Виталий Танасийч
ПЯТЕРО
на Рио Парагвай
документальная
повесть
ИА
*рИ|у <Л	, Ц- *»
Хи^ГиХимики	,£7:Я-
V-	.-	. . У	lt. £<A Тил I Ш 1П 3 U. Vt.ur!.'.	:>
Виталий Танасийчук
ПЯТЕРО
на Рио Парагвай
документальная
повесть
Товарищество научных изданий КМК
Москва 2003
Танасийчук В.Н. Пятеро на Рио Парагвай (документаль-
ная повесть). Москва: Товарищество научных изданий КМК.
2003. 253 с.
За несколько месяцев до начала первой мировой войны пятеро
молодых петербуржцев отправились в Южную Америку, намерева-
ясь собрать этнографические и зоологические коллекции для русских
музеев. За полтора года странствий по малоисследованным облас-
тям Бразилии, Аргентины, Парагвая, Чили им пришлось испытать
немало трудностей и опасностей, но в итоге отважное предприя-
тие увенчалось успехом и в Россию были доставлены ценнейшие
научные материалы. Попутно один из путешественников, Г.Г. Ма-
низер, смог заново открыть драматическую историю первой рос-
сийской экспедиции в Южную Америку, руководимой академиком
Г.И. Лангсдорфом.
Книга предназначена широкому кругу читателей, интересую-
щихся историей русской науки, путешествиями и приключениями.
© В.Н. Танасийчук. текст, фото, 2003
© Товарищество научных изданий КМК,
ISBN 5-87317-139-4
издание, 2003
ГЛАВА 1
Ля^пе^о на ?ио Ла^агвай
Почти в самом центре Южной Америки, на плато Мату-
Гросу, недалеко от городка со звучным именем Диаманти-
ну, что значит «Алмазный», берет свое начало река. В исто-
ках бурная, она постепенно успокаивается — и, принимая в
себя мутные воды рек, текущих с холмов Гран Чако и Бра-
зильского нагорья, неторопливо течет на юг по низменной
Лаплатской пампе. Река эта дала свое имя лежащей на ее
берегах стране. Имя это — Парагвай.
Сейчас сухое время года и на каждой излучине широкой
реки обнажились мели. Темной полосой подступают к бере-
гу кустарники и невысокие деревья, листва осталась лишь
на немногих. Между ними — серо-желтые, выгоревшие на
солнце луга, и лишь вдали видна зелень пальмара — паль-
мового леса.
И в лесу, и на берегах реки — царство птиц. Цапли, аис-
ты, ибисы, утки, беспрестанно перелетающие попугаи — мел-
кие неразлучники, зеленые амазоны и огромные яркокрас-
ные ара, сверкающие синими концами крыльев. Птичий крик,
треск цикад, время от времени утробный рев каймана1 — и
ветер, пахнущий дымом далеких степных пожаров.
Бойко шлепая по воде плицами колес, идет против тече-
ния небольшой белый пароходик. На стрежне течение слиш-
ком быстро для него, и он лавирует, переходя от одного
берега к другому и огибая мели, — к сожалению, не всегда
успешно. На борту полтораста пассажиров — пестрая толпа
3
Глава 1
гаучо из пампы, искателей золота и алмазов, «индиос сиви-
лисадос» — цивилизованных индейцев, эмигрантов из раз-
ных стран Европы. Почти все вооружены, и приближение
судна слышно издали по отчаянной пальбе, которая откры-
вается по каждому встречному кайману-жакарэ. А их здесь
множество, лежат рядом с корягами на мелях и пологих
берегах, такие же серые, как коряги. Есть мелочь, не больше
полуметра в длину, и двухметровые зверюги, и великаны
метров до трех. Лязгают затворы, стучат по палубе пустые
гильзы. Коренастый парагваец с широким плоским лицом,
выдающим индийских предков, снова и снова нажимает на
спуск винчестера. Видно, как его разрывные пули поднима-
ют фонтаны песка вокруг спящего чудовища. Рядом пере-
дергивает затвор маузера тощий, докрасна загорелый не-
мец, дальше кто-то целится из огромного допотопного кольта.
Разноголосо трещит не меньше двух десятков стволов, вспо-
лошенные птицы тучами поднимаются к небу. В конце кон-
цов пуля задевает жакарэ - он срывается с места и исчезает
в воде. Настает тишина — но ненадолго: пароход снова при-
ближается к лежке кайманов, и опять грохочет бессмыслен-
ная канонада.
На корме, не обращая внимания на шум, расположились
пятеро молодых людей. На всех — новые крепкие английс-
кие башмаки с твердыми кожаными гетрами, парусиновые
куртки; через плечо — футляры с биноклями и фотоаппара-
тами. Капитан обращается с ними весьма почтительно: ведь
это не какие-нибудь землемеры или торговцы — это исследо-
ватели, эксплорадорес, и приехали они издалека из ледяной
Московии. О них писали в асунсьонских газетах; капитан
даже помнит заголовок — «Экспедисьон де бравое эстудиан-
тес русое», экспедиция отважных русских студентов.
«Бравое эстудиантес» делают записи в дневниках, игра-
ют в шашки, пишут на родину очень бодрые письма — и ни
за что не хотят признаться друг другу, что на душе у них
скребут если не здешние ягуары и пумы, то все равно дос-
таточно крупные кошки. Эстудиантес попросту боятся. Не
лесных опасностей и отравленных стрел, а того, что они
4
Пятеро на Рио Парагвай
могут не справиться, что могут вернуться на родину, не сде-
лав намеченное. У них нет умения экспедиционной работы,
у них мало денег и мало времени. Они думают о том, что
сейчас июнь, а к рождеству им нужно вернуться. То, что это
июнь не какого-нибудь, а тысяча девятьсот четырнадцатого
года, не говорит им ни о чем. Мир спокоен, и эрцгерцог
Франц-Фердинанд еще не приехал в Сараево.
Но каким же образом пятеро русских оказались на Рио
Парагвай?
Сейчас, более восьмидесяти лет спустя, трудно выяснить,
когда началась эта удивительная, почти невероятная исто-
рия. Самим ее участникам казалось, что решение пришло
неожиданно и сразу — в одну зимнюю ночь. Но ведь это
значит, что внутренне они уже были приготовлены к нему,
что руководило ими некое общее настроение духа, общие
идеи. Духом же этим и идеями прониклись они в большом,
на первый взгляд ничем не примечательном шестиэтажном
здании на Английском проспекте в Петербурге. И, стало
быть, начинать рассказ надо с Петра Францевича Лесгафта2.
Ныне имя это принадлежит истории России и русской
науки, а в начале века его знал любой образованный петер-
буржец. Не имя — просто невысокого, быстрого старичка,
бросавшего из-за кафедры слова, подобные лозунгу: «Мысль
вперед, милостивые государи! Мысль вперед!».
Анатом и физиолог, основатель науки о питании и про-
возвестник физической культуры, которую понимал как гар-
моничное развитие тела и духа, он был наделен высшим
даром ученого — умением нестандартно мыслить.
На деньги, пожертвованные одним из учеников, золото-
промышленником Иннокентием Михайловичем Сибиряко-
вым (братом того самого Сибирякова, именем которого был
назван легендарный ледокол) он создал в Петербурге, на
Английском проспекте, Биологическую лабораторию, учреж-
дение, непривычное для казенной России. Вроде бы — час-
тная научная лаборатория, а на деле — небольшой институт,
издававший собственные труды, при нем музей сравнитель-
ной анатомии и зоологии, а кроме того, — Высшие курсы,
5
Глава 1
Но куда отправиться? Америка велика... И тогда было ска-
зано слово, звучащее таинственно и заманчиво, знакомое с
детства по Майн-Риду и Густаву Эмару, — «Ориноко».
Утренние дворники удивленно смотрели на шумную ком-
панию, высыпавшуюся из парадной: «Чудно, вроде трезвые
студенты, а галдят будто пьяные...»
Итак, кто же решился ехать?
Самый старший — Иван Дмитриевич Стрельников, для
друзей Митрич. В свои двадцать семь лет он успел пере-
жить немало. Мальчишкой, потеряв мать, крестьянствовал
вместе с отцом и учился сперва в сельской школе, затем в
монастырской, откуда сбежал, чтобы поступить в школу учи-
тельскую. Сидел «за политику», а после амнистии приехал
в Петербург, чтобы снова учиться — у Лесгафта. Заведую-
щий Лабораторией Метальников, угадав в парне большие
способности, отправляет его на русскую Биологическую стан-
цию в Виллафранке, на Средиземном море, а потом в Па-
риж, к Мечникову. Стрельников невысок, крепок, с широ-
ким русским лицом; у него великолепная память и
своеобразный, с философским оттенком склад ума.
Второй зоолог — студент естественного отделения уни-
верситета Николай Парфентьевич Танасийчук; он моложе
остальных спутников, ему только двадцать три года. Мечта-
тель, бродяга, охотник, страстно влюбленный в природу, —
он выносливый ходок, веселый и жизнерадостный человек.
Двадцатичетырехлетний Генрих Генрихович Манизер в
прошлом году окончил естественное отделение, специали-
зируясь по антропологии и этнографии, — а сейчас кончает
историко-филологический факультет по философии и лин-
гвистике. Профессора Щерба14 и Бодуэн де Куртене15 счи-
тают его блестящим лингвистом, а крупнейший этнограф
Лев Яковлевич Штернберг16 — восходящим светилом эт-
нографии. Он прекрасно рисует, хорошо ездит верхом, пла-
вает как рыба; целеустремлен, напорист, порой вспыльчив
и резок.
Напротив, другой этнограф, его ровесник и коллега по
факультету Федор Артурович Фиельструп, также ученик
8
Пятеро на Рио Парагвай
Штернберга, при всех обстоятельствах вежлив. Его мать —
англичанка, отец — датчанин, переселившийся в Россию и
решивший навсегда остаться в ней. Федор родился в России
и считает себя русским, хотя мать воспитала его по-английс-
ки, приучив к сдержанности и самодисциплине. После ран-
ней смерти отца семья жила бедно, мать зарабатывала на
жизнь уроками языков и все-таки смогла дать двум сыновь-
ям хорошее образование. Федор учился в коммерческом учи-
лище вместе с Танасийчуком. В летние месяцы, чтобы по-
мочь матери, он нанимался гувернером в богатые семьи, обучая
детей английскому и французскому. Год назад побывал в
Монголии вместе с чешским антропологом Хрдличкой17.
Последним присоединился Сергей Вениаминович Гей-
ман18. Ему двадцать шесть лет, он учится в Психоневроло-
гическом институте — но интересуют его экономика и эт-
нография. Он тоже повидал немало — был в Египте, Индии,
Японии, Китае и на Яве. Правда, он умудрился проделать
это, не зная ни одного иностранного языка.
Начались поиски денег. Под будущие коллекции дали
небольшие суммы Зоологический музей Академии наук, Ла-
боратория Лесгафта. Директор Этнографического музея ака-
демик Радлов19 и его заместитель Штернберг не только вы-
делили деньги на закупку этнографического материала, но
и помогли выхлопотать дотацию у известного нефтепро-
мышленника Нобеля. Добыл денег для экспедиции москов-
ский антрополог профессор Анучин20. И, наконец, Стрель-
ников выпросил целых пятьсот рублей у владельца
Волжско-Камского пароходства Мешкова, не раз помогав-
шего Лаборатории Лесгафта, а в свое время давшего очень
крупные суммы на создании Пермского университета. Все-
го, с личными «капиталами» участников, набиралось немно-
гим больше трех тысяч рублей. При строжайшей экономии
этих денег должно было хватить на проезд, на жизнь в тече-
ние полугода и, главное, — на добывание коллекций.
Но для экспедиции в дебри Ориноко этого было мало,
там нужно покупать лодки, нанимать гребцов и проводни-
ков. Более доступными казались центральные районы Юж-
9
Глава 1
ной Америки, куда можно попасть пароходом по рекам. Осо-
бенно привлекал и зоологов и этнографов бассейн реки
Пилькомайо, лежащей на границе Парагвая и Аргентины.
Начинать же путешествие решили в Буэнос-Айресе, где у
Радлова и Штернберга немало добрых знакомых; они пере-
писывались и вели обмен экспонатами со многими арген-
тинскими учеными, а директор этнографического музея в
Буэнос-Айресе, археолог и этнограф Хуан Баутиста Амбро-
сетти21 два года назад побывал в Петербурге.
Подготовка шла полным ходом. Паковались инструмен-
ты и снаряжение, всевозможные мелочи для обмена у ин-
дейцев — бусы, маленькие зеркала, блестящие пуговицы.
Гейман притащил черное стеклярусное платье своей тетки.
Над ним смеялись, но он невозмутимо укладывал его в ящик.
Стрельников, Танасийчук, Манизер в Зоологическом музее
обучались препарированию шкурок птиц и млекопитающих.
Мир в те времена был иным, заграничный паспорт сто-
ил пятнадцать рублей, а получить его можно было за не-
сколько дней. Что касается виз, то о них и слуху не было,
они возникли после первой мировой войны. Где-то в фев-
рале было решено: «Едем!». А уже восьмого апреля по ста-
рому стилю, двадцать первого по новому, путешественники
выезжали из Петербурга, а назавтра садились на пароход в
Либаве. Последний взгляд на русскую землю; впереди неве-
домое.
Первого мая* после короткой остановки в Лондоне, они
отплывают из гавани Саутгемптона на белоснежном трансат-
лантике «Арланса» компании «Ройял Мейл». Он так велик,
что на нем просторно даже трем тысячам пассажиров. У
наших путешественников маленькая каюта третьего класса
на самой корме. Душно, тесно, мешает спать грохот машин
— но все искупается ветреным простором Атлантики и ожи-
данием завтрашнего чуда. Как его предвестники из моря
встают серые утесы Португалии, потом зеленые — Мадей-
ры. И снова океан, который все больше синеет, хотя каза-
* Все даты — по новому стилю.
10
Пятеро на Рио Парагвай
лось бы, синеть уже некуда. Где-то позади, за дождями, за
горизонтом — Россия, дом, университет. Там скоро начнут-
ся белые ночи, а здесь в темноте гребни волн загораются
холодным зеленым светом, за кормой тянется сверкающая
полоса, и если открыть в ванной кран с забортной водой —
из него как будто сыплются искры. Это вспыхивают ночес-
ветки, мельчайшие морские животные.
Днем у борта в прозрачной воде играют дельфины, блес-
тя плавниками вспархивают стайки летучих рыб, и Гейман,
подклеив к линзам бинокля волосок, предлагает легковер-
ным попутчицам посмотреть на линию экватора.
Наступает дождливое утро семнадцатого мая. Навстречу
кораблю выплывают из тумана темные глыбы островков, и
облака цепляются за их вершины. Это уже Америка. Горы
впереди смыкаются, из-за горизонта поднимаются причалы
и стоящие у них корабли — огромные, как дворцы, а за
ними белеют дворцы, похожие на корабли. И все вместе
сливается в один неповторимый, по картинкам с детства
знакомый пейзаж Рио-де-Жанейро.
После размеренного и спокойного судового быта шум
огромного яркого города оглушает. Звон трамваев, вопли
уличных разносчиков, клаксоны, — и только в Ботаничес-
ком саду путешественников встречают тишина и незнако-
мые, пряные запахи. Вот знаменитая аллея королевских
пальм, уходящих ввысь подобно исполинским колоннам;
вот пруды с Викторией регией22. Почти молитвенно смот-
рят студенты на огромные круглые листья с загнутыми кра-
ями, на белоснежные, с пурпурной сердцевиной цветы. Не-
громко поют какие-то неведомые птицы, звенит ручей, и
только заголосившая совсем по российски лягушка напоми-
нает о реальности этого мира. — «Смотрите, колибри!» Все
бросаются к огромному голубому цветку, перед которым в
воздухе повисло нечто крошечное и сверкающее — изум-
рудно-зеленая головка, длинный изогнутый клюв и крылья,
слившиеся в неразличимо-зыбкий ореол. — «Обезьяны!» В
кроне дерева проносятся черные тела, на миг видно гротес-
кную, бородатую физиономию.
И
Глава 1
Быстро темнеет. Дорога ведет через тропический лес, за-
росли бананов и бамбука. В воздухе мелькают светлячки,
вспыхивающие и гаснущие, как крохотные маяки, — и нео-
жиданно открывается море.
Безветрие, но прибой ревет, как во время шторма, и при
свете луны видны огромные валы, катящиеся на песчаный
пляж. Сырой песок хрустит под ногами, и с каждым шагом
из-под ног разлетаются снопы зеленых искр — это светящи-
еся животные, выброшенные морем.
Утром — осмотр города. Танасийчук записывает в блок-
ноте: «Поехали на рынок. Масса самых разнообразных фрук-
тов, попугаи, мелкие птицы, муравьеды, обезьяны и всевоз-
можные мелкие птицы. Масса рыбы. Мне вспомнилось, что,
кажется, Кастельно начал свои сборы бразильских коллек-
ций с рынка в Рио, и я понял, что здесь действительно
можно собрать немало».
На следующий день судно заходит в Сантос. Пока оно
грузится кофе, зоологи собирают насекомых и осматривают
город. «Были в городе у консула Российской Империи. Весь-
ма смутное представление имел он о России и говорил только
по-португальски. Между прочим, консул в Рио, ознакомив-
шись с целями нашего путешествия, заметил, что если мы
ищем красивой смерти, то наша цель легко и скоро осуще-
ствится в Гран-Чако. Милые предсказания...»
Двадцать второго мая море из синего стало грязно-кофей-
ным — «Арланса» вошел в Ла-Плату, а вечером вдали открыл-
ся громадный полукруг огней Буэнос-Айреса. В каюте было
душно, последнюю ночь решили провести на палубе. Сгуща-
лись тучи, на мачтах бледным светом загорелись огни свято-
го Эльма — и внезапно засверкали почти непрерывные мол-
нии; пришлось хватать постели в охапку и удирать под навес.
Наутро — конец пути, судно швартуется у набережной
Эмигрантского дома. Это целый городок, где можно жить
бесплатно, ночуя в огромных, на триста человек, спальнях и
дважды в день получая жидкую похлебку. Бесчисленное мно-
жество людей прошло через его двери. Одни только что
приехали; они наполнены надеждами и еще верят в красно-
12
Пятеро на Рио Парагвай
речивые россказни агентов-вербовщиков; другие уже хлеб-
нули Америки, потеряли имущество, а порой и близких, и
мечтают об одном — только бы вернуться. Немало здесь и
русских; в дневниках путешественников появляются кра-
сочные портреты. Солдат, ударивший унтер-офицера и бе-
жавший от военного суда. Столяр из Полтавы, уже давно
бедствующий в Буэнос-Айресе, не может уехать внутрь стра-
ны, где ему обещали землю — потому что дожди размыли
дороги. Белорусские и галицийские крестьяне, работавшие
на эспансьеро — крупного помещика, платившего «натурой»
— рубаха и штаны в год, миска фасоли в день. Предприим-
чивый дьякон, добывавший алмазы в Бразилии и объез-
жавший лошадей в Аргентине; телеграфист, начитавшийся
Майн-Рида и с трудом нашедший работу на бойне — всем
им, и труженикам, и искателям приключений, солоно при-
шлось на чужбине. «Хуже, чем в России».
Но наших путешественников столица Аргентины встре-
тила гостеприимно. Перед участниками экспедиции откры-
лись двери музеев и библиотек, дома крупнейших ученых
Аргентины. Директор Музея естественной истории Анхель
Гальярдо23, директор Этнографического музея Хуан Баутис-
та Амбросетти, ботаник Хиккен24 обсуждают с ними воз-
можный маршрут экспедиции. Они консультируются у по-
чти восьмидесятилетнего лингвиста и историка Самуэля
Лафоне-Кеведо25, директора музея в Ла-Плате; им помогает
знаток индейских племен антрополог Роберто Леман-Нит-
цше26. Каждый вечер они проводят в гостях у кого-нибудь
из ученых, где встречаются со множеством нужных и инте-
ресных людей. Их атакуют репортеры: русская научная экс-
педиция, да еще и студенческая, стала сенсацией в Буэнос-
Айресе, статьи о ней появились чуть ли не во всех газетах.
Они создали ей немалую славу и в эмигрантском доме, где
начальство стало с ними гораздо любезнее, а «русско-бра-
зильские мужички решили нас угостить и на это уже собра-
ли пять песо».
В просторном кабинете Амбросетти Манизер подводит
итоги консультаций в Буэнос-Айресе:
13
Глава 1
— Как ни печально, коллеги, — от поездки на Пилько-
майо нам придется отказаться. Во-первых, наши друзья
считают, что ехать туда с теми средствами, которые у нас
есть, просто рискованно. Сперва — долгий и дорогой путь
по железной дороге, потом надо организовывать караван и
две недели добираться до эстансии, где нам обещали при-
ют. Дорога в один конец поглотит почти все наши капита-
лы. И во-вторых, в последние годы этот район уже был
довольно полно исследован этнографами; мы получили
книги и оттиски статей об этих исследованиях. И Лафоне-
Кеведо, и Амбросетти считают, что нам нужно подняться
вверх по Паране и Парагваю в Бразилию и работать там в
штате Мату-Гросу. Наш посланник обещал, что добьется у
пароходной компании скидки на билеты; к тому же Амб-
росетти предлагает нам денег с тем, чтобы мы собрали боль-
ше этнографического материала и отдали ему часть дубли-
катов. Зоологов он может устроить на пол-дороге в
парагвайском Чако около Формосы, им даже оплатят до-
рогу. А сэкономленные деньги можно пустить на этногра-
фические коллекции...
Но зоологи взбунтовались. Берега Парагвая у Формосы
были густо заселены, и настоящего чако, то есть леса, нетро-
нутого человеком, там уже не было. После долгого спора
все решили ехать вместе до городка Корумба в Мату-Гросу
и работать в его окрестностях.
В который раз — сборы, погрузка, отъезд. Скоро пойдет
третий месяц дороги...
Последний вечер провели у Амбросетти. Белая скатерть,
звуки фортепиано, слуга разливает шампанское. Первый тост
— за удачу.
А наутро огромный город, нарезанный улицами на акку-
ратные квадратики, остается позади, и предотъездная суета
снова сменяется размеренным корабельным бытом. Корич-
нево-серая вода Параны несет вниз по течению коряги, а то
и целые стволы деревьев. Река вьется, постоянно делясь на
рукава. Резкий, холодный ветер с юга заставляет кутаться в
пальто.
14
Пятеро на Рио Парагвай
Первая остановка — в Росарио. Стрельников записыва-
ет: «Один из наших товарищей, не говорящий ни на каких
иностранных языках, решил всегда со всеми говорить по-
русски. И всегда «открывает» русских. Подходим в Розарио
к уличному торговцу; мы начинаем речь по-испански, това-
рищ спрашивает его по-русски — он русский. Таким обра-
зом открыл человек пять бывших русских на нашем паро-
ходе». Кто бы это мог быть? Не иначе как Гейман...
По ночам над рекой плыли незнакомые созвездия, низ-
кий берег озарялся пламенем степных пожаров. Все больше
деревьев по берегам, а когда Парана отвернула вправо и
пароход вошел в Рио-Парагвай, воздух потеплел и по бере-
гам открылись леса.
На шестой день пароход прибыл в Асунсьон, столицу
Парагвая. Маленький зеленый городок не выглядел столич-
ным, ему не придавали солидности даже монументы, вы-
сившиеся среди садов и одноэтажных зданий. В те времена
в городе обитало всего шестьдесят тысяч жителей, а двухэ-
тажные дома встречались только в центре, где над высоким
берегом Рио-Парагвай белели правительственные здания и
поднимался купол собора. Катились, дребезжа, запряжен-
ные мулами конки; извозчики носили белые костюмы и
цилиндры — но нередко были босы. На телеграфных прово-
дах висели гроздья мхов и лишайников.
Фиельструп писал в своем дневнике о «мягкости, кото-
рой веет от всей жизни страны. Мягок душистый воздух,
мягки очертания пейзажа, мягок язык парагвайцев — гуара-
ни». Но с этой мягкостью не совсем сочетались следы шрап-
нели на некоторых домах — следы последнего переворота.
В лавочках можно было купить открытки с фотографиями
и этой, и предпоследней «революции» — развороченное сна-
рядом здание полиции, лощеные офицеры в высоких киве-
рах во главе босых солдат на фоне пушек и толп зевак.
Просторный рынок был завален апельсинами — за пара-
гвайский песо (примерно русский двугривенный) можно
купить их, сколько сможешь унести. Между рядами ходили
продавцы живых кур. Связав им лапы и нанизав на длин-
15
Глава 1
ные бамбуковые палки, они носили свой отчаянно кудахта-
ющий товар, как на коромыслах.
За несколько дней надо было успеть многое — купить
спирт для коллекций, посетить музей и университет, нанес-
ти визиты. У путешественников набралась пачка рекомен-
дательных писем в Асунсьон из Буэнос-Айреса, Лондона,
Петербурга. Среди всего прочего Стрельников и Танасий-
чук получили конверт с адресом какого-то доктора Родоль-
фо Риттера, экономиста. Любитель шуток Амбросетти вру-
чал его, как-то подозрительно улыбаясь, уговаривал
обязательно, всенепременно зайти к нему.
Город будто вымер: полдень, сиеста — все разумные люди
отдыхают. Дом Риттера отыскался на уличке, ведущей к со-
борной площади. Трелью рассыпался электрический звонок;
детский топот из глубины дома, в дверь выглядывают лю-
бопытные мордашки. Застенчиво улыбаясь, выходит худень-
кая женщина, приглашает присесть, уносит письмо. За две-
рью раздается возглас: «Эстудиантес русое?» И на чистейшем
русском языке: «Не может быть!»
И в комнату вбегает невысокий плотный человек — Ру-
дольф Александрович Риттер.
Сколько раз впоследствии, в глухих лесах, под звон кома-
ров и крики ночных птиц вспоминали путешественники этот
вечер, наполненный радушием, заботливостью и добротой
славного русского человека с немецкой фамилией, уже немо-
лодого, но сохранившего юношеский пыл и страстность. «Га-
удеамус с лысиной» — любовно посмеивался Гейман, отъе-
давшийся после странствий в этом гостеприимном доме.
Риттер, приехавший сюда лет пятнадцать назад, был за-
метным человеком в Асунсьоне — редактор экономического
журнала, личный советник президента, владелец довольно
большой плантации в степях к востоку от столицы.
— Это очень занятная страна, друзья мои, и жить в ней
легко и уютно. Климат прекрасен, люди веселы и друже-
любны, а к бесконечным переворотам надо относиться спо-
койно, как к перемене погоды. Впрочем, специалисты нуж-
ны всем правительствам.
16
Пятеро на Рио Парагвай
И Рудольф Александрович рассказывает то забавные, то
грустные истории о своих скитаниях и приключениях в этой
солнечной стране, пересеченной тропиком Козерога.
Наутро снова погрузка, на этот раз на совсем крохотный
пароходик — и новый путь вверх по реке.
Покачиваясь, плывут навстречу островки плавающих трав
и цветов. Порой с парохода видно, как в лесу разгуливает
страус нанду, порой промелькнет капибара — огромная во-
досвинка, самый крупный грызун мира. Проплывет в дол-
бленом каноэ «настоящий», в диадеме из перьев цапли ин-
деец. С палубы ему бросают хлеб, который он ловко ловит.
И наконец, всюду по берегам греются кайманы...
Иногда пароход останавливается в совсем диких местах,
где большими кучами сложены дрова из кебрачо27 — темно-
красного, смолистого дерева. Оно необычайно твердо, само
слово «кебрачо» означает «сломанный топор». Грузят его
индейцы; им платят водкой и старой одеждой. На построй-
ках и стволах пальм видны следы воды, которая в дождли-
вый период поднимается на несколько метров. «Лагуны» —
болота и озера, лежащие повсюду в долине Парагвая, — тоже
следствие наводнений. В них масса рыбы; впрочем, ее не-
мало и в самой реке. Поэтому остановки зоологи использу-
ют не только для сбора насекомых, но и для рыбной ловли.
Их добычей были огромные, килограммов по восемь, арма-
до — панцирные сомы — и легендарные рыбы-людоеды, пи-
раньи28. В дневнике Танасийчука появляется весьма проза-
ическая запись: «Пираньи ничего себе, но много костей».
Берега менялись, становились ниже, лес однообразнее.
Выжженная, желтая трава. Жара.
И вот вечером 29 июня на темно-лиловом фоне заката
силуэты зданий. Это Корумба, цель пути. Вдали темнеют
невысокие горы, над рекой проносятся стаи летучих мы-
шей. Город невелик, всего десятка два улиц и семь тысяч
жителей, — но колоритен. «Население чрезвычайно пест-
рое; представители самых отдаленнейших уголков земного
шара, самых разнообразных профессий, часто не по своему
желанию покинувшие родину, живут бок о бок. Европейцы,
17
Глава 1
негры, индейцы, китайцы, бразильцы, парагвайцы, люди все-
возможных цветов и оттенков, авантюристы, скупщики дра-
гоценных камней и каучука, охотники за перьями цапель,
лесопромышленники, плантаторы, торговцы — вот населе-
ние Корумбы, придающее городу космополитический вид...
Несмотря на адскую жару, вся цивилизованная публика раз-
гуливает в темных европейских костюмах, в крахмальных
воротничках», — записывал Танасийчук.
Но сейчас путешественники не задерживаются в городке;
купив гамаки и оставив большую часть багажа на складе та-
можни, они шагают в лес. Где-то там, в двух легуах29, то есть
десятке километров — ранчо немца-колониста Баумгартена,
который предложил им поселиться в пустой хижине.
Они нашли ее уже затемно и неумело развесили свои
гамаки между столбами, поддерживающими крышу. Сколь-
ко тысячелетий этой немудреной индейской постели? Еще
Колумб, описывая свое первое путешествие, говорил о «се-
тях, в которых спят индейцы». Но гамаки, купленные в Ко-
румбе, не похожи на индейские; те сплетены из кожаных
ремешков или веревок из лиан, а эти сделаны из прочной и
плотной ткани. Гамак и тонкий полог-москитеро — вещи,
совершенно необходимые для ночевки в тропическом лесу,
кишащем насекомыми, многоножками, змеями. В гамаке спят,
в нем сидят; беззаботный латиноамериканец порой прово-
дит в нем целые дни. Но европейцам привыкнуть к нему
совсем не просто. Как ни ложись, ноги непривычно торчат
вверх, единственный выход — спать наискосок, но тогда
позвоночник сгибается в спираль, руки и ноги оказываются
совсем не там, где они должны быть. Еще более сложная
вещь — заткнуть края полога под постель так, чтобы всю
ночь между ними не оставалось ни щелочки, иначе под полы
набьются комары, которых здесь называют москитами. Ведь
стоит во сне прислонить руку или колено к пологу, как сквозь
тонкую ткань вопьются десятки безжалостных хоботков.
Первая ночь в тропическом лесу... Незнакомые деревья
качают листьями над крышей, незнакомые звезды на небе.
Бесконечно далеко Россия, она на другом конце земли, и
18
Пятеро на Рио Парагвай
этот лес так непохож на наши леса. В нем тишина, он
насторожен и не спит. Невнятные шелесты и шорохи, да-
лекий рев зверя, неожиданный и резкий крик птицы. Сон
не приходит, и на душе радость и непокой. Радость, что
наконец добрались, осуществили задуманное в ту февраль-
скую ночь, увидели удивительный, новый для себя мир;
беспокойство — потому что мир этот незнаком и опасен, а
впереди много трудной работы. Ведь это — их первая се-
рьезная экспедиция...
Но такие мысли только для себя, может быть, — для
дневника. В письмах домой они пишут иначе: «Начинается
веселое, интересное и безопасное путешествие».
Быт первых дней был, по-видимому, достаточно заба-
вен. Сохранился шарж Манизера, датированный тем време-
нем. На нем мы видим Танасийчука с неизменной трубкой,
занятого своим ружьем. Он еще рискует ходить босиком, за
что вскоре будет жестоко наказан. В гамаке сидит, судя по
аккуратному пробору, Фиельструп. Сам Манизер в обтре-
панных штанах мрачновато поглядывает на зрителя, а сле-
ва, скромно отвернувшись от товарища, Гейман льет что-то
из чайника в котелок с супом. Смысл этого действия ясен
из подписи: «В еде фиксаж не повредит». По-видимому,
инициативы Геймана не всегда шли во благо; Танасийчук
меланхолично записывает: «С.В. в наше отсутствие ловил
бабочек и охотился. Результаты: мой новый сачок изодран,
19
Глава 1
ружье И.Д. испорчено, вечное перо Ф. потеряно». Июль —
середина зимы в южном полушарии, а зима — сухое и жар-
кое время года, и на бескрайних равнинах все выгорает.
Деревья здесь теряют листву не от холода, а от недостатка
влаги. Солнце пронизывает их голые ветви, тени прозрач-
ны, и весь пейзаж окрашен нежно-серым цветом, на кото-
ром яркими пятнами выделяются цветущие безлистные де-
ревья — розовые, желтые, белые. Повсюду заросли карагуаты,
родственницы ананаса, травы из семейства бромелиевых.
Ее листья порой достигают человеческого роста; у них ост-
рые края, а поверхность покрыта множеством мелких кри-
вых шипов, изогнутых во всех направлениях. Впрочем, это
не единственные колючие растения — впиваются в тело шипы
кактусов, цепляются шипы ватного дерева, режут кожу по-
беги бамбука. Без длинного и тяжелого тесака — мачете
ходить невозможно.
Зато на склоне горы, у сбегающего каскадами ручья тень
и зелень. Здесь растут увешанные растениями-эпифитами30
пальмы, тянутся к небу фикусы и древовидные папоротни-
ки. Жизнь бьет ключом — нужно только внимательно при-
смотреться, чтобы увидеть ее. Манизер пишет:
«Сидишь не двигаясь в тиши; вдруг зажужжит над голо-
вой среди зелени колибри и сядет, помахивая хвостиком,
поворачивая головку и попискивая, — такой маленький, что
кажется, что он сидит далеко, а между тем он тут, в двух
шагах; или неуклюжая кукушка пиайя, с красивым длин-
ным хвостом, ныряет маленькими прыжками в листве; или,
скрипя горлом, прилетит тукан на плодовое дерево и, блес-
тя оранжевой грудкой и желтым носом, примется шелушить
плоды, косточки которых, хлопая по листьям, летят на зем-
лю. Попугаев стреляли мы «прямо из дому». Звери настоль-
ко еще не привыкли к новому врагу — человеку, что тропы
их проходили у самых жилищ, и раз в лунную ночь мы
были разбужены тапиром, проскакавшим у самого лагеря».
Зоологам здесь было раздолье, но этнографы мрачнели с
каждым днем. Коллеги из Буэнос-Айреса ошиблись, в этой
части Гран-Чако не сохранилось диких индейских племен.
20
Пятеро на Рио Парагвай
Были, правда, индейцы неподалеку в горах Боливии — но,
по рассказам, до сих пор ни один белый не вернулся от них
живым. Местные же индейцы-чикито, работавшие на план-
тациях маниоки31, забыли старые обычаи и сказания.
Только в одной деревушке отыскалась старуха из племе-
ни киникинау, помнившая язык и кое-какие предания этого
почти исчезнувшего к тому времени народа. Несколько дней
этнографы работали с ней — но что делать дальше? Была
надежда отправиться в церковную миссию на севере, близ
Куябы — однако караван туда выходил лишь в августе...
Последняя надежда была на Вандерлея, «интенденте»,
то есть мэра города. Родом бельгиец, он объездил весь свет,
много лет служил в бразильском флоте и вышел в отставку
адмиралом. В отличие от многих других обитателей Корум-
бы он хорошо понимал, что нужно здесь русским.
— Все в порядке, друзья! Не надо вешать нос — я уже
все устроил! Познакомьтесь! — Черноусый бразилец под-
нимается навстречу этнографам.
— Сеньор Риэт — управляющий мясопромышленной ком-
пании. Он отвезет вас на усадьбу километрах в двухстах к
югу от Корумбы; неподалеку живут индейцы кадиувео, око-
ло их селения есть пост компании, там вы сможете жить.
Кадиувео? Это интересно. Правда, в Музее этнографии
в Петербурге уже были кое-какие сборы от этого племени,
но плохо этикетированные. Если не удастся собрать новые
вещи — можно будет разузнать о назначении того, что есть,
сделать словарь, наблюдать обычаи... Это было бы очень со-
блазнительно — добраться к кадиувео.
— Надеюсь, у вас не слишком много багажа? — спросил
Риэт. — Мы поедем на пароходе до Барранку-Бранку; даль-
ше я вас на чем-нибудь отправлю.
«Я никогда не забуду того выражения удивления и вос-
клицание «ке барбаридад!» — какое варварство!, которое
вырвалось у этого почтенного сеньора, когда он услышал,
что мы предполагаем совершить путешествие пешком и про-
сим не беспокоиться о лошадях или мулах для нас», писал
потом Манизер.
21
Глава 1
Зоологи решили остаться — окрестности Корумбы мог-
ли дать им массу материала. Единственное, что их не устра-
ивало — это хозяин развалюхи, в которой они жили, сеньор
Баумгартен, оказавшийся запойным пьяницей. Он то устра-
ивал скандалы, то канючил деньги на водку. Выручил опять-
таки Вандерлей, познакомивший их со старым Карстеном.
Этот низенький, нескладный заика дезертировал из армии
прусского короля еще во время франко-прусской войны.
Он жил у подножия горы Сан-Доминго, километрах в двад-
цати к югу от Корумбы. За весьма умеренную цену он сдал
зоологам небольшую хижину-ранчо и дал вьючных быков
для перевозки багажа.
Четырнадцатого июля Танасийчук записывает в своем
дневнике: «В пять часов тронулись, поцеловались на про-
щанье с нашими. Тяжело расставаться после трехмесячной
совместной жизни. Когда-то и где увидимся?..»
22
ГЛАВА 2
See n/teкрасное колюче
Николая будит холод — сырой, промозглый. Который
может быть час? Иван в своем гамаке, тихо ругаясь, чиркает
парагвайскими спичками; коробок может взорваться, если
его уронить, — но загораться обычным образом спички ни-
как не хотят. Вот, наконец, «ранчо», а точнее — небольшой
сарайчик с земляным полом освещается теплым желтым
светом лампы. На часах начало пятого, пора вставать.
Костюм прост — фланелевая рубаха и брюки. Самое слож-
ное — правильно накрутить суконные обмотки, каждая дли-
ной почти в сажень. Сверху — узкие полотняные ленты для
прочности. Теперь — ботинки, которые явно ветшают. Как
ни крепка английская кожа, она уже начинает поддаваться
острой, как зазубренная бритва, траве.
На градуснике, висящем у входа, девять по Цельсию. Не
мудрено, что ночью не грело ни одеяло, ни натянутое по-
верх него пальто. И это на девятнадцатом градусе южной
широты!
Иван возится у костра; сегодня он дежурный. Сухие паль-
мовые листья, хранившиеся под крышей, вспыхивают сра-
зу, и зоологи блаженно греют руки, грудь, спину, почти вле-
зая в пламя.
Вокруг темнота и густой, осязаемо мокрый туман. Из
него выдвигаются только ближние пальмы. Лес молчит, это
самое тихое время суток; насекомые умолкли от холода, днев-
23
Глава 2
ные обитатели еще не проснулись, а ночные уже кончили
охоту. Только изредка протяжно вскрикивает козодой, да
ручеек ведет свою песенку.
Завтрак сегодня роскошен. Главное блюдо — нога пека-
ри32, дикой свиньи, завернутая в листья банана и с вечера
засыпанная углями костра. Она и сейчас еще горяча и бла-
гоуханна. К ней — вареная маниока с маслом из плодов
пальмы мбокайя33, а к чаю сладкая мякоть стручков дерева
жатоба34. Чай — из России, ароматный и крепкий. Еще фрук-
ты — мелкие и сладкие дикие апельсины, сахарный трост-
ник, пряноватые плоды дынного дерева — папайи35, кото-
рое здесь называют мамон. И трубочка с душистым
бразильским табаком — старик Карстен мастер его сушить...
Все растет рядом, в сотне шагов. Только бананы и ананасы
надо покупать за цену, до смешного маленькую.
Николай надевает патронташ, Иван складывает прови-
зию в сумку. Ружье за плечи, сачок в руки — и вперед!
Чуть посветлело, и видно, что горы еще окутаны тума-
ном, только кое-где из его полотнищ выглядывают силуэты
пальм, сейчас особенно рельефные. Сегодняшний маршрут —
на гору Сан-Доминго, вдоль полосы зелени, отмечающей
путь ручья. Но прежде чем выйти на тропу, путникам при-
ходится продираться сквозь заросли карагуаты, колючих
мимоз и лиан с громадными изогнутыми шипами — неда-
ром одну из них прозвали «уньо де гатто», кошачий коготь.
Все это щиплет, колет, рвет, через эту колючую сеть нельзя
просто ходить, можно только прорубаться.
Потом начинается путаница звериных троп — здесь нуж-
но держаться левее, чтобы не уйти Бог весть куда. И вот,
наконец, ручей — вода каскадами звенит по скалам, покры-
тым толстой шубой мха. Почти без предупреждения, лишь с
короткими предрассветными сумерками над туманом заго-
рается солнце. Здесь оно не катится вдоль горизонта, как в
Питере, а взлетает вверх подобно ракете. Наливается сине-
вой небо, тысячами огней горят капли росы на листьях, цве-
тах, в упругой паутине длинноногих пауков. Все громче ог-
лушительная утренняя разноголосица птиц, обезьян-ревунов,
24
Все прекрасное колюче
цикад и кузнечиков, из которой вырываются пронзитель-
ные крики сотен и тысяч попугаев, летящих из горного леса
на равнину.
А это что такое? По краям тропы — светлые, недавно
выброшенные кучки земли, совсем как кротовины на рус-
ских лугах. Земля как будто вскипает — и на свет появляет-
ся странный чешуйчатый зверь, чуть побольше ежа, с ост-
рым рыльцем. Это броненосец36, «тэту»; увидев опасность,
он пытается скрыться — но зоологи оказываются провор-
нее. Схваченный, он должен был бы, как пишут в книгах,
сразу свернуться в плотный бронированный шар, но он по-
чему-то не хочет этого делать и яростно хрюкает, шипит,
пытается царапаться когтистыми лапками. Даже в рюкзаке
он продолжает возмущаться.
Над головой темно-зеленым шатром нависли листья.
Здесь пальмы доброго десятка видов, папоротники, акации,
множество других деревьев — и вечнозеленых, и по-зимне-
му оголенных, но зато покрытых цветами. Они опутаны
лианами, усеяны кустиками эпифитов — бромелий, орхи-
дей. Деревья этого леса, погибнув, не падают — их держат
лианы, как бесчисленные канаты. С ветвей свисают огром-
ные колючие гнезда, построенные из массы палочек; не-
вольно представляется, что в них должен обитать кто-то
очень большой, но зоологи уже знают: строят эти небоскре-
бы крохотные, меньше воробья, птички — пучкогнезды37.
Рядом, в развилках стволов или просто на их неровнос-
тях, бросаются в глаза другие сооружения, воздвигнутые из
глины, скрепленной травой и корнями. До фута и больше в
диаметре (а фут — это треть метра!), они построены малень-
кими, певучими птичками-печниками38, причем по строго
определенному плану — с завитым, как раковина, ходом,
ведущим в уютное круглое гнездышко, устеленное мягчай-
шей травой и пухом. Пух этот зачастую добывается тут же,
на деревьях сейба39. Их голые ветви усеяны массой неболь-
ших коробочек, плотно набитых шелковистой ватой. У ваты
этой чудесное свойство — она не намокает в воде; нет луч-
шего материала для теплой, непромокаемой и нетонущей
25
Глава 2
одежды, и под названием «капок» она известна морякам
всего мира.
Повсюду множество кактусов. Гигантские цереусы по-
добны ребристым колоннам, возвышающимся на добрый де-
сяток метров, зеленые лепестки опунций образуют причуд-
ливые фигуры. Все они адски колючи, но мелкие
попугайчики пользуются этим, устраивая недоступные для
врагов гнезда прямо в стволах цереусов.
Другое растительное диво, бросающееся в глаза почти на
каждом шагу, — фикусы с широкими, ребристыми корнями-
подпорками. Здесь они непохожи на уютные комнатные де-
ревца, так прижившиеся в русских квартирах; это великаны
в десятки метров высотой, а главное, — это деревья-борцы.
Ствол молодого фикуса сначала прислоняется к пальме, как
бы ища поддержки, затем растекается в ширину, охватывая
пальму, стягивая ее своими отростками, и, наконец, превра-
щается в футляр на медленно гибнущей пальме. Фикус не
душит ее, как нередко пишут путешественники, — но он,
поднимаясь над ней, перекрывает ее листья своими, отни-
мая живительный свет.
«Стреляйте, Никола!» Из густых ветвей гурьбой выпры-
гивают какие-то длинные ловкие звери размером в крупную
кошку. Острые, вытянутые носы, кольчатые полосатые хвос-
ты. Миг — и нет, исчезли в кустарнике, лишь качаются ветки,
да грохочет по лесу эхо запоздалого выстрела. Это — носу-
хи40, или коати, родственники енотов, почти такие же быст-
рые, как обезьяны, и такие же ловкие грабители птичьих гнезд.
Что же до обезьян, то они носятся в верхних этажах леса.
То и дело из листвы выглядывает любопытная мордочка ка-
пуцина или раздается утробный, урчащий вопль компании
соревнующихся ревунов, — кто кого перекричит. Иногда в
бинокль удается подсмотреть, как эти темно-бурые борода-
тые вокалисты, сидя на ветке (а то и болтаясь на ней вниз
головой), орут, раздувая свои огромные горловые мешки.
Странно ходить по этому лесу. Он так непохож на все
виденное в России, и никакие книжные описания не могут
передать его красок, запахов и звуков. Вот, казалось бы, не
26
Все прекрасное колюче
раз читал — «обилие насекомых», «масса бабочек» — а по-
том просто выходишь на мокрый пляжик ручья, и весь он
от края до края, на добрый десяток метров покрыт живым,
разноцветным, переливающимся ковром из бабочек, жадно
сосущих влагу. Сделаешь еще два шага — все это взлетает, и
чувствуешь себя как будто в центре огромного, бешено кру-
тящегося калейдоскопа, наполненного вспыхивающими на
солнце драгоценностями. Парусники, нимфалиды, гелико-
ниды, оранжевые мегалуры, переливающиеся ослепительным
голубым огнем громадные морфо4*, — здесь представители
десятков семейств, их обилие может довести до сердечного
приступа любого коллекционера. Застынешь на минуту-дру-
гую — и снова перед тобой узорчатый ковер, непрерывно
движущийся и меняющий очертания. Порой бабочки пьют
так самозабвенно, что их можно брать руками — собирай и
складывай в морилку.
На земле лежат беспорядочно разбросанные, круглые как
монеты кусочки листьев. Это — следы ночной работы мура-
вьев-листорезов атта42. А вот и они сами — припоздав до-
мой, маршируют стройной колонной, неся в челюстях ку-
сочки листьев, — а кажется, что по тропе движутся, сложив
крылья, странные зеленые бабочки. Следуя за этим живым
ручейком, зоологи дошли до муравейника, приземистой,
плотной и очень широкой земляной кучи. Со всех сторон к
ней сбегались четкие, вытоптанные миллионами крохотных
ног дорожки. Там, под землей, сокровенные грибные сады
муравьев-листорезов. Ведь сами они не едят листьев, а де-
лают из них компост для выращивания особых плесневых
грибков; их мицелием они кормят личинок и питаются сами.
Листорезы — сущее бедствие для плантаторов кофе или ка-
као; за ночь они могут оголить несколько деревьев. Порой
даже приходится окружать плантацию рвами с водой, что-
бы спастись от этих обжор.
У муравейника дороги зоологов расходятся. Стрельни-
ков остается собирать насекомых, тем более что тут есть не
только бабочки и муравьи. Чего стоят хотя бы стрекозы —
голубые, изумрудные, оранжевые, фиолетовые. А жуки! Они
27
Глава 2
то вызывающе ярки, то замаскированы пятнами и полоска-
ми до такой степени, что можно смотреть на какой-то кусо-
чек коры, знать, что это жук, и все-таки не улавливать его
очертаний.
Николай уходит вверх по звериным тропам. Порой по
ним приходится идти согнувшись, порой — на четверень-
ках. Проложившие их олени, пекари и агути43, увы, не забо-
тились об удобствах человека.
Впереди, на покрытом какими-то ягодами кусте, — стая
пичуг с ярко-алыми головками. Осторожно привстать на ко-
лено, поднять ружье... Выстрел — и несколько птиц остают-
ся на земле. Это — красноголовые кардиналы, из семейства
вьюрковых; первая добыча за день. Следующей была корич-
невая белка — такая маленькая, что вся вместе с хвостом
она была не длиннее хвоста нашей российской белки. По-
том среди ветвей удалось заметить большую зеленую игуа-
ну44 и выстрелить в нее так, что попала всего одна дробин-
ка, не повредившая экземпляр. А затем Николай встретил
оленей...
Это произошло внезапно, на повороте тропы; несколько
стройных, небольших — с крупную козу — животных сто-
яли, будто поджидая кого-то. Ружье у плеча, щелчок пере-
ключателя нижнего ствола, резкий удар выстрела — и вид-
но, как падает срезанная пулей ветка у самой головы
переднего оленя. Миг, и на тропе пусто. Небольшим утеше-
нием была встреченная дальше рощица деревьев кумбару45
со множеством сердцевидных плодов, лежащих на земле.
Правда, они были изрядно объедены пекари и теми самыми
оленями, но как раз это показывало, что их мягкая и слад-
коватая, похожая на каштан мякоть была вполне спелой. К
тому же в лесу не приходится выбирать... На закуску пошли
сочные, приятно кисловатые плоды опунций.
На большой поляне — неожиданная встреча. Несколько
гаучо46 в картинных пончо, с ружьями и огромными ста-
ринными кольтами расположились бивуаком под пальма-
ми. Костер, на нем чайник. В стороне стадо и стреноженные
лошади.
28
Все прекрасное колюче
— Буэнос диас, сеньорес! — приглашающий жест и про-
тянутая рука с мате. Мате — это не только сам напиток, но
и небольшой круглый сосуд из тыквы, в котором заварены
мелко нарубленные сухие листья парагвайского чая йерба
мате. Этот напиток пьют не спеша, через серебряную тру-
бочку — бомбилью. Он обжигающе горяч, терпок и горько-
ват. Человек, выпивший его поутру, может совершить длин-
ный, утомительный переход или долгое время работать, не
чувствуя голода и жажды. Парагваец или бразилец, не вы-
пивший утром свой мате, почти не может работать — у него
болит голова, он жалуется на слабость, возрождаясь к жиз-
ни только с круглым тыквенным сосудом в руках.
И сейчас Николай чувствует, как уходит усталость, не
так чувствуется жара. В который раз восхищает его непри-
нужденная и изысканная любезность простых, наверняка
неграмотных людей; она в крови у латиноамериканцев. Идет
неторопливый разговор; Николай уже достаточно хорошо
говорит по-испански и по-португальски, чтобы принять в
нем участие. Конечно, начинается он с осмотра ружья; его
третий, пулевой ствол всех удивляет и восхищает. Потом
он переходит на охоту — и каждый из собеседников расска-
зывает о самой крупной дичи, которую добыл. Николай уз-
нает, где в окрестностях стоит подкарауливать онсу, то есть
ягуара, где особенно много страусов и на какую насадку
можно попытаться поймать огромную рыбу мангуруджу,
которую в одних местах называют пира-пира, а в других —
пира-руку. Это очень интересно ведь речь идет об арапаи-
ме47, одной из крупнейших пресноводных рыб. По словам
гаучо, кто-то однажды выловил в Альто-Паране рыбину
длиннее, чем каноэ, — а в нем пять метров!
Пора расставаться. На прощанье гаучо советуют обойти
подальше небольшую лесистую возвышенность.
— Там муравьи, сеньор! Муравьи-убийцы! Они идут с
востока, их стая шириной в пол-легуа!
Муравьи-убийцы? На это надо обязательно посмотреть!
Конечно же, речь идет об эцитонах48, муравьях-кочевниках,
о которых пишут все исследователи природы Америки.
29
Глава 2
Муравьев можно было заметить издали по отчаянному
шуму, поднятому птицами. Это действительно выглядело
внушительно — земля как будто шевелилась; по краям —
солдаты с огромными кривыми челюстями, обшаривающие
все ямки и щели, гнилые стволы, гнезда. В глубине, под их
защитой — самки и несущие куколок и личинок рабочие.
Они маршировали, не обращая внимание на то, что перед
самым фронтом этой волны и даже в середине движущейся
массы перебегали десятки птиц — дятлов, древолазов и даже
мелких ястребков кри-кри, хватавших и самих муравьев, и
вспугнутых ими насекомых. В воздухе стоял тяжелый за-
пах; пахло как будто тухлятиной.
Однако гаучо, конечно, преувеличивали, и этому полчи-
щу было далеко до половины легуа, то есть двух с полови-
ной километров; метров двадцать в ширину, не более. Ар-
мия, посетившая ранчо зоологов дня три назад, была гораздо
больше; Николая передернуло при воспоминании о том кош-
марном вечере.
Зоологи сидели в ранчо и попивали кофе, когда их пора-
зил какой-то странный шелест и незнакомый, неприятный
запах. Комнату быстро заполняли муравьи, они вливались
струями через дверь, через щели, разбегались по стенам, па-
дали с балок. Они кишели в коробках с коллекциями, от-
крытых для просушки...
Костер еще горел, и в нем было много углей. Зачерпнув
их ведром, Стрельников засыпал ими пол; Танасийчук тем
временем раскидывал горящие ветки на пути колонны, ок-
ружая ранчо огненным кольцом. Так, чуть не устроив по-
жар, они держали оборону до одиннадцати часов ночи, пока
муравьи не ушли. Согласно литературе, эцитоны поедают
только ту добычу, которую убили сами; к сожалению, в этот
раз они действовали не по науке, и часть коллекций была
повреждена. После этого пришлось подвесить коробки и ящи-
ки под потолком на смазанных вазелином шнурках и про-
волоках.
Во время баталии некогда было приглядываться к не-
прошенным гостям, но горсть муравьев все-таки сунули в
30
Все прекрасное колюче
морилку. Наутро, укладывая их на ватные матрасики, зоо-
логи увидели — у этих муравьев нет глаз. Свои нашествия
они совершают вслепую.
Солнце уже давно прошло зенит, когда Николай выб-
рался на гребень горы. Справа и слева расстилался лес; из
его чащи тянулись к небу кроны пальм Атталеа принцепс.
Впереди расстилался пантанал - болото, а точнее, мелкая
лагуна. Отсюда пантанал был похож на огромный пожел-
тевший луг с островками рощиц; во время дождей вся эта
равнина до самого горизонта заполнена водой, отсюда мож-
но проплыть прямо в Рио Парагвай. Справа вдали были
видны горы Пирапитанга, слева — Обезьяньи горы, Тром-
бос де Макакас. На западе, у далеких гор, пантанал перехо-
дил в громадное озеро, горящее в лучах опускающегося сол-
нца. Так хорошо и спокойно было сидеть здесь, отдыхая и
глядя вдаль. Подумать только — несколько месяцев назад
был Питер, снег, зима и даже мысль об Америке казалась
бы чистейшим бредом...
Обратный путь был быстрее. Солнце садилось, его лучи
слепили глаза, светя сквозь безлистные деревья. В кустар-
нике, зависая над цветами, вились колибри и бабочки-браж-
ники, издали неотличимые друг от друга. Быстро темнело,
горизонт сделался малиновым, стало видно, что на сосед-
ней горе бушует лесной пожар, по склону зигзагом бежит
огненная полоса, от которой вниз как будто стекает пламя.
Дальние горы закутывались в туман — сперва нежный, по-
лупрозрачный, с каждой минутой он становился плотнее.
На бледном небе уже загорелся Южный Крест, потом Цир-
куль, но на далеких облаках еще вспыхивал закат нежноро-
зовым, оранжевым, огненно-золотым, зеленоватым... А по-
том все сразу погасло, как будто кто-то выключил свет, и
однотонное, серо-голубое небо стало быстро темнеть.
Чем ниже спускаешься — тем влажней и душнее воздух.
В пантанале орут миллионы лягушек, их крик слышен за
несколько километров. В лесу начинают перекликаться ко-
зодои, похрустывают ветки под ногами какого-то крупного
зверя. Повсюду сияют светляки. Они вспыхивают в кустах,
31
Глава 2
чертят на лету прерывистые огненные линии, светящейся
полосой окаймляют опушку леса. Вчера вечером Митрич
читал, светя на книгу несколькими жуками, посаженными в
мешочек из рыболовной сетки.
Но вот и знакомая поляна с костром; около него Иван
потрошит зверя. Длинное узкое рыло, черный хвост мет-
лой — это муравьед, тамандуа. Значит, завтра будет мясо
на завтрак и на ужин.
После ужина — разборка и обработка материала. Застре-
лить зверя или птицу, поймать интересное насекомое — толь-
ко полдела; нужно сохранить добычу, а это нелегкий труд.
Особенно много возни со шкурами, их часами приходится
очищать, а потом еще натирать солью и мышьяком. Если
отложить эту операцию, начинает лезть шерсть, у птиц —
перья, и шкура уже ни на что не годна. Не очень приятен и
сбор паразитов из желудка и кишок. Проще с рыбами, рака-
ми и личинками насекомых, их кладут в спирт. А со взрос-
лыми насекомыми опять сложнее — их надо аккуратно рас-
кладывать на ватных матрасиках, а крупных бабочек и
кузнечиков вдобавок потрошить.
Несколько раз Николай ловит себя на том, что засыпает
с пинцетом и скальпелем в руках; напротив него с какой-то
пичугой в руках клюет носом Иван. Но работа все-таки кон-
чена, и перед сном можно заняться собой.
Со стороны кажется, что главные опасности в тропичес-
ком лесу — это змеи, ягуары, вампиры... Действительность
гораздо прозаичнее, реальная опасность грозит от существ
гораздо более мелких. Взять хотя бы гаррапат, иксодовых
клещей, — сейчас, после дня в лесу, у обоих зоологов не-
стерпимо горит тело от их укусов. Надо раздеться и внима-
тельно осмотреть себя, собирая начинающих присасываться
клещей; если уже поздно и клещ глубоко впился в тело, его
нельзя отрывать, иначе возникнет нарыв. Надо просто кап-
нуть на него маслом, оно закупорит его трахеи — трубочки,
по которым поступает воздух, и задыхающийся клещ выле-
зет сам. Иной раз вечерний «улов» клещей доходил до 200
штук!
32
Все прекрасное колюче
Но еще хуже песчаные блохи49 — пике. Эти крохотные,
около миллиметра, насекомые незаметно проникают в кожу
между пальцами ноги или под ногти. Там пике живут до
созревания яиц, раздуваясь размером в горошину и вызы-
вая нестерпимо болящие нарывы. Индейцы мастерски вы-
ковыривают их разными острыми предметами; наши путе-
шественники по неопытности сначала вырезали их, и ходить
вообще становилось невозможно. Каждый вечер становил-
ся для них часами пыток, и в дневниках то и дело появля-
лись записи:
«С ногами нет сладу — опять вырезал больше десятка
личинок»; «под струпьями старых язв завелись новые гос-
тьи», «в ногах такие дыры, что не могу ходить».
Стрельников пишет в письме: «Иногда из одного пальца
ноги вырезаешь до пяти таких капсул; вообще каждый день
вырезаем штук по десять, а ранки заливаем раствором мар-
ганцовокислого калия».
Однажды, зайдя к Карстену, Николай увидел у него пач-
ку почти свежих бразильских газет и уселся на крылечке,
лениво просматривая новости из такой далекой Европы. И
вдруг — как ножом по глазам — «Сообщение с театра воен-
ных действий». Австрия воюет с Сербией и уже взяла Бел-
град? Мобилизация в России и Германии? Не может быть,
чепуха, сенсационная выдумка! А если правда? На душе
стало холодно. Война была бы огромным испытанием для
страны — и, наверно, очень немалым для них самих...
Хоть и был уже вечер, Стрельников быстро собрался и
пошел в Корумбу, к Вандерлею. Уж он-то должен знать.
Вернулся утром, и никогда еще Николай не видел своего
спутника таким взволнованным.
— Беда, Никола! Европа сошла с ума... Немцы вторглись
в Бельгию, наши дерутся с ними в Восточной Пруссии. А
все сообщения из России помечены каким-то сербским го-
родом «Петроград» — вы слышали о нем когда-нибудь?
Николай торопливо просматривает газеты. Аргентинс-
кая «Карас и Каретас», парагвайские «Насьон» и «Пуэбло»,
бразильская «Диарио»...
2 - 8836
33
Глава 2
— Так это же Петербург, Митрич! Вот — петитом — за-
меточка о переименовании. А здесь — нечто для нас: «Сооб-
щение с Европой если не прервано, то очень затруднено. В
Северном море замечены немецкие подводные лодки, одна
из них потоплена британским крейсером «Бирмингем».
Все это значило, что в Америке придется застрять — и
бог весть, как надолго. Стало быть, деньги, рассчитанные на
скудную жизнь в течение полугода, надо растянуть на год, а
может, и на полтора. И значит, надо полностью переходить
на подножный корм, питаться плодами и дичью и покупать
как можно меньше. Худо с одеждой, в этих лесах она будто
горит. Сырость, плесень, листья карагуаты, колючки... Слава
богу, хоть пороху и дроби много, в Лондоне сделали запас.
Но как бы ни было, задачи экспедиции надо выполнить,
коллекции для русских музеев должны быть собраны.
— Ладно. Что в письмах? Письма из дома были почти
двухмесячные, июльские, довоенные.
Ждут, любят, желают...
А вот толстый пакет с парагвайскими марками, ровный
почерк Геймана — и, конечно же, его неподражаемая орфог-
рафия. «Сашлык» (шашлык), «жамша» (замша), «безцыре-
монность», «непромыкаемый». Письмо оказалось чем-то вро-
де дневника — простодушного, чуть хвастливого и очень
веселого. Он описывал долгий, десятидневный путь от Бар-
ран ку-Бранку на гигантских арбах, запряженных шестью
быками каждая. Дорога изобиловала самыми разными со-
бытиями: «Федя вынимал пули из револьвера и выстрелил
невольно. Пуля попала в землю на расстоянии одного метра
от Генриха, обдав его с ног до головы песком. Это вторая
роковая случайность в дороге». Постой-постой, а где же пер-
вая? Вот она: «Вечером, подвязывая гамак, Федя тревожно
попросил фонарь, говоря, что нащупал на стене мышь, и
гладит ее. Это оказалась змея, тонкая и длинная, которую
мы здесь же закололи ножом. Августино назавтра объяс-
нил, что это ядовитая змея, которых здесь множество». Вот,
наконец, этнографы добрались до Налике — селения индей-
цев кадиувео — и первые впечатления о них: «Лица индиа-
34
Все прекрасное колюче
нок ужасно странные оттого, что брови и веки вырваны и
часть волос со лба, отчего он очень высок».
— Ничего не понимаю! Как можно вырвать веки?
— Не обращайте внимания! Сережа спутал их с ресница-
ми. Читайте дальше.
Дальше говорилось о других особенностях туалета ин-
дейцев. Все они, и мужчины, и женщины, раковинами под-
пиливали себе зубы, а кроме того, были ярко и причудливо
раскрашены. Белые пришельцы вызвали у них ответный
интерес, и на следующий день этнографы использовали его
более чем успешно.
«С утра мы разукрасились в ожерелья и яркие платки,
чтобы разжечь любопытство. Я надел на шею цепи, в свою
каску воткнул яркие перья и стал показывать фокусы с маг-
нитом, спиртовыми зажигалками, зажигательным стеклом и
пускать зайчиков зеркалами. Окружающие приходили в ди-
кий восторг и изумление от всех моих затей, свистки и
гармошки губные растрогали их, как детей. Чтобы получить
эти предметы, женщины тащили нам в фартуках спрятан-
ные идолы, куклы, щипчики для выдергивания волос, рож-
ки и дудки, сережки, корзины из раскрашенной кожи, ступ-
ки деревянные и каменные, мешочки, убранные и расшитые
мелкими бусами, кольца из ореха, широкие кушаки, расши-
тые геометрическим орнаментом.
...Торговля продолжалась до позднего вечера, и мы на-
столько устали от новой роли, что отказывали посетителям.
А вечером Генрих потешал индейцев скрипкой, наигрывая
камаринскую.
...Весь следующий день я был занят посещением жилищ в
качестве торговца на лотке. Я набирал разные предметы по
карманам и надевал их на шляпу, шею, руки и прикалывал
где было возможно. Вокруг меня собирались женщины, им
нравились мои веселые, полушутовские манеры, я становил-
ся для них понятнее и занятнее, а мне удобно было прони-
кать в интимную жизнь быта и нравов. Меняются очень хит-
ро — свои вещи показывают не сразу, а по мере того, как
узнают мои предметы... Была у меня бахрома из черных бус
г
35
Глава 2
от теткиного платья, ее растащили по кусочкам в качестве
шейного украшения. Целыми пригоршнями таскал я вещи в
сарай, завалив разборкой этого материала Федю, который
безвыходно четыре дня каталогизировал коллекцию.
...По обыкновению, утром к нам приходят гости — капи-
тан, то есть вождь, и седовласые индейцы. Они сидят мол-
чаливо, иногда мимикой или жестами выражают внимание
к нашему гостеприимству. Цель визита — испить сладкого
чайку (им очень нравится наш чай) и получить мясца. Ка-
питан приходит всегда со шпагой, причем держит ее в ру-
ках и кладет перед собой, когда садится за чай.
У индейцев я стал своим и зовут они меня «Геманы».
Одна из девушек согласилась разрисовать мне лицо и руки
так же, как они это делают себе ежедневно. Из зеленого
плода она зубами выжала сок в глиняный черепок и уве-
ренными движениями водила тоненькой палочкой, обмо-
ченной в черной краске, оставляя геометрический узор на
теле. Так же быстро измазала мне лицо, что было очень
щекотно. На товарищей моих косметическая татуировка
произвела фурор, и я с удовольствием снялся в качестве
«краснокожего футуриста» — жаль, что не могу дать не-
сколько кубо-футуристических скандальных гастролей. Ус-
пех гарантирован! А на следующий день в течение четырех
часов меня расписывали уже три девушки очень старатель-
но и усердно — на этот раз и лицо, и все тело до пояса».
Но пробыл Гейман у индейцев недолго, дней десять, а
потом отправился обратно, вывозя ящики «с пятьюстами кол-
лекционными предметами». Возвращение было тоже доста-
точно колоритным; сперва был торг с капитаном, который
требовал деньги вперед. Деньги, конечно, только серебряные
— они идут на украшения; смысла бумажных денег индейцы
не понимают. Когда договорились об уплате, капитан при-
шел с другим индейцем специально для того, чтобы сосчи-
тать деньги — «у капитана не хватило для этого собственных
пальцев рук и ног, иной системы исчисления краснокожие
не знают». Потом последовал кошмарный путь с навьючен-
ными коллекциями быком и коровой, с погонщиком-индей-
36
Все прекрасное колюче
цем, пытавшимся сбежать, — но ящики все-таки были дос-
тавлены в Барранку-Бранку, а потом и в Асунсьон.
Этот рассказ дополняло письмо Фиельструпа, послан-
ное чуть позднее. Гейман, которого спутники вначале при-
нимали не очень всерьез, действительно оказался велико-
лепным сборщиком этнографического материала, и обширная,
более 300 номеров коллекция изделий кадиувео была со-
брана в значительной степени благодаря его усилиям. Тем
временем Манизер и Фиельструп изучали язык индейцев,
их обычаи и фольклор. В общем, этнографы были довольны
своей работой у кадиувео и после Налике собирались по-
бывать в других селениях этого племени.
— Так как, Иван Дмитрич, — сколько же изделий кадиу-
вео увез наш Гейман?
— Не придирайтесь, Никола. Вы же знаете, что в Петер-
бурге он будет говорить о тысяче. То есть в Петрограде,
куда дай Бог нам всем вернуться. А по ценам обычных му-
зейных закупок такая коллекция должна стоить больше, чем
все расходы на нашу поездку. Этнографы уже оправдали
Америку, а у нас еще так мало материала...
На следующий день зоологи экскурсировали ниже своей
хижины, на пути к пантаналу. В роще восковых пальм-ко-
перниций50, которые привлекают своими черными орешка-
ми массу попугаев, они уже давно заприметили одну занят-
ную пальму. Метрах в шести от земли на ней росла целая
клумба орхидей, а чуть ниже возвышалось огромное, четы-
рехэтажное гнездо печников — четыре шара, стоящие друг
на друге. Птицами оно было покинуто, в его верхних эта-
жах поселились крупные, очень красивые осы, а в нижнем —
муравьи. Если бы взять это сооружение целиком, оно было
бы великолепным экспонатом для Зоологического музея.
Но как это сделать? Гнездо было прикреплено к пальме
своим основанием, сидящим на кустике каких-то эпифитов.
Иван залез на стоящую рядом пальму и, с трудом дотянув-
шись, заткнул тряпками отверстия гнезд. Оставалось только
обвязать гнездо веревкой, осторожно отделить основание и
опустить «небоскреб» на землю. Но вышло чуть-чуть иначе
37
Глава 2
— колонна из гнезд надломилась как раз посередине, два
верхних шлепнулись у самых ног ожидающего Николая, и к
небу взвился смерч из разъяренных ос. Чуть позднее, отды-
шавшись в сотне метров от этого места, Николай клялся
приятелю, что видел его сбегающим с дерева вниз головой,
подобно мартышкам.
За веревкой пришлось вернуться к вечеру, когда осы раз-
летелись. С десяток все-таки удалось поймать; одно из упав-
ших гнезд, хоть и обколотое, решили взять, а оставшиеся на
дереве два нижних гнезда с муравьями спустили вниз без
приключений.
Потом взялись за термитов. Термитников в окрестнос-
тях Санто-Доминго было немало, хотя и небольших. Иные
невысокими холмиками торчали из земли, другие распола-
гались на стволах живых или погибших деревьев: можно
было найти их и на скалах. Обитали здесь термиты разных
видов, и следовало по возможности собрать их всех.
Нелегкая работа — взлом термитников. Глиняная броня,
укрепленная измельченным деревом и слюной насекомых,
крепка, как старый бетон. Зоологи воочию могли предста-
вить, какой силой обладают когти муравьеда, который зап-
росто проламывает ее, чтобы добраться до аппетитного со-
держимого. Тяжелые мачете тупились; лица и руки почернели
от массы крохотных пчел, жадно сосавших пот. Когда, нако-
нец, удавалось пробить оболочку — термиты уходили вглубь,
утаскивая самок и личинок, надо было ломать дальше. Од-
нако в конце концов пробирки наполнились и солдатами с
челюстями, подобными щипцам, с длинными «носами», че-
рез которые на врага выбрызгивается едкая, клейкая жид-
кость, и рабочими, и самками — толстыми, крупными цилин-
дриками, на первый взгляд похожими на личинок каких-то
огромных мух. Только приглядевшись, можно было увидеть
на одном конце непропорционально маленькую головку и
грудь с ножками. Вместе с термитами жили крупные черные
муравьи-кампонотусы, очень похожие на своих родичей, ко-
торые под Питером протачивают своими ходами гнилые,
трухлявые деревья. Их, конечно, брали тоже. А около ручья
38
Все прекрасное колюче
удалось найти небольшой муравейник, обитатели которого
были совершенно чудовищны по своим размерам, — до трех
сантиметров в длину, с громадной головой и мощными че-
люстями. Когда их ловили, — они запросто прокусывали
кожу на руках, оставляя ранки, как от пореза ланцетом. В
сапоги они вцеплялись так крепко, что можно было ото-
рвать туловище, но не голову. Это были одни из самых
крупных муравьев мира — динопонеры, муравьи-бульдоги.
Нельзя сказать, что в лесу было тихо. Трещат, будто ста-
раясь перекричать друг друга, попугаи и туканы, к ним при-
соединяют свои вокальные упражнения ревуны, в кустах
разноголосо орет всякая птичья мелочь — но все это ни в
какое сравнение не идет с тем, что творится в пантанале;
его можно обнаружить издали, на слух. В оглушительный
гам сливаются доносящиеся из-за стены камыша крики иби-
сов, цапель, журавлей, уток и других болотных птиц, и лишь
глухой рев каймана-жакарэ перекрывает порой эту какофо-
нию; тогда все смолкает, но ненадолго. Ночью же за версты
несется от пантанала вибрирующий хор лягушек, а здесь
они поголосистее российских, и многие из них не квакают,
а мычат или ревут. Если же оказаться поближе, станет слыш-
но немолчное гудение бесчисленных полчищ комаров.
Как-то ветреным сентябрьским утром Николай выбрал-
ся в пантанал на рассвете. По дороге, в лесу из деревьев
жатоба, его приветствовал шумный хор только что проснув-
шихся попугаев ара — огромных и ярких. Опавшими струч-
ками жатоба с их мучнистосладкой мякотью лакомились не-
сколько агути. Эти крупные, немного похожие на зайцев
родственники морской свинки оказались более проворны-
ми, чем охотник, нагруженный не только ружьем, но еще
рюкзаком, сачком и ведром для водной живности.
Вода в пантанале была невысока, вершка на два-три, под
ней черный, бурлящий под ногами ил. Пришлось раздеться,
подвесить штаны и ботинки в приметном месте и шагать,
утопая в грязи.
У места впадения ручья — царство мелких рыбешек, и
казалось, что смотришь в огромный аквариум. Здесь было
39
Глава 2
все то, что еще в детстве Николай держал дома — скалярии,
хромисы, тетрагоноптерусы и цихлозомы, и масса других
незнакомых рыб, сверкающих всеми цветами радуги. Бега-
ли крабы, неторопливо двигались огромные улитки, про-
плывали какие-то рачки — хрупкий маленький мирок под
ногами завораживал своим спокойствием. Однако покой этот
пришлось нарушить, и ушел Николай только через час, ког-
да в ведре стало тесно от добычи.
А теперь — охота! И над болотом загремела канонада.
Первой добычей стала паламедея51 — крупная, похожая на
индюшку птица. Летая высоко в поднебесье, паламедеи гром-
ко и мелодично поют, но в момент испуга кричат совсем
иначе. Вот и эта — сидя на коряге, она пронзительно заво-
пила, недаром англичане называют ее «скриммер», визгун.
Выстрел — и добыча шлепается на песок. Пулей на излете
чуть ли не за сотню метров удалось достать огромного аиста
ябиру52 — белого, с иссиня-черными крыльями, хвостом и
шеей и ярко-красным клювом с черной перевязью посреди-
не. Затем в рюкзак попал элегантный, черный с голубым
ибис. И наконец, выглянув из-за куста на золотистый пля-
жик, Николай увидел якан53. Эти похожие на куликов пти-
цы с коротким клювом и удивительно длинными пальцами
замечательны тем, что бегают по плавающим в воде листь-
ям, как по суше; за это бразильцы называют их птицами
Иисуса Христа — ведь он, как известно, тоже ходил по воде.
На этот раз штук двадцать якан, собравшись на неболь-
шом пляжике, танцевали. Они то кружились друг за другом,
забавно поднимая свои нескладные длиннопалые ноги, не-
громко вскрикивая и как будто обмахиваясь крыльями, то
застывали на месте, высоко подняв крылья. И крылья этих,
на первый взгляд невзрачных рыжеватых птиц с внутрен-
ней стороны оказались сказочно красивы; золотисто-зеле-
ные с шелковым отблеском, они как будто вспыхивали на
солнце.
Налюбовавшись на эту картину, Николай все же поднял
ружье и выстрелил. Несколько якан остались на песке. На-
ука требует жертв...
40
Все прекрасное колюче
Больше стрелять не было смысла, не унести. И впечатле-
ние от охоты было какое-то смутное — как будто стреляешь
в зоологическом саду, так много всего и так непривычна
дичь.
Оттащив рюкзак поближе к одежде и достав бинокль,
Николай пошел по болоту просто так — поглядеть. Птицы,
встревоженные стрельбой, успокоились и занялись своими
делами. Было очень забавно видеть, как несколько мелких
пичуг, размером с дрозда, храбро отгоняли ястреба кракару,
как ссорились краснокрылые колпицы и аист меланхоли-
чески глотал лягушек, встряхивая высоко поднятой голо-
вой, чтобы быстрее проходили.
Неподалеку, на небольшом островке, все деревья усеяны
какими-то белыми предметами, как будто плодами. Бинокль
придвигает их почти вплотную — это колония великолеп-
ных белых цапель-гарсий. Сейчас они в брачном наряде, и
хорошо видны два пучка длинных ажурных перьев — зна-
менитые эгретки, по которым сходят с ума модницы во всем
мире. Из-за них эту великолепную птицу нещадно истреб-
ляют и в Америке, и в Европе, и даже на берегах Каспийс-
кого моря. Николай вспомнил встречу на пароходе: малень-
кий плотный человечек с крючковатым носом презрительно
смотрел на «охотников», палящих по кайманам.
— Эти люди не знают, как дорог каждый патрон в глуби-
не чако, в сентро. От патрона может зависеть жизнь, а когда
их много, ты можешь стать богатым, если не навсегда, то
хоть на неделю. Стрелять гарсий не так прибыльно, как ис-
кать алмазы, но зато это дело верное и безопасное. Надо
проследить, где они ночуют, отыскать гнездовья, и не толь-
ко стрелять птиц, но еще и собирать оброненные ими перья.
Недавно я месяц занимался этим и заработал вполне при-
личные деньги, конто рейс золотом.
Конто рейс, то есть тысяча бразильских мильрейс, больше
тысячи русских рублей. Сколько тысяч птиц надо было унич-
тожить для этого, и как надолго их может хватить? Николай
вспомнил цифры, на которые наткнулся в Музее естествен-
ной истории в Буэнос-Айресе: в 1898 году из Венесуэлы
41
Глава 2
вывезли перья более чем полутора миллионов цапель; в ре-
зультате их число упало настолько, что за следующие десять
лет удалось убить только около двухсот пятидесяти тысяч
птиц. Впрочем, что цапли! В моду вошли шляпки, украшен-
ные чучелами колибри. В Париже из перьев этих крохотных
птиц делают очаровательные дамские туфельки — двести ко-
либри на одну пару! А в Рио, в лавочках для туристов, наши
путешественники видели шкатулки, шкафчики, подносы и
целые картины, составленные из крыльев тропических бабо-
чек. Эта мода тоже пришла в Бразилию из Парижа*.
Болотную грязь покрывало множество следов — здесь
проходили ночью тапиры, заглядывали пекари, было много
следов, похожих на собачьи; их, вероятно, оставили «лоби-
то», «волчата», кустарниковые собаки54, неутомимые охот-
ники и прекрасные пловцы. Но кто мог провести странные
борозды, как будто через болото тащили круглый мешок?
Солнце уже перешло зенит, и Николай присел отдох-
нуть на вынесенную водой корягу. Легкий ветерок умерял
жару, вода поблескивала под солнцем, мир был безоблачен
и прекрасен. Шагах в десяти что-то шевельнулось — и зоо-
лог с удивлением увидел огромную змеиную голову, а по-
том неподвижные изгибы темно-оливкового тела, так под-
ходившего по окраске к растительности, что можно было
пройти рядом, не заметив его. Анаконда55 грелась на солн-
це; она была не очень велика — около пяти метров, никако-
го сравнения с теми чудовищами, о которых писали старые
путешественники и о которых ходят легенды по всей Юж-
* К счастью, после первой мировой войны мода па эгретки про-
шла — и это спасло белых цапель от истребления. Но изготовление
изделий из крыльев бабочек приняло в странах Латинской Америки
колоссальные размеры. Множество предприятий изготавливает под-
носы, декоративные тарелки, панно, украшенные главным образом пе-
реливчатыми крыльями бабочек морфо. Их ловля довольно трудна,
поэтому интенсивно вылавливаются несколько наиболее доступных
видов. Например, морфо аэга па юге Бразилии еще в шестидесятые
годы собирали около пяти миллионов в год. Гусеницы этих бабочек
питаются молодыми побегами бамбука; поскольку бамбуковые зарос-
ли истребляются под плантации — обоюдными усилиями сборщиков
бабочек и земледельцев создается угроза существованию вида.
42
Все прекрасное колюче
ной Америке; однако Николаю она показалась колоссаль-
ной. Он знал, что рассказы о злобе и коварстве анаконд —
сплошная выдумка, что змея эта осторожна и на человека
нападает только в исключительных случаях. Но вдруг она
решит,что именно этот случай исключительный?
Змея лежала в мелкой воде, прикрытая ею едва на треть,
и блики от мелких волн играли на ее глянцевитых боках.
Николай медленно, почти не двигаясь, открыл ружье. Не-
громко щелкнул экстрактор, но змея не шелохнулась, она
дремала. Осторожно вынуты дробовые патроны; рука ша-
рит в сумке — где, черт возьми, патроны с картечью? Вот
они... Пуля в нижнем стволе, картечь в верхних, и медлен-
но-медленно поднимается ствол. Цель велика и близка, но
мушка пляшет, сердце колотится, как когда-то, в десять лет,
на первой охоте с отцом. Резкий хлопок выстрела, и пуля
впивается в чешуйчатое тело; оно мгновенно выгибается в
дугу и с громовым плеском ударяет по воде. Раскатистый
грохот картечного ствола, потом другого. На таком расстоя-
нии картечь почти не расходится, она ударяет, как пуля; это
хорошо, если прицел верен, но при промахе мало надежды
на то, что заблудившаяся, случайная картечина все-таки за-
цепит цель. Животное бьется, поднимая фонтаны грязи.
Удары хвоста все реже, слабее, и, наконец, можно подойти,
держа наготове вновь заряженное ружье. Змея мертва. Но
как притащить это бревно домой? Ведь в ней не меньше
трех пудов... Оставить на месте нельзя — хотя пираньи и не
заходят на мелкие места, любителей дармового корма и без
них достаточно.
И тогда с берега раздается гулкое «Ого-го!» Стрельнико-
ва. Услышав утреннюю стрельбу, он решил, что Николай
настрелял дичи и очень во-время спустился помочь. Вече-
ром шкура анаконды сушилась, растянутая на стене ранчо,
Николай фиксировал великолепных паразитов, найденных
в ее пасти и внутренностях, а Митрич пек над углями шаш-
лык чурраско. Много экзотических блюд удалось перепро-
бовать зоологам за месяцы путешествий, и все же шашлык
из самой крупной змеи мира они пробовали впервые.
43
Глава 2
Но результатами своей работы зоологи не были доволь-
ны, и Стрельников пишет в Петроград Метальникову: «Не-
смотря на то, что мы работали по 16-18 часов (спали в
среднем 5 часов), — сделали мало. Много времени уходит
на розыски и добычу животных, на приготовление шкурок;
много времени требуется для добычи пропитания. У нас
имеется из Сан-Доминго около 90 птичьих шкурок, 2 десят-
ка млекопитающих и лишь 40 банок спиртовых материалов,
3 шведских банки и 4 коробки с насекомыми. И все.
... Думал быть дома в октябре, буду в январе 1915 года.
Медленность наших работ — главная причина тому. Мы не
хотим ехать, не собрав столько, чтобы заполнить ту посуду,
которую имеем с собой, и не удовлетворив Академию Наук,
Биологическую лабораторию и университет... Слишком много
сил и денег затрачено на путешествие сюда, чтобы не про-
быть здесь месяц-другой более предполагавшегося».
Они еще надеялись вернуться в январе, но все чаще по-
нимали, что это нереально. И экономили изо всех сил. Правда,
в том же письме Стрельников лучезарно описывает деше-
визну жизни: «Мы истратили вдвоем 130 рублей за два с
половиной месяца». Однако он не объясняет, за счет чего
достигнута эта дешевизна, не говорит о рваной одежде, ды-
рявых ботинках, о том, что путешественники отказывались
даже от покупки сухарей.
Погода начинала меняться, ночи стали почти такими же
жаркими, как дни, и от нестерпимой влажной духоты зоо-
логи порой не могли спать. Редкие дожди становились чаще,
начались ночные грозы — да такие, что опоясывающие пол-
неба молнии почти не гасли и гром беспрерывно перекаты-
вался под низкими тучами. После гроз пантанал вздувался
и мутнел, но потом вода быстро стекала. Время высокой
воды еще не наступило. Деревья покрылись молодыми лис-
точками и массой цветов, около которых вились дикие пче-
лы, похожие на мух, мухи, похожие на ос, и осы, похожие
на бабочек.
В середине сентября зоологи расстались с гостеприим-
ным Санто-Доминго, и вьючные быки перетащили их багаж
44
Все прекрасное колюче
в Пуэрто-Суарес, боливийский городок совсем рядом с Ко-
румбой. В то время это был действительно «пуэрто» — порт.
Здесь грузились европейские товары, привезенные по Па-
ране и Рио-Парагвай и отправлявшиеся в глубь Боливии;
отсюда вывозился боливийский каучук. Населения было
немного — несколько чиновников и торговцев, рабочие порта,
маленький гарнизон.
Боливийский консул в Корумбе, сеньор Мансилья, снаб-
дил натуралистов рекомендательным письмом к «любым
представителям власти и лицам, которых это может касать-
ся» и поставил на него огромную печать с гербом, где были
знамена и лавры, орел и пушки, а в центре — лама на фоне
горы и восходящего солнца. В Пуэрто-Суаресе им предоста-
вили довольно уютную комнату с двориком, в котором можно
было стряпать и обдирать шкуры, а начальник гарнизона
обещал им помощь вооруженных сил Боливии.
Это была колоритная фигура — долговязый, с широким
плоским лицом капитан Кинтанилья. Он когда-то побывал
в Германии, держался неестественно прямо и ходил, выбра-
сывая ноги на прусский манер. В сочетании с мешковатым,
не первой свежести мундиром и нескладной фигурой это
производило очень своеобразное впечатление, особенно на
фоне босоногих солдат.
— Вы можете спокойно ходить по лесам Боливии, сеньо-
ры! Я выучил всех своих солдат читать и писать, скакать
через ров, метко стрелять и ходить парадным шагом! Ни
один индио браво не рискнет появиться ближе чем за двад-
цать легв от Пуэрто-Суареса!
Однако действительность выглядела немного иначе. Не-
подалеку, в горных лесах восточной Боливии, еще сохрани-
лись воинственные кочевые племена индейцев; в отличие от
оседлых, «ручных» — «мансос», их называют «индиос бра-
вое» — дикие индейцы. Пока в горах достаточно воды, о них
никто не слышит; но когда ручьи начинают пересыхать, они
откочевывают в долины, как сотни и тысячи лет назад. Рань-
ше долины были безлюдны, теперь в них хозяйничают белые
поселенцы, которые не индейцев, а себя считают хозяевами
45
Глава 2
этих мест. Они охотятся на индейцев, не щадя ни женщин,
ни детей, — а в отместку индейцы нападают на одинокие
ранчо. Так каждый год во время засухи здесь идет малоза-
метная, но кровавая война. А сейчас стояла именно засуха.
Зоологи на всякий случай ходили вооруженными и ворча-
ли, что тяжелые браунинги протирают дыры в карманах.
Первые сообщения пришли с северо-запада, с верховьев
Рио Тукавака: индейцы напали на рабочих-дорожников. За-
тем было сожжено и разграблено ранчо собирателей мате
гораздо ближе, километрах в десяти от Мутума. Потом со-
всем недалеко от Пуэрто-Суареса индейцы напали на четы-
рех пеонов, работавших в лесу, недалеко от усадьбы немца-
колониста. Пеон, первым увидевший разукрашенных
перьями индейцев, забыл о лежащем рядом винчестере и
удрал, не предупредив товарищей. Вооруженные палицами
индейцы напали на оставшихся, и двое были убиты на мес-
те. Третий был только оглушен — и, очнувшись, уполз в
кусты. От него-то и узнали о происшедшем — потому что
убежавший, вернувшись в усадьбу, смолчал.
Капитан Кинтанилья с десятком солдат немедленно вы-
ступил в погоню, и городок замер в ожидании. Ходили слу-
хи о перестрелке в каком-то ущелье, о пленении вождя, ги-
бели бравого капитана... Действительность оказалась намного
прозаичнее, и через полторы недели отряд вернулся, еле
волоча ноги, встретив лишь следы индейцев и не увидев
никого из них. Последние дни не было ни пищи, ни воды,
люди пили росу, скапливающуюся в пазухах листьев кара-
гуаты, и было чудом, что никто не отстал и не погиб.
Вскоре после этих событий зоологи сами собрались к
индейцам. Правда, к оседлым, крещенным еще отцами иезу-
итами, которые некогда создали в Парагвае своеобразное
государство, просуществовавшее с начала семнадцатого века
по 1767 год.
Чикитос, «маленькие», были одной из ветвей гуарани —
обширного племени, а точнее, группы племен, до сих пор
населяющих значительную часть Южной Америки. Издав-
на занимаясь земледелием, многие племена гуарани созда-
46
Все прекрасное колюче
ли высокую культуру, и язык гуарани стал «лингва жераль»,
общим, то есть межплеменным языком на огромных терри-
ториях. В Парагвае он — второй язык после испанского, им
владеют все, от министра до последнего пеона. Даже в газе-
тах тексты печатаются в два столбца — на испанском и на
гуарани.
— До Сан-Микитио недалеко, только две легуа, — сказал
Николаю встречный чикито утром, когда зоологи вышли из
Пуэрто-Суареса. Вокруг был унылый, сухой лес. Вдоль дороги
тянулся полувысохший ручей, из которого несся рев лягуш-
ки-быка. На падали, нахохлившись, сидели грифы-урубу56.
Пахло гарью — обычная вещь в это время года. Две легуа
растянулись почти до самого вечера, зоологи шли уже не
десять, а все двадцать километров. Внезапно справа, совсем
рядом с дорогой, взвился столб пламени и дыма. Пожар
подкрался незаметно, и сейчас огненный поток катился по
дороге.
— Скорее в ручей!
Задыхаясь от дыма, зоологи бежали по руслу, окаймлен-
ному узкой полоской зелени. Над их головами летели ис-
кры и горящие листья, позади ревело пламя. Наконец, ру-
чей вывел их к деревне. Вокруг нее горел сахарный тростник,
дымились и вспыхивали пальмы. Сначала тлела их сердце-
вина, продырявленная насекомыми, грызунами и птицами;
по этой трубе ток воздуха нес пламя к кроне, и когда от
жара высыхали листья, пальма вспыхивала гигантским фа-
келом. Уже горели крайние хижины, летели по ветру горя-
щая солома и какие-то тлеющие лохмотья, суетились и кри-
чали женщины, — но пожар почти никто не тушил. Первый
же встречный чикито оказался мертвецки пьян. «У нас праз-
дник», — сообщил он пришельцам и зигзагами двинулся
дальше. В стороне сидела группа индейцев, не обращая вни-
мания на огонь, о чем-то разговаривая и смеясь. А рядом
несколько человек, качаясь и падая (вряд ли от усталости),
обливали водой уже занимавшуюся огнем хижину.
К ночи пламя утихло и появился старшина деревни, аль-
кальд. Зоологи показали ему письмо Мансильи. Алькальд
47
Глава 2
подержал его в руках и послал за учителем. Учитель был
пьян, но уразумел, что перед ним какое-то начальство, и сам
помог зоологам привязать гамаки под навесом у дома аль-
кальда. Наутро еще горели какие-то сарайчики, еще дыми-
лись пальмы, однако огонь, загнанный ветром в зеленый и
влажный бананал, плантацию бананов, утих. Погорельцы уже
строили новые хижины, а на просторной площади, похожей
на пустырь, продолжался праздник в честь местного свято-
го. Чикитос танцевали, но не древние танцы гуарани, а не-
уклюжий, изуродованный вальс под аккомпанемент само-
дельной скрипки. Танцующих обносили чичей,
перебродившим соком сахарного тростника; повсюду были
бутылки каньи — водки, которую получают, перегоняя чичу.
Посреди площади стоял высокий, гладко оструганный
стол с перекладиной на вершине, а к ней привязаны пест-
рые платки, бутылки каньи, какие-то вещи. Тот, кто добе-
рется до перекладины, может снять что хочет; учитель, сно-
ва не очень трезвый, подгоняет вверх кого-то из своих
учеников возгласами «арриба, арриба!» — вверх, вверх!
Самым большим домом на площади была церковь, отли-
чавшаяся от простых хижин крестом над входом. Вместо
колокола подвешены две кирки, внутри — несколько свечей
перед гипсовой, грубо раскрашенной статуэткой Мадонны.
Рядом — хибарка с надписью «школа». Две лавки, колче-
ногий стол, прислоненный к стене огромный крест, выре-
занные из журналов картинки на стене. Трое девочек и чет-
веро мальчиков хором нараспев читали букварь. Учитель
(как выяснилось, бывший капрал), чтобы показать, как мно-
го знают его ученики, задал задачу по арифметике: бутылка
канья стоит один песо, сколько стоят две бутылки?
Рядом с классом, за стенкой — какое-то странное соору-
жение, две доски с полукруглыми прорезями, запирающие-
ся на замок. Оказывается, здесь кутузка, а это колодки, в
которые сажают провинившихся чикитос. Учитель с сожа-
лением говорит, что колодки несовершенны, в них можно
поставить только ноги. Вот в Пуэрто-Суаресе есть аппарат
гораздо лучше, там сквозь отверстия в досках могут быть
48
Все прекрасное колюче
просунуты руки, ноги и голова. Мрачно выглядела «циви-
лизация», к которой приобщились индейцы чикито...
В окрестностях Сан-Микитио оказалось мало интерес-
ного для зоологов, и они решили идти в глубь Боливии, на
военный пост Мутум. Пройти нужно было километров со-
рок.
Вышли с восходом. Тропа оказалась скверной — то ко-
лючие кусты, то сгоревший лес с торчащими из земли ос-
татками кустов и стволов, на которых рвались и без того
ветхие сапоги. Ветра не было, жара делалась все сильнее.
Вода в бутылках нагрелась и не утоляла жажду, пот лился
ручьем — и сотни крохотных пчел, слетевшихся к спутни-
кам, жадно сосали его, покрывая руки, спину, лицо. Мед-
ленный, неторопливый, бесконечный марш; рюкзак и ружье
становятся все тяжелее. Пожарище, наконец, кончилось, но
легче идти не стало, редкий пальмар не давал тени — солн-
це было в зените. Лес был сух и безмолвен, весна в нем еще
не наступила, и даже цикады куда-то исчезли. Редкие дуно-
вения ветра были так горячи, что казалось — дует из топя-
щейся печи. К металлическим частям ружья нельзя притро-
нуться — так они накалились; земля жгла ноги через подошвы
сапог. Теперь можно было понять, каково пришлось Кинта-
нилье и его солдатам. Вода кончилась, остановки станови-
лись все чаще. Иван ушел вперед, а Николай окончательно
выбивался из сил и наконец упал в горячую пыль дороги.
Метрах в пятнадцати впереди была тень, но доползти до
нее уже не было сил. В мыслях было одно — вода. Чудились
фонтаны Рио, огромная Ла-Плата, ручьи Сан-Доминго и
питерский дом на Тверской, где на столе всегда стоит кув-
шин с холодной водой... Сейчас даже грязная вода Пуэрто-
Суареса казалась необыкновенно привлекательной. Мухи и
пчелы облепили лицо, забирались в нос и рот, отгонять их
не было сил. Сознание уходило.
И вдруг сквозь жужжание насекомых Николай услышал
скрип колес и крики погонщика. Шатаясь, поднялся. Из-за
поворота дороги выкатилась двуколка, запряженная вола-
ми, и это было спасением.
49
Глава 2
«Мутум серка, серкита! Мутум близко!» — повторял ста-
рик-чикито, помогая забраться в повозку. В ней лежало не-
сколько палок сахарного тростника — обгорелого, притор-
но-сладкого и все же освежающего рот.
На окраине Мутума, у ручейка ждал уже начинающий бес-
покоиться Стрельников. Можно было лечь в ручей и пить,
пить, пить... Но путь еще не кончился. Оказалось, что военный
пост здесь снят и надо было идти дальше, к форту Сан-Хуан
— еще километров двадцать. Их одолели на следующий день.
В форту не было ни укреплений, ни пушек — только
несколько домов, крытых тростником. Цель его устройства
была самой мирной, сюда присылали на поправку солдат,
заболевших лихорадкой в болотистых низинах Пуэрто-Су-
ареса. Основным их развлечением была охота — и экскур-
сируя вместе с солдатами зоологи значительно пополнили
свою коллекцию шкур и черепов. Им удалось добыть моло-
дого тапира, несколько оленей, дикобраза.
Самым интересным местом в окрестностях Пуэрто-Суа-
реса была, конечно, огромная лагуна Баия-де-Касерес — це-
лая система озер, до десятка километров ширины, узким
рукавом соединенная с Рио-Парагвай. Зоологи объездили
ее всю — то на узком долбленном каноэ, то на лодке. Вып-
лывали затемно, рассвет встречали посредине озера. Гасли
звезды, таял туман, и огненный диск взлетал над горизон-
том. Ни ветерка, ни ряби. Тишина. Вдоль берега неподвиж-
но стоят серые и снежно-белые цапли, откуда-то бесконеч-
ной черной лентой летят бакланы. Раздается как будто
удивленный птичий крик, и лес оживает. Картавые вопли
попугаев, пронзительный смех сокола-хохотуна, гулкий хор
ревунов и как будто в знак солидарности рычание крокоди-
лов. Проснулись спавшие на голых ветвях деревьев грифы -
урубу и начали раскланиваться, разминать крылья. И вот
уже нет утренних полутонов, только яркий свет солнца и
голубизна проснувшегося неба.
Каноэ плывет, лавируя между плавучими островками —
камалотес. В основе такого островка какой-нибудь смытый
водой куст или коряга, занесенные ветками и травой, водо-
50
Все прекрасное колюче
рослями и тиной. Со временем на нем вырастает камыш, а
порой и мелкий кустарник; тогда на него можно выйти, хоть
он притапливается и пружинит под ногами. Ветер носит
эти островки по всей лагуне, то сбивая их в плотную массу,
то разгоняя снова.
Здесь невероятное количество рыб. В нагретой солнцем
воде буквально кишат яркие аквариумные рыбешки, пан-
цирные сомики, похожие на щук хищные траиры и, конеч-
но, пираньи. По дну ползают гигантские улитки и ярко-
красные, как будто вареные, пресноводные крабы; скользят
водяные змеи. Ловить рыбу на удочку здесь проще просто-
го, но редкий экземпляр удавалось поймать неповрежден-
ным. Однажды, поймав довольно крупную рыбу, Николай
не вытащил ее сразу. Через несколько минут от нее оста-
лись только голова и часть позвоночника. Пираньи!
Каноэ скользит беззвучно, слышен только звук капель,
падающих с длинного шеста. На воде лежат куски коры и
дерева. Вдруг один такой кусок исчезает под водой... дру-
гой... третий... это кайманы. Утром они особенно осторожны
и не подпустят человека близко.
Но солнце начинает припекать, кайманы выползают
греться на топкие берега островков и часами неподвижно
лежат, нежась на солнце. В это время к ним можно подо-
браться и стрелять — но только пулей, потому что картечь
нередко отскакивает от их панцирной брони.
Вот на островке довольно большой — метра в два с по-
ловиной кайман. Каноэ тихо приближается, жакарэ на муш-
ке... выстрел, и на том месте, где он только что был, — водя-
ной смерч. Раненое чудовище бьет хвостом с такой силой,
что весь островок колышется, — и вдруг тишина. Затонул.
Его поддели шестом, вытащили на поверхность, стали втас-
кивать в лодку. И вдруг «мертвый» зверь с такой силой
заработал хвостом, что чуть не опрокинул каноэ. Пришлось
отпустить его. Жакарэ с поразительной быстротой пронесся
внутрь острова, ломая заросли тростника, подняв хвостом
целую бурю, — и замер уже насовсем. С трудом перевалили
длинное тяжелое тело через борт. Вечером зоологи устроят
51
Глава 2
чурраско из его мяса, которое по вкусу окажется похожим
на осетрину.
Снова лодка скользит в лабиринте островов, бухточек и
каналов; по воде носятся жучки-вертячки, с островка, как
неслышная тень, скользнула в воду и исчезла анаконда. Пат-
ронов все меньше, в носу каноэ лежит с десяток птиц. Раза
два зоологи проезжали мимо неподвижных индейцев-чики-
тос, стоявших в воде с удочками в руках и методично вы-
таскивавших одну рыбу за другой, не обращая внимания ни
на пираний, ни на жакарэ. Жители тропической Америки
знают, что только запах крови или беспорядочные движе-
ния привлекают пираний. А жакарэ? «Все в руках бога», —
ответил на вопрос один из рыболовов. На обратном пути
попробовали местный способ ловли маленьких кайманов —
на большой рыболовный крючок насадили кусок мяса и
потянули эту «удочку» за движущейся лодкой. Несколько
раз наживку съедали пираньи, но в конце концов попался и
жакаренок в полметра длиной.
Порой в воде встречались целые скопища жакарэ, не ус-
тупавших лодке дорогу, злобно ворчавших или шипевших
на нее. Особенно наглых приходилось отгонять, с размаху
ударяя шестом.
Здесь, на этих водных просторах, зоологам довелось уви-
деть одно из чудес Земли — самую огромную кувшинку
мира, знаменитую Викторию регию. Среди плавучих остро-
вков и коряг — ее царство, бескрайние скопления лежащих
на воде круглых кожистых листьев и огромных ало-розо-
вых цветов.
Когда зоологи впервые вышли на берег лагуны и увиде-
ли эти заросли, Стрельников бросился в воду и по грудь в
ней пошел к ближайшему цветку. Оказавшийся поблизости
кайман испуганно шарахнулся в сторону, а пираньи, по-
видимому, были заняты другими делами.
Стебель Виктории был покрыт массой длинных, очень
острых шипов, и Митрич крепко исколол руки — но все-
таки срезал цветок и вернулся, сияя. Вечером в письме он
напишет: «Все прекрасное колюче...».
52
Все прекрасное колюче
Цветок был огромен — треть метра в диаметре. Наружные
лепестки его были красные с лиловым отливом, внутренние —
розовые и кремово-белые. От него шел нежный, но силь-
ный аромат, похожий на запах дыни, земляники, ананаса.
Одним из первых ученых, видевших этот цветок, был
французский ботаник Бонплан, друг Гумбольдта; он чуть не
утонул, пытаясь его достать. Но рассказать о своей находке
он не успел — вскоре после этого его арестовал парагвайский
диктатор Франсиа57. Много лет Бонплан провел в заточении,
и честь описания великолепного цветка досталась другим...
Под огромными цветами и широкими листьями вода была
совершенно прозрачна. Там прятались от солнца стайки рыб,
крабы, водяные змеи, а на листья нередко вылезали малень-
кие жакарэ, греясь на солнце. По листьям бегали яканы, на
них присаживались яркие зимородки, над ними кружили
изумрудные стрекозы. Стрельников щелкал своим малень-
ким аппаратом и с грустью думал о том, что эти снимки не
смогут передать и сотую долю красоты цветов, останутся
только намеком, помогающим оживить воспоминания.
Аппарат Ивану Дмитриевичу подарил Метальников, и
был он не очень пригоден для экспедиции. Он имел два
объектива и делал сразу два снимка на пластинку размером
4.5 на 12 сантиметров. Отпечаток с такой пластинки можно
было рассматривать в стереоскопе, которым тогда очень ув-
лекались. Объективы этой камеры имели невысокую свето-
силу, а пластинки были слабой чувствительности, поэтому
выдержку приходилось давать большую. У Стрельникова
часто против записей о снимках, сделанных на открытом
воздухе, стоят пометки: «секунда», «полсекунды». Снимать
вблизи этот аппарат не мог, поэтому невозможно было фо-
тографировать ни насекомых, ни цветы. Фотолаборатория
самая что ни на есть походная — красный фонарь с огарком
свечи и несколько мисок с растворами. Темноту было не-
трудно обеспечить, особенно в безлунные ночи; хуже с тем-
пературой проявителя. Ночные «тропические холода» дав-
но кончились, термометр не опускался ниже 25 градусов.
Ио Стрельников упорно снимал и проявлял, переснимая
53
Глава 2
некоторые сюжеты по несколько раз, и стопки коробок с
негативами постепенно росли. Обучился фотографии и Ни-
колай.
Нередко наши путешественники ходили обратно в Бра-
зилию, в Корумбу за почтой и газетами. Пограничные по-
рядки были патриархально просты, и чаще всего на границе
они никого не встречали. Один только раз дежурил боли-
вийский солдат; он вежливо подержал паспорт Стрельни-
кова вверх ногами, вернул и пожелал счастливого пути. Зоо-
логи, конечно, вспомнили при этом, что Кинтанилья научил
своих солдат не только прыгать через ров, но и читать.
Во второй половине октября был истрачен последний
песо из «прикосновенного» запаса, и надо было возвращать-
ся в Асунсьон. Последний взгляд на птичьи стаи над зарос-
лями Виктории регии, и снова каюта на старом колесном
пароходе, то и дело выползающем на мель, снова малосъе-
добное мясо с каменными галетами. И вот, наконец, гостеп-
риимный дом Риттера, который и слышать не захотел о
том, чтобы зоологи жили в эмигрантской гостинице.
Зеленая лампа освещает ряды кожаных переплетов, из
столовой доносится звон хрусталя и фарфора — хозяйка
накрывает на стол. Недолгий отдых перед новыми дорога-
ми и неторопливый разговор. На этот раз — о сложной ис-
тории Парагвая.
— Вы заметили, что в Асунсьоне нет стариков? Старухи
есть, а вот мужчин за шестьдесят не встретишь. Сорок с
лишним лет назад здесь бушевала одна из самых жестоких
войн девятнадцатого века; она прославила Парагвай на весь
мир и обескровила его. Войной этой кончилось правление
трех диктаторов. Первым был один из основателей пара-
гвайской независимости, Франсиа. Либеральный адвокат,
воспитанный на французских вольнодумных идеях, он был
умен, энергичен и талантлив. Он смог справиться и с вне-
шними, и с внутренними врагами. В то время, когда в со-
седних странах шли междоусобные войны, в Парагвае ца-
рили мир и, по всей видимости, процветание. Но каким
образом и какой ценой?
54
Все прекрасное колюче
Франсиа наглухо закрыл страну от внешнего мира. Ник-
то не смел выехать за границу, а иностранцев, рискнувших
заехать в Парагвай, он попросту сажал в тюрьму — вы ко-
нечно, помните, что случилось с Бонпланом? Ни газеты, ни
книги в Парагвае не печатались, иностранные газеты и жур-
налы получал только Франсиа. А чтобы не возникла оппо-
зиция, он просто закрыл все высшие и средние школы, ос-
тавив только начальные. От его либерализма не осталось и
следа. Диктатор создал армию шпионов и доносчиков, жес-
токо расправлялся со всеми, кого начинал подозревать, а в
конце концов приказал называть себя «Эль Супремо», по-
русски это можно перевести как «Всевышний». Но простой
народ был сыт и искренне горевал, когда он скончался пос-
ле двадцати пяти лет правления.
Новым диктатором стал Карлос Антонио Лопес58. Тоже
адвокат, тоже либерал. Он отпустил вожжи — открыл стра-
ну, завязал контакты с соседними странами, Соединенны-
ми Штатами, Европой. Начала развиваться промышленность,
была построена хоть и небольшая, чуть больше 70 километ-
ров, зато первая в Южной Америке железная дорога. Лопес
был гибок и осторожен, ловко лавируя в джунглях южно-
американской политики. Формально он был президентом,
но власть его была неограниченной. Никто и слова не ска-
зал, когда он назначил вице-президентом, а стало быть, и
своим преемником сына — Франсиско Солано Лопеса59, в
тридцать лет уже бывшего военным и морским министром.
В 1862 году старший Лопес умер, и президентом, а факти-
чески диктатором стал младший, человек крутой, решитель-
ный и очень самонадеянный.
Обстоятельства же складывались так, что крутость и са-
монадеянность могли только повредить. Аргентина и Бра-
зилия стремились расшириться за счет Парагвая, то и дело
возникали конфликты. У Парагвая не было выхода к морю,
реки контролировались соперниками. Наверно, единствен-
ным выходом могла стать обдуманная дипломатия, разум-
ная осторожность. Но Лопес привык решать все сплеча и
надеялся на свою армию, самую большую в Южной Амери-
55
Глава 2
ке. Он первым начал военные действия и ворвался в Брази-
лию. Когда Аргентина отказалась пропустить его войска че-
рез свою территорию, он объявил войну и ей, а позднее на
стороне его противников выступил и Уругвай. Вначале ар-
мия Лопеса одерживала победу за победой, но эти победы
стоили дорого, ресурсы Парагвая были вдесятеро меньше,
чем у его противников. Пришлось перейти к обороне. Пара-
гвайцы сражались, не щадя себя; в армии дрались даже дети.
Три года длилась осада крепости Умайта — ее называли
парагвайским Севастополем, но в конце концов она пала.
Бразильский флот разгромил парагвайскую эскадру, враги
захватили Асунсьон, и Лопес едва вырвался из окружения.
В ярости он расстреливал интернированных иностранцев и
пленных, казнил своих лучших генералов, а заодно двух
собственноых братьев — и воевал до полной гибели своей
армии. В последнем бою был убит и он.
Эта крупнейшая в истории Латинской Америки война
была катастрофой для страны — она унесла больше трети
населения, погибли почти все мужчины. Парагвай лежал в
руинах, победители отхватили часть его территории, нало-
жили огромную контрибуцию. Будь Лопес умнее и дально-
виднее, этого можно было бы избежать. Зато теперь он для
многих национальная гордость, великий герой. Хорошо ве-
личие, из-за которого гибнет чуть ли не весь народ!
Пошарив на книжных полках, Рудольф Александрович
достал огромный альбом — «Республика Парагвай, столетие
национальной жизни». Изрядная его часть была посвящена
этой войне — самому яркому эпизоду в истории страны. Опи-
сания сражений перемежались фотографиями орудий, тран-
шей, разбитых пароходов, бравых офицеров и генералов — и,
конечно, самого Лопеса в профиль и анфас, а то и во весь
рост, при шпаге, с орденской лентой через плечо и парадной
треуголкой в руках. Ничего не скажешь, он был эффектным
мужчиной. Правильные черты лица, пристальный взгляд,
выражение надменной любезности. То ли дело изображен-
ный рядом военно-морской министр генерал Барриос с ог-
ромной всклокоченной бородой, громадными усищами и
56
Все прекрасное колюче
неистовыми глазами ничего не боящегося человека. Уцелев
в десятках сражений, он осмелился сказать Лопесу, что вой-
на проиграна — и за это был расстрелян в каком-то подвале.
Альбом был удивительно интересен. Здесь было все —
национальный гимн — «Парагвайцы, республика или смерть»,
почему-то написанный не парагвайским, а уругвайским по-
этом, — со словами о новом Риме, великолепном отечестве,
которому рукоплещут Европа и мир; тут же масса реклам-
ных сведений о торговых и промышленных фирмах (добрая
половина их принадлежала немцам) и бесчисленные фото-
графии. «Национальная церковь» — бритые патеры, группа-
ми и поодиночке; «Национальная армия» — множество офи-
церов в гордых позах; «Журналисты и публицисты» — в том
числе сам Рудольф Александрович с лихо закрученными уса-
ми; «Чиновники и экс-чиновники», «Студенты, обучающие-
ся за границей» — и сотни четыре снимков «Сеньор, сеньо-
рит и детей Асунсьона». Но интереснее всего были портреты
всех президентов и министров с датами их правления.
Если в прошлом президенты менялись, как положено,
каждые четыре года, то с начала двадцатого века редко кому
удавалось высидеть в президентском кресле года полтора-
два. Вот доктор Гондра, нынешний министр иностранных
дел, к которому зоологи приглашены на завтра. Энергичное
лицо, тронутая сединой эспаньолка. Подпись гласит, что он
был президентом с 25 ноября 1910 года по 17 января 1911
года. Сменивший его полковник Альбино Хара оказался не-
многим счастливее и был убран сеньором Либерато Марси-
алем Рохасом, мрачным джентльменом в ленте с огромной
звездой, даты правления которого приводились не очень
внятно: «5 июля 1911 — ноябрь 1911 и ноябрь 1911 — 28
февраля 1912». 27 февраля 1912 года президентом стал эле-
гантный господин в пенснэ, доктор Педро Пенья, абсолют-
ный неудачник, сидевший в президентском кресле меньше
месяца, — и, наконец, появляется огромный, почти во всю
страницу портрет его превосходительства, последнего сень-
ора временного президента дона Эмилиано Гонзалеса На-
веро, мужчины очень импозантного, а под ним маленькие
57
Глава 2
снимки военно-морского министра Гондры и министра внут-
ренних дел сеньора дона Эдуарда Шерера... Постой-постой,
тут что-то не так!
— Рудольф Александрович, а кто сейчас президент?
— Как кто? Шерер, конечно.
— А где дон Эмилиано Наверо?
— Ищите прошлогодний снег! Удрал в Аргентину, ждет
своей очереди устраивать «революцию». Альбом-то издан
два года назад, с тех пор много воды утекло в Рио Парагвай.
После обеда Рудольф Александрович разложил на столе
карту.
— Давайте подумаем, куда вам стоит поехать теперь. Я
мог бы устроить вас на своей эстансии, но это места не
очень интересные — пампа, степь и пасущийся скот. На-
сколько я понимаю, вы хотите попасть туда, где есть дев-
ственный лес, много дичи и такие индейцы, которые еще не
носят штаны, но в путешественников уже не стреляют. По-
жалуй, больше всего вам подойдет вот это — Пуэрто-Берто-
ни на Альто-Парана. Леса там дремучие, совсем рядом огром-
ный водопад Игуасу, а главное, — там живет старик Бертони60.
Вы, конечно, слышали о нем? Вот он — в альбоме.
...Заголовок — «Национальная школа агрикультуры», груп-
повой снимок выпускников. Посредине в нетерпеливой позе
присел на стул коренастый человек с огромным лбом, ред-
кой черной бородой и внимательными глазами.
— Он швейцарец, ботаник, много лет жил в лесах Арген-
тины и Парагвая. В Асунсьоне организовал эту сельскохо-
зяйственную школу, руководил ею, но в конце концов вер-
нулся в леса. Парагвайское правительство дало ему для
усадьбы двадцать пять квадратных километров земли, но
он с детьми возделывает лишь столько, сколько нужно для
пропитания, а на остальной земле устроил заповедник. Один
его сын — агроном, другой — ботаник, третий — зоолог, ваш
коллега. Они живут там своеобразной научной общиной,
даже свои работы печатают сами. Лучшего места для рабо-
ты вам не найти. Завтра надо будет поговорить об этом с
Гондрой.
58
Все прекрасное колюче
Наутро произошла катастрофа. Надевая штаны, Нико-
лай услышал глухой треск — и с ужасом увидел, что ветхая
ткань разорвалась. Схватился за иголку, но материя пополз-
ла дальше. Стрельников катался от хохота, пока не увидел,
что и его штаны выглядят не лучше. А через час идти к
министру! Что делать? Попросить штаны у Риттера? Но в
его брюки могут влезть оба зоолога сразу. — Пойдем в паль-
то, — решает Митрич.
И вот у входа во Дворец правительства часовой с вин-
товкой за спиной, в парадной каске со шпицем, с лампаса-
ми в полштанины отдает честь Риттеру и зоологам. Испан-
ско-мавританский стиль дворца с открытыми галереями
забавно контрастирует с тяжелым классическим портиком.
Внутри колонны белого мрамора, бархатные портьеры, мно-
жество портретов в золотых рамах. Министр еще занят и
просит обождать; гостей развлекает разговором государствен-
ный секретарь. Зоологи конфузливо преют в своих пальто.
Входит Гондра — высокий, в простеньком пиджачке. Он
бывал в боливийском приграничье и с интересом расспра-
шивает зоологов о жизни в Корумбе и Пуэрто-Суаресе, о
результатах работы. Потом разговор переходит на полити-
ку. Европейская война, как ни далека она от Парагвая, уже
сильно отразилась на экономике страны. Экспорт почти пре-
кратился, растет инфляция, все дорожает. Министр одоб-
рил мысль Риттера послать зоологов к Бертони и тут же
написал рекомендательное письмо к нему, а заодно прика-
зал выдать бесплатные билеты для проезда и по железной
дороге, и на пароходе.
— Фелис виахе, сеньорес! Счастливого пути!
Несколько дней провели путешественники в столице Па-
рагвая, присматриваясь к яркой и незнакомой жизни. Пос-
ле лесов и болот Асунсьон показался им большим и шум-
ным городом. Толпы нарядно одетых людей заполняли
вечерние улицы, однако это были только мужчины — жен-
щинам полагалось сидеть дома. По утрам в небе с треском
разрывались ракеты — это редакции газет извещали о выхо-
де утреннего выпуска. В воскресенье зоологи присутствова-
59
Глава 2
ли на торжественной церемонии перенесения Мадонны. Ок-
руженная девушками в белых платьях, над толпой колыха-
лась раскрашенная статуя, одетая в пышные одежды, с лен-
той и звездой какого-то ордена на груди. За ней следовали
священники и военный оркестр, играющий марши. Потом
на площади Меркадо начался народный праздник с конны-
ми состязаниями, и гаучо на богато разукрашенных конях
проносились под высокими арками, на полном скаку пыта-
ясь попасть похожей на карандаш палочкой в подвешенное
колечко; победитель награждался ярким платком.
По вечерам у Рудольфа Александровича зоологи встре-
чались с учеными, журналистами, чиновниками и просто
интересными людьми. Как-то зашел сухощавый, с темно-
бронзовым лицом и подбритыми усиками человек — ти-
пичный парагваец. Военная выправка, на груди позвякива-
ют медали. К изумлению путешественников, он представился
по-русски:
— Бывший лейб-гвардии гусарского полка ротмистр, быв-
ший парагвайской кавалерии майор, бывший начальник ох-
раны бывшего президента Феррейры, ныне вольный план-
татор Комаров!
История его была бурной. Вначале — растрата полковых
денег и бегство в Америку; потом служба в Парагвае, погра-
ничные войны, перевороты, поиски алмазов в Бразилии,
неудачное хозяйствование на плантации кофе, а потом круп-
ный перевод из России от матери — на покупку земли. Сей-
час бравый капитан эти деньги успешно прокучивал.
Другой русский, Левинский, оказался редактором одной
из газет и корреспондентом русских газет в Парагвае. Этот
суховатый и жесткий человек немало помог зоологам. От
него и Риттера они узнали много забавного о пребывании
Геймана в Асунсьоне. Приехал он сюда почти без гроша,
жил то у Левинского, то в каюте стоявшего у пристани па-
рохода, тайком туда пробираясь. Прочел для эмигрантов лек-
цию — «Моя жизнь среди краснокожих дикарей в Брази-
лии» (а у индейцев-то был меньше двух недель!). С
полученным от Гондры бесплатным билетом съездил к Бер-
60
Все прекрасное колюче
тони и на водопад Игуасу, а теперь обретался где-то в Уруг-
вае и собирался ехать в Чили; все это, по-видимому, бес-
платно. «Гейман прошумел повсюду», — улыбаясь, записы-
вал Николай.
Последний вечер у Риттера. Коллекции сложены на хра-
нение на таможне, вещи уложены. Зоологи торопливо пи-
шут письма — веселые, беззаботные, а на душе тоскливо.
Что-то впереди? Вамос зеен, как говорил на своем немецко-
испанском жаргоне Карстен. Посмотрим...
Рудольф Александрович откупоривает вино.
— Итак, друзья, фелис виахе — счастливого пути!
61
ГЛАВА 3
Katnacfnftocpa if по etna ^айя-Hezfia
«В день моего двадцатипятилетнего юбилея утром после
завтрака мы пустились в новые места... С нами два быка с
индейцами и негритенок», — записал Манизер третьего ок-
тября. И вот этнографы шагают на север через высохшую
глинистую степь — кампо. Покрикивает на быков погон-
щик, пронзительно скрипит огромными, сколоченными из
62
Катастрофа у поста Байя-Негра
досок колесами арба, в которой под навесом лежат ящики с
коллекциями и пожитки. Точно такие неуклюжие и тяже-
лые повозки разъезжали некогда по дорогам Испании и Пор-
тугалии, тянулись в обозах конквистадоров и с тех пор здесь,
в Бразилии, не изменились ни в единой своей детали.
Дорога ведет через серебристые и прозрачные, не даю-
щие тени рощицы мелколистной акации, сквозь заросли ко-
лючих мимоз, мимо полувысохших озер, кишащих птицей.
Вдали маячат нескладные силуэты бутылочных деревьев,
порой встречается корявый великан кампо — дерево жато-
ба, и тогда все бросаются собирать лежащие под ним струч-
ки, наполненные сладкими, мучнистыми плодами. От озер
бегут звериные тропы, на них следы оленей, страусов, тапи-
ров. А вот и сам тапир, спугнутый людьми, с ревом бросает-
ся в воду и плывет через озеро, а в вдогонку ему улюлюка-
ют индейцы.
Порой погонщик, старый Жозе, заметив пасущегося вда-
ли оленя, слезал и крался к нему со старым винчестером,
подвязанным шнурками и проволочками. Огнестрельное ору-
жие не изменило привычек индейца — так же, как при охо-
те с луком, он старался как можно ближе подобраться к
дичи и стрелял, держа ружье как лук, в вытянутой руке.
Попадал редко, но все-таки мясо на ужин было каждый день.
Хватало и рыбы — за полчаса из любого озерца можно было
натаскать кучу пираний.
Нередко обрушивались внезапные ливни, одежда вмиг
промокала, но выглянувшее солнце почти так же быстро
сушило ее. И было так приятно шагать под индигово-синим
небом вперед, в неведомое, следя за перелетающими цапля-
ми и попугаями и наслаждаясь одиночеством.
Именно одиночества, возможности побыть наедине с со-
бой не хватало этнографам в «столице» племени кадиувео
Налике, где они провели целых два месяца.
Это было странное селение, его дома не имели стен. Была
просто длинная, шагов в двести, вереница двускатных крыш,
стоявших на высоких столбах и почти смыкавшихся друг с
другом. Две трети места под ними занимали низкие полати,
63
Глава 3
закрытые циновками или бычьими шкурами. У каждой се-
мьи свои полати, свои столбы, увешанные имуществом —
оружием, бутылками из тыкв, сумками со всякой мелочью.
Днем цепочка «домов» просматривалась из конца в конец, и
можно было видеть, чем занимается каждый член племени.
Это оказалось очень удобно для этнографов — однако им
самим тоже некуда было деться от любопытных взглядов.
Горстка кадиувео, обитавшая в Налике и двух других се-
лениях, была остатком воинственного племени мбайя-гуай-
куру, пришедшего с запада, из Чако. Вокруг их резервации
бразильские поселенцы занимались скотоводством, распахи-
вали землю, но кадиувео упорно держались за свои древние
обычаи. Основой их жизни, как и много поколений назад,
была охота. Правил племенем совет старейшин, имелись в
нем своеобразная аристократия и даже рабы — потомки ког-
да-то захваченных в плен врагов. Рабы выполняли более тя-
желую работу, сеяли на небольших полях бобы и маис; впро-
чем, рабство было патриархальным и жизнь рабов немногим
отличалась от жизни их хозяев. Индейцам были интересны
странные белые, которые могли целый день расспрашивать
какого-нибудь старика о былых битвах мбайя-гуайкуру, слу-
шать предания о том, почему мбайя стали охотниками, а их
соседи терено — земледельцами или о том, как зверек куэльо
украл огонь у племени токеро и отдал его другим людям.
Наверно, эти белые были торговцами, потому что они при-
64
Катастрофа у поста Байя-Негра
везли на обмен много вещей. Но они покупали у кадиувео
не мясо и не шкуры, а украшения, оружие, посуду.
«Любопытство, возбужденное нами, а особенно безделуш-
ками, привезенными в качестве обменного материала, соби-
рало под наш кров толпы женщин и ребятишек, позволявших
тут даже фотографировать себя — вещь почти невозможная
при других обстоятельствах. Женщины украшены серебря-
ными и жестяными кольцами, браслетами, поножами и оже-
рельями и раскрашены на всех видимых частях тела (одежда
состоит только из юбки) прихотливым рисунком, который
они заменяют на новый по мере его стирания. Таким же
рисунком покрыты предметы утвари: глиняная посуда, кожа-
ные подстилки, калебасные бутылочки, — все, что попадает-
ся под руку неутомимых художниц», — писал Фиельструп.
Первое время, как мы уже знаем, главным «купцом» был
Гейман. Правда, за ним нужен был глаз да глаз: порой в
азарте он умудрялся выменивать даже вещи фабричного про-
изводства, привезенные сюда бродячими торговцами. Пос-
ле его отъезда за торговлю взялся сдержанный, внешне все-
гда спокойный Фиельструп. Манизеру для этого не хватало
выдержки, и он раздраженно писал: «Меня это как-то со-
всем не интересует», меланхолически добавляя: «У меня
сперли в первый же день из кармана цветные карандаши».
Увы, кадиувео, уже немало общавшиеся с белыми, вос-
приняли от них некоторые не лучшие привычки. Несколь-
ко каменных зернотерок, выменянных в первые дни, очень
быстро исчезли из вещей этнографов. Но Фиельструп, от-
метив этот печальный факт в своих записях, тут же объек-
тивно добавил, что пригодный для их изготовления камень
встречается очень редко, а ведь зернотерка — вещь совер-
шенно необходимая в индейском хозяйстве. Каждый день у
навеса этнографов разыгрывались сценки, достойные вос-
точного базара. Женщины часами рылись в бусах, зеркалах
и цепочках, мужчины перебирали рыболовные крючки и
перочинные ножички, а Фиельструп глядел на украшения
индейских красавиц и в мечтах уже видел их под стеклом
музейных витрин, рядов с затейливо вышитыми сумочками
1 - 8836
65
Глава 3
из стеблей карагуаты. Какой-нибудь индеец, развернув вет-
хую тряпицу, доставал почерневшую, еще дедом его выре-
занную фигурку броненосца, тапира или человека. Девушка
робко протягивала расписанный черной и белой краской
сосуд в форме сказочного зверя — то ли ягуара, то ли кай-
мана, с яркими, выложенными бисером глазами. Хотелось
приобрести все, что приносили кадиувео, но обменный ма-
териал надо было экономить, выбирая самые типичные и
самые интересные вещи. И не дай бог показать, что какой-
то предмет особенно тебе приглянулся — тогда цена взле-
тит впятеро. Лукавый торг кажется бесконечным, и к вече-
ру Фиельструп измотан настолько, что не хочется даже есть.
Тем временем в стороне, в окружении толпы любопытных
Манизер так же неустанно записывает названия вещей,
животных, растений и разбирается в сложных семейных
отношениях кадиувео.
Начинает темнеть, на просторной площадке около хи-
жин загораются костры. Вокруг костров, негромко разгова-
ривая, сидят на корточках полуобнаженные люди, а рядом
дети шумно играют в извечные прятки, салочки и какие-то
другие, незнакомые игры. Мерцающее пламя отражается в
глазах и украшениях, освещая то мускулистый торс воина,
то руку ребенка, оплетенную шнуром-амулетом, то распи-
санное узорами лицо женщины. Молодежь затевает танец;
человек двадцать встают друг за другом, поджав правые ноги,
и каждый кладет ступню на колено стоящего сзади. Образо-
вав тесное кольцо, они начинают кружиться, подпрыгивая
на одной ноге как можно выше и громко ухая в такт. Ветер
пахнет пряными цветами, с недалекого озера доносится ог-
лушительный лягушачий гам, а над кострами высоко ввер-
ху кружат козодои и летучие мыши, ловя привлеченную
светом мошкару.
Нередко по вечерам этнографы становились свидетеля-
ми живо интересовавшего их представления. Сначала под
каким-нибудь навесом раздавался сухой звук погремушки,
потом — заунывное пение, переходящее в плач или подра-
жание крикам животных. Потом к костру, продолжая петь,
66
Катастрофа у поста Байя-Негра
выходил колдун с зеркальцем в одной руке и пучком страу-
совых перьев в другой. Его главные обязанности — отпуги-
вать от селения злых духов и лечить больных. Болезни же,
как было хорошо известно всем кадиувео, вызываются ко-
лючками и косточками, попавшими внутрь тела. И вот ра-
зыгрывалась долгая и сложная пантомима, и в конце кон-
цов колдун «высасывал» причину болезни и торжественно
демонстрировал всем заранее припасенную косточку или
колючку, будто бы вышедшую наружу.
Хворей же у индейцев было немало — от простуды и
малярии до высасывающей силы болезни Чагаса, которую
переносит огромный плоский клоп. Бразильцы называют его
«барбейро», цирюльник, потому что в старину цирюльники
занимались еще и кровопусканием. Ученые полагают, что
странная немощь, мучившая Дарвина много лет, была имен-
но болезнью Чагаса, которую он подхватил в Патагонии.
В сознании кадиувео причудливо переплетались обрыв-
ки христианского учения и вера в бесчисленных духов, на-
селяющих природу. Властью над этими духами, по мнению
индейцев, и обладали колдуны, которых называли «паже»
или «падре», как католических священников. Падре не только
мог заставить духов зла уйти из тела больного, он обладал
также властью над душами умерших и мог оберегать от них
живых или, напротив, мог натравить их на неугодного чело-
века. Власть падре была огромна — он мог наслать на чело-
века болезнь, разорить его, лишить рассудка. Поэтому в по-
рядке предосторожности индейцы попросту убивали
какого-нибудь особенно могущественного падре, пока он не
успел натворить больших бед. Конечно, его дух мог ото-
мстить, но эту беду было довольно просто отвести, достаточ-
но только переменить имя. Дух ищет Антонио, но такого
человека давно уже нет, он сделался Педро — вот дух и ос-
тался в дураках. А если учесть, что у каждого кадиувео есть
христианское имя и еще несколько других, «языческих», то
возможности для загробной мести исчезают окончательно.
Собирая материалы для словаря кадиувео, этнографы об-
наружили своеобразный реликт древних общественных от-

67
Глава 3
ношений — особый «женский язык», во многом непонят-
ный для мужчин. «Слова женской речи в самом корне от-
личны от мужских, а иногда только в суффиксах».
Своему туалету женщины кадиувео посвящали не мень-
ше времени, чем модницы цивилизованных стран. Они не
могли похвастаться нарядами, зато каждый день по несколь-
ко часов расписывали друг друга, и всякий раз по-новому.
К удивлению этнографов оказалось, что эти узоры — не
просто яркий орнамент, что рисунком и цветом раскраски
тела можно выразить настроение, передать радость или пе-
чаль. А если девушка раскрашивала лицо мужчины — это
было равносильно признанию в любви. Какая жалость, что
Гейман уехал, не узнав этого! Он бы так гордился — ведь
его раскрашивали целых три девушки...
Здесь, в глубине Бразилии, время текло неторопливо и
вести доходили медленно. Манизер вспоминал: «Под конец
нашего пребывания редкие заезжие стали рассказывать о
том, что там, «вниз по реке», не все ладно, что Китай воюет
с Австрией, Англия с Россией и массу столь же неясных
вещей». И только из случайно привезенной кем-то газеты
они узнали истину о войне, уже два месяца бушующей в
Европе.
Скрипит арба, качается на ней Жозе с бичом в руках,
негритенок Педро напевает немудреную песенку: «Что у нас
впереди, моя красавица, чем встретит нас жизнь?» Действи-
тельно — что же впереди?
А перед ними была Миранда, городок с несколькими
лавками, развалившейся церковью, почтой и — о чудо! —
гостиницей. «Я не ожидал, что так обрадуюсь настоящему
дому со стенами, стульями и столами, окнами и дверями, а
особенно железной дороге; она прямо казалась кусочком
Европы!» — писал Манизер. Отдохнув, достали рекоменда-
тельные письма. Одно из них было адресовано сеньору Ад-
риано Метелло, инспектору Службы защиты индейцев.
В небольшом доме инспектории, в комнате, стены кото-
рой были увешаны шкурами и оружием, этнографов встре-
тил рослый загорелый человек с мушкетерскими усами.
68
Катастрофа у поста Байя-Негра
— Так это вы те самые иностранцы, которые жили у
кадиувео? Мне говорили то о французах, то об англичанах,
но я никак не ожидал встретить русских!
Метелло оказался гостеприимным хозяином и хорошим
рассказчиком, а о жизни племен, живущих вдоль еще недо-
строенной железной дороги, он знал немало. Говорил он и о
Службе защиты индейцев, работа которой очень интересо-
вала наших этнографов. Эта организация была основана бра-
зильским правительством несколько лет назад для защиты
индейцев от произвола плантаторов-фазендейро и бродя-
чих авантюристов.
— В идеале это выглядит просто, сеньоры. На землях
племени устраивается пост, его служащие раздают индей-
цам одежду, топоры, лопаты, семена, учат возделывать зем-
лю, не позволяют нападать друг на друга. Предполагается,
что лет через двадцать все эти кадиувео, терено и каинганги
станут цивилизованными бразильцами. Действительность,
конечно, бывает очень разной...
— Но ведь у них своя культура, свои обычаи, своя вера! Их
уклад жизни создавался тысячи лет! Ваша «цивилизация» от-
нимет все это и не даст взамен ничего, кроме нищеты и болез-
ней, — горячился Манизер. — Они потеряют себя и погибнут!
— Не будем спорить, друг мой. Я тоже не раз думал об
этом. Но по крайней мере там, где есть посты, индейцев не
убивают. Кстати, жизнь на посту — лучшая возможность
для их изучения; подумайте об этом. Я мог бы устроить вас
к кому-нибудь из моих друзей. Но это — потом; сейчас у
меня есть для вас нечто весьма интересное. Вы сможете
увидеть племя, которое не изучал никто. Слушайте внима-
тельно, это захватывающая история!
Но история оказалась не столь захватывающей, сколько
трагичной. Жило в лесах штатов Мату-Гросу и Сан-Паулу
небольшое племя мирных охотников и сборщиков меда, по-
стоянно кочующее с места на место, — одно из самых пер-
вобытных племен Америки. Окрестные индейцы называли
их шавантами, сами себя они звали файя, или опайэ. Одна
из групп шавантов встретила и убила несколько странных,
69
Глава 3
никогда ими не виданных животных; они оказались коро-
вами. То, что индейцы никогда не видели домашний скот,
ничуть не интересовало владельца стада, богатого фазен-
дейро Рибейру. Он просто нанял головорезов, которые на-
пали на шавантов, убив и ранив многих из них. Трех пой-
манных женщин они увели с собой.
Метелло удалось добиться освобождения женщин. С их
помощью он вошел в доверие к уцелевшим индейцам и уго-
ворил их перебраться на земли, принадлежавшие его тестю.
Там он мог гарантировать им безопасность.
— Сейчас эти люди должны находиться совсем непода-
леку, в Акидауане. Я собираюсь туда вечером, и если синьо-
ры не устали...
Какая тут усталость! Наскоро перепаковав вещи, Мани-
зер и Фиельструп снова поспешили в дорогу.
Однако в Акидауане, на фазенде, то есть ферме тестя
Метелло, шавантов уже не было. Испуганные необычным
для них оживлением и шумом этого в действительности
тихого и сонного местечка, индейцы еще вчера ушли в лес.
Только на следующий день удалось отыскать горсточку
почти совсем обнаженных людей, притаившихся в мокром
лесу. Их робость нелегко было преодолеть даже при помо-
щи подарков. Файя оказались высокими, крепко сложенны-
ми людьми с неожиданно светлой кожей. Волосы мужчин
были коротко обрезаны, в мочках ушей у них виднелись
отверстия. Но серьги, тонкие черные колечки из скорлупы
орехов пальмы гуарироба, носили только дети. Женщины
украшали себя ожерельями из ярких лесных ягод. С индей-
цами шли небольшие, тощие собаки, которые казались та-
кими же робкими, как их хозяева.
К удивлению этнографов, одна из женщин заговорила с
ними по-португальски.
— Это Жуанита, жена вождя, — объяснил Метелло. —
Она несколько лет прожила на фазенде моего тестя и смо-
жет быть вашим переводчиком.
Лагерь шавантов, который они разбивают там, где их за-
станут ночь или непогода, состоял из нескольких шалашей,
70
Катастрофа у поста Байя-Негра
крытых пальмовыми листьями. Женщины отыскивали топ-
ливо для костра, а один из мужчин добывал огонь. Манизер
и Фиельструп впервые видели эту процедуру, столько раз
описанную путешественниками. Инструменты были неслож-
ны — прижатая ногой к земле плоская палочка с ямкой по-
средине и другая, длинная и тонкая, которую вставляют в
ямку, присыпают сухими истертыми листьями какого-то рас-
тения и вращают между ладонями. Несколько минут напря-
женной работы, и из ямки потянулась тонкая струйка дыма.
Вскоре, несмотря на дождь, на поляне уже пылал костер,
над ним жарился только что пойманный броненосец. Эт-
нографам предложили сосуд из тыквы — калебасу, напол-
ненную какой-то жидкостью. Пить ее надо было через трос-
тинку.
— Не бойтесь, — сказал Метелло — это, конечно, не мате,
но тоже недурная вещь.
В калебасе оказался разбавленный водой, удивительно
душистый мед.
Поев, шаванты собрались в путь, и этнографы пошли
вместе с ними. Прощаясь, Манизер и Фиельструп от всей
души благодарили Метелло. Он дал им редчайшую возмож-
ность — наблюдать вблизи первобытное племя, еще не зна-
ющее земледелия.
Индейцы вскинули за спины связки калебас с водой и
медом, корзины из пальмовых листьев, в которых лежали
те же калебасы, съедобные коренья и даже щенята. Женщи-
ны несли свою ношу на шнурке, перекинутом через лоб,
мужчины цепляли ее за рукоятки лежащих на плечах топо-
ров. Топоры были стальные, фабричные, но еще год назад
шаванты пользовались только каменными топорами.
Шли по лесу гуськом, внимательно приглядываясь к де-
ревьям. Время от времени группа рассыпалась, и мужчины,
быстро скользя сквозь заросли бамбука и кустарника, про-
стукивали стволы деревьев, внимательно прислушиваясь, —
совсем как врач, простукивающий больного. Если стук их
удовлетворял, пальму срубали и извлекали из нее гнездо
мелких черных, не умеющих жалить пчел. Потревоженные
71
Глава 3
пчелы облепляли лицо, шею, руки, заползали в волосы, но
индейцы, не обращая на них внимания, доставали соты и
складывали их в калебасы, попутно поедая личинок. Риск-
нул попробовать их и Фиельструп; они оказались вполне
съедобными и даже чем-то напоминали икру.
Внезапно шедшие поодаль собаки подняли лай. Несколько
индейцев, скинув ноши, с невероятной быстротой исчезли
в кустах. Лай усилился, раздался визг, и охотники, весело
смеясь, вынесли пробитого стрелой пекари. Немного позже
собаки спугнули броненосца; того просто закололи ножом.
Охотясь, один из шавантов сломал лук и сразу стал масте-
рить новый. «При нас из куска дерева и листа пальмы в руках
индейца получился лук с тетивой, а из тростинки корня фи-
лодендрона и перьев подстреленного стрелой грифа-урубу —
изящные, мелко зазубренные стрелы; все это с помощью
обломка ножа и дырявой раковины, служившей рубанком».
Но эти стрелы индейцы использовали только для круп-
ной дичи. Птиц били другими — с тяжелыми конусовидны-
ми наконечниками. Меткость их стрельбы была удивитель-
на — «иногда шаванты стреляют вверх так, что стрела
поражает птицу при своем падении, то есть на обратном
пути».
Шли не торопясь. Мужчины и женщины беспрестанно раз-
говаривали на ходу; их язык был похож на птичье щебетание
с постоянно менявшейся тональностью, и казалось, что пере-
дать этот язык невозможно никакой фонетической записью.
— О чем вы говорите? — спросил Манизер у Жулианы.
— О деревьях. В этом дереве были пчелы, но их съели
коати; вон там на ветке спряталась змея; эта пальма больна,
ее сломает первый ураган.
То и дело индейцы останавливались, чтобы достать яйца
из гнезда попугая или вырыть съедобный корень. Дети по-
старше шли со всеми и тоже принимали участие в поисках
еды; уставших мужчины несли на плечах. Малышей несли
у груди женщины на лентах из коры какого-то дерева.
— Когда я была маленькая, нас было в несколько раз
больше, рассказывает Жулиана. — Мы кочевали по лесам и
72
Катастрофа у поста Байя-Негра
никому не наносили вреда; мы охотники, а не воины. Но
белые настигали нас, убивали мужчин, крали женщин, от-
бирали детей. Наверно, скоро придет день, когда больше не
будет людей племени файя...
К сожалению, индианка не ошибалась. Кроме этой груп-
пы шавантов к тому времени сохранилась только одна, в
штате Сан-Паулу, но она уже была оседлой и частично ас-
симилировалась. То же самое ожидало и этих детей леса,
так удивительно приспособленных к своей кочевой жизни.
Кроме файя было еще одно племя, которых называли
шавантами. Они жили в штате Мату-Гросу и себя называли
«оти». Манизер полагал, что это разные племена — и, как
выяснилось впоследствии, был прав. По образу жизни и
складу характера воинственные шаванты Мату-Гросу резко
отличались от мирных и робких файя.
Целую неделю наши путешественники провели с индей-
цами. Вместе с ними они охотились и собирали мед, учи-
лись стрелять из луков, а Манизер даже пытался зажигать
огонь с помощью палочек — но «добывал только дым без
огня». На привалах Фиельструп с помощью Жулианы со-
ставлял словарь языка шавантов, а Манизер зарисовывал
сцены из их жизни и делал наброски лиц, покрытых рас-
краской. К бытовым зарисовкам индейцы отнеслись равно-
душно, но первый же набросок раскрашенного лица они
обсуждали с таким азартом, что Генрих Генрихович вспом-
нил споры критиков на петербургских художественных вы-
ставках. Недовольные какими-то деталями, индейцы даже
пытались поправлять рисунок. Тогда Манизер сделал схе-
матичный набросок человеческого лица и протянул каран-
даш старику, особенно шумно участвовавшему в дискуссии.
Тот покачал головой, достал откуда-то кусочек минераль-
ной краски «уруку» и начал ею покрывать набросок. Мани-
зер нарисовал еще десяток лиц, индейцы расхватали листки
и стали самозабвенно дорисовывать. Новое занятие так зах-
ватило шавантов, что в этот день они больше никуда не
пошли, а Манизер стал обладателем целой серии рисунков,
изображающих раскраску мужчин, женщин и детей. Индей-
73
Глава 3
цы воспроизвели даже раскраску лиц умерших, которая де-
лается для похорон.
И вот наступил последний вечер в лесу. Шумели на ветру
деревья, на них вспыхивали светляки — все сразу, как будто
по команде дирижера; жалобно кричала вдали какая-то птица.
Этнографы лежали в гамаках, глядя на сидящих у огня индей-
цев. Скулили щенята, ползали дети, женщина укачивала мла-
денца — и снова возвращалось уже не раз испытанное чувство
нереальности. Казалось, что все это происходит не с ними,
Генрихом Манизером и Федором Фиельструпом, а с героями
прочитанной в детстве приключенческой книги, что стоит
только проснуться — и будет опять Петербург, бесконечный
университетский коридор, февральская метель за окном...
Через день у маленькой железнодорожной станции с пыш-
ным названием «Виконт де Таунай» наши путешественни-
ки встретились еще с одним племенем — терено. Принадле-
жащие к языковой группе араваков, примитивные
земледельцы терено многие столетия жили рядом с мбайя-
гуайкуру, предками кадиувео, и находились в зависимости
от них. Мбайя заставляли их работать на себя, ежегодно
отбирали часть урожая, но в то же время защищали их от
набегов других индейцев. Когда могущественные воины и
охотники кадиувео стали медленно угасать в своей резерва-
ции, терено переняли новые методы земледелия и стали
возделывать не только маниоку, но и сахарный тростник,
бананы, апельсины. По образу жизни они уже мало чем
отличались от белых крестьян-бедняков, тем более что еще
в XVIII веке они были обращены в христианство.
— Ну какие же они христиане! Это язычники, грубые и
невежественные! — восклицал водивший этнографов по се-
лению терено мистер Уитингтон, приехавший сюда из Анг-
лии миссионер-баптист. Несмотря на жару, он был в чер-
ном сюртуке и крахмальном воротничке.
— Видите пресс для сахарного тростника? Эти варвары
его крестили, как будто это человек. Они думают, что некре-
щеная машина убьет или покалечит своего хозяина, а не-
крещеный дом сгорит. А их колдуны, эти ужасные падре, -
74
Катастрофа у поста Байя-Негра
ведь они уверяют, что души умерших не уходят на небо, а
остаются среди живых! Мы с братом Вильямом целый год
пытаемся просвещать их — и никаких результатов...
У этнографов было свое мнение о «просвещении», кото-
рым занимались миссионеры. «Обучение индейцев состоит,
по-видимому, в разучивании молитв и большом количестве
аллилуй. Миссионер только возмущается суеверием индей-
цев, живет с ними по принуждению, и говорить с ними
иначе, как с грустным снисхождением и гадливостью не
может. Отношение индейцев к миссионерам соответствен-
ное — т.е. совершенно не пригодное для какого-либо близ-
кого ознакомления с их жизнью и верой. Миссионеры ре-
шительно ни в чем не могли нам помочь, наоборот, — они
могли бы у нас поучиться».
За день, проведенный у терено, этнографы не могли сде-
лать много; однако они собрали небольшую коллекцию ут-
вари индейцев, записали несколько десятков слов их языка
и решили, что еще вернутся сюда.
«К вечеру мы уже переправлялись на пароме через речку
Миранда, вызывая всеобщее удивление своим индейским
вооружением, а на следующий день поезд повез нас на бере-
га Парагвая — ведь надо было думать и о возвращении в
Барранку-Бранку, где оставались наш багаж, деньги и доку-
менты и где, может быть, ожидали нас известия из России».
И здесь, в маленьком местечке Порту-Эсперанса, начи-
нается один из самых рискованных эпизодов этого путеше-
ствия, отнюдь не грешащего однообразием. Итак, место дей-
ствия — все та же Рио Парагвай, с которой началась наша
книга. Время — 30 октября 1914 года. По спокойной воде
разлившейся на добрую версту реки движется необычный
предмет: две индейских лодки-однодеревки, связанных бе-
чевкой и проволокой так, что получилось некое подобие
катамарана. Одна завалена вещами, в другой — наши путе-
шественники.
Собственно говоря, они вполне могли бы дождаться па-
рохода. Но прийти он должен был не скоро, и хотелось до
него попасть в Барранку-Бранку, переупаковать багаж и,
75
Глава 3
забрав его, на пароходе отправиться вниз по реке. А кроме
того, так заманчиво было проплыть целых двести пятьдесят
километров в лодке по девственно-диким местам!
Лодки нашли не сразу; сначала хотели купить большую —
но она оказалась безнадежно прогнившей. В конце концов
пришлось взять две однодеревки, похожие на глубокие и
длинные корыта.
Выплыли ночью, при луне. На отмелях, как огромные
бревна, лежали кайманы. Их гулкий рев, наподобие львино-
го, заставлял вздрагивать и держаться подальше от угрожа-
юще-темных зарослей. В черной воде плескалась рыба, дро-
бя лунную дорожку. На рассвете встал туман, а когда он
рассеялся, в ветвях начались концерты ревунов. На песча-
ных отмелях и пересыхающих протоках бродили толпы важ-
ных аистов с черными головами и красными шеями; кучка-
ми, как заговорщики, сидели бакланы, тучами перелетали
утки. И конечно, вокруг была масса попугаев. Отчаянно гал-
дя, мелькая синими, зелеными, розовыми перьями, переле-
тали стаи неразлучников, а если из какого-нибудь куста вы-
летал только один, то вслед ему с отрывистым криком тотчас
устремлялся второй. Неправдоподобно ярки были алые с
зеленым ара, восседавшие на сухих ветвях, но было трудно
привыкнуть к их резкому и зычному воплю, ужасно карта-
вому «ара», по которому и получили они свое имя.
Птицы совсем не боялись людей, неподвижно сидящих
в лодке, так что можно было проплыть совсем рядом с ярко-
алым ибисом, который стоял, балансируя на одной ноге и
задумчиво покачивал другой — будто размышляя, шагнуть
или шагнуть. Рыбы в реке была такая масса, что порой вес-
ла ударяли о рыбину, стоявшую под поверхностью.
На второй день пути показалось маленькое селение —
форт Коимбра. Комендант форта начал с допроса, и этног-
рафы струхнули, ведь здесь был стык границ Бразилии, Бо-
ливии и Парагвая, а паспорта обоих друзей лежали в Бар-
ранку-Бранку! Однако их объяснений и беглого осмотра
багажа оказалось достаточно, дело кончилось обедом у ко-
менданта и тостами за дружбу России и Бразилии.
76
Катастрофа у поста Байя-Негра
Снова лодки покачиваются на волне, звенят падающие с
весел капли, а издали доносятся крики попугаев, устраива-
ющихся на ночлег. В середине ночи хлынул ливень, при-
шлось причалить к берегу и ждать солнца, кутаясь в про-
мокшие пальто.
Наутро погода была чудесной, солнце пекло, и чистюля
Фиельструп решил заняться стиркой. Выстирал все, что на
нем было, оставшись в одной рубахе, и разложил одежду
сушиться на багаже. Он и представить себе не мог, что вско-
ре об этом горько пожалеет.
Прошел час или два, и в природе что-то начало менять-
ся. Набежала тучка, промчался порыв ветра, река стала гряз-
но-рыжей и неуютной. Внезапно, будто подкравшись, уда-
рил шквал с ливнем. Река побелела, ветер взревел, волны
уже не плескались в борта, а били в них.
— К берегу, к берегу! — кричал облепленный мокрой
рубашкой Фиельструп. Но где он, берег? Его не видно! Свя-
занные лодки вертело то вправо, то влево, и единственное,
что могли сделать яростно работавшие веслами люди, это
держать катамаран кормой к волне. Все происходило быст-
ро, как в дурном сне. Только что царил полусонный покой,
а сейчас волны перехлестывали через борта, и лодка, в ко-
торой сидели путешественники, заполнилась мутной, жел-
той водой. Они инстинктивно бросились в другую, утлое
сооружение перевернулось. Страха не было, только безмер-
ное удивление случившимся.
Манизер вспоминал эти минуты: «И вот мы среди реки,
под нами вверх дном однодревки и волны катятся через
головы так, что едва успеваешь передохнуть. Кругом кача-
ются на волнах горшки, гамаки, мешочек с биноклем, луки,
весла, вывалившийся из кармана пальто мой словарь языка
теренов, корзины — работа индейцев. Тяжелых вещей (как
аппарат, книги, дневники, рисунки в портфеле) мы, разуме-
ется, не видели. Понемногу расстояние между предметами
все увеличивается, лодки скрипят на скреплениях — лопну-
ло одно, лопнуло другое — я на одной, Федя на другой. С
каждой волной однодеревку вертит и карабкаешься по ней
77
Глава 3
под водой. Я попробовал плыть без лодки — куда там, сапоги
так и тянут вниз». Дождь кончился, немного развиднелось, и
стал различим правый берег; лежа на лодках, гребя руками,
направились к нему. Но еще долго позади видны были сапо-
ги Фиельструпа — они «ныряли в волнах, как лодочки».
И вот, наконец, Манизер увидел, что Фиельструп уже не
плывет, а идет по дну, волоча за собой еще связанные чем-
то лодки...
На длинной глинистой отмели, в тростнике лежали без
сил два человека. Их трясло — то ли от холода, то ли от
пережитого потрясения. «Очухавшись, пошел проведать лод-
ки — в одной из них чудом уцелело кое-что из коллекций
шавантов, но ничего другого, даже весел не было и помину».
Смеркалось. Перевернув лодки и напихав под них мокро-
го тростника, путешественники готовились к ночевке. «Пока
мы устраивались и лазали в воду, несколько больших кайма-
нов подплывали то с одной, то с другой стороны, тараща
свои холодные глаза и показывая пасти, далеко уходящие
назад, с торчащими вниз зубами». Но люди настолько были
угнетены и измучены, что не обращали на них внимания.
Ночь они провели в полузабытьи, кутаясь в мокрый мос-
китеро и прижавшись друг к другу. Ветер продувал насквозь
их «жилище», снова и снова шел дождь, и рядом, порой у
самой головы, ревели кайманы.
Всю ночь возникала одна и та же тяжесть на душе, одни
и те же мысли — погибло все, что они кропотливо собирали
три месяца. Потеряны коллекции, дневники, рисунки, фо-
тографии, не говоря о прочих вещах и о том, что Фиельст-
руп оказался в одной рубахе.
К следующему вечеру, гребя обломками сучьев, добра-
лись до парагвайского поста Баия-Негра, и Манизер, оста-
вив в лодке завернувшегося в рваный мешок друга, пошел
искать коменданта.
«Ночевали мы уже в доме лейтенанта, накормленные, Федя
в солдатских дырявых штанах и лейтенантовом старом пид-
жаке. Добрейший хозяин снабдил нас провизией на дорогу,
на другой день распорядился сделать нам весла, и мы торже-
78
Катастрофа у поста Байя-Негра
ственно пообедали, даже с тостами в честь русской армии».
Как видно, обойтись без тостов в этих краях было трудно.
Снова та же река и такие же берега с кайманами, но
теперь путники плывут отдельно, не связывая лодок и не
удаляясь от берега. Через день, остановившись в поместье
на левом, парагвайском берегу, они решили вообще продать
лодки и дожидаться того самого парохода, который так не-
удачно хотели обогнать. Ждать пришлось трое суток.
Под навесом из пальмовых ветвей почти сухо. На уголь-
ях потухшего костра сушится мясо, рядом скучающий фа-
зендейро, его дочь и несколько рабочих с утра до вечера
дуются в карты. Этнографов томит бездействие.
«Ожидая, слушаем разговоры на языке гуарани, тянем от
нечего делать мате целыми днями, а дождь все льет и льет, и
москиты кусаются чертовски, — все говорит о наступлении
«времени вод», когда всем путникам лучше убираться из этих
стран по добру, по здорову...» Но следует ли убираться?
Глубокой ночью, за пеленой дождя на реке блеснули огни
парохода. На следующий день этнографы сошли на берег в
Барранку-Бранку, где сначала никто не узнал заросших бо-
родами оборванцев. Все их имущество помещалось в рва-
ном мешке. С горьким чувством Манизер и Фиельструп
перекладывали в багажный ящик остатки вещей, собран-
ных у шавантов. Вот сосуд из тыквы, не один год послу-
живший индейцам; он потрескался, но заботливо сшит шнур-
ком. Несколько стрел; прибор для добывания огня; легкая
заплечная сумка из листьев пальмы акури, подаренная Жу-
лианой. В ней рубанок из раковины и ожерелье из копытец
дикой козы. Всего десятка два предметов — негусто для
трех месяцев работы и лишений.
Но потеряно не только время — потрачено больше поло-
вины денег. Что делать дальше?
— Работать! — Порывистый и нетерпеливый Манизер на-
строен еще категоричнее, чем всегда. — Не надо думать о том,
что мы потеряли. Надо доказать, что мы не мальчишки, по-
ехавшие в Америку за приключениями. Мы не можем обма-
нуть доверие Радлова, Штернберга, Анучина, — всех, кто по-
79
Глава 3
могал нам, кто надеется на наш успех. Сейчас у нас множество
возможностей для работы — мы приобрели опыт, знаем людей
и места, и если сейчас вернемся к индейцам, то за месяц
сделаем то, на что потратили три. А денег на этот месяц хва-
тит. И наконец, остается еще Служба защиты индейцев.
Фиельструп молчит. Не от того, что не согласен с дру-
гом, просто считает, что спорить не о чем. Слово «должен»
всегда было для него главным словом. Трудно? Что же, че-
рез это надо перешагнуть. Ему труднее, чем Манизеру, он
не умеет выплескивать усталость и раздражение в бурных
вспышках, как Генрих. Он подолгу переживает каждый свой
промах и продолжает корить себя за то, что в тот несчаст-
ливый день не отговорил Генриха выплывать на середину
реки; боялся упрека в трусости — какая безделица по срав-
нению с тем, что случилось. И он очень скучает по дому, по
самому близкому человеку — матери. Она была не очень
здорова, когда он уезжал, а писем нет так давно...
Прошло три недели. За это время этнографы снова по-
бывали у терено, посетили еще одну группу кадиувео и воз-
местили большую часть потерянного материала. Особенно
радовала их коллекция деревянных человеческих фигурок,
которую удалось собрать у кадиувео. Только вещи шаван-
тов были невосполнимы.
Шел унылый, бесконечный дождь, когда Манизер и Фи-
ельструп вылезли из маленького, будто игрушечного поезда
на станции «Гектор Легрю», почти на тысячу километров
восточнее Миранды. Начинался новый — и, вероятно, пос-
ледний этап экспедиции, нужно было посетить последнее
племя. В старых книгах его называли «короадо», сами они
называли себя каинганг или каинганги. Эти индейцы со-
всем недавно решились довериться белым и выйти из леса.
Скользя и оступаясь в красной грязи, которая в сухое
время превращалась в дорогу, этнографы вышли на широкую
прогалину с посадками маиса, маниоки и бананов. За ручьем
на пологом холме сквозь пелену дождя виднелся десяток при-
жавшихся друг к другу хижин, длинный двускатный шалаш-
навес, совсем как у кадиувео, и аккуратный дом с верандой.
80
Катастрофа у поста Байя-Негра
Это был пост Службы защиты индейцев «Вилла Каинганг».
Подошли, постучали, и навстречу путникам вышел не-
высокий и коренастый, совсем еще молодой человек.
— Добро пожаловать. Я начальник поста, тененте Бан-
дейра да Мелью. Наш общий друг Метелло телеграфировал
о вашем приезде. Комната для вас готова, располагайтесь —
и идемте ужинать.
После ужина, за крепчайшим бразильским кофе тененте,
то есть лейтенант, рассказывал гостям о «своих» индейцах.
— Войти с ними в контакт и вытащить из леса оказалось
очень нелегко. Они были обозлены и напуганы, видели в
каждом белом врага — и, наверное, были правы. Ведь по
всей железной дороге ходили россказни о коварстве и жес-
токости каингангов, даже о том, что они нападают на поез-
да. Можете представить себе, что было бы с индейцами,
если бы им вздумалось напасть на поезд, набитый воору-
женными людьми? Истина куда проще. Фазендейро специ-
ально распространяли эти слухи, чтобы вызвать ненависть
к «дикарям». А тем временем банды наемных головорезов
«очищали» индейские земли для новых плантаций. Их так
и называют — «бугрерос», охотники за «бугрес», дикарями.
Мудрено ли, что индейцы сопротивлялись?
Когда был основан этот пост, мы целый год строили ша-
лаши у края леса и оставляли в них топоры, ножи, одежду,
еду. Иногда все это месяцами лежало нетронутым, иногда
исчезало. Я с переводчиком, старым Жозезиньо, ходил в
лес и кричал, что на этих землях никто не посмеет тронуть
каингангов. И наконец, первая группа вышла к нам. Вы не
можете себе представить, как я был рад увидеть их!
— Вы отважный человек, сеньор да Мелью. Индейцы
могли принять вас за «бугреро» и убить.
— Конечно. Но я знал, на что шел. Я ученик полковника
Рондона, я работал с ним по прокладке телеграфа. Вы, ко-
нечно, слышали о нем?
Тененте достал с полки две книги. Одна, написанная ди-
ректором Национального музея Бразилии доктором Рокетт-
Пинту называлась коротко и звучно — «Рондония».
81
Глава 3
— Так теперь называют западную часть Мату-Гросу. Рон-
дон61 первым исследовал ее.
Вторая книга, новенький красный том с золотым тисне-
нием на переплете, называлась «Через дебри Бразилии». Ее
автором был Теодор Рузвельт, человек яркий и сложный.
Бывший президент США, провозгласивший политику «боль-
шой дубинки» главным методом в отношениях со странами
Латинской Америки, он был известен также как неутоми-
мый путешественник, страстный охотник и один из первых
пропагандистов охраны природы.
— Эту книгу прислал мне Жоакин, мой брат. Он был в
этой экспедиции.
Да Мелью бережно открыл книгу и прочел посвящение:
«Полковнику Рондону — отважному офицеру, благородно-
му джентльмену и бесстрашному исследователю и его по-
мощникам — капитану Амилькару, лейтенантам Лире, Ме-
лью и Лауриаду»...
Перед титульным листом — фотография. На скале стран-
ной кубической формы, напоминающей постамент, стоят два
человека в тропических шлемах. Один из них — Рузвельт;
невозможно не узнать его массивную фигуру и знакомые
всему миру по карикатурам моржовые усы. Рядом — сухо-
щавый, невысокий человек в обтрепанной одежде, небреж-
но опирающийся на ружье. Чуть скуластое лицо, выгорев-
шие брови, внимательные глаза.
Да, наши этнографы уже слышали о Рондоне. Один из
самых талантливых офицеров бразильской армии, он боль-
ше двадцати лет провел в дебрях Мату-Гросу, пересекая со-
вершенно не изученные места, нанося на карту горы, реки и
водопады и прокладывая телеграфные линии.
Надо сказать, что создание телеграфной связи с окраинами
огромной страны было в те годы для бразильского правитель-
ства одной из главных забот. Особая сложность заключалась в
том, что телеграф должен был пройти по землям, населенным
многочисленными индейскими племенами. Наученные горь-
ким опытом, они весьма подозрительно относились к затеям
белых. Назначение телеграфа было им непонятно, зато цен-
82
Катастрофа у поста Байя-Негра
ность проводов для различных поделок индейцы усваивали
очень быстро. А охранять каждый метр линии невозможно.
И вот до властей дошли известия о том, что в глубине
Мату-Гросу какой-то капитан Рондон проводит телеграф,
не имея никаких сложностей с индейцами. Более того, те
сами охраняют линию!
Капитана вызвали в Рио; его доклад ошеломил прави-
тельство настолько, что через некоторое время Рондона на-
значили начальником комиссии по проведению телеграфно-
стратегических линий, которую впоследствии называли просто
«комиссия Рондона». Секрет его успеха был удивительно
прост. В каждом племени, с которым налаживались отноше-
ния, он выбирал двух-трех способных юношей и в специ-
альной школе обучал их грамоте и основам телеграфного
дела. Когда же линия была выстроена, он назначал их теле-
графистами участка, проходящего по землям их племени...
Рузвельт писал о Рондоне, что с индейцами он был бес-
страшен и осмотрителен, а самое главное — справедлив, терпе-
лив и добр. Он считал своим главным делом борьбу за сохра-
нение жизни, свободы и обычаев этих самых бесправных
граждан Бразилии. В 1910 году ему удалось организовать го-
сударственную Службу защиты индейцев, девизом которой
стали слова: «Если нужно — умри, но никогда не убивай».
— Знаете, кто больше всего помог мне добиться доверия
индейцев? — продолжал свой рассказ да Мелью. — Дети и
жена. Мои мальчишки целый день пропадают со своими
индейскими сверстниками; боюсь, что они лакомятся не толь-
ко медом или вяленым мясом обезьян, но и ящерицами, и
личинками жуков. А жена учит индианок шить и стряпать,
они делятся с ней своими семейными тайнами. Индейцы
понимают, что я доверяю им не только свою жизнь, но и
жизнь моих близких. На доверие они отвечают тем же, и я
знаю, что моя семья здесь в такой же безопасности, как в
Рио. Индейцев на моем посту становится все больше. Они
получают здесь одежду, еду, семена для посева. Но хотя
каинганги теперь одеты и едят ложками из мисок, — они
по-прежнему остаются детьми леса.
83
Глава 3
Смеркалось. За окном шел все тот же бесконечный мел-
кий дождь, а откуда-то со стороны леса слышалось зауныв-
ное пение.
— Слышите? Это обряд в честь мертвых. Нет-нет, не
торопитесь — он будет длиться несколько ночей...
Дождь шел до утра. Манизер просыпался, прислушивал-
ся к далекому ритмичному пению, смотрел на отсветы кост-
ра на потолке и засыпал снова.
И вот — первая встреча с новым племенем. Она всегда
тревожна — случайная неловкость, невпопад сказанное сло-
во могут оттолкнуть индейцев, заставить их замкнуться.
Каинганги были коренасты и широки в плечах, с при-
плюснутыми носами, широко расставленными глазами. У
мужчин волосы подрезаны на уровне ушей, у мальчиков
подбриты макушки, так что вокруг головы получается круг-
лый валик из волос. Женщины в платьях, похожих на меш-
ки. Они увешаны множеством ожерелий — и фабричных, и
самодельных, из сухих ягод и обезьяньих зубов. «Одежда
мужчин раньше была несложной — шнурок из волокон ка-
рагуаты, много раз обмотанный вокруг поясницы, но теперь
чаще всего поверх него одеты холщовые штаны».
Растопить недоверие помог талант Манизера — рисо-
вальщика. Индейцы хохотали, узнавая друг друга на ри-
сунках. Но объясняться с ними пришлось жестами, по-пор-
тугальски не говорил никто. Не могло помочь и знание
языка кадиувео, каинганги относились к другой языковой
группе — жес, или же.
Перед вечером индейцы стали готовиться к продолже-
нию обряда — раскрашивали лица, приносили охапки дров.
Несколько человек ушло в лес — подсыпать землю на моги-
лы лесного кладбища, — объяснил да Мелью. Оставшиеся
разожгли огромный костер, уселись вокруг него и запели,
отбивая такт ударами бамбуковых палок по земле. Шаман в
головном уборе из перьев, перевитых цветами, гремел рез-
ной погремушкой из тыквы, то ускоряя, то замедляя ритм.
Вкруговую пошли горшки с хмельным напитком из дикого
меда. Он назывался «кик» — так же, как и весь обряд.
84
Катастрофа у поста Байя-Негра
В темноте леса вспыхнули факелы, послышалось пение —
это возвращались ушедшие. Им навстречу побежала девоч-
ка с ладошками, полными разведенной «киком» сажи. И
вот в свет костра вступили обнаженные фигуры со злове-
щим черным узором на лицах.
Сидящие у костра встали и вместе с пришедшими тес-
ной вереницей пошли вокруг костра каким-то неестествен-
ным, дергающимся шагом. Манизер вспомнил старинную
гравюру из описания путешествия Спикса и Марциуса —
«Танец у короадо» — точно такая же вереница приземис-
тых, тесно прижавшихся друг к другу людей, и впереди так
же идет шаман, размахивая погремушкой.
Потом индейцы вновь уселись вокруг костра, чтобы пить
и петь. «Они так поглощены пением, что даже проливной
дождь не прекращает праздника», — писал Манизер. И так
продолжалось пять ночей подряд. Лишь когда были выпи-
ты все запасы «кика», началась обычная жизнь племени.
Подобно шавантам, каинганги были кочевыми охотни-
ками и собирателями, следопытами и стрелками. Каждый
мужчина имел несколько луков разной длины для различ-
ной дичи, а в колчане держал добрый десяток разновиднос-
тей стрел. Для войны и охоты на крупную дичь служили
стрелы с широким листовидным наконечником; для мелких
птиц предназначались наконечники из четырех косо рас-
ставленных в стороны острых палочек. Иногда по ним стре-
ляли просто глиняным шариком. Из отточенных обезьянь-
их костей делались наконечники для крупных птиц и обезьян.
Именно обезьяны были любимой дичью, и под всеми кры-
шами висели связки вяленого мяса.
Фиельструп не раз ходил на охоту с индейцами; особенно
запомнилась одна из них, когда его спутник взял с собой не
лук со стрелами, а бамбуковый шест и живого попугая. Найдя
подходящий куст, он спрятался и жестом велел Фиельструпу
сделать то же самое. Дергая попугая за крыло, он заставил его
кричать — и почти сразу же появилась и села на куст стая
диких попугаев. Крича, вытягивая шеи, они как будто пыта-
лись понять, что случилось с их собратом. Тем временем инде-
85
Глава 3
ец осторожно выдвинул шест с привязанной на конце воло-
сяной петлей и одного за другим снял с веток всех крикунов.
Возвращаясь, наткнулись на поваленный ствол пальмы
пиндо. Разрубив верхушку, спутник Фиельструпа выбрал
из начавшей гнить древесины несколько огромных личи-
нок жуков. Этнограф не рискнул съесть это лакомство (зоо-
логи впоследствии были не так щепетильны), но медом ка-
кой-то маленькой пчелы, извлеченным из того же ствола,
он полакомился с удовольствием.
Тем временем Манизер составлял словарь языка каинганг;
впоследствии он сообщит Радлову, что им записано 880 слов
и выражений. Он внимательно прислушивался к пению ин-
дейцев и записал даже слова и ноты нескольких детских песе-
нок — о колибри, качающемся в своем гамаке высоко на дере-
ве, о мальчике, который просит отца принести желтую бабочку,
о грифе урубу, перья которого нужны для оперения стрел.
Индейцы часто пели, и не только тогда, когда они радо-
вались и были довольны жизнью; нередко они пели от ис-
пуга! По-видимому, пение позволяло им успокоиться и прий-
ти в себя. А их несложная музыка порой служила им не
только как средство самовыражения, но и как оружие. Да
Мелью рассказывал, что присланные для охраны железной
дороги солдаты приходили в ужас, когда по ночам рядом с
их постами раздавались басистое гудение бамбуковых ду-
док и барабанная дробь от ударов палками по деревьям.
Этнографам было хорошо и спокойно в гостеприимном
доме да Мелью, но с деньгами было худо. Правда, расходы на
жизнь были невелики, зато обменный материал для индей-
цев, который покупали в лавчонке на станции, стоил в этой
глуши баснословно дорого. Надо было что-то предпринимать.
Обсудив возможные варианты, они решили разделиться.
Один, взяв самый минимум денег, должен будет налегке,
без багажа, через Сан-Паулу направиться в Буэнос-Айрес.
Там посольство, там Амбросетти и другие аргентинские кол-
леги — они помогут добраться до родины.
Другому предстояло закончить работу у каингангов, за-
тем везти коллекции в Рио-де-Жанейро и оттуда добирать-
86
Катастрофа у поста Байя-Негра
ся в Россию. Это значительно ближе, а значит, и дешевле,
чем ехать через Байрес. О том, что сообщение с Европой
затруднено, этнографы еще не знали.
Осталось решить главное. Фиельструп вырывает из блок-
нота листок, делит его пополам и пишет на каждой поло-
винке по слову. На одной — «остаться», на другой — «уез-
жать». Листочки падают в глубокий расписной сосуд, лучший
экземпляр собранной здесь коллекции. Оба протягивают к
нему руки — и медлят, прежде чем достать свой жребий. И
ни один не хочет возвращаться в Буэнос-Айрес, как бы хоро-
шо там ни было, а жаждет идти навстречу новым тяготам —
и новой работе. Бумажки вынуты. «Остаться» — у Манизера.
— Поздравляю, Генрих! Удачи тебе! — Фиельструп креп-
ко жмет руку друга.
... Буэнос-Айрес, один из последних дней декабря. Гей-
ман обедает у друзей, когда кто-то звонит и горничная с
опаской впускает нового гостя.
«Я чуть не обмер, увидев неожиданно Фиельструпа в
веревочных туфлях, оборванного и длинноволосого». И Фе-
дор Артурович рассказывает притихшей компании об одис-
сее этнографов, о катастрофе на Рио Парагвай, об упорстве
и лишениях, о работе у первобытных, чудом сохранивших-
ся племен. Бесконечно усталый от долгой и трудной доро-
ги, он рад ее концу, рад теплому дому и мечтает хоть немно-
го отдохнуть. И он ждет писем, еще не зная, какой удар
приготовила ему судьба.
«Я должен был сообщить Федору о смерти его матери —
известие, хранившееся в тайне три месяца...»
Гейман — легкий, беззаботный, безалаберный Гейман сей-
час оказался тем самым человеком, который смог смягчить
горе друга.
«Целую ночь мы с ним бродили по паркам — до поздне-
го утра. Он страдал невыразимо, молчал и сдержанно пла-
кал. Я не мог его утешить, но ему легче было пережить ночь
со мной, чем одному».
На следующий день они расстаются — Гейман должен уез-
жать. Фиельструп уже овладел собой и кажется спокойным.
87
ГЛАВА 4
Heif Томимый путник
В начале января пятнадцатого года из аргентинского го-
родка Мендоса вышел небольшой караван. На вьючных му-
лах колыхались прочно увязанные чемоданы, баулы, корзи-
ны; на верховых ехало несколько путников, объединившихся,
чтобы перевалить Анды. Замыкал шествие закутанный в
старое пончо флегматичный чилийский гуасо Мануэль —
владелец мулов, погонщик и проводник в одном лице. Ря-
дом с ним ехал, поминутно задавая вопросы, молодой чело-
век с буйной каштановой шевелюрой и залихватскими уса-
ми, которого Мануэль почтительно именовал «сеньор
доктор»; молодой человек ему не возражал.
Гейман, наконец, ехал в Чили!
Путь лежал через выжженную солнцем серо-желтую пу-
стыню, рассеченную рытвинами — следами недавно про-
шедших селей, мимо прозрачных, почти не дающих тени
рощиц деревьев альгарробо и громадных кактусов, то свеча-
ми поднимающихся вверх, то ветвящихся и похожих на при-
чудливые канделябры. Их стволы, густо усеянные колючка-
ми и опутанные чем-то вроде свалявшегося войлока, были
покрыты массой созревающих розовых и красных плодов.
Солнце жгло и светило. Зато к вечеру, когда путники выб-
рались на первый, еще невысокий хребет Парамильо, по
ним ударил ледяной ветер Кордильер, и пришлось перепа-
ковывать багаж, доставая теплые куртки и пледы.
88
Неутомимый путник
Наутро крутые тропы повели вверх, мимо старинных
серебряных рудников и горячих источников, к которым, по
преданию, приезжали лечиться инки. Здесь Мануэль пока-
зал путешественникам знаменитый мост Пика — естествен-
ную арку из белых и желтых туфовых натеков, обросшую
длинными сталактитами. Под ней глухо гремела река.
Дорога то и дело прижималась к крутому склону рых-
лой, покрытой осыпями горы, и сбитые копытами камни с
сухим треском катились вниз, вызывая камнепады. Порой
караван нагонял очередное стадо полудикого скота, перего-
няемого из аргентинской пампы в пустыни северного Чили.
Тогда приходилось терпеливо плестись в хвосте стада, об-
вязав рот и нос платком от пыли, — чтобы где-нибудь на
расширении дороги, нахлестывая мулов, обогнать надсадно
мычащую живую реку.
Вокруг не было ни травинки; чем же питается скот в
пути?
— Ничем, — ответил Мануэль. — Те, что послабее, умрут,
а на серебряных рудниках и соляных копях за оставшихся
дадут хорошую цену.
Высоко в небе, как будто патрулируя стада, кружились
огромные птицы. Это были кондоры — те самые, с детства
памятные по Жюлю Верну. Они терпеливо ждали, пока ка-
кой-нибудь бычок не скатится вниз по скалистому склону.
О том, что эти птицы не голодают, говорили лежащие тут и
там коровьи кости, выбеленные дождем и солнцем.
Мулы спотыкались и падали, порой приходилось спеши-
ваться и вести их под уздцы. Сергей с удивлением почув-
ствовал, что даже при небольшом усилии у него перехваты-
вает дыхание, а сердце начинает колотиться, как на бегу. В
висках ныло, хотелось прилечь и поспать тут же, на краю
дороги. Так вот она какова, болезнь гор, которую здесь назы-
вают «сороче»... Быстрый подъем на высоту более трех ты-
сяч метров свалил с ног кое-кого из путников, но все равно
нужно было ехать вперед и вверх, сквозь ветер и дождь.
Ночевали в маленьких и грязных постоялых дворах; еще
хорошо, что не было в них ни блох, ни клопов, — вероятно,
89
Глава 4
просто вымерзали здесь. Греясь у очага, Сергей слушал рас-
сказы о лавинах, перекрывающих зимой дорогу, и о людях,
погибших на этом пути. Что их было немало — подтвержда-
ли потемневшие деревянные кресты, то и дело встречавши-
еся по обочинам дороги.
В одной из таких ночлежек Сергей встретил знакомого
адвоката, возвращавшегося из Сантьяго.
— Что гонит вас через Анды, сеньор Гейман? Надежда
встретить индейцев? Но в Чили они давно уже носят брю-
ки, к настоящим дикарям надо ехать на Огненную Землю!
— А вы знаете, именно туда я и хотел бы добраться.
И Сергей вспомнил давние, еще на борту парохода, раз-
говоры с Фиельструпом и Манизером о том, как соблазни-
тельно было бы добраться до самой южной точки американ-
ского континента... Quien sabe, кто знает — как любят
говорить латиноамериканцы.
Наутро под ногами снова хлюпал мокрый, перемешан-
ный тысячами копыт снег, а справа все выше поднимался
огромный, белый как смерть ледяной массив Аконкагуа, вы-
сочайшей вершины Анд.
На четвертый день пути дорога стала ровнее, подъем кон-
чился.
— Эль пасо, перевал, — сказал Мануэль, указывая вперед.
Перевал удивил Сергея. Он думал, что с него можно бу-
дет увидеть лежащие внизу сады Сантьяго и не такой уже
далекий океан. А перед ним открылась суровая и пустын-
ная долина среди хаоса черных гор, с которых до самой
дороги опускались снежинки. Моросил мелкий дождь, вол-
нами набегал туман. На краю долины на высоком пьедеста-
ле стояла бронзовая статуя Христа с рукой, поднятой в бла-
гословении. Это был Андский Христос, широко известный
в Южной Америке. Сергей невольно улыбнулся, вспомнив
рассказ, услышанный от знакомого дипломата в Буэнос-
Айресе. В начале двадцатого века после бесконечных ссор и
пограничных стычек Чили и Аргентина, наконец, договори-
лись заключить вечный мир. В качестве его символа было
решено воздвигнуть у границы, на перевале Ла-Кумбре ста-
90
Неутомимый путник
тую Христа, отлитую из старых пушек, когда-то стрелявших
друг в друга. И тут неожиданно возник спор — как же ее
поставить. Ведь если Христос будет стоять лицом к Арген-
тине — это значит, что он отвернулся от Чили, и наоборот,
если он будет смотреть в сторону Чили, то без божествен-
ного покровительства окажется Аргентина. После долгих
споров дипломаты пришли к компромиссу: Христос должен
стоять лицом на север, но так, чтобы «правый глаз был об-
ращен в сторону аргентинской равнины, а левый — в сторо-
ну Чилийской возвышенности».
Дорога была оживленной. То и дело встречались всадни-
ки, караваны вьючных мулов и лам, а порой и коляски на
высоких и тонких колесах, не слишком пригодных для щеб-
нистого грунта. Этот путь был одной из немногих дорог че-
рез Анды; еще тысячу лет назад здесь проходили караваны
инков и пробегали гонцы-скороходы, а в начале девятнадца-
того века генералы Сан-Мартин и О’Хиггинс провели здесь
целую армию и освободили Чили от испанского господства.
В конце века была дана концессия на постройку «феррокар-
риль трансандино», железной дороги через Анды с грандиоз-
ным тоннелем под перевалом Кумбре, однако построена она
была только через много лет после путешествия Геймана.
И вот повеселевшие путники спешат вниз. Пейзаж на
спуске веселее, чем на подъеме, под самым перевалом начи-
наются поля люцерны, а немного ниже — и сады. Да и сам
спуск недолог — уже на пятый день пути Гейман сидел в
вагоне поезда, идущего в Сантьяго. Потом был и отдых у
новых, как всегда многочисленных знакомых, и странствия
по центральным провинциям Чили.
Но индейцев, сохранивших свои обычаи, здесь действи-
тельно не было. Через месяц Гейман отправился на юг — и
там, в городке Темуко, начался самый интересный этап за-
думанного им путешествия.
... Один из лучших домов города принадлежал интенданте,
градоначальнику. Он был в отъезде, и Геймана принимала его
супруга. Пока прислуга готовила комнату для гостя, Сергею
были продемонстрированы все достопримечательности гости-
91
Глава 4
ной — альбомы с фотографиями родственников, портрет отца-
генерала и ордена мужа, помещенные в специальную витрину.
— Будьте как дома! Гости так редки в нашем захолустье,
и мне очень приятно принимать путешественника из такой
далекой страны, друга самого господина губернатора!
А Сергей засыпал стоя, изо всей силы стараясь не пока-
зывать этого. Глаза слипались, голова шумела, и речь по-
чтенной матроны сливалась в монотонное гудение. Он бо-
лее суток ехал до Темуко в тесном и душном вагоне третьего
класса, о котором записал в дневнике: «Пьяные пассажиры
сидели друг на друге и ходили исключительно по головам и
коленям». Ночью он, не смыкая глаз, караулил вещи; бродя-
чий люд, после постройки железной дороги ринувшийся на
новые места, представлял собой далеко не лучшую часть
чилийского общества.
Но каким же образом и на какие деньги умудрился про-
ехать через всю Америку тот самый Гейман, который в Асун-
сьоне от безденежья пробирался ночевать в каюту пустого па-
рохода, а в Буэнос-Айресе кормился по знакомым? Как стал
он другом чилийского губернатора и гостем градоначальника?
Чтобы понять это, надо поближе приглядеться к характе-
ру и душевному складу Сергея Вениаминовича. Как мы по-
мним, в первые месяцы путешествия он произвел на своих
спутников не самое лучшее впечатление. Не имея солидной
научной подготовки, не зная языков, Гейман казался им су-
етливым «туристом с бедекером», как называл его Манизер,
а попросту говоря, — балластом для экспедиции. Его наи-
вные вопросы и неутомимая общительность вызывали улыб-
ку. Однако при встрече с индейцами оказалось, что собирать
материал он может даже лучше, чем этнографы. А когда, от-
делившись от Манизера и Фиельструпа, он избавился от их
ироничной опеки, то очень быстро встал на собственные ноги.
Была в нем неунывающая изобретательность, позволяв-
шая выбираться из самых сложных ситуаций; она-то и ока-
залась залогом удачи. Для путешествия нужны деньги. Где
их достать? И наш «турист с бедекером» пускается в отча-
янную авантюру — он начинает читать публичные лекции!
92
Неутомимый путник
Сейчас нам трудно представить, каким успехом пользо-
вались подобные лекции в начале века. Мы привыкли к
тому, что об экспедициях и открытиях, о новостях во всех
областях науки и культуры мы узнаем из первых рук — от
путешественников, ученых, писателей. Мы садимся перед
телевизором, нажимаем кнопку и своими глазами видим
покорение Эвереста, оглядываем Землю с космоса, опуска-
емся на морское дно. Но восемьдесят лет назад не было ни
телевизора, ни радиовещания, документальное кино было в
пеленках — и единственной возможностью узнать о чем-то
интересном от очевидцев и участников событий были пуб-
личные лекции, обычно платные. Порой они приносили не-
малые средства и служили подспорьем в организации экспе-
диций даже таких крупных исследователей, как Амундсен.
И Гейман, пробыв у кадиувео всего дней десять, без тени
смущения пишет в дневнике, что прочел лекцию, «которую
я посвятил моему последнему путешествию к бразильским
дикарям», как будто это «последнее» не было первым!
Наверное, лекция эта была небезынтересна. Человек на-
блюдательный и находчивый — он, вероятно, смог интерес-
но рассказать о том, что видел (а может быть, и о том, чего
не видел). Но вот вопрос, на каком языке он говорил? Ведь
испанским он владел еще весьма приблизительно.
Оказывается, лекцию он читал по-русски! В Асунсьоне было
немало славянских эмигрантов — поляков, чехов, словаков,
южных славян — сербов, хорватов. Они-то и пришли слушать
Сергея. А интерес и симпатии славянства к России и русским
в начале первой мировой войны были огромны. Поняв это,
Гейман расширяет тематику, рассказывая уже не только о сво-
их странствиях, но и о России, ее культуре и политике. Он
читает лекции, объезжая славянские поселения в Парагвае,
попадает то в колонию русских сектантов, то в еврейскую
общину, пишет статьи в эмигрантские газеты, встречается со
множеством людей, порой весьма влиятельных. Обаятельный
и дружелюбный, он быстро сходится с ними, умея заинтере-
совать их своей любознательностью и страстью к путеше-
ствиям. И у всех он просит рекомендательные письма.
93
Глава 4
Просматривая бумаги Геймана в архиве Института эт-
нографии в Ленинграде, я нашел целую пачку таких писем,
которые Сергей Вениаминович не успел использовать. Со-
держание их почти одинаково — «прошу помочь русскому
путешественнику в изучении индейцев Чили». Порой до-
бавляется несколько слов о том, что этот путешественник —
дорогой друг или приятель отправителя. Кому только они
не адресованы! Профессор из Буэнос-Айреса пишет насто-
ятелю монастыря капуцинов в Вальдивии (Чили); другой
профессор, из Сантьяго, — послу Гватемалы в Чили; чинов-
ник муниципалитета аргентинской столицы — губернатору
чилийской провинции; тому же губернатору — редактор га-
зеты; президенты аргентинских и чилийских торговых и
промышленных компаний — другим президентам. Геймана
рекомендуют друг другу ученые, адвокаты, врачи, чиновни-
ки. У Геймана остались десятки таких писем — а ведь вру-
чено их было гораздо больше. Вот он, тот волшебный клю-
чик, который помогал Гейману в его странствиях. Сергей
Вениаминович наносил визиты министрам и крупным чи-
новникам, рассказывал об экспедиции русских студентов,
показывал газетные вырезки и получал все новые письма к
людям, которые могли бы ему помочь. И они помогали —
например, путешествие через Анды Гейман совершил бес-
платно, благодаря помощи одного из аргентинских министров.
Другой министр, чилийский, рекомендовал его нескольким
губернаторам провинций, а те в свою очередь рекомендова-
ли его своим подчиненным уже как своего личного друга
(еще бы — иностранец, вхожий к членам правительства!).
Первых араукан Сергей встретил на центральной пло-
щади Темуко. Было воскресенье, и среди одетой по-евро-
пейски разноплеменной толпы, среди чилийцев в пончо и
сомбреро бросались в глаза стройные фигуры в огненно-
красных плащах, с шапками густых, упругих черных волос,
перевязанных яркими лентами. Лица с резкими чертами и
глубоко сидящими черными глазами казались бесстрастно-
равнодушными. Под плащами индейцы носили широкие си-
ние суконные шаровары, грубошерстные полосатые куртки.
94
Неутомимый путник
Их ноги чаще всего оставались босыми, лишь на некоторых
были одеты сыромятные сандалии из бычьей кожи. Осо-
бенно эффектно выглядели женщины в синих халатах и
наброшенных на плечи красных мантиях, со спущенными
на грудь длинными косами, переплетенными красными лен-
тами. Их округлые лица с искрящимися черными глазами
поразили Сергея диковатой красотой и удивительно ярким
румянцем. При каждом шаге арауканок раздавался звон; на
каждой было навешано по несколько фунтов серебра — на-
грудные подвески, широкие ожерелья из серебра, бисера и
ракушек. «Серебряные воротники» — называл их Гейман в
дневнике.
Но удивительнее всего были заколки, скреплявшие пла-
щи арауканских красавиц. Сантиметров по сорок в длину,
они напоминали маленькие серебряные шпаги, но вместо
эфеса несли круглую «головку» размером с яблоко. Что и
говорить, Сергей жадными глазами смотрел на все эти укра-
шения — вряд ли ими были богаты петроградские музеи...
Больше всего индейцев было на рынке; они продавали
там знаменитые арауканские пончо с геометрическим рисун-
ком, шкуры гуанако, сплетенные из травы сосуды. Здесь, в
провинции Каутин, было основное ядро поселений этого воль-
ного племени, когда-то населявшего все центральное Чили.
Оседлые скотоводы и земледельцы, арауканы занимались
ткачеством, умели обрабатывать металлы, возделывали кар-
тофель, кукурузу, просо, бобы. Они знали около десятка сор-
тов кукурузы и четырнадцать сортов бобов. Когда-то они
долго и жестоко бились за свою землю и свободу сначала с
инками, которые так и не смогли покорить их до конца, за-
тем с испанцами. Один из испанских военачальников гово-
рил, что покорение Араукании стоило Испании больше лю-
дей и денег, чем завоевание всех ее остальных колоний в
Новом Свете. Но в действительности покорения так и не
произошло; арауканы побеждали испанцев и те вынуждены
были заключать с ними мирные договоры «на равных», га-
рантируя неприкосновенность арауканских земель. Забавно,
что своей непобедимостью индейцы в какой-то степени были
95
Глава 4
обязаны самим испанцам, привезшим в Америку лошадей.
Арауканы стали непревзойденными наездниками, и их ка-
валерийские атаки наводили ужас на испанские войска.
На улицах Темуко звучала немецкая, французская, баск-
ская речь — добрая половина жителей городка была родом
из Европы. Внезапно Сергей услышал знакомые интона-
ции звенящих польских слов и вспомнил о лежащем в кар-
мане рекомендательном письме. Путая русские и польские
фразы, он осведомился где найти инженера Янишевского?
— Янишевский к вашим услугам, — поклонился сухоща-
вый мужчина с острой седой бородкой. — С кем имею честь?
Так познакомился Сергей еще с одним славным челове-
ком, у которого нашел тепло и поддержку. Янишевский мно-
го лет провел на юге Чили, его знали и уважали многие
вожди араукан; его младший сын, семнадцатилетний Ум-
берто, месяцами жил у индейцев и знал их язык. Он и стал
постоянным спутником Геймана в поездках по Араукании.
... Ранним утром два всадника выехали из города, направ-
ляясь к предгорьям Анд. Холмистая местность вокруг была
покрыта полями пшеницы, и только в низинах стояли нетро-
нутые болотца с маргаритками и лютиками, окруженные бор-
дюром благоухающей мяты. По холмам кое-где стояли огром-
ные развесистые деревья с тяжелыми, узловатыми ветвями —
остатки бывшего здесь когда-то леса. А за очередным холмом
открылся сам лес, и с открытого солнечного приволья дорога
нырнула в пахнущий прелыми листьями сумрак.
На первый взгляд лес напомнил Сергею влажные леса
Параны — под его покровом скрывались такие же заросли
бамбука и переплетения лиан, такое же множество орхидей
и прочих эпифитов свисало со стволов. Однако здесь было
прохладнее, к запаху цветов примешивался смолистый аро-
мат хвои, и деревья выглядели иначе, чем в Парагвае. Ввысь
поднимались заросшие мхом стволы араукарий62, похожие
на колоссальные колонны. Подобно нашим соснам, они рас-
крывали свои широкие кроны только высоко в поднебесьи.
Сергей поднял сломанную ветром ветку араукарии и помял
в пальцах хвою. Чешуйчатая и жесткая, как цветы бессмер-
96
Неутомимый путник
тника, она была совсем непохожа на привычные иголки ели
или сосны.
— Арауканы называют это дерево пеуен, — сказал Ум-
берто, взглянув на ветку. — Вот это робле, там раули, кане-
ло, лаурель, седро...
Робле, в буквальном переводе дуб, оказался вечнозеле-
ным южным буком63. Каждое его колоссальное дерево с тем-
но-зеленой листвой, сквозь которую не видно небо, могло
бы закрыть своей тенью целую городскую площадь. Другой
бук, раули, выглядел небольшим — но только в сравнении с
робле. А особенно поразили Сергея огромные хвойные де-
ревья, похожие на кедр; его спутник называл их алерце64.
Эти гиганты были выше Александровской колонны в Пе-
тербурге — и в основании, пожалуй, потолще; диаметр их
стволов достигал пяти метров! Впоследствии Сергей узнал,
что научное название этого дерева — фицройя65, и это имя
оно получило в честь отважного капитана «Бигля» — ко-
рабля, на котором плыл вокруг света Дарвин.
Но вот лес кончился, и на пологих зеленых холмах Сер-
гей увидел несколько странных сооружений, издали похо-
жих на большие скирды старой побуревшей соломы. Это
были крыши приземистых домов, сложенные из тростника,
соломы и ветвей так тщательно, что казались причесанны-
ми. Мощные деревянные столбы служили домам основой,
стены без окон были сплетены из ветвей. Около домов зе-
ленели огороды, окруженные изгородью из жердей. Загля-
нув через забор, Сергей рядом с зарослями маиса увидел
бобы, созревающие тыквы — и, к своему удивлению, лен.
Разве индейцы его ткут?
— Ткут, но немного, — объяснил Умберто. — Самое цен-
ное для них — это льняное семя, из которого делают масло
и даже муку. А такой дом арауканы называют «рэка».
Людей не было видно, и только мелкие, похожие на об-
трепанных лис собаки злобным лаем встретили пришель-
цев. В конце концов в одной из рук отворилась плетеная
дверь и вышел индеец в пончо и широких штанах. О проис-
шедшей затем сцене Гейман рассказывал так:
4 - 8836
97
Глава 4
«Наши попытки проникнуть в руку были напрасны. Хо-
зяин не мог понять, что, собственно, нам нужно в его избе.
В конце концов я убедил его, что хочу только посмотреть
жизнь арауканов, тогда он милостиво отворил дверь. Но
пришла жена и решительным жестом предложила нам вый-
ти вон. Всяко бывает...»
Темукский интендант, услышав о неудаче, расхохотался:
— Наверное, он принял вас за миссионера! Индейцы их
терпеть не могут. Кстати, не хотите ли посетить одного из
них? Этот француз за двадцать лет не обратил в христиан-
ство и десятка душ, зато многих обучил грамоте — поэтому
его уважают. Он даже записывает на фонограф побасенки
их стариков. Поезжайте, не пожалеете! Я дам телеграмму на
станцию, чтобы вам приготовили лошадей.
Так попали Сергей и его неизменный спутник Умберто
на «Миссию Араукана» к падре Шарлю Сальдье — или, как
его называли чилийцы, Карлосу Салдейра. В просторном
кабинете, увешанном арауканскими коврами и оружием, ста-
рый священник рассказывал о людях, души которых он дол-
жен был опекать.
— Вы знаете, они совсем не современны, наше время —
не для них. Слово, которое дали их отцы и деды, они дер-
жат, как будто это их слово. Условия договоров, подписан-
ных когда-то с испанцами, они выполняют до последней
буквы — и это несмотря на то, что их обманывают и при-
тесняют на каждом шагу. В одном из договоров было на-
писано, что они разрешают построить здесь миссию. Ее
построили; мой предшественник проскучал здесь несколь-
ко лет и сбежал, не окрестив ни одного индейца. Меня они
сторонились, как зачумленного; потом из-за реки Био-Био
пришла оспа. Я уговорил нескольких вождей сделать при-
вивки, тогда привили оспу и остальные. Болезнь обошла
наши края, и индейцы начали приводить своих детей в
школу — но не в церковь, нет, господа! По всей Араукании
вы не наберете и сотни крещеных индейцев, зато грамот-
ных уже немало. Мне они верят, я езжу по рукам и запи-
сываю на фонограф их легенды, рассказы стариков о бит-
98
Неутомимый путник
вах с испанцами. Но, увы, заставить их верить в Христа —
выше моих сил.
— А то, что вас прогнали из руки, не удивительно, —
добавил он. — К ним надо идти с человеком, которому они
верят. Попробую найти такого...
Падре был рад свежим людям — и целые вечера расска-
зывал о вере араукан в добрых и злых духов, о почитании
предков, родовых тотемах — и, конечно, о яркой и бурной
их истории.
— Название «арауканы» для них чуждо. Они называют
себя мапуче, люди земли. Арауканами, по местности Арау-
ко, назвал их поэт и воин, испанец Эрсилья. Он воевал с
ними и в перерывах между сражениями писал поэму «Ара-
укана», которую теперь знает каждый образованный чили-
ец. Лучшим поэтом Испании называл Эрсилью его друг
Сервантес — да-да, создатель Дон-Кихота. Поэма действи-
тельно великолепна, и не только поэтическим мастерством,
но еще и реализмом, точностью в описании обычаев, ору-
жия, способов ведения войны. Для историков это один из
главных источников знаний об арауканах былых времен. И
что удивительно — ведь в ней прославляются непримири-
мые враги Испании, их свободолюбие, благородство и храб-
рость, и та же Испания, которая пыталась раздавить арау-
кан, рукоплескала поэме Эрсильи...
Дня через два Сергей увидел в кабинете падре неожи-
данного гостя. В кресле сидел и просматривал газеты ти-
пичный арауканец в пончо и сандалиях на босу ногу; толь-
ко волосы его были подстрижены, и на широком смуглом
лице не было того искусственно-невозмутимого выражения,
которым индейцы нередко скрывают свое смущение и зас-
тенчивость.
— Знакомьтесь; это мой бывший ученик, Герардо Салас,
человек известный во всей Араукании; лучшего проводни-
ка и переводчика вы не найдете... С его способностями он
мог бы учиться дальше, а может быть, и поступить в уни-
верситет, — грустно добавил священник, как будто продол-
жая какой-то давний, еще не конченный спор.
г	99
Глава 4
— Я буду рад помочь гостю, — улыбнулся индеец. — Пусть
в вашей стране знают, что мапуче — не дикари. А что каса-
ется учебы — то кто бы стал платить за нее? Я не сын
касика, и мне надо содержать семью.
Снова Сергей и Умберто едут в сторону гор. Теперь их
сопровождает целая кавалькада; вместе с Герардо едут его
соплеменники, возвращающиеся с побережья. К их седлам
привязаны тюки сухих водорослей, употребляемых в пищу,
и связки нанизанных на бечевку сушеных моллюсков, —
все это было получено у «людей земли моря» — араукан,
живущих на побережье.
Лесная дорога похожа на тоннель, проложенный среди
переплетения ветвей. Здесь было темно даже в полдень, а
после заката лес погрузился во мрак. Ветки хлестали по ли-
цам, и чтобы спастись от них, Сергей ехал, лежа на лошади.
Только ночью путники добрались до селения. При свете
факелов Сергея и Умберто ввели в руку, накормили и уложи-
ли спать на шкурах, под тяжелыми шерстяными одеялами.
Проснувшись, Сергей не сразу смог понять, где он нахо-
дится. Над ним был уходящий вверх, в темноту свод из
какого-то почти гладкого, угольно-черного материала. Толь-
ко минуту спустя он сообразил, что это внутренняя сторона
соломенной крыши, покрытая глянцевитой сажей, накопив-
шейся за многие десятки лет.
Эта рука была гораздо солиднее, чем виденные раньше;
столбы, поддерживающие крышу, были сделаны из крас-
ных, смолистых стволов алерце, а стены сложены из бре-
вен, почти как в русской избе. Передняя стена не была до-
ведена до верха, и получившаяся широкая щель заменяла
окно. На полу лежали циновки из тростника и стояли грубо
сколоченные скамейки; у стены громоздились седла, стояли
бамбуковые пики, висели связки ремней, а на столбах, под-
держивающих крышу, висело оружие.
Помещение разделялось свисавшими между столбами
квадратными кусками домотканого сукна. Заглянув за них,
Сергей увидел женщин, занимавшихся домашней работой.
Одна ткала на ручном ткацком станке, сделанном их бамбу-
100
Неутомимый путник
ка, приводя его в движение пальцами ноги с помощью то-
неньких ремешков. Другие толкли что-то, месили тесто, не
обращая внимания на любопытного гостя.
Сергея поразили удивительная чистота и порядок. Зем-
ляной пол был тщательно выметен, нигде не валялись раз-
бросанные вещи, стоявшая в углу посуда была вымыта. Да,
мапуче не были дикарями.
Звеня свисающими с кос украшениями, жена хозяина
внесла широкую глиняную миску с бараньей похлебкой, из-
рядно сдобренной чесноком и перцем; когда с ней было
покончено, появилось блюдо с какими-то желто-коричне-
выми кусочками и кувшины. В них, к изумлению Сергея,
оказался самый настоящий сидр, перебродивший яблочный
сок. Откуда?!
— А разве вы не заметили, что в наших лесах масса ди-
ких яблонь? На аргентинской стороне Анд есть даже мест-
ность Манзанилья, Яблочная, — объясняет Герардо. Яблоня,
завезенная испанцами, прижилась здесь так же, как апель-
синовое дерево в Парагвае.
— Как вам нравится наше печенье?
Желтые кусочки хрустят и тают во рту, удивительно на-
поминая что-то, памятное с детства. Хворост! И делают его
почти так же, как в России, — только не из пшеничной
муки, а из льняной, замешанной на меду.
Пока Сергей занимался кулинарными изысканиями, сна-
ружи нарастал какой-то гомон, и когда он вместе с Герардо
вышел наружу, то увидел, что рядом с домом, под навесом,
собралась целая толпа индейцев. Впереди, на корточках, си-
дели два старика. По независимой осанке и богатой одежде
можно было догадаться, что это вожди.
— Эти люди пришли к вам, — сказал Герардо. — Они
узнали, что вы друг самого президента и вам поручено вы-
яснить, как живут арауканы.
— Друг президента?!
— Но ведь вы друг губернатора, а от этих людей и губер-
натор, и президент одинаково далеки. И вы ведь действи-
тельно хотите знать, как живут арауканы.
101
Глава 4
Гостей усадили на ковриках около вождей — и началась
беседа. Речь вождей была полна достоинства, движения важ-
ны и неторопливы, а ниспадавшие складки их плащей на-
поминали римские тоги. Это были представители народа
древней и высокой культуры, потомки людей, сотни лет во-
евавших за свою свободу. Они жаловались на то, что по
планам губернского начальства часть их земель, будто бы
не используемых, отдается какому-то тузу из Сантьяго, что
пришлые люди грабят их кладбища, нападают на женщин,
срывая с них украшения. Чем мог помочь им Гейман? Со-
общить губернатору? Но у того в канцелярии шкафы ломи-
лись от жалоб. Великолепный чернозем Араукании, на ко-
тором пшеница дает огромные урожаи, привлекал все новых
и новых хищников...
А вот увидеть, как живут арауканы, Сергей смог. Перед
«другом президента» раскрывались все двери селения, и Гей-
ман не был бы Гейманом, если бы не использовал все воз-
можности, которые это давало. «Обстановка создавалась та-
кая, что я смог без стеснения осматривать все затаенные
уголки индейских избенок и покупать вещи, которые в обыч-
ных условиях я не мог совершенно купить».
В одном из домов хозяйка расчесывает волосы странной
щеткой, сделанной из стеблей какого-то растения и похожей
на кисть. Глаза Сергея загораются — и начинается торг. В
итоге куплена не только щетка, но и великолепно орнамен-
тированный тканый пояс. Но прежде чем отдать вещи, инди-
анка тщательно очищает их от волос; попав к другому чело-
веку, они могли бы принести ей беду. Со сложной церемонией
была связана покупка серег; сняв их с жены, индеец долго
дул ей на уши сквозь свой кулак; иначе «ушедшие» от хозяй-
ки серьги тоже могут причинить ей болезнь или даже смерть.
Большие глиняные бутыли и горшки не привлекали вни-
мание Сергея — они были слишком велики для перевозки. Но
когда в одной руке он увидел сосуд из коровьего вымени, то
не отстал от владелицы, пока не получил его. А больше всего
его восхищала утварь, сплетенная из стеблей ситника или бам-
буковой дранки; все запасы и мелкие женские вещи храни-
102
Неутомимый путник
лись в таких кошелках, сумочках, кошельках. Когда Сергей
рассматривал плетеное блюдо, индианка налила в него воду;
не пролилось ни капли — так плотно оно было сплетено.
Увы, зеркальца, свистульки и стеклярус у араукан не
были в цене, да и несолидно было бы «другу президента»
вести обменный торг с лотка, как у кадиувео. За все нужно
было платить, причем серебром; бумажки араукан не инте-
ресовали.
Серебро — их любимый металл; серебром отделывают стре-
мена и седла, из серебра делают шпоры, серебром украшают
себя женщины. И Сергей заранее обменял большую часть
своих денег на серебряные песо, сложив их в кожаный ме-
шочек и оставив только несколько ассигнаций на возвраще-
ние. Теперь заветный мешочек становился все легче и легче...
Но кто делает арауканам украшения по их вкусу огром-
ные плоские серьги, звенящие ожерелья, похожие на броню
грудные подвески? Когда Сергей спросил об этом Герардо,
тот повел его в дальнюю руку, над которой постоянно ку-
рился дымок. Там была платера — мастерская индейского
ювелира. Старый, сгорбленный человек в прожженном пон-
чо раздувал кожаными мехами уголь, на котором стояли
тигельки с нарезанными монетами. Он показал Гейману ка-
менные формочки для отливки частей сережек и ожерелий;
две половинки формы, скрепленные шарниром, складыва-
лись как книжка.
— Вот эту сделал мой прадед, а эту — прадед прадеда, —
гордо сказал мастер.
Сергей прикинул — если индеец не ошибался, формочке
было лет двести. Продавать ее он, конечно, не стал — какой
мастер продает свой инструмент?! — но серьги, отлитые в
этой форме, Сергей купил.
— Теперь плохо работать, народ обеднел, да и серебро в
монетах стало хуже — жаловался ювелир. — Раньше каждый
воин мапуче имел стремена и шпоры из цельного серебра,
теперь я только обкладываю медные стремена серебром.
Но не только Гейман присматривался к новым для него
людям и их обычаям — араукан тоже интересовал молодой
103
Глава 4
чужеземец из какой-то необозримо далекой страны. Его спра-
шивали — много ли у него лошадей дома, хорошие ли там
пастбища и есть ли в его земле гуанако. Всех удивляло, что
он еще не женат, а старая жена вождя, у которого остано-
вился Сергей, была поражена тем, что путь от родины Сер-
гея до Тему ко длится сорок дней.
— И ты все это время не слезал с лошади, бедный маль-
чик?
Довелось Сергею участвовать в чуэке — любимой игре
араукан. Две команды человек по восемь, вооруженные
«палками с загнутыми концами» — попросту говоря, клюш-
ками, — пытались загнать деревянный шарик в лунку про-
тивника. Сергей орал и толкался так же, как остальные иг-
роки; ему подставляли подножки, и он летел наземь к
удовольствию зрителей, но к концу игры и сам овладел этим
«искусством», усердно сбивая с ног противников и проры-
ваясь к «воротам». Игра эта напомнила ему английский кро-
кет; вероятно, он просто не знал о хоккее.
Больше недели гостил Гейман у араукан, и для возвра-
щения в Темуко ему пришлось взять вьючную лошадь, так
выросла его поклажа.
Несколько раз выезжал он в горы вместе с Герардо и
сыновьями Янишевского. Самая интересная поездка была
связана с печальным событием — похоронами старого каси-
ка, арауканского «генерала». Некогда вместе с другими вож-
дями он подписал мирный договор, положивший конец вой-
нам араукан с чилийцами, а потом сорок лет мирно жил на
своем маленьком участке недалеко от Темуко. Теперь про-
винциальные власти, желая продемонстрировать свое хоро-
шее отношение к арауканам, решили устроить ему парадные
похороны.
В загородной иезуитской церкви старенький падре слу-
жил мессу; в проповеди он не преминул отметить, что впер-
вые индейца хоронят по христианскому обычаю. Церковь
была полупуста — соплеменники покойника ждали конца
церемонии верхом, не заходя в храм. Затем под грохот во-
енного оркестра в сопровождении сотен всадников тело от-
104
Неутомимый путник
везли к могиле, и на этом христианская часть обряда кончи-
лась. Началась арау канская.
Всадники в огненных плащах и пестрых пончо, разбив-
шись на группы по родам, широким кольцом окружили мо-
гилу и стоящих рядом родственников. Вот от одной группы
отделяется широкоплечий воин на гнедом коне; горяча его и
поднимая на дыбы, чтобы показать свое мастерство наездни-
ка, он подъезжает к могиле и что-то произносит. Герардо
шепчет: «Род Кондора выражает свое почтение близким ушед-
шего вождя. А теперь семья посылает своего человека к роду
и просит принять участие в прощальном празднике.» Его
слова заглушает стук копыт — род Кондора в бешеном гало-
пе четырежды объезжает могилу и возвращается на свое ме-
сто. Новый обмен любезностями с послами других родов, и
вокруг гроба поочередно мчатся роды Огня, Камня, Лисицы...
Затем приходит в движение и несется по кругу все пестрое
кольцо всадников; каждый стремится превзойти других в
вольтижировке, и Сергею кажется, что он смотрит выступле-
ние конных джигитов на арене цирка. Вот юноша на скаку
спрыгивает с коня и вновь оказывается в седле; другой воин
мчится, стоя на лошади; третий, обхватив круп коня ногами,
съезжает под его брюхо — так что длинные волосы цепляют-
ся за траву. В клубах пыли мелькают смуглые лица, красные
плащи и многоцветные пончо, земля дрожит под копытами.
— Дух старого вождя должен с радостью смотреть на это
зрелище, — подумалось Сергею, — но каковы же были такие
церемонии в старые времена, когда в них участвовали не
сотни, а десятки тысяч воинов?
Наконец, скачка кончилась. Осела пыль, всадники успо-
коили коней. Два самых старых вождя произнесли речи,
прославляя заслуги покойного. И вот гроб несут к могиле;
перед ним идет женщина с сосудом, в котором тлеют угли.
— Огонь отпугивает души врагов, — объясняет Герардо.
Вместе с покойником в могилу укладывают убитую ло-
шадь, сосуды с напитками и зерном, отделанную серебром
сбрую, оружие, пончо, а над могилой ставят столб с изобра-
жением мужской фигуры.
105
Глава 4
— Это Пильян, бог дождя и засухи, вулканов и землетря-
сений. Он охраняет души великих вождей — но сможет ли
охранить их могилы? Когда-то в них клали все ценности
умершего, порой это были десятки фунтов изделий из се-
ребра. Теперь пришлые люди разоряют кладбища, грабят мо-
гилы наших предков, поэтому даже вождей приходится хо-
ронить очень скромно. А вы заметили, что падре даже не
вышел из церкви, чтобы не видеть продолжение «христиан-
ского обряда»?
Тем временем женщины жарили мясо убитых тут же ло-
шадей и быков; приезжие торговцы выкатили бочки с пи-
вом, яблочным и маисовым вином — началось разгульное
пиршество. Ведь по верованиям араукан смерть — это про-
сто переход в другую жизнь, которая подобна земной, и
поэтому похороны — повод для праздника. «Все увиденное
мной походило на загородный пикник, куда случайно по-
пал гроб», — записывал в дневнике Сергей.
На пиру он сидел рядом с одним из главных вождей
мапуче, Некульманом. Из уважения к его уму и опыту Ге-
рардо величал его профессором (что по-испански означает
просто «учитель»); Гейман понял это буквально и записал:
«Профессор Некульман... представил мне главных касик (так!
— В.Т.) в серебряных поясах, которые слезно жаловались
мне на правительство. Между ними находился один шаман
в костюме точно египетского фараона, босиком, в жилете с
серебряными пуговицами» (как жалко, что он не описал
этот «костюм»!).
Между прочим, Гейман был не первым русским путеше-
ственником, встречавшимся с Некульманом. В конце 80-х
годов по Южной Америке странствовал дипломат Ионин,
опубликовавший очень интересные путевые записки. Он
подробно описывает встречу с «арауканским царьком» Не-
кульманом. Вероятно, с ним и встретился Гейман через двад-
цать пять лет.
Что же касается шаманов, то они (а в особенности жен-
щины-шаманки) весьма почитались арауканами. Их «мето-
ды» лечения живо напомнили Сергею то, что он видел у
106
Неутомимый путник
кадиувео, но были еще более своеобразны. Они заочно, не
приходя к больному, изгоняли из него злых духов или на-
правляли к нему добрых. Лечение заключалось в пении,
танцах, ударах в барабан; через несколько часов шаманка
падала в изнеможении, а очнувшись, предъявляла виновни-
ка болезни — лягушонка, рыбью кость или что-нибудь по-
добное.
Окончив разъезды в окрестностях Темуко, Сергей с по-
мощью араукан целых десять дней составлял каталог до-
бытых вещей и, задним числом, писал дневник. Надо ска-
зать, что свои впечатления он записывал не слишком
аккуратно, — одним махом расправляясь с тремя, пятью, а
то и десятью днями, опуская массу деталей и подробностей,
казавшихся ему неуместными. Невольно сетуешь на него,
перелистывая эти блокноты (они хранятся в Санкт-Петер-
бурге, в архивах Института этнографии и Географического
общества). И все-таки — сколько в них метких наблюдений,
удивительных встреч и судеб!
Сначала почти безъязыкий Гейман ищет русских эмиг-
рантов и кого только не встречает! Тут и разочаровавшийся
вождь то ли эсеров, то ли анархистов, бывший «генерал от
революции», который строит маниловские планы быстрого
обогащения и, чтобы прокормиться, рисует портреты по песо
за штуку. Тут и украинский мужичок, подозрительный и
недоверчивый к землякам — «все жулики», но при проща-
нии он даст Гейману пятьдесят песо — «купите что-нибудь
для русских музеев»; тут и пьянчужка-машинист, приютив-
ший Сергея в предгорьях Анд — «люблю я людей, которые
бьются с жизней». Потом, все чаще, другие встречи. На стра-
ницах дневника возникает полубразилец-полуангличанин
Понс, во многом помогавший этнографам в Барранку-Бран-
ку — но только Гейман, используя его страсть к коллекцио-
нированию монет и марок, смог выменять у него целый
ящик перьевых украшений «чимаконов», то есть чамакоко,
индейцев центрального Чако, отличавшихся пристрастием
к поясам, ожерельям и головным уборам из ярких перьев
тропических птиц. Гейман встречается с путешественника-
107
Глава 4
ми, миссионерами, учеными — расспрашивает, слушает, за-
писывает. Блокноты пестрят перечислением испанских и
туземных названий деревьев, рыб и птиц; узнав о том, что в
городке, в который он попал, жил географ, издавший наибо-
лее полное по тем временам описание Чили, он идет к его
родным и читает эту книгу под их недоверчивым присмот-
ром. Он остро ощущает беззащитность индейцев перед «ци-
вилизацией», пытается заступаться за них перед губернато-
рами и префектами, с которыми встречается, и страдает от
невозможности реально помочь им. А сколько юмора в его
записях — правда, не всегда намеренного, ибо невозможно
не улыбаться, читая об эмигрантах, сидящих на «трутоаре»,
или о ките, который плывет, «ачерчевая полуциркуль».
В начале марта пятнадцатого года два ящика с этногра-
фическим материалом запакованы и отправлены с оказией
в Буэнос-Айрес. Куда теперь? Мешочек с серебром пуст.
«Поездка в Чили стоила мне свыше 800 песо. Чтобы доб-
раться до Буэнос-Айреса, я хотел было спустить свой ре-
вольвер, но об этом узнал Янишевский и предложил мне
кредит в 100 песо...» И что же — Гейман торопится обрат-
но? Нет, он продолжает фразу: «...так что теперь я могу
предпринять путешествие к озеру Пангипульи.»
Вместе с Умберто он странствует вокруг живописных
чилийских озер, а потом, получив лошадей по «ордену», то
есть приказу начальника полиции, снова отправляется к ара-
уканам, ночуя то в руках, то в гостиницах, а порой и просто
на земле, завернувшись в пончо.
В конце концов Гейман добирается до приморского го-
родка Пуэрто-Монт, по дороге полюбовавшись на вулкан
Осорно — «чилийскую Фудзияму». И тут выясняется, что
вернуться в Аргентину давно задуманным, «красивейшим в
мире» путем через Анды у озера Науэль-Уапи не удастся —
слишком дорого. Значит, возвращаться в Сантьяго? Как бы
не так! Ведь есть еще рекомендательные письма!
В конторе пароходства Браун-Бланшар напомаженный, с
закрученными усиками агент предлагает ему билет с половин-
ной скидкой. — Сеньор, конечно, плывет первым классом?
108
Неутомимый путник
— Нет-нет, третьим! — И в ответ на удивленный взгляд:
— Я хочу вблизи присмотреться к жизни чилийцев.
— Но вы плывете до Байреса, не так ли?
Секунда раздумья — и, как в холодную воду:
— В Буэнос-Айрес я еще успею. Выпишите билет до Пун-
та Аренас, пожалуйста.
— Но ведь это страшная глушь! Там только пастухи, ру-
докопы и голые индейцы!
— Вот-вот, именно туда.
Вволю налюбовавшись фиордами южного Чили и скали-
стыми теснинами Магелланова пролива, тридцатого марта
Гейман высаживается в Пунта-Аренас. Устроившись в «ра-
бочем отеле, чистеньком и симпатичном, за две песы в день»,
Сергей с интересом присматривается к жизни этого чилий-
ского городка, самого южного города нашей планеты, от ко-
торого до Антарктики гораздо ближе, чем до Сантьяго. Ко-
нец марта — поздняя осень в этих широтах. Грязные тучи,
гонимые бешеным ветром, засыпали градом и мокрым сне-
гом песчаные улицы. «Здешние ветры потрясают землю и
кидают камни в окна», — писал Гейман в дневнике. «Внача-
ле мне пришлось несладко на этой грани мира. Первые дни
питался консервами, так как здесь все дорого, а однажды
позволил себе удовольствие и побывал в ресторане, где с
меня взяли за тарелку супа и пару яиц два песо...» Индей-
цев не было видно, а встречные говорили не по-испански, а
на каком-то славянском языке. Это были хорваты — или,
как тогда говорили, кроаты, составлявшие чуть ли не поло-
вину населения Пунта-Аренас. С конца девятнадцатого века
они сотнями эмигрировали сюда из австро-венгерской им-
перии, неприязненно относившейся к своим славянским
подданным. Уроженцы адриатической Далмации прижились
на холодных и ветреных берегах Магелланова пролива; они
работали на пароходах и рудниках, торговали, пасли скот и
крепко держались друг за друга. Их волновали события в
Европе и судьбы славянства, а появление человека из Рос-
сии вызвало настоящую сенсацию. «И вот газеты «Магел-
ланес», «Аустраль» и «Унион» (в этом городке выходило
109
Глава 4
целых три газеты! — В.Т.) поместили лестные сведения о
нашей экспедиции, и я посетил губернатора, господина Эд-
вардса, который поделился ценными сведениями о его про-
винции и дал ценные рекомендации.» И наконец, в каче-
стве почетного гостя Сергей участвует в благотворительном
вечере в пользу Красного Креста Сербии и Черногории. «Мне
пришлось сказать речь на русском языке, за что почтили
меня национальным гимном. Это меня вдохновило, и я обе-
щал прочесть лекцию о России, не боясь, что останусь непо-
нятым».
Однако он не только ведет светскую жизнь, но и весьма
внимательно изучает этнографическую коллекцию неболь-
шого музея, описывая в дневнике наиболее интересные эк-
спонаты. А седьмого апреля он уже стоит на палубе малень-
кого пароходика «Аустраль». Над Пунта-Аренас, как всегда,
ветер мчит низкие облака. Изношенная машина кашляет и
плюется дымом, но судно идет неожиданно резво.
— Отлив, — коротко объясняет Сергею капитан.
В теснинах Магелланова пролива приливы поднимают
уровень моря на добрый десяток метров и вызывают тече-
ние огромной силы. Они могут удвоить скорость судна или
заставить его стоять на месте с машиной, работающей на
«самый полный», и нужен немалый опыт, чтобы при этом
безопасно провести корабль мимо мелей и подводных скал.
Что это удается не всем, можно было убедиться, глядя на
проржавелый корпус парохода, как в тисках зажатый торча-
щими из воды скалами. Отлив обнажил его целиком, видны
были обросшие ракушками и ярко-зелеными водорослями
борта и огромные рваные дыры на днище.
Ночь «Аустраль» простоял в какой-то бухточке, пережи-
дая прилив; на следующий день началась качка — судно вышло
из пролива. Слева по борту была Атлантика, справа тянулся
низкий и унылый берег. К вечеру на равнине показались
крашеные яркой охрой дома — порт Примере Архентино в
устье реки Рио-Гранде. Почти без гроша в кармане Гейман
добрался, наконец, до Огненной Земли. Но, судя по всему,
деньги ему здесь не были нужны. «Меня поджидал автомо-
110
Неутомимый путник
биль братьев Бриджес», — невозмутимо пишет он и пове-
ствует далее о «типично английском коттедже, окруженном
садиком», в котором он оказался. «Я потерялся в этой рос-
коши после жизни на индейском иждивении и ночлежек».
Нашему этнографу-дилетанту снова повезло. Но не толь-
ко потому, что на краю земли он оказался в уютном и гостеп-
риимном доме; дело в том, что именно здесь он мог узнать из
первых рук все, что было известно о самых южных тузем-
ных племенах нашей планеты — индейцах Огненной Земли.
Приютившие его богатые овцеводы были сыновьями Томаса
Бриджеса65, известнейшего исследователя огнеземельцев.
Протестантский миссионер, он в середине прошлого века
обосновался на юге острова, около Ушуаи и провел здесь
сорок с лишним лет. За это время он полнее, чем кто-либо
другой, изучил язык и обычаи индейцев, еще не затрону-
тых «цивилизацией», которая в этом уголке Америки была
особенно жестока к аборигенам.
И вот в гостиной, как будто перенесенной из Кента или
Девоншира, у традиционного камина (очень удобная вещь
в огнеземельском климате) Сергей беседует с Лукасом Брид-
жесом. «Это тип из галлереи героев Оскара Уайльда — силь-
ный, цельный, глубокий, с оригинальными странностями
(почему именно Уайльда?! — В.Т.). Индейцы, их внутрен-
няя интимная жизнь — вот предмет его любования.»
Лукас с детства путешествовал с отцом, помогая ему в
исследовании туземных племен. А обитало на Огненной
Земле три племени, и имена их звучали, как древние закли-
нания — жна, яган, алакалэф.
«Лодочных индейцев» племени алакалуф Гейман уви-
дел с палубы парохода «Антарктика» дней десять назад, в
западной части Магелланова пролива.
Шел дождь — мелкий, как водяная пыль. В низкие обла-
ка уступами уходили черные каменные стены, за которые
цеплялись деревья. По скалам стекали бесчисленные водо-
пады, к самому морю спускались ледники. Берега были по-
крыты густым и невысоким темно-зеленым лесом; кое-где
по нему прошли пожары, обнажив фантастическое перепле-
111
Глава 4
тение коротких, корявых стволов. Но любоваться этим мрач-
ным пейзажем рисковали только немногие пассажиры — то
и дело с ураганной силой налетал ледяной ветер, стихав-
ший так же быстро и неожиданно, как появлялся.
— Смотрите! — кричит мне и машет руками седой учи-
тель из Пунта-Аренас. — Лодка с индейцами!
Лодка с дикарями приближается к пароходу, балансиру-
ет, ныряя по волнам. Индейцы размахивают руками, прося
что-нибудь съестное и желая вступить с нами в обмен на
кожи морских львов, нутрий и гуанако. Две женщины были
прикрыты мантиями из кож гуанако, щегольски перекину-
тыми через плечо. Мантии сшиты веревочками лыка и жи-
лами пингвинов, уток и котиков. Эти вечные странники
воды всю жизнь проводят в лодках...
Лодки сшиты из древесной коры веревчатым лыком и
укреплены на остове из прутьев. Корма и нос одинаково
острой формы. В середине этой плавучей избы теплится
вечный костер, разложенный на земле, и лежат посуда из
плетеных веток, глиняные горшки, заостренные ножи и лож-
ки из ракушек моллюсков. Это племя дикарей называется
алакалуфес. Прямые, лохматые волосы спускаются на пле-
чи и спереди, на лбу оборваны посредством тех же ножей-
раковин, это позволяет им смотреть на свет божий».
И теперь, беседуя с Бриджесом, Сергей понимает, что
мимолетно встретился с индейцами, чей образ жизни был,
наверно, самым удивительным во всей Америке. Жизнь ала-
калуфов и их южных родичей яган проходила у моря и на
море. Природа Огненной Земли сурова, но окружающие ее
воды богаты рыбой, съедобными моллюсками, морским зве-
рем, которых можно было добывать круглый год, и «лодоч-
ные индейцы», кочующие в бесчисленных проливах, созда-
ли здесь свою оригинальную, приспособленную к
окружающему миру культуру.
Главным в их жизни были лодки. В старину алакалуфы
делали досчатые челноки, сшитые лианами; для этого они ис-
пользовали стволы алерце, которые самыми примитивными
орудиями можно расщепить на прямые и ровные доски. Дос-
112
Неутомимый путник
чатая лодка вмещала до двадцати человек и могла выходить в
открытое море. Позднее алакалуфы переняли у яганов техни-
ку изготовления лодок из полос коры, натянутых на каркас из
прутьев; кору эту они сшивали не лыком, как показалось Гей-
ману, а китовым усом или нитями из лиан, причем так искус-
но, что в лодку не проникало ни капли воды. Такие лодки
видел у огнеземельцев Ионин в конце прошлого века — и
восхищался «ювелирной точностью и изяществом работы».
До прихода европейцев по берегам проливов жили мно-
гие тысячи индейцев. Огни их бесчисленных стоянок пора-
зили Магеллана; по этим огням он и дал название острову.
Однако контакт с европейцами нарушил приспособлен-
ность лодочных индейцев к окружающему их миру. Они
умели переносить холод и сырость; их женщины закаляли
новорожденных детей в ледяной воде проливов, а сами ны-
ряли в той же воде, добывая съедобные ракушки и осьми-
ногов, — но не имели иммунитета против болезней, заве-
зенных белыми. Ко времени путешествия Геймана в обоих
племенах оставалось не больше четырехсот человек.
Но они по крайней мере вымирали сами. Еще трагичнее
была судьба индейцев жна, населявших всю обширную се-
верную часть острова. Она были ближайшими родичами
знаменитых патагонцев, техуэльче, которые некогда порази-
ли Магеллана своим ростом и большими ногами, «ножища-
ми» — «патагонес». Ноги у техуэльче были немногим боль-
ше, чем у испанцев, — просто они заворачивали их в шкуры.
Так же, как арауканы, техуэьче освоили лошадь и стали «кон-
ными индейцами». Она, живущие за Магеллановым проли-
вом, лошадей не имели — и стали «пешими» индейцами.
Более того, до сих пор остается загадкой — как вообще они
добрались до Огненной Земли, не зная лодок.
— Вместе с белыми здесь появились их болезни, — рас-
сказывал Бриджес. — Сначала пришла корь.
Он снял с полки великолепно изданный том в красном
переплете.
— Это Причард, «Сквозь сердце Патагонии». Взгляните
на рисунок.
113
Глава 4
На цветной литографии индеец со свирепым лицом, мчась
на лошади, гнал сквозь вьюгу другого коня, на котором, съе-
жившись, сидела худенькая, совершенно обнаженная девочка.
— Вы думаете, что жестокий дикарь наказывает прови-
нившегося ребенка? Ошибаетесь. Это несчастный отец пы-
тается излечить дочку от кори. Он убежден, что ею овладел
злой дух, который вызвал сыпь и струпья на теле, а злые
духи, по его поверьям, изгоняются холодом...
Корь вдвое сократила число и техуэльче в Патагонии и
она на Огненной Земле. А кроме нее были туберкулез, оспа,
сифилис...
— Но страшнее болезней оказались скотоводы, — про-
должал Бриджес. — Домашних животных, кроме собак, она
не знали, и когда на Огненной Земле появились овцы, ин-
дейцы посчитали их новым сортом гуанако, «белыми гуана-
ко», на которых было гораздо легче охотиться. Скотоводы
ответили пулями. Еще недавно эстансионеры платили по
фунту стерлингов за голову убитого индейца; но это был
слишком медленный способ — и индейцев стали травить.
Начиняли, например, стрихнином выброшенного на берег
кита. Для индейцев такой кит — подарок судьбы, его поеда-
ли целыми стойбищами и умирали тут же на берегу.
— Тридцать лет назад здесь жило около пяти тысяч онас,
теперь осталось двести душ. Они работают на эстансиях —
и, должен сказать, работают прекрасно, если чувствуют че-
ловеческое отношение к себе. Зимой, когда работы нет, они
уходят в леса и возвращаются к своей обычной жизни, охо-
тясь на гуанако. И все-таки боюсь, что через одно-два поко-
ления они вымрут окончательно. Их мир ушел, а к новому
им слишком трудно привыкнуть. Вы увидите их — только
не забудьте взять на кухне галеты и конденсированное мо-
локо; индейцы очень его любят.
Лукас Бриджес был интересным собеседником, а Гейман
умел слушать, и страницы его блокнотов покрывались за-
писями о «школе зрелости», которую проходят юноши, об
их праздниках, о вере в злых и добрых духов и культе жи-
вотных, способах охоты.
114
Неутомимый путник
— Их излюбленная дичь — гуанако. Я охотился вместе с
она, такая охота требует большой выдержки. Индейцы с
луками приближаются к стаду этих диких лам на четве-
реньках, имитируя самих гуанако. А иногда они смазывают
тело белой, под цвет снега, глиной — и охотятся обнажен-
ными.
Наутро Сергей своими глазами увидел жалкие остатки
племени она. Индейцы жили в хижинах-тольдо, разбросан-
ных вокруг эстансии Бриджес. «Тольдо представляют со-
бой ротонду, обращенную входом от ветра. Сложена она из
толстых коротких коряжин деревьев робле и покрыта лос-
кутами тряпья, кожами гуанако, ветками, кусками негодно-
го цинка и так далее, но так небрежно, что ветер свищет
внутрь шалаша и застилает дымом глаза обитателей, не го-
воря уже о том, что это плохая защита от холода. Больше
всего бросаются в глаза кучи кож гуанако, на которых спят
индейцы. По стенам развешаны объедки мяса и чехлы со
стрелами. Около костра возится хозяйка, окруженная де-
тишками и собаками... Мужчины... подвержены сильнейше-
му влиянию алкоголя».
Одеты индейцы были в потрепанную европейскую одеж-
ду, почти в каждом тольдо лежали больные. Неужели эти
опустившиеся, ко всему равнодушные люди — те самые воль-
ные индейцы, о чьих красочных обычаях он слышал вчера?
Прошло несколько дней — и «под вечер я выехал от
Бриджесов верхом на лошади, с купленными коллекциями.
Ветер рвал и метал...» Дорога вела вдоль лагун реки Рио-
Гранде, и Сергей, в который раз, поразился обилию жизни в
этих суровых местах. У берега моря толпились бескрайние
полчища черно-белых Магеллановых пингвинов. В неглубо-
кой воде лагун задумчиво стояли толпы розовых фламинго,
рядом скользили лебеди с черными шеями и ярко-красны-
ми наростами на клювах. Неторопливо прогуливались бе-
лые цапли, время от времени делая резкий выпад и подхва-
тывая рыбешку. В заливчиках дружными компаниями
охотились пеликаны, оглушительно хлопая по воде крылья-
ми и сгоняя рыбу на мель. Стоял оглушительный гомон,
115
Глава 4
тучами летали утки, чайки, кулики — и все это разноголо-
сое птичье братство, казалось, совершенно не боялось чело-
века.
Сергей мог быть доволен, он таки добрался до Огненной
Земли, увидел ее обитателей, собрал коллекции, которые
впоследствии будут высоко оценены петроградскими этног-
рафами. Но к радости примешивалась грусть. Он не мог
забыть детей, кашляющих в дымных тольдо, и безразлич-
ные ко всему лица пьяных. Он снова вспомнит их три ме-
сяца спустя, встретившись с индейцами аргентинского чако,
согнанными для работы на плантациях. В их глазах будет
та же безнадежность...
И вот опять Пупта-Аренас. Афиши на улицах сообщают
о том, что в «Сентро Кроато», хорватском клубе, состоится
доклад «Россия и ее культура».
«Я не без робости выступил перед далматской публикой
на русском языке, но, по-видимому, аудитория в 300 чело-
век усвоила значительную часть доклада, что выяснилось
из заключительных прений». Конспект этого доклада со-
хранился — и надо сказать, что подготовлен он был живо и
интересно; несомненно, Сергей Вениаминович обладал да-
ром популяризатора, и здесь, на краю земли, его талант был
оценен надлежащим образом.
«Во французском отеле устроили мне прощальный бан-
кет, на котором собралось восемнадцать персон во главе с
президиумом славянской колонии. Это первый банкет в моей
жизни, и я испытывал странное чувство от непривычной
пышности и помпезности. Но все приятно, что ново......Я
потратил все деньги на коллекции и поэтому пошел к ди-
ректору пароходной компании с предложением удешевить
проезд до Буэнос-Айреса. Он любезно предоставил мне би-
лет первого класса в 180 рублей безвозмездно... Рекоменда-
тельное письмо губернатора имело магическое значение».
И вот — десять дней морского пути. Отдельная каюта,
великолепная кухня — и, что Сергей ценит больше всего,
интересные спутники. А пятого мая он прибывает в Буэ-
нос-Айрес, и снова начинаются будни. «Я поселился у отца
116
Неутомимый путник
Константина Изразцова66 на вышке», то есть на колокольне
православной церкви. И меланхолически добавляет: «Еще в
депозите имею ночевку в зубоврачебном кабинете доктора
Ж., так как церковь закрывают в 10 часов и я не могу воз-
вращаться позднее, ибо батюшка отнял у меня ключ во обес-
печение моего благонравия».
«Имею много знакомых семейств, где я стал почти до-
машним другом, и как-то естественно мои обеды и ужины
распределились между ними заранее».
Путь в Россию отрезан, да и денег на возвращение все
равно нет. Нет и срочной необходимости — Гейман невоен-
нообязанный. Казалось бы, единственный выход — найти
какую-нибудь работу, переждать войну. Друзей много, по-
могут. Но не стоит забывать, с кем мы имеем дело.
Очередная запись в дневнике:
«Теперь, вследствие неопределенности продолжения ми-
ровой войны, я решил ознакомиться с Боливией, Перу, Мек-
сикой и Северной Америкой. Покамест у меня в наличнос-
ти всего 20 песо и один фунт стерлингов».
И ведь он в конце концов побывал и в Боливии, и в
Перу!
117
ГЛАВА 5
У водопадов великой воды
Нос парохода уткнулся в отмель, и песок заскрипел под
его тяжестью. Ящики и тюки с вещами давно были сложены
около якорной цепи, разгрузка заняла минуту. И вот «Эспа-
нья» медленно отваливает от берега, взбивая колесами ко-
ричневую воду. Капитан тянет за шнурок, над Параной не-
сется рев гудка. Пассажиры на палубе машут платками двум
людям, стоящим у кучи багажа. Прощай, цивилизация!
Зоологи осматриваются. Где же Пуэрто-Бертони, к которо-
му они так стремились? Из воды торчит водомерная рейка,
цепью к дереву привязаны несколько лодок — и крутой обрыв
метров на семьдесят, покрытый непроходимой чащей деревь-
ев и кустов, оплетенных лианами. Высоко вверху, среди пальм
и розовых деревьев смутно белеют какие-то постройки.
На берег выходит высокий длиннолицый человек. Не-
смотря на жару, он в пиджаке и при галстуке, — видимо, в
знак уважения к гостям.
— Добро пожаловать! Я — Хименес, зять доктора Бертони;
он просил меня позаботиться о вас. Идемте наверх, мы как
раз успеем к обеду. Не беспокойтесь о вещах, их принесут.
Перед путниками открылась тропинка, похожая на про-
рубленный в зелени коридор. В ней душно, как в теплице, с
веток сыплются капли. Оглушительно трещат цикады, их
перекрывает свисток, похожий на паровозный. Какое жи-
вотное может так кричать? Хименес смеется.
118
У водопадов Великой воды
— Эта музыка вам в новинку? Мы называем такую ци-
каду «цикада-локомотив». Никогда не подумаешь, что эта
мелочь может кричать так громко.
Тропинка привела к широкой веранде двухэтажного дома,
стоящего над самым обрывом. Навстречу гостям поднима-
ются несколько мужчин и женщина в светлом платье с длин-
ными, в сборках, рукавами.
— Знакомьтесь, это сыновья доктора Бертони, а вот моя
жена Вера Засулич.
— Вера Засулич?!
Женщина весело смеется. Белокурая и голубоглазая, она
совсем не похожа на темноволосых парагваек.
— Мое имя всем кажется странным — не Вера, а именно
Вера Засулич. У всех нас необычные имена. Вот наш стар-
ший брат — по метрике он Вильгельм Телль, здесь его зовут
Гильельмо. Это Винкельрид, — может быть, вы помните, что
это имя швейцарского народного героя. Это Линнео, он ве-
дает у нас почтой, а назван так в честь Линнея. Остальные
братья сейчас подойдут, а отец немного нездоров и увидит-
ся с вами вечером.
В просторной столовой рассаживались за столом чело-
век двадцать.
— Не удивляйтесь, что нас так много. У доктора восемь
сыновей, пять дочерей — и почти все они с мужьями и
женами живут здесь, в Пуэрто-Бертони. Нас тут тридцать
девять человек, целый маленький городок!
Обед был прост, но обилен. Говяжье жаркое, рыба, бобы,
неизменная маниока в разных видах и масса фруктов.
— Все продукты свои, мы почти ничего не покупаем. Есть
еще плантации ананасов и кофе, их продаем в Аргентину.
Пеонов почти не нанимаем, справляемся своими силами.
За разговором выяснилось, что Винкельрид Бертони —
зоолог и даже сделал здесь небольшой зоологический музей
в добавление к ботаническим и этнографическим коллекци-
ям отца. Стрельников писал: «Интересный тип этот зоолог.
Неразговорчивый, неподвижный. Сядет в уголке — и сидит,
глядит. С трудом можно из него вытянуть слово, и лишь
119
Глава 5
когда заговоришь про ос и птиц, оживляется. Он имеет до
30 научных работ по систематике... К сожалению, он через
три дня после нашего приезда уезжает в Асунсьон. Наша
работа около него была бы в два-три раза интереснее».
Когда стемнело и в окна начали биться ночные бабочки,
гостей позвали к доктору Бертони.
В огромном кабинете книги и гербарные папки не уме-
щались в шкафах. Они громоздились на этажерках и столи-
ках, лавиной стекали на пол вперемежку со спилами дере-
вьев, индейскими корзинками и калебасами. На стенах
висели картины и гравированные портреты; Николай узнал
Шиллера, Дарвина, Гарибальди. На письменном столе сре-
ди бумаг поблескивал латунью микроскоп.
И весь этот кабинет ученого, такой уместный где-нибудь в
Кембридже или Буэнос-Айресе, казался совершенно неверо-
ятным тут, в глубине тропической пущи. Но необычным был
и лысый, похожий на Сократа, человек, сидевший у стола.
Доктор Мойзес Бертони был заметно старше, чем на фото-
графии в альбоме у Риттера, и борода его была почти седой —
но глаза смотрели требовательно и пристально, а в коренас-
той фигуре чувствовалась сила, не побежденная возрастом.
— Так вот вы какие, русские зоологи! Амбросетти писал
мне о вас еще в июле, а не так давно здесь гостил ваш
Гейман. За три дня он задал мне больше вопросов, чем я
слышу за год, но мне было приятно снова услышать рус-
ский язык. Увы, за тридцать лет я его совсем забыл...
Бертони вырос в Женеве. Там, в студенческие годы, он
подружился с русскими эмигрантами — Верой Засулич, Ба-
куниным, Кропоткиным («он учился в одном классе с же-
ной Кропоткина», — писал Стрельников). Его другом был
крупнейший географ Европы Элизе Реклю. Он-то и заразил
молодого ботаника мечтой о Южной Америке.
Сначала Бертони, вдохновленный социалистическими
идеями, отправился в Аргентину с группой единомышлен-
ников — создавать сельскохозяйственную коммуну. Но азарта
его спутников хватило ненадолго, коммуна развалилась. И
Бертони решается на шаг, который только Реклю не считал
120
У водопадов Великой воды
сумасшедшим. Он отправляется в Парагвай — и вместе с
юной женой три с половиной года живет на берегах Пара-
ны среди «диких» и «кровожадных» индейцев, изучая их
обычаи и природу тропического леса.
— Мои дети росли вместе с детьми индейцев, и несколько
лет я не видел ни одного христианина. Потом я поехал в
Европу, но уже не мог жить там. Я вернулся в леса и никогда
не пожалел об этом. Я люблю Парагвай, мне удалось кое-что
сделать для этой доброй и красивой страны, но жить посто-
янно в Асунсьоне я не мог. Как только моя агрономическая
школа прочно встала на ноги, я снова уехал на Парану.
— С помощью жены и детей мне удалось кое-что сделать.
У нас небольшая типография, все мои дети обучены набор-
ному делу; мы издаем научный журнал, печатаем книги.
Николай взял в руки плотный томик. Доктор Мойзес
С. Бертони, «Влияние языка гуарани в Южной Америке и
на Антильских островах». И снизу — Типография и изда-
тельство «Ех silvis», «Из лесов»...
Месяцем раньше Гейман, восторженный, как всегда, за-
писывал в дневнике: «Старик околдовал меня, как маг, по-
корил, овладел всем моим вниманием, и дальше оставалось
только слушать и вдумываться. У него все взвешено, оцене-
но, уверенно и безусловно. Ничего лишнего, но все веско и
отчетливо. Он сам работает в поле и в саду, спит 5-6 часов
и питается салатом, маисом и бананами, хлебу предпочита-
ет маньоку и вообще кушает очень мало. В рабочем кабине-
те у него 4000 томов. Владея всеми европейскими языками,
он жалеет, что не может публиковать своих сочинений на
латинском, который считает совершеннейшим из всех. Пуб-
ликует 10 работ ежегодно». И далее: «Он приласкал меня
как родной отец, три дня водил по своим музеям и библио-
текам».
Да, зоологам повезло — трудно было бы найти лучшее
место для работы. Немаловажно было и то, что Бертони
предложил зоологам обедать вместе с его семьей. Стрельни-
ков радостно сообщал Метальникову: «Питание теперь пре-
восходное. Целые десятки бананов, апельсинов и всяческих
121
Глава 5
других фруктов, кофе, молоко, мясо, — всегда достаточно в
этом первобытном лесу, где так трудно расчистить место
для жилья и плантаций.
... Проездные билеты в кармане, и на расходы имеем 200
парагвайских песо, т.е. всего 20 рублей. С этими капитала-
ми проживем 2-3-4 месяца. Расходы у нас вызываются только
нашим багажом и починкою сапог. Дешевизной побьем ре-
корды. ...Путешествие продлится, пожалуй, целый год — если
война протянется еще два-три месяца».
Это было написано девятого ноября четырнадцатого года,
на третьем месяце войны...
Зоологов поместили в маленьком доме посреди апельси-
новой рощи, над береговым обрывом. Стол, пара стульев,
полки и вбитые в стены крючья для подвески гамаков —
что еще нужно человеку? Был еще чердак, где можно скла-
дывать коллекции.
Окна открывались на реку и лежащие за ней леса; кое-
где белели ручейки, маленькими водопадами падавшие в
реку. Шли затянувшиеся дожди; дождемер на метеостан-
ции показывал, что за последние сутки выпало сто пятьде-
сят миллиметров — двухмесячная норма Петербурга. Вздув-
шаяся река ревела, вода скрыла пляжи и отмели, по течению
неслись ветки и бревна, порой проплывали огромные, еще
покрытые листвой и опутанные лианами деревья. Было
сумрачно; казалось, что в природе остались только две крас-
ки — зеленая и серая. Одежда липла к телу.
Выходить даже в недалекие экскурсии в такую погоду
не стоило. Это было опасно не столько для самих зоологов,
сколько для их штанов и сапог. А так хотелось поскорее
взяться за сбор материала — ведь здесь, в восточном Пара-
гвае, природа была совсем иной, чем в окрестностях Корум-
бы. Здесь не было бескрайних разливов Пантанала и нето-
ропливых, извилистых протоков, по которым так приятно
скользить в лодке. Не было тут саванн, характерных для
Мату-Гросу; саванны начинались севернее, за рекой Мон-
да-ы и, по слухам, были совсем иными. И лес на Альто-
Паране, верхней Паране, не походил на сухолюбивые, спа-
122
У водопадов Великой воды
ленные солнцем леса Мату-Гросу. Здесь царила гилея — влаж-
ный тропический лес, подобный лесам Амазонии. Но пока
оставалось только слушать рассказы Бертони о диких кош-
ках, регулярно опустошающих курятник в Пуэрто-Бертони,
о ревущих за рекой ягуарах, об индейцах каингуа и гуаджа-
ки, живущих неподалеку, по реке Монда-ы. Каингуа счита-
лись «буэнос индиос», добрыми индейцами — они не ссо-
рились с белыми. Гуаджаки же порой нападали на плантации.
— Они выбегают из леса гурьбой, ярко раскрашенные, с
воинственными криками, размахивая оружием, — и пеоны,
конечно, разбегаются. Индейцы хватают все, что попадает
под руки, — котлы, топоры, мачете. Обычно обходится без
жертв, достаточно несколько выстрелов в воздух, чтобы
индейцы разбежались. В набегах участвует все племя вмес-
те с женщинами и детьми, и во время бегства дети иногда
теряются. Эй, Сильвано! Покажись, пожалуйста.
Коренастый мальчик лет двенадцати, с широким носом
и буйной, давно не стриженной черной шевелюрой сму-
щенно переминается с ноги на ногу.
— Вот вам чистокровный гуаджаки. Года три назад его
нашли после набега, и я взял его на воспитание. Очень смыш-
леный парнишка, в нашей школе он уже нагнал сверстни-
ков. Читает, пишет, рисует — но больше всего любит ловить
рыбу.
— Сильвано, эти синьоры приехали издалека и хотят по-
смотреть, как ловят рыбу на Альто-Паране. Ты покажешь
им, не так ли?
— А они дадут мне крючков? Суруку у меня последний
оборвал.
— Дадут, дадут, не беспокойся. — И, обернувшись к зоо-
логам: Суруку — это сом, здесь они бывают очень крупные.
К вечеру ветер разогнал тучи на западе и заходящее сол-
нце высветлило верхушки деревьев на другом берегу, оста-
вив реку в глубокой тени. В воздухе возникла яркая радуга,
потом вторая внутри первой, затем третья... «Может быть,
погода, наконец, переменится», — мечтали зоологи. Но на-
утро были тот же дождь и та же сырость.
123
Глава 5
«Выпив кофе, пошли к Хименесу посмотреть его план-
тации но, к сожалению, всего осмотреть нам не удалось из-
за дождя. Хименес смог получить много мутаций апельси-
нов, лимонов, кофе и других растений... Вечером беседовали
с Бертони о его работах. Ему также удалось получить гро-
мадное количество мутаций апельсинов, табаку, маниоки и
т.д. Он полагает, что в природе все прогрессировало исклю-
чительно путем мутаций, а не благодаря эволюции». Сей-
час, восемьдесят пять лет спустя, ученые считают, что имен-
но мутации, переходящие по наследству изменения растений
и животных, являются основой эволюции. У сидевшего в
своей лесной глуши старика Бертони была светлая голова...
Дожди шли еще несколько дней, и в промежутки между
ними зоологи не решались углубляться в лес, собирая насе-
комых рядом с домами и ловя рыбешек в ближайшем ручье.
«Облака плывут так низко, что из леса на противополож-
ной стороне появляются точно облака дыма... Почти все ме-
таллические части заржавели, ремни заплесневели. Одежда
не может высохнуть. Прямо черт знает что творится».
Но однажды ночью что-то изменилось в воздухе. По-
прежнему гудел ветер, но похолодало, и Николаю пришлось
слезть с гамака, чтобы вытащить одеяло. А на рассвете его
разбудило жужжание колибри, носившегося по залитой све-
том комнате. Сияло солнце, отражаясь в бесчисленных дож-
девых каплях, сверкал многокрасочный, до блеска отмытый
мир. Радостно кричали попугаи. А стоило сбежать к ручью,
как начались счастливые находки.
«Увидел врывающегося в землю громадного червя — так
по крайней мере показалось. Уцепился за его хвост, с трудом
удержал и в конце концов выкопал странное животное — не
то змею, не то гигантского червя». Оно было крупным — с
полметра, блестящим, с коричневатой спиной, светлым брю-
хом и крохотными глазками — и оказалось амфисбеной67, без-
ногой рептилией, близкой к ящерицам. Увидев амфисбену в
руках Николая, сосед зоологов пеон дон Торре не на шутку
перепугался: «Осторожно! Она ядовита, как жарарака!68», — и
так и не дал убедить себя в том, что эта «бестия» безвредна.
124
У водопадов Великой воды
После завтрака — в лес. По тропе несколько дней никто
не ходил, и она заросла так, что то и дело приходится пус-
кать в ход мачете. Влажная тишина наполняет мир. Взгляд
не проникает дальше одного-двух метров сквозь густую за-
весу растений; чтобы посмотреть вдаль — надо глядеть вверх.
Там, в прогалинах листвы, кружатся птицы и мчатся по
ветвям стайки обезьян.
«Тысячи лиан такуарембо перевиваются среди густых
ветвей лесных гигантов, массой своей маскируя листья де-
рева-хозяина. Местами видны следы когда-то пронесшегося
здесь урагана — гиганты лежат поверженные, с завядшими
листьями. Здесь лишь лианы чувствуют себя хорошо — они
оплетают труп великана частой сетью своих зеленых, часто
колючих стеблей». Иногда сломленное дерево не может
упасть, так крепко держат его лианы.
Всюду цветы. Их запах то тяжел и душен, то неуловимо
тонок, а вокруг них — радостное неистовство дождавшихся
солнца насекомых. В воздухе носятся огромные золотистые
мухи, крохотные пчелы, траурно-черные осы и бабочки, ба-
бочки, бабочки. Их тысячи — черные с зеленым парусники,
оранжево-синие нимфалиды, белянки — подражая ярким,
несъедобным для птиц геликонидам, они тоже могут быть
черными, оранжевыми, красными. А надо всем этим — не-
торопливые, сияющие голубым металлом морфо. У цветков
орхидей, высоко над головой, то застывая, то порывисто
бросаясь в сторону, пируют бражники — а может быть, это
колибри? Несчетное количество бабочек сидело на чем-то
гниющим у ручейка — «после взмаха сачком казалось, буд-
то по ветру пущена пригоршня разноцветных кусочков бу-
маги». Но не все они видны с первого взгляда. Сколько раз
случалось, что обломанный сучок или даже кучка птичьих
экскрементов оборачивались бабочкой и вспархивали пря-
мо из-под руки; однажды кусок коры вдруг преобразился,
открыв два огромных, неожиданно ярких глаза и заставив
отпрянуть, — это была крупная сатурния. Да что там — в
этом лесу бабочки даже трещат! Стоило поднести руку к
бабочке агеронии, тоже прикинувшейся древесной корой,
125
Глава 5
как она оглушительно щелкала — и улетала, воспользовав-
шись испугом врага.
Не менее ловко маскировались другие насекомые. Вот
сидит в листве гигантский зеленый кузнечик тропидакрис;
заметить его можно только благодаря счастливой случайно-
сти, но стоит протянуть руку, как он взвивается в воздух,
раскрыв яркие как цветок крылья. Миг — и исчез, слился с
травой. Столь силен контраст между этой вспышкой красок
и искусной маскировкой, что заметить, куда он упал, невоз-
можно. Вот внезапно оживает тонкая зеленая веточка, —
осторожно переставляя ноги, движется куда-то по своим
делам палочник. При очередном ударе сачком по листьям в
нем оказывается бурый сухой лист — обычный листок с
прожилками, обгрызенный кем-то по краю. И этот лист вдруг
начинает двигаться, превратившись в богомола.
А в солнечном луче на мгновение застывает стрекоза —
огромная, сантиметров двадцать в размахе крыльев, но та-
кая тоненькая, что в полете ее почти не видно, лишь крас-
ные концы крыльев мелькают в воздухе.
Но, заглядываясь на все эти чудеса, нужно постоянно
быть настороже. Еще болит ужаленная вчера рука — нео-
сторожно доставал из-под камня личинку жука и не заме-
тил притаившегося скорпиона. Но скорпионы, муравьи и
осы — мелочь. Серьезнее встречи со змеями, а их здесь
множество. Чаще всего попадаются жарараки — не очень
крупные, чуть больше метра, но с огромными, в два санти-
метра, ядовитыми зубами. Другая «прелесть» — каскаве-
ла69, гремучая змея. Эта красавица — красная, в желтых
зигзагах, ведет себя благородно, предупреждая возможно-
го врага треском своей погремушки. И наконец, здесь мож-
но встретить и сурукуку, бушмейстера70, трехметрового ги-
ганта, пожалуй, самого опасного — ибо он не ждет врага, а
бросается ему навстречу.
Не было экскурсии, на которой зоологи не повстречали
бы змей. Вот и сейчас, раздвинув листья, Николай видит
быстро скользнувшую прочь блестящую, черную змею. Это
муссурана, о которой рассказывают много легенд. Она заме-
126
У водопадов Великой воды
чательна тем, что охотится на других змей, в том числе са-
мых ядовитых.
Вчера же, когда зоологи были у Хименеса, вышла и со-
всем смешная история; в комнату с воплем влетел его пяти-
летний сынишка, путаясь в спущенных штанах. Оказывает-
ся, с потолка уборной упала змея и уползла в щель. Общими
усилиями ее вытащили. Это оказался всего лишь крупный
уж — ньяканина, часто селящийся в домах.
Солнце уже начинает опускаться, давно съедены взятые
в дорогу бананы, и морилки полны насекомых. Не все они
достаточно плотно закрываются, и порой вместо нежного
запаха орхидей в нос Николаю бьет тяжелый запах эфира.
Однако даже он не отпугивает мбаригви — маленьких чер-
ных мошек71. Укус этих назойливых насекомых не очень
болезнен, зато потом укушенное место вспухает и несколь-
ко дней отчаянно зудит. «Дети Хименеса буквально с ног
до головы покрыты укусами мбаригви. Особенно заметны
ранки и нарывы от них на ногах. Такой массы их, как в
этом году, не было уже 8 лет — все время жизни Хименеса в
этих местах».
К вечеру лес оживает. Вдоль реки с криком летят огром-
ные стаи попугаев-амазон, отыскивающих место для ночле-
га. На тропах появляются олени, пекари, муравьеды; если
повезет, можно встретить и тапира. Но пора возвращаться.
Насекомые — нежная добыча, их нужно, пока не стемнело,
разложить на ватные матрасики, упаковать в коробки и по-
ложить в самое сухое место, какое только можно найти.
«Под вечер сверху начинает надвигаться серая, сырая,
непроницаемая стена тумана, быстро все вокруг заволаки-
вающая — и оба берега, и реку, и звезды. Все мгновенно
покрывается росой, настолько обильной, что дождь круп-
ных капель падает с трав, кустов и ветвей деревьев при
легком прикосновении. Светляки чертят мглу своими не-
жно-зелеными, таинственными фонариками. Они всюду —
в воздухе, на деревьях, в траве, на песке... Иной, раздражен-
ный чем-нибудь, помимо своих двух фонарей на голове за-
жигает еще брюшной свет».
127
Глава 5
Николай не совсем точен — «фонари» у жуков-щелку-
нов пирофорусов расположены не на голове, а на переднес-
пинке; правда, и Иван пишет: «... на лбу, словно два элект-
рических фонаря, светящиеся органы. При свете одного жука
можно читать книгу. Эти жуки — наши фонари. С ними
ходим в темноте ночи, им радуемся вечером и ночью».
Впрочем, у зоологов были не только эти фонари. У них
был купленный еще в Лондоне электрический фонарик, а в
Асунсьоне для него удалось купить несколько батареек. И
вот однажды в безлунную ночь они взяли фонарик, сачки, на
всякий случай — ружье и отправились наблюдать жизнь ноч-
ного леса. Было, по местным меркам, прохладно — градусов
восемнадцать. Почти тихо, только снизу, от Параны, несутся
трели лягушек, да время от времени с треском рушится ка-
кой-нибудь подгнивший сук. Над головой беззвучно проно-
сятся летучие мыши. Луч фонарика ходит по переплетениям
лиан, сбегает на землю — и у замшелого пня вспыхивают
чьи-то глаза. Фонарик ближе, ближе... Огромный и мохнатый
паук-птицеед, размером с мужской кулак, застыл как загип-
нотизированный. Он ожил только когда его коснулся пин-
цет — но уже поздно, птицеед тяжело шлепается в банку.
Вот, плотно прижавшись к ветке, спит изумрудно-зеле-
ная ящерица-игуана, любимое лакомство индейцев. В ме-
шок ее! Неподалеку, тоже на ветке, фонарь высвечивает зме-
иное туловище. Оно зеленое, под цвет листьев, с белыми
пятнами вдоль хребта. Из листвы выглядывает крупная го-
лова с пристально глядящими, немигающими глазами. Удав!
Он невелик, метра два, но как его взять? Прижать рогуль-
кой не к чему. Николай решает рискнуть. Фонарик и мешок
в руках Ивана; Николай осторожно вытягивает руку и хва-
тает змею за головой, другой рукой — у середины туловища.
В первый момент тело удава кажется мягким и дряблым,
затем оно наливается силой, бьется и крутится в руках. Иван
набрасывает мешок на руку, держащую голову; змея на ми-
нуту ослабляет мускулы, этого достаточно, чтобы втолкнуть
туда часть туловища. Хлесткий удар хвоста по лицу, очки
слетают — но змея уже в мешке. Николай обессилено садит-
128
иниим
Г.Г. Манизер (снимок 1915 г., Бразилия).
Ф.А. Фиелъструп
(снимок 1920-х гг.)
С.В.Гейман (снимок 1915
г., Чили).
С.В. Гейман на борту парохода на Рио Парагвай.
И.Д. Стрельников за микроскопом около хижины,
в которой жили зоологи.
«Четырехэтажное» гнездо птиц-печников на пальме-коперниции.
Бутылочное дерево.
Ствол пальмы, оплетённой корнями фикуса.
И.Д. Стрельников на лодке-однодеревке в пантанале.
Заросли Виктории регии в пантанале.
Гамак — вещь необходимая в тропическом пальмовом лесу.
Н.П. Танасийчук в лодке рядом с
убитым кайманом.
Школа в деревне индейцев чикитпос.
Мальчик-чикито
лезет на столб за
“призом ”.
Н.П. Танасийчук и Р.А. Риттер в доме Риттера в Асунсьоне.
Участники очередной «революции» в Асунсьоне.
Арауканцы на похоронах вождя.
Женщина племени
ботокудов во время	Странная мода ботокудов
охотничьего похода.
Обрыв берега Параны у Пуэрто-Бертони;
наверху — дом, в котором жили зоологи.
Индейцы-гуарани, работники в Пуэрто Бертони.
Крайний справа держит ручную обезьянку.
В бамбуковом лесу на пути к водопадам Игуасу.
И.Д. Стрельников около водопада, в котором он едва не оказался.
Навес из пальмовых листьев, тыквенный сосуд с водой — все, что
нужно покойнику из племени каа-ы-ва.
После недолгой торговли зоологи выменяли этот лук со стрелами.
“Не смей фотографировать Г — жест этой индианки достато чно
красноречив. Сзади её муж, касик племени каа-ы-ва.
Точно так же делают муку
женщины племени каа-ы-ва.
Индейская мадонна.
Постройка этой хижины обошлась зоологам
в четыре метра ткани и старую рубаху.
Н.П. Танасийчук на охоте в зарослях юкки.
Термитники в степи-кампо.
Зоологи в кампо с индейцами каа-ы-ва.
У водопадов Великой воды
ся в траву. Очки? Вот они около гнилого пня и, слава Алла-
ху, целые. Но что блестит рядом? Николай протягивает руку
и поднимает чудо маскировки — куколку какой-то крупной
бабочки. Она как будто отлита из зеленоватого полирован-
ного металла и в свете фонарика сверкает, как зеркальная
елочная игрушка. Днем в листве она должна быть невиди-
ма, принимая окраску всего, что находится рядом.
Дальше и дальше в лес. Тропинка знакома, сколько раз
днем зоологи ходили по ней к устью ближней речки, но
ночью все кажется иным, жутковатым. Пугает бесшумная,
мягкая тень совы, неожиданно пролетевшая у самого лица;
пугает водяной скорпион, с разлета ударившийся о фона-
рик. Этот крылатый клоп не имеет ничего общего с настоя-
щими скорпионами, но он огромен, сантиметров десять в
длину, и воинственно шарит вокруг своим длинным хобот-
ком. Можно понять парагвайцев, которые панически боят-
ся этих насекомых, бьющихся об освещенные окна.
Вот и ручей, его ложе и берега усеяны крупной обкатан-
ной галькой. Внезапно один камень срывается с места и
бежит куда-то, мелькая короткими ножками. Пресноводный
краб! Вот целая компания их пирует на мертвой рыбе, ле-
жащей у берега. Один за другим они отправляются в банку.
Семьдесят лет спустя в хранилище Зоологического ин-
ститута мне покажут эту банку: «Прочтите этикетку, мы не
можем ее разобрать» — обрезок кальки, почти незаметная
надпись — «Пуэрто-Бертони, восточный Парагвай, декабрь
1914...»
Уже поздно, пора возвращаться. Под ногами шуршат гро-
мадные, в детскую ладошку, черно-красные тараканы — днем
они укрывались в дуплах и под гнилыми стволами, а теперь
вышли на промысел. Ночь — время добычи для очень мно-
гих. Снова чьи-то глаза светятся в непроходимой гуще ко-
лючек; скользит по лиане тонкая красная змейка; мелькает
какой-то грызун. И внезапно совсем близко раздается рас-
катистое рычание, которое не спутаешь ни с чем. Это онса,
ягуар72 намекает пришельцам, что здесь его охотничье уго-
дье и он не намерен его делить ни с кем.
6 - 8836
129
Глава 5
Выходит луна, и луч фонарика бледнеет. Лунный свет
так ярок, что видна другая сторона Параны, пляж и ползу-
щий по нему жакарэ. Листья бананов сверкают, будто ли-
тые из серебра. Чертят свои огненные трассы светляки. Пе-
рекликаются козодои. «Идешь по тропе, освещенной лунным
светом, — близко подпускают они к себе, и когда уже со-
всем рядом от них, мягко слетают, бесшумно пролетают не-
сколько шагов вперед, и снова садятся на тропу, и так не-
сколько раз, точно приглашая ночного путника следовать за
собой».
Постепенно маршруты зоологов становились все длин-
нее. К этому вынуждало то, что около маленькой научной
колонии стрелять из ружья было нельзя — заповедник.
Но самые богатые дичью места начинались за рекой, на
аргентинской стороне — и по крайней мере раз в неделю
кто-нибудь из зоологов собирался туда караулить тапира
или капибару73.
Было часов семь утра, когда Иван с Николаем выплыли
на лодке, забирая вверх по течению, чтобы не снесло. Вы-
лезли у ручья, видного из окна их хижины. На береговом
откосе — заросли старого, отцветшего и отмершего бамбука.
Голые, желтые стволы торчат во все стороны, но упасть им
не дают лианы и вьюнки с белыми душистыми цветами.
Пляж покрыт обкатанными водой глыбами, принесенными
рекой, в белом кварцевом песке лежат обколотые друзы гор-
ного хрусталя. Негромко плещет ручей. Его вода, зеленая и
прозрачная, не сразу смешивается с молочно-кофейной во-
дой Параны, и видно, как на границе этих цветов плотной
массой, головами к ручейку стоят крупные рыбы. Надо бы
вернуться с удочкой... Николай взваливает на плечи рюкзак
и направляется вниз по течению Параны.
Идти по берегу и легче, и тяжелее, чем по лесу. Здесь
просторно, есть на чем отдохнуть глазу, да и ветер сдувает
докучливых мбаригви — но ноги то и дело скользят по кам-
ням, только палка помогает сохранить равновесие. Опаснее
же всего то, что любой острый камень может разорвать са-
поги, и тогда с дальними экскурсиями придется проститься
130
У водопадов Великой воды
надолго. Сапоги же, увы, отнюдь не новы; правый еще дер-
жится, хоть в нем и зияет дыра, — а левый ползет по швам.
На отмелях масса следов. Большие, глубоко вдавленные,
с пальцами-копытцами — это следы тапиров, их больше всего.
Рядом как будто громадный гусь прошел по песку перепон-
чатыми лапами — это выдра. А вот и кошачьи следы —
небольшие, с подушечками. Рядом, на влажной земле у кро-
шечных ручейков десятки и сотни бархатно-черных бабо-
чек-махаонов сидят и не взлетают, даже когда подходишь
вплотную. «Не знают еще, видно, сачка энтомолога».
Птиц здесь больше, чем на правом берегу, но Николай
не стреляет — зачем тревожить крупного зверя?
Отдохнул, поел бананов и прилег на песке, в тени огром-
ного камня, обдуваемый теплым ветерком. «Лежу под кам-
нем — и наслаждаюсь всем, что вижу и слышу».
Уснул и проснулся, почти не заметив того, только ниже
стало солнце, длиннее и резче тени. Пора идти. Через рощи
мимоз, болотистые ручьи, дюны белого, ослепительно блес-
тящего песка Николай добрался, наконец, до барреро. По-
русски это барьер, загородка, но здесь этим словом называ-
ли и ручей, перегораживающий дорогу. Тут было и то, и
другое. Овражек с ручейком, черная земля, взрытая копыта-
ми, — а над всем этим каменная загородка с отверстием-
амбразурой, — старая охотничья засидка, из которой про-
сматривается и овражек, и берег Параны.
Солнце зашло. Расставил патроны, чтоб были под рукой,
зарядил ружье. Цикады свистят сотнями маленьких парово-
зов, в реке плеснулась огромная рыбина. Исчезли мбаригви
и комары, но появились какие-то бабочки, жужжащие око-
ло лица. А вокруг жил необъятный и таинственный тропи-
ческий лес.
Формально тут были, конечно, субтропики, ибо тропик
Козерога проходил в двух с лишним сотнях километров се-
вернее, и в географических справочниках леса эти называют-
ся субтропической гилеей Параны. Но от влажного тропи-
ческого леса Амазонии они отличались лишь тем, что в нем
было меньше вечнозеленых деревьев и больше листопадных,
6*
131
Глава 5
животный же мир был практически тот же. И так же, как в
лесах Амазонии, он был до необъятности разнообразен.
Николай с улыбкой вспомнил планы, которые они строи-
ли в Лаборатории Лесгафта, — «собрать тропическую фауну
во всей ее полноте». Полноте! Даже сотня оснащенных всем
необходимым коллекторов не смогла бы сделать это за одну
поездку. Нужна систематическая, многолетняя работа — и не
только сборы для коллекций, а еще и дотошные наблюде-
ния... Надо не просто описать тропических животных, но
еще изучить их особенности и привычки, выяснить их свя-
зи с лесом и друг с другом. То, что они делают сейчас, будет,
наверно, хорошим пополнением для русских музеев — но
это только малая часть возможного. Ведь они могут коллек-
тировать только на дне леса, в нижнем его ярусе — а вся
толща листвы, переплетенной лианами, стволы деревьев, с
множеством эпифитов и все изобилие живущих там змей,
ящериц для них недоступно. А животные, обитающие в кро-
нах, совсем иные, чем в нижних, приземных ярусах.
Эх, если бы мы могли лазать по деревьям... Николай улыб-
нулся, вспомнив эпопею с осами в гнезде печников в Сан-
то-Доминго.
Звезды проделали почти половину своего пути по небу,
несколько раз Николай усилием воли заставлял себя не
спать, а дичь все не появлялась. Правда, в стороне реки
время от времени слышался какой-то шум. Случайно резко
повернулся, и вдруг громкий и неожиданный вскрик «ууу-
ух», и какой-то зверь, перепрыгивая с камня на камень, бро-
сился к реке. Шумный всплеск, тишина, еще несколько
всплесков и вдали, на светлом фоне реки, силуэт вылезаю-
щего на берег животного и снова уханье, но уже спокойное,
удовлетворенное. Николай отложил ружье, сердце колоти-
лось от неожиданности. Кто это мог быть? Выдра? Прошло
еще сколько-то времени, и послышался новый звук, словно
кто-то ломал тонкие веточки. Звук повторялся. И вдруг по-
казалось, что один из камней движется. Пока Николай вы-
нимал ружье из амбразуры — «камень» перебежал в сторо-
ну, мелькнул силуэт то ли тапира, то ли капибары. Ружье
132
У водопадов Великой воды
поднято, «камень» на мушке, внутренняя борьба — стрелять
или подождать лучшего момента... Но палец будто собствен-
ной волей нажимает на спуск. Грохот, вспышка, визг рико-
шетирующей пули — и плеск тяжелого тела, прыгающего в
воду. Ушел...
«Лишь только начало светать — сотни мбаригви закру-
жились вокруг лица, рук, голых ног. Здесь какой-то другой
вид, кусается очень больно».
Ночь не удалась, — может быть, день принесет удачу?
Выше по ручью отыскал звериную тропу с множеством сле-
дов. Пошел по ней, отыскал нору броненосца и пытался
выгнать его палкой «конечно, неудачно — там никого не
было. И в этот момент слышу хрюканье «обеда» — пекари
набрел на меня и, увидев необычного зверя, дал тягу. Но
любопытен, видно, свиной род — не прошло и несколько
секунд, снова слышу сопенье и треск сучьев. Как на зло,
ружье было заряжено только мелкой дробью... В развилине
между деревьями показалась голова пекари, усиленно втя-
гивавшая носом воздух и сопевшая. Пятачок смотрит вверх.
Ну, думаю, — сегодня пообедаю. Положим, я и вчера так
думал, когда следил за голубями, размещавшимися на ноч-
лег на бамбуках. Расстояние — максимум три сажени, це-
лился я долго. Выстрелил — а мой пекари, вроде ночного
гостя, стремглав понесся в лес...» К счастью, он был один;
стая пекари нередко становится агрессивной, и один из пе-
онов Бертони полдня просидел на дереве, спасаясь от разъя-
ренных свиней. В конце концов Николаю удалось пообе-
дать, поймав несколько сомиков — багрес.
«Жажда мучит беспрерывно, хотя обед мой был совсем
без соли. Сколько шапок воды выпиваю я за день — одному
лишь Аллаху известно. И не успеешь отойти от реки, снова
хочется пить».
И вторая ночь прошла впустую — лишь ягуар рычал где-
то неподалеку. Голодный, искусанный мошками Николай
повернул обратно. Снова болотистые ручьи, в которых нога
вязнет по колено, снова разбитые башмаки шлепают по кам-
ням. Вот уже видны дома на том берегу, впереди — после-
133
Глава 5
дний ручей. А около него странный бурый силуэт. Николай
не верит своим глазам — это беззаботно пасущийся тапир!
Привстав на задние ноги, как коза, он трясет головой, обры-
вая нависшую ветку, и за шумом листвы не слышит шагов
человека. Время как будто растянулось, ружье само сколь-
зит с плеча в руки. Не торопиться, только не торопиться.
Сначала пулей, потом картечью из левого ствола... Выстрел,
почти сразу второй, и грузная туша тяжело оседает в ручей.
А теперь, обессилено посидев у добычи, потрогав ее же-
сткую гриву, можно идти к Пуэрто и просигналить выстре-
лами — пусть присылают самую большую лодку.
После каждой экскурсии часа два уходило на снятие шку-
рок, укладку насекомых, фиксацию разной «беспозвоноч-
ной» мелочи. Теперь все это получалось намного быстрее,
чем в Сан-Доминго и Пуэрто-Касерес, — у зоологов нако-
пился немалый опыт. Тонкие, как папиросная бумага, шкурки
мелких птиц уже не прорывались от нажатия пальцем; в
плотно закрытые, тщательно завязанные ящики с насеко-
мыми уже не проникали муравьи.
Препарирование добычи было занятием достаточно гряз-
ным, но назвать его скучным было нельзя. Маленькие, а
порой и не совсем маленькие открытия случались каждый
день. Взять, например, змей. Почти каждая содержала в себе
целую коллекцию паразитов; даже во рту жарарак и каска-
велей, около зловещих ядовитых зубов, располагались чер-
ви-трематоды, пожива для паразитологов.
За процессом препарирования внимательно следили бо-
лельщики. Самые разные, но все одинаково заинтересован-
ные. Стоило зоологам вытащить во двор стол и покрыть его
«анатомической» клеенкой, как на крыше и ближних дере-
вьях возникало несколько грифов-урубу. Сначала эти чер-
ные, размером с крупную курицу птицы наблюдали за по-
трошением издали и подбирали только кусочки,
отброшенные далеко в сторону, — но постепенно смелели,
слетали на землю и кольцом окружали стол; одного, самого
смелого, со шрамом на голове Николай кормил с пинцета. С
урубу пытались конкурировать куры дона Торре — и порой
134
У водопадов Великой воды
можно было наблюдать единоборство курицы и урубу, та-
щивших в разные стороны обрывок потрохов. Но и куры, и
урубу в панике разлетались, когда, звонко клацая клыками,
на сцене появлялся Кучирра. Кучирра — значит свинка; это
несложное имя носил пекари, подобранный малышом и вос-
питанный при кухне Пуэрто-Бертони. Он был совсем руч-
ным, позволял чесать себе шею и живот, но считал личным
оскорблением, когда кто-то в его присутствии ел. Щелкая
клыками и визжа, он бросался на обидчика. И пока Кучир-
ра дежурил у рабочего стола зоологов, ни курам, ни урубу
не доставалось ничего.
Впрочем, и на него была управа. Стоило выпустить из
загородки цаплю с перебитым крылом, неосмотрительно при-
несенную Стрельниковым, как пекари ретировался. Он хо-
рошо помнил первую встречу с этим страшилищем, которое
ударило своим острым и длинным клювом прямо в розо-
вый пятачок. Но первым с этим клювом познакомился сам
Иван Дмитриевич — цапля чуть не выбила ему глаз, про-
махнувшись всего на сантиметр.
Как и в Санто-Доминго, у зоологов постоянно жило ка-
кое-нибудь зверье. В углу, в ящике обитал Тату, бронено-
сец. Приручить его было несложно, как ежа в России, — и
точно так же он предпочитал бодрствовать ночью, мешая
спать пофыркиванием и топотом.
Жили у зоологов попугаи — два зеленых амазона с си-
ним лбом и желтыми щеками. Они сидели на жердочках
под навесом и довольно успешно копировали Николая, имев-
шего привычку насвистывать во время работы.
Но самым забавным обитателем «живого уголка» был,
конечно, тукан — черно-зеленый, с желтой манишкой и круг-
лыми желтыми глазами. Он был прирожденным клоуном.
Целыми часами он висел вниз головой, опустив свой ог-
ромный клюв, и мрачно-подозрительно посматривал вок-
руг, время от времени по-лягушачьи поквакивая. Порой он
сидел на жердочке у стола, вывернув голову, и одним гла-
зом присматривался к тому, что делают люди, — при этом
утвердительно кивая клювом и по-сорочьи дергая хвостом.
135
У водопадов Великой воды
жается. Что за чертовщина?! Но вот в луч попадает нечто —
и зоологи начинают корчиться от хохота в своих гамаках.
11езадачливым грабителем оказался опоссум74; — бедняга по-
пал в ловушку хвостом! Набросив одеяло, чтобы не укусил,
освободили несчастный хвост. Зверек свисал серой мехо-
вой тряпочкой, глаза были закрыты. «Умер с перепугу», пред-
положил Николай. Легли спать, оставив покойника на сто-
ле, а утром он исчез. Наверное, его кто-нибудь съел.
Странную историю рассказали Бертони. Старик расхо-
хотался.
— Поздравляю! Значит, и вас обманул этот лесной жу-
лик. Притвориться мертвым — его коронный, но далеко не
единственный номер. Индейцы рассказывают о его хитрос-
ти сказки, совсем такие, как европейцы о лисе.
Однако бананы пропадать перестали. Опоссум усвоил урок.
Каждую неделю на реке раздавался свисток парохода. Это
была знакомая зоологам «Эспанья», ее двойник «Ибера» или
крохотные «Адела» и «Клеменсина». Если пароход шел сни-
зу, из Асунсьона, кто-нибудь из обитателей Пуэрто-Бертони
отвязывал лодку и плыл за почтой. В газетах и письмах было
мало веселого. Война приблизилась к берегам Южной Аме-
рики — у побережья Чили немцы потопили два английских
крейсера. В Польше бушевали сражения, аргентинская «Ди-
арио» вышла с хлестким заголовком: «Русские ликуют, нем-
цы — тоже». И Николай задумывался — «имею ли я право
оставаться в стороне?». Он писал брату о том, что хочет по-
пытаться поступить волонтером во французские или сербс-
кие войска, — Сербия и Франция принимали русских добро-
вольцев, а путь в Россию, по-видимому, был отрезан фронтами.
Но потом он все-таки решил оставить эти мысли — «здесь
полезнее проживешь».
Иван смотрел на вещи проще. «Я радуюсь, живя здесь в
лесу. Часто один бродишь по лесу, часами любуешься мура-
вьями, их сражениями и дружеской работой, наблюдаешь за
каким-нибудь жуком, гоняешься за прелестной бабочкой —
тепло, светло, кровь чиста и на душе ясно. А в дурную пого-
ду читаю, разбираюсь в зверях, в травах, почитываю Канто-
137
Глава 5
А когда ему почесывали щеки, он совершенно по-кошачьи
вытягивал шею и жмурился.
Кроме сожителей, так сказать, официальных, к которым
относились также задумчивая игуана, удав и несколько дре-
весных лягушек, в доме обитали еще и другие, вольные. На
чердаке все увеличивалось в размере осиное гнездо; осы
мирно сосуществовали с летучими мышами, висящими на
балках. По вечерам из щелей появлялись гекконы, то не-
подвижно застывавшие, то стремительно мчащиеся по сте-
не и потолку в погоне за мухой или бабочкой. Вечером их
огромные глаза, казалось, целиком состояли из бездонных
черных зрачков, но стоило посветить на ящерицу фонари-
ком, как зрачки сужались, превращаясь в щелку с тремя
отверстиями, как на лезвии безопасной бритвы.
Жил в доме еще кто-то неведомый, но явно враждебный.
Стоило хоть на минуту оставить на столе собранных насеко-
мых, как самые крупные из них таинственно исчезали. Когда
пропала огромная, как птица, бабочка-тизания, Николай рас-
свирепел и решил принять меры. Он приладил над столом
сачок на длинном шнурке, положил под ним несколько круп-
ных кузнечиков, лег в гамак и стал ждать. Через несколько
минут что-то круглое и темное показалось из щели в стене,
немного помедлило, явно высматривая, нет ли опасности, —
и бросилось к добыче. Николай отпустил шнурок, и в сачке
забился великолепный паук-птицеед — огромный, мохнатый,
черный, с красными коленками и восемью глазами, злобно
смотрящими во все стороны. В коллекции у зоологов уже
было несколько птицеедов; полюбовавшись грабителем, Ни-
колай отпустил его и впредь, приходя с экскурсий, всегда
клал около его логова что-нибудь съедобное.
Другой разбойник промышлял по ночам, потроша бананы
и вареную кукурузу, если их не подвешивали. Зоологи долго
терпели, потом попросили у Бертони крысоловку. Ночью они
проснулись от страшного топота; казалось, что в хижине ме-
чется носорог. Снаружи в панике вопили попугаи, им втори-
ли тукан и цапля. Иван схватил фонарик; желтый кружок
света метался по стенам — комната пуста, но грохот продол-
136
Глава 5
ву «Критику чистого разума». Жаль только, что нет у меня
собеседника».
Нет собеседника? Почему? Зоологи поссорились и не
разговаривают? Нет, просто Митрич любит пофилософство-
вать — «когда живу без суеты и торопливости, потолковать
по душам, обсудить, подумать вместе — и приятно и полез-
но. А мой товарищ — не товарищ мне по этой части».
Да, они были разными людьми и порой болезненно ощу-
щали это. Даже на «ты» они перешли только после года
совместных странствий. Однако ни разу у них не возника-
ла мысль разъехаться, их держала вместе не только общая
работа, но и сознание своей необходимости друг для друга.
А когда они уставали от постоянного общения, всегда мож-
но было экскурсировать в одиночку.
Спокойного, чуть флегматичного Ивана, как ни странно,
привлекал самый рискованный вид охоты. Вот что писал
он Метальникову:
«Навострился я ловить змей руками. Увижу змею, на-
ступлю сапогом на шею, и тогда уже не трудно схватить
рукой «за шиворот» — она не может двигать головой. Часто,
когда наступишь на середину туловища, она кусает и брыз-
жет ядом на сапоги и крепкие кожаные гетры, в которых я
постоянно хожу; поломает зубы и только. Но интересно
смотреть, как какая-нибудь гремучка или жарарака атакует
забронированные ноги — злая, ядовитая и трещит хвостом».
У Николая были другие увлечения.
Раннее утро, но в дверь к зоологам уже заглядывает Силь-
вано.
— Сеньор Николас! Вы не раздумали? Наживка уже со-
зрела!
Николай собирает удочки; Иван подозрительно крутит
носом:
— Какая у тебя наживка, приятель? Очень уж круто она
пахнет!
— Мясо, сеньор. Разве вы не знаете, что дорадо лучше все-
го берет на такое, пахучее? — Сильвано показывает сверток из
пальмового листа. И, с лукавой улыбкой: — Развернуть?
138
У водопадов Великой воды
Спустившись к реке, Николай с маленьким индейцем
перегоняют лодку и привязывают ее к ветвям в том месте,
где течение идет вдоль самого берега. Теперь можно забра-
сывать удочку. У Николая она обычная, с удилищем и по-
плавком; Сильвано держит леску прямо в руках и не при-
знает поплавков — «гуаджаки так не ловят». Тишина, ветерок
отгоняет мошек, у борта тихо плещет вода.
И вот начинается клев. Поплавок не подныривает, а резко
уходит под воду. Рывок — и в воздухе болтается некрупная
плоская рыбина с характерно выдвинутой нижней челюстью.
— Опять пиранья!
Николай извлекает крючок пинцетом, держа пальцы по-
дальше от белоснежных, торчащих вперед зубов. Следую-
щей добычей становится армадо, не очень съедобный пан-
цирный сомик, затем снова пиранья. Тем временем Сильвано
ведет леску с приманкой по самой поверхности. Внезапно
она уходит вглубь, и Сильвано начинает борьбу с какой-то
крупной рыбой. Проходит несколько минут, и у борта появ-
ляется крупная, килограмма на два дорада, ее подцепляют
сачком. Она действительно «дорада», золотая, — ее чешуя
отливает желтым блеском.
Снова тишина. Низко над водой, сверкая синевой опе-
рения, проносится зимородок.
Внезапно удилище Николая изгибается в дугу, его ко-
нец уходит в воду. Николай чувствует на леске огромную
тяжесть; мелькает мысль — «коряга?» — но удочка уходит
против течения. Что-то гигантское кружится там, в глубине.
Рывок, еще рывок — Николай изо всех сил старается их
смягчить, но чувствует, что борьба безнадежна, леска не рас-
считана на такой вес и такую силу. И вот освобожденное
удилище взвивается вверх. Ни крючка, ни поводка из анг-
лийской стали. А рядом с лодкой вдруг возникает водово-
рот и появляется огромная как крокодил рыба. Она высо-
вывает голову, издает какой-то булькающий звук и исчезает
в глубине.
— Пира-пара, — завороженно шепчет Сильвано. — Для
этой зверюги нужен канат, а не леска...
139
Глава 5
Пира-пара, пираруку, мангуруджу — это местные назва-
ния арапаимы, крупнейшей пресноводной рыбы Южной
Америки. По размерам она действительно может сравнить-
ся с жакарэ — позже Николай видел арапаиму больше двух
метров длиной, а весила она, наверное, под сотню кило-
граммов. Говорили, что бывают рыбины и побольше...
Тишина, только издали по временам слышится глухой
рокот, похожий на рев. Это гремит водоворот — ремолино,
которыми славится Парана. Они возникают внезапно — беда
той лодке, которая окажется на этом месте! Говорят, что
ремолино опасны даже для пароходов...
Прилетает крупный, бархатисто-черный с зеркальными
зелеными полосками махаон и садится на сверток с нажив-
кой. За ним появляется второй, третий — и скоро сверток
покрывается бабочками. Их хоть руками бери — да жалко,
некуда. Это только человеку запах тухлятины кажется от-
вратительным, насекомые придерживаются иного мнения.
Внезапно Сильвано шепчет:
— Смотрите на берег! Правее, правее!
Метрах в двадцати от застывших в своей лодке рыбаков
из воды вышел длинный буровато-серый зверь. В зубах его
трепетала еще живая дорада. Из зарослей выскользнул вто-
рой и потянулся к добыче.
— Выдры! — шепчет Сильвано.
Да, это были выдры, самые крупные на свете — недаром
их называют гигантскими выдрами75. Судя по всему, эта
парочка была знакома — они дружно разделались с добы-
чей, потом одна из них подняла голову и пронзительно зак-
ричала. Николай не раз слышал этот крик на реке и гадал —
кто же мог издавать такие вопли, похожие на пароходную
сирену?
Появилась третья выдра и стремительно бросилась на
сородичей. Драка? Нет, игра; выдры носились друг за дру-
гом, скатывались по глинистому откосу и время от времени
радостно вопили. Это длилось минут пятнадцать, и спугнул
выдр только далеко разносящийся по реке звон — сигнал на
обед в Пуэрто-Бертони.
140
У водопадов Великой воды
Сидя с удочкой на берегу, можно было увидеть немало
интересного. На огромной ветви, протянувшейся над во-
дой, часто появлялась крупная, около метра длиной, игуана,
как будто дремлющая с полузакрытыми глазами. Зеленая, с
зубчатым гребнем, вся в каких-то наростах и складках, она
была настолько незаметна в листве, что на нее можно было
смотреть в упор — и не замечать.
Но стоило сесть поблизости мухе или бабочке, как она
начинала медленно вытягивать шею, затем смешно вывора-
чивались глаза, измеряя расстояние до добычи. И вот, все-
гда неожиданно, изо рта выстреливал длинный бело-розо-
вый язык, пришлепывал добычу и сразу же скатывался
роликом, увлекая ее в рот. А на «лице» по-прежнему оста-
валось все то же сонное выражение.
Однажды игуана вылезла совсем близко от Николая. Он
осторожно, медленно протянул к ней руку. Рептилия не ше-
велилась, только глаза едва заметно двигались. Казалось, уже
можно было схватить ее — но именно в этот миг она спрыг-
нула в воду.
Рыбной ловлей можно было заниматься не только в Па-
ране. Вот дневниковая запись 7 января, в День, когда в
России праздновали Рождество: «В бананале получил пер-
вый рождественский подарок — великолепную, черную с
желтыми пятнами бронзовку. У ручья — второй подарок,
заставивший меня не только петь, но даже отплясывать сре-
ди пальм и древесных папоротников, под музыку ручья: я
нашел живородок и несколько из них поймал». В те време-
на южноамериканские живородящие рыбки у русских аква-
риумистов были редкостью, а уж наблюдать и ловить их в
естественной обстановке не доводилось никому из них. И
вот, лежа на земле у маленькой запруды на ручье, Николай
любуется, будто светящимися изнутри, пецилиями, яркими,
многоцветными гуппи, причудливыми плавниками меченос-
цев и молинезий. Ловить их было проще простого — под-
ставить сачок и загонять в него рыбок рукой. С этого време-
ни банки с рыбешками заняли почетное место в «живом
уголке».
141
Глава 5
Время текло незаметно, оно измерялось не числами и не
днями недели, а приходом пароходов с почтой, удачными
или неудачными охотами, переменами в природе. Меньше
стало мбаригви, зато вовсю свирепствовали комары, и зоо-
логов начала трепать лихорадка. Спасались хинином — его,
слава Богу, было достаточно, запаслись еще в Лондоне.
Незаметно наступил и новый, 1915 год. Тринадцатого
января, в день, когда Новый год встречали в России, Нико-
лай ушел далеко в лес, чтобы побыть одному. Цикады в
ветвях то смолкали, то снова начинали яростно свистеть и
трещать, будто стараясь наверстать упущенное. Журчал ру-
чей, на прозрачном ореоле крыльев покачивались в воздухе
стрекозы. Представился вечерний Петербург, толпы людей,
ярко освещенные витрины с разными соблазнительными
вещами. Скоро улицы опустеют, чтобы опять заполниться
после полуночи... Николаю и грустно, и радостно. Грустно
от того, что так далеко, на другой стороне земли — близкие,
думающие сейчас о нем. Радостно от мысли, что мало кому
в двадцать четыре года удалось увидеть столько, сколько
увидел он.
«Я видел роскошный, громадный Лондон — и крошеч-
ный, убогий Пуэрто-Суарес. Я жил с эмигрантами в Буэ-
нос-Айресе и в тот же день обедал с влиятельнейшими людь-
ми республики, известными далеко за пределами Аргентины
учеными. По колено в воде, кишащей жизнью, бродил я по
лагунам в Сан-Доминго, с сачком в руке ловил водяных
змей в Пуэрто-Сукре... Я совершал полные прелести про-
гулки в девственном лесу на берегах Альто Парана — и едва
не умер от жажды в Мату Гросу... Разве не это счастье —
побывать в стольких краях, увидеть столько — и сидеть сей-
час на берегу ручейка, в тени древовидных папоротников?»
После Нового года почему-то не пришел очередной па-
роход, привозивший почту. Не пришел и следующий. Бер-
тони на лодке с двумя гребцами-индейцами отправился вниз
по реке, до ближайшей телеграфной станции, и через день
вернулся на пароходе с пачкой газет. В глаза бросались ог-
ромные заголовки — «Революция в Асунсьоне».
142
У водопадов Великой воды
— Действительно революция? — недоверчиво спросил
Иван, невольно вспомнивший девятьсот пятый год.
— В южноамериканском стиле, — поморщился Бертони.
— Хотели урвать кусок от пирога, но не повезло.
Зоологи погрузились в газеты. Да, революцией и не пах-
ло — была очередная попытка устроить «пронунсиаменто»,
государственный переворот. Началась она удачно — заго-
ворщикам, армейским офицерам, сразу удалось арестовать
президента Шерера, ехавшего со своей семьей на вокзал.
Затем, подняв свой полк и захватив полицию и почту, они
предложили остальным частям гарнизона перейти на их сто-
рону; те не согласились — и начался уличный бой. Стрель-
ба, судя по газетам, была жаркая, и положение правитель-
ственных войск становилось все хуже, но тут в события
вмешался парагвайский флот. Он, в лице единственной ка-
нонерки, стоял на реке напротив города, и командовал им
двоюродный брат президента. Видя, что дела брата плохи,
он приказал открыть по мятежникам артиллерийский огонь.
У многострадального здания полиции снова отшибло угол,
повстанцы стали разбегаться, и к вечеру мятеж был ликви-
дирован. На фотографиях Шерер уже принимал парад, вру-
чал награды и посещал раненых в госпитале. Раненых было
много — больше двухсот, главным образом зеваки и мир-
ные жители. Убитых — несколько десятков...
— А что же повстанцы?
— Все по обычному шаблону, — ответил Бертони. — Вой-
ска вернулись в казармы и свалили вину на начальников, а
те удрали за реку, в Аргентину. Не будь не реке канонерки,
сидели бы во дворце правительства, а в Аргентину выслали
Шерера.
— И часто так бывает? — поинтересовался Иван.
— Да как сказать... Считая неудачные перевороты, раз в
год. Но обычно это происходит без крови. Большая стрель-
ба была в девятьсот восьмом, тогда и пушки в дело пошли, а
в девятьсот четвертом бои шли и в провинции, причем до-
вольно долго. Когда все кончилось, начальники «революци-
онных» войск уже владели огромными эстансиями, каждый
143
Глава 5
наворовал тысячи голов скота. Нет, здесь в лесу, жизнь спо-
койнее и разумнее, — закончил Бертони.
С этим зоологи были согласны. Каждый день в Пуэрто-
Бертони был для них подарком судьбы. Из окон своего «ран-
чо», нависшего над обрывом, они любовались причудливой
сменой красок рассвета и торжественно-пышными заката-
ми, и ни один рассвет или закат не повторял другой. По
ночам они прислушивались к звукам леса, который начи-
нался в двух шагах, или просыпались от грохота ночных
бурь, когда гром не давал услышать друг друга, а над рекой
одновременно вспыхивали десятки молний. И не было дня,
в который они не увидели бы и не собрали что-то новое.
Богатство и разнообразие леса превосходило все книжные
представления о нем. Можно было взмахнуть сачком, пой-
мать сразу дюжину бабочек, и все они оказывались разны-
ми. Под каждой гнилой корягой можно было найти сотни
причудливых существ — многоножек, пиявок, личинок на-
секомых, скорпионов, пауков.
На чердаке становилось тесно от коробок и банок с кол-
лекциями. А когда снова начинался дождь и лесные тропы
размокали, зоологи читали книги из великолепной библио-
теки Бертони.
В конце января Стрельников писал в письме: «Истратили
двое за время жизни на Альто Парана 8 рублей на наши
деньги. Дешево? Купили сапоги, уже износившиеся, мыло и
спички. Спичек нет, огонь добываем с помощью лупы. Сей-
час здесь время ананасов; их много на плантациях Бертони,
немало и в лесу, хоть и не такие большие, как культивиро-
ванные, зато очень сладкие. Все время бананы; эти фрукты
никогда не надоедают». Бананы они ели не только сырыми —
но и жареными, и печеными — это оказалось очень вкусно.
К ранам и нарывам от песчаных блох путешественники
уже притерпелись, но возможности этих мест по части па-
разитов были безграничны. У Николая заболела рука возле
локтя. Посмотрел — назревает нарыв, а в центре его видна
маленькая черная точка. Зоолог в сердцах помянул черта —
под кожей сидела личинка овода. Индейцы называют ее
144
У водопадов Великой воды
«уру», научное же название самой мухи звучит достаточно
красноречиво — дерматобия хоминис, что значит «живущая
под кожей человека». Правда, поражает она не только лю-
дей, но и других млекопитающих, особенно рогатый скот,
но от этого не легче. Выдавливать — рискованно, можно
получить заражение крови. Надо или ждать, пока личинка
выйдет сама, или расправляться с ней по-индейски. Тонкие
знатоки природы, индейцы знают, что личинка дышит, выс-
тавив наружу кончики дыхалец. Если залепить их смолой
дерева цекропии — личинка гибнет, а нарыв в конце кон-
цов прорывается. Однако способ не без риска — Хименес
рассказывал о смерти своего пеона, лечившегося таким об-
разом. Лучше уже оставить все идти своим порядком и ждать,
пока личинка соберется окукливаться.
Однако до чего хитро эта муха приспособилась пристра-
ивать свое потомство! Для этого она не ищет ни людей, ни
коров, ни тапиров, она охотится только за насекомыми-кро-
вососами. Ловко пикируя на слепня или комара, она на лету
откладывает свое яичко, как будто передавая эстафетную
палочку. Слепень или комар, как ему и положено, отыщет
какое-то существо с теплой кровью, станет сосать эту кровь.
И в этот момент из яичка выскользнет крохотная личинка.
Дело сделано, личинка проникнет под кожу, вызовет нарыв
и будет в нем жить.
... Личинка вышла через два месяца. Николай посадил ее
в коробочку с сухой листвой, дал окуклиться и впослед-
ствии вывел муху. К тому времени у него еще было два
нарыва, не обделен ими был и Иван.
Трудно было с одеждой, эта тема все время возникает в
дневнике Николая. Он описывает свой костюм: «грязный
полотняный пиджак, брюки с громадными и многочислен-
ными заплатами, изорванные до последней степени возмож-
ного сапоги — о других частях туалета лучше не говорить».
«Занялся туфлями — единственная моя теперешняя обувь.
Они в таком же состоянии, как были сапоги после возвра-
щения с барреро». «Починяю брюки — верней, из двух дра-
ных пар делаю одну менее драную». На новые сапоги денег
145
Глава 5
не было, и Николаю временно пришлось отказаться от даль-
них экскурсий. Положение спас чек, присланный Фиельст-
рупом, и небольшой перевод из России. Получив их, зооло-
ги собирались отправиться в «сентро», глубинку. Но до этого
надо было сделать еще один маршрут, о котором они мечта-
ли давно.
В ясные дни с верхней террасы дома Бертони был виден
на севере белый столб водяных паров, постоянно стоявший
над одной точкой. По ночам ветерок доносил оттуда дале-
кий, глухой гул. Это ревел водопад Игуасу — Большой Воды,
один из крупнейших в мире. Не побывать на нем было
просто нельзя.
Водопад этот расположен на реке Игуасу немного выше
ее впадения в Парану, на границе Аргентины и Бразилии.
По прямой от Пуэрто-Бертони, казалось бы, и недалеко —
километров двадцать пять. Но километры эти вели через не-
проходимый лес, поэтому идти надо было тропами по арген-
тинскому берегу Параны, а потом перебраться в Бразилию.
Утро шестнадцатого апреля. Солнце еще не печет, но
безоблачное небо обещает жаркий день. Из окна Бертони
слышен дробный треск пишущей машинки — доктор уже
встал, можно зайти попрощаться.
— Без ружей? А ягуаров не боитесь? И совершенно пра-
вильно, на людей первыми они не нападают, что бы ни рас-
сказывали наши пеоны. Жду вас с богатым уловом! Аста
вуэльта, счастливо вернуться!
Они шли два дня, пока не вышли к широкой реке с тем-
но-зеленой прозрачной водой — это была Игуасу. Перепра-
вившись через нее, оказались в Бразилии. Ночевали в лесу,
растянув гамаки между деревьями. Вокруг клубились тучи,
вдалеке сверкали молнии. «И.Д. побаивался визита ягуара,
я же — дождя.»
По дороге, в крохотной мелочной лавчонке разжились
сапогами, а с «радио-телеграфной станции», расположенной
на самой северо-западной оконечности Аргентины, дали те-
леграмму в Буэнос-Айрес, Фиельструпу. Он прочтет ее только
через восемь месяцев...
146
У водопадов Великой воды
Пройдя маленькое немецко-бразильское поселение «Ко-
лония Игуасу», окруженное недавно посаженными кофей-
ными плантациями, путники углубились в лес. Тропа за-
росла травой и кустарниками, то и дело приходилось пускать
в ход мачете.
Лес влажен, с каждой ветки сыплется теплый дождь, одеж-
да мокра до последней нитки. Стволы деревьев поросли мхом
и лишайниками — красными, белыми, желтыми. Кусты бро-
мелий с жесткими и колючими листьями торчат из каждой
расселины.
— Смотрите, Никола! — Иван склоняется над бромели-
ей. Оттопыренные влагалища листьев полны водой. Обыч-
ное дело. Что же тут странного?
— Да вы смотрите! Головастики!
Действительно, в зеленой чаше, помахивая хвостиками, су-
етятся крохотные светлые головастики, будущие древесные ля-
гушки. Но чем же они питаются? Николай сливает в сачок все
содержимое маленького водоема. Кого там только нет! Личин-
ки комаров — вот откуда берутся ночные мучители, какие-то
червячки, головастики, пара водяных клопов. Маленький зам-
кнутый мирок, его основа — мельчайшие водоросли и микро-
организмы. Ими питаются комариные личинки, теми закусы-
вают головастики, а уж на головастиков охотятся клопы.
Снова в путь. Поперек тропы лежат вывороченные бу-
рей деревья. Перелезать через них приходится, то и дело
пуская в ход мачете. В одном месте увидели просеку, про-
ложенную ураганом, — десятки деревьев в беспорядке ле-
жат друг на друге. До чего же некрепко они сидят в земле,
как неглубоко уходят их корни! Впрочем, это понятно —
слой почвы во влажном тропическом лесу невелик, воды
всегда вдоволь и нет смысла запускать корни вглубь.
Исцарапанные руки горят, колени и локти в синяках, но
это еще ничего. Самое неприятное — паутина. Изящная зо-
лотистая паутина пауков ньянду, на которой блестит роса.
Издали это красиво, но вблизи... Липкая, тягучая, она обво-
лакивает одежду, руки, лицо. Николай видит все как в ту-
мане — на очках тоже слой паутины.
147
Глава 5
Пейзаж меняется. Вкривь и вкось торчат серые и жел-
тые стволы-трубы; земля усеяна острыми щепками, раня-
щими ноги. Сквозь путаницу стволов бьет солнце. Это лес
отцветшего бамбука. Как и все злаки, бамбуки цветут толь-
ко один раз, достигнув 30-40 метров высоты, — и умирают,
а ураганы превращают их в беспорядочную кучу обломков,
сквозь которые пробиваются новые побеги.
Жарко, хочется пить, ноги проваливаются в норы броне-
носцев. Но шум водопада все ближе... И наконец, лес рас-
ступается, впереди широкая поляна, живописно раскинув-
шиеся группы бананов — и дом. Еще в ноябре, на «Эспанье»,
попутчик — эстансьеро приглашал их пожить в своем ранчо
неподалеку от водопада. «Там живет мой пеон, я передам
ему, чтобы он позаботился о вас. Не беспокойтесь, голодать
не будете!»
И вот он — этот дом — пустой и заброшенный, окна и
двери распахнуты настежь. Внутри пустота, только паук-
птицеед прячется в щель, да скользит по прогнившей поло-
вице изумрудно-зеленая змейка.
Надежды на ужин растаяли. Остались лес, дом с прогнив-
шей крышей и два Робинзона без ружей и провизии, только
с фунтом галет, купленных вместе с сапогами. И еще — водо-
пад. Бросив у дома поклажу, зоологи вышли к обрыву.
Весь горизонт дымился. Тысячи белоснежных лент па-
дали отвесно с исполинских базальтовых порогов. Они со-
единялись в широкие водные полотнища, вновь дробились
и пенистой, расширяющейся книзу дугой исчезали в без-
дне. Внизу, в ущелье, все кипело; в беспорядке громозди-
лись сброшенные друг на друга скалы, а на них, в метре от
ревущей воды покачивалась, сверкая в солнечных лучах,
усыпанная брызгами трава.
Прежде чем обрушиться с высоты, река Игуасу разлива-
ется на три километра, и нет здесь единого водопада — их
множество, бесконечная цепь, широкой дугой окружающая
глубокое ущелье. Куда ни посмотришь — красноватые пор-
фиры, черные базальты, влажная зелень леса — а на фоне
всего этого снежно-белая пена и огромная сияющая радуга.
148
У водопадов Великой воды
А на ветвях деревьев, нависших над водопадом, неподвиж-
ными изваяниями сидят черные урубу и весело трещат по-
пугаи.
И ни человека вокруг. Лишь вдалеке на расчищенной
поляне видны два светлых пятнышка домов. Это гостини-
ца, построенная на аргентинском берегу каким-то предпри-
имчивым итальянцем в расчете на туристов. Покуда, по слу-
хам, он прогорает — мало кто отваживается выбираться сюда.
Только десятки лет спустя здесь возникнет огромный тури-
стский центр с пятизвездными отелями и аэродромом.
Вечерние, косые тени пальм легли на влажную траву.
Развесив гамаки, путники занялись поисками еды. Незре-
лые апельсины пронзительно кислы, но это лучше, чем ни-
чего. Бананам тоже далеко до созревания; разведя огонь на
кухне брошенного дома, Николай попытался их сварить —
они посинели, но не стали съедобнее. Что же, не привыкать
ложиться впроголодь. Утро вечера мудренее.
Еще до рассвета путников разбудил хриплый кашель,
доносившийся сверху, с деревьев. Кто бы мог там сидеть?
На ягуара не похоже. Все выяснилось, когда после восхода
раздались гулкие вопли — над зоологами ночевало семей-
ство обезьян.
Надо было добывать еду. Иван порылся на заброшенной
плантации и нашел несколько корневищ маниоки. Николай
набрал апельсинов и начавших поспевать бананов. Съели
по несколько штук и отправились к водопаду.
Увидеть его целиком было невозможно, настолько широ-
ко он раскинулся. Заросшими тропами зоологи выбирались
на уступы, нависшие над рекой, и с каждого открывались
новые пейзажи, поражавшие своей дикой красотой. Десятки
потоков рушились с двух террас, как с двух гигантских сту-
пеней, то прозрачным белым кружевом, то бешено крутя-
щимся зелено-желтым потоком. Слева грохотал самый мощ-
ный водопад — Гарганта дель Дьябло, Пасть Дьявола,
перемоловший скалы нижней террасы и рушащийся в без-
дну одним уступом, одной вспененной стеной воды. Под ним
— клокочущий ад, в который страшно заглянуть, и из него
149
Глава 5
поднимаются к небу столбы мельчайших водяных брызг, пре-
вращаясь в легкие, уносимые ветром облачка. Кто-то из пу-
тешественников писал о нем: «Океан, падающий в бездну».
Бивуак свой зоологи разбили под высокой скалой выше
Гарганта — там, где река, разбиваясь на множество проток,
только еще готовится к прыжку. Протоки были неглубоки,
в прозрачной воде ходили стайки рыбешек, а к гладким,
обкатанным камням лепились моллюски. Николай отдирал
их ножом — «надо же из чего-то творить обед». Блюд было
много: «бананы вареные и жареные, маньока, апельсины —
вареные, жареные, а также и сырые, моллюски — тоже варе-
ные и жареные и чай из листьев цекропии. Но маньока
была молода и чересчур водяниста, да ее и немного было;
апельсины по-прежнему кислы, моллюски — у тех почти
нечего есть, бананы жареные — невкусны и страшно терп-
ки, так что относительно съедобными остались вареные ба-
наны и чай. Этим мы и насытились кое-как».
Вечером путешественники забрались на крышу брошен-
ного дома, оттуда открывался великолепный вид на полу-
кружие водопадов. Иван возился с аппаратом, стараясь по-
крепче утвердить его на широком коньке крыши. Пластинок
было немного, но здесь экономить их было бы грешно. В
который раз он жалел, что фотографии не могут передать
яркость красок, сочные оттенки зелени, золотистые облачка
над горизонтом... К закату лес потемнел, и белые пряди воды
выглядели на его фоне особенно ярко. Пар, поднимавшийся
из бездны, розовел, потом становился оранжевым и таял в
светло-голубом небе. Порой ветерок менялся, в лицо зооло-
гам неслись мельчайшие, невидимые брызги, а водопад ре-
вел особенно гулко. Спать не хотелось, и в свои гамаки они
ушли только тогда, когда из-за водопадов поднялась огром-
ная и красная луна.
На следующий день они решили заглянуть в пасть к «дья-
волу», через протоки и островки подобраться к самому краю
Гарганта. Вот что писал об этом походе Стрельников: «Пред-
ставьте двух натуралистов, совершенно голых, с рюкзаком
за спиной (я опоясан, кроме того, поясом с моей длинной
150
У водопадов Великой воды
мачетой), шагающими по раскаленным камням, бредущими
по воде, прыгающими со скалы на скалу; близко рев, гул,
стон падающих с высоты в 85 метров (в действительности
82 м. — В.Т.) колоссальных количеств воды, облака, дождь
снизу, а сверху палящее солнце жжет нас. Мне вспомни-
лась картина Дантова Ада — мы и наказуемые грешники,
мы и любопытные».
В одном из протоков что-то мелькнуло под ногами у
Ивана; он вытащил мачете и пригвоздил ко дну довольно
большого сома. Это было началом удачной охоты — под
камнями, во впадинах и щелях сидели, прикрепившись при-
сосками, панцирные сомики двух видов — пятнистые и чер-
ные. Орудуя сачком и мачете, удалось добыть трех больших
и десяток мелочи.
Добрый час занял путь по воде к маленькому зелено-
му амфитеатру на краю пропасти, около уютного озерца.
Дальше — обнаженная, угловатая скала. Несколько шагов
по ней — и в лицо ударяют грохот и ветер. Гарганта рядом,
в двух шагах. Спокойная, неторопливо текущая масса воды
вдруг изгибается, и на этом изгибе видно, что она зеленова-
та и прозрачна. Перелившись через уступ, она рушится вниз
— и полет ее вначале тоже кажется неторопливым. Но заг-
лянув вниз, видишь, с какой неистовой скоростью несется
вниз вода, прежде чем ударится в белый хаос водоворота.
Скала, на которой стоят зоологи, дрожит от ее напора, и
невольно хочется лечь, отодвинуться подальше от края. А
ветер? Ведь только что его не было! Ветер создан водопа-
дом, это падает вниз, разгоняясь, увлеченный водой воздух.
И неторопливо летящая над водой синяя, отблескивающая
зеркальцами крыльев морфо вдруг ныряет в пропасть, уно-
симая вихрем, чтобы далеко внизу в облаке брызг по кру-
той параболе снова взвиться ввысь. А там, внизу, косым
клинком — радуга.
От этой завораживающей картины невозможно оторвать-
ся, но голодные желудки торопят назад. Снова нужно ша-
гать с камня на камень, прыгать, переходить вброд, цепля-
ясь за камни. Идется легко, и невольно забываешь, что эта
151
Глава 5
теплая, ласково бьющаяся о твои ноги вода метров через
десять ринется в пропасть.
Иван хочет сократить путь, шагает напрямик, провали-
вается по грудь и внезапно ощущает чудовищную, тугую
силу воды. Ноги скользят по дну, схватиться не за что и
плыть нельзя — унесет как щепку. Николай прыгает по кам-
ням, протягивает сачок — нет, далеко. Иван борется с тече-
нием, пытается встать, но ноги снова скользят, и с каждым
мгновением он все ближе к зловещему перегибу. Осталось
только несколько метров... «Прощай, Никола!» — крик глох-
нет в грохоте воды. Но у самого края, где вода уже готовит-
ся начать свой полет, его бросает на край острого камня.
Руки вцепляются мертвой хваткой; осторожно, по санти-
метру Иван выползает из воды; рядом камень, дальше дру-
гой, потом гладкий базальтовый островок — и вот, обесси-
ленный, он выходит на берег у того самого места, где сидел,
глядя на водопад, полчаса назад.
Вечер, костер, искры улетают в небо. Зоологи отдыхают.
Иван описывает в письме Метальникову сегодняшний по-
ход, едва не ставший для него последним. «Секунды были
жуткие...»
Николай, как всегда, со своим блокнотом-дневником.
«Рыбу нашу мы сварили и сжарили, ужин получился вели-
колепный. Ужин, потому что, как ни торопились, вернулись
уже затемно. Интересен теперь и лагерь наш: остатки кост-
ра, валяются кожура апельсинов и бананов, рыбьи скелеты
и чешуя, обожженные раковины моллюсков. «Наверное, здесь
были индейцы», — подумает какой-нибудь случайный посе-
титель, попавший в наш уголок, и постарается удрать по-
скорее из «опасных» мест...»
Над головой, сквозь листья мерцают огромные, яркие
звезды чужих, но уже привычных созвездий — Южного
Креста, Циркуля, Скорпиона. Как будто танцуя, носятся в
воздухе летучие мыши. Ревет водопад, заглушая треск куз-
нечиков.
К этому реву привыкаешь, он убаюкивает... И Николай
погружается в глубокий сон, смывающий усталость и голод.
152
ГЛАВА 6
3 сердце леса
В 1915 году Рио-де-Жанейро во многом сохранял облик
патриархальной столицы Бразильской империи, которую все-
го двадцать шесть лет назад сменила республика. Тенистые
улицы были узки и извилисты, рядом с пышными дворца-
ми стояли скромные одноэтажные дома, а па бесконечных
пляжах с шелковистым песком почти никто не купался. По
главным улицам, неторопливо позванивая, проезжали от-
крытые, без стенок, вагоны трамвая. Сесть можно было где
угодно, помахав вагоновожатому. Только что кончился кар-
навал, и улицы еще были полны чертями, раскрашенными
клоунами, мужчинами в женском платье и женщинами в
мужском. Порой встречались ватаги выкрашенных корич-
невой краской «индейцев», нимало не похожих на настоя-
щих.
Странно и непривычно было Манизеру среди этой весе-
лой толпы, в грохоте импровизированных оркестров, среди
смеха и взрывов петард. Он еще не отвык от бескрайних,
сумрачных лесов и неторопливой жизни рядом с индейца-
ми. Надо было снова привыкать к цивилизации и смирить-
ся с мыслью, что путешествие кончается.
За два месяца, проведенные у каингангов, ему удалось
собрать немалую, а главное, разнообразную коллекцию их
утвари. С гордым удовлетворением он писал Радлову, что
коллекция эта, по существу, единственная в мире, ибо са-
153
Глава 6
мое большое бразильское собрание вещей каингангов, в му-
зее города Сан-Паулу, оказалось намного меньше.
У обитавших неподалеку индейцев гуарани, некогда кре-
щенных иезуитами, Манизер наблюдал удивительную смесь
древних туземных обрядов с христианскими и даже сам
был окрещен старым шаманом Авокажу во время долгой
ночной церемонии в лесной «церкви» перед тремя креста-
ми и изображениями божеств-покровителей гуарании, близ-
нецов Ньяндарике.
Теперь предстоял визит к русскому посланнику и тягос-
тный разговор о хлопотах в пароходной компании, скидке
на билеты, отправке багажа — словом, о возвращении. А
возвращаться не хотелось.
Манизер не чувствовал себя усталым, он обрел «второе
дыхание» и вошел во вкус настоящей этнографической ра-
боты — не просто сбора коллекций, но глубокого изучения
языка, жизни, всего мировоззрения индейцев. Он прекрас-
но понимал хрупкость их бытия во враждебном и чуждом
им мире плантаторов, торговцев и миссионеров и желал
хотя бы спасти от забвенья «душу целого самостоятельного
ответвления американского человека» как писал потом в
одной из статей. Блестящий лингвист и талантливый этног-
раф, он сознавал свои силы и понимал, что энергичный
человек со свежим взглядом именно сейчас может много
сделать, что скоро будет поздно, потому что индейские пле-
мена исчезают или ассимилируются все быстрее.
Особенно часто он думал о ботокудах — племени, пора-
жавшем всех исследователей странной привычкой носить в
ушах и нижних губах деревянные диски — ботоки. В музее
Сан-Паулу он уже просмотрел главную литературу о них и
убедился, что хотя она и кажется обширной, самым содержа-
тельным остается описание ботокудов, сделанное немецким
принцем Максимилианом фон Видом сто лет назад — в 1816
году. Позднее это племя мало кто исследовал всерьез. А
ведь жили-то остатки ботокудов не так уж далеко от Рио...
С опаской перешагнул Манизер порог миссии — но был
радостно ошеломлен приемом. «Посланник оказался милей-
154
В сердце леса
шим гостеприимным старичком чисто московской закваски
(из Лазаревского института) — по имени Максимов Петр
Васильевич. Он совершенно неожиданно принял самое го-
рячее во мне участие, потребовал писанного отчета, обещал
его тиснуть в газетах, задумал лекцию и т.п. Вчера ездили
меня представлять министру агрикультуры... Вообще мы
решили, что ехать в Россию с моими 140 рублями нельзя, а
лучше истратить еще на одну поездку к индейцам (ботоку-
дам) — их на это за глаза довольно».
Сам же посланник незамедлительно отправил письмо в
Академию Наук:
«Не могу не выразить своего истинного удивления и
чувства глубокого уважения по адресу незаурядной Рус-
ской экспедиции, сумевшей при самых ничтожных для здеш-
них стран средствах достичь ценой истинного самопожерт-
вования результатов, кои Императорская Академия Наук
будет иметь возможность оценить не без чувства вполне
обоснованного удовлетворения».
В частности, он отмечал «пребывание здесь г. Манизера,
все время фанатично усердно работавшего в библиотеках и
музеях... при полном отсутствии малейшей рекламы и само-
хвальства со стороны нашего до нельзя скромного молодого
ученого, проживавшего здесь, за скудостью средств, чуть ли
не в ночлежных домах и питавшегося впроголодь чем Бог
послал». Кончилось письмо просьбой о незамедлительном
ассигновании дополнительных средств на экспедицию. А
покуда, по словам Манизера, «он помог мне из своего кар-
мана добраться до индейцев...»
День за днем проводил Манизер в библиотеке Нацио-
нального музея, «наполняя свои огромные лакуны по части
бразильской этнографии». Однако проблемы были не только
в его познаниях, и он с удивлением обнаружил, что с назва-
ниями индейских племен происходит отчаянная путаница.
Путешественники, не знавшие местных языков, в качестве
племенных названий записывали то, что слышали от своих
случайных проводников, и на страницы книг нередко попа-
дали насмешливые клички, которыми награждали друг друга
155
Глава 6
не всегда дружелюбные соседи. Так возникло, например, на-
звание племени «жипорок» — «сверчки»; «в качестве индей-
ских племен описывались некоторые породы обезьян» — и
так далее. Не все было понятно и с ботокудами. Название
это, данное бразильцами, означало «носящие ботоки» и, по-
видимому, относилось к двум племенам; одно обитало на
юге Бразилии и, по мнению Манизера, было тождественно
каингангам. Другое, называвшее себя «борун», что значило
просто «люди», жило к северу от Рио, в штатах Эспириту-
Санту и Минас-Жераис. Бразильское их название «айморес»
употреблялось главным образом в официальных бумагах.
Внимательнейшим образом рассматривал он этнографи-
ческие коллекции музея. Витрины были полны вещами, ког-
да-то верой и правдой служившими индейцам десятков пле-
мен, населявших Бразилию. Запыленные колчаны, луки,
сумки, сосуды — и предметы, о назначении которых можно
было только догадываться. Большинство их попало сюда
еще в первой половине прошлого века, их этикетки напо-
минали о путешествиях, ставших классическими. Тут и
Спике с Марциусом, и тот же фон Вид...
А вот в витрине целый костюм из перьев, кое-где еще
сохранивших свою ослепительную окраску. Здесь пышный
головной убор — черная шапочка, с которой ниспадает пе-
лерина из желтых, черных и красных перьев, рядом похо-
жая на мантилью накидка, браслеты и нечто вроде жезла с
черными и желтыми полосами. Сотрудник музея поясняет:
— Это сделано индейцами племени мундуруку. Они жили
в Мату Гросу севернее тех мест, где вы побывали.
Но почему эти вещи знакомы Манизеру? Он готов спо-
рить на что угодно, что видел точно такие, и не в Америке, а
дома, в своем родном этнографическом музее...
Нельзя ли посмотреть, что написано на этикетке?
Бразилец гремит ключами, в лицо бьет волна душного
нафталинного запаха. И вот этикетка — пожелтевший кусо-
чек бумаги. «Рио Журуэна, Лангсдорф». Ну, конечно, та же
фамилия! И он вспоминает, как точно такой костюм в Пи-
тере ему показывал Гильзен76, хранитель отдела Южной Аме-
156
В сердце леса
рики. Рядом с ним еще лежал жутковатый трофей давно
отшумевшей лесной битвы мумифицированная человечес-
кая голова. И на этикетке была таинственная, никому не
известная фамилия: Лангсдорф77.
— А вы не знаете, кто это такой — Лангсдорф?
— Простите, но вам это лучше знать; у нас говорят, что
он был начальником русской экспедиции.
Русская экспедиция в Бразилию, о которой не знают в
России? Что за чудеса?!
Другие сотрудники музея тоже уверенно говорили о том,
что была такая экспедиция лет сто назад — но сколько ни
искали в тот раз, не могли найти ни одной книги или ста-
тьи, в которых о ней говорилось бы.
Посланник, с которым Манизер поделился своими недо-
умениями, долго молчал, что-то вспоминая, — а потом по-
лез на антресоли, в шкафы со старыми бумагами. Добрый
час он рылся там, что-то ворча и сетуя на память, а потом
спустился вниз с пустыми руками.
— Простите старика — не нашел. Видел я папку с его
донесениями в Петербург, только где лежит, не упомню. Был
он первым русским консулом здесь, в Рио и что-то очень
печальное с ним приключилось. А экспедиция его не один
год работала — читал я денежные отчеты, большие тысячи
на нее шли при императорах Александре и Николае Павло-
вичах. Вернетесь в Россию — поищите в архивах. Грешно
ведь — работал человек, а его забыли.
Так впервые прикоснулся Манизер к тайне Лангсдорфа.
В Рио он получил большой пакет писем, пересланных
Фиельструпом из Буэнос-Айреса; было тут и письмо само-
го Федора Артуровича.
«Какое странное совпадение; по возвращении из Матто
Гроссо захотелось мне почитать Гончарова, и я взял из биб-
лиотеки отца Константина Изразцова «Фрегат Палладу». А
через несколько дней после этого Амброзетти предложил
мне совершить путешествие в качестве представителя Буэ-
нос-Айресского этнографического музея на военно-учебном
судне, фрегате «Президенте Сармьенто...»
157
Глава 6
Путешествие должно было продлиться восемь-девять ме-
сяцев, маршрут — вокруг всей Южной Америки, с много-
численными стоянками в самых разных портах, с заходами
в Мексику и США. Конечно, Фиельструп, удрученный мыс-
лями о своем «неблестящем и безработном положении» в
Буэнос-Айресе, с радостью ухватился за эту возможность.
Манизер от души порадовался удаче друга.
В круговороте визитов, встреч и бесед особенно важен
был один разговор. Он происходил в министерстве агри-
культуры, то есть сельского хозяйства, но собеседником Ма-
низера был военный. Его звали Кандидо Мариано да Силь-
ва Рондон.
Знаменитый полковник оказался невысоким, еще не ста-
рым человеком с чуть прищуренными, цепкими глазами, тем-
ными волосами и седыми, а может быть, выгоревшими уса-
ми. Поражал контраст между загорелым до черноты лицом и
светлым лбом. Манизер вспомнил широкий, затеняющий лоб
пробковый шлем, который носил Рондон на фотографиях в
книге Рузвельта. Лицо полковника напоминало лица индей-
цев-гуарани; он и был по крови наполовину индейцем.
Глава Службы защиты индейцев беседовал с молодым
русским этнографом о ботокудах.
— Это несчастное племя живет слишком близко от побе-
режья и поселенцев, поэтому его истребляют уже сотни лет.
Я видел документ, с которым начальству посылалось триста
ушей убитых ботокудов. Конечно, они сопротивлялись, и
еще не так давно солдаты постов на Риу Доси для защиты
от стрел ходили в панцирях из кожи и ваты. Сейчас ботоку-
ды уже не воюют с белыми, и не так давно удалось устроить
пост нашей Службы в самом сердце их земель. Вы можете
там работать сколько хотите, я распоряжусь о жилище и
питании.
В свою очередь и вы, наверное, не откажетесь нам по-
мочь. Туда назначен новый инспектор, но он горожанин и
не знает индейцев. Ваш опыт и ваши знания будут ему
полезны. Очень надеюсь, что он справится...
Однако в голосе полковника не было уверенности.
158
В сердце леса
Этот великий идеалист проживет долгую жизнь, станет
маршалом и национальным героем, носящая его имя терри-
тория будет отмечена во всех атласах мира, но ему будет
суждено увидеть закат своего любимого детища — Службы,
не сумевшей защитить индейцев.
Морем и железной дорогой Манизер добрался до Колла-
тины, небольшого поселка на берегу Риу Доси. Там ожидал
его инспектор, дон Рауль Рибейру — щеголь в новеньком
охотничьем костюме, кожаных гетрах и пробковом шлеме,
весь в ремешках, ножах и сумках, с огромным револьвером
на боку. У него были весьма оригинальные взгляды о роли
Службы защиты индейцев.
— Я очень рад, что у меня будет цивилизованное общество
среди этих грязных дикарей, — начал он разговор. — Вы знае-
те, я хотел взять с собой священника, чтобы сразу окрестить и
поженить их, — ведь они живут в грехе, без слова божьего.
Не понимаю, почему полковник не разрешил это сделать.
Манизеру оставалось только пожать плечами.
Рано утром на валкой пироге путники переправились
через реку; там их ждал эмплеадо, начальник поста Панкас,
с караваном мулов. Дон Рауль с трудом удерживался в твер-
дом, как камень, седле — и эмплеадо заботливо достал по-
душку из вьюка. Впрочем, управляться без шпор с норовис-
тым животным было непросто и Манизеру, за месяцы
скитаний ставшему опытным наездником. Но все неудоб-
ства искупались красотой дороги. Более величественного
леса еще не доводилось видеть нашему путешественнику —
кроны огромных деревьев покачивались так высоко в небе,
что стоявшие под ними тонкоствольные пальмы казались
игрушечными. Где-то наверху по путанице лиан носились
обезьяны, звенел многоголосый птичий хор. Тяжелый и
влажный воздух пах гнилью и цветами, со стволов свисали
бороды воздушных корней филодендрона, перепутанные с
орхидеями. Порой дорога выныривала из леса в пронизан-
ные светом рощи пальм, выбиралась на холмы, где росли
огромные деревья сейбы вперемежку с деревьями «имби-
ру», стволы которых оплетали мясистые стебли ванили, а
159
Глава 6
на ветвях топорщились кактусы-эпифиты. Тропа карабка-
лась по склонам, петляла между упавших деревьев, а иногда
спускалась к самым отмелям реки Панкас, на которых были
видны свежие следы тапиров. Порой, перебираясь через реку,
мулы проходили около выточенных водой круглых камен-
ных котлов — в них можно было найти целые россыпи
гранатов чудесного вишневого цвета, а порой и что-нибудь
поценнее. Ведь совсем рядом был Минас-Жераис, штат зо-
лота и алмазов. Путь был нетороплив, шестьдесят километ-
ров растянулись на три дня. Ночевали в лесу, в гамаках.
Манизер прислушивался к вечернему, затихающему лесному
шуму и счастливо улыбался. Подумать только — всего две
недели назад он был готов примириться с мыслью, что путе-
шествие окончено. А теперь перед ним месяцы работы, меся-
цы жизни среди индейцев в этих величественных лесах.
Однако дон Рауль отнюдь не разделял восторгов этногра-
фа. Изъеденный мошками, измученный мелкими пчелами —
безвредными, но залезающими в уши, нос, глаза, он не мог
спать. В каждой тени ему чудился ягуар, каждая ветка каза-
лась ему страшной змеей-жараракой. Он проклинал и этот
лес, и индейцев, и их охрану; во время марша он ехал на
своей подушке с взведенным револьвером и палил во все
живое, что появлялось поблизости, будь то агути, обезьяна
или ящерица. Манизер благоразумно держался подальше.
Но вот тропа, наконец, вышла из леса, и перед путника-
ми открылся пост Панкас — километра два расчищенного
пространства с полями риса, кукурузы, бобов, маниоки, са-
харного тростника и посадками бананов. Среди полей кры-
тые дранкой мазанки, выстроенные для индейцев. Окрест-
ности живописны — на востоке и западе высятся два голых
скалистых купола, кое-где поросшие сухолюбивыми броме-
лиями, а на севере из-за леса поднимаются причудливые
горы, похожие на пальцы чудовищной лапы, — это Сьерра
дос Айморес, Горы Ботокудов.
К каравану сбегается толпа людей. Но все взрослые оде-
ты, как типичные бразильские крестьяне, кабокло, — в брю-
ки, рубахи, шляпы, и только по лицам, несущим неулови-
мо
В сердце леса
мый монголоидный отпечаток, по
вздутым губам и коренастым фи-
гурам опытный взгляд этнографа
отличает ботокудов от рабочих-бра-
зильцев. Полковник Рондон гово-
рил, что живущие на постах Служ-
бы индейцы получают одежду,
табак и сельскохозяйственные ору-
дия за казенный счет, так что ру-
бахам на индейцах не приходится
удивляться. Не носили они и бо-
токи, и только у стариков в ушах
были большие, оттянутые отвер-
стия. Однако волосы у индейцев
были подстрижены «по правилам»,
в кружок, а макушка у некоторых
побрита, так что получался широкий валик вокруг головы,
совсем как на рисунках в книге фон Вида.
Эмплеадо гостеприимно уступил Манизеру одну из ком-
нат в своем доме. Единственное окно, закрывавшееся став-
ней, выходило на лес и вершины Сьерры дос Айморес.
Потрескивает вечерний костер, дым отгоняет назойли-
вых насекомых. У костра — люди, с которыми предстоит
жить, с которыми нужно сблизиться. «Общество наше со-
стоит из людей всех оттенков кожи, до глубоко черного
включительно. Служащие все почти с женами, но ни одна из
них не узаконена — такова давняя традиция глухих мест.
Есть и совсем романтическая пара: Жозе Мартинс, черный
как смоль негр с белыми зубами и шерстистыми волосами, и
индианка с изрытым оспой лицом: она умирала от оспы, ког-
да добросердечный Жозе приютил ее у себя и вылечил тер-
пеливым уходом... Завидно было смотреть, как они живут».
Пока Манизер знает лишь немногие имена ботокудов.
Коренастый, с выдающимися скулами старик Назаре носит
чахлую, в несколько волосков бородку и такие же усы; он
«капитан», вождь этой группы. Сутулый старик Уапа тоже
с бородой, — видимо, это привилегия возраста. Рядом —
7 - 8836
161
Глава 6
широкоплечий богатырь Шику, юноша Жюзе, еще какие-то
люди. Самый интересный из всех, несомненно, Жерониму,
которого все называют «компадре», кум. Этот старый, но
еще крепкий человек слеп и ходит повсюду с сынишкой-
поводырем Андре, пузатым голышом лет четырех. Он мно-
го повидал в свое время и свободно говорит по-португальськи.
Наутро был праздник. Дон Рауль оделил индейцев таба-
ком, ожерельями из цветного стекла и произнес долгую речь
о прогрессе, цивилизации и благодеяниях, которыми пра-
вительство осыпает ботокудов. Индейцы вежливо слушали,
ничего не понимая. Потом началась стрельба в цель. Луки у
ботокудов были тяжелые и длинные, в человеческий рост;
их делают из почерневшей древесины старых пальм акури.
Мишенью служил обрубок ствола банана; ярко окрашенные
стрелы шелестели в полете.
Вечером, при свете костров, состоялись танцы. Ботокуды
выстроились кольцом; женщины держались за руки, мужчины
положили руки друг другу на плечи. Распорядителем был
Жерониму; он запел что-то речитативом, мелодию подхвати-
ли, и хоровод закружился; мужчины с каждым шагом нагиба-
лись вперед, как бы кланяясь, а женщины приседали. Речита-
тив сменялся короткими припевами, после которых и зрители,
и танцующие взрывались хохотом; уставшего Жерониму сме-
нила какая-то женщина, в пляску включались все новые танцо-
ры, в кольцо влезали дети, подражавшие всем движениям стар-
ших. Это был древний танец, описанный еще фон Видом, —
но танцевали его люди, уже одетые в современную одежду.
И бразильцы, и индейцы были явно навеселе. Как же
так — ведь, по словам Рондона, завоз водки к индейцам
строжайше запрещен? Оказалось, что в одном из домов был
вполне современный самогонный аппарат, которым пользо-
вались служащие и рабочие.
Через день «его превосходительство» инспектор отбыл
обратно, и Манизер вздохнул с облегчением. Не надо боль-
ше вести долгие разговоры на «городские» темы, можно ра-
ботать. С чего начать? В Рио он обсуждал с Рондоном одну
довольно неожиданную идею. Тот, улыбаясь, согласился. И
162
В сердце леса
вот каждый день после обеда в селении раздается дребезжа-
щий звон — Манизер стучит палкой по подвешенной к сте-
не мотыге. Школьный звонок!
Со всех сторон к дому эмплеадо сходится полуодетая,
почти не одетая и совсем неодетая детвора и чинно расса-
живается на веранде. Манизер раздает бумагу, огрызки ка-
рандашей и выписывает на аспидной доске буквы. Правда,
пока он знает только несколько слов по ботокудски, но в
том-то и задача — научиться понимать друг друга!
«Никогда не обучавши никого грамоте, я и не думал, что
это такая большая премудрость, зато пока что очень инте-
ресно».
Сначала приходили только девочки; мальчишки предпо-
читали заниматься мужским делом — целыми днями торча-
ли в реке, пытаясь подстрелить из лука высмотренного на
дне панцирного сомика, или занимались ловлей птиц, яще-
риц и прочей «дичи». Потом заинтересовались и они.
Дети были похожи на всех детей на свете. Вот тараторка
Амау — она не знает ни слова по-португальски, зато на уро-
ках очень активна: или толкает кого-нибудь из мальчишек,
или делится впечатлениями с соседкой. Как и все, она гром-
ко повторяет за «Энриком» слова и звуки — и если случай-
но угадает написанную на доске бук-
ву, то потом какую ни покажи — она
будет твердить все ту же, угаданную.
Совсем иначе ведет себя Жятик.
Она быстро поняла смысл букв, ве-
ликолепно их запоминает, уже зна-
ет десятка два португальских слов
— но когда сама пытается писать,
буквы у нее получаются как будто
отраженные в зеркале.
Уморителен и наивен Педриньо
— «Жоао Педро Маноэль», как он
представился, с мечтательными гла-
зенками, в рваной рубахе. Непос-
лушный карандаш в его руках ни-
7*
163
Глава 6
как не может идти сверху вниз,
он движется только снизу вверх.
Очень занятны были реакции
детей на рисунки, которые тут же
набрасывал Манизер. Изображе-
ние змеи вызвало крики ужаса, и
только двое-трое мальчишек рис-
кнули взять листок в руки. Порт-
рет кого-нибудь из «класса» вы-
зывал неудержимый хохот. А
нередко «Энрик» сталкивался с
непонятными вещами. Оказалось,
что дети не различают понятия
«направо» и «налево». Он прове-
рил это на взрослых — то же са-
мое; в языке ботокудов не оказа-
лось таких слов! То же самое было со счетом. Спрашиваешь
сколько у тебя братьев и слышишь в ответ или «один», или
«не один», что может означать и два, и пять. Совершенно
непривычны оказались знаки утверждения и отрицания, пу-
тавшие многих исследователей. Европеец, чтобы выразить
согласие, кивает головой; ботокуд поднимает брови, качает
головой назад и дважды громко выдыхает воздух (малыш
Андрэ, еще не научившись этому звуку, просто шумно взды-
хал). Вместо нашего отрицательного покачивания головой
ботокуд сжимал губы и делал безразлично-рассеянное лицо.
Так, шаг за шагом, как бы изнутри, Манизер постигал
образ мышления ботокудов и их язык.
Постепенно «класс» увеличивался. Приходили новые дети,
в том числе и мальчишки; стали появляться и взрослые.
Что самое замечательное, — не побывав ни на одном заня-
тии, все они уверенно писали буквы, выученные раньше
«школьниками». Манизер понял, что все происходящее в
школе многократно обсуждалось и детьми, и взрослыми, а
ученики в свою очередь становились учителями.
Раннее утро. Манизера будят холод и невообразимый, по-
галочьи пронзительный гам попугаев, стаями летящих через
164
В сердце леса
поселок в лес и рассаживающихся там на плодовых деревь-
ях. Спрыгнув с гамака, он спускается вниз, к небольшому
водопаду. Воздух настолько прохладен, что вода после него
кажется теплой, — и так приятно, держась за ветки, лежать в
упруго бьющей по телу струе. Густой туман скрывает лес и
горы, солнце еще медлит за восточной скалой, и только часов
в семь его лучи начинают зажигать нижние слои тумана.
Над головой слышен скрипучий крик туканов — они тянут-
ся к лесу поодиночке, часто взмахивая крыльями, как будто
с трудом поддерживая в воздухе свой колоссальный клюв.
Быстрый завтрак — кофе, фаринья, остатки какого-ни-
будь мяса от ужина — и Манизер собирается в лес. Ружье,
увы, лежит на дне Рио Парагвай, и он берет ботокудский
лук и бамбуковый колчан со стрелами. Под деревьями теп-
лее, чем на открытом месте, да и солнце понемногу начина-
ет пригревать. Крики попугаев стихают, молкнут после ут-
реннего концерта и обезьяны-ревуны; все они высоко в
кронах деревьев заняты делом — оттуда, щелкая по листь-
ям, дождем сыплются косточки от съеденных ягод.
Лес, как всегда, полон чудес. Когда становится теплее, из
каких-то укрытий появляются тучи бабочек. Манизер оста-
вил для них приманку — гнилые бананы, и на них сейчас
сидят десятки ярчайших, синих и красных геликонид, мно-
гоцветных парусников и почти черных здесь белянок. Под
кустом отставшей коры можно найти целую коллекцию мно-
гоножек, чьих-то причудливых личинок и пестрых жуков.
Некоторые хрущи и златки, казалось, были отлиты из уди-
вительных, неведомых людям металлов, похожих на золото,
с малиновым, фиолетовым, зеленым оттенком. Несколько
раз Манизер встречал на стволах деревьев огромного, сан-
тиметров восемь в длину, медленно и важно шагающего жука
с ярким серо-черно-красным орнаментом на надкрыльях. Со-
вершенно невероятны были его передние ноги, вдвое более
длинные, чем все тело. Это знаменитый жук-арлекин, один
из самых крупных жуков мира.
Наблюдения за животными — не всегда безмятежное за-
нятие. Как-то раз, когда Манизер сидел на корточках и рыл-
165
Глава 6
ся в особенно крупном клубке эпифи-
тов, к нему на колени свалился мохна-
пКу	тый, рыжий с черными лапами паук-
птицеед размером с добрый мужской
кулак. Его крючковатые челюсти подер-
гивались, а все восемь глаз, казалось,
hiteuwM	пристально всматривались в этногра-
5 /	фа. Он осторожно смахнул его веткой
в траву и надолго запомнил встречу.
Манизер усердно собирал зоологические коллекции —
ловил насекомых, снимал шкуры с принесенных индейца-
ми животных, но у него не было химикатов, чтобы сохра-
нить свои сборы от вредителей, и до Петрограда удалось
довезти немногое. Куда лучше было с этнографией.
После «школы», когда спадала вечерняя жара, на веранде
слышались тяжелые шаги и тоненький голосок. Андре пи-
щал: «Энрик, мы пришли!» Манизер доставал угощение —
бананы и орехи, и начинались долгие беседы с Жерониму.
Старый индеец провел бурную жизнь — он был «капита-
ном» одной из групп ботокудов, участвовал во многих стыч-
ках и с враждебными племенами, и с белыми, зрение же
потерял не от случайного удара лианой, как говорил снача-
ла, а в бою. Он был рад внимательному собеседнику и рас-
сказывал ему сказки ботокудов, говорил о снах, о жизни и
смерти, о наньтенге — душе умершего, страшном призраке,
приносящем несчастья. Слепота Жерониму помогала Ма-
низеру — можно было записывать услышанное, не отвлекая
старого индейца.
.	Но прежде всего нужно было изучить
у язык — и не только для того, чтобы объяс-
МздЗ/ няться, а чтобы понять строй языка, его
/	внутренние связи, его грамматику. Мани-
IlfJlffi.зеР то и дело убеждался, что образ мыш-
ления индейцев далеко не прост. Он спра-
шивал у Жерониму, как будет
по-ботокудски «рука» и слышал недоумен-
ный вопрос — «чья рука», «какая рука».
166
В сердце леса
Он действовал в обход, спрашивая
как перевести «моя рука» и кладя ее
для убедительности на плечо Жеро-
ниму. Тот говорил ботокудское вы-
ражение — но при проверке оказы-
валось, что это значит «твоя рука»...
«Индеец никогда не отделяет, не аб-
страгирует слов от предмета. Он не переводит слова, а назы-
вает предметы, о которых его спрашивают», — сердито пи-
шет этнограф в дневнике. Снова вопросы, проверки, пере-
проверки — число карточек со словами постепенно растет.
Андре был донельзя любопытен и общителен, и если Же-
рониму был чем-то занят, приходил один. Как-то после шко-
лы Манизер, желая спокойно поработать, запер дверь. Толь-
ко начал разбирать бумаги — за окном жалобный голосок:
«Энрик, апорт» — «впусти». Манизеру не хочется отры-
ваться от дела.
— Не пущу, ты грязный. Иди умойся.
Малыш действительно с ног до головы перемазан в золе,
но он понимает, что это только предлог и что его просто не
хотят пускать в дом.
— Ты плохой, ты злой, я тебя не люблю, никогда больше
не буду приводить Жерониму!
Манизер делает вид, что не слушает; в окно летят комья
земли, приходится закрыть ставни. Через минуту перечис-
ление грехов Энрика несется уже со двора. Потом тишина —
и снова: «Энрик, апорт! Я умылся!» Делать нечего — прихо-
дится открыть двери и впустить маленького шельмеца.
В этот день Манизер и Жерониму решили заняться му-
зыкой. Уже не раз спрашивал этнограф у слепого старика —
не знает ли он чего-нибудь о флейтах, на которых играют
носом, — но тот отмалчивался. Лишь вчера он, наконец, при-
знался, что «нос его много уже переиграл» и попросил при-
нести из леса тонких — в палец — стеблей бамбука. Теперь
он перебирает их, внимательно ощупывая, находит подхо-
дящее колено в полметра длиной и тщательно обрезает его,
чтобы не повредить перегородку междоузлия. Теперь надо
167
Глава 6
осторожно продырявить это круглое донце, сделать сбоку
два отверстия для «клапанов», обрезать другой конец труб-
ки — и флейта готова. Остается поднести ее к ноздре, ду-
нуть носом — и раздастся негромкий, но чистый и мелодич-
ный звук.
Когда через час эмплеадо зашел домой, он увидел, что
«сеньор ученый» сидит на полу веранды рядом со слепым
индейцем и оба, носами дуя в флейты, увлеченно наигрыва-
ют какую-то мелодию — а рядом сладко спит маленький
Андре с круглым, набитым бананами животиком.
У ботокудов немного музыкальных инструментов: кро-
ме носовых флейт только дудки из полых внутри черенков
листьев папайи да пищики из скрученных спиралью плас-
тинок листа пальмы — любимая игрушка девочек, которые
весь день не расстаются со своими пискучими драгоценнос-
тями. Но Манизер, музыкант с абсолютным слухом, с пер-
вых же дней заметил, что индейцы чрезвычайно музыкаль-
ны. Более того — музыкальность эта проявлялась в обыденной
разговорной речи.
Вот у вечернего костра в общий разговор вступает ста-
рик Уапа. Тема самая обыденная — о том, что кто-то из
охотников видел в лесу дикую свинью-кейшаду, или что
инспектор снова уехал в «Ридянэр», Рио-де-Жанейро. Но
все свои реплики Уапа произносит, как будто выпевая му-
зыкальную фразу, кончая ее растянутой, минорной гласной.
«Последний каданс очень выразителен, особенно при грус-
тной интонации старика: сомнение, вопрос, недоумение тем-
ного человека перед суровостью властной природы, перед
загадочными поступками белых людей — все заключается в
этой последней минорной терце», — писал Манизер. «От-
вет на речь старика тоже дается в виде музыкальной фразы,
но более высокой; он отвечает в более низком регистре, и
все вместе напоминает наше оперное пение.» Обиду или
печаль ботокуды тоже выражали нараспев — и было очень
забавно слушать, как женщина, при дележе мяса получив-
шая самую неаппетитную часть, выпевала свою обиду и воз-
мущение.
168
В сердце леса
Но затем к костру подходил Жерониму и затягивал ка-
кую-нибудь импровизацию, которую подхватывали другие.
Теперь для Манизера это не был просто набор звуков — он
различал слова, а назавтра просил Жерониму пропеть их
еще раз и перевести. «Припевов я записал целый ряд... это
коротенькие фразы, в переводе означающие: «вода журчит
там внизу», «козодой сидит глядя вверх», «ягуар разгне-
ван», «кофе пить, пить». Последнюю песенку общество под-
хватывает с особым воодушевлением. А потом Жеронимо
начинает рассказывать очередную сказку.
— Колибри сказал грифу-урубу: «Я тебя не боюсь!»
— «Ну, так ударь меня!» — «И ударю. Стой вон там»...
Колибри отлетел, собрался с духом, со всей силы налетел на
урубу и проткнул ему клюв (а у грифа ноздри на клюве
похожи на две дырки, как будто проткнутые).
Полетел колибри дальше, встретил летучую мышь — та,
испугавшись за свой нос, не стала спорить и улетела без
оглядки прочь, но все-таки его не уберегла. Случилось это
так:
Поссорилась летучая мышь с попугаем ара, схватила его
и бросила в огонь, так что все лицо ему опалило огнем (у
него и впрямь щеки белые и голые, как будто опаленные).
Ара не остался в долгу — схватил ее и бросил об землю, у
той нос и сломался, так и щеголяет со сломанным носом».
— Это еще что! — вступает в разговор Мональдо Пенья,
помощник эмплеадо. — Знаешь, откуда берутся крысы? Из
летучих мышей. Я сам видел, как летучая мышь ползала по
земле и уже начала превращаться в крысу.
И начинается новый цикл побасенок — на этот раз бра-
зильских, причем для рассказчиков это не сказки и не вы-
думка, а самая взаправдашняя истина.
— Жоао видел в зверинце слона, у него нет суставов,
поэтому слон спит стоя, прислонясь к дереву, — а если де-
рево гнилое, он падает и не может встать, так и помирает.
— Когда снимаешь шкуру со зверя, можно под ней найти
другую кожу, человеческую. Особенно часто такие оборот-
ни бывают на западе, в Минас-Жераис.
169
Глава 6
— И как только
дон Энрико не бо-
ится трогать раз-
ных жуков и тара-
канов? Все они
ядовитые, от них
уже не один чело-
век умер! Вот увидишь, он тоже заболеет и умрет.
— Неправда, он колдун. Он заговоры от них знает. Он
даже онса не боится, без ружья по лесу ходит!
«Любимый сюжет охотничьих рассказов — «онса», или
«жягуарете» (индейское название, воспроизводимое в на-
шем «ягуар»). К этому зверю все питают суеверный страх,
приписывая магические свойства его взгляду, наводящему
будто бы остолбенение на всякого встречного. Самому мне
не пришлось видеть ягуара, только раз слы-
шал я вблизи свирепый рев его, очень,
правда, выразительный. Хозяин мой объяс-
нял мне потом, что голос ягуара узнать
легко: как только услышишь его рычание,
шапка падает на землю от вставших ды-
бом волос».
Но особый страх вызывали змеи. Жа-
рарака, по здешним поверьям, была осо-
бенно страшна — она могла жалить не
только головой, но и хвостом. И надо же
было случиться тому, что Манизер как-то
во время прогулки встретил именно жара-
раку. «Она ползла впереди по тропинке,
остановилась и повернулась ко мне. Я сре-
зал деревце, бросил его на змею и насту-
пил. Ударил ножом, потом схватил за гор-
ло и убил. Конечно, понес ее домой на
шее в виде боа, по дороге из больших ядо-
витых зубов стекал яд — желтая жидкость.
Страх у всех неиндейцев панический, го-
ворят, что на шее у меня появятся каба-
170
В сердце леса
рейрос — ряды ран на местах прикосновения змеи». Однако
индейцы к змее отнеслись спокойно и даже попросили от-
дать ее для еды.
Время от времени с оказиями приходили письма. Одно
из них — с перуанскими марками. Штемпель — «Кальяо»,
мелкий и четкий почерк Фиельструпа. За три с лишним ме-
сяца Федор стал настоящим морским волком, побывал в креп-
ких штормах, прошел Магеллановым проливом и теперь при-
ближался к экватору. В Патагонии, на Огненной Земле и в
Перу ему удалось провести раскопки; особенно удачны были
последние, близ Кальяо, в захоронениях инкских времен, ча-
стично раскопанных археологами и разграбленных кладоис-
кателями. Федора поразила либеральность перуанских зако-
нов о древностях: «Государство дозволяет безнаказанно всем
и каждому откапывать сохранившиеся сокровища, чем, ко-
нечно, воспользовались любители наживы. Кладбища... по всей
стране изрыты туннелями и глубокими ямами, все что мож-
но сбыть антикварного растаскано, а остальное: кости, одеж-
да без рисунка или рваная, битая при раскопке керамика и
т.д. лежит тут же у оскверненных могил... Я купил ящик с
кусками материй и принадлежностями для рукоделий, подо-
бранными по краю уже расхищенных погребений». Фиельст-
руп с помощью рабочих, данных ему местными властями,
раскопал несколько погребений, составил их планы и забрал
инвентарь. Кроме того, ему удалось договориться об обмене
экспонатами между рядом посещенных им музеев и этногра-
фическими музеями Буэнос-Айреса и Петрограда. В общем,
в научном отношении путешествие его не было бесплодным.
А сколько интересного удалось увидеть! Карнавал в Байя-
Бланке, горы и ледники Огненной Земли, новые страны и
города... Но все это — в промежутках между долгими и од-
нообразными переходами. Федор коротал время, шлифуя
свой испанский и обрабатывая записи, сделанные у каин-
гангов и кадиувео. К тому же на «Сармьенто» была недур-
ная библиотека; в ней нашлась даже русская книга — «Ер-
мак во льдах» адмирала Макарова с дарственной надписью
автора. Книга была подарена лет двенадцать назад, когда
171
Глава 6
фрегат заходил в Кронштадт с официальным визитом. Сей-
час Кронштадт был одинаково далек и от Фиельструпа, и от
Манизера...
От эмплеадо Манизер знал, что здесь, в Панкас, прави-
тельство сселило членов нескольких семейных групп бото-
кудов. Однако, по неписаному лесному закону, леса в Пан-
кас принадлежали группе минья-жирун, и только она имела
право охотиться в них. Остальные возделывали землю, вы-
ращивая маниоку, бананы и маис, ловили рыбу и на охоту
ходили изредка. Когда минья-жирун в конце мая собрались
идти на охоту, Манизер присоединился к ним.
Шли целыми семьями, длинной вереницей — впереди
мужчины с топорами и луками, за ними женщины и дети.
Женщины несли поклажу в сумках с петлей, перекинутых
через голову. На них сидели маленькие дети, их руки были
завязаны ленточкой из
лыка на шее матери; так
они умудрялись даже
спать. К вечеру начался
дождь; ботокуды сразу
остановились и стали
строить «жилища», жид-
кие односторонние на-
весы из пальмовых ли-
стьев, расположив их по
кругу. Размещение наве-
сов постоянно и строго
определено родственны-
ми отношениями. Прав-
да, иногда оно меняется
на зеркальное (вспом-
ним, что ботокуды не
различают правую и ле-
вую стороны).
Ночь была сырой и
холодной, Манизер от-
чаянно озяб и завидовал
172
В сердце леса
мальчишкам, которые спали на земле кучей, греясь друг о
друга. «На другой день мне сочувственно говорили, что, на-
верно, было холодно, а на следующую ночь я был окружен
мальчуганами, обнят со всех сторон и во всех направлениях
и спал в самой бесформенной куче тел».
Вообще «школьники» вовсю старались помочь своему
учителю. «Мои попытки рыбной ловли бывали обыкновен-
но не блестящи. Раз один из мальчиков подсунул мне свою
добычу и уверял всех, что это я поймал рыбу, а другой раз
одна из девочек, взяв у меня удочку, наловила рыбы мне на
ужин. Это делалось с такими милыми выражениями симпа-
тии и сочувствия, что отказываться нечего было и думать».
Еще до рассвета мужчины с луками ушли на охоту; кое-
кто из женщин постарше отправился за кореньями и плода-
ми («старухи имеют много примеченных местечек»). Остав-
шиеся в лагере женщины пекли в золе кочерыжки
шишкообразных бромелий, по вкусу напоминавшие арти-
шоки, жевали куски сочных лиан, кололи орехи. В желез-
ных котелках, полученных на посту, варили бобы и рис;
однако пойманную рыбу отваривали по старому индейско-
му способу, в толстом и коротком обрубке бамбука. Зеле-
ный бамбук только коптится снаружи, а вода в нем кипит
вовсю. В качестве тарелки шел тот же бамбук, расколотый
вдоль, вместо стаканов — скорлупа плодов дерева сапукайя,
которые бразильцы называют обезьяньими чашками. Эти
круглые плоды, наполненные очень вкусными орехами, со-
зревают на верхних «этажах» леса. Черенок плода образует
как бы круглую крышечку, и когда плод созреет и сорвется
с черенка, то на землю падает готовая чаша с круглым от-
верстием, наполненная орехами.
К вечеру мужчины принесли добычу — несколько агути,
броненосца и ленивца, за которым удачливому охотнику
пришлось лезть на дерево; дело это рискованное, и в Пан-
кас каждый год кто-нибудь падал и разбивался. Вообще же
нет, наверно, животного, которое не годилось бы на жаркое
индейцу; дичью для них было все живое — мыши, ящери-
цы, черепахи, птицы.
173
Глава 6
Стемнело, занятая стойбищем поляна стала похожа на
просторный круглый зал с кольцом костров вдоль стен — и
настроение в этом зале было самое веселое. Индейцы бол-
тали и смеялись, дети бросались сучками и угольками, а то
и старались достать приятеля тлеющей веткой. Возня пере-
ходила в беготню, но за линию костров, в темноту леса не
решался зайти никто. Там можно встретить не только ягуа-
ра, там бродит мертвец наньтенг, пугало детей и взрослых.
На обратном пути Манизер шел рядом со старым Уапой.
Когда переходили какой-то пересохший ручеек, Уапа оста-
новился и долго смотрел вдаль. Манизер остановился тоже.
— Ты устал, Уапа? — Я не устал, мне грустно. В той
стороне земля, где жил мой отец. Я не минья-жирун, я нак-
рэхэ. Теперь живу на чужой земле и охочусь на чужой — а
это нехорошо. Зачем гувэн переселил нас в одно место?
Мы всегда жили в лесу семьями, у каждой свой лес...
Да, планы «гувэн» — гуверно, правительства, какими бы
благими они не казались, не шли на пользу индейцам. Ссе-
ление ботокудов из разных семейных групп приводило к
тому, что «пришельцы» чувствовали себя на чужой земле
стесненно, а общение с бразильцами воспитывало в них
далеко не лучшие привычки. Зато на освободившиеся учас-
тки теперь могли вторгаться поселенцы, заводя плантации.
«Какао обещает докончить вытеснение леса и его обитате-
лей», — грустно писал этнограф.
За скитания с индейцами Манизер расплатился отчаян-
ной аллергией от укусов насекомых. Спина, живот, ноги
опухли и покрылись вздутыми белыми пятнами. Жерони-
му посоветовал натереться мокрым табаком; зуд прошел, но
зато появились признаки отравления никотином — сердце-
биение, испарина, и пришлось дня два провести в гамаке.
Последний дождь отшумел в мае, начинался сухой пери-
од. Жизнь в Панкас шла монотонно и безмятежно. Мани-
зер составлял словарь языка ботокудов, записывал сказки
Жеронимо, рисовал индейцев и пейзажи Панкас, а в мину-
ты хандры вспоминал первые недели жизни в Южной Аме-
рике и набрасывал воспоминания-карикатуры с преувели-
174
В сердце леса
ченно флегматичным Федором, безалаберным Гейманом и
босым, с неизменным ружьем «Николой-руколой». В конце
мая он писал в дневнике: «Какое несбыточное счастье —
сидеть ночью за своим столом, за работой в Бразилии, в
тропиках, в поселении ботокудов — под немолчное дребез-
жание кузнечиков, сверчков, цикад, со шкурками попугаев,
туканов, тинаму над головой, огромными плодами сапукайя
на столе, глиняными гнездами ос во всех углах, с каранда-
шами в куске бамбука, мною принесенного из леса. Пить по
вечерам чай из свежих листьев апельсинового дерева, быть
одному и не видеть ни строчки целый год...» «Я растолстел,
оброс бородой и вообще пришел в себя после всяких пере-
дряг, перестав ожидать от завтрашнего дня вестей из дому
или отъезда домой».
Но в начале июня все изменилось, и безмятежное на-
строение исчезло. «Его превосходительство», в очередной
раз появившись в Панкас, привез известие о переводе эмп-
леадо, его обязанности возлагались на Манизера. Он дол-
жен был следить за изготовлением рападуры — коричнево-
го сахара из сахарного тростника, руководить изготовлением
фариньи, которую делали из маньоки самым примитивным
способом. Но для бразильских рабочих Манизер был на-
чальством «не всерьез», городским чужаком, неведомо за-
чем приехавшим в Панкас. Вдобавок он попытался прекра-
тить спаивание индейцев. «Это нарушило добрые отношения
с рабочими — настолько, что угрожали пристрелить меня
при случае».
Вечер. Манизер сидит за столом у открытого окна и в
который раз смотрит на то, как оживает молчавший днем
лес. Перекликаются попугаи, кружа над домами и выбирая
деревья для ночлега, потом начинают свой вечерний кон-
церт обезьяны. Солнце уже скрылось за западной скалой, и
облака начинают светиться желто-оранжевым сиянием. Тихо
опускаются сумерки, тающие облачка как раскаленные уголь-
ки рассыпаны по небу. Начинает заунывно насвистывать
макуку, один из видов тинаму, — а может быть, это кто-то
из индейцев копирует его крик, подманивая птицу? Мягко
175
ГЛАВА 6
и бесшумно на фоне еще светлого неба пролетает козодой;
если ночь будет лунной, он всю ночь будет покрикивать
где-то в кустах. Совсем по-человечески кричит сова, и в
воздухе начинают свой танец летучие мыши, иногда зале-
тая в комнату. Не все они безобидны, и на днях удалось
подсмотреть, как на шею белой лошади в загоне сел вампир
«морсего» и, прорезав ее кожу зубами, стал слизывать выте-
кающую кровь.
Луна еще не взошла — поэтому особенно ярки звезды, и
повсюду — на земле, на кустах, на деревьях вспыхивают и
гаснут бесчисленные светлячки.
Манизер зажигает лампу и плотно закрывает ставни —
иначе в комнату моментально набьются тучи насекомых.
Больше года он в Южной Америке, четыре месяца — у
ботокудов. Он знает, что сделал немало, собрав самые пол-
ные сведения об этом племени за последние сто лет. Жизнь
в одиночестве закалила его, обострила ум и наблюдатель-
ность — но она же сделала жестким и недоверчивым. И он
пишет брату письмо, похожее на горькую исповедь.
«Наука для меня всегда была жизнью...Теперь же «объек-
тивное», «научное», «бесстрастно-наблюдательное» отно-
шение к людям въедается в привычку — я перестаю спо-
рить. ... Пускай заблуждаются, пускай врут — лишь бы
высказывались, лишь бы говорили. Если меня теперь мож-
но обмануть — то лишь с исключительным искусством, но
я не говорю лгуну, что он лжет, хоть и вижу это. Пускай
себе, ложь тоже материал, да любопытный при этом...»
Переломить настроение помог новый приятель, а вернее,
приемыш. В середине июля индеец Паулину принес ему
маленького зверька.
— Энрик, тебе надо макаку-прегу? Мать бросила его на
дереве и убежала, я залез и взял.
Макаку-прегу — так бразильцы называли один из видов
капуцинов. Темно-коричневый детеныш обезьяны был еще
несмышленым сосунком и не боялся людей. Когда Манизер
протянул ему палец, вымазанный в рисовой каше, — тот
слизал кашу, а потом принялся жевать палец. Маленький
176
В сердце леса
капуцин быстро признал этнографа в качестве «матери», и
стоило отойти, как он начинал кричать совсем по-детски.
Уютнее всего он чувствовал себя на рукаве или на плече;
там, прочно уцепившись лапками, он затихал и начинал дре-
мать. Зверек быстро рос и доставлял Манизеру много удо-
вольствия и хлопот. Он был игрив, не очень послушен и
проявлял большой интерес ко всему, что было налито в
кружки. Пузырек с чернилами он тоже, по-видимому, при-
нимал за кружку и с его помощью поставил не одну кляксу
на рукописях. Порой хулигана приходилось наказывать —
во время трепки он орал, глаза наполнялись слезами, а по-
том обиженно сидел, обхватив голову руками. Но обида дли-
лась недолго, и куда бы не шел этнограф, всегда из-за его
плеча выглядывала цепко держащаяся обезьянка с больши-
ми глазами на маленьком личике.
В середине августа пришло новое письмо от Фиельстру-
па, на этот раз из Чарльстона, во Флориде. «Сармьенто»
побывал в Колумбии, Мексике и Соединенных Штатах, а
случайный заход в Сан-Диего сделал Федору неожиданный
подарок — на Панамско-Тихоокеанской международной вы-
ставке среди массы машин и скульптур, макетов и картин
он нашел обширную экспозицию «Наука о человеке», под-
готовленную его другом доктором Хрдличкой. Сколько ве-
черов провели они вместе в Монголии, обсуждая эту экспо-
зицию! Были там и снимки, сделанные в окрестностях Урги;
на одном Федор увидел себя — беззаботного и юного. Сей-
час он не чувствовал себя ни юным, ни беззаботным...
После Сан-Диего и Сан-Франциско был заход в Сальва-
дор, где Федор поднимался на вулкан Ицалько, затем Па-
намский канал и Куба. В Гаване удалось встретиться с ант-
ропологом Луисом Монтаньей, в одиночку создавшим
антропологический музей при университете, и договорить-
ся о будущем сотрудничестве музеев. Теперь был Чарль-
стон, отсюда фрегат возьмет курс через Атлантику, на Азор-
ские острова. Это совсем недалеко от Европы, а значит, и от
дома. Но «махнуть» в Россию Федор не мог. Ведь на фрега-
те он не турист, а представитель аргентинского музея, он
177
Глава 6
должен доставить все собранное в Буэнос-Айрес, отчитать-
ся перед Амбросетти. Близок локоть...
Двадцать девятого августа Манизер проснулся ночью от
шума и хлопанья дверей. Приехал новый эмплеадо! Теперь
Генрих был свободен и мог отправляться куда хотел. А хотел
он добраться до ботокудов, отказавшихся переселиться на
пост и живших сейчас у Риу Доси. В ту же сторону направ-
лялся и дон Рауль Рибейру, оставивший мысли о крещении
индейцев и купивший неподалеку плантацию какао. Он не-
много освоился с лесами, уже не палил в каждый куст, и
ехать с ним было гораздо приятнее, чем в первый раз.
Вдоль Риу Доси тянулись пологие гранитные утесы, иног-
да переходящие в более высокие и крутые горы; ложе обме-
левшей реки было обнажено, скалы на ее дне причудливо
обточены водой. Лес стоял без листвы, зато из земли под-
нимались оранжевые лилии, наполняя воздух тонким, пря-
ным ароматом.
К вечеру на серых скалах другого берега путники увиде-
ли толпу кирпично-красных обнаженных людей. На их фоне
яркими пятнами выделялись красная, белая и черная ру-
башки трех человек, одетых по-европейски. Двое из них,
отвязав утлую лодочку, поплыли через реку.
Первым вылез человек в белой рубахе — угловатый, кос-
тлявый, с глубоко сидящими серыми глазами и лицом тем-
ным, как у индейца.
— Жоакин Кристину, переводчик, — представился он. —
А это Муни, он капитан этих людей.
Муни — типичный ботокуд с короткой шеей и широкими
плечами, на которых вот-вот лопнет красная рубаха. У него
умные, живые глаза, и в его уши вдеты белые диски ботоков.
Это первый индеец с ботоками, встреченный Манизером.
По очереди путники переезжают на другой берег, где им
помогает вылезти юноша в черной рубашке — Дариу, сын
Кристину. Вокруг возбужденно гудит толпа. Тут мужчины,
ребятишки, женщины с младенцами, подростки. Они тянут-
ся к приезжим, заходят в воду, не боясь пираний. Все обна-
жены, только у мужчин с поясков из лыка спереди свеши-
178
В сердце леса
ваются небольшие тряпочки. Конечно, бросаются в глаза
ботоки — у одних маленькие, у других большие, как блю-
дечко для варенья. У мужчин они вставлены в прорезанные
и невероятно растянутые мочки ушей, а у замужних жен-
щин и нижняя губа растянута этими страшноватыми укра-
шениями. У всех доверчивые, веселые лица; все смеются, и
особенно забавно это получается у старух, с огромными,
потемневшими ботоками. Манизера осматривают, ощупы-
вают, ребятишки залезают к нему в карманы (недаром Кри-
стину предупреждал, что надо убрать оттуда нож и каранда-
ши!). Конечно, всеобщее внимание привлекает обезьянка,
сидящая на плече Манизера. Ее дразнят, дергают за хвос-
тик, а она недовольно верещит. Впрочем, и здесь есть руч-
ные звери; на перекладине одного из навесов сидит ручной
коати, а к дереву на веревке привязана обезьяна-ревун.
Ботокуды, смеясь, перешучиваются друг с другим, обсуж-
дают внешность приехавших, и у Манизера камень падает с
сердца — он понимает почти все! Он так боялся, что язык
этой группы будет отличен от языка ботокудов из Панкас...
Первая встреча с индейцами была недолгой, надо было
возвращаться и устраиваться на ночь. Кристину уже дого-
ворился, что Манизер будет жить у белого поселенца на
правом берегу.
Хуторок с обычными посадками кукурузы, бананов, ма-
ньоки и сахарного тростника носил громкое название «Фа-
зенда да онса», «поместье ягуара». Почему?
Хозяин, Антонио Элиас, изможденный лихорадкой че-
ловек лет сорока, грустно улыбнулся: «Эта зверюга потаска-
ла у меня всех кур».
Однако и без кур здесь было что есть, и на столе громоз-
дились всевозможные местные яства — броненосец, запе-
ченный в собственном панцире, плоды папайи, жареные с
сахаром бананы, мед диких пчел — и, конечно, канья, на
которую особенно налегал дон Рауль. Тем временем Мани-
зер расспрашивал Кристину об индейцах.
— Эта группа, — по сути дела, одна разветвленная семья,
потомки и родственники старика Кренака, отца Муни, по-
179
Глава 6
этому они зовут себя «кренаки». Постоянно живут они в
верховьях Риу Мутум, а здесь появляются в сухое время.
Их пытались переселить в Панкас, но те леса принадлежат
минья-жирунам, и кренаки не могли там охотиться, им при-
ходилось выменивать дичь у хозяев земли. А Муни человек
сильный, самолюбивый, это ему было не по душе — он и
увел однажды ночью кренаков обратно, на свои земли.
— А огороды у них есть?
— Конечно, ведь все ботокуды — не только охотники, но
и земледельцы. Только их расчистки не здесь, а в глубине
леса. Как раз сейчас старик Кренак отправился собирать
маниоку; без него его полей никто и пальцем не тронет.
— Что же тянет их сюда, на Риу Доси?
— Вода. В лесу сейчас ее мало. И конечно, влечет их желез-
ная дорога — там можно что-нибудь выменять или выпросить.
Значит, и эта группа, одна из последних уцелевших, ско-
ро начнет терять свое лицо...
На следующий день дон Рауль уехал к себе на планта-
цию, а Манизер вместе с неразлучной обезьянкой на каноэ
поплыл к индейцам.
Их становище находилось совсем недалеко от реки и
состояло из таких же односторонних навесов, как у минья-
жирун, — только расположены они были не кольцом, а по
прямой линии. Лагерь был почти пуст. Мужчины охоти-
лись, женщины собирали коренья и плоды. Одна из жен
Муни быстро и ловко плела сумку для переноски вещей;
можно было залюбоваться ее быстрыми и точными движе-
ниями. Манизер уже знал, что это только последний этап
долгой и сложной работы. Сырьем служит лыко того же
ватного дерева, древесина которого идет на ботоки, но сна-
чала надо это лыко долго и тщательно жевать, чтобы оно
стало мягким и тонким, потом просушить, окрасить в лило-
вый или сине-зеленый цвет растительной краской, ссучить
нитки и только тогда плести. На одну сумку уходит три-
четыре дня, зато вещь получается красивая и прочная.
Присматриваясь к работе женщины, Манизер составлял
список всего, что нужно выменять. Подошла и присела ря-
180
В сердце леса
дом старуха, с любопытством глядя на странное занятие. Ее
губа была растянута ботоком настолько, что когда-то разор-
валась — но концы обрывков были аккуратно связаны ку-
сочком лыка. Как все старухи у ботокудов, она курила труб-
ку с длинным мундштуком, который препотешно лежал на
ботоке, как на подносе... Кстати, надо же выменять ботоки!
Этнограф достал красивый целлулоидный гребень, звон-
ко провел ногтем по зубьям, причесался. Старуха заинтере-
совалась. Как хорошо, что можно говорить на ее языке, а не
разыгрывать пантомиму на пальцах!
— Давай меняться на ботоки! Задумалась. Подошли дру-
гие женщины, придвинулся старик — то ли дядя, то ли тесть
Муни; гребень нравится всем. Решительным жестом стару-
ха вынула белые кружки из ушей.
— И этот тоже — показал этнограф на губное кольцо.
И тут совершенно неожиданно все вокруг покатились от
хохота. Старуха смущена и сконфужена. Манизер сует ей в
руку треснувший, кем-то выкинутый боток. После минут-
ной нерешительности она, стыдливо прикрываясь, вытаски-
вает свой и вставляет «подержанный». Снова хохот — пото-
му что он гораздо меньше, и чтобы его удержать, старухе
приходится оттягивать губы назад. Отсутствие ушных бо-
токов здесь, по-видимому, никого не смущает, и многие ста-
рики ходят без них; однако для женщины остаться без губ-
ного «колеса» — по-видимому, верх неприличия. А гребни
пользовались большим спросом — и Манизер был рад тому,
что с новым эмплеадо ему прислали из Рио целую коробку
всякой мелочи для обмена. В тот же день он обзавелся не-
сколькими сумками, еще одним набором ботоков и старым,
но крепким луком с плетеной тетивой.
Ночевал этнограф рядом со стойбищем, привязав лыком
к двум деревьям свой гамак, купленный еще в Парагвае. Он
вызвал у ботокудов почти благоговение — подробно рас-
сматривали, ощупывали, качали головами. Сами они спали
у костров, на земле, без всяких признаков одеял. Спали
беспокойно, то разговаривая во сне, то просыпаясь и разду-
вая огонь. Задолго до рассвета кто-нибудь уходил в лес с
181
Глава 6
луком охотиться на лесного
петушка, кричащего перед за-
рей.
Все вокруг затянуло ту-
маном, но откуда-то сверху,
с самых высоких деревьев
радостные вопли обезьян
возвещают миру о появле-
нии солнца, и вскоре его теп-
лые лучи уже пробиваются
к реке. На ней — хохот, гам
и плеск; день индейцев на-
чинается с купанья. Кто-то,
поднырнув, дергает за ногу
приятеля, тот ко всеобщему
восторгу падает; ребятишки барахтаются в воде, как щеня-
та. Однако заплывать далеко никто не решается.
За купаньем следует туалет, и все намазываются крас-
ной, пахучей массой, сваренной из семян дерева урубу. Она-
то и дает тот «кирпично-красный» цвет кожи кренаков, по-
разивший Манизера при первой встрече. Индейцы
убеждены, что краска эта защищает и от холода, и от мошек.
Потом ботокуды раскрашивают друг друга соком незре-
лых плодов женипапо. Обмакнув в него бамбуковую па-
лочку, одна из жен Муни рисует на его теле узор из круж-
ков — он означает шкуру ягуара; не меньшим успехом
пользуются полумесяцы — «чешуя рыбы сурубу», а кто
хочет что-нибудь пооригинальнее, может покрыть тело знач-
ками, напоминающими птичьи следы. На щеках тоже про-
водятся черные полоски, вокруг губ пальцем намазывается
черное кольцо — и выходной костюм ботокуда готов.
Домашние обязанности в семьях четко разделены. Все
мясное добывают мужчины, все растительное — женщины.
Поэтому с утра мужчины с луками исчезают в лесу, разбре-
даются по окрестностям мальчишки, уходят на промысел
женщины. В лагере остаются старики, малые дети и те муж-
чины, у которых есть какие-то дела. Они изготовляют или
182
В сердце леса
чинят луки, готовят стрелы из бамбу-
ка, сучат леску для удочек.
Манизер, сидя у навеса Муни, вы-
ясняет у него сложную систему семей-
ных взаимоотношений и названий сте-
пеней родства; лист бумаги постепенно
покрывается кружками и стрелками.
«Занимаясь этим вопросом, я почув-
ствовал, как вообще опасно доверяться
переводчикам. Меня уверяли «сведущие
люди», что у индейцев... кроме отца и
матери никаких названий родных или родственников нет, а
когда мне удавалось добиться кое-какого толка от самих
индейцев, то всего больше был удивлен Кристину, который
с детства жил в соприкосновении с борунами».
Постепенно начала вырисовываться и мифология бото-
кудов. За пять месяцев в Панкас Манизер не слышал ни о
каких сверхъестественных существах, кроме призрака мерт-
веца, страшного наньтенга. Но, говоря с Муни, он обнару-
жил, что имеется еще Марэт-Хмакням, живущий на небе
вместе с женой и детьми старик, которому подчинено солн-
це, дождь и гроза.
— Ну, а луна?
— Луна похожа на зеркало. Она светит,
а кругом темно.
— А почему она то маленькая, то боль-
шая?
— Марэт-Хмакням закрывает ее своим
одеялом.
«Иногда разговоры о Марэт-Хмакням
принимали характер такого явного жела-
ния придать себе весу ссылками на него и
запугать нас, как это делают, запугивая де-
тей «буками» или «лешими», что я коле-
бался, признавать ли «старика» за нечто
большее, чем наивную попытку импониро-
вать легковерным простофилям — мне и
183
Глава 6
Кристину». Но оказалось, что ботокуды других групп тоже
знают о Марэт-Хмакняме. При этом старик этот добр к бо-
рунам и обязательно накажет обижающих их бразильцев.
Однако никаких «посредников» между ним и людьми —
колдунов, шаманов — у ботокудов не было.
Уже давно прошел полдень, вернулись из леса собира-
тельницы, лагерь дремлет. Начинают возвращаться охотни-
ки, — увы, без добычи. Один стрелял в обезьяну-ревуна и
промахнулся, другой спугнул оленя и не успел выстрелить,
третий видел только следы тапира. Съедены скудные при-
пасы, собранные женщинами. Что же остается делать? Танце-
вать! И вот женщины берутся за руки и начинают кружить-
ся, пронзительно крича одну и ту же фразу «Тонневаар,
тонневаар!» Кристину, грустно улыбнувшись, переводит —
«плохо едим, плохо едим» — и говорит что-то своему сыну.
Дариу исчезает; вперед выходит Муни, потрясая вынутой
из костра головней, и начинает петь что-то свое, но потом
возникает тот же припев — «тонневаар», и вокруг, цепляясь
за Муни, начинает кружиться все больше людей, так что из
перемещающейся прыжками кучи видна только вверх под-
нятая рука Муни с головешкой. От нее сыплются искры, то
и дело вызывая в толпе визг и переполох.
С другого берега реки возвращается Дариу, неся неболь-
шой мешок муки. Всеобщий восторг, и снова начинается хо-
ровод, но припев уже новый — индейцы повторяют имена
Дариу и всех членов семьи переводчика. В конце концов к
хороводу присоединяются и Дариу, и Манизер; только Крис-
тину сидит на поваленном дереве, едва заметно улыбаясь.
И снова ночь в гамаке, летучие мыши над головой и
тревожно спящие индейцы вокруг.
Наутро Дариу приходит с собаками, чтобы попытаться
выследить оленя или тапира. С ним отправился добрый де-
сяток охотников. День, постепенно наливавшийся жарой,
проходил, как всегда, женщины занимались своими делами,
Манизер расспрашивал Муни, составляя словарь. Около по-
лудня из леса послышалось заунывное пение. Все вокруг
встрепенулись, пронзительно закричали женщины, завиз-
184
В сердце леса
жали дети. Умолкнут на минуту, прислушаются к прибли-
жающемуся пению, и снова начинается крик. Муни широко
улыбается.
— В чем дело?
— Охотники возвращаются, охота была удачная. Они
поют, чтобы жены знали.
И вот к навесам выходят радостные охотники, и у троих
на плечах лежат крупные, пуда по полтора, пекари с белой
шерстью на подбородке. Сзади — сияющий Дариу; это его
собаки помогли выследить дичь! К нему подбегают раскрас-
невшиеся, возбужденные женщины; широко улыбаясь (как
мешают им при этом ботоки!), они окружают его, и, взяв-
шись за руки, раскачиваются из стороны в сторону, пронзи-
тельно выпевая какую-то дикую мелодию, повторяя на все
лады одно и то же слово — «рехе», хорошо.
Одну свинью отдали недавно вернувшемуся старому Кре-
наку, другую Муни, третью — одному из охотников; однако
свою долю мяса получит каждый индеец, и сегодня в лагере
все будут сыты. Звенят переливы носовой флейты, что-то
напевает даже старый, всегда молчаливый Хняник. А Муни
затевает уже не танец, а некое действо — усаживает в ряд
юношей с луками в руках, становится рядом и начинает
выпевать рассказ о том, как охотники пошли в лес, как за-
лаяли собаки, как из кустов выскочили пекари. При этих
словах юноши вскакивают, направляют стрелы в сторону
реки, и, раскачиваясь, в такт щелкают тетивами, вторя сло-
вам Муни. Женщины при этом испуганно взвизгивают; лук
для них — предмет таинственный и опасный.
Жара этого дня была особенно тягостна, и Манизер ре-
шил искупаться. Окунаясь в реке, он напевал какую-то арию
и вдруг обнаружил, что его внимательно слушает по край-
ней мере десяток индейцев.
— Спой еще.
Спел, но этим дело не кончилось. «В самом поселеньице
жена Муни — Тун, с капризным и повелительным выраже-
нием дамы, привыкшей к любезности, что особенно умори-
тельно при совершенном отсутствии костюма, велит мне
185
Глава 6
пропеть и для нее, так как-де она не слышала, а затем одоб-
ряет снисходительной улыбкой».
Вообще же наблюдать за повадками и характерами бото-
кудских дам было прелюбопытно. В статье, посвященной
этому племени, Манизер писал:
«Среди женщин есть скромницы, сплетницы и интриган-
ки. На лицах некоторых старух с приподнятыми бровями,
сжатыми презрительно губами, в их позах с прижатыми к
телу локтями столько достоинства, сознания своей правоты
и неуязвимости, что отсутствие какой-либо одежды бросает-
ся в глаза как смехотворный контраст с манерою держать
себя, до мелочей воспроизводящей ужимки важных барынь».
По своему поведению кренаки заметно отличались от своих
родичей из Панкас. Там ботокуды жили, пожалуй, немного
сытнее — благодаря регулярной выдаче казенного зерна го-
лод им не грозил. Однако, обитая рядом с бразильцами, они
стеснялись своей «дикости», держались более скованно и зам-
кнуто, реже смеялись, реже устраивали танцы — и только
вдали от белых, на охотничьих вылазках, становились сами
собой. Здесь же индейцы далеко не всегда ложились спать
сытыми — уже «при первой нашей встрече кренаки усилен-
но хлопали по втянутым животам и прежалобно морщились,
говоря, что голодны». Но были они веселее, общительнее,
дружелюбнее, чем индейцы в Панкас. А кроме того, они были
трезвы, и, более того, панически боялись водки. Мрачнова-
тый Кристину оказался умным и порядочным человеком; он
уверил индейцев, что водка ядовита. Что такое европейские
яды — кренакам было известно. Какой-то негодяй-поселе-
нец на Рио Мутум дал им козла, напичканного стрихни-
ном; несколько человек умерло, остальные тяжело болели.
После этого кренаки были настолько испуганы, что вообще
перестали охотиться на козлов и есть козлятину.
Время от времени, когда становище начинало зарастать
отбросами, а мухи становились настоящим бедствием, ин-
дейцы откочевывали на новое место. Сначала заваливали
дороги и тропы, ведущие к старому становищу, чтобы все
знали, что оно покинуто. Тем временем женщины собирали
186
В сердце леса
скарб в сумки и шкуры, перевязывая их лыком. Шли гусь-
ком по едва заметным тропкам, отмечая дорогу сломанны-
ми веточками. «Как бразильцы умеют посылать исчерчен-
ные бумажки в качестве знака своим, так и боруны имеют
свои знаки в лесу», — гордо говорил Муни.
Тропа петляла среди огромных стволов, уходивших вверх,
подобно колоннам. Люди продирались сквозь заросли па-
поротника, перелезали через упавшие деревья, обходили ска-
лы. Впереди шли мужчины — топор на плече, лук и стрелы
в руке, глаза высматривают добычу. Старухи несли горящие
головни, время от времени размахивая ими, чтобы раздуть
гаснущий огонь. Женщины сгибались под тяжелыми ноша-
ми, хныкали дети, висящие на спине или на бедре у мате-
рей. Ребята постарше тоже волокли какие-то мешочки, свер-
точки, узлы.
На многих деревьях не было листьев — они появятся
только с началом дождей, зато их кроны уже полыхали ро-
зовыми, голубыми, белыми облаками освещенных солнцем
цветов. Однако ближе к земле свет перехватывали листья
невысоких пальм, папоротников, поросшие эпифитами ство-
лы — и внизу, на тропе, стояла сумрачная тень. Манизер
глядел на вереницу идущих по лесу людей и думал о том,
что сотни поколений ботокудов кочевали по этому лесу.
Пришельцу он кажется мрачным и страшным, но этим лю-
дям он давал пищу и кров, укрывал их от врагов и непого-
ды, был их домом на протяжении тысяч лет. А теперь, очень
скоро, ботокуды исчезнут. Может быть, это поколение —
последнее...
Чем сильнее становилась сушь, тем холоднее были ночи,
мучительнее жара и назойливее насекомые. Простуженные
индейцы кашляли, чихали и толковали о том, что прибли-
жаются дожди и пора откочевывать в горы. Простужен был
и Манизер: из-за насморка плохо игралось на носовой флей-
те. Вдали, за рекой, горели леса и по вечерам далекое пламя
было похоже на освещенный город. Прошло уже полгода,
как Генрих жил у ботокудов, надо было думать об отъезде —
и он начал запаковывать свою коллекцию.
187
Глава 6
Собственно говоря, это была не одна, а целых три пол-
ных коллекции ботокудского инвентаря — луков, стрел, бо-
токов, сумок, флейт и всего прочего. Одна предназначалась
родному Музею этнографии. Две другие — музеям, так мно-
го сделавшим для успеха экспедиции: Национальному му-
зею в Рио и Этнографическому музею в Буэнос-Айресе, со-
зданному доктором Амбросетти.
...Двадцатого сентября только что приплывший в Рио-
де-Жанейро Фиельструп сел в трамвай, направляясь в рус-
ское консульство.Вагон был почти пуст — несколько шум-
ных негритянок, посыльный в фуражке с галунами, двое
солдат и глядящий в окно молодой человек в потрепанном
пиджаке. Лица его Федор не видел, но плечи и затылок
напомнили ему кого-то очень знакомого.
— Смотрите, какая прелесть эта обезьянка! — воскликну-
ла одна из негритянок, и Фиельструп увидел, что из-за пле-
ча незнакомца выглядывает темная головка с огромными
блестящими глазами. Молодой человек, чуть обернувшись,
погладил зверька, и в этот момент Фиельструп узнал его.
— Генрих!
— Федя, откуда ты взялся?!
«...До поздней ночи бродили мы по городу, передавая
друг другу все сведения о времени, проведенном вдали...»
188
ГЛАВА 7
Химина в /^ампо 3)лесина-ы
Девятьсот пятьдесят один, девятьсот пятьдесят два, де-
вятьсот пятьдесят три... Красная грязь чавкает и пузырится
под башмаками, мокрые штаны липнут к ногам. Ни ветерка,
вокруг — сырая и душная жара. Уже часа два, как путники
выбрались из берегового леса, где с каждой ветки сыпался
дождь росы, — а одежда все не просыхает. Девятьсот семь-
десят пять, девятьсот семьдесят шесть, девятьсот семьдесят
семь... Сзади шум падения и сочное «Черт побери» — Мит-
рич снова поскользнулся. Девяносто семь, девяносто восемь,
девяносто девять... Тысяча шагов, десятая за это утро — и
Николай, скинув рюкзак, ложится в траву. Шея, уши, щеки
опухли и горят. Сам виноват, не надо было без всякой ог-
лядки бросаться к роднику, вот и не заметил осиного гнез-
да, свисавшего с мимозы над самой водой. Ничего, «все
проходит» — сказал древний мудрец. Осилим и эту дорогу...
Плохо только, что еще держится слабость после лихорадки.
Зоологи шагали на запад, в таинственное сентро. По-
русски это значит «центр», а здесь так называют глубинку,
населенную индейцами и редкими поселенцами, «Только
что оттуда вернулся один из родственников Бертони, и стра-
хов наговорил он кучу. Гаррапаты, ники, москиты живьем
едят путника. Чуча — лихорадка — повсюду, и сам он лежал
больной около трех недель. Еды мало, и она плоха...» Но
опасности таит не только природа. Законы Парагвая не до-
189
Глава 7
тягиваются до сентро, и каждый второй белый, живущий
там, — или беглый уголовник, или дезертир.
И все-таки путники полны надежд. «Снова начнется
жизнь путешествий, переходов с ружьем в руках и рюкза-
ком за плечами... И вместе с тем это последний наш путь.
Работа — последний гвоздь! — приближается к концу. Сидя
в Питере, буду мечтать и вспоминать об этом путешествии...
«Вамос аль сентро», «фелис виахе» — провожают нас. И
хочется думать, что наше последнее путешествие будет имен-
но «фелис виахе», красивым аккордом всех наших стран-
ствований...»
Вчера весь день шли сборы. Ящики с коллекциями сло-
жили на чердаке, упаковали багаж для «сентро». Пьянчужка
Пабло, один из пеонов Бертони, подрядился доставить его
на муле к устью Монды-ы. Сегодня утром зоологи перегру-
зили эти ящики и мешки на чату — плоскодонную баржу,
идущую вверх по реке за грузом мате. Сами отправились
налегке, с рюкзаками и ружьями, как мечталось. Где-то в сот-
не километров впереди их ждет «вольный охотник» дон Кар-
лос Блюмен, иногда наведывавшийся в Пуэрто-Бертон и.
— Приезжайте погостить месяц-другой, — говорил он,
сворачивая сигару из медово-коричневых табачных листь-
ев. — Тапиры каждую ночь проходят к реке рядом с моим
ранчо, ягуаров я слышу почти каждый вечер, а уж птицы и
рыбы — сколько душе угодно. За жилье и стол привезите
пороху и дроби, я человек бедный. Мясо и рыбу добудем,
маниока и маис у меня свои. Индейцы? Да их там сколько
угодно, на одного одетого десять голых.
И вот наши путники идут по кампо — субтропической
саванне с островами леса, покрытой кустарниками и густой,
жесткой травой. Николай вспомнил ее название — кортаде-
ра, режущая. Что верно, то верно — щиколотки давно уже
горят и кровоточат.
Все чаще дорогу пересекают вздувшиеся речки. Мостов,
конечно, нет и в помине — хорошо, если через бурлящий,
пахнущий глиной поток перекинуто дерево. Вот и сейчас
кривой ствол лежит над оврагом, метрах в четырех над во-
190
Хижина в Кампо Джатпа-ы
дой. Николай с ружьем в руке и мачете в руках храбро
ступает на него и теряет равновесие. Приходится лечь и
ползти под хохот Ивана.
— Задержитесь для снимка, Никола!
Но Николай уже добрался до другого берега, и приходит
его очередь смеяться над товарищем, ползущим по стволу.
Очень хотелось есть, и когда стали встречаться деревца
карики, родственницы дынного дерева, Николай сорвал
горсть мелких плодов. Он знал, что их едят обжаренными,
но не удержался и раскусил один. Влажная мякоть обожгла
язык, как самый острый перец, пришлось бежать к ближай-
шей луже и полоскать рот.
Весь день длился утомительный, однообразный марш по
размокшей земле, среди красно-коричневых конусов тер-
митников, похожих на хижины неведомых племен. Время
от времени из низких облаков начинал сыпаться мелкий,
как водяная пыль, дождь. Вокруг было безлюдно, лишь од-
нажды встретились два пеона с маленьким караваном му-
лов, навьюченных кожаными мешками с мате.
На ночь устроились на берегу Монда-ы, растянув гамаки
между толстых стволов араукарий. Ненадолго выглянувшее
солнце зажгло над кампо арку радуги. В темно-лиловой воде
плескалась рыба, тянулись на ночлег стайки попугаев.
Пахнущий смолой дым костра напоминал о таких же
кострах далеко отсюда — на Сестре-реке, на Оредежи... А
ночью задул ветер и стало непривычно прохладно — было
начало марта, приближалась хотя и субтропическая, но все-
таки зима.
Нелегок был путь в сентро. Шли через бесконечные за-
росли кортадеры, прорубались через перевитые лианами ку-
старники, вязли в болотах. Порой встречались бедные хи-
жины с небольшими полями маниоки и маиса, однажды
довелось заночевать в шалаше йербатеро, сборщиков мате.
На четвертый день с десяток километров шли по земле,
покрытой золой и пеплом, — здесь недавно прошел пожар.
А на пятый за поворотом тропы неожиданно увидели боль-
шой дом с верандой. Бегали дети, женщины развешивали
191
Глава 7
пестрое белье. Навстречу путникам вышел невысокий, ко-
ренастый усач лет сорока. Зоологи представились.
— А меня зовут Гонсалес, я бандит. Добро пожаловать!
Несколько оторопевшие Иван и Николай были приня-
ты по всем правилам парагвайского гостеприимства — оле-
ньим жарким, блинами из маниоки, и конечно, мате.
Гонсалес жил здесь с компаньоном, вместе с которым
бежал в кампо после парагвайской «революции» 1912 года.
Они устроили здесь маленькую фабричку по производству
крахмала из маниоки. Работали на ней индейцы племени
каингуа.
Каково было бандитское прошлое Гонсалеса, осталось не-
ясным, но с индейцами он действительно поступал, как на-
стоящий грабитель.
— За пончо, стоящее не дороже 6 рублей, индеец работа-
ет с утра до ночи в течение 4-5 месяцев; за простую хлоп-
чатобумажную рубаху — месяц, а за плохонькое пистонное
ружье, которое разорвется на куски после сотни выстрелов,
— целый год. — Сказав это, Гонсалес, видимо, устыдился и
добавил: — Кроме того, мы их кормим. О, эти индейцы по-
едают страшно много маниоки и маиса!
К ночи зоологи выбрались на берег бесшумно текущей
Монда-ы.
Негромко покрикивала какая-то птица, на другом берегу
светился костер. Николай трижды выстрелил в воздух, и ми-
нут через десять с реки донесся размеренный плеск весел.
— Дон Карлос?
— Он самый, к вашим услугам! Долго же вы собирались!
Лодка-однодеревка, вмещавшая только двух человек, уг-
рожающе закачалась, когда Николай неуклюже сполз в нее
с берега. Мягко всплескивала вода под веслом, покачива-
лись звезды. То и дело их перекрывала какая-то неясная
тень — над лодкой кружилась большая летучая мышь. Вда-
ли по берегам мерцали огоньки костров.
— Это индейцы ловят рыбу, — бросает дон Карлос.
И вот, наконец, зоологи могут растянуться у костра, за-
пивая мате хрустящий «парагвайский хлеб» — муку, поджа-
192
Хижина в Кампо Джата-ы
ренную на пальмовом масле с растертым в порошок суше-
ным мясом. А их новый компаньон, сидя на обрубке ствола,
посасывает самодельную сигару и время от времени воро-
шит угли обгорелой веткой.
Он был колоритной личностью, дон Карлос Блюмен. Ху-
дощавый, мускулистый, с короткой седоватой бородкой и
лицом, багровым не только от жары, он никогда не снимал
красную шерстяную рубаху с закатанными рукавами и уж,
конечно, не стирал ее — «в лесу это не нужно». Его костюм
дополняли рваные брюки, мачете за поясом и некогда бе-
лый, плоский как блин берет. Кем только он не побывал на
своем веку — торговцем, контрабандистом, плантатором.
Порой богател, но деньги у него не задерживались. «Люблю
выпить», — объяснил он, не стесняясь. Сейчас с помощью
нескольких пеонов-индейцев он возделывал плантацию ма-
ниоки, а когда это занятие надоедало, отвязывал свою чата
и плыл по Монда-ы от верховий до устья, ловя рыбу, охо-
тясь и подвозя подвернувшиеся грузы.
С этим человеком зоологам предстояло прожить два ме-
сяца, правда, не под одной крышей.
Выбрав подходящее место в зарослях поодаль, они под-
рядили одного из пеонов выстроить им хижину — а сами
снова отправились в путь. На этот раз — к индейцам. «На-
стоящим» индейцам, не затронутым цивилизацией белых.
Узкая тропка изрядно заросла, то и дело приходилось
прорубаться мачете; вскоре она вообще исчезла в заросшем
кустарником болоте. Ноги вязли по колено, колючки рвали
кожу. Проводником был один из пеонов дона Карлоса, «ци-
вилизованный», то есть носящий рваные штаны и рубаху
индеец. Он шел, казалось, неторопливо, как будто притан-
цовывая. «Я ни разу не видел, чтобы колючая ветвь оцара-
пала его; он поразительно ловко, красиво избегал опасные
ветки. Мы же выбивались из сил, путались в ветвях, цара-
пались, падали и почти бежали, стараясь поспеть за легко
идущим индейцем».
Но вот почва под ногами стала тверже, путь пошел на
подъем и впереди замаячил невысокий лес. Из-за деревьев
8 - 8836
193
Глава 7
послышался лай собак, потянуло дымом. Проводник указал
рукой — «Тапу-ы», селение.
Через сотню шагов открылась широкая прогалина с хи-
жинами и навстречу зоологам высыпала толпа. Индейцы
были невысоки и коренасты, их руки и ноги украшены пе-
ревязями из человеческих волос, на скулах нарисованы чер-
ные кружки; пузатые ребятишки, вертевшиеся под ногами,
тоже были разрисованы черной краской.
Эти индейцы, называвшие себя «каа-ы-ва», принадлежа-
ли к одной из ветвей обширного племени каингуа, относив-
шегося к племенной группе гуарани. Каа-ы-ва издавна зна-
ли белых, но старались держаться от них подальше. Это
удавалось, пока их земли никому не были нужны, но сейчас
наступали иные времена. Поблизости селилось все больше
белых, и все чаще каа-ы-ва уходили работать на плантации
к разным Гонсалесам и Карлосам.
Из толпы выступил вперед индеец лет сорока с густой
шапкой нечесаных волос, резкими чертами лица и глубо-
ким шрамом на щеке. Мешая испанские слова с гуарани, он
объяснил, что он — касик этой деревни, и повел гостей к
своей хижине. Их усадили на мешки, постеленные на паль-
мовые листья, и жена хозяина принесла две калебасы с во-
дой, чтобы они могли умыть почерневшие от болотной гря-
зи ноги.
По знаку касика толпа разошлась, осталось только не-
сколько мужчин. Зоологи огляделись. Хижина была постро-
ена необычно — не из вертикально вбитых в землю жердей,
как принято в этих краях, а из лежащих горизонтально, друг
на друге бревен, так что издали стена напоминала русский
сруб. Но вблизи было заметно, что бревна не сшиты, а про-
сто уложены друг на друга и удерживаются только теми же
вбитыми в землю жердями. Пазы между бревнами были
промазаны глиной, крыша аккуратно покрыта слоями кор-
тадеры и пальмовых листьев. В глубине дома — гамак, спле-
тенный из оленьей кожи, на стенах висят связки маиса, в
крышу над входом воткнуты мачете и стрелы. Посредине —
вечно тлеющий огонь, над ним сушатся в огне и дыму вени-
194
Хижина в Кампо Джата-ы
ки йерба мате. А в углу, на жердочке, переступая лапками и
выдергивая травинки из крыши, косился на пришельцев кро-
хотный голубой попугай. Другой, зеленый с синим, сидел
снаружи, на крыше и время от времени что-то бормотал на
гуарани.
Тем временем индейцы, усевшись у костра, вынимали
из золы печеные початки маиса и грызли их, перестав обра-
щать внимание на гостей. А те после долгого пути были
отчаянно голодны. Куда же девалось хваленое индейское
гостеприимство, неужели их не покормят? Но вот молодой
индеец робко, нерешительно протянул початок. Николай раз-
ломил его и дал половину Ивану. Увидев это, индеец, ши-
роко улыбаясь, вытащил добрый десяток початков и поло-
жил перед зоологами. Оказалось, что по индейским обычаям
гость, чтобы доставить хозяину удовольствие, должен дер-
жаться так, как будто он член племени, и брать еду, не ожи-
дая приглашения. Так путешественники начали постигать
обычаи этих лесных людей.
Сначала, конечно, бросалось в глаза внешнее. Например,
отверстия в нижней губе, в которые индейцы вставляли
бамбуковые палочки — тембеты. Манизер, наверное, сразу
узнал бы в них аналог ботоков, как бы первую стадию раз-
вития этого украшения. Удивила манера разговаривать не-
громко, едва шевеля губами. Каа-ы-ва почти никогда не кри-
чали! Понравилось, что кроме собак индейцы держали самых
разных ручных животных — обезьян, носух-коати, попуга-
ев. Позднее в одной из хижин зоологи увидели идилличес-
кую сценку — индианка одновременно кормила грудью и
своего ребенка и маленькую обезьянку. Это, по-видимому,
считалось совершенно естественным.
Когда стемнело, путешественники стали свидетелями пе-
чальной церемонии. Днем раньше в селении умер индеец
по имени Кабо-ы, Маленький вождь, и сейчас соплеменни-
ки собрались в его хижине для церемониального танца. Све-
чи, слепленные из воска диких пчел, освещали мужчин, жен-
щин, подростков, вставших в три ряда, сцепившись локтями.
Зазвучала негромкая, однообразная музыка самодельной ги-
8*
195
Глава 7
тары и тростниковой дудочки, старый индеец отбивал ритм,
стуча по земле «барабаном», сделанным из поленца бамбу-
ка. Индейцы тихими голосами затянули песню и начали
подпрыгивать ей в такт, двигаясь то в одну, то в другую
сторону. Песня их состояла из одного, бесконечно повторя-
емого слова — «Ива-имбэ, ива-имбэ» — это было имя, кото-
рое умерший носил в юности. Пение и музыка крепли, стано-
вились быстрее и громче, все выше и быстрее прыгали
танцоры, но затем ритм замедлялся, голоса стихали, прыж-
ки превращались в покачивание,— чтобы через несколько
минут снова ускорить темп.
«Мы решили установить по очереди дежурства у хижи-
ны — я остался, а И.Д. пошел домой спать на пальмовой
подстилке, завернувшись в москитеро. Я мог угадать, где он
проходил и когда пришел домой, — у каждой хижины соба-
ки встречали и провожали его отчаянным лаем. Сидя на
бревне, я курил свою трубку и, прислушиваясь к пению,
смотрел на движущиеся тени. Около меня и в соседней хи-
жине женщины развели костры — здесь готовилось мате и
разжигались трубки танцорам».
Тем временем танец в хижине продолжался. Девушки,
«переплетшись руками, образовали одну пляшущую линию,
и эта линия прыгала от стены к стене. Мужчины — те уже
не прыгали, а бешено скакали от одной стены к другой.
Пение переходило в громкий крик... Темп и быстрота пляс-
ки все ускорялись и, наконец, дошли до такой степени, что
прыгаршие, носясь по хижине, налетали на стены — и тогда
вся хижина шаталась. Только часа через 2-3 такой бешеной
пляски темп начал замедляться, прыжки стали менее поры-
вистыми и пение более тихим... Когда шум и пляска пошли
на убыль, я стал дремать, но от собак начали заползать под
одежду блохи, и я постыдно бежал. По пути, у тлеющих
костров, ногами к нам, лежат спящие фигуры индейцев, жен-
щин, детей.
Тут же, среди них, спят собаки. Разбудил И.Д. и сам
улегся на его место, а он пошел к «хижине плясок», как мы
назвали хижину покойного Кабо-ы. Спать неудобно, черес-
196
Хижина в Кампо Джата-ы
чур прохладно, и вдобавок какие-то звери кусают немило-
сердно. Нет, дудки, — жить среди индейцев постоянно я не
согласен!»
Сами похороны произошли днем, и были они просты и
деловиты. Завернутого в пончо покойника привязали к
длинному шесту и отнесли на край леса. Работая мачете,
как лопатами, вырыли продолговатую яму, а когда тело было
предано земле, над могилой соорудили маленький навес из
листьев, развели костер и поставили сосуд с водой. Теперь
дух умершего мог спастись от дождя, попить и обогреться.
А чтобы он не вздумал вернуться в селение, там сожгли его
хижину.
Отношения с каа-ы-ва не всегда складывались удачно.
Стрельников писал: «Удивил и напугал я индейцев, сам того
не желая, своим фотографическим аппаратом. Когда я сни-
мал индейцев, один из них подошел к аппарату и в видоис-
кателе увидел изображение своего товарища. Смотрит — то-
варищ наклонился, наклонилась и фигурка в видоискателе;
индеец пошел, пошла и фигурка — изображение. Позвал
других... Напряженность недоумения скоро сменилась мир-
ным и даже веселым любопытством; они радостно угадыва-
ли в видоискателе своих знакомых, прося навести его то на
одного, то на другого... Все удивлялись — и в конце концов
перепугались. Они решили, что маленькое изображение есть
не что иное, как душа индейца, а сам фотографический ап-
парат — это машинка для ловли душ. Индейцы запретили
мне фотографировать живых: «Если твоя машинка украдет
душу, человек без души умрет. Мертвых можешь снимать,
живых нельзя».
Пришлось долго приучать индейцев к аппарату, показы-
вать в нем друг друга, пока самые храбрые не поверили, что
это не страшно. Однако женщины были недоверчивы, и когда
Стрельников пытался снять индейцев, спящих после ноч-
ной церемонии, их жены набросились на него, пришлось
удирать. Вот и на снимке, где касик изображен с женой,
женщина движется на фотографа, недвусмысленно подни-
мая кулак.
197
Глава 7
Наконец, камера была спрятана от греха подальше, и на-
чалась торговля. «Стоит в углу каньюто (обрезок ствола) из
бамбука — то самое, которым вчера отбивали такт во время
похоронного обряда. Решили выменять его, предложили игол-
ку — немедленное согласие. Затем уже сам индеец вытащил
из-под стрехи свистульку и предлагает ее нам. Появляется
чашечка для мате, калебасина, оплетенная кожурой корней
филодендрона, — и за все мы заплатили штук пять иголок и
немного ниток. Идем с грузом — удачное начало нашей ме-
новой торговли». В другой хижине «я тоже решил попы-
тать счастья — мне приглянулся лук и стрелы. Вытащил
брошь и протягиваю ее индейцу, блаженствовавшему на ле-
жанке, лук же со стрелами прижимаю к своей груди. Взял
брошь, осматривает ее со всех сторон, колеблется. Тогда у
меня явилось два помощника — брат индейца и И.Д. Пер-
вый, по-видимому, убеждал владельца лука согласиться на
мену, — второй же взял брошь и заставил играть граненное
стекло в лучах солнца. Это и заставило индейца решиться
— ия счастливый обладатель...»
В этот день зоологи впервые попробовали одно из са-
мых экзотических блюд парагвайских индейцев. «Тамбу едят
так: положив в рот, отгрызают голову и бросают ее, все ос-
тальное глотают почти не жуя». Что же это такое, «тамбу»?
Личинки жука, пальмового долгоносика! Он откладывает
свои яички в поваленные бурей стволы пальмы пиндо — в
ее гниющей древесине и развиваются личинки. Николай
писал впоследствии: «Ни одной поваленной пальмы не про-
пустит индеец, не осмотрев ее. Мачете разрубает ствол, из
наполняющей его трухи извлекаются крупные, до вершка
длиною, белые личинки... Даже нарочно срубают пальмы и
через определенные промежутки приходят к ним, чтобы
собрать богатый урожай тамбу. Но не только индейцы так
любят это лакомство; белый, хотя бы однажды попробовав-
ший «тамбу асадо» — поджаренных на углях личинок, ста-
новится неутомимым охотником за ними. Пришлось и нам
попробовать тамбу - и не скажу, что ели с отвращением... И
мне кажется, я понял, почему тамбу пользуются таким ус-
198
Хижина в Кампо Джата-ы
пехом у южноамериканских гастрономов: они содержат гро-
мадное количество жиров, совершенно отсутствующих в
обиходе лесного стола».
Были в меню индейцев и другие деликатесы — напри-
мер, гусеницы крупной ночной бабочки, обитающие в ство-
лах бамбука, и гусеницы бабочек — морфид, тоже с бамбука.
Но их пробовать зоологи не рискнули.
Погостив два дня, Николай и Иван отправились обрат-
но. Снова запутанные болотные тропы, жесткая трава кам-
по, дождь, укусы клещей и новая напасть — масса мельчай-
ших мушек-мокрецов78. Здесь их называют «польворин»,
мелкий порох, и жгут они действительно, как порох.
К ночи добрались до дома Гонсалеса. «Во сне — Питер,
индейцы, Буэнос-Айрес, дон Карлос — все перемешалось в
какой-то фантастической пляске.» А следующую ночь они
спали уже в своей собственной хижине. Ее постройка обо-
шлась в четыре метра ткани и старую рубашку.
Утро. Лес закрыт туманом, мир сузился до нескольких
метров. Сверху, из невидимой листвы, сыплются раскле-
ванные фрукты, слышны крики и воркование попугаев.
Все как обычно. Но чего-то не хватает — чего-то знакомо-
го, надоедливого, такого привычного в Пуэрто-Бертони...
«Не хватает обезьяньего крика!» — догадывается Николай.
Объясняется это просто — ведь дон Карлос палит во все,
что движется, и, конечно, разогнал обезьян. Не держатся
они и у индейских селений, ведь их мясо считается лаком-
ством.
Сегодня зоологи отдыхают, если можно назвать отды-
хом выполнение множества мелких, но неотложных дел.
Иван, нарубив жердей, сооружает кособокую будку, напо-
минающую дачную уборную, — здесь будет фотолаборато-
рия. Николай, одолжив у дона Карлоса таз, занят стиркой.
Ивану, увы, стирать почти нечего; вчера, развесив белье у
костра, он задремал и не заметил, как оно вспыхнуло. У
Николая тоже потери в гардеробе — «во время моего отсут-
ствия в серую шляпу, засунутую для пущей сохранности
под стреху, забрались сверчки и провертели в ней основа-
199
Глава 7
тельную дыру, обглодали и кожаный ободок». В наказание
не успевшие удрать обжоры отправляются в морилку.
Временами сквозь тучи проглядывает солнце, и этого
достаточно, чтобы высохла роса. Над бельем, развешенным
для просушки, вьется масса бабочек, пчел и мух, жадно со-
сущих влагу из ткани.
«Перетаскивая вещи, я оставил около свинарника свой
пояс. Когда вернулся за ним, он буквально сплошь был по-
крыт бабочками, и они сидели на нем так плотно, что я
почти всех их принес на поясе в наше ранчо». Стоило отко-
вырнуть кусок коры, как под ним вспыхивали синим, розо-
вым, перламутровым блеском жуки-златки. В листве, при-
кинувшись веточкой, покачивались огромные, до фута в
длину, палочники, а ведь фут — это около тридцати санти-
метров. Стоило взять такого великана в руки, как он вытя-
гивал ноги и замирал, и глаза отказывались верить, что это
насекомое, а не сухой сучок. Разборка дневного улова все-
гда была праздником для Николая. Из опрокинутой морил-
ки сыпались на расстеленную на столе тряпицу жуки —
травянисто-зеленые, малахитовые, жемчужно-молочные со
странными шипами на надкрыльях; рядом лежали пчелы —
не коричнево-желтые, как наши, а зеленые, розовые, чер-
ные, металлически блестящие. Порой попадалась огромная,
с широким брюшком муха — мидаида, желто-черной окрас-
кой напоминающая осу, и уж, конечно, сами осы — огром-
ные, яркие, с выдвинутым из брюшка острием жала. А ко-
былки! Раз в пять крупнее, чем среднерусские, они здесь то
дело с треском вырываются из-под ног, взмывают вверх, ос-
лепляя блеском ярко-красных крыльев, — и внезапно исчеза-
ют, камнем падая в траву. Поймав это чудище, которое не зря
называют гигантской кобылкой, надо обращаться с ним осто-
рожно, ведь острые челюсти могут запросто прокусить палец.
Не напрасно они питаются жесткой как жесть кортадерой.
Удивительнее всего, конечно, бабочки, чьи крылья пора-
жают изысканным рисунком и яркостью красок. Пестрые
мегалуры с длинными хвостиками-вымпелами, парусники,
урании — то розовые, то зеленые, а порой и черные, как
О
200
Хижина в Кампо Джата-ы
отблескивающий синим металлом улисс. Или урания фуль-
генс с зелеными полосками. А вот присел на изгородь поли-
мнестр с россыпью черных пятнышек на жемчужно-голубо-
ватом фоне... Но всех затмевают огромные, почти
одноцветные, как будто светящиеся изнутри синим или го-
лубым светом морфо. Морфо — это название рода, а видо-
вые имена — менелай, ахиллес, дидий, гекуба, геркулес...
Любуясь ими, можно понять восторг Линнея и первых ис-
следователей этих живых драгоценностей, которые нарека-
ли их звучными именами греческих богов и героев. Но са-
мое замечательное в крыльях морфо то, что природа создала
их окраску, не тратя никаких красителей-пигментов. Все
дело в хитром строении покрывающих крылья чешуек. Дей-
ствуя как крохотные призмы, они разлагают лучи света и
выпускают наружу только синюю или голубую часть спект-
ра. Это сияние можно увидеть только при определенном
наклоне крыла, иначе крыло кажется одноцветно-бурым.
Именно потому так хорошо заметны высоко летящие мор-
фо — их крылья то вспыхивают, то гаснут.
Всего полгода назад природа тропиков казалась нашим
путешественникам странной, как будто неправильной. Еще
бы — тараканы размером с ладонь и птицы меньше пальца;
растущие прямо из коры деревьев цветы и корни, нежаля-
щие пчелы и сосущие кровь летучие мыши... Теперь все это
стало для них привычным, но в этой привычности никогда
не надоедало; впрочем, может ли природа надоесть челове-
ку, изучающему ее? И первые недели в кампо Джата-ы вспо-
минались потом Николаю и Ивану солнечными и беззабот-
ными — хотя в действительности хватало и забот, и болезней,
и ночного холода — «тропическая холодина, черт бы ее драл!»
Холод будил их задолго до рассвета, когда лес был оку-
тан тяжелым, влажным туманом. Разводили костер, грелись,
а потом Николай, взяв ружье, уходил в лес. Небо светлело,
становилось лиловым, потом розовым. На деревьях подни-
мался птичий гам, и где-то вдалеке начинали свои вокали-
зы ревуны, до которых еще не добрался дон Карлос. Важно
было к рассвету оказаться под деревьями, на которых по-
201
Глава 7
больше дичи, — и стрелять, как толь-
ко она станет видна. Самой частой
добычей были попугаи: здесь их во-
дилось не меньше восьми видов, и
надо было собрать и отпрепариро-
вать по нескольку экземпляров
каждого из них.
Вот и сегодня Николаю удалось
подобраться к дереву, на котором
сидит добрых полсотни яркоперых
крикунов. Прицелился, выстре-
лил... Одна птица падает, другая, ра-
неная, слетает вниз. Только у опушки ее удалось прижать
прикладом и схватить за крыло. Но не тут-то было! Не пе-
реставая истошно орать, попугай вцепился в палец своим
кривым, крепким как клещи клювом. Николай, отбросив ру-
жье, пытается освободить палец — и в этот момент с деревь-
ев как будто посыпались десятки попугаев. Они садились
на ближние кусты и ветки, хлопали крыльями и орали, ора-
ли, орали, совершенно недвусмысленно вступаясь за оби-
женного приятеля. Сунув в сумку бьющуюся добычу, Нико-
лай подобрал ружье, выстрелил и промазал. Пестрая стая
разлетелась, крича еще оглушительнее.
Попугай с цепочкой на ноге был посажен на жердочку у
хижины. Рана его оказалась легкой и зажила гораздо быст-
рее, чем палец у Николая.
Попугаи были не единственными птицами, которые всту-
пались за раненых собратьев. Дон Карлос рассказал, что не
раз, ранив в лесу тукана, он подвергался нападению десят-
ков туканов, взявшихся неведомо откуда. Эти птицы, такие
мирные на вид, кричали, хлопали крыльями и даже пыта-
лись атаковать охотника. Индейцы, знающие эти повадки,
используют их на охоте. Привяжут пойманную птицу к вет-
ке и сбивают стрелами других, прилетающих на крик.
Тем временем Иван, взяв лом, шел к ближайшим тер-
митникам; надо было выломать целиком два или три по-
меньше для отправки в Петроград. Их красные как кирпич
202
Хижина в Кампо Джата-ы
купола и крепки были, как кирпич. Гораздо легче работать с
гнездами лесных термитов, сделанных из пережеванной дре-
весины вперемежку с глиной. Располагаются они на деревь-
ях или древовидных кактусах, и от земли к ним ведут ис-
кусно сооруженные галереи из картона и глины, так что
термиты могут никогда не выходить на солнечный свет.
Нередко эти галереи тянутся к гнездам, расположенным в
десятках метров над землей! Они — любимое место охоты
дятлов и древолазов. Проделает птица дырку и выщипыва-
ет термитов по штучке.
Примерно так же орудовал пинцетом Иван, заполняя
пробирки со спиртом термитами — крупными рабочими и
более мелкими солдатами с мощными челюстями и длин-
ными выростами-рострумами на голове. Немало было в
термитниках других обитателей, сосуществующих с термита-
ми — муравьев-древоточцев, скорпионов, жуков-стафилинов;
они тоже попадали в спирт.
Присматривался Иван и к цекропиям79. Эти вечнозеле-
ные деревья с высокой кроной, похожей на серебристое об-
лако, он приметил еще в Санто-Доминго; по их стволам
постоянно струились ручейки муравьев. Срубив одно дере-
во, он увидел, что пустые междоузлия ствола заполнены
муравьиными гнездами с личинками, куколками и самка-
ми-царицами. Открытием это не было, связь муравьев ацте-
ка с цекропией описана во многих книгах. Считалось, что
муравьи защищают дерево от врагов, а оно дает ацтекам не
только убежище, но и пищу: у основания черенков листьев
есть белые выросты, богатые гликогеном, их и едят мура-
вьи. Но странное дело, на деревьях, заселенных муравьями,
Иван часто находил вредителей — гусениц, личинок жуков,
кобылок, на которых муравьи не обращали внимания и не
собирались защищать от них цекропию.
Может быть, они защищают цекропию от муравьев-лис-
торезов атта, как полагают некоторые ученые? Но вот неза-
дача — оказалось, что листорезы не нападают даже на моло-
дые цекропии, еще не заселенные ацтеками. Зато
муравьи-листорезы целыми ручейками потекли вверх по
203
Глава 7
стволам цекропии в марте, когда на них созрели сладкие
плоды. Облепив их, листорезы выгрызали кусочки посоч-
нее и несли их вниз, а вот ацтеки не обращали никакого
внимания на грабителей. Более того, установилось нечто
вроде вооруженного нейтралитета — с одной стороны ство-
ла на дерево поднимались ацтеки, а с другой — атта, и кон-
фликтов не происходило.
Зато на Ивана внимание они обращали весьма чувстви-
тельно: «Ацтека яростно нападают и кусают нарушителя их
покоя. Взбираться на дерево, где их много, очень неприят-
но». Еще бы! Ведь самая изощренная казнь в этих местах —
это привязать человека к дереву цекропии.
Но одну существенную деталь, по-видимому, Иван все-
таки не заметил. Согласно современным данным, ацтеки дей-
ствительно защищают цекропию, но не от насекомых, а от
растений — эпифитов, поселяющихся на стволах, и именно
благодаря им эти стройные деревья не покрываются мхом,
папоротником и орхидеями.
Каждый вечер Николай садился за дневник. Купленные
в Лондоне блокноты в твердых темно-красных обложках
сослужили хорошую службу, одного хватало на несколько
месяцев. Мельчайшим почерком — четыре строчки на сан-
тиметр! — он описывал охоты, рыбалки, встречи с людьми.
Записи велись для памяти, а вероятно, и для возможной в
будущем книги. Они необработаны, конспективны, часто
однообразны — но нет-нет и мелькнет в них какая-нибудь
яркая сценка.
Вот Николай удит рыбу, и на удилище садится отливаю-
щий всеми цветами радуги зимородок с изумрудно-зелены-
ми крыльями и грудкой. Ружье не достать — спугнешь, да и
жалко убивать такого красавца. «И в этот момент — клев, да
такой, что удилище гнется в дугу. Снялся мой зимородок —
и улетел...»
Вот зоологи впервые пробуют плод кактуса — «велико-
лепнейшая вещь! Вкусен, ароматен — снежно-белое сахари-
стое ядро с мелкими черными семенами, словно в крем
вкраплена какая-то пряность».
204
Хижина в Кампо Джата-ы
А вот Иван собрал личинок тамбу, и зоологи решили
сварить с ними рисовую кашу. «Каша получилась сносная,
но личинки были далеко не так вкусны — И.Д. не удалось
найти крупных, жирных, а только мелких. Ели с опаской,
все время посматривая, не идет ли дон Карлос» — кто знает,
как он посмотрит на личинок жуков, сваренных в его каст-
рюле.
Отношения с «вольным охотником» складывались вро-
де бы неплохо. Он был доволен привезенными порохом и
дробью и сразу же расплатился ими с пеонами, из чего зоо-
логи заключили, что дон Карлос «на мели». Дичи, рыбы и
маньоки и впрямь было достаточно, а по вечерам у костра,
прихлебывая из бутылки, «вольный охотник» повествовал
о пестрой жизни сентро — об индейцах, поселенцах, банди-
тах, жуликах-чиновниках и, конечно, об охоте. Охота и вы-
пивка были, по-видимому, единственными делами, к кото-
рым он относился всерьез.
Погода менялась часто, стрелка потрепанного барометра
то уходила к надписи «великая сушь» (это могло случиться
и во время дождя), а порой, подрагивая, указывала на «бурю»,
что обычно соответствовало действительности. Страшны и
великолепны были ночные ураганы с беспрестанным блес-
ком молний, с накатывающимся со всех сторон громом, с
ветром такой силы, что дождь, казалось, шел не сверху, а
сбоку, параллельно земле. Наутро зоологи находили в лесу
огромные сваленные деревья и собирали в их обрушенных
кронах совсем других насекомых, змей и лягушек, чем те,
что водились внизу, в вечной тени. Это была почти един-
ственная возможность увидеть жизнь, кипевшую в верхних
ярусах леса. Пройдет больше полувека, пока другие зоологи
в лесах Амазонии, пользуясь снаряжением альпинистов и
спелеологов, а порой даже воздушными шарами, проникнут
в этот мир, скрытый от человека высотой, и поразятся его
многообразию.
После ураганов приходили дни ясные и ветреные, в ко-
торые не так чувствовалась влажная жара, но иногда их
сменяла полоса затяжных, утомительных дождей. Зоологов
205
Глава 7
одолевали нарывы, язвы и насекомые-кровососы. Полога
давно изорвались, спали, завернувшись в пальто и пончо.
Николаю нечего было читать — «один Кант, черт бы его
взял!» Однажды, когда непогода затянулась, он не выдер-
жал тоскливого безделья и отправился в Пуэрто-Бертони за
почтой. Шел пять дней, снова заболев в пути лихорадкой,
— и нашел одно-единственное письмо для Стрельникова.
Давно ему не было так тоскливо и одиноко, как в эти дни.
Но в дневнике - только одна фраза: «Плакать хочется... Мои,
наверное, думают, что я уже на обратном пути и поэтому
все письма адресуют в Рио и Лондон...»
Старый Бертони был озабочен. Кризис, вызванный вой-
ной, усиливался. Экспорт леса прекратился, лесопилки не
работали, даже на кофе упал спрос. Если так пойдет дальше,
в Асунсьоне снова начнется стрельба.
Слушая рассказы Николая о перенесенных невзгодах,
он только улыбался.
— Теперь это детский сад по сравнению с прежними
временами. Болезни? Да. Погода? Конечно. Но самое страш-
ное не погода и не болезни, а люди. И сейчас-то они не
ангелы, а раньше человек сначала стрелял и только потом
спрашивал, кто идет. И индейцы были другие. Ваши каа-ы-
ва — мирный народ, но и они умеют мстить за обиды, а уж о
каингуа или гуаджаки и говорить нечего.
В девяносто пятом году пеон-корриентино, то есть бе-
лый из аргентинской провинции Корриентес, убил индиан-
ку-каингуа и ее мужа. Он сделал это так зверски, что я не
могу даже рассказать об этом. Весть разошлась по лесу, и
двадцать два касика с тысячей индейцев двинулись вниз по
Монда-ы, мстить. Все белые с реки укрылись у меня, только
один упрямый немец, управляющий плантацией, остался на
месте. Его взяли заложником — и если бы прогремел хоть
один выстрел, его прикончили бы первым. Корриентино
тоже бежал ко мне, и белые пеоны, для которых его посту-
пок не казался преступлением, заявили, что будут его защи-
щать с оружием в руках. Жизни сотен людей висели на
волоске. Тогда я дал знать индейцам, что выдам корриенти-
206
Хижина в Кампо Джата-ы
но, если они уйдут в свои селения. Они отступили, но неда-
леко. Я послал вниз по реке за полицией и сделал так, что
индейцы схватили корриентино и сами передали его поли-
цейским, веря, что белые смогут его наказать лучше.
Свидетелем преступления был индеец, но по парагвай-
ским законам индеец не может свидетельствовать на суде.
Я поехал в Асунсьон, рассказал, как было дело, и убедил
власти, что если преступник будет выпущен, прольется
кровь многих белых. Негодяя посадили, и надолго. Правда,
через девять лет случилась очередная революция и, как обыч-
но, преступников из тюрем мобилизовали. Когда все кончи-
лось, он исчез — наверно, удрал куда-нибудь подальше, в
Патагонию...
Отлежавшись, Николай просмотрел коллекции, хранив-
шиеся на чердаке «ранчо»; почти все оказалось в порядке,
кроме одного ящика, в который проникли муравьи. Он вы-
чистил и надежно законопатил его, купил спирта для кол-
лекций, разной мелочи для индейцев и снова отправился
«аль сентро». На первой ночевке рядом расположилась ка-
кая-то весьма подозрительная компания. Ее предводитель
«поглядывает на мой распухший рюкзак — и я, чтобы разу-
верить его в моем богатстве, вытаскиваю из него всякую
мелочь. Затем показал ему «12-зарядный револьвер, бью-
щий на 200 метров без промаха». Хотел он посмотреть пули,
но я, чтобы не открылся мой обман, говорю, что это нельзя».
Ведь патронов в браунинге давно не было! Этой демонстра-
ции оказалось достаточно — ночь прошла спокойно.
Следующим вечером Николай добрался до лагеря знако-
мого сборщика мате. На поляне — маленький шалаш на слу-
чай непогоды и длинная земляная печь для сушки мате.
Для гостя расстелили на пальмовых листьях старое, много
раз латаное пончо. Хозяин, взяв круглый тыквенный сосуд
— иногда и его называют «мате», — всыпал в него горсть
сухой йерба мате и заварил ее кипятком. Достав свой един-
ственный предмет роскоши, серебряную трубочку-бомбилью
с ситечком на конце, Николай опустил ее в жидкость и
потянул горячий, горьковатый напиток. Нет, не лживы рас-
207
Глава 7
сказы о волшебном действии «парагвайского чая» — от него
уходит усталость, перестает болеть голова и мир вокруг ста-
новится ярче и дружелюбнее. Мате содержит не меньше
кофеина, чем в кофе, в нем есть витамины и другие целеб-
ные вещества, поэтому его настой улучшает работу сердца
и желудка, расширяет кровеносные сосуды, снижает кровя-
ное давление.
Заготовка этого чудесного зелья проста до примитивно-
сти. Срубленные ветки парагвайского падуба обжигаются
на огне, затем их сушат на печи. Когда листья подсохнут, с
помощью мачете их отделяют от ветвей — и йерба мате
готова. «Большей частью йерба представляет собой смесь
грубо измельченных листьев, обломков мелких сучков, сме-
шанных с пылью». Ее упаковывают в кожаные мешки и
отправляют в Асунсьон, а оттуда — в Аргентину, Бразилию,
Уругвай и будто бы даже в Англию.
Отдохнув, Николай принялся за починку брюк. «Даже
полунищий Пабло — и тот говорит, что пора их выкинуть.
А мне суждено носить их по крайней мере два месяца».
Назавтра вернулась лихорадка. Добравшись до барака ле-
сорубов, Николай сутки пролежал в полузабытьи на уступ-
ленной кемто лежанке. Глотал хину, запивал ее мате с рапа-
дурой — тростниковым сахаром. «Спал полусном,
полукошмаром. Питер, крестная, папа и остальные родные
перемешиваются в каком-то фантастическом кошмаре с ин-
дейцами, пеонами, Бертони... Ко всему этому ночному по-
кою приложил свое копыто и осел. Раз пять приходил он на
кухню и раз пять его гнали оттуда. Наконец, ушел, захватив
с собой табуретку, которую зацепил вожжей, — и долго гро-
мыхал ею по пням и камням».
Когда полегчало — снова пошел, опираясь на купленный
в пути индейский лук, и к вечеру, по пояс в воде переходя
овраги, из последних сил добрался до Гонсалеса, где встре-
тил его Иван. Его и дона Карлоса тоже не обошла лихорад-
ка, но не это было главной неприятностью.
«Однажды, закрыв мое ружье, И.Д. заметил, что сталь-
ная втулка не вошла как следует. Он пригнал ее мачете и,
208
Хижина в Кампо Джата-ы
выстрелив, уже не мог более открыть казенник. Итак, про-
щайте надежды на сборы птиц, паразитов, шкур, надежды
на последние охоты». Николай смазал стволы и замок вазе-
лином и завязал ружье в клеенку — до лучших времен, до
оружейного мастера в Петрограде. Конечно, оставался дро-
бовик Ивана — но из него было нелегко попасть во что-
нибудь за дюжину шагов, и он годился разве что для обме-
на с индейцами.
Беда не приходит одна — кончилась вата для укладки
насекомых. Теперь их можно было собирать только в спирт,
но это годилось далеко не для всех. Значит, волей-неволей
зоологические сборы придется значительно уменьшить.
Посидели, подумали, прикинули ресурсы и время. День-
ги в расчет не входили — их было немного, и нужны они
будут для возвращения. Главное — обменный материал. Его
тоже мало, но можно променять все лишнее, вплоть до одеж-
ды. Надо выдержать еще месяца два, пожить с индейцами,
увидеть и сфотографировать как можно больше и только
тогда собираться назад.
С гудящими от хины головами зоологи снова отправи-
лись в путь. Опять бесконечные болота с водой по колено,
«Москиты и кортадера — египетские казни сегодняшнего
пути. Комары вьются тучами вокруг головы, десятками си-
дят на плечах, и стоит только остановиться на секунду или
перестать махать руками, подобно ветряной мельнице, как
лицо и руки моментально покрываются этими кровопийца-
ми. И удивляешься иной раз, когда успели они насосаться
до такой степени, что почти лопаются. А кортадера оправ-
дывает данное ей испанцами имя; наши ноги немилосердно
изрезаны ею».
К первой индейской хижине, стоявшей особняком в лесу,
добрались часа за два до заката. Лаяли собаки, гонялись
друг за другом дети. Сидящие у огня индейцы раздвину-
лись, давая место путникам. Хозяин положил перед ними
жареные початки, кто-то бросил в пламя зеленые листья.
Дым, наконец, отогнал комаров и наступило блаженное чув-
ство покоя.
209
Глава 7
Передохнув, принялись за торговлю. «Индейца по про-
звищу Парагвай очень соблазнил голубой котел, наш вер-
ный товарищ. За него мы получили лук с тремя стрелами,
один железный наконечник и обещание сделать еще две
стрелы. Выменяли его волосяные браслеты на ногах за зер-
кало, у другого индейца — стрелу за крючок, несколько
расписных мате, две флейты, решето, две палочки «тембе-
та», которые они вставляют в нижнюю губу, пару трубок и
т. д.»...
«Волосяные браслеты «акуа» — на руках и ногах, чтобы
не уставали. Краска, которой раскрашиваются индейцы, —
воск, добываемый из гнезд джате-и, маленьких желтых пчел.
Воск смешивается с углем из бамбука.»
Перед закатом развесили гамаки и долго лежали без сна,
негромко переговариваясь. Меж звезд светился узкий серп
молодого месяца, беззвучно подлетали серые ночные ба-
бочки и садились на лежащих, в конце концов покрыв из
как будто вторым одеялом. Было странно от мысли о том,
что пройдут два-три месяца, и это небо с таким привычным
теперь Южным Крестом, и силуэты индейцев у костра, и
прерывистый крик птицы жакабере навсегда уйдут из их
жизни...
Разбудил, как всегда, крик попугаев. Женщины жарили
маис, толкли в огромных ступках из обрубков древесных
стволов мякоть пальмы пиндо; полученную массу они отде-
лят от волокон, просушат на солнце — получится мука. Ку-
дахтали куры, в теплой золе спали щенята.
Сидя на обрубке ствола, примостив рядом пузырек с чер-
нилами, Николай описывал устройство хижины и навеса,
висящую на стенах утварь, делал наброски татуировки ин-
дейцев. Одноглазый старик, путая гуарани и испанский,
объяснял устройство ловушек на крупную дичь. Вот капкан
для ловли оленей и пекари. Его ставят на тропе около како-
го-нибудь молодого деревца, которое можно пригнуть к зем-
ле — оно послужит пружиной. Олень, наступив на хитро при-
лаженную палочку — насторожку, освобождает деревцо — и
замаскированная петля поднимает его в воздух. Другая ло-
210
Хижина в Кампо Джата-ы
вушка — на муравьеда или тапира, с петлей-удавкой, тоже
прикрепленной к согнутому дереву. Еще одну ловушку ста-
рик показал в лесу недалеко от дома; там на зверя обруши-
валось подвешенное к дереву бревно.
«Посидели часов до 12, поели с индейцами маиса и дви-
нулись дальше, в следующую тапу-ы. Здесь выменяли пару
шкур, две сумочки, лук с одной стрелой, трубку и несколько
амулетов. Но мена не из удачных. Нам все казалось, что
вовлекаем индейцев в не слишком выгодную для них сдел-
ку, поэтому давали им возможно больше. Раздали почти все
взятые с собой пуговицы, крючки и иглы».
Дальше на пути был «большой дом» господина Гонсале-
са. Зашли, поговорили о новостях сентро, поужинали чем-
то вроде клецок из маиса и жареной на костре олениной и
растянули гамаки между столбами навеса.
На следующий день, двадцать первого апреля, исполнился
год со дня отплытия из России. «Год странствований, год
лишений, год разлуки с родными и милыми. Началась наша
годовщина сидением вокруг костра — пьем мате. Все насе-
ление, включая собак, здесь же. Кампо покрыто туманом,
видны лишь высокие травы вблизи.
Сейчас семь часов, в Питере час дня. Там, наверно, уже
успели отслужить молебен и теперь, сидя дома, вспоминают
меня. Получили ли они хоть одно письмо к этому дню?»
Далеко дом, далеко и спутники, с которыми начинался
путь. Где-то они теперь?
Манизер сидел у ботокудов, в директории Панкас и в
эти дни хандрил. Сегодня он не брался за дневник; преды-
дущая запись об адской тоске, от которой спасается рисова-
нием карикатур и занятиями в школе.
Фиельструп в тесной каютке на «Сармиенто», только что
отплывшем из Кальяо, приводил в порядок материалы, со-
бранные при раскопках инкских могил: «Мой ящик с кус-
ками материи и мумией возбудил боязнь заразы и вообще
поднял бурю — в результате, по приказанию капитана был
инспектирован доктором и признан безопасным, хотя и не-
желательным в нашем нижнем помещении».
211
Глава 7
Ну, а Гейман, забравшийся на самый юг Америки, в Пун-
та-Аренас, находился в самом радужном расположении духа.
Еще бы — окончено путешествие по Огненной Земле, в
кармане бесплатный билет первого класса до Буэнос-Айре-
са, а назавтра состоится банкет в его честь!
Любимый Петроград был так же далек от них, как и от
зоологов. И можно только улыбаться тем, апреля четырнад-
цатого года, мыслям: «уезжаем ненадолго, на полгода...»
Туман медленно таял, освобождая зеленую равнину кам-
по. Иван рылся в сумке, доставал аппарат — в такой день не
грех и сфотографироваться. Нескольких индейцев уговори-
ли позировать, Гонсалес взялся нажать на спуск. Вот этот
снимок — группа людей среди травянистой равнины, два
босых оборванца с мачете за поясом и трое индейцев; чет-
вертый, боясь колдовства белых, спрятался за товарища. На
темной коже индейцев — мелкие бабочки, жадно сосущие
пот. Николай, с шапкой всклоченных, давно не стрижен-
ных волос, весело щурится в объектив, взгляд Ивана серье-
зен и пристален. А под ногами густая, спутанная трава, та
самая кортадера.
Гонсалес пригласил пообедать — зоологи не отказались.
«Выходя, И.Д. заметил: «Ну и нищета,» — думают, навер-
ное, они о нас. И действительно, — рваные, грязные, запла-
та на заплате».
Теперь они шли в то индейское поселение, в котором
жили в начале марта, — но заблудились в путанице троп. В
конце концов перед закатом нашли чью-то заброшенную
хижину на берегу ручья и заросший огород, на котором еще
оставалось несколько клубней маниоки. Но в чем варить?
Эмалированный котелок у индейцев. Отыскалась жестяная
банка из-под керосина. Маниока варилась бесконечно дол-
го, уже луна поднялась чуть не на середину неба, но надо
было терпеть — недоваренная маниока ядовита, в ней со-
держится синильная кислота, и только долгое кипячение ее
удаляет.
... «Над нашими головами ярко сверкают Южный Крест,
Циркуль, Орион. С кампо надвигается туман, и все вокруг
212
Хижина в Кампо Джата-ы
становится мутно-белым. Наконец, маниока, кажется, гото-
ва. Съели ее — и выпили на брудершафт чистой ручьевой
воды. Год совместной жизни... Давно пора было сменить
холодное «вы» на дружеское «ты»...
Наутро, перекусив той же маньокой, двинулись в путь.
«Ну и тропа! Если в первый раз, полтора месяца тому на-
зад, она показалась нам адски заросшей — то я, право, не
знаю, как охарактеризовать ее теперь. Мачете не выпуска-
лось из рук. День был жаркий, и пот лил с нас градом. Ко-
лючки кустарников цеплялись за одежду, за тело. Идти не-
вероятно тяжело. Присели отдохнуть — и скоро были
покрыты сотнями синевато-металлических пчелок. Отдох-
нув, дальше в путь — но скоро опять вынуждены остано-
виться, идти дальше почти невозможно. Здесь нас осадил
уже другой вид пчелок — желтых, с продолговатым брюш-
ком... И вот, наконец, долгожданный поворот направо. Еще
три болота — и мы в тапу-ы».
Снова навстречу путникам выходят индейцы. Если при
первой встрече они были заметно напряжены и недоверчи-
вы, то сейчас, видя знакомых, широко улыбаются. Вот ка-
сик, его шрам сегодня незаметен под яркой раскраской, ря-
дом, опираясь на лук, стоит рослый красавец, его сосед; в
прошлый раз его прямые волосы падали до плеч, сейчас он
постригся и стал совсем не так эффектен. Подходит и са-
мый старый член племени, слепой старик, опираясь о плечо
мальчика-поводыря. Женщины несут калебасы с прохлад-
ной водой; как мудр древний обычай, как приятно смыть
усталость вместе с потом и грязью! Касик с женой заняты
важным делом — они свежуют только что добытого «тай-
тету», пекари. Гости тут же получают заднюю ногу свиньи;
Николай, чтобы не остаться в долгу, отдаривает зеркальцем.
Еще одну ногу приносит сосед, за ним торопится жена, од-
ной рукой придерживая на ходу сосущего грудь ребятенка
лет трех, а в другой балансируя деревянной ложкой с огром-
ным куском жареного мяса тапира. Конец долгому посту!
Лицо индианки раскрашено яркими белыми и красными
полосами — ее совершенно необходимо снять. Торопливо
213
Глава 7
жуя, Иван вытаскивает аппарат и вставляет кассету. Плас-
тинок осталось немного, но на таких сюжетах экономить
грех.
Утолив голод, занялись лукавым искусством обмена. Уже
давно исчезла робость, одолевавшая при этом зоологов; те-
перь они с дотошностью криминалистов осматривают в хи-
жинах утварь и оружие и торгуются, как на базаре. У «кра-
савца», мужа раскрашенной индианки, на стене висят два
лука, один явно лишний. За зеркальце, несколько крючков
и пуговицу удается получить не только лук со стрелой, но
еще и маленькое лукошко из луба пальмы. Подошла жена
касика, оценивающе пощупала пиджак Николая — «здоро-
во потрепанный и порванный во время нашего сегодняш-
него путешествия», и что-то сказала мужу. Тот вынес из
хижины решето — тонкую плетенку из растительных воло-
кон, натянутую на бамбуковый обруч. «Э, была не была» —
и пиджак переменил владельца.
Ивану нездоровилось — вернулась лихорадка. Николай
развесил гамаки у опушки леса, в стороне от хижин и мух,
уложил приятеля и вернулся к индейцам. Сидя у костра,
они пили мате, передавая по кругу круглый тыквенный со-
суд с торчащей из него тростинкой-бомбильей. Мате ока-
зался душистым и крепким, хотя и неудобно было пить
через трубку без ситечка — «в рот с водой ползут и сучья, и
порошок мате». О том, что тростинка прошла через десяток
ртов, не думалось. Судачили о чем-то женщины в хижине,
ребятишки играли в тапира — взяв в руки его высохшие
копытца, «шагали» ими по тропе.
Дни в индейском поселении текли бездумно и спокой-
но. Зоологи ходили с индейцами на охоту, фотографирова-
ли индейцев и друг друга, выменивали утварь и оружие.
Особой популярностью пользовались вызолоченные студен-
ческие пуговицы.
После долгих раздумий касик решил выменять дробо-
вик Ивана. Перед зоологами выросла куча предметов — ба-
рабан, лук со стрелами, плетеный из кожи гамак, ожерелье
из семян и зубов какого-то зверя, несколько веретен. Нико-
214
Хижина в Кампо Джата-ы
лай подумал и указал еще на зеленого с синим лбом попу-
гая-амазона, гуляющего по крыше на длинном шнурке. Ка-
сик кивнул, отвязал конец шнурка и вручил его Николаю.
У другого индейца «выменяли на платок, пилу, зеркаль-
це и крючок — гитару, стрелу, которой он убил тапира, во-
лосяные модные украшения и дудку... За мой пояс и остав-
шуюся еще у нас мелочь берем волосяные украшения, трубку,
сосуд из калебасы и курицу».
Выменять курицу оказалось проще, чем поймать, — ми-
нут пятнадцать индеец гонялся за тощим петухом и в конце
концов взялся за лук — но тут вмешались собаки. Беглец
был пойман, убит ударом палки и незамедлительно зажарен.
Все чаще в дневнике Николая говорится о еде, он тща-
тельно записывает меню каждого завтрака или ужина. Здесь
и подробный рассказ о том, как индианка печет в золе
«чипа», пресные лепешки из толченого маиса и проверяет
их готовность, пощелкивая пальцем, — «как у нас пробуют
арбузы». В тот же день зоологи пытаются выменять у ин-
дейца бататы, а тот, решив, что их будут отнимать силой,
торопливо их поедает. Зато потом удалось выменять на бусы
пригоршню личинок-тамбу, и зоологи уплели их с маисом.
Нет, наши путешественники не голодают, но постоянно
недоедают, их мучают гастрономические сны с петербургс-
кими обедами, с пирогами, сырами, ветчиной...
Они устали от ночного холода и дневной жары, от бо-
лезней, грязи и кровососов, их угнетало сознание своей обо-
рванной бедности. Казалось бы, они сделали все, что хоте-
ли, — собрали богатейшие зоологические и этнографические
коллекции, променяли на индейскую утварь все, что только
было возможно, вплоть до собственной одежды. Они могли
бы со спокойной совестью возвратиться, они мечтают о воз-
вращении — и все-таки остаются, надеясь увидеть, записать,
собрать еще что-то новое, невиданное и несобранное. И нет-
нет, да и случается что-то такое, ради чего не жалко было
прозябать здесь, в глубине сентро.
Николай полюбил одинокие прогулки вверх по ручью,
ведущему в самую чащу леса. Стрелять было нечем, остава-
215
Глава 7
лось наблюдать; притаившись, можно было подсмотреть охо-
ту змеи на лягушек или полюбоваться пришедшим на водо-
пой тапиром.
Однажды он увидел куст, вокруг которого то и дело ви-
лись колибри; наверно, в нем было гнездо. Крохотные птич-
ки, прежде чем нырнуть в листву, на миг застывали и вок-
руг тельца возникал сияющий изумрудный ореол от бьющих
по воздуху крыльев.
Внезапно зоолог заметил, что куст с гнездом интересует
не только его. По сухой листве осторожно, короткими пере-
бежками приближался темно-бурый и мохнатый паук-пти-
цеед. Он был огромен — с человеческую ладонь; мелькали
оранжевые кольца на ногах, зловеще поблескивали малень-
кие глазки.
Колибри переполошились. Они то взвивались вверх, то
крохотной зеленой пулей устремлялись вниз, выходя из пике
над самой головой мохнатого разбойника, — но тот, не об-
ращая внимания, продолжал свой путь. Броски птиц стано-
вились все чаще, трепетом крыльев они как будто звали на
помощь.
И помощь пришла. Раздалось басовитое гудение, и на
сцене появился еще один актер — огромная оса, отливаю-
щая зеленой и голубой сталью, раза в два крупнее нашего
шершня. Качающимся, рыщущим полетом она двигалась к
кусту. Паук нервно засуетился, но спрятаться было некуда,
оса уже кружилась вокруг него, все ускоряя полет. Паук
подпрыгнул, вытянувшись на задних ногах, протянув впе-
ред четыре передних и длинные ядовитые челюсти. Корот-
кая схватка окончилась ничьей. Оса не спешит, она быстры-
ми кругами и ложными бросками изматывает противника,
проносясь совсем рядом. Из ее брюшка то и дело зловещим
острием высовывается жало.
Паук, стоя на четырех ногах, делает выпады, подпрыги-
вает — но враг недосягаем. Оса меняет тактику, кружась
прямо над пауком; он тянется к ней, размахивая ногами.
Оса качается назад, за его спину — паук резко поворачива-
ется и теряет равновесие. Молниеносный бросок, удар брюш-
216
Хижина в Кампо Джата-ы
ком в самую середину его тела, в нервный центр, и оса
неторопливо отлетает в сторону. Дело сделано. Паук под-
жимает подрагивающие ноги и застывает. Он не убит, но
парализован — того-то и надо осе.
Что будет дальше? Европейские осы — помпилы, охот-
ники на пауков, парализовав добычу, роют где-нибудь по-
близости норку в которую можно ее затащить. Чтобы вы-
рыть нору для такого гиганта, нужен не один час, за это
время его обнаружат муравьи или съест какая-нибудь пти-
ца. Но у осы, по-видимому, все уже приготовлено. Побегав
вокруг паука и постучав по нему своими ярко-красными
усиками, оса впрягается в него и полулетом, полубегом во-
лочет куда-то в сторону. Тащит с натугой, ведь паук раз в
десять тяжелее ее. Николай осторожно следует за охотни-
цей. Метров через десять на склоне чернеет отверстие, по-
хожее на мышиную норку; оса подтаскивает к нему паука,
ныряет внутрь и тянет паука за собой. Устроившись по-
удобнее, Николай ждет. Пять минут... десять... двадцать... На
двадцать седьмой минуте оса выскочила из норки и стала
закупоривать ее сначала сырой глиной, потом камушками и
обломками дерева. Минут через десять никто бы не сказал,
что здесь была норка. Оса удовлетворенно побегала вокруг,
снялась и улетела. Тогда Николай, достав из-за пояса маче-
те, стал осторожно разрывать землю.
Норка, как будто отполированная изнутри, уходила вглубь
сантиметров на двадцать, где превращалась в круглую каме-
ру. Там лежал паук все в той же позе, поджав ноги, а на
спине у него виднелось маленькое яичко. Из него выйдет
личинка и станет поедать «консервированного» паука, а че-
рез несколько недель из норки должна выпорхнуть молодая
оса. На этот раз так не случится: Николай забрал паука
вместе с яйцом, уложив его в кулек из пальмового листа.
Тем временем Иван с помощью касика пытался разоб-
раться в мифологии и космогонии каа-ы-ва. Мир их был на-
полнен злыми и добрыми духами, над которыми царили Тупа,
высшее существо, и Солнце, отец богов. Дорога богов — это
дорога солнца, по ней не ходят темные, злые духи, нападаю-
217
Глава 7
щие на людей, — такие, как дух воды, или Каапора, дух леса,
покровитель животных, который водит индейцев по лесу,
путает тропы, а порой может и убить. Прибежище злых ду-
хов - темнота, поэтому так боятся ее индейцы.
— А что делают добрые боги?
— Они защищают индейцев и сердятся, если те вражду-
ют друг с другом. Если люди одной тапу-ы поссорятся с
людьми другой — у них погибнет урожай.
— Можно о чем-нибудь просить добрых духов?
— Можно. Когда в селении нет мяса и дичь не идет в
ловушки, я лезу на высокое дерево и прошу Тупа послать нам
пекари и тапиров. Ведь мы тоже дети Тупа и нам надо есть.
Обычно в верованиях индейцев отражаются следы глу-
бокой древности, в их легендах проступают черты былых
межплеменных связей и общественных укладов. Но ни
Стрельников, ни знаток лесных племен Бертони, ни другие
исследователи не обманывали себя — в мифологии гуарани,
к которым относились и каа-ы-ва, порой невозможно ра-
зобраться, что же оказывается исконным, оригинальным, а
что — принесенным христианством. Ведь именно гуарани
были объектом удивительного социального эксперимента
миссионеров-иезуитов, пытавшихся создать «царство божие
среди людей» и организовавших просуществовавшее сто
пятьдесят лет практически независимое государство, управ-
лявшееся несколькими десятками миссионеров и населен-
ное многими тысячами индейцев. Уклад их жизни, распо-
рядок дня и даже одежда были строжайше регламентированы,
селения строились по единому образцу, и все это удиви-
тельно напоминало аракчеевские военные поселения — хотя
многие исследователи, в том числе и сам Иван Дмитриевич
Стрельников, писали о «христианском коммунистическом
государстве». Коммунизм этот был весьма своеобразен; мис-
сионер Аншиета, один из первых «просветителей» индей-
цев, — правда, не парагвайских, писал: «Встретив одного из
них, плетущего корзину в воскресенье, я на следующий день
взял его с собой в школу и в присутствии всех сжег его за
то, что начал плести в воскресенье». Недаром память о вре-
218
Хижина в Кампо Джата-ы
менах иезуитов сохранилась в том, что злого духа гуарани
представляют себе в виде человека в длинной черной —
монашеской одежде.
Как бы то ни было, в легендах лесных племен, давно
забывших, что они когда-то были христианами, то и дело
проскальзывали христианские мотивы. Бертони даже пока-
зывал зоологам статуэтку, изготовленную умельцами одно-
го из таких племен — на ней был изображен распятый на
кресте человек.
Осталась в памяти индейцев и легенда о рае, месте, где
можно хорошо и радостно жить, не заботясь ни о чем, и не
работать. Место это находится очень далеко, на краю света —
а край света, как известно, лежит около моря, и идти до
него нужно «две жатвы маиса».
Манизер однажды встретил в бразильском штате Сан
Паулу семью индейцев гуарани, с пением шедших из Пара-
гвая на восток. Они несли с собой луки, стрелы и всю свою
утварь, надеясь выйти на берег огромной реки. Пением эту
реку можно заставить высохнуть, чтобы перейти по дну в
страну хорошей, беззаботной жизни. «На берегу индейцы
пели, долго пели - океан не расступился и не высох, и при-
шлось им вернуться в лес ни с чем».
Но вот легенду о птице жакавере индейцы вряд ли мог-
ли услышать от иезуитов. Долгий, прерывистый крик этой
птицы, парагвайского бекаса, зоологи слышали почти каж-
дую ночь. Порой при свете луны было видно, как она стре-
мительно набирает высоту, а потом, сложив крылья, с кри-
ком мчится к земле, чтобы над самой травой выйти из пике
и снова взвиться в небо. Индейцы верили, что в ней живет
душа человека, который хотел подняться в Тупа-рета, стра-
ну богов. Он прилепил к себе воском крылья большой пти-
цы и полетел ввысь. Но от солнечного жара крылья отвали-
лись, человек стал падать — и превратился в птицу жакавере.
Вот и пытается она каждую ночь долететь до неба — и пада-
ет, не долетев.
Сомнительно, чтобы это был «бродячий сюжет» мифа об
Икаре, переплывший океан. Индейцам каа-ы-ва свойствен-
219
Глава 7
но мечтать так же, как всем людям, а мечта о полете —
общая для людей.
С конца апреля ночи стали еще холоднее, каждый день
шел дождь и к лихорадкам прибавились простуды. Но боль-
ше всего донимали паразиты. «Снова вытащил из ноги трех
пик, и одна из них опять гигантских размеров». «В спине
вертится ура. Калека я, да и только». «После обеда занялся
ногами — и нашел восемь пик да пару нарывов. Черт знает,
что такое! Скоро, пожалуй, только и придется писать, сколько
пик, ур и тому подобной прелести завелось у меня, вернее
во мне».
С доном Карлосом пришлось расстаться, когда после оче-
редной попойки он заявил, что он тратит на питание зооло-
гов слишком много маиса и маниоки, и потребовал денег, по
песо в день. Деньги незамедлительно были отданы, и зоологи
решили сразу уйти от него. «Под конец он просил у нас
прощения за все им сказанное. Омбре син веруэнса, бессове-
стный человек — так можно охарактеризовать этого типа».
А денег оставалось — совсем ничего, почти кончился и
обменный материал. Пора было уезжать. Но выбраться из
сентро оказалось куда труднее, чем попасть в него. Ведь
багаж зоологов увеличился в несколько раз, они наменяли
около сотни предметов индейской утвари и оружия. На-
нять мулов было не на что, оставался единственный путь —
водой. Но шли дожди, ручьи и реки вздулись, Монда-ы мча-
лась в пене и водоворотах. В это время года барки редко
поднимались сюда, в верховья реки.
Зоологи переправили вещи в дом зажиточного поселен-
ца Антонио Дуартеса, приемного сына парагвайского гене-
рала, и кочевали, гостя то у индейцев, то у «бандита» Гонса-
леса, то у Дуартеса, то у сборщиков мате.
Окрестный люд привык к этим молодым людям с руч-
ными попугаями на заплечных мешках, занимавшимся стран-
ным делом — сбором «бичос», зверюшек. Никто не верил,
что они делают это бесплатно — небось за каждого червяка
им заплатят несколько песо. Но в том, что сейчас они ни-
щие, не сомневался никто.
220
Хижина в Кампо Джата-ы
Вот какой-то Висенте, толкуя с Николаем о городах, в
которых тот побывал, внезапно спрашивает — а есть ли у
него приличная одежда? «Вопрос, конечно, не из деликат-
ных, но наши теперешние костюмы — заплата на заплате...
Конечно, ответил, что есть. А ведь нет...» Из-за нарывов Ни-
колай носил ботинок только на одной ноге — другая обута в
веревочную туфлю — альпаргату. Во время сушки прогорела
его последняя рубаха, осталась лишь парусиновая блуза...
Их кормили — законы гостеприимства святы в этих ме-
стах. «Что всего неприятней — так это чувствовать себя
паразитом, нахлебником этих бедняг йербатеро...
Сперва, когда приходишь в первый раз, нам рады. Затем,
если дождь или что другое заставит нас засидеться, как это
часто бывало в последнее время, заметно меняется отноше-
ние к нам. В пустяках, конечно. Обойдут мате, не угостят
сигарой. Неприятно становится тогда на душе. Эх ты, не-
счастная чужая крыша».
Сравнивая дневники и письма всех пятерых путешествен-
ников, видишь, что на долю зоологов пришлись самые боль-
шие трудности. Манизер и Фиельструп жили за свой счет
только первый период экспедиции, позднее Манизер оби-
тал на постах Службы охраны индейцев, тратя деньги толь-
ко на проезд и этнографические материалы, а Фиельструп
плыл на «Сармиенто» на средства музея в Буэнос-Айресе.
Гейман нашел возможность бесплатно передвигаться и вдо-
бавок зарабатывать. Зоологи же бедствовали не только по-
тому, что большую часть своих странствий могли полагать-
ся только на себя. Дело в том, что в начале экспедиции не
предполагалось, что они попадут к индейцам, и денег, спе-
циально предназначенных на этнографические сборы, у них
не было. Вот и приходилось ужиматься до самой последней
крайности.
Погода не улучшалась, дожди сменялись дождями, но
Николай и Иван все-таки продолжали работать. Собирали
насекомых, червей и змей, фотографировали и даже, купив
у Дуартеса на последние деньги немного платков, крючков
и зеркалец, добывали этнографический материал. Так про-
221
Глава 7
шел май. И вот, наконец, плывущая вниз по Монда-ы барка
подобрала зоологов. Трудности и страдания позади, через
три дня — Пуэрто-Бертони.
Вечер. Почти беззвучно скользит барка по темной воде.
Невысоко над горизонтом сквозь буйство туч прорвалось
солнце, окрасив золотом кроны пальм и араукарий, — пос-
ледняя улыбка сентро. Попугаи, заполошно крича, летят че-
рез реку, на ночевку, — и беспокойно смотрят вслед их руч-
ные собратья. Поворот реки, и на песчаном мыске как
изваяние замер тапир, не понимая, грозит ли опасностью
этот проплывающий мимо плавучий остров. На востоке небо
темнеет, вода наливается лиловой густотой. С дальнего бе-
рега слышится звук флейты — это индеец-рыбак коротает
вечер. Порыв ветра донес аромат цветов...
Николай сидит на носу барки и жадно смотрит вокруг.
Он хочет запомнить на всю жизнь уходящие образы и крас-
ки, запах воды и пряных плодов, небо, на котором уже заго-
релись Сириус, и Бетельгейзе, и Южный Крест, весь этот
такой знакомый и навсегда удаляющийся мир. Много лет
будут ему сниться голубые зеркала крыльев морфо, свисаю-
щие с деревьев орхидеи, обнаженные люди с негромкими
голосами.
Впереди — за морями, за долами была Россия.
222
ГЛАВА 8
Jllftnu и ClfCfbJbt
Пройдет год, и Императорское Русское Географическое
Общество пригласит своих членов на заседание, имеющее
быть в пятницу 13 мая 1916 года, в 8 часов вечера.
Уже начнутся белые ночи, и будет совсем светло, когда
к зданию Общества в Демидовом переулке станут съезжать-
ся автомобили и пролетки. По беломраморной лестнице, ус-
тланной красной ковровой дорожкой, поднимутся профес-
сора и курсистки, отставные генералы и журналисты,
студенты и светские дамы. Заседание состоится по отделе-
нию этнографии, но явятся на него не только сотрудники
Музея антропологии и этнографии, но и языковеды, геогра-
фы, зоологи во главе с директором Зоологического музея
академиком Насоновым: Мензбир, Бианки, Метальников,
Догель — цвет петербургской зоологии. Торопливо раскла-
ниваясь, пройдет к своему обычному месту розовощекий,
улыбчивый человек в пенсне и адмиральском мундире с
черными орлами на погонах — знаменитый гидрограф, вице-
президент Географического общества Шокальский. Служи-
тели расставят в проходах стулья для тех, кому не хватило
места. Публика будет разглядывать длинный стол около ка-
федры, заваленный экзотическими предметами — бамбуко-
выми колчанами, оплетенными сосудами, деревянными фи-
гурками животных, луками, украшениями из перьев. У края
стола сядут трое молодых людей, у одного из них из-за
223
Глава 8
отворота пиджака выглянет маленькая обезьянка и привле-
чет больше внимания, чем все выложенное на столе.
Заседание откроет Лев Яковлевич Штернберг.
— Сегодня нам предстоит услышать рассказ о не совсем
обычной экспедиции. Ее предприняли в начале позапрош-
лого года пятеро петроградских студентов, этнографов и зоо-
логов, предприняли по собственному почину и частью на
свои, весьма скудные средства, при нравственном и матери-
альном содействии музеев Академии Наук. Они отправи-
лись в Южную Америку, и в течение полутора лет, несмот-
ря на крайне неблагоприятные материальные условия,
несмотря на большие лишения и опасность, усердно зани-
мались изучением природы и туземного населения Пара-
гвая, Аргентины и Бразилии, собрав обширные этнографи-
ческие и естественно-исторические коллекции, материалы
по быту и языку...
А известный журналист Меньшиков из «Нового Време-
ни», опоздав и с трудом найдя в темноте пустой стул, уви-
дит на экране диапозитивы с изображениями индейцев, дре-
мучих лесов и водопадов, послушает рассказ трех молодых
людей и решит, что об этом заседании стоит написать не
заметку, а большую статью.
Но мы забежали вперед, нашим странствователям пред-
стоит еще долгий и трудный путь на родину.
Первыми возвращались зоологи. В начале июня они доб-
рались до Пуэрто-Бертони — и слегли. Ивана трепала лихо-
радка, Николай не мог ходить из-за нарывов на ногах.
Есть фото, сделанное в те дни. Оба обросли бородами,
давно нестрижены, на лицах — печать многомесячной уста-
лости. Иван наглухо застегнут — у него не осталось белья.
На Николае последняя рубашка, побывавшая в костре, но
все-таки залатанная.
Они писали Штернбергу в Петроград: «После этого пу-
тешествия мы не смогли уже ничего предпринять: не было
больше никаких средств для зоологической работы — все
истратились; не было обуви, одежды, чтобы идти к другим
живущим близко племенам».
224
Пути и судьбы
Наконец, пришел маленький, ободранный пароходик. Зоо-
логи простились со старым доктором Бертони, с Химене-
сом, Верой Засулич и Винкельридом, со всеми обитателями
маленького оазиса науки в глубине тропического леса. Гу-
док — и Пуэрто-Бертони скрывается за поворотом.
«Едем. Едем обратно. В последний раз гляжу на высо-
кие, покрытые зеленым лесом берега Альто Параны. Среди
их зелени, точно гигантские стебли сухих трав, торчат кус-
тами побелевшие, отцветшие стволы бамбуков. Тоскливо
как-то на душе, несмотря на то, что еду домой, к моим ми-
лым... Южный, холодный ветер гонит на подветренную сто-
рону — я уселся на солнышке, на корме....
У самой воды — мели. Вот на одной из них три капиба-
ры, «пичонес» (подростки) идут гуськом. За ними мамаша.
Идут, опустив головы, не обращая внимания на шум наше-
го ковчега. Выстрел — и все точно замерли — слушают. Не-
много поодаль, у самой воды, на желтом песке, разлегся
жакаре.
Кое-где у берегов — плоты седро. Громадные лесные ве-
ликаны связаны жадным Хомо сапиенс и причалены к бере-
гу. Здесь они будут до тех пор, пока кризис не прекратится.
Солнышко печет не по-зимнему. А мы — жаримся: я — в
пальто, М. — в накидке. Иначе нельзя — у меня заплатина
во всю нижнюю часть спины, он же грязен как черт. Прихо-
дится жариться...
«Наконец — Асунсьон и гостеприимный дом Риттера.
Прежде всего — на склад таможни, где хранится багаж. Они
видят грустную картину: «Оставленные в Асунсьоне кол-
лекции из Бразилии и Боливии за 8 месяцев успели пост-
радать за время нашего отсутствия; некоторые ящики ока-
зались перевернутыми, спирт вытек...» Но большая часть
сборов цела.
22 июля зоологи покидают Асунсьон, 1 августа добира-
ются до Буэнос-Айреса.
Здесь произошел конфликт с Амбросетти, претендовав-
шим начать с этнографических сборов. Об этом мы узнаем
из письма Фиельструпа, в октябре писавшего Стрельнико-
Глава 8
ву из Буэнос-Айреса: «Амбросетти на ваши этнографичес-
кие коллекции претендовать не имел никакого права. День-
ги от его музея были выданы «на приобретение дубликатов
для музея», бумага подписана Манизером и мною. При ва-
шем уходе из С. Доминго индейцев повидать вы не предпо-
лагали, а следовательно, на этнографические коллекции и
денег не получили. Я говорил с Амбросетти об этом вопро-
се, но он хоть и чудный человек — но аргентинец, а следо-
вательно, и большой дипломат. Он нехотя мне ответил, что
он собственно ничего такого у вас не просил и т.д. — в
общем, очень туманно. Я ему прямо сказал, что вы его денег
не получили. Таким образом, он все же знает, что правы
были вы в том, что произошло. Очень сожалею, что у Вас
были неприятные минуты с ним».
Тем не менее Амбросетти расстался с зоологами по-дру-
жески. Он подарил им свою фотографию с теплой надписью
и более того, вместе с профессором Гальярдо уговаривал ос-
таться до конца войны в Аргентине, поступить в штат Наци-
онального Музея и участвовать в создании национального
парка Игуасу. Но путешественники стремились на родину, и
6 августа они поднимаются на борт парохода «Амазон». За-
писи в дневнике Николая отрывочны и конспективны.
«13 августа. Закат в Багии. Огненно-красный шар. Чер-
вонцы на ряби. Солнце скрывается поразительно быстро.
Летучие рыбы.
15 августа.... Пернамбуку и последний взгляд на Амери-
ку. Жара, духота. Предложение лечить пик касторкой. У
меня их много.
23 августа. Мадейра. Кораллы, погоня за монетами.
27 августа. Прохладно. Спускают лодки. Получена «вай-
релесс» (радиограмма — В.Т.), что у юго-западной оконеч-
ности Ирландии шатается семь немецких субмарин. Ящик
на волнах — и араб бежит за поясом (спасательным — В.Т.)...»
В пути зоологи узнали, что «Арланса», на котором пол-
тора года назад они плыли в Америку, недавно был потоп-
лен подводной лодкой. «Амазону» повезло больше, и в на-
чале сентября путники добрались до Англии.
226
Пути и судьбы
Сообщение с Россией было нерегулярным, и около пяти
недель они провели в Лондоне, работая в Британском му-
зее и библиотеках, пополняя свои знания о Южной Амери-
ке и обдумывая будущие статьи и доклады. Тем временем
война достигла Лондона. Николай пишет домой: «Недавно
Лондон посетили цеппелины. Бросали бомбы зажигатель-
ные и фугасные. Было много пожаров, много убитых и ра-
неных. Я видел почти... где были взрывы...» (край письма
оборван, — В. Т.). Его и здесь приглашают остаться до конца
войны, подыскав место в какой-нибудь фирме, но он мечта-
ет о встрече с близкими. Только тут из его спины выходит,
наконец, последняя личинка овода «уру». Стрельников же
довез свою, в бедре, до Петрограда.
В первых числах октября коллекции были погружены
на военный транспорт «Цесаревич Алексей», шедший из
Ливерпуля в Архангельск с военным грузом. В двадцатых
числах октября зоологи прибыли в Архангельск.
Из записей Стрельникова мы узнаем, что до Петрограда
довезли только одного попугая. «В дороге его дразнили на
пароходе испанцы и испортили — стал кусать всех малозна-
комых людей».
Немного позднее вернулся Манизер. 2-го октября он вып-
лыл из Рио-де-Жанейро в Ливерпуль на судне «Дана», заб-
рав свои коллекции. А в день отъезда он получил письмо,
сообщающее, что Музей антропологии и этнографии высы-
лает тысячу рублей на продолжение исследований. Слиш-
ком поздно...
Фиельструп на «Сармьенто» возвратился в Буэнос-Ай-
рес 9-го октября и был радостно встречен Амбросетти. Он
писал зоологам в Россию: «Очень доволен, что вернулся из
плавания, становившегося под конец довольно тягостным.
Коллекция, набранная на юге Аргентины и в Перу, невели-
ка, но все же, принимая во внимание короткое время наших
остановок, Амбросетти остался доволен».
На его долю досталась нелегкая работа — упаковать и
отправить в Россию материал, собранный у кадиувео, — и
вообще все, оставшееся в Буэнос-Айресе. Одни только эт-
9*
227
Глава 8
нографические коллекции заняли 34 ящика. Он писал: «22
ноября я сел на борт английского корабля в Ла-Плате и
через 25 дней мы достигли берегов Европы. В Россию воз-
вращался через Норвегию, Швецию и Финляндию. Свой
груз я отправил разными пароходами и по железной доро-
ге. Путешествие по северу Европы длилось 11 дней». И еще
25 дней ему пришлось проскучать в Александровске (ны-
нешнее Полярное), ожидая возможности выехать с грузом.
Только в конце января он добрался до Петрограда.
Ну, а Гейман? Фиельструп сообщает в октябре: «По слу-
хам, он через Боливию прорвался в Перу, из Кальяо отплыл
в Калифорнию, недавно был в Нью-Йорке». Позднее это
подтвердилось; Гейман несколько раз писал в Петроград
Штернбергу, беспокоясь о судьбе своих коллекций, остав-
ленных в Буэнос-Айресе у Амбросетти. Сам же он был при-
влечен посольством к оборонной работе: «Я теперь всецело
занят на амуниционном заводе по приемке снарядов для
России». Позднее он узнает, что его коллекции, в том числе
ящик с серебряными украшениями араукан, «благополучно
получены в Петрограде», и обсуждает со Штернбергом, что
из них оставить в Музее антропологии и этнографии, а что
передать в Москву, профессору Анучину для Музея антро-
пологии университета.
И все-таки Гейман остается Гейманом. В августе 1916
года он пишет Штернбергу: «Целый ряд благоприятных об-
стоятельств складываются у меня для того, чтобы совер-
шить еще одну поездку в Южную Америку. На этот раз в
Колумбию и частично в Венесуэлу с единственной целью
этнографической... Что касается денежных авансов — то это
не обязательно с Вашей стороны, тем более что я имею
собственных средств до 3000 рублей». Откуда у него такие
деньги? Ведь экспедицию в Боливию и Перу он начинал,
как мы помним, с сущими грошами?
Ответ содержит письмо Манизера Гейману, отправлен-
ное 23-го августа. «Кусаю кулаки с досады и зависти, глядя
на Ваши виды (по-видимому, открытки или фото, — В.Т.).
Ведь Северная Америка — давняя моя мечта. А Венесуэла и
228
Пути и судьбы
Колумбия, Ориноко и Амазонка упомянуты Вами, вероят-
но, чтобы подразнить?..» Далее он сообщает о судьбе кол-
лекций своих и Фиельструпа, о том, что коллекции Геймана
лежат на чердаке музея — «ибо без Вас их лучше не тро-
гать», а потом в свою очередь поддразнивает приятеля: «На-
деюсь, что скоро Вы выучитесь по-английски, но совершен-
но недоумеваю, на каком же языке были сто тридцать лекций,
и кому они читались». Так вот в чем секрет! Гейман про-
должает читать лекции и в США! А что касается аудито-
рии, то русских эмигрантов там хватало, да и английский
он должен был уже освоить.
Итак, в начале 16-го года четверо путешественников со-
брались в Петрограде. Интерес к ним огромен, они нарасх-
ват. Уже 10 февраля Фиельструп и Манизер рассказывают
о результатах экспедиции на филологическом факультете
университета, а через несколько дней выступают на заседа-
нии Русского антропологического общества. 30-го марта
Стрельников делает доклад в Географическом обществе и
повторяет его в Петроградском биологическом обществе 19
апреля; в тот же день Танасийчук докладывает в универси-
тете, на зоологическом семинаре профессора В.А.Догеля, а
26 апреля — в Петроградском обществе натуралистов-люби-
телей. Наконец 13 мая Манизер, Фиельструп и Стрельни-
ков выступают в Географическом обществе.
Специалисты очень высоко оценили результаты экспе-
диции — ведь только в Музей антропологии и этнографии
поступило почти восемьсот предметов, собранных у индей-
цев, а в Музей антропологии Московского университета —
более двухсот.При этом собраны они были у племен, зачас-
тую слабо изученных, вещей которых не было не только в
русских, но и в иностранных, даже южноамериканских му-
зеях. Недаром Амбросетти не хотел выпускать из рук кол-
лекцию вещей каа-ы-ва, собранную зоологами.
Огромен был и зоологический материал. Стрельников и
Танасийчук писали Штернбергу: «Всего мы привезли 16
ящиков коллекций (43 пуда) по зоологии, этнографии, бо-
танике. Крупный спиртовой материал в 13 металлических
229
Глава 8
жестянках вместимостью в 50 литров и в 190 стеклянных
банках; было приготовлено 180 птичьих шкурок (около 30
погибло), 20 млекопитающих. Коллекция насекомых — в 16
ящиках — не менее 15000 экземпляров. Привезены гнезда
термитов, некоторых птиц, муравьев; коллекция осиных
гнезд погибла в Парагвае. По ботанике привезены образцы
некоторых медицинских растений, лиан, мирмекофильных
растений и проч.» Кое-какой зоологический материал при-
вез и Манизер.
Успех экспедиции был несомненен, и Штернберг обра-
тился в Географическое общество с представлением о на-
граждении участников экспедиции серебряными медалями.
Манизеру, Фиельструпу, Стрельникову эти награды были
вручены. Но отчего только им? Я прочел об этом награжде-
нии много лет спустя, когда из участников экспедиции в
живых оставался только один Стрельников. Конечно, было
обидно узнать, что мой отец, работавший и подвергавший-
ся опасностям наравне со своими спутниками, почему-то
был обойден. Иван Дмитриевич не мог объяснить, почему
так случилось. Я узнал причину этого из документов, опуб-
ликованных американистом Б.В. Лукиным.
Оказывается, Штернберг предлагал наградить путеше-
ственников не за успешно проведенную экспедицию, не за
громадные коллекции, собранные ценой лишений и опас-
ностей, — а всего лишь «за их доклады в Отделении этног-
рафии», прочитанные 13-го мая. Гейман же был в Америке,
а Танасийчук никак не мог участвовать в том заседании — в
конце апреля уехал в Закавказье, в противосаранчевую экс-
педицию профессора Уварова.
В это лето путешественники приступили к обработке
своих материалов, но возможности для этого у этнографов
и зоологов были неравными.
Обработка этнографического материала состоит в его опи-
сании, систематизации, сравнении с уже известными дан-
ными, научном объяснении тех или иных особенностей язы-
ка или обычаев, создании каких-то общих теорий,
объясняющих возникновение этих особенностей. Для чело-
230
Пути и судьбы
века, который собрал этот материал, он не кажется комп-
лексом разнородных предметов, понятий, слов, а представ-
ляет нечто цельное, уже в процессе сбора в какой-то степе-
ни изученное и осмысленное. Поэтому обрабатывать
этнографический материал, как правило, легче и удобнее
самому сборщику.
Совсем иное положение у зоологов. Давно прошли те
времена, когда путешественник-исследователь сам обраба-
тывал не то что весь, но большую часть собранного матери-
ала. В России последним таким ученым-энциклопедистом
был великий Паллас. С тех пор число животных, известных
зоологам, многократно умножилось; знать все их группы,
заниматься одновременно червями и птицами, моллюсками
и насекомыми стало невозможно.
Поэтому привезенные из больших экспедиций сборы раз-
даются ученым-систематикам, специалистам по разным груп-
пам. Так и поступили наши зоологи, передав свои коллек-
ции для обработки в Зоологический музей. Конечно, они
мечтали о том, чтобы результаты этой обработки опублико-
вать вместе, одним или несколькими томами, как это при-
нято во всем мире. Так поступили Догель и Соколов; уже в
1916 году вышел первый том материалов их африканской
экспедиции. Увы, он оказался и последним...
И вот ящики со шкурками и скелетами, банками и ко-
робками перевезены на стрелку Васильевского острова и
поставлены в хранилище Зоологического музея. Черновой
разборкой занялись сами путешественники. Танасийчук си-
стематизировал сборы по рыбам и птицам, Стрельников за-
нялся насекомыми; материалы по термитам и муравьям он
решил обработать сам. Паразитических червей, собранных
из убитых животных, передали крупнейшему специалисту
по ним, профессору Скрябину, и уже через год вышла его
первая статья о паразитах змей.
Тем временем Николай, не теряя времени, начал писать
цикл очерков о путешествии, надеясь позднее переработать
их в книгу. Они вышли в 1917 году в популярном журнале
«Природа и люди».
231
Глава 8
Но самым продуктивным последний предреволюцион-
ный год стал для Манизера. Он не теряет ни дня, из-под его
пера выходит буквально фейерверк блестящих работ. Он
печатает большую — сорок семь страниц — статью о ботоку-
дах; через три года ее переведут и издадут в Бразилии. Две
статьи выходят в газете «Биржевые ведомости», одна — в
журнале «Природа». Он пишет работы о каингангах, о му-
зыке и музыкальных инструментах племен Бразилии, кото-
рые будут выходить и переводиться вплоть до 1934 года.
Он работает над словарем ботокудов, приводит в порядок
привезенные коллекции, словно зная, как мало времени у
него остается.
И в этом году он делает самое большое свое открытие.
Он открывает экспедицию Лангсдорфа.
Все месяцы жизни у ботокудов Манизер помнил о на-
ходке в Национальном музее Рио-де-Жанейро, о таинствен-
ной, будто без следа исчезнувшей русской экспедиции.
Теперь он просматривает витрины Музея антропологии
и этнографии, роется в фондах, перелистывает книги по-
ступлений и обнаруживает добрую сотню предметов с эти-
кеткой «Лангсдорф». Более того, в соседнем здании, в Зоо-
логическом музее он видит эту этикетку на чучелах
животных.
В поисках ему помогает Гильзен, заведующий отделом
Центральной и Южной Америки; постоянно забегает и Фи-
ельструп, работающий тут же, в библиотеке. Первая наход-
ка — в архиве Академии Наук. Георг-Генрих, он же Григо-
рий Иванович Лангсдорф оказался русским академиком!
Биографический справочник, выходящий в Германии и по-
немецки дотошный, сообщает, что Лангсдорф совершил кру-
госветное путешествие, и какое — с самим Крузенштерном
на корабле «Надежда»... Наконец, Фиельструп находит ста-
тью немецкого этнографа Штейнена со сведениями о бра-
зильской экспедиции Лангсдорфа и, самое главное, со ссыл-
ками на литературу, волшебными ниточками, за которые
можно вытащить бесценный улов новых сведений. Самая
важная из них ведет к бразильскому журналу почти полу-
232
Пути и судьбы
вековой давности. Но его нет ни в одной библиотеке Пет-
рограда! Выручает международная научная солидарность —
Генрих пишет доброму приятелю в Национальный музей в
Рио, и через два месяца приходит бандероль с желанным
журналом. И это — в разгар мировой войны.
За работой Манизера следит академик Радлов. Он стар,
ему под восемьдесят, но он постоянно бывает в музее.
— Пишите не статью, а книгу — Лангсдорф того стоит.
Пишите скорее, я хочу ее увидеть!
И Манизер торопится — он знает, что времени осталось
немного. Он уже поступил добровольцем в армию и носит
погоны вольноопределяющегося. Ему, лингвисту, разумнее
всего было стать военным переводчиком, но он направлен на
курсы метеорологов. С тех пор, как стали применяться отрав-
ляющие газы, мирная метеорология стала одной из важней-
ших военных наук. И Манизер исправно ходит в Главную
Физическую Лабораторию, постигая тайны ветров и осадков,
а все свободное время проводит в музее и библиотеках.
В основу своей книги он положил записки Флоранса,
спутника Лангсдорфа, напечатанные в том самом бразильс-
ком журнале. Он пополняет их массой сведений, по крупи-
цам собранных в литературе, реконструирует маршрут экс-
педиции, отыскивает забытые работы самого Лангсдорфа.
Оказалось, что экспедиция длилась восемь лет, с 1821 по
1829 год, и материально поддерживалась русским прави-
тельством; прав был старик Максимов. Но как мало матери-
алов осталось после нее, ведь зоологические и этнографи-
ческие сборы — это еще не все; должны быть дневники,
карты, письма...
Манизер перерывает архив Академии Наук и находит ве-
ликолепные рисунки художников экспедиции Ругендаса и
Тонэя. Он систематизирует предметы индейского быта, при-
везенные экспедицией, составляет их каталог, собирает все,
что только можно отыскать. Если бы он знал, что совсем
недалеко, в Ботаническом саду, в одном из шкафов с гербар-
ными папками добрую сотню лет пылится обширнейший ар-
хив экспедиции... Его случайно найдут в тридцатом году.
233
Глава 8
Манизер работает скрупулезно и терпеливо, стараясь не
поддаваться эмоциям. А их — предостаточно. Пожелтевшие
страницы рассказывают о тяжких странствиях через дев-
ственные леса и земли воинственных индейцев по ощети-
ненным порогами рекам, о болезнях и опасностях, о смерти
одного из участников экспедиции и о бесконечно печаль-
ном конце самого Лангсдорфа. Человек огромных знаний и
неукротимой энергии, он много месяцев преодолевал тро-
пическую лихорадку, но в конце концов она победила его,
лишив памяти. Верные спутники привезли больного акаде-
мика в Рио; врачи в Бразилии, а потом в Германии подле-
чили его. Он прожил еще двадцать шесть лет, но так ничего
и не вспомнил о величайшем достижении своей жизни.
И вот, наконец, Манизер ставит последнюю точку и пи-
шет короткое предисловие о том, как была написана книга.
Он кончает его словами: «Напечатание ее — запоздалый
долг Академии забытому ее члену».
Долг этот Академия платила долго, книга вышла в свет
только в 1948 году. Но и в рукописи, лежащая в архиве, она
была подобна ядерному запалу, вызывающему цепную реак-
цию. Первые основанные на ней доклады и статьи были
опубликованы этнографом и писателем Богораз-Таном и
Стрельниковым уже в 1926—1929 годах. Затем отыскивают-
ся все новые материалы, число публикаций нарастает лави-
ной. В бразильской прессе пишут о «новом открытии Брази-
лии в русских архивах», выходят многочисленные статьи и
книги, посвященные первой русской научной экспедиции в
Южную Америку — таково теперь ее научное название.
Весной семнадцатого года Генрих Генрихович был от-
правлен на румынский фронт, а летом происходит непопра-
вимое. Вольноопределяющийся 34-й пехотной дивизии, ди-
визионный метеоролог Манизер, восходящая звезда русской
этнографии и лингвистики, 21 июня 1917 года умирает от
сыпняка. Ему было двадцать восемь лет.
Тело его удалось перевезти на родину, и он был похоро-
нен в Детском, совсем еще недавно Царском Селе. Молча
стояли у свежей могилы его спутники по экспедиции.
234
Пути и судьбы
Федору Артуровичу Фиельструпу судьба отпустила боль-
ший срок, чем его другу, — но жизнь его сложилась так, что
опубликовывать свои южноамериканские материалы он не
смог. Довольно многое он обработал; в архивах сохрани-
лись рукописи о кадиувео, шавантах, терено, тексты докла-
дов, подробный дневник путешествия на «Сармьенто». Но
взяться за публикацию не пришлось: надо было зарабаты-
вать на жизнь. Он не смог устроиться в Музей антрополо-
гии и этнографии, где можно было продолжить работу по
Южной Америке. Вакантное место нашлось в этнографи-
ческом отделе Русского музея (ныне Российский этногра-
фический музей). Темы исследований там были, конечно,
совсем иные. Весной 1918 года он вместе с другим этногра-
фом, Руденко, отправился к каким-то сибирским народам —
а в мае вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса и Сибирь
охватило пламя гражданской войны. Фиельструпа мобили-
зовали, он стал переводчиком при французском генерале,
представлявшем Антанту в ставке адмирала Колчака. Толь-
ко в двадцатом году удалось вернуться в Петроград. Его не
арестовали, хотя свое «колчаковское» прошлое он не скры-
вал. Он продолжал работать в Русском музее.
В мае 1983 года я разговаривал с вдовой Федора Арту-
ровича, Еленой Михайловной Пещеревой. Ей было восемь-
десят шесть лет, она потеряла зрение, но ее память, трени-
рованная память научного работника, оставалась ясной.
— О нем говорили, что он был флегматичен? Ничего по-
добного! Он был веселый, остроумный, быстрый на шутку —
но только со своими. Внешне сдержан, а внутри огонь. Отец
его был инженер-электрик, в те годы специальность редкая, и
при нем они жили состоятельно, а когда умер — нужду терпе-
ли жестокую. Мать преподавала английский; между прочим, и
мальчикам Капицам, Петру и Леониду... Федя был хорошо
знаком с Гумилевым. Как-то они поменялись — Федя дал
ему несколько буддийских иконок на бумаге, которые при-
вез из Монголии, а Гумилев три абисинских картинки, они
долго у него висели. С Манизером Федя дружил и горевал о
нем, считал его человеком с задатками гениального ученого.
235
Глава 8
— В двадцатые годы, когда мы еще не были женаты, он
получал два жалованья — в Русском музее и в академичес-
кой комиссии по изучению народностей СССР. Одна зло-
язычная дама говорила, что он страшно скуп, а я случайно
узнала, что одно жалованье он отдавал — половину в семью
арестованного друга-этнографа, Николая Павловича Анци-
ферова80, а другую какой-то старушке. Жил же на одно жа-
лованье, довольно скудное. — Анциферов, Анциферов.. —
всплыло у меня в голове. Да ведь это тот самый Анцифе-
ров, автор великолепной «Души Петербурга»! —
— Работал Федя в отделении Кавказа и Средней Азии,
каждый год ездил в экспедиции. А взяли его двадцать шес-
того ноября тридцать третьего года, вместе с заведующим
отделением Александром Александровичем Миллером, с Гле-
бом Анатольевичем Бонч-Осмоловским — он занимался Кры-
мом — и с другими сотрудниками. Мало кто вышел потом.
А о Феде я знала, что он не перенесет тюрьму. Так и полу-
чилось, он прожил всего десять дней, умер шестого декабря.
Сердце у него было слабое...
Разговор этот шел в тесноватой комнате с пустыми
книжными полками вдоль стен. Читать Елена Михайловна
не могла, пенсия маленькая — вот и продала библиотеку.
То и дело она начинала плакать, и я чувствовал себя пос-
ледним негодяем, мучающим старуху. Но из живущих она
была, наверное, единственным человеком, знавшим Фи-
ельструпа...
Много лет спустя, в 1992-м вышли воспоминания Анци-
ферова, я стал искать в них фамилию Фиельструпа — и,
конечно, нашел. Вместе с Анциферовым он был участни-
ком студенческого Эрмитажного кружка. «Этот датчанин
вполне обрусел, но все же в нем чувствовалась его сканди-
навская кровь. Он был чрезвычайно деликатен, аккуратен,
как-то особенно изящен. К общественному движению Фе-
дор Артурович относился сдержанно и этим отличался от
нас». А в примечаниях к этой книге я нашел слова другой
эрмитажницы, Марии Михайловны Левис: «Сын датчанина
и англичанки, он умер как русский. На допросе».
236
Пути и судьбы
Судьбу Геймана можно проследить только пунктиром.
После Февральской революции он по-прежнему работал в
Штатах на патронном заводе, после Октябрьской, по дан-
ным Б. В. Лукина, «занимался культурно-просветительной
работой среди русских эмигрантов»; невольно возникает
мысль — читал лекции! По-видимому, занялся бизнесом и
смог сколотить какое-то состояние (можно ли сомневаться
в этом, зная характер Сергея Вениаминовича?). В 1932 году
он переехал во Францию, в Ниццу, где жило много русских
эмигрантов. В шестидесятые годы трижды приезжал в СССР,
передал дневники своих странствий в Музей антропологии
и этнографии, тогда с ним беседовал Б. В. Лукин. Я узнал
об этом через несколько лет и очень жалел, что не удалось
увидеть этого энергичного, ни при каких обстоятельствах
не унывающего человека.
Осталось рассказать о зоологах. Февраль девятнадцатого
года, и метель метет так же, как пять лет назад, но совсем
иначе выглядит Петроград. На улицах — протоптанные в
снегу тропинки, в окнах тусклый свет коптилок. Наглухо
заперты ворота зоосада, спят в своих клетках голодные зве-
ри. Они, как и люди, сидят на скудном пайке. Редко-редко
удается раздобыть павшую лошадь для хищников, обычный
рацион львов и ягуаров — перловая каша. Несколько окон
конторы освещено. Здесь кабинет директора или, как тогда
писали, заведывающего зоосадом. Заглянем в него. Пройти
туда можно только через большую комнату с огромными
цинковыми лоханями, в которых обитают четыре крокоди-
ла. Их перевели сюда после того, как два крокодила погиб-
ли от холода. Посетители, заходящие по делам, в ужасе ша-
рахаются, увидев зубастые пасти. В небольшой комнате
почти тепло, и освещена она не коптилкой, а трехлинейной
керосиновой лампой с жестяным отражателем — роскошь
по тем временам. У стены под планом зоосада и пучками
ярких перьев, заткнутыми за прикнопленные фотографии —
большой письменный стол с чернильным прибором. Но сей-
час чернильницы сдвинуты в сторону вместе с небрежно
брошенными круглыми, прямоугольными и овальными пе-
237
Глава 8
чатями зоосада; культ печати не успел возродиться, сейфа
для них еще нет. Над столом склонились двое. Это ученый
секретарь Научного института имени Лесгафта Стрельни-
ков и заведующий зоосадом Танасийчук. И снова, как пять
лет назад, перед ними лежит карта Южной Америки.
— Значит, так; судно с экспедицией идет в Буэнос-Ай-
рес, принимает на борт аргентинских участников, поднима-
ется по Паране и спускает на берег один из отрядов экспе-
диции. Затем, вернувшись к морю, проходит до Рио, берет
бразильцев и идет в Амазонку, чтобы где-то за Манаусом
оставить вторую партию. Далее — Антильские острова, там
остается геологический отряд. Затем судно отвозит в Рос-
сию собранные коллекции и животных для зоологического
сада. Потом возвращается в Америку и собирает высажен-
ные отряды.
— Нужен заход в Перу, на этом настаивают ботаники. Да
и для нас там интересно. И конечно, обязательно Огненная
Земля.
— Вся экспедиция — на два года. Шесть научных отря-
дов, человек двадцать пять, да еще коллекции. Нужно мно-
го места...
— Шокальский обещал похлопотать о царской яхте, она
должна быть вместительной...
Сейчас мы понимаем, что это было чистейшей фантас-
тикой — в голодном Петрограде, в разгар гражданской вой-
ны готовить экспедицию в Южную Америку. Но фантас-
тичным было время, и тогда никто не счел пустой блажью
планы двух молодых ученых. Возникает общество по изу-
чению Южной Америки, в числе его организаторов ботаник
Федченко, этнограф Богораз-Тан, зоолог Шмидт и, конечно
же, Стрельников и Танасийчук. Одна из главных целей об-
щества — организация большой комплексной экспедиции.
В мае 1919 года вопрос о ней уже решается на конферен-
ции Академии Наук, где организуется Тропическая комис-
сия Академии под председательством ботаника, академика
Бородина, брата композитора, с заместителем — Шокальс-
ким, теперь уже президентом Географического общества, и
238
Пути и судьбы
востоковедом академиком Бартольдом. В комиссию вошло
целое созвездие ученых — Ольденбург, Ферсман, Стеклов,
Книпович, Берг, знаменитый путешественник Козлов — и,
естественно, организаторы экспедиции по изучению Юж-
ной Америки.
В июне они представляют в Наркомпрос обоснование и
смету экспедиции, для нее выделено судно — царская яхта
«Зарница». Она стоит поблизости, у Английской набереж-
ной, наши зоологи уже осмотрели ее... О планах экспедиции
сообщили газеты, был объявлен конкурс для участников.
Увы, планы так и остались планами. На Петроград шел
Юденич, на южном фронте бои с Деникиным и Врангелем,
в 20-м году началась война с Польшей. Наркомат просвеще-
ния заявил о несвоевременности «этого предприятия в мо-
мент настоящих международных осложнений».
Но работа над материалами, привезенными зоологами,
продолжалась. В 1920 году Скрябин, оказавшись в Ново-
черкасске, публикует там вторую статью, посвященную па-
разитам парагвайских змей. Позднее вышли статьи Стрель-
никова о муравьях и термитах, о связи муравьев с цекропией.
Публикует он и работы о верованиях индейцев, сделанные
по материалам своим и Манизера.
Николай не смог написать книгу, которую собирался. Со-
хранились наброски на оборотах акций нефтепромышлен-
ного «Каспийского товарищества» — с бумагой было плохо
в те годы. Но для перепечатки дневников он достал хоро-
шую бумагу, нашел и машинистку, и переплетчика. Плот-
ный том в триста сорок восемь страниц уцелел, пройдя много
невзгод.
Шли годы, пути зоологов разошлись. Ивана Дмитриеви-
ча пощадили пронесшиеся над страной и наукой катаклиз-
мы. Профессор Института Лесгафта, Ленинградского уни-
верситета, Сельскохозяйственного института, он вел
исследования по экологии, сравнительной морфологии, про-
блемам видообразования, был организатором и участником
многих экспедиций. Довелось ему попасть и в Америку, —
правда, Северную; в конце двадцатых годов он работал в
239
Глава 8
Гарвардском университете и делал доклады на Междуна-
родном этнографическом конгрессе. Порой он пошучивал,
что никогда не сдавал никаких экзаменов и не защищал
диссертаций (докторскую степень ему присудили без защи-
ты), но трудно было назвать самоучкой человека, знавшего
пять языков, учившегося у таких ученых, как Лесгафт, Меч-
ников, Метальников.
Правда, было у него одно качество, присущее многим
самоучкам — по многим вопросам он имел мнение, резко
отличное от общепринятого. Следуя своему учителю Лес-
гафту, он был, наверно, одним из последних убежденных
русских ламаркистов81. Во время лекций часто рассказы-
вал студентам о странствиях по тропическим лесам и са-
ваннам — но больше ничего о путешествии в Южную Аме-
рику не написал.
Ивану Дмитриевичу досталось завидное здоровье и дол-
гая, счастливая жизнь. В девяносто три года, незадолго до
смерти, он радовался тому, что еще может получать наслаж-
дение от чтения своего любимого Канта. Конечно, в под-
линнике.
Иная судьба выпала его спутнику. Николай Парфентье-
вич Танасийчук в середине двадцатых годов перешел рабо-
тать на Мурманскую биологическую станцию и связал свою
жизнь с морями. На утлых суденышках он плавал к кромке
льдов, изучал животный мир морского дна и законы пере-
движения косяков рыбы. Жизнь и работа складывались ин-
тересно и ярко — но в марте 1933 года в «Ленинградской
правде» появилась статья «Осиное гнездо», в которой со-
трудники Мурманской станции обвинялись во вредитель-
стве. В числе прочих был упомянут и «б. офицер Танасий-
чук» — никогда не служивший ни в какой армии... Арест,
потом освобождение и через несколько месяцев новый арест,
уже всерьез. Суда не было, работала «тройка» сподвижни-
ков Ягоды. Но время было еще сравнительно мягкое, и по
достославной 58-й статье он получил только три года лаге-
рей за «пассивное вредительство» (было и такое)82. Попал в
Прорвлаг, в местности Прорва на безводном берегу Каспия
240
Пути и судьбы
между устьями Урала и Эмбы. А после освобождения —
ссылка в Астрахани, и снова работа по ихтиологии и морс-
кие экспедиции, теперь уже по Каспию.
Мое воображение с детства занимала большая темно-
синяя книга, — лежавшая на одной из полок книжного шка-
фа. Непривычно большие листы с крупными машинопис-
ными строчками, старая орфография. Рядом — стопка
потрепаных журналов, где сразу за текстом отречения царя
и портретами членов Временного правительства шли «Очер-
ки путешествия по Бразилии, Боливии и Парагваю» с фо-
тографиями тропических лесов и белого от пены водопада.
Тут же пожелтевшие вырезки из газет, карты, документы.
На стене в кабинете отца висел тесак-мачете с рукояткой из
какого-то слоистого камня; рядом с ним — длинный, двух-
метровый лук с волосяной тетивой и колчан, наполненный
стрелами из обожженного дерева. Лук был такой тугой, что
я, двенадцатилетний мальчишка, сколько ни пытался, не мог
хоть немножко натянуть его. Около колчана висела фото-
графия отца — молодого, веселого и оборванного, с мачете —
тем самым — за поясом, а вокруг него стояли обнаженные
темнокожие люди. Я слушал рассказы о странствиях в дале-
кой стране, где вокруг цветов вьются крохотные, похожие
на бабочек, птицы, а бабочки огромны и сами похожи на
птиц. Там шумит один из самых больших водопадов мира, а
по берегам рек греются на солнце крокодилы... «Вот подож-
ди — напишу книгу, и ты прочитаешь там об этом — и о
многих других интересных вещах...»
Началась война, и в нашу жизнь вошло жесткое слово
«спецпереселение». А когда мы снова обрели дом — не было
ни лука, ни мачете, ни диковинных круглых плодов, похо-
жих на коричневые полированные камни. Но дневник, пись-
ма, рукописи удалось сохранить — и не раз отец сетовал,
что некогда за них взяться. Экспедиции, облеты каспийс-
ких промыслов на тряской амфибии, работа в лаборатории,
совещания и конференции — для книги об Америке време-
ни не оставалось. Была только мечта — «вот разгружусь
немного и начну писать». Но так и не смог начать.
241
Глава 8
И за несколько дней до смерти, догадываясь о безнадеж-
ности своего положения, он рассказывал веселые истории,
случавшиеся с ним и его друзьями в далеких краях, в дале-
кой юности.
В Зоологическом институте Академии Наук, рядом со
сборами Пржевальского, Семенова Тян-Шанского, Лангсдор-
фа заботливо хранятся зоологические коллекции, собран-
ные Манизером, Стрельниковым, Танасийчуком. К ним об-
ращаются ученые, их изучают, сравнивая с животными,
собранными в других странах и частях света; нет-нет, да и
мелькнут в статье или книге ссылки на материалы Второй
русской экспедиции в Южную Америку.
В соседнем доме, в старинной Кунсткамере, в Музее ан-
тропологии и этнографии в одной из витрин лежат утварь
и оружие каа-ы-ва, вещи ботокудов — сосуды из бамбука,
диски-ботоки, носовая флейта, та самая, на которой играл
Манизер. Неподалеку браслеты из перьев индейцев чама-
коко — не те ли, что выменял на марки Гейман? Висит
табличка: «Часть коллекции, представленной на экспози-
ции, собрана русскими экспедициями академика Г.И. Ланг-
сдорфа и Г.Г. Манизера». И здесь их имена рядом...
242
ПРИМЕЧАНИЯ
1	Кайман крокодиловый, жакарэ — крокодил семейства аллигаторов,
распространенный в Центральной и Южной Америке. Имеет сужен-
ную впереди, длинную морду; размер — до 2,6 м. Другой вид, черный
кайман, достигает длины до 4,5 м. Молодые кайманы питаются глав-
ным образом водными насекомыми, взрослые — любой добычей, ко-
торую могут осилить. Все виды кайманов включены в Международ-
ную Красную книгу.
2	Лесгафт Петр Францевич (1837—1909) — врач, анатом и педагог, ос-
новоположник научной системы физического воспитания в России.
3	Аренс Лев Евгеньевич (1890—1967) — зоолог, исследователь биологии
копытных животных и общественных насекомых; много лет работал
в заповедниках.
4	Соколов Борис Федорович (?—?) — зоолог, специалист по простей-
шим, до 1920 г. старший ассистент Биологической лаборатории име-
ни Лесгафта.
5	Танасийчук Николай Парфентьевич (1890—1960) — зоолог, ихтиолог.
Был первым советским директором Петроградского зоологического сада,
затем работал в Лаборатории имени Лесгафта, па Мурманской биоло-
гической станции и Волго-Каспийской рыбохозяйственной станции.
6	Фиельструп Федор Артурович (1889—1933) — этнограф и филолог. В
20-е годы работал помощником хранителя отделения этнографии Кав-
каза и Средней Азии этнографического отдела Русского музея (ныне
Российский этнографический музей).
7	Метальников Сергей Иванович (1870—1946) — зоолог, специалист по
простейшим. Профессор Петербургского университета, заведующий
Биологической Лабораторией имени П.Ф. Лесгафта. С 1919 г. рабо-
тал в Институте Пастера в Париже.
8	Давыдов Константин Николаевич (1877—1960) — зоолог, эмбриолог,
морфолог. С начала 1920-х гг. в эмиграции; много лет жизни посвя-
тил изучению природы Вьетнама.
9	Соколов Иван Иванович (1885—1972) — зоолог и цитолог, профессор
Ленинградского университета.
10	Дембовский Ян (1889—1963) — польский биолог и государственный
деятель, президент Польской Академии Наук, автор работ по пробле-
мам зоопсихологии.
243
Примечания
11	Манизер Генрих Генрихович (1889—1917) — выпускник историко-
филологического факультета Петербургского университета, языко-
вед и этнограф.
12	Стрельников Иван Дмитриевич (1887—1981) — зоолог, автор работ
по экологии и сравнительной морфологии, профессор Ленинградско-
го сельскохозяйственного института.
13	Догель Валентин Александрович (1882—1955) — зоолог, профессор
Ленинградского университета, член-корреспондент Академии Наук,
основатель научной школы протозоологов и паразитологов.
14	Щерба Лев Владимирович (1880—1944) — языковед, академик, спе-
циалист по общему языкознанию, славистике, романистике и ряду
других дисциплин.
15	Бодуэн де Куртене Иван Александрович (1845—1929) — языковед,
член-корреспондент Академии Наук, автор работ по славянскому язы-
кознанию; отредактировал и дополнил «Толковый словарь живого
великорусского языка» В.И. Даля.
16	Штернберг Лев Яковлевич (1861 — 1927) — этнограф, член-корреспон-
дент Академии Наук, автор работ по этнографии народов Сибири и
первобытной религии.
17	Хрдличка Алеш (1869—1943) — антрополог, уроженец Чехии, руково-
дитель отдела антропологии Национального музея США в Вашинг-
тоне, автор теории о неандертальской фазе в развитии человека, обо-
сновал гипотезу о первоначальном заселении Америки выходцами из
Азии.
18	Гейман Сергей Вениаминович (1887— ?) — студент Петербургского
Психоневрологического института; в 1916 г. оставлен при российском
посольстве в США, выполнял работу по приемке боеприпасов. С 1932
г. жил в Ницце. В 1960-е годы трижды приезжал в СССР, передал
Институту этнографии свои путевые дневники и другие записи.
19	Радлов Василий Васильевич (1837—1918) — лингвист и этнограф,
академик, основоположник сравнительно-исторического изучения тюр-
кских языков, один из организаторов Музея антропологии и этногра-
фии и его директор.
20	Анучин Дмитрий Николаевич (1843—1923) — антрополог, этнограф,
археолог, географ. Академик. Один из основоположников антрополо-
гии в России, президент Общества любителей естествознания, антро-
пологии и этнографии.
244
Примечания
21	Амбросетти Хуан Баутиста (1865—1917) — аргентинский этнограф,
археолог, фольклорист. Директор Этнографического музея факуль-
тета философии и филологии Университета в Буэнос-Айресе.
22	Виктория регия — первоначальное (и ставшее общепринятым) назва-
ние многолетнего водного растения семейства нимфейпых, или кув-
шинковых. Известны два вида - Виктория амазопика в бассейне Ама-
зонки и в реках Гвианы и Виктория круциана в бассейнах рек Ла-Платы,
Параны и Парагвая. Листья достигают двух метров в диаметре (у В.
амазопика до 2,2 м), раскрывшийся цветок до 35-40 см в диаметре.
23	Гальярдо, Анхель (1867—1934) — аргентинский биолог, глава Арген-
тинского научного общества, профессор факультета медицинских наук,
позднее директор Музея естественной истории в Буэнос-Айресе и
ректор университета Буэнос-Айреса.
24	Хиккеп, Кристобаль Мария (1875—1935) — аргентинский ботаник и
агроном.
25	Лафопе-Кеведо Самуэль (1835—1920) — аргентинский лингвист, ар-
хеолог и историк, директор Музея города Ла-Платы.
26	Леман-Нитцше Роберто (1872—1938) — аргентинский антрополог, за-
ведующий кафедрой антропологии факультета философии и фило-
логии университета в Буэнос-Айресе.
27	Кебрачо (квебрахо, квебрачо) — субтропические южноамериканские
деревья из семейства анакардиевых и кутровых. Наиболее известен
красный кебрачо. Из древесины и коры, содержащих до 25 % танпи-
на, вырабатывается дубильный экстракт; высоко ценится и тяжелая,
очень твердая древесина.
28	Пираньи — рыбы семейства пираньевых. Обладают сжатым с боков,
высоким телом и мощными челюстями с острыми, клиновидными зу-
бами. Длина от 25 до 50-60 см. Охотятся за всем, что движется в воде;
живут стаями, крайне агрессивны; нападение могут спровоцировать
беспорядочные движения жертвы и в особенности запах крови.
29	Легуа, лига — мера длины, равная 5572 м.
30	Эпифиты — растения, поселяющиеся па стволах и ветвях других рас-
тений и получающие питательные вещества из окружающей среды (а
не из растения-хозяина, как паразиты). Обладают приспособлениями
для улавливания воды и минеральных солей из воздуха — такими,
как губчатые покровы на корнях, «корневые гнезда», в которых скап-
ливается органика, листья-воронки, удерживающие воду.
245
31	Маниока, маньока, маниок — род растений семейства молочайных. Ма-
ниок съедобный — древнее культурное растение Южной и Централь-
ной Америки. Растение с мощным одревесневающим стеблем высотой
до 3 м, с клубневидно утолщенными корнями длиной до 50 см и более,
весом до 15 кг, содержащими до 40% крахмала. Из них получают муку
и крупу. Содержат горький глюкозид, распадающийся с образовани-
ем синильной кислоты, поэтому сырые корни ядовиты.
32	Пекари — парнокопытные животные, близкие к свиньям. Распростра-
нены в Южной и Центральной Америке, населяют леса и кустарни-
ковые заросли, питаются главным образом растительной пищей. Три
вида; наиболее часто встречающийся — ошейниковый пекари — ко-
ричневато-черный, с желтовато-белой полосой, опускающейся от за-
тылка под горло. Длина до 100 см, вес 18-25 кг.
33	Мбокайя, Акрокомиа мбокайя — пальма из семейства пальмовых, с
длинными перистыми листьями. Плоды содержат большое количе-
ство съедобного масла.
34	Жатоба, Хименеа курбариль — дерево из семейства цезальпиниевых.
Плоды — крупные коричневые стручки, содержащие несколько се-
мян, заключенных в мучнистую сладкую массу.
35	Папайя, дынное дерево — растение семейства кариковых. Прямой
древовидный ствол увенчан кроной пяти-семилопастных листьев.
Плоды — гигантские ягоды весом в 2 кг, похожие на дыню. Из млеч-
ного сока листьев и незрелых плодов получают протеолитический
фермент папаин. Родила — Центральная Америка; широко расселена
человеком в тропическом поясе Земли.
36	Броненосцы — единственные из современных млекопитающих, тело
которых покрыто роговыми пластинками. Некоторые виды при опас-
ности могут сворачиваться в шар, другие крайне быстро закапывают-
ся в землю. Около двадцати видов, обитающих в Южной и Цент-
ральной Америке; наиболее обычный и распространенный
девятипояспый броненосец, длиной до 50 см, хвост до 40 см, весом до
6 кг. Роет норы в берегах ручьев и рек, питается червями, насекомы-
ми и их личинками. Объект охоты; обладает нежным и вкусным мя-
сом, панцири используются как корзинки и для различных поделок.
37	Пучкогнезды — птицы рода Фацелодомус из семейства птиц-печпи-
ков. Сооружают висячие гнезда с боковым входом из мелких вето-
чек, сухой травы, листьев; диаметр гнезд 50 см и более.
246
Примечания
38	Птицы-печники — довольно обширное (около 220 видов) семейство
птиц отряда воробьинообразных, средней и малой величины, широко
населяющих Южную Америку. Виды рода Печник (Furnarius) скла-
дывают гнезда из глины или грязи, напоминающие земляную печку,
со сложным боковым входом, ведущим в гнездовую камеру. Некото-
рые виды строят сообща крупные «многоквартирные» гнезда. Пита-
ются главным образом насекомыми.
39	Сейба, или хлопковое дерево, — листопадное дерево из семейства
баобабовых, высотой до 45 м, ствол до 12 м в обхвате, часто с могу-
чими ребристыми контрфорсами. Семенные коробочки наполнены
шелковистыми волокнами — капоком, широко используемым для
набивки спасательных поясов (плавучесть в 5 раз больше, чем у проб-
ки), мебели, подушек. Семена содержат до 25 % масла, употребляе-
мого в пищу. Родом из Южной Америки, широко культивируется в
тропиках Африки и главным образом Азии.
40	Носухи, или коати, — животные семейства енотовых, обитают в суб-
тропических и тропических лесах обеих Америк. Тело длиной до 67
см с хвостом такой же длины, вес до 11 кг, короткая шерсть, рыжая
на спине и серая на брюхе. Морда очень длинная, с подвижным кон-
цом носа. Часто живут группами до 5-6 и даже до 40 особей. Кор-
мятся преимущественно на земле, по очень хорошо лазают по дере-
вьям, охотясь на мелкую живность и грабя птичьи гнезда.
41	Морфо — крупные тропические американские бабочки из семейства
морфид. Их крылья несут оптические чешуйки, в которых происхо-
дит интерференция света; при определенном наклоне крыльев они
сияют, как полированный металл.
42	Атта, или муравьи-листорезы, совершают набеги на деревья, срезая
кусочки листьев и унося их в свое гнездо. Там эти листья, разжеван-
ные и смешанные со слюной и экскрементами, складываются в специ-
альные камеры, где на этом субстрате вырастают ветвящиеся гифы —
грибные нити, служащие пищей муравьям. При вылете из гнезда
молодая самка уносит кусочек грибницы, которую выращивает в но-
вом гнезде.
43	Агути — грызуны, внешне напоминающие крупных короткоухих кро-
ликов. Обитают в лесах тропической Америки, питаются листьями,
опавшими плодами и орехами. Быстро бегают, хорошо плавают. Наи-
более известен бразильский агути с золотисто-коричневой или крас-
новатой шерстью, весом до 3-4 кг.
247
44	Игуаны — обширное (свыше 600 видов) семейство ящериц, распрост-
раненных почти исключительно в Новом Свете. Многочисленные дре-
весные виды отличаются высоким, сжатым с боков туловищем и уп-
лощенным с боков хвостом; многие виды обладают высоким зубчатым
гребнем, проходящим вдоль спины. Игуаны часто бывают ярко окра-
шены, но нередка и покровительственная окраска, делающая ящериц
невидимыми в листве. Самый крупный вид - обыкновенная, или зе-
леная, игуана, обитающая в Центральной Америке, достигает 180 см
в длину.
45	Кумбару, Диптерикс оппозитифолиа — дерево из семейства бобовых,
имеет съедобные плоды.
46	Гаучо — первоначально название этнической группы, возникшей от
браков испанцев с индейскими женщинами; впоследствии этим сло-
вом стали называть конных пастухов на скотоводческих фермах.
47	Арапаима — одна из крупнейших пресноводных рыб; по некоторым
данным, достигает 4,6 м в длину и весит до 200 килограммов. Отно-
сится к семейству араваповых, наиболее древних из живущих кости-
стых рыб. Голова покрыта костными пластинками, спинной и аналь-
ный плавники отнесены далеко назад. Плавательный пузырь очень
велик, стенки его пронизаны сетью кровеносных сосудов, благодаря
чему может действовать подобно легкому, усваивая кислород возду-
ха. Хищник, охотящийся па рыб.
48	Эцитоны относятся к семейству дорилин, или муравьев-кочевников.
Они не строят постоянных гнезд и живут, странствуя по лесу плот-
ной колонной. Периодически колонна останавливается и в каком-
нибудь укромном месте образует живое шарообразное гнездо, объе-
мом до кубического метра, пронизанное ходами и полое в середине.
В это время у самки сильно разрастается брюшко и опа откладывает
яйца. Когда вышедшие из них личинки подрастают, гнездо рассыпа-
ется и снова превращается в колонну.
49	Песчаная блоха — абориген тропической Америки, но завезена чело-
веком в Африку и па Мадагаскар. Оплодотворенная самка внедряет-
ся в кожу хозяина — им может быть грызун, какое-нибудь другое
животное или человек. Она сосет кровь, брюшко ее пузыревидно
раздувается, возникает язва, через которую блоха выбрасывает яйца.
Воспаление, вызываемое этими блохами у грызунов, нередко приво-
дит к отламыванию пальцев.
248
Примечания
50	Коперниция бразильская, восковая пальма — дерево семейства паль-
мовых, 10-15 м высотой. Листья покрыты толстым слоем воска, ко-
торый применяется как пчелиный. Из верхней части ствола получа-
ют саго и пальмовую муку. Горьковатые плоды съедобны.
51	Паламедеи — крупные грузные птицы отряда гусеобразных, населяют
побережья мелководных водоемов Южной Америки. Величиной с ле-
бедя, без плавательных перепонок, с довольно короткой шеей, они не
плавают и не ныряют. Держатся стаями, в полете напоминают хищ-
ных птиц, подолгу парят в воздухе. Питаются растительной пищей,
бродя по водоемам.
52	Ябиру бразильский — крупный аист. Питается рыбой, лягушками,
улитками; строит гнезда па высоких деревьях.
53	Яканы — птицы подотряда Куликовых, отличаются длинными ногами с
длинными пальцами и длинными ногтями на них. В тропиках Нового
Света — американская якана с рыжим оперением и более темной голо-
вой и шеей. Обитают на пресноводных водоемах, перебегая по листь-
ям водных растений; плавают и ныряют, кормясь семенами и мелки-
ми водными животными. При опасности часто прячутся в воду.
54	Кустарниковая собака — темно-бурое животное с буровато-желтой го-
ловой и плечами. Голова крупная, морда короткая и тупая, уши корот-
кие. По общему облику напоминает некрупную дворняжку. Обитает в
лесах и саваннах Центральной и Южной Америки. Охотятся эти со-
баки по ночам, небольшими стаями; отлично плавают и ныряют.
55	Анаконда — крупнейшая в мире змея. Средняя длина 5-6 м, но встре-
чаются особи до 10 м и даже более крупные. Сероватозелепая, с
крупными темно-бурыми пятнами; эта окраска прекрасно маскирует
змею, лежащую в воде. Обитает в мелководных водоемах, озерах,
старицах и болотах. Охотится на различных млекопитающих, водо-
плавающих птиц, даже молодых кайманов. Прекрасно плавает и ны-
ряет, не отходит далеко от воды.
56	Урубу, часто называемые грифами-урубу, — птицы из семейства ка-
тартид, или американских кондоров, родственники самых крупных
птиц Земли — кондоров. Они совсем не близки к евразийско-афри-
канским грифам, хотя и обладают сходным образом жизни. Урубу —
черные птицы с голой бородавчатой кожей па голове и шее, длиной
до 65 см и весом до 2 кг. Одна из самых многочисленных птиц Аме-
рики; огромные стаи урубу собираются на свалках. Питаются пада-
249
лью и отбросами, но нередко ловят и живую добычу. При поисках
пищи пользуются не только зрением, но и обонянием, что уникально
для птиц.
57	Франсиа Хосе Гаспар (1766—1840) — диктатор Парагвая в 1814—
1840 гг.
58	Лопес Карлос Антонио (1792—1862) — президент Парагвая в 1844—
1862 гг.
59	Лопес Франсиско Солано (1827—1870) — президент Парагвая в 1862—
1870 гг.
60	Бертони Мойсес Сантьяго (1857— 1929) — ботаник и этнограф, швей-
царец по происхождению. В 1884 г. уехал в Аргентину, чтобы осно-
вать там сельскохозяйственную социалистическую колонию. Позднее
обосновался в Парагвае, был основателем и директором сельскохо-
зяйственной школы, опубликовал многочисленные работы по бота-
нике, о языке гуарани и о цивилизации этого народа.
61	Рондон Кандидо Мариано да Сильва (1865—1958) — маршал, бра-
зильский общественный и военный деятель, географ и этнограф. Орга-
низатор и первый руководитель «Службы защиты индейцев».
62	Араукарии — деревья семейства араукариевых, наиболее примитивно-
го среди хвойных. Кора выделяет смолу с высоким процентом эфир-
ных масел. Семена — важный пищевой продукт. Древесина высоко
ценится. Араукария бразильская, высотой до 50 м, образует редкос-
тойные леса в южной Бразилии, Парагвае и северо-восточной Арген-
тине. Араукария чилийская, еще более высокая, растет в горных ле-
сах Чили.
63	Южные буки, нотофагусы, — деревья из семейства буковых, распрос-
транены в лесах южного полушария — в Южной Америке, Австра-
лии, Новой Зеландии. Особенно ценен обитающий в Чили нотофагус
высокий, с ярко-красной или вишнево-красной древесиной, устойчи-
вой против гниения. Высота деревьев до 80 м.
64	Фицройя патагонская, алерце, «чилийская лиственница» дерево се-
мейства кипарисовых, распространено в Чили. Высота до 50 м, дре-
весина красная, блестящая, легкая, похожая на древесину кипариса.
65	Бриджес Томас (?—?) — миссионер, этнограф, автор ряда цепных
работ о индейцах Огненной Земли.
66	Изразцов Константин Гаврилович (1865—1953) — епископ, глава рус-
ской православной церкви в Аргентине.
250
Примечания
67	Амфисбена, или двуходка, — пресмыкающееся подотряда амфисбеп.
Червеобразное безногое тело в отличие от чешуи ящериц и змей
покрыто цельной роговой пленкой, разделенной па правильные че-
тырехугольники, внешне напоминающие чешую. Может одинаково
легко передвигаться вперед и назад; глаза, как у многих других рою-
щих животных, скрыты под кожей, просвечивая небольшими темны-
ми пятнами. Крайпе редко появляется па поверхности, проводя жизнь
под землей и в гнездах муравьев и термитов, которыми питается.
Наиболее обычный южноамериканский вид — ибижара, или белая
амфисбена, длиной до полуметра и более; сверху она желто-бурая
или коричневая, светлеющая книзу, с белым брюхом.
68	Жарарака — самая многочисленная ядовитая змея в Центральной и
Южной Америке. Относится к семейству ямкоголовых змей, как и
гремучая змея. Длина до 1,5 м; желтовато-бурая, с двумя рядами Со-
образных пятен по бокам. Обитает в кустарниковых и травянистых
саваннах и сухих редколесьях. Охотится по ночам за грызунами и
птицами. В Бразилии стоит на первом месте среди виновников змеи-
ных укусов (80-90%). Смертность людей от укусов достигает 10-
12%. Родственная ей жараракусу (рис. па стр. 170) значительно круп-
нее, но встречается редко.
69	Каскавела, или страшный гремучник, — красновато-бурая змея дли-
ной около 1,5 м, красновато-бурая, со светло-желтым зигзагообраз-
ным рисунком. Относится к семейству ямкоголовых змей, обитает в
редколесьях и саваннах, в сумерках и ночью охотится на грызунов.
Имеет на конце хвоста «погремушку» из твердых кожистых колпач-
ков-колокольчиков, частично надетых друг на друга. Яд широкого
спектра действия, смертность от укуса может достигать 70%.
70	Бушмейстер, или сурукуку, — ядовитая змея, самый крупный пред-
ставитель семейства ямкоголовых змей, обладающих чувством тер-
молокации. Обитает в густых влажных лесах Южной Америки, дер-
жится на земле близ воды, охотится на мелких млекопитающих и
птиц. Ядовитые железы очень крупные, ядовитые зубы длиной до 2,5
см. Ныне редок.
71	Мошки — двукрылые насекомые семейства мошек, или симулиид.
Кровососы, переносчики ряда болезней. Личинки и куколки — в ру-
чьях и реках, где живут прикрепившись к камням, гальке, водорос-
лям, опавшим ветвям деревьев.
251
72	Ягуар (испанское название — онса) — крупная кошка, распространен-
ная в странах Центральной и Южной Америки и на юге Северной.
Достигает длины 180 см (с хвостом 270), весит до 130 кг. Характерна
пятнистая окраска, великолепно маскирующая животное. Неутоми-
мый охотник, ведущий бродячую жизнь; хорошо и охотно плавает,
переплывая даже широкие реки.
73	Капибара, или водосвинка, — самый крупный в мире грызун, из се-
мейства водосвинковых. Обитает в Центральной и Южной Америке.
Внешне похожа на гигантскую морскую свинку с крупной головой.
Длина тела — около 1,5 м, вес 50-60 кг. Пальцы ног с небольшими
плавательными перепонками. Шерсть рыжевато-бурая, жесткая. Оби-
тает на берегах рек, питается водными растениями. Обладает вкус-
ным мясом, объект охоты. В последнее время проводились успешные
опыты по одомашниванию этих животных.
74	Опоссумы — здесь речь идет о представителе семейства американских
опоссумов, самых примитивных из сумчатых. В Центральной и Юж-
ной Америке занимают экологическую пишу, на других материках
присущую представителям отряда насекомоядных, которых в тропи-
ческой Америке очень мало. Населяют самые разнообразные местно-
сти, активны ночью, самка носит детенышей на спине (при этом они
часто держатся хвостами за хвост матери, поднятый над спиной кон-
цом вперед). Около 75 видов.
75	Выдра гигантская — самая крупная из пресноводных выдр, относится
к семейству куньих. Длина тела — до 150 см, хвоста до 70 см, весит
до 30 кг. Живет небольшими группами в медленно текущих реках,
питается рыбой. Внесена в Международную Красную книгу.
76	Гильзен Карл Карлович (1864—1918) — этнограф, заведующий отде-
лом Центральной и Южной Америки Музея Антропологии и Этног-
рафии в Петербурге.
77	Лангсдорф Георг Генрих (Григорий Иванович) (1774—1852) — есте-
ствоиспытатель, этнограф и дипломат. Академик. Участвовал в кру-
госветной экспедиции И.Ф. Крузенштерна (1803—1806), в 1812—1830
гг. российский генеральный консул в Рио-де-Жапейро. В 1821 г. орга-
низовал и до 1829 г. руководил экспедицией во внутренние районы
Бразилии.
78	Мокрецы — мелкие (1-3 мм) комарики, объединенные в отдельное
семейство. Личинки развиваются во влажной среде, в том числе в
252
Примечания
заболоченной почве, лужах, временных водоемах, в дуплах и т.п. Взрос-
лые насекомые — кровососы, в массе нападают па человека и живот-
ных, вызывают отеки и другие поражения кожи; могут переносить
некоторые заболевания.
79	Цекропии — деревья из семейства тутовых, около 40 видов. Ряд
видов получил известность благодаря тесной связи с муравьями,
поселяющимися в полых стеблях цекропии. Эти растения привле-
кают муравьев и особыми выростами у основания черешка листьев,
так называемыми мюллеровскими тельцами, богатыми питательны-
ми веществами.
80	Анциферов Николай Павлович (1889—1958) — культуролог и исто-
рик; ныне его имя широко известно и почитаемо.
81	Ламаркизм — концепция развития органического мира, созданная Ж.Б.
Ламарком, согласно которой виды животных и растений постоянно
изменяются под влиянием внешней среды, а изменения эти переда-
ются потомству. П.Ф. Лесгафт вообще не соглашался придавать ка-
кое-либо значение врожденным индивидуальным особенностям и
считал, что воспитанием можно отлить человека в любую форму. .
82	Истории арестов на Мурманской биологической станции, заключе-
нию Н.П. Тапасийчука, его ссылке и последующему спецпереселе-
нию посвящены статьи В.С. Танасийчук в сборнике «Репрессирован-
ная наука», 1994, вып. 2 и В.Н. Тапасийчука в журнале «Звезда»,
1998, № И.
253
Издания Товарищества научных изданий КМК
Биология
Иллюстрированный определитель растений Средней России. Том.2.
И.А. Губанов, К.В. Киселева, В.С. Новиков, В.Н. Тихомиров. 2003. 665 с.
ISBN 5-87317-128-9. Формат 210x295 мм. Те. перепл. — Цена 250 руб.
Измерение и мониторинг биологического разнообразия: стандартные
методы для земноводных. /Пер. с англ. С.Л. Кузьмин (ред.). 2003. ххх + 380
с. в мягк. обл. ISBN 5-87317-125-4. Формат 175x250 мм. — Цена 150 руб.
Состав и распространение энтомофаун земного шара. О.Л. Крыжанов-
ский. 2002. 237 с., цв. вкл. (карта). ISBN 5-87317-116-5. Формат 170x244
мм. Те. перепл. — Цена 150 руб.
Булавоусые чешуекрылые Северной Азии [Серия ‘ Определители по фло-
ре и фауне России”. Вып.4]. Ю.П. Коршунов. 2002. 424 с., илл. ISBN 5-87317-
115-7. Формат 170x244 мм. Те. перепл. — Цена 300 руб.
Сорта яблони коллекции Ботанического сада МГУ (каталог). И.Н. Гусе-
ва, Т.В. Кочешкова. 2002. ISBN 5-87317-106-8. Формат 140x210 мм. 108
стр. в мягк. обл. 44 цв. фото. — Цена 100 руб.
Определитель сосудистых растений севера Российского Причерно-
морья. [Серия “Определители по флоре и фауне России". Вып.З]. А.С.
Зернов. 2002. 283 с. ISBN 5-87317-105-х. Формат 170x244 мм. Те. перепл.
— Цена 150 руб.
Флора мхов средней части Европейской России. Том 1. М.С. Игнатов,
Е.А. Игнатова. 2003. 608 с., бум. мелов. ISBN 5-87317-104-1. Формат
195x270 мм. Те. перепл. — Цена 450 руб.
Защита растений от болезней в теплицах. Под ред. А.К. Ахатова. 2002.
464 стр. в те. перепл. с цв. фото в тексте. ISBN 5-87317-103-3. Формат
143x213 мм. — Цена 350 руб.
Наземные звери России. Справочник-определитель. [Серия “Определи-
тели по флоре и фауне России”. Вып.2]. И.Я. Павлинов, С.В. Крускоп, А.А.
Варшавский, А.В. Борисенко. 2002. 298 с. ISBN 5-87317-094-0. Формат
170x244 мм. Те. перепл. — Цена 150 руб.
Иллюстрированный определитель растений Средней России. Том.1.
И.А. Губанов, К.В. Киселева, В.С. Новиков, В.Н. Тихомиров. 2002. 526 с.
ISBN 5-87317-091-6. Формат 210x295 мм. Те. перепл. — Цена 200 руб.
Деревья и кустарники зимой. Определитель древесных и кустарниковых
пород по побегам и почкам в безлистном состоянии [Серия “Определители
по флоре и фауне России”. Вып.1]. Е.Т. Валягина-Малютина. 2001. 281 с.
ISBN 5-87317-086-Х. Формат 170x244 мм. Те. перепл. — Цена 120 руб.
Знакомство с нематодами: Общая нематология. Учебник для студентов.
Б. Вайшер, Д.Д.Ф. Браун. Пер. с англ. 2001. 206 с. ISBN 5-87317-083-5.
Формат 143x213 мм.— Цена 200 руб.
Головохоботные черви (Cephalorhyncha) Мирового Океана (Опреде-
литель морской фауны). А.В. Адрианов, В.В. Малахов. 1999. 328 стр. ISBN
5-87317-067-3. Формат 205x285 мм. — Цена 100 руб.
Земноводные бывшего СССР. С.Л. Кузьмин. 1999. 298 с. с цв. фото. ISBN
5-87317-070-3. Формат 200x280 мм. — Цена 120 руб.
Вестиментиферы — бескишечные беспозвоночные морских глубин.
В.В. Малахов, С.В. Галкин. 1998. 206 стр. ISBN 5-87317-057-6. Формат
205x290 мм. — Цена 70 руб.
Приапулиды: строение, развитие, филогения и система. А.В. Адриа-
нов, В.В. Малахов. 1996. 268 стр. ISBN 5-87317-022-3. Формат 210x285
мм. — Цена 50 руб.
География
Переход к устойчивому развитию: глобальный, региональный и ло-
кальный уровни. Зарубежный опыт и проблемы России. Н.Ф. Гпазовс-
кий и др. 2002. 444 с. ISBN 5-87317-093-2. Формат 167x238 мм. Те. пе-
репл. — Цена 150 руб.
История
Сокровенное сказание монголов. С.А. Козин (перевод). 2002. 156 с. ISBN
5-87317-120-3. Формат 142x215 мм. — Цена 90 руб.
Морфология истории. ГЮ. Любарский. 2000. 449 с. в те. перепл. ISBN 5-
87317-079-7. Формат 143x214 мм. — Цена 75 руб.
Медицина
Действие биологически активных веществ в малых дозах. А.А. Под-
колзин, КГ Гуревич. 2002. 170 с. ISBN 5-87317-100-9. Формат 143x200
мм. — Цена 50 руб.
План изданий на 2004 г.
В.В. Жерихин. Избранные труды по палеоэкологии и филоценогенетике (се-
рия “Современная отечественная биология”). — 60 печ.л.
Н.Н. Воронцов. Развитие эволюционных идей в биологии. 2-е изд. — 50 печ.л.
В.П. Прохоров. Определитель копротрофных дискомицетов России и сопре-
дельных стран (серия “Определители...”). — 20 печ.л.
О.И. Епифанова. Лекции о клеточном цикле. 2-е изд. — Ю печ.л.
Е.Т. Валягина-Малютина. Определитель ив Европейской России (серия “Оп-
ределители...”). — 25 печ.л.
А.П. Хохряков. Определитель растений Крайнего Северо-Востока России (се-
рия “Определители...”)- — 30 печ.л.
Ф.А. Чепик. Определитель деревьев и кустарников (серия “Определители...”).
— 30 печ.л.
П.Ф. Маевский. Флора Средней России. 10-е издание. — 70 печ.л.
И.А. Губанов и др. Иллюстрирований определитель растений Средней Рос-
сии, том 3. — 75 печ.л.
Н.Н. Цвелёв (ред.). Флора Восточной Европы, том 11. — 60 печ.л.
А.П. Расницын. Избранные труды по палеоэнтомологии (серия “Современная
отечественная биология”). — 60 печ.л.
С.М. Разумовский. Избранные труды (серия “Современная отечественная био-
логия”). — 30 печ.л.
В.Г. Мордкович. Основы биогеографии. — 40 печ.л.
И.А. Тихомиров (СПбГУ). Малый практикум по зоологии беспозвоночных. —
40 печ.л. (в двух частях)
Е.А. Нинбург (СПбГУ). Введение в экологию (подходы и методы). — 15 печ.л.
В.Н. Танасийчук. Пятеро на Рио-Парагвай. Документальная повесть.— 15 печ.л.
С.Д. Степаньянц и др. Гидра: От Трамбле по наших дней (серия “Разнообразие
животных”) — 8 печ.л.
Е.Б. Виноградова. Городские комары (серия “Разнообразие животных”) — 8 печ.л.
ТАНАСИЙЧУК Виталий Николаевич
ПЯТЕРО НА РИО ПАРАГВАЙ. Документальная повесть.
Москва: Товарищество научных изданий КМК. 2003. 253 с.
Издательство КМК—111531 Москва, ш. Энтузиастов 100-5
Для заявок:
123100 Москва а/я 16, изд-во КМК
или:
kmk2000@online.ru
см. также:
http://webcenter.ru/~kmk2000
Формат 60x90/16. Объем 16 п.л.+1 п.л. Вклейка.
Тираж 2000. Заказ № 8836
Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов
в ППП «Типография «Наука» 121099, Москва, Шубинский пер., 6