберутся съ торбами въ овесъ и обдергиваютъ его всю ночь; это по ихъ называется—стараться.
Дня три шелъ безпрерывный дождь, и сегодня только проглянуло солнце. Я вывела свой взводъ на зеленый лугъ и летала оъ нимъ два часа, то есть занималась взводнымъ ученьемъ; послѣ
этого людей отпустила домой, а сама поѣхала еще гулять; заѣв жала къ В., видѣла его (Ііѵіпкё, которая теперь въ женскомъ платьѣ и удивительно какъ похожа па кубарь; оттуда возвратилась въ свое селвЕіе. Подъѣзжая къ своей квартирѣ, я думала слышать какое-то хлопанье; наконецъ слышу голоса, ум> яиппе о помилованіи.
Ахъ, Боже! Это у меня, наказываютъ палками! Кто жъ это смѣетъ? Я поскакала въ галопъ, и когда вскакала на дворъ, К. въ ту же минуту велѣлъ перестать и пошелъ ко мнѣ па встрѣчу.
— Извини, Александровъ! Я у тебя похозяйничалъ; твои уланы украли у жида восемнадцать гарнцевъ водки, и спрятали па твоей конюшнѣ въ сѣно. Жида къ тебѣ не допускали, такъ онъ иріѣхалъ ко мнѣ, и вотъ я все разыскалъ и наказалъ; не сердись, братъ, нельзя было безъ этого.
— Какъ сердиться! Напротивъ, я вамъ очень благодаренъ.
Но досада кипѣла въ душѣ моей. Что это за проклятый народъ, эти уланы! Что за охота быть ихъ начальникомъ, когда передъ моими глазами пріѣзжаютъ бить ихъ!..
Вся паша жизнь здѣсь, на границѣ, проходить ни въ чемъ; кго куритъ табакъ, кто играетъ въ карты, стрѣляетъ въ цѣль, объѣзжаетъ лошадей, прыгаетъ черезъ ровъ, черезъ барьеръ; но всего удае смѣшнѣе для мепя наши вечернія собранія у того или другого офицера. Разумѣется, что на этихъ собраніяхъ дамъ нѣтъ. Несмотря на это, у насъ раздается музыка и мы танцуемъ одни: газцуемъ всѣ—старые и молодые, мазурку, кадрили, экоссезы; меля это очень забавляетъ. Какое удовольствіе находятъ они танцевать безъ дамъ, особливо совершеннолѣтніе... Я всегда танцую даму.
Мы возвращаемся черезъ Вильну обратно въ Россію. Прохо іятъдпи за днями единообразно, монотонно; что было сегодня, то будетъ и завтра. Разсвѣтаетъ: играютъ генералъ-маршъ, сѣдлаютъ, ьыводягь, садятся, ѣдутъ... и вотъ, шагъ за шагомъ впередъ, къ черу на квартирахъ. Ничто но нарушаетъ спокойствія мирныхъ гаршей нашихъ; не только что никакое происшествіе, но даже ня дождь, пп вѣтеръ, пи буря, пичто по хочетъ разбудить спящаго похода нашего. Мы идемъ, идемъ, идемъ, и—придемъ: вотъ все тутъ.
Сегодня утромъ я обрадовалась... Стыдно бы мнѣ это чувство* , ть и писать; но право обрадовалась, услыша плачевный вопль юй-то близъ квартиры маіора; по-крайней мѣрѣ было для чего зть шпоры коню, прискакать, съ участіемъ спрашивать, разы-• нватъ; я понеслась въ карьеръ въ квартирѣ К., и увидя зрѣ ліщѳ, и смѣшное и жалкое вмѣстѣ, поспѣшила соскочить съ ло-пади, чтобы остановить эту трагикомедію: маіоръ наказывалъ  лапа Бозьс (котораго товарищи его называютъ—Бозя); бѣднякъ ь первой палки возопилъ горестно, простирая руки къ небу: о, аоп Е)іеи! топ Біеиі. Я тебѣ дамъ, каналья, ысдю, медю,—гово-ніль К., стараясь принять сердитый видъ, къ которому однако
комическое лицо было пссродно; по, впрочемъ, опъ въ самомъ дѣлѣ былъ очень раздосадованъ, и бѣдному французу досталось бы еще разъ десять воскликнуть: о, топ Біеи! топ ІІІеиІ а г-ну К. столько же повторить свое: я тебѣ дамъ медю, медю, еслибъ я не упросила его перестать.
— Ну, лѣнтяй, благодари этого офицера, а то бы вмѣсто трёхъ палокъ, я далъ бы тебѣ тридцать.
— Что онъ сдѣлалъ, маіоръ?
— Не слушаетъ, братецъ, никого: Унтеръ-офицеръ приказалъ ему вычистить сѣдло, аммуницію и приготовиться на вѣсти къ полковнику, а онъ ничего этого не сдѣлалъ.
— Да понялъ ли опъ приказаніе унтеръ-офицера?
— Вотъ прекрасно, повялъ ли! Долженъ понять!..
Безполезно было бы толковать съ К.; я выпросила только, чтобы онъ отдалъ бѣднаго Бозьѳ ко мнѣ во взводъ, па что опъ охотпо согласился, говоря: «возьми, возьми, братецъ, мнѣ до смерти надоѣлъ этотъ нѣмецъ».
Великіе Луки. Мы пришли 1 Мы на мѣстѣ! Это наши квартиры, и все кончено!.. Исчезли очаровательныя картины чужихъ краевъ, чужихъ нравовъ^ Но слышно болѣе привѣта добродушныхъ честныхъ германцевъ! Нѣтъ восхитительныхъ, чарующихъ вечеровъ польскихъ] Здѣсь все такъ важно, такъ холодно!.. Попробуйте попросить стаканъ воды у крестьянина: съ минуту онъ еще не тронется съ мѣста, пойдетъ лѣниво, едва двигаясь; наконецъ дастъ вамъ воду, и какъ только выпили:—двѣ копѣйки за трудъ, баринъ! Провались они совсѣмъ.
Нашъ эскадронъ квартируетъ въ какой-то Вявовщинѣ. Какое гармоническое названіе! Сейчасъ можно подобрать риѳму и очень приличную. Право, я. отъ скучныхъ квартиръ, отъ дымныхъ избъ, грязи, дождя, холодной осени, сдѣлалась такого дурною нрава, что на все досадую: па запачканныхъ крестьянъ, зачѣмъ они за-пачканы. на крестьянокъ, зачѣмъ дурны собою, зачѣмъ отвратительно одѣваются, еще отвратительнѣе говорятъ; напримѣръ: свеца. на шще, соцыла. Проклятая! Кто подумаетъ, что опа соны-ли, дѣлала что-нибудь; ничего не бывало: это опа искала.
Безъ смерти смерть стоять въ этой Вязовщинѣ, безъ книгъ, безъ общества; лежать цѣлый день па нарахъ, подъ облаками ѣдкаго дыма, и слушать какъ мелкій осенній дождь сѣчетъ въ оконницы, затянутыя или слюдою, или, что еще гаже, пузыремъ. О, верхъ подлости!.-' Нѣтъ, Богъ съ вами, со всѣми пріятностями подобнаго квартированія; уѣду въ штабъ.
Великіе Луки. Здѣсь по-крайней-мѣрѣ дымъ не ѣстъ глазъ моихъ, и на свѣтъ Божій смотрю сквозь чистыя стекла. Всякій день приходитъ ко мнѣ Г., вспоминать счастливое время, проведенное въ Гамбургѣ, и въ сотый разъ разсказываетъ о пезаб венной Жозефинѣ, о восхитительномъ вечерѣ, вь который она, принявъ отъ пего въ подарокъ выигранные имъ тысячу луидоровъ, находила сго весьма любезнымъ цѣлую недѣлю; по послѣ
двери ея всегда уже были заперты передъ нимъ, и онъ, какъ влюбленный испанецъ, приходилъ съ гитарою передъ" домъ, гдѣ лила эта драгоцѣнность. Послѣ нѣсколькихъ романсовъ, вздоха въ и разнаго рода глупостей, онъ простиралъ руки къ безмолвной каменной громадѣ, и восклицалъ какъ абелардъ: прибѣжище дѣвицъ богобоязныхъ, честныхъ! И все это онъ разсказываетъ мпѣ совсѣмъ нешуточно, но съ тяжелыми вздохами и навернувшимися слезами... О, сумасшедшій, сумасшедшій Г.
4816 ГОДЪ.
Двѣ недѣли отпуску.
— Отто Оттовичъ’ Отпустите мепя въ Петербургъ недѣли на. двѣ.
Штакѳльбѳргъ отвѣчалъ,—что этого нельзя теперь: время отпусковъ прошло, и сверхъ того самъ государь вь Петербургѣ. Впрочемъ, вы можете ѣхать съ порученіемъ, сказалъ онъ, подумавъ съ минуту.
— Съ какимъ, полковникъ? Если не выше моего понятія,, тикъ сдѣлайте милость, дайте мнѣ его.
— Въ полкъ но донято изъ Коммиссаріата холста, сапогъ, чешуи, кой-что изъ оружія, сбруи, да денегъ тринадцать тысячъ; если хотите взяться все это принять и привезть въ полкъ, такъ п- ѣзжайте, я дамъ вамъ предписаніе.
— Справлюсь ли я съ этимъ порученіемъ, полковникъ? Вѣдь я ничего тутъ не разумѣю.
— Да нечего и разумѣть: я дамъ вамъ опытнаго уптеръ-офи-цс-ра и рядовыхъ, они все сдѣлаютъ; а вы должны будете взять только деньги, тринадцать тысячъ, изъ провіантскаго депо; пу, а на случай какихъ ведоразумѣній, посовѣтуйтесь съ Бурого, онъ казначей; это по его части.
— Очень хорошо, полковникъ, я сейчасъ пойду къ Бурого, спрошу его, и если обязанности этого порученія не выше моего понятія, то завтра же, если позволите, отправлюсь въ Петербургъ.
Отъ Бурого я не добилась никакого толку; на вопросъ мой, что мпѣ должно будетъ дѣлать, если буду откомандированъ за пріемомъ вещей, онъ отвѣчалъ: соблюдать строгую честность!
— Какъ это? Растолкуйте мпѣ.
Не нужно никакихъ толкованій: будьте честны, вотъ и всѳ тугъ; другого совѣта и наставленія я не могу дать вамъ, да и не для чего.
— А этотъ мнѣ не нуженъ! Чтобъ быть честнымъ, я не имѣю надобности ни въ совѣтахъ, ші въ наставленіяхъ вашихъ.
— ІВ8
— Не харахорься брать. Молодъ еще; пе всѣ случаи въ жизни перешелъ; я знаю что говорю: будь честенъ!
Бурого упрямъ: я зналаЕ что если ужо онъ заладилъ: „будь честенъ, да будь честенъ"! то другого ничего ужъ и не скажетъ. Богъ съ нимъ! Вѣдь Штакельбергъ сказалъ, что пришлетъ мнѣ опытнаго унтеръ-офицера; ѣду на-авось.
Петербургъ. Я пріѣхала прямо къ дядѣ на квартиру: онъ все па той же, и все такъ же доволенъ ею—смѣшной вкусъ у дядюшки. Квартира его па Сѣнной плошадп, и опъ говоритъ, что имѣетъ всегда передъ глазами самую ясивую и разнообразную картину. Вчера опъ подвелъ меня къ окну: „Посмотри, Александръ, не правда ли, что это зрѣлище живописное*?,. Слава Богу, что дядюшка не сказалъ—прекрасное! Тогда я не могла бъ, не солгавши, согласиться; но теперь совѣсть моя покойна; я отвѣчала. да, видъ картинный! прнбавя мысленно;---только что картина Фламандской школы... Не понимаю, какъ можно находить хорошимъ что-нибудь непріятное для глазъ! Что занимательнаго смотрѣть на толпу крестьянъ, неуклюжихъ, грубыхъ, дурно одѣ тыхъ, окруженныхъ телѣгами, дегтемъ, рогожами и тому подобными гадостямпі Вотъ живая картина, всегда разнообразная, которою дядя мой любуется ужо девять лѣтъ сряду.
Сегодня даютъ концертъ въ Филармонической залѣ; иду непремѣнно туда. Я думаю, ото будетъ что-нибудь очаровательное оркестръ изъ отличныхъ музыкантовъ, какъ говорятъ. Я, правда, ничего не смыслю въ музыкѣ, но люблю ее болѣе всего; опа какъ-то неизъяснимо дѣйствуетъ на меня; нѣтъ добродѣтели, пѣтъ великаго подвига, къ которымъ я пе чувствовала бы себя способною тогда, какъ слышу эти звуки которыхъ могущества пи попять, ни изъяснить пе могу.
Я сидѣла у стѣны, подъ оркестромъ, лицомъ къ собранію; подлѣ меня сидѣлъ какой-то человѣкъ, въ черномъ фракѣ, среднихъ лѣтъ, важнаго и благороднаго вида.
Зала была наполнена дамами; всѣ онѣ казались мнѣ прекрасно убранными; я всегда любила смотрѣть па дамскіе па-ряды, хотя сама ни за какія сокровища пе надѣла бы ихъ на сѳбя; хотя ихъ батистъ, атласъ, бархатъ, цвѣты, перья и алмазы обольстительно прекрасны, но мой уланскій колетъ лучше! По крайпей-мѣрѣ онъ мпѣ болѣе къ лицу, а вѣдь это говорятъ условіе хорошаго вкуса, одѣваться къ лицу.
Дамы безпрестанно приходили, и ряды стульевъ всо ближе подвигались къ намъ —ко мнѣ и моему сосѣду.
— Посмотрите, какъ онѣ близко,—сказала я, —неужели мы отдадимъ имъ свое мѣсто?
—^Нѳ думаю,—отвѣчалъ онъ,усмѣхаясь,—мѣсто нашѳ для нихъ неудобно.
— Вотъ еще рядъ прибавился! Еще одинъ, и онѣ будутъ у самыхъ колѣнъ нашихъ!
— \ развѣ это худо?
Я замолчала и стала опять разсматривать нарядъ вновь пришедшихъ дамъ. Прямо противъ мепя сидѣта одна въ розовомъ беретѣ и платьѣ, сухощавая, смуглая, но пріятная лицомъ и съ умкою физіономіею; ей, казалось, было уже лѣтъ тридцать: подлѣ креселъ ея стоялъ генералъ Храповицкій. Не жена ль это его? Я смотрѣла на нее не сводя глазъ: въ наружности ея проявлялось что-то необыкновенное... Наконецъ я оборотилась къ моему сосѣду:
— Позвольте спросить, кто эта дама, въ розовомъ, прямо противъ насъ?
— Храповицкая жена этого генерала, что стоитъ подлѣ ея креселъ.
— Я что-то слышалъ...
Сосѣдъ не далъ кончить:
— Да, да, такихъ героинь у пасъ немного!..
Отзывъ этотъ уколомъ мое самолюбіе.
— Кажется была одна...
Меня опята прервали:
— Да была, по ужъ той пѣтъ, опа умерла не выдержала...
Вотъ новость1 Много ртзъ случалось мнѣ слышать собственную свою исторію, со всѣмп прибавками и измѣненіями, часто нелѣпыми; но никогда еще но говорили мнѣ въ глаза, что я умерла! Съ чего взяти это? Какъ могъ пронѳсться слухъ о смерти, когда я жива, лично извѣстна царю... Впрочемъ, пусть думаютъ ихъ, можетъ это къ лучшему... Пока мысли эти пролетали въ головѣ моей, я смотрѣла на товарища, разумѣется не видя его; опъ тоже смотрѣлъ на меня и, казалось, читалъ мысль мою въ глазахъ:
— Вы не вѣрите? Я слышалъ это отъ людей, которые до водились ей роднею...
Я не отвѣчала. Могильный разговоръ этотъ испугалъ меня, и сверхъ того боялась, чтобъ онъ не замѣтилъ,какъ близко это относится ко мнѣ. До окончанія концерта, я не говорила съ нимъ ни слова.
— Сегодня минула недѣля, какъ я пріѣхала въ Петербургъ, и сегодня надобно мнѣ начать свое дѣло. Я пошла явиться къ дежурному полковнику Дуброву; названіе это очень прилично ему; у него такое пріятное, добродушное лицо.
— Когда вы пріѣхали?—спросилъ онъ, лишь только я кончила обыкновенную пашу форменную скороговорку, которою мы увѣдомляемъ нашихъ начальниковъ, кто мы, откуда и зачѣмъ.
Я отвѣчала, что болѣе недѣли уже какъ я въ Петербургѣ.
— И теперь только явились! За это надобно вамъ хорошенько голову вымыть. Являлись вы къ князю?
— Пѣтъ еще!
— Ну, какъ же это можно! Приходите ко мпѣ въ восемь часовъ утра, я самъ поѣду съ вами къ князю.
Отъ Доброва я пошла въ Коммиссаріатъ. Управляющій Долин
скій думалъ, что я капотъ, только что выпущенный изъ корпуса, и очень удивился, когда я сказала, чго десять лѣтъ уже, какъ я въ службѣ.
Уланы мои мастерски крадутъ; я право ие увеличиваю; они всякій день говорятъ мнѣ: сегодня столько-то, а сегодня столько-то, ваше благородіе, пріобрѣли мы экономіи. Сначала я не понимала этого; но теперь уже знаю: они принимаютъ холстъ па мѣру, и тутъ жо крадутъ его. Чудакъ Бурого! По это ли онъ разумѣлъ, когда твердилъ мнѣ будь честенъ! Вотъ забавно! Я| что тутъ могу сдѣлать? Неужели проповѣдывать честность людямъ, которые ловкую кражу считаютъ, какъ спяртапе, молодечествомъ* Мы говоримъ улану: старайся, чтобъ лошадь твоя была сыта! Онъ перетолковываетъ это приказаніе по своему, и старается красть овесъ на ноляхъ. Нѣтъ, нѣтъ, право я не намѣрена хлопотать объ этомъ вздорѣ; пусть крадутъ! Кто велѣ іъ Штакельбергу да вать мнѣ такое порученіе, о которомъ я не имѣю понятія? Онъ сказалъ, что дастъ мнѣ опытнаго унтеръ-офицера! Въ добрый часъ! Воровство пошло успѣшнѣе какъ прибылъ опытный унтеръ-офицеръ; теперь они говорятъ, что для всеію лазарета достанетъ холста изъ экономіи... Это я слышала, проходя мимо тюковъ, которые они увязывали; провались они отъ меня совсѣмъ, съ холстомъ, и съ тюками! У меня голова заболѣла отъ такихъ непривычныхъ упражненій: стоять, смотрѣть, считать и давать отчетъ.
Сегодня я пошла часу уже въ одиннадцатомъ къ своей скучной должности, и не находя большой надобности стоять именно тамъ, гдѣ принимаютъ вещи, прогуливалась по переходамъ, иногда останавливалась, облокачивалась на порилы и уносилась мыслями къ мѣстамъ, пе имѣющимъ ни малѣйшаго сходства съ Коммпссаріатомъ. Въ одну пзъ этихъ остановокъ, раздался близъ меня повелительный возгласъ: господинъ офицеръ! Я оглянулась; за мпою стоялъ какой-то чиновникъ, въ мундирѣ съ петлицами на воротникѣ, сухой, высокій, лицо нѣмецкое.
— Что вамь угодно?—спросила я.
— Котораго вы полка?....
Я сказала.
— Вы конечно за пріемомъ вещей?
- Да!
— Какъ же вы смѣли начать пріемку, нв давъ мнѣ знать. Какъ смѣли пе явиться ко мнѣ?...
Изумленная такимъ вопросомъ отъ человѣка, который, казалось мнѣ, былъ штатской службы, я отвѣчала, что обязанъ являться только своему начальству военному.
— Я вашъ начал ьникъ теперь. Ко мпѣ извольте явиться, сударь! Приказываю вамь это именемъ князя. И почему вы не рапортуете мнѣ объ успѣхѣ вашей пріемки? Отъ васъ однихъ я ничего не получаю!
— И васъ однихъ я совсѣмъ не понимаю!
— Какъ, какъ! Вы смѣете такъ сказать мнѣ! Я доложу князю.
Я и при князѣ скажу вамъ это же самое: я васъ не понимаю; пс знаю кто вы, какія ваши права требовать отъ меня рапортовъ, отчетовъ, и почему я долженъ къ вамъ явиться?...
Онъ утихъ:
— Я совѣтникъ II. Князь поручилъ мнѣ смотрѣть, чтобы господа пріемщики не теряли время по пустому, и чтобъ пріемка производилась безостановочно; для этого вы должны увѣдомлять мепя всякія вечеръ, сколько чего принято. Теперь понимаете ли меня господинъ офицеръ?
— Понимаю.
— И такъ, завтра извольте явиться ко мнѣ за приказаніями! Этого я требую именемъ князя.
— Нельзя, завтра я долженъ быть у полковника Доброва, и вмѣстѣ съ нимъ ѣхать къ кпязю,
— Нѣтъ. Со мною должны бы ѣхать;я представлю васъ кпязю
— Помилуйте! Съ какой стати вы представите меня! Это долженъ сдѣлать мой настоящій начальникъ, военный...
Отъ этого слова П. чуть не рехнулся: онъ кричалъ и что-то еще приказывалъ именемъ князя- во я уже по слушала и ушла отъ него къ своимъ людямъ. Видя, что они оканчиваютъ свою работу, я возвратилась къ дядѣ, которому и разсказала смѣшную встрѣчу на переходахъ.
На другой день пошла я къ Доброву, а оттуда вмѣстѣ съ нимъ къ князю, Корпусный начальникъ нашъ принялъ меня какъ и всякаго другого; выслушалъ, кто я, зачѣмъ и откуда. Когда кончила, онъ, сдѣлавъ легкую уклонку геловою и не обращая болѣе на меня никакого вниманія, оставилъ па волю дѣлать что хочу, стоять, сидѣть, ходить, остаться у него часа н* два, или сейчасъ уѣхать; я выбрала послѣднее, и поѣхала въ Коммиссаріатъ. Тамъ я нашла людей своихъ уже за работою; они опять принимали, мѣрили, обманывали. Я никакъ но считаю себя обязанною знать толкъ во всемъ этомъ. Зачѣмъ даютъ такое порученіе фронтовому офицеру? Я не казначей, не квартер-мистръ; если что-нибудь приму пе такъ, пусть пеняютъ па себя.
Оправдываясь такимъ образомъ сама передъ собою, пошла я къ графу Аракчееву. Пока дежурный ходилъ докладывать, вошелъ какой-то штабъ офицеръ. Увидя свободную поступь мою въ передней графа, онъ видимо обезпокоился, надулся, и начал ъ осматривать мепя, мѣряя глазами съ головы до ногъ. Я не замѣчала этого минутъ пять; но подошедъ кь столу чтобъ посмотрѣть книгу, которая лежала тутъ раскрытою, я случайно взглянула на него; зтой непочтительности пе могъ уже онъ выдержать; па лицѣ его изображалась оскорбленная гордость. Возможно ли, простой офицеръ смѣетъ ходить, смѣетъ брать книгу въ руки, однимъ словомъ, смѣетъ двигаться въ присутствіи штабъ-офицера. Смѣетъ даже не замѣчать его, тогда какъ долженъ бы стоять па одномъ мѣстѣ въ почтительной позитурѣ и не спуская
глазъ съ начальника. Всѣ эти слова отпечатывались па физіономія штабъ-офицера, когда опъ съ презрительною миною спрашивать мепя: кто вы? что вы такое?
Приписывая странный вопросъ его неумѣнію спросить лучше, я отвѣчала просто: офицеръ литовскаго полка. Въ эту самую минуту позвали мепя къ графу.
Говорятъ, что графъ очень суровъ; нѣтъ, мпѣ онъ показался ласковымъ и даже добродушнымъ. Онъ подошелъ ко мнѣ, взялъ за руку, и говорилъ, что ему очепь пріятно узнать мепя лично; обязательно припомнилъ мнѣ, что по письмамъ моимъ выполнилъ все безъ отлагательства и съ удовольствіемъ.
Я отвѣчала, что обязанностью сочла придти къ нему повторить лично мою благодарность за милостивое вниманіе. Графъ простился со мною, увѣряя въ готовности своой дѣлать все для меня угодное. Столько вѣжливости казалось мпѣ очепь песов* мѣстнымъ съ тѣмъ слухомъ, который носится вездѣ о его угрюмости, неприступности, какъ говорятъ другіе. Графъ, можагз быть, только просто сердитъ иногда, въ чемъ нѣтъ еще большой бѣды.
Отъ графа пошла я къ семейству НК, которое любил о мепя какъ родного. Опи сбирались ѣхать въ театръ: „Не хоти’тѳ ли съ нами? Сегодня даютъ Фингала; вы, кажется, любите тр геліи “? Я съ радостью приняла это предложеніе. Въ шесть часот е> пріѣхали къ нимъ двѣ сестры Д., сухощавыя старыя дѣвицы.
— Ахъ, вы вѣрно ѣдете въ театръ? *
— Да; пе угодно ли вамъ вмѣстѣ съ нами?
— Не стѣснимъ ли васъ?
— Нисколько.
Въ семь часовъ пришли сказать, что карета подана, и м пошли: я могла бы сказать, что мы высыпались къ подъѣзду; насъ было ровно восемь человѣкъ, а карета двумѣстная.
— Какъ же мы помѣстимся?—спросила я съ удивленіемъ.
— Это я улежу,—сказалъ	поспѣшно усаживая моея въ
карету:—садитесь плотнѣе въ уголъ.
Я думаю, что онъ могъ бы и но давать мпѣ этого совѣта, по тому что остальные семь человѣкъ вѣрно такъ плотно прпжмугь меня въ этотъ уголъ, какъ бы мпѣ и не хотѣлось, а я на бѣду взяла съ собою плащъ Не знаю, какимъ непостижимымъ средствомъ, ЙИ. усадилъ всѣхъ насъ гакъ, что сидѣли покойно, на измяли нарядовъ и не задохнись, хотя всѣ мы были приличнаго роста и полноты, то ость не было между нами ни карлицъ, и скелетовъ. Хвала тактикѣ твоей, почтенный №. думала я.
Въ одпо время съ нами пріѣхали къ подъѣзду' театра два гвардейскихъ офицера; одна изъ нашего общества дамъ бы;.: красавица, и къ несчастно ей первой надобно было выйти изъ кареты; это обстоятельство поставило насъ въ критическое положеніе. Увидя прекрасную женщину, гвардейцы остановились посмотрѣть, и были свидѣтелями смѣшного зрѣлища, какъ не-
^кончаемая процессія тянулась изъ двумѣстной кареты, и наконецъ заключилась уланомъ, закутаннымъ въ широкій плащъ .
□тоть вечеръ смѣшно начался и смѣшно кончился. Фингалъ,— превосходная трагедія, но сегодня, къ концу дѣйствія, непредвиденный случай вмигъ превратилъ ее въ комедію. Трагикъ, обыкновенно игравшій Фингала, заболѣлъ: роль его отдали другому, для котораго она была нова еще, онъ игралъ ее натянуто и торопливо; но представлявшій Стярпа былъ настоящій Огарнъ. Игра его возбуждала и учасііе, и удивленіе вмѣстѣ; каждому ка-лось, что видитъ пе актера, но точно царя и отца оскорбленнаго. Надобно думать, что превосходство игры его смущало бѣднаго Фингала: онъ приходилъ въ замѣшательство... Въ то самое м новеиіе, когда Мойна должна была вбѣжать на сцену, смѣшавшійся Фингалъ, спѣша схватить мочь Оскара, толкнулъ какъ-то неловко Старна и оторвалъ ему бороду!.. Въ секунду ярый гтѣвъ стараго царя утихъ... Партеръ захохоталъ; Мойна, вбѣясавъ, остановилась какъ статуя, и занавѣсъ опустился.
Вечеромъ Долинскій сказалъ мнѣ, что И. жаловался князю. — За что?—спросила я.
— Первое, что вы не явились къ ному; а второе, что вмѣсто ра-ортовъ пиіпото просто записки, сколько чего принято.
— Чтожъ князь?
— Ничего, промолчалъ.
— Иначе не^ могло и быть; П. вздорно жалуется; о пріемѣ вещей, кажется, никогда не увѣдомляютъ рапортами. И что за трапный человѣкъ, какъ опъ не можетъ попять, что по вправѣ кидать этого отъ военнаго, офицера...
Мнѣ велѣно явиться завтра въ Ордонансъ-гаузъ, въ пять ча-еявъ утра. Весело мнѣ будетъ идти ночью, не зная дороги и ® имѣя у кого спросить. Въ этотъ часъ здѣсь глубокая ночь.
Мепя разбудили въ четыре часа, я одѣлась.
— Что-жъ я буду дѣлать, дядюшка? Какъ найду Ордонансъ-узъ? Не можѳте-ли разсказать мпѣ?
— Очень могу, вотъ слушаай...
Дядя зачалъ разсказывать мнѣ весьма подробно, продолжк-I льно, и столько употреблялъ старанія дать мнѣ ясное понятіе * моей дорогѣ, что я именно отъ этого ничего и не поняла.
Поблагодаривъ дядю за трудъ, я пошла па-авось.
Проходя мимо Гостиннаго двора, вздумала я перейти ближе 1 л лавкамъ, подъ крышу, и только что хотѣла перешагнуть ве-евку, протянутую вдоль лавокъ, какъ страшное рычаніе собаки •:тановило мепя и заставило отскочить па середину улицы. Ну-1 шествіе мое, вь четыре часа утра, по пустымъ улицамъ Петѳр-урга, и къ цѣли котораго я не знала какъ достигнуть, было-бы •чепь занимательно для меня, если-бъ не тревожилъ страхъ опоздать, или и совсѣмъ пе придти къ назначенному временно Изъ & его продолжительнаго разсказа дяди, я помнила только, что удобно идти мимо Гостиннаго двора; но вѣдь Гостинный дворъ
Записки Дуровой,	8
имѣетъ копецъ, куда-жъ тогда? Я подходила ужо къ послѣдней лавкѣ и хотѣла было направить цуть свой прямо ко дворцу, по лагая, что такія мѣста, какъ Ордонансъ-гаузъ, вѣрно находятся недалеко отъ него; итакъ, узнаю оть часового. Стукъ дрожокі заставилъ меня тотчасъ оставить всѣ планы; это былъ экипажъ кзвозчичій;я остановила его, и кучеръ, не дожидаясь моего вопроса спросилъ самъ:
— Въ Ордонансъ-гаузъ, баринъ?
-Да!
— Извольте, садитесь... Я сейчасъ только отвезъ туда офицера.
— Ступай же скорѣе.
И вотъ всо, что было романическаго въ вояжѣ моемъ, въ глубокую декабрьскую ночь, по опустѣвшимъ улицамъ обширнаго города, вь полномъ вооруженіи, и имѣя въ виду найти [домъ, къ которому не знала дороги; и всс это вмигъ изсчезло: т»> исрь я обыкновенный офицеръ, поспѣшно ѣдущій на иэвозчич: ихъ дрожкахъ въ Ордонансъ-гаузъ; мѣсто менѣе всего въ свѣН романическое, и гдѣ получу какое-нибудь приказаніе, сказанное топомъ сухимъ п повелительнымъ.
— Ступай, пожалуйста, скорѣе!.. Далеко еще?
— А вотъ здѣсь,—сказалъ извозчикъ, останавливая лошади у подъѣзда огромнаго дома, надъ дверьми котораго была черная доска, съ надписью: Ордонансъ-гаузъ. Я взбѣжала по лѣс -шицѣ и вошла въ залу; тутъ было множество офіг ровъ пѣхотныхъ и кавалерійскихъ. За столомъ сидѣлъ адъютантъ и что-то писалъ; въ каминѣ горѣлъ огонь; я сѣла близъ него въ ожпд< ліи развязки. Изъ офицеровъ никто не говорилъ одинъ съ другимъ, по всѣ въ молчаніи или ходили по валѣ, или стояли у 'камина, смотря задумчиво на огонь, какъ вдругъ эта сцена оживилась; вышелъ Закревскій:
— Господа!..—по этому слову, всѣ офицеры стали въ шеренгу.
— Кавалерія, впередъ, на правый флангъ!—и вотъ мы, в числѣ четырехъ: кирасиръ, два драгуна и одинъ уланъ стали па правомъ флангѣ, прямо передъ лицомъ Закревскаго. Онъ взглянулъ на моня очень внимательно раза два, пока отдавалъ пан ь свое приказаніе: „явиться къ командиру конно-гвардейскаі полка АрсеньевуНаконецъ, намъ объявили подробнѣе, что ві конпой-гвардіи обмундируютъ нашихъ рядовыхъ съ какимп-тс перемѣнами. Мы выслушали и разъѣхались: кавалеристы домой, а покорные пѣхотинцы отправились прямо къ Арсеньеву. Я узнал это потому, что у^подъѣзда они, сговорлваясь идти туда, спроси; и насъ:
— А вы, господа, пойдете съ нами?
— Сегодня мнѣ некогда,—отвѣчала я.
Я послала Рачипскаго въ канцелярію конно-гвардейскую, дл прцмѣрки какого-то новаго мундпр. По возвращеніи, онь скі| залъ мпѣ:
— Велѣно вашему благородію явиться самимъ туда.
— Куда?
— Въ швальню, къ маіору ПГяганову.
Наскучили мнѣ всѣ эти затѣи! Насилу я развязалась съ алый. Была только одинъ разъ у Арсеньева, и сказала Шагалову, что буду присылать къ ному улана; что мпѣ вовсе пс нужно присутствовать пря этомъ, и что я имѣю совсѣмъ другое порученіе отъ своего полка.—Сказавъ это, я ушла.
Завтра отправляюсь въ поткъ; двѣ недѣли отпуска миновали.
Я провела ихъ скучно: съ утра до вечера въ мундирѣ, затянута, становясь во фронтъ, получая извѣщенія:—явиться туда! Явиться сюда!—Никогда болѣе не поѣду въ такой отлускъ.
Поѣздка па Ижевскій оружейный заводъ.
Я не знала какъ употребить время своего четырехъ-мѣсячнаго отпуска; въ уѣздныхъ городахъ мало средствъ проводить его пріятно, а особливо зимою: бостонъ, вистъ, вистъ, бостонъ; пирогъ, закуска; закуска, пирогъ; вотъ всѣ способы избавиться того лишняго часа, который найдется почти у всякаго изъ насъ. Для меня ни одинъ изъ.этнхъ способовъ не годился: картъ я не іюб-лю, а пирогъ и закуска хороши только па полчаса. Съ мѣсяцъ я прожила однакожъ не скучая, пока было что говорить сь отцомъ, братомъ, сестрами; пока было гдѣ ходить въ лѣсахъ, по тропинкамъ то взбираться на горы, то спускаться въ овраги; наконецъ, узнавъ всѣ мѣста верстъ на двадцать кругомъ, переговори все, и забавное и страшное, и важное и смѣшное, и даже перечитавъ всѣ ужасы Рэдклифъ, увидѣла я, что не только одинъ, но и всѣ мои часы сдѣлаются лишними; а отпуска оставалось еще два мѣсяца; уѣхать прежде срока, было бы странно, да и что-то не въ обыкновеніи. Итакъ я рѣшилась спросить батюшку, не позволитъ ди онъ мнѣ поѣхать куда-нибудь недѣли па двѣ. Съ первыхъ словъ снисходительный отецъ мрй согласился: ты хорошо вздумалъ другъ мой, сказалъ батюшка, въ сосѣдствѣ у насъ оружейный заводъ; поѣзжай туда Начальникъ его, генералъ Грепъ, мпѣ хорошій пріятель; тамъ прекрасное общество, составленное изъ людей образованныхъ, хорошо воспитанныхъ; у пихъ свой театръ, музыка, у многихъ отборная библіотека; поѣзжай съ Богомъ, я позволяю тебѣ пробыть тамъ праздникъ Тождества и Новый годъ. Когда ты хочешь ѣхать?
— Завтра, если позволите.
— Пожалуй, но успѣешь ли? Вѣдь надобно достать повозку, у мепя дорожной нѣтъ.
— У Казанцева есть готовая, недавно сдѣлана; я куплю ее. — А что онъ хочетъ за нее?
— Триста рублей.
з*
— Веди привезть, надобно посмотрѣть...
Я послала за повозкой; батюшкѣ ц мпѣ показалась опа столицею гораздо болѣе той цѣны, которую спросилъ Казанцовъ, и я въ тужъ минуту отдала деньги. На другой день, послѣ завтрака, я обняла и перецѣловала всю мою семью по одиночкѣ; съ чувствомъ прижала къ сердцу руки добрѣйшаго изъ отцовъ, поцѣловала ихъ обѣ, и сказа въ всѣмъ еще разъ прощайте, бросилась въ повозку. Вся тройка, давно уже дрожавшая и отъ холода, и отъ нетерпѣнія, взвилась па дыбы, рванула съ мѣста разомъ, полозья завизжали, и повозка понеслась вихремъ по дорогѣ, углаженной и скованной морозомъ въ тридцать градусовъ.
Въ одиннадцатомъ часу подъѣхала я къ воротамъ полковника Цеддельмаиа. Это былъ старый знакомецъ отца моего. На бсвѣ-домленіе ыое^ можно ли у нихъ остановиться, отвѣчали радостнымъ крикомъ двѣ его своячины, молодыя дѣвицы, которыхъ я любила безъ памяти; онѣ обѣ выскочили па крыльцо и схватило съ плечъ моихъ шинель. бросили ее человѣку въ руки, и умчали меня съ собою въ комнаты. Прошло четверть часа прежде, нежели Цеддельманъ могъ обнять мепя, спросить о здоровьи отца и предложить свое радушное гостепріимство. Наталія и Марія пе выпускали меня изъ рукъ; онѣ, то обѣ вдругъ говорили, то одна другую перебивали, такъ что я не знала которую слушать.
— Да перестаньте! Вы одурите его,—говорилъ Цеддельмапъ, смѣясь и стараясь высвободить меня ивъ рукъ ихъ;—дайте жо мнѣ поздоровиться съ нимъ...
Наконецъ радостный восторгъ моихъ пріятельницъ утихъ нѣсколько: и капъ онѣ сидѣли уже за столомъ, когда я пріѣхала, то пригласивъ мепя ужинать, сѣли опять за столъ. Въ продолженіе ужина разсказывали мнѣ по порядку весь бытъ разныхъ увеселеній па заводѣ; главное былъ театръ.
— Кто же у васъ актеры?—спросила я.
— Сынъ генерала и много другихъ чиновниковъ.
— А дамы, играютъ?
— Нн одна.
— Кто же играетъ женскія роли?
— Иногда практиканты, иногда берутъ кого-нибудь изъгепѳ-равьекой канцеляріи.
— И опи хорошо играютъ?
— Ну, какъ удастся; у пасъ отлично играются мужскія роли, потому что молодой Гренъ, Смирновъ и Давыдовъ такіе актеры, какихъ рѣдко можно видѣть па сценѣ, даже п въ столицѣ.
— Какого рода піесы предпочтительно играются?
— -Комедіи и оперы
— Оперы?
— Да! II какія онеры! Какіе голоса! Какая музыка!
— Ботъ, право, это любопытно видѣть; я въ восхищеніи, чт* вздумалъ сюда пріѣхать» Часто у вась даются представленія?
— Два раза въ недѣлю.
— Молодой Грепъ женатъ?
- Женатъ, на красавицѣ...
Послѣ ужина, Наталія и ея подруга хотѣли было еще много .доказывать мпѣ о разныхъ происшествіяхъ въ ихъ маленькомъ ірствѣ, но Деддельманъ увелъ ихь обѣхъ, говоря:
— До завтра, до завтра! Не все вдругъ; дайте ему и самому го-нибудь увидѣть... Я надѣюсь вы у насъ погостите?
— пока не наскучу вамъ.
— Въ такомъ случаѣ вы останетесь у насъ па всю жизнь, дть ваша комната, желаю вамъ покойнаго сна.
Я осталась у дверей, пока Деддельманъ и обѣ дѣвпцы, передъ залу, скрылись въ противоположную комнату. Тогда, отво-4 дверь своей комнаты и ожидая найти въ пей и тепло, іг пѣтло, я очень удивилась по найдя пи того, пи другого; изъ гверстой двери несло на меня холодомъ Гренландіи, и во тьмѣ г бѣлѣлись только окна, замерзшія на вершокъ толщиною, зумлопіе мое въ тужъ секунду было прервано приходомъ мо-і'О чеяовѣжа съ свѣчою вь одной рукѣ и жаровнею въ другой.
— Развѣ здѣсь нѣтъ комнаты теплѣе этой? Тугъ, кажется, ,-е равно, что на дворѣ.
— Что дѣлать, сударь. Эту комнату натопить нельзя; ее всс-;а отдаютъ гостямъ, не потому чтобъ хотѣли ихъ заморозить, потому, что опа всѣхъ другихъ приличнѣе для нихъ: отдѣлъ-а отъ спаленъ хозяевъ, примыкаетъ къ залѣ, имѣетъ лучшую бель и особливый ходъ; весь ея порокъ, что холодна, чья конура въ зимнюю ночь.
Слушая этотъ вздоръ моего человѣка, я вошла въ комнату, эстѳль ивѣ была сдѣлана изъ мѣховь волчьихъ и медвѣжьихъ; вовѣкъ поставилъ жаровню и па нее небольшой тазикъ съ шртомъ, который онъ тотчасъ и зажегъ: вотъ, сударь, сію мк-тту будетъ тепле на цѣлые полчаса; этого довольно, чтобъ іздѣться и лечь, а тамъ уже вамъ будетъ и жарко между тамъ множествомъ шубъ... Въ самомъ дѣлѣ воздухъ тотчасъ чалъ согрѣваться. Я подошла къ постели, желая разсмотрѣть го ложе изъ звѣриныхъ кожъ; подняла верхній мѣхъ и очень [ввилась и обрадовалась, увидѣвъ на самой срединѣ волчьяго ѣха премнленьк’ го щеночка недѣль шести; опъ спалъ, свернув-сь клубкомъ. Оборотись къ человѣку, чтобъ спросить откуда гялось это прекрасное маленькое животное, я замѣтила па лицѣ го какую-то глупо-торжественную мину, по которой сейчасъ а дала, что это опъ сдѣлалъ мпѣ такую нечаянность.
— Гдѣ жъ взялъ ее?—спросила я.
— На удицѣ: его мучили мальчишки и бросили; онъ начинъ уже мерзнуть и чуть ползъ, когда я увидѣлъ его и тот-съ взялъ. Если вамь неугодно, такъ позвольте миѣ удержать о у себя.
— Нѣтъ, пусть останется у меня...
какъ ео-
Я отослала человѣка, раздѣлась п легла спать, взявъ прежде па руки маленькую тварь, кроткую, беззащитную и одаренную отъ природы такою способностью любить, какой люди никогда не достигнутъ; несмотря ни на какія свои утоичеппости вь чувствованіяхъ...
Человѣкъ правду сказалъ, что мнѣ будетъ жарко отъ шубъ: я спала пе болѣе получаса и проснулась отъ визга маленькаго щенка; опъ упалъ съ постели Поднявъ его, я опять положила къ себѣ подъ шубу; до ему, какъ и мнѣ, сдѣлалось нестерпимо жарко, онъ выползъ наверхъ, растянулся на кожѣ, и дышалъ тяжело, хотя въ горницѣ было до крайности холодно: видно ому хотѣлось пить, и къ тому же теплота его природной шубы съ теплотою мѣховъ сдѣлали ему жаръ нестерпимымъ; опъ метался но постели, падалъ съ нея, ходилъ по полу и визжалъ; я всякій разъ вставала, искала его ощупью подъ кроватью, опять ложилась, и наконецъ совсѣмъ не рада стала своему пріобрѣтенію. Поутру, я дрожа одѣвалась въ своей Лапландіи и торопилась такъ, какъ никогда еще ни въ какомъ случаѣ не торопилась. Окончивъ въ пять минутъ весь свой нарядъ, схватила я па руки своего маленькаго товарища и вошла къ семейству Цеддельыана. всѣ они были уже за чайнымъ столомъ.
— Это что за прелесть!—вскричали обѣ дѣвицы, какъ толы» увидѣли мою собачку.—Гдѣвы взяли ее? Неужели съ собою привезли? Что вчера не сказали намъ? Гдѣ она была?
— Эта безпріютная сирота была вчера осуждена па смерть вашими уличными повѣсами; но судьбѣ ие угодно, и вотъ ош очутилась на моой постелѣ, въ срединѣ той полдюжины мѣховъ изъ которыхъ опа была составлена.
— Да, кстати о мѣхахъ, было вамъ тепло?
— Посреди мѣховъ, пока лежалъ, разумѣется, было не толь ко тепло, но даже душно: а каково было тогда, какъ пришлЬсі вставать и одѣваться, такъ уже этого разсказать словами нель вя и надобно испытать.
— Какъ! Да вѣдь мы приказали нагрѣть вашу комнату спир томъ, пока вы еще лежите въ постели.
— Пу, такъ видно я не далъ времени исполнить ваше прикі заніе; я никогда не лежу въ постелѣ проснувшись, и тотчас встаю и одѣваюсь.
Цеддельманъ прекратилъ пустой разговоръ пашъ, спроса мѳш не хочу ли я ѣхать съ нимъ къ генералу?
— Очень охотно, любезный полковникъ, поѣдемте.
— А я возьму покамѣстъ вашего красавчика подъ свой прі смотръ,—сказала Марія, и взяла у мепя изъ рукъ собачку;—' надобпо вымыть,—говорила она. унося ее.
— Памъ подали сапи, которыя здѣсь зовутся пошевнями; эк пажъ довольно бѣдный и непріятный для глазъ, по крайне мѣрѣ для моихъ. На обдучкѣ сидѣлъ татаринъ съ сердитый лицомъ; онъ взглянулъ на насъ обоихъ съ выраженіемъ нен вислн; мы сѣли.
— Что вашъ кучеръ такъ пасмуренъ, пе боленъ ли?
— О, пѣтъ! Это обыкновенное выраженіе его физіономіи; у него только видъ такой, а на самомъ дѣлѣ опъ очень добрый человѣкъ. Люблю этотъ народъ. Татары во многихъ отношеніяхъ іучше нашихъ...
Цеддельманъ сѣлъ на своего конька; онъ имѣлъ какое-то смѣшное пристрастіе къ татарамъ, и принимаясь хвалить ихъ, нескоро оканчивалъ свой панегирикъ. Между тѣмъ мы ѣхали самою тихою рысью.
— Все это такъ, почтенный полковникъ, но для чего мы ѣдемъ почти шагомъ? Теперь двадцать пять градусовъ мороза; такъ вмѣсто этого параднаго шествія, нельзя ли приказать про* летѣть вихремъ?
— Что выі Воже сохрани! Шарынъ придетъ въ отчаяніе, да и просто пе послушаетъ; опъ любить лошадей болѣе всего, что только можетъ -любить человѣкъ...
Я молчала; до квартиры генерала было еще далеко, а морозъ нестерпимъ, я рѣшилась безъ согласія ТЦарына и Цеддельмапа понуждать лошадей къ бѣгу, и стала щелкай» ртомъ и цмукать. какъ то обыкновенно дѣлаютъ, чтобы придать живости лошадямъ. Средство это было успѣшно: лошади пустились большой рысью: пристяжная начала свиваться кольцомъ и подпрыгивать.
— Что это, что это? Держи, Шарынъ! Да держи, братецъ!...
Я перестала, но когда Шарыпъ удержалъ лошадей, то опять принялась за свой маневръ, и опять тоже дѣйствіе...
— Не понимаю, что сегодня съ моими лошадьми! Отчего онѣ несутъ?—говорилъ Цеддельманъ. Шарынъ злился и ворчалъ что-то, упоминая шайтанъ! Онъ нисколько но подозрѣвалъ, что этимъ шайтаномъ была я. Ни Шарьшу, пи Цеддельмапу нельзя было слышать тѣхъ подстреканій, которыя дѣлала я ихъ лошадямъ: первый былъ глухъ, а послѣдній слишкомъ закутанъ. Наконецъ, щелкая и цмукая, бранясь и удивляясь, прыгая и извиваясь, долетѣли мы всѣ къ подъѣзду генерала.
Старый Гренъ принялъ меня очень ласково. Онъ былъ одинъ івъ тѣхъ прямодушныхъ, снисходительныхъ и вмѣстѣ строгихъ іюдей, которыхъ служба такъ полезна государству во всѣхъ отношеніяхъ. Они обыкновенно исполняютъ свои обязанности усердно и въ точности; имѣютъ обширныя свѣдѣнія по своей іасти, потому что неусыпно вникаютъ во все, что къ пей отно-ітся; бываютъ любимы подчиненными, потому что исправляютъ ихъ, наказываютъ и награждаютъ отечески; уважаются правительствомъ, потому что служатъ твердою подпорою всѣмъ его аспоряженіямъ; таковъ былъ и старый Гренъ, и къ этимъ достоинствамъ присоединялъ еще качества радушнаго хлѣбосола.
— А, здравствуй, здравствуй, небывалый гость!—говорилъ онъ, обнимая меня.—Здоровъ ли твой батюшка? Не стыдно ли тебѣ давно пе пріѣхать ко мнѣ?... Петя! Петя,—кричалъ оиь сыну,—что у насъ завтра на театрѣ?
— Опера,—отвѣчалъ молодой Гренъ.
— Какая?
- Мельникъ.
— Роли всѣ разобраны?
— Всѣ.
— Жаль’ А я было хотѣлъ, чт бъ и ты поступилъ въ нашу труппу,—говорилъ Гренъ, обращаясь ко мпѣ съ усмѣшкой.
— Я отвѣчала, что охотно возьму какую-нибудь роль въ комедіи.
— Ну, вотъ п прекрасно. Какая піеса дается въ воскресенье? Сынъ его отвѣчалъ, что бѵдутъ играть Недоросля.
— О, тутъ такое множество лицъ, есть изъ чего выбрать..
Молодой Гренъ очень вѣжливо предложилъ мнѣ выбрать себѣ любую роль...
Я прикажу ее списать для васъ, потому что надобно вытвердить къ репетиціи.
Я спросила, какую онъ самъ обыкновенно играетъ?
— Кутейкпня.
Я пе могла не засыѣятіся, пред тавляя себѣ этого прекраснаго и статнаго мотодого офицера въ дьячковскомъ балахонѣ к съ пучкомъ на затылкѣ.
— Ну, такъ л возьму Правдіпіа.
Гренъ засмѣялся въ свою очередь.
Возвратясь къ Цеддельмапу, первою заботою было освѣдомиться о моемъ найденышѣ. Я не узнала его такъ опъ сдѣлался прелестенъ послѣ купанья: шерсть его, длинная, мягкая, блестящая, была бѣла, какъ снѣгъ, кромѣ ушой, которыя были темно-бураго цвѣта; мордочка остренькая, глаза бельшіс, черные и, вдобавокъ, прелесть необыкновенная—черныя брови. Въ это время ее только что вынули изъ шубы, гдѣ она спала завернутая; и какъ ей было жарко, то опа, чтобъ свободнѣе дышать, разинула свой маленькій ротъ, и розовый язычекъ ея, вмѣстѣ съ черными глазами, бровями и носикомъ, дѣлалъ ее столько очаровательнымъ твореніемъ, что я не могла насмотрѣться, не могла налюбоваться сю и цѣлый день носила на рукахъ.
— Какое же имя дадите ей? — спрашивали меня обѣ дѣвицы.
— Амуръ, разумѣется. Развѣ можно назвать иначе такуи красоту.
Я провела у Цеддепьыана три недѣли, и во все зто время была самымъ исправнымъ истопникомъ его. Я спала всегда въ той же холодной горницѣ, которую, по невозможности натопить, перестали совсѣмъ топить, натурально, что пос.’іѣ вставанія и одѣванія въ такомъ холодѣ, я цѣлый день не могла уже согрѣться, и потому цѣлый депь заботилась, чтобъ печи были хорошо вытоплены и жарко закрыты. Послѣднее обстоятельство было строго запрещено самимъ Цеддсльманомъ; ему все казалось слишкомъ тепло, хотя домъ еге былъ самый холодный и
даже прославился этимъ качествомъ между всѣми другими до-МЭ.МИ. Доказательствомъ этому служило и то, что жспа'сго и обѣ сестры ея ходили съ утра до вечера въ теплыхъ капотахъ. Забавно было видѣть, какъ Цеддельманъ ходилъ отъ одной печи къ другой, прикладывалъ руку къ душнику и, съ восклицаніемъ: „ахъ, Боже мой, какъ нажарили*4!—поспѣшно закрывалъ его, а я ходила за нимъ слѣдомъ и въ ту же минуту открывала? Всякій вечеръ онъ подтверждалъ работнику топить меньше, и всякое тро этотъ работникъ получалъ отъ меня на водку, чтобы топилъ больше, и, разумѣется, просьба и деньги брали верхъ надъ угрозою и приказаніемъ Цеддельмапъ говорилъ, что онъ не знаетъ куда дѣваться отъ жару, и что совсѣмъ не можетъ понять, какой бѣсъ овладѣлъ сго работникомъ, который, не смотря ни на какія запрещенія, топитъ его печи не на животъ, а на смерть.
Въ продолженіе утихъ трехъ нед'Ьль, щепокъ мой немного подросъ и сдѣлался еще красивѣе; разумѣется, онъ былъ со мною ьэразлучпо, исключая, когда ѣздила въ театръ или къ генералу, л отдавала его на руки одной изъ женщинъ Цеддельмаяа, и просила ее, чтобъ она не ласкала его и пе кормила безъ меня. АІнѣ хотѣлось, чтобъ никто никакихъ правъ не имѣлъ на любовь моего Амура, н чтобъ эта любовь вся принадлежала одной мнѣ. Впрочемъ, я брала свои мѣры, чтобы собачка моя пе нуждалась і въ чьемъ списхожденіи; прежде нежели уѣхать со двора, я кормила ее досыта, игралась нею, ласкала, и, наконецъ,, уклады-іла па постель, и когда опа уже засыпала, я оставляла ее на попеченіе Анисьи.
Вмѣстѣ съ окончаніемъ праздниковъ, святочныхъ игръ, танцевъ, репетицій п представленій, наступило время возвратиться домой- Назначивъ день своего отъѣзда на завтра, я поѣхала къ звнералу, чтобъ провести у него весь этотъ день.
— Зачѣмъ ты такъ скоро хочешь ѣхать?—спросилъ меня добродушный Гренъ.
— Батюшкѣ будетъ скучно такъ долго но видѣть меня.
— Ну, такъ съ Богомъ, противъ этого нечего сказать...
Прощаясь со мпою, генералъ промолвилъ, что хочетъ подаря₽а паѣ вещь, которая, онъ знаетъ, будетъ мнѣ очень драгоцѣнна.
По приказанію его, человѣкъ принесъ стальной молотокъ, отличной работы.
— Вотъ, Александровъ, — сказалъ генералъ, подавая мнѣ его,—дарю тебѣ этотъ молотокъ; ты согласишься, что я не могъ ничего дороже этого подарить тебѣ, когда узнаешь, что онъ былъ 'дѣланъ для императора Александра,..
Я не дала кончить, схватила молотокъ и прижала къ груди, — Нѣтъ словъ выразить вамъ мою бдагодарность генералъ, =за такой иодарокЪо
— Не хочешь ли узнать, по какому случаю вещь эта не достигла своего назначенія и, будучи сдѣлана для могущественнаго монарха, достается теперг* ого ргоіе^ё?
Ну, такъ слушай: государь императоръ располагался осмотрѣть самъ всѣ наши заводы; въ этихъ случаяхъ высокому посѣ тителю показываются обыкновевпо всѣ работы, въ дѣйствіи ко торыхъ и опъ беретъ участіе: вотъ для этого и былъ сдѣланъ молотокъ, чтобы государь ударилъ имъ нѣсколько разъ по рас каленной полосѣ желѣза, послѣ чего кладутъ на молотокъ ттет пель съ означеніемъ времени этого событія, и хранятъ уже его на всѣ грядущія времена въ воспоминаніе и пріѣзда, п труда августѣйшаго отца Россіи. Но какъ этотъ молотокъ вышелъ ня такъ хорошо, какимъ бы долженъ быть, то я велѣлъ сдѣлать дру гой, а этотъ лежалъ у меня, и вотъ долежалъ до того, что, на конецъ, достался въ руки человѣка, которымъ царь-отецъ лю Симъ несравненно болѣе, нежели другими.
Поблагодаривъ генерала еще разъ за подарокъ, за разсказъ радушный пріемъ и отеческую любовь ко мнѣ, я простилась сг шшъ, надобно думать, навсегда.
Я застала батюшку запятаго отправленіемъ почты, и хотя впала, что онъ иѳ любилъ когда ему мѣшали въ это время, однак не могла удержаться, чтобъ не положить передъ нимъ молотокъ Батюшки вздрогнулъ отъ нечаянности и хотѣлъ было разсердиться; но увидя, что это я, удовольствовался только сказать: Эхъ уланъ, когда ты будешь умнѣе! Кстати ли пугать стараго отца
— Мнѣ это и въ голову не приходило, любезный батюшю напротивъ, я* хотѣла васъ обрадовать. Знаете ли, какой это м< лотокъ?
— Послѣ разскажешь, теперь некогда мпѣ слушать; поди къ сестрѣ...
Я пошла было.
, — Возьми же молотокъ.
— Нѣтъ, батюшка, пусть онъ лежитъ передъ вами! Это дра гоцѣниость! Вы послѣ узнаете.
Батюшка махнулъ рукою, и я побѣжала къ сестрѣ съ моимч Амурчикомъ, котораго тотчасъ и положила ей па колѣни.
— Ахъ, какая прелесть, что за прекрасная собачка! Вѣря ©то подарокъ для мепя,—говорила Клеопатра, лаская очаровь тельнаго Амура.
— Нѣтъ,- сестрица, извини! Его уже дикому и ни за что шз отдамъ; опъ поѣдетъ со мною въ полкъ.
— Какъ можно!
— Да, непремѣнно.
— Ну, такъ возьмите же его отъ меня; нечего и ласкать то что пе будетъ моимъ.
— Да-таки и не совѣтую, я приревную.
— Отъ васъ это не новость; вы всегда хотите исключительной привязанности.
— А кто жъ этого не хочетъ?...
Сестра замолчала и немножко надулась; л взяла свою собачку и отправилась къ себѣ въ комнату, ждать окончанія батюшки ныхъ хлопотъ.
Выслушавъ исторію молотка, отецъ взялъ его къ себѣ и сказалъ, что эта вещь слиткомъ драгоцѣнна, чтобы онъ позволилъ лаѣ таскать ее вездѣ съ собою; что опа останется у него. Нечего дѣлать, надобно было уступить. Я поглядѣла еще разъ на блестящую, гладко полированную' рукоять, которой назначеніе сначала было такъ велико, и отдала со въ руки отца, говоря, что мнѣ очень пріятно видѣть его владѣтелемъ этой вещи.
Съ каждымъ днемъ болѣе привязывалась я къ моему Амуру. Да и какъ было пе любить его. Кротость имѣетъ неодолимую власть надъ нашимъ сердцемъ, даже и въ безобразномъ животномъ; но что же тогда, какъ самое доброе, самое вѣрное и вмѣстѣ самое лучшее изъ пнхъ смотритъ вамъ въ глаза съ кроткою покорностью, слѣдитъ всѣ ваши движенія, дышетъ только вами, не можетъ ни минуты быть безъ васъ; которое отдастъ за васъ жизнь свою. Будьте къ нему несправедливы, побейте его напрасно, жестоко, хоть даже безчеловѣчно; оно ложится у ногъ вашихъ, лижетъ ихъ, и ни мало не сердясь на вашу жестокость, ожидаетъ одного только ласковаго взгляда, чтобы кинуться къ вамъ на руки, обнимать васъ лапками, лизать, прыгать. Ахъ, добрѣйшее и. несчастнѣйшее ивъ животныхъ! Ты одно только любишь такъ, какъ намъ всѣмъ велѣно любить, и одно только ты терпишь болѣе всѣхъ отъ вопіющей несправедливости людей: имѣетъ ли кто подозрѣніе, что въ пищу его полоясенъ ядъ, даютъ эту пищу собакѣ съѣсть, чтобъ въ томъ увѣриться... Со» старѣлась собака при домѣ своего хозяина, служа ему какъ назначила ей природа, онь мѣняетъ ее на молодую. А что сдѣ лаетъ тогь, кто ее вымѣняетъ? Убьетъ, разумѣется, для кожи Худо ловитъ борзая: повѣсить ее. За что жъ все это, за что* Бѣдственная участь собаки вошла даже въ пословицу, хотя изъ всѣхъ животныхъ опа одна только любитъ человѣка. Лошадь, благородное животное, расшибетъ лобъ своему всаднику весьма равнодушно; кошка выцарапаетъ глаза; быкъ подниметъ при случаѣ на рога, какъ бы ихъ пи кормили, какъ бы нп ласкали. Одинъ только безпримѣрный другъ человѣка, собака, за черствый кусокъ хлѣба остается ему и вѣрна, и привержена по-смерть Случалось иногда, по безумію мнѣ самой непопятному, наказывать моего кроткаго, незлобиваго Амура. Бѣдняжечка! Какъ онъ вился около ногъ моихъ, ложился, ползалъ, и наконецъ садился на заднія лапки, смотря на мепя своими прекрасными черными глазами съ такимъ выраженіемъ покорности и печали, что я почти со слезами укоряла себя въ несправедливости; я брала его на колѣни, гладила, цѣловала, и онъ въ ту же минуту начиналъ опять играть. Никогда пи на одну минуту не разлучалась я съ моимъ Амуромъ. Гдѣ бъ я нп была, опъ всегда или лежалъ подлѣ мепя па полу, или сидѣлъ па окнѣ, на стулѣ, на диванѣ; но непремѣнно подлѣ меня, и непремѣнно на чемъ-нибудь мпѣ принадлежащемъ, напримѣръ: на платкѣ, перчаткахъ, ити же на шинели. Безъ этого онъ не былъ покоенъ-
Однажды на разсвѣтѣ, я выпустила его изъ горницы и дожіь
далась. пока опъ опять попросится въ комнату: по прошло четверть часа, его нѣтъ. Я этимь очепь обезпокоилась и пошли искать его по двору: Нѣтъ нигдѣ? Звала,—нѣтъ. Смертельно испугавшись, послала человѣка искать его по улицамъ; цѣлый часъ прошелъ въ мучительномъ ожиданіи и тщетныхъ поискахъ. Наконецъ собачка моя пришла и сѣла за воротами. Услышавъ лай оя, я выглянула въ окно, и пе могла пе разсмѣяться. увидѣвъ, что она, какъ большая, подняла мордочку къ верху и завыла. Но я дорого заплатила за этотъ смѣхъ. Сердце мое и теперь обливается кровью при воспоминаніи этого воя. Ото было предчувствіе... Я взяла бѣглеца моего въ горницу; и видя, что онъ весь мокръ отъ росы, положила его на подушку и закрыла своимъ архалухомъ; онъ тотчасъ заснулъ; но увы! Не спала его злая участь. Черевъ часъ я одѣлась я хотѣла, по обыкновенію, идти гулять. Что-то говорило мнѣ, чтобъ я шла одна... По когда-жъ мы слушаемъ тайныхъ предостереженій? Они такъ тпхп, какъ кротки! Я сняла архалухъ со спящей собачки.
— Пойдемъ гулять, Амуръ!..
Амуръ вскочилъ и запрыгалъ. Мы пошли; онъ бѣжалъ передо мною.
Черезъ часъ я уже несла его па рукахъ, блѣдная, трепеща всѣми чепами. Одъ еще дышалъ; по какъ!.. Духъ проходилъ въ двѣ широкія раны, сдѣланныя зубами чудовищной собаки.
Амуръ умеръ па рукахъ моихъ... Съ того времени мнѣ часто случалось и таицонатв всю ночь, и смѣяться много, но истиннаго веселія никогда уже не было въ душѣ моей: оно легло въ могилу моего Амура... Многіе найдутъ это страннымъ; можетъ быть и хуже нежели страннымъ; какъ-бы то ни было, но смерть моего маленькаго друга выжимаетъ невольныя елеяы изъ глазъ ноихъ среди самыхъ веселыхъ собраній, Я не могу забыть его.
— Сегодня я уѣзжаю!..
Батюшка, прощаясь со мною, сказалъ:
— Не пора-ли оставить мечъ? Я старъ; мнѣ нуженъ покой и замѣна въ хозяйствѣ; подумай объ этомъ
Я испугалась такого предложенія... Мпѣ казалось, что вовсе не надобно никогда оставлять меча; а особливо въ мои лѣта,— что я буду дѣ.чать дома? Такъ рано осудить себя па монотонныя занятія хозяйства. По отецъ хочетъ это... Его старость! Ахъ!.. Нечего дѣлать. Надобно сказать всему прости: и свѣтлому мечу, и доброму коню, друзьямъ, веселой жизни, ученью, парадамъ, конному строю, скачкѣ, рубкѣ—всему, всему конецъ. Все затихаетъ, какъ не бывало, и одни только незабвенныя воспоминанія будутъ сопровождать меня на дикіе берега Камы, въ тѣ мѣста, гдѣ цвѣло дѣтство мое; гдѣ я обдумывала необыкновенный планъ -свой!..
Минувшее счастье!., слава!., опасности!., шумъ!., блескъ!.. жизнь, кипящая дѣятельностью!... прощайте!..