Автор: Меринг Ф.  

Теги: биографии   исторические личности   карл маркс  

Год: 1920

Похожие

Карл Маркс. Его жизнь и деятельность

Записки научного общества марксистов № 5

Энгельс и младогегельянцы

Русское масонство. 1731-2000 гг. Энциклопедический словарь

Текст
                    ФРАНЦ МЕРИНГКАРЛ
МАРКС
ИСТОРИЯ
ЕГО ЖИЗНИ
Перевод Зин. Венгеровой
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
Петербург ♦ 1920


Первая Государственная Типография.
Библиотека
им. Н. А. Некрасова


ПРЕДИСЛОВИЕ.
Эта книга имеет свою небольшую историю. Когда зашла
речь об издании переписки Маркса с Энгельсом, г-жа Лаура
Лафарг обусловила свое согласие, поскольку оно было не¬
обходимо, тем, чтобы в редактировании переписки принял
участие я, как ее доверенное лицо; в формальной доверен¬
ности, выданной на мое имя в Дравейле, 10 ноября 1910 года,
она поручила мне сделать все примечания, раз’яснения и сокра¬
щения, какие я сочту необходимыми.
Фактически мне, однако, не пришлось использовать
этих полномочий. Между издателями, или, вернее, издателем,
Бернштейном — так как Бебель дал только свое имя — и мною
не возникало сколько-нибудь существенных разногласий;
тормозить же его работу без особой надобности я, разумеется,
не имел ни повода, ни права, ни охоты — да это и не соответ¬
ствовало бы духу поручения, возложенного на меня моей
доверительницей.
Но во время долгой работы над этой перепиской для
меня более полно и выпукло обрисовался образ Карла
Маркса, сложившийся в моем уме на основании много¬
летнего изучения, и у меня невольно возникло жела¬
ние дать этому образу биографическую рамку; я знал, к
тому же, что это чрезвычайно обрадует г-жу Лафарг. Я
приобрел ее доверие и дружбу, и среди последователей
своего отца она считала меня не то чтобы самым умным
или ученым, но тем, кто всех глубже понял его, как чело¬
века, и всех вернее умел изображать его с этой стороны.
Не раз, и письменно, и устно, она уверяла меня, что многие
полузабытые воспоминания о жизни в родительском доме
оживали в ней только благодаря описаниям этой жизни в
моей истории партии и особенно в моем издании посмертных
работ Маркса, и многие имена, часто слышанные ею от роди¬
телей, лишь благодаря мне облекались плотью и кровью.


IV
К сожалению, эта благородная женщина умерла гораздо
раньше, чем удалось издать переписку ее отца с Энгельсом.
За несколько часов до того, как наложить на себя руки,
она еще послала мне дружеский привет. Она унаследовала
великий дух своего отца, и я вечно буду ей благодарен
за то, что она доверила мне для издания многие сокро¬
вища из оставленного им литературного наследия, не сде¬
лав при этом ни малейшей попытки повлиять на свободу
моих суждений. Так, я получил от нее письма Лассаля к
Марксу, хотя из моей истории партии она знала, как часто
и решительно я отстаивал правоту Лассаля в споре с ее
отцом.
Ни тени благородства, присущего этой женщине, не
обнаружили два сионских стража марксизма. Когда я при¬
ступил к осуществлению своего замысла — написать биографию
Маркса,— они пришли в добродетельное негодование, так как
в «Нейе Цейт» я позволил себе высказать несколько замеча¬
ний об отношении к Марксу Лассаля и Бакунина, не счи¬
таясь при этом с официальною легендой партии. К. Каутский
обвинил меня во «вражде к Марксу» вообще и в «злоупотреб¬
лении доверием» по отношению к г-же Лафарг в частности.
А так как я все же упорствовал в своем намерении писать
биографию Маркса, то из драгоценного места на столбцах
«Нейе Цейт» уделено было ни более ни менее как целых
шестьдесят страниц памфлету, в котором Н. Рязанов пытался
уличить меня в постыднейшем предательстве по отношению
к Марксу; он осыпал меня при этом обвинениями, недобро¬
совестность которых может сравниться разве только с их бес¬
смысленностью. Я оставил последнее слово за этими госпо¬
дами, под влиянием чувства, которое, из вежливости, не
назову надлежащим именем; но долг перед самим собой обя¬
зывает меня заявить, что я не сделал ни малейшей уступки
их партийному терроризму. Я обрисовал в моей книге отно¬
шения Лассаля и Бакунина к Марксу согласно требованиям
исторической правды и совершенно не считаясь с партий¬
ной легендой. При этом я, конечно, опять воздержался от
всякой полемики, но в примечаниях несколько вышутил
главные обвинения Каутского и Рязанова, в назидание и на
пользу более молодым работникам в этой области, ибо


V
следует как можно раньше привить им полное равнодушие
к нападкам попов марксистского прихода.
Если бы Маркс был в действительности тем скучным при¬
мерным мальчиком, каким восторженно изображают его попы
марксистского прихода, я не увлекся бы мыслью написать
его биографию. Мое восхищение, как и моя критика — а для
хорошей биографии необходимы в равной мере и то и дру¬
гое — относятся к великому человеку, который всего чаще и
охотнее говорил о себе, что ничто человеческое ему не чуждо.
Воссоздать образ Маркса во всем его мощно-суровом вели¬
чии — вот задача, которую я ставил себе.
Цель сама собой определяла и путь к ее достижению.
История — всегда одновременно и искусство и наука, и это
в особенности применимо к жизнеописаниям. Не помню, какой
ученый сухарь додумался до поразительной мысли, что в области
исторической науки эстетические взгляды не у места. Но я дол¬
жен, быть-может, и к стыду моему, откровенно сознаться, что
даже буржуазию не так глубоко ненавижу, как тех строгих
мыслителей, которые, норовя кольнуть старика Вольтера,
заявляют, что скучная манера писать — единственно допустимая.
Сам Маркс был в этом смысле тоже на дурном счету: вместе
с древними греками он причислял Клио к девяти музам. На
деле, муз презирает лишь тот, кем они сами пренебрегли.
Предполагая, что читатель одобрит избранную мной
форму, я тем более должен просить его о снисхождении к
содержанию. Я вынужден был считаться с неумолимой необ¬
ходимостью не слишком перегружать книгу. Нужно было
сделать ее доступной и попятной хотя бы для развитых
рабочих; а она и без того разрослась в полтора раза больше
первоначально предполагавшегося об’ема. Как часто прихо¬
дилось мне поэтому довольствоваться одним словом там, где
хотелось написать строчку, строкой вместо страницы и стра¬
ницею вместо листа! В особенности пострадал от этого раз¬
бор научных произведений Маркса. Для того, чтоб заранее
устранить всякие недоразумения, я вычеркнул из обычного
подзаголовка биографии великого писателя: «История его
жизни и его сочинений» вторую половину.
Несравненное величие Маркса обусловливается в зна¬
чительной степени, конечно, тем, что в нем неразрывно


VI	слиты человек мысли и человек дела, взаимно дополняя и
поддерживая один другого. Но столь же несомненно и то,
что борец всегда брал в нем перевес над мыслителем. В
этом отношении все наши великие пионеры мыслили одина¬
ково: Лассаль сказал однажды, что охотно оставил бы нена¬
писанным то, что знал, лишь бы наступил, наконец, час непо¬
средственного дела. И они были глубоко правы, как мы с
ужасом убедились в наши дни; мы видим, что серьезные
исследователи, по три — по четыре десятка лет высиживавшие
каждую запятую в сочинениях Маркса, теперь, в тот исто¬
рический момент, когда они могли бы и должны были бы дей¬
ствовать, как Маркс, на самом деле лишь вертятся вокруг
своей оси подобно скрипучим флюгерам.
Не скрою, однако, что я не чувствовал себя более
призванным, чем другие, обозреть до предельных границ ко¬
лоссальную область знаний, которыми владел Маркс. Даже
для того, чтобы дать в узких рамках моего изображения
вполне ясное изложение второго и третьего тома «Капитала»,
я призвал на помощь моего друга Розу Люксембург. Чита¬
тели будут не менее меня признательны ей за готовность, с
какой она пошла навстречу моему желанию; третий отдел
двенадцатой главы составлен ею.
Я счастлив, что украсил мою книгу произведением ее
пера. И не менее счастлив, что наш общий друг Клара Цет¬
хин-Цундель разрешила мне выпустить мой кораблик в от¬
крытое море под ее флагом. Дружба этих двух женщин была
для меня неоценимым утешением в годину, когда стольких
«стойких и доблестных» передовых борцов социализма умчало
бурей, как сухие листья, гонимые осенним ветром.
Франц Меринг.
Штеглиц—Берлин, март 1918.


ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Юность.
1.	Дома и в школе.
Карл Гейнрих Маркс родился 5-го мая 1818 года в Трире. Родословная
его мало известна вследствие путаницы в сословных списках, вызванной
военным положением в рейнских провинциях в начале девятнадцатого
века. Ведь и посейчас спорят о том, в каком году родился Гейнрих Гейне.
Относительно Маркса дело обстоит не так плохо, ибо он родился в
более спокойное время. Но все же, когда, пятьдесят лет тому назад, умерла
одна из сестер его отца и оставила завещание, которое было признано не¬
действительным, то суду, при розыске законных наследников по праву
родства, уже не удалось установить в точности день рождения и смерти ее
родителей, следовательно, деда и бабки Карла Маркса. Фамилия его деда
была Маркс Леви, но потом он стал именоваться просто Марксом и был
раввином в Трире; он умер, повидимому, в 1798 году; в 1810 его, во всяком
случае, уже не было в живых, Его жена, Ева, урожденная Мозес, в 1810 году
была еще жива и скончалась, как утверждают, в 1825 году.
Из многочисленных детей, рожденных от этого брака, двое, Гиршель
и Самуил, посвятили себя ученым профессиям. Самуил унаследовал
после смерти отца должность раввина в Трире; сын его, Мозес, в каче¬
стве кандидата на пост раввина, попал в Глейвиц, в Силезии. Самуил
родился в 1781 году и умер в 1829. Гиршель, отец Карла Маркса, родился в
1782 году. Он занялся изучением права, был адвокатом, затем юстиции
советником в Трире; в 1824 году он крестился, приняв имя Гейн¬
риха Маркса, и скончался в 1838 г. Он был женат на Генриетте Пресбург,
голландской еврейке; в роду у нее, по сведениям ее внучки Элеоноры Маркс,
были длинные поколения раввинов. Она умерла в 1863 году. Они оставили
после себя многочисленное потомство, но ко времени ввода в наследство — из
бумаг этого дела мы и почерпнули генеалогические данные о семье Маркса—
из детей оставались в живых всего лишь четверо: Карл Маркс и три дочери —
София, вдова стряпчего Шмальгаузена в Мастрихте, Эмилия — замужем
за инженером Конради в Трире и Луиза — жена купца Юта в Капштадте.
Брак родителей был на редкость счастливый, и, благодаря этому,
юность Карла Маркса, как и его старшей сестры — Софии, протекала
весело и беззаботно. «Блестящие природные дарования» Карла будили
у отца надежду, что со временем они послужат на благо человечеству, а


мать называла сына счастливчиком, которому все удается, за что бы он ни
взялся. Однако Карл Маркс не вырос под исключительным влиянием
ни матери, как Гете, ни отца, как Шиллер и Лессинг. Мать его, хотя
и окружавшая нежной заботой мужа и детей, всецело была занята до¬
машними делами; она до конца жизни не научилась даже правильно го¬
ворить по-немецки и не принимала никакого участия в духовной борьбе
своего сына — только иногда, по-матерински, сокрушалась о своем Карле,
думая о том, чего бы он достиг, если бы пошел надлежащей дорогой.
В позднейшие годы Карл Маркс, повидимому, сблизился с своими гол¬
ландскими родственниками по материнской линии, в особенности с
одним из «дядей», Филипсом; он неоднократно отзывался с большой сим¬
патией об этом «славном старике», который оказывал ему и материальную
помощь в трудные минуты жизни.
Но и отец Маркса взирал уже порою с тайным страхом на «демона»
в душе любимца-сына, хотя и умер вскоре после того, как Карлу испол¬
нилось двадцать лет. Его мучили не мелкие заботы и тревоги матери-
наседки, мечтавшей об удачной карьере для сына, а смутный страх перед
гранитной твердостью характера Карла, чуждой его собственной мягкой
душе. Еврей, уроженец рейнских провинций, юрист, казалось бы, он был
трижды забронирован от всех соблазнов юнкерства восточного берега Эльбы;
однако Гейнрих Маркс был прусским патриотом не в пошлом, смысле, какой
теперь имеет это слово, а прусским патриотом старого закала, каким ста¬
рейшие из нас еще знавали Вальдека и Циглера: он был насквозь пропи¬
тан буржуазной культурой, искренно верил в просветительные реформы
в духе старого Фрица, словом, был одним из тех «идеологов», которых не
без основания ненавидел Наполеон. И то, что Наполеон называл «идеоло¬
гическими бреднями», разжигало ненависть отца Маркса к завоевателю,
хотя последний даровал рейнским евреям гражданское равноправие, а
рейнским землям кодекс Наполеона, их ревниво охраняемое сокровище, на
которое непрерывно посягала старо-прусская реакция.
Вера Гейнриха Маркса в «гений» прусской монархии не была поко¬
леблена и тем, что прусское правительство, повидимому, вынудило его
переменить религию ради службы. Это неоднократно утверждали даже лица,
в общем осведомленные, и, повидимому, с целью оправдать или, хотя бы,
извинить то, что не нуждается ни в извинении, ни в оправдании. Даже с
чисто религиозной точки зрения, человеку, который вместе с Локком,
Лейбницем и Лессингом исповедывал «чистую веру в Бога», нечего было
делать в синагоге; он скорей мог обрести себе приют под сенью прусской
господствующей церкви, ибо в ней в то время царил весьма терпимый рацио
нализм, так называемая религия разума, что отразилось и на прусском
цензурном законе 1819 года.
Но отречение от еврейства, при тогдашних обстоятельствах, было
актом не только религиозной, но и—главным образом—общественной эман-
ципации. В великой умственной работе наших лучших мыслителей и поэтов
еврейство не принимало участия; скромный светоч Мойсея Мендельсона
тщетно силился осветить своему «народу» путь в область немецкой духовной


жизни. Как раз в те годы, когда Гейнрих Маркс принял христиан¬
ство, в Берлине образовался кружок еврейской молодежи, которая
пошла по стопам Мендельсона, и попытки ее тоже кончились неудачей,
хотя среди этой молодежи были такие люди, как Эдуард Ганс и
Гейнрих Гейне. Ганс, рулевой этого небольшого судна, первый спустил
флаг и принял христианство; Гейне, правда, послал ему вслед суровом
проклятие—«Еще вчера ты был герой, сегодня—негодяй»—однако и сам
вскоре был вынужден заплатить ту же цену за «входной билет в европей¬
скую культуру». Оба сыграли историческую роль в творчестве германского
духа своего столетия; имена же их прежних товарищей, сохранивших вер¬
ность еврейству, давно забыты.
И потому в течение многих десятков лет переход в христианство
был культурным шагом для свободомыслящих в еврействе. Именно
в таком, а не ином, смысле следует понимать крещение Гейнриха Маркса и
его семьи в 1824 году. Возможно, впрочем, что и некоторые внешние обстоя¬
тельства обусловили собой если не самый переход, то время, когда он свер¬
шился. Скупка евреями поместий и земель, чрезвычайно усилившаяся в
двадцатые годы, в период кризиса в сельском хозяйстве, вызвала в рейн¬
ских провинциях большую ненависть к евреям. Человек столь безупречной
честности, как старый Маркс, не только не считал своим долгом подвергаться
этой ненависти, но даже полагал, что не имеет на это право из-за своих
детей. А может-быть, тут сыграла роль и смерть его матери; она умерла
как раз в это время и освободила его от сыновнего долга по отношению к
родителям. Кроме то Го, в том году, когда Маркс перешел в христианство,
старший сын его достиг школьного возраста, что тоже повлияло,-вероятно,
на его решение.
Так или иначе, нет сомнения, что Гейнрих Маркс воспитал в себе
внутреннюю свободу, освободившую его от всех уз еврейства, и эту свободу
он оставил в наследие—очень ценное—своему Карлу. В письмах его к сыну-
студенту, довольно многочисленных, нет и следа особенностей—или недо¬
статков—еврейского характера; письма по старомодному сантиментальны
и пространны и написаны в стиле восемнадцатого века, со свойственной
тогда истинным немцам мечтательностью в любви и бурностью в гневе.
Далекий от мещанской узости взглядов, отец охотно касается в письмах
умственных интересов сына и восстает решительно—и вполне основательно—
только против его влечения сделаться «заурядным рифмоплетом». Тешась меч¬
тами о будущем своего Карла, старик «с побелевшими волосами и несколько
подавленным духом» не мог, конечно, не задавать себе порой вопроса, со¬
ответствует ли сердце Карла его голове, присущи ли ему земные, но более
нежные чувства, которые приносят столько утешения в этой юдоли скорби.
Со своей точки зрения он имел право сомневаться в этом: истинная лю¬
бовь, которую он «лелеял к сыну в глубинах сердца», делала его не сле¬
пым, а ясновидящим. Но человеку не дано предвидеть конечных результа¬
тов своих действий, и Гейнрих Маркс не думал и не мог предположить, что
сам он богато наделив сына наследием буржуазного воспитания, развязывал
крылья «демону», относительно которого сомневался, «небесного» ли он,


или же «фаустовского» происхождения. Карл Маркс преодолел шутя уже
в отцовском доме много того, что стоило Лассалю или Гейне первых и тяг¬
чайших жизненных битв, раны от которых у обоих не зарубцовались
полностью за всю жизнь.
Труднее выяснить, что дала подраставшему Марксу школа. Карл Маркс
никогда не упоминал впоследствии ни об одном из своих школьных товари¬
щей, и ни об одном из них не сохранилось сведений. Гимназию он кончил рано
в своем родном городе; его выпускное свидетельство помечено 25-м августа
1835 г. Как водится, оно напутствует даровитого юношу благословением и
добрыми пожеланиями и содержит шаблонные отзывы об его успехах в
отдельных отраслях знания. Все же в школьном свидетельстве особо отме¬
чено, что Карл Маркс хорошо переводил и об’яснял труднейшие места в
древних классиках, притом такие, где трудность заключается не столько в
своеобразности языка, сколько в содержании и логической связи мыслей;
его латинское сочинение обнаружило, по существу, богатство мысли и
глубокое проникновение в сущность предмета, но было перегружено не
относящимися к делу замечаниями.
На экзаменах у него не ладилось дело с законом Божиим и отчасти
с историей. Зато в немецком сочинении он высказал мысль, которая
показалась «интересной» и экзаминаторам, а нам должна казаться еще инте¬
реснее. Заданной темой были «размышления юноши о выборе жизненного при¬
звания». Отзыв экзаминаторов гласил,что работа Карла Маркса обращает на
себя внимание богатством мыслей и хорошим планомерным распределением
материала, но что автор снова проявляет присущий ему недостаток—чрез¬
мерное стремление к изысканности, образности выражений. Затем дословно
приведена одна фраза: «Мы не всегда можем достигнуть положения, к ко¬
торому считаем себя призванными: наши отношения к обществу в известной
степени начались раньше, чем мы сами могли определить их». Так уже
в детском уме Маркса мелькнула зарницею мысль, всестороннее развитие
которой составляет бессмертную заслугу его зрелых лет.
2.	Женни фон-Вестфален.
Осенью 1835 г. Карл Маркс поступил в боннский университет, где
в первый год как будто не столько изучал юридические науки, сколько
просто жил «для университетских занятий».
Непосредственных сведений о боннском периоде не имеется, но, по¬
скольку это время отразилось в письмах отца Маркса, молодость, пови-
димому, брала свое. О «безрассудствах» и «беспутстве» отец писал позднее
и под сердитую руку; тогда же он только жаловался, что сын присылает
ему счета «а-ла Карл», без связи и без подведенного итога; счета, впрочем, и
позже не сходились у этого классического теоретика денежного обращения.
По истечении первого веселого года в Бонне Маркс, в благословен¬
ном возрасте—восемнадцати лет, сделался женихом своей подруги детских
игр, близкой приятельницы его старшей сестры Софии, которая содей¬
ствовала союзу юных сердец. Помолвка Маркса казалась тоже сума-


сбродной студенческой выходкой, но была на самом деле первая и
самая прекрасная победа, одержанная прирожденным властителем душ.
Отец Маркса находил вначале победу сына совершенно «непонятной» и
лишь тогда уразумел ее, когда открыл, что и в невесте Карла есть «нечто
гениальное», и что она способна приносить жертвы, не в пример зауряд¬
ным девушкам.
Женни ф.-Вестфален отличалась, действительно, не только редкой
красотой, но и выдающимся умом и характером. Она была на четыре года
старше Карла Маркса, но все же ей было немногим более двадцати лет;
она была в полном расцвете юной красоты, ее окружали поклонники, и,
как дочери высокопоставленного чиновника, ей обеспечена была блестящая
партия. И всем этим она пожертвовала, как выражался старик Маркс,
ради «неверного и полного опасностей будущего». Ему даже казалось,
что и в ее душе живет страх и тревога, и это его беспокоило. Все же он
говорил про нее, что она «ангел, а не девушка», «чаровница», и глубоко
верил в нее. Он клялся сыну, что она не променяет его ни на какого
князя.
Будущее оказалось на деле еще более неверным и опасным, чем оно
рисовалось Гейнриху Марксу в минуты самых тяжелых предчувствий;
однако Женни фон-Вестфален, сияющая детской прелестью на своем юно¬
шеском портрете, с непоколебимым геройским мужеством хранила вер¬
ность своему избраннику среди самых тяжких жизненных страданий. В за¬
урядном смысле слова она, может-быть, и не облегчала ему тяжелого бре¬
мени жизни, ибо была избалована с детства и не всегда умела справляться
с мелкими житейскими невзгодами, как справилась бы на ее месте зака¬
ленная пролетарка; но в своем более высоком понимании задачи его'
жизни она стала достойной подругой своему мужу. Все ее письма,
сколько их сохранилось, дышат чистой женственностью; это была натура в
духе Гете, одинаково искренняя и правдивая во всех своих душевных про¬
явлениях, от очаровательной разговорчивости в минуты хорошего настрое¬
ния до трагической скорби Ниобеи, когда нужда отняла у нее ребенка
и она не имела средств даже на скромную могилу для него. Красота Женни
была гордостью ее мужа, и после того, как они прожили вместе
почти целый человеческий век, он писал ей в 1863 году из Трира,
куда ездил на похороны своей матери: «Ежедневно хожу на богомолье в
старый Вестфаленский дом (на Римской улице); он меня интересует больше
всех римских древностей, вместе взятых, ибо напоминает мне счастливые
времена молодости, когда хранил в себе лучшее мое сокровище... Еже¬
дневно меня со всех сторон спрашивают, как поживает бывшая здешняя
«первая красавица» и «царица балов». Для мужчины дьявольски лестно,
что жена его продолжает жить «заколдованной принцессой» в воображении
целого города». И на смертном одре этот человек, абсолютно чуждый санти¬
ментальности, с потрясающей скорбью говорил о лучшей части своей жизни,
заключенной для него в этой женщине
Молодые люди обручились, не спросясь родителей невесты, что не
мало смущало совестливого Гейнриха Маркса. Но очень недолго спустя


последовало а согласие Всстуолепои. Та.лвла советник Людвиг фон-Вестфа-
лен, несмотря на свое имя и звание, не принадлежал ни к восточно-эльб-
скому юнкерству, ни к старопрусской бюрократии. Отец его, Филипп Вест-
фален, был одной из самых выдающихся фигур германской военной истории.
Он состоял личным секретарем по гражданским делам при великом герцоге
Фердинандё Брауншвейгском, который во время Семилетней войны командо¬
вал сборной армией самого пестрого состава, нанятой на английские деньги,
и успешно защищал западную Германию от завоевательных аппетитов Людо¬
вика XV и маркизы Помпадур. На зло всем немецким и английским
генералам Филипп Вестфален добился того, что стал во главе генераль¬
ного штаба герцога и так выдвинулся своими заслугами, что англий¬
ский король хотел назначить его генерал-ад’ютантом армии. Вестфален,
однако, отклонил это предложение. Он лишь настолько смирил свой упрямый
бюргерский дух, что согласился принять пожалованное ему дворянство, но
и то исключительно из тех же соображений, которое вынудили Гердера
и Шиллера пойти на такое унижение: чтобы иметь возможность жениться
на любимой девушке—дочери шотландского барона; она гостила в лагере
герцога Фердинанда у сестры, жены командовавшего английским вспомо¬
гательным отрядом.
Сыном этой четы был Людвиг фон-Вестфален. Если он унаследовал
историческое имя от отца, то имена предков его матери тоже будили вели¬
кие исторические йоспоминания: один из этих предков по прямой восхо¬
дящей линии был сожжен на костре в борьбе за реформацию в Шотландии;
другой, граф Арчибальд Аргайль, был обезглавлен как бунтовщик на
рыночной площади в Эдинбурге, во время освободительной борьбы прбтив
Иакова II. Подобные семейные традиции сами по себе выводили Люд¬
вига фон-Вестфалена из узкого круга обнищалого юнкерства и кичливой
бюрократии. Вначале он служил герцогу Брауншвейгскому и не
задумался продолжать службу, когда это маленькое герцогство было
превращено Наполеоном в королевство Вестфалию; он, очевидно, менее
дорожил службой у прирожденных Вельфов, чем реформами, кото¬
рыми завоеватели-французы пытались исцелить язвы его родины. Но и
по отношению к новым иноземным властителям он держался не менее не¬
дружелюбно и в 1813 г. изведал на себе тяжелую руку маршала Даву. Затем
он служил ландратом в Зальцведеле, где у него 12-го февраля 1814 г. роди¬
лась дочь Женни, а два года спустя был переведен в качестве правитель¬
ственного советника в Трир; усердствуя на первых порах, прусский
государственный канцлер Гарденберг помнил, что во вновь приобретенные
рейнские провинции, сердцем еще приверженные к Франции, следует
сажать дельных работников, чуждых юнкерского чванства.
Карл Маркс отзывался всю жизнь об этом человеке с большой при¬
знательностью и сердечностью и не только потому, что был женат на его
дочери; он называл его «дорогим другом, заменившим ему отца» и уверял
его в своей «сыновней любви». Вестфален декламировал, от первой до
последней строчки,-целые песни «Илиады», знал наизусть большую часть
драм Шекспира как по-немецки, так и по-английски; в «старом Вестфа-


ленском доме» Карл Маркс находил духовную пищу, которой не мог
дать ему родительский дом и еще менее того школа. Сам он был с давних
пор любимцем старика Вестфалена, который, может-быть, и потому еще
легко дал согласие на помолвку, что помнил о счастливом браке соб¬
ственных родителей; в глазах общества девушка из стародворянского
баронского рода тоже сделала неподходящую партию, выйдя замуж за
личного секретаря, бедняка и притом не дворянина.
Старший сын Людвига фон-Вестфалена отнюдь не унаследовал высо¬
ких душевных качеств отца. Он был типичный бюрократ, карьерист
и хуже того: в эпоху реакции пятидесятых годов, занимая пост прус¬
ского министра внутренних дел, он был выразителем феодальных поползно¬
вений самого закостенелого провинциального юнкерства; в этом направле-
нщ он боролся даже с министром-президентом Мантейфелем, который
все же был умным и хитрым бюрократом. С сестрой Женни Фердинанд
фон-Вестфален не поддерживал близких отношений, тем более, что он ей
приходился только сводным братом от первого брака ее отца.
Истинным ее братом был Эдгар фон-Вестфален, который по своим
убеждениям был левее отца, как Фердинанд правее. Ему приходилось
подписывать коммунистические воззвания своего шурина. Он не сделался,
однако, постоянным товарищем Карла Маркса, так как перекочевал за
океан, испытал там много превратностей судьбы, возвращался и снова
уезжал, появлялся неожиданно в разных местах и вообще, судя по
всему, что о нем рассказывают, не уживался в рамках размеренной буд¬
ничной жизни. Но сестре своей Женни и ее мужу, Карлу Марксу, он был
верным другом, горячо любил их, и своего первенца сына они назвали
его именем


ГЛАВА ВТОРАЯ.
Ученик Гегеля.
1.	Первый год в Берлине.
Еще до помолвки Карла Маркса отец его решил, что свои научные
занятия Карл будет продолжать в Берлине: сохранилась официальная
бумага, помеченная первым июля 1836 года, в которой Гейнрих Маркс не
только разрешает, но и выражает желание, чтобы сын его Карл перешел
на. ближайший семестр в берлинский университет и слушал там начатый
в Бонне курс юридических и государственных наук.
Помолвка Карла скорее укрепила, чем поколебала, это решение
старика Маркса: он был человек осмотрительный, и так как свадьба
отложена была надолго, то считал более благоразумным держать влюблен¬
ных подальше друг от друга. Быть-может, он выбрал Берлин из прус¬
ского патриотизма и еще потому, что берлинский университет не знал
разгульной жизни старого студенчества, которую Карл Маркс, по
мнению заботливого отца, достаточно изведал в Бонне: «в сравнении
с здешним рабочим домом другие университеты сущие кабаки»—говорил
Людвиг Фейербах.
Во всяком случае юный студент не сам выбрал Берлин для продол¬
жения университетских занятий. Карл Маркс любил тот солнечный край,
где родился, а прусская столица была ему противна всю жизнь.
И менее всего могла привлечь его туда философия Гегеля, которая еще
более неограниченно господствовала в берлинском университете после
смерти своего основателя, чем при его жизни; Гегель был ему совер¬
шенно чужд. К этому присоединялась еще разлука с любимой де¬
вушкой и дальность расстояния. Правда, он обещал, что удовольствуется
ее согласием выйти за него впоследствии замуж, а пока воздержится от
всяких внешних проявлений своих чувств. Но клятвы, вообще, писаны на
воде, а клятвы влюбленных в особенности: Маркс рассказывал впослед¬
ствии своим детям, что в любви к их матери он был в те годы подлинно
неистовым Роландом и его юный пыл не знал покоя, пока он не добился
разрешения переписываться с невестой.
Однако, первое письмо от нее он получил только через год после приезда
в Берлин, и об этом годе мы имеем, в некоторых отношениях, более точные
и подробные сведения, чем о каком бы то ни было из более ранних или
более поздних годов жизни Маркса. Сведения эти сообщил о себе сам Маркс


в пространном письме, которое написал родителям 10-го ноября 1837го да,
чтобы «в конце прожитого здесь года дать им представление о том, как
этот год был проведен». В этом замечательном документе юноша обнару¬
живает уже все свойства своей зрелой поры, когда он боролся за истину
до полного истощения душевных и телесных сил: свою ненасытную жажду
знания, свою неиссякаемую энергию, беспощадную самокритику и тот
воинственный дух, который лишь заглушал голос сердца, когда каза¬
лось, что чувство заблуждается.
22-го октября 1836 года Карл Маркс был внесен в списки студентов. Но
лекции его, повидимому, мало интересовали: в течение девяти семестров
он записался не более чем на двенадцать курсов, главным образом обяза¬
тельных, по юридическим наукам, да из них, надо полагать, слушал не¬
многие. Из официальных преподавателей, пожалуй, только один Эдуард
Ганс имел некоторое влияние на умственное развитие Карла Маркса. У
Ганса он прослушал уголовное и прусское государственное право, и сам
Ганс засвидетельствовал «исключительное прилежание», с которым Маркс
посещал его лекции. Убедительнее подобных аттестаций, в которых воз¬
можно дружеское преувеличение, та беспощадная полемика, которую Маркс
вел в своих первых сочинениях с представителями исторической школы
права; против ее узости и тупости, так же, как и вредного влияния на
развитие права и законодательства, красноречиво ополчался и философски
образованный юрист Ганс.
Однако, по собственным словам Маркса, юриспруденция, как спе¬
циальность, стояла для него на втором плане в университете; главными
предметами он считал историю и философию, но лекций не посещал и
записался лишь на обязательные практические занятия по логике
у Габлера, официального преемника Гегеля, — самого посредственного
из всех его посредственных учеников. Но Маркс уже и в университете ра¬
ботал самостоятельно; в два семестра он овладел запасом знаний, каких
не усвоить было и в течение двадцати семестров, если бы воспринимать их
маленькими порциями, на лекциях, по системе академической кормежки.
По приезде в Берлин Маркса прежде всего захватил «новый мир
любви». «Опьяненный любовью и бедный надеждами», он излил свои чувства
в трех тетрадях стихов, которые все были посвящены «моей дорогой, вечно
любимой Женни фон-Вестфален». К ней в руки эти стихи попали уже в
декабре 1836г.,и она читала их,«обливаясь слезами блаженства и печали»,—
как писала в Берлин сестра Маркса София. Сам автор отзывался, год спустя,
в большом письме к родителям, очень непочтительно об этом детище своей
музы: «Чувство выражено бесформенно и расплывчато; никакой естествен¬
ности, все вымышленно, полное несоответствие того, что сказано, тому, что
должно было быть выражено; риторические размышления вместо поэти¬
ческих мыслей». Весь этот список прегрешений развертывает сам юный поэт.
Правда, он оговаривается, что «пожалуй, в стихах есть некоторая теплота
чувства и под’ем»; но если эти похвальные качества и служат смягчающим
обстоятельством, то лишь в том смысле и в той мере, как относительно
«Песен к Лауре» Шиллера.


В общем эти юношеские стихотворения дышат тривиальной роман¬
тикой, сквозь которую редко пробивается искренний тон. При этом техника
стиха более тяжелая и неуклюжая, чем, в сущности, дозволительно было
после Гейне и Платена. Такими сбивчивыми путями развивалась вначале
художественность, которою Маркс обладал в высокой мере и которую
проявил и в своих научных сочинениях. Силой и образностью своего языка
Маркс мог поспорить с лучшими мастерами германской литературы; он при¬
давал также большое значение эстетическому чувству меры в своих произве¬
дениях—не в пример скудным умам, которые считают скучное изложение
основным ручательством учености. Но среди многочисленных даров, поло¬
женных музами в колыбель Маркса, все же не было дара размеренной речи.
Впрочем, он сам, в своем большом письме к родителям от 10-го ноября
1837 года, отводил поэзии лишь роль аккомпанимента в своей жизни; он счи¬
тал своей обязанностью изучать юриспруденцию и прежде всего чувствовал
потребность испробовать свои силы в философии. Он изучил Гейнекциуса,
Тибо и первоисточники, перевел на немецкий язык две перг.ые книги Пан-
дект Юстиниана и пытался обосновать философию права в области права.
Этот «злосчастный opus» он даже, будто бы, довел до трехсот листов, хотя,
быть-может, это только описка. В конце концов Маркс убедился в «ложности
всего этого» и бросился в об’ятья философии, с целью создать новую мета¬
физику, а в заключение снова убедился в ложном направлении своих
занятий. При этом он имел привычку делать выписки из всех книг, ко¬
торые прочитывал, — из «Лаокоона» Лессинга, «Эрвина» Зольгера, «Исто¬
рии искусств» Винкельмана, «Истории немецкого народа» Лудена, и на по¬
лях набрасывал свои размышления по поводу прочитанного. Одновременно
с этим он переводил Германию Тацита, Элегии Овидия и без учителя,
по грамматике, изучал итальянский и английский языки — без особенного
успеха, читал «Уголовное право» Клейна и его «Анналы», а также, на досуге,
и новейшую литературу. Конец семестра снова посвящен был «пляскам
муз и музыке сатиров», при чем, внезапно, перед ним засверкало, как
далекий заколдованный замок, царство истинной поэзии, и его собствен¬
ное творчество рассыпалось в прах.
В итоге этот первый семестр дал «много ночей, проведенных без сна,
много споров, много внешних и внутренних стимулов», но мало при¬
обретений. Маркс пренебрегал за это время природой, искусством, светом,
оттолкнул от себя друзей. К тому же его юный организм переутомился,
и, по совету врача, Маркс переехал в Штралау, в то время еще
тихую рыбачью деревушку. Там он скоро поправился, и снова началась
напряженная умственная работа и борьба. Во втором семестре он тоже
поглощал массу самых разнообразных знаний, но все определеннее высту¬
пала в его занятиях философия Гегеля, как точка опоры среди смены
явлений. Когда Маркс впервые знакомился с нею по отрывкам, ему не нра¬
вилась эта «фантастическая песня утесов»; но во время новой болезни он
проштудировал ее с начала до конца и, вдобавок, записался членом в клуб
молодых гегелианцев. Там, среди идейных споров, он все теснее примыкал
к «теперешней мировой философии», при чем, правда, в нем самом замолкло


—11 —
все богатство звуков, и его охватило «подлинное неистовство иронии поел
стольких отрицаний».
Все это Карл раскрыл своим родителям и закончил письмо просьбо
о разрешении вернуться домой сейчас же, а не на Пасху следующег
года, как ему раньше дозволил отец. Ему хотелось потолковать с отщм
о «разбросанности» своего ума; только «милая близость» родителей помогл.
бы ему умиротворить «взволнованные призраки».
Письмо это теперь драгоценно для нас, ибо в нем, как в зеркале, отра
зился Маркс, каким он был в молодые годы; но на родителей оно произ
вело неблагоприятное впечатление. Отец, уже прихварывавший в то время
вновь увидел перед собою «демона», которого издавна боялся в сыне; ог
стал вдвойне бояться этого призрака с тех пор, как полюбил «некую особу»
как свое дитя, с тех пор, как весьма почтенное семейство одобрило союз,
повидимому, суливший любимому существу жизнь, полную опасностей,
и весьма туманное будущее. Он никогда не был так упрям, чтобы
предписывать сыну жизненный путь, лишь бы Карл избрал такой, который
даст ему возможность выполнить «священный долг»; но то, что отец видел
перед собой,—было «взбаламученное море, без надежного дна, куда можно
было бросить якорь».
И потому, несмотря на «слабость», которую он сознавал в себе
больше чем кто-либо, Гейнрих Маркс решил «раз в жизни выказать суро¬
вость», и его ответ от 1-го декабря, «суровый» в свойственной ему
манере, написан в чрезвычайно преувеличенных выражениях в пере¬
метку с горестными вздохами. Отец спрашивал Карла, выполнил ли
он возложенную на него задачу и как выполнил, при чем тут же
отвечал сам: «Из рук вон плохо!!! Беспорядочное метанье из одной
области знания в другую, тупое высиживание мыслей при тусклом
свете ночника; одичание ученого, нечесанного и в халате, взамен
одичания за кружкой пива; отталкивающее нелюдимство и забвение
всякого приличия, даже уважения к отцу. Искусство светского общения
с людьми ограничено стенами грязной комнаты, где, быть-может, среди
классического беспорядка, любовные письма Женни и доброжелательные,
быть-может, слезами писанные увещания отца служат для раскуривания
трубки, хотя и это лучше, чем если бы они, по небрежности, попали в руки
третьих лиц».Тут печаль обессиливала отца,и,чтобы оставаться беспощадным,
он вынужден был подкрепляться пилюлями, прописанными ему доктором.
Далее Карлу делается строгий выговор за неумение распоряжаться день¬
гами.—«Можно подумать, что мы Крезы: за один год сынок изволил истра¬
тить чуть не 700 талеров, тогда как богачи не тратят и 500». Конечно, Карл
не мот и не кутила, но разве может человек, который чуть не каждую не¬
делю изобретает новые системы и разрушает старые, заниматься такими
пустяками? Его наверно надувают на каждом шагу, и всякий, кому только
не лень, запускает руку в его карман.
Дальше идут еще рассуждения в таком же духе, и письмо заканчивается
неумолимым отказом в разрешении приехать домой.
202. 2


«Ехать сюда в данный момент нелепо. Я знаю, что ты все равно не¬
аккуратно посещаешь лекции, хотя, вероятно, платишь за них; но я хочу,
по крайней мере, соблюсти внешнее приличие. Я не раб общественного
мнения, но не люблю злословия на мой счет». «На пасхальные кани¬
кулы—милости просим, или даже дней на десять раньше, так как отец
твой не педант».
Во всех этих жалобах звучал укор сыну в бессердечности, и так как
Маркса, не раз в этом укоряли, а здесь упрек брошен был в первый раз
и, пожалуй, с наибольшим основанием, то лучше сразу сказать по
этому поводу то немногое, что есть сказать. Модный лозунг: «право
изживать себя» изобретен нашею изнеженной культурой, чтобы прикрыть
трусливый эгоизм; он, конечно, не является удовлетворительным ответом,
так же, как более старинного происхождения слова «о правах гения», который
может позволить себе больше, чем обыкновенные смертные. У Карла Маркса
неутомимая борьба за высшее познание вытекала не из черствости ума, а
из глубочайших переживаний сердца; он был отнюдь «не бык», как он раз
грубо выразился, чтобы «повернуться спиной к страдающему человечеству»,
или, как высказал ту же мысль Гуттен: «Бог для того обременил его душой,
чтобы каждая боль болела у него сильнее, чтобы каждое горе он принимал
ближе к сердцу, чем другие люди». Никто не сделал так много, как Карл
Маркс, чтобы вырвать с корнем «муки человечества». Его плавание по
житейскому морю было сплошь бурным; корабль его трепали непогоды,
враги непрерывно осыпали его градом пуль, и хотя флаг его всегда гордо
развевался на мачте, но жизнь на борту его корабля не была легкой и уют¬
ной ни для команды, ни для капитана.
И потому нельзя сказать, что Маркс был равнодушен к горю своих
близких. Боевой дух заглушал иногда на время голос сердца, но не мог
подавить его окончательно; часто, уже в зрелом возрасте, Маркс горько
жаловался, что под гнетом его сурового жизненного удела те, которые
ему всех ближе, страдают больше, чем он сам. И молодой студент не остался
глухим к жалобам отца: он отказался не только от немедленной поездки в
Трир, но не приехал и на пасхальные каникулы, что огорчило его мать,
но весьма порадовало отца, гнев и досада которого скоро улеглись. Правда,
жалобы слышатся и в последующих письмах, но преувеличений уже нет;
отец сам признал, что в искусстве отвлеченных рассуждений ему не по силам
состязаться с Карлом; для того же, чтобы изучать терминологию, прежде
чем проникнуть в святилище, он слишком стар. Только в одном пункте
отец не считался ни с какой трансцендентностью—и сын в этом вопросе
благоразумно хранил гордое молчание—в вопросе о презренном ме¬
талле; ценность его для семейного человека Карл, по словам отца, все
еще, повидимому, не понимал. Но, утомясь бесплодною борьбой, отец
заявил, что «готов сложить оружие»; и смысл этих слов был более серьезный,
чем можно было предположить по легкому юмору, который вновь скво¬
зил в строках его письма.
Письмо помечено 10-м февраля 1838 года; Гейнрих Маркс только
что поднялся после болезни, пролежав пять недель в постели. Но улуч-


- 13 -
шеиие было непродолжительное; недуг — повидимому, болезнь печени—
вернулся снова, и три месяца спустя, 10-го мая 1838 года, отец Карла Маркса
скончался. Смерть пришла во-время и избавила родительское сердце от
огорчений и разочарований, которые разбивали бы его по частям.
Карл Маркс всегда с нежной признательностью вспоминал об отце.
И так же, как отец хранил любовь к сыну глубоко в сердце, и у сына образ
отца был живым в душе до самой могилы.
2.	Младогегелианцы.
С весны 1838 года, когда умер его отец, Карл Маркс прожил
в Берлине еще три года и вращался среди членов докторского клуба,
умственная жизнь которого открыла ему тайны гегелевской философии.
Учение Гегеля тогда еще считалось прусской государственной филосо¬
фией. Министр народного просвещения Альтеншгейн и его тайный советник
Иоганн Шульце взяли ее п^д свое высокое покровительство. Гегель возвели¬
чивал государство, как воплощение нравственной идеи, как абсолютно
разумное и абсолютную самоцель; этим он присваивал ему высшие права
по отношению к отдельным личностям, для которых верховный долг—бьггь
членами государства. Это учение о государстве было чрезвычайно по душе
прусской бюрократии; оно бросало смягчающий свет даже и на грехи, свя¬
занные с травлей демагогов!
Гегель отнюдь не лицемерил в своей философии: на уровне его полити¬
ческого развития монархия, в которой слуги государства трудятся каждый
по мере сил, казалась ему идеальнейшей фopмqй правления; все же он считал
необходимым некоторое участие господствующих классов в делах правле¬
ния,со строгим, однако,сословным ограничением;о всеобщем народном пред¬
ставительстве в современно-конституционном смысле он так жене допускал
и мысли, как прусский король и оракул его Метгерних.
Но система, которую Гегель состряпал для себя, как для личности,
находилась в непримиримом противоречии с диалектическим методом, ко¬
торый он проводил, как философ. Вместе с понятием бытия дано и понятие
небытия, а из борьбы обоих возникает высшее понятие становления. Все су¬
ществует и в то же время не существует, ибо все течет, все постоянно меняется,
непрерывно возникает и проходит. История для Гегеля—процесс развития,
непрерывно преобразующегося, восходящего от низших к высшим ступеням;
и этот процесс Гегель с его универсальной образованностью выяснял в са¬
мых различных отраслях исторической науки, хотя лишь в той форме, соот¬
ветствующей его идеалистическому мировоззрению, что во всех историче¬
ских событиях проявляется абсолютная идея; ее он считал животворящей
душой всего мира, ничем другим ее не определяя.
Таким образом союз между философией Гегеля и государством Фрид¬
рихов Вильгельмов был скорее браком по рассудку; он длился лишь до
тех пор, пока обе стороны проявляли рассудительность по отношению
одна к другой. Так оно, приблизительно, и было в дни карльсбадских резо¬
люций и преследования демагогов; но уже июльская революция 1830 года


— 14 —
дала такой сильный толчек вперед развитию Европы, что метод Ге¬
геля оказался несравненно прочнее его политической системы. Как
только пока еще слабые отголоски июльской революции в Германии были
задушены и над страной поэтов и мыслителей снова навис покой кладбищ,
прусское юнкерство поспешило еще раз сыграть против современной фило¬
софии на старом хламе средневековой романтики. Это было тем легче для
него, что восхищение Гегелем шло не столько от него, как от более или ме¬
нее свободомыслящей бюрократии, и Гегель, при всем возвеличении чиновни¬
чьего государства, нисколько не способствовал поддержке религииозных
верований в народе; а это альфа и омега феодальной традиции и, в ко¬
нечном счете, всех эксплоатирующих классов.
На религиозной почве и произошло первое столкновение. Гегель по¬
лагал, что рассказы из Священного Писания, собранные в Библии, следует
рассматривать как обыкновенные произведения светской литературы и что
вера не имеет ничего общего с заурядными повествованиями из действитель¬
ной жизни. Ученик его, Давид Штраус, молодой шваб, сделал все выводы из
слов учителя. Он требовал, чтобы евангельские рассказы были подверг¬
нуты суду исторической критики, и в подкрепление своего требования
написал «Жизнь Иисуса»; она вышла в свет в 1835 году и произвела огромное
впечатление. Этою книгой Штраус примыкает к буржуазному «просветитель¬
ству», о котором Гегель отзывался слишком презрительно. Нодар диалек¬
тического мышления помог Штраусу поставить вопрос несравненно глубже,
чем ставил его старик Реймарус, Лессинговский «Неназванный». Штраус не
усматривал в христианстве простого обмана и в апостолах шайки шарла¬
танов, а об’яснял мифическую часть Евангелия бессознательным творчеством
первых христианских общин. Но все же многое в Евангелии он еще призна¬
вал историческим повествованием о жизни Иисуса и самого Иисуса—исто¬
рическою личностыо; во всех крупнейших событиях его жизни он усматри¬
вал зерно исторической правды.
В политическом смысле Штраус был совершенно безобиден и оставался
вне политики до конца жизни. Несколько резче звучала политическая
нота в органе младогегелианцев—«Галльские Ежегодники», основанном
Арнольдом Руге и Теодором Эхтермейером в 1838 году. Журнал этот,
правда, тоже посвящен был литературе и философии и являлся вначале
только противовесом берлинским «Ежегодникам научной критики», за¬
ржавленному органу старогегелианцев. Но Арнольд Руге, перед которым
скоро отступил на второй план рано умерший Эхтермейер, принимал участие
уже в студенческом движении, и в годину безумной травли демагогов
поплатился шестилетним тюремным заключением в Кепенике и Кольберге.
Он, впрочем, не отнесся трагично к своей судьбе; получив приват-доцентуру
в Галле, он выгодно женился и создал себе обеспеченное существование,
после чего, несмотря на все пережитое, находил прусский государственный
строй справедливым и свободным. Руге, в сущности, ничего не имел против
того, чтобы на нем оправдалась злая шутка старопрусских мандаринов,
уверявших, будто в Пруссии никто так быстро пе делает карьеры, как обра¬
щенный демагог. Этого, однако, не случилось.


— 15 —
Руге не оыл самостоятельным мыслителем и тел более революцио¬
нером; но он был честолюбив, образован, трудолюбив и обладал боевым
задором как раз в той мере, какая требуется для того, чтобы хорошо вести
научный периодический орган. Он сам однажды назвал себя не без метко¬
сти оптовым торговцем в области духа. «Галльские Ежегодники» сделались
под его редакторством сборным пунктом для всех беспокойных умов, ко¬
торые обладали вполне допустимым для государственного порядка уме¬
нием вносить наиболее жизни в газетную лавочку. Давид Штраус при¬
влекал читателей несравненно больше, чем все богословы, с пеной у
рта отстаивавшие божественную непогрешимость Евангелия. Правда, сам
Руге уверял, что его журнал остается «гегелиански - христианским и геге-
лиански прусским», но министр народного просвещения Альтенштейн, и без
того прижатый к стене романтической реакцией, не верил в его миролюбие
и не внял неотступной просьбе Руге о зачислении его на государственную
службу, в знак признания его заслуг. Тогда «Галльские Ежегодники» про¬
никлись сознанием, что необходимо разбить оковы, которые держали в
плену прусскую свободу и правосудие.
К числу сотрудников «Галльских Ежегодников» принадлежали и бер¬
линские младогегелианцы, среди которых Карл Маркс провел три года
своей молодости. Докторский клуб состоял из доцентов, учителей, писате¬
лей—все людей в расцвете лет и сил. Рутенберг, которого Карл Маркс в
одном из писем к своему отцу, называл «самым близким» своим другом
в Берлине, преподавал географию в берлинском кадетском корпусе; его
уволили будто бы за то, что он однажды утром подобран был пьяным в ка¬
наве, а на самом деле потому, что его заподозрили в писании «неблагонаме¬
ренных» статей в лейпцигских или гамбургских газетах. Эдуард Мейен
сотрудничал в недолго просуществовавшей газете, где Маркс поместил два
своих стихотворения,—к счастью, единственных, увидевших свет. Не вы¬
яснено в точности, входил ли в состав этого кружка, уже в те годы, когда
Маркс был студентом берлинского университета, также и Макс Штирнер,
преподававший в женской школе. Прямых доказательств личного знакомства
Маркса с Штирнером не имеется, но вопрос этот и не представляет большого
интереса; какой-либо духовной близости между ними никогда не было.
Действительно же большое влияние оказали на Маркса наиболее вы¬
дающиеся члены докторского клуба: Бруно Бауэр, приват-доцент бер¬
линского университета, и Карл Фридрих Кеппен, преподаватель реального
училища в Доротеенштадте.
Карлу Марксу едва исполнилось двадцать лет, когда он примкнул
к докторскому клубу; но, как часто и в позднейшие годы его жизни*,
вступая ь новый круг людей, он сразу сделался умственным центром
его. Бауэр и Кеппен были оба старше его лет на десять, но они скоро
признали умственное превосходство Маркса и не желали себе лучшего
боевого товарища, чем этот юноша, который еще многому мог научиться у
них и действительно научился. «Своему другу, Карлу Гейнриху Марксу
из Трира» посвятил Кеппен неистовый памфлет, выпущенный им в 1840 году,
по поводу столетней годовщины рождения короля Фридриха Прусского.


Кеипен был на редкость талантливый историк, о чем и ныне свиде¬
тельствуют его статьи в «Галльских Ежегодниках»:* ему мы обязаны первой
истинно исторической оценкой эпохи красного террора в Великой француз¬
ской революции. Он очень верно и удачно критиковал современных ему
историков: Лео, Ранке, Раумера, Шлоссера и сам пробовал силы в
различных отраслях исторического исследования, от литературного введе¬
ния в северную мифологию, достойного занять место рядом с исследова¬
ниями Якова Гримма и Людвига Уланда, до большой книги о Будде; ее
хвалил и Шопенгауэр, вообще не жаловавший старого гегелианца. Если
такой умный человек, как Кеппен, жаждал, чтобы «возродился дух» злей¬
шего деспота прусской истории и «огненным мечом истребил всех
противников, препятствующих нам войти в страну обетованную», то это
показывает, в каком страцном мире перевернутых понятий жили берлин¬
ские младогегелианцы.
При этом, разумеется, не следует забывать о двух обстоятельствах.
Романтическая реакция и все, что примыкало к ней, всячески старалось
очернить память старого Фрица. Это был, как выражался Кеппен, «ужа¬
сающий кошачий концерт: старо- и новозаветные трубы, назидательные
варганы и нравоучительные волынки, исторические фаготы и прочая
дрянь, в том числе гимны свободе, распеваемые древнетевтонским
пивным басом». А затем тогда еще не существовало критически-научного
исследования, которое хотя бы попыталось дать справедливую оценку
жизни и деятельности прусского короля; такового и не могло быть, так
как главнейшие источники, по которым возможно было бы воссоздать
его историю, еще не были открыты для пользования. Фридриха счи¬
тали «просвещенным» государем, и поэтому одни ненавидели его, а другие
восхищались им.
Действительной целью, которую преследовал Кеппен в своем пам¬
флете, был возврат к просветительной поре восемнадцатого столетия. Руге
говорил о Бауэре, Кеппене и Марксе, что отличительный их признак—связь
с буржуазным просвещением; они представляли собой философскую партию
Горы и чертили грозное «Мене, текел, фарес» на германском грозовом
небе. Кеппен опровергал «пустые выкрики» против философии восемна¬
дцатого века, доказывая, что хотя немецкие деятели просвещения и скучны,
но мы все же многим обязаны им; беда лишь в том, что они были недоста¬
точно просвещенными. Это Кеппен старался втолковать главным образом
тупым почитателям Гегеля, «одиноким кающимся понятия», «старым
браманам логики», которые, поджав под себя ноги, восседали в вечной
недвижности, однообразно бормотали себе под нос, перечитывая снова и снова
три священные книги Вед, и лишь от времени до времени бросали похотливые
взгляды в сторону пляшущих баядерок. Неудивительно, что в органе
старо-гегелианцев Варнхаген назвал памфлет Кеппена «омерзительным»;
его особенно задел грубый отзыв Кеппена о «болотных кротах», этих
червях без религии, без отечества, без убеждений, без совести, без серд¬
ца, ни теплых, ни холодных, не умеющих ни скорбеть, ни радоваться, ни
любить, ни ненавидеть, не верующих ни в Бога, ни в чорта, о жалких людиш¬


- 17 —
ках, которые бродят перед вратами ада, ибо их не хотят впустить даже
в ад, до такой степени они ничтожны.
Кеппен прославлял «великого монарха» только как «великого филосо¬
фа», но при этом попал впросак—в большей степени, чем было допустимо
даже при тогдашней малой осведомленности. Он писал: «Фридрих не обла¬
дал, подобно Канту, двойным разумом: теоретическим,—выступавшим доволь¬
но искренно и смел о со всеми своими сомнениями, вопросами и отрицаниями,
и практическим,—играющим роль как бы официально поставленного над
ним опекуна, который заглаживает грехи первого и утаивает его студен¬
ческие проказы. Только самый незрелый ученик способен утверждать, что
теоретически-философский разум Фридриха—крайне трансцендентный
в сравнении с королевским-пракгическим и что старый Фриц нередко
забывал об отшельнике из Сан-Суси. В нем, напротив того, король никогда
не отставал от философа». В настоящее время всякий, кто рискнул бы повто¬
рить это утверждение Кеппена, уличил бы себя этим в ученической незрелости
в области прусской исторической науки; но и для 1840 года было большим
промахом поставить просветительную работу целой жизни такого человека,
как Кант, ниже просветительных забав деспота Боруссии, которым он пре¬
давался при соучастии французских писателей, унижавшихся до роли его
придворных шутов.
В этом промахе Кеппена сказалось разобщенность, скудость и пустота
берлинской жизни, вообще пагубно отражавшейся на тамошних геге-
лианцах. Это особенно заметно на Кеппене, более способном устоять,
чем другие, и сказывается в его боевом памфлете, написанном с большою
искренностью. В Берлине буржуазное самосознание не имело еще той мо¬
гучей опоры, какую в рейнских землях ему оказывала уже сильно развитая
промышленность; и когда борьба перешла на практическую почву, прусская
столица оказалась на заднем плане по сравнению не только с Кельном, но
с Лейпцигом и Кенигсбергом. «Они воображают, будто пользуются не весп
какой свободой,—писал о тогдашних берлинцах уроженец восточной Пруссии
Валесроде,—потому что вышучивают в кафэ, на манер ротозеев, видных
сановников, короля, текущие события и т. п.». Берлин был прежде всего
поенным городом и резиденцией монарха, и его мелкобуржуазное на¬
селение вознаграждало себя мелочно-злобными сплетнями за свое
трусливое раболепство при виде каждой придворной кареты. Очагом
такого рода оппозиции был сплетнический салон того Варнхагена, ко¬
торый открещивался даже от просвещения в духе Фридриха, как его
понимал Кеппен.
Нет никаких сомнений, что юный Маркс разделял взгляды, выска¬
занные в памфлете, в котором впервые с почетом названо было его
имя. С Кеппеном он был очень близок и заимствовал многие писательские
приемы у старшего товарища. Они и впоследствии остались добрыми
друзьями, хотя пути их скоро разошлись. Когда Маркс, двадцать лет
спустя, посетил Берлин, он нашел Кеппена «все тем же старым Кеппе¬
ном», и они весело отпоаздновали встречу. Вскоре после того, в 1863 году,
Кеппен умер.


3. Философия самосознания.
Подлинным главой берлинских младогегелианцев был, однако, не
Кеппен, а Бруно Бауэр. Как самый выдающийся ученик Гегеля, он поль¬
зовался соответственным почетом, особенно когда, с высокомерием умо¬
зрительного философа, ополчился на ппраусовскую «Жизнь Иисуса» и
получил от Штрауса резкий отпор. Министр народного просвещения Аль-
тенштейн взял под свою защиту его многообещавший талант.
При всем том Бруно Бауэр не был честолюбцем, и Штраус ошибался,
пророча ему, что он кончит «окостенелой схоластикой» ортодоксального
вождя Генгстенберга. Напротив того, летом 1839 года у Бруно Бауэра
завязалась литературная полемика с Генгстенбергом, который хотел воз¬
вести ветхозаветного бога мести и гнева в бога христиан. Спор их, правда,
не вЬходил за пределы академической полемики; ослабевший под ста¬
рость и запуганный Альтендггейн предпочел все же убрать своего любимца
подальше от подозрительности столь же мстительных, как и правоверных,
ортодоксов. Осенью 1839 г. он послал Бруно Барра в боннский универси¬
тет приват-доцентом, с намерением не далее чем через год произвести
его в профессора.
Но Бруно Бауэр, как это видно из его писем к Марксу, переживал
в то время идейную эволюцию, которая завела его гораздо' дальше
Штрауса. Он приступил к критике Евангелия и разрушил последние остатки
здания, еще сохраненные Штраусом. Бруно Бауэр доказывал, что во всех
четырех евангелиях нет ни единого атома исторической правды, и все описан¬
ное в них—вольный литературный вымысел евангелистов; он доказывал,
что христианство не было навязано в качестве мировой религии древ¬
нему греко-римскому миру, а вышло из этого мира, было подлинным его
созданием. Этим Бауэр наметил единственный путь, на котором возможно
научное исследование источников христианства. Не даром модный и салон¬
ный придворный богослов Гарнак, восстановляя в настоящее время Еван¬
гелие в интересах правящих классов, обозвал недавно «жалкими людишками»
идущих по пути Бруно Бауэра.
В то время, как такие мысли созревали в голове Бруно Бауэра, Карл
Маркс был его неразлучным спутником; и сам Бауэр видел в друге, который
был моложе его на девять лет, на редкость даровитого боевого товарища.
Не успел он обжиться в Бонне, как начал настойчиво звать туда и Маркса.
Профессорский клуб в Бонне,—писал Бауэр,—«чистейшей воды филистерия»,
в сравнении с берлинским докторским клубом, в котором все же больше
духовных интересов. И в Бонне он много смеется, но еще ни разу не смеялся
так, как в Берлине, когда просто ходил с Марксом по улицам. Бауэр торопил
Маркса сдать скорее свой «несчастный экзамен», для которого нужно только
прочесть Аристотеля, Спинозу, Лейбница и больше ничего; не стоит долго
возиться с такими пустяками и относиться серьезно к сущей комедии. С бонн¬
скими философами, писал он, Маркс справится шутя, а главное—необходимо
теперь же, не откладывая, начать издавать вдвоем радикальный журнал.
Берлинское пустословие и пресность «Галльских Ежегодников» становятся


— 19 —
невыносимы; жаль Руге, но почему он не вышвырнет из своего журнала всю
эту нечисть?
Тон этих писем иногда довольно революционный, но Бауэр имел
всегда в виду только философскую революцию и рассчитывал скорее
на содействие, нежели противодействие государственной власти. Еще в де¬
кабре 1839 года он писал Марксу, что Пруссии, повидимому, суждено
итти вперед лишь при помощи Иенских битв, при чем таковые не
должны непременно происходить на полях сражений; а несколько месяцев
спустя, когда умер его покровитель Альтенштейн и почти одновременно
с ним старый король, Бауэр стал взывать к высшей идее германской
государственности, к семейным традициям Гогенцоллернов, которые в те¬
чение уже четырех столетий, не щадя сил, стараются установить надлежащие
отношения между церковью и государством. И в то же время Бауэр за¬
являл, что наука будет неустанно отстаивать идею государства от посяга¬
тельств церкви: государство иногда заблуждается и относится к науке
подозрительно, даже прибегает к насильственным мерам, но ему присуще
быть разумным, и заблуждения его длятся недолго. На это из’явление
преданности новый король ответил тем, что назначил преемником Альтен-
пггейна правоверного реакционера Эйхгорна, а тот поспешил пожертвовать
свободой науки, поскольку она связана с идеей государства, т. е. академиче¬
ской свободой, чтобы удовлетворить домогательства церкви.
Политическое легкомыслие было гораздо более присуще Бауэру,
чем Кеппену, который ошибался относительно одного Гогенцоллерна,
переросшего мерку своей семьи, но никак не относительно «семейных тради¬
ций» этой династии. Кеппен не завяз так глубоко в гегелевской идео¬
логии, как Бауэр. Не следует, однако, упускать из виду, что политиче¬
ская близорукость Бауэра является лишь оборотной стороной его философ*
ской дальнозоркости. Он видел в Евангелии духовный осадок той эпохи, в
которую оно возникло. С чисто идеологической точки зрения он был не так
неправ, полагая, что если христианство с его мутной смесью греческой и
римской философии могло преодолеть античную культуру, то тем легче бу¬
дет ясным и свободным критическим методом новейшей диалектики стрях¬
нуть с себя бремя христианско-германской культуры.
Эту внушительную уверенность в себе давала ему философия самосо¬
знания. Под этим именем сплотились некогда греческие философские школы,
которые возникли в период национального упадка Греции и наиболее спо¬
собствовали оплодотворению христианской религии: скептики, эпикурейцы
и стоики. По умозрительной глубине они не могли равняться с Платоном,
а по универсальности с Аристотелем, и Гегель относился к ним свысока. Их
общей целью было освободить единичную личность, оторванную катастрофой
от всего, что ее раньше связывало и поддерживало, дать ей независи¬
мость и от всего внешнего и сосредоточить ее интересы на собственной
внутренней жизни, научить ее искать счастья в умственном и душевном
спокойствии, незыблемом, даже если целый мир обрушится ей на голову.
Но на развалинах разрушенного мира,—говорит Бауэр,—измученное
«я», видя себя единственной силой, испугалось само себя и выделило


— 20 —
евое самосознание, противопоставив его себе, как чуждое всемогуще¬
ство. Властителю вселенной в Риме, присвоившему себе все права, власте¬
лину жизни и смерти, оно дало брата, правда, враждебного, в евангелическом
Господе, который одним дуновением своим побеждает законы природы и
уже на земле провозглашает себя царем и судией мира. Однако челове¬
чество воспиталось под игом христианства лишь затем, чтобы еще осно¬
вательнее уготовить путь свободе и глубже принять ее душой, когда она,
наконец, будет завоевана: вернувшееся к самому себе, само себя понявшее
и постигшее свою сущность бесконечное самосознание имеет власть над
созданиями своего самоотчуждения.
Отбросив иносказательность тогдашней философской речи, можно
понятнее и проще сказать, что именно привлекало Бауэра, Кеппена и Маркса
в греческой философии самосознания. В сущности, они примыкали через нее
к буржуазному просвещению. Старогреческие школы самосознания имели
далеко не таких гениальных представителей, как древнейшие натурфило¬
софы в лице Демокрита и Гераклита, или позднее представители философии
понятия в Аристотеле и Платоне; но все же они сыграли крупную истори¬
ческую роль. Они открыли человеческому духу новые горизонты, сломали
национальные рамки эллинизма, разбили социальные грани рабства, от
которых еще не могли освободиться ни Аристотель, ни Платон; они оплодо¬
творили начатки христйанства, религии страдающих и угнетенных, которая
лишь тогда перешла к Аристотелю и Платону, когда сделалась эксплоати-
рующей и угнетающей господствующей церковью. При всем недружелюбном
отношении Гегеля к философии самосознания и он признавал большое
значение внутренней свободы личности среди несчастия римского миро¬
вого владычества, когда грубой рукой стирали все прекрасное и благо¬
родное в духовной индивидуальности. Таким образом уже буржуазное
просвещение восемнадцатого века пустило в оборот греческую философию
самосознания, сомнения скептиков, вражду к религии эпикурейцов и
республиканские взгляды стоиков.
Кеппен берет ту же ноту, говоря о своем герое просветительной эпохи,
короле Фридрихе: «Эпикурейство, стоицизм и скептицизм—нервы, мус¬
кулы и внутренности античного организма; их естественная, непосредствен¬
ная цельность обусловливала красоту и нравственность древности, и они
распались, когда распался этот организм. Все этитриучения Фридрих воспри¬
нял и претворил в себе с изумительною силой. Они легли в основу его миро¬
воззрения, его характера и жизни». И тому, что Кеппен говорит здесь о
связи этих трех философских систем с греческой жизнью, Маркс прида¬
вал «более глубокий смысл».
Правда, сам он иначе подходил к проблеме, занимавшей его не меньше,
чем его старших друзей. Он не искал «человеческого самосознания, как вер¬
ховного божества», кроме же его да не будет иного, ни в искажающем вогну¬
том зеркале религии, ни в досужем философствовании деспота, а предпо¬
чел обратиться к историческим источникам этой философии, в которой и он
видел ключ к подлинной истории греческого духа.


4. Докторская диссертация.
Когда осенью 1839 года Бруно Бауэр убеждал Маркса сдать
наконец «несчастный экзамен», он имел некоторое основание выражать не¬
терпение, ибо Маркс пробыл в университете уже восемь семестров. Но
вряд ли он предполагал, что Маркс действительно боится этого экзамена;
иначе он не был бы уверен, что его юный друг с первого налета разобьет
в пух и прах боннских профессоров философии.
Характерной чертой Маркса до конца жизни было то, что не¬
утолимая жажда знания заставляла его набрасываться на самые
трудные проблемы, а- неумолимая самокритика мешала ему быстро
одолевать их. Следуя такому способу работы, он, очевидно, оку¬
нулся в самую глубь греческой философии; уяснить же себе вполне хотя
бы только три системы самосознания было не так легко, чтобы справиться
с этим в несколько семестров. Бауэр, сам работавший необычайно быстро-
слишком быстро для долговечности его произведений, недостаточно это
понимал, а впоследствии даже Энгельс, более чуткий в этом отношении,
все же подчас выражал нетерпение, когда Маркс погружался в беспредель¬
ную самокритику.
И помимо того «несчастный экзамен» представлял некоторые осложне¬
ния если не для Бауэра, то для Маркса. Еще при жизни отца Маркс решил
посвятить себя науке, но этим не устранялась необходимость выбора
практической профессии. Но со смертью Альтенцггейна исчезала самая
заманчивая сторона профессуры, более всего искупавшая многочисленные
теневые стороны, т.-е. сравнительная свобода в изложении философских
взглядов с университетской кафедры. А как мало других преимуществ
давал академический парик—об этом весьма красноречиво писал и Бауэр из
Бонна.
Вскоре Бауэру пришлось изведать самому, какова независимость
прусского профессора в области научных исследований. После смерти
Альтенштейна в мае 1840 г., министерством народного просвещения упра¬
влял в течение нескольких месяцев заведующий делами министерства дирек¬
тор Ладенберг; он настолько уважал память своего старого начальника,
что хотел исполнить его обещание и пытался прикрепить Бауэра к боннскому
университету в качестве профессора. Но потом министром народного просве¬
щения назначен был Эйхгорн, и тогда боннский богословский факультет
отказался принять в свою среду Бауэра, ссылаясь на то, что это нарушило
бы единство преподавания; отказ был пред’явлен с той геройской отвагбй,
которую немецкие профессора всегда готовы проявить, когда они убеждены,
что высшее начальство втайне одобряет их.
Бауэру сообщили об этом решении факультета как раз перед его воз¬
вращением в Бонн из Берлина, где он проводил осенние каникулы. В кругу
его друзей стали тогда обсуждать вопрос, не знаменует ли это непо¬
правимый разрыв между религиею и наукой и совместима ли с со¬
вестью служителя науки принадлежность к богословскому факультету.
Но сам Бауэр упорствовал в своем оптимизме по отношению к прусскому


государственному строю и отклонил официозное предложение заняться лите¬
ратурным трудом при поддержке из государственных средств. Он вернулся
в Бонн полный боевого задора и надеялся, что совместно с Марксом, ко¬
торый вскоре должен был последовать за ним, ему удастся вызвать кризис.
Своего намерения издавать радикальную газету оба они не изменили,
но виды Маркса на академическую карьеру в рейнском университете были
весьма плохие. Ему заранее приходилось считаться с тем, что боннские
профессора встретят его враждебно, видя в нем друга и единомышленника
Бауэра; а искать расположения Ладенберга или Эйхгорна, как советовал
ему Бауэр, было совсем не в его духе. В таких делах Маркс был всегда
очень строг. Но если бы даже он и склонен был вступить на этот скользкий
путь, то можно было заранее предвидеть, что он поскользнется на нем.
Эйхгорн не замедлил выявить свое направление; чтобы окончательно добить
одряхлевших и окостенелых гегелианцев, он призвал в берлинский универ¬
ситет старика Шеллинга, тем временем уверовавшего в откровение, и под¬
верг административной каре галльских студентов, которые подали всепод¬
даннейшую петицию на имя короля, своего ректора, с ходатайством о назна¬
чении Штрауса профессором в Галле.
При таких перспективах Маркс со своими младогегелианскими
воззрениями отказался вообще от мысли сдавать экзамен при прус¬
ском университете. Но если он не желал, чтобы над ним измывались
послушные креатуры какого-нибудь Эйхгорна, то это не значило, что
он складывал оружие и отказывался от борьбы. Он, напротив того, решил
приобрести докторский диплом в одном из маленьких университетов, одно¬
временно с тем напечатать диссертацию как доказательство своих
способностей и прилежания, снабдить ее вызывающе смелым предисловием,
а затем поселиться в Бонне и вместе с Бауэром издавать задуманную ими
газету. При этом и университет не был бы совершенно закрыт для него;
по университетскому уставу ему достаточно было, в качестве Doctor рго-
motus «иностранного» университета, выполнить еще некоторые формаль¬
ности, чтобы получить право читать лекции в университете в качестве
приват-доцента.
Этот план Маркс и привел в исполнение. 15-го апреля 1841 года ему
заочно был присужден в Иене докторский диплом, на основании диссерта¬
ции о различиях между демокритской и эпикурейской натурфилософией.
То была лишь первая часть более крупного труда, в котором Маркс
хотел представить весь цикл философии стоиков, эпикурейцев и скептиков
в связи со всем греческим философским мышлением. Пока же он выяснял
эту связь лишь на одном примере и притом на более древних системах
мышления.
Из древнейших натурфилософов Греции Демокрит наиболее последо¬
вательно держался материализма. Из ничего ничего не будет; ничто из
того, что есть, не может быть уничтожено. Всякая перемена лишь соединение
или же разделение частей. Ничто не происходит случайно; все имеет причину
и вытекает из необходимости. Ничто не существует, кроме атомов и пустого
пространства; все прочее есть мнение. Атомы неисчислимы и бесконечно


— 23 —
разнообразны по форме. В вечном падении через бесконечность пространства
более крупные атомы, падающие быстрее, ударяются о меньшие; возникаю¬
щие отсюда движения в стороны, а также вихри полагают начало обра¬
зованию мира. Несчетные миры образуются и распадаются то рядом
один с другим, то сменяя один другой.
Эпикур перенял у Демокрита его взгляд на природу, но с некоторыми
изменениями. Наиболее известное из этих изменений заключалось в теории
так называемой «деклинации», т. е. уклона атомов; Эпикур утверждал,
что атомы падают не вертикально, а несколько отклоняясь от прямой линии.
За такое утверждение физически невозможного Эпикура жестоко вышучи¬
вали все критики, от Цицерона и Плутарха до Лейбница и Канта; они видели
в нем последователя Демокрита, исказившего облик учителя. Но на ряду с
этим было и другое течение; оно усматривало в философии Эпикура
законченнейшую материалистическую систему древности, благодаря тому
обстоятельству, что она сохранилась в дидактической поэме Лукреция;
от философии же Демокрита поток и бури веков донесли до нас лишь немногие
обломки. Тот же Кант, обозвав деклинацию атомов «бесстыдной» выдумкой,
видел в Эпикуре благороднейшего представителя сенсуализма, в противопо¬
ложность Платону, благороднейшему философу интеллектуального начала.
Маркс не оспаривал неразумия Эпикура в физике; он признавал
его «безграничное легкомыслие в об’яснении физических явлений», но
делал из этого вывод, что для Эпикура одно только чувственное восприятие
является пробным камнем истины: Эпикур, например, считал, что солнце
величиной в две пяди, потому что такой его величина представляется взо¬
рам. Но Маркс не отделывался от таких очевидных нелепостей каким-нибудь
почтительным отзывом, а старался открыт^ философский разум в физиче¬
ском неразумии. Он поступал по своему собственному прекрасному совету в
примечании к трактату, написанному им для чествования его учителя
Гегеля; в этом примечании он говорит, что последователи философа,
допускавшего компромиссы, должны не обвинять учителя, а об’яснять его
приспособляемость несовершенством принципа, в котором она коренится,
и таким образом превратить в завоевание науки то, что кажется заво¬
еванием совести.
То, что для Демокрита было целью, сделалось для Эпикура только сред¬
ством к цели. Для него важно было не познание природы, а такой взгляд
на природу, который мог служить опорой для его философской системы. Если
философия самосознания, какою ее знала древность, распадается на три
школы, то, по Гегелю, эпикурейцы являются представителями отвле¬
ченно-индивидуального, стоики же — отвлеченно-общего самосознания;
те и другие односторонние догматики, против односторонности ко¬
торых и ополчился скептицизм. Или, как определил эту связь один из
новейших историков греческой философии: в стоицизме и эпикурействе
непримиримо противостоят друг другу индивидуальная и общая стороны
суб’ективного разума, атомистическая изоляция индивидуума и его пантеи¬
стическое слияние с целым, пред’являя одинаковые притязания; в скепти¬
цизме эта противоположность нейтрализуется.


— 24 —
Несмотря на общую цель, эпикурейцы и- стоики далеко расходились
в различии своих исходных точек. Слияние с целым делало стоиков в фило
софском отношении детерминистами, для которых сама собою разумелась
необходимость всего существующего; политически же они были решитель
ными республиканцами. В области религиозной, однако, они еще не осво¬
бодились от суеверной мистики. Они примыкали к Гераклиту, у которого
слияние с целым вылилось в форму самого резкого самосознания, но обхо¬
дились с ним так же бесцеремонно, как эпикурейцы с Демокритом. Эпику¬
рейцев же, напротив того, их принцип изолированной личности делал в
философском отношении индетерминистами; они признавали за отдельной
личностью свободу воли, а в политическом отношении были весьма тер¬
пимы—библейское изречение: «всяка уша властям предержащим да по¬
винуется» наследие Эпикура; зато в области религии они уже сбросили
с себя все путы.
Маркс изложил в ряде блестящих исследований «различие между
натурфилософией Демокрита и Эпикура». Для Демокрита, по его толкованию,
важно только материальное существование атомов; Эпикур же вы¬
ясняет и самое понятие об атоме, на ряду с его материей и форму, на ряду
с его бытием и сущность его. В атоме он видел не только материальную основу
мира явлений, но и символ обособленной личности, формальный принцип
отвлеченного самосознания личности. Если из вертикального падения атомоз
Демокрит выводит необходимость всего сущего, то по Эпикуру атомы не
сколько отклоняются от прямой линии падения, ибо иначе где же будет-
как говорил в своей дидактической поэме Лукреций, лучший истолкова¬
тель эпикурейской философии—свободная воля, вырванная у судьбы воля
живых существ. Это противоречие между атомом, как явлением, и атомом,
как существом, проходит через всю философию Эпикура и приводит к тому
безгранично-произвольному об’яснению физических явлений, которое вы¬
зывало насмешки уже в древности. Лишь в небесных телах разрешаются
все противоречия эпикуровской философии, но об их всеобщее и вечное
существование разбивается и принцип отвлеченно обособленного самосозна¬
ния. А потому он сбрасывает с себя всякую материальную личину, и, в ка¬
честве «величайшего греческого вольнодумца», как называет его Маркс,
Эпикур борется против религии, которая пугает смертных грозными взгля¬
дами с небесных высот.
Уже в этом первом труде сказался творческий ум Маркса даже и там,
и в особенности там, где, в частностях, можно оспаривать его понимание
Эпикура. Ибо возражать можно, собственно, только против того, что Маркс
глубже продумал основной принцип Эпикура и сделал из него более ясные
выводы, чем сам Эпикур. Гегель называл эпикурейскую философию прин¬
ципиально непродуманной. Ее родоначальник, как всякий самоучка, при¬
давал большее значение обычной жизненной речи, не прибегал, конечно,
к спекулятивным ухищрениям гегелевской философии, при помощи
которых раз’яснял эпикуреизм Маркс. Диссертация Маркса—аттестат
зрелости, выданный учеником Гегеля самому себе; он уверенно пользо¬
вался диалектическим методом, и его язык обнаруживает ту твердую


— 25 —
силу, которая все же была присуща Гегелю, но которую давно утра¬
тили его ученики.
Однако в этом своем труде Маркс стоит еще целиком на идеалистиче¬
ской почве гегелевской философии. Читателя наших дней с первого взгляда
наиболее поражает неодобрительное суждение о Демокрите. Маркс гово¬
рит о нем, что он лишь выдвинул гипотезу, Которая является результатом
опыта, а не действенной его силой, и потому остается без осуществления,
и в дальнейшем не определяет собою реального исследования природы.
В противоположность своему отношению к Демокриту, Маркс восхваляет
Эпикура, говоря, что он создал науку об атомах, несмотря на произвольное
толкование им физических явлений и несмотря на его отвлеченно обособлен¬
ное самосознание; оно, как признает и сам Маркс, уничтожает подлинную
науку, поскольку обособленность не является господствующим началом
в природе вещей.
5 наши дни уже нет надобности доказывать, что, поскольку учение
о бесконечно малых телах и о возникновении всех явлений путем движения
их легло в основу современного научного исследования, поскольку им об’-
ясняются законы распространения звука, света, тепла, химические и
физические изменения в вещах, первым пионером этой науки был Демокрит,
а не Эпикур. Но для тогдашнего Маркса философия, или, вернее, философия
понятия, была в такой мере наукой, что привела его к взгляду, которого мы
теперь даже не поняли бы, если бы в нем не сказалась также основа
существа Маркса.
Жить всегда значило для Маркса работать, а работать всегда значило
бороться. От Демокрита его отталкивало отсутствие «действенного начала»;
в этом, как он говорил впоследствии, «главный недостаток всего доныне су¬
ществовавшего материализма», который рассматривал предмет, действитель¬
ность, чувственность лишь в форме об’екта или в форме созерцания, а не
суб’ективно, не как практическую деятельность человека. В Эпикуре же
Маркса притягивало именно «действенное начало», побуждавшее этого фило¬
софа восставать против гнетущей силы религии и дерзостно противиться ей,
«Не пугаясь ни молний, ни гнева богов,
«Ни ворчанья сердитых небес...»
Огневым и необузданным боевым задором дышит предисловие, которым
Маркс намеревался снабдить свою диссертацию, посвятив ее тестю: «Фило¬
софия, пока хоть одна капля крови бьется в ее все покоряющем, абсолютно
свободном сердце, всегда будет взывать вместе с Эпикуром к своим против¬
никам, говоря им: «Безбожен не тот, кто презирает богов толпы, а тот, кто
держится суждений толпы о богах». Философия открыто разделяет призна¬
ние Прометея:
«Говоря проще, я ненавижу всех богов».
Тем же, которые жалуются на изменившееся, видимо, к худшему по¬
ложение философии в обществе, она отвечает, как Прометей посланнику
богов, Гермесу:
«Уверен будь, я свой несчастный жребий
«На барщину твою не променял бы».


Прометей—величайший святой и мученик в философском календаре;
так заключает Маркс свое задорное предисловие, испугавшее даже его
друга, Бруно Бауэра. Но то, что казалось Бауэру «излишним задором»,
было на самом деле исповедью человека, которому суждено было стать
вторым Прометеем по своим страданиям так-же, как и по своей борьбе.
5.	«Анекдоты» и «Рейнская Газета».
Не успел Маркс положить в карман свой университетский диплом,
как его жизненные планы, связанные с получением этого диплома, руши¬
лись вследствие новых насилий, учиненных романтической реакцией.
Летом 1841 года, под давлением Эйхгорна, богословские факультеты
принялись постыдно травить Бруно Бауэра за его критику Евангелия. Кроме
университетов в Галле и Кенигсберге, все другие изменили принципу
академической свободы, и Бауэру пришлось сдаться. Но этим закры¬
валась и для Маркса всякая возможность основаться при боннском уни¬
верситете.
Одновременно провалился и план издания радикальной газеты.
Новый король был сторонник свободы прессы; по его требованию, вырабо¬
тан был смягченный цензурный устав, опубликованный в конце 1841 года.
Но король ставил при этом условием, чтобы свобода печати не выходила
за пределы, предоставленные ей романтическим капризом. Тем же летом
1841 года он показал, как понимает свободу прессы; по его распоряжению,
Руге предписывалось издавать свои «Ежегодники», печатавшиеся в Лейп¬
циге у Виганда, под прусскою цензурой; в противном случае ему грозило
запрещение журнала в прусских владениях. Это настолько просве¬
тило Руге насчет «свободной и справедливой Пруссии», что он переселился
в Дрезден и там, с июля 1841 года, стал издавать свой журнал под названием
«Германские Ежегодники». С этого времени тон его издания сделался
более резким, чем прежде; тогда Бауэр и Маркс, которым раньше именно
этой резкости в нем недоставало, решили сотрудничать в его журнале вместо
того, чтобы основывать свой собственный.
Свою докторскую диссертацию Маркс не напечатал. Непосредствен¬
ная цель ее отпала, и, по позднейшему заявлению автора, печатанье откла¬
дывалось до того времени, когда эта работа займет надлежащее место в
общем изложении философии эпикурейцев, стоиков и скептиков; но вы¬
полнению замысла Маркса помешали «политические и философские занятия
совсем иного рода».
К этим занятиям относилась прежде всего попытка доказать, что не
только старик Эпикур, но и старик Гегель был завзятым атеистом. В ноябре
1841 года Виганд издал «Ультиматум», озаглавленный: «Трубы страшного
суда над Гегелем, атеистом и антихристом». Под маской оскорбленного
в своих правоверных чувствах автора этот анонимный памфлет оплакивал
в тоне библейских пророков атеизм Гегеля, доказывая весьма убедительно
выдержками из его сочинений, что он, действительно, был атеист. Пам¬
флет произвел сенсацию, тем более, что вначале никто, даже Руге, не дога¬


— 2? -
дывался, кто скрывается за маской. Оказалось, что «Страшный Суда
был написан Бруно Бауэром, который, вместе с Марксом, намеревался
продолжить свой критический разбор Гегеля и доказать наглядно, на его
«Эстетике», «Философии права» и других произведениях, что не старо-, а
младогегелианцы унаследовали истинный дух учителя.
Тем временем памфлет был запрещен к продаже, и издатель проти¬
вился выпуску второго номера; вдобавок, Маркс заболел, а тесть его уже
три месяца не вставал с постели и 3-го марта 1842 года скончался. В виду
всех этих обстоятельств Марксу не удавалось «написать ничего путного»:
Однако «маленькую статейку» он все же послал Руге 10-го февраля 1842
и поставил себя, по мере сил, в распоряжение «Немецких Ежегодников».
Темой статьи был обновленный и смягченный по королевскому приказу
цензурный устав. Этой статьей Маркс начал свою политическую карьеру;
он подверг новый устав уничтожающей критике, шаг за шагом доказывая
его логическую бессмысленность под оболочкой романтической напыщен¬
ности. Это резко противоречило ликованию «мнимолиберальных» филисте¬
ров и даже многих младогегелианцев, уже «вообразивших, будто солнце
стоит высоко на небе», так они обрадовались «королевским воззрениям»,
высказанным в уставе.
К рукописи приложено было письмо, в котором Маркс просил поспе¬
шить печатанием, «если цензура не зарежет моей цензуры». Пред¬
чувствие не обмануло его. 25-го февраля Руге ответил ему, что «Немецкие
Ежегодники» отданы под строжайшую цензуру; «ваша статья стала невоз¬
можностью». Руге писал далее, что у него много таких, поневоле неприня¬
тых, статей и он даже намерен эту коллекцию «отборно красивых и пикант¬
ных вещей» выпустить в свет в Швейцарии, под названием «Anecdota Philo¬
soph ica». Маркс, в письме от 5-го марта,чрезвычайно одобрил этот план: „При
внезапном возрождении саксонской цензуры, писал он, заранее следовали
предвидеть невозможность напечатать мою статью о христианском искус¬
стве, которая должна была появиться как продолжение «Страшного Суда»“.
Он предложил поместить статью в измененной редакции в «Анекдотах»
и обещал для того же сборника критику гегелевского естественного
права, поскольку оно касается внутренней политики, направленную про¬
тив конституционной монархии, как противоречивого строя, самоупразд-
няющегося по своему двойственному существу. Руге охотно принял
все его предложения, но кроме статьи о цензурном уставе ничего не по¬
лучил.
В письме от 20-го марта Маркс говорит, что ему бы хотелось осво¬
бодить статью о христианском искусстве от библейски-напыщенного тона
и докучной связанности с изложением Гегеля и подоити к вопросу с более
свободной и более основательною критикой; он обещает сделать это к поло¬
вине апреля. 27-го апреля он пишет, что статья «почти готова», и просит Руге
подождать всего несколько дней; он прибавляет, что пришлет статью в
извлечении, так как в работе она разрослась чуть не в целую книгу. Затем,
9-го июля, Маркс пишет, что не пытался бы оправдываться, если бы за него
не говорили «неприятные внешние события»; при этом он дает слово не
202.	3


браться ни за какое дело, пока не кончит статьи для «Анекдотов». Наконец
в письме от 21-го октября Руге пишет, что «Анекдоты» готовы и выйдут в изда¬
нии «Литературного Бюро» в Цюрихе; для статьи Маркса он все же
приберег местечко, хотя Маркс до сих пор кормил его больше надеждами,
чем их выполнением; но он отлично понимает, что Маркс может сделать
очень много, если только возьмется за дело.
Подобно Кеппену и Бруно Бауэру, Руге, который был на шестнад¬
цать лет старше Маркса, питал глубокое уважение К" его молодому таланту,
хотя Маркс и подвергал жестоким испытаниям его редакторское терпение.
Удобным автором Маркс не был никогда, ни для своих сотрудников, ни
для издателей; но никому из них в голову не приходило приписать небреж¬
ности или лени задержки, которые об’яснялись лишь чрезмерной полнотою
мыслей и ненасытной самокритикой.
В данном случае выступало новое обстоятельство, оправдывавшее
Маркса и в глазах Руге: Маркс захвачен был интересами, несравненно более
волнующими, чем философия. Своей статьей о цензурном уставе он вступил
на путь политической борьбы и продолжал ее теперь в «Рейнской Газете»,
вместо того, чтобы прясть попрежнему философскую нить в «Анекдотах».
«Рейнская Газета» стала выходить в Кельне с 1-гоянваря 1842 года.
Вначале она была не оппозиционным, а скорее правительственным органом.
Со времени епископских волнений в Кельне в тридцатых годах «Кельнская
Газета», имевшая восемь тысяч подписчиков, защищала притязания ультра-
монтанской партии, чрезвычайно могущественной на Рейне и доставлявшей
не мало хлопот королевским жандармам. Делалось это не из священного
воодушевления и преданности католицизму, а из коммерческих соображений,
в угоду читателям,ибо они не признавали благодати, исходившей из Берлина.
Монополия «Кельнской Газеты» держалась очень крепко; издатель устра¬
нял всех конкурентов, покупая их газеты, даже когда их субсиди¬
ровали из Берлина. Та же участь грозила и «Рейнской Всеобщей Газете».
Она получила разрешение на издание в декабре 1839 года, при чем разреше¬
ние было дано именно с целью подорвать единодержавие «Кельнской
Газеты». В последнюю минуту, однако, образовалось акционерное общество
зажиточных обывателей Кельна для коренного преобразования газеты.
Власти этому покровительствовали и временно сохранили за газетой, пере¬
именованной в просто «Рейнскую», разрешение, выданное ее предшественнице.
Кельнская буржуазия отнюдь не имела в виду противодействовать
прусским властям, все еще чужим для населения рейнских провинций.
Дела шли хорошо, и буржуазия забыла о своих французских симпатиях;
а когда основался таможенный союз, она даже стала требовать господства
Пруссии над всей Германией. Политические притязания ее были крайне
умеренные; на первом плане стояли экономические требования, клонившиеся
к облегчению условий капиталистического производства на Рейне, уже тогда
высоко развитого: бережливость в управлении государственными финансами,
развитие железнодорожной сети, понижение судебных пошлин и почтового
тарифа, общий флаг и общие консулы для государств, входящих в состав
таможенного союза, и прочие обычные пожелания буржуазии.


— 2'J _
Оказалось, однако, что двое молодых людей, которым поручено было
составить редакцию, референдарий Георг Юнг и ассесор Дагоберт Оппен-
гейм, были ярыми младогегелианцами и находились под влиянием Мойсея
Гесса, также рейнского купеческого сына; помимо гегелевской философии
он ознакомился также и с французским социализмом. Сотрудников они вер¬
бовали среди своих единомышленников; из них Рутенберг вошел даже в
состав редакции, и ему поручено было заведывание внутренним отделом. Его
рекомендовал Маркс, которому эта рекомендация не принесла много
чести.
Маркс, повидимому, стоял с самого начала очень близко к «Рейнской
Газете». В конце марта он собирался переселиться из Трира в Кельн,
но тамошняя жизнь казалась ему слишком шумной, и он основался
в Бонне, откуда Бруно Бауэр тем временем уехал: <окаль, если бы здесь
никто не остался досаждать праведникам». 'Из Бонна Маркс начал
писать свои статьи в «Рейнской Газете» и скоро затмил всех прочих со¬
трудников.
Газета сделалась органом младогегелианцев первоначально благодаря
личным взглядам и связям Юнга и Оппенгейма; все же трудно допустить,
что это произошло помимо согласия, а тем более ведома владельцев предпри¬
ятия. Последние отлично понимали, что более даровитых сотрудников в тог¬
дашней Германии им было не найти. К Пруссии младогегелианцы относи¬
лись даже почти слишком дружественно, а то, что в их статьях могло ка¬
заться непонятным или же подозрительным кельнской буржуазии, она, по
всей вероятности, об’ясняла невинным чудачеством. Как бы то ни было,
но пайщики не заявляли никаких протестов, когда, в первые же недели суще¬
ствования газеты, из Берлина стали сыпаться жалобы на «разрушительное
направление» газеты, а в конце первой четверти года ей пригрозили запре¬
щением. В Берлине особенно испугались, когда в газете появился Рутенберг;
он слыл опасным революционером и состоял под строгим политическим над¬
зором; еще в мартовские дни 1848 года Фридрих-Вильгельм IV дрожал
перед ним, считая его главным зачинщиком революции. И если сокрушитель¬
ный удар был отложен на время, то этим газета была прежде всегр обязана
министру народного просвещения: при всей своей реакционности Эйхгорн
стоял за необходимость противодействовать ультрамонтанским тенден¬
циям «Кельнише Цейтунг»; направление «Рейнской Газеты» он считал,
пожалуй, «еще более опасным», но полагал, что идеи ее не могут соблазнить
людей, которые стоят на твердой почве в жизни.
В этом, конечно, меньше всего можно было упрекнуть статьи, которые
писал для «Рейнской Газеты» Маркс; его практическое отношение к каждому
вопросу, повидимому, более мирило пайщиков газеты смладогегелианством,
чем статьи Бруно Бауэра или Макса Штирнера. Иначе непонятно было бы,
почему, уже через несколько месяцев после появления первой его статьи,
в октябре 1842 года, они предложили ему стать во главе газеты.
Здесь Маркс впервые выказал свое несравненное уменье исходить из
реального положения вещей и вносить движение в окаменелую жизнь,
заставляя всех плясать под свою дудку.


6.	Рейнсиий ландтаг.
В ряде больших статей, всех пять числом, Маркс взялся осветить
деятельность рейнского провинциального ландтага, ровно за год до того за¬
седавшего девять недель в Дюссельдорфе. Провинциальные ландтаги были
бессильные' фиктивные представительные учреждения, которыми прусский
король пытался прикрыть тот факт, что он нарушил обещание 1815 года и
не дал стране конституции. Заседали они при закрытых дверях и имели
голос разве только в обсуждении мелких общинных дел. С тех пор, как
в 1837 году начались в Кельне и Познани столкновения с католической
церковью, ландтаги вообще больше не созывались; от рейнского и
познанского ландтагов можно было еще скорее, чем от других, ждать
оппозиции,, хотя бы и в ультрамонтанском направлении.
От всяких уклонений в сторону либерализма эти почтенные учреждения
были застрахованы уже тем, что непременным-условием избрания в ландтаг
было владение землей; при этом половину всего состава ландтага составляли
дворяне-землевладельцы, треть—городское население, имевшее земельный
ценз, и одну шестую—крестьяне. Впрочем, этот достойный принцип не
проводился в полной своей красоте во всех провинциях, и как раз во вновь
завоеванных рейнских землях пришлось сделать некоторые уступки духу
времени; все же и там дворянство владело больше, чем третью всех голосов
в ландтаге, à так как решения принимались большинством двух третей
всего состава, то нельзя было ничего провести против воли дворянства.
Городской земельный ценз был еще ограничен условием, чтобы земля нахо¬
дилась не менее десяти лет во владении избираемого; кроме того, прави¬
тельство имело право не утвердить выбор любого городского служащего.
К этим ландтагам все относились с презрением; но все же Фридрих-
Вильгельм IV, вступив на престол, внов созвал их на 1841 год. Он даже не¬
сколько расширил их права,—впрочем, лишь с целью надуть кредиторов
государства, которым еще в 1820 году дано было обязательство заключать
новые займы лишь с согласия и под гарантией государственных чинов
дальнейшего созыва. В своей знаменитой брошюре Иоганн Якоби обратился
к провинциальным ландтагам, убеждая их требовать, как своего права,
чтобы король выполнил обещание дать конституцию; но ландтаги остава¬
лись глухи к его призыву.
Даже рейнский ландтаг бездействовал, и притом как раз по церковно¬
политическому вопросу, внушавшемуправительству наиболее опасений. Боль¬
шинством двух третей голосов он отклонил предложение, вполне естествен¬
ное и разумное как с либеральной, так и с ультрамонтанской точки зрения,—
или предать суду незаконно арестованного кельнского архиепископа,
или вернуть его в его епархию. Вопрос о конституции вообще не затроги-
вался; с присланной же ему из Кельна петицией, покрытой тысячью, если не
больше, подписей и требовавшей свободного доступа публики на заседания
ландтага, ежедневных и несокращенных газетных отчетов о заседаниях,
свободного обсуждения в официозах того, что говорилось на этих заседа¬
ниях и, наконец, закона о печати вместо цензуры, ландтаг поступил са¬


мым жалким образом. Ои ходатайствовал перед королем лишь о разре*
шении называть имена ораторов в отчетах о заседаниях ландтага, а также
не об упразднении цензуры с заменою ее законом о печати, а лишь о цен¬
зурном законе, который бы обуздал произвол цензоров. Трусость ландтага
потерпела заслуженную судьбу—король отказал даже в этом.
Ландтаг оживал лишь тогда, когда дело касалось интересов землевла¬
дения. Правда, о восстановлении феодального величия напрасно было и ду¬
мать. Всякие попытки в таком направлении были ненавистны населению
рейнских земель; оно их не потерпело бы, как доносили о том в Берлин
чиновники, присылаемые на Рейн из восточных провинций. Особенно
крепко держалось население рейнских провинций за право свободного де¬
лежа земли, не поступаясь им ни в пользу дворянства, ни в пользу «крестьян¬
ского сословия», хотя это дробление до бесконечности, как не без основания
предостерегало правительство, и угрожало привести к распылению земель
ного фонда. Предложение правительства поставить известные пределы
дележу земли, «в видах сохранения сильного крестьянского сословия»,
было отклонено большинством 49 голосов против 8. Зато ландтаг вознагра¬
дил себя на внесенных правительством законах о самовольной рубке леса
и всякого рода браконьерстве; тут уж законодательная власть без стыда и
совести служила частным интересам крупного землевладения.
Маркс творил суд над рейнским ландтагом по заранее выработанному
обширному плану. Первая серия, из шести больших статей, была посвящена
прениям о свободе печати и опубликовании прений ландтага. Разрешение
оглашать их в печати, не называя имен ораторов, было одной из маленьких
реформ, которыми король пробовал подбодрить ландтаги; но он натолк
нулся при этом на сильнейшее сопротивление в самих ландтагах. Правда,
рейнский ландтаг не заходил так далеко, как бранденбургский и померан¬
ский, просто отказавшиеся печатать протоколы своих заседаний; но он тоже
обнаружил нелепое самомнение и усматривал в избранниках народа суще¬
ства высшего порядка, не подлежащие прежде всего критике собственных
избирателей. «Ландтаг не выносит дневного света. Во мраке частной жизни
нам удобнее и уютнее. Раз целая провинция выказывает полное доверие
отдельным личностям, вверяя им защиту своих прав, то само собою разу¬
меется, что эти отдельные личности милостиво удостаивают принять дове¬
рие провинции; но было бы, Поистине, безумно требовать, чтобы они
платили тою же монетой и доверчиво отдавали самих себя, свою личность
и жизнь на суд провинции». Маркс с обаятельным юмором вышучивал
этот «парламентский кретинизм», как он его называл впоследствии, с самого
момента его возникновения и всю свою жизнь не выносил его.
Меч, поднятый Марксом в защиту свободы печати, был сверкающий и
острый, как ни у одного публициста до и после него. Руге без всякой зави¬
сти признавал, что «никогда еще не было сказано ничего более глубокого и не
может быть сказано ничего более основательного о свободе печати и в ее защи¬
ту. Мы должны поздравить себя с появлением в нашей публицистике статьи,
свидетельствующей о столь основательном образовании, размахе и уменьи
превосходно разбираться в обычной путанице понятий». В одном месте Маркс


между прочим говорит о привольном ласковом климате своей родины, и на
этих статьях о ландтаге до сих пор лежит светлый отблеск точно от игры
солнечных лучей на прирейнских холмах, покрытых виноградниками.
Гегель говорил о «жалкой, все разлагающей суб’ективности дурной прессы»,
Маркс же возвращался назад к буржуазному просвещению, доказывая
в «Рейнской Газете»,что философия Канта—это немецкая теория француз¬
ской революции; но он возвращался к этому вопросу, обогащенный всеми
политическими и социальными перспективами, которые ему открывала
историческая диалектика Гегеля. Достаточно сравнить его статьи в «Рейн¬
ской Газете» с «Четырьмя вопросами» Якоби, чтобы увидеть, как далеко
вперед ушел Маркс. О королевском обсщшии конституции в 1815 году,
о котором твердит Якоби, видя в нем альфу и омегу всего конституцион¬
ного вопроса, Маркс не считал нужным даже упомянуть.
Маркс превозносил свободную печать, как открытые глаза народа,
в противоположность подцензурной печати с ее основным пороком, лице¬
мерием, из которого вытекают все прочие недостатки, в том числе и
отвратительный даже с эстетической точки зрения порок пассивности;
но он не закрывал глаза на опасности, грозившие и свободной печати.
Один оратор, из представителей городов, требовал свободы печати как
составной части свободы промыслов, и Маркс писал, возражая
ему: «Разве печать, унизившуюся до положения ремесла, можно считать
свободной? Правда, писателю нужно зарабатывать, чтобы иметь возмож¬
ность существовать и писать, но он не должен существовать и писать только
для того, чтобы зарабатывать... Первое условие свободы печати—не быть
ремеслом. Если писатель низводит ее на степень материального средства
к жизни, то в наказание за внутреннюю несвободу он заслуживает и внешней
кары в виде цензуры, или, вернее, уже самое существование его стано¬
вится для него карой». Всею своею жизнью Маркс подтвердил то, что он
требует от писателя: чтобы труд писателя всегда был самоцелью и менее
всего средством к жизни для него и других—настолько, что, если понадо¬
бится, писатель обязан жертвовать собственным существованием во имя
своего труда.
Вторая серия статей о рейнском ландтаге была посвящена «архи¬
епископской истории», по выражению Маркса в письме к Юнгу. Вся серия
целиком была зарезана цензурой и не появилась в печати и потом, хотя Руге
и предлагал поместить ее в «Анекдотах». 9-го июля 1842 года Маркс пишет
Руге: «Не думайте, что мы живем в политическом Эльдорадо. Нужно много
упорства и выдержки, чтоб издавать такую газету, как «Рейнская». Моя вто¬
рая статья о ландтаге, касающаяся церковных смут, вычеркнута цензурой.
Я доказал в ней, что защитники государства стали на точку зрения
церкви, а защитники церкви на государственную точку зрения. Инцидент
этот тем более неприятен «Рейнской Газете», что глупые кельнские католики
попались бы в ловушку, и защита архиепископа могла поднять подписку.
Вы не можете себе представить, какие низости проделывали эти насиль¬
ники и как вместе с тем глупо они вели себя по отношению к правовер¬
ному упрямцу. Но дело увенчалось успехом: кончилось тем, что Пруссия


— 33 —
на глазах всего света облобызала папскую туфлю, и наши правитель¬
ственные машины ходят по улицам, не краснея». Эта заключительная
фраза относится к тому факту, что Фридрих-Вильгельм IV, обладавший
романтическими наклонностями, вступил в мирные переговоры с римской
курией, а та в благодарность ответила ему пощечиной по всем правилам
ватиканского искусства.
Это письмо Маркса к Руге не следует, однако,толковать втом смысле,
что он серьезно защищал архиепископа с целью завлечь кельнских като¬
ликов. Он только был последователен, об’ясняя бесспорно незаконный
арест архиепископа за действия, касавшиеся только церкви, а также тре¬
бование католиков, чтобы их незаконно арестованный пастырь был предан
суду, тем, что защитники государства стали рассуждать как представители
церкви, а защитники церкви стояли на государственной точке зрения.
Занять правильную позицию в мире спутанных понятий было вопро¬
сом жизни для «Рейнской Газеты». Маркс об’яснял далее в том же письме
к Руге, что ультрамонтанская партия, с которой газета яростно боролась
на Рейне, была самая влиятельная и опасная, и оппозиция слишком
привыкла вести борьбу, оставаясь в пределах церковных интересов.
Третья серия, заключавшая в себе пять больших статей, освещала
прения ландтага по поводу закона о лесных порубках. В этих статьях
Марксу пришлось «спуститься на землю»; он попал, по его собственному
признанию, в затруднительное положение, будучи вынужден говорить о
материальных интересах, не предвиденных в идеологической системе Ге¬
геля. Проблему, выдвинутую этим законом, он тогда еще не поставил ребром,
как сделал бы в позднейшие года. Дело шло о борьбе надвигавшейся
эры капитализма с последними остатками общинного землевладения и о
жестокой войне из-за отчуждения собственности у народных масс: из
204,478 уголовных дел, прошедших через суд за 1836 год в прусском госу¬
дарстве, около 150,000, т. е. приблизительно три четверти, были дела о
лесных порубках, о захвате выгонов, нарушении законов об охоте и о
неприкосновенности лесов.
При обсуждении закона о лесных порубках, частное землевладение
самым бесстыдным образом отстаивало в рейнском ландтаге свои эксплоа-
таторские интересы и шло даже дальше правительственного законопроекта.
Маркс выступил тогда с резкой критикой в защиту «политически и социально
обездоленной массы бедняков», но рассуждал еще на основании не эконо¬
мических, а правовых соображений. Он требовал сохранения за бедняками
их обычного права и усматривал основу его в неустойчивом характере некото¬
рых видов собственности, не составляющих ни исключительно частного, ни
исключительно общего владения; они представляют собой то соединение
частного права с общим, которое мы видим во всех средневековых учрежде¬
ниях. Разум упразднил эти промежуточные, неустойчивые виды собствен¬
ности, применив к ним взятые из римского права категории отвлеченного
гражданского права; но в обычном праве, которого держатся беднейшие
классы населения, живет инстинктивное правовое чувство. Корни его по¬
длинные и законные.


- 34 —
Если, в смысле исторического понимания, эта серия статей Маркса
носит еще «несколько неустойчивый характер», то все же, или, вернее,
именно этим, она показывает, что по существу более всего волновало вели¬
кого борца за «беднейшие классы». Описывая низости, которыми лесовла-
дельцы отстаивали свои частные интересы, попирали логику и разум, закон
и право, а также в значительной степени интересы государства, расска¬
зывая, как они наживались за счет бедняков, Маркс проявляет глубокое не¬
годование- оскорбленной души. «Чтобы обеспечить поимку браконьера,
ландтаг не только переломал у закона руки и ноги, но и пробуравил ему
сердце». На этом примере Маркс хотел показать, чего можно ожидать от
сословного представительства частных интересов, если бы его серьезно
призвали к делу законодательства.
При этом Маркс все еще крепко держался гегелевской философии
права и государства. Он, конечно, не уподоблялся правоверным последова¬
телям Гегеля и не восхвалял прусское государство, возводя его в идеал;
гегелианство его заключалось в том, что он применял к прусскому госу¬
дарству мерку идеального государства, которое вытекало из фило¬
софских предпосылок Гегеля. Маркс рассматривал государство как
большой организм, в котором осуществляется правовая, политическая
и нравственная свобода и в котором отдельный гражданин, повинуясь
законам государства, повинуется лишь естественным законам собствен¬
ного человеческого разума. Этот принцип оказался еще применимым
к разбору прений ландтага о лесных порубках; Маркс справился бы
в том же духе и с четвертой статьей, обсуждавшей закон против браконьер¬
ства; но в пятой статье, которая должна была венчать все здание и поста¬
вить во весь рост земельный вопрос—вопрос о раздроблении земельной
собственности—такая точка зрения оказалась бы неприменимой. Вместе
с буржуазией рейнских провинций Маркс стоял за свободный дележ земли;
ограничить свободу крестьянина, не давая ему раздроблять свою землю,
значило бы присоединить к его физической нищете еще и правовую. Но
правовая точка зрения не решала вопроса; французский социализм давно
указывал на то, что неограниченное дробление земельных участков
создает беспомощный пролетариат, и ставил такое дробление на одну
доску с атомистическим обособлением ремесл. Касаясь этого вопроса,
Маркс непременно должен был выяснить свое отношение к социализму.
Он, несомненно, сознавал эту необходимость и, разумеется, не укло¬
нился бы от нее, если бы выполнил полностью весь план своих работ в «Рейн¬
ской Газете». Но это ему не удалось. Когда печаталась третья серия его
статей в «Рейнской Газете», Маркс сделался уже ее редактором и столк¬
нулся лицом к лицу с загадкою социализма, прежде чем успел разрешить ее.
7.	Пять месяцев борьбы.
В течение лета «Рейнская Газета» предприняла несколько маленьких
экскурсий в область социальных вопросов—по всей вероятности, по ини¬
циативе Моисея Гесса. Один раз она перепечатала, относя ее «К важному


— 35 —
злободневному вопросу», статью о берлинских жилищах из газеты Вейтлин-
га; в другой раз, печатая отчет о с’езде ученых в Страсбурге, на котором
также затронуты были социалистические вопросы, газета прибавила не¬
сколько незначащих слов о том, что если неимущие домогаются богатств,
которыми владеет среднее сословие, то это можно сравнить с борьбой сред¬
них классов против дворянства в 1789 году; только на этот раз вопрос
будет разрешен мирным путем.
Но и этих невинных поводов достаточно было для «Аугсбургской
Всеобщей Газеты», чтобы обвинить «Рейнскую Газету» в заигрывании с
коммунизмом. У нее самой была нечиста совесть по этой части; она поме¬
щала гораздо более горючий материал, выходивший из-под пера Гейне,
о французском социализме и коммунизме; но «Аугсбургская Газета» была
единственным немецким органом, имевшим некоторое национальное и
даже международное значение, а «Рейнская Газета» являлась угрозой ее
господствующему положению. И хотя мотивы ее резких нападок были
далеко не возвышенные, все же нападение сделано было зло и довольно
искусно. На ряду с разными шуточками насчет богатых купеческих сын¬
ков, которые в простоте души играют в социалистические идеи, отнюдь,
однако, не собираясь разделить свое имущество с кельнскими ремесленнш
ками и грузчиками, был выдвинут и более серьезный козырь. «Аугсбург¬
ская Газета» доказывала, что надо иметь ребяческое представление о
вещах и кашу в голове, чтобы в столь отсталой стране, как Германия,
грозить среднему классу, едва начинающему свободно дышать, судьбой
французского дворянства 1789 года.
Дать отпор этим злостным нападкам было первой задачей Маркса,
когда он сделался редактором, и задачей довольно затруднительной. У него
не было никакого желания прикрывать чужие «благоглупости», которые и
самому ему казались таковыми; но в то же время ему нельзя было выска¬
зать собственного суждения о коммунизме. Поэтому он старался, по мере
возможности, перенести войну в лагерь противника, указывая на комму¬
нистические поползновения самой «Аугсбургской Газеты». Но он при этом
честно сознавался, что «Рейнской Газете» не дано одной фразой одолеть за¬
дачи, над разрешением которых трудятся два народа. За коммунистиче¬
скими идеями в их теперешнем виде,—писал он,—газета не признает даже
теоретической реальности и, следовательно, не только не желает, но даже
не считает возможным практическое их осуществление; но, тем не менее, она
намерена подвергнуть их продуманному критическому разбору, «на основе
глубокого и продолжительного изучения», ибо писания Леру, Консиде-
рана и, прежде всего, остроумное произведение Прудона не таковы, чтобы
судить о них на основании первых поверхностных впечатлений.
Правда, впоследствии Маркс говорил, что эта полемика отравила ему
работу в «Рейнской Газете», и он «с жадностью» ухватился за возможность
вновь вернуться к своей кабинетной деятельности. Но йри этом он, как это
часто бывает с воспоминаниями, слишком приблизил причину к следствию.
В то время Маркс был еще всей душой предан своей редакторской работе,
и она казалась ему настолько важной, что он способен был порвать из-за


— Эб¬
нее со своими старыми берлинскими товарищами. С ними не было ника¬
кого сладу с тех пор, как, благодаря смягчению цензурного устава, док¬
торский клуб, где все же «процветали умственные интересы», превратился
в общество так называемых «свободных». Там собирались чуть ли не все
домартовские литераторы, проживавшие в прусской столице, и разыгрывали
роль политических и социальных революционеров в образе сорвавшихся
с цепи филистеров. То, что происходило в докторском клубе, тревожило
Маркса еще летом; он говорил, что провозгласить себя свободным—это
одно, и это требование совести; но трубить о своей свободе на весь мир
значит искать дешевой славы, а это уже иное дело. К счастью, думал он,
в Берлине Бруно Бауэр; он позаботится о том, чтобы по крайней мере
члены клуба не делали «глупостей».
Маркс, к сожалению, ошибся. Кеппен, действительно, держался в
стороне от бесчинства «свободных»; но Бруно Бауэр был заодно с ними и
даже не стеснялся играть роль знаменосца в их скоморошествах. Уличные
процессии нищих, которые они устраивали, скандальные выродки в каба¬
ках и притонах, непристойное издевательство над беззащитным священ¬
ником, которому Бруно Бауэр во время венчания Штирнера подал медные
кольца от своего вязаного кошелька и сказал, что они отлично могут
заменить обручальные кольца,—все это делало «свободных» предметом
наполовину удивления, наполовину ужаса для робких филистеров;
но, вместе с тем, это непоправимо вредило делу, которому они будто бы
служили.
Такого рода проказы, достойные уличных мальчишек, отражались,
конечно, самым губительным образом на умственной работе «свободных», и
Марксу приходилось много возиться с их статьями, предназначенными для
«Рейнской Газеты». Многие из этих статей чиркал красный карандаш цен¬
зора, но—так писал Маркс Руге—«не меньше цензора вычеркивал и я, ибо,
вместо статей Мейен и его сотоварищи засыпали нас безмозглой болтов¬
ней о мировом перевороте, в неряшливом стиле, с приправою атеизма и
коммунизма (которого эти господа никогда не изучали). При Рутенберге,
бездарном редакторе, совершенно лишенном критического чутья и само¬
стоятельности, они привыкли смотреть на «Рейнскую Газету» как на свой
собственный безвольный орган; но я не считаю себя вправе поощрять долее
это водолейство на старый лад». Такова было первая причина, по которой
«нахмурилось небо в Берлине», как выражался Маркс.
Окончательный разрыв произошел в ноябре 1842 года, когда Гервег и
Руге приехали в Берлин. Гервег совершал в то время свой триумфальный
об’езд Германии; в Кельне он познакомился и быстро подружился с
Марксом; в Дрездене встретился с Руге и с ним вместе поехал в Берлин. Там
им, вполне естественно, пришлись не по душе бесчинства «свободных»; Руге
рассорился со своим сотрудником Бруно Бауэром, который хотел убедить
его в «величайших нелепостях», в роде того, что государство, собственность
и семью следует считать упраздненными как понятия, при чем совершенно
не важно, что с ними будет в действительности. Не понравились «свобод¬
ные» и Гервегу, и за его неуважительное к ним отношение они отомстили


— 37 —
поэту тем, что всячески вышучивали его аудиенцию у короля и его помолвку
с богатой наследницей.
Обе стороны пытались перенести свой спор в «Рейнскую Газету». Гер-
вег, с ведома и согласия Руге, просил поместить заметку, в которой При¬
знавал, что «свободные», каждый в отдельности, большей частью отличные
люди; но он прибавлял, что они, как откровенно заявили им и он сам, и
Руге, своей политической романтикой, притязаниями на гениальность и
бесцеремонным рекламированием себя вредят делу и партии свободы.
Маркс поместил эту заметку в своей газете, после чего Мейен, от лица
«свободных», стал засыпать его грубыми письмами.
Маркс отвечал вначале по существу, стараясь направить сотрудни¬
чество «свободных» в газете на надлежащий путь.—«Я требовал, чтобы в
их статьях было меньше туманных рассуждений, громких фраз и самолюбо¬
вания и больше определенности, знания дела и проникновения в его кон¬
кретную сущность. Я заявил им, что считаю неудобным, даже безнравствен¬
ным, контрабандное подсовывание коммунистических и социалистических
догм, т. е. нового мировоззрения, в случайных театральных рецензиях
и т. под., и требовал совсем иного, более серьезного отношения к комму¬
низму,	если они хотят обсуждать его.	Далее, я	выразил	пожелание,
чтобы, критикуя религию, выдвигали на первый план критику полити¬
ческих	условий, а не критиковали политические	условия	в религии,
ибо первое более соответствует сущности газеты и уровню образования ее
читателей; религия, сама по себе лишенная содержания, живет не небом,
а землей, и рушится сама собой с распадом извращенной действительности,
теорию	которой она представляет. И,	наконец,	я хотел,	чтобы, го¬
воря о	философии, сотрудники наши не	столько заигрывали	с атеизмом
(как дети, которые уверяют всех и каждого, что ни капельки не боятся
«буки»), сколько старались ознакомить массы с содержанием этого уче¬
ния». Из этих об’яснений видно, какими принципами руководился Маркс,
редактируя «Рейнскую Газету».
Однако, прежде чем его советы дошли по назначению, Маркс получил
«предерзкое письмо» от Мейена с требованием не более, не менее, как того,
чтобы газета не «приспособлялась»^ шла «на все крайности»—иными словами,
на закрытие, в угоду «свободным». Это «наконец» вывело из терпения Маркса,
и он написал Руге: «Во всем этом просвечивает ужасающее тщеславие; оно не
желает понять, что ради спасения политического органа не грех пожертвовать
1 есколькими берлинскими вертопрахами, да и вообще ни о чем не думает,
кроме своей кружковщины... А мы здесь с утра до ночи терпим жесточайшие
притеснения от цензуры, принуждены отписываться в министерство, давать
ответы на обвинения оберпрезидиума, на жалобы ландтага и вопли пайщи¬
ков. Я остаюсь на своем посту лишь потому, что считаю долгом, поскольку
это от меня зависит, мешать властям в осуществлении их замыслов, и не
удивительно, что я несколько раздражен, и ответил Мейену довольно резко».
Фактически это был разрыв с «свободными», которые, в политическом смысле,
все кончили более или менее печально—начиная от Бруно Бауэра, который
сделался впоследствии сотрудником «Крестовой Газеты», до Эдуарда Мейенг;


последний умер редактором «Данцигской Газеты» и сам убого подтрунивал
над своей загубленной жизнью, говоря, чтю ему дозволено издеваться только
над протестантскими ортодоксами (игра на слова ortod—oxen; по-немецки
Ochs — бык), ибо критиковать папские буллы запрещает либеральный ре¬
дактор газеты, щадя чувства католиков подписчиков. Прочие «свободные»
пристроились в официозах или даже в официальных изданиях, как, на¬
пример, Рутенберг, который несколько десятков лет спустя умер редактором
«Прусского Государственного Вестника».
Но в то время, осенью 1842 года, Рутенберга еще боялись, и правитель¬
ство требовало его удаления. Все лето газету терзали цензурными придир¬
ками, но еще не закрывали ее в надежде, что она умрет естественной смертью.
8-го августа рейнский оберпрезидент ф.-Шапер представил в Берлин сведе¬
ния, что число подписчиков «Рейнской Газеты» упало до 885. Но 15-го октября
редактирование «Рейнской Газеты» перешло к Марксу, и 10-го ноября Шапер
уже сообщает, что число подписчиков неудержимо растет: с 885 оно повыси¬
лось до 1820, а направление газеты становится все более дерзким и враждеб¬
ным правительству. Вдобавок в редакцию «Рейнской Газеты» был доставлен
крайне реакционный законопроект о браке, и она его напечатала. Король
был чрезвычайно озлоблен преждевременным оглашением законопроекта, тем
более,что предполагавшеесязатруднение развода вызывало большое недоволь¬
ство в населении. Король потребовал, чтобы газете пригрозили закрытием,
если она не назовет лицо, доставившее ей законопроект; но министры знали
заранее, что она не пойдет на такое унижение, и не желали доставить не¬
навистной газете венец мученичества. Они удовольствовались тем, что
выслали из Кельна Рутенберга и, в виде наказания, потребовали назна¬
чения ответственного редактора, который бы подписывал газету вместо
издателя Ренара. Одновременно с этим на место цензора Доллешалля,
известного своей ограниченностью, назначен был ассесор Витхаус.
30 ноября Маркс пишет Руге: «Рутенберг, которого мы уже отставили
от заведы'вания немецким отделом (где его деятельность заключалась глав¬
ным образом в расстановке знаков препинания) и которому только по моему
ходатайству дали французский отдел,—этот самый Рутенберг, благодаря
чудовищной глупости наших государственныхъ властей, имел счастье про¬
слыть опасным, хотя на самом деле он не был опасен ни для кого, кроме
«Рейнской Газеты» и себя самого. Власти потребовали его удаления во что
бы то ни стало. Заботливое прусское провидение, этот despotisme prussien,
le plus hypocrite, le plus fourbe, избавил издателя Ренара от неприятной
сцены, и теперь новый мученик, уже довольно виртуозно разы¬
грывающий свою роль, усвоив себе соответствующие позы, язык и выра¬
жения лица, старается извлечь всевозможные выгоды из своего муче¬
ничества. Он пишет в Берлин и во все концы света, что с ним уходит
из «Рейнской Газеты» самый дух ее и что теперь газета займет иную
позицию по отношению к правительству». Маркс говорит об этом инциденте
в том смысле что он обострил разрыв с берлинскими «свободными»;
насмешки над «мучеником» Рутенбергом, однако, слишком злы и не
вполне справедливы.


— 39 —
Слова Маркса о том, что удаления Рутенберга требовали «во что бы
то ни стало» и что издатель был избавлен благодаря этому от «неприятной
сцены», можно понять только в том смысле, что редакция подчинилась на¬
силию и воздержалась от всякой попытки сохранить Рутенберга. Такая
попытка не имела, конечно, никаких шансов на успех, и вполне разумно
было избавить издателя от «неприятной сцены»: этот книготорговец, чуждый
политике, был неподходящим человеком для протокольного допроса.
Письменный протест против угрозы закрытия газеты только подписан
им, а составил его Маркс, как видно по рукописному черновику, храня¬
щемуся в кельнском городском архиве.
В этом документе сказано, что газета, «подчиняясь насилию», согла¬
шается на удаление Рутенберга и назначение ответственного редактора и
выражает готовность сделать все возможное, чтобы спасти себя от гибели,—
поскольку это совместимо с достоинством независимого органа печати. Она
обещает соблюдать больше сдержанности в формах изложения, поскольку это
будет допускать содержание. Протест составлен очень осторожно и диплома¬
тично. Другого такого примера дипломатической осторожности, конечно, не
найти в жизни Маркса; но если несправедливо придираться к каждому слову,
то не менее несправедливо было бы утверждать, что, составляя протест,
Маркс особенно насиловал тогдашние свои убеждения. Этого не было даже
в словах о пруссофильском настроении газеты. Помимо полемики с враж¬
дебной Пруссии «Аугсбургской Всеобщей Газетой» и агитации «Рейнской
Газеты» за включение в таможенный союз и северо-западной Германии,
прусские симпатии сказывались прежде всего в постоянном упоминании
заслуг северогерманской науки в противоположность поверхностному ха¬
рактеру французской науки и южногерманских учений. «Рейнская Газета»,—
говорится ô протесте,—первый рейнский и вообще южногерманский орган
печати, «который силится привить на юге северогерманский дух и тем
содействует духовному об’единению разделенных племен».
Ответ оберпрезидента Шапера был довольно немилостивый: даже если
Рутенберг немедленно же будет удален,—заявил он,—и на место его по¬
сажен более подходящий редактор, то окончательное разрешение на издание
будет зависеть от дальнейшего поведения газеты. Для приискания нового
редактора срок был дан до 12-го декабря, но до этого дело не дошло,
ибо в половине декабря возгорелась новая война. Две корреспонден¬
ции из Бернкастеля о плачевном положении мозельских крестьян вызвали
со стороны Шапера грубые по форме и ничтожные по содержанию
опровержения. «Рейнская Газета» попыталась еще раз встретить не¬
взгоду с веселым лицом и похвалила опровержения за «спокойно достой¬
ный тон», посрамляющий сыщиков и столь же способный «рассеять
недоверие, как и укрепить доверие». Но, собрав предварительно необхо¬
димый материал, газета поместила в половине января одну за другой пять
статей, в которых приводились неопровержимые доказательства жестокого
отношения правительства к жалобам мозельских крестьян. Чиновник,
стоявший во главе рейнской провинции, был этим совершенно посрамлен.
В утешение ему, совет министров, в присутствии короля, уже 21-го января


— 4'J —
1843 года постановил закрыть газету. Под конец года произошло несколько
инцидентов, окончательно разгневавших короля: сантиментально-дерзкое
письмо, присланное ему Гервегом из Кенигсберга и напечатанное в «Лейп¬
цигской Газете» без ведома и против воли автора, оправдание Иоганна
Якоби верховным судом по обвинению в государственной измене и оскор¬
блении величества и, наконец, новогоднее заявление «Немецких Ежегод¬
ников», что они стоят за «демократию и ее практические задачи». «Ежегод¬
ники» тотчас же были запрещены, так же, как запрещена была в Пруссии
«Лейпцигская Всеобщая Газета». А затем решили заодно прикрыть и «блуд¬
ную сестру ея на Рейне», тем более что она высказалась очень резко по
поводу закрытия первых двух газет.
Формально газету закрыли под предлогом, что у нее нет концессии—
«как будто в Пруссии, где ни одна собака не может жить без разрешения по¬
лиции, «Рейнская Газета» могла просуществовать хоть день без наличности
официальных условий жизни», как говорил Маркс;«фактической же причиной»
послужили те же старо- и новопрусские песни о возмутительном направле¬
нии, «старый вздор о вредном образе мыслей, пустых теориях и т. д.», как
издевался Маркс. В интересах пайщиков газете разрешено было все-таки
выходить до истечения четверти года. «Смертная казнь отсрочена, но газета
отдана под двойную цензуру», писал Маркс Руге. «Наш цензор, человек
весьма почтенный, в свою очередь подчинен цензуре здешнего статс-прези-
дента, фон-Герляха, болвана, пассивно выполняющего приказания началь¬
ства; таким образом наша газета препровождается в полицию уже в гото¬
вом виде, и если полицейский нюх все же учует в номере что-нибудь нехри¬
стианское или недостаточно прусское, то газету не выпускают». Ассесор
Витхаус был человек очень порядочный и отказался от обязанностей цензо¬
ра, за что кельнский певческий кружок почтил его серенадой. На место
его был прислан из Берлина секретарь министерства Сен-Поль, и он с таким
усердием выполнял обязанности палача, что уже 18-го февраля двойная цен¬
зура оказалась излишней и была упразднена.
Запрещение газеты было принято как оскорбление, нанесенное всей
рейнской провинции. Число подписчиков сразу возросло до 3200, и в Бер¬
лин полетели петиции, покрытые тысячами подписей, с ходатайствами об
отвращении грозящего удара. Поехала в Берлин и депутация от пайщи¬
ков, но не была принята королем. Точно также бесследно исчезли бы в
мусорных корзинах министерства петиции населения, если бы они не
вызвали крутых мер против чиновников, которые их подписывали. Но
хуже всего было то, что пайщики надеялись достичь пониженным тоном
газеты то, чего не удавалось добиться уговорами; это обстоятельство
главным образом и побудило Маркса уже 17-го марта сложить с себя обя¬
занности редактора,—что, разумеется, не помешало ему до последней ми¬
нуты отравлять жизнь цензуре.
Сен-Поль был молодой человек—богема по своему образу жизни. В
Берлине он кутил с «свободными», а в Кельне ввязывался в драки с ночными
сторожами у дверей притонов. Но он был неглупый малый и скоро докопал¬
ся, в чем «доктринерский центр» «Рейнской Газеты» и «живительный источ¬


ник» ее теорий. В своих донесениях в Берлин он ç невольным уважением
отзывался о Марксе; ум и характер Маркса, видимо, внушали ему большое
почтение, хотя он и утверждал, что открыл в нем «глубокую ошибку мышле¬
ния». 2-го марта Сен-Поль уже сообщил в Берлин, что Маркс решил, «в виду
обстоятельств», окончательно порвать с «Рейнской Газетой» и покинуть Прус¬
сию; берлинские мудрецы ответили, что это небольшая потеря для Пруссии,
так как «ультрадемократические взгляды Маркса совершенно несовместимы
с основными принципами прусского государства», что, конечно, совершенно
верно. И 18-го марта достойный цензор торжествовал победу: «Spiritus rector»
всего предприятия, д-р Маркс, вчера окончательно вышел из состава редак¬
ции, и место его занял Оппенгейм, весьма умеренный и, в общем, заурядный
человек... Я очень рад этому, так как теперь у меня уходит на цензурование
газеты вчетверо меньше времени, чем прежде». Он даже написал в Берлин,
делая этим лестный комплимент ушедшему редактору, что теперь, когда
ушел Маркс, можно спокойно предоставить газете выходить попрежнему.
Начальство Сен-Поля оказалось, однако, еще трусливее, чем он сам: ему
предложено было тайно подкупить редактора «Кельнской Газеты», некоего
Гермеса, и запугать ее издателя, которому успех «Рейнской Газеты» грозил
серьезной конкуренцией; и эта коварная проделка удалась.
Сам Маркс уже 25-го марта—день, когда в Кельне получено было изве¬
стие о закрытии «Рейнской Газеты»—пишет Руге: «Меня это не удивило.
Вы знаете мое мнение о цензуре. Я считаю закрытие «Рейнской Газеты» вполне
последовательным шагом, вижу в нем прогресс политического сознания, и
это меня примиряет. Кроме того, атмосфера в газете была слишком душная
для меня. Тяжело холопствовать даже ради свободы и бороться булавками
вместо прикладов. Я устал от лицемерия, глупости, грубости властей,
устал подлаживаться, гнуть спину и придумывать безопасные слова.
Итак, правительство снова отпустило меня на свободу. В Германии мне
больше нечего делать. Здесь изменяешь самому себе».
8.	Людвиг Фейербах.
В этом же письме Маркс извещал о получении сборника, в котором
он поместил первую свою политическую статью. Сборник этот был в двух
томах и носил заглавие «Анекдоты» (очерки по новейшей германской фило¬
софии и публицистике), изданные, в начале марта 1843 года, Литературным
Бюро в Цюрихе. Издательство это было основано Юлиусом Фребелем, как
убежище для бежавших от немецкой цензуры.
В этом сборнике еще раз проходит перед читателями старая гвардия
младогегелианцев, хотя уж и не стройными рядами. И среди них выступает
смелый мыслитель, похоронивший всю философию Гегеля; он об’явил «аб¬
солютный разум» отжившим духом богословия и, следовательно, чистейшей
верой в привидения и полагал,что все тайны философии разрешаются созер¬
цанием человека и природы. «Предпосылки к реформе философии» Людвига
Фейербаха, напечатанные в «Анекдотах», были откровением и для Маркса.
Фейербах имел, несомненно, огромное влияние на умственное разви¬
тие Маркса в молодости, и Энгельс впоследствии вел начало этого влияния


от знаменитой книги Фейербаха «Сущность христианства», вышедшей в
свет уже в 1841 году. Об «освободительном влиянии» этой книги, которое
надо было пережить самому, чтобы составить себе представление о нем,
Энгельс говорит в следующих словах: «Мы все были в восторге, и все стали
на время последователями Фейербаха». Но в тех статьях, которые Маркс
помещал в «Рейнской Газете», еще не чувствуется влияние Фейербаха;
Маркс «восторженно приветствует» новое миропонимание, несмотря на все
критические оговорки, только в «Немецко-Французских Ежегодниках»,
которые стали выходить в феврале 1844 года и уже в самом заглавии своем
обнаруживали некоторую связь с ходом мыслей Фейербаха.
«Предпосылки», несомненно, уже содержатся в «Сущности христиан¬
ства», и в этом смысле несущественно, если Энгельс и ошибся в своих
воспоминаниях. Но не безразлична его ошибка тем, что она затуманивает
духовную связь между Фейербахом и Марксом. Фейербах не переста¬
вал быть борцом оттого, что чувствовал себя хорошо лишь в одиночестве и
на лоне природы. Подобно Галилею, он полагал, что город—тюрьма для
натур, склонных к созерцанию; напротив того, жизнь в деревне, на свободе,
развертывает книгу природы перед глазами всякаго, кто умеет читать ее.
Подобными словами Фейербах защищался всегда от нападок на его уеди¬
ненную жизнь в Брукберге; он любил сельское уединение не в смысле
старой миролюбивой поговорки: «счастлив тот, icro живет в тиши», а потому,
что в одиночестве и тишине черпал силы для борьбы; как мыслитель,
он чувствовал потребность сосредоточиться, уйти от шумной житейской суе¬
ты, для того, чтобы она не отвлекала его от созерцания природы, великого
первоисточника жизни и тайн ея.
Живя в сельской тиши, Фейербах все же принимал участие в великой
борьбе своего времени и стоял в первых рядах борцов. Его статьи в газете
Руге были самые резкие. В «Сущности христианства» он доказывал, что
не религия создает человека, а человек религию, что существа высшего
порядка, созданные нашей фантазией, лишь призрачное отражение нашего
собственного существа. Когда эта книга вышла в свет, Маркс вы¬
ступил на арену политической борьбы, и она привела его на ба¬
зар житейской суеты; такую борьбу нельзя было вести тем оружием, какое
выковал Фейербах в своей книге о христианстве. Но в то время,
когда гегелевская философия оказалась неспособной разрешить материаль¬
ные вопросы, с которыми столкнулся Маркс в «Рейнской Газете», вышли
Фейербаховские «Предпосылки к реформе философии»; они нанесли смер¬
тельный удар гегелевской философии, как последнему прибежищу, послед¬
ней рациональной опоре богословия. Этим они произвели глубокое впечат¬
ление на Маркса, хотя он и оставил за собой право критического отношения.
В письме от 13-го марта он пишет Руге: «Фейербаховские афоризмы
мне только тем не нравятся, что он слишком много говорит о природе и слиш¬
ком мало о политике. А между тем то единственный союз, при посредстве
которого нынешняя философия может стать истиной. Но, вероятно, произой¬
дет то же, что было в шестнадцатом веке, когда на ряду с восторженными по¬
клонниками природы были восторженные поклонники государства». И дей¬


ствительно, Фейербах в своих «Предпосылках» лишь мимоходом касается п
литики, при чем скорее идет позади, чем впереди Гегеля. И тут его продолж
телем становится Маркс, исследовавший Гегелевскую философию права
государства так же основательно, как Фейербах исследовал его философ«
природы и религии.
И еще в одном месте письмо Маркса к Руге от 13-го марта показывае
как сильно было в то время влияние Фейербаха на Маркса. Как только дг
него стало ясно, что он не может писать под гнетом прусской цензуры
дышать в прусском воздухе, он сразу же решил не уезжать из Германи
без своей невесты. Уже 25-го января Маркс запрашивает Руге, может ли о
рассчитывать, что найдет работу в «Немецком Вестнике», который Гервег
то время собирался издавать в Цюрихе; но издание не осуществилось, та
как Гервега выслали из Цюриха. Руге предложил тогда другие плащ
совместной работы, в том числе общее редактирование преобразованны
и переменивших название «Ежегодников», и звал Маркса приехать в Лейг
циг по окончании его «редакционной пытки», для личных переговоров
«месте нашего возрождения».
В письме от 13-го марта Маркс принимает предложение приехать
а «пока» высказывается о «нашем плане» следующим образом: «Когда Па
риж был взят, некоторые предлагали посадить на престол сына Наполеона
учредив регентство, другие—Бернадотта, третьи, наконец, Луи Филиппа
Но Талейран ответил: или Людовик XVIII или Наполеон. Это—принцип
а остальное все—интрига; так и для меня, кроме Страсбурга или, в крайне»
случае, Швейцарии, почти все другое не принцип, а интрига. Книги болыш
чем в двадцать листов пишутся не для народа. Самое большое, на что- ещ<
можно было бы рискнуть,—это издание ежемесячного журнала. Если даж<
нам и разрешат снова издавать «Немецкие Ежегодники», они будут в лучше»
случае слабым отголоском покойного журнала; а для наших дней этого недо¬
статочно. Наоборот, «Немецко-Французские Ежегодники»—это был бы прин¬
цип, это было бы крупное событие, предприятие, которым можно увлечься».
Тут чувствуется отголосок «Предпосылок» Фейербаха—его слов о том, что
истинный философ, сливающийся с жизнью, с человеком, должен быть
галло-германской крови. Нужно, чтобы сердце у него было французское, а
голова немецкая. Голова реформирует, сердце революционизирует. Только
там, где есть движение, порыв, страсть, кровь и чувственность,—там и дух.
Только живой ум Лейбница, его сангвинический, матерьялистически-идеа-
листический дух впервые вырвал немцев из-под власти одолевших их педан¬
тизма и схоластики.
В своем ответе от 19-го марта Руге высказывает полное согласие с
этим «галло-германским принципом», но устройство деловой стороны пред¬
приятия затянулось все же еще на несколько месяцев.
9.	Женитьба и изгнание.
В бурный год своих первых битв на арене общественной борьбы Марксу
приходилось бороться и со многими домашними невзгодами. Он говорил об
этом неохотно и всегда лишь в случаях крайней необходимости. В противо¬


-	<14	—
положность жалкому жребию филистера, для которого его мелкие делишки
заслоняют и мир, и Бога, ему было дано забывать самые горькие беды в
служении «великим целям человечества». Жизнь давала ему в избытке
случаи упражняться в этой способности.
Уже в первом дошедшем до нас упоминании о «частных пустяках» чрез¬
вычайно характерно отразился взгляд Маркса на все касающееся его личной
жизни. Извиняясь перед Руге за неприсылку обещанных статей для «Анекдо¬
тов», в письме от 9-го июля 1842 года, Маркс перечисляет разные помехи
и потом прибавляет. «Остальное время я был занят и расстроен несносней¬
шими семейными распрями. Мои родные устраивали мне всяческие затруд¬
нения, и, несмотря на то, что они люди состоятельные, я в данный момент
оказался в очень стесненных обстоятельствах. Я, разумеется, не стану
докучать вам рассказом об этих частных пустяках. Положительно счастье,
что человеку с характером несвойственно раздражаться личными неприятно¬
стями, когда столько гадостей творится в общественной жизни». Филистеры,
столь близко принимающие к сердцу все личное, издавна выставляли именно
это проявление необычайной силы характера, как доказательство «бессер¬
дечности» Маркса.
Мы не знаем, в чем заключались подробности этих «несноснейших се¬
мейных распрей»; Маркс только один раз еще, и опять лишь в общих сло¬
вах, упоминает о них—при переговорах об издании «Немецко-Французских
Ежегодников». Он пишет Руге, что как только план издания твердо опреде¬
лится, он поедет в Крейцнах, где живет мать его невесты со времени смерти
своего мужа,и там женится; после свадьбы он собирался пожить еще не¬
сколько времени у своей тещи, так как «надо же нам иметь в запасе несколько
готовых работ, прежде чем приступать к делу... Без всякой романтики, могу
заверить вас, что я влюблен по уши и не на шутку. Я уже семь лет как по¬
молвлен, и моя невеста выдержала из-за меня не мало жестоких битв,
почти подточивших ее здоровье; ей приходилось бороться со своими аристо¬
кратическими и благочестивыми родственниками, для которых «Господь
на небе» и «властитель в Берлине» предметы одинакового религиозного
поклонения,—а также и с моею семьей, в которую вгнездилось несколько
попов и других моих врагов. Таким образом мне и моей невесте пришлось
вести годами больше ненужной и утомительной борьбы, чем многим другим,
втрое старшим нас и постоянно кричащим о своем «жизненном опыте».
Кроме этого намека Маркс нигде не говорит о той борьбе, которую ему
пришлось выдержать до женитьбы.
Издание нового журнала наладилось не без труда, но все же сравни¬
тельно быстро. Марксу даже не пришлось ездить в Лейпциг. Фребель ре¬
шился взять на себя издательство после того, как довольно состоятельный
Руге вошел компаньоном в Литературное Бюро и внес 6,000 талеров.
Марксу назначили редакторское жалованье в 500 талеров в год. С такими
гидами на будущее он обвенчался с своей Женни 19-го июня 1843 года.
Место издания «Немецко-Французских Ежегодников» все еще не было
установлено. Выбор колебался между .Брюсселем, Парижем и Страсбур¬
гом. Эльзасский город больше всего улыбался молодой чете, но в конце кон¬


— 43 —
цов, после того, как Фребель и Руге предварительно побывали в Париже
и в Брюсселе, решено было перенести издание в Париж. Правда, в Брюсселе
печать была более свободна, чем в Париже, где действовали система залогов
и сентябрьские законы; но зато в столице Франции редакция была ближе
к немецкой жизни, чем в Брюсселе. Подбадривая Маркса, Руге писал ему,
что в Париже он отлично проживет на 3,000 франков или немногим больше.
Согласно своему намерению, Маркс провел первые месяцы своего брака
в доме тещи, а в ноябре молодые переехали в Париж. Последний отго¬
лосок его пребывания на родине—письмо от 23-го октября 1843 г. из Крейц-
наха Фейербаху, которого он просил написать для первого номера «Ежегод¬
ника» критическую статью о Шеллинге. «Из вашего предисловия ко второму
изданию «Сущности христианства» я вижу, что у вас есть что сказать об этом
вертопрахе. И это было бы превосходное начало. Г. Шеллинг необычайно
ловко поймал на свою удочку французов, сначала слабого, эклектичного
Кузена, а затем даже и гениального Леру. Для Пьера Леру и подобных
ему Шеллинг все еще тот, кто заменил трансцендентный идеализм разум¬
ным реализмом и отвлеченное мышление Живой мыслью, облеченной
плотью и кровью, кто на место специальной философии поставил филосо¬
фию мироздания... И поэтому вы окажете большую услугу не только нашему
изданию, но еще больше истине, если дадите в первом же номере журнала
характеристику Шеллинга. Вы самый подходящий для этого человек, по¬
тому что вы—противоположность Шеллингу. Юношеская идея Шеллинга,
скажем, даже искренняя—лучше предполагать хорошее о своем про¬
тивнике—но для осуществления ее у него не было иных данных,
кроме воображения, иной энергии, кроме тщеславия, иных возбудителей,
кроме опиума, иного органа, кроме женской восприимчивости. Эта
искренняя юношеская идея Шеллинга претворена вами в истину, в дей¬
ствительность, сделалась мужественно подлинной... Я поэтому считаю вас
необходимым, естественным противником Шеллинга; вас призвали проти¬
востать ему их величества, природа и история...» До чего приветливо
написано это письмо, и как ярко горит в нем радостная надежда на
великую борьбу.
Но Фейербах колебался. Он сначала выражал и Руге свое сочув¬
ствие его новому журналу, но потом отказался от сотрудничества; и
ссылка на его же «галло-германский принцип» не убедила его. Его писания
более всех других возбудили гнев властей, и полицейская дубинка уби¬
вала свободу философской мысли, поскольку она еще существовала в Г ер-
мании; философская оппозиция принуждена была поэтому спасаться бег¬
ством за границу, если не хотела трусливо сдаться.
Сдаваться Фейербах, конечно, не хотел, но он не решался и на смелый
прыжок в волны, омывавшие немецкую мертвую землю. День, когда Фейер¬
бах дал хотя дружественный и участливый, но все же отрицательный
ответ на пламенный призыв Маркса, был его черным днем. С этого дня он
обрек себя и на духовное одиночество.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Парижское изгнание.
1.	«Немецко-Французские Ежегодники».
Новый журнал родился не под счастливой звездой: только один двой¬
ной выпуск его вышел в конце февраля 1844 года.
«Галло-германский принцип», или, как его переименовал Руге, «интел¬
лектуальный союз между немцами и французами», не осуществлялся на
деле; «политический принцип Франции» пренебрегал немецким приданым,
(логической проницательностью» гегелевской философии, вместо того,
чтобы пользоваться ею, как надежным компасом в сферах метафизики, и
Руге видел, как французы носились по ним без руля, по воле ветра и волн.
Правда, если, по свидетельству Руге, предполагалось привлечь прежде
всего Ламартина, Ламенэ, Луи Блана, Леру и Прудона, то уже этот список
был сам по себе достаточно пестрый. Некоторое представление о немецкой
философии имели из них только Леру и Прудон, из которых первый жил в
провинции, а второй временно забросил писательство и углубился в изобре¬
тение наборной машины. Другие же отказались от сотрудничества по тем-
или иным религиозным соображениям. Отказался даже Луи Блан, считая,
что атеизм в философии порождает анархизм в политике.
Зато журнал приобрел очень видный штаб немецких сотрудников;
вместе с издателями в него вошли Гейне, Гервег, Иоганн Якоби из имен
первого ранга, а затем заметные люди из числа менее известных, как, на¬
пример, Моисей Гесс и Ф. К. Бернайс, молодой пфальцский юрист, не
говоря о самом молодом из сотрудников, Фридрихе Энгельсе. После много¬
кратных литературных разбегов, он вышел здесь впервые в бой с открытым
забралом и в сверкающих доспехах. Но и эта группа была достаточно пест¬
рая; многие из сотрудников весьма мало смыслили в гегелевской философии
и еще менее в ее «л огической проницательности». И прежде всего между
двумя издателями вскоре произошел раскол, сделавший невозможной вся¬
кую дальнейшую совместную работу.
Первый двойной выпуск журнала, оставшийся единственным, открылся
«Перепиской» между Марксом, Руге, Фейербахом и Бакуниным, молодым
русским, который примкнул в Дрездене к Руге и поместил в «Немецких
Ежегодниках» статью, обратившую на себя большое внимание. Переписка
состояла из восьми писем, подписанных инициалами авторов; из них три
письма были Маркса, три Руге и по одному Фейербаха и Бакунина. Руге
назвал впоследствии эту «Переписку» драматической сценой своего сочи¬
нения, добавив, что он пользовался для псе «отчасти отрывками подлинных


писем». Он включил «Переписку» в соорание своих сочинений, но с весьма
характерными большими искажениями и опустив последнее письмо за
подписью Маркса, хотя в нем смысл всей «Переписки». Содержание писем
не оставляет никаких сомнений в подлинном авторстве тех, чьи инициалы
значатся в подписях, и поскольку «Переписка» представляет собой нечто
цельное, первая скрипка в этом концерте принадлежала Марксу; бесспорно,
однако, что Руге обработал по-своему и его письма, как и письма Бакунина
и Фейербаха.
Марксу принадлежит в «Переписке» заключительное слово, и он же
начинает ее очень внушительным аккордом. Романтическая реакция,
говорит он, ведет к революции; государство—нечто слишком значительное,
чтобы превращать его в арлекинаду. Корабль, нагруженный глупцами,
быть-может, и продержится некоторое время, предоставленный воле ветра,
но будет неизбежно настигнут своей судьбой, именно потому, что глупцы об
этом не думают .Руге ответил ему длинной иеремиадой о неизбытном овечьем
терпении немецких филистеров; письмо его «полно обвинений и безнадежно¬
сти», как он сам потом говорил о нем или как ему более вежливо тотчас же от¬
ветил Маркс: «Ваше письмо прекрасная элегия, захватывающая дух похо¬
ронная песнь, но оно совершенно не политическое». Если филистеру принад¬
лежит мир, то стоит изучить этого господина мира. Филистер, однако, лишь
постольку господин мира, поскольку он заполняет его своим присутствием,
как черви заполняют труп; и до тех пор, пока филистеры определяют собою
состав монархии, и монарх тоже лишь король филистеров. Новый прусский
король, более развитой и живой, чем его отец, хотел поднять филистерское
государство, не меняя его основу; но пока пруссаки оставались такими же,
какими были, ему не удавалось превратить ни себя, ни своих подданных в
настоящих свободных людей. Это вызвало возврат к старому окостенелому
государству слуг и рабов. Но столь отчаянное положение рождает новые
надежды. Маркс указывает на неспособность господ и на инертность слуг
и подданных, которые предоставили все на волю Божию, хотя одних этих
данных достаточно, чтобы вызвать катастрофу. Он указывает на врагов
филистерства, на всех мыслящих и страдающих людей, которые пришли
к соглашению между собой, и даже на пассивное размножение поддан¬
ных старого образца, так как оно вербует с каждым днем рекрутов для но¬
вого человечества. Еще быстрее приводит система наживы и торговли,
собственности и эксплоатации к ломке внутри современного общества, и
старый строй не имеет возможности оздоровить жизнь, ибо он вообще не
исцеляет и не созидает, а только существует и пользуется всем. И за¬
дача сводится к тому, чтобы окончательно обличить старый мир и созидать
новый.
Бакунин и Фейербах писали Руге тоже каждый по-своему в ободряю¬
щем тоне. Руге заявляет в ответном письме, что «Новый Анахарзис и новые
философы» убедили его. Фейербах сравнил гибель «Немецких Ежегодников»
с падением Польши, когда усилия немногих были тщетны в трясине разла¬
гавшейся национальной жизни; в ответ на это Руге говорит в одном письме
к Марксу: «Да! Подобно тому, как не спасает Польшу католическая вера


и дворянская свобода, и нас не могла освободить богословская философия
и аристократическая наука.Мы не можем продолжать наше прошлое иным пу¬
тем, кроме решительного разрыва с ним. «Ежегодники» погибли, гегелевская
философия принадлежит прошлому. Мы хотим основать свой орган в Париже
и будем судить в нем самих себя и всю Германию с полной свободой и неумо¬
лимой искренностью». Он обещает позаботиться о материальной стороне
издания и просит Маркса высказаться о плане журнала.
Марксу принадлежит как первое, так и последнее слово в «Переписке».
Совершенно ясно, говорит он, что нужно создать новый сборный пункт для
действительно мыслящих и независимых людей. Но если для всех очевидно, от¬
куда идет движение, то тем больше недоумений относительно того, куда оно
направляется. «Не в том только дело, что началась общая анархия среди ре¬
форматоров, но каждый должен сознаться и перед самим собой, что не имеет
точного представления о том, кчему должно стремиться. Втом, однако, и за¬
ключается преимущество нового направления, что у нас нет догматических
предрешений о мире, и мы хотим обрести новый мир путем критики ста¬
рого. До сих пор разрешение всех загадок лежало в портфелях у филосо¬
фов, и глупому эзотерическому миру стоило только разинуть пасть, чтобы
ему летели в рот жареные утки абсолютного знания. Философия приобщи¬
лась к миру; это наиболее убедительно явствует из того, что философское
сознание, не только внешним образом, но и виутренно по существу втянуто
в муку борьбы.
Если не наше дело сооружать будущее и решать все на вечные времена,
то тем определеннее выступает наша непосредственная задача. Она заклю¬
чается в беспощадной критике всего существующего, беспощадной в том
смысле, что она не должна бояться конечных выводов, к которым приходит,
так же, как не должна страшиться и столкновений с существующими вла¬
стями». Маркс не намеревался водружать никакой догматический стяг, и
коммунизм в том смысле, как его излагали Кабе, Дезами, Вейтлинг, был тоже
догматической абстракцией в его глазах. Главный интерес современной Гер¬
мании, по его словам, заключается в религии и затем в политике, и не сле¬
дует противопоставлять им вымышленный строй, как в «Путешествии в
Икарию», а нужно исходить из них, каковы они ни на есть.
Маркс опровергает «рьяных социалистов», которые считают поли¬
тические вопросы совершенно ничтожными. Из столкновений политической
государственности, из противоречия между идеальным назначением госу¬
дарства и его реальными предпосылками и вырабатывается всюду социальная
истина. «Ничто поэтому не мешает нам исходить в нашей критике из кри¬
тики политической, из партийности в политике, и тем самым примкнуть
к подлинной борьбе. Тогда мы выступим не как доктринеры, предлагающие
миру новый принцип: Вот, мол, истина, и преклони перед нею колени.
Мы раскрываем миру новые принципы, исходя из принципов существую¬
щего. Мы не говорим миру: Оставь свою борьбу—она ни к чему не ведет;
мы дадим тебе истинные лозунги борьбы. Вместо того, мы выясняем миру,
из-за чего он, в сущности, борется, а сознание есть нечто такое, что неизбежно
усваивается, хотя бы против желания». Маркс сводит таким образом про¬


— 49 —
грамму нового журнала к следующей формуле: Самовразумление (крити¬
ческая философия) времени для уяснения своих стремлений и желаний.
К «самовразумлению» пришел, однако, только Маркс, а не Руге. Уже
«Переписка» показала, что вожаком был Маркс, а Руге только шел, куда его
вели. К тому же Руге заболел, приехав в Париж, и не мог принимать деятель¬
ного участия в редактировании журнала.Эго парализовало его редакторские
способности, наиболее нужные, по его мнению, для дела, так как Маркса он
считал слишком «обходительным» для редакторства. Руге не имел возможно¬
сти придать журналу тот вид и то направление, которое считал наиболее
подходящим, и даже не мог поместить в нем свою статью. Все же при выходе
первого выпуска он еще не относился к журналу вполне отрицательно.
Он находил, что «многое в нем замечательно и наверно вызовет большой
интерес в Германии», но прибавлял с упреком, что «на ряду с этим пре¬
поднесено несколько «необтесанных вещей»; он бы непременно внес в них
поправки, а их взяли впопыхах, без всяких изменений. Журнал, по всем
вероятиям, продолжал бы выходить, если бы этому на помешали внешние
обстоятельства.
Прежде всего очень быстро истощились средства Литературного Бюро,
и Фребель заявил, что не может продолжать дело. Затем, при первом известии
о выходе в свет«Немецко-Французских Ежегодников»,прусское правительство
начало поход против журнала. Оно, правда, не встретило при этом сочув¬
ствия даже у Меттерниха, не говоря о Гизо, и вынуждено было ограничиться
оповещением оберпрезидентов всех провинций циркуляром от 18-го апреля
1844 года, что«Ежегодники» представляют собою покушение на государствен¬
ную измену и оскорбление величества; оберпрезидентам предписывалось
отдать конфиденциальные распоряжения полицейским властям, чтобы они
задержали Руге, Маркса, Гейне и Бернайсапри их вступлении на прусскую
территорию и захватили их бумаги. Это было еще довольно невинно, ибо
нюрнбергцы никого не вешают, прежде чем не захватят его в свои руки.
Но нечистая совесть прусского короля была опасна тем, что со злобным
страхом охраняла границы. На одном рейнском пароходе захвачено
было сто экземпляров «ЕжегодникоЕ», у Бергцаберна на французско-пфальц-
ской границе значительно более двухсот. Это были очень чувствитель¬
ные подзатыльники при сравнительно ограниченном числе экземпляров,
имевшихся в распоряжении.
При возникновении внутренних трений они всегда легко обостряются
из-за внешних осложнений. По свидетельству Руге, внешние затруднения
и ускорили или даже вызвали его разрыв с Марксом. Это вполне допустимо
в виду того, что Маркс отличался величественным равнодушием к денежным
вопросам, а Руге был подозрителен, как лавочник. Он не стеснялся выпла¬
чивать Марксу жалование, которое ему полагалось, по меновой системе—
экземплярами «Ежегодников», но сам приходил в величайшее волнение при
одном только мнившемся ему предположении, что он пожелает рисковать
своим состоянием и возьмет на себя дальнейшее издание журнала, несмотря
на свою неопытность в книжном деле. К самому себе Маркс действительно
пред'явил такое требование в подобных обстоятельствах, но от Руге он едва


-БО-
ли этого ожидал. Возможно, что он советовал не бросать ружье в кусты
после первого же промаха; но Руге, который уже выходил из себя, когда пред¬
полагали, что он пожертвует пару франков на издание сочинений Вейт-
линга, увидел в совете Маркса опасное посягательство на свой кошелек.
Кроме того, Руге выяснил сам главную причину разрыва, указав, что
непосредственным поводом послужил спор о Гервеге. Руге, «быть-может,
действительно, с излишней горячностью», по его словам, назвал Гервега
«негодяем», а Маркс настойчиво говорил о «великом будущем» Гервега. Руге
оказался прав; «великого будущего» Гервег не достиг, а его тогдашний
образ жизни в Париже был несомненно предосудительный; даже Гейне
очень резко его осуждал, и Руге признает, что Марксу он тоже не доставлял
большой радости. Все же лучше ошибаться в благородном смысле, как
«запальчивый» и «едкий» Маркс, нежели гордиться своей жуткой инстинк¬
тивной подозрительностью, как «добродетельный» Руге; для Маркса дело
шло о революционном поэте, а для Руге о мещанской безупречности.
Такова была более глубокая основа незначительного инцидента, на¬
всегда раз’единившего этих двух людей. Для Маркса разрыв с Руге не имел
такого существенного значения, как, например, его позднейшие разногласия
с Бруно Бауэром или Прудоном. Как революционер, он, вероятно, еще за¬
долго до того был раздражен против Руге, а спор о Гервеге, если он был
действительно таков, как описывает Руге, окончательно вывел его из тер¬
пения.
Для того, чтобы ознакомиться с тем, что было самого лучшего в Руге,
следует прочесть его «Воспоминания», изданные им двадцать лет спустя.
Четыре тома их доходят до гибели «Немецких Ежегодников», до того времени,
когда жизнь Руге была образцом для литературного авангарда школьных
учителей и студентов, представителей буржуазии, жившей мелким торга¬
шеством и большими иллюзиями. Воспоминания содержат много очарова¬
тельных жанровых картинок детских лет Руге, выросшего в равнинах Рюгена
и передней Померании; они воссоздают также бодрое время студенческих со¬
юзов и время жестокой травли демагцгов и описывают это время с живостью,
не превзойденной в немецкой литературе. Но, к несчастию для Руге, «Воспо¬
минания» его вышли в свет уже тогда, когда немецкая буржуазия отбросила
высокие иллюзии и занялась крупным торгашеством. Книга Руге прошла
поэтому почти незамеченной, в то время как другое произведение в том же
роде, но гораздо менее значительное не только в историческом, но и в литера¬
турном отношении, «Ut mine Festungstid» Рейтера, вызвало бурные восторги.
Руге был подлинный участник студенческих союзов, а Рейтер лишь случайно
затесался туда в качестве весельчака бурша; но буржуазия уже заигры¬
вала в то время с прусскими штыками, и ей поэтому чрезвычайно нравился
«золотой юмор» Рейтеровских шуток о гнусном произволе в травле демаго¬
гов. Она предпочитала шутки Рейтера «дерзкому юмору» Руге, который,
по меткому выражению Фрейлиграда, доказывал, что негодяи не одолели
его, а казематы дали ему свободу.
Но именно в живых описаниях Руге и чувствуется, что предмар-
товский либерализм, несмотря на высокие фразы, был все же чистым фили¬


— 51 —
стерством, и глашатаи его в конце концов оставались филистерами. Руге
еще наиболее пылкий среди них, и в пределах чисто идеологических он бо¬
ролся с достаточным мужеством. Но именно его пылкость и была причиной
резкого поворота назад, когда в Париже перед ним предстали великие
противоречия современной жизни.
Если он и примирялся с социализмом, поскольку видел в нем забаву
человеколюбивых философов, то коммунизм парижских ремесленников
вызвал в нем панический буржуазный ужас—даже не за свою шкуру, а за
свой кошелек. В «Немецко-Французских Ежегодниках» он прочел отходную
философии Гегеля, а в течение того же еще 1844 года приветствовал самое
причудливое порождение этой философии, книгу Штирнера, как освобо¬
ждение от коммунизма, глупейшей из всех глупостей нового христианства,
проповедуемого глупцами, осуществление которого привело бы к гнусной
жизни в овечьих загонах.
Маркс и Руге расстались навсегда.
2.	Философские перспективы.
«Немецко-Французские Ежегодники» оказались таким образом мертво¬
рожденным ребенком. Так как издатели все равно никак не могли долго
итти рука об руку, то было безразлично, когда и как они разойдутся. Лучше
даже, что это произошло скоро. Достаточно было того, что Маркс сделал
большой шаг вперед в своем «самовразумлении».
Он напечатал в журнале две статьи—Предисловие к критике гегелев¬
ской философии права и разбор двух книг Бруно Бауэра по еврейскому
вопросу. Статьи эти, затрагивавшие разные области интересов, связаны
между собой идейным содержанием. Свою критику гегелевской философии
права Маркс основывал впоследствии на утверждении, что ключ к пони¬
манию исторического развития лежит не в восхваляемом Гегелем государ¬
стве, а в пренебрегаемом им обществе, и об этом говорится даже более
обстоятельно во второй статье, нежели в первой.
В другой перспективе эти две статьи относятся одна к другой, как
средства и цель. Первая дает философский очерк пролетарской классовой
борьбы, вторая философский очерк социалистического общества. Но обе
статьи не выпалены как из ружья, а свидетельствуют о строгой логической
последовательности в духовном развитии автора. Первая статья примы¬
кает непосредственно к Фейербаху, утверждая, что он по существу завер¬
шил критику религии, предпосылку всякой другой критики. Человек со¬
здает религию, а не религия человека. Но человек—так приступает Маркс
к собственному рассуждению—не отвлеченное, ютящееся вне мира суще¬
ство. Человек—это мир человека, государство, общество, и они создают
религию, как опрокинутое миросознание, ибо они сами опрокинутый мир.
Борьба против религии становится таким образом борьбой против того
мира, духовным ароматом которого является религия. И задача истории,
после того как исчезла потусторонность истины, заключается в том, чтобы
усыновить истину посюсторонности. Критика неба превращается тем самым


— 62 -
в критику земли, критика религии в критику права, критика богослови
в критику политики.
В Германии эту историческую задачу может разрешить только филс
София. Если отрицать состояние, создавшееся в Германии в 1843 году, т
мы находимся, по французскому летосчислению, едва ли даже еще в 1789 г
и уж никак не в фокусе современности. Если подвергнуть критике современ¬
ную политически социальную действительность, то она окажется вне не
мецкой действительности, ибо иначе она занялась бы тем, что ниже е
об’екта. Как пример того, что задачей немецкой истории, как неумелой
рекрута, было пока еще проходить устаревшие исторические упражнения
Маркс указывает на одну из «главных задач настоящего времени»—на от¬
ношение промышленности и вообще мира богатства к политике.
Этот вопрос интересует немцев лишь в виде покровительственных
пошлин, запретительных тарифов, национальной экономии. В Германии
лишь приступают к тому, что во Франции и Англии начинает приходить
к концу. Старые разлагающиеся условия, против которых в этих стра¬
нах уже ведется теоретический поход, которые там еще терпят только
так, как терпят цепи, в Германии приветствуются, как восходящая заря
прекрасного будущего. В то время как во Франции и Англии основной за¬
дачей является политическая экономия, или господство общества над богат¬
ством, задача эта в Германии гласит: национальная экономия, или господ¬
ство частной собственности над национальностью. Там речь идет о разре¬
шении задачи, а тут еще только затягивают узел.
Но если не в историческом отношении, то философски немцы вполне
слиты с современностью, и критика немецкой правовой и государственной
философии, наиболее последовательно разработанной Гегелем, ведет в самый
центр жгучих современных вопросов. Маркс устанавливает в своей статье
определенное отношение как к двум направлениям, которые шли рядом в
«Рейнской Газете», так и к Фейербаху. Последний швырнул философию в
старый хлам, а Маркс говорит, что для того, чтобы в дальнейшем развитии
исходить из подлинных жизненных начал, не следует забывать, что истин¬
ный зародыш жизни немецкого народа гнездился до сих пор только под обо¬
лочкой его черепа. «Хлопчатобумажным рыцарям и героям железа» он гово¬
рит: вы совершенно правы, упраздняя философию, но ее нельзя уничтожить
иначе, чем претворив в действительность. А старому своему другу Бауэру
и его последователям он говорит обратное: вы совершенно правы, что осу¬
ществляете философию, но нельзя осуществить ее, тем самым не упразднив.
Критика философии права приходит к задачам, для разрешения кото¬
рых есть только одно средство: осуществление на деле. Сможет ли Германия
прийти к практическому осуществлению, соответствующему высоте прин¬
ципа, т. е. к революции, которая поднимет ее не только на равную высоту
с современными народами, но и на человеческую высоту ближайшего буду¬
щего этих народов? Как перескочить ей отчаянным прыжком не только через
свои собственные преграды, но и через границы, поставленные современ¬
ным народам, когда в действительности она ощущает их преграды, как осво-
беждение от своих действительных преград.


- 63 —
Оружие критики не может, конечно, заменить критику оружия;
материальная сила должна быть свергнута материальной же силой;
но и теория становится материальной силой, когда она захватывает
массы. А теория захватывает массы, когда становится радикаль¬
ной. Но радикальная революция нуждается все же в пассивном элементе,
в материальной основе: теория осуществляется народной массой, лишь
поскольку она осуществляет потребности массы. Недостаточно того, чтобы
мысль влекла к осуществлению; нужно, чтобы действительность наталки¬
вала на мысль. Но это, повидимому, отсутствует в Германии, где различ¬
ные круги пребывают в эпических отношениях, не доходя до драматиче¬
ских столкновений. Даже нравственное самочувствие германского сред¬
него класса основано на сознании, что он представляет собой общую фили¬
стерскую посредственность всех других классов. И каждый круг буржуаз¬
ного общества в Германии переживает поражение, прежде чем праздновать
победу, проявляет свою душевную узость, прежде чем ему удается проявить
высоту духа: таким образом каждый класс, не успев еще начать борьбу
с классом, стоящим выше его, сам уже оказывается вовлеченным в борьбу
с классом, стоящим ниже его.
Это, однако, не доказывает еще, что в Германии невозможна радикаль¬
ная, общечеловеческая революция. Невозможна в ней лишь половин¬
чатая, исключительно политическая революция, в которой остаются нетро¬
нутыми столбы здания. Для такой революции в Германии нет необходимых
предпосылок: с одной стороны, нет класса, который, исходя из своего особого
положения, предпринял бы эманципацию общества и освободил все обще¬
ство, хотя и в предположении, что все общество находится в равных усло¬
виях с этим классом, т. е., напр., имеет деньги, владеет образова¬
нием или может наживать сколько угодно. С другой стороны, в Германии
нет класса, в котором были бы сосредоточены все недостатки общества,
нет социальной среды, составляющей своим существованием явное преступ¬
ление всего общества, так что освобождение от этой среды ощущается
как общее самоосвобождение. Отрицательно - всеобщее значение фран¬
цузского дворянства и французского духовенства вызвало положительно
всеобщее значение граничащей с ними и выступившей против них буржуазии.
Из невозможность половинчатой революции Маркс заключает о
«положительной возможности» революции радикальной. На вопрос, в
чем эта возможность состоит, он отвечает: «В образовании класса с ради¬
кальной спайкой, класса буржуазного общества, который не есть класс
буржуазного общества, сословия, которое является уничтожением всех
сословий, общественного слоя, который имеет всемирный характер, потому
что страдания его всемирны, который не требует для себя никаких особых
прав, ибо по отношению к нему попраны не его особые права, а всяческая
справедливость, который призывает к борьбе во имя человеческих, а не
исторических прав и стоит не в одностороннем противоречии к послед¬
ствиям, а во всестороннем противоречии к предпосылкам германской госу¬
дарственной сущности—словом, такого общественного слоя, который, для
того, чтобы освободиться самому, должен непременно освободиться от всех


других общественных слоев и тем самым освободить все остальные слои
и, являя собою полное крушение человека, лишь тогда вновь обретет себя,
когда восстановит полностью человека в человеке. Это уничтожение обще¬
ства и есть пролетариат». Он только начинает нарождаться в Германии,
как следствие развивающегося промышленного движения, ибо не естественно
возникающая, а искусственно насажденная бедность создает пролета¬
риат, не механически придавленная тяжестью общества человеческая
масса, а та, которая порождена бурным разрушением общества и глав¬
ным образом уничтожением среднего сословия. Само собой разумеется,
однако, что и естественно наростающая бедность, и христианско-германское
крепостничество тоже постепенно пополняют ряды пролетариата.
Так же, как философия обретает в пролетариате свое физическое
орудие, так и пролетариат обретает в философии духовное орудие, и как
только молния мысли глубоко западет в эту наивную народную почву,
то свершится эманципация немца и превращение его в человека. Фило¬
софия не может осуществиться в действительности без упразднения про¬
летариата, пролетариат не может упразднить себя без осуществления фило¬
софии. Когда выполнятся все внутренние условия, то немецкий день вос¬
кресения будет возвещен криком галльского петуха.
По форме и содержанию эта статья стоит в первом ряду сохранив¬
шихся юношёских произведений Маркса. Беглый очерк основного ее содер¬
жания не может дать и отдаленного понятия о переливающем через край
обилии мыслей, которые Маркс умеет укладывать в эпиграмматически
сжатую форму. Немецкие профессора усматривают в этом гримасы стиля
и крайнее безвкусие, но доказывают таким суждением лишь свое собствен¬
ное уродство и безвкусие. Правда, и Руге уже считал «эпиграммы» этой
статьи слишком «искусственными» и упрекал Маркса в «бесформенности
и чрезмерной ухищренности формы»; но все же он открыл в статье «критиче¬
ский талант, который иногда переходит в чрезмерный задор диалектики».
Это суждение вполне справедливое. Маркс часто сам наслаждался в моло¬
дые годы звоном своего острого и тяжело разящего оружия. Задор—свой¬
ство гениальной молодости.
Статья раскрывает только философские перспективы будущего. Никто
более логично не доказал, чем Маркс в позднейшие годы, что ни один народ
не может перескочить отчаянным прыжком через необходимые ступени
своего исторического развития. Но его твердая рука выводит в этой статье
не столько неверные, как скорее туманно намечающиеся очертания буду¬
щего. Каждое событие в частности складывалось по-иному, но в общем
все происходило так, как он предсказал. Об этом свидетельствует история
немецкой буржуазии и история немецкого пролетариата.
3.	О еврейском вопросе.
Не такой захватывающей по форме, но почти еще более значительной
по силе критического анализа была вторая статья Маркса в «Немецко-Фраи-
цузских Ежегодниках». В этой статье Маркс изучает разницу между чело¬


— 55 —
веческой и политической эманципацией по поводу двух работ Бруно Бауэра
по еврейскому вопросу.
Этот вопрос не опустился еще в то время до низин юдофобских и юдо¬
фильских толков нашего времени. Целый класс населения, приобретавший
все большую силу, как влиятельная часть торгового и ростовщического
капитала, лишен был из-за своей религии всех гражданских прав или
же пользовался только благодаря своему ростовщичеству особыми приви¬
легиями; знаменитейший представитель «просвещенного абсолютизма»,
философ из Сан-Суси, подал в этом смысле назидательный пример: он пре¬
доставил денежным евреям, которые помогали ему в подделке денег и дру¬
гих сомнительных финансовых операциях, «свободу банкиров-христиан».
В то же самое время философу Моисею Мендельсону он только разрешал
проживать в его владениях, и то не потому, что Мендельсон был философ й
стремился ввести свою «нацию» в духовную жизнь Германии, а потому, что
он служил бухгалтером у привилегированного денежного еврея. Лишив¬
шись этого места, Мендельсон оказался бы вне покровительства закона.
Но и буржуазные просветители, за немногими исключениями, не
слишком возмущались преследованием целого класса населения за его рели¬
гиозные убеждения. Иудейская вера была им ненавистна как образец рели¬
гиозной нетерпимости, научившей и христиан стравить людей»; сами же
евреи не обнаруживали ни малейшего интереса кгражданскому просвещению.
Они восхищались просветительной критикой христианского вероучения,
которое сами издревле проклинали, но обвиняли в измене идеям человече¬
ства всякого, кто подходил с такой же критикой к еврейской религии. Они
требовали политической эманципации еврейства, но не в смысле равнопра¬
вия, не с намерением отказаться от своего обособленного положения, а
скорее с намерением укрепить это положение, и были всегда готовы посту¬
питься либеральными принципами, если таковые противоречили каким-
нибудь обособленным еврейским интересам.
Критика религии, начатая младо-гегельянцами, естественным обра¬
зом распространялась и на иудейство, к которому они относились как к
подготовительной ступени христианства. Фейербах видел в еврействе
религию эгоизма. «Евреи сохранились в своей обособленности и по
нынешний день. Их основной принцип, их Бог—самый практичный принцип в
мире; это эгоизм в образе религии.Эгоизм собирает, сосредоточивает человека
на самом себе, но ведет к идейной ограниченности, ибо человек становится
равнодушным к всему, что не относится непосредственно к его собственному
благосостоянию». В том же духе рассуждает Бруно Бауэр, когда говорит,
что евреи вгнездились в щели и расселины буржуазного общества для
эксплоатации его шатких элементов, подобно богам Эпикура, которые
жили в промежуточных пространствах мира, где они избавлены от опреде¬
ленной работы. Еврейская религия, по словам Бруно Бауэра, животное
лукавство и хитрость, которыми удовлетворяются чувственные потребности.
Евреи искони веков противились историческому прогрессу и создали себе
в своей ненависти ко всем народам самую странную и самую ограниченную


— 56 —
Но если Фейербах исходил в своем толковании еврейской религии из
сущности еврейской натуры, то Бруно Бауэр рассматривал этот вопрос
все же еще сквозь богословские очки, хотя Маркс и хвалил основательность,
смелость и проникновенность его исследований по еврейскому вопросу.
Как и христиане, евреи обретут свободу лишь тогда, когда преодолеют
свою религию. Христианское государство не может по своей религиозной
сущности эманципировать евреев, но и религиозная сущность евреев пре¬
пятствует их эманципации. Христиане и евреи должны перестать быть
христианами и евреями, если хотят быть свободными. Но так как иудейство,
как религия, отстало от опередившего его в религиозном отношении христиан¬
ства, то путь еврея к освобождению более трудный и длинный, нежели
путь христианина. По мнению Бауэра, евреи должны сначала проделать
опыт христианства и пройти через гегелевскую философию, и тогда только
им откроется путь к свободе.
Маркс возражает на это, что недостаточно исследовать, кому над¬
лежит освобождать, а кому быть освобожденным; критика должна за¬
даться вопросом, о какой эманципации идет речь: о политической или
человеческой. Евреи, как и христиане, обрели в некоторых государствах
полную политическую эманципацию, что не значит,юднако, что они эман-
ципированы в человеческом смысле. Отсюда следует, что есть разница
между эманципацией в политическом и человеческом смысле.
Сущность политической эманципации представлена полным развитием
современного государства, и это государство вместе с тем и совершенное
христианское государство, ибо христианско-германское государство, государ¬
ство привилегированных, еще несовершенное; оно еще богословское, еще не
выявившееся в своей политической чистоте. Политическое же государств ов
своем высшем развитии не требует ни от еврея уничтожения еврейства, ни от
человека вообще уничтожения религии; оно эманципировало евреев и по су¬
ществу своему должно их эманципировать. Там, где государственный строй
определенно устанавливает независимость политических прав от религиозных
убеждений, там человека, не имеющего религиозных убеждений, не считают
порядочным человеком. Таким образом религия не противоречит завер¬
шенности государства. Политическая эманципация еврея, христианина,
вообще человека религиозных убеждений, является эманципацией госу¬
дарства от еврейства, от христианства, вообще от религии. Государство
может освободиться от всякого ограничения в то время, как человек еще не
будет от него свободен, и в этом предел политической эманципации.
Маркс развивает эту мысль еще дальше. Государство, как государство,
отрицает частную собственность; человек политически провозглашает
уничтожение частной собственности тем, что отменяет ценз для активного
и пассивного избирательного права, как это было сделано во многих северо¬
американских штатах. Государство, как таковое, уничтожает различие ро¬
ждения, сословий, образования и занятий, заявляя, что все это не полити¬
ческие различия, и призывая каждого члена народа к одинаковому участию
в народной власти, не касаясь этих различий. И тем не менее госу¬
дарство предоставляет частной собственности, образованию и роду заня¬


— 5'. —
тий существовать пс-своему, т. е. существовать как частная собственность,
как образование, как занятие и проявлять свои особенности. Государство
не только не уничтожает эти фактические различия, а само живет только при
условии их существования; оно ощущает себя политическим государством
и проявляет свою всеобщность только в противоположность к этим своим со¬
ставным частям. Совершенное политическое государство представляет по
своему существу родовую жизнь человечества в противоположность его ма¬
териальной жизни. Все предпосылки этой эгоистической жизни продолжают
существовать вне сферы государственной жизни в гражданском обществе, но
как свойства гражданского общества. Отношение политического государ¬
ства к его предпосылкам, и материального свойства, как частная собствен¬
ность, и духовного, как религия, заключается в столкновении общих и част¬
ных интересов. Столкновение человека, как исповедующего особую религию,
с его принадлежностью к государству, как гражданина, и с другими людьми
как членами общины, сводится к расколу между политическим государством
и гражданским обществом.
Гражданское общество—основа современного государства, как древнее
рабство было основой древнего государства. Современное государство
подтвердило свое происхождение тем, что провозгласило общие человече¬
ские права, пользование которыми должно быть предоставлено евреям так
же, как пользование политическими правами. Общие человеческие права
утверждают эгоистическую гражданскую личность и безудержное движение
духовных и материальных элементов, составляющих содержание его житей¬
ского положения, содержание современной гражданской жизни. Общие
человеческие права не освобождают человека от религии, а дают ему свободу
религии; они не освобождают его от собственности, а дают ему свободу соб¬
ственности; они не освобождают его от грязи приобретения, а предоста¬
вляют ему свободу промышленности. Политическая революция создала
гражданское общество, разрушив пестроту феодального быта, все сословия,
корпорации, цехи, в которых сказывалась оторванность народа от общин-
пости; она создала политическое государство как общее дело, как действи¬
тельное государство..
Маркс следующим образом формулирует свою мысль: «Политическая
эланципация сводит человека с одной стороны на члена гражданского
общества, на эгоистически независимую отдельную личность, с другой
стороны на гражданина государства, на моральную личность. Только
тогда, когда истинно индивидуальный человек поглотит в себе отвлечен¬
ного гражданина государства и, как индивидуальная личность, сделается
родовой единицей в своей эмпирической жизни, в своей индивидуальной
работе, в своих индивидуальных обстоятельствах, только когда человек
воспримет свои собственные силы как силы общественные, соответствующим
образом организует их и не- будет более отделять от себя общественную
силу в образе силы политической, только тогда осуществится человеческая
эманципация.
Оставалось еще рассмотреть утверждение, что христианин восприим¬
чивее к эманципапии, нежели еврей, какутЕерждал Бауэр, исходя из еврей¬


ской религии. Маркс примыкает к Фейербаху, который об’яснял еврейскую
религию свойствами евреев, а не выводил свойства евреев из еврейской
религии. Но он идет дальше Фейербаха и выясняет тот обособленный эле¬
мент общественности, который отражается в еврейской религии. В чем
житейская основа еврейства? В практических потребностях, в свое¬
корыстии. В чем житейское богопочитание еврея? В купле-продаже. Что
его божество в жизни? Деньги. «Значит, эманципация от купли - продажи
и денег, т. е. от практического реального еврейства, была бы само - эман-
ципацией нашего времени. Такая организация общества, которая уничто¬
жила бы предпосылки купли-продажи и тем самым возможность ее, сделала
бы существование еврея, как еврея, невозможным. Его религиозное со¬
знание растворилось бы, как пар, в живительном воздухе общественности.
С другой стороны, когда сознанию еврея раскрывается ничтоже¬
ство его практического существа и он стремится уничтожить его, то этим
он содействует, исходя из своего прежнего развития, общей человеческой
эманципации и обращается против высшего практического выражения
человеческого самоотчуждения». Маркс видит в еврействе общий современ¬
ный антисоциальный элемент; историческое развитие, в котором евреи
усердно соучаствовали в дурном смысле, возвело его на его теперешнюю
высоту, где он неизбежно должен раствориться.
Маркс достиг двоякого результата в своей статье. Он заглянул в
основу соотношений между обществом и государством. Государство не
есть, как думал Гегель, действительность нравственной идеи, абсолютно
разумное и абсолютная самоцель; оно должно, напротив того, довольство¬
ваться несравненно более скромной задачей и защищать анархию поста¬
вившего его своим стражем гражданского общества: общую борьбу чело¬
века против человека, личности против личности, войну всех отдельных
личностей, еще более отделенных одна от другой своей индивидуальностью,
друг против друга, общее безудержное движение стихийных жизненных
сил, освобожденных от феодальных тисков, фактическое рабство, лишь
кажущееся свободой и независимостью отдельной личности; она при¬
нимает безудержное движение своих отчужденных жизненных элемен¬
тов, таких, как собственность, промышленность, религия, за свою собствен¬
ную свободу, в то время как это скорее полное рабство и бесчеловечие.
Затем Маркс выяснил, что религиозные злобы дня имеют лишь обще¬
ственное значение. Развитие еврейства он усматривает не в его религиозном
учении, а в промышленной и коммерческой практике, и видит в еврейской
религии фантастическое ее отражение. Так как гражданское общество
всецело проникнуто коммерческой еврейской сущностью, то евреи неот’-
емлемая часть этого общества и могут претендовать на политическое равно¬
правие так же, как на общие человеческие права. Но человеческая эман¬
ципация совершенно новая организация общественных сил—такая, при
которой человек становится господином своих источников жизни. Тут, в
смутных очертаниях, вырисовывается картина социалистического общества.
В «Немецко-Французских Ежегодниках» Маркс вспахивал еще только
философское поле, но в бороздах, которые он проводил плугом критики,


взошли зародыши материалистического понимания истории, и они быстро
заколосились в лучах французской культуры.
4.	Французская культура.
Весьма вероятно, судя по обычным приемам работы Маркса, что
обе свои статьи о философии права Гегеля и об еврейском вопросе он в об¬
щих чертах, по крайней мере, набросал, еще когда жил в Германии, в первые
месяцы своего счастливого брака. Статьи эти касались задач Великой фран¬
цузской революции, и тем понятнее, что Маркс погрузился в историю
этой революции, как только пребывание в Париже дало ему возможность
исследовать источники ее; и не только источники предшествовавшей
ей исторической эпохи, т. е. французского материализма, но и источники
последующей истории, французского социализма.
Париж того времени был в праве гордиться тем, что идет во главе
буржуазной культуры. В июльской революции 1830 года француз¬
ская буржуазия, после ряда мировых иллюзий и катастроф, упрочила
наконец то, что начала в Великую революцию 1789 года. Ее таланты
предавались покою, но в то время, когда еще далеко не было сломлено
противодействие старых сил, выступили новые, и непрерывно бушевали
духовные распри, как нигде в другом месте в Европе—всего менее в мо¬
гильной тишине Германии.
Маркс ринулся полной грудью в эти бодрящие волны. В мае 1844 года
Руге писал Фейербаху—без намерения сказать этим нечто похвальное,
что делает его свидетельство тем более достоверным—что Маркс очень
много читает и очень напряженно работает, но ничего не заканчивает, все
обрывает и потом наново погружается в безбрежное море книг. Он пишет
далее, что Маркс раздражителен и вспыльчив, в особенности после того,
как дорабатывается до болезни и по три-четыре ночи не ложится спать.
Он снова отложил критику философии Гегеля и хочет воспользоваться
пребыванием в Париже, чтобы написать историю конвента. Руге говорит
одобрительно об этом плане и сообщает, что Маркс собрал для своей истории
много материала, установил верные исходные пункты, и это должно при¬
вести к плодотворным результатам.
Маркс не написал истории конвента, но это не опровергает показания
Руге, а, напротив того, придает им еще больше достоверности. Чем глубже
Маркс вникал в историческую сущность революции 1789 года, тем легче
ему было отказаться от критики Гегелевской философии, как средства
«самовразумления» относительно современных стремлений и борьбы; но
тем менее мог он удовлетворяться историей конвента, который хотя и
представляет собой наивысшее проявление политической энергии, поли¬
тической силы и политического разума, но выказал себя бессильным по
отношению к общественной анархии.
Кроме скудных упоминаний Руге, не сохранилось, к сожалению,
никаких указаний на ход занятий Маркса весной и летом 1844 года. В
общем, однако, легко представить себе, как эти занятия складывались. Изу¬
чение французской революции натолкнуло Маркса на ту историческую
202	б


— 60 —
литературу «третьего сословия», которая возникла в эпоху реставрации
Бурбонов. Она представлена была очень талантливыми писателями, и
целью их было проследить историческое существование своего класса до
одиннадцатого века, чтобы изобразить историю Франции, начиная со сред¬
них веков, как непрерывный ряд классовых столкновений. Этим историкам—
он называет из них главным образом Гизо и Тьерри—Маркс обязан был
своим знанием исторической сущности классов и классовой борьбы; с
экономической анатомией этой борьбы он познакомился по сочинениям
буржуазных экономистов, из которых указывает на Рикардо. Маркс сам
всегда отрицал, что именно он открыл теорию классовой борьбы. Он только
доказал, что существование классов связано с определенной исторической
борьбой в развитии производства, что классовая борьба неминуемо приводит
к диктатуре пролетариата, а эта диктатура составляет переход к уничто¬
жению всякого классового различия и образованию общества, не разделен¬
ного на классы. Этот ход мыслей развивался у Маркса во время его париж¬
ского изгнания.
Самым блестящим и отточенным оружием, которым «третье сословие»
боролось против господствующих классов, была в восемнадцатом веке
материалистическая философия. И ее Маркс усердно изучал во время своего
парижского изгнания, не столько в том из ее двух течений, которое исхо¬
дило от Декарта и уходило в естествознание, как в другом, примыкав¬
шем к Локку и вливавшемся в общественные науки. Гельвеций и Гольбах,
которые внесли материализм в теорию общественности и положили в основу
своей системы естественное равенство умственных способностей всех
людей, единство между успехами разума и успехами промышленности, при¬
родную склонность человека к добру, всемогущество воспитания, были тоже
звездами, светившими молодому Марксу в его парижских работах. Он
окрестил их учение «реальным гуманизмом» и применял то же название к
философии Фейербаха, с той разницей, что материализм Гельвеция и Голь¬
баха сделался «социальной основой коммунизма».
Для изучения коммунизма и социализма, как Маркс возвестил уже
в «Рейнской Газете», в Париже представлялись самые широкие возмож¬
ности. Его взорам предстала там картина почти ошеломляющего обилия
мыслей и людей. Духовная атмосфера была насыщена социалистическими
зародышами, и даже «Journal des Débats», классический орган правящей
денежной аристократии, получавший солидную поддержку от правитель¬
ства, не имел возможности отстраниться от этого течения. Прикосновенность
к нему проявлялась в этой газете, правда, лишь в печатании якобы социа¬
листических бульварных романов Эжена Сю. Противоположный полюс пред¬
ставляли такие гениальные мыслители-, как Леру, уже порожденный проле¬
тариатом. Между ними стояли обломки сен-симонистов и деятельная секта
фурьеристов во главе с Консидераном, имевшая свой орган в Мирной Демо¬
кратии, христианские социалисты, как, например, католический священник
Ламенэ или бывший карбонарий Бушэ, мелкобуржуазные социалисты,
Сисмонди, Бюре, Пэкэр, Видаль, а затем игравшая не последнюю роль
изящная литература; во многих выдающихся произведениях того времени,


— 01 —
в песнях Беранже, в романах Жорж Занд, переливаются социалистические
светотени.
Особенность всех этих реформаторов заключалась в том, что они
рассчитывали на понимание и благоволение имущих классов и хо¬
тели путем мирной пропаганды убедить их в необходимости общественных
реформ или переворотов. Социалистические системы порождены были
разочарованиями великой революции, но проповедники их отказывались
ктти той политической дорогой, которая привела к этим разочарованиям.
Нужно было помочь страдающим массам, не умевшим постоять за себя.
Рабочие восстания тридцатых годов потерпели поражения, и действи¬
тельно, их решительнейшие вожди, такие люди, как Барбес и Бланки,
не имели выработанной социалистической системы и не знали определен¬
ных практических путей к перевороту.
Но рабочее движение разрасталось тем сильнее, и Гейне провидящим
взором поэта определил следующими словами порожденную такими
условиями проблему: «Коммунисты единственная партия во Франции,
которая заслуживает серьезного внимания. Я бы требовал такого же вни¬
мания к обломкам сен-симонизма, приверженцы которого все еще живы под
разными вывесками, а также к фурьеристам, которые еще проявляют боль¬
шую бодрость и энергию; но эти почтенные господа движимы только словами,
и социальный вопрос для них только вопрос, только традиционное понятие.
Ими не владеет демоническая сила необходимости; они—не те предопре¬
деленные слуги, при посредстве которых высшая мировая воля осуществляет
свои необ’ятные решения. Рано или поздно рассеявшаяся семья сен-симо-
нистов и весь генеральный штаб фурьеристов перейдут к растущему войску
коммунизма, произнесут созидательное слово для определения неофор¬
мленной потребности и сыграют как бы роль отцов церкви». Так писал
Гейне 15-го июня 1843 года, и не прошло года, как явился в Париж человек,
который выполнил то, что Гейне требовал на своем поэтическом языке
от сен-симонистов и фурьеристов, т. е. принес созидательное слово для
определения неоформленной потребности.
Вероятно еще в пределах Германии и рассуждая еще с философской
точки зрения, Маркс высказался против организации будущего, против
решения вопросов раз навсегда, против водружения догматического зна¬
мени и опровергал «ярых» социалистов, утверждавших, что совершенно
недостойно заниматься политическими вопросами. Он доказывал, что недо¬
статочно, чтобы мысль устремлялась к действительности, а необходимо, чтобы
и действительность шла к мысли, и это поставленное им условие осущест¬
вилось. После того, как было подавлено последнее рабочее восстание в 1830
году, рабочее движение и социализм стали сближаться в трех направлениях.
Прежде всего в демократически-социальной партии. С социализмом
дело в ней обстояло довольно слабо, ибо она составилась из мелкобуржуаз¬
ных и пролетарских элементов; лозунги, стоявшие на ее знамени, организа¬
ция труда и право на труд были мелкобуржуазные утопии, которые нельзя
было осуществить в капиталистическом обществе. В нем труд организован
так, как этого требуют условия существования капиталистического общества,


т. е. в виде наемного труда; он необходимая предпосылка для капитала и
уничтожится только с уничтожением капитализма. Точно так же обстоит
дело с правом на труд. Оно может осуществиться только при общности
владения орудиями производства, т. е. путем уничтожения буржуазного
общества, а главари партии, Луи Блан, Ледрю Ролен, Фердинанд Флокон,
торжественно отказались подрубать корни буржуазного строя. Они не
хотели быть ни коммунистами, ни социалистами.
Но при всей утопичности социальных целей этой партии, она все же зна¬
меновала собой решительный шаг вперед, благодаря тому, что ступила на по¬
литический путь. Она заявила, что никакая социальная реформа немыслима
без полититических реформ;завоевание политической власти—единственный
рычаг для спасения страдающих масс. Она требовала общего избиратель¬
ного права, и это требование встретило живой отголосок в пролетариате;
он устал от заговоров и мятежей и искал более действительного оружия
для своей классовой борьбы.
Еще большие толпы об’единились вокруг знамени рабочего коммунизма;
поднятого Кабэ. Он был первоначально якобинцем, но путем литературы,
главным образом под влиянием «Утопии» Томаса Мора, перешел к комму¬
низму. Он исповедывал коммунизм столь же открыто, как его отрицала
социальная демократическая партия, но сходился с нею в том, что призна¬
вал политическую демократию необходимой переходной стадией. Благодаря
этому, «Путешествие в Икарию», в котором Кабэ пытался обрисовать
общество будущего, сделалось несравненно популярнее гениальных фан¬
тазий Фурье о будущем, хотя в остальном книга Кабэ не сравнима с ними
при узости своих построений.
Наконец пришло время, когда раздались звонкие голоса из лона проле¬
тариата и ясно возвестили о том, что класс этот начинал достигать зрело¬
сти. Маркс знал Леру и Прудона,которые,как наборщики,принадлежали оба
к рабочему классу, еще по «Рейнской Газете» и обещал тогда основательно
изучить их произведения. Последние его особенно интересовали в виду того,
что Леру и Прудон старались связать свои теории с немецкой философией,
при чем обнаруживали оба большое непонимание ее. О Прудоне Маркс сам
свидетельствовал, что просвещал его относительно гегелевской философии
во время их длинных бесед, часто просиживая с ним целые ночи. Они сошлись
с тем, чтобы вскоре после того вновь разойтись; но после смерти Прудона
Маркс охотно признавал, что первое выступление Прудона было мощным
толчком, и сам он несомненно почувствовал этот толчок на себе. Первое
произведение Прудона, в котором автор, отказавшись от всяких утопий, на¬
зывал частную собственность причиной всех общественных зол и подверг
ее основательной и беспощадной критике, Маркс считал первым научным
манифестом современного пролетариата.
Все эти направления подготовили путь к слиянию рабочего движения
с социализмом; но так как многое в них противоречило одно другому, то
каждо е после первых шагов наталкивалось на новые противоречия. Марксу
прежде всего важно было после изучения социализма перейти к изучению
пролетариата. В июле 1844 года Руге писал одпему общему их другу п Гер¬


мании:«Маркс погрузился в здешний немецкий коммунизм—конечно,только
в смысле непосредственного общения с представителями его,ибо немыслимо,
чтобы он приписывал политическое значение этому жалкому движению.
Такую маленькую рану, какую ей могут нанести мастеровые, да еще вот
здешние завоеванные полтора человека, Германия перенесет, даже не тратясь
на лечение». Вскоре,.однако, Руге понял, почему Маркс придавал такое
большое значение начинаниям полутора мастеровых.
5.	«Форвертс» и высылка.
О личной жизни Маркса во время парижского изгнания имеется
лишь очень немного сведений. Жена его родила первую дочку и уехала
на родину показать ее родным. С друзьями в Кельне продолжались
прежние отношения; они прислали тысячу талеров, и благодаря этому
парижский год сделался столь плодотворным для Маркса.
Маркс состоял в близких сношениях с Гейнрихом Гейне, и отчасти благо¬
даря ему 1844 год ознаменовал собой вершину в творческой жизни поэта.
Маркс был одним из воспреемников от купели «Зимней Сказки» и «Песни
Ткачей», а также бессмертных сатир на германских тиранов. Он был дру¬
жен с поэтом всего несколько месяцев, но остался верен ему, даже когда
возмущение филистеров обрушилось на Гейне еще в большей степени, чем
на Г$рвега. Маркс даже великодушно молчал, когда Гейне, уже во время
своей болезни, наперекор истине, призвал его в свидетели невинности той
пенсии, которую ему выплачивало министерство Гизо. Маркс, еще почти
мальчиком, тщетно стремился к поэтическим лаврам; он сохранил поэтому
навсегда живые симпатии к поэтам и снисходительно относился к их малень¬
ким слабостям. Он считал, что поэты чудаки, которым нужно предоставить
итти собственными путями, и что к ним нельзя прилагать мерку обыкно¬
венных или даже необыкновенных людей. Их нужно задабривать лестью
для того, чтобы они пели, и нельзя подступать к ним с резкой критикой.
В Гейне Маркс видел к тому же не только поэта, но и борца.
Спор между Берне и Гейне сделался в то время своего рода пробным
камнем воззрений, и Маркс стал решительно на сторону Гейне. По мне¬
нию Маркса, в немецкой литературе никогда не было примера такого
дурацкого отношения, какое обнаружили христианско-германские ослы
к сочинению Гейне о Берне, хотя ослов было достаточно во все времена.
Шум, поднятый по поводу якобы предательства Гейне, повлиял даже на
Энгельса и Лассаля, правда, в их очень молодые годы, но никогда не сму¬
щал Маркса. «Нам нужно немного знаков, чтобы понять друг друга», писал
ему однажды Гейне, извиняясь за «каракули» своего письма, и слова
эти имеют более глубокое значение, чем непосредственный смысл, в кото¬
ром они были сказаны.
Маркс сидел еще на школьной скамье, когда Гейне сказал уже в
1834 году, что «свободолюбивый дух» нашей классической литературы про¬
является «гораздо менее в среде ученых, поэтов и литераторов»,чем в «огром¬
ной активной массе, среди ремесленников и промышленников». Десять
лет спустя, в то время, когда Маркс жил в Париже, Гейне открыл, что «во


главе пролетариев, в их борьбе против существующего, стоят самые пере¬
довые умы и большие философы». Чтобы вполне оценить свободу и твер¬
дость этого суждения, нужно помнить, что Гейне в то же время язвительно
высмеивал нескончаемую болтовню в маленьких эмигрантских конвентиках,
в которых Берне играл роль великого ненавистника тиранов. Гейне понял,
что совсем иное дело, общается ли Берне или Маркс с «полутора масте¬
ровыми».
С Марксом Гейне об’единял дух немецкой философии и-дух француз¬
ского социализма, коренная ненависть к христианско-германскому тунеяд¬
ству, к ложному тевтонсгву, которое в своих радикальных лозунгах пере¬
краивало на несколько более современный лад костюм старой немецкой
глупости. Масманы и Венеди, которых обессмертила сатира Гейне, шли все же
по следам Берне, хотя он и стоял многим выше их по уму и остроумию.
Берне был чужд искусству и философии, судя по его же часто приводимым
словам, что Гете — холоп в стихах, а Гегель — холоп в прозе; но, порвав
с великими традициями немецкой истории, Берне не вступил в духовное
родство с новыми силами западно-европейской культуры.
Гейне, напротив того, не мог отказаться от Гете и Гегеля, ибо это
значило отказаться от самого себя, и вместе с тем с пламенной жаждой
погрузился в французский социализм, Как в новый источник духовной
жизни. Его произведения сохраняют неувядаемую жизнь; они возбуж¬
дают гнев внуков, как возбуждали гнев дедов, в то время как сочинения
Берне забыты, и виной этому не столько «мелкая рысь» их стиля, как
самое их содержание.
Маркс, по его собственным словам, все же не предполагал в Берне та¬
кого безвкусия и мелочности, какие он обнаружил в сплетнях, распростра¬
няемых им исподтишка про Гейне, когда они еще стояли плечом к плечу;
литературные наследники Берне имели глупость огласить эти сплетни,
найдя их в бумагах, оставшихся после смерти Берне. И все же Маркс не
усомнился бы в бесспорной честности сплетника, если бы выполнил свое
намерение и высказался об этом споре в печати. В общественной жизни
нет худших иезуитов, чем ограниченные радикалы, исповедующие букву
учения. Завернувшись в потертый плащ своей добродетели, они не оста¬
навливаются ни перед какими наветами на людей утонченного и свобод¬
ного ума, которым дано постигнуть более глубокие соотношения жизни.
Маркс был всегда на стороне последних, тем более, что хорошо знал по
собственному опыту породу добродетельных людей.
В позднейшие годы Маркс рассказывал о «русских аристократах»,
которые носили его на руках so время его парижского изгнания, при чем,
правда, прибавлял, что это не имеет большой цены. Он пояснял, что рус¬
ские аристократы учатся в немецких университетах и проводят юноше¬
ские годы в Париже. Они всегда жадно хватаются за все самое край¬
нее в западной жизни, что, однако, не мешает им превращаться в
негодяев, как только они поступают на государственную службу.
Повидимому, эти слова Маркса относились или к некоему графу Толстому,
шпиону на службе русского правительства, или к кому-нибудь другому;


— «5 —
но он во всяком случае не имел в виду и не мог иметь в виду, говоря это,
того русского аристократа, на духовное развитие которого имел боль¬
шое влияние,—т. е. Михаила Бакунина. Влияние Маркса Бакунин при¬
знавал даже тогда, когда их пути далеко разошлись. И в споре между
Марксом и Руге Бакунин стал решительно на сторону Маркса против
Руге, который до того был защитником Бакунина.
Спор этот снова вспыхнул летом 1844 года, и на сей раз открыто. В
Париже с января 1844 года стал выходить два раза в неделю «Форвертс»,
основанный далеко не с возвышенными целями. Издателем был некий
Генрих Бернштейн, занимавшийся театральными и иными рекламными
делами. Газета служила его коммерческим интересам и существовала на ще¬
друю подачку от композитора Мейербера; из сочинений Гейне известно,
что этот королевско-прусский генеральный директор музыки, живший
преимущественно в Париже, был помешан на широкой рекламе и к тому
же, вероятно, нуждался в ней. Как практичный делец, Бернштейн нацепил
на «Форвертс» патриотический плащ и пригласил в редакторы газеты
Адальберта фон-Борнштедта, бывшего прусского офицера, который сде¬
лался всеобщим агентом, был «поверенным» Меттерниха и в то же время
получал деньги от берлинского правительства. И действительно, «Немецко-
Французские Ежегодники» встречены были при их появлении ругатель¬
ным салютом «Форвертса», при чем нелепость ругани, быть-может, даже
превосходила ее грубость.
При всем том, однако, дела не налаживались. В интересах целой фа¬
брики переводов, устроенной Бернштейном для того, чтобы с невообразимой
быстротой сплавлять новые пьесы французских театров немецким театраль¬
ным дирекциям, ему нужно было вытеснить драматургов молодой Германии.
Чтобы влиять в этом смысле на филистеров, которых обуяли мятежные на¬
строения, Бернштейн вынужден был лопотать что-то про «умеренный прогресс»
и отказаться от «крайностей» не только в левом, но и в правом направле¬
нии. В том же духе должен был действовать и Борнштедт для того, чтобы
не отпугнуть эмигрантские кружки; общаться же с ними, не навлекая на
себя подозрений, было условием, под которым ему платили жалование за
его предательство. Но прусское правительство было так слепо, что не
понимало условий своего собственного государственного спасения; оно
запретило «Форвертс» в своих пределах, после чего и другие немецкие
правительства последовали его примеру.
Борнштедт отказался в начале мая от редакторства, считая поло¬
жение газеты безнадежным; но Бернштейн все же не отчаивался. Ему
нужно было так или иначе обделывать свои дела, и он решил, с хладно¬
кровием пронырливого спекулянта, что в виду запрещения «Форвертса»
в Пруссии необходимо придать газете всю пряность запрещенного изда¬
ния; тогда прусскому филистеру интересно будет добывать его околь¬
ными путями. Бернштейн обрадовался поэтому, когда пламенный юный
Бернайс предложил ему для «Форвертса» очень острую статью, и после
краткой перепалки Бернайс сделался редактором газеты, заменив Борн-
штедта. После того к «Форвертсу» примкнули еще некоторые эмигранты,


— 66 —
в виду отсутствия всякого другого органа; но они стояли вне всякой зави¬
симости от редакции и отвечали каждый сам за себя.
Одним из первых был Руге. Он тоже затеял сначала перепалку за
своей подписью с Бернштейном, при чем даже, как будто еще вполне согла¬
шаясь с Марксом, защищал его статьи в «Немецко-Французских Ежегод¬
никах». Несколько месяцев спустя он напечатал еще две статьи, несколько
коротких заметок о прусской политике и длинную статью со сплетнями
о «пьянице короле», «хромой королеве», об их «чисто духовном браке»
и т. д. Обе статьи напечатаны были уже не под его именем, а за подписью
«Пруссак», что давало повод приписать авторство статей Марксу. Руге
сам был гласный дрезденской городской думы и числился, как таковой, в
списках саксонского посольства в Париже. Бернайс был баварец из
Пфальца, а Бернштейн—уроженец Гамбурга; он жил впоследствии подолгу
в Австрии, но никогда не в Пруссии.
Теперь трудно установить, с какой целью Руге подписал свои статьи
псевдонимом, наводившим на ложный след. Тем временем, как видно из
его писем к друзьям и родным, он договорился до бешеной ненависти к
Марксу, называл его «низким человеком», «наглым жидом»; неопровержимо
также, что два года спустя он написал кающееся прошение прус¬
скому министру внутренних дел и выдал в этом прошении своих товарищей
по парижскому изгнанию, свалив на плечи этих «ужасных молодых людей»
свои собственные прегрешения в «Форвертсе». Возможно, однако, что
Руге приписал свои статьи уроженцу Пруссии с тем, чтобы придать больше
веса статьям, в которых речь шла о прусской политике. Но в таком случае
он поступил крайне легкомысленно, и вполне понятно, что Маркс поспе¬
шил отразить удар мнимого «Пруссака».
Сделал он это, конечно, достойным его образом. Он воспользовался
несколькими якобы фактическими замечаниями Руге о прусской политике
и, чтобы отмести от себя всю статью cj сплетнями о прусской династии, при¬
бавил к своему возражению следующее подстрочное примечание: «Особые
причины побуждают меня заявить, что эта статья первая, отданная мною
,,Форвертс“». Она было к тому же и последней.
По существу дело касалось восстания ткачей в Силезии в 1844 году
Руге не придавал ему значения, так как в нем не было политической души,
а,по его мнению,социальная революция невозможна без политической души.
То, что Маркс ему возражал, он уже, в сущности, высказал в статье по еврей¬
скому вопросу. Политическая власть не может исцелить никакое обществен¬
ное зло, ибо государство бессильно устранить обстоятельства, результатом
которых оно само является. Маркс резко ополчился против утопизма,
говоря, что социализм нельзя осуществить без революции, но столь же резко
нападал и на бланкизм; он доказывал, что политический разум обманывает
социальный инстинкт, когда пытается продвинуться вперед маленькими
бесполезными толчками. Маркс раз’яснил сущность революции с эпиграм¬
матической меткостью: «Каждая революция», говорит он, «уничтожает
старое общество, и постольку она социальная. Каждая революция свер¬
гает старую власть и постольку она политическая». Социальная реиолю-


— 67 —
ция с политической душой, каковой требует Руге, бессмысленна, но разумна
политическая революция с социальной душой. Революция вообще, т. е.
свержение существующей власти и уничтожение старых условий, полити¬
ческий акт. Социализм нуждается в этом, политическом акте, поскольку он
нуждается в разрушении и уничтожении. Но когда начинается его созидаю¬
щая деятельность, когда выступает его самоцель, его душа, социализм от¬
брасывает свою политическую оболочку.
Если Маркс примыкал этими мыслями к своей статье по еврейскому
вопросу, то силезское восстание ткачей быстро подтвердило его слова о
вялости классовой борьбы в Германии. В «Кельнской Газете», говорил он,
теперь больше коммунизма, чем прежде в «Рейнской», как писал ему его
приятель Юнг из Кельна. «Кельнская Газета» открыла подииску в пользу
семей павших или захваченных ткачей; для той же цели собрано было сто
талеров у высших чиновников и самых богатых купцов города на прощаль¬
ном обеде в честь правительственного президент а; вся буржуазия проявляет
участие к опасным мятежникам; «то, что у вас немного месяцев тому назад
считалось смелой и совершенно новой постановкой вопроса, превратилось
уже почти в бесспорность общего места». Маркс указывал на общее участие
к ткачам, видя в этом довод против пренебрежительного отношения к вос¬
станию со стороны Руге; но его все же не обманывало «слабое противодей¬
ствие буржуазии социальным устремлениям и идеям». Он предвидел, что
рабочее движение задушит внутренние политические столкновения и рознь
в господствующих классах и обратит на себя всю вражду в области поли¬
тики, когда обретет решительную власть. Маркс раскрыл глубочай¬
шую разницу между буржуазной и пролетарской эманципацией, доказав,
что первая продукт общественного благополучия, вторая—общественной
нужды. Оторванность от политической государственности—истинная при¬
чина буржуазной революции, оторванность от человеческой сущности, от
истинной общей сущности человека—причина революции пролетарской.
Насколько оторванность от человеческой сущности безусловно общее, не¬
выносимее, страшнее, насколько она связана с большими противоречиями,
чем оторванность от политической государственности, настолько и уни¬
чтожение ее, даже в таком частичном случае, как силезское восстание
ткачей, тем более необ’ятно, чем человек беспредельнее гражданина, и
человеческая жизнь более всеоб’ятна, чем жизнь политическая.
Отсюда следует, что Маркс совершенно иначе судил об этом восстании,
нежели Руге. «Вспомним прежде всего песню ткачей, этот смелый лозунг
борьбы; пролетариат метко, беспощадно и мощно провозглашает в ней свою
противоположность обществу, основанному на частной собственности.
Силезское восстание началось как раз с того, чем кончались восстания
французские и английские: с сознания пролетариатом своей сущности; это
превосходство сказалось в самом способе действия. Уничтожали не только
машины, этих соперников рабочего, но и торговые книги—знаки собственности ;
и в то время, как все другие движения обращены были прежде всего против
хозяев предприятий, т. е. против видимого врага, это движение обратилось
также против банкира—скрытого врага. И, наконец, ни одно английскоера-


бочее восстание не было проведено с таким мужеством, с такой рассудитель¬
ностью и выдержкой, как это».
В связи с силезским бунтом Маркс напоминает о гениальных произве¬
дениях Вейтлинга, который в теоретическом отношении иногда шел дальше
Прудона, хотя и уступал ему в выполнении. «Разве у буржуазии, включая
ее философов и ученых, есть нечто равное «Гарантиям гармонии и свободы»
Вейтлинга по вопросу об эманципации буржуазии, т. е. политической
эманципации? Если сравнить сухую боязливую посредственность немецкой
политической литературы с этим широким по своему захвату и блестящим
литературным выступлением немецких рабочих, если сравнить исполинские
детские сапоги пролетариата со стоптанными карликовыми политическими
сапогами немецкой буржуазии, то можно предсказать немецкой золушке,
что она достигнет гигантского роста». Маркс называет немецкий пролета¬
риат теоретиком европейского пролетариата, английский пролетариат его
национальным экономом, а французский—политиком.
То, что Маркс говорил о произведениях Вейтлинга, подтвердилось
суждением потомства. Они были гениальны для своего времени, тем более
гениальны, что немецкий портняжный подмастерье—до Луи Блана, Кабэ и
Прудона и гораздо более действительно, чем они,—подготовил соглашение
между рабочим движением и социализмом. Более странно то, что Маркс
говорит об историческом значении силезского рабочего восстания. Он при¬
писывает ему стремления, наверно совершенно чуждые ему. Повиди¬
мому, Руге вернее оценил мятеж ткачей, увидав в нем только голод¬
ный бунт, лишенный более глубокого значения. Все же, как и в прежнем
их споре о Гервеге, в этом случае еще ярче сказалось, что вина филистеров
перед гениями заключается в том, что они правы. И в конце концов великое
сердце побеждает мелкий ум.
«Полтора подмастерья», на которых Руге презрительно смотрел сверху
вниз, в противоположность Марксу, усердно их изучавшему, образовали
Союз Справедливых; он разросся в тридцатых годах, примкнув к фран¬
цузским тайным союзам, и был разгромлен вместе с ними в 1839 году.
Но это послужило ему на пользу в том отношении, что распавшиеся
элементы не только вновь соединились в своем старом центре—Париже,
но и перенесли союз в Англию и Швейцарию. Свобода союзов и собраний
открывала ему там большую возможность развития, и новые побеги развились
более сильными, чем старый ствол. Руководителем'парижской организации
был Герман Эвербек из Данцига; он перевел «Утопию» Кабэ на немецкий
язык и сам подпал под влияние морализирующего утопизма Кабэ. Гораздо
выше его по духу был Вейтлннг, который вел агитацию'в Швейцарии, а
в смысле по крайней мере революционной решимости Эвербека превосхо¬
дили и лондонские вожди союза, часовщик Иосиф Молль, сапожник Гейн-
рих Бауэр и Карл Шапер; последний был студент, изучал лесоводство,
а потом пробивался в жизни то наборщиком, то преподавателем языков.
О «внушительном впечатлении», которое производили эти «три на¬
стоящих человека», Маркс, вероятно, впервые услышал от Фридриха Эн¬
гельса, посетившего его в сентябре 1844 года проездом через Париж. Они


тогда видались в течение десяти дней, и при этом вполне подтвердилась
общность взглядов, которая сказывалась уже в их статьях в «Немецко-
Французских Ежегодниках». Против их воззрений высказался тем временем
их старый друг Бруно Бауэр в основанном им литературном журнале; Маркс
и Энгельс узнали об его отзьше во время совместного пребывания в Париже.
Они сразу решили ответить ему, и Энгельс тотчас же написал то, что хо¬
тел сказать. Маркс же, по своему обыкновению, глубже вникнул в вопрос,
чем предполагалось сначала, и, работая очень напряженно, написал в те¬
чение последующих месяцев двадцать печатных листов; он закончил работу
в январе 1845 года, когда закончилось и его пребывание в Париже.
Сделавшись редактором «Форвертса», Бернайс очень резко ополчился
против «христианско - германских простаков» в Берлине и не стеснялся
также по части «оскорблений величеств». Гейне в особенности спускал
одну за другой свои зажигательные стрелы против «нового Александра»
в берлинском замке. Легитимная королевская власть обратилась тогда к по¬
лицейскому начальству незаконного французского буржуазного королевства
с просьбой принять решительные меры против «Форвертса». Но Гизо укло¬
нялся от этого требования. При всей своей реакционности он был образо¬
ванный человек и знал к тому ж, какую доставит радость отечественной
оппозиции, если выступит сыщиком прусского деспота. Он сделался не¬
сколько податливее, когда «Форвертс» напечатал «возмутительную статью»
о покушении бургомистра Чеха на Фридриха Вильгельма IV. После сове¬
щания в совете министров Гизо из’явил готовность принять меры против
«Форвертса» и даже меры двоякого рода: исправительно-полицейские, на¬
кладывавшие взыскание на ответственного редактора за невнесение залога,
а затем в уголовном порядке, путем привлечения редактора к суду присяж¬
ных за подстрекательство к убийству короля.
Первое предложение было принято в Берлине, но оно ни к чему
не привело: Бернайса приговорили к двум месяцам тюрьмы и штрафу
в триста франков за невнесение требуемого законом залога; но «Фор¬
вертс» тотчас же заявил, что будет выходить в виде ежемесячника, для
чего не требуется залога. А второе предложение Гизо в Берлине решительно
отвергли, опасаясь, и не без основания, что парижский суд присяжных не
захочет насиловать свою совесть ради прусского короля. Тогда к Гизо стали
снова приставать, чтобы он выслал из Парижа редакторов и сотрудников
«Форвертса».
После долгих переговоров французский министр уступил нако¬
нец давлению, которое оказывали на него. Случилось это, как
тогда предполагали и к, эго повторил Энгельс в своем надгробном
слове Марксу, при оче.- некрасивом посредничестве Александра фон
Гумбольда, который приходился шурином прусскому министру иностран¬
ных дел. В недавнее время были сделаны попытки очистить память
Гумбольда на том основании, что в прусских архивах нет ничего, под¬
тверждающего его вину. Но это, конечно, ничего не опровергает; доку¬
менты по этому печальному делу сохранились лишь в очень не¬
полном, виде, а кроме того, такие сделки никогда не делаются пись-


Ï0 —
менно. To, что почерпнуто действительно нового из архивов, доказывает
скорее, что решительное действие разыгралось за кулисами. В Берлине
были более всего взбешены против Гейне, который напечатал в «Форвертсе»
одиннадцать самых резких своих сатир против прусской внутренней по¬
литики и против короля. Но с другой стороны вопрос о Гейне был для Гизо
самым неприятным во всем этом щекотливом деле. Гейне был поэт с евро¬
пейским именем и считался у французов почти национальным поэтом.
Об этом главнейшем преткновении—в виду неудобства для Гизо го¬
ворить о нем самому—напела, вероятно, какая-нибудь птица на ухо прус¬
скому посланнику в Париже. 4-го октября посланник внезапно по¬
слал донесение в Берлин, что Гейне, напечатавший будто бы только два
стихотворения в «Форвертсе», едва ли был членом редакции. И смысл этого
донесения был понят в Берлине.
Гейне поэтому не тронули; но целый ряд других эмигрантов, пи¬
савших в «Форвертсе» или подозреваемых в сотрудничестве, получили
11-го января 1845 года предписание покинуть пределы Франции. В число
высланных вошли Маркс, Руге, Бакунин, Бернштейн и Бернайс. Часть
их спаслась от высылки: Бернштейн тем, что отказался от издательства
«Форвертса»; Руге тем, что износил сапоги, бегая к саксонскому посланнику
и к французским депутатам, чтобы доказать им, что он верноподданный
гражданин своего государства. Маркс, конечно, никаких таких шагов не
предпринимал и переселился в Брюссель.
Его парижское изгнание длилось немногим более года, но это была
самая значительная пора его годов учения и скитаний. Год этот обогатил
его впечатлениями и опытом и, главное, дал ему товарища по оружию,
в каковом он, чем далее, тем больше, нуждался для того, чтобы свершить
великое дело своей жизни.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Фридрих Энгельс.
1.	Контора и казарма.
Фридрих Энгельс родился 28-го ноября 1820 года в Бармене. Так же, как
Маркс, он не из родительского дома вынес свои революционные взгляды
и, тоже, как Маркса, не личная нужда, а возвышенный ум толкнул его на
революционный путь. Отец его, состоятельный фабрикант, был консерватор,
а также приверженец церкви, и в религиозном отношении Энгельсу при¬
шлось больше преодолеть, чем Марксу.
Энгельс учился в гимназии в Эльберфельде, но выступил за год до оконча¬
тельных экзаменов и посвятил себя торговому делу. Подобно Фрейлиграду,
Энгельс сделался хорошим купцом, хотя у него никогда не лежало сердце
к «проклятой коммерции». Личность его впервые обрисовывается в пись¬
мах, которые он писал восемнадцатилетним юношей, учеником в конторе
консула Лейпольда в Бремене, братьям Греберам; они были его товарищи
по гимназии и поступили на богословский факультет. В этих письмах
мало говорится о торговле и торговых делах, кроме как, например, в таком
гоне: «Дано у нас в конторе, когда голова не трещала с похмелья». Энгельс
любил выпить в веселой компании уже в юные года, как потом и в старости;
и хотя он не предавался грезам, как Гауф, в бременском пивном погребе
городской ратуши и не воспевал его, как Гейне, но с здоровым юмором
рассказывал о «здоровой попойке» в этих стенах, освященных славными
преданиями.
Подобно Марксу, Энгельс пробовал свои силы прежде всего на поэти¬
ческом поприще, но, как и Маркс, очень скоро убедился, что не пожнет лавров
на этом пути. В письме, помеченном 17-ым сентября 1838 года, т. е. когда
ему еще не исполнилось восемнадцати лет, Энгельс сообщает, что отре¬
шился от веры в свое поэтическое призвание под влиянием Гетевских сове¬
тов «молодым поэтам». Он имеет при этом в виду две небольшие статьи
Гете, в которых великий старец доказывает, что немецкий язык достиг
чрезвычайно высокой ступени развития, и поэтому каждому дано из’ясняться
не без приятности в стихах; не следует однако, придавать этому большое
з наченне.
Гете заканчивает свои советы четверостишием:
Каждый юноша пусть знает:
Там, где ум и дух высок,
Муза лишь сопровождает,
Но вперед их не ведет.


— 72 —
Советы Гете молодой Энгельс нашел чрезвычайно применимыми к себе;
они ему выяснили, что его стихи ничего не вносят в искусство. Он решил
поэтому смотреть-на свое поэтическое творчество лишь как на «приятный
придаток», по выражению Гете, и все же печатать иногда в журналах свои
стихи: «Печатаются же другие молодчики, такие же ослы, как и я, если не
большие; и я знаю, что своими стиха;,.и не подниму и не унижу немецкую
литературу». Развязный тон немецких буршей, в котором Энгельс любил
выражаться всю жизнь, не был у него знаком легковесности, даже и в его
юности: в том же письме он просил своих друзей прислать ему из Кельна
народные книги: Зигфрида, Эйленшпигель, Елену, Октавиана, Шильдбюр.
геров, сыновей Гаймонда, Доктора Фауста, а также писал, что изучает
Якова Беме. «У него темная, но глубокая душа. Во многое приходится
очень напряженно вчитываться, чтобы хоть что-нибудь понять».
Искание глубины отвратило молодого Энгельса довольно скоро и от
плоской литературы молодой Германии. В немногим позже написанном письме,
от 10-го января 1839 года, он обрушивается на этих «молодчиков» главным
образом за то, что у них все выдуманное. «Вот эцот Теодор Мундг несет вздор
про девицу Тал ьони, будто бы исполняющую Гете на языке танцев; он нахватал
словечек у Гете, Гейне, Рахили и у Штиглиц и говорит отчаянные неле¬
пости про Беттину—но в таком модном вкусе, таком модном, что для какого-
нибудь вертопраха или тщеславной, похотливой молодой бабенки читать
его полное упоение... А Генрих Лаубе! Этот молодец марает бумагу без
конца, сочиняя то характеры, каких не бывает на свете, то новеллы из
путевых впечатлений, ничего общего не имеющие с путевыми впечатлениями,
словом, полный вздор. Прямо ужас». «Новый дух» в литературе начался
для молодого Энгельса с «громового удара июльской революции», «пре¬
краснейшего выявления народной воли со времени освободительной войны».
К представителям этого духа он причислял Бека, Грюна и Ленау, Иммер-
мана и Платена, Берне и Гейне, а также Гуцкова, которого он с отличавшей
его твердостью суждений ставил выше других светил молодой Германии.
Энгельс, как видно по письму от 1-го мая 1839 года, дал статью в «Теле¬
граф», журнал, издаваемый этим «честнейшим парнем», но просил строго
хранить тайну его сотрудничества, потому что иначе он попадет в «адскую
передрягу».
Свободолюбивые тирады молодой Германии яе обманывали молодого
Энгельса относительно малой художественной ценности ее литературы;
но это далеко не вызывало в нем более снисходительного отношения к
нападкам на молодую Германию из реакционного и ортодоксального лагеря.
В этих случаях он становился всецело на сторону преследуемых, подпи¬
сывался представителем молодой Германии и грозил своему другу: «Говорю
тебе, Фриц», писал он, «если ты сделаешься когда-нибудь пастором,
держись каких тебе угодно будет ортодоксальных воззрений; но если ты
сделаешься пиэтистом, то я с тобой разделаюсь по-своему». С такого же
рода чувствами связано было его особое расположение к Берне; книгу
Берне против доносчика Менцеля молодой Энгельс считал в стилистическом
отношении лучшим немецким произведением того времени, а Гейне одно.


- 73 —
временно с этим обзывал иногда «поросенком». То было, правда, время
сильного возмущения против поэта, когда и молодой Лассаль писал в своем
дневнике: «И этот человек изменил делу свободы! Он сорвал с головы яко¬
бинский колпак и надел шляпу с галунами на благородные кудри!»
Но ни Берне, ни Гейне и ни какой либо другой поэт не направили моло¬
дого Энгельса на истинный путь его жизни: то, чем он стал, сделала из него
судьба. Энгельс был родом из Бармена и жил в Бремене; оба эти города были
цитаделями северо-германского пиэтизма, и освобождение от оков пиэтизма
положило начало великой борьбе за освобождение, которая заполнила его
славную жизнь. Когда Энгельс говорит о борьбе с верой детских лет, в тоне
его звучит несвойственная ему обычно мягкость. «Я молюсь ежедневно»,
пишет он, «молюсь почти целый день об истине. И всегда молился, когда
на меня нападали сомнения; а все же я не могу вернуться к вашей вере...
У меня подступают слезы к глазам в то время, как я тебе пишу, я глубоко
взволнован, нр чувствую, что не погибну; я приду к Богу, ибо всем сердцем
стремлюсь к нему. И это тоже свидетельство о духе святом, так я уповаю
и в этом уповании живу и умру, хотя бы Библия десять тысяч раз говорила
другое». С такими душевными муками молодой Энгельс отошел от Генгстен-
берга и Круммахера, главарей тогдашнего отродоксального течения, на
мгновение задержался, скорее всего в недоумении, на Шлейермахере и
пришел, наконец, к Давиду Штраусу; и тогда он признался друзьям, что для
него нет больше возврата. «Рационалист обычного типа, писал Энгельс, мог
бы, конечно, отвернуться от Штраусовских об’яснений чудес естественным
путем и от его пресной морали и полезть обратно в смирительную рубашку
ортодоксальности; но философское умозрение не может вновь спуститься
с «высот, озаренных лучами зари», в «туманные низины» ортодоксальности».
«Я собираюсь стать гегелианцем. Сделаюсь ли действительно, не знаю,
но Штраус раскрыл мне многое в Гегеле, и мне это кажется вполне вероят¬
ным. Гегелевская философия истории и так кажется мне написанной из
моей души». Разрыв с церковностью привел непосредственно к политической
ереси. По поводу одного поповского дифирамба тогдашнему прусскому
королю, виновнику травли демагогов, Энгельс восклицает с пылом не¬
истового Перси: «Я жду хорошего только от того монарха, у которого
звенит в голове от пощечин, полученных им от народа, и у которого раз¬
биты окна во дворце камнями, брошенными революционной толпой».
Этими своими взглядами Энгельс перерос «Телеграф» Гуцкова и созрел
для «Немецких Ежегодников» и «Рейнской Газеты». Он работал в обоих этих
изданиях, когда служил—соктября 1841 по октябрь 1842 года—вольноопре¬
деляющимся в гвардейской артиллерии в Берлине и поселился в казарме у
I упферграбена, неподалеку от дома, где жил и умер Гегель. Свой писатель
ский псевдоним, Фридрих Освальд, принятый им вначале чтобы не смущать
консервативных и ортодоксальных родных, Энгельс вынужден был сохра¬
нить по еще более веским причинам, когда надел «королевский мундир». 6-го
декабря 1842 года Гуцков писал в виде утешения одному писателю, которого
Энгельс резко раскритиковал в «Немецких Ежегодниках»: «К сожалению,
это я ввел Ф. Освальда в литературу, и это оказалось доеольно печальной


заслугой. Несколько лет тому назад один мелкий служащий в торговой кон¬
торе, некто Энгельс, прислал мне из Бремена письма о Вупертале. Я испра¬
вил их и напечатал, вычеркнув слишком резкие личные нападки. С тех
nbp он присылал еще много другого, при чем мне регулярно приходилось
все переделывать. Потом он вдруг запротестовал против поправок, при¬
нялся изучать Гегеля и стал писать в других журналах. Еще незадолго
до появления рецензии о вас я послал ему в Берлин пятнадцать талеров.
Новички почти все таковы. Они обязаны нам тем, что научились думать
и писать, а первое же их самостоятельное выступление—духовное отце¬
убийство. Эта черствость не привела бы, конечно, ни к каким дурным по¬
следствиям, если бы ей не пошли навстречу «Рейнская Газета» и издание
Руге». В этих словах Гуцкова слышится не плач старика Мора в голод¬
ном заточении, а скорее кудахтание курицы, которая высидела утенка и
видит, как он уплывает от нее.
Так же, как конторская служба сделала Энгельса дельным купцом, и
выучка в казарме выработала из него хорошего солдата; со времени военного
обучения и до конца жизни военная наука была для Энгельса одним из лю¬
бимых предметов его занятий. Тесное и постоянное общение с действитель¬
ной жизнью восполнило пробелы умозрительной глубины в его философском
сознании. Во время службы вольноопределяющимся Энгельс часто принимал
участие в попойках берлинских «свободных», а также отчасти и в их
борьбе и написал для них несколько брошюр; это относилось к тому вре¬
мени, правда, когда характер движения еще не извратился. Уже в апреле
1842 года появилась в одном лейпцигском издательстве анонимная
брошюра Энгельса в пятьдесят пять страниц, под заглавием «Шеллинг
и откровение». В ней он критиковал «новейшее реакционное покушение на
свободную философию». Так он называл попытку Шеллинга, получившего
кафедру в берлинском университете, разбить гегелевскую философию
своей верой в откровение. Руге думал, что брошюра написана Бакуниным,
и приветствовал ее лестной похвалой: «этот привлекательный юноша за¬
ткнет за пояс всех берлинских старых ослов», писал он. В действительности
брошюра Энгельса отражает собой еще сохранившее философский характер
молодое гегельянство в его самых крайних выводах; но и другие критики
не совсем неправы, усматривая в ней не столько резкую критику, сколько
поэтически-философские излияния.
Приблизительно в то же время, под свежим впечатлением отрешения
Бруно Бауэра, Энгельс напечатал, тоже под псевдонимом, в Неймюнстере
близ Цюриха «Христианскую героическую поэму» в четырех песнях—
сатиру на «торжество веры» над «верховным чортом», который «пришел в
великий ужас». В этой поэме Энгельс широко пользуется правом юности
относиться ко всему с придирчивой критикой и попутно описывает в стихах
себя, а также Маркса, с которым еще тогда не был лично знаком. Он сам
изображен в поэме, как «Освальд—монтаньяр в сером сюртуке и брюках
перечного цвета—внутри тоже приправленный перцем, самый рьяный из
всех с головы до пят». Он играет на инструменте, что зовется гильотиной и
аккомпанирует на ней всегда одной и той же каватине. Неустанно раздается


— 75 —
адская песня, вечно он рычит припев: Formez vos bataillons! Aux armes,
citoyens!»... A за ним неистово несется «черномазый парень из Трира,
мощное чудовище (Маркс)». Он скачет, преисполненный бешенства, «точно
хочет ухватиться за небосклон и стащить его на землю».
По окончании военной службы, в конце сентября 1842 года, Энгельс
вернулся в родительский дом и оттуда отправился два месяца спустя в Ман¬
честер, в качестве приказчика бумагопрядильни Эрмен и Энгельс, фирмы, в
которой отец его был компаньоном. Проездом через Кел^н Энгельс зашел в
редакцию «Рейнской Газеты» и там впервые встретился с Марксом. Встреча
их была довольно холодная, так как она произошла как раз в дни разрыва
Маркса с «свободными». Энгельс был настроен против Маркса письмами
братьев Бауэров, а Маркс видел в Энгельсе единомышленника берлинских
«свободных«.
2.	Английсная культура.
Энгельс прожил тогда двадцать один месяц в Англии, и это время
имело для него такое же значение, как парижский год в жизни Маркса.
Оба они вышли из школы немецкой философии и, исходя из нее, пришли
за границей к одинаковым результатам; но Маркс понял борьбу и стрем¬
ления своего времени путем изучения французской революции, а Энгельс—
благодаря знакомству с английской промышленностью.
Англия тоже пережила буржуазную революцию, даже на целое столетие
раньше Франции, но—именно поэтому—в условиях гораздо меньшего общего
развития. Революция в конце концов привела к компромиссу между аристо¬
кратией и буржуазией, и они основали монархию сообща. Английскому
«среднему классу» не пришлось вести такую упорную и длительную войну
против королевской власти и аристократии, как «третьему сословию» во
Франции. Но даже во Франции историческая наука, лишь озираясь на
прошлое, поняла, что борьба «третьего сословия» на самом деле классовая
борьба; в Англии же мысль о классовой борьбе возникла совершенно внове,
когда пролетариат, во время билля о реформе 1832 года, вступил в борьбу
с господствующими классами.
Это различие об’ясняется тем, что крупная промышленность гораздо
глубже взрыла почву в Англии, чем во Франции. Она уничтожила старые
классы и создала новые в почти осязательном процессе развития. Внутренний
строй современного гражданского общества был в Англии гораздо более
прозрачный, чем во Франции. Энгельс понял из истории, а также из знаком¬
ства с сущностью английской промышленности, что экономические явления,
которым до того историческая наука не придавала никакого или же самое
ничтожное значение, являются—по крайней мере, в современном мире—
решительной исторической силой; они были основной причиной, вызвавшей
столкновения классовых интересов в наше время, и там, где противо¬
положность интересов наиболее усиливается при развитии крупной про¬
мышленности, это в свою очередь ведет к возникновению политических
партий, к партийной борьбе и тем самым становится основой всей поли¬
тической истории.
20к	с


II деловые интересы Энгельса к тому же направляли его вни¬
мание прежде всего на область экономических отношений. Свое со¬
трудничество в «Немецко-Французских Ежегодниках» он начал с критики
национальной экономии, как Маркс начал с критики философии права.
Его маленькая статья написана еще с юношеским задором, но уже сви¬
детельствует о редкой зрело .ти суждений. Нужно было быть немецким
профессором, чтобы назвать эту статью «чрезвычайно путанным пустячком».
Маркс очень верно назвал ее «гениальным эскизом». Это был именно «эскиз»:
то, что Энгельс говорит об экономических теориях Адама Смита и Рикардо,
далеко не имеет исчерпывающего характера и даже не всегда верно,
а многие его возражения против них были уже, быть-может, отчасти
высказаны английскими и французскими социалистами. Но действи¬
тельно гениальной была попытка вывести все противоречия граждан¬
ской экономии из действительного ее источника—частной собственности.
Этим Энгельс пошел дальше Прудона, который боролся против частной
собственности, оставаясь на почве частновладельческого строя. Энгельс
же говорил про обесчеловечивающее влияние капиталистической кон¬
куренции, про Мальтусовскую теоргию народонаселения, неустанно
растущую лихорадочность капиталистического производства, кризисы
промышленности, закон о заработной плате, про успехи науки, ко¬
торые, при господстве частной собственности, превращаются из средств
освобождения человечества в средства все большего порабощения рабочего
класса и т. д. Сказанное им содержало плодотворные корни научного ком¬
мунизма в области экономической, и Энгельс действительно первый открыл
эти корни.
Он сам слишком скромно судил о своих заслугах, когда сказал од¬
нажды, что «окончательная, точная выработка» его экономических положений
принадлежит Марксу. Точно так же ошибался он в своей скромности, когда
говорил: «Маркс стоял выше нас всех, обладал большей дальновидностью
и быстрее все охватывал своим взором», или еще когда сказал однажды,
что Маркс в конце концов сам бы открыл все, что сказано было им, Энгель¬
сом. На самом деле в их молодые годы, и в той области, в которой должен
был произойти и произошел решительный бой, Энгельс был тем, кто
больше давал, и Маркс многое воспринял от него. Маркс был несомненно
более одарен в философском отношении и прежде всего был человек более
систематичного мышления. Если желать позабавиться детскими гада¬
ниями на тему если бы да кабы, ничего общего не имеющими с историческим
исследованием,- то можно задаться вопросом, справился ли бы Энгельс
с их общей задачей в ее более осложненном французском виде
так, как с нею справился Маркс. Но эту же задачу в более простой
английской форме Энгельс разрешил не менее удачно, чем Маркс, и эта
заслуга его недостаточно оценена. Впрочем, как раз в односторонне эконо¬
мическом отношении его критика национальной экономии представляет
довольно много недочетов. Тем, чем она выделяется и что знаменовало
в ней существенный рост познания, автор обязан диалектической школе
Гегеля.


Философская исходная точка выступает и с внешней осязательностью
во второй статье, напечатанной Энгельсом в «Немецко-Французских Еже¬
годниках». Он изображал в ней положение Англии ссылками на одно про¬
изведение Карлейля, которое отметил как единственную достойную вни¬
мания книгу из литературной жатвы целого года. Такая бедность была
характерной противоположностью французского богатства. Энгельс писал
по этому поводу о духовном истощении английской аристократии и буржуа¬
зии; он утверждал, что образованный англичанин, по которому на конти¬
ненте судят об английском национальном характере, самый презренный
раб под солнцем, задыхающийся среди предрассудков—главным обра¬
зом, религиозных. «Только неведомая на континенте часть английской нации,
только рабочие, парии Англии, бедняки, действительно добропорядочны и
достойны уважения, невзирая на их грубость и деморализацию». От них
идет спасение Англии, в них есть еще творческое начало; у них нет образо¬
вания, но нет и предрассудков; у них еще есть силы, которые они могут
применить к свершению великого национального дела; у них еще есть
будущее. Энгельс указывал на то, как, выражаясь по Марксу, философия
начинает пускать корни на этой «наивной народной почве»: Штраусовская
жизнь Иисуса, которую ни один приличный писатель не решался пере¬
водить и ни один издатель с именем печатать, вышла в переводе одного
социалистического лектора, и ее распространяли выпусками по одному
пенсу среди рабочих в Лондоне, Бирмингаме и Манчестере.
Энгельс перевел «прекраснейшие» из «местами дивно прекрасных» стра¬
ниц книги Карлейля, рисующей положение Англии в самых мрачных крас¬
ках. Но он возражал против тех путей к спасению, которые предлагал Кар-
лейль, как, например, новая религия,пантеистический культ героев и многое
другое, и ссылался на Бруно Бауэра и Фейербаха. Он доказывал, что все
возможности религии исчерпаны—даже пантеизм, с которым тезисы Фейер¬
баха в Anecdota покончили навсегда. «До сих пор всегда ставился вопрос:
что такое Бог?—и немецкая философия ответила на это: Бог есть человек.
Человеку нужно только познать себя, измерить все жизненные отношения
собственной меркой, судить о них применительно к себе, устроить мир
истинно по-человечески, согласно требованиям своей натуры; тогда он
разрешит загадку нашего времени». И как Маркс истолковал Фейербахов-
ского человека, видя в нем существо человека, государства, общества,
так Энгельс увидел в человеческой сущности историю, которая «наше
одно и Есе» и выше для «нас», чем для всех прежних философских напра¬
влений, выше даже, чем для Гегеля, ибо для него она была только про¬
веркой его логической задачи.
Чрезвычайно интересно проследить в тех статьях, которые Энгельс
и Маркс напечатали каждый по две в «Немецко-Французских Ежегодниках»,
как у них обоих зарождались одинаковые мысли, только по иному окрашен¬
ные: у одного в свете французской революции, у другого в свете английской
промышленности, этих двух мощных исторических переворотов, с которых
начинается история современной гражданской общественности. При таком
различии окраски мысли их все же по существу одинаковые. Если Маркс


— 78 —
вычитывал из человеческих нрав анархическую сущность гражданского
общества, то Энгельс следующим образом толковал конкуренцию, «основ¬
ную категорию экономиста, его любимейшую дочь»: «Что сказать о законе,
котооый может утвердиться только путем периодических революций—про¬
мышленных кризисов? Это естественный закон, опирающийся на бессозна¬
тельность заинтересованных в нем». Если Маркс пришел к выводу, что
человеческая эманципация осуществится только тогда, когда человек
путем претворения своих сил в силы общественные сделается родовым
существом, то Энгельс, соответственно этому, говорит следующее: произ¬
водите сознательно, как люди, а не как разрозненные атомы без родового
сознания, и тогда вы покончите со всеми искусственными и беспочвенными
противоречиями интересов.
Отсюда видно, что они думали согласно, почти одинаковыми словами
выражая свои мысли.
3.	«Святое Семейство».
Первой совместной работой Энгельса и Маркса было сведение счетов
с их философской совестью. Оно облеклось в форму полемики против «Все¬
общей Литературной Газеты», которую Бруно Бауэр издавал в Шарлотген-
бурге с декабря 1843 года вместе со своими братьями Эдгаром и Эгбертом.
В этом органе берлинские «свободные» пытались обосновать свое миросо¬
зерцание, или то, что они называли таковым. Бруно Бауэра Фребель пригла¬
шал работать в «Немецко-Французских Ежегодниках», но он в конце концов
не решился примкнуть кэтому изданию, и продолжал твердо держаться своего
философского самосознания. Упорство Бауэра об’ясняется, в сущности, не
только тем, что его личное чувство было очень больно задето Марксом и Руге.
Его едкие замечания о блаженной памяти «Рейнской Газете», о «радикалах»,
об «умниках 1842 года» имели также и внутреннее обоснование. Быстрота,
с которой романтическая реакция уничтожила «Немецкие Ежегодники» и
«Рейнскую Газету», как только они повернули от философии к политике,
и полное равнодушие «масс» к такому «избиению» «духа» убедили Бауэра,
что этот путь никуда не ведет. Он видел единственное спасение в возврате
к чистой философии, к чистой теории, к чистой критике, и в области идео¬
логической заоблачности ему не трудно было возвести философию в ВС;
могущего владыку мира.
Программу «Всеобщей Литературной Газеты», поскольку вообще этй
программа представляла нечто осязательное, Бруно Бауэр изложил в
следующих словах: «Все великие дела прежней истории были ошибочны
с самого начала и не имели решительного воздействия, потому что или ими
интересовались и восторгались массы, или же они кончались самым жалкиг
образом. И это потому, что их основная идея по существу своему должна
была довольствоваться поверхностным пониманием и, следовательно, зави¬
села от одобрения масс». Противоположность между «духом» и «массой»
проходила красной нитью через все, что писалось в «Литературной Газете»;
она говорила, что дух знает теперь, где обретается его единственный
противник в самообмане и бессодержательности массы.


В соответствии с этим газета Бауэра относилась с осуждающей пре¬
небрежительностью ко всем «массовым» движениям времени, к христиан¬
ству и еврейству, к французской революции и английской промышленности.
Энгельс выражался еще почти слишком вежливо, когда написал в альбом
газеты: «Она превратилась в старуху, эта увядшая и выветрившаяся гегелев¬
ская философия, которая наряжает и приукрашивает свое высохшее до
отвратительной отвлеченности тело и косится во все стороны, приискивая
себе жениха по всей Германии». Гегелевская философия была действительно
доведена Бауэрами до абсурда. У Гегеля абсолютный дух всегда лишь потом
проявляется в сознании философа как творческий мировой дух, и этим
он, в сущности, говорит, что абсолютный дух и делает историю видимостью
воображения. Гегель очень настойчиво остерегал от ложного предположе¬
ния, что философствующий индивидуум и является сам абсолютным духом.
Бауэры же и их приверженцы, напротив того, считали себя самих во¬
площением критики, абсолютного духа, который сознательно выполняет
роль мирового духа через них, противополагая их этим остальному
человечеству. Этот туман неминуемым образом рассеялся, и даже в фило
софской атмосфере Германии и в кругу «свободных» «Всеобщая Литера¬
турная Газета» встретила довольно холодный прием; ни Кеппен, кото¬
рый и без того стал держаться в стороне, не примкнул к ней, ни Штир-
нер. Последний даже, напротив того, втихомолку готовился разделаться
с нею. Помимо них не удавалось залучить также Майена и Рутенберга,
и Бауэрам пришлось, за единственным исключением Фаухера, доволь¬
ствоваться третьестепенным составом «свободных», некоим Юнгницом и
псевдонимом Челига, за которым скрывался прусский лейтенант, фон-
Зихлинский; он умер в 1900 году генералом-от-инфантерии. Все это наво-
ждение таким образом бесславно рассеялось в течение одного года. «Лите¬
ратурная Газета» не только умерла, но уже была забыта, когда Маркс и
Энгельс выступили против нее в своей книге.
Это обстоятельство было весьма неблагоприятно для их первого общего
произведения, «Критики критической критики», как они сами его окрестили,
или «Святого Семейства»; это заглавие дано было книге по предложению
издателя. Противники сейчас же стали вышучивать авторов, говоря, что
они ломятся в открытую дверь; да и Энгельс сам, получив книгу в готовом
виде, высказался в том смысле, что она превосходная, но слишком
об’емистая. Величественное пренебрежение, с которым в ней трактовалась
критическая критика, не вязалось с размером книги—ее двадцатью двумя
листами. Энгельс к тому же находил, что большая часть содержания будет
непонятна большой публике и не представит общего интереса. В настоящее
время это еще более верно, чем тогда, но зато книга приобрела очарование,
которое не ощущалось или по крайней мере не в такой степени ощущалось
при ее появлении. Один позднейший критик действительно говорит, отме¬
тив все недостатки, придирки к словам, пустые споры и даже недопустимые
искажения мысли, что книга эта содержит несколько прекраснейших откро¬
вений гения Маркса, и эти страницы принадлежат и по мастерству формы,
по железной выкованности языка, к лучшему, что Маркс когда-либо писал.


Маркс проявляет себя в этих местах книги мастером плодотворной
критики, которая побивает идеологическое воображение положительным
содержанием; она творит в то же время, как разрушает, воздвигает тем,
что низвергает. Критическим фразам Бруно Бауэра о французском мате¬
риализме и французской революции Маркс противопоставил блестящие
очерки этих исторических явлений. На разглагольствования Бруно Бауэра
о противоположности между «духом» и «массой», «идеей» и «интересом»
Маркс холодно возражает: «Идея всегда попадалась впросак, когда она
отделялась от интереса. Всякий массовый интерес, который утверждался
в истории, переходил обыкновенно, при выступлении на мировую арену,
далеко за свои действительные пределы и сменялся человеческим интересом.
Это иллюзия, которую Фурье называет тоном каждой исторической эпохи.
«Интерес буржуазии в революции 1789 года не только ничего не «потерял»,
но все «выиграл» и имел «решительный успех», хотя «пафос» рассеялся и
увяли «цветы восторга», которыми этот интерес венчал его колыбель. Ин¬
терес этот был настолько мощный, что победоносно преодолел перо Марата,
гильотину террористов, шпагу Наполеона, так же, как распятие и чисто¬
кровность Бурбонов». В 1830 году буржуазия осуществила свои желания
1789 года, с той только разницей, что закончилось ее политическое про¬
свещение; в конституционно-парламентском строе она не стремилась к
осуществлению идеала государственности, мирового блага и к достижению
общих человеческих целей, а признала в нем официальное выражение
своей исключительной власти и политическое признание своего обособ¬
ленного интереса. Ошибочной революция была только для той массы,
политическая идея которой не была идеей ее действительного интереса;
истинный жизненный принцип ее не совпадал поэтому с жизненным
принципом революции, и реальные условия освобождения ее существенно
отличались от условий, в которых могла освободить себя и общество
буржуазия.
Бруно Бауэр утверждал, что государство сплачивает атомы граждан¬
ского общества, а Маркс, возражая на это, об’яснял сплоченность атомов
тем, что они атомы только в представлении, на небе своего воображения; в
действительности же они существа, чрезвычайно отличающиеся от атомов,
т. е. не божественные эгоисты, а эгоистичные люди. «Только политическое
суеверие воображает еще в наши дни, что необходимо, чтобы гражданская
жизнь сплачивалась государством; на самом деле происходит обратное:
гражданское общество является оплотом для государства». На пренебрежи¬
тельные слова Бауэра о значении промышленности и природы для истори¬
ческого познания Маркс отвечает вопросом: полагает ли критическая кри¬
тика, спрашивает он, что она подошла хотя бы к началу познавания истори¬
ческой истины, пока она выключает из движения истории теоретическое и
практическое отношение человека к природе, естественные науки и про¬
мышленность? «Так же, как она отделяет мышление от чувств, душу от
тела, так отделяет и историю от естественных наук и промышленности и
видит место зарождения истории не в грубо материальной производитель¬
ности на земле, а в облаках на небе».


— 81 —
Как Маркс заступился перед критической критикой за французскую
революцию, так Энгельс вступился за английскую промышленность. Ему
пришлось при этом иметь дело с молодым Фаухером, который из всех сотруд¬
ников «Всеобщей Литературной Газеты» еще более других считался с земной
действительностью. Любопытно читать, как метко Фаухер раз’яснял тогдг
капиталистический закон о заработной плате, который двадцать лет спустя,
при выступлении Лассаля, он посылал в преисподнюю, называя его «гнилым
Рикардовским законом». При всех грубых ошибках, в которых его уличал
Энгельс—Фаухер в 1844 году не знал, что английские коалиционные за¬
преты уничтожены были в 1824 году—со стороны Энгельса были также и
придирки к словам; а в одном существенном пункте ошибался и Энгельс,
правда, в другую сторону, чем Фаухер. Последний вышучивал билль о
десятичасовом рабочем дне лорда Ашли, говоря, что это «ничтожная сре¬
динная мера», которая не подрубит дерево ударом топора; Энгельс же
принимал его за выражение—правда, по возможности наиболее мягкое—
определенно радикального принципа, ибо он не только заносил топор
над внешней торговлей и тем самым над фабричной системой, но и глубоко
подрубал ее корни. Энгельс, а вместе с ним и Маркс видели тогда в
билле лорда Ашли попытку наложить на крупную промышленность реак¬
ционные оковы, которые будут неминуемо всегда разбиваться на почве
капиталистического общества.
От своего философского прошлого Энгельс и Маркс освободились
еще не вполне; с первой же строки предисловия они выдвигают «реальный
гуманизм» Фейербаха против умозрительного идеализма Бруно Бауэра.
Они безусловно признают гениальные выводы Фейербаха, видят его заслугу
в том, что он создал великие и мастерские основные положения для критики
всякой метафизики, что он поставил человека на место всякого старого
хлама, в том числе и бесконечного самосознания. Но через гуманизм Фей¬
ербаха они идут дальше к социализму, через абстрактного человека—к
историческому, и с изумительной проницательностью разбираются в хао¬
тически бушующем море социализма. Они раскрывают тайну игры в социа¬
лизм, которой тешилась сытая буржуазия. Даже нужда и бесконечное
человеческое падение, вынужденное принимать милостыню, служат на
потеху денежной и культурной аристократии, принося удовлетворение
ее эгоизму, приятно возбуждая ее высокомерие. В этом весь смысл много¬
численных благотворительных обществ во Франции, в Германии, много¬
численных донкихотских затей с благотворительными целями в Англии,
всяческих концертов, балов, спектаклей, кухонь для бедных, даже обще¬
ственных подписок для пострадавших при разных катастрофах.
В идейном отношении «Святое Семейство» больше всего заимствовало из
главных утопистов у Фурье. Но Энгельс отделял Фурье от фурьеризма; он
говорил, что разбавленный водой фурьеризм,—тот, который проповедывала
Мирная Демократия, не что иное, как социальное учение части филантропиче¬
ской буржуазии. Он и Маркс настойчиво говорили всегда о том, чего не пони¬
мали и великие утописты: об историческом развитии, самостоятельном дви¬
жении рабочего класса. Возражая Эдгару Бауэру, Энгельс писал: «Крита-


— 82 —
ческая критика ничего не создает, а рабочий создает все, настолько все, что
может пристыдить всю критику и в своем духовном творчестве; это могут
засвидетельствовать своим примером английские и французские рабочие».
Будто бы взаимоисключающую противоположность между «духом» и
«массой» Маркс устранял, между прочим, замечанием, что фактически
коммунистической критике утопистов тотчас же ответило движение
большой массы; нужно ознакомиться с любознательностью, умственной
работой, духовной энергией, неутомимой жаждой умственного развития,
проявляемой французским и английским рабочим, чтобы составить себе
представление о человеческом благородстве этого движения.
Понятно поэтому, что Маркс особенно сильно возмущался безвкусием
перевода и в особенности комментариев, которыми Эдгар Бауэр согрешил
во «Всеобщей Литературной Газете» против Прудона. Конечно, говорить,
что Маркс возвеличивал в «Святом Семействе» того же Прудона, которого
несколько лет спустя так резко критиковал,—лишь академическая уловка.
Маркс только восставал против пустых разглагольствований, которыми
Эдгар Бауэр затемнял истинные заслуги Прудона. Маркс признавал, что
Прудон открыл новые пути в области национальной экономии так же, как
признавал такие же заслуги Бруно Бауэра в области богословия. Но
вместе с тем он нападал на узость Бруно Бауэра в богословии, а также
и на узость Прудона в области национальной экономии.
Прудон относился к собственности как к внутреннему противоречию
на почве гражданской экономики, а Маркс говорил, опровергая его:
«Собственность, как частная собственность, как богатство, вынуждена со¬
хранять себя и тем самым свою противоположность—пролетариат. Это поло¬
жительная сторона противоположности, удовлетворенная собою частная
собственность. Пролетариат же, напротив того, вынужден, как таковой,
упразднить себя и тем самым свою противоположность, делающую его про¬
летариатом. Он (пролетариат) отрицательная сторона противоположности,
его беспокойство в себе, упраздненная и упраздняющая себя частная соб¬
ственность. Внутри противоположности частный собственник является
охраняющей, пролетарий разрушающей стороной. От первого исходит
сохранение противоположности, от второго уничтожение ее. Частная соб¬
ственность в своем национально-экономическом движении все равно идет
к упразднению самой себя, но лишь путем, не зависящим от нее, путем бес¬
сознательного развития, происходящего против ее воли, обусловленного
природой вещей,—только тем, что она создает пролетариат, как таковой, со¬
здает нужду, сознающую свою- духовную и физическую нужду, создает не-
человечность, сознающую и потому упраздняющую свою нечеловечность.
Пролетариат приводит в исполнение приговор, который выносит сама себе
частная собственность порождением на свет пролетариата, так же, как
он приводит в исполнение приговор, который выносит сам себе наемный
труд порождением чужого богатства и собственной нужды. Одержав по¬
беду, пролетариат ни в коем случае не становится абсолютной стороной
общества, ибо он одерживает победу только упраздняя себя и свою
противоположность. С победой пролетариата исчезает как сам пролета«


— 83 —
риат, так и обусловливающая его противоположность, частная соб¬
ственность».
Маркс решительно восстает против предположения, что он возводит про¬
летариев в богов, приписывая им эту всемирно-историческую роль. «Скорее
наоборот! Именно потому, что отрешенность от всякой человечности, даже
от подобия человечности, фактически доходит до конца в развившемся про¬
летариате, потому что в жизненных условиях пролетариата все жизненные
условия современного общества сведены к высшей точке бесчеловечности,
потому что человек в нем потерял себя, но вместе с тем не только не приобрел
теоретического сознания этой потери, но и непосредственно вынужден вос¬
стать против этой бесчеловечности велением неотвратимой, абсолютно
властной нужды—этого практического выражения необходимости—именно
поэтому пролетариат должен сам себя освободить. Но он не может освобо¬
дить себя, не уничтожив свои жизненные условия. Он не может уничтожить
свои собственные жизненные условия, не уничтожив все нечеловеческие
общественные условия, которые определяют и его положение. Он не
напрасно проходит через тяжелую, но закаляющую школу труда. Дело не
в том, каково в данный момент представление о своей цели у того или дру¬
гого пролетария, или даже у всего пролетариата. Дело в том, чем является
пролетариат в своей сущности и как он, согласно этой своей сущности,исто¬
рически вынужден поступать. Его цель и его историческая миссия неоспори¬
мым образом предначертана его собственным жизненным положением равно
как и всей организацией современного буржуазного общества». И Маркс
многократно повторял, что значительная часть английского и француз¬
ского пролетариата уже сознает свою историческую задачу и неустанно
работает над тем, чтобы довести это сознание до полной ясности.
На ряду с многими свежими источниками, из которых бьет струя жизни,
в «Святом Семействе» встречаются, правда, и бесплодные пространства.
К таковым относятся две длинные главы, посвященные невообразимой му¬
дрости почтенного Челиги, и они составляют тяжкое испытание для самого
терпеливого читателя. Чтобы наиболее справедливо судить о книге Маркса и
Энгельса, следует рассматривать ее как импровизацию, и таковой она пови-
димо была. Как раз в те дни, когда состоялось личное знакомство Энгельса
и Маркса, получен был в Париже восьмой номер «Всеобщей Литературной
Газеты», и в нем Бруно Бауэр, правда, скрытым образом, но вместе с тем
очень резко оспаривал взгляды, к которым пришли Маркс и Энгельс в «Не¬
мецко-Французских Ежегодниках».
Тогда, быть-может, и зародилась у них мысль ответить прежнему
другу в задорно веселом тоне маленьким памфлетом, который пред¬
полагалось издать как можно скорее. Энгельс действительно тотчас же
написал свою часть, занимающую немногим больше листа, и очень уди¬
вился, узнав, что Маркс растягивает книгу на двадцать печатных листов.
Ему казалось «курьезным» и «комичным», что при столь незначительном
об’еме его вклада в книгу имя его тоже стояло на заглавном листе и даже
на первом месте. Маркс взялся очевидно за работу со свойственной ему
обстоятельностью, и при этом, по известному и очень верному определению,


- 84 —
у него, вероятно, не хватило времени, чтобы быть кратким; быть-может,
впрочем, он растянул материал, чтобы воспользоваться цензурной свобо¬
дой, предоставляемой книгам об’емом более чем в двадцать листов.
Авторы «Святого Семейства» оповещали в дальнейшем читателей, что
их полемическая книга лишь предвестник самостоятельных трудов,
в которых они—каждый в отдельности—выяснят свое отношение к новей¬
шим философским и социальным учениям. Что намерение это было серь¬
езное, видно из того факта, что Энгельс уже закончил в рукописи первый
из этих самостоятельных трудов, когда получил первый печатный экзем¬
пляр «Святого Семейства».
4.	Обоснование социализма.
Этот труд носил заглавие: «Положение рабочего класса в Англии» и
вышел летом 1845 года в Лейпциге у Виганда, тогдашнего издателя «Немец¬
ких Ежегодников»; за несколько месяцев до того Виганд издал «Единствен¬
ного» Штирнера. Штирнер, как последний отпрыск гегельянства, впал в
плоскую мудрость капиталистической конкуренции; Энгельс же установил
в своей книге основные положения для тех немецких теоретиков, которые—а
это были почти все—пришли через Фейербаха и его упразднение гегелев¬
ской умозрительности к коммунизму и социализму. Он изобразил поло¬
жение английского рабочего класса во всей его ужасающей, но характер¬
ной для господства буржуазии правде.
Когда Энгельс переиздал эту свою книгу почти через пятьдесят
лет, он назвал ее одним из фазисов в эмбриональном развитии совре¬
менного международного социализма. Он прибавил к этому: так же, как
человеческий зародыш воспроизводит на самых ранних ступенях своего
развития жабры наших предков—рыб,—так и книга его обнаруживает
на всем протяжении следы происхождения современного социализма от
одного из его предков, от немецкой классической философии. Это, однако,
верно лишь с тем ограничением, что следы эти еще менее заметны в
«Положении рабочего класса», чем в статьях, напечатанных Энгельсом в
«Немецко-Французских Ежегодниках». Тут нет больше речи ни о Бруно
Бауэре, ни о Фейербахе; а о «друге Штирнере» Энгельс лишь упоминает
несколько раз, чтобы его слегка подразнить. О существенном влиянии не¬
мецкой философии на эту книгу можно говорить никак не в смысле отста¬
лости, а лишь в неоспоримо прогрессивном смысле.
Главное значение книги не в изображении пролетарской нужды,
создавшейся. в Англии при господстве капиталистического способа про¬
изводства. В этом отношении у Энгельса были предшественники—Бюре,
Гаскель и другие, на которых он часто ссылается. Но и подлинное возму¬
щение против социального строя, обрекающего рабочие массы на самые
страшные страдания, и потрясающее правдивое описание этих страданий,
глубокое и истинное сочувствие жертвам—все это еще не составляет самого
характерного в книге Энгельса. Наиболее поразительна и вместе с тем исто¬
рически значительна в ней та проницательность, с которой двадцатичетырех¬
летний автор постиг дух капиталистического способа производства и об’яс-


нил, исходя из него, не только возвышение, но и неминуемое падение бур¬
жуазии, не только нужду, но и грядущее спасение пролетариата. Суть книги
заключалась в том, чтобы показать, каким образом крупная промышлен¬
ность создает современный рабочий класс, делая из него обесчеловеченную,
умственно и нравственно, приниженную до животности, физически рас¬
шатанную расу; вместе с тем Энгельс показывает, как современный ра¬
бочий класс, в силу исторической диалектики, законы которой выяснены
каждый в отдельности, развивается и должен развиваться для того, чтобы
ниспровергнуть своего творца. Путь- к господству пролетариата над
Англией книга Энгельса усматривала в слиянии рабочего движения
с социализмом.
Выяснить это, однако, способен был лишь тот, у кого диалектика
Гегеля вошла в плоть и кровь и кто с’умел перевернуть ее так, чтобы она
не стояла на голове, а стала на ноги. Тем самым в книге Энгельса дана
была основа социализма, что и составляло намерение автора. То большое
впечатление, однако, которое книга Энгельса произвела при своем появле¬
нии, вызвано было не этим, а ее чисто фактическим содержанием. Если—
как с комичным самомнением выразился один академический педант—
книга Энгельса сделала социализм «приемлемым для университета», то
лишь в том смысле, что не один профессор обломал об нее свое ржавое копье.
Прежде всего ученая критика очень торжествовала по поводу того, что
все не наступала революция, о которой Энгельс говорил, что она уже у
ворот Англии. Он сам, однако, с полным правом утверждал пятьдесят лет
спустя, что его не удивляет, если и не сбылись многие пророчества,
сделанные им с «юношеским пылом». Поразительно, напротив того, что
столь многое из его предсказаний сбылось, хотя и не в таком «слишком
близком будущем», как он предполагал.
В настоящее время «юношеский пыл», ожидавший многое «в слиш¬
ком близком будущем», составляет одно из наибольших очарований книги
Энгельса. Без этой тени не было бы и проливаемого его книгой света. Гени¬
альное прозрение, угадывая будущее в настоящем, видит грядущее острее
и тем самым более близким, чем здравомыслящий человеческий ум; послед¬
нему труднее привыкнуть к мысли, что нет необходимости, чтобы непре¬
менно ровно в полдень подавали суп на стол. С другой стороны, тогда и
кроме Энтельса многие считали, что в Англии революция уже у дверей.
Об этом говорил и «Таймс», главный орган английской буржуазии; но
виноватая совесть страшилась революции, предвидя в ней только разбои
и поджоги, а пророческому взору социалиста открывалось зарождение
новой жизни из развалин.
«Юношеский пыл» Энгельса проявлялся в течение зимы 1844—1845 года
не только в этой книге. В то время, как он ковал ее на наковальне, у
него уже раскалялось на огне новое железо: на ряду с продолжением
этой же книги (по замыслу Энгельса она являлась лишь отдельной
главой более обширной работы о социальной истории Англии), Энгельс
собирался издавать социалистический ежемесячный журнал совместно
с Моисеем Гессом и затем также библиотеку иностранных социалистиче¬


ских писателей, написать критический разбор Листа и много другого.
Он требовал столь же непрерывной деятельности и от Маркса, с которым
у него было много общих планов. «Постарайся», писал он ему, «закончить
поскорее твою книгу по национальной экономии; если даже ты многим
будешь неудовлетворен, то это ничего. Разум людской созрел, и нужно
ковать железо пока оно горячо... Время не терпит. Кончай книгу к апрелю.
Сделай, как я: назначь себе срок, к которому ты непременно должен закон¬
чить работу, и постарайся напечатать книгу как можно скорее. Если тебе
нельзя будет издать ее на месте, напечатай в Мангейме, Дармштадте
или каком-нибудь другом городе. Но необходимо, чтобы книга скорее вышла
в свет». Даже относительно «удивившей его» растянутости «Святого Семей¬
ства» Энгельс утешался тем, что это к лучшему: «Многое таким образом уже
теперь дойдет до читателей», писал он: «что, неизвестно сколько времени,
пролежало бы у тебя в письменном столе». Как часто приходилось ему в
течение дальнейших десятилетий обращаться к Марксу с такими же
речами.
Но, нетерпеливый в своих призывах к работе, Энгельс вместе с тем
с величайшим терпением помогал Марксу, когда его гений тяжело боролся
с самим собой и когда его теснили житейские невзгоды. Как только до Бар¬
мена дошло известие, что Маркса выслали из Парижа, Энгельс счел необ¬
ходимым открыть подписку, «чтобы коммунистически разложить на нас
всех экстренные расходы, вызванные твоим изгнанием». Сообщая Марксу,
что подписка «идет хорошо», он прибавляет: «Так как я не знаю, доста¬
точно ли этого будет для твоего устройства в Брюсселе, то, конечно, с
величайшим удовольствием предоставляю в твое распоряжение мой гоно¬
рар за первую английскую штуку. Надеюсь, что мне скоро выплатят по
крайней мере часть этого гонорара, а я теперь могу обойтись без него:—
мой старик мне не откажет в кредите. Пусть не радуются собаки, что
своей гнусностью доставили тебе денежные затруднения». И в течение
целой человеческой жизни Энгельс неутомимо защищал своего друга от
такого рода «радости собак».
При всем кажущемся легкомыслии Энгельса в его юношеских письмах,
он все же был менее всего легкомыслен по существу. Той первой «англий¬
ской штуке», о которой он писал в столь легком тоне, придали весьма
большой вес семь десятков лет, минувшие с тех пор; это произведение
имеет первостепенное значение, как первое великое обоснование науч¬
ного социализма. Энгельсу было двадцать четыре года, когда он написал
свою книгу и вытряхнул ею столбы пыли из академических париков. Но
Энгельс не был скороспелым талантом, который быстро расцветает в душ¬
ном тепличном воздухе и потом тем скорее увядает. Его «юношеский пыл»
исходил из подлинного солнечного пламени высоких мыслей, согревавшего
старость его так же, как оно согревало его молодость.
Он жил тем временем в доме своих родителей «тихой спокойной
жизнью, благодушной и добропорядочной», какой только мог желать себе
«завзятейший филистер». Но скоро это ему надоело, и только «огорченные
лица» стариков родителей побудили его еще раз вернуться к коммерции.


- 87 —
Но он решил во всяком случае уехать весной и прежде всего направиться
в Брюссель. «Семейные нелады» еще более осложнились вследствие комму¬
нистической пропаганды в Бармене—Эльберфельде, так как Энгельс при¬
нимал в ней деятельное участие. Он писал Марксу о трех коммунистиче¬
ских собраниях, из которых на первом присутствовали 40 человек, на вто¬
ром 130, на третьем 200. «Успех пропаганды очень большой», писал он.
«Все только о коммунизме и говорят, и у нас с каждым днем все больше
сторонников. Вупертальский коммунизм факт, une vérité, даже почти
что сила». Эта сила, правда, рассеялась по простому приказу полиции
и вообще имела довольно странный вид. Энгельс сам сообщал, что только
пролетариат держался в стороне от коммунистического движения, кото¬
рым самый глупый народ, самый равнодушный, филистерский, не интере¬
сующийся ничем на свете, начинает почти увлекаться».
Это плохо мирилось с тем, что Энгельс писал в то же время о видах
английского пролетариата. Но таков он и был: чудесный человек с головы
до пят, всегда впереди других, бодрый, зоркий, неутомимый и не без той
привлекательной наивности, которая столь к лицу восторженной и муже¬
ственной молодости.


ГЛАВА ПЯТАЯ.
Брюссельское изгнание.
1.	Немецкая идеология.
После изгнания из Парижа Маркс переселился со своей семьей в
Брюссель. Энгельс выразил опасение, что ему будут чинить неприятности
и в Брюсселе, и Марксу действительно пришлось испытывать стеснения с
первых же дней.
В письме к Гейнриху Гейне Маркс сообщает, что сейчас же по прибы¬
тии в Брюссель он был приглашен в «ведомство общественной безопасности»,
где от него потребовали письменного обязательства не печатать ни одной
строчки по вопросам текущей бельгийской политики. Такое обязательство
Маркс выдал со спокойной совестью, ибо у него не было ни намерения, ни
возможности заняться этими вопросами. Прусское правительство продолжа¬
ло, однако, делать бельгийскому министерству представления о прямой вы¬
сылке Маркса, и в виду этого Маркс еще в том же году, 1-го декабря 1845
года, вышел из прусского подданства.
Однако Маркс ни тогда, ни после не принял подданства ни в каком
чужом государстве, хотя временное правительство Французской республики
сделало ему такое предложение весною 1848 года в самой лестной для него
форме. Как и Гейне, Маркс не пожелал перейти в иностранное подданство,
между тем как Фрейлиграт, немецкий патриотизм которого столь часто
ставили в пример этим «людям без отечества», попав в эмиграцию, ни на
минуту не поколебался натурализоваться в Англии.
Весною 1845 года в Брюссель приехал и Энгельс, и оба друга отправи¬
лись вместе на шесть недель работать в Англию. Во время этого пребывания
в Англии Маркс, который уже в Париже начал изучать Мак-Куллоха и
Рикардо, ближе познакомился с английской экономической литературой.
Но, по собственным словам Маркса, он на этот раз успел заглянуть только
в те книги, которые можно было достать в Манчестере,и познакомиться только
с теми сочинениями, заметками и конспектами, которые были у Энгельса.
Энгельс работал уже во время первого пребывания в Англии в органе
Роберта Оуэна, «New Moral World», и в газете чартистов «Northern Star».
Своей вторичной поездкой он воспользовался для того, чтобы возобновить
старые знакомства. И таким образом оба друга завязали новые связи как
с чартистами, так и с социалистами.
После этой поездки Маркс и Энгельс приступили вновь к общей работе.
Мы решили—как довольно лаконически писал об этом потом Маркс—вместе
написать книгу, чтобы показать, насколько паши взгляды противоположны


идеологическим воззрениям немецкой философии; другими словами, чтобы
покончить счеты с нашими собственными прежними философскими воззре¬
ниями. Это намерение мы выполнили в форме обстоятельной критики после-
гегелевской философии. Рукопись, рассчитанная на два толстых тома in
octavo, давно уже находилась в Вестфалии, где ее предполагалось издать,
когда мы получили известие, что изменившиеся обстоятельства помешали
печатанию. Мы предоставили рукопись грызущей критике мышей и сде¬
лали это тем охотнее, что наша главная цель была достигнута—мы столко¬
вались между собой». Мыши выполнили свое дело в буквальном смысле
слова, но уцелевшие обрывки рукописи об’ясняют, почему сами авторы
были не слишком огорчены своей неудачей.
Если уже их прежняя слишком громоздкая работа, посвященная
сведению счетов с Бауэрами, была довольно не переваримая для читателей,
то эти два толстых тома, об’емом в пятьдесят печатных листов, были бы еще
более недоступными. Работа была озаглавлена: «Немецкая идеология. Кри¬
тика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха,
Бруно Бауэра и Штирнера, равно как и критика немецкого социализма,
в лице различных его пророков». Энгельс устанавливал впоследствии по па¬
мяти, что одна только критика Штирнера равнялась по об’ему всей книге
последнего. И те отрывки, которые были изданы впоследствии, доказывают,
что память не обманывала Энгельса. Это была еще более громоздкая
сверх-полемика, чем «Святое Семейство» в самых его сухих частях. А кроме
того, и оазисы в пустыне встречались здесь гораздо реже, хотя все же не
вполне отсутствовали. Но диалектическая острота отдельных мест слишком
быстро сменялась мелкими придирками и спором из-за слов.
Конечно, наш вкус сделался теперь более требовательным в отношении
стиля. Но этим еще не все об’ясняется. Своими более ранними, как и более
поздними, работами и даже работами того же самого времени Маркс и Эн¬
гельс показали с достаточною убедительностью, что блестяще владеют сжа¬
той формой критической эпиграммы. Меньше всего стиль их страдал расплыв¬
чатостью. Дело об’яснялось тем, что вся тогдашняя идейная борьба разы¬
грывалась в очень маленьком кругу лиц, из которых к тому же многие
были еще в весьма юном возрасте. Тут наблюдается такое же явление,
какое отмечено в истории литературы относительно Шекспира и современ-
менных ему драматургов. У противника берут какое-нибудь одно место и
вокруг отдельного оборота речи начинается полемика не на жизнь, а на
смерть; слишком буквальным или произвольным истолкованием мысли проти¬
вника ей стараются придать возможно глупый вид. Все эти приемы, равно
как и склонность к безграничным преувеличениям, были рассчитаны не на
большую публику, а на утонченное понимание профессионалов. То, что в
шекспировском остроумии кажется нам иногда неприемлемым или даже
непонятным, об’ясняется тем, что Шекспир часто сознательно или бессозна¬
тельно руководствовался в своем творчестве соображением: а что скажут
на это Грин и Марлоу, Джонсон, Флетчер и Бомон.
Приблизительно так же об’ясняется тон, в который, намеренно или
бессознательно, впадали Маркс и Энгельс, когда имели дело с Бауэром,


— 90 —
Штирнером и другими старыми бреттерами, изощрившимися в турнирах
бесплотной абстракции. Поучительнее, без сомнения, было бы знать, что
сказали Маркс и Энгельс в «Немецкой Идеологии» о Фейербахе, ибо в дан¬
ном случае дело по существу не ограничивалось одной отрицательной крити¬
кой. К сожалению, этот отдел книги остался незаконченным. Некоторые афо¬
ризмы о Фейербахе, написанные Марксом в 1845 году и напечатанные
Энгельсом спустя несколько десятилетий, дают, однако, достаточно ясные
указания на этот счет. Маркс усматривал в материализме Фейербаха тот же
недостаток, какой в студенческие годы находил в материализме Демокрита:
отсутствие «действенного принципа» (das «energische Prinzip»). Главный
недостаток всего прежнего материализма, по мнению Маркса, состоял в том,
что действительность, воспринимаемый внешними чувствами предметный
мир, рассматривалась им лишь в форме об’екта или в форме созерца¬
ния, а не как непосредственная человеческая деятельность, не применительно
к практике, не суб’ективно. Деятельную же сторону, в противополож¬
ность материализму, развивал до сих пор только идеализм; но он развивал
ее отвлеченно, так как идеализм, естественно, не признает конкретной
действительности как таковой. Другими словами: откинув всего Гегеля,
Фейербах откинул и то, от чего не следовало отказываться. Задача со¬
стояла в том, чтобы все-революционизирующую диалектику Гегеля пере¬
нести из мира идей в мир действительности.
Еще из Бармена Энгельс, со свойственными ему быстротой и натиском,
написал письмо Фейербаху, делая попытку завербовать его в ряды комму¬
нистов. Фейербах ответил в дружественном тоне, но предложение—по край¬
ней мере, для данного времени—отклонил. Он обещал, если ему удастся,
приехать на Рейн ближайшим летом, и Энгельс надеялся, что «уговорит»
тогда Фейербаха в необходимости переселиться и ему в Брюссель. Пока же
Энгельс направил к Марксу, в качестве «превосходного агитатора», уче¬
ника Фейербаха, Германа Криге.
Фейербах, однако, не приехал на Рейн, а его ближайшие работы пока¬
зали, что он так и не расставался со своими «старыми стоптанными сапогами».
И ученик Фейербаха, Криге, тоже не оправдал надежд. Он, правда, пере¬
вез коммунистическое учение через океан в Америку, но так бесчинствовал
в Нью-Йорке, что это пагубно отразилось и на коммунистической ко¬
лонии в Брюсселе, которая к тому времени начала группироваться во¬
круг Маркса.
2.	«Истинный» социализм.
Предполагалось, что вторая часть задуманного труда будет посвящена
немецкому социализму в лице его различных пророков и подвергнет уничто¬
жающей критике «всю нелепую и безвкусную литературу немецкого социа¬
лизма».
Дело шло о Моисее Гессе, Карле Грюне, Отто Люнинге, Германе Пют-
манне и других писателях, которые имели тогда в своем распоряжении до¬
вольно много литературных органов, особенно ежемесячников. Таковы были:
«Зеркало Общества», ежемесячный журнал, выходивший- с лета 1845 по


— Öl —
лето 1846 года, затем«Рейнские Ежегодники»и «Журнал Немецкого Бюргера»,
далее ежемесячник «Вестфальский Пароход», журнал, который начал вы¬
ходить в 1845 году и существовал до самой германской революции, и,
наконец, отдельные ежеднезные органы, как, напр., «Трирская Газета».
Своеобразное литературное направление, которое обслуживали эти
органы, Карл Гр юн окрестил однажды истинным социализмом. Маркс и
Энгельс насмешливо подхватили это определение и увековечили его.
«Истинный» социализм просуществовал недолго. Уже в 1848 году он испа
рился бесследно; с первым выстрелом революции направление это исчезло
само собой. На умственное развитие Маркса оно не оказало никакого влия¬
ния; Маркс с самого начала занял по отношению к нему позицию критика,
стоящего гораздо выше критикуемого им учения. Но резкий приговор,
который он вынес «истинному социализму» в «Коммунистическом Мани¬
фесте», все-таки не дает исчерпывающего представления об отношении к
нему Маркса. Порою Марксу казалось, что «истинный социализм», несмотря
на все его нелепости, все-таки может, перебродивши, как молодое вино,
выйти на правильную дорогу. Такого же мнения, еще в большей степени,
держался и Энгельс.
Энгельс издавал вместе с Моисеем Гессом журнал «Зеркало Общества»,
в котором одну статью напечатал и Маркс. В брюссельскую эпоху оба они
работали вместе с Гессом, и одно время могло казаться, что Гесс совершенно
слился со взглядами Маркса и Энгельса. Маркс несколько раз пытался
привлечь Гейнриха Гейне к сотрудничеству в «Рейнских Ежегодниках».
И если не сам Маркс, то, во всяком случае, Энгельс печатался и в «Рейнских
Ежегодниках» и в «Журнале Немецкого Бюргера», которые оба издавались
Пюттманом; а в «Вестфальском Пароходе» сотрудничали и Маркс, и
Энгельс. Здесь Маркс напечатал тот единственный отрывок «Немецкой
Идеологии», который до сих пор увидел свет: пространную и резкую кри¬
тику одной фельетонной работы Карла Грюна о социальном движении во
Франции и Бельгии.
«Истинный» социализм тоже порожден был преодолением гегелевской
философии, и в виду этого иногда утверждают, будто Маркс и Энгельс
сами в начале принадлежали к лагерю «истинного» социализма и поэтому
впоследствии критиковали его с тем большею резкостью. Но это не соответ¬
ствует истине. Совершенно верно, что обе стороны пришли к социализму
от Гегеля и Фейербаха. Но в то же время, как Маркс и Энгельс изучали со¬
циализм, руководствуясь историей Французской революции и развитием
английской промышленности, «истинные» социалисты довольствовались тем,
что переводили на «плохой немецко-гегелевский язык» социалистические
формулы и ходячие словечки. Маркс и Энгельс пытались поднять «истин¬
ных» социалистов выше такого уровня, и проявили оба достаточно
справедливости, чтобы рассматривать все это направление как продукт
германской истории. Карл Грюн и его товарищи толковали социализм
как праздные мысли о воплощении в действительность начал человеч¬
ности. И им несомненно оказана была большая честь, когда Маркс и
Энгельс сопоставляли это толкование со взглядом Канта, который тоже
202 ,


— 92 —
понимал волеиз’явления Великой французской революции только как за¬
коны истинно-человеческой воли.
Маркс и Энгельс проявляли много долготерпения, но также и строгости
в своих педагогических заботах об «истинных» социалистах. В «Зеркале
Общества» 1845 года Энгельс, как соиздатель, пропускал еще доброму Гессу
многое, что ему самомубыло наверно крайне не по душе. Но уже в 1846 году,
в «Журнале Немецкого Бюргера», Энгельс портил не мало крови «истинным»
социалистам: «Немного человечности», как принято выражаться в новейшее
время,немного «реализации» этой человечности, или, вернее, чудовищности,
очень немного о собственности из третьих или четвертых рук, немного
о страданиях пролетариата, организации труда, насаждении неизбежных,
но скучных ферейнов для поднятия низших классов народа. И на ряду с
этим безграничное невежество в вопросах политической экономии и дей¬
ствительной общественной жизни. Таково содержание всей их литературы,
которая благодаря теоретической беспартийности и «абсолютному бес¬
пристрастию» мысли утрачивает последние следы энергии и действенности.
И такой скукой хотят революционизировать Германию, поднять пролета¬
риат, вызвать в массах способность думать и действовать»! Так писал
Энгельс о литературе «истинных социалистов».
В своем отношении к «истинным» социалистам Маркс и Энгельс прежде
всего считались с тем, какое влияние тот или иной шаг может оказать на рабо¬
чих, на пролетарские массы. Если кз Есех представителей «истинного»
социализма они наиболее резко нападали на Карла Грюна, то не только по¬
тому, что у Грюна было больше слабых мест, чем у других, но и потому,
что, живя в Париже, Грюн вносил вреднейшую смуту в ряды рабочих и
оказывал роковое влияние на Прудона. И если в «Коммунистическом Мани¬
фесте» Маркс и Энгельс с крайнею резкостью отмежевываются от «истинного»
социализма, давая понять, что они включают сюда и прежнего их друга
Гесса, то делают это, чтобы положить начало практической агитации
среди международного пролетариата.
В соответствии с этим Маркс и Энгельс готовы еще были про¬
стить «истинным» социалистам их «невинный педантизм» и ту наивность,
с которой они «принимали всерьез свои беспомощные упражнения, трубя
о них на весь свет». Но они не прощали им будто бы оказываемую под¬
держку правительствам. Борьба буржуазии против до-мартовского абсо¬
лютизма и феодализма была для «истинных» социалистов, как утверждали
Маркс и Энгельс, «желанным поводом», чтобы напасть на либеральную
оппозицию с тыла. «Он («истинный социализм») послужил для германских
абсолютистских правительств с их свитой попов, школьных учителей,
юнкеров и бюрократов желанным пугалом против подымающей голову
буржуазии. Он являлся слащавым дополнением к дождю пуль и нагаек,
которыми эти правительства обрушивались на восстающих немецких рабо¬
чих». Все это было сильно преувеличено по существу и совершенно не¬
справедливо по отношению к отдельным лицам.
Сам Маркс указал в «Немецко-Французских Ежегодниках» на своеоб¬
разное положение, создавшееся в Германии; оно заключалось в том, что


— 93 —
буржуазия не могла восстать против правительств, не вызвав в то же время
восстания рабочих против самой буржуазии. Задача социализма состояла
поэтому в поддержке либерализма, когда он еще выступал революционно,
и в борьбе против него, когда он становился реакционным. JB отдельных
случаях задача эта была не легкая, Маркс и Энгельс тоже иногда защищали
либерализм, считая его еще революционным, хотя на самом деле он уже
был реакционным, «Истинные» социалисты часто увлекались в обратную
сторону и осуждали либерализм как таковой, что могло быть только
приятно правительствам. Больше всех грешил в этом отношении Карл
Грюн, но рядом с ним также и Моисей rgçç, а меньще всех Qtto
Люнинр, редактор «Вестфальского Парохода», Но как ни виновны в этом
отношении «истинные» социалисты, все же следует признать, что вина
их заключалась в глупости, в непонимании, но отнюдь не в желании
оказать поддержку правительствам, Во время революции, которая сразу же
обрекла на смерть все их измышления, «истинные» социалисты безусловно
стояли на левом крыле буржуазии. Не говоря уже о Гессе, который бо¬
ролся еще в рядах германской социал-демократии, но и вообще ни один
из представителей «истинного» социализма не перебежал на сторону
правительства. В этом отношении у них совесть гораздо чище, чем у
представителей всех других оттенков буржуазного социализма, как
тогдашнего, так и нынешнего.
«Истинные» социалисты питали также большое уважение к Марксу
и Энгельсу; они охотно открывали им страницы своих изданий,
хотя при этом доставалось и представителям «истинного социа¬
лизма*. Не злобным коварством, а очевидной неясностью мысли
об’яснялось то, что они оставались какими были. Они любили старую
песенку филистеров всего мира; медленным шагом, робким зигзагом...
Молодая партия не должна быть слишком строга. Если полемика не¬
избежна, то следует, по крайней мере, соблюдать хороший тон, избегать
чрезмерной резкости, не отталкивать противника. Людей с такими име¬
нами, как Бауэр, Руге, Штирнер, необходимо щадить и т. п. Все это, ко¬
нечно, не могло нравиться Марксу. «Характерно для этих старых баб—
заметил однажды Маркс по этому поводу — что они стараются за¬
тушевать и подсластить всякую серьезную партийную борьбу». Однако
в отдельных случаях здоровые взгляды Маркса встречали сочувствие у
«истинных» социалистов; в лице Иосифа Вейдемейера, который состоял
в родстве с Люннингом и принимал участие в редактировании «Вестфаль¬
ского Парохода», Маркс и Энгельс приобрели одного из самых верных
сторонников.
Вейдемейер был сначала артиллерийским офицером в прусской армии.
В силу своих политических убеждений он оставил военную службу, полу¬
чил место помощника редактора «Трирской Газеты», которая находилась
под идейным влиянием Карла Грюна, и втянулся в компанию «истинных»
социалистов. Неизвестно, приехал ли Вейдемейер весною 1864 года в Брюс¬
сель специально с целью познакомиться с Марксом и Энгельсом или же
по какому-нибудь другому поводу. Во всяком случае, он быстро сблизился


— 94 —
с ними и сделался решительным противником общего воя по поводу резких
выступлений Маркса и Энгельса. Вейдемейер был уроженец Вестфалии,
человек уравновешенный и несколько тяжеловесный; но в характере у
него была большая выдержка и прямодушие, отличающее вестфальцев.
Большим литературным дарованием Вейдемейер не отличался; вернув¬
шись в Германию, он служил землемером при постройке железной дороги
Кельн—Минден. а в «Вестфальском Пароходе» работал только между делом.
Но,будучи практиком по натуре, он старался прийти на помощь Марксу
и Энгельсу в другой нужде, которая становилась все более чувствительной:
он старался подыскать для них издателя.
Литературное Бюро в Цюрихе, благодаря проискам Руге, было
закрыто для Маркса. Руге охотно признавал, что Маркс едва ли напишет
что-либо плохое; но вместе с тем, приставая с ножом к горлу, он потребовал
от своего компаньона Фребеля, чтобы тот прервал все сношения с Марксом.
Лейпцигский книгопродавец Виганд, главный издатель младо-гегелиан-
цев, уже раньше отказался печатать Марксовскую критику Бауэров, Фейер¬
баха и Штирнера. Маркс и Энгельс поэтому чрезвычайно обрадовались,
когда Вейдемейер нашел у себя на родине, в Вестфалии, двух богатых
коммунистов, их имена были Юлиус Мейер, и Ремпель, которые
согласились дать нужные деньги для организации книгоиздательства.
Дело сразу предполагалось поставить на широких началах. Имелось в
виду немедленно приступить к изданию «Немецкой Идеологии», библиотеки
социалистических писателей и трехмесячного журнала под редакцией
Маркса, Энгельса, а также Гесса.
Однако, когда дело дошло до платежей, оба капиталиста отступи¬
лись вопреки своим устным обязательствам, данным не только Вейде-
мейеру, но и Гессу. В надлежащий момент нашлись «внешние обсто¬
ятельства»; которые помешали им доказать свою коммунистическую
щедрость на деле. Таким образом Вейдемейер, сам того, конечно, не желая,
доставил Марксу и Энгельсу большое разочарование. Оно усугубилось
еще тем, что он безуспешно предлагал «Немецкую Идеологию» целому
ряду других издателей, а чтобы прийти на помощь Марксу в его острой
нужде, прибег к денежным сборам среди единомышленников в Вестфалии.
В пользу его честности и добропорядочности говорит, впрочем, то, что Маркс
и Энгельс в дальнейшем общении с ним очень скоро забыли об этих мед¬
вежьих услугах.
Но во всяком случае рукопись «Немецкой Идеологии» теперь оконча¬
тельно предоставлена была «грызущей критике мышей».
3.	Вейтлинг и Прудон.
Гораздо больший драматизм и более значительный общественный
интерес, чем критика философов после-гегелевской поры и «истинных»
социалистов, представляют собой столкновения Маркса с двумя гениаль¬
ными пролетариями, оказавшими на пего большое влияние в начале его


Вейтлинг и Прудон вышли из недр рабочего класса и были здоро¬
вые, сильные и богато одаренные натуры Внешние обстоятельства очень
благоприятствовали обоим. Им, вероятно, было бы не трудно «выйти
в люди» и явить пример тех редких исключений, которые дают повод фи¬
листерам всех стран утверждать, будто каждому таланту из рабочей
среды открыта дорога в ряды имущих. Но и Вейтлинг и Прудон презрели
этот путь и добровольно избрали удел нищеты, чтобы бороться за своих
товарищей по классу и по страданиям.
Оба рослые, представительные, жизнерадостные, полные сил, они
были как бы созданы для того, чтобы пользоваться всеми наслаждениями
жизни. Но они сознательно обрекали себя на самые жестокие лишения,
чтобы следовать своим целям. «Узенькая постель, часто втроем в одной
комнатушке, грубая доска вместо письменного стола и иногда чашка чер¬
ного кофе» — так жил Вейтлинг и в то время, когда его имя уже
внушало страх сильным мира сего. И подобный же образ жизни вел
Прудон в своей каморке в Париже; он носил» вязаную шерстяную фу¬
файку и постукивающие деревянные башмаки, когда его и.*ш приобрело
уже европейскую известность.
У обоих текла в жилах смешанная немецкая и французская кровь.
Вейтлинг был сын французского офицера, и когда возмужал, то поспе¬
шил в Париж, чтобы черпать из источников французского социализма.
Прудон родился в старом графстве бургундском, которое только во вре¬
мена Людовика XIV присоединено было к Франции. Прудону всегда ста¬
вили на вид, что у него «немецкая голова» или немецкая путанная голова.
Во всяком случае, Прудон, как только определилось его духовное само¬
сознание, всегда тяготел к немецкой философии, в представителях
которой Вейтлинг, напротив того, видел только «сеятелей тумана». С
другой стороны, Прудон не находил достаточно резких слов, чтобы
выразить свое отрицательное отношение к великим утопистам, а Вейт¬
линг, наоборот, считал себя обязанным им всем, что у него было луч¬
шего.
Вейтлинг и Прудон оба завоевали себе одинаково большую славу,
но обоим им выпала также на долю горькая судьба. Они были пер¬
выми пролетариями современности, которые дали миру историческое дока¬
зательство высокого духа и силы, присущих рабочему классу. Они
дали миру историческое доказательство того, что рабочий класс совре¬
менности может сам взять в руки дело своего освобождения. Они пер¬
вые прорвали заколдованный круг, в котором до того замкнуты были рабо¬
чее движение и социализм. В этом смысле их деятельность составляет
эпоху, в этом смысле их творчество и их борьба остались образцами
для следующих поколений борцов, в этом смысле они оказали плодотворное
влияние на зарождавшийся научный социализм. Маркс больше чем кто.
либо осыпал похвалами Вейтлинга и Прудона в начале их деятельности.
Прудон и Вейтлинг были для него живым воплощением тех идей, к
которым он пришел умозрительным путем, преодолев гегелевскую фи-


Но Вейтлингу и Прудону выпали на долю не только одинаковая слава,
но и одинаково печальный рок. Несмотря на их проницательность и даль¬
новидность, Вейтлинг не пошел дальше кругозора немецкого ремеслен¬
ника, а Прудон—дальше кругозора французского мелкого буржуа. И по¬
этому они разошлись с человеком, который блестяще завершил то,
что они блестяще начали. Причиной расхождения было не личное само¬
любие, не капризное упрямство, хотя, может-быть, впоследствии—по мере
того, как Вейтлинг и Прудон начинали чувствовать, что волна историче¬
ского развития относит их на мель—выступили и такие мотивы. Столкно¬
вения Вейтлинга и Прудона с Марксом показывают, что они просто не
понимали его стремлений. Они были во власти ограниченного классо¬
вого сознания, и оно проявлялось тем сильнее, что жило в них бессозна¬
тельно.
В начале 1846 года Вейтлинг приехал в Брюссель. Его агитацию в
Швейцарии подрезали, с одной стороны, беспощадные преследования, с
другой—внутренняя противоречивость его собственной позиции. Тогда
он отправился в Лондон, но.не мог там справиться с деятелями Союза
Справедливых. Он сделался жертвой своей жестокой судьбы именно
потому, что, спасаясь от нее, возомнил себя пророком. Волна чартистской
агитации подымалась в это время в Англии все выше и выше. Но Вейт¬
линг, вместо того, чтобы с головою броситься в это движение, занялся
разработкой новой системы мышления и речи и носился с планом созда¬
ния всемирного языка; эта затея становилась все более его излюбленной
причудой. Он легкомысленно брался за такие задачи, которые сплошь и
рядом были ему не по плечу. Благодаря этому он все больше замыкался
в себе и отказался от подлинного источника своей силы—реальной жизни
своего класса.
Переселение в Брюссель было еще наиболее разумным шагом Вейт¬
линга. Если кто-нибудь мог спасти его в идейном отношении, то это был
Маркс. Что Маркс принял его самым радушным образом, известно не только
по словам Энгельса, но и самого Вейтлинга.Идейное сближение между ними
оказалось, однако, невозможным. На собрании брюссельских коммунистов
30-го марта 1846 года между Марксом и Вейтлингом произошло чрезвы¬
чайно резкое столкновение. Оно было вызвано обидными нападками Вейт¬
линга, как он сам сообщает об этом в письме к Гессу. В то время
велись переговоры об организации нового книгоиздательства, и Вейтлинг
вздумал утверждать, что Маркс хочет отрезать его от «денежных источни¬
ков», чтобы самому воспользоваться «хорошо оплачиваемыми переводами».
Маркс, однако, и после этого продолжал помогать Вейтлингу, чем мог;
6-го мая Гесс, тоже на основании слов самого Вейтлинга, писал Марксу
из Вервье: «Как я и ожидал от тебя, ты, несмотря на столкновения с Вейт¬
лингом, не закрываешь перед ним кошелька, пока у тебя есть в нем что-
нибудь». А у Маркса было у самого до-нельэя мало в кошельке.
Но спустя несколько дней Вейтлинг довел дело до непоправимого
разрыва. Американская пропаганда Германа Криге не оправдала надежд
Маркса и Энгельса. В еженедельнике «Народный Трибун», который Криге


- 97 —
издавал в Нью-Йорке, не было ничего, кроме пустых широковещательных
фраз и сентиментального ребячества. Еженедельник не имел ничего общего
с принципами коммунизма и вносил прямую деморализацию в ряды рабо¬
чих. Еще хуже было то, что Крите писал нелепые просительные письма, вы¬
клянчивая у американских миллионеров по нескольку долларов для своего
журнала. При этом он выдавал себя за литературного представителя не¬
мецкого коммунизма в Америке, в виду чего действительные представители
коммунизма сочли необходимым протестовать против компрометировав¬
шего их сообщества.
16-го мая Маркс и Энгельс, а также их друзья решили выразить такой
мотивированный протест в форме циркулярного письма к товарищам и
хотели послать прежде всего это письмо для опубликования в самом органе
Криге. Один только Вейтлинг не пожелал подписать протест. «Народный
Трибун», заявил он, — коммунистический орган, вполне соответствующий
американским условиям. У коммунистической партии столько могуществен¬
ных врагов в самой Европе, что ей не зачем думать об Америке, да еще раз¬
жигать там братоубийственную войну. И Вейтлинг не удовольствовался
отказом от участия в протесте; он отправил еще письмо Герману Криге,
возбуждая его против «от’явленных интриганов».—«Пресловутая лига,—
писал он,—состоит из двенадцати или двадцати человек, распоряжается
весьма толстой мошной и занята борьбой против меня, как реакционера.
Сначала им надо уничтожить меня, потом других, потом собственных
друзей; а затем уж эти господа начнут перерезывать горло друг другу...
Для этих интриг у них есть теперь громадные деньги, а я нигде не нахожу
издателя. Мы с Гессом стоим совершенно особняком от этой компании; но
Гесс, как и я, в опале». После такого письма и Гесс отрекся от этого осле¬
пленного человека.
Криге напечатал протест брюссельских коммунистов, который был
затем перепечатан Вейдемейером в «Вестфальском Пароходе». Но в качестве
противоядия Криге присоединил к протесту и письмо Вейтлинга. Кроме
того, Криге убедил Ассоциацию Социальных Реформ—немецкую рабочую
организацию, которая признала «Еженедельник» Криге своим органом—
пригласить Вейтлинга в редакторы и послать ему деньги на проезд в Аме¬
рику. Таким образом Вейтлинг исчез из Европы.
В те же майские дни подготовлялся также разрыв между Марксом и
Прудоном. Не имея собственного органа, Маркс и его друзья старались по
мере возможности заполнить этот пробел, прибегая к печатным или лито¬
графированным циркулярным письмам, как это было в истории с Криге.
Вместе с тем они старались заручиться постоянными корреспондентами в
тех крупных центрах, где жили коммунисты. Такие корреспондентские бюро
существовали в Брюсселе и Лондоне, и предполагалось учредить бюро и в
Париже. Маркс написал Прудону, прося его о сотрудничестве. В письме из
Лиона, от 17-го мая 1846 года, Прудон ответил согласием и только огово¬
рился, что не может обещать писать часто и много. Но при этом он воспользо¬
вался случаем, чтобы прочитать своему адресату длиннейшее наставление, ко¬
торое показало Марксу, какая пропасть раскрылась м жду ним и Прудоном


— 98 —
„Я исповедую теперь «почти абсолютный анти-догматизм в эконо¬
мических вопросах»“ —пишет Прудон. Он настоятельно советует Марксу
не впадать в то противоречие, в какое впал его земляк Лютер, когда после
низвержения католической теологии немедленно же стал усердно водру¬
жать знамя теологии протестантской и прибегал при этом в изобилии к ана¬
фемам и отлучениям. «Не нужно создавать новую работу для человеческого
рода новой идейной путаницей; дадимте миру образец мудрой и дальновид¬
ной терпимости; не будемте разыгрывать из себя апостолов новой религии,
хотя бы это была религия логики и разума». Совершенно также, как «истин¬
ные» социалисты, Прудон хотел сохранить привычный идейный разброд,
не омрачаемый резкой борьбой; для Маркса же устранение его было
первейшей предпосылкой успешной коммунистической пропаганды.
О революции, в которую он долгое время верил, Прудон теперь не хо¬
тел и слышать. «Я предпочитаю сжечь институт собственности на медленном
огне, чем дать ему новую силу, устроив Варфоломееву ночь для собственни¬
ков». О том, какими средствами разрешается эта проблема, Прудон обе¬
щает обстоятельно поведать в сочинении, которое уже наполовину готово.
По выходе в свет этого сочинения пусть Маркс обрушит на него громы
и молнии, и Прудон обещает принять их со смирением, утешаясь надеждой
на скорый реванш. «Попутно я должен сказать вам, что намерения француз¬
ского рабочего класса, повидимому, вполне совпадают с моими взглядами;
жажда знаний так велика у наших пролетариев, что они окажут очень
плохую встречу всякому, кто не предложит им иного напитка, кроме
крови». В заключение Прудон счел долгом взять под свою защиту Карла
Гр юна. Это сделано было в ответ на письмо Маркса, в котором последний
предостерегал Прудона против плохо переваренного Грюном гегельянства.
Не зная немецкого языка, пишет Прудон, он вынужден пользоваться Грю¬
ном и Эвербеком при изучении Гегеля и Фейербаха, как и Маркса—Эн¬
гельса. Гр юн намерен перевести его новейшее сочинение на немецкий язык.
Пусть Маркс окажет содействие распространению немецкого издания. Это
будет почетно для всех.
(онец Прудоновского письма звучит как прямое издевательство,
хотя Прудон, вероятно, не хотел обидеть Маркса. Во всяком случае,
Марксу едва ли было приятно, когда Прудон высокопарно изображал его
человеком, который подносит рабочим «кровь» для утоления жажды знаний.
А подвиги Карла Грюна только усиливали это недовольство.
В связи с этим, а также еще по некоторым другим причинам Эн¬
гельс решил в августе 1846 года переселиться в Париж и взять на себя
корреспондирование из этого города, который все еще оставался важней¬
шим центром коммунистической пропаганды. Парижских коммунистов к
тому же надо было осведомить о разрыве с Вейтлингом, о попытках нала¬
дить издательство в Вестфалии и о прочих тогдашних делах и интересах.
На первых порах сообщения Энгельса, которые он направлял частью
в брюссельское бюро, частью лично Марксу, проникнуты были большим
оптимизмом; но мало-по-малу для Энгельса стало выясняться, что Грюн
«напакостил» весьма основательно. Осенью вышла новая работа Прудона;


— 99 —
она, как и следовало ожидать после его письма, показала, что автор
окончательно застрял в болоте. Марксовы «громы и молнии», согласно вы¬
сказанному Прудоном пожеланию, не заставили себя ждать. Но обещан¬
ного реванша не последовало, если не считать ответных грубых руга¬
тельств Прудона.
4.	Исторический материализм.
Прудон озаглавил свою книгу: «Система экономических противоре¬
чий», с подзаголовком «Философия нищеты». Свой ответ Маркс озаглавил:
«Нищета философии» и, чтобы вернее нанести удар противнику, написал
свою книгу по-французски. Своей непосредственной цели Маркс, однако,
не достиг; влияние Прудона на французских рабочих и на пролетариев
романских стран вообще не только не пало, а продолжало расти, и Марксу
пришлось иметь дело с прудонизмом еще в продолжение целого ряда лет.
Но ценность, а также историческое значение «Нищеты философии»
от этого нисколько не пострадали Эта книга является вехой не
только в жизни Маркса, но и в истории науки. В ней впервые научно
разработаны важнейшие пункты историко - материалистического мировоз¬
зрения. Маркс высказывал эти положения и в прежних сочинениях, но
там они сверкали лишь отдельными искрами света. Впоследствии он
дал и систематическое, сжатое изложение своих взглядов. Но в работе,
направленной против Прудона, его положения развиты с убедительной
ясностью победоносной полемики. Обоснование же взглядов исторического
материализма было самой крупной научной заслугой Маркса. Он сделал
этим для исторической, науки то же, что сделал Дарвин для естествознания.
Доля заслуги принадлежит в этой области и Энгельсу — и го¬
раздо ббльшая доля, нежели это скромно допускал сам Энгельс. Но
окончательную классическую формулировку основной мысли Энгельс,
без сомнения, с полным правом приписывал исключительно Марксу. Уже
весною 1845 г., во время свидания в Брюсселе, Маркс, по словам Энгельса,
изложил ему в совершенно законченном виде основные положения истори¬
ческого материализма: что основой для политической и умственной истории
каждого периода являются экономические условия производства и с необхо¬
димостью вытекающая из них общественная дифференциация данного исто¬
рического периода; что поэтому вся история человечества была историей
борьбы классов на различных ступенях общественного развития, историей
борьбы между эксплоатируемыми и эксплоататорами, порабощенными и
поработителями, и что борьба достигла теперь той ступени, когда эксплоа-
тируемый и угнетенный класс, пролетариат, не может уже освободить себя
от угнетателей и поработителей, т. е. от буржуазии, не освободив в
то же время все общество от всякого порабощения и угнетения—раз и
навсегда.
Этот основной тезис и является краеугольным камнем «Нищеты фило¬
софии». К нему, как к фокусу, сходятся лучезарные мысли, в таком
изобилии рассыпанные в книге. В отличие от многословной, зачастую уто¬
мительной полемики, которую Маркс вел против Бруно Бауэра и Штир-


— 100 —
нера, «Нищета философии» отличается необыкновенной сжатостью, ясно¬
стью, сосредоточенностью.
Книга состоит из двух частей. В первой мы видим Маркса в роли
Рикардо, ставшего социалистом, — как выразился однажды Лассаль. Во
второй части Маркс выступает в роли Гегеля, ставшего экономистом.
Рикардо доказал, что обмен товаров в капиталистическом обществе про¬
исходит на основе содержащегося в данном товаре рабочего времени.
Прудон выставил требование, чтобы эта «ценность» товаров была признана
«конституированной», дабы при одинаковом количестве затраченного труда
люди могли прямо обменивать один продукт на другой. Этим путем он хо¬
тел преобразовать весь общественный строй: все люди должны превратиться
в рабочих, которые непосредственно выменивают друг у друга продукты
в одинаковом количестве затраченного на их производство рабочего вре¬
мени. Уже английские социалисты пытались сделать эти «эгалитарные» вы¬
воды из теории Рикардо и применить их на практике, но их «обменные
банки» очень быстро терпели банкротство.
В «Нищете философии» Маркс показал, что «революционная теория»,
придуманная Прудоном для освобождения рабочего класса, на самом деле
представляет собою формулу современного рабства рабочего класса. Из
своего закона стоимости Рикардо логически вывел закон заработной платы:
стоимость товара, называемого «рабочая сила», измеряется количеством
труда, необходимого для производства тех продуктов, которые нужны рабо¬
чему, дабы он мог поддерживать свою жизнь и продолжать свой род. Пред¬
ставлять себе индивидуальный обмен без классовых противоречий есть
буржуазная иллюзия. Это значит видеть в буржуазном обществе вечную
справедливость и высшую гармонию, при которых ни один человек не
имеет возможности обогащаться за счет других людей.
В живой действительности происходит нечто иное, и Маркс так это
определяет: «С момента возникновения цивилизации производство начи¬
нает строиться на противоположности между профессиями, сословиями,
классами, наконец—на противоположности между накопленным трудом и
трудом непосредственным. Без противоположностей нет прогресса: поэтому
закону шло все развитие цивилизации до наших дней. Производительные
силы развивались до сих пор на основе этого господства классового закона.
При помощи своей «конституированной стоимости» Прудон хотел обеспечить
рабочему все возрастающий продукт труда, увеличивающийся с каждым
днем благодаря прогрессу коллективной работы. В ответ на это Маркс указы¬
вал, что развитие производительных сил, увеличившее производительность
труда английского рабочего с 1770 по 1840 год в 27 раз, исторически обусло¬
влено рядом обстоятельств, основанных на классовых противоречиях. Тако¬
вы: накопление капиталов в форме частной собственности, современное раз¬
деление труда, анархия конкуренции, система наемного труда. Чтобы стал
возможен излишний прибавочный труд, должны были существовать классы,
которые на этом наживались, и классы, которые благодаря этому гибли.
В качестве первых образчиков «конституированной стоимости» Прудон
указывал на золото и серебро, утверждая, что эти металлы стали деньгами


101 —
только в силу некоего суверенного помазания на такую роль со стороны
государственных правителей (суверенов). Ничего подобного, отвечал Маркс.
Деньги не вещь, а выражение известных общественных отношений; как и
индивидуальный обмен, деньги стоят в соответствии с определенным спосо¬
бом производства. «Надо Поистине не иметь никакого представления об
истории, чтобы не знать, что во все времена и эпохи суверены сами должны
были применяться к экономическому развитию и никогда не могли дикто¬
вать ему свою волю... Право есть только официальное признание факта».
Чеканя монету, суверены опр еделяли не стоимость данного золотого обрубка,
а только известный вес его. Как раз золото и серебро меньше всего являются
выразителями «конституированной стоимости». Именно в своей роли де¬
нежных знаков золото и серебро являются единственными товарами, стои¬
мость которых не измеряется издержками производства. Поэтому-то в
денежном обращении золото и серебро могут быть заменены бумажными
деньгами, как это давно уже раз’яснил Рикардо.
На коммунистическую конечную цель Маркс намекал, говоря о том,
что «правильная пропорция между предложением и спросом», к которой
стремился Прудон, была возможна только в те времена, когда средства про¬
изводства были ограничены, когда обмен совершался в необычайно узких
пределах, когда спрос господствовал над предложением, потребление—над
производством. Такая пропорция сделалась невозможной с возникновением
крупной промышленности; уже ее орудия, машины и пр. требуют, чтобы про¬
изводство шло во псе возрастающем масштабе. Крупная промышленность не
может дожидаться спроса; она, как бы повинуясь физическому закону,
неудержимо идет навстречу постоянной смене промышленного расцвета и
депрессии, кризиса, застоя, нового расцвета и т. д. «Анархия в производ¬
стве, которая является источником тйкой массы страданий, в современном
обществе, при господстве промышленности, основанной на индивидуальном
обмене, является вместе с тем источником всяческого прогресса. Поэтому
остается одно из двух: либо желать сохранения правильных пропорций
прежних веков при производительных средствах нашего времени, и тогда
неизбежно стать реакционером и утопистом в одно и то же время; либо
следует желать прогресса без анархии, и тогда, чтобы удержать производи¬
тельные силы на современном уровне, остается отказаться от индиви¬
дуального обмена».
Вторая глава «Нищеты философии» была еще важнее первой. В первой
главе Маркс имел дело с Рикардо, по отношению к которому питал еще не¬
которое научное пристрастие,—он,между прочим, беспрекословно призна¬
вал еще его закон заработной платы. Во второй главе речь шла о Гегеле,
и тут Маркс чувствовал себя, как рыба в воде.
Прудон совершенно не понял гегелевского диалектического метода.
Он продолжал держаться уже реакционной в то время стороны этого
метода, согласно которой мир действительности выводится из мира идей.
И он совершенно отрицал революционную сторону диалектического метода:
самодейственность идеи, которая сначала утверждается, а потом отрицается
своей противоположностью и выявляет в этой борьбе высшее единство;


— 102 —
оно же упраздняет противоречивую форму той и другой, сохраняя мате¬
риальное содержание обеих. Прудон, напротив, различал в каждой эконо¬
мической категории хорошую и дурную сторону и таким образом искал
такого синтеза, такой научной формулы, которая уничтожала бы дурную
сторону и оставляла в неприкосновенности хорошую. Буржуазные
экономисты, казалось ему, подчеркивают хорошую сторону, социалисты
выступают с обвинительным актом против дурной стороны. Сам же он
со своими формулами и синтезами мнил себя стоящим в одинаковой мере
выше как буржуазных экономистов так и социалистов.
В ответ на такую претензию Маркс говорит: «Господин Прудон льстит
себя надеждой, что он дал критику не только политической экономии, но и
коммунизма—на деле же он стоит ниже обоих. Ниже экономистов он стоит
потому, что в качестве философа, который всегда имеет под рукой подходя¬
щую магическую формулу, он считает возможным освободить себя от необ¬
ходимости разбираться в экономических частностях. Ниже социалистов он
стоит потому, что у него нет ни достаточно проницательности, ни достаточно
мужества, чтобы подняться, хотя бы только умозрительно, над буржуаз¬
ным горизонтом. Он считает, что достиг синтеза; на деле же он пришел
только к сложному заблуждению. Он мнит, что в качестве мужа науки
витает над пролетариатом и буржуазией; между тем он только мелкий бур¬
жуа, который постоянно колеблется между капиталом и трудом, между по¬
литической экономией и социализмом». При этом не надо забывать, конечно,
что, называя Прудона мелким буржуа, Маркс не хотел этим сказать, что
считает его просто ограниченным мещанином. Маркс всегда видел в Пру¬
доне человека с головой и только утверждал, что представления этого
человека никак не могут выйти за пределы мелкобуржуазного общества.
Марксу было не трудно раскрыть неправильность применяемого Пру¬
доном метода. Если произвольно разрезать диалектический процесс, раз¬
делив его на хорошую и дуриую стороны, если одну категорию изобразить
простым противоядием против другой категории, то идея становится
совершенно безжизненной. Она перестает функционировать, и ее невоз¬
можно более ни утверждать, ни разлагать на категории. Как подлинный
ученик Гегеля, Маркс знал, что та дурная сторона, которую Прудон
хотел всюду истребить, делает историю, ибо она вызывает борьбу.
Если бы человечество поставило себе задачей искоренить только темные
стороны феодализма—крепостное право, привилегии, анархию и сохра¬
нило бы его привлекательные стороны—патриархальную жизнь городов,
процветание сельскохозяйственной промышленности, развитие ремесл в
городах,—это уничтожило бы все элементы, которые вызывали на борьбу,
задушило бы в зародыше буржуазию. Этим поставлена была бы абсурдная
задача: зачеркнуть ход истории.
Маркс верно поставил проблему в следующих словах:	«Если
мы желаем правильно понять сущность феодального производства,
мы должны рассматривать его как способ производства, основанный
на антагонизме. Нужно показать, каким образом в рамках этого анта¬
гонизма производились богатства, каким образом параллельно борьбе


— 103 —
между классами развивались производительные силы, каким образом
один из этих классов, олицетворявший дурную сторону, отрицательные
черты общественного строя, непрерывно рос вплоть до того момента, когда
созрели материальные условия его освобождения». Тот же самый историче¬
ский процесс Маркс проследил и на ходе развития буржуазии. Производи-•
тельные отношения, в которых она развивается, не просты и не единообраз¬
ны, а сложны и двойственны. В рамках этих отношений одновременно
накопляются и богатства, и нищета. В той же мере, в какой развивается
буржуазия, в недрах ее развивается и пролетариат, и вслед за тем
между этими двумя классами возникает борьба. Экономисты являются
теоретиками буржуазии, коммунисты и социалисты—теоретиками пролета¬
риата. Эти последние остаются утопистами и выдумывают из головы все-
спасающие рецепты до тех пор, пока пролетариат еще не достаточно раз¬
вит, чтобы конституироваться как класс, до тех пор, пока производитель¬
ные силы не достаточно развились в рамках буржуазного общества и
не стали обрисовываться материальные предпосылки, необходимые для
освобождения пролетариата и создания нового строя. «Но по мере того, как
история идет вперед, борьба пролетариата приобретает все более и более
ясный характер, и для социалистических теоретиков становится излишним
выдумывать науку из своей собственной головы. Они должны только дать
себе отчет в том, что происходит у них перед глазами, и стать выразителями
этого процесса. Пока они заняты только наукой и сочиняют системы,
пока борьба еще только в самом начале, они видят в нищете лишь
нищету и не замечают в ней революционизирующей стороны, той, которая
выбросит за борт весь старый строй. С этого же момента наука,
являющаяся продуктом исторического движения, сама вполне сознательно
присоединяется к нему; она сбрасывает доктринерскую оболочку и стано¬
вится фактом революции».
Для Маркса экономические категории — только теоретическое вы¬
ражение, только абстракция общественных отношений. «Общественные
отношения находятся в тесной связи с состоянием производительных сил.
Новый приток производительных сил ведет к изменениям в способах произ¬
водства; по мере того, как меняются способы добывания средств к жизни,
меняются и все общественные отношения... Но те самые люди, которые
устанавливают общественные отношения, сообразно материальным усло¬
виям производственной жизни, вырабатывают и принципы, идеи, кате¬
гории сообразно общественным отношениям». Буржуазных экономистов,
которые любят говорить о «вечных и естественных учреждениях» буржуаз¬
ного общества, Маркс сравнивает с теми правоверными богословами,
которые считают только свою собственную религию откровением Божьим,
а всякую другую—простым измышлением досужего человеческого ума.
Несостоятельность Прудоновского метода Маркс доказывал далее на
целом ряде экономических категорий, к которым пытался применить этот
метод Прудон. Сюда относятся: вопрос о разделении труда и роли машин,
о конкуренции и монополии, о земельной собственности и земельной
ренте, о стачках и рабочих коалициях. Разделение труда, в противо¬


— 104 —
положность мнению Прудона, не экономическая, а историческая категория,
и в различные периоды истории оно принимало различные формы. Необ-
ходимой предпосылкой разделения труда, по смыслу того, что говорят
буржуазные экономисты, является фабрика, Но фабрика, вопреки пред-
положению Прудона, возникла не в результате дружеского соглашения
между товарищами по труду и даже не в недрах старых цехов; хозяином
современной фабрики стал не цеховой мастер, а предприниматель-купец.
Конкуренция и монополия являются, таким образом, категориями
общественными. Конкуренция не промышленное, а торговое соревно¬
вание; борьба происходит не вокруг продукта, а вокруг прибыли. И по¬
этому конкуренция, вопреки мнению Прудона, отнюдь не является свой¬
ством человеческой души. Порожденная историческими потребно¬
стями в восемнадцатом веке, конкуренция отлично может исчезнуть в
девятнадцатом, в результате новых исторических потребностей.
Столь же ошибочно мнение Прудона, что происхождение земель¬
ной собственности обусловлено не экономическими причинами, а кроется
в мотивах психологического и морального характера, стоящих в очень
отдаленной связи с производством материальных благ. Земельная рента,
говорит Прудон, имеет задачей связать человека более крепкими узами
с природой. «Но собственность развивалась совершенно различно в раз¬
личные исторические периоды, и развитие это происходило при совершенно
разных общественных отношениях» — отвечает на это Маркс, «Чтобы
об’яснить происхождение буржуазной собственности, необходимо об’яснить
все общественные отношения, в которых протекает буржуазное производ¬
ство. Кто об’являет собственность какой-то независимой, самодовлеющей
категорией, тот впадает в метафизическую или юридическую иллюзию».
Земельная рента, т, е. тот приток, который получается после того, как
издержки производства и обычная прибыль и проценты на капитал вычтены
из цены продукта, произведенного на данной единице земельной площади,
возникла и могла возникнуть только при определенных общественных
отношениях. Земельная рента это—земельная собственность в ее буржуаз¬
ной форме; это—феодальная собственность, подчинившаяся условиям
буржуазного производства.
И, наконец, Маркс выяснил историческое значение стачек и коали¬
ций, о которых Прудон и знать не хотел. Сколько бы социалисты и буржу¬
азные экономисты, исходя при этом из противоположных побуждений,
ни предостерегали рабочих против применения этого оружия,—тем не
менее, с возникновением крупной промышленности, неизбежно будут раз¬
виваться стачки и коалиции. Конкуренция разделяет рабочих; но, не¬
смотря на это, у них есть один общий интерес; поддержать заработную
плату хотя бы на данном уровне. Общая мысль о сопротивлении об’еди-
няет их в коалиции, в которых содержатся все элементы грядущего боя.
Так и буржуазия начала в свое время с частичных коалиций про¬
тив феодалов, чтобы затем конституироваться в класс и, в каче¬
стве конституированного класса, претворить феодальный строй в бур-


— 105 —
Антагонизм между пролетариатом и буржуазией есть борьба класса
против класса, борьба, которая в своем высшем выражении означает
полную революцию. Общественное движение не исключает политического,
ибо нет такого политического движения, которое в то же время не было
бы общественным. Общественные эволюции перестанут быть политиче¬
скими революциями только в обществе, не разделенном более на классы.
А до того, накануне всякого коренного преобразования общественного
строя, последнее слово социальной науки всегда будет гласить: «Борьба
или смерть; кровавая война или небытие. Так, и только так, ставит
вопрос безжалостная история». Этими словами Жорж-Занд Маркс закан¬
чивает свою книгу.
Изложив в «Нищете философии» основы исторического материа¬
лизма, Маркс в то же время подвел в ней итоги своим взглядам на не¬
мецкую философию. Вернувшись назад к Гегелю, он ушел вперед, пере¬
шагнув через Фейербаха. Конечно, официальная гегелианская школа
совершенно отжила свой век. Диалектику великого учителя она пре¬
вратила в чистейший шаблон, который применяли по всякому по¬
воду и притом зачастую крайне неумело. Об этих гегелианцах с
полным правом говорили, что они ничего не понимают, но зато обо
всем пишут.
Час гегелианцев пробил, когда Фейербах дал отставку спекулятив¬
ной идее. Положительное содержание науки опять получило преобладание
над формальной стороной. Но материализму Фейербаха недоставало «дей¬
ственного принципа»; он не выходил за естественно-научные пределы и
исключал исторический процесс. Маркс не удовольствовался таким мате¬
риализмом, и будущее показало, что он был прав. Когда появились на свет
Бюхнеры и Фохты, ставшие коммивояжерами этого материализма, и обна¬
ружили крайне ограниченное филистерство, то и Фейербах вынужден был
заявить, что он признает такой материализм для прошлого, но не для
будущего.
Не следует, однако, смешивать гегелианцев с Гегелем. Гегелианцы
могли похвастать только своим невежеством, а сам Гегель принадлежал к
числу самых ученых людей всех времен. Перед всеми другими философами
он имел то преимущество, что смотрел на вещи с точки зрения истори¬
ческого развития. Его понимание истории было очень глубокое, несмотря
на то, что оно окрашено было в цвет чистейшего идеализма, который видит
вещи как бы в вогнутом зеркале и представляет себе весь ход истории
лишь как практическое подтверждение определенной идеи. Это реальное
содержание гегелевской философии не одолел Фейербах, и сами гегели¬
анцы отошли от него.
Маркс вернулся к Гегелю, но он перевернул гегелевскую философию
постольку, поскольку его отправной точкой служили неумолимые факты
действительности, а не «чистое мышление». Этим Маркс внес в материализм
историческую диалектику и дал материализму тот «действенный прин¬
цип», который стремится не только об’яснить мир, но также изменить
его, перестроив на совершенно новых основаниях.


— 106 —
5. «Брюссельская Немецкая Газета».
Для своей небольшой по об’ему книги, направленной против Пру¬
дона, Марксу удалось найти двух немецких издателей, одного в Брюс¬
селе, другого в Париже. Но при этом расходы по печатанию Марксу при¬
шлось покрыть самому. Зато с лета 1847 года, когда стала выходить «Брюс¬
сельская Немецкая Газета», Маркс получил в свое распоряжение периоди¬
ческий орган, и это открыло ему доступ в политическую печать.
Газета эта с начала 1847 года стала выходить дважды в неделю и изда¬
валась Адальбертом фон-Борнштедтом, прежним редактором газеты «Впе¬
ред», которую издавал Бернштейн. Борнштедт, как теперь незыблемо
установлено на основании материалов берлинского и венского архивов,
состоял на службе у австрийского и прусского правительств. Един¬
ственное, в чем еще можно сомневаться, это—занимался ли он шпион¬
ством и в то время, когда жил в Брюсселе. Подозрения против Борн-
штедта возникали и тогда. Но против них говорил тот факт, что прусское
посольство в Брюсселе как будто усиленно натравливало бельгийское пра¬
вительство против газеты Борнштедта. Возможно, конечно, что это дела¬
лось только для отвода глаз и для того, чтобы упрочить репутацию Борн¬
штедта в глазах революционеров. Защитники тронов и алтарей, пре¬
следуя свои возвышенные цели, совершенно не разборчивы в средствах.
Во всяком случае, Маркс не верил, чтобы Борнштедт играл роль
предателя. Газета Борнштедта, говорил он, имеет при многих недостатках
и большие заслуги; недостатки следует исправить, работая в газете.
Конечно, это гораздо труднее, чем просто отвернуться от нее, но за¬
то и гораздо полезнее. 8-го августа Маркс писал Гервегу с большой
горечью: «Сегодня нам не нравится издатель, завтра его жена, после¬
завтра— направление; затем — стиль, затем, наконец, формат. А иной
раз мы отворачиваемся от газеты потому, что распространение ее
связано с большими или меньшими личными опасностями... У наших
немцев всегда найдется про запас тысяча мудрейших соображений,
чтобы об’яснить, почему они не использовали представлявшийся случай.
Каждая возможность что-нибудь действительно сделать приводит их
только в смущение». Далее Маркс жалуется на то, что его рукописи
встречают такое же отношение, как «Брюссельская Немецкая Газета»,
и кончает резкими словами по адресу тех «ослов», которые ставят ему
в вину то, что он предпочитает печататься по-французски, чем совсем
не печататься.
Если даже считать, что Маркс, думая о том, чтобы «использовать
представившийся случай», отнесся несколько легкомысленно к подозре¬
ниям против Борнштедта, то нельзя винить его за это. Случай представился
действительно очень благоприятный, и было бы неразумно упустить его
по пустому подозрению. Весной 1847 года настоятельная финансовая нужда
заставила прусского короля созвать об'единенный ландтаг, соединявший
воедино прежние провинциальные ландтаги. Это была феодально-сослов.
ная корпорация подобная той, которую, под давлением таких же обстоя¬


— 107 —
тельств, созвал в 1789 году Людовик XVI. В Пруссии, правда, дело не дви¬
нулось так быстро вперед, как некогда во Франции, но об’единенный ландтаг
наложил все же руку на мешок с казной и категорически заявил, прави¬
тельству, что не отпустит ему никаких средств, пока не будут расширены
права ландтага и не будет обеспечен его периодический созыв. Это возы¬
мело должное действие, ибо с финансовой нуждой шутки плохи; не сегодня-
завтра пришлось бы начать игру сначала, и чем скорее было взяться за
дело, тем лучше.
В таком смысле и писали свои статьи для «Брюссельской Немецкой
Газеты» как Маркс, так и Энгельс. Прениям об’единенного ландтага о сво¬
боде торговли и покровительственных пошлинах посвящена была статья,
напечатанная без подписи, но, судя по содержанию и по стилю, очевидно
написанная Энгельсом. Он был в то время проникнут убеждением, что
немецкая буржуазия нуждается в высоких покровительственных пошлинах
не только для того, чтобы ее не раздавила иностранная промышленность,
а еще более для того, чтобы окрепнуть и преодолеть абсолютизм и феода¬
лизм. В виду этого Энгельс и советовал пролетариату поддерживать аги¬
тацию за покровительственные пошлины, хотя бы только по этой одной
причине. Он говорил, что Лист, главный авторитет защитников покровитель¬
ственных пошлин, создал лучшее, что есть в немецкой буржуазно-эконо¬
мической литературе,—но прибавлял, что вся прославленная система
Листа списана у француза Ферье, теоретического начинателя континен¬
тальной системы. И Энгельс предостерегал рабочих, чтобы они не под¬
давались обманным речам о «благе рабочего класса». И защитники свободы
торговли, и сторонники покровительственных пошлин прикрываются этой
нарядной вывеской, за которой, однако, скрывается одинаково своекорыст¬
ная агитация. Оплата труда остается прежней как при свободной торговле,
так и при покровительственной системе. Энгельс защищал поэтому покро¬
вительственные пошлины только как «прогрессивную буржуазную меру»,
и такого же мнения держался Маркс.
Марксом и Энгельсом сообща написана была большая статья в
ответ на выступление христиански-феодального социализма, начавшего
кампанию в «Рейнском Наблюдателе»; этот орган основан был незадолго
перед тем правительством в Кельне с целью натравливать рейнских рабочих
на рейнскую буржуазию. На столбцах «Рейнского Наблюдателя» особенно
усердствовал молодой Герман Вегенер, как он сам сообщает в своих «Воспо¬
минаниях». Маркс и Энгельс, при своих близких связях с Кельном, вероятно,
знали об этом; насмешки над «прилизанным советником консистории» со¬
ставляют постоянный припев их ответной статьи.
На этот раз «Рейнский Наблюдатель» воспользовался провалом об’едк-
ненного ландтага, чтобы поймать рабочих на эту удочку. Тем, что буржуазия
отклонила все денежные требования правительства, доказывал «Рейнский
Наблюдатель», она показала, что стремится только к тому, чтобы захватить
в свои руки власть; народное благо ей безразлично. Буржуазия выдвигает
народ только для того, чтобы запугать правительство; народ для нее только
202 6


— 108 —
пушечное мясо в ее бурном натиске против правительственной власти.
То, что ответили на это Маркс и Энгельс, кажется теперь бесспорным.
Пролетариат, говорили они, не питает никаких иллюзий относительно
буржуазии, как и относительно правительства. Он только спрашивает
себя, что более соответствует его целям, власть буржуазии или власть
правительства; а для того, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно срав¬
нить положение немецких рабочих с положением рабочих в Англии и Фран¬
ции.
«Рейнский Наблюдатель» восклицал, обращаясь к рабочим: «Счастливый
народ! Ты победил в принципе. И если ты не понимаешь, что это за победа,
то послушай, как тебе это об’яснят твои представители: во время их длинной
речи ты, быть-может, забудешь о голоде». На это Маркс и Энгельс ответили
прежде всего с едкой насмешкой, что безнаказанное пользование подоб¬
ными провокационными средствами показывает само по себе, что немецкая
печать действительно свободна. А затем они доказывают, что пролетариат
отлично понял принципиальную сторону вопроса. Это видно из того, что
он не упрекает ландтаг за его победу в принципиальном вопросе, а, на¬
против того, недоволен тем, что ландтаг не одержал никакой победы. Если
бы ландтаг не ограничился требованием расширения своих сословных прав,
а потребовал бы кроме того учреждения суда присяжных, равенства перед
законом, уничтожения барщины, свободы печати, свободы ассоциаций и
подлинного народного представительства, то он нашел бы в пролетариате
очень сильную поддержку.
Затем Маркс и Энгельс основательно расправились со святошескими
рассуждениями о социальных принципах христианства, затмевающих
коммунизм. «Социальные принципы христианства имеют за собой восем¬
надцать веков, в течение которых у них была полная возможность разви¬
ваться; поэтому нет надобности^ чтобы дальнейшему их развитию способ¬
ствовали прусские советники консистории. Социальные принципы хри¬
стианства оправдывали древнее рабство, возвеличивали средневековое
крепостное право и, когда нужно, защищают и угнетение пролетариата,
хотя и делают это с жалостливым видом. Социальные принципы христиан¬
ства проповедуют необходимость существования и правящего и порабощен¬
ного классов и высказывают только благие пожелания, чтобы правители
были милостивы к подчиненным. Социальные принципы христианства
переносят на небеса расплату за все низости и тем самым потворствуют
тому, чтобы эти низости продолжали свершаться на земле. Социальные
принципы христианства признают все гнусные насилия угнетателей над
угнетенными или справедливым наказанием за первородный грех и другие
грехи или испытаниями, которые Господь в своей мудрости возлагает на
спасенных. Социальные принципы христианства проповедуют трусость,
самоуничижение, покорность,—словом, все качества, требуемые от черни.
А пролетариат не желает, чтобы с ним обращались как с чернью; муже¬
ство, чувство собственного достоинства, гордость и независимость ему нуж¬
нее, чем хлеб. Социальные принципы христианства проникнуты ханже,
ствсм, а пролетариат революционен». Этот революционный пролетариат


— 10Ü —
Маркс и Энгельс выдвигали «против миража монархических социальных
реформ. Народ, который со слезами на глазах благодарит за пинок и за
брошенный ему грош, существует лишь в фантазии короля. Подлинный
народ, пролетариат—дюжий и злостный парень, говоря словами Гоббса.
Как он поступал с королями, которые хотели провести его, показывает
судьба Карла I английского и Людовика XVI французского.
Эта статья точно градом побила феодально-социалистические посевы;
но несколько градин упали и куда не следовало. Маркс и Энгельс были
правы, защищая образ действия об’единенного ландтага, отказавшего
в деньгах беспутному и реакционному правительству. Но они оказывали
этому ландтагу слишком большую честь, приписывая таким же мотивам
отклонение подоходного налога, предложенного правительством. В этом
случае речь шла скорее о ловушке, которую правительство поставило
буржуазии. Требование отменить крайне стеснительный для рабочих
больших городов налог на помол и на убойный скот и возместить финансо¬
вый дефицит прежде всего подоходным налогом на имущие классы исходило
первоначально от рейнской буржуазии; она руководствовалась при этом
такими же основаниями, как английская буржуазия в борьбе против хлеб¬
ных пошлин.
Требование это было в высшей степени неприятно правительству уже
потому, что оно ударяло непосредственно по крупному землевладению;
к тому же налог на помол и убойный скот взимался только в больших
городах, и земельные собственники не могли ожидать, что уничтожение
его понизит наемную плату эксплоатируемого ими пролетариата. Если
правительство все же внесло соответственный законопроект в соединенный
ландтаг, то сделало это с затаенным желанием уронить престиж ландтага
и поднять свой собственный. Оно рассчитывало на то, что феодально-сослов¬
ная корпорация никогда не согласится на налоговую реформу, которая
облегчала бы тяготы рабочего класса на счет имущих классов. Насколько
правительство имело основание на это рассчитывать, видно уже из резуль¬
татов голосования правительственного законопроекта: почти все князья,
принцы, почти все юнкеры и почти все чиновники голосовали против. При
этом правительству еще особенно посчастливилось: когда дело дошло до
развязки, часть буржуазии с треском провалилась.
Перья официозов стали тогда толковать непринятие подоходного
налога как ясное доказательство обманной игры, которую ведет буржуазия.
Особенно неутомимо выезжал на этом коньке «Рейнский Наблюдатель».
Маркс и Энгельс были поэтому совершенно правы, когда заявляли своему
«советнику консистории», «что он величайший, бесстыднейший невежда в
экономических вопросах», если утверждает, что подоходный налог может
хоть на волосок облегчить социальную нужду. Но они были неправы, за¬
щищая отклонение подоходного налога как справедливый удар, напра¬
вленный против правительства. Удар этот совершенно не попал в цель,
ибо правительство скорее укрепилось в финансовом отношении, оставшись
при прежнем налоге на помол и убойный скот, вместо того, чтобы мучиться
изиманием подоходного налога. Взимать его приходится с имущих классов,


— 110 —
и, как известно по прежнему и по недавнему опыту, он имеет весьма каприз¬
ную судьбу. Маркс и Энгельс в этом случае считали буржуазию еще рево¬
люционной, в то время как она была уже реакционной.
Совершенно обратным образом действовали иногда истинные социали¬
сты, и довольно понятно, что в тот момент, когда буржуазия стала опоясы¬
вать свои чресла, Маркс и Энгельс решили еще раз выступить против этого
направления. С этой целью написан был ряд фельетонов Маркса в «Брюссель¬
ской Немецкой Газете» против «немецкого социализма в стихах и прозе»,
а также еще одна ненапечатанная статья; она наЦисана была рукой Энгельса,
но быть-может составляла общую работу Энгельса и Маркса. В фельетонах,
как и в статье, подводится литературно-эстетический счет истинного социа¬
лизма. Это была самая слабая или, в другом смысле, самая сильная его
сторона. Выступая против художественных прегрешений истинного социа¬
лизма, Маркс и Энгельс не всегда достаточно справедливо оценивали права
искусства. Так в рукописной статье подвергнуто несправедливо резкой
критике великолепное «Ça ira» Фрейлиграта. Песни о бедняке Карла Бека
Маркс тоже осудил слишком строго в «Брюссельской Немецкой Газете»,
усмотрев в них «мелкобуржуазные иллюзии». Но он зато верно предсказал
печальную судьбу самонадеянного натурализма, выступившего пятьдесят
лет спустя, когда писал в своем отзыве о Беке: «Бек воспевает трусливую
мелкобуржуазную нужду, «бедняка», pauvre honteux, с его жалкими, сми¬
ренными и непоследовательными желаниями, а не гордого, угрожающего
и революционного пролетария». На ряду с Карлом Беком притянут был к
ответу еще и несчастный Грин, который в одной давно с тех пор забытой
книге изуродовал Гете, разбирая его «с человеческой точки зрения», т. е.
соорудив из всех мелких, скучных и филистерских черт великого поэта
«истинного человека».
Важнее всех этих перепалок была большая статья, в которой Маркс
чинил суд над пошлым радикальным фразерством, нападая на него с такой
же резкостью, как на показной социализм правительства. В полемике против
Энгельса Карл Гейнце возлагал всю вину за несправедливость имуществен¬
ных отношений на правительственную власть. Он называл трусом и глупцом
всякого, кто нападал на буржуазию за ее стремление к наживе и не трогал
короля за его стремление к власти. Гейнце был обыкновенный крикун,
не заслуживающий особого внимания, но взгляды, представителем которых
он являлся, приходились чрезвычайно по вкусу «пресвещенным» филисте¬
рам. Монархия, по его словам, обязана была своим существованием только
тому факту, что люди в течение веков лишены были здравого человеческого
смысла и чувства собственного достоинства. Теперь же, когда они вновь
обрели это драгоценное достояние, все социальные вопросы исчезают перед
вопросом: монархия или республика. Это суждение такое же нелепое, как
противоположный взгляд монархов, которые считают, что все революцион
ные движения вызваны всегда лишь злой волей демагогов.
Маркс же выяснил, и прежде всего на примере немецкой истории,
что история создает монархов, а не монархи историю. Он указал на эконо¬
мические источники абсолютной монархии; она возникает в переходное


— Ill —
время, когда падают старые феодальные сословия и выростает средневековое
бюргерство, образуя современный буржуазный класс. То, что в Германии
этот класс развился позднее и дольше держится, вызвано изуродованным
ходом развития немецкого бюргерства. Насильственно реакционная роль,
столь излюбленная правителями, об’ясняется таким образом экономическими
причинами. Абсолютная монархия покровительствовала торговле и про¬
мышленности и вместе с тем развитию буржуазии, видя в этом необходимые
условия и национального могущества, и собственного блеска. Теперь же
абсолютная монархия ставит всюду преграды торговле и промышленности,
которые становятся все более опасным оружием в руках окрепшей и уже
могущественной буржуазии. Из города, где родилось ее величие, она бро¬
сает пугливый и отупевший взор на деревню, где почва удобрена трупами
ее старых исполинских противников.
Статья изобилует плодотворными мыслями, но «здравый человеческий
разум» честного буржуя было не так легко победить. Ту же теорию власти,
которую Маркс отстаивал за Энгельса против Гейнце, Энгельс вынужден
был на целое поколение позже отстаивать за Маркса против Дюринга.
6.	Союз коммунистов.
В 1847 году коммунистическая колония в Брюсселе сильно разрослась.
Правда, в ней не было ни одного человека, который мог бы сравниться с
Марксом или Энгельсом. Иногда казалось, что Моисей Гесс или Вильгельм
Вольф,—оба были сотрудники «Брюссельской Немецкой Газеты»,—при¬
соединится в качестве третьего к союзу Маркса и Энгельса. Но ни тот, ни
другой в конце концов не примкнул к ним. Гесс никак не мог освободиться
от философской паутины, опутавшей его, и оскорбительная резкость сужде¬
ния о его произведениях в Коммунистическом Манифесте привела к полному
разрыву Гесса с Марксом и Энгельсом.
Более поздней была дружба Маркса и Энгельса с Вильгельмом Воль¬
фом, который приехал в Брюссель лишь в 1847 году; дружба эта прочно
держалась, пока ее не разбила преждевременная смерть Вольфа. Но Вольф
не был самостоятельным мыслителем, а как писателя его отделяли от Маркса
и Энгельса не только светлые стороны «популярной манеры». Вольф принад¬
лежал к угнетаемому из рода в род крестьянству Силезии и с невыразимыми
трудностями добрался до университета. Изучение на университетской скамье
великих мыслителей и поэтов древности питало в нем пламенную ненависть
к угнетателям его класса. Его несколько лет таскали по силезским кре¬
постям как демагога, а потом он устроился частным учителем в Бреславле
и вел неутомимую мелкую войну с бюрократией и цензурой, пока, наконец*
возбужденные против него новые дела не побудили его уехать за границу,
чтобы не закиснуть в прусских тюрьмах.
Вольф подружился с Лассалем в Бреславле, а потом сошелся с Марк¬
сом и Энгельсом, и все трое украсили его могилу неувядаемыми лаврами.
Вольф принадлежал к тем благородным натурам, которые, по словам поэта,
расплачиваются ценой самих себя; его непреклонно твердый характер,
несокрушимая верность, его крайняя совестливость, полное бескорыстие


— 112 —
неизменная скромность делали его образцом революционного борца; эти
качества Вольфа об’ясняют то высокое уважение, с каким, при всей любви
или при всей ненависти, о нем всегда говорили его политические друзья,
так же, как и политические противники.
Несколько более поодаль стоял в. кругу Маркса и Энгельса одно¬
фамилец Вильгельма Вольфа Фердинанд Вольф, а также Эрнст Дронке,
автор превосходной книги о до-мартовском Берлине. В книге его усмотрели
оскорбление величества, и он был приговорен к двум годам крепости. Он
бежал из казематов Везеля и прибыл в Брюссель значительно позже всех
других. К более тесному кругу принадлежал также Георг Верт, которого
Энгельс знал еще в то время, котда жил в Манчестере, а Верт, тоже в каче¬
стве приказчика немецкой фирмы, в Брадфорте. Верт был подлинный поэт
и именно потому свободен был от всякого профессионального педантизма.
Он тоже умер молодым; ничья любящая-рука не собрала еще его стихо¬
творений, проникнутых подлинным духом борющегося пролетариата и
небрежно разбросанных поэтом по разным изданиям.
К этим интеллигентам присоединились затем и способные рабочие;
самые видные из них были Карл Валлау и Стефан Борн, оба набоощики
«Брюссельской Немецкой Газеты».
Бельгия желала прослыть образцом буржуазной монархии, и Брюс¬
сель был поэтому самым подходящим местом для того, чтобы завязывать
оттуда международные отношения,—в особенности до тех пор, пока в
Париже, продолжавшем быть очагом революционных движений, свиреп¬
ствовали сентябрьские законы. В самой Бельгии у Маркса и Энгельса
установились хорошие отношения к революционерам 1830 года; в Германии,
в особенности в Кельне, у них были старые и новые друзья—на ряду с Геор¬
гом Юнгом главным образом врачи д’Эстер и Даниельс. В Париже Энгельс
подружился с социалистически-демократической партией, в лице ее лите¬
ратурных представителей — Луи Блана и Фердинанда Флокона, который
редактировал орган этой партии, «Реформу». Еще более тесные отношения
установились с революционной фракцией чартистов, с Юлианом Гарнэ,
редактором «Нордерн Стар», и с Эрнестом Джонсом, который получил обра¬
зование и воспитание в Германии. Эти чартистские вожди оказывали силь¬
ное влияние на членов Фратерналь Демократе, международной организации,
в которой представлен был и Союз Справедливых Карлом Шапером, Иоси¬
фом Молем и другими.
Этот Союз и довел дело до решительного выступления в январе
1.847 года. В качестве «коммунистического корреспондентского комитета
в Лондоне» Союз был в.сношениях с «брюссельским корреспондентским
комитетом», но отношения между ними были довольно холодные. Одна
сторона относилась с недоверием к «ученым», которые не могут знать истин¬
ных нужд и потребностей рабочего, а другая питала такое же недоверие
к «Штраубингерам», т. е. к ограниченности, еще сильно господствовавшей
тогда среди немецких рабочих. Энгельсу пришлось в Париже потратить
много труда, чтобы оградить тамошних «Штраубингеров» от влияния Пру¬
дона и Вейтлинга, и он считал лондонских «Штраубингеров» единственными,


— 11В
с которыми еще возможно сговориться; но все же он назвал «ерундой» обра¬
щение, изданное Союзом Справедливых осенью 1846 года по шлезвиг-гол¬
штинскому вопросу. Представители Союза, говорил он, научились у англи¬
чан самому нелепому: полному неумению учитывать реальное положение
дел и неспособности понять ход исторического развития.
Более десяти лет спустя Маркс об’яснял свое тогдашнее отношение
к Союзу Справедливых следующим образом: «Мы издавали ряд брошюр,
отчасти печатных, отчасти литографированных, в которых подвергали
немилосердной критике смесь французско-английского социализма или
коммунизма и немецкой философии, составлявшую в то время тайное учение
Союза. Этому учению мы противопоставляли научное исследование эконо¬
мического строя в буржуазном обществе как единственно состоятельную
теоретическую основу. И затем мы выясняли в популярной форме, что речь
идет не о том, чтобы провести какую-нибудь утопическую систему, а о со¬
знательном соучастии в происходящем на наших глазах историческом
процессе преобразования общества». Маркс считал, что эти издания и по¬
будили коммунистов прислать в Брюссель, в январе 1847 года, члена своего
центрального комитета, часовщика Иосифа Моля, который предложил ему
и Энгельсу вступить в Союз, так как Союз намерен принять их положения.
К сожалению, не сохранилась ни одна из брошюр, о которых говорит
Маркс, кроме циркулярного письма против Криге, вышученного в этом
письме как эмиссара и пророка тайного «ессейского союза»—«Союза Спра¬
ведливых». В письме говорится, что Криге дает ложное представление об
истинном историческом развитии коммунизма в различных странах, при¬
писывая происхождение и успехи коммунизма легендарным и романтичным,
совершенно выдуманным проискам этого ессейского союза и распространяя
нелепейшие фантазии о могуществе союза.
Если это письмо повлияло на Союз Справедливых, то, значит,
члены Союза были все же не «Штраубингеры», и английская история
научила их большему, чем предполагал Энгельс. Ойи лучше оценили
письмо, несмотря на нелюбезное упоминание в нем об «ессейском
союзе», чем Вейтлинг; последний не был лично задет в письме, но тоже
стал на сторону Криге. Союз Справедливых действительно сохранил боль¬
ше свежести и силы в таком мировом центре, как Лондон, чем в Цю¬
рихе или даже в Париже. Предназначенный сначала для пропа¬
ганды среди немецких рабочих, Союз принял в Лондоне международный
характер. Руководители Союза состояли в оживленных сношениях с эми¬
грантами изо всех стран и были очевидцами мощного нарастания чартизма;
это расширило их умственный горизонт, и взгляды их простирались гораздо
дальше обычных ремесленных представлений. На ряду со старыми вождями,
Шапером, Бауэром и Молем, выдвинулись, превосходя их своим теорети¬
ческим пониманием, живописец-миниатюрист, Карл Пфендер из Гейльброна,
и портной Георг Эккариус из Тюрингии.
Написанная рукой Шапера и помеченная 29 января 1847 года доверен¬
ность, с которой Моль явился в Брюссель к Марксу, а потом к Энгельсу
в Париже составлена была очень осторожно. Подателю давалось полно¬


— 114 —
мочие сообщить о положении Союза и дать раз’яснения по всем важным
пунктам. При личных переговорах Моль действовал гораздо свободнее. Он
предложил Марксу вступить в Союз и рассеял его первоначальные коле¬
бания, сообщив, что центральный комитет намерен созвать конгресс в
Лондоне и выступить на нем с манифестом, в котором критические взгляды
Маркса и Энгельса будут возвещены как учение Союза. Нужно только,
чтобы Маркс и Энгельс способствовали воздействию на устаревшие и сопро¬
тивляющиеся элементы, и для этого оба они должны вступить в Союз.
Маркс и Энгельс решили принять это предложение. Однако на кон¬
грессе, который состоялся летом 1847 года, приступлено было еще только
к демократической организации Союза в соответствии с заданиями агита¬
ционного общества, вынужденного действовать конспиративно, но все же
чуждого всяких заговорщических целей. Союз разбивался по этой органи¬
зации на общины, имеющие не менее трех и не более десяти членов, на
округи, руководящие округи, центральный комитет и конгресс. В программу
Союза входило свержение буржуазии, провозглашение власти пролетариата,
уничтожение старого общества, основанного на борьбе классов, и осно¬
вание нового общества, в котором будет отсутствовать деление на классы
и частная собственность.
В соответствии с демократическим характером Союза, принявшего
название Союза коммунистов, новые статуты отданы были прежде всего на
обсуждение отдельных общин. Окончательное постановление отложено
было до второго конгресса, который должен был состояться еще до конца
года. На нем предполагалось прежде всего обсуждение новой программы
Союза. На первом конгрессе Маркс не присутствовал. В нем участвовал
уже, однако, Энгельс как представитель парижской и Вильгельм Вольф,
как представитель брюссельской общины.
7.	Пропаганда в Брюсселе.
Союз коммунистов считал своей задачей прежде всего основывать
просветительные общества для рабочих, чтобы иметь возможность вести
открытую пропаганду, а также пополнять и расширять свой состав наи¬
более подходящими членами этих обществ.
Организация обществ была всюду одинаковая. Один день в неделю
назначался для прений, другой для развлечений (пение, декламация и т. д.).
Всюду устраивались библиотеки и по возможности классы для преподава¬
ния рабочим элементарных знаний.
По этому образцу организовано было и немецкое рабочее общество,
основанное в конце августа в Брюсселе, и вскоре оно насчитывало уже около
ста членов. Председателями были избраны Моисей Гесс и Валау, секре¬
тарем Вильгельм Вольф. Общество собиралось по средам и воскресеньям
вечером. В среду обсуждались серьезные вопросы, касавшиеся интересов
пролетариата, а по воскресеньям вечером Вольф давал обыкновенно еже¬
недельный обзор политических событий и вскоре стал обнаруживать
особое умение освещать события. За его чтением следовали развлечения,
в которых принимали участие и женшины.


— 115 -
27-го сентября общество это устроило международный банкет, чтобы
показать, что рабочие разных стран питают братские чувства друг к другу.
В то время для политической пропаганды чаще всего пользовались формой
банкетов, чтобы отстранить полицейское вмешательство, неизбежное на об¬
щественных собраниях. Банкет 27-го сентября имел еще, кроме того, особого
рода причину и цель. Его устроили Борнштедт и другие недовольные
члены немецкой колонии, как писал присутствовавший на нем Энгельс
отсутствовавшему Марксу, «чтобы свести нас на второстепенную роль по
отношению к бельгийским демократам и создать гораздо более значитель¬
ную, более всеоб’емлющую организацию, чем наше жалкое рабочее обще¬
ство». Энгельс, однако, во-время пресек эту интригу. Его даже избрали
вместе с французом Эмбером одним из двух товарищей председателя, хотя
он и отказывался от этой чести в виду своего «страшно молодого вида».
Почетным председателем банкета избран был генерал Мелине, а действитель¬
ное председательство поручено было адвокату Жотрану. Оба они были
старые борцы бельгийской революции 1830 года.
За банкетным столом собрались сто двадцать человек гостей, бельгий¬
цев, немцев, французов, поляков, итальянцев, а также один русский. После
многих речей решено было основать в Бельгии Общество друзей реформ по
образцу Фратерналь Демократе. В члены организационной комиссии выбран
был и Энгельс. Но он вскоре после того уехал из Брюсселя и предложил
в письме к Жотрану пригласить на его место Маркса, который несомненно
и был бы выбран, если бы мог присутствовать на собрании 27-го сентября.
«Таким образом не г. Маркс заменит меня в комиссии, а скорее я заменял
г. Маркса на собрании». И действительно, когда «Демократическое Общество
для об’единения всех стран» открылось в окончательно организованном
виде 7-го и 15-го ноября, то Эмбер и Маркс избраны были товарищами пред¬
седателя, а Мелинэ был утвержден почетным и Жотран действительным
председателем. Статуты общества подписаны были бельгийскими, немец¬
кими, польскими демократами—в общем подписей было около шестидесяти.
Из немцев рядом с Марксом подписались Моисей Гесс, Георг Веерт, два
Вольфа, Стефан Борн, также Борнштедт.
Первым публичным выступлением Демократического Общества было
состоявшееся 29-го ноября празднование годовщины польской революции.
От имени немцев на празднестве выступил Стефан Борн, и речь его
имела большой успех. Маркс же был официальным представителем Обще¬
ства на митинге, устроенном Фратерналь Демократе в Лондоне в тот же
день и по тому же случаю. Речь его была выдержана целиком в пролетарско-
революционном тоне. «Старая Польша погибла», сказал он, «и мы менее
всего желаем ее восстановления. Погибла не только старая Польша,
а и старая Германия, старая Франция, старая Англия; погибло все старое
общество. Но потеря старого общества не является потерей для тех, кому
нечего терять в старом обществе, а это относится теперь к большинству
людей во всех странах. Маркс видел сигнал к освобождению всех угнетен¬
ных народов в победе пролетариата над буржуазией, а решительным ударом,
который приведет к победе всех угнетенных над их угнетателями, он считал


— 116 —
победу английских пролетариев над английской буржуазией. Польшу
нужно освободить не в Польше, а в Англии. Если бы чартисты победили
своих внутренних врагов, то разбили бы этим весь общественный строй.
В ответ на адрес, который им поднес Маркс, члены Фратерналь Демо¬
крате взяли такой же тон: «Ваш представитель, наш друг и брат Маркс,
расскажет вам, как восторженно встретили его появление и чтение вашего
адреса. Все взоры сияли радостью, все уста приветствовали его, все руки
братски протягивались к вашему представителю... Мы принимаем с чув¬
ством живейшей радости союз, который он нам предлагает. Наше общество
существует уже два года, и девиз его: все люди братья. На нашем последнем
празднестве в память основания общества мы предлагали созвать демокра¬
тический конгресс всех наций, и мы были очень рады, когда узнали; что
и вы выступили публично с такого же рода предложениями. Заговор королей
нужно побороть заговором народов... Мы убеждены, что нужно обращаться
действительно к народу, к пролетариям, к людям, которые ёжедневно
проливают кровь и пот под гнетом современного общественного строя;
только эти люди осуществят общее братство... Из хижин, с мансард или
из подвалов, от плуга, с фабрики, от наковальни придут и уже идут по
той же дороге носители братства и избранные спасители человечества».
Фратерналь Демократе предложили, чтобы общенародный демократи¬
ческий конгресс собрался в сентябре 1848 года в Брюсселе до некоторой
степени как противовес фритредеровскому конгрессу, состоявшемуся
там же в сентябре 1847 года.
Передача адреса обществу Фратерналь Демократе не была единствен¬
ной целью поездки Маркса в Лондон. Непосредственно после митинга в
честь Польши в том же помещении,— в зале собрания коммунистического
общества просвещения рабочих, основанного в 1840 году Шапером, Бауэром
и Молем,—состоялся конгресс, созванный Союзом коммунистов для окон¬
чательного утверждения статутов и обсуждения новой программы. Энгельс
присутствовал и на этом конгрессе; по дороге из Парижа он встретился с
Марксом в Остенде, и они вместе переправились в Англию. После прений,
длившихся не менее десяти дней, им обоим поручено было изложить прин¬
ципы коммунизма в манифесте для общего ознакомления.
Около средины декабря Маркс вернулся в Брюссель и Энгельс через
Брюссель в Париж. Они, повидимому, не торопились выполнить возложенное
на них поручение; во всяком случае лондонский центральный комитет напра¬
вил 24 января 1848 года очень настоятельное напоминание окружному коми¬
тету в Брюссель, по которому предлагалось оповестить гражданина Маркса,
что против него примут, дальнейшие меры, если манифест коммунистической
партии, составление которого он взял на себя, не будет доставлен в Лон¬
дон до 1 февраля. Чем вызвано было промедление, теперь едва ли возможно
установить. Причина, быть-может, заключалась в свойственной Марксу
привычке делать всякую работу очень основательно, или же работе мешало
то, что Маркс и Энгельс жили врозь в это время. Возможно, впрочем, что
лондонцы стали выказывать нетерпение в виду дошедших до них вестей, что
Маркс ведет попрежнему ревностную пропаганду своих идей в Брюсселе.


- 117
9-го января Маркс произнес в Демократическом Обществе речь о сво¬
боде торговли. Эту речь он собирался произнести уже на брюссельском
конгрессе фритредеров, но тогда ему не удалось получить слово. В этой
речи он доказывал и обличал обман фритредеров, которые говорят о
«благе рабочих», утверждая, что оно лежит в основе их агитации. Но если
свобода торговли служит определенно интересам капитала в ущерб рабо¬
чим, то Маркс все же поэтому, именно поэтому, признавал, что эта свобода
отвечает принципам гражданской экономии. Фритредерство — свобода
капитала, который путем полной безудержности действия разбивает нацио¬
нальные преграды, до некоторой степени стеснявшие его. Фритредерство
разлагает прежние национальности и обостряет противоположность инте¬
ресов буржуазии и пролетариата. Этим оно приближает социальную рево¬
люцию, и в таком революционном смысле Маркс стоял за свободу торговли.
Вместе с тем он оговаривался против подозрения в защите охрани¬
тельных пошлин; его защита свободы торговли не противоречила точно
также его признанию немецких охранительных пошлин, как «прогрессив¬
ного буржуазного мероприятия». Подобно Энгельсу, Маркс рассматривал
песь вопрос о свободной торговле и охранительных пошлинах исключи¬
тельно с революционной точки зрения. Немецкая буржуазия нуждается
в охранительных пошлинах, как в орудии против абсолютизма и феодализма,
как в средстве сосредоточить свои силы, осуществить свободу торговли
внутри страны, поднять крупную промышленность, которая после того
должна стать зависимой от мирового рынка, т. е. более или менее от сво¬
боды торговли. Речь Маркса очень понравилась в Демократическом Обще¬
стве, и оно решило напечатать ее на свой счет на французском и фламанд¬
ском языке.
Большее значение, чем эта речь, имели лекции о наемном труде и капи¬
тале, которые Маркс читал в немецком Рабочем Обществе. Маркс исходил
из того, что рабочая плата не есть участие рабочего в производимом им
товаре, а часть уже существующих товаров, на которые капиталист покупает
определенную сумму продуктивной работы. Пена работы определяется
как цена всякого другого товара—стоимостью его производства. Стоимость
производства простой работы сводится к стоимости существования и про¬
должения рода рабочего. Цена этой стоимости составляет рабочую плату,
и сообразно с колебаниями конкуренции она, как цена всякого другого то¬
вара. стоит то выше, то ниже стоимости производства; но в пределах этих
колебаний устанавливается минимум наемной платы.
Маркс переходил затем к выяснению вопроса о капитале. В ответ
буржуазным экономистам, утверждавшим, что капитал есть накопленный
труд, он говорит: «Что такое невольник неф? Человек темнокожей расы.
Одно об’яснение стоит другого. Неф сам по себе неф, и только в опре¬
деленных условиях он становится невольником. Бумагопрядильная машина
есть машина, служащая для пряжи хлопчатой бумаги. Нужны определенные
условия для того, чтобы она превратилась в капитал. Если ее вырвать
из этих условий, то она так же не будет капиталом, как золото само по себе
не деньги или как сахар не есть цена сахара». Капитал является обществен.


- 118 -
ным отношением производства, отношением производства в буржуазном
обществе. Сумма товаров, меновых ценностей, тем превращается в капитал,
что она сохраняется как самостоятельная общественная сила, т. е. как
сила части общества, и что она умножается путем обмена на непосредствен¬
ную живую рабочую силу. «Существование класса, который не имеет ни¬
какого достояния кроме своей работоспособности, составляет необходимую
предпосылку капитала. Только господство скопленного, миновавшего
труда, уже претворенного в предметы, над непосредственным живым трудом,
превращает накопленный труд в капитал. Капитал заключается не в том,
что накопленный- труд служит живому труду средством для нового произ¬
водства. Капитал заключается в том, что живой труд служит скопленному
труду средством сохранять и увеличивать свою меновую стоимость». Капитал
и труд взаимно обусловливают друг друга и взаимно создают один другого.
Если буржазные экономисты выводят из этого, что интересы капита¬
листа и рабочего совпадают, то, конечно, верно, что рабочий гибнет, если
капитал не дает ему работу, и капитал гибнет, когда не эксплоатирует
рабочего. Чем быстрее умножается производительный капитал и чем более
расцветает промышленность, чем более обогащается буржуазия, тем больйхе
рабочих нужно капиталисту и тем дороже продает себя рабочий. Неукосни¬
тельным условием для сносного положения рабочего является таким образом
возможно быстрый рост производительного капитала.
Маркс доказывал, что в данном случае заметный рост рабочей платы
предполагает тем более быстрый рост производительного капитала. Если
капитал умножается, то пусть поднимается рабочая плата; тем быстрее
поднимается доходность капитала. Материальное положение рабочего
улучшилось, но улучшилось на счет его общественного положения: обще¬
ственная пропасть, отделяющая его от капиталиста, еще более увеличилась.
Когда говорят, что наиболее благоприятным условием для наемной платы
является наиболее быстрый по возможности рост капитала, то это значит
другими словами: чем быстрее рабочий класс умножает и укрепляет вра¬
ждебную ему силу, тем благоприятнее становятся условия, в которых он
продолжает работать на укрепление власти капитала и ковать для себя
золотые цепи для того, чтобы буржуазия тащила его на них за собой.
Но рост капитала и повышение рабочей платы, продолжает Маркс,
не так неразрывно связаны между собой, как утверждают буржуазные
экономисты. Неверно, что чем больше жиреет капитал, тем лучше откармли¬
вают и его раба. Умножение производительного капитала означает накопле¬
ние и сосредоточение капиталов в себе. Централизация их приводит к
все более увеличивающемуся разделению труда и увеличивает распростра¬
нение машин. Большее деление труда уничтожает специальную умелость
рабочего: работа, требующая особой ловкости и силы, вытесняется такой,
какую может выполнить всякий, и благодаря этому увеличивается конку¬
ренция между рабочими.
Конкуренция усиливается еще и по мерс того, как деление труда
дает возможность одному рабочему выполнять работу трех людей. К такому
же результату приводят машины, и еще в гораздо большей степени. Рост


- 119 -
производительного капитала заставляет капиталистов промышленности
орудовать все более возрастающими средствами производства; это ведет
к разорению мелких промышленников, и они отходят к пролетариату.
Далее, так как рента понижается пропорционально накоплению капиталов,
то мелкие рантье, не имея более возможности жить на свою ренту, обра¬
щаются к промышленности и увеличивают число пролетариев.
Рост производительного капитала вынуждает его производить к тому
же для рынка, потребностей которого он не знает. И производительность
тем более идет впереди потребностей, предложение тем более старается
создать спрос, и тем более учащаются и усиливаются кризисы, эти про¬
мышленные землетрясения, при которых промышленный мир, чтобы уце¬
леть, приносит в жертву богам преисподней часть богатств, товаров и даже
производительных сил. Капитал живет не только трудом. Он знатный и
жестокий властелин и тянет за собой в могилу трупы своих рабов, целые
гекатомбы рабочих, погибающих во время кризисов. Маркс следующим
образом определяет вытекающее отсюда положение: если быстро растет
капитал, то несравненно быстрее растет и конкуренция между рабочими;
т. е. тем труднее для рабочего класса обеспечить себя работой и средствами
к жизни; но несмотря на это быстрый рост капитала является самым благо¬
приятным условием для наемного труда.
К сожалению, сохранился только этот отрывок из тех лекций, которые
Маркс читал немецким рабочим в Брюсселе. Но и этого достаточно, чтобы
показать, как серьезно и с какой глубокой продуманностью он вел свою
пропаганду.
Другого мнения, однако, об этих лекциях был Бакунин. Изгнанный
из Франции за речь, произнесенную на праздновании годовщины польской
революции, Бакунин как раз в это время приехал в Брюссель и писал
28-годекабря 1847 года одному русскому другу: «Маркс попрежнемуделает
здесь ненужное дело и портит рабочих, делая из них резонеров. Вечное
его теоретическое сумасшествие и неудовлетворенное самолюбие». Бакунин
еще более резко нападает на Маркса и Энгельса в одном письме к Гервегу:
«Одним словом ложь и глупость, глупость и ложь. В их обществе нет воз¬
можности свободно вздохнуть. Я держусь вдали от них и об’явил самым
решительным образом, что не пойду в их коммунистический союз ремеслен¬
ников и не хочу иметь ничего общего с ним».
Эти слова Бакунина знаменательны не по раздраженному тону лично
против Маркса,—Бакунин совсем иначе судил о нем и до, и после того,—а по¬
тому, что в этих суждениях сказался антагонизм, который вызвал потом
ожесточенную борьбу между этими двумя революционерами.
8.	Коммунистический Манифест.
Тем временем послана была уже к печати в Лондон рукопись Ком¬
мунистического Манифеста.
Подготовительная работа сделана была отчасти после первого кон¬
гресса, который перенес до следующего обсуждения коммунистической про¬
граммы. Этой задачей естественным образом и занялись теоретики дви¬


— 120 —
жения. Маркс и Энгельс, а также Гесс сделали несколько первых на¬
бросков.
Из них сохранился только набросок, о котором Энгельс следующим
образом писал Марксу 24-го ноября 1847 года, т. е. незадолго до второго кон¬
гресса: «Подумай немного о нашем символе веры. По-моему лучше не писать
его в форме катехизиса, а назвать всю штуку Коммунистическим Мани¬
фестом. Так как придется более или менее касаться истории, то прежняя
форма совсем неподходящая. Я привезу составленный мною здесь проект.
Я держался повествовательной формы, но мой набросок отвратительный: он
написан в страшных попыхах». Энгельс прибавил также, что проект еще не
представлен на обсуждение парижским общинам, но он надеется—за исклю¬
чением нескольких мелочей—провести его.
Проект Энгельса написан еще вполне в форме катехизиса, и форма
эта скорее способствовала бы, нежели повредила, общепонятности изложе¬
ния. Для непосредственно агитационных задач проект Энгельса был более
целесообразный, нежели позднейший Манифест, с которым он совершенно
тождествен по внутреннему содержанию. Если Энгельс с самого начала
все же пожертвовал своими двадцатью пятью вопросами и ответами ради
исторического изложения, то это доказывает его добросовестность. Он ис¬
ходил из того, что Манифест, в котором коммунизм выступает как явление
мировой истории, должен быть—согласно определению греческого исто¬
рика—произведением постоянного значения, а не полемической брошюрой
для поверхностного чтения.
Классическая форма Коммунистического Манифеста и дает ему прочное
место в мировой литературе. Это не значит, что правы те чудаки, которых
выхватывали отдельные фразы и пытались на основании их доказать, что
авторы Манифеста обворовали Карлейля или Гиббона, Сисмонди или еще
кого-то. Такие обвинения чистейшее шарлатанство, и в этом отношении
Манифест абсолютно самостоятельное и подлинное произведение. Несо¬
мненно лишь то, что Манифест не содержит ни одной мысли, которую Маркс
или Энгельс не высказали бы раньше в своих писаниях. Манифест не был
новым откровением; он только отразил новое миросозерцание авторов в
зеркале безупречной ясности и самых сжатых размеров. В окончательной
редакции, насколько можно судить по стилю, Марксу принадлежала, ве¬
роятно, преимущественная роль, хотя Энгельс, как видно по его наброску,
стоял не на более низкой ступени понимания, и его должно считать равно¬
правным сотрудником Маркса по Манифесту.
Со времени выхода в свет Манифеста прошло две трети века, и эти
шесть-семь десятков лет были временем огромнейших экономических и
политических переворотов, не прошедших бесследно для Манифеста. Во
многих отношениях историческое развитие свершалось иначе и прежде
всего гораздо медленнее, чем предполагали авторы Манифеста.
Чем дальше их взгляд проникал в грядущее, тем ближе оно казалось
им. Можно сказать, что без такой тени не могло быть и света. Уже Лессинг
подметил это чисто психологическое явление у людей, «которые очень верно
видят будущее», «то, для чего природе нужны тесячелетия, созревает для


— 121 —
них в момент их существования». Маркс и Энгельс ошиблись, правда, не
на тысячелетия, но во всяком случае на добрые десятки лет. При составле¬
нии Манифеста они приписывали капиталистическому способу производств i
уже ту высоту развития, которой он едва достиг в настоящее время.
Еще резче, чем в самом Манифесте, об этом говорит Энгельс в своем проекте.
Он утверждает, что в культурных странах почти все отрасли труда сведены
к фабричному производству и что почти во всех „отраслях труда ремес¬
ленное производство и ручной труд вытесняются крупной промышлен¬
ностью.
Такому утверждению противоречили сравнительно жалкие зачатки
рабочих партий, отмеченных в Коммунистическом Манифесте. Самая зна¬
чительная из них, английский чартизм, была еще проникнута в болы-
шой степени мелкобуржуазными элементами, — не говоря уже о социал-
демократической партии во Франции. Радикалы в Швейцарии и те польские
революционеры, для которых крестьянская эманципация была необходи¬
мым условием национального освобождения, были тогда лишь китайскими
тенями на стене. Авторы Манифеста сами указывали впоследствии на то,
как ограничены были пределы распространения пролетарского движения,
и отмечали отсутствие его в России и Соединенных Штатах. Это было время,
когда Россия образовала последний сильный резерв европейской реакции
и когда переселение в Соединенные Штаты поглощало избыточные силы
европейского пролетариата. Обе страны снабжали Европу сырьем и слу¬
жили одновременно рынками для сбыта продуктов ее промышленности.
Как всё это изменилось уже в следующем поколении и тем более в настоя¬
щее время! Но разве Манифест опровергается тем, что «в высшей степени
революционная роль», которую он приписывает капиталистическому спо¬
собу производства, оказалась еще гораздо более живучей, чем предпо¬
лагали авторы Манифеста?
В связи с этим захватывающее и великолепное изображение клас¬
совой борьбы между пролетариатом и буржуазией (оно составляет первую
главу Манифеста) хотя и проникнуто неоспоримой правдой, но передаст
в слишком общих чертах ход этой борьбы. В настоящее время нельзя
выставлять вообще как факт, что современный рабочий — в отличие ст
прежних угнетенных классов, у которых были обеспечены условия по
крайней мере их рабского существования—вместо того, чтобы подниматься
вместе с развитием промышленности, все более опускается ниже условий
существования своего собственного класса. Хотя капиталистический способ
производства и ведет к такого рода последствиям, все же широкие слои ра¬
бочего класса обеспечили себе и на почве капиталистического обществен¬
ного строя условия существования, стоящие даже выше жизненных условий
мелкобуржуазных слоев.
Не следует, однако, делать из этого Еместе с буржу ыми критиками
вывода о несостоятельности «теории обнищания», будто бы провозгла¬
шенной Коммунистическим Манифестом. Эта теория, утверждающая, что
капиталистический способ производства ввергает в нищету массы тех
стран, где он господствует, существовала задолго до появления Комму¬


- 122 -
нистического Манифеста, даже до того, как Маркс и Энгельс впервые стали
водить пером по бумаге.
Эту теорию развивали социалистические мыслители, радикальные
политики, даже буржуазные экономисты. Мальтусовский закон о на¬
родонаселении пытался прикрасить «теорию обнищания», выдавая ее за
вечный закон природы. «Теория обнищания» отражала практическую
истину, о которую спотыкалось даже законодательство господствующих
классов. Они сочиняли законы бедности и возводили Бастилии для
бедняков, в которых обнищание рассматривалось как вина обнищавших и
каралась как таковая. Маркс и Энгельс были далеки от того, чтобы вы¬
думать эту «теорию обнищания», и, напротив, с самого начала восставали
против нее. Они хотя и не оспаривали сам по себе несомненный и всеми
признанный факт массового обнищания, но доказывали, что обнищание
не закон природы, а историческое явление, вполне устранимое, которое
будет устранено следствиями того самого способа производства, который
его породил.
В этом отношении Манифесту можно поставить в упрек лишь то,
что он не достаточно освободился от взглядов буржуазной «теории
обнищания». Манифест исходил еще из закона заработной платы, каким
его развивал Рикардо по мальтусовской теории народонаселения, и
поэтому относился слишком пренебрежительно к борьбе за наемную
плату и к ремесленным организациям рабочих: он видел во всем этом по
существу только упражнения и маневры для классовой борьбы. В ан¬
глийском билле о десятичасовом рабочем дне Маркс и Энгельс не призна¬
вали еще, как признавали впоследствии, «победу принципа». В условиях
капитализма этот билль представлялся им лишь реакционными путами
крупной промышленности. Словом, Манифест не признавал еще фабричные
законы и ремесленные организации этапами пролетарской борьбы за эман-
ципацию, которой необходимо преобразовать капиталистическое общество
в социалистическое и дойти до осуществления своей цели, а не то будут
утеряны результаты и первых, с трудом достигнутых, успехов.
Сообразно с этим Манифест слишком односторонне рассматривал
только в свете политической революции реакцию пролетариата против
порождения нищеты капиталистическим способом производства. У авторов
были перед глазами примеры английской и французской революций; они
предполагали, что пройдут несколько десятилетий среди гражданской
войны и войны народов, и в этом оранжерейном тепле пролетариат быстро
достигнет политической зрелости. Взгляды авторов выступают с полной
ясностью, когда они говорят о задачах коммунистической партии в Гер¬
мании. Манифест стоит за совместную борьбу пролетариата с буржуазией—
как только буржуазия выступает революционно против абсолютной мо¬
нархии, феодального землевладения и мелкого мещанства, при чем, однако,
не следует ни на минуту переставать внушать по возможности ясное со¬
знание враждебной противоположности между буржуазией и пролетариатом.
Дальше в Манифесте говорится: «На Германию коммунисты устре¬
мляют главное свое внимание, потому что Германия стоит накануне бур-


- ш -
жуазной революции и потому что она совершит этот переворот при более
прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще и при налич¬
ности гораздо более развитого пролетариата, нежели Англия в семнадцатом
и Франция в восемнадцатом веке, и следовательно немецкая буржуазная
революция должна стать непосредственным прологом пролетарской рево>
люции». Буржуазная революция действительно произошла в Германии не¬
посредственно после появления в свет Манифеста, но условия, в которых
она свершилась, возымели как раз обратное действие: они остановили
буржуазную революцию на полпути, и несколько месяцев спустя июль¬
ская битва в Париже отбила у буржуазии и специально у немецкой бур¬
жуазии всякие революционные поползновения.
Так время подточило кой-какие отдельные, точно высеченные из
мрамора, утверждения Манифеста. Уже в 1872 году в предисловии к
новому изданию, авторы сами признали, что их программа «местами уста¬
рела»; но они могли бы с полным правом прибавить, что изложенные в
Манифесте основные положения в общем попрежнему совершенно верны
и останутся верными до тех пор, пока не будет доведена до конца
мировая борьба между буржуазией п пролетариатом. Решающие теорети¬
ческие положения этой борьбы изложены с несравненным мастерством в
первой главе Манифеста, а во второй главе с таким же совершенством
изложены основные мысли современного научного коммунизма. Критика
социалистической и коммунистической литературы, составляющая третью
главу, хотя и доходит только до 1847 года, но очень основательно разра¬
батывает весь имевшийся тогда материал, и с тех пор не возникло ни
одного социалистического или коммунистического течения, которое не
было бы уже разобрано в этой части Манифеста. И даже предсказания
четвертой и последней глав о развитии движения в Германии оказались
верными, но в другом смысле, чем полагали авторы. Буржуазная рево¬
люция в Германии, хотя она п зачахла в зародыше,—только пролог к
мощному развитию пролетарской классовой борьбы.
Непоколебимый в своих основных истинах и поучительный в своих
заблуждениях, Коммунистический Манифест является документом мировой
истории, и всю мировую историю огласил боевой клич, которым закан¬
чивается Манифест: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!


ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Революция и контрреволюция.
1.	Февральские и мартовские дни.
24-го февраля 1848 г. революция свергла французское буржуазное
К9ролевство. Она перекинулась и в Брюссель, но там король Лео¬
польд, этот затравленный всеми собаками Кобург, с’умел искуснее выпу¬
таться из затруднения, чем его тесть в Париже. Он обещал своим либераль¬
ным министрам, депутатам и мэрам отказаться от престола, если того по¬
желает народ, и этим так тронул чувствительных государственных мужей
буржуазии, что они отказались от всяких мятежнических замыслов.
Затем король приказал своим солдатам рассеивать собиравшиеся на
общественных площадях народные митинги и начал полицейскую травлю
против эмигрантов. С особенной грубостью при этом обошлись с Марксом;
арестовали не только его самого, но и его жену, и ей пришлось провести
ночь вместе с публичными женщинами. Комиссар полиции, который ока¬
зался виновным в этой гнусности, был затем смещен, и арест был не¬
медленно отменен; высылка же осталась в силе, хотя и была совершенно
излишним издевательством.
Маркс и без того собирался уехать в Париж. Немедленно после
начала февральской революции, лондонский центральный орган Союза
коммунистов перенес свои полномочия на брюссельский окружной орган.
Этот же последний, в виду осадного положения, которое фактически
было введено в Брюсселе, передал 3-го марта свои права Марксу с полно¬
мочием образовать новый центральный орган в Париже; Маркс был при¬
зван туда почетным для него письмом временного правительства от 1-го
марта, подписанным Флоконом.
Маркс проявил уже б-го марта свой проницательный ум, выступив
на большом собрании проживавших в Париже немцев против их риско¬
ванного предприятия: они хотели вторгнуться с оружием в руках в Гер¬
манию, чтобы вызвать там революцию. Этот план был придуман дву¬
личным Борнштедтом, которому, к сожалению, удалось склонить на свою
сторону Гервега. Даже Бакунин был тогда за это, в чем он, впрочем,
позднее раскаивался. Временное правительство поддерживало план Борн-
иггедта не из революционного воодушевления, а с задней мыслью освобо¬
диться от иностранных рабочих при господствовавшей тогда безработице.
Оно предоставляло им этапные пункты и походное содержание по 50 санти¬
мов в сутки до самой границы. Гервег не обманывался относительно «эгоисти¬
ческого желания правительства освободиться от нескольких тысяч реме¬


- 125 -
сленников, составлявших конкуренцию французам»;' но при отсутствии
ясного политического понимания он довел авантюру до ее жалкого конца
при Нидердоссенбахе.
Решительно возражая против такой игры в революцию, ибо она
сделалась совершенно бессмысленной после того, как революция побе¬
дила в Вене 13 го марта, а в Берлине 18-го, Маркс в то же время
старался оказать действительную помощь немецкой революции, на
которую обращено было главное внимание коммунистов. Согласно
данному ему полномочию, Маркс образовал новый центральный орган
частью из прежних брюссельских членов (Маркс, Энгельс, Вольф), частью
из прежних лондонских (Бауэр, Молль, Шаппер). Он выпустил воззвание,
содержавшее в себе семнадцать требований «в интересах немецкого
пролетариата, мелкой буржуазии и крестьянства»; среди этих тре¬
бований было провозглашение всей Германии единой и нераздель¬
ной республикой, всеобщее вооружение народа, национализация кня¬
жеских и других феодальных поместий, горнозаводских предприятий,
копей, транспортных средств, устройство национальных мастерских, все¬
общее бесплатное народное образование и т. д. Эти требования намечали,
конечно, только главные руководящие линии для коммунистической
пропаганды. Никто лучше самого Маркса не понимал того, что действитель¬
ное осуществление такой программы требовало долгого революционного
процесса развития.
Союз коммунистов, оставаясь замкнутой организацией, был еще слиш¬
ком слаб, чтобы ускорить революционное движение. Обнаружилось, что
преобразование союза на континенте находилось лишь в зачаточном со¬
стоянии. Но это уже не имело большого значения: смысл существования
союза совершенно исчез, так как революция дала рабочему классу сред¬
ства и возможность вести открытую пропаганду. При таких обстоятель¬
ствах Маркс и Энгельс основали в Париже немецкий коммунистический
клуб, где они советовали рабочим держаться в стороне от предприни¬
маемого Гервегом общего похода и, напротив того, возвращаться на родину
поодиночке и работать там для революционного движения. Так они
вернули на родину несколько сот рабочих, получив благодаря посред¬
ничеству Флокона те же льготы, какие были предоставлены временным
правительством сбродным отрядам Гервега.
Этим способом большинство членов союза проникло в Германию,
и благодаря им союз оказался превосходной подготовительной школой
для революции. Всюду, где движение развивалось особенно успешно, во
главе его стояли члены союза: Шаппер—в Нассау, Вольф — в Бреславле,
Стефан Борн—в Берлине, прочие—в других местах. Борн очень верно пи¬
сал Марксу: «Союз распущен—он повсюду и нигде». Действительно, как
организация он не существовал нигде, как пропаганда—повсюду, где только
имелись реальные условия для пролетарской освободительной борьбы, что,
впрочем, относилось лишь к сравнительно небольшой части Германии.
Маркс и его ближайшие друзья бросились в рейнскую область, как
наиболее прогрессивную часть Германии; кодекс Наполеона обеспечивал


- 126 -
им там сравнительно большую свободу действия, чем прусское земское
право в Берлине. Им удалось воспользоваться теми подготовительными
шагами, которые были сделаны в Кельне частью демократическими, частью
коммунистическими элементами для издания большой газеты. Правда,
оставалось преодолеть еще некоторые затруднения; так Энгельсу пришлось
с разочарованием убедиться, что коммунизм Вуперталя далеко не был
действительностью и тем более силой, а с наступлением настоящей рево-
юции превратился в призрак позавчерашнего дня. 25-го апреля Энгельс
писал Марксу из Бармена в Кельн: «С акциями здесь дело обстоит отчаянно
плохо... Люди боятся обсуждения общественных вопросов, как чумы; это
они называют подстрекательством... У моего старика невозможно вырвать
совершенно ничего. Для него даже «Кельнская Газета» чудовищный под¬
коп, и вместо тысячи талеров он охотнее послал бы нам в шею тысячу
картечных пуль». Все же Энгельс собрал еще четырнадцать акций, и с 1-го
июня стала выходить в свет «Новая Рейнская Газета».
В качестве главного редактора ее подписывал Маркс, а в состав ре¬
дакции вошли Энгельс, Дронке, Веерт и оба Вольфа.
2.	Июньсиие дни.
«Новая Рейнская Газета» называла себя «органом демократии», но она
не являлась таковым в смысле какой-либо парламентской левой. Она и не
стремилась к этой чести, а скорее считала настоятельно необходимым
надзор над демократами; ее идеалом, писала она, менее всего является
черно-красно-золотая республика, и как раз на почве таковой для нее
только и начинается оппозиция.
Согласно с духом Коммунистического Манифеста газета старалась
направлять вперед революционное движение, каковым оно складывалось.
Задача эта была тем более настоятельной, что революционная почва,
завоеванная в мартовские дни, в июне все более и более терялась. В Вене,
при неразвитых еще классовых противоречиях, воцарилась добродушная
анархия; в Берлине у кормила стояла буржуазия, готовая уступить свое
место побежденной власти до-мартовского времени; в средних и малых
государствах красовались либеральные министры, отличаясь от своих
феодальных предшественников не столько мужественной осанкой перед
королевскими тронами, как, напротив, умением больше гнуть спину; а
франкфуртское Национальное Собрание, которое, опираясь на свой су¬
веренный характер, должно было создать единство Германии, оказалось,
немедленно после того как оно собралось 18-го мая, лишь безнадежным
клубом болтунов.
С этими призраками «Новая Рейнская Газета» сосчиталась уже в
первом номере, и так основательно, что половина ее немного¬
численных акционеров забила отбой. Газета не выставляла при этом осо¬
бенно больших требований от предусмотрительности и мужества парла¬
ментских героев. Критикуя федеративное республиканство левой части
франкфуртского парламента, она указывала, что федерация конституцион¬
ных монархий, маленьких княжеств и маленьких республик, с республи¬


- m —
канским правительством во главе, не может явиться окончательной консти¬
туцией Германии; но она к этому добавляла: «Мы не выставляем утопи¬
ческого требования, чтобы прежде всего была провозглашена единая и не¬
делимая германская республика; мы требуем только от так называемой ради¬
кально-демократической партии, чтобы она не смешивала исходного пункта
борьбы и революционного движения с их конечными целями. Германское
единство и германская конституция могут явиться лишь результатом
такого движения, исход которого будет обусловлен как внутренними кон¬
фликтами, так и войной с Востоком. Окончательный строй нельзя декре¬
тировать; он совпадет с движением, которое нам предстоит пережить.
Речь идет таким образом не об осуществлении тех или иных мнений, той
или иной политической идеи, а о понимании самого хода развития.
Национальному Собранию следует только предпринять ближайшие прак-
тически-возможные шаги». Однако Национальное Собрание сделало то,
что по всем законам логики казалось практически невозможным: оно
избрало австрийского эрцгерцога Иоанна управителем государства и
сыграло таким образом в руку князьям своей долей в движении.
Более значительными, чем франкфуртские, были берлинские события.
В пределах германских границ опаснейшим противником революции явля¬
лось прусское государство. Хотя 18-го марта революции и удалось сверг¬
нуть его, однако плоды победы по историческому ходу вещей достались
буржуазии, а она поспешила предать революцию. Чтобы поддержать
«непрерывность правопорядка» или, вернее, чтобы отречься от своего
революционного происхождения, буржуазное министерство Камфаузен-
Ганземана созвало соединенный ландтаг, чтобы при помощи этой феодально¬
сословной организации заложить основы новой буржуазной конституции.
Это произошло согласно законам, изданным б-го и 8-го апреля. Они по¬
ложили ряд гражданских прав в основу новой конституции и установили
всеобщее, равное, тайное и непрямое избирательное право в то Собрание,
которое в соединении с короной должно было составить новую государ¬
ственную конституцию.
Благодаря пресловутому принципу «соглашения», фактически была
сведена к нулю победа, одержанная 18-го марта берлинским пролетариа¬
том над прусскими гвардейскими полками. То, что для решений нового
собрания требовалось утверждение короны, возвращало короне прежнее
главенство; она могла диктовать свою волю, или же ее нужно было
обуздать второю революцией, для устранения которой министерство Кам-
фаузен-Ганземана принимало все меры, какие только оказывались в его
силах. Оно причиняло множество мелких неприятностей Собранию, созван¬
ному 22-го мая, выставляло себя «щитом династии» и тем временем
возглавило безголовую контр-революцию реакционным наследником пре¬
стола, прусским принцем, вызванным из. Англии, куда он скрылся 18-го
марта от гнева масс.
Берлинское собрание, конечно, не стояло на революционной вы¬
соте, но все же не так блуждало в мире мечтаний, как франкфуртский
парламент. Оно признало принцип «соглашения», который высасывал у


- 128 -
него мозг из костей, но все же решились на смелый поступок, когда
берлинское население выступило 14-го июня с непосредственной угрозой,
сделав нападение на арсенал. Это вызвало падение Камфаузена, но еще
не Ганземана. Их отличало друг от друга то, что Камфаузен еще не рас¬
стался с остатками буржуазной идеологии, тогда как Ганземан без за¬
зрения совести отдался торгашеским интересам буржуазии. Он думал
угодить этим интересам, ухаживая за королем и юнкерством, развращая
Собранней обращаясь с массами грубее, чем когда-либо. Контр-революция
по основательным соображениям оставляла его временно на месте.
Против этого рокового течения и восстала со всей решительностью
«Новая Рейнская Газета». Она указывала, что Камфаузен сеет реакцию в духе
крупной буржуазии, а пожнет ее в духе феодальной партии. Она подстеги¬
вала берлинское Собрание и, в частности, его левую часть к решительным
действиям; по поводу его гнева из-за уничтожения нескольких знамен
и оружия при разгроме арсенала она, напротив того, восхваляла верный
такт народа, который выступил революционно не только против своих
угнетателей, но также против блестящих иллюзий своего собственного
прошлого. Она предупреждала левую от обманчивого блеска парламент¬
ских побед, которые старая власть ей охотно предоставит, сохранив
вместе с тем за собою все действительно решающие позиции.
Министерству Ганземана газета предсказывала жалкий конец. Оно
надеялось утвердить господство буржуазии тем, что заключало компро¬
миссы со старым феодальным и полицейским государством. «В стремлении
к этой противоречивой, обращенной на два фронта задаче еще не осуще¬
ствленному господству буржуазии и даже самому существованию мини¬
стерства ежеминутно угрожает наступающая реакция в абсолютистическом
и феодальном смысле, и министерство будет побеждено ею. Буржуазия
не сможет отстоять своего господства, если не сделает своим союзником
весь народ и не выступит более или менее демократично». Газета резко
обличала усилия буржуазии свести к шутовскому обману все осво¬
бождение крестьян, эту самую законную цель буржуазной революции:
«Германская буржуазия 1848 г. предает без всякого стыда крестьян,
которые являются ее самыми естественными союзниками, плотью от ее
плоти, и без помощи которых она окажется бессильной перед дворян¬
ством». Таким образом немецкая революция 1848 г. лишь пародия фран¬
цузской революции 1789 г.
Это было верно еще и в другом смысле. Немецкая революция по¬
бедила не собственными силами, а лишь следуя примеру французской
революции, которая уже привлекла пролетариат к участию в прави¬
тельстве. Если это и не оправдывает предательства буржуазии в отно¬
шении немецкой революции, то по крайней мере об’ясняет его. Но каза¬
лось, почти в те же июньские дни, когда министерство Ганземана
начало свою работу могильщика революции, что эта гора упала с плеч
буржуазии. В ужасном уличном сражении, длившемся четыре дня, париж¬
ский пролетариат был разбит, при чем все буржуазные классы и партии
оказали капиталу свою помощь, помощь палачей.


  1 оо
В Германии ж: «Новая Рейнская Газета» подняла из ныли знамя «побе-
ждающих побежденных». О том, куда должна примкнуть демократия в
классовой борьбе между буржуазией и пролетариатом, Маркс говорил в
следующих энергичных выражениях: «Неужели, спросят нас, мы не имеем
слез, вздохов и даже слов для тех жертв, которые пали от ярости народа,
для национальной гвардии, для походной гвардии, для республиканской
гвардии, для линейных войск? Но об их вдовах и сиротах позаботится
государство, декреты прославят их, торжественные похоронные процессии
предадут их останки земле, официальная печать возвестит им бессмертие,
а европейская реакция будет петь им хвалы на западе и на востоке.
Привилегия же демократической печати, ее право в том, чтобы увенчать
лаврами угрожающее мрачное чело плебеев: их раздирает голод, и клей¬
мит печать; они брошены врачами, честные обзывают их ворами, под¬
жигателями и каторжанами; их жены и дети обречены на безграничную
нужду, и лучшие из их среды сосланы за море».
Эта великолепная статья, из которой еще теперь брызжет пламя рево¬
люционной страсти, стоила «Новой Рейнской Газете» второй половины ее
акционеров.
3.	Война с Россией.
Война с Россией была осью всей внешней политики для «Новой
Рейнской Газеты». В России газета видела врага революции, действи¬
тельно страшного, который несомненно примет участие в борьбе, если
движение сделается общеевропейским.
Газета стояла на правильном пути. В то же самое время, когда
она требовала войны с Россией, русский царь, чего она тогда не могла
знать, но что теперь установлено документально, предлагал прусскому
принцу помощь русской армии для насильственного восстановления деспо¬
тизма; а год спустя русский медведь спас австрийский деспотизм, раз¬
громив своими неуклюжими лапами венгерскую революцию. Германская
революция не могла победить, не разрушив прусского и австрийского
деспотизма, а эта цель оставалась недостижимой, поскольку сначала не
была разбита власть царя.
Газета ожидала от войны с Россией такого же пробуждения рево¬
люционных сил, какое вызвано было во французской революции 1789 г.
войной с феодальной Германией. Если она, по выражению Веерта, трети¬
ровала германский народ en canaille, то была права въ своем озлоблении,
ибо Германия оказывала полицейские услуги и в течение семидесяти лет не
мало погрешила против свободы и независимости других народов в Америке
и Франции, в Италии и Польше, в Голландии, Греции и других странах.
«Теперь, когда германцы сбрасывают с себя собственное ярмо, должна
измениться и вся их внешняя политика; иначе мы закуем в цепи, в которых
держим чужие народы, также и нашу собственную молодую, едва только
нарождающуюся свободу. Чтобы стать свободной, Германия должна предо¬
ставить свободу соседним народам». Газета разоблачала ту маккиавеллиев-
скую узкосердечную политику, которая, колеблясь в своих основах в самой


- 130 -
Германии, вызывала расовую ненависть, чуждую космополитическому
характеру германцев; этим она хотела ослабить демократическую энергию,
отклонить внимание от себя, создать канал для выхода революционной
лавы и выковать таким способом оружие для внутреннего угнетения.
Газета выступала с самого начала, «несмотря на патриотические за¬
вывания и барабанный бой почти всей германской печати», в защиту поля¬
ков в Познани, итальянцев в Италии, венгров в Венгрии. Она издевалась
над «глубиной политических комбинаций», над «историческим парадоксом»
требования, чтобы в тот самый момент, когда немцы борются со своими
правительствами, они предприняли под их же начальством крестовый поход
против свободы Польши, Венгрии, Италии. «Только война с Россией явится
войной революционной Германии, войной, в которой она смоет грехи про¬
шлого, в которой она возмужает, победит своих собственных самодержцев,
и, как подобает народу, сбрасывающему с себя цепи долгого, упорного
рабства, примется за пропаганду цивилизации, жертвуя своими сынами.
Так она достигнет свободы внутри, творя освободительную работу вовне».
Отсюда понятно, что газета выступала с особенной страстностью в
защиту поляков. Польское движение 1848 г. ограничивалось прусской
провинцией Познанью; русская Польша была еще обессилена револю¬
цией 1830 г., а австрийская Польша—восстанием 1846 г. Польша высту¬
пала довольно умеренно и требовала почти только того, что ей было
обещано договорами 1815 г., но не было осуществлено, а именно: замены
военной оккупации местными войсками и замещения всех должностей
местными уроженцами. В первую минуту испуга после 18-го марта в
Берлине обещали «национальное переустройство» Польши. Обещание было
дано, конечно, с задней мыслью не выполнить его. Поляки оказались до¬
вольно добродушными и поверили в добрые намерения Берлина, а Берлин
занимался тем, что подстрекал немецкое и еврейское население Познани
и планомерно подготовлял гражданскую войну; ужасы ее, таким образом,
лежали всецело на ответственности Пруссии. Поляки, вынужденные наси¬
лием к насильственному сопротивлению, мужественно сражались и не¬
сколько раз, как, напр., 30-го апреля при Милославе, обращали в полное
бегство врага, превосходившего их численностью и вооружением. Но,
конечно, война польских кос с прусской шрапнелью становилась в конце
концов безнадежной.
В польском вопросе германская буржуазия вела себя, по обыкновению,
безголово и вероломно. До марта она понимала очень хорошо, как тесно
связаны между собою германское и польское дело; и еще после 18-го марта
ее мудрецы торжественно заявляли в так называемом франкфуртском
предпарламенте, что восстановление Польши является священной обязан¬
ностью германского народа. Однако это нисколько не помешало Камфаузену
сыграть и в этом вопросе роль полицейского прусских юнкеров. Он позор¬
ным образом нарушил обещание «национального переустройства», отрывая
кусок за куском от провинции Познани, в общем более двух третей ее со¬
става, и при помощи союзного сейма, который закончился под тяжестью
всеобщего презрения, побудил ее, наконец, примкнуть к германскому


- 131 -
союзу. Франкфуртскому национальному собранию пришлось заняться
вопросом, должно или не должно оно признать своими полноправными со¬
членами депутатов, избранных в оторванных частях провинции Позйани.
После трехдневных прений принята была резолюция, какой и следовало
ожидать от него; это выродившееся дитя революции благословило злое
дело контр-революции.
О том, как близко к сердцу принимала этот вопрос «Новая Рейнская
Газета», свидетельствует обстоятельность, с которой она обсуждала прения
франкфуртского парламента в восьми или девяти частью весьма обшир¬
ных статьях, в пр07ивоположность обычной презрительной краткости своих
отчетов о парламентской болтовне. Это были самые большие статьи на
столбцах «Новой Рейнской Газеты». Судя по их содержанию и стилю,
авторами были Маркс и Энгельс; во всяком случае несомненно, что
Энгельс принимал деятельное участие в работе; она носит ясные следы.его
мастерства.
Статьи с большой прямотой—что делало честь авторам—вскрывали не¬
годную игру, которую вели с поляками. Нравственное возмущение Маркса
и Энгельса, гораздо более глубокое, чем мог представить себе добрый
филистер, не имело ничего общего с сантиментальным состраданием в роде
того, которое во Франкфурте расточал притесняемым полякам Роберт
Блюм. «Ничтожнейшая политическая болтовня, хотя и поставленная на
широкую ногу и направленная на возвышенное дело, что мы охотно
допускаем»—такие слова приходилось выслушивать на свой счет прослав¬
ленному оратору левой, и не без основания. Он не понимал того, что,
предавая поляков, он предавал германскую революцию, ибо она тем самым
лишалась необходимого оружия против своего смертельного врага—царя.
К «ничтожнейшей политической болтовне» Маркс и Энгельс при¬
числяли также «всеобщее братство народов», которое, не обращая внимания
на историческое положение и на степень общественного развития народов,
хотело только вообще побратать их. «Справедливость», «человечность»,
«свобода», «равенство», «братство», «независимость» были для Маркса и
Энгельса более или менее назидательными фразами, которые звучат
очень красиво, но нисколько не обоснованны в историческом и политиче¬
ском отношении. Эта «современная мифология» была им всегда ненавистна.
А в разгар революции для них тем более имел значение только один
пароль: «За или против?»
Статьи о Польше в«Новой Рейнской Газете» были преисполнены истинной
революционной страстью, которая ставила их значительно выше обычных
сочувствий полякам, высказываемых демократией. Статьи не потеряли до
сих пор своего значения, как красноречивые свидетельства необычайной
политической проницательности. Но они не свободны, однако, от некоторых
ошибок в области польской истории. Если важно было сказать, что борьба
за независимость Польши будет победоносной только в том случае, если
явится одновременно победой земельной демократии над патриархально-фео ¬
дальным абсолютизмом, то, с другой стороны, неправильно было утвер
ждать, что Польша со времени введения конституции 1791 г. признала эту


- 132 -
связь. Столь же мало согласовалось с истиной утверждение, что в 1848 г.
старая дворянско-аристократическая Польша уже давно умерла и была по¬
хоронена, оставив после себя, однако, могучего сына—крестьянско-демокра¬
тическую Польшу. В польских юнкерах, которые доблестно сражались на
западно-европейских баррикадах, чтобы освободить свой народ от креп¬
ких об’ятий восточных держав, Маркс и Энгельс видели представителей
польской знати; на самом деле Лелевель и Мирославский, окрепнувшис
и очистившиеся в огне борьбы, лишь возвысились над своим классом,
подобно тому, как раньше Гуттен и Зикинген возвышались над германским
рыцарством, а в недавнем прошлом—Клаузевиц и Гнейзенау над прус¬
ским юнкерством.
Маркс и Энгельс скоро признали свою ошибку, но Энгельс сохра¬
нил навсегда презрительное отношение «Новой Рейнской Газеты» к борьбе
за независимость южно-славянских народов и народцев. Энгельс выска¬
зывался об этом в 1882 г. так же, как высказался в 1849 г. в полемике
с Бакуниным. Русского революционера подозревали в июле 1848 г. в
том, что он агент русского правительства. Такое подозрение было выска¬
зано газетой со слов ее парижского корреспондента Эвербека и было под¬
тверждено одновременным сообщением бюро Гаваса. Это известие было,
однако, немедленно опровергнуто, как ложное, и редакция взяла его обратно
со всяческими извинениями. Потом Маркс, предприняв в конце августа
и в начале сентября поездку в Берлин и Вену, возобновил свои дру¬
жеские отношения с Бакуниным и упорно боролся против высылки
последнего из Пруссии в октябре. Энгельс предпослал своей полемике с
воззванием Бакунина к славянам заявление, что Бакунин «наш друг», но
затем обрушился с резкой и деловитой критикой на панславистские
тенденции бакунинской брошюры.
Решающими в данном случае были прежде всего интересы рево¬
люции. В борьбе венского правительства с революционерами Германии
и Венгрии австрийские славяне, за исключением поляков, стояли на стороне
врагов революции. Они осадили мятежническую Вену и предали ее без¬
жалостной мести императорских и королевских властителей; в то время,
когда Энгельс нападал на Бакунина, они боролись против восставшей
Венгрии. За ее революционной войной Энгельс следил в «Новой Рейнской
Газете» с большим знанием дела; он относился с живейшим участие»
к этой войне и так же переоценивал историческое развитие мадьяр, каь
и поляков. На требование Бакунина обеспечить австрийским славянам и>
независимость Энгельс отвечал: «Мы об этом не думаем. На сантименталь
ные фразы о братстве, которые нам преподносят во имя самых контр-револю
ционных народов Европы, мы отвечаем указанием, что ненависть к рус¬
ским была и продолжает быть первой революционной страстью немцев
Со времени революции к этому присоединилась ненависть к чехам и кро
атам, и мы, вместе с поляками и мадьярами, можем обеспечить революции
только путем самого решительного террора по отношению к этим славян¬
ским народам. Мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции
в России и в австрийских славянских землях, и никакие фразы, никакие


- 133 -
указания на неопределенное демократическое будущее этих земель не
возбранят нам считать врагами наших врагов». Так провозглашал Энгельс
неумолимую борьбу на жизнь и на смерть с «предающим революцию
славянством».
Это было написано не в припадке или не только в припадке гнева по
поводу холопских услуг, которые оказывали австрийские славяне европей¬
ской реакции. Энгельс отказывал славянским народам, за исключением
поляков, русских и, может быть, славян в Турции, во всяком историче¬
ском будущем—«по той простой причине, что у всех остальных славян не
имеется исторических, географических, политических и экономических
предпосылок для самостоятельности и жизнеспособности». Борьба за на¬
циональную независимость делает их безвольным оружием царизма, и
доброжелательный самообман панславистов-демократов не может этого
изменить. Историческое право больших культурных народов на рево¬
люционное развитие важнее борьбы этих малых, искалеченных и бес¬
сильных народцев за их независимость; все равно, если при этом и погибнут
некоторые нежные национальные цветочки. Эти народы будут зато уча¬
ствовать в общем историческом развитии, которому остались бы совер¬
шенно чуждыми, если их предоставить самим себе. И Энгельс говорил
еще в 1882 г., что при столкновении освободительных стремлений балкан¬
ских славян с интересами западно-европейского пролетариата его не
интересуют эти прислужники царизма: политика не совместима с поэти¬
ческими симпатиями.
Энгельс ошибался, отказывая малым славянским народам в истори¬
ческом будущем, но его основная мысль была несомненно правильной; и
«Новая Рейнская Газета» защищала ее со всей решительностью в одном
случае, когда она столкнулась с «поэтическими симпатиями» филистеров.
4.	Сентябрьские дни.
Речь шла о войне, которую прусское правительство начало по по¬
ручению германского Союза с Данией из-за шлезвиг - гольштинского
вопроса.
Гольштиния была немецкой областью и входила в германский Союз;
Шлезвиг стоял вне этого Союза и был, по крайней мере в своих северных
округах, преимущественно датским. Общность царствующей династии
связывала оба герцогства в течение нескольких столетий с королевством
Данией, лишь немногим более обширным и более населенным, чем они.
Преемство династии в Дании следовало также и по женской линии, а в
Шлезвиг-Гольштинии—только по мужской. Оба герцогства были связаны
между собою тесной реальной унией и обладали в этой нераздельности
государственной самостоятельностью.
Таково было отношение Дании к герцогствам по международным
договорам. Фактически оно сложилось так, что до начала девятнадцатого
столетия в Копенгагене преобладал немецкий дух; немецкий язык был
официальным языком датского королевства, и дворяне из Шлезвиг-Голь¬
штинии играли влиятельную роль в датских канцеляриях. Во время на¬


полеоновских войн национальные противоположности обострились: Дании
пришлось искупить верность, которую она до конца сохраняла на¬
следию французской революции, потерей Норвегии по венскому трактату;
и в борьбе за свое государственное существование она была вынуждена
произвести аннексию Шлезвиг-Голынтинии, в особенности потому, что
полное исчезновение в ее царствующем доме мужских потомков неизбежно
приводило к переходу герцогств в руки боковой линии и вызывало таким
образом полное отделение их от Дании на неопределенно продолжительное
время. Дания стала всеми средствами эманципироваться от немецкаго влия¬
ния и развивать искусственное скандинавство, стремясь связать себя вместе
с Норвегией и Швецией в особый культурный мир, так как сама она была
слишком мала для создания своего собственного национального духа.
Попытки датского правительства окончательно овладеть эльбскими
герцогствами встретили в них самих упорное сопротивление, которое вскоре
сделалось немецким национальным делом. Экономически расцветающая
Германия, в особенности после создания таможенного союза, понимала,
какое значение имеет для ее торговых и морских сношениий шлезвиг-
голыитинский полуостров, вытянутый между двумя морями; она привет¬
ствовала с возрастающей радостью шлезвиг-гольштинскую оппозицию
против датской пропаганды. С 1844 г. песня: «Шлезвиг-Гольштиния, морем
об’ятая, жизни германской надежный оплот!» стала чем-то в роде
национального гимна. Конечно, движение это не выходило из медлен¬
ного, сонного темпа мартовской агитации, но все же немецкие прави¬
тельства не могли избегнуть его влияния. Когда датский король
Христиан VIII стал подготовлять в 1847 г. решительное насилие, написав
открытое письмо, в котором он об’явил герцогство Шлезвиг и даже
часть герцогства Голыытинии составной частью цельного датского госу¬
дарства, то даже союзный сейм склонился к слабому протесту; он не
заявил, что это дело его не касается, как обыкновенно заявлял, когда шла
речь о защите немецких племен от насильственных действий властителей.
«Новая Рейнская Газета» не чувствовала никакого племенного
родства с буржуазным энтузиазмом «морем об’ятых» гольштинцев;
она только видела в нем противоположный полюс скандинавства, ко¬
торое определяла как «увлечение жестокой, грязной, пиратской
северной национальностью, той ее глубокою замкнутостью в себе,
которая не в состоянии выразить в словах наполняющие ее мысли и
чувства, а выражает себя в поступках, в грубости к женщинам, постоян¬
ном пьянстве и кровожадности, сменяющейся слезливой сантименталь¬
ностью». Все положение вещей так странно извратилось, что под реакцион¬
ным знаменем скандинавства в Дании боролась именно буржуазная оппо¬
зиция, партия так называемых «эйдеровских датчан (Eiderdänen); она
стремилась к превращению герцогства Шлезвиг в датскую область, к
расширению датской хозяйственной области для того, чтобы упрочить
путем новой конституции общую государственность, тогда как борьба
самих герцогств за их старинные и писанные права являлась более или
менее борьбой эа феодальные привилегии и династические побрякушки.


- 13ö -
В январе 1848 р. в Дании вступил на престол Фридрих VII; он был
последним отпрыском мужской линии и принялся, по совету своего
умирающего отца, за составление либеральной общей конституции для
Дании и для герцогств. Месяц спустя февральская революция пробудила
в Копенгагене бурное народное движение. Она привела к кормилу пра¬
вления партию «эйдеровских датчан», которая стала тотчас же с неутомимой
энергией проводить свою программу, настаивая на включении в состав
королевства Шлезвига до р. Эйдера. На это герцогства ответили отложе¬
нием от датского короля; они образовали армию из 7.000 человек и создали
в Киле временное правительство. Руководящую роль в нем играла знать,
но вместо того, чтобы поднять силы страны, которые могли помериться
с датским могуществом, знать обратилась за помощью к союзному сейму
и к прусскому правительству, от которых не опасалась никакой угрозы
для своих феодальных привилегий.
Она встретила у них полную готовность оказать ей помощь; для них
«охрана немецких интересов» явилась очень удобным средством оправиться
от потрясающих ударов революции. Прусский король испытывал в особен¬
ности величайшую потребность восстановить уважение к своей гвардии, раз¬
битой на-голову 18-го марта берлинскими бойцами на баррикадах, пред¬
приняв военную прогулку против слабой Дании. Он ненавидел партию
эйдеровских датчан, как порождение революции, но считал, впрочем, и
шлезвиг-гольштинцев мятежниками против Богом установленной власти
и приказал своим генералам выполнить «службу революции» по возмож¬
ности спустя рукава; через тайного гонца майора ф.-Вильденбруха он
дал знать в Копенгаген, что стремится прежде всего сохранить на герцог¬
ском троне короля-герцога и выступает лишь для того, чтобы удержать
радикальные и республиканские элементы от вредного вмешательства.
Дания, однако, не пошла на эту приманку. Она, с своей сто¬
роны, обратилась к защите великих держав, и Англия с Россией
были готовы оказать ей эту защиту. Их помощь позволила маленьк й
Дании отодрать великую Германию, как шалуна-школьника. Датские
военные корабли наносили немецкой торговле чувствительные раны,
а немецкое союзное войско, вторгнувшееся под командой прусского
генерала Врангеля в эльбские герцогства и, несмотря на свою жалкую
стратегию, гнавшее перед собою значительно более слабые датские войска,
было приведено к полному бездействию дипломатическим вмешательством
великих держав. В конце мая Врангель получил из Берлина приказ от¬
ступить из Ютландии, в то время как Национальное Собрание постано¬
вило 9-го июня, что вопрос о герцогствах касается Германии и потому отно¬
сится к его кругу деятельности и что оно будет охранять честь Германии.
Война действительно велась от имени германского Союза и явля¬
лась поэтому делом Национального Собрания и габсбургского принца,
который 28-го июня был назначен правителем империи. Этим, однако, прус¬
ское правительство не постеснялось; оно заключило 28-го августа, под давле¬
нием Англии и России, перемирие с Данией в Мальмэ на семь месяцев,
совершенно не считаясь с поставленными правителем империи условиями


— 136 —
и с их передатчиком. Отдельные условия перемирия были чрезвычайно
позорны для Германии; временное правительство Шлезвиг-Гольштинии
об’явлено было распущенным, и высшее управление передавалось на время
перемирия одному из сторонников Дании; указы прежнего временного пра¬
вительства были отменены, и шлезвигские войска отделены от гольштинских.
Точно так же Германия оказалась в ариергарде в военном отношении:
перемирие было заключено на зимние месяцы, когда датский флот был беспо¬
лезен для блокады немецких гаваней, а мороз позволил бы немецким войскам
перейти по льду через Малый Бельт, завоевать Фюнен и ограничить
Данию одной Зеландией.
Известие о заключении перемирия в первые дни сентября словно
громом поразило франкфуртское Национальное Собрание, которое «со
словоохотливостью прачек и на подобие схоластиков средневековья» обсу¬
ждало до потери сознания бумажные «основные права» будущей имперской
конституции. В первую минуту растерянности оно постановило 5-го сентября
приостановить выполнение перемирия и вызвало этим отставку импер¬
ского министерства.
Это постановление «Новая Рейнская Газета» приветствовала с жи¬
вейшим удовлетворением, хотя и без всяких иллюзий. Несмотря на
утвержденное договорами право, она требовала войны с Данией,
как права, опирающегося на историческое развитие. «Датчане стоят
в самой неограниченной торговой, промышленной, политической и
литературной зависимости от Германии. Известно, что фактической
столицей Дании является не Копенгаген, а Гамбург; что Дания получает
всю свою литературную пищу, равно как и пищу материальную, из Гер¬
мании и что датская литература—за исключением Гольберга—является
простой перепечаткой германской... С тем же правом, с каким французы
заняли Фландрию, Лотарингию и Эльзас и с каким они рано или поздно
займут Бельгию, с тем же правом Германия займет Шлезвиг; это право
цивилизации против варварства, прогресса против косности... Война,
которую мы ведем в Шлезвиг-Гольштинии, Поистине национальная вой¬
на. Кто с самого начала был на стороне Дании? Три самые контр¬
революционные державы Европы: Россия, Англия и прусское правитель¬
ство. Прусское правительство, пока только оно было в состоянии, вело
лишь показную войну; достаточно вспомнить о ноте Вильденбруха, о готов¬
ности, с которой правительство приказало отступить из Ютландии по пред¬
ставлениям, сделанным Англией и Россией, и, наконец, о самом перемирии.
Пруссия, Англия и Россия—три державы, которых больше всего должны
опасаться немецкая революция и ее первое следствие—немецкое един¬
ство: Пруссии—потому, что она тогда перестанет существовать, Англии—
потому, что тогда германский рынок будет закрыт для ее эксплоа-
тации, России—потому, что тогда революция продвинется -не только
до Вислы, но до Двины и даже до Днепра. Пруссия, Англия и Россия
составили заговор против Шлезвиг-Гольштинии, против Германии и про¬
тив революции. Война, которая, быть-может, возникнет теперь из-за постано¬
влений слслаиных во Франкфурте, будет войной Германии против Прус¬


— 137 —
сии, Англии и России, и она нужна теперь дремлющему немецкому дви¬
жению. Эта война против трех великих контр-революционных держав
заставит Пруссию действительно слиться с германской империей, сделает
союз с поляками неизбежной необходимостью и немедленно вызовет осво'
бождение Италии. Направленная прямо против старых контр-революцион¬
ных союзников Германии от 1792 до 1815 г., война эта повергнет «оте¬
чество в опасность», но именно тем самым и спасет его, ставя в зависи¬
мость победу Германии от победы демократии».
То, что «Новая Рейнская Газета»ясно и резко высказывала в этих словах,
отвечало инстинктивному чувству революционных масс; тысячи людей
стремились из местностей на пятьдесят миль в окружности во Франкфурт,
готовые к новой революционной борьбе. Однако, как справедливо указы¬
вала газета, эта революционная борьба смела бы самое Национальное
Собрание, и самоубийству из героизма оно предпочло самоубийство
из трусости. 16-го сентября оно признало перемирие в Мальмэ, и даже
его левая, за исключением немногих членов, отказалась выступить в каче¬
стве революционного конвента. В самом Франкфурте дело дошло было
до небольшой-борьбы на баррикадах, и честный правитель империи
умышленно дал ей даже несколько разрастись, чтобы затем вызвать из
союзной крепости Майнца значительно превосходящие толпу войска и
поставить суверенный парламент перед силой штыков.
В то же самое время в Берлине министерство Ганземана было настиг¬
нуто тем жалким концом, который ему предсказывала «Новая Рейнская Га¬
зета». Укрепляя будто бы «государственную власть» против «анархии», оно
фактически помогало старо-прусскому чиновничьему, военному и полицей¬
скому государству, которое рухнуло 18-го марта, опять стать на ноги.
Ганземан даже не добился от правительства гарантий, обеспечивающих
интересы буржуазии, ради которых он предавал революцию. Прежде
всего, как вздыхал один из членов берлинского Собрания, «старая воин¬
ская система сохранялась еще во всей ее всеполнейшей полноте, хотя в
мартовские дни и произошел разрыв с нею», а с парижских июньских дней
у нее бряцала сабля в ножнах. Ни для кого не было тайной, что перемирие
с Данией было заключено далеко не в конечном счете для того, чтобы
вернуть Врангеля с его гвардией в окрестности Берлина и подготовить реши¬
тельный удар со стороны контр-революции. Поэтому берлинское Собрание
спохватилось 7-го сентября и потребовало от военного министра приказа, ко¬
торый предостерегал бы офицеров войска от всяких реакционных стремлений
и вменял им в долг чести отставку в том случае, если их политические
убеждения не согласуются с конституционным образом правления.
Этим было бы сделано немного: такие указы уже безуспешно издава¬
лись для гражданской бюрократии; но и этого немногого милитаризм не
желал сделать по требованию гражданского министерства. Министерство
Ганземана пало, и генерал Пфуель образовал новое, чисто бюрократическое
министерство. Оно преспокойно издало требуемый от него Собранием приказ
к корпусу офицеров и засвидетельствовало пред всем миром, что милитаризм
не только не боится гражданской власти, но даже издевается над нею.


— 10» —
Так исполнилось предсказание, сделанное «Новой Рейнской Газетой»
насчет «мудрящего и неспособного к решениям» берлинского Собра¬
ния; левым пришлось в один прекрасный день признать, что их
парламентская победа является фактическим поражением. В ответ
на шум контр-революционной печати о том, что победа левых должна
быть об’яснена только давлением со стороны берлинских народных масс
на Собрание, газета отказалась от всяких попыток отрицать это, как
отрицали либеральные газеты, и прямо заявила: «Право демократических
народных масс воздействовать своим присутствием на поведение консти¬
туционных Собраний является старым революционным правом народа,
и никогда со времени английской и французской революции оно у него
не отнималось. Этому праву история обязана почти всеми энергическими
шагами таких собраний». Намек на «парламентский кретинизм» в сен¬
тябрьские дни 1848 г. столь же сильно задевал франкфуртское Собрание,
как и берлинское.
5.	Кельнская демократия.
Сентябрьские кризисы в Берлине и во Франкфурте сильно отозва¬
лись и на Кельне.
Рейнские области больше всего беспокоили контр-революцию. Они
были переполнены войсками, набранными из восточных провинций; почти
треть прусской армии была расквартирована в рейнской провинции и
в Вестфалии. Маленькие восстания были поэтому бесполезны, но тем
необходимее была крепкая и сильная организация демократии для того
дня, когда из частичной сможет создаться цельная революция.
Демократическая организация, создать которую было решено на
июньском с’езде во Франкфурте-на-Майне (в нем участвовали предста¬
вители 88 демократических союзов), только в Кельне и приобрела прочный
остов; в остальных местах Германии она почти никого не об’единяла.
Кельнская демократия распадалась на три больших союза, и каждый
из них насчитывал по ' нескольку тысяч членов: Демократическое
Общество, во главе с Марксом и адвокатом Шнейдером, рабочий Союз,
которым руководили Молль и Шаппер, и Союз работодателей и
рабочих; его представителем был кандидат на судебные должности
Герман Беккер. Эти союзы избрали центральный комитет после того, как
франкфуртский конгресс избрал Кельн предместьем рейнской провин¬
ции и Вестфалии. В середине августа центральный комитет созвал в Кельне
конгресс рейнских и вестфальских союзов демократического направления.
На него с’ехалось 40 делегатов, представлявших 17 союзов, которые при¬
знали центральный комитет трех кельнских союзов окружным комитетом
для рейнской провинции и Вестфалии.
Душой организации сделался Маркс—так же, как он был душой«Новой
Рейнской Газеты». Он обладал талантом властвовать над людьми, что
ему, конечно, менее всего прощала демократия обычного типа. На кельн¬
ском конгрессе его в первый раз встретил Карл Шурц, тогда еще юный
девятнадцатилесниг студент, и так характеризовал его потом па основании


— 139 —
позднейших воспоминаний: «Марксу было тогда тридцать лет, и он уже
являлся признанным главой социалистической школы. Коренастый, креп¬
кий, с широким лбом, черными, как смоль, волосами и окладистой бородой,
с темными сверкающими глазами, он тотчас же привлекал к себе всеобщее
внимание. Маркс обладал репутацией весьма заметного в своей специаль¬
ности ученого, и все, что он говорил, было действительно содержательно,
логически продумано и ясно. Но мне никогда не приходилось встречать
такой вызывающей, невыносимой надменности в выступлениях, как у него».
И этот буржуазный герой хорошо запомнил резко насмешливый, так
сказать, плюющий тон, которым Маркс выговоривал слово «буржуа».
В таком же тоне писал два года спустя лейтенант Техов после разго¬
вора с Марксом: «Маркс произвел на меня впечатление не только редкого
ума, но также выдающейся по характеру личности. Будь у него столько
сердца, сколько ума, столько любви, сколько ненависти, я готов был
бы итти за него в огонь, хотя он выказал свое полнейшее презрение
ко мне не только обиняком, но совершенно откровенно. Он первый и
единственный среди нас всех, кого я считаю способным повелевать и
не теряться в мелочах среди великих обстоятельств». Затем идет припев,
что опаснейшее личное честолюбие Маркса раз’ело в нем всю душу.
Иначе судил о Марксе американский последователь Фурье, Альберт
Брисбан, который летом 1848 г. жил в Кельне в качестве корреспондента
«Нью-Йоркской Трибуны» вместе с Чарльсом Дана, издателем этой газеты:
«Я видел там Карла Маркса, вождя народного движения. Он тогда
начинал входить в славу; это человек лет тридцати, коренастого тело¬
сложения, с красивым лицом и густыми черными волосами. Черты его
лица отражают большую энергию, и за его сдержанностью чувствуется
страстный огонь смелой души». Действительно, Маркс руководил в то время
кельнской демократией с большой и обдуманной смелостью.
Несмотря на сильное возбуждение, вызванное в их рядах сентябрь¬
скими днями, ни франкфуртское собрание не решалось на революцию,
ни министерство Пфуеля—на контр-революцию. Всякое местное восстание
было поэтому безнадежным, и тем удобнее было для кельнских властей
вызвать вспышку, чтобы затем легко ее потопить в крови. Под измы¬
шленными и скоро оставленными ими самими же предлогами, они высту¬
пили с судебным и полицейским преследованием против членов демокра¬
тического окружного комитета и против членов редакции «Новой Рейнской
Газеты». Маркс предостерегал против коварства противников; в момент,
когда никакой крупный вопрос не толкал все население на борьбу и
каждая вспышка поэтому должна была кончаться неудачей, попытка восста¬
ния являлась бесцельной. А между тем в ближайшем будущем должны были
наступить события большой важности, и не следовало обессиливать себя
перед самым наступлением решительных дней. Когда правительство отва¬
жится на контр-революцию, тогда для народа пробьет час новой революции.
Однако дело все же дошло до небольших беспорядков, когда 25-го
сентября был произведен арест Беккера, Молля, Шаппера и Вильгельма
Вольфа. Построено было даже несколько баррикад при известии, что при-
202. 10


— 140 —
ближается войско, чтобы рассеять народное сборище на старой рыноч¬
ной площади; однако войска не появились, и только после того, как насту¬
пило полное успокоение, комендант отважился провозгласить в Кельне
осадное положение. Это решило судьбу «Новой Рейнской Газеты», и 27-го
сентября она перестала существовать. Сразить газету и было настоящей
целью бессмысленного насилия, уже через несколько дней отмененного
министерством Пфуеля. Удар был, действительно, тяжелый, так как
только 12-го октября газета снова появилась на поле битвы.
Редакция распалась, так как большинство членов ее, чтобы избе¬
жать ареста, вынуждены были скрыться за границу, в Бельгию, как Дронке
и Энгельс, или в Пфальц, как Вильгельм Вольф, и лишь мало-по-малу
потом возвращались назад; Энгельс был еще в начале января 1849 г.
в Берне, куда пропутешествовал через Францию, совершив большую
часть дороги пешком. Но прежде всего финансы газеты оказались в полном
истощении. После ухода акционеров газета кое как существовала лишь
благодаря своему растущему распространению; после этого нового удара
ее спасало только то, что Маркс перенял ее в «личную собственность»,
иными словами, пожертвовал на нее то скромное достояние, которое уна¬
следовал от отца или, вернее, достал под будущее наследство Сам он об
этом не проронил ни слова, но это было установлено письменными за¬
явлениями его жены и публичными заявлениями его друзей; они исчисляли
приблизительно в 7.000 талеров сумму, которую Маркс истратил на
агитацию и на газету в год революции. Важен, конечно, не размер
суммы, а то, попытался ли Маркс отстоять крепость до полного истоще¬
ния военных запасов.
Но и в другом отношении Маркс жил только едва перебиваясь. После
начала революции Союзный Совет постановил 30-го марта, что активное и
пассивное избирательное право в Национальное Собрание принадлежит
также и германским эмигрантам, если они вернутся в Германию и заявят
о своем желании вновь приобрести права гражданства. Это постано¬
вление было определенно признано и прусским правительством. Маркс
выполнил условие, обеспечивавшее ему права гражданства, и с тем
большим правом мог требовать, чтобы ему не отказали в приписке
к Пруссии. Право гражданства было действительно предоставлено ему
кельнским городским советом немедленно после того, как он при¬
был туда в 1848 г. Кельнский директор полиции Мюллер, которому
Маркс об’яснил, что не может на-авось переселить семью из Трира
в Кельн, уверил его, что его обратная натурализация будет при¬
знана также и окружным управлением: по старому прусскому закону
оно обязано утверждать постановления городского совета. Тем вре¬
менем стала выходить в свет «Новая Рейнская Газета», а 3-го апреля
Маркс получил официальное уведомление от директора комиссариата
полиции Гейгера, с извещением, что короле ское правительство в виду
обстоятельств не сочло возможным воспользоваться для «данного
случая» своим полномочием предоставлять иностранцам права прусского
подданства. Резкая жалоба на это распоряжение, которую Маркс


- 141 -
отправил 22-го августа в министерство внутренних дел, была оставлена
без последствий.
Все же он, самый нежный супруг и отец, вызвал свою семью в
Кельн «на-авось». Семья за это время увеличилась: за первой до¬
черью, которая названа была но имени матери Женей и родилась в мае
1844 г., последовала в сентябре 1845 г. вторая дочь, Лаура, а затем, после
небольшого перерыва, сын Эдгар; он единственный из этих и последующих
детей, год и месяц рождения которого не установлены с точностью. Елена
Демут следовала за семьей уже со времени парижских дней как добрый
дух дома.
Маркс не принадлежал к числу людей, которые легко протягивают
руку всякому новоиспеченному брату; но он умел блюсти верность и
дружбу. На том же кельнском конгрессе, когда он будто бы оттолкнул
своей невыносимой заносчивостью тех, которые охотно шли ему навстречу,
Маркс приобрел двух друзей до конца жизни, адвоката Шили из Трира
и учителя Имандта из Крефельда. И если строгая замкнутость его ха¬
рактера пугала таких полу-революционеров, какШурц и Техов, то именно
в кельнские дни его духовное обаяние тем непреодолимее привлекало
подлинных революционеров, какими были Фрейлиграт и Лассаль.
6.	Фрейлиграт и Лассаль.
Фердинанд Фрейлиграт был на восемь лет старше Маркса. В мо¬
лодые годы он обильно питался молоком благочестивого образа мыслей
и испытал на себе тяжелую руку старой «Рейнской Газеты)), когда после
высылки Гервега из Пруссии вышутил в стихах неудавшуюся триум¬
фальную поездку этого поэта. Однако домартовская реакция скоро пре¬
вратила его из Савла в Павла, и в брюссельской ссылке он хотя только
мельком встречался с Марксом, но был привлечен «этим интересным, ми¬
лым и непритязательно державшимся человеком», как он о нем тогда
отзывался. А Фрейлиграт был хорошим судьей: лишенный сам всякого
тщеславия, он чутко подмечал в других малейшую тень заносчивости.
Настоящая дружба между ним и Марксом завязалась лишь
летом и осенью 1848 г. Их связывало взаимное уважение к смелому
и сильному характеру каждого из них при отстаивании общего
революционного начала в рейнском движении. «Он подлинный рево¬
люционер и насквозь честный человек,—похвала, которую я могу сделать
лишь немногим»—писал Маркс с искренним признанием в письме к
Вейдемейеру, которого он также подбивал поухаживать за Фрейлигра-
том, так как поэты—это такой народец, который любит, чтобы их гла¬
дили по головке, когда желают, чтобы они пели. И в другой раз Маркс,
который вообще не был склонен к сердечным излияниям, писал в час
размолвки самому Фрейлиграту: «Говорю тебе откровенно, что не хочу
потерять из-за каких-то пустячных недоразумений одного из тех немногих
людей, которых я любил, как друзей, в возвышенном смысле этого
слова». Во времена жесточайшей нужды Маркс не имел, на ряду с
Энгельсом более верного друга, чем Фрейлиграт.


- 142 -
Простота и искренность этой дружбы были для филистеров всегда
предметом глупого раздражения. То говорили, будто разгоряченная фанта¬
зия поэта сыграла с ним плохую шутку и вовлекла его в общество людей
сомнительной чести, то утверждали, что демонический демагог духовно
отравил невинного певца и привел его к молчанию. Не стоило бы терять
даже немногих слов, если в качестве противоядия против такой бессмыс¬
лицы не прибегали бы к столь плохому средству, как попытка изобра¬
зить Фрейлиграта каким-то современным социал-демократом, что, конечно,
выставляет его в неверном свете. Фрейлиграт был революционер по
своим поэтическим воззрениям, а не по научным убеждениям; он видел
в Марксе передового революционного борца, а в союзе коммунистов—рево¬
люционный авангард, не имевший себе подобных в то время; но исто¬
рический ход мыслей Коммунистического Манифеста оставался ему более
или менее чуждым, и его пылкая фантазия не имела ничего общего с до¬
вольно часто жалким, сухим и мелочным делом агитации.
Совсем другой складки человек был Фердинанд Лассаль, который
в это же время близко сошелся с Марксом. Он был на семь лет моложе
Маркса и до того прославился лишь своей упорной борьбой за графиню
Гацфельд, жертву жестокости ее мужа и предательства ее- касты. Аре¬
стованный в феврале 1848 г. за подстрекательство к краже шкатулки,
Лассаль, после блестящей защиты, был оправдан 11-го августа кельн¬
скими присяжными заседателями и лишь после этого мог принять уча¬
стие в революционной борьбе. При своей «безграничной симпатии ко
всякой великой силе» Лассаль преклонялся перед Марксом, как руко¬
водителем этой борьбы.
Лассаль прошел школу Гегеля и вполне усвоил себе метод своего
учителя, не сомневаясь еще в его непогрешимости, но без свойствен¬
ной эпигонам односторонности. При своем посещении Парижа Лассаль
изучил французский социализм, и проницательный взор Гейне предсказал
ему великую будущность. Однако большие ожидания, которые вызывал
этот юноша, понижались вследствие некоторой двойственности его натуры,
еще не выравнявшейся в борьбе с тянувшим вниз наследием угнетенной
расы; в доме его отца еще нераздельно царил пошлый дух польского
еврейства. В геройской борьбе Лассаля за графиню Гацфельд даже
более свободные умы не всегда признавали, хотя он сам утверждал
это и с своей точки зрения имел право утверждать, что он в этом
отдельном случае боролся против общественного зла умирающей эпохи.
Даже Фрейлиграт, который вообще его не особенно выносил, с прене¬
брежением говорил о «семейном навозе», вокруг которого, по мнению
Лассаля, вращалась вся мировая история.
Семь лет спустя Маркс высказался приблизительно так же: Лассаль
мнил себя победителем всего мира только потому, что действовал без стес¬
нения в частном деле, как будто действительно выдающийся человек спо¬
собен принести в жертву такому пустяку десять лет своей жизни. И еще
несколько десятков лет спустя Энгельс говорил, что Маркс с самого начала
питал к Ласхалю сильную антипатию и что «Новая Рейнская Газета» почти


совершенно не уделяла внимания процессам Гацфельд, которые вел Лас¬
саль, так как не желала выказать общности с Лассалем в подобном деле.
Однако в этом случае память изменила Энгельсу. «Новая Рейнская Газета»
до самого своего закрытия очень подробно освещала дело о краже
шкатулки, и по ее отчетам ясно видно, что процесс имел и свои
менее красивые стороны. Однако Маркс, как он сам упоминает в письме
к Фрейлиграту, также пришел на помощь графине Гацфельд в ее
тогдашнем стесненном положении, дав ей взаймы деньги из своих скром¬
ных средств; а когда вскоре после своего пребывания в Кельне он впал
в острую нужду, то на ряду с Фрейлигратом доверился Лассалю, хотя
у него имелись в городе старые друзья.
Конечно, Энгельс прав в том отношении, что Маркс питал, употребляя
ходячее выражение, просто антипатию к Лассалю, так же, как Энгельс
и Фрейлиграт — антипатию, не поддающуюся доводам разума. Имеются,
однако, достаточные доказательства того, что Маркс совладал со своей
антипатией. Он признавал и более глубокий смысл заступничества за
Гацфельд, не говоря уже о признании пламенного революционного
воодушевления Лассаля, его выдающихся талантов, как борца за
классовые интересы пролетариата, и, наконец, той дружеской предан¬
ности, которую проявлял по отношению к Марксу его более юный
товарищ по борьбе.
Не из-за Лассаля, историческое значение которого давно уста¬
новлено, приходится точно выяснять, как сложились вначале отно¬
шения между ним и Марксом. Скорее приходится защищать Маркса от
какого-либо ложного понимания, так как его отношения к Лассалю
являются одной из самых сложных психологических проблем его
жизни.
7.	Октябрьские и ноябрьские дни.
Когда «Новая Рейнская Газета» начала вновь выходить в свет с 12-го
октября с оповещением, что в состав ее редакции вступил Фрейлиграт, она
имела счастье приветствовать новую революцию, б-го октября венский про¬
летариат в’ехал грубым кулаком в коварный план габсбургской контр¬
революции. План этот заключался в том, чтобы после побед Радецкого
в Италии разбить сначала мятежническую Венгрию, опираясь на помощь
славянских народностей, а затем добраться и до немецких мятежников.
С 28-го августа по 7-е сентября Маркс пробыл в Вене с целью
просвещения тамошних масс. Судя по имеющимся очень скудным га¬
зетным сведениям, это ему не удалось, потому что венские рабо¬
чие находились еще на сравнительно низкой ступени развития. Тем выше
следует ценить истинно революционный инстинкт, в силу которого
они воспротивились движению полков, получивших приказ высту¬
пить на борьбу с Венгрией. Этим способом они отвлекли в свою сто¬
рону первый удар контр-революции—великодушная жертва, на которую
венгерская знать была неспособна в такой мере. Она хотела вести
борьбу за независимость своей страны на почве признанных за нею кон¬


— 144 —
ституцией прав, и венгерское войско отважилось только на робкий на¬
тиск, который не только не облегчил, а, напротив того, сделал более
трудной смертельную борьбу венского восстания.
Не лучше вела себя и немецкая демократия. Она прекрасно
сознавала, как много и для нее самой зависит от успеха венского
восстания. В случае победы в австрийской столице, контр-рево-
люция нанесла бы решительный удар и в прусской столице, где
давно уже выжидала возможности выступить. Но немецкая демокра¬
тия расплывалась в сантиментальных жалобах, в бесплодных симпа¬
тиях и воззваниях о помощи, обращенных к беспомощному правителю
империи. Демократический конгресс, который собрался во второй раз в
Берлине в конце октября, издал составленное Руге воззвание в защиту
осажденной Вены, и «Новая Рейнская Газета» удачно заметила о нем, что оно
заменяет недостаток революционной энергии пафосом проповеднического
завывания, прикрывающим полное отсутствие каких-либо мыслей и
страстей. Пламенные воззвания газеты, написанные внушительной прозой
Маркса и великолепными стихами Фрейлиграта, требовали, чтобы венцам
оказали ту единственную помощь, которая только и могла их спасти,—
помогли им победить контр-революцию у себя дома. Эти ве?звания, одна¬
ко, прозвучали в пустом воздухе.
Этим была подписана участь венской революции. Преданные бур¬
жуазией и крестьянами у себя дома, находя поддержку только у студентов
и части мелкой буржуазии, венские рабочие оказывали геройское сопро¬
тивление. Но вечером 31-го октября штурм осаждавших войск увенчался
успехом, и 1-го ноября над башней св. Стефана развевалось огромное
черно-желтое знамя.
Следом за потрясающей трагедией в Вене разыгралась юмористиче¬
ская трагикомедия в Берлине. Министерство Пфуеля было распущено и
сменилось министерством Бранденбурга; оно приказало Собранию удалиться
в провинциальный город Бранденбург, а Врангель вступил со своими гвар¬
дейскими полками в Берлин, чтобы настоять на выполнении этого приказа
силой оружия. Бранденбург, незаконный Гогенцоллерн, сравнивал самого
себя довольно лестно со слоном, который растопчет революцию; «Новая
Рейнская Газета» правильнее называла Бранденбурга и его соучастника
Врангеля «двумя людьми без головы и без сердца, без образа мыслей и
только с усами»; в качестве таковых они были, однако, достаточным проти¬
вовесом почтенному Собранию соглашателей.
Действительно, достаточно было «одних усов», чтобы устрашить это
Собрание. Оно, правда, отказывалось покинуть назначенное ему конституцией
местопребывание в Берлине, а когда удар стал следовать за ударом, когда
распущена была милиция и было введено осадное положение, Собрание
об’явило министров изменниками и сделало на них донос прокурору. Но
оно отклонило предложение берлинского пролетариата выступить с ору¬
жием в руках за восстановление попранного права страны и возвестило
о своем «пассивном сопротивлении», иными словами, о благородном наме¬
рении подставить спину под удары противника. Оно не сопротивлялось,


- 145 -
когда войска Врангеля гнали его из одного зала в другой, и наконец
только заявило, вспылив при виде вторгнувшихся на заседание его штыков,
что лишает министерство Бранденбурга права распоряжаться государ¬
ственными финансами и собирать налоги до тех пор, пока Собрание не
сможет свободно заседать в Берлине. Но как только разогнали Собрание,
председатель его ф.-Унру, в страхе за его дорогой труп, созвал бюро,
чтобы занести в протокол, что постановление об отказе в праве соби¬
рания налогов не может вступить в силу вследствие некоторых допу¬
щенных формальных погрешностей.
Достойное сопротивление насилию правительства оказала только
«Новая Рейнская Газета». Она считала, что наступил тот решительный мо¬
мент, когда контр-революцию должна победить новая революция. Газета
изо дня в день убеждала массы ответить на насилие всяческими насиль¬
ственными же способами. Пассивное сопротивление должно иметь своим
основанием сопротивление активное, иначе оно будет напоминать барах¬
танье теленка в руках мясников. Без всяких колебаний отвергались
всякие хитроумные юридические выдумки теории соглашения, за которыми
скрывалась трусость буржуазии: «Прусская корона действует по своему
праву, выступая в качестве неограниченной власти против Собрания. Но
Собрание неправо, не выступая против короны в качестве полновластного
Собрания... Старая бюрократия не желает стать служанкой буржуазии,
после того как была ее деспотической учительницей. Феодальная партия не
желает сжечь свои отличия и свои интересы на алтаре буржуазии. И корона,
в конце концов, видит в элементах старого феодального общества, высшим
порождением которого она является, свою подлинную, родную обществен¬
ную почву; на буржуазию же она смотрит как на чуждую наносную землю,
которая поддерживает ее под условием чахлого прозябания. Опьяняющее
«Божьей милостью» буржуазия превращает в сухой юридический титул,
господство благородной крови—в господство бумаги, королевское солнце—
в буржуазную астральную лампу. Король, поэтому, не поддался на уговоры
буржуазии. Он ответил на ее полу-революцию полной контр-революцией.
Он отбросил буржуазию обратно в об’ятия революции, в об’ятия народа,
крикнув ей: Бранденбург—в Собрании и Собрание—в Бранденбурге!»
«Новая Рейнская Газета» превосходно перевела этот лозунг контр-рево¬
люции словами: - «Военная казарма в Собрании и Собрание—в военной
казарме». Она надеялась, что народ победит этим паролем; она считала
этот пароль могильной надписью бранденбургского дома.
Когда берлинское Собрание приняло постановление об отказе в уплате
налогов, демократический окружной комитет потребовал в воззвании
от 18-го ноября, подписанном Марксом, Шаппером и Шнейдером, чтобы
демократические союзы рейнской провинции приняли следующие
меры к осуществлению этого постановления: попыткам насильственного
взимания налогов должно быть оказано повсюду решительное сопроти¬
вление всеми способами; всюду должно быть организовано ополчение
для защиты от врага; для неимущих оружие должно быть приобретено
на общинные средства или на счет добровольных взносов; если власти


- 146 -
откажутся признавать постановление Собрания и выполнять его, то
должны быть учреждены комитеты безопасности, по возможности в
согласии с общинными советами; общинные советы, сопротивляющиеся
постановлениям законодательного Собрания, должны быть обновлены
путем новых выборов. Демократический комитет союзов принимал таким
образом меры, которые должно было принять берлинское Собрание,
если бы оно серьезно отнеслось к своему постановлению об отказе в праве
взимания налогов. Но эти герои сейчас же устрашились своего ге¬
ройского мужества; они поспешили в свои избирательные округа, чтобы
помешать там выполнению постановлений, и затем покатили в Бранден¬
бург продолжать свои совещания. Этим Собрание настолько унизило
себя, что правительство свободно разогнало его 5-го декабря, когда ввело
в действие новую конституцию и новый избирательный закон.
Благодаря этому и рейнский окружной совет оказался бессильным
в своей провинции, запруженной войсками. 22-го ноября был арестован
в Дюссельдорфе Лассаль, воодушевленно следовавший призывам воззвания;
в Кельне против подписавших воззвание выступил государственный про¬
курор, но не осмеливался арестовать их. 8-го февраля они предстали
пред кельнскими присяжными по обвинению в призыве к вооруженному
сопротивлению против военной и гражданской власти.
Маркс разбил в сильной речи попытку прокурора вывести из зако¬
нов 6-го и 8-го апреля, из тех именно законов, которые правительство разо¬
рвало своим произволом, неправоту Собрания и в еще большей степени
виновность подсудимых. Тот, кто успешно производит революцию, может
вешать своих противников, но не должен осуждать их; пусть он устраняет
их со своего пути как побежденных врагов, но не казнит как преступ¬
ников. Только трусливо-лицемерная законность применяет ниспроверг¬
нутые совершившейся революцией или контр-революцией законы против
защитников этих законов. Вопрос о том, кто был прав, корона или
Собрание,—исторический вопрос, и дело истории, а не суда присяжных,
решать его.
Но Маркс шел дальше и отказывался вообще признавать законы от
6-го и 8-го апреля. Он говорил, что они произвольное изделие соединенного
ландтага, который хотел избавить корону от признания ее поражения
в мартовской борьбе. Нельзя судить по законам феодальной корпорации
Собрание, которое является представителем современного буржуазного
общества. Утверждение, что общество должно покоиться на законе, лишь
юридическая выдумка. Скорее закон опирается на общество. «У меня в
руках кодекс Наполеона; не он создал современное буржуазное общество.
В его законах, напротив того, отразилось возникшее в восемнадцатом
веке и получившее в девятнадцатом дальнейшее развитие буржуазное
общество. Когда этот кодекс перестанет соответствовать общественным
отношениям, он превратится в груду бумаги. Нельзя класть старые за¬
коны в основу нового общества, точно так же, какъ эти старые
законы не создали старых отношений». Берлинское Собрание не поняло
своего исторического положения, каким оно явилось после мартовской


- 147 -
революции. Упрек прокурора в том, что оно не пожелало брать на себя
никакого посредничества, совершенно не попадает в цель: его несчастьем
и ошибкой явилось именно то, что оно низвело себя от положения
революционного конвента до сомнительной роли соглашателей. «На¬
лицо здесь было не политическое столкновение между двумя фракциями
одного и того же общества, а конфликт двух обществ, социальный
конфликт, принявший политический облик; то была борьба старого
феодально-бюрократического общества с современным буржуазным, борьба
между обществом свободной конкуренции и обществом цехов, между
обществом землевладения и обществом промышленности, между обществом
веры и обществом знания». Между этими обществами не может быть мира,
а возможна только борьба на жизнь и на смерть. Отказ в уплате налогов
не потрясает основы общества, как то шутливо утверждал прокурор, а
является только мерой самообороны общества против правительства, ко¬
торое угрожает самым основам общества.
Отказав в праве взимания налогов, Собрание не нарушило закона,
но оно действовало противозаконно, провозгласив пассивное сопротивление.
«Если взимание податей об’явлено незаконным, то разве я не должен
силой мешать насильственному осуществлению незаконных действий?»
Если господа, отказавшие в праве взимания налогов, не решились итти
революционным путем, чтобы не рисковать своими головами, то народу
пришлось самому стать на революционную почву для осуществления за¬
прета взимать налоги. Поведение Собрания не является образцом для на¬
рода. «Собрание само по себе не имеет никаких прав; народ лишь перенес
на него утверждение своих собственных прав. Если оно не выполняет своего
мандата, то мандат теряет силу. Тогда народ выступает сам на сцену
и действует по собственному полномочию. Если правительство производит
контр-революцию, то народ по праву отвечает на нее революцией». Маркс
закончил свою речь указанием, что теперь окончен первый акт драмы.
Продолжением будет или полная победа контр-революции, или новая
победоносная революция. Быть-может, победа революции возможна
только по окончании контр-революции.
После этих слов, преисполненных революционной гордости, при¬
сяжные оправдали подсудимых, и старшина присяжных поблагодарил ора¬
тора за его поучительную речь.
8.	Удар из засады.
С победой контр-революции в Вене и Берлине участь Германии была
решена. От революционных завоеваний оставалось только франк¬
фуртское Собрание; оно же давно потеряло всякий политический кре¬
дит и занималось бесконечными словоизлияниями, вырабатывая бу¬
мажную конституцию, относительно которой все еще оставалось сомни¬
тельным, какой шпагой ее проткнут, австрийской или прусской.
В декабре «Новая Рейнская Газета» снова изложила в ряде блестящих
статей историю прусской революции и контр-революции, а в начале 1849 г.
она направила свой взор с надеждою на движение во французском рабо¬


- 148 -
чем классе, ожидая, что оно приведет к мировой войне. «Страна, которая
превращает целые народы в своих пролетариев, которая своими гигант¬
скими об’ятиями охватывает весь мир и уже раз покрыла своими деньгами
расходы европейской реставрации, страна, внутри которой классовые про¬
тиворечия достигли самой развитой, самой бесстыдной формы,—Англия,
и есть та скала, о которую разбиваются революционные волны, которая
морит голодом новое общество еще в лоне матери. Англия властвует над
мировым рынком. Переворот национально-экономических отношений во вся¬
кой стране европейского континента или даже на всем европейском конти¬
ненте, кроме Англии, явился бы бурей в стакане воды. Промышленные и
торговые отношения внутри каждой нации находятся под властью ее
торговых сношений с другими народами, определяются ее отношением к
мировому рынку. Англия же властвует над мировым рынком, а в
Англии властвует буржуазия». Поэтому всякий французский социаль¬
ный переворот разобьется об английскую буржуазию, о промышленное и
коммерческое мировое господство Великобритании. Всякая частичная со¬
циальная реформа во Франции и вообще на европейском континенте, по¬
скольку она предполагается окончательной, лишь пустое доброе поже¬
лание. А старую Англию свергнет только мировая война. Только война
создаст для чартистов, для английской организованной рабочей партии,
условия успешной борьбы против их исполинских угнетателей. Только
в тот момент, когда чартисты окажутся во главе английского правитель¬
ства, социальная революция выйдет из царства утопии и вступит о
царство действительности.
Предпосылка этих надежд на будущее не осуществлялась; со времени
июньских дней французский рабочий класс истекал кровью от тысячи ран
и был неспособен на новый под’ем. Свершив свой оборот, начиная от париж¬
ских июньских дней, через Франкфурт, Вену и Берлин, европейская контр¬
революция закончила свое движение 10-го декабря избранием лже-
Бонапарта в президенты французской республики. Революция же дли¬
лась еще только в Венгрии, и в лице Энгельса, который тем временем
вернулся в Кельн, у нее был красноречивейший и опытнейший
защитник. В остальном «Новой Рейнской Газете» приходилось ограничи¬
ваться мелкой войной с надвигавшейся контр-революцией, и она боро¬
лась в этой войне столь же смело и упорно, как и в великих сражениях
предшествовавшего года. Ряд процессов печати, которые министерство воз¬
будило против нее, как против худшей газеты среди плохой печати, она
приветствовала насмешливым замечанием, что имперская власть самая
смешная из всех смешных властей. На хвастовство «пруссачеством»,
обычное у восточно-эльбских юнкеров после берлинского государственного
переворота, она отвечала заслуженной насмешкой: «Мы, жители рейнской
области, имели счастье выиграть на большом человеческом рынке в Вене
великого герцога нижнего Рейна, а он не выполнил тех условий, на ко¬
торых стал «великим герцогом». Прусский король существует для нас
только благодаря берлинскому Собранию, а так как у нашего «нижне¬
рейнского великого герцога» нет никакого Собрания, то для нас не суще¬


— 14i) —
ствует прусского короля. Нижне-рейнскому великому герцогу мы достались
благодаря торгу народами. Когда мы дойдем до того, что не будем при¬
знавать торговли душами, то спросим, на основании какого «права на
владение» он владеет нами». И это писалось среди самых диких оргий
контр-революции.
Одного, однако, нет на столбцах «Новой Рейнской Газеты», что, каза¬
лось бы, должно было стоять на первом месте: подробного отчета о рабочем
движении того времени в Германии. Оно растянулось до восточно-
эльбских полей и было в общем далеко не ничтожным, имело свои с’езды,
свои организации, свои газеты. Его талантливый вождь, Стефан Борн,
был дружен еще с Брюсселя и Парижа с Марксом и Энгельсом; он писал и
потом из Берлина и Лейпцига в «Новой Рейнской Газете». Борн очень хорошо
понимал Коммунистический Манифест, хотя и не умел приспособить его к
совершенно неразвитому в большей части Германии сознанию пролетариата;
Энгельс лишь впоследствии высказывался с несправедливой резкостью
о тогдашней деятельности Борна. Борн говорит в «Воспоминаниях»—и это
вполне правдоподобно,—что Маркс и Энгельс никогда ни одним сло¬
вом не выражали недовольства его тогдашней деятельностью в револю¬
ционные годы. Возможно, однако, что в отдельных частностях они были
ею недовольны. Во всяком случае они сами сблизились весною 1849 г.
с рабочим движением, которое возникло независимо от их влияния.
Недостаточное внимание «Новой Рейнской Газеты» к этому движению
об’яснялось отчасти тем, что в Кельне стал выходить тогда два раза в не¬
делю особый орган кельнского рабочего союза под редакцией Молля
и Шаппера. Кроме того, газета считала себя прежде всего «органом демо¬
кратии», т. е. отстаивала общие интересы буржуазии и пролетариата,
противопоставленные абсолютизму и феодализму. Это действительно было
самым необходимым, ибо создавало почву, на которой пролетариат мог
начать схватку с буржуазией. Однако буржуазная часть этой демократии
все более расшатывалась; при каждом более или менее серьезном испы¬
тании она распадалась. В пятичленном центральном комитете, который
был избран первым демократическим конгрессом в июне 1848 г., участво¬
вали такие люди, как Мейен и вернувшийся из Америки Криге; при таких
руководителях организация быстро пришла в упадок, что проявилось с
ужасающей ясностью, когда она собралась во второй раз в Берлине на¬
кануне прусского государственного переворота. Если тогда и был избран
новый центральный комитет, в состав которого вошел также д’Эстер,
человек, лично и политически близкий к Марксу, то этим был лишь выдан
вексель на будущее время. Парламентская левая берлинского Собрания
оказалась неспособной к действию и во время ноябрьских кризисов, а франк¬
фуртская левая еще больше погрузилась в болото жалких компромиссов.
При таком положении вещей Маркс, Вильгельм Вольф, Шаппер и Гер¬
ман Беккер заявили 15-го апреля о своем выходе из состава окружного ко¬
митета. Они мотивировали свое решение следующим образом: «Мы считаем,
что теперешняя организация демократических союзов включает слишком
разнородные элементы, и это препятствует успешной работе для целей


дела. Мы склонны думать, что следует предпочесть тесную, сплоченную
организацию рабочих союзов из однородных элементов». Одновременно с
этим кельнский рабочий союз выступил из организации рейнских демо¬
кратических союзов и обратился затем ко всем рабочим и другим союзам,
примыкающим к принципам социальной демократии, созывая их на про¬
винциальный с’езд б-го мая. Этому с’езду предстояло высказаться об
организации рейнско-вестфальских рабочих союзов, а также о том, сле¬
дует ли принять участие в конгрессе всех германских рабочих союзов,
созываемом лейпцигским рабочим братством. Во главе братства стоял
Борн, и конгресс был назначен на июнь месяц в Лейпциге.
Еще до этих заявлений «Новая Рейнская Газета» выступила уже 20-го
марта с пламенными статьями Вильгельма Вольфа о силезских милли¬
ардах, статьями, подстрекавшими к восстанию местный пролетариат, а
5-го марта выступил и сам Маркс. Он напечатал доклады, которые
читал в брюссельском рабочем союзе, о заработной плате и капитале. Сна¬
чала газета доказывала на примере грандиозной массовой борьбы 1848 г.,
что всякое революционное движение, как бы далеко ни отстояла его цель
от классовой борьбы, должно претерпеть неудачу, пока не победит рево¬
люционный рабочий класс. После того она намеревалась перейти к раз¬
бору экономических отношений, на которых зиждется существование
буржуазии и рабство рабочих.
Этот многообещающий план был, однако, нарушен борьбой за
бумажную имперскую конституцию, которая, наконец, была сфабрикована
франкфуртским Собранием. Сама по себе она не стоила и того, чтобы про¬
лить за нее хоть каплю крови; наследственная императорская корона, кото¬
рую она хотела нахлобучить па голову прусского короля, походила скорее на
дурацкий колпак. Король не принимал ее, но вместе с тем и не отказывался
от нее; он хотел сговориться о конституции с немецкими князьями в тайной
надежде, что они признают за ним прусскую гегемонию, если он сокрушит
прусским мечом последние остатки революционной силы в немецких сред¬
них и малых государствах.
Это было ограблением трупа революции и вызвало новую
вспышку революционного пламени. Произошел ряд восстаний, которым
имперская конституция дала название, если не содержание. Конституция
все же воплощала собой суверенитет народа, и его коварно уби¬
вали чтобы восстановить суверенитет князей. В королевстве Саксо¬
нии, в великом герцогстве баденском, в баварском Пфальце поднялась
вооруженная борьба за имперскую конституцию, и повсюду прусский
король играл роль палача, при чем, однако, его надували властители,
которых он спасал, и отказывали ему в плате за службу палача. И в
рейнской провинции произошли отдельные восстания, но они были в самом
зародыше подавлены массами войск, которыми правительство наводнило
внушавшую ему страх провинцию.
Наконец власти набрались достаточной храбрости для того, чтобы
нанести уничтожающий удар «Новой Рейнской Газете». По мере того, как
усиливались признаки нового революционного под’ема, все ярче разго¬


— lôl —
ралось пламя революционной страсти на ее столбцах; экстренные выпуски га¬
зеты в апреле и мае состояли из воззваний к народу, призывавших готовиться
к отпору; тогда газета получила из уст «Крестовой Газеты» почетную по¬
хвалу «дерзости, превышающей Чимборасо», перед которой бледнеет Moni¬
teur 1793 г. Правительство давно уже собиралось схватить газету за горло,
но как было отважиться на это! Два процесса против Маркса закончились
новым торжеством для него при тогдашнем настроении рейнских присяжных;
когда из Берлина пришел совет вновь ввести в Кельне осадное положение,
трусливая крепостная комендатура на это не решилась, а обратилась к ди¬
ректору полиции с предложением выслать Маркса, как «опасного человека».
Директор полиции, чувствуй себя в затруднительном положении,
обратился в свою очередь к кельнскому окружному управлению, а оно
излило свою печаль на груди Мантейфеля, ибо он в качестве министра
внутренних дел был его начальником. Управление сообщило 10-го марта, что
Маркс все еще пребывает в Кельне, не имея там права жительства, и что
редактируемая им газета попрежнему проводит свои разрушительные
идеи, подстрекает к ниспровержению существующей конституции и к со¬
зданию социальной республики, издеваясь над всем, что люди привыкли
уважать и считать священным. Газета, как гласило донесение, оказывает
тем более вредное влияние, что ее упорство и тон, в котором написаны
статьи, все время увеличивают круг ее читателей. Директор полиции,
однако, высказывал некоторые сомнения относительно целесообразности
предложенной крепостной комендатурой высылки Маркса, при чем упра¬
вление признавало эти сомнения основательными: высылка «без особого
внешнего повода», «только в виду тенденциозности и опасности газеты»,
могла бы вызвать демонстрацию со стороны демократической партии.
Получив это сообщение, Мантейфель обратился к Эйхману, обер-
президенту рейнской провинции, чтобы выслушать и его мнение.
Эйхман ответил 29-го марта, что высылка хотя и вполне оправдывается
обстоятельствами, но может вызвать недовольство, пока Маркс не про¬
винится еще в чем-либо. Вслед за этим Мантейфель заявил 7-го апреля,
что он не возражает против высылки, но предоставляет кельнскому
управлению решить, когда она явится своевременной; желательно, чтобы
она произошла в связи с какой-либо провинностью со стороны Маркса.
Высылка действительно последовала 11-го мая, однако не по причине
какого-либо особого проступка Маркса, а в виду опасного направления
«Новой Рейнской Газеты». Другими словами, правительство почувствовало
себя 11-го мая достаточно сильным нанести удар из засады, на который
оно еще не решалось 29-го марта и 7-го апреля.
Прусский профессор, который извлек эту документальную справку
из архивов, хотел, повидимому, прославить поэтическую прозорливость
Фрейлиграта, который под свежим впечатлением высылки- Маркса писал:
Не открытым ударом в открытой борьбе,—
А коварством разят нас враги.
Затаенная низость сразила меня
Негодяев-"-монголов Европы.


- tr>2 -
9.	Еще один предательский удар.
Маркс находился вне пределов города, когда последовал приказ
о высылке. Хотя газета все время продолжала птти в гору и насчитывала
уже около 6.000 подписчиков, все же ее финансовые затруднения не были
еще устранены; вместе с ростом подписчиков росли наличные расходы, а
па доходы можно было рассчитывать только впоследствии. В Гамме
Маркс вел переговоры с Ремпелем, одним из тех двух капиталистов, которые
соглашались в 1846 г. основать коммунистическое издательство, но Ремпель
и теперь оказался человеком с застегнутыми карманами; он лишь направил
Маркса к бывшему лейтенанту Генке, который действительно выдал для
газеты 300 талеров, под личной ответственностью Маркса за их возвра¬
щение. Генке, из которого впоследствии вылупился провокатор, тогда сам
подвергался преследованиям полиции и поехал с Марксом в Кельн, где
Маркс и застал «полицейскую бумаженку».
Этим была подписана участь газеты. Несколько других сотрудников
также были высланы, как «иностранцы», остальные находились под судеб¬
ным следствием. 19-го мая появился последний красный номер газеты
с знаменитой прощальной песней Фрейлиграта и с резким прощальным
словом Маркса, в котором он сыпал градом удары на спину правительства:
«К чему ваша вздорная ложь, ваши официальные фразы? Мы вас не
щадим и не требуем никакой пощады от вас. Когда придет наша очередь,
мы не станем стыдиться террора. Но роялистические террористы, терро¬
ристы божьей милостью и во имя права, на деле грубы, презренны,
пошлы, а в теории—трусливы, скрытны, двуязычны и в обоих отноше¬
ниях бесчестны». Газета предостерегала кельнских рабочих от всяких
выступлений—совершенно безнадежных в виду военного положения
Кельна. Сотрудники благодарили рабочих за участие и говорили, что
«их последним словом всегда и всюду будет: эмансипация рабочего класса».
На ряду с этим Маркс выполнил обязанности, которые лежали на
нем, как на капитане тонущего корабля. 300 талеров, данных ему Генке,
1.500 талеров, полученных с почты денег от подписчиков, принадлежавшие
ему скоропечатные машины и прочий инвентарь Маркс обратил целиком
на покрытие долгов газеты наборщикам, печатникам, бумаготорговцам,
конторщикам, корреспондентам, персоналу редакции и т. д. Себе лично
он оставил только серебро жены и отправил его во франкфуртский
ломбард. Пара сотен гульденов, вырученных за серебро, были един¬
ственным средством пропитания его семьи, когда ей пришлось снова,
как говорили наши предки, «скитаться в нужде».
Из Франкфурта Маркс вместе с Энгельсом отправились на поле сраже¬
ния баденскО-пфальцского восстания. Они поехали сначала в Карлсруэ,
затем в Кайзерлаутерн, где встретили д’Эстера, который был душою
временного правительства. От него Маркс получил мандат демократического
центрального комитета, направившего его представителем немецкой рево¬
люционной партии в Париж, к монтаньярам Национального Собрания; это
была тогдашняя социал-демократия, составившаяся из смеси мелко*


— 153 -
буржуазных и пролетарских элементов, и она подготовляла серьезный
удар против партий порядка и их представителя, лже-Бонапарта. На
обратном пути Маркс и Энгельс были арестованы гессенскими войсками
по подозрению в участии в восстании; их отправили в Дармштадт и
оттуда во Франкфурт, где отпустили на свободу. Тогда Маркс прямо на¬
правился в Париж, Энгельс же вернулся в Кайзерлаутерн и зачислился
ад’ютантом в добровольческий отряд, составленный бывшим прусским
лейтенантом Виллихом.
7-го июня Маркс писал из Парижа, что там господствует роялистиче-
ская реакция, еще более ужасная, чем при Гизо, но что вместе с тем
никогда еще не было так близко сильнейшее извержение революцион¬
ного вулкана. Это ожидание, однако, обмануло его: удар, замышленный
монтаньярами, потерпел полную и довольно жалкую неудачу. Самого
Маркса месть победителей настигла месяц спустя: 19-го июля министр
внутренних дел предписал ему чрез префекта полиции поселиться в де¬
партаменте Морбиган. Это был предательский удар, «величайшая гнус¬
ность», как писал Фрейлиграт Марксу, узнав о предписании. «Даниельс
считает Морбиган одной из самых нездоровых местностей Франции,
болотистой, изобилующей лихорадками; это—понтийские болота Бретг.ни».
Маркс не поддался на «замаскированную попытку убийства»;ему удалось
прежде всего отсрочить исполнение приказа, обратившись с жалобой к
министру внутренних дел.
Маркс очутился в горькой нужде, так как его скудные средства
окончательно иссякли, и обратился к Фрейлиграту и Лассалю за по¬
мощью. Оба сделали все, что могли, чтобы помочь ему, но Фрейлиграт
жаловался на неделикатность Лассаля, обсуждавшего положение Маркса
во всех пивных. Маркс был болезненно задет этим и писал 30-го июля в
ответ Фрейлиграту: «Величайшая нужда мне милее, чем публичное попро¬
шайничество. Я написал об этом Лассалю. Вся эта история до Чрезвычай¬
ности огорчает меня». Лассалю удалось рассеять огорчение Маркса пись¬
мом, которое было преисполнено добрых намерений, хотя уверения автора
в том, что он постарается повести дело «с крайней деликатностью», оставляли
некоторые сомнения.
23-го августа Маркс сообщил Энгельсу, что покидает Францию, а
5-го сентября писал Фрейлиграту, что его жена последует за ним 15-го
сентябре и он не знает, откуда добыть необходимые средства для ее
поездки и поселения на новом месте. Маркса сопровождала в его третьем
изгнании черная забота и оставалась там его слишком постоянной
спутницей.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Лондонское изгнание.
1.	«Новое Рейнсиое Обозрение».
В последнем письме, которое Маркс отправил из Парижа Энгельсу,
он сообщал, что имеет в виду основать в Лондоне немецкий журнал и что
часть денег уже обеспечена. Он приглашал Энгельса, который после краха
баденско-пфальцского восстания жил эмигрантом в Швейцарии, немедленно
же приехать в Лондон. Энгельс откликнулся на призыв и совершил путе¬
шествие из Генуи на парусном судне.
Откуда притекали средства для задуманного предприятия, оста¬
лось невыясненным. Их, во всяком случае, было не очень много, и, по-
видимому, они не были рассчитаны на долгое существование журнала;
Маркс надеялся, что через три-четыре месяца разгорится мировой пожар.
«Приглашение к подписке на акции «Новой Рейнской Газеты», политико-
экономического журнала, редактируемого Марксом», помечено 1-ым января
1850 г. в Лондоне и подписано Конрадом Шраммом, как заведующим делами
предприятия. В приглашении указывалось, что сотрудники «Новой Рейнской
Газеты» принимали участие в революционных движениях минувшего лета
в южной Германии и Париже, а потом снова собрались в Лондоне и
постановили продолжать издание газеты. Она будет пока выходить
в свет лишь в виде журнала, ежемесячными выпусками, приблизительно
в пять листов каждый; но когда позволят средства, газета сделается
двухнедельной и даже, может-быть, большой еженедельной, типа амери¬
канских и английских еженедельников, а затем снова превратится в еже¬
дневную газету, как только обстоятельства позволят возвратиться в Гер¬
манию. За этим следовало приглашение подписываться на акции, по
50 франков каждая.
Однако, удалось разместить лишь небольшое количество акций. Газета
печаталась в Гамбурге, где одна книгопродавческая фирма взяла на себя
комиссионное издательство журнала; она потребовала за это 50% из 25
зильбергрошей (около 1 р. 25 к.), составлявших подписную плату за
четверть года. Особенных трудов фирма не затратила на это дело, тем
более, что ей мешала прусская оккупация в Гамбурге. Впрочем, дело
едва ли пошло бы лучше, если бы она прилагала и большее усердие.
Лассаль не набрал в Дюссельдорфе и 50 подписчиков, а Вейдемейер,
который выписал 100 экземпляров для распространения во Франкфурте,
получил за полгода лишь 51 гульден; «хотя я в достаточной степени


— 155 —
надоедаю людям, все же, несмотря на все напоминания, пнкто не торо¬
пится платить». С справедливым огорчением писала ему жена Маркса,
что дело загублено небрежностью, и неизвестно, что более всего повредило
ему, неаккуратность ли книгоиздательской фирмы, знакомые ли и упра¬
вляющие делами в Кельне или поведение демократии.
Часть вины заключалась также в недостаточной редакционной под¬
готовке, которая, в сущности, покоилась только на Марксе и Энгельсе.
Рукописи для январской книжки получены были в Гамбурге лишь 6-го
февраля/Однако потомки должны быть благодарны и за то, что этот план
был вообще приведен в исполнение: если бы он задержался хотя на не¬
сколько месяцев, то быстрый упадок революционного настроения сделал
бы выполнение его вообще невозможным. В шести книжках «Обозрения»
сохранились драгоценные свидетельства того, как Маркс, по словам его
жены, умел возвышаться над всеми мелочными заботами жизни «благо¬
даря своей энергии, благодаря спокойному, ясному и невозмутимому само¬
сознанию своего существа». А эти мелочи жизни ежедневно и ежечасно
поступали к нему «самым возмутительным образом».
Маркс и Энгельс—последний еще более, чем первый—отличались в
молодости тем, что, предвидя грядущее, слишком приближали его к на¬
стоящему; они часто надеялись, что скоро сорвут плод, в то время, когда
едва лишь начали распускаться цветочки; как часто бранили их за это
как лжепророков! А быть лжепророком весьма нелестно для поли¬
тика. Однако следует различать, вытекают ли ложные пророчества из
смелой уверенности ясного и острого мышления или же из тщеславного
самообмана собственных благих пожеланий. Во втором случае обман
действует подавляющим образом, и мечта рассеивается бесследно, тогда
как в первом уверенность усиливается, ибо мыслящий дух иссле¬
дует причины своей ошибки и тем самым приобретает новое пони¬
мание.
Никогда, быть-может, не было столь беспощадно искренних в само¬
критике политиков, как Маркс и Энегельс. Они были вполне свободны
от той жалкой уверенности в своей правоте, которая, несмотря на самые
явные разочарования, все же старается продолжить самообман и вообра¬
жает, что оказалась бы правой, если бы только то или иное случилось иначе,
чем оно фактически произошло. Они были свободны также от дешевого
мудрого отрицания, от всякого бесплодного пессимизма; они извлекали
уроки из поражений, чтобы с усиленной энергией вновь приняться за
подготовку победы.
Парижской неудачей 13-го июня, крахом кампании за имперскую
конституцию в Германии и усмирением венгерской революции царем
закончился один из великих периодов революции. Новое пробуждение ее
было возможно только во Франции, где все же участь революции еще
не была решена. В это пробуждение Маркс верил очень твердо; однако
это не только не мешало ему, а скорее побуждало его подвергнуть истек¬
ший период французской революции решительной критике, высмеи¬
вающей все иллюзии. Он освещал с точки зрения сталкивающихся
202	и


— 156 —
экономических противоречий тот запутанный ход борьбы, который поли¬
тикам-идеологам казался более или менее неразрешимым.
Благодаря этому ему удалось в своей статье, напечатанной в трех
первых книжках журнала, разрешить самые запутанные вопросы теку¬
щего времени при помощи двух-трех метких и кратких фраз. Как
много наговорили просвещенные умы буржуазии и даже социалисты-
доктринеры в парижском Национальном Собрании о праве на труд, и как
исчерпывающе охарактеризовал Маркс исторический смысл и историче¬
скую бессмысленность этого лозунга в нескольких фразах: «В первом
проекте конституции, который был составлен до июньских дней, говори¬
лось еще о праве на труд; это было первой еще невыработанной форму¬
лой, определявшей революционные притязания пролетариата. Затем право
на труд превратилось в право на общественную поддержку, а какое из
современных государств так или иначе не заботится о своих бедняках?
Право на труд в буржуазном смысле—нелепость, жалкое благое поже¬
лание, а между тем за правом на труд стоит власть над капиталом, за
властью над капиталом стоит присвоение средств производства, передача
этих средств в распоряжение об’единенного рабочего класса, а следова¬
тельно уничтожение наемного труда, капитала и их взаимодействия».
Маркс увидел впервые на примере французской истории, что классовая
борьба—маховое колесо исторического развития. Эго наблюдается в ее
истории в ясных и классических формах, начиная со средневековья, и этим
легко об’ясняется особая любовь Маркса к французской истории. Его
статья в «Обозрении», как и другие статьи о бонапартовском перевороте
и еще позднее о парижской коммуне, является самым блестящим камнем
в сокровищнице его небольших исторических работ.
В качестве забавной противоположности, однако не без трагического
исхода, изображалась в трех первых книжках журнала картина мелко¬
буржуазной революции, каковой Энгельс представил немецкую кампанию
за имперскую конституцию. Общей работой Маркса и Энгельса были еже¬
месячные обзоры, в которых они следили по преимуществу за развитием
экономической жизни. Уже в февральской книжке они указывали на от¬
крытие калифорнских золотых приисков, говоря, что этот факт «важнее
февральской революции» и даст миру еще гораздо больше, чем от¬
крытие Америки. «Берег, раскинувшийся вдоль 30-ти градусов широты,
один из красивейших и плодороднейших в мире, до сих пор почти не¬
населенный, превращается на наших глазах в богатую цивилизованную
страну, густо заселенную людьми всех племен, от янки до китайцев, от
негров до индейцев и малайцев, от креолов и метисов до европейцев.
Калифорнийское золото польется потоком по Америке и по азиатским
гаваням Тихого океана и вовлечет упрямые варварские народы в ми¬
ровую торговлю, в цивилизацию. Во второй раз мировая торговля полу¬
чает новое направление... Благодаря калифорнийскому золоту и неуто¬
мимой энергии янки, оба берега Тихого скеана будут скоро столь
же населенными, столь же открытыми для торговли, столь же процветаю¬
щими в промышленном отношении, как и гавани от Бостона до Нового


— 157 —
Орлеана. Тогда Тихий океан будет играть ту же роль, какую теперь играет
Атлантический, а в древности и в средние века играло Средиземное
море,—роль великого водного пути мировой торговли. Атлантический же
океан упадет до роли внутреннего моря, какую теперь играет Средизем¬
ное море. Единственным шансом, чтобы европейские цивилизованные
страны не подпали под такую же промышленную, торговую и полити¬
ческую зависимость, в какой теперь находятся Италия, Испания и Порту¬
галия, является общественная революция. Она, пока еще не поздно,
преобразует способы производства и торговли согласно потребностям,
которые соответствуют современным производительным силам, и тем
самым вызовет к жизни новые производительные силы; они же
обеспечат преобладание европейской промышленности и уравняют
невыгоды, проистекающие из ее географического положения». Но ока¬
залось, что революцию занесло песком при открытии калифорнийских
золотых приисков, как это вскоре вынуждены были признать сами
авторы многообещающих предсказаний.
Совместной работой Маркса и Энгельса были также крити¬
ческие отзывы о некоторых произведениях, в которых до-мартовские
светила пытались свести счеты с революцией. Светила эти были: немецкий
философ Даумер, французский историк Гизо и английский оригинальный
гений Карлейль. Даумер вышел из школы Гегеля, Гизо оказал значи¬
тельное влияние на Маркса, а Карлейль—на Энгельса. На весах ре¬
волюции все трое оказались слишком легковесными. Невероятные общие
места, в которых Даумер проповедовал «религию нового мирового века»,
сведены были Марксом и Энгельсом к следующей «трогательной картине»:
германская философия ломает руки и рыдает у смертного одра своего
приемного отца—немецкого мещанства. На примере Гизо критики дока¬
зывали, что даже самые дельные люди старого порядка, люди, которым
никак нельзя отказать в своеобразном историческом таланте, растеря¬
лись от роковых февральских событий и утратили всякое историческое
понимание, даже понимание своей собственной прежней деятельности.
И если книга Гизо свидетельствовала, что способности буржуазии
пришли в упадок, то несколько брошюр Карлейля обнаруживали ги¬
бель его литературного гения в обострившейся исторической борьбе,
против которой он пытался выставить свое непризнанное, непосред¬
ственное пророческое вдохновение.
Доказывая в tBonx блестящих критических статьях, что революция
оказала опустошительное действие на литературных корифеев до-мар-
товской эпохи, Маркс и Энгельс были, однако, далеки от того, чтобы
верить в какую-то мистическую силу революции, как им потом припи¬
сывали. Революция не создала той картины, которая до смерти испу¬
гала Даумера, Гизо и Карлейля; она только сорвала покрывало с этой
картины. Историческое развитие не меняет в революциях свое напра¬
вление, а лишь приобретает более ускоренный ход; в этом смысле Маркс
называл революцию «локомотивом истории». Глупая филистерская вера
в «мирные и законные реформы», которые стоят выше ссех революционных


— 158 —
взрывов, конечно, была всегда чужда Марксу и Энгельсу; сила для них
являлась также и экономической потенцией, повивальной бабкой каж¬
дого нового общества.
2.	Дело Кинкеля.
После выхода четвертой книжки в апреле 1850 г. «Новое Рейнское
Обозрение» перестало уже появляться правильными выпусками, и одной
из причин несомненно была небольшая статья в этой книжке: авторы ее
говорили заранее, что она вызовет «общую ярость сентиментальных
обманщиков и демократических болтунос». Статья эта заключала в себе
краткую, но уничтожающую критику защитительной речи, которую
Готфрид Кинкель произнес 7-го августа 1849 г. на военном суде в
Раштате, где он судился за участие в вольных революционных отрядах.
Эта речь была напечатана в начале апреля 1850 г. в одной из берлин¬
ских газет.
Сама по себе критика была вполне заслуженная. Кинкель отрекся
на военном суде от революции и от своих товарищей по оружию;
он восхвалял «картечного принца» и провозглашал многолетие «гогенцол-
лернским императорам», забывая, что тот же военный суд послал
26 его товарищей на песчаную горку, где они все мужественно умерли.
Но Кинкель сидел в каторжной тюрьме в то время, когда Маркс и
Энгельс нападали на него; по общему мнению, он был обреченной жертвой
королевской мести, и заключение его в крепость по приговору военного
суда было заменено посредством акта кабинетной юстиции бесчестием
каторжной тюрьмы. Привлечение его при таких обстоятельствах к поли¬
тическому позорному столбу могло вызвать серьезные протесты не только
«сентиментальных обманщиков и демократических болтунов».
После того открыты были архивные материалы по делу Кинкеля, и
в свете их дело это рисуется целой сетью трагикомических сплетений.
Кинкель был вначале богословом и даже ортодоксальным; он отпал от
истинной веры и, женившись на разведенной католичке, вызвал непри¬
миримую ненависть к себе со стороны правоверных, что создало ему
славу «героя свободы»; она далеко превосходила его действительные заслуги
и подлинную ценность. Кинкель только «по недоразумению» попал в одну
партию с Марксом и Энгельсом и политически не пошел дальше лозунгов
ходячей демократии; при этом его, по выражению Фрейлиграта, «проклятое
красноречие», которое он унаследовал еще от своей богословской деятель¬
ности, порою увлекало его далеко влево; точно так же и речь в Раштате увле¬
кла его далеко вправо. Скромное поэтическое дарование способствовало то¬
му, что он приобрел бо льшую известность, чем другие демократы его складки.
Во время кампании за имперскую конституцию Кинкель вступил в
добровольческий отряд Виллиха, в рядах которого боролись также Энгельс
и Молль; он проявлял храбрость в сражениях; в последней битве у Мурга,
в которой пал Молль, Кинкель был даже ранен в голову, после чего попал
в плен. Военный суд присудил его к пожизненному заключению в кре¬
пости, но этим не удовольствовался «картечный принц», или, как почти¬


— 159 —
тельнее выразился Кинкель в своей защитительной речи, «его королевское
высочество, наш наследник». Генерал-аудитор в Берлине сделал пред¬
ставление королю об отмене постановленного военным судом приговора;
он доказывал, что Кинкель заслужил смертную казнь, и ходатайствовал
о новом рассмотрении дела в военном суде.
Против этого восстало все министерство; оно хотя и признавало,
что назначенное наказание слишком мягко для государственной из¬
мены, но советовало все же утвердить приговор «из милости», во вни¬
мание к общественному мнению. Вместе с тем правительству казалось
«желательным», чтобы Кинкель отбывал наказание «в гражданском месте
заключения», так как обращение с Кинкелем как с крепостным арестан¬
том могло вызвать «большую сенсацию». Король принял предложе¬
ние министерства, но именно это и вызвало ту «большую сенсацию»,
которой хотели избежать. «Общественное мнение» сочло жестокой на¬
смешкой то, что король «из милости» послал в каторжную тюрьму
государственного изменника, которого даже военный суд решил лишь поса¬
дить в крепость.
Общественное мнение, однако, ошибалось, так как оно не было знакомо
с тонкостями прусской карательной системы. Кинкель был присужден не
к военному аресту, а к военному заключению в крепости, т. е. к еще
более суровому и отвратительному наказанию, чем каторжная тюрьма.
Заключенные были скучены по десяти или двадцати человек в тесных
камерах, спали на жестких нарах, получали скудную и плохую пищу;
их посылали на самые унизительные работы, такие, как очистка выгреб¬
ных ям, подметание улиц и т. п., а за малейшие провинности они под¬
вергались наказанию плетью. Министерство боялось «общественного мне¬
ния» и хотело поэтому оградить заключенного Кинкеля от такой собачьей
жизни; но когда «общественное мнение» представило дело в обратном
смысле, то правительство не осмелилось, из страха пред «картечным
принцем» и его мстительной партией, открыто признаться в своих «гуман¬
ных» намерениях. Оно предпочло оставить короля под подозрением, кото¬
рое должно было сильно повредить ему и фактически повредило даже в
глазах благонамеренных его подданных.
Под тяжелым впечатлением этого неудавшегося заступничества мини¬
стерство не хотело вызывать новой «сенсации» вестями о переживаниях Кин¬
келя в каторжной тюрьме, но отважилось только на приказ, чтобы заклю¬
ченного ни в коем случае не подвергали телесным наказаниям. Оно же¬
лало бы также освободить Кинкеля от принудительного физического труда
и предложило директору каторжной тюрьмы в Наугарде, где сначала
сидел Кинкель, взять ответственность за это на самого себя. Но упрямый
бюрократ держался имеющихся у него инструкций и посадил Кин¬
келя за мотальное колесо. Это Еызвало сильное возбуждение; созда¬
лась «песенка о катушке», которую повсюду распевали; картинки, изобра¬
жавшие «поэта за мотальным колесом», наводняли Германию, а сам Кин¬
кель писал своей жене: «Игра судьбы и партийная ярость доходят до
безумия, до того, что рука, которая написала для немецкого народа


— 160 —
«Стрелка Отто», теперь вертит мотушку». Но и в этом случае оправда¬
лась старая истина, что «нравственное возмущение» филистера ставит
обыкновенно его же в смешное положение. Штетинское окружное упра¬
вление испугалось скандала; проявляя большую смелость, чем министер¬
ство,—за что, впрочем, его сейчас же обвинили в «демократических воз¬
зрениях»;—оно предписало перевести Кинкеля на занятия по письмен¬
ной части. Но сам Кинкель заявил, что предпочитает оставаться при своей
мотушке, так как легкое физическое напряжение не мешает ему преда¬
ваться на свободе своим мыслям, тогда как переписка бумаг в течение
целого дня вредно действует ему на грудь и расшатывает его здоровье.
Широко распространенное мнение, будто с Кинкелем исключительно
сурово обращались в тюрьме по приказу короля, ничем не подтверждается,
хотя, конечно, ему пришлось мйого перетерпеть. Директор Наугарда,
Шнухер, был непреклонный бюрократ, но не зверь. Он говорил Кинкелю
«ты», но предоставлял ему много бывать на воздухе; он также проявлял
сочувствие жене Кинкеля и ее неустанным стараниям добиться освобо¬
ждения мужа. Напротив того, в Шпандау, куда Кинкель был переведен
в мае 1870 г., с ним обращались на «вы», но заставили сбрить бороду и
волосы; директор тюрьмы, благочестивый реакционер Иезерих, мучил
его попытками обращения на путь истины и тотчас же начал отвратитель¬
ную грызню с «супругой Кинкель». Впрочем, и этот душепродавец не очень
сопротивлялся, когда министерство запросило его относительно предложе¬
ния жены Кинкеля: она ходатайствовала, чтобы мужа ее отпустили
в Америку с тем, что он обяжется честным словом отказаться от всякой по¬
литической деятельности и никогда не возвращаться в Европу. Иезерих
высказался даже в том смысле, что, посколько он знает Кинкеля, пребывание
в Америке скорее содействовало бы его исправлению. Но он все же полагал,
что Кинкель должен отбыть по крайней мере еще один год заключения для
того, чтобы меч власти не оказался тупым и зазубренным. Потом, через
год, можно разрешить ему эмигрировать из Германии. Другое дело, ко¬
нечно, если бы здоровье Кинкеля пострадало от долгого заключения; ника¬
ких признаков этого, однако, пока нет налицо. Доклад Иезериха направлен
был к королю, который проявил большую мстительность, чем министр
и директор каторжной тюрьмы. Согласно «высочайшему постановлению»,
решено было не отпускать Кинкеля в Америку и по истечении года заклю¬
чения, а, напротив того, подвергнуть его еще гораздо большему униже¬
нию, чем он претерпел до того.
Шумиха, поднятая вокруг Кинкеля, не могла не возмущать таких
людей, как Маркс и Энгельс. Им были всегда ненавистны подобного рода
мещанские сенсации. Уже в своем изображении борьбы за имперскую кон¬
ституцию Энгельс горько сетовал на то, что столько чрезмерного внимания
уделялось исключительно «образованным жертвам» майских восстаний—
и никто словом не упоминал о сотнях и тысячах рабочих, которые гибли
в боях, гнили в раштатских казематах или бедствовали в изгнании больше,
чем все другие эмигранты. Но и помимо этого даже среди «образованных
жертв» были многие, испытавшие несравненно больше, чем Кинкель, и не-


—161 —
сравнение более мужественно переносившие свою участь; по о них никто
ч словом не заикался. Достаточно вспомнить об Августе Рекеле, по мень¬
шей мере столь же талантливом художнике, как и Кинкель. Его подвергали
в вальдгеймской каторжной тюрьме самому жестокому обращению вплоть
до телесных наказаний; но и после двенадцати лет невыносимых пыток
он не соглашался и бровью повести, чтобы добиться помилования. Отчаяв¬
шись сломить его гордость, реакция в конце концов, так сказать, силой
вытолкала его из тюрьмы. И Рекель был не один в своем роде. Единствен¬
ным исключением был скорее Кинкель, который уже после нескольких
месяцев сравнительно сносного заключения поведал миру о своем раскаянии
и страданиях, напечатав свою раштатскую речь. Суровая критика этой
речи Марксом и Энгельсом была вполне уместная, и они с полным правом
утверждали, что не ухудшили, а скорее улучшили положение Кинкеля.
Дальнейшее течение дела показало, что они были правы и в дру¬
гих отношениях. Общее увлечение Кинкелем так широко раскр'ыло
кошельки буржуазии, что удалось подкупить одного из служащих при
тюрьме в Шпандау, и в ноябре 1850 г. Карл Шурц устроил побег Кинкелю.
Вот все, чего добился король своей мстительностью. Если бы он разрешил
Кинкелю уехать в Америку под честным словом, что он никогда больше
не будет заниматься политикой, то Кинкеля бы скоро забыли: это понимал
даже тюремный директор Иезерих. А после своего удачного побега Кинкель
сделался трижды прославленным агитатором, и королю же еще пришлось
терпеть насмешки.
Но король стерпел это по-королевски. Донесение о побеге Кинкеля
навело его на мысль, которую он сам имел честность назвать нечистой.
Он приказал своему Мантейфелю раскрыть заговор при содействии «драго¬
ценного» Штибера и наказать виновных. Штибера уже тогда все пре¬
зирали; даже берлинский начальник полиции Гинкельди, человек весьма
покладистой совести, когда дело шло о преследовании политических
врагов, резко протестовал против обратного поступления Штибера на
полицейскую службу. Никакие протесты, однако, не помогли, и в качестве
пробной работы Штибер инсценировал, прибегая к кражам и лжесвиде¬
тельствам, кельнский процесс коммунистов.
По многим низостям кельнский процесс в десять раз превосходил
дело Кинкеля; однако, не слыхать было, чтобы хоть один порядочный
человек из буржуазии возмутился этим. Быть-может, этот почтенный класс
хотел доказать, что Маркс и Энгельс с самого начала верно поняли его.
3.	Раскол в союзе коммунистов.
В общем, дело Кинкеля имело скорее симптоматическое, нежели
фактическое значение. На этом деле легче всего понять сущность спора,
в который Маркс и Энгельс вступили с лондонскими эмигрантами; но само
по себе оно не было важнейшим предметом спора, а тем более его непосред¬
ственной причиной.
В чем заключалась связь Маркса и Энгельса с остальными эмигрантами
и что их обособляло от других, яснее всего видно на двух начинаниях,


— 162 —
которым они отдавали свои силы на ряду с изданием «Нового Рейнского
Обозрения» в 1850 г. Одно из этих начинаний—эмигрантский комитет.
Маркс и Энгельс основали его вместе с Бауэром, Пфендером и Виллихсм
для помощи эмигрантам, которые большими массами притекали в Лон¬
дон после того, как Швейцария стала все суровее относиться к бе¬
женцам. Вторым общеэмигрантским делом Маркса и Энгельса было воз¬
рождение Союза коммунистов. Возобновление его деятельности становилось
настоятельной необходимостью по мере того, как победоносная реакция
стала бесцеремонно отнимать у рабочего класса свободу печати и собра¬
ний и вообще все средства публичной пропаганды. Солидарность Маркса
и Энгельса с эмиграцией была таким образом житейской, но* отнюдь не
политической. Они делили лишения эмигрантов, но не их измышления, и
готовы были жертвовать для них последней копейкой, но ни малейшей
часуицей своих убеждений.
Немецкая и в особенности международная эмигрантская среда пред¬
ставляла собой хаотическую смесь самых разнородных элементов. Все
эти люди надеялись па возрождение революции, которая даст им возмож¬
ность вернуться на родину; все они работали в этом направлении, что,
казалось бы, должно было об’единить их в общем деле. В действительности
же всякая попытка единения заканчивалась неизбежно неудачей. В луч¬
шем случае дело доходило до манифестов, а они тем менее к чему-либо
приводили, чем торжественнее были составлены. Стоило приступить к
какому-нибудь непосредственному делу, как возникали несноснейшие ссоры.
Это не было виною отдельных лиц, бедственное положение которых только
обостряло столкновения. Истинная причина заключалась в классовой борьбе.
Она определяла ход революции и продолжалась в эмиграции, несмотря
на всяческие попытки вообразить, что ее не существует. Маркс и Энгельс
видели с самого начала бесплодность таких попыток и не принимали в
них участия; это об’единило все мелкие эмигрантские группы, по край¬
ней мере, в том общем мнении, что исключительные виновники всех разно¬
гласий—Маркс и Энгельс.
Они же продолжали пролетарскую классовую борьбу, которую на¬
чали еще до революции. Прежние члены Союза коммунистов собрались с
осени 1849 г. в Лондоне почти в полном составе. Только Молль пал в
битвах при Мурге. Шаппер приехал летом 1850 г., а Вильгельм Вольф
переселился из Швейцарии еще на год позже. Зато удалось привлечь
к делу новые силы, нак, например, Августа Виллиха, бывшего прусского
офицера. Во время баденско-пфальцского похода он выказал себя очень
умелым руководителем добровольческих отрядов, и его завербовал его
бывший ад’ютант Энгельс; Виллих был весьма деятельный человек, но
в теоретическом отношении довольно путанный. Затем шла молодежь:
купец Конрад Шрамм, учитель Вильгельм Пипер и наконец Вильгельм
Либкнехт, который учился в германских университетах, но сдал экзамены
на революционера в баденских восстаниях и в швейцарском изгнании. Все
они окружали в эти годы Маркса, при чем наиболее преданным и верным его
другом из них был Либкнехт. О двух других Маркс отзывался иногда не


совсем одобрительно, так как они причиняли ему порой не мало хлопот;
но не следует понимать буквально каждое слово, которое он говорил в раз¬
дражении против них. Когда Конрад Шрамм умер еще совсем молодым
от чахотки, Маркс прославил его, назвав «неистовым Перси партии»; и
про Пипера Маркс тоже говорил, что он, в сущности, «добрый малый». Через
посредство Пипера в переписку с Марксом вступил геттингенский адвокат
Иоганес Микель, который затем сделался членом Союза коммунистов.
Маркс, видимо, ценил его как умного человека, и Микель в течение целого
ряда лет был верен коммунистическому знамени; потом только, как и его
друг Пипер, он повернул назад в либеральный лагерь.
Для того, чтобы возродить Союз коммунистов, центральное управление
издало циркуляр, помеченный мартом 1850 г. и составленный Марксом и
Энгельсом; циркуляр этот привез в Германию Гейнрих Бауэр, командирован¬
ный в качестве эмиссара. Авторы циркуляра исходили из того, что предстоит
новая революция, которая «будет вызвана или самостоятельным выступле¬
нием французского пролетариата или походом Священного Союза на револю¬
ционный Вавилон». Подобно тому, как мартовская революция доставила
победу буржуазии, и эта новая революция принесет победу мелкой буржуа¬
зии; она же снова предаст рабочий класс. Отношение революционной
рабочей партии к мелкобуржуазным демократам формулировалось следую¬
щим образом: «Рабочая партия идет с ними против фракции, падение которой
составляет их цель; но она выступает против них во всем, в чем они хотят
закрепить победу только за собой». Мелкобуржуазные элементы использо¬
вали бы победоносную для них революцию в собственных интересах, рефор¬
мируя капиталистическое общество лишь настолько, чтобы сделать его более
удобным и терпимым для них самих и в известной степени для рабочего
класса. Но пролетариат ни в каком случае этим не удовлетворится. Мелко¬
буржуазные демократы будут стараться возможно скорее закончить рево¬
люцию, как только будут осуществлены их умеренные требования; задача
же рабочих, напротив того, заключается в том, чтобы революция длилась
перманентно, «до тех пор, пока не будет вырвано господство из рук имущих
классов, пока государственная власть не будет завоевана пролетариатом
и об’единение пролетариев не осуществится не только в одной стране, а во
всех господствующих странах мира, настолько, чтобы прекратилась кон¬
куренция между пролетариями этих стран, и пока хотя бы главнейшие
производительные силы не сосредоточатся в руках пролетариев».
Соответственно с этим, циркуляр предостерегал рабочих, чтобы они
не поддавались проповеди единства и соглашательства с мелкобуржуаз¬
ными демократами и не сделались лишь придатком буржуазной демократии.
Им необходимо, напротив того, образовать по возможности прочную и силь¬
ную организацию. Тогда, после победы революции—ее же они, как и всегда
до сих пор, осуществят лишь собственной силой, собственным мужеством—
они продиктуют мелкой буржуазии такие условия, при которых господство
буржуазных демократов будет носить в самом себе зародыши своего разру¬
шения. И тем легче будет вытеснить потом господство буржуазной демокра¬
тии господством пролетариата. «Рабочие должны прежде всего во время


— 164 —
столкновения и непосредственно после борьбы насколько возможно восста¬
вать против буржуазного соглашательства и вынуждать демократов к вы¬
полнению на деле их теперешних террористических фраз... Совершенно не
следует противиться так называемым эксцессам, проявлениям народной мести
по отношению к ненавистным лицам и общественным зданиям, связанным
только с ненавистными воспоминаниями; напротив того, следует не только
терпеть такие проявления, а даже брать в свои руки руководство ими».
При выборах в Национальное Собрание рабочие должны всюду выставлять
своих собственных кандидатов, даже там, где нет видов на победу, и не под¬
даваться никаким уговорам демократов. Конечно, в начале движения рабо¬
чим не следует предлагать определенно коммунистические меры, но они
могут оказывать достаточное давление на демократов, и те будут вынуждены
нарушать по возможности во многих направлениях прежний обществен¬
ный порядок, изменять его правильное течение и тем самым компроме¬
тировать самих себя, а также сосредоточивать в руках государства по воз¬
можности больше производительных сил, транспортных средств, фабрик, же¬
лезных дорог и т. д. Прежде всего рабочие на должны допустить, чтобы с
уничтожением феодализма поместья, как это было в эпоху Великой фран¬
цузской революции, перешли в свободную собственность крестьян. Этим
сохранилось бы существование земельного пролетариата, и на ряду с таковым
возник бы мелкобуржуазный крестьянский класс, который проделал тот же
круговорот об’единения и задолженности, как французский крестьянин.
Рабочие должны, напротив того, требовать, чтобы конфискованные поместья
оставались государственным достоянием и чтобы их превращали в рабочие
колонии. Возделывание земель должно стать делом организованного земель¬
ного пролетариата, располагающего всеми средствами крупного земледелия.
Таким путем начало общей собственности получит прочное основание среди
шатающихся отношений буржуазной собственности.
Вооруженный этим циркуляром, Бауэр выполнил с большим успехом
свою миссию в Германии. Ему удалось завязать наново порванные нити,
а также создать новые связи, благодаря тому, что он приобрел большое влия¬
ние на остатки рабочих, крестьянских, батраческих и гимнастических со¬
юзов, которые еще уцелели среди неистовства контр-революции. Наиболее
влиятельные члены рабочего братства, основанного Стефаном Борном, тоже
примкнули к Союзу, который таким образом привлек в себе «все пригодные
силы»: так писал в Цюрих Карл Шурц, который в то же самое время об’ез-
жал Германию по поручению одной организации швейцарских эмигрантов.
Во втором воззвании, помеченном июнем 1850 г., центральное управление
уже извещало, что Союз утвердился в целом ряде германских городов и
образовал руководящие центры в Гамбурге для Шлезвиг-Гольштинии,
в Шверине для Мекленбурга, в Бреславле для Силезии, в Лейпциге для
Саксонии п Берлина, в Нюренберге для Баварии, в Кельне для рейнской
провинции и Вестфалии.
То же воззвание называло лондонский округ самым сильным
оплотом Союза, ибо он нес почти исключительно на себе все расходы,
руководил просветительным союзом немецких рабочих в Лондоне, а также


— 165 —
большей частью эмигрантов. Кроме того, лондонское центральное управле¬
ние стояло в тесной связи с революционной партией англичан, французов и
венгерцов. В другом отношении, однако, лондонский округ был самым слабым
местом Союза, ибо он запутывал Союз в разгоравшуюся все сильнее и все
более безысходную борьбу в эмигрантской среде.
В течение лета 1850 г. явно исчезла надежда на скорое возрождение
революции. Во Франции уничтожили всеобщее избирательное право, и
это не вызвало восстания рабочего класса. Борьба шла уже только между
претендентом Луи Бонапартом и мон архически-реакционным Националь¬
ным Собранием. В Германии мелкобуржуазная демократия сошла с полити¬
ческой сцены, а либеральная буржуазия приняла участие в ограблении трупа
революции, учиняемом Пруссией. При этом Пруссию надули германские
средние и мелкие государства, которые все плясали под австрийскую дудку,
а царь грозно пощелкивал кнутом над всей этой немецкой компанией. Но
по мере того, как шел отлив истинной революции, все более усиливались
лихорадочные стремления эмигрантов сфабриковать иск усственную револю¬
цию. Эмиграция обманывалась относ ительно всех угрожающих признаков
и возлагала надежды на чудеса, которые она готовилась свершить упорством
своей воли. С тем большим недоверием эмиг ранты относились ко всякой
самокритике, исходившей из собстве иных рядов. Маркс и Энгельс видели
положение вещей в истинном свете, так как наблюдали за всем, что происхо¬
дило. ясным и спокойным взор ом, и это создавало все большую рознь между
ними и эмигрантами. Как мог голос логики и разума сдержа ть бурю стра¬
стей в более или менее отчаивавшейся массе людей! Голос этот оказался
настолько бессильным, что всеобщее оп’янение проникло та кже в лондон¬
ское отделение Союза коммунистов и вызвало см ут у в центральном управле¬
нии.
В заседании от 15-го сентября дело дошло до открытого раскола.
Шесть членов ополчились против чет ырех: Маркс и Энгельс, затем Бауэр,
Эккариус, Пфендер из старой гвардии, а из молодого поколения Конрад
Шрамм против Виллиха, Шаппера, Френкеля и Лемана. Среди них был
только один из старых членов—Шаппер, первобытный революционер, как
его удачно назвал Энгельс. Его увлекла революционная стихия, так как он
в течение целого года видел в непосредственной близости ужасы контр-рево¬
люции; он только что перед этим приехал в Англию.
На этом решительном заседании Маркс в еле дующих словах определил
сущность возникшего разногласия: «Меньшинство устанавливает вместо
критического воззрения догматическое, вместо материалистического—идеа¬
листическое. Вместо реальных обстоят ельств маховым колесом революции
для него становится воля. Мы говорим рабочим: «вам п редстоит пятнадцать,
двадцать, пятьдесят лет гражданской борьбы, а также войны между народам*-
не только для того, чтобы изменить условия жизни, а чтобы изменить самих
себя и приобрести умение и навык к политическому господству». Вы же, на¬
против того, говорите: «Мы должны немедленно получить власть, или пипи
пропало». В то время, как мы указываем именно немецким рабочим на не¬
развитость немецкого пролетариата, вы грубо льстите национальном}


— 166 —
чувству и сословным предрассудкам немецких ремесленников, что, конечно,
гораздо выигрышнее. Как демократы возвели в святыню слово народ,
так вы обожествляете слово пролетариат». Дело дошло—к неудоволь¬
ствию Маркса—до того, что Шрамм вызвал на дуэль Виллиха, и дуэль со¬
стоялась близ Антверпена; Шрамм был легко ранен. Но достичь какого-
либо единения оказалось невозможным.
Большинство пыталось спасти Союз тем, что перенесло управление его
в Кельн. Кельнскому округу предложено было избрать новый центральный
орган, а прежний лондонский округ предполагалось заменить двумя дру¬
гими, независимыми один от другого и стоящими лишь в общении с централь¬
ным управлением. Кельнский округ на это согласился и выбрал новое
центральное управление, но меньшинство отказалось его признать. Оно
имело больше сторонников в лондонском округе и главным образом в не¬
мецком просветительном союзе, после того, как оттуда выступили Маркс
и его ближайшие друзья. Виллих и Шаппер основали особый союз, но он
вскоре запутался в авантюристскую революционную игру.
Более обстоятельно, чем на заседании от 15-го сентября, Маркс и Эн¬
гельс обосновали свои взгляды в пятой и шестой книжках «Обозрения». Она
вышла двойным номером, и этим номером закончилось в ноябре 1850 года су¬
ществование журнала. Кроме большой статьи, в которой Энгельс рассматри¬
вал крестьянскую войну 1525 г. сточки зрения исторического материализма,
в последнем номере «Обозрения» напечатана была статья Эккариуса о поло¬
жении портняжного дела в Лондоне. Маркс очень сочувственно и радостно
приветствовал эту статью: «Прежде чем пролетариат победит на барри¬
кадах и на боевых линиях, писал Маркс, он возвещает о своем грядущем
господстве рядом интеллектуальных побед». Эккариус, работавший сам
в одной из лондонских портняжных мастерских, усматривал исторический
процесс в том факте, что мелкие ремесленные предприятия вытесняются
крупной промышленностью. Но он признавал в то же время, что в дости¬
жениях и способах производства крупной промышленности заложены
историей и с каждым днем ими наново создаются реальные условия про¬
летарской революции. В таком чисто материалистическом, чуждом всякой
чувствительности воззрении на буржуазное общество и его развитие
Маркс усматривал значительное превосходство над сентиментальной,
проповеднической, психологической критикой Вейтлинга и других писа¬
телей из'рабочих, нападавших на существующий порядок вещей. Материа¬
лизм Эккариуса был плодом неустанной работы Маркса, и самым желан¬
ным плодом.
Центр тяжести последней книжки журнала составляли, однако, не
эти статьи, а экономически-политическое обозрение времени с мая до ок¬
тября. Маркс и Энгельс обстоятельно выясняли в своем обозрении эконо¬
мические причины политической революции и контр-революции и доказы¬
вали, что первая возникла из тяжелого хозяйственного кризиса, а вторая
коренилась в новом под’сме производства. Затем они приходили к следую¬
щему выводу: «При том всеобщем процветании, в котором пышно распу-
стились производительные силы буржуазного общества, насколько это


— 1Ü7 —
вообще возможно при буржуазном строе, не .может быть и речи о действи¬
тельной революции. Революция возможна лишь в те периоды, когда оба
эти фактора, современные производительные силы и буржуазные отношения
в области производства, становятся в противоречие друг к другу. Разного
рода трения между отдельными фракциями континентального обществен¬
ного строя, их попытки взаимно скомпрометировать одна другую, весьма
далеки от того, чтобы послужить поводом для новых революций. Напротив
того, эти разногласия только потому и возможны, что существующее поло¬
жение весьма устойчиво в настоящий момент и, чего реакция не знает,
весьма буржуазно. Об эту устойчивость положения разобьются все попытки
реакции сдержать развитие буржуазии, точно так же, как и все нравствен¬
ное негодование и все воодушевленные призывы демократов. Новая рево¬
люция возможна только как следствие нового кризиса. Она, однако, столь
же несомненна, как и таковой».
Этому ясному и убедительному изложению обстоятельств противо¬
поставлялось в конце воззвание, изданное европейским центральным ко¬
митетом и подписанное Маццини, Ледрю Ролленом, Дарашем и Руге. Все
иллюзии эмигрантов были сжато и кратко изложены в этом воззвании,
и оно приписывало крушение революции честолюбивой ревности отдельных
вождей и враждебному столкновению взглядов разных учителей народа.
Свое собственное исповедание воззвание определяло как веру в свободу,
равенство, братство, в семью, общину, государство, отечество—словом,
в общественный строй, имеющий на своей вершине Бога, а в основе—народ.
Обозрение помечено было первым ноября 1850 года. На этом кончились
на два десятилетия совместная жизнь и деятельность двух авторов. Энгельс
уехал в Манчестер и там снова поступил приказчиком в бумагопрядильню
фирмы Эрмен и Энгельс, а Маркс остался в Лондоне и посвятил все свои
силы научной работе.
4.	Эмигрантская жизнь.
Эти ноябрьские дни почти точно совпали с половиной жизни Маркса
и являются не только внешним образом значительным поворотным пунктом
жизненных свершений Маркса. Он сам живо это ощущал, и еще в большей
степени это чувствовал Энгельс.
«Все более и более выясняется—писал он Марксу в феврале 1851 года,—
что в эмиграции каждый человек неизбежно становится дураком, ослом
и низким негодяем, если он окончательно не отстраняется от эмиграционной
среды и не довольствуется положением независимого писателя, послав
к чорту и так называемую революционную партию». На это Маркс ему
ответил: «Мне очень нравится общественная обособленность, в которой
мы с тобой теперь очутились. Она вполне соответствует нашему положению
и нашим принципам. Теперь мы свободны от взаимных уступок, половин¬
чатости, терпимой из приличия, и от обязанности отвечать перед публикой
вместе со всеми этими ослами за то смешное положение, в какое себя ставит
партия». Затем ему Энгельс снова писал в том же духе: «Мы теперь опять—
после долгого пеоерыва—имеем возможность показать, что не нуждаемся


— 1G8 —
ни в какой популярности, пи в какой поддержке со стороны какой-либо
партии, где бы то ни было, и что наша позиция совершенно независима
от таких пустяков. Отныне мы отвечаем только сами за себя... Мы, в сущ¬
ности, не должны даже жаловаться на то, что эти petits grands hommes
избегают нас; разве мы в течение стольких лет не представляли себе, будто
всякий сброд является нашей партией, хотя у нас не было никакой партии,
а те, которые состояли в нашей партии по крайней мере официально, не
понимали самых азов нашего дела?» Не следует, конечно, понимать бук¬
вально такие слова, как «дураки» и «негодяи», и кое что другое тоже сле¬
довало бы выкинуть из этих несдержанных суждений. Несомненно, однако,
что Маркс и Энгельс были совершенно правы, когда видели свое спасение
в том, чтобы резко отмежеваться от бесплодных споров в эмигрантской
среде и, как выражался Энгельс, заняться научными изысканиями «в
некотором одиночестве»—до тех пор, пока наступит другое время и придут
люди, которые поймут их задачи.
Впрочем, разрыв был не такой резкий, не такой глубокий и не так
быстро произошел, как может показаться оглядывающемуся назад наблю¬
дателю. В письмах, которыми обменивались Энгельс и Маркс в ближай¬
шие после того годы, еще часто звучали отголоски борьбы с эмигрантами.
Это проистекало из непрекращавшихся трений между двумя фракциями,
на которые раскололся Союз коммунистов. Оба друга к тому же никак не
предполагали отказаться от всякого участия в политической борьбе, когда
решили не вмешиваться в эмигрантские дрязги. Если они и не прекратили
сотрудничества в чартистских органах, то все же и не думали примириться
с гибелью «Нового Рейнского Обозрения».
Базельский издатель Шабелиц хотел взять на себя дальнейшее изда¬
ние журнала, но из этого ничего не вышло; с Германом Бекером, который
жил в Кельне и стоял сначала во главе «Западно-Германской Газеты», а по¬
том, когда ее закрыли, вел небольшое издательское дело, Маркс начал пере¬
говоры об издании собрания своих сочинений, а также об издании трех-
месячника, при чем предполагалось, что он будет выходить в Льеже. Эти
планы рушились с арестом Бекера в мае 1851 года, но из «Сборника статей,
издаваемого Германом Бекером», все же вышел в свет один выпуск. Под¬
писавшиеся на Сборник до 15-го мая получали десять выпусков, по восьми
зильбергрошей за каждый; после этого срока цена повышалась до одного
талера и п«1 надцати зильбергрошей за том. Первый выпуск был очень
быстро распродан, но утверждение Вейдемейера, будто он разошелся в
15.000 экземпляров, вероятно, ошибочное: даже десятая часть такой цифры
представляла бы в тогдашних условиях значительный успех.
Во всех этих планах большую роль играла для Маркса также «настоя¬
тельная необходимость в заработке». Маркс жил в крайне тяжелых мате¬
риальных условиях. В ноябре 1850 г. у него родился четвертый ребенок,
сынок Гвидо. Мать сама кормила грудью ребенка и так писала о нем:
«Бедный ангелочек испил у меня из груди вместе с молоком столько забот
и безмолвного горя, что беспрерывно хворал и мучился днем и ночью
сильными болями. Со времени своего появления на свет он не проспал ни


— 169 —
одной ночи целиком, а только, самое большее, два-три часа». Несчастный
ребенок умер через год после рождения.
С первой их квартиры в Чельси Маркса с семьей выселили самым гру¬
бым образом, так как хотя они и платили квартирной хозяйке, но она не
уплатила домовладельцу. Тогда они с большим трудом и хлопотами нашли
себе пристанище в одном немецком отеле на Лейстерстрит, близ Лейстер-
сквера, а оттуда вскоре переселились на Динстрит 28, в районе Сохо-сквера.
Там они основались в двух маленьких комнатках и прожили в них около
шести лет.
Но это не избавило их от нужды, которая, напротив того, все более
и более одолевала их. В конце октября 1850 г. Маркс написал Вейдемейеру
в Франкфурт, прося его выкупить и продать заложенные в тамошнем лом¬
барде серебряные вещи, оставив только детский столовый прибор, принад¬
лежащий маленькой Женни. «Мое положение таково, писал Маркс, что
необходимо во что бы то ни стало достать деньги, а то я не смогу даже
продолжать работу». Как раз в эти дни Энгельс переселился в Манчестер,
чтобы заняться «собачьей коммерцией»—и наверно прежде всего сделал
это с тем, чтобы помочь своему другу.
Других друзей у Маркса становилось все меньше в это тяжелое время.
«Что меня действительно печалит до глубины души и отчего у меня сердце
обливается кровью», писала жена Маркса в 1850 г. Вейдемейеру, «это то,
что у моего мужа столько мелочных забот; так немного нужно, чтобы
помочь ему, а между тем у него, так охотно и радостно помогавшего
другим, нет поддержки ниоткуда. Не думайте, милый г. Вейдемейер,
что мы требуем помощи от кого-либо. Единственное, чего мой муж мог
бы ожидать от тех, которые обязаны ему многими мыслями, вдохновениями,
а также частой поддержкой, это—чтобы они проявили больше деловой энер¬
гии и сочувствия по отношению к журналу. У меня достаточно гордости и
смелости, чтобы сказать правду. Это немногое он заслужил. Мне очень
больно, но мой муж не так на все это смотрит. Он никогда, даже в самые
тяжелые минуты, не терял веры в будущее или даже веселости, и был
всегда доволен, когда видел, что я в хорошем настроении и наши милые
детки ласкаются к своей любимой мамочке». И так же, как она тревожи¬
лась о муже, когда молчали друзья, и он беспокоился о ней, когда слишком
громко шумели враги.
Тому же Вейдемейеру Маркс писал в августе 1851 г.: «Ты понимаешь,
что мое положение очень невеселое. Жена моя погибнет, если будет долго
так длиться. Постоянные заботы, бесконечно мелкая житейская борьба
убивают ее. И к этому еще присоединяется бесстыдство моих врагов; они ни¬
когда даже не пытались напасть на меня по существу и стараются ото¬
мстить за свое бессилие тем, что возбуждают против меня житейские подозре¬
ния и распространяют непередаваемую грязь... Я бы, конечно, смеялся над
всей этой мерзостью, и она меня ни на минуту не отвлекает от моей работы.
Но жена моя слабого здоровья; она с утра до вечера погружена в тяжелые
житейские заботы, нервы у нее расшатаны, и понятно, что ей не становится
лучше от того, что глупые сплетники являются к ней каждый день с испаре¬


— 170 —
ниями из демократических чумных клоак. Бестактность некоторых людей
в таких случаях невообразима». За несколько месяцев до того (в марте)
у Маркса родилась дочь Франциска, и жена Маркса, хотя самые роды
были легкие, лежала долго тяжело больная, «скорее вследствие житейских,
нежели физических, причин»; в доме не было ни гроша, «и при этом еще
эксплоатируют рабочих и стремятся к диктатуре», как писал Маркс с
большой горечью Энгельсу.
Лично для себя Маркс находил неисчерпаемое утешение в научной ра¬
боте. Он сидел с девяти часов утра до семи вечера в Британском музее.
По поводу пустого шатания Кинкеля и Виллиха он писал: «Демократиче¬
ские простаки, у которых «озарение является свыше», конечно, не имеют
надобности работать с таким упорством. Зачем им, счастливчикам, корпеть
над собиранием экономического и исторического материала! Все ведь так
просто, говорил мне, бывало, честный Виллих. Все так просто! Да, в их
пустых головах. Вот уж действительно простаки». Маркс надеялся в то время,
что закончит свою «Критику политической экономии» в течение нескольких
недель, и начал уже искать издателя, что тоже приносило ему одно
разочарование за другим.
В мае 1851 г. в Лондон приехал верный друг, на которого Маркс мог
вполне положиться, рассчитывать в трудную минуту, и с ним он действительно
поддерживал близкие отношения в последующие затем годы. Это был Фер¬
динанд Фрейлиграт. Но вслед за его приездом пришла печальная весть.
10-го мая в Лейпциге арестовали портного Нот’юнга, эмиссара Союза ком¬
мунистов. Он приехал в Лейпциг с агитационными целями, и по забранным
у него бумагам полиция узнала о существовании Союза. Вслед затем были
немедленно арестованы члены центрального управления в Кельне, и Фрейлиг¬
рат едва только успел избежать такой же судьбы, когда уехал в Лондон,
не подозревая о грозившей ему опасности. При его появлении в Лондоне все
мелкие фракции немецкой эмиграции стали тянуть каждая к себе знамени¬
того поэта, но Фрейлиграт заявил, что будет держаться только Маркса
и его тесного круга. Он отклонил поэтому предложение принять участие
в собрании, назначенном на 14 июля 1851 года. На этом собрании предпо¬
лагалось сделать еще одну попытку об’единения немецких эмигрантов в одно
целое. Попытка не удалась, как и все прежние, и вызвала только новую
рознь. 20-го июля основан был «агитационный союз» под руководством
Руге, а 27-го «эмигрантский клуб», во главе которого стоял Кинкель. Эти
два союза вступили немедленно в ожесточенную борьбу, которая велась
также в немецко-американской печати.
Маркс отнесся, конечно, с едкой насмешкой к этой «войне мышей и
лягушек», главари которой были ему оба одинаково противны по общему
своему образу мыслей. Попытки Руге «управлять разумом событий» в 1848 г.
«Новая Рейнская Газета» критиковала с особым искусством и увлечением,
выступая при этом и с тяжелой артиллерией против «Арнольда Винкельрида
Руге», «мыслителя из Померании», сочинения которого—«сточный желоб»,
куда «стекаются вся нечисть фразеологии и все противоречия немецкой
демократии». Но при всей своей политической спутанности Руге все же был


— 171 —
совсем другого рода человек, чем Кинкель; последний, бежав из шпандауской
тюрьмы в Лондон, пытался разыгрывать там светского льва «то в кабаке,
то в салоне», как про него острил Фрейлиграт. Для Маркса он представлял,
однако, в то время особый интерес, в виду того, что в компанию с Кинкелем
вошел Виллих, затеяв высшего рода мошенническую проделку—устройство
новой революции на акциях. 14-го сентября Кинкель высадился в Нью-
Йорке, и миссия его заключалась в том, чтобы заручиться содействием эми¬
грантов, пользующихся почетом, и выставить их поручителями для немец¬
кого национального займа «в два миллиона долларов, на организацию пред¬
стоящей республиканской революции», а также для сбора предварительного
фонда в 20.000 талеров. Правда, первый, кому пришла в голову гениальная
мысль переправиться через океан с кошельком для сбора денег на револю¬
цию, был Кошут. Но в более скромных размерах Кинкель проделывал это
с таким же усердием и бесцеремонностью; учитель, а потом ученик пропо¬
ведовали в северных штатах против, ав южных штатах з а рабство.
В противоположность такому шутовству Маркс завязал серьезные
отношения с Новым Светом. В виду все возраставшей нужды—«почти немыс¬
лимо продолжать жить, как теперь», писал он 31-го июля Энгельсу—
Маркс задумал издавать вместе с Вильгельмом Вольфом литографированную
Корреспонденцию для американских газет; но несколько дней спустя он по¬
лучил предложение постоянного сотрудничества от «Нью-Йоркской
Трибуны», самой распространенной северо-американской газеты. Пригла¬
шение исходило от редактора газеты Дана, которого он знал в Кельне.
Маркс не владел еще в то время в достаточной степени английским языком,
чтобы писать на нем, и вначале ему помогал Энгельс, который написал ряд
статей о немецкой революции и контр-революции. Марксу же вскоре после
того удалось издать в Америке одно свое сочинение на немецком языке.
5.	Восемнадцатое Брюмера.
Иосиф Вейдемейер, старый брюссельский друг Маркса, мужественно
боролся в революционные годы на редакторском посту одной демократиче¬
ской газеты во Франкфурте-на-Майне. Но обнаглевшая контр-революция
закрыла газету, а после того, как полиция обнаружила существование
Союза коммунистов, к числу самых ревностных членов которого принадле¬
жал Вейдемейер, ему пришлось скрываться от гнавшихся за ним ищеек.
Сначала он укрылся в «тихом кабачке в Саксенгаузене»; он думал
переждать там бурю и тем временем написать популярную политическую
экономию для народа, но атмосфера становилась все более удушливой, и
«кой черт вынесет нескончаемое скитание и укрывательство». У него была
жена и двое маленьких детей, и он не мог надеяться, что пробьется с семьей
в Швейцарии или Лондоне; поэтому он решил эмигрировать в Америку.
Марксу и Энгельсу очень не хотелось утратить верного сотрудника.
Маркс всячески напрягал мозг, измышляя—но совершенно тщетно—планы,
как бы доставить Вейдемейеру место инженера, железнодорожного слу¬
жащего или что-нибудь в таком роде: «Стоит тебе попасть за океан, и как
поручиться, что ты не затеряешься для пас где-нибудь на дальнем западе?
202 12


— 172 —
А у нас так мало сил, и мы должны чрезвычайно беречь наши таланты».
Но уж если Вейдемейеру необходимо было уехать, то все же была и неко¬
торая выгода в том, чтобы иметь толкового представителя коммунистиче¬
ских интересов в столице Нового Света. «Нам именно недоставало в Нью-
Йорке такого деловитого человека, как он, и в конце концов Нью-Йорк не
на краю света, а относительно Вейдемейера мы можем быть уверены, что в
нужную минуту он будет у нас сейчас же под рукой». Так рассуждал Энгельс.
Они поэтому дали свое согласие и благословение Вейдемейеру; он выехал
29-го сентября из Гавра и после бурного переезда, длившегося около
40 дней, прибыл в Нью-Йорк.
Маркс уже 31-го октября отправил письмо Вейдемейеру, в котором
предлагал ему начать книжное дело и издавать в виде отдельных сочинений
лучшее из того, что печаталось в «Новой Рейнской Газете» и в «Обозрении».
Потом Маркс сразу загорелся воодушевлением, когда Вейдемейер, прокли¬
ная в письме торгашество, которое нигде не выступает в такой отвратитель¬
ной наготе, как в Новом Свете, сообщил ему, что собирается сначала января
издавать еженедельник, под заглавием «Революция», и просил по возмож¬
ности скорее прислать ему статьи. Маркс поспешил запречь в дело всех
коммунистических писателей, прежде всего Энгельса, потом Фрейлиграта,
стихи которого Вейдемейеру особенно хотелось получить, затем Эккариуса
и Веерта, а также обоих Вольфов; он был недоволен тем, что Вейдемейер
не назвал и Вильгельма Вольфа в об’явлении о своем еженедельнике: «Никто
из нас не обладает такой популярной манерой изложения, как он», писал
Маркс. «Вильгельм Вольф необычайно скромный человек, и тем более не¬
хорошо, если бы казалось, что сотрудничество его считают излишним». Сам
Маркс обещал, кроме обстоятельного разбора нового произведения Пру¬
дона, статью «Восемнадцатое Брюмера Людовика Бонапарта», посвященную
бонапартистскому государственному перевороту 2-го декабря. В то время
это было великим событием европейской политики, и вскоре о нем созда¬
лась огромная литература.
Из всех книг о декабрьском перевороте прославились более всего
две, и они принесли авторам богатое вознаграждение. Отличие их от своего
произведения Маркс характеризовал впоследствии следующим образом:
«Napoleon le Petit» Виктора Гюго ограничивается озлобленными и остро¬
умными обвинениями, направленными против ответственного редактора
государственного переворота. Само событие является у него неожиданным,
точно удар грома при ясном небе; он видит в нем лишь акт насилия со сто¬
роны отдельной личности. Гюго не замечает, что этим он не принижает,
а возвеличивает личность Наполеона, приписывая ему беспримерную в ми¬
ровой истории силу личной инициативы. Прудон в своем «Coup d’Etat» стре¬
мится представить переворот как результат всего предшествовавшего исто¬
рического развития; но историческое построение переворота превращается
у него попутно в историческую апологию героя переворота. Так он впа¬
дает в ошибку наших так называемых об’ективных историков. Я, напротив
того, показываю, как в тогдашней Франции классовая борьба создала усло¬
вия и обстоятельства, в которых средняя и комичная личность сыграла роль


— 173 —
героя». Произведение Маркса появилось в свет точно Золушкой на ряду со
своими более удачливыми сестрами; но те книги уже давно покрылись
пылью забвения, а книга Маркса сияет и по сегодняшний день в своей
неувядаемой свежести.
Марксу удалось с несравненным мастерством выяснить до самой
глубины современное ему событие в свете исторического материализма,
и книга его сверкает умом и остроумием. Форма столь же поразительна,
как и содержание. Приведем великолепное сравнение из самого начала: «Бур¬
жуазные революции, каковыми были революции восемнадцатого века,
неслись быстрее от успеха к успеху, их драматические эфекты более ярки,
люди и события точно окружены сиянием огненных алмазов, экстаз является
в них духом каждого дня; но они недолговечны, быстро достигают высшей
своей точки, и обществом овладевает долгое похмелье—прежде чем оно
успевает трезво воспринять итоги «бури и натиска». Пролетарские же рево¬
люции, каковы революции девятнадцатого века, постоянно сами себя кри¬
тикуют; они постоянно прерываются в своем течении, возвращаются назад
к уже, казалось бы, свершенному, чтобы снова начать с начала, немилосердно
и основательно высмеивают половинчатость, слабость и ничтожность своих
первых попыток, как будто лишь для того повергают на земь своего против¬
ника, чтобы он почерпнул из земли новые силы и с еще более исполинской
силой поднялся против них, каждый раз в ужасе наново отступают
перед неопределенной огромностью своих собственных целей, пока, нако¬
нец, не создается положение, когда всякое возвращение вспять становится
невозможным и сами обстоятельства' взывают: Hic Rhodus, hic salta! Здесь
роза, тут и танцуй». В заключении же мы читаем уверенные пророческие
слова: «Если императорская мантия падет, наконец, на плечи Луи Бона¬
парта, то бронзовая статуя Наполеона упадет с высоты вандомской колоны».
И при каких обстоятельствах написана была эта изумительная книга!
Наименьшим еще горем было то, что Вейдемейеру пришлось из-за недостатка
средств «забастовать» уже после первого номера еженедельника. Вот что
он писал об этом: «Безработица, которая неслыханным образом свиреп¬
ствует здесь с осени, ставит большие препятствия на пути каждого нового
предприятия. А затем еще здесь идет в последнее время эксплоатация ра¬
бочих самыми различными способами. Сначала появился Кинкель, затем
Кошут, и масса настолько глупа, что охотнее дает доллар на враждебную
ей пропаганду, чем цент на действительную защиту ее интересов. Американ¬
ская почва действует на людей крайне развращающим образом, и вместе
с тем они начинают воображать, что стоят значительно выше своих товари¬
щей в Старом Свете». Вейдемейер, однако, не отчаивался в том, что ему
удастся воскресить свой еженедельник в виде ежемесячного журнала;
он надеялся, что ему достаточно будет для этого каких-нибудь жалких
200 долларов.
Гораздо хуже было то, что Маркс заболел сейчас же после первого
января и лишь с большим трудом мог работать: «Меня уже много лет ничто
так не угнетало, как этот проклятый геморрой—даже самое крепкое фран¬
цузское словцо не так сшибает с ног». Но более всего ему отравляла суще¬


— 174 —
ствование постоянная нужда в «презренном металле». «Вот уже целая не¬
деля», писал он 27-го февраля, «как я дошел до приятного положения, что
не выхожу из дому за отсутствием сюртука, отправленного в ломбард, и не
ем мяса в виду отказа в кредите». Наконец он 25-го марта отправил послед¬
нюю часть рукописи Вейдемейеру вместе с поздравлением по случаю воз¬
вещенного ему Вейдемейером рождения маленького революционера: «Луч¬
шего времени, чем теперешнее, и желать нельзя для того, чтобы родиться
на свет. К тому времени, когда будут ездить в семь дней из Лондона в Каль¬
кутту, у нас ведь уже давно снимут головы, или же мы будем трясти ими от
старости. А Австралия, Калифорния и Тихий Океан! Новым гражданам
мира будет непонятно, как мы жили в таком тесном свете». Думая о широких
перспективах человеческого развития, Маркс сохранял бодрое душевное
равновесие среди всех личных испытаний.
Но ему предстояли еще очень печальные дни в ближайшем будущем.
В письме от 30-го марта Вейдемейер сообщал, что нет никакой надежды
напечатать присланную ему рукопись. Самое письмо не сохранилось, но
отголосок его слышится в резком письме Вильгельма Вольфа от 16-го апреля.
Письмо написано было в тот день, когда хоронили ребенка Маркса, «среди
неудач и несчастий со всех сторон и страшной нужды всех знакомых».
Письмо полно горьких упреков Вейдемейеру, который, однако, тоже не по¬
чивал на розах и всегда готов был сделать все, что было в его силах.
Маркс и его семья провели ужасную Пасху. У них умерла родившаяся
за год до того дочка, и в дневнике матери есть следующая трогательная
запись: «На Пасху 1852 г. заболела тяжким бронхитом наша бедная малень¬
кая Франциска. Три дня бедная девочка боролась со смертью. Она так тя¬
жело страдала! Маленькое бездыханное тело ее покоилось в задней ком¬
натке, а мы все перешли в переднюю комнату и, когда наступила ночь,
легли спать на полу. Трое живых детей лежали рядом с нами, и мы плакали
о маленьком ангеле, холодном и бледном, покоившемся рядом с нами.
Смерть милого ребенка произошла во время нашей самой горькой нужды.
Я побежала к одному французу эмигранту, который жил поблизости и
незадолго до того приходил к нам. Он отнесся ко мне с большим участием
и дал два фунта стерлингов. На эти деньги я заказала гроб, в котором
мирно покоится моя бедная девочка. У нее не было колыбели, когда она
родилась на свет, и ей долго было отказано в последнем маленьком оби¬
талище. Каково нам было на душе, когда ее унесли на место последнего
отдохновения!» И в этот черный день пришло злополучное письмо Вейде-
мейера. Маркс сильно тревожился за жену, которой пришлось в течение
двух лет быть свидетельницей крушения всех его предприятий.
Но в эти несчастные часы уже шло целую неделю через океан еще
одно письмо Вейдемейера. Оно было помечено 9-м апреля и начиналось
следующими словами: «Неожиданная помощь устранила наконец пре¬
пятствия к напечатанию брошюры. После того, как я отправил последнее
письмо, я встретил одного из наших франкфуртских рабочих, портного,
который тоже этим летом приехал сюда. Он тотчас же предоставил в мое
распоряжение все спои сбережения, сооок долларов». Этому рабочему мы


обязаны появлением в свет «Восемнадцатого Брюмера». Вейдемейер даже
не назвал его имени—но не все ли равно, как его звали. Им руководило
классовое самосознание пролетариата, готового неустанно приносить
жертвы для своего освобождения.
«Восемнадцатое Брюмера» составило первый выпуск «Революции»—
того ежемесячника, который пытался издавать Вейдемейер. Второй и по¬
следний выпуск заключал в себе два поэтических послания Фрейлиграта
к Вейдемейеру, и в них Фрейлиграт с ярким юмором обличал и вышучивал
попрошайнические поездки Кинкеля по Америке. На этом издание и закон¬
чилось: несколько статей, посланных Энгельсом, затерялись при пересылке.
«Восемнадцатое Брюмера» Вейдемейер напечатал в тысяче экземпля¬
ров, из которых он отправил в Европу приблизительно треть, но не все
это количество поступило в книжные магазины; часть экземпляров партий¬
ные друзья распространили в Англии и на Рейне. Даже «радикальные»
книгопродавцы не соглашались распространять столь «несвоевременное»
произведение. Точно так же трудно было сбыть с рук английский перевод
«Восемнадцатого Брюмера», сделанный Пипером и проредактированный
Энгельсом.
Трудность найти издателя увеличивалась для Маркса еще вследствие
того, что непосредственно вслед за бонапартистским переворотом после¬
довал процесс кельнских коммунистов.
6.	Процесс нельнских коммунистов.
Со времени арестов, произведенных в мае 1851 г., Маркс с живейшим
участием следил за ходом следствия; но оно останавливалось на каждом
шагу «за недостатком об’ективных оснований для обвинения», как это было
признано даже обвинительной камерой кельнского апелляционного суда,—
и поэтому пока мало что приходилось предпринимать. Одиннадцати под¬
судимым ничего нельзя было поставить в вину, кроме участия в тайном
обществе пропаганды, а за это по уголовному уложению не полагалось
никакого наказания.
Но, по желанию короля, «драгоценному» Штиберу предложено было
дать «образчик своего искусства» и разыграть перед прусской публикой
давно желанное представление раскрытого (и главное) наказанного заго¬
вора, а Штибер был слишком хороший патриот, чтобы не исполнить желание
своего повелителя и короля. Он достойным образом начал с кражи со взло¬
мом, приказав одному из своих агентов взломать письменный стол некоего
Освальда Дитца, бывшего секретаря в обособившемся союзе Виллиха.
Своим верным полицейским чутьем Штибер понял, что неосторожная и
необдуманная деятельность этого союза откроет для его возвышенной
миссии такие шансы на успех, каких тщетно было ждать от «партии Маркса».
Ему, действительно, удалось с помощью выкраденных бумаг, при
содействии всяческих провокаторов и путем разных полицейских хитростей
(при чем ему деятельно помогала бонапартовская полиция накануне госу¬
дарственного переворота), сфабриковать «немецко-французский заговор
в Париже». Это привело в феврале 1852 г. к осуждению парижским судом


— 170 —
присяжных нескольких несчастных немецких рабочих к более или менее
продолжительному тюремному заключению. Но при всем искусстве Шти¬
бера ему не удалось установить какую-либо связь этого дела с кельнскими
подсудимыми; на них не падало и тени доказательств виновности из всего
«немецко-французского заговора».
Напротив того, благодаря парижскому процессу резче обнаружилась
рознь между «партией Маркса» и «партией Виллиха-Шаппера». Весною
и летом 1852 г. трения между партиями усилились, особенно в виду того,
что Виллих был попрежнему заодно с Кинкелем, а возвращение послед¬
него из Америки вновь раздуло прежние ссоры среди эмигрантов. Кинкелю
не удалось собрать 20.000 талеров, которые должны были послужить осно¬
вой для революционного национального займа; он собрал лишь около
половины этой суммы, и демократические эмигранты не только ломали себе
головы, но и расшибали их друг другу, обсуждая вопрос, как использо¬
вать эти деньги. Наконец решено было вложить 1.000 фунтов—остальное
ушло на путевые издержки и иные расходы—в вестминстерский банк, как
фонд для первого временного правительства. Такой цели деньги Кинкеля
никогда не послужили, но пятнадцать лет спустя—и в этом примиряющий
конец всей авантюры—эти деньги помогли немецкой социал-демократиче¬
ской печати справиться со многими затруднениями на первых ее шагах.
В то время, как еще бушевали распри из-за этого клада Нибелунгов,
Маркс и Энгельс охарактеризовали героев борьбы в нескольких набросках
пером, к сожалению, не сохранившихся для потомства. Сделали они это по
предложению венгерского полковника Банья, который явился к ним в
качестве директора полиции венгерской эмиграции и пред’явил патент
на это звание, изготовленный собственноручно Кошутом. В действитель¬
ности Банья был международный сыщик, выступивший как таковой именно
в этом случае: доверенную ему Марксом рукопись, которая предназначалась
для одного берлинского издателя, он передал прусскому правительству.
Маркс немедленно разоблачил обманщика, послав в нью-йоркскую уголовную
газету донесение за своей подписью, но рукопись пропала и так и осталась
неразысканной до сих пор. Если прусское правительство стремилось овла¬
деть рукописью, чтобы извлечь из нее материал для кельнского процесса,
то это были тщетные усилия любви.
Приходя в отчаяние от невозможности собрать обвинительный мате¬
риал против подсудимых, правительство откладывало разбирательство
дела с одной сессии на другую, и нетерпение почтеннейшей публики достигло
высшего напряжения. Наконец, в октябре 1852 г., пришлось поднять зана¬
вес и начать представление. Даже при помощи судорожных лжесвидетельств
полицейских нельзя было доказать, что подсудимые имели какое-либо отно¬
шение к «немецко-французскому заговору»: заговор этот был подстроен по¬
лицейскими провокаторами, когда уже кельнские подсудимые содержались
под стражей; кроме того, он касался организации, с которой подсудимые
находились в открытой вражде. Штибер поэтому придумал другой фортель
и пред’явил суду «Подлинную протокольную книгу партии Маркса», с
целым рядом записанных в пей протоколов заседаний, на которых Маркс и


— 177 —
его сообщники обсуждали свои нечестивые планы мирового переворота.
Книга эта была гнусной подделкой; ее грубо смастерили в Лондоне прово¬
каторы Шарль Флери и Вильгельм Гирш под руководством лейтенанта поли¬
ции Грейфа. Следы подделки бросались в глаза во внешнем виде книги, не
говоря уже о бессмысленном содержании; но Штибер рассчитывал на бур¬
жуазное тупоумие тщательно подтасованных присяжных и на строгий над¬
зор за почтой, каковым надеялись предотвратить всякую присылку раз’-
яснений из Лондона.
Весь этот негодяйский план разбился, однако, об энергию и обдуман¬
ность, с которой выступил против него Маркс, как ни плохо он был воору¬
жен для утомительной, длившейся целые недели борьбы. Восьмого сентя¬
бря он писал Энгельсу: «Жена моя больна, Женичка тоже, у Леночки нечто
в роде нервной лихорадки. Доктора я не мог и не могу позвать, потому что
у меня нет денег на лекарства. За последние восемь-десять дней я кормил
семью хлебом и картофелем, и еще вопрос, будет ли у меня сегодня и это...
Статей для Дана я не пишу, потому что у меня нет пенса, чтобы пойти читать
газеты... Лучше всего, если бы хозяйка выгнала меня с квартиры. Этим бы
я по крайней мере освободился от долга в 22 фунта. Но едва ли я могу рассчи¬
тывать на такую любезность с ее стороны. А затем еще долги булочнику,
молочнику, в мелочную и овощную лавку, старый долг мяснику. Как мне
справиться со всей этой чортовой дрянью? В последние восемь-десять дней я
занял несколько шиллингов и пенсов у рабочих, что для меня самое ужас¬
ное; но я был вынужден к этому, чтобы не подохнуть». В таких отчаянных
обстоятельствах ему пришлось вступить в борьбу с превосходными силами
противника, и в этой борьбе и он и его стойкая жена забыли о домашних
заботах.
Прежде еще чем выяснилось, на чьей стороне будет победа, жена
Маркса писала одному американскому другу: «Все доказательства подлога
нужно прислать отсюда, и муж мой работает весь день и до глубокой
ночи. Затем еще приходится все переписывать по шести, восьми раз и отпра¬
влять в Германию различными путями, через Франкфурт, Париж и т. д.,
так как все письма к моему мужу и все его письма отсюда в Кельн
выкрадываются и исчезают. Все свелось теперь к борьбе между поли¬
цией и моим мужем, которому приписывают даже руководство процес¬
сом. Простите за несвязное письмо; мне пришлось много помогать и пере¬
писывать по этому делу, и у меня болят пальцы. Поэтому я и пишу так
путанно. Мы получили от Веерта и Энгельса целую пачку купеческих
адресов и торговых бланков, чтобы таким способом вернее отправлять
пакеты с документами. У нас теперь создалась целая канцелярия. Двое,
трое пишут, другие—на побегушках, третьи стараются наскрести денег
для того, чтобы переписчики могли существовать и разоблачить неслы¬
ханный скандал, выступив против всего официального мира. А мои
трое детишек поют и свистят среди всех, за что на них часто сурово покри¬
кивает господин папаша. Суматоха в общем большая».
Маркс вышел победителем из этой борьбы; подлог был обнаружен
еще до судебного разбирательства, и прокурору пришлось самому выбро¬


- 178 —
сить из числа доказательств «несчастную книгу». Но победа оказалась
роковой для большей части подсудимых. Пятинедельное разбирательство
обнаружило такое количество позорнейших деяний полиции, свершенных
при поощрении высших государственных властей Пруссии, что полное
оправдание всех обвиняемых заклеймило бы это государство пред всем све¬
том. Для того, чтобы спасти положение, присяжные произвели насилие над
своей честью и совестью и осудили семеро из одиннадцати подсудимых за
покушение на государственную измену: рабочий сигарной фабрики Резер,
литератор Бюргере, портновский подмастерье Нот’юнг были приговорены
к шести годам крепости, рабочий Рейф, химик Отто, бывший референдар
Беккер—к пяти годам и портновский подмастерье Лесснер—к трем годам.
Оправданы были приказчик Эргард, врачи Даниельс, Якоби и Клейн. Но
один из оправданных пострадал больше всех: Даниельс умер несколько лет
спустя от чахотки, которую схватил в полуторагодичном одиночном заклю¬
чении во время предварительного следствия. О смерти его глубоко скорбел
Маркс, которому жена Даниельса передала в потрясающем письме послед¬
ние приветствия ее мужа. Остальные жертвы этого позорного процесса
на много пережили его и частью вернулись в буржуазное общество,
как, например, Бюргере, который сделался депутатом рейхстага от про¬
грессивной партии, и Беккер, впоследствии обербюргермейстер Кельна
и член прусской палаты господ; он пользовался благоволением двора
и правительства за свое высоко-патриотическое настроение. Из осужден¬
ных, которые остались верны своему знамени, Нот’юнг и Резер прини¬
мали еще участие в первых шагах возродившегося рабочего движения,
а Лесснер на много лет пережил Маркса и Энгельса и принадлежал к
числу их самых верных товарищей в ссылке.
После кельнского процесса Союз коммунистов распался, и его участь
Ескоре разделил также обособившийся союз Виллиха-Шаппсра. Виллих
переселился в Америку, где приобрел заслуженную славу в качестве
генерала северных штатов в войне за освобождение негров, а Шаппер
вернулся, раскаявшись, к старым товарищам.
Маркс приступил затем к нравственному бичеванию той системы,
которая одержала столь позорную победу пред кельнским судом присяж¬
ных. Он написал «Разоблачения кельнского процесса», хотел издать их
в Швейцарии, а если окажется возможным, то и в Америке. 7-го декабря
он писал американским друзьям: «Чтобы оценить юмор брошюры,
имейте в виду, что автор ее за отсутствием одежды для достаточного
прикрытия тела, а также и обуви был почти под арестом дома и что
каждую минуту на его семью грозила обрушиться и обрушивалась
горькая нужда. Процесс и в этом смысле поддел меня: в течение
пяти недель вместо того, чтобы зарабатывать хлеб насущный, я вы¬
нужден был работать для партии против правительственных махинаций.
Кроме того, процесс окончательно оттолкнул от меня всех немецких издате¬
лей, с которыми я надеялся договориться относительно моей «Политической
Экономии». Но 11-го декабря Шабелиц-сын, который взялся издать бро¬
шюру о кельнском процессе, сообщил Марксу из Базеля, что он прочел уже


первые корректурные листы: «Я убежден, писал он, что брошюра обратит
на себя огромное внимание, так как она великолепна». Шабелиц хотел на¬
печатать 2000 экземпляров и назначить цену в 10 зильбергрошей за
экземпляр, в расчете, что часть издания будет наверно конфискована.
К сожалению, не часть, а все издание было конфисковано, когда
его отправляли из небольшого пограничного села в Бадене, где оно лежало
в течение шести недель, во внутрь Германии. 10-го марта Маркс сообщил
эту печальную весть Энгельсу и писал ему с горечью: «Как при таких
обстоятельствах не утратить всякую охоту писать? Приходится работать
все время pour le roi de Prusse!» Совершенно неизвестно, как произошла
беда; сначала Маркс подозревал издателя, но, как скоро выяснилось,
совершенно несправедливо. Шабелиц хотел распространить оставшиеся
у него 500 экземпляров в Швейцарии, но из этого, повидимому, мало что
вышло; для Маркса же дело имело неприятный отголосок еще несколько
времени спустя: через три месяца, правда, не сам Шабелиц, а его
компаньон Амбергер потребовал от автора брошюры сумму в 424 франка
в возмещение расходов по печатанию.
Что не удалось в Швейцарии, увенчалось по крайней мере успехом
в Америке; но там, конечно, разоблачения Маркса не представляли опас¬
ности для прусского правительства. Разоблачения появились в «Ново-
Английской Газете» в Бостоне, и Энгельс заказал на свой счет 440 отдель¬
ных оттисков, которые предполагалось распространить в рейнской про¬
винции с помощью Лассаля. Г-жа Маркс вступила по этому предмету
в корреспонденцию с Лассалем, и он проявил большое усердие; но по
их переписке нельзя установить, была ли достигнута намеченная цель,
или нет.
Брошюра Маркса нашла более живой отзвук в немецко-американской
печати, где против нее стал агитировать Виллих. Это побудило Маркса
написать небольшую новую брошюру против Вил лиха, и она появилась
в конце 1853 г. под заглавием «Рыцарь благородного образа мыслей».
Едва ли стоит воскрешать эту работу из забвения, которым она давно
покрыта. Как всегда в такой борьбе, порою грешит и та, и другая сторона, и
Маркс, когда он победил, охотно отказался праздновать торжество над
побежденным. Он сам утверждал в I860 г. относительно первых лет эми¬
грации, что лучшим способом ее защиты является сравнение ее истории с
современной ей историей правительств и буржуазного общества; за исклю¬
чением немногих отдельных членов ее, эмиграции нельзя поставить в
упрек ничего, кроме иллюзий, более или менее оправдываемых тогдашними
обстоятельствами, да, пожалуй, некоторой глупости; она же по необхо¬
димости вытекала из чрезвычайных обстоятельств, в которых эмиграция
очутилась внезапно для себя.
И когда Маркс подготовлял в 1875 г. второе издание своих «Разобла¬
чений», он с минуту колебался, не из’ять ли из книжки главу о фракции
Виллиха-Шаппера. Он все же оставил ее, но только потому, что при бли
жайшем обсуждении всякое искажение текста казалось ему подлогом исто¬
рического документа; он только прибавил следующее: «Насильственный


— 180 —
разгром революции оставляет в умах ее участников, в особенности
выброшенных в изгнание, сильное потрясение, и оно делает так сказать
невменяемыми на некоторое время даже наиболее толковых людей. Они
не в состоянии сообразоваться с ходом истории, не хотят понять, что форма
движения изменилась. Отсюда вся их игра в конспирацию и в революцию,
одинаково вредная для них самих и для дела, которому они служат.
Таким непониманием об’ясняются также неправильные шаги Шаппера
и Виллиха. Виллих доказал своим участием в северо-американской
гражданской войне, что он далеко не только фантазер, а Шаппер, который
в течение всей своей жизни был передовым борцом за рабочее движение,
вскоре после кельнского процесса признался и раскаялся в своих мимолет¬
ных заблуждениях. Много лет спустя, на смертном одре, за день до смерти,
он еще с едкой иронией говорил о своей былой «эмигрантской глупости».
С другой стороны, резкость нападок на невольных сообщников общего врага
об’ясняется теми обстоятельствами, при которых писались «Разоблачения».
«В минуты кризиса безрассудство становится преступлением перед партией
и требует публичного возмездия». Золотые слова, особенно для тех дней,
когда заботу «о хорошем тоне» ставят выше определенности принципов.
Когда борьба закончилась и привела к победе, Маркс менее всего
был склонен к мелочному злопамятству. Он допустил больше, чем должен
был, когда в ответ на резкие замечания Фрейлиграта о «двусмысленных и
дрянных элементах», проникших в Союз, писал в 1860 г.: «Несомненно, что
во время бури выплывает всякая дрянь, что революции не всегда пахнут
розовым маслом, что там и сям к ним примазывается всякая нечисть. Но
что же делать». Он с полным правом прибавил, однако, далее:«Впрочем, если
вдуматься в огромные усилия, направленные против нас всем официальным
миром, который не только поверхностно скользил по уголовному уложению,
но и глубоко зарывался в него, чтобы погубить нас; если вдуматься в
клеветнические наветы «демократии глупости» , которая не могла простить
нашей партии того, что у нее было больше ума и характера; если знать
историю всех других партий за то же время и если, наконец, спросить себя,
что можно фактически поставить в упрек всей партии, то мы придем к
заключению, что в этом девятнадцатом столетии она, напротив того, выде¬
лялась среди всех других своей чистотой».
С прекращением Союза коммунистов порвались последние нити, свя¬
зывавшие Маркса с общественной жизнью Германии. Страна изгнания,
«родина добрых», сделалась с тех пор для него второй родиной.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Энгельс—Маркс.
1.	Гений и общество.
Если мы сказали, что Маркс обрел в Англии вторую родину, то, ко¬
нечно, не следует в этом случае слишком широко понимать понятие ро¬
дины. Маркса никогда не преследовали в Англии за его революционную
агитацию, поскольку она не направлялась в конечном итоге против англий¬
ского государства. Правительство «жадных и завистливых лавочников»
обладало большей степенью самоуважения и самосознания, чем те конти¬
нентальные правительства, которые напуганы своей нечистой совестью и
выступают с полицейскими пиками и копьями против своих противников
даже в том случае, когда последние не выходят за пределы дискуссии и
пропаганды.
Но в другом и более глубоком смысле Маркс не знал больше родины
с тех пор, как заглянул своим гениальным взглядом в нутро буржуазного
общества. Судьба гения в этом обществе—очень обширная тема, при обсу¬
ждении которой высказывались различные мнения, начиная с невинной
филистерской веры в Бога и кончая меланхоличными словами Фауста:
Того, кто что-нибудь да знал
И, сердцу, в простоте душевной, дав свободу,
Свои воззрения и чувства нес народу,
Народ же изгонял всегда да распинал.
Исторический метод, выработанный Марксом, дает возможность
глубже разобраться и в этом вопросе. Филистер предсказывает каждому
гению конечную победу именно потому, что он филистер; если же слу¬
чается иногда, что гения не подвергают распятию и изгнанию, то лишь
потому, что в конце концов он становится филистером. Без косички за пле-
чами Гете и Гегель никогда не были бы признанными гениями буржуазного
общества.
Буржуазное общество в этом отношении лишь наиболее ясно отчека¬
ненная форма всякого классового общества, и сколько бы заслуг у него
ни было, но гостеприимной родиной для гения оно никогда не являлось.
Оно не может быть таковой: внутреннее существо гения в том и заклю¬
чается, чтобы вызывать в людях творческий порыв первобытной силы, на¬
правленный против наследия традиционности, и чтобы расшатать пределы,
в которых только и может существовать классовое общество. На воротах
одинокого кладбища на острове Сильт, где хоронят неизвестные трупы, вы¬
брошенные морем на берег, стоит благочестивая надпись: «Крест на Гол¬


— JU42 —
гофе — родина для лишившихся родины». Эти слова бессознательно, но
удачно определяют удел гения в классовом обществе: бездомный в нем,
он находит свою родину только на кресте Голгофы.
Иногда, впрочем, гений так или иначе устанавливает свои отношения
к классовому обществу. Когда он поступал на службу к буржуазному обще¬
ству, чтобы низвергнуть общество феодальное, то как будто получал неиз¬
меримую мощь; однако эта мощь исчезала в тот момент, когда он проявлял
самодержавные наклонности: ему приходилось завершать свою жизнь на
скалистом о. Св. Елены. Или же гений наряжался в парадный сюртук ме¬
щанства, и тогда ему удавалось дойти до поста великогерцогского саксон¬
ского государственного министра в Веймаре или прусского королевского
профессора в Берлине. Но горе гению, если он гордо, независимо и недо¬
ступно отстраняется от буржуазного общества, если он предсказывает его
скорую гибель в силу лежащих в самом этом обществе причин, если он
кует оружие, которое нанесет смертельный удар этому обществу. Для та¬
кого гения у буржуазного общества нет ничего, кроме мучений и пыток;
они с виду, может-быть, и не кажутся столь грубыми, но внутренне они
еще более жестоки, чем мученический крест древних римляй и костры
средневекового общества.
Ни один из гениальных людей девятнадцатого века не испытал в боль¬
шей степени такого жребия, чем гениальнейший из всех, чем Карл Маркс.
Уже в первые десятилетия его общественной деятельности ему приходилось
бороться с повседневной нуждой, а с переселением в Лондон началось
изгнание со всеми ужасами такового. Но его Поистине прометеевская
участь началась тогда, когда, достигнув высоты путем неустанных усилий
и в полном расцвете жизненных сил, он был захвачен пошлой жизненной
нуждой, удручающими заботами о насущном хлебе. До самой смерти ему
не удалось обеспечить себе хоть сколько-нибудь сносное существование
в буржуазном обществе.
При этом Маркс был весьма далек от того, что филистеры называют
в ходяче-распущенном смысле «гениальным» образом жизни. Его гигант¬
ской силе, соответствовало и гигантское прилежание; чрезмерная работа
ночью и днем уже рано начала подтачивать его железное здоровье. Неспо¬
собность к работе Маркс считал смертным приговором для каждого чело¬
века, если он не животное по своей натуре; он говорил это с полной
убежденностью, и, когда ему пришлось несколько недель пролежать в тяж¬
кой болезни, он писал Энгельсу: «В это время, будучи совершенно не¬
работоспособным, я читал «Физиологию» Карпентера, «Физиологию» Лорда,
«Учение о тканях» Келликера, «Анатомию мозга и нервной системы» Шпурц-
гейма, «Учение о строении клеток» Шванна и Шлейдена». И при всей своей
ненасытной жажде знания Маркс всегда помнил слова, сказанные им в юно¬
сти, что писатель не должен работать для того, чтобы зарабатывать, а зара¬
батывать для того, чтоб работать; при этом, однако, он признавал и на¬
стоятельную «необходимость работы ради заработка».
Но все его усилия разбивались о злобу, ненависть или, в лучшем
случае, страх враждебного ему мгра. Даже тс немецкие издатели, которые


- 183 —
гордились своей независимостью в других случаях, пугались имени пресло¬
вутого демагога. Все немецкие партии в одинаковой мере клеветали на него,
и везде, где выступали чистые очертания его облика среди искусственного
тумана, начиналась гнусная интрига систематического замалчивания. Ни¬
когда величайший мыслитель народа не оставался столь долго совершенно
вне поля зрения своего народа, как это было с Марксом.
Единственной работой, которая создавала более или менее твердую
почву под ногами Маркса, было его сотрудничество в газете «Нью-Йоркская
Трибуна», длившееся лет десять с 1851 г. Газета имела 200.000 подписчи¬
ков и была самой читаемой и самой богатой газетой Соединенных Штатов,
а своей агитацией за американский фурьеризм она несколько возвышалась
над простым выколачиванием денег чисто капиталистического предприятия.
Сами по себе условия, на которых предполагалось, что Маркс будет рабо¬
тать для газеты, были довольно сносные; он условился писать по две статьи
в неделю и получал за каждую статью по 2 фунта ст. Это составило бы годо¬
вой доход около 4.000 марок, и на эти деньги Маркс мог существовать
в Лондоне. Фрейлиграт, который похвалялся тем, что ему все же удается
есть «бифштекс изгнания», выручал не более того в начале своей торговой
деятельности.
Речь шла, конечно, не о том, соответствовал ли получаемый Марксом
от американской газеты гонорар литературным и научным достоинствам его
статей. Капиталистическое газетное предприятие считается только с рыноч¬
ными ценами, и в буржуазном обществе оно имеет на это полное право.
Большего Маркс и не требовал, но он имел право рассчитывать и в буржуаз¬
ном обществе на соблюдение уже заключенного контракта и, пожалуй, еще
на некоторое уважение к своей работе. Этого, однако, он не встретил ни
в «Нью - Йоркской Трибуне», ни у ее издателя. Дан хотя и был в теории
фурьеристом, но на практике оказался прижимистым янки; его социализм
проявлялся лишь в мерзком мелкобуржуазном надувательстве, как сказал
Энгельс в минуту раздражения. Дан знал, какого сотрудника он имеет
в лице Маркса, и не мало хвастал им перед подписчиками и даже чуть ли
не пользовался письмами Маркса как своей собственной редакционной рабо¬
той; но он вел себя по отношению к Марксу с обычной бесцеремонностью
капиталистического эксплоататора в отношении к эксплоатируемой им
рабочей силе.
Дан не только свел Маркса на половинный оклад, когда дела га¬
зеты шли хуже, но вообще платил лишь за те статьи, которые были на¬
печатаны, при чем был не дурак и бросал под стол все, что не подходило
для его лавочки. Случалось, что в течение трех-шести недель под ряд все
посланные Марксом ст«тьи попадали в корзину. Конечно, и те несколько
немецких газет, в которых Маркс находил временное пристанище; как,
например, «Венская Пресса», поступали не лучше. Он был поэтому прав,
когда говорил, что газетная работа хуже кормит его, чем любого начи¬
нающего стрококропателя.
Уже в 1853 г. Маркс мечтал о нескольких месяцах одиночества, не¬
обходимых для научной работы: «Повидимому, мне не дорваться до этого.


— 184 —
Вечное бумагомарание в газетах мне надоело. Оно отнимает у меня много
времени, рассеивает внимание и ни к чему не приводит. Какой независимо¬
стью ни обладаешь, все же чувствуешь себя связанным газетой и публикой,
в особенности, когда платят наличными, как мне. Чисто научная работа
нечто совершенно иное». Совсем в другом тоне заговорил Маркс, про¬
работав еще несколько лет под мягким скипетром Дана: «Поистине гнусное
проклятие судьбы, что еще приходится считать за счастье, когда такая
дрянная газетка принимает тебя на свой борт. Толочь и перемалывать
кости и варить из них суп, как бедняки в рабочем доме, — вот к чему
сводится политическая работа, на которую мы очень часто обречены
в подобном предприятии». Не только скудостью средств к жизни, но и
полной непрочностью своего существования Маркс всецело разделял участь
современного пролетариата.
То, что раньше было известно только в общих чертах, обнаружи¬
вается в потрясающих подробностях в письмах Маркса к Энгельсу; он
пишет о том, как ему раз пришлось сидеть дома за неимением одежды и
сапог, чтобы выйти на улицу, как в другой раз ему недоставало нескольких
пенсов, чтобы купить писчей бумаги или чтобы прочесть газеты; как
в третий раз он бегал по городу за почтовыми марками, чтобы послать
рукопись издателю. Ко всему этому присоединялась вечная грызня с ла¬
вочниками, с которыми он не имел возможности расплатиться за необхо¬
димые припасы, не говоря о домохозяевах, ежеминутно грозивших описать
его, и в качестве постоянного прибежища-=-ломбард. Ростовщические про¬
центы ломбарда отнимали у Маркса последнее, что могло отпугнуть при¬
зрак нужды от порога его дома.
А нужда не только появлялась у порога, а часто сидела у Маркса
и за столом. Привыкшая с детства к жизни без забот, жена Маркса часто
падала духом под ударами и стрелами яростной судьбы и не раз призы¬
вала смерть на себя и своих детей. В письмах Маркса слышатся отголоски
домашних сцен, и Маркс порой думал, что женитьба—величайшая глупость
для людей с идейными стремлениями, так как она связывает жизнь мел¬
кими домашними заботами. Впрочем, даже в тех случаях, когда жалобы
жены становились невыносимыми, он извинял и оправдывал ее: ей тяжелее,
говорил он, выносить неописуемые унижения, муки и ужасы, чем ему; ей
закрыт доступ в храм науки, спасавшей его. И в одинаковой степени тя¬
жело было обоим родителям видеть, как сокращались невинные радости
юных лет для их детей.
Такая судьба высокого духа печальна сама по себе; на высоту истин¬
ного трагизма она поднимается, однако, только благодаря тому, что Маркс
добровольно брал на себя свой мученический подвиг, длившийся целыми
десятилетиями. Он отклонял всякий соблазн компромиссов, хотя имел пол¬
ную возможность, без всякого урона для чести, укрыться в пристани бур¬
жуазной профессии. Все, что у него было сказать об этом, Маркс сказал
просто, без всяких превыспренных фраз: «Я должен итти к своей цели на¬
пролом, не допуская, чтобы буржуазное общество превратило меня в машину
для добывания денег». Этого Прометея приковали к скале не цепи Гефеста,


— 18а —
в его собственная железная воля; она с неуклонностью магнитной стрелки
указывала ему на высшие цели человечества. Все его существо было гибкой
сталью. Самое поразительное, что иногда в одном и том же письме Маркс,
казалось бы, совершенно пришибленный нуждой, вдруг с поразительной эла¬
стичностью ободрялся духом и решал труднейшие проблемы с душевным спо¬
койствием мудреца, которому никакие заботы не омрачают мыслящее чело.
Все же Маркс очень больно ощущал удары со стороны буржуазного
общества. Было бы нелепым стоицизмом спрашивать: какое значение имеют
муки, выпавшие на долю Маркса, для гения, который получает свое право
на признание только у потомства? Насколько пошло литераторское тще¬
славие, жаждущее видеть свое имя по возможности каждый день пропечатан¬
ным в газете, настолько же всякой творческой силе необходим надлежащий
простор для ее проявления, необходимо черпать силы для новых творений
из пробуждаемого ею отклика. Маркс не ходульный болтун из плохой
драмы или романа; он был жизнерадостный человек, такой, как Лессинг,
и ему не было чуждо настроение, в каком умирающий Лессинг писал своему
старейшему другу молодости: «Вы, я полагаю, не думаете, что я жажду
похвал. Но та холодность, с которой свет показывает некоторым людям,
что они ему ничем не могут угодить, если и не убивает, то действует во вся¬
ком случае леденящим образом». Такая же горечь звучит в словах Маркса,
написанных накануне дня, когда ему исполнилось пятьдесят лет: Полвека
за плечами—и я все еще бедняк! Он сказал однажды, что лучше бы ему
лежать на сто саженей под землей, чем прозябать, как он прозябает; а в
другой раз у него вырвал ей крик отчаяния, что он не пожелал бы злейшему
врагу попасть в такую трясину, в какой он завяз уже два месяца, испы*
тывая при этом величайшую ярость: у него притупляется разум от дрязг
и подрывается работоспособность.
Маркс не сделался, конечно, «плаксой», как он в шутку говорил
иногда о себе, и Энгельс имел основание утверждать, что друг его никогда
не впадал в уныние. Но если Маркс любил называть себя суровой натурой,
то в горниле несчастия он становился еще более суровым. Ясное небо, рассти¬
лавшееся над его юношескими работами, все более заволакивалось тяже¬
лыми грозовыми тучами; мысли его сверкали из-за них, подобно молниям,
а суждения его о врагах, и часто даже о друзьях, приобретали резкость,
оскорблявшую не только слабых духом.
Все же, если его ругают за это холодным демагогом, то столь же оши¬
баются, но, конечно, и не больше, чем люди унтер-офицерского склада,
которые видят в великом борце только куклу, сверкающую на плацпараде
в начальническом мундире.
2.	Союз, не имеющий себе подобного.
Маркс обязан, однако, победой над жизнью не только своей огромной
силе. По всем человеческим мерилам он бы все-таки в конце концов был
так или иначе побежден обстоятельствами; но он, к счастью, обрел в лице
Энгельса друга, о самоотверженной преданности которого можно составить
себе ясное представление только теперь, после выхода в свет их переписки.


— löü -
Примера подобной дружбы нет в истории. Во все времена бывали
прославленные историей дружбы; были и в Германии друзья, жизнь которых
так тесно сливалась в общем деле, что нельзя у них отделить «мое» от «тво¬
его»; но во всех таких случаях оставался неразложимый остаток обособ¬
ленной воли, обособленности мысли или даже скрытое нежелание отказаться
от собственной личности, «высшего счастья детей земли», по выражению
поэта. Лютер видел в конце концов в Меланхтоне только мягкосердечного
ученого, а для Меланхтона Лютер был лишь грубый мужик, и нужно быть
лишенным всякого чутья, чтобы не подметить в переписке Шиллера и Гете
скрытой враждебной нотки отношений между великим гехеймратом и
маленьким гофратом. Дружба, которая связывала Маркса и Энгельса,
была свободна от малейшего следа человеческой ограниченности; чем более
сплетались их мышление и творчество, тем более каждый из них был цель¬
ным сам в себе.
Они очень отличались друг от друга уже по внешности. Энгельс был
светловолосый тевтон, с английскими манерами, всегда тщательно одетый,
вымуштрованный дисциплиной не только казармы, но и конторы. Он го¬
ворил, что ему легче организовать какую-нибудь отрасль управления с
шестью приказчиками, чем с шестьюдесятью правительственными советни¬
ками, которые не умеют даже четко писать и так все перепутают в книгах,
что потом сам чорт в них не разберется. Но при всей респектабельности
члена манчестерской биржи, среди занятий и развлечений английской бур¬
жуазии, травли лисиц и рождественских пиров Энгельс оставался духов¬
ным работником и борцом и скрывал в своем домике на далекой окраине
города свою возлюбленную, простую ирландскую девушку. В ее об’ятиях
он отдыхал от надоедавших ему пошлых людей.
Маркс, в противоположность ему, был приземистый, коренастый
человек. Сверкающие глаза и черная, как смоль, львиная грива выдавали
его семитическое происхождение. Он мало заботился о своей внешности.
Измученный семейными заботами, Маркс жил вдали от общественных
развлечений мировой столицы. Поглощавшая его умственная работа едва
оставляла ему время наскоро пообедать и напрягала его силы до глубокой
ночи. Маркс был неутомимый мыслитель, и мышление составляло его выс¬
шее наслаждение; в этом отношении он истинный наследник Канта, Фихте
и в особенности Гегеля. Маркс часто повторял слова последнего: «Даже
преступная мысль злодея возвышеннее и значительнее, чем все чудеса неба».
В отличие от этих философов, однако мысль вела у Маркса всегда к дей¬
ствию. Он был не практичен в мелочах, но практичен в серьезном и важном.
Совершенно беспомощный, когда приходилось справляться с собственным
маленьким хозяйством, Маркс с несравненным талантом собрал и вел
войско, которому суждено перевернуть мир.
Поскольку стиль выражает человека, Маркс и Энгельс очень различны,
как писатели. Каждый из них был в своем роде мастером языка и талант¬
ливым лингвистом, оба владели многими чужими языками и наречиями
этих языков. Энгельс даже превосходил Маркса в этом отношении, но когда
он писал ка своем родном языке, хотя бы письма, не говоря о сочинениях


— 187 —
для печати, то был очень осмотрителен и не вплетал в ткань своей речи
ни одной иноземной ниточки, при чем однако не впадал в крайности тевтон-
ствующего пуризма. Он писал легко и ясно, течение его живой речи было
чистое и прозрачное до дна.
Маркс писал более небрежно и вместе с тем более тяжеловесно. В его
юношеских письмах, как и в письмах молодого Гейне, сильно заметна
еще борьба с трудностями языка, а в письмах зрелых лет, главным образом
со времени переселения в Англию, он сильно перемешивал немецкий с ан¬
глийским и французским. И в произведениях Маркса встречается много
иностранных слов, даже когда в этом нет необходимости, а также не мало
английских и французских оборотов; но вместе с тем он такой мастер немец¬
кой речи, что при переводе на другой язык многое теряется из тонкостей
его стиля. Когда Энгельс прочел главу из книги своего друга во француз¬
ском переводе, тщательно проредактированном самим Марксом, то нашел,
что вся сила и сочность, вся жизнь этой главы пошли к чорту. Гете писал
однажды г-же фон-Штейн: «в области сравнений я могу поспорить с пого¬
ворками Санхо Панчо», и Маркс точно также мог бы поспорить относительно
поражающей образности языка с величайшими «мастерами сравнений»
Лессингом, Гете, Гегелем. Он покял Лессинга, который ,'овррил, что
в совершенном изложении понятие и образ находятся в тесной спязи—как
мужчина с женщиной. За это на него, как подобает, обрушивались универ¬
ситетские педанты, начиная с ветерана Вильгельма Рошера и до самого
молодого приват-доцента; они бросали ему уничтожающий упрек в том, что
он излагает свои мысли очень неопределенно, «сшивая их лоскутьями
образов». Маркс исчерпывал трактуемые им вопросы лишь настолько,
чтобы читателю оставалось плодотворно додумать их до конца; речь его
подобна игре волн в пурпурной глубине моря.
Энгельс всегда признавал превосходство Маркса и считал себя лишь
второй скрипкой в их общем деле. Все же он никогда не был только истолко¬
вателем и помощником Маркса; он самостоятельный сотрудник Маркса
не одинаковой с ним силы, но равный ему. О том, что Энгельс в начале их
дружбы давал в одной существенной области мысли больше, чем получал,
свидетельствует сам Маркс в письме к Энгельсу двадцать лет спустя:
*Ты знаешь, писал он, что, во-первых, я до всего дохожу всегда поздно,
а во-вторых, что я всегда иду по твоим следам». Энгельс, благодаря легкости
своего вооружения, двигался гораздо легче; взгляд его был достаточно про¬
ницательный, чтобы сразу проникнуть в суть какого-нибудь вопроса или
положения, но не настолько глубокий, чтобы обозреть сразу всякие «но»
к «однако», которыми отягчено и самое неотвратимое решение. Этот недо¬
статок однако составляет большое преимущество для людей действия, и
Маркс не принимал никаких политических решений, не посоветовавшись
с Энгельсом, который всегда умел попасть в точку.
Из этого соотношения между ними следовало, что в теоретических
Fonpocax, с которыми Маркс тоже обращался к Энгельсу, советы Энгельса
были менее полезны и существенны, чем в политике. Тут Маркс шел всегда
впереди своего друга. Он был В особенности совершенно глух к совету, на
ЭД —69.	13


— 188 —
котором Энгельс часто настаивал, убеждая Маркса скорее закончить свой
главный научный труд. «Начни наконец относиться не с такой крайней
добросовестностью к своей работе», советовал Энгельс. «То, что ты написал,
к так слишком хорошо для публики. Главное, чтобы книга была закончена
и вышла в свет; те недостатки, которые ты в ней видишь, все равно этим
ослам не заметить». В этих словах подлинностью сказался Энгельс, как и
и том, что он отверг совет друга, сказался подлинный Маркс.
Из всего этого ясно, что Энгельс был более приспособлен к публици¬
стической работе, чем Маркс. «Он настоящая энциклопедия», писал про него
Маркс одному общему другу. Способен работать во всякий час дня и ночи,
после еды или натощак, быстро пишет и сообразителен как чорт». Повиди¬
мому, они собирались после прекращения «Нового Рейнского Обозрения»
осенью 1850 г. начать новое общее предприятие в Лондоне; вот что по край¬
ней мере Маркс писал Энгельсу в декабре 1853 г.: «Если бы мы с тобою во
время устроили в Лондоне английское корреспондентское бюро, тебя бы
теперь не мучили конторские занятия в Манчестере, а меня бы не мучили
долги». Но если Энгельс предпочел место приказчика в деле своего отца
перспективам корреспондентского бюро в Лондоне,то это вызвано было тяже¬
лым денежным положением Маркса и надеждой на лучшие времена, и у
Энгельса отнюдь не было намерения отдаться надолго «проклятой коммер¬
ции». Еще весной 1854 г. Энгельс подумывал о том, не вернуться ли ему в
Лондон, к писательской работе, но это колебание было последним. Около
того же времени он и принял решение прочно запречься в ненавистное ярмо
не только для того, чтобы помочь другу, но и чтобы сохранить для партии
ее лучшую умственную силу. Только во имя этого Энгельс и принес свою
жертву, так же какМаркс ее принял. Для того,чтобы предложить, и для того,
чтобы принять такую жертву, нужен был одинаково высокий дух.
Прежде чем Энгельс в течение лет сделался участником фирмы, он был
простым приказчиком и тоже не покоился на розах; но с первого же дня пере¬
селения в Манчестер он стал помогать Марксу и помогал все время и потом.
Чеки на один, на пять, десять, а потом и сто фунтов отправлялись в Лондон
непрерывно. Энгельс никогда не терял терпения, хотя оно и подвергалось
тяжкому испытанию, более тяжкому, чем было необходимо, вследствие
весьма слабых хозяйственных способностей Маркса и его жены. Энгельс
едва покачал головой, когда Маркс забыл однажды сумму векселя, платеж
по которому падал на него, и был неприятно поражен, когда наступил день
платежа. В другой раз, когда он опять помог покрыть хозяйственные долги,
жена Маркса из ложной деликатности умолчала об одной крупной сумме,
надеясь постепенно покрыть ее из расходных денег, и вследствие этого
снова начались денежные затруднения. Энгельс предоставил своему другу
фарисейское удовольствие поговорить о «глупости женщин», «очевидно
постоянно нуждающихся в опеке», а сам ограничился добродушной просьбой:
«Постарайся, чтобы это не случалось впредь».
Энгельс не только трудился для Маркса весь день в конторе и на
бирже, но и приносил ему в жертву большую часть вечернего досуга.
Вначале это ему нужно было для того, чтобы писать за Маркса корреспон¬


— 189 —
денции в «Нью-Йоркскую i рибуну» или же переводить их с немецкого,
так как Маркс еще недостаточно хорошо владел английским, чтобы писать
на нем. Но и потом, когда отпал первоначальный повод, Энгельс все же
продолжал свое негласное сотрудничество.
Но это еще ничто в сравнении с величайшей жертвой, которую принес
Энгельс, отказавшись от научного творчества в тех размерах, какие ему
были доступны при его беспримерной работоспособности и большом даро¬
вании. Точное представление о научных наклонностях Энгельса можно со¬
ставить себе тоже только из переписки между Энгельсом и Марксом, причем
достаточно встречающихся в письмах указаний на занятия языками и воен¬
ными науками. Энгельс питал к ним особый интерес, отчасти по «старой
склонности», отчасти же в виду практических потребностей пролетарской
освободительной борьбы. Как он ни ненавидел всякую «самовыучку»—всегда
бессмысленную, говорил он с презрением—но все же не был, как и Маркс,
кабинетным ученым. Каждое новое научное приобретение становилось для
него вдвое более ценным, если могло содействовать освобождению проле¬
тариата от цепей.
Так он начал с изучения славянских языков по тому «соображению»,
что «по крайней мере один из нас» должен в виду грядущей мировой драмы
знать язык, историю, литературу, общественные учреждения тех народов,
с которыми предстоят столкновения самым ближайшим образом. Смуты на
востоке и направили его внимание на восточные языки. Арабский с его че¬
тырьмя тысячами корней отпугнул его, но «персидский язык прямо детская
забава», пишет он, прибавляя, что одолеет его в три недели. Затем пришла
очередь германских языков: «Я погрузился в изучение Ульфилы», пишет
Энгельс. Хочу справиться наконец с проклятым готским языком, которым
до сих пор занимался только урывками. К удивлению оказалось, что я знаю
гораздо больше чем думал. Если я добуду хорошее пособие, то надеюсь
вполне покончить с готским в две недели. Потом перейду к древне-норвеж¬
скому и старо-саксонскому, которые тоже знаю только наполовину. До сих
пор работаю без словаря или иных пособий—только с готическим текстом
и Гриммом; а старик действительно- молодец». Когда в шестидесятых
годах возник шлезвиг-голыптинский вопрос, Энгельс занялся «фризо-
английски-югландско-скандинавской филологией и археологией»; при но¬
вой вспышке ирландского вопроса он «позанялся кельтско-ирландским»
и т. д. Eftiy очень пригодилось его обширное знание языков в генеральном
совете Интернационала, при чем, правда, про него говорили, что «Энгельс
заикается на двадцати языках», так как он слегка пришепетывал, когда
волновался.
Энгельса прозвали также «генералом» зато, что он еще более ревностно
и основательно занимался военными науками. И в этом отношении «старая
склонность» питалась практическими потребностями революционной поли¬
тики. Энгельс имел в виду «огромное значение, которое parti militaire при¬
обретет в ближайшем революционном' движении». Участие офицеров, кото¬
рые в годы революции сражались на стороне народа, не принесло пользы
делу. «Этот солдатский сброд», говорил Энгельс, «проникнут отвратительным


— 190 —
сословным духом. Они смертельно ненавидят друг друга, завидуют друг
другу, как школьники по поводу малейшего отличия, но все заодно по отно¬
шению к «штатским». Энгельс добивался того, чтобы иметь возможность
высказываться по этим вопросам, не попадая впросак.
Устроившись в Манчестере, Энгельс сейчас же принялся «зубрить
военщину». Он начал с «самого простого и обычного, с того, что требуется
для экзамена на прапорщика и поручика и что поэтому предполагается
известным каждому». Он прошел учение о войске во всех техниче¬
ских подробностях: элементарный курс тактики, фортификацию, на¬
чиная с Вобана до современной системы отдельных фортов, устройство
понтонных мостов и полевых окопов, виды вооружения вплоть до разных
систем устройства полевых лафетов, уход за ранеными в лазаретах и многое
другое. После того он перешел к всеобщей военной истории, и особенно
усердно изучал англичанина Напьера, француза Жомини и немца Клау-
°евица.
Энгельс менее всего восставал в духе плоского либерализма против
нравственного бессмыслия войны; он, напротив того, старался выяснить
исторический смысл войны, чем неоднократно вызывал сильный гнев высоко¬
парных демократов. Уже такой певец, как Байрон, изливал некогда чаши
бурного гнева на обоих полководцев, которые в битве под Ватерлоо были
знаменоносцами феодальной Европы и нанесли смертельный удар наслед¬
нику французской революции; по характерной случайности, Энгельс
в своих письмах к Марксу тоже набросал иеторические портреты Блюхера
и Веллингтона. Портреты эти такие ясные и точные при всей своей
сжатости, что и при современном состоянии военной науки едва ли требуют
малейшей поправки.
И в третьей области знаний, очень занимавшей Энгельса, в области
естествознания, ему не было дано довести до конца свои исследования в те¬
чение тех десятилетий, когда он взял на себя кабалу купечества, чтобы пре¬
доставить простор для научной работы тому, кого он ставил выше себя.
Судьба Энгельса была таким образом тоже трагичная. Но Энгельс ни¬
когда не сетовал на нее; он был столь же чужд сентиментальности, как и его
друг. Он всегда считал величайшим счастьем своей жизни то, что стоял
сорок лет рядом с Марксом, хотя в уплату за это счастье его затме¬
вала более мощная фигура его друга. Он даже не испытывал запоздав¬
шего удовлетворения, когда после смерти Маркса занимал в течение десяти¬
летия первое место в международном рабочем движении и был в нем бес¬
спорно первой скрипкой. Энгельс, напротив того, считал, что ему придают
большее значение, чем он заслуживает.
Каждый из двух друзей вполне отдавался общему делу, каждый при¬
носил делу не тождественную, но одинаково большую жертву без всякого
ропота или хвастовства, и благодаря этому дружба их сделалась союзом,
не имеющим себе подобного во всей истории.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Крымская война и кризис.
1.	Европейская политика.
В конце 1853 года Маркс покончил маленьким памфлетом против
Виллиха свою борьбу с «демократическим шарлатанством эмиграции и
с игрой в революцию». Приблизительно в это же время начался с крым¬
ской войны новый период европейской политики, сильно захватившей
внимание Маркса в последующие годы.
Мысли Маркса по этому вопросу изложены преимущественно в его
статьях в «Нью-Йоркской Трибуне». Хотя эта газета и низводила его на
степень обыкновенного газетного корреспондента, но Маркс все же с
полным правом утверждал, что «лишь в виде исключения занимался на¬
стоящим корреспондентством». Верный себе, он облагораживал и ремес¬
ленный газетный труд; много работая над научной подготовкой статей,
он придавал им постоянную ценность.
Эти сокровища все еще большей частью хранятся под спудом, и
требуются довольно большие усилия, чтобы извлечь их на свет. «Нью-
Йоркская Трибуна» обращалась со статьями Маркса, так сказать, как
с сырым материалом и по своему усмотрению или бросала их в корзину
или печатала под собственным флагом: а часто, как говорил, рассердив¬
шись, Маркс, она печатала за его подписью только «дрянь». В виду этого
нельзя восстановить все, что писал Маркс для американской газеты, и
даже, посколько это окажется возможным, нужна будет еще тщательная
проверка, чтобы установить в точности границы его работы.
Необходимое для этого подспорье явилось лишь сравнительно не¬
давно, когда вышла в свет Переписка Энгельса и Маркса. Из нее, например,
выясняется, что ряд статей о немецкой революции и контр-революции,
автором которых издавна считали Маркса, написаны были большей
частью Энгельсом. При этом Энгельс не только писал для «Нью-Йоркской
Трибуны» статьи по военным вопросам, что было давно известно, но и
много работал в газете в разных других областях. Кроме упомянутого
ряда статей, собраны до сих пор его статьи из «Нью-Йоркской Трибуны»
по восточному вопросу. Но этот сборник, как по тому, что в него вошло,
так и по тому, что не вошло, еще более спорный, чем первый, в котором
только неверно обозначено имя подлинного автора.
Такого рода критическая поверка еще только более легкая часть
работы. Хотя Маркс и поднял на значительную высоту свой газет¬
ный труд, но все же не мог превзойти самого себя. Даже величайшему
гению не дано делать новые открытия или рождать новые мысли два
раза в неделю, как раз к отходу парохода по вторникам и пятницам.


— 192 —
Ему в таких условиях неизбежно приходится иногда, как сказал однажды
Энгельс, «работать спустя рукава и полагаясь только иа память». Кроме
того газетная работа всегда зависит от текущих новостей и связанных
с этим меняющихся настроений и непременно должна с ними считаться,
чтобы не стать скучной и сухой. Какую ценность имели бы четыре тол¬
стых тома Переписки Энгельса и Маркса, не будь в них сотни противо¬
речий, среди которых развивались основные линии их мышления и борьбы!
Руководящие линии их европейской политики, начиная с крымской
войны, совершенно ясны в настоящее время и без того огромного ма¬
териала, который погребен на столбцах «Нью-Йоркской Трибуны» и ждет
еще Еоскрешения. Эта политика Маркса и Энгельса составляет некоторый
поворот. Авторы Коммунистического Манифеста сосредоточивали свое
главное внимание на Германии, так же как потом и «Новая Рейнская
Газета». Ока воодушевленно выступала после того за независимость
поляков, италпанцев и венгерцев и, наконец, требовала войны с Россией,
как с мощным резервом европейской контр-революции. Это требование
газета Маркса все более и более расширяла до требования мировой
войны против Англии, считая, что только при условии таковой социаль¬
ная революция перейдет из царства утопии в царство действительности.
«Англо-русское рабство, тяготеющее над Европой»,—таковым сделался
исходный пункт европейской политики Маркса в эпоху крымской войны.
Он приветствовал згу войну поскольку казалось, что она полежит пре¬
дел перевесу, достигнутому царизмом, благодаря победе контр-революции;
но он менее всего одобрял способы, которыми западные державы боро¬
лись против России.
Таково же было и отношение Энгельса. Он называл крымскую
войну «всеохватывающей комедией ошибок», при чем ежеминутно при¬
ходится задаваться вопросом: кого же здесь, собственно, надувают? И
Маркс и Энгельс считали эту войну, поскольку ее вела Франция, и
в особенности Англия, только показной, хотя она и стоила миллион«
человеческих жизней и несчетных миллионов деньгами.
Так оно, действительно, и было, в том смысле, что ни лже-Бона-
парт, ни лорд Пальмерстон, тогдашний английский министр иностранных
дел, не намеревались сразить русского колосса в его жизненном нерве.
Заручившись тем, что Австрия будет удерживать главные русские силы
на западной границе, они перенесли войну в Крым, но споткнулись там
о севастопольскую крепость, и только через год завоевали половину ее.
Этими скудными лаврами и пришлось удовольствоваться, и, в конце
концов, победители «выпрашивали» у «побежденной» России позволения
беспрепятственно увести свои войска домой.
Со стороны лже-Бонапарта довольно ясно, почему он не решился
начать против царя борьбу на жизнь и на смерть менее понятно это
было со стороны Пальмерстона, которого континентальные правительства
боялись как революционного «поджигателя», а континентальные либе¬
ралы почитали как образец конституционно-либерального министра.
Маркс разрешил загадку, тщательно изучив Синие книги и парламент¬


— »3 —
ские отчеты первой половины века и, сверх того, еще ряд дипломати¬
ческих донесений, хранившихся в Британском музее. На основании их
он доказал, что со времени Петра Великого и до самой крымской войны
существовало тайное соглашение между лондонским и петербургским
кабинетами и что Пальмерстон — продажное орудие царской политики.
Выводы, к которым пришел Маркс, оспаривались и оспариваются до сих
пор, в особенности по отношению к Пальмерстону; несомненно, что
Маркс гораздо вернее понимал беззастенчивую политику Пальмерстона,
ее половинчатость и противоречия, чем континентальные правительства
и либералы, но из его суждений не следовало с неизбежной необходи¬
мостью, что Пальмерстон был подкуплен Россией. Однако гораздо важнее,
чем вопрос, не слишком ли далеко заходил иногда Маркс в своих пред¬
положениях, — самый факт, что с этого времени он постоянно считался
с политикой. Маркс видел настоятельную задачу рабочего класса в том,
чтобы вникать в тайны международной политики и противодействовать
дипломатическим интригам правительств или, если не будет этой воз¬
можности, во всяком случае разоблачать эти интриги.
Самым важным Маркс считал непримиримую борьбу против той
варварской державы, глава которой находится в Петербурге, а руки ве¬
дут подкопы во всех кабинетах Европы. Он видел в царизме не только
главный великий оплот европейской реакции,—при чем самое его пассив¬
ное существование представляет постоянную угрозу и опасность,—но и
главного врага: своим постоянным вмешательством в дела Запада царизм
тормозит всякое нормальное развитие и ставит ему преграды с целью
завоевать себе географическое положение, которое обеспечит ему господство
над Европой и тем самым сделает невозможным освобождение европей¬
ского пролетариата. Решительное значение, которое Маркс стал прида¬
вать политике, влияло с тех пор в значительной степени и на его ра¬
бочую политику,—гораздо более, чем в годы революции.
Он этим продолжал итти по тому же пути, как в «Новой Рейнской
Газете»; те народы однако, которым он там так горячо сочувствовал в их
борьбе за освобождение, отошли для него, как и для Энгельса, далеко
на задний план. И Маркс и Энгельс, конечно, никогда не переставали
стоять за независимость Польши, Венгрии и Италии, как за право этих
государств, и защищали их право также в интересах Германии и Европы.
Но уже в 1851 году Энгельс очень сухо отвернулся от своих прежних
любимцев: «Италианцам, полякам и венграм я совершенно ясно скажу,
чтобы во всех современных вопросах они держали язык за зубами».
Несколько месяцев спустя он сказал полякам, что они, как нация, не
существуют, а как орудие — годятся лишь до тех пор, пока Россия не
будет сама втянута в революцию. Поляки, по его словам, никогда ни¬
чего другого не представляли собой в истории, кроме храброй, драчли¬
вой глупости. Даже по отношению к России они не свершили ничего,
что имело бы историческое значение, в то время как Россия действи¬
тельно прогрессивна по отношению к востоку. Русское владычество,
при всей его низости и славянской грязи, является носителем куль¬


— АУ4 —
туры на Черном и Каспийском морях и в центральной Азии для башки-
ров и татар, и Россия восприняла гораздо больше элементов просвещения
и в особенности промышленного развития, чем по натуре своей рыцарски
тунеядствующая Польша. В словах этих, конечно, отзывается страстность
эмигрантских распрей. Впоследствии Энгельс снова говорил более мягко
о поляках, и в последние годы своей жизни признавал, что Польша по край¬
ней мере два раза спасла европейскую цивилизацию: своим восстание»1
в 1792—1793 годах и своей революцией 1830—1831 года.
Сам же Маркс написал в альбом прославленному герою италианской
революции: «Маццини знает только города с их либеральной знатью
и просвещенными горожанами. Материальные потребности италианского
сельского населения, изнуренного систематическим выжиманием из него
всех соков, отупевшего, как ирландцы,—конечно ниже облаков, в которых
витают фразы космополитического, нео-католически-идеологического мани¬
феста Маццини Все же нужно несомненно обладать мужеством для того,
чтобы об’яснять горожанам и знати, что первый шаг к независимости Италии
заключается в освобождении крестьянства и в превращении полуарендной
системы в свободную гражданскую собственность». А хвастливо подвизав¬
шемуся в Лондоне Кошуту Маркс раз’яснил в открытом письме своего друга
Эрнста Джонса, что европейские революции являются крестовым походом
труда против капитала. Их нельзя низвести до социального и духовного
уровня темного полуварварского венгерского народа. Венгры живут еще
в полукультуре шестнадцатого века, а воображают, будто имеют право итти
во главе великого просветления Германии и Франции и выманивают обман¬
ными средствами признание и ура в свою честь у легковерной Англии.
Но дальше всего Маркс ушел от традиций «Новой Рейнской Газеты»
в своем отношении к Германии. Он не только перестал сосредоточивать на
ней преимущественное свое внимание, но почти совсем изгнал ее со своего
политического горизонта. Германия, правда, играла в то время чрезвычайно
жалкую роль в европейской политике и являлась как бы русской сатрапией.
Это до некоторой степени об’ясняет отношение Маркса; но самый факт,
что он—как и Энгельс—стоял много лет вне тесного общения с развитием
немецкой жизни, был для Маркса в некотором смысле роковым. То презре¬
ние в особенности, которое они оба, как уроженцы аннексированной рейн¬
ской провинции, всегда питали к прусскому государству, чрезвычайно
усилилось в дни Мантейфеля-Вестфалена и сильно вредило ясности и
остроте их взгляда на реальное положение вещей.
Очень показательным в этом смысле является в особенности тот исклю¬
чительный случай когда Маркс удостоил своим вниманием современные
ему события в Пруссии, что произошло в конце 1856 года, когда Пруссия
сцепилась с Швейцарией из-за нейнбургской торговли. Этот инцидент
побудил Маркса, как он писал Энгельсу 2-го декабря 1856 года, пополнить
свои «крайне недостаточные знания прусской истории»; выводы же, к ко¬
торым он пришел, Маркс определил словами, что мировая история не со¬
здавала ничего более омерзительного. То, что он в связи с этим изложил
в самом письме и несколько дней спустя подробнее повторил в чартистской


— 195 —
газете «People’s Paper», далеко не на высоте свойственного обыкновенно
Марксу исторического понимания. Оно, напротив того, опускается почти
до низин мещанской ругани, обычной в устах демократов, между тем как
в других случаях заслуга Маркса именно в том, что он преодолел подобного
рода приемы критики.
Такой твердый кусок, как прусское государство, становится, конечно
поперек горла каждому культурному человеку; но все же его не раскусишь
одними только насмешками над «божественным правом гогенцоллернов»,
над тремя постоянно возвращающимися «характерными масками» Пруссии:
пиэтистом, унтер-офицером и шутом, над «нечистоплотной семейной хро¬
никой», сравниваемой с «дьявольским эпосом» австрийской истории и так
далее в том же роде. Все это в лучшем случае об’ясняло ближайшие при¬
чины, но оставляло совершенно невыясненными причины причин.
2.	Давид Уркварт, Гарнэ и Джонс.
Одновременно с работой в Нью-Йоркской Трибуне, и в том же духе
как там, Маркс писал также в урквартовских и чартистских изданиях.
Давид Уркварт был английский дипломат; большая заслуга его за¬
ключалась в точном знакомстве и неустанной борьбе с русскими планами
мирового господства; но заслуга эта умалялась его фанатической ненавистью
к русским и столь же фанатической любовью к туркам. Маркса часто назы¬
вали последователем Уркварта, но это совершенно несправедливо. Скорее
следует сказать, что он, как и Энгельс, гораздо более критикивали нелепые
крайности Уркварта, чем ценили его истинные заслуги. При первом же
упоминании о нем в своих письмах Энгельс пишет в марте 1853 года: «У
меня теперь в гостях Уркварт. Он доказывает, что Пальмерстон состоит
на жаловании у России. Дело об’ясняется очень просто: Уркварт—шотланд¬
ский кельт с саксонско-шотландским образованием; по своим склонностям—
он романтик, по образованию—сторонник свободы торговли. Он поехал
как грекофил в Грецию, три года сражался с турками, потом отправился
в Турцию и стал увлекаться теми же турками. Он восторгается Исламом и
говорит: «не будь я кальвинистом, я мог бы быть только магометанином».
В общем Энгельс находил книгу Уркварта весьма забавной.
Точкой соприкосновения между Марксом и Урквартом была борьба
против Пальмерстона. Одна статья Маркса против Пальмерстона, напеча¬
танная в «Нью-Йоркской Трибуне» и перепечатанная в одной глазгоуской
газете, привлекла внимание Уркварта, и в феврале 1854 года он виделся
с Марксом, при чем приветствовал его комплиментом, что статьи его таковы,
будто они написаны турком. Маркс ответил ему на это, что он—«революцио-
нист», что очень разочаровало Уркварта: одной из его фантазий было, что
европейские революционеры служат сознательными или бессознательными
орудиями царизма, который пользуется ими, чтобы создавать затруднения
европейским правительствам. «Он—форменный маниак», писал Маркс после
этой беседы Энгельсу, прибавляя, что, как он и заявил Уркварту, он ни
в чем не согласен с ним, кроме взгляда на Пальмерстона. Но к этому взгляду
он пришел, по его словам, не под влиянием Уркварта.


— 196 —
Эти конфиденциальные суждения не следует однако понимать до¬
словно. Публично Маркс, при всех своих критических оговорках, неодно¬
кратно заявлял о заслугах Уркварта и не скрывал также, что Уркварт
е:ли и не убедил его,то во всяком случае укрепил в нем его взгляды. Маркс
давал, не видя в этом ничего предосудительного, статьи в газеты Уркварта,
в лондонскую«Фри Пресс», и разрешил также распространять в виде брошюр
несколько своих статей из «Нью-Йоркской Трибуны». Эти брошюры о Паль¬
мерстоне выходили в изданиях от 15 до 30.000 экземпляров и производили
большое впечатление. Но в остальном у Маркса было столь же мало общего
с шотландцем Урквартом, как и с янки Дана.
Прочные отношения между Марксом и Урквартом были немыслимы
уже потому, что Маркс стоял за чартизм, а Уркварт ненавидел чартизм
вдвойне—и как сторонник свободы торговли и как ненавистник России;
в каждом революционном движении ему мерещился звон рубля. Чартизм
не смог более оправиться от тяжкого поражения, постигшего его 10-го
апреля 1848 года; но пока обломки его пытались возродиться, Маркс
и Энгельс мужественно и преданно поддерживали последних чартистов.
Они безвозмездно сотрудничали в органах, издававшихся в пятидесятых
годах Джорджем-Юлианом Гарнэ и Эрнстом Джонсом. Гарнэ издавал быстро
следовавшие один за другим: «Красного Республиканца», «Друга Народа» и
«Демократическое Обозрение», а Джонс—«Заметки для народа» и «Народ¬
ную Газету», которая существовала дольше других изданий—до 1858 года.
Гарнэ и Джонс принадлежали к революционной фракции чартистов
и были из всех чартистов наиболее свободны от узости, свойственной остро¬
витянам; в международном сообществе Фратернэль Демократе они счи¬
тались главарями. Гарнэ был сын матроса и вырос в пролетарских условиях.
Он самоучкой воспитал себя на французской революционной литературе,
при чем идеалом его был Марат. Он был на год старше Маркса, и в то время,
когда Маркс издавал «Рейнскую Газету», он уже состоял в редакции «Се
верной Звезды», главного органа чартистов. Там к нему явился в 1843 году
Энгельс, «стройный молодой человек, с виду почти мальчик, уже тогда
говоривший поразительно хорошо по-английски». В 1847 году Гарнэ позна¬
комился и с Марксом и сделался его восторженным сторонником.
Гарнэ напечатал в своем «Красном Республиканце» перевод Коммуни¬
стического Манифеста, сделав к нему примечание, в котором говорил, что
это самый революционный документ, когда либо дарованный миру, а в «Де¬
мократическом Обозрении» он поместил перевод статей «Новой Рейнской Га¬
зеты» о французской революции, считая их «истинной критикой» французских
событий. Во время эмигрантской борьбы он вернулся к своей старой любви
и вступил в ожесточенную распрю и с Джонсом, так же как с Марксом
и Энгельсом. Вскоре после того Гарнэ переселился на остров Джерси, а
затем в Соединенные Штаты, где Маркс посетил его еще в 1888 г. Вслед за
тем Гарнэ вернулся в Англию и умер там в преклонном возрасте, оставшись
последним свидетелем великой эпохи.
Эрнст Джонс происходил из старого нормандского рода, но родился и вос¬
питывался в Германии. Отец его жил там в качестве адъютанта герцога


— 197 —
кумберлэндского, позднейше гановерского короля Эрнста Августа. Этот
ультрареакционный развратник, которому английская пресса приписывала
все преступления за исключением самоубийства, был крестным отцом малень¬
кого Эрнста; но ни это духовное родство, ни придворные связи семьи Джонса
не отразились на нем самом. Он уже мальчиком обнаружил безудержную
любовь к свободе и потом, в зрелые годы, устоял против всех попыток уло¬
вить его в золотые цепи. Джонсу было около двадцати лет, когда семья его
вернулась в Англию, где он стал изучать юридические науки и был принят в
адвокатуру. Но он пожертвовал всеми перспективами, которые открывались
ему благодаря его блестящим способностям и аристократическим связям
семьи, и посвятил себя всецело делу чартизма. Джонс служил ему с та¬
ким пылким рвением, что в 1848 г. был приговорен к двум годам тюремного
заключения. В наказание за измену своему классу он был подвергнут в
заключении общеуголовному режиму, но вышел из тюрьмы в 1850 г. совер¬
шенно неисправившимся. С тех пор, с лета 1850 г., Джонс был двадцать лет
близок с Марксом и Энгельсом, занимая по возрасту середину между ними.
И эта дружба, правда, была не без размолвок—таких же, как с Фрей-
лигратом, с которым у Джонса была общность поэтического дарования,
как и с Лассалем. О Лассале Маркс отзывался даже несравненно резче,
но в том же духе, как о Джонсе, когда писал о последнем в 1855 г.: «При
всей энергии, выдержке и преданности работе—эти качества за ним следует
признать—Джонс все портит своим базарным криком, тем, что он бестактно
хватается за всякий предлог для агитации и так нетерпелив, что хочет
перепрыгнуть через время». И позже тоже происходили иногда резкие
стычки, когда чартистская пропаганда неудержимо шла на убыль, и Джонс
стал сближаться с буржуазным радикализмом.
Но по существу они оставались искренними и подлинными друзьями.
В конце жизни Джонс был адвокатом в Манчестере и умер внезапно в
1869 г., еще в расцвете зрелых лет. Энгельс спешно сообщил об этом в
Лондон в краткой записке: «Опять не стало одного из старых!» Маркс отве¬
тил на это: «У нас дома все, конечно, глубоко потрясены этой вестью.
Он был одним из немногих старых друзей». Энгельс сообщил после того,
что Джонса, при огромном стечении народа, похоронили на том же клад¬
бище, где уже покоился один из их друзей, Вильгельм Вольф. «Джонса
действительно очень жалко, писал Энгельс. Его буржуазные фразы были
притьорством, а среди политиков он единственный образованный англи¬
чанин, который стоял на нашей стороне».
3.	Семья и друзья.
Маркс держался в те годы вдали от всяких политических связей
и почти от всякого общества. Он всецело ушел в работу и отвлекался от
книг только для того, чтобы проводить время среди своей семьи, которая
в январе 1855 г. увеличилась еще одной дочерью—Элеонорой.
Маркс, как и Энгельс, очень любил детей, и если он урывал час
от своей неустанной работы, то лишь для того, чтобы поиграть со своими
детьми Они его обожали, хотя—или. быть может, именно потому, что он не


— 198 —
проявлял по отношению к ним никакого родительского авторитета. Они
обращались с ним как с товарищем и называли его «Мавром» за его черные
волосы и смуглый цвет лица. Маркс часто говорил, что вообще «дети
должны воспитывать родителей». Его дети прежде всего запретили ему ра¬
ботать по воскресеньям, считая, что по праздникам отец принадлежит только
им одним; воскресные загородные прогулки, отдых в простых ресторанчи¬
ках, куда они заходили выпить имбирного пива и закусить хлебом с сыром,
были скудными солнечными лучами, выглядывавшими из-за тяжелых туч,
которые постоянно висели над домом Маркса.
Самыми любимыми были прогулки на Хэмпстед-Хиз,—хэмпстедское
поле, незастроенный в то время холм на севере Лондона, поросший де¬
ревьями и диким кустарником. Либкнехт очень привлекательно описал
эти экскурсии. Теперь Хэмпстэд-Хиз уже не то, чем был шестьдесять лет
тому назад. Но из старого ресторана «Замок Джэка Стро», в котором
Маркс часто сидел за столиком, все еще открывается прелестный вид на
холмы и долины, особенно живописные, когда по воскресеньям там соби¬
рается веселая толпа. С юга виден гигантский город, громады домов, увен¬
чанных куполом собора св. Павла и башнями Вестминстера; в смутной
дали обрисовываются холмы Сэррея, на севере густонаселенная, плодород¬
ная полоса, усеянная множеством деревень, а на западе—соседний хэй-
гетский холм, где Маркс покоится вечным сном.
Скромное семейное счастье Маркса вдруг омрачилось сразившим его
громовым ударом; в страстную пятницу 1855 г. смерть отняла у него его
единственного сына, девятилетнего Эдгара или «Муша», как его звали
в семье. Мальчик обнаруживал уже большие способности и был общим
любимцем. «Это горестная, ужасная потеря, и у меня нет слов выразить,
как я скорблю душой», писал Фрейлиграт на родину.
Страшное горе звучит в письмах Маркса о болезни и смерти сына.
30-го марта он писал Энгельсу: «Жена моя уже неделю более больна чем
когда либо от душевного потрясения. У меня самого сердце обливается
кровью и горит голова, хотя, конечно, я должен сохранять самообладание-
Мальчик за всю болезнь не изменился характером; он такой же оригиналь¬
ный, кроткий и вместе с тем самостоятельный, как и прежде». А б-го апреля
он снова пишет: «Бедного Муша не стало. Он уснул (в буквальном смысле)
у меня на руках сегодня между пятью и шестью. Никогда не забуду, как
твоя др.ужба облегчила нам это тяжелое время. Мою печаль о мальчике
ты, конечно, понимаешь». И затем в письме от 12-го апреля он писал: «Дом
наш, конечно, опустел и осиротел со смертью дорогого ребенка, который
был оживляющим духом в семье. Нельзя описать, до чего нам всегда недо¬
стает нашего мальчика. Я пережил много неудач, но теперь только я знаю,
что значит истинное горе... Среди всех страшных мук, которые я испытал
за эти дни, меня всегда поддерживала мысль о тебе и твоей дружбе, и у меня
остается надежда, что нам с тобой еще нужно свершить кое что разумное
на свете».
Прошло еще много времени, прежде чем рана стала заживать. В ответ
на сочувственное письмо Лассаля Маркс писал 28-го июля: «Бэкон говорит.


— 199 —
что у действительно выдающихся людей столько точек соприкосновения
с природой и миром, столько предметов интереса, что они легко переносят
всякую потерю. Я не принадлежу к числу таких выдающихся людей.
Смерть моего сына глубоко потрясла мне сердце и мозг, и свежесть утраты
я чувствую и теперь, как в первый день. Моя бедная жена тоже совершенно
убита». А Фрейлиграт писал Марксу б-го октября: «Мне бесконечно грустно,
что ты не можешь забыть свою потерю. В этом тебе нельзя ничем помочь,
ничего посоветовать. Я понимаю и уважаю твою скорбь—но постарайся
преодолеть ее, а то она одолеет тебя. Этим успокоением ты не изменишь па¬
мяти твоего сына».
Смерть маленького Эдгара была верхом несчастий, связанных с
постоянными болезнями в семье Маркса в те годы. Весной заболел и сам
Маркс и с тех пор не переставал болеть всю жизнь. Особенно много стра¬
даний ему причиняла болезнь печени, которую он, по его словам, унасле¬
довал от отца. Но ухудшение здоровья семьи вызвано было и тем, что они
жили в плохой квартире и в нездоровой части города. Летом 1854 г. там
свирепствовала холера, и это приписывали рытью водосточных каналов,
которые проходили через места, где были похоронены умершие от чумы
в 1865 г. Врач настаивал, чтобы семья покинула «заклятое место около
сквера Сохо», воздухом которого Маркс дышал беспрерывно несколько лет.
Новое печальное событие в семье дало возможность переселиться в другое
место. Летом 1856 г. жена Маркса поехала с тремя дочерьми в Трир, чтобы
свидеться еще раз со своей старой матерью. Она приехала как раз во время,
чтобы закрыть матери после одиннадцати дней страданий усталые глаза.
Наследство, оставшееся от матери, было очень невелико, но все же
на долю жены Маркса пришлось несколько сот талеров, и кроме того она
еще получила маленькое наследство от шотландских родных. Это дало
Марксам возможность переехать осенью 1856 г. в маленький домик непо-
далеко от их излюбленного Хэмпстед-Хиза (9, Graftonterrace, Maitland-
park, Haverstockhill). Они платили за домик 36 фунтов ст. в год. «Это прямо
княжеское жилище по сравнении с нашей прежней дырой», писала жена
Маркса одной своей приятельнице, «и хотя вся мебель и все устройство дома
сверху до низу обошлось немногим более 40 фунтов (довольно много при¬
обретено у старьевщиков—second hand rubbish), но все же вначале я себе
казалась очень важной в нашей новой гостиной. Все белье и другие остатки
прежнего величия вернулись из ломбарда, и я с большим удовольствием
снова пересчитала камчатные салфетки старого шотландского происхо.
ждения. Вся эта пышность длилась, однако, недолго, и все опять штука
за штукой перекочевало в «pop-house» (так дети называют таинственные
магазины под тремя золотыми шарами *), но мы очень насладились нашим
буржуазным благополучием». Передышка однако была очень короткая.
Смерть собирала жатву и среди друзей Маркса. Даниельс умер осенью
1355 г., Веерт—в январе 1856 г. в Гаити, Конрад Шрамм—в начале 1858 г.
1) В Англии вывеской частных ссудных касс служат три золотых ша->а—repi
стариш ых игалианских ростовщиков.	Прим	юр.


— 200 —
на острове Джерси. Маркс и Энгельс энергично, но тщетно, старались до¬
биться, чтобы печать хоть кратко отметила их смерть, и часто жаловались,
что старая гвардия тает, а никакого притока свежих сил нет. Вначале
им нравилась их «общественная обособленность», и эти два одиноких че¬
ловека участвовали в европейской политике с такой твердокаменной уве¬
ренностью в победе, точно являлись сами европейской державой. Но они
были страстные политики и, конечно, страдали от того, что не имели за
собой партии; их немногие сторонники, как однажды сказал и сам Маркс,
не составляли еще партии. И среди этих сторонников не было никого, кто
дорос до высоты их мыслей—кроме одного, по отношению к которому они
никогда не могли преодолеть своего недоверия.
В Лондоне ежедневным гостем Маркса в то время, когда он жил на
Дин-стрите, был Либкнехт. Он жил в мансарде и тяжко боролся с нуждой;
в таком же положении были и старые товарищи Маркса по союзу комму¬
нистов, Леснер и столяр Лохнер, Эккариус и «раскаявшийся грешник»
Шапер. Другие рассеялись по разным городам: Дронке занимался торговыми
делами в Ливерпуле и потом в Глазго, Имандт получил кафедру в Денди,
Шили сделался адвокатом в Париже, где к тесному кругу преданных друзей
принадлежал и Рейнгарт, секретарь Гейне в последние годы жизни поэта.
Но и самые преданные сторонники постепенно уходили от политиче¬
ской борьбы. Вильгельм Вольф, который сносно существовал в Манчестере,
давая частные уроки, оставался таким же, каким был, «честнейшей, энергич¬
ной плебейской натурой», как про него писала однажды жена Маркса».
Только с годами у него умножились капризы холостяка, и «главные битвы»
происходили у него с его хозяйкой из за чая, сахара и угольев. В духовном
отношении он уже представлял мало интереса для старых друзей по изгна¬
нию. И Фрейлиграт оставался попрежнему надежным другом. Летом
1856 г. он получил лондонскую агентуру одного швейцарского банка и с
этого времени тем шире пользовался открывшейся возможностью оказы¬
вать Марксу финансовую помощь: он выплачивал ему наличными со всей
доступной быстротой гонорары «Нью-Йоркской Трибуны», которая в добавок
ко всему другому еще запаздывала присылкой денег. Фрейлиграт оставался
непоколебимым и в своих революционных убеждениях, но все более от¬
далялся от партийной борьбы. Он хотя и говорил с искренней убежден¬
ностью, что революционеру не подобает быть погребенным нигде, кроме
как в изгнании, но все же был немецкий поэт, и ему тяжело было жить
изгнанником. Он видел, как тосковала по родине его жена, ему грустно
было зажигать на чужбине елку для своих детей, и в этих условиях у него
все более иссякал источник поэтического вдохновения. Он сильно от этого
страдал, и поэтому воспрял душой, когда родина стала постепенно вновь
вспоминать о своем знаменитом поэте.
Кроме этих отпавших был еще длинный ряд «заживо умерших». Маркс
встретился в Лондоне с некоторыми товарищами своей философской моло¬
дости: с Эдуардом Мейеном, таким же язвительным, как прежде, с Фаухе-
ром, секретарем Кобдена, уверенным, что он «творит историю» своей при¬
частностью к фри-тредерству, с Эдгаром Бауэром. Последний, напротив


— 201 —
того, разыгрывал роль коммунистического агитатора, причем Маркс назы¬
вал его всегда клоуном. Бруно Бауэр тоже приехал в Лондон повидаться
с братом; он пробыл там довольно долго, и Маркс несколько раз встречался
со своим другом молодости. Но Бруно Бауэр восторгался первобытной
мощью России, а в пролетариате видел только «чернь*: чтобы управлять
ею, говорил он, нужна сила и хитрость, а в крайнем случае рабочих можно
всегда удовлетворить прибавкой в несколько грошей. При таких его взгля¬
дах не могло быть, конечно, и речи о каком либо взаимном понимании
между ним и Марксом. Маркс нашел его заметно постаревшим—он полысел
и усвоил себе манеры педантичного профессора—но все же в точности
писал Энгельсу о своих беседах с «занятным стариком*.
«Заживо умерших» было много и среди единомышленников более
близкого прошлого Маркса, и число их возростало с каждым годом. Огошл i
старые рейнские друзья: Георг Юнг, Гейнрих Бюргере, Германн Беккер
и другие. Некоторые из них, как Беккер и после него простодушный Микель,
придумывали «научные» компромиссы. Они доказывали, что нужно, чтобы
сначала буржуазия окончательно победила юнкерство, а потом уже может
итти речь о победе пролетариата: «Пусть древесный червь подлых материаль¬
ных интересов», учил Беккер, «все глубже подтачивает рухлые подпоры
юнкерства; оно обратится в прах, и при первом дуновении мирового духа
история, минуя всю внешнюю облицовку, примет чрезвычайно простую
резолюцию». Теория сама по себе недурная, и даже теперь соблазнила бы
многих лукавцев. Но когда Беккер сделался кельнским обер-бюргомисгром,
а Микель—прусским министром финансов, оба они настолько увлеклись
«подлыми материальными интересами», что упирались ногами и руками
против «первого дуновения мирового духа» вместе с его «чрезвычайно
простыми резолюциями».
Довольно сомнительною заменой таких людей как Беккер и Микель
был некий дюссельдорфский купец Густав Леви, он явился к Марксу
весной 1856 г. и предложил преподнести ему в виде подарка фабричное
восстание в Изерлонэ, Золингене и т. д. Маркс очень резко высказался
против этой опасной, бесполезной и глупой затеи; он передал через Леви
рабочим, от лица которых Леви, по его словам, явился, чтобы они через
некоторое время опять прислали своего представителя в Лондон, но ничего
не предпринимали без предварительного соглашения.
Не столь отрицательно однако Маркс отнесся к другому поручению,
с которым Леви явился к нему тоже будто бы от дюссельдорфских рабочих:
рабочие, по словам Леви, предостерегают Маркса от Лассаля, который,
выиграв процесс графини Гацфельд, постыдно подпал под ее власть, живет
у нее на содержании и хочет поехать с нею в Берлин и окружить ее двором
из литераторов; будто бы он бросил рабочих, как ненужное ему больше
орудие, и перешел к буржуазии и т. п. Приходится с полным правом усо¬
мниться, что рейнские рабочие посылали такого рода наказ Марксу:
те же рабочие несколько лет спустя заверяли в торжественных адре¬
сах и горячих приветствиях, что дом Лассаля в Дюссельдорфе был «надеж¬
ным убежищем самой бесстрашной и решительной партийной помощи» ео


— 202 —
времена белого ужаса пятидесятых годов. Более чем вероятно, что Леви сам
все это выдумал; он был взбешен против Лассаля за то, что тот согласился
на заем ему только 500 талеров вместо 2.000, о которых просил Леви.
Если бы Маркс это знал, то, конечно, отнесся бы с величайшей осмо¬
трительностью к словам Леви и к нему самому. Но сообщение Леви должно
было само по себе вызвать сильное недоверие. Маркс был хотя и не в частой,
но все же в постоянной переписке с Лассалем; он всегда считал его, как в
политическом, так и в личном отношении, надежным другом и партийным
товарищем. Маркс даже сам боролся против недоверия рейнских рабочих,
еще действительно существовавшего в дни союза коммунистов против
Лассаля, когда он запутался в историю процессов графини Гацфельд. Еще
за год до того, получив письмо от Лассаля из Парижа, Маркс очень сер
дечно ответил ему: «Я поражаюсь», писал он, «что ты так близко от Лондона
и не собираешься приехать сюда хоть на несколько дней. Надеюсь, что
ты одумаешься и сообразишь, как быстро и дешево можно с’ездить из Па¬
рижа в Лондон. Если бы для меня не был закрыт в’езд во Францию, я
бы сам нагрянул к тебе в Париж».
Довольно странно поэтому, что Маркс сообщил Энгельсу пустую
болтовню Леви в письме от 5-го марта 1856 г. и прибавил от себя: «Все это
только отрывки того, что я слышал от него и передаю частично. Все сооб¬
щение в целом произвело на меня и на Фрейлиграта вполне определенное
впечатление, хотя я был очень расположен в пользу Лассаля и отношусь
с недоверием к сплетням рабочих». Маркс сказал Леви, как он сообщает
Энгельсу, что нельзя принять какое либо решение, выслушав только одну
сторону, но что во всяком случае подозрительность полезна в виду всех
этих обстоятельств; пусть следят за Лассалем, избегая пока всякой огласки
дела. Энгельс с этим согласился и сделал несколько замечаний, которые
с его стороны не столь удивительны: он не так хорошо знал Лассаля, как
Маркс. Жалко его, писал Энгельс. Он очень талантливый человек; но все
это, конечно, ужасно. Лассаль всегда был таков, что за ним нужно было
чертовски следить; как настоящий еврей из славянских пограничных мест,
он всегда готов под партийными предлогами использовать всякого для
своих личных целей.
Маркс же оборвал переписку с человеком, который немного лет спустя
с полным правом писал ему: «У тебя в Германии нет друга, кроме меня».
4.	Кризис 1857 г.
Устранившись осенью 1850 г. от открытой партийной борьбы, Маркс
и Энгельс заявили: «Новая революция возможна только как следствие
нового кризиса. Но она наступит с такой же неизбежностью, как этот кри¬
зис». С этого времени они с каждым годом все нетерпеливее следили за
признаками наступающего кризиса. Либкнехт рассказывает, что Маркс
иногда пророчествовал на' эту тему, и потом друзья дразнили его, когда
пророчества не сбывались. Когда же кризис действительно наступил,
Маркс передал Вильгельму Вольфу через Энгельса, что нормальным образом
кризис должен был разразиться на два года раньше, как он это и докажет.


Кризис начался в Соединенных Штатах—и уже предвестники его
печально отразились на обстоятельствах Маркса: «Нью-Йоркская Трибуна»
понизила его гонорар наполовину. Удар этот был тем более тяжелый,
что в новом доме Маркса уже водворилась старая нужда, еще, пожалуй,
более безысходная, чем прежде: «Перебиваться со дня на день, как на Дин •
стрите», на новом месте нельзя было, а впереди ничего не предвиделось и
расходы на семью увеличивались. «Положительно не знаю, как мне быть;
я в более отчаянном положении, чем пять лет тому назад», писал Маркс
Энгельсу 20-го января. Эта весть поразила Энгельса как «удар грома при
ясном небе», и он поспешил помочь другу, пожалев только, что Маркс
не написал ему на две недели раньше о своих затруднениях. Он как раз
купил себе лошадь на деньги, присланные ему отцом в подарок на Рожде¬
ство: «Мне чрезвычайно больно», писал Энгельс, «что я здесь держу лошадь,
а ты с семьей нуждаешься в Лондоне». Он поэтому очень обрадовался,
когда несколько месяцев спустя Дана предложил Марксу сотрудничество
в издаваемом им энциклопедическом словаре, так же специально и по воен¬
ным вопросам. Энгельс написал, что это «большая удача» и «бесконечно
его радует», так как поможет Марксу выпутаться из вечных денежных
затруднений. Пусть только Маркс берет на себя побольше статей, и посте¬
пенно можно будет организовать целое бюро.
Но из этого ничего не вышло из-за недостатка в людях. К тому же
и условия работы оказались не такими блестящими, как предполагал
Энгельс. Гонорар в конце концов был меньше пенни (4 к.) за строчку,
и хотя относительно многих слов ничего не требовалось, кроме компиля¬
тивного заполнения строчек, но Энгельс был добросовестный работник
и не делал ничего кое-как. То, что просочилось в Переписку относительно
этой словарной работы, совершенно не оправдывает позднейшего пренебре¬
жительного суждения Энгельса о статьях, написанных отчасти им, отчасти
Марксом: «Чисто ремесленная работа для денег и больше ничего; их можно
спокойно Предать забвению». Постепенно эта во всяком случае побочная
работа свелась на нет, и повидимому постоянное сотрудничество Энгельса и
Маркса в энциклопедии Дана не пошло дальше третьей буквы алфавита—С.
С самого начала работе сильно помешало то обстоятельство, что
Энгельс заболел болезнью желез летом 1857 г. и вынужден был уехать
к морю на довольно продолжительное время. Здоровье Маркса было тоже
плохое. Болезнь печени проявилась у него в новом, очень сильном при¬
падке, и ему лишь с величайшим напряжением удавалось выполнять самые
необходимые работы. В июле жена его разрешилась от бремени нежизнеспо¬
собным ребенком; это произошло при ужасных обстоятельствах и так по'
трясло Маркса, что ему было мучительно вспоминать о пережитом. «Я
представляю себе, как тебе тяжело, если ты так пишешь», ответил испуган¬
ный Энгельс; но Маркс отложил всякие об’яснения до личной встречи,
говоря, что писать об этом не в силах.
Все личные невзгоды были однако забыты, когда кризис перебросился
осенью в Англию, а затем и на континент. «Хотя я сам и терплю нужду
в деньгах, но никогда с 1849 г. не чувствовал себя так хорошо, как при
202—69.	и


— 204 —
начале этого кризиса», писал Маркс Энгельсу 13-го ноября. Энгельс же
был озабочен тем, чтобы развитие движения не пошло слишком быстрым
ходом. «Желательно», писал он, «чтобы сначала наступило «улучшение»
в сторону затяжного кризиса, прежде чем последует второй и решительный
удар. Затяжной гнет нужен на некоторое время для того, чтобы разжечь
дух населения. Пролетариат будет тогда лучше бороться, с большим зна¬
нием дела н с большим единодушием—совершенно так же как кавалерий¬
ская атака гораздо лучше удается, если лошади должны пробежать рысью
500 шагов, прежде чем пускаются каррьером на врага. Я бы не хотел, чтобы
что нибудь разразилось слишком рано, прежде чем движение охватит
всю Европу; борьба сделалась бы тогда более трудной, более длительной
и колеблющейся. Май или июнь еще почти что слишком ранний срок. Массы
наверное сделались чертовски безучастными, благодаря долгому благополу¬
чию... Я однако в таком же настроении, как и ты. С тех пор как лопнуло
надувательство в Нью-Йорке, прямо не сидится в Джерси, и мне страшно
весело среди общего краха. Буржуазная грязь последних лет до некото¬
рой степени пристала ко мне; теперь я ее смываю и становлюсь другим
человеком. Кризис благотворно действует также на мое здоровье и принесет
мне не меньшую пользу, чем морские купания; я уже теперь это замечаю.
В 1848 г. мы говорили: теперь наступает наше время. Оно действительно
наступило тогда в известном смысле. А на этот раз оно наступает вполне:
теперь речь идет о завершении дела».
О завершении однако еще дело не шло. Кризис имел свои революцион¬
ные последствия, но другого рода, чем предполагали Маркс и Энгельс.
Они, впрочем, не предавались ни на чем не основанным утопическим наде¬
ждам, а с величайшим вниманием следили за ходом кризиса день за днем,
и Маркс писал 18-го декабря: «Я страшно много работаю, большею частью
до четырех часов ночи. Работа у меня двоякая: 1) Разработка основных
положений экономии (чрезвычайно необходимо для публики понять суть
дела, а для меня лично сбросить эту гору с плеч). 2) Теперешний кризис.
Относительно него я только веду точную запись, но это отнимает много
времени. Думаю, что к весне мы составим вместе брошюру обо всей этой
истории, чтобы вновь заявить немецкой публике, что мы все еще на своем
посту и такие же, как были». Из брошюры ничего не вышло, так как кри¬
зис не вызвал брожения в массах; но именно благодаря этому у Маркса
остался досуг для выполнения теоретической части своего плана.
За десять дней до письма Маркса жена его писала умирающему Кон¬
раду Шрамму в Джерси: «Мы ощущаем американский кризис на своем
кармане, так как теперь Карл пишет в Трибуне только одну корреспон¬
денцию в неделю вместо двух. Трибуна отказала всем своим европейским
корреспондентам кроме Баярда Тэйлора и Карла. Несмотря на это Мавр—
вы это, конечно, вполне себе представляете—в чрезвычайном под’еме духа.
К нему вернулась вся его прежняя работоспособность и легкость работы,
прежняя свежесть и ясность духа, надломленная со времени нашего вели¬
кого горя,—потери любимого ребенка, о котором будет вечно скор¬
беть мое сердце. Карл работает весь день для добывания хлеба насущ-


— 205 —
него, а ночью заканчивает свою Экономию. Теперь, когда этот его труд
отвечает настоятельной потребности, найдется же для него, надеюсь, какой
нибудь несчастный издатель». Издатель действительно нашелся благодаря
стараниям Лассаля.
Лассаль написал Марксу в апреле 1857 г. в старом дружеском тоне,
выражая только удивление, что Маркс так запустил переписку—о при¬
чинах этого он ни малейшим образом не догадывался. Энгельс советовал
Марксу ответить на письмо Лассаля, но Маркс не ответил. В декабре того же
года Лассаль снова написал, но по случайному поводу: двоюродный брат
Лассаля, Макс Фридлэндер, просил его предложить Марксу сотрудничество
в «Венской Прессе». Фридлэндер был одним лз редакторов этой газеты.
Маркс ответил отказом та предложение Фридлэндера говоря, что хотя на*-
строение его и «антифранцузское», но оно вместе с тем и «антианглийское», и
он менее всего расположен стоять за Пальмерстона. На жалобу Лассаля, что
как он ни чужд сентиментальности, ему все же было больно не получить ни
слова в ответ на свое апрельское письмо, Маркс ответил «кратко и холодно»,
что не ответил по причинам, которые неудобно раз’яснять в письме. К »тому
он прибавил еще только несколько слов о себе, причем сообщил, что соби¬
рается выпустить в свет кономический труд.
В январе 1858 г. в Лондоне получился экземпляр Лассалевского
Гераклита; об отправке книги автор сообщал в декабрьском письме, причем
писал, что берлинский ученый мир очень восторженно отзывается о Гера¬
клите. Уже то, что за посылку щишлось доплатить два шиллинга, «обес¬
печило книге плохой прием». Но и к содержанию Гераклита Маркс отнесся
довольно отрицательно. «Грандиозная выставка» учености не производила
на него большого впечатления. Он говорил, что легко нагромождать цитаты,
когда имеешь для этого достаточно денег и времени, и есть возможность
получать на дом книги из боннской университетской библиотеки. Среди
этой философской мишуры Лассаль, по словам Маркса, движется с ловкостью
человека, впервые надевшего изящный костюм. Это суждение о подлинной
учености Лассаля было несправедливое, но вполне об’яснимо, что книга
Лассаля производила неприятное впечатление на Маркса по той же причине,
по которой, как он полагал, она нравилась профессорам: Маркса отталки¬
вала старообразность духа в молодом человеке, который слыл великим
революционером. Как известно, большая часть книги написана была за
десять лет до ее появления в свет.
По «краткому и холодному» ответу на свою жалобу Лассаль все еще
не догадывался, что произошло нечто неладное. Слова Маркса о необходи¬
мости личного об’яснения он понял—совершенно, повидимому, просто¬
душно, а не умышленно, как подозревал Маркс—в том смысле, что Маркс
хочет сообщить ему нечто конфиденциальное. Он ответил в феврале 1858 г.
совершенно просто, ярко изобразил, в какой обман вовлечена берлинская
буржуазия, упоенная браком прусского кронпринца на английской прин¬
цессе, и кроме того предложил найти издателя для трудаМаркса по полити¬
ческой экономии. Маркс принял его предложение, и уже в конце марта
Лассаль заключил для Маркса условие со своим собственным издателем,


— 206 —
Францом Дункером, на еще более благоприятных условиях, чем рассчитывал
автор. Маркс сам высказал желание, чтобы труд его выходил выпусками,
и был готов отказаться от всякого гонорара за первые выпуски. Лассаль
же обеспечил ему с самого начала три фридрихсдора за печатный лист,
в то время как обычно профессора получали по два золотых. Издатель
только выговорил себе право прекратить издание на третьем выпуске, если
оно не будет покрывать расходов.
Прошло однако более девяти месяцев, прежде чем Маркс подготовил
к печати рукопись первого выпуска. Новые приступы болезни печени и
домашние заботы мешали Марксу закончить работу. На Рождестве 1858 г.
в доме Маркса было «более мрачно и безнадежно, чем когда либо». 21-го ян¬
варя 1859 г. рукопись была закончена, но в доме не было «ни полушки»,
чтобы отправить ее издателю, застраховав посылку. «Не думаю, чтобы
кто либо писал когда нибудь о «деньгах», испытывая сам такую денежную
нужду. Большинство писавших на эту тему пребывали в полном мире с
об’ектом своего исследования». Так писал Маркс Энгельсу, прося его вы¬
слать необходимые деньги на отправку рукописи.
5.	К критике политической экономии.
План большого труда по политической экономии, исследующего основы
капиталистического способа производства, возник у Маркса лет за пятнад¬
цать до того, как он приступил к практическому его осуществлению. Он
обдумывал его уже до мартовских дней, и брошюра против Прудона была
первой уплатой по этому обязательству Маркса перед собой. После участия
в борьбе революционных лет Маркс тотчас же снова вернулся к задуман¬
ному труду и уже 2-го апреля 1851 г. писал Энгельсу: «Я наконец покончил
возню с экономистами. Теперь я начну разрабатывать Экономию дома,
а в Музее займусь другой наукой. Политическая экономия мне начинает
надоедать. В сущности она не подвинулась вперед со времени Адама Смита
и Давида Рикардо, хотя много сделано в отдельных исследованиях, касаю¬
щихся больших тонкостей». Энгельс очень обрадовался сообщению Маркса.
«Я чрезвычайно доволен», ответил он, «что ты покончил с экономистами.
Ты, действительно, слишком долго с этим возился»; но как опытный человек
он прибавил: «Пока останется непрочитанной хоть одна книга, которой ты
придаешь значение, ты все таки не приступишь к писанию». Энгельс считал,
однако, что при всех других помехах «главная задержка» все же в «собствен¬
ных колебаниях» его друга.
«Колебания» эти были конечно—Энгельс так их и понимал—не внеш¬
него свойства. О том, что побудило в 1851 г. Маркса не заканчивать еще
работу, а начать ее вновь сначала, он сам говорит в предисловии к первому
выпуску, перечисляя в следующих словах причины задержки: «огромный
матерьял по истории политической экономии, скопившийся в Британском
Музее, удобный наблюдательный пункт, каковым является Лондон для
изучения буржуазного общества, наконец новая стадия развития, в каковую
это общество видимо вступало с открытием австралийского и калифорний¬
ского золота». Он еще прибавил, что его уже почти восьмилетняя работа


— 207 —
в «Нью-Йоркской Трибуне» повлекла за собой крайнюю разбросанность в
научных занятиях; на это однако можно возразить, что корреспондент¬
ская деятельность возвращала Маркса до известной степени к политической
борьбе, а она стояла для него всегда на первом месте. Именно виды на воз¬
рождение революционного рабочего движения и побудили Маркса засесть
за работу, чтобы изложить наконец на бумаге то, что он, не переставая, об¬
думывал в течение ряда лет.
Красноречивым свидетельством этого является переписка Маркса ç
Энгельсом. В ней идет непрерывное обсуждение экономических вопросов,
разрастаясь до об’ема целых статей, тоже касающихся «больших тонкостей».
Как при этом происходил обмен мнений между двумя друзьями, показывают
некоторые отдельные места в письмах. Так Энгельс пишет в одном письме
о своей «достаточно известной лени en fait de théorie»; она удовлетворяется
внутренним ворчанием его лучшего «я» и не вникает в суть вещей; а Марк,
в другом случае восклицает со вздохом: «Если бы люди знали, до чего я
мало сведущ во всем этом», рассказывая как один фабрикант приветство¬
вал его забавным предположением, что он наверное был прежде сам фабри¬
кантом.
Если отбросить в обоих случаях—как это и следует сделать—юмори¬
стическое преувеличение, то остается факт, что Энгельс точнее знал вну¬
тренний механизм капиталистического общества, а Маркс с большей силой
и проницательностью мышления вникал в сущность законов, управляю¬
щих его движением. Когда он изложил другу план первого выпуска, Эн¬
гельс ему ответил: «Это действительно весьма отвлеченный очерк, что,
конечно, неизбежно при краткости изложения, и мне стоит больших усилий
отыскивать диалектическую связь, так как я сильно отстал от всякого
отвлеченного мышления». Марксу же, с другой стороны, было до некоторой
степени трудно разбираться в сведениях, полученных от Энгельса относи¬
тельно исчисления фабрикантами и купцами той доли прибыли, которую
они потребляют на себя, или об изнашивании машин, исчислении оборота
выданного вперед оборотного капитала. Он жаловался на то, что в поли¬
тической экономии практически важное и теоретически необходимое очень
расходятся во многих случаях. О том, что Маркс приступил к окончательной
работе над своим произведением только в 1857 и 1858 годах, свидетельствует
также изменение плана книги уже во время работы. Еще в апреле 1858 г.
он предполагал рассматривать в первом выпуске «капитал вообще»; но
хотя выпуск разросся вдвойне или втройне сравнительно с предполагав¬
шимся об’емом, все же в нем еще нет ничего о капитале, а имеются только
две главы о товаре и деньгах. Маркс видел в этом то преимущество, что
критике нельзя будет при таком распределении матерьяла ограничиваться
одной руганью тенденциозности автора. Но он упустил из виду, что тем
легче будет критике пустить в ход другое весьма действительное оружие,
т. е. замолчать книгу.
В предисловии Маркс сделал обзор своего научного развития, и нельзя
не привести знаменитые фразы, определяющие сущность исторического
матерьялизма. «Мое исследование (гегелевской философии права) привело


— 208 —
к тому выводу, что правоотношения так же как формы государственности
об’ясняются не сами из себя и не из так называемого общего развития чело¬
веческого духе; они скорее коренятся в матерьяльных условиях жизни,
совокупность которых Гегель по примеру англичан и французов восемнад¬
цатого века называет «гражданским обществом»; анатомию же граждан¬
ского общества следует искать в политической экономии. Общий вывод,
который определился для меня и сделался руководящей нитью моего даль¬
нейшего изучения, является в краткой формулировке следующим: «В
общественном отправлении своей жизни люди вступают в определенные,
необходимые, от их воли независящие отношения—отношения производ¬
ственные, которые соответствуют определенной ступени развития их ма¬
терьяльных производительных сил. Совокупность этих производственных
отношений образует экономическое строение, его реальный фундамент;
на нем воздвигается правовая и политическая надстройка, и ему соответ¬
ствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства
матерьяльной жизни обусловливает собою весь процесс жизни, социальной,
политической и духовной. Не сознание людей определяет их бытие, а,
напротив того, общественное бытие определяет их сознание. На известной
ступени развития матерьяльные производительные силы общества впадают
в противоречие с существующими производственными отношениями, при
наличности которых они действовали до того. Из форм развития произ¬
водительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает
эпоха социальной революции. С изменением экономической основы пере¬
ворачивается с большей или меньшей быстротой и вся огромная надстройка
над нею. При изучении таких переворотов следует всегда проводить раз¬
личие между матерьяльным переворотом в экономических условиях произ¬
водства—а его можно определить с естественно научной точностью—и
правовыми, политическими, религиозными, художественными или фило¬
софскими, словом, идеологическими формами, в которых люди восприни¬
мают в своем сознании этот конфликт и борятся, участвуя в нем. Как нельзя
судить об отдельном человеке на основании того, чем он сам себе кажется,
так нельзя судить и о такой революционной эпохе по ее сознанию; это
сознание скорее следует об’яснить как нечто проистекающее из противо¬
речий матерьяльной жизни, из существующего конфликта между обществен¬
ными производительными силами и производственными отношениями. Ни
одна общественная фармация не погибает, раньше чем не разовьются все
производительные силы, для которых в ней есть достаточно простора. И
новые, высшие производственные отношения никогда не заменяют прежних,
пока в лоне старого общества не созреют матерьяльные условия для их
существования. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие
задачи, которые оно в состоянии разрешить; и при ближайшем рассмотрении
оказывается, что самая задача выдвигается только тогда, когда уже имеются
на лицо матерьяльные условия для ее разрешения или когда они, по крайней
мере, находятся в процессе возникновения. В общих чертах способы про¬
изводства азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный
могут быть названы прогрессивными эпохами экономических общественных


— 209 —
форм. Буржуазные производственные отношения последняя антагонисти¬
ческая форма общественного процесса производства. Антагонистическая
не в смысле индивидуального антагонизма, а такого* который вырастает
из условий общественной жизни отдельных личностей. Но производитель¬
ные силы, развивающиеся в лоне буржуазного общества, создают вместе
с тем матерьяльные условия для разрешения этого антагонизма. Этой обще¬
ственной фармацией заканчивается поэтому доисторический период (Vor¬
geschichte) человеческого общества».
В самой книге, которую он озаглавил «К критике политической эко¬
номик», Маркс решительным шагом переступил через буржуазную полити¬
ческую экономию в том виде, как ее разрабатывали Адам Смит и Давид
Рикардо. Ома завершалась определением стоимости товаров рабочим вре¬
менем; но она рассматривала при этом буржуазное производство как вечную
естественную форму общественного производства и считала созидание
ценностей естественным свойством работы человека, каковой она является
в индивидуальной конкретной работе отдельных людей. Политическая эко¬
номия впадала при этом в целый ряд противоречий, которые была не в
состоянии разрешить. Маркс же, напротив того, видел в буржуазном произ¬
водстве не вечную естественную форму, а лишь определенную историческую
форму общественного производства, которой предшествовал целый ряд
других форм. С этой точки зрения Маркс подверг основательной проверке
теорию о способности труда создавать ценность; он исследовал, какой труд,
почему и каким способом создает ценность, почему ценность не что иное,
как застывший труд этого рода.
Таким путем он пришел к («отправному пункту», вокруг которого вра¬
щается понимание политической экономии: к двойственному характеру
труда в буржуазном обществе. Индивидуальный, конкретный труд создает
потребительные ценности, безразличный же общественный труд создает
меновые ценности. Посколько труд создает потребительные ценности, он
свойствен всем формам общества; в качестве целесообразной деятельности
для обращения в свою пользу продуктов природы в той или другой форме
труд является естественным условием человеческого существования, неза¬
висимым от каких бы то ни было социальных форм, вечной необходимостью,
в силу которой совершается обмен веществ между человеком и природой.
Этот труд имеет своей предпосылкой вещество природы и потому не является
единственным источником создаваемого им вещественного богатства. Как
бы различно ни складывалось отношение между трудом и веществом, данным
цшродой, во всех случаях потребительная ценность содержит в себе природ¬
ный субстрат.
Иначе обстоит дело с меновой ценностью. В ней нет никакого вещества,
данного природой; единственным источником ее является труд, и он же
поэтому источник богатства, состоящего из меновых ценностей. В качестве
меновой ценности всякая потребительная ценность равна каждой другой,
конечно если соблюдена верная пропорция. «Меновая ценность дворца
может быть выражена соответствующим количеством жестянок сапожной
ваксы. Лондонские фабриканты сапожной ваксы выражают, напротив того.


— 210 —
меновую ценность производимых ими во множестве таких жестянок в виде
дворцов». При обмене товары, совершенно независимо от формы их суще¬
ствования в природе и от тех потребностей, для удовлетворения которых
они созданы, представляют собою, несмотря на их пеструю видимость
одно и то же единство; они результат однородного, безразличного труда,
«для которого все равно, выявляется ли он как золото, железо, пшеница,
шелк—подобно тому как безразлично для кислорода, попадает ли он в
виде ржавчины на железо или в атмосферу, в сок ли винограда или в кровь
человека». Различие потребительных ценностей возникает из различия
труда, производящего эти ценности; труд же, создающий меновые ценности,
относится безразлично к особенностям материи, из которой состоят потре¬
бительные ценности, так же как и к особенностям формы самого труда.
Эго одинаковый, неразличимый, отвлеченно общий труд, который раз¬
личается не по роду, а только по размеру, в зависимости от количества того,
что этим трудом овеществлено в меновых ценностях различной величины.
Единственным мерилом различных количеств отвлеченно общего труда
является время в его естественных подразделениях на часы, дни, недели
и т. д. Рабочее время является живым бытием труда, независимо от его
формы, содержания и индивидуальности. Все товары как меновая цен¬
ность представляют собою лишь определенное количество застывшего рабо¬
чего времени. Рабочее время, овеществленное в потребительных ценностях,
яьляегСя вместе с тем и субстанцией, превращающей их в меновые ценности
и вследствие этого в товары; оно точно также определяет известную величину
их ценности.
Двоякий характер труда есть общественная форма, свойственная
производству товаров При первобытном коммунизме, который мы находим
на пороге истории всех культурных народов, единичный труд становился
неносрсдстьенко частью общественного организма. В натуральной службе
и натуральных повинностях средневековья общественную связь составлял
частный, а не общий труд. В сельски-патриархальной семье, когда, для
удовлетворения собственных потребностей семьи, жены пряли, а мужья
ткали, пряжа и холст были общественными продуктами, а прядение и тканье
общественным трудом в границах семьи. Семейная связь с ее естественно
возникающим разделением труда накладывала своеобразную печать на
продукт труда: пряжа и холст не обменивались одна на другой как равно-
зьачущие и равностоящие выражения одного и того же общего рабочего
времени. Только в товарном производстве частный труд становится обще,
ственным ввиду того,что принимает форму своей непосредственной противо¬
положности—форму отвлеченно общего труда.
Товар непосредственное об’единение потребительной и меновой цен¬
ности, и при этом он товар лишь по отношению к другим товарам. Выра¬
жением истинного отношения товаров одного к другому служит процесс
обмена. В этом процессе, в котором участвуют независимые друг от друга
отдельные люди, каждый товар должен представлять собою одновременно
и потребительную и меновую ценность, являться и частным трудом, служа¬
щим для удовлетворения частных потребностей, и с другой стороны, общим,


- 211
который может оыть обменен на одинаковое количество общего труда.
Процесс обмена товаров должен развить и разрешить противоречие так,
чтобы индивидуальный труд, овеществленный в каком либо особенном
товаре, приобрел непосредственный характер общности.
В качестве меновой ценности всякий отдельный товар становится
мерилом ценности всех других товаров. Наоборот, всякий отдельный товар,
по которому все другие товары измеряют свою ценность, становится адекват¬
ным выражением меновой ценности; благодаря этому меновая ценность
становится особенным, исключительным товаром, который, непосредственно
превращая в себя все другие товары, овеществляет общее рабочее время
денег. Таким образом в этом товаре разрешается противоречие, которое
заключает в себе товар как таковой—общность эквивалента для всех в
качестве особенной потребительной ценности и благодаря этому потреби¬
тельную ценность для всякого или иначе общую потребительную ценность.
Таким товаром являются деньги.
В деньгах кристаллизуется меновая ценность товаров как особенный
товар. Денежный кристалл необходимый продукт менового процесса, и
в нем фактически уравниваются между собою разнообразные продукты
труда, и таким образом фактически превращаются в товары. Деньги ин¬
стинктивно возникли историческим путем. Непосредственная меновая
торговля, естественно возникающая форма менового процесса, представляет
собою скорее начинающееся превращение потребительных ценностей в
товары, чем превращение товаров в деньги. Чем больше развивается мено¬
вая ценность, чем более потребительные ценности становятся товарами и
чем более вследствие того меновая ценность приобретает свободный облик
и перестает быть непосредственно связанной с ценностью потребительной,
тем настоятельнее дело идет к возникновению денег. Сначала роль денег
играет один или несколько товаров, представляющих наиболее общую
потребительную ценность, как скот,зерно,рабы. Функцию денег исполняли
поочередно очень разные, более или менее неподходящие товары. Если
в конце концов эта функция перешла к благородным металлам, то это
произошло на том основании, что благородные металлы обладают необ¬
ходимыми физическими качествами особенного товара, в котором должно
кристаллизоваться дёнежное бытие всех товаров, посколько они непосред¬
ственно вытекают из природы меновой ценности: постоянством их потре¬
бительной ценности, делимостью в любой степени, однородностью частей
и одинаковостью всех образцов этого товара.
Из благородных металлов исключительным денежным товаром стано¬
вится опять таки золото. Оно служит мерилом ценности и масштабом цен,
оно служит средством для обращения товаров. Посредством превращения
товаров в золото заключающийся в товаре особенный труд становится
отвлеченно общим, общественным трудом; если это перевоплощение не
удается, труд утрачивает свое существование не только как товар, но и
как продукт, так как он становится товаром только благодаря тому, что
не представляет для своего владельца какой либо потребительной ценности.


212 —
Таким образом Маркс доказал, как и почему товар и товарообмен, в
силу заложенных в них свойств ценности, должны породить противополож.
кость между товаром и деньгами; деньги, которые, как предмет природы,
обладают определенными свойствами, он признал общественно-производ¬
ственным отношением. Запутанные об’яснения денег современными эко¬
номистами он об’яснял тем, что они часто неуклюжим образом считали
вещью то, что на самом деле является общественным отношением; с другой
стороны перед ними выступало, дразня их, вещью то, что они только что
определили как общественное отношение.
Яркий свет, исходивший из этого критического исследования, сначала
скорее ослеплял всех, даже друзей автора, чем раскрыл им глаза. Либкнехт
говорил, что ни одно сочинение так не разочаровывало его, как это, а Микель
нашел в нем «мало действительно нового». Лассаль сделал несколько компли¬
ментов, говоря о художественности изложения, но когда эти «фразы»
вызвали подозрение у Маркса, что Лассаль не понял «многое экономиче¬
ское», то он на этот раз не ошибался. Лассаль тотчас же обнаружил, что не
понял «исходной точки зрения», а именно различия между трудом, выливаю¬
щимся в потребительную ценность, и трудом, выраженным в меновой цен¬
ности.
Если таков был отклик у молодых побегов, то чего было ждать от
засохших ветвей? Хотя Энгельс и утверждал в 1885 г., что Маркс создал
первую исчерпывающую теорию денег, и она была молча всеми принята,
но семь лет спустя, в Словаре государственных наук, образцовом труде
буржуазных экономистов, появилась статья о деньгах, которая разводила
на пятидесяти столбцах старую бестолковщину и, не упоминая о Марксе^
заявляла, что загадка денег еще не разрешена.
Как деньгам и не быть неисповедимыми для мира, для которого они
сделались Богом?


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Династические перевороты.
1.	Итальянская война.
Кризис 1857 г. не превратился в пролетарскую революцию, как на¬
деялись Маркс и Энгельс. Но он все же имел революционные последствия,
вылившиеся, правда, только в форму династических переворотов. Воз¬
никло королевство Италия и затем германская империя; французская же
империя бесследно провалилась в пропасть.
Эти перемены об’ясняются тем двойным фактом, что буржуазия ни¬
когда не сражается сама в своих революционных битвах, а со времени
революции 1848 г. оказалось неудобным вести борьбу через посредство
пролетариата. В этой революции, а именно в парижских июньских боях,
рабочие отказались от стародавней привычки служить только пушечным
мясом для буржуазии и потребовали по крайней мере некоторую долю
плодов победы, которую они одержали своей кровью и своими костями.
Поэтому буржуазия напала уже в революционные годы на хитрую
мысль таскать для себя каштаны из огня при помощи другой силы, а отнюдь
не пролетариата, который сделался недоверчивым и ненадежным. Так оно
было I Германии и Италии, т. е. в тех странах, в которых предстояло еще
создать сначала национальное государство, в каковом капиталистические
производительные силы нуждались для развития своей деятельности.
Самым подходящим было вручить кшчому нибудь областному правителю
власть над всей страной, если он за это обеспечит буржуазии свободное
поле деятельности для ее эксплоатационных и захватных стремлений.
Во всяком случае буржуазии пришлось при этом пустить в трубу свои
политические идеалы и удовлетвориться голой наживой; призывая себе
на помощь правителей, она подчиняла себя их власти.
И буржуазия уже в революционные годы пыталась заигрывать с са¬
мыми реакционными из мелких государств. В Италии таковым было коро¬
левство Сардиния, то «военно-иезуитское* областное государство, где—
так гласило проклятие немецкого поэта—«солдаты и попы высасывали
мозг из костей народа». В Германии буржуазия заигрывала с королевством
Пруссией, находившимся под тупым гнетом восточно-эльбского юнкерства.
Вначале эти происки не достигали цели ни в Италии, ни в Германии. Король
Сардинии Карл Альберт хотя и сделался «мечом Италии*, но был разбит
в бою с австрийской армией и умер изгнанником на чужбине. В Пруссии


— 214 —
же Фридрих Вильгельм IV отверг германскую императорскую корону,
приподнесенную ему немецкой буржуазией, как призрачный обруч из
грязи и глины, и сделал неблаговидную попытку ограбить труп революции.
За это однако ему сильно досталось в Ольмюце не столько от австрийского
меча, как от австрийской плети.
Расцвет промышленности, вследствие которого иссякла революция
1848 г., очень способствовал укреплению буржуазии в Германии и Италии,
и в связи с этим национальное единство становилось для буржуазии все
более настоятельной необходимостью. Когда затем кризис 1857 г. напомнил
о превратности всякого капиталистического величия, то шар и покатился.
Началось с Италии; это однако об’ясняется не тем, что развитие капита¬
лизма пошло там далее вперед, чем в Германии. Напротив того. ВИталии
еще совершенно не существовало крупной промышленности и потому про¬
тивоположность интересов буржуазии и пролетариата еще не выразилась
так резко, чтобы породить взаимное недоверие. Не менее веское значение
имело и то, что раздробленность Италии вызвана была властью чужеземцев,
и свержение этой чужеземной власти было общей целью всех классов. Ав¬
стрия владычествовала непосредственно над Ломбардией и венецианской
областью, а косвенным образом и над средней Италией, мелкие властители
которой повиновались приказам венского двора. Борьба против этого чуже¬
земного владычества длилась непрерывно с двадцатых годов и привела к
жесточайшим репрессиям, это же в свою очередь вызывало ожесточенную
месть со стороны угнетаемых; итальянский кинжал следовал неотвратимо
за австрийской палкой.
Но всякие покушения, восстания и заговоры не могли преодолеть
габсбургское могущество, и об него разбивались в революционные годы
также все итальянские восстания. Обет Италии, что она добьется самостоя¬
тельности (Italia fara da se), оказался иллюзией. Италия нуждалась в
иностранной помощи для того, чтобы освободиться от австрийского гнета,
и она обратила взоры на родственную ей французскую нацию. Правда,
расчленение Италии, как и Германии, составляло старый принцип француз¬
ской политики; но авантюрист, занимавший в то время французский престол,
был человек, с которым можно было столковаться. Вторая империя превра¬
щалась в фарс, посколько она оставалась в границах, определенных
другими странами для французских владений после падения первой
империи. Франция нуждалась в завоеваниях, а лже-Бонапарт не умел
идти путями подлинного Бонапарта. Ему пришлось поэтому довольство¬
ваться тем, что он стянул у своего мнимого дядюшки так называемый
«национальный принцип» и выступил Мессией угнетаемых народов в на¬
дежде получить за свои услуги богатую подачку землей и людьми.
Но общее положение Бонапарта лишало его возможности предпринять
что либо крупное. Ему нельзя было вести никакой европейской, не говоря
уже о революционной, войны; он мог только в лучшем случае обрушиться,
с начальственного согласия Европы, на общего козла отпущения, каковым
в начале пятидесятых годов была Россия, а в конце их Австрия. Постыдное
хозяйничанье Австрии в Италии сделалось европейским скандалом. Дом


— 215 —
Габсбургов перессорился со старыми товарищами по священному союзу,
с Пруссией из за Ольмюца, а с Россией из за крымской войны, и Бонапарт
твердо рассчитывал именно на русскую помощь при нападении на Австрию.
Кроме того и внутреннее положение Франции побуждало Бонапарта
освежить свой престиж активностью внешней политики. Торговый кризис
1857 г. парализовал французскую промышленность, а вследствие принятых
правительством мер против острого развития кризиса бедствие приняло
затяжной характер, и застой французской торговли длился годами. Это
вызывало мятежное настроение в буржуазии как и в пролетариате; даже
крестьянский класс, истинная опора государственного переворота, начал
роптать. Сильное падение цен на зерновые продукты в 1857—1859 гг. вы¬
звало жалобы крестьянства на то, что при столь низких ценах и при высоком
обложении земледелие становится невозможным во Франции.
Пользуясь таким положением Бонапарта, на него очень старался
воздействовать влиятельный министр Сардинии, Кавур, который воспринял
традиции Карла Альберта, причем проявлял гораздо больше умелости в
осуществлении их. Но его ограничивала беспомощность дипломатических
средств, и он почти ничего не мог добиться, тем более, что всякое быстрое
решение тормозилось медлительно-нерешительным характером Бонапарта.
В противоположность Кавуру, итальянские активисты сумели очень быстро
растормошить этого освободителя народов. 14-го января 1858 г. Орсини
и его сообщники бросили в Париже ручные гранаты в карету императора,
и карету изрешетили 76 осколков гранат. Сидевшие в карете остались
невредимыми, но, как свойственно таким людям, Бонапарт отомстил террором
за свой смертельный испуг. Этим однако он только обнаружил, что власть
его после семи лет все еще стоит на глиняных ногах, и письмо, которое
Орсини написал ему из тюрьмы, снова нагнало на него страх. Орсини писал
ему: «Не забывайте, что спокойствие Европы и ваше собственное будут
призрачны, пока Италия не сделается независимой». И второе письмо
Орсини было, как есть основание предполагать, еще более ясное. Среди
приключений своего жизненного пути Бонапарт очутился однажды и среди
итальянских заговорщиков, и знал, что их месть не шутка
Он пригласил поэтому летом 1858 г. Кавура в курорт Пломбьер н
сговорился с ним относительно войны с Австрией. Условлено было, что
Сардиния получит Ломбардию и венецианскую область и закруглит свои
владения в королевство верхней Италии, а за это уступит Савойю и Ниццу
Франции. Это была дипломатическая сделка, в сущности имевшая мало
общего с независимостью и свободой Италии. Относительно средней и южной
Италии не было ничего решено, хотя обе эти части имели свои виды. Бона¬
парт не мог изменить традициям французской политики в такой степени,
чтобы содействовать созданию единой Италии. Он желал—уже ради того,
чтобы сохранилась папская власть—союза итальянских династий, которые
обессиливали бы одна другую и тем самым обеспечили преобладание фран¬
цузского влияния. При этом он носился также с мыслью создать для своего
кузена Жерома средне-итальянское королевство. Расчеты Кавура, напротив
того связаны были с национальным движением; он надеялся с его помощью


— 216 -
осилить все династически-сепаративные стремления, когда верхняя Италия
сольется в более значительную державу.
Вдень нового 1859 года Бонапарт разоблачил свои планы в обращения
к австрийскому посланнику в Париже, а несколько дней спустя сардинский
король заявил, что не может оставаться глухим к страдальческому крику
Италии. Эта угроза была понята в Вене, и война быстро надвигалась, при¬
чем австрийское правительство неуклюжим образом дало себя вовлечь
в роль нападающей стороны. Наполовину обанкротившаяся, подвергаясь
нападению со стороны Франции и угрозе со стороны России, Австрия очу¬
тилась в очень затруднительном положении, из которого ее не могла выру¬
чить довольно равнодушная дружба английских ториев. Австрийское
правительство пыталось поэтому привлечь на свою сторону германский союз;
по договору он не был обязан выступать в защиту внегерманских владений
союзного государства, но.его надеялись соблазнить военно-политическим
лозунгом, что нужно защищать Рейн на берегах По, т. е., другими словами,
что поддержка австрийского владычества в Италии национальный жизнен¬
ный интерес Германии.
В Германии тоже началось национальное движение после кризиса
1857 г и его последствий. Но это движение отличалось от итальянского
не в свою пользу. Ему недоставало стимула борьбы против чужеземного
владычества, и кроме того немецкую буржуазию одолевал с 1848 г. бес¬
конечный страх перед пролетариатом, хотя он в то время был еще очень
не опасен для нее. Но парижские июньские бои казались ей очень поучи¬
тельными. До 1848 г. идеалом немецкой буржуазии был французский строй,
но после того она стояла всецело за пример Англии, где буржуазия и
пролетариат повидимому уживались очень мирно друг с другом. Уже
женитьба прусского наследника престола на английской принцессе привела
немецкую буржуазию в полное восхищение, а когда осенью 1858 г. заболев¬
ший душевным расстройством король вынужден был передать правление
своему брату, а тот составил очень умеренно либеральное министерство—
сделав это отнюдь не из либеральных побуждений—то буржуазия пришла
в «бычачий коронационный восторг», над которым очень злобно издевался
Лассаль. Этот почтенный класс отрекался от своих собственных героев
1848 г., чтобы не раздражать принца-регента. Он не только не оказывал
давления в прогрессивном смысле, когда министерство в сущности оставляло
все по старому, но бросил пресловутый лозунг «только не торопить» из
страха, как бы немилость нового господина не согнала как тень со стены
«новую эру», существующую только по его милости.
С наступлением военной непогоды волны стали выше вздыматься в
Германии. Германскую буржуазию очень прельщал Кавуровский способ
проводить об’единение Италии, так как она уже давно предназначала для
Пруссии ту роль, которую взяла на себя Сардиния. Однако нападение
наследственного германского врага, Франции, на первенстующую державу
германского союза пробудило опасения и воспоминания. Уж не пойдет
ли этот лже-Бонапарт по следам настоящего? Не вернутся ли дни Аустер¬
лица и Иены, не загремят ли снова в Германии цепи чужеземного господ


— 217 —
ства? Австрийские продажные перья неустанно рисовали воображению
эти призраки и набрасывали картину райского будущего «средне-европей¬
ской великой державы», которая, под гегемонией Австрии, обнимет собою
германский союз, Венгрию, славянско-румынские придунайские земли,
Эльзас-Лотарингию, Голландию и еще нивесть что. В противовес этой про¬
паганде и Бонапарт, конечно, выпустил своих чернильных поденщиков.
Они клятвенно заверяли, что ничто так не чуждо незлобивой душе их
хозяина, как притязание на берега Рейна, и что в своей войне с Австрией
он преследует только самые возвышенные культурные цели.
Мелкая буржуазия разбиралась лишь весьма смутно в этом хаосе
мнений, но все же она постепенно стала больше прельщаться габсбург¬
скими, нежели бонапартовскими приманками. Они соответствовали запросам
мещанского патриотизма в то время, как требовалась очень уж большая
наивность, чтобы верить в цивилизаторское призвание героя декабрьского
переворота. Положение дел было однако крайне запутанное: и настоящие,
к тому же революционные политики, вполне сходившиеся между собою во
всех основных вопросах, не могли столковаться относительно практи¬
ческой политики, которую Германии следовало вести по отношению к
итальянской войне.
2.	Спор с Лассалем.
В соглашении с Марксом Энгел* г выступил по этому вопросу в своей
брошюре «По и Рейн», для которой Лассаль нашел ему издателя в лице
Франца Дункера. Задачей Энгельса было опровергнуть габсбургский па¬
роль, гласивший, что Рейн нужно оборонять на берегах По. Энгельс дока¬
зывал, что Германия не нуждается ни ь какой части Италии для своей за¬
щиты и что Франция—если считаться с чисто военными основаниями—
имеет еще гораздо более сильные притязания на Рейн, чем Германия на
По. Утверждая, что в военном отношении австрийское господство в верхней
Италии не принесет никакой пользы Германии, Энгельс решительным
образом восставал против этого господства, считая его политически даже
вредным: оно навлекает на Германию ненависть и фанатическую вражду
всей Италии в виду неслыханных жестокостей австрийцев по отношению
к итальянским патриотам.
Однако, утверждал Энгельс, вопрос о владении Ломбардией касается
Италии и Германии, а не Людовика-Наполеона и Австрии. По отношению
к третьему лицу, каковым является Бонапарт, который вмешивается в
дело по своим личным, в других случаях анти-германским интересам, речь
идет просто об удержании провинции, от каковой отказываются только
по принуждению, от военной позиции, которую оставляют только тогда,
когда нет больше возможности удержать ее. По отношению к бонапартов-
ским угрозам поэтому габсбургский лозунг вполне обоснованный. Если
По только предлог для Людовика Наполеона, то конечная его цель, как
бы ни сложились обстоятельства, наверное Рейн. Только завоевание рейн¬
ской границы может упрочить во Франции декабрьский переворот. Словом,
по пословице, бьют мешок, чтобы удар достался ослу. Если Италии при¬


— 218 —
ходится быть в данном случае мешком, то у Германии на этот раз нет ни¬
какой охоты изобразить из себя осла. Если в конечном итоге речь идет о
владении левым берегом Рейна, то Германия ни в коем случае не должна
и думать о том,чтобы сдать По,и тем самым одну из своих наиболее сильных,
даже самую сильную позицию, не подняв меча. Накануне войны, как и во
время войны, следует укреплять все позиции, с которых можно угрожать
и вредить врагу—без всяких моральных рассуждений о том, совместимо
ли это с вечной справедливостью и национальным принципом. Дело идет
о защите своей шкуры.
Маркс был вполне согласен со взглядами Энгельса. Прочтя рукопись
брошюры, он написал автору: «Чрезвычайно дельно; и политическая сторона
великолепно освещена, что было чертовски трудно сделать Брошюра
будет иметь большой успех». Лассаль же, напротив того, заявил, что совер¬
шенно не понимает такого взгляда, и вскоре после того напечатал, тоже в
издательстве Франца Дункера, брошюру под заглавием «Итальянская война
и задача Пруссии». В ней он исходил из совершенно иных предпосылок
и пришел поэтому к совершенно иным выводам. Маркс считал брошюру
Лассаля «огромным промахом».
Лассаль видел в германском национальном движении, возникшем
под знаком угрожающей войны, только «абсолютное французоедство, не¬
нависть к французам (Наполеон—только предлог; скрытая истинная при¬
чина—революционный рост Франции)». Немецко-французская народная
война, в которой два великих культурных народа Европы будут раздирать
друг друга из за национальных миражей, народная война против Франции,
не вызванная никакими жизненными национальными интересами, а питаю¬
щаяся болезненно раздраженным национальным чувством, заносчивым
патриотизмом и ребяческим французоедством,—такая война была в глазах
Лассаля величайшей опасностью для европейской культуры, для всех
национальных и революционных интересов. Она явилась бы, по его убе¬
ждению, величайшей с марта 1848 г., необозримой по своим последствиям
победой реакционного принципа. Противодействие всеми силами такой
войне Лассаль считал жизненной задачей демократии.
Он подробно останавливался на том, что итальянская война не пред¬
ставляет серьезной угрозы для Германии, и доказывал, что германский
народ чрезвычайно заинтересован в успехе итальянского обвинитель¬
ного движения Хорошее дело не становится плохим от того, что за него
берется дурной человек. Если Бонапарт хочет добиться на несколько гро¬
шей популярности итальянской войной, то достаточно отказать ему в этих
грошах—и то, на что он отважился ради личных целей, перестанет слу¬
жить этим целям. Но нельзя бороться против того, что до сих пор
представлялось желательным. На одной стороне плохой человек и хорошее
дело. На другой — плохое дело и «ну да, какой же человек?» Лассаль напо¬
мнил об убийстве Блума, об Ольмюце, Гольштейне, Бронцелле, обо всех
преступлениях, в которых повинен был не бонапартовский, а габсбург¬
ский деспотизм по отношению к Германии. Германский народ нисколько-
не заинтереееван в том, чтобы не допустить ослабления Австрии. Полное


— 219 —
поражение Австрии, напротив того, является первым условием для герман¬
ского единства. В тот день, когда Италия и Венгрия сделаются самостоятель¬
ными, двенадцать миллионов австрийских немцев вернутся к германскому
народу; тогда только они почувствуют себя немцами, тогда только бчдет
возможна единая Германия.
Из общего исторического положения Бонапарта Лассаль выводил
заключение, что этому ограниченному, столь переоцененному во всей Европе
человеку нечего и думать о завоеваниях даже в Италии, не говоря уже о
Германии. Но если бы он действительно тешился фантастическими завоева¬
тельными планами, зачем все таки немцам столь непристойно предаваться
страху? Лассаль высмеивал отважных патриотов, которые усматривали
в днях Иены нормальные размеры национальных сил и со страха станови¬
лись отчаянно смелыми. Пугаясь в высшей степени невероятного нападения
Франции, они натравливают на поход против Франции. Совершенно оче¬
видно, что Германия сможет развернуть и развернет совсем иные силы, если
придется обороняться от нападения Франции, чем в наступательной войне
которая к тому же об’единила бы французский народ вокруг Бонапарта
и укрепила его трон.
Войны против Франции Лассаль требовал лишь в том случае, если
Бонапарт захотел бы удержать для себя захваченную у австрийцев добычу,
или воздвигнуть для своего кузена трон в средней Италии. Если ни того,
ни другого не случится, а прусское правительство будет все же втравливать
свой народ в войну с Францией, то демократия должна воспротивиться
этому. Недостаточно при этом одного только нейтралитета. Историческая
задача Пруссии, которую она должна выполнить в интересах германского
народа, заключается скорее в том, чтобы послать свои войска против Дании,
заявив следующее: «Если Наполеон переделывает карту Европы на юге
по принципу национальностей, то мы делаем то же самое на севере. Если
Наполеон освобождает Италию, то мы берем Шлезвиг-Гольштинию». Если
Пруссия будет попрежнему колебаться и ничего не делать, то это вновь
и вновь докажет, что монархия в Германии неспособна более ни на какое
национальное дело.
За эту программу Лассаля прославляли как, так сказать, националь¬
но пророка, который предсказал позднейшую политику Бисмарка. Но
га династическая завоевательная война, которую Бисмарк вел в 1864 г.
из за Шлезвиг-Гольштинии, не имела ничего общего с революционной
народной войной, проповедываемой Лассалем в 1859 г. Она походила на нее
не более, чем верблюд на лошадь. Лассаль прекрасно понимал, что принц-
регент не выполнит задачи, которую он ему ставил, но он имел полное
основание сделать предложение, соответствовавшее национальным инте¬
ресам, хотя бы это предложение превратилось в упрек, направленный
против правительства. Он имел полное право отвлечь возбужденные массы
от ложного пути, указав лм правильный путь.
Но кроме соображений, которые он изложил в своей брошюре, Лассаль
имел еще «подземные доводы» и высказал их в своих письмах к Марксу и
Энгельсу Он знал, что принц-регент был готов выступить за Австрию в
202-69.	15


— 220 —
итальянской войне, и даже не имел ничего против этого; он надеялся,
что война будет* вестись плохо и неизбежные перипетии ее можно
будет использовать для революционных целей. Но для этого война принца-
регента должна была с самого начала казаться национальному движению
династически-кабинетной войной, ни в каком отношении не вызванной
национальными интересами. Непопулярная война с Францией, по мнению
Лассаля, была бы «огромным счастьем» для революции. Популярная же
война под династическим руководством повлекла бы за собою всевозмож¬
ные контр-революционные последствия, которые он так красноречиво изло¬
жил в своей брошюре.
Лассалю поэтому была в большей или меньшей степени непонятна
тактика, которую рекомендовал Энгельс в своем сочинении. Насколько
блестяще Энгельс доказывал, что Германия не нуждается в По для
утверждения своего могущества, настолько сомнительным был его вы¬
вод, что в случае войны следует прежде всего удержать По и что поэтому
германский народ обязан оказать поддержку Австрии против француз¬
ского нападения. Лассалю было ясно, что победоносное отражение
бонапартовского нападения Австрией повлечет за собою только контр¬
революционные последствия. Если Австрия победит, опираясь на свои
верхне-итальянские владения и при поддержке германского союза, то
никто ей не помешает удержать ее столь резко осуждаемое самим же
Энгельсом господство в верхней Италии. Эго укрепило бы гегемонию
Габсбургов в Германии и гальванизировало жалкое хозяйничание союз¬
ного сейма. Даже в том случае, если бы Австрия низвергла французского
узурпатора, она восстановила бы вместо того старый бурбонский ре¬
жим, а от этого не оказались бы в выигрыше ни германские, ни фран¬
цузские, ни, менее всего, революционные интересы.
Чтобы правильно понять взгляды Маркса и Энгельса, следует по¬
мнить, что и у них имелись свои «подземные доводы», как у Лассаля,
и оба они действовали на одинаковом основании, изложенном Энгельсом
в письме к Марксу: «Нет никакой возможности выступить в Германии с
прямыми политическими и полемическими доводами даже в духе нашей
партии». Их «подземные доводы» не столь ясны для нас, как Ласса-
левские, так /гак сохранились только письма Лассаля к ним, но не их
письма к Лассалю; но основные их взгляды все же раскрываются при
общем обозрении их тогдашней публицистической деятельности. Во второй
брошюре, под заглавием: «Савоя, Ницца и Рейн», которую Энгельс издал
год спустя, ополчившись против аннексии Савойи и Ниццы Бонапартом,
он ясно изложил те предпосылки, из которых исходил в своей первой
брошюре. Таких предпосылок было две или, в сущности, три.
Прежде всего Маркс и Энгельс верили в подлинность национального
движения в Германии; по их мнению оно возникло «естественно, инстинк¬
тивно и непосредственно* и могло увлечь за собою противившиеся пра¬
вительства. Оно относилось вначале равнодушно к австрийскому чуже¬
земному господству в Италии и итальянскому движению за независи¬


— 221 —
мость; народный инстинкт требовал борьбы против Людовика Бонапартав
про ив традиций первой французской империи, и был прав в своих тресо*
ваниях.
Затем Маркс и Энгельс признавали, что франко-русский союз состав*
ляет серьезную угрозу для Германии. Маркс доказывал в «Нью-Йорк¬
ской Трибуне», что финансовое и внутреннее политическое положение
второй империи достигло критического пункта и только внешняя война
может продлить существование второй империи во Франции, а вместе с
нею и господство контр-революции в Европе. Он опасался, что освобож¬
дение Италии является для Бонапарта только предлогом держать Фран¬
цию под своим ярмом, подчинить империи Италию, отодвинуть «есте¬
ственные границы» Франции в сторону Германии, превратить Австрию
в русское орудие и навязать народам воину за легитимную или нелеги¬
тимную контр-революцкю. Энгельс же усматривал, как и указывал на это
во второй своей брошюре, в выступлении германского союза на помощь
Австрии решающий момент, когда выступит и Россия, чтобы завоевать
левый берег Рейна для Франции и развязать себе руки в Турции.
Наконец, Маркс и Энгельс предполагали, что германские'правитель*
ства и, в особенности, берлинские «сверхумники», оставят Австрию на
произвол судьбы. Ведь они ликовали но поводу базельского мира, кото¬
рый передавал левый берег Рейна Франции, и тайно потирали руки, когда
австрийцы были разбиты при Ульме и Аустерлице. По мнению Маркса
и Энгельса, национальное движение должно было толкнуть вперед гер¬
манские правительства. Свои чаяния в связи с этим Энгельс высказал в
одной фразе, которую Лассаль дословно повторил в своем ответном письме:
«Да здравствует война, если французы и русские одновременно нападут
на нас, если мы почти что тонем, так как в такам отчаянном положении
выдохнутся все партии, начиная от ныне господствующей г до Цица и
Блюма, и народ, в целях своего собственного спасения, должен будет обра¬
титься к самой энергичной партии». На это Лассаль заметал, что рас¬
суждение это вполне правильное и он выбивается из сил в Берлине,
чтобы доказать, что прусское правительство, вступив в войну, будет
работать на руку революции,—конечно, при том условии, что народу
будет ненавистна эта война правительства, как контр-революнион-
ная война священного союза. Во всяком случае, если все произой¬
дет так, как полагал Энгельс, то это обречет на гибель и германское союз¬
ное хозяи ичанье, и австрийское господство в верхней Италии, и француз¬
скую империю, и только в этом смысле предложенная им тактика
становится вполне понятной.
В результате всего этого следует признать, что между спорящими
сторонами не было принципиального различия в мнениях, а имелись
лишь «противоположные суждения о фактических предпосылках», как год
спустя говорил Маркс. Спорщики не расходились между собою ни по
национальному, ни по революционному настроению. Для всех них высшей
целью являлось освобождение пролетариата, а .неизбежной предпосылкой
для этой цели было образование больших национальных государств.


— 222 —
Ближе всего им, как немцам, было об’единение Германии, а неизбежной
предпосылкой этого они считали устранение династического много-
державия. Поэтому, именно в виду их национального сознания, у нгх и
не было никаких добрых чувств к германским правительствам, и они
желали даже их поражения. Им никогда даже в голову не приходила
мысль, что в случае, если между правительствами разгорится война,
рабочий класс откажется от всякой собственной политики и безотчетно
передаст свою судьбу в руки господствующих классов. Их национальное
сознание было слишком глубокое и подлинное, чтобы его могли ослепить
династические лозунги.
Положение затруднялось только тем, что наследие революционных
лет начало ликвидироваться в династических переворотах. Верное
разграничение в этой смеси революционных и реакционных целей было
вопросом не принципа, а фактов. Практической проверки не было
сделано ни в ту, ни в другую сторону, но именно то, что помешало
этому, с достаточной ясностью показало, что Лассаль по существу пра¬
вильнее оценил «фактические предпосылки», чем Энгельс и Маркс. Послед¬
ние в данном случае поплатились за то, что до известной степени поте¬
ряли из виду положение дел в Германии и в некоторой мере переоцени¬
вали завоевательные поползновения или даже завоевательные возмож¬
ности царизма. Лассаль, быть может, впадал в преувеличение, сводя все
национальное движение к тогдашней ненависти к французам, но то, что
это движение было менее всего революционным, показал младенец, кото¬
рым оно, наконец, разрешилось: выродок германского национального
союза.
Быть может, Лассаль также не дооценивал русской опасности; сн
лишь попутно затронул этот вопрос в своей брошюре. Но что эта опасность
была еще далека, обнаружилось, когда принц-регент Пруссии совер¬
шенно так, как предполагал Лассаль, мобилизовал прусскую армию
и внес в германский союз предложение о проведении мобилизации армии
в средних и малых государствах Германии. Достаточно было этого воен¬
ного заявления, чтобы сразу настроить в пользу мира как героя
декабрьского переворота, так и царя. По резким настояниям одного рус¬
ского генерал-ад’ютанта, который немедленно приехал во французскую
главную квартиру, Бонапарт предложил мир побежденному австрийскому
императору, наполовину отказавшись даже от своей официальной про¬
граммы. Он удовольствовался Ломбардией, а Венеция осталась под габсбург¬
ским скипетром. Бонапарт не мог вести европейской войны одними своими
силами, а Россия была парализована брожением в Польше, затруднениями
в связи с раскрепощением крестьян и далеко еще неосиленными под¬
затыльниками крымской войны.
С подписанием мира в Виллафранке закончился спор о революцион¬
ной тактике по отношению к итальянской войне, но Лассаль еще не раз
возвращался к этому вопросу в своих письмах к Марксу и Энгельсу.
Он продолжал утверждать, что его взгляды были правильные и оправда¬
лись ходом последующих событий. Однако, в виду отсутствия ответов


— 223
Маркса и Энгельса, в виду того, что они не изложили свои взгляды—как
предполагали это сделать издав манифест по этому вопросу—мы лишены
возможности взвесить доводы той и другой стороны. Лассаль справедливо
ссылался на фактический ход итальянского обвинительного движения,
на низвержение среднеитальянских династий путем восстания их угне¬
тенных «подданных», на завоевание Сицилии и Неаполя добровольче¬
скими отрядами Гарибальди и на то, как все это разбивало расчеты
Бонапарта; и все же савойская династия в конце концов сняла сливки
с молока.
К сожалению, спор с Лассалем обострялся до некоторой степени
непреодолимым недоверием к нему Маркса. Не то, чтобы Маркс не желал
завоевать его «целиком». Он называл Лассаля «энергичным парнем»,
который не станет вступать в торгашеские соглашения с буржуазной
партией; он даже считал, что «Гераклит» Лассаля, хотя и неуклюже
написанный, все же лучше всего, чем могли бы похвастаться демократы.
Но, несмотря на то, что Лассаль шел ему навстречу с открытой душой,
Маркс считал нужным вести дипломатическую игру и принимать «меры
мудрой предосторожности», чтобы держать Лассаля в строгости, и
недоверие к нему вновь возникало у Маркса по всякому случайному
поводу.
Когда Фридлеидер повторил Марксу через Лассаля свое предложение
писать для «Венской Прессы», не поставив ему на этот раз никаких условий,
а затем оставил этот вопрос без всякого движения, то Маркс стал подозре¬
вать, что дело не состоялось из за Лассаля. Когда печатание политиче¬
ской экономии Маркса затянулось с начала февраля до конца мая, то
он видел в этом «происки» Лассаля и говорил, что никогда не простит их
ему. Фактически проволочка была вызвана медлительностью самого изда¬
теля, у которого было еще и то оправдание, что нужно было в первую
очередь напечатать брошюры Энгельса и Лассаля, написанные на злобо¬
дневные темы.
3.	Новая борьба е эмигрантами.
Двойственный характер итальянской войны вызвал среди эмигрантов
старые противоречия и новое смятение.
В то время, как итальянские и французские эмигранты боролись
против слияния итальянского освободительного движения с француз¬
ским империализмом, большинство немецких эмигрантов было склонно
повторять глупости, внушенные им уже один раз десятилетним изгна¬
нием. Они были при этом очень далеки от взглядов Лассаля; они бредили
напротив того новой эрой—милостью принца-регента, и надеялись, что
их тоже коснется хоть один луч ее; они лопались от «амнистийного
бешенства», как острил Фрейлиграт, и готовы были предоставить себя
для любого патриотического действия, если бы «его королевское высоче¬
ство» пожелало сковать воедино Германию мечом, как возвестил уже
Кинкель пред военным судом в Раштате.


Кинкель сделался иг из этот раз снова глашатаем этого направлении
И* стал издавать с 1 января 1850 г. еженедельник под заглавием «Герман».
Уже это допотопное заглавие показывало, кто был его духовный отцом. В
журнале, опять гаки ио выражению Фрейлиграта, встали разводип госку
по родине», которая торопилась окунуться в «либеральный унтер-офицер¬
ский обкат. Но тем быст, ее процвел еженедельник Кинкеля; он сразу*
убил маленькую рабочую газету «Новое Время», издававшуюся Эдгаром
Бауэром по поручению рабочего просветительного союза. «Новое Время»
существовало благодаря тому, чт« типография оказывала ему кредит; га¬
зета поэтому была обречена на гибель когда Кинкель предложил типо¬
графии более прибыльный и солидный заказ на печатание «Германа». Эта
проделка не встретила единодушного сочувствия даже среди буржуазных
эмигрантов; фритрэдер Фаухер образовал даже финансовый комитет, чтобы
продолжать издани» «Нового Времени», что и произошло, при чем только
газета иаменил, свое название на «Народ». Редактирование принял на себя
Элард Бискамп, кургессенский эмигрант. Он сотрудничал раньше из своей
провинции в «Новом Времени», а теперь отказался от места учителя, чтобы
посвятить все свои силы возрожденной газете.
Вместе с Либкиехтом Бискамг тотчас же обратился к Марксу с пред¬
ложением сотрудничества. Маркс никаких связей с рабочим просьпитель-
ныж союзом после разрыва в 1850 г. не поддерживал. Он был даже не¬
доволен, когда Либкнехт лично для себя возобновил эту связь* хотя
взгляд Либкнехта. что рабочая партия без рабочих нечто противоречивее,
по существу заключал в себе мниго верного. Все же вполне понятно,
что Маркс не мог так скоро отделиться от всех дурных воспоминаний и
«азал: чилэ делегацию, посланную к нему от союза заявлением* что о»
и Энгельс сами себя назначили представителями пролетарской партии и
такое их положение скреплено той всеобщей и исключительной ненавистью,
какую питают к ним все партии старого мира.
Сначала Маркс отнесся очень сдержанно и к предложению сотрудни¬
чать в «Народе». Он был совершенно cor laceH, что не следует предо-тав »ять
Кинкелю свободу дейстг ий и был доволен, что Либкнехт участвовал , ел ак¬
тировании газеты вместе с Бискамном; но сам он не желал сотрудничать
ни в маленькой газетке, ни вообще в к..ком либо партийном ордане, не
редактируемом им самим или Энгельсом. Он обещал, впрочем, оказать
содействие распространению газеты, предоставлять ей для использования
напечатанные в Трибуне свои статьи и давать устные сведения и указания.
Энгельсу же он написал, что считает «Народ» праздной затеей, какими
в свое время были парижский «Форвертс» и «Немецкая Брюссельская
Газета». Может наступить момент, когда будет для них весьма важно
иметь в своем распоряжении лондонскую газету. Бискамп тем более за¬
служивал поддержки, что он работал в газете безвозмездно.
Но Маркс был слишком бое. ой натурой, чтобы не принять дея¬
тельное участие в «праздной» газете, когда она стала мешать проискам
Кинкеля. Он затратил много сил и времени на поддержку газеты, не
столько сотрудничеством в ней, — оно, по словам Маркса свелось к


— 225 —
нескольким небольшим заметкам,—сколько тем, что обеспечил материаль¬
ные условия этому органу, выходившему к тому же в размере четырех
страниц большого формата, и дал ему возможность кое как просущество¬
вать. Все, кто только мог внести свою лепту из числа немногих партий¬
ных друзей, и в первую очередь Энгельс, были привлечены к делу,
Энгельс усердно сотрудничал и пером, писал в «Народе» военные статьи
об итальянской войне и даже поместил там ценную статью о только что
вышедшем научном труде своего друга; третья и последняя часть статьи,
впрочем, уже больше не попала туда. К концу августа газета прекратила
свое существование, и практическим результатом усилий Маркса было то,
что владелец типографии, где она печаталась, некий Фиделио Голлингер
потребовал с Маркса уплаты за непокрытые расходы по печатанию. Это
требование было, конечно, сове шенно необоснованное, но «так как банда
Кинкеля только и ждала такой истории, чтобы поднять скандал, а весь
персонал, окружавший газету, был неподходящим для того, чтобы
фигурировать на суде», то Марксу пришлось откупиться приблизительно
5 фунтами ст.
Несравненно больших жертв и забот стоило ему другое наследство,
также оставленное ему «Народом». 1 апреля 1859 г. Карл Фохт разо¬
слал из Женевы лондонским эмигрантам, и в том числе Фрейлиг¬
рату, программу поведения германской демократии в итальянской
войне. Он приглашал их сотрудничать в духе этой программы в новом
швейцарском еженедельнике. Фохт был племянником братьев Фоллен,
которые играли заметную роль в студенческом движении; во Франкфурт¬
ском национальном собрании он вместе с Робертом Блюмом был лидером
левой, и в последние минуты умирающего парламента был даже назначен
одним из пяти имперских регентов. Теперь он занимал в Женеве кафедгу
профессора геологии и являлся вместе с Фаци лидером женевских ради¬
калов, был депутатом от Женевы в швейцарском сословном совете.
В Германии он поддерживал память о себе усердной агитацией в пользу
умеренного естественно-научного материализма, который впадал в ряд
аблуждений, как только переходил в область истории. Фохт излагал
свои воззрения «с мальчишеской шаловливостью», как метко выразился
Руге, и любил дразнить филистеров циничными словечками. Но когда он
дошел до ф аз в роде следующей: «Мысли находятся в таком же отно¬
шении к мозгу, как желчь к печени или моча к почкам», то даже.его
ближайший единомысленник, Людвиг Бюхнер, восстал против подобных
приемов просвещения народа.
Фрейлиграт просил Маркса высказать свое суждение о политической
программе Фохта и получил лаконический ответ: «Болтогня». Несколько
подробнее Маркс писал о программе Фохта Энгельсу: «Германия отказы¬
вается от своих внеге манских владений. Не оказываёт поддержки Австрии.
Французский деспотизм преходящий, австрийский—длительный. Обоим
деспотам предоставляется истечь кровью (заметна даже некоторая склон¬
ность к Бонапарту). Германия сохраняет вооруженный нейтралитет. О
революционном движении, как то знает Фохт из наилучших источников,


— 226 —
нечего и думать при нашей жизни. В результате, как только Австрия
будет разрушена Бонапартом, начнется само собой имперско-регентское
умеренное национал-либеральное течение в нашем отечестве, и Фогт еще
пожалуй сделается прусским придворным шутом». Подозрения, на кото¬
рые Маркс намекал уже в этих строках, превратились у него в уверен¬
ность, когда Фохт издал,— пока еще не задуманный гм еженедельник,
а лишь «Очерки современного положения Европы»; духовная связь этой
книги с бонапартовскими лозунгами была несомненная.
Кроме Фрейлиграта, Фохт обратился также к Карлу Блинду, баден¬
скому эмигранту, который был в дружбе с Марксом с революционных
годов, и напечатал статью в «Новом Рейнском Обозрении», Блинд не
принадлежал однако к ближайшим единомышленникам Маркса, а был
одним из тех «серьезнейших» республиканцев, для которых «баденский
кантон» все еще являлся пупом земли. Энгельс любил подшучивать над
этими «государственными мужами», убеждения которых, при всей их
мрачной возвышенности, сводились обыкновенно к неизмеримому прекло¬
нению перед собственным «я». Блинд стал разоблачать Марксу измен¬
нические происки Фохта и утверждал, что у него имеются доказатель¬
ства, что'Фохт получил от Бонапарта субсидию на агитационные цели.
Он хотел подкупить одного южно-немецкого писателя за 30.000 гульде¬
нов, и в Лондоне им тоже были сделаны попытки подкупа: уже летом
1858 г. в Женеве, в беседе между принцем Жсрс.мом Бонапартом и Фаци
с его сотоварищами, обсуждался вопрос об итальянской войне, и русский
великий князь Константин намечался даже будущим королем Венгрии.
Маркс вскользь упомянул об этих сведениях, когда его посетил
Бискамп, чтобы просить его о сотрудничестве в «Народе»; при этом он при¬
бавил, что южно-германцам свойственна манера сгущать краски. Не спро¬
сись Маркса, Бискамп использовал кое что из сообщенного Блиндом и
написал статью с остротами в «Народе» об имперском регенте, предавшем
империю; один экземпляр этого номера он послал Фохту. Фохт ответил
в «Бильском Торговом Курьере», напечатав там «Предостережение» рабочим
с изобличением «клики беженцев, которые были известны прежде среди
швейцарских эмигрантов под кличкою «щеточников» или «серной банды»,
а теперь собрались в Лондоне под руководством своего предводителя
Маркса, чтобы плести зэ;оворы среди германских рабочих. Эти заговоры
уже с самого начала изреоны континентальной тайной полиции и на¬
верное вовлекут рабочих в беду. Маркс не стал волноваться из-за «этой
свинской статейки» и предоставил «Народу» разделаться с нею.
Но когда, в начале июня, Либкнехт поехал в Манчестер, чтобы
собрать там среди партийных друзей деньги для «Народа», он нашел в
типографии газеты корректурный лист анонимной, направленной против
Фохта, статьи, которая содержала в себе разоблачения Блинда; как
утверждал наборщик Фегеле, статья была ему передана Блиндом в его
собственноручной рукописи; на корректурном листе, кроме того, имелись
поправки, сделанные рукою Блинда. Несколько дней спустя Либкнехт
получил от Голлингера оттиск и послал его в аугсбургскую «Всеобщую


— 227 —
Газету», в которой корреспондировал в течение нескольких лет. Он
добавил, что статья написана одним из самых уважаемых немецких
эмигрантов и что имеются доказательства, подтверждающие все сообщен
ные в статье факты.
Когда статья эта появилась во «Всеобщей Газете», Фохт пред’явил
обвинение в клевете. Редакция потребовала для своей защиты обещанных
доказательств от Либкнехта, а тот, в свою очередь, обратился к Блинду.
Но Блинд отказался вмешиваться в дела чуждой ему газеты и стал
вообще оспаривать свое авторство, хотя и должен был признать, что
сообщил Марксу все факты, содержавшиеся в статье, и частью даже
опубликовал их в «Свободной Прессе»—органе Уркварта, Маркса все это
сначала совершенно не касалось, и Либкнехт заранее примирился с
мыслью, что Маркс откажется от него в этом деле. Маркс, однако, при¬
ложил все старания, чтобы сорвать маску с Фохта, который притянул его
за волосы к этому делу. Но и его попытки добиться сознания у Блинда
разбились об упорство последнего, и Марксу пришлось удовольствоваться
письменным заявлением наборщика Фегеле о том, что рукопись статьи
была написана известным ему почерком Блинда и что статья была на¬
брана и напечатана в типографии Голлингера. Эго, конечно, ни в какой
мере не доказывало виновность Фохта.
Но еще раньше, чем дело дошло до судебного разбирательства, в
Аугсбурге возник новый спор среди лондонских эмигрантов, вызванный
празднованием столетнего юбилея Шиллера 10-го ноября 1859 г. Из¬
вестно, как отпраздновали этот день немцы у себя на родине и на чуж¬
бине—в знак «духовного единения» всего немецкого народа, говоря сло¬
вами Лассаля, и как «радостный залог его национального пробуждения».
В Лондоне также собирались устроить торжество в Хрустальном дворце, и на
выручку предполагали основать учреждение имени Шиллера с библиотекой и
ежегодными докладами,которые должны были всегда начинаться в годовщину
дня рождения Шиллера. К сожалению, фракции Кинкеля удалось захва¬
тить в свои руки все подготовления к устройству торжества, и она на¬
чала эксплоатировать их злобно-мелочным образом в свою пользу. Пригла¬
сив к участию в торжестве одного из чиновников прусского посольства,
составившего себе очень плохое имя в дни процесса кельнских комму¬
нистов, фракция Кинкеля старалась отпугнуть пролетарские элементы
эмиграции. Некий Бетцих, который писал под именем Бета, и был как
бы литературным подручным Кинкеля, напечатал статью в журнале
«Gartenlaube» с безвкуснейшей рекламой своему хозяину; он столь же без¬
вкусным образом высмеял в этой статье членов рабочего просветитель¬
ного союза, которые также собирались принять участие в Шиллеровском
празднике.
Маркс и Энгельс были в виду этого весьма огорчены, что Фрей¬
лиграт согласился выступить в Хрустальном дворце в качестве юбилей¬
ного поэта, на ряду или после Кинкеля, выступавшего юбилейным ора¬
тором. Маркс предостерегал своего старого друга от всякого участия в
«демонстрации Кинкеля». Фрейлиграт соглашался, что организация юбилея


— 228 —
подозрительная и, бьггь может, имеет целью лишь удовлетворить чьему
либо тщеславию; но он считал, что ему, как немецкому поэту, неудобно
держаться совершенно в стороне. Ему казалось, что это даже не тре¬
бует доказательств, и что при Шиллеровских торжествах дело, в конце
концов, не в побочных целях какой либо фракции, если бы даже та¬
ковая и имелгсь. Во время подготовки празднества Ф, ейлиграт сделал,
однако, «любопытные наблюдения» и признал (несмотря на укоренившуюся
в нем глупую привычку рассматривать людей и вещи с их лучшей сто¬
роны), что Маркс был прав в своем предостережении. Но он все же утвер¬
ждал, что своим присутствием и участием более успешно разбил некото¬
рые планы, чем если бы держался в стороне.
Но Маркс с этим не соглашался так же, как и Энгельс, который
бросил по адресу Фрейлиграта гневные упреки в «поэтическом тщеславии
и литераторской наг язчш ости, соединенно ! с низкопоклонничеством». Это
было, однако, преувеличено. Тогдашнее Шиллеровское торжество не было
обычной праздничной шумихой немецких буржуев в честь своих мысли¬
телей и ученых, пролетающих, подобно журавлям, над их ночными кол¬
паками. Оно нашло отклик и среди крайних левых.
Когда Маркс стал жаловаться Лассалю на Фрейлиграта, Лассаль
ответил: «Возможно, что Фрейлиграту лучше бы не присутствовать на
празднике. Но, во всяком случае, хорошо, что он сочинил кантату. Она
лучшее из всего, что написано было для юбилея. В Цюрихе Гервег
сочинил праздничную песню, а в Париже Шили произнес торжественную
речь. В Лондоне рабочий просветительный союз тоже принял участие
в празднествах Хрустального дворца, а чтобы успокоить свою политиче¬
скую совесть он устроил накануне торжество в честь Роберта Блюма,
на котором выступил с речью Либкнехт. В Манчестере же устроителем
торжества был один юный поэт из Вупперталя, Зибель, при чем Энгельс,
дальним родственником которому он приходился, нисколько не сердился
на него за это. Он написал только Марксу, что сам он тут ни при чем,
но что Зибель составил эпилог: «Конечно, обычная декламация, но до¬
вольно приличная»; «кроме того, этот шалопай режиссировал Лагерь
Валленштейна; я дважды был на репетиции, и если ребята наберутся
хр. б; ости, то выйдет ничего». Позднее сам Энгельс был председателем
Шиллеровского института, учрежденного в Манчестере по случаю юбилея,
а Вильгельм Вольф в своем завещании оставил большую сумму в пользу
этого учреждения.
В те же самые дни, когда создались натянутые отношения между
Фрейлигратом и Марксом, окружной суд в Аугсбурге рассмотрел жалобу
Фохта против «Всеобщей Газеты». Жалоба Фохта была оставлена без послед¬
ствий с возложением на него судебных издержек, но это юридическое пора¬
жение превратилось для него в нравственное торжество. Обвиняемые
редакторы не смогли представить никаких доказательств подкупа Фохта
и занялись «политически безвкусной болтовней», по слишком мягкому
выражению Маркса; поведение их заслуживало самого резкого осуждения
не только с политической, но и с нравственной точки зрения. Им уда¬


— 229 —
лось выиграть дело благодаря тому, что они отстаивали положение;
будто честь политического противника не находится под защитой закона.
Неужели, спрашивали они, баварские суды станут на защиту прав того
человека, который ожесточенно нападал на баварское правительство и
должен был жить заграницей из-за своих революционных происков? Вся
социал-демократическая партия Германии, которая за одиннадцать лет
до того освятила спои первые мечты о свободе убийством генералов Ла-
.ура Гагерна v Ауэрсвальда и князя Лихновского, разразилась бы на¬
стоящим ликованием, если бы обвиняемые редакторы были осуждены.
Если попытка Фохта увенчается успехом, то открывается утешительная
перспектива, что в скором времени пред аугсбургским окружным судом
выступят в качестве жалобщиков также Клапка, Кошут, Пульский, Те-
лецкгй, Мацони.
Несмотря на эти гпусные приемы или, скорее, именно благодаря им,
такая защита подействовала на судей. Их юридическая совесть не на¬
столько заглохла, чтобы оправдать обвиняемых, которые не представили
своей стороны никаких доказательств; но все же ее не хватало на то,
чтобы признать правым человека крайне ненавистного как баварскому
правительству, так и баварскому населению. Они поэтому ухватились
за спасительную мысль, подсказанную им прокурором, и передали дело
по формальным основаниям в суд присяжных, который тем вернее осу¬
дил бы Фохта, что в этом суде не допускается никакое доказывание
истинности, и присяжные не обязаны приводить обоснования своего
приговора.
Если Фохт не пустился в эту неравную игру, то его не следует за
это винить. Он, напротив того, имел основание возликовать в блеске
двойного мученичества: его не только заподозрили без всякого основания,
ыо и отказали ему в признании его орава Некоторые побочные обстоя¬
тельства еще более способствовали его тор/к-сп. Получилось весьма
тягостное впечатление, когда его противники по суду представили письмо
Бискампа, в котором этот первый публичный обвинитель Фохта сам
сознавался, что у него нет действительных доказательств, высказывал
лишь неопределенные догадки и заканчивал вопросом, не назначит
ли его «Всеобщая Газета» своим вторым лондонским корреспондентом
на ряду с Либкнехтом после прекращения им издания «Народа». И
редакция «Всеобщей Газеты» продолжала ятя и после окончания про¬
цесса молоть прежний вздор, говоря, что Фохт осужден своими же
людьми, Марксом и Фрейли гратом, а давно известно, что Маркс более
проницательный и последовательный мыслитель, чем Фохт, и что Фрей¬
лиграт стоит выше его в нравственно-политическом отношении.
Уже в письменных об’яснениях, которые представил суду редактор
Кольб, Фрейлиграт назван был сотрудником «Народа* и одним из обви¬
нителей Фохта. Кольба ввело в заблуждение письменное, не вполне ясное
заявление Либкнехта в этом смысле. Но когда в Лондоне получился
номер «Всеобщей Газеты» с отчетом о процессе, Фрейлиграт послал в
Газету краткое заявление, что он никогда не состоял сотрудником «Народа»


— 230 —
и что его имя было названо в числе обвинителей Фохта без его ведома и
согласия. Из этого заявления были сделаны неприятные выводы в виду
того, что Фохт принадлежал к интимным друзьям Фаци, от которого зави¬
село положение Фрейлиграта в швейцарском банке. Эти выводы были бы
однако лишь в том случае справедливы, еслибы у Фрейлиграта было
обязательство выступить против Фохта. Но об этом не было и речи. Фрей¬
лиграт до того вообще мало интересовался этим делом и имел полное
право не желать, чтобы Кольб прикрывался его именем, когда дело при¬
няло плохой оборот. Конечно, из лаконически-сухого заявления Фрейлиг¬
рата можно было косвенно вычитать отказ от Маркса; сам Маркс уди¬
влялся, что в заявлении ничем не предотвращена видимость личного раз¬
рыва с ним и публичного отречения от партии. Это об’яснялось однако
некоторым недовольством Фрейлиграта: Маркс хотел запретить ему из
партийных соображений опубликовать безобидную поэму, составленную им
в честь Шиллера, по, с другой стороны, требовал немедленного его вме¬
шательства в спор, затеянный Марксом, хотя никто его к тому не при¬
нуждал.
Злонамеренная видимость подчеркивалась еще и тем, что одновре¬
менно и Блинд напечатал во «Всеобщей Газете» заявление, в котором он
хотя и «безусловно осуждал» политику Фохта, но категорически отрицал
свое авторство статьи против Фохта. Он приложил к письму два свиде¬
тельских показания: в одном Фиделио Голлингер называл «злостной вы¬
думкой» утверждение Фегеле, будто брошюра о Фохте была напечатана
в его типографии и составлена Блиндом; во втором наборщик Внх под¬
тверждал правильность заявления Голлингера.
Ко всему этому прибавилось новое неприятное обстоятельство, и
оно еще более раздуло ссору между Фрейлигратом и Марксом. Как раз
в это время появилась в «Gartenlaube» статья Беты, в которой этот лите¬
ратурный поденщик Кинкеля превознес напыщенным стилем поэтические
дарования Фрейлиграта и закончил статью низкой бранью по адресу
Маркса. Этот злополучный виртуоз ядовитой злобы, писал Бета, отнял у
Фрейлиграта голос, свободу и характер. Поэт перестал теорить, с тех пор
как его коснулось дыхание Маркса.
Все это однако, после некоторого препирательства в переписке между
Фрейлигратом и Марксом, погрузилось в море забвения вместе с тревож¬
ным 1859 годом. Но с наступлением нового года старые распри снова
выплыли наружу, точно бравый Фохт хотел подтвердить старую пого¬
ворку: «Осел идет и на л'” когда ему становится хорошо».
4.	Интермедия.
К новому году Фохт напечатал книгу под заглавием: «Мой процесс
против Всеобщей Газеты». В ней помещен был стенографический отчет о
разбирательстве дела в аугсбургском окружном суде и ряд заявлений
вместе с прочими документами, появившимися в свет при споре. Весь
материал помещен был в книге полностью и в дословной передаче.


— 231 -
Среди прочего перепечатана была и старая болтовня Фохта о «серной
банде», впервые появившаяся в «Бильском торговом курьере». Маркс изо¬
бражался в ней как глава шайки вымогателей, которая существовала тем,
что компрометтировала «людей, жиеших на родине», и они должны были
платить ей за молчание. «Не одно, а сотня писем—буквально писал Фохт—
была послана этими людьми в Германию. В каждом из этих писем они
откровенно заявляли, что огласят тот или иной акт участия в револю¬
ции, если им не пришлют к известному времени и по указанному адресу
определенную сумму денег». Это была наихудшая, но далеко не един¬
ственная клевета, выдвинутая Фохтом против Маркса. Несмотря на всю
свою очевидную лживость, изложение было настолько переплетено с полу¬
правдой из истории эмиграции, что требовалось точное знакомство со всеми
подробностями, чтобы с первого взгляда не быть ошеломленным этой басней.
А между тем, менее всего можно было предположить такое знакомство с
эмиграцией у немецких филистеров.
Книга Фохта обратила на себя действительно большое внимание, и
германская либеральная пресса восторженно приветствовала ее. «Нацио¬
нальная Газета» посвятила ей две больших передовых статьи, которые
сильно взволновали семью Маркса, когда газета получена была в Лон¬
доне; особенно тяжело была потрясена жена Маркса. Так как самой книги
Фохта нельзя было достать в Лондоне, то Маркс обратился к Фрейлиграту
с запросом, не получил ли он экземпляр от своего «друга» Фохта. Фрей¬
лиграт обиженно ответил, что Фохт не его «друг» и что у него нет экзем¬
пляра книги.
Марксу было ясно с самого начала, что необходимо ответить Фохту,
хотя он вообще был мало склонен отвечать на такую сплошную брань.
Он считал, что печать имеет право оскорблять писателей, политиков, акте¬
ров и других общественных деятелей. Еще раньше, чем книга Фохта
была получена в Лондоне, Маркс решил начать судебное преследование
против «Национальной Газеты». Она обвиняла его в ряде преступных и
позорных деяний и пред такой публикой, которая из партийных предубе¬
ждений была вообще склонна верить величайшим небылицам, а кроме
того не имела никакого материала для правильного суждения лично о
нем в виду его одиннадцатилетнего отсутствия из Германии. Маркс руко¬
водствовался при этом не только политическими соображениями, а счи¬
тал своим долгом перед женой и детьми возбудить судебное преследование
против «Национальной Газеты» за ее оскорбительные для его чести обви¬
нения. Кроме того он собирался дать и литературную отповедь Фохту.
Прежде всего Маркс сосчитался с Блиндом. Он все еще предполагал,
что у Блинда есть улики против Фохта, но он их прячет из кумовства,
считая себя, как вульгарный демократ, связанным обязательствами перед
другим вульгарным демократом. Повидимому, однако Маркс заблуждался
в этом отношении, и Энгельс был на более правильном пути, предполагая,
что Блинд высосал из пальца подробности о попытках подкупа со сто¬
роны Фохта, из ребяческого желания придать себе важности; когда же
дело приняло неприятный оборот, он немедленно ударил отбой, но при


— 232 —
этом еще глубже завяз в болоте. 4-го февраля Маркс отправил написанное
по английски открытое письмо редактору «Свободной Прессы»; в этом
письме он назвал гнусной ложью заявления Блинда, Вихе и Голлингера
о том, что анонимная брошюра не была напечатана в типографии Гол¬
лингера, а Карла Блинда гнусным лжецом. Пусть он привлечет его за
оскорбление к английскому суду, если почувствует себя задетым этим
обвинением. Но Блинд благоразумно воздержался от обращения к суду и
попытался выпутаться из всей этой истории тем, что поместил во «Все¬
общей Газете» длинное об’яснение, в котором резко высказывался против
Фохта и намеками говорил о его подкупности, но все же допрежнему
отрицал, что он автор брошюры.
Но Маркс этим совершенно не удовольствовался. Ему удалось воз¬
будить дело в мировом суде против наборщика Вихе и получить от него
показание с подпиской о присяге: Вихе на этот раз подтверждал, что
он видел сам в типографии Голлингера набор брошюры, перебранный
для перепечатки в «Народе», а также сделанные рукой Блинда многочи¬
сленные исправления на корректурном листе; затем, что его прежнее
показание у него выманили Голлингер и Блинд, при чем Голлингер обе¬
щал ему денежную награду, а Блинд уверил его в своей благодарности в
будущем. Это показание устанавливало по английским законам подсуд¬
ность Блинда, а Эрнст Джонс брался за то, чтобы на основании показания
Вихе получить приказ об аресте Блинда; но он добавил, что если дело
будет возбуждено, то обвинение уже нельзя будет взять обратно, так как
речь идет об уголовном преступлении. И он сам, как адвокат, подвергся
бы уголовной ответственности, если бы стал после того пытаться окон¬
чить дело мирным путем.
Но Маркс не пожелал зайти так далеко из соображений относительно
семьи Блинда. Он послал письменное показание Вихе Луи Блану, который
был дружен с Блиндом, и написал ему, что очень бы жалел—не из за
самого Блинда, который вполне заслужил этого, а из за его семьи—если
бы вынужден был начать уголовное преследование против Блинда. Это
произвело должное действие. 15-го февраля I860 г. в «Дэйли Телеграф»,
который также перепечатал у себя клеветнические нападки «Националь¬
ной Газеты», появилась заметка, в которой некий Шебль, домашний
друг Блинда, называл себя автором брошюры против Фохта. Несмотря
на всю прозрачность этого маневра, Маркс удовольствовался им, так
как с него тем самым снималась всякая ответственность за содержание
брошюры.
Прежде чем выступить против самого Фохта, Маркс старался при¬
мириться с Фрейлигратом. Он послал ему свое заявление против Блинда
в «Свободной Прессе» и письменные показания Вихе, но не получил от него
ответа. Тогда он обратился к нему в последний раз, чтобы указать, как
важно дело Фохта для исторического оправдания партии и для ее буду¬
щего положения в Германии. Он старался опровергнуть все упреки, кото¬
рые ему мог бы сделать Фрейлиграт; «если я чем нибудь и согрешил про*


— 233 —
тив тебя, то всегда готов признать свою ошибку. Ничто человеческое мне
не чуждо*. Он хорошо понимает, писал Маркс, что для Фрейлиграта, в
его теперешнем положении, дело это только противно, но Фрейлиграт
должен понять, что нельзя, чтобы он оставался совершенно в стороне. «Мы
оба знаем, что каждый по своему, и пренебрегая своими частными интере¬
сами, мы из самых чистых мотивов, держали много лет высоко над голо¬
вами филистеров знамя pour la classe la plus laborieuse et la plus misérable,
и было бы мелочным грехом перед историей, если бы мы разошлись друг
с другом из за пустяков. Я уверен, что все недоразумения раз’яснятся».
Письмо заканчивалось уверениями в искренней дружбе.
Фрейлиграт пожал протянутую ему руку, но не с такой сердечностью,
с какой протянул ему ее «бессердечный* Маркс. Он ответил, что и не
хочет изменить â la classe la plus laborieuse et la plus misérable, которому
всегда был верен, и вместе с тем желает сохранить личные связТГ с Мар¬
ксом, как с другом и партийным единомышленником. Но он прибавил к
этому: «В течение последних семи лет (с того времени, как прекратил свое
существование союз коммунистов) я стоял далеко от партии, не посещал
собраний, ничего не знал о партийных постановлениях и действиях. Та¬
ким образом фактически моя связь с партией давно уже прекратилась; мы
оба никогда не обманывались на этот счет и между нами существовало как
бы молчаливое соглашение. Мне это было только приятно. Как всякий
поэт, я по своей природе, нуждаюсь в свободе. Партия тоже клетка, и
лучше поется, даже для партии, когда чувствуешь себя на свободе, а не в
клетке. Я был поэтом пролетариата и революции прежде, чем стал членом
союза и членом редакции «Новой Рейнской Газеты». Поэтому я хочу и в
будущем быть самостоятельным, слушаться только самого себя и всецело
сам располагать собою». В этом об’яснении Фрейлиграта ярко сказалось
его старое отвращение к мелочным приемам политической агитации. Ему
мерещилось даже то, чего не существовало: собраний, которых он не
посещал, постановлений и речей, о которых он ничего не знал, на самом
деле, никогда и не было.
Маркс указал на это в своем ответе. Выяснив еще раз все другие
недоразумения, которые еще могли возникнуть, он 1шсал, примыкая к
любимому словечку Фрейлиграта: «Все же нам больше подобает лозунг:
плевать на филистера, чем быть под его пятой. Я откровенно высказал
свой взгляд, и ты, надеюсь, по существу разделяешь его.. Я постарался
затем выяснить, что под словом партия я разумею не умерший восемь
лет тому назад союз или упраздненную двенадцать лет тому назад редакцию
газеты. Говоря о партии, я имел в виду партию в широком историческом
смысле». Эти верные слова подействовали примиряющим образом, так как
в широком историческом смысле Маркс и Фрейлиграт были действительно
единомышленниками, что бы ни раз’единяло их в остальном. И слова
эти делают Марксу тем больше чести, что после гнусных нападок Фохта
он имел право ожидать, что Фрейлиграт публично устранит всякую тень
своей общности с Фохтом. Но Фрейлиграт ограничился тем, что возобновил
дружеские отношения с Марксом. В остальном он vnopHO держался в сто¬


— 234 —
роне, и Маркс облегчал ему это тем, что, по возможности, избегал вме¬
шивать в дело имя Фрейлиграта.
Совершенно по иному разыгралось столкновение, происшедшее между
Марксом и Лассалем из-за дела Фохта. Маркс писал Лассалю в последний
раз в ноябре предшествующего года по поводу их полемики в связи с
итальянской войной и писал, по его словам, «с грубостью мастерового»;
молчание Лассаля на это письмо он об’яснял поэтому тем, что Лассаль
обиделся на него. После нападок «Национальной Газеты», Маркс понят¬
ным образом желал иметь в Берлине своего человека и просил Энгельса
уладить дело с Лассалем, который, по сравнению с другими, все таки
является «лошадиной силой». Это относилось к тому, что некий прусский
ассесор Фишель отрекомендовался Марксу как последователь Уркварта и
предложил свои услуги для всякого рода поручений в немецкой прессе.
Лассаль, которому Фишель передал поклон от Маркса, н£ пожелал и знать
этого «неспособного и невежественного суб’екта»: как бы ни вел себя в
Лондоне этот человек, вскоре после того погибший от несчастного случая,
в Германии он во всяком случае принадлежал к литературной лейб-гвар¬
дии герцога фон-Кобург, который справедливо пользовался самой плохой
репутацией.
Прежде чем Энгельс взялся за исполнение данного ему поручения
относительно Лассаля, сам Лассаль написал Марксу. Он об’яснял свое
долгое молчание недостатком времени и энергично требовал какого нибудь
воздействия в «высшей степени неприятной истории» с Фохтом, так как
она производит сильное впечатление на общество; конечно, росказни Фохта
не повредят Марксу в глазах тех, которые его знают, но им могут пове¬
рить незнающие его, так как вся история искусно пересыпана полуправ¬
дивыми сведениями, и потому неизощренный глаз может принять их за
полную правду. Лассаль выдвигал в особенности два пункта. Во первых,
сам Маркс тоже отчасти виноват: он принял в серьез такого жалкого враля,
каким оказался, по крайней мере впоследствии, Блинд, и поверил на
слово его тягчайшим обвинениям против Фохта. Если у Маркса нет дру¬
гих доказательств, то он должен начать свою защиту с того, чтобы взять
обратно свои обвинения Фохта в подкупности. Лассаль признавал, что для
этого нужно уметь преодолеть себя. Чрезвычайно трудно отнестись с
полной справедливостью к человеку, который безмерно и несправедливо
нападает на тебя, но Маркс должен дать это доказательство своей добросо¬
вестности, если не желает с самого начала сделать недействительной свою
защиту. Затем Лассаль резко обрушился на Либкнехта по поводу его
сотрудничества в стоЛь реакционной газете, как «Всеобщая Газета», го¬
воря, что это вызовет в публике бурю удивления и недоброжелательства
по отношению к партии.
Когда Маркс получил письмо Лассаля, у него еще не было книги
Фохта и он не мог составить себе правильного взгляда на положение дела.
Но ему, конечно, мало пришлось по вкусу предложение начать с восста¬
новления чести Фохта, относительно бонапартистских происков которого
у него были и другие свидетельства, кроме росказней Блинда. Марк: не


— 255 -
мог согласиться также и с резким осуждением деятельности Либкнехта в
«Всеобщей Газете». Он, конечно, менее всего был другом этой газеты и,
напротив того, сильно враждовал с нею во времена обеих Рейнских Га¬
зет, но при всей своей «контр-революционности» аугсбургская газета допу¬
скала самые различные взгляды во внешней политике. В этом отношении
«Всеобщая Газета» занимала исключительное положение в германской
печати.
Маркс ответил'в очень недовольном тоне, что «Всеобщая Газета» для
него—то же самое, что и «Народная Газета», и что он собирается возбудить
преследование против «Национальной Газеты», а также написать статью
против Фохта и в предисловии заявить, что мнение немецкой публики
ему безразлично. Этим вырвавшимся в минуту досады словам Лассаль
придал слишком большое значение; он возмутился тем, что Маркс
поставил на одну доску обыденно демократическую «Народную Газету» с
«самой позорной и пользующейся дурной славой» газетой в Германии. Но
главным образом он предостерегал Маркса от возбуждения судебного пре¬
следования против «Национальной Газеты»—по крайней мере до тех пор,
пока не появится его литературное опровержение Фохта, и в заключение
выражал надежду, что Маркс не обидится на его письмо, а поймет, что
оно вызвано «честной и сердечной дружбой».
Но Лассаль ошибся в своих ожиданиях. Маркс написал об этом письме
Энгельсу в :амых резких выражениях и выдвинул против Лассаля даже те
«официальные обвинения», которые в свое время привез в Лондон Леви.
Правда, он делал это в такой форме, точно хотел доказать, что не отнесся
к ним с преждевременным недоверием, и что эти «официальные обвинения»
и другие сплетни о Лассале не могли ввести его в заблуждение. Характер
сплетен был однако таков, что Лассаль не мог признать особой заслуги
Маркса в равнодушии к ним, и отмстил достойным образом, пре¬
красно и бедительно изобразив самоотверженность и верность, которые
проявил в дни самой свирепой реакции по отношению к рейнским
рабочим.
Маркс отнесся к Лассалю совершенно иначе, чем к Фрейлиграту, но
и Лассаль поступил иначе, чем Фрейлиграт. Он дал совет Марксу по своему
разумению и совести, а когда его совет был отвергнут, он все таки продол¬
жал оказывать свою помощь на деле.
а.	Господин Фохт.
Предостережение Лассаля, советовавшего не обращаться к прусским
судам, вскоре оправдалось. При посредстве Фишеля Маркс поручил со¬
ветнику юстиции Веберу представить его жалобу против «Национальной
Газеты» в тамошний городской суд, но не достиг даже того, чего удалось
добиться Фохту в аугсбургском окружном суде, т. е. даже рассмотрения
своей жалобы.
Городской суд постановил отклонить жалобу за отсутствием состава
преступления, так как оскорбительные выражения не были самостоятельна
л ридуманы«Национальной Газетой», а являлись «только цитатами сказаннога
202-69.	13


-236-
другими лицами». Эта плоская глупость была отвергнута даже следую¬
щей инстанцией, но та отличилась еще большим тупоумием: она высказа¬
лась в том смысле, что Маркса не оскорбили, изобразив его «обуздываю¬
щим и рассудительным» главой шайки вымогателей и фальшивомонетчи¬
ков. Высший суд не нашел «судебной ошибки» в такой изумительной
мотивировке, и таким образом жалоба Маркса была отвергнута во всех
инстанциях.
Ему оставалось заняться литературным опровержением Фохта, и на
это ушел почти весь год. Для опровержения всех наветов и мелочных
сплетен, выдвинутых против него Фохтом, понадобилась обширная пере¬
писка с тремя странами света. Только 17-го ноября I860 г. Маркс закон¬
чил книгу, которую просто озаглавил: «Господин Фохт». Она—единственное
из его произведений, которое до сих пор еще не появилось в новом изда¬
нии и сохранилось лишь в немногих экземплярах. Это об’ясняется тем,
что при своем значительном об’еме в двенадцать листов убористой печати—
при обычном наборе, по словам самого Маркса, они заняли бы вдвое
больше места—оно нуждается теперь еще и в обширном комментарии для
выяснения всех заключающихся в нем намеков и всех отношений, которых
оно касается.
Но подобный труд не оправдал бы себя. Многие из эмигрантских
историй, в которых Марксу приходилось разбираться, так как его выну¬
ждала к этому нападающая сторона, ныне справедливо забыты Трудно
также отделаться от чувства неловкости, читая, как Мяркс защищается
против клеветнических нападок, которые не могут запятнать даже края
его подошв. Наряду с этим книга может доставить редкое наслаждение
любителю литературы. На первой же странице Маркс выдвигает тему,
которую разрабатывает с остроумием Шекспира, тему о «прототипе Карла
Фохта, бессмертном сэре Джоне Фальстафе, ничуть не пострадавшем в об’¬
еме плоти при своем зоологическом возрождении». В развитии своей темы
Маркс сумел уберечься от всякого однообразия; его огромная начитан¬
ность в старой и новой литературе готовила ему стрелу за стрелою, и он
со смертоносной меткостью попадал ими в наглого клеветника.
«Серная банда» была просто - на - просто небольшим товариществом
веселых студентов, которые после неудачи баденско-пфальцкого восстания
зимою 1849—1850 г. очаровывали женевских красавиц своим бесшабаш¬
ным весельем и пугали швейцарских буржуев своими выходками; обще¬
ство это распалось лет за десять до того. Безобидную жизнь студентов
весело изобразил один из участников компании, Сигизмунд Боркгейм,
сделавшийся с тех пор зажиточным купцом лондонского сити; живые опи¬
сания Боркгейма Маркс изложил в первой же главе своего сочинения. В
лице Боркгейма он обрел верного друга. Ему вообще оказывали помощь
многие эмигранты не только в Англии, но также во Франции и в Швей¬
царии, даже те, которые были ему далеки и которых он даже не знал,
как, например, Иоганн-Филипп Беккер, испытанный в борьбе ветеран
швейцарского рабочего движения.


— 237 —
Невозможно однако перечислить в подробностях, как Маркс разобла¬
чал все подвохи и сплетни Фохта, так что от них не осталось и жалкой
крошки. Более важным был тот уничтожающий удар, который нанес
Маркс, доказав, что пропаганда Фохта, как по своему вероломству, так
и по своему невежеству—отголосок лозунгов, данных лже-Бонапартом. В
бумагах Тюильери, опубликованных правительством национальной обо¬
роны после падения второй империи, найдена была расписка на
40.000 франков, которые Фохт получил в августе 1859 г. из секретного
фонда Бонапарта: деньги были даны чрез посредство венгерских револю¬
ционеров, если принять более мягкое для Фохта толкование. Фохт осо¬
бенно дружил с Клапкой и не понял того, что отношение германской
демократии к Бонапарту было иным, чем отношение венгерской демо¬
кратии. Последней могло быть дозволено то, что для первой являлось
постыдной изменой.
Но как бы ни обстояло дело с происками Фохта и если бы даже он
не получил наличными деньги из Тюильери, все же Маркс привел самые
решительные и неопровержимые доказательства того, что пропаганда
Фохта находилась в полной гармонии с бонапартовскими лозунгами. Эти
главы бросают ослепительный свет на тогдашнее европейское положение
и являются самыми ценными в книге; в них есть много поучительного и
для нашего фемени. Лотар Бухер, относившийся тогда скорее враждебно,
чем дружественно, к Марксу, назвал эти ,'лавы лри появлении книги
сокращенным курсом современной истории. А Лассаль, со свойственной
ему искренностью, признал, что считает теперь вполне оправданным и
естественным, если Маркс убежден в подкупности Фохта. Самую книгу
Лассаль приветствовал, как «мастерское во всех отношениях произведение».
Энгельс ставил книгу о Фохте даже выше Восемнадцатого Брюмера, говоря,
что она гораздо проще по стилю и столь же блестящая, и что эго вообще
лучшая из всех полемических работ, написанных Марксом. Исторически
самой значительной из его полемик книга о Фохте однако не сделалась; она
все более исчезала в тени, а Восемнадцатое Брюмера и полемическая
статья против Прудона все более выдвигались на свет. Это об'ясняется
отчасти незначительностью содержат я: все дело Фохта—сравнительно
ничтожный эпизод; но отчасти причина заключается в великом искусстве
Маркса и в его маленьких слабостях.
Ему не дано было спуститься до той низкой ступени полемики, на
которой можно убедить филистеров, хотя основная задача его была
именно в том, чтобы разбить на голову предрассудки буржуазных кру¬
гов. Книга его однако убедила только «всех значительных людей», как
наивно, но удачно выразилась в своем письме жена Маркса; другими
словами, она убедила тех, которым вообще не приходилось доказывать,
что Маркс не разбойник, каким его хотел изобразить Фохт, но которые
обладали достаточным вкусом и пониманием, чтобы оценить литератур¬
ные достоинства книги. «Даже старый враг Руге называл ее заниматель¬
ной басней», писала г-жа Маркс. Но для отечественных пошляков книга
Маркса была мало доступна и едва ли проникла в их круги; еще во вре¬


-238-
мена закона о социалистах такие претенциозные писатели, как Бамбергер
и Трейчке, вытаскивали на свет «серную банду» Фохта, как свидетель¬
ство против немецкой социал-демократии.
К этому присоединилась обычная неудача, преследовавшая Маркса
во всех делах—на этот раз не без его собственной вины. Энгельс на¬
стаивал на том, чтобы книга о Фохте было напечатана и издана в Гер¬
мании, что было уже возможно при тогдашнем положении печати; Лас¬
саль также это советовал. Он, впрочем, имел в виду только то, что
эго обойдется дешевле, между тем как Энгельс выдвигал более веские
соображения: «Мы уже сто раз проделывали опыт с эмигрантской лите¬
ратурой, и всегда это ни к чему не приводило; только бросаешь на
ветер труд и деньги, и в результате—одна досада. Какая польза от ответа
Фохту, если никто его не прочтет». Но Маркс настоял на том, чтобы пе¬
чатание работы было передано одному молодому немецкому издателю в
Лондоне на условии одинакового участия в прибылях и убытках, при
чем ему уплачивалось 25 фунтов ст. в виде задатка на расходы по печа¬
танию; эта сумма составилась из 12 фунтов от Боркгейма и 8 фунтов,
внесенных Лассалем. Новая фирма оказалась, однако, весьма шаткой;
она не только не устроила доставку книг в Германию, но скоро пре¬
кратила свое существование. Маркс не получил ни гроша назад из своего
задатка, и ему пришлось еще столько же приплатить по иску одного
из компаньонов издателя. Он не позаботился о том, чтобы облечь свой
договор с издателем в письменную форму, и потому все издержки по
предприятию пали на него.
Когда начался спор с Фохтом, один из друзей Маркса, Имандт, писал
ему: «Не хотел бы я быть осужденным писать об этом и буду в высшей сте¬
пени удивлен, если ты сочтешь возможным впутаться в эту кашу».
Точно также отговаривали Маркса русские и венгерские эмигранты. Те¬
перь, пожалуй, можно пожалеть, что Маркс не послушался их советов.
Дьявольская распря доставила ему несколько новых друзей и снова
укрепила его дружественные связи с лондонским рабочим просветитель¬
ным союзом, который немедленно со всей энергией стал на его сторону.
Но она скорее послужила помехой, чем помощью для великого труда
его жизни: она потребовала драгоценных жертв временем и силами,
которые Маркс затратил без действительной пользы, и повлекла за собой
тяжкие семейные заботы.
6.	Домашние и личные дела.
Еще больше, чем сам Маркс, от «ужасных неприятностей из за гнус¬
ных нападок» Фохта страдала жена Маркса, преданная мужу всей ду¬
шою. Они стоили ей многих бессонных ночей. Она долгое время муже¬
ственно все переносила и тщательно переписывала об’емистую рукопись
для печати, но, едва закончив работу; слегла. Приглашенный врач заявил,
что она заболела оспой и что детей необходимо немедленно увести из


— 239 —
Наступили ужасные дни. Детей взяли к себе Либкнехты, а Маркс
вместе с Ленхен Демут приняли на себя уход за больной. Она невыразимо
страдала от жгучей боли, от бессонницы, от смертельного страха за мужа,
который не отходил от ее кровати, от потери всех внешних чувств, при чем
сознание все время не оставляло ее. Только через неделю наступил спаситель¬
ный кризис благодаря тому обстоятельству, что ей дважды была сделана
противооспенная прививка. И врач сказал, когда больная выздоровела,
что эта ужасная болезнь имела и свои счастливые стороны. Нервное воз¬
буждение, в котором жила г-жа Маркс в течение многих месяцев, спо¬
собствовало тому, что она схватила заразу где нибудь в лавке, в омни¬
бусе или в другом месте; но не случись этой болезни, ее нервное состоя¬
ние привело бы к опасной нервной горячке или чему либо подобному.
Едва только она стала выздоравливать, как сам Маркс свалился с
ног; он заболел от тревоги за жену, от забот и всякого рода терзаний.
В первый раз выступила в острой форме его хроническая болезнь печени.
Его болезнь врач тоже приписывал постоянным волнениям. За книгу о
Фохте, стоившую ему столько труда, Маркс не получил ни гроша; «Нью-
Йоркская Трибуна» в это же время опять уменьшила наполовину его
гонорар, и кредиторы снова стали осаждать дом. После своего выздоро¬
вления Маркс решился, как писала об этом его жена г-же Вейдемейер,
«совершить разбойничий набег на Голландию, страну своих отцов, табака и
сыра»; он надеялся раздобыть от своего дяди хоть сколько нибудь пре¬
зренного металла.
Это письмо, помеченное 11-м марта 1861 г., озарено солнечным юмором
и свидетельствует о силе духа, присущей Дженни Маркс не меньше чем
ее мужу. Вейдемейеры, которым жизнь в американском изгнании также
причинила немалую долю забот, прислали о себе вести после долго¬
летнего молчания, и г-жа Маркс сразу излила все свое сердце «мужествен¬
ной, верной подруге по страданиям, борцу и страдалице». Она писала
ей, что во всех горестях и бедах «светлая точка всей нашей жизни»—
радость от детей. Семнадцатилетняя Женя очень похожа на отца: «тем¬
ные, блестящие, густые волосы и такие же темные, блестящие, нежные
глаза, темный цвет кожи, как у креолки, но с настоящим английским
румянцем». Пятнадцатилетняя Лаура пошла в мать: «у нее волнистые,
вьющиеся темно-каштановые волосы и зеленовато-переливчатые глаза,
которые постоянно светятся огнем радости». «Обе сестры отличаются По¬
истине цветущим цветом лица, и при этом обе лишены всякого кокет¬
ства. Я даже удивляюсь им про себя—тем более, что не могла бы ска¬
зать этого про их маму в молодости, когда она носила еще полудетские
платья».
Но хотя обе старшие дочери доставляли родителям много радости, все
же «кумиром и баловнем всего дома» была младшая дочь Элеонора, или
Тесси, как ее звали дома. «Этот ребенок родился у нас в то самое время,
когда нас покинул наш бедный дорогой Эдгар, и все в доме перенесли
всю свою любовь, всю свою нежность к нему на его маленькую сестричку;
старшие девочки окружают ее материнской заботой и попечением. Она


— 240 —
действительно—очаровательный ребенок, прехорошенькая и всегда веселая.
Особенно она отличается тем, что прелестно говорит и рассказывает.
Этому она научилась у братьев Гриммов, с которыми не расстается ни
днем, ни ночью. Мы все читаем ей до одурения эти сказки, и не дай бог
пропустить хоть слово в «Снегурочке» или другой сказке. Благодаря Грим¬
мам она научилась не только английскому, который слышит вокруг себя,
но и немецкому языку, и говорит по немецки очет правильно, выра¬
жаясь с большой точностью. Она большая любимица Карла и своей
болтовней и смехом часто отгоняет от него заботы». Затем г-жа Маркс
пишет и о добром духе дома, Ленхен Демут. «Спросите о ней вашего
мужа; он скажет вам, какое она сокровище у меня. В течение шестнад¬
цати лет она была нашим спутником средь бурь и непогод». Это прелест¬
ное письмо заканчивалось сообщением о некоторых друзьях, которых она,
как женщина, осуждала строже, чем сам Маркс, за недостаточную предан¬
ность ее Карлу. «Я не люблю полумер», писала она; и, руководясь этим, жена
Маркса порвала все отношения с женской частью семьи Фрейлиграта.
«Разбойничий набег» на Голландию, к дяде Филиппу, был довольно
удачный. Из Голландии Маркс направился в Берлин, чтобы привести в
исполнение план, о котором много раз заговаривал Лассаль, и основать
собственный партийный орган. Необходимость в таковом особенно сильно
чувствовалась во время кризиса 1859 г., и благодаря амнистии, даро¬
ванной королем Вильгельмом в январе 1861 г., при его вступлении на
престол, явилась возможность приступить к изданию. Амнистия была
довольно скупая; в ней было не мало ловушек и задворков, но все же
она давала возможность бывшим редакторам «Ново!. Рейнской Газеты»
вернуться в Германию.
В Берлине Лассаль встретил Маркса «очень дружественно», но «го¬
род был ему лично противен». Никакой высшей политики, одни
дрязги с полицией и вражда между военными и штатскими. «Господствую¬
щий в Берлине тон наглый и распущенный. К палатам относятся с пре¬
зрением. Даже по сравнению с соглашателями 1848 г., которые, тоже уж,
конечно, не были титанами, прусская палата депутатов с ее Симеонами и
Винке казалась Марксу «странным смешением канцелярии и классной ком¬
наты». Единственными сколько нибудь приличными фигурами среди всех
этихъ пигмеев были на одной сто; оне Вальдек, а на другой—Вагенер и
Дон-Кихот фон-Бланкенбург. Все же Марксу казалось, что он подметил
общий дух свободомыслия и среди большинства публики большое недо¬
вольство буржуазной прессой; люди всех слоев считали катастрофу не¬
избежной. Ожидали, что на предстоявших осенью выборах безусловно
будут избраны прежние соглашатели, которых король боялся как крас¬
ных республиканцев, и что борьба загорится при обсуждении новых
военных кредитов. В виду всего этого Маркс считал, что мысль Лассаля
об издании газеты заслуживает обсуждения.
Но он, конечно, думал выполнить ее совсем не так, как предпола¬
гал Лассаль. Лассаль хотел быть редактором вместе с Марксом и до¬
пускал участие Энгельса в качестве третьего редактора, при условии


— 241 —
однако, етобы Маркс и Энгельс не имели больше голосов, чем он; иначе
он в каждом случае окажется в меньшинстве. Такой фантастический план,
пр<евращавший газету с самого начала в мертворожденного младенца, был
вероятно лишь вскользь набросан Лассалем во время разговора. Но это
не имело значения, так как Маркс вообще не был склонен предоставить
Лассалю какое либо руководящее влияние. Ослепленный уважением, ко¬
торое он снискал себе в кругах некоторых ученых благодаря своему
«Гераклиту», а в кругах паразитов—благодаря своему хорошему вину и
хорошей кухней, Лассаль не подозревал—таково было мнение Маркса,—
что у него дурная слава среди большой публики. «А сверх того опасна
его страсть к спорам, его умозрительная философия» (он мечтает даже
написать новую гегелевскую философию второй потенции), его заражен¬
ность старым французским либерализмом, его размашистая манера письма,
назойливость, бестактность и т. д. Лассаль мог бы быть полезным сотруд¬
ником, .если его подчинить строгой дисциплине. Иначе он только осра¬
мит нас». Так писал Маркс Энгельсу о своих переговорах с Лассалем,
прибавив, что для того, чтобы не обидеть Лассаля, у которого он жил
гостем, он отсрочил свой окончательный ответ до тех пор, пока не посо¬
ветуется с Энгельсом и Вильгельмом Вольфом. Энгельс разделял колеба¬
ния Маркса и отклонил предложение Лассаля.
Весь план к тому же был воздушным замком, как это и предвидел
Лассаль. Одной из ловушек прусской амнистии было то, что эмигрантам
революционных лет разрешали безнаказанно возвращаться на родину
в более или менее приемлемых условиях, но при этом не возвращали
права отечественного гражданства, которые они, согласно прусским за¬
конам, утрачивали, пробыв более десяти лет заграницей. По этому эми¬
гранта, вернувшегося сегодня на родину, могли завтра же снова выслать за¬
границу по злой прихоти какого нибудь полицейского паши. Для Маркса
дело осложнялось еще тем, что он уже за несколько лет до революции,
правда под влиянием удручавшей его возни с прусской полицией, но все
же на основании его собственной определенной просьбы, вышел из прус¬
ского подданства. В качестве уполномоченного им представителя Лассаль
всячески старался добиться для него прав прусского гражданства. Он
обхаживал с этой целью президента берлинской полиции фон-Цедлица и
министра внутренних дел графа Шверина, который считался столпом но¬
вой эры; но все усилия были тщетны. Цедлиц заявил, что единственное
препятствие к натурализации Маркса его «республиканские или, по крайней
мере, не роялистические убеждения», а Шнерин был еще менее подат¬
лив. Когда Лассаль убеждал его не продолжать «инквизиции мыслей и
преследований за политические убеждения», которые он так резко порицал
в своих предшественниках, Мантейфеле и Вестфалене, Шверин сухо заявил,
«что в настоящее время, по крайней мере, нет никаких особых оснований,
говорящих за то, чтобы разрешить натурализацию Марксу». Совершенно
верно, что Маркс не мог быть терпим в таком государстве, как Пруссия;
в этом отношении министры-обскуранты были правы—граф Шверин, так
же как его предшественники Кюльветтер и Мантейфель.


— 242 —
УехаЕ из Берлина, Маркс побывал в рейнской провинции, посетил
старых друзей в Кельне и сбою престарелую мать в Трире, доживавшую
там свои последние дни, а в перЕых числах мая вернулся в Лондон. Он на¬
деялся, что семья его перестанет наконец бедствовать и что ему удастся
закончить свою книгу. В Берлине он после неоднократных неудач завязал
сношения с «Венской Прессой». Редакция обещала ему платить по одному
фунту ст. за передовые статьи и по полуфунту за корреспонденции. Пови¬
димому вновь оживлялась и связь с «Нью-Йоркской Трибуной». Печатая
его статьи, газета часто сопровождала их указаниями на их достоинства;
«удивительная манера у этих янки-говорил Маркс—выдавать аттестаты
своим собственным корреспондентам». И «Венская Пресса» «тоже очень
носилась с его статьями» Но все же старые долги еще не были погашены и
когда во время болезни и поездки в Германию не было никаких получек,
то снова «Есплыла старая дрянь». Свое новогоднее приветствие Энгельсу
Маркс облек в форму проклятия и писал, что посылает новый год ко всем
чертям, если он будет похож на старый.
Но 1862 г. не только уподобился своему предшественнику, а даже
превзошел его своими ужасами. «Венская Пресса» хотя и устраивала
себе рекламу статьями Маркса, но была при этом еще более прижимиста,
чем американская газета. Уже в марте Маркс писал Энгельсу: «Мне все
равно, что они не печатают моих лучших статей (хотя я пишу всегда
так, что их можно печатать) Но в денежном отношении не мыслимо, чтобы
из четырех-пяти статей печатали только одну, и одну только оплачивали.
Всякий построчный писака в бесконечно лучшем положении чем я». С
«Нью-Йоркской Трибуной» в течение этого года прекратились вообще вся¬
кие сношения; трудно установить в частности, почему это произошло, но
общая причина за:слючалась в американской гражданской войне.
Хотя эта война принесла таким образом Марксу величайшие не¬
взгоды, все же он приветствовал ее с живейшим сочувствием. «Не следует
обманываться в том—писал он несколько лет спустя в предисловии к сво¬
ему главному научному труду—что американская гражданская война была
набатом для европейского рабочего класса, подобно тому как американ¬
ская война за независимость послужила в восемнадцатом столетии таким
набатом для европейских средних классов». В переписке с Энгельсом
Маркс с глубоким интересом следил за ходом войны. По всем чисто воен¬
ным частностям он охотно поучался у Энгельса, так как считал себя
невеждой в военных науках, и все, что было сказано по этому предмету
Энгельсом, до сих пор полно не только исторического, но и политического
интереса. Так Энгельс осветил до глубины вопросы об армии и о милиции
в следующем замечании: «Только общество, организованное и воспитанное
на коммунистических началах, может приблизиться к милиционной си¬
стеме, но и оно едва ли дойдет до нее». Тут оправдались,—но в другом
смысле, чем это сказал поэт,—слова, что мастер познается лишь в уме¬
нии ограничивать себя.
Мастерство, которое Энгельс проявлял в обсуждении военных вопро¬
сов, ограничивало его общий горизонт. Наблюдая как жалко вели войну


— 243 —
северные штаты, он временами думал, что они потерпят поражение. «Я
не верю в успехи янки—писал он в мае 1862 г.—и дело не в их воен¬
ном положении как таковом. Оно лишь результат вялости и тупости, кото¬
рая проявляется на всем севере. Где революционная энергия в этом на¬
роде? Они дают колотить себя и как бы даже гордятся колотушками,
которые им достаются. Где на всем севере хоть один признак серьез¬
ного отношения к делу? Я не наблюдал ничего подобного в Германии,
даже в самые худшие времена. Янки, повидимому, радуются больше
всего тому как они надуют своих государственных кредиторов». Так в
июле Энгельс полагал, что дело севера проиграно, а в сентябре представи¬
тели южных штатов, которые, по крайней мере, знали, чего хотят, казались
ему героями по сравнению с халатностью северян.
Маркс, напротив того, непоколебимо верил в победу севера. Он отвечал
в сентябре: «Что касается янки, то я попрежнему уверен, что север ока¬
жется победителем... Другого способа войны, конечно, нельзя ожидать
от буржуазной республики, в которой так долго царило надувательство;
юг более приспособлен к войне как олигархия, и такая олигархия, в ко¬
торой вся производительная работа падает на негров, а четыре миллиона
белых только пользуются их трудом. Несмотря на это, я даю голову за
то, что дело обернется против них». Маркс оказался правым, предсказы¬
вая, что война в конечном итоге определится экономическими условиями,
в которых живут воюющие стороны.
Эта ясность понимания тем более поразительна, что из того же
письма видно, в какой гнетущей нужде жил тогда Маркс. Он пишет Эн¬
гельсу, что сделал шаг, на который не мог решиться ни до, ни после этого:
он стал искать буржуазной службы и имел кой какие виды на место в
одном английском железнодорожном бюро. Дело однако, не состоялось—
он сам не знал, радоваться этому или печалиться—из-за неразборчивости
его почерка. Нужда однако все возрастала. Маркс все время прихва¬
рывал; кроме приступов его старой болезни печени начались мучившие
его многие годы карбункулы и фурункулы, и при полной безвыходности
положения была опасность, что жена Маркса снова не выдержит и за¬
болеет. У детей не было обуви и одежды, чтобы ходить в школу, и в то
время как их подруги веселились в этот год на всемирной выставке, они,
из-за своей бедности, избегали, чтобы к ним кто нибудь приходил в
гости. Старшая дочь, уже взрослая, понимала положение родителей и
очень страдала; она даже без их ведома сделала попытку готовиться к
сцене.
В виду таких обстоятельств Маркс все более склонялся поступить
так, как ему уже давно приходило в голову. Прежде он это отклады¬
вал из за воспитания дочерей. Он хотел оставить свою обстановку в
уплату домохозяину, который уже направил к нему судебного пристава,
об’явить себя несостоятельным должником по отношению ко всем осталь¬
ным кредиторам, найти обеим старшим дочерям, при содействии знакомой
английской семьи, места гувернанток, Ленхен Демут пристроить на другое


— 244 —
место, а самому с женой и с младшими дочерьми поселиться в одном из
казарменных домов, построенных для нужд беднейшего населения.
Энгельс удержал его от этого крайнего шага. Весною I860 г. он потерял
отца и занял более высокое положение в фирме Эрмен и Энгельс, правда,
с большими обязательствами в смысле представительства. Он мог даже
рассчитывать, что сделается участником фирмы. Но американский кризис
тяжело отзывался на делах и значительно ограничивал его доходы. В на¬
чале января 1863 г. его постигло несчастье—умерла Мэри Бэрнс, та
ирландская крестьянская девушка, с которой он был в течение десяти лет
связан свободной любовью. Глубоко потрясенный ее смертью, он писал
Марксу. «Не могу сказать тебе, как мне тяжело. Бедная девушка любила
меня всем сердцем». Маркс ответил ему—и это всего яснее показывает как
ему подступила вода к горлу—не с тем участием, какого мог ожидать
Энгельс. Он коснулся в нескольких довольно холодных словах смерти по¬
други Энгельса и затем перешел к подробному описанию своего отчаянного
положения: если ему не удастся получить довольно значительной суммы,
то его дом не продержится и две недели. Он сам признавал «чудовищно
эгоистичным» говорить обо всем этом другу в такую минуту. «Но в конце
концов, что мне делать. Во всем Лондоне нет ни одного человека, с кем я
мог бы откровенно говорить о своем положении, а дома я разыгрываю
роль молчаливого стоика, для противовеса вспышкам отчаяния с другой
стороны». Энгельс был задет «холодным отношением» к его несчастью со
стороны Маркса, и не скрыл этого в своем ответе, причем ответил с
запозданием на несколько дней. Не располагая крупными суммами, он
все же сделал несколько предложений, как выручить Маркса из нужды.
Маркс также не сразу ответил, но только с целью дать успокоиться
взволнованным чувствам, а не потому, что он упорствовал в своей непра¬
воте. Он честно покаялся и только отклонил обвинение в «бессердечии»;
в этом и в позднейших письмах он откровенно и вместе с тем в тактич¬
ной примеряющей форме рассказал, почему у него голова пошла кругом.
Жена Маркса ни звуком не откликнулась на смерть подруги Энгельса, и
Маркс понимал, как глубоко это должно было огорчить Энгельса. «Жен¬
щины странные создания, писал он,—даже самые умные. Утром моя жена
плакала о смерти Мэри и о твоей потере, так что совершенно забыла о
собственных несчастиях, достигших высшей точки как раз в этот день. À
вечером она думала, что во всем мире никто так не страдает, как мы, если
ему не грозит приход судебного пристава и нет детей в доме». Энгельс
сразу успокоился в виду выраженного Марксом раскаяния. «Прожив столько
лет с женщиной, ощущаешь конечно очень тяжело ее смерть. Я чувствую,
что вместе с нею похоронил последний остаток молодости. Когда я полу¬
чил твое письмо, она еще не была похоронена. Скажу тебе прямо, что твое
письмо в течение целой недели не выходило у меня из головы. Но твое
последнее письмо изгладило это впечатление, и я рад, что одновременно
с потерей Мэри не потерял своего старейшего и лучшего друга». Эго был
первый и последний случай натянутых отношений между Марксом и
Энгельсом,


— 245 —
Знгельс «необычайно смелым способом» собрал 100 фунтов ст.,
с помощью которых Маркс настолько оправился, что отказался от мысли
о переселении в казарменный дом. Так он продержался въ течение 1863 г.,
к концу которого умерла его мать. Наследство, полученное от нее Марксом,
было вероятно небольшое. Некоторое облегчение ему принесли только
800 или 900 фунтов, завещанные ему Вильгельмом Вольфом, как глав¬
ному наследнику.
Вольф умер в мае 1864 г., глубоко оплакиваемый Марксом и Энгель¬
сом. Ему еще не было 55 лет; он не берег себя среди бурь и непогод тя¬
желой жизни, а упорная преданность своему призванию педагога уско¬
рила его смерть. Благодаря популярности, которой он пользовался среди
немцев в Манчестере, Вольф устроился там довольно хорошо после испы¬
таний первых лет изгнания; к тому же незадолго до смерти он получил на¬
следство от отца. Маркс посвятил позднее первый том своего бессмертного
главного произведения этому «своему незабвенному другу, смелому, пре¬
данному и благородному передовому борцу пролетариата»; последняя
дружеская забота о нем Вольфа значительно облегчила Марксу беспре¬
пятственную работу над главным его трудом
Конечно, заботы неокончательно покинули Маркса, но уже никогда нуж¬
да не подступала к нему более в такой раздирающей душу и сердце форме, как
в эти последние годы. В сентябре 1864 г. Энгельс заключил новый контракт
с Эрменсом на пять леч. в силу которого он сделался участником фирм,
и с этого времени у негг явилась возможность с прежней неустанностью,
но более полной рукой, помогать когда нужна была его помощг
7.	Агитация Лассал.
В дни самых тяжелых забот, в июле 1862 г., Лассаль приехал с ответ¬
ным визитом в Лондон.
«Чтобы соблюсти по отношению к нему известный декорум, моя жена
снесла в заклад все, кроме громоздких вещей» — писал Маркс Энгельсу.
Лассаль не имел представления о стесненном положении Маркса; он
верил видимости, созданной для него Марксом и его женой, и преданная
управительница дома, Елена Демут, забыть не могла благословенный
аппетит этого гостя. Так создалось «прескверное положение» и нельзя
винить Маркса, еспи с появлением Лассаля, который никогда не страдал
чрезмерной скромностью, он поддавался тому настроению, в котором
Шиллер раз сказал о Гете: «Как легко все досталось этому человеку, и как
тяжело мне приходится бороться за все»!
Только при прощании, прожив у Маркса несколько недель, Лассаль,
повидимому, уяснил себе положение вещей. Он предложил свою помощь
и хотел выслать к новому году 15 фунтов ст.; кроме того он предложил
Марксу взять любую сумму под его вексель, если Энгельс или кто-либо
другой поручится за уплату. С помощью Боркгейма Маркс пытался по¬
лучить таким путем 400 талеров, но Лассаль поставил письменно свое со¬
гласие выдать вексель в зависимость от того, чтобы для «предотвращения
всех непредвидимых обстоятельств и как для жизни, так и на случай смеоти»


— 246 —
Энгельс выдал письменное обязательство, что за восемь дней до насту¬
пления срока векселя передаст ему следуемую для погашения векселя
сумму. Маркс был, конечно, неприятно поражен недоверием к его личному
обещанию, но Энгельс просил его не волноваться из-за «таких глупостей»
и тотчас же дал требуемое поручительство.
Дальнейшее течение этих денежных дел не вполне ясно. 29-го октября
Маркс писал Энгельсу, что Лассаль «очень рассердился» на него и требует,
чтобы деньги для погашения векселя были присланы по его личному
адресу, так как у него нет банкира; а 4-го ноября он пишет, что Фрей¬
лиграт выразил готовность передать 400 талеров Лассалю. На следующий
день Энгельс ответил, что он пошлет «завтра» 60 фунтов ст. Фрейлиграту.
Но вместе с тем оба просили о «возобновлении» векселя, и, повидимому,
из за этого гышли какие-то неприятности. По крайней мере, Лассаль
говорил 24-го апреля 1864 г. третьему лицу, что он уже около двух лет не
переписывается с Марксом, так как между ними создались натянутые
отношения из-за «денежных дел». Лассаль, действительно, писал Марксу
в последний раз в конце 1862 г., посылая ему свою брошюру под заглавием
«Что же теперь?» Письмо это не сохранилось, но Маркс упоминает о нем
в письме к Энгельсу от 2-го января 1863 г., говоря, что оно содержало
просьбу прислать обратно одну книгу. 12-го июня Маркс писал Энге 'ьсу,
резко критикуя агитацию Лассаля: «Я с самого начала года не могу
решиться написать письмо этому человеку». Таким образом выходит,
что Маркс прервал переписку с Лассалем из политического несочуиствия
ему.
Все же нет никакого противоречия по существу между утвержде¬
ниями Лассаля и Маркса; возможно, что одно усугубляло д: угое.
В высшей степени неприятные обстоятельства, при которых они в по¬
следний раз встретились, повидимому, во многом способствовали их поли¬
тическому расхождению. И расхождение это во всяком .случае не умень¬
шилось после приезда Маркса в Берлин.
Осенью 1861 г. Лассаль совершил путешествие в Швейцарию
и Италию и познакомился в Цюрихе с Рюстовым, а на острове Кап-
рере—с Гарибальди; в Лондоне он посетил Маццини. Он, повидимому,
интересовался несколько фантастическим и никогда неосуществив-
шимся планом итальянской партии активистов; согласно этому плану
Гарибальди должен был высадиться со своим добровольческим отря¬
дом в Далмации и оттуда вызвать восстание в Венгрии. Сам Лассаль не
оставил об этом никаких письменных матерьялов; быть может, все это
было мимолетной затеей. Во всяком случае у Лассаля голова была в это
время занята иными планами, и он начал уже приводить их в исполнение
еще до своего прибытия в Лондон и прочел с этой целью два доклада.
Гораздо важнее всех итальянских затей для него было склонит!
Маркса к содействию этим планам. Но Маркс оказался еще более недо
ступным, чем в предыдущем году. Он еще соглашался за хорошее воз¬
награждение быть английским корреспондентом газеты, которую все еще
затевал Лассаль; но он не желал брать на себя никакой ответственности


— 247 —
или принимать политическое участие в предприятии Лассаля, так как ни
в чем не был согласен с ним, кроме некоторых отдаленных конечных
целей. Столь же отрицательно Маркс отнесся к плану агитации среди ра¬
бочих, который развивал ему Лассаль. Он находил, что Лассаль слишком
поддается влиянию условий данного момента и хочет сделать центром
своей агитации борьбу против такого карлика, как Шульце-Делич, т. е.
выдвигает государственную помощь против самопомощи. Этим Лассаль воз¬
обновил, по мнению Маркса, лозунг, с которым католический социалист
Бухец боролся в сороковые годы против подлинного рабочего движения во
Франции. Выдвигая наново чартистский лозунг всеобщего избирательного
права, он упускает из виду различие между германскими и английскими
условиями, а также уроки второй империи относительно избирательного
права. Отрицая всякую естественную связь с прежним движением в Гер¬
мании, Лассаль впадает в ошибку сектантства, в ошибку Прудона, кото¬
рый не искал реальной основы в подлинных элементах классового дви¬
жения, а хотел предписывать их ход согласно доктринерскому рецепту.
Все это, однако, не запугало Лассаля, и он продолжал свою аги¬
тацию, которая превратилась с весны 1863 г. в определенную агитацию
среди рабочих. Он даже не отказался от надежды убедить Маркса в пра¬
воте своего дела и после прекращения переписки с Марксом регулярно
посылал ему свои агитационные сочинения. Отношение к ним Маркса было,
однако, такое, какого Лассаль не мог ожидать. Маркс критиковал их в
письмах к Энгельсу с необычайной резкостью, которая в некоторых слу¬
чаях доходила до ожесточенной несправедливости. Мы не станем входить
в неприятные подробности, с которыми можно ознакомиться по переписке
между Марксом и Энгельсом. Достаточно сказать, что Маркс называл эти
произведения Лассаля, даровавшие новую жизнь сотням тысяч немецких
рабочих, плагиатами гимназиста. Так он говорил, когда читал их, а когда
не читал, то писал, что это ученические упражнения, на чтение которых
не стоит убивать время.
Только тупые фарисеи могут отделаться по этому поводу глупыми
отговорками, что Маркс, как учитель Лассаля, имел право так говорить про
него. Маркс не был сверхчеловеком, и сам считал себя только человеком,
которому ничто человеческое не чуждо. Бессмысленное преклонение—как
раз то, чего он больше всего не выносил. В его собственном духе ему
воздается не меньше уважения восстановлением попранной им справедли¬
вости, чем обличением несправедливости, свершенной по отношению
к нему. Маркс больше выигрывает сам от обоснованной и беспристрастной
критики его отношений к Лассалю, чем от следования тем верящим
в каждую его букву людям, которые, по сравнению Лессинга, с ночными
туфлями в руках плетутся по проложенному им пути.
Маркс был учителем Лассаля, но далеко не во всем. С известной
точки зрения он мог бы сказать о Лассале то же, что будто бы сказал перед
смертью Гегель о своих учениках: «Только один понимал меня, и этот
также не понял». Лассаль был несравненно самый гениальный приверже¬
нец, приобретенный Марксом и Энгельсом, но альфы и омеги их нового


— 248 —
фовоззрения, исторического материализма он никогда не усвоил себе
полной ясностью. Он во всю жизнь не освободился от «умозритель¬
ности» гегелевской философии и, при всем своем понимании всемирно-
исторического значения пролетарской классовой борьбы, всегда мыслил
ее в идеалистических образах мысли, которые были наиболее свойственны
буржуазной эпохе, в образах философии и юриспруденции.
Следствием этого было то, что Лассаль, как экономист, был далеко
на высоте Маркса; экономические взгляды Маркса он недостаточно
усвоил и даже неверно понимал. Маркс сам иногда даже слишком мягко,
но чаще—слишком резко попрекал его этим. В изложении своей теории
ценности Лассалем он находил лишь «значительные недоразумения», а
между тем вернее было бы сказать, что Лассаль совершенно не понял этой
теории. Лассаль воспринял из нее только то, что подходило к его фило-
софски-правовому мировоззрению:	доказательство, что общественно¬
необходимое рабочее время, которое образует ценность, приводит к необ¬
ходимости общественного производства, при котором только и будет
обеспечен рабочему полный продукт его труда. Но для Маркса разви¬
тая им теория ценности была разгадкой всех загадок, заключающихся
в капиталистическом способе производства; она была нитью, по которой
можно проследить образование ценности и прибавочной ценности, как
общеисторический процесс, который должен превратить капиталистическое
общество в общество социалистическое. Лассаль просмотрел различие
между трудом, производящим потребительные ценности, и трудом, создаю¬
щим ценности меновые, ту двоякую природу заключенного в товарах труда,
которая была для Маркса центральной точкой зрения, определяющей по¬
нимание политической экономии. В этом решительном пункте и вскрывается
глубочайшее различие, существовавшее между Лассалем и Марксом, раз¬
личие между философски-правовым и экономическо-материалистическим
воззрением.
В других экономических вопросах Маркс слишком резко судил о сла¬
бостях Лассаля. Так, он резко критиковал главные экономические столпы
лассалевской агитации: названный им «железным» закон заработной платы
и производственные товарищества с государственным кредитом. Маркс
считал, что свой «железный» закон Лассаль заимствовал у английских
экономистов Мальтуса и Рикардо, а производительные товарищества взял
' французского католического социалиста Бухеца. На самом деле, однако,
Лассаль взял и то и другое из коммунистического манифеста.
Из теории населения Мальтуса, утверждавшего, что люди размно¬
жаются быстрее, чем идет увеличение средств пропитания, Рикардо вывел
закон, согласно которому средняя заработная плата ограничивается мини¬
мумом средств, необходимых для удовлетворения жизненных потребностей,
согласно привычно установившемуся в народе уровню для поддержания
существования и для размножения. Этого обоснования закона заработной
платы якобы естественными законами Лассаль не принимал; он столь же
резко боролся против теории населения Мальтуса, как Маркс и Энгельс.
Свой окелезный закон» заработной платы он утверждал только для ка¬


— 249 —
питалистического общества «при существующих обстоятельствах, при
господстве спроса и предложения работы». В этом он шел по следам ком¬
мунистического манифеста.
Только спустя три года после смерти Лассаля Маркс доказал растя¬
жимость закона заработной платы, как он формулируется при высшем
развитии капиталистического общества. Он указал, что его высшим пределом
является потребность капитала в своем превращении, а низшим—те стра¬
дания, которые может вынести рабочий, не умирая немедленно от голодной
смерти. В этих пределах высота заработной платы определяется не есте¬
ственным движением населения, а тем противодействием, которое оказы¬
вают рабочие постоянному стремлению капитала выжать из рабочих
возможно большее количество неоплачиваемого труда. Вследствие этого
профессиональная организация рабочего класса приобретает для пролетар¬
ской освободительной борьбы совсем другое значение, чем то, которое
приписывал ей Лассаль.
Если в этом пункте Лассаль лишь отстал от Маркса по своему
экономическому пониманию, то со своими производительными товари¬
ществами он впал в сплошное непонимание. Он не перенял их от Бухеца
и не считал их панацеей, а видел в них начало обобществления произ¬
водства; с такой точки зрения коммунистический манифест рассматривал
централизацию кредита в руках государства и учреждение национальных
фабрик. Но эти мероприятия перечислялись в коммунистическом мани¬
фесте лишь среди ряда других; они все признавались «экономически
недостаточными и несостоятельными, но способными, при дальнейшем
развитии движения, выйти за свои пределы и неизбежными каь средства
для переворота всего способа производства». Лассаль же видел в своих
производительных товариществах «органическое горчичное зерно, неудер¬
жимо стремящееся к дальнейшему развитию и выделяющее это развитие из
самого себя». Этим Лассаль, конечно, и обнаруживает «заражение фран.
цузским социализмом», допуская возможность устранить законы товарного
производства на почве товарного же производства.
Слабые стороны экономических воззрений Лассаля—мы указали
только на несколько основных пунктов,—конечно, раздражали Маркса. То,
что он давно уже выяснил, снова подвергалось сомнению. Некоторые
его резкости, по этому поводу, были поэтому вполне об’яснимы. Но, подда¬
ваясь понятному чувству досады, Маркс упускал из виду, что Лассаль
проводил по существу его политику при всех своих теоретических прома¬
хах. Маркс сам всегда советовал примыкать к конечной цели уже су¬
ществующего движения для того, чтобы двигать его вперед, и в 1848 г.
он сам следовал этой практике. Лассаль поддавался «непосредствен¬
ным условиям времени» не в большей мере, чем сам Маркс в революцион¬
ные годы. А когда Маркс утверждал, что Лассаль, как основатель секты,
отрицал всякую естественную связь с прежними движениями, то это верно
лишь в том отношении, что в своей агитации Лассаль никогда не упоминал
о союзе коммунистов и о коммунистическом манифесте. Но тщетно было


— 260 —
бы искать ссылки на Союз и манифест и в нескольких стах нумерах
«Новой Рейнской Газеты».
После смерти Маркса и Лассаля Энгельс, правда ко'свенно, но тем
решительнее, оправдывал тактику Лассаля. Когда в 1886 и 1887 г.г. стало
развиваться в Соединенных Штатах пролетарское массовое движение с
очень неопределенной программой, Энгельс написал своему старому другу
Зорге: «Первым крупным шагом, необходимым во всякой стране, вступающей
в новое движение, является образование из рабочих самостоятельной
политической партии,—все равно как—лишь бы это была особая рабочая
партия». Если первая программа этой партии будет вначале спутанная и
чрезвычайно невыработанная, то это неизбежное, но скоропреходящее
зло. В таком же смысле он писал и другим партийным товарищам
в Америке. Марксистская теория не единственно-спасительная догма, го¬
ворил он им; она лишь излагает процесс развития; не следует усили¬
вать хаотичность первого выступления навязыванием людям насильствен¬
ным путем таких вещей, которых они теперь не в состоянии понять, но
которым они скоро научатся.
Энгельс ссылался при этом на пример себя и Маркса в револю¬
ционные годы. «Когда мы весною 1848 г. вернулись в Германию, то
примкнули к демократической партии, так как это был единственный
путь, чтобы привлечь внимание рабочего класса; мы были самым пере¬
довым крылом партии, но все же только крылом ее»,. И так же как »Новая
Рейнская Газета» молчала о коммунистическом манифесте, так й Энгельс
предостерегал от того, чтобы выдвигать его в американском движении;
этот манифест, как и все мелкие работы, написанные Марксом и им, го¬
ворил Энгельс, еще непонятны для Америки; американские рабочие еще
только вступают в движение; они еще несведущие и очень отсталые в
теоретическом отношении: «нужно непосредственно обращаться к прак¬
тике, а для этого необходима совершенно новая литература. Когда они
попадут более или менее на правильный путь, то манифест не преминет
оказать свое действие; теперь же он воздействовал бы только на немно¬
гих». И когда Зорге указывал, возражая ему, как глубоко манифест
подействовал при своем появлении на него, когда он еще был мальчиком,
Энгельс ответил: «Вы были сорок лет тому назад немцем и обладали
немецким теоретическим смыслом, поэтому манифест и оказал на вас та¬
кое действие: лежду тем, хотя его и перевели на английский, француз¬
ский, фламандский, датский и другие языки, он не имел никакого влияния
на все другие народы». В 1863 г. в германском рабочем классе осталось
лишь немного этого теоретического смысла после долгих лет тяжкого гнета,
ч о- также нуждался в продолжительном воспитании, чтобы снова
понять манифест.
Агитация Лассаля была безукоризненна в том, что Энгельс, постоянно
и вполне правильно ссылаясь на Маркса, определял как «главное»
в начинающемся рабочем движении. Если Лассаль, как экономист, стоял
далеко позади Маркса, то как революционер он равный ему. Порицать
Лассаля можно только за то что бурный порыв оеволюционной энергии


— 251 —
перевешивал в нем неустанное терпение научного исследователя. Все его
писания за одним исключением «Гераклита», были рассчитаны на не¬
медленное практическое действие.
Он строил свою агитацию на широком и прочном фундаменте клас¬
совой борьбы и ставил своей неизменной целью завоевание политической
власти рабочим классом. Он совершенно не прописывал этому движению
доктринерских рецептов, как его упрекал Маркс, а примыкал к «элемен¬
там действительности», которые сами по себе вызвали движение среди
германских рабочих, а именно к всеобщему избирательному праву и к во¬
просу об ассоциациях. Лассаль гораздо правильнее оценил значение все¬
общего избирательного права, чем в свое время Маркс и Энгельс,
а что касается его производительных ассоциаций с государственным кре¬
дитом, то, что бы против них ни возражать, в основе их лежит верная
мысль о том,—цитируем подлинные слова Маркса, сказанные им несколь¬
ко лет спустя—«что кооперативный труд для того, чтобы оказаться спа¬
сительным для рабочих масс, должен разростись до национальных раз¬
меров и, следовательно, его должно поддерживать государственными
средствами». «Главарем секты» Лассаля делало—и то лишь по видимости—
чрезмерное преклонение его приверженцев, и в этом отношении нельзя
во всяком случае винить непосредственно его самого. Лассаль достаточно
старался предупредить, чтобы «бараньи головы не принимали все движение
за дело одного человека»; он привлекал к своей агитации не только Маркса
и Энгельса, но Бухера, Родбертуса и некоторых других. Если же ему не
удалось привлечь к работе духовно равного ему товарища, то вполне есте¬
ственно, что благодарность к нему рабочих приняла безвкусную форму
личного культа. Но Лассаль не был, конечно человеком, который оставляет
свой светильник под спудом. Он не отличался самоотверженностью
Маркса, для которого все личное отступало на второй план перед делом.
Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство—на резкую
по видимости борьбу либеральной буржуазии с прусским правительством,
из которой и развилась агитация Лассаля. С 1859 г. Маркс и Энгельс стали
уделять больше внимания немецким делам, но все же недостаточно вни¬
кали в сущность их, как это видно по их переписке до 1866 г. Несмотря
на опыт, вынесенный ими из революционных лет, они все еще рассчиты¬
вали на возможность буржуазной и даже милитаристской революции; пере¬
оценивая германскую буржуазию, они недооценивали велико-прусскую
политику. Они не могли отрешиться от впечатлений своей молодости, когда
их рейнская родина, гордясь своей причастностью к новой культуре, смо¬
трела сверху вниз на старо-прусские коренные области. Чем более их
главное внимание обращено было на царские планы создания мирового
господства, тем более они видели в Пруссии только русскую сатрапию.
В Бисмарке они склонны были видехь только орудие одного русского
орудия», того «таинственного человека в Тюильери», о котором они гово¬
рили уже в 1859 г., что он пляшет под дудку русской дипломатии. Они
были очень далеки от мысли, что велико-прусская политика, при всех
своих недостатках в других отношениях, может привести к последствиям,
202-69.	17


— 252 —
которые будут в одинаковой мере неприятным сюрпризом как для Пари¬
жа, так и для Петербурга. Но так как они считали, что в Германии еще
возможна буржуазная революция, то борьба Лассаля против этой бур¬
жуазии казалась им совершенно несвоевременной; если бы суждения
их были Еерные, никто не согласился бы с ними охотнее Лассаля.
Лассаль стоял ближе к действительности и вернее судил о ней. Он
исходил из того—и под этим знаком победил—что филистерское движение
прогрессивной буржуазии никогда не приведет ни к чему, «хотя бы
прождать столетия и даже целые геологические периоды существования
земли». Но если отпадает возможность буржуазной революции, то нацио¬
нальное об’единение Германии по предвидению Лассаля, поскольку оно
вообще будет возможно, явится делом династического переворота, и в нем,
по его мнению, рабочая партия будет выталкивающим клином. Конечно,
когда он уже в своих переговорах с Бисмарком хотел заманить велико¬
прусскую политику на скользкий путь, то этим нарушил требования
политического такта, если и не принципа; Маркс и Энгельс имели осно¬
вание винить его за это, что они и сделали.
То, что в 1863 и 1864 гг. раз’единяло их с Лассалем, были, по
существу, как и в 1859 г., «противоположные суждения относительно
фактических предпосылок». Этим устраняется кажущийся оттенок личной
вражды в резких суждениях Маркса о Лассале именно в эти годы. Маркс
все же не мог преодолеть своих предубеждений, к этому человеку, имя ко¬
торого история германской социал-демократии всегда будет упоминать
одновременно с именами Маркса и Энгельса. Даже примиряющая сила
смерти не на долго смягчила отношение Маркса.
Известие о смерти Лассаля Маркс получил от Фрейлиграта, и 3-го сен¬
тября телеграфировал об этом Энгельсу. Энгельс на следующий день отве¬
тил: «Ты можешь себе представить, как меня поразила эта весть. Чем бы
ни был Лассаль в личном, литературном и научном отношении, но в поли¬
тическом он был несомненно один из самых значительных умов в Гер¬
мании. Для нас он в последнее время был очень ненадежным другом, а в
будущем мог даже оказаться довольно несомненным врагом, но все же
тяжело видеть, как Германия губит всех сколько нибудь способных лю¬
дей крайней партии. Какое поднимется ликование среди фабрикантов
и прогрессивных плутов; Лассаль ведь был единственный человек в Гер¬
мании, которого они боялись».
Маркс ответил не сразу, а написал 7-го сентября: «Несчастная смерть
Лассаля не выходит у меня из головы все эти дни. Он все таки был
одним из старой гвардии и враг наших врагов... В особенности меня огор¬
чает, что в последние годы наши отношения были омрачены, правда по его
вине. С другой стороны, я доволен, что устоял против подстрекательств
с разных сторон и не нападал на него в год его «торжества». Наша кучка
все редеет, а новых не прибавляется». Графине Гатцфельд Маркс напи¬
сал сочувственное письмо: «Он умер молодым, в борьбе, как Ахилл».
Когда вскоре после того болтун Блинд хотел придать себе важности на
счет Лассаля, Маркс очень резко отчитал его: «Я далек от того, чтобы раз’


- 263 —
яснять такого человека, как Лассаль, и действительный смысл его аги¬
тации подобному комическому клоуну, за которым не стоит ничего, кроме
его собственной тени. Напротив того, я убежден, что г. Карл Блинд только
выполняет свое природное назначение, лягая мертвого льва». И еще
несколько лет спустя Маркс, в письме к Швейцеру, подтверждал «бес¬
смертную заслугу Лассаля», который вновь вызвал к жизни германское
рабочее движение после пятнадцатилетней спячки, несмотря на совершен¬
ные им при агитации «крупные промахи».
Наступило однако опять время, когда Маркс судил о мертвом Лас-
сале еще с большей горечью и несправедливостью, чем о живом. От этого
остается тяжелый осадок, и он рассеивается только от возвышенной
мысли, что современное рабочее движение слишком огромно для того,
чтобы его мог исчерпать даже самый огромный ум.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Начало Интернационала.
1.	Основание.
Через несколько недель после смерти Лассаля, 28-го сентября 1864 г.,
в Лондоне, на большом митинге в Сент-Мартинс-Холе, была основана интер¬
национальная рабочая ассоциация.
Она не была созданием одного человека, не была «маленьким туло¬
вищем с большой головой», безродным союзом заговорщиков или ничтож¬
ным призраком, или же страшилищем, как утверждала подстрекаемая злой
совестью фантазия капиталистических глашатаев. Она была скорее пере¬
ходной формой пролетарской освободительной борьбы, и, по своему исто¬
рическому существу, эта форма была столь же необходимая, сколь и пре¬
ходящая.
Капиталистический способ производства, противоречивый сам в себе,
создает современные государства и вместе с тем разрушает их. Он до¬
водит национальные противоречия до крайних пределов и в то же время
пересоздает все нации по своему образу. На почве его это противоречие
является неразрешимым, и благодаря ему разбивались все попытки уста¬
новить между народами то братство, о котором так много пела и толко¬
вала буржуазная революция. В то время как крупная промышленность
так много проповедывала о свободе и о мире между народами, именно она
превратила земной шар в сплошной военный лагерь, чего не бывало в
такой мере ни в один предшествующий период истории.
С падением капиталистического способа производства падает и его
внутреннее противоречие. Конечно, пролетарская освободительная борьба
может развиваться только на национальной почве; а так как капиталисти¬
ческий процесс производства совершается также в национальных рамках,
то всякий пролетариат прежде всего сталкивается со своей буржуазией.
Но пролетариат не подчинен той безжалостной конкуренции, которая го¬
товит быстрый и стремительный конец всяким интернациональным мечта¬
ниям буржуазии о свободе и о мире. Как только рабочие сознают,—
а это сознание совпадает с первым пробуждением их классового созна¬
ния,— что они должны прекратить конкуренцию в собственных рядах,


— 255 —
чтобы иметь возможность успешно противодействовать преобладающей
силе капитала, то останется лишь один шаг до более углубленного по¬
нимания необходимости прекратить также и конкуренцию между рабочими
классами различных стран и, напротив того, необходимости общего
сотрудничества для того, чтобы сломить интернациональное господство
буржуазии.
Соответственно с этим в современном рабочем движении уже рано
обнаружилась интернациональная тенденция. То, что буржуазному рас¬
судку, забаррикадированному интересами наживы, казалось только непа¬
триотичным, а также недостатком образования и понимания, то явилось
жизненным условием пролетарской освободительной борьбы. Но хотя
эта борьба должна и может разрешить постоянное раздвоение между
национальным и интернациональным устремлением, среди которых по¬
стоянно извивается буржуазия, все же она не владеет волшебной
палочкой и не может сразу превратить тяжелый и крутой под’ем в глад¬
кую и ровную дорогу. Современному рабочему классу приходится бороться
в условиях, поставленных ему историческим развитием; их нельзя раз¬
бить одним могучим натиском, а можно лишь преодолеть, понимая их
в смысле гегелевского выражения: «понять значит преодолеть».
Такое понимание, однако, в высшей степени затруднялось тем, что
начало европейского рабочего движения, в котором уже сразу обнаружи¬
лось его интернациональное устремление, часто совпадало и скрещива¬
лось с созданием великих национальных государств именно посредством
капиталистического способа производства. Через несколько недель после
того как коммунистический манифест возвестил о необходимости об’еди-
нения пролетариата всех культурных стран, как необходимого условия
его освобождения, разразилась революция 1848 г.; в Англии и Франции
она уже противопоставила друг другу буржуазию и пролетариат, как
две враждебные силы, но в Германии и в Италии она еще только вызвала
борьбу за национальную независимость. Правда, пролетариат, поскольку
он уже активно проявлял себя, верно понял тогда, что эта борьба за
независимость, если и не является ни в каком случае его конечной целью,
°се же служит этапом на пути к достижению этой цели; он выставил
амых отважных борцов для национального движения в Германии и Ита-
ши, и нигде эти движения не встречали большего содействия, чем в Новой
Рейнской Газете, издававшейся авторами коммунистического манифеста.
Национальная борьба, однако, естественно отодвинула назад интернацио¬
нальную идею, в особенности после того как немецкая и итальянская
буржуазия начала искать помощи реакционных штыков. В Италии
стали организовываться вспомогательные союзы рабочих под знаменем
Маццини, отнюдь не социалистическим, но все же республиканским; а в
более развитой Германии, где рабочим уже со времени Вейтлинга не было
чуждо сознание интернациональной общности их дела, именно из-за на¬
ционального вопроса возникла почти десятилетняя братская война.
Иначе обстояло дело во Франции и в Англии, где национальное един¬
ство было давно уже прочно обеспечено, когда началось рабочее движение.


— 256 —
Там уже в до-мартоЕское Бремя живо ощущалось интернациональное
течение. Париж считался главным центром европейской революции, а
Лондон был столицей мирового рынка. Однако и тут интернациональное
течение несколько отступило назад после поражений пролетариата.
Ужасное кровопускание июньских сражений ослабило француз¬
ский пролетариат, а железный гнет бонапартовского деспотизма мешал
развитию профессиональных и политических организаций пролетариата.
Они распались на до-мартовские секты, из хаоса которых ясно проступали
два более заметных течения: одно более революционное, другое—социа¬
листическое. Первое примыкало к Бланки, который не имел социалистиче¬
ской программы в собственном смысле слова, а хотел завоевать политиче¬
скую власть посредством смелого переворота, произведенного решительно
действующим меньшинством. Второе, несравненно более сильное течение
стояло под духовным влиянием Прудона, который отклонял пролетариат
от политического движения своими меновыми банками для устройства
безмездного кредита и другими доктринерскими экспериментами. Об этом
течении Маркс говорил уже в своей книге Восемнадцатое Брюмера, что оно
отказывается от мысли перевернуть старый мир его собственными громад¬
ными общими средствами, а пытается лишь достигнуть освобождения за
спиною общества, так сказать, частным образом, оставаясь в пределах его
тесно ограниченных условий существования.
Аналогичное во многих отношениях движение происходило и в ан¬
глийском рабочем классе после крушения чартизма. Великий утопист
Оуэн был еще жив в престарелом возрасте, но его школа выродилась в
религиозное свободомыслие. На ряду с этим возник христианский социа¬
лизм Кингсли и Мориса; хотя его и не следует сваливать в одну кучу с его
континентальными пародиями, но и он стоял вне всякой политической
борьбы, ограничиваясь стремлениями образовательного и товарищеского
характера. И даже профессиональные союзы, трэд-юнионы, составлявшие
преимущество Англии перед Францией, были равнодушны к политике
и ограничивались удовлетворением своих ближайших потребностей', что
им было облегчено лихорадочной промышленной деятельностью пяти¬
десятых годов и преобладанием Англии на мировом рынке.
Несмотря на все это, интернациональное рабочее движение лишь
очень постепенно вымирало на английской почве. Последние следы его
можно проследить еще в конце пятидесятых годов. Демократическое брат¬
ство протянуло свое существование до начала крымской войны, и даже,
когда оно окончательно заглохло, возник еще интернациональный комитет и
затем Интернациональная ассоциация, над созданием которых особенно
поработал Эрнст Джонс. Большого значения они, конечно, не приобрели,
но все же показали, что интернациональная идея не угасла окончательно,
а еще тлела слабой искрой и могла легко разгореться ярким пламенем
от более сильных порывов ветра.
Такими порывами ветра были один за другим торговый кризис
1857 г., война 1859 г. и, в особенности, гражданская война, возникшая
после 1860 г. между северными и южными штатами Северо-Американ-


— 257 —
ского Союза. Торговый кризис 1857 г. нанес бонапартовскому величию
Франции первый серьезный удар, и попытка отвести этот удар удачной
авантюрой в области внешней политики совершенно не удалась. Шар, при¬
веденный в движение декабрьским героем, давно выскользнул у него
из рук. Движение за об’единение Италии уже переросло его инициативу,
а французская буржуазия не довольствовалась скромными лаврами битв
при Мадженте и Сольферино. Тогда и пришло на ум предоставить большую
свободу действия рабочему классу для того, чтобы поубавить растущую
спесь буржуазии. Возможность существования второй империи зависела
от успешного разрешения задачи: как сделать буржуазию и пролетариат
двумя постоянно угрожающими друг другу силами.
Бонапарт, конечно, думал не о политических уступках, а только
о профессиональных. Прудон, пользовавшийся сравнительно наибольшим
влиянием во французских рабочих кругах, был противником империи,—
хотя некоторые из его парадоксов могли дать повод к противоположному
заключению,—но он был вместе с тем и против стачек. Но именно от этого
больше всего и страдали французкие рабочие. Несмотря на увещания
Прудона и на строгие уголовные запреты сообществ, за время с 1853 по
1866 г. было осуждено уголовными судами не менее 3.909 рабочих за
участие в 749 сообществах и стачках. Вновь испеченный Цезарь начал
с того, что даровал осужденным помилование. Затем он поддерживал от¬
правку французских рабочих на лондонскую всемирную выставку 1862 г.,
и его поддержка была бесспорно более основательная, чем одновременное
осуществление той же мысли немецким национальным союзом. Делегатов
избирали их товарищи по ремеслу; в Париже было устроено 50 избирательных
бюро для рабочих 150 профессий, которые совместно послали в Лондон
200 представителей; расходы были покрыты частью путем добровольной
подписки, а главным образом из средств имперского и городского казна¬
чейства в сумме 20.000 франков. После своего возвращения делегаты
имели право напечатать подробные отчеты, которые в значительной сте¬
пени выходили за пределы профессиональных интересов. При тогдашних
обстоятельствах это было преступно, и вызвало тяжкий вздох у вещего
ангела—-парижского префекта полиции. Прежде чем пускаться на такие
шутки—говорил он—император лучше бы сразу отменил запрет сообществ
и стачек.
И действительно, рабочие не выразили своему своекорыстному покро¬
вителю той признательности, которую он считал себя вправе ожидать; они
лишь отблагодарили его так, как он этого заслужил. На выборах 1863 г.
в Париже за кандидатов, выставленных правительством, было подано
только 82.000 голосов, а за кандидатов оппозиции 153.000 голосов, в то
время как на выборах 1857 г. правительство имело еще 110.000 голосов,
оппозиция же—всего 96.000. По общему мнению, такая перемена лишь
в небольшой мере об’яснялась изменением позиции буржуазии; она была
главным образом вызвана изменившимся отношением со стороны рабочего
класса, который именно тогда, когда лже-Бонапарт начал заигрывать
с ним, и стал проявлять свою независимость,— сначала, правда, только


— 268 —
под знаменем буржуазного радикализма. Это предположение подтвердилось
при дополнительных выборах в Париже в 1864 г. тем, что шестьдесят рабо¬
чих выставили своим кандидатом гравера Толэна и издали манифест, в ко¬
тором возвещали о пробуждении социализма. Конечно, говорилось в нем,
социалисты многому научились из опыта прошлого. В 1848 г. рабочие не вы¬
работали еще ясной программы; они следовали той или иной социальной
теории скорее по инстинкту, чем по здравому размышлению. Теперь же они
держатся подальше от утопических крайностей и стремятся к социальным
реформам. В качестве таких реформ Толэн требовал свободы печати и со¬
браний, отмены запрета стачек, обязательного бесплатного обучения и от¬
мены бюджета вероисповеданий.
Толэн, однако, собрал всего лишь несколько сот голосов. Прудон
вполне разделял мысли манифеста, но был против участия в выборах:
подача чистых избирательных записок казалась ему более резкой формой
протеста против империи; бланкисты считали манифест слишком умерен¬
ным, а буржуазия в ее либеральных и радикальных оттенках с насмеш¬
ками и издевательством обрушилась на самостоятельное выступление ра¬
бочих, хотя программа Толэна не создавала еще для нее поводов к бес¬
покойству. Все это было похоже на то, что происходило в то же время
в Германии. Подбодренный этим Бонапарт решился сделать еще один
шаг дальше: в мае 1864 г. издан был закон, еще, правда, не отменявший
запрещение профессиональных союзов (самый запрет снят был лишь четыре
года спустя), но устранявший те статьи уголовного уложения, которые вос¬
прещали стачки рабочих, направленные на улучшение условий их труда.
В Англии запрет стачек снят был уже в 1825 г., но существование
трэд-юнионов еще не было обеспечено ни юридически, ни фактически.
Их члены были лишены политического избирательного права и не могли
устранить законы, затруднявшие борьбу за улучшение условий жизни.
Рост континентального капитализма, который лишал прочных корней
существования несметное число жизней, грозил им опасной и грязной кон¬
куренцией: при всякой попытке к поднятию заработной платы и к со¬
кращению рабочего дня капиталисты угрожали ввозом французских, бель¬
гийских, германских и вообще иностранных рабочих. Особенно разруши¬
тельное влияние оказала американская гражданская война. Она вызвала
хлопковый кризис, который навлек величайшие бедствия на рабочих
английской текстильной промышленности.
Так пробудились трэд-юнионы из своего чисто-созерцательного суще¬
ствования. Возник новый юнионизм, представленный несколькими наи¬
более опытными руководителями самых крупных трэд-юнионов. Это были:
Аллан—от машиностроительных рабочих, Апльгарт—от плотников, Лю-
крафт—от столяров, Кремер—от каменщиков, Оджер—от сапожников и др.
Они признали необходимость политической борьбы и для профессиональ¬
ных союзов и сосредоточили внимание на избирательной реформе; они
были главными организаторами грандиозного митинга в Сен-Джемс-Холе,
под председательством радикального политика Брайта. На митинге поднят
был бурный протест против плана Пальмерстона, который хотел вме¬


— 259 —
шаться в американскую гражданскую войну для защиты южных рабо¬
владельческих штатов. Затем эти же вожди трэд-юньонов устроили тор¬
жественный прием Гарибальди, когда он приехал в Лондон весною 1864 г.
Политическое пробуждение английского и французского рабочего
класса снова вызвало к жизни интернациональную идею. Уже во время
всемирной выставки 1862 г. устроен был «праздник братания» между фран¬
цузскими делегатами и английскими рабочими. Связь сделалась еще
более тесной благодаря польскому восстанию 1863 г. Польский вопрос
издавна волновал революционные элементы западно-европейских куль¬
турных 'народов; благодаря расчленению и угнетению Польши три
восточные державы сделались значительной реакционной силой; восста¬
новление Польши явилось бы ударом в сердце для русской гегемонии
в Европе. Уже демократическое братство регулярно справляло торже¬
ственным образом памятные дни польской революции 1830 г., восторженно
приветствуя польский народ, но главным образом выдвигая ту мысль,
что восстановление свободной и демократической Польши является необ¬
ходимой предпосылкой освобождения пролетариата. Так оно было и
в 1863 г. На лондонском польском митинге, на который послали своих
представителей французские рабочие, ясно звучала социальная нота; она
была также основным тоном адреса, отправленного комитетом английских
рабочих под председательством Оджерса к французским рабочим с выра¬
жением благодарности за их участие в польских митингах. Адрес указы¬
вал, что грязная конкуренция, которую английский капитал устраивает
английским рабочим, ввозя в Англию иностранных рабочих, только
потому и возможна, что нет организованной связи между рабочими
классами всех стран.
Этот адрес был переведен на французский язык профессором Биссли.
Он читал историю в лондонском университете и имел многочисленные
заслуги пред рабочим классом. Адрес вызвал оживленный отклик на
парижских заводах, и решено было отправить в Лондон делегацию с от¬
ветом. Для принятия этой делегации лондонский комитет созвал на 28-е
сентября 1864 г. большой митинг в Сент-Мартинс-Холе. Заседание проис¬
ходило под председательством проф. Биссли, и зала была переполнена.
Толэн прочел французский ответный адрес, который начинался с отклика
на польское восстание: «Снова Польша задушена в крови ее сынов, а мы
все еще остаемся бессильными зрителями»; затем следовало требование,
чтобы голосу народа внимали во всех важных политических и обществен¬
ных вопросах. Деспотическую власть капитала нужно свергнуть. Раз¬
деление труда превратило человека в механическое орудие; свободная
торговля вне солидарности рабочих приведет к промышленному закрепо¬
щению, еще более беспощадному и роковому, чем рабство, свергнутое в дни
великой французской революции. Рабочие всех стран должны соеди¬
ниться, чтобы поставить непреодолимые преграды этому роковому строю.
После оживленных прений, в которых от имени немецких рабочих
выступил Эккариус, митинг, по предложению трэд-юниониста Уилера,
постановил избрать комитет с правом кооптации новых членов и пору¬


— 260 —
чить ему выработать устав интернационального союза. Устав предпола¬
гался временным, действующим до созыва на следующий год между¬
народного конгресса в Бельгии, который и примет окончательные решения
Комитет был избран; он состоял из многочисленных трэд-юнионистов и
представителей иностранных рабочих; среди них был и представитель
от германских рабочих—в газетном отчете он назван последним—Карл
Маркс.
2.	Вступительное воззвание и устав Интернационала.
До того времени Маркс не принимал деятельного участия в дви¬
жении. Его пригласил француз Ле-Любез принять участие от имени не¬
мецких рабочих и выставить в качестве оратора кого-нибудь из германских
рабочих. Маркс предложил Эккариуса, сам же присутствовал на ми¬
тинге, безмолвно сидя на эстраде.
Маркс был достаточно высокого мнения о своей научной работе, чтобы
отдавать ей предпочтение перед всякой игрой в единение, которое пред¬
ставлялось с самого начала безнадежным; но он всегда готов был отло¬
жить свою работу, когда дело шло о чем-нибудь действительно полезном
для пролетариата. На этот раз он почувствовал, что выступили «действи¬
тельные силы». Он писал Вейдемейеру и в том же духе другим друзьям:
«Недавно основанный интернациональный рабочий комитет не лишен
Значения. Английские члены его состоят большею частью из руководителей
здешних трэд-юнионов, и тем самым из подлинных рабочих королей Лон¬
дона. Это они организовали грандиозный прием Гарибальди, а устроенный
ими в Сент-Джемс-Холе огромный митинг (под председательством Брайта)
помешал Пальмерстону об’явить войну Соединенным Штатам, как он уже
собирался сделать. Со стороны французов участвуют малозаметные члены,
но это непосредственные органы руководящих рабочих деятелей в Париже.
Установлена также связь с итальянскими союзами, конгресс которых не¬
давно состоялся в Неаполе. Хотя я в течение ряда лет систематически
отклонял от себя всякое участие в «организациях», но все же на этот раз
принял приглашение: дело идет о чем-то, быть может, значительном».
Маркс признал, что «тут, очевидно, происходит воскресение рабочих
классов» и счел своим высшим долгом подготовить им новые пути.
По счастливой случайности, на его долю, в силу внешних обстоя¬
тельств, выпало духовное руководительство. Избранный комитет попол¬
нил свой состав привлечением новых сил и состоял приблизительно
из 50 членов; половину их составляли английские рабочие. Затем наи¬
более многочисленно представлена была Германия — десятью членами,
из которых Маркс, Эккариус, Лесснер, Лохнер и Пфендер уже раньше
принадлежали к союзу коммунистов. Франция имела 9 представителей,
Италия—б, Польша и Швейцария—по два представителя. После своего
конституирования комитет избрал подкомиссию, которой и было по¬
ручено выработать программу и устав.
В эту подкомиссию был избран также и Маркс, но ему несколько
раз не удавалось присутствовать на заседаниях из-за болезни или


— 261 —
потому, что он не получал своевременно уведомлений. А между тем члены
подкомиссии, майор Вольф, частный секретарь Маццини, англичанин
Вестон и француз Jle-Любез тщетно пытались разрешить задачу, поста¬
вленную им. Маццини, несмотря на всю свою большую популяр¬
ность среди английских рабочих, был слишком мало знаком с тогдашним
рабочим движением, и проект его не казался внушительным опытным
трэд-юнионистам. Пролетарская классовая борьба была для него непо¬
нятна и потому ненавистна. Его программа доходила самое большее до
социалистической фразеологии, уже давно превзойденной пролетариатом
в начале шестидесятых годов. Его проект устава также родился из духа
минувшего времени ; написанный в строго централизованной форме поли¬
тических конспиративных обществ, он шел в разрез в частности
с жизненными условиями трэд-юнионов, а в общем и с жизненными усло¬
виями всего интернационального рабочего союза, который должен был не
столько создавать новое движение, как связывать между собою уже воз¬
никшие в разных странах, но разрозненные рабочие движения. Равным
образом и проекты, предложенные Ле-Любезом и Вестоном, не выходили
из пределов обыденного фразеологического пустозвонства.
Таким образом все дело пришло в крайно запутанное состояние,
когда Маркс взял его в свои руки. Он решил по возможности не оставить
«ни одной строки от всего этого вздора» и, чтобы совершенно отбросить
уже сделанное, составил проект воззвания к рабочим классам—этого со¬
вершенно не предусмотрело собрание в Сент-Джемс-Холе, — в котором
оглядывался назад, на судьбы рабочего класса с 1848 г., а затем в более
ясной и краткой форме излагал самый устав. Подкомиссия тотчас же при¬
няла его предложения и только вставила в вступление несколько фраз
«о праве, обязанности, истине, морали и справедливости». Однако, как
Маркс писал Энгельсу, ему удалось вставить их таким образом, что они
оказались безвредными. Затем и генеральный комитет единогласно и с
большим воодушевлением принял проект воззвания и устав.
Об этом вступительном воззвании Биссли сказал впоследствии, что оно,
по всем вероятиям, самое сильное и убедительное изложение интересов рабо¬
чих, направленных против среднего класса, какое только возможно уместить
на двенадцати небольших страницах. Воззвание начиналось с установления
важного факта, что нужда среди рабочего класса за время от 1848 г. по
1864 нисколько не уменьшилась, хотя именно этот период истории озна¬
меновался беспримерным развитием промышленности и ростом торговли.
В качестве доказательств приведены были, с одной стороны, ужасающие
данныя официальной английской статистики о бедственном положении
английского пролетариата, а, с другой стороны, цифры, которые представил
канцлер казначейства Гладстон в своей бюджетной речи об умопомрачи¬
тельном росте могущества и богатства страны за этот период. Рост этот
относился только к положению имущих классов. Воззвание Маркса
вскрывало это вопиющее противоречие на примере английских соотноше¬
ний, так как Англия стояла во главе европейской промышленности и
европейской торговли; но при этом Маркс прибавлял, что то же явление с


— 262 —
несколько другой местной окраской и в несколько меньших размерах
существует во всех странах европейского континента, где развивается
крупная промышленность.
Повсюду умопомрачительный рост могущестра и богатства ограни¬
чивается только имущими классами—разве только небольшое число ра¬
бочих, как в Англии, получает несколько более высокую заработную
плату, что, впрочем, уравнивается общим повышением цен. «Повсюду значи¬
тельные массы рабочего класса впадали в более и более бедственное состоя¬
ние, по меньшей мере в такой же пропорции, как высшие классы подыма¬
лись вверх по общественной лестнице. Во всех странах Европы неоспоримой
и очевидной для всякого беспристрастного исследователя истиной является
то, что ни усовершенствование машин, ни использование науки в целях
улучшения земледелия и промышленности, ни развитие вспомогательных
средств и приемов оборота, ни новые колонии или эмиграция, ни завоевание
новых рынков, ни, наконец, свободная торговля или все это вместе взя¬
тое не могут вывести из бедственного положения занятые в промышлен¬
ности рабочие массы. Скорее, наоборот: на почве существующих ложных
отношений новое развитие творческих рабочих сил приводит лишь к углу¬
блению общественных противоречий и к обострению социального кон¬
фликта. Эту истину могут оспаривать только те, кому выгодно вызывать
в других ложные надежды. Голодная смерть сделалась почти обществен¬
ным учреждением в столице британского королевства во время столь осле¬
пительного периода экономического прогресса. Это время отмечено в лето¬
писях истории частым повторением, все более широкими размерами и все
более губительным действием той социальной чумы, которая именуется
торговыми и промышленными кризисами».
Маркс обозревает затем поражение рабочего движения в пятидесятых
годах и показывает, что это время имело и хорошие характерные особен¬
ности. В частности он выделяет два очень важные факта. Во первых,
установленный законом десятичасовой рабочий день с его столь благоде¬
тельными последствиями для английского пролетариата. Борьба за огра¬
ничение в законном порядке продолжительности рабочего дня была
прямым вступлением в великую борьбу между слепым законом спроса
и предложения, который составляет сущность буржуазной политической
экономии, и между производством, управляемым социальным законодатель¬
ством и представленным рабочим классом. «И поэтому билль о десяти¬
часовом рабочем дне был не только большим реальным успехом, но и
победой принципа; в первый раз политическая экономия буржуазии была
побеждена политической экономией рабочего класса».
Еще большую победу одержала политическая экономия пролета¬
риата путем кооперативного движения, основанного на принципе коопе¬
рации, проведенном в жизнь на немногих стойких, существовавших без
посторонней поддержки, фабриках. Значение этих великих социальных
попыток было чрезвычайно большое. «Они доказали не в теории, а на деле,
что возможно производство в большом масштабе и в согласии с требова¬
ниями современной науки помимо класса предпринимателей, который до¬


— 263 —
ставляет работу классу рабочих, что орудия труда могут приносить
плоды, не будучи монополизированными орудиями эксплоататорского
господства над рабочими; что наемный труд, как труд рабов или кре¬
постных, только второстепенная и преходящая форма, и ей суждено ис¬
чезнуть с появлением труда общественного, который выполняет возла¬
гаемые на него тяжелые задачи охотно, с свободной душой и радостным
сердцем». Но кооперативный труд, ограничиваясь случайными попытками,
не в состоянии сломить капиталистическую монополию. «Быть может
именно поэтому аристократы, казалось бы, благородного образа мыслей,
гуманно настроенные буржуазные краснобаи и даже деловитые политико-
экономы неожиданно принимались восхвалять систему кооперативного
труда, после того как тщетно пытались задушить ее в зародыше или
высмеивали как утопию мечтателей, или же клеймили как сумасшедший
бред социализма». Только развитие корперативного труда до общенарод¬
ных размеров может спасти массы. Против этого, конечно, магнаты земле¬
владения и капитала будут всегда выставлять свои политические при¬
вилегии, чтобы закрепить навеки свою экономическую монополию.
Поэтому великий долг рабочих классов заключается в завоевании
политической власти.
Этот долг рабочие повидимому поняли, что доказывается их одно¬
временным пробуждением в Англии, Франции, Германии и Италии, а
также их одновременным стремлением к политической реорганизации ра¬
бочей партии. «У них имеется один существенный элемент успеха—их
численность. Но численность только тогда придает вес, когда она об’еди-
нена и направлена к сознательной цели». Опыт прошлого учит, что прене¬
брежение к братству, которое должно было бы существовать между рабо¬
чими различных стран и побуждать их помогать друг другу во всякой
борьбе за освобождение, приводит к крушению разрозненных усилий.
Это соображение и побудило митинг, собравшийся в Сент-Ма^тинс-Холе,
положить основание интернациональной рабочей ассоциации.
И еще одно убеждение владело митингом. Если освобождение рабо¬
чих классов требовало братской организации их, то как могла бЬггь до¬
стигнута эта великая цель при современной внешней политике прави¬
тельств, преследующей злые замыслы, играющей национальными пред¬
рассудками и растрачивающей в грабительских войнах жизнь и благосо¬
стояние народов. Не мудрость правящих классов, а геройское сопротивле¬
ние пролетариата против их преступной глупости удержало западную
Европу от позорного крестового похода для поддержки вечного рабства
по ту сторону Атлантического океана. Постыдное сочувствие, кажущаяся
симпатия или тупое равнодушие, с которыми высшие классы взирали на
то, как Россия грабила горные твердыни Кавказа, как она убивала ге¬
ройскую Польшу, указали рабочим классам на их обязанность прони¬
кать в тайны международной политики и следить за дипломатическими про¬
делками их правительств с тем, чтобы по возможности оказывать им про¬
тиводействие всеми средствами. Если же невозможно предотвратить эти про¬
делки, то нужно одновременно об’единяться для демонстраций и возводить


— 264 —
высшие законы международных отношений те элементарные законы нрав¬
ственности и права, которые должны определять отношения частных лиц.
друг к другу. Борьба за такую внешнюю политику должна быть включена
в борьбу за освобождение рабочего класса. Воззвание заканчивалось, как
прежде коммунистический манифест, словами: Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!
Устав начинался с изложения ряда мотивов, которые сводились
к следующим положениям: Освобождение рабочего класса должно быть
завоевано силами самих рабочих; борьба за освобождение не является
борьбой за новые классовые преимущества, а борьбой за уничтожение
всякого классового господства. Экономическая зависимость рабочего от
собственника орудий производства, т. е. источников существования рабо¬
чих, лежит в основе всех форм крепостничества: бедственного положения
рабочих, их умственной скудости и политической зависимости. Экономи¬
ческое освобождение рабочего класса поэтому является той высокой целью,
средством для которой должно служить всякое политическое движение.
Все попытки, направленные к этой цели, до сих пор терпели крушение из
за отсутствия единства между различными группами рабочих той же
страны и между рабочими классами различных стран. Освобождение ра¬
бочих не местная и даже не национальная, а общественная задача. Оно
касается всех стран, в которых держится современное общество, и может
осуществиться лишь при планомерном сотрудничестве этих стран. К этим
ясным и резким положениям были затем присоединены те нравоучитель¬
ные общие места о справедливости и правде, о правах и обязанностях,
которые Маркс лишь нехотя включил в свой текст.
Во главе союза был поставлен генеральный совет из рабочих раз¬
личных стран, представленных в ассоциации. До открытия первого кон¬
гресса полномочия генерального совета взял на себя комитет, избранный
в Сент-Мартинс Холе. Они состояли в том, чтобы осуществлять между¬
народное посредничество между рабочими организациями различных стран,
постоянно осведомлять рабочих каждой страны относительно движений
рабочего класса в других странах, собирать статистические данныя о по¬
ложении рабочих классов, предлагать на обсуждение всех рабочих обществ
вопросы, имеющие общий интерес, организовать в случае международных
осложнений совместные и одновременные выступления об’единенных между
собою организаций, печатать периодические отчеты и т. п. Генеральный
совет избирался конгрессом, который созывался раз в год. Конгресс опре¬
делял место нахождения генерального совета, а также время и место сле¬
дующего конгресса. Генеральному совету предоставлялось пополнять свой
состав и, в случае необходимости, менять место заседаний конгресса, но
он не имел права откладывать время его созыва. Рабочие общества отдель¬
ных стран, примыкавшие к интернациональной ассоциации, сохраняли
свои обособленные организации в нетронутом виде. Никакому независи¬
мому местному обществу не возбранялось вступать в непосредственные
сношения с генеральным советом, но, вместе с тем, указывалось как на
условие, необходимое для успешной деятельности генерального совета,


— 265 —
чтобы обособленные рабочие общества отдельных стран по возможности
об’единялись в национальные общества, имеющие своих представителей в
центральном органе.
Хотя и неверно, что Интернационал был изобретением одного «ве¬
ликого ума», но все же было счастьем, что при его возникновении на¬
шелся великий ум, который избавил его от долгих блужданий, сразу ука¬
зав ему правильную дорогу. Большего Маркс не сделал, и большего не
хотел сделать. Несравненное мастерство его воззвания и устава состояло
в том, что они исходили из существующего положения вещей и вместе
с тем, как удачно сказал однажды Либкнехт, содержали в себе самые
последние выводы коммунизма, в неменьшей степени, чем коммунистиче¬
ский манифест.
От коммунистического манифеста устав отличался не только по
форме: «Нужно время», писал Маркс Энгельсу, «для того, чтобы вновь вос¬
кресшее движение приобрело старую смелость языка. Нужно говорить
сильно по существу и мягко по форме». Задача воззвания была вообще
другая. Дело шло о том, чтобы слить в единое воинство все во многом
расходившиеся между собою рабочие организации Европы и Америки,
чтобы выработать такую программу, которая, по словам Энгельса, не
закрывала бы двери ни перед английскими трэд-юнионами, ни перед
французскими, бельгийскими, итальянскими и испанскими прудонистами,
ни перед немецкими лассалевцами. Свою надежду на конечную победу
научного социализма, каким он был изложен в коммунистическом мани¬
фесте, Маркс возлагал единственно и исключительно на интеллектуальное
развитие рабочего класса, которое должно стать следствием об’единенного
выступления рабочих.
Ожидания Маркса, однако, уже скоро подверглись суровому испы¬
танию; едва он начал вербовать членов для Интернационала, как ему
пришлось вступить в тяжелое столкновение с тем европейским рабочим
классом, которому принципы Интернационала были более понятны, чем
всем другим.
3.	Разрыв с Швейцером.
Существует старое, но и некрасивое, и неверное предание, будто
немецкие лассалевцы отказались от вступления в Интернационал и вообще
держали себя враждебно по отношению к нему.
Прежде всего нельзя понять, что бы их к этому побуждало. Их
строгая организация, которой они правда придавали большое значение,
ни малейшим образом не затрагивалась уставом Интернационала; всту¬
пительное же воззвание они могли по своим убеждениям подписать от
начала до конца, в особенности то, что говорилось о кооперативном труде,
который только тогда спасет массы, когда будет доведен до националь¬
ного масштаба и получит поддержку от государства.
В действительности, немецкие лассалевцы с самого начала отнес¬
лись сочувственно к Интернационалу, хотя во время его возникнове¬
ния были очень заняты своими внутренними делами. После смерти Лас¬


— 266 —
саля, согласно содержавшейся в его завещании рекомендации, предсе¬
дателем общегерманского рабочего союза был избран Бернгард Беккер;
но он оказался крайне несостоятельным председателем и довел дела до
безнадежной путаницы. Союз держался только благодаря партийному органу
«Социал-демократ», который стал выходить с конца 1864 г. под духовным
руководительством И. Б. ф. Швейцера. Швейцер был очень энергичный и
способный человек; он усердно добивался сотрудничества Маркса и Эн¬
гельса, принял—к чему его никто не принуждал—в состав редакции Либ-
кнехта и напечатал уже во втором и третьем номере своего издания всту¬
пительное воззвание Маркса.
Правда, что Моисей Гесс, который писал в Социал-демократ коррес¬
понденции из Парижа, заподозрил независимость Толэна, и назвал его
другом Палэ Рояля, где Жером Бонапарт разыгрывал роль красного де¬
магога. Но Швейцер напечатал это письмо только с определенного согласия
Либкнехта. Когда Маркс высказал свое недовольство этим, Швейцер по¬
шел еще дальше и постановил, чтобы сам Либкнехт лично редактировал
все то, что будет касаться Интернационала. 15-го февраля 1865 г. он напи¬
сал Марксу, что предложит резолюцию, в которой общегерманский ра¬
бочий союз заявит о своем полном согласии с принципами Интернационала
yi даст обещание послать своих представителей на конгресс; от формаль¬
ного же присоединения союз воздержится только в виду германских
союзных законов, воспрещающих соединение различных обществ. На это
заявление Швейцер не получил никакого о!вета; Маркс же и Энгельс в
публичном заявлении отказались от сотрудничества в Социал-демократе.
Из этого достаточно ясно, что разрыв с Швейцером не имел ничего
общего с раздорами по поводу Интернационала. Причины, вызвавшие его,
открыто изложены в раз'яснении Маркса и Энгельса. По их словам они
ни на минуту не упускали из виду трудного положения Социал-демократа
и не пред’являли никаких претензий, невыполнимых на меридиане Берлина.
Но они несколько раз выставляли требование, чтобы с министерством и
феодально-абсолютистической партией говорили столь же по крайней мере
смелым языком, как с прогрессистами. Тактика же Социал-демократа исклю¬
чала возможность дальнейшего сотрудничества их в газете. Они говорили,
что и теперь от слова до слова подписываются под тем, что прежде писали
в Немецкой Брюссельской Газете относительно королевско-прусского пра¬
вительственного социализма и отношения рабочей партии к подобному
обману, в ответ Рейнскому Наблюдателю, который рекомендовал «союз»
«пролетариата» с «правительством» против «либеральной буржуазии».
С таким «союзом» или с «прусским правительственным социализмом»
тактика Социал-демократа не имела ничего общего. После того как не осу¬
ществилась надежда Лассаля на мощный под’ем немецкого рабочего класса,
обще-германский рабочий союз со своими несколькими тысячами членов
оказался защемленным между двумя противниками, из которых каждый
был достаточно силен, чтобы раздавить его. При тогдашнем положении
вещей молодая рабочая партия не могла ничего ждать для себя от тупо¬
умной ненависти буржуазии, а от лукавого дипломата Бисмарка она ждала,


— 267 —
по крайней мере, того, что ему нельзя будет проводить свою велико¬
прусскую политику без некоторых уступок народным массам. Швейцер не
предавался особым иллюзиям ни относительно значения, ни относительно
цели таких уступок; однако в то время, когда немецкий рабочий класс был
совершенно лишен всех законных условий для своей организации, когда у
него не было действительного избирательного права, а свобода печати и
собраний была предоставлена бюрократическому произволу, никакое разви¬
тие движения не было бы возможно, если бы Социал-демократ одинаково
сильно нападал на обоих противников; более целесообразно было натра¬
вливать одного противника на другого. Непременной предпосылкой такой
политики было лишь ограждение со всех сторон независимости молодой
рабочей партии и постоянная поддержка сознания этой независимости в
рабочих массах.
Это Швейцер проводил с большим старанием и неменьшим успехом.
Тщетно было бы искать в Социал-демократе хотя одного слова, которое
отзывалось бы «союзом» с правительством против прогрессивной партии.
Если проследить тогдашнюю публичную деятельность Швейцера в связи
с общим политическим развитием, то встретится довольно много прома¬
хов, которых, впрочем, не отрицал и сам Швейцер; но в общем поли¬
тика его была умная и последовательная: исключительной ее целью были
интересы рабочего класса и никак нельзя сказать, что она продиктована
была Бисмарком или каким либо другим реакционером.
Преимущество Швейцера перед Марксом и Энгельсом заключалось
во всяком случае в его точном знании прусской действительности. Они же
ее видели лишь через окрашенные очки, а Либкнехт не оказался на высоте
осведомляющего посредничества, которое требовалась от него по ходу
обстоятельств. Он вернулся в Германию в 1862 г. по зову красного рево¬
люционера Брасса, который тоже вернулся из изгнания и основал «Северо¬
германскую Всеобщую Газету». Но как только Либкнехт вступил в со¬
став редакции, выяснилось, что Брасс продал свою газету министерству
Бисмарка. Либкнехт тотчас же ушел из газеты; этот первый опыт на
германской почве был очень печальный—и в житейском смысле, так как
Либкнехт очутился на улице, как и в долгие годы своего изгнания.
Это однако менее всего опечалило его: идейные интересы были для него
всегда выше личных. Но опыт работы с Брассом помешал ему свободно
осмотреться в новом положении дел, создавшемся в Германии.
При своем возвращении в Германию Либкнехт все еще оставался
старым революционером 1848 г., человеком 1848 г. в смысле Новой Рейн¬
ской Газеты, для которой социалистические теории и даже пролетарская
классовая борьба стояли далеко на заднем плане—а главным была револю¬
ционная борьба народа против господства отсталых классов. Социалисти¬
ческая теория со всем ее ученым аппаратом никогда не увлекала Либ-
кнехта, хотя он вполне усваивал себе ее основные мысли. В долгие годы
изгнания он заимствовал у Маркса главным образом склонность освещать
обширное поле международной политики в поисках зародышей револю¬
ционных движений. При этом для Маркса и Энгельса, как уроженцев
202-69.	18


6VO
рейнской провинции с ее презрением ко всему восточно-эльбскому, прус¬
ское государство казалось совершенно ничтожным; в особенности же оно
было таковым для Либкнехта, уроженца южной Германии, который рабо¬
тал в революционные годы только на баденской и швейцарской террито¬
рии, где в центре стояла кантональная политика. Пруссия была для него
все еще домартовским вассальным государством русского царизма, кото¬
рое противится историческому прогрессу презренными средствами подкупа.
Он считал, что Пруссия должна быть сметена, прежде чем может идти
речь о классовой борьбе в Германии. Либкнехт не отдавал себе отчета,
насколько экономическое развитие 50-х годов преобразовало прусское госу¬
дарство, какие отношения создались в нем и как под влиянием их освобо¬
ждение рабочего класса от буржуазной демократии становилось историче¬
ской необходимостью.
Прочное согласие между Либкнехтом и Швейцером сделалось таким
образом невозможным; в глазах Либкнехта дело окончательно испортилось,
когда Швейцер опубликовал пять статей о министерстве Бисмарка, кото¬
рые хотя и проводили мастерскую параллель между велико-прусской и
пролетарско-революционной политикой по вопросу о германском единстве,
но страдали тем «недостатком», что слишком красноречиво изображали
могущество великопрусской политики; могло показаться, что они почти
прославляют ее. Маркс же, с своей стороны, сделал «промах» в письме к
Швейцеру от 13-го февраля, говоря, что от прусского правительства можно
ждать скорее всякого заигрывания с производительными товариществами,
но никак не снятия запрета, тяготеющего над правом стачек, так как
это повлекло бы за собою крушение бюрократизма и полицейского вла¬
дычества. Маркс забыл при этом то, что когда то столь красноречиво
доказывал, возражая Прудону, а именно, что не правительства упра¬
вляют экономическими отношениями, а, наоборот, экономические отноше¬
ния управляют правительствами. Прошло немного лет, и министерству
Бисмарка пришлось волей или неволей отменить запрет права стачек.
В своем ответе от 15-го февраля—в том именно письме, в котором
Швейцер обещал содействовать присоединению общенемецкого рабочего
союза к Интернационалу и еще раз подчеркивал, что все, относящееся к
Интернационалу, самостоятельно редактируется Либкнехтом — Швейцер
заметил, что охотно примет к сведению всякое теоретическое раз’яснение,
которое ему даст Маркс, ко для того, чтобы правильно судить о практи¬
ческих вопросах тактики момента, нужно стоять в центре движения и в
точности знать все обстоятельства. Вслед за этим и произошел разрыв с
ним Маркса и Энгельса.
Полностью, однако, все эти перипетии могут быть об’яснены лишь
роковыми происками графини Гатцфельд. Старая приятельница Лассаля
совершила тогда тяжкий грех по отношению к памяти человека, который
когда-то защитил ее жизнь от смертельного позора. Она хотела сделать
из создания Лассаля нечто в роде верующей секты, которая бы свято
чтила каждое слово учителя, и даже не в том виде, как он действительно
сказал его, а как его толковала графиня Гатцфельд. Как далеко она в


— 269 —
этом заходила, видно из письма Энгельса к Вейдемейеру от 10-го марта.
После нескольких слов об основании «Социал-демократа» в письме гово¬
рится: «Но вот в газетке водворился невыносимый культ Лассаля, в то
время как мы достоверно узнали (старуха Гатцфельд рассказала об этом
Либкнехту и убеждала его действовать в этом духе), что Лассаль стоял
гораздо ближе к Бисмарку, чем это до сих пор было нам известно. Между
ними существовал формальный союз, который дошел даже до того, что
Лассаль собирался поехать в Шлезвиг-Голштинию и там выступать за
аннексию герцогств, вто время как Бисмарк дал неопределенные обещания
относительно введения чего-то вроде всеобщего избирательного права и
более определенные относительно права стачек и социальных уступок, госу¬
дарственной поддержки рабочим ассоциациям и т. п. Глупый Лассаль
не имел никаких гарантий того, что Бисмарк выполнит свои обещания;
напротив того, его бы без всяких церемоний засадили в тюрьму, как
только он сделался бы неудобным. Господа из Социал-демократа знали
это и тем не менее все более и более развивали свой культ
Лассаля. К тому же эти ребята дали запугать себя Вагенеру (из
Крестовой Газеты), начали у оживать за Бисмарком, заигрывать с
ним. Мы отдали наше заявление в печать и выступили из редакции,
так же как Либкнехт». Трудно понять, каким образом Маркс, Энгельс
и Либкнехт, которые все знали Лассаля и все читали Социал-демократ,
верили басням графини Гатцфельд; но если они поверили им, то вполне
понятно, что отстранились от движения, начатого Лассалем.
Практического влияния на это движение их отказ, однако, не имел.
Даже старые члены союза коммунистов, как, например, Рэзер, когда-то
столь красноречиво защищавший положения коммунистического мани¬
феста перед кельнскими присяжными, высказались за тактику Швейцера.
4.	Первая конференция в Лондоне.
Если таким образом лассалевцы уже с самого начала обособились от
нового союза, то, с другой стороны, и вербовка новых членов среди англий¬
ских профессиональных союзов и среди французских прудонистов шла
вначале лишь очень медленно.
Только небольшой круг руководителей профессиональных союзов по¬
нимал необходимость политической борьбы; однако и он видел в Интер¬
национале скорее только средство для своих профессиональных целей.
Но эти люди обладали, по крайней мере, большим практическим опытом
во всех организационных вопросах; у французских же прудонистов не
было и этого, как не было также проникновения в историческую сущ¬
ность рабочего движения. Задача, которую поставил себе новый союз,
была Поистине огромная, и для выполнения ее требовались огромное
старание и огромная сила.
Маркс проявил и то и другое, хотя и страдал в то время от присту¬
пов своей мучительной болезни и горел нетерпением поскорее довести
до конца свой главный научный труд. Он как-то сказал со вздохом:
«Самое худшее при такой агитации то, что очень уж беспокойно участво¬


- 270 —
вать в ней» или же он говорил, что Интёрнационал и все, так или иначе
с ним связанное, тяготеет над ним «как настоящий кошмар», и он был бы
рад стряхнуть его с себя. Но сделать это было нельзя. Начав дело, не¬
обходимо было продолжать его. И было бы, в сущности, не похоже на
Маркса, если бы это тяжелое бремя не доставляло ему больше удовле¬
творения и радости, чем доставило бы освобождение от него.
Очень скоро обнаружилось, что Маркс был истинным «главою» всего
движения. Он нисколько не выдвигал самого себя* на первый план; он
безгранично презирал всякую дешевую популярность, и в отличие от
манеры демократов придавать себе важность на показ другим, а на самом
деле ничего не делать, он работал за кулисами и не показывался пу¬
блично. Но никто из всех работавших в небольшом союзе не обладал хотя
бы в отдаленной степени теми редкими качествами, которые были необхо¬
димы для широкой агитации союза: ясным и глубоким пониманием за¬
конов исторического развития, энергией, чтобы добиваться необходимого,
достаточным терпением, чтобы довольствов.)ться возможным, снисходи¬
тельностью к честным ошибкам и властной неумолимостью к закорене¬
лому невежеству. Маркс смог проявить тут в гораздо более широкой
области, чем в Кельне во время революции, свое несравненное умение
властвовать над людьми, поучая их и руководя ими.
«Страшно много времени» стоили ему с самого начала личные препи¬
рательства и счеты, неизбежные в начинаниях такого рода; итальянские
и в особенности французские члены создавали много ненужных затруд¬
нений. В Париже со времени революционных лет создался глубокий
разлад между представителями «умственного и ручного труда»; пролетарии
не могли забыть слишком частых измен со стороны литераторов, а литера¬
торы усматривали ересь во всяком рабочем движении, которое не счи¬
талось с ними. Но и внутри самого рабочего класса, под гнетом бона-
партовского военного деспотизма, развивалось подозрение в соглашении
с бонапартизмом, тем более, что не было никаких средств достигнуть
взаимного понимания через печать или союзы. Кипенье этого «француз¬
ского котла» стоило генеральному совету не мало драгоценных вечеров и
подробных резолюций.
Более приятными и плодотворными для Маркса были работы, связы¬
вавшие его с английской ветвью Интернационала. Английские рабочие
вели борьбу против английского вмешательства на стороне восставших
южных штатов северо-американского союза, и потому они с полным
правом послали приветствие Аврааму Линкольну, когда он вторично был
избран президентом. Маркс составил проект адреса «простому сыну рабо¬
чего класса, которому выпала задача вести свою страну через благородную
борьбу за освобождение закрепощенной расы»; пока белые рабочие союза
не понимали, что рабство позорит их республику, пока они гордились перед
негром, которого продавали, не спрашивая его согласия, своим высоким
преимуществом белого рабочего, имеющим право продавать себя по соб¬
ственному желанию и выбирать себе господина, до тех пор они были не
способны завоевать себе истинную свободу и оказать поддержку европей-


— m —
ским братьям в их освободительной борьбе. Эти преграды унесены крас¬
ным морем крови за время гражданской войны. Адрес был составлен с
очевидным увлечением, хотя Маркс по привычке говорить, как Лессинг,
в несколько пренебрежительном тоне о своих работах, не придавал ему
значения. Он писал Энгельсу, что ему пришлось самому составить адрес
(что оказалось значительно труднее, чем какая либо содержательная
работа), для того, чтобы фразы, к которым сводятся такие обращения,
все же не сводились к вульгарной демократической фразеологии. Лин¬
кольн вполне оценил это: он ответил' в очень дружелюбном и сердеч¬
ном тоне, к удивлению лондонской прессы, потому что в ответ на при¬
ветствия с буржуазно-демократической стороны «старик» ограничивался
лишь несколькими формальными учтивыми фразами.
«По содержанию», конечно, гораздо значительнее адреса была статья
«О заработной плате, цене и прибыли», которую Маркс прочел на засе¬
дании генерального совета 26-го июня 1865 г., чтобы опровергнуть вы¬
сказанный некоторыми членами взгляд, будто общее поднятие заработ¬
ной платы не принесет никакой пользы рабочим и что поэтому трэд-
юнионы приносят вред. Этот взгляд вытекал из той ошибки, что зара¬
ботная плата рабочих определяет цену товаров, и потому, если капита¬
листы сегодня станут уплачивать 5 шиллингов заработной платы вместо 4,
то завтра они, в виду возросшего спроса, станут продавать свои товары по
5 шиллингов вместо 4-х. При всей пошлости и поверхностности такого
взгляда, Маркс все же считал, что не так легко растолковать невеждам
все связанные с этим экономические вопросы. Нельзя прочесть в один
час полный курс политической экономии. Ему это, однако, удалось, чем
он сослужил большую службу трэд-юнионам.
Своим первым существенным успехом Интернационал был обязан
прежде всего народившемуся движению за английскую избирательную
реформу. Уже 1-го мая 1865 г. Маркс сообщал Энгельсу: «Лига Реформы
является нашим делом. В небольшом комитете двенадцати (по шести чело¬
век от среднего и от рабочего класса) все рабочие члены нашего гене¬
рального совета (среди них Эккариус). Мы разбили все попытки средне¬
буржуазных представителей сбить с пути рабочих... Если эта попытка
вновь наэлектризовать политическое движение в английском рабочем
классе удастся, то наша ассоциация, не поднимая шума, сделает для
европейского рабочего класса больше, чем было бы возможно каким либ(
другим путем. И есть все основания ждать успеха». На это Энгелы
отвечал 3-го мая: «Интернациональная ассоциация действительно при¬
обрела за короткое время и без всякого шума огромную силу. Хорошо,
однако, что она занялась теперь Англией, вместо того, чтобы вечно
заниматься французским пустозвонством. Это тебе награда за потерянное
время». Скоро однако выяснилось, что и этот успех имел оборотную
сторону.
В общем Маркс считал положение еще недостаточно созревшим
для публичного конгресса, который был предположен на 1865 г. в Брюс¬
селе. Он, не без оснований, опасался, что там произойдет вавилонское


— 272 —
столпотворение языков. С большим трудом, особенно вследствие противо¬
действия французов, ему удалось добиться замены публичного конгресса
закрытой предварительной конференцией в Лондоне, на которую созыва¬
лись только представители руководящих комитетов для подготовки буду¬
щего конгресса. В качестве доводов Маркс указывал на необходимость
такого предварительного соглашения, на движение в пользу избирательной
реформы в Англии, на стачки, начавшиеся во Франции, и, наконец, на издан¬
ный в Бельгии закон об иностранцах, который делал невозможным устрой¬
ство конгресса в Брюсселе.
Лондонская конференция заседала с 25-го по 29-е сентября 1865 г. Со
стороны генерального совета были делегированы кроме председателя
Оджера, генерального секретаря Кремера, нескольких английских чле¬
нов, Маркс и оба его главных помощника по работе в Интернационале—
Эккариус и Юнг, швейцарский часовщик, который постоянно жил в Лон¬
доне и одинаково хорошо говорил по немецки, английски и французски.
Из Франции приехали Толэн, Фрибур и Лимузен, которые все впо¬
следствии отреклись от Интернационала, затем Шили, старый дру[
Маркса еще с 1848 г., и Варлэн, позднейший герой и мученик париж¬
ской коммуны. Из Швейцарии явились переплетчик Дюплэ от романских
рабочих и Иоганн-Филипп Беккер, бывший щеточник, сделавшийся неуто¬
мимым агитатором, от немецких рабочих. Из Бельгии приехал Цезарь
де Пэпе, подмастерье-наборщик, который стал изучать медицину и сде¬
лался врачом.
Конференция занялась прежде всего финансовым положением союза.
Выяснилось, что за первый год собрано было не более 33 ф. ст. Относи¬
тельно постоянного членского взноса не было еще достигнуто соглашения,
и только постановили достать на цели пропаганды и на расходы по
устройству конгресса 150 ф. ст.: 80 ф. в Англии, 40—во Франции и по
10 ф.—в Германии, Бельгии и Швейцарии. Бюджет этим, однако, не ожи¬
вился, и «нерв всякого дела» никогда не был нервом Интернационала.
Еще много лет спустя Маркс говорил с горьким юмором, что финансы
генерального совета были постоянно возраставшими отрицательными вели¬
чинами, и десятки лет спустя Энгельс писал, что вместо пресловутых
«миллионов Интернационала» генеральный совет большею частью распот
лагал только долгами; никогда вероятно не было сделано так много
такими малыми деньгами.
О положении дела в Англии представил отчет генеральный секретарь
Кремер. На континенте считают, говорил он, что трэд-юнионы очень богаты
и могут поддерживать дело, которое служит также их интересам; но они
связаны своими мелкими уставами, которые ставят им тесные границы. За
исключением немногих отдельных лиц, они стоят совершенно вне политики,
и понимание ее им довольно трудно привить. Все же наблюдается некото¬
рый прогресс. Еще несколько лет тому назад они бы даже не выслушали
делегатов Интернационала; теперь же их дружелюбно принимают, слу¬
шают и одобряют их принципы. В первый раз, союз, имеющий отношение
к политике, так хорошо принят английскими трэд-юнионами.


— 273 —
Относительно Франции Фрибур и Толэн сообщили, что там отнеслись
сочувственно к Интернационалу; кроме Парижа, завербованы члены союза
в Руане, Нанте, Эльбефе, Кайене и в других местах; продано значитель¬
ное число членских карточек с взносом в 1,25 франка, но выручка израс¬
ходована на устройство парижского центрального бюро и на поездку
делегатов. Делегаты утешали генеральный совет надеждой на продажу оста¬
вшихся еще 400 членских карточек и жаловались на отсрочку конгресса,
считая ее большой помехой для развития дела, а также на застращивания
рабочих бонапартовской полицией. Они говорили, что слышат со всех
сторон: покажите, что вы умеете действовать, и мы примкнем к вам.
Весьма благоприятными были отчеты Беккера и Дюплэ относительно
Швейцарии, хотя там агитация началась всего за шесть месяцев до того.
В Женеве насчитывалось уже 400 членов, в Лозанне—150, в Вевэ имелось
также много членов. Ежемесячный членский взнос равнялся 50 пенсам,
но некоторые члены уплачивали и двойную сумму; они вполне сознают
необходимость помогать взносами генеральному совету. Правда, делегаты
не привезли с собою денег, но сообщили в утешение, что у них была бы
в руках довольно приличная сумма, если бы она не ушла на путевые
издержки.
В Бельгии агитация велась всего еще один месяц. Однако, как
сообщал Пепэ, там уже завербовали 60 членов, которые обязались упла¬
чивать ежегодно по крайней мере 3 франка, из которых третья часть
будет отчисляться на нужды генеральйого совета.
Что касается конгресса, то Маркс предложил от имени генераль¬
ного совета созвать его в сентябре или октябре 1866 г. в Женеве. Место
было единогласно одобрено, но время созыва, по энергичному настоянию
французов, было передвинуто вперед на последнюю неделю мая. Фран¬
цузы требовали также, чтобы всякий, кто пред’явит свою членскую кар¬
точку, имел право участвовать и голосовать на конгрессе; для них это
было принципиальным вопросом, так как они именно так понимали все¬
общую подачу голосов. Только после горячих прений было принято пред¬
ставительство на конгрессе через делегатов, за которое высказывались
Кремер и Эккариус.
Порядок дня конгресса, составленный генеральным советом, был
очень обширный: товарищеская работа; сокращение рабочего времени;
работа женщин и детей; прошедшее и будущее профессиональных союзов;
влияние постоянных армий на интересы рабочего класса и т. д. Все это
прошло единогласно; только два пункта вызвали расхождение во мнениях.
Один из этих пунктов был предложен не генеральным советом, а
французами. Они требовали, чтобы в порядок дня была включена в
качестве особого вопроса тема: «Религиозные идеи и их влияние на со¬
циальное, политическое и духовное движение». Почему им это понадоби¬
лось и как к этому отнесся Маркс, яснее всего видно из нескольких
фраз в статье Маркса, написанной в память Прудона и напечатанной в
Социал-демократе Швейцера за несколько месяцев до того. Это была един¬
ственная статья Маркса в органе Швейцера. «Нападки Прудона на рели¬


— 274 —
гию, церковь и т. д.—писал Маркс—были большой заслугой в то время,
когда французские социалисты считали нужным возвыситься при по¬
средстве религиозности над буржуазным вольтерьянством восемнадцатого
века и немецким безбожием девятнадцатого. Подобно тому, как Петр Ве¬
ликий боролся варварскими способами против русского варварства, так
и Прудон приложил все старания, чтобы разбить фразами французскую
фразеологию». И английские делегаты тоже предостерегали от этого «яб¬
лока раздора», но французы провели свое предложение большинством 18
голосов против 13-ти.
Другим пунктом, вызвавшим споры, была тема, предложенная гене¬
ральным советом. Она касалась особенно важного для Маркса вопроса
европейской политики, «необходимости сдержать усиливающееся влияние
России на Европу путем восстановления—в силу права самоопределения
народностей—независимой Польши на демократических и социалистиче¬
ских осногах». Но это совершенно не интересовало французов: зачем-
говорили они, смешивать политические вопросы с социальными. К чему
заходить так далеко, когда нужно бороться против гнета у своих дверей,
зачем сдерживать влияние русского правительства, когда влияние прус¬
ского, австрийского, французского и английского правительств не менее
роковое? Особенно решительно высказывался в этом смысле бельгийский
делегат. Цезарь де Пепэ считал, что восстановление Польши может при¬
нести пользу только трем классам: высшей знати, мелкому дворянству и
духовенству.
В этом очень ясно сказалось влияние Прудона. Прудон несколько
раз высказывался против восстановления Польши, в последний раз еще
во время польского восстания в 1863 г., когда он, как выразился Маркс,
проявил циничный кретинизм в честь царя. У Маркса и Энгельса это
восстание пробудило, напротив того, их старые симпатии по польскому
вопросу еще в революционные годы; они хотели издать по поводу восста¬
ния общий манифест, но из этого ничего не вышло.
Их симпатии к полякам, однако, не были лишены и критического
отношения; 21-го апреля -1863 г. Энгельс писал Марксу: «Знаешь, нужно
быть толстокожим, чтобы восторгаться поляками 1772 г. В большей части
тогдашней Европы знать падала с достоинством, порою даже с остроумием,
хотя в общем она считала, что материализм определяется тем, что чело¬
век ест, пьет, как спит, выигрывает в карты или получает плату за
подлость; но так глупо продаваться русским, как это сделали поляки, не
стала бы ни одна аристократия». Но пока не могло быть еще речи о рево¬
люции в России, восстановление Польши представляло единственную воз¬
можность ослабить влияние царя на европейскую культуру; соответ¬
ственно с этим, Маркс видел в жестоком подавлении польского восстания
и одновременном продвижении царского деспотизма на Кавказе самые важ¬
ные события европейской истории после 1815 г. На этих событиях он
более всего останавливался в своем вступительном воззвании в той части,
которая касалась внешней политики, и еще долго потом говорил с го¬
речью о противодействии, которое встретило со стороны Толэна, Фрибура


— 276 —
и других его предложение внести этот вопрос в порядок дня. Ему уда¬
лось, однако, сломить противодействие с помощью английских делегатов:
польский вопрос остался в порядке дня.
Конференция собиралась утром в закрытых заседаниях под пред¬
седательством Юнга, а вечером в полу-публичных заседаниях под пред¬
седательством Оджера. Вопросы, выяснившиеся уже на утренних заседа¬
ниях, обсуждались на этих открытых собраниях в более широком кругу
рабочих. Парижские делегаты напечатали отчет о конференции и про¬
грамму конгресса, которая встретила живой отклик в парижской прессе.
Маркс отметил это с видимым удовлетворением: «Наши парижане, писал
он, несколько изумлены тем, что именно параграф о России и Польше,
которого они не хотели принять, и произвел наибольшую сенсацию». И
еще лет двенадцать спустя Маркс упоминал с удовольствием о «востор¬
женном отзыве» известного французского историка Анри Мартена об
этом параграфе в особенности и обо всей программе конгресса вообще.
б.	Немецкая война.
Преданность Интернационалу имела лично для Маркса то печальное
последствие, что вызвала задержку работы для заработка и возобновила
прежнюю нужду.
Уже 31-го июля ему пришлось написать Энгельсу, что в течение
двух последних месяцев они жили главным образом тем, что закладывали
вещи в ломбарде. «Уверяю тебя, мне бы легче отрезать себе палец, чем
написать тебе это письмо. Прямо ужасно чувствовать себя в течение поло¬
вины жизни зависящим от помощи другого. Единственное, что поддер¬
живает мой дух,—это мысль, что мы оба компаньоны в предприятии, и
на мою долю падает теоретическая и партийная работа нашего «business»
(дела). Я правда живу слишком дорого для моих средств, а в этом году
к тому же мы вообще жили несколько лучше, чем прежде. Но это един¬
ственное средство дать детям, помимо некоторого вознаграждения за их
испытания в прошлом, также возможность завязывать отношения, кото¬
рые обеспечат им будущее. Ты сам согласишься, я полагаю, что просто
с коммерческой точки зрения чисто пролетарский образ жизни не под¬
ходит для нас; это бы годилось, будь нас с женой только двое или если
бы девочки были мальчиками». Энгельс немедленно оказал требуемую
помощь, но для Маркса снова началась на несколько лет нужда и мел¬
кие жизненные заботы.
Несколько месяцев спустя Марксу открылся новый источник зара¬
ботка, благодаря столь же странному, как и неожиданному предложению,
которое ему сделал Лотар Бюхер в письме от 5-го октября 1865 г. В те
годы, когда Бюхер жил эмигрантом в Лондоне, у Маркса не было с ним
никаких отношений—в особенности же дружественных; и после того,
так же, как Бюхер занял самостоятельное положение в клубе эмигран¬
тов и примкнул к Уркварду в качестве его преданного сторонника, Маркс
относился к нему очень критически. Бюхер же, напротив того, очень


— 276 —
хвалил Боркхейму книгу Маркса против Фохта, и хотел написать о ней
в «Всеобщей Газете»; это, однако, осталось невыполненным, Бюхер или
не написал рецензию или же аугсбургская газета отклонила ее. После
прусской амнистии Бюхер вернулся на родину и подружился в Берлине
с Лассалем; с ним же он и приехал в 1862 г. в Лондон на всемирную
выставку и через посредство Лассаля познакомился с Марксом, которому он
показался «довольно тонкого ума, хотя и странным человечком», и Маркс
не верил, что Бюхер согласен с «внешней политикой» Лассаля. После
смерти Лассаля Бюхер поступил на службу к прусскому правительству,
и Маркс покончил с ним и с Родбертусом резкой фразой в письме к
Энгельсу: «Негодяи, весь этот сброд из Берлина, Пруссии и Поме¬
рании!»
Теперь же Бюхер писал Марксу: «Прежде всего business: Государ¬
ственный Вестник желает иметь ежемесячные отчеты о движении денеж¬
ного рынка (и конечно, товарного, поскольку нельзя обособить один от
другого). Меня запросили, не могу ли я рекомендовать кого нибудь для
этой работы, и я ответил, что пикто этого лучше не сделает, чем вы.
Меня в виду этого просили обратиться к вам. Относительно размера
статей вам предоставляется полная свобода: чем основательнее и обширнее
они будут, тем лучше. Что же касается содержания, то само собою
разумеется, что вы будете руководиться только вашими научными убежде¬
ниями; но все же во внимание к кругу читателей (haute finance), а не
к редакции, желательно, чтобы самая суть была понятна только специа¬
листам и чтобы вы избегали полемики». Затем следовали несколько де¬
ловых замечаний, воспоминание об общей прогулке за город с Лассалем,
смерть которого все еще, по словам Бюхера, оставалась для него «психо¬
логической загадкой», и сообщение, что он, как известно Марксу, вер¬
нулся «к своей первой любви, к актам». Я всегда был не согласен с
Лассалем, который представлял себе ход развития слишком быстрым.
Прогресс еще несколько раз будет менять кожу, прежде чем умрет; по¬
этому кто еще хочет в течение своей жизни работать в пределах госу¬
дарства, должен примкнуть к правительству». Письмо заканчивалось,
после поклонов г-же Маркс и барышням, в особенности самой младшей,
обычными словами: «с совершенным уважением и преданностью».
Маркс ‘тветил отказом, но нет более точных указаний на то, что
именно он написал и какого он был мнения о письме Бюхера. Тотчас же
по получении письма он поехал в Манчестер, где обсудил дело с Энгель¬
сом; в их переписке об этом нет упоминаний, и в письмах к другим своим
друзьям Маркс лишь один раз бегло коснулся этого предложения. Но
четырнадцать лет спустя, когда после покушения Хэделя и Ноблинга на¬
чалась в Берлине бешеная травля социалистов, он швырнул это письмо
в лагерь наускивателей, и оно произвело впечатление разорвавшейся бомбы.
Бюхер был тогда секретарем Берлинского конгресса, и, по уверению его
официального биографа, им был написан проект первого закона о социа¬
листах, который был предложен после покушения Хэделя рейхстагу, но
был им отвергнут.


— 277 —
С того времени много писалось о том, пытался ли Бисмарк посред¬
ством письма Бюхера подкупить Маркса.* Верно то, что Бисмарк, осенью
1865 г., когда договор в Гастейне только замазал на время угрожавший
разрыв с Австрией, был склонен, по его собственному охотничьему срав¬
нению, «выпустить всех собак, какие только захотят лаять». Он был,
конечно, слишком закоренелым восточно-эльбским юнкером, чтобы заигры¬
вать с рабочим движением в духе Дизраели или хотя бы Бонапарта
Известно, какое курьезное представление он имел о Лассале, с которым
все же несколько раз лично беседовал. Но у него были под рукой два
человека, которые лучше его разбирались в этом деликатном вопросе—
Лотар Бюхер и Герман Вагенер. Вагенер старался тогда всеми силами
поймать на свою удочку немецкое рабочее движение, и это ему удалось,—
посколько это относилось к графини Гатцфельд. Но Вагенер, как духов¬
ный руководитель юнкерской партии и старый друг Бисмарка, занимал
уже в до-мартовские дни более независимое положение, чем Бюхер, кото¬
рый вполне зависел от расположения Бисмарка: бюрократия косо смотрела
на него, считая, что он втерся непрошенным образом в ее среду, а король
не хотел его знать из-за 1848 г. Кроме того, Бюхер имел вообще сла¬
бый характер, был «рыбой без костей», как его часто называл его друг
Родбертус.
Поэтому, если предполагалось подкупить Маркса письмом Бюхера,
то это, конечно, было сделано не без ведома Бисмарка. Вопрос лишь в
том, действительно ли тут была попытка к подкупу. То, как Маркс исполь¬
зовал письмо Бюхера против травли социалистов в 1878 г., был искус¬
ный и вполне допустимый шахматный ход; но это еще не доказывает, что
Маркс уже с самого начала рассматривал письмо Бюхера как попытку под¬
купа,—а тем более того, что это была такая попытка. Бюхер очень
хорошо знал, что Маркс был после отказа от Швейцера на весьма плохом
счету у лассалевцев; кроме того ежемесячные отчеты о международном
денежном и товарном рынке, в одной из скучнейших немецких газет, были
едва ли подходящим средством ослабить общее недовольство политикой
Бисмарка или, более того, склонить рабочих на сторону этой политики.
Поэтому уверения Бюхера, что он просто, без всякой задней политической
мысли, рекомендовал своего старого товарища по изгнанию редактору
Государственного Вестника, вполне правдоподобны—с той лишь оговор¬
кой, что редактор наверное сразу же отклонил сотрудничество манчестер¬
ского прогрессиста. Получив отказ от Маркса, Бюхер обратился к Дю¬
рингу, который принял было его предложение, но скоро перестал посы¬
лать статьи, так как редактор совершенно не проявил того уважения
«к научным убеждениям», которое так выхваливал в нем заранее Бюхер.
Еще хуже матерьяльных невзгод, вызванных изнурительной ра¬
ботой Маркса для Интернационала и над его научным трудом, было
возраставшее расстройство его здоровья. 10-го февраля 1866 г. ему писал
Энгельс: «Ты действительно должен сделать что-нибудь разумное, чтобы
освободиться от этой возни с карбункулами. Перестань на некоторое
воемя работать ночью и веди более правильный образ жизни». На это


— 278 —
Маркс ответил 13-го февраля: «Вчера я опять слег, так как на левом бедре
образовался сквернейший карбункул. Если бы семья моя была обеспе¬
чена и моя книга закончена, то для меня было бы совершенно все равно,
сегодня или завтра меня отправят на живодерню,—другими словами, когда
я подохну. Но при вышеупомянутых обстоятельствах дело осложняется».
Неделю спустя Энгельс получил очень тревожную весть: «На этот раз
я был в смертельной опасности. Моя семья не подозревала, насколько дело
было серьезно. Если нарыв повторится еще три или четыре раза в такой
же форме, то я обречен на смерть. Я страшно похудел и чувствую еще
чертовскую слабость не в голове, а в бедре и ногах. Врачи правы, говоря,
что главная причина повторения припадка чрезмерная ночная работа. Но
не могу я об’яснить этим господам,—да это было бы бесполезно,—что меня
вынуждает к таким излишествам». Но Энгельс все же настоял, чтобы
Маркс разрешил себе несколько недель отдыха и поехал в Маргэт у моря.
Там к Марксу скоро вернулось его бодрое настроение. В веселом
письме к дочери Лауре он писал: «Я очень доволен, что поселился в част¬
ном доме, а не в гостинице, где меня бы изводили местной политикой,
семейными скандалами и сплетнями о соседях. Все же я не могу петь,
как Мюллер фон Дее: Ни до кого мне дела нет, и я не нужен никому. В
доме имеются моя хозяйка, глухая, как бревно, и ее дочь, которая страдает
от хронической хрипоты. Но они очень милые люди, внимательные и не
навязчивые. Сам я превратился в бродячую палку, гуляю целыми днями,
дышу полной грудью, а в десять часов ложусь спать, ничего не читаю
и не пишу, и вообще пребываю в той нирванне, которую буддисты считают
вершиною человеческого блаженства». А в конце письма Маркс поддразни¬
вает дочь намеками, которые указывают на подготовлявшиеся в семье
события: «Этот чортов Лафарг мучает меня своим прудонизмом и не успо¬
коится, повидимому, пока я не раскрою ему основательно его креольский
череп».
Как раз в те дни, когда Маркс отдыхал в Маргэте, сверкнули первые
молнии военной непогоды, которая нависла над Германией. 8-го апреля
Бисмарк заключил наступательный союз с Италией против Австрии и на
следующий день внес в союзный сейм предложение созвать немецкий
парламент на основе всоебщего избирательного права, чтобы обсудить ре¬
форму союза, на которой уже должны будут сойтись немецкие прави¬
тельства. Позиция, которую заняли Маркс и Энгельс в этом вопросе, пока¬
зала, что они очень отстали от понимания услогий немецкой действитель¬
ности. Они колебались в своих суждениях. 10-го апреля Энгельс писал о
предложении Бисмарка созвать немецкий парламент: «Нужно же ему
быть олухом, чтобы думать, что это хоть чуточку поможет ему... Если,
действительно, дело дойдет до взрыва, то в первый раз в истории дальнейшее
развитие будет зависеть от поведения Берлина. Если берлинцы во время вы¬
ступят, то все обернется к хорошему—но разве можно положиться на
н и х»?
Три дня спустя он снова писал с замечательным предвидением гряду¬
щего: «По всей видимости немецкий буржуа, после некоторого сопро-


— 279 —
гивления, склонится к этому (т. е. ко всеобщему избирательному праву):
все же подлинная религия буржуазии—бонапартизм. Для меня стано¬
вится все более ясным, что буржуазия не способна непосредственно пра¬
вить сама, поэтому там, где нет олигархии, как здесь в Англии, которая
приняла бы власть в свои руки и правила государством и обществом за
хорошую плату в интересах буржуазии, там нормальной формой является
бонапартовская полу-диктатура. Она осуществляет большие материальные
интересы буржуазии даже вопреки этой буржуазии, но не допускает
ее ни к какому участию во власти. С другой стороны, эта диктатура вы¬
нуждена сама отстаивать против воли материальные интересы буржуа¬
зии. Так, в настоящее время господин Бисмарк принял программу нацио¬
нального союза. Исполнит ли он ее,—конечно, другое дело, но едва ли
Бисмарк будет сражен немецкой буржуазией». Но на чем, по мнению
Энгельса, Бисмарк .действительно потерпит крушение, это австрийская
военная мощь. Бенедек во всяком случае лучший генерал, чем принц
Фридрих Карл; Австрия может собственной силой принудить Пруссию к
миру, но не может принудить Пруссия Австрию; каждый прусский успех
является таким образом призывом к вмешательству Бонапарта.
Почти теми же словами характеризовал Маркс тогдашнее положение
в письме к новообретснному другу, докюру Кугельману, в Ганновере;
последний еще в 1848 г., будучи молодым человеком, увлекался Марксом
и Энгельсом, тщательно собирал все их сочинения. Но только в 1862 г.,
по рекомендации Фрейлиграта, он познакомился с Марксом, и вскоре
очень близко сошелся с ним. По всем военным вопросам Маркс подчи¬
нялся суждениям, высказываемым Энгельсом, отказываясь даже от
йсякой критики, свойственной ему во всяк-.м случае в других вопросах.
Еще поразительнее его. переоценки австрийской мощи было то пред¬
ставление, которое составил себе Энгельс о внутреннем состоянии прус¬
ского войска. Оно тем более удивляет, что в одном своем превосходном
сочинении Энгельс изложил, с большим пониманием и без всякой бур¬
жуазно-демократической болтовни, ту военную реформу, из-за которой
в Пруссии загорелся конституционный конфликт. 25-го мая он писал:
«Если австрийцы окажутся достаточно благоразумными, чтобы не пойти
в наступление, то в прусской армии все полетит к чорту. Никогда еще
эти молодцы так не проявляли духа сопротивления, как при этой мобили¬
зации. К сожалению, узнаешь только самую ничтожную часть того, что
происходит, но во всяком случае и это в достаточней мере доказывает,
что с подобной армией нельзя вести наступательную войну». И еще 11-го
июня он вновь писал: «Ополченцы будут в этой войне столь же опасны
для Пруссии, как в 1806 г. поляки, которые тоже составляли более трети
армии и развалили всю армию. Разница только та, что ополченцы, вместо
того, чтобы разбрестись, начнут бунтовать после поражения». Это было
написано за три недели до Кенигреца.
Кенигрец рассеял весь туман, и уже через день после битвы Энгельс
писал: «Как тебе нравятся пруссаки? Использование успехов проведено
было с огромной энергией. Прямо небывалый случдй, чтобы такая реши¬


— 280 —
тельная битва закончилась в течение восьми часов; при других обстоя¬
тельствах она длилась бы два дня. Но игольчатое ружье—действительно
страшное оружие, и к тому же эти молодцы сражались с отвагой, редко
наблюдаемой у таких войск мирного времени». Энгельс и Маркс могли
ошибаться и часто ошибались, но они не противились признанию того,
что приносило события. Прусская победа стала им поперек горла, но
они не давились ею, проявляя беспомощность. Энгельс, которому при¬
надлежало руководство в этом вопросе, резюмировал 25-го июля положе¬
ние в следующих словах: «Происходящее в Германии кажется мне теперь
довольно простым. С той минуты, как Бисмарк привел в исполнение план
мелкой немецкой буржуазии с помощью прусской армии и добился такого
колоссального успеха, развитие событий в Германии пошло столь реши¬
тельно з буржуазном направлении, что нам остается вместе с другими
признать свершившийся факт, как бы мы сами к нему ни относились...
Хорошо в этом то, что положение упроща тся, и революция становится
более легкой; засилие небольших столиц уничтожается и во всяком
случае ускоряется развитие событий. В конце концов, германский парла¬
мент нечто совершенно другое, чем прусская камера. Вся мелкогосудар-
ственность будет вовлечена в движение, прекратится наихудший сепа¬
ратизм и партии станут действительно национальными, вместо того,
чтобы оставаться чисто местными. На это Маркс ответил два дня спустя
с сухим равнодушием: «Я вполне разделяю твое мнение, что нужно смо¬
треть прямо в глаза этой пакости. Но приятно быть самому подальше в
этот медовой месяц первой любви».
Одновременно с этим Энгельс писал в неодобрительном тоне, что «брат
Либкнехт вдается в фанатическое австриячество»; очевидно, это он автор
«неистовой корреспонденции из Лейпцига» во Франкфуртской Газете; эта
«поедавшая монархов» газета дошла до того, что ставит в упрек Пруссии
ее позорное обращение с «почтенным гессенским курфюрстом* и засту¬
пается за бедного слепого вельфа. Швейцер, напротив того, высказался в
Берлине по тем же основаниям и в тех же словах так, как и Маркс и
Энгельс в Лондоне; и за эту «оппортунистскую» политику несчастный
Швейцер вызывает до сих пор нравственное возмущение претенциозных
государственных деятелей, которые хотя и не понимают Маркса и Энгельса,
но все же поклоняются им.
6. Женевский конгресс.
Против всех намерений первый конгресс Интернаци ;нала еще не со¬
стоялся, когда битва при Кенигреце решила участь Германии. Его при¬
шлось еще раз отложить на сентябрь, хотя второй год существования
нового союза принес ему несравненно более быстрый под’ем, чем первый.
На континенте Женева стала выдвигаться как важный центр союза;
там образовались как романская, так и немецкая секции, создавшие свои
собственные партийные органы. Органом германской секции был «Вест¬
ник«, ежемесячник, основанный и руководимый старым Беккером; его шесть
годов являются до сих пор важнейшим источником для истории Интерна¬


— 281 —
ционала. «Вестник» стал выходить с января 1866 г. и называл себя «цен¬
тральным органом секции немецкого языка», так как к Женеве тяготели и
германские члены Интернационала: германские законы мешали образова¬
нию секций в самой Германии. По тем же основаниям и романская
секция в Женеве распространяла свое влияние в глубь Франции.
И в Бельгии тоже основана была собственная газета, «Народная
Трибуна», которую Маркс признавал таким же официальным органом
Интернационала, как и оое женевские газеты. Он не причислял, однако,
к партийным органам одну или несколько газеток, издававшихся в Па¬
риже и отстаивавших по своему интересы рабочих, хотя дело пошло на
лад и во Франции; но там оно скорее вспыхивало мелькающим огоньком, а
не горело ровным пламенем очага. При полном отсутствии свободы печати
и собраний трудно было создавать настоящие центры движения, а двусмыс¬
ленное терпимое отношение со стороны бонапартовской полиции действо¬
вало скорее усыпляющим, чем ободряющим образом на энергию рабочих.
И сильно распространенный прудонизм не был приспособлен к тому, чтобы
поднять организаторские силы пролетариата.
Особенно шумно проявлялся прудонизм в «молодой Франции», про¬
живавшей в Брюсселе или в Лондоне на положении эмигрантов. В
феврале 1866 г. образовавшаяся в Лондоне французская секция вела рез¬
кую оппозицию против генерального совета за то, что он включил в про¬
грамму женевского конгресса также и польский вопрос. Как можно думать
о том, спрашивала она в духе Прудона, чтобы ослаблять влияние России
посредством восстановления Польши, в тот момент, когда Россия освободила
своих крепостных, а польская знать и духовенство все время отказы¬
ваются предоставить езободу своим крепостным. Также и при начале
немецкой войны французские члены Интернационала вели бесполезные
споры с генеральным советом, доказывая, со своим «прудонистским штир-
нерианством», как выразился про них Маркс, что все национальности
устарели и должны распасться на маленькие «группы», которые, в свою
очередь, образуют «союз», но не государство. «И эта «индивидуализация»
человечества с сопровождающим ее «мутуализмом» осуществится благодаря
тому, что история во всех странах прекратится и весь свет будет ждать,
пока люди не созреют для социальной революции. Тогда они сначала
произведут такой опыт, а весь остальной мир, побежденный силой при¬
мера, пойдет по их следам». Такие насмешки Маркс направлял также и
против своих «добрых друзей», Лафарга и Лонге, которые позднее сде¬
лались его зятьями, но вначале очень его злили, как «правоверные
прудонисты».
Центр тяжести Интернационала все еще заключался в трэд-юнио-
нах. Так смотрел на дело и Маркс: 15-го января 1866 г. он в письме к Ку-
гельману высказал свое удовлетворение тем, что удалось вовлечь в дви¬
жение эту единственную действительно значительную организацию рабо-
шх; особенную радость доставил ему огромный митинг, состоявшийся за
несколько недель до того в Сент.-Мартинс Холе по поводу избирательной
реформы, и под духовным руководительством Интернационала. В марте


— 282 —
1866 г. либеральное министерство Гладстона внесло билль об избирательной
реформе, который показался слишком радикальным даже некоторой части
либеральной партии, и министерство пало вследствие отпадения этих членов.
Оно заменилось консервативнчш министерством Дизраели, которое попы¬
талось отложить в -долгий ящик всю избирательную реформу, и тогда дви¬
жение стало принимать бурные формы. 7-го июля Маркс писал Энгельсу:
«Демонстрации лондонских рабочих, баснословные в сравнении с теми,
какие происходили в Англии в 1849 г., и они все являются де^ом рук
Интернационала. Например, Люкрафт, предводитель демонстрантов Тра-
фальгар-сквера, член нашего совета». На Трафальгар-сквере, где собра¬
лось 20.000 человек, Люкрафт созвал митинг в сад Уайтхолла, где «мы в
свое время снесли голову одному из наших королей»; вслед за этим, на
митинге в Гайд-парке, где собралось 60.000 человек, дело дошло почти до
открытого восстания.
Трэд-юнионы вполне признали заслуги Интернационала в этом дви¬
жении, которое обошло почти всю страну. Конференция представителей
всех трэд-юнионов, собравшаяся в Шеффильде, постановила: «Выражая
свою полную признательность интернациональной рабочей ассоциации
за ее усилия об’единить рабочих всех стран узами братства, конференция
рекомендует самым настоятельным образом всем представленным здесь
союзам примыкать к этой организации и убеждена, что это чрезвычайно
важно для прогресса и для пользы всего рабочего класса». Вскоре затем к
Интернационалу примкнул целый ряд профессиональных союзов, но эта
великая морально-политическая победа не была в одинаковой степени
и матерь'яльной. Примкнувшим к Интернационалу союзам было предоста¬
влено по их усмотрению платить или не платить взносы, и во всяком слу¬
чае взносы были очень скромные. Так, союз сапожников, насчитывавший
5.000 членов, платил ежегодно пять фунтов, союз плотников с 9.000 чле¬
нами—два фунта, а союз каменщиков с 4.000 членами—всего один фунт.
Марксу пришлось скоро убедиться, что в «движении в пользу реформы»
снова обнаруживается «проклятый традиционный характер всех англий¬
ских движений». Еще до создания Интернационала трэд-юнионы при¬
мкнули к буржуазным радикалам из-за избирательной реформы. Эти отно¬
шения сделались еще более тесными, когда движение стало обещать ося¬
зательные плоды; «отступное», которое раньше отвергалось с негодова¬
нием, теперь рассматривалось как стоящий результат борьбы; Марксу
однако недоставало в этом движении огненного духа старого чартизма.
Он порицал неспособность англичан сразу заниматься двумя делами; чем
сильнее подвигается вперед движение в пользу реформы, тем холоднее
относятся лондонские вожди «к нашему внутреннему движению». «В
Англии движение в пользу реформы, нами же порожденное, почти совер¬
шенно убило нас». Сильным препятствием к развитию движения явилось
также отсутствие Маркса и невозможность его личного вмешательства
в виду его болезни и от’езда в Маргэт.
Много труда и заботы причинил Марксу Уоркмэнс Адвокат (За¬
щитник Рабочего), еженедельник, который конференция 1865 г. превра¬


тила в официальный орган Интернационала и который с февраля 1866 г.
переменил свое название на «Коммонуиль» (Республику). Маркс участво¬
вал в административном совете этой газеты, которая постоянно боролась
с финансовыми затруднениями и потому зависела от поддержки со сто¬
роны буржуазных сторонников реформы; он старался оказывать проти¬
водействие буржуазным влияниям и наряду с этим управлять сопер¬
ничающими элементами в газете. Одно гремя редактором был Эккариус,
и он напечатал в Республике известную свою полемическую статью про¬
тив Стюарта Милля, в составлении которой ему много помог Маркс. И
все таки, вопреки стараниям Маркса, Республика «превратилась пока в
орган реформы», как он писал Кугельману, «отчасти по экономическим,
отчасти по политическим соображениям».
ß виду всех этих обстоятельств понятно, что у Маркса оыли боль¬
шие опасения относительно первого конгресса Интернационала: он боялся
как бы не «осрамиться на гею Европу». Так как парижане настаивали
на постановлении лондонской конференции, что конгресс должен состояться
в конце мая, то Маркс хотел сам поехать в Париж и убедить их в не¬
возможности этого срока. Энгельс же считал, что вся история не стоит
того, чтобы Маркс рисковал попасть в сети бонапартовской полиции и
оказался бы беззащитным. Вопрос о том, постановит ли конгресс что
нибудь дельное, второстепенный; нужно только избежать скандала, а это,
конечно, вполне возможно. В известном смысле—по крайней мере для
них самих—всякая подобная демонстрация является уроном, но это не
значит, что таково будет впечатление от нее в глазах Европы.
Узел был распутан тем, что сами женевцы не закончили приготовлений,
и постановили отсрочить конгресс до сентября; с этим согласились везде,
кроме Парижа. Сам Маркс не намеревался лично принять участие в кон¬
грессе, так как его научный труд не допускал более никакого перерыва;
ему казалось, что эта работа важнее для рабочего класса, чем всякое
его личное участие в каком бы то ни было конгрессе. Но он затратил все
же много времени на то, чтобы обеспечить благоприятное течение кон¬
гресса; он составил записку для лондонских делегатов и умышленно
ограничил ее только такими пунктами, «которые допускают непо¬
средственное соглашение и сотрудничество рабочих и непосредственно
питают и развивают потребность классовой борьбы и организации рабо¬
чих как класса». Эта записка заслуживает такой же похвалы, с какой
Биссли говорил о вступительном призыве: главнейшие требования между¬
народного пролетариата формулированы в нескольких страницах столь
основательно и наглядно, как никогда. В качестве представителей гене¬
рального совета в Женеву поехали председатель Оджер, генеральный секре¬
тарь Кремер, и с ними Эккариус и Юнг, на рассудительность которых
Маркс вполне полагался.
Конгресс заседал от 3-го до 8-го сентября под председательством
Юнга и при участии 60 делегатов. Маркс находил «что конгресс удался
больше, чем можно было ожидать». Только о «господах парижанах» он
говорил довольно злобно. «У них головы полны пустейшими прудонист-
202-69	19


— 281 —
сними фразами. Они болтают о науке и ничего не понимают. Они прези¬
рают всякое революционное действие, т. е. такое, которое вытекает из
классовой борьбы, всякое сосредоточенное общественное, движение,—г
следовательно и такое, которое действует политическими средствами
(напр, законодательным сокращением рабочего дня). Под предлогом сво¬
боды, противогосударственное™ или индивидуалисма, отрицающего авто¬
ритет, эти господа, выносившие и выносящие так спокойно в течение шест¬
надцати лет самый слепой деспотизм, проповедуют, в сущности, обыкновен¬
ный буржуазный строй, лишь идеализированный Прудоном». И он про¬
должает в том же духе и с еще более суровыми определениями.
Суд Маркса действительно очень резкий, хотя несколько лет спустя
Иоганн Филипп Беккер, сам один из деятельнейших участников кон¬
гресса, выразился, быть может, еще резче о той неразберихе, которая там
царила. Разница только та, что Беккер не забыл о немцах из за фран¬
цузов и о шульце-деличеанцах из за прудонистов. «Какие любезности
приходилось расточать этим людишкам, чтобы приличным образом
выпутаться из опасности наплыва всех желавших нас осчастливить».
Конечно, отчеты о конгрессе в «Вестнике» написаны были в совершенно
ином тоне; но их следует читать с некоторой критикой.
Французы имели сравнительно большое число представителей, распо¬
лагая приблизительно третью всех мандатов; они проявили также большое
красноречие, но все же не достигли многого. Их предложение принимать в
Интернационал только людей физического, а не умственного труда про¬
валилось, так же, как предложение включить в программу Союза рели¬
гиозные вопросы; этот выродок был таким образом навсегда устранен из
программы Интернационала. Принято же было внесенное ими довольно
безобидное предг~жение заняться изучением международного кредита
с целью создать впоследствии при Интернационале центральный банк в
духе Прудона. Хуже было то, что прошло предложение Толэна и Фрибура
отвергнуть женский труд «как фактор вырождения», при чем женщине ука¬
зывалось на ее место в семье. Но это предложение вызвало возражения
даже со стороны Варлэна и других французов и было принято лишь на ряду
с предложениями генерального совета о труде женщин и детей, которые
фактически сводили его на нет. Помимо этого французам удавалось только
провести кое где в постановления поправки в прудоновском духе. Маркса
огорчали эти безвкусные поправки, которые уродовали созданное им с
таким упорным трудом, но он все же был удовлетворен общим ходом
конгресса.
Только в одном пункте Маркс встретил отпор, который был для него
особенно чувствительным—в польском вопросе. После опыта лондонской
конференции этот пункт был тщательно разработан в английской записке.
Европейские рабочие должны принять к сердцу этот вопрос, говорилось в
записке, так как правящие классы, несмотря на обычное увлечение нацио¬
нальностями, угнетают их, так как аристократия и буржуазия всегда рас¬
сматривала мрачную азиатскую державу как последнее прибежище про¬
тив наступательного движения рабочего класса. Эту державу можно обез¬


— 285 —
вредить только путем восстановления Польши на демократических осно¬
ваниях. От этого также зависит, останется ли Германия лишь фор¬
постом священного союза, или сделается союзницей республиканской
Франции. Рабочее движение будет постоянно тормозиться, прерываться и
задерживаться, пока не будет разрешен этот великий европейский вопрос.
Англичане энергично выступили на защиту предложения Маркса, фран¬
цузы же и часть романских швейцарцев не менее оживленно возражали;
наконец, все сошлись на предложении Беккера, который сам высказывался
за доклад, но желал избежать открытого раскола по этому вопросу; было
принято уклончивое постановление, что Интернационал высказывается про¬
тив всякого насильственного господства, стремится устранить империали¬
стическое влияние России и восстановить Польшу на социал-демократиче¬
ских основаниях.
В остальном английские предложения победили по всей линии. Вре¬
менные статуты были утверждены—с небольшими изменениями; вступи¬
тельное воззвание не подвергалось обсуждению, а с этого времени приво¬
дилось во всех постановлениях и декларациях Интернационала, как офи¬
циальный документ. Генеральный совет был переизбран и местонахожде¬
нием его назначался Лондон; ему поручалось собрать подробные статисти¬
ческие сведения о положении интернационального рабочего класса и, по¬
скольку позволят его средства, составлять отчеты ооо всем, что может инте¬
ресовать интернациональную j абочую ассоциацию. Для покрытия расходов
совета на каждого члена союза был, в виде исключения, наложен на сле¬
дующий год особый налог в 30 сантимов; в качестве же постоянного еже¬
годного взноса в кассу генерального совета конгресс предлагал взимать
пенс или пол-пенса сверх стоимости членской карточки.
Среди программных деклараций конгресса впереди всего стояли постано¬
вления о законодательстве охраны труда и о профессиональных союзах.
Конгресс выставил принцип, что рабочий класс должен добиться зако¬
нов об охране труда. «Проводя такие законы, рабочий класс не укре¬
пляет силы правительства. Напротив того, он превращает в свое орудие
ту власть, которая раньше направлена была против него». Рабочий класс
достигнет общими законами того, что было бы тщетно пытаться установить
путем изолированных усилий отдельных людей. Конгресс выставлял огра¬
ничение продолжительности рабочего дня, как условие, вне которого
должны потерпеть крушение все другие усилия пролетариата, направлен¬
ные к его освобождению. Это ограничение необходимо для восстановления
физической энергии и здоровья рабочего класса, для того, чтобы дать ему
возможность духовно развиваться, жить общественной жизнью и про¬
являть себя в политической и социальной деятельности. В качестве уста¬
новленного законом предела рабочего дня конгресс предложил восемь часов,
которые должны быть включены в определенное время дня, и так, чтобы
это время обнимало восемь часов работы и перерывы для еды. Восьми¬
часовой рабочий день должен быть осуществлен для всех достигших совер¬
шеннолетия рабочих, мужчин и женщин, при чем совершеннолетие счи¬
тается с достижения 18*лстнсго возраста. Ночная работа недопустима в


- 286 —
интересах здоровья; неизбежные же из’ятия из этого правила должны
быть точно перечислены в законе. С особенной строгостью должны быть
устраняемы от ночной работы женщины; но женщин следует также не
допускать и к другим работам, которые опасны для здоровья или про¬
тивны нравственному достоинству женского пола.
В стремлении современной промышленности привлечь детей и под¬
ростков обоего пола к соучастию в общественном производстве конгресс
усматривал полезный и закономерный рост общественности, как ни отвра¬
тительна форма, в которой это осуществляется при господстве капитала.
В разумном состоянии общества всякий ребенок без различия должен,
начиная с девяти лет, быть производительным работником, точно так же.
как нужно, чтобы каждый взрослый человек без исключения подчинялся
естественному закону: он должен работать, чтобы есть, и работать не только
умом, но и руками. В теперешнем обществе рекомендуется разделить детей
и подростков на три класса, и к каждому из них применять различное отно¬
шение: на детей от 9 до 12 лет, детей от 13 до 15 лет и подростков от 16
до 17 лет. Рабочее время первой категории в мастерских или при работе
на дому должно ограничиваться двумя часами, второй категории—четырьмя,
а третьей—б-ю часами, при чем для последней категории должно делать
по крайней мере часовой перерыв для обеда и отдыха. Но производительная
работа детей и подростков должна допускаться только тогда, когда она
связана с обучением их, при чем под обучением разумеются три отрасли:
умственное образование, гимнастика тела и, наконец, техническое обучение,
которое дает общие научные основания всех процессов производства
и приучает вместе с тем подрастающее поколение к практическому пользо¬
ванию самыми элементарными орудиями труда.
Относительно профессиональных союзов конгресс постановил, что их
деятельность не только целесообразна, но и необходима. Они являются
средством противопоставить единственную социальную силу, которой обла¬
дает пролетариат, именно его численность, сосредоточенной социальной
власти капитала. Пока будет существовать капиталистический способ про¬
изводства, профессиональные союзы необходимы и должны стремиться к
тому, чтобы распространить и обобщить свою деятельность посредством
международных связей. Сознательно противодействуя непрекращающимся
захватам со стороны капитала, они становятся, не сознавая этого, центром
тяжести организации всего рабочего класса, подобно тому как средне¬
вековые коммуны были таким центром тяжести для буржуазного класса.
Ведя непрерывную мелкую войну в повседневной борьбе между трудом и
капиталом, профессиональные союзы приобретут еще большее значение как
организованное средство для уничтожения наемного труда. До сих пор
эти союзы имели в виду только непосредственную борьбу против капи¬
тала; в будущем же они не должны чуждаться и общего политического
и социального движения рабочего класса. Наиболее широкое распростра¬
нение они получат, когда широкие массы пролетариата убедятся, что их
цель далеко не ограниченная и узко эгоистическая, а напротив того, на¬
правлена на общее освобождение миллионов угнетаемых людей.


— 287 —
В смысле этой резолюции Маркс предпринял вскоре после женевского
конгресса еще одну попытку, от которой ожидал очень многого. 13-го октября
1866 г. он писал Кугельману: «Лондонский совет трэд-юнионов (его секре¬
тарем является наш президент Оджер) обсуждает в настоящий момент
вопрос о том, следует ли ему об’явить себя английской ветвью интернацио¬
нальной ассоциации. Если он это сделает, то управление рабочим классом
в известном смысле перейдет к нам, и мы сможем сильно двинуть вперед
это движение». Но совет профессиональных союзов не сделал этого; при
всей своей дружбе с Интернационалом, он постановил сохранить свою само¬
стоятельность. Если историки трэд-юнионов правильно осведомлены, то
совет профессиональных союзов отказался также допустить к участию в
своих заседаниях представителя Интернационала для быстрого осведомле¬
ния обо всех забастовочных движениях на континенте.
Уже в первые годы Интернационал убедился, что его ожидают
большие успехи, но что эти успехи имеют определенные пределы. Все же
он пока имел основание радоваться своим успехам и Маркс с живым
удовлетворением отметил в своем большом труде, который он тогда закан
чивал, что одновременно с женевским конгрессом всеобщий конгресс аме¬
риканских рабочих в Балтиморе выставил восьмичасовой рабочий день
как первое требование, необходимое для освобождения рабочих от цепей
капитализма.
Он полагал, что белые рабочие не могут достигнуть свободы там,
где черные рабочие все еще подвергаются заклеймению. Но первый плод
американской гражданской войны, уничтожившей рабство, это агитация
за восьмичасовой рабочий день, распространяющаяся по Америке, от
Атлантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии в
сапогах скороходах железнодорожного поезда.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Капитал.
1.	Родовые муки.
Когда Маркс отказался от участия в женевском Конгрессе, так как
завершение его главного труда*—он считал, что до того писал только ме¬
лочи—казалось ему более важным для рабочих, чем участие его в каком
бы то ни было конгрессе, то он имел в виду редакционную чистку и пере¬
писку первого тома, начатую им 1-го января 1866 г. И дело подвигалось
сначала очень быстро, так как ему «конечно было приятно вылизать
ребенка после стольких родовых мук».
Эти родовые муки длились почти вдвое больше лет, чем то число
месяцев, которого требует физиология для рождения выношенного ребенка.
Маркс имел право говорить, что, быть может, никогда работа такого рода
не писалась при более тяжелых обстоятельствах. Он постоянно устана¬
вливал сроки для окончания своей книги—«в пять недель», как он гово¬
рил в 1851 г., или «в шесть недель» в 1856; но эти намерения всегда раз¬
бивались о безжалостную самокритику и беспримерную добросовестность
Маркса; она толкала его беспрестанно к новым исследованиям, и ее не
могли поколебать нетерпеливые увещания его вернейшего друга.
В конце 1865 г. работа была закончена, но лишь в виде огромней¬
шей рукописи, такой, что ее никто бы не мог приготовить к печати, кроме
самого Маркса—даже Энгельс. Из этой огромной массы Маркс в течение
времени между январем 1866 г. и мартом 1867 г. извлек и обработал «как
художественное целое» первый том Капитала в его классической редакции,
что было блестящим свидетельством его баснословной работоспособности:
эти пять четвертей года ознаменовались постоянными и порою даже,
как в феврале 1866 г., опасными для жизни приступами болезни, значи¬
тельным скоплением долгов, которые ему «давили мозг», и, наконец, погло¬
щавшим много времени подготовлением женевского конгресса Интерна¬
ционала.
В ноябре 1866 г. первая часть рукописи была отправлена в Гамбург
Отто Мейснеру, издателю демократической литературы, в издательстве


— ш —
которого уже появилась небольшая работа Энгельса о военном вопросе
в Пруссии. В средине апреля 1867 г. сам Маркс привез в Гамбург осталь¬
ную часть рукописи; Мейснер оказался «славным малым», и после кратких
переговоров все было устроено. В ожидании первых корректурных ли¬
стов—книга печаталась в Лейпциге—Маркс посетил своего друга Кугель-
мана в Ганновере, где его очень радушно приняла приветливая семья
Кугельмана. Маркс провел там несколько счастливых недель, которые
сам причислял к «прекраснейшим и самым отрадным оазисам в жизненной
пустыне». Его хорошему настроению способствовало отчасти и то обстоя¬
тельство, что к нему—очень неизбалованному в этом отношении—обра¬
зованные круги ганноверского общества отнеслись с почтени ем и симпа¬
тией. «Мы оба—писал он 24-го апреля Энгельсу—занимаем в образованной
буржуазии совершенно иное положение, чем представляем себе». И Энгельс
ответил на это 27-го апреля: «Мне всегда казалось, что эта проклятая
книга, которую ты столько времени вынашивал, быЛа основным источником
всех твоих бедствий и что ты никогда не выпутаешься из всяческих невзгод,
пока не стряхнешь ее с себя. Эта вечно незаконченная вещь угнетала
тебя физически, духовно и в материальном отношении; и я отлично
понимаю, что теперь, свалив с себя эту гору, ты стал совсем дру¬
гим человеком, тем более, что свет, как только ты снова входишь в
жизнь, выявляется тоже не таким мрачным, как тебе прежде казалось».
В связи с этим Энгельс выражал надежду скоро освободиться от «собачьей
коммерции». Он писал, что ни на что не способен пока торчит в делах.
Положение особенно ухудшилось с тех пор как он стал во главе дела
и несет на себе большую ответственность.
Маркс ответил ему на это письмом от 7-го мая: «Я надеюсь и
искренне верю, писал он, что через год мне удастся окончательно устроить
свои дела так, чтобы коренным образом изменились мои экономические
отношения и я, наконец, стал на собственные ноги. Без тебя я никогда
не смог бы закончить мой труд. Уверяю тебя, что на моей совести всегда
лежало камнем сознание, что ты растрачивал свою изумительную силу на
коммерческие дела главным образом ради меня, и, сверх того, вынужден
был переживать со мною все мои мелкие горести». Конечно, Маркс ни
через год и вообще никогда «окончательно не устроил дела», и Энгельсу
пришлось еще несколько лет заниматься «собачьей коммерцией»; но все
же горизонт начинал понемногу проясняться.
Давно задержавшееся ответное письмо Маркса одному его привер¬
женцу, горному инженеру Зигфриду Мейеру, который раньше жил в
Берлине и около этого времени переселился в Соединенные Штаты, напи¬
сано в эти ганноверские дни, и оно ярко освещает тогдашнюю «бес¬
сердечность» Маркса. Он писал: «Вы должны быть обо мне весьма дур¬
ного мнения в особенности, если я скажу вам, что ваши письма не только
доставляли мне большую радость, но были для меня истинным утешением
в то мучительное время, когда я их получал. Сознание, что мне удалось
обеспечить для нашей партии содействие энергичного человека, стоя¬
щего на идейной высоте, вознаграждает меня за наихудшее. Ваши письма,


— 290 —
к тому же, были полны дружбы ко мне лично, и вы понимаете, что я, при
моей ожесточенной борьбе с миром (официальным), более чем кто либо
ценю это. Почему же я вам не отвечал га с долго? Потому что все время
был на краю могилы. Мне необходимо было поэтому пользоваться каж¬
дой минутой, когда я мог работать, для окончания моего труда, в
жертву которому я принес здоровье, жизненное счастье и семью. Надеюсь,
что это об’яснение не нуждается в дополнениях. Мне смешны так назы¬
ваемые практичные люди и мудрость их. Если быть скотом, то, конечно,
можно повернуться спиной ко всем человеческим страданиям и заботиться
только о своей собственной шкуре. Но я, действительно, считал бы себя
непрактичным человеком, если бы умер, не оставив своей работы закон¬
ченной, по крайней мере, в рукописи».
В том повышенном настроении, в котором тогда находился Маркс,
он поверил, когда некий неведомый адвокат Варнебольд передал ему,
что Бисмарк будто бы желает использовать его и его большой талант
в интересах немецкого народа. Маркса, конечно, не опьянил этот соблазн;
он, вероятно, подумал, как Энгельс: «Характерно для образа мыслей и для
умственного горизонта этого человека, что он судит обо всех людях по
себе». Но в прежнем будничном настроении Маркс не поверил бы словам
Варнебольда. В те дни, когда еще не закончилось образование северо¬
германского союза, когда едва только миновала опасность войны с Фран¬
цией из-за торговли с Люксембургом, Бисмарк никак не мог думать о
том, чтобы привлечь к себе на службу автора коммунистического мани¬
феста; ему нельзя было раздражать недавно перешедшую в его лагерь
буржуазию, которая уже весьма косо посматривала на его помощников
Бюхера и Вагенера.
Не с самим Бисмарком, а с одной его родственницей у Маркса было
при возвращении в Лондон небольшое приключение, о котором он не
без удовольствия сообщил Кугельману. На пароходе к нему обратилась
за некоторыми справками относительно английских железнодорожных
станций одна барышня немка, поразившая Маркса своею военной выправ¬
кой; ей пришлось ждать в течение нескольких часов нужный ей поезд, и
Маркс рыцарски предложил ей прогуляться в зто время по Гайд-Парку.
«Оказалось, что эта барышня Елизавета фон Путкаммер, племянница
Бисмарка, у которого она гостила несколько недель в Берлине. Она имела
при себе весь армейский список, так как эта семья в большом изобилии
снабжает наше доблестное войско людьми чести и подходящего роста. Она
оказалась живой, образованной девушкой, но аристократкой и черно¬
белой до кончика носа. Можно себе представить ее изумление, когда она
узнала, что попала в красные руки». Но это не испортило барышне хоро¬
шего настроения. Она написала Марксу милое письмо, выражая «с дет¬
ским почтением» «сердечнейшую благодарность» своему рыцарю за его
хлопоты о «неопытном создании»; и родители ее тоже выразили свою
радость, что встречаются еще хорошие люди в путешествии.
В Лондоне Маркс продержал корректуру своей книги. И на этот раз
дело не обошлось без жалоб на медленность печатания, но уже 16-го авгу¬


— 291 -
ста 1867 г.', в 2 часа ночи, Маркс сообщил Энгельсу, что закончил коррек¬
туру последнего (49-го) листа. «Итак, том готов. Одному тебе я обязан
осуществлением этого. Без твоих жертв для меня я бы не мог сделать
огромные подготовительные работы к трем томам. Обнимаю тебя, полный
благодарности. Привет тебе, мой дорогой, верный друг».
2.	Первый той.
В первой главе своего труда Маркс еще раз обобщил все то, что
установил в своей книге 1859 г. о товаре и деньгах. Это сделано было не
только для полноты, но и потому, что даже лучшие умы не вполне
правильно поняли этот вопрос—и значит были недостатки в изложении,
в особенности при анализе товара.
К числу этих лучших умов, конечно, не относились немецкие уче¬
ные, которые прокляли первую главу Капитала из-за ее «неясной мистики»
«Товар на первый взгляд кажется всем понятною, обыкновенною, простою
вещью. Анализ его, напротив того, показал, что это вещь очень сложная,
полная метафизйческих мудрствований и теологических тонкостей. Как
потребительная стоимость, в нем нет ничего таинственного... Форма дерева,
например, изменяется, когда из него делают стол. Тем не менее стол
остается все тою-же обыкновенною, видимою, чувственною вещью. Но
лишь только он выступает в виде товара, как тотчас же превращается в
чувственно-сверхчувственную вещь. Он не только стоит своими ногами на
полу, но по отношению ко всем другим товарам становится, так сказать,
на свою деревянную голову и предается идеям несравненно более причуд¬
ливым, чем в том случае, когда принимается за столоверчение». Это оби-
дило все деревянные головы, которые производят в большом количестве
сверхчувственные мудрствования и богословские тонкости, но не могут
создать такой простой чувственной вещи, как обыкновенный осязаемый
деревянный стол.
Эта первая глава, на самом деле, даже с чисто литературной точки
зрения, принадлежит к самому значительному из всего написанного Марк¬
сом. Затем он перешел к исследованию того, как деньги превращаются
в капитал. Если при обращении товаров обмениваются одинаковые стои¬
мости, то как может обладатель денег, покупая и продавая товары по
их стоимости, все же извлечь больше стоимости, чем он" вложил в них?
Это возможно потому, что при существующих общественных отношениях
на товарном рынке имеется такой своеобразный товар, потребление кото¬
рого является источником новой стоимости. Этот товар рабочая сила.
Она существует в виде живого рабочего, ибо он нуждается для
своего существования, а также для поддержания своей семьи, которая
обеспечивает после его смерти приток новых рабочих сил, в известном
количестве средств существования. Необходимое для получения этих
средств для существования рабочее время составляет стоимость рабочей
силы. Эта стоимость, выплачиваемая в виде заработной платы, составляет,
однако, значительно меньшую стоимость, чем та, которую может извлечь
из нее покупатель рабочей силы. Добавочный труд рабочего, затоачи-


— 292 —
ваемое им на работу время сверх необходимого для возмещения его зара¬
ботной платы и составляет источник прибавочной стоимости и постоянно
растущего накопления капитала. Неоплаченный труд рабочего содержит
всех нетрудящихся членов общества—на этом держится весь обществен¬
ный строй, в котором мы живем.
Неоплачиваемый труд однако сам по себе не является особенностью
современного буржуазного общества. Пока существуют имущие и не¬
имущие классы, неимущие классы должны будут всегда доставлять не¬
оплачиваемый труд. Пока часть общества будет монопольно владеть
средствами производства, рабочим придется, добровольно или против
своей воли, добавлять неоплачиваемый труд к тому рабочему времени,
которое необходимо для поддержания их существования, и тем самым
производить средства существования для собственников средств произ¬
водства. Заработная плата лишь особая историческая форма системы
неоплачиваемого труда, господствующая со времени разделения общества
на классы; эту историческую форму следует изучать как таковую чтобы
правильно понять ее.
Для превращения денег в капитал обладатель денег должен найти
на товарном рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле:
такого, который в качестве свободной личности располагает своей рабо¬
чей силой как товаром, а с другой стороны, не продает других товаров и
лишен всех необходимых для приложения своей рабочей силы вещей. Это
отношение устанавливается не в силу естественных законов; природа не
создает с одной стороны обладателя денег и товаров, а, с другой, обла¬
дателя только собственной рабочей силы. Вместе с тем это и не обще¬
ственное явление, свойственное всем эпохам истории, а результат долгого
исторического развития, следствие многих экономических переворотов,
исчезновения целого ряда более старых формаций общественного произ¬
водства.
Производство товаров исходный пункт капитала. Производство това¬
ров, обращение товаров и усиленное обращение товаров, торговля обра¬
зуют те исторические предпосылки, при наличности которых возникает
капитал. Современная история капитала ведет свое начало от возникно¬
вения современной мировой торговли, современного мирового рынка в
шестнадцатом столетии. Иллюзия вульгарных экономистов, будто бы суще¬
ствовали когда то трудолюбивые избранники, которые накапливали богат¬
ство, а с другой стороны, ленивые бездельники, у которых в конце кон¬
цов не осталось ничего для продажи, кроме собственной шкуры, вздорная
сказка—столь же вздорная, как и полумрак, в котором буржуазные исто¬
рики изображают конец феодального способа производства как эманси¬
пацию рабочего, а не превращение вместе с тем феодального способа про¬
изводства в капиталистическое. Рабочие перестали принадлежать непо¬
средственно к средствам производства, как рабы или крепостные. Но им
перестали принадлежать средства производства как у ведущих самостоя¬
тельное хозяйство крестьян и ремесленников. Путем ряда насильственных
и жестоких приемов, которые Маркс изображает в главе о первоначальном


•> 2 *3 —
накоплении капитала в истории Англии, у широких масс народа отняли
землю, средства существования и орудия труда. Так создались те свобод*
ные рабочие, в которых нуждается капиталистический способ производ¬
ства. Капитал явился на свет покрытый с головы до ног кровью и грязью,
сочащимися из всех пор. И как только он стал на собственные нога, то не
только добился раздела между рабочими и собственностью необходимых
для приложения работы средств, но и воспроизводит этот раздел в постоянно
прогрессирующей степени.
От прежних способов неоплачиваемого труда работа из-за заработ¬
ной платы отличается тем, что движение капитала безгранично; его жадное
стремление к прибавочному труду ненасытно. В тех экономических обще¬
ственных формациях, где преобладает не меновая стоимость продукта, а
потребительная, этот прибавочный труд ограничивается более или менее
тесным или широким кругом потребностей; но из способа производства
еще не возникает безграничной потребности в прибавочном труде. Иначе
обстоит дело там, где преобладающую роль играет меновая стоимость.
Капитал, являясь производителем труда других людей, извлекателем
прибавочного труда и эксплоататором рабочей силы, далеко превосхо¬
дит своею энергией, безграничностью и действенностью все прежние
процессы производства, основанные на непосредственно принудительном
труде. Для него важен не самый процесс работы, не производство
потребительных ценностей, а процесс увеличения стоимости, производ¬
ство меновых стоимостей, из которых он может извлечь больше стои¬
мости, чем вложил в нее. Жадность к прибавочной стоимости ненасытна;
производство меновых стоимостей не знает тех пределов, которые имеются
у производства потребительных стоимостей, ограничивающегося удовле¬
творением потребностей.
Как товар представляет собою совокупность потребительной и меновой
стоимости, так и процесс производства товаров является совокупностью
процесса труда и процесса образования стоимости. Процесс образования
стоимости длится до того момента, пока выплаченная в виде заработной
платы стоимость рабочей силы не будет возмещена другой одинаковой стои¬
мостью. После того процесс образования стоимости становится процессом
производства прибавочной стоимости, процессом увеличения стоимости.
Как совокупность процесса труда и процесса увеличения стоимости, он
становится капиталистическим процессом производства, капиталистической
формой производства товаров. В процессе труда совместно участвуют
рабочая сила и средства производства; в процессе увеличения стоимости
те же самые составные части капитала появляются как постоянный и пере¬
менный капитал. Постоянный капитал превращается в средства производ¬
ства, в сырой материал, в вспомогательные материалы, в орудия труда
работы и не изменяет размеров своей стоимости в производственном про¬
цессе. Переменный капитал превращается в рабочую силу и меняет в про¬
цессе производства свою стоимость; он воспроизводит свою собственную
стоимость и, кроме того, некоторый излишек, прибавочную стоимость,
которая может сама изменяться, становиться большей или меньшей. Таким


— 294 —
путем Маркс расчищает себе ясный путь для изучения прибавочной стои¬
мости. Он устанавливает две формы прибавочной стоимости: абсолютную
и относительную; каждая из них сыграла в истории капиталистического
способа производства различную, но решающую роль.
Абсолютная прибавочная стоимость производится тем, что капиталист
растягивает продолжительность рабочего времени свыше того, которое
необходимо для воспроизведения рабочей силы. Если бы это было в его
власти, капиталист удлинил бы рабочий день до двадцати четырех часов,
ибо чем длиннее рабочий день, тем большая создается прибавочная стои¬
мость. Напротив того, рабочий правильно сознает, что каждый час работы,
который он работает сверх времени, необходимого для возмещения заработ¬
ной платы, несправедливо отнимается у него. Ему приходится испытывать
на собственном теле, что значит работать слишком долгое время. Борьба
за продолжительность рабочего дня началась с первого выступления свобод¬
ных рабочих в истории и продолжается по сегодняшний день. Капита¬
лист борется за свою прибыль, и конкуренция принуждает его, будь
он лично благородный человек или дурной, растягивать рабочий день до
крайних пределов человеческой работоспособности. Рабочий же борется
за свое здоровье, за несколько часов ежедневного отдыха, чтобы иметь
возможность, кроме работы, еды и сна, еще жить как человек. Маркс
весьма убедительно изображает полувековую гражданскую войну между
капиталистическим и рабочим классом в Англии. Она началась с за¬
рождения крупной промышленности, которая побуждала капиталистов
разбивать все преграды, созданные природой и обычаями, возрастом и
полом, днем и ночью, для эксплоатации пролетариата, и кончилась
изданием закона о десятичасовом рабочем дне; он был завоеван рабочим
классом и сделался непреодолимым общественным препятствием, не позво¬
ляющим даже самому рабочему, посредством добровольного соглашения
с капиталом, продаваться самому вместе со своим родом на смерть и
рабство капиталу.
Относительная прибавочная стоимость возникает из сокращения
необходимого для воспроизводства рабочей силы времени работы на пользу
прибавочной работы. Стоимость рабочей силы падает вследствие того, что
производительную силу труда возвышают в тех отраслях промышленности,
продуктами которых определяется стоимость рабочей силы. Для этого необ¬
ходимо постоянное преобразование способов производства, а также техни¬
ческих и общественных условий процесса работы. Экономические, истори¬
ческие, технические и социально-психологические выводы, которые из
этого делает Маркс в ряде глав, посвященных кооперации, разделению
труда, мануфактуре, машинам и крупной промышленности, признаются
даже буржуазными учеными за богатый научный вклад.
Маркс доказывает, что машины и крупная промышленность не только
создали такое бедственное положение рабочих, какого не существовало
ни при каком способе производства до этого, но что они, постоянно рево¬
люционизируя капиталистическое общество, подготовляют более высокую
форму общественного строя. Фабричное законодательство—первое созна¬


— 295 —
тельное и планомерное воздействие общества на противоестественную по¬
становку его производительного процесса. Регулируя работу на фабриках
и мануфактурах, это законодательство прежде всего является вмешатель¬
ством в область, эксплоатируемую капиталом.
Но сила фактов побуждает законодательство регулировать и работу
на дому и даже вмешиваться в сферу родительской власти, и тем самым
признать, что крупная промышленность, разрушая экономические основы
старого семейного строя и соответственной работы в семье, разрушает также
и старые семейные отношения. «Как бы ужасно и отвратительно ни казалось
разрушение старых семейных отношений при капиталистической системе,
тем не менее крупная промышленность силою той положительной роли,
какую она дает женщинам, несовершеннолетним и детям обоего пола в
общественно организованных процессах производства, вне домашней сферы,
создает новое экономическое основание для высших форм семьи и отношений
обоих полов. Разумеется, столь же нелепо считать христианско-германскую
форму семейства абсолютною, как и древне-римскую, древне-греческую
или восточную, которые, впрочем, все вместе взятые образуют собою ряд
поступательных форм развития. Точно также ясно, что состав коллектив¬
ного рабочего персонала из лиц обоего пола и самых различных возрастов,
при соответственных обстоятельствах, должен обратиться в источник
человеческого развития, хотя его грубая капиталистическая форма, где
рабочий служит для процесса производства, а не процесс производства
для рабочего, есть источник нравственной порчи и рабства. Машина, которая
низводит работника до своего простого придатка, вместе с тем создает
возможность поднять производительные силы общества на более высокую
ступень, которая откроет возможность одинаково человечного развития
для всех членов общества, в то время как прежние общественные формы
были слишком бедные для этого.
Выяснив производство абсолютной и относительной прибавочной
стоимости, Маркс излагает первую рациональную теорию заработной платы,
каковая известна в истории политической экономии. Цена товара есть вы¬
раженная в деньгах стоимость его, заработная же плата—цена рабочей силы.
Не труд появляется на товарном рынке, а работник продает свою рабочую
силу; труд же возникает лишь посредством потребления товара рабочей
силы. Труд есть сущность и неот’емлемая мера стоимости, но сам по себе
он не имеет стоимости. Однако, кажется, будто труд оплачивается заработ¬
ной платой потому, что рабочий получает свою плату лишь после свершен¬
ного труда. Форма заработной платы уничтожает все следы деления рабо¬
чего дня на оплаченный и неоплаченный труд. Это обратное тому, что проис¬
ходит при системе рабства. Раб работает только для своего господина в
течение той части рабочего дня, в которую он возмещает только стоимость
своих жизненных потребностей. Весь его труд представляется трудом
неоплаченным. При наемном же труде, напротив того, даже неоплаченный
труд представляется оплаченным. Там отношения собственности скрывают
работу раба на самого себя, здесь же денежные отношения скрывают даро¬
вую работу наемного рабочего. Понятно, следовательно, говорит Маркс,


— 296 —
почему так важно превращение формы стоимости и цены рабочей силы в
заработную плату или в стоимость и цену самого труда. На этой форме
проявления, скрывающей действительные отношения и показывающей
совершенно противное им, основываются все правовые представления как
рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа
производства, все капиталистические иллюзии о свободе, все оправдатель¬
ные уловки вульгарной политической экономии.
Двумя основными формами заработной платы являются плата по вре¬
мени и поштучная плата. На законах платы по времени Маркс доказывает
корыстную пустоту фраз о том, что сокращение рабочего дня должно повлечь
за собою понижение заработной платы. Правильно как раз противополож¬
ное. Временное сокращение рабочего дня понижает заработную плату, но
постоянное сокращение поднимает ее; чем продолжительнее рабочий день,
тем ниже заработная плата.
Поштучная плата есть нечто иное, как превращенная форма платы
по времени; это самая подходящая для капиталистического способа произ¬
водства форма заработной платы. Она приобрела широкое применение
в самый расцвет мануфактуры и в «период бури и натиска» в английской
крупной промышленности служила рычагом для удлинения рабочего
времени и сокращения заработной платы. Поштучная плата весьма выгодна
для капиталиста, так как она делает в значительной степени излишним
надзор за работой и сверх того создает множество поводов к вычетам из
заработной платы и всякого рода надувательствам. Рабочим она, напротив
того, приносит большой вред: хитрое вынуждение от них чрезмерной работы,
которое вместо того, чтобы повышать их заработную плату, фактически
стремится понизить ее, усиление конкуренции между рабочими и ослабление
чувства солидарности между ними, вдвигание между капиталистами и рабо¬
чими особой категории паразитов, посредников, которые отщепляют себе
от уплачиваемой заработной платы изрядный кусок, и т. д.
Отношение между прибавочной стоимостью и заработной платой
таково, что капиталистический способ производства не только постоянно
вновь воспроизводит капиталисту его капитал, но постоянно вновь навле¬
кает нищету на рабочих: на одной стороне капиталисты, владеющие всеми
жизненными средствами, всем сырьем, всеми орудиями труда, а на другой
стороне—громадная масса рабочих, которые принуждены продавать свою
рабочую силу этим капиталистам за такое количество средств существо¬
вания, которое в лучшем случае будет достаточно для того, чтобы поддержи¬
вать их работоспособность и воспитать новое поколение работоспособных
пролетариев. Но капитал не только воспроизводит себя, а постоянно уве¬
личивается и умножается; этому «процессу накопления капитала» Маркс
и посвящает последний отдел первого тома.
Не только прибавочная стоимость возникает из капитала, но и капи¬
тал возникает из прибавочной стоимости. Часть ежегодно производимой
прибавочной стоимости распределяется между имущими классами, и погло¬
щается ими как доход, а другая часть накопляется как капитал. Неопла¬
ченная работа, которая выкачивается из рабочего класса, служит сред'


— 297 —
ством выкачивать из него все больше неоплаченной работы. В испоке про¬
изводства вообще всякий первоначально затрачиваемый капитал является
исчезающей величиной по сравнению с непосредственно накопляемым
капиталом,т. е. с вновь превращающейся в капитал прибавочной стоимостью
или прибавочным продуктом, попадают ли они снова в те же руки, нако¬
пляющие капитал, или в чужие руки. Основанный на производстве и обра¬
щении товаров закон частной собственности превращается, посредством
своей внутренней, неизбежной диалектики, в свою прямую противополож¬
ность. Законы товарного производства как будто бы обосновывали право
собственности на собственном труде. Только равноправные владельцы
товаров противополагались один другому, причем средством завладения
товара от других лиц могло быть только отчуждение своего собственного;
а последний может быть произведен только трудом. Теперь же собственность
становится со стороны капиталиста правом завладения чужим неопла¬
ченным трудом или продуктом его, а со стороны рабочего невозможностью
завладеть своим собственным продуктом.
Когда современный пролетариат начал постигать эту связь, когда
городской пролетариат в Лионе стал бить в набат, а земледельческий про¬
летариат в Англии пускать красного петуха, то вульгарные политико-
экономы изобрели «теорию воздержания», согласно которой капитал будто
бы возникает благодаря «добровольному воздержанию» капиталистов.
Эту теорию Маркс заклеймил столь же резко, как до него Лассаль. Но что
действительно содействует накоплению капитала—это вынужденное «воз¬
держание» рабочих, насильственное понижение заработной платы ниже
стоимости рабочей силы, производимое с целью превратить часть необхо¬
димого для рабочего потребительного фонда в фонд накопления капитала.
В этом истинный источник жалоб на «роскошную»жизнь рабочих, бесконеч¬
ные причитания по поводу бутылки шампанского, которую будто бы вы¬
пили раз за завтраком каменщики, дешевые кухонные рецепты христиан¬
ских социал-реформаторов и все другое из области капиталистической
трескотни.
Общий закон капиталистического накопления таков. Рост капитала
включает в себя и рост его переменной или превращающейся в рабочую
силу составной части. Если состав капитала остается неизменным, если
определенное количество средств производства будет постоянно требовать
той же массы рабочей силы, чтобы прийти в движение, то, очевидно, спрос
на работу возрастет, и соответственно с этим возрастет фонд существования
рабочих соответственно капиталу, причем этот рост будет идти тем быстрее,
чем быстрее будет расти капитал. Подобно тому как простое производство
постоянно воспроизводит капиталистическое отношение, так и накопле¬
ние капитала воспроизводит капиталистическое отношение в более широ¬
ких размерах; чем больше капиталистов или чем крупнее капиталисты
на одном полюсе, тем больше наемных рабочих на другом. Накопление
капитала означает таким образом умножение пролетариата, и в данном
случае оно происходит при наиболее благоприятных для рабочих усло¬
виях. Из их собственной все более возрастающей и, возрастая, превращаю¬


— 298 —
щейся в новый капитал прибавочной стоимости к ним будет притекать назад
большая часть в виде платежных средств; они могут благодаря этому расши¬
рить круг своих удовольствий и лучше обставить свой потребительный фонд
предметов одежды, мебели и т. п. Но все же это нисколько не меняет зави¬
симое положение, в котором цни находятся, так же как хорошо одетый
и хорошо питающийся раб не перестает быть рабом. Они все же должны
доставлять известное количество неоплаченного труда; оно даже, быть
может, сократится, но никогда не до того, чтобы капиталистический ха¬
рактер производственного процесса подвергся серьезной опасности. Если
заработная плата поднимается выше этого, то стимул получения прибыли
притупляется и накопление капитала слабеет до тех пор, пока заработная
плата не упадет опять до уровня, соответствующего потребности капитала
в увеличении стоимости.
И только тогда, если при накоплении капитала не изменится отно¬
шение между его постоянной и переменной составными частями, только
тогда несколько ослабеет в обхвате и тяжести та золотая цепь, к которой
наемные рабочие приковали сами себя. Фактически же одновременно с
накоплением капитала происходит великая революция в органическом
составе капитала, как это называет Маркс. Постоянный капитал растет
на счет переменного капитала; растущая производительность работы при¬
водит к тому, что масса средств производства растет быстрее, чем масса
включенной в них рабочей силы; спрос на работу не повышается равно¬
мерно с накоплением капитала, а соответственно понижается. Такое же
действие в другой форме производит сосредоточение капитала, которое,
независимо от накопления капитала, происходит еще и потому, что законы
капиталистической конкуренции приводят к поглощению малого капи¬
тала большим. В то время как появляющийся при развивающемся на¬
коплении приток капитала привлекает сравнительно со своей величиной
все меньше и меньше рабочих, старый капитал, воспроизведенный в но¬
вом составе, все более и более отталкивает занятых в нем прежде рабочих.
Так образуется относительное, т. е. излишнее для увеличения, стоимости
капитала рабочее население, некоторый промышленный резерв труда; в
периоды плохого или посредственного состояния промышленности он
будет оплачиваться ниже стоимости своей рабочей силы и не будет иметь
постоянной работы, или же падет бременем на общественное призрение;
и при всех обстоятельствах он будет служить для того, чтобы ослабить
силу сопротивления занятых рабочих или чтобы держать на низком уровне
их заработную плату.
Если промышленный резерв является необходимым продуктом нако¬
пления или развития богатства на капиталистической основе, то, с другой
стороны, он становится рычагом капиталистического способа производства.
С накоплением капитала и сопутствующим ему развитием производитель¬
ной силы труда растет и способность капитала к внезапному расширению,
которому нужны большие массы людей для того, чтобы сразу и не пре¬
рывая хода производства в других сферах бросить их на новые рынки
или в новые отрасли производства. Характерный ход развития современной


— 299 -
промышленности, десятилетние циклы, прерываемые лишь небольшими
колебаниями, и в которых чередуются периоды посредственной жизнен¬
ности весьма напряженного производства, кризиса и застоя, покоятся на
непрерывном образовании, большем или меньшем поглощении и затем
новом образовании промышленного резерва. Чем значительнее обществен¬
ное богатство, функционирующий капитал, об’ем и энергия его роста,
а следовательно также и абсолютная величина рабочего населения и про¬
изводительная сила его труда, тем большим является относительное пере¬
население или промышленный резерв. Его сравнительная величина растет
вместе с увеличением мощи богатства. Но чем более разрастается промыш¬
ленный резерв по сравнению с активною рабочей армией, тем много¬
численнее слои рабочих, бедность которых стоит в обратном отношении к
их мучительной работе. Наконец, чем большим будет нищенствующий
слой рабочего класса и промышленный резерв, тем большим будет и офи¬
циальный пауперизм. Таков безусловный общий закон капиталистического
накопления.
Отсюда вытекает также его историческое течение. Рука об руку с
накоплением и сосредоточением капитала развивается и кооперативная
форма процесса труда, подымаясь на все более высокую ступень, так же
как развивается сознательное применение технических знаний, общая
планомерная разработка земли, превращение орудий труда в такие, ко¬
торые могут быть применяемы только сообща, и, наконец, экономия всех
орудий производства посредством применения их как общих орудий
об’единенного общественного труда. С постоянным сокращением числа
магнатов капитализма, которые захватывают и монополизируют все
выгоды этого процесса превращения, растет и масса нужды, гнета, за¬
крепощения, унижения и эксплоатации; но вместе с тем усиливается и
возмущение постоянно увеличивающегося численно и дисциплинируемого
механизмом капиталистического способа производства, об’единенного и
организованного рабочего класса. Монополия капитала превращается в
цепи для производства, которое расцвело под его сенью. Сосредоточение
средств производства и обобществление труда достигают пункта, когда
они становятся невыносимыми в их капиталистической оболочке. Бьет
час капиталистической частной собственности, и экспроприаторов экспро¬
приируют.
Тогда снова восстановится индивидуальная, основанная на личном
труде собственность, но на основе достижений капиталистической эры:
в виде кооперации свободных рабочих и общего владения землей и сред¬
ствами производства, созданными самим трудом. Конечно, превращение
капиталистической собственности, фактически уже основанной на обще¬
ственном характере производства, в общественную собственность далеко
не так длительно и трудно, как превращение собственности, покоившейся
на собственном труде отдельных лиц и разделенной между многими людьми
в капиталистическую собственность. Там экспроприировалась масса насе¬
ления в пользу немногих узурпаторов, здесь же речь будет идти об экспро-
поиации немногих узурпаторов на одной массой.
202—69	20


- 300 -
3.	Второй и третий томы.
Второй и третий том Капитала постигла та же судьба, как и первый;
Маркс надеялся, что сможет издать их вскоре после первого, но протекли
долгие годы, и ему уже не удалось закончить их для печати.
Дополнительные и более глубокие исследования, затяжные болезни и,
наконец, смерть помешали Марксу привести свой труд в окончательный
вид, и уже Энгельс составил два последние тома из незаконченных руко¬
писей, оставленных его другом. Эти рукописи представляли собою записи,
наброски, заметки, то большие связанные между собою отделы, то вкратце
набросанные замечания для собственного пользования—огромная умствен¬
ная работа, которая с более или менее значительными перерывами про¬
должалась в течение большого периода времени от 1861 до 1878 г.
Эти обстоятельства показывают, что в двух последних томах Капи¬
тала не следует искать законченного готового решения всех важнейших
проблем политической экономии; в них отчасти только поставлены эти
проблемы и есть указания на то, в каком направлении следует искать
их разрешения. Как и все мировоззрение Маркса, его основной труд
не есть Библия с готовыми, раз навсегда высказанными конечными исти¬
нами; но он является неисчерпаемым источником возбуждения к новой
умственной работе, к дальнейшим исследованиям и к дальнейшей борьбе
за истину.
Те же самые обстоятельства об’ясняют также, что и по своей внешней
литературной форме второй и третий томы не столь законченны, не так
сверкают и искрятся умом, как первый том. Но все же по непосредственной
работе мысли, чуждой всяких забот о форме изложения, они доставляют
многим читателям еще большее наслаждение, чем первый том. По содержа¬
нию оба тома составляют дополнение и дальнейшее развитие первого тома
и необходимы для понимания всей системы; к сожалению, они до сих
пор еще не переизложены в популярном виде и потому остаются неизвест¬
ными широким массам просвещенных рабочих.
В первом томе Маркс задается основным вопросом политической
экономии; откуда возникает богатство, где лежит источник прибыли. Ответ
на эти вопросы давался до выступления Маркса в двух различных напра¬
влениях.
«Научные» защитники этого лучшего из миров, в котором мы живем,
люди, частью пользовавшиеся уважением и доверием рабочих, как, на¬
пример, Шульце-Делич, об’ясняли капиталистическое богатство целым
рядом более или менее допустимых оправдательных соображений и хи¬
трых манипуляций: как плод систематического повышения цен на товары
для «вознаграждения» предпринимателя за «благородно» предоставленный
им свой капитал для производства, как возмещение за «риск», которому
подвергается каждый предприниматель, как плату за «духовное руково¬
дительство» предприятием и т. п. Эти об’яснения сводились каждый раз
к тому, чтобы представить богатства одних и нищету других как нечто
«справедливое», и тем самым неотвратимое.


— 301 —
В противоположность этому, критики буржуазного общества, в част¬
ности социалистические школы, предшествовавшие Марксу, объясняли
обогащение капиталистов как чистое надувательство, даже как кражу у
рабочих, ставшую возможной при посредстве денег или из за отсутствия
организации производственного процесса. Отсюда эти социалисты пере¬
ходили к различным утопическим планам устранить эксплоатацию путем
упразднения денег, «организации труда и т. п.
В первом томе Капитала Маркс показал действительные корни капи¬
талистического обогащения. Он не занимается ни попытками оправда¬
ния богатства капиталистов, ни обвинениями их в несправедливости; он
в первый раз показывает, как возникает прибыль и как она направляется
в карман капиталистов. Это он об'ясняет двумя решающими экономи¬
ческими фактами: во первых, тем, что массса рабочих состоит из проле¬
тариев, которые вынуждены продавать свою рабочую силу как товар, а
во вторых, тем, что этот товар, рабочая сила, обладает в настоящее время
такой степенью производительности, что может производить в определен¬
ное время гораздо большее количество продуктов, чем необходимо для
поддержания ее собственного существования в это время. Благодаря
этим двум чисто экономическим фактам, вызванным однако об’ективным
историческим развитием, плоды, создаваемые работой пролетариев, сами
собой попадают в руки капиталистов и механически, в виду продолжения
системы заработной платы, скопляются в огромные, все более увеличиваю¬
щиеся запасы капитала.
Маркс об’ясняет таким образом капиталистическое обогащение не
как вознаграждение капиталистов за их воображаемые жертвы и благо¬
деяния и также не как надувательство и кражу в обычном смысле
этого слова, а как вполне правомерную с точки зрения уголовного права
меновую сделку между капиталистом и рабочим, которая происходит по
тем же законам, как всякая другая купля или продажа товаров. Чтобы
вполне осветить эту безукоризненную сделку, которая приносит золотые
плоды капиталистам, Марксу нужно было развить до конца закон стои¬
мости, установленный в конце 18-го и в начале 19-го века великими англий¬
скими классиками Смитом и Рикардо, иными словами, об’яснить внутренние
законы товарного обмена и применить их к товару, представленному рабо¬
чей силой. Закон стоимости, из которого вытекают заработная плата и приба¬
вочная стоимость, иными словами, об’яснение того, как без всяких насилий
я мошенничеств продукт наемного труда сам собою'делится на скудную под¬
держку существования рабочих и на богатство капиталиста, не обусловлен¬
ное трудом с его стороны,—вот что составляет главное содержание первого
тома Капитала. И великое историческое значение этого тома заключается
в изложении того, что эксплоатация может быть устранена только тогда,
когда будет уничтожена продажа рабочей силы, т. е. система наемного труда.
В первом томе Капитала мы все время находимся в рабочей мастер¬
ской: на фабрике, в руднике или в современном сельско-хозяйственном
производстве. Те выводы, к которым приходит Маркс,' действительны для
каждого капиталистического предприятия. Речь идет только о частном


- 302 -
капитале, как типе всего производственного процесса. По прочтении этого
первого тома становится ясным ежедневное происхождение прибыли, и
весь механизм эксплоатации освещается до глубины. Перед нами лежат горы
всевозможных товаров такими, как они выходят из мастерских, еще про¬
питанные потом рабочих, и во всех них мы можем ясно различить ту часть
их стоимости, которая возникает из неоплаченного труда пролетария и
столь же закономерно, как и весь товар, переходит в собственность капита¬
листа. Мы своими руками осязаем здесь корень эксплоатации.
Но это не все: жатва капиталиста еще не свезена в амбары. Плод
эксплоатации на лицо, но еще в форме, не пригодной для предпринимателя.
Поскольку он владеет им в виде склада товаров, капиталист еще не может
возрадоваться своей эксплоатации. Он не рабовладелец античного, греко¬
римского мира и не феодальный властитель средневековья, которые оби¬
рали рабочий люд только для своей собственной роскоши и для величия
своего двора. Капиталисту нужно, чтобы его богатство заключалось в на¬
личных деньгах, и он мог бы использовать его на ряду с «подобающим его
положению образом жизни» и для постоянного увеличения своего капитала.
Для этого необходима продажа товаров, созданных наемными рабочими,
вместе с вложенной в них прибавочной стоимостью. Товар должен пойти
на рынок из фабричных складов или сельско-хозяйственных магазинов;
капиталист следует за ним из конторы на биржу, в лавку, и мы следуем
за ним туда во втором томе Капитала
В области товарного обмена, где разыгрывается вторая глава жизни
капиталиста, у него возникает много затруднений. У себя на фабрике, в
своей крепости, он был господином. Там царила строжайшая организация,
дисциплина и планомерность. На товарном рынке, напротив того, царит
полнейшая анархия, так называемая свободная конкуренция. Тут никому
нет дела ни до кого другого, и никому нет дела до всего в целом. И все же
капиталист чувствует как раз через посредство этой анархии свою зави¬
симость во всех отношениях от других, от общества.
Он должен идти в ногу со всеми своими конкурентами. Если он
замедлит с окончательной продажей своих товаров дольше, чем безусловно
необходимо, если не запасется достаточными деньгами и своевременно не
закупит сырые материалы и все необходимое, чтобы предприятие тем
временем не пострадало от перерыва, если не позаботится о том, чтобы
его деньги, оказавшиеся у него снова на руках после продажи товаров,
не остались без дела, а были бы выгодно помещены куда нибудь, то он так
или иначе отстанет от других. Кто последний, того кусают собаки, и пред¬
приниматель, который не позаботился о том, чтобы его дело шло так же
гладко между мастерской и товарным рынком, как оно идет в самой мастер¬
ской, не получит обычной прибыли, как бы старательно он ни извлекал
все силы из своих рабочих. Часть его «честно заслуженной» прибыли за¬
стрянет где-нибудь, и не попадет в его карман.
Но это еще не все. Для того, чтобы капиталист скопил богатство,
нужно, чтобы он поставлял товары, т. е. предметы потребления. Он должен
однако, поставлять как раз те виды и сорта товаров, в которых нуждается


— 803 —
общество, и только в гаком количестве, в каком оно нуждается. Иначе
toeapbi останутся непроданными и вместе с тем улетучится вложенная в
них прибавочная стоимость. Но как все это знать отдельному капиталисту?
Никто не скажет ему, сколько и каких именно товаров нужно обществу,
не скажет потому, что никто этого не знает. Ведь мы живем в анархическом
обществе, лишенном планомерности. Каждый отдельный предприниматель
находится в таком же положении. И все же из этого хаоса, из этой пута¬
ницы должно образоваться нечто целое, и оно сделает возможным как от¬
дельное дело капиталистов и их обогащение, так и удовлетворение потребно¬
стей и дальнейшее существование общества в целом.
Говоря точнее, из хаоса рынка, лишенного планомерности, должны
создаться, во первых, постоянный кругооборот отдельного капитала, воз¬
можность производить, продавать, закупать и вновь производить, при чем
капитал постоянно переходит из денежной формы в товарную и обратно.
Эти переходы должны согласоваться между собою. Нужен запас денег,
чтобы пользоваться всякой кон’юнктурой на рынке для закупки и покры¬
вать текущие расходы по предприятию; с другой стороны деньги, притекаю¬
щие постепенно назад по мере продажи товаров, должны быть немедленно
снова помещаемы в дело. Отдельные капиталисты, с первого взгляда как
будто совершенно не зависимые друг от друга, фактически заключают
между собою великое братство; они дают в заем друг другу необходимые
деньги при помощи системы кредита и банков и с другой стороны берут
имеющиеся в запасе деньги и тем самым обеспечивают возможность беспре¬
рывного производства и продажи товаров как для отдельных лиц, так и
для общества. Кредит, который буржуазная политическая экономия может
об’яснить лишь как хитрое установление для «облегчения товарооборота»,
Маркс выясняет попутно во втором томе своего сочинения как простую
форму существования капитала, как связь между двумя фазами жизни
капитала: в производствё и на товарном рынке, а также между как будто
бы самодовлеющими движениями отдельных капиталов.
Во вторых; в хаосе отдельных капиталов нужно постоянно поддержи¬
вать кругообращение производства и потребления общества в целом, и при
том таким образом, чтобы условия капиталистического производства, а
именно: созидание средств производства, питание рабочего класса, про¬
грессирующее обогащение класса капиталистов, т. е. постоянно растущее
накопление и пользование капиталом, остались бы обеспеченными для обще¬
ства. Во втором томе своего сочинения Маркс впервые за сто лет, со времени
Адама Смита, хотя и не вполне разрешил, но поставил на прочную основу
закономерности целый ряд относящихся сюда проблем. Он показал,
как из бесчисленных хаотических движений отдельных капиталов обра¬
зуется нечто целое; как это движение целого поддерживается всегда в рам¬
ках правильного соотношения, как путем постоянных колебаний то избытка
повышающейся кон’юнктуры, то распада и кризисов всегда снова восста-
новляется равновесие, чтобы потом снова выйти из него, как посредством
всего того, что для теперешнего общества является только средством, т. е. его
собственного пропитания и экономического прогресса, и того, что является


— 304 —
его целью— прогрессирующего накопления капиталов, капитал приобре¬
тает еще более грандиозные размеры.
Но все это еще не исчерпывает тернистой задачи капиталиста. После
того или по мере того как прибыль в возрастающих размерах превра¬
щается в деньги, возникает великий вопрос, как поделить добычу. На нее
заявляют притязания самые разнообразные группы: на ряду с предприни¬
мателем купец, банкир, землевладелец. Они все способствовали эксплоа-
тации наемного рабочего и продаже изготовленных им товаров, каждый в
своей области, и потому требуют каждый своей доли прибыли. Это распре¬
деление, однако, гораздо более щекотливая задача, чем может казаться с
первого взгляда. И среди предпринимателей, в зависимости от рода пред¬
приятия, есть значительные различия в получаемых прибылях, как только
эта прибыль, так сказать, в свежем виде получается из рабочей мастерской.
В одной отрасли производства получение товаров и продажа их про¬
исходит очень быстро, и потому капитал возвращается с приростом в самое
короткое время; он быстро вновь пускается в оборот и дает новую прибыль.
В другой отрасли производства капитал лежит в производстве целые годы,
и только после долгого времени приносит известную прибыль. В известных
отраслях производства предприниматель должен затратить значительную
часть своего капитала на мертвые средства производства: строения,
дорогие машины и т. д., которые сами по себе не приносят ничего, не дают
прибыли, но все же необходимы для извлечения прибыли. В других же
отраслях предприниматель может употреблять свой капитал главным
образом для привлечения рабочих, и каждый из них является курицей,
которая несет для него золотые яйца.
Таким образом в самом извлечении прибыли возникают значительные
различия между отдельными капиталистами, и эти различия представляют
собой в глазах буржуазного общества гораздо более «вопиющие несправедли¬
вости», чем своеобразное «разделение» прибыли между капиталистом и
рабочим. Как установить известное уравнение, «справедливое» распреде¬
ление добычи так, чтобы каждый капиталист «получил свое»? Все эти во¬
просы приходится решать без всякого 'юзнательного и планомерного рас¬
пределения. Распределение в современном обществе носит такой же анархи¬
ческий характер, как и производство. Никакого «распределения» в смысле
установленного общественного масштаба вообще не имеется; есть только
обмен, товарообращение, только покупка и продажа. Но как же,
одним только путем слепого товарного обмена, каждой категории эксплоа-
таторов и каждому отдельному эксплоататору среди них получить «спра¬
ведливую» с точки зрения капиталистического господства часть богатства,
созданного рабочею силой пролетариата?
На эти вопросы Маркс отвечает в своем третьем томе. После того,
как он в первом томе разобрал производство капитала и тайну образования
прибыли, а во втором изложил движение капитала между фабрикой и
товарным рынком, между производством и потреблением .общества, Маркс
изучает в третьем томе распределение прибыли. И он делает это при соблю¬
дения тех же трех основных посылок: что все, что происходит в капиталист-


— 305 —
ческом обществе, протекает не случайно, а по определенным, планомерно
действующим, хотя и не осознанным участвующими лицами законам; что
хозяйственные отношения покоятся не на насильственных способах грабежа
и кражи и, наконец, что никакой общественно-разумной мысли не про¬
является в планомерном воздействии на целое. Все явления и отношения ка¬
питалистического хозяйства Маркс выводит, с прозрачной последователь¬
ностью и ясностью, исключительно из механизма обмена, иными словами,
из закона стоимости и вытекающей из него прибавочной стоимости.
Если бросить общий взгляд на весь труд Маркса в целом, то можно
сказать, что первый том с содержащимся в нем учением о законе стоимости,
заработной плате и прибавочной стоимости обнаруживает фундамент со¬
временного общества; второй и третий томы показывают этажи здания,
которое покоится на этом фундаменте. Или, пользуясь другого рода сравне¬
нием, можно сказать, что первый том показывает нам сердце общественного
организма, где образуется животворящий сок, а второй и третий томы
об’ясняют кровообращение и питание целого организма вплоть до наружных
клеточек кожи.
Соответственно содержанию мы обретаемся в двух последних томах
на совершенно иной плоскости, чем в первом. В первом томе мы нащупы¬
вали источник капиталистического обогащения в мастерской, в глубокой
общественной рабочей шахте. Во втором и третьем томах мы движемся на
поверхности, на официальной сцене общества. На первом плане тут—товар¬
ные склады, банки, биржа, денежные дела, «нуждающиеся аграрии» и их
заботы. Рабочий во всем этом не участвует. Ему действительно мало дела
до всего этого, что разыгрывается за его спиной после того, как
с него уже содрали шкуру. И в жизни, в шумной суете деловой толпы, мы
встречаем рабочих лишь при свете утренней зари, когда они направляются
кучками в мастерския, и в сумерках наступающего вечера, когда мастерския
извергают их длинными вереницами из своих недр.
Остается неясным, какой интерес могут иметь для рабочих различные
частные заботы капиталистов при извлечении прибыли и их ссоры между
собою из за дележа добычи. Фактически однако второй и третий томы «Капи¬
тала» столь же нужны для исчерпывающего понимания современного хозяй¬
ственного механизма, как и первый том. Конечно, они не имеют того решаю¬
щего и основного исторического значения для современного рабочего дви¬
жения, как первый том. Но они заключают в себе много прозрений, которые
неоценимы для духовного снаряжения пролетариата в его практической
борьбе. Приведем только два примера.
Во втором томе Маркс, рассматривая вопрос о том, как из хаотиче¬
ского движения отдельных капиталов может возникнуть правильное питание
общества, естественно затрогивает вопрос о кризисах. Систематического
и ученого исследования о кризисах тут ожидать не приходится, а есть
лишь несколько беглых замечаний. Но знакомство с этими замечаниями
оказало бы большую пользу просвещенным и мыслящим рабочим. Одним
из постоянных, так сказать, железных положений социал-демократической
и в особенности профессиональной агитации является утверждение, что


— зоб —
кризисы возникают прежде всего вследствие близорукости капиталистов:
»ни не хотят понять, что массы их же рабочих являются их наилучшими
потребителями и что достаточно поднять заработную плату рабочих, чтобы
приобрести платежеспособных потребителей и устранить опасность
кризиса.
Как ни популярно это воззрение, оно все же совершенно неправиль¬
ное, и Маркс опровергас- его следующими словами: «Совершенная тавто¬
логия утверждать, что кризисы возникают вследствие недостатка платеже¬
способного потребления или платежеспособных потребителей. Капитали¬
стическая система вообще не знает других потребителей, кроме платящих,
за исключением бедных, содержащихся на общественный счет, и «мошенни¬
ков*. Когда товары не продаются, это и значит, что для них не находится
платежеспособных покупателей и следовательно потребителей. Чтобы
придать этой тавтологии более глубокое обоснование, говорят, что рабочий
класс получает слишком ничтожную часть своего собственного продукта и
что для устранения этого зла следует увеличить получаемую рабочими часть
вследствие чего естественно возрастет их заработная плата. На это нужно
заметить, что кризисам обыкновенно предшествует период, когда заработ¬
ная плата вообще повышается и рабочий класс получает относительно боль¬
шую долю в той части ежегодного продукта, которая предназначена для
потребления. Такие периоды, с точки зрения рыцарей здравого и «простого»
человеческого смысла, должны были бы, напротив, отдалять кризисы.
Ясно поэтому, что капиталистическое производство содержит в себе не¬
которые условия, независимые от доброй или злой воли людей, что эти усло¬
вия допускают лишь на короткое время относительное благополучие рабо¬
чего класса и это благополучие является всегда буревестником наступаю¬
щего кризиса».
И действительно, второй и третий томы дают нам возможность очень
глубоко заглянуть в сущность, кризисов; они оказываются просто неизбеж¬
ными последствиями движения капитала—движения, которое в своем неисто¬
вом, ненасытном стремлении к накоплению, к росту, вскоре перекатывается
чрез границы потребления, как бы это потребление ни расширялось вслед¬
ствие увеличения покупных средств у отдельного общественного класса
или даже вследствие завоевания совершенно новых рынков для сбыта.
Приходится поэтому отказаться и от скрывающейся за популярной профес¬
сиональной агитацией мысли, что между капиталом и трудом существует
гармония интересов и что только близорукие предприниматели не видят
ее. Вместе с тем падает и всякая надежда внести какие либо смягчающие
поправки в хозяйственную анархию капитализма. Борьба за материальный
под’ем пролетариата имеет достаточно отличного оружия в своем духовном
арсенале и не нуждается в теоретически несостоятельной и практически
двусмысленной аргументации.
Другой пример. В третьем томе Маркс дает в первый раз научное
об’яснение тому явлению, перед которым с беспомощным изумлением оста¬
навливалась политическая экономия со времени своего возникновения,
а именно, что со всех отраслях производства, при каких бы самых различных


— ÖUY —
условиях в них ни был вложен капитал, он приносит всегда так называемую
«обычную» прибыль. С первого взгляда это явление как будто противо¬
речит тому об’яснению, которое дал сам Маркс, а именно возникновению
капиталистического богатства из неоплаченного труда наемного проле¬
тариата. Действительно, каким образом капиталист, который вложил в
мертвые средства производства сравнительно большую часть своего капи¬
тала, будет получать такую же прибыль, как и его сотоварищ, потративший
на это лишь ничтожные средства, вследствие чего он может впрячь в работу
большее количество живой силы?
И вот Маркс решает эту загадку поразительно просто, показывая,
как выравниваются различия в прибыли посредством продажи одних сортов
товаров по цене свыше их стоимости, а других—ниже стоимости, и как обра¬
зуется одинаковый для всех отраслей производства «средний размер при¬
были». Сами не имея об этом представления, без всякого сознательного
соглашения между собою, капиталисты при обмене товаров как бы собирают
в одну кучу всю отнятую от их рабочих прибавочную стоимость и затем
братски распределяют между собою общую жатву эксплоатации, давая
каждому часть, соответствующую величине его капитала. Отдельный
капиталист таким образом получает не лично добытую им прибыль, а лишь
приходящуюся на его долю часть прибыли, добытой всеми его сотоварищами.
«Различные капиталисты, поскольку имеется в виду прибыль, выступают
как акционеры акционерного общества, при доля прибыли исчисляется
по процентам; поэтому для различных капиталистов она различается
только в зависимости от величины вложенного ими в общее предприятие
капитала, в зависимости от их сравнительного участия в общем пред¬
приятии».
Какое глубокое проникновение заключается в этом, казалось бы, совер¬
шенно сухом законе «среднего размера прибыли»! Как ярко он раз’ясняет
твердую материальную основу классовой солидарности капиталистов: в
повседневной борьбе они являются враждующими братьями, но по отно¬
шению к рабочему классу они образуют нечто в роде франкмасонского
братства, самым близким и самым эгоистическим образом заинтересован¬
ного в общей эксплоатации рабочих. Капиталисты, нисколько не сознавая,
конечно, действия этих экономических законов, по безошибочному инстинкту
господствующего класса проявляют понимание собственных классовых
интересов и противоположность их интересам пролетариата; это понимание,
к сожалению, более твердое и надежное среди всех бурь истории, чем клас¬
совое самосознание рабочих, впервые научно раз’ясненное и обоснованное
в трудах Маркса и Энгельса.
Эти два кратких и на удачу вырванных примера показывают, какие
непочатые сокровища духовного воздействия и углубления для просвещен¬
ных рабочих содержатся в двух последних томах «Капитала» и ждут еще
популяризации. Несмотря на свою незаконченность, оба тома дают больше,
чем всякая готовая истина: они вызывают работу мысли, побуждают к
критике и к самокритике, которая является самым основным элементом
того учения, которое оставил после себя Маркс.


— 808 —
4.	прием, оказанный «Капиталу».
Надежда, которую высказал Энгельс после окончания первого тома,
что Маркс, «сбросив с себя эту гору», станет совершенно другим человеком,
исполнилась лишь отчасти.
Здоровье Маркса улучшилось не надолго, и его матерьяльное поло¬
жение осталось тоже мучительно неопределенным. Он серьезно думал о
переселении в Женеву, где мог бы жить гораздо дешевле, но судьба все
еще пока привязывала его к Лондону, к сокровищам Британского Музея;
он надеялся найти издателя для английского перевода своего труда и вместе
с тем не мог и не хотел выпустить из своих рук духовное руководитель¬
ство Интернационалом, прежде чем движение не станет на прочные рельсы.
Большую семейную радость доставил ему выход замуж его второй
дочери Лауры за ее «медицинского креола», Поля Лафарга. Они были
помолвлены уже с августа 1866 г., но решено было, что жених закончит
сначала свое медицинское образование, а потом уже можно будет думать
о женитьбе. Лафарг был исключен на два года из парижского университета
за участие в студенческом конгрессе в Льеже и приехал в Лондон по делам
Интернационала; в качестве приверженца Прудона он не вступал в более
близкие отношения с Марксом и только из вежливости явился к Марксу
передать рекомендательную карточку Толэна. Случилось однако то, что часто
случается. «Он почувствовал сначала симпатию ко мне»—писал Маркс
после помолвки Энгельсу—«но скоро перенес свою привязанность со старика
на дочь. Его материальное положение среднее: он—единственный сын семьи
прежнего плантатора». Маркс изображал Лафарга своему другу красивым,
интеллигентным, энергичным, физически сильным молодым человеком,
славным малым, и только находил, что он слишком избалован и слишком
«дитя природы».
Лафарг родился в Сант’яго на острове Кубе, но уже ребенком девяти
лет прибыл во Францию. От матери своего отца, мулатки, он унаследовал
негритянскую кровь, о чем сам охотно говорил и о чем свидетельствовали
также матовый цвет кожи и большие белые глазные яблоки, выделявшиеся
на правильно очерченном лице. Это смешение крови и породило, вероятно,
упрямство Лафарга, вызывавшее порою досадливо-веселые насмешки
Маркса над «негритянским черепом». Но тон добродушного поддразнивания,
в котором они говорили друг с другом, показывал только их большое взаим¬
ное понимание. Маркс обрел в Лафарге не только зятя, создавшего жизнен¬
ное счастье его дочери, но также способного и умелого помощника, верного
хранителя его духовного наследия.
Главной заботой Маркса был тем временем успех его книги. 2-го ноября
1867 г. он писал Энгельсу: «Судьба моей книги приводит меня в нервное
состояние. Я ничего не вижу и не слышу. Немцы—хорошие ребята. Их
заслуги в качестве прислужников англичан, французов и даже итальянцев
в этой области, действительно, дают им право не обращать внимания намою
книгу. Наши представители в Германии не умеют агитировать. Приходится
следовать примеру русских и ждать. Терпение—основа русской дипломатии


- 809 -
и русских успехов. Но наш брат, которому приходится жить всего один
раз, может пока отправиться на тот свет». Нетерпение, которое прогля¬
дывает в этих сгроках, было очень понятно, но все же не вполне справедливо.
Еще не прошло двух месяцев после того, как книга вышла в свет, когда
Маркс так писал Энгельсу, а в такой краткий срок не мог появиться серьезный
критический разбор. Поскольку же дело шло не об основательности отзыва,
а лишь о том, чтобы «поднять шум»—Маркс считал это сначала самым нужным
для воздействия на Англию—то Энгельс и Кугельман прилагали все усилия,
какие только были возможны, и нельзя упрекнуть их в чрезмерной щепе¬
тильности. Они достигли к тому же значительных результатов. Им удалось
поместить во многих буржуазных газетах заметки о выходе книги и пере¬
печатки предисловия. Они изготовили даже сенпционную рекламу по
представлениям тогдашнего времени—биографическую статью о Марксе,
и передали его портрет для напечатания в журнале Gartenlaube; но сам
Маркс просил их воздержаться от такой «штуки». «Я считаю это скорее
вредным, чем полезным, и не соответствующим достоинству человека науки.
Редакция энциклопедического словаря Мейера уже давно письменно
просила у меня доставить ей мою биографию. Я не только не послал,
но даже не ответил на письмо. Каждый спасается на свой манер». Изгото¬
вленная Энгельсом для Gartenlaube статья,—«сфабрикованная с величай¬
шей поспешностью и в самой неотесанной форме пустяковина», как ее
назвал сам автор,—позднее появилась в Будущности, органе Иоганна
Якоби, издаваемом с 1867*г. в Берлине Гвидо Вейссом, и имела затем любо¬
пытную судьбу. Она была в сокращенном виде перепечатана Либкнехтом
в Демократическом Еженедельнике и вызвала нелестное замечание Эн¬
гельса: «Вильгельм дошел до того, что не смеет даже сказать, что Лассаль
лишь списывал у тебя и притом с ошибками. Вся биография кастрирована
таким умолчанием, и незачем было ее печатать». Либкнехт, как известно,
вполне разделял сказанное в вычеркнутых фразах, но он не хотел вызывать
раздражения у группы лассалевцев, которые только недавно отпали от
Швейцера и именно в то время помогали основать фракцию эйзенахцев.
Итак, не только книги, но даже статьи имеют свою судьбу.
Но если и не в первые же месяцы, то всетаки в скором времени Маркс
дождался нескольких хороших критических разборов своей книги. Таковыми
были отзывы Энгельса в Демократическом Еженедельнике, Швейцера—в
Социал-Демократе и Иосифа Дитцгена также в Демократическом Еже¬
недельнике. Не говоря об Энгельсе, относительно которого это само собою
разумелось, Маркс признал, что и Швейцер, несмотря на отдельные ошибки,
сумел одолеть книгу и понять, в чем в ней центр тяжести; а в Дитцгене,
о котором он в первый раз услышал только после появления своей книги,
Маркс приветствовал философский склад ума, не высказывая в остальном
преувеличенно высокого мнения о нем.
В 1867 г. появился первый отзыв «специалиста». Таковым был Дю¬
ринг. Он написал рецензию о книге Маркса в Приложениях к словарю
Мейера, не уловив при этом, как думал Маркс, новизны главных элементов
содержания «Капитала». В общем однако, Маркс был не недоволен этой


310 —
критикой. Он даже назвал ее «очень приличной», хотя и догадывался, что
Дюринг написал свою статью не столько из интереса и сочувствия к книге,
сколько из злобы к Рошеру и прочим университетским авторитетам. Эн¬
гельс сразу отнесся менее благожелательно к статье Дюринга и выказал
этим больше дальновидности, чем Маркс. Это обнаружилось на деле, когда
Дюринг вскоре переменил фронт и не находил достаточно сильных слов
для осуждения книги Маркса.
Опыт Маркса и с другими «специалистами» был не менее печальный.
Еще восемь лет спустя один из этих господ, предусмотрительно умалчивая
о своем имени, выпалил, подобно оракулу, что Маркс, как «самоучка»*
проспал целую эпоху в науке. После таких и подобных отзывов становится
понятной та горечь, с которою Маркс обыкновенно отзывался о такого
рода людях. Он только, быть может, приписывал слишком многое их злому
умыслу и недостаточно считался с их невежеством. Его диалектический
метод был им действительно непонятен. Это обнаруживалось особенно в
том, что даже люди, не лишенные лучших намерений, а также и экономи¬
ческих знаний, лишь с трудом разбирались в книге Маркса. И, напротив
того, люди не слишком твердые в экономике и даже более или менее
враждебные коммунизму, но хорошо усвоившие диалектику Гегеля,
отзывались о книге Маркса с большим воодушевлением.
Так Маркс говорил с несправедливой суровостью о книге Ф. А. Ланге
о рабочем вопросе, во втором издании которой автор подробно останавли¬
вается на первом томе Капитала: «Господин Ланге рассыпает мне большие
похвалы, но только с целью придать важности самому себе». Цель Ланге
назерное была не в этом, и его искренний интерес к рабочему вопросу стоит
выше всяких сомнений. Но Маркс был прав, когда утверждал, что, во перо¬
вых, Ланге не понимал метода Гегеля, а, во вторых, еще менее понял крити¬
ческое применение его Марксом. Ланге действительно говорит совершенно
обратное истине, утверждая, что Лассаль свободнее и независимее относится
к спекулятивному методу Гегеля, чем Маркс, у которого спекулятивная
форма тесно примыкает к манере его философского образца, и в некоторых
местах его книги, как, например, в теории стоимости, которой Ланге не
придавал особого значения, с трудом проникает в предмет его обсуждения.
Еще более странным был отзыв Фрейлиграта о первом томе, который
ему подарил Маркс. Дружеские отношения между Марксом и Фрейлиг-
ратом продолжались с 1859 г., хотя иногда и омрачались по вине третьих
лиц. Фрейлиграт собирался вернуться в Германию, где издание собрания
его сочинений обеспечивало ему спокойный закат жизни после того, как
он уже почти шестидесяти лет остался без куска хлеба, когда закрылось
управляемое им отделение банка. Последнее письмо, которое он написал
своему старому другу—после того они больше не переписывались—содер¬
жало сердечные поздравления к свадьбе молодого Лафарга и не менее
сердечную благодарность за первый том «Капитала». Фрейлиграт писал,
что вынес много поучительного из чтения книги и испытал большое на¬
слаждение. Он считал, что успех ее вероятно не будет очень скорый и гром¬
кий. но что ее незаметное действие будет тем более глубоким и прочным.


- 311 -
«Я знаю, что на Рейне многие купцы и фабриканты очень восхищаются
«Капиталом». В этих кругах книга достигнет своей цели, а для ученых она,
кроме того, будет необходимым источником». Фрейлиграт называл себя
только «экономистом с душой», и «гегельянство» оставалось чуждым для
него в течение всей его жизни. Все же он прожил около двух десятилетий
в Лондоне, в этом центре мировой торговли, и совершенно поразительно,
что он ничего не увидел в первом томе «Капитала» кроме руководства для
молодых коммерсантов и в лучшем случае наряду с этим полезный научный
источник.
Совершенно иначе гласил отзыв Руге, хотя Руге был непримиримым
врагом коммунизма и не был обременен какими либо экономическими
познаниями; но он когда-то был младогегелианцем. «Этот труд», писал он,
«составляет эпоху и бросает блестящий, порою колющий глаза, свет на
развитие и гибель, на родовые муки и тяжкие дни страданий разных периодов
общественности. Исследования прибавочной стоимости, добываемой не¬
оплаченным трудом, экспроприации рабочих, которые работали на себя,
и предстоящей экспроприации экспроприаторов—классические. Маркс обла
дает широкой ученостью и блестящим диалектическим талантом. Книга
превышает горизонт многих людей и журналистов, но она совершенно не¬
сомненно проникнет в общее сознание и, несмотря на свои широкие задания,
а может быть именно благодаря им, будет иметь могущественное влияние».
Подобным же образом отозвался и Людвиг Фейербах; но, соответственно
его собственному развитию, для него важна была не столько диалектика
автора, как то, что книга изобилует интереснейшими неоспоримыми фактами,
хотя и наводящего ужас характера». Они были для него подтверждением
его моральной философии: где отсутствует самое необходимое для жизни,
там отсутствует и нравственная необходимость.
Перевод первого тома появился раньше всего в России. Уже 12-го ок¬
тября 1868 г. Маркс сообщил Кугельману, что один петербургский книго¬
продавец поразил его известием о том, что перевод его книги уже находится
в печати, и просил его прислать фотографию его подписи в качестве укра¬
шения для обложки. Маркс не хотел отказать своему «доброму русскому
другу» в этой безделице. Ему казалось истинной иронией судьбы, что рус¬
ские, против которых он неустанно боролся в течение 25 лет беспрерывно,
не только по немецки, но и по французски и английски, оказывались всегда
его «доброжелателями». Его книга против Прудона, его Критика полити¬
ческой экономии нигде не получили Ьолынего распространения, чем в Рос¬
сии. Он однако не придавал этому большой цены, говоря, что это сущее
гурманство, которое стремится ухватиться за самое крайнее из того, что
дает запад.
Но это было неверно. Хотя перевод появился только в 1872 г., но
эн был серьезной научной работой и «мастерски удался»,’ как признал
сам Маркс по его окончании. Переводчиком был Даниельсон, известный
под своим псевдонимом Николая—он, а вместе с ним некоторые главы
перевел Лопатин, молодой смелый революционер, «человек живого кри¬
тического ума, веселого характера, стоический, как русский мужик, который


- 312 -
довольствуется тем, что у него есть»—так изображал Маркс Лопатина,
когда тот посетил его в 1870 г. Русская цензура разрешила издание пере¬
вода с нижеследующей мотивировкой: «Хотя автор по своим убеждениям—
несомненный социалист, и вся книга обнаруживает совершенно опреде¬
ленный социалистический характер, однако, принимая во внимание, что
изложение ее не может быть названо доступным для всякого и что, с
другой стороны, оно обладает формой научно-математической аргумента¬
ции, комитет признает, что преследование за эту книгу в судебном по¬
рядке невозможно». Перевод вышел в свет 27-го марта 1872 г., а 25-го
мая было уже продано 1000 экземпляров, одна треть всего издания.
В то же время начал появляться и французский перевод и приблизи¬
тельно тогда же—второе немецкое издание книги, выходившее выпусками.
Французский перевод был сделан Ж. Руа, при значительном содействии
самого Маркса, причем на долю Маркса выпала «чертовская работа», и он
неоднократно жаловался, что легче было бы сделать перевод самому. Этому
французскому переводу он зато имел право придавать особенную науч¬
ную ценность и на ряду с оригиналом.
Несколько меньший успех, чем в Германии, России и Франции, имел
первый том «Капитала» в Англии. О нем был только краткий критический
отзыв в журнале Сатердэ Ревью, который с одобрением отозвался об из¬
ложении, говоря, что сухие политико-экономические вопросы приобретают
у Маркса своеобразную привлекательность. Более подробная статья,
которую Энгельс написал для Фортнайтли Ревью, была отклонена редак¬
цией, как «слишком сухая», хотя Биссли, стоявший близко к редакции
этого журнала, прилагал старания к тому, чтобы она была принята. Англий¬
ского перевода, от которого Маркс ждал столь многого, он не дождался
при жизни.


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Интернационал на высоте:
1.	Англия, Франция, Бельгия.
Незадолго до выхода в свет первого тома «Капитала», от 2-го до 8-го
сентября 1867 г., в Лозанне заседал второй конгресс Интернационала.
Он не был на высоте женевского конгресса.
Самое воззвание, которое издал генеральный совет в июле с целью
привлечь многочисленных делегатов на конгресс, поражало сухостью
сделанного в нем обзора деятельности Союза за третий год его существования.
Только из Швейцарии сообщали о продолжающемся росте движения, и
кроме того рост движения наблюдался в Бельгии, где избиение бастовав¬
ших рабочих в Маршьене вызвало большой под’ем в пролетариате.
Из других стран раздавались жалобы на разные обстоятельства,
мешающие пропаганде. Германия, которая с 1848 г. проявляла столь глу¬
бокий интерес к изучению социального вопроса, была поглощена обвини¬
тельным движением. Из Франции сообщали, что при ничтожной свободе,
которой пользовался рабочий класс, Союз не получил такого широкого рас¬
пространения, как можно было ожидать после деятельной поддержки
Интернационалом происходивших во Франции стачек. Это был намек на
большой локаут парижских бронзовщиков весной 1867 г., который вырос в
решительную борьбу за свободу стачек и закончился победой рабочих.
И Англии сделан был легкий укор в виде замечания, что, занятая
избирательной реформой, она упустила на минуту из виду текущее эконо¬
мическое движение. Но избирательная реформа уже завершилась. Диз-
раели, под давлением масс, должен был согласиться на нее в еще более
широкой форме, чем первоначально намечал Гладстон, а именно вынужден
был предоставить избирательные права всем городским квартиронанима¬
телям, независимо от высоты уплачиваемой ими квартирной платы. По¬
этому генеральный совет высказывал надежду, что уже наступил час, когда
английским рабочим выяснилась польза Интернационала.
Наконец, генеральный совет указывал на северо-американский Союз,
где рабочие в некоторых штатах провели восьмичасовой рабочий день.
В воззвании указывалось также, что каждая секция, независимо от своей
величины, должна послать одного делегата; секции же, насчитывающие
более 500 членов, могут посылать по одному делегату на каждых дальней¬
ших 500 членов. На программу конгресса были поставлены следующие
вопросы: 1) Какими практическими средствами рабочий Интернационал


— 314 —
может создать общий центр для освободительной борьбы рабочих. 2) Каким
способом рабочий класс может использовать для своего освобождения кре¬
дит, который он оказывает буржуазии и правительству?
•Программа вдавалась до некоторой степени в общие вопросы, и при
этом еще отсутствовала всякая записка, которая обосновывала бы ее в
подробностях. Представителями генерального совета в Лозанне были
Эккариус и инструментальный мастер Дюпон, состоявший секретарем-кор-
респондентом для Франции, очень способный рабочий; он председательство¬
вал в отсутствие Юнга. Присутствовали 71 делегат; среди них от немцев
явились Кугельман, Ф. А. Ланге, Луи Бюхнер, автор книги «Сила и ма¬
терия», и Ладендорф, честный буржуазный демократ, но очень горячий
противник коммунизма. Значительно преобладал романский элемент; на
ряду с немногими бельгийцами и итальянцами присутствовали французы
и французские швейцарцы.
Прудонисты оказались на этот раз быстрее во всеоружии, чем гене¬
ральный совет; они на три месяца раньше выработали программу кон¬
гресса: в нее входило обсуждение взаимопомощи, как основы обществен¬
ных взаимоотношений, уравнение ценности услуг, кредит и народные
банки, учреждения взаимного страхования, положение мужчины и жен¬
щины в обществе, коллективные и индивидуальные интересы, государство
как блюститель и охранитель права, карательное право и еще десяток
других подобных же вопросов. Это повело к чрезвычайной путанице; но
вникать в нее нам нет надобности, тем более, что Маркс не имел с этим ничего
общего, и принятые в результате противоречивые постановления остались
только на бумаге.
Больше, чем теория, удалась конгрессу практика. Он утвердил со¬
став генерального совета и местопребывание его в Лондоне, установил
годовой членский взнос каждого члена в 10 сантимов или в 1 грош и об¬
условил аккуратной платой этого взноса право посылки делегатов на еже¬
годные конгрессы.Далее конгресс постановил,что социальное освобождение
рабочих неразрывно связано с его политическими выступлениями и что за¬
воевание политической свободы является первой и абсолютной необходи¬
мостью. Этому постановлению конгресс придавал даже столь большое
значение, что решил повторять его каждый год. И он занял в конце концов
правильную позицию в отношении к буржуазной лиге мира и свободы,
которая возникла незадолго пред тем из лона радикальной буржуазии и
собралась- сейчас же после первого конгресса Интернационала на свой
первый конгресс в Женеве. Всем попыткам сближения конгресс противо¬
поставил простое программное заявление: Мы охотно будем вас поддер¬
живать, поскольку это будет полезно для наших собственных целей.
Странным, а, быть может, и не странным образом этот менее .удав*
шийся конгресс вызвал в буржуазном мире гораздо больше интереса, чем
предшествующий, который заседал, правда, еще при сильно сказывавшемся
воздействии немецкой войны. Так,английская пресса, во главе с «Таймсом»,
куда корреспондировал Эккариус, живо интересовалась лозаннским кон¬
грессом, в то время как на первый конгресс она не обратила никакого


внимания. Конечно, не было недостатка в насмешках со стороны буржуаз¬
ной печати, но отношение к Интернационалу сделалось серьезным. «Когда
конгресс сравнивали—писала г-жа Маркс в Вестник—с его сводным братом
конгрессом мира, сравнение выходило всегда в пользу старшего брата; в
Интернационале видели угрожающую трагедию судьбы, в конгрессе мира—
лишь фарс». Этим утешался также и Маркс, весьма неудовлетворенный
прениями в Лозанне:«Дело подвигается... И к тому же без денежных средств»,
при интригах прудонистов в Париже, Маццини в Италии, при зависти
Оджера, не взирая на Кремера, Поттера в Лондоне, Шульце-Делича и
лассалевцев в Германии. Мы можем быть очень довольны». Но Энгельс
считал, что все решения, принятые в Лозанне, пойдут к чорту, если гене¬
ральный совет останется в Лондоне. Так оно действительно и было: с
третьим годом существования Интернационала закончился период его спо¬
койного развития, и наступило время горячей борьбы.
Уже через несколько дней после окончания лозаннского конгресса,
возник конфликт, имевший весьма значительные последствия. 18-го сен¬
тября 1867 г. произошло в Манчестере среди белого дня вооруженное на¬
падение на полицейскую карету, перевозившую двух арестованных фениев:
карету силою открыли; оба арестованные были освобождены, а сопро¬
вождавшие их полицейские убиты. Настоящие виновники остались
необнаруженными; но из массы арестованных фениев выбрали несколько
человек, которым пред’явили обвинение в убийстве, и троих из них пове¬
сили, хотя на судебном следствии, крайне пристрастном, не удалось собрать
против обвиняемых каких либо решающих доказательств. Дело это про¬
извело большое впечатление во всей Англии и разрослось до размеров
«фенианской паники», когда в декабре фении устроили взрыв у стен тюрьмы
в Клеркенуэле, одном из лондонских кварталов, населенном исключительно
мелкой буржуазией и пролетариатом; от взрыва двенадцать человек было
убито и более ста ранено.
С фенианским заговором Интернационал сам по себе не имел ничего
общего; что касается взрыва в Клеркенуэле, то Маркс и Энгельс осуждали
его, как большую глупость, которая больше всего повредит самим фениям,
охладив и, может быть, даже совершенно уничтожив симпатии английских
рабочих к ирландскому восстанию. Но самый способ расправы английского
правительства с фениями, восставшими против постыдного, векового угне¬
тения их ирландской родины, отношение к ним как к уголовным преступ¬
никам не могло не возмутить всякое революционное сознание. Уже в
июне 1867 г. Маркс писал Энгельсу: «Эти свиньи восхваляют английскую
гуманность по поводу того, что с политическими заключенными обращаются
не хуже, чем с убийцами, разбойниками, виновными в подлогах и педера¬
стами». Энгельс тем более еще волновался этим делом, что Лиза Бэрнс,
на которую он перенес свою любовь после смерти ее сестры Марии, была
горячей ирландской патриоткой.
Однако живой интерес, который проявлял Маркс к ирландскому во¬
просу, имел еще более глубокие корни, чем сочувствие угнетаемому народу.
Он был убежден на основании своих исследований, что освобождение англий-
202-69	21


— эхо —
ского рабочего класса, от которого зависело и освобождение европейского
пролетариата, имеет своей необходимой предпосылкой освобождение ирланд¬
цев. Свержение английской земельной олигархии невозможно до тех пор,
пока она будет занимать сильно укрепленные позиции в Ирландии. Как
только дело перейдет в руки ирландского народа, как только он сделается
своим собственным законодателем и правителем и получит автономию,
уничтожение земельной аристократии, состоящей большей частью из англий¬
ских лэндлордов, будет бесконечно более легким, чем в Англии. В Ирлан¬
дии это не только простой экономический вопрос, но и национальное дело:
лендлорды в Ирландии не являются традиционными носителями достоин¬
ства нации, как в Англии; они, напротив того, смертельно ненавидимые
угнетатели народа. Как только английская армия и английская полиция
уйдут из Ирландии, там немедленно произойдет аграрная революция.
Что касается английской буржуазии, то она, по мнению Маркса, на¬
равне с английской аристократией заинтересована в превращении Ирландии
исключительно в пастбище, которое бы снабжало английский рынок мясом и
шерстью по возможно более дешевым ценам. Но буржуазия еще и по дру¬
гим более важным причинам заинтересована в теперешнем хозяйственном
строе Ирландии. Благодаря постоянно возрастающей концентрации аренд¬
ных владений, Ирландия выбрасывает на английский рабочий рынок свой
избыток населения и тем самым способствует понижению заработной платы,
а также ухудшению материального м морального положения английского
рабочего класса. Рабочие всех промышленных и торговых центров в Англии
раскалываются на два враждебных лагеря—на английский и ирландский
пролетариат. Средний английский рабочий ненавидит ирландского рабочего
как своего конкурента и противопоставляет ему себя как представителя
господствующей нации; он тем самым становится орудием аристократов
и капиталистов против Ирландии и укрепляет их власть над самим собою.
Английский пролетарий проникнут религиозными, социальными и нацио¬
нальными предрассудками по отношению к ирландскому рабочему. Он
относится к нему приблизительно так же, как в прежних рабовладель¬
ческих штатах американского союза белые рабочие относились к неграм.
Ирландцы расплачиваются тою же монетой и с процентами. Ирландец
видит в английском рабочем одновременно и участника и тупое орудие
английского господства над Ирландией. В этом антагонизме, искусственно
поддерживаемом прессой, духовенством, юмористическими журналами,
словом, всеми средствами, имеющимися в распоряжении господствующих
классов, коренится бессилие английского рабочего класса, несмотря на его
организованность.
Это зло, по словам Маркса, перекинулось и через океан. АнтагонизА
между англичанами и ирландцами мешает всякому искреннему и серьез¬
ному сотрудничеству между английским и американским пролетариатом.
Если важнейшей задачей Интернационала является ускорение социальной
революции в Англии, как мировой столице капитала, то единственное
средство для такого ускорения—независимость Ирландии. Интернационал
должен повсюду открыто становиться на сторону Ирландии, и обязанность


- 317 -
генерального совета в частности пробуждать в английском рабочем классе
сознание, что национальное освобождение Ирландии для них не только
вопрос отвлеченной справедливости и дело гуманности, а первое условие
его собственной социальной эманципации.
Этой задаче Маркс остался верен и в следующие затем годы; как в
польском вопросе, который со времени женевского конгресса исчез с про-
граммы Интернационала, он видел рычаг для ниспровержения русского,
так ирландский вопрос был для него рычагом для ниспровержения англий¬
ского мирового господства. Он не поколебался в своей позиции и тогда,
когда «интриганты» среди рабочих, которые хотели пройти в ближайший
парламент—он причислял к ним также и Оджера, прежнего председателя
генерального совета—увидали в этом предлог для того, чтобы примкнуть
к буржуазным либералам. Гладстон использовал ирландский вопрос, ко¬
торый стал тогда животрепещущим, в качестве избирательного лозунга,
чтобы снова стать у кормила власти. Генеральный совет отправил петицию
к английскому правительству—конечно совершенно безрезультатную—
с протестом против казни троих осужденных в Манчестре фениев, как против
судебного убийства, и организовал в Лондоне ряд публичных митингов
для защиты прав Ирландии.
Вызвав этим неудовольствие английского правительства, генераль¬
ный совет вместе е тем навлек на Интернационал удар со стрроны фран¬
цузского правительства. Бонапарт в течение трех лет спокойно следил
за развитием Союза, чтобы пугать им строптивую буржуазию; когда фран¬
цузские члены Интернационала организовали бюро в Париже, они по¬
слали об этом извещение парижскому префекту полиции и министру вну¬
тренних дел, но не получили ответа ни от того, ни от другого. При
этом конечно не обошлось без мелких препирательств и преследований.
Когда акты женевского конгресса посланы были генеральному совету
через одного швейцарского уроженца, натурализованного в Англии—из
боязни черного кабинета бонапартовской почты—то полиция на француз¬
ской границе выкрала их у посланного, и французское правительство
было глухо к жалобам на это генерального совета. Но министерство ино¬
странных дел в Лондоне заставило французов услышать, и французской
полиции пришлось вернуть похищенное. В другом случае отличился
вице-император Руэ, когда соглашался разрешить к печати манифест,
прочитанный французскими членами на женевском конгрессе, только при
при том условии, что «в него будет внесено несколько слов благодарности
императору за то, что он так много сделал для рабочих». Это было откло¬
нено, хотя французские члены крайне остерегались раздражать притаив¬
шееся чудовище и поэтому были даже в подозрении у буржуазных ради¬
калов, видевших в них скрытых бонапартистов.
Не установлено, действительно ли они вследствие этого дали себя
настолько сбить с толку, что приняли участие в нескольких несмелых мани¬
фестациях буржуазных радикалов против империи, как утверждают неко¬
торые французские писатели. Основания, которые привели Бонапарта к
открытому разрыву с рабочим классом, лежали во всяком случае глубже.


— 318 —
Стачечное движение, вызванное опустошительным кризисом 1866 г., при¬
няло беспокоившие его размеры; затем парижские рабочие под влиянием
Интег национала обменялись мирными декларациями с берлинскими рабо¬
чими, а вто время, весною 1867 г., угрожала разразиться война с северно¬
германским Союзом из-за люксембургской торговли; и, наконец, фран"
цузская буржуазия подняла столь оглушающий крик, требуя «мести за
Садову», что в тюильерийском дворце возникла чертовски разумная мысль
заткнуть рот крикунам «либеральными» уступками.
При таких обстоятельствах Бонапарт считал, что уложит несколько
мух одним взмахом, возбудив преследование против парижского бюро
Интернационала под предлогом, будто там обнаружен центр фенианского
заговора. У членов бюро сделали внезапные ночные обыски, но не нашли
ни малейших следов какого-либо тайного заговора. Чтобы удар в
пустую не вызвал слишком большого скандала, осталось только привлечь
парижское бюро к судебной ответственности за то, что оно функционирует,
не имея разрешения, необходимого для общества, в'котором имеется более
двадцати членов. Обвинение было пред’явлено 6-го и 20-го марта против
пятнадцати членов Интернационала; суд приговорил каждого из них к
уплате 100 франков и сделал постановление о закрытии парижского бюро.
Высшие инстанции утвердили приговор.
Но еще до того началось новое дело. Обвинители и суд отнеслись к
обвиняемым крайне мягко, и от имени всех Толен защищал себя и других
в очень умеренном тоне. Но спустя два дня после первого разбирательства,
8-го марта, образовалось новое бюро, и эта явная насмешка похоронила
последние иллюзии Бонапарта. Члены нового бюро предстали пред судом
22-го мая и были приговорены к трем месяцам тюрьмы каждый после бле¬
стящей и резкой речи Варлэна. Таким образом империя рступила в откры¬
тую вражду с Интернационалом, и французская его секция его почерпнула
новую силу из этого окончательного и явного разрыва с декабрьским пала¬
чом.
И с бельгийским правительством Интернационал тоже вступил в
резкое столкновение. Владельцы угольных копей в Шарлеруа довели своих
нищенски оплачиваемых рабочих до мятежа постоянными притеснениями,
а потом выпустили вооруженную силу против невооруженной толпы. Среди
общего панического ужаса бельгийская секция Интернационала взяла
жестоко преследуемых рабочих под свою защиту, стала разоблачать в
печати и на публичных собраниях их печальное положение, оказывала
поддержку семьям павших и раненых и обеспечила заключенным судебную
защиту, благодаря которой они были оправданы присяжными.
Министр юстиции де-Бара отомстил за это тем, что в заседании бель¬
гийской палаты разразился дикой руганью Интернационала и угрожал
ему насильственными мерами, и в частности запрещением его ближайшего
конгресса, который должен был собраться в Брюсселе. Но члены Интер¬
национала не растерялись от нападок и ответили письмом, заявив, что
не дадут власти над собой никакому человеку—как не дадут бочке с


9AV —
водкой командовать собою, и что ближайший конгресс состоится в Брюс¬
селе как бы к этому ни относился министр юстиции.
2.	Швейцария и Германия.
Самым действительным рычагом великого под’ема Интернационала
за эти годы было общее стачечное движение, вызванное во всех более или
менее развитых капиталистических странах кризисом 1866 г.
Генеральный совет нигде и никогда не вызывал стачечное движение;
но если оно где нибудь возникало, то он содействовал советами и делом
победе рабочих, мобилизуя интернациональную солидарность пролетариата.
Он выбивал из рук капиталистов удобное оружие, состоявшее в обесси¬
ливании бастующих рабочих ввозом иностранных рабочих сил; из среды
несознательных войск врага он вербовал себе самоотверженных союзников,
раз’ясняя рабочим каждой страны, куда только проникало его влияние,
что в их собственных интересах оказать поддержку их заграничным
классовым товарищам, ведущим борьбу за повышение заработной платы.
Эта деятельность Интернационала оказалась чрезвычайно успешной
и создала ему в Европе репутацию, которая даже превышала действи¬
тельно приобретенную им мощь. Тогдашний буржуазный мир, не желая
понимать или даже действительно не понимая, что распространяющиеся
стачки коренятся в бедственном положении рабочего класса, искал их при¬
чины в тайных происках Интернационала. Эти происки представлялись
буржуазии исчадием ада, и при каждой стачке они пытались одолеть их.
Каждая большая стачка превращалась в борьбу за существование Интер¬
национала, и из каждой такой борьбы Интернационал выходил с вновь
закаленными силами.
Типичными явлениями этого рода были стачка строительных рабо¬
чих, разразившаяся весною 1868 г. в Женеве, и стачка рабочих шелковых
и ленточных изделий, происшедшая осенью того же года в Базеле и тянув¬
шаяся до следующей весны. В Женеве строительные рабочие начали борьбу,
требуя повышения заработной платы и сокращения рабочего дня; но хозяева
поставили условием соглашения выступление рабочих из Интернационала.
Бастующие рабочие сразу отвергли это предложение, и благодаря помощи,
оказанной им генеральным советом из Англии, Франции и других стран,
смогли настоять на своих первоначальных требованиях. Еще легкомыслен¬
нее поступили самонадеянные капиталисты в Базеле, где рабочим одной
ленточной фабрики без всякого повода отказали в нескольких праздничных
часах, на которые они по старинному обычаю имели право в последний
день осенней ярмарки: «Кто не .подчинится»—грозили им—«вылетит вон»,
Часть рабочих не повиновалась и на следующий день, нарушая пра¬
вило двухнедельного предупреждения о расчете, их при помощи полиции не
впустили на фабрику. Этот грубый вызов подхлестнул рабочих Базеля и
завязалась на много месяцев борьба, которая дошла, наконец, до того,
что Большой Совет пытался запугать рабочих военными мерами и чем-то
вроде осадного положения.


— 320 —
Как вскоре оказалось, целью этой глупой травли рабочих в Базеле
было уничтожение Интернационала. Капиталисты не остановились для
достижения этой цели ни пред жестокими средствами, отказывая потеряв¬
шим работу рабочим в квартирах, закрывая им кредит у булочников, мяс¬
ников и мелочных торговцев, ни пред такими комичными выходками, как
посылка эмиссара в Лондон для расследования, каковы денежные средства
генерального совета. «Если бы эти правоверные христиане жили в первые
века христианства, они бы прежде всего стали наводить справки о банковых
кредитах апостола Павла в Риме». Так шутил Маркс по поводу того, что
«Таймс» сравнил секции Интернационала с первыми христианскими общи¬
нами. Но базельские рабочие твердо держались за Интернационал и отпразд¬
новали свою победу большим шествием по рыночной площади, когда капи¬
талисты наконец сдались. Они тоже получили щедрую поддержку из
других стран. Волны, поднятые этой стачкой, докатились до Соединенных
Штатов, где Интернационал тоже начал становиться на твердую почву:
Ф. А. Зорге, эмигрант 1848 г., сделавшийся учителем музыки, занял в Нью-
Йорке такое же положение, какое занимал Беккер в Женеве.
Прежде всего стачечное движение Интернационала проложило себе
путь и в Германию, где до того существовали только разрозненные секции.
Общегерманский рабочий союз, после долгой борьбы и хаоса, вырабо¬
тался наконец в превосходную организацию и продолжал успешно раз¬
виваться, в особенности после того как его члены постановили избрать
Шьейцера своим признанным вождем. Швейцер был также депутатом от
Эльберфельд-Бармена в северо-германском рейхстаге, где его старый
противник Либкнехт был представителем саксонского избирательного
округа Штольберг-Шнееберг. Они сразу же столкнулись из за разногласия
по национальному вопросу; Швейцер становился, в смысле Маркса и
Энгельса, на почву, созданную битвой при Кенниггреце; Либкнехт же
боролся с северо-германским союзом, считая его порождением беззакония
и злодейства, которое прежде всего необходимо было разрушить, даже
временно отодвинув на второй план, если нужно, социальные задачи.
Либкнехт содействовал осенью 1866 г. возникновению саксонской
народной партии с радикально-демократической, но еще не социалисти¬
ческой программой, и с начала 1868 г. начал издавать в Лейпциге Демокра¬
тический Еженедельник в качестве ее органа. Народная партия состояла
преимущественно из представителей саксонского рабочего класса; этим она
выгодно отличалась от немецкой народной партии, в которой, на ряду с гор¬
сточкой честных идеологов типа Иоанна Якоби, находились франкфуртские
демократы-биржевики, швабские республиканцы и нравственно возмущен¬
ные борцы против того наглого нарушения права, которое учинил Бисмарк
изгнанием некоторых средних и малых владетельных государей. В гораздо
более добрососедских отношениях саксонская народная партия состояла с
союзом немецких рабочих союзов, основанном прогрессивной буржуазией
при первом выступлении Лассаля для противодействия его агитации; но
именно в борьбе с лассалевцами этот союз повернул влево, в особенности


— 321 —
после того как Август Бебель, в лице которого Либкнехт нашел верного
боевого товарища, был избран председателем союза.
В первом же номере Демократический Еженедельник указывал на
Швейцера, как на человека, к которому повернулись спиной все пере¬
довые борцы за социал-демократическое дело. Это сделалось тем временем
устарелой басней: когда за три года до того Швейцеру отказали в сотрудни¬
честве Маркс и Энгельс, это ни на минуту не помешало ему руководить
немецким рабочим движением хотя и в духе Лассаля, но без сектантства,
рабски цепляющегося за каждое слово Лассаля. Так, он раньше Либкнехта
и основательнее его старался раз’яснять немецким рабочим первый том
Капитала, и в апреле №68 г. он лично обратился к Марксу, чтобы спросить
у него совета по поводу предполагавшегося в Пруссии понижения пошлин
на железо.
Уже как секретарь-корреспондент генерального совета для Германии,
Маркс не мог уклониться от ответа на вопрос, который ставил ему предста¬
витель рабочих в парламенте, избранный крупным промышленным округом.
Но Маркс вообще существенно изменил свой взгляд на деятельность
Швейцера. Хотя он следил за нею лишь издали, но видел, с каким «без¬
условным пониманием и энергией» Швейцер выступает в рабочем движе¬
нии; на заседаниях генерального совета Маркс говорил о нем, как о чело¬
веке своей партии, не упоминая никогда о пунктах разногласия.
Такие пункты разногласия продолжали существовать попрежнему.
Маркс и Энгельс не преодолели даже личного недоверия к Швейцеру;
хотя они более не подозревали его в сношениях с Бисмарком, но пола¬
гали, что его сближение с Марксом имеет целью взять верх над Либкнехтом;
они не могли отделаться от мысли, что общегерманский рабочий союз
«секта» и Швейцер прежде всего желает иметь «свое собственное рабочее
движение». Но все же они признавали, что политика Швейцера гораздо
более обдуманная чем политика Либкнехта.
Маркс считал Швейцера безусловно самым интеллигентным и самым
энергичным из всех тогдашних руководителей рабочего движения в Герма¬
нии и полагал, что только благодаря ему Либкнехт вынужден был вспомнить,
что существует независимое от мелко-буржуазного демократического дви¬
жения рабочее движение. Таково же было и мнение Энгельса; он говорил,
что «этот малый» гораздо яснее чем все другие представляет себе общее
политическое положение и отношение к другим партиям и лучше излагает
свои мысли. «Он назвал все старые партии, враждебные нам, однородной
реакционной массой, говоря, что различия между отдельными течениями
едва ли имеют какое-либо значение. Хотя он признает, что №66 г. и
его пос-ледствия разрушили крапивное царство, расшатали принцип леги-
тимитета, сокрушили реакцию и подняли народ, но вместе с тем он высту¬
пает—теперь—и против других последствий, как податной гнет и т. п.,
и держится по отношению к Бисмарку гораздо «корректнее», как говорят
берлинцы, чем, например, Либкнехт по отношению к бывшим владетель¬
ным князьям». В другом случае Энгельс сказал о тактике Либкнехта, что
ему до смерти надоели еженедельные наставления о том, что «нельзя делать


— 322 -
революцию до тех пор, пока союзный сейм не восстановит.слепого вельфа
и честного гессенского курфюрста и жестоко, но справедливо не отомстит
безбожному Бисмарку». Это было сказано в раздражении и с некоторым
преувеличением, но заключало и много правды.
Маркс говорил позднее, что до того верили, будто христианское мифо¬
творчество в эпоху римской империи было возможным только потому,
что не было книгопечатания. На самом деле происходит как раз обратное.
Пресса и телеграф, в одно мгновение распространяющие по всему свету
свои выдумки, фабрикуют гораздо более мифов (а буржуазное стадо верит
им и распространяет эти выдумки) в один день, ч§м прежде возникало в
течение целого столетия. Особенно убедительным примером этого является
сказка, в которую в течение десятилетий верили—и при том не только бур¬
жуазное стадо—будто Швейцер хотел предать рабочее движение Бисмарку,
и уже только потом Либкнехт и Бебель вновь дали ему надлежащий ход.
Дело обстояло как раз наоборот. Швейцер занимал принципиаль¬
ную социалистическую позицию, в то время как Демократический Еже¬
недельник заигрывал с сепаратистами, сторонниками «бывших владетель¬
ных князей, и с либеральными взяточниками в Вене, и его тактика не может
быть никак оправдана с социалистической точки зрения. Бебель доказы¬
вает в своих «Воспоминаниях», что тогда признавалась желательной победа
Австрии над Пруссией, так как революция могла легче удасться в более
слабом извнутри государстве, как Австрия, чем во внутренно более сильной
Пруссии. Но это об’яснение придумано потом и, каковым бы его ни считать,
в тогдашней литературе нет никаких следов его.
Несмотря на свою личную дружбу сЛибкнехтом и на свое личное не¬
доверие к Швейцеру, Маркс считался с истинным положением вещей. Он
ответил на запрос Швейцера о понижении пошлин на железо в очень сдер¬
жанной внешней форме, но по существу исчерпывающим образом. Тогда
Швейцер осуществил то намерение, которое созрело у него еще три
года назад, и предложил общему собранию общегерманского рабочего
союза, которое заседало в Гамбурге в конце августа 1868 г., при¬
соединиться к Интернационалу. В силу существовавших тогда союзных
законов об обществах, присоединение не могло быть официальным, а заклю¬
чалось в выражении солидарности и симпатий. Маркс был приглашен на
это общее собрание в качестве почетного гостя, которому хотели принести
благодарность от лица немецких рабочих за его научный труд. На предва¬
рительный запрос Швейцера Маркс ответил согласием, но все же не приехал
в Гамбург, как настоятельно ни просил его Швейцер.
В своем благодарственном письме за «почетное предложение» Маркс
ссылался на подготовительные работы генерального совета к брюссель¬
скому конгрессу как на препятствие к его приезду, но отметил «с радостью»,
что программа общего собрания содержит вопросы, составляющие действи¬
тельно исходные пункты всякого серьезного рабочего движения: агитацию
за полную политическую свободу, за установленную законом продолжи¬
тельность рабочего дня и планомерную интернациональную кооперацию
рабочего класса. Но если Маркс писал Энгельсу, что в этом письме он


— 3ZÖ —
поздравлял лассалевцев с тем, что они отказались от программы Лассаля,
то в сущности трудно сказать, что имел бы Лассаль против этих трех пунк¬
тов программы.
Но действительный разрыв с традициями Лассаля заключался в пове¬
дении самого Швейцера на гамбургском ббщем собрании, когда, несмотря
на горячее противодействие, и в конце концов только тем, что он поставил
вопрос о доверии, он добился разрешения для себя и для своего товарища
по рейхстагу Фриче созвать в конце сентября обще-германский рабочий
конгресс в Берлине, чтобы создать широкую организацию рабочего класса
с целью забастовок. Швейцер вынес хороший урок из европейского забасто¬
вочного движения; он не переоценивал его, но прекрасно понимал, что
рабочая партия, которая желает остаться на высоте своих задач, не должна
допускать, чтобы стачки, возникающие со стихийной силой, протекали бес¬
порядочным образом. Он стоял поэтому за организацию профессиональ¬
ных союзов, но ошибался относительно условий их жизненности: он хотел
придать им такой же выдержанно строгий строй как обще германскому
рабочему союзу с тем, чтобы они были как бы подчиненным ему вспомога¬
тельным войском.
Маркс тщетно предостерегал его от этой большой ошибки. Из пере¬
писки между ними дошли все письма Швейцера, из писем же Маркса сохра¬
нилось только одно от 13-го октября 1868 г., повидимому важнейшее из
всех. Безукоризненное по форме, по искренней любезности к Швейцеру,
письмо Маркса высказывает весьма существенные возражения против проек¬
тируемой Швейцером организации профессиональных союзов; но впечатле¬
ние от его критики ослабляется тем, что Маркс называет основанный Лас-
салем союз «сектою», которой нужно примириться с тем, что она вольется
в классовое движение. В своем ответном письме, последнем написанном им
Марксу, Швейцер справедливо указал, что он всегда стремился идти
в ногу с европейским рабочим движением.
Через несколько дней после гамбургского общего собрания состоялось
в Нюренберге собрание союза германских рабочих союзов. И этот союз тоже
понял знамения времени; большинством голосов он принял основные поло¬
жения Интернационала в свою политичёскую программу и избрал Демо¬
кратический Еженедельник органом союза; после этого меньшинство союза
исчезло навсегда. Затем большинство отклонило предложение основать
рабочие кассы страхования старости под надзором государства; оно выска¬
залось в пользу организации профессиональных союзов, которые, как это
доказал опыт, лучше всего умеют оказывать поддержку престарелым и
больным рабочим и странствующим ремесленникам. Этот довод был слабее
указания на борьбу между капиталом и трудом, которая вспыхивала в
стачках. И присоединение к Интернационалу мотивировалось в Гамбурге
общностью интересов всех рабочих партий, а в Нюренберге этот вопрос
не был поставлен так резко. Уже несколько недель спустя Демократи¬
ческий Еженедельник сообщил жирным шрифтом о том, что немецкая на¬
родная партия на конференции в Штуттгарте постановила примкнуть к
нюренбергской программе.


— 324 —
Все же между обще-германским рабочим союзом и союзом немецких
рабочих союзов произошло сближение, и Маркс тогда честно старался
об’единить немецкое рабочее движение, выступив беспристрастным посред¬
ником между Либкнехтом и Швейцером. Однако, это ему не удалось. Ню¬
рнбергские союзы, под разными несостоятельными предлогами, отказы¬
вались послать своих делегатов на профессиональный конгресс, созванный
Швейцером и Фриче в Берлине. Все же конгресс оказался довольно много¬
людным и привел к учреждению ряда «рабочих организаций»; они об’еди-
нялись союзом рабочих организаций, во главе которого фактически стал
Швейцер.
Нюренбергские союзы, с своей стороны, на основании устава, выра¬
ботанного Бебелем и ближе отвечавшего жизненным условиям профессио¬
нального движения, чем устав Швейцера, основали—названное слишком
торжественным именем—«интернациональное профессиональное товарище¬
ство»; затем они несколько раз пытались об’единиться и даже слиться с
другим направлением, но каждый раз получали резкий отказ. Им возра¬
жали, что они первые нарушили единство и потому могут избавить себя от
попытки восстановить нарушенное ими же единство предложением согла¬
шения; если они действительно стремятся к единению, пусть входят в
существующий уже союз рабочих организаций и проводят внутри его те
изменения, которые считают желательными.
Не имея возможности помешать расколу внутри немецкого рабочего
движения, Маркс старался обеспечить присоединение обоих его течений к
Интернационалу. Ему пришла в голову мысль, в виду того, что общество
пока только очерчивало свое главное поле действия—всюду еще пока очень
слабо—перенести пребывание генерального совета на следующий год в
Женеву. Этому намерению Маркса содействовало также раздражение против
французской секции в Лондоне, которая, несмотря на свою немногочислен¬
ность, всегда подымала сильный шум и причинила Интернационалу ряд
неприятностей выражением сочувствия комедианту Пиату за проповедь
убийства Бонапарта. Она также не мало шумела, возмущаясь «дикта¬
турой» генерального совета, так как он по мере сил противодействовал ее
выходкам, и готовила жалобу на него для брюссельского конгресса.
К счастью Энгельс настоятельно отсоветовал Марксу предпринять
этот смелый шаг. Из за нескольких ослов не следует, доказывал он, пере¬
давать дело людям, у которых хотя и добрые намерения и даже верное
чутье, но нет умения руководить движением. Чем внушительнее становилось
это движение, захватывая и Германию, тем более Маркс должен держать
в своих руках. И вскоре обнаружилось именно в Женеве, что добрые
намерения и одно только чутье сами по себе недостаточны.
3.	Агитация Банунина.
Третий конгресс Интернационала заседал с б-го до 13-го сентября
1868 г. в Брюсселе.
Он был многолюднее, чем какой либо из прежних или позднейших
конгрессов, но носил ярко выраженный местный характер; более половины


— 325 —
его членов были бельгийцы. Около одной пятой составляли французы.
Среди одиннадцати английских делегатов было шесть представителей гене¬
рального совета; вместе с Эккариусом, Юнгом, Лесснером также и трэд-юнио¬
нист Люкрафт. Швейцарцев было восемь, немцев всего навсего три, и среди
них Моисей Гесс от кельнской секции. Швейцер, получивший официальное
приглашение на конгресс, не мог приехать вследствие совпадения конгресса
с несколькими судебными сроками, но письменно известил о солидарности
обще-германского рабочего союза с целями Интернационала; формальному
присоединению к Интернационалу препятствовали немецкие законы о сою¬
зах и обществах. Италия и Испания прислали по одному представителю.
В заседаниях конгресса ясно сказалось жизненность Интернационала,
возросшая на четвертый год его существования. Противодействие, которое
проявляли прудонисты в Женеве и Лозанне по отношению к профессио¬
нальным союзам и стачкам, сменилось почти противоположным отношением.
Они провели еще только чисто академическую резолюцию о «меновых
банках» и о «бесплатном кредите», хотя Эккариус указывал, ссылаясь на
опыт Англии, на практическую неосуществимость этих прудонистских
целебных средств, а Гесс доказывал теоретическую несостоятельность их
ссылкой на книгу, написанную Марксом против Прудона за двадцать лет
до того.
Зато они потерпели полное поражение по «вопросу о собственности».
По предложению де-Пепэ была принята большая резолюция с подробной
мотивировкой, которая указывала, что в' правильно организованном обще¬
стве каменоломни, угольные копи и другие рудники, а также железные
дороги должны принадлежать всем сообща, т. е. вновь образованному,
построенному на началах справедливости государству, и что эксплоатацию
их следует до того передать товариществам рабочих, с необходимыми гаран¬
тиями соблюдения общих интересов. Точно также и сельско-хозяйсгвенные
земли, а также леса должны быть, с соблюдением тех же гарантий, пере¬
даны в обще-государственную собственность и предоставлены для экспло-
атации обществам земледельцев. Наконец каналы, проезжие дороги, теле¬
графы, словом все средства сообщения, должны остаться общим достоянием
общества. Своим горячим протестом против этого «грубого коммунизма»
французы достигли только того, что решено было еще раз обсудить этот во¬
прос на ближайшем конгрессе; местом для него был избран Базель.
Маркс, по его собственному заявлению, не принимал никакого участия
в составлении резолюций, принятых в Брюсселе; но он не был недоволен
ходом конгресса, Не только потому, что там, как в Гамбурге и Нюрен-
берге, ему была выражена благодарность рабочего класса за его научный
труд—это, конечно, доставило ему большое удовлетворение и в личном
смысле и в интересах дела,—но и потому, что все обвинения со стороны
французской секции в Лондоне против генерального совета были отвергнуты
конгрессом. Он признал лишь «тупоумием» постановление конгресса,
возбужденное еще в Женеве, о том, чтобы противодействовать угрозам
войны общим прекращением работ, или стачкой народов. Менее всего он
мог возражать против того, что конгресс постановил окончательно порвать


326
с лигой мира и свободы, которая вскоре после этого созвала свой второй
конгресс в Берне. Она предложила Интернационалу вступить с нею в союз,
но получила в Брюсселе сухой ответ, что у нее нет разумных оснований для
самостоятельного существования, и ей следует просто советовать своим
членам вступать в секции Интернационала.
Сторонником этого союза был в особенности Михаил Бакунин, который
присутствовал уже на первом конгрессе лиги свободы и мира в Женеве
и вступил в Интернационал за несколько месяцев до брюссельского кон¬
гресса. После отклонения предложения о заключении союза, Бакунин
пытался склонить лигу свободы и мира к принятию программы, которая
имела бы целью разрушить все государства и создать на их обломках
федерации свободных производственных ассоциаций всех стран. Он, однако,
остался в меньшинстве, среди которого оказался также Иоганн Филипп
Беккер. Вместе с ним Бакунин учредил интернациональный союз социали¬
стической демократии; входя полностью в Интернационал, он ставил себе,
однако, в качестве особой задачи изучение политических и философских
вопросов на основе великого принципа всеобщего нравственного равенства
всех человеческих существ на земле.
Уже в сентябрьской книжке Вестника Беккер извещал об этом
союзе, цель которого создавать секции Интернационала в Италии, Фран¬
ции, Испании и вообще повсюду, куда только проникает его влияние. Но
лишь четверть года спустя, 15-го декабря 1868 г., Беккер обратился к
генеральному совету с просьбой о принятии союза в Интернационал, после
того как такая же просьба была отклонена бельгийским и французским
федеральными советами. Неделю спустя, 22-го сентября, Бакунин писал
из Женевы Марксу: «Мой старый друг! Более чем когда либо я теперь
понимаю, насколько ты прав, когда идешь по великому пути экономи¬
ческой революции и призываешь нас ступить на нее, презирая тех, которые
блуждают по окольным дорожкам частью национальных, частью чисто
политических затей. Теперь я делаю то, что ты делаешь уже в течение
двадцати лет. После торжественного публичного разрыва с буржуазией
на бернском конгрессе, я не признаю никакого другого общества,* ника¬
кого другого мира, кроме мира рабочих. Мое отечество теперь Интер¬
национал, к числу наиболее выдающихся учредителей которого ты при¬
надлежишь. Таким образом, дорогой друг, я твой ученик и горжусь этим.
Вот какова моя позиция и мои воззрения». Нет никаких оснований сомне¬
ваться в искренности этих уверений.
Отношения между ними двумя быстрее и глубже всего опре¬
деляются сравнением, которое сделал Бакунин несколько лет спустя,
уже во время ожесточенной борьбы с Марксом, между Марксом и Пру¬
доном. Он говорил тогда: «Маркс весьма серьезный и глубокий экономи¬
ческий мыслитель. Его огромное преимущество перед Прудоном в том,
что он действительно материалист. Прудон, несмотря на все свои усилия
освободиться от традиций классического идеализма, тем не менее оставался
всю жизнь неисправимым идеалистом; он подпадал под влияние то Библии,
то римского права, как я говорил ему за два месяца до его смерти, и всегда


— 327 —
был метафизиком до ногтей. Его великое несчастье было в том, что он ни¬
когда не изучал естественных наук и не усвоил себе их метода. Он обладал
некоторым чутьем, которое порою указывало ему мельком правильный
путь; но увлекаемый плохими или идеалистическими привычками своего
духа, он всегда снова впадал в старые ошибки. Вследствие этого Прудон
являл собою постоянное противоречие; он мощный гений, революционный
мыслитель и всегда ополчался против иллюзий идеализма, но ему ни¬
когда не удавалось победить их». Так Бакунин говорил о Прудоне.
В непосредственной связи с этим он следующим образом изображал
характер Маркса, каким он ему представлялся. «Маркс как мыслитель
стоит на верном пути. Он установил—это его основное положение—что все
религиозные, политические и правовые явления в истории являются не
причиной, а следствием экономического развития. Это великая и плодо¬
творная мысль, которая, впрочем, не принадлежит исключительно Марксу;
она возникала до него у многих других и частью была высказана другими;
но ему принадлежит честь научного ее развития, а также то, что он положил
ее в основу всей своей экономической системы. С другой стороны, Прудов
гораздо лучше понимал и чувствовал свободу, чем Маркс; Прудон обладал
настоящим инстинктом революционера, когда не увлекался теориями и
фантазиями. Он почитал сатану и проповедывал анархию. Вполне возможно,
что Маркс подымется до еще более разумной системы свободы, чем система
Прудона, но он лишен стихийности Прудона. Как немец и как еврей, он
с головы до пят сторонник власти». Такова Бакунинская характеристика
Маркса.
По отношению к себе самому Бакунин делал из этого сравнения тот
вывод, что именно он осуществил высшее единство этих двух систем тем,
что развил анархическую систему Прудона и освободил ее от всех доктри¬
нерских, идеалистических и метафизических придатков, положил в основу
ее материализм в науке и социальную экономию в истории. Но это был
огромный самообман со стороны Бакунина. Он пошел гораздо дальше Пру¬
дона, обладая большим, чем он, европейским образованием, и гораздо лучше
понял Маркса, чем понимал его Прудон. Но он не прошел так основательно
школу немецкой философии и не изучил так подробно, как Маркс, клас¬
совую борьбу западно-европейских народов. И прежде всего незнание
политической экономии было для него еще более роковым, чем для Прудона
незнакомство с естественными науками. Этот пробел в образовании Баку¬
нина не уменьшался от того, что очень почетным для него образом об’яснялся
пребыванием в течение долгого ряда лучших его лет в саксонских, австрий¬
ских, русских тюрьмах и в сибирских ледяных пустынях.
«Воплощенный сатана»—в этом состояла и его сила и его слабость.
То, что он понимал под этим своим любимым выражением, раскрыл нам
знаменитый русский критик Белинский в прекрасных и метких словах:
«Михаил во многом виновен и грешен, но в нем есть нечто такое, что пере¬
вешивает все его недостатки—это вечно действенное начало, которое живет
в глубине его духа». Бакунин был насквозь революционной натурой и
обладал, подобно Марксу и Лассалю, талантом заставлять людей прислу¬


— 328 —
шиваться к его голосу. Для бедного эмигранта, не имевшего ничего кроме
своего ума и воли, было большим' подвигом завязать первые нити интер¬
национального рабочего движения в целом ряде европейских стран, в
Испании, Италии и России. Однако, стоит только назвать эти страны,
чтобы сразу натолкнуться на глубокое различие между Бакуниным и
Марксом. Оба они верили в быстрое наступление революции, но в то время
как Маркс, изучавший в Англии, Франции и Германии положение про¬
летариата в крупной промышленности, видел именно в нем зародыш рево¬
люционной армии, Бакунин рассчитывал, напротив того, на воинствующую
толпу деклассированной молодежи, на крестьянские массы и даже на
босяцкий пролетариат. Хотя он ясно сознавал, что Маркс стоит выше
его как научный мыслитель, но в своей деятельности всегда впадал в
ошибку, свойственную «революционерам прежнего поколения». Он однако
мирился со своей судьбой, считая, что хотя наука и является компасом
жизни, но все же она еще не есть сама жизнь, а только жизнь творит дей¬
ствительность.
Нелепо и к тому же несправедливо относительно и Бакунина и
Маркса судить об их отношениях только по тому непримиримому
разладу, которым закончились эти отношения. Политически и особенно
психологически гораздо увлекательнее проследить, как в течение три¬
дцати лет они постоянно то тяготели друг к другу, то становились во
враждебные отношения. Оба начали с младогегелианства: Бакунин при¬
надлежал к крестникам Немецко-Французских Ежегодников. При разрыве
между его старым покровителем Руге и Марксом, он примкнул к послед¬
нему. Но когда он затем в Брюсселе увидел, что собственно Маркс понимает
под коммунистической пропагандой, то пришел в ужас и несколько месяцев
спустя стал увлекаться авантюристским добровольческим походом Гервега
в Германию, а потом понял глупость своего увлечения и открыто в ней
признался.
Сейчас же после того, летом 1848 г., Новая Рейнская Газета обвинила
Бакунина в том, что он агент русского правительства, но тотчас же при¬
знала свою ошибку, в которую была введена двумя полученными из раз¬
личных источников известиями, и опровергла это утверждение, вполне
удовлетворив Бакунина характером своего опровержения. При встрече
в Берлине Маркс и Бакунин возобновили свою старую дружбу, и Новая
Рейнская Газета энергично выступила за Бакунина, когда его высылали
из Пруссии. Вслед за тем газета подвергла строгой критике его панславист¬
скую агитацию, но предпослала этому заверение, что «Бакунин наш друг»,
что он действует из демократических соображений, и его заблуждения в
славянском вопросе вполне простительные. К тому же Энгельс, который
был автором этой статьи, ошибался в своем главном возражении Бакунину:
славянские народности Австрии имели все же историческую будущность,
в которой им отказывал Энгельс. Революционное участие Бакунина в
дрезденском майском восстании Маркс и Энгельс признали раньше и го¬
рячее, чем кто либо.


— 3» —
Во время бегства из Дрездена Бакунин был арестован и приговорен
к смертной казни сначала саксонским, а затем австрийским военным судом;
затем «в виде милости» казнь в обоих случаях была заменена пожизненной
каторгой; наконец, он был выдан России, где провел целый ряд лет в страш¬
ных страданиях в Петропавловской крепости. В это время один сумашедший
урквартист опять выдвинул против Бакунина в газете Морнинг Адвертайзер
обвинение, что он агент русского правительства, и утверждал, будто он
не содержится в тюрьме. Против этого в той же газете, на ряду с Герценом,
Маццини и Руге, протестовал и Маркс. По несчастной случайности, кле¬
ветник Бакунина также носил фамилию Маркс; и это было известно в тесном
кругу, хотя этот джентльмэн упорно уклонялся, когда ему предлагали
назвать себя в печати. Этим совпадением имен и воспользовался тогда
поддельный революционер Герцен для недостойной интриги. Когда Баку¬
нин, высланный в 1857 г. из Петропавловской крепости в Сибирь, бежал
оттуда в 1861 г. и затем через Японию и Америку пробрался в Лондон, то
Герцен рассказал ему, будто Маркс обличал его в английской печати,
как русского шпиона. Это была первая из тех сплетен, которые создали
еще потом много неладов между Бакуниным и Марксом.
Бакунин был оторван от европейской жизни более десяти лет, и по¬
тому понятно, что в Лондоне он прежде всего примкнул к русским эмигран¬
там типа Герцена, с которыми, в сущности, имел мало общего. Даже в
своем панславизме, поскольку о нем вообще могла идти речь, Бакунин
оставался всегда революционером, в то время, как Герцен своей руганью
«гнилого запада» и своим мистическим культом русской крестьянской
общины, на самом деле, под маскою мягкосердечного либерализма, играл
в руку царизму. Все же Бакунин—и это не говорит против него—поддержи¬
вал личные дружественные отношения с Герценом до самой его смерти,
помня, как тот помогал ему в тяжелых испытаниях молодости; политическое
же прощальное письмо Бакунин написал Герцену уже в 1866 г. Он упрекал
Герцена в том, что он желает достичь социального переворота без переворота
политического и готов все простить государству, лишь бы оно оставило
нетронутой великорусскую сельскую общину, от которой Герцен ожидал
спасения не только России и всех славянских земель, но также Европы и
всего мира. Бакунин подверг этот фантом уничтожающей критике.
Но после своего бегства из Сибири Бакунин жил сначала в доме Гер¬
цена и вследствие этого держался в стороне от Маркса. Тем более характер¬
ным для него было то, что он перевел на русский язык коммунистический
манифест и напечатал его в «Колоколе» Герцена.
Во время второго пребывания Бакунина в Лондоне, в то время, когда
учреждался Интернационал, Маркс первый сломал лед и пришел к Баку¬
нину. Он имел полное основание заверить его, что не только не взводил
на него клеветы, но скорее упорно боролся против таковой. Они расстались
друзьями. Бакунин восторгался планом Интернационала, а Маркс писал
Энгельсу 4-го ноября: «Бакунин шлет тебе привет. Он уехал сегодня
в Италию, где теперь живет (во Флоренции). Должен сказать, что он мне
очень понравился, даже больше, чем раньше... В общем он один из тех


— 330 —
немногих людей, которые пошли вперед, а не отстали в своем развитии
за минувшие шестнадцать лет».
Радость, с которой Бакунин приветствовал Интернационал, продол¬
жалась, однако, недолго. Пребывание в Италии пробудило в нем «револю¬
ционера старого поколения». Он избрал эту страну из-за мягкого климата
и потому что там было дешево жить, тем более, что Германия и Франция
тогда были для него закрыты—но также и по некоторым политическим
причинам. Он видел в итальянцах естественных союзников славян против
австрийского насилия, а геройские подвиги Гарибальди воспламеняли
его фантазию уже в Сибири. Они были для него первым доказательством
под’ема революционной волны. В Италии оказалась, когда он туда приехал,
масса тайных политических союзов. Он нашел там также обездоленную ин¬
теллигенцию, которая всегда была готова броситься во всякий заговор,
крестьянскую массу, постоянно находившуюся на краю голодной смерти,
и, наконец, подвижной босяцкий пролетариат—в частности нищих (лацца¬
рони) Неаполя, куда он вскоре переселился из Флоренции и где прожил
несколько лет. Эти классы казались ему самыми подлинными движущими
силами революции. Но если он видел в Италии страну, в которой социаль¬
ная революция, быть может, произойдет скорее,чем где-либо,то ему пришлось
скоро убедиться, что это ошибка. В Италии преобладала еще пропаганда
Мацци! а Маццини был противником социализма; в своих туманных
религиозных военных кличах и при своих строго централизаторских тен¬
денциях, он боролся только за об’единенную буржуазную республику.
В эти годы жизни в Италии революционная агитация Бакунина при¬
няла более определенные формы. При недостаточности теоретического обра¬
зования, наряду с излишком умственной живости и бурной активностью,
Бакунин всегда действовал под влиянием окружающей среды. Рели¬
гиозно-политический догматизм Маццини обострил в нем атеизм и анар¬
хизм, дошедший до отрицания всякого государственного господства. Напро¬
тив того, революционные традиции тех классов, которые являлись для
него наиболее ценными борцами за всеобщий переворот, сильно повлияли
на его склонность к тайным заговорам и к местным восстаниям. Бакунин
основал тайный революционно-социалистический союз, сначала только
из итальянцев, главным образом для борьбы против «отвратительной бур¬
жуазной реторики Маццини и Гарибальди»; вскоре, однако, союз расши¬
рился и сделался международным.
В интересах этого тайного союза Бакунин пытался осенью 1867 г.,
переселившись в Женеву, сначала повлиять на лигу свободы и мира; когда
это ему не удалось, он стал стараться примкнуть к Интернационалу, ко¬
торым совершенно не интересовался около четырех лет.
4.	Союз социалистической демократии.
Маркс все же сохранял дружеские чувства к старому революционеру
и противился нападкам, которые направлялись или готовились на Баку¬
нина из непосредственно окружавшей Маркса среды.


— KU
Эти нападки исходили от Сигизмунда Боркгейма, честного демократа,
который оказывал много услуг Марксу во время столкновения с Фохтом
и в нескольких других случаях. Боркгейм имел, однако, две слабости:
он считал себя остроумным писателем, не будучи таковым, и он страдал
странной ненавистью к русским, нисколько не уступавшей столь же странной
ненависти Герцена к немцам.
В первую очередь Боркгейм обрушился на Герцена и порядочно
раскостил его в ряде статей в первых номерах Демократического Еже¬
недельника, в начале 1868 г. Бакунин тогда уже давно порвал с Герценом,
но Боркгейм напал и на него, как на «казака» Герцена, и распинал его на
ряду с Герценом, как «неразрушимое отрицание». Боркгейм прочел у Гер¬
цена, что Бакунин за несколько лет до того высказал ((замечательное
положение»: «Активное отрицание является творческой силой», и спра¬
шивал с возмущением, думают ли это также солдаты по сю сторону рус¬
ской границы и не вызывает ли это смеха у тысячи немецких школьников.
Боркгейм не подозревал в своей наивности, что крылатое в свое время
слово Бакунина «Радость разрушения—творческая радость» впервые
появилось в статье в Немецком Ежегоднике в то время, когда Бакунин
жил в кругу немецких молодых гегелианцев и вместе с Марксом и Руге
был восприемником от купели Немецко-Французских Ежегодников.
Понятно, что Маркс смотрел с тайным ужасом на подобные стили-
ческие упражнения и упирался руками и ногами, когда Боркгейм пытался
использовать для своей тарабарщины статьи, которые Энгельс напечатал
против Бакунина в Новой Рейнской Газете, так как эти статьи «удивительно
подходили к его намерениям». Маркс требовал, чтобы ни в коем случае не
делалось никаких оскорбительных выводов из этих статей, так как Энгельс
давнишний личный друг Бакунина. Энгельс тоже запротестовал, и статьи
его не были использованы. С своей стороны и Иоганн Филипп Беккер
просил Брокгейма не нападать на Бакунина, но получил в ответ «гроз¬
ное письмо»: Боркгейм, как о том писал Маркс Энгельсу, заявлял
со своей «обычной деликатностью», что попрежнему остается его другом и
будет продолжать оказывать ему денежную поддержку (впрочем, очень
незначительную), но что отныне политика должна быть исключена из их
переписки. При всей своей дружбе к Боркгейму, Маркс находил, что его
«руссофобия» приняла опасные размеры.
Сам он сохранил дружеское отношение к Бакунину даже тогда, когда
последний принял участие в конгрессах лиги свободы и мира. Уже после
того,как первый из этих конгрессов состоялся в Женеве, Маркс послал
Бакунину экземпляр Капитала с надписью и, не получив ни слова благо¬
дарности в ответ, осведомился у одного русского эмигранта в Женеве
о «своем старом друге Бакунине», хотя с легким сомнением, продолжает
ли еще Бакунин быть его другом. Ответом на этот косвенный запрос было
письмо Бакунина от 22-го декабря; в этом письме Бакунин обещал ступить
на боевой путь, по которому Маркс следовал уже в течение двадцати лет.
Но в тот день, когда Бакунин писал письмо Марксу, генеральный со¬
вет уже постановил отклонить переданное Беккером предложение принять
202—69.	22


— 332 —
в Интернационал союз социалистической демократии. Марксу принадле¬
жала инициатива этого решения. Он знал о существовании этого союза,
возвещенного Вестником, но считал его до того лишь местной женевской
организацией, мертворожденной и в общем безопасной; он знал старого
Беккера, который любил кружковщину, но был вполне надежным чело¬
веком. Теперь же Беккер прислал программу и устав союза и писал при
этом, что цель союза восполнить собою недостаток «идеализма» в Интер¬
национале. Эта претензия вызвала в генеральном совете «большую ярость»,
как писал Маркс Энгельсу, «в особенности среди французов», и совет тот¬
час же постановил отклонить предложение. Марксу было поручено редакти¬
ровать это постановление. Что он сам был до некоторой степени взволно¬
ван этим, показывает письмо, которое он написал 18-го декабря «после
полуночи» Энгельсу, обращаясь к нему за советом. «На этот раз Боркгейм
оказался правым», прибавил он. Его возмутила не столько программа,
сколько устав союза. Программа об’являла союз прежде всего атеисти¬
ческим; она требовала уничтожения всякого религиозного культа, замены
веры научным знанием, божественной справедливости—человеческой. Затем
она требовала политического, экономического и социального уравнения
классов и полов, при чем предлагалось начать с отмены права наследо¬
вания; далее для всех детей обоего пола, начиная с рождения, одинако¬
вых средств развития, т. е. содержания, воспитания, обучения в различ¬
ных областях науки, промышленности и искусства. Наконец, программа
отвергала всякую политическую деятельность, которая не ставила своей
прямой и непосредственной задачей победу рабочих над капиталом.
Маркс отозвался весьма нелестно об этой программе. Несколько
позднее он назвал ее «винигретом отшлифованных общих мест», «бессмыс¬
ленной болтовней, набором пустых выпадов, которые имеют претензию
на то, чтобы пугать безвкусной импровизацией, рассчитанной лишь на
минутный успех». Но в теоретических вопросах Интернационал, по са¬
мому своему существу, проявлял сначала большую терпимость; его исто¬
рическая задача состояла именно в том, чтобы выработать из своей практи¬
ческой деятельности общую программу интернационального пролетариата.
Тем важнее была для Интернационала его организация, как пред¬
посылка всякой успешной практической деятельности. Устав же Бакунин¬
ского союза пытался роковым образом вторгнуться в эту организацию.
Хотя союз и об’явил себя ветвью Интернационала, устав которого он при¬
нимал, но желал создать свою особую организацию. Учредители его собра¬
лись в Женеве в качестве временного центрального комитета. По проекту
союза в каждой стране должны были быть учреждены национальные
бюро, чтобы создавать местные группы и проводить их в Интернацио¬
нал. На ежегодных конгрессах Интернационала представители союза,
как ветви Интернационала, желали устраивать свои публичные заседания
в особом помещении.
Энгельс тотчас же решил, что это недопустимо. Создалось бы два
генеральных совета и два конгресса. При первом же случае у практического
генерального совета в Лондоне вышло бы столкновение с «идеалистическим»


— 333 —
генеральным советом в Женеве. В остальном Энгельс советовал действовать
хладнокровно: резкое выступление возбудило бы ненужным образом весьма
многочисленных среди рабочих (в особенности в Швейцарии) филистеров
по духу и повредило бы Интернационалу. Нужно ответить этим людям спо¬
койным, но решительным отказ' м, сказав им, что они избрали специальную
область, и нужно подождать, пока выяснится, что они в ней достигнут;
пока же ничто не препятствует тому, чтобы члены одной ассоциации были
также и членами другой. Относительно теоретической программы союза
Энгельс тоже нашел, что никогда не читал ничего более жалкого. Бакунин,
повидимому, сделался «совершенным ослом*. Это выражение не означало
впрочем особой враждебности к Бакунину—Маркс точно также ругал в
письмах своего преданного друга Беккера «старым путанником*; Маркс и
Энгельс очень щедро награждали знакомых такими почетными титулами
в своих интимных письмах.
Маркс тем временем успокоился и так формулировал постановление
генерального совета, отклонявшее принятие союза в состав Интернационала,
что ничего нельзя было возразить ни против формы, ни против содержания
ответа. Небольшой выпад против Беккера содержался лишь в указании на
то, что вопрос этот был уже предрешен некоторыми из учредителей ^оюза,
когда они, в качестве членов Интернационала, соучаствовали в решении
брюссельского конгресса отклонить слияние Интернационала с лигой сво¬
боды и мира. По существу мотивировка отказа заключалась в том, что
:ущсствование второй международной корпорации, действующей как
щутри Интернационала, так и вне его, неизбежно привело бы к разруше¬
нию организации самого Интернационала.
Весьма неправдоподобно утверждение, что Беккер пришел в ярость
от этого постановления. Более похоже на правду указание Бакунина, что
Беккер был с самого начала против отдельного союза, но подчинился
большинству членов тайного союза, стоявших за учреждение его; он хотя
и желал сохранить этот тайный союз, члены которого должны были
действовать внутри Интернационала и в духе его, но считал желатель¬
ным непременное вступление их в Интернационал во избежание всякого
соперничества. Женевский центральный комитет союза ответил на отри¬
цательное постановление генерального совета новым предложением превра¬
тить секции союза в секции Интернационала, в случае если генеральный
совет признает его теоретическую программу.
Тем временем Маркс получил встречное письмо Бакунина от 22-го де¬
кабря; но его подозрительность была уже настолько возбуждена, что
он не обратил внимания на этот «сантиментальный подход». Точно также
и новое предложение союза вызвало у него недоверие, но он не под¬
дался ему и ответил исключительно по существу. По его предложению
генеральный совет постановил 9-го марта 1869 г., что в его задачи не вхо¬
дит одобрение или неодобрение теоретических программ отдельных рабочих
партий. Рабочий класс находится на столь различных ступенях развития
в разных странах, «гго его реальное движение выражается в весьма разно¬
образных теоретических формах. Общность действия, вызываемого Интер¬


- 384 —
националом, обмен идеями через посредство отдельных органов секций
во всех странах и, наконец, непосредственные прения на общих конгрес¬
сах приведут постепенно к выработке и общей теоретической программы
для всего рабочего движения. А пока генеральному совету приходится
лишь считаться с тем, соответствует ли общее направление отдельных
рабочих программ общему стремлению Интернационала, т. е. задаче пол¬
ного освобождения рабочих классов.
В этом отношении программа союза содержит фразу, вызывающую
опасные недоразумения. Политическое, экономическое и социальное уравне¬
ние классов ведет, если его понимать буквально, к гармонии между капи¬
талом и трудом, которую проповедуют буржуазные социалисты. Подлин¬
ной же тайной пролетарского движения и великой целью Интернационала
является уничтожение классов. Но так как «уравнение классов» попало
в программу союза, как явствует из общего смысла, только вследствие
описки, то генеральный совет не сомневается, что союз откажется от этой
сомнительной фразы; тогда не представится никаких затруднений к превра¬
щению секций союза в секции Интернационала. Если такое превращение
последует, то. согласно уставу Интернационала, генеральный совет должен
будет быть поставленным в известность относительно местонахождения и
числа членов каждой новой секции.
Союз исправил вызвавшую возражения фразу в желательном для
генерального совета смысле; 22-го июня он известил совет, что прекращает
свое существование в качестве союза, и предложил своим секциям превра¬
титься в секции Интернационала. Женевская секция, во главе которой
стоял Бакунин, была принята единогласным постановлением генерального
совета в состав Интернационала. И тайный союз Бакунина тоже, будто бы,
был распущен; но фактически он продолжал существовать в более или менее
неопределенной форме, а сам Бакунин действовал и далее в духе про¬
граммы, которую союз составил для себя. С осени 1867 г. до осени 1869 г.
Бакунин жил на берегу женевского озера, частью в самой Женеве, частью
в Венэ и Кларане и приобрел большое влияние среди романских рабочих
Швейцарии.
Бакунин нашел опору для своей агитации в своеобразных условиях
жизни этих рабочих. Для правильности суждения о тогдашнем положении
не следует забывать, что Интернационал не был партией с определенной тео¬
ретической программой; он допускал в своей среде самые разнообразные на¬
правления, как это установил сам генеральный совете своем письме к союзу.
Еще и теперь можно проследить по «Вестнику», что даже столь ревностный
и заслуженный борец этого великого союза, как Беккер, никогда не прини¬
мал близко к сердцу теоретических вопросов. Так и в женевской секции
Интернационала представлены были два очень различных направления.
На одной стороне была «fabrique», под которой женевский жаргон разумел
квалифицированных и хорошо оплачиваемых рабочих ювелирной и часо¬
вой промышленности, почти исключительно местных уроженцев, а на
другой—«gros metiers», представленные по преимуществу строительными
рабочими, почти исключительно иностранцами в частности, немцами; они


— 336 —
добивались для себя более или менее сносных условий труда только по¬
средством стачек. Но вследствие своей немногочисленности «фабрика» не
могла рассчитывать на самостоятельный успех при выборах и поэтому
была очень склонна к избирательным компромиссам с буржуазными ради¬
калами, в то время как «грубые ремесла», для которых не существовало
такого рода соблазна, скорее увлекались прямым революционным спосо¬
бом, прославляемым Бакуниным.
Еще больше широкое поле для пропаганды Бакунин нашел среди рабо¬
чих часового ремесла в Юре. Они не были квалифицированными рабочими,
изготовляющими предметы роскоши, а большею частью работали на дому,
и их жалкому существованию постоянно угрожала конкуренция амери¬
канских машин. Рассеянные небольшими гнездами в горах, они были мало
приспособлены для массовых политических движений, а поскольку и го¬
дились, то боялись политики после печального опыта в прошлом. Агитацию
в пользу Интернационала начал среди них врач Кулери; он был гуманный
человек, но плохо разбирался в политических вопросах. Он склонял рабо¬
чих к избирательным соглашениям не только с радикалами, но даже с мо¬
нархически настроенными невшательскими либералами, причем рабочие
постоянно попадали в просак из за него. Отстранив, наконец, Кулери,
юрские рабочие нашли нового руководителя в лице молодого учителя про¬
мышленной школы в Локле, Джемса Гильома; он вполне слился с их образом
мыслей и стал издавать небольшую газетку «Прогресс», защищая в ней
идеалы анархического общества, в котором все люди свободны и равны.
Когда Бакунин в первый раз приехал в Юру, то нашел вполне подгото¬
вленную почву для своего посева, и тамошние бедняки скорее повлияли
на него, чем он на них: осуждение всякой политической деятельности стало
с тех пор еще резче проявляться у Бакунина, чем до того.
В то время еще царил мир среди секций романской Швейцарии. В
январе 1869 г. они образовали федеральный совет, главным образом по
настояниям Бакунина, и стали издавать большой еженедельник под за¬
главием «Равенство»; в нем участвовали Бакунин, Беккер, Эккариус, Вар-
лэн и другие известные члены Интернационала. Бакунину принадлежала
также инициатива выступления романского федерального совета пред
лондонским генеральным советом с предложением внести в программу
базельского конгресса вопрос о наследовании. На это Бакунин имел пол¬
ное право, так как обсуждение подобных вопросов составляло одну из
главных задач этих конгрессов, и генеральный совет принял его предло¬
жение. Маркс усмотрел в этом также как бы вызов на борьбу со стороны
Бакунина, но был доволен таким вызовом.
5.	Базельский конгресс.
На годовом конгрессе, заседавшем 5-го и 6-го сентября 1869 г. в Ба¬
зеле, Интернационал сделал военный смотр своей деятельности за пятый
год своего существования.
Это был самый оживленный из всех пережитых годов; он ознамено¬
вался многочисленными «мелкими стычками между капиталом и трудом»,


— Ж —
стачками, о которых все громче говорили среди имущих классов Европы,
считая, что они вызваны не бедственным положением пролетариата, не
деспотизмом капитала, а тайными происками Интернационала.
И тем более возрастало вследствие этого грубое желание сразить
движение силой оружия. Даже в Англии дело дошло до кровавых столкно¬
вений между бастующими углекопами и воинской силой. В угольных окру¬
гах Луары пьяная солдатчина устроила кровавую баню при Рикамаре,
во время которой было расстреляно двадцать рабочих, среди них две жен¬
щины и ребенок, и значительное число рабочих были ранены. Но ужаснее
всего было то, что происходило в Бельгии, этом «образцовом государстве
континентального конституционализма, этом приятном, хорошо огорожен¬
ном раю землевладельцев, капиталистов и попов»: так сказано было в энер¬
гичном, составленном Марксом воззвании генерального совета, призывав¬
шем всех рабочих Европы и Соединенных Штатов оказать помощь жертвам
безудержного стяжательства, избиваемым в Серэне и Боринаже. «Земля
не свершает с большой точностью своего годового кругооборота, чем бель¬
гийское правительство, устраивающее свои ежегодные избиения рабочих».
Кровавые посевы приготовили жатву для Интернационала. В Англии
произошли осенью 1868 г, первые выборы на основании нового избиратель¬
ного закона, и они вполне подтвердили предостережения Маркса против
односторонней политики лиги реформы. Не был избран ни один представи¬
тель от рабочих. Победили «большие мешки с золотом», иГластон снова очу¬
тился у кормила правления. Но он и не думал о том, чтобы серьезно заняться
ирландским вопросом или придти на помощь справедливым требованиям
трэд-юнионов. Это придало силы новому юнионизму. На годовом конгрессе
трэд-юнионов в Бирмингаме в 1869 г. представители трэд-юнионов самым
настойчивым образом приглашали организованных рабочих королевства
примкнуть к Интернационалу—и не только потому, что интересы рабочего
класса повсюду одни и те же, но также и потому, что принципы Интернацио¬
нала способны обеспечить длительный мир между народами, населяющими
землю. Летом 1869 г. возникла угроза войны между Англией и северо¬
американским союзом,и от имени генерального совета было послано соста¬
вленное Марксом обращение к национальному союзу рабочих Соединен¬
ных Штатов, в котором говорилось: «Теперь наступила ваша очередь вос¬
препятствовать войне. Помните, что в несомненном результате ее надвигаю¬
щееся рабочее движение по обе стороны Атлантического океана было бы от*
брошено назад». Обращение это вызвало живой отклик по ту сторону океана.
И во Франции рабочее движение тоже успешно подвигалось впе¬
ред. Полицейские преследования Интернационала по обыкновению лишь
содействовали возрастанию числа его приверженцев. Помощь, оказанная
генеральным советом при многочисленных стачках, привела к учреждению
профессиональных союзов; запретить их нельзя было, как силен в них ни
был дух Интернационала. На выборах 1869 г. рабочие еще не выставили
собственных кандитатов, но поддерживали кандидатов крайней левой
буржуазной партии, которые выставили очень радикальную избиратель¬
ную программу. Этим они по крайней мере косвенно содействовали тяж¬


- 337 -
кому поражению Бонапарта в ряде больших городов, хотя плоды их усилий
пока еще листались буржуазной демократии. И помимо этого вторая империя
уже начинала тогда трещать по всем направлениям; извне она получила
тяжелый удар от испанской революции, которая осенью 1868 г. изгнала
из страны королеву Изабеллу.
Несколько другое направление события приняли в Германии, где
бонапартизм еще не приходил в упадок, а, наоборот, пока еще усиливался.
Национальный вопрос вызвал раскол в германском рабочем классе, и этот
раскол был серьезной помехой для профессионального движения, которое
начало было там развиваться. Швейцер испортил свое положение, избрав
неверный путь своей агитацией профессиональных союзов,и не был в состоя¬
нии востановить свой прежний авторитет. Беспочвенные доносы против
его честности внушили недоверие многим из его сторонников, и он имел
неосторожность подвергнуть серьезной опасности свою лишь незначительно
поколебавшуюся репутацию маленьким государственным переворотом.
Меньшинство общегерманского рабочего союза отпало вследствие
этого и об’единилось с нюренбергскими союзами в новую социал-демокра¬
тическую партию, члены которой называли себя по месту возникнове¬
ния партии эйзенахцами. Обе фракции сначала упорно боролись между
собой, но по отношению к Интернационалу занимали приблизительно
одинаковое положение: по существу одно, а по форме различное, пока
существовали германские законы о союзах. Маркс и Энгельс были в высшей
степени недовольны, когда Либкнехт настраивал генеральный совет Интер¬
национала против Швейцера, на что он не имел никакого права. Хотя они
и приветствовали роспуск «Лассалевской церкви», но и другое направление
было для них бесполезно, пока организация его не была абсолютно отде¬
лена от немецкой народной партии, сохраняя с нею в крайнем случае лишь
договорные отношения. Они попрежнему считали, что Швейцер, как поле¬
мист, превосходит всех своих противников.
Более единодушно развивалось австро-венгерское рабочее движение,
которое возникло только после поражений 1866 г. Направление Лассаля
там совершенно не привилось, но тем большие массы теснились вокруг
знамени Интернационала, как докладывал генеральный совет в годовом
отчете базельскому конгрессу.
Конгресс собрался таким образом при весьма благоприятных пер¬
спективах. Хотя он насчитывал всего 78 членов, но имел гораздо более
«интернациональный» вид, чем прежние конгрессы. В общем были пред¬
ставлены девять стран. От генерального соьета присутствовали, как всегда,
Эккариус и Юнг и кроме того двое наиболее выдающихся трэд-юнионистов,
Аппльгарт и Люкрафт. Франция послала 26 делегатов, Бельгия—5, Гер¬
мания—12, Австрия—2, Швейцария—23, Италия—3, Испания—4 и Север¬
ная Америка—1. Либкнехт был представителем новой фракции эйзенахцев,
а Моисей Гесс—берлинской секции. Бакунин имел кроме французского
еще и итальянский мандат, Гыльом был послан от Локля. Председатель¬
ствовал опять Юнг.


— 838 —
Заседания конгресса были посвящены сначала организационным во¬
просам. По предложению генерального совета, конгресс единогласно по¬
становил посоветовать всем секциям и присоединившимся к Интернационалу
обществам, чтобы они упразднили в своей среде должность президента,
как это сделал генеральный совет уже за два года до того: рабочей ассоциа¬
ции не подобает сохранять монархический и авторитетный принцип; даже
там, где должность президента является лишь чисто почетной, она все же
заключает в себе нарушение демократического принципа. Вместе с. тем
генеральный совет предложил расширить его полномочия; он желал полу¬
чить возможность исключать, до решения ближайшего конгресса, каждую
секцию, которая будет действовать в противоречии духу Интернационала.
Предложение было принято с тем ограничением, что там, где существуют
федеральные советы, они должны быть запрошены до исключения секций.
Бакунин и Либкнехт живо поддерживали это предложение. Это было вполне
понятно со стороны Либкнехта.но не Бакунина. Он нарушал этим свой
анархический принцип, все равно из каких оппортунистских соображений,
Вероятнее всего он хотел победить дьявола при помощи сатаны и рассчиты¬
вал на помощь генерального совета против всякой парламентско-полити¬
ческой деятельности, которая была в его глазах чистейшим оппортунизмом;
в этом взгляде его могла лишь укрепить известная речь Либкнехта, горячо
восстававшего против участия Швейцера, а также Бебеля в работах северо¬
германского рейхстага. Но Маркс не одобрял речи Либкнехта, и поэтому
Бакунин произвел счет без хозяина; ему пришлось вскоре убедиться, что
нельзя безнаказанно нарушать принцип.
Из теоретических вопросов, которыми должен был заняться конгресс,
на первой очереди стояли вопросы об общинной собственности на землю
и о наследственном праве. Первый вопрос фактически был уже разрешен
в Брюсселе; короче, чем в предшествующем году, большинством 54 голосов
было постановлено, что общество имеет право превращать землю и почву
в общинную собственность, и затем большинством 53 голосов признано было,
что такое превращение необходимо в интересах общества. Меньшинство
по преимуществу воздержалось от голосования; против второго постановле¬
ния голосовало всего 8 делегатов, а против первого—лишь 4. Относительно
практического осуществления этого постановления были высказаны весьма
разнообразные мнения. Окончательное их обсуждение было отсрочено до
следующего конгресса в Париже.
По вопросу о праве наследования генеральный совет выработал доклад,
который, с присущим Марксу мастерством, сводил к немногим положениям
основные взгляды Интернационала: как и все гражданское законодательство,
законы о наследовании являются не причиной, а юридическим следствием
экономической организации общества, признающего частную собственность
на средства производства. Право получать по наследству рабов не было
причиной рабства, а, напротив того, рабство было причиной наследования
рабов. Когда средства производства сделаются общей собственностью, то
само собой исчезнет право наследования, поскольку оно имеет социальное
значение, так как человек оставляет после себя только то, чем владел при


жизни. Великая цель заключается, поэтому, в уничтожении тех учреждений,
которые предоставляют отдельным лицам возможность пользоваться при
жизни экономическим могуществом и присваивать себе плоды работы
многих людей. Провозглашать уничтожение права наследования как исход¬
ный пункт социальной революции такая же нелепость, как если бы желать
отменить законодательство о договорах между покупателями и продав¬
цами при сохранении теперешнего положения товарного обмена; такая
отмена была бы неправильной в теории и реакционной на практике. Изме¬
нения в наследственном праве могут наступить лишь в переходную эпоху,
когда, с одной стороны, современные экономические основания общества
еще не преобразовались, а с другой, когда рабочие классы скопили уже
достаточно силы, чтобы провести подготовительные меры для радикаль¬
ного преобразования общества. В качестве таких переходных мер гене¬
ральный совет рекомендовал распространение налогов на наследство и
ограничение права наследования по завещанию: в отличие от семейного
наследования, оно чрезмерно расширяет основы частной собственности
произвольным и суеверным образом.
В противоположность этому, комиссия, которой была поручена раз¬
работка этого вопроса, предлагала выставить отмену права наследования
как основное требование рабочего класса. Но она обосновывала свое пред¬
ложение только несколькими идеологическими ссылками на «преимуще¬
ственные права», «политическую и экономическую справедливость», «со¬
циальный порядок». Во время довольно кратких прений за предложение
генерального совета высказались на ряду с Эккариусом бельгиец де-Пепэ
и француз Варлэн, в то время как Бакунин защищал доклад комиссии,
порожденный его же мыслями. Он отстаивал его в силу практических,
но тем не менее призрачных соображений, утверждая, что без упразднения
наследственного права нельзя осуществить общей собственности. Если
захотят у рабочих отнять их землю, они воспротивятся этому; но при отмене
наследственного права они не почувствуют себя непосредственно задетыми
в своих интересах, и частная собственность на землю будет таким путем
постепенно вымирать. При голосовании проекта комиссии получилось
следующее соотношение числа голосов: за доклад 32 голоса, против—23,
13 воздержалось и 7 отсутствовало, в то время как при голосовании проекта
генерального совета получилось 19 голосов за, 17—против, б—воздержав¬
шихся и 13—отсутствовавших. Таким образом абсолютного большинства
не собрал ни один из проектов, и обсуждение вопроса не дало осязательных
результатов.
Базельский конгресс вызвал еще более живой отклик в буржуазном
и в пролетарском мире, чем предшествовавшие ему. В буржуазном мире
самые ученые люди, наполовину с ужасом, наполовину с злорадством,
установили выявившийся, наконец, коммунистический характер Интерна¬
ционала; в пролетарской среде постановления конгресса об общинной соб¬
ственности на землю и почву вызвали радостный отклик. В Женеве секция
немецкого языка обратилась с манифестом к сельско-хозяйственному на¬
селению. Манифест этот сейчас же перевели на французский, итальянский,


— 340 —
испанский, польский и русский яызки и он получил быстрое и широкое рас¬
пространение. В Барцелоне и в Неаполе возникли первые секции сельских
рабочих. В Лондоне была учреждена на большом митинге лига земли и
труда; в комитете ее заседали десять членов генерального совета и лозунгом
ее было: «Земля народу».
В Германии против постановлений базельского конгресса неистов¬
ствовали благородные члены немецкой народной партии. Это сначала
испугало Либкнехта и побудило его сделать заявление, что эйзенахская
фракция не считает себя связанной постановлениями конгресса. К счастью,
явно возмущенные члены народной партии этим не удовольствовались и
потребовали прямого отречения от этих постановлений. Тогда Либкнехт
развязался наконец с этим обществом, как давно желали Маркс и
Энгельс. Но его первоначальное колебание было на руку Швейцеру.
Он уже много лет «проповедывал» общую собственность земли и почвы
в своем обще-германском рабочем союзе, и Маркс был неправ, считая, что
Швейцер принялся за эту проповедь только для издевательства над своим
противником и называя это «наглостью». Энгельс сдержал свой гнев против
«негодяя», по крайней мере, настолько, что признал «очень ловким» то,
что Швейцер держит себя теоретически всегда совершенно корректно,
прекрасно зная, что его противники будут разбиты в пух и прах, как только
дело дойдет до теоретической точки зрения.
Тем временем лассалевцы оставались не только самой замкнутой в
своей организации немецкой рабочей партией, но и самой прогрессивной в
принципиальном отношении.
6.	Женевские смуты.
Посколько базельские прения о наследственном праве были в некото¬
ром роде духовным поединком между Бакуниным и Марксом, они не при¬
вели, правда, к определенному решению, но все же приняли скорее неблаго¬
приятное, чем благоприятное для Маркса направление. Из этого делали
вывод, что Маркс был больно задет и готовился сразить Бакунина силь¬
ным ударом; такое предположение не подтверждается фактами.
Маркс остался весьма доволен течением базельского конгресса. Он
отдыхал тогда вместе с дочерью Женей в Германии, и 25-го сентября писал
из Ганновера дочери Лауре: «Я рад, что базельский конгресс окончился
и прошел сравнительно удачно. Я всегда опасаюсь таких публичных пред¬
ставлений, когда партия выступает «со всеми своими болячками». Никто
из актеров не был на высоте принципов, но идиотизм высшего класса за¬
глаживает ошибки рабочего класса. В каждом даже самом маленьком
немецком городишке, куда мы попадали проездом, мелкий местный листок
был полон сведений об этом «ужасном конгрессе».
Так же как Маркс не был разочарован ходом базельского конгресса,
и Бакунин не был им недоволен. Говорили, что своим предложением по
вопросу о наследовании он хотел сразить Маркса и добиться посредством
этой теоретической победы, чтобы местопребывание генерального совета
перенесено было из Лондона в Женеву. Когда это ему не удалось, он будто


— В41 —
бы с тем большей горячностью обрушился в газете Эгалитэ на генеральный
совет. Эти утверждения повторялись столь часто, что превратились в на¬
стоящую легенду. Между тем все это совершенно неверно. После базель¬
ского конгресса Бакунин вообще не написал ни одной строчки в Эгалитэ;
до базельского конгресса, в июле и августе 1869 г., он был, правда, главным
сотрудником этой газеты, но в длинном ряде его статей тщетно было бы
искать каких либо следов враждебности против генерального совета или
против Маркса. В частности, четыре статьи о «Принципах Интернационала»
были написаны вполне в духе тех начал, на которых был построен этот
великий союз; Бакунин высказывал в них некоторые опасения относи¬
тельно рокового влияния на пролетарских депутатов того, что Маркс
называл «парламентским кретинизмом»; но, во-первых, эти опасения с того
времени в достаточной мере подтвердились, а, во-вторых, они были совер¬
шенно невинные по сравнению с одновременными горячими выпадами
Либкнехта против соучастия рабочего класса в буржуазном парламен¬
таризме.
Затем, если даже воззрения Бакунина на право наследования и были
только капризом мысли, он все же имел право требовать обсуждения
их; на конгрессах Интернационала обсуждались еще более фантастические
взгляды, и никто не приписывал исповедывавшим эти взгляды какие либо
злостные намерения. Обвинение же Бакунина в желании добиться переселе¬
ния генерального совета из Лондона в Женеву он разбил, когда оно было
пред'явлено ему,следующими краткими и меткими словами: «Если бы такое
предложение было сделано, я первый бы энергичнейшим образом восстал
против него; столь роковым оно мне кажется для будущности Интернацио¬
нала. Женевские секции хотя и достигли за очень короткое время громадных
успехов, но в Женеве еще господствует слишком узкий, специфически же¬
невский дух, и нельзя допустить, чтобы генеральный совет Интернационала
переселился туда. К тому же, очевидно, что, пока будет держаться со¬
временная политическая организация Европы, Лондон останется един¬
ственным местом, подходящим для генерального совета; и Поистине нужно
быть дураком или врагом Интернационала, чтобы пытаться перетянуть
его куда бы то ни было оттуда».
Но есть люди, которые считают Бакунина прежде всего лжецом; они
скажут, что эти его заявления придуманы были им потом, чтобы оправдать
себя. Но и это возражение отпадает в виду того, что Бакунин еще д о базель¬
ского конгресса решил переселиться после конгресса из Женевы в Ло¬
карно. Решил он это ввиду обстоятельств, изменить которые было не в его
власти. Он находился в крайне стесненном экономическом положении; пред¬
стояли роды его жены, и он решил ожидать их в Локарно. Сам он намеревался
заняться там переводом первого тома Капитала на русский язык. Один его
молодой почитатель, некий Любавин, достал ему русского издателя, который
согласился заплатить за перевод 1.200 рублей, и Бакунин получил
300 рублей в виде аванса.
Таким образом все мнимые интриги, которыми Бакунин будто бы за¬
нимался до или после базельского конгресса, обращаются в ничто; но все


— i»42 —
же у него остался горький привкус от этого конгресса. Под влиянием на¬
травливания со стороны Боркгейма, Либкнехт заявил в присутствии третьих
лиц, будто у него имеются доказательства, что Бакунин агент русского
правительства. Бакунин созвал в Базеле суд чести, и Либкнехту было
предложено обосновать на суде свое обвинение. Никаких оснований у него
не было, и суд чести выразил ему резкое порицание. Это не помешало Либ¬
кнехту, который после кельнского процесса коммунистов и со времени
эмигрантства был слишком склонен видеть всюду шпионов протянуть
противнику руку примирения, и Бакунин честно пожал ее.
Тем обиднее было для Бакунина, что уже несколько недель спустя,
2-го октября, Моисей Гесс выступил в парижской газете Ревейль со старой
сплетней. Гесс, бывший немецким делегатом в Базеле, излагал тайную исто¬
рию конгресса и в связи с этим рассказывал об «интригах» Бакунина,
будто бы имевших целью сокрушить принципиальные основы Интерна¬
ционала и перетянуть генеральный совет из Лондона в Женеву. Интриги
эти, по его словам, разбились в Базеле. В заключение Гесс заявлял, выска¬
зывая этим гнусное подозрение, что не сомневается в революционных воз¬
зрениях Бакунина, но что этот русский является близким родственником
Швейцера. А именно в Базеле немецкие делегаты обвиняли Швейцера в том,
что он явный агент немецкого правительства. Злостное намерение этого
доноса бросалось тем яснее в глаза, что невозможно было усмотреть ни¬
какого «близкого родства» между агитацией Бакунина и агитацией Швей¬
цера. И лично эти два человека не имели ни малейших точек соприкосно¬
вения друг с другом.
Конечно, Бакунин поступил бы умнее всего, не обратив никакого вни¬
мания на эту совершенно отвратительную статью. Но легко понять, что
он был взбешен постоянными сомнениями в его политической честности,
и тем больше выходил из себя, чем коварнее на него нападали из за угла.
Он сел и написал опровержение, но сгоряча написал слишком длинно, и
сам понимал, что Ревейль не сможет принять его статью. Он очень резко
нападал в ней на «немецких евреев», причем однако делал исключение
для таких «великанов», как Лассаль и Маркс, говоря о пигмеях в роде
Боркгейма и Гесса. Бакунин решил использовать свою длинную полеми¬
ческую статью в качестве предисловия к обширной книге о своем револю¬
ционном мировоззрении и послал ее в Париж Герцену с просьбой найти
для нее издателя; для газеты Ревейль он присоединил более краткое об’яс-
нение. Но Герцен опасался, что и оно не будет принято газетой; он поэтому
сам написал статью в защиту Бакунина против Гесса, и Ревейль не только
напечатала ее, но и снабдила примечанием от редакции, которое вполне
удовлетворило Бакунина.
Но большая статья Бакунина очень не понравилась Герцену. Он
осуждал выходки против «немецких евреев» и был поражен тем, что Бакунин
ополчается против столь мало известных людей, как Боркгейм и Гесс, вместо
того, чтобы направить свой клинок против Маркса. На это Бакунин ответил
28 го октября, что хотя и считает Маркса зачинщиком всей полемики,
но по двум причинам пощадил его и даже назвал «великаном». Первая ц?


- 343 —
этих причин—справедливость. «Оставляя в стороне все неприятности,
которые он нам причинил, мы не можем, или, по крайне мере, я не могу
не считаться с его огромными заслугами в деле социализма; в течение два¬
дцати пяти лет он служит ему с пониманием, энергией и чистотой и без
сомнения превосходит всех нас в этом отношении. Он один из первых
и несомненно главный учредитель Интернационала, и это в моих глазах
громадная заслуга, которую я буду признавать всегда, как бы он ни поступал
по отношении к нам».
Бакунин говорил затем, что руководствуется политическими и такти¬
ческими соображениями по отношению к Марксу, «который меня терпеть
не может и не любит никого, кроме самого себя и, быть может, своих близких.
Маркс приносит бесспорно большую пользу Интернационалу. Вплоть до
сегоднешнего дня он оказывал мудрое влияние на свою партию и является
самой прочной опорой социализма, сильнейшей защитой против вторжения
в него буржуазных целей и мыслей. Я никогда не простил бы себе, если
хотя бы попытался искоренить его благотворное влияние или даже ослабить
его с глупой целью отомстить за себя. Но может случиться, и даже очень
скоро, что я вступлю с ним в спор—конечно, не с тем, чтобы напасть лично
на него, но по принципиальному вопросу о государственном коммунизме;
он горячий приверженец этого коммунизма, так же как те англичане и
немцы, которыми он руководит. Это будет борьба на жизнь и на смерть.
Но все в свое время, и час для такой борьбы еще не пробил».
В последнюю очередь Бакунин приводит одно тактическое соображе¬
ние, которое, по его словам, мешает ему нападать на Маркса. Если бы
он открыто выступил против него, три четверти членов Интернационала
оказались бы его противниками. И, напротив того, большинство будет
на его стороне, если он выступит против той нищей братии, которая окру¬
жает Маркса; и сам Маркс будет радоваться или, вернее, почувствует
«злорадство» (Schadenfreude), как выразился по немецки Бакунин в своем
письме, написанном на французском языке.
Сейчас же после этого письма Бакунин переселился в Локарно. За*
нятый своими личными делами, он в течение нескольких недель, которые
прожил еще в Женеве после базельского конгресса, почти не участвовал
в тамошнем рабочем движении и не написал ни одной строчки для Эгалитэ.
Его преемником в редакции был Робэн, один бельгийский учитель, за год
до того переселившийся в Женеву, и вместе с ним еще Перрон, тот самый
живописец по эмали, который редактировал газету еще до Бакунина. Оба
они были единомышленники Бакунина, но писали и действовали совершенно
не в его духе. Бакунин стремился просвещать и вызывать к самостоятель¬
ным действиям рабочих «грубых ремесл», в которых пролетарско-револю-
ционный дух был гораздо более живой, чем в рабочих «фабрики». Он дей¬
ствовал по отношении к ним даже в разрез с их собственными комитетами,
не говоря уже о противоречии с «фабрикой», которая хотя и поддерживала
«грубые ремесла», во время стачек, но делала из этой неоспоримой заслуги
неправильный вывод, будто «грубые ремесла» должны* во всех случаях идти
по ее стопам. То, что Бакунин говорил против такой «политики инстанций»,


- 344 -
как мы назвали бы ее в настоящее время, представляет большой интерес
даже теперь. Бакунин боролся против этого, имея в особенности в виду
неискоренимую склонность «фабрики» к соглашению с буржуазным ради¬
кализмом; Робен же и Перрон, напротив того, считали возможным замазать
и залепить те противоречия между «фабрикой» и «грубыми ремеслами», кото¬
рые не были созданы Бакуниным, а коренились в социальных противо¬
положностях интересов. Это приводило их к постоянному шатанию, кото¬
рое не удовлетворяло ни «фабрику», ни «грубые ремесла», а лишь широко
раскрывало двери всевозможным интригам.
Мастером таких интриг был один русский эмигрант, проживавший
тогда в Женеве—Николай Утин, Он участвовал в русских студенческих
беспорядках в начале шестидесятых годов и, когда дело приняло опасный
оборот, бежал заграницу, где жил хорошо, получая изрядную ренту—
как говорили, от двенадцати до пятнадцати тысяч франков—от своего
отца, откупщика. Благодаря своим деньгам этот пустой болтун занял
положение, которого никогда не добился бы по своим умственным
способностям. Успехи ему давались однако только в области сплетен,
где, как выразился однажды Энгельс, «люди занятые никогда не угонятся
за теми, у кого есть время болтать целый день». Утин сунулся сначала
к Бакунину, но встретил решительный отпор, и от’езд Бакунина из Женевы
дал ему удобный случай преследовать путем сплетен этого ненавистного
ему человека. Для этой благородной цели он потрудился не без успеха
и вслед за тем бросился к ногам царя, смиренно прося о помиловании. Царь,
с своей стороны, не оказался непримиримым, и во время русско-турецкой
войны 1877 г. Утин сделался царским военным поставщиком, благодаря
чему скопил еще большее, хотя наверное не более чистое, богатство, чем
то, которое ему дала водочная торговля его отца.
Утину было тем легче достигать своих целей с такими людьми, как
Робэн и Перрон, что они, при всей своей честности, были невероятно неуме¬
лыми людьми. В довершение всего они затеяли ссору с генеральным советом
Интернационала и по таким вопросам, которые менее всего могли интере¬
совать рабочих французской Швейцарии. Эгалитэ ополчилась против того,
что генеральный совет уделяет слишком много внимания ирландскому
вопросу, что он не учреждает федерального совета в Англии, что он не
решает спора между Либкнехтом и Швейцером и т. п. Бакунин был тут
ни при чем, и если казалось, что он одобряет эти нападки или даже под¬
стрекает к ним, то лишь потому, что Робэн н Перрон принадлежали к числу
его приверженцев, и газетка Джемса Гильома выступала с такими же на¬
падками.
В частном циркуляре, помеченном 1-ым января 1870 г. и который был
послан кроме Женевы еще только федеральным советам французского
языка, генеральный совет опровергнул все нападки Робэна. Очень резкий
по форме, циркуляр этот держался строго в пределах существа дела. Любо¬
пытны и по настоящее время те основания, по которым генеральный совет
отказывался учредить федеральный совет в Англии. Он указывал, что хотя
инициатива революционного движения, весоятно, выйдет из Франции,


— 345 —
но что одна только Англия сможет послужить рычагом для серьезной эко¬
номической революции. Это единственная страна, где уже нет крестьян
и все землевладение сосредоточено в немногих руках. Это единственная
страна, где капиталистическая форма охватила почти все производство,
где широкие массы населения состоят из наемных рабочих. Это единствен¬
ная страна, где классовая борьба и организация рабочего класса, благо¬
даря усилиям трэд-июнонов, достигли известной степени об’единенности
и зрелости. Наконец, благодаря господству Англии на мировом рынке,,
всякая революция ее экономических отношений должна непосредственно
отразиться на всем мире.
Но если, таким образом, у англичан имеются все необходимые мате¬
риальные предпосылки социальной революции, то, с другой стороны, им
недостает духа обобщения и революционной страсти. Задача генерального
совета заключается в том, чтобы влить в них этот дух и эту страсть, и это
ему удается, как видно по жалобам самых влиятельных буржуазных лондон¬
ских газет на то, что генеральный совет отравляет национальный дух
рабочепо класса и толкает его к революционному социализму. Английский
федеральный совет, занимая срединное положение между генеральным
советом Интернационала и генеральным советом трэд-юнионов, не пользо¬
вался бы никаким влиянием; с другой стороны, генеральный совет ли¬
шился бы своего влияния на этот великий рычаг пролетарской революции.
Он считал глупым передать этот рычаг исключительно в английские руки
и сменить серьезную и тихую работу рыночной шумихой.
Но раньше, чем этот циркуляр дошел по назначению, разразилась
катастрофа в самой Женеве. В редакционном комитете Эгалитэ семь членов
были сторонниками Бакунина и только двое его противниками; из-за
одного совершенно незначительного, политически безразличного инци¬
дента большинство поставило вопрос о доверии, и тогда обнаружилось,
что Робэн и Перрон со своей неустойчивой политикой сидят между двух
стульев. Меньшинство нашло поддержку в федеральном совете, и семь
членов большинства вышли из редакции; среди них оказался и старый
Беккер, который, пока Бакунин жил в Женеве, поддерживал с ним друже¬
ские отношения, но сильно критиковал поведение Робэна и Перрона. За-
ведывание газетой Эгалитэ перешло затем в руки Утина.
7.	Конфиденциальное сообщение.
Тем временем Боркгейм продолжал свою кампанию против Бакунина.
18-го февраля он жаловался Марксу, что Будущность, газета, изда¬
ваемая Иоганном Якоби, отказалась поместить его, как писал Маркс Эн¬
гельсу, «чудовищное письмо о русских делах, невыразимую чепуху, пере¬
скакивающую с пятого на десятое». Вместе с тем Боркгейм, ссылаясь на
Каткова, который в молодости был единомышленником Бакунина, но за¬
тем перешел в реакционный лагерь, высказывал подозрения относительно
Бакунина «в денежном отношении». Этому, однако, не придавали значения
ни Маркс, ни Энгельс; последний с философским равнодушием заметил:
«Брать деньги в займы без отдачи обычный способ существования русских,


— 346 —
и русским не следует попрекать этим друг друга». В непосредственной связи
с своими сообщениями о нападках Боркгейма Маркс писал, что генеральный
совет должен решить, следовало ли исключить в Лионе из Интернационала
некоего Ришара, который позднее действительно оказался предателем;
он прибавил к этому, что не может поставить в упрек Ришару ничего, кроме
его рабской привязанности к Бакунину и связанных с этим чрезмерных
мудрствований. «Повидимому, наш последний циркуляр произвел большую
сенсацию, и в Швейцарии и Франции началась травля Бакунина. Но не
следует заходить в этом слишком далеко, и уж я позабочусь о том, чтобы
никого напрасно не преследовали».
В резком противоречии с этими добрыми намерениями стояло то
конфиденциальное сообщение, которое Маркс несколько недель спустя
направил 28-го марта через посредство Кугельмана брауншвейгскому
комитету эйзенахцев. Сообщение это содержло в себе главным образом
циркуляр генерального совета от 1-го января, предназначенный только
для Женевы и для федеральных советов французского языка, уже достиг¬
ший своей практической цели и даже сверх того вызвавший травлю
бакунинцев, которую осуждал Маркс. Нельзя понять, для чего Марксу
понадобилось отправить в Германию этот циркуляр, несмотря на неже¬
лательные последствия, вызванные им в Женеве; в Германии даже не
было последователей Бакунина.
И еще менее понятным было то, что Маркс снабдил циркуляр в своем
конфиденциальном сообщении предисловием и заключением, которые могли
гораздо скорее, чем сам циркуляр, вызвать «травлю» Бакунина. Преди¬
словие начиналось с горьких упреков по адресу Бакунина в том, что он
сначала пытался пробраться в лигу свободы и мира, в испольнительном
комитете которой за ним однако постоянно зорко следили, как за «подозри¬
тельным русским». После того как он провалился в этой лиге со своими
программными нелепостями, он примкнул к Интернационалу, чтобы пре¬
вратить его в орудие своих личных целей. Для этого он основал союз социа¬
листической демократии. После того как генеральный совет отказался
признать этот союз, он об’явил его распущенным, но фактически продолжал
руководить им, стараясь достигнуть своей цели другим путем. Он добился
постановки на программу базельского конгресса вопроса о праве наследо¬
вания, чтобы одержать теоретическую победу над генеральным советом и тем
самым открыть возможность для перевода генерального совета в Женеву. Ба¬
кунин,по словам Маркса, организовал «форменную конспирацию», чтобы обес¬
печить себе большинство на базельском конгрессе, но ему не удалось провести
свои предложения, и генеральный совет остался в Лондоне. Досада на эту
неудачу,—а с успехом этого дела Бакунин, вероятно, связывал всякие лич¬
ные планы,—проявилась в нападках Эгалитэ на генеральный совета, на како¬
вые нападки генеральный совет и ответил в своем циркуляре от 1-го января.
Затем Маркс дословно воспроизводил циркуляр в своем конфиден¬
циальном сообщении и указывал, что еще до получения его в Женеве там
наступил кризис; романский федеральный совет отнесся неодобрительно
в нападкам Эгалитэ на генеральный совет и подчинил газету строгому над¬


зору, после чего Бакунин переехал из Женевы в Тессин. «Вскоре после
этого умер Герцен. Бакунин, который отрекся от своего старого друга и по¬
кровителя Герцена, с тех пор, как захотел играть роль вождя европейского
рабочего движения, стал после его смерти петь ему хвалы. Почему? Герцен,
несмотря на то, что имел сам большое состояние, получал ежегодно по
25.000 франков на пропаганду от дружественной ему псевдо-социалисти-
ческой панславистской партии в России. Благодаря своим крикливым
похвалам, Бакунину удалось заполучить эти деньги для себя и таким
образом вступить в обладание «наследством Герцена», несмотря на всю свою
ненависть к наследованию». В то время в Женеве образовалась колония
молодых русских эмигрантов, состоявшая из студентов, честно настроен¬
ных; борьба с панславизмом была главным пунктом их программы. Они,
по словам Маркса, предложили войти, как ветвь, в Интернационал и выста¬
вили пока своим представителем в генеральном совете Маркса; оба эти
предложения были приняты. Вместе с тем они заявили, что в ближайшем
будущем сорвут маску с Бакунина, так что скоро будет раскрыта игра
этого в высшей степени опасного интригана—по крайней мере по отноше¬
нию к Интернационалу. Этим заканчивалось конфиденциальное сообщение.
Остается указать на многочисленные неверные данныя, которые оно
содержало относительно Бакунина. Обвинения, выставленные Марксом
против Бакунина, в общем тем более неосновательны, чем они предста¬
вляются более тяжелыми. Это прежде всего относится к подозрениям в
желании заполучить наследство Герцена. В России никогда не существовало
псевдо-социалистической панславистской партии, которая давала Гер¬
цену 25.000 франков в год на пропаганду. Крошечное зерно истины, за¬
ключавшееся в этой басне, сводилось к тому, что один молодой социалист,
Бахметьев, основал в 50-х годах революционный фонд в 20.000 франков,
которым заведывал Герцен. Нет никаких доказательств, что Бакунин
проявлял какие либо стремления положить себе в карман этот фонд. Менее
всего это следует из его сердечной статьи в Марсельезе Рошфора, посвящен¬
ной памяти его политического противника, бывшего другом его молодости.
Его в крайнем случае можно за эту статью упрекнуть в сантиментальности,
которая, как и все вообще недостатки и слабости Бакунина, была прямой
противоположностью тех свойств, которые присущи «чрезвычайно опасному
интригану».
Уже из заключительных фраз конфиденциального сообщения видно, что
именно ввело в заблуждение Маркса. Все ложные сведения были сообщены
ему комитетом русских эмигрантов в Женеве, иначе говоря, Утиным или чрез
его посредство Беккером. По крайней мере из одного письменного сообще¬
ния Маркса к Энгельсу видно, что самое гнусное подозрение против Баку¬
нина, обвинение его в вымогательстве наследства Герцена, вызвано было
сведениями, доставленными Марксу Беккером. С этим однако не согла¬
суется то, что Беккер, в сохранившемся его письме от того времени к Юнгу,
хотя и жаловался на запутанность положения в Женеве, на несогласия
между фабрикой и грубыми ремеслами, на «слабонервные обманчивые
огоньки, как Робэн, и на упрямые головы, как Бакунин», но в заключение
202-69	23


— 348 —
хвалил последнего и говорил, что он «изменился к лучшему». Письма Бек¬
кера и русской эмигрантской колонии к Марксу не сохранились; в своем
официальном и в частном ответе новой ветви Интернационала Маркс счел
более осторожным не упомянуть ни словом о Бакунине. Он считал главной
задачей русской секции—и старался в этом смысле влиять на нее—содей¬
ствие полякам, иначе говоря, советовал русским помочь освободить Европу
от непосредственного соседства с ними. Он не без юмора принял предло¬
жение быть представителем молодой России и говорил, что человек не знает,
среди каких странных товарищей ему, быть может, придется очутиться.
Несмотря на этот шутливый тон, для Маркса было видимо большим
удовлетворением, что Интернационал начал привлекать русских револю¬
ционеров. Иначе непонятно, как он мог поверить подобным подозрениям
против Бакунина, получив их от совершенно неизвестного ему Утина;
раньше он отвергал их, когда сведения шли от его старого друга Борк¬
гейма. По странной случайности Бакунин был в то же самое время введен
в обман одним русским эмигрантом, считая его ласточкой грядущей рус¬
ской революции, и даже чуть не запутался в авантюре, которая была бы
опаснее для его репутации, чем все другие приключения его бурной жизни.
Несколько дней после того как было написано конфиденциальное
сообщение, второй годовой конгресс романской федерации собрался 4-го ап¬
реля в JIa-шо-де-Фон. Там дело дошло до открытого разрыва. Женев¬
ская секция Бакунинского союза, уже принятая генеральным советом в
состав Интернационала, требовала, чтобы ее приняли в романскую феде¬
рацию и чтобы оба ее делегата участвовали в работах конгресса. Этому
противился Утин, горячо нападая на Бакунина; он называл женевскую
секцию союза орудием интриг Бакунина, но у него оказался очень реши¬
тельный противник в лице Гильома. Последний был узкий фанатик и впо¬
следствии не меньше согрешил по отношению к Марксу, чем Утин по отно¬
шению к Бакунину; но все же он был по своему образованию и способно¬
стям другой человек, чем его жалкий противник. Меньшинство отказалось
подчиниться воле большинства, и конгресс раскололся на две части. Вместо
одного образовалось два конгресса; конгресс большинства постановил
перенести место заседаний федерального совета из Женевы в Ла-шо-де-
Фон и сделать органом союза газету Солидаритэ, которую предполагалось,
что будет издавать Гильом в Неуенбурге.
Меньшинство основывало свою обструкцию на том, что большинство на
самом дело лишь случайное, так как в Ла-шо-де-Фон представлены только
пятнадцать секций, тогда как одна Женева насчитывает тридцать секций, и
все или почти все не желают, чтобы секция Бакунинского союза входила
в состав романской федерации. Большинство, напротив, настаивало на
том, что секция, принятая генеральным советом, не может быть отвергнута
федеральным советом. Старый Беккер доказывал в своем Вестнике, что все
эти распри совершенно вздорные по существу и вызваны отсутствием брат¬
ских чувств с обеих сторон. Секция Бакунинского союза, которая по суще¬
ству рассчитана на теоретическую пропаганду, совершенно не нуждается
в том, чтобы ее приняли в национальный союз, и ей бы следовало не настаи¬


- 349 —
вать на этом -тем более, что ее считают орудием интриг Бакунина, которого
в Женеве давно уже недолюбливают. Но если все таки она желает быть
принятой, то узкосердечие и ребячество отказывать ей в этом или превра¬
щать вопрос о ее принятии в повод для раскола.
Однако, дело обстояло не так просто, как думал Беккер. Постановле¬
ния, которые были приняты двумя конгрессами, хотя и имели между собою
точки соприкосновения, но расходились в том основном вопросе, из за
которого собственно и возникли женевские смуты. Конгресс большинства
защищал точку зрения «грубых ремесл»: он отказывался от всякой поли¬
тики, которая ставит себе целью только социальное преобразование путем
национальных реформ, так как каждое политически организованное госу¬
дарство не что иное, как средство капиталистической эксплоатации на почве
гражданского права; поэтому всякое участие пролетариата в буржуазной
политике служит лишь к укреплению теперешней системы и ослабляет
революционное действие пролетариата. Напротив того, конгресс меньшин¬
ства защищал точку зрения «фабрики»; он боролся против политического
воздержания, считая, что оно вредит рабочему движению, и рекомендовал
участие в выборах не потому, что это приведет к освобождению рабочего
класса, а потому, что представительство рабочих в парламенте хорошее
средство для пропаганды, и не следует им пренебрегать из тактических
соображений.
Новый федеральный совет в Jla-шо-де-Фон требовал, чтобы генераль¬
ный совет признал его руководителем романской федерации. Генеральный
совет, однако, не пошел навстречу этим требованиям и постановил 28-го
июня, чтобы женевский федеральный совет, за который стояло боль¬
шинство женевских секций, сохранил свои прежние функции; новому же
федеральному совету предложено было принять какое нибудь местное
наименование. Это решение, довольно справедливое, было вызвано самим
новым федеральным советом; но он не подчинился ему, а поднял жалобу на
властолюбие генерального совета, и, вследствие этого, к лозунгу о полити¬
ческом воздержании присоединился второй лозунг—оппозиции внутри
Интернационала.
Генеральный совет, с своей стороны, порвал всякую связь с феде¬
ральным советом в Ла-шо-де-Фон.
8.	Ирландская амнистия и французский плебисцит.
Зима 1869—1870 г. была для Маркса опять временем разных физи¬
ческих недомоганий, но с него, по крайней мере, сняты были вечные денеж¬
ные заботы. 30-го июня 1869 г. Энгельс освободился от своей «собачьей
коммерции» и еще за полгода до того запросил Маркса, достаточно ли ему
будет 350 фунтов ст. в год для жизни. Энгельс хотел покончить со своим
компаньоном на том, чтобы тот в течение пяти или шести лет выплачивал
эту сумму Марксу. К какому они пришли, в конце концов, соглашению,
не видно из переписки двух друзей; во всяком случае Энгельс вполне обес¬
печил экономическое положение Маркса не только на пять-шесть лет, но
до самой его смерти.


— 350 —
В политической области оба друга в то время много занимались ир¬
ландским вопросом. Энгельс подробно изучал историю этого вопроса, но,
к сожалению, результаты его работ остались неизданными, а Маркс энер¬
гично настраивал генеральный совет в пользу ирландского движения, кото¬
рое требовало амнистии фениев, осужденных без соблюдения законных
форм и подвергавшихся позорному обращению в каторжной тюрьме. Гене¬
ральный совет выразил свое преклонение перед твердостью и отвагой ирланд¬
ского народа в этом движении и заклеймил политику Гладстона, который,
несмотря на данное при выборах обещание амнистии, отказывался от нее
или ставил условия, слишком оскорбительные для жертв угнетения и
для ирландского народа. Самым резким образом премьер-министру ука¬
зывалось на то, что, несмотря на свой ответственный пост, он высказывал
восторженное одобрение мятежу американских рабовладельцев, а теперь
проповедует английскому народу необходимость подчинения, что все его
поведение в вопросе об ирландской амнистии подлинный плод той «завое¬
вательной политики», которую он пламенно клеймил у своих противников
консерваторов и этим отстранил их от власти. Генеральный совет, по сло¬
вам Маркса в письме к Кугельману, столь же решительно напал на Глад¬
стона, как прежде на Пальмерстона. «Здешние эмигранты-демагоги, писал
Маркс, любят обрушиваться из безопасного далека на континентальных
деспотов. Меня же такие нападки увлекают только тогда, когда их бросают
тиранам прямо в лицо».
Особенную радость доставил Марксу большой успех его старшей дочери
в этой ирландской кампании. Так как английская печать упорно замалчи¬
вала все гнусности обращения с заключенными в тюрьму фениями, то Женя
Маркс, под псевдонимом Вильямса, которым пользовался в пятидесятые
годы ее отец, послала несколько статей в Марсельезу Рошфора; она изобра¬
жала в них яркими красками, как обращаются с политическими преступ¬
никами в свободной Англии. Этих разоблачений, появившихся в самой,
быть может, распространенной на континенте гезете, Гладстон не выдержал;
через несколько недель большинство заключенных фениев были освобо¬
ждены и находились по пути в Америку.
Марсельеза завоевала себе европейскую славу тем, что направила
самые смелые удары на трещавшую по всем швам империю. В самом начале
1870 г. Бонапарт сделал последнюю отчаянную попытку спасти свой покры¬
тый кровью и грязью режим уступками буржуазии, сделав премьер-мини¬
стром либерального болтуна Оливье. Последний выступил с так называв
мыми «реформами», но кошка не может не ловить мышей даже под страхо»
смерти, и Бонапарт потребовал для этих «реформ» подлинно бонапартистского
освящения плебисцитом. Оливье имел слабость подчиниться и рекомендо¬
вал даже префектам развить «пожирающую» деятельность для успеха пле¬
бисцита. Но бонапартовская полиция понимала лучше, чем этот пустой
болтун, как устраивать удачный плебисцит. Накануне подачи голосов
она раскрыла мнимый заговор бомбистов, будто бы задуманный членами
Интернационала против жизни Бонапарта. Оливье из трусости спрятался
за спину полиции, в особенности поскольку дело касалось рабочих; по всей


— 301 —
Франции были произведены обыски и аресты среди «руководителей» Интер¬
национала, поскольку они были известны.
Генеральный совет поспешил выступить 3-го мая с протестом против
этого обмана и заявил следующее: «Наш устав обязывает все секции ассо¬
циации действовать публично. Если бы устав даже не был вполне определен¬
ным в этом пункте, то самая сущность ассоциации, которая отождествляет
себя с рабочим классом, исключает всякую возможность принять форму
тайных обществ. Когда устраивают заговор рабочие классы, образующие
большинство каждой нации, создающие все ее богатства и от имени кото¬
рых правят каждой страной узурпаторские власти, то заговор этот откры¬
тый, как заговор солнца против тьмы, и рабочие действуют с полным созна¬
нием, что вне их власти нет никакой законной силы... Проводимые с такой
шумихой насильственные меры против наших французских секций напра¬
влены исключительно к одной цели—способствовать различным манипу¬
ляциям при плебисците». Так на самом деле и было; но это низкое средство
достигло еще раз своей низкой цели: «либеральная империя» была санкцио¬
нирована большинством 7 миллионов голосов против I1/, миллиона.
Но выдумка с заговором бомбистов кончилась после этого ничем.
Когда полиция доказывала, что будто бы нашла у членов Интернационала
шифрованный словарь, в котором ничего не могла разобрать, кроме отдель¬
ных имен, как Наполеон, и отдельных химических выражений, как нитро¬
глицерин, то это было слишком очевидным вздором, чтобы выступить с ним
даже перед бонапартовскими судьями. Обвинение, поэтому, свелось к тем же
проступкам, за которые французские члены Интернационала уже дважды
привлекались к ответственности й были осуждены только за участие в
тайных или недозволенных обществах.
После блестящей защиты, которую на этот раз вел медник Шатэн—
впоследствии он был членом парижской коммуны—последовал 9-го июля
ряд осуждений, причем наивысшими наказаниями были заключение в тюрьму
на год и лишение на год прав чести. Но одновременно с этим во Франции
разразилась буря, которая смела вторую империю с лица земли.


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Падение Интернационала.
1.	До Седана.
Много писали об отношении Маркса и Энгельса к войне, хотя по суще¬
ству можно лишь немногое сказать об этом. Они видели в войне не устано¬
вление божественного порядка, как Мольтке, а скорее дьявольское наво-
ждение, явление, неразрывно сопутствующее классовому и, ? особенности,
капиталистическому строю общества.
Будучи историками, они, естественно, не стояли на совершенно не¬
исторической точке зрения, полагая, что война есть война, и всякую войну
следует измерять по тому же шаблону. Для них всякая война имела свои
определенные предпосылки и следствия, и уже от последних зависело, как
должен отнестись к ней рабочий класс. Таким же было и воззрение Лассаля,
с которым они спорили в 1859 г. о действительных условиях тогдашней
войны. Для всех троих однако решающее значение имели интересы рабочих,
т, е. вопрос, как лучше всего использовать эту войну для борьбы за осво
бождение пролетариата.
Этой же точкой зрения определялось и их отношение к войне 1866 г.
После того, как германской революции 1848 г. не удалось создать нацио¬
нальное единство, прусское правительство старалось использовать для
себя немецкое обвинительное движение, снова проснувшееся благодаря
экономическому развитию Германии, и вместо единой Германии создать,
как выразился старый император Вильгельм, расширенную Пруссию.
Маркс и Энгельс, Лассаль и Швейцер, Либкнехт и Бебель были все согласны
в том, что германское единство, нужное германскому пролетариату как
предварительная ступень для его борьбы за освобождение, может быть
достигнуто только путем национальной революции; они поэтому самым
решительным образом боролись против всяких династически-сепаратив-
ных стремлений великопрусской политики. Но после решительной победы
при Кениггреце, они рано или поздно должны были, считаясь с «фактиче¬
скими обстоятельствами», вкусить этого кислого яблока. Тогда уже выясни¬
лось, что национальная революция невозможна в виду трусости буржуазии
и слабости пролетариата,что спаянная «кровью и железом» великая Пруссия
открывает более благоприятные перспективы для классовой борьбы пролета¬
риата, чем к тому же, конечно, маловероятное восстановление немецкого
союзного сейма с его жалкой захолустной политикой. Маркс и Энгельс тот¬


час же сделали этот вывод, и Швейцер тоже, как преемник Лассаля. Они
считались с северо-германским союзом, при всей его искалеченной и хилой
организации, как с фактом действительности, ничуть не желанным и тем
более вызывающим восторг, но все же создающим для немецкого рабочего
класса более твердую основу, чем ужасное хозяйничание союзного сейма.
Либкнехт и Бебель, напротив того, держались еще велико-немецкого рево¬
люционного воззрения и даже после 1866 г. направляли неустанные уси¬
лия к разрушению северо-германского союза.
Решение, принятое Марксом и Энгельсом в 1866 г., в известной степени
предопределяло их отношение к войне 1870 г. Они никогда прямо не выска¬
зывались ни относительно непосредственных поводов, вызвавших эту войну,
ни относительно выдвинутой Бисмарком против Бонапарта кандидатуры
гогенцолернского принца на испанский престол, ни относительно заду¬
манного Бонапартом против Бисмарка французско-итальянско-австрий¬
ского военного союза. Ни о том, ни о другом нельзя было составить себе
верного суждения по имевшимся тогда данным. Но поскольку бонапартов-
ская военная политика была направлена против национального единства
Германии, Маркс и Энгельс признали, что Германия находится в состоянии
обороны.
Это воззрение Маркс подробно обосновал в составленном им адресе,
изданном генеральным советом Интернационала 23-го июля. Он называл в
нем «военный заговор 1870 г. исправленным изданием государственного
переворота 1851 г.», но говорил, что это похоронный звон, под который по¬
гибнет вторая империя, и что она закончится, как и началась,—пародией.
Однако не следует забывать, что именно правительства и господствующее
классы дали возможность Бонапарту разыгрывать в течение восемнадцати
лет жестокий фарс восстановленной империи. Если война является оборо-
нительной со стороны немцев, то кто привел Германию в состояние обороны,
кто дал возможность Людовику Бонапарту вести войну против Германии?
Пруссия. Бисмарк вел тайные переговоры с тем же самым Бонапартом до
Кениггреца, а после Кениггреца не противопоставил закрепощенной Фран¬
ции свободную Германию, а, напротив того, привил в Германии к прелестям
своей старой доморощенной системы все ухватки второй империи; в ре¬
зультате бонапартовский режим процветал на обоих берегах Рейна. К чему
другому это могло привести, как не к войне? «Если немецкий рабочий класс
допустит, чтобы настоящая война утратила свой строго оборонительный
характер и превратилась в наступательную войну против французского
народа, то и победа и поражение будут в одинакой мере злополучны. Все
бедствия, которые обрушились на Германию после так называемых осво¬
бодительных войн, возобновятся с возросшей силой». Адрес ссылался на
декларации немецких и французских рабочих против войны, устраняющие
опасения столь печальных результатов. Он указывал также и на то, что
позади самоубийственной борьбы таится мрачный облик России. Все симпа¬
тии, которые смогут снискать себе немцы в оборонительной войне против
нападения со стороны Бонапарта, немедленно отпадут, если прусскому
правительству позволят призвать казаков или принять их помощь.


— 354 —
За два дня до выхода этого адреса, 21-го июля, северо-германский
рейхстаг ассигновал 120 миллионов талеров на военные кредиты. Парла¬
ментские представители лассалевцев, согласно принятой ими с 1866 г.
политике, голосовали за кредиты. Напротив того, Либкнехт и Бебель,
парламентские представители эйзенахцев, воздержались от голосования.
Своим голосованием за кредиты ойи бы высказали вотум доверия прусскому
правительству, подготовившему своим образом действия в 1866 г. и
настоящую войну; с другой стороны, голосование против кредитов означало
бы некоторое одобрение гнусной и преступной политики Бонапарта. Либ¬
кнехт и Бебель смотрели на войну преимущественно с нравственной точки
зрения, и она вполне соответствовала тем взглядам, которые были выска¬
заны позднее Либкнехтом в том, что он писал об эмской депеше, и Бебелем
в его «Воспоминаниях».
Но они вступили этим в решительный конфликт со своей собственной
фракцией и, особенно, с ее руководителями в лице брауншвейгского испол-
штельного комитета. Воздержание от голосования было со стороны Либ-
снехта и Бебеля действительно не практической политикой, а манифеста¬
цией морального характера, по существу вполне правой, но не соответство¬
вавшей политическим требованиям момента. В частной жизни вполне
возможно, и в некоторых случаях достаточно сказать двум спорящим: вы
оба неправы, и я не вмешиваюсь в вашу ссору. Но это не применимо к госу¬
дарственной жизни, в которой народы расплачиваются за споры королей.
Практические последствия невозможности такого нейтралитета проявились
в менее всего ясной и последовательной позиции, которую заняло «Лейпциг¬
ское народное государство», орган эйзенахцев, в первые недели войны. Это
еще более обострило конфликт между редакцией, т. е. Либкнехтом, и браун¬
швейгским исполнительным комитетом, который, с Своей стороны, обра¬
тился за содействием и советом к Марксу.
Маркс уже в самом начале войны, 20-го июля, следовательно еще до
воздержания от голосования Либкнехта и Бебеля, резко раскритиковал
в письме к Энгельсу «республиканских шовинистов» во Франции и писал
далее: «Французов следует отколотить. Если Пруссия победит, то централи¬
зация государственной власти будет полезна для централизации рабочего
класса. Немецкое преобладание переместит центр тяжести западно-европей¬
ского рабочего движения из Франции в Германию, и стоит только сравнить
между собою движение от 1866 г. до настоящего времени в обеих странах,
чтобы увидеть, что немецкий рабочий класс стоит выше французского и в
теоретическом и в организационном отношении. Превосходстве его по
сравнению с французским рабочим классом на мировом театре было бы
вместе с тем торжеством нашей теории над теорией Прудона и т. д.». Когда
Маркс получил запрос брауншвейгского исполнительного комитета, он, как
во всех важных вопросах, обратился к Энгельсу за советом, и Энгельс,
как и в 1866 г., определил тактику обоих друзей.
В своем ответном письме от 15-го августа Энгельс писал: «Мне кажется;
что дело обстоит так: Германия вовлечена Badinguet (Бонапартом) в войну
:.а свое национальное существование. Если она потерпит от Бадингэ по¬


— За¬
ражение, то оонапартизм укрепится еще на многие годы, а Германии будет
крышка, быть может, на целые поколения. Тогда уже не будет речи о само¬
стоятельном немецким рабочем движении; борьба за восстановление нацио¬
нального единства поглотит все другое, и немецкие рабочие, в лучшем
случае, окажутся на поводу у французских. Если победит Германия, то
это во всяком случае будет концом для французского бонапартизма. Вечная
распря из-за создания германского единства,наконец, прекратится,немецкие
рабочие смогут организоваться совершенно в другомнациональноммасштабе,
чем прежде, а французские рабочие, какое правительство ни сменило бы
у них прежнее, несомненно обретут большую свободу действия, чем при
бонапартизме. Вся масса немецкого народа поняла, что дело идет в первую
очередь о национальном существовании и поэтому настроилась сразу за
войну. Мне кажется прямо невозможным, чтобы какая либо немецкая поли¬
тическая партия при таких обстоятельствах проповедывала полную обструк¬
цию à la Вильгельм (Либкнехт) и выдвигала на место главного соображения
всяческие побочные доводы».
Энгельс столь же резко, как и Маркс, осуждал французский шовинизм,
который проявлялся во всех кругах французского общества, вплоть до
республиканских. «Бадингэ не мог бы вести этой войны, если^бы не шовини¬
стическое настроение масс французского населения, буржуазии, мелкой
буржуазии, крестьян, а также созданного Бонапартом в бо..иШих городах
империалистского, вышедшего из крестьянской среды, Германского строи¬
тельного пролетариата. Пока этот шовинизм не будет разбит на голову, мир
между Германией и Францией невозможен. Можно было ожидать, что
эту задачу возьмет на себя пролетарская революция; но с того момента,
как началась война, немцам не остается ничего другого, как самим не¬
медленно взяться за это дело».
Энгельс говорит также о «побочных обстоятельствах», т. е. о том, что
война продиктована волей Бисмарка и компании, и в случае удачного ре¬
зультата увенчает Бисмарка кратковременной славой. В этом виновата
жалкая немецкая буржуазия, и это весьма противно, но непоправимо.
«Было бы однако нелепо возводить борьбу с Бисмарком в единственно
руководящий принцип. Во-первых, Бисмарк теперь, как и в 1866 г., выпол¬
няет часть нашей работы; он, конечно, выполняет ее п о-с в о е м у и по¬
мимо своего желания, но все же выполняет. И к тому же теперь не 1815 г.
Южпогерманцы неизбежно войдут в рейхстаг, и, благодаря этому, создастся
противовес Пруссии... Вообще, желание повернуть назад всю историю
после 1866 г. à la Либкнехт, только потому, что она ему не нравится, просто
глупость. Но мы знаем наших примерных южных германцев».
Энгельс еще раз возвращается в своем письме к политике Либкнехта.
«Смешно, что Либкнехт считает нужным держаться нейтрально только
потому, что Бисмарк был раньше заодно с Бадингэ. Еслибы таково было
общее мнение в Германии, то скоро бы возродился рейнский союз, и благо¬
родный Вильгельм увидел бы, какова в нем его роль и что сталось бы с ра¬
бочим движением. Истинным носителем социальной революции и, при том,
в столь близких его сердцу мелких государствах он очевидно считает


— 356 —
народ, который всегда колотят и топчут ногами. Вильгельм, очевидно,
рассчитывает на победу Бонапарта, чтобы устранить таким путем Бисмарка.
Вспомни, как он всегда грозил Бисмарку французами. Ты также, конечно,
на стороне Вильгельма». Последняя фраза, конечно, была сказана в ирони¬
ческом смысле: Либкнехт ссылался на то, что Маркс был согласен с воздер¬
жанием его и Бебеля от голосования по вопросу о военных кредитах.
Маркс признавал, что он одобрил «декларацию» Либкнехта. Тогда
был момент, в который акт чисто принципиального характера свидетель¬
ствовал о большом мужестве; но отсюда не следовало, что момент этот
длится и что все отношение немецкого пролетариата к войне, принявшей
характер народной войны, должно определяться антипатией Либкнехта к
Пруссии. Маркс с полным основанием говорил о «декларации», а не о воз¬
держании от голосования, как таковом. В то время, как лассалевцы голо¬
совали за военные кредиты в едином хоре с буржуазным большинством,
ничем не отметив своей социалистической позиции, Либкнехт и Бебель
мотивировали свое решение. Они обосновали в своем заявлении не только
свое воздержание от голосования, но, «в качестве социалистов-республикан-
цев и членов Интернационала, который борется со всеми угнетателями без
различия национальностей и стремится собрать в братский союз всех угне¬
таемых», они присоединили к этому принципиальный протест против этой,
как и всякой, династической войны. Они высказали надежду, что народы
Европы, наученные теперешними роковыми событиями, приложат все
старания к тому, чтобы завоевать право самоопределения и устранить те¬
перешнее сабельное и классовое господство, ибо в нем причина всех госу¬
дарственных и общественных бедствий. В этой «декларации» впервые
было широко и свободно развернуто знамя Интернационала в европейском
парламенте и при том по вопросу общемирового значения. Это, конечно,
доставило Марксу большое удовлетворение.
Что его «одобрение» имело именно такой смысл, явствует уже из
выражений, которые он употребляет. Воздержание от голосования не было
«чисто принципиальным поступком», а скорее компромиссом. Либкнехт
хотел сначала прямо голосовать против кредитов; потом только он поддался
уговорам Бебеля и воздержался от голосования. Далее, воздержание от
голосования определило поведение Либкнехта и Бебеля не на «один только
момент», как это доказывал каждый номер Народного Государства. На¬
конец, это воздержание не являлось «актом мужества», в том смысле, что
заключало в самом себе свое оправдание. Если бы Маркс имел в виду муже¬
ство такого рода, он бы с такой же похвалой, или даже большей, говорил
о храбрости Тьера, который энергично восстал против войны во француз¬
ской палате, хотя мамелюки империи обрушились на него с дикой бранью,
или о буржуазных демократах в роде Фавра и Греви, которые не воздержа¬
лись от голосования за военные кредиты,, а голосовали против них, хотя
патриотический шум в Париже по меньшей мере такой же опасный, как
в Берлине.
Выводы, которые сделал Энгельс для политики немецких рабочих
из своих взглядов на положение дел, сводились к следующим положениям:


- 8В7 —
следует примкнуть к национальному движению постольку и до тех пор,
пока оно будет ограничиваться защитой Германии (что не исключает необ¬
ходимого по обстоятельствам наступления до заключения мира); при этом
должно подчеркивать различие между германско-национальными и дина¬
стическо-прусскими интересами. Следует противодействовать аннексии
Эльзаса и Лотарингии; как только в Париже создастся республиканское,
не шовинистическое правительство, следует содействовать заключению
почетного мира; нужно постоянно выдвигать единство интересов германских
и французских рабочих, так как они осуждали войну и не воевали друг
с другом.
Со всем этим Маркс вполне согласился и послал свое заключение
в этом смысле брауншвейгскому исполнительному комитету.
2.	После Седана.
Но еще прежде, чем комитет успел практически использовать указа
ния, присланные ему из Лондона, положение вещей совершенно изменилось.
Произошла битва при Седане, император был взят в плен, империя руши¬
лась, и в Париже образовалась буржуазная республика. Во главе ее стали
бывшие депутаты французской столицы, провозгласившие себя «прави¬
тельством национальной обороны».
Со стороны немцев оборонительная война уже закончилась. Прусский
король, в качестве верховного руководителя северо-гсрманского союза,
много раз торжественно заявлял, что воюет не с французским народом, а
с правительством французского императора; с другой стороны, новые
парижские носители власти заявили, что готовы уплатить всякую, возмож¬
ную для них, сумму денег в качестве военной контрибуции. Но Бисмарк
требовал уступок земли; он продолжал войну с целью завоевания Эльзаса
и Лотарингии, не считаясь с тем, что это превращает в насмешку идею
оборонительной войны.
Следуя в этом отношении примеру Бонапарта, он пошел по его следам
также устройством своего рода плебисцита, который бы освободил прус¬
ского короля от его торжественных обещаний. Всякого рода «знать» обрати¬
лась уже накануне Седана «с массовыми петициями» к королю, требуя «защи¬
щенных границ». «Единодушное желание немецкого народа» произвело на
старого монарха такое впечатление, что уже б-го сентября он писал домой:
«Если владетельные князья воспротивятся общим желаниям, то рискуют
своими тронами»; а 14-го сентября полуофициальная Провинциальная
Корреспонденция признала «глупым предположением», что верховный
глава северо-германского союза будет считать себя связанным своими
собственными, явно и свободно выраженными обещаниями.
Для того, чтобы «единодушное желание немецкого народа» предстало
в совершенно чистом виде, всякого рода попытки возражения подавлялись
насильственными мерами. 5-го сентября брауншвейгский комитет издал
воззвание, в котором призывал рабочий класс к публичным выступлениям
за почетный мир с французской республикой и против аннексии Эльзас-
Лотарингии; в этом воззвании дословно приводились отрывки из письма,


— 358 —
посланного комитету Марксом. 9-го сентября подписавшие воззвание
были арестованы в военном порядке и отправлены в цепях в летценскую
крепость. Туда же, в качестве гражданскогб заключенного, был направлен
и Иоганн Якоби за то, что на собрании в Кенигсберге он также выступил
против аннексии французских провинций и высказывал еретические взгляды:
«Еще несколько дней тому назад», говорил он, «мы вели оборонительную
войну, священную борьбу за наше дорогое отечество; теперь же идет завое¬
вательная война, борьба за преобладание германской расы в Европе».
Целая масса конфискаций и запрещений, обысков и арестов дополнили
режим военного террора, который охранял от всяких сомнений «едино¬
душное желание немецкого народа».
В тот самый день, когда были арестованы члены брауншвейгского
комитета, генеральный совет Интернационала во второй раз выступил с
адресом, тоже составленным Марксом и отчасти Энгельсом, чтобы осветить
новое положение вещей. Он с полным основанием ссылался на то, как скоро
исполнилось его предсказание, что настоящая война будет погребальным
звоном для второй империи. Но вместе с тем быстро оправдались и его
сомнения в том, что война сохранит со стороны немцев свой исключительно
оборонительный характер. Прусская военная камарилья решительно
высказывалась за завоевания, но как она освободила прусского короля
от обязательства вести только оборонительную войну? «Театральным ре¬
жиссерам пришлось представить дело в таком виде, будто король против
своей воли уступает непреклонному требованию немецкого народа; не¬
медленно был дан лозунг либеральному немецкому среднему классу с его
профессорами, капиталистами, городскими гласными и публицистами.
Этот средний класс, проявивший в своей борьбе за гражданскую свободу
в период между 1848 и 1870 г. небывалое зрелище нерешительности, не¬
способности и трусости, был, конечно,крайне польщен предложением высту¬
пить на европейскую сцену в качестве рыкающего льва немецкого патрио¬
тизма. Он принял лживый облик государственно-гражданской независи¬
мости, чтобы сделать вид, будто он вынуждает прусское правительство
выполнить тайные планы этого же правительства. Он искуплял свою много¬
летнюю почти религиозную веру в непогрешимость Людовика Бонапарта
тем, что громко требовал раздробления на части французской республики».
Затем адрес разбирал «возможные доводы», которые могут выставить
«эти закоренелые патриоты» в пользу аннексии Эльзас-Лотарингии. Они
конечно, не осмелятся утверждать, что эльзас-лотарингцы стремятся в
об’ятия немцев, но будут говорить, что земля этих провинций принадлежала
в давнишние времена давно вымершей немецкой империи. «Если уж
переделывать старую карту Европы в соответствии с историческим правом,
то ни в коем случае не должно забывать и того, что бранденбургский кур¬
фюрст был в свое время, в отношении к своим прусским владениям, вассалом
польской республики».
Но больше всего «многие слабоумные люди» были сбиты с толку тем,
что Эльзас-Лотарингия выставлялась «материальной гарантией», которую
требовали «хитрые патриоты» против нападения с французской стороны.


— 359 —
В военно-научном обзоре, составленном Энгельсом, адрес доказывал, что
Германия не нуждается в укреплении своих границ против Франции, как
это показал опыт именно настоящей войны. «Если теперешний поход что-
нибудь доказал, то именно легкость произвести нападение на Францию
со стороны Германии». Но вообще полная нелепость и анахронизм возводить
военные соображения в принцип, которым определяются национальные
границы. «Если следовать этому правилу, то Австрия должна претендовать
на Венецию и на линию Минчио, а Франция—на линию Рейна для защиты
Парижа, который, бесспорно, сильнее подвержен нападению с северо-
востока, чем Берлин с юго-запада. Если определять границы военными
интересами, то никогда не будет конца всяческого рода притязаниям, так
как всякая военная линия по необходимости несовершенна, и ее всегда
можно улучшить путем аннексии новых областей; кроме того, ее никогда
нельзя определить окончательно и с полной справедливостью, так как ее
всегда будут навязывать победитель побежденному, и она, следовательно,
заключает в самой себе зародыш новой войны».
Адрес напоминал о тех «материальных гарантиях», которые получил
Наполеон по Тильзитскому миру. И все же через несколько лет его гигант¬
ская мощь пала пред немецким народом как подгнивший тростник. «Что
представляют собою те «материальные гарантии», которые Германия в самых
разнузданных своих мечтах может или посмеет навязать Франции, по
сравнению с теми гарантиями, которые обеспечил для себя Наполеон? Исход
и на этот раз окажется не менее злополучным».
Но выразители популярного патриотизма говорили, что не следует
смешивать немцев с французами; немцы хотят не славы, а безопасности;
они по существу миролюбивый народ. «Конечно не Германия напала в 1792 г.
на Францию с благородной целью покончить силой штыков с революцией
восемнадцатого века Разве Германия не грязнила своих рук при порабо¬
щении Италии, угнетении Венгрии и раздроблении Польши? Теперешняя
германская военная система, которая разделяет все сильное мужское на¬
селение на две части—на постоянное войско, состоящее на действительной
службе, и на другое постоянное войско в запасе, при чем оба в одинаковой
мере обязаны пассивным послушанием правителю божьей милостью—это,
конечно, действительная «материальная гарантия» всеобщего мира, и сверх
того еще высшая цель цивилизации! В Германии, как и повсюду, прихвостни
существующей власти отравляют общественное мнение курением фимиама
и лживым самохвальством. Они негодуют, эти немецкие патриоты, при
одном виде французских крепостей Меца и Страстбурга, но не видят ничего
дурного в чудовищных русских укреплениях Варшавы, Модлина и Иван-
города. Содрагаясь от ужасных бонапартовских измышлений, они закрывают
глаза на позор царской оградительной власти».
В связи с этим адрес доказывал, что аннексия Эльзас-Лотарингии
бросит французскую республику в об’ятия царизма. Неужели немецкие
патриоты действительно полагали, что обеспечат этим свободу и мир Гер¬
мании? «Если военное счастье, победная гордость и династические интриги
склонят Германию к территориальному ограблению Франции, то для Гер¬


— 360 —
мании останутся открытыми только два пути. Или она неизбежно должна
будет стать слугой возрастающего русского могущества, или же ей придется
через короткий срок опять вооружаться для новой «оборонительной» войны,
и при том не для какой либо новоиспеченной «местной» войны, а для войны
рас против союза славян и романских народов».
Немецкий рабочий класс, не будучи в состоянии помешать войне,
энергично поддерживал ее как войну за независимость и за освобождение
Германии и Европы от гнета второй империи. «Немецкие фабричные рабочие
составляли вместе с сельскими рабочими жилы и мускулы геройских армий,
в то время как их семьи жили дома впроголодь». Они знали, что их ряды,
поредевшие в битвах, поредеют еще более от нужды у себя дома, и поэтому
тоже потребовали гарантий, что их огромные жертвы не были принесены
даром, что завоеванная ими свобода; что одержанные ими победы над
армиями Бонапарта не обратятся в поражение народа, как это было в 1815 г.
В качестве первой такой гарантии они требовали «почетного мира» с Фран¬
цией и «признания французской республики». Адрес ссылался на декларацию
брауншвейгского исполнительного комитета. К несчастью, однако, не
приходится рассчитывать на непосредственный успех. Но история покажет,
что немецкие рабочие не так податливы, как немецкие средние классы.
Они выполнять свой долг.
Затем адрес переходил к положению дел во Франции. Республика
не опрокинула трона; она лишь заняла пустое место. Она была провозгла¬
шена не как завоевание социальной борьбы, а как мера национальной обо¬
роны. Она находится в руках временного правительства, составленного
частью из заведомых орлеанистов, частью из буржуазных республиканцев,
среди которых есть несколько таких, на которых наложило неизгладимое
клеймо июньское восстание 1848 г. Распределение работы между членами
правительства обещает мало хорошего. Орлеанисты захватили наиболее
сильные места—армию и полицию, а так называемым республиканцам
предоставлены только должности, где они могут упражняться в пустословии.
Первые действия этого правительства довольно ясно показывают, что оно
унаследовало от империи не только кучу обломков, но и страх пред рабочим
классом.
«Таким образом французский рабочий класс поставлен в весьма трудт
ное положение. Всякая попытка низвергнуть новое правительство в то время,
когда враг почти стучится в ворота Парижа, была бы отчаянным безрассуд¬
ством. Французские рабочие должны выполнить свой гражданский долг,
но, с другой стороны, не должны подпадать под власть национальных
воспоминаний 1792 г., как французские крестьяне поддались обману нацио¬
нальных воспоминаний первой империи. Их задача не в том, чтобы повторять
историю, а в том, чтобы строить будущее. Пусть они спокойно и решительно
используют те средства, которые им дает республиканская свобода, для
того, чтобы основательно организовать свой собственный класс. Это придаст
им новую геркулесову силу для возрождения Франции и для нашей общей
задани освобождения пролетариата. От их силы и мудрости зависит судьба
республики».


— 861 -
Этот адрес встретил живой отклик среди французских рабочих. Они
отказались от борьбы против временного правительства и выполнили свой
гражданский долг. В бссбенности это следует сказать относительно париж¬
ского пролетариата, который создал из своей среды вооруженную нацио¬
нальную гвардию и принял очень видное участие в мужественной защите
французской столицы, но не ослеплялся национальными воспоминаниями
1792 г., а усиленно работал над своей классовой организацией. В неменьшей
степени оказались на высоте и германские рабочие. Несмотря на все угрозы
и преследования, лассалевцы и эйзенахцы требовали почетного мира с
республикой. Когда в декабре снова собрался северо-германский рейхстаг,
чтобы голосовать новые военные кредиты, парламентские представители
обеих фракций поголовно голосовали против них. Либкнехт и Бебель
с особенности вели эту борьбу с таким пламенным рвением и с такой вызы¬
вающей смелостью, что именно вследствие этого, а не потому, как гласит
широко распространенная легенда, что они воздержались от голосования
в июле, слава этих дней связана прежде всего с их именами. Когда закон¬
чились заседания рейхстага, они были арестованы по обвинению в госу¬
дарственной измене.
Маркс был в эту зиму снова обременен чрезмерной работой. В августе
врачи отправили его на морские купанья, но там его «скрутила» сильная
простуда, и он вернулся в Лондон только в самом конце августа еще совер¬
шенно не восстановив здоровья. Тем не менее, ему пришлось взять на себя
почти всю международную корреспонденцию генерального совета, так как
большая часть корреспондентов уехала заграницу в Париж. Он жаловался
14-го сентября своему другу Кугельману, что никогда не ложится спать
раньше трех часов ночи. Он надеялся однако на облегчение в будущем,
в виду того, что Энгельс как раз в эти дни переселился в Лондон на постоян¬
ное жительство.
Маркс несомненно надеялся на успешную борьбу французской респу¬
блики против прусской завоевательной войны. Положение, создавшееся в
Германии, преисполнило Маркса величайшей горечью. Оно дало повод даже
вождю ультрамонтано-вельфской партии Виндгорсту очень зло острить,
что если Бисмарку непременно нужны аннексии, то пусть он лучше захваты¬
вает Кайенну; это наиболее подходящее приобретение для его государствен¬
ного искусства. 13-го декабря Маркс писал Кугельману: «Повидимому,
немцы захватили в плен не только Бонапарта со всеми его генералами и
армиями, но и весь империализм со всеми его недугами, и привили его
стране дубов и лип». В этом письме он отмечал с явным удовлетворением,
что общественное мнение в Англии, крайне сочувственное Пруссии в начале
войны, обратилось теперь решительно против нас. Помимо симпатий народ¬
ных масс к республике и других обстоятельств, «самый способ войны—
система реквизиций, сжигания деревень, расстрела франк-тиреров, взятия
заложников и другие заимствования из эпохи тридцатилетней войны—вызы¬
вает всеобщее возмущение. Конечно, и сами англичане поступали так же
в Индии и на Ямайке; но французы не индусы или негры, а пруссаки не со¬
шедшие с небес англичане. Чисто гогенцоллернская идея думать, что на¬


— 362 —
род совершает преступление, продолжая защищаться после того, как его
армия уничтожена». Из-за этой идеи уже пострадал Фридрих Вильгельм
третий в прусской народной войне против Наполеона первого.
Угрозу Бисмарка бомбардировать Париж Маркс называл «пустой
уловкой». «Она не окажет, по всем правилам вероятия, никакого серьезного
влияния на город Париж. Если несколько передовых укреплений и будут
разрушены, если будут пробиты бреши, то к чему это поведет, если число
осажденных превосходит число осаждающих... Измор Парижа голодом
является единственно реальным средством». Какая картина здесь попутно
нарисована! Маркс, этот «лишенный отчизны человек», отрицавший за собою
право на какие либо самостоятельные научно-военные суждения, характе¬
ризовал угрозу Бисмарка бомбардировать Париж как «пустую уловку».
На тех же основаниях, по которым видные генералы германской армии, за
исключением одного только Роона, осуждали эту «выходку, достойную лишь
прапорщика», в ожесточенных, длившихся неделями спорах за кулисами
германской главной квартиры. А патриотические профессоры и сотрудники
бисмарковских оффициозов обрушивались с нравственным негодованием
на прусскую королеву и на прусскую наследную принцессу за то, что они,
из сантиментальных или даже изменнических соображений, мешали своим
бесхарактерным мужьям бомбардировать Париж.
Когда Бисмарк к тому же стал высокопарно распространяться о том,
что французское правительство препятствует свободному выражению
мнений в печати и через депутатов, Маркс в газете Daily News от 16-го ян¬
варя 1871 г. высмеял эту «берлинскую остроту» едким изображением той
полицейской системы, которая тогда царила в Германии. Он закончил
свое описание следующими словами: «Франция, положение которой, к сча¬
стью, еще далеко не безнадежно, борется в настоящее время не только за
свою национальную независимость, но и за свободу Германии и Европы».
Эта фраза вполне определяет отношение Маркса и Энгельса к франко-гер¬
манской войне после Седана.
3.	Гражданская война во Франции.
28-го января Париж капитулировал. В договоре, заключенном отно¬
сительно капитуляции между Бисмарком и Жюлем Фавром, было опреде¬
ленно сказано, что парижской национальной гвардии предоставляется
сохранить свое оружие.
Выборы в национальное собрание дали монархическо-реакционное
большинство, которое избрало президентом республики старого интригана
Тьера. Его первой заботой после принятия национальным собранием пред¬
варительных условий мирного договора—отторжение Эльзас-Лотарингии и
уплата контрибуции в пять миллиардов—было обезоружение Парижа.
Для этого истого буржуа, и для деревенских юнкеров национального собра¬
ния вооруженный Париж означал не что иное, как революцию.
18-го марта Тьер попытался прежде всего похитить пушки у париж¬
ской национальной гвардии под наглым и лживым предлогом, будто они
составляют государственную собственность; па самом же деле они были


— 368 —
сооружены во время осады на счет национальной гвардии и признаны ее
собственностью даже в договоре о капитуляции от 28-го января. Националь¬
ная гвардия оказала сопротивление, и войска, посланные для выполнения
попытки грабежа, перешли на сторону национальной гвардии. Это и было
началом гражданской войны. 26-го марта Париж избрал свою коммуну,
история которой столь же богата эпизодами геройской оорьбы и страданий
парижских рабочих, как, с другой стороны, жестокостями и кознями вер¬
сальских партий порядка.
Излишне говорить о том, с каким горячим участием Маркс следил
за развитием этих событий. 12-го апреля он писал Кугельману: «Сколько
эластичности, сколько исторической инициативы и готовности к жертвам
у этих парижан! После шестимесячного голодания и после разрушений,
произведенных гораздо более внутренней изменой, чем внешним врагом,
парижане, находясь под угрозой прусских штыков, восстали, как будто
не существовало войны между Францией и Германией и как будто враг не
стоял у ворот Парижа! История не знает примеров подобного величия».
Если парижане потерпят поражение, то это будет результатом их «добро¬
душия». Им следовало выступить против версалъцец немедленно после
того, как войска и реакционная часть национальной гвардии очистили
поле сражения. Но парижане, из чрезмерной совестливости, не хотели начать
гражданскую войну, как будто эта война не была уже начата зловредным
выродком Тьером, когда он пытался разоружить национальную гвардию.
Но, даже потерпев поражение, парижское восстание останется самым слав¬
ным деянием нашей партии со времени июньской революции. «Сюит только
сравнить этих паркжаь, штурмующих небеса, с рабами небес в германско-
прусской священной римской империи, с их запоздалыми маскарадами,
пахнущими казармой, церковью, поместным юнкерством и, прежде ьсего,
филистерством».
Когда Маркс говорил о парижском восстании, как о деле «нашей
партии», то это было верно и в общем смысле потому, что парижский рабочий
класс был остовом всего движения, и в частности, потому что парижские
члены Интернационала принадлежали к самым сознательным и самым
храбрым борцам коммуны, хотя и составляли лишь меньшинство в совете
коммуны. Но Интернационал был таким пугалом для всех, так служил у
господствующих классов козлом отпущения за все неприятные для них со¬
бытия, что и парижское восстание приписывалось его дьявольскому под¬
стрекательству. Странным образом, только один орган парижской полицей¬
ской прессы снимал обвинение в соучастии в восстании с «великого вождя»
Интернационала; он опубликовал 19-го марта письмо, в котором Маркс
будто-бы выражал порицание парижским секциям за то, что они слишком
много занимаются политическими вопросами и недостаточно вопросами
социальными. Маркс поспешил напечатать письмо в «Таймс’е», разоблачая
эту «бессовестную подделку».
Никто не сознавал лучше Маркса, что парижская коммуна не была
делом рук Интернационала. Но он считал ее всегда плотью от его плоти и
кровью от его крови—конечно в рамках, поставленных Интернационалу
202—69.	24


— 3G4 —
его программой и уставом, согласно которому всякое рабочее движение,
стремящееся к освобождению пролетариата, входило в состав Интерна¬
ционала. К своим тесным партийным товарищам Маркс не мог причис¬
лить ни бланкистское большинство совета коммуны, ни даже меньшин¬
ство, которое хотя и примыкало к Интернационалу, но вращалось глав¬
ным образом в кругу идей Прудона. С членами этого меньшинства Маркс
сохранял духовную близость во время коммуны, посколько это было воз¬
можно при тогдашних обстоятельствах; к сожалению, однако, сохрани¬
лись лишь очень слабые следы его общения с ними.
На одно не сохранившееся письмо Маркса делегат департамента об¬
щественных работ, Лео Франкель, ответил, между прочим, следующее:
«Я был бы очень рад, если бы вы пожелали помочь мне советом; я теперь
несу один ответственность за все реформы, которые хочу провести в де¬
партаменте общественных работ. Что вы сделаете все возможное, чтобы
раз’яснить всем народам, всем рабочим и, в особенности, немецким рабо¬
чим, что парижская коммуна не имеет ничего общего со старой немецкой
общиной, видно уже по нескольким строчкам вашего последнего письма.
Этим вы окажете во всяком случае большую услугу нашему делу». Ответ
Маркса на это письмо и совет, который он, быть может, дал, не сохранились.
С другой стороны, потеряно письмо, написанное Марксу Френкелем
и Варленом, и сохранился лишь ответ Маркса от 13-го мая: «Я беседовал с
подателем письма», пишет Маркс. «Не лучше ли было бы спрятать в безопас¬
ном месте столь компромметирующие для версальских каналий бумаги?
Подобные меры предосторожности никогда не могут повредить. Мне писали
из Бордо, что при последних выборах общинного совета избрано четыре
члена Интернационала. В провинции начинается брожение. К сожалению
движение ограничивается пределами одной местности и носит мирный
характер. По вашему делу я написал несколько сот писем во все углы и
концы света, где у нас имеются связи. Рабочий класс был к тому же с самого
начала на стороне коммуны. Даже английские буржуазные газеты отказа¬
лись от своего первоначально абсолютно отрицательного отношения. Мне
удалось время от времени помещать контрабандой благоприятные для
коммуны статьи. Коммуна тратит, по моему, слишком много времени на ме¬
лочи и личные счеты. Повидимому, на ряду с влиянием рабочих есть и дру¬
гие влияния. Но все это ничего, если бы вам удалось наверстать потерян¬
ное время». В заключение Маркс указывал на необходимость действовать
без промедления, так как за три дня до того во Франкфурте на Майне за¬
ключен окончательный мир между Францией и Германией, и Бисмарк
заинтересован теперь также, как и Тьер, в свержении коммуны, тем более,
что с этого момента должна начаться выплата пятимиллиардной контри¬
буции.
В советах, которые Маркс дает в этом письме, заметна некоторая
предусмотрительная сдержанность, и несомненно, что все то, что он писал
членам коммуны, носило такой же характер. Маркс нисколько не боялся
брать ка себя безусловную ответственность задела и упущения коммуны,—
немедленно после поражения коммуны он открыто и обстоятельно за-


- за¬
явил о своей ответственности; но он зыл свободен от всяких диктаторских
поползновений и не считал возможным давать предписания издалека отно¬
сительно того, что легче было учесть на месте среди разыгрывавшихся
событий.
28-го мая пали последние защитники колшуны, и уже два дня спустя
Маркс представил генеральному совету адрес «О гражданской войне во
Франции». Это один из самых блестящих документов, вышедших из-под
его пера, и доныне превосходит своим блеском всю огромную литературу,
которая появилась с того времени о парижской коммуне. Маркс снова про¬
явил на очень трудной и сложной проблеме свою поразительную способ¬
ность ясно выделять историческое зерно вопроса из обманчивой скор¬
лупы повидимому неразрешимых сплетений, среди хаоса сотен противо¬
речащих слухов. В области фактов, изложению которых посвящены обе
первых, а также четвертая н последняя главы, Маркс сумел верно изобра¬
зить подлинные события, и ни одно из его утверждений не было с тех
пор опровергнуто.
Конечно, адрес не заключал в себе критическую историю коммуны,
но это и не входило в задачу Маркса. Его целью было осветить ярким светом
честь и правоту коммуны против клеветы и неправды ее противников;
адрес был полемической статьей, а не историческим трудом. Все ошибки
и грехи коммуны подвергались с тех пор достаточно часто резкой и даже
слишком резкой критике со стороны социалистов. Маркс же ограничивался
только одним указанием: «Во всякую революцию проникают, иа ряду с
ее истинными представителями, люди другой чеканки. Некоторые из них
апнгоны прежних революций, с которыми они срослись; они не отдают
себе ясного отчета в текущем движении, хотя пользуются еще большим
влиянием на народ, благодаря своему прославленному мужеству и харак¬
теру, а иногда только по традиции. Другие же просто крикуны, которые,
повторяя в течение ряда лет все те же фразы против существующего пра¬
вительства, сумели прослыть революционерами чистейшей воды. И после
18-го марта выдвинулись такого рода люди и в н^чоторых случаях играли
выдающуюся роль. Поскольку это было в их власти, они тормозили подлин¬
ное дело рабочего класса, так же, как мешали полному развитию каждой
из предшествовавших революций». Такие люди являются неизбежным злом;
от них освобождаются с течением, времени но у коммуны этого времени
не оказалось.
Особенный интерес представляет третья глава, посвященная вы¬
яснению исторической сущности парижской коммуны. В ней Маркс
очень тонко проводит различие между парижской коммуной и прежними
историческими организациями, внешним образом похожими на нее,—на¬
чиная от средневековых коммун и до прусского городского устава. «Только
Бисмарку могло притти в голову приписать парижской коммуне тяготение
к карикатуре на французский городской устав 1791 г., иа прусский
городской устав, который низвел органы городского управления до
роли простых колес прусского государственного механизма. Бисмарк
вообще, когда он не занят интригами «крови и железа», охотно возвращается


— 366 -
к своему ремеслу сотрудника юмористического журнала: оно так под¬
ходит к его духовному калибру». При многообразии тех толкований, кото¬
рым подвергалась коммуна, и при разнообразии тех интересов, которые
в ней выявились, адрес устанавливал тот факт, что она была насквозь
растяжимой политической формой, в то время как все прежние формы пра¬
вительства, по своему существу, имели характер насилия. «Подлинная
тайна ее заключалась в следующем: коммуна была, в сущности, правитель¬
ством рабочего класса, результатом борьбы созидающего класса против
класса присваивателей; она являлась найденной, наконец, политической
формой, при которой могло осуществиться экономическое освобождение
труда».
Маркс не мог подтвердить это разбором правительственной про¬
граммы коммуны, так как коммуна еще не установила и не могла уста¬
новить таковую: от первого и до последнего дня своего существования
она вела борьбу на жизнь и на смерть. Маркс делал свой вывод на основании
практической политики коммуны, и сущность этой политики он видел в
удушении государства, которое в своей продажно-развращеннейшей форме
второй империи представляло «паразитный нарост на общественном теле»,
высасывавший его силы и мешавший его свободному развитию. Первый
декрет коммуны предписывал упразднение постоянной армии и замену
ее вооруженным народом. Коммуна лишила полицию, бывшую до того ору¬
дием государственного управления, всех ее политических функций и пре¬
вратила ее в свое ответственное орудие. После того как были устранены
постоянная армия и полиция,эти орудия материального могущества старого
правительства, коммуна сломала и орудие духовного угнетения, власть
попов; она постановила о роспуске всех церквей и об отчуждении принад¬
лежавших им имущсств, поскольку таковые у них имелись. Она открыла
для народа бесплатный доступ во все учебные заведения и освободила
учебное дело от всякого вмешательства как со стороны государства, так и
со стороны церкви. Она вырвала с корнем государственную бюрократию,
постановив о выборности всех должностных лиц, в том числе и судей, ко¬
торых об’явила сменяемыми во всякое время, и ограничила оплату служеб¬
ного труда высшим пределом в 6000 франков.
Как ни разумны были в отдельности эти постановления, они все же
находились в некотором противоречии с теми взглядами, которые Маркс и
Энгельс отстаивали в течение четверти века и возвестили уже в коммуни¬
стическом манифесте. Согласно этим взглядам, в конечном итоге гряду¬
щей пролетарской революции должно было, конечно, произойти упразднение
политической организации, именуемой государством; но это должно бы
происходить постепенно. Главной целью этой организации было всегда эко¬
номическое угнетение трудящегося большинства присвоившим себе исклю¬
чительное обладание всеми благами и опирающимся на силу оружия мень¬
шинством. С исчезновением этого исключительно владеющего благами мень¬
шинства должна исчезнуть также и необходимость в вооруженной силе
Для угнетения или иначе, говоря, в государственной власти. Но Маркс и
Энгельс подчеркивали вместе с тем, что для достижения этой и других,


3W —
гораздо более жных целей будущей социальной революции рабочий
класс должен сначала овладеть организованной политической властью го¬
сударства, с ее помощью сломить сопротивление класса капиталистов и ор¬
ганизовать общественную жизнь но новому. С этими воззрениями коммуни¬
стического манифеста не согласовались однако те похвалы, которые расто¬
чал адрес генерального совета по отношению к парижской коммуне,
так как она начала с решительного искоренения всеми способами паразит¬
ного государства.
Маркс и Энгельс, конечно, это сознавали; в предисловии к новому
изданию коммунистического манифеста, которое вышло в свет в 1872 г., еще
под свежим впечатлением коммуны, они оправдывали себя, с прямой ссылкой
на адрес, тем, что рабочий класс не в состоянии просто взять в свои руки
готовый государственный аппарат и принести его в движение для своих
собственных целей. Но позднее Энгельс, по крайней мере, после смерти
Маркса и в борьбе с анархическими течениями, отбросил эту оговорку и
повторил полностью старые взт..яды коммунистического манифеста. Вполне
понятно, что приверженцы Бакунина воспользовались по своему адре¬
сом генерального совета. Бакунин шутил даже, что Маркс, все идеи кото
рого коммуна бесцерсл.онно „-бросила в мусор, сам, наперекор всякой
логике, вынужден был снять шляпу пред коммуней и примкнуть к ее про¬
грамме и цели. И действительно, если восстание, даже не подготовленное, а
неожиданно вызванное грубым нападением, могло несколькими простыми
декретами уничтожить весь механизм государственного угнетения, то
разве этим не подтверждалось то, что неутомимо проповедывал Бакунин?
При некотором добром желании или при некоторой злонамеренности, это
можно было, действительно, вычитать из адреса генерального совета,
который изображал уже как нечто действительно существовавшее то, что
было только возможностью, заключенной в сущности коммуны. Во
всяком случае, если агитация Бакунина сильно оживилась в 1871 г.,
то это вызвано было мощным влиянием парижской коммуны на европей¬
ские рабочие классы.
Адрес заканчивался следующими словами: «Рабочий Париж с его
коммуной будут вечно прославлять, как провозвестника нового общества.
Мученикам коммуны воздвигнут алтарь в великом сердце рабочего класса.
Уничтоживших же коммуну история уже теперь пригвоздила к позорному
столбу, и все молитвы их попов не лысвободят их». Адрес Маркса произ¬
вел огромное впечатление, как только вышел в свет. «Он чертовски нашу¬
мел, и я имею честь в настоящее время быть тем человеком в Лондоне, кото¬
рого больше всего осыпают клеветами и угрозами», писал Маркс Кугель¬
ману. «Это даже приятно после томительной двадцатилетней болотной идил¬
лии. Правительственная газета «Observer» уфожает мне судебным пресле¬
дованием. Пусть отважатся на это! Я плюю на этих каналий». Как только
поднят был шум, Маркс тотчас же заявил, что это он автор адреса.
В последующие годы Марксу пришлось выслушивать и со стороны
отдельных социал-демократов порицание за то, что он повредил Интерна¬
ционалу, взвалив на него совершенно не лежавшую на нем ответствен¬


— Ü138 —
ность за коммуну. Маркс мог, по их словам, защищать коммуну противне¬
справедливых нападок, но ему следовало при этом открещиваться от ее
ошибок и промахов. Такова тактика* свойственная либеральным «государ¬
ственным мужам», но Маркс не мог следовать ей, именно потому, что он
был Маркс. Он никогда не жертвовал будущностью своего дела из за обман¬
чивой надежды уменьшить таким путем опасность, которая ему грозила
в настоящем.
4.	Интернационал н коммуна.
Приняв без разбора и проверки все наследство коммуны, Интерна¬
ционал поставил себя лицом к лицу с целым миром врагов.
Менее всего имели значения клеветнические нападки, с которыми
обрушилась на него буржуазная печать всех стран. Этим он даже приобрел
до некоторой степени и в известном смысле средства для пропаганды. Гене¬
ральный совет опроверг публично эти нападки, что открыло ему по крайней
мере некоторый доступ в английскую большую прессу.
Большей тяжестью были для генерального совета заботы о много¬
численных беглецах коммуны, которые направились частью в Бельгию,
частью в Швейцарию, но преимущественно в Лондон. При плохом, как всегда,
состоянии своих финансов, генеральный совет с большим трудом доставал
необходимые средства; ему приходилось в течение долгих месяцев затрачи¬
вать на это время и силы в ущерб своим непосредственным делам, которые
требовали особенного внимания, так как почти все правительства ополчи¬
лись против Интернационала.
Но и эта война правительств была еще не самой тяжкой заботой Интер¬
национала. Войну вели сначала лишь в отдельных континентальных госу¬
дарствах с большей или меньшей настойчивостью; попытки же об’единнть
все правительства для общей травли сознательного пролетариата пока еще
заканчивались неудачей. Первый выпад такого рода сделан был француз¬
ским правительством 6-го июня 1871 г. в циркулярном послании Жюля
Фавра; но этот документ оказался настолько глупым и лживым, что не
встретил отклика у других правительств и даже у Бисмарка, который был
вообще очень восприимчив ко всякого рода реакционным выступлениям,
в особенности направленным против рабочего класса; к тому же Бисмарк
очнулся от своей манни величия, напуганный сочувствием к коммуне
германской социал-демократии, как лассалевцев, так и эйзенахцев.
Несколько времени спустя испанское правительство предприняло
вторую попытку об’единить европейские правительства против Интер¬
национала, опять таки посредством циркулярного послания своего мини¬
стра иностранных дел. Недостаточно, говорилось в этом послании, чтобы
отдельные правительства принимали строжайшие меры против Интерна¬
ционала и подавляли в своей области деятельность отдельных его секций;
все правительства должны об’единить свои усилия для устранения этого
зла. Этот призыв скорее бы нашел отклик, если бы английское правительство
не противодействовало ему. Но лорд Грэнвиль заявил, что Интернационал
«здесь, в Англии», ограничивает свои действия главным образом советами


- 369 -
по вопросам о стачках и располагает для поддержки этих стачек лишь ни¬
чтожными денежными суммами. Революционные же планы, составляющие
часть его программы, отражают собою скорее взгляды иностранных членов
Интернационала, а не британских рабочих, внимание которых направлено
преимущественно на вопросы заработной платы. Но иностранцы тоже, и
в такой же мере, как англичане, находятся йод защитой замшов; если они
нарушат эти законы, приняв участие в каких либо военных действиях про¬
тив государств, с которыми Великобритания состоит в дружбе, то понесут за
это наказание. Во всяком случае пока не представляется никаких оснований
принимать какие-либо чрезвычайные меры против иностранцев, находящихся
на английской территории. Этот разумный отпор, данный неразумному пред¬
ложению, вызвал в оффициозе Бисмарка сердитое замечание, что все меро¬
приятия для борьбы с Интернационалом остаются по существу безрезуль¬
татными, пока британская территория является прибежищем, из которого
постоянно исходят—безнаказанно и под защитой английского закона-
посягательства против всех остальных европейских государств.
Если таким образом не удалось организовать общий крестовый поход
правительств против Интернационала, то, с другой стороны, Интернацио¬
нал тоже не мог выставить сомкнутой фаланги против преследований, ко¬
торым подвергались его секции в отдельных государствах континента.
Эта забота более всего угнетала Интернационал, в особенности потому,
что он чувствовал, как колеблется под его ногами почва именно в тех ,стра¬
нах, в которых рабочий класс имел самую надежную опору: в Англии,
Франции и Германии, где развитие крупной промышленности шло в боль*
шей или меньшей степени успешно вперед и рабочие пользовались в боль
шем или меньшем об’еме избирательным правом в законодательные учре
ждения. Внешним образом значение этих стран для Интернационала про¬
являлось уже в том, что в генеральный совет входили 20 англичан, 15 фран
цузов, 7 германцев и всего два швейцарца и два венгерца и по одному по¬
ляку, бельгийцу, ирландцу, датчанину и итальянцу.
В Германии Лассаль уже с самого начала поставил свою агитацию
на национальную почву. Маркс упрекал его за это в самой резкой
форме; но вскоре обнаружилось, что благодаря этому германская рабочая
партия избежала кризиса, который пережило социалистическое развитие
во всех остальных странах европейского континента. Но всетаки война
вызвала кратковременный застой германского рабочего движения; обе
фракции последнего были в достаточной мере заняты собственными делами,
и им было не до Интернационала. Они обе к тому же высказались против
аннексии Эльзас-Лотарингии и за парижскую коммуну, причем эйзенахцы—
только их генеральный- совет и признавался ветвью Интернационала
в Германии—настолько резко выступили вперед, что им еще более, чем
лассалевцам, угрожали обвинением в государственной измене и другими
прелестями. Именно Бебель своей пылкой речью в рейхстаге, в которой
он заявил о солидарности германских социал-демократов с французскими
коммунарами, и вызвал впервые, по собственному признанию Бисмарка,
подозрение последнего, а оно разразилось в возрастающих преследованиях


— 370 —
немецкого рабочего движения. Но гораздо более решающим обстоятельством
для отношения эйзенахцев к Интернационалу было то, что они все более и
более отходили от него с тех пор, как образовали самостоятельную партию
в пределах своих национальных границ.
Во Франции Тьер и Фавр добились от национального собрания;
состоявшего из поместных дворян, сурового исключительного закона
против Интернационала; это окончательно парализовало рабочий класс,
смертельно истощенный ужасным кровопусканием версальской бойни.
Герои порядка зашли так далеко в своей дикой мстительности, что стали
требовать выдачи беглецов коммуны из Швейцарии и даже из Англии,
утверждая, что они уголовные преступники. В Швейцарии им даже почти
удалось добиться выдачи. У генерального совета оборвались таким образом
все связи с Францией. Чтобы иметь в своем составе французских предста¬
вителей, генеральный совет принял в свою среду некоторое количество
беглецов коммуны, частью таких, которые уж раньше принадлежали к
Интернационалу, частью же прославивших себя революционной энергией.
Это сделано было с целью оказать внимание коммуне, но, по существу,
скорее ослабило, чем укрепило генеральный совет: эмигранты коммуны
тоже подпали неизбежной судьбе всех эмигрантов и завели изводящую
внутреннюю распрю.
Марксу пришлось наново переживать с французскими эмигрантами
те же неприятности, которые он за двадцать лет до того испытал с немец¬
кими. Менее, чем кто либо, он требовал благодарности за то, что
считал выполнением своего долга; но постоянные дрязги французских эми¬
грантов вызвали у него все таки в ноябре 1871 г. невольную жалобу: «Вот
какова благодарность за то, что я потерял почти пять месяцев на работу
для французских эмигрантов и выступил в адресе их защитником»!
Наконец, Интернационал потерял ту опору, которая у него ДО того
была в английских рабочих. Разрыв внешним образом выразился сначала
в том, что два выдающихся руководителя трэд-юнионизма, Люкрафт и
Оджер, принадлежавшие к составу генерального совета с самого его воз¬
никновения—Оджер был даже его председателем, пока существовала
эта должность—заявили о своем выходе из совета из за адреса о граждан¬
ской войне во Франции. На этой почве создалась легенда, будто трэд-юнионы
отделились от Интернационала, возмутившись тем, что он стал на сторону
коммуны. Крупица истины, которая имеется в этом утверждении не об’яс-
няет главную причину. Расхождение с английскими трэд-юнионами имело
более глубокие основания.
Союз между Интернационалом и трэд-юнионами был с самого начала
браком по расчету. Каждая из двух сторон нуждалась в этом союзе, но ни
одна из них и не помышляла слиться полностью и делить горе и радость
с другою. Маркс с мастерским искусством создал в своем вступительном
обращении и в уставе Интернационала общую для обоих программу. Но
если трэд-юнионы и подписались под этой программой, то практически
заимствовали из нее только то, что им было на руку. Отношение трэд-
юнионов к Интернанионалу лорд Грэнвиль совершенно правильно изобразил


— 871 —
в своей ответной депеше испанскому правительству. Целью трэд-юнионов
было улучшение условий рабочего труда на почве капиталистического обще¬
ства. Для достижения и обеспечения этой цели они не отказывались и от
политической борьбы; но при выборе своих союзников и средств для борьбы
они оставались совершенно свободными от всяких принципиальных коле¬
баний, поскольку дело не касалось их непосредственной цели.
Марксу пришлось вскоре признать, что не так то легко сломать эту
особенность трэд-юнионизма, глубоко вкоренившуюся в истории и харак¬
тере английского пролетариата. Трэд-юниоиы нуждались в Интернацио¬
нале для проведения избирательной реформы, а когда эта реформа была
осуществлена, они стали заигрывать с либералами, без помощи которых
не могли рассчитывать на то, что отвоюют себе места в парламенте. Уже
в 1868 г. Маркс ругал этих «интриганов», в числе которых называл и Од-
жера, который неоднократно выставлял свою кандидатуру в парламент.
В другой раз Маркс оправдывал факт присутствия в генеральном совете
нескольких приверженцев сектантского вождя Бронтер-О’Брайена, следую¬
щими словами: «Эти о’брайонисты, при всех своих нелепостях, составляют в
совете часто столь необходимый противовес трэд-юнионистам. Они более
революционны, более решительны в аграрном вопросе, не такие национа¬
листы и недоступны подкупам в той или иной форме. Иначе их бы уже
давно выставили». И Маркс противился постоянно выплывавшему пред¬
ложению образовать для Англии особый федеральный совет на том пре¬
имущественно основании, как он указывал в циркуляре генерального
совета от 1-го января 1870 г., что англичанам недостает способности к обоб¬
щениям и революционной страсти, и поэтому такой федеральный совет
сделался бы игрушкой в руках радикальных членов парламента.
После ухода руководителей английских рабочих, Маркс очень резко
высказал по их адресу упрек, что они продались либеральному министер¬
ству. Это, быть может, было справедливо относительно одних; относительно
же других это неверно, даже если понимать подкуп «в иной форме», чем
плату наличными деньгами. Аппльгарт пользовался, как трэд-юнионист,
по крайней мере, таким же уважением, как Оджер и Люкрафт, и палаты
парламента считали его даже официальным представителем трэд-юнио¬
низма. Уже после базельского конгресса его запросили парламентские
благожелатели о том, как он относится к постановлениям этого конгресса
об общей собственности. Аппльгард однако не испугался почти неприкры¬
тых угроз с их стороны. В 1870 г. он был избран в королевскую комиссию
для обсуждения закона о борьбе с венерическими болезнями и, тем самым
был первым рабочим, получившим право на обращение монарха к нему,
как «к нашему верному и возлюбленному». Но он все таки подписал доклад
о гражданской войне во Франции и остался верен генеральному совету до
его конца.
Однако именно на примере этого лично безупречного человека, который
и позднее отказался занять должность по ведомству торговли, видно, в чем
заключались причины отпадения английских рабочих вождей. Ближайшей
задачей трэд-юнионов было добиться законодательного признания их


— 372 —
союзов и касс. Этой цели они, казалось, достигли, когда правительство
весною 1871 г. внесло законопроект, по которому каждому трэд-юниону
предоставлялось право на законодательную регистрацию и на правовую
защиту для своих касс, поскольку устав его не будет противоречить уголов¬
ным законам. Но то, что правительство давало одной рукой, оно отнимало
другой.
Во второй части закона отменялась свобода стачек путем подтвер¬
ждения всех растяжимых постановлений, измышленных против стачек,
как то: запретов «применения насилия», «угроз», «запугивания», «поно¬
шений», «помех» и т. п. Эго был по-истине исключительный закон: под
угрозу уголовного закона были поставлены действия, совершаемые трэд-
юнионами или содействующие их целям, в то время как те же действия
оставались совершенно ненаказуемыми, если их учиняли другие органи¬
зации. Сохраняя вежливый тон, историки английского трэд-юнионизма
говорят: «Законодательное признание профессиональных союзов предста¬
влялось довольно бесполезным при такой растяжимости уголовных законов,
что они распространяли свое действие на повседневные мирные средства,
с помощью которых эти союзы достигали обыкновенно своих целей». В пер¬
вый раз профессиональные союзы об’явлены были признанными и охраняе¬
мыми законом корпорациями; но при этом подтверждались и усиливались
постановления закона, направленные против профессиональной деятель¬
ности.
Трэд-юнионы и их руководители отвергли, конечно, этот дар данайцев.
Но своим сопротивлением они добились только того, что правительство
разделило свой проект на две части: на закон, который легализировал
профессиональные союзы, и на новеллу в области уголовного законодатель¬
ства, которая угрожала тяжкими карами за всякое выступление профессио¬
нальных организаций. Это, конечно, было не действительным успехом, а
ловушкой, в которую хотели заманить руководителей профессионального
движения; и они в нее действительно попались. Кассы были для них важнее,
чем их профессиональные принципы; они все, и Аппльгарт даже раньше
других, зарегистрировали свои союзы на основании нового закона. Уже
в сентябре 1871 г. конференция соединенных профессиональных союзов,
состоявшая из представителей «нового трэд-юнионизма», который прежде
служил связью между Интернационалом и трэд-юиионами, об’явила себя
распущенной самым формальным образом на том основании, «что уже
достигнуты задачи, для разрешения которых она была призвана к жизни».
Руководители трэд-юнионов успокаивали свою совесть, быть может,
тем, что они при своем постепенном уклоне в сторону буржуазности стали
усматривать в стачках лишь первобытную форму профессионального дви¬
жения. Уже в 1867 г. один из них заявил в королевской комиссии, что стачки
являются как для рабочих, так и для предпринимателей абсолютно пустой
тратой денег. Они поэтому всячески тормозили начавшееся в 1871 г. огром¬
ное движение английского пролетариата в пользу установления девяти¬
часового рабочего дня. Массы этого пролетариата не проделали «государ¬
ственного» развития своих руководителей и были до крайности раздражены


новеллой в области уголовного права. Движение началось с забастовки
машиностроительных рабочих в Сандерленде 1-го апреля, затем быстро
распространилось на машиностроительные округа и достигло высшего
развития в ныокастльской стачке, которая кончилась через пять месяцев
полной победой рабочих. Большой союз машиностроительных рабочих
отнесся, однако, весьма отрицательно к этому массовому движению; только
после четырнадцати недель бастующие рабочие, состоявшие членами этого
союза, получили от него стачечные деньги в размере пяти шиллингов в
неделю, сверх обычной поддержки, оказываемой безработным. Движение,
которое быстро распространилось на значительное число других профессий,
почти целиком вынесла на своих плечах лига девятичасового рабочего дня,
которая образовалась для этой борьбы и нашла весьма умелого руководи¬
теля в лице Джона Барнетта.
Гораздо более живое сочувствие эта лига встретила у генерального
совета Интернационала, который послал своих членов Кона и Эккариуса
в Данию и Бельгию, чтобы воспрепятствовать вербовке тамошних рабочих
агентами фабрикантов. Это им и удалось в широких размерах. При пере¬
говорах с Бэрнеттом Маркс не мог удержаться, чтобы не заметить с горечью,
что, к несчастью, организованные рабочие корпорации держатся в стороне
от Интернационала до тех пор, пока не попадают в затруднительное поло¬
жение. Если бы они обратились в Интернационал своевременно, то были
бы приняты, когда следовало, необходимые меры предосторожности. Все
же массы по всем видимостям приобрели в Интернационале полную замену
того, чего лишились в своих руководителях; возникали все новые секции
Интернационала, а существующие секции приобретали возрастающее
число новых членов. И при этом еще настойчивее пред’яялялось требо¬
вание, чтобы Англия имела свой особый федеральный совет.
Маркс пошел, наконец, на эту уступку, которой так долго противился;
так как после падения коммуны не предвиделось в ближайшем будущем
никакой новой революции, то он уже не придавал особенно большого зна¬
чения тому, чтобы генеральный совет держал непосредственно в своих руках
самый сильный революционный рычаг. Но его старые колебания все же
оправдались; основание федерального совета привело к тому, что следы
Интернационала исчезли в Англии скорее, чем в какой либо другой страна.
5.	Оппозиция Бакунина.
Если после падения парижской коммуны Интернационалу пришлось
бороться с значительными затруднениями уже в Германии, Франции и
Англии, то затруднения были еще гораздо большие в тех странах, где Интер¬
национал еще совершенно не окреп. Небольшой очаг кризисов, возникший
еще до начала немецко-французской войны в романской Швейцарии, рас¬
пространился на Италию, Испанию, Бельгию и другие страны; казалось
даже, будто направление Бакунина берет верх над целями генерального
совета.
Причиною этого было не расширение агитаторской деятельности
Бакунина и не его интриги, как то думал генеральный совет. Бакунин,


— 374 —
правда, уже в первые дни 1871 г. прервал свою работу над переводом Капи¬
тала, чтобы посвятить себя новой политической деятельности; но эта дея¬
тельность ни в чем не затрагивала Интернационала и протекала так, что
сильно поколебала политическое значение Бакунина. Дело шло об известной
Нечаевской истории, из которой нельзя было так легко выпутаться, как
пытались сделать восторженные поклонники ьакунина, утверждая, что
вина Бакунина только в «чрезмерной близости с Нечаевым, вызванной
его большой добротой».
Нечаев был молодой человек лет двадцати; он родился крепостным,
но затем, благодаря расположению к нему некоторых либеральных людей,
получил возможность поступить в учительскую семинарию. Он участвовал
в тогдашнем студенческом движении, и ему удалось создать себе известное
положение, не столько своим скудным образованием или посредственными
умственными способностями, сколько благодаря своей дикой энергии и
безграничной ненависти к царскому деспотизму. Но самым характерным
его свойством была свобода от всяких моральных соображений, когда
•дело шло о пользе для его дела. Лично для себя ему ничего не было нужно,
и он ограничивал себя во всем, когда это требовалось; но его не отпугивал
никакой, даже самый недопустимый образ действия, если ему представля¬
лось, что он достигнет им революционных результатов.
Уже весною 1869 г. Нечаев появился в Женеве в двойном блеске вы
шедшего из петропавловской крепости государственного преступника й
делегата всемогущего комитета, который тайно подготовляет революцию
во всей России И то и другое было выдумкой: такого комитета не существо¬
вало, и сам Нечаев не сидел в петропавловской крепости. После ареста
нескольких его ближайших друзей, он отправился за-границу, чтобы, по
его собственным словам, оказачь воздействие на старых эмигрантов: нужно
было, по мысли Нечаева, чтобы они подняли дух русской молодежи своими
именами и своими писаниями. Этой цели он достиг у Бакунина в почти
непостижимом размере. Нечаев, этот «молодой дикарь», «маленький тигр»,
как называл его Бакунин, внушал ему уважение, как представитель нового
поколения, которое разрушит старую Россию своей революционной опер-
гией. Бакунин столь безусловно верил в существование «комитета», что
дал обязательство подчиняться без всяких возражений его приказаниям,
передаваемым ему Нечаевым; и он тотчас же выразил готовность издать
вместе с Нечаевым ряд крайне резких революционных сочинений и пере¬
править их через русскую границу.
Бакунин несомненно разделяет с Нечаевым ответственность за эту
литературу, и нет особого интереса в том, чтобы исследовать, написаны ли
были некоторые наиболее злостные памфлеты им или Нечаевым. Бесспорно,
во всяком случае, что он автор воззвания, которое требовало оч русских
офицеров оказывать «комитету» такое же безусловное повиновение, к какому
он обязал самого себя, а также брошюр, которые идеализировали русское
разбойничество, и революционного катехизиса, отразившего до чрезмер¬
ности склонность Бакунина к страшным представлениям и словам. Но не
доказано, что Бакунин принимал когда либо участие в демагогических


— 875 —
приемах Нечаева; он сам же сделался их жертвой, и тогда только, слишком
поздно разглядев «маленького тигра», прогнал его прочь от себя. Генераль¬
ный совет Интернационала обвинял Бакунина и Нечаева в том, что они
обрекли на гибель много невинных людей в России, посылая им письма,
печатные произведения и телеграммы в такой форме, которая неизбежно
должна была привлечь внимание русской полиции. Бакунину это обвинение
было очень несправедливо пред’явлено. Действительную суть дела рассказал
сам Нечаев, когда его окончательно разоблачили: он бесстыдно признался
в своем гнусном обыкновении компрометировать всех тех, которые не вполне
примыкали к нему; его целью было или погубить их или всецело втянуть
в движение. Следуя тому же методу, он заставлял доверившихся ему людей
в минуту возбуждения подписывать компрометирующие их заявления или
выкрадывал у них интимные письма и потом пользовался этими письмами
для всяческих вымогательств.
Бакунин еще не успел разгадать этот метод, когда Нечаев вернулся
в Россию осенью 1869 г. Нечаев захватил с собою письменное удостове¬
рение от Бакунина, в котором тот признавал его «полномочным предста¬
вителем», конечно, не Интернационала и даже не союза социалистической
демократии, а европейского революционного союза, который был изобретен
находчивым умом Бакунина, как отпрыск союза социалистической демо¬
кратии для русских дел. Этот союз существовал вероятно только на бумаге,
но имя Бакунина оказалось достаточно авторитетным, чтобы придать
некоторый вес агитации Нечаева среди учащейся молодежи. Главным обра¬
зом, однако, Нечаев продолжал основываться на обманном «комитете»,
и когда один из новообращенных приверженцев его, студент Иванов,
стал сомневаться в существовании этой тайной высшей инстанции, Нечаев
путем тайного убийства устранил с своего пути этого неудобного скептика.
Обнаружение трупа Иванова привело к многочисленным арестам, но Не¬
чаеву удалось скрыться за-границу.
В начале января 1870 г. он снова появился в Женеве и возобновил
свою старую игру. Бакунин с огненным рвением доказывал, что убийство
Иванова политическое, а не уголовное преступление, и поэтому Швейцария
не имеет права выдать русскому правительству Нечаева. Нечаев же пока
так ловко скрывался, что полиции не удавалось изловить его. Но он сам
сыграл злую штуку со своим защитником. Он убедил Бакунина бросить
перевод Капитала и посвятить все свои силы революционной пропаганде,
обещав, что он сам покончит с издателем относительно выплаченного за¬
датка. Бакунин, который находился тогда в очень стеснесниых обстоятель¬
ствах, мог понять это обещание только в том смысле, что Нечаев или его
таинственный «комитет» вернут издателю 300 рублей задатка. Нечаев же
послал «официальное постановление комитета» на бумаге с изображением
на заголовке черепа вместе с топором, кинжалом и револьвером. Бумага
эта была послана не самому издателю, а Любавину, который являлся посред¬
ником между издателем и Бакуниным. При этом Любавину запрещалось
в письме под страхом смерти требовать от Бакунина возвращения задатка.
Бакунин узнал обо всем этом только из оскорбительного письма Любавина.


— 876 —
Он поспешил признать сбой долг новой распиской и обязался вернуть
задаток, как только сможет; сам же он порвал с Нечаевым, узнав к тому
времени и о ряде других его проделок, в том числе о плане напасть на
симплонскую почту, чтобы ограбить ее.
Непостижимая и непростительная для политического деятеля легко¬
верность, проявившаяся в этом авантюристском эпизоде его жизни, имела
для Бакунина очень неприятные последствия. Маркс узнал об этой истории
уже в июле 1870 г. и притом из вполне надежного источника—от Лопатина,
который во время своего майского пребывания в Женеве тщетно убеждал
Бакунина, что в России не существует никакого «комитета», что Нечаев
никогда не сидел в петропавловской крепости, что Иванова задушили
совершенно бесцельно и что он, Лопатин, точнее чем кто либо это знает.
Эго еще более укрепило Маркса в его неблагоприятном мнении о Бакунине.
Русское правительство использовало благоприятные обстоятельства, узнав
о проделках Нечаева путем многочисленных арестов после убийства Ива¬
нова. Чтобы опозорить русских революционеров перед всем миром, русское
правительство в первый раз передало дело на публичное судебное разбира¬
тельство перед присяжными; в июле 1871 г. в Петербурге началось раз¬
бирательство так называемого Нечаевского процесса, по которому было
привлечено более восьмидесяти человек, преимущественно студентов; боль¬
шинство из них были присуждены к тяжким наказаниям тюрьмою и даже
к каторжным работам в сибирских рудниках.
Сам Нечаев был еще тогда на свободе; он жил попеременно в Швей¬
царии, в Лондоне, в Париже, где находился во время осады и при коммуне.
Только осенью 1872 г. его выдал в Цюрихе один сыщик. Бакунину нельзя,
конечно, .поставить в вину того, что он совместно с своими друзьями
издал у Шабелица в Цюрихе брошюру, имевшую целью помешать выдаче
Нечаева швейцарским правительством по обвинению в уголовном убийстве.
Нет ничего позорного для Бакунина и в том, что после выдачи Нечаева он
написал нижеследующее Огареву—последний также был одурачен Нечаевым
и даже выдал ему полностью или частью Бахметьевский фонд, распоряже¬
ние которым перешло к нему после смерти Герцена: «Какой то внутренний
голос подсказывает мне, что Нечаев, который теперь безнадежно погиб
и без сомнения сам об атом знает, опять вызовет всю первоначальную энер¬
гию и стойкость из глубины своего духа, который погряз в ошибках и за¬
блуждениях, но не низкий по существу. Он погибнет как герой и на этот
раз не предаст никого и ничего». Это ожидание Нечаев оправдал в страшные
десять лет каторги и до самой своей смерти; он пытался по возможности
загладить свои прежние грехи и проявил стальную анергию, которая под¬
чиняла его воле даже тюремную стражу.
Одновременно с тем, как произошел разрыв между Бакуниным, и Не¬
чаевым, разразилась и немецко-французская война. Она сразу придала
мыслям Бакунина другое направление; старый революционер рассчитывал
теперь на то, что вступление иемецких войск послужит сигналом для со-
Цйалнной революции во Франции, ибо нельзя, чтобы французские рабочие
Пребывали в бездействии при аристократическом, монархическом и мили*


таристском вторжении: этим они предали бы не только свое собственное
дело, но и-дело социализма. Победа Германии вместе с тем победа евро¬
пейской реакции. Бакунин справедливо оспаривал мнение, что внутрен¬
няя революция может ослабить сопротивление народа внешнему врагу,
ссылаясь при этом на французскую историю; но все же его проекты поднять
бонапартистский и реакционно-настроенный крестьянский класс для со¬
вместного революционного выступления с городскими рабочими были со¬
вершенно фантастичные. Он доказывал, что не следует обращаться к кре¬
стьянам с какими либо декретами или коммунистическими проектами или
организационными формами,—это вызвало бы лишь восстание их против
городов; скорее следует пробудить в их душе революционное настроение.
Все дальнейшее было в таком же фантастическом духе.
После падения империи Гильом напечатал в газете Солидаритэ при¬
зыв поспешить на помощь французской республике с вооруженными от¬
рядами добровольцев. Это была Поистине дурацкая выходка, в особенности
со стороны человека, который фанатически проповедывал воздержание
Интернационала от всякой политики, и призыв Гильома вызвал общий
смех. Но не следует рассматривать с такой же точки зрения попытку Баку¬
нина провозгласить в Лионе 26-го сентября революционную коммуну.
Бакунина призвали туда революционные элементы. Им удалось завладеть
городской думой, упразднить «правительственный и административный
аппарат государства» и даже провозгласить «революционную федерацию
общин»; но измена генерала Клюзере и трусость некоторых других лиц
сделала возможной легкую победу национальной гвардии над этим движе¬
нием. Бакунин тщетно призывал к принятию энергичных мер и требовал
в первую очередь ареста представителей правительства. Он сам был захва¬
чен в плен, но его освободил отряд вольных стрелков. Он пробыл еще не¬
сколько недель в Марсели в надежде на возрождение движения, но когда
его надежды не оправдались, то вернулся в Локарно в конце октября.
Насмешки над этой неудачной попыткой следовало бы предоставить
реакции. Один противник Бакунина, которого его отрицательное отноше¬
ние к анархизму не лишило способности к беспристрастному суждению,
очень верно пишет: «К сожалению и в социалистической прессе раздава¬
лись насмешливые голоса, чего, однако, Бакунин Поистине не заслужил
своею попыткой. Само собою разумеется, что люди, не разделяющие анар¬
хических воззрений Бакунина и его приверженцев, могут и должны кри¬
тически относиться к его беспочвенным надеждам. Но, независимо от этого,
его тогдашнее выступление было мужественной попыткой пробудить за¬
снувшую энергию французского пролетариата и направить ее одновременно
против внешнего врага и против капиталистического общественного строя.
Приблизительно то же самое позднее пыталась сделать коммуна, которую
Маркс, как известно, приветствовал с горячим сочувствием». Это во всяком
случае было более основательное и разумное суждение, чем в «Лейпцигском
Народном Государстве», в котором изданная Бакуниным в Лионе проклама¬
ция переложена была на популярную мелодию, и сказано было, что даже бер¬
линское бюро печати не выдумало бы ничего более подходящего для Бисмарка.


— 378 —
Неудача в Лионе привела Бакунина в глубокое уныние. Революция,
которую он уже, казалось, нащупывал под руками, вновь исчезала в нсиоо-
зримой дали, в особенности ввиду разгрома парижской коммуны, коюрая
на мгновение вновь пробудила в нем надежды. Его ненависть ьротиь рево¬
люционной пропаганды в духе Маркса возрастала по мере того, Как он
все более видел в ней главную причину сонного, по его мнению, поведения
пролетариата. К тому же его материальное положение было чрезвычайно
плачевное; его братья перестали оказывать ему помощь, и бывали дни,
когда у него в кармане бывало не более пяти сантимов и он даже не мог
выпить привычную чашку чая. Его Жена боялась, что он утратит свою
энергию и нравственно уничтожит себя. Но сам он решил развить свои
взгляды на судьбы челоьечества, на философию, релитю, государство и
анархизм в сочинении, которое писал урывками в свободные минуты, за¬
думав его как свое завещание.
Но сочинение это осталось незаконченным; неспокойному духу Баку¬
нина не суждено было обрести долгий отдых. Утин продолжал в Женеве
свою травлю против него, и в августе 1870 г. достиг того, что Бакунин и
несколько его друзей были исключены из женевской центральной секции
за то что они принадлежали к секции союза социалистической демо¬
кратии. Затем Утин пустил лживый слух, что секция союза не была при¬
нята в Интернационал генеральным советом. Документы, будто бы полу¬
ченные об этом от Юнга и Эккариуса, поддельные. Тем временем Робэн
переселился в Лондон и был принят в состав генерального совета, против
которого так горячо боролся в Эгалитэ. Этим генеральный совет доказал
свою беспристрастность, так как Робэи продолжал быть ярым привержен¬
цем союза. Уже 14-го марта 1871 г. он внес предложение созвать частную
конференцию Интернационала для разрешения женевского спора. Хотя
генеральный совет считал нужным отклонить это предложение накануне
коммуны, но 25-го июля он постановил подвергнуть женевское дело рассмо¬
трению конференции, которую предположено было созвать в сентябре.
В том же самом заседании, по требованию Робэна, генеральный совет под¬
твердил подлинность документов, в которых Эккариус и Юнг сообщали
о принятии женевской секции Бакунинского союза в состав Интернацио¬
нала.
Едва только это письмо успело дойти до Женевы, как секция союза
добровольно упразднила себя б-го августа и немедленно известила об этом
генеральный совет. Видимость получилась очень внушительная; после
того, как секция получила удовлетворение от генерального совета, который
опроверг пущенную Утиным ложь, она пожертвовала собою в интересах
мира и примирения. На самом деле решающие причины были другие, как это
впоследствии открыто признал Гильом: секция потеряла тогда уже всякое
значение и представляла собою в глазах эмигрантов коммуны в Женеве
лишь мертвый пережиток личных счетов. В этих именно эмигрантах Гильом
видел пригодные элементы для того, чтобы начать борьбу против женев¬
ского федерального совета на более широкой основе. Поэтому была упразд¬
нено секция союза; и действительно несколько недель спустя обломки ее


соединились с коммунарами в новую «секцию революцилонно-социалисти-
ческой пропаганды и действия»; при этом она хотя и заявила, что согласна
с общими принципами Интернационала, но сохраняла за собою полную
свободу, которую предоставляли ей программа и устав Интернационала
Все это сначала совершенно не касалось Бакунина. Характерно
для его положения якобы полномочного главы союза, что женевская
секция не сочла даже нужным запросить его в Локарно прежде чем
заявить о своем упразднении. Бакунин протестовал против этого—
не из-за оскорбленного самолюбия, а потому что при создавшихся обстоя¬
тельствах видел в упразднении секции трусливый удар из засады: «не будем
свершать трусливых поступков под предлогом спасения единства в Интер¬
национале». Вместе с тем он занялся подробным изложением женевских
смут, чтобы выяснить принципы, из за которых, по его мнению, поднялся
спор; этим он хотел дать руководящую нить своим приверженцам на лон¬
донской конференции.
Сохранились значительные отрывки этой работы; она очень
отличалась в лучшую сторону от русских брошюр, которые Бакунин за
год до того изготовлял вместе с Нечаевым. Эти отрывки написаны спокойно
и дельно, и лишь местами в них встречаются резкие выражения; и как ни
относиться к обособленным взглядам Бакунина, он убедительно доказывает
во всяком случае, что происхождение женевских смут коренилось глубже,
чем в зыбком песке личных распрей; а если последние также сыграли неко¬
торую роль, то значительная часть вины за это падает на Утина и его сото¬
варищей.
Бакунин ни на минуту не отрицал глубокого различия взглядов,
которое отделяло его от Маркса и от «государственного коммунизма» послед¬
него, и он обошелся со своим противником далеко не кротко. Но все же
он не выставлял его негодным человеком, который преследует только свои
собственные низкие цели. Указывая, что Интернационал возник в лоне
масс и затем был воспринят умными и преданными народному делу людьми,
юн прибавил: «Мы пользуемся этим случаем, чтобы выразить преклонение
перед знаменитыми вождями немецкой коммунистической партии и прежде
всего перед гражданами Марксом и Энгельсом, а также перед гражда¬
нином Ф. Беккером, нашим бывшим другом и теперешним непримиримым
противником; они были подлинными создателями Интернационала, по¬
скольку вообще дано отдельным лицам что либо созидать. Мы тем охотнее
выражаем свое уважение к ним, что будем вынуждены бороться против
них. Наше уважение к ним чистое и глубокое, но оно не доходит до идоло¬
поклонства, и никогда не побудит нас стать их рабами. Признавая их огром¬
ные заслуги перед Интернационалом в прошлом и в настоящем, мы все же
•будем на ножах с ними, восставая против их ложных властных теорий,
против их диктаторских замашек и манеры вести подпольные интриги,
против их низких происков, жалких личных дрязг, грязных оскорблений
и позорной клеветы, которыми характеризуются почти повсюду полити¬
ческая борьба немцев и которые, к несчастью, проникли и в Интернацио¬
нала. Конечно, эти слова были достаточно грубые, но все же Бакунин не
202-69	25


— 380 —
заходил так далеко, чтобы отрицать бессмертные заслуги Маркса, как
основателя и руководителя Интернационала.
Но и эта работа Бакунина осталась незаконченной. Он еще писал ее,
когда Маццини, в еженедельнике, который он издавал в Лугано, выступил
с резкими нападками на коммуну и на Интернационал. Бакунин немедленно
напечатал «Ответ интернационалиста Маццини», за которым последовали
и другие статьи в том же духе, после того как Маццини и его приверженцы
вступили в полемику с ним. После всех неудач, преследовавших его, Бакунин
достиг на этот раз полного успеха: Интернационал, который влачил до
того в Италии лишь жалкое существование, стал сразу быстро распростра¬
няться там. Этим Бакунин был обязан не своим «интригам», а тем горячим
и убедительным словам, которыми он умел вызывать революционное на¬
строение среди итальянской молодежи, увлекавшейся парижской ком¬
муной.
В Италии крупная промышленность была еще очень слабо развита;
в дремлющем пролетариате лишь медленно пробуждалось классовое созна¬
ние, и у него не было никаких законодательных орудий для защиты и для
нападения. В буржуазных классах, напротив того, полувековая борьба
за национальное единство создала революционную традицию и поддержи¬
вала ее. За достижение национального единства масса боролась путем
бесчисленных восстаний и заговоров, пока, наконец, эта цель не была
достигнута, но в таком виде, что принесла несомненно горькое разочаро¬
вание всем революционным кругам: под охраной сначала французского,
а затем германского оружия самое реакционное государство аппенинского
полуострова создало итальянскую монархию. Геройская борьба париж¬
ской коммуны вырвала революционную итальянскую молодежь из этого,
состояния апатии. И если Маццини грубо отвернулся на краю могилы от
нового света, раздражавшего его старую ненависть к социалистам, то
тем искреннее прославлял «восходящее солнце» Интернационала Гари¬
бальди, который был еще в большей степени национальным героем.
Бакунин превосходно понимал, из каких слоев народа выходили его
приверженцы. «То, чего до сих пор недоставало Италии, писал он в апреле
1872 г., были не инстинкты, а именно организация и идеи. И то и другое-
теперь развиваются в такой степени, что Италия вместе с Испанией являются
в настоящее время, быть может, самыми революционными странами. В Ита¬
лии существует то, чего нет в других странах: пламенная, энергичная моло¬
дежь, лишенная всякого положения, всякой карьеры, всякого выхода,
и которая, несмотря на свое буржуазное происхождение, не исчерпала себя
в нравственном и интеллектуальном отношении, как буржуазная молодежь
других стран.Теперьона с головой погрузилась в революционный социализм,
приняв целиком нашу программу, программу Союза». Эти строки были адре¬
сованы одному испанскому единомышленнику Бакунина, чтобы воодуше¬
вить его, но не содержали в себе никаких ложных представлений..
Бакунин оставался в области неоспоримых фактов, когда ставил свой,
успехи в Испании, где он даже действовал не лично, а лишь через несколько*
друзей, выше, чем свои успехи в Италии.


— 381 —
В Испании промышленное развитие было также еще очень отсталое,
а там где даже имелся современный пролетариат, он был скован по рукам
и ногам, лишен всяких прав, и единственным средством самообороны для
него было вооруженное восстание. Барцелона, крупнейший испанский
фабричный город, насчитывал в своей истории больше битв на баррикадах,
чем какой либо другой город в мире. К этому присоединялись многолетние
гражданские войны, которые раздирали страну, и огромное разочарование
всех революционных элементов: изгнав осенью 1868 г. бурбонскую династию,
они подпали под власть—правда, очень шаткую—чужого короля. И „ в
Испании такимъ образом огненные искры от пожара в революционном
Париже упали на легко воспламеняющийся матерьял.
Иначе, чем в Италии и Испании, обстояли дела в Бельгии, по сколько
там уже существовало пролетарское массовое движение. Но оно ограни¬
чивалось почти исключительно валлонской частью страны; остов его соста¬
вляли настроенные чрезвычайно революционно горнорабочие Боринажа.
Их стремление достигнуть улучшения своего классового положения закон¬
ными путями было задушено в корне теми кровавыми банями, в которых из
года в год там топили все стачечное движение. Их руководители, однако,
были прудонисты, и уже поэтому склонялись к воззрениям Бакунина.
Если проследить оппозицию Бакунина, как она развивалась внутри
Интернационала после падения парижской коммуны, то придется уста¬
новить, что у Бакунина она взяла только имя и то потому, что надея¬
лась найти в его взглядах разрешение тех социальных противоречий и
того напряженного состояния, из которых фактически проистекала.
6.	Вторая конференция в Лондоне.
Конференция, которую генеральный совет постановил собрать в сен¬
тябре в Лондоне, должна была заменить собою очередной годовой
конгресс.
В Базеле было постановлено в 1869 г. созвать ближайший конгресс
в Париже. Но травля французских секций, устроенная достойным Оливье
в ознаменование плебисцита, побудила генеральный совет в июле 1870 г.,
в силу предоставленных ему полномочий, переменить место конгресса и
созвать его в Майнце. Одновременно с этим генеральный совет предложил
национальным федеральным советам перенести место своего пребывания
из Лондона в другую страну, что, однако, было единогласно отклонено.
Начало войны помешало собраться и майнцкому конгрессу, и генеральный
совет получил полномочие от федеральных советов определить время бли¬
жайшего конгресса в зависимости от обстоятельств.
События развивались, однако, не таким образом, чтобы казалось
желательным созвать конгресс осенью 1871 г. Можно было ожидать, что
гнет, под которым члены Интернационала жили в отдельных странах,
не позволит им послать своих представителей на конгресс в достаточном
числе, а те немногие члены, которые все таки явятся, тем более подверг¬
нутся мести со стороны их правительств. Увеличивать же число своих


— 682 —
жертв Интернационал не имел никаких оснований, так как и без того за¬
бота о мучениках требовала от него крайнего напряжения сил и
средств.
Поэтому генеральный совет решил созвать вместо публичного кон¬
гресса сначала закрытую конференцию в Лондоне, как в 1865 г. Скудное
число представителей, явившихся на эту конференцию, подтвердило его
опасения. Конференция, заседавшая с 17-го до 23-го сентября, состояла
всего из двадцати трех делегатов: шестерых бельгийцев, двух швейцарцев,
одного испанца и тринадцати членов генерального совета, причем шесть
человек из них имели только совещательный голос.
Некоторые из обстоятельных и многочисленных постановлений этой
конференции, как, например, постановления, касавшиеся общей статистики
рабочего класса, международных отношений между профессиональными
союзами и земледельцами, имели при тогдашних обстоятельствах лишь
академическое значение. Самым важным было вооружить Интернационал
против бешеного натиска со стороны внешних врагов и укрепить его
против раз’едающих влияний внутри. Обе эти задачи совпадали по суще¬
ству своему.
Самое важное постановление конференции относилось к политиче¬
ской деятельности Интернационала. Это постановление сначала ссыла¬
лось на вступительное воззвание, на устав, постановления лозаннского
конгресса и другие публичные декларации союза, в которых говорилось,
что политическое освобождение рабочего класса неразрывно связано
с его социальным освобождением. Затем оно указывало, что Интерна¬
ционалу противостоит безудержная реакция, которая бессовестно
подавляет освободительные стремления рабочего класса и пытается
путем грубой силы затянуть на веки и классовые различия, и покоящееся
на них господство имущих классов; что для противодействия этому общему
господству имущих классов рабочий класс должен выступать как таковой
и образовать особую политическую партию, отличную от всех прежних
партийных образований имущих классов, что конституирование рабочей
партии как политической группы необходимое условие торжества со¬
циальной революции и достижения ее конечной цели—уничтожения клас¬
сов; что, наконец, об’единение разрозненных сил, достигнутое уже рабочим
классом до некоторой степени благодаря его экономической мощи, должно
быть использовано также и в качестве рычага для борьбы рабочих против
политической власти их эксплоататоров. По всем этим соображениям конфе¬
ренция напоминала всем членам Интернационала,что в том состоянии борьбы,
в котором находится рабочий класс, его экономическое развитие нераз¬
рывно связано с участием в политической жизни. В организационном отно¬
шении конференция просила генеральный совет ограничить пополнение
своего состава новыми членами, а также избирать их не всегда исключительно
из одной и той же национальности. Название генерального совета остается
только за ним одним; федеральные советы отдельных стран должны назы¬
ваться по имени страны, а местные секции по имени местностей; все наиме¬
нования сект, как прудонисты, мутуалисты, коллективисты, коммунисты


— 383 —
и т. п., конференция отменила. Подтверждено было также, что каждый
член Интернационала вносит ежегодно пенс в пользу генерального совета.
По отношению к Франции конференция рекомендовала усиление аги¬
тации на фабриках и распространение печатных произведений; для Англии—
образование собственного федерального совета, который будет утверждаться
генеральным советом после того, как его признают в провинции и в трэд-
юнионах. Далее конференция заявляла, что германские рабочие выпол¬
нили свой долг во время немецко-французской войны. Но с другой стороны
она сняла с себя всякую ответственность за так называемый заговор Не¬
чаева и поручила Утину напечатать в женевской Эгалитэ сжатый отчет о
процессе Нечаева на основании русских источников, представив его однако
до напечатания генеральному совету.
Вопрос о Бакунинском союзе признан был законченным после того,
как ei о женевская секция добровольно упразднила себя и после запреще¬
ния сектантских и другого рода наименований, указывающих на особые
задачи, отличные от общих целей Интернационала. По отношению к юрским
секциям конференция одобрила постановление генерального совета от
29-го июня 1870 г., признававшее женевский федеральный совет един¬
ственно полномочным советом романской Швейцарии; но вместе с тем
она призывала к единению и солидарности, которыми должны быть про¬
никнуты рабочие, в особенности в виду преследований, испытываемых
Интернационалом. Поэтому конференция рекомендовала рабочим юрских
секций снова примкнуть к женевскому федеральному совету. Если же это
окажется невозможным, то конференция постановила, что выделившиеся
секции будут называться юрской федерацией. Затем конференция заявила,
что генеральному совету вменяется в долг отречение от всех газет, ко¬
торые будто бы являются органами Интернационала, как «Прогресс» и
«Солидарность» в Юре, и обсуждают перед буржуазной публикой внутрен¬
ние вопросы Интернационала.
Наконец, конференция предоставила генеральному совету опре¬
делить по его усмотрению время и место ближайшего конгресса или могу¬
щей заменить его конференции.
В общем и целом нельзя оспаривать деловитости и умеренности всех
постановлений конференции; исход, который она дала юрским секциям,
предложив им назваться юрской федерацией, был намечен ими самими.
Только постановления по делу Нечаева заключали в себе некоторый лич¬
ный элемент, не оправдываемый всецело деловой точкой зрения. Если
разоблачения относительно Нечаевского процесса были использованы
буржуазной прессой для нападок на Интернационал, то это было кле¬
ветой, вроде тех, которые ежедневно обрушивались десятками на голову
Интернационала. Он обыкновенно не считал себя обязанным выступать
с опровержениями, а презрительно отшвыривал ногой приставшую грЯзь.
Если же на этот раз делалось исключение из общего правила, то не следо¬
вало поручать изложение дела злобствующему интригану, от которого
можно было ожидать по отношению к Бакунину столько же добросовестно¬
сти, как от буржуазной прессы.


— 384 —
Утин предпослал своей работе достойный его сенсационный вымысел.
В Цюрихе, где он предполагал выполнить свою работу, и где, по его словам,
у него не было других врагов, кроме нескольких рабов союза под началь.
ством Бакунина, на него будто бы напали в один прекрасный день в пустын¬
ном месте около канала восемь говоривших на славянском наречии людей;
они ранили его, повалили на землю и, несомненно, убили бы и бросили
его труп в канал, если бы случайно не проходили мимо четыре немецких
студента; они и спасли его драгоценную жизнь для будущих услуг царю.
За этим одним исключением постановления конференции создавали
без сомнения удобную почву для соглашения, в особенности в такое время,
когда рабочее движение было со всех сторон окружено врагами. Но уже
20-го октября к генеральному совету обратилась с просьбой о принятии
ее в состав Интернационала секция революционно-социалистической про¬
паганды и действия, образовавшаяся в Женеве из обломков Бакунинского
союза и нескольких беглецов коммуны. Генеральный совет ответил ей
отказом с согласия женевского федерального совета. Тогда в Социальной
Революции, сменившей газету Солидарность, открыли перекрестный огонь
против «немецкого комитета, руководимого Бисмарковским умом», како¬
вым являлся по мнению газеты генеральный совет Интернационала. Этот
замечательный пароль нашел вскоре широкий отклик, и Маркс писал
одному своему американскому другу: «Эти слова имеют в виду тот непрости¬
тельный факт, что я по происхождению немец и, действительно, оказываю
несомненное духовное влияние на генеральный совет. Заметьте, что немец¬
кий элемент в генеральном совете численно на две трети слабее, чем англий¬
ский, и настолько же слабее, чем французский. Таким образом грех заклю¬
чается в том, что немецкий элемент в теоретическом отношении господ¬
ствует (!) над английским и французским, и что это господство, т. е. немецкая
наука, признается ими полезным и даже необходимым».
Решительное нападение произведено было юрскими секциями на
конгрессе, который они собрали 12-го ноября в Сонвилье. Там было пред¬
ставлено правда всего 9 секций из 22, 16-ю делегатами, и большинство
этого меньшинства были больные скоротечной чахоткой. Но тем более
широковещательны были их речи. Они были глубоко оскорблены тем,
что лондонская конференция навязала им название, которое они сами
намеревались принять; но они все таки постановили подчиниться и на¬
зваться юрской федерацией, но в отместку об’явили романскую федерацию
распущенной, что не имело, конечно, никакого значения. Но главным
образом конгресс ознаменовался тем, что составил и разослал всем феде¬
рациям Интернационала циркуляр, в котором оспаривал закономерность
лондонской конференции и апеллировал к общему конгрессу, требуя его
скорейшего созыва.
Это послание, составленное Гильомом, исходило из того, что Интерна¬
ционал находится на роковом наклонном пути. Первоначально предпола¬
галось, что он будет «величайшим протестом против всякого авторитета»;
устав его обеспечивал каждой секции или каждой группе секций ее само¬
стоятельность, а генеральный совет был конструирован как исполнитель-


— 3ÖD —
ная группа, наделенная весьма ограниченными полномочиями. Постепенно
однако вошло в привычку относиться к нему со слепым доверием, которое
в Базеле дошло даже до добровольной отставки самого конгресса и пре¬
доставления генеральному совету права принимать, отвергать и распускать
отдельные секции до решения ближайшего конгресса. Это постановление
базельского конгресса было принято, впрочем, при ясно выраженном
одобрении Бакунина и с согласия Гильома.
Вследствие этого генеральный совет, состоявший в течение пяти лет
из тех же людей и заседавший в том же месте, стал считать себя «законным
главой» Интернационала. Он сделался в собственных глазах чем то вроде
правительства, и потому члены его рассматривали свои обособленные воз¬
зрения как официальную теорию, которая одна только имеет право на
существование в Интернационале. Отклоняющиеся от нее взгляды, ко¬
торые возникали в других группах, представлялись им просто ересью.
Таким образом постепенно создалась ортодоксальность, центром которой
был Лондон, а представителями члены генерального совета. Циркуляр
Гильома не ставил им в вину их стремления, так как они соответствовали
воззрениям их школы, но говорил, что следует самым решительным обра¬
зом бороться против них: полновластие неизбежно действует развращаю¬
щим образом, и человек, приобретающий такую власть над себе подоб¬
ными, неизбежно перестает быть нравственным человеком.
Затем в циркуляре говорилось, что лондонская конференция про¬
должила работу базельского конгресса и вынесла постановления, которые
превращали Интернационал из свободного союза самостоятельных секций
в очень властную иерархическую организацию, находящуюся в руках
генерального совета. Чтобы увенчать это здание, конференция постановила,
что генеральный совет будет также определять место и время ближайшего
конгресса или конференции, заменяющей его. Это дает генеральному совету
возможность заменять по своему произволу большие публичные собрания
Интернационала тайными конференциями. Необходимо, поэтому, ограни¬
чить генеральный совет его первоначальным назначением, сохранив за ним
роль простого бюро, ведущего переписку и статистику, и осуществить
единство, которого желали достичь посредством диктатуры и централиза¬
ции, путем свободного союза самостоятельных групп. В этом Интерна¬
ционал должен служить прообразом будущего общества.
Несмотря на все этй наветы на генеральный совет, а может быть именно
вследствие этих наветов циркуляр юрских секций не достиг своей цели:
его требование скорейшего созыва конгресса не встретило сочувствия даже
в Бельгии, Италии и Испании. В Испании усматривали за резкими напад¬
ками на генеральный совет соревнование между Бакуниным и Марксом;
Италия не желала подчиняться командованию из Юры, как и из Лондона;
ои только в Бельгии высказались за такое изменение устава, которое сделал
бы Интернационал союзом вполне независимых федераций с генеральным
советом, как «центром для корреспонденции и справок». Но с тем большим
сочувствием встречен был циркуляр из Сонвилье в европейской буржуаз¬
ной прессе; она накинулась на него как на редкостный лакомый кусочек.


— 680 —
Вся та ложь, которую распространяли о жуткой власти генерального со¬
вета после падения парижской коммуны, подтверждалась благодаря цир¬
куляру, вышедшему из лона самого Интернационала. Юрский бюллетень,
который сменил Социальную Революцию, быстро скончавшуюся тем вре¬
менем, имел во всяком случае приятную возможность привести на своих
столбцах восторженные отзывы буржуазных газет.
Шум, вызванный циркуляром из Сонвилье, побудил генеральный
совет ответить на него таким же циркуляром под заглавием: «Мнимый
раскол в Интернационале».
7.	Источник раснола в Интернационале.
Поскольку циркуляр этот опровергал обвинения, взведенные на ге¬
неральный совет из Сонвилье и других мест в превышении полномочий
и даже подделке устава, в фанатической нетерпимости и т. д. в том же
роде, полемика его была победоносная, и остается только пожалеть, что
она растрачивалась большею частью на совершенный вздор.
Теперь приходится сделать усилие над собою, чтобы вновь заняться
этими мелочами. Так, парижские члены при учреждении Интернационала,
из страха перед бонапартовской полицией, выпустили при французском
переводе из одной фразы устава, в которой говорилось, что экономиче¬
скому освобождению рабочего класса политическое движение должно
быть подчинено «как средство», слова: «как средство». Дело обстояло совер¬
шенно просто; но генеральному совету стали назойливо и лживо вменять
в вину, что слова: «как средство» он внес в устав уже потом. Или, приди¬
раясь к заявлению лондонской конференции, что германские рабочие вы¬
полнили во время войны свой долг, генеральный совет обличали в «пан¬
германизме», который будто бы царит в его среде.
Циркуляр основательно разделался с этими пустяками, и если при¬
нять во внимание, что целью их было подкопаться под централизацию коле¬
блющегося в своих основах союза, хотя только эта централизация могла
поддержать союз против нападок со стороны реакционных сил, то стано¬
вится понятной горечь заключительной фразы, указывавшей, что работа
Бакунинского союза на руку международной полиции. «Он провозглашает
анархию в пролетарских рядах, как верное средство разбить мощную
концентрацию политических и социальных сил, находящихся в руках
эксплоататоров. Под этим предлогом он требует от Интернационала, в
тот момент, когда старый мир грозит ему уничтожением, чтобы его органи¬
зация уступила место анархии». Чем более грозно теснили Интернационал
извне, тем более легкомысленными казались нападки на него извнутри и
в особенности чем более они были беспочвенны.
Яркий свет, проливаемый на эту сторону дела, затемнял однако
понимание генерального совета в другом направлении. Как уже видно
было из заглавия, генеральный совет допускал только «мнимый» раскол
в рядах Интернационала. Он сводил весь спор, как это сделал уже Маркс
в своем конфиденциальном сообщении, к проискам «нескольких интрига¬
нов» и в особенности Бакунина; он вновь повторял старые обвинения про¬


— 387 —
тив Бакунина в «уравнении классов», по поводу базельского конгресса и
т. п., обвинял его в том, что он вместе с Нечаевым выдал русской полиции
ряд невинных людей, и посвящал особый отдел тому факту, что два привер¬
женца Бакунина оказались агентами бонапартовской полиции. Этот факт
был, конечно, очень неприятен Бакунину, но не задевал его честь—как
не была задета честь генерального совета, когда несколько месяцев спустя
обнаружилось то же самое относительно его двух приверженцев. И если
циркуляр обвинял «молодого Гильома» в том, что он пытался выставить
«фабричных рабочих» Женевы какими-то ненавистными «буржуями», то он
совершенно упускал из виду, что в Женеве разумеют под «фабрикой» слой
хорошо оплачиваемых рабочих, изготовляющих предметы роскоши и за¬
ключивших более или менее сомнительные избирательные компромиссы
с буржуазными партиями.
Но самой слабой стороной циркуляра была его защита против упрека
в «ортодоксальности», который был брошен генеральному совету. Он ссы¬
лался на то, что лондонская конференция запретила всем секциям прини¬
мать какие-либо сектантские названия. Эта мера оправдывалась тем, что
Интернационал состоял из пестрого конгломерата профессиональных сою¬
зов, товариществ, ассоциаций для просветительных целей и для пропаганды.
Но толкование, которое придал генеральный совет этому постановлению
в своем циркуляре, было в высшей степени спорное.
В циркуляре сказано было дословно следующее: «Первый период
борьбы пролетариата против буржуазии характеризуется возникновением
разных сект. Это вполне понятное явление для того времени, когда
пролетариат еще не достаточно развит, чтобы выступить в качестве клас¬
са. Отдельные мыслители начинают критиковать социальные противоре¬
чия и придумывают фантастические способы для устранения их; рабочим
же предоставляется принять, распространять и осуществлять иу. В самом
характере сект, образующихся вокруг таких пророков новых путей, зало¬
жено стремление замыкаться в себе и чуждаться всякой подлинной деятель¬
ности, политики, стачек, профессионального движений, словом, всякого
массового движения. Масса пролетариата остается равнодушной и даже
относится враждебно к их пропаганде. Парижские и лионские рабочие столь
же мало интересуются сен-симонистами, фурьеристами, икаристами, как и
английские чартисты и трэд-юнионисты оуэнистами. В начале движения
секты являются рычагом его, но затем превращаются в помеху, как только
движение перерастает их. Тогда они становятся реакционными. Об этом
свидетельствуют секты во Франции и в Англии, и в недавнее время ласса-
левцы в Германии: они в течение ряда лет тормозили организацию проле¬
тариата и сделались наконец простым орудием полиции». В другом месте
циркуляра лассалевцы названы «Бисмарковскими социалистами», которые
вне своего полицейского органа, Нового Социалдемократа, играли роль
белых блуз прусско-германской империи.
Нигде нет определенных указаний на то, что Маркс был автором
этого циркуляра; судя по содержанию и стилю послания можно предполо¬
жить более или менее близкое участие Энгельса в составлении послания.


— 388 —
Однако вывод относительно сектантства исходил во всяком случае от Маркса;
та же мысль встречается в его переписке с друзьями, относящейся к тому
же времени, а в первый раз он развивал ее в своей полемической книге о
Прудоне. Сама по себе эта мысль правильно характеризует историческое
значение социалистического сектантства; но Маркс впадал в ошибку, ставя
•на одну доску лассалевцев с прудонистами и оуэнистами.
Как презрительно ни относиться к анархизму, просто считая его всюду,
где он проявляется, заболеванием рабочего движения, но все же нельзя
в особенности теперь, после полувекового опыта, думать, что болезнь
эта привита извне. Напротив того, склонность к ней прирожденная у ра¬
бочего класса, и она развивается при благоприятных или, скорее, неблаго¬
приятных условиях. Трудно понять, как можно было заблуждаться отно¬
сительно этого даже в 1872 г. И менее всего Бакунин был человеком с гото¬
вым шаблоном или готовой системой, которую рабочим оставалось просто
принять и осуществить. Маркс ведь неустанно повторял, что Бакунин в
теоретическом отношении нуль и чувствует себя в своей сфере только в
области интриг, что его программа отовсюду понахватанная поверхностная
мешанина.
Показательная черта основателей сект—их враждебное отношение
ко всякому пролетарскому массовому движению; враждебное в том смысле,
что они ничего знать не хотят о таком движении. С другой стороны такому
движению нет никакого дела до них. Если бы даже была правда, что Баку¬
нин хотел завладеть Интернационалом только для своих целей, то он дока¬
зал бы этим только, что как революционер считается исключительно с мас¬
сами. Несмотря на всю ожесточенность своей борьбы с Марксом, Бакунин
почти до конца считал бессмертной заслугой Маркса то, что он создал в
Интернационале широкие рамки для массового пролетарского движения.
Бакунина отделяло от Маркса различие взглядов на тактику, которой
должно следовать это массовое движение, чтобы достичь своей цели; но
как ни заблуждался в этом вопросе Бакунин, все же его взгляды не имели
ничего общего с игрой в сектантство.
И тем более это же относится к лассалевцам. В 1872 г. они не стояли,
конечно, на вершине социалистического принципа, но все же превосходили
своим теоретическим пониманием и организаторской силой все другие со¬
временные им рабочие партии в Европе, даже фракцию эйзенахцев, главной
духовной пищей которых были попрежнему агитационные сочинения Лас¬
саля. Лассаль развил свою агитацию на широкой почве пролетарской
классовой борьбы, закрыв этим наглухо двери для всякого сектантства.
Его преемник Швейцер был настолько проникнут мыслью о нераздельности
политической и социальной борьбы, что заслужил от Либкнехта упрек в
«парламентарничании». Если же в вопросе о профессиональном движении
Швейцер, на горе себе, пренебрег предостережениями Маркса, то он уже
за год до того вышел из движения, и лассалевцы устраняли понемногу и
эту ошибку своего движения, как показала победоносная стачка строи¬
тельных рабочих в Берлине. Они преодолели краткий застой агитации во вре¬
мя войны и рабочие массы стремились к ним все более и более густой толпой.


Не следовало особенно выделять выпадов против лассалевцев ввиду
того, что Маркс вообще питал непреодолимое отвращенеие к Лассалю и
ко всему, что было связано с его именем. Но в той связи, в которой эти
выпады были поставлены в циркуляре генерального совета, они получали
особое значение. Они проливали яркий свет на подлинный источник спо¬
ров в Интернационале, на неразрешимое противоречие, в которое впал
этот великий союз вследствие разгрома парижской коммуны. С этого мо¬
мента против Интернационала ополчился весь реакционный мир, и против
такого натиска Интернационал мог защищаться только твердым об’едине-
нием всех своих разрозненных сил. Но падение коммуны показало также
необходимость политической борьбы, а такая борьба была невозможна
без значительного ослабления интернациональной .связи, так как ее можно
было вести только в национальных границах.
Требование воздерживаться от политики, как бы преувеличено оно ни
было, в конечном счете вытекало из справедливого недоверия к козням
буржуазного парламентаризма, недоверия, которое наиболее ярко выра¬
зил еще Либкнехт в своей известной речи 1869 г. Точно также и недоволь¬
ство диктатурой генерального совета, обнаружившееся почти во всех стра¬
нах после падения парижской коммуны, проистекало, при всей своей пре¬
увеличенности, из того более или менее ясного сознания, что каждая нацио¬
нальная рабочая партия прежде всего связана условиями существования
с той нацией, часть которой она составляет, что она также не может отре¬
шиться от этих условий, как не может убежать человек от своей тени, дру¬
гими словами, что она не может руководствоваться указаниями из-за гра¬
ницы. И хотя Маркс установил уже в уставе Интернационала нераздельность
политической и социальной борьбы, все же практически он повсюду выдви¬
гал лишь социальные требования, общие для рабочих всех стран с капита¬
листическим способом производства; политических же требований он
касался, лишь поскольку они вытекали из таких социальных требований,
как, например, требование сокращения законом продолжительности рабочего
дня. Политические вопросы в собственном и прямом смысле слова, т. е.
вопросы, которые касались государственной конституции и складывались
различно в каждой стране, Маркс откладывал до того времени, когда Интер¬
национал воспитает рабочий класс и даст ему большую ясность понимания.
Не даром он тяжко упрекал Лассаля за то, что он ограничил свою агита¬
цию только одной страной.
Высказывали предположение, что Маркс еще долго продолжал бы
отстранять чисто политические вопросы, если бы эти вопросы не были
навязаны ему падением парижской коммуны и агитацией Бакунина. Это
вполне возможно и даже вероятно. Но Маркс, по своему обыкновению,
принял борьбу такой, какой она была ему навязана. Он только не принял
при этом во внимание, что задача, стоявшая перед ним, не могла быть раз¬
решена при тогдашней конституции Интернационала, и что Интернацио¬
нал в такой же степени распадался внутри, в какой он теснее сплачивался
для борьбы с внешними врагами. Если руководитель Интернационала на¬
зывал самую развитую в его же смысле рабочую партию и на его же ро¬


— 390 —
дине продажной полицейской армией, то это неоспоримо свидетельство¬
вало, что исторический час для Интернационала пробил.
И это было не единственным доказательством. Повсюду, где возникали
национальные рабочие партии, Интернационал распадался. Какими резкими
упреками осыпал когда то Либкнехт Швейцера по поводу его будто-бы
холодного отношения к Интернационалу 1 Теперь же, когда Либкнехт
стоял сам во главе эйзенахской фракции, ему пришлось выслушивать такие
же упреки от Энгельса, и в ответ на это он, по примеру Швейцера, ссылался
на германские законы о союзах: «Мне в голову не приходит рисковать из-за
этого существованием нашей собственной организации». Если бы не¬
счастный Швейцер осмеливался говорить так прямо и богобоязненно, то
все бы еще сильнее обрушились на этого «портняжного короля», которому
непременно нужна была «собственная партия». Основание эйзенахской
фракции нанесло первый удар женевской «секции немецкого языка»; послед¬
ним же ударом для этой старейшей и сильнейшей организации Интерна¬
ционала на континенте было основание швейцарской рабочей партии в
1871 г. Уже в конце этого года Беккеру пришлось приостановить издание
своего Вестника.
Всего этого Маркс и Энгельс еще не понимали в 1872 г. Но они шли
против себя, утверждая, что Интернационал погиб вследствие происков
отдельного демагога, в то время как они могли сойти с исторической сцены
с полной честью, выполнив великую задачу, которая затем переросла их.
Нельзя не согласиться с теперешними анархистами, которые считают совер¬
шенно не марксистским взгляд, будто .такая пролетарская организация,
как Интернационал, могла быть разрушена одним необычайно злокознен¬
ным человеком, «в высшей степени опасным интриганом». Анархисты в
этом отношении более правы, чем те доверчивые души, которых бросает
в дрожь малейшее сомнение в том, что Маркс и Энгельс не могли никогда
ни в чем ошибаться. Оба они, конечно, если бы могли высказаться теперь,
отнеслись бы с едкой насмешкой к отказу по отношению к ним от всякой
критики, когда именно критика была в их руках самым острым оружием.
Подлинное величие их заключалось не в том, что они никогда не
ошибались, а скорее в том, что они никогда не упорствовали в своей
ошибке, как только сознавали ее. Уже в 1874 г. Энгельс признавал, что
Интернационал пережил себя. «Для того, чтобы создался новый Интернацио¬
нал по примеру старого, чтобы образовался союз всех пролетарских партий
всех стран, необходимо было поражение того рабочего движения, которое
господствовало в период между 1849 г. и 1864 г. Для этого пролетарский
мир стал слишком велик, слишком необ’ятен». Он утешал себя тем, что в
течение десяти лет европейской истории Интернационал играл в ней господ¬
ствующую роль в одном направлении—обращенном к будущему—и может
с гордостью оглянуться на свою работу.
А в 1878 г. Маркс спорил в одном английском журнале против утвер¬
ждения, будто Интернационал не имел успеха и уже навеки похоронен.
«На самом деле, писал Маркс, социалдемократические рабочие партии в
Германии, Швейцарии, Дании, Португалии, Италии, Бельгии, Голландии и


Северной Америке образуют как национальные организации вместе с
тем интернациональные группы; это уже не разрозненные секции, рассеян¬
ные кое-где по отдельным странам и сдерживаемые на периферии генераль¬
ным советом, а скорее рабочие массы, находящиеся в постоянном активном
и прямом общении, сцепленные обменом идей, взаимной помощью и общими
целями... Таким образом Интернационал не умер, а только после первого
периода перешел в другой, более высокий, в котором отчасти уже
осуществились его первоначальные стремления. Ему предстоит в течение
дальнейшего развития испытать еще много изменений до тех пор, пока
будет написана последняя глава его историии».
В этих строках вновь проявилось истинно пророческое прозрение
Маркса. Тогда, когда национальные рабочие партии существовали еще
только в зародыше, более чем за десять лет до возникновения нового Интер¬
национала, он предвидел его историческую суть. Но и второй его форме
он не сулил вечного существования, и был уверен только в том, что на раз¬
валинах его зацветет новая жизнь, пока не исполнятся времена.
8.	Гаагский конгресс.
В циркуляре генерального совета от 5-го марта говорилось о созыве
годового конгресса в начале сентября. Тем временем Маркс и Энгельс
решили внести предложение о том, чтобы местопребывание генерального
совета было перенесено из Лондона в Нью-Йорк.
Много спорили о необходимости и пользе этого предложения, а также
о мотивах, которыми оно было вызвано. На него смотрели как на похо¬
роны Интернационала по первому разряду: Маркс будто бы хотел прикрыть
этим невозможность спасти Интернационал. Это:.,у однако противоречит
тот факт, что Маркс и Энгельс, после того как генеральный совет был пере¬
несен в Нью-Йорк, поддерживали его всеми силами и старались спасти его
существование. Затем говорили, что Марксу надоела работа в Интерна¬
ционале, и он хотел снова вернуться к своей научной работе. Это было в
некотором смысле засвидетельствовано Энгельсом. В письме к Либкнехту
от 27 мая 1872 г. Энгельс упоминает о бельгийском предложении совершенно
упразднить генеральный совет и добавляет: «Для нас лично это было бы очень
хорошо. Я и Маркс все равно больше не войдем в него; при теперешнем
положении дела у нас не остается времени для работы, и это должно пре¬
кратиться». Но это было сказано мимоходом, в сердитую минуту. Даже в
том случае, если бы Маркс и Энгельс отклонили переизбрание их в генераль¬
ный совет, это все же не делало необходимым перемещение совета из
Лондона. А затем Маркс неоднократно отказывался отодвинуть, ради
своих научных работ, работу в Интернационале на второй план, прежде чем
он станет на прочные рельсы; и Маркс, конечно, не покинул бы Интерна¬
ционал в том тягчайшем кризисе, в котором он оказался.
Более верное об’яснение дает сам Маркс в письме к Кугельману
от 29-го июля: «На интернациональном конгрессе (в Гааге, открытие—2-го
сентября) речь будет идти о жизни и смерти Интернационала; и прежде
чем я уйду оттуда, я хочу защитить его, по крайней мере, от разрушитель¬


392 —
ных элементов». К такой защите «от разрушительных элементов» относи¬
лось и предложение перенести генеральный совет из Лондона, где он стано¬
вился жертвой растущих распрей. Бакунинские тенденции совершенно не
были представлены в генеральном совете или же были представлены так
слабо, что с их стороны нечего было опасаться. Но среди немецких, англий¬
ских и французских членов совета царила такая сумятица, что пришлось
образовать особую подкомиссию для разрешения вечных споров.
Даже между Марксом и двумя другими членами генерального совета,
которые в течение долгих лет были его самыми умелыми и верными помощ¬
никами, именно Эккариусом и Юнгом, наступило охлаждение, которое
в 1872 г. привело даже к открытому разрыву с Эккариусом. Эккариус
находился в очень стесненных обстоятельствах и заявил о том, что поки¬
дает свое место генерального секретаря Интернационала. Он считал себя
необходимым и желал вдвое повысить свое скромное жалование в 15 шил¬
лингов в неделю. Между тем на его место пригласили англичанина Джона
Хэльса. Эккариус несправедливо обвинял в этом Маркса, а между тем
Маркс всегда защищал его против англичан. Но Маркс часто упрекал
Эккариуса за то, что он сообщал в печать за гроши сведения о внутренних
делах Интернационала, в частности о тайных совещаниях лондонской кон¬
ференции. А Юнг, с другой стороны, винил Энгельса за охлаждение Маркса.
В этом могла быть доля истины. Возможно, что с того времени, как Маркс
стал ежедневно встречаться с Энгельсом, он даже без всякого злого умысла
менее нуждался в обществе Эккариуса и Юнга, чем прежде; но сам «гене¬
рал», как называли Энгельса в тесном кругу, любил, даже по свидетель¬
ствам его добрых друзей, принимать военный, несколько повелительный тон;
когда очередь председательствования в генеральном совете доходила до
него, все обыкновенно ждали бурных сцен.
После того как Хэльс был назначен генеральным секретарем, между
ним и Эккариусом возникла смертельная вражда, причем часть английских
членов была на стороне Эккариуса. Маркс, напротив того, не нашел опоры
в новом генеральном секретаре. Когда, согласно постановлению лондон¬
ской конференции, был учрежден английский федеральный совет, и его
первый конгресс состоялся 21-го и 22-го июля в Нотгингаме при участии.
21 делегата, Хэльс, верный бакунинскому паролю о «нарушаемой автономии
федераций», внес предложение сноситься с другими федерациями не чреа
посредство генерального совета, а прямым путем; затем он предложил высту¬
пить на общем конгрессе за изменение устава в смысле ограничения полно¬
мочий генерального совета. Второе предложение Хэльс взял обратно, пер¬
вое же было принято. В программном отношении этот конгресс, хотя и не
проявил склонности к бакунизму, но зато сильно склонялся к английскому
радикализму. Так он стоял за обобществление земли и почвы, но не всех
средств производства, при чем за это выступал также и Хэльс. Хельс совер¬
шенно открыто вел интригу против генерального совета, которому пришлось
в августе уволить его с занимаемой им должности.
Среди французских членов генерального совета преобладало бланкист¬
ское направление; оно было вполне надежное по обоим главным вопросам, во¬


— 393 —
круг которых шел спор, т. е. относительно участия в политических движе¬
ниях и необходимости прочной централизации. Но при своем принципиаль¬
ном влечении к революционным выступлениям оно при тогдашних обстоя¬
тельствах могло оказаться более опасным для Интернационала, чем другие:
течения: европейская реакция только и ждала удобного случая, чтобы по¬
давить эти выступления своим огромным перевесом сил. И действительно
Маркс потому и хотел перенести местопребывание генерального совета из
Лондона в другое место, что опасался, как бы бланкисты не захватили дела в
свои руки. Он избрал Нью-Йорк потому, что там возможно было образовать
совет из различных национальных элементов и была обеспечена безопасность
архивов совета, неосуществимая во всех странах европейского континента.
На гаагском конгрессе, заседавшем со 2-го по 7-е сентября, Маркс
располагал надежным большинством, благодаря сравнительно сильному
представительству немцев и французов среди 61 делегатов. Противники
Маркса бросили ему упрек в том, что он искусственным образом сфабрико¬
вал это большинство; но этот упрек совершенно несостоятельный, поскольку
он касается подлинности мандатов. Несмотря на то, что конгресс затратил
почти половину времени на поверку мандатов, все мандаты оказались
правильными за одним исключением. Но вообще говоря, Маркс уже в июне
писал в Америку с просьбой о передаче мандатов немцам и французам.
Некоторые делегаты были представителями не своей, а чужой нации; дру¬
гие, из полицейских соображений, выступали под ложными именами или
по тем же причинам умалчивали о названиях секций, от которых получили
мандаты. Вследствие этого в различных отчетах о конгрессе приводятся
неодинаковые данные относительно численного представительства отдель¬
ных наций в конгрессе.
В строгом смысле представителей германских организаций было только
восемь: Бернагард Беккер (Брауншвейг), Куно (Штуттгарт), Дитцен (Дрез¬
ден), Кугельман (Целле), Мильке (Берлин), Риттингаузен (Мюнхен) и Шу¬
махер (Золинген). Затем Маркс в качестве представителя генерального
совета имел наряду с мандатом от Нью-Йорка еще мандат от Лейпцига и
Майнца, а Энгельс мандаты от Бреславля и Нью-Йорка. Гепнер из Лейпцига
имел мандат от Нью-Йорка, Фридлендер из Берлина—мандат от Цюриха..
Два других делегата с яко бы немецкими именами Вальтера и Свана были
на самом деле французами; их действительные фамилии Хеддегем и Дан-
траг. Оба были очень ненадежны; Хеддегем состоял даже бонапартов-
ским шпионом в Гааге. Посколько французские делегаты были эмигрантами
коммуны—Франкель и Лонге, примыкавшие к Марксу, Ранвье, Вайян к
другие, причислявшие себя к бланкистам—они выступали под своими-
именами, но происхождение их мандатов держалось более или менее в тени.
Представителями генерального совета на ряду с Марксом были двое англи¬
чан (Рооч и Секстон), один поляк (Вроблевский) и три француза (Серрайе,.
Курне и Дюпон). Коммунистический рабочий союз в Лондоне представлен
был Лесснером. Британский федеральный совет прислал четырех делега¬
тов, среди них Эккариуса и Хэльса, которые уже в Гааге столковывались,
с бакунистами.


Что касалось бакунистов, то итальянцы никого не прислали на кон¬
гресс; они уже в августе, на конференции в Римини, отказались иметь
что либо общее с генеральным советом. Пять испанских делегатов, за исклю¬
чением одного лишь Лафарга, примыкали к бакунистам, точно так же,
как и восемь бельгийских и четыре голландских представителя. Юрская
федерация прислала Гильома и Швицгюбеля. а Женева сохранила своим
представитёлем старого Беккера. Из Америки прибыло четыре делегата:
Зорге, принадлежавший как и Беккер к числу преданнейших сторонников
Маркса; затем бланкист Дерэра, бывший член коммуны; третий мандат
был предоставлен одному бакунисту, а четвертый и оказался тем единствен¬
ным мандатом, который был признан недействительным. Дания, Австрия,
Венгрия и Австралия имели каждая по одному делегату.
Уже во время длившейся три дня поверки мандатов разыгрались бур¬
ные сцены. Испанский мандат Лафарга горячо оспаривался, но все же был
утвержден при нескольких воздержавшихся. Во время прений относи¬
тельно мандата секции из Чикаго, который был передан члену, проживав¬
шему в Лондоне, делегат британского федерального совета указал, что
этот член не является признанным вождем рабочего движения; Маркс воз¬
разил, что не быть английским рабочим вождем скорее честь, чем
обратное, так как большинство английских рабочих вождей продали себя
либералам. Это замечание, несмотря на утверждение мандата, испортило
не мало крови присутствующим и после конгресса было усердно исполь
зовано Хэльсом и его сотоварищами для агитации против Маркса. Сам
Маркс, который был всегда господином своих поступков, не раскаялся в
своих словах и не взял их обратно. После окончания поверки мандатов,
особой пятичленной комиссии было поручено предварительно рассмотреть
все нападки, относившиеся к Бакунину и к учрежденному им союзу; комис¬
сия эта была составлена из членов, менее причастных, чем другие, к спорам
о бакунинском союзе. Председателем комиссии был немец Куно, а членами
французы Лэкен, Фишар, Вальтер, Хеддегэм и, наконец, бельгиец Сплин-
гард.
Только на четвертый день конгресс приступил к очередным занятиям,
начав с чтения отчета, представленного конгрессу генеральным советом.
Отчет, составленный Марксом, был прочитан по немецки им самим, по ан¬
глийски Секстоном, по французски—Лонге и по фламандски—Абееле. Отчет
перечислял в резких выражениях все насилия, которым подвергался Интер¬
национал со времени бонапартовского плебисцита; он указывал на кровавое
избиение коммуны, на низости Тьера и Фавра, а также французской палаты
из поместных дворян, на процессы о государственной измене в Германии.
И английскому правительству тоже доставалось за террор по отношению
к ирландским секциям и за расследования, которые оно производило чрез
своих уполномоченных, относительно разветвлений союза. В отчете гово¬
рилось далее, что наряду с травлей, поднятой правительствами, шла кле¬
ветническая кампания во всем цивилизованном мире; она действовала по¬
средством распространения апокрифических рассказов об Интернационале,
печатания тревожных телеграмм, и даже дерзкого подлога официальных


— 395 —
документов в роде той адски-клеветнической телеграммы, которая припи¬
сывала Интернационалу большой пожар в Чикаго и облетела весь мир.
Удивительно еще, как не приписали демоническому влиянию Интернацио¬
нала того урагана, который тогда свирепствовал в Вест-Индии. Этим ди¬
ким и гнусным нападкам генеральный совет противопоставлял непрерыв¬
ные успехи, достигнутые Интернационалом: его проникновение в Голлан¬
дию, Данию, Португалию, Шотландию и Ирландию, распространение в
Соединенных Штатах, Австралии, Новой Зеландии и в Буэнос-Айресе.
Конгресс одобрительно отнесся к отчету и, по предложению бельгийского
делегата, выразил свое преклонение и симпатии всем жертвам пролетарской
освободительной борьбы.
Затем перешли к прениям относительно генерального совета. Лафарг
и Зерге доказывали необходимость сохранить его в интересах классовой
борьбы; повседневную борьбу рабочего класса против капитала нельзя
вести без центрального руководящего органа; если бы не существовало
генерального совета, его следовало бы изобрести. Противная сторона, пред¬
ставленная Гильомом, оспаривала необходимость генерального совета;
она допускала существование его в лучшем случае как центрального бюро
для корреспонденции и статистики, но требовала, чтобы у него была отнята
всякая власть. Интернационал, по словам Гильома, не изобретение какого
либо одного умного человека, придумавшего непогрешимую политическую
и социальную теорию; он вырос из экономических условий существования
рабочего класса, и это достаточно обеспечивает единство его стремлений.
Прения закончились только на пятый день работ конгресса и при
том в негласном заседании; впрочем и прения относительно действительности
мандатов велись также при закрытых дверях.
Маркс выступил длинной речью за то, чтобы не только сохранить
полномочия генерального совета, но даже расширить их; ему должно быть
предоставлено право исключать до ближайшего конгресса не только отдель¬
ные секции, но даже целые федерации, конечно, при определенных гаран¬
тиях. В распоряжении совета не имеется ни полиции, ни солдат, но его
нравственная сила не должна подвергаться ограничению; лучше совсем
упразднить его, чем низводить до роли простого почтового ящика. Конгресс
стал на сторону Маркса большинством 36 голосов против б при 15 воздер¬
жавшихся.
Затем Энгельс внес предложение перенести местопребывание гене¬
рального совета из Лондона в Нью-Йорк. Он ссылался на то, что уже не¬
сколько раз обсуждался вопрос о переезде совета из Лондона в Брюссель,
но Брюссель постоянно отказывался от этого. При теперешних же обстоя¬
тельствах решение не терпит отсрочки, и необходимо перенести совет именно
в Нью-Йорк. Нужно решиться на это, по крайней мере, на год. Предложение
Энгельса вызвало всеобщее и, в общем, тягостное изумление. Особенно го¬
рячо протестовали французские делегаты: они добились того, что вопрос
при голосовании был расчленен. Сначала поставлена была на голосование
необходимость переезда вообще, а затем—вопрос о месте, куда пере¬
ехать. Вопрос о переезде был решен едва достаточным большин-
202—69.	26


— 396 —
ством 26 голосов против 23 при 9 воздержавшихся; в пользу Нью-
Йорка высказалось 30 голосов. Затем было избрано 12 членов в но¬
вый генеральный совет; они получили право кооптировать семь новых
членов.
В том же заседании были открыты прения о политической программе.
Вальян внес проект резолюции в духе постановления, принятого уже по
этому вопросу лондонской конференцией. Рабочий класс должен конструи¬
роваться как политическая партия, резко обособленная от всех буржуаз¬
ных партий и враждебно им противостоящая. Вальян и вместе с ним Лонге
ссылались на опыт парижской коммуны, которая погибла вследствие отсут¬
ствия политической программы. Менее убедительными были доводы одного
немецкого делегата относительно того, что Швейцер вследствие своего воз¬
держания от политической деятельности сделался агентом полиции—
тот самый Швейцер, которого за три года до того немецкие делегаты на
базельском конгрессе также обличали в шпионстве за его «парламентар-
ничанье». Гильом, с своей стороны, сослался на швейцарский опыт, где ра¬
бочие вступали в предвыборные соглашения с кем угодно: то с радикалами,
то с реакционерами. С такими проделками юрская секция не желала иметь
ничего общего. Члены ее тоже политики, но политики отрицательного
характера; они хотят не завоевать политическую власть, а разру¬
шить ее.
Прения затянулись до следующего, шестого и последнего, дня,который
начался с неожиданности: Ранвье, Вальян и другие бланкисты покинули
конгресс из-за решения перенести генеральный совет в Нью-Йорк. В бро¬
шюре, которую они вскоре после этого издали, говорилось: «Когда от Интер¬
национала потребовали выполнения его долга, он отказался. Он уклонился
от революции и убежал за Атлантический океан». Вместо Ранвье место
председателя занял Зорге. Затем предложение Вальяна было принято
большинством 35 голосов против 6 при 8 воздержавшихся. Часть делегатов
уже уехала, но большинство из них оставили письменные заявления о том,
что они голосуют за предложение.
Последние часы последнего дня были посвящены отчету комиссии
пяти по вопросу о Бакунине и его союзе. Комиссия признала большинством
четырех членов против одного голоса бельгийского члена следующее: Во
первых, доказано, что существовал тайный союз с уставом, который прямо
противоречил уставу Интернационала, но не доказано в достаточной мере,
что союз продолжает еще существовать; во вторых, проектом устава и пись¬
мами Бакунина доказано, что он пытался—и это ему, быть может, удалось,—
учредить внутри Интернационала тайное общество с уставом, значительно
отличающимся в политическом и социальном отношении от устава Интер¬
национала; в третьих, доказано, что Бакунин пытался обманным путем
завладеть чужой собственностью; чтобы освободиться от лежащих на нем
обязательств, он сам или чрез своих агентов прибегал к запугиваниям.
По этим соображениям большинство комиссии предлагало исключить
Бакунина, Гильома и некоторых других их сторонников. Фактиче¬
ских доказательств Куно, состоявший докладчиком комиссии, не пред¬


— 897 —
ставил; он только заявил, что большинство членов комиссии пришло к
нравственному убеждению по этому вопросу, и просил выражения доверия
у конгресса.
Гильом уже до того отказался явиться в комиссию, а в ответ на пригла¬
шение председателя выступить в свою защиту, отказался и от этого, чтобы
не принять участия в комедии. Он утверждал, что этот выпад направлен не
против отдельных лиц, а против федералистических стремлений. Представи¬
тели их, поскольку они еще присутствовали на конгрессе, сговорились и
заключили договор о солидарности. Этот договор был затем оглашен одним
голландским делегатом. Договор был подписан четырьмя испанскими,
пятью бельгийскими, двумя юрскими, одним голландским и одним амери¬
канским делегатами. Во избежание всякого раскола в Интернационале,
подписавшие договор из’являли готовность поддерживать с генеральным
советом административную связь, не допуская однако с его стороны ника¬
кого вмешательства во внутренние дела федераций, поскольку дело не ка¬
сается нарушения общего устава Интернационала. Вместе с тем они предла¬
гали обратиться ко всем федерациям и секциям с требованием подготовиться
к ближайшему конгрессу, чтобы помочь победе принципа федеративной
автономии. Конгресс не стал сначала обсуждать это предложение, а поста¬
новил исключить Бакунина (большинством 27 голосов против 7, при
8 воздержавшихся) и Гильома (большинством 25 против 9, при 9 воздер¬
жавшихся). Все остальные предложения об исключении, сделанные ко¬
миссией, были отвергнуты, но комиссии поручено было опубликовать
материалы о бакунинском союзе.
Эта заключительная сцена гаагского конгресса была недостойна
его. Конечно, никто не мог знать того, что постановления большинства
комиссии уже потому не имели никакого значения, что в составлении их
принимал участие один сыщик. Кроме того, имело бы хоть какой нибудь
человеческий смысл, если бы Бакунина исключили из политических сообра¬
жений, только в силу морального убеждения, что он неисправимый интри¬
ган, и хотя бы его происки и нельзя было доказать черно на бело. Но позо¬
рить Бакунина за то, что он будто бы не делал различия между «моим» и
«твоим», было совершенно непростительно. К сожалению, часть вины за
это падала на Маркса.
Маркс раздобыл мнимое постановление мнимого «революционного
комитета», заключавшее угрозы Любавину на тот случай, если он будет
требовать, чтобы ему вернули задаток в 300 рублей, которые он передал
Бакунину от одного издателя за перевод Капитала. Буквальное содержа¬
ние этого документа неизвестно, но когда Любавин, сделавшись ярым
врагом Бакунина, отсылал его Марксу, он писал последнему: «В то время
участие Бакунина в этом письме казалось мне несомненным; но теперь,
при спокойном обсуждении дела, я вижу, что это ни в коем случае
не доказано; очень возможно, что Нечаев послал письмо без всякого
соучастия Бакунина». Так оно фактически и было, а между тем только
на основании этого письма, в уголовном характере которого сомневался
и сам адресат, Бакунина обвинили на гаагском конгрессе в мошенничестве.


— 398 —
Хотя Бакунин несколько раз подтверждал получение задатка и обе¬
щал отработать его тем или иным образом, но, повидимому, при его вечных
денежных затруднениях ему это не удалось. С другой стороны, во всей этой
печальной истории ничего не слышно о единственно пострадавшей стороне,
о самом издателе; он, повидимому, с философским спокойствием по¬
корился судьбе, к которой его достаточно приучила его профессия. Сколько
писателей, и среди них весьма знаменитых, остались должны своим изда¬
телям, получив от них задатки. Конечно, это не особенно похвально, но
за такие проступки еще не вешают виновных в них.
9. Последние бури.
Гаагский конгресс завершил собою историю Интернационала, как
ни старались Маркс и Энгельс продлить его существование. Они сде¬
лали все, что только было возможно, чтобы облегчить новому генеральному
совету в Нью-Йорке его задачу.
Но этому совету не удалось пустить прочных корней на американско й
почве. И там было много разногласий между различными секциями и,
с другой стороны чувствовался недостаток в опыте и связях, в духовных
силах и материальных средствах. Душой нового генерального совета был
Зорге. Он знал американские условия и был против переселения генераль¬
ного совета в Нью-Йорк. Но, отказавшись сначала, он все же принял
должность генерального секретаря, так как был слишком добросовестным
и преданным делу человеком, чтобы отстраниться, когда нуждались в
его содействии.
В пролетарских делах дипломатия никогда не приводит к добру
Маркс и Энгельс справедливо опасались, что их план перенести генераль¬
ный совет в Нью-Йорк вызовет горячее противодействие со стороны немец¬
ких, французских и английских рабочих; они поэтому по возможности
откладывали это, чтобы преждевременно не увеличивать в изобилии нако¬
пившихся поводов к столкновениям. Но их неожиданная удача на гааг¬
ском конгрессе имела не менее печальные последствия. Предполагавшееся
противодействие не только не было ослаблено, а, наоборот, значительно
обострилось и приобрело оттенок озлобления.
Сравнительно весьма мягко оно проявилось среди немцев. Либкнехт
был противником переселения совета и позднее всегда-указывал на оши¬
бочность этой меры; но в то время он вместе с Бебелем сидел в Губертус-
бурге. Но если и у него до некоторой степени исчез интерес к Интерна¬
ционалу, то еще в большей степени это можно сказать про большинство
эйзенахской фракции. Главной причиной этого были впечатления, вынесен¬
ные ее представителями с гаагского конгресса. Энгельс писал об этом Зорге
8-го мая 1873 г.: «Немцы, несмотря на собственные распри с лассалевцами,
очень разочарованы гаагским конгрессом, где ожидали встретить вместо
своих ссор общее братство и гармонию». Этой мало отрадной причиной и
об’ясняется то, что немецкие члены Интернационала не слишком интересо¬
вались переселением генерального совета.


— 399 —
Гораздо опаснее было отпадение бланкистов; на них Маркс и Энгельс
более всего опирались в основных вопросах против прудонистов, которые
по всем своим воззрениям тяготели к бакунистам. Озлобление бланкистов
было тем большее, что в переселении генерального совета они вполне пра¬
вильно чувствовали желание вырвать из их рук этот рычаг их революцион¬
ной тактики. Правда они наносили вред самим себе. Так как агитация на
родине была невозможна для них, то, после отпадения от Интернационала,
они обрекали себя на роковую эмигрантскую судьбу. «Французские эми¬
гранты—писал Энгельс 12-го сентября 1874 г. Зорге—перессорились друг
с другом и со всеми другими по чисто'личным причинам, большею частью
из-за денежных историй, и мы почти совершенно отделились от них...
Скитальческая и праздная жизнь во время войны, коммуны и изгнания
крайне деморализовала этих людей, и только нужда может исправить
сбившегося с пути француза». Но это опять-таки было плохим уте¬
шением.
Наиболее чувствительным образом переселение генерального совета
отозвалось на английском движении. Уже 18-го сентября Хэльс предлагал
британскому федеральному совету вынести порицание Марксу за его заме-
мечание о продажности английских вождей рабочего движения. Это предло¬
жение было принято, и только прибавка, что Маркс сам не верил своему
обвинению, а выступил с ним ради личных целей, была отвергнута с разде¬
лением голосов поровну. Затем Хэльс огласил предложение исключить
Маркса из Интернационала, а другой член совета предложил отвергнуть
постановления гаагского конгресса. Хэльс совершенно открыто продол¬
жал поддерживать сношения с юрскими секциями, к которым тайно примк¬
нул еще в Гааге; так б-го ноября он писал им от имени федерального совета,
что теперь лицемерие старого генерального совета разоблачено. Этот
совет стремился основать тайное общество в самом Интернационале под
предлогом уничтожения другого тайного общества, существование кото¬
рого он изобрел для своих целей. При этом Хэльс подчеркивал, что англи¬
чане не сходятся с юрскими секциями по вопросу о политических выступле¬
ниях; они убеждены в полезности таких выступлений, но признают за дру¬
гими федерациями право на полную автономию, необходимую в виду раз¬
ных условий различных стран.
Ревностными союзниками Хэльса оказались Эккариус и Юнг. По¬
следний, после некоторой сдержанности в начале, стал резче всех выступать
против Маркса и Энгельса. Оба они были виновны в том, что под влиянием
личных мотивов утратили ясность суждений. Вначале все сводилось к мелким
обидам по поводу того, что Маркс больше прислушивался—так, по крайней
мере казалось—к советам Энгельса, чем к их указаниям, а затем им тяжела
была потеря видного и влиятельного положения, которое они занимали,
как старые члены генерального совета. К сожалению именно это их поло¬
жение и усугубляло причиненный ими вред. Благодаря ряду конгрессов
их всюду знали, как самых энергичных и проницательных истолкователей
взглядов Маркса; и когда они стали противоставлять терпимость юрских
секций нетерпимости гаагских постановлений, то тем самым ставили вне


— 400 —
всякого сомнения диктаторские замашки, будто бы проявляемые Марксом
и Энгельсом.
И тут было плохим утешением тоу что они. сами себя резали по жи¬
вому месту. В английских, в особенности в ирландских секциях и даже в
самом федеральном совете они натолкнулись на сильное противодействие.
Они совершили нечто в роде государственного переворота, издав воззвание
ко всем членам и секциям Интернационала, в котором заявляли, что бри¬
танский федеральный совет настолько об’ят распрями, что общая работа
там стала невозможной. Они требовали созыва конгресса, который бы ре¬
шил, насколько действительны постановления, принятые в Гааге; эти по¬
становления воззвание истолковывало в том смысле, будто они не столько
признавали обязательной политическую деятельность—с этим было со¬
гласно и большинство—сколько требовали от всякой федерации, чтобы она в
точности следовала в своей стране политике, предписанной ей генеральным
советом. Меньшинство немедленно противопоставило этой травле из за угла
свое воззвание, повидимому, составленное Энгельсом, в котором протесто¬
вало против предполагаемого конгресса, как незаконного. Но все же этот
конгресс состоялся 26-го января 1873 г. Большинство секций стояло за со¬
зыв его, и оно только и было представлено на нем.
Хэльс открыл этот конгресс тяжкими обвинениями против прежнего
генерального совета и против гаагского конгресса, причем Эккариус и Юнг
горячо поддержали Хэльса. Конгресс единогласно высказался против гааг¬
ских постановлений и отказался признать генеральный совет в Нью-Йорке.
Он постановил созвать новый международный конгресс, как только феде¬
рации Интернационала в большинстве своем созовут его. Этим свершился
раскол британской федерации; обломки ее уже оказались бессильными
принять энергичное участие в выборах 1874 г., которые низвергли мини¬
стерство Гладстона, в значительной степени благодаря выступлению трэд-
юнионов: они выставили ряд кандидатур и в первый раз провели двух
своих членов в парламепт.
Так сказать свидетельством о смерти Интернационала был шестой
конгресс его, созванный в Женеве 8-го сентября генеральным советом в
Нью-Йорке. В то время как бакунинский конгресс, собравшийся уже
1-го сентября тоже в Женеве, насчитывал все таки двух английских деле¬
гатов (Хэльса и Эккариуса), по пяти бельгийских, французских и испанских
делегатов, четыре итальянских, одного голландского и шесть делегатов
из Юры, марксистский конгресс состоял почти исключительно из швей¬
царцев, и при том в большинстве своем проживавших в Женеве. Даже ге¬
неральный совет не смог прислать ни одного делегата; точно также не было
на конгрессе англичан, французов, бельгийцев, испанцев, итальянцев;
присутствовал только один германец и один австриец. Из всех менее чем
тридцати делегатов конгресса старик Беккер похвалялся, что тринадцать
он достал из под земли, чтобы придать некоторый вес конгрессу количе¬
ством собравшихся членов и обеспечить большинство правому направлению.
Конечно Маркс не поддался этому самообману; он честно признал «провал»
конгресса и предложил генеральному совету отодвинуть на время на вто¬


— 401 —
рой план формальную организацию Интернационала, но по возможности
не выпускать из рук центральный пункт в Нью-Йорке, для того, чтобы
идиоты и авантюристы не имели возможности захватить руководство
Интернационалом и скомпрометировать дело. Ход событий и неизбежное
развитие и сплетение их сами собой восстановят Интернационал в улуч¬
шенной форме.
Это было самым мудрым и самым достойным решением при тогдаш¬
них обстоятельствах; но, к сожалению, оно было ослаблено последним
ударом, который Маркс и Энгельс хотели нанести Бакунину. Гаагский
конгресс поручил комиссии пяти, внесшей предложение об исключении
Бакунина, опубликовать результаты ее расследования; но комиссия не
выполнила этого поручения, может быть потому действительно, что члены
ее «рассеялись по различным странам», или же потому, что ее авторитет
оказался очень слабым, так как один из ее членов признал Бакунина
невинным, а другой был к этому времени разоблачен как агент полиции.
Вместо первоначальной комиссии задачу ее взяла на себя протокольная
комиссия гаагского конгресса (Дюпон, Энгельс, Франкель, Jle-Муси, Маркс,
Сералье); за несколько недель до женевского конгресса она издала мемо¬
рандум под заглавием: «Союз социалистической демократии и интернацио¬
нальная рабочая ассоциация». Этот меморандум был составлен Энгельсом и
Лафаргом; Маркс принял участие только в редактировании нескольких
заключительных страниц, но, конечно, был не менее ответствен за него,
чем непосредственные составители.
Критический разбор правильности или неправильности отдельных
подробностей брошюры о союзе, как ее называли, потребовал бы по край¬
ней мере такого же об’ема в десять печатных листов, как и сама брошюра. Не
будет однако большой потерей, если воздержаться от этого разбора. В по¬
добной борьбе перепалка идет с обеих сторон, и бакунисты в своих
нападках против марксистов тоже не стеснялись и не имели права по¬
том жаловаться, что с ними обходились сурово и даже иногда неспра¬
ведливо.
Но эта брошюра стоит в ином отношении ниже всего того, что было
напечатано Марксом и Энгельсом. В ней совершенно отсутствует то, что
составляет своеобразную прелесть и длительную ценность всех их дру¬
гих полемических сочинений, т. е. положительная сторона нового по¬
нимания, выявляемая посредством отрицательной критики. Брошюра
ни единым словом	не	касается внутренних причин, которые	привели
к гибели Интернационала; она развивает сказанное в конфиденциаль¬
ном сообщении и циркуляре от 1-го января относительно мнимого
раскола в Интернационале, и говорит, что именно Бакунин и его
тайный	союз разрушили Интернационал	своими интригами	и про¬
исками.	Брошюра	эта не исторический	документ, а односторонняя
обвинительная речь, и тенденциозность ее бросается в глаза; немец¬
кий переводчик постарался еще более украсить ее в прокурорском
смысле,	озаглавив	ее	«Заговором против	интернациональной	рабочей
ассоциации».


— 402 —
Гибель Интернационала вызвана была совершенно иными причинами,
чем существование тайного союза, а в брошюре к тому же даже не доказано,
что деятельность союза имела практические результаты. Следственной ко¬
миссии гаагского конгресса пришлось довольствоваться в этом отношении
только возможностями и вероятностями. Как бы ни осуждать Бакунина
за то, что он, при его положении, увлекался фантастическими проек¬
тами уставов и разражался страшными на словах декларациями, но
все же, при недостатке осязательного материала, должно признать, что
во всем этом больше всего участвовала его пылкая фантазия. Брошюра,
однако, посвящала половину своего изложения разоблачениям благород¬
ного Утина относительно Нечаевского процесса, а также сибирской ссылки
Бакунина, в которой он будто бы был вымогателем и разбойником уголов¬
ного типа. В подтверждение этого однако не приводилось никаких доказа¬
тельств; а в других случаях все то, что говорил и делал Нечаев, ставилось
прямо на счет Бакунина.
В особенности глава о Сибири является настоящим бульварным рома¬
ном. Губернатором Сибири будто-бы был во время ссылки Бакунина какой-
то его родственник; благодаря этому родству, а также услугам, оказанным
Бакуниным царскому правительству, он сделался тайным правителем
страны и злоупотреблял своей властью, оказывая поблажки предпринима-
телям-капиталистам «за ничтожные на-чаи». Это коростылюбие порою
однако будто бы побеждалось «ненавистью Бакунина к науке». Он разбил
поэтому план сибирских купцов, желавших учредить университет в Сибири,
для чего было необходимо согласие царя.
В особенности стильно разукрасил Утин историю о вымогательстве
Бакуниным у Каткова большой суммы денег; эту выдумку Боркгейм уже за
несколько лет до того излагал Марксу и Энгельсу, но они ему не пове¬
рили. По словам Боркгейма, Бакунин писал Каткову из Сибири, прося
его выслать ему несколько тысяч рублей для организации побега. По сло¬
вам же Утина, Бакунин стал выпрашивать деньги у Каткова уже после
своего успешного побега и когда он добрался до Лондона. Он мучился угры¬
зениями совести и жаждал вернуть одному откупщику взятки, кото¬
рые брал у него во время сибирской ссылки. Это все же доказывало,
что Бакунин способен был испытывать раскаяние; но даже такое челове¬
ческое чувство проявилось у Бакунина—и Утин, конечно, ужасается этому—
в выклянчивании денег у человека, который был ему известен как «доносчик
и литературный разбойник на жалованьи у русского правительства». На та¬
кую головокружительную высоту поднялась фантазия Утина, и все же
еще не угомонилась на этом.
В октябре 1873 г. Утин приехал в Лондон, чтобы сообщить еще «го¬
раздо более удивительные вещи» про Бакунина. «Этот малый (Бакунин)—
писал Энгельс 25 ноября Зорге—здорово применяет на практике свой кате¬
хизис; в течение многих лет он и его союз живут только вымогательствами,
полагаясь на то, что этого нельзя огласить, не запутывая других людей,
которых нужно щадить. Ты не можешь представить себе, что это за шайка
негодяев». К счастью, к тому времени, когда Утин приехал в Лондон,


— 403 —
брошюра о бакунинском союзе уже несколько недель как вышла в свет;
поэтому «гораздо более удивительные вещи» остались сокрытыми в правдо¬
любивой груди Утина, который вскоре затем бросился с раскаянием в об’я-
тия царя-батюшки, чтобы увеличить свои доходы от продажи водки еще и
военной наживой.
Именно эта часть, посвященная русским делам и в которой авторы
брошюры зарвались сильнее всего, более всего уничтожала политическое
влияние брошюры. Она оттолкнула даже те круги русских революционе¬
ров, которые были в натянутых отношениях с Бакуниным. Влияние Баку¬
нина на русское движение семидесятых годов не уменьшилось, а Маркс
потерял значительную часть тех симпатий, которые завоевал к себе в Рос¬
сии. Но и в остальном брошюра оказалась игрой в пустую и при том именно
благодаря результатам, которых она достигла. Она побудила самого Баку¬
нина уйти из борьбы, но движению, которое носило имя Бакунина, она
не причинила ни малейшего ущерба.
Бакунин ответил сначала об’яснением, которое послал в Женевскую
Газету. Об’яснение это свидетельствовало о сильном озлоблении, вызванном
нападками брошюры. Несостоятельность их он доказывал уже тем, что
в гаагской следственной комиссии заседали два провокатора (фактически
там был один). Затем Бакунин ссылался на свой шестидесятилетний воз¬
раст и на сердечную болезнь, все более затрудняющую ему жизнь: «Пусть
берутся за работу более молодые; что касается меня, то у меня уже нет
нужных для этого сил и, быть может, еще более необходимого—веры, чтобы
вновь втаскивать на гору Сизифов камень против торжествующей повсюду
реакции. Я ухожу с поля сражения и требую от моих дорогих современни¬
ков только одного: забвенья. Отныне я не буду нарушать ничьего покоя,
пусть же и меня оставят в покое!» Обвиняя Маркса в том, что он превратил
Интернационал в орудие своей личной мести, Бакунин все же признавал
Маркса одним из главных учредителей этой «великой и прекрасной
ассоциации».
С большей резкостью по отношению к Марксу, но по существу в более
спокойном тоне написано прощальное письмо Бакунина к членам юрской
секции. Он называет в нем центром реакции, с которой рабочие должны
вести самую ожесточенную борьбу, не только дипломатию Бисмарка, но и
социализм Маркса. Свой уход от агитационной деятельности он об’ясняет
и в этот раз годами и болезнью, которая делает его участие в борьбе
скорее помехою, чем помощью, причем считает, что имеет право уйти уже
потому, что он сделал свое дело и оба конгресса в Женеве засвидетельство¬
вали победу его идеи и поражение его противников.
Ссылки Бакунина на «состояние здоровья» были, конечно, высмеяны
как пустой предлог; но те немногие годы, которые он еще прожил в тяж¬
кой нужде и среди мучительных физических страданий, показали, что силы
его были действительно надорваны. Из интимных писем Бакунина к бли¬
жайшим друзьям обнаруживается также, что он «быть может» утратил
и веру в скорую победу революции. Бакунин умер 1-го июля 1876 г. в Берне.
Он заслужил более отрадную смерть и более почетную память, чем


— 404 —
сохранили о нем многочисленные круги рабочего класса, за интересы
которого он так мужественно боролся и так много пострадал.
При всех своих недостатках и слабостях история обеспечит Бакунину
почетное место среди передовых бойцов интернационального пролетариата,
как бы ни оспаривали у него это место, пока есть на земле филистеры—все
равно, натягивают ли они себе на длинные уши полицейский ночной кол¬
пак или стараются скрыть свои трясущиеся кости под львиной шкурой
Маркса.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Последнее десятилетие.
1.	Маркс в домашнем кругу.
Так же, как Маркс вернулся в свой рабочий кабинет в конце 1853 г.,
после последних судорог коммунистического союза, он и в 1873 г. вернулся
к кабинетному труду после последних судорог Интернационала, но на этот
раз уже на все время до конца его жизни.
Последнее десятилетие жизни Маркса называли «медленным умира¬
нием», но это весьма преувеличено. Борьба со времени падения коммуны
сильно отозвалась, правда, на его здоровьи; осенью 1873 г. он очень страдал
головными болями и была серьезная опасность апоплексического удара;
это хроническое подавленное состояние мозга делало его неспособным к
работе и отнимало охоту к писанию. Если бы оно долго длилось, то привело
бы к весьма печальным последствиям. Но Маркс оправился, благодаря
продолжительному уходу за ним друга его Энгельса и манчестерского
врача Гумперта, к которому Маркс относился с полным доверием.
По совету Гумперта Маркс решился поехать в 1874 г. в Карлсбад; эту
поездку он повторил и в два следующих года; в 1877 г. он избрал для разно¬
образия Нейенар, но уже в следующем 1878 г. ему нельзя было поехать
туда: два покушения на германского императора и травля социалистов,
начавшаяся вслед за этим, закрыли ему доступ на континент. Все же трое¬
кратное лечение в Карлсбаде «чудотворно» подействовало на Маркса, и
он почти совершенно освободился от своей застарелой болезни печени.
Осталось только хроническое страдание желудка и нервное переутомление,
которое выражалось в частых головных болях и, в особенности, в упорной
бессоннице. Но и эти страдания более или менее исчезали после летних
пребываний на берегу моря или в климатических курортах, и уже только
после нового года начинали вновь заявлять о себе.
Полное восстановление здоровья было бы, конечно, возможно только
при том условии, если бы Маркс разрешил себе полный отдых, который
вполне заслужил под шестьдесят лет, после всех своих трудов и жертв.
Но об этом не было и речи. Он с огненным рвением снова принялся
за работу, чтобы закончить свой главный научный труд, а область его под¬
готовительных работ тем временем значительно расширялась. «У человека,
который проверяет каждый предмет с точки зрения его исторического


— 406 —
происхождения и его предпосылок»—говорил об этом Энгельс «из одного
вопроса возникает, конечно, целый ряд новых вопросов. Первобытная исто¬
рия, агрономия, русские и американские поземельные отношения, теоло¬
гия и т. д.,—все это Маркс основательно прошел, чтобы разработать главу
о поземельной ренте в небывалой до того полноте. Кроме всех германских
и романских языков, на которых он свободно читал, он изучил также древне¬
славянский, русский и сербский языки». И это составляло работу одной
лишь половины дня. Хотя Маркс и отошел от публичной агитации, но все
же не прекратил своей деятельности в европейском и американском рабо¬
чем движении. Он состоял в переписке почти со всеми руководителями этого
движения в различных странах, и они обращались к нему за советом во
всех важных случаях. Он становился все более и более общим советнико.ч
по спорным вопросам пролетариата; к нему охотнее всего обращались, и
он был всегда готов дать нужный совет.
Либкнехт весьма привлекательно изобразил Маркса пятидесятых
годов; и столь же привлекательным рисовал его в семидесятых годах Ла¬
фарг. Он говорил,что нужны были большие физические силы, чтобы вынести
необычный образ жизни его тестя и его изнуряющую умственную работу.
«Он действительно сильный человек, роста выше среднего, широкоплечий,
с хорошо развитой грудью, пропорциональными членами тела, хотя позво¬
ночный столб был относительно длиннее ног, как эта часто бывает
у евреев». И не только у евреев: Гете был такого же сложения: он
тоже принадлежал к «сидячим великанам», как называют в народе людей,
которые, благодаря сравнительно большой длине позвоночного столба,
кажутся в сидячем положении больше своего действительного роста.
Если бы Маркс больше занимался гимнастикой в молодости, он, по
мнению Лафарга, сделался бы чрезвычайно сильным человеком. Но един¬
ственным физическим упражнением, которому он предавался с неизменной
правильностью, была ходьба. Он ходил часами, беседуя, или подымался на
холмы, не испытывая ни малейшей усталости. Но и эту способность он
обычно проявлял только в том, что ходил по своему рабочему кабинету
от двери до окна, приводя в порядок свои мысли; на ковре, лежавшем в его
комнате, от этих хождений сохранилась протертая полоска, напоминающая
тропинку на лугу.
Несмотря на то, что он поздно ложился, Маркс всегда вставал между
восемью и девятью- часами, пил черный кофе, прочитывал газеты и отпра¬
влялся в кабинет, гда засиживался до полуночи, делая перерывы в работе
только в часы еды, или, в хорошую погоду, под вечер для прогулки в Гемстед
Хис; днем он час или два спал у себя на диване. Во время работы Маркс
часто настолько увлекался, что забывал об обеде. Желудок его тяжело
расплачивался за его колоссальную мозговую работу. Маркс ел очень
мало и страдал отсутствием аппетита, против чего он боролся употребле¬
нием очень соленых блюд, ветчины, копченой рыбы, икры и пикулей. При
плохой еде он также мало пил, хотя никогда не был апостолом воздержа¬
ния и как уроженец рейнской провинции умел ценить доброе вино. Но
он зато был страстным курильщиком и сильно истреблял спички; он гово¬


рил как то, что Капитал не сможет оплатить ему того, что стоили одни си¬
гары, которые он выкурил, пока писал его. Так как в долгие годы бедности
ему приходилось довольствоваться очень плохим табаком, то курение
крайне вредно отзывалось на его здоровьи, и врач не раз запрещал ему
курить.
Духовное отдохновение Маркс находил в изящной литературе. Она
была для него утешительницей в течение всей его жизни. Он обладал в этой
области весьма широкими познаниями, но никогда не выставлял это на
показ. В его работах очень мало следов его литературной начитанности,
за единственным исключением полемической брошюры против Фохта, где
он использовал для своих художественных целей весьма много цитат из
всей европейской литературы. Подобно тому, как его собственный главный
труд отражает в себе целую эпоху , и литературными любимцами Маркса были
великие мировые поэты, о творениях которых можно сказать то же самое:
Эсхил и Гомер, Данте и Шекспир, Сервантес и Гете. Эсхила, по словам Ла-
фарга, он перечитывал ежегодно в оригинале; своим древним грекам он
всегда оставался верен и готов был изгнать бичом из храма те жалкие торга¬
шеские души, которые хотели восстановить рабочих против античной куль¬
туры.
Немецкую литературу Маркс знал вплоть до средневековья. Из писа¬
телей новых времен ему рядом с Гете был близок Гейне. Шиллера, повиди¬
мому, он не взлюбил в молодости, в то время, когда немецкие филистеры
опьянялись плохо понимаемым «идеализмом» этого поэта, что Маркс счи¬
тал подменой плоского убожества убожеством высокопарным. Со времени
окончательного от’езда из Германии, Маркс мало интересовался немецкой
литературой; он ни разу не упоминает даже о тех немногих писателях,
которые заслуживали его внимания, как Геббель и Шопенгауер; искажение
немецкого героического эпоса Рихардом Вагнером вызывало с его стороны
резкую критику.
Из французов Маркс очень высоко ставил Дидро; «Племянника Рамо»
он считал исключительным образцовым произведением. Его любовь распро¬
странялась на всю французскую литературу эпохи просвещения восемнадца¬
того века, про которую Энгельс говорил, что в ней французский дух достиг
своего высшего совершенства и по форме и по содержанию; по своему со¬
держанию, если принять во внимание тогдашнее состояние науки, она стоит
и теперь бесконечно высоко, а такое изящество формы никогда вновь не бу¬
дет достигнуто. Соответственно с этим Маркс отвергал французских роман¬
тиков, в особенности Шатобриана с его ложной глубиной, его византийскими
преувеличениями, его кокетничаньем пестротой чувств, словом с его бес¬
примерным и отталкивающим переплетением всякой лжи. Маркс очень
восторгался «Человеческой комедией» Бальзака, которая отражает, как в
зеркале, целую эпоху. Он хотел по окончании своего большого труда писать
о Бальзаке; но этот план, как и многие другие, остался невыполненным.
Со времени переселения Маркса в Лондон на первое место в его литера¬
турных вкусах выдвинулась английская литература. Все другое для него
заслонил мощный образ Шекспира, который сделался предметом культа


— 408 -
всей семьи Маркса. К сожалению, Маркс никогда не высказывался о том,
как относился Шекспир к основным вопросам своего времени. О Байроне
же и Шелли он говорил, что Тот, кто любит и понимает этих поэтов, должен
считать счастьем, что Байрон умер на тридцать шестом году жизни: живи он
дольше, он несомненно сделался бы реакционным буржуа. И, напротив того,
следует жалеть, что Шелли закончил свою жизнь на двадцать девятом
году; он был революционером насквозь и принадлежал бы всегда к
передовым борцам за социализм. Маркс очень любил английские романы
восемнадцатого века, в особенности Тома Джонса Фильдинга, который по
своему был отражением современного ему века; вместе с тем Маркс призна¬
вал также образцовыми в своем роде некоторые романы Вальтера
Скотта.
В своих литературных суждениях Маркс был свободен от всякой
политической и социальной предвзятости, как то показывает его любовь к
Шекспиру и Вальтеру Скоту; но он не был однако сторонником «чистой
эстетики», которая слишком часто сочетается с политическим безразличием
или даже раболепством. И в этой области Маркс был цельным человеком,
самостоятельным и оригинальным умом, которого нельзя измерять каким
либо шаблоном. Так он не пренебрегал и скромной литературой, от кото¬
рой профессиональный эстетик стал бы трижды открещиваться. Маркс,
подобно Дарвину и Бисмарку, любил читать романы; особенную склонность
он питал к приключениям и к юмористическим рассказам; так от Серван¬
теса, Бальзака и Фильдинга он переходил к Поль-де-Коку, к Дюма-отцу,
который имел на своей совести графа Монте-Кристо.
Кроме изящной литературы, Маркс отдыхал еще в совершенно иной
области духовного творчества. В дни душевных огорчений и тяжких
страданий он часто искал убежища в математике, которая оказывала на него
успокоительное влияние. Мы оставляем в стороне вопрос, действительно
ли он сделал в этой области самостоятельные открытия, как утверждали
Энгельс и Лафарг; математики, которые рассматривали оставшиеся после
него рукописи, держатся другого мнения.
При всем этом Маркс-не был ни Вагнером, который, запершись в
своем музее, видел свет лишь по праздникам и то издали, ни Фаустом, в
груди которого жили две души. Его любимым выражением было «работать
для мира»; тот, кому дана счастливая возможность посвятить себя науч¬
ным задачам, должен применить свои знания на пользу человечества. Этим
Маркс освежал кровь в своих жилах и мозг в своих костях. В кругу своей
семьи и друзей он был всегда самым общительным, веселым и остроумным
собеседником; из широкой груди его часто раздавался раскатистый смех, и
тот, кто искал в нем «доктора красных ужасов», как стали называть Маркса
со времени коммуны, видел пред собою в действительности не мрачного
фанатика или не кабинетного ученого, живущего в облаках, а человека
жизни, отзывчивого на разумную беседу по всем вопросам.
Читатель его писем поражается порою тому, как этот богато одаренный
дух легко и незаметно переходил от высокого напряжения бурного гнева
к спокойной глубине философского созерцания. Это свойство, повидимому,


— 409 —
поражало и внимавших ему собеседников. Так Гайндман писал следующее
о своих разговорах с Марксом: «Когда он с резким возмущением говорил о
либеральной партии и в особенности об ее ирландской политике, то неболь¬
шие, глубоко сидящие глаза старого бойца загорались; его густые брови
стягивались, широкий сильный нос и лицо подергивались от возбуждения,
и он изливал целый поток сильных и резких выражений, подсказываемых
ему огнем его темперамента и удивительным знанием нашего языка. Кон¬
траст между его возбужденностью в минуты сильного гнева и спокойным
переходом к изложению своих взглядов на экономические события совре¬
менности сильно бросался в глаза. Он переходил без всякого видимого
напряжения от роли пророка и горячего обвинителя к роли спокойного
философа, и я сразу знал, что пройдут многие годы, прежде чем я перестану
чувствовать себя в этой области учеником по отношению к нему».
Маркс держался вдали от так называемого общества, хотя был гораздо
более известен в буржуазных кругах, чем за двадцать лет до того. Внима¬
ние Гайндмана привлечено было к Марксу благодаря одному консерватив¬
ному члену парламента. Но дом Маркса сделался в начале семидесятых годов
центром очень живого общения, как своего рода «убежище справедли¬
вости» для эмигрантов коммуны, обретавших там всегда совет и помощь.
Этот неспокойный народец причинял однако не мало неприятностей и хло¬
пот; когда они постепенно рассеялись, жена Маркса, при всем своем госте¬
приимстве, вздохнула с большим облегчением: «довольно нам их».
Но были все таки исключения. В 1872 г. Шарль ЛОнге, бывший член
совета коммуны и редактор официальной газеты коммуны, женился на
Жене Маркс. Он не сошелся так тесно с семьей жены, ни в личных отноше¬
ниях, ни в политике, как Лафарг; но он тоже был дельный человек: «Он
кипит, кричит и спорит попрежнему»—писала как то о нем жена Маркса.
«Но к чести его я должна сказать, что он очень аккуратно дает уроки в
Королевском Колледже, и его начальство довольно им». Счастливый брак
Лонге был омрачен смертью первого ребенка; но тогда уже подрастал «жир¬
ный, плотный, великолепный мальчик» на радость всей семьи и в особен¬
ности дедушки.
Супруги Лафарг были тоже эмигрантами коммуны и жили по сосед¬
ству с Марксом. Они имели несчастье потерять двоих детей в раннем воз¬
расте; под тяжестью этого удара судьбы Лафарг забросил свою врачебную
практику, считая, что она требует известной доли шарлатанства. «Очень
жалко, что он изменил дедушке Эскулапу»—говорила жена Маркса. Его
фото-литографское заведение не очень процветало, хотя Лафарг, кото¬
рый, к счастью, питал всегда самые радужные надежды, работал как негр»,
и жена была ему неутомимой бодрой помощницей. Все же трудно было бо¬
роться с конкуренцией крупного капитала.
И у третьей дочери Маркса был в это время французский поклонник
в лице Лиссагарэ—он позднее написал историю коммуны, в рядах которой
боролся. Элеонора Маркс, повидимому, относилась к нему благосклонно,
но отец сомневался в солидности жениха; после долгих колебаний из этого
ничего не вышло.


— 410 —
Весною 1875 г. семья Маркса снова переменила квартиру, но не часть
города; они переселились в дом 41 Maitland Park Road, Haverstock Hill.
Там Маркс прожил свои последние годы и там же он умер.
2.	Германская социал-демократия.
От того кризиса, который испытали все другие ветви старого Интер¬
национала, превратившись в национальные рабочие партии, германская
социал-демократия была пощажена именно потому, что уже с самого
начала развилась в национальных рамках. Через несколько месяцев после
провала женевского конгресса, 10-го января 1874 г., она праздновала
свою первую большую победу на выборах в рейхстаг: она завоевала
350.000 голосов и девять мандатов, из которых три достались лассалевцам
и шесть эйзенахцам.
Последний и самый яркий свет на причины гибели старого Интерна¬
ционала проливает то обстоятельство, что Маркс и Энгельс, руководители
генерального совета Интернационала, с трудом могли притти к соглашению
даже с той расцветающей рабочей партией, которая по своему происхожде¬
нию должна была бы пользоваться их наибольшим доверием и ближе всего
стояла к их теоретическим воззрениям. И они не безнаказано бродили под
пальмами: они обозревали события со своего интернационального стороже¬
вого поста, и это мешало им проникать в глубь жизни отдельных наций. Даже
восторженные поклонники, которые были у них во Франции и в Англии,
признавали, что они не вникли до конца в условия английской и француз¬
ской жизни. И по отношению к Германии они никогда вполне не осваи¬
вались с нею с тех пор, как покинули свою родину; в частности в области
партийных вопросов их суждения постоянно затемнялись непреодоли¬
мым недоверием к Лассалю и ко всему, что было связано с его именем.
Это проявилось особенно ясно, когда в первый раз собрался ново¬
избранный рейхстаг. Из шести эйзенахских дупутатов двое, Бебель и Либ¬
кнехт, сидели еще в тюрьме; выступление же других четырех, Гейба, Моста,
Мотеллера и Вальтейха, вызвало глубокое разочарование даже среди их
собственных сторонников. Бебель пишет в своих «Воспоминаниях», что
ему с самых различных сторон горько жаловались на то, что трое лассалев-
цев, Газенклевер, Газельманн и Реймер, значительно опередили в пар¬
ламентских успехах этих четверых. Совершенно иначе смотрел на дело
Энгельс; он писал Зорге: «Лассалевцы настолько дискредитированы их
представителями в рейхстаге, что правительство вынуждено начать против
лих преследование, чтобы придать этому движению характер серьез¬
ности. В остальном лассалевцам приходится со времени выборов плестись
в хвосте наших. Истинное счастье, что Газельман и Газенклевер прошли
в рейхстаг и явно дискредитируют себя там: они или должны итти с
нашими или, действуя самостоятельно, проявляют свою глупость. И то
и другое губит их». Более неправильного взгляда на вещи нельзя себе и
представить.
Парламентские представители обеих фракций отлично ладили между
собою и не огорчались, если на парламентской трибуне одним удавалось


выступать с большим успехом, чем другим. Обе фракции вели избирательную
борьбу так, что ни эйзенахцам нельзя было сделать упрека в половинчатом
социализме, ни лассалепцеь нельзя было упрекнуть в заигрываньи с прави¬
тельством. Обе они собрали приблизительно одинаковое число голосов, обе
выступали в рейхстаге с теми же требованиями и против тех же противников
и обе после выборов подверглись со стороны правительства одинаково силь¬
ным преследованиям. Они расходились только но вопросу об организации, но
и это последнее препятствие было устранено рсвнитсльностыо прокурора
Тессепдорфа: ему удалось добиться от услужливых судей приговоров,
которые в одинаковой степени разбивали как более свободную организацию
эйзенахцев, так и строгую организацию лассалсвцсв.
Таким образом об’единение двух фракций состоялось само собой. Когда
уже в октябре 1874 г. Тсльке передал Либкнехту мирное предложение
лассалевцсв, то Либкнехт, тем временем освобожденный из тюрьмы, с го¬
товностью пошел навстречу ему; и его заслуга не уменьшается от того, что в
Лондоне к ней отнеслись с порицанием. Для Маркса и Энгельса лассалевцы
оставались попрежпему вымирающей сектой, и они считали, что она рано
или поздно должна будет сдаться на гнев и милость. Вести переговоры с
лассалсвцами как с рапными казалось им легкомысленным нарушением
интересов немецкого рабочего классса, и когда весною 1875 г. был опу¬
бликован проект общей программы, об’единившей представителей обеих
фракций, оба они пришли в ярость.
5-го мая Маркс отправил руководителям эйзенахцев так называемое
программное письмо, после тог® как Энгельс уже раньше заявил свой под¬
робный протест Бебелю. Маркс обрушивался в этом письме на Лассаля резче,
чем когда либо. Он говорил, что Лассаль знал наизусть коммунистический
манифест, но грубо подделал его, чтобы прикрасить свой союз с абсолюги-
стическими и феодальными противниками против буржуазии,и назвал с этой
целью все другие классы реакционной массой в сравнении с рабочим клас¬
сом. Но самая формула «реакционная масса» была пущена в оборот неЛасса-
лем, а Швейцером, и при том лишь после смерти Лассаля; когда ее употребил
Швейцер, то Энгельс к томуже хвалил его за это. Лассаль, действительно,
заимствовал из коммунистического манифеста железный,по его определению,
закон заработной платы; за это его ругали сторонником мальтусовской теории
населения, которую он отрицал в такой же степени, как Маркс и Энгельс.
Если оставить в стороне эту в высшей степени неприглядную сторону
программного письма, то оно является весьма поучительной статьей об
основных принципах научного социализма; оно, конечно, не оставляло
камня на камне от коалиционной программы. Но фактически это энер¬
гичное письмо привело только к тому, что получившие его внесли двс-три
небольшие и безразличные поправки в свой проект. Десятка два лет спустя
Либкнехт говорил, что большинство, если и не все, были согласны с Мар¬
ксом и, возможно даже, что его предложения собрали бы на обвинитель¬
ном конгрессе большинство голосов. Но все же осталось бы недовольное
меньшинство, а этого следовало избежать, так как дело шло не о формули¬
ровке научных положений, а о практическом единении обеих фракций.
202—69	27


— 412 —
Менее торжественное, но более верное об’яснение молчаливого равно¬
душия к программному письму состоит в том,что оно превосходило умствен¬
ный горизонт эйзенахцев, даже более чем лассалевцев. Правда еще за не¬
сколько месяцев до того Маркс жаловался, что в органе эйзенахцев поме¬
щаются время от времени полуученые филистерские фантазии—произведе¬
ния школьных учителей, докторов и студентов, и Либкнехту следует за это
намылить голову. Но он все же считал, что реалистическое мировоззрение,
которое с таким трудом привито было партии и, наконец, пустило корни,
смыто сектой лассалевцев посредством идеологической правовой фразеологии
и других бредней, свойственных демократам и французским социалистам.
Но Маркс в этом очень ошибался. В теоретических вопросах обе фрак¬
ции стояли приблизительно на одинаковой степени, и если было между
ними различие, то скорее в пользу лассалевцев. У эйзенахцев проект
обвинительной программы не встретил никаких возражений, в то время
как западно-немецкий рабочий с’езд, состоявший почти исключительно из
лассалевцев, подверг его строгой критике, и она во многих отношениях
соприкасалась с критикой, которую несколько недель спустя направил
против него Маркс. Но особого значения этому не приходится придавать;
обе фракции были еще далеки от научного социализма, как его обосновали
Маркс и Энгельс. Они не имели почти никакого представления об истори¬
ческом материализме, и тайна капиталистического производственного про¬
цесса была еще для них закрыта. Самым поразительным доказательством
этого является непонимание теории ценности, выказанное К. А. Шраммом,
одним из известнейших тогда теоретиков эйзенахцев.
Практически об’единение держалось. Маркс и Энгельс ничего не
имели против этого, а только полагали, что лассалевц^м удалось про¬
вести эйзенахцев. Маркс сам сказал в своем программном письме: «всякий
чисто практический шаг важнее, чем дюжина программ». Но так как
теоретическая неясность скорее увеличивалась, чем уменьшалась в новой
единой партии, то они видели в этом следствие противоестественного
.слияния, и их недовольство принимало скорее более резкие, чем смяг¬
ченные формы.
Их могло бы, однако, смутить то, что поводы к недовольству исходили
гораздо более от прежних эйзенахцев, чем от прежних лассалевцев; о по¬
следних Энгельс сказал, что они вскоре сделаются наиболее ясными голо¬
вами, так как не печатают глупостей в своей газете, просуществовавшей
еще около года после об’единения. Энгельс говорил, что проклятие оплачи¬
ваемых агитаторов, этих полузнаек, падает тяжелым бременем на их соб¬
ственную партию. Особенно раздражал его Мост, который «делал выписки
из всего Капитала, но все таки ничего не понял в нем» и необычайно ратовал
за социализм Дюринга. «Ясно—писал Энгельс 24 мая 1876 г. Марксу—что
в представлениях этих людей Дюринг сделался неуязвимым по отношению
к нам вследствие своих собачье-пошлых нападок на тебя; если мы вы¬
смеиваем его теоретическую глупость, то это по их мнению месть за его
личные придирки». Но и Либкнехт получил свою порцию. «Вильгельм не
может утерпеть, чтобы, приходя на помощь недостаткам нашей теории,


— *4.9 —
не ответить на всякий филистерский упрек и не нарисовать картины буду¬
щего общества, так как того требуют филистеры; при этом он старается быть
по возможности теоретически независимым, что ему, при полном отсутствии
у него всякой теории, удается гораздо более, чем он сам сознает». Все это
не имело ничего общего с Лассалем и с его традициями.
Ввиду быстрого роста практических успехов новая единая партия
была равнодушна к теории, и даже это слишком сильно сказано. Партия
относилась пренебрежительно не к теории, как таковой, а к тому, что она в
своем мощном движении вперед считала теоретическими тонкостями. Во¬
круг ее восходящей звезды собрались непризнанные современниками изо¬
бретатели и реформаторы, противники оспопрививания, пророки естествен¬
ных методов лечения и тому подобные гении, которые надеялись на сочув¬
ствие столь мощно пробуждавшихся рабочих классов. Всякого, кто выка¬
зывал желание помочь и являлся с каким либо лекарством против обществен¬
ного зла, принимали с радостью и особенно приветствовали приток из
академических кругов, скрепляющий союз между пролетариатом и наукой.
Университетский же преподаватель, который сближался с тем или иным
оттенком социализма, не должен был опасаться слишком суровой критики
своих умственных сил.
Дюринг был в особенности огражден от такой критики тем, что многое
в личности и деятельности этого человека привлекало к нему умственно
развитые круги берлинской социал-демократии. Он, без сомнения, обладал
большими способностями и дарованиями, и рабочие относились с сочув¬
ствием к тому, что он, без средств и рано ослепший, держась в трудном
положении приват-доцента, исповедывал с кафедры свой политический ради¬
кализм, не делал никаких уступок правящим классам и не страшился про¬
славлять имена Марата, Бабефа и деятелей коммуны. Его недостатком
были хвастливые претензии на то, что он в совершенстве владеет полдюжи¬
ной наук, хотя на самом деле, из за своего физического недостатка, он далеко
не чувствовал себя в них дома, и постоянно растущая мания величия, по¬
буждавшая его резко относиться к своим предшественникам, каковыми
были в философской области Фихте и Гегель, а в экономической Маркс и
Лассаль Но эти недостатки Дюринга оставались на втором плане или про¬
щались ему как некоторая ненормальность, понятная при духовном одино¬
честве и при той тяжкой жизненной борьбе, которая выпала на его долю.
Маркс не обращал внимания на «собачъе-пошлыс» нападки Дюринга,
и по своему содержанию они не могли его волновать. Он долгое время
хладнокровно смотрел на возраставшую популярность Дюринга среди
берлинских партийных товарищей, хотя Дюринг с уверенностью в своей
непогрешимости и со своими «окончательными истинами» обладал всеми
задатками прирожденного основателя секты. Даже тогда, когда Либкнехт,
который в данном случае оказался вполне на своем посту, указал им, по¬
слав несколько писем от рабочих, на опасность этой принижающей пропа¬
ганды среди партии, Маркс и Энгельс отказались от критики Дюринга,
как от «слишком мизерной работы». И только хвастливое письмо, посланное
Мостом Энгельсу в мае 1876 г., оказалось каплей, переполнившей чашу.


— 414 —
С этого времени Энгельс подробно занялся тем, что Дюринг называл
своими «систематизирующими истинами», и изложил свою критику в ряде
статей, которые печатались е начала 1877 г. в «Форвертсе», тогдашнем
центральном органе еб’единенной партии. Они разрослись до разме¬
ров самого значительного после Капитала и самого успешного труда по науч¬
ному социализму; но прием, оказанный им партией, показал, что промедле¬
ние заключало в себе, действительно, большую опасность. Годовой конгресс
партии, который собрался в мае 1877 г. в Готе, чуть было не об’явил
Энгельса еретиком, каковым тогдашние университетские сплетни об’явили
Дюринга. Мост внес предложение прекратить печатание статей против
Дюринга в оффициальном органе, так как они не представляют интереса
для значительного большинства читателей Форвертса и даже «в высшей
степени возмущают их»; а Вольтейх, который в остальном был непримири¬
мым врагом Моста, в данном случае спелся с ним, говоря, что тон статей
Энгельса приводит к безвкусию и делает непереваримой умственную пищу,
преподносимую Форвсртсом. К счастью худшее было предотвращено
принятием примиряющего предложения, в котором указывалось, что эту
научную полемику приходится по практически-агитаторским соображе¬
ниям печатать не в самой газете, а в научном приложении к Форвертсу.
Вместе с тем этот конгресс постановил издавать, начиная с октября,
научный двухнедельник по предложению и при финансовой поддержке
Карла Хэхберга, одного из буржуазных адептов социализма, столь много¬
численных тогда в Германии. Он был сыном одного франкфуртского сбор
щика лотерей, был молод, богат и готов был на самопожертвование для
дела. Все, знавшие его, были о нем наилучшего мнения. Менее благоприят¬
ное впечатление производила его политическая физиономия, насколько
она отразилась в его издании. Тут Хэхберг проявил себя совершенно бес¬
цветным и сухим человеком, несведущим в области истории и теории социа¬
лизма, и которому были совершенно чужды научные воззрения Маркса и
Энгельса. Он не усматривал в пролетарской классовой борьбе мощного
рычага к освобождению рабочего класса, а считал возможным располо¬
жить в пользу рабочего дела имущие классы и в особенности их образован¬
ные круги путем мирного и закономерного развития.
Маркс и Энгельс, еще не зная его более близко,отклонили предложение
участвовать в «Будущности» («Zukunft»), как предполагалось назвать новый
журнал. К тому же они получили не личное, а циркулярное приглашение
сотрудничества, как и все другие. Энгельс полагал, что постановления кон¬
грессов, хотя и очень важные в области практической агитации, все же не
имеют значения для науки. Их недостаточно, чтобы придать научный
характер журналу, и таковой нельзя устанавливать посредством декрета.
Социалистический научный журнал без вполне определенного научного
направления полная бессмыслица, а при господствующем в Германии
разнообразии или неопределенности направлений нет никакой гарантии,
что направление журнала окажется подходящим для них.
Уже первый выпуск Будущности показал, что Маркс и Энгельс были
правы, уклонившись от участия в журнале. Вступительная статья Хэх-


— ш —
берга была повторением тоге, с чем они боролись в сороковые годы как
с ослабляющими и изнеживающими влияниями в социализме. Таким
образом они.оградили себя от неприятных об’яснсний. Когда один не¬
мецкий партийный товарищ спросил их, раздражены ли они прениями
на готском конгрессе, Маркс ответил: «Я не сержусь, как говорил Гейне, и
Энгельс тем менее. Мы уоа в грош не ставим популярность. Так, во вре¬
мена Интернационала я никогда не пускал в печать какие либо признания
и похвалы, которыми мне постоянно надоедали в различных странах, и
никогда не отвечал на них—разве только отругиваясь, когда нужно было».
Он к этому еще прибавил: «Но то, что происходило на последнем партийном
конгрессе,— и это будут соответственным образом использовано загранич¬
ными врагами партии,—научило нас во всяком случае относиться с осто¬
рожностью к нашим партийным товарищам в Германии». Но это было
сказано не в серьез, так как Энгельс попрежнему спокойно печатал свои
статьи против Дюринга в научном приложении к Форвертсу.
Но по существу Маркс был сильно опечален тем «гнилым духом», кото¬
рый стал замечаться не столько среди масс, сколько у вождей. 19-го октября
он писал Зорге: «Компромисс с лассалевцеми привел к компромиссу с дру¬
гими полусторонниками, в Берлине (смотри Мост) с Дюрингом и его «поклон¬
никами» и кроме того с целой бандой незрелых студентов и премудрых
докторов. Они хотят придать социализму «более высокую идеальную
окраску», другими словами заменить материалистическую основу его
(которая требует серьезного об’ективного изучения, чтобы опираться на
нее) современной мифологией с ее богинями справедливости, свободы,
равенства и братства. Господин Хэхбсрг, который издает Будущность,
является представителем этого направления и «окупился» в партию. Я
допускаю, что он сделал это с «самыми благородными» намерениями, но
мне наплевать на всякие «намерения». Что либо более жалкое, чем про¬
грамма Будущности с ее «скромными притязаниями», видал свет».
И на самом деле Марксу и Энгельсу пришлось бы отказаться от всего
своего прошлого, чтобы примириться с этим «направлением» журнала.
3.	Анархизм и восточная война.
На готском конгрессе 1877г. было также постановлено созвать всемир¬
ный социалистический конгресс в сентябре того же года в Генте. Предста¬
вителем германской партии был избран Либкнехт.
Инициатива созыва этого конгресса принадлежала бельгийцам; они
разочаровались в анархических учениях и стремились вновь соединить два
направления, которые обособились на гаагском конгрессе. Бакунмнцы
созывали свои конгрессы в 1873 г. в Женеве, в 1874 г.—в Брюсселе и в
1876 г.—в Берне, но силы их все время уменьшались; это направление
распадалось из sa практических 1ребований освободительной борьбы
пролетариата, из которых само ж*, раньше возникло.
Уже в самом начале, в женевском споре между «фабрикой» и «гру¬
быми ремеслами», обнаружились истинные источники противоречия инте¬


- 410 —
ресов. На одной стороне были хорошо оплачиваемые рабочие, имеющие
политические права и способные к парламентской борьбе, но склонные к
сомнительным соглашениям с буржуазными партиями; на другой стороне
плохо оплачиваемые и лишенные политических прав рабочие круги, кото¬
рые имели в своих руках лишь голую силу. Речь шла об этих практиче¬
ских противоположностях условий, а не о теоретических различиях, как
предполагалось в создавшихся об этом легендах.
Но дело не обстояло так просто и не обстоит так просто и теперь,
как это доказывается новым воскрешением анархизма, несмотря на то, что
его столько раз считали уже окончательно похороненным. Даже не при¬
знавая анархизма, не следует его недооценивать. Точно также, не отрицая
необходимости участия в парламентско-политической деятельности, нельзя
все же не признать, что при всех реформах, приемлемых сами по себе, она
может завести рабочее движение в тупик, где оно лишится своего револю¬
ционного духа. Не было случайностью то, что Бакунин насчитывал среди
своих сторонников ряд людей, которые оказали величайшие услуги проле¬
тарской освободительной борьбе. Либкнехт, конечно, никогда не принад¬
лежал к друзьям Бакунина, но во время базельского конгресса он с не¬
меньшим жаром, чем Бакунин, требовал воздержания от политики. Дру¬
гие, как например Жюль Гэд во Франции, Карло Казиеро в Италии, Цезарь
де Пепэ, Павел Аксельрод в России, были, во время гаагского конгресса
и еще долго после него, самыми ревностными бакунистами; если они
потом сделались ревностными марксистами, то не потому, как некоторые
из них сами утверждали, что выбросили за борт свои прежние убеждения,
а только потому, что они примкнули к тому, что у Бакунина было общего
с Марксом.
Оба они желали пролетарского массового движения, и спор их касался
лишь того пути, по которому должно идти такое движение. Но конгрессы
бакунинского Интернационала показали, что по анархическому пути нельзя
было пройти.
Чтобы не отступать слишком далеко в сторону, мы не будем доказы¬
вать быстрый упадок анархизма ходом отдельных его конгрессов. Разруше¬
ние свершилось вполне благополучно и основательно; генеральный совет
и взносы на его содержание были уничтожены; конгрессам запретили голо¬
совать принципиальные вопросы, и лишь с трудом удалось отклонить попытку
исключения из Интернационала рабочих умственного труда. Но виды
на строительство, на выработку новой программы и новой тактики были
весьма жалкие. На женевском конгрессе шли споры по вопросу о всеобщей
стачке, как единственном и верном средстве социального переворота, но
никакого решения не последовало. То же повторилось еще в большей
степени на следующем конгрессе в Брюсселе по главному вопросу конгресса
об общественной службе. Пепэ представил по этому вопросу такой доклад,
что ему вполне справедливо сделан был упрек, что он вообще сошел с пути
анархизма. Совершенно ясно, что Пепэ неизбежно должен был сойти с этого
пути, если хотел сказать что нибудь толковое. После горячих прений и
этот вопрос был отложен до ближайшего конгресса, но и на нем он все же


- 417 —
остался нерешенным. Итальянцы заявили, что, восыце, «эра конгрессов
закончилась», и требовали «пропаганды действием»; в течение двух лет, опи¬
раясь на голод в стране, они устроили шестьдесят выступлений, но вс» же
успех их дела был равен нулю.
Еще более чем из за безнадежной путаницы в области своих теоретиче¬
ских воззрений анархизм потому превратился в закостенелую секту, что
относился отрицательно ко всем практическим вопросам, затрагивавшим
самые непосредственные интересы современного пролетариата. Когда
в Швейцарии стало развиваться движение в пользу десятичасового
рабочего дня, анархисты отказались от всякого участия в нем, и когда все
социалисты начали кампанию петиций о воспрещении работы детей на фабри¬
ках, анархисты тоже остались в стороне. Они также отвергали всякую борьбу
за всеобщее избирательное право, или там, где это право было уже завоевано,
пользование им. В сравнении с этой сухой и безнадежной политикой, успехи
германской социал-демократии выступали еще в более ярком свете, и массы
стали постепенно чуждаться анархической пропаганды.
Созыв всемирного социалистического конгресса в Генте, постановлен¬
ный на следующий год на анархическом конгрессе в Берне в 1876 г., был
в значительной степени вызван сознанием, что анархизму не удалось при¬
влечь к себе массы народа. Конгресс заседал от 9-го до 15-го сентября 1877 г,
в Генте. В нем участвовало 42 делегата, и из них анархистов было только
одиннадцать надежных членов под руководством Гильома и Кропоткина.
Многие из их прежних сторонников, в том числе большинство бельгийских
делегатов и англичанин Хэльс, примкнули к социалистическому крылу,
которым руководили Либкнехт, Грейлих и Франкель. Между Либкнехтом
и Гильомом дело дошло до резкого столкновения, когда Гильом стал обви¬
нять германскую социал-демократию в том, что она при выборах в рейхс¬
таг спрятала в карман свою программу. Но в общем заседания конгресса
протекали очень мирно; анархисты потеряли охоту к громким словам и
настраивали свои речи на мягкий тон, что давало их противникам возмож¬
ность держаться с ними дружелюбно. Все же затеянный было «договор о
солидарности» заключен не был; взгляды двух сторон слишком расходи¬
лись для этого.
Маркс едва ли и ожидал чего либо иного; его напряженное внимание
было устремлено теперь на другой уголок мира, откуда он ждал револю¬
ционной бури: на русско-турецкую войну. Из двух писем, в которых он
излагал свои советы Либкнехту, первое от 4-го февраля 1878 г. начиналось
так: «Мы самым решительным образом стоим за турок, и при том по двум
причинам: во первых, потому что мы изучали турецкого крестьянина,
т. е. турецкую народную массу, и убедились, что она самая дельная и самая
нравственная представительница крестьянства в Европе; во вторых, потому
что поражение русских очень ускорит социальный переворот—данные
для него имеются в огромном количестве. И благодаря этому наступит по¬
ворот во всей Европе». За три месяца до того Маркс писал Зорге: «Этот
кризис является новым поворотным пунктом европейской истории. Я изу¬
чал русские условия по неофициальным и официальным первоисточникам


— 418 —
(последние доступны только немногим лицам и были получены мною через
моих петербургских друзей). Россия давно стоит иа пороге революции;
все элементы для этого налицо. Бравые турки на несколько лет ускорили
этот взрыв, расколотив не только русскую армию и русские финансы, но и
командующую армией династию (царь, наследник и шесть других Романо¬
вых). Глупости, которые делают теперь русские студенты, только симптом, и
сами по себе никакой цены не имеют. Но все же это симптом. Все слои рус¬
ского общества находятся теперь в состоянии экономического, морального
и интеллектуального разложения». Эти наблюдения оказались совершенно
правильными; но Маркс, как часто с ним бывало при его революцион¬
ном нетерпении, забывал о продолжительности пути, по которому шли
события.
Первоначальные поражения русских сменились успехами их. Маркс
приписывал эти успехи тайной поддержке Бисмарка, измене Англии и Ав¬
стрии и, наконец, ставил их в вину самим туркам: им следовало низверг¬
нуть путем революции в Константинополе старый режим сераля, который
являлся лучшим оплотом царя. Народ, который в такие моменты величай¬
шего кризиса не выступает революционно, погибший народ.
Русско-турецкая война закончилась таким образом не европейской
революцией, а конгрессом дипломатов; он заседал в том же самом месте
и в то же самое время, где и когда германская социал-демократия пре¬
терпела, как казалось, удар, грозивший сокрушить ее.
4.	Утренняя заря.
И все же на мировом горизонте занималась новая заря. Закон о социа¬
листах, которым Бисмарк хотел сокрушить германскую социал-демократию,
на самом деле привел к тому, что для нее началась эпоха героизма; и вместе
с тем исчезли все трения, которые происходили между нею и двумя лон¬
донскими старцами.
Но этому предшествовала еще последняя борьба. Германская партия с
достоинством выдержала травлю и выборы, происходившие после покушений
летом 1878 г. Но, готовясь к грозящему удару, она недостаточно понимала,
с какой ожесточенной ненавистью ей придется столкнуться. Едва только
закон вступил в силу, как немедленно были забыты все обещания «лойяльно»
применять его, которыми представители правительства старались успокоить
сомнения рейхстага; все учреждения партии были разгромлены так беспо¬
щадно, что сотни людей были выброшены на улицу. Несколько недель спустя
на весь Берлин и окрестности было распространено так называемое малое
осадное положение, в явном противоречии с текстом закона, и около шести¬
десяти отцов семейств были высланы из Берлина, что лишило их не только
хлеба, но и родины.
Уже одно это вызвало вполне понятное и почти неизбежное замеша¬
тельство. Если генеральный совет Интернационала жаловался после па¬
дения коммуны, что забота о беглецах коммуны мешала целыми месяцами
ходу его текущих работ, то задача руководителей германской партии
была еще более трудная вследствие полицейских стеснений на каж¬


— 419 —
дом шагу, а также ввиду ужасного экономического кризиса.. Правда,
что эта буря отделила зерна от плевел; много буржуазных элементов,
которые за последние годы до того притекли в партию, оказались ненадеж¬
ными; кроме того некоторые вожди не оправдали себя, а другие, даже из
более деятельных, пали духом под тяжкими ударами реакции и боялись
еще более раздразнить врагов энергичным сопротивлением.
Все это приносило мало отрады Марксу и Энгельсу, причем они не¬
сомненно недооценивали затруднений, которые приходилось преодолевать.
Но они вполне основательно критиковали даже поведение социал-демо¬
кратической фракции рейхстага, которая после выборов 1878 г. состояла
из девяти человек. Один из этих депутатов, Маркс Кайзер, признал допу¬
стимым высказаться при обсуждении нового таможенного тарифа за повы-
вышение таможенных ставок на железо, что должно было произвести весьма
тягостное впечатление. Все прекрасно понимали, что целью нового тамо¬
женного тарифа было давать имперскому казначейству на несколько сот
миллионов в год больше, защитить этим поземельную ренту крупных
сельских хозяев от американской конкуренции и дать возможность крупной
промышленности залечить раны, которые она сама себе нанесла в опьянении
эпохи грюндерства. Известно было, наконец, что даже закон о социали¬
стах был издан для того, чтобы сломать сопротивление масс против гро¬
зившего им локаута.
Когда Бебель хотел оправдать поведение Кайзера его усердным изу¬
чением пошлин на железо, Энгельс ответил ему кратко и сильно: «Если
бы это изучение стоило хоть грош, оно показало бы ему, что в Гер¬
мании имеются два завода—Дортмундский Унион и завод Кенига и Лаура,
из которых каждый может вполне удовлетворить потребностям внутрен¬
него рынка; кроме гого имеется ряд более мелких заводов, так что устана¬
вливать покровительственные пошлины бессмыслица, и помочь делу может
только завоевание внешнего рынка. Значит одно из двух—или свободная
торговля, или банкротство. Самим железозаводчикам покровительственные
пошлины могут быть желательны только в том случае, если они образуют
трест,чтобы устанавливать на внутреннем рынке монопольные цены и сбывать
избыток продуктов за бесценок за границу, как это уже делают и теперь в
значительном размере. В интересах этого треста, этого монопольного заго¬
вора и говорил Кайзер, а голосуя за таможенную пошлину на железо также
и голосовал за него». Когда и Карл Гирш довольно резко раскритиковал так¬
тику Кайзера в газете Лантерн, фракции пришла в голову несчастная мысль
разобидеться ввиду того, что Кайзер говорил с ее одобрения.Этим она оконча¬
тельно испортила свое дело в глазах Маркса и Энгельса: «они настолько впали
в парламентский кретинизм, что считают себя стоящими выше критики и
считают критику чуть ли не за оскорбление величества»—говорил Маркс.
Карл Гирш был молодой писатель, выдвинувшийся как заместитель
редактора Народного Государства во время долголетнего заключения в
крепости Либкнехта. Потом он поселился в Париже, но затем был выслан
оттуда после издания германского исключительного закона. Тогда он сде¬
лал то, что следовало с самого начала сделать вождям германской партии:


— 420 —
он стал издавать с середины декабря 1878 г. в г. Бреда в Бельгии еженедель¬
ную газетку формата и стиля Лантерн Рошфора и под тем же заглавием.
Благодаря ее формату газету удобно было пересылать в Германию в про¬
стых почтовых конвертах, и там она сделалась центром информации и под¬
держки социал-демократического движения. Намерение Гирша были самые
лучшие, и в принципиальном отношении он мыслил очень ясно; но избранная
им форма краткой, остроумно отточенной эпиграммы мало соответствовала
потребностям рабочей газеты. Более удачной в этом отношении оказалась
Фрейхейт, еженедельник, который несколько недель спустя начал издавать
в Лондоне Мост при содействии коммунистического просветительного рабо¬
чего клуба; но, к сожалению, после разумного начала и этот журнал свелся
к бесцельной игре в революцию.
С появлением этих двух до некоторой степени дико выросших и неза¬
висимых партийных изданий, вопрос о собственном заграничном органе
печати сделался настоятельным для президиума германской партии. Бебель
и Либкнехт очень энергично стояли за это, и им удалось, наконец, преодо¬
леть упорное сопротивление влиятельных партийных кругов, которые же¬
лали сохранить тактику предусмотрительной сдержанности. С Мостом уже
не могло быть более никакого соглашения, но Гирш приостановил издание
Лантерн и заявил о своей готовности принять на себя редактирование нового
органа; Маркс и Энгельс, вполне доверявшие Гиршу, также обещали свое
сотрудничество. Новая газета должна была выходить в виде еженедельника
в Цюрихе и подготовления к изданию были поручены трем партийным товари¬
щам, проживавшим в Цюрихе: Шрамму, занимавшему должность страхового
агента после высылки из Берлина, Карлу Хэхбергу и Эдуарду Бернштейну,
которого Хэхберг пригласил в качестве литературного помощника.
Но они, повидимому, не очень спешили выполнить возложенное
на них поручение, и причина такого промедления обнаружилась в июле
1879 г., когда они выступили со своим собственным «Ежегодником социаль¬
ной науки и социальной политики», выходящим два раза в год. Направле¬
ние журнала выяснилось в статье, дававшей «обзор социалистического
движения», и она была подписана тремя звездочками. Авторами ее однако
были только Хэхберг и Шрамм; Беонштейн написал в ней всего несколько
строк.
Содержание этой статьи было невероятно безвкусной и бестактной
болтовней о грехах партии, об отсутствии в ней «хорошего тона», об ее при¬
вычке все ругать, об ее заигрывании с массами и пренебрежении к образо¬
ванным классам, словом обо всем, что всегда раздражало и раздражает
портняжные души филистеров в пролетарском движении. Конечным выво¬
дом практической мудрости, заключенной в статье, было решение исполь¬
зовать вынужденную праздность, вызванную законом о социалистах, для
раскаяния и самообличения. Маркс и Энгельс были возмущены этой жалкой
статьей; в частном письме, разосланном руководящим членам партии, они
категорически требовали, чтобы людям такого образа мыслей, если даже
из практических соображений их приходится терпеть в партии, не давали
права выступать в ответственных органах партии. Этого права Хэхберг не


— 421 —
получал, а прямо присвоил его себе; точно также он, повидимому совер¬
шенно произвольно, требовал для «трех звездочек» в Цюрихе права кон¬
троля над редакторством Гирша и не допускал такого редакторства, как в
Лантерн. Тогда Гирш и оба лондонских старика отказались от всякого уча¬
стия в новом издании.
Из обильной и разнообразной переписки по этому делу дошли только
отрывки. Из них видно, что Бебель и Либкнехт далеко не были согласны
с притязаниями «трех звездочек», нб непонятно, почему они во время не вме¬
шались. Хэхберг приехал сам в Лондон, где застал только Энгельса, кото¬
рому очень не понравились его путанные взгляды, хотя ни он, ни Маркс йе
сомневались в его добрых намерениях. Взаимное раздражение к тому же
мало способствовало своевременному соглашению; 19-го сентября 1879 г.
Маркс писал Зорге, что если новый еженедельник будет редактироваться
в стиле Хэхберга, то они сочтут себя вынужденными выступить публично
против такого «опошления» партии и теории. «Мы предупредили этих господ,
и они нас достаточно хорошо знают, чтобы понять, что это означает усту¬
пить или порвать. Если они хотят скомпрометировать себя, это их дело.
Скомпрометировать же нас им ни в коем случае не удастся».
К счастью, дело не дошло до разрыва. Редактирование цюрихского
Социал-демократа принял на себя Фольмар, и хотя он это делал очень
«жалким образом», как говорили Маркс и Энгельс, но все же не давал повода
к публичному протесту. Бывали только «постоянные письменные об’ясне-
ния с лейпцигцами, довольно бурного свойства». «Три звездочки» также ока¬
зались неопасными. Шрамм совершенно отстранился, Хэхберг часто
уезжал, а Бернштейн, под давлением обстоятельств, освободился от-вся¬
кого похмелья, как это в такой же степени и в то же время происходило
со многими товарищами, которые немного ближе подходили к действитель¬
ному положению вещей. Немалое успокоение в умы внесло и то, что Маркс
и Энгельс стали в большей степени считаться с теми огромными трудно¬
стями, с которыми приходилось бороться руководителям германской пар¬
тии. 5-го ноября 1880 г. Маркс писал Зорге: «Тем, которые сравнительно
спокойно сидят за-границей, не подобает еще в большей степени отяг¬
чать, к радости буржуазии и правительства, положение работающих на ро¬
дине среди весьма тяжелой обстановки и с большими личными жертвами».
Несколько недель спустя был даже заключен формальный мир.
31-го декабря 1880 г. Фольмар отказался от своего редакторского
места и все предполагали, что президиум германской партии призовет на
это место Карла Гирша. Так как Гирш в то время переселился в Лондон,
то Бебель решил поехать туда, чтобы лично переговорить с ним; вместе
с тем он уже давно намеревался еще раз основательно потолковать с Мар¬
ксом и Энгельсом. Он захватил с собою Бернштейна, чтобы рассеять пре¬
дубеждение, все еще державшееся в Лондоне относительно него, хотя
Бернштейн вполне подтвердил тем временем свою преданность делу. Шествие
в Каноссу, как называли эту лондонскую поездку в партийных кругах,
вполне достигло свои разные цели. Только Гирш, давший сначала свое пол¬
ное согласие, внес затем оговорку, что будет редактировать Социал-демократа


из Лондона. Это было отклонено, и дело кончилось тем, что редактором
сделался Бернштейн, сначала временно, а затем и окончательно. К удоволь¬
ствию лондонцев он с честью выполнял сови обязанности. И когда год
спустя произошли новые выборы в рейхстаг, первые после издания закона
о социалистах, то Энгельс торжествовал; так славно не сражался еще ни
один пролетариат.
И во Франции тоже обстоятельства повернулись к лучшему. После
кровавой майской недели 1871 г., Тьер об’явил еще дрожащим от страха
версальским буржуа, что для Франции социализм умер; он забыл о том,
что уже однажды, после июньских дней 1848 г., выступил в подобной же роли
лживого пророка. Он считал, что чем кровопускание сильнее, тем более оно
принесет пользы. Действительно, количество жертв 1871 г., если считать
потери парижских рабочих в уличной борьбе, от казней, ссылок, каторж¬
ных работ и эмиграции, исчислялось в 100.000 человек. Но после 1848 г.
социализму понадобилось два десятилетия, чтобы очнуться от оглушившего
его удара и от молчания, а после 1871 г. достаточно было пяти лет, чтобы
он вновь заявил о своем существовании. В 1876 г., когда военные суды
еще продолжали свою кровавую работу, когда еще продолжали расстрели¬
вать защитников коммуны, уже заседал первый рабочий конгресс в Париже.
Конечно, это было прежде всего только заявление о своем существо¬
вании. Конгресс собрался под покровительством буржуазных республи¬
канцев, которые искали в рабочих опоры против монархически настроенных
поместных дворян. Постановления конгресса касались безобидных вопро¬
сов о товариществах, напоминающих шульце-деличевские товарищества в
Германии. Но ясно было, что на этом дело не остановится. Крупная машин¬
ная промышленность, которая начала медленно развиваться после 1803 г.,
со времени торгового договора с Англией, пошла быстрыми шагами вперед
после 1870 г. Задачи ее были очень большие—загладить вред, причиненный
целой трети Франции, создать средства для нового колоссального милита¬
ризма, наконец, восполнить те прорехи, которые образовались с потерей Эль¬
заса, самой развитой в промышленном отношении французской провинции
до 1870 г. Крупная промышленность удовлетворяла пред’являвшиеся к ней
требования. Во всех частях страны стали создаваться фабрики и образовался
фабричный пролетариат, который в дни процветания старого Интернацио¬
нала существовал только в некоторых городах северо-восточной Франции.
Этим об’ясняются те быстрые успехи, которых достиг Жюль Гэд,
когда он бросился со своим зажигающим красноречием в рабочее движение,
возникшее после парижского конгресса 1876 г. Зараженный сначала анар¬
хизмом, Жюль Гэд не отличался теоретической ясностью, что видно по осно¬
ванной им в 1877 г. газете Эгалитэ. Хотя «Капитал» уже был переведен и
издан по французски, Гэд не имел понятия о Марксе, с теориями которого
его впервые ознакомил Карл Гирш. Но он с полной ясностью и решитель¬
ностью усвоил себе идею общей собственности на землю и почву и на
средства производства, и, будучи первоклассным оратором и остроумным
полемистом, умел воспламенять дух французских рабочих этим послед¬
ним словом пролетарской освободительной борьбы, которое, на конгрессах


— 428 —
старого Интернационала обыкновенно встречало самое горячее противо¬
действие со стороны французских делегатов.
Уже на втором рабочем конгрессе, заседавшем в феврале 1878 г. в
Лионе—причем устроители его предполагали, что он будет новым изданием
парижского конгресса—Гэд собрал вокруг своего знамени меньшинство из
двадцати делегатов. Тут дело показалось опасным буржуазии и правитель¬
ству; начали преследовать рабочее движение и посредством денежных кар
и тюремных заключений редакторов удалось остановить издание Эгалитэ.
Но Гэд и его товарищи не приуныли; они бодро продолжали работать, и на
третьем рабочем конгрессе, собравшемся в октябре 1879 г. в Марселе, они
уже имели за собою большинство, которое немедленно выступило как со¬
циалистическая партия и организовалось для политической борьбы. Эгалитэ
воскресла, и деятельным ее сотрудником сделался Лафарг; он писал в этой
газете почти все теоретические статьи; несколько позднее Малон, тоже
бывший бакунист, стал издавать Социалистическое Обозрение, и Маркс и
Энгельс поддержали это издание несколькими статьями.
Весною 1880 г. Гэд приехал в Лондон, чтобы вместе с Марксом, Энгель¬
сом и Лафаргом составить проект избирательной программы для молодой
партии. Сошлись на так называемой программе-минимум, которая после
небольшого введения, посвященного об’яспеиию задач коммунизма, вы¬
ставляла в своей экономической части только те требования, которые непо¬
средственно вытекали из рабочего движения. Правда, согласия не было
достигнуто по каждому отдельному пункту; в то время как Гэд настаивал
на том, чтобы в программу было внесено требование установленной зако¬
ном минимальной заработной платы, Маркс полагал, что если французский
пролетариат еще в том младенческом состоянии, что нуждается в подобной
приманке, то не стоит и составлять программу.
Но в общем Маркс не был такого уж плохого мнения о программе.
Он считал ее энергичным средством вырвать французских рабочих из обла¬
сти туманных фраз и поставить их на почву действительности; судя по
оппозиции, как и по сочувствию, вызванному этой программой, Маркс
пришел к заключению, что во Франции возникло наконец настоящее рабо¬
чее движение. До того были только секты, которые, естественно, держались
лозунгов, данных их основателями, в то время как масса пролетариата
следовала за радикалами или за радикальствующими представителями
буржуазии. Она в решительный час боролась за них, а на другой день люди,
очутившиеся у кормила власти, избивали рабочих, ссылали их и т. п.
Поэтому Маркс был очень доволен, что его зятья, как только французское
правительство издало вынужденную амнистию коммунарам, давая им
возможность вернуться на родину, вернулись во Францию. Лафарг приехал;
чтобы работать вместе с Гэдом, а Лонге предложено было влиятельное
место в газете Жюстис, издававшейся Клемансо, который стоял во главе
крайней левой.
В ином положении, но в марксовском смысле еще более благоприят¬
ном, обстояли дела в России. Там главный труд Маркса читали усерднее,
чем где либо, и он находил горячее признание. Среди молодых русских уче¬


- 424 —
ных у Маркса было много приверженцев и отчасти даже личных друзей.
Но оба основных направления русского революционного движения, по-
сколько таковое существовало, партия народной воли и партия черного
передела, были еще чужды его взглядов и его учения. Оба они стояли скорее
на почве идей Бакунина,, по крайней мере в том смысле, что на первом
плане у них было крестьянство, среди которого они работали. Маркс и Эн¬
гельс следующим образом формулировали этот основной для них вопрос:
Может ли русская крестьянская община, эта вообще разлагающаяся форма
первобытной общей собственности на землю, непосредствено перейти в бо¬
лее высокую коммунистическую форму земельной собственности, или же
она должна сначала проделать тот же процесс разложения, который на¬
блюдался в историческом развитии Запада?
«Единственный ныне возможный» ответ на это дали Маркс и
Энгельс в предисловии к новому русскому переводу коммунистического
манифеста, сделанному Верой Засулич: «Если русская революция—писали
они—даст сигнал для рабочей революции на западе, так чтобы обе они
дополняли друг друга, то тогда теперешняя русская общинная собствен¬
ность может послужить исходным пунктом для коммунистического разви¬
тия». Этим воззванием об’ясняется горячая приверженность Маркса к партии
народной воли и его теоррористической политике, которая сделала царя
гатчинским узником; напротив того, к партии черного передела он относился
с известной суровостью, так как она воздерживалась от политическо-
революционных выступлений и ограничивалась пропагандой. Но именно
к этой партии принадлежали такие люди, как Аксельрод и Плеханов, а
они более всего способствовали тому, что русское рабочее движение про¬
никлось марксистским духом.
Наконец, начало светать и в Англии. В июне 1881 г. вышла в свет
небольшая книга под заглавием «Англия для всех». Она была написана
Гайндманом и представляла собою программу демократической федерации,
ассоциации, возникшей из различных английских и шотландских ради¬
кальных обществ, наполовину пролетарских, наполовину буржуазных.
Главы о труде и капитале были почти буквальным переложением и даже
выписками из Марксовского Капитала, но Гайндман не упоминал ни о
книге, ни об ее авторе; лишь в конце введения он говорил, что обязан
большинством своих мыслей и значительной частью фактических дан¬
ных труду одного великого мыслителя и самостоятельного писателя.
Этот странный способ цитирования, примененный Гайндманом, произвел
еще более тягостное впечатление, когда Гайндман стал оправдываться перед
Марксом тем, что имя его пользуется дурной славой, что англичане не любят,
чтобы их поучали иностранцы и т. п. После этого Маркс порвал свои сно¬
шения с Гайндманом, которого к тому же считал «слабым сосудом».
Большое удовлетворение, напротив того, доставила Марксу статья о
нем Бельфорта Бакса, напечатанная в декабрьской книжке одного англий¬
ского ежемесячника в том же году. Хотя Маркс и находил, что заключав¬
шиеся в ней биографические сведения были большею частью неправильные,
а изложение его экономических принципов во многом неверное и неясное,


— 425 —
но статья была первым английским отзывом о нем, и к тому же проникнутым
истинным восторгом к новым идеям и резким протестом против британского
филистерства. Эта статья, возвещенная большими буквами на плакатах
на стенах лондонского Вест-энда, обратила на себя большое внимание.
Когда Маркс писал об этом Зорге, то могло казаться, что этот железный
человек, столь нечувствительный к похвалам и к порицанию, на этот раз
испытал легкий приступ самодовольства, что, впрочем, является вполне
простительным. Оказалось, однако, что его довольство было вызвано глу¬
боким душевным потрясением, как видно из заключительных фраз его
письма: «Для меня было самым- важным то, что я получил этот номер
журнала уже 30-го ноября и статья озарила радостью последние дни моей
дорогой жены. Ты знаешь, с каким страстным интересом она всегда относи¬
лась к подобным вещам». Жена Маркса умерла 2-го декабря 1881 г.
5.	Вечерние ени.
В то время как политический горизонт кругом просветлялся—и это
было для Маркса важнее всего—вечерние тени все глубже и глубже спуска¬
лись на него самого и на его семью. Для него был уже закрыт континент
с его целебными ваннами, а между тем недуги возобновились и делали
его более или менее неработоспособным. С 1878 г. он уже не работал над
окончанием своего главного труда и около того же времени или немного
спустя началась тревожная забота о здоровье его жены.
Она наслаждалась в счастливом и спокойном состоянии духа безза¬
ботными днями старости, как сама о том писала Зорге, утешая его по
поводу потери, двух детей цветущего возраста: «Я слишком хорошо знаю(
как это тяжело, и как много времени требуется, чтобы вернуть после
таких потерь душевное равновесие; но на помощь приходит жизнь с ее
мелкими радостями и большими заботами, с ее мелкими повседневными
хлопотами и мелочными неприятностями; серьезная скорбь заглушается
мелкими страданиями и незаметно для нас смягчается наше горе. Конечно
рана окончательно не залечивается, особенно в материнском сердце; но
постепенно рождается восприимчивость к новым страданиям и новым
радостям, и продолжаешь жить с израненным сердцем, все же однако полным
надежды, пока наконец боль не утихнет и не наступит вечный покой».
Кто в большей степени заслужил умереть такой легкой смертью постепен¬
ного ухода из жизни, чем эта много страдавшая и боровшаяся женщина?
Но ей не дано было так легко почить, и она испытала тяжелые и тягчайшие
муки прежде чем испустила последний вздох.
Осенью 1878 г. Маркс впервые писал Зорге, что его жена «чувствует
себя очень нехорошо»; год спустя он уже писал: «Моя жена все еще опасно
больна и я сам тоже не вполне оправился». После долгой неопределенности
выяснилось, что г-жа Маркс страдала раком, и ей предстояла медленная
и неотвратимая смерть, сопровождавшаяся мучительными болями. Понятно,
как тяжело от этого страдал Маркс, если вспомнить, чем в течение долгой
жизни была для него эта женщина. Сама она держалась отважнее, чем ее
муж и все окружающие; с несравненной силою духа она подавляла все


страдания и казалась всегда веселой. Когда летом 1881 г. болезнь сильно
ухудшилась, она все же имела мужество предпринять поездку в Париж,
чтоСы повидать своих замужних дочерей. Так как на спасение нельзя
было надеяться, то врачи согласились на сто рискованное путешествие.
В письме к г-же Лонге от 22-го июня 1881 Маркс извещал ее о предстоя¬
щем приезде их обоих: «Пожалуйста, ответь немедленно, так как мама не
поедет, пока ты не напишешь, что тебе привезти из Лондона. Ты знаешь,
что она страшно любит такие поручения». Путешествие сошло для больной
настолько благоприятно, насколько было возможно при ее состоянии, но
сам Маркс заболел по возвращении бронхитом и даже начинавшимся воспа¬
лением легких. Болезнь была очень опасная, но окончилось благополучно,
благодаря самоотверженному уходу Элеоноры и Елены Дсмут. В эти печаль¬
ные дни Элеонора писала: «В большой ..ередней комнате лежала мамочка,
а в маленькой соседней комнате Мазр. Они так привыкли друг к другу,
так срослись друг с другом, а теперь им даже нельзя было быть вместе в
одной комнате... Мавр справился со своей болезнью. Я никогда не забуду
того утра, когда он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы зайти
в комнату мамочки. Они снова стали молодыми—она любящей молодой
девушкой, а он—влюбленным юношей; они точно вновь вместе вступали
в жизнь, забыв о том, что один из них старик, потрясенный болезнью,
а другая—умирающая старая женщина, и они навсегда прощаются
друг с другом»
Когда его жена умерла 2-го декабря 1881 г., Маркс был еще настолько
слаб, что врач запретил ему проводить его подругу на место ее вечного
упокоения. «Я подчинился этому запрету—писал Маркс жене Лонге,
так как дорогая усопшая еще за несколько дней до своей смерти выражала
желание, чтобы ее погребение произошло без всяких церемоний: «Мы не
придаем никакой цены внешним обрядам». Для меня было большим утеше¬
нием, что силы ее так быстро падали. Как и предсказывал врач, болезнь
приняла характер медленного умирания, как будто она умирала от стар¬
ческой слабости. Даже в последние часы не было борьбы со смертью, а только
медленное засыпание; и только глаза становились большими, более пре¬
красными и блестящими, чем когда либо».
На могиле Дженни Маркс говорил Энгельс. Он восхвалял ее как
верную подругу своего мужа и закончил свою речь следующими словами:
«Мне не приходится говорить о ее личных качествах. Ее друзья знают ее
и не забудут. Если была когда-либо женщина, которая считала своим вели¬
чайшим счастьем давать счастье другим, то этой женщиной была она».
6.	Последний год.
Маркс пережил свою жену на пятнадцать месяцев. Но его жизнь
была все это время лишь «медленным умиранием», и Энгельс был прав,
когда говорил в день смерти жены Маркса: «Мавр также умер».
Так как оба друга большею частью находились в разлуке в этот ко¬
роткий период времени, то их переписка разгорелась последней вспышкой.
Этот последний год жизни Маркса протекал в мрачном величии; его спо¬


— 427 —
койствие нарушалось лишь отдельными болезненными ощущениями,
среди которых погибал его мощный дух от неумолимого человеческого
рока.
Его приковывала еще к жизни лишь необходимость посвятить свои
последние силы тому делу, которому отдана была вся его жизнь. «Я вышел—
писал он Зорге 15-го декабря 1881 г.—из своей последней болезни вдвойне
искалеченным: нравственно, вследствие смерти моей жены, и физически,
потому что осталось утолщение грудной плевры и значительная раздражи¬
мость дыхательных путей. Мне придется потерять еще несколько времени
на всяческие маневры для восстановления здоровья». Это время продолжа¬
лось до самого дня смерти, так как все попытки восстановить его здоровье
оказались тщетными.
Врачи послали его сначала в Вентнор на острове Уайте, а затем в
Алжир. Он прибыл туда 20-го февраля 1882 г., но вследствие холодного
переезда опять схватил в пути воспаление легких. К несчастью, эта
зима и весна в Алжире были более дождливы и суровы, чем когда либо.
Не лучшие результаты получились и в Монте-Карло, куда Маркс пере¬
селился 2-го мая; он приехал после сырого и холодного переезда с простудой,
и там все время упорно стояла дурная погода.
Его состояние здоровья улучшилось только тогда, когда он поселился
в Аржентейле у супругов Лонге. Этому не мало способствовала жизнь в
семье, и кроме того Маркс с успехом лечился от застарелого бронхита
серными источниками соседнего Энгьена. Его состояние здоровья улуч¬
шило потом и шестинедельное пребывание в Вэвэ на Женевском озере,
куда он поехал затем с дочерью Лаурой. Когда он в сентябре вернулся в
Лондон, то выглядел очень бодрым и часто поднимался без труда с
Энгельсом на Гэмпстедский холм, расположенный футов на 300 выше
дома, где он жил.
Маркс собирался снова приняться за свои работы, так как врачи
позволили ему провести зиму, правда, не в самом Лондоне, но в одном из
южных английских приморских городов. Когда начались ноябрьские ту¬
маны, он отправился в Вентнор, но там, как весною в Алжире и Монте-
Карло, оказались туманы и сырость. Он снова простудился, и вместо укре¬
пляющего движения на свежем воздухе ему пришлось сидеть взаперти
дома. О научных занятиях нечего было и думать, хотя Маркс проявлял
еще живой интерес к научным открытиям, даже таким, которые выходили
из более тесного круга его работ, как, например, к опытам Депрэ на мюнхен¬
ской электрической выставке. В общем, в его письмах обнаруживалось
подавленное и унылое настроение. Когда в молодой рабочей партии Франции
стали проявляться неизбежные детские болезни, он был неудовлетворен
изложением его мыслей его зятьями: «Лонге говорил как последний прудо¬
нист, а Лафарг—как последний бакунист, чорт бы их побрал». Тогда именно
у него вырвалось то крылатое слово, за которое так ухватились потом все
филистеры—что сам он во всяком случае не марксист.
Затем, 11-го января 1883 г., последовал окончательно сразивший
его удар: неожиданная смерть его дочери Жени. Уже на следующий день
202-69.	28


— 428 —
Маркс вернулся в Лондон с серьезным бронхитом, к которому присоедини¬
лось воспаление гортани, делавшее почти невозможным глотание. «При
всем его умении переносить со стоическим мужеством величайшие боли,
он теперь предпочитал выпить литр молока (которое ненавидел всю свою
жизнь), чем принять твердую пищу». В феврале образовался нарыв в легком.
Лекарства не оказывали уже никакого действия на тело, напичканное
втечение пятнадцати месяцев всякими медикаментами; они ослабляли только
аппетит и расстраивали пищеварение. С каждым днем больной заметно худел.
Но врачи еще не отказались от всякой надежды, так как бронхит почти
уже прекратился, а глотание сделалось более легким. Но конец наступил
неожиданно. 14-го марта около полудня Карл Маркс скончался тихо и без¬
болезненно в своем кресле.
При всей своей скорби об этой незаменимой утрате, Энгельс находил
утешение в самой неожиданности смерти. «Искусство докторов, быть может,
обеспечило бы ему еще несколько лет прозябания, сохранило бы ему жизнь
беспомощного человека, умирающего к вящшему торжеству врачей не
сразу, а постепенно. Но этого наш Маркс никогда бы не перенес. Жить,
зная, что у него столько неоконченных работ, испытывая танталовы муки
от желания закончить их и невозможности работать—это было бы для
него ь тысячу раз хуже, чем тихая смерть, выпавшая на его долю. «Смерть
несчастье не для того, кто умирает, а для тех, кто остается в живых», говорил
он часто словами Эпикура. Видеть этого сильного, гениального человека
ведущим, как развалина, растительную жизнь к вящшей славе медицины
и на издевательство филистеров, которых он в годы своих сил так часто
разбивал в пух и прах—нет, в тысячу раз лучше то, что случилось; в тысячу
раз лучше снести его прах туда, где покоится его жена».
В субботу 17-го марта Маркс был похоронен возле своей жены. Семья
тактично отказалась от «всякого церемониала», который был бы резким
противоречием всей жизни Маркса. Только несколько преданных друзей
стояли у открытой могилы: Энгельс с Лесснером и Лохнером, двумя ста¬
рыми товарищами Маркса еще по коммунистическому союзу; из Франции
приехали Лафарг и Лонге, а из Германии—Либкнехт; наука была пред¬
ставлена двумя первоклассными учеными, химиком Шорлером и зоологом
Рэ Ланкастером.
Последнее прощальное приветствие своему мертвому другу произнес
Энгельс по английски. Он в .кратких, искренних и правдивых словах
зыразил все, чем был и останется Маркс для человечества, и этими
словами Энгельса мы заключаем наш труд:
«14-го марта, в три четверти третьего пополудни, перестал мыслить
величайший мыслитель современности. Через две минуты после того,
как его оставили, мы его нашли спокойно уснувшим навеки в своем кресле.
Мы не можем измерить того, что потеряли в его лице борющийся евро¬
пейский и американский пролетариат и историческая наука. Очень скоро
почувствуется пробел, оставшийся со смертью этого великана.
Подобно тому как Дарвин открыл закон развития органической при¬
роды Маркс открыл закон развития человеческой истории. Он открыл


— 429 —
тот простой факт, до того скрытый под покровом идеологических рассужде¬
ний, что люди прежде всего должны есть, пить, жить и одеваться, и лишь
после того могут заниматься политикой, наукой, искусством, религией и
т. п.; что поэтому производство непосредственных материальных жизнен¬
ных средств и соответственная ступень экономического развития* народа
или периода времени составляют основы, из которых развиваются госу¬
дарственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиоз¬
ные представления соответственных людей; и в них они находят свое об’ясне-
ние, а не наоборот, как полагали до сих пор.
Но этим еще не все сказано. Маркс открыл также специальный двига¬
тельный закон современного капиталистического способа производства и
созданного им буржуазного общества. С открытием прибавочной стоимости
сразу пролился свет в эту область, в то время как все прежние исследования
как буржуазных экономистов, так и социалистических критиков, бродили
во тьме.
Двух таких открытий было бы достаточно для целой жизни. Счастлив
тот, кому удалось сделать хоть одно такое открытие. Но в каждой отдельной
области, которую подвергал своему исследованию Маркс,—а таких областей
было очень много, и он ни в одной из них не оставался поверхностным,—
в каждой области, даже в математике, он сделал самостоятельные
открытия.
Таким был Маркс, как человек науки. Но это далеко не составляло
еще и половины его деятельности. Наука была для Маркса исторически-
движущей, революционной силой. Он испытывал чистую радость от всякого
нового открытия в области теоретической науки, практическая польза
которого, быть может, была еще неясной. Но он испытывал еще гораздо
большую радость от таких открытий, которые оказывали немедленное
революционное воздействие на промышленность или вообще на истори¬
ческое развитие. Так, он внимательно следил за новыми открытиями в
области электричества, в частности за опытами Марка Депрэ.
Но прежде всего Маркс был революционер. Его истинным жизнен¬
ным призванием было содействие ниспровержению капиталистического
общества и созданных им государственных установлений, содействие осво¬
бождению современного пролетариата, которому он впервые внушил со¬
знание его собственного положения и его потребностей, сознание условий,
необходимых для его эманципации. Борьба была его стихией. Он боролся
с такой страстью, с таким упорством и с таким успехом, как немногие.
Первая Рейнская Газета 1842 г., парижский Форвертс 1844 г., брюссель¬
ская Немецкая Газета 1847 г., Новая* Рейнская Газета 1848—1849 гг.,
Нью-Йоркская Трибуна 1852—1861 гг. и, кроме того, множество полеми¬
ческих брошюр, работа в парижских, брюссельских и лондонских союзах,
увенчавшаяся основанием великой интернациональной рабочей ассоциа¬
ции—таков итог этой работы, которой мог бы с полным правом гордиться
свершивший ее, если бы даже не сделал ничего другого.
Именно за это Маркса ненавидели больше, чем кого либо другого.
Осыпая его всяческой клеветой, монархические и республиканские прави¬


— 450 —
тельства неоднократно высылали его; консервативные и крайне-демократи¬
ческие буржуа наперерыв лгали и клеветали на него. Он отбрасывал
все как паутину, не обращал внимания на все наветы и отвечал на нападки
только в случаях крайней необходимости. Он умер, снискав себе почет,
любовь'и доверие миллионов своих революционных сотрудников, которые
раскинуты по всей Европе и Америке от сибирских рудников вплоть до
Калифорнии, и я могу смело сказать: у него было много противников, но
едва ли хоть один личный враг.
Имя его переживет столетия, их переживет и его труд».


ПРИМЕЧАНИЯ.
Ни в существо, ни в задачу этой книги не входило намерение снабдить ее ученым
аппаратом. Я' ограничусь, поэтому, немногими указаниями, которые дадут читателю,
желающему точнее вникнуть в отдельные вопросы, главные пути, и по ним он уже сам
легко найдет отдельные дорожки.
Среди огромной, все нарастающей литературы о Марксе попыток биографического
характера сравнительно мало. Есть кое какие жизнеописания, по они кишат ошибками
и становятся все более плоскими по мере того, как их перетаскивают из одпой кииги в
другую. Впервые Энгельс внес в эту область некоторый порядок, опубликовав
сначала биографический очерк в Народном Календаре Брака за 1878 г. Позднее од
написал в Handwörterbuch für Staatswissenschaften (5, 1130 сл.) статью о Марксе,
которая, при всей своей солидности, не свободна от отдельпых ошибок.
Из других биографических трудов заслуживает внимания труд В. Либкнехт а.
Karl Marx zum Gedächlniss. Ein Lebensabriss und Erinnerungen. Nürnberg 1896 г. Изло¬
жение, в сущности, ограничивается пятидесятыми годами, по даст великолепную кар¬
тину этого периода, если оставить в сторопе некоторые отдельные неточности. Не ме¬
нее, хотя и в другом роде, отличается своим темпераментом доклад Клары Цет¬
кин «Karl Marx und sein Lebenswerk. Elberfeld 1913»; on осповап на точном знаком¬
стве с предметом и приобретает особую ценность благодаря приложению, которое вводит
читателя шаг за шагом в ход мыслей Маркса, заключающийся в его работах. Напротив
того, нестоящей компиляцией является работа John Spargo. Karl Marx, his
life and works. New-York. 1910.
Главный источник для биографии Маркса до 1850 г. четырехтомное, так на¬
зываемое Nachlassausgabe, хотя оио давно уже не является единственным изда¬
нием из наследия Маркса. Оио носит следующее заглавие: «Aus dem literarischen Nach¬
lass von Karl Marx, Friedrich Engels und Ferdinand Lassalle, herausgegeben von
F.	Mehring, Stuttgart. 1902». Оно благополучпо пережило почти половину человеческой
жизни; некоторые мелочи исправлены были в послесловии ко второму изданию 1913 г.
Первый том был значительно дополнен работами Gustav Мауег’ао Рейнской
Газете, о немецко-французских ежегодниках и о Фридрихе Энгельсе, а четвертый том—
пятью письмами Лассаля к Марксу, которые позднее были найдены Бернштей¬
ном и напечатаны в Neue Zeit 331,19. В введсвии и в примечаниях к этому изданию я
изложил много биографического материала из рукописных и печатных источников, так
что первые главы этой книги до известной степени представляют собою извлечение
из них.
Вторым главным источником для двух десятилетий от 1850 до 1870 г. является
также четырехтомная Переписка Маркса и Энгельса (Briefwechsel
zwischen Friedrich Engels nud Karl Marx, 1844 bis 1883, herausgegeben von A. Bebel
und Ed. Bernstein, Stuttgart. 1913). Это монументальное произведение было встречено
с большим уважением далее со стороны противников; из более обстоятельных отзывов
о лом I научной литературе отмечу: отзыв Bernstein в Archiv für Sozialwissen-
sc|af|ind Sozialpolitik, Band 38; G. M а у e г в Zeitschrift für Politik, Band 7; Meh-


— 432 —
г i n g в Archiv für die Geschichte des Socinlismus und der Arbeiterbewegung, Band 5;
H.	Oncken в Preussische Iahrbüchcr, Band 155; Schmoller в Iahrbuch für
Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft, Band 39.
Третий главный источник для периода от 1870 до 1883 гг. составляет пере¬
писка с Зорге (Briefe und Auszuge aus Briefen von loh. Phil. Becker, los. Dietzen,
Friedrich Engels, Karl Marx an P. A. Sorge und andere, Stuttgart. 1906). Ориги¬
налы писем вместе с остальным рукописным материалом переданы Зорге в нью-йорк¬
скую публичную библиотеку.
Ряд менее значительных переписок (с Кугсль манном, Вейдемейе-
ром, Фрейлигратом и др.) я упомяну там, где буду касаться их. Здесь я
только считаю долгом упомянуть с искренней благодарностью о той поддержке, которую
мне оказывал на протяжении всей моей работы Archiv fur die Geschichte des Socialis¬
mus und der Arbeiterbewegung, издаваемый Карлом Грюнбергом. Этот жур¬
нал, несмотря на свою сравнительную молодость, сделался средоточием всех социали¬
стических исследований, благодаря мастерскому ведению дела его редактором.
Молодые годы. Процессуальные акты, из которых я заимствовал генеоло-
гические сведения о Марксе, я просматривал в отличной библиотеке г.г. Маутнера
и Папенгейма в Веье. См. Mehring. Splitter zur Biographie von Karl Marx.
Neue Zeit. 2914 (с некоторыми подробностями о кандидатском экзамене). Mehring.
Die von Weetphalen. Neue Zeit. 101 481.
Ученик Гегеля. Письмо к родителям сообщено дословно Элеонорой
Маркс в Neue Zeit. 161 4. Младогегелианскал литература: Koppen. Friedrich
der Grosse und seine Widersacher-Leipzig. 1840. Bruno Bauer, Kritische Geschichte
der Synoptiker. Leipzig 1841. Rüge. Briefwechsel und Tagebuchblätter, Berlin
1886. Doktordissertation, Nachlassausgabe I, 63. A n e k d о t a zur neue¬
sten Philosophie und Publizistik. Zurich 1843. «Rheinische Zeitung» от 1 января 1842 г.
до 31 марта 1843 г. сохранилась в единственно полном экземпляре в королевской библио¬
теке в Берлине. Документальный, почерпнутый из архивов материал об истории этой
газеты вместе с богатыми сведениями о переходе младогегелиапцев к политике дает
G. Mayer, Die Anfänge des politischen Radikalismus im vormärzlichen Preussen,
Zeitschfrit für Politik, Band 6. Для освещения внутренних кризисов газеты имеют
значение восемь писем Маркса к Руге, опубликованные Бернштейном
в 1902 г. в его Dokumenten des Sozialismus. Важнейшие опубликованные Марксом в этой
газете статьи теперь собраны в Nachlassausgabe 1,171. См. также Ludwig Feuer¬
bach, Briefwechsel und Nachlass. Heidelberg. 1874.
Парижское изгнание. Deutsch-Französische Iahrbü-
c h e r. Единственная двойная книжка, содержащая оба первых выпуска, вышла в Па¬
риже в марте 1844 г. Переписка по поводу этого издания и две статьи Маркса и Энгельса,
напечатанные там, теперь перепечатаны в Nachlassausgabe 1, 360. Много архивного
материала для истории журнала дает G. Mayer. Der Untergang der Deutsch-Franzö-
Bischer Iahrbücher und des Pariser Vorwärts. Grüubergs Archiv. Baud. 3., Rüge.
Aus früherer Zeit. Berlin. 1866. То, что Маркс считал своей духовной собственностью
в теории классовой борьбы, он излагает в письме к Вейдемейеру от 5-го марта 1852 г.
См. Mehring. Neue Beiträge zur Biographie von Marx und Engels. Neue Zeit. 52*
163. Ср. также Plechanow. Ueber die Anfänge der Lehre vom Klassenkampf. Neue
Zeit. 211 275 и R о t h s t e i n, Verkünder des Klassenkampfes vor Marx, Neue Zeit.
261 836. Один экземпляр «Vorwärts» находится в венской городской библиотеке; един¬
ственная статья, которую напечатал Маркс в этой газете, приведена в Nachlassausgabe
II, 41.
Фридрих Энгельс. Молодой Эпгельс, так сказать, был вновь открыт
G.	М а 7 е г’ о м (см. его статью: «Ein Pseudonym von Friedrich Engels», Grünbergs
Archiv, Band 4. В высшей степени интересны Письма Энгельса к его двум друзьям моло¬
дости, которые Майер опубликовал в сентябрьском и октябрьском выпусках «Neue Rund¬
schau» за 1913 год. Выть может, скоро появится подробное изложение начала литератур¬
ной и политической деятельности Энгельса, которое собирался издать Майер. Брошюра


— 433 —
Энгельса и Маркса «Die Heilige Familie» перепечатана вместе с подробным
комментарием во втором томе Nachlassausgabe. Engels. Die Lage der arbeitenden Klas¬
sen in England. Leipzig. 1845.
Брюссельское изгнание. Полемике, которую вели Маркс и Энгельс
против Штирнера, Бернштейн посвящает большую главу в своих Dokumenten
des Sozialismus. О связи ее с истипнымсоциализмомсм. второй том Nach¬
lassausgabe. 'Weitling, Garantien der Harmonie und Freiheit. Mit einer biogra¬
phischen Einleitung und Anmerkungen von Mehring. Berlin 1908. Proudhon,
Correspondance, 2. 198. Marx, Das Elend der Philosophie, Stuttgart. 1885. Deutsche
Brüsseler Zeitung сохранилась в одном почти полном экземпляре в партийном архиве;
важнейшие статьи, опубликованные в ней Марксом и Энгельсом, перепечатаны во вто¬
ром томе Nachlassausgabe. Сравнительно скудный материал, который сохранился о
союзе коммунистов, теперь собран в книге: Marx, Enthüllungen über den Kommu-
nistenprozess in Köln. Mit Einleitung von Engels und Dokumenten. Vierter Abdruck
mit Einleitung und Anmerkungen von Mehring. Berlin 1914. Bertrand, Die
Socialdemokratische Bewegung in Belgien vor 1848. Neue Zeit 23*, 277. Rothstein.
Aus der Vorgeschichte der Internationalen. Neue Zeit, Ergänzungsheft, 17. W. Wolf f,
Gesammelte Schriften, herausgegeben von Mehring, Berlin, 1909. Marx, Lohn-
narbeit und Kapital. Mit Einleitung von Engels, Berlin, 1891. Marx und Engels,
Kommunistisches Manifest; последнее вновь пересмотренное автором издание вышло
в Берлине в 1890 г.
Революция и контр-революция. «Neue Rheinische Zeitung»-^
ряд передовых статей из пес см. в третьем томе Nachlassausgabe. Mehring. Frei-
ligrath und Marx in ihrem Briefwechsel. Neue Zeit, Ergänzungsheft, 12. Lassalle
und Marx, см. в четвертом томе Nachlassausgabe и во втором и третьем томе переписки
Маркса и Энгельса.
Лондонское изгнапие. «Revue der Neuen Rheinischen Zeitung». Отдель¬
ным изданием вышло: «М а г х, Die Klassenkämpfe in Frankreich 1848 bis 1850. Mit
Einleitung von Engels, Berlin, 1895; остальное, как многочисленные месячные
обзоры и рецензии, см. Engels, Die deutsche Reichsverfassungskampagne в третьем
томе Nachlassausgabe. Дело Кинкеля впервые было выяснено в подробностях
в нескольких, составленных па основании архивных данных, статьях, нечатавшихен
в течение 1914 г. в Preussische Iahrbücher. Относительно жизни эмигрантов в Лондоне
см. Mehring. Neue Beiträge; сведепия эти почерпнуты из переписки Маркса с Вейде-
мейером. Marx. Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte. Stuttgart, 1914. Marx.
Enthüllungen.
Энгельс — Маркс. Данные, излагаемые в этой главе, почерпнуты из пере¬
писки Маркса и Энгельса; мы опускаем указания источников для отдельных подроб¬
ностей.
Крымская война п кризис. Для этой главы,так как она была уже
напечатана, я не мог использовать книгу «Marx und Engels, Gesammelte Schrif¬
ten 1852 bis 1862», herausgegeben von N. Rjasanoff. Stuttgart, 1917. Два тома этой работы,
доходящие только до 1855 года, занимают уже более тысячи страниц; должны выйти
в свет еще два тома. Но ценность вышедших уже томов в качестве биографических источ¬
ников настолько незначительна, что мне не приходится ни пересматривать, ни дополнять
моего текста. В общем только подтверждается то впечатление, что работа для Нью-
Йоркской Трибуны была не последней долей мученичества Маркса; тот факт, что Дана
был не действительным собственником газеты, а лишь приказчиком действительных вла¬
дельцев Грили и Мак Экарта, не дает еще основания заключить, как это делает Рязанов,
что Дана несмотря на все корректно относился к Марксу. Маркс втечепие десяти лет
своих сношений с ним во всяком случае не подозревал, что Дана относился с большим
сочувствием к его страданиям и сам испытывал их в такой же мере. Статьи и заметки
Маркса и Энгельса, собранные Н. Рязановым в двух томах, имеют различную ценность:
частью они являются как бы побочными работами к крупным научным трудам их авто¬
ров, очепь хорошими и глубокими, частью же—особенно тс, которые собраны во втором


— 434 —
томе—относятся «к газетной корреспонденции в собственном смысле»; Маркс и Энгельс,
вероятно, остались бы весьма недовольны тем, что эти статьи вновь вытащили на свет.
Относительно Уркварта, Гарнэ, Джонса и других лиц, упоминаемых в этой главе,
см. переписку Маркса и Энгельса—G. М а у е г, Zwei unbekannte Briefe von Marx an
Lassallc (aus dem Jahre 1855) в «Frankfurter Zeitung» от 10 августа 1913 r. Marx. Zur
Kritik der Politischen Oekonomie, Berlin, 1859.	t
Династические перевороты. Engels. Po und Rhein; Savoyen,
Nizza und der Rhein, zwei Abhandlungen, herausgegeben von Bernstein. Stutt¬
gart. 1915. L a s s а 11 e, Der italienische Krieg und die Aufgabe Preussens. Berlin. 1892.
Vogt, Mein Prozess gegen die Allgemeine Zeitung. Genf. 1858. Marx, Herr Vogt.
Переписка с Лассалем, Фрейлигратом, Вейдемейером ив особен¬
ности с Энгельсом.
НачалоИнтернационал-а. Более старая литература об Интернацио¬
нале (Tcstut, Villctard и пр.) отошла совершенно на второй план; ею можно пользоваться
ипогда с необходимой осторожностью, Rudolf Meyer, Emanzipationskampf
des vierten Standes, Berlin. 1874. Попытку научного изложения истории этого вели¬
кого союза впервые предпринял I а е с k h y. Die Internationale. Leipzig. 1904.
Написанный сначала в качестве доклада к сорокалетию со дня рождения Интерна¬
ционала, небольшой том Иекка читается и теперь с пользою; он устарел в одном, несо¬
мненно важном, пункте: в односторонне резком осуждении всех не марксистски мысля¬
щих элементов, в особенности Бакунина. Иекк недостаточно разглядел козни Утина
и выдумки Боркхейма и слишком полагался на брошюру Маркса о Бакунипском
союзе. Наряду с сочинением Иекка имеются шесть лет «Vorboten» (с 18С6 по 1871),
издававшегося в Женеве loh. Philipp Bockeг’ом, которые все еще служат
лучшими указателями по истории Интернационала. Относительно мнимой измены Швей¬
цера я в тексте, конечно, ничего больше не юворю. Смотри об этом Schweitzer,
Politische Aufsätze und Reden, herausgegeben von Mehring, Berlin. 1912. 0. Mayer,
I.	B. von Schweitzer und die Sozialdemokratie. Iena, 1909. Хорошее изображение лич¬
ности и политики Швейцера дает H. Laufenberg, Geschichte der Arbeiterbewe¬
gung in Hamburg, Altona und Umgegend, Hamburg. 1911. Bebel, Aus meinem Le¬
ben, 2 Band. 1—137 (Die Periode des Herrn vou Schweitzer) повторяет только старые,
давно опровергнутые обвинения, нисколько не считаясь критически с сделанными про¬
тив них возраясепиями. Относительно лондонской конференции Иятерпационала в 1865
см. М. В а с h, Neue Zeit 201, 549. Briefe von Karl Marx an L. Kugelmann,
Neue Zeit 20®, 26.
Капитал. Каутский собрал и опубликовал в своей книге, «Theorien
über den Mehrwert, Stuttgart, 1904, все сохранившиеся отрывки четвертого тома Капи¬
тала, который должен был содержать историю этой теории. Все популярные переложе¬
ния Капитала устарели, так как они ограничивались только первым томом; «народное
издание» этого тома было выпущено Каутским в 1914 г. в Штуттгарте. Огромпая
литература об этой классической работе отличается скорее своим об’емом, чем содержа¬
тельностью, причем это следует сказать не только о противпиках. Ближе всего к про¬
образу по обширности сведений, блеску языка, логической ясности исследования, неза¬
висимости умственной работы, выходящей за пределы простого научного изучения во¬
проса, подходит труд Розы Люксембург Die Akkumulation des Kapitals. Ein
Beitrag zur ökonomischen Erklärung des Imperialismus, Berlin, 1913. Резкие нападки,
которым подверглась эта книга со стороны так называемых марксистов австрийской
школы (Esckstcin, Helferding и т. п.), служат блестящим проявлением марксистского
поповства.
Интернационал на высоте. Для этой и следующей главы наряду с
перепиской Маркса и Энгельса следует иметь ввиду литературу о Бакунине. Michel
Bakounine, Oeuvres, t. I—VI, Paris 1907—1913. James Guillaume.
L’Internationale. Documents et Souvenirs, 1.1—IV, Paris 1905—1910. Max Nettlau,
Bakunîne und die Internationale in Italien bis zum Herbst 1872, Grunb. Arch. 275.
Nettlau, Bakunine und die Internationale in Spanien 1868—


- 435 -
1873, G г в n b. Arc. 243. Nettlau, Bakunine und die russische
revolutionäre Bewegung von 1868—1873. Gr. Arch. 5, 357. В г u p b a-
cher, Marx und Bakunine, München 1913. Если я отмечаю необходимость
этой литературы для истории Интернационала, то не потому, что она заключает в себе
мудрость и истину. Напротив, к сожалению, авторы этих книг, требуя справедливости
для Бакунина, не выказывают ее относительно Маркса. Но и в истории верно то, что
нужно выслушивать обе сторопы. Хорошая книга СтекловаМ. Bakunine, Stuttgart,
1913. Автор подлинный марксист, но именно поэтому требует от немецкой социалдемо-
рратии справедливости к памяти Бакунша. Конфиденциальное сообще¬
ние дословно напечатано в письмах к Кугельмапу, Neue Zeit, 201 472.
Падепие Интернационала. Маркс, Der Bürgerkrieg in Frankreich,
mit Einleitung von Engels, Berlin, 1891, содержит в себе три обращепия Интерна¬
ционала по поводу войны и коммуны. Мнения Маркса о коммуне, высказаппые в пись¬
мах, см. в Neue Zeit, 201, 708. Скудные остатки той переписки, которую вел Маркс во
время восстания с членами совета Коммуны, собраны в Neue Zeit 291, 734. Mémoire
présenté par la Fédération jurassienne de l’Association Internationale des Travailleurs à
toutes les Fédérations de l’Internationale. Les prétendues scissions dans l’Internationale.
Circulaire privé du Conseil général de l’Association Internationale des Travailleurs. Génève.
1872. М. В a с h, Die Spaltung in der englischen Internationale, Neue Zeit 211,21. Ein
Komplott gegen die Internationale Arbeiter-Assoziation. Braunchweig, 1874 (так ваз.
Allianzbroschüre).
* *
*
Здесь будет уместно сказать несколько слов о том покушении на убийство, кото¬
рое хотели учинить К. Каутский и Н. Рязанов по отношению к этой книге,
когда она еще находилась в зародышпом состоянии.
Хотя пекоторые еретические выражения о Лассале навлекли уже на меня публич¬
ное предостережение Каутского за «вражду к Маркер и будто бы учипепное мною «на¬
рушение доверия» по отношению к жене Лафарга, я все же твердо придерживался своего
биографического плана и имел даже смелость в моих фельетонах в Neue Zeit (31, 985)
указать па книгу Брупбахера о Марксе и Бакунине, не разругав ее па все корки. Порицая
некоторые выпады и несправедливости в пей по отпошению к Марксу, я счел ее всетаки
«полезной и заслуживающей похвалы книгой», поскольку она устраняла целый ряд не¬
справедливых упреков, которые делались Бакунину Марксом и марксистами; из числа
их я отнюдь не исключал и себя самого. В конечном итоге мой отзыв сводился к
тому, что Интернационал погиб, выполнив свою великую историческую миссию, и, сле¬
довательно, умер гораздо более почетной смертью, чем от жалких интриг бессовестных
демагогов.
Этим я и ограничился. Но Н. Рязанов издал против моих бедных шести страни¬
чек целый памфлет по об’ему в десять раз больший, чем они, а Каутский гостеприимно
предоставил столбцы «Neue Zeit» (N. Rjasanolf. Sozialdemokratische Flagge und anar¬
chistische Ware. №№ 5, 7, 8, 9,10 и 13, 32 Jahrgang. 1 Band). Рязанов, конечно,
ни единым звуком не обмолвился по существу сделанных мпою выводов; даже две
или три ошибки, которые он старался выудить у меня, извращая мои слова или
чрезмерно раздувая вкравшиеся по недосмотру несущественные погрешности, не имеют
ни малейшей связи с тем, что для меня было наиболее важно по существу. Его задачей
было выставить меня человеком, у которого нет ни надлежащих познаний, пи способно¬
стей суждения, ни далее доброй воли к тому, чтобы иметь право высказать по существу
свое мнение о Марксе. В его изображении я напоминал те вымазанные киповарыо
рожи, которые вывешиваются на балаганах, а зазыватель стоит перед ними и кричит:
Посмотрите, что за уродина!
Для роли такого зазывателя Рязанов годился очень хорошо. Он мастер того стиля,
который подглядел у своего любимца Боркгейма и о котором Маркс как то удачпо выра¬
зился: «Горе, если ему попадется в руки перо! Оп лишен всякого такта и вкуса. Кроме
того у него нет необходимого предварительного образования. Он напоминает дикаря,


— 436 —
который думает украсить свое лицо, размазывая его всевозможными кричащими крас¬
ками. Он всегда впадал в банальность и шутовство. Почти каждая фраза у него
инстинктивно накрывается дурацким колпаком». Но у Рязанова это делается не только
инстинктивно. Для какой нибудь выходки по своему вкусу этот «серьезный исследова¬
тель», как он любит называть себя и людей себе подобных, готов прибегнуть к не¬
уклюжим подлогам. Чтобы обрушить на меня в своем памфлете несколько плохих острот,
он взваливает на меня ответственность за несколько статей, которые Боркгейм напеча¬
тал летом 1869 г. против Бакунина в газете «Zukunft», издававшейся Гвидо Вейссом. И
вот Рязанов приводит одну из моих цитат, где я говорю, что в молодые годы принад¬
лежал к составу редакции «Zukunft», причем там же я указывал, что временем моего
вступления в редакцию был январь 1870 г. Эту дату Рязанов преспокойно бросает в
корзину и высасывает у себя из пальца утверждение, будто я 25-го июня 1869 г. уже
опубликовал статью в «Zukunft». Таким образом, расчистив для себя почву путем малень¬
кой утайки и маленького подлога, он затем смело издевается над «зеленым юнцом», роль
которого я будто бы играл в редакции «Zukunft», хотя летом 1869 г. я не имел еще ни¬
каких, даже самых отдаленных, отношений к этой редакции. И эти шутовские выходки,
которых устыдилась бы даже всякая буржуазная газета по отношению к социалдемокра-
тическим писателям, Каутский, не глядя, принимает в «Neue Zeit», одним из самых
деятельных сотрудников которого я состоял в течение двадцати лет.
Но обратимся к обвинениям этого Цицерона против Каталины! Уже на первой стра¬
нице я обвиняюсь в том, что в своей рсцепзии на Брупбахера нагромоздил «самые гнилые
товары» и вызвал опасность того, «что под социалдсмократическим флагом будут контра¬
бандой провезепы в партийную литературу все те обвипепия, которые прежде выста¬
влялись анархистами против Энгельса и Маркса, Бебеля и Либкнехта, обвинения в мании
клеветничества, бессовестной лживости, подлогах, утайках, в неслыханных извращениях
нравственного чувства». Если на первой странице памфлета эта опасность еще только
«угрожает», то на второй странице она уже наступила, и оказывается, дто я «осыпал
великих мертвецов морально приукрашеппой и фарисейски прикрытой бранью». Самым
страшным моим преступлением является то, что я отказываю Марксу, этому вели¬
чайшему мыслителю современного рабочего движения, в признании и на его место я
хочу об’явить истинным спасителем Бакунина или, говоря звоном шутовских погре¬
мушек самого Рязапова, хочу представить «Маркса Клавдием, Бакунина отцом Гам¬
лета, германскую социалдемократию королевой, а Меринга Гамлетом, который снова
желает уговорить ее, чтобы она отбросила от себя худшую половину, и с тем большей
чистотой продолжала жить другой половиной».С этой трагической высоты Рязанов
затем опять спускается в более знакомую ему область клоунских шуток и упрекает меня
в том, что я пресмыкаюсь пред «тошнотворной» болтовней Брупбахера и Гильома о
том, что Марксовский Интернациопал был лишь оболочкой, «за которой скрывалась
нечестивая шайка бессовестных и нравственно-притупленных иезуитов».
Впрочем, Рязанов указывает на два смягчающих мою вину обстоятельства: во-
первых, на мое грандиозное невежество, на «поверхностное знакомство с предметом и
полное незнание литературы предмета, поскольку она издана не по-немецки», и, во-
вторых, на угрызения совести, которые угнетают меня, так как я еще больше оклеве¬
тал Бакунина, чем Утин и его сотоварищи. Это последнее утверждение Рязанов смог
обосповать тоже только на искажении цитаты. Он умалчивает о том, что я в одном И8
цитируемых им мест моей Истории социалдемократической партии защищал Бакунина
от обвинений в том, что он ополчился против Маркса из чисто личных оснований и что
я об’яснял анархические теории Бакунина самым ходом его образования и жизни; но
зато Рязанов печатает курсивом мое дальнейшее замечание, само по себе правильное,
что в борьбе Бакунина с Марксом некоторую роль играли личная гордость и личное
соперничество. Теперь я охотно отказываюсь от этого замечания после появления
всех новых материалов о Бакунине; по Рязанов совершенно неправильно предполагает,
ч[го я ради этого, к успокоению своей совести, готов возвести Бакунина на место пер¬
вого духовного вождя социализма. И если он думает, что это мое замечание самый
злой из наветов, возведенных на Бакунина, то Рязанов или не знает своих любимцев


— 437 —
Боркгейма и Утин£, чего, однако, нельзя	предположить	у	такого «серьезного иссле¬
дователя», или же он не в своем уме.
Уже этого всего достаточно, чтобы служить доказательством, что я столь же
гожусь быть биографом Маркса, как осел играть на гитаре. Так ли это в действи¬
тельности—пусть читатель судит, бросив взгляд на тринадцатую и четырнадцатую
главы. Обе эти главы являются подробным и обоснованным развитием тех беглых
очерков, которые я набросал в краткой рецензии на книгу Брупбахера. В глазах
Марксовского поповства является неискупимым преступлением, во-первых, то, что,
выполняя долг историка, я выслушал,	в споре между	Марксом	и Лассалем, не
только марксистских, но и бакунинских	свидетелей, а	во-вторых,	то, что я, как
то является обязанностью каждого историка-марксиста, смотрел на историю Интер¬
национала не как на трагикомедию, в которой ничтожный интриган низвергает бес¬
порочного героя, а как на великое историческое явление, начало и конец которого
может быть об’яснеп только великими же историческими причинами.
Но довольно о марксовском поповстве, которое сам Каутский достаточно ярко
характеризировал своей флюгерской политикой 4 августа 1914 г. и своим пресло¬
вутым открытием, что Интернационал «в сущпости орудие мирного времени» и «со¬
вершенно непригоден для войны».
* *
*
Последнее десятилетие. Lafargue, Persönliche Erinnerungen
an Karl Marx, Neue Zeit. 9±, 10. Mar x, Programmbrief, Neue Zeit 91,561. Подобное
же письмо Энгельса Bebel, Aus meinem Leben 21, 318. S t e k 1 о w, Die baku-
nistische Internationale nach dem Haager Kongress. Neue Zeit, Ergänzungsheft 18. Мнение
Маркса о восточной войне см. переписку с Зорге и в приложении к книге Lieb¬
knecht, zur orientalischen Frage, Leipzig, 1878- Относительно споров в первые
годы действия эакона о социалистах см. переписку с Зорге и Bebel, Aus meinem
Leben. Последнее письмо жены Макса см. переписку с Зорге, 151. О последней бо¬
лезни, смерти и погребении Маркса см. переписку с 3 о р г е, 186 и в Züricher Sozial¬
demokrat от 22 марта 1883 г.


ОГЛАВЛЕНИЕ.
Стр.
Предисловие	 IIIГЛАВА ПЕРВАЯ.
Юность:
1. Дома и в школе	  1
2. Женни фон-Вестфален	 4
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Ученик Гегеля:
1. Первый год в Берлине	 8
2. Молодые гегелианцы 	 13
3. Философия самосознания	 18
4. Докторская диссертация	 21
5. «Анекдоты» и «Рейнская Газета»	 26
6. Рейнский ландтаг	 30
7. Пять месяцев борьбы	 34
8. Людвиг Фейербах	 41
9. Женитьба и иpгнание	 43
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Парижское изгнание:
1. «Немецко-Французские Ежегодники»	 46
2. Философские перспективы	  51
3. О еврейском вопросе  	 54
4. Французская культура	  59
5. «Форвертс» и высылка 	  63
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Фридрих Энгельс:
1. Контора и казарма 	 71
2. Английская культура 	 75
3. «Святое семейство» 	 78
4. Обоснование социализма	  84


— 440 —
Стр/
ГЛАВА ПЯТАЯ
Брюссельское изгнание:
1 Немецкая идеология	  88
2 «Истинный» социализм	  90
3 Вейтлинг и Прудон 	 94
4 Исторический материализм	  99
5 «Брюссельская Немецкая Газета»	 106
6. Союз коммунистов	 111
7. Пропаганда в Брюсселе	 114
8. Коммунистический Манифест	 119
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Революция и контр-революция:
1. Февральские и мартовские дни	 124
2. Июльские дни	 126
3. Война с Россией	 129
4. Сентябрьские дни	.	 133
5. Кельнская демократия	 138
6. Фрейлиграт и Лассаль	 141
7. Октябрьские и ноябрьские дни	  143
8. Удар из засады	 147
9. Еще один предательский удар	 152
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Лондонское изгнание:
1. «Новое Рейнское Обозрение» 	154
2. Дело Кинкеля	   158
3. Раскол в союзе коммунистов	 161
4. Эмигрантская жизнь		 167
5. Восемнадцатое Брюмера	 171
6. Процесс кельнских коммунистов	 175
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Энгельс—Маркс:
1. Гений и общество	 181
2. Союз, не имеющий себе подобного		185
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Крымская война и кризис:
1. Европейская политика		 191
2. Давид Уркварт, Гарнэ и Джонс	 195
3. Семья и друзья	 197
4. Кризис 1857 г	 202
5. К критике политической экономии			206


— 441 —
Стр.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Династические перевороты:
1. Итальянская война	   213
2. Спор с Лассалем	 217
3. Новая борьба с эмигрантами	 223
4. Интермедия	 230
6. Господин Фохт	 235
6. Домашние и личные дела 	 238
7. Агитация Лассаля	 245
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Начало Интернационала:
1. Осyование	 254
2. Вступительное воззвание и устав Интернационала	 260
3. Разрыв с Швейцером	 265
4. Первая конференция в Лондоне	 269
5. Немецкая война	 275
6. Женевский конгресс	  280
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Капитал:
1. Родовые муки	 288
2. Первый том	 291
3. Второй и третий томы	 300
4. Прием, оказанный «Капиталу»	 .	308
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Интернационал на высоте:
1. Англия, Франция, Бельгия	 313
2. Швейцария и Германия	 319
3. Агитация Бакунина  	324
4. Союз социалистической демократии	 330
5. Базельский конгресс	 335
6. Женевские смуты	 340
7. Конфиденциальное сообщение	 345
8. Ирландская амнистия и французский плебисцит	 349
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Падение Интернационала:
1. До Седана  	 352
2. После Седана	 357
3. Гражданская война во Франции 	 362
4. Интернационал и коммуна	  368
5. Оппозиция Бакунина	 373
6. Вторая конференция в Лондоне	 381


— 442 —
7. Источник раскола в Интернационале . . .
8. Гаагский конгресс
9. Последние муки
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Последнее десятилетие :
1. Маркс в домашнем кругу
2. Германская социал-демократия
3. Анархизм и восточная война
4. Утренняя заря
5. Вечерние тени
6. Последний год
Примечания


Цена.
Р. K.
Рязанов, Д. .19 февраля“. Разошлось. Печа¬
тается 2-е издание	—	75
Ero-же. „К. Маркс и русские люди 40-х годов“ .	1	80
Его-же. .Г. В. Плеханов и группа Освобо¬
ждение труда"	 —	90
Его-же. .Англо-русские отношения в оценке
К. Маркса"	3	75
.Советская Россия и народы мира". С преди¬
словием Максима Горького	 5	—
Самойлова, .Современная безработица и борьба
с нею"  	.	 1	10
Ее-же. .Продовольственный вопрос и Советская
власть" ...	  —	90
Ее-же. .Что дала рабочим и крестьянам Великая
Октябрьская революция“. 1-е издание ...	—	50
Ее-же. .Что дала рабочим и крестьянам Великая
Октябрьская революция *. 2-е издание. ...	1	20
Сафаров Г. „Буржуазный порядок и коммуни¬
стическая революция"	11	—
Его-же. „Общество и государство*'	14	—
Сборник декретов и постановлений, касающихся
коммун Северной области.За два тома в папке. 100 »
Сборник инструкций, положений и правил по
организации сельскохозяйственных коммун.	— 20
СрединскиЙ, С. .Основы газетного	дела"	 2	30
Стеклов, Ю. .Черная сотня во Франции". Разо¬
шлось. . ечатается 2-е издание	 1	20
Его-же. .Революция 1848 г. во Франции" ....	2 —
Его-же. .Прудон" .		—	80
Его-же. .Поль Лафарг". 2-е издание	—55
Его-же. „Новейшее течение во французском анти¬
семитизме" 	 1	—
Его-же. .Интернационал", ч.	I	 4	80
Его-же. .Интернационал", ч.	II	2	25
Степанов. „Жан-Поль Марат"	—	40
Его-же. „Кто богатеет и кто разоряется" . . — 35
Его-же. .Твердые цены на хлеб"	 .	—	10
Стогов, М. .Кому нужны погромы"	—	80
Стрнндберг, Д. .Муки совести"	—70
Ci рукилин. „Богатство и труд" (попул.-научн.
очерк)	 2	10
Троцкий. .Труд, дисциплина	и порядок"	.	. .	—	30
Его-же. „Слово к рабочим и	крестьянам"	....	—	45
Его-же. „Советская власть	и международный
империализм"	—	25
Тун, А. „История револ. движения в России" . .	4	80
Тюрлаи. .Парижская коммуна"	 2	—
Фини-Енотаевский. „Экономическая система Карла
Маркса"	 4	—
Хвольсоч. „Значение науки для человека". . .	2	—
Ходоровский. „Памятка коммуниста на фронте" . — 20
„Цена крови" . . 1	  ......	—	40
Цеткин. К. „Борьба за свободу и мир в России“ . — 12
Ее-же. „Женский вопрос, интелл. пролетар. и
социал."	—	70
Ее-же. „За большевиков"	—	45
Ее-же. „Женщина и ее < кономическое положение" 2 —
. * * „Мировая война". С предисловием Г. Зи¬
новьева 	1	10
Чикколини, С. В. „Происхождение современной
войны"	  —	25
Чуковский, К. „Крокодил". С рисунками худож¬
ника "ЛШ - - •  	10	50
Его-же. „Уот УТГтмзн*. Поэзия грядущей демо¬
кратии 	 8	—
„Шлиссельбург и его мученики". С иллюстра¬
циями 	 5	—
Шмидт, П. „Загадки жизни".	15	—
Шульц, Г. „Пролетариат и знание"	—	65
Эйеиер. „В. Либкнехт, его жизнь и деятельность" .	1	30
Энгельс, Ф- „Философия, политическая экономия
и социализм" (Анти-Дюринг)	11	60
Его-же. „Из истории развития социализма" ... 1 40
Его-же. Пюдвиг Фейербах"	 ...	2	50
Его-же. „Статьи 1871—75 гл*.“	 5	50
Яновский. „Таблицы для перевода русских мер
в международные метрические и обратно" .
Ясинский. „Воскреснувшие сны". Стихи
ИСТОРИКО-РЕВОЛЮЦИОННАЯ
БИБЛИОТЕКА.
Ашешов, Ник. „А. Н. Радищев, первый русский
республиканец"
Его-же. „Андрей Иванович Желябов". Материалы
для биографии и характеристики
Его-же. „Софья Перовская, ее жизнь и револю¬
ционная деятельность"
Его-же. „Н. И. Рысаков". Материалы для био¬
графии и характеристики
Белый, Марк. „Армия и рев люция". Из истории
подпольной работы в войсках
Генкен, И. „Воспоминание политического катор¬
жанина"
Дейч, Лев. „С. М. Кравчннский"
Его-же. „Русская революционная эмиграция 70-х
годов"
Его-же. „Хождение в народ". Из воспоминаний.
Демор, В. П. „Петрашевский" (Буташевич). Био¬
графический очерк
Лукашевич. „1 марта 1887 г.". Воспоминания . .
Новорусский. „Записки шлиссельбуфща" (1857—
Павлов-Сильванский, Н. П. „Павел Иванович
Пестель"	•
„1 марта 1881 года. Прокламации и в ззвания,
изданные после дела 1-го марта 1881 года".
С предисловием Н. С. Тютчева
Троцкий, Н. „Туда и обратно"
Шилов, А. „Д. В. Каракозов и покушение 4-го
апреля 1866 г."
ПЕЧАТАЮТСЯ:
Адлер, Ф. „Обновление Интернационала". . . .
Адонц. „Российская демократия и Закавказье".
Айзмаи. „Светлый Бог"
Его-же. „Терновый куст"
Александрова. „Процесс Людовика XVI"
Алтаев, Ал., и Феличе, А. „Атаман Степан Разин"
Их-же. „Хлеба!". Картинка из времен великой
французской революции"
Их-же. „В огне восстания"
А. Р. „Из прошлого венгерской социал-демо¬
кратии"
Андерсон. „Биография Кропоткина"
Аидлер. Шарль. „Введение и комментарий к Ком¬
мунистическому манифесту"
Баио „Великая французская революция" ....
Его-же. „Этика социализма"
Бакс и Морис. „Социализм"
Барбюс, Анри. „Свет". Перевод Жихаревой. . . .
Бебель. „Положение женщины в настоящем и
будущем"
Его-же. „Христианство и социализм"
Его-же. „женщина и социализм"
Его-же. „Из моей жизни". Мемуары в 3 томах.
1 и II т. вышли, печатается III-й
Беллами. „Через сто лет"
Больше. „Любовь в природе". 3 тома
Его-же. „Гибель мира"
Его-же. „Дни творения"
Его-же. „Первобытные люди"
Его-же. „Победа жизни"
Его-же. „Тайны природы"
Его-же. „Сказки жизни"
Борисов. ,Диктатура пролетариата"
Брамсом. .Золото", Драма .
Бурж, Элимир „Гильотина" (Под топором). Перев.
с франц. Л. Аидрусона
Бухарин, Н. „Церковь и школа в Советской
Республике"
Цена.
Р. К.
350
12 -
24 —
9 -
10 -
5 -
4 -
12 -
25 —
Библиотека 		.
им н A. HefifWeü:- £gcyцарственная Типография, f атчинская, 2о.