Q
ЧИНУА АЧЕБЕ

МАСТЕРА
СОВРЕМЕННОЙ
ПРОЗЫ
ш
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС»
МОСКВА 1979

МАСТЕРА СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЫ • НИГЕРИЯ
Редакционная коллегия;
Андреев Л. Г., Барабаш Ю. Я., Засурский Я. Н., Затонский Д. В.,
Клышко А. А., Мамонтов С. П., Марков Д. Ф., Палиевский П. В.,
Челышев Е. П.

ЧИНУА АЧЕБЕ
СТРЕЛА БОГА
РОМАН
ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА
РОМАН
ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО

Составление А\ Словесно г о
Предисловие В, И о р д а и с к о г о
Редактор И* К лычко в а
Произведения, включенные в настоящее издание, опуб¬
ликованы на языке оригинала до 1973 г.
© Составление, предисловие и перевод на русский язык
издательство «Прогресс», 1979
70304-555
А 006 (01)-79
116-79
4703000000

ПРЕДИСЛОВИЕ
Чинуа Ачебе — вместе с Сиприаном Эквенси, Воле Шойинкой и
рядом других прозаиков, поэтов и драматургов—- принадлежит к тому
поколению нигерийских писателей, которое стоит у самых истоков со¬
временной литературы одной из крупнейших стран Тропической Афри¬
ки — Нигерии.
Возникновению современной нигерийской литературы предшество¬
вали два важнейших процесса в жизни Нигерии —- бурная Перестройка
общества и глубокое обновление национальной культуры. В исторических
центрах древних государств — Ифе, Ойо, Бенине, Сокото и других — еще
сохранялись дворы королей и эмиров, в деревнях еще поддерживались
традиции родо-племенной солидарности и казалась прочной власть ста¬
рейшин, а рядом уже стремительно развивалось новое общество, для ко¬
торого прежние обычаи, старая племенная этика являлись уродливым
анахронизмом. И в городе и в деревне старые общественные структуры
распадались и на их месте возникали новые. Складывались общественные
отношения капиталистического типа, набирала силы буржуазия, форми¬
ровался пролетариат, приобретала влияние интеллигенция. Одновременно
трансформировалось само народное сознание, люди начинали по-иному
смотреть на окружающую действительность. Правда, кое-где еще про¬
должали сохраняться древние верования; пышные общинные празднества
отмечали важнейшие вехи в жизни крестьян; по-прежнему передавались
из поколения в поколение изустные предания о прошлом. Но вблизи свя¬
тилищ языческих богов вырастали школы, место колдуна и знахаря за¬
нимал врач, радио и газеты вытесняли деревенского глашатая.
5

Эти перемены в обществе произошли в Нигерии в течение жизни
всего двух-трех поколений. Они поставили народную мысль перед необ¬
ходимостью переоценки едва ли не всех представлений, еще в недавнем
прошлом определявших мировидение человека. Последние десятилетия
колониального господства вошли в историю Нигерии и как время духов¬
ного подъема, который ощущался во всех слоях парода, и как эпоха осо¬
бенно интенсивной работы общественной мысли над новыми идеями и
теориями.
К архаике и современности,. этим двум полюсам нигерийской дейст¬
вительности, было постоянно приковано внимание творческой интелли¬
генции. Многим ее представителям была очевидна историческая неиз¬
бежность происходящих перемен, но они также отчетливо сознавали и
то, как болезненно протекает ломка старого общества, как много урод¬
ливого, бесчеловечного в новых отношениях.
В своих произведениях нигерийская творческая интеллигенция не
замедлила откликнуться на растерянность и недоумение народа, на его
искания. Этот отклик прозвучал вовремя. Если накануне мысль народа,
пытаясь истолковать окружающую действительность, обращалась к ми¬
фологии, видя первопричину выпавших на долю людей испытаний в воле
мифических божеств и героев, то теперь она искала помощи у философа,
публициста, литератора.
Народ видел в политической независимости предпосылку для осу¬
ществления социального, экономического и культурного раскрепощения.
Именно на долю поколения Чинуа Ачебе выпала историческая миссия —
претворить в жизнь то, о чем мечтали в народе.
Чинуа Ачебе родился в 1930 году на востоке страны, в деревушке
Оджиди, населенной крестьянами народности игбо, в семье ревностных
христиан. При крещении его нарекли Альбертом Чинуалумогу, это имя
он впоследствии сменил на Чинуа Ачебе. Отец будущего писателя был
проповедником и учителем церковной школы, мечтавшим дать сыну со¬
временное образование. С восьми лет Ачебе начал изучать английский
язык. Шутя, он говорил, что, вероятно, произнес на родном игбо больше
слов; чем по-английски, но определенно больше написал английских слов.
Деревня Оджиди, где прошло детство будущего писателя, не знала внут¬
реннего согласия. Местные христиане образовывали замкнутую общину;
называя себя «божьими людьми», они свысока посматривали на соседей-
«язычннков*. Чинуа Ачебе отмечал позднее, что среди христиан боль¬
шинство принадлежало к сравнительно зажиточным семьям. Правда, эта
«зажиточность» была весьма условна: дети христиан ходили к реке за

водой с канистрами из-под керосина, дети «язычников» — с глиняными
кувшинами. Тем не менее имущественное расслоение деревни уже
началось, и его последствия только обострялись различиями в веро¬
ваниях.
Чину а Ачебе получил среднее образование в Правительственном кол¬
ледже в Умуахци, провинциальном местечке Восточной Нигерии, а про¬
должил его в Ибадане,' одном из крупнейших городов нигерийского За¬
пада. Студенческая община Ибаданского университета славилась своими
свободолюбивыми настроениями. Университетский городок — центр ин¬
тенсивной духовной жизни и политической борьбы — привлекал талант¬
ливую, думающую молодежь со всех концов страны.
Окончив в 1954 году университет, Ч. Ачебе приступает к работе в
Нигерийской радиовещательной корпорации, где вскоре занимает пост
директора управления иностранного радиовещания. В этой должности он
остается до 1966 года. Работа на радио ставит писателя в центр культур¬
ной и политической жизни страны. Принадлежа отныне к верхушке
административной «элиты» Нигерии, он получает возможность хорошо
узнать ее «тайны» — царящую в ее среде коррупцию, непотизм, полити¬
ческую беспринципность. Он близко сталкивается с многими из тех, кто
вершит судьбами страны, и очень часто эти люди вызывают в нем острое
чувство негодования. Последние годы Ч. Ачебе работает в Институте
африканских исследований в Нсукке.
Таковы некоторые вехи биографии Чйнуа Ачебе. Как расставляются
они на пути исторического развития Нигерии?
Год «рождения» страны в ее нынешних границах — 1914-й. Именно
тогда были объединены два британских протектората — Северная и Юж¬
ная Нигерия, В пределах одного государственного образования оказались
народы совершенно различных культур, языка, исторических традиций.
Йоруба на западе, игбо на востоке, хауса и фулани на севере были круп¬
нейшими среди этнических групп молодой страны, а рядом с ними суще¬
ствовали десятки других, более мелких, но столь же самобытных этниче¬
ских общностей. В двадцатые годы многими отвергалась возможность
того, что в обозримом будущем в этом пестром конгломерате чуждых друг
другу этнических групп появится сознание исторического единства своих
судеб. И действительно, для того, чтобы допустить подобную перспек¬
тиву, требовалось немалое воображение.
В равной степени отвергалась вероятность того, что народы Нигерии
в один прекрасный день обретут политическую независимость. 'Еще в
двадцатые годы первые, робкие попытки молодой нигерийской интелли-'
генции потребовать для народных масс права хотя бы на участие в управ¬
лении делами страны решительно пресекались властями. Губернатор
Хью Клиффорд в декабре 1920 года назвал «фарсом» предположение,
7

что «горстка людей, родившийся и воспитанных в управляемых Брита¬
нией городах побережья, будет представлять континентальную Ниге¬
рию» * **.
Но события развивались быстрее, чем предполагали колониальны©
чиновники. Национально-освободительное движение, возникшее в три¬
дцатые годы, после второй мировой войны получило такой размах, что
правящие круги Великобритании оказались вынуждены согласиться на
предоставление Нигерии независимости. 1 октября I960 года Нигерия
была провозглашена независимым государством.
Поколение Чинуа Ачебе достигло зрелости к тому времени, когда
борьба за национальную независимость вступила в заключительную ста¬
дию. Разумеется, эта борьба носила в первую очередь политический
характер, конечной ее целью была ликвидация колониализма. Но колониа¬
лизм не только лишал порабощенный народ права самостоятельно управ¬
лять своими делами. Он приводил кч застою нигерийскую деревню,
ущемлял экономические позиции местной буржуазии, обрекал на
сверхэксплуатацию рабочий класс. В области духовной жизни им сдер¬
живалось развитие народного просвещения, становление. подлинно 'на¬
циональной печати, тормозилась внутренняя перестройка народной
культуры.
Вот почему и Платформа антиколониального движения в стран©
никогда не ограничивалась только требованиями политической независи¬
мости. Уже с первых своих шагов оно выражало конкретные социальные
интересы различных классов и слоев нигерийского общества.
Вопросом вопросов оставалось отношение к колониализму. Воздейст¬
вие колониалистской психологии на сознание людей волновало не толь¬
ко Ч. Ачебе, но и всех прогрессивных писателей Африканского конти¬
нента.
В одном из выступлений Ч\ Ачебе рассказал о том, как его жена, пре¬
подающая в школе для мальчиков, спросила ученика, почему он в домаш¬
нем сочинении написал о зиме, которой не знает Нигерия с ее тропиче¬
ским климатом, хотя ему надо было вспомнить о хармаЗЬтане, северном
знойном ветре, дующем в сухой сезон. Тот ответил, что другие ученики
назвали бы его дикарем, если бы он поступил иначе. «Можно подумать,—
восклицает Чинуа Ачебе,—что в самой нашей погоде есть что-то позор¬
ное! Я думаю,—продолжал он,—мой долг писателя — внушить этому
пареньку, что нет ничего неприличного в африканской погоде, что пальма
может быть подходящей темой для стихотворения» ***
* М, Crowder. The Story of Nigeria, London, 1962, p. 227.
** Ch. Ache be. Morning Yet on Creation Day^ London, 1975, p. 44.
8

Этот эпизод может вызвать улыбку, но не случайно он искренне и
глубоко, встревожил писателя. Чину а Ачебе справедливо увидел в нем
симптом серьезной болезни. Колониализм обкрадывает душу народа, вну¬
шает ему сомнение и истинности национальных культурных ценностей,
заставляет его искать «модель» своей культуры в заграничных образцах,
а это ведет к утрате чувства национального достоинства и веры в собст¬
венные творческие силы.
Следуя той же внутренней логике, Ачебе протестовал против попы¬
ток колониалистской критики ущемить или принизить национальное до¬
стоинство африканского писателя. Он зло высмеивал оскорбительную
претенциозность европейских литераторов, в чьих глазах «писатель-
африканец был чем-то вроде несовершенного европейца^ который, при
терпеливом руководстве, постепенно вырастет и начнет писать, как любой
европеец, а пока обязан быть скромным, выучить все, что может, и в то
же время отдавать должное своим учителям в форме либо прямых вос¬
хвалений, либо, поскольку хвала иногда фальшивит и вызывает нелов¬
кость, в форме откровенного презрения к самому себе» *.
Истинной гордости противно самодовольство. Ачебе отстаивает на¬
циональное достоинство африканских народов, но ему чуждо какое-либо
националистическое высокомерие. Он далек от нигилистического отноше¬
ния к европейской культуре, подлинные ценности которой постепенно
занимают свое место и в^кизни нигерийского общества.
Резко восставая против колониализма и расизма, писатель с расту¬
щей тревогой спрашивает себя: не служат ли колониализм и расизм для
определенных кругов африканского общества своего рода «козлом отпу¬
щения», на которого удобно взваливать любые грехи?
«Однрй из главных задач писателя всегда была борьба с расовой
несправедливостью,—рассуждал Чинуа Ачебе в статье, опубликованной
в 1966 году на страницах парижского журнала «Презанс африкэн».— Но
должны ли мы ограничиваться старой, темой расовой несправедливости
(какой бы болезненной она ни оставалась), если вокруг нас возникли
новые формы несправедливости? Я этого не думаю» **.
Мысль высказана писателем в то время, когда большинство афри¬
канских стран уже завоевало свою независимость. Он задумывается над
тем, как складываются человеческие судьбы в новых исторических усло¬
виях. Для него очевидно, что реальность во многих странах Африкан¬
ского континента далека от того, к чему стремились люди в эпоху борьбы
за освобождение. Писатель настаивает на необходимости писать правду
о том, что вызывает гнев, боль, возмущение.
* Там же, с. 3.
** «Presence Africaine», № 59, 1966, Paris, р. 145.
9

Отстаивая свое право трезво оценивать противоречивую социальную
действительность, Чинуа Ачебе подчеркивал, что писатель занимает
псобое положение в обществе. Он — учитель, к которому обращаются за
советом и помощью.
«Я был бы вполне удовлетворен, если бы мои романы (особенно те,
действие которых я развертываю в прошлом) объяснили моим читате¬
лям, что их прошлое, несмотря на его теневые стороны, не было одной
длинной ночью дикости, от которой действующие по божьему поручению
европейцы спасли их» *,
Но защита собственного достоинства африканца лишь часть того
«урока», который Ачебе хотел бы преподать своему читателю. Вторая, не
менее важная часть —это призыв задуматься над тем, что же сегодня
происходит в нигерийском обществе, и определить свою меру ответствен¬
ности за происходящее.
Английский литературовед Г. Гриффит в труде, посвященном творче¬
ству группы африканских и вест-индских писателей, утверждает, что они
работают «в культурном изгнании». «Воспитанные в условиях культуры,
коренным образом отличной от культуры Великобритании, они все-таки
стали писать по-английски» **. Но европейская культура осталась для
них чуждой, развивает далее свою мысль Г. Гриффит. Вместе с тем они
оказались оторванными от корней национальной культуры, очутились в
изоляции внутри своего общества. Г. Гриффит признает, что Чинуа Ачебе
занимает центральное место в современной африканской литературе. Тем
не менее и в его произведениях обнаруживаются симптомы «культурного
изгнания» — отрыв от родной почвы при невозможности укорениться в
чужеродной духовной среде.
Идеи английского литературоведа типичны для определенного на¬
правления западной критической мысли. Его сторонники больше не ре¬
шаются прямо высказывать свое пренебрежительное отношение к моло¬
дым национальным литературам вчерашних колоний, но и не хотят
признавать их самобытность и художественные достоинства. Пытаясь
доказать, что создаваемые на английском языке произведения африкан¬
ских и карибских писателей чуть ли не фатально обречены на второраз¬
рядное^, Г. Гриффит ставит себя в один ряд с критиками неоколониа¬
листского толка.
* Gh. Ache be. Morning Yet on Creation Day, London, 1975, p. 45*
** «West Africa», 4IX.7S, p. 1748—1749..
10

Творчество Чинуа Ачебе — убедительное опровержение надуманных
и фальшивых йдей английского литературоведа. Как и большинство пи-
сателей-нигерийцев, он пишет по-английски. Но говорит ли этот факт о
разрыве с родной культурой и неспособности постичь культуру другого
народа? Отнюдь нет. И делр не только в том, что .жизненный опыт
Ч. Ачебе — это крупица исторического опыта всей нигерийской интел¬
лигенции, а его мысли — отражение духовных исканий нигерийского об¬
щества. Уж*е с первых творческих шагов он задумывается над судьбами
родного народа, над будущим его древней культуры.
Опубликованный в 1958 году роман «И пришло разрушение» сразу
же сделал имя Чинуа Ачебе широко известным.
Автор позднее говорил, что роман «И пришло разрушение» первая
часть трилогии, задуманной как историческая фреска эволюции нигерий¬
ского общества. Этот замысел не был полностью осуществлен. Тем не
менее роман воспринимается как вполне законченное, внутренне цельное
произведение.
Скупо, отдельными штрихами рисует автор картины природы, суро¬
вой к обитателям Умуафии. Их будни заняты тяжелым трудом. Вероятно,
мало кто упрекнул бы молодого писателя, если бы он и приукрасил жизнь
людей в те далекие времена; такая позиция отвечала бы определен¬
ным настроениям части нигерийского общества, склонного смотреть
в даль веков через розовые очки. Но чувство правды побудило Чинуа
Ачебе не скрывать острых противоречий в крестьянском мире, о кото¬
ром он писал. Старые порядки рушились, и вдумчивый, внимательный
художник видел закономерность, неотвратимость надвигающихся пе¬
ремен,
В центре романа образ Огбуэфи Оконкво, вождя деревни Умуафия,
Ему первым пришлось столкнуться с белым человеком, и эта встреча
стала для него роковой. Огбуэфи Оконкво кончает жизнь самоубийством.
Он принял свое решение, не желая примириться с изменениями в жизни
Умуафии, вызванными появлением европейцев. Огбуэфи Оконкво пре¬
красно понимал, что самоубийство — согласно взглядам игбо, чудовищ¬
ный вызов Традиционным нормам морали — глубоко потрясет его одно¬
сельчан. Но сможет ли этот трагический акт остановить начавшееся раз¬
рушение? Нет, отвечает писатель.
Успех романа был обусловлен также и тем, что Чинуа Ачебе затро¬
нул особенно чувствительную струну в душах своих соотечественников —
их обостренный интерес к истории. Перед народами Нигерии — игбо,
йоруба, хауса, иджо, бини —'вставал вопрос: каково же их прошлое и
каким может стать будущее? Еще совсем недавно История воспринималась
ими как совокупность отдельных преданий, теперь ее понимание транс¬
формировалось. Возник интерес к прошлой жизни народа, его деяниям и
культурным свершениям.
14

Статья «Понятие чи в космологии игбо» (1972), написанная Ч. Ачебе
во время работы в Институте африканских исследований в городе Нсукка,
представляет собой своеобразный ключ к пониманию мировоззрения на¬
рода игбо. Чи — таинственный двойник человека, его судьба и предназ¬
начение, а одновременно как бы часть его души, его второе «я». Изучая
противоречивые, изменяющиеся от района, к району представления, свя¬
занные с этим 'Понятием, писатель увидел, как его соплеменники мыс¬
лили структуру человеческой личности и ее характер. Ведь в этих пред¬
ставлениях народа, игбо о чи отражались его представления о самом
себе.
Мир, в котором живет человек, верят игбо, имеет продолжение в цар¬
стве духов, а человеческое существо лишь половина, причем слабейшая,
личности. Чину а Ачебе рассказал в своем исследовании предание о борце,
который отправился в мир духов в поисках достойного противника. Но и
там он побеждает всех. Духи умоляют его вернуться на землю, об этом
же просит силача его друг —певец и флейтист, отправившийся вместе
с ним в преисподнюю. Напрасно. Наконец появляетсй чи самого борца.
Чи слаб и нерешителен, и борец смеется над столь жалким противником.
Однако тот одним мизинцем поднимает его вверх и опускает на землю
уже бездыханным.
Так в самом человеке, в его чи видел, народчагбо ж источник челове¬
ческой силы, и ее предел.
Не раз Чинуа Ачебе подчеркивал, что видит в эгалитаризме своих
соотечественников одну из важнейших особенностей их культуры. Дей¬
ствительно, игбо наделены чувством равенства. Их общество не знало в
прошлом глубокой социальной дифференциации, ему не. были известны
иерархические отношения господства-зависимости. Представления об
единственности, неповторимости каждой личности рождали этот дух ра¬
венства. По мнению писателя, эгалитаризм определял и свободолюбие
игбо, их нетерпимость к любым формам абсолютизма, который ущем¬
лял бы право человека свободно жить.
Чинуа Ачебе задумывался над тем, как игбо осмысляли взаимоотно¬
шения мира социального, то есть мира людей, и мира мифического, в
котором действовали боги, предки, духи. «Мир духов,— отмечал пи¬
сатель,— где умершие прародители воссоздают жизнь, сходную с их
былым земным существованием, не только параллелен миру людей, но
также ему подобен и с ним физически смежен. Между двумя мирами
поэтому существует постоянное движение бесконечного потока жизни,
смерти и перевоплощения. Духи в масках, которые часто освящают своим
присутствием людские обряды и церемонии, проникают из-под земли,
как говорят, через муравьиные норы» *.
* Ch. Ache be. Morning Yet on Creation Day, London, 1975, p. 95,
12

Обитатели мифического мира, а имя им —легион, играли огромную
роль в жизни народа. Ачебе отмечал, что, признавая существование бога-
творца Чукву, игбо были далеки от монотеизма. Народному сознанию
чужда и религиозная нетерпимость. Не без иронии напоминал писатель
пословицу, согласно которой человек может боготворить Огвугву, но быть
убитым У до. В этой пословице заключена мысль о том, что истина много¬
образна, многолика, что необходима терпимость и широта мысли в под¬
ходе к кумирам, собственным и чужим.
Чинуа Ачебе вновь вернулся к цедавней истории родного народа в
романе «Стреда бога», впервые опубликованном в 1964 году.
Роман «Стрела бога» выделяется среди других произведений Ачебе
своей полифоничностью. Множественность тем и идей, сложный общий
замысел, поэтические детали, трехмерность характеров — все это соеди¬
няется в гармоническое целое. Читатель как бы изнутри видит жизнь,
обряды, верования, строй мышления народа Тропической Африки. Нацио¬
нальный характер народа игбо с присущим ему духом независимости,
предприимчивостью и известным конформизмом, верностью традициям й
готовностью принять новые веяния писатель раскрыл в мастерски напи¬
санных массовых сценах. В остром столкновении мнений проходит
встреча деревенских старейшин Умуаро, где решается вопрос о войне с
соседями — деревней Окпери. Напротив, на празднике Тыквенных ли¬
стьев, которым завершается сельскохозяйственный год, проявляется
единство крестьянской общины. В этих контрастных эпизодах Ачебе во¬
скрешает атмосферу, царившую в крае игбо полстолетия назад, когда
каждая деревня была изолированным миром, с недоверием, а иногда с
враждебностью относившимся к своим соседям. В такой обстановке, как
ни сильны бывали внутренние конфликты в замкнутых крестьянских
общинах, дух сплоченности торжествовал над разногласиями. Иначе об¬
щина была бы не в состоянии противостоять агрессивным поползнове¬
ниям соседей.
Сложный, противоречивый образ народа складывается, подобно мо¬
заике из кусочков смальты, из множества ярких индивидуальных обра¬
зов, не играющих в романе заметной самостоятельной роли. Они выстраи¬
ваются концентрическими кругами, в центре которых — жрец Эзеулу.
Этот образ верховного жреца — поистине удивительная находка Чи¬
нуа Ачебе. Сложная, многозначная, противоречивая фигура. Непреклон¬
ность сочетается в нем с гибкостью, порывистая страстность — с трезво¬
стью и ясностью мысли. Человек сильного характера, несгибаемой воли,
он становится жертвой противоречий, подрывающих устои его
мира.
Охраняя древние традиции и уклад жизни, унаследованные от пред¬
13

ков, Эзеулу, будучи дальновидным человеком, первым посылает одного
из своих сыновей в школу .при христианской миссии.
Прирожденный руководитель, видящий свою миссию в ограждении
соплеменников от угроз и опасностей, Эзеулу вступает в единоборство со
своим народом, решив, что бог Улу, которому он служив, сделал его своей
карающей стрелой. В единоборстве с общиной Эзеулу, презревший муд¬
рую мысль предков, «гласящую, что ни один человек, как бы велик он
ни был, не может стать^выше своего народа», терпит крах. Но этим еди¬
ноборством, завершающимся поражением, Эзеулу, быть может, оказывает
последнюю услугу своему народу, говорит нам между строк Ачебе% Это
поражение жреца наносит удар и по его богу, подрывает изжившую себя
веру в древних богов и подготавливает умы простых африканцев для
восприятия «всех ветров» перемен, дующих в XX веке.
Особое место в романе занимают образы европейцев — районного ко¬
миссара капитана Уинтерботтома, его молодого помощника Тони Кларка
и других. Глубокая пропасть взаимного непонимания разделяет их и
население, которым они призваны управлять. Даже, казалось бы, знаю¬
щий местные обычаи старожил Уинтерботтом, в сущности, слеп; он не по¬
нимает мотивов поступков подвластных ему людей, не понимает их веро¬
ваний, обычаев, неверно оценивает принятые среди игбо нормы человече¬
ских взаимоотношений, а в результате возникают остроконфликтные
ситуации.
Писатель, создавая характеры чиновников-англичан, остается верен
своим творческим принципам. Как и в романе «И пришло .разрушение»,
он рисует эти образы, тщательно избегая малейшей карикатурности. Бо¬
лее того, Ачебе видит честность и верность своему долгу служаки Уин¬
терботтома, пылкий энтузиазм Кларка, деловитую энергию Райта. Но
крестьяне игбо воспринимают чиновников-европейцев как полумифиче¬
ских представителей некой абстрактной, пугающей силы, которая со¬
крушает все, что пытается ей противостоять.
В романе эта сила — колониализм — еще не названа. Ее гнетущее
влияние лишь начинает ощущаться. Но общеизвестно, какой жестокий
удар она нанесла позднее по культуре и традициям покоренных народов,
какие тяжелые испытания им принесла.
Глубокое знание культуры игбо оказало писателю огромную услугу.
Пословицы и притчи, живущие в народном сознании, сверкают на стра¬
ницах романа россыпью драгоценных камней. Это обращение к народной
мудрости не просто литературный прием. Речь африканского крестьянина
обычно метафорична, иносказательна; ведь неосторожное упоминание .о
болезни, несчастье, утрате может обернуться реальной бедой. К тому же
африканец любит выражать общие идеи в форме конкретной, образной.
Пословица и притча занимают огромное место в его жизни.
Западные критики нередко заявляют, что поскольку Чинуа Ачебе
14

пишет по-английски, его творчество адресовано едва ли не исключительно
зарубежному читателю и поэтому является фактом европейской, а не
африканской культуры. Безосновательное утверждение.
Конечно, в своем творчестве Ачебе обращается не только к нигерий¬
скому, но и к зарубежному читателю, но это не лишает его произведения
национального характера. Более того, без творчества Чинуа Ачебе свое¬
образие нигерийской культуры, особенности мировидения его родного
народа, характерные для игбо нормы человеческих взаимоотношений
остались бы для нас скрытыми за семью печатями. Писатель Ачебе —
превосходный «толмач» Нигерии за рубежом.
Сам Чинуа Ачебе не раз отмечал, как широко его книги расходятся
именно в Нигерии.
Нет, Чинуа Ачебе — не поэт в изгнании, как пытается утверждать
Г. Гриффит. В Нигерии он у себя дома. Огромен круг его читателей, круг
людей, для которых он был и остается учителем.
В 1968 году, говоря о том, что побудило его написать четвертый ро¬
ман «Человек из народа», Чинуа Ачебе обрисовал трагическую обста¬
новку, которая сложилась на его родине после провозглашения незави¬
симости. «Англичане, почти ничего не сделавшие для создания в Нигерии
духа национального единства за те пятьдесят лет, в течение которых они
были хозяевами положения, накануне своего ухода обеспечили передачу
власти в руки консервативных элементов страны, не принимавших уча¬
стия в борьбе за независимость» *. С глубокой горечью Чинуа Ачебе при¬
шел к выводу, что за первые годы независимости его родина преврати¬
лась. «в сточную канаву коррупции и самоуправства», где «чиновники
свободно присваивают себе богатства нации». Выборы грубо фальсифи¬
цировались. «Находящиеся у власти политиканы,— писал Ачебе,— мани¬
пулировали судьями и судами, а иностранные деловые круги манипули¬
ровали разложившимися политиканами» **.
К работе над романом «Человек из народа» Ачебе приступил в рас¬
цвете своих сил. Его творчество уже получило широкое международное
признание, а он сам — удостоен высоких литературных премий; В круп¬
ном английском издательстве «Хейнеман» Ачебе выступил инициатором
создания серии африканской литературы, и среди опубликованных при
его непосредственном участии книг —все сколько-нибудь значительные
произведения современных африканских прозаиков и поэтов, несколько
прекрасных сборников африканского фольклора. Вместе с тем эта редак¬
торская деятельность, видимо, явилась и мощным стимулом для разви¬
* С h. А с h е Ь е. Morning Yet on Creation Day, London, 1975, p. 82.
** Там же.
15

тия его таланта: Ачебе получил уникальную возможность сопоставить
свой жизненный опыт, свои мысли с наблюдениями писателей, работаю¬
щих по всему Африканскому континенту. Такое сопоставление не могло
не убедить его в важности, в актуальности стоящей перед ним творче¬
ской задачи, причем не только для Нигерии.
Роман «Человек из • народа» был опубликован в начале 1966 года, а
через несколько дней после того, как он появился на прилавках книж¬
ных магазинов, в Нигерии произошел военный переворот. Тот переворот,
который был предсказан писателем в его книге, в атмосфере, которая до
мелочей повторяла описанную в романе. История словно торопилась
подтвердить, что мысли писателя, его яростные обличения справедливы,
что его приговор правящей верхушке страны обоснован.
В романе «Человек из народа» Писатель продолжает размышление
над давно волновавшей его темой моральной деградации личности в ус¬
ловиях нового общества.
Впервые он задумывается над этой темой в романе «Покоя больше
нет», опубликованном в 1960 году. Герой ’романа Оби Оконкво, вернув¬
шись в Лагос из Англии, незаметно для себя оказался в точке соприкос¬
новения двух могущественных сил. С одной стороны, он не в состоянии
освободиться от обязательств и требований, которые ему предъявляются
людьми, живущими, как им представляется, в соответствии с нормами
древней патриархальной морали. С другой, ему все труднее сопротив¬
ляться «соблазнам» буржуазного общества, где успех неразрывно связан
с богатством. Моральному краху героя предшествует пережитая им тя¬
желая жизненная драма. Он влюблен в девушку, которая принадлежит
к касте отверженных — осу, рабов, предназначавшихся некогда в жертву
богам. Под давлением сородичей — их приводит в ужас сама мысль о
браке Оби с девушкой осу — он порывает с возлюбленной.
Герой романа талантлив, честен, его обуревают благородные поры¬
вы. Кто же виноват в жизненном крахе Оби Оконкво? Не снимая ответ¬
ственности со своего героя, автор убедительно показывает, как захле¬
стывает даже лучших людей волна * стяжательства и коррупции, под¬
нятая рвущейся к богатству и власти молодой нигерийской буржу¬
азией.
Роман «Человек из народа» — это еще один шаг вперед по пути кри¬
тического анализа социальной действительности. Чинуа Ачебе выбирает
из массы казнокрадов, демагогов, проходимцев всех мастей, представляю¬
щих нарождающуюся нигерийскую буржуазию, наиболее колоритный,
наиболее сложный образ.
В своем творчестве Чинуа Ачебе всегда избегал упрощенчества, по¬
нимая, что любая примитивизация действительности лишала бы его про¬
изведения художественной и жизненной правды. Министра культуры,
депутата парламента М. И. Нангу читатель сначала видит глазами моло¬
16

дого учителя — главного героя романа Одили. Этот умный, наблюдатель¬
ный, интеллигентный человек прежде всего отметил редкое обаяние
Министра, удивительный его дар вызывать Симпатию. Он сам попал под
его обаяние, и потребовалась серьезная встряска, чтобы у него наконец
открылись глаза.
В Нанге чувствовалась некая внутренняя сила. Эта сила и наделяла
министра обаянием, которое оказывалось столь полезным во время его
политических кампаний. Но вскоре Одили понял, что за внешним дру¬
желюбием и добродушием скрывается беспощадность и безграничное
корыстолюбие. Националистическая демагогия сочеталась в нем с пре¬
смыкательством перед западными дельцами и презрением к соотечествен¬
никам. Полу образованность питала ненависть к интеллигентности, к
профессиональной добросовестности и компетентности. Вырвавшись из
бедности, он с жадной ненасытностью разворовывал казну, торговал госу¬
дарственными тайнами, брал взятки. Силой и подкупом прокладывал
себе Нанга дорогу в политике.
Рядом с «человеком из народа» Чинуа Ачебе поставил зловещий
образ министра Коко. Но и он— отнюдь не полемическое преувеличение
художника. Нигерийская политическая жизнь в первые годы независи¬
мости изобиловала подобными фигурами. Они выросли в тени британ¬
ской колониальной машины и, захватив власть, были готовы на
любые преступления ради ее сохранения. Нет, Чинуа Ачебе не сгущал
краски.
Роман «Человек из народа» — наиболее публицистическое из произ¬
ведений писателя. Вынося безоговорочный приговор правящей верхушке
Нигерии, он в этом романе с наибольшей последовательностью выска¬
зался за то, что его страна должна искать спасения в обращении к ка¬
ким-то новым общественным силам. Чинуа Ачебе с искренним сочувст¬
вием рассказал о попытке группы честных, патриотически настроенных
интеллигентов создать партию, которая являлась бы выразительницей
подлинных чаянйй народа, но не скрыл и своих сомнений в том, что этим
честным, самоотверженным людям удастся сломать политический аппа¬
рат коррупции и насилия. Признанного вожака новой партии убивают
по приказу министра Коко наемные головорезы. И эта трагическая
жертва символична.
Вместе с новым романом в палитре писателя появились новые кра¬
ски, в его голосе — новые тона. Сарказм, ядовитая ирония, с трудом сдер¬
живаемый гнев придают роману характер памфлета, злой сатиры. Лишь
в его последних главах звучат сдержанно оптимистические ноты: на аре¬
ну политической борьбы вышла армия и смела стоящий у власти
режим.
Веру в прогрессивную роль армии Ачебе разделял с многими своими
соотечественниками; они бурно приветствовали военный переворот, когда
17

он наконец произошел. Пройдут годы, закончится кровавая гражданская
война, свершатся еще несколько переворотов, прежде чем станет очевид¬
ной иллюзорность надежд на то, что военная диктатура положит конец
коррупции и поведет страну по пути к прогрессу. Но в 1966 году среди
молодых офицеров — организаторов первого политического выступления
армии было немало истинных патриотов, настроенных демократически.
Разве мог писатель предположить, что уже в первые недели после вы¬
ступления они будут отстранены, а позднее — одни погибнут на фронтах
гражданской войны, другие — исчезнут при таинственных обстоятель¬
ствах?
Роман «Человек из народа» был написан в переломные годы жизни
писателя и его родины/ Время надежд было недолгим. Страх за свои
позиции и влияние привел в движение могущественные круги за рубе¬
жом, зашевелились и реакционные силы внутри страны, не без основа¬
ний полагавшие, , что близок и их конец. Клевета, организованные прово¬
кации—все было пущено в ход, чтобы отравить отношения между этни¬
ческими группами Нигерии,— всколыхнули волну насилия и погромов.
Начавшиеся трагические событии поколебали веру писателя в
возможность сохранения единства страны. Как никогда остро чувствовал
он неразрывность связей с родным народом игбо, оказавшимся в фокусе
инспирированных реакцией националистических провокаций. Когда груп¬
па политических и военных деятелей игбо приняла решение о провоз¬
глашении независимости Восточной области Нигерии, названной ими
Биафрой, то писатель поддержал это решение.
Биафра не была нигерийской Катангой. В Биафре все обстояло слож¬
нее. Среди сепаратистов, добивавшихся отделения от Нигерии, были
люди — и ©ни занимали ключевые посты,— тесно связанные с нефтяными
монополиями и защищающие их интересы. Но одно время к движению
примыкали политические деятели и деятели культуры, придерживаю¬
щиеся прогрессивных убеждений и искренне надеявшиеся на возможность
создания подлинно демократического государства. На определенном исто¬
рическом этапе идея отделения находила Отклик и у народа игбо, глубоко
потрясенного погромами и преследованиями.
Чинуа Ачебе был не единственным нигерийским писателем, связав¬
шим свою судьбу с Биафрой. Такой же шаг сделал старейший нигерий¬
ский прозаик Сидриан Эквенси. В гражданской войне на стороне Биафры
погиб молодой поэт •Кристофера Окигбо, которого Ачебе относил к числу
лучших поэтов всей Африки.
Б небольшом сборнике рассказов «Девушки на войне» (1972) Чинуа
Ачебе,описал трагическую сторону бшафрских событий, напрасные жерт¬
вы родного народа. Читая эту взволнованную книгу, легко понять силу
его разочарования, горечь его потерь. И прело окончания гражданской
войны он надолго. замолкает. Лишь сборник стихотворений «Бр&т, осто-
Ш

рожно, душа» и вышедший в 1975 году том критических статей «Еще
утро дня творения» прервали это молчание.
Именно сегодня, как никогда раньше, велика слава Чинуа Ачебе в
Нигерии. В его творчестве прогрессивная общественность страны видит
стремление к правде, трезвый самоанализ, верность народному делу, лю¬
бовь к простому человеку, особенно необходимые сейчас, когда продол¬
жается борьба за подлинное обновление Нигерии.
В, Иорданский

СТРЕЛА БОГА
РОМАН

ARROW OF GOD
HEINEMANN LONDON 1964
Перевод В. .Воронина

Памяти моего отца
Исайи Окафора Ачебе
посвящается
Глава первая
Вот уже третий вечер всматривался он в небо, ожидая
появления новой луны* Он знал, что луна должна выйти сегод¬
ня, но, как всегда, начал выглядывать ее за три дня до срока,
потому что рисковать тут нельзя. В нынешнее время/ года его
задача была не такой уж трудной — не то что в сезон дождей,
когда приходится подолгу обыскивать напряженным взглядом
небосклон. Тогда луна иногда по многу дней прячется за ту-
чами_и впервые показывается уже наполовину выросшей. А по¬
куда она играет в эту игру, верховный жрец из вечера в вечер
допоздна дожидается ее.
Его оби было построено иначе, чем хижины других мужчин.
Кроме обычного широкого входа с порогом в передней части
строения, тут имелся еще один проем, поуже, тоже с порогом —
как входишь, справа. Скат крыши над этим дополнительным
входом был укорочен, для того чтобы Эзеулу, сидя на полу, мог
видеть ту сторону небосвода, где находится дверь, через кото¬
рую выходит луна. Темнело, и он часто моргал, очищая глаза
от влаги, набегавшей из-за пристального вглядывания.
Эзеулу гнал от себя мысль, что зрение у него теперь уже не
такое острое и когда-нибудь ему придется полагаться на- чужие
глаза, как это делал его дед, когда его собственные глаза ослаб¬
ли. Правда,” тот дожил до таких преклонных лет, когда слепота
является как бы украшением. Если Эзеулу доживет до такой
же глубокой старости, он тоже спокойно примирится с подоб¬

ной утратой. Но пока он ни в нем не уступит любому молодому
мужчине; пожалуй, он даже покрепче их; ведь молодые муж¬
чины теперь не те, что прежде. Эзеулу любил подшучивать над
ними, применяя свой излюбленный прием. Когда кто-нибудь из
них здоровался с ним за руку, он напрягал мускулы и вклады¬
вал в рукопожатие всю свою силу, так что здоровающийся
вздрагивал от боли и отшатывался.
Луна, которую он увидел в тот день, была тоща, как сирота,
наголодавшаяся в доме жестокой приемной матери. Он пригля¬
делся еще внимательней, чтобы убедиться, что не принял за
луну перышко облака. И в то же самое время он, волнуясь, по¬
тянулся за своим огене. Так с ним бывало каждое новолуние.
Теперь он уже стар, но страх перед новолунием, который он ис¬
пытывал в раннем детстве, был жив до сих пор. Конечно, после
того как он стал верховным жрецом Уду, радость от сознания
своего высокого положения часто пересиливала страх, но страх
не умер. Он только был побежден, цригвожден радостью к земле.
Эзеулу ударил в свое огене: бом, бом, бом, бом... И сразу же
со всех сторон зазвучали детские голоса, подхватившие эту но¬
вость. Онва атуо!.. Онва атуо! Онва ату о!.. Он вложил коло¬
тушку внутрь железного гонга и прислонил его к стене.
Ребятишки в усадьбе Эзеулу тоже громко приветствовали
новую луну. Пронзительный голосок Обиагели выделялся в об¬
щем гомоне — он звучал как маленькое огене среди барабанов
и флейт. Различал верховный жрец й голос своего младшего
сына Нвафо, Женщины тоже вышли во двор, и было'* слышно,
как они разговаривают.
—	Луна, луна,— воскликнула его старшая жена Матефи,—
загляни мне в лицо и принеси удачу.
—	Где же она?—спросила Угойе, младшая жена.— Не ви¬
жу ее. Или я ослепла?
—	Да она прямо над верхушкой дерева, вон того —уквы.
Нет, не там. Смотри, куда я показываю пальцем. Видишь?
—	Теперь вижу. Луна, луна, загляни мне в лицо и принеси
удачу. Но хорошо ли она сидит на небе? Что-то мне не нравит¬
ся ее поза.
—	Почему? — спросила Матефи.
—	По-моему, она сидит в опасной позе —как злая луна.
—	Нет,— возразила Матефи.— Дурную луну все сразу узна¬
ют по виду. Как ту, под которой умерла Окуата. Ее концы тогда
были задраны вверх.
—	Разве луна убивает людей? — спросила Обиагели, дергая
за кусок ткани, прикрывавшей тело ее матери, Угойе.
24

—	Ну что за ребенок такой! Хочешь раздеть меня догола?
—	Я спрашиваю, луна убивает людей?
—	Она убивает девчонок,— сказал Нвафо.
—	Тебя не спрашивают, Нос-как-муравьиная-Куча,
—	Сейчас ты у меня заплачешь!
—	Луна убивает мальчишек,
С носом-как-муравьиная-куча.
Луна убивает мальчишек...—У Обиагели все на свете
превращалось в песню.
Эзеулу зашел в свой амбар и взял один клубень ямса с бам¬
букового помоста, сооруженного специально для двенадцати
священных клубней. Осталось восемь. Он знал, что должно
остаться восемь клубней, но тем не менее тщательно их пере¬
считал. Три он уже съел, а четвертый был у него в руке. Еще
раз проверив оставшиеся клубни ямса и плотно затворив за со¬
бой дверь амбара, он вернулся к себе в оби.
В очаге теплился огонь. Эзеулу выбрал из поленницы в углу
несколько поленьев, осторожно уложил их на красные угли, а
сверху водрузил, словно жертвоприношение, клубень ямса.
Пока ямс поджаривался, он размышлял о предстоящем
празднестве. Сегодняшний день — ойе. Завтра будет афо, а по¬
слезавтра — день большого базара. Праздник Тыквенных
листьев падает на третий нкво после этого дня. Завтра он по¬
шлет за своими помощниками и поручит им объявить день
праздника всем шести деревням Умуаро.
Всякий раз, когда Эзеулу задумывался о своей беспредель¬
ной власти над временами года, над всеми полевыми работами
и, следовательно, над людьми, он спрашивал себя, реальна ли
эта власть. Спору нет, он назначает день праздника Тыквенных
листьев и день праздника Нового ямса, но ведь он не выбирает
любой день. Он не более как простой дозорный. Его власть по¬
добна власти ребенка над порученной его попечению козой. Ре¬
бенку скажут, что коза принадлежит ему, и, пока коза живет,
так оно ш есть: он кормит ее и заботится о ней. Но в тот день,
когда ее забьют, он увидит, кто был настоящим владельцем.
Нет! Верховный жрец Улу — это значит куда больше; долж¬
но значить больше. Если он откажется назвать день, празд¬
ника не будет — не будет ни посева, ни жатвы. Вот только мо¬
жет ли он отказаться? Ни один верховный жрец никогда не
делал этого. Так что отказаться невозможно. Он не отважил¬
ся бы.
25

Эта мысль уязвила и разгневала Эзеулу, как если бы ее вы¬
сказал его враг.
—	Возьми обратно слова «не отважился бы»,— ответил он
этому врагу.— Да-да, возьми их обратно. Ни один человек во
всем Умуаро не посмеет сказать, что я не отваживаюсь сделать
что-то. Еще не родилась женщина, способная родить мужчину,
который посмел бы сказать такое.
Но эта отповедь принесла лишь мимолетное удовлетворение,
Мысль Эзеулу по-прежнему настойчиво пыталась {разобраться в
природе его власти. Что же это за власть, если всем известно,
что ею никогда не воспользуются? Лучше уж сказать, что ее
нет вовсе, что она так же слаба,, как ветры, которые пускает
хвастливая собака, грозившаяся задуть пламя в печи... Он пе¬
ревернул палочкой клубень ямса.
В оба вошел его младший сын Нвафо; назвав, как полагает¬
ся при приветствии, отца по имени, он устроился на своем лю¬
бимом месте — на земляном ложе в дальнем углу, рядом с узким
порогом. Хотя Нвафо совсем еще дитя, похоже, что божество
уже решило сделать его своим будущим верховным щрецом.
Едва только он начал говорить, в нем обнаружилась тяга к ри¬
туальным обрядам. Пожалуй, он уже сейчас знает о богослуже¬
нии больше, чем даже старший из его братьев. Но несмотря на
все это, нельзя, конечно, быть настолько неосторожным* чтобы
открыто утверждать, что Улу сделает то-то или то-то. Когда
Эзеулу не станет, Улу может выбрать на его место, казалось
бы, самого неподходящего из его сыновей. Такое уже случалось
в прошлом.
Эзеулу внимательно следил за своим ямсом, поворачивая
клубень палочкой с боку на бок, по мере того как ближайшая к
огню сторона достаточно пропекалась. В хижину вошел его
старший сын Эдого.
—	Эзеулу! — приветствовал он отца,
—	Э-э-и!
Эдого, пройдя через общ вышел во внутренний дворик и на¬
правился к временному жилищу своей сестры Акуэке.
—	Пойди и позови Эдого,— обратился Эзеулу к Нвафо.
Вернувшиеся Эдого и Нвафо сели на земляное ложе. Эзеу¬
лу еще раз перевернул клубень ямса и только потом спро¬
сил:
—	Что я говорил тебе насчет того, вправе ли ты вырезывать
изображения богов?
Эдого не отвечал. Эзеулу посмотрел в сторону Эдого, но тот
был почти невидим, так как там, где он сидел, уже сгустился
26

мрак. Эдого, напротив, хорошо видел лицо отца, освещенное
огнем, на котором поджаривался священный ямс.
—	Разве Эдого нелдась?
Я здесь.
—	Так ответь же: что я говорил тебе но поводу вырезыва¬
ния ликов богов? Должно быть, ты не расслышал мой вопрос,
когда я задал его в первый раз; наверно, я спрашивал, набрав
воды в рот.
—	Ты говорил, чтобы я не вырезывал их.
—	Значит, я говорил тебе это? Так почему же тогда мне
рассказывают, что ты вырезаешь алуси для одного человека из
Умуагу?
—	Кто тебе сказал?
—	Какая разница кто? Правда это или нет — вот что я хочу
знать.
—	Я спросил, кто тебё это сказал, потому что он, как видно,
не может отличить лик бога от простой маски.
—	Понятно. Можешь идти, мой сын. И коли хочешь, пожа¬
луйста, вырезай всех богов Умуаро. Если еще хоть раз ты услы¬
шишь, что я спрашиваю тебя про это, возьми мое имя и отдай
его псу.
—	То, что я вырезаю для жителя Умуагу, маска.
—	Ты это не мне говоришь. Мой разговор с тобой за¬
кончен.
Нвафо тщетно пытался понять смысл этой беседы. Ничего,
когда отец перестанет сердиться, он спросит его. Из внутрен¬
него дворика вошла его сестренка Обиагели; она поприветство¬
вала Эзеулу и направилась к земляному ложу.
—	Ты что, уже кончила готовить горький лист? — спросил
Нвафо.
—	А сам ты не умеешь готовить его? Или у тебя пальцы
отсохли?
—	Эй вы там, помолчите.— Эзеулу палочкой выкатил из
огня клубень ямса, быстро сжал его большим и указательным
пальцами, пробуя, готов ли он, и остался доволен. Взяв со стро¬
пил обоюдоострый нож, он принялся счищать с испеченного
клубня черную корку. Когда он кончил, все пальцы и ладони у
него были в саже, и, похлопав руками, он отряхнул её. Его де¬
ревянная миска стояла тут же; он нарезал в нее клубень и стал
ждать, чтобы ямс остыл.
Когда Эзеулу приступил к еде, Обиагели начала напевать
себе под нос. Ей* пора уже было знать, что отец никогда не да¬
вал никому даже самого маленького ломтика от клубня ямса,

который он съедал без пальмового масла в каждое новолуние.
Но она не переставала надеяться.
Эзеулу ел молча. Он еще раньше отодвинулся от огня и си¬
дел теперь, прислонясь спиной к стене и устремив взор вдаль.
Как Это всегда бывало с ним в подобных случаях, он, казалось,
погрузился в раздумье о вещах, далеких от повседневности.
Время от времени он отпивал холодной воды из калебаса, при¬
несенного Нвафо. После того как он проглотил Последний кусок,
Обиагели вернулась.в хижину матери. Нвафо убрал деревянную
миску и калебас и положил нож обратно на стропила.
Эзеулу поднялся с козьей шкуры и подошел к домашнему
святилищу, помещавшемуся на гладкой доске за низкой стеной
перед входом. Его икенга, высотою с локоть мужчины и с двумя
крепкими рогами, стоял вплотную к безликим окпоси предков,
черным от жертвенной крови; тут же был и его короткий лич¬
ный жезл офо* Один из грубо вырезанных, без лица, окпоси
принадлежал Нвафо. Окпоси сделали для Нвафо потому, что по
ночам у него бывали судороги. Ему велели называть своего
окпоси Тезкой. Судороги постепенно прошли.
Взяв жезж офо, Эзеулу сел перед святилищем, но не по-муж¬
скиноги в стороны, а так, как сидят женщины, вытянув обе
ноги перед собой, сбоку от святилища. Один конец этого корот¬
кого жезла он сжимал в правой руке, а другим концом ударял
о землю в такт своей молитве.
— Благодарю тебя, Уду, за то, что ты дал мне увидеть еще
одну новую луну. И дай мне увидеть ее снова и снова. Пошли
здоровье и достаток всем в этом доме. Пусть в нынешний месяц
посадочных работ труды всех шести деревень обернутся бога¬
тым урожаем. Помоги нам избежать опасности во время работы
в Поле. Пусть не ужалят нас ни змея, ни скорпион, могучий
владыка кустарников. Убереги наши голени от порезов моты¬
гой и мачете.
Пусть наши жены рожают мальчиков. Пусть при следующем
пересчете жителей наших деревень нас окажется намного боль¬
ше — и тогда мы принесем тебе в жертву корову, а не цыпленка,
как после прошлого праздника Нового ямса. Пусть дети будут
укладывать в землю своих отцов, а не отцы — детей. И да бу¬
дут счастливь! каждый мужчина и каждая женщина. И да
сопутствует удача людям речной страны и народам страны
лесов.
Он положил жезл офо на доску К икенге и окпоси, вытер рот
тыльной стороной ладони и вернулся на прежнее место. Всякий
раз, когда он молился за Умуаро, рот ему заполняла горечь.
28

В Умуаро произошел большой раскол, и его недруги пытались
взвалить вину за это на него. А все из-за него? Из-за того, что
он .сказал правду перед лидом того белого. Но разве может че¬
ловек, держащий священный жезл Уду, говорить заведомую
ложь? Разве мог он рассказать эту историю не так, как он слы¬
шал ее из уст своего отца? Даже тот белый человек, Уинтабота,
понял это, хотя он и явился из никому не ведомой страны. Он
назвал Эзеулу единственным правдивым свидетелем. Вот это и
обозлило его врагов —г белый, прибывший издалека, высказал
им правду, которую они знали, но не желали слушать. Что же
это было, как не предзнаменование гибели мира?
Голоса женщин, возвращающихся от источника, нарушили
ход мыслей Эзеулу. Ему не было видно их, потому что снаружи
совсем стемнело. Новая луна, показавшись, снова ушла. Но ее
появление оставило свой след в ночи. Тьма уже не была такая
кромешная, как в последнее время, а какая-то просторная и
открытая, словно лес с вырубленным подлеском. Женщины
одна за другой восклицали «Эзеулу», приветствуя его, и он, с
трудом узнавая каждую из них, отвечал .на приветствия. Обойдя
оби с левой стороны, они вошли во внутренний дворик через
единственный другой вход — высокую резную дверь в стене из
красной глины.
—	Разве не видел я собственными глазами, как они отпра¬
вились к источнику еще до захода солнца?
—- Они ходили к роднику Нванджене,— ответил Нвафо.
—	Понятно.— Эзеулу только сейчас вспомнил, что ближай¬
ший источник Ота со вчерашнего дйя никем не посещается:
оракул предсказал, что огромная каменная глыба, лежащая на
двух скалах прямо над родником, скоро упадет и человек станет
той подушкой, которую она подложит себе под голову. “Ни один
человек не подойдет теперь близко к этому источнику до тех
пор, покуда алусщ которому он принадлежит и По имени кото¬
рого назван, не будет умилостивлен.
Все равно, подумал Эзеулу, он задаст нагоняй той из них,
которая принесет ему сегодня ужин с запозданием. Раз они
знали, что придется идти за водой к Нванджене, должны были
отправиться пораньше. Ему уже надоело получать ужин тогда,
когда другие мужчины давным-давно поели.
Густой, басовитый голос Обики все громче^ и громче звучал
в ночном воздухе, приближаясь к дому. Даже его свист был
слышен лучше, чем иные мужские голоса. Сейчас он пел и сви¬
стел попеременно.
—	Обика возвращается,— сообщил Нвафо.
29

—	Рано сегодня ночная птичка домой летит,— сказал Эзе-
улу одновременно с ним.
—	Как-нибудь он опять увидит Эру,— заметил Нвафо, на¬
мекая на То, как однажды ночью Обике уже явилось привиде¬
ние. История эта рассказывалась так часто, что Нвафо казалось,
будто он сам при Ътом присутствовал.
—	На сей раз это будет Идемили или Огвугву,— усмехнул¬
ся Эзеулу,
Года три тому назад Обика вбежал однажды ночью в оби и
бросился к отцу, весь дрожа от ужаса. Ночь была черная, и со¬
бирался дождь. Гром глухо громыхал во влажном воздухе, мол¬
нии полыхали бесдрестаино.
—	Что случилось, сын? -г- снова и снова спрашивал Эзеулу,
но Обика лишь дрожал и не говорил ни слова.
:Что случилось, Обика? — крикнула его мать Матефи, ко¬
торая уже прибежала в оби и теперь тряслась сильнее сына.
—	Помолчи,— сказал ей Эзеулу,— Что ты увидел, Обика?
Немного успокоившись, Обика начал рассказывать отцу, что
привиделось ему.при свете молнии возле дерева уджили между
их деревней, Умуачалой И Умуннеорой. Едва только Эзеу¬
лу услышал, в каком месте это произошло, как ему стало все
ясно.
—	Что же было дальше, после того как ты увидел Это?
—	Я понял, что это дух, и голова у меня пошла кругом.
—	Не свернул ли он в кустарник, убивающий маленьких
птиц? Слева?
Уверенность отца придала Обике мужества. Он кивнул голо¬
вой, и Эзеулу со значением кивнул дважды. В дверях появились
остальные женщины.
—	Как он выглядел?
—	Высокий, выше всех мужчин, которых я знаю.— Обика
судорожно глотнул.— Кожа у него очень светлая... как... как...
—	Одет он был бедно или так, как одеваются люди боль¬
шого богатства?
—	Он был одет как богач. На нем была красная шапочка с
орлиным пером.—У Обики снова от страха зуб на зуб не по¬
падал.
—	Возьми себя в руки. Ты не женщина. Был у него слоно¬
вый бивень?
—	Да. Он нес громадный бивень на плече.
Пошел дождь — поначалу отдельными тяжелыми каплями,
30

которые звонко забарабанили по тростниковой крыше, словно
падающие с неба камешки.
— Бояться, сын мой, тебе нечего. Ты видел Эру, Великолеп¬
ного: Того, кто дарует богатство людям, снискавшим его распо¬
ложение. Его иногда видят на том месте в такую погоду. Навер¬
ное, он возвращался домой из. гостей — от Идемили или какого-
нибудь другого бога. Эру причиняет вред только тем, кто дает
ложные клятвы перед его святилищем.—Эзеулу так увлекся,
восхваляя бога богатства, что можно было подумать, будто он
сам — гордый жрец Эру, а не верховный жрец Улу — бога, ко^
торый стоит высоко над Эру и всеми другими божествами.—
Уж если Эру полюбит кого-нибудь, богатство польется к тому
в дом рекой: ямс у него вырастает с человека, козы котятся
тройнями, а куры высиживают по девять цыплят.
Дочь Матефи Оджиуго вошла с миской фу фу и миской по¬
хлебки, поприветствовала отца и поставила перед ним обе ми¬
ски. Затем она обратилась к Нвафо:
—	Иди в хижину своей матери, она уже кончила гото¬
вить.
—	Оставь мальчика в покое,— сказал Эзеулу, которому было
известно, как бесит Матефи и ее дочку его привязанность к сыну
другой жены,—Пойди и позови сюда свою мать.— Он не при¬
трагивался к еде, и Оджиуго поняла, что надвигается гроза. Она
вернулась в хижину матери и позвала ее в оби.
—	Сколько раз нужно повторять в этом доме, что я не же¬
лаю есть ужин, когда все мужчины в Умуаро уже ложатся
спать,— произнес Эзеулу, как только Матефи вошла.— Но ты
меня не слушаешь. Что бы я ни говорил, это оказывает на тебя
не больше действия, чем ветры, что пускает пес, пытаясь задуть
огонь...
—	Я далеко ходила за водой — к Нванджене, вот и...
Если тебе нравится, можешь ходить даже в Нкису. Но
попомни мои слова: попробуй принеси мне ужин в такое время
еще раз, и я мигом выбью дурь из твоей головы,
Когда Оджиуго пришла за мисками, Нвафо подъедал по¬
хлебку. Дожидаясь, пока он закончит, она кипела от возмуще¬
ния* У себя в хижине она пожаловалась матери. Ведь это — не
в первый раз, не во второй и не в третий! Это повторяется каж¬
дый день.
#1

—	Разве порицаем мы стервятника за то, что он садится на
падаль? — сказала Матефи,— Как ты думаешь, что еще остает¬
ся делать мальчишке, если его мать кладет в похлебку сладкие
рожки вместо рыбы? А на сбереженные деньги покупает себе
браслеты из слоновой кости. Но что бы она ни вытворяла, Эзе-
улу никогда ей ничего не скажет. Зато уж мне он всегда нахо¬
дит, что сказать.
Оджиуго посмотрела в сторону хижины Угоне в дальнем
конце усадьбы. Сейчас она была погружена во тьму, если не
считать видневшейся между низким навесом крыши и порогом
полосы тусклого желтого света, отбрасываемого светильником,
в котором горело пальмовое масло. На усадьбе стояла еще и
третья хижина, как бы образующая полумесяц вместе с двумя
другими. Прежде она принадлежала первой жене Эзеулу Оку-
ате, которая умерла много лет назад. Оджиуго почти не помни¬
ла ее. Она помнила только, что эта женщина всегда давала ку¬
сочек рыбы или немного сладких рожков каждому ребенку, за-’
ходившему к ней в хижину, когда она варила похлебку. Окуата
была матерью Адэзе, Эдого и Акуэке. Они жили в этой хижине
после ее смерти, пока Адэзе и Акуэке не вышли замуж. Потом
Эдого продолжал жить там один. Два года назад он женился и
построил свою собственную маленькую усадьбу рядом с отцов¬
ской. Сейчас в той хижине снова жила Акуэке — с тех пор-как
она ушла из дома своего мужа. Говорили, муж плохо с ней об¬
ращался. Но мать Оджиуго утверждала, что это ложь и что
Акуэке попадало за своевольный, гордый нрав.
—	Когда женщина выходит замуж, она должна забыть, ка¬
кой большой была усадьба ее отца,— повторяла она.— Ведь
женщина не приносит с собой в усадьбу мужа отцовское оби.
Только принялись Оджиуго с матерью за еду, как до них до¬
неслось пение и посвистывание возвращающегося домой Обики.
—	Принеси-ка мне его миску,— сказала Матефи.—Сегодня
он что-то рано явился.
Обика, нагнувшись, чтобы подлезть под низкий скат крыши,
и вытянув вперед руки, ввалился в хижину. Он приветствовал
мать, и та холодно ответила ему «Нно», Затем он тяжело опу¬
стился на земляное ложе. Оджиуго уже принесла его глубокую
миску из обожженной глины и теперь доставала с бамбуковой
полки фу фу. Матефи подула в миску, очищая ее от золы и пыли,
и налила в нее похлебку. Оджиуго подала похлебку брату и вы¬
шла из хижины, чтобы принести ему воды в сосуде из тыквы.
После первого же глотка Обика наклонил миску к свету и
начал придирчиво рассматривать ее содержимое.
32

—	Что это такое, похлебка или кокоямсовая каша?
Женщины, оставив его слова без внимания, принялись за
прерванный ужин. Что тут говорить, когда и так ясно, что он
снова выпил слишком много пальмового вина.
Обика был одним из самых красивых молодых мужчин в
Умуаро и во всей округе. У него были тонкие, точеные черты
лица, а нос прямой и ровный, как звук гонга. Кожа его, так же
как у отца, была цвета терракоты. Люди говорили о нем (как
и всегда говорили при виде человека большой красоты), что он~
по ошибке родился в этих краях, среди лесных людей игбо, а в
прошлой своей жизни он, должно быть, жил среди народа олу —<
так называли игбо людей, обитавших у реки.
Но Обику портили две вещи. Он злоупотреблял пальмовым
вином и был подвержен внезапным приступам бешеного гнева.
А так как Обика обладал к тому же огромной силой, от него то
и дело кому-нибудь крепко доставалось. Отец, любивший Обику
больше, чем Эдого, его единокровного брата, смирного и задум¬
чивого, тем не менее все время твердил ему:
—- Быть смелым и бесстрашным похвально, но иной раз,
сын мой, лучше быть трусом. Ведь как часто мы, стоя во дворе
труса, показываем на развалины усадьбы, где некогда жил
храбрец. Мужчина, который никогда и ничему не покоряется,
вскорости покорно ложится на погребальную циновку.
Но при всем том Эзеулу предпочитал, чтобы его сын был
горячим, быстрым юношей, пусть бы даже он в спешке бил по¬
суду, а не медлительной, осторожной улиткой.
Не так давно Обика чуть было не совершил убийство. Его
единокровная сестра Акуэке уже не раз приходила домой к
отцу жаловаться, что муж избил ее. И вот как-то рано утром
она снова явилась с распухшим от побоев лицом. Обика, даже
не дослушав ее до конца, ринулся в Умуогвугву — деревню, где
жил его зять. По пути он зашел за своим приятелем Офоэду,
который не пропускал ни одной драки. Когда они подходили к
Умуогвугву, Обика предупредил Офоэду, чтобы он не помогал
колотить мужа Акуэке.
—	Зачем же ты тогда позвал меня? — спросил тот разоча¬
рованно.— Чтобы я держал твою сумку?
—	Может, и для тебя найдется работа. Если мужчины из
Умуогвугву —■ храбрецы, за каких я их принимаю, они толпой
полезут защищать своего собрата.
В доме Эзеулу никто не знал, куда отправился Обика, по¬
куда он не вернулся перед полуднем вместе с Офоэду. На голо¬
вах они тащили кровать, к которой был накрепко принязан
2 № 3455
83

муж Акуэке, избитый до полусмерти. Положив его под уквой,
они запретили кому бы то ни было переносить его оттуда, Жен¬
щины и соседи упрашивали Обику пожалеть несчастного и по¬
казывали на свисающие с веток спелые плоды, большие, как
глиняные сосуды для воды.
—	Вот еще! Я нарочно его там оставил — пускай его, него¬
дяя, раздавят!
Дело кончилось тем, что поднявшийся переполох заставил
Эзеулу, удалившегося в ближайший кустарник, поторопиться
домой. Увидя, что происходит, он горестно возопил, что Обика
хочет навлечь беду и погибель на его дом, ш велел ему осво¬
бодить зятя.
В течение трех базарных недель Ибе едва мог подниматься
с постели. На четвертой неделе его родичи явились к Эзеулу
искать удовлетворения. Когда все это случилось, почти все они
работали на полях. Больше трех базарных недель они терпели¬
во ждали, чтобы кто-нибудь объяснил им, почему их родича из¬
били и унесли из деревни.
—	Что значит эта история с Ибе, которую нам довелось слы¬
шать? — спросили они.
Эзеулу постарался всячески успокоить их, выгораживая
вместе с тем Обику, за которым не признавал сколько-нибудь
серьезной вины. Он кликнул свою дочь Акуэке и велел ей
встать возле него.
—	Видали бы вы, на что она была похожа в тот день, когда
вернулась домой! Неужели у вас в деревне принято такое об¬
хождение с женами? Если таков ваш обычай, то прямо вам ска¬
жу, что со своей дочерью так обращаться я не позволю.
Мужчины из Умуогвугву согласились, что Ибе действитель¬
но давал волю рукам и что посему никто не может упрекнуть
Обику, защитившего свою сестру.
—	Ведь и мы о защите думаем, когда в молитвах наших
просим Улу и предков преумножить наш род! — сказал их пред¬
водитель.— Конечно, много людей — много ртов, но если нас
много, никто не посмеет чинить нам неприятности, и наши до¬
чери смогут высоко держать голову в домах своих мужей. Так
что мы не очень сильно виним Обику. Верно ли я говорю? —
Его спутники ответили утвердительно, и он продолжал: — Мы
не можем сказать, что твой сын поступил неправильно, засту¬
пившись за свою сестру. Однако одного мы никак не поймем:
зачем надо было вытаскивать из дома и уносить из деревни
взрослого мужчину, не мальчишку какого-нибудь? Ведь посту¬
пить так — это все равно что сказать: «Ты —пустое место, ни¬
34

что, а родичи твои не могут за тебя заступиться». Вот чего мы
не понимаем. Мы пришли не поучать тебя мудрости, а с прось¬
бой просветить нас в нашей глупости, ибо свояк не ходит к своя¬
ку, чтобы учить его уму-разуму. Мы хотим, чтобы ты сказал
нам: «Вы ошибаетесь; дело обстоит так-то и так-то». Мы удов¬
летворимся твоим объяснением й отправимся домой. Если впо¬
следствии нам станут говорить: «Вашего родича избили и унес¬
ли»,— мы будем знать, что ответить. Наш великий свойствен¬
ник, я приветствую тебя.
Эзеулу употребил все свое искусство говорить, чтобы умиро¬
творить свойственников. Домой они ушли в лучшем расположе¬
нии духа. Но было непохоже, что они станут уговаривать Ибе,
чтобы он поторопился явиться к Эзеулу с пальмовым вином и
просить о возвращении к нему жены. Судя по всему, она надолго
задержится в доме отца,
Поужинав, Обика пришел в хижину Эзеулу, где, помимо
отца, были Эдого, Одаче и Нвафо. Как обычно, за всех братьев
говорил Эдого.
—	Завтра афо,— сказал он,— и мы пришли спросить, какая
у тебя есть для нас работа.
Эзеулу на минуту задумался, как если бы этот вопрос за¬
стал его врасплох. Затем он спросил у Обики, много ли осталось
работы на его новой усадьбе.
—- Только амбар для жены,— ответил Обика.— Но с этим
можно подождать. Все равно он будет стоять пустой, пока не
наступит пора убирать кокоямс.
—	Ни с чем ждать нельзя,— отрезал Эзеулу.— Новобрачная
не должна приходить в недостроенный дом. Я знаю, что нынеш¬
ний век подобные вещи не беспокоят. Но покуда мы живы, мы
будем и впредь указывать, как надлежит поступать правиль¬
но... Эдого, вместо того чтобы работать завтра на меня, будешь
вместе с братьями и женщинами достраивать амбар. Если у
Обики нет стыда, то у всех нас он есть.
—	Отец, позволь мне сказать слово,—вымолвил Одаче,
—	Я слушаю тебя.
Одаче откашлялся, словно не решаясь заговорить.
—	Наверное, им запрещено помогать строить амбар для сво¬
их братьев,— брякнул Обика.
—	Вечно ты мелешь глупости,—набросился на него Эдо¬
го.—Разве не работал Одаче так же усердно, как ты, строя
усадьбу для тебя? Пожалуй, даже усерднее.
2*
35

-*т Сцепились, как две ревнивые жены! —- отрезал Эзеулу.—
Я жду, что скажет Одаче.
—	Мне поручили идти завтра в Окпери, чтобы доставить
сюда имущество нашего нового учителя.
—	Одаче!
Отец!
—	Слушай внимательно, что я тебе сейчас скажу. Когда,
здороваясь, берутся за руки выше локтя, это уже не называется
рукопожатием. Я сам отправил тебя к этим людям из друже¬
ского расположения к тому белому, Уинтаботе. Он попросил
меня послать одного из моих сыновей научиться обычаям’ его
народа, и я исполнил его просьбу — послал тебя. Но, делая это,
я вовсе не собирался освобождать тебя от обязанности работать
у меня в хозяйстве. Ты слышишь меня? Пойди и скажи людям,
поручившим тебе идти в Окпери, что я не разрешил. Скажи им,
что завтра — тот день, когда мои сыновья и мои жены и жена
моего сына работают на меня. Твои единоверцы должны знать
обычай нашей страны; если же они не знают, ты обязан объ¬
яснить им. Ты понял меня?
—	Понял.
—	Иди и позови ко мне свою мать. По-моему, завтра ее оче¬
редь готовить.
Глава вторая
Эзеулу часто повторял, что умершие отцы Умуаро, глядя на
мир из Ани-Ммо, должно быть, приходят в ужас от обычаев
нового времени. Никогда раньше Умуаро не начало бы войну
с Окпери при тех обстоятельствах, при которых оно пошло на
эту войну ныне. Кто бы мог предположить, что умуарцы станут
воевать, несмотря на глубокий раскол между ними? Кто бы мог
подумать, что их не остановит предостережение жреца Улу —
бога, который изначально соединил шесть деревень и сделал их
тем, чем они являются? Но Умуаро возгордилось, много возом¬
нило о своей мудрости и могуществе и уподобилось птичке нза,
которая, наевшись и напившись до отвала, самонадеянно вы¬
звала на единоборство своего собственного бога-покровителя.
Умуарцы бросили вызов богу, положившему начало союзу их
деревень. И — чего же еще они ожидали? — бог покарал их, за¬
дал им такую трепку, что будут помнить и сегодня и завтра!
В далеком-далеком прошлом, когда еще не расплодились по
всей земле ящерицы, шесть деревень — Умуачала, Умуннеора,
36

Умуагу, Умуэзёани, Умуогвугву и Умуисиузо — жййй йорознь,
отдельными общинами, и каждая из них поклонялась своему
собственному божеству. В те времена наемные воины Абама не
раз нападали на них в глухую полночь, поджигали их дома,
уводили в рабство мужчин, женщин и детей. И так худо прихо¬
дилось жителям шести деревень, что их вожди собрались, что¬
бы вместе искать путь к спасению. Они наняли самых могу¬
щественных колдунов, чтобы с их помощью создать общее бо¬
жество. Это божество, сотворенное отцами шести деревень, было
названо Улу. Половину жертвоприношений зарыли в том месте,
которое стало базарной площадью Нкво, а другую половину
бросили в ручей, получивший название Мили Улу. Затем шесть
деревень приняли общее имя —Умуаро, а жрец Улу стал их
верховным жрецом. С тех пор враги оставили их в покое. Как
же мог этот народ не посчитаться с богом, основавшим Умуаро
и защитившим его? В глазах Эзеулу это было знамением кру¬
шения мира.
В тот день пять лет тому назад, когда предводители Умуаро
решили направить в Окпери посланца с куском белой глины,
означающим мир, и молодым побегом пальмы, означающим
войну, Эзеулу не смог отговорить их. Он прямо сказал умуар-
цам, что Улу не станет на их сторону в несправедливой войне.
— Когда наши предки впервые поселились в здешних ме¬
стах,—говорил он им,— эта спорная земля принадлежала Ок¬
пери. Я это знаю, ибо так рассказывал мне отец. Окперийцы
дали нам часть своей земли, чтобы мы могли жить на ней. И еще
они дали нам своих богов — Удо й Огвугву. Но при этом они
сказали нашим предкам — обратите внимание,— окперийцы
сказали нашим отцам: «Мы даем вам нашего Удо и нашего Ог¬
вугву, но вы должны называть божества, которые мы вам даем,
иначе: не Удо, а сын Удо, и не Огвугву, а сын Огвугву». Так я
слышал эту историю из уст моего отца. Если вы хотите затеять
драку с человеком из-за клина земли, который принадлежит
ему, то я в этом деле не участник!
Но верх взял Нвака. Нвака имел высочайший в этих краях
титул — Эру, по имени самого бога богатства. Во всех шести
деревнях только три человека носили этот титул. Нвака был
родом из богатой семьи, процветавшей из поколения в поколе¬
ние, и жил в деревне, жители которой считали ее первой в Уму¬
аро. Рассказывали, что, когда шесть деревень впервые объеди¬
нились, они предложили жречество Улу самой захудалой из
них, дабы деревня верховного жреца не стала слишком могу¬
щественной.
37

—	Умуаро квену! — рявкнул Нвака.
—	Хем! г- воскликнули в ответ умуарцы.
—	Квену !1
—	Хем!
—	Квезуену!!
—	Хем!
После громких приветствий воцарилась тишина, и Нвака за¬
говорил почти тихим голосом.
—	Мудрость подобна мешку из козьей шкуры: у каждого
она своя. Таково и знание прошлого нашей земли. Эзеулу тут
пересказал нам, что рассказывал ему о старых временах его отец.
Всем нам известно, что отец никогда не лжет сыну. Но известно
нам и то, что многие отцы не могут упомнить всех преданий
старины. Если бы Эзеулу говорил о великом божестве Умуаро,
которое он носит на себе и которое до него носили его предки,
я бы с вниманием отнесся к его словам. Но он говорил о собы¬
тиях более древних, чем само Умуаро. Я не побоюсь сказать,
что ни Эзеулу, ни любой другой житель его деревни не вправе
поучать нас, ссылаясь на эти события.
Собрание старейшин и ндичие — мужчин, носящих титул,—
встретило его слова гулом голосов, где одобрительные возгласы
все же преобладали над неодобрительными. Во время своей
речи Нвака расхаживал взад и вперед; орлиное перо на его
красной шапочке и бронзовый браслет на щиколотке красноре¬
чиво говорили о том, что это один из виднейших людей страны,
человек, отмеченный милостью Эру, бога богатства.
Мой отец рассказывал мне совсем другую историю. Он
говорил мне, что окперийцы вели бродячую жизнь. Он называл
мне три или четыре места их стоянки, где они жили некоторое
время, а затем снимались и снова отправлялись дальше. Их
прогоняли со своей земли Умуофия, Абаме и Анинта. Так что
же, может, они заявят сегодня свои права и на эти земли? Ста¬
ли бы они претендовать на наше угодье в ту пору, когда белый
человек еще не перевернул нашу жизнь вверх дном? Старей¬
шины и ндичие Умуаро, давайте разойдемся по домам, если у
нас нет мужества воевать. Мы не будем первым племенем, от¬
казавшимся от своих угодий или даже от своих усадеб, чтобы
избежать войны. Но только не надо внушать себе и нашим де¬
тям, будто спорная земля принадлежала другому племени. Луч¬
ше прямо скажем им, что их отцы не пожелали воевать. И еще
скажем им, что наши мужчины берут в жены дочерей окперйй-
цев, а их мужчины женятся на наших дочерях и что там, где

люди так "перемешиваются, мужчины часто утрачивают жела¬
ние сражаться. Умуаро квену!
—	Хем!
—	Квезуену!
—	Хем!
—	Приветствую вас всех!
Умуарцы разразились громкими, долго не смолкавшими
кликами, по большей части одобрительными. Ивана свел на нет
все впечатление от речи Эзеулу. Последним скользящим ударом
стал намек на то, что мать верховного жреца была дочерью ок-
перийца. Собравшиеся разбились на множество мелких групп:
каждый делился своими соображениями с соседями. Кто-то из
выступивших впоследствии заметил, что Эзеулу, наверное, за¬
был, кто рассказывал ему про спорное угодье—* отец или мать.
Один оратор за другим обращались к собранию с речами, из
которых явствовало, что все шесть деревень поддерживают
Нваку. Эзеулу не был единственным умуарцем, чья мать проис¬
ходила из Окпери. Но никто из них не осмелился поддер¬
жать его. А один из таких, по имени Акукалия, у которого и
всегда-то слова «убью, разорю» с языка не сходили, тут до
того разошелся, что ему и поручили пойти в Окпери, на ро¬
дину его матери, с куском белой глины и молодым побегом
пальмы.
Последним, кто выступил в тот день, был старейший мужчи¬
на деревни, в которой жил Акукалия. Голос у старца был уже
слабый, но свое приветствие собранию он выкрикнул так гром¬
ко, что его услышали даже в самых дальних уголках базарной
площади Нкво. Умуарцы ответили на его натужливое привет¬
ствие самым зычным «Хем!» за день. Затем оратор негромко
сказал, что ему нужно теперь немного отдышаться, и те, кто
услышал, рассмеялись.
—	Я хочу обратиться к человеку, которого мы посылаем в
Окпери. Немало времени прошло с тех пор, когда мы воевали
в последний раз, и многие из вас, возможно, забыли обычай.
Я не хочу сказать, что Акукалия нуждается в напоминаний. Но
я стар, а дело старика — напоминать. Если ящерица, живущая
во дворе, станет поступать не так, как ее сородичи, ее примут
за ящерицу, обитающую в поле. Слушая, как говорил Акука¬
лия, я понял, что он в большом гневе. И то, что он гневается,
вполне естественно. Но мы посылаем Акукалию на родину его
матери не воевать. Мы посылаем тебя, Акукалия, предложить
им выбор между войной и миром. Так ли я говорю, умуарцы?—
Умуарцы уполномочили его продолжать.-— Мы не хотим, чтобы
39

окиерийцы выбрали войну; войной сыт не будешь. Если они вы¬
берут мир, мы возрадуемся. Но что бы они ни говорили, ты не
должен вступать с ними в спор. Твой долг — доставить нам их
ответ. Все мы знаем, что ты человек отважный, но, пока ты бу¬
дешь там, спрячь отвагу в свой мешок. Если молодые мужчины,
которые пойдут вместе с тобой, заговорят слишком громко, ты
должен будешь загладить их вину. Когда я был моложе, я ха¬
живал с такими поручениями и очень хорошо знаю, каким ис¬
кушениям подвергается посланец. Я приветствую вас.
Эзеулу, слушавший эти речи с горькой улыбкой, теперь
вскочил на ноги, словно ему в зад впился черный муравей,
—	Умуаро квену! — воскликнул он.
—	Хем!
—	Приветствую всех вас.— Эти слова были сказаны голо¬
сом разъяренной маски.— Когда в доме есть взрослый, козу,
готовую окотиться, не оставят на привязи, говорили наши пред¬
ки. Но что же мы видели здесь сегодня? Мы видели, как одни
говорили так, а не иначе, боясь прослыть трусами. Другие вы¬
сказывались так, а не иначе, потому что они жаждут войны.
Давайте отбросим все эти соображения прочь. Если спорная
земля действительно наша, Улу будет сражаться на нашей сто¬
роне. Если же нет, вы скоро узнаете! Я не стал бы говорить се¬
годня еще раз, если бы не увидел, что взрослые люди в доме не
выполняют свой долг. Огбуэфи Эгонуонне, один из трех старей¬
ших мужчин в Умуаро, должен был бы напомнить нам, что
наши предки не вели неправых войн. Но вместо этого он учит
нашего посланца тому, как носить во рту вместе огонь и воду.
Разве не знаем мы пословицу, что юноша, которого отец посы¬
лает украсть, не пробирается тайком, а вышибает дверь ногой?
Чего ради печется Эгонуонне о мелочах, когда упускается из
виду главное? Умуарцы хотят воевать. А раз так, то совсем не¬
важно, каким тоном станет разговаривать Акукалия с родичами
своей матери! Пусть хоть в лицо им плюнет. Услышав, что об¬
валился дом, мы не спрашиваем, обвалился ли и потолок. При¬
ветствую вас всех.
На рассвете следующего дня Акукалия с двумя спутниками
отправился в Окпери. В своем мешке из козьей шкуры он нес
кусок белой глины и несколько желтых побегов, которые были
срезаны с верхушки пальмы прежде, чем успели раскрыть ли¬
40

стья на солнце. Кроме того, каждый мужчина нес мачете в
ножнах.
Был день же, и уже вскоре Акукалия со своими спутника¬
ми начали обгонять группы женщин из йсех окрестных дере¬
вень, которые направлялись на базар Эке в Окпери, пользую¬
щийся широкой известностью. Большей частью это были жен¬
щины из Элумелу и Абаме, делающие лучшие глиняные горш¬
ки в округе. Каждая из них несла на голове длинную корзину,
в которой громоздилось по пять-шесть больших сосудов для
воды, обвязанных сетью веревок.
Обгоняя новые и новые компании торговок, умуарцы рас¬
суждали о большой базарной площади Эке в Окпери, куда сте¬
кается народ со всех концов Игбо и Олу.
—	Это все благодаря древнему колдовству,— пояснял Аку¬
калия.—Родичи моей матери — великие колдуны,—в голосе
его зазвучала гордость.— Поначалу ведь Эке был захудалый
базарчик. Соседние базары отбивали у него всю торговлю. То¬
гда окперийцы создали в один прекрасный день могуществен¬
ное божество и поручили свой базар его заботам. С того дня ба¬
зар Эке все рос и рос, пока не стал самым большим базаром в
здешних местах. Это божество по имени Нваньиэке — древняя
старуха. Каждый базарный день же, еще до первых петухов,
она появляется на базаре с метлой в правой руке и пускается
в пляс по обширной пустой площади. Машет туда-сюда своей
метлой, словно подзывает к себе, ну и заманивает на базар
народ со всех сторон. Поэтому-то до рассвета люди и не под¬
ходят к базарной площади: боятся увидеть старуху за колдов¬
ством.
—	.То же самое рассказывают о базаре Нкво на берегу боль¬
шой реки в Умуру,— подхватил один из спутников Акукалии.—
Колдовство оказало там такое сильное действие, что теперь этот
базар торгует и не только по дням нкво.
—	По части колдовства умурцам и тягаться нечего с роди¬
чами моей матери,— заметил Акукалия.— Их базар разросся
потому, что белый человек продает там свои товары.
—	А почему он продает там свои товары? — спросил другой
спутник Акукалии.— Не потому ли, что они приманили его сво¬
им, колдовством? Похоже, ихняя старуха заметает своим поме¬
лом на базар людей со всего света, даже из страны белых лю¬
дей, где, как говорят, никогда не светит солнце.
—	А правду рассказывают, что одна белая женщина в Уму¬
ру вышла из дому без белой шляпы и растаяла, как загустев¬
шее пальмовое масло на солнце? — спросил первый мужчина.
41

—- Я тоже об этом слышал,— ответил Акукалия.-—Но о бе¬
лом человеке рассказывают столько небылиц! Раньше говорили,
что у него нет пальцев на ногах.
Поднималось солнце, когда путники проходили мимо спор¬
ного участка земли. Его много лет не обрабатывали, и он густо
порос пыреем, уже пожухшим от зноя.
—	Помню, мы ходили с отцом сюда, на это самое место,
срезать траву для крыши,— сказал Акукалия.— Я просто
удивляюсь, как могут родичи моей матери утверждать сегодня,
что это их земля.
—	А все белый человек виноват; это он говорит нам, словно
старший двум дерущимся мальчишкам: «Нельзя драться, раз я
тут». Ну и конечно, тот, кто поменьше да послабее, задирает
нос и начинает пыжиться.
—	Что верно, то верно,— согласился Акукалия.— Такого бы
не могло случиться во времена моей молодости, а уж тем более
во времена моего отца. Все здесь,— он обвел рукой поле,— мне
очень хорошо знакомо. Вон в то эбеновое дерево однажды уда¬
рил гром; люди, срезавшие под ним траву, так и разлетелись
во все стороны.
—	Ты должен спросить их вот о чем,—заговорил тот из
спутников Акукалии, который почти всю дорогу молчал.—
Пусть они нам объяснят, почему, если эта земля действитель¬
но их, они позволяли нам ее обрабатывать и собирать с нее тра¬
ву из поколения в поколение, покуда не явился белый человек
и не влез в это дело.
—	Нам не поручали задавать никаких вопросов, кроме од¬
ного, на который Умуаро хочет получить от них ответ,— сказал
Акукалия.— И вот что, напоминаю вам еще раз: когда мы при¬
дем туда, держите язык за зубами и предоставьте говорить мне.
С этими людьми очень трудно разговаривать, и моя мать не
была исключением. Но ц-то знаю все их повадки. Когда окпе-
риец говорит «иди сюда», это значит «беги прочь во весь дух».
Человек, не знакомый с их обычаями, может просидеть с ними
от первых петухов до сумерек, толковать и есть вместе с ними,
но так и не дойти до сути дела. Поэтому положитесь в перего¬
ворах на меня: когда умирает хитрец, хоронит его другой хит¬
рец.
Трое посланцев вошли в Окперц в тот час, когда большин¬
ство его жителей заканчивали свою утреннюю еду. Они напра¬
вились прямо к дому Удуэзуе, ближайшего родственника ма¬
42

тери Акукалии. Может быть, неулыбчивые лица гостей кое-что
сказали хозяину; может быть, приход посланцев из Умуаро не
был для окперийцев такой уж неожиданностью. Как бы то ни
было, Удуэзуе спросил о здоровье их близких.
—	Жйвы-здоровы,— нетерпеливо ответил Акукалии. —
У нас есть срочное поручение, которое мы Должны немедленно
передать правителям Окпери.
— Вот как?— сказал Удуэзуе.— А я все спрашиваю себя:
что бы это могло заставить моего сына и его родичей спозаран¬
ку пуститься в столь дальний путь? Если бы моя сестра — твоя
мать — была жива, я бы подумал, что с ней что-то случилось.—
Он помолчал.— Вот оно, значит, что — важное поручение. У нас
говорят: без причины жаба не поскачет среди бела дня.
Я не хочу задерживать вас, раз вы пришли с поручением, но я
должен предложить вам по дольке ореха кола,—Он припод¬
нялся.
—	Не утруждай себя. Может, мы вернемся к тебе, выполнив
поручение. На голове у нас — тяжелая ноша, и покуда мы не
сложим ее с себя, нам не понятно, что нам говорят.
—	Я знаю, как это бывает. Тогда вот вам кусок белой гли¬
ны. А орех кола пусть подождет до вашего возвращения.
Но даже от этого уклонились пришельцы: они отказались
начертить мелом линии на полу. Этим все было сказано. Они
отвергли знак доброжелательства между хозяином и гостем.
Удуэзуе удалился к себе во внутренний дворик и вскоре
вернулся с мешком из козьей шкуры и мачете в ножнах.
—	Я отведу вас к человеку, который выслушает то, что вам
поручено передать,— сказал он.
Удуэзуе шел впереди, умуарцы молча следовали за ним. Они
проталкивались через толпу базарного люда, которая росла пря¬
мо на глазах. Так как близился сезон посадочных работ, многие
несли на продажу семенной ямс в длинных корзинах. Некоторые
мужчины несли в таких же длинных корзинах коз. Там и здесь
можно было увидеть мужчин с курицей в руках; мужчина, не¬
сущий курицу, всегда нетвердо ступает по земле, особенно если
он знавал в прошлом лучшие дни. Многие женщины громко раз¬
говаривали на ходу; те, что молчали, видимо, пришли издалека
и уже успели наговориться дорогой. Акукалии казалось, что он
узнает некоторых торговок с множеством глиняных сосудов на
голове, которых они обогнали по пути.
Акукалия года три не был в стране своей матери и теперь
испытывал странное чувство нежности к ней. Когда он впервые
пришел сюда с матерью, совсем еще маленьким мальчишкой,
43

он спросил, почему земля и песок здесь белые, а не красно-ко¬
ричневые, как в Умуаро. «Потому,— сказала ему мать,— что в
Окпери люди моются каждый день и ходят чистые, тогда как
грязнули в Умуаро не выльют на себя ни капли воды за все че¬
тыре дня недели». Его мать была очень строга с ним и необы¬
чайно сварлива, но сейчас Акукалия был исполнен нежности
даже к ней.
Удуэзуе привел трех своих посетителей к Отикпо, глашатаю
Окпери. Они застали его в оби за подготовкой семенного ямса
для базара. Он встал, чтобы приветствовать вошедших. Здоро¬
ваясь, он назвал Удуэзуе по имени и упомянул его титул; Аку-
калию он назвал нвадиани, что значит «сын нашей дочери».
Двум незнакомцам просто пожал руки. Отикпо был очень высок
ростом и сухощав. Он все еще сохранял внешность знаменитого
бегуна, каковым был в молодости.
Отикпо прошел во внутреннюю комнату и возвратился со
скатанной циновкой; расстелив ее на земляном* ложе, он пред¬
ложил гостям сесть. Из внутреннего дворика вошла в оби ма¬
ленькая девочка и стала звать отца.
—	Иди отсюда, Огбанджи,— приказал он ей.— Разве ты не
видишь, что ко мне пришли?
—	Нвеке ударил меня.
—	Я его потом выпорю. Пойди и скажи ему, что его ожи¬
дает порка.
—	Отикпо, выйдем-ка — нам нужно кое о чем пошептать¬
ся,—сказал Удуэзуе.
Они ненадолго удалились, а когда вернулись, Отикпо пред¬
ложил гостям орех кола в деревянной чаше. Акукалия поблаго¬
дарил его, но сказал, что на головах у него и его спутников ле¬
жит тяжелая ноша, которая не дает им ни есть, ни пить, покуда
они не снимут с себя это брёмя.
—	Правда? — спросил Отикпо.— Можно ли сложить то бре¬
мя, о котором ты говоришь, передо мной и Удуэзуе или же для
этого требуется созыв старейшин Окпери?
—	Требуется созыв старейшин.
—	Тогда вы пришли в неудачное время. Каждому в стране
Игбо известно, что в свой базарный день же окперийцы не за¬
нимаются никакими другими делами. Вы должны были бы
прийти вчера или позавчера либо завтра или послезавтра. Нва¬
диани,— обратился он к Акукалии,— уж кто-кто, а ты должен
был бы знать наши обычаи.
—	Ваши обычаи не отличаются от обычаев других людей,—
ответил Акукалия,^- но наше поручение не могло ждать.
44

—	Вот как? — Отикпо вышел из хижины, крикнул своего
соседа Эбо и вернулся обратно.— Ваше поручение не могло
ждать. Как же нам теперь поступить? По-моему, сегодня вам
следует переночевать в Окпери, а завтра вы встретитесь со ста¬
рейшинами.
Вошел Эбо и поздоровался со всеми присутствующими. Он
удивился, увидав стольких людей, и на какой-то момент расте¬
рялся. Затем он принялся пожимать руки всем подряд, однако,
когда очередь дошла до Акукалии, тот отказался пожать ему
руку.
—	Садись, Эбо,—сказал Отикпо.— Акукалия пришел в Ок¬
пери с таким сообщением, что ему даже нельзя есть орех кола
и обмениваться рукопожатиями. Он хочет повидаться со старей¬
шинами, а я говорю ему, что сегодня это невозможно.
—	Почему они выбрали именно сегодняшний день, чтобы
явиться со своим сообщением? Разве там, откуда они пришли,
нет базарных дней? Если ты позвал меня только ради этого, то
я возвращаюсь домой: мне надо приготовиться к базару.
—	Я уже говорил, наше сообщение не может ждать.
—	Не слыхал я о таком сообщении, которое не могло бы по¬
дождать. Или, может, ты пришел сообщить нам, что великий
бог Чукву собирается убрать ногу, которой он подпирает наш
мир? Нет? Но тогда тебе следовало бы знать, что приход троих
мужчин не повод для того, чтобы отменить базар Эке в Окпери.
Прислушайся: даже сейчас слышен его голос, а ведь базарная
площадь не заполнилась и наполовину. Когда она заполнится,
его голос будет слышен в Умуде. И ты хочешь, чтобы такой
большой базар замолк ради того, чтобы послушать твое сообще¬
ние? — Он сел, и минуту-другую царило молчание.
—	Вот видишь, сын нашей дочери, до завтра мы никак не
сможем собрать наших старейшин,— вымолвил Отикпо.
—	Если бы к вам, отец моей матери, внезапно пришла вой¬
на, как бы ты стал созывать своих соплеменников? Разве стал
бы ты откладывать до завтра? Разве не ударил бы ты в иполо?
Эбо и Отикпо рассмеялись. Трое умуарцев переглянулись.
На лице Акукалии появилось угрожающее выражение. Удуэзуе
как уселся по приходе, так и сидел все в той же позе, упираясь
подбородком в левую руку.
—	У разных людей — разные обычаи,— сказал Отикпо, от¬
смеявшись.— В Окпери не принято бить в иполо, приветствуя
приход на цаш базар людей из других мест.
—	Не хочешь ли ты сказать, отец моей матери, что мы для
вас — все равно что базарные торговки? Я терпеливо сносил
45

ваши оскорбления. Так дозвольте напомнить вам, что вы име¬
ете дело с Океке Акукалией из Умуаро.
—	О-о-о, из Умуаро! — воскликнул Эбо, которого все еще
жгла обида на то, что Акукалия отказался пожать ему руку.—
Рад это слышать. Но здесь тебе не Умуаро. Это Окпери.
—	Убирайся к себе домой,— взревел Акукалия,— не то я за¬
ставлю тебя есть дерьмо!
—	Если ты привык орать, как Оскопленный бык, погоди, по¬
куда не вернешься к себе в Умуаро. Повторяю, это тебе не Уму¬
аро, а Окпери.
Может быть, эти слова были сказаны нарочно, может быть,
вырвались случайно. Но только Эбо сказал такое, чего говорить
Акукалии никак не следовало: он страдал мужским бессилием
и двух его жен тайно отдавали другим мужчинам, чтобы они
рожали ему детей.
Завязалась жестокая драка. Эбо уступал Акукалии в силе, и
тот вскоре разбил ему в кровь голову. Вне себя от боли и уни¬
жения Эбо бросился домой за мачете. Из всех соседних дворов
высыпали женщины и дети, некоторые из них визжали от стра¬
ха. Столпились прохожие.
То, что произошло дальше, было делом рук злого духа Эквен-
су. Акукалия ринулся за Эбо, вбежал вслед за ним в общ схва¬
тил его ипенгу, стоявшего в домашнем святилище, выбежал вон
и на глазах у онемевшей от ужаса толпы переломил его по¬
полам.
Эбо последним узнал о гнусном святотатстве. Он боролся с
Отикио, пытавшимся отобрать у него мачете и предотвратить
кровопролитие. Но когда собравшиеся стали свидетелями ужас¬
ного поступка Акукалии, они крикнули Отикпо, чтобы он отпу¬
стил Эбо. Вдвоем они одновременно вышли из хижины. Эбо
бросился к Акукалии, но, увидев, что тот сделал, замер на ме¬
сте. На один Короткий миг ему показалось, что все это — дур¬
ной сон. Он протер глаза тыльной стороной ладони. Акукалия
все так же стоял перед ним. Оба обломка его ипепги валялись
в пыли, там, куда швырнул их осквернитель святыни.
—	Пойди-ка поближе, если ты называешь себя мужчиной.
Да, я это сделал. Посмотрим, что можешь сделать ты.
Значит, это правда. И все-таки Эбо повернулся и пошел к
себе в оби. Возле святилища он опустился на колени, чтобы
рассмотреть все как следует. Да, там, где „всегда стоял его икен-
га, сила его правой руки, теперь зияла пустота—-голое, без
слоя пыли место на деревянной полке.
—	Нна до! Нна до! — зарыдал он, призывая на помощь
46

умершего отца. Затем он встал и прошел в свою спальню. Там
он пробыл некоторое время, пока Отикпо, подумавший, что Эбо
может причинить себе вред, не ворвался к нему в комнату. Но
было уже поздно. Эбо оттолкнул его и вышел с заряженным
ружьем. В дверях он нетал на колено и прицелился. Акукалия,
увидев опасность, рванулся вперед. Пуля попала ему прямо в
грудь, но он пробежал еще несколько шагов с занесенным над
головой мачете, пока не рухнул у порога хижины Эбо, задев при
падении лицом низкий скат тростниковой крыши.
Когда тело доставили домой, умуарцы были ошеломлены.
Чтобы посланца Умуаро убили в чужом краю — такого еще не
бывало. Но после того как прошло первое потрясение, они не
могли не признать, что их родич совершил непростительный по¬
ступок.
— Давайте поставим себя на место того человека, которого
он сделал покойником, сломав его икенгу,— рассуждали они.—
Кто потерпел бы такое? Какими искупительными жертвоприно¬
шениями можно замолить допущенное святотатство? Как стал
бы оправдываться потерпевший перед своими предками, если
бы не мог сказать им: «Виновник заплатил за это головой». Ни¬
какое другое оправдание не было бы достаточным.
Тут бы умуарцам и забыть про эту историю, а вместе с ней
и про весь земельный спор, потому что в дело, похоже, вмешал¬
ся Эквенсу. Но их смущало одно маленькое обстоятельство. Ма-
ленькое-то оно маленькое, но вместе с тем и очень даже боль¬
шое. Почему окперийцы сочли ниже своего достоинства напра¬
вить в Умуаро посланца, который разъяснил бы, что так, мол,
и так, случилось то*то и то-то? Все соглашались, что человек,
убивший Акукалию, имел для этого веские основания. Прини¬
мали в расчет и то, что Акукалия был не только умуарцем, но и
сыном дочери окиерийца, а в свете этого происшедшее можно
было понять так, что голова козла попала в мешок из козлиной
шкуры. И все же, когда убит человек, нужно что-то сказать,
дать какие-то объяснения. Раз окперийцы не снизошли до объ¬
яснений, это свидетельствовало о том, что теперь они презирают
умуарцев. А мимо такого пройти никак нельзя. В ночь на пя¬
тый день после смерти Акукалии по всем шести деревня^ Уму¬
аро прошли глашатаи.
Утром собрался сход; все были серьезны и торжественны.
Почти каждый из выступавших говорил, что, хотя покойников
винить не принято, следует все же признать, что их родич на¬
нес окперийцу кровную обиду. Многие ораторы, особенно из
числа людей постарше, призывали умуарцев не придавать это¬
47

му событию значения. Но были и такие, которые прямо-таки
рвали на себе в ярости волосы и скрежетали зубами. Они кля¬
лись, что скорее умрут, чем позволят кому бы то ни было прене¬
брежительно относиться к Умуаро. Их вождем, как и в прошлый
раз, стал Нвака. Он, как всегда, говорил красноречиво и сумел
разжечь гнев во многих сердцах.
Эзеулу взял слово последним. Он приветствовал умуарцев
негромким, исполненным скорби голосом.
—	Умуаро квену!
—	Хем!
—	Умуаро ободонеси квену!
—' Хем!
—	Квезуену!
—	Хем!
—	Дуда, в которую мы дудели, теперь сломана. Когда две
базарные недели назад я говорил с вами с этого самого места,
я привел одну пословицу. Я сказал: «Когда в доме есть кто-ни¬
будь из взрослых, козу не оставят котиться на привязи». Я об¬
ращался тогда к Огбуэфи Эгонуонне; он был взрослым в нашем
доме. Я сказал ему, что он должен был выступить против того,
что замышлялось, а он вместо этого положил горящий уголь в
ладонь ребенку и наказал ему нести уголь со всей осторожно¬
стью. Все мы видели эту осторожность. Не к одному Эгонуонне
я обращался тогда, но и ко всем старейшинам, которые не сде¬
лали то, что должны были сделать, и сделали совсем другое.
Они находились в доме, однако котившаяся коза мучилась на
привязи.
Однажды жил на свете великий борец, который ни разу не
коснулся спиной земли. Он ходил бороться из деревни в дерев¬
ню, покуда не положил на обе лопатки всех мужчин на земле.
Тогда он решил пойти в страну духов, чтобы и там стать пер¬
вым борцом. Он шел и побеждал каждого духа, выходившего
бороться с ним. Некоторые из них были о семи головах, неко¬
торые о десяти, но он побивал их всех. Приятель, который всю¬
ду следовал за ним и игрой на флейте воспевал его подвиги,
умолял его уйти подобру-поздорову, но тот и слышать об этом
не хотел. Вместо того чтобы внять мольбам друга и вернуться
домой, он бросил духам дерзкий вызов: пусть выставят против
него своего лучшего, самого сильного борца. И тогда они посла¬
ли навстречу ему его личного бога-покровителя, маленького ко¬
ренастого духа, который схватил его одной рукой и со всего раз¬
маху швырнул на каменистую землю.
Мужчины Умуаро, как вы думаете, для чего наши отцы рас¬
48

сказывали нам эту историю? Они рассказывали ее для того,
чтобы внушить нам, что, как бы силен и велик ни был человек,
он никогда не должен бросать вызов собственному чи. А как по¬
ступил наш родич? Он бросил вызов своему чи. Мы были его
приятелем-флейтистом, но мы не умоляли его уйти прочь от
смерти. И где же он теперь? Муха, которую некому предосте¬
речь, следует за покойником в могилу. Довольно, однако, гово¬
рить об Акукалии; он ушел туда, куда указал ему его чи.
Но пусть знает раб, опускающий ближнего в неглубокую
могилу, что его погребут так же, когда настанет его час. Сегодня
Умуаро бросает вызов своему чи. Найдется ли во всем Умуаро
такой мужчина или такая женщина, которые не знают о суще¬
ствовании Улу — бога, который может погубить человека в са¬
мый упоительный час его жизни? Кое-кто все еще толкует о
войне с Окпери. Неужели они думают, что Улу станет воевать
на стороне тех, кто неправ? Ныне все в мире тронуто порчей и
все, что ни делается, делается шиворот-навыворот. Но Улу не
подвержен порче. Если вы начнете войну, чтобы отомстить за
убийство человека, который нагадил на голову отца своей ма¬
тери, Улу не пойдет воевать вместе с вами: он не осквернит
себя несправедливостью. Умуарцы, я приветствую вас.
Среди собравшихся начался разброд. Мнения умуарцев раз¬
делились. Многие окружили Эзеулу и говорили, что стоят на
его стороне. Но были и другие, которые пошли за Нвакой. Позд¬
но вечером в тот же день Нвака устроил еще одно сходбище —
своих единомышленников — у себя во дворе, и они порешили,
что дело будет улажено, если сложат головы трое-четверо окпе-
рийцев.
Нвака позаботился о том, чтобы на это сборище не попал
ни один житель Умуачалы, деревни Эзеулу. Он подносил мас¬
ляный светильник к лицу каждого пришедшего, чтобы хоро¬
шенько рассмотреть, кто это. Пятнадцать человек он отослал
прочь.
Нвака начал с того, что призвал собравшихся умуарцев не
допускать, чтобы ими руководил верховный жрец бога Улу.
— Разве когда-нибудь раньше умуарцы спрашивали разре¬
шения у жреца Улу, прежде чем начать войну? — сказал он.—
Мне отец ничего подобного не говорил. Служитель бога —не
царь. Его дело — совершать обряды и жертвоприношения.
Я долгие годы присматривался к Эзеулу. Этот человек — често¬
любец. Он хочет быть царем, жрецом, прорицателем — всем. Го¬
ворят, таким же был и его отец. Но Умуаро дало ему понять,
что народу игбо цари неведомы.
49

У бога Улу нет причины обижаться на нас. Он по-прежнему
остается нашим покровителем, хотя мы больше и не боимся
ночных набегов воинов Абама^ Но лопни мои глаза, если я по¬
зволю его жрецу сделаться нашим властелином. Отец рассказы¬
вал мне много всего, но он не говорил, что Эзеулу —царь Уму¬
аро. Кто он вообще такой? Разве для того, чтобы попасть к себе
во двор, кто-нибудь из нас должен проходить керез его ворота?
Если бы умуарцы решили обзавестись царем, мы знаем, откуда
бы он был родом. С каких это пор Умуачала стала главной сре¬
ди шести деревень? Всем нам хорошо известно, что из-за сопер^
ничества друг с другом большие деревни сделали жрецом жи¬
теля самой захудалой деревушки. Мы будем воевать, чтобы от¬
стоять нашу землю и отомстить окперийцам, облившим нас пре¬
зрением. И не будем слушать никого, кто пытается запугать нас
именем Улу. Если человек говорит «да», его ни тоже говорит
«да». Все мы слышали, как поступили жители Анинты со сво¬
им богом, когда он перестал оправдывать их надежды. Разве
не отнесли они его к границе своих владений и не сожгли там
на глазах у соседей? Я приветствую вас.
Война продолжалась с одного дня афо до следующего. В пер¬
вый день войны умуарцы убили двух окперийцев. Следующий
день был нкво, так что боевых действий не велось. Зато в после¬
дующие два дня, же и ойе, бои приобрели ожесточенный ха¬
рактер. Умуарцы убили четырех воинов Окпери, а окперийцы
убили троих воинов Умуаро, причем одним из убитых был
Окойе, брат Акукалии. А на следующий день, афо, войне был
неожиданно положен конец. Белый человек, Уинтабота, при¬
вел в Умуаро солдат и прекратил войну. В Умуаро помни¬
ли и поныне с ужасом рассказывали историю о расправе,
которую учинили эти солдаты в A6aiMe, и поэтому умуарцы
без сопротивления сложили оружие. Хотя они и не получи¬
ли еще полного удовлетворения, они могли теперь, не сты¬
дясь, сказать, что отомстили за Акукалию и положили ему
в изголовье троих убитых. А то, что война кончилась, было,
пожалуй* даже к лучшему. Гибель Акукалии и его брата
в ходе одной и той же распри доказывала, что это дело рук Эк-
венсу.
Белый человек не удовольствовался тем, что прекратил вой¬
ну. Он собрал все ружья, какие были в Умуаро, и приказал сол¬
50

датам публично сломать их, за исключением трех-четырех, ко¬
торые он унес с собой. После этого он разобрал тяжбу между
Умуаро и Окнери и присудил спорную землю окперийцам.
Глава третья
Капитан Т. К. Уинтерботтом вышел на веранду своего бун¬
гало на вершине Правительственной горки полюбоваться буй¬
ством первого в году дождя. За последнюю пару месяцев жара
все усиливалась и стала нестерпимой. Трава давно уже была
выжжена солнцем, а листья наиболее выносливых деревьев при¬
обрели красновато-бурые тояй голой земли. Лишь по утрам
зной слабел, давая передышку часа на два, но потом все вокруг
превращалось в раскаленное пекло и по голове и шее ручейка¬
ми стекал пот. Особенно выводил из себя ручеек, щекотно стру¬
ившийся за ухом, словно там все время ползала муха. Еще один
краткий миг облегчения наступал на закате, когда веял про¬
хладный ветерок. Однако этот коварный свежий ветерок пред¬
ставлял собой грозную опасность Африки; он соблазнял неосто¬
рожного европейца подставить его дуновению не покрытое
одеждой тело и запечатлевал на нем поцелуй смерти.
Капитан Уинтерботтом не знал полноценного сна с того де¬
кабрьского дня, когда внезапно перестал дуть сухой прохлад¬
ный харматтан, а сейчас была уже середина февраля. Он по¬
бледнел и осунулся, а ноги его, несмотря на жару, часто зябли.
Каждое утро после ванны (он предпочел бы принимать холод¬
ную ванну, но должен был, чтобы остаться в живых, принимать
горячую, ибо Африка не щадит людей, делающих то, что хочет¬
ся, а не то, что должно) он смотрелся в зеркало и видел, что его
десны все больше белеют. Похоже, надвигался новый приступ
лихорадки. По ночам приходилось забираться под противомо¬
скитную сетку, отгораживавшую от всякого движения воздуха
снаружи. Под ней было нестерпимо душно. Простыни намока¬
ли, голова образовывала в подушке влажное углубление. С ве¬
чера он ненадолго забывался беспокойным сном, а потом всю
ночь лежал не смыкая глаз, ворочаясь с боку на бок, прислуши¬
ваясь к отдаленному бою барабанов. Интересно, что это, спра¬
шивал он себя: то ли какие-то жуткие обряды совершаются в
лесах под покровом ночи, то ли бьется сердце африканской
тьмы? Однажды во время такого ночного бдения он вдруг с ужа¬
сом понял, что, где бы ни проводил он бессонную ночь в Ниге¬
рии, бой барабанов доносился все с тем Ше постоянством ж с
51

одинаково далекого расстояния. Может быть, это пульсировала
кровь в его воспаленном жарой мозгу?
Пятнадцать лет назад африканский климат и дурное пита¬
ние еще могли бы подействовать на Уинтерботтома столь угне¬
тающе, чтобы внушить мысль об уходе с государственной служ¬
бы в Нигерии. Но теперь он был закаленным старожилом, и»
хотя климат по-прежнему делал его вялым и раздражительным,
он ни за что не променял бы здешнюю трудную жизнь на евро¬
пейский комфорт. Его твердая вера в благодетельную британ¬
скую миссию в Африке, как это ни странно, еще больше укре¬
пилась в ходе Камерунской кампании 1916 года, когда он во¬
евал с немцами. На войне он и получил звание капитана. В от¬
личие от многих других колониальных чиновников, также при¬
нимавших участие в боевых действиях в Камеруне, он продол¬
жал носить свое военное звание и в мирное время.
Несмотря на то что первый дождь пришел с запозданием,
начался он внезапно. Весь день, как обычно, жарило солнце, и
мир, казалось, изнемог, опаленный его огненным дыханием.
Птицы, щебетавшие поутру, примолкли. Душный воздух был
неподвижен — лишь дрожало знойное марево. Деревья стояли
поникшие. Но вот совершенно неожиданно поднялся сильный
ветер, и небо потемнело. В воздух взметнулись тучи пыли и су¬
хие листья. Раскачивались и гнулись под ветром кокосовые
Пальмы; они были похожи на бегущих великанов с развеваю¬
щимися длинными волосами.
Слуга Уинтерботтома Джон метался по комнатам, закрывая
двери и окна и подбирая с пола бумаги и фотографии. Резко и
сухо прогремел среди сумятицы звуков гром. Мир, очнувший¬
ся от забытья предшествовавших месяцев, снова наполнился
жизнью, в воздухе повеяло запахом молодых листьев. Уинтер-
боттом, стоя у перил своей веранды, тоже ощущал себя заново
родившимся. Он подставил лицо порывам ветра, норовившего
запорошить глаза пылью, и в кои-то веки позавидовал тузем¬
ным ребятишкам: они бегали нагишом и пели, приветствуя
дсгждь, который вот-вот должен был хлынуть.
—	Что они поют? — спросил он у Джона, выносившего те¬
перь с веранды шезлонги.
—	Они, дети, поют: дождик-дож дик, приходи скорей.
Еще четыре малыша прибежали с той стороны, где были
жилища слуг-туземцев, и присоединились к ребятне, резвив¬
шейся на лужайке перед домом Уинтерботтома; лужайка эта
была единственным открытым местом, достаточно просторным
для их игр.
52

—	Это все твои, Джон? — В голосе Уинтерботтома была нот¬
ка зависти.
—	Нет, сэр,— ответил Джон, поставив на пол шезлонг и по¬
казывая пальцем.— Мои — вон те двое, которые бегай, и этот
желтый девочка. Другие двое — их отца повар. А вон там — ре¬
бенка брата садовника.
Приходилось кричать, чтобы перекрыть голосом шум ветра.
Почти все небо теперь заволокли черные клубящиеся тучи, и
только вдали, у самого горизонта, оставалась еще узкая светлая
полоска. Молнии сердито и нетерпеливо прорезали черноту туч
длинными стремительными зигзагами.
Пошел дождь с крупным, как галька, градом. Дети запели
еще громче, когда по их телам забарабанили первые ледышки.
Иные градины били довольно больно, но малыши лишь весёлее
хохотали. Возясь и толкаясь, они подбирали замерзшие капли
и спешили отправить их, пока не растаяли, в рот.
Ливень продолжался с час и как-то сразу прекратился. Об¬
мытые деревья позеленели, посвежевшая листва радостно тре¬
петала. Уинтерботтом взглянул на часы — было почти шесть.
Возбужденный зрелищем первого в году дождя, он забыл про
чай с печеньем, который Джон подал ровно в пять; он принял¬
ся было жевать печенье, но, вспомнив, что пригласил к обеду
Кларка, пошел на кухню посмотреть, как идут дела у повара.
Окружной центр Окпери был невелик. На Правительствен¬
ной горке жило всего пятеро европейцев: капитан Уинтербот¬
том, мистер Кларк, Робертс, Уэйд и Райт. Капитан Уинтербот¬
том был окружным комиссаром. Британский государственный
флаг, развевавшийся перед его бунгало, возвещал о том, что
Уинтерботтом является в этом округе представителем короля.
В День империи он по-военному приветствовал маршировав¬
ших мимо него в полном составе школьников округа — один из
редких случаев, когда он появлялся в белом мундире и при саб¬
ле. Мистер Кларк занимал должность помощника окружного
комиссара. Это был новичок, присланный сюда всего месяц
назад на место бедняги Джона Макмиллана, скончавшегося от
коматозной малярии.
Остальные европейцы не являлись собственно чиновниками
правительственного аппарата. Робертс, помощник старшего по¬
лицейского офицера, возглавлял местное полицейское отделе¬
ние. Уэйд заведовал тюрьмой; он тоже был помощником стар¬
шего полицейского офицера. Райт же по-настоящему даже не
являлся сотрудником окружного аппарата. Он служил по ве¬
домству общественных работ и руководил теперь строитель¬
53

ством новой дороги из Окпери в Умуаро. Капитан Уинтербот-
том уже имел повод серьезн'о поговорить с ним о его поведении,
особенно с туземными женщинами. Абсолютно необходимо, вну¬
шал он Райту, чтобы ни один европеец, живущий в Нигерии, и
тем более в такой глуши, как Окпери, не ронял себя в глазах
туземцев. В подобном оторванном от внешнего мира местечке
окружной комиссар должен быть чем-то вроде школьного ста¬
росты, и капитан Уинтерботтом намеревался до конца выпол¬
нить свой долг. Если Райт в корне не изменит поведение, он,
Уинтерботтом, не остановится перед тем, чтобы исключить его
из клуба.
Клуб занимал помещение бывшей полковой столовой, остав¬
ленной армией после того, как дело умиротворения в этих кра¬
ях завершилось и войска двинулись дальше. Это было неболь¬
шое деревянное бунгало, состоявшее из собственно столовой,
прихожей и веранды. Теперь столовая служила баром и комна¬
той отдыха, а прихожая — библиотекой, где члены клуба про¬
сматривали газеты, приходившие с запозданием на два-три ме¬
сяца, и читали телеграммы агентства Рейтер — по десятку слов
дважды в неделю.
Тони Кларк уже оделся к обеду, хотя до обеда оставалось
больше часа времени. Одеваться к обеду в жару было настоя¬
щей мукой, но от многих бывалых старожилов он слышал, что
это совершенно необходимо. Они говорили, что эта процедура-
своего рода тонизирующее средство, которое должен принимать
каждый, кто хочет выжить в такой деморализующей стране.
Сегодня-то одеваться было просто удовольствием: дождь при¬
нес приятную прохладу. Но бывали дни, когда Тони Кларк от¬
клонял приглашение на обед в хороший дом — лишь бы только
избежать пытки крахмальной сорочкой и галстуком. Сейчас он
дочитывал последнюю главу книги Джорджа Аллена «Умиро¬
творение первобытных племен Нижнего Нигера», которую дал
ему капитан Уинтерботтом. Время от времени он поглядывал
на свои золотые часы — отец преподнес их ему в подарок, ко¬
гда он уезжал из дому, отправляясь на службу в Нигерию, или,
как сказал бы Джордж Аллен, откликаясь на призыв родины.
Он продержал у себя книгу больше двух недель и должен был
закончить ее, чтобы вернуть сегодня вечером хозяину. В тро¬
пиках скорость чтения у него заметно снизилась. Да и сама
книга была прескучная. Слишком уж самоуверенная, на его
взгляд. Впрочем, заключительные строки он находил сейчас,
пожалуй, даже волнующими. Называлась эта глава «Призыв
родины».
U

«Для тех, кто мечтает жить в комфорте и мирно трудиться,
Нигерия закрыта и будет закрыта до тех пор, пока ее земля, по¬
крытая буйной растительностью, не будет хоть сколько-нибудь
культивирована и пока там не будут созданы мало-мальски
сносные санитарные условия. Но тех, кто ищет жизни, полной
трудностей, кто умеет обращаться с людьми, как с материалом,
кто способен подвизаться на великом поприще, направлять ход
событий, вершить исторические судьбы и прочно оседлать гре¬
бень волны эпохи, Нигерия встретит с распростертыми объятия¬
ми. Людям, трудами которых британец сделался законодате¬
лем, организатором, устроителем мира в Индии, эта молодая и
древняя земля сулит великие возможности и благородное поле
деятельности. Я знаю, мы найдем таких людей. Наши матери
не удерживают нас нервной рукой, не пытаются привязать к
домашнему очагу нашего детства, к радостям семейного круга,
к бесцельным забавам обеспеченной жизни; нет, они — и в этом
наша самая большая гордость! — бесстрашно, с высоко подня¬
той головой, хотя и со слезами на глазах, отправляют нас циви-
лизовывать отсталые расы. Конечно же, мы и есть те самые
люди! Неужто норманн сражался с саксонцем на его земле ради
торжества сторонника «Малой Англии», которому чужды инте¬
ресы Британской империи? Неужто ради него проливали кровь
наши лучники в битвах при Креси и Пуатье, муштровал своих
воинов Кромвель? Неужто наши юноши читают про Дрейка и
Фробишера, про Нельсона, Клайва и людей вроде Мунго Пар¬
ка, чтобы стоять потом за конторкой? Неужто они изучают ис¬
торию Карфагена, Греции и Рима, чтобы корпеть в бухгалте¬
рии? Нет, нет, тысячу раз нет! Британская раса займет подо¬
бающее ей место, британская кровь скажет свое слово. Сыновья
Альбиона один за другим будут покидать берега Мерсея, чер¬
пая силу в мужестве своих отцов и в великих делах своих пред¬
ков, бросая вызов климату, идя навстречу опасности, умело ис¬
пользуя Обстоятельства в игре жизни».
Неплохо сказано,— вымолвил мистер Кларк и опять по¬
смотрел на часы.
До бунгало капитана Уинтерботтома было каких-нибудь две
минуты ходьбы, так что времени оставалось более чем доста¬
точно. Перед тем как приехать в Окнери, Кларк провел пару
месяцев в центре провинции, при штаб-квартире, где его при¬
общали к здешним порядкам, и ему никогда не забыть тот день,
когда он пришел на званый обед к его милости губернатору
55

провинции. По какой-то странной причине он вообразил, что
приглашен ровно к восьми, и явился в губернаторскую резиден¬
цию с боем часов. Просторная гостиная была безлюдна; Кларк
вознамерился выйти в сад перед домом и подождать там, но в
этот момент появился лакей, предложивший ему сесть и чего-
нибудь выпить. Он смущенно присел на краешек стула с бока¬
лом хереса в руке и подумал, не улизнуть ли ему и сейчас под
сень деревьев в саду, где он мог бы дождаться прихода осталь¬
ных гостей. Но было поздно. Кто-то бегом спускался по лест¬
нице, громко насвистывая. Кларк вскочил. Его милость удив¬
ленно смерил его взором, прежде чем подойти и поздороваться.
Кларк представился и собрался было принести извинения, но
хозяин лишил его такой возможности.
—	Мне казалось, что обед назначен на восемь пятнадцать.—
Тут вошел его адъютант. Заметив гостя, он принял озабочен¬
ный вид, встряхнул часы и поднес их к уху.
—	Не волнуйтесь, Джон. Идите сюда и познакомьтесь с ми¬
стером Кларком, который явился немного раньше времени.—
Затем его милость предоставил их обществу друг друга и снова
поднялся наверх. В тот вечер он больше ни разу не обращался
к Кларку. Через несколько минут начали собираться осталь¬
ные гости. Однако все они были намного старше по возрасту и
званию и не проявляли к бедняге Кларку никакого интереса,
Двое из них пришли с женами; остальные, в том числе и хо¬
зяин, либо были холосты, либо благоразумно оставили жен
дома, в Англии.
Самое худшее было еще впереди; его милость пригласил го¬
стей в столовую, и Кларк, не найдя на столе карточки со своим
именем, так и остался стоять. Прочие гости не обращали на
него внимания: как только его милость сел, все они расселись
по своим местам. Прошла, как ему показалось, целая вечность,
прежде чем адъютант заметил, что Кларк стоит, и послал слу¬
гу за стулом. Потом, подумав, он встал и уступил Кларку свое
место. .
Капитан Уинтерботтом потягивал бренди с имбирным элем,
когда на пороге появился Тони Кларк.
—	Слава богу, сегодня свежо и прохладно.
—	Да, давно бы пора дождю пройти,—откликнулся капи¬
тан Уинтерботтом.
—	Я раньше понятия не имел, как выглядит тропическая
гроза. Надо думать, теперь жара спадет.
5G

—	Ну, не совсем так. Прохлада продержится два дйй, йе
больше. Настоящий сезон дождей начнется только в мае или
даже в июне. Садитесь же. Понравилась вам книга?
—	Да, большое вам спасибо. Очень интересная вещь. По¬
жалуй, мистер Аллен чуть-чуть излишне догматичен. Можно
даже сказать, немного узковат.
Вошел младший бой капитана Уинтерботтома, Бонифас, с
серебряным подносом в руках.
—	Что масса пить?
—	Сам не знаю.
—■ Может пробовать «старожила»?
—	А что это такое?
—	Брейди с имбирный эль.
—	Отлично. Выпью «старожила».—Он впервые взглянул
на младшего боя, одетого в накрахмаленный белый форменный
костюм, и заметил, что тот удивительно красив.
Капитан Уинтерботтом, казалось, прочел его мысли.
—	Прекрасный экземпляр, не правда ли? Служит у меня
пятый год. Когда я взял его в услужение, это был совсем маль¬
чонка, лет тринадцати,— они ведь никакого представления не
имеют о годах. Он был совершенно неотесан.
—	Вот вы говорите, что они не имеют представления о го¬
дах...
—	В смене времен года они разбираются, я не это имею в
виду. Но вы спросите туземца, сколько ему лет, и он даже не
поймет, о чем идет речь.
Вернулся младший бой с напитком для Кларка.
—	Большое спасибо,—поблагодарил тот, беря стакан.
—	Пожалуйста, сэр.
Мириады крылатых муравьев роились вокруг настольной
лампы в дальнем углу комнаты. Многие, потеряв крылышки,
ползали по полу. Кларк наблюдал за муравьями с живейшим
интересом и спросил, не кусаются ли они.
—	Нет, они вполне безобидны. Это дождь выгнал их из
земли.
Некоторые муравьи ползали, сцепившись брюшками.
—	Весьма любопытную оценку вы дали Аллену. Немного
узковат — так, кажется, вы сказали?
—	Такое у меня складывалось впечатление — временами.
Например, он не допускает и мысли о том, что в туземных ин¬
ститутах может быть что-либо ценное. Из него бы, наверное,
ревностный миссионер получился.
Вы, я вижу, прогрессист. Когда вы проживете здесь
57

столько, сколько прожил Аллен, и получше узнаете туземцев,
вы, вероятно, сами откажетесь от некоторых ваших новомод¬
ных теорий. Интересно, что бы вы теперь говорили, если бы,
как я, видели зарытого до шею в землю живого человека с кус¬
ком поджаренного ямса на голове — приманкой для стервят¬
ников? Мы, англичане,— странные люди, все-то делаем поло¬
винчато. Посмотрите на французов. Эти не стыдятся приобщать
отсталые расы, которые они взяли на попечение, к своей кудь-
туре. Их отношение к туземному правителю ясно и недвусмыс¬
ленно. Они говорят ему: «Эта земля принадлежала тебе, потому
что ты был достаточно силен, чтобы удержать ее. По той же
причине она принадлежит теперь нам. Если ты недоволен, вы¬
ходи и сразись с нами». А что делаем мы, англичане? Мы ба¬
рахтаемся, хватаясь то за одно средство, то за другое, прямо
противоположное. Мы не только обещаем царькам, сохранив¬
шимся от дикарских времен, что они и впредь будут сидеть на
троне — вернее, на грязных звериных шкурах,—но еще и вся¬
чески стараемся насаждать вождей там, где их никогда раньше
не было. Тошно становится от всего этого.— Он допил остаток
своего бренди с элем и крикнул Бонифасу, чтобы тот принес
новую порцию.— Если бы такая половинчатость во всем отли¬
чала лишь старые мастодонтов в Лагосе, еще куда ни шло, но
когда я замечаю эту болезнь у молодых колониальных чинов¬
ников, у меня просто руки опускаются. А человека убежден¬
ного мы считаем, видите ли, узковатым.
Кларк поспешил заверить собеседника, что если он выска¬
зал опрометчивое суждение, то только по неведению, и готов
признать его ошибочным..
—	Бонифас!
—	Да, сэр.
—	Принеси еще стаканчик мистеру Кларку.
—	Право, мне уже, кажется, достаточно...
—	Чепуха. Обед будет готов не раньше, чем через час. Хо¬
тите выпить чего-нибудь другого? Виски? — Кларк скрепя серд¬
це согласился еще на одну порцию бренди.
—	Какая интересная коллекция огнестрельного оружия! —
Кларк мучительно напрягался, подыскивая какую-нибудь но¬
вую тему для разговора. И вот, к счастью, он заметил эту кол¬
лекцию диковинных ружей, расставленных, словно военные
трофеи, у низкого окна гостиной,—Это ружья туземцев? — Он
случайно напал на благодатную тему.
Капитан Уинтерботтом весь преобразился.
■*— У этих ружей есть своя долгая и любопытная история.
58

Окперийцы и их соседи умуарцы — лютые враги. Вернее, были
врагами до моего появления на сцене. Между ними завязалась
жестокая война из-за клочка земли. Эту кровавую распрю усу¬
гублял тот факт, что окперийцы радушно приняли миссионеров
и представителей правительства, тогда как умуарцы продол¬
жали коснеть в невежестве. Лишь последние лет пять положе¬
ние в Умуаро начало меняться. Скажу без ложной скромности,
что перемена эта произошла после того, как я собрал там и
публично уничтожил все огнестрельное оружие, за исключе¬
нием, разумеется, вот этой самой коллекции. Вы станете часто
бывать в тех местах во время своих объездов. Если услышите
разговоры об Отиджи-Эгбе, знайте, что это говорят обо мне.
Отиджи-Эгбе означает Сокрушитель ружей. Мне даже расска¬
зывали, что все дети, рожденные в том году, образуют осо¬
бую возрастную группу, получившую название Сломанные
ружья.
—	Необыкновенно интересно. Как далеко отсюда та, другая
деревня — Умуаро? — Кларк инстинктивно почувствовал, что,
чем более несведущим он будет казаться, тем лучше.
—- О, милях в шести, не больше. Но для туземца это —
чужая страна. В отличие от некоторых более развитых племен
Северной Нигерии и отчасти Западной Нигерии, народность
ибо никогда не имела ничего похожего на центральную власть.
А наше начальство никак не может этого уразуметь.
—■ Вот оно что, понимаю.
—	Эта война между Умуаро и Окпери началась довольно
занятным образом. Я выяснил картину во всех подробностях...
Бонифас! Вам не подлить, мистер Кларк? Нет? Вы должны
больше пить, это помогает от малярии... Так вот, война эта на¬
чалась из-за того, что в один прекрасный день житель Умуаро
пришел в гости к своему другу окперийцу и после пары галло¬
нов пальмового вина —- они ведь способны выдуть невероятные
количества этой дряни —умуарец, упившийся пальмовым ви¬
ном своего приятеля, схватил его тенгу и переломил надвое.
А икенгщ надо вам сказать,— это самый главный идол мужчи¬
ны народности ибо, олицетворение его предков, которым он
приносит ежедневно жертвоприношения. Когда мужчина уми¬
рает, его икенгу ломают на две части; одну половинку погре¬
бают вместе с ним, другую выбрасывают. Так что вы можете
представить себе все значение того, что наделал наш друг-
умуарец, разломав пополам этот фетиш хозяина дома. Он со¬
вершил наисквернейшее надругательство. Оскорбленный хо¬
зяин схватил свое ружье и уложил гостя наповал. И тогда меж¬
59

ду двумя деревнями вспыхнула самая настоящая война,
продолжавшаяся до тех пор, покуда не вмешался я. Разобрав
вопрос о праве собственности на спорный участок, который был
косвенной причиной всей этой заварухи, я абсолютно точно
установил, что земля принадлежит Окпери. Должен сказать,
что все свидетели, дававшие мне показания — причем как с той,
так и с другой стороны,— лжесвидетельствовали. Когда имеешь
дело с туземцами, нельзя ни на минуту забывать, что они боль¬
шие лгунишки, совсем как дети. Притом лгут они не просто
для того, чтобы выпутаться из неприятностей. Иной раз они
могут испортить себе все дело бесцельной ложью. И лишь один-
единственный человек — он в Умуаро что-то вроде жреца и
царя одновременно — свидетельствовал против своих родичей.
Не знаю точно, чем это объяснялось, но, по-моему, он не смел
нарушить какое-то грозное табу. Впрочем, мужчина этот — им¬
позантная, впечатляющая фигура. Кожа у него очень светлая,
почти красная. Среди ибо иногда встречаются люди с подобным
цветом кожи. У меня есть на этот счет своя теория: в далеком
прошлом народность ибо, по-видимому, ассимилировала какое-
то небольшое племя не негроидного происхождения и с таким
же цветом кожи, как у индейцев Америки. Ну, а теперь прошу
к столу,— сказал Уинтерботтом, вставая.
Глава четвертая
За пять лет, прошедших с тех пор, как белый человек ело*
мал ружья умуарцев, вражда между Эзеулу и Нвакой из Умун-
неоры, все больше разгораясь, достигла той степени остроты,
которую в Умуаро называют «убей и забери себе голову». Как
и следовало ожидать, в эту распрю оказались втянутыми их од¬
носельчане, й вскоре в обеих деревнях уже рассказывались ис¬
тории о том/как кто-то кого-то пытался отравить. После этого
мало кто из жителей одной деревни отваживался притронуться
к пальмовому вину или ореху кола, которые побывали в руках
у обитателей другой.
Нвака прославился смелостью своих высказываний; язык
у него и впрямь был как бритва. Однако в тот вечер, когда он,
выступая у себя во дворе перед единомышленниками, почти
пригрозил Улу, напомнив ему о судьбе другого божества, не оп¬
равдавшего ожиданий своего народа, многие перепугались за
него. Да, действительно, жители Анинты сожгли одного из сво¬
их богов и прогнали его жреца. Но отсюда вовсе не следовало,
60

что Улу тоже потерпит, чтобы его запугивали и унижали. Надо
думать, Нвака рассчитывал на поддержку бога — покровителя
его деревни. Но ведь не так уж глупо говорят старики: человек
может пользоваться покровительством Нгву, а все же погибнуть
от руки Оджукву.
Однако Нвака не поплатился за свое безрассудство. Ни го¬
ловная боль, ни резь в животе его не мучили, и он не стонал
посреди ночи. Похоже, именно об этом пропел он на празднике
Идемили в том году. У него была замечательная маска, в кото¬
рой он появлялся по таким большим праздникам. Маска эта
называлась Огаланья, что значит Владелец богатств, и каждый
раз в праздник Идемили на ило Умуннеоры толпами собира¬
лись жители всех деревень Умуаро и соседи умуарцев, чтобы
посмотреть на эту великолепную маску, украшенную зеркаль¬
цами и богатыми многоцветными тканями.
В тот год Огаланья пропел речитативом монолог, полный
хвастовства. Некоторые из слушателей, понимавшие язык ду¬
хов предков, утверждали, что Нвака говорил о вызове, который
он бросил богу Улу.
—	Собравшийся народ, слушай и внимай моим словам.
В Краю неведомого есть такое место, куда не отваживается за¬
ходить ни человек, ни дух, если правой рукой он не держится
за друзей, а левой рукой — за родичей. Но я, Огаланья, Злой
пес, согревающий свое тело с головы, я не брал с собой ни дру¬
зей, ни родню и все же отправился туда.
Флейта назвала его Огаланья Аджо Ммо, и ей гулко вторил
большой барабан.
—	Когда я добрался до этого места, первый, с кем я подру¬
жился, оказался колдуном. Второй, с кем я подружился, ока¬
зался отравителем. А третий, с кем я подружился, был прока¬
женный. Я, Огаланья, грозный, могущественный и неустраши¬
мый, подружился с прокаженным, от которого бежит даже отра¬
витель!
Снова заговорили флейта и барабан. Огаланья, приплясы¬
вая, сделал несколько шагов вправо, затем несколько шагов
влево, резко повернулся и разрезал воздух своим мачете.
—	Я вернулся из тех краев. Минул афо, минул нпво,щ минул
же, минул ойе. Опять настал афо. Я прислушался к себе, но
голова у меня не болела, живот у меня не болел, и к горлу не
подступала тошнота. Так скажи мне, собравшийся народ, силь¬
на ли рука человека, свершившего такое?
—	Сильна, сильна его рука! — откликнулась толпа.—Силь¬
на, сильна! — вторили флейта и барабан.
61

В течение пяти лет, минувших после этих событий, люди
иной раз спрашивали себя, как может человек бросить вызов
Улу и остаться в живых, да еще хвастаться. Конечно, лучше
всего было представить дело так, что человек этот насмехался
не над Улу — ведь он не назвал имени божества. Ну, а если —
над Улу? Что же придавало Нваке смелость? Ведь когда мы
видим пташку, пляшущую посреди дороги, мы знаем, что танец
ей выбивает барабанщик, сидящий за ближайшим кустом.
Барабанщиком и восхвалителем Нваки оказался не кто иной,
как жрец И демили, бога-покровителя Умуннеоры. Человек этот,
Эзидемили, был большим другом Нваки и era наставником во
всех делах. Это он вдохновлял Нваку и направлял его действия.
Только об этом долго никто не догадывался. Почти все, что
происходило в Умуаро, становилось известным Эзеулу. Он знал,
что жрецы Идемили и Огвугву, Эру и Удо никогда не могли
смириться с той второстепенной ролью, которая была отведена
им после того, как их деревни объединились, создали Улу и
поставили его над прежними божествами. Но он и мысли не до¬
пускал, что один из них зайдет так далеко, чтобы подбить сво¬
его соплеменника замахнуться на Улу. И только после случая
со священным питоном у Эзеулу открылись глаза. Но это про¬
изошло позже.
Нвака и Эзидемили дружили смолоду. Их* часто видели вме¬
сте. Матери рассказывали им, что они и родились почти в одно
время: Нвака был на три дня моложе своего друга. Оба стали хо¬
рошими борцами. Зато внешне они разительно отличались один
от другого. Нвака был высок и светлокож; Эзидемили — низок,
с кожей чернее угля. Однако верховодил в этой дружбе Эзиде¬
мили, и Нвака ходил за ним, как коза на привязи. Впоследст¬
вии их жизненные пути разошлись, но Нвака по-прежнему
спрашивал совета у своего друга, прежде чем принять какое-
либо важное решение. И это вызывало недоумение, потому что
Нвака стал большим человеком и великим оратором, которого
друзья называли Повелителем слов.
Как бы то ни было, но из-за своей дружбы с Эзидемили Нва¬
ка мало-помалу сделался смертельным врагом Эзеулу. Эзидеми¬
ли добился этого разными способами, и в частности путем по¬
стоянного напоминания о том, что во времена, когда еще не су¬
ществовало Улу, подлинными вожаками каждой деревни были
люди с высокими титулами, такие, как Нвака.
Однажды, когда оба друга сидели в оби Эзидемили, попивая
62

пальмовое вино и обсуждая дела Умуаро, разговор их, как это
часто бывало, перешел на Эзеулу.
—	Задавались ли, интересно, когда-нибудь вопросом, поче¬
му голову жреца Улу после его смерти отделяют от тела и под¬
вешивают в святилище? — внезапно спросил Эзидемили. Полу¬
чилось так, словно вопрос этот из поколения в поколение ждал,
чтобы его задали, и теперь как бы сам вырвался наружу. Нвака
не знал, как на него ответить. Ему было известно, что, когда
умирал жрец Улу или жрец Идемили, его голову отделяли от
тела и помещали в святилище. Но никто никогда не говорил
ему, почему так делается.
—	Чего не знаю, того не знаю,— признался он.
—	Так я скажу тебе, что и сам Эзеулу не знает.
Нвака допил вино из своего рога и дважды ударил им об
пол. Он догадывался, что сейчас услышит нечто весьма занят¬
ное, но не хотел показаться слишком нетерпеливым и снова на¬
полнил свой рог.
—	Это интересная история, и, по-моему, я никому ее еще
не рассказывал. Я слышал ее из уст прежнего жреца Идемили
незадолго до его смерти,— Он помолчал и отпил из своего
рога.— Это пальмовое вино разбавлено водой. Каждому маль¬
чишке в Умуаро известно, что Улу был создан нашими предка¬
ми в давние времена. Но Идемили существовал извечно. Знаешь
ты, что значит Идемили?
Нвака слегка мотнул: головой, чтобы не пролить вино из
поднесенного к.губам рога:
—	Идемили значит Водяной столб. Подобно тому, как вон
тот столб поддерживает крышу в этом доме, Идемили поддер¬
живает в небе тучу, чтобы она не упала наземь. Место Идеми¬
ли на небе — вот почему я, его жрец, не могу садиться на го¬
лую землю.
Нвака утвердительно кивнул. Каждому мальчишке в Умуа¬
ро было известно, что Эзидемили не садится на голую землю.
—	Поэтому-то, когда умирает жрец Идемили, его не хоро¬
нят в земле: ведь земля и небо — вещи разные. Но с какой ста¬
ти и жреца Улу хоронят таким же образом? Улу не в ссоре с
землей; создавая его, наши предки не запретили его жрецу при¬
касаться к земле. Однако первый жрец Улу, подобно нынешне¬
му, был человеком завистливым; вот он сам и попросил своих
родственников похоронить его так, как хоронят жреца Идемили.
В следующий раз, когда нынешний жрец Улу начнет рассуж¬
дать о том, чего не знает, спроси-ка его про это.
Нвака восхищенно закивал головой и щелкнул пальцами.
63

Место, где христиане построили свой храм, находилось не¬
подалеку от усадьбы Эзеулу. Он сидел у себя в общ думая о
предстоящем празднике Тыквенных листьев, когда ход его раз-
мышлений нарушил звон колокола: бом, бом, бом, бом, бом.
Мысли его перенеслись с праздника к новой религии* .Он не
знал, что о ней и думать. Поначалу он, видя, что белый человек
пришел как завоеватель и обладает огромным могуществом,
счел необходимым, чтобы некоторые из его соплеменников изу¬
чили обряды поклонения божеству белых. Вот почему он со¬
гласился послать своего собственного сына, Одаче, учиться об¬
рядам новой религии. Кроме того, он хотел, чтобы его сын обу¬
чился мудрости белого человека, ибо, судя по его собственному
впечатлению об Уинтаботе и по тем историям, которые
рассказывали о его сородичах, белый человек чрезвычайно
мудр.
Однако теперь Эзеулу начал опасаться новой религии, кото¬
рая уподоблялась прокаженному. Позволь тому пожать тебе
руку, и он полезет обниматься. Эзеулу уже однажды строго го¬
ворил с сыном, который день ото дня становился все чуднее.
Пожалуй, пора поговорить с ним еще раз. Ну, а если бы, как
это предсказывали многие оракулы, белый человек стал полным
хозяином их земли и властителем над ними? В таком случае
было бы разумно иметь в его стане члена собственной семьи.
В этот мом:ент из внутреннего дворика вышел Одаче в белой
рубашке и в набедренной повязке из ткани для полотенец —
эти вещи ему выдали в школе. Вслед за ним вышел Нвафо,
громко восхищавшийся его рубашкой. Одаче поздоровался с от¬
цом и направился в сторону миссии, потому что было воскрес¬
ное утро. Колокол продолжал звонить, печально и монотонно.
Нвафо вернулся в оби и спросил отца, знает ли он, что гово¬
рит колокол. Эзеулу покачал головой.
—	Он говорит: «Оставьте ваш ямс, оставьте ваш кокоямс и
идите в церковь». Так мне Одаче сказал.
—	Ммм,— задумчиво протянул Эзеулу.— Он говорит им,
чтобы они оставили свой ямс и свой кокоямс, да? Значит, это
песнь разрушения.
Их разговор был прерван громкими, тревожными возгласа¬
ми из внутреннего дворика, и Нвафо выбежал посмотреть, что
там творится. Голоса звучали все громче, и Эзеулу, который
обычно не проявлял никакого интереса к крикам женщин, на¬
чал прислушиваться. Прибежал обратно Нвафо.
—	Сундучок Одаче движется! —выпалил он, задыхаясь от
возбуждения. Суматоха во дворе усиливалась, и, как обычно,
64

в общем хоре голосов выделялся громкий голос дочери Эзеулу
Акуэке.
—	Как это понять: «Сундучок Одаче движется»? — спросил
Эзеулу, поднимаясь с нарочитой медлительностью, чтобы не
обнаруживать своего любопытства.
—	Он движется по полу!
Чего только не услышишь в наше время.—Эзеулу вы¬
шел во внутренний дворик через дверь в задней части оби. Нва-
фо, обогнав его, подбежал к группе переполошившихся жен¬
щин возле хижины его матери. Говорили главным образом Аку¬
эке и Матефи. Мать Нвафо, Угоне, похоже, утратила дар речи.
Время от времени она, потерев руки друг о друга, обращала
их к небу.
Едва увидев Эзеулу, Акуэке затараторила:
—	Отец, отец, иди-ка сюда и посмотри на то, что мы видим
собственными глазами. Не иначе, как эта новая религия...
—	Придержи язык,—перебил ее Эзеулу, .который не хотел,
чтобы кто бы то ни было, и уж тем более его собственная дочь,
выражал сомнение в мудрости его решения отдать одного из
своих сыновей в новую веру.
Деревянный сундучок был вынесен из спальни Одаче и Йва-
фо и поставлен в центральной комнате хижины их матери, где
обычно коротали время днем и готовили пищу.
Сундучок, единственная вещь такого рода в усадьбе Эзеу¬
лу, запирался на замок. Подобные сундучки имелись только у
людей, ходивших в церковь,— их изготовлял для прихожан
плотник, состоявший при миссии, и они высоко ценились в
Умуаро. Сундучок Одаче в общём-то с места не сдвигался, но,
похоже, внутри него находилось что-то, пытавшееся вырваться
на свободу. Эзеулу стоял перед сундучком и думал, как ему по¬
ступить. То неизвестное, что сидело внутри, стало рваться все
более .яростно, и сундучок по-настоящему задвигался. Эзеулу
подождал, пока оно немного успокоится, поднял сундучок и по¬
нес его наружу. Женщины и дети бросились врассыпную.
—	Доброе там колдовство или злое, я все равно загляну
сейчас внутрь,— проговорил он, неся сундучок перед собою на
вытянутых руках, словно некое щедрое жертвоприношение. Со
двора он вышел не через свое оби, а через дверь в окружающей
усадьбу стене из красной глины. За ним шел его второй сын,
Обика, который только что явился. По пятам за Обикой шел
Нвафо, а женщины и малыши опасливо следовали за ними на
почтительном расстояний. Эзеулу оглянулся и попросил Обику
принести ему мачете. Он вынес сундучок за пределы своей
3 Ко 3455
65

усадьбы и поставил его у обочины дорожки. Оглянувшись на¬
зад, он увидел Нвафо, женщин и ребятню.
—	А ну-ка, все обратно домой! Любопытной мартышке до¬
стается дуля в лоб.
Они попятились, но не вернулись во двор, а столпились у
входа в оби. Обика передал мачете отцу; тот немного подумал,
отложил мачете и послал Обику за копьем, которым пользуются
при уборке ямса. Сундучок по-прежнему содрогался от ярост¬
ных толчков изнутри. На какой-то короткий миг Эзеулу поко¬
лебался: не будет ли самым разумным оставить сундучок здесь
до прихода его хозяина? Но что бы это означало? Что он, Эзеу¬
лу, боится той неведомой силы, которую его сын запер в сун¬
дучке. Такое о жреце Улу рассказывать никогда не должны.
Он взял у Обики копье и просунул острие в щель под крыш¬
кой. Обика уговаривал его оставить копье, но отец и слышать
об этом не хотел.
—	Отойди-ка в сторону,— сказал он.— Видишь, как бесит¬
ся? Может, ты думаешь, что там дерутся два петуха?
Он стиснул зубы и налег да копье, стараясь отодрать крыш¬
ку от сундучка. Крышка не поддавалась, и старый жрец весь
облился потом, прежде чем ему удалось сломать запор. То, что
они увидели, способно было ошеломить всякого человека. Эзеу¬
лу остолбенел. Женщины и дети, наблюдавшие издалека, под¬
бежали ближе. Шедший мимо сосед Эзеулу Аноси зашел по¬
смотреть, что происходит, и скоро вокруг собралась большая
толпа. В сундучке с отломанной крышкой лежал в изнеможении
королевский питон.
—	Сохрани нас великий бог,— проговорил Аноси.
—	Какое ужасное святотатство! — воскликнула Акуэке.
—	Если это колдовство, пусть оно потеряет свою силу,—
вымолвила Матефи.
Эзеулу выпустил из рук копье.
—	Где О даче? — спросил он. Никто не отвечал.— Я спра¬
шиваю, где Одаче? — Голос его был страшен.
Нвафо сказал, что Одаче ушел в церковь. Священный питон
теперь поднял голову над краем сундучка и начал выползать,
величественно и неторопливо.
—	Сегодня я убью этого щенка своими собственными рука¬
ми,— сказал Эзеулу, поднимая мачете, которое сперва принес
Обика.
—	Не дай великий бог свершиться такому,—пробормотал
Аноси.
—	Я сказал свое слово.
М

Зарыдала мать Одаче, вслед за ней заголосили и другие
женщины. Эзеулу медленно пошел с мачете в руке к себе в
обн. Королевский питон уполз в кустарник.
—	Что толку плакать? — обратился Аноси к Угоне.— Луч¬
ше пошла бы поискала сына да предупредила его, чтобы не воз¬
вращался сегодня домой!
—	Верно, Угойе,— подхватила Матефи.— Отошли его к сво¬
им родичам. Еще повезло, что питон нё издох.
—	Вам и вправду повезло,— пробормотал под нос Аноси,
продолжая свой путь в Умуннеору, куда он направлялся купить
у приятеля семенного ямса.— Я всегда говорил, что эта новая
религия до добра не доведет.
По дороге он останавливал каждого встречного и рассказы¬
вал, что натворил сын Эзеулу. Еще до полудня эта история до¬
стигла ушей Эзидемили, бог которого, Идемили, был покрови¬
телем королевского питона.
Пять лет прошло с тех пор, как Эзеулу обещал белому че¬
ловеку послать в церковь одного из своих сыновей. Но выпол¬
нил он свое обещание лишь два года назад. Ему хотелось удо¬
стовериться в том, что белый человек пришел не на короткий
срок, погостить, а для того, чтобы выстроить себе дом и жить
в нем.
Поначалу Одаче не хотел идти в церковь. Но Эзеулу позвал
его к себе в оби и поговорил с ним, как мужчина со своим луч¬
шим другом, и мальчик вышел от него с гордостью в сердце.
Никогда раньше он не слышал, чтобы его отец разговаривал
с кем-нибудь так доверительно, на равных.
— Мир меняется,— сказал ему отец.— Мне это не по душе.
Но я уподобляюсь птице энеке-нти-оба. Когда друзья спраши¬
вали ее, почему она все время в воздухе, она отвечала: «Люди
Сегодня научились стрелять без промаха, а я научилась летать
без отдыха». Я хочу, чтобы один из моих сыновей присоединил¬
ся к христианам и стал бы у них моими глазами. Если все это —
пусто©, ты вернешься. Но если в их вере что-то есть, ты прине¬
сешь домой мою долю. Жизнь подобна пляшущей маске: если
хочешь разглядеть ее как следует, не стой на одном месте. Мой
дух говорит мне, что те, кто не подружится с белым человеком
сегодня, завтра станут твердить «если бы мы только знали!».
Угойе, мать Одаче, была недовольна тем, что ее сына соби¬
раются принести в жертву белому человеку. Она пыталась от¬
говорить мужа, но тот только сердился на нее*
3*
67

—	Какое тебе дело до того, как я поступаю со своими сы¬
новьями? Вот ты говоришь, что не хочешь, чтобы Одаче сле¬
довал диковинным обычаям. Но разве ты не знаешь, что в доме
великого человека должны быть люди, придерживающиеся все¬
возможных диковинных обычаев? Там должны быть хорошие
люди и дурные; честные работники и воры; примирители и разо¬
рители. Это и отличает оби великого человека. В подобном
доме, какую музыку ни выбивай на барабане, всегда найдется
танцор, который сумеет сплясать под нее.
Если после разговора с отцом Одаче и не до конца поборол
в себе нежелание обучаться новой религии, оно полностью про¬
шло, как только он начал ходить в церковь. Он обнаружил, что
схватывает все на лету, и уже мечтал научиться говорить на
языке белого человека так же свободно, как говорил их учи¬
тель, мистер Молокву, с мистером Холтом, когда тот посетил
их церковь. Но еще более сильное впечатление произвел на
Одаче другой человек — миссионер из Вест-Индии по имени
Блэкетт. Говорили, что знаний у этого черного еще больше, чем
у белого человека. Одаче считал: если ему удастся узнать одну
десятую часть того, что знал Блэкетт, он станет в Умуаро боль¬
шим человеком.
Пятнадцатилетний Одаче делал хорошие успехи в учебе и
пользовался любовью учителя и прихожан. Он был моложе
большинства других новообращенных. Учитель, мистер Молок¬
ву, возлагал на него большие надежды и собирался уже кре¬
стить его, когда вдруг был переведен в Окпери. Новый учитель
был родом из дельты Нигера. Языком белого человека он вла¬
дел, как своим собственным. Звали его Джон Гудкантри.
Мистер Гудкантри рассказывал новообращенным умуарцам
о первых христианах дельты Нигера, которые боролись с дур¬
ными обычаями своих соплеменников, разрушали святилища и
убивали священных игуан. Он поведал им о своем сородиче
Джошуа Харте, принявшем мученический конец в Бонни.
—	Раз мы христиане, мы должны быть готовы умереть за
веру,— говорил он.— Вы должны быть готовы к тому, чтобы
убить питона, подобно тому как речные жители убивали игуану.
Вы же называете его «отцом родным». Ведь питон — не что
иное, как змея; он и есть тот змей, который ввел в грех нашу
прародительницу Еву. Тот, кто боится убить питона, пусть не
считает себя христианином.
Первым среди умуарцев убил и съел питона Джосайя Маду
из Умуагу. Однако история эта не получила огласки за преде¬
лами узкого кружка христиан, большинство из которых, впро¬
68

чем, отказалось последовать,его примеру. Оппозицию возгла¬
вил Мозес Уначукву, первый и самый знаменитый новообра¬
щенный в Умуаро.
Уначукву был плотником, единственным в этих краях. Он
обучился плотничеству у белых миссионеров* создавших при
миссии в Ониче школу по обучению ремеслам. В молодости его
мобилизовали и заставили носить поклажу для солдат, кото¬
рых послали уничтожить Абаме в отместку за убийство белюго
человека. То, что Уначукву увидел во время этой карательной
экспедиции, убедило его в могуществе белого человека. Вот по¬
чему, когда его отпустили домой, он отправился не обратно в
Умуаро, а в Оничу, где поступил в услужение к плотнику —
миссионеру Дж. П. Харгривсу. После более чем десятилетнего
пребывания в чужих краях Уначукву вернулся в Умуаро вме¬
сте с группой миссионеров, которые добились успеха — после
двух неудачных попыток, предпринятых в прошлом,— в насаж¬
дении новой веры среди его соплеменников. Уначукву полагал,
что своим успехом эта третья миссионерская кампания обя¬
зана прежде всего ему. В своем пребывании в Ониче Мозес
усматривал параллель пребыванию ветхозаветного Моисея
в Египте.
Будучи единственным плотником на всю округу, Мозес Уна¬
чукву один, почти без посторонней помощи, построил в Умуаро
новую церковь. Ныне он являлся не только чтецом из мирян,
но и церковным старостой при пасторе. А поскольку в Умуаро
пастора еще не было — его заменял наставник по катехизису, —
титул этот имел лишь почетный характер. Но все же титул по¬
казывал, каким уважением пользуется Мозес Уначукву среди
прихожан молодой церкви. Прежний наставник по катехизису,
мистер Молокву, во всем советовался с ним. Мистер Гудкантри,
напротив, с самого начала пытался игнорировать его. Но Мозес
был не из тех, кто легко позволит себя игнорировать.
Кампания мистера Гудкантри против священного питона
дала Мозесу первую благоприятную возможность открыто по¬
ставить под сомнение эрудицию наставника. При этом он опи¬
рался не только на Библию, но и — что было довольно странно
в устах новообращенного — на мифы Умуаро. Слова его обла¬
дали большой убедительностью, потому что, будучи родом из
деревни жреца Идемили, он, как видно, лучше других знал, что
такое питон. С другой стороны, его обширные познания в Биб¬
лии и пребывание в Ониче, откуда распространилась новая ре¬
лигия, придавали ему большую уверенность в себе. Он прямо
заявил новому учителю,* что ни Библия, ни катехизис не при-
69

зывагот новообращенных убивать питона — существо, исполнен¬
ное дурных предзнаменований.
—	Разве зря обрушил господь на его голову проклятие? —
вопросил он и затем без какого-либо перехода углубился в пре¬
дания Умуаро.— Сегодня в Умуаро шесть деревень, но так было
не всегда. Наши отцы рассказывают нам, что раньше их было
семь и седьмая носила название Умуама.— Некоторые из при¬
хожан согласно закивали головами. Мистер Гудкантри слушал
с терпеливым и презрительным выражением на лице.— И вот
однажды шестеро братьев из Умуамы убили питона и попроси¬
ли одного из них, Ивеку, сварить им ямсовую похлебку с мясом
питона. Каждый принес Ивеке по клубню ямса и по миске воды.
Когда он приготовил ямсовую похлебку, один за другим стали
приходить его братья. Каждый брал по клубню ямса. Затем
они принялись наполнять до краев свои миски похлебкой.
Но тут-то и вышла осечка: похлебки хватило только на чет¬
верых.
Слушатели Мозеса Уначуквы улыбались, один только ми¬
стер Гудкантри словно окаменел. Одаче знал эту историю в дет¬
стве, но совсем забыл ее и теперь слушал, с улыбкой вспоминая
забытое.
—	Братья заспорили и передрались. Вскоре в драку ввяза¬
лись все жители Умуамы. Дрались они не на живот, а на смерть
и почти полностью перебили друг друга. Немногие уцелевшие
бежали из своей деревни, переправились через большую реку в
страну Олу и рассеялись по ней. Жители остальных шести де¬
ревень, видя, что произошло в Умуаме, пошли к прорицателю
узнать причину этого бедствия, и тот сказал им, что бог Иде-
мили велит, чтобы королевский нитон был животным неприкос¬
новенным, вот это божество и покарало Умуаму. С того самого
дня шесть деревень постановили, что отныне убивать питонов
в Умуаро запрещено и что убийство питона будет приравни¬
ваться к убийству родича.
В заключение Мозес но пальцам пересчитал деревни и пле¬
мена, где тоже наложен запрет на убийство питона. Затем за¬
говорил мистер Гудкантри.
—	Истории, подобные той, что ты рассказал, неприлично
слышать в храме божием. Но я позволил тебе продолжать, что¬
бы все могли убедиться в ее глупости.— По церкви прокатился
приглушенный ропот, который мог означать как одобрение, так
инееогласие.
—	Ответить тебе я предоставлю твоим же соплеменникам.—
Мистер Гудкантри обвел глазами немногочисленную группу
70

прихожан, но никто не спешил брать слово.— Неужели ни один
из вас не может высказаться во славу божию?
Одаче, который до сих пор был, скорее, на стороне Уначукву,
ощутил внезапное озарение. Он поднял руку и тут же захотел
снова опустить ее. Но мистер Гудкантри уже заметил его жест.
—	Да?
—	Неверно, что Библия не призывает нас убивать змею.
Разве не велел Адаму бог растоптать того змея, который ввел в
грех его жену? — Многие прихожане похлопали ему.
—	Ты слышал, Мозес?
Мозес встал, чтобы ответить, но мистер Гудкантри не соби¬
рался предоставлять ему другую такую возможность.
—	Ты называешь себя первым христианином в Умуаро, ты
причащаешься святых даров, и все же всякий раз, когда ты рас¬
крываешь рот, с языка у тебя сходят одни только языческие
мерзости. Сегодня ребенок, у которого материнское молоко на
губах не обсохло, учил тебя понимать Священное писание. Не
свершилось ли здесь но слову господа нашего, сказавшего, что
первые етанут последними, а последние первыми? Ни единое
слово христово не отменится до скончания мира! — Он повер¬
нулся к Одаче.— Когда придет время крестить тебя, ты будешь
наречен Петром; «на сем камне я создам церковь мою».
Часть присутствующих снова захлопала. Мозес тотчас же
вскочил на ноги.
—	Неужто ты принимаешь меня за человека, которого мож¬
но засунуть к себе в мешок и унести с собой? — вопросил он.—
Я был у самых истоков этой новой религии и своими собствен¬
ными глазами видел тех белых людей, которые принесли ее
сюда. Вот почему я без обиняков скажу тебе сейчас: меня не
собьет с пути истины тот посторонний, который вздумает причи¬
тать на похоронах громче родни покойного. Ты не первый учи¬
тель, которого я вижу в своей жизни, и не второй, и не третий.
Если ты умен, то займешься тем делом, ради которого тебя
послали сюда, и оставишь в покое питона. Можешь говорить,
что это я тебе посоветовал. Ведь никто из нас не жаловался тебе
на то, что питон преградил ему путь, когда он шел в церковь.
Если ты хочешь делать здесь свое дело, ты прислушаешься
к моим словам, если же ты желаешь уподобиться ящерице, рас¬
строившей похороны собственной матери, то можешь и впредь
вести себя так, как сейчас,— Обернувшись к Одаче, он продол¬
жал: — Пускай тебя нарекут Петром, или Павлом, или Варна¬
вой — меня это мало заботит. И мне не о чем говорить с маль¬
чишкой, которому впору собирать для матери кокосовые орехи.
71

Но раз уж и ты тоже стал нашим учителем, я буду ждать того
дня, когда ты наберешься храбрости убить у нас в Умуаро пи¬
тона. На словах трус куда как смел, а когда доходит дело до
драки, он пускается наутек.
В этот-то момент и принял Одаче свое решение. В хижине
его матери, на верхней части стены, под крышей, почти по¬
стоянно жили два питона, большой и маленький. Они не причи¬
няли никакого вреда и вылавливали крыс; один только раз их
заподозрили в том, что они спугнули наседку с яиц и поглотали
яйца. Одаче решил размозжить одному из них голову ударом
палки. Он сделает это тайком и так осторожно, что, когда пи¬
тон наконец издохнет, люди подумают, будто он издох сам по
себе.
Прошло шесть дней, прежде чем Одаче улучил удобный мо¬
мент, и за это время пыл отваги в его сердце несколько поостыл.
Он остановил свой выбор на питоне поменьше. При помощи
палки он столкнул его со стены, но не мог заставить себя раз¬
мозжить ему голову. Вдруг ему послышалось, что кто-то идет,
и он заторопился. С быстротой молнии подхватил он питона, как
это не раз делал у него на глазах их сосед Аноси, и отнес его
к себе в спальню. Тут Одаче осенила новая поразительная идея.
Он открыл сундучок, который смастерил для него Мозес, вынул
из него рубашку и полотенце и посадил туда питона. У него
словно камень с души свалился. Питон задохнется, а он, погу¬
бив животное, не будет виновен в его убийстве. В раздвоен¬
ности своей теперешней жизни он счел этот поступок весьма
удачным компромиссом.
Эдого, старший сын Эзеулу, в тот день рано ушел из дому:
он должен был закончить вырезывание маски для нового духа
предков. Всего пять дней оставалось до праздника Тыквенных
листьев, когда этот дух должен был, как ожидалось, вернуться
из глубин земли и появиться перед людьми в виде маски. Те,
кто станет сопровождать духа, строили большие планы в свя¬
зи с его приходом; они выучили свой танец и теперь беспокои¬
лись насчет маски, которую вырезал для них Эдого. В Умуаро
имелись и другие резчики, помимо Эдого, причем среди них
были мастера и получше его. Но за ним закрепилась репутация
человека, который делает работу в срок, в отличие, скажем, от
Обиако, искусного резчика, который брался за инструмент толь¬
ко при виде приближающихся заказчиков. Будь это любой дру¬
гой вид резьбы, Эдого уже давно бы закончил работу, так как
П

занимался бы ею каждую свободную минуту. Но вырезывание
маски — дело особое; он не мог трудиться над маской дома, на
глазах у непосвященных — женщин и детей; для такой работы
необходимо уединиться в доме духов, построенном специально
для этого в дальнем углу базарной площади Нкво. Никто из
тех, кто не был посвящен в тайну масок, не осмеливался при¬
ближаться к этой хижине, обращенной входом к лесу, в проти¬
воположную от базара сторону. Когда по определенным дням
к хижине звали женщин, чтобы они отскребли ее внешние сте¬
ны из красной глины и заново раскрасили их белыми, зелены¬
ми, желтыми и черными узорами, рядом всегда были мужчины,
охранявшие вход.
Внутри хижины было темно, но через короткое время глаза
привыкли к полумраку» Эдого положил на пол заготовку для
работы — кусок белого дерева окве — и снял с плеча свой ме¬
шок из козьей шкуры, в котором лежали инструменты. Помимо
того, что хижина духов была нужна для соблюдения тайны,
сама ее атмосфера, как это всегда ощущал Эдого, помогала вы¬
резыванию масок. Со всех сторон его окружали тут старые мас¬
ки и прочие принадлежности духов предков; некоторые из них
были вырезаны, когда еще не было на свете его отца. Они-то и
вызывали в душе особый настрой, придававший силу и ловкость
его пальцам. Большинство масок принадлежало свирепым,
воинственным духам с рогами и большими, как пальцы, зуба¬
ми. Всего лишь четыре маски принадлежали духам-девам —
они отличались изящной красотой. Эдого с улыбкой вспомнил,
что сказала ему Нваньинма после того, как он женился. Это
была вдова, с которой он водил дружбу в свои холостяцкие дни.
Ревнуя к более молодой сопернице, Нваньинма сказала ему, что
только у одной женщины с годами не обвисают груди у духа-
девы.
Эдого уселся на полу у входа, где было больше света, и при¬
нялся за работу. Время от времени до него доносились голоса
людей, переходящих базарную площадь по пути из одной дерев¬
ни Умуаро в другую. Но как только резьба захватила его цели¬
ком, он перестал их слышать.
Из дерева уже начали выступать черты маски, когда Эдого
внезапно прервал работу и, прислушиваясь, повернул голову
на звук голосов, нарушивших его сосредоточенность. Голос од¬
ного из говорящих был ему очень знаком; ну конечно же, это
их сосед Дноси! Эдого напряг слух, затем встал и подошел к
задней стене, ближайшей к центру базарной площади. Теперь
ему было слышно каждое слово. Аноси, похоже, разговаривал с
73

двумя-тремя другими мужчинами, которых он только что по-
встречал.
—	Да-да, я сам там был и видел все собственными глаза¬
ми,— уверял он.— Я бы нипочем не поверил, если бы мне это
кто-нибудь рассказал. Я видел, как был открыт сундук, а внут¬
ри лежал питон!
—	Не повторяй эти выдумки,—произнес один из собеседни¬
ков.— Быть такого не может!
—	Мне каждый это говорит: «Быть такого не может!» Но
я-то видел это собственными глазами. Вот пойдите-ка сейчас
в Умуачалу и сами увидите: вся деревня бурлит.
—	То, что этот Эзеулу хочет навлечь на Умуаро, брюхато и
кормит грудью в одно и то же время.
—	Много чего я слыхал, но о таком мерзком святотатстве
слышу впервые!
К моменту прихода Эдого домой его отец был все еще крайне
раздражен, только теперь он злился не столько на Одаче, сколь¬
ко на всех этих двуличных соседей и прохожих, чьи сочувствен¬
ные речи плохо скрывали насмешку, таившуюся у них в сердцах.
А если бы даже их слова были искренни, Эзеулу все равно бы не
потерпел, чтобы его жалели. Поначалу он сдерживал свой гнев.
Но эта последняя ватага женщин, явившихся проведать его
жен и державшихся как плакальщицы на похоронах, привела
его в ярость. С внутреннего дворика неслись их причита¬
ния: «Э-у-у! Что нам делать с нынешними детьми?» Эзеулу
стремительно вышел во внутренний дворик и велел им уби¬
раться вон.
—	Если я увижу хоть одну из вас здесь, когда снова приду
сюда, она узнает, каким я бываю в гневе!
—	Что плохого в том, что мы пришли утешить женщину?
—	Говорю вам, убирайтесь сейчас же! —
Женщины поспешили прочь со двора со словами:
—	Прости нас, это наша ошибка.
Таким образом, Эзеулу был вне себя от гнева, когда к нему
явился Эдого со своим рассказом о том, что он услышал на ба¬
зарной площади Нкво. Едва тот кончил, как отец резко спросил:
—	Ну, и что же ты сделал, услышав это?
—	А что я должен был сделать? — Отцовский тон удивил и
немного задел Эдого.
—	Вы слышите его? — спросил Эзеулу, ни к кому не обра¬
щаясь.— И это мой первенец! При тебе говорят, что твой отец
U

совершил мерзкое святотатство, и ты еще спрашиваешь у меня,
как ты должен был поступить! Когда я был таким же молодым,
как ты, я бы знал, как поступить. Уж я бы не стал отсиживать¬
ся в доме духов; я бы вышел наружу и проломил череп человеку,
сказавшему это.
Эдого теперь не на шутку разобиделся, но постарался с дер-*
жать себя.
— Когда ты был таким же молодым, как я, твой отец не по¬
сылал одного из своих сыновей поклоняться богу белого челове¬
ка.—Он ушел к себе в хижину, горько сожалея, что прервал
работу над маской и пошел узнать, что там стряслось дома, а в
результате напоролся на оскорбление.
Я порицаю Обику за вспыльчивый характер, подумал Эзеулу,
но насколько же лучше его пылкий нрав, чем этот холодный пе¬
пел! Он откинул голову назад, прислонился затылком к стене и
заскрежетал зубами.
Это был для верховного жреца день огорчений — один из тех
дней, в которые он, наверное, просыпался на левом боку. Как
будто и без того мало ему было сегодня неприятностей, под ве¬
чер к нему явился молодой посланец из Умуннеоры. Ввиду враж¬
ды, существующей между его деревней и Умуннеорой, Эзеулу не
предложил гостю ореха кола: ведь если бы у того разболелся впо¬
следствии живот, он приписал бы это действию съеденного у
Эзеулу ореха. Посланец не стал ходить вокруг да около.
—	Меня послал Эзидемили.
—	Правда? Как он поживает?
—	Хорошо,— отвечал посланец.— Но вместе с тем и плохо,
—	Не понимаю тебя,— Эзеулу держался теперь очень насто¬
роженно.— Если тебе велено что-то передать, выкладывай ско¬
рей, потому что мне недосуг выслушивать всякого мальчишку,
который учится говорить загадками.
Юноша проглотил обиду.
—	Эзидемили хочет знать, что ты собираешься предпринять
по поводу святотатства, совершенного в твоем доме.
—	Что? Что такое? — спросил верховный жрец, обеими ру¬
ками сдерживая вскипающий гнев.
—	Должен ли я повторить это еще раз?
—	Да.
—	Хорошо. Эзидемили хочет знать, каким образом ты на-
мерен очистить свой дом после святотатства, совершенного
твоим сыном.
75

— Иди и скажи Эзидемили, чтобы он поел дерьма. Ты слы¬
шал меня? Так и передай Эзидемили: Эзеулу говорит, чтобы
ты пошел и набил себе pot дерьмом. Что до тебя, юноша, то ты
можешь убираться без опаски, потому что мир, увы, изменил¬
ся. Если бы он был таким, как прежде, я бы на всю жизнь оста¬
вил тебе память о дне, когда ты сунул голову в пасть леопар¬
ду.—Посланец открыл было рот, но Эзеулу остановил его.—
Если тебе не надоела жизнь, послушайся моего совета и не го¬
вори здесь больше ни слова.— Эзеулу угрожающе поднялся во
весь свой рост; молодой человек решил последовать его совету
и направился к выходу.
Глава пятая
Капитан Т. К. Уинтерботтом с раздражением и некоторым
презрением взирал на лежащий перед ним циркуляр. Сей до¬
кумент исходил от губернатора провинции и был спущен ему
через резидента и старшего окружного комиссара, причем каж¬
дый из этих двоих присовокупил к нему свои собственные за¬
мечания, прежде чем отправить вниз по инстанциям. Особен¬
но возмутил капитана Уинтерботтома тон записки старшего
окружного комиссара. Фактически это был выговор Уинтербот-
тому за его «противодействие», как изволил выразиться автор
записки, в деле назначения верховных вождей. Если бы эту
записку написал кто-нибудь другой, капитан Уинтерботтом, по¬
жалуй, не чувствовал бы себя так сильно уязвленным, но Уот-
кинсон был на три года моложе и обошел его по службе.
— Любого дурака могут продвинуть по службе,— всегда по¬
вторял Уинтерботтом самому себе и своим помощникам,— если
он ничего не делает и только пробует да пытается. У тех из нас,
кто занимается делом, не остается времени на пробы и попытки.
Он раскурил трубку и принялся вышагивать по своему про¬
сторному кабинету. В кабинете, построенном по его собственно¬
му проекту, было много света и воздуха. Расхаживая взад и
вперед, он впервые обратил внимание на пение арестантов, раз¬
дававшееся, впрочем, уже давно. Арестанты косили траву перед
его домом. Поразительно, какая высокая трава вымахала после
двух хороших ливней. Он подошел к окну и выглянул наружу.
Один из арестантов отбивал такт, колотя чем-то — кажется,
камнем — по пустой бутылке, и запевал; другие хором подхва¬
тывали, мерно, в ритм, взмахивая косами. Капитан Уинтербот¬
том вынул изо рта трубку, сложил ладони рупором и крикнул:
76

— Эй, там, замолчите!
Косцы как один подняли головы, увидали, кто им кричит,
и прекратили пение. Теперь их косы поднимались и опуска¬
лись вразнобой. Тогда тюремный надзиратель, стоявший по¬
одаль в тени мангового дерева, решил убрать своих поднадзор¬
ных от греха подальше куда-нибудь в другое место, где они не
будут мешать окружному комиссару. Й он повел их нестройной
колонной по два на противоположную сторону Правительствен¬
ной горки. На всех арестантах были грязно-белые рубахи и та¬
кие же круглые шапочки. Двое несли на головах какую-то по¬
клажу, а запевала не расставался со своей бутылкой и камнем.
Как только они разобрались на новом месте, он запел, и косы
заходили в такт его песне.
Раз я кошу и косишь ты,
Как смеешь обзывать меня?
Вернувшись к своему письменному столу, капитан Уинтер-
боттом перечитал циркуляр губернатора провинции.
«Цель этого моего обращения состоит в разъяснении
всем комиссарам, работающим с племенами, у которых нет
традиционных правителей, насущной необходимости безот¬
лагательного создания эффективной системы «косвенного
управления», основанной на туземных институтах.
Для многих колониальных стран управление туземцами
означает правление белых. Как всем вам известно, прави¬
тельство его величества считает такую политику ошибочной.
Вместо прямого управления через посредство администра¬
тивного начальства можно применить альтернативный метод:
попытаться очистить туземную систему правления от прису¬
щих ей злоупотреблений и попробовать строить более высо¬
кую цивилизацию на туземном человеческом материале,
имеющем здоровые корни и твердую опору в сердцах, умах
и мыслях народа,— и тогда мы сможем с большей легкостью
созидать, формировать и развивать эту цивилизацию в соответ¬
ствии с современными представлениями и высшими прин¬
ципами. Таким путем мы будем постоянно привлекать на
свою сторону подлинную силу народного духа, вместо того
чтобы до основания уничтожать все туземное и пытаться
строить заново на пустом месте. Мы не должны разрушать
африканскую атмосферу, африканское сознание, все основы
африканской расы...»
— Слова, слова, слова. Цивилизация, африканское созна¬
77

ние, африканская атмосфера. А приходилось когда-нибудь его
чести спасать человека, которого но шею закопали в землю, а
на голову положили кусок жареного ямса, чтобы приманить
стервятников?
Он снова начал мерить шагами кабинет. Почему же никто не
сказал болвану губернатору, что вся эта дурацкая затея глупа
и бессмысленна? Он знает почему. Все они боятся, как бы их
не обошли чином или орденом Британской империи.
Вошел мистер Кларк сказать, что он отправляется в свою
первую поездку по округу. Капитан Уинтерботтом, едва взгля¬
нув на него, буркнул:
— Счастливого пути,— и махнул рукой, показывая, что не
задерживает его. Но едва тот повернулся, как капитан подо¬
звал его.— Когда будете в Умуаро, побольше разузнайте — ко¬
нечно, очень осторожно — насчет Райта и его новой дороги. Мне
рассказывали о нем разные некрасивые истории — побои хлы-
стом и всякое такое. Не предрешая вопроса, скажу, что Райт, по-
моему, способен на все: и на забавы с туземными женщинами,
и на порку их мужей... Ну, ладно, через неделю увидимся.
Будьте осторожны. Помните, ни капли сырой воды. Счаст¬
ливого пути.
Когда капитан Уинтерботтом вернулся после этого коротко¬
го перерыва к циркуляру губернатора провинции, гнев его по¬
остыл. Теперь он чувствовал себя усталым и смирившимся. Ве¬
ликая трагедия британской колониальной администрации со¬
стоит в; том, что непрактичные мечтатели в штаб-квартирах по¬
стоянно берут верх над опытными работниками на местах, кото¬
рые изучили африканцев и говорят дело.
Три года назад они, не посчитавшись с мнением капитана
Уинтерботтома, которому было лучше знать, настояли на том,
чтобы он назначил вождя для управления Окнери. После дол¬
гих переговоров он остановил свой выбор на некоем Джеймсе
Икеди, смышленом малом, который одним из первых в этих
краях получил образование в миссионерской школе. Но что из
этого вышло? Не прошло и трех месяцев после того, как этому
человеку был" вручен приказ о назначении на должность, как до
капитана Уинтерботтома начали доходить слухи о творимом им
произволе. Он учредил незаконное судилище и содержал част¬
ную тюрьму. Он брал себе любую приглянувшуюся ему женщи¬
ну, не выплачивая предусмотренного обычаем выкупа за не¬
весту. Капитан Уинтерботтом тщательно разобрался во всем
этом деле и раскрыл много других скандальных злоупотребле¬
ний. Он решил на полгода отстранить вождя от управления и,

соответственно, аннулировал свой приказ о назначении. Но три
месяца спустя старший резидент, только что вернувшийся из
отпуска и почерпнувший сведения об этой истории из вторых
рук, потребовал восстановить мерзавца в должности. Ну и как
только тот снова оказался у власти, он создал широкую систе¬
му организованного вымогательства.
В ту пору осуществлялась большая программа дорожного и
канализационного строительства, разработанная после недавней
эпидемии оспы. Вождь Джеймс Икеди стакнулся со смотрите¬
лем дорог — пьяницей и отъявленным жуликом, прозванным
туземцами Разорителем усадеб. Планы проведения дорог и сточ¬
ных канав, разработанные заблаговременно и утвержденные
лично им, капитаном Уинтерботтомом, предусматривали сохра¬
нение по мере возможности в неприкосновенности жилищ на¬
селения. Но этот смотритель стал ходить по дворам и шантажи¬
ровать деревенских жителей: он говорил, что, если они не дадут
ему денег, новая дорога пройдет прямо через середину их усадь¬
бы. Когда некоторые из них сообщили об этом своему вождю,
тот отвечал, что ничего не может поделать: смотритель выпол¬
няет распоряжения белого человека, а если у кого нет денег,
пусть займет у соседа или продаст своих коз либо ямс. Смотри¬
тель получал свою мзду и переходил на следующую усадьбу,
выбрав ту, что побогаче. Чтобы убедить жителей деревни, что
он не шутит, он действительно сровнял с землей усадьбы троих
из них, замешкавшихся с выплатой дани, хотя по плану ни одна
дорога и ни один водосток не проходил ближе чем в полумиле
от их домов. Не приходится говорить*, что значительная доля
этих незаконных поборов перепала вождю Икеди.
Размышляя над этим случаем, капитан Уинтерботтом мог
еще найти какие-то оправдания для смотрителя. Ведь он был
из другого племени, по понятиям туземцев — чужак, иностра¬
нец. Но какие можно найти оправдания для человека, который
был для своих соплеменников братом по крови и вождем? Ка¬
питан Уинтерботтом мог объяснить это лишь одним: той осо¬
бенной жестокостью, которая присуща только Африке. Вот эту-
то прирожденную жестокость в психике туземца ш не могут
никак понять идеалисты-европейцы!
Вождь Икеди был, конечно, большой ловкач, и когда капи¬
тан Уинтерботтом приступил к расследованию этой, уже вто¬
рой, скандальной истории, оказалось, что изобличить хапугу
нет никакой возможности —• тот замел все следы. Главный зверь
напей раз ускользнул от него; впрочем, капитан Уинтерботтом
нисколько не сомневался: эта добыча от него не уйдет. Что ка¬

сается смотрителя, то его он приговорил к полутора годам ка¬
торжных работ.
У капитана Уинтерботтома не было ни тени сомнения в том,
что вождь Икеди остался таким же продажным деспотом, как
прежде, но только научился более ловко мошенничать. Послед¬
ним его номером было подбить своих сородичей сделать его
общ то есть царем, так что теперь пройдоху величают его вели¬
чеством Икеди первым, оби окперийским. И это у народа, ни¬
когда не знавшего царей! Вот они, плоды британского косвен¬
ного управления народом ибо: повылезла, словно грибы после
дождя, дюжина новоявленных царьков там, где их раньше не
было и в помине.
Отложив дальнейшее изучение циркуляра губернатора про¬
винции до завтра, капитан Уинтерботтом рассудил, что он, в
общем-то, бессилен воспрепятствовать этой глупой тенденции.
Отстаивание собственного мнения и так уже стоило ему карье¬
ры; практически все чиновники, начавшие службу в Нигерии
одновременно с ним, занимали теперь посты резидентов, а он
не был даже старшим окружным комиссаром. В общем-то, он
готов был наплевать на карьеру, но в этом вопросе о косвенном
управлении, пожалуй, ему больше не имеет смысла лезть на ро¬
жон, раз уж люди, которые еще вчера выступали вместе с ним
против косвенного управления, сегодня сменили свои взгляды
на противоположные и выговаривают ему за то, что он не внед¬
ряет его в практику. Теперь ему официально приказано найти
вождя, и задача его ясно определена. Но только он не повторит
прежней ошибки и не станет искать другого наглеца, получив¬
шего образование в миссионерской школе. Что касается Умуа-
ро, то практически он уже сделал свой выбор. Он назначит вож¬
дем того величественного жреца-идолопоклонника, который
единственный среди свидетелей, дававших ему показания при
разборе земельной тяжбы между Умуаро и Окпери, говорил
правду. Конечно, если тот еще жив. Капитан Уинтерботтом
вспомнил, что раз-другой видел его во время своих служебных
поездок в Умуаро. Но это было года два назад, не меньше.
Глава шестая
Кощунственное надругательство, которое совершил сын Эзе-
улу над священным питоном, было делом чрезвычайно серьез¬
ным, и Эзеулу первым признавал это. Но недоброжелательство
80

соседей й в особенности дерзкое послание жреца Идемили не
оставили ему никакого другого выбора: он должен бросить вы¬
зов им всем. Его поражало, какую гнусную клевету распростра¬
няли о нем, как передавали ему, даже те, кого он называл сво¬
ими друзьями.
—	Неплохо бывает пережить разок подобную беду,— гово¬
рил он.— По крайней мере узнаешь, что думают о тебе друзья
и соседи. Покуда ветер не дунет, не увидишь у курицы гузку.
Он послал за женой и спросил у нее, где ее сын Одаче. Она
стояла перед ним, скрестив руки на груди, и молчала. Послед¬
ние два дня ее переполняло чувство горькой обиды на мужа,
пославшего Одаче к этим христианам, несмотря на ее возраже¬
ния. Зачем же он теперь точит мачете, чтобы убить его за по¬
ступок, которому его научили в церкви?
—	С кем я разговариваю — с живым человеком или выре¬
занным из дерева нкву?
г— Я не знаю, где он*
—	Не знаешь? Ха-ха-ха-ха-ха-ха,— деланно рассмеялся он
и тут же снова заговорил с самым серьезным видом.— Ты, на¬
верное, в мыслях своих говоришь мне, что человек, который
приносит домой хворост, кишащий муравьями, не должен жа¬
ловаться, если к нему в дом повадятся ящерицы. Ты права. Но
не говори мне, что ты не знаешь, где твой сын...
—	Теперь, значит, это мой сын?
Он пропустил ее вопрос мимо ушей
—	Не говори мне, что ты не знаешь, где он, потому что это
ложь. Так вот, можешь вызвать его оттуда, где ты его прячешь.
Я нцкого не убивал раньше и не стану начинать с собственного
сына.
—	Но только он больше не пойдет в церковь.
—	И это ложь. Я сказал, что он будет ходить туда, и он бу¬
дет ходить. А если кому-нибудь это не нравится, пускай придет
и вспрыгнет мне на спину!
В тот же день Одаче вернулся, похожий на вымокшую под
дождем курицу. Он испуганно поздоровался с отцом, но тот как
будто и не заметил его. Во внутреннем дворике его сдержанно
приветствовали женщины. Ребятишки, и в особенности 0биа-
гели, глядели на него во все глаза, словно проверяя, не изме¬
нился ли он каким-нибудь образом.
Хотя Эзеулу не хотел никому дать повод подумать, что он
огорчен или достоин жалости, он не мог не учитывать религиоз¬
ных последствий поступка Одаче. Он долго размышлял о них в
ночь после злополучного происшествия. Обычай Умуаро был хо¬
81

рошо всем известен, и Эзеулу не нуждался в указаниях жреца
Идемили. Ведь каждый ребенок в Умуаро знает, что тот, кто
нечаянно убьет питона, должен будет умилостивить Идемили,
устроив змее пышные похороны — почти такие же, как чело¬
веку. Но обычай Умуаро не предусматривал никакого наказания
тому, кто посадит питона в сундук. Спору нет, это проступок, но
проступок не настолько серьезный, чтобы жрец Идемили мог
позволить себе отправить ему оскорбительное послание. За по¬
добные проступки человек отвечает перед своим богом-покрови-
телем. Кроме того, оставалось всего несколько дней до празд¬
ника Молодых тыквенных листьев. И тогда он, Эзеулу, очистит
шесть деревень Умуаро от этого и бессчетных других грехов пе¬
ред наступлением сезона посадочных работ.
Вскоре после того, как вернулся Одаче, к Эзеулу явился род¬
ственник его зятя из Умуогвугву. Этот человек по имени Онву-
зулигбо в последний раз был у Эзеулу почти год назад, в минув¬
ший сезон посадочных работ,— тогда он приходил вместе с не¬
сколькими своими близкими узнать, почему их родича, зятя
Эзеулу, избили и унесли из деревни.
—	Похоже, близка моя смерть,— произнес Эзеулу.
—	Почему, свояк? Разве я похож на смерть?
—	Говорят, когда человек увидит что-то совсем необычное,
это бывает к смерти.
—	Да, свояк, давно я у тебя не бывал, это верно. Но у нас
есть пословица: то, что убивает крысу, навеки закрывает глаза
ее детенышам. Если все пойдет хорошо, мы, надеюсь, опять бу¬
дем видеться, как это приличествует свойственникам.
Эзеулу велел своему сыну Нвафо сходить к матери за оре¬
хом кола. Вслед за тем он достал деревянную чашечку с куском
мела внутри.
—	Вот кусок way,—сказал он, подкатив мелок к гостю; тот
поднял его и начертил на полу между своих ступней три верти¬
кальные линии и четвертую, горизонтальную, под ними. Затем
он вымазал мелом палец у себя на ноге и подкатил мелок обрат¬
но к Эзеулу, который положил его на место.
После того как они съели орех кола, Онвузулигбо откаш¬
лялся и, поблагодарив Эзеулу, спросил:
—	Здорова ли жена моего родича?
—	Жена твоего родича? Здорова. Ни на что не жалуется,
кроме как на голод. Нвафо, пойди позови сюда Акуэке, пусть
поздоровается с родичем, своего мужа.

Нвафо вскоре вернулся и сообщил, что она сейчас придет,
Акуэке не заставила себя долго ждать. Она поздоровалась с
Отцом и обменялась рукопожатием с Онвузулигбо.
—	Как чувствует себя твоя жена Эзинма? — спросила она,
—- Сегодня хорошо, а что будет завтра, нам неведомо.
—	А как здоровье ее детей?
—	Мы жалуемся только на голод.
—	А-а-а!—воскликнула Акуэке.—Так я ж поверила! По-*
смотри-ка, какой ты упитанный.
После того как Акуэке вернулась во внутренний дворик, Он¬
вузулигбо сказал Эзеулу, что родные послали его передать: они
хотят посетить своего свойственника завтра утром,
—	Я из дому не сбегу,— сказал Эзеулу.
—~ Мы придем к тебе не с враждой. Мы придем пошептаться,
как свойственники со свойственником.
Это единственное счастливое событие за целую неделю не¬
приятностей и огорчений порадовало Эзеулу. Он послал за своей
старшей женой Матефи и предупредил ее, чтобы она была го¬
това стряпать завтра угощение для его свойственников,
—	Для каких свойственников? — спросила она.
—	Для мужа Акуэке и его родни.
■— У меня в хижине нет кассавы, а сегодня нет базара.
—	И чего же ты хочешь, что я должен сделать?
—	Ничего. Но, может быть, у Акуэке найдется кассава, если
ты у нее спросишь.
—	Вот что: безумие, которое, как говорят, в тебе сидит,
должно иметь свои пределы. Ты просишь меня найти для тебя
кассаву. При чем тут Акуэке, разве она моя жена? Я много раз
тебе говорил, что ты недобрая женщина. Ничего, как я замечал,
ты не делаешь с радостью, если это не для тебя самой или твоих
детей. Не вынуждай меня бранить тебя сегодня.— Он помол¬
чал.— Если ты хочешь, чтобы на этой усадьбе хватило места для
нас обоих, иди и выполняй, что я тебе велел. Если бы мать
Акуэке была жива, она не делала бы различий между твоими
детьми и своими собственными, ты это отлично знаешь. Уби¬
райся, пока я не встал на ноги.
Хотя Эзеулу и очень хотел, чтобы его дочь Акуэке верну¬
лась к мужу, открыто говорить об этом, конечно, не подобало.
Человек, признавшийся в том,, что его дочь не всегда является

желанной гостьей в его доме или что ее присутствие ему в тя¬
гость, тем самым сказал бы ее мужу: можешь обращаться с ней
так грубо, как тебе заблагорассудится. Поэтому, когда муж
Акуэке в конце концов объявил о своем намерении забрать жену
домой, Эзеулу для вида стал возражать.
—	В том, что муж намерен забрать жену домой, худого
нет,— начал он.— Но я хочу напомнить тебе: вот уже скоро год,
как она живет у меня. Ты приносил ямс, или кокоямс, или кас-
саву, чтобы прокормить ее и ее ребенка? Или, может быть, ты
думаешь, что они до сих пор сыты завтраком, съеденным в твоем
доме год назад?
Ибе и его родственники пробормотали какие-то невнятные
извинения.
—	Вот я и хотел бы узнать: как ты уплатишь мне за то, что
я в течение года содержал твою жену? — спросил Эзеулу.
—	Я тебя хорошо понимаю, свояк, ^ заговорил Онвузулип-
бо.— Предоставь все это нам. Ты же знаешь: женатый мужчи¬
на — неоплатный должник своего тестя. Когда мы покупаем
козу или корову, мы платим за нее, и она становится нашей соб¬
ственностью. Когда же мы берем в дом жену, мы должны пла¬
тить до самой смерти. Спору нет, мы должны тебе. Наш долг
даже больше, чем ты говоришь. Ведь сколько лет ты содержал
ее со времени ее рождения до того дня, когда мы взяли ее у
тебя! Мы поистине в огромном долгу перед тобой, но мы про¬
сим тебя дать нам время.
—	Что же, я согласен с вами,— сказал Эзеулу,— но я согла¬
шаюсь по малодушию.
Помимо двух взрослых сыновей Эзеулу, Эдого и Обики, при
этом присутствовал и его младший брат, Океке Оненьи. До сих
пор он не открывал рта, но теперь ему показалось, что Эзеулу
слишком легко уступает, и он решил сказать свое слово.
—	Свойственники, я приветствую вас. Я все время молчал,
поскольку человек, не наделенный ораторским даром, обычно
говорит, что его родичи сказали все, что следовало сказать. С са¬
мого начала разговора я очень внимательно слушал, чтобы услы¬
шать из ваших уст одну вещь, но я ее так и не услышал. Люди
женятся по разным причинам. Ну, конечно, все мы хотим иметь
детей, но, кроме того, одному женщина нужна, чтобы готовить
еду, другому — чтобы помогать ему в поле, а третьему она нуж¬
на для битья. Вот я и хочу услышать из ваших уст: не потому
ли пожаловал наш свойственник, что ему некого теперь бить,
проснувшись поутру?
Онвузулигбо от имени всей своей родни пообещал, что Аку-
84

зке больше не тронут и пальцем. Тогда Эзеулу послал за Акуэке,
чтобы выяснить, хочет ли она сама вернуться к мужу. Немного
поколебавшись, она согласилась вернуться, если не будет воз¬
ражать ее отец.
—- Свойственники,*я приветствую вас,— заговорил Эзеулу.—
Акуэке вернется, но не сегодня. Ей потребуется кое-какое время
на сборы* Сегодня ойе; она возвратится к вам в первый ойе
после следующего. Когда она придет, обращайтесь с ней хоро¬
шо. Бить жену не доблесть. Мне известно, что любые супруги
порою ссорятся; ничего предосудительного в этом нет. Ссорятся
даже родные братья и сестры; что же говорить о двух людях,
не связанных узами крови. Пожалуйста, можете ссориться, но
не дав&йте волю рукам. Вот и все, что я хотел сегодня сказать.
Эзеулу возблагодарил Улу за столь неожиданное прекращен
ние ссоры между Акуэке и ее мужем. Он был уверен, что Улу
способствовал этому примирению, дабы привести его в состоя¬
ние духа, подобающее для очищения от грехов жителей шести
деревень, перед трм как они посадят в землю семена будущего
урожая. Вечером того же дня шестеро его помощников явились
к нему за приказаниями, и он послал их объявить по всем шести
деревням, что праздник Тыквенных листьев состоится в ближай¬
ший нкво.
Угойе все еще готовила ужин, когда зазвучало огене глаша¬
тая. Она прославилась своей поздней готовкой. Хотя Эзеулу ча¬
сто выговаривал Матефи за то, что та запаздывала с ужином,
Угойе заслуживала этот упрек даже больше. Только она посту¬
пала осмотрительней, чем старшая жена: по тем дням, когда
была ее очередь посылать пищу мужу, она никогда не запазды¬
вала со стряпней. Зато во все остальные дни стук ее пестика в
ступке был слышен до полуночи. Особенно нерадивой бывала
она в такую пору, как сейчас, когда обычай запрещал ей гото¬
вить для взрослых мужчин по причине ее нечистоты.
Ее дочь Обиагели и дочь Акуэке Нкечи рассказывали друг
другу сказки; Нвафо восседал на глиняном приступке у осно¬
вания центрального столба хижины и, свысока поглядывая на
девочек, поправлял их, когда ода ошибались.
Угойе помешивала варившуюся на огне похлёбку и время от
времени пробовала ее, облизывая; с тыльной стороны повареш¬
ку. Как раз в такой момент и раздался звук огене.
— Тихо, дети, дайте послушать, что там говорят.
85

БОМ, БОМ, БОМ, БОМ.—Ора ободо, слушайте! Эзеулу
просил меня объявить вам, что праздник Тыквенных листьев
состоится в ближайший нкво.— БОМ, БОМ, БОМ, БОМ.— Ора
ободо! Эзеулу просил меня...
Обиагели замолчала на полуслове, чтобы мать могла расслы¬
шать сообщение глашатая. С нетерпением ожидая, когда можно
будет продолжать, она заметила поварешку, которую мать по¬
ложила на деревянную тарелку, и, чтобы не сидеть без дела,
принялась дочиста ее облизывать.
—	Вот обжора,—поддразнил ее Нвафо.— Лижете, лижете
языком — поэтому у женщин и борода не растет.
—	А где же твоя борода? — спросила Обиагели.
БОМ, БОМ, БОМ, БОМ. — Жители деревни! Верховный жрец
Улу просил меня оповестить каждого мужчину и каждую жен¬
щину о том, что праздник Тыквенных листьев назначен на бли¬
жайший базарный день нкво,— БОМ, БОМ, БОМ, БОМ.
Голос глашатая начал постепенно затихать: он выкликал
теперь свое объявление в дальнем конце главной улицы Умуа-
чалы.
—	Начнем все снова? — спросила Нкечи.
—	Да,— ответила Обиагели.— Большой плод уквы упал пря¬
мо на Нваку Димкполо и убил его наповал. Я спою эту сказочку,
а ты мне подпевай.
—	Но ведь я подпевала в прошлый раз,—запротестовала
Нкечи,— а теперь моя очередь петь.
—	Ты хочешь все испортить! Как будто не знаешь, что мы
не закончили сказку, когда пришел глашатай.
—	Не соглашайся, Нкечи,— вмешался Нвафо.— Она хочет
обдурить тебя, пользуется тем, что она старшая.
—	А тебя, Нос-как-муравьиная-куча, никто не спрашивал,
—	Сейчас ты у меня допросишься — заревешь!
—	Не слушай его, Нкечи. Потом будет твоя очередь петь,
а я стану подпевать,— Нкечи согласилась, и Обиагели запела
с самого начала:
Уква убила Нваку Димкполо.
Э-э, Нвака Димкполо.
Кто отомстит за меня этцй Укве?
Э-э, Нвака Димкполо.
Мачете разрежет за меня эту Укву,
Э-э, Нвака Димкполо.
Кто отомстит за меня Мачете?
Э-э, Нвака Димкполо.
86

Кузнец будет ковать Мачете.
Э-э, Неака Димкполо.
Кто отомстит за меня Кузнецу?
Э-э, Неака Димкполо.
Огонь обожжет за меня Кузнеца,
Э-э, Неака Димкполо.
А кто отомстит за меня Огню?
Э-э, Неака Димкполо.
Вода зальет за меня Огонь.
Э-э, Неака Димкполо.
А кто отомстит за меня Воде?
Э-Э, Неака Димкполо.
Земля высушит за меня эту Воду,
Э-э, Неака Димкполо.
А кто отомстит за меня Земле?.,
Нет, нет, неправильно,— прервала ее Нкечи.
—	Что может случиться с Землей, дурочка? — спросил
Нвафо.
—	Я нарочно так сказала, чтобы проверить Нкечи,—на¬
шлась Обиагели.
—	Вот и врешь, такая большая, а не можешь рассказать
простую сказочку.
—	Если тебе не нравится, попробуй-ка вспрыгни мне на
спину, Нос-как-муравьиная-куча.
—	Мама, если Обиагели будет обзываться, я ее поколочу.
—	Дотронься до нее только, и я живо выбью из тебя дурь,
которая накатила на Тебя сегодня вечером.
Обиагели запела снова:
А кто отомстит за меня Воде?..
Э-э, Неака Димкполо.
Земля высушит за меня эту Воду,
Э-э, Неака Димкполо-о-о-о.
Что же сделала Земля?
Земля выпила ,Водуч
А что сделала Вода?
Вода потушила Огонь.
А что сделал Огонь?
Огонь обжег Кузнеца,
А Что сделал Кузнец?
Кузнец расплавил Мачете,
А что сделало Мачете?
Мачете разрезало Укву,
А что сделала Уква?
Уква упала на Нваку Димкполо,
Э-э, Неака Димкполо.
Кто отомстит за меня этой Укве?..
—	Давай начнем какую-нибудь другую сказку,— предложи¬
ла Обиагели.— У этой нет конца.— Говоря, она потянулась за
87

поварешкой, которая только что вернулась из очередного путе¬
шествия в горшок с кипящей похлебкой. Но мать перехватила
поварешку.
Глава седьмая
Базарная площадь постепенно заполнялась народом: со всех
сторон стекались сюда мужчины и женщины. Поскольку жен¬
щинам отводилась на этом празднике важная роль, они разоде¬
лись в самые лучшие свои наряды, а те, у кого были побогаче
мужья или покрепче собственные руки (последние были до¬
вольно редким исключением), надели украшения из слоновой
кости и бусы. Большинство мужчин пришло с пальмовым ви¬
ном. Кто принес его в глиняных кувшинах на голове, кто в
бутылях из тыквы, висевших на веревочной петле сбоку. При¬
шедшие первыми располагались в тени деревьев и принимались
пить вино с друзьями, родичами или свояками. Припоздавшие
усаживались прямо на солнцепеке, благо жара еще не на¬
студила.
Человек посторонний, побывав на празднике Тыквенных ли¬
стьев в этом году, мог бы вернуться к себе4 домой в полном
убеждении, что никогда за всю свою историю Умуаро не было
таким сплоченным. В праздничном настрое собравшейся толды
великая вражда между Умуннеорой и Умуачаяой, казалось, на
время совершенно исчезла. Повстречайся два, жителя враждую¬
щих деревень вчера, они с опаской и подозрением следили бы
за каждым движением друг друга; то же самое будет и завтра.
Но сегодня они вместе пили пальмовое вино, потому что ни
один человек в здравом уме не принесет на обряд очищения
яд; ведь это было бы все равно, что выйти под дождь с сильно-
действующими, губительными колдовскими снадобьями на
теле.
Младшая жена Эзеулу рассматривала свои волосы, зажав
зеркало между колен. Ну, конечно, она-то сделала Акуэке при¬
ческу получше, чем та ей. Но черными узорами у ли и бледно-
желтыми линиями огалу, украшавшими ее тело, она осталась
вполне довольна. Если бы все было, как в прежние годы, она
пришла бы на базарную площадь одной из. первых и веселилась
бы с легким сердцем. Но в этом году на сердце у нее была такая
тяжесть, что, казалось, ноги идти отказываются. Она должна
будет молиться об очищении ее хижины, оскверненной Одаче,
Сегодня она уже не одна из многих женщин Умуаро — участ-
88

пиц всеобщей церемонии. Сегодня у нее особенная нужда в очи¬
щении от грехов. Это тягостное сознание даже немного портило
давно предвкушаемое удовольствие надеть новые браслеты из
слоновой кости, которые навлекли на нее столько зависти и зло¬
бы со стороны Матефи, другой жены ее мужа.
Угойе все еще полировала свои браслеты, когда Матефи от¬
правилась на базарную площадь. Перед уходом она крикнула с
середины двора:
—	Мать Обиагели собралась?
—	Нет. Мы придем следом. Не жди.
Когда Угойе была полностью готова, она прошла за свою
хижину, где специально посадила после первого дождя тыкву,
срезала четыре листа, связала их банановым жгутом и верну¬
лась обратно. Положив листья на скамеечку, она подошла к бам¬
буковой полке и заглянула в горшки с похлебкой и фуфу, кото¬
рые оставила на обед Обиагели и Нвафо.
Остановившаяся у порога Акуэке заглянула в хижину Угойе.
—	Ты все еще не собралась? Что ото ты суетишься, как
наседка, которая никак на гнездо не сядет? — спросила ойа.—
Если мы будем так мешкать, нам даже встать-то на базарной
площади будет негде.— С этими словами она зашла в хижину,
держа в руке свой собственный пучок тыквенных листьев. Они
выразили восхищение одеянием друг друга, и Акуэке еще раз
полюбовалась браслетами Угойе.
Когда они собрались уходить, Акуэке спросила:
—	На что Матефи злится все утро, как ты думаешь?
• Это я у тебя должна спросить: она как-никак супруга
твоего отца.
—	Лицо у нее раздулось, ну прямо ступа! Спросила она у
тебя, готова ли ты идти?
—	Спросила, но только так — для виду.
—	Немало я повидала на своем веку дурных людей,— ска¬
зала Акуэке,— но хуже ее не встречала никого. Она просто пы¬
шет злобой. С тех пор как отец попросил ее приготовить поза¬
вчера угощение для моего мужа и его родственников, брюхо ее
полно желчи.
По обычным дням нкво голос базара далеко разносился во
все стороны, словно шум приближающейся бури. Сегодня базар¬
ная площадь гудела так, будто над нец вились все пчелы мира.
А люди продолжали прибывать, вливаясь на площадь со всех
дорог Умуаро. Как только Угойе с Акуэке вышли со своей
усадьбы, их подхватил один из таких людских потоков. Каждая
женщина из Умуаро несла в правой руке пучок тыквенных' ли-
т

стьев; если женщина шла без пучка листьев, это была навер¬
няка чужая, жительница одной йз соседних с Умуаро дере¬
вень, явившаяся посмотреть волнующее зрелище. Чем ближе
подходили они к Нкво, тем громче и громче звучал голос базар-*
ной площади, заглушая голоса собеседниц.
Они пришли как раз вовремя, чтобы своими глазами увидеть
появление на площади пятерых жен Нваки — картину, вызвав¬
шую большое оживление среди собравшихся. У каждой из них
были на ногах не браслеты, а целые сооружения из слоновой ко¬
сти — от лодыжки почти до колена. Поэтому они ступали тяже¬
ло и неторопливо — ни дать ни взять маски Иджеле, идущие
грузным ритуальным шагом, медленно поднимая и опуская каж¬
дую ногу. Вдобавок ко всему они были разряжены в многоцвет¬
ные бархатные ткани. Слоновая кость и бархат не были умуар-
цам в новинку, но чтобы такими богатствами владела одна
семья — этого они еще не видели.
Обика, его дружок Офоэду и еще трое молодых людей из
Умуагу сидели под деревом огбу на жестком настиле, который
был образован переплетающимися корнями. Посередине их
кружка стояли два черных кувшина с пальмовым вином. Опо¬
рожненный кувшин валялся на боку чуть поодаль. Один парень
был уже навеселе, но Обика и Офоэду имели совершенно трез¬
вый вид.
—	А правда, Обика,—спросил один из бражников,—что
твоя невеста больше не вернулась к тебе после первого визита?
—	Да, приятель,— ответил Обика беспечным тоном.—
У меня всегда все получается не как у людей. Если я пью воду,
она застревает у меня в зубах!
—- Не слушай его,— сказал Офоэду.— У нее заболела мать,
и ее отец попросил разрешения, чтобы она пока осталась ухажи¬
вать за матерью.
—	Угу, я так и думал, что мне все наврали. Какая же моло¬
дая девушка не захотела бы стать женой такого красавца, как
Обика?
—	Э, приятель, много ты знаешь,— вставил тот, кто был на¬
веселе.— Может, ей женилка его показалась маловата.
—	Она еще не видала,— сказал Обика.
—	Как же, не видала! Рассказывай это маленьким детям!
Вскоре послышался барабанный бой — это рокотал большой
Шало. Он назвал шесть деревень Умуаро в порядке их старшин¬
ства: Умуннеора, Умуагу, Умуэзеани, Умуогвугву, Умуисиузо и
Умуачала. По мере того как он называл каждую деревню, базар-
90

тая площадь оглашалась громкими кликами. Потом он назвал
деревни в обратном порядке, начиная с самой младшей. Люди
стали торопливо допивать вино, так как уже скоро должен был
появиться верховный жрец.
Теперь иколо бил беспрестанно. Время от времени он назы¬
вал имена знатных людей Умуаро, таких, как Нвака, Нвосизи,
Игбонеме и Удуэзуе. Но по большей части он выбивал на своем
языке названия шести деревень и их богов. Наконец он при¬
нялся приветствовать Улу, бога всего Умуаро.
Обиозо Эзиколо был уже старик, но в искусстве игры на этом
царе всех барабанов он по-прежнему не знал себе равных. Много
лет назад, когда он был еще совсем молод, шесть деревень по¬
решили присвоить ему титул озо за его великое искусство бара¬
банщика, столь сильно волновавшее сердца его сородичей в дни
войны. Теперь же оставалось лишь диву даваться, откуда он бе¬
рет в своем преклонном возрасте силу барабапить с таким не¬
истовством. Только взобраться на иколо — и то было настоя¬
щим подвигом даже для человека вдвое моложе его. Те, кто на¬
ходился поближе, окружили барабан и с восхищением смотрели
вверх на старика барабанщика. Какой-то мужчина, как видно
его хороший знакомый, выкрикнул ему слова приветствия. Тот
откликнулся: «Под знакомую музыку ж старуха спляшет!)»
В толпе рассмеялись.
Иколо был сделан в незапамятные времена из гигантского
дерева ироко прямо там, где его повалили. Иколо был так же
стар, как сам Улу, по чьему приказу срубили это дерево и вы¬
долбили его ствол, чтобы получился барабан. С тех нор школо
находился все на том же месте и в зной, и в дождь. Его укра¬
шали вырезанные по бокам фигуры людей и питонов, а с одной
стороны в дереве были вырублены ступеньки; без них барабан¬
щик не смог бы взобраться наверх, чтобы бить в барабан. Когда
иколо говорил голосом войны, его украшали черепами, добы¬
тыми в прошлых войнах. Но сейчас он пел о мире.
Из святилища Улу донеслись три удара огене. Иколо ото¬
звался на эти звуки и рассыпался в нескончаемых похвалах бо¬
жеству. Одновременно с этим посланцы Эзеулу принялись рас¬
чищать центр базарной площади. Хотя каждый из них был воо¬
ружен пальмовой ветвью, которой орудовал как хлыстом, дело
это оказалось нелегким. Толпа была возбуждена, и посланцам
пришлось применить силу, чтобы освободить небольшое про¬
странство посередине базарной площади. С этой центральной
позиции они, неистово размахивая своими хлыстами, начали от¬
теснять людей к краям, пока зрители не образовали плотный

широкий круг. Больше всего хлопот доставляли женщины со
своими тыквенными листьями, потому что все они старались
занять место впереди. Мужчинам незачем было протискиваться
вперед, и они поэтому составляли наружную часть людского
кольца.
Снова послышался удар огене. Иколо начал приветствовать
верховного жреца. Женщины махали связками листьев из сто¬
роны в сторону у себя перед лицом, бормоча молитвы Улу —-
богу убивающему и спасающему.
Появление Эзеулу толпа встретила громким приветственным
ревом, который, вероятно, был слышен во всех окрестных дерев¬
нях. Жрец бросился вперед, резко остановился и повернулся к
иколо.
— Продолжай,— воскликнул он.— Эзеулу слышит тебя.—
Затем он согнулся и, протанцевав три-четыре шага, опять вы¬
прямился.
От пояса до колен его покрывали закопченные волокна паль¬
мы рафии. Вся левая сторона тела ото лба до пальцев ноги была
густо, намазана белым мелом. Голову его обвивала полоска кожи
с орлиным пером, наклоненным назад. В правой руке он держал
жезл Hue офо> считающийся прародителем всех жезлов — сим¬
волов власти в Умуаро, а в левой руке сжимал длинный желез¬
ный жезл, который дрожал и гремел, когда он вонзал его остри¬
ем в землю. Эзеулу сделал несколько больших шагов, замирая
на миг после каждого шага. Затем вновь ринулся вперед, как
будто навстречу другу, которого увидел в пустом пространстве
перед собой; вытянув руку, он махнул жезлом влево и вправо.
И зрители, стоявшие достаточно близко, услышали, как жезл
Эзеулу ударяется о другой, невидимый. Это заставило многих в
ужасе отпрянуть перед жрецом и незримыми существами во¬
круг него.
Приближаясь к центру базарной площади, Эзеулу изобра^
жал, как впервые явился Улу и как каждый из четырех дней не¬
дели ставил препятствия на пути у его жреца.
—	В незапамятные времена,—- рассказывал он,—когда
ящерицы: еще не расплодились по всей земле, весь народ
собрался вместе и выбрал меня жрецом его нового божества.
И я сказал людям;
—	Кто я такой, чтобы носить это жаркое пламя на своей
непокрытой голове? Если человек знает, что у него узок
задний проход, он не станет глотать семя удалы.
—	Не бойся. Тот, кто посылает ребенка поймать земле¬
ройку, даст ему и воды, чтобы омыть руку.
92

Тогда я сказал:
—	Пусть будет так.
И вот мы принялись за работу. Был день же; мы труди¬
лись день и ночь, настал ойе, а за ним афо. На рассвете
дня нкво, когда солнце принесло утренние жертвоприноше¬
ния, я взял своего алуси и пустился в путь, и весь народ
двинулся за мной. Шедший справа от меня играл на флей¬
те, слева вторил ему другой флейтист. Громкий топот наро¬
да позади меня придавал мне сил. Вдруг что-то простерлось
прямо передо мной. По одну его сторону лил дождь, по дру¬
гую было сухо. Я пригляделся и увидел Эке.
—	Это ты, Эке? —спросил я.
—	Это я, Эке, заставляющий силача есть землю,— отве¬
чал он.
Я взял куриное яйцо и отдал ему. Он принял его, съел и
уступил дорогу. И пошли мы дальше, через леса и реки.
И вот нам преградила путь дымящаяся чаща, где боролись
два человека, стоявшие на головах. При виде этого все, кто
сопровождал меня, пустились наутек. Я опять вгляделся и
увидел Ойе.
—	Это ты, Ойе, загородил мне дорогу? — спросил я.
—	Это я, Ойе, начавший стряпать раньше другого и по¬
тому разбивший больше горшков,— отвечал он.
Я взял белого петуха и отдал ему. Он принял его и про¬
пустил меня. Тогда я пошел дальше, через поля и дебри, но
вдруг почувствовал, что на голову мне давит непомерная
тяжесть. Я вгляделся и увидел Афо.
—	Это ты, Афо? —спросил я.
—	Это я, Афо, большая река, которую нельзя посо¬
лить, — отвечал он.
—	А я — Эзеулу, горбун, который страшнее прокажен¬
ного.
—	Проходи, ты еще ужасней меня,—сказал Афо, со¬
дрогаясь.
Двинулся я дальше; меня жгло и палило солнце, сек и
мочил дождь. И вот я встретил Нкво. Глянул я влево от него
и увидел усталую старуху, странно приплясывающую на
холме. Глянул я вправо — увидел лошадь и увидел барана.
Я заклал лошадь, вытер о барана мачете и тем самым очи¬
стился от этого зла.
Теперь Эзеулу оказался посередине базарной площади. Он
вонзил в землю металлический жезл, упруго затрепетавший
93

при этом, и сделал еще несколько танцующих шагов в сторону
иколо, который с момента появления жреца бил без передышки*
Женщины махали перед собой тыквенными листьями.
Эзеулу оглядел мужчин и женщин Умуаро, не останавливая
взгляда ни на ком в отдельности. Затем он выдернул жезл из
земли и, держа его в левой руке, а жезл Hue офо — в правой,
прыгнул вперед и начал обегать по кругу базарную площадь.
Все женщины испустили возбужденный протяжный вопль и
с новой силой принялись проталкиваться вперед. При прибли¬
жении бегущего верховного жреца женщины кругообразно
взмахивали листьями у себя над головой и швыряли в него свой
пучок. Было похоже, как будто над ним вьются тысячи гигант¬
ских бабочек.
Угойе, протиснувшаяся сквозь толпу в самый первый ряд,
торопливо повторяла свою молитву, видя, как верховный жрец
все ближе подбегает к той части людского кольца, где стоя¬
ла она:
Великий Улу, убиваюгциш и спасающий, прошу тебя,
очисти мой дом от всяческого осквернения. Если что-нибудь
нечистое произносили мои уста, или видели мои глаза, или
слышали мои уши, или топтали мои ноги, или приносили в
дом мои дети, мои подруги либо мои родичи, пусть улетит
оно вместе с этими листьями.
Очертив у себя над головой круг пучком листьев, она изо
всей силы метнула его в пробегающего мимо верховного жреца.
Шесть посланцев неслись вслед за жрецом; то один, то дру¬
гой из них на бегу наклонялся и подбирал первый попавшийся
пучок листьев. Барабан иколо неистовствовал, дойдя до совер¬
шенного исступления во время ритуального бега верховного
жреца, и особенно завершающей его части, когда жрец, обежав
полный круг по базарной площада, Со все возрастающей быст¬
ротой помчался впереди шестерых помощников к святилищу.
Как только они скрылись в своем убежище, иколо прервал бе¬
шеную дробь. «Бум-м-м» — прозвучал его последний удар. По¬
стоянно нараставшее напряжение, которое завладело. всей
базарной площадью и, казалось, делало все более и более ча¬
стым дыхание толпы, разрядилось с последним ударом бараба¬
на, исторгнув из нее глубокий вздох облегчения. Но это расслаб¬
ление было очень кратковременным. Люди, как видно, быстро
привыкли к мысли, что их верховный жрец находится в без¬
опасности внутри своего святилища, одержав победу над гре¬
хами Умуаро, которые он теперь закапывает глубоко в землю
вместе с шестью пучками листьев.
94

Словно повинуясь поданному знаку, все женщины Умуннео-
ры вырвались из кольца зрителей и побежали вокруг базарной
площади, в такт топая ногами. Вначале это вышло случайно, но
уже скоро все они бежали в ногу, топоча и поднимая тучи пыли.
Лишь те, чьи ноги были отягощены грузом лет или браслетов
из слоновой кости, сбивались с общего ритма. Обежав полный
круг, женщины Умуннеоры снова смешались с толпой. Вслед
за ними отовсюду из толпы людей, широким кольцом опоясав¬
шей площадь, повыскакивали женщины Умуагу и тоже пусти¬
лись бежать по кругу. Остальные хлопали в такт их бегу. Жен¬
щины каждой деревни бежали по очереди. После того, как про¬
бежали ритуальный круг женщины последней из шести дере¬
вень, тыквенные листья, устилавшие вначале землю толстым
слоем, были раздавлены и втоптаны в пыль.
Когда церемония бега закончилась, толпа начала опять рас¬
падаться на небольшие группки друзей и родственников. Акуэ-
ке пошла разыскивать свою старшую сестру Адэзе, которую
она некоторое время назад видела бегущей по кругу вместе с
другими женщинами Умуэзеани, Искать ей долго не пришлось,
потому что Адэзе выделялась из толпы. Рослая, с красновато-
коричневой кожей, она бы еще больше, чем Обика, напоминала
отца, если бы была мужчиной.
—	А я уж подумала, что ты домой ушла,— сказала Адэзе.—
Встретила сейчас Матефи, а она говорит, что вообще тебя не
видала.
—	Где уж ей меня увидеть! Такую мелочь она не замечает.
—	Вы что —опять поссорились? Я по ее лицу догадалась.
Чем же ты ей на этот раз насолила?
—	Давай-ка, сестрица, не будем касаться Матефи и ее не¬
приятностей, а поговорим о чем-нибудь получше.
В этот момент к ним присоединилась Угойе.
—	Я искала вас обеих по всей базарной площади,—сказа¬
ла она, обнимая Адэзе и называя ее «мать моего мужа».
—	Как дети? — спросила Адэзе.— Правда, что ты учишь их
есть питона?
—	Й ты способна так шутить? — в голосе Угойе прозвучала
обида.— Недаром ты единственная во всем Умуаро не удосуяш-
лась прийти и спросить, что случилось.
—	Разве что-нибудь случилось? Мне никто ничего не гово¬
рил. Был пожар? Или кто-то умер?
—	Не обижайся на Адэзе,- вступилась ее сестра.— Она вся
в отца, еще даже похуже.
95

—	У леопарда и дети леопарды, разве не так?
Ответа не последовало.
—	Не сердись на меня, Угойе. Я, конечно, все слышала, Но
наши враги и завистники рассчитывали, что мы переполошим¬
ся, начнем метаться взад и вперед. Адэзе никогда не доставит
им такого удовольствия. Эта сумасшедшая, Акуэни Нвосизи,
родня которой предавалась всем мерзостным грехам, какие
только известны в Умуаро, прибежала ко мне выразить свою
жалость. А я и спрашиваю у нее: неужели посадивший питона
в сундук совершил худший поступок, чем тот ее родич, кото¬
рого однажды застали позади дома забавлявшимся с козой?
Угойе и Акуэке рассмеялись, представив себе, как задает
этот вопрос их задиристая родственница.
—	Ты сейчас к нам? — спросила у нее Акуэке.
—	Да, хочу ребятишек повидать. Й может быть, стребую
штраф с Угойе и Матефи; боюсь, они плохо заботятся о моем
отце.
—	Прости, муженек, умоляю тебя,— дурачась, воскликну¬
ла Угойе с притворным ужасом.— Я стараюсь изо всех сил. Это
твой отец дурно со мной обращается. А когда будешь говорить
с ним,— добавила она уже серьезно,— скажи ему, что в его воз¬
расте не следует бегать, как антилопа. В прошлом году он не¬
сколько дней пролежал после этой церемонии.
—	Разве ты не знаешь? — спросила Акуэке, украдкой огля¬
дываясь, дабы убедиться, что поблизости нет мужчин, которые
могли бы ее услышать, и все равно понижая из предосторожно¬
сти голос.— Ведь в свои молодые годы он бегал в обличье ноч¬
ного духа Огбазулободо! Как Обика теперь.
—	Это все вы, родня, и вы обе в особенности, его так на¬
страиваете. Ему приятно думать, что он сильнее любого ны¬
нешнего молодого мужчины, а вы, родственники, ему пота-*
каете. Будь он моим отцом, я бы уж сказала ему пару теплых
слов.
—	А тебе-то он кто — муж или не муж? — вопросила Адэ¬
зе.— Если он завтра умрет, разве не ты будешь сидеть семь ба¬
зарных недель у очага, посыпая себя золой и пеплом? Разве не
ты будешь целый год ходить в дерюге?
—	Да, знаешь, какая у меня новость?— спросила Акуэке,
чтобы переменить разговор.—Позавчера приходил мой супруг
со своими родичами,
—	Зачем?
—	Известно зачем.
—	Значит, этим зверям лесным надоело ждатЦ. А я уж ду<-
96

мала, что они дожидаются, чтобы ты пришла с пальмовым ви¬
ном их упрашивать.
—	Не оскорбляй родных моего мужа, не то мы рассорим¬
ся! — воскликнула Акуэке, притворяясь разгневанной.
—	Прости меня, пожалуйста. Откуда мне было знать, что
вы с ним вдруг стали дружны, как пальмовое масло с солью.
И когда же ты к нему возвращаешься?
—	В день ойе на будущей неделя.
Глава восьмая
Строительство новой дороги из Окпери во враждебное ему
Умуаро, осуществлявшееся под руководством мистера' Райта,
вступило в завершающую стадию. Но закончить дорогу до на¬
ступления сезона дождей силами той партии оплачиваемых
рабочих, которая трудится у него под началом, конечно, не
удастся, прикидывал Райт. Он рассчитывал увеличить числен¬
ность этой партии, ш> капитан Уинтерботтом заявил ему, что не
только не станет санкционировать никаких дополнительных
расходов, но даже рассматривает в настоящий момент вопрос о
сокращении затрат, потому что кредиты, отпущенные в этом
финансовом году на капитальное строительство, уже перерас¬
ходованы. Тогда Райт начал подумывать о снижении дневной
платы рабочим с трех пенсов до двух. Но и эта мера не помогла
бы увеличить численность работающих в достаточной степени.;
Даже уменьшение поденной платы вдвое не привело бы к же¬
лаемому результату, не говоря уже о том, что у него не хватило
бы духу обойтись со своими рабочими так по-свински. Ведь он
очень привязался к этой партии и знал ее вожаков по имени.
Конечно, многие его работнички — отъявленные лодыри и по¬
нимают только строгое обращение. Но когда приноровишься к
ним, они даже весьма занятны. Относятся к тебе с собачьей
преданностью, а уж песни сочиняют это что-то невероятное!
В первый же день, как их подрядили и сказали им, сколько они
будут получать, они придумали для себя рабочую песню. Их
вожак запевал: «Лебула торо торо», а все остальные отклика¬
лись: «В день», взмахивая в такт своими мачете или мотыга¬
ми. Это была чрезвычайно удачная, эффективная рабочая песня,
и его рабочие распевали ее много дней:
Лебула торо торо
В день
Лебула торо торо
В день
Да еще к тому же пели ее отчасти по-английски!
4 jv|a 3455	97

И все-таки:, если Райт собирался закончить дорогу до июня,
ему не оставалось ничего другого, как прибегнуть к использо¬
ванию бесплатной рабочей силы. Он обратился за соответству¬
ющим разрешением, й капитан Уинтерботтом, рассмотрев его
просьбу, позволил сделать это. Сообщая в письме о своем раз¬
решении, окружной комиссар указывал, что в соответствии с
проводимой британской администрацией политикой этот метод
может применяться лишь в совершенно исключительных об¬
стоятельствах... «Нельзя изымать туземцев из-под действия афо¬
ризма: работник заслуживает своей платы».
Райт, которому пришлось пропутешествовать около пяти
миль от своего лагеря дорожных строителей до Правительст¬
венной горки, чтобы получить этот ответ, пробежал письмо,
скомкал его и сунул в карман своих шортов цвета хаки. Как
все практики, он не питал никакого уважения к бюрократиче¬
ским формальностям.
Когда руководителям Умуаро велели предоставить необхо¬
димую рабочую силу для строительства новой, широкой дороги
белого человека, они посовещались между собой и решили
отрядить на эту работу юношей двух возрастных групп, ожи¬
дающих посвящения в мужчины: старшей группы, которая
именовала себя Отакагу* и младшей, получившей прозвище
Омумава.
Эти две группы юношей плохо ладили между собой. Они
постоянно ссорились, словно братья-погодки. Как рассказыва¬
ли, юноши старшей группы, которые, достигнув совершенноле¬
тия, взяли себе имя «Пожирающий подобно леопарду», пре¬
исполнились большим презрением к своим младшим братьям,
когда те тоже достигли совершеннолетия два года спустя, и
дали им прозвище Омумава, означавшее, что набедренную по¬
вязку мужчины, продеваемую между ног, они носят только для
вида, так как она прикрывает ребячьи пипки. Шутка оказалась
настолько удачной, что новой группе совершеннолетних так и
не удалось закрепить за собой какое-нибудь более подходящее
наименование. Они не могли простить этого юношам Отакагу,
и встреча Омумава с Отакагу часто была подобна встрече огня
с порохом. Поэтому обе группы старались по мере возможности
держаться порознь; так же поступали они и на строительстве
новой дороги белого человека. Мистер Райт просил у Умуаро
работников всего лишь на два дня в неделю, и обе группы дого¬
ворились, что будут работать поочередно по дням же. По этим
дням белый человек оставлял без присмотра своих платных ра¬
бочих, из которых он успел сколотить дисциплинированную й
98

достаточно умелую бригаду, и являлся надзирать за толпой
бесплатных, но необученных работников из Умуаро.
Как знаток языка белого человека* плотник Мозес Уначук-
ву, по возрасту годившийся юношам обеих групп в отцы, вы¬
звался помочь организовать их и говорить с ними устами бело¬
го начальника. Поначалу мистер Райт отнесся к нему с недо¬
вернемте каким относился ко всем цивилизованным туземцам,
во вскоре он оценил его помощь и собирался даже выплатить
ему небольшое вознаграждение по окончании строительства
дороги. А тем временем авторитет Уначукву в Умуаро необы¬
чайно вырос. Одно дело утверждать, что ты умеешь говорить на
языке белого человека, и совсем другое — действительно гово¬
рить на нем при свидетелях. Слух об этом распространился по
всем шести деревням. Эзеулу не мог не сожалеть о том, что та¬
ким большим авторитетом пользуется житель Умуннеоры. Но
вскоре и его сын, утешал себя он, будет окружен таким же, а
то и большим почетом.
В следующий после праздника Тыквенных листьев день ра¬
ботать на строительстве новой дороги должны были молодые
люди возрастной группы Отакагу. Второй сын Эзеулу Обйка и
его приятель Офоэду принадлежали как раз к этой группе. Но
накануне они выпили такое количество пальмового вина, что
продолжали спать, когда все прочие уже ушли на работу. Оби-
ка приплелся домой чуть ли не на рассвете, и мать с сестрой
напрасно пытались растолкать его.
Вчера, когда Обика и Офоэду бражничали с тремя своими
знакомыми на базарной площади, получилось так, что один из
собутыльников бросил им вызов. Разговор зашел о том, сколь¬
ко пальмового вина способен выпить человек с крепкой головой
и сохранить при этом ясное сознание.
—	Все зависит от того, какую пальму надрезать и кто ее
надрезает,— заметил один из собеседников.
—	Да-да,—подтвердил его друг по имени Мадука.— Все
дело в том, какую пальму выбрать и кто сделает надрез.
—	Это не имеет значения. Все зависит от того, кто пьет.
Пожалуйста, выбирайте любую пальму в Умуаро и любого
искусника приготовлять вино,— похвастался Офоэду,— и я все
равно выдую столько, сколько в животе поместится, и пойду
домой как ни в чем не бывало.
—	Спору нет, есть пальмы, которые дают особенно хмель¬
ное вино, и есть такие искусники приготовлять его, которые
превосходят всех прочих, но тому, кто умеет пить, все это ни¬
почем,— поддержал приятеля Обйка.
4*
99

—	А приходилось вам слышать о растущей в моей деревне
пальме, которую называют Окпосалебо?
Обика и Офоэду ответили отрицательно.
—	Тот, кто ничего не слыхал об Окпосалебо и все же счи¬
тает, что он умеет пить, обманывает самого себя.
Мадука верно говорит,— подхватил один из его односель¬
чан.— Вино, приготовленное из сока этой пальмы, никогда не
продают на базаре, и ни один человек не может выпить три
полных рога этого вина и не напиться до бесчувствия.
—	Окпосалебо — очень старая пальма. Ее называют «Ссоря¬
щая близких», потому что, выпив по два рога ее вина, родные
братья начинают драться, словно они чужие друг другу.
-- Рассказывайте это кому-нибудь другому,— возразил Оби¬
ка, наполняя свой рог.—Если человек, приготовляющий вино,
добавляет туда снадобий —это дело другое, но если речь идет
о вине из чистого пальмового сока, то я прямо скажу: не со¬
чиняйте!
Вот тут-то Мадука и бросил им вызов.
—	Что толку зря молоть языком? Пальма эта растет не в
далекой стране на берегу реки, а здесь, в Умуаро. Давайте пой¬
дем к Нвокафо да попросим его продать нам вина из сока его
пальмы. Вино это очень дорогое — одна бутыль из тыквы может
стоить эго-несе,— но я заплачу. Если каждый из вас выпьет цо
три рога и вы все-таки сможете пойти домой, пускай пропадают
мои денежки. Но если не сможете, дадите мне по эго-нели, как
только придете в себя.
Все произошло так, как говорил Мадука. Сон свалил обоих
хвастунов на том самом месте, где они пили, а Мадука отпра¬
вился с наступлением темноты спать к себе домой. Но он
дважды выходил ночью и убеждался, что упившиеся друзья
храпят по-прежнему. Когда он проснулся утром, они уже ушли.
Он пожалел, что не застал их в момент ухода. Ну что ж, это
научит их впредь не задаваться, когда люди, знающие поболь¬
ше, чем они, рассуждают о свойствах пальмового вина.
Офоэду, видно, перепил вчера не так сильно, как его друг.
Проснувшись и увидев, что солнце уже взошло, он бросился на
усадьбу к Эзеулу будить Обику. Но, как громко ни окликали
его, как ни расталкивали, он даже не пошевелился. В конце кон¬
цов Офоэду полил его холодной водой из тыквенной бутыли, и
Обика проснулся. Друзья тотчас же поспешили на строитель¬
ство новой дороги, чтобы присоединиться к работающим там
„сверстникам. Они были похожи сейчас на две ночные маски,
не успевшие спрятаться до наступления дня.
100

Суматоха во внутреннем дворике разбудила Эзеулу, который
лежал у себя в оби, обессиленный и разбитый после вчерашнего
празднества. Он спросил Нвафог кто там шумит, и тот сказал
ему, что это пытаются разбудить Обику. Эзеулу ничего боль¬
ше не стал говорить и лишь заскрежетал зубами. Поведение
сына было для отца подобно тяжкому грузу на голове. Через
несколько дней, размышлял Эзеулу, должна явиться невеста
Обики. Она бы уже пришла, не заболей ее мать. И какого же
мужа найдет она по прибытий! Мужчину, неспособного стеречь
ночью свой дом, потому что он валяется мертвецки пьяный,
упившись пальмовым вином. Да и какой же мужчина такой
супруг? Мужчина, который не сможет защитить свою жену, если
к нему вломятся ночные грабители. Мужчина, которого утром
поднимают с кровати женщины. Тьфу! — сплюнул старый жрец.
Он не мог сдержать отвращения.
Хотя Эзеулу не спрашивал о подробностях, он и без того
знал, что тут наверняка замешан Офоэду. Эзеулу тысячу раз
повторял, что в этом малом, Офоэду, нет ни капли человеческого
достоинства. Всего два года прошло с того дня, когда он вопляе
ми «пожар» поднял ложную тревогу, заставив всех односельчан
опрометью кинуться к усадьбе его отца, за что тот, человек не¬
богатый, должен был отдать в виде штрафа козу. Сколько раз
Эзеулу говорил Обйке, что это неподходящий друг для челове¬
ка, который хочет чего-то добиться в жизни. Но сын его не
послушался, и сегодня от них обоих столько же проку, как от
гнилых кокосовых орехов и разбитой ступки.
Поначалу два друга, направлявшиеся к своим сверстникам,
шагали молча. Обика ощущал какую-то пустоту в голове —
она словно окоченела от ночной росы. Но ходьба разогрела его,
и он снова начал чувствовать свою собственную голову.
За очередным поворотом узкой старой тропы они увидели
впереди широкую просеку — начало новой дороги. Она откры¬
лась перед ними, точно светлый день после мрака ночи.
— Что ты скажешь о той дряни, которой опоил нас Маду-
ка? — спросил Офоэду. До этого они ни словом не обмолвились
о вчерашнем происшествий. Обика вместо ответа издал какой-
то неясный звук, нечто среднее между стоном и вздохом облег¬
чения.— Это не было чистое пальмовое вино,— продолжал Офо¬
эду.—В него подмешали каких-то сильнодействующих травок.
Как подумаю сейчас, очень глупо мы поступили, что отправи¬
лись в дом к такому опасному человеку. Ты помнишь, сам-то
он ни одного рога не выпил.
Обика по-прежнему ничего не отвечал.
т

—	Нет, не буду я ему платить эго-нели.
—	Неужели ты собирался платить? — удивленно спросил
Обика.— По-моему, все, что мы говорили вчера, говорилось не
всерьез — чего не наплетешь, хлебнув пальмового вина.
Теперь они вышли на готовый отрезок новой дороги. Здесь
человек чувствует себя затерявшимся, как маисовое зернышко
в пустом мешке из козьей шкуры. Обика переложил мачете из
левой руки в правую, а мотыгу —из правой в левую. Ощуще¬
ние, что ты находишься на открытом месте и виден со всех сто¬
рон, рождало настороженность.
Так как новая дорога не вела ни к источнику, ни к базару,
Офоэду с Обикой мало кого встречали по пути, лишь время от
времени им попадались идущие из лесу женщины с тяжелыми
вязанками дров.
—	Что это такое я слышу? — спросил Обика.
Они подходили к старому корявому дереву эгбу, от которого
в беззаботное время после уборки урожая начинали свое путе¬
шествие ночные духи Оньекулум с богатым запасом песен и
сплетен.
—	Я сам собирался тебя спросить. Похоже на похоронную
песню.
По мере того как они приближались к месту работ, исчезали
последние сомнения. Да, это действительно была похоронная
песнь, с которой покойника несут в лес для погребения:
Глядите! Питон!
Глядите! Питан!
Лежит поперек пути.
Теперь оба путника узнали и песнь и голоса поющих: это
были их сверстники. Они одновременно расхохотались. Кто-то
придал этой древней песне новое, непочтительное звучание, пе¬
ределав ее отчасти в знакомую, а отчасти незнакомую развесе¬
лую песню для работы. Офоэду сказал, что дел© тут, несомнен¬
но, не обошлось без Нвеке Акпаки: чувствуется его злой юмор.
Появление Обики и его приятеля сломало весь ритм работы.
Пение прекратилось, а вместе с ним оборвался звук десятков
мачете, одновременно ударяющих по корням деревьев. Те, кто,
нагнувшись, выравнивали мотыгами расчищенные участки,
прервали работу, выпрямились и стояли теперь с широко рас¬
ставленными ногами, перемазанными красной землей.
Нвеке Акпака закричал дурным голосом: «Кво-кво-кво-кво-
кво!» И вое работники хором подхватили: «Квооо-о-о!» Грянул
дружный смех: так забавно воспроизвели они возглас женщин,
благодарящих за подарок.
102

Раздражение мистера Райта росло и становилось опасным.
Он все сильнее сжимал в правой руке хлыст, а левую руку упер
в бок. В своем белом шлеме он казался еще более приземистым,
нем был на самом деле. Мозес Уначукву что-то возбужденно го¬
ворил ему, но он, похоже, не слушал. Он пристально смотрел на
приближающуюся парочку опоздавших. Все остальные ждали,
что сейчас произойдет. Хотя белый человек не расставался с
хлыстом, он редко пускал его в ход; когда же он все-таки сте¬
гал им, то делал это как бы наполовину в шутку. Но сегодня
утром он, должно быть, встал с постели с левой ноги. Его лицо
дышало гневом.
При виде грозной позы белого человека Обика нарочно по¬
шел развязной походкой. Это вызвало у работников новый
взрыв хохота. Когда он проходил Мимо мистера Райта, тот, не
в силах больше сдерживать свой гнев, резко хлестнул его.
Хлыст просвистел еще раз и больно ожег Обике ухо, приведя
его в слепую ярость. Он выпустил из рук мачете и мотыгу и ри¬
нулся на обидчика. Но дорогу ему загородил Мозес Уначукву,
вставший между ними. В тот же миг к Обике подскочили два
помощника мистера Райта, и, пока они держали его* тот еще
несколько раз хлестнул Обику по голой спине. Обика не пытал¬
ся вырваться, он только вздрагивал, как жертвенный баран, ко¬
торый должен молча выдерживать побои танцоров, исполняю¬
щих погребальный танец, перед тем как ему перережут горло.
Офоэду тоже дрожал; впервые в жизни он не мог ввязаться в
происходящую у него на глазах драку и должен был смотреть
на нее со стороны.
*— Ты что — сумасшедший? Как можно бросаться на белого
человека? возопил Мозес Уначукву в крайнем изумлении.—
Недаром говорят, что в доме твоего отца у всех с головой не в
порядке.
—	Что ты хочешь этим* сказать? —- спросил односельчанин
Обики, почувствовавший в заявлении Уначукву отголосок враж¬
ды между Умуачалой и Умуннеорой.
В; толпе зрителей, которые до сих нор наблюдали происхо¬
дящее молча, вспыхнула перебранка, и вскоре со всех сторон
посыпались громкие угрозы, а кто-то уже размахивал перед
чьим-то носом пальцем. Ведь продолжить старую ссору намного
проще, чем осмыслить новый, небывалый доселе инцидент.
—	А ну, замолчите,, обезьяны черномазые, и живо беритесь
за работу! — Голос у мистера Райта был скрипучий? но зычный.
Между спорящими сразу же установилось перемирие. Повер¬
нувшись к Уначукву, он проговорил:
103

—	Скажи им, нто я больше не потерплю никакой расхля¬
банности.— Уначукву перевёл.—Скажи им, что эта чертова
работа должна быть закончена к июню.
—	Белый начальник говорит, что, если вы не кончите эту
работу вовремя, вы ещё узнаете, что он за человек.
—	И чтобы у меня без опозданий!
—	Не понимай.
—	Что «не понимай»? Я же ясным, простым английским
языком говорю, что не потерплю больше опозданий.
—	Ага. Он говорит, чтобы вы усердно работали и больше не
драли глотки.
—	Я хочу, чтобы белый человек ответил мне на один во¬
прос,— вылез Нвеке Акпака.
—	В чем дело?
Уначукву поколебался, почесал голову и перевел:
—	Та парень хочет задать хозяин вопрос.
—	Никаких вопросов.
—	Слушаюсь, сэр.—Он повернулся к Нвеке.—Белый чело¬
век сказал, что он пришел сюда утром из своего дома не для
того, чтобы отвечать на твои вопросы.
Толпа зароптала. Райт рявкнул, что, если они тотчас же не
примутся за работу, он займется ими серьезно. Эти слова можно
было не переводить, все было и так понятно.
Мачете снова застучали о корни, а те, что орудовали моты¬
гой, опять согнули спины. Но, продолжая работать, они усло¬
вились провести собрание.
Ничего путного из этой затеи не вышло. Сразу же разгоре¬
лись споры о том, должен ли присутствовать на собрании Мозес
Уначукву. Многие — в основном, жители Умуачалы — не виде¬
ли оснований допускать к участию в своих обсуждениях чело¬
века, принадлежащего к иной возрастной группе. Другие же
доказывали, что было бы просто глупо отстранять от участия
в нем единственного сородича, знакомого с обычаями белых
людей. Тут слово взял Офоэду и, ко всеобщему удивлению, при¬
соединился к тем, кто был за то, чтобы Мозес остался.
— Но я выступаю за это по совсем иной причине,— доба¬
вил он.— Я хочу, чтобы он перед всеми нами повторил, что он
сказал в присутствии белого человека о семье Обики. Я также
хочу, чтобы он перед лицом всех нас сказал, правда ли, что он
подстрекал белого человека ударить хлыстом нашего товари¬
ща. После того как он ответит на наши вопросы, пусть убж-

рается. Вы спросите меня, почему он должен уйти? Я скажу
почему. Это собрание возрастной группы Отакагу. Он же при¬
надлежит к группе,Акаканма. И позвольте мне напомнить всем
вам, и особенно тем, кто сейчас шумит и перебивает меня, что
он к тому же исповедует религию белого человека. Но об этом
я сейчас говорить не стану. Я хочу сказать лишь одно: пусть
Уначукву ответит на мои вопросы, а потом может катиться и
забирать с собой все свои познания обычаев белых людей. Все
мы слыхали о том, как он приобрел эти познания. Мы слыхали,
что, покинув Умуаро, он пошел стряпать, точно женщина, на
кухне у белого человека и вылизывать его тарелки...
Окончания речи Офоэду не было слышно в поднявшемся го¬
моне. Многие утверждали, что Офоэду по своему обыкновению
треплет языком; слова сами так и лезут у нето изо рта, а он их
даже не откусывает. Другие доказывали, что он говорит дело*
Как бы то ни было, прошло немало времени, прежде чем снова
установилось спокойствие. Мозес Уначукву что-то кричал, но
никто его не слышал, покуда гомон не утих. К этому моменту
его голос охрип.
—	Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду немедленно.
^ Не уходи!
—	Мы разрешаем тебе остаться!
—	Но если я уйду, то не из-за тявканья этого бешеного пса.
Если бы на свете еще сохранился стыд, вы бы не допустили,
чтобы этот зверь лесной, который не смог устроить своему отцу
вторые похороны, вставал тут перед вами и изрыгал из своей
пасти дерьмо...
—	Хватит!
..**7 Не затем мы пришли сюда, чтобы оскорблять друг друга!
После того как обсуждение возобновилось, кто-то предло¬
жил пойти к старейшинам Умуаро и заявить им, что они боль¬
ше не станут работать на строительстве дороги белого человека.
Но по мере того, как один оратор за другим раскрывали по¬
следствия такого шага, предложение это теряло поддержку. Мо¬
зес сказал, что в ответ белый человек бросил бы всех их вожа¬
ков в тюрьму, находящуюся в Окиери.
— Все вы знаете, какая у нас дружба с окперийцами. Не¬
ужели вы думаете, что кому-нибудь из умуарцев, попади они в
тамошнюю тюрьму, удалось бы выйти оттуда живым? Но не го¬
воря уже об этом, разве вы забыли, что наступил месяц поса¬
дочных работ? Вы что же, хотите выращивать урожай этого

года за тюремными стеками в стране, с которой враждуют
ваши отцы? Я обращаюсь к вам как старший брат. Я странство¬
вал в краю Олу и странствовал в краю Игбо и могу прямо вам
сказать: от белого человека спасения нет. Он явился —и все.
Когда у ваших дверей стучится беда, а вы говорите ей, что в
доме нет места, куда бы ее усадить, она отвечает: «Не беспо¬
койся, я пришла со своей скамейкой». Таков же и белый че¬
ловек. В ту пору, когда все вы по малолетству не носили по¬
вязку на бедрах, я собственными глазами видел, как расправил¬
ся белый человек с Абаме. Вот тогда-то я и понял, что спасения
нет. Подобно тому как свет дня прогоняет ночную тьму, белый
человек изгонит асе наши обычаи. Я знаю, что мои слова про¬
летают сейчас мЮМо ваших ушей, но так будет. Могущество
белого человека происходит от истинного бога — оно опаляет,
как пламя. Об этом боге мы и проповедуем каждый восьмой
день...
Тут противник*! Уначукву стали выкрикивать, что это со¬
брание их возрастной группы и что они не собираются жевать
вместе с ним семя глупости, которую он называет своей новой
верой.
—	Мы толкуем: о дороге белого человека,— крикнул кто-то
громче других.
—	Да, мы толкуем о дороге белого человека. Но ведь когда
рушатся стены и Крыша дома, потолок не остается на прежнем
месте. Белый человек, новая религия, солдаты, новая дорога —
все это составляет одно целое. Белый человек имеет и ружье,
и мачете, и лук, а во рту носит огонь. Он сражается разным
оружием.
— Наше незнание велико, оно больше нас самих,—начал
Нвеке Акпака, взявший слово следом.— Те, кто требует, чтобы
Уначукву ушел, забывают о том, что никто из нас ни слова не
может сказать на языке белого человека. Мы должны прислу¬
шаться к его советам. Если мы пойдем к нашим старейшинам
и скажем, что больше не будем работать на строительстве до¬
роги белого человека, то чего мы добьемся? Что наши отцы
возьмут мотыги и мачете и пойдут работать вместо нас, в то
время как мы будем сидеть дома? Мне известно, что многие из
нас желают сразиться с белым человеком. Но только глупец
пойдет охотиться на леопарда с голыми руками. Белый человек
подобен горячей Похлебке, и браться за него надо осторожно,
медленно, сдфаев лтиски. Умуаро стояло здесь до того, как сюда
явился из своей ет^аны белый человек искать встречи с нами.
Мы не звали его в Угости; он нам не родственник и не свойствен^
108

ник. Мы не крали у него ни козу, ни курицу; мы не отнимали
у него ни его землю, ни его жену. Мы не причинили ему ника¬
кого зла, И все же он пришел и обходится с нами несправед¬
ливо. Наш жезл офо высоко поднят между нами и ним —это
мы знаем твердо. Хозяин не умрет оттого, что в гости к нему
явится незнакомец; и да не уйдет от него гость с распухшей
спиной. Мне известно, что белый человек не желает Умуаро
добра. Вот почему мы должны держать наш офо между ним и
нами и не давать ему повода сказать, что мы сделали то-то или
не сделали того-то. Ибо если мы дадим ему такой повод, он
возрадуется. Почему? Потому что тогда окажется, что тот са¬
мый дом, который он хотел бы разрушить, да не знал как, за¬
горелся сам собой. Поэтому мы должны продолжать работу на
строительстве этой дороги, а закончив ее, мы спросим, нет ли
у него еще какой-нибудь работы для нас. Однако, когда име¬
ешь дело с человеком, который считает тебя дураком, не худо
иной раз напомнить ему, что и тебе известно то, что известно
ему, а глупый вид ты напускаешь на себя во избежание ссоры.
Тот белый человек считает нас глупцами; так давайте же
зададим ему один вопрос. Я собирался задать ему этот
вопрос сегодня утром, но он не пожелал слушать. У нас есть
поговорка: можно отказаться выполнить просьбу, но нельзя
отказаться выслушать ее. По-видимому, в тех краях, откуда
пришел белый человек, не существует такой поговорки.
Как бы то ни было, мы поручим Уначукву спросить его вот
о чем: почему нам не платят за работу? Я слышал, что повсюду
в Олу и Игбо белый человек платит за такую работу. Чем же мы
отличаемся от них?
Акпака умел говорить убедительно, и после его выступле¬
ния желающих взять слово не оказалось. Тогда собрание при¬
няло единственное свое решение: возрастная группа Отакагу
просит Уначукву узнать, выбрав для этого подходящий момент,
когда к белому человеку можно будет обратиться без опаски,
почему он не дает им никаких денег за то, что они работают на
строительстве его дороги.
—	Я выполню ваше поручение,—заверил Уначукву.
—	Это еще не все,—сказал Нвойе Адора.—Просто спро^
сить его, почему нам не платят, недостаточно. Он знает поче¬
му, и мы тоже знаем. Он знает, что в Окпери людям, делающим
такую же работу, платят. Поэтому спросить его надо так:
«Другим платят за эту работу, почему же не платят нам? Раз¬
ве мы не такие, как все?» Важно его спросить: «Неужели мы
отличаемся от всех?»
107

Все с этим согласились, и собрание закончилось.
— Очень верные слова ты сказал,— обратился к Нвойе Адо-
ре один из приятелей, когда они уходили с базарной площади.—
Может быть, белый человек разъяснит нам, отца мы у него
убили или мать.
Вопреки опасениям младшей жены, Эзеулу не чувствовал
себя совершенно разбитым. Правда, ноги от ступней до бедер
ломило, а слюна отдавала горечью. Но худшие последствия пе¬
ренапряжения он предупредил: растер, как только вернулся
домой, тело целебной мазью из сока дерева бафии и позаботил¬
ся о том, чтобы всю ночь возле его низкого бамбукового ложа
горели толстые поленья. Нет лучшего лекарства, чем огонь и
эта мазь из бафии. Через пару дней жрец поднимется с посте¬
ли крепким, как только что обожженная глина.
Расскажи кто-нибудь Эзеулу о тревогах его младшей жены,
он бы рассмеялся. Это показывало, сколь плохо знают жены сво¬
его мужа, особенно если они, как Угойе, не старше его первых
детей. Если бы Угойе знала своего мужа в те годы, когда он
только что стал жрецом, она, может быть, и поняла бы, что
изнеможение, ощущаемое им после празднества, не имеет ни¬
какого отношения к наступлению преклонного возраста. Будь
оно вызвано годами, он бы ему не поддался. Его дочери не при¬
давали значения тревогам жены Эзеулу, потому что, будучи
его дочерьми, они знали его лучше. Они знали, что это — неиз¬
бежное следствие праздника, как бы составная часть жертво¬
приношения. Да и кто бы мог втоптать в пыль грехи и дурные
поступки всех умуарцев и не сбить ноги до крови? Даже тако¬
му могущественному жрецу, как Эзеулу, не приходилось рас¬
считывать на это.
Пока возрастная группа Отакагу проводила свое собрание в
тени деревьев огбу на базарной площади, слух о том, что белый
человек отхлестал Обику, распространился по всем деревням
Умуаро. На усадьбу Эзеулу эту новость принесла жена Эдого,
которая услышала ее, когда возвращалась из леса домой с вя¬
занкой дров на голове. Эзеулу был разбужен рыданиями мате¬
ри и сестры Обики. Он отбросил в сторону циновку, которой
укрывался, и вскочил на ноги; первое, что пришло ему в голо¬
ву, была мысль: кто-то умер. Но затем он услыхал, как расска¬
зывает о чем-то жена Эдого, чего не могло бы быть, если бы и
впрямь кто-нибудь умер. Он сел на край бамбукового ложа и
т

громким голосом позвал жену своего старшего сына. Та сразу
же вошла в общ сопровождаемая мужем, который в момент ее
возвращения был дома: он украшал резьбой дверь из дерева
ироко по заказу одного титулованного умуарца.
—	О чем это ты там рассказываешь? — спросил Эзеулу у
Амодже. Она повторила услышанную ею историю.
—	Хлыстом? — переспросил он, все еще отказываясь ве¬
рить.— Но какое же он совершил преступление?
—	Те, кто рассказывал, ничего об этом не говорили.
—	По-моему, он поздно пошел на работу,— задумчиво про¬
говорил Эзеулу.— Но белый человек не стал бы пороть за это
взрослого мужчину, да к тому же еще моего сына. За опозда¬
ние его попросили бы уплатить штраф в пользу сверстников;
его не наказали бы хлыстом. Или, может быть, он первым уда¬
рил белого человека?..
Эдого был тронут, увидев на лице отца глубокое огорчение,
которое тот тщетно пытался скрыть. Казалось бы, он должен
был почувствовать ревность к младшему брату, но ревности не
было.
—	Пойду-ка я, пожалуй, на площадь Нкво — там у них сей¬
час сход,— сказал Эдого.—Непонятна мне пока эта история.-^
Он пошел к себе в хижину, взял мачете и направился к
выходу.
Отец, все еще пытавшийся понять, как могло случиться та¬
кое, окликнул его. Когда Эдого вернулся в общ Эзеулу предосте¬
рег его от опрометчивых поступков.
—	Насколько я знаю твоего брата, он, вероятно, ударил
первым. Тем более что он был пьян, когда уходил из дому.—
Тон у него уже изменился, и сын едва сдержал улыбку.
Эдого снова пошел к выходу; на нем было то же одеяние,
в котором он работал,— длинная и узкая полоска материи, про¬
пущенная между ног и обвязанная вокруг пояса таким образом,
что один ее конец свободно свисал спереди, а другой — сзади.
За ворота усадьбы вышла и мать Обики; она шмыгал^ но¬
сом и терла кулаком глаза.
—	А эту куда понесло? — спросил Эзеулу.— Я вижу, соби¬
рается воинство на бой с белым человеком. — Он рассмеялся,
когда Матефи обернулась на его слова.— Возвращайся к себе в
хижину, женщина! — Эдого тем временем вышел из усадьбы и
повернул налево.
А Эзеулу уселся на доску из дерева ироко й прислонился
спиной к стене. Теперь он мог следить за всеми подходами к
усадьбе. Мысли беспорядочно скакали у него в голове в тщет¬

ных поисках какого-нибудь разумного объяснения истории с
норкой. Он стал думать о белом человеке, отхлеставшем его
сына. Эзеулу видел его и слышал его голос, когда тот говорил
со старейшинами Умуаро о новой дороге. Впервые услышав
молву о том, что к ним придет белый человек, чтобы перегово¬
рить со старейшинами, Эзеулу уверился, что зто будет его друг
Уйнтабота, Сокрушитель ружей. Он был глубоко разочарован,
когда увидел вместо него другого белого. Уйнтабота был высок
ростом, строен и держался как великий человек. Голос его ро¬
котал подобно грому. Этот же был плотный коротышка, воло¬
сатый, как обезьяна. Говорил он как-то чудно, не открывая рта.
Эзеулу подумал, что он, должно быть, какой-нибудь прислуж¬
ник Уинтаботы, выполняющий подсобную работу.
На улице, в том месте, где от нее ответвлялись тропинки,
ведущие к усадьбе Эзеулу, появились люди. Он вытянул вперед
шею, вглядываясь, но мужчины прошли мимо.
В конце концов Эзеулу решил, что, если его сын не виноват,
он сам пойдет в Окпери и пожалуется на этого белого его гос¬
подину. Ход его мыслей был нарушен внезапным появлением
Обики и Эдого. Позади них шел еще кто-то, в ком он вскоре
узнал Офоэду. Эзеулу видеть не мог этого никчемного парня,
который неотступно следовал за его сыном, как стервятник за
покойником. Гнев, охвативший его, был так велик, что он рас¬
сердился и на сына.
—	За что его выпороли? — спросил он у Эдого, словно не
замечая двух других. Мать Обики и все, кто были на усадьбе,
поспешно вошли в оби к Эзеулу.
—	Они опоздали на работу.
—	Почему вы опоздали?
—	Я пришел домой не для того, чтобы отвечать на вопро¬
сы! — крикнул Обика.
—	Хочешь — отвечай, не хочешь — не отвечай, дело твое.
Но вот что имей в виду: это только начало тех бед,, которые при¬
несет тебе пальмовое вино. Такая жажда в конце концов уби¬
вает человека.
Обика и Офоэду вышли*
Глава девятая
Двор Эдого был пристроен к одной из четырех сторон усадь¬
бы его отца, так что одна стена усадьбы разгораживала их хо¬
зяйства. Это был совсем крохотный дворик с двумя хижинами; в

одной жил сам Эдого, в другой — его жена Амодже. Таким ма¬
леньким его сделали умышленно, потому что, подобно дворам
многих старших сыновей, он являлся не больше как временным
пристанищем, где мужчина обитал до того, как он унаследует
усадьбу отца.
Недавно к другой стороне усадьбы Эзеулу был пристроен
еще один дворик — для второго сына, Обики. Но этот был все-
таки побольше, чем у Эдого. Там тоже стояли две хижины: одна
для Обики, другая для его невесты, приход которой ожидался
со дня на день.
Если идти к усадьбе Эзеулу со стороны главной деревенской
улицы, двор Эдого был слева, а двор Обики —- справа.
После того как Обика с приятелем ушли, Эдого вернулся под
тень дерева огбу, растущего перед его усадьбой, и возобновил
прерванную работу над резной дверью. Дверь была почти го¬
това; как только он закончит ее, ему придется на время рас¬
проститься с резьбой и заняться посевными работами. Он за¬
видовал таким искусным резчикам, как Агбуэгбо, чьи поля об¬
рабатывали за них ученики и заказчики.
Продолжая вырезать узоры, Эдого все время переносился
мыслями в хижину жены, откуда слышался плач их единствен¬
ного ребенка. Это был их второй ребенок, первый умер трех ме¬
сяцев. Тот, который умер, появился на свет больным, с рубцом
на голове. Но второй, Амечи, был совсем иной. Он казался при
рождении таким здоровым и крепким. Но затем месяце на ше¬
стом с ним внезапно что-то случилось. Он перестал сосать
грудь, а кожа у него стала такого же цвета, как вянущие
листья кокоямса. Некоторые утверждали, что у Амодже, на¬
верное, сделалось горьким молоко. Ее попросили сцедить не¬
много молока в миску, чтобы проверить, убьет ли оно муравья.
Но брошенный в ее молоко мураш остался жив; значит, дело
было не в молоке.
Эдого было до боли жалко плачущего ребенка. Уже погова¬
ривали, что это не кто иной, как их умерший первенец, кото¬
рый снова явился на свет. Но Эдого и Амодже никогда об этом
не говорили; особенно боялась обмолвиться жена. Так как
мысль, выраженная вслух, способна превратить опасение в то,
что действительно существует, они не осмеливались даже за¬
икаться об этом, пока положение остается неясным.
Тем временем Амодже присела у себя в хижине на низень¬
кую скамейку и, соединив пятки вместе и расставив носки, уса¬
дила ребенка себе на ступни. Затем она перенесла ноги с сидя¬
щим ребенком на другое место; на полу осталась круглая
111

лужица водянистых зеленых испражнений. Амодже обвела
взглядом хижину, но, по-видимому, не нашла того, что ей было
нужно. Тогда она позвала: «Иванку! Нванку! Нванку!» Вле¬
тевшая со двора в хижину тощая черная собака бросилась пря¬
мо к лужице и убрала ее, пару раз шумно лизнув языком, до¬
том она села и завиляла хвостом по полу. Амодже еще раз
перенесла ноги вместе с ребенком на новое место, но на этот
раз позади осталось лишь маленькое зеленое пятнышко. Нванку
решила, что из-за такой малости нечего вставать; она лишь
вытянула вперед шею, подобрала каплю кончиком языка и сно¬
ва уселась в выжидательной позе. Но ребенок кончил свои дела,
и собака принялась безуспешно ловить пастью муху.
Эдого никак не мог сосредоточить внимание на двери, кото¬
рую он украшал резными узорами. Он снова отложил молоток
и взял резец из левой руки в правую. Ребенок утих, и мысли
Эдого перенеслись теперь к стычке, которая только что произо¬
шла между его отцом и братом. Эзеулу просто не может видеть
и как бы не замечать — вот почему с ним так трудно. Все пони¬
мают, что из дружбы Обики с Офоэду ничего хорошего не
получится, но ведь Обика больше не ребенок и, раз он не же¬
лает выслушивать советы, надо оставить его в докое. А отец
этого никак не поймет. Он продолжает обращаться со взрослы¬
ми сыновьями, как с мальчишками; стоит кому-нибудь из них
сказать «нет», как происходит крупная ссора. Поэтому-то, чем
старше становились его дети, тем более неприязненным, судя
по всему, становилось его отношение к ним. Эдого вспомнил,
как сильно любил его отец, когда он был ребенком, и как с
годами отец перенес свою любовь сначала на Обику, потом на
Одаче и Нвафо. Впрочем, если памдть ему не изменяет, к Ода-
че отец никогда не относился с большой любовью. Наверное,
он слишком долго отдавал предпочтение Обике (который вне¬
шне больше похож на него, чем другие сыновья), а затем сделал
своим любимцем Нвафо, минуя Одаче. Интересно, что бы про¬
изошло, если бы у старика родился завтра еще один сын? Не
начал ли бы тогда Нвафо мало-помалу терять его благораспо¬
ложение? Возможно. Или* может, за его привязанностью к
Нвафо кроется большее? Может, в этом мальчике есть что-то,
подсказавшее отцу, что наконец явился тот, кто станет верхов¬
ным жрецом после него? Недаром же говорят, что Нвафо как
две капли воды похож на отца Эзеулу. В сущности,, у него, Эдо¬
го, гора бы с плеч свалилась, если бы после смерти их отца
гадательные бусы прорицателя сделали выбор в пользу Нвафо.
«Я не хочу быть верховным жрецом»,—- вдруг произнес он вслух
112

и невольно огляделся по сторонам: не услышал ли кто-нибудь
его слов? Что до Обики, продолжал размышлять он, то у этого
совсем другое на уме, какой уж из него жрец. Остаются Одаче
и Нвцфо. Но так как Эзеулу отдал Одаче в новую веру, его в
расчет можно больше не принимать. Вдруг ему пришла в голо¬
ву одна странная мысль. А что если их отец нарочно послал
Одаче к единоверцам белого человека, чтобы лишить его права
стать жрецом Улу? Он отложил резец, которым рассеянно спря¬
млял линии на двери из древесины ироко. Ведь это же все объ¬
ясняет! Сан жреца в таком случае перейдет к младшему и
любимому его сыну. То объяснение, которое Эзеулу дал в
обоснование своего странного решения, никого не убедило. Если
он стремился, но его словам, только к тому, чтобы сделать одно¬
го из сыновей своими глазами и ушами в этой новой общине,
то почему же не послал он туда Нвафо, который близок ему
по духу? Нет, причина тут другая! Жрец хотел предрешить
будущий выбор своего преемника. Что ж, всякий, кто знает
Эзеулу, вполне может ожидать от него такого. Но не слишком
ли много он себе позволяет? Выбор жреца в руках самого t>ora.
Допустит ли он, чтобы старый жрец навязывал ему свою волю?
Хотя ни Эдого, ни Обика, похоже, не помышляют о* принятии
жреческого сана, это не помешает богу выбрать жрецом одного
из них или даже Одаче — нарочно! Мысли Эдого смешались.
Что он станет делать, если Улу изберет верховным жрецом его?
Раньше эта мысль никогда не тревожила его, так как Эдого был
убежден, что он Улу не угоден. Но ведь если посмотреть на
вещи так, как он посмотрел сейчас, то уверенности в этом нет
никакой. Обрадуется ли он, если бусы прорицателя укажут на
него? Этого он сказать не может. Пожалуй, единственное, что
его наверняка порадует,— это сознание того, что пристрастная
любовь отца к младшим сыновьям наказана самим богом. Из
подземной страны Ани-Ммо, куда уходят умершие, Эзеулу будет
паблюдать крушение всех своих планов.
Эдого сам* поразился тому, с какой враждебностью думаем
он об отце, и несколько смягчился. Он вспомнил слова, кото¬
рые часто повторяла его мать, когда была жива. У Эзеулу, го¬
ворила она, есть один недостаток: он считает, что все люди —
его жены, родичи, дети, друзья и даже враги —должны думать
и поступать так же, как он. Всякий, кто осмеливается сказать
ему «нет», становится в его глазах врагом. Он забыл старую
пословицу: если бы человек искал себе спутника, который ста¬
нет во всем поступать, как он, он прожил бы жизнь в Оди¬
ночестве.
413

После ссоры с Обикой Эзеулу еще долго сидел неподвижно
на том же месте, упираясь спиной в стену и устремрхв взор на
подходы к усадьбе. Время от времени он переводил взгляд на
домашнее святилище возле порога, которое находилось как раз
напротив него. Слева от Эзеулу было продолговатое земляное
сиденье, покрытое козьими шкурами. Крыша хижины с этой
стороны была укорочена так, чтобы Эзеулу мог наблюдать небо,
ожидая появления молодой луны. Днем отсюда падал внутрь
свет. Нвафо сидел на корточках на земляном сиденье лицом к
отцу. В другом конце хижины, справа от Эзеулу, находилось
его низкое бамбуковое ложе, рядом с которым тлели поленья
уквы.
Продолжая все так же неподвижно смотреть перед собой,
Эзеулу неожиданно заговорил с Нвафо.
—	Мужчина никогда не лжет своему сыну,— сказал он.—
Помни это всегда. Сказать: «Мой отец говорил мне» — значит
дать самую большую клятву. Ты еще маленький, но я был не
старше, когда мой отец начал поверять мне свои мысли. Ты
слышишь, что я говорю?
—	Да,— сказал Нвафо.
—	Видишь, что случилось с твоим братом. Через несколько
дней придет его невеста, и его перестанут называть юнцом. По¬
встречав его, посторонние люди больше не будут спрашивать:
«Чей это сын?» Они спросят: «Кто это такой?» О его жене они
больше не будут спрашивать: «Чья это дочь?» Они спросят:
«Чья жена?» Ты понимаешь меня?
Нвафо заметил, что лицо отца начало лосниться от пота.
Кто-то приближался к хижине, и отец замолчал,
—	Кто это там? — Эзеулу прищурил глаза, пытаясь разгля¬
деть подходившего. Нвафо спрыгнул на пол и выбежал на сере¬
дину хижины, чтобы лучше видеть, кто идет,
—	Это Огбуэфи Акуэбуе.
Акуэбуе был одним из тех немногих мужчин в Умуаро, к
чьим словам Эзеулу прислушивался. Оба они принадлежали к
одной и той же возрастной группе. Подойдя ближе, гость гром¬
ко вопросил:
—	Хозяин этого дома еще жив?
—	Кто этот человек? — спросил Эзеулу.—Ведь вроде бы го¬
ворили, что ты помер в день афо две базарных недели назад?
—	Ты должен бы знать, что все твои ровесники давным-дав¬
но померли. Или ты ждешь, чтобы на голове у тебя выросли
грибы, и только тогда поймешь, что время твое вышло? — Акуэ¬
буе уже был в хижине, но все еще оставался в позе, принятой

им, когда он проходил под низким навесом крыши: опирался
правой рукой о ногу выше колена и не разгибал согнутой спины.
Так полностью и не разогнувшись, он поздоровался за руку с
верховным жрецом. Затем он расстелил на иолу у земляного
сиденья свою козью шкуру и сел.
—	Как поживают твои близкие?
—	Тихо-мирно.— Акуэбуе всегда отвечал так, когда его
спрашивали, как поживают его родственники. Это очень забав¬
ляло Нвафо. Ему живо рисовалась такая картина: все жены и
дети этого человека сидят тихо, мирно, сложив руки на коленях.
—	А как твои?
—	Все пока живы.
—' Правду говорят, что белый человек отхлестал Обику?
Эзеулу повернул обе руки ладонями вверх, к небу, и не ска-*
зал ни слова.
—	В чем же, интересно, он провинился?
—- Друг мой, давай поговорим о чем-нибудь другом. Было
времяг когда от подобного случая меня бы в жар бросило, но
время это прошло. Теперь я ничему больше не придаю значе¬
ния. Нвафоу пойди и скажи свое# матери, чтобы она принесла
мне орех кола.
—	Она говорила сегодня утром, что орехи кола у нее кон¬
чились^ -	” ч'
—	Тогда пойди к Матефи и попроси у нее.
—* Стоит ли каждый раз беспокоиться об орехе кола? Я же
все-таки свой, не посторонний.
—	Меня не учили считать орех кола нищей для посторон¬
них,— отвечал Эзеулу.— А кроме того, разве не называют у нас
в народе глупцом того человека, который обращается с братом
хуже, чем с посторонним? Но я-то знаю, чего ты боишься: мне
говорили, что у тебя выпали все зубы.— С этими словами он
достал из квадратной деревянной чаши кусок мела, имеющий
форму головы ящерицы, и подкатил его по полу к Акуэбуе. Тот
подобрал мелок и начертил на полу четыре прямых линии. За¬
тем он набелил большой палец у себя на правой ноге и подка¬
тил мелок обратно к Эзеулу, который снова положил его в де¬
ревянную посудину.
Вскоре вернулся Нвафо с орехом кола в чаше/
—	Покажи орех Акуэбуе,— сказал ему отец*
—	Я его* осмотрел,— ответил Акуэбуе.
—	Тогда разломи его.
—	Нет. Пусть вернется царский орех в царские руки*
—	Если ты настаиваешь.
116

Да, настаиваю.
Эзеулу взял из рук Нвафо чашу и поставил ее перед собой
между ног. Потом он положил орех себе в правую руку й про¬
изнес молитву. В конце каждого предложения он делал рукой
редкое движение вперед, обратив открытую ладонь вверх и
придерживая орех большим пальцем.
—	Да будут живы Огбуэфи Акуэбуе и вся его родня. И да
буду жив я со всей моей родней. Но просто быть живым — это¬
го мало. Пусть будет у нас все, чтобы жить хорошо. Ведь бы¬
вает такая скучная, безрадостная жизнь, которая хуже смерти.
. — Верно, верно.
—	Пожелаем добра и тому, кто вознесся высоко, и тому, кто
остался внизу. Но пусть позавидовавший другому подавится
собственной завистью.
—	Да будет так.
—	И да будет всякое благо в стране Игбо и в стране наро¬
да, живущего у реки.
Затем он разломил орех и высыпал все дольки в стоящую
на полу чашу..
—	Фю-ю-ю-ю,-г присвистнул он.—- Посмотри-ка, что тут!
Ну, духи проголодались.
Акуэбуе вытянул шею, чтобы лучше видеть.
—	Одна, две, три, четыре, пять, шесть. Да, еще как прого¬
лодались!
Эзеулу взял одну дольку и забросил ее за порог. Следующую
он отправил себе в рот. Нвафо вскочил, поднял чащу с пола и
протянул ее Акуэбуе. На некоторое время воцарилось молча¬
ние, тишину нарушал только хруст ореха на зубах.
—	Чего только не выкинут орехи кола,— произнес Эзеулу,
дважды глотнув.—Д забыл, когда видел в последний раз орех
с шестью дольками.
—	Это действительно большая редкость, и увидеть .такой
орех можно только тогда, когда его не ищешь. Даже с пятью
дольками попадаются не часто. Несколько лет тому назад мне
понадобился для жертвоприношения орех с пятью дольками —
так я вынужден был купить корзин пять орехов кола, прежде
чем нашел нужный мне. Нвафо, сходи-ка в хижину к своей ма¬
тери и принеси мне большой калебас холодной воды... Жара
вроде нынешней является не с пустыми руками.
—	Да, похоже, в небе скопилась вода,— подтвердил Эзеу¬
лу.—Такая жара — к дождю.— Поднявшись на ноги, но не рас¬
прямляясь во весь рост, он подошел к бамбуковому ложу и взял
с него свой мешок из козьей шкуры. Его мешок был очень
116

искусно сшит: как будто козу, которая обреталась в этой обо¬
лочке, вынули, как улитку из раковины* У мешка были четыре
коротенькие нрги и настоящий козий хвост. Эзеулу вернулся с
мешком на прежнее место и, усевшись, полез в него за своей
бутылочкой с нюхательным табаком. Запустив руку в мешок по
самое плечо, он нашарил бутылочку, Поставил её на пол и при¬
нялся искать ложечку из слоновой кости. Вскоре он нашарил и
ложечку, после чего отложил мешок в сторону* Снова взяв в
руки бутылочку, он поднял ее, посмотрел, много ли табаку
,осталось, и постучал ею по колену. Потом открыл бутылочку и
отсыпал понюшку табаку в левую ладонь.
—	Дай-ка и мне немного — голову прочистить,—попро¬
сил Акуэбуе, который только что напился воды, поданной
Нвафо.'
— Подойди и возьми,—ответил Эзеулу.—Не рассчитыва¬
ешь же ты, чтобы я угостил тебя табачком да сам тебе его и
поднес, дал бы тебе жену и нашел бы в придачу циновку для
спанья?
Акуэбуе приподнялся с согнутой спиной и, опираясь пра¬
вой рукой о колено, протянул левую ладонь к Эзеулу со сло¬
вами:	■	■■■
—	Не буду с тобой спорить: Твой ямс й нож тоже твой.
Эзеулу пересыпал две понюшки табаку со своей ладони в
ладонь гостя, а себе добавил еще из бутылочки.
—	Хорош табачок,— похвалил Акуэбуе. На одной его ноздре
остались следы коричневого порошка. Он снова насыпал горкой
табак из левой ладони на ноготь большого пальца Правой руки,
поднес его к другой ноздре, закинул назад голову и раза три-
четыре шумно вдохнул. Теперь уже обе ноздри были у него в
табаке. Эзеулу вместо ногтя пользовался ложечкой из слоновой
кости.
—	Это потому, что я не покупаю его на баЗаре,— отклик¬
нулся Эзеулу.
Вошел Эдого, раскачивая калебас с пальмовым вином, кото¬
рый висел на короткой веревке* обвязанной вокруг горлышка.
Он цоприветствовал Акуэбуе и отца и поставил калебас.
—	Я не знал, что у тебя есть пальмовое вино,— сказал
Эзеулу.
—	Его только что прислал владелец двери, которую я укра¬
шаю резьбой.
—	А зачем ты принес вино в присутствии вот этого моего
друга, который ест и пьет за всех своих умерших родствен*
НИКОВ?' .
147

—	Но я не слышал, чтобы Эдого говорил, что он принес это
вино тебе,— заметил Акуэбуе и, обернувшись к Эдого, спро¬
сил: — Разве ты говорил это? — Эдого рассмеялся и сказал, что
вино предназначается им обоим.
Акуэбуе достал из своего мешка большой коровий рог и
трижды ударил им об пол. Затем он дочиста обтер его края ла¬
донью. Эзеулу тоже достал из мешка, лежащего подле него, свой
рог и протянул его Эдого. Тот наполнил его рог, затем поднес
калебас к Акуэбуе и налил ему. Прежде чем выпить, Эзеулу и
Акуэбуе слегка наклонили свои роги, вылив по нескольку ка¬
пель на пол, и чуть слышным голосом пробормотали приглаше¬
ние предкам,
—	Все тело у меня болит и ноет,— сказал Эзеулу.— Не ду-*
маю, чтобы пальмовое вино пошло мне сейчас на пользу.
—	Куда уж тебе пить! — воскликнул Акуэбуе. Он уже опо¬
рожнил одним духом первый рог и сморщил лицо с таким ви¬
дом, словно ждал, когда в его голове зазвучит голос, который
скажет ему, хорошее это вино или плохое.
Эдого взял у отца рог и налил себе. Вошедший в этот мо¬
мент Одаче поприветствовал отца и гостя и устроился рядом
с Нвафо на земляном сиденье. С тех пор как Одаче стал испо¬
ведовать религию белого человека, он постоянно носил набед¬
ренную повязку из ткани для полотенец вместо узкой полоски
материи, пропускаемой между ног, Эдого, выпив, снова напол¬
нил рог и предложил Одаче, но тот отказался.
—	А ты, Нвафо, не хочешь? — спросил Эдого, ш Нвафо тоже
ответил «нет».
—	Так когда ты собираешься в Окпери? — обратился Эзеу¬
лу к Одаче.
—	Послезавтра.
—	Надолго?
—	Говорят, на два базара^
Эзеулу, казалось, обдумывает это сообщение.
Зачем ты туда идешь? — поинтересовался Акуэбуе.
—	Они хотят проверить, как мы знаем священную книгу,
Акуэбуе пожал плечами.
—	Я еще не уверен, что отпущу тебя,— сказал Эзеулу.—
Но на днях я приму окончательное решение.
Никто на это ничего не ответил. Одаче достаточно хорошо
знал своего отца, чтобы не возражать. Акуэбуе выпил второй
рог вина и пощелкал зубами. Голос, который он ожидал услы¬
шать, наконец зазвучал и объявил, что вино хорошее. Он но-»
стучал рогом по полу и одновременно произнес молитву,
118

—	Да продлится жизнь человека, изготовившего это вино,
чтобы он мог и дальше делать свое доброе дело. И да про¬
длится жизнь выпивших это вино. Пусть будет счастье в стране
Олу и в стране Игбо.-— Он обтер края своего рога и убрал его
в мешок.
—	Выпей еще рог,— предложил Эдого.
Акуэбуе вытер рот тыльной стороной ладони и только после
этого ответил:
—	От пальмового вина есть только одно лекарство — способ¬
ность сказать «нет».— Эти слова как будто вернули Эзеулу к
действительности.
—	Перед тем как ты вошел,— обратился он к Акуэбуе,—я
внушал вон тому мальчонке, что даже величайший лжец среди
людей говорит правду своему сыну.
—	Правильно,— подтвердил Акуэбуе.— Человек может сме¬
ло поклясться перед самым грозным божеством, что все, о чем
рассказывал ему отец, истинная правда.
—	Если кто-то не уверен насчет того, где проходит граница
между его землей и землей соседа,— продолжал Эзеулу,^—он
говорит сыну: «По-моему, граница вот здесь, но если возникнет
спор, не клянись перед богом».
—	Верно, верно,—поддержал Акуэбуе.
—	Но если отец говорит правду, а его дети предпочитают
слушать глас лжи...— С каждым словом голос его становился
все более резким и начинал опасно напоминать по тону отцов¬
ское проклятие; он оборвал себя на полуслове и сокрушенно
потряс головой. Когда он заговорил снова, голос его звучал бо¬
лее спокойно.— Вот почему чужестранец может выпороть мое¬
го сына и остаться безнаказанным. Потому что мой сын заты¬
кает себе уши, чтобы не слышать моих слов. Если бы не это,
тот чужестранец уже узнал бы, что такое гнев Эзеулу; псы бы
уже лизали ему глаза. Я бы живьем его проглотил и изрыгнул
обратно. Я бы ему голову без воды обрил.
—	Значит, Обика ударил его первым? — спросил Акуэбуе.
—	Откуда я знаю? Мне известно только то, что сего¬
дня утром он ушел отсюда совершенно пьяный:] слишком
много пальмового вина выпил накануне. И даже когда он
недавно возвратился, хмель еще не выветрился у него из
головы.
—	Но говорят, он не нападал первым,— вмешался Эдого.
Ты там был? — вопросил отец.— Или ты поклялся бы пе¬
ред богом, что сказанное тебе пьяным — правда? Да будь я
уверен в собственном сыне, сидел бы я, как ты думаешь, тут,
119

разговаривая с.вами, в то время как человек, который тычет
пальцем мне в глаза, спокойно идет домой спать? Если бы я
даже, не сделал ничего другого, я бы произнес заклинание, и он
изведал бы силу моего слова.—Его лоб снова покрылся испа¬
риной.
—	Твои слова справедливы,— сказал Акуэбуе,-1- Но, по-мое¬
му, мы все же сможем кое-что предпринять, как только узнаем
от тех, кто видел это, ударил его Обика первым или же...
Эзеулу не дал ему закончить.
—	С какой стати пойду я разыскивать посторонних, чтобы
узнать от них, что сделал или чего не сделал мой сын? Не они
мне, а я им должен был бы объяснять, что произошло.
—	Верно. Но сначала, нужно прогнать дикого кота, а потом
уже винить курицу,—Акуэбуе повернулся к Эдого.—А где же
сам, Обика?
—	Похоже, мои слова пролетели мимо твоих ушей,— заго¬
ворил Эзеулу,— Где...
—	Он ушел с Офоэду,—перебил Эдого.—Он ушел, потому
что наш отец счел его виноватым, даже не спросив у него* что
случилось. ,
Это неожиданное обвинение уязвило Эзеулу словно укус чер¬
ного муравья. Но он сдержался; к удивлению всех присутствую¬
щих, он молча прислонился спиной к стене и закрыл глаза.
Некоторое время спустя он снова открыл их и принялся поти¬
хоньку насвистывать. Акуэбуе несколько раз задумчиво кивнул
с видом человека, которому неожиданно открылась истина. Эзе¬
улу продолжал еле слышно насвистывать, слегка поводя голо¬
вой вверх и вниз, из стороны в сторону.
—	А я вот как говорю моим собственным детям,сказал
Акуэбуе* обращаясь к Эдого и обоим мальчикам.— Я говорю им,
что отец всегда остается умнее своих детей.— Его слова явно
предназначались для успокоения Эзеулу, но вместе с тем он
явно не кривил душой.—Те из вас, кому кажется, будто они
умнее отца, забывают, что своим умом они обязаны отцу, кото¬
рый наделяет сыновей разумом от своих щедрот. В этом и за¬
ключен смысл пословицы: юнца, который вздумает бороться с
отцом, ослепляет набедренная повязка старика. Почему я так
говорю? Потому что я не чужой в хижине вашего отца и же
боюсь высказываться откровенно. Я знаю, как часто ваш отец
уговаривал Обику не водить дружбу с Офоэду; Отчего же Обика
не послушался? Оттого, что все вы —не один только Обика, но
вы все, даже вон тот мальчуган — считаете себя умнее своего
отца. И мои дети такце же. Но все вы забываете.: одну вещь. Вы
Л20

забываете пословицу: у той женщины, которая начала стряпать
раньше, накопилось больше битой посуды. Когда мы, старики,
поучаем вас, мы делаем это не ради удовольствия говорить, а
; потому что мы видим нечто такое, чего вам не видно. Наши
предки оставили нам пословицу об этом. Они говорили, что, уви¬
дев, как старуха прерывает свой танец и все время показывает
в одну и Ту же сторону, можешь не сомневаться: где-то там
произошло в давнюю пору событие, которое затронуло корни ее
жизни. Когда вернется Обика, передай ему мои слова, Эдого.
Ты слышишь меня? — Эдого кивнул. Он мысленно спрашивал
себя, действительно ли мужчина никогда не лжет своим сы¬
новьям.
Акуэбуе, не вставая с пола* повернулся в сторону Эзе-
УЛУ‘
— Мы, умуарцы, гордимся тем,— продолжал он,—что мы
никогда не считаем одних заведомо правыми, а других — заве¬
домо виноватыми. Я обратился с поучением к детям, и я не по¬
боюсь .обратиться к тебе. По-моему, ты слишком суров с Обикой.
Ты ведь не только вознесен над другими Своим положением вер¬
ховного жреца, ты еще имеешь счастье быть хозяином боль¬
шого дома. Но во всех больших домах должны быть люди с раз¬
ными наклонностями: хорошие и дурные, смельчаки и трусы,
приносящие богатство и проматывающие его, умеющие дать доб¬
рый совет и знающие лишь язык пальмового вина. Поэтому мы я
говорим: какую музыку ни заиграешь в доме большого человека,
там всегда найдется танцор, умеющий сплясать под нее: Я при¬
ветствую тебя.
Глава десятая
Хотя Тони Кларк жил в Окпери уже полтора месяца, боль¬
шая часть его багажа, в том числе и посуда, прибыла только
nsjpy недель назад — как раз накануне его отъезда в команди¬
ровку в дикие края. Вот почему он не мог пригласить капитана
Уинтерботтома к себе на обед до сегодняшнего дня.
Сейчас, ожидая прихода гостя, Кларк порядком волновался.
Одна из трудностей жизни в подобном местечке, где, кроме
тебй, есть только четыре других европейца (из которых трое,
надо полагать, не могут претендовать на дружбу правительст¬
венных чиновников), заключается в том, что такого гостя, как
Уинтерботтом, приходится развлекать в одиночку. Правда, это
будет не первая их встреча во внеслужебной обстановке; как-
121

никак, они недавно уже обедали имеете, и нельзя сказать, чтобы
разговор тогда совсем уж не клеился. Но ведь в тот раз Кларк
был гостем, и на нем не лежало никаких обязанностей. Сегодня
же ему предстояло играть роль хозяина, и это он обязан забо^*
титься о поддержании разговора на всех этапах долгой, утоми¬
тельной церемонии приема: спиртное, обед, кофе, снова спирт¬
ное — и так за полночь! Если бы только он мог пригласить еще
кого-нибудь — скажем, Джона Райта, с которым он успел по¬
дружиться во время своей недавней поездки по округу. Но это
было бы настоящей катастрофой*
Кларк провел в обществе Райта приятный вечер, когда оста¬
новился во время своей инспекционной поездки на ночь в уеди¬
ненной, крытой пальмовыми листьями гостинице для путешест¬
венников неподалеку от Умуаро. К тому времени Райт жил в
этой гостинице, занимая одну ее половину, уже больше полу¬
месяца. Вся гостиница состояла из двух огромных комнат, в
каждой из которых стояли складная кровать со старой противо¬
москитной сеткой, грубый деревянный стол, стул и шкаф. Поза¬
ди главного здания находился крытый пальмовыми листьями
сарай, служивший кухней. Ярдах в тридцати дальше стоял еще
один сарайчик с деревянным сиденьем над выгребной ямой.
Еще дальше в том же направлении виднелось третье строение
весьма обветшалого вида, где размещались слуги и носильщики.
Здание самой гостиницы было обнесено неровной живой изго¬
родью; такого туземного кустарника Кларк никогда не видал
раньше.
Весь вид этого заведения красноречиво говорил о том, что
оно оставалось без присмотра с тех самых пор, когда прежний
его управляющий скрылся в джунглях с двумя складными кро¬
ватями. Пропавшие кровати были заменены новыми, но ключ
от главного здания й от уборной хранился с тех пор при штаб-
квартире администрации в Окпери, так что всякий раз, когда
европеец, отправляясь по делам службы в глубинку, собирался
остановиться в этой гостинице, туземец — начальник канцеля¬
рии капитана Уинтерботтома — должен был не забыть передать
ключ его старшему носильщику или личному слуге. Однажды,
когда в Умуаро отправился полицейский офицер мистер Уэйд,
начальник канцелярии забыл сделать это, и ему пришлось прой¬
ти ночью шесть-семь миль, чтобы доставить ключ. К счастью
для него, эта оплошность не причинила мистеру Уэйду никаких
неудобств, так как он отправился в путь лишь на следующий
день после того, как выслал вперед своих слуг прибраться перед
его прибытием.
122

Расхаживая по помещению гостиницы для путешественни¬
ков, Тони Кларк испытывал такое чувство, будто его занесло за
сотни миль от Правительственной горки. Просто невозможно
было поверить, что она в каких-нибудь шести-семи милях от¬
сюда. Даже солнце, казалось, садилось где-то совсем не там. Не
удивительно, что туземцы, как говорят, считают шестимильную
прогулку путешествием в чужую страну.
Позже в тот же вечер они с Райтом расположились на ве¬
ранде гостиницы за бутылкой джина из запасов Райта. В этом
глухом уголке, вдали от Правительственной горки Уинтербот-
тома с ее чопорной атмосферой, Кларк обнаружил, что Райт
очень ему симпатичен. Он обнаружил также, к собственному
приятному удивлению, что при определенных обстоятельствах
способен выпить не меньшее количество джина, чем любой ста¬
рожил здешних мест.
До этого Кларк виделся с Райтом только мельком. Но теперь
они разговаривали, как старые друзья. Кларк пришел к выводу,
что, несмотря на свою грубоватую внешность, этот низенький
толстяк — славный малый и достойный англичанин. Очень за¬
нятно было поговорить с человеком, лишенным врожденного
высокомерия и не принимающим себя слишком всерьез.
—	Как вы думаете, Тони, что сказал бы Капитан, если бы
увидел, как его подчиненный, молодой правительственный слу¬
жащий, вот так запросто, по-приятельски беседует с простым
строителем дорог? — Его круглое красное лицо приняло маль¬
чишески озорное выражение.
—	Не знаю и знать не хочу,—ответил Кларк, а так как
алкоголь уже бросился ему в голову, добавил: — Ж буду счаст¬
лив, если За все годы моего пребывания в Африке мне удастся
построить что-нибудь столь же хорошее, как эта ваша дорога...
—	Спасибо за комплимент.
—	Будут ли торжества по поводу ее открытия?
—	Капитан говорит «нет». Дескать, мы и так перерасходо¬
вали отпущенные на нее средства.
—	Какое этб имеет значение?
—	Вот это я и хотел бы знать. И в то же время мы швыряем
сотни фунтов на создание по всему округу туземных судов, ко¬
торые, насколько я понимаю, никому не нужны.
—	Должен сказать, что в этом наш Капитан не виноват.—
Кларк уже начал перенимать у Райта его полупрезрительную
манеру говорить об Уинтерботтоме.— Такова политика выше¬
стоящего начальства, и Капитан, как мне известно, не вполне с
нею согласен.
123

—	Черт побери вышестоящее начальство!
—	Капитан одобрил бы это высказывание.
—	В сущности-то, знаете, Капитан совсем неплохой чело¬
век. По-моему, в глубине души это славный, добрый малый.
Надо делать скидку на то, как круто ему пришлось.
—	В том смысле, что ему не дают повышения по службе?
—	Говорят, и тут с ним обошлись не лучшим образом,— от¬
ветил Райт.— Но я-то имел в виду совсем другое. Я имел в виду
его личную жизнь. Да-да. Видите ли, пока этот бедняга сражал¬
ся в годы войны с немцами в Камеруне, какой-то ловкач на
родине увел у него жену.
—	Правда? Я не слыхал об этом.
—	Да. Говорят, это страшно его потрясло. Иногда мне ду¬
мается, что именно из-за того, что во время войны он понес лич¬
ную утрату, он и продолжает, всем на смех, носить военное
звание капитана.
—	Очень может быть. Он как раз из таких людей, которые
должны тяжело переживать измену жены, не правда ли?—
заметил Кларк.
—	Вот именно. Несгибаемые люди вроде него просто не мо¬
гут перенести подобный удар.
В течение вечера Кларк был посвящен во все подробности
семейного кризиса Уинтерботтома и проникся искренним чувст¬
вом жалости к несчастному. Райт, рассказывая эту историю,
тоже, как видно, преисполнился к нему сочувствием. Не сгова¬
риваясь, оба они пёрестали презрительно именовать Уинтербот¬
тома Капитаном.
—	На свою беду, Уинтерботтом слишком серьезен для того,
чтобы спать с туземками,— изрек Райт, выйдя из глубокой
задумчивости. Это замечание отвлекло Кларка от мыслей об
Уинтерботтоме и заставило на короткий миг забыть о самом его
существовании. Во время нынешней командировки он уже не
раз задавался вопросом: интересно, насколько распространено
среди белых мужчин обыкновение спать с туземными жен¬
щинами?
—	Он, наверное, и не догадывается, что даже у губернато¬
ров бывают темнокожие наложницы.— Райт облизнул губы.
—	По-моему, дело тут не в том, знает он это или нет,— воз¬
разил Кдарк.—Дело в том, что он придерживается очень вы¬
соких моральных принципов; в нем есть что-то от миссионера.
Кажется, его отец был клириком англиканской церкви, а это
далеко не то же самое, что быть, как мой папаша, клерком
Английского банка.— Оба весело рассмеялись.
124

Вспомнив наутро эту свою остроту, Кларк подумал, сколько
же он должен был выпить вчера, если счел забавной такую
плоскую шутку.
—	Пожалуй, вы правы насчет его миссионерской жилки.
Ему бы впору водить дружбу с членами церковно-миссионер¬
ского общества или с людьми подобного сорта. Между прочим,
в последнее время он встречается с женщиной-врачом из мис¬
сии в Нкисе. Конечно, у каждого свой вкус, но я никогда бы не
подумал, что можно найти что-нибудь занятное во врачихе-мис-
сионерке.
Кларк хотел бы расспросить его о туземных женщинах —
темпераментнее ли они, чем белые, и о многих прочих подроб¬
ностях,— но даже под влиянием джина у него не поворачивался
язык задавать такие вопросы. Сам того не ожидая, он переменил
тему разговора и лишил себя возможности удовлетворить свое
любопытство. Мысли, посещавшие его с тех пор, как он впервые
увидел вполне развившихся девушек, расхаживающих нагишом,
снова должны были затаиться.
—	Судя по тому, что говорили об Уинтерботтоме там, в
центре,— сказал он,—я ожидал увидеть какого-то шута горо¬
хового.
—	Представляю себе. Чиновники в Энугу любят изощряться
на его счет.
—	Услышав, что я еду служить в Окпери, они всякий раз
восклицали: «Как? Под началом Старины Тома?!»—и окиды¬
вали меня соболезнующими взглядами. Я спрашивал, чем же
плох Старина Том, но никто из них так и не сказал мне ничего
вразумительного. Затем как-то раз один важный начальник за¬
метил в моем присутствии другому: «Старина Том вечно на¬
поминает вам, что он служит в Нигерии с девятьсот десятого
года, но умалчивает о том, что за все это время он палец о па¬
лец не ударил». Просто диву даешься, как любят злословить
в Энугу.
—	Вообще-то,—промолвил Райт, зевая,— я тоже не могу
сказать, чтобы Старина Том был самым усердным работником,
которого я только видал; впрочем, разве кто-нибудь работает
здесь усердно? Уж, конечно, не те бездельники в Энугу..
Все это довлело над сознанием Кларка, пока он дожидался
прихода Уинтерботтома. Он чувствовал себя виноватым, словно
его поймали на том, что он перемывал косточки одному из своей
компании с человеком, не принадлежащим к их кругу. Но ведь
они же не говорили ничего такого, что можно было бы назвать
злословием по адресу Уинтерботтома, твердил он, оправдывая
425

себя. Просто он узнал кое-какие подробности из биографии этого
человека и пожалел его, вот и все.
В десятый раз за этот вечер он пришел на кухню посмот¬
реть, как поджаривает его повар курицу над пылающими по¬
леньями. Будет просто ужасно, если курица окажется такой же
жесткой, как в прошлый раз. Впрочем, все туземные куры жест¬
кие и очень маленькие. Но жаловаться, пожалуй, грешно. Ведь
целый петух стоит здесь самое большее два пенса. И все равно
можно было бы иногда и переплатить — лишь бы получить к
столу хорошую, сочную английскую курицу4 Выражение на
лице повара, казалось, красноречиво говорило, что Кларк яв¬
ляется на кухню слишком часто.
—	Ну, как идут дела?
—	Иде мал-мал старается,— вымолвил повар, вытирая
тыльной стороной руки воспаленные от дыма глаза. Кларк
окинул кухню отсутствующим взглядом и вернулся на веран¬
ду своего бунгало. Там он сел и снова посмотрел на часы;
было без четверти семь — целых полчаса ожидания. Надо
заранее подготовить несколько тем для разговора. О его не¬
давней поездке по округу разговоров хватило бы на целый ве¬
чер, но он только что написал и представил подробный отчет
о ней. ,	•	' ■
Это же просто смешно! — говорил он себе. С какой стати
должен он так нервничать из-за того, что к обеду придет Уин-
терботтом? Разве он боится этого человека? Конечно, нет!
К чему же тогда все эти волнения? Почему он так переживает?
Только потому, что Райт поведал ему несколько историй из
личной жизни его шефа, которые так или иначе известны каж¬
дому? Да об этом все знают... А хорошо это или плохо — знать
всю подноготную про человека? Не ставит ли тебя самого подоб¬
ное знание о твоих друзьях и коллегах в затруднительное поло¬
жение? Пожалуй, да. Но раз так, значит, совершенно ложно
общепринятое мнение насчет того, что, чем больше фактов ты
сможешь узнать б других, тем сильнее твоя власть над ними.
Знание фактов, похоже, ставит тебя в невыгодное положение;
из-за них чувствуешь что-то вроде жалости и даже вины. Кларк
вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед, как бы
глядя при этом на себя со стороны. Вот, пожалуй, в чем за¬
ключается действительное различие между английской колони¬
альной администрацией и французской. Французы, решив, что
именно они хотят сделать, делали это. Англичане, напротив, ни¬
когда ничего не предпринимали без того, чтобы в первую голову
не отрядить комиссию по расследованию всех фактов, знание

каковых затем подрезало им крылья! Он снова ©ел, очень до¬
вольный собой.
Обед почти полностью удался. За весь вечер было лишь два-
три неловких момента. Одна из таких неловкостей произошла
в самом начале.
—	Я только что читал ваш отчет о поездке,— сказал капи¬
тан Уинтерботтом.— Похоже, вы неплохо осваиваетесь со сво¬
ими обязанностями.
—	Все это было так увлекательно,— воскликнул Кларк, ста¬
раясь приуменьшить свои собственные заслуги.— Это такой
замечательный округ. Могу представить себе, какие чувства йы
должны испытывать при виде столь счастливого края, развива¬
ющегося под вашим руководством.— Он чуть было не сказал
«под вашим мудрым руководством», но вовремя спохватился.
Впрочем, ему все равно показалось, что эта прозрачная попытка
ответить комплиментом на комплимент не вполне удачна.
—	Однако меня беспокоит одна вещь,— заметил Уинтербот¬
том таким тоном, словно и не слышал этих слов Кларка.— В от¬
чете вы сообщаете, что после тщательного расследования убеди¬
лись в том, что все слухи о порке туземцев Райтом не имеют
под собой никакой почвы.
У Кларка дрогнуло сердце. Это была единственная неправда
во всем отчете. На самом деле он совсем забыл провести какие
бы то ни было расследования, даже если бы и знал, как это де¬
лается. Лишь по возвращении в Окпери он обнаружил в своем
путевом блокноте краткую приписку, торопливо сделанную ка¬
рандашом на второй странице: «Райт и туземцы». Поначалу это
его расстроило, но затем он пришел к выводу, что, если бы Райт
действительно прибегал к предосудительным методам, он и так
услышал бы об этом, не проводя никаких формальных рассле¬
дований. А поскольку он ничего такого не слыхал, можно с уве¬
ренностью написать, что слухи не соответствуют действитель¬
ности. Да и как вообще расследовать подобную вещь? Подойти
к первому попавшемуся туземцу и спросить, порол ли его Райт?
Или спросить у самого Райта? Насколько он может судить об
этом человеке, непохоже, чтобы тот занимался этим.
—	Мой слуга — уроженец Умуаро,— продолжал Уинтер¬
боттом*,— и он только что вернулся оттуда после двухдневной
отлучки; так вот, он рассказал мне, будто вся деревня волнуется
из-за того, что Райт выпорол какую-то важную персону. Впро¬
чем, быть может, все это выдумки.
Ш

Кларку оставалось надеяться, что он не выдал своего замеша¬
тельства. Быстро овладев собой, он сказал:
—	На месте я ничего не слышал об этом.
Слова «на месте» уязвили Уинтерботтома до глубины души.
Какая наглость! Этот малый пробыл там какую-то неделю и уже.
разговаривает так, будто он — хозяин округа, а Уинтерботтом —
новичок. Подумать только, на месте! К счастью, Уинтерботтом
не стал углубляться в этот вопрос. Он был поглощен мыслями
о предстоящем назначении двух новых верховных вождей в
округе д за обедом говорил только об этом. Кларка удивило, что
в речи Уинтерботтома отсутствовало прежнее воодушевление.
Сейчас, когда Кларк смотрел на него через стол, Уинтерботтом
казался переутомленным и постаревшим. Но вскоре он опять
взбодрился, и в голосе его зазвучали оживленные нотки.
—	Кажется, я рассказывал вам историю о жреце-язычнике,
который произвел на меня самое благоприятное впечатление,
потому что говорил правду во время разбирательства земельного
спора между здешними жителями и умуарцами.
—	Да, по-моему, рассказывали.— Кларк с беспокойством на¬
блюдал, как трудится его гость, пережевывая жесткую куря¬
тину. Ох уж эти проклятые туземйые куры!
Так вот, я решил теперь назначить его верховным вождем
Умуаро. Я снова просмотрел материалы того судебного дела и
обнаружил, что титул этого человека Эзе Улу. Приставка «эзе»
означает на языке ибо «царь». Таким образом, он является чем-
то вроде жреца-царя.
—	А раз так, то, надо полагать,— вставил Кларк,— это
новое назначение не будет для него полнейшей неожиданно¬
стью.
—	Вот именно. Хотя должен сказать, я еще не встречал
среди ибо ни одного, кто упустил бы случай приобрести титул
властителя. Возьмем этого распутника, которого мы сделали
здешним вождем. Теперь он называет себя его величеством Оби
окперийским Икеди первым. Не хватает только, чтобы он при¬
своил себе титул «защитник веры».
Кларк открыл было рот, чтобы сказать, что любовь к титу¬
лам — это слабость, свойственная всем людям, но вовремя при¬
кусил язык.
—	Этот человечишка был полнейшим ничтожеством, покуда
мы не возвели его на трон, а теперь он ведет себя так, как будто
всю свою жизнь был царьком. То же самое происходит с ново¬
испеченными судейскими клерками и даже с йосыльными. Все
они неизменно превращаются в маленьких деспотов, тиранящих
т

своих же соплеменников. Похоже, таково уж свойство негри¬
тянской натуры.
Из темного проема двери на кухню показался слуга в осле¬
пительно белом одеянии с новой порцией вареного картофеля
ш цветной капусты в одной руке и курятины — в другой. Хрустя
туго накрахмаленной униформой, он подошел к капитану Уин-
терботтому и молча встал справа от него.
—	Стивен, подойди с другой стороны,—раздраженно при¬
казал Кларк. Стивен широко улыбнулся и зашел слева.
—	Нет. Больше не нужно,— сказал Уинтерботтом и, повер¬
нувшись к Кларку, добавил: — Очень вкусно, вам просто повезло
с поваром: приличного повара редко кому удается найти с пер¬
вого раза.
—	Алоиз, конечно, не первоклассный повар, но вообще-то...
Нет, Стивен, я не хочу больше.
За десертом — свежим фруктовым салатом из папайи, ба¬
нанов и апельсинов — Уинтерботтом снова сел на своего
конька.
-г- Что касается умуарцев, то для них верховного вождя я
нашел,-—сказал он с улыбкой, редко появлявшейся на его
лице.— И отныне они будут жить как у Христа за пазухой. Зато
я куда менее оптимистичен в отношении Абаме — тамошние
жители все еще порядочные дикари.
—	Это они убили Макдональда? — спросил Кларк, одновре¬
менно думая о том, что салат, кажется, немного прокис.
—	Да, они. В сущности, они больше не причиняют беспо¬
койства, во всяком случае нам. Карательная экспедиция пре¬
подала им такой урок, который не забывается. Но они до сих
пор всячески уклоняются от сотрудничества с нами. Они реже,
чем кто бы то ни было в округе, обращаются в свой туземный
суд. За весь прошлый год этот суд рассмотрел какой-нибудь
десяток дел, причем ни одно из них не было возбуждено самими
туземцами.
—	Тяжелый случай,— заметил Кларк, будучи сам не вполне,
уверен, вкладывает он в это замечание иронический смысл или
нет. Но когда Уинтерботтом начал в мельчайших подробностях
излагать свои планы усовершенствования туземных судов в
двух районах округа, Кларк не мог не восхититься этой новой
для него стороной характера своего начальника. После того как
оппозиция Уинтерботтома политике назначения верховных вож¬
дей была разгромлена, он теперь прилагал все свои силы к тому,
чтобы обеспечить успех этой политики. Кларк вспомнил люби¬
мое выражение своего преподавателя этики в Кембридже:
5 № 3455
420

«кристаллизация цивилизации». Вот она —* в живом вопло¬
щении!
Впрочем, когда они перешли после кофе и виски с содовой,
оппозиция капитана Уинтерботтома на мгновение подняла
голову. Но это лишь подтвердило то новое мнение, которое
Кларк составил о нем.
—	Больше всего меня огорчает,— признался Уинтербот¬
том,— не столько неправильность политики нашей админист¬
рации, сколько наша непоследовательность. Возьмем все тот же
вопрос о верховных вождях. Как только сэр Хью Макдермот
впервые прибыл сюда в качестве губернатора, он откомандиро¬
вал своего секретаря по делам туземцев изучить на месте всю
проблему. Секретарь явился к нам и провел тут немало времени,
знакомясь с вопиющими нелепостями этой системы, на которые
я постоянно указывал. Как бы то ни было, из того, что он гово¬
рил в частных беседах, явствовало, что он вместе с нами считает
эту систему в корне неправильной. Это было в девятьсот девят¬
надцатом году. Помню, я только что вернулся из отпуска...—
В голосе его зазвучало какое-то странное волнение, и Кларк за¬
метил, что его гость краснеет. Но, овладев собой, Уинтерботтом
продолжал: — С тех пор прошло больше двух лет, и мы до сих
пор ничего не слыхали об отчете, представленном этим челове¬
ком. Более того, губернатор провинции теперь предлагает нам
и дальше проводить прежнюю политику. Где же тут последовав
тельность?
—	Да, это очень огорчительно,— отозвался Кларк.— Знаете,
я тут как-то задумался о пристрастии англичан к комиссиям по
расследованию. Вот в чем, на мой взгляд, кроется наше дей¬
ствительное отличие от французов. Те знают, что они хотят сде¬
лать, и делают это. Мы же учреждаем комиссию для обнаруже¬
ния всех фактов, как будто факты что-нибудь значат. Нам ка¬
жется, что, чем больше фактов мы соберем о наших африканцах,
тем легче нам будет управлять ими. Но ведь факты...
—	Факты знать важно,— прервал его Уинтерботтом.—
И комиссии по расследованию могут приносить пользу. Беда
нашей колониальной администрации состоит в том, что она не¬
изменно; назначает на руководящие должности неподходящих
кандидатов и пренебрегает советами тех из нас, кто провел здесь
долгие годы.
Кларк ощутил бессильную злость на своего собеседника, не
давшего ему закончить мысль, и на самого себя, не сумевшего
выразить ее в той же удачной форме, как в первый раз, когда
она только пришла ему в голову.

Глава одиннадцатая
Впервые после праздника Тыквенных листьев выбравшись
из дому, Эзеулу отправился навестить своего друга Акуэбуе.
Тот находился у себя в оби и занимался подготовкой семенного
ямса: завтра с утра ямс будут сажать для него нанятые им ра¬
ботники. Акуэбуе сидел на полу между двумя кучами ямса с
коротким, на деревянном черенке ножом в руке. Куча побольше
возвышалась прямо на полу справа от него. Куча поменьше по¬
мещалась в длинной корзине; он брал из корзины очередной
клубень, внимательно его осматривал, срезал ножом все лишнее
и клал в большую кучу. Очистки лежали перед ним, между
двумя кучами: множество коричневых кружочков кожуры, счи¬
щенной с верхней части каждого клубня, и серых, преждевре¬
менно появившихся ростков, срезанных с нижней части.
Друзья обменялись рукопожатием, после чего Эзеулу раз^
вернул скатанную козью шкуру, которую он принес под мыш¬
кой, расстелил ее на полу и уселся. Акуэбуе, не прекращая сво¬
его занятия, спросил, как поживает его семейство.
—	Живы-здоровы,— отвечал Эзеулу.— А как поживают
твои домашние?
—	Тихо-мирно.
—	Смотри-ка, какой крупный, отборный ямс: клубни один к
одному. Это твой собственный или с базара?
—	Разве ты не помнишь тот мой клин на земле Аниэтити?.*
Да-да. На этой земле такой ямс и уродился.
—	Слов нет, хороша там земля,— сказал Эзеулу, задумчиво
покачивая головой.— С такой землей и лентяй прослывет искус¬
ным земледельцем.
Акуэбуе улыбнулся.
—	Ты хочешь подковырнуть меня, но тебе это не удастся.—
Он отложил в сторону нож и крикнул сына, Обиэлуе, который
отозвался из внутреннего дворика и тотчас же вошел-в'оби. Он
весь лоснился от пота.
—	Эзеулу! — приветствовал он гостя*
—	Сын мой.
Обиэлуе обернулся к отцу, чтобы выслушать его поручение.
—	Скажи своей матери, что Эзеулу приветствует eev Если
у нее есть орех кола, пусть принесет.
Обиэлуе ушел во внутренний дворик.
—	Хотя, когда я в прошлый раз был в доме моего друга, ни¬
какого ореха кола я не ел,— негромко произнес Акуэбуе, как
бы разговаривая сам с собой.
5*
131

Эзеулу, рассмеявшись, спросил:
Что случается, по нашей пословице, с человеком, кото¬
рый поест, а потом делает вид, будто во рту у него не было ни
крошки?
—	Откуда же мне знать?
—	У него задний проход ссыхается. Разве тебе мать этого
не говорила в детстве?
Акуэбуе очень медленно — из-за боли в пояснице — под¬
нялся на ноги.
—	Старость -— все равно, что болезнь,— вымолвил он, силясь
разогнуться и помогая себе рукой, которой уперся в ногу выше
колена.— Стоит мне немного посидеть, и я должен снова учить¬
ся ходить, как малый ребенок.
Он с улыбкой проковылял к широкому глиняному приступку
перед входом в общ взял стоящую на ней деревянную чашу с
куском мела и протянул ее гостю. Эзеулу вынул из чаши мел и
начертил на полу пять линий: три вертикальные, одну горизон¬
тальную поверх них, а одну — под ними. После этого он натер
мелом большой палец на ноге и нарисовал белый кружок вокруг
левого глаза.
Дома была только младшая из двух жен Акуэбуе, и она
вскоре явилась в оби поздороваться с Эзеулу и сказать, что стар¬
шая жена вышла проверить, не созрели ли плоды на ее пальмах.
Обиэлуе вернулся с орехом кола. Он взял у отца деревянную
миску, подул в нее — на случай, если она запылилась,— и под¬
нес миску с орехом Эзеулу.
—	Спасибо,— сказал тот.— Передай теперь это отцу,, пусть
разломит орех.
—	Нет,— возразил Акуэбуе.— Прошу тебя, разломи орех ты.
—	Не могу принять эту честь. У нас нет обычая обгонять
хозяина, чтобы первым войти в его дом.
—	Знаю,— отвечал Акуэбуе,—но, как ты сам видишь, руки
у меня заняты, и я прошу тебя выполнить эту обязанность за
меня.
—	Мужчина не может быть настолько занят, чтобы не иметь
времени разломить первый на дню орех кола в своем собствен¬
ном доме. Так что отложи-ка свой ямс, он никуда от тебя не
убежит.
—	Но это не первый мой орех кола за сегодняшний день.
Я уже разломил несколько.
—	Может быть, и так, но ты разломил их не в моем присут¬
ствии и в такую пору, когда мужчина только пробу ж даётся ут¬
ром ото сна.
132

—	Ну, хорошо,— сдался Акуэбуе.— Я разломлю его, раз ты
на этом настаиваешь.
—	Еще бы мне на настаивать! У нас не принято ковырять в
глазу палочкой для чистки ушей.
Акуэбуе взял в руки орех кола и разломил его со словами:
—	Да будем живы мы оба.
После прихода Эзеулу уже дважды где-то по соседству раз¬
давался ружейный выстрел. Сейчас ружье грохнуло в тре¬
тий раз.
—	Что там происходит? — спросил он.— Неужто мужчины
охотятся теперь не в лесу, а на своих усадьбах?
—	О, значит, ты не слышал? Огбуэфи Амалу очень болен.
—	Правда? И ему так худо, что дело дошло до пальбы из
ружей?
—	Да.— Акуэбуе понизил голос, выражая почтительный
страх перед дурным известием.— Какой день был вчера?
—	Эке,-—ответил Эзеулу.
—	Значит, беда приключилась в прошлый же. Он возвра¬
щался домой после расчистки поля — тут-то они его и сразили.
Не успел он добраться до дому, как его начало трясти от холо-.
да — это в полуденную жару! Пальцы ему так скрючило, что он
больше не смог держать в руке мачете.
—	Какую болезнь у него предполагают?
—	Судя по тому, что я видел вчера и сегодня утром, у него
ару-ммо.
—	Не может быть!
—	Но я же не говорю тебе, что слышал это от Нвоконкво или
от Нвокафо. Я сам, своими собственными глазами, видел это.
Эзеулу заскрипел зубами.
—	Я навещал его сегодня утром. Он дышал так, словно бока
ему скребли тупой бритвой.
—	Кого они наняли готовить ему лекарственные сна¬
добья? — спросил Эзеулу.
—	Знахаря из Умуофии по имени Нводика. Я говорил им
сегодня утром, что, если бы я был у них, когда они принимали
это решение, я посоветовал бы им идти прямо в Анинту. Там
живет такой знахарь, который выдергивает болезнь двумя
пальцами.
—	Но раз это, как ты говоришь, болезнь, посылаемая духа¬
ми, от нее нет лекарства — если не считать мази из бафии да
согревающего огня.
—	Верно,— подтвердил Акуэбуе.— И как нам известно от
предков, если несчастный не умрет в течение трех базарных не-
133

дщхь, можно считать, что духи его отпустили. Все это, конечно,
так, но мы не можем сложить руки на коленях и целых двена¬
дцать дней сидеть и смотреть на больного. Мы должны искать
и пытаться, пока не случится то, что должно случиться. Вот по¬
чему я заговорил о том знахаре из Анинты,
—	Наверное, ты имеешь в виду Агхадике* которого назы-<
вают Анианафуммо.
—	Значит, ты его знаешь. Да, это тот самый человек.
—	Я знаю многих людей в стране Олу и стране Игбо. Агха-
дике, конечно, великий знахарь и прорицатель. Но даже он не
может сражаться с великим богом в его собственном доме.
—	Ни один человек не может.
Снова бухнуло ружье.
—	Эта ружейная пальба — глупый способ искать и пы¬
таться,—заметил Эзеулу.— Разве можем мы отпугнуть духов
громкими выстрелами? Если бы все было так просто, каждый
человек, у которого хватило бы денег купить бочонок пороху,
жил бы да жил, покуда у него на голове грибы не выросли. Если
б я заболел и ко мне «привели знахаря, который больше смыслит
в охоте, нежели в целебных травах, я отослал бы его и велел
поискать другого.
Некоторое время оба они сидели, не говоря ни слова. Потом
Акуэбуе нарушил молчание.
—	Сегодня утром он был так плох, что, может, мы кое-что
услышим еще до завтрашнего утра.
—	Это очень горестное известие, но мы тут ничего поделать
не можем,— откликнулся Эзеулу, качая головой.
Акуэбуе, прервавший на время работу, вернулся теперь к
своему ямсу, сославшись в оправдание на поговорку о том, что,
когда дует северный ветер харматтан, здороваются, не отходя
от очага.
—	Да, так говорят у нас в народе,— отвечал Эзеулу.— А еще
у нас говорят, что гость, заставший хозяина за работой, встре¬
чает нелюбезный прием.
-Снова грохнул выстрел. Это, похоже, начало действовать
Эзеулу на нервы.
—	Пойду-ка туда и скажу этому олуху, что если у него нет
снадобья для больного, то пусть хотя бы побережет порох, ко¬
торый пригодится для похорон.
—	Может, он воображает, что порох дешевле золы,—под¬
хватил Акуэбуе, а затем уже более серьезным тоном добавил: —
Если зайдешь туда по дороге домой, смотри, не скажи ничего
такого, что дало бы им повод подумать, будто ты желаешь их
134

родичу зла.--Они ведь могут ответить: «Что такое порох по
сравнению с человеческой жизнью?»
Как только Эзеулу увидел больного, он сразу понял, что тот
не протянет двенадцати дней — срока, который духи дают че¬
ловеку, пораженному этой болезнью. Если до завтрашнего утра,
как говорил Акуэбуе, ничего не произойдет, это будет просто
чудом.
Туловище больного было облеплено толстым слоем мази из
бафии, которая уже засохла и покрылась множеством трещин.
Рядом с бамбуковой кроватью, на которой лежал Амалу, жарко
горели поленья, а в воздухе стоял сильный запах лекарствен¬
ных трав. Хрип, вырывавшийся из груди больного при дыхании,
был подобен звуку расщепляемой древесины. Он не узнал Эзеу¬
лу, который, поздоровавшись взглядом с находившимися в ком¬
нате, прошел прямо к постели и долго в молчании стоял у из¬
головья, глядя на страдальца. Наконец Эзеулу отошел от его
ложа и сел вместе с группой родственников, переговариваю¬
щихся тихими, приглушенными голосами.
—	За что обрушилась на человека такая напасть? — спро¬
сил он.
—	Это же самое и все мы спрашиваем,—ответил один из
мужчин.— Ничто нам этого не предвещало. Проснулись однаж¬
ды утром с изуродованной нотой!
Знахарь сидел чуть поодаль и не принимал участия в раз¬
говоре. Эзеулу обвел взглядом комнату, чтобы посмотреть, как
укрепил ее этот человек, загораживая вход духам. С крыши сви¬
сали три продолговатые тыквенные бутыли, заткнутые проб¬
ками из свернутого сухого бананового листа. Четвертая тыквен¬
ная бутыль, пошире, в каких часто носят пальмовое вино, висела
прямо над больным. Ее горлышко обвивала нитка с нанизан¬
ными на нее ракушками каури, а внутрь был вставлен пучок
перьев попугая, верхняя половина которых высовывалась на¬
ружу. Перья все время танцевали в бутыли, как будто внутри
там что-то кипело, заставляя их крутиться в горлышке. Пообе
стороны от этой бутыли были подвешены головой вниз два цып¬
ленка, только что принесенные в жертву.
Больной, который до этого лежал тихо, если не считать хри¬
пов, вырывавшихся у него из груди при дыхании, вдруг начал
стонать. Все разговоры разом оборвались. Знахарь, с белым
кружком, нарисованным малом вокруг одного глаза, и с боль¬
шим, амулетом, обернутым в кожу, на левом запястье, встал и
135

вышел наружу. Его кремневое ружье лежало поперек порога
прикладом на земле и стволом внутрь хижины. Он поднял его
и принялся заряжать. Порох хранился в четырехугольной бу¬
тылке из-под крепкого напитка белого человека по названию
«нджинджи». Зарядив ружье, он ушел за дом и пальнул. Все
куры и петухи по соседству тотчас же переполошились, словно
увидели дикого зверя.
Когда знахарь вернулся в хижину, больной был даже более
беспокоен, бормотал бессмысленные слова.
—	Дайте мне его офо,— распорядился знахарь.
Брат больного достал короткий деревянный жезл из домаш¬
него святилища, подвешенного на веревках к стропилу. Знахарь,
присевший теперь у постели, взял жезл и, раскрыв правую ла¬
донь больного, вложил офо ему в руку.
—	Держи крепко!—приказал он Амалу, сжимая его сухие
пальцы вокруг жезла.— Схватись за него и говори им «нет»!
Слышишь меня? Говори «нет»!
Смысл приказа, как видно, дошел наконец до сознания боль¬
ного, и его пальцы, как когти, начали медленно сжиматься
вокруг жезла.
—	Так, так, верно,— воскликнул знахарь, начиная постепен¬
но отнимать свою руку, с тем чтобы оставить офо зажатым в
руке Амалу.—Говори им «нет»!
Но как только он окончательно убрал свою руку, пальцы
Амалу, дернувшись, разжались, и офо упал ца пол. Присутству¬
ющие в хижине обменялись друг с другом многозначительными
взглядами, не произнеся, однако, ни слова.
Вскоре после этого Эзеулу собрался идти.
—	Хорошенько ухаживайте за ним,— сказал он на про¬
щание.
—	Добрый тебе путь,— ответили ему.
Когда Обика снова увидел свою невесту, прибывшую с гурь¬
бой женщин ее деревни, он подивился тому, как это ему удалось
не притронуться к ней во время ее прошлого многодневного по¬
сещения. Он знал, что мало кто из молодых мужчин его воз¬
раста проявил бы на его месте сдержанность, предписываемую
древним обычаем. Но пусть уж будет так, как велит обычай.
Обика даже залюбовался собой в этой новой для него роли рев¬
нителя обычаев. Он считал, что имеет все основания похвалить
самого себя, раз уж этого не сделает за него никто другой,— как
та ящерица, которая, свалившись с высокого дерева ироко и
136

ухитрившисьйе переломать себе костей, сказала, что, если даже
никто другой не восхитился ее подвигом, она восхищается
им сама.
Невесту сопровождали ее мать, только начавшая поправлять¬
ся после болезни, много девушек-сверстниц и подруги матери.
Почти все женщины несли на головах небольшие тюки с покла¬
жей — приданое невесты, в которое каждая внесла свой вклад.
Там были горшки для варки пищи, деревянные миски, метлы и
веники, ступка с пестиком, корзины, циновки, поварешки, горш¬
ки с пальмовым маслом, корзины с кокоямсом, копченая рыба,
заквашенная кассава, сладкие рожки, головы соли, перец.
Кроме того, в приданом имелись два отреза материй, две та¬
релки и горшок из железа. Эти последние представляли собой
изделия белого человека , и были приобретены в Окпери, в не¬
давно открытой там лавке.
К моменту прихода невесты с провожатыми три усадьбы
Эзеулу и его сыновей уже заполнились родней и друзьями. Два
десятка юных девушек, сопровождавших невесту, явились в
полном праздничном уборе. Но невеста выделялась среди них.
И не только тем, что была выше всех ростом. Она превосходила
всех и красотой лица, и стройностью стана. Прическа у нее
тоже была иная, чем у подружек, приличествующая ее гряду¬
щему превращению в замужнюю женщину: не обычные узоры,
наведенные бритвой, а косицы.
Девушки запели песню, носящую название «Ифеома». Они
пели о том, что вот пришло Добро, и пусть всякий, у кого есть
какая-нибудь добрая вещь, несет ее в дар невесте. Девушки об¬
разовали вокруг невесты плотный кружок, и она начала танце¬
вать под их песню. Пока она танцевала, ее будущий муж и дру¬
гие члены семьи Эзеулу по одному или по двое вбегали внутрь
круга и прилепляли к ее лбу деньги. Она с улыбкой давала
подарку упасть к ногам, а одна из девушек подбирала деньги и
складывала их в миску.
Невесту звали Окуатой. Ростом она пошла в отца, происхо¬
дившего из племени великанов. Точеными чертами лица и кра¬
сотой фигуры она была под стать мужу. Ее полные груди упруго
торчали и, судя по их форме, обещали долго еще не. обвисать.
Ее новая прическа называлась отимили. Туго сплетенные
волосы были уложены у нее на голове в восемь идеально ровных
рядов, идущих от затылка ко лбу и заканчивающихся корот¬
кими торчащими хохолками, словно это венок из толстых щети¬
нок, укрепленный у линии волос от одного уха до другого. Ее
стай опоясывали целых пятнадцать ниток джигид. Большинство
137

из них было кроваво-красного цвета, и лишь две-три — черного.
На некоторых нитках бус красные колечки кое-где перемежа¬
лись с черными. Завтра она повяжет набедренную повязку, как
взрослая женщина, и с этого дня ее* тело будет скрыто от посто¬
ронних взглядов. Джигиды нежно позванивали во время ее тан¬
ца. Сзади они закрывали ей талию и верхнюю часть ягодиц,
спереди шли сплошными рядами от живота ниже пупка до бе¬
дер, прикрывая и затеняя то, что было под ними. Остальные де¬
вушки носили такой же наряд, если не считать, что у большин¬
ства из них на талии было меньше рядов джигид.
Последовавшее за этим пиршество продолжалось до захода
солнца. Были поданы горшки с похлебкой из ямса, фу фу, по¬
хлебка из горьких листьев, похлебка эгуси, две вареные козьи
ноги, два больших блюда с отварной рыбой аса, вынутой целиком
из похлебки, и бочонки сладкого вина, изготовленного из сока
пальмы рафии.
Всякий раз, когда перед гостями ставили особенно лакомое
блюдо, женщина, которая была у них запевалой, заводила ста¬
ринную песнь благодарения:
Кво-кво-кво-кво-кво/
Кво-о-о-о!
Мы поедим еще, мы любим это есть!
Кто угощает?
Кто он?
Кто угощает?
Кто он?
Обика Эзеулу — он угощаетI
Айо-о-о-о-о-о!
После того как мать Окуаты и все женщины из ее деревни от¬
правились домой, оставив Окуату одну, она почувствовала себя
так сиротливо, что по лицу у нее потекли слезы. Мать Обики от¬
вела Окуату к себе в хижину, где ей предстояло оставаться до
церемонии брачногсГ жертвоприношения.
Колдун и прорицатель, нанятый для совершения этого об¬
ряда, вскоре явился, и участники церемонии двинулись в путь.
С колдуном отправились Обика, его старший брат, мать и не¬
веста. Эзеулу не пошел с ними, так как он редко покидал свое
оби после наступления темноты. Одаче идти отказался, боясь
прогневить наставника но катехизису, который в своих пропове^
дях осуждал жертвоприношения.
Они направились в сторону дороги, ведущей в Умуазеани —
деревню, откуда пришла невеста. Совершенно стемнело, и на
небе не было луны. Масляный светильник, который несла мать
138

Обики, давал очень мало света, тем более что одной рукой она
прикрывала фитиль, загораживая огонь от ветра. Но ветер все
равно дважды погасил светильник, и ей пришлось заходить на
ближайшие усадьбы, чтобы снова зажечь его, сначала к Аноси,
а потом в хижину вдовы Мемболу.
Колдун, которого звали Аниэгбока, молча шел впереди. Это
был человек маленького роста, но, разговаривая, он так повы¬
шал голос, словно его собеседником был глуховатый сосед за
стеной усадьбы. Аниэгбока не был одним из прославленных кол¬
дунов племени; его пригласили потому, что он находился в дру¬
жественных отношениях с домом Эзеулу, да и обряд жертвопри¬
ношения, который он должен был совершить, не требовал иск¬
лючительного искусства. Ребятишки издали узнавали Аниэгбоку
и пускались наутек при его приближении, так как рассказывали,
что он может превратить человека в собаку, шлепнув его по
заду. Но в его отсутствие они потешались над ним, потому что
один глаз у него был как попорченная раковина каури. Как го¬
ворили, Аниэгбока повредил себе глаз заостренным концом
копья из бананового стебля, которое он — тогда маленький
мальчонка — подбрасывал и ловил в воздухе.
Продвигаясь в темноте вперед, они иногда встречали по пути
людей, но узнавали их только по голосу, когда прохожие здоро¬
вались с ними. Слабый свет масляного светильника, казалось,
делал еще более непроницаемым мрак вокруг них и не позволял
им видеть других так, как те видели их самих.
В большом кожаном мешке, висевшем у Аниэгбоки на плече,
все время что-то тихонько побрякивало. Невеста несла в одной
руке чашу из обожженной глины, а в другой — курицу. Курица
время от времени кудахтала, как кудахчут обычно куры, когда
кто-нибудь заберется ночью к ним в курятник. Сейчас Окуата
шла посредине группы, она остро ощущала и радость и страх,
которые боролись у нее в сердце. Обика и Эдого, шагавшие впе¬
реди, держали в руках мачете. Они обменивались иногда отры¬
вочными фразами, но, разговаривая, Обика думал совсем о дру¬
гом. Он напрягал слух, стараясь расслышать нежнейшее позвя¬
кивание джигид невесты. Он даже узнавал звук ее шагов, от¬
личал ее поступь от поступи остальных. У него тоже было
неспокойно на душе. Что ждет его, когда он приведет жену по¬
сле жертвоприношения в свою хижину: найдет ли он ее, как
говорится, «дома» или же с гневом и унижением узнает, что
кто-то другой ворвался в дом и похитил заветное сокровище?
Нет, этого не может быть. Все, кто с нею знаком, в один голос
говорят, что это „девушка примерного поведения. Обика уже
Ш

вьубрал здоровенную козу, которую он преподнесет в дар матери
Окуаты, если его невеста окажется девственницей. Он не пред¬
ставлял себе, что сделает, если вдруг обнаружит, что подарок
он готовил напрасно.
В левой руке у Обики был маленький кувшин с водой, он
держал его за горлышко. Эдого нес пучок молодых побегов паль¬
мы, срезанных с самой верхушки.
Скоро они подошли к пересечению их дороги с той, которая
вела в деревню невесты,— по ней невеста пришла сегодня. Свер¬
нув на эту дорогу, они сделали еще несколько шагов и остано¬
вились. Колдун выбрал место посредине дороги и приказал
Обике выкопать там ямку.
—	Поставь светильник вон туда на землю,— сказал он ма¬
тери Обики, и та сделала, как он велел. Обика присел й начал
копать.— Сделай яму пошире,—распоряжался колдун.— Да,
вот так, хорошо.
Все трое мужчин сели на корточки, женщины встали на ко¬
лени, выпрямив спину. Пламя светильника было теперь силь¬
ным и ярким.
—	Больше не копай, яма достаточно глубокая,— сказал на¬
конец колдун.— Выбирай из нее всю землю.
Пока Обика выгребал обеими руками красную землю, кол¬
дун начал один за другим доставать из своего мешка жертвен¬
ные предметы. Сначала он вынул четыре маленьких клубня
ямса, потом четыре куска мела и цветок дикой лилии.
—	Давай мне теперь ому,— Эдого протянул ему мягкие
пальмовые листья. Колдун оторвал четыре листочка й отложил
остальные в сторону. Затем он повернулся к матери Обики.—
Дай-ка мне эго нано.
Она отвязала от края полосы материи, служившей ей одеж¬
дой, связку раковин каури и передала ему. Колдун тщательно
пересчитал их на земле, как женщина, покупающая или прода¬
ющая что-нибудь на базаре, затем разделил их на кучки по
шесть штук. Кучек оказалось четыре, и оц удовлетворенно кив¬
нул головой.
Поднявшись на ноги, он велел Окуате встать на колени ря¬
дом с ямой лицом к ее родной деревне. Сам же он расположился
напротив нее по другую сторону ямы, разложив жертвенные
предметы справа от себя. Остальные встали чуть поодаль.
Колдун взял один из клубней ямса и вручил его Окуате. Она
обвела клубнем вокруг своей головы и положила его в яму. Кол¬
дун положил туда же остальные три. Затем он подал ей один из
кусочков мела, и она проделала с ним то же, что и с клубнем
140

ямса. Потом в яму таким же образом легли пальмовые листья
и цветок дикой лилии. В последнюю очередь он протянул ей
шесть раковин каури, и она, зажав их в ладони, повторила с
ними ту же процедуру. После этого колдун произнес очиститель¬
ное заклинание:
— Любое зло, которое ты могла видеть своими глазами,
или высказать своими устами, или услышать своими ушами,
или тронуть своими стопами; всяческое зло, которое могли
навлечь на тебя твой отец либо твоя мать,— все это я прячу
и покрываю здесь.
С этими словами он взял чашу из обожженной глины и по¬
крыл ею предметы, лежавшие в яме. Вслед за тем он принялся
осторожно засыпать яму землей. Дважды он слегка приподнимал
чашу, так что, когда яма была засыпана, выгнутость дна слегка
возвышалась над уровнем дороги. Закончив с этим, колдун спро¬
сил, где вода. Мать Обики подала кувшинчик с водой. Невеста,
уже поднявшаяся с колен, нагнулась и, наливая воду из кув¬
шинчика в гореть, начала обмывать себе лицо, руки и ноги от
ступни до колен.
—	Не забывай о том,—напомнил прорицатель, после того
как она закончила свое омовение,— что до утра ты не должна
ступать на эту дорогу, даже если бы ночью на деревню напали
воины Абама и ты была бы вынуждена бежать, спасая свою
жизнь.
—	Великий бог не допустит, чтобы она спасалась бегством —
ни сегодня, ни завтра,— произнесла ее свекровь.
—	Ну, конечно, ей не придется никуда бежать, — отвечал
Аниэгбока,— но все равно мы должны поступать так, как заве¬
дено от века.— Повернувшись потом к Обике, он сказал: —
Я сделал все, как ты меня просил. Жена родит тебе девятерых
сыновей.
—	Спасибо тебе,—поблагодарили Обика и Эдого в один
голос.
—	Эту курицу я забираю домой,— объявил колдун, переки¬
нув свой мешок через плечо и взяв курицу за лапки, связанные
банановым жгутом. Должно быть, он заметил, что их глаза при¬
кованы к курице.— Я один съем ее. Лучше не приходите ко мне
в гости завтра утром: курятиной я ни с кем не поделюсь.— И он
громко, как пьяный, расхохотался.— Даже прорицатели должны
иной раз получать вознаграждение. — Он снова загоготал.—
Разве не говорят у нас, что флейтисту иногда приходится пре¬
рвать игру, чтобы вытереть себе нос?
—	Да, есть у нас такая поговорка,— ответил Эдого.
141

Весь обратный путь колдун без умолку разглагольствовал
своим зычным голосом. Он хвастался, каким почетом пользует¬
ся он у далеких племен. Спутники слушали его невнимательно,
лишь изредка вставляя слово-другое. Одна Окуата не откры¬
вала рта.
Когда они добрались до Лло Агбасиосо, прорицатель рас¬
стался с ними и свернул направо. Как только они отошли
достаточно далеко, чтобы он не смог их услышать, Обика спро¬
сил, есть ли такой обычай, чтобы прорицатель забирал курицу
к себе домой.
—	Я слышала, что кое-кто из них так делает,— ответила
ему мать,— но до сегодняшнего дня я ни разу не видела этого
сама. Мою жертвенную курицу закопали вместе с остальными
жертвоприношениями.
—	Я ни о чем подобном не слышал,-— заметил Эдого.-—По-
моему, этот человек плохо соблюдает обычай и хватает все, что
попадается ему на глаза.
—	Наше дело — принести курицу,— сказала мать Обики,—
и мы свое дело сделали.
—	Меня так и подмывало спросить его.
—	Нет, мой сын. Ты поступил правильно, ни о чем его не
спросив* Сейчас неподходящее время для споров и ссор.
Прежде чем удалиться на собственную усадьбу, Обика со
своей женой Окуатой зашли поприветствовать Эзеулу.
—	Скажи, отец, разве обычай велит прорицателю забрать
домой курицу, купленную для жертвоприношения? — спросил
Обика.
—	Нет, сын мой. А что — так поступил Аниэгбока?
—	Да. Я хотел поговорить с ним, но мать сделала мне знак,
чтобы я молчал.
—	Обычай велит другое. Должен тебе сказать, что среди
колдунов больше людей с жадной, ненасытной утробой, чем
среди кого бы то ни было еще.— Эзеулу заметил взволнованное
выражение tea лице Обики.— Веди жену к себе домой, и пусть
это тебя не тревожит. Если прорицатель хочет, уподобясь стер¬
вятнику, пожрать внутренности жертвы, это дело останется
между ним и его ни. Вы выполнили свой долг, предоставив
жертвенное животное.
После того как они ушли, Эзеулу ощутил, как сердце его со¬
гревается радостью, какой он не испытывал уже много дней.
Неужели Обика переменился? Как ие похоже это на прежнего
142

Обику— чтобы он пришел к отцу и задавал вопросы с таким оза¬
боченным лицом! Акуэбуе всегда говорил, что, как только Обика
обзаведется женой и должен будет кормить семью, он изменит
свои привычки* Может быть, так оно и случится. Й еще одна
мысль в подтверждение этому пришла ему в голову: раньше
Обика встал бы над прорицателем и заставил бы его закопать
курицу. Эзеулу молча улыбнулся.
Глава двенадцатая
Хотя Окуата вышла на рассвете из хижины, чувствуя себя
неловко и застенчиво в непривычной для нее набедренной по¬
вязке, это была очень гордая застенчивость. Она могла идти
приветствовать родителей своего мужа, не стыдясь за себя, по¬
скольку была «найдена дома». Ее муж как раз сейчас догова¬
ривался об отправке в Умуэзеани козы и других подарков, кото¬
рые он посылал ее матери в благодарность за то, что она
сберегла для него невесту. Окуата испытывала огромное облег¬
чение, потому что, хотя она и знала, что сохранила свою девст¬
венность, у нее имелось тайное опасение, которое иногда
подавало голос и заставляло ее испуганно вздрагивать. Это было
воспоминание об игре в лунный вечер, когда Обиора чуть было
не вошел к ней в дом.' Правда, ему удалось только поиграть у
входа, но полной уверенности у нее не было.
Спала она мало, меньше, чем ее муж, но чувствовала себя
счастливой. Сейчас она время от времени пыталась забыть на
миг о своем счастье и вообразить, как бы чувствовала она себя,
обернись дело по-иному. Наверное, долгие, долгие годы она хо¬
дила бы робкой походкой человека, который боится, что земля
укусит его. Всякая девушка слыхала про Огбандже Оменьи, чей
муж послал ее к родителям за мачете, чтобы срезать кустарник
по обе стороны от дороги, проходящей у нее между ног.
Каждый ребенок в доме Эзеулу стремился пойти сегодня ут¬
ром за водой к источнику, потому что туда пойдет новобрачная.
Даже малышка Обиагели, которая терпеть не могла ходить к
роднику из-за острых камней на пути, на этот раз мигом выта¬
щила во двор свой сосуд для воды. А когда мать велела ей остать¬
ся и присмотреть за ребенком Амодже, она расплакалась, хотя
в другое время была бы только рада этому.
143

Оджиуго, младшая сестра Обики, носилась по двору, всем
своим видом собственницы показывая, что имеет на невесту осо¬
бые права; ведь даже самое малое дитя на усадьбе мужчины
умеет отличать хижину своей; матери от остальных. На лице
Матефи, матери Оджиуго, было точно такое же выражение, но
только нарочито сдержанное и оттого еще более многоговоря¬
щее. Выражение это предназначалось, разумеется, для младшей
жены ее мужа и говорило ей, что иметь невестку куда почетней,
чем покупать браслеты из слоновой кости и морить голодом соб¬
ственных детей.
—	Живо возвращайтесь назад,— сказала она дочери и жене
сына.— Чтобы вы были здесь прежде, чем высохнет на полу,—
она плюнула,— эта слюна.
—	Задержаться мы можем только из-за омовения,— вставил
Нвафо.— Вот если бы можно было воды набрать сейчас, а вы¬
мыться когда-нибудь потом...
—	Ты, кажется, сошел с ума,— вмешалась его мать, кото¬
рая до сих пор делала вид, будто не замечает старшей жены
своего мужа.— Попробуй только вернуться от ручья со вчераш¬
ним телом, и ты узнаешь, какой я могу быть, когда выйду из
себя.— Слова эти были произнесены с запальчивостью, которая
казалась чрезмерной в сравнении с незначительностью повода
для того, чтобы рассердиться. В действительности же она него¬
довала на сына не из-за сказанного им сейчас, а из-за того, что
он принял участие в оживленной суете обитателей чужой хи¬
жины, совершив предательство по отношению к своей.
—	Ну, что ты там ползешь, как многоножка? — подгоня¬
ла Матефи дочь.— Или ты думаешь, что тебя другие дела
не ждут?
Одаче надел набедренную повязку из полосатого материала
для полотенец и белую рубашку, которые обычно надевал, толь¬
ко когда шел в школу или церковь. Это рассердило его мать
даже больше, чем слова Нвафо, но ей удалось сдержаться и не
проронить ни слова.
Вскоре после ухода всей компании за водой в хижину Эзе-
улу вошла Обиагели, тащившая на спине младенца Амодже.
Ребенок был явно слишком велик для нее, и одна его нога почти
волочилась по земле.
—	Все они посходили с ума,— пробурчал Эзеуду.— Кто дал
тебе больного ребенка? Сейчас же отдай малыша его матери.
—	Я умею его носить,— возразила Обиагели. ;
144

—	Кто из вас кого носит? Говорю тебе, отдай ребенка его
матери.
—	Она пошла к источнику,— ответила Обиагели, подпрыги¬
вая на цыпочках и подбрасывая повыше младенца, сползающего
у нее со спины.— Но я уже умею его носить. Смотри.
—	Знаю, что умеешь,— сказал Эзеулу,— но он болен, и его
нельзя трясти. Отнеси его к своей матери.
Обиагели кивнула и ушла во внутренний дворик, но Эзеулу
догадывался, что она все еще таскает малыша (который начал
теперь плакать). Обиагели затянула тоненьким голоском песню,
изо всех сил стараясь заглушить плач и убаюкать младенца:
Плачет ребенок, матери скажите,
Плачет ребенок, матери скажите,
А потом сварите кашу из узизы
И еще сварите кашу из узизы.
Дайте жидкой перцовой похлебки,
Пусть попьют ее малые пташки
И попадают вниз от икоты.
Вон залезла коза в амбар
И накинулась жадно на ямс.
Вон залез и козел в амбар,
Подъедят они вместе весь ямс.
Погляди-ка, подходит олень,
Вот он трогает воду ногой,
Ррраз — и оленя жалит змея!
Он бросается прочь!
Я-я, я куло куло!
Странствующий коршун,
Ты домой вернулся.
Я-я, я куло куло!
А где же отрез материи,
Который ты принес?
Я-я, я куло куло!
—	Нвафо!.. Нвафо! — позвал Эзеулу.
—	Нвафо пошел к источнику! — откликнулась мать Нвафо
из своей хижины.
—	Нвафо что? —крикнул Эзеулу, переспрашивая.
Угойе решила собственной персоной явиться в оби и объяс¬
нить, что Нвафо ушел сам по себе, без спросу.
—	Никто его не посылал,— сказала она.
—' Никто его не посылал? — переспросил Эзеулу таким то¬
ном, чтобы стало ясно: ее слова — ото детский лепет.— Вот как?
Говоришь, никто его не посылал? А разве ты не знаешь, что по
утрам он подметает мою хижину? Или ты хочешь, чтобы я раз¬
ламывал орех кола и принимал людей в неподметенной хижи¬
145

не? Разве твой отец разламывал свой утренний орех кола над
вчерашней золой? Все вы творите в этом доме безобразия, но
грех будет лежать на вас. Если Нвафо перестал тебя слушаться,
почему ты не попросила подмести мою хижину Одаче?
—	Одаче пошел вместе со всеми.
Эзеулу предпочел промолчать. Жена вышла, но скоро вер¬
нулась с веником и метлой. Она подмела хижину веником из
пальмовых листьев, а землю прямо перед входом в оби — длин¬
ной и крепкой метлой.
Когда она, напевая, мела перед общ из своей хижины вышел
Обика и спросил:
—	С каких это пор ты подметаешь двор? Где же Нвафо?
—	Никто не рождается с метлой в руке,— отрезала она и
запела еще громче. Метла была длинная, и она махала ею, как
веслом. Эзеулу улыбнулся. Кончив мести, Угойе собрала сор в
одну кучу и отнесла его на участок земли справа, где она соби¬
ралась посадить в этом сезоне кокОямс.
Акуэбуе решил навестить Эзеулу сразу после утренней еды,
чтобы разделить с ним радость по поводу женитьбы его сына-
Но он хотел обсудить с ним также и другие важные вопросы —
вот почему он решил зайти к нему пораньше, прежде чем его
дом заполнят гости, падкие до пальмового вина. То, о чем Акуэ¬
буе собирался говорить, не было новостью. Они говорили об
этом уже много раз. Но в последние дни до ушей Акуэбуе дошли
толки, очень его встревожившие. Все эти толки касались Одаче,
третьего сына Эзеулу, которого отец послал изучать тайны ма¬
гии белого человека. Акуэбуе с самого начала сомневался в ра¬
зумности такого поступка Эзеулу, но тот убедил его, что посту¬
пил мудро. Однако теперь враги Эзеулу воспользовались этим
для того, чтобы повредить его доброму имени. Люди спраши¬
вали: «Если сам верховный жрец Улу мог послать собственного
сына к людям, которые убивают и едят священных питонов и
совершают другие мерзости, то чего же он ожидает от обыкно¬
венных мужчин и женщин? Как может ящерица, расстроившая
похороны своей матери, рассчитывать на то, что память ее роди¬
тельницы почтут посторонние?»
А теперь и старший сын Эзеулу присоединился, пускай тай¬
ком, к противникам его отца. Накануне он пришел к Акуэбуе и
попросил его, как лучшего друга Эзеулу, откровенно поговорить
с ним.	, / .	-.	.	,,
— Что стряслось?	>
т

—	Мужчина должен заботиться о единстве в своем доме, а
не сеять раздоры между собственными детьми.— Когда Эдого
говорил с глубоким чувством, он начинал сильно заикаться. Так
заикался он и сейчас.
—	Слушаю тебя.
Эдого поведал ему, что Эзеулу отдал Одаче в новую веру
для того, чтобы Нвафо мог беспрепятственно стать верховным
жрецом.
—	Кто это сказал? — спросил Акуэбуе. Но прежде, чем Эдого
успел ответить, он добавил: -т Ты говоришь о Нвафо и Одаче,
а как насчет тебя и Обики?
—	Обика не помышляет о таких вещах, я — тоже.
—	Но ведь Улу не спрашивает, помышляешь ты об этом или
нет. Если ему будешь угоден ты, он сделает жрецом тебя. Даже
и принявшего новую веру Улу может избрать своим жрецом,
если пожелает того.
—	Верно,— согласился Эдого.— Но меня тревожит другое:
отец внушает Нвафо мысль, что выбор падет на него. Если зав¬
тра, как ты сам сказал, Улу выберет кого-нибудь другого, в
семье начнутся распри. Отца тогда не будет, и все ссоры и дряз¬
ги обрушатся на мою голову.
—	То, что ты говоришь,— истинная правда, и я не осуждаю
тебя за то, что ты хочешь вычерпать воду, пока она не подня¬
лась выше щиколотки.— Немного поразмыслив, он добавил: —-
Но, по-моему, распрей не будет. Нвафо и Одаче — сыновья од¬
ной матери. А вы с Обикой, по счастью, к этому не стремитесь.
—	Ты не знаешь Обику,— возразил Эдого.— Он может про¬
снуться завтра утром и пожелать этого.
Долго еще разговаривал старик с сыном своего друга. Когда
Эдого наконец встал, чтобы идти (перед этим он уже раза три-
четыре объявлял, что ему пора уходить, не поднимаясь, однако,
с места), Акуэбуе обещал ему поговорить с Эзеулу. Этот моло-<
дой мужчина внушал ему чувство жалости, к которому приме¬
шивалось презрение. Почему он не сказал прямо, как и подобает
мужчине, что хочет быть жрецом, вместо того чтобы прятаться
за Одаче и Обикой? Поэтому-то Эзеулу никогда и не принимал
его в расчет. Значит, он не теряет надежды, что оракул афа
назовет его имя, когда настанет день выбора? Как же не пони¬
мает Эдого, что он не создан для жреческого сана? — подумал
Акуэбуе. Тут и без оракула видно, что это не тот человек, каким
должен быть верховный жрец. Спелый маис по виду узнают.
И все же Акуэбуе жалел Эдого. Он понимал, какие чувства
должен испытывать первенец, которого оттесняют в сторону,
147

чтобы пропустить вперед его младших братьев — любимцев отца.
Вот по какой причине — и в этом нет ни малейшего сомнег
ния! — Улу позаботился в ранние дни Умуаро о том, чтобы у
верховных жрецов на протяжении семи поколений кряду рож¬
далось только по одному сыну.
В то же утро по дороге к роднику новобрачная, которая за
всю свою жизнь, может быть, впервые видела вблизи белую ру¬
башку, стала с повышенным интересом расспрашивать об Одаче
и его новой религии, одаривающей такими чудесными вещами.
Чтобы охладить ее восторги, ревнивая Оджиуго шепнула ей на
ухо, что последователи этого нового культа убивают и едят свя¬
щенных питонов. Новобрачная, которая, как и всякий другой
человек в Умуаро, была наслышана о приключении Одаче с пи¬
тоном, с опаской спросила:
—	Неужели он убил его? А нам рассказывали, что он только
посадил его в свой сундучок.
К несчастью, Окуата принадлежала к числу людей, не умею¬
щих говорить шепотом, и сказанное ею долетело до слуха Одаче.
Он тотчас же подскочил к Оджиуго и, по словам Нвафо, расска¬
зывавшего впоследствии об этом эпизоде, надавал ей звонких
пощечин. Тогда Оджиуго отшвырнула свой кувшин и наброси¬
лась на Одаче, стараясь побольнее ударить его металлическими
браслетами на запястьях. Одаче отвечал ей новым градом опле¬
ух, а под конец дал ей сильного пинка коленом в живот. За этот
удар его упрекали и даже бранили люди, собравшиеся вокруг и
пытавшиеся разнять их. Но Оджиуго вцепилась в своего еди¬
нокровного брата мертвой хваткой и кричала:
—	Убей меня. Ну, убей же. Слышишь, пожиратель питонов?
Лучше убей меня.— Она кусала и царапала тех, кто пытался от¬
тащить ее.
—	Оставьте ее,— воскликнула в раздражении одна из жен¬
щин.— Пусть он убивает ее, раз она сама напрашивается.
—	Не говори так. Ты что — не видела, как он чуть не убил
ее ударом в живот? —вмешалась вторая.
—	Разве она уже не отплатила ему сполна за это? — спро¬
сила третья.
—	Нет, не отплатила,— ответила вторая женщина.— По-
моему, он из породы храбрецов, которые смелы, только когда
воюют с женщиной.
Толпа немедленно разделилась на тех, кто подзадоривал Од¬
жиуго, и тех, кто считал, что она уже расквиталась с Одаче.
148

Эти последние' уговаривали теперь Одаче не слушать оскорбле¬
ния Оджиуго и не отвечать на них, а поскорее идти к источнику.
—	Птенцы коршунихи не могут не пожирать цыплят,-— за¬
метила Ойилидие, которую Оджиуго больно укусила.— Эта вся
в мать, такая же упорная.
—	А в кого же ей быть, как не в собственную мать? Не в
твою же! — Это Подалаголос Оджиника, внушительного вида
женщина, находившаяся в давней ссоре с Ойилидие. Люди гово¬
рили, что, несмотря на воинственную внешность Оджиники и
ее задиристый нрав, вся ее сила была в языке и что она сва¬
лится с ног, если на нее подует двухлетний малыш.
—	Не разевай рядом со мной свою гнилую пасть, слы¬
шишь? — отозвалась Ойилидие.— Не то я выбью из твоей глотки
семена окры. Ты что, забыла, как...
—	Пойди и поешь дерьма,—завопила Оджиника. Обе жен¬
щины уже стояли друг против друга, поднявшись на цыпочки и
выпятив грудь, готовые помериться силами.
—	А эти две чего не поделили?— спросила одна из жен¬
щин.—Поетюронитесь-ка и дайте мн^
Оджиуго пришла домой вся в слезах. Нвафо и Одаче верну¬
лись раньше, но мать Оджиуго сочла ниже своего достоинства
спрашивать у них, где остальные. Завидев входящую во двор
Оджиуго, она хотела было спросить ее, почему они так задер¬
жались: может быть, ждали, чтобы родник возвратился с про¬
гулки или пробудился от сна? Но эти слова высохли у нее
во рту.
—	Что случилось? — воскликнула она вместо этого. Оджиуго
еще громче зашмыгала носом. Мать помогла ей поставить кув¬
шин с водой и снова спросила, что случилось. Не говоря ни сло¬
ва, Оджиуго вошла в хижину, села на пол и вытерла слезы. За¬
тем она принялась рассказывать. Матефи осмотрела лицо дочери
и увидела на нем нечто, что можно было принять за отпечаток
пятерни Одаче. Она немедленно разразилась воплями протеста
и сетованиями, достаточно громкими, чтобы их услышали да¬
леко вокруг.	Л
Эзеулу со всей неторопливостью, на какую только был спо¬
собен, прошествовал во внутренний дворик и спросил, чем вы¬
зван этот шум. Матефи завопила еще громче.
—	Замолчи,— приказал Эзеулу.
—	Ты велишь мне молчать,— верещала Матефи,— когда
Одаче уводит мою дочь к роднику и избивает ее до смерти! Как
149

могу я молчать, когда ко мне приносят труп моего ребенка?
Пойди и посмотри на ее лицо. Пятерня этого парня..;— Ее годро
звучал все пронзительнее и болью отдавался в голове.
—	Говорю тебе, замолчи! Совсем с ума спятила?
Матефи оборвала свои вопли и принялась причитать с видом
покорной жертвы:
—	Я замолчала. Как же можно мне не замолчать? Ведь в
конце концов Одаче — сынок Угоне. Да, Матефи должна
молчать.
—	Пусть там никто не треплет моего имени! — крикнула
вторая жена, выходя из своей хижины, где она до сих пор оста¬
валась, как если бы скандал происходил не на их усадьбе, а в
какой-нибудь дальней деревне.— Я говорю, пусть никто тут не
произносит моего имени.
—	И ты замолчи,—сказал Эзеулу, обернувшись к ней.—
Никто не называл твоего имени.
—	Разве ты не слышал, что она назвала мое имя?
—	Ну, назвала, а дальше что?.. Попробуй вспрыгни ей на
спйну, если сможешь.
Угойе с ворчанием удалилась к себе в хижину,
—	Одаче!
—	Э-ээ.
—	Иди-ка сюда!
Одаче вышел из хижины матери.
—	Из-за чего переполох? -г- спросил Эзеулу,
—	Спроси Оджиуго и ее мать.
—	Я спрашиваю тебя. И больше не говори мне «спроси
кого-нибудь еще», не то сегодня же утром пес будет лизать твои
глаза. Когда это вы научились бросать слова мне в лицо? — Он
поочередно оглядел их всех с видом изготовившегося к прыжку
леопарда.— Пусть кто-нибудь из вас попробует открыть рот и
сказать еще хоть слово — он у меня на всю жизнь запомнит, что
человек должен смолкнуть, когда говорят духи в масках.— Он
снова оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто и пик¬
нуть не посмеет. Вокруг царило молчание. Тогда он повернулся
и ушел к себе в общ приступ гнева отбил у него всякую охоту
вникать в причину скандала.
Поспешность, с которой Акуэбуе приступил к разговору об
Одаче, оказалась не ко времени. Он торопился покончить с этим
разговором до появления других гостей, так как не приходилось
сомневатьсй, что очень скоро все три усадьбы заполнит народ.
т

Снова придут многие из тех, кто был накануне, и к тому же во
множестве повалят прочие, кто придет сегодня в первый раз,
ибо в это голодное время года, когда у большинства в амбарах
не осталось ничего, кроме семенного ямса, никто не упустит
случая чего-нибудь поесть и выпить рог-другой вина в доме бо¬
гатого человека. Понимая, что после прихода первого же гостя
он не сможет доверительно говорить с хозяином, Акуэбуе не
стал зря терять время. Если бы он знал, как рассержен был
сейчас Эзеулу, он, пожалуй, отложил бы разговор до следую¬
щего раза.
Эзеулу молча выслушал его, сдерживая обеими руками на¬
растающий гнев.
—	Ты кончил? — спросил он, когда Акуэбуе замолчал.
—	Да, кончил.
—	Я приветствую тебя.— Он не смотрел на гостя — его от¬
решенный взор, казалось, упирался в порог.— Я ни в чем тебя
не виню; ты не сказал ничего такого, чего мужчина не мог бы
сказать своему другу; ничего, за что бы я мог упрекнуть тебя.
У меня есть глаза и есть уши. Мне известно, что в Умуаро ца¬
рит раскол и разброд и что кое-кто созывает тайные сборища,
чтобы убедить других, будто я — причина их бед. Но почему я
должен лишаться из-за этого сна? Все это не ново и уйдет туда
же, куда сгинуло все прочее в этом роде. В сезон дождей испол¬
нится пять лет с того дня, как тот же человек объявил на тай¬
ном сходбище в своем доме, что, если Улу не примет их сторону
в затеянной ими несправедливой войне, они низвергнут его. Мы
все еще ждем, Улу и я, когда эта тварь придет низвергать нас.
Меня злит не то, что спесивый дурак, болтающий пустой мо¬
шонкой, забывается, потому что в его дом по ошибке вошло
богатство, нет, меня злит другое: ведь за ним прячется трусли¬
вый жрец Идемили, который и подстрекает его.
—	Он завидует,-— сказал Акуэбуе.
—	Чему завидовать? Я не первый жрец Улу в Умуаро, а он
не первый жрец Идемили. Если его отец и отец его отца и все,
кто был до них, не завидовали моим предкам, то зачем же ему
завидовать мне? Нет, не зависть это, а глупость, сродни дуро¬
сти, засовывающей голову в горшок. Если же это все-таки
зависть, что ж, пусть завидует. Сколько бы ни ползала
муха по навозной куче, ей все равно не под силу сдвинуть ее
с места.
—	Ну, этих-то двоих все знают как облупленных!— заме¬
тил Акуэбуе.— Всем известно, что, если бы только они знали
дорогу в Ани-Ммо, они отправились бы туда спорить с нашими
J51

предками: почему те отдали сан жреца Улу Умуачаде, а не их
собственной деревне! Они меня не беспокоят. Меня беспокоит
до, о чем говорит все племя.
—	А кто подсказывает племени, о чем говорить? Что оно
знает, племя? Иной раз, Акуэбуе, ты меня смешишь. Ты был
здесь — или ты тогда еще не родился? — когда племя решило
начать войну с Окпери из-за куска земли, который нам не при¬
надлежал. Разве не встал я тогда и не сказал умуарцам, чем все
это кончится? И кто оказался в конце концов прав? Случилось
все так, как я говорил, или нет? — Акуэбуе промолчал.— Сбы¬
лось все; что я предсказывал, слово в слово!
—	Это бесспорно так,— согласился Акуэбуе и во внезапном
порыве откровенности неосторожно добавил: — Но ты забыва¬
ешь одну вещь: ни один человек, каким бы великим он ни был,
не может быть правым в споре со всем племенем. Ты можешь
считать, что посрамил их в том споре, но ты ошибаешься. Уму-
арцы всегда будут говорить, что ты предал их перед лицом бе¬
лого человека. И еще они будут говорить, что ты снова предаешь
их сегодня, посылая своего сына участвовать в осквернении
нашей земли.
Ответ Эзеулу лишний раз убедил Акуэбуе в том, что и для
него, лучшего друга жреца, тот оставался человеком непости¬
жимым. Даже собственные сыновья не знали его. Акуэбуе, ко¬
нечно, не мог бы точно сказать, какой он рассчитывал получить
ответ, но во всяком случае не тот жуткий смех, который он
услышал сейчас. От этого смеха ему стало так страшно и тре¬
вожно, как если бы он повстречался на безлюдной тропе с хохо¬
чущим безумцем. Эзеулу не дал ему времени поразмыслить над
причиной этого странного чувства страха. Но Акуэбуе пред¬
стояло еще раз испытать это чувство в будущем — только тогда
он поймет, что это значило.
—	Не смеши меня,— снова сказал Эзеулу.— Значит, я пре¬
дал умуарцев белому человеку? Ответь мне на один вопрос. Кто
привел сюда белых? Может, Эзеулу? Мы затеяли войну с окпе-
рийцами, нашими кровными братьями, из-за клочка земли, ко¬
торый не принадлежал нам, а ты порицаешь белого человека за
то, что он вмешался. Разве ты не слышал пословицу: когда два
брата дерутся, их урожай достается постороннему? Сколько
белых было в отряде, сокрушившем Абаме? Знаешь, сколько?
Пятеро! — Он поднял вверх правую руку с пятью растопырен¬
ными пальцами.— Пятеро. Теперь скажи, ты слышал когда-ни¬
будь, чтобы пять человек—будь они даже высотой до неба—
могли расправиться с целым племенем? Такое невозможно. При
152

всем своем могуществе и колдовстве белые люди не покорили бы
страну Олу и страну Игбо, если бы мы сами не помогали им.
Кто показал им дорогу в Абаме? Они ведь не родились здесь —
как же они нашли дорогу? Это мы — мы показали им путь
и показываем поныне. Так что пусть теперь никто не прихо¬
дит ко мне сетовать, что белый-де сделал то-то и то-то. Че¬
ловек, который приносит в свою хижину хворост, кишащий му¬
равьями, не должен жаловаться, когда к нему повадятся яще¬
рицы.
—	Все, что ты говоришь, верно, и я не спорю с этим. В про¬
шлом мы многое делали неправильно, но из этого не следует,
что мы должны поступать неправильно сегодня. Теперь мы
знаем, что «мы делали неправильно, и можем исправить это.
Наши мудрецы говорили: человек, который не знает, где начал
мочить его дождь, не знает и того, где его обсушило солнце.
Мы не похожи на такого человека. Мы знаем, где застал нас
этот дождь...
—	Вот в этом я сомневаюсь,— прервал его Эзеулу.— Но как
бы то ни было, не забывай одну вещь. Мы показали белому че¬
ловеку дорогу к нашему дому и подставили ему скамеечку,
чтобы он сел. Если мы захотим теперь, чтобы он ушел, нам при¬
дется либо ждать, пока его не утомит это посещение, либо вы¬
гнать его. Не рассчитываешь ли ты выгнать его, начав винить во
всем Эзеулу? Попытайся, и в тот день, когда я услышу, что тебе
это удалось, я приду и пожму тебе руку. У меня свой путь, и
я пойду им до конца. Я способен видеть там, где другие люди
слепы. Вот почему я постижимый и непостижимый в одно и то
же время. Ты мой друг и знаешь, кто я: вор, убийца или чест¬
ный человек. Но тебе не дано знать того, что выбивает на
барабане музыка, под которую Эзеулу пляшет. Я вижу завтраш¬
ний день; вот почему я могу говорить умуарцам: не делайте
того-то, потому что это гибельно, или делайте то-то, потому что
это полезно. Если они слушают меня — хорошо, если не же¬
лают слушать — пусть пеняют на себя. Слишком я стар для
того, чтобы плясать ради подарков. Ты знал моего отца, который
был жрецом до меня. Ты знал и моего деда, хотя и с ослабев¬
шими уже глазами.— Акуэбуе утвердительно кивнул,— Разве
не мой дед покончил с обычаем ичи в Умуаро? Встал во всем
своем величии и сказал: «Мы больше не будем вырезать узоры
на наших лицах, словно это двери ого».
—	Да, так оно и было,— подтвердил Акуэбуе.
—	А чем ответили ему умуарцы? Они ругали и проклинали
его; говорили, что мужчины будут выглядеть теперь, как жен¬
153

щины. Они спрашивали: «Как же тогда проверить выносливость
мужнины?» Кто задает сегодня этот вопрос?
Акуэбуе счел, что он уже достаточно соглашался с Эзеулу
и может теперь позволить себе возразить.
—	Все это так и не подлежит сомнению,— начал он,— но
если верно то, что нам рассказывали, твой дед не был одинок
в этой борьбе. Говорили, что против обычая ичи выступало
больше умуарцев, чем...
—	Так рассказывал тебе эту историю твой отец? Я слышал
ее по-другому. Как бы то ни было, важно тут одно: верховный
жрец вел их, и они следовали за ним. Но если об этом мы знаем
с чужих слов, то что ты скажешь о событиях, происходивших во
времена моего отца? Ты вышел из младенческого возраста, когда
мой отец отменил обычай, по которому всякий ребенок, рож¬
денный вдовой, отдавался в рабство, если только...
—	Не мне, Эзеулу, оспаривать то, что ты говоришь. Я твой
друг и поэтому могу говорить е тобой без обиняков, но при этом
я ведь не забываю, что ты наполовину человек, а наполовину
дух. Все, что ты рассказываешь о своем отце и деде,— истинная
правда. Но то, что происходило в их времена, и то, что происхо¬
дит теперь,— не одно и то же. Между тогдашним и теперешним
нет никакого сходства. Твой отец и дед поступали так не для
того, чтобы угодить чужеземцу...
Эти слова больно задели Эзеулу, но он сдерживал йвой гнев.
—	Не смеши меня,— перебил он.— Если бы кто-нибудь при-*
шел к тебе и стал рассказывать, будто Эзеулу отдал своего сына
в чужеземную веру, чтобы кому-то угодить, что бы ты ответил
ему? Лучше не смеши меня. Сказать тебе, почему я отдал сына?
Слушай же. Неведомую болезнь нельзя вылечить обычными це¬
лебными травами. Когда нам нужно сотворить колдовской на¬
говор, мы ищем такое животное, чья кровь соответствовала бы
его силе; если кровь цыпленка не оказывает действия, мы жерт¬
вуем козла или барана; если и этого недостаточно, мы посылаем
за быком. Но иногда даже быка бывает мало — тогда мы долж¬
ны принести в жертву человека. Может, ты думаешь, мы жаж¬
дем услышать предсмертный крик жертвы, захлебывающейся
кровью? Нет, друг мой, мы поступаем так потому, что дошли
до последнего предела и знаем, что ни петух, ни козел, ни даже
бык не подходят. А наши отцы говорили нам, что бывают такие
лихие времена, когда люди оказываются загнанными за этот
последний предел, когда им приходится так худо, словно им
переломили спину и подвесили над огнем. Когда случается тй-
кое, они могут принести в жертву свое родное детище. Вот что
154

имели, в виду наши мудрецы, говорившие: человек, которому
больше не на что опереться, опирается на свое собственное ко¬
лено. Поэтому-то наши предки, доведенные до отчаяния набе¬
гами воинов Абама, принесли в жертву не иноплеменника, а
человека своей же крови и сотворили великое колдовское^за-
клятье, которое они назвали Улу.
Акуэбуе щелкнул пальцами и покивал головой. Выходит, это
жертвоприношение, проговорил он про себя. Значит, Эдого все-
таки прав, хотя мне показалось тогда, что он говорит глупости.
Немного помолчав, он сказал вслух:
—	Что произойдет, если на мальчика, которого ты прино¬
сишь в жертву, падет выбор Улу, после того как тебя будут ис¬
кать и не найдут?
—	Предоставь это богу. Когда наступит время, о котором ты
говоришь, Улу не обратится к тебе за помощью и советом. Так
что пусть эта забота не лишает тебя сна по ночам.
—	С какой стати? У меня в доме полно своих собственных
забот — зачем бы я стал приносить еще и твои, где бы я нашёл
для них место? Но я должен повторить то, что говорил раньше,
а если ты не хочешь слушать, заткни себе уши. Когда ты вы¬
ступал против войны с Окпери, ты не был одинок. Я тоже был
против: нее, так же как и многие другие. Но, посылая своего
сына к чужеземцам, чтобы он занимался вместе с ними осквер¬
нением нашей земли, ты обрекаешь себя на одиночество. Мо¬
жешь пойти и сделать на стене помету, чтобы помнить, что я
тебя об этом предупреждал.
—	Кому лучше знать, когда была осквернена земля Уму-
аро, тебе или мне? — Губы Эзеулу скривила высокомерно-без¬
различная усмешка.— Что до одиночества, то неужели ты не
догадываешься, что оно мне теперь так же привычно, как мерт¬
вые тела — земле? Друг мой, не смеши меня.
Нвафо, вошедший в хижину отца в тот момент, когда Аку¬
эбуе говорил Эзеулу, что он наполовину человек, наполовину
дух, не понял, о чем они спорят. Но в прошлом ему уже прихо¬
дилось видеть, как такие же грозные споры кончались мирно.
Поэтому он ничуть не удивился тому, что отец послал его за
пальмовым маслом с перцем к матери. Когда он вернулся, Эзе¬
улу уже снял круглую корзину с плотно прилегающей крышкой,
которая была подвешена к стропилам прямо над очагом. Рядом
с корзиной висели ритуальная юбка Эзеулу из волокон пальмы
рафии, два калебаса и несколько отборных початков маиса
Ш

прошлого урожая, оставленных для посадки. Корзина, маис и
юбка из рафии были черны от копоти.
Эзеулу открыл круглую корзину и, вынув оттуда козий око¬
рок, отрезал большой кусок Акуэбуе и совсем маленький — себе.
—	Пожалуй, мне нужно во что-нибудь завернуть это,— за¬
метил Акуэбуе.
Эзеулу послал Нвафо оторвать полосу от бананового листа,
подержал ее над тлеющими углями в очаге, пока она слегка не
пожухла и не утратила ломкость свежего листа, и протянул ее
Акуэбуе. Тот разделил свое мясо на две части, завернул кусок
побольше в банановый лист и убрал его к себе в мешок. Только
затем начал он есть оставшийся кусок, макая его в перченое
пальмовое масло.
Эзеулу отделил от своего куска окорока кусочек для Нвафо
и отправил себе в рот то, что осталось. Долгое время они жевали
молча, а когда заговорили снова, разговор их перешел на вещи
менее существенные. Эзеулу отломил веточку от лежащего ря¬
дом с ним на полу веника и, прислонившись спиной к стене,
принялся ковырять ею в зубах. С этого места ему были хорошо
видны все подходы к его усадьбе и усадьбам двух его сыновей.
Поэтому он первым заметил судебного посыльного и его прово¬
жатого. -
Когда два незнакомца подошли к порогу хижины Эзеулу,
провожатый хлопнул в ладоши и спросил:
—	Хозяева этого дома у себя?
—	Войдите и увидите,—ответил Эзеулу после небольшой
паузы.
Первым подлез под низкий скат крыши и вошел внутрь про¬
вожатый, за ним последовал второй пришелец. Эзеулу поздоро¬
вался с ними и предложил им сесть. Судебный посыльный сел
на земляное ложе, а его провожатый остался стоять. После об¬
мена приветствиями провожатый назвал Эзеулу по имени и на¬
звал себя: сын Нводики из Умуннеоры.
—	Когда ты вошел, я подумал, что вижу лицо твоего отца,—
сказал Акуэбуе.
—	Верно,— подтвердил Эзеулу.— Всякий, кто посмотрит на
него, подумает, что он видел Нводику. Твой друг, как видно,
пришел издалека.
—	Да, мы пришли из Окпери...
—	Так ты, выходит, живешь в Окпери? — спросил Эзеулу.
—	Ну, конечно,— вставил Акуэбуе.— Разве ты не слыхал,
что один из наших молодых мужчин живет у белого человека
в Окпери?
156

Эзеулу это было отлично известно, но он умышленно при¬
творялся, будто ничего не знает.
—	Вот как? — удивился он.— Теперь со мной редко делятся
новостями. Неужели еще этим утром вы были в Окпери и успе¬
ли пройти такую даль? Хорошо быть сильным и молодым! Как
поживают люди на родине моей матери? Ведь моя мать, ты,
наверное, знаешь, была родом из Окпери.
Когда мы уходили, там царили счастье и веселье; что
было после, мне неведомо.
—	А кто твой спутник?
—	Он главный посыльный великого белого человека, Со¬
крушителя ружей.
Эзеулу щелкнул пальцами и кивнул.
—	Значит, это посыльный Уинтаботы? Он ркпериец?
—	Нет,—ответил провожатый.—Он из племени умуру>
—	Здоров ли был Уинтабота, когда вы направились сюда?
Мы давно не видели его в наших краях.
—	Жив и здоров. Вот этот человек — его глаз.
Главный посланец, кажется, был не очень доволен тем, ка¬
кой оборот приняла беседа. В нем росло раздражение па этого
деревенского невежду, который напускает на себя важность и
делает вид, будто он знаком с окружным комиссаром. Сопро¬
вождающий почувствовал это и предпринимал теперь отчаян¬
ные усилия, чтобы поднять авторитет посланца в глазах сопле¬
менников.	*
—	Незнакомец, мы рады видеть тебя,— произнес Эзеулу.—
Какое у тебя имя?
— Его зовут Джекопу,— ответил провожатый.— Должен
вам сказать, что никто не может повидать Сокрушителя ружей
без его, Джекопу, согласия. В Окпери нет такого человека, ко¬
торый не знал бы имени Джекопу. Сокрушитель ружей попро¬
сил меня сопровождать Джекопу в этом путешествии, потому
что он не знает здешних мест.
—	Да-да,— сказал Эзеулу, бросив многозначительный взгляд
в сторону Акуэбуе.— Все так, все правильно. Белый человек
посылает сюда умуруанца, а дорогу умуруанцу показывает
умуарец! — Он рассмеялся.— Ну, что я сказал тебе, Акуэбуе?
Правы были наши мудрецы, когда говорили, что сколько бы ду¬
хов ни сговаривалось убить человека, из их затеи ничего не
выйдет, если к этому не приложит руку его личный бог-покро¬
витель.
Пришельцев эти слова озадачили. Затем сын Нводики за¬
метил:
157

—	Все это верно, но мы пришли не как посланцы смерти.
—	Нет, я этого не сказал. Просто такой уж у нас способ
выражаться. Как говорится, змея всегда короче той палки, с
которой сравнивают ее длину. Я знаю, что Уинтабота не отпра¬
вит посланцев смерти к Эзеулу. Мы с ним добрые друзья. Я ска¬
зал другое: чужестранец не смог бы прийти в Умуаро, если
бы ему не показал дорогу сын нашей страны.
—	Верно,'— сказал провожатый.— Мы пришли...
—	Друг мой,—перебил его главный посыльный,— ты уже
выполнил то, ради чего тебя послали; остальное — моя забота.
Так что спрячь-ка свой язык в ножны.
—	Прости меня. Я убираю руки.
Эзеулу послал Нвафо к Матефи за орехом кола. К этому
моменту в оби уже пришли Обика и Эдого, извещенные о том,
что у их отца сидит посланец белого человека. Принесенный
орех кола был пущен по кругу, осмотрен и разломлен.
—	Вернулись ли те, кого вы послали на базар за паль¬
мовым вином? — спросил Эзеулу. Обика ответил, что еще
нет.
—	Я так и знал. Если человек действительно хочет купить
пальмового вина, он не торчит дома до тех пор, покуда все вино
на базаре не раскупят другие.
Эзеулу продолжал сидеть, прислонясь спиной к стене и об¬
хватив руками согнутую в колене ногу.
Судебный посыльный снял синюю феску и положил ее к
себе на колено* обнажив наголо обритую голову, лоснящуюся
от пота. От краев шапочки на голове остался след в виде круж¬
ка. Он откашлялся и заговорил, чуть ли не впервые за все это
время.
—	Я приветствую вас всех.—Вынув из кармана на груди
маленькую книжечку, он открыл ее с важным видом: так, как
это делает белый человек.— Которого из вас зовут Эзеулу? —
спросил он, глядя в свою книжечку, после чего поднял глаза и
обв^л взором хижину.
Все молчали, опешив от удивления. Первым пришел в себя
Акуэбуе.
—	Оглянись по сторонам да пересчитай языком зубы у себя
во рту,— прервал он молчание.—Сядь, Обика, от чужестранца
можно ожидать, что он заговорит через нос.
—	Так, значит, ты из У муру? — спросил Эзеулу.— Есть там
у вас жрецы и старейшины?
—	Не пойми мой вопрос превратно. У белого человека свой
способ дейать дела. Прежде чем заговорить с тобой о деле, он
158

спрашивает, как тебя зовут, и ответ должен исходить из твоих
Собственных уст*
—	Если в твоем брюхе есть хоть капля здравого смысла,—
воскликнул Обика,— ты должен был бы сообразить, что ты сей-*
час не в доме белого человека, а в доме верховного жреца Улу
в Умуаро.
—	Придержи язык, Обика. Ведь Акуэбуе только что сказал
тебе, что чужеземцы, бывает, говорят через нос. Разве ты мо¬
жешь знать, есть ли в его стране или в стране белого человека
верховные жрецы?
—	Скажите этому малому, чтобы он выбирал выражения,
когда обращается ко мне. Если он не слышал обо мне, пусть
спросит у тех, кто слышал.
—	Пойди и поешь дерьма.
—	Замолчи! — рявкнул Эзеулу.— Этот человек прошел
длинный путь от страны моей матери до моего дома, и я за¬
прещаю кому бы то ни было оскорблять его. Кроме того, это
всего лишь посланец. Если нам не понравится то, что ему пору¬
чено передать, мы будем в обиде не на него, а на того, кто его
послал.
—- Вот это верно,— сказал Акуэбуе.
—	Вернее не скажешь,— вставил провожатый;
—	Ты задал мне вопрос,—продолжал Эзеулу, снова обер¬
нувшись к посланцу.— Теперь я отвечу тебе. Я тот самый Эзе-
улу, о котором ты спрашивал. Ты удовлетворен?
—	Благодарю. Все мы тут мужчины, но стоит человеку заго-*
ворить, и мужчину сразу отличишь от мальчишки. Мы уже на¬
говорили уйму слов; были среди них слова полезные и беспо¬
лезные, слова трезвые и слова нетрезвые. Пора теперь сказать,
зачем я явился, ибо без причины жаба не поскачет среди бела
дня. Дальний путь из Окпери я прошел не для того, чтобы раз¬
мять ноги. Ваш собственный соплеменник, который проделал
этот путь со мною, рассказал вам, что капутин Уинта-бор-том
поручил мне вести многие его дела. Он главный над всеми бе¬
лыми людьми в этих краях. Я знаю его больше десяти лет и
еще не видал такого белого человека, который не трепетал бы
перед ним. Посылая меня сюда, он не сказал мне, что в Умуаро
у него есть друг.— Он насмешливо улыбнулся.— Но если то,
что ты говоришь, правда, мы увидим это завтра, когда я от¬
веду тебя к нему.
—	О чем это ты говоришь? — с тревогой в голосе спросил
Акуэбуе.,;	,,
. Судебный посыльный продолжал угрожающе улыбаться, >
159

—	Да,— сказал он,— твой друг Уинтабота (он нарочно вы¬
говорил это имя так, как это делали его невежественные слу¬
шатели) приказал тебе явиться к нему завтра утром.
— Куда? — спросил Эдого.
—	Куда же еще, как не в его кабинет в Окпери!
—	Этот человек сошел с ума! — воскликнул Обика.
—	Нет, приятель. Если кто-нибудь и сошел с ума, так это
ты. Как бы то ни было, Эзеулу должен тотчас же собираться
в путь. По счастью, новая дорога так хороша, что манит прогу¬
ляться даже колченогого. Мы вышли сегодня с первыми пету¬
хами и оглянуться не успели, как оказались здесь.
—	Говорю вам, это сумасшедший. Кто бы...
—	Он не сумасшедший,— перебил Эзеулу.—Он посланец и
должен в точности передать то, что ему поручено. Дай ему
кончить.
—	Я кончил,— сказал посланец.— Но я попросил бы того,
кому этот юнец принадлежит, научить его вести себя осмотри¬
тельно ради его же собственного блага.	*
—	Ты уверен, что передал все, что тебе велено?
—	Да. Ведь белый человек — не чета черным. Он не тратит
слов попусту.
—	Я благодарю тебя,— сказал Эзеулу,— и снова тебя при¬
ветствую: «Епо!»
—	Есть еще одна безделица, про которую я забыл ска¬
зать,— добавил судебный посыльный.— Встречи с белым чело¬
веком дожидается множество людей, и тебе, возможно, при¬
дется провести в Окпери денька три-четыре, прежде чем оче¬
редь дойдет до тебя. Но я-то знаю, что такому человеку, как.
ты, не с руки на много дней отлучаться из своей деревни. Если
ты отблагодаришь меня, я устрою так, чтобы ты встретился с
ним завтра. Все в моих руках; если я говорю, что белый при¬
мет такого-то человека, значит, он его примет. Ваш соплемен¬
ник скажет вам, какая еда мне по вкусу.— С этими словами
он улыбнулся и снова надел на голову феску.
—	Ну, это действительно пустяк,— сказал Эзеулу.— Ты в
обиде не останешься. Думаю, что у меня хватит средств, что¬
бы наполнить твою маленькую утробу. В крайнем случае мне"
помогут мои соплеменники.— Он помолчал, с явным удоволь¬
ствием наблюдая, как сердится посланец, услышав намек на:
свой маленький рост.— Однако сначала ты должен вернуться
и сказать пославшему тебя белому человеку, что Эзеулу не по¬
кидает своей хижины. Если он хочет меня видеть, пусть приход
160

дит сюда. Сын Нводики, проводивший тебя, может проводить
и его.
—	Да понимаешь ли ты сам, друг мой, что ты такое гово¬
ришь? — вопросил посланец, который не верил своим собствен¬
ным ушам.
—	Посланец ты или нет? — спросил Эзеулу.— Отправляйся
обратно и передай то, что я тебе сказал, своему хозяину.
—	Не будем ссориться из-за этого,—вставил Акуэбуе, по¬
спешивший вмешаться, чтобы спасти положение, которое, как
подсказывал ему внутренний голос, становилось угрожаю¬
щим.—Если посланец белого человека даст нам немного вре¬
мени, мы тут пошепчемся кое о чем.
—	Зачем тебе понадобилось шептаться? — с негодованием
спросил Эзеулу.—Я уже передал свой ответ.
—	Оставь нас ненадолго,— обратился Акуэбуе к посланцу,
который исполнил его просьбу и вышел.— Ты можешь выйти
вместе с ним,— обратился он к провожатому.
В совещании, состоявшемся сразу вслед за этим, Эзеулу
участия не принимал. Когда судебный посыльный и его спут¬
ник вернулись в хижину, не он, а Акуэбуе сообщил им, что из
уважения к белому человеку Эзеулу согласился послать в Ок-
пери своего сына Эдого, который передаст отцу все, что ему
будет поручено передать.
—	У нас в Умуаро не принято отказываться от приглаше¬
ния прийти, хотя мы и можем отказаться сделать то, о чем
попросит нас пригласивший. Эзеулу не хочет отклонять при¬
глашение белого человека и поэтому отправляет вместо себя
своего сына.
—	Это и есть ваш ответ? — спросил судебный посыльный.
—	Да,—ответил Акуэбуе.
—	Я не стану передавать его.
—	Тогда можешь пойти в тот кустарник и пожрать дерь¬
ма,—не сдержался Обика.—Видишь, куда я показываю паль¬
цем? Вон в те кустики.
—	Не будем никого посылать есть дерьмо,— оборвал его
Акуэбуе и, обращаясь к посланцу, добавил:'■*- Я никогда не
слыхал, чтобы посланный выбирал, какое послание он‘Согла¬
сен передать, а какое — нет. Иди и передай белому человеку
то, что сказал Эзеулу. Или, может быть, ты и есть белый чело¬
век?
Эзеулу тем временем уже отвернулся в сторону и снова при¬
нялся ковырять в зубах веточкой из веника.
6 Jsls 3455
161

Глава тринадцатая
Как только посланец и его провожатый вышли из хижины
Эзеулу и отправились обратно в Окпери, верховный жрец по¬
слал передать старику барабанщику, чьей обязанностью было
бить в большой иколо, чтобы он созвал старейшин и ндшт на
срочный сход на закате этого же дня. Вскоре после этого иколо
заговорил со всеми шестью деревнями. Повсюду старейшины и
ндичие — мужчины с титулом, заслышав сигнал, собирались на
сход. Может быть, племени угрожает война. Правда, теперь,
во времена белого человека, никто больше не говорит о войне.
Скорее всего, божество Умуаро выразило через прорицателя не¬
довольство, причину которого надлежит спешно устранить, не
то... Но чем бы это ни оказалось — призывом готовиться к бит¬
ве или же к совершению совместного жертвоприношения,—
дело было спешным. Ибо иколо бил в неурочное время только
при самых чрезвычайных обстоятельствах: когда, согласно
пословице, в западню для нте попадал зверь, более могучий,
чем нте.
Собрание началось в пору, когда куры садятся на насест, и
продолжалось до глубокой ночи. Если бы это был дневной сход,
дети, принесшие скамеечки для своих отцов, резвились бы по
краям базарной площади в ожидании конца собрания, чтобы
снова отнести скамеечки домой. Но на вечерний сход ни один
отец детей не брал. Те, кто жил неподалеку от базарной пло¬
щади, приносили свои скамеечки сами; остальные прихватывали
с собой под мышкой скатанные козьи шкуры.
Эзеулу и Акуэбуе пришли первыми. Но едва они уселись,
как площадь Нкво начали заполнять старейшины и титулован¬
ные мужчины из шести деревень Умуаро. Поначалу каждый
новоприбывающий здоровался со всеми пришедшими до него',
но толца все разрасталась, и подходившие позже обменива¬
лись рукопожатием лишь с тремя-четырьмя ближайшими к
ним мужчинами.
Собрание проходило под вековым деревом огбу, на мощных
переплетенных корнях которого сидело не одно поколение ста¬
рейшин Умуаро, верша важнейшие дела племени. Вскоре боль¬
шинство умуарцев, ожидавшихся на сход, явилось, и поток
подходивших сузился до тонкого ручейка. Эзеулу коротко по¬
совещался с людьми, сидевшими близ него, и они решили, что
пора объявить умуарцам, зачем их собрали. Верховный жрец
встал, поправил свою тогу и выкрикнул приветствие, которое
182

одновременно являлось призывом к умуарцам говорить голо¬
сом одного человека*
—	Умуаро квену!
-Хем!1
—	Квену!
—	Хем!! •
—	Квезуену!
Хем!!
—	Благодарю вас за то, что вы оставили свои домашние
дела и заботы и откликнулись на мой зов. Иногда случается,
что человек взывает, но никто не отвечает ему. Такой человек
подобен видящему дурной сон. Спасибо вам за то, что мой при¬
зыв не был тщетным, как зов человека в мучительном сне.—■
Неподалеку от него кто-то говорил одновременно с ним. Он огля¬
делся по сторонам и увидел, что это Нвака из Умуннеоры.
Эзеулу помолчал и после паузы обратился к говорившему;
Огбуэфи Нвака, я приветствую тебя.— Нвака откашлялся и
перестал беседовать с окружающими. Эзеулу продолжал свою
речь: — Я благодарил вас за то, что вы уже сделали. У нас
говорят: поблагодари человека за то, что он сделал, и это при¬
даст ему силы сделать больше. Но есть тут огромное упуще¬
ние, за которое я прошу простить меня. Негоже, созывая уму-
арцев, не выставить перед ними даже кувшина пальмового
вина. Но я был застигнут врасплох, а перед неожиданностью,
как вы знаете, бессилен даже храбрец...— Вслед за этим он по¬
ведал им о визите судебного посыльного.—Соплеменники
мои,— сказал он в заключение,— вот что постигло меня утром
после пробуждения. Огбуэфи Акуэбуе был при этом и видел
все собственными глазами. Я долго размышлял о случившемся
и решил поделиться тем, что я увидел и услышал, со всеми
умуарцами, ибо человек, увидевший змею, когда он один, мо¬
жет засомневаться, обычная это змея или неприкосновенный
питон. Поэтому я сказал себе: «Завтра я созову умуарцев и
расскажу им». Затем какой-то голос внутри меня спросил:
«Разве дано тебе знать, что может случиться ночью шли на рас¬
свете?» Вот почему я счел своим долгом созвать вас сегодня,
хотя у меня и нет пальмового вина, которое я должен был бы
поставить перед вами. Если мы будем живы, у нас достанет
времени для пальмового вина. Когда наступит пора охоты, мы
поохотимся и на заднем дворе усадьбы. Я приветствую вас всех.
Долгое время никто не вставал, чтобы держать ответную
речь. Собравшиеся правители Умуаро вполголоса переговари¬
вались друг с другом, ц звуки голосов сливались в общий гул,
6*
163

напоминающий подчас журчание. Эзеулу сел на свою скаме¬
ечку и устремил неподвижный взгляд в землю. Он даже ни¬
чего не ответил Акуэбуе, шепнувшему ему, что он сказал все
слова, какие нужно было сказать. Наконец, поднялся Нвака из
Умуинеоры.
—	Умуаро квену!
•, г- ХемП
—	Умуаро квену!
—	ХемП
—	Квеквану озо!
—	ХемП
Он поправил на себе тогу, которая чуть не сползла с его
левого плеча, после того, как он троекратно выбрасывал впе¬
ред и вверх руку, приветствуя собрание.
—	Все мы слышали Эзеулу. Он сказал нам добрые слова, и
я хочу поблагодарить его за то, что он созвал нас всех вместе
и обратился к нам с этими словами. Верно ли я говори*, муж¬
чины Умуаро?
—	Говори дальше,— ответили умуарцы.
—	Когда отец созывает своих детей, он не должен забо¬
титься о том, чтобы поставить перед ними пальмовое вино. Ско¬
рее уж это они должны принести ему пальмового вина. И еще
раз я говорю спасибо жрецу Улу. То, что он счел своим дол¬
гом позвать нас и поведать нам о том, о чем он нам поведал,
показывает, какого он о нас высокого мнениям и за это ему —
наше спасибо. Но есть тут одна вещь, которая мне непонятна.
Быть может, она понятна другим; если так, то пусть кто-нибудь
объяснит мне ее. Эзеулу сказал нам, что белый правитель про¬
сит его прийти в Окпери. Так вот, мне непонятно: разве есть
что-нибудь плохое в том, что человек приглашает своего друга
прийти к нему? Когда мы устраиваем пир, разве не посылаем
мы за нашими друзьями-иноплеменниками, разве не пригла¬
шаем мы их прийти и праздновать с нами? И разве не зовут
они также и нас на свои празднества? Белый человек — друг
Эзеулу; вот он и послал за ним. Что тут такого необычайного?
Он не послал за мной. Он не послал за Удеозо; он не послал
за жрецом Идемили; он не послал за жрёцом Эру; он не по¬
слал за жрецом Удо и не просил жреца Огвугву прийти наве¬
стить его. Он просил прийти Эзеулу. Почему? Потому, что они
друзья. Или Эзеулу считает, что их дружба кончается перед
порогом дома каждого из них? Может быть, он хочет, чтобы
белый человек был ему другом только на словах? Не говорили
ли нам наши отцы, что стоит поздороваться с прокаженным
164

за руку, как он захочет обняться? Мне кажется, Эзеулу обме¬
нялся рукопожатием с белотелым человеком.— Эта реплика
была встречена приглушенными возгласами одобрения и даже
смехом. Ведь проказу, как и многие другие несчастья, от ко¬
торых люди в ужасе отшатываются, почти всегда называют не
настоящим именем, а более вежливым и менее страшным — «бе¬
лое тело». Среди восхищенных возгласов и смешков раздава¬
лись в честь Нваки выкрики: «Повелитель слов!». Он подождал,
пока смех утих, и сказал: — Если вас разбирает смех, можете
смеяться; что до меня, то мне совсем не до смеха.—Эзеулу не¬
подвижно сидел все в той же позе, которую принял по окон¬
чании своей речи.— Вот что я хочу сказать,— продолжая Нва¬
ка,— тот, кто принесет к себе в хижину хворост, кишащий му--
равьями, должен ожидать нашествия ящериц. Так что, если
Эзеулу теперь говорит нам, что дружба с белым человеком ему
надоела, мы дадим ему такой ответ: «Ты завязал узел и ты же
должен знать, как его развязать. Ты наложил вонючую кучу, ты
же должен и унести ее». По счастью, дурное колдовское зелье,
подброшенное в дом на конце шеста, не так трудно выбросить
наружу. До меня донеслись тут один или два возгласа: дескать,
обычай запрещает жрецу Улу Далеко уходить от своей хижи¬
ны. Я хочу спросить у этих людей: разве впервой ему отправ¬
ляться в Окпери? Кто был свидетелем в суде белого человека в
тот год, когда мы сражались за нашу землю — и потеряли ее? —
Он подождал, чтобы стих общий говор.—Моя речь окончена.
Я приветствую вас всех.
Выступили и другие. Ни один из ораторов не говорил так
резко, как Нвака, однако всего лишь двое открыто возразили
против его точки зрения. Может, несогласных с Нвакой было и
больше, но они промолчали. Большинство выступавших указы¬
вало, что было бы безрассудством не ответить на приглашение
белого человека; разве забыли умуарцы о том, какая судьба
постигла те племена, которые ссорились с ним? Нвокеке Нна-
беньи пытался еще больше смягчить резкие слова Нваки. Он
предложил, чтобы Эзеулу сопровождали шесть выборных ста¬
рейшин.
—	Можешь составить ему компанию, если тебе хочется раз¬
мять ноги,— крикнул Нвака.
—	Огбуэфи Нвака, пожалуйста, не перебивай меня. Когда
ты держал речь, никто ведь не мешал тебе грубыми выкрика¬
ми.— Далее Нвокеке Ннабеиьи повторил свое предложение:
вместе с верховным жрецом должны отправиться в Окпери
шесть старейшин Умуаро.
165

Снова поднялся Эзеулу. Пламя большого костра, разожжен-:
нош поодаль, освещало его лицо. Пока он говорил, стояла глу¬
бокая тишина. Его слова не выдавали гнева, клокотавшего у
него в груди. Как и всегда, гнев его был вызван не открытой
враждебностью, прозвучавшей в выступлении Нваки, а сладки¬
ми речами людей вроде Ннабеньи. Они напоминали ему крыс,
подгрызающих подошвы ног спящего: они сначала кусают, а
потом дуют на рану, чтобы успокоить боль и убаюкать жертву.
Поблагодарив умуарцев, он заговорил чуть ли не с весельем
в голосе.
—г Когда я решил созвать вас, я сделал это не потому, что
растерялся или увидел со страху собственные уши. Единствен¬
ное, чего я хотел, это посмотреть, как отнесетесь вы к моему рас¬
сказу. Теперь я вижу ваше отношение, и я удовлетворен. Ино¬
гда мы даем ребенку кусок ямса, а потом просим его отдать
маленький кусочек нам — не потому, что мы взаправду хотим
его съесть, а потому, что решили испытать своего ребенка. Мы
стремимся узнать, каким человеком он станет, когда вырастет:
будет ли он делиться и раздавать или жадно прижимать все к
своей груди. Вы сами знаете, что Эзеулу не таков, чтобы бро¬
ситься бежать из-за того, что белый прислал за ним своего
посланца. Если бы я украл у него козу, или убил его брата,
или изнасиловал его жену, то тогда бы я еще мог спрятаться
в кусты, заслышав его голос. Но я не нанес ему никакой оби¬
ды. Что же до того, как я поступлю, то решение свое я при¬
нял еще прежде, чем попросил иколо созвать вас. Однако если
бы я начал действовать, не поговорив сначала с вами, вы мог- v
ли бы потом спросить: «Почему он не сказал нам?» Вот теперь
я сказал вам, и на сердце у меня легко. Сейчас не время для
длинных речей. Когда придет время речей, все мы будем го¬
ворить, пока не устанем, и тогда, быть может, обнаружится, что
в Умуаро есть ораторы и помимо Нваки. А пока что я благо¬
дарю вас за то, что вы откликнулись на мой зов. Умуаро квену!
— Хем!
Среди тех, кто провожал той ночью Эзеулу домой и вы¬
звался пойти наутро вместе с ним в Окпери, был и его младший
единокровный брат Океке Оненьи, знаменитый знахарь. Но
Эзеулу отклонил его предложение; отказал он и всем другим,
в том числе своему другу Акуэбуе. Он уже принял решение
идти один и не собирался менять его.
Сразу после того, как Океке Оненьи предложил Эзеулу себя
166

в спутники и услышал отказ, он собрался уходить, хотя по кры¬
ше зашлепали первые, пока еще редкие; капли начинающегося
ливня.
—	Может быть, переждешь немного и понаблюдаешь лик
небес? — спросил Эдого.
—	Нет, мой сын,— ответил Океке Оненьи и с напускной без¬
заботностью добавил: — Только те, кто носит на теле дурные
колдовские снадобья, должны бояться дождя,
Он вышел навстречу надвигающейся грозе. То и дело ноч-
ную тьму рассеивали вспышки молний; иной раз они освещали
все вокруг ярким, немерцающим светом, иной же раз трепе¬
тали, перед тем как погаснуть, словно их пламя задувал по¬
рывистый ветер.
Океке Оненьи запел и засвистал, чтобы песня составила
ему компанию в темноте, и его голос мощно звучал, споря с ре-*
вом ветра и раскатами грома.
Эзеулу не стал отговаривать его идти домой под дождем*
Он вообще редко обращался к нему. С трудом верилось, что
это братья. Да будь они даже более близки друг другу, Эзеулу,
возможно, все равно ничего бы не сказал, потому что мысли
его блуждали далеко. За долгое время он проронил одну-един-
ственную фразу: мол, этот дождь — предвестник новой луны.
Однако никто не понял, что он хотел этим сказать.
Эзеулу и его единокровный брат не враждовали, но и друж¬
бу между собой тоже не водили. Эзеулу, как было хорошо из¬
вестно, недолюбливал всех знахарей, которых считал, за редким
исключением, алчными мошенниками. Настоящее знахарство*
говорил он, ушло вместе с поколением его отца. Сегодняшние
знахари — пигмеи по сравнению с прежними.
Отец Эзеулу действительно был великим знахарем и колду¬
ном. Он творил бесчисленные чудеса, но больше всего толков
вызывала в народе его способность становиться невидимым.
Было время, когда между У му ара и Анинтой велась жестокая
война, и члены одного племени не осмеливались ступать йа
землю другого. Но верховный жрец Умуаро ходил через Анин-
ту, сколько ему хотелось. Всякий раз он брал с собой сына,
Океке Оненьи, который был тогда маленьким мальчикам. Ой
давал ребенку короткий веник в левую руку,и наказывал ему
не заговаривать и не здороваться ни с кем из встречных, а
идти себе по правому краю тропы. Мальчик шел впереди, а
верховный жрец следовал на некотором расстоянии за ним, ни
на миг не теряя его из виду. Каждый встречавшийся им про-'
хожий внезапно -останавливался при их приближении и на¬
167:

чинал вглядываться в заросли на противоположной стороне до¬
роги, как охотник, заслышавший шорох дичи. Он вглядывался
до тех пор, пока ребенок с отцом не проходили у него за спи¬
ной, и только после этого поворачивался и продолжал свой путь.
Иногда же прохожий при их приближении вдруг поворачивал
назад.
Океке Оненьи узнал от отца о свойствах многих трав и обу¬
чился у него многим видам анванси — колдовства. Но он так
и не научился этому чародейству, носившему название Ога-
анья-афу-узо.
В истории Умуаро редко бывало, чтобы в одном человеке
соединялись вместе жреческий сан и способность к знахарству
и колдовству, как соединились они в предыдущем жреце Улу.
Когда такое случалось, могущество человека не имело предела.
Океке Оненьи всегда утверждал, что причина холодности в
отношениях между ним и нынешним жрецом, его единокровным
братом, коренится в нежелании последнего примириться с тем,
что способности отца оказались поделенными между ними.
—	Он забывает,—говаривал Океке Оненьи,—что знание
трав и анванси — это нечто начертанное от рождения в линиях
ладони человека. Ему кажется, что наш отец умышленно ото¬
брал колдовские способности у него и отдал мне. Разве он слы¬
шал, чтобы я сетовал на то, что жречество досталось ему?
Именно этим — чего и следовало ожидать — люди, не любив¬
шие Эзеулу, объясняли его отчуждение от Океке Оненьи. Они
не упускали случая подчеркнуть, что презрение Эзеулу к зна¬
харской славе его брата порождено гордыней и завистью. При
этом они приводили в пример недавнее жертвоприношение, со¬
вершенное для жены Обики, когда Эзеулу, вместо того чтобы
позвать собственного брата, послал за никудышным знахариш-
кой, который не может даже досыта прокормить себя своим ре¬
меслом.
Но другие, знавшие Эзеулу лучше, как, например, Акуэбуе,
отвечали, что всему виной тут какой-то неблаговидный посту¬
пок Океке Оненьи но отйошению к Эзеулу. Оставалось невы¬
ясненным, что именно он сделал. Было известно только, что так
брат с братом не поступает, что поступок его непростителен.
Беда в том, что Эзеулу никогда и никому не поверял этой тай¬
ны, даже своим друзьям. Так что у его защитников не было в
запасе ничего, кроме предположений. Некоторые утверждали,
будто Океке Оненьи сделал бесплодной первую жену Эзеулу,
после того как она родила ему всего лишь троих детей.
—	Не может такого быть,—отвечали обычно на это.— Мы

знаем наперечет всех злых колдунов в Умуаро, и Океке Оненьи
не принадлежит к числу этих ведунов. Не такой он человек,
чтобы навести порчу на женщину, не причинившую ему ни¬
какого зла, и уж тем более — на жену своего брата.
—	Но вы забываете о том, что Океке Оненьи затаил дав¬
нюю обиду на Эзеулу,—могли возразить их противники.—Вы
забываете, что их отец с детства внушал Океке мысль, будто
жречество перейдет к нему, так что после смерти старика Океке
чуть ли не выражал сомнение в правильности решения ора¬
кула.
—	Может быть, это и так,— сказали бы в ответ защитники
Океке Оненьи.— Но мы знаем всех наших колдунов и повторя¬
ем вновь: никто еще и никогда не обвинял Океке Оненьи в том,
что он-де запечатал чрево его жены. Кроме того, колдуны, за¬
нимающиеся такими гнусными делами, равно как и любители
полакомиться человеческим мясом, никогда не бывают много¬
детными. А вы только загляните на усадьбу Океке Оненьи: там
полным-полно сыновей и дочерей!
На этот решающий довод возражений не находилось, осо¬
бенно если его подкрепляли тем соображением, что лучший
друг Океке Оненьи в доме Эзеулу—-это Эдогр, Сын той самой
женщины, на которую он якобы навел порчу! Более того,
дружба между Эдого и его дядей вызывала, как это всем из¬
вестно, большое недовольство Эзеулу. Должно быть, это недо¬
вольство побудило его однажды сказать, что резьба первого под
стать знахарству второго.
—	Эти двое? — обронил он в другой раз.—Выброшенная
ступка и гнилые кокосовые орехи!
Вот уже дня два-три капитан Уинтерботтом чувствовал себя
необычайно усталым и разбитым. Дожди, похоже, не принесли
долгожданной передышки. Десны у него еще больше побледне¬
ли, а ноги ужасно зябли. Вроде бы, срок очередного приступа
лихорадки еще не наступил, но все признаки были налицо. Ко¬
нечно, болезнь его не страшила, как какого-нибудь новичка.
Для старожила лихорадка была просто-напросто временным не¬
удобством: заставляла несколько дней проваляться в постели,
только и всего.
Тони Кларк воспринял это известие должным образом.
—	Вам следует показаться врачу,—сказал он, зная, что
именно такой реакции ожидают от новичка.
—	Врачу? Бог ты мой! По поводу лихорадки? Нет, дру-
Ш

жшце. Керечься нужно, когда заболеваешь ею впервые. Бед¬
няга Макмиллан не уберег себя, как я ни предупреждал его.
Лихорадка трепала меня каждый год на протяжении десяти
лет, а когда болеешь ею так чаето^ перестаешь обращать на нее
внимание. Нет, нет, переменить на неделю обстановку — вот
все, что мне нужно, и вы увидите: вернусь я в полном) здравии.
После поездки в Энугу все как рукой снимет.
В административный центр он собирался ехать послезавтра.
По вполне понятным причинам он хотел заняться назначением
вождя в Умуаро до встречи с деятелями из главной штаб-квар¬
тиры. Завершить это дело за два оставшихся дня он, конечно,
не успеет, но ему хотелось иметь все основания сказать, что он
уже предпринял первые шаги. Будучи убежденным сторонни¬
ком той точки зрения, что дом следует оставлять в образцовом
порядке, если хочешь застать его таким же по возвращении,
он написал подробнейшие инструкции для Тони Кларка. В них
он черным по белому изложил программу своих дальнейших
действий в связи с назначением верховного вождя. «Сегодня я
отправил посыльных в Умуаро, чтобы вызвать сюда Эзеулу для
предварительного обсуждения. После этого обсуждения я на¬
значу соответствующую дату, когда ему будет вручен приказ
о назначении верховным вождем в присутствии старейшин и
ндичие его племени». Капитан Уинтерботтом любил озадачить
других европейцев, ввернув словечко-другое на языке игбо, на
котором, по его утверждению, он свободно изъяснялся.
После того как он столь тщательно разработал план меро¬
приятий, призванных облагодетельствовать Эзеулу,, капитан
Уинтерботтом, понятно, пришел в ярость, когда посланный вер¬
нулся с оскорбительным ответом от возомнившего о себе жре-
ца-идолопоклонника. Своею властью судьи он немедленно под¬
писал ордер на арест жреца и приказал двум полицейским завт¬
ра же с утра, не мешкая, отправиться в Умуаро ж доставить
упрямца в Окпери.
— Как только его приведут,— сказал он Кларку,— заприте
его в арестантской. Я не желаю видеть его до возвращения из
Энугу. Пусть это научит его хорошим манерам. Мои туземцы
'должны зарубить у себя на носу, что с администрацией шутки
плохи.
Может' быть, причиной тому был яростный гнев капитана
Уинтерботтома, может быть, прав был его слуга, назвавший
иную причину, но только в то самое утро, когда двое полицей¬
ских отправились в Умуаро арестовывать Эзеулу, капитан Уин¬
терботтом внезапно слег и впал в беспамятство. В’ бреду он прей
170

должал непрестанно повторять единственную связную фразу:
«Ногам холодно — приложите к ним горячую грелку!» Его слу¬
га нагрел воды, наполнил резиновую грелку и приложил ее к
ногам хозяина. Уинтерботтом стал кричать, что грелка совсем
холодная. Слуга налил в грелку кипятку, но и этого оказалось
недостаточно. Через каждые несколько минут он менял воду,
но капитан не переставал жаловаться. К тому времени, когда
Тони Кларк (не умевший водить машину) отыскал Уэйда, что¬
бы вместе с ним отвезти капитана в его стареньком «форде» в
больницу, находившуюся в шести милях от Окпери, на ногДх
у него были сильные ожоги. Но обнаружилось это только на
следующий день в больнице.
К изумлению и немалому смущению Кларка с Уэйдом, за¬
ведующая больницей доктор Мэри Севидж, врач-миссионер со
строгим, неженственным обликом, разрыдалась и совсем поте¬
ряла голову, увидев внесенного капитана Уинтерботтома. «Том,
Том»,—причитала она и вообще вела себя так, будто утратила
все свое врачебное искусство. Впрочем, паника владела ею не¬
долго; искорежена взяла себя в руки и стала хозяйкой положе¬
ния. Однако ее замешательство оказалось достаточно продол¬
жительным для того, чтобы не остаться незамеченным несколь¬
кими туземными сестрами и санитарами, которые разнесли слух
об этом не только по больнице, но и по всей Нкисе —дере¬
веньке, где находилась миссия. И в стенах больницы, и в де¬
ревне доктор Севидж была известна как Омесике, что означает
Действующая решительно, и от нее никак не ожидали, что она
окажется способной расплакаться при виде больного, пусть даже
это не кто иной, как капитан Уинтерботтом, которого здесь шут¬
ливо называли ее мужем.
Уйнтерботтом не приходил в память три дня, и все это вре¬
мя доктор Севидж почти неотлучно провела у его постели. Она
даже отменила на сей раз операции, которые всегда делала по
средам, вследствие чего среда получила в деревне наименова¬
ние Дня вспоротых животов. По этим дням всегда царила
скорбь, а на базарчике, возникшем у больничных ворот на по¬
требу пациентам из дальних племен, собиралось меньше тор¬
говок, чем в любой другой день недели. Было также подмече¬
но, что даже небо знает этот день смерти и хмурится, оплаки¬
вая покойных.
Доктор Севидж еще раз проверила свой список назначений
на операцию и, убедившись, что экстренных случаев нет, ре¬
171

шила отложить операции до пятницы. Состояние капитана
Уинтерботтома чуть-чуть улучшилось, и появилась слабая на¬
дежда. Ближайшие день-другой будут решающими, и перешаг¬
нуть через критический порог ему поможет умелый, заботли¬
вый уход, от которого зависит многое. Ему была отведена осо¬
бая палата, в которой он лежал один и входить в которую не
разрешалось никому, кроме доктора Севидж и единственной
белой сестры.
Слуга капитана Уинтерботтома Джон Нводика получил
распоряжение проводить в Умуаро двух полицейских, подобно
тому, как он «провожал туда посыльного. Но он мысленно по¬
клялся никогда больше не показывать представителям «при-
витьства» дорогу к себе на родину. Еще больше он укрепился
в своей решимости, когда узнал, что двое полицейских будут
вооружены ордером на арест и наручниками, предназначаемы¬
ми для верховного жреца Улу. Но поскольку он не мог ска¬
зать своему хозяину: «Нет, я не пойду!» — он согласился идти,
но замыслил совсем другое. Вот почему, когда полицейские за¬
шли за ним перед первыми петухами, они увидели, что их про¬
водника колотит неожиданный приступ ибы. Закутанный в
старое одеяло, которое капитан Уинтерботтом дал для ребен¬
ка, рожденного его женой четыре месяца назад, Джои с нату¬
гой прошептал им несколько слов о том, как идти в Умуаро.
Когда же они доберутся до Умуаро, добавил он, и младенец по¬
кажет им дом Эзеулу. Буквально так оно потом и получилось.
Полицейские вошли в Умуаро в час утренней еды. Вскоре
они повстречали мужчину с кувшином пальмового вина и оста¬
новили его.
—	Где тут дом Эзеулу? — спросил старший полицейский,
капрал Мэтью Нвеке. Мужчина с подозрением уставился на
незнакомцев в форме.
—	Эзеулу,— произнес он после долгой паузы, в продолже¬
ние которой он, как видно, рылся у себя в памяти.— Который
Эзеулу?
—	Скольких Эзеулу ты знаешь? — спросил капрал раздра¬
женно.
—	Скольких Эзеулу я знаю? — повторил за ним мужчи¬
на.— Да никакого Эзеулу я не знаю.
—	Зачем же ты тогда спросил меня «который Эзеулу», раз
никакого Эзеулу не знаешь?
—	Зачем я спросил тебя...
472

—	Молчи! Дурак этакий! — заорал полицейский по-англий¬
ски.
—	Говорю вам, не знаю я никакого Эзеулу. Я не здешний.
Двое других встречных, которых они остановили, отвечали
им более или менее в том же духе. Один из них даже сказал,
что единственный известный ему Эзеулу живет в Умуофии —
туда можно добраться за день, если идти все время на восход.
Полицейских все это ничуть не удивило. Ведь есть только
один способ заставить людей говорить — напугать их. Но их
белый начальник запретил им применять силу и угрозы и тем
более надевать наручники, если человек не оказывает сопро¬
тивления. Вот почему им приходилось проявлять сдержанность.
Но теперь они убедились, что, если не принять энергичных
мер, они могут до захода солнца проблуждать по Умуаро, так
и не найдя дома Эзеулу. Поэтому следующему встречному, ко¬
торый попытался было вилять и уклоняться, они отвесили опле¬
уху. А для вящей убедительности показали ему также наруч¬
ники. Это возымело действие. Прохожий сказал полицейским,
чтобы они следовали за ним. Остановившись на некотором от¬
далении от усадьбы, которую они искали, он показал на нее
пальцем,
—	У нас не принято,— сказал он полицейским,— показы¬
вать кредиторам нашего соседа дорогу к его дому. Так что я не
могу войти туда вместе с вами.
Причина была уважительная, и полицейские отпустили его.
Он со всех ног бросился прочь, чтобы обитатели усадьбы не
успели заметить ничего, кроме спины улепетывающего чело¬
века.
Войдя в хижину, полицейские обнаружили внутри только
старуху, жующую беззубым ртом. Она испуганно таращила на
них глаза и, похоже, не понимала, о чем ее спрашивают. Она,
кажется, забыла даже свое собственное имя.
К счастью, в этот момент в хижину вошел мальчуган с гли¬
няным черепком, чтобы взять горящих углей для матери, со¬
бравшейся развести огонь. Этот мальчуган и отвел их к пово¬
роту тропы на усадьбу Эзеулу. Как только он вышел вместе с
пришельцами, старуха схватила свой посох и с поразительной
быстротой проковыляла к хижине его матери, чтобы нажало¬
ваться на ее отпрыска. Затем она поплелась обратно — еле во¬
лоча ноги, скрючившись в три погибели, опираясь на прямой
посох. Это была бездетная вдова Нваньиэке. Вскоре после того,
как она вернулась к себе, послышались вопли Обиэлуе — маль¬
чика, проводившего полицейских.
173

Тем временем полицейские явились в хижину Эзеулу iTe-*
верь они больше не были расположены церемониться. Они за-»,
говорили резко, пуская в ход сразу все свое оружие*
—	Кте тут из вас Эзеулу? — спросил капрал.
—	Какой Эзеулу? — откликнулся Эдого.
—	Попробуй спроси меня еще раз «какой Эзеулу?», и я
выбью семена окры из твоей пасти; Я -повторяю, кого здесь зо¬
вут Эзеулу?
—	А я повторяю, какой Эзеулу тебе нужен? Или ты ж сам
не знаешь, кого ищешь?
Четверо других мужчин, находившихся в хижине, хранили
молчание. Женщины и дети столпились в дверях, ведущих из
хижины во внутренний дворик. На их лицах были страх и тре¬
вога.
—	Ну погоди же,—сказал капрал на ломаном английском
языке.— Сейчас ты будешь говорить «какой Эзеулу?». Давай мне
это.— Последние слова были адресованы его спутнику, который
немедленно извлек из кармана наручники.
В глазах обитателей деревни наручники, или ига, являлись
самым страшным оружием белого человека. Не было положе¬
ния более унизительного для мужчины-воина, которого сделали
бессильным и беспомощным при посредстве железного замка.
Так обращаются только с буйными^ сумасшедшими.
Поэтому, когда свирепого вида полицейский продемонстриро¬
вал наручники и двинулся с ними к Эдого, Акуэбуе как стар¬
ший в доме вышел вперед и заговорил голосом благоразумия.
Он просил полицейских не сердиться на Эдого.
—	Ведь так разговаривает всякий молодой мужчина. Вы и
сами знаете, что у молодых мужчин слова «сломаю и разрушу»
с языка не сходят; зато речи старика примиряют и успокаива¬
ют. У нас существует такая поговорка: когда в доме есть кто
постарше, козу, которая котится, не оставят на привязи.— Да¬
лее он сообщил им, что Эзеулу с сыном сегодня рано утром от¬
правились в Окпери, куда его пригласил белый человек.
Полицейские переглянулись. Они ведь повстречали по до¬
роге мужчину со спутником, похоже, сыном. Запомнили они их
не только потому, что это были первые люди, шедшие навстре¬
чу им, но и потому еще, что у того мужчины и его сына была
видная, запоминающаяся внешность.
—	Как он выглядит? — спросил капрал.
—	Он высок, как дерево ироко, а кожа его светла, как
солнце.
—	А его сын?
174

Похож иа него. Как две капли воды.
Пмидейокио стали совещаться на языке белого человека,
вызывая восхищенное изумление у деревенских жителей.
—	Когдай-то встречай на дорога тот два человек,-— отметил
капрал.
—	Когдай-то был их,— подтвердил его спутник.— Но мы не
должен вернись обратно без ничего. Топай-топай вся дорога
сюда не годится задаром.
Капрал задумался над его словами. А тот продолжал:
•— Когда можно врать, они врать. Я не желаю из-за них беда
на нашу голова.
Капрал все еще размышлял над его словами. Он был убеж¬
ден, что им сказали правду, но следовало малость припугнуть
этих людей — хотя бы для того, чтобы выманить у них колу
побольше. И он обратился к ним на языке игбо:
—	Мы не уверены в том, что вы говорите правду, а нам
нужно знать наверняка, не то белый человек нас накажет. По¬
этому мы поступим так: двоих из вас мы доставим — в наруч¬
никах— в Окпери. Если мы найдем там Эзеулу, мы вас отпу¬
стим. Если же пет...— Тут он покачал головой с таким вырази¬
тельным видом, который был красноречивей всяких слов.—
Которых двух мы заберем с собою?
Мужчины встревоженно посовещались между собой, и
Акуэбуе снова обратился к пришельцам, прося представителей
«привитьства» поверить их словам.
—	Какой же нам прок обманывать посланцев белого чело¬
века? — спросил он.— Куда бы мы скрылись потом? Если вы
вернетесь в Окпери, а Эзеулу там не окажется, вы сможете
снова прийти сюда и забрать не двоих, а всех нас.
Капрал после некоторого раздумья согласился с этим.
—	Но мы не можем вот так прийти и уйти ни с чем. Когда
вас посещает дух, носящий маску, вы должны умилостивить
следы его ног щедрыми дарами. Сегодняшний дух в маске —
это белый человек.
—	Истинная правда,—подхватил Акуэбуе,—в наше время
дух, носящий маску,— это белый человек и его посланцы.
Старшую жену Эзеулу попросили сварить для пришельцев
густую ямсовую похлебку с курятиной. Когда похлебка была
готова, они поели и выпили пальмового вина. Затем они не¬
много отдохнули и стали собираться в обратный путь. Акуэбуе
поблагодарил их за посещение и добавил, что, если бы тут был
сам хозяин дома, он оказал бы им большее гостеприимство.
Как бы то ни было, не примут ли они маленький кола от его

жены? Он положил перед ними двух живых петухов, а Эдого
поставил рядом с петухами деревянное блюдо с двухшиллин¬
говой монетой. Капрал поблагодарил их, но вместе с тем по¬
вторил свое предостережение: если окажется, что они солгали
про уход Эзеулу, «привитьство» так за них возьмется, что они
увидят свои уши собственными глазами.
То, что капитана Уинтерботтома вдруг скосила болезнь как
раз в тот день, когда он послал полицейских арестовать верхов¬
ного жреца Умуаро, было, конечно, весьма знаменательно. Пер¬
вым указал на связь между этими событиями Джон Нводика,
второй слуга самого капитана Уинтерботтома. Случилось то,
говорил Нводика, чего он и боялся: жрец сразил его хозяина
с помощью могущественного колдовского заклинания. Выходит,
несмотря ни на что, могущество по-прежнему пребывает там,
где оно пребывало всегда.
—	Ну, что я вам говорил? — ораторствовал он перед дру¬
гими слугами после того, как их хозяина отвезли в больни¬
цу.—Разве просто так отказался я пойти с полицейскими?
Я прямо сказал им: верховный жрец Умуаро — это вам не та¬
кая похлебка, которую можно проглотить второпях.— В его
голосе прозвучала нотка гордости.—Ведь хозяин думает, что
раз он белый, то наше колдовство на него не подействует.—
Тут он заговорил по-английски, чтобы его мог понять вошед¬
ший слуга Кларка, который не знал языка игбо.—Я ему всегда
говори: колдовство черный человек — шутка плохие. Но когда
я говори: не смейтесь над это, нельзя,— он смеяться. Когда он
кончай смеяться, он называй меня Джон, я отвечай: масса. Он
скажи: ты тоже вести этот дикарский разговор. Я ему скажи:
о-о, придет один день — будете видеть. Ну, как, видите теперь?
История о колдовских чарах Эзеулу распространялась по
Правительственной горке вместе с историей о загадочном не¬
дуге капитана Уинтерботтома. После возвращения Кларка из
больницы его слуга спросил, как чувствует себя большой гос¬
подин. Кларк, сокрушенно покачав головой, сказал:
—	Боюсь, он очень плох.
-— Простите, сэр,—заговорил слуга с выражением крайне¬
го беспокойства на лице.—Они говори: тот злой колдун от¬
туда...
—	Пойди-ка и приготовь мне ванну, ладно? — Кларк так
устал, что не был расположен выслушивать болтовню слуги.
В результате он упустил возможность услышать про причину
176

заболевания капитана, о которой толковали не только на Пра¬
вительственной горке, но вскоре и на каждом углу в Окпери.
Лишь через пару дней он узнал об этом от Райта.
Другие слуги с Правительственной горки собрались на кух¬
не у Кларка в ожидании последних новостей, которые рассчи¬
тывали услышать от его личного слуги. Выйдя готовить ванну,
он шепнул им, что надежды нет: Кл:арк сказал ему, что он
боится.
В тот же день вечером Кларк с Уэйдом снова поехали в
больницу. Ни больного, ни доктора им повидать не удалось, но
сестра Уорнер сказала, что перемены к лучшему нет. Впервые
с того момента, когда все это началось, Тони Кларк ощутил
тревогу. Обратно они ехали в молчании.
Когда Кларк вернулся, возле его бунгало дожидался судеб¬
ный посыльный.
—	Доббавеча, сэр,— сказал посыльный.
—	Добрый вечер,— ответил Кларк.
—	Колдун из Умуаро пришла.— В голосе посыльного зву¬
чал такой страх, словно он извещал о появлении в деревне
оспы,
—	Не понимаю.
Посыльный изложил свое сообщение более подробно, и толь¬
ко тут до Кларка дошло, что тот говорит об Эзеулу.
—	Запри его до утра в арестантской,—сказал он в дверях
бунгало.
—	Масса сказал —я сажай его арестанка?
—	Да, именно это я сказал,— закричал Кларк.—Ты что —
глухой?
—	Не так, чтобы я глухой, сэр, но...
—	Убирайся!
Посыльный распорядился как следует подмести в арестант¬
ской и постелить в ней новую циновку, так чтобы это поме¬
щение можно было бы принять за комнату для гостей. Затем
он отправился к Эзеулу, который все время после прихода про¬
сидел с Обикой в здании суда, и вежливо заговорил с ним.
— Большой белый человек болен, но другой белый просил
передать, что он приветствует тебя,— солгал он.—Он говорит,
что сейчас уже темно и он встретится с тобой завтра утром.
Эзеулу не удостоил его ответом. Он последовал за посыль¬
ным в темную арестантскую и сел на циновку. Обика тоже сел.
Эзеулу вынул свою бутылочку с нюхательным табаком.
177

■ *«*■ Мы пришлем ч'ебе светильник,— сказал посыльный,
у ходя.	■ ■ -
Вскоре после этого в хижину вошел Джон Нводика с же¬
ной, которая несла на голове небольшую поклажу. Она поста¬
вила ее на пол, и оказалось, что это целая гора толченой кае-
савы и миска похлебки из горького листа. Джон Нводика ска¬
тал шарик фуфуу окунул его в похлебку и проглотил, показы¬
вая тем самым, что пища не отравлена, Эзеулу поблагодарил
его и его жену (которая, как выяснилось, была дочерью друга
Эзеулу из Умуагу), но от еды отказался.
—	Не пища теперь у меня на уме,— промолвил он.
—	Пожалуйста, поешь хотя бы немного —хотя бы один
шарик фу фу,— упрашивал сын Нводики. Но старик не дал
себя уговорить.
—	Обика поест за нас обоих.
—	Склеванное курицей не попадет в желудок козы,— на¬
стаивал Джон Нводика, но старый жрец так и не притронулся
к пище.
Снова вошел посыльный с масляным светильником, и Эзе-
улу поблагодарил его.
По возвращении домой капрал Мэтью Нвеке, ходивший^ в
Умуаро вместе с другим полицейским, застал своих жен плачу¬
щими, а единственную комнату своего жилища — битком наби¬
той народом. В его голове пронеслась тревожная мысль о ма¬
леньком сынишке, болевшем корью. Он бросился к циновке,
на которой лежал малыш, и притронулся к нему рукой — ре¬
бенок был жив.
—	Что тут происходит? — спросил капрал.
Ответом ему было молчание. Тогда капрал обратился с этим
же вопросом к одному из полицейских, находившихся в ком¬
нате. Тот откашлялся и сообщил, что его со спутником уже
не чаяли увидеть живыми, особенно после того, как человек,
которого он пошел арестовывать, пришел сам по себе. Капрал
хотел было объяснить, как они разминулись друг с другом, но
полицейский, не дав ему открыть рот, поспешил доложить обо
всем, что произошло с утра, вплоть до последних новобтей из
больницы в Нкисе — о том, что капитан Уинтерботтом едва ли
доживет до утра.
В этот момент вошел Джон Нводика.
—	Постой, ведь утром ты был совсем болен? — спросил
капрал.
т

—	Вбт об этом я и пришел тебе сказать. Эту болезнь наслал
верховный жрец в виде предостережения. Я очень рад, что
услышал его,— иначе мы рассказывали бы сейчас совсем дру¬
гую историю.— Затем Джон поведал им о том, как верховный
жрец все знал о болезни Уинтерботтома, прежде чем кто-либо
сообщил ему об этом.
—	И что он сказал? — спросил его кто-то из слушателей.
—	Вот что: «Если он болен, то будет также и здоров». Не
знаю, что он имел в виду, но, по-моему, голос его звучал на-*
смешливо.
На первых порах капрал Мэтью Нвеке не испытывал, особо¬
го беспокойства. Когда он в прошлый раз был в отпуске в своей
родной деревне, тамошний великий дибиа заговорил его от зло¬
го колдовства. Но по мере того, как он выслушивал все новые
рассказы о могуществе Эзеулу, его вера в свою безопасность
начала колебаться. После краткого совещания с полицейским,
сопровождавшим его в Умуаро, они решили, что на всякий слу¬
чай им следует сейчас же пойти к местному дибии. Поздно ве¬
чером — был уже одиннадцатый час — они посетили дом нуж¬
ного им человека. Все жители деревни называли его «Лук,
стреляющий в небо».
Не успели пни войти, как он сам сказал им, что ему изве¬
стно, зачем они явились:
—	Вы правильно сделали, что пришли прямо ко мне, пото¬
му что вы действительно угодили в пасть к леопарду. Но есть
кое-что и посильнее леопарда. Вот почему я говорю вам: «Вхо¬
дите, пожалуйста, здесь вы найдете свое спасение».
\ Он объявил, что ошг не должны есть ничего из взятого ими
в Умуаро. Двух петухов и деньги они должны принести в жерт¬
ву на дороге. А чтобы обезвредить уже съеденное, он дал им
верное снадобье, которое они должны пить и добавлять в воду
для омовения.
Глава четырнадцатая
Уплетая толченую кассаву и похлебку из горького листа,
Обика краешком глаза наблюдал за отцом и заметил признаки
беспокойства в его поведении. Он знал, что расспрашивать отца,
когда он в таком расположении духа, как сейчас, было бы бес¬
полезно. Даже в лучшие минуты жизни Эзеулу говорил только
лоща, когда хотел говорить, а не тоща, когда к нему обраща¬
лись с расспросами.
170

Вот он встал и направился к узкой двери, потом остановил¬
ся, как будто передумав идти или, скорее, вспомнив, что дол¬
жен был что-то захватить с собою. Вернулся, подошел к своему
мешку из козьей шкуры и принялся шарить в нем в поис¬
ках бутылочки с табаком. Достав ее, он снова пошел к выходу
и на этот раз вышел наружу, сказав в дверях, что идет помо¬
читься.
Еще раньше Эзеулу решил: все время, что он пробудет в
Окпери, он ни разу не взглянет на небо, чтобы увидеть новую
луну. Но глаз очень жаден и украдкой бросает взоры на то, чего
не хочет видеть сам человек. Поэтому пока Эзеулу мочился
подле арестантской, глава его искали новую луну. Но у неба
тут было незнакомое лицо* Он не мог бы показать пальцем в
определенное место на нем и с уверенностью сказать, что луна
выйдет вот отсюда. На миг сознание Эзеулу пронзила тревога,
но, поразмыслив, он пришел к заключению, что причины для
тревоги нет. Откуда ему знать, какое небо в Окпери? В каждой
стране — свое небо; так оно и должно быть.
Ночью Эзеулу увидел во сне многолюдное собрание старей¬
шин Умуаро — тех самых людей, перед которыми он говорил
совсем недавно. Но только это не он встал, чтобы обратиться к
ним с речью, а его дед. Умуарцы не пожелали выслушать его.
Все вместе они кричали: «Он не будет говорить; мы не станем
его слушать!» Верховный жрец возвысил свой голос и просил
их дать ему слово, но они отказали ему с криками: «Воду надо
вычерпывать, пока она не поднялась выше щиколотки!». «За¬
чем это нам нужно — ждать, чтобы он сказал, когда какое вре¬
мя года? — вопрошал Нвака.— Разве есть здесь хоть один че¬
ловек, кому бы луна не была видна с его собственной усадьбы?
Да и вообще, где оно, могущество Улу, в наши дни? Он спа¬
сал наших предков от воинов Абама, но не может спасти нас
от белого человека! Так прогоним же его, подобно тому как
наши соседи из Анинты выгнали и сожгли Огбу, когда он пере¬
стал делать то, что ему положено, и начал делать совсем дру¬
гое, когда он ополчился против своих и стал убивать жителей
Анинты вместо их врагов». Тут собравшиеся схватили верхов¬
ного жреца — теперь это был уже не дед Эзеулу, а он сам —
и принялись швырять его от одной группы к другой. Некото¬
рые плевали ему в лицо и называли его жрецом мертвого бога.
Эзеулу, вздрогнув, проснулся с таким ощущением, будто он
упал с большой высоты.
—	Что случилось? — спросил Обика из темноты.
—	Ничего. Я что-нибудь говорил?
180

— Ты ссорился с кем-то и говорил: «Посмотрим еще^ кто
кого выгонит»*
—- Должно быть, по потолку здесь бегают пауки.
Теперь он сидел на своей циновке. То, что ему так явствен¬
но представилось, было, конечно, не сном, а видением. Ведь все
это происходило не в смутном сумраке обычного сна, а как бы
при ясном, свете дня. Его дед, которого он видел глазами малого
ребенка, как живой возник перед ним в этом видении опять,
хотя за долгие годы образ старика потускнел и расплылся у
него в памяти.
Эзеулу достал свой толченый табак и отправил по понюшке
в каждую ноздрю для прояснения мозгов. Теперь, когда Обйка
снова заснул, он мог свободно и неторопливо поразмыслить обо
всем. Он опять вернулся мыслями к своей безуспешной, пускай
и мимолетной, попытке найти на небе дверцу новой луны. Вы¬
ходит, даже в родной деревне его матери, в которую он регу¬
лярно наведывался мальчиком и юношей и которую, если не
считать Умуаро, он знал лучше, чем любую другую деревню,—
даже здесь он был вроде как на чужбине! Это рождало в нем
ощущение утраты, одновременно щемящее и приятное. Он на
время утратил свое положение верховного жреца, и это было
мучительно; но такая временная утрата после восемнадцати
лет жречества была вместе с тем и облегчением. Вдали от Улу
он чувствовал себя так, как чувствует себя, наверное, ребенок,
чей строгий отец отправился в долгое путешествие. Но особое
удовольствие доставляла ему мысль о том, как он отомстит;
мысль эта внезапно возникла у него в голове, когда он слушал
речь Нвакй на базарной площади.
Всем этим размышлениям Эзеулу предавался для* того, что¬
бы отвлечься. Это помогло ему оправиться после потрясшего
его кошмара. Сейчас Эзеулу снова начал вдумываться в его
смысл, и ему стала ясна одна вещь. Его ссора с белым челове¬
ком — пустяк по сравнению с тем спором, который он должен
разрешить со своим собственным народом. Сколько лет пред¬
остерегал он умуарцев: не позволяйте, чтобы кучка завистни¬
ков вела вас прямо в дебри. Но они затыкали себе уши пальца¬
ми. Они продолжали предпринимать один опасный шаг в а дру¬
гим и вот теперь зашли слишком далеко. Слишком много они
присвоили, чтобы это осталось незамеченным владельцем. Те¬
перь предстоит борьба, потому что, пока мужчина не схватится
с одним из тех, кто проторил тропу через его возделанное поле,
другие не перестанут ходить по ней. У Эзеулу затрепетали му¬
скулы от предвкушения битвы. Пусть белый человек задержит
: 181

его тут не на день, а на год, и его божество, не найдя Эзеулу
там, где он должен быть, призовет умуарцев к ответу.
Следуя указанию капитана Уинтерботтома насчет того, что
Эзеулу нужно поставить на место и научить его быть вежли¬
вым с Британской администрацией, Кларк отказался принять
его на следующий день, как обещал Эзеулу главный посыль¬
ный. Он отказывался принять его в продолжение четырех дней.
Когда утром на второй день болезни Уинтерботтома Кларк
с Уэйдом ехали в больницу в Нкисе, они заметили у обочины
дороги жертвоприношение. Такие придорожные жертвоприно¬
шения не были им в диковинку, и они не обратили бы на это
никакого внимания, если бы оно не поразило их своей непомер¬
ной щедростью. Уэйд остановил машину, и они подошли по¬
смотреть. Вместо обычного белого цыпленка были пожертво¬
ваны два крупных петуха. Другие предметы жертвоприноше¬
ния были такие же, как обычно: молодые желтоватые пальмо¬
вые побеги, срезанные с верхушки дерева, глиняная чаша с
двумя дольками ореха кола и куском белого мела внутри. Но
все это двое белых рассмотрели позже. Первое, что бросилось
им в глаза, когда они подошли ближе, была двухшиллинговая
монета.
—	Никогда не видал ничего подобного! —- воскликнул Уэйд.
—	Действительно, очень странное, прямо-таки экстрава¬
гантное жертвоприношение. Интересно, во имя чего оно при¬
несено?	.	;
—	Может, во имя выздоровления представителя его величе¬
ства? — пошутил Уэйд. Но тут ему, как видно, пришло в голо¬
ву новое соображение, и он заговорил серьезным тоном: — Не
нравится мне, как это выглядит. Пусть себе жертвуют свои ту¬
земные деньги: ракушки каури, металлические кольца и вся¬
кое такое,— но приносить в жертву голову Георга Пятого!
Кларк засмеялся было, но смех застрял у него в горле, ко¬
гда Уэйд запустил руку в жертвенную чашу, вынул серебряную
монетку, почистил ее листьями, обтер о собственный шерстя¬
ной носок и сунул к себе в карман.
—	Боже мой! Зачем вы это сделали!?
—	Я не могу допустить, чтобы короля Англии впутывали в
мерзостное колдовство,— ответил Уэйд со смешком.
Этот случай серьезно обеспокоил Кларка. Раньше он убеж¬
дал себя в том, что ему по душе люди такого склада, как Уэйд
и Райт, которые, делая важную работу, как видно, не прини¬
182

мают себя слишком уж всерьез и всегда бодро смотрят на
жизнь. Но не является ли подобная бесчувственность ~ а ведь
надо быть чудовищно бессердечным, чтобы осквернить чужое
жертвоприношение! — одной из сторон характера этих бодряч¬
ков? Если так оно и есть, то не следует ли в конце концов пред¬
почесть серьёзность (и сопутствующую ей напыщенность)
уинтерботтомов?
Сам того не сознавая, Кларк внутренне готовился взять на
себя бремя управления округом в случае смерти Уинтерботто-
Тогда на него ляжет обязанность ограждать, если понадо¬
бится, его туземцев от бездушных поступков белых людей тина
Уэйда:.
Тем же утром Эзеулу отослал Обику обратно в Умуаро:
пусть сообщит семье, как обстоят дела, и передаст младшей
жене, чтобы приходила сюда готовить ему пищу. Но их сопле¬
менник Джон Нводика и слышать не хотел об этом.
— Незачем ей приходить! — уговаривал он.— Моя жена —
дочь твоего старого друга; как может она допустить, чтобы ты
посылал домой за другой женщиной! Я понимаю, что мы не су¬
меем кормить тебя такой же пищей, какую ты привык есть
дома. Но если у нас будет всего лишь два ядра ореха, мы дадим
тебе пожевать одно из них и чашу с водой, чтобы легче было
глотать.
Эзеулу не мог отклонить это предложение, сделанное в та¬
кой любезной форме. Если он и держал сердце на сына Нво-
дрки, он не мог обидеть дочь своего друга Эгонуонне, умершего
в сезон сбора урожая два с липшим года назад. Поэтому Эзе¬
улу еказал Обике, что Угойе присылать не надо, но пусть до¬
ставят сюда много ямса и прочей еды.
У Эзеулу имелись веские основания питать неприязнь к
сыну Нводикй. Ведь этот человек был родом из той самой де¬
ревни в Умуаро, которая постоянно стремилась ткнуть Эзеулу
пальцем в глаз; мало того, его работа, как говорили, состояла
в вылизывании тарелок на кухне у белого человека, что было
большим унижением для сына Умуаро. Но что хуже всего, это
он привел в дом Эзеулу наглого посланца белого человека. Од¬
нако к концу первого дня своего пребывания в Окпери Эзеулу
начал относиться к этому человеку менее настороженно, убе¬
дившись, что даже соплеменник из враждебного стана являет¬
ся тебе другом в чужой стране. А Окпери Правительственной
горки было для Эзеулу поистине чужой страной. Это Окпери
183

не "было ■ ■ родной-."Деревней ■ его матери Нваиьиэке, которую он
знал в своем детстве и в молодости. Должно быть, где-нибудь
сохранились уголки того старого Окпери, но Эзеулу просто не
мог отправиться на их поиски в этот час своего бесчестья. Ка¬
кими глазами будет он смотреть на старые усадьбы, в старые
знакомые лица? Было еще счастьем для него, что он испыты¬
вал подобное чувство, потому что это избавило его от нового
удара: услышать, что он узник и не может пойти туда, куда ему
хочется.
В тот же вечер, незадолго перед вечерней едой, Эзеулу услы¬
шал крики детей, приветствовавших новую луну. «Онва ату-о-о-
о! Онва ату-о-о-о!» — звенели детские голоса со всех сторон,
Правительственной горки. Чуткий слух Эзеулу различил в об¬
щем хоре несколько голосков, выпевавших приветствие на ка¬
ком-то незнакомом языке. Он понимал в их возгласах только
слово «луна». Без сомнения, это были дети тех людей, что го¬
ворили на каком-то диковинном наречии игбо— как бы через
нос.
В первый момент у Эзеулу сжалось сердце. Хотя он и ждал
этого, крики детей застали его врасплох. На какой-то миг он
забыл о новой луне. Но Йзеулу тут же опомнился. Да, его бо¬
жество, должно быть, теперь спрашивает: «Где он?»—и скоро
умуарцам придется давать объяснения.
В доме Эзеулу в течение первого и второго дня после его
ухода нарастало беспокойство. Никто не работал в поле, хотя
был и самом разгаре сезон посадочных работ. Окуата, молодая
жена Обики, переселилась из своей опустевшей хижины в хи¬
жину свекрови. Эдого покинул свою собственную усадьбу и си¬
дел в отцовском оби, дожидаясь новостей. Соседи и даже про¬
хожие заглядывали К нему и спрашивали: «Они еще не верну¬
лись?» Через некоторое время этот вопрос начал бесить Эдого,
особенно когда его задавали люди, искавшие повода посплет¬
ничать.
На второй день после полудня вернулся Обика. Поначалу
ни у кого не хватило духу обратиться к нему с расспросами;
некоторые из женщин, похоже, готовы были разрыдаться. Даже
в такой серьезный и тревожный момент Обика не мог отказать
себе в удовольствии заставить их поволноваться. При прибли¬
жении к хижине он напустил на себя мрачный вид; войдя, он
тяжело опустился на пол, как если бы пробежал весь путь из
Окпери. Затем попросил холодной воды, и его сестра принесла
ему калебас. Когда он напился и отставил калебас, Эдого задал
ему первый вопрос.
184

—	Где тот человек, с которым ты ушел? — спросил он, из¬
бегая пугающей определенности имени. Даже Обика не осме¬
лился бы шутить после этого. Он лишь позволил себе сделать
короткую паузу, перед тем как ответить:
—	Он был жив и здоров, когда я расстался с ним.
Напряженное выражение страха на лицах исчезло.
—	Зачем послал за ним белый человек?
—	Где ты его оставил?
—	Когда он вернется домой?
—	На какой же вопрос мне отвечать? — Обика попытался
вновь создать атмосферу напряженного ожидания, но было уже
поздно,— У меня не три рта. Когда я уходил от отца этим утром,
белый человек еще ничего нам не сказал. Мы даже не повида¬
лись с ним, потому что он, говорят, в когтях у смерти.— Это
известие было воспринято с живейшим интересом. Ведь если
верить тому, что рассказывают о белом человеке, никогда не
подумаешь, что он может болеть, как обычные люди.— Да, да,
он уже одной ногой в могиле. Но у него есть младший брат, ко¬
торому Уинтабота поручил передать Эзеулу все, что он хотел
ему сказать. Однако тот совсем потерял голову из-за болезни
своего брата и забыл повидаться с нами. Тогда Эзеулу сказал
мне: «Собирайся и иди домой, не то они подумают, что с нами
что-то стряслось». Вот почему я вернулся.
—	Кто ему готовит? — спросила Угойе.
—	Помните сына Нводики, который привел сюда первого
посланца белого человека? — отвечая, Обика обращался, одна¬
ко, не к Угойе, а к мужчинам.—Оказалось, что его жена —
дочь старого друга Эзеулу из Умуаго. Она-то и готовила нам
со вчерашнего дня; говорит, пока она жива, Эзеулу не придется
посылать домой за другой женщиной.
—	Хорошо ли я тебя расслышал? — переспросил Акуэ-
буе, который до этого больше молчал.— Ты говоришь, что жена
выходца из Умуннеоры готовит еду для Эзеулу?
—	Да.
—	Я не верю собственным ушам! Эдого, сейчас же соби¬
райся, мы отправляемся в Окпери.
—	Эзеулу не ребенок,— вступил в разговор их сосед Ано-
си.— Уж его-то не нужно учить, с кем он может есть, а с.кем —
пет.
—	Ты слышишь, Эдого, что я говорю? Собирайся не медля;
я иду домой за своими вещами.
—	Я не собираюсь удерживать тебя,—вмешался Обика,—
но только не говори таким тоном, будто у одного тебя есть го¬
185

лова на плечах. Не думай, что Эзеулу и я разевали рот с ш-
крытыми главами. Вчера вечером Эзеулу вообще отказался от
пищи, хотя сын Йводики попробовал ее на наших глазах. Одна¬
ко к сегодняшнему утру Эзеулу достаточно глубоко проник в
мысли этого человека и понял, что он не таит против нас зла.
Но что бы ни говорили другие, это не могло поколебать ре¬
шимость Акуэбуе. Слишком хорошо знает он умуннеорцев!
А те, кто говорит, что Эзеулу, мол, не ребенок, понятия не име¬
ют, какие горькие мысли обуревают верховного жреца. Акуэбуе
знает этого человека лучше, чем его собственные дети и жены.
Он-то знает, что Эзеулу способен пожелать себе смерти на чуж¬
бине, чтобы покарать своих врагов дома. Может быть, у сына
Нводики руки действительно чисты, но в этом надо убедиться
с полной несомненностью, даже рискуя обидеть его. Кто же ста¬
нет глотать мокроту из опасения обидеть других? Тем более—»
глотать яд?
Сосед Эзеулу Аноси, мнение которого не было принято во
внимание в начале этого разговора и который с тех пор не про¬
ронил ни слова, снова высказал свое суждение, на сей раз пря¬
мо противоположное.
—	По-моему, Акуэбуе верно говорит. Пусть он сходит туда
с Эдого проверить, все ли там в порядке. Но пусть они возьмут
с собой Угойе с запасом ямса и прочей еды; тогда их посеще¬
ние никому не причинит обиды.
—	С какой это стати мы будем бояться причинить кому-то
обиду? — спросил Акуэбуе раздраженно.— Я не мальчик и умею
резать так, чтобы не потекла кровь. Но я не побоюсь обидеть
уроженца Умуннеоры, если от этого зависит жизнь Эзеулу.
—	Вот это правильно,— согласился Аноси.— Что верно, то
верно. Мой отец, всегда говорил, что из страха нанести обиду
люди глотают яд. Входишь в дом к дурному человеку, и он вы¬
носит орех кола. Тебе не понравилось, как он вынес его, и грлос
разума говорит тебе: не ешь. Но ты боишься обидеть хозяина
и глотаешь укваланту. Совершенно согласен с Акуэбуе.
Пожалуй, ни для кого другого отсутствие Эзеулу не было
столь мучительно, как для Нвафо. А теперь уходит к тому же
и его мать. Но этот второй удар помогала перенести мысль о
том, что уйдет также и Эдого.
В отсутствие Эзеулу Эдого получил возможность открыто
проявить свое неприязненное отношение к любимчику старика.
Будучи старшим сыном, Эдого вступил во временное владение
186

хижиной отца, где и дожидался его возвращения. Нвафо, кото¬
рый редко отлучался из отцовской хижины, теперь почувство¬
вал^ как его прямо-таки выталкивает из оби враждебность еди¬
нокровного брата. Несмотря на то, что Нвафо еще не вышел из
мальчишеского возраста, у него был ум взрослого человека; он
отлично понимал, когда на него смотрят добрыми глазами, а
когда — злыми. Даже если бы Эдого ничего ему не сказал, Нва¬
фо все равно бы ощутил, что его присутствие тут нежелательно.
Но Эдого сказал-таки ему вчера, чтобы он шел в хижину своей
матери и не рассиживался в общ заглядывая в глаза старшим.
Нвафо вышел вон и разрыдался; впервые в жизни ему сказали,
что он лишний в хижине своего отца.
Весь сегодняшний день он не заходил туда до возвращения
Обики, когда в оби пришли узнать новости все обитатели усадь¬
бы и даже соседи. Войдя вместе со всеми, он с вызывающим
видом занял свое привычное место; однако Эдого ничего ему
не сказал — он его словно и не заметил.
Сестренка Нвафо Обиагели долго плакала, после того как
их мать и ее спутники ушли в Окпери. Ее не утешило даже
обещание Одаче сорвать ей плод удалы. В конце концов Обика
пригрозил пойти и позвать страшного духа в маске по имени
Ичеле. Это немедленно возымело действие. Обиагели забилась
в дальний угол оби и сидела, тихонько шмыгая носом.
Ближе к вечеру в голову Нвафо снова пришла мысль, бес¬
покоившая его еще со вчерашнего дня. Что станется с новой
луной? Перед своим уходом отец уже начал ожидать ее. По¬
следует ли она за ним в Окпери или подождет до его возвраще¬
ния домой? Если луна выйдет в Окпери, то откуда возьмет
Эзеулу металлический гонг, чтобы встретить ее появление?
Нвафо взглянул на лежащее у стены огене с вложенной внутрь
колотушкой. Было бы лучше всего, если бы новая луна подож¬
дала до завтра, когда Эзеулу вернется.
Однако с наступлением сумерек Нвафо расположился на
том самом месте, где всегда сидел его отец. После не долгого
ожидания он увидел молодую луну. Она была тонкая-тонкая и,
казалось, нехотя вышла на небо. Нвафо потянулся за огене
ж собрался "было ударить в него, но страх остановил его руку.
В сознании Эзеулу все еще звучали голоса детей с Прави¬
тельственной горки, когда сын Нводики и его жена принесли
ему ужин. Как обычно, сын Нводики взял шарик фуфу, окунул
в похлебку и съел его. Эзеулу с удовольствием принялся за
187

ужин. Он не стал бы есть похлебку эгуси, если бы мог выби¬
рать, но. поданная ему похлебка была очень вкусно приготов¬
лена — даже не верилось, что это эгуси. Рыба в ней была отмен¬
ная — или аса, или какая-то другая ничуть не хуже -г и притом
прокопченная не слишком сильно, в чем и заключалась глав¬
ная прелесть. Ф у фу тоже оказалось состряпанным на славу: не
слишком легкое и не слишком тяжелое; кассаву, конечно же,
сдобрили зелеными бананами.
Он еще ужинал, когда вошли его сын, его жена и его друг.
Их ввел в комнату главный посыльный, в чьи обязанности вхо¬
дило присматривать за узниками в арестантской. В первый
момент Эзеулу. испугался, подумав, что приключилась какая-то
беда дома. Но, увидев, что они принесли с собой ямс, он успо¬
коился.
—	Почему вы не подождали до завтрашнего утра?
—	А что если бы завтра с утра ты отправился домой?-—
вопросил Акуэбуе.
—	Домой? — Эзеулу рассмеялся. Это был смех человека, не
умеющего плакать.— Кто тут толкует о возвращении домой?
Я в глаза не видал белого человека, пославшего за мной. Гово¬
рят, он в когтях у смерти. Может быть, он хочет, чтобы на его
похоронах принесли в жертву верховного жреца.
—	Обереги нас, земля Умуаро! — воскликнул Акуэбуе и
вслед за ним остальные.
—	Мы сейчас в Умуаро? — спросил Эзеулу.
—	Раз этот человек заболел и не оставил для тебя никакого
послания, то тебе лучше вернуться домой и прийти снова, ко¬
гда он выздоровеет,— вмешался Эдого, решивший, что это не¬
подходящее место для всегдашнего состязания в остроумии
между отцом и его другом.
—	Не такого рода это путешествие, чтобы хотелось совер¬
шать его дважды. Нет уж, я буду сидеть здесь, покуда не раз¬
берусь во всем этом деле.	'
—	Разве ты знаешь, сколько времени он проболеет? Ведь
ты можешь прождать здесь...
—	Даже если он проболеет столько времени, что на кончи¬
ках пальмовых побегов созреют кокосовые орехи, я все равно
буду ждать... Как поживают домашние, Угойе?
—	Были живы-здоровы, когда мы расстались с ними.—
Из-за тяжелой ноши на голове ее шея казалась короче.
—	Как дети, жена Обики, все прочие?
—: Все были живы-здоровьк
—	А как твои ближние?— обратился он к Акуэбуе.
48В

—	Жили тихо-мирно, когда я уходил. Болеть никто не бо¬
леет, а животы от голода подвело.
—	Ну, это не страшно,— вставил сын Нводики.--- Голод луч¬
ше, чем болезнь.— G этими словами он вышел, высморкался и
снова вошел в хижину, вытирая нос тыльной стороной руки.—
Нвего, не жди, чтобы забрать посуду. Я сам отнесу ее домой.
Пойди-ка и найди что-нибудь поесть для этих людей.
Его жена взяла у Угойе ее ношу, и обе женщины отправи¬
лись готовить.
Времени оставалось мало, и, как только женщины вышли,
Акуэбуе заговорил.
—	Обика рассказал нам, какой заботой окружили тебя сын
Нводики и его жена.
—	Сами видите,—произнес Эзеулу, прожевывая рыбу.
—	Благодарю тебя,—сказал Акуэбуе Джону Нводике.
—	Благодарю тебя,— сказал Эдого.
—	Мы не сделали ничего такого, за что бы нас стоило бла¬
годарить. Да и что могут сделать бедняк и его жена? У Эзеулу,
как мы знаем, есть дома и мясо и рыба, но пока он здесь, мы
поделимся с ним всем, что едим сами, пусть это будет просто
ядро пальмового ореха.
—	Когда Обика рассказал нам об этом, я подумал: все-таки
нет ничего лучше путешествий.
—	Верно,— откликнулся Эзеулу.— Молодой козлик говорил,
что, кабы он не живал в племени своей матери, так не научился
бы задирать верхнюю губу.— Он усмехнулся про себя.— Мне
следовало чаще наведываться на родину моей матери.
—	Что и говорить, эта прогулка сгладила с твоего лица все
следы вчерашней угрюмости,—заметил Акуэбуе.—Услышав,
что за тобой ухаживает человек из Умуннеоры, я сказал: быть
такого не может! Как мог я поверить этому, если дома у нас
настоящая война с умуннеорцами?
—	Воюете вы, оставшиеся дома,— сказал сын Нводики.—
Я не беру эту вражду с собой, когда отправляюсь в чужие края,
Наши мудрецы не зря говорили, что тот, кто путешествует
вдали от своего дома, не должен наживать врагов. Я следую их
совету.
—	Вот это правильно,— проговорил Акуэбуе, не зная, как
лучше всего перевести разговор на то, ради чего он сюда явился.
После недолгой паузы он решил разом раскрыть смысл своего
посещения, подобно тому как одним ударом мачете раскрывают
жители Нсугбе кокосовый орех.— Наше путешествие имеет
двойную цель. Мы привели Угойе, чтобы освободить жену Нво-
189

дики от ее бредни, а 'еще мы пришли для того, чтобы поблаго¬
дарить самого Нводику и сказать ему: что бы ни вытворяли его
родичи дома> в ¥муаро, отныне он брат Эзеулу и его семье.—
Говоря это, Акуэбуе уже шарил рукой в своем мешке из козьей
шкуры в поисках маленькой бритвы и ореха кола. В наступив¬
шей тишине был совершен обряд, связавший Эдого и Джона
Нводику кровными узами. Эзеулу и Акуэбуе молча наблюдали,
как двое молодых мужчин едят дольку ореха кола, орошенную
кровью каждого из них.
—	Как получилось, что ты стал работать у белого челове¬
ка? — спросил Акуэбуе, когда беседа вернулась в обычное рус¬
ло. Сын Нводики откашлялся.
—	Как получилось, что я стал работать у белого человека?
Я прямо скажу: все это замыслил и устроил мой чи. В то время
я ничего не знал о белом человеке; я не понимал его языка, не
ведал его обычаев. В сухой сезон будет три года, как это случи¬
лось. Вместе со своими сверстниками я пришел тогда из Умун-
неоры в Окпери, чтобы разучить новый танец; мы приходили
для этого в Окпери каждый год в сухой сезон после уборки уро¬
жая. К большому моему удивлению, я обнаружил, что среди
танцоров-окперийцев нет моего друга по имени Экемезие, в
доме которого я всегда гостил во время этих посещений и кото¬
рый останавливался у меня, когда моя деревня'принимала го¬
стей из Окпери. Напрасно искал я его в толпе встречающих.
Другой мой приятель, Офодиле, пригласил меня к себе домой;
от него-то я и узнал, что Экемезие ушел работать на белого че¬
ловека, Не могу вам передать, какое чувство я испытал, услы¬
шав эту новость. Это было почти все равно, как если бы мне
сказали, что мой друг умер. Я пытался поподробнее расспро¬
сить Офодиле об этой работе у белого человека, но Офодиле из
тех, кто не может ни минуты посидеть спокойно и досказать
историю до . конца. Однако на следующий день Экемезие при¬
шел повидаться со мной и привел меня на эту самую Прави¬
тельственную горку. Он назвал меня по имени, я ответил, и у
нас произошел серьезный разговор. Экемезие говорил, что все
хорошо в свое время; для танцев тоже есть своя пора. Но, про¬
должал он, разумный человек не будет продолжать охотиться
на мелкое зверье в кустарнике, когда его ровесники добывают
крупную дичь. Он посоветовал мне бросить танцы и устремить¬
ся в погоню за деньгами белого человека. Ваш брат слушал во
все уши. «Нвабуэзе»,— называет меня Экемезие.— «Да, отвё-
чаю, это мое имя». Так вот, говорит, погоня за деньгами белого
человека в самом разгаре, и никто не станет ждать до завтра
490

или до того времени, когда мы будем готовы принять в ней уча¬
стие; если бы крыса це умела прытко бегать, ей пришлось бы
уступать дорогу черепахе, И он рассказал мне о том, какого
высокого положения достигли сейчас люди из разных малень¬
ких племен — а ведь кое-кого из них мы раньше презирали! —
тогда как наши сородичи даже не подозревают, что настал но¬
вый день.
Трое мужчин слушали его в молчании. Акуэбуе щелкал
пальцами и мысленно приговаривал: «Ну, теперь я понимаю,
почему Эзеулу вдруг почувствовал к нему такое расположение.
Оказывается, их мысли — братья». Но на самом деле Эзеулу
впервые слышал мнение Нводики о белом человеке и радовал¬
ся, что оно совпадает с его собственным. Однако он тщательно
скрывал свое удовлетворение: раз уж он составил себе опреде¬
ленное мнение о чем-то, не следовало создавать впечатление,
будто он ищет поддержки у других; пусть другие ищут под¬
тверждения своим мыслям в его мнении, а не наоборот.
— Вот таким-то образом, братья мои,—продолжал свой рас¬
сказ сын Нводики,— ваш брат и начал работать у белого чело¬
века. На первых порах он поручил мне пропалывать свою усадь¬
бу, но спустя год он подозвал меня, похвалил мою старатель¬
ность и поручил работу у него в доме. Белый спросил, как меня
зовут, и я назвал ему мое имя; но он не смог выговорить «Нва-
буэзе» и указал, что будет звать меня «Джону».—При этих
словах на лице его засияла улыбка, но она тут же потухла.—
Мне известно, что кое-кто у нас на родине распускает слух,
будто я готовлю для белого человека. Так вот, брат ваш не ви¬
дит даже дыма над его очагом; я лишь навожу порядок в его
доме. Знаете, ведь белый человек не такой, как мы; раз он ста¬
вит эту тарелку здесь, он рассердится, если вы поставите ее там.
Поэтому я день-деньской хожу по его дому и слежу, чтобы
каждая вещь была на своем месте. Но, поверьте мне, я не соби¬
раюсь всю жизнь оставаться слугой. Как только мне удастся
скопить немного денег, я думаю открыть маленькую табачную
лавку. Пришельцы из других мест наживают большие богат¬
ства на торговле табаком и на торговле тканями. Люди из Элу-
мелу, Анинты, Умуофии, Мбайно — вот кто хозяева на этом
большом новом базаре. Они-то и вершат там все дела. Есть ли
среди здешних богачей хотя бы один умуарец? Ни одного. Иной
раз я стыжусь отвечать, когда меня спрашивают, откуда я ро¬
дом. Мы не имеем своей доли на базаре; мы не имеем своей
доли в конторе белого человека; мы не имеем своей доли ни в
чем. Вот почему я возрадовался, когда на днях белый хозяин
191

позвал меня и сказал, что в моей деревне, как ему известно, есть
один мудрый человек и что зовут его Эзеулу. Я ответил «да».
Дальше он спросил, жив ли еще этот мудрец. Я опять ответил
«да». Тогда он сказал: «Пойдешь с главным посыльным и пе¬
редашь ему, что я хотел бы порасспросить его об обычаях его
людей, так как мне известна его мудрость». Тут я и сказал себе:
«Вот он, наш счастливый случай — теперь-то наше племя обра¬
тит на себя внимание белого человека!» Я ведь не знал, что так
получится.-— Он опустил голову и скорбно уставился в землю.
—	Ты в этом не виноват,— сказал Акуэбуе.— В жизни все¬
гда так бывает. Наш глаз видит что-то; мы берем камень и при¬
целиваемся. Но камень не так меток, как наш взгляд, он редко
попадает в цель.
—	И все же я виню себя,—грустно проговорил сын Нво-
дики.
—	До чего же ты подозрительный человек! — заметил Эзе¬
улу, когда остальные ушли на ночь к сыну Нводики, оставив
Акуэбуе и Эзеулу одних в маленькой арестантской.
—	Я считаю, что человек не должен умирать, пока ему это
не прикажет его чи.
—	Но этот малый — не отравитель, хоть он и родом из
Умуннеоры.
—	Не знаю, не знаю,—возразил Акуэбуе, покачивая голо¬
вой.— Каждая ящерица лежит на брюшке, так что не угадаешь,
у которой из них живот болит.
—	Верно. Но, говорю тебе, сын Нводики не желает мне зла.
Отравителя я чую по запаху, так же как прокаженного.
Акуэбуе только покачал головой в ответ. Эзеулу едва разли¬
чил этот жест в слабом мерцании масляного светильника.
—	Разве ты не наблюдал за ним, когда предложил связать
нас кровными узами? — продолжал Эзеулу.—Если бы он за¬
таил злой умысел, ты бы увидел это у него на лбу. Нет, этот
человек не опасен. Наоборот, он поступает по примеру людей
далекого прошлого, которые любили гордиться собой. В наше
время развелось слишком много мудрецов, только мудрость у
них не добрая, а такая, от которой чернеет нос.
Ц* Как тут можно спать с этими москитами? Поедом
едят! — воскликнул Акуэбуе, яростно обмахиваясь веничком из
веток.
—	Это еще что! Вот погоди, увидишь, как они озвереют, ко¬
гда мы погасим светильник. Я собирался попросить сына Нво-
192

. дики нарвать для 'меня листьев аригбе и попробовал бы щх вы¬
куритНо после твоего прихода у меня все из головы выле¬
тело. Прошлой ночью они только что не на куски нас разгрыз¬
ли.— Эзеулу тоже размахивал метелкой.—Так, говоришь, все
твои живы-здоровы? — спросил он, стремясь повернуть разгой-
вор на что-цибудь другое.
v — Как будто все тихо-мирно было,—ответил Акуэбуе и
зевнул, закинув назад голову.
. ; — Что ты собирался поведать мне об Уденкво? Помнишь,
ты так и не успел досказать мне ту историю про нее;
—	А ведь верно,— оживился Акуэбуе.— Если бы я стал уве¬
рять тебя/что Уденкво меня радует, я бы обманывал самого
себя. Она — моя дочь, но, прямо скажу, она вся в мать. Сколько
раз я говорил ей: женщина, которая несет свою голову на не-
гнущейся шее, будто на голове у нее всегда стоит сосуд с водой,
скоро рассорится даже с самым покладистым мужем. Я не слы¬
хал, как рассказывает эту историю мой зять, но из рассказа
Уденкво я могу заключить, что причина ссоры — самая пустяч¬
ная. Моему зятю объявили, что он должен принести в жертву
петуха. Приходит он домой, показывает на одного петуха и ве¬
лит детям поймать его й связать ему ноги. Петух, как оказа¬
лось, принадлежал Уденкво, и она затеяла ссору. Все это я
услышал из ее собственных уст. Тогда я спросил ее: неужели
она хочет, чтобы ее муж пошел за петухом на базар, тогда как
его жены держат кур? А она отвечает: «Почему в жертву при¬
носится всегда мой петух? Отчего бы не взять петуха у другой
жены — разве духи объявили, что им по вкусу только курятина
Уденкво?» Я ей тогда говорю: «Сколько раз он забирал у тебя
петуха, и вообще, откуда мужчине знать, кому какой петух
принадлежит?» Она на это ничего не отвечает; знай ладит свое:
мол, когда мужу нужен петух для жертвоприношения, тогда
он и вспоминает о ней,
—	И это все?
—	Все.
—	Можно подумать, что твой зять приносит жертвоприно¬
шения каждый базарный день,— улыбнулся Эзеулу,
—	Это я ей и сказал, слово в слово. Но, повторяю, Уденкво
вся в мать. На самом деле ее рассердило то, что мой зять не
упал ей в ноги и не стал умолять ее.
Эзеулу ответил не сразу. Похоже, теперь он посмотрел на
это дело с другой стороны.
—	Каждый мужчина управляет собственным домок по-сво¬
ему,— вымолвил он наконец.— Когда у меня самого бывает на¬
7 м 3455.	193

добность в чем-нибудь таком для жертвоприношения, я делаю
так. Зову одну из жен и говорю ей: «Мне нужно то-то и то-то
для жертвоприношения, пойди и добудь мне это». Конечно, я
могу взять, что мне нужно, и без нее, но я прошу, чтобы она
пошла и принесла это сама. Я на всю жизнь запомнил слова,
которые мой отец сказал однажды своему другу, хотя я слышал
их ребенком: «По нашему обычаю мужчина не должен стано¬
виться перед женой на колени и бить лбом оземь, чтобы вымо¬
лить у нее прощение или попросить о каком-нибудь одолжении.
Однако,—* продолжал мой отец,— умный человек понимает, что
в отношениях между ним и его женой может возникнуть поло¬
жение, когда ему необходимо сказать ей по секрету: «Я прошу
тебя». Когда такое случается, никто кроме них не должен об
этом знать, и жена, если у нее есть хоть капля разума, никогда
не станет этим хвастаться и даже словом никому не обмолвит¬
ся. Иначе сама земля, на которой унижался перед нею муж,
сокрушит ее и уничтожит». Вот что сказал мой отец своему
ДРУГУ» утверждавшему, что мужчина никогда не бывает неправ
в своем собственном доме. Я не забыл этих слов моего отца.
Петух моей жены принадлежит мне, потому что тот, кто вла¬
деет человеком, владеет также и всем, что тот имеет. Но ведь
есть много способов убить собаку.
— Все это так,—согласился Акуэбуе.—Однако подобные
слова следует приберечь для ушей моего зятя. Что же до моей
дочери, то ей следовало бы отказаться от мысли, будто всякий
раз, когда муж скажет ей что-нибудь обидное, она должна при¬
вязывать к спине младенца, брать малыша постарше за руку
и возвращаться ко мне. Моя мать так не поступала. Уденкво
научилась этому у своей матери —моей жены —и собирается
научить тому же своих детей: ведь когда корова жует слоновую
траву, телята смотрят ей в рот.
На четвертый день своего пребывания в Окиери Эзеулу был
неожиданно вызван на свидание с мистером Кларком. Он после¬
довал за посыльным, сообщившим приказ явиться в дом, где
находился кабинет белого человека. В коридоре было полно на¬
роду; одни сидели на длинной скамье, остальные — на цемент¬
ном полу. Посыльный оставил Эзеулу подождать в коридоре, а
сам прошел в соседнюю комнату, где множество людей, сидев¬
ших за столами, работали па белого человека. Эзеулу видел
через окошко, как посыльный обратился к мужчине, который,
видно, был начальником над всеми этими работниками. По¬
сыльный показал рукой в его сторону, мужчина посмотрел на
Эзеулу, но только кивнул головой и продолжал писать; Потом,
194

закончив свое писание, он открыл дверь в другую комнату и
зашел туда. Выйдя почти сразу обратно, он жестом подозвал
Эзеулу и ввел его в комнату к белому человеку. Белый тоже
писал, но левой рукой. Увидев это, Эзеулу невольно подумал:
неужели и какому-нибудь черному удастся со временем достичь
такого же совершенства в письме, чтобы писать в книге левой
рукой?
—	Тебя зовут Эзеулу? — спросил переводчик, после того как
белый человек проговорил несколько слов. Это повторное оскор¬
бление едва не переполнило чашу терпения Эзеулу, но он все
же сумел сохранить спокойствие.
—	Разве ты не слышал, что я сказал? Белый человек хочет
убедиться, что тебя зовут Эзеулу.
—	Скажи белому человеку, чтобы он пошел к своему отцу
и к своей матери и спросил, как их зовут.
Последовал короткий разговор между белым человеком и
переводчиком? Белый человек нахмурил брови, но потом улыб¬
нулся и что-то объяснил переводчику, который затем сказал
Эзеулу, что в этом вопросе нет ничего оскорбительного. Просто
у белого человека принято это спрашивать, когда он вершит
свои дела. Белый рассматривал Эзеулу с таким выражением,
будто его что-то забавляло. После того как переводчик смолк,
белый снова помрачнел и заговорил. Он укорял Эзеулу за про¬
явленное неуважение к распоряжениям правительства и преду¬
предил, что, если он проявит подобное неуважение еще раз, его
очень строго накажут.
—	Скажи ему,— перебил Эзеулу,— что я до сих пор еще не
услышал, зачем он меня позвал.
Но это переведено не было. Белый человек сердито махнул
рукой и повысил голос. Эзеулу без переводчика понял, что бе¬
лый человек сказал, чтобы его больше не перебивали. Немного
поуспокоившись, он заговорил о благодеяниях Британской ад¬
министрации. Кларк не собирался читать эту лекцию, которую
он назвал бы самодовольным разглагольствованием, если бы
услышал ее из чужих уст. Но он просто ничего не мог с собой
поделать. Столкнувшись с гордым безучастием этого языче¬
ского жреца, которого они собирались облагодетельствовать,
возвысив над соплеменниками, и который вместо благодарности
платил пренебрежением, Кларк не знал, что еще говорить. И чем
больше он Говорил; тем больше сердился.
В конце концов, благодаря своей недюжинной выдержке, а
также благодаря возможности перевести дух в паузах, когда
бубнил переводчик, Кларк сумел овладеть собой и собраться с
7*
195

мыслями. Тогда он и сказал Эзеулу, что есть предложение на¬
значить его вождем.
Выражение лица Эзеулу не изменилось, когда это предло¬
жение было объявлено ему через переводчика. Он хранил мол¬
чание. Кларк понимал, что должно пройти какое-то время, что¬
бы смысл этого предложения дошел до сознания жреца во всей
своей ошеломляющей полноте.
—	Ну как, согласен ты стать вождем или нет? — Кларк
весь светился, чувствуя себя благодетелем, чья щедрость не мо¬
жет не ошарашить благодетельствуемого.
—	Скажи белому человеку, что никому, кроме Улу, Эзеулу
служить не будет.
—	Что! — вскричал Кларк.— Он с ума сошел?
—	Я думай, да, сэр,— сказал переводчик.
—	В таком случае пусть отправляется обратно в тюрьму! —
Теперь Кларк рассердился по-настоящему. Какая наглость!
Какой-то колдун публично ставит в дурацкое положение Бри¬
танскую администрацию.
Глава пятнадцатая
Престиж Эзеулу в глазах обитателей Правительственной
горки резко упал после того, как минул первый день, и второй,
и третий, а известие о смерти капитана Уинтерботтома все не
приходило. Теперь, когда Эзеулу отказался стать вождем, на¬
значенным белым человеком, его престиж снова вырос. Во всей
стране Игбо никто еще не совершал такого поступка. Когда
человек выплевывает кусок, который сама судьба вложила ему
в рот, это может показаться безрассудством, но в определен¬
ных обстоятельствах такой человек внушает уважение.
Что касается самого Эзеулу, то он был полностью удовле¬
творен подобным оборотом дела. Он свел счеты с белым челове¬
ком и мог пока забыть о нем. Правда, забыть было не так-то
просто, и, перебирая в памяти события прошедших дней, он
почти убедил себя в том, что белый человек, Уинтабота, желал
ему добра, но что его добрые намерения были сведены на нет
действиями всевозможных посредников вроде главного посыль¬
ного й этого самонадеянного, невежливого белого молокососа.
В конце концов, напоминал он себе, не кто иной, как Уинтабота,
провозгласил его несколько лет тому назад единственным прав-
дйвым человеком среди всех свидетелей Окпери и Умуаро.
И это он, Уинтабота, посоветовал ему позже послать одного из
196

своих сыновей обучаться мудрости его народа. Все ото как
будто говорило о доброжелательном отношении белого человека
ц Эзеулу. Но чего стоит .доброжелательство, которое навлекло
на него позор и бесчестье? Жена, познавшая пустоту жизни,
возопила: пусть ненавидит меня мой муж, покуда он ежеднев¬
но дает мне ямс.
Как бы то ни было, говорил Себе Эзеулу, Уинтабота должен
отвечать за поступки своих посланцев. Бывает, человек идет
через переполненный людьми базар, очень осторожно выбирая
дорогу, но краем одежды невзначай опрокинет и побьет чьи-то
товары; в таком случае Сам этот человек, а не его одежда дол¬
жен возместить убытки.
Но несмотря на все эти размышления, главным для Эзеулу
было все-таки то, что теперь, он более или менее расквитался с
белым человеком. Он еще не сказал ему последнего слова, но
в ближайшем будущем он должен будет по-настоящему схва¬
титься не с ним, а со своими же соплеменниками, и в этом еди¬
ноборстве белый человек станет, сам того не ведая, его союзни¬
ком. Чем дольше его продержат в Окпери, тем больше будет
вина перед ним соплеменников и тем больше будет у него
средств для борьбы.
Поначалу мало кто в Умуаро поверил известию, что Эзеулу
отверг предложение белого человека назначить его вождем.
—	Зачем бы он стал отказываться от того, чего домогался
все эти годы? — спрашивали его враги.
Но Акуэбуе и другие постарались донести эту весть до са¬
мых дальних уголков Умуаро, а очень скоро молва о поступке
Эзеулу распространилась и по всем окрестным деревням.
Нвака из Умуннеоры отнесся к этой истории презрительно.
Когда он больше не мог оспаривать ее достоверность, он стал
всячески принижать ее значение.
—	Этот человек — сумасшедший гордец,—уверял он,—
Сами теперь видите, как прав я был, когда говорил вам, что ему
передалось по наследству безумие его матери.
Как и все злопыхательские речи Нваки, это утверждение
основывалось на действительном факте. Мать Эзеулу, Нваньи-
эке, страдала тяжелыми, хотя и временными, припадками умо¬
помешательства. Говорили, что, если бы ее муж не был.таким
великим знатоком целебных трав, она, возможно, бесновалась
бы постоянно.
Но вопреки злоречию Нваки и прочих непримиримых вра¬
гов Эзеулу в Умуаро день ото дня росло число людей, которые
склонялись к мысли, что с верховным жрецом обошлись очень
197

плохо. Все больше и больше соплеменников приходило наве¬
стить его в Окпери; в один из дней у него побывало девять по¬
сетителей, причем некоторые из них принесли ямс й другй^
дары.
Через две недели после того, как капитан Уинтерботтом был
доставлен в больницу при миссии в Нкисе, он достаточно опра¬
вился, чтобы Тони Кларку разрешили увидеться с ним — на нять
минут. Доктор Севидж стояла в дверях с карманными часами
в руке.
Он был мертвенно бледен, прямо-таки улыбающийся покой¬
ник.
—	Ну, как дела? — спросил он.
Кларк едва дал ему договорить. Он выложил известие об
отказе Эзеулу быть вождем с такой поспешностью, как будто
торопился получить ответ, прежде чем уста Уинтерботтома
сомкнутся навеки.
—	Пусть посидит в тюрьме, покуда не научится сотрудни¬
чать с Администрацией.
—	Я же предупреждала, что больному нельзя разговари¬
вать,— немедленно вмешалась доктор Севидж, натянуто улы¬
баясь.
Капитан Уинтерботтом смежил веки и стал выглядеть еще
хуже. Тони Кларк почувствовал себя виноватым и тотчас же
ушел, но с груди у него свалился большой камень. На обратном
пути он восхищенно думал о том, с какой легкостью капитан
Уинтерботтом, даже будучи тяжко больным, нашел верное
определение. Отказ сотрудничать с Администрацией!
После того как Эзеулу отказался стать вождем, Кларк пред¬
принял через начальника канцелярии еще одну попытку пе¬
реубедить его, но и на этот раз ничего не добился. Положение,
таким образом, стало совершенно нетерпимым. Как должен он
поступить: держать ослушника в тюрьме или же выпустить на
свободу? Если он отпустит его, это сильно подорвет авторитет
Администрации, особенно в Умуаро, где только сейчас, после
долгого периода враждебности по отношению к Администрации
и христианству, наметился поворот к лучшему. Насколько ему
было известно, умуарцы противились переменам более упорно,
чем любое другое племя во всей провинции. Первую в Умуаро
школу удалось открыть какой-нибудь год назад, а христиан¬
ская миссия, положение которой до сих пор не очень прочное,
бдаа создана там после целого ряда неудач. Какое впечатление
198

произведет на население такого вот края триумфальное возвра¬
щение колдуна, бросившего вызов Администрации?
Однако Кларк не смог бы со спокойной совестью упрятать
человека под замок, не убедившись до конца в том, что справед¬
ливость соблюдена не только по существу, но и по форме. Те¬
перь, когда ответ был получен, прежние сомнения казались ему
немного глупыми, но раньше они были для него весьма ощути¬
мыми. Беспокоило же его вот что: как квалифицировать пре¬
ступление, за которое он держит человека в тюрьме? Что за¬
писать в служебном журнале? Содержится под арестом за то,
что поставил Администрацию в глупое положение? За отказ
быть вождем? Этот явно несущественный вопрос не давал
Кларку покою, как муха во время полуденного сна. Он и сам
понимал, что это дело десятое, но сомнений своих прогнать не
мог; уж если на то пошло, они только усугублялись! Он не мог
взять да и упечь старого человека (да, очень старого человека)
в тюрьму без разумного основания. Теперь, когда Уингербот-
том разрешил его сомнения, они казались ему сущей глупостью.
Мораль всей этой истории, подумал он, такова: если старожилы
вроде Уинтерботтома и не умнее своих младших коллег, они во
всяком случае владеют искусством управлять, а это кое-что да
значит,
Состояние здоровья капитана Уинтерботтома ухудшилось, и
в течение двух недель к нему снова не пускали посетителей.
Среди слуг и африканского персонала на Правительственной
горке поползли зловещие слухи: сначала говорили, что он ли¬
шился рассудка, потом — что его разбил паралич. С распро¬
странением этих слухов поднимался престиж Эзеулу. Теперь,
когда всем стало известно, почему его держат в тюрьме, нельзя
было не сочувствовать ему. Ведь он не причинил никакого вре¬
да белому человеку и мог с полным основанием поднять против
него свой офо. А раз так, то, что бы ни предпринял Эзеулу, вер¬
ша возмездие, его действия будут не только оправданными, но
и непременно эффективными в силу их правомерности. Джон
Нводика пояснял, что Эзеулу .подобен шумящей гадюке, кото¬
рая жалит только после того, как разомкнет один за другим
все семь своих смертоносных зубов. Если ее мучителю не хва¬
тает ума спастись за это время бегством, он должен пенять
только на себя. За те четыре базарные недели, что его держат
в заточений, Эзеулу сделал белому человеку достаточно ясное
предостережение. Поэтому нельзя его винить, если теперь он

нанёс ответный удар, лишйв своего врага разума или убив одну
сторону его тела и заставив другую сторону корчиться в jKaii-
ком состоянии между жизнью и смертью, что еще хуже, чем
окончательная смерть.
Эзеулу держали в узилище вот уже тридцати два днй. Бё1
лый человек посылал к нему своих доверенных, упрашивавших
его переменить решение, но не осмеливался встретиться с ним
еще раз лично — во всяком случае так рассказывали эту исто¬
рию в Окпери. Затем в одно прекрасное утро — это случилось
на восьмой базарный день же после ареста Эзеулу — ему вдруг
объявили, что он свободен и может идти домой. К изумлению
главного посыльного и начальника канцелярии, которые при¬
шли сообщить ему об этом, он разразился раскатистым утроб¬
ным смехом.
—	Выходит, белый человек устал?
Оба посетителя улыбкой выразили согласие.
Я думал, у него побольше силенок для борьбы.
Таков уж белый человек,—сказал начальник канцелярии.
—	Мне больше по душе иметь дело с таким человеком, ко¬
торый, бросив вверх камень, не боится подставить под него го¬
лову, а не с таким, кто кричит «давай сразимся», а как дойдет
до драки, сразу и обложится.
Оба посетителя, судя по выражению их лиц, согласились и
с этим.
—	Знаете, как называют меня мои враги на родине? — спро¬
сил Эзеулу. В этот момент вошел Джон Нводика, чтобы выра¬
зить свою радость по поводу случившегося.— Вот спросите у
него, он вам подтвердит. Враги называют меня другом белого
человека. Они утверждают, что это Эзеулу привел белого чело¬
века в Умуаро. Разве не так, сын Нводики?
—	Это правда,— ответил тот с некоторой растерянностью,
вызванной тем, что он не знал начала истории, которую его по¬
просили подтвердить.
Эзеулу убил муху, севшую ему на ногу. Муха упала на пол;
осмотрев ладонь, которой он прихлопнул ее, Эзеулу увидел
пятно и вытер руку о циновку, после чего снова стал разгляды¬
вать ладонь.
—	Они говорят, будто я предал их в руки белого человека.—
Он все еще смотрел на свою ладонь. Затем он как будто спро¬
сил себя: — К чему я рассказываю все это посторонним лю¬
дям? — и смолк.
:-■»Не придавай этому значения,— заговорил Джон Нводи¬
ка.— Многие ли из тех, кто злословят о тебе на родине, могли
200

бы вот так, как.ты, побороться с белым человеком и положить
его на обе лопатки?
Эзеулу рассмеялся.
—	И это ты называешь борьбой? Нет, мой соплеменник; Мы
не боролись; мы лишь пробовали друг у друга руку. Я приду
сюда снова, но прежде я хочу побороться с моим собственным
народом, руку которого я знаю и который знает мою руку.
Й иду домой, чтобы бросить вызов всем тем, кто тычет пальцами
мне в лицо; пусть выходят за ворота на поединок со мною, и
тот, кто положит своего соперника на лопатки, шрвет у него
р ноги браслет.
’— Да ведь это же вызов смелого Энеке Нтулукпы человеку,
птице и зверю! — воскликнул Джон Нводика с ребячески не¬
посредственным воодушевлением.
—	Ты знаешь эту песню?. — радостно спросил Эзеулу.
Джон Нводика запел задорную песню о том, как Энеке, сме¬
лая птица, однажды бросила вызов на поединок целому миру.
Оба иноплеменника расхохотались: их рассмешила непосред¬
ственность Нводики.
,	— И тот, кто положит соперника,—сказа л Эзеулу, когда
песня была допета до конца,— сорвет у него с ноги браслет.
Неожиданное освобождение Эзеулу было первым важным
самостоятельным решением Кларка. Ровно неделя прошла со
времени его визита в Нкису, предпринятого ради того, чтобы
узнать, в чем именно состоит преступление этого человека, и
за одну эту неделю его уверенность в своих силах заметно вы¬
росла. В письмах отцу и невесте, написанных им по завершении
истории со жрецом, он подшучивал над своим прежним диле¬
тантизмом, что явно было признаком его теперешней уверен¬
ности в себе. Вне всякого сомнения, обрести подобную само¬
уверенность помогло ему письмо резидента, который уполномо¬
чивал его принимать решения по текущим делам и читать сек¬
ретную переписку, если таковая не адресована лично Уинтер-
боттому.
Письмоносец доставил два письма. Одно, с красной сургуч¬
ной печатью, выглядело весьма внушительно — именно про та¬
кие письма колониальные чиновники младшего ранга в. шутку
говорили: «Совершенно секретно, сжечь, не вскрывая». Кларк
внимательно осмотрел конверт и удостоверился в том, что пись¬
мо не адресовано лично Уинтерботтому. При этом он испытал
такое чувство, которое, наверное, испытывает человек, прини^-
маемый в члены могущественного тайного общества. Отложив
на время внушительный пакет в сторону, он вскрыл сперва
Ж

письмо поменьше. Оказалось, что это всего-навсего еженедель¬
ная телеграмма агентства Рейтер, отправленная обычным пись¬
мом из ближайшей телеграфной конторы, которая находилась
в пятидесяти милях от Окпери. В телеграмме сообщалась по¬
следняя новость: русские крестьяне, восстав против новой вла¬
сти, отказались возделывать землю. «Поделом им»,—вымолвил
он, кладя телеграфное сообщение на стол; в конце дня он вы¬
весит его на доске объявлений в столовой клуба. Весь подобрав¬
шись, он вскрыл второй пакет.
Внутри был доклад секретаря по делам туземцев о косвен¬
ном управлении в Восточной Нигерии. В сопроводительном
письме губернатора провинции сообщалось, что доклад подверг¬
ся всестороннему обсуждению на недавнем совещании старших
политических чиновников в Энугу, на котором капитан Уин-
терботтом, к сожалению, не смог присутствовать по причине
болезни. Губернатор провинции писал далее, что, несмотря на
резко отрицательную оценку политики косвенного управления
в прилагаемом докладе, он не получал никаких указаний отно¬
сительно ее изменения. Вопрос этот будет решаться губернато¬
ров колонии. Но так как дело, по-видимому, в скором времени
разрешится в ту или иную сторону, представляется явно неце¬
лесообразным насаждать институт «назначенных вождей» в но¬
вых районах. Весьма показательно, говорилось затем в письме,
что в качестве объекта для критики был выбран «назначенный
вождь» в Окпери. Письмо заканчивалось просьбой к Уиитер-
боттому действовать в этом деле потактичнее, так, чтобы поли¬
тика Администрации не вызвала в умах туземцев недоумения
и не создала бы у них впечатления, будто Администрация про¬
являет нерешительность или непоследовательность, ибо Подоб¬
ное впечатление нанесло бы непоправимый ущерб.
Когда много дней спустя Кларк смог рассказать капитану
Уинтерботтому о полученном докладе и письме губернатора
провинции, его шеф отнесся к этому с поразительной безучаст¬
ностью, которая, несомненно, была следствием перенесенной бо¬
лезни. Он лишь буркнул себе под нос что-то вроде: «Плевал, я
на губернатора!»
Глава шестнадцатая
Хотя был самый разгар сезона дождей, Эзеулу со своим спут¬
ником отправился из Окпери домой сухим, ясным утром. Этим
спутником был Джон Нводика, который не мог допустить, что-
202

бы Эзеулу пошел в дальнюю дорогу совсем один. Все уговоры
Эзеулу, просившего Нводику не беспокоиться, ни к чему не
привели.
—	Человеку столь высокого положения не подобает отправ¬
ляться в такое путешествие одному,— отвечал он.— Если ты не¬
пременно хочешь вернуться домой сегодня, я обязан пойти с то¬
бой. Или же подожди до завтра, когда к тебе должен прийти
Обика.
—	Я больше не могу ждать ни одного дня,—сказал Эзеу¬
лу.— Я чувствую себя как та черепаха, что завязла в куче дерь¬
ма и просидела в ней две базарные недели, а когда на восьмой
день к ней пришли на помощь, закричала: «Скорей, скорей, я
не вынесу этого смрада!»
И вот путники снарядились в дорогу. Помимо набедренной
повязки из блестящей желтой материи Эзеулу надел толстую
белую тогу из грубой ткани; эту полосу ткани, служащую верх¬
ней одеждой, он пропустил справа под мышкой, а оба ее конца
перебросил через левое плечо. На левое плечо он повесил и ме¬
шок из козьей шкуры на длинной перевязи. В правую руку он
взял свой ало — длинный железный посох с заостренным в виде
копья концом; такой посох брал с собой в важные моменты жиз¬
ни каждый титулованный мужчина. На голову он надел алую
шапочку озо, окаймленную полоской кожи, за которую было
заткнуто орлиное перо, наклоненное слегка назад.
На Джоне Нводике была плотная коричневая рубашка на¬
выпуск и брюки цвета хаки.
Хорошая погода удерживалась, пока они не оказались как
раз на полпути между Окпери и Умуаро. Затем дождь словно
сказал: «Ну, теперь пора, по дороге больше нет домов, где бы
они могли укрыться». И он, как будто бы перестав сдерживать¬
ся, хлынул потоками, с ярой, безудержной силой.
—	Надо бы спрятаться под деревом и переждать этот ли¬
вень,— предложил Джон Нводика.
—	В такую грозу опасно стоять под деревом. Лучше про¬
должим наш путь. Мы не из соли сделаны и не носим на теле
дурного колдовского зелья. Я, во всяком случае, не ношу,
И они, ускорив шаг, двинулись дальше. Одежда словно в
страхе липла у них к телу. В мешке Эзеулу булькала вода, и
табак наверняка безнадежно отсырел. Алая шапочка тоже
не любила, чтобы ее мочили, и теперь приобрела совсем пла¬
чевный вид. Но Эзеулу это не огорчало; напротив, он испыты¬
вал радостное чувство, порождаемое иной раз неистовством про-
т

ливного дождя*-- то ликующее чувство; которое побуждает де^
тей нагишом выскакивать под ливень, распевая; :
Мили зобе эзобе!	Л.
На мгбаба огвогво!
Но к радостному чувству, которое испытывал Эзеулу, примё*
шивалась и горечь. Ведь этот дождь — еще одно из многих му¬
чений, которым его подвергли й за которые он должен взыскать
полной мерой. Чем большей окажется его мука сейчас, тем сла¬
достней будет получить удовлетворение. Его ум выискивал но¬
вые и новые обиды, чтобы добавить их ко всем прежним.
Согнутым указательным пальцем левой руки Эзеулу смахнул
с бровёй^и век воду, слепившую глаза. Широкая новая дорога
превратилась во взбаламученное красное болото. Посох Эзеулу
больше не стучал о землю с гулким звуком; теперь его острый
конец с чавканьем вонзался в грязь на целый палец, прежде
чем достигал твердой почвы. Время от времени дождь вдруг
ослабевал и как бы прислушивался. Только в такие моменты и
можно было различить отдельные гигантские деревья и подаё-
сЪк с обвисшими мокрыми листьями. Но эти моменты затишья
были очень кратковременны: дождь тотчас же припускал с шь
вой силой и лил плотной стеной.
Приятное ощущение для тела дает лишь тот дождь, который
помочит-помочит, да и перестанет. Если же дождь не прекра¬
щается, тело начинает зябнуть. Этот дождь не знал никакой
.меры. Он лил и лил, покуда, пальцы Эзеулу, сжимавшие посох,
не стали похожи на железные когти.
—	Вот как вознагражден ты за свою заботу,—сказал он
Джону Нводике. Голос его был хриплым, и он откашлялся.
—	Я за тебя беспокоюсь.
—	За меня? К чему беспокоиться о старике, чьи глаза из-»
расходовали весь отпущенный им сон? Нет, сын мой. Мне оста¬
лось пройти совсем немного по сравнению с тем, что я уже про-*
шел. Теперь, где бы ни погас огонь на моем пути, я отложу фа-»
кел в сторону.
Ответ Джона Нводики потонул в шуме вновь разбущевавше-»
гося ливня.
Домашние Эзеулу ужасно встревожились, когда он вошёл к
себе весь окоченевший и продрогший. Они развели для него
жаркий огонь, а Угойе тем временем быстро приготовила мазь
из бафии. Но прежде всего ему необходимо было омыть ноги,
но- самый браслёт ого облепленные красной глиной. Затем он
взял пригоршню клейкоймази бафии из скорлупь* кокосового
204

ореха и i растер себе грудь, в то время как Эдогорастирал ему
спину. Матефи (сегодня была ее очередь стряпать для Эзеу-
лу — счет велся даже в его отсутствие) уже принялась варить
похлебку утаЪи. Поев горячей похлебки* Эзеулу начал ощущать,
как мало-помалу отогревается его онемелое тело.
К тому времени, когда Эзеулу добрался до дома, дождь уже
весь вылился и скоро совсем перестал. Первым делом после того,
как Эзеулу проглотил похлебку утази, он послал Нвафо изве¬
стить Акуэбуе о своем возвращении.
Когда Нвафо пришел с этой новостью к Акуэбуе, тот пере¬
тирал жерновами нюхательный, табак. Он тут же прервал это
занятие. С помощью особого тонкого ножичка он пересыйал
наполовину истертый табак в пузырек. Затем смел пером более
тонко измельченный табак к середине жернова и тоже отпра¬
вил его в пузырек. Потом еще раз прошелся перышком по по¬
верхности большого и малого жерновов, пока не ссыпал в бу¬
тылочку всю табачную пыль. Отложив оба жернова в сторону,
он позвал одну из своих жен и сообщил ей, куда уходит.
— Если придет Осенигве занять жернова,— распорядился
он, перекидывая через плечо свою тогу,— скажи ему, что я еще
не кончил.
К приходу Акуэбуе в хижине Эзеулу уже собралось немало
народу. Явились все его соседи; всякий прохожий, услыхавший
о его возвращении, оставлял на время свои дела и спешил шь
приветствовать его. Эзеулу говорил очень мало и на приветст¬
вия отвечал по большей части лишь взглядом и кивком. Время
говорить или действовать еще не пришло. Сперва он должен
претерпеть муки, пока страдания его не достигнут предела,
ибо страшны бывают действия тбго человека, который испил
горькую чашу до дна. Этим и внушает ужас шумящая гадюка:
она стерпит любые издевательства, даже позволит своему врагу
наступить на себя, покуда не разомкнет один за другим все
семь своих ядовитых зубов. И тогда уже ее мучителю не спаст
тись от смерти.
Все попытки втянуть Эзеулу в разговор либо кончались ни¬
чем, либо оказывались успешными лишь отчасти. Когда гости
заводили речь о его отказе быть вождем, назначенным белым
человеком, он только улыбался. При этом ему отнюдь не были
неприятны окружающие его люди или предмет их разговора.
Все это, напротив, доставляло ему удовольствие, и он даже жа¬
лел, что сын Нводцки не задержался и не порассказал им обо
всем происщедшем с ним. Но тот пробыл.,-у него совсем 'Недодг
го, после чего двинулся дальше в свою родную деревню, чтобы*
205

переночевав там, отправиться утром обратно в Окпери. Он даже
отклонил предложение омыть грязь с ног.
■—i Я снова выхожу под дождь,— сказал он,— Вымыть сей¬
час нош было бы все равно, что подтереть зад, прежде чём
опорожнишь желудок.
Один из гостей Эзеулу, Ифеме, будто угадав, о ком думает
в этот момент хозяин, заметил:
—	Белый человек нашел в тебе противника по силам. Но есть
в этой истории одна сторона, которая пока что мне непонятна:
какую роль сыграл во всем этом сын Нводики из Умуннеоры?
Когда мы начнем спокойно разбираться в этом деле, ему при¬
дется ответить на парочку вопросов.
.	— И я тоже так считаю,— заявил Аноси. .
—	Сын Нводики уже все объяснил,— вмешался Акуэбуе,
взявшийся говорить от имени Эзеулу.— Тот поступок он совер¬
шил в убеждении, что помогает Эзеулу.
—	Да неужели? — рассмеялся Ифеме.— Ничего себе невин¬
ный человек! Этот невинный, я думаю, засовывает шарик фу фу
себе в ноздри. Не рассказывай нам сказок!
—	Вот и я говорю: никогда не верь умуннеорцу,— подхва¬
тил сосед Эзеулу Аноси.— Если умуннеорец скажет мне «стой»,
я побегу, а если он скажет «беги», я замру на месте.
—	Этот не такой,—возразил Акуэбуе.—Жизнь в чужбм
краю сделала его другим.
—	Ха-ха-ха-ха,— рассмеялся Ифеме.—Да он только пере¬
нял там чужеземные штучки вдобавок к тем, которым обучила
его мать. Ты, Акуэбуе, рассуждаешь, как ребенок.
—	Знаете, почему сегодня весь день лил дождь? — спросил
Аноси.— Потому, что дочь Уденду идет праздновать ури. Так
вот, колдуны Умуннеоры решили вызвать ливень и испортить
праздник своему же родичу. Они ненавидят не только чужих,
но и друг друга сожрать готовы. Так и пышут злобой.
-т- Верно. Их злобность брюхата и кормит младенца—все
разом!
—	Что правда, то правда. Они — родня моей матери, но я
не перестаю ужасаться им.
Ифеме поднялся, собираясь уходить. Этот коренастый коро¬
тышка всегда говорил во весь голос, как будто ссорился с
кем-то.
—	Эзеулу, я должен идти,— гаркнул он так громко, что его
услышали даже в хижинах женщин.— Спасибо великому богу
и спасибо Улу за благополучный исход твоего путешествия.
Может быть, находясь там, ты спрашивал себя: «Ифеме не при-

щец проведать меня, уж нет ли промеж нас какой-нибудь ссо¬
ры?» Нет, нету ссоры между Эзеулу и Ифеме. Я все время ду-,
мал, что мне надо навестить Эзеулу; мысленно я уже был с то¬
бой, но мои ноги отставали. Сколько раз я говорил себе: «Завт¬
ра я схожу к нему»,—но каждый следующий день приносил
мне какую-то иную заботу. Еще раз: Нно.
—	И со мной было то же самое,— вставил Аноси.— Я все
время твердил: «Завтра я пойду, завтра я пойду» — как жаба,
которая так и не смогла вырастить хвост из-за того, что твер¬
дила: «Я иду, я иду».
Эзеулу, который до сих пор отдыхал, прислонившись спиной
к стене, теперь весь подался вперед и, казалось, ничего не заме¬
чал вокруг, кроме своего внука Амечи, тщетно пытавшегося
разжать пальцы деда, сжатые в кулак. Но он по-прежнему вни¬
мательно прислушивался к общему разговору и вставлял, ког¬
да требовалось, слово-другое. Вот и сейчас он на мгновение под¬
нял взгляд и поблагодарил Ифеме за его посещение.
Амечи вел себя все более беспокойно и наконец расплакал¬
ся, несмотря даже на то, что Эзеулу позволил ему разжать свой
кулак.
—	Нвафо, отнеси-ка его к матери. По-моему, он хочет спать.
Нвафо подошел, опустился на колени и подставил Амечи
свою спину. Но вместо того, чтобы сесть ему на закорки, Амечи
перестал плакать, сжал свой кулачок и стукнул Нвафо между
лопаток. Все дружно рассмеялись, и Амечи посмотрел на хохо¬
чущих людей заплаканными глазами.
—	Ладно, Нвафо, уходи; он тебя не любит—ты бяка. Он
хочет, чтобы его понесла Обиагели.	,
И действительно, Амечи послушно залез на спину к Обиа¬
гели.
—	Смотри-ка! — сказали двое-трое гостей одновременно.
Обиагели с трудом встала на ноги, немного наклонилась впе¬
ред, ловким движением подбросила ребенка повыше и направи¬
лась к выходу.
—	Осторожней,— проговорил Эзеулу.
—	Не тревожься,— успокоил его Аноси.— Она свое дело
знает.
Обиагели удалилась в сторону усадьбы Эдого, распевая:
Плачет ребенок, матери скажите,
Плачет ребенок, матери скажите,
А потом сварите кашу из узизы
И еще сварите кашу из узизы.
Дайте жидкой перцовой похлебки,
207

Пусть попьют ее малые пташки
И попадают вниз от икоты.
Вой залезла коза в амбар
И накинулась нсадно на ямс,
Вон залез и козел в амбар,
Подъедят они вместе весь ямс.
Погляди-ка, подходит олень.
Вот он трогает воду ногой,
Ррраз — и оленя жалит змея!
Он бросается прочь!
Я-я, я куло-куло!
Странствующий коршун,
Ты домой вернулся.
Я-я, я куло-куло!
А где же отрез материи,
Который ты принес?
Я-я, я куло-куло!
Пока Эзеулу находился на чужбине, он с легкостью мог ду¬
мать об Умуаро как о едином враждебном ему целом. Но теперь,
когда он снова дома, все оказывалось не так-то просто. Всех
этих людей, оставивших свои дела и заботы ради того, чтобы
прийти поздравить его с возвращением, никак не назовешь вра¬
гами. Некоторых из них — Аноси, например,— можно назвать
людьми никчемными, бестолковыми, любителями посплетни¬
чать, а то и позлословить, но это совсем не те враги, которых он
видел во сне, приснившемся ему в Окпери.
На второй день после возвращения у него побывало пятьде¬
сят семь посетителей, не считая женщин. Шестеро пришли е
пальмовым вином. Его зять Ибе с родичами принесли два боль¬
ших кувшина отменного вина и петуха. Весь этот день хижина
Эзеулу выглядела, как в праздник. Пришло даже два-три чело¬
века из Умуннеоры, деревни его врагов. И снова, как накануне,
Эзеулу в конце дня начал делить умуарцев на простых людей,
питающих к нему лишь добрые чувства, и тех честолюбцев, что
подкапываются под самую основу единства шести деревень.
Едва только он произвел это деление, как в голову ему закра¬
лись первые робкие мысли о примирении. Конечно, он мог с
полным основанием сказать, что один палец, окунувшийся в
масло, измажет четыре остальных; но справедливо ли будет
поднять руку на всех этих людей, которые проявили по отноше¬
нию к нему такую заботу и в дни его заточения, и после его
возвращения домой?
Эта борьба мнений в его сознании разрешилась наконец на
третий день, причем решение было подсказано с совершенно Не¬
ожиданной стороны. Последним его навестил в тот день Огбуэ-
фи Офока, один из достойнейших людей в Умуаро, но не чзн
208

стый гость в доме Эзеулу. Офока славился своей прямотой. Он
был не из тех, кто станет хвалить человека, потому что тот уго¬
стил его пальмовым вином’ Офока никогда бы не допустил, что¬
бы пальмовое вино довело его до ослепления,— нет, он лучше
выплеснет вино, уберет рог в свой мешок из козьей шкуры и
выложит угощающему все, что он о нем думает.
Я пришел сказать тебе «Нно», возблагодарить Улу и воз¬
благодарить Чукву, которые позаботились о том, чтобы ты не
ушиб ногу о камень,— начал он.— Я хочу сказать тебе, что в
день, когда ты вернулся к себе домой, все Умуаро вздохнуло
с облегчением. Никто не посылал меня рассказать тебе об
этом, но, по-моему, ты должен это знать. Почему я так гово¬
рю? Да потому, что мне известно, в каком расположении ду¬
ха ты уходил.— Он немного помолчал, а затем, наклонясь
к Эзеулу и вытянув вперед шею, с каким-то вызовом про¬
говорил: — Я ведь тоже поддержал Иваку из Умуннеоры, ког¬
да тот сказал, что ты должен пойти и поговорить с белым чело¬
веком.	.	*
Выражение лица Эзеулу не изменилось.
— Ты хорошо меня слышишь? — продолжал Офока.— Я —
один из тех, кто говорил, что мы не должны встревать в спор
между тобой и белым человеком. Если захочешь, можешь сш-
зать мне после того, как я кончу, чтобы я больше не переступал
порог твоего дома. Ты должен знать — если еще,не узнал об
этом без моей прмощи,—что старейшины Умуаро не встали на
сторону Нваки в его борьбе против тебя. Все мы знаем его. и
знаем, кто за ним стоит; так что мы не обманываемся насчет
них. Почему же тогда мы согласились с Нвакой? Потому что мы
не знали, что нам и думать. .Ты слышишь меня? Старейшины
Умуаро не знают, что им подумать. Я, Офока, говорю тебе- это
со всей ответственностью. Мы сбились с толку, совсем как тот
щенок из пословицы, который пытался ответить на два зова
сразу и сломал себе челюсть. Сначала ты, Эзеулу, сказал нам
пять лет назад, что глупо бросать вызов белому человеку. Мы
не послушались тебя. Мы пошли против него, и он отобрал у
нас ружье и сломал его о колено. Мы убедились, что ты был
прав. Но не успели мы усвоить этот урок, как ты меняешь свое
мнение и призываешь нас брорить вызов тому же самому бело¬
му человеку. Что же, по-твоему, должны мы были сделать? —
Он подождал, не ответит ли Эзеулу, но тот молчал,— Если мой
враг изрекает истину, я не стану затыкать себе уши только по¬
тому, что это говорит мой враг. А сказанное. Нвакой было исти¬
ной. Он <жазал: Шойди и договори с белым человеком, так как

он знает тебя». Разве не было это истиной? Кто еще из нас смог
бы принять вызов и выдержать единоборство с белым, как это
сделал ты? Еще раз: Нно. Если тебе не по вкусу то, что я ска¬
зал, можешь передать мне с кем-нибудь, чтобы я к тебе больше
не приходил. Я пошел.
Это подвело итог тому спору, который происходил в созна¬
нии Эзеулу на протяжении трех последних дней. Услышь он те
же самые слова из уст Акуэбуе, они, пожалуй, не произвели бы
на него такого сильного впечатления. Но сказанные человеком,
который не был ему ни другом, ни врагом, эти слова застигли
Эзеулу врасплох и дошли ему до самого сердца.
Да, совершенно верно, верховный жрец обязан идти впереди
и первым встречать опасность, прежде чем она станет опас¬
ностью для всего его народа. Эту обязанность налагает на него
его жреческий сан. Так было с первого дня, когда натерпевшие¬
ся жители шести деревень собрались вместе и сказали предку
Эзеулу: «Ты будешь нести это божество за всех нас». Поначалу
он испугался. Разве есть у него в теле сила, чтобы нести столь
грозное, опасное божество? Но его соплеменники позади него
запели в поддержку песню, а флейтист повернулся к нему. Тог¬
да он опустился на колени, и на голову ему возложили божест¬
во. Он поднялся на ноги и преобразился в духа. Его народ по-
прежнему пел позади него песнь поддержки, и вот он шагнул
вперед и отправился в свое первое и главное путешествие, во
время которого каждый из четырех дней на небесах должен был
уступить ему дорогу.
Эта мысль стала такой жгучей, что Эзеулу на время оставил
ее, чтобы она немного остыла. Он позвал своего сына Одаче.
—	Чем ты занимаешься?
—	Плету корзину.
—	Сядь.	..
Одаче сел на земляное ложе лицом к отцу. После короткой
паузы Эзеулу прямо приступил к существу дела. Он напомнил
Одаче о том, как важно знать то, что знает белый человек, и
продолжал:
—	Я отправил тебя быть там моими глазами. Не слушай, что
внушают тебе люди, которые не разбираются в самых простых
вещах. Я не раз говорил, что отец никогда не лжет своему сыну.
Если кто-нибудь спросит, зачем понадобилось посылать тебя
учиться этим новым премудростям, скажи ему, что человек дол¬
жен танцевать тот танец, который танцуют в его время.— Он
почесал голову и заговорил менее напряженным голосом: — Ког¬
да я был в Окпери, мне довелось видеть одного белого, соврем
Ш

молодого, который умел писать левой рукой. По его поступкам
я понял, что это человек небольшого ума. Но в его руках власть;
он мог кричать мне в лицо; он мог делать все, что ему" вздумает¬
ся. Почему? Потому что он умеет писать даже левой рукой. По¬
этому я и позвал тебя. Я хочу, чтобы ты постиг премудрость
этого человека и овладел ею настолько, что сумел бы ответить,
если бы тебя вдруг разбудили среди ночи и спросили о ней. Ты
должен учиться этой премудрости, покуда не научишься писать
левой рукой. Вот все, что я хотел сказать тебе.
Когда улеглось волнение, вызванное возвращением Эзеулу,
жизнь в его доме постепенно вернулась в привычное русло.
Дети больше всех радовались тому, что пришел конец унылому,
как после похорон, существованию, которое они вели вот уже
больше лунного месяца.
—	Расскажи нам сказку,—попросила Обиагели свою мать
Угойе. Эту идею только что подал сестренке Нвафо.
—	Рассказать вам сказку, когда вокруг гора грязной по¬
суды?
Нвафо и Обиагели тотчас же взялись за работу. Они подхва¬
тили маленькую ступку, в которой мать толкла перец, отнесли
ее на место и перевернули кверху дном, расставили на бамбу¬
ковой полке мелкую посуду. Угойе заменила тем временем до¬
горевший фитиль в треногом светильнике новым, взяв его'из
пучка пропитанных пальмовым маслом фитилей в глиняном
черепке.
Ужин, приготовленный Угойе, Эзеулу съел целиком. Это
должно было бы наполнить радостью сердце любой женщины.
Но в большом доме всегда найдется что-нибудь такое, что ом¬
рачит человеку радость. Угойе всякую радость омрачала рев¬
ность старшей жейы ее мужа, Матефи. Что бы ни делала Угойе,
ревнивая Матефи всегда находила, к чему придраться. Если
Угойе стряпала незатейливые кушанья у себя в хижине, Мате¬
фи говорила, что она морит голодом своих детей, чтобы купить
себе браслеты из слоновой кости; если же она резала петушка,
как сегодня вечером, Матефи утверждала, что она угодничает,
пытаясь снискать расположение их Мужа. Разумеется, Матефи
никогда не говорила ничего подобного ей в лицо, но рано или
поздно все сплетни, которые она распускала, доходили до ушей
Угойе. Вот и сегодня, когда Одаче поджаривал петушка на кост¬
ре перед хижиной, Матефи прохаживалась взад и вперед, мно*
гозначйтельно покашливая.
24 f

Прибрав хижину, Нвафо и Обиагели расстелили циновку ря¬
дом е низенькой табуреткой, на которой Сидела! их мать, й paid1-
положились на ней.
—' Какую же сказку вы хотите послушать?
—	Онвуэро,— сказала Обиагели.
—	Нет,-— возразил Нвафо,— эту мы слышали много раз.
ЯуШпе расскажи йам о...
^ Ладно,— перебила Обиагели,— расскажи нам об Энеке
Нтулукпе.
Угойе немного порылась в памяти и нашла то, что ис¬
кала.
Жил-был мужчина и имел он двух жен. У старшей жены
было много детей, а у младшей — только один сын. Однажды
отправился этот мужчина вместе со своей семьей работать в
поле. А поле их находилось у самой границы между землей лю¬
дей и землей духов. Всякий, кто приходил обрабатывать поля
в этой местности, должен был поскорее убираться отсюда до
захода солнца, потому что с наступлением темноты на поля
приходили работать духи: они выращивали тут свой собствен¬
ный призрачный ямс. (Обиагели подвинулась поближе к ма¬
тери.)	, г
Мужчина, его жены и дети трудились в поле, покуда солнце
не начало садиться. Тогда они быстро похватали свои мотыги,
мачете и корзины и отправились восвояси. Но только они при¬
шли домой, как сын младшей жены хватился своей дудки —
оказывается, он ее на поле оставил; сейчас же, говорит, воро¬
чусь за ней. Уж как просила его мать не ходить — он не слу¬
шал. Отец стращал его верной смертью — он опять не слушал.
Устали они молить да упрашивать и отпустили его.
Перебрался он через семь рек, продрался через семь чащоб
и вышел наконец к полю. Подходит ближе и видит: духи, со¬
гнувшись, копаются в земле, свой призрачный ямс сажают.
(Обиагели вплотную придвинулась к матери.) Духи все до од^-
ного распрямили спины при его приближении и уставились на
пего сердитыми глазами.
■— Та! Человеческий детеныш! — рявкнул главный среди
духов.—Чего тебе, мальчик, надо? — Он говорил через нос.—
Разве ты не слыхал, что в эту пору мы тут хозяева?
— Я пришел за дудкой — я забыл ее вон под тем засохшим
деревом.
За дудкой? А ты сможешь ее узнать?
212

Мальчиц сцазал «да». Тогда главный среди духов показал
ему дудку, которая сверкала, как желтый металл.
—	Вот эта?	,
Мальчик сказал «нет». Тогда дух показал ему другую дуд¬
ку, которая сверкала белизной, как «орешки небесной воды».
,	— Вот эта? — спросил онг и мальчик омть сказал «нет».
Наконец, дух показал мальчику его бамбуковую дудку и
cixprocH4,..He,3Ty ^M,aW)4Ky он ищет, и мальчик с улыбкой ответил
«да».
—. Возьми же ее и сыграй нам.
Мальчик взял из рук духа свою дудку и сыграл им песенку:
Страшный дух, гроза-властитель
Этих мест ночной порой!
Мне отец црррочил гибель,
Коль нарушу твой покой.
Мать молила: «Жди рассвета!»
Не послушал я совета.
«В час ночной пойду туда,
Ждать рассвета мне невмочь,
Выручу тебя, дуда,
Чтоб не зябла ты всю ночь!»
Духам песенка понравилась, и все они засмеялись через нос:
«Хо-хо-хо!» (Обиагели и Нвафо расхохотались: уж очень по¬
тешно изображала их мать смеющихся духов, покачивая голо¬
вой из стороны в сторону.)
Главный среди духов поставил перед мальчиком два горня¬
ка, большой и маленький. Оба горшка были плотно закрыты.
—	Возьми себе один из этих горшков,— сказал он мальчи¬
ку. Тот выбрал маленький горшок.— Когда доберешься до дому,
позови мать и отца и разбей этот горшок перед ними.— Маль¬
чик поблагодарил духа.— Если услышишь на обратном пути
«дам-дам», беги в лес, а когда услышишь «жам-жам», снова вы¬
ходи на дорогу.
На обратном пути мальчик услышал «дам-дам» и убежал в
лес. Потом он услышал «жам-жам» и вышел обратно. Он пере¬
брался через семь рек, продрался через семь чащоб и наконец
дошел до усадьбы своего отца. Позвал он отца, позвал мать и
разбил перед ними маленький горшок, который принес с собой.
И в тот же миг усадьба заполнилась добром: желтым металлом,
шелками и бархатом, яствами, деньгами, коровами, козами и
всякими прочими богатствами.
Мать мальчика собрала полную корзину подарков и послала
ее старшей жене мужа. Но та совсем обезумела от зависти и от¬
вергла этот дар. Очень аще нужна ее жалкая подачка, подумала

она. Вот пошлю к духам своего сына, и мне достанутся не¬
сметные сокровища.
Наутро зовет она сына и говорит ему:
—	Возьми свою дудку, мы идем в поле.
Работы для них в поле никакой не осталось, но они пробол¬
тались там без дела до захода солнца. Тогда мать говорит сыну:
—	Пошли домой.— Мальчик поднял дудку, но мать дала
ему подзатыльник. — Вот дурачина,— говорит,— неужели ты не
знаешь, как забыть дудку? (Обиагели и Нвафо снова рассмея¬
лись.)
Ну и оставил мальчик дудку в поле. Перебрались они через
семь рек, продрались через семь чащоб и наконец пришли до¬
мой.
—	А теперь отправляйся обратно за своей дудкой!
Мальчик заревел и стал отказываться, но мать вытолкнула
его за дверь и сказала, что не пустит его в хижину, пока он не
вернется с подарками от духов.
Перебрался мальчик через семь рек, продрался через семь
чащоб и вышел к тому месту, где, нагнувшись до земли, труди¬
лись духи.
—	Фу! Фу! — фыркнул мальчик с отвращением.— Какая
вонь от этих духов! Задохнуться можно!
Царь духов спросил у него, зачем он пришел*
—	Мать послала меня за дудкой. Фу! Фу!
—	А ты узнаешь ее, если увидишь?
—	Вот уж глупый вопрос! — сказал мальчик.— Кто же не
узнает свою дудку, если увидит ее? ФуГФу!
Тогда дух показал ему дудку, которая сверкала, как жел¬
тый металл, и мальчик немедленно ответил, что эта дудка его.
—	Возьми же ее и сыграй нам,— предложил дух.
—	Надеюсь, ты в нее не наплевал,— сказал мальчик, выти¬
рая дудку. Затем он сыграл им такую песенку:
Дух-царь воняет.
фу! фу!
Дух-старик воняет*
Фу! Фу!
Дух-юнец воняет*
Фу! Фу!
Дух-мать воняет.
Фу! Фу!
Дух-отец воняет*
Фу! Фу!
Когда он кончил, все духи молчали. Потом главный среди
духовпоставил перед ним два горшка, большой и маленький.
214

Он и рта не успел открыть, как мальчишка вцепился в боль¬
шой горшок.
—	Как придешь домой, позови отца и мать и разбей гор¬
шок перед ними. Если услышишь по пути «дам-дам», беги в
лес, а услышишь «жам-жам» — выходи на дорогу.
Забыв поблагодарить духов, мальчик поднял себе на голову
горшок и был таков. На обратном пути он услышал «дам-дам»,
но остался стоять на дороге и зыркал по сторонам, чтобы под¬
смотреть, что это. Затем он услышал «жам-жам» и бросился в
лес.
Перебрался он через семь рек, продрался через семь чащоб
и в конце концов добрался до дому. Мать, поджидавшая его у
двери хижины, обрадовалась, когда увидела, какой большой
горшок он приволок.
—- Духи велели, чтобы я разбил его перед отцом и тобой,—
сказал мальчик.
—	А при чем тут отец? Разве это он посылал тебя?
Унесла она горшок в хижину и плотно закрыла за собой
дверь. Потом заткнула каждую щелочку в стене, так чтобы ни¬
что не могло выскользнуть из хижины и достаться младшей
жене ее мужа. Когда все было готово, она разбила горшок. Хи¬
жину заполнили проказа, оспа, фрамбезия и другие болезни,
еще пострашнее, у которых нет названия, а также всевозмож¬
ные мерзости и ужасы; они тотчас же убили эту женщину и
всех ее детей.
Наутро ее муж, видя, что никто в хижине не подает при¬
знаков жизни, приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Одного
взгляда было больше, чем достаточно. Он стал заталкивать об¬
ратно нечисть, пытавшуюся выскочить наружу, и в конце кон¬
цов ему удалось снова закрыть дверь. Но к тому моменту не¬
которые болезни, мерзости и ужасы успели-таки вырваться на
волю и распространились по всему свету. Но, к счастью, самые
страшные из них — те, что не получили названия,— остались в
той хижине.
Угойе, Нвафо и Обиагели сидели вплотную друг к. другу
возле очага. Одаче сидел поодаль — у входа в единственную
спальню — и читал при желтом свете фитиля, укрепленного на
треножнике, свою первую книгу. Беззвучно шевеля губами, он
складывал из букв слова в букваре.
Тем Бременем Эзеулу, снова нредайпшсь мыслям о предстоя¬
щей схватке, осторожно, как улитка рожками, начал прощуны-
215

вать. возможность примирения или, если примирение будет
слишком большой уступкой, хотя бы какого-то ограничения
борьбы. Раздумывая об этом, он, конечно, все время помнил, что
борьба начнется не раньше, чем через три луны, в сезон уборки
урожая. Так что времени, у него в запасе достаточно. Может
быть, как раз сознание того, что торопиться некуда, и позволяло
ему спокойно перебирать разные варианты: он то как бы ослаб¬
лял свою решимость сразиться, то снова проникался ею в нуж¬
ный момент. К чему, в самом деле, спешить облизывать паль¬
цы, если их не убирают после еды на притолоку? А впрочем*
мысли о примирении Могли быть и вполне серьезными. Но, так
или иначе, Эзеулу недолго еще предстояло находиться в нере¬
шительности.
—	Та! Ивану! — рявкнул Улу ему прямо в ухо, как может
рявкнуть дух в ухо дерзкому ребенку.— Кто сказал тебе, что
это твой собственный бой?
Эзеулу задрожал всем телом и ничего не ответил.
—	Я спрашиваю, кто сказал тебе, что это твой собственный
бой, который ты можешь вести так, как тебе угодно? Ты хочешь
спасти своих друзей, угощавших тебя пальмовым вином. Ха-ха-
ха-ха-ха! — засмеялся бог холодным загробным смехом, каким
смеются духи.— Поостерегись становиться между мною и моей
жертвой, не то примешь на себя удары, предназначенные дру¬
гим! Или ты не знаешь, что бывает с тем, кто окажется между
двумя дерущимися слонами? Иди домой, ложись спать и предо¬
ставь мне самому решать мой спор с Идемили, который хочет
погубить меня, чтобы к власти мог прийти его питон. Теперь
скажи мне, как это касается тебя? Говорю тебе, иди домой и спи.
Что до меня и Идемили, то мы будем биться до конца, и тот, кто
положит врага на лопатки, сорвет с его ноги браслет!
После этого колебаниям не осталось места. Кто такой Эзеулу,
чтобы подсказывать своему богу, как надо сражаться с завистли¬
вым божеством священного питона? Это битва богов. Он всего-
навсего стрела в натянутом луке его бога. Мысль эта опьянила
Эзеулу, как пальмовое вино. В голове у него зароились новые
идеи, а события прошлого обрели новое, волнующее значение.
Почему Одаче запер в своем сундучке питона? Винили религию
белого человека, но в ней ли была действительная причина? Что
если мальчик тоже был стрелой в руке Улу?
А как насчет религии белого человека и даже самого белого
человека? Это граничило с кощунством; но Эзеулу был сейчас
расположен к смелым обобщениям. Да, как насчет самого бело¬
го человека? Ведь; если на то пошло, он однажды уже был союз-

паком Эзеулу шв некотором смысле снова стал его союзником
сейчас, потому что, задержав его на чужбине, он вложил ему в
руки оружие против врагов.
Если Улу с самого начала распознал в белом человеке союз¬
ника, это многое объясняет. Это объясняет, например, почему
Эзеулу решил послать Одаче учиться обычаям белого человека.
Правда, раньше Эзеулу давал другие объяснения этому своему
решению, но они были выражением тогдашних его мыслей. Ведь
одна половина его существа — это человек, а другая — та, что во
время важных религиозных обрядов закрашена белым мелом —
дух, ммо. И половина всех совершенных им в жизни поступков
совершена той его стороной* которая есть дух.
Глава семнадцатая
j В Умуаро есть поговорка: даже после самых громких событий
шум утихает ко второй базарной неделе. Именно так и случи¬
лось после ареста и возвращения Эзеулу. Некоторое время всю¬
ду только об этом и говорили, но мало-помалу эти события ста¬
новились не больше как преданием из жизни шести деревень —
во всяком случае, так представлялось людям.
Даже в доме Эзеулу все вновь пошло заведенным чередом.
Молодая жена Обики забеременела; Угойе и Матефи продол¬
жали враждовать, как всегда враждуют две ревнивые жены;
Эдого вернулся к своей резьбе, которой перестал заниматься в
разгар сезона посадочных работ; Одаче еще больше преуспел в
своей новой вере, а также в чтении и письме; Обика после ко¬
роткого перерыва снова пристрастился к пальмовому вину. Его
временное воздержание от вина объяснялось главным образом
осведомленностью о том, что неумеренные возлияния вредны
для мужчины, совокупляющегося с женой: он тяжело дышит на
ней, как ящерица, свалившаяся с верхушки дерева ироко, и это
подрывает ее уважение к нему. Но теперь, когда Окуата по¬
несла, он больше не приходил к ней.
Да и сам Эзеулу, казалось, забыл про свои обиды. Ни сло¬
вом не поминал он о них во время ежедневных приношений
ореха кола и пальмового вина предкам или во время неслож¬
ного обряда, который он совершал с появлением новой луны.
Его младшей жене, отдыхавшей больше года после смерти ее
последнего ребенка, пришла пора понести нового. Поэтому она
начала отвечать на его призыв и приходила спать к нему в хи-
217

жину. Это отнюдь не улучшало ее отношений с Матефй, кото*
ран больше не могла рожать.
В установленный срок устраивались второстепенные празд¬
ничные церемонии года. Некоторые праздники отмечались все¬
ми шестью деревнями совместно, другие — какой-нибудь одной
из них. Жители Умуагу отпраздновали свой Мгба Агбогхо —
праздник борьбы девушек; умуннеорцы устроили ежегодное
пиршество в честь бога Идемили — покровителя питона. Все
вместе шесть деревень совершили обряд Осо Нванади — молча¬
ливого отступления, чтобы задобрить обиженных духов роди¬
чей, которые были убиты на войне или были вынуждены от¬
дать свою жизнь за общее дело Умуаро в мирное время.
Обложные дожди, как обычно, сменились на время периодом
сухой погоды, без чего ямс, несмотря на пышную листву, не об¬
разовал бы крупных клубней. Короче говоря, жизнь шла так,
как будто ничего не случилось и не должно было случиться.
В эту пору, к концу сезона дождей и перед большим празд¬
неством года — праздником Нового ямса — Умуачала, деревня
Эзеулу, справляла один менее важный праздник. Этот праздник,
носил название Акву Нро. Он отмечался без сложного ритуала
и сводился к поминовению вдовами своих покойных мужей*
Вечером в праздник Акву Нро каждая вдова в Умуачале стря¬
пала фу фу и похлебку из кокосового ореха и выставляла миски
с этими кушаньями за дверь своей хижины. Наутро миски ока¬
зывались пустыми: к дому вдовы ночью приходил из Ани-Ммо
ее муж и съедал угощение.
В этом году Акву Нро должен был иметь добавочный инте¬
рес, потому что возрастная группа Обики собиралась подарить
деревне новую маску предков. Приход новой маски всегда яв¬
лялся важным событием, особенно когда это маска высокого
ранга. В последние дни перед праздником члены возрастной
группы Отакагу усиленно готовились к нему. Те из них, кому
предстояло играть на праздничной церемонии главную роль,
естественно, навлекут на себя злобу и зависть дурных людей,
и поэтому они должны были обезопасить себя с помощью за¬
щитительной магии. Но и все остальные тоже должны были
предохранить себя от злых чар, втерев в неглубокие надрезы на
руке кое-какие защитные снадобья.
Все эти приготовления производились, как предписывают
секретные обряды духов предков, в глубокой тайне. В послед¬
ние годы в Умуаро была осознана необходимость более строгого
соблюдения секретности вокруг этого ритуального таинства.
С некоторых пор старейшинам стало ясно, что, хотя ни одна
Ш

женщина не осмелится открыто заговорить при виде маски, ей
не так уж сложно догадаться, кто из мужчин скрывается за ней.
Стоит ей только оглядеть всех окружающих маску, и она заме¬
тит, кто отсутствует. Чтобы преодолеть эту трудность, старей¬
шины недавно постановили, что возрастная группа или дерев¬
ня, желающая представить умуарцам новую маску, должна по¬
ручить роль духа в маске мужчине из другой группы или де¬
ревни. Вот почему молодые мужчины Умуачалы, принадлежа¬
щие к возрастной группе Ота&агу, выбрали человека, который
понесет их маску, на стороне — из числа жителей Умуогвугву.
Звали этого человека Амумегбу; во время всех этих приготов¬
лений он находился в Умуачале, но его пребывание здесь дер¬
жалось в строжайшей тайне.
Эдого и Обика имели самое прямое отношение к предстоя¬
щей церемонии. Обике было поручено членами его возрастной
группы заклание одного из жертвенных баранов перед лицом
маски. Эдого же был причастен к торжеству как резчик, соз¬
давший эту маску.
Перевадило за полдень. Обика сидел на полу своей хижины,
вытянув ноги по обе стороны точильного камня, на котором он
затачивал свое мачете. Пот ручьями стекал по его лицу; он тру¬
дился, прикусив от усердия нижнюю губу. Он уже извел целую
голову соли, обрабатывая точильный камень, и время от време¬
ни выдавливал из плода лайма немного сока на лезвие. Два
выжатых плода лежали возле камня вместе с несколькими це¬
лыми. Обика точил свое новое мачете в перерывах между дру¬
гими делами вот уже три дня, и теперь лезвие достигло такой
остроты, что им можно было бриться. Он встал и вышел из хи¬
жины, чтобы полюбоваться своей работой при свете дня. Кли¬
нок, как зеркало, сверкал на солнце при каждом движении
руки. Удовлетворенный, он вернулся в хижину и отложил ма¬
чете в сторону. Затем он прошел во внутренний дворик, где его
жена в этот момент наливала в миску воду из большого кувши¬
на, стоящего у входа в ее хижину. Она устало распрямилась и
сплюнула, как это делала теперь постоянно.
—	Старушка,— поддразнил ее Обика.
—	Говорю тебе, если бы ты только знал, что сделал со мной,
ты бы пришел и уничтожил сделанное,— ответила она, * улы¬
баясь.
Вскоре деревня огласилась первыми звуками приближаю¬
щегося празднества. Взад и вперед по всем ее закоулкам носи¬
лось несколько юношей, колотивших в свои огене. Они искали
маску: ведь никому заранее не известно, через который из мил-
219

лдона муравьиных ходов в Умуачале она явится. Долго-долго
продолжали онц свои поиски, и звон их металлических гонгов и
топот ног держали всю деревню в возбуждении. Кай только
жара начала спадать, деревня опустела: все ж;%ели высыпали
на ЦЛО. . '	.	'	■ ' ’
Йао в Умуачале было одним из самых больших в Умуаро й
самым ухоженным. Его иногда называли Лло Агбасиосо, пото¬
му что его длина устрашала даже лучших бегунов. В одном из
четырех его углов стоял окволо*— дом, откуда посвященные в
тайные обряды духов предков наблюдали церемонию, происхо¬
дящую на ило. Этот окволо представлял собой высокую, необыч¬
ного вида хижину, у которой было лишь три стены: две боко¬
вые и задняя. Вместо передней зиял открытый проем; заглянув
внутрь, можно было увидеть ряды длинных, во всю ширину хи¬
жины, ступеней, поднимающихся от земли под самую крышу.
На нижних ступенях, откуда открывался найлучший Обзор, си¬
дели старейшины деревни; позади них, в верхних рядах, разме¬
щались остальные мужчины. Прямо за окволо высилось дерево
удала, которое, как и все деревья удала в Умуаро, считалось
принадлежащим духам предков. Сейчас под ним резвились
дети — их влекла сюда надежда, что сверху упадет созревший
светло-коричневый плод, который станет добычей самого про¬
ворного или самого везучего. Зрелые, соблазнительного вида
плоды висели на дереве в изобилии, но никому — ни детям, ни
взрослым — не позволялось срывать их. Попробуй кто-нибудь
нарушить этот запрет, и к нему явятся в масках все духи Умуа¬
ро; после этого ему придется платить большой штраф и Щед¬
рыми жертвоприношениями стирать следы их ног.
Хотя Эзеулу и Акуэбуе явились заранее, ило уже заполняли
толпы народу. Помимо того, что здесь собрались все жители
Умуачалы от мала до велика, пришло много людей из других де¬
ревень Умуаро. Женщины и девушки, молодые мужчины и под¬
ростки образовали на ило широкий круг; со всех сторон к ило
стекались потоки людей, и кольцо все уплотнялось, а гомон уси¬
ливался. На этот раз юноши с хлыстами не расчищали от людей
центр круга: пространство в центре расчистится само, как толь¬
ко появится маска.
Вдруг в толпе тревожно задвигались; волны беспокойства
распространились йз одного центра во все стороны. Люди спра-*
шивали у стоящих рядом, в чем дело, и те показывали куда-то.
Вскоре уже множество пальцев указывало в одну и ту же сто¬
рону. Там, в сравнительно тихом углу ило, сидел Отакекпели.
Этот человек был известный всему Умуаро злой колдун. Не один
220

и не два раза приходилось ему брать орех кола с ладони мертве¬
ца и давать клятву, что он непричастен к его смерти. Правда, он
не умер после этих клятв, что вроде бы свидетельствовало о его
невиновности. “Но люди в его невиновность не верили; как ут¬
верждала молва, он тотчас же бросался домой и принимал силь¬
ное противоядие.
И то, что было о нем известно, и то, как он уселся поодаль
от людей,— все это ясно говорило: Отакекпели явился не толь¬
ко затеи, чтобы поглазеть на новую маску. Дурные люди часто
использовали подобные празднества для проверки действенно¬
сти своего колдовства или силы своих заклинаний. Рассказыва¬
ли, что ведуны на несколько дней приковывали к одному месту
маску, не принявшую всех мер предосторожности, или даже
ухитрялись свалить ее наземь.
Пожалуй, самым подозрительным в Отакекпели сейчас была
его поза. Он сидел, как хромой, поджав под себя ноги. Говори¬
ли, что это боевая поза кабана, которую тот принимает при
встрече с леопардом: садится в вырытую им неглубокую яму,
чтобы надежно прикрыть мошонку, и выставляет вперед още¬
тинившуюся и крепкую, как железо, голову. Как правило, лео¬
пард отступает и отправляется на поиски коз и овец.
Люди в толпе смотрели на Отакекпели неодобрительно, од¬
нако никто не вступал с ним в спор — не только потому, что это
было опасно, но еще больше потому, что в глубине души чуть
ли не каждый предвкушал захватывающее зрелище единобор¬
ства двух могущественных сил. Если юноши возрастной группы
Отакагу, представляющие новую маску, не позаботились о
средствах защиты от колдовства, винить они должны будут
только самих себя. Фактически эти схватки чаще всего не име¬
ли никаких видимых последствий, потому что противоборст¬
вующие силы оказывались равными или потому что обороняю¬
щиеся оказывались сильнее нападающих.
Приближение маски обратило часть зрителей в паническое
бегство. Женщины и дети бросились врассыпную, улепетывая
от маски и вопя от наслаждения опасностью. Вскоре все Они
вернулись обратно, потому что маска даже еще не появилась
в поле зрения; слышалось лишь гудение огене и пение сопро¬
вождающей маску свиты. Удары металлического гонга и голо¬
са поющих звучали все громче и громче, и люди в толпе стали
оглядываться, проверяя, есть ли позади свободное пространст¬
во,— на случай, если придётся дать тягу.
, Толпа снова отпрянула в стороны, когда с узкой дорожки,
по которой, кёк ожидалось, Должна была прибыть маска| вы-
221

екочили на ило первые ее вестники. Эти молодые мужчины в
одежде из волокон рафии подбрасывали и довили свои мачете
. или скрещивали их слева направо и справа налево, приветст¬
вуя друг друга, и солнце играло на их клинках. Они носились
туда и обратно; время от времени кто-нибудь из них с угро¬
жающим видом стремительно бросался вперед. Толпа. перед
ним расступалась, а он вдруг резко останавливался, весь дро¬
жа от возбуждения.
Гонг и пение раздавались где-то совсем рядом, но их почти
не было слышно среди шума и гомона толпы. Вероятно, не¬
которое время маска стояла на месте — иначе теперь бы она
уже появилась. Пение ее спутников не смолкало ни на ми¬
нуту.
Первое зрелище толпа увидела в тот день сразу после при¬
хода Обики, явившегося в сопровождении флейтиста, который
воспевал его подвиги. Толпа разразилась приветственными кли¬
ками; особенно горячо приветствовали Обику женщины, потому
что он был самым красивым молодым мужчиной в Умуачале, а
может быть, и во всем Умуаро. За красоту его называли Уго-
начоммой.
Как только Обика очутился на ило, он увидел сидящего в
угрожающей позе Отакекпели. Не раздумывая, он стремглав
бросился прямо к ведуну и резко остановился в нескольких
шагах от него. Громким голосом он потребовал, чтобы тот не¬
медленно встал и убирался прочь. Ведун лишь ухмыльнулся.
Толпа позабыла о маске. Окуата, вынужденная из-за беремен¬
ности избегать давки, держалась поодаль от самой гущи тол¬
пы. Когда народ приветствовал ее мужа, сердце ее переполни¬
лось гордостью, а сейчас земля закружилась у нее перед гла¬
зами, и она в ужасе зажмурилась.
Тем временем Обика сначала показал на Отакекпели, а за¬
тем ткнул пальцем себе в грудь. Тем самым он дал понять это¬
му человеку, что, если он дорожит собственной жизнью, ему
следует скорее встать. Ведун по-прежнему издевательски ух¬
мылялся. Обика снова пошел на негр, но теперь он двигался
медленней. Он приближался крадущейся походкой леопарда
с мачете в правой руке и с кожаной повязкой, сплошь увешан¬
ной амулетами, на левой. Эзеулу кусал губы. Конечно, на ро¬
жон полез один Обика, подумал он, неосторожный, безрассуд¬
ный Обика! Разве не увидели Отакекпели все остальные моло¬
дые мужчины и не отвели глаза в сторону? Но егр сын никогда
йе умел трусливо отводить глаза в сторону. Обика...	!
Эзеулу йе успел додумать свою мысль до конца. С молнией.
222

ноеной быстротой Обика отбросил мачете, ринулся вперед, од¬
ним рывком поднял Отакекпели с земли и швырнул его в бли¬
жайшие кусты. Толпа взорвалась слитным восторженным ревом.
Отакекпели, с трудом поднявшись на ноги, бессильно тыкал
пальцем в сторону Обики, который уже повернулся к нему спи¬
ной. Оку ата открыла глаза и испустила вздох облегчения.
Маска появилась в тот самый момент, когда возбуждение
достигло апогея. Зрители бросились кто куда в неподдельном
или почти неподдельном ужасе. Маска приближалась, пробе¬
гая несколько шагов, приостанавливаясь и снова устремляясь
вперед; каждый ее шаг сопровождался звоном колокольчиков и
бубенцов, подвешенных на поясе и щиколотках. Маска была
разодета в новые яркие ткани, главным образом красные и
желтые. Ее лицо выражало могущество и внушало ужас; каж¬
дый зуб ее оскаленного рта был не меньше большого пальца
рослого мужчины; на месте глаз зияли дыры величиной с ку¬
лак; на голове торчали два кривых рога, загнутых вверх и
внутрь и почти соприкасающихся концами. В левой руке она
держала кожаный щит, а в правой — огромное мачете.
—	Ко-котко-ко-ко-ко-о! — пела маска дребезжащим метал¬
лическим голосом, а ее спутники отвечали глухим монотонным
Пением, похожим на стон:
—	Умм-умм-умм.
Ко-ко-ко-ко-ко-ко-о.
0-ойойо-ойойо-ойойо-о; о-ойойо-о. Умм-умм.
Собственно, это даже не было песней. Но ведь Агаба и не
была маской песен и танца. Она символизировала силу и стре¬
мительность молодости. Маска, продолжая петь, продвигалась
вперед. Приблизившись к центру ило, она запела песню Онъе
эбуна узо чо айи окву. Это было обращенное ко всем и каждо¬
му предупреждение не гневить маску предков; в песне во всех
подробностях рассказывалось, какая участь постигнет челове¬
ка, не внявшего этому предостережению. Лишившись пальцев
на руках и ногах, он будет жить изгнанником в одиноко стоя¬
щей хижине и побираться с нищенской сумой на плече, иными
словами, станет прокаженным.
Всякий раз, когда маска слишком убыстряла свой бег или
делала угрожающий выпад, двое ее сопровождающих, с* кото¬
рых градом катился пот, изо всех сил натягивали крепкую ве¬
ревку, обвязанную у нее вокруг талии/Выполняя эту необхо¬
димую обязанность, они и сами подвергались опасности. Од¬
нажды их удерживание так разъярило маску, что она кинулась
на них с поднятым мачете. Они тотчас же отпустили веревку
223

и бросились бежать. На этот раз в криках разбегающихся в
нике людей звучал неподдельный ужас. Но двое сопровождаю-*
щих не дали маске разгуляться на свободе. Едва только/она
прекратила преследование, они снова подхватили веревку й
принялись удерживать ее. Г
Как раз тогда вышла маленькая осечка, про которую никто
бы и не вспомнил, если бы потом не была допущена более серь¬
езная оплошность. Один из молодых людей подбросил в воздух
свое мачете и не сумел поймать его на лету. Толпа, никому не
спускающая подобных промахов, разразилась смехом и улюлю¬
каньем. Обиквелу — так звали незадачливого молодого челове¬
ка— поднял с земли мачете и попытался было поправить дело,
продемонстрировав чудеса ловкости, Но это вызвало только но¬
вый взрыв смеха.
Тем временем маска направилась к окволо, чтобы приветст-*
вовать некоторых из старейшин.
—	Эзеулу де-де-де-де-дей! — воскликнула она.
—	Отец наш, моя рука касается земли,—ответил верхов-*
ный жрец.
—	Эзеулу, знаешь ли ты меня?
—	Откуда мне, человеку, знать тебя? Ведь ты за пределами'
человеческого знания.
—	Эзеулу, наша маска приветствует тебя,— пропела маска-
—	Эдже-я-мма-мма-мма-мма-мма-мма-эдже-я-мма! — под-?
хватили ее спутники.
—	Ора-обода, Агаба приветствует вас!
—	Эдже-я-мма-мма:-мма-мма-мма-мма-эдже-я-ммаГ
—	Вы слышали песнь паука?
—	Э дже-я-мм а-мм а-мм а-мм а-мм а-мм а-э дже-я-мм а!
Маска внезапнЬ оборвала песню, повернулась й помНайаеь
вперед. Толпа шарахнулась от нее в разные стороны.
Хотя Эдого мог бы сидеть на одном из задних мест в окволо,
он предпочел стоять вместе с толпой, чтобы рассмотреть маску
со всех сторон. Когда лицо и голова были закончены, маска не¬
много разочаровала его. Ему не очень нравился нос: тонкий,
изящный, он больше подошел бы духу-деве, нежели Агабе. За¬
казчики, впрочем, на это не жаловались; наоборот, они очень
хвалили его работу. Однако Эдого знал, что окончательно по¬
нять, удалась ему маска или нет, он сможет, только увидев це
в движении. Поэтому-то он и стоял в толпе.
Рассматривая маску "теперь, когда она ожила, он не нахои
224

дил в ней того, прежнего недостатка. Изящный нос, казалось,
делал еще более свирепыми остальные черты лица. Эдого пере¬
ходил от одной группы людей в толпе к другой в надежде ус¬
лышать одно сравнение. Он очень хотел его услышать, но ни¬
кому оно не приходило в голову. Многие расхваливали новую
маску, но никто не подумал сравнить ее со знаменитой Агабой
из Умуагу, пусть даже сравнение было бы не в пользу его тво¬
рения. Даже такому сравнению Эдого порадовался бы. Ведь он
и не претендовал на то, чтобы превзойти величайшего резчика
в Умуаро, хотя и надеялся, что кто-нибудь свяжет их имена.
Он уже упрекал себя за то, что не расположился в окволо. Там,
среди старейшин, скорее можно было бы услышать разговор
на интересующую его тему. Но сейчас уже ничего не поде¬
лаешь.
Самый напряженный момент празднества настал, когда по¬
вели на заклание жертвенных баранов. Как только в центре ило
было установлено кресло и маска села, наступила относитель¬
ная тишина. Двое сопровождающих, встав по обе стороны от
маски, принялись ее обмахивать. К маске подвели первого ба¬
рана, и она коснулась его шеи своим мачете. Затем ба¬
рана отвели на некоторое расстояние, поставив его так, чтобы
он был хорошо виден председательствующему духу. Теперь во¬
царилась мертвая тишина, нарушаемая лишь звуками флей¬
ты — не тонкими и нежными, как обычно, а грубыми и отры¬
вистыми. Вперед выступил Обика; он высоко подбросил мачете,
и на вращающемся в воздухе клинке засверкали отблески ве¬
чернего солнца. Дважды подбрасывал он мачете и оба раза ловко
ловил его на лету. После этого он шагнул вперед и одним точ¬
ным ударом отсек барану голову. Сопровождающий маски
подобрал покатившуюся по песку голову и высоко поднял
ее. Толпа разразилась шумными возгласами одобрения.
Маска смотрела перед собой все с тем же неизменным вы¬
ражением.
Когда возбужденный гомон несколько поутих, вывели вто¬
рого барана, и маска вновь коснулась шеи животного. Вперед
вышел Обиквелу. Он нервничал из-за того, что незадолго до
этого уронил свое мачете. Трижды подбросил он его сейчас и
все три раза поймал с безупречной ловкостью. Затем он шагнул
к барану, поднял мачете и нанес удар. Впечатление было та¬
кое, как будто он рубанул по камню; баран пустился наутек;
в толпе заулюлюкали и загоготали. Обиквелу в тот день очень
не везло. В последний миг баран мотнул головой и подставил
под удар рог. Маска неподвижно смотрела перед собой. Обик-
8 JN6 3455
225

велу предпринял еще одну попытку, на сей раз удачную, но
все было напрасно; отдельные запоздалые возгласы одобрения
потонули в хохоте толпы.
Глава восемнадцатая
После долгого периода тайной подготовки Эзеулу нако¬
нец обнаружил свое намерение нанести Умуаро удар в самое
чувствительное место, выбрав для этого праздник Нового
ямса.
Этот праздник знаменовал собой конец старого года и на¬
чало нового. До праздника мужчина мог выкопать несколько
клубней ямса, посаженного возле дома, чтобы избавить свою
семью от мук голода, но никто не начинал уборку урожая на
больших полях. Ну и само собой разумеется, ни один титуло¬
ванный мужчина не брал в рот нового ямса, даже покупного
или приусадебного, до наступления праздника. Этот обычай
был призван напоминать шести деревням об их объединении
в стародавние времена и о неоплатном долге богу Улу, спас¬
шему их от опустошительных набегов Абама. Ежегодно в празд¬
ник Нового ямса снова разыгрывалась сцена объединения де¬
ревень, а каждый взрослый мужчина в Умуаро приносил к свя¬
тилищу Улу крупный клубень семенного ямса и, очертив им
у себя над головой круг, клал его в общую груду своей деревни.
Затем он брал кусок мела, лежащий возле этой груды, и поме¬
чал себе лицо. Подсчитав клубни в этих грудах, старейшины
узнавали, сколько мужчин насчитывается в каждой деревне.
Если число мужчин увеличивалось по сравнению с прошлым
годом, приносилась благодарственная жертва Улу; если умень¬
шалось, за объяснением причины обращались к прорицателям
и Улу приносилась искупительная жертва. Из этого же ямса
Эзеулу отбирал тринадцать клубней, чтобы вести счет новому
году.
Если бы праздник Нового ямса сводился только к этому, он
все равно был бы важнейшим торжеством в Умуаро. Но он, по¬
мимо того, был празднеством в честь всех меньших богов в ше¬
сти деревнях, не имевших собственных праздничных дней.
В этот день все они, принесенные своими жрецами, устанав¬
ливались в ряд возле святилища Улу, так чтобы любой муж¬
чина и любая женщина, облагодетельствованные одним из этих
богов, могли отблагодарить его каким-нибудь небольшим по¬
дарком. В праздник Нового ямса, единственный раз в году, бо*
226

гам меньшего ранга разрешалось появляться среди людей. Они
прибывали на головах или на плечам своих жрецов на базар¬
ную площадь, протанцовывали по ней круг и потом стояли бок
о бок у входа в святилище Улу. Некоторые йз них были очень
стары и приближались к тому рубежу, когда их сила и власть
будут переданы новым резным изображениям, а их самих вы¬
бросят; другие же были сделаны совсем недавно. На лицах
самых старых богов были надрезы, как и на лицах людей, вы¬
резавших их в ту пору, когда в Умуаро еще не отказались от
этого обычая. На прошлогоднем празднике оставалось всего три
таких патриарха. Быть может, в этом году еще один-другой из
них уйдут вслед за мастерами, изваявшими их по своему образу
и подобию и давным-давно покинувшими этот мир.
Таким образом, праздник Нового ямса соединял вместе, в
одной толпе, богов и людей. То было единственное в Умуаро
торжество, во время которого человек мог взглянуть направо
и увидеть своего соседа, потом повернуться налево и увидеть
стоящего рядом бога — может быть, Агву, чья мать породила
на свет безумие, или же Нгене, владельца источника,
Эзеулу не было дома, когда к нему явились шесть его по¬
мощников. Матефи сказала им, что он пошел проведать Акуэбуе,
и тогда они решили подождать его в оби. Вернулся он ближе
к вечеру. Хотя ему было известно, зачем они могли пршгги,
он изобразил удивление.
—	Ничего не случилось? — спросил он после первого об¬
мена приветствиями.	'
—	Ничего не случилось.
Воцарилось неловкое молчание. Наконец молчание нарушил
Нвосиси, представлявший деревню Умуогвугву. Тратить слова
попусту было не в его обычае.
—	Ты спросил, не случилось ли чего, и мы сказали: нет,
ничего не случилось. Но без причины жаба не поскачет среди
бела дня. Мы хотели бы поговорить с тобой об одном малень¬
ком деле. Вот уже четыре дня прошло, как на небе появилась
новая луна; она успела подрасти. А ты все еще не созвал нас,
чтобы объявить о дне праздника Нового ямса...
—	По нашему счету,— подхватил Обиэсилщ— нынешняя
луна — двенадцатая после прошлого праздника.
Наступило молчание. Обиэсили никогда не умел деликатно
излагать свое мнение, и никто не просил его встревать в обсуж¬
дение столь щекотливого вопроса, Эзеулу откашлялся и снова
227
8*.

поприветствовал гостей, показывая, что он не торопится и не
горячится.
—	Вы поступили так, как должно,— заговорил наконец
он.— Если бы кто-нибудь сказал, будто вы не выполнили свой
долг, он сказал бы ложь. Человек, который задает вопросы,
никогда не собьется с пути; этому учили нас наши отцы. Вы
правильно поступили, придя ко мне спросить об этом деле,
обеспокоившем вас. Но я не вполне понял одну вещь. Ты, Оби-
эсили, сейчас сказал, что по вашему счету я должен был бы
в это новолуние объявить день, когда состоится праздник Но¬
вого ямса.
—	Да, я это сказал.
—	Понятно. Я подумал, что мне послышалось. С каких это
пор вы начали вести счет года для Умуаро?
—	Обиэсили не так выразился,—вступил в разговор Чук^-
вулобе.— Мы не ведем счет года для Умуаро, мы — не верхов¬
ный жрец. Но нам пришло в голову, что, может быть, ты по¬
терял счет из-за твоего недавнего отсутствия...
—	Что?! В своем ли ты уме, юноша? — воскликнул Эзеу¬
лу.— Чего только не услышишь в наше время! «Потерял счет!»
Разве говорил тебе отец такое — чтобы верховный жрец Улу
мог потерять счет лунам? Нет, сын мой,—продолжал он на
удивление мягким тоном,—ни один жрец Улу не может поте¬
рять счет. Скорее уж это вы, считающие по пальцам, можете
ошибиться, забыть, какой палец загнули в прошлое новолуние.
Но, как я уже сказал в начале нашего разговора, вы поступили
правильно, придя ко мне со своим вопросом. Возвращайтесь
теперь в свои деревни и ждите, когда я пришлю за вами. Я ни¬
когда не нуждался в том, чтобы мне напоминали о моих жре¬
ческих обязанностях.
Если бы кто-нибудь заглянул в хижину Эзеулу после ухода
его помощников, он был бы просто изумлен. Лицо старого жре¬
ца светилось счастьем: на него как бы лег мимолетный отблеск
давно ушедшей молодости и былой красоты. Губы Эзеулу ше¬
велились и время от времени шептали что-то. Но вскоре звуки,
доносившиеся снаружи, вернули его к действительности. Он
перестал шевелить губами и прислушался. Где-то совсем рядом
с оби Нвафо и Обиагели что-то выкрикивали: •
—	Эке некво онье ука! — повторяли они снова и снова.
Эзеулу прислушался еще более внимательно. Нет, он щ
ослышался.
—	Эке некво онье ука! Эке некво онье ука! Эке некво онье
ука!
228

—	Смотри, он убегает! — воскликнула Обиагели, и оба воз¬
бужденно рассмеялись.
—	Эке некво онье ука! Некво онье ука! Некво онье ука!
—	Нвафо! — крикнул Эзеулу.
—	Нна,— испуганно откликнулся тот.
—	Пойди сюда.
/ Нвафо вошел такой робкой походкой, что, наверное, и му¬
равья бы не раздавил. До его лицу и голове струился пот.
Обиагели вмиг исчезла, едва только послышался голос Эзеулу.
—	Что вы там говорили?
Нвафо молчал. Казалось, было слышно, как он хлопает гла¬
зами.
—	Ты оглох? Я спрашиваю тебя, что вы там говорили?
—	Нам сказали, будто так можно прогнать питона.
—	Я не спрашивал тебя, о чем говорили другие. Я спросил,
что говорили вы. Или ты хочешь, чтобы я встал, прежде чем
ты успеешь ответить?
—	Мы говорили: «Питон, удирай! Здесь есть христианин».
—	И как же это понять?	°
—	Аквуба сказал нам, что питон удирает, когда услышит
это.
Эзеулу залился долгим, раскатистым смехом. Чумазое лицо
Нвафо засияло улыбкой облегчения.
—	Ну и удрал он, когда ты сказал это?
—	Удрал, как обычная змея.
Весть об отказе Эзеулу назвать день праздника Нового ямса
разнеслась по Умуаро с такой же быстротой, как если бы ее
сообщил рокот иколо. Она потрясла и ошеломила людей, но
полное ее значение они постигли не сразу, так кая ничего по¬
добного раньше не случалось.
Через два дня к Эзеулу пришли десять знатнейших титу¬
лованных мужчин. Каждый имел не меньше трех титулов, а
один — Эзеквесили Эзуканма — имел и четвертый, наивысший.
Лишь еще два человека во всех шести деревнях носили этот
высший титул. Один из этих двух не пришел, потому что был
очень стар, а другой — потому что это был Ивана из Умуннео-
ры. Его отсутствие в числе пришедших красноречиво говорило
о том, как отчаянно стремились все они во что бы то ни стало
умиротворить Эзеулу.
Гости вошли все разом, доказывая, что они встретились за¬
ранее. Перед тем как войти к Эзеулу, каждый из них воткнул
229

в землю перед хижиной свой железный посох и повесил на его
набалдашник алую шапочку.
Пока в хижине Эзеулу длилась беседа, ни один человек не
смел приблизиться к ней на расстояние слышимости. Аноси,
собравшийся было заглянуть к Эзеулу, чтобы пересказать ему
кое-какие сплетни и попытаться что-нибудь выведать у него
насчет праздника, вышел из дому с понюшкой табака в левой
руке, но, заметив у входа в хижину Эзеулу столько посохов ало
с надетыми на них алыми шапочками, повернулся и направил
свои стопы к другому соседу.
Эзеулу протянул гостям кусок мела, и каждый из них на¬
чертил на полу несколько вертикальных и горизонтальных ли¬
ний— свою личную эмблему. Некоторые закрашивали мелом
большой палец на ноге, другие разрисовывали себе лицо. Затем
хозяин вынес им три ореха кола в деревянной чаше. После
предписываемого правилами приличия недолгого препиратель¬
ства Эзеулу взял один орех, Эзеквесили — другой, а Оненьм
Ннаньелуго •— третий. Каждый из них прочел краткую молитву
и разломил свой орех. Нвафо по очереди обошел их с чашей, и
они сначала ссыпали в нее все свои дольки, а потом брали себе
одну. Затем Нвафо обошел с чашей всех остальных, и каждый
взял себе по дольке.
Когда все они, прожевав, проглотили орех кола, заговорил
Эзеквесили.
—	Эзеулу, собравшиеся здесь предводители Умуаро проси¬
ли меня поблагодарить тебя от их имени за орех кола, которым
ты угостил нас. Еще и еще раз спасибо тебе, и да пополнится
твой запас.
—	Спасибо тебе, и да пополнится твой запас,— подхватили
все остальные.
—	Ты, наверное, догадываешься, почему мы пришли. До на¬
ших ушей дошли кое-какие слухи, и мы подумали, что лучше
всего будет узнать, где тут правда, а где нет, от единственного
человека, который может сказать нам это. Мы слышали, будто
есть маленькое разногласие относительно ближайшего праздни¬
ка Нового ямса. Как я уже сказал, нам неизвестно, правда это
или нет, но нам известно другое: в Умуаро появились страх
и тревога, а если позволить им распространиться, они могут
причинить большой вред. Мы не можем сидеть сложа руки и
ждать, когда это случится; взрослому не пристало сидеть и
смотреть, как коза, привязанная к столбу, терпит родовые
муки. Предводители Умуаро, так ли я все сказал, как вы хо^
тели?
230

-— Ты высказал наши мысли.
—	Эзеквесили,— обратился Эзеулу к говорившему.
—	Иий,— отозвался тот.
—	Я приветствую тебя. Твои слова вошли в мои уши. Эго-
нуонне.
—	Иий.
—	Ннаньелуго.
—	Иий.
Эзеулу повеличал каждого из гостей его приветственным
именем.
—	Я приветствую вас всех. Вы пришли с добрым намере¬
нием, и я благодарю вас. Но я не слыхал ни о каком разно¬
гласии в отношении праздника Нового ямса. Два дня назад
сюда явились мои помощники и сказали, что пора объявить
день предстоящего праздника, а я ответил, что напоминать мйе
не входит в их обязанности.
Эзеквесили, склонив голову, потирал голый череп. Офока
вынул из своего белого, без единого пятнышка, мешка из козь¬
ей шкуры пузырек с нюхательным табаком и отсыпал понюшку
себе на левую ладонь. Сидевший ближе всех к нему Ннанье¬
луго потер ладони одна о другую и молча протянул левую руку
в сторону Офоки. Тот пересыпал табак из своей ладони на
ладонь Ннаньелуго, а себе насыпал новую понюшку из пу¬
зырька.
—	Но с вами,— продолжал Эзеулу,— мне незачем говорить
загадками,J3ce вы знаете наш обычай. Я называю день пред¬
стоящего праздника только тогда, когда останется всего один
священный клубень. Сегодня у меня три клубня, и поэтому я
знаю, что время еще не пришло.
Трое или четверо гостей вступили в разговор одновременно,
но затем смолкли, предоставив говорить Оненьи Ннаньелуго.
Прежде чем начать, он поприветствовал каждого из присут¬
ствующих по имени.
—	По-моему, Эзеулу говорил хорошо. Каждое его слово во¬
шло в мои уши. Все мы знаем обычай, и никто не сможет
утверждать, что Эзеулу нарушил его. Но ямс в земле созрел, и,
если не собрать урожай сейчас, его спалит солнце и сожрут
долгоносики. Однако мы только что слышали от Эзеулу, что
у него еще остаются несъеденными три священных клубня.
Что же нам делать? Как нести человека со сломанным позво¬
ночником? Нам известно, почему священные клубни до сих
нор не съедены; это произошло по вине белого человека. Но
его тут нет; он испортил воздух, а дышать этим воздухом при¬
'231

годится нам. Мы не можем пойти в Окпери и потребовать, что¬
бы он пришел сюда и съел клубни ямса, которые встали теперь
между нами и урожаем. Так неужели мы будем сидеть и смот¬
реть, как гибнет наш ямс и как умирают с голоду наши дети
и жены? Нет! Хотя я не жрец Улу, я с уверенностью скажу,
что Улу не желает Умуаро гибели. Мы называем его спасите¬
лем. Вот почему ты, Эзеулу, обязан найти какой-то выход. Если
бы я мог это сделать, я бы сейчас же пошел и съел оставшиеся
клубни. Но я не жрец Улу. Это ты, Эзеулу, должен спасти
наш урожай. ,
Остальные вполголоса выразили свое одобрение.	^
—- Ннаньелуго.	.
—	ИиЙ.
—	Ты говорил хорошо. Но сделать то, о чем ты просишь
меня, нельзя. Так не делается. Эти клубни—не пища, а едят
их не для того, чтобы утолить голод. Ты просишь меня съесть
смерть.
—	Эзеулу,—вступил в разговор Аничебе Удеозо.— Мы зна¬
ем, что так никогда не делалось раньше, но ведь никогда раньше
белый человек не забирал от нас верховного жреца. Нынешнее
время непохоже на времена, которые мы знавали прежде, и мы
должны идти в ногу с ним* чтобы не оказаться поверженными
в прах. Оглядись и скажи мне, что тЬг видишь. Есть, ли, по-
твоему, другое Умуаро за стенами твоей хижины?
—	Нет, Умуаро — это вы,—ответил Эзеулу.
—	Да, Умуаро — это мы. Поэтому выслушай, что я тебе
скажу. Умуаро просит тебя сегодня же пойти и съесть остав¬
шиеся клубни и назвать день начала уборки урожая. Ты хо¬
рошо меня слышишь? Я говорю, пойди и съешь те клубни
сегодня же, а не завтра, и, если Улу скажет, что мы совершили
грех, пусть ответственность за него ляжет на наши головы. Мы
вдесятером берем весь грех на себя. Ты не будешь за это в
ответе, потому что послали тебя мы. Если человек посылает
ребенка поймать землеройку, он обязан также приготовить для
него воду, чтобы смыть с его руки дурной запах. Мы пригото¬
вим для тебя воду. Умуаро, хорошо ли я говорил?
—	Ты сказал все, что следовало. Наказание понесем мы.
—	Предводители Умуаро, не подумайте, что я с пренебре¬
жением отнесся к вашим словам, ибо это не так. Но вы не мо¬
жете сказать; «Сделай то, чего не делается, а вину мы возьмем
на себя». Я верховный жрец Улу, и то, что я вам сказал, его
воля, не моя. Не забывайте, что у меня тоже посажен в полях
ямс и что шоф дети,, мои родичи и мои друзья — вы в том чис¬
232

ле — все сажали ямс. Я не мог бы пожелать разорения всем
этим людям. Я не мог бы пожелать беды и последнему чело¬
веку в Умуаро. Но это не моих рук дело. Иной раз мы бываем
хлыстом в руках богов.
—	Сказал тебе Улу, на что он гневается? Неужели его гнев
нельзя смягчить какой-нибудь жертвой?
—	Я не стану ничего скрывать от вас. Улу действительно
сказал, что две новые луны пришли и ушли и некому было раз¬
ломить для него орех кола, а Умуаро безмолвствовало.
—	Что же он ожидал от нас услышать? — не без запаль¬
чивости спросил Офока.
—	Я не знаю, Офока, что он ожидал от вас услышать.
Ннаньелуго задал мне вопрос, й я ответил.
г — Но если Улу...
—	Не будем спорить об этом, Офока, Мы спросили у Эзеу-
лу, на что Улу гневается, и он сказал нам. Теперь наша забо¬
та — умилостивить его. Давайте попросим Эзеулу пойти к Улу
и сказать ему, что мы узнали причину его гнева и готовы за¬
гладить свою вину. На каждый проступок есть своя искупитель¬
ная жертва, от нескольких каури до коровы или человека. По¬
дождем, что он нам ответит.
—	Если вы просите меня снова пойти к Улу, я сделаю это.
Но я должен предупредить вас, что бог, который хочет, чтобы
ему принесли в жертву цыпленка, может потребовать целую
козу, если его спрашивают во второй раз.
—	Не сочти, что я злоупотребляю расспросами,—снова по¬
дал голос Офока,— но мне хотелось бы знать, с кем, Эзеулу, ты
сам? По-моему, ты только что сказал, что ты стал хлыстом,
которым Улу бичует Умуаро...
—	Послушай-ка меня, Офока, давай не будем заводить
спор об этом,— промолвил Эзеквесили.— Все, с чем мы пришли
сегодня, высказано до конца. И теперь наш долг — ждать, что
передаст нам Улу устами Эзеулу. Мы посадили наш ямс в поле,
принадлежащем боту.
Остальные гости согласились с этим, и Ннаньелуго искусно
перевел разговор на вопрос о переменах. Он вспомнил много¬
численные примеры из прошлого в доказательство того, что,
когда обычаи становились народу в тягость, их изменяли. Все
гости пространно рассуждали об этих обычаях, которые либо
упразднялись, только появившись, либо оказывались мертво¬
рожденными. Ннаньелуго напомнил собеседникам, что даже
обычай приобретения титулов подвергся изменению. Давным-
давно в Умуаро имелся пятый титул ^ царя. Но условия его
233

приобретения были столь строгими — человек, желающий на-
зваться царем, должен был, в частности, сначала уплатить
долги каждого мужчины и каждой женщины в Умуаро,—
что за все времена никто так и не получил царского титула.
В продолжение всего этого разговора Эзеулу не проронил
ни слова.
Выполняя обещание, данное предводителям Умуаро, Эзеулу
отправился наутро в святилище Улу. Он вошел в пустую перед¬
нюю комнату и окинул ее отсутствующим взглядом. Затем он
прислонился спиной к двери, ведущей во внутреннее помеще¬
ние, куда не осмеливались заходить даже его помощники. Под
тяжестью его тела дверь подалась, и он, пятясь задом, вошел
внутрь. Касаясь левой рукой стены, чтобы двигаться в правиль¬
ном направлении, он дошел до дальнего угла комнаты и сде¬
лал несколько шагов вправо. Теперь он оказался прямо перед
земляным холмиком, олицетворявшим Улу. Сверху, со стропил,
взирали на этот холмик и на своего потомка и преемника чере¬
па всех прежних верховных жрецов. Здесь всегда, даже в са¬
мые жаркие дни, стояла сырая, промозглая прохлада. Объясня¬
лось это как постоянной густой тенью от окружавших святи¬
лище гигантских деревьев, чьи сросшиеся кроны не пропускали
солнечных лучей, так и тем, что под земляным холмом проте¬
кала большая, холодная подземная река. Холодок ощущался
уже при приближении к святилищу, а с вершин этих древних
деревьев круглый год падали капли влаги.
В момент, когда Эзеулу возлагал перед Улу связку каури,
зазвонил колокол единоверцев Одаче. На один краткий миг
его мерный, однозвучный, печальный звон отвлек внимание
Эзеулу, и он подивился тому, каким близким кажется здесь
этот звук — гораздо более близким, чем когда слышишь его
на усадьбе.
Сообщение Эзеулу о том, что его обращение к богу ничего
не дало и что шесть деревень останутся запертыми в старом
году еще на протяжении двух лун, посеяло в Умуаро такую
тревогу, какой не бывало на памяти живущих.
Тем временем дожди начали ослабевать. Прошумел послед¬
ний сильный ливень, возвестивший о рождении новой луны.
Этот ливень принес перемену погоды: задул харматтан, и зем¬
ля стала день ото дня затвердевать. Теперь выкопать из нее
234

то, что осталось от урожая, было уже нелегким делом, и с каж*
дым днем эта задача становилась все труднее.
Разногласия не были в Умуаро чем-то новым. Правители
племени часто расходились во мнениях по тому или иному во¬
просу. Так, долгий, затяжной спор предшествовал окончатель¬
ному упразднению обычая делать надрезы на лицах; немало
всяких споров разной степени серьезности велось как до, так
и после этого. Однако ни один из них не затрагивал самых
основ жизни, вовлекая в распрю женщин и даже детей, как
это случилось сейчас. Нынешний кризис не был отвлеченным
спором, который, как его ни решить, все равно останется на
поверхности жизни. На этот раз участниками спора стали даже
дети в материнской утробе.
Вчера Нвафо вынужден был подраться со своим дружком
Обиэлуе. Все началось с того, что они полезли проверять птичьи
ловушки с липкой смолой, которые подвесили на вершинах
двух деревьев ичеку. В ловушку Обиэлуе попала крохотная
та, а ловушка Нвафо оказалась пустой. Так случалось уже
не в первый раз, и Обиэлуе начал хвастаться, какой он умелый
птицелов. Раздосадованный Нвафо обозвал его Носом-из-кото-
рого-веегда-течет. Обиэлуе это прозвище не нравилось, потому
что под носом у него и впрямь было постоянно мокро, а кожа
у ноздрей воспалялась и покрывалась болячками. Он в свою
очередь обозвал Нвафо Носом-как-муравьиная-куча, но это про¬
звище не было таким метким и его трудно было превратить
в песню-дразнилку. Тогда он вставил имя Эзеулу в песенку,
которую детвора всегда распевала при виде барана Удо —од¬
ного из тех свирепых животных, которые принадлежали свя¬
тилищу Удо и могли свободно бродить всюду, где им заблаго¬
рассудится. Дети любили дразнить их издали, распевая озор¬
ную песенку и хлопая в такт в ладоши. Слово «баран» в пе¬
сенке Обиэлуе заменил на Эзеулу. Нвафо не вынес обиды и
ударил своего друга по зубам, разбив ему в кровь губы.
Почти мгновенно Эзеулу превратился в глазах всего пле¬
мени в опасного врага, злоумышляющего против общества, и
недоброжелательство людей, как и следовало ожидать, рас-*
пространилось на всю его семью. Его дети сталкивались с ним
по дороге к источнику, его жены встречались с враждебностью
на базаре. На днях Матефи хотела купить на базарной пло¬
щади Нкво маленькую корзинку готовой кассавы у Оджиники,
жены Ндулуе. Она отлично знала Оджинику и тысячу раз по-
235

кудала у дее и продавала ей разные разности. Но сейчас Оджи-
ника заговорила с ней словно с какой-нибудь иноплемен¬
ницей.
—	Беру корзинку за эго наго,— сказала Матефи.
—	Нет, нет, она стоит эго несе.
—	Да эго нато — красная ей цена; она же совсем кро¬
хотная.
Матефи приподняла корзинку, чтобы показать, как мало
в ней кассавы. Оджиника, будто совсем забыв про нее, сосредо¬
точенно раскладывала на циновке маленькими кучками семе¬
на окры.
—	Ну, какое твое последнее слово?
—	Сейчас же поставь корзинку на место! крикнула Оджи-
ника. Затем она ехидным тоном добавила: — Ты хочешь зада¬
ром кассаву получить. Вот погибнет весь ямс — попробуй тогда
купи корзину кассавы за восемнадцать каури!
Матефи, конечно, была не из тех, кто допустит, чтобы по¬
следнее слово осталось за другой женщиной* Она как следует
отчитала Оджинику, напомнила ей даже, сколько заплатили за
ее мать, когда брали ее замуж. Но, придя домой, она призаду¬
малась о той враждебности, которая плотным кольцом сомкну¬
лась теперь вокруг всех обитателей усадьбы Эзеулу. Предчув¬
ствие подсказывало Матефи, что кому-то придется дорого рас¬
плачиваться, и ей было страшно.
/.-гг- .Оджиуго, дойди и позови ко мне Обику,—сказала она
своей дочери.
Матефи заправляла похлебку йокоямсом, когда в хижину,
вошел Обика и уселся прямо на пол, прислонясь спиной к де¬
ревянному столбу у входа. На нем не было никакой одежды,
кроме узкой полоски ткани, пропущенной между ног и обвязан¬
ной вокруг талии. Опустился он тяжело, как очень усталый
человек. Мать продолжала готовить.
—	Оджиуго говорит, ты звала меня.
—	Да,—ответила она, не отрываясь от стряпни.
—	Посмотреть, как ты готовишь кокоямс?
Она продолжала заниматься своим делом.
—	Что случилось?
—- Д хочу, чтобы ты пошел и поговорил с отцом*
■ О чем?	■■ - v
—	О чем? О его... Разве ты чужой в Умуаро? Разве не ви¬
дишь, какая беда надвигается?
—- Что же он, по-твоему, должен делать? Не повиноваться
Улу? ,	. л .•	..	Г.	.’V 1
236

—" Так я и знала, что ты не станешь меня слушать,—вос¬
кликнула она, вкладывая в эти слова все свое огорчение и
разочарование.
— С какой стати стану я тебя слушать, когда ты заодно
с посторонними подговариваешь собственного муща сунуть го¬
лову в кухонный горшок?
—	Иной раз я готов согласиться с теми, кто утверждает,
что в этого человека вселилось безумие его матери,— сказал
Огбуэфи Офока.— Когда я навестил его после его возвращения
из Окпери, он рассуждал вполне разумно. Я напомнил ему тог¬
да его любимую поговорку про то, что человек должен танце¬
вать тот танец, который танцуют в его время, и сказал, что
мы — хоть и поздно — поняли ее мудрость. А сегодня он скорее
готов разорить все шесть деревень, нежели съесть два клубня
ямса.
—	Мне это тоже приходило в голову,— промолвил Акуэбуе,
сидевший в гостях у своего свойственника.— Я знаю Эзеулу
лучше, чем другие. Он горд и так упрям, что самый большой
упрямец, которого ты знаешь, не больше как его посыльный;
однако он не стал бы извращать волю Улу. Начать с того, что,
поступи он так, Улу его не пощадил быу Поэтому не знаю,
прав ли ты.
—	Да я вовсе не о том толкую, лжет Эзеулу или нет, гово¬
ря от имени Улу, Мы ему сказали только одно: пойди и съешь
эти клубни, а последствия мы берем на себя. Но он отказался
сделать это. Почему? Потому что шесть деревень позволили
белому человеку увести его. Вот в чем причина всего. Он вы¬
искивал способ покарать Умуаро и получил теперь такую воз¬
можность. Дом, который он вознамерился снести, сгорел, и это
избавило его от хлопот.
—	Что он давно затаил обиду, я больше чем уверен, но
все-таки я не думаю, чтобы его обида была так глубока. Вспо¬
мни, у него, как у всех нас, созрел на полях ямс...
—	То же самое и он говорил. Но, друг мой, поверь, когда
такой гордец рвется в бой, он не думает о том, что и сам мо¬
жет в драке без головы остаться. Кроме того, он умолчал о том,
что, пусть даже весь наш урожай погибнет, все равно каждый
из нас должен будет принести Улу по клубню ямса.
—	Не знаю, не знаю.
—	Вот что я тебе скажу. Такой жрец, как Эзеулу, влечет
бога к погибели. Это уже бывало раньше.
237

— Или, быть может, такой бог, как Улу, влечет к погибели
жреца.
В глазах лишь одного человека назревавший в Умуаро кри¬
зис являлся благом и счастливым случаем, ниспосланным са¬
мим господом богом. Это был Джон Жажа Гудкантри, настав¬
ник по катехизису церкви Св. Марка при церковно-миссионер¬
ском обществе в Умуаро. Происходил он из тех мест в дельте
Нигера, которые поддерживали вековую связь с Европой и це¬
лым миром. Хотя в Умуаро мистер Гудкантри прожил всего
год, он мог похвастать такими успехами в церковной и школь¬
ной работе, какими многие другие учителя и пастыри могли бы
гордиться и после пятилетних трудов. Его класс изучающих
основы христианской веры вырос с жалких четырнадцати че¬
ловек почти до тридцати, по большей части юношей и мальчи¬
ков, которые, кроме того, учились в школе. Один новообращен¬
ный был крещен в самой церкви Св. Марка, а трое других —
в приходской церкви в Окпери. Всего же молодая церковь ми¬
стера Гудкантри подготовила к обряду крещения девятерых
кандидатов. Он, правда, не сумел выдвинуть ни одного канди¬
дата на совершение обряда конфирмации, но в этом не было
ничего удивительного, если учесть, что церковь создана совсем
недавно, да притом еще в краю, населенном одним из самых
неподатливых племен в стране Игбо.
Успехи, достигнутые церковью Св. Марка, имели довольно
необычную подоплеку. Мистер Гудкантри, воспитанный в тра¬
дициях пасторской службы дельты Нигера, которая уже могла
поставить себе в заслугу наличие мучеников из числа тузем¬
цев — вспомнить хотя бы Джошуа Харта! — не собирался идти
на компромисс с язычниками в таких делах, как поклонение
священным животным. Через месяц-другой после своего во¬
дворения в Умуаро он приготовился повести маленькую войну
против королевского питона в том же непримиримом духе, в
каком его соплеменники вели победоносные войны со священ¬
ной игуаной. К несчастью, осуществление его замысла наткну¬
лось на камень преткновения в лице Мозеса Уначукву, самого
влиятельного христианина в Умуаро.
Мистеру Гудкантри сразу же очень не понравилась та ма¬
нера всезнайки, которую Уначукву усвоил при попуститель¬
стве прежнего наставника по катехизису мистера Молокву, не
одернувшего его вовремя. В других местах мистеру Гудкантри
довелось видеть, как легко полуграмотный христианин, остав¬
238

шийся наполовину язычником, может сбить с пути истины всю
паству, если пастору или наставнику по катехизису недостает
твердости. Вот почему он решил с самого начала укрепить
свой авторитет руководителя. На первых порах в его намерения
входило бороться против влияния Уначукву лишь постольку,
поскольку это будет необходимо для проведения его линии;
ведь, в конце концов, тот являлся столпом местной церкви и
человеком почти незаменимым. Но Уначукву заставил мистера
Гудкантри изменить свои намерения — он открыто выразил
сомнение в его правоте в вопросе о питоне и посему получил
на людях заслуженный нагоняй и был поставлен в унизитель¬
ное положение.
Доказав свою правоту, мистер Гудкантри хотел бы предать
всю эту историю забвению. Но он плохо знал человека, с кото¬
рым связался. Уначукву подговорил знакомого клерка в Окпери
написать от имени жреца Идемили жалобу епископу Нигерий¬
скому. Хотя это послание называлось жалобой, оно было боль¬
ше похоже на угрозу. Епископа предостерегали, что, если его
единоверцы в Умуаро не оставят королевского питона в по¬
кое, они проклянут тот день, когда впервые ступили на землю
племени. Сочиненная одним из сведущих письмоводителей
с Правительственной горки, жалоба пестрели такими дейст¬
венными словами, как «право», «закон» и «общественный по¬
рядок».
Между тем епископу совсем неравно пришлось столкнуться
с весьма серьезным кризисом в другой части его епархии, воз¬
никшим все из-за тех же гонений на питона. Один молодой,
ретивый священнослужитель повел свою паству в смелый поход
на языческие капища; храм питона он предал огню, а питона
убил. Тогда обитатели деревни прогнали всех христиан и по¬
жгли их дома. Положение могло бы выйти из-под контроля,
не вмешайся тут Администрация, пославшая в место беспоряд¬
ков войска, чтобы показать свою силу. После этого инцидёнта
губернатор провинции написал епископу резкое письмо с тре¬
бованием держать своих людей в узде.
По этой причине (как, впрочем, и потому, что он и сам не
одобрял столь непомерного рвения) епископ сделал Джону
Гудкантри строгое письменное внушение. Он также ответил
Эзидемили на его жалобу письмом, в котором заверял его в
том, что наставник по катехизису больше не станет трогать
питона, но в то же время; писал, что он молит бога о скорейшем
наступлении того дня, когда жрец и все его соплеменники пе¬
рестанут поклоняться змеям и обратятся в истинную веру«
239

Письмо, присланное издалека высокопоставленным белым
священником, подкрепило точку зрения, которая получала все
более широкое признание в Умуаро и сводилась к тому, что
лучший способ вести дела с белыми — это иметь рядом людей
вроде Мозеса Уначукву, знающих то, что известно белому че¬
ловеку. В результате многие умуарцы — в том числе и весьма
именитые — стали посылать своих детей в Школу. Даже Нвака
отправил в школу одного из своих» сыновей — того, который
подавал меньше всего надежд стать хорошим земледельцем.
Мистер Гудкантри, не знавший всех скрытых причин роста
популярности, его школы и церкви, объяснял его своими дости¬
жениями в деле наставления умуарцев в христианской вере, что
в известном смысле так и было. Он написал для церковного
журнала Западной Африки сообщение о поразительном успехе
проповеди Евангелия в Умуаро, хотя, как это принято в подоб¬
ных сообщениях, поставил достигнутый успех в заслугу не
себе, а святому духу.
В нынешнем кризисе вокруг праздника Нового ямса мистер
Гудкантри увидел удобную возможность для плодотворного вме¬
шательства. G этой целью он назначил на второе воскресенье
ноября благодарственный молебен в своей церкви по случаю
уборки урожая; все пожертвовдния, объявил он, пойдут на
строительство нового храма, который будет более достоин гос¬
пода бога и умуарцев. Замысел его был прост. Праздник Нового
ямса есть не что иное, как попытка заблудших язычников вы¬
разить благодарность богу, дарующему им все блага. Надо из¬
бавить их от заблуждения, которое грозит ныне умуарцам
разорением. Надо сказать им, что каждый, кто принесет благо¬
дарственную жертву богу истинному, сможет убирать свой уро¬
жай, не страшась Улу.
—	Значит, мы можем сказать нашим братьям-язычникам,
чтобы они приносили свой клубень ямса к церкви, а не к святи¬
лищу Улу? —^спросил у мистера Гудкантри один из новых чле¬
нов церковного комитета.
—	Совершенно верно. Но почему всего лишь один клубень?
Пусть несут столько, сколько пожелают, сообразно тем мило¬
стям, которые господь ниспослал им в этом году. И не только
ямс; пусть несут любые продукты, или живность, или деньги.
Человек, задавший вопрос, похоже, не вполне удовлетворил¬
ся ответом. Он продолжал почесывать в затылке.
—	Все еще не понятно?
	Понятно-то понятно, только я не знаю, как объяснить им
насчет того, что надо приносить больше одного клубня. Ведь
240

по нашему обычаю — вернее, по их обычаю — надо нести Улу
лишь один клубень.
Мозес Уначукву, пользовавшийся теперь доверием и благо¬
расположением мистера Гудкантри, спас положение:
— Раз уж Улу, бог ненастоящий, может съесть один клу¬
бень ямса, то живой бог, которому принадлежит весь мир, дол¬
жен съедать больше одного клубня.
И вот по Умуаро разнеслась весть, что всякий, кто не за¬
хочет ждать, пока весь его урожай погибнет, может отнести
свое приношение богу христиан, у которого, как утверждают,
достанет могущества, чтобы защитить такого человека от гнева
Улу. В другое время люди только посмеялись бы, услышав по¬
добное. Но сейчас им было не до смеха.
Глава девятнадцатая
Первыми, кто серьезно пострадал в результате отсрочки убо¬
рочных работ, были родственники Огбуэфи Амалу, умершего
в сезон дождей от ару-ммо. Амалу был человеком состоятель¬
ным, и в обычное время вторые похороны и поминальный пир
последовали бы через два-три дня пОсле его кончины. Но поисти¬
не злосчастной была смерть, убивавшая человека в голодную
пору. Амалу знал это и продумал все заранее. Прежде чем ис¬
пустить дух, он призвал к себе своего старшего сына Ането
и дал ему указания насчет поминального пира.	-
' — Я бы сказал тебе: устрой его через день-другой после
того, как меня положат в землю. Но сейчас угани, и я не могу
просить тебя сзывать гостей на поминальный пир, когда у тебя
нет другого угощения, кроме своей слюны. Мне придется по¬
дождать до того времени, когда снова будет ямс.— Он говорил
с огромным трудом, тяжело и натужно дыша. Ането стоял на
коленях перед бамбуковым ложем и, напрягая слух, ловил сла¬
бый шепот, который едва можно было расслышать из-за хрип¬
лого дыхания, с клекотом вырывавшегося из груди больного.
От многократных втираний мазь бафии образовала у него на
теле корку, засохшую и растрескавшуюся, словно красная зем¬
ля в сухой сезон.—Но ты должен устроить пир не позже, чем
через четыре луны после моей смерти. И не забудь: я хочу,
чтобы ты зарезал быка.
В Умуаро рассказывали историю про одного молодого муж¬
чину из другого племени, которого так замучили несчастья, что
он решил узнать о причине своих бед у оракула. «Причина в
241

том,— сказал ему оракул,— что твой покойный отец хочет, что¬
бы ты принес ему в жертву козу». Тогда этот молодой человек
и говорит оракулу: «Спроси у моего отца, оставил ли он мне
хотя бы курицу». Огбуэфи Амалу не был похож на того отца.
Всякий знал, что оставленного им богатства хватило бы и на
четыре сотни быков и что он не требовал от сына слишком
многого.
В предвидении праздника Нового ямса Ането, его братья и
родня выбрали день для вторых похорон Амалу и оповестили
об этом всех умуарцев и всех своих родственников и свойствен¬
ников в соседних племенах.
Что было им делать теперь? То ли не отступать от своего
намерения и устроить поминальный пир в честь Амалу в на¬
значенный срок, рискуя навлечь на свои головы его гнев из-за
того, что поминки будут бедными, без ямса, то ли отложить
поминки на более позднее время, чем крайний срок, установ¬
ленный самим покойным, опять-таки рискуя прогневить его?
Второй путь казался более благоразумным и менее опасным, но
для полной уверенности Ането пошел к оракулу афа, чтобы
узнать, какой из этих двух путей предпочтительней для его
отца.
Придя к оракулу, Ането обнаружил, что ни о каком выборе
не может быть и речи. Он не посмел спросить у отца, согласен
ли тот на бедные поминки. Вместо этого он спросил, можно ли
отложить их до того времени, когда в Умуаро появится ямс,
Амалу сказал «нет». Он и так уже слишком долго простоял
под дождем и под палящим солнцем и не в силах ждать ни
дня больше. Бедняк может годами скитаться без крова, пока
его родичи не наскребут нужную сумму из своих скудных
средств; это служит ему наказанием за без пользы прожитую
жизнь. Но большой человек, заработавший своими трудами два
титула, вправе ожидать, что его позовут те, для кого он тру¬
дился и кому оставил свои богатства.
Ането созвал родственников и объявил им ответ отца. Ни-*
кто не удивился. «Разве можно винить Амалу? — говорили род¬
ственники.— Разве мало простоял он снаружи?» Нет, во всем
виноват Эзеулу. Это он так подстроил, чтобы родные Амалу
растратили свое состояние на покупку ямса у соседних племен,
тогда как их собственный урожай лежит запертым в земле*
Многие соседи-иноплеменники уже наживались на несчастье
Умуаро. Каждый базарный день нпво они несли в Умуаро ямс
нового урожая и продавали его дороже браслетов из слоновой
кости. Поначалу этот чужой ямс ели только мужчины без ти-
242

туда, женщины и дети. Но когда голод стал более острым и му¬
чительным, кто-то высказал мысль, что обычай Умуаро вовсе
не запрещает титулованному мужчине есть новый ямс, выра¬
щенный на чужой земле; да и вообще, разве кто-нибудь видал,
как копали этот принесенный иноплеменниками ямс, и мог бы
поклясться, что он новый? Подобный довод вызывал у людей
горький смех. Однако, если титулованные мужчины и ели та¬
кой ямс, они ели его тайком, и никто этого не видел. Зато
многие из них подкапывали ямс, посаженный вокруг усадеб,
чтобы прокормить1 своих жен и детей. Согласно древнему обы¬
чаю, мужчине не возбранялось выкопать во время жестокого го¬
лода несколько клубней ямса с участка возле усадьбы для
пропитания своей семьи. Но на сей раз дело не ограничивалось
несколькими клубнями; с каждым днем ямс теперь копали все
дальше и дальше от усадеб, убирая под видом приусадебных
земель близлежащие поля.
Эзеулу и его семья переносили выпавшие на долю Умуаро
испытания тяжелее, чем могли подумать посторонние. Ведь
никто из домочадцев верховного жреца не мог позволить себе
прибегнуть к тем многочисленным уловкам, благодаря которым
другие съедали время от времени клубень-другой нового ямса,
местного или приносного. Как люди зажиточные, они имели
больший, чем у многих, запас старого ямса. Но старые клубни
засохли, стали вялыми и безвкусными. Перед готовкой прихо¬
дилось колотить их тяжелым пестиком, чтобы отделить жесткие
волокна. Впрочем, вскоре и этот ямс был доеден.
Однако тяжелее всего было бремя, давившее на сознание
Эзеулу. К одиночеству он привык. Верховный жрец всегда шел
один впереди умуарцев. Но и не оглядываясь назад, он постоян¬
но мог слышать их флейту и пение, от которого сотрясалась
земля, потому что пело множество голосов и слышалась по¬
ступь множества ног. Бывали моменты, когда голоса разделя¬
лись, как во время спора из-за земли с Окпери. Однако сейчас,
впервые в его жизни, эти голоса умолкли совсем. Мало кто
приходил теперь к нему в хижину, а те, кто приходил, хранили
молчание. Эзеулу хотел бы услышать, о чем толкует Умуаро,
но никто не вызывался рассказать ему об этом, а он не рас¬
спрашивал, чтобы не показаться любопытным. Поэтому с каж¬
дым прожитым днем Умуаро все больше и больше становилось
для него воплощенным молчанием — такое отчужденное молча¬
ние выжигает у человека все нутро, как синее, ровное, остро¬
конечное пламя горящей скорлупы кокосового ореха. Эзеулу
корчился от боли, которая терзала его все сильнее и сильнее,

так что ему хотелось выбежать на улицу или даже на базарную
площадь Нкво и кричать на умуарцев.
Из-за того, что никто не был близок с Эзеулу настолько,
чтобы увидеть его муку (а если бы кто-нибудь и увидел ее,
то все равно бы ничего не понял), людям казалось, что он си¬
дит у себя в хижине и радуется несчастью Умуаро. Однако на
самом деле он был наказан более сурово и страдал сильнее,
чем все его соплеменники. Хотя он ни под каким видом не до¬
пустил бы поворота в нынешнем ходе событий, ему не давала
покоя мысль — а пока только он один, по-видимому, отчетливо
представлял себе это,—что Умуаро наказано не единовремен¬
но, а навечно. Кара будет обрушиваться на Умуаро подобно
болезни огулу-аро, которая отсчитывает год и снова поражает
свою жертву. Как бы велик ни был его гнев, в глубине души
он испытывал сострадание к умуарцам — племени, которое дав¬
ным-давно, когда еще ящерицы не расплодились по свету, вы¬
брало из своей среды его предка и поручило ему нести их об¬
щее божество и идти впереди них, преодолевая любые препятг
ствия и отводя все угрозы от своих соплеменников.
Если бы молчание, сомкнувшееся вокруг Эзеулу, было пол¬
ным, он со временем, может быть, и привык бы к нему. Но в сте¬
не молчания были трещины, через которые к нему иной раз
проникали кое-какие обрывки новостей. Это лишь подчеркивало
глубину безмолвия, как звук камешка, брошенного в пещеру.
Сегодня такой камешек бросил Акуэбуе. Он, единственный
среди друзей и родичей Эзеулу, заходил время от времени про¬
ведать его. Но, приходя, он либо сидел молча, либо говорил
о пустяках. Однако сегодня он не мог не коснуться одного но¬
вого обстоятельства в развитии кризиса, которое обеспокоило
его. Пожалуй, во всем Умуаро один только Акуэбуе знал, что
Эзеулу не наказывает шесть деревень нарочно, по своей злой
воле, как это кое-кому казалось. Он знал, что верховный жрец
бессилен что-либо изменить, ибо в ловушку для нте, попалось
кое-что побольше нте. Поэтому-то он, придя навестить Эзеулу,
обычно и не говорил о том, что лежало у них на сердце,— гово¬
рить об этом было все равно бесполезно. Но сегодня он не мог
промолчать о последнем шаге христиан, вознамерившихся по¬
жать урожай Умуаро.
—	Это тревожит меня,— сказал он,— потому что все проис¬
ходит цо пословице наших предков: когда насмерть дерутся
братья, состояние их отца достается постороннему.
—	Что я могу поделать? — Эзеулу простер в сторону друга
руки с раскрытыми ладонями.— Если кто-нибудь в Умуаро на-
244

столько забудется, что присоединится к ним, туда ему и до^
рЬга.	;
Акуэбуе сокрушенно покачал головой.
Когда гость ушел, Эзеулу позвал Одаче и спросил у не¬
го, правда ли, что его единоверцы предлагают убежище жела¬
ющим спастись от мести Улу. Одаче сказал, что он не по¬
нимает.
—	Не понимаешь? Говорят ли твои христиане умуарцам,
что всякий, кто принесет свое жертвоприношение к вашему
храму, сможет, ничего не опасаясь, убирать свой ямс? Теперь
понимаешь?
—	Да. Наш учитель говорил им это.
—	Ваш учитель говорил им это? Сообщил ты об этом мне?
—- Нет. *	о ■
—	Почему?
Молчание.
—	Я спрашиваю, почему ты не сообщил об этом мне?
Долгое время отец и сын молча смотрели друг другу в глаза.
Когда Эзеулу заговорил вновь, тон его был спокоен и полон
горечи.
—	Ты помнишь, Одаче, что я сказал, когда отправлял тебя
к этим людям? — Одаче, опустив глаза, принялся разглядывать
большой палец на своей правой ноге, выставленной чуть-чуть
вперед.— Раз уж ты проглотил язык, давай я тебе напомню.
Я призвал тебя, как призывает отец своего сына, и сказал:
«Иди и будь среди этих людей моими глазами и моими уша¬
ми». Я не послал Обику или Эдого; я не послал Нвафо, сына
твоей матери. Я позвал тебя по имени, ты пришел сюда —' в это
оби,— и я послал: тебя видеть и слышать вместо меня. Не знал
я тогда, что посылаю козлиную башку. Уходи, иди обратно в
хижину своей матери. Сейчас мне не до разговоров. Когда
я буду расположен говорить, я выскажу тебе, что об этом
думаю. Убирайся и радуйся, что отец не может на тебя поло¬
житься. Слышишь ты, ящерица, что расстроила похороны своей
матери, убирайся с глаз долой.
Одаче вышел, глотая слезы. Эзеулу почувствовал мимолетное
утешение.
Наконец наступило еще одно новолуние, й он съел двена¬
дцатый клубень ямса. Наутро он поручил своим помощникам
объявить, что праздник Нового ямса состоится через двадцать
вдсёкь дней. :
245

Весь тот день на усадьбе Амалу били барабаны, потому
что завтра будут вторые похороны и пир. Бой барабанов доно¬
сился до всех деревень Умуаро, напоминая об этом их жителям;
впрочем, в нынешнюю лихую пору, когда люди голодны, как
саранча, в напоминании никто не нуждался.
Ночью Эзеулу приснился один из тех странных снов, кото¬
рые были не простыми сновидениями, а чем-то большим. Про¬
снувшись, он вспомнил этот сон со всеми подробностями и от¬
четливостью яви, как и тот сон, что привиделся ему тогда в
Окпери.
Он сидел у себя в оби. Судя по звуку голосов, за его усадь¬
бой, по ту сторону ее высоких красных стен, шли плакальщики.
Это очень его обеспокоило, потому что там, за стеной, не было
дороги. Кто они такие, эти люди, протоптавшие тропу позади
его усадьбы? Он внушал себе, что надо выйти и бросить им
вызов, ибо недаром ведь говорят, что, пока мужчина не схва¬
тится с теми, кто ходит за его усадьбой, тропинка не зарастет.
Но, охваченный какой-то нерешительностью, он оставался на
месте. Между тем голоса поющих, барабаны и флейты звучали
все громче. Плакальщики пели песнь, с которой покойника
несут на погребение в лес:
Глядите! Питон!
Глядите! Питон!
Лежит поперек пути.
Как обычно, звуки пения доносились волнами, словно набе¬
гающие один за другим порывы ветра в бурю. Плакальщики,
идущие в начале процессии, пели с опережением тех, что шли
в середине, рядом с покойником, а те в свою очередь несколько
опережали в пении замыкающих шествие. Барабаны били в
такт этой последней волне.
Эзеулу стал громким голосом сзывать своих домашних, что¬
бы всем вместе прогнать нарушителей, вторгшихся в его вла¬
дения, но усадьба была безлюдна. Его нерешительность смени¬
лась тревогой. Он вбежал в хижину. Матефи, но увидел лишь
холодную золу в очаге. Тогда он бросился к хижине Угойе, зовя
ее и детей, но в хижине уже обвалилась кровля, а сквозь паль¬
мовые листья крыши пробились зеленые травинки. Он мчался
к хижине Обики, когда новый голос, зазвучавший позади усадь¬
бы, заставил его резко остановиться. Пение похоронной про¬
цессии замерло тем временем в отдалении. Но возможно, что
они возвращались с новобрачной ■*— слышен был только этот
одинокий, скорбный голос, который жаловался им вслед. Ще¬
246

мящая, сладкая грусть одинокого певца оседала, как ночная
роса на голову.
Дитя Идемили, я в небе был рожден,
И жгучих слез небесных капли
На коже выжгли у меня узор.
Сын неба, царственно скользил я по земле,
Лежал, свернувшись, на пути скорбящих*
Но странный
Колокол
Вызванивает песнь разрухи:
«Оставьте, люди, ямс, оставьте кокоямс,
Идите в класс».
И я трусливо прочь ползу, едва заслышу,
Как мне кричит, играя, детвора;
«Гляди-ка! Вон христианин!»
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха...
Безумный хохот, которым вдруг закончилось пение, запол¬
нил собой усадьбу, и Эзеулу проснулся. Несмотря на холодок,
принесенный харматтаном, он был весь в поту. Но каким же
огромным облегчением было сознавать, что он пробудился и
все это — сон. Безотчетная тревога и мучительная напряжен¬
ность этого сна отпустили его на пороге пробуждения. Однако
оставалось смутное чувство страха: питон закончил свою песнь
голосом матери Эзеулу, когда она бывала охвачена безумием.
Нваньи Окпери — так звали ее в Умуаро — была в молодости
большой певуньей и сочиняла для своей деревни песни с такой
же легкостью, с какой иной человек говорит. Позднее, когда на
нее находило умопомрачение, эти старые песни вперемешку
с прочими, сочиненными, видимо, ею же, вырывались в при¬
ступах исступления наружу через трещины в ее сознании.
В детстве Эзеулу жил в вечном страхе перед новолунием, когда
у его матери случались припадки помешательства и на ноги ей
надевали колодки.
В этот момент мимо усадьбы пронесся Огбазулободо, и Эзеу¬
лу окончательно ввернулся к действительности. Может быть, он
все еще находился под впечатлением сна, но только за всю
свою жизнь он ни разу не слышал, чтобы ночной дух проно¬
сился с такой неистовостью. Как будто протопало полчище бе¬
гунов, увешанных от шеи до щиколоток связками громыхающих
эппили. Дух явился со стороны ило и умчался в сторону Нкво.
Должно быть, на чьей-то усадьбе горел свет, потому что дух
ночи, кажется, остановился на миг и крикнул: «Эво окуо! Эво
окуо!» Нарушитель, кто бы это ни был, наверное, сразу же за¬
дул свет, Успокоенный дух ринулся дальше и вскоре исчез
3 ночи.
247

Эзеулу подивился, почему не поприветствовал его дух, пробе¬
гая мимо его усадьбы. А может быть, тот выкрикнул привет¬
ствие до того, как он проснулся.
Взбудораженный тягостным сном и неистовством Огбазуло-
бодо, он больше не смог заснуть, как ни старался. Потом на
усадьбе Амалу начали палить из ружья. Эзеулу насчитал де¬
вять выстрелов, в промежутках между которыми бил барабан
экве. Сна ни в одном глазу не было. Он встал, на ощупь ото¬
двинул задвижку на резной двери и отворил ее. Затем взял
лежавшее у изголовья мачете и бутылочку с табаком и выбрался
во внешнюю комнату. Там ощущалось сухое дыхание хармат-
тана. По счастью, в очаге еще тлели два больших полена уквы.
Он подул на угли и развел небольшой огонь.
Никто в деревне не мог носить огбазулободо так, как Обика.
Всякий раз, когда это пытался делать кто-то другой, разница
была огромная: либо он бежал слишком медленно, либо слова
застревали у него в горле. Ведь ике-агву-ани при всем своем
могуществе не может превратить ползущую тысяченожку в ан¬
тилопу, а немого —в оратора. Вот почему, несмотря на то, что
родня Амалу затаила большую обиду на Эзеулу и его близких,
Ането все-таки пошел к Обике и попросил его пробежать в ка¬
честве огбазулободо в ночь перед вторыми похоронами.
—	Я не хочу отказывать тебе,—сказал Обика в ответ на
просьбу Ането,— но со вчерашнего дня меня немного лихорадит,
а человек не может браться за такое дело, если собственное
тело не вполне ему послушно.
—	Не знаю, что такое творится, но каждый, с кем ни встре¬
тишься, дребезжит, как треснутый горшок,— посетовал Ането.
—	Почему ты не попросишь пробежать для тебя Нвеке
Акпаку?
—	Я знал про Нвеке Акпаку, когда шел к тебе. Я даже
проходил мимо его дома.
Обика задумался.
—	Делать это умеют многие,—продолжал Ането.— Но ко¬
гда люди, которым никак не удается поймать разъяренного
быка, снова и снова зовут какого-то человека, это значит, что
он один по-настоящему умеет укрощать быков;
—	Что верно, то верно,—сказал Обика.—Хорошо, я согла¬
сен, но соглашаюсь я по малодушию.
Если я откажусь, подумал Обика, они станут говорить, что
Эзеулу и его родные поклялись расстроить вторые прхо-
248

роны своего односельчанина, не причинившего им никакого
вреда.
Он не сообщал жене, что уходит на ночь глядя из дому, по¬
куда не покончил с ужином. Обика всегда приходил есть в хи¬
жину жены. Друзья подшучивали над этой его привычкой,
утверждая, что женщина совсем вскружила ему голову. В тот
момент, когда он заговорил, Окуата очищала миску от остатков
похлебки. Она еще раз провела согнутым указательным паль¬
цем по стенкам миски, дочиста вытирая ее, и облизала палец.
—	Уходишь, когда у тебя такой жар? Обика, да пожалей
ты себя! Похороны ведь будут завтра. Неужели они до утра
без тебя не обойдутся?	,
—	Я ненадолго. Ането — мой приятель, и я должен сходить
посмотреть, как идут приготовления.
Окуата обиженно молчала.
— Хорошенько запри дверь на задвижку. Никто тебя не
утащит. Я скоро вернусь.
Бом-бом-бомбом-бом-бомбом,— ударил барабан экве-огбазу-
лободо и продолжал некоторое время выбивать дробь, преду¬
преждая всякого, кто еще не отошел ко сну, что надо скорей
ложиться спать и гасить свет, ибо свет и огбазулободо — смер¬
тельные враги. После того как его рокот продлился достаточно
долго, чтобы оповестить всех и каждого, барабан замолк. И сно¬
ва воцарилась ночная тишина, в которой звенели и стрекотали
сонмы насекомых. Обика и те, кто понесет аяку — то есть хор
духов,— сидели в окволо, на самой нижней ступеньке лестни¬
цы, разговаривая и смеясь. Барабанщик, колотивший в экве,
присоединился к ним, оставив свой барабан, видневшийся по¬
одаль в неярком свете факела, пропитанного пальмовым
маслом.
Когда экве принялся выбивать второе и окончательное пре¬
дупреждение, Обика все еще продолжал разговаривать с дру¬
гими, как будто это его и не касалось. Старик Озамба, у кото¬
рого хранилось все убранство ночных духов, уже расположился
рядом с барабанщиком. Вот он несколько раз выкрикнул уго-
ли своим надтреснутым голосом, словно очищая его от пау¬
тины. Потом спросил, здесь ли Обика. Обернувшись в его сто¬
рону, Обика смутно различил в полумраке фигуру старика. Мед¬
ленно, с нарочитой неторопливостью поднялся он на ноги, по¬
дошел к Озамбе и встал перед ним. Озамба нагнулся и достал
юбку, сплетенную Ш веревок и всю обвешанную громыхающи¬
249

ми экпили. Обика поднял вверх руки, чтобы Озамба мог без
помех надеть на него юбку и завязать на талии. Покончив с
этим, Озамба стал, как слепец, шарить кругом себя руками,
пока рука его не натолкнулась на железный посох. Он выдер¬
нул его из земли и вложил Обике в правую руку. Экве, осве¬
щаемый мерцающим пламенем факела, продолжал выбивать
дробь. Обика крепко сжал рукой посох и стиснул зубы. Озамба
дал ему немного времени, для того чтобы он мог полностью
приготовиться. Затем он медленно-медленно поднял ожерелье
ике-агву-апи. Экве бил все быстрее и быстрее. Обика наклонил
голову, и Озамба повесил ике-агву-ани ему на шею. Вешая оже¬
релье, он проговорил:
Тун-тун жем-жем
Осо мзбада бу нугву.
Быстрый бег оленя
Виден на холме.
Как только с его уст слетели эти слова, Огбазулободо резко
повернулся и крикнул: «Эво окуо! Эво окуо!» Барабанщик бро¬
сил свои палки и поспешно погасил факел. Дух со звоном вон¬
зил посох в землю. Потом выдернул его и как ветер понесся
в сторону Нкво, оставляя в ночном воздухе позади себя силь¬
ные колдовские слова.
—	Муха, что важно ползет по куче дерьма, зря старается:
куча всегда будет больше мухи. Тот, кто бьет в барабан для
духов, находится в земле. Великая тьма и собаке рога даст.
Тот, кто раньше построил усадьбу, побил больше горшков. Офо
придает дождевой воде силу пробивать сухую землю. Идущий
впереди своих спутников замечает на дороге духов. Нето¬
пырь сказал: «Я знаю свое уродство и поэтому летаю ночью».
Когда мужчина цортит воздух на верхушке пальмы, муха не
знает, куда ей лететь. У несчастливца и вода в зубах застре¬
вает...
Он был и слеп и зряч одновременно. Он не видел ничего
вокруг — ни деревьев, ни хижин,— но его ноги сами знали, куда
ступать, и он пробегал обычный путь, не пропуская ни единой
тропки. Этот путь был так ему знаком, что он мог бы бежать
с закрытыми глазами. Только раз он остановился — когда по¬
чуял свет.
—	Пока люди толкуют о Крысе, закусавшей до смерти че¬
ловека, Ящерица берет деньги и идет точить себе зубы. Если
увидишь, что старая карга сидит на корточках, оставь ее в по¬
кое: кто знает, как она дыпшт? Белый Муравей грызет избегу-
250

лу, что лежит на земле; пусть попробует залезть на пальму
и погрызть там. Глотающий семена удалы должен подумать
о ширине своего заднего прохода. Муха, которой некому дать
добрый совет, следует за мертвецом в землю...
В груди у него разгорался и бушевал огонь, наполнявший
рот сухой горечью. Но он чувствовал ее вкус как бы издали,
словно ртом внутри своего рта. Он ощущал себя двумя разны¬
ми людьми: один бежал по земле, а другой — над ним.
—	Когда руку пожимают выше локтя, это уже не рукопо¬
жатие. Сон, что длился от одного базарного дня до другого, ока¬
зался смертью. Любитель баранины на поминальном пиру, за¬
чем поправляешься ты после болезни? Падает могучее дерево,
и пташки разлетаются по кустарнику... Птичка, что взлетела с
земли и села на муравейник, все равно осталась на земле, даже
если она думает иначе... Простая змея, когда человек ее видит
один, может стать в его глазах питоном... Сила, убившая Крысу-
мать, всегда позаботится, чтобы ее детеныши больше не откры¬
вали глаз... Когда мальчик начинает расспрашивать, что слу¬
чилось с его отцом, до того как наберется сил, чтобы отом¬
стить за него, он накликает на себя-отцовскую судьбу... Когда
смерть хочет забрать собачонку, она даже дерьмо ей не позво¬
лит нюхать...
Восемь мужчин, которые должны были нести аяку, продол¬
жали разговаривать, сидя на том самом месте, где их оставил
Обика. В ожидании его возвращения к ним подсел и Озамба.
Они толковали о большом быке, купленном детьми Амалу для
его похорон, когда послышался голос Огбазулободо — од уже
возвращался! Носители аяпи повскакивали на ноги и пригото¬
вились запеть, едва только Огбазулободо снова вбежит на ило.
Все они были поражены тем, как скоро он вернулся. Может,
он обежал не все тропинки?
—	Только не Обика,—с гордостью проговорил Озамба.—
Просто он такой быстрый. Как-говорятся, дайте мне быстрого
мальчонку, даже если он в спешке будет бить посуду.
Не успел он договорить это, как Огбазулободо вихрем
влетел на ило и рухнул наземь перед самым окволо. Озам¬
ба снял с его шеи ожерелье и окликнул его по имени. Но
» Обика не ответил. Он позвал еще раз и дотронулся * до его
груди.
На лицо и тело ему, плеснули холодной воды, которук)
всегда держали под рукой. Песнь аяки оборвалась так же
внезапно, как зазвучала. Все стояли вокруг, лишившись дара
речи.
251

Еще не пропели первые петухи. Эзеулу так и сидел около
очага. Большие поленья тлели, но пламя давно уже погасло. Что
это —шаги? Он прислушался. Да, шаги; все громче звучат, а
вот и голоса слышны. Он нащупал мачете. Что это может
бЫТЬ?	. : . . .. -
—	Кто там? — окликнул он.
Шаги больше не слышались, голоса стихли. С минуту дли¬
лось молчание, грозное от присутствия неизвестных во мраке
за порогом.
—	Люди,— ответил голос.	/ .
—	Кто вы такие? И знайте, люди: мое ружье заряжено*.
—	Эзеулу, это я, Озамба.
—	Озамба?
—	Да.
—	Что привело тебя в такое время?
—	Беда случилась. Коза объела листья пальмы на моей
голове.
Эзеулу только откашлялся и принялся неторопливо разжи- :
гать дрова в очаге.
—	Подождите, сейчас я разведу огонь, чтобы увидеть ваши
лида.--Одна из палок оказалась слишком длинной, и он пере¬
ломил ее о колено. Потом он стал раздувать угли, пока не разго¬
релось пламя.— Войдите и поведайте то, что вы хотите мне
сказать.	,
При виде внесенного внутрь тела Обики он вскочил и схва¬
тился за мачете.
—	Что с ним случилось? Кто это сделал? Я спраши¬
ваю, кто?
Озамба начал объяснять, но Эзеулу не слушал. Мачете вы¬
пало у него из рук, и он тяжело опустился на колени перед
бездыханным телом.
• Сын мой! — закричал он.— Улу, где ты был, когда это
случилось со мною? — И он уткнулся лицом в грудь Обики.
К рассвету почти все было подготовлено к объявлению о
смерти Обики. У стены стояли барабаны — вестники смерти.
Была найдена бутыль с порохом. Эзеулу потерянно бродил сре¬
ди занятых делом людей, пытаясь помогать. Вот он разыскал
длинную метлу, поднял ее и принялся подметать двор. Но кто-
то отобрал у него метлу и за руку отвел его обратно в хижину.
— Люди скоро придут, а усадьба еще не метена,— прого¬
ворил он слабым голосом.	:
252	^

— Не беспокойся, Я сейчас же найду кого-нибудь, кто зай¬
мется этим.
Смерть Обики глубоко потрясла Умуаро. Ведь такие муж¬
чины, как он, не часто рождаются на свет. Что до Эзеулу, то
он все равно как умер.
Некоторые ожидали, что Эзидемили возрадуется. Эти люди
плохо его знали. Не таким он был человеком, чтобы предавать¬
ся ликованию, и к тому же ему было хорошо известно, на¬
сколько это опасно. Так что на людях он сказал только одно:
«Пусть это научит его быть более осмотрительным и следую¬
щий раз».
Но для Эзеулу следующего раза не существовало. Пред¬
ставьте себе великого воина, который, не в пример простым
смертным, всегда идет в бой без щита, зная, что пули и удары
мачете будут лишь скользить по его коже, защищенной кол¬
довскими снадобьями; представьте себе теперь, что в самом
разгаре битвы он обнаруживает, что эта магическая сила вне¬
запно, без предупреждения, покинула его. О каком следующем
разе может тут идти речь? Разве может он крикнуть пушкам,
и стрелам, и мачете: «Стойте! Мне нужно поскорей вернуться
в свой домик для магии, помешать в горшке и выяснить, что
произошло — не нарушил ли невзначай кто-нибудь из моих до¬
машних — возможно, ребенок — колдовского табу?» Конеч¬
но, нет.
Глубочайшее недоумение — вот что сразило Эзеулу. Хотя
смерть Обики была для него страшным ударом, он бы перенес
его. Мужчина способен выдержать и не такие удары; это и
делает мужчину мужчиной. Говорят, мужчина подобен жерт¬
венному барану на похоронах, который должен принять все
обрушиваемые на него удары без единого звука; только пробе¬
гающая по его телу дрожь боли выдает его безмолвное стра¬
дание.
В любое другое время Эзеулу, конечно, справился бы со
своим горем. Он справился бы с любым горем, к которому не
примешивалось бы унижение. За что, спрашивал он себя снова
и снова, за что Улу так обошелся с ним — свалил одним уда¬
ром наземь и смешал с грязью? В чем он провинился? Разве
не угадал он волю бога, разве не был послушным ее исполни¬
телем? Слыхано ли, чтобы мать клала в руку собственному ре¬
бенку кусок горячего ямса, желая обжечь ему пальцы? Какой
мужчина отправит сына с глиняным черепком за огоньком
253

к соседу, чтобы наслать потом на него дождь? Бывало ли когда-
нибудь, чтобы отец отправил сына за орехами на пальму, а за¬
тем взял топор и срубил ее? Однако сегодня такое случилось на
глазах у всех. О чем это может говорить, как не о гибели и
разрушении всех устоев? Тогда бог, поняв, что он бессилен, мог
обратиться в бегство и, оглянувшись напоследок на своих по¬
кидаемых поклонников, воскликнуть:
Если крыса не может бежать,
Пусть пропустит вперед черепаху!
Быть может, биение этих неотвязных бесплодных мыслей,
подобное стуку крови в висках, и помрачило в конце концов
рассудок Эзеулу. А может быть, тот, кто безжалостно повергнул
его в прах, постоял немного над ним, а затем наступил на цего
и раздавил, как насекомое. Но эта последняя жестокость обер¬
нулась актом милосердия. Благодаря этому Эзеулу доживал
свой век в надменном величии умалишенного верховного жреца
и в блаженном неведении об окончательном исходе дела.
Тем временем Уинтерботтом, ездивший для поправки здо¬
ровья в отпуск в Англию, вернулся на свой пост и в конце кон¬
цов женился на докторше. Он никогда больше не слыхал об
Эзеулу. Единственным человеком, который мог бы занести мол¬
ву о старом жреце к нему на Правительственную горку, был
его слуга Джон Нводика. Но Джон давно уже оставил службу
у Уйнтерботтома и открыл табачную лавочку. Похоже, что
боги и высшие силы, участвовавшие в этой истории, восполь¬
зовались Уинтерботтомом, который подвернулся им под руку,
и потом в целости и сохранности возвратили его на прежнее
место.
Таким образом, свидетелями окончательного исхода дела
стали только умуарцы и их предводители. Для них вопрос был
ясен. Бог принял их сторону в споре с его упрямым и често¬
любивым жрецом и тем самым подтвердил мудрость предков,
гласящую, что ни один человек, как бы велик он ни был, не
может стать выше своего народа, что ни один человек не может
победить в споре со своим племенем.
Если это было действительно так, то Улу выбрал опасное
время для такого подтверждения. Погубив своего жреца, он
накликал беду и на самого себя, подобно той ящерице из бас¬
ни, которая расстроила похороны собственной матери. Ибо бог,
выбравший подобное время для того, чтобы погубить своего
жреца или отдать его на растерзание врагам, поощряет людей
к вольностям, а Умуаро было уже готово позволить себе воль¬
254

ности. На христианский праздник урожая, состоявшийся через
несколько дней после смерти Обики, пришло столько народу,
что Гудкантри не мог даже об этом и мечтать. В своем бед¬
ственном положении многие и многие умуарцы посылали сы¬
новей возложить клубень-другой ямса на алтарь новой веры и
принести домой обещанное освобождение от кары. С тех пор
весь урожай ямса с полей такого умуарца собирали от имени
сына.

ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА
РОМАН

A MAN OF THE PEOPLE
HEINEMANN LONDON 1966
Перевод E. Пригожиной

Глава первая
Никто не станет отрицать, что достопочтенный М. И. Нан-
га, член парламента и министр, был самым демократичным
политическим деятелем в стране. Кого ни спроси в городе или
в его родном селении Анате, вам скажут: вот человек из народа.
Следует оговорить это с самого начала, иначе история, которую
я собираюсь рассказать, не будет иметь смысла.
В тот день он должен был выступать перед учителями и
учащимися средней школы в Анате, где я тогда преподавал.
И как нередко случалось в то бурное время, когда политиче¬
ская жизнь била ключом, жители селения стеклись со всех сто¬
рон и целиком заполнили школу. Актовый зал был набит бит¬
ком. Многие сидели на полу, у самых подмостков. Заглянув в
дверь, я не пожалел, что мне не удалось протиснуться внутрь —
во всяком случае, пока лучше было оставаться на свежем
воздухе.
Во дворе давали представление несколько танцевальных
групп. Девушки из «Женской лиги» щеголяли в новых формен¬
ных платьях из дорогой ткани. Сильный и чистый, как у пти¬
цы, голос солистки, которую в знак восхищения призвали
Громкофон, перекрывал гомон толпы. Лично я не большой лю¬
битель наших групповых женских танцев с пением, но если бы
вы только слышали, как поет Громкофон! Она воспевала кра¬
соту Мики, уподобляя ее совершенной красоте искусно выре¬
занного из дерева орла, и его популярность, которой позавидо¬
вал бы легендарный путешественник, открыватель дальних
9*
259

стран, повсюду на своем пути покорявший сердца. Мика был,
конечно, не кто иной, как достопочтенный М. И. Нанга-—член
парламента и министр.
Вскоре появилась представители охотничьего племени при
всех регалиях. Это привлекло всеобщее внимание. Даже Гром-
кофон умолкла, правда ненадолго. Люди эти показывались в
селении лишь тогда, когда хоронили кого-нибудь, или по слу¬
чаю какого-либо важного, из ряда вон выходящего события.
Не припомню даже, когда я их видел в последний раз. С заря¬
женными ружьями они обращались, как с детскими игрушка¬
ми. Время от времени двое охотников сходились и со стуком
скрещивали стволы в воинственном приветствии — сперва сле¬
ва направо, потом справа налево. Матери хватали детей и от¬
таскивали их подальше. А то вдруг кто-нибудь из охотников
прицеливался в пальмовую ветку и выстрелом срезал ее. Толпа
аплодировала. Но стреляли лишь немногие. Большинство при¬
берегали драгоценные патроны, чтобы салютовать министру:
цена на порох, как и на другие товары, не раз удваивалась за
последние четыре года — с тех пор как нынешнее правитель¬
ство пришло к власти.
Я стоял в стороне и с чувством горечи наблюдал за всей
этой кутерьмой. Эти глупые, невежественные люди готовы были
танцевать до упаду и палить из ружей в честь одного из тех,
по чьей вине страна покатилась по наклонной плоскости ин¬
фляции, Мне хотелось, чтобы Свершилось чудо, чтобы громовой
голос прервал нелепое празднество и поведал этим жалким лю¬
дям кое-какие истины. Впрочем, это ничего бы не изменило.
Они были не только невежественны, но и циничны. Скажите
им, что такой-то использовал свое положение для личного обо¬
гащения, и они спросят, как.спрашивал мой отец: уж не думае¬
те ли вы, что разумный человек упустит лакомый кусок, кото¬
рый милостивая фортуна сама кладет ему в рот?
Я не всегда питал неприязнь к мистеру Нанге. Лет шест¬
надцать назад он был моим учителем, и я даже слыл его люби¬
мым учеником. Молодой красавец учитель, " каким он мне
запомнился, весьма импозантный в форме командира отряда
бойскаутов, пользовался в школе всеобщей симпатией. В одном
из классов на стене висел портрет красивого юноши в точно
такой же, безупречно пригнанной форме. Не берусь утвер¬
ждать, что учитель рисования, написавший портрет, хотел изо¬
бразить мистера Нангу. В чертах лица сходства не было, но
мы все же считали, что на портрете изображен мистер Нанга.
Оба они, и молодой человек на портрете, и наш учитель, были
260

красивы, внушительны, одеты в одинаковую форму—-и этого
нам казалось достаточно.
Раму портрета по углам украшали красные цветы гладио¬
луса, внизу стояло изречение: «Величие мое не в том, что
имею, а в том, что делаю». Это было в 1948 году.
Похоже, что вскоре На-нга занялся политикой и был избран
в парламент (тогда это было легко, мы еще не знали, что пар¬
ламентская скамья — доходное место). Несколько лет спустя
его имя стало мелькать в газетах, и я даже гордился им.
Я только что поступил в университет и был активным членом
студенческой организации ПНС —правящей Партии народного
самоуправления. Однако события 1960 года заставили меня
полностью разочароваться в целях и задачах партии.
Нанга тогда был какой-то мелкой сошкой в ПНС. Прибли¬
жались очередные выборы. Положение ПНС казалось прочным,
и не приходилось сомневаться, что она удержится у власти.
Силы оппозиции — Партия прогрессивного союза — были сла¬
бы и разобщены. Однако перед самыми выборами на мировом
рынке резко упали цены на кофе, и совершенно неожиданно
(по крайней мере так нам тогда казалось) правительство очу¬
тилось перед лицом серьезного финансового кризиса. Кофе был
основой нашей экономики, а владельцы кофейных планта¬
ций — оплотом ПНС.
Пост министра финансов занимал в то время опытный эко¬
номист, доктор наук, получивший свою степень за работы
по вопросам финансовой политики. Он представил кабинету
министров подробный план действий в сложившейся обста¬
новке.
Премьер-министр решительно отверг этот план. Он не хотел
идти на риск поражения на выборах, в критический момент
урезав доходы владельцев кофейных плантаций — уж лучше
дать распоряжение государственному банку напечатать еще на
пятнадцать миллионов фунтов бумажных денег. Две трети ка¬
бинета поддержали министра финансов. Наутро все его сторон¬
ники получили отставку, а вечером того же дня премьер-ми^
нистр выступил по радио с обращением к народу. Он заявил,
что отстраненные от должности министры — изменники и пре¬
датели, вступившие в сговор с контрреволюционными элемен¬
тами за границей, чтобы задушить молодую республику.
Я прекрасно помню эту речь. Разумеется, правды в то вре¬
мя никто не знал. Газеты и радио плясали под дудку премьер-
министра. Помнится, мы страшно негодовали. Студенческий
союз на внеочередном съезде проголосовал за доверие вождю и
261

потребовал: под арест отщепенцев! Народ стоял горой за свое-*
го вождя. Повсюду проходили митинги и демонстрации про¬
теста.
И вот тогда-то я впервые уловил в этой буре протестов но¬
вые, зловещие ноты, внушавшие серьезные опасения.
«Дейли кроникл», официальный орган ПНС, поместила пе¬
редовую, из которой явствовало, что кучка отщепенцев — так
именовались теперь все отстраненные министры — высококва¬
лифицированные специалисты ^университетским образованием.
У меня сохранилась вырезка из этой передовой:
«Мы должны раз и навсегда вырвать, как гнилой зуб, из
нашего государственного организма этих растленных марионе¬
ток, знакомых с экономикой только по книгам и по-обезьяньи
перенимающих речь и повадки белых. Мы гордимся тем, что
мы африканцы. Наши истинные вожди — те, кто говорит язы¬
ком народа, а не упивается учеными степенями, полученными
в кембриджах, оксфордах и гарвардах. Хватит выбрасывать
деньги на университетское образование, которое только отчуж¬
дает африканца от его богатой древней культуры и ставит его
над народом...»
Клич был немедленно подхвачен. Другие газеты указывали,
что даже в Англии, где «кучка отщепенцев» получила так на¬
зываемое образование, не обязательно быть экономистом, чтобы
занимать пост министра финансов, или врачом, чтобы стать
министром здравоохранения. Главное — быть верным сыном
своей партии.
Я был на галерее для публики, когда парламент подавляю¬
щим большинством голосов вынес вотум доверия премьер-мини¬
стру. В этот день правда вышла наружу. Но только никто не
захотел ее слушать. Не могу забыть скорбного выражения лица
бывшего министра финансов, когда он и его сторонники под
всеобщий свист и улюлюканье вошли в зал заседаний. За не¬
сколько дней до этого разъяренная толпа забросала камнями
его дом и вдребезги разнесла его автомобиль. Другого министра
выволокли из машины, избили до потери сознания, связали, за¬
били в'рот кляп и бросили на дороге: В день заседания парла¬
мента он все еще находился в больнице.
Это было мое первое — и последнее — посещение парламен¬
та. И вот тогда-то я снова увидел мистера Нангу, с которым не
встречался с 1948 года.
Премьер-министр говорил три часа: его речь то и дело пре¬
рывалась бурной овацией и возгласами, его сравнивали с бес¬
страшным тигром и благородным львом, с солнцем и могучей
262

океанской волной, его называли «единственным и несравнен¬
ным». Он заявил, что «кучка отщепенцев поймана с поличным»
и что теперь уже «полностью разоблачен их гнусный заговор,
имевший целью с помощью врагов по ту сторону границы
свергнуть правительство из народа, для народа и выбранное
народом».
«Повесить их!» — крикнул с задних рядов мистер Нанга. Его
слова прозвучали так громко и отчетливо, что были потом
включены в парламентский отчет с указанием его имени. В те¬
чение всего заседания мистер Нанга дирижировал заднескаме¬
ечниками, походившими на псов, которые заливаются лаем и
напруживаются на сворах, пытаясь достать свою жертву, одно¬
го только тявканья мистера Нанги хватило бы на час. Он то с
криком вскакивал с места, то откидывался на спинку скамьи
и вместе со всеми заливался издевательским смехом, напоми¬
навшим хохот голодной гиены; до лицу его ручьями струился
пот.
Когда премьер-министр сказал, что эти неблагодарные, ко¬
торых он вытащил из безвестности, нанесли ему удар в спину,
некоторые даже прослезились.
«Они кусают руку, которая их кормит!» — крикнул мистер
Нанга. И это тоже было внесено в отчет— вот он лежит сейчас
передо мной. Однако никакой отчет не может передать нака¬
ленную атмосферу того дня.
Мне трудно сейчас припомнить, какие чувства я испытывал
в те минуты. Скорее всего я просто не знал, как отнестись ко
всему этому представлению. Ведь тогда еще у нас не было
оснований подозревать, что нас обманывают. Премьер-министр
продолжал говорить и под конец речи сделал свое известное
(вернее сказать, небезызвестное) заявление: «Впредь мы долж¬
ны беречь и ревниво охранять с таким трудом завоеванную сво¬
боду. Нельзя доверять нашу судьбу и судьбу всей Африки вос¬
питанным за границей межеумкам и интеллектуальным снобам,
готовым продать свою родную мать...»
Мистер Нанга по крайней мере еще два раза требовал смерт¬
ной казни для изменников, но это уже не попало в отчет —
несомненно потому, что его голос потонул в общем гуле.
Я как сейчас вижу перед собой бывшего министра финан¬
сов доктора Макинде в ту минуту, когда он поднялся на три¬
буну для ответной речи,— высокого, сдержанного и уверенного
в себе человека с печальным выражением лица. Его слов нельзя
было разобрать: весь зал, включая премьер-министра, кричал,
не давая ему говорить.
263

-, Нельзя сказать, чтобы это было возвышающее душу зрели¬
ще. Спикер сломал молоток, с показным усердием наводя по¬
рядок; на самом же деле вся эта заваруха доставляла ему удо¬
вольствие. С галереи для публики неслись ругательства: «Пре¬
датель! Трус! Доктор филоговнических наук!» Последний эпи¬
тет принадлежал редактору «Дейли кроникл», он сидел непо¬
далеку от меня. Эта острота была встречена буйным гоготом,
и на следующий день окрыленный успехом редактор напечатал
ее в своей газете.
Хотя речь доктора Макинде была заранее распространена
среди членов парламента, в официальном отчете ее исказили
до неузнаваемости* О предложении премьер-министра напеча¬
тать на пятнадцать миллионов фунтов бумажных денег в от¬
чете не упоминалось, и это было вполне понятно, но зачем по¬
надобилось приписывать доктору Макинде слова, которых он
не говорил, да и не мог сказать? Короче говоря, составители от¬
чета заново переписали его речь так, чтобы выставить бывшего
министра финансов самовлюбленным негодяем. В этой сфаб¬
рикованной речи он сам себя называл «блестящим экономи¬
стом, пользующимся всеобщим признанием и авторитетом в Ев¬
ропе». Я не мог читать без слез эти строки, хотя, вообще-то
говоря, плаксивым меня не назовешь.
Я так подробно описал этот постыдный эпизод для того,
чтобы показать, что у меня не было причин ликовать по слу¬
чаю приезда достопочтенного Нангй, который в свое время,
учуяв вакансии в кабинете министров, без зазрения совести
травил своих изгнанных собратьев, чтобы урвать кусок по¬
жирней.
Владелец и директор нашей школы Джонатан Нвеге, сухо¬
парый, жилистый человек, был активным членом местной орга¬
низации ПНС. Он считал себя несправедливо обойденным, по¬
тому что за свои заслуги перед партией до сиХ пор не получил
никакого общественного поста, как полагалось в таких случаях.
Но, хотя Нвеге и был вечно недоволен, он не отчаивался, о чем
свидетельствовали тщательные приготовления к предстоящей
встрече. Быть может, он метил на какую-нибудь должность в
проектируемом ведомстве Цо использованию вышедшего из упо¬
требления государственного имущества (старых матрасов, по¬
ломанных стульев, негодных электровентиляторов, отслужив¬
ших свой век пишущих машинок и прочего хлама), которое
до сих пор шло с аукциона. Я от всей души желал ему полу¬
264

чить назначение — по крайней мере он время от времени осво¬
бождал бы нас от своего присутствия.
Нвеге потребовал, чтобы учащиеся выстроились в почетный
караул от самого шоссе до дверей школы. Завершать шеренгу
должны были учителя, которых он намеревался представить ми¬
нистру. Мистер Нвеге регулярно читал брошюры вроде «Как
провозглашать тосты» или что-нибудь еще в том же духе и был
очень щепетилен в вопросах этикета. Когда порядок встречи
обсуждался на собрании учителей, я решительно возражал про¬
тив того, чтобы выстраивать нас, словно школьников, в линей¬
ку, и надеялся, что другие учителя поддержат меня. Но я с рав¬
ным успехом мог бы пытаться расшевелить мертвецов. Даже мой
друг и коллега Эндрю Кадибе не встал на мою сторону якобы
потому, что он и министр — земляки; довольно примитивное
понимание лояльности, я бы сказал.
Как только к школе подъехал «кадиллак» министра в со¬
провождении вереницы машин, охотники будто угорелые заме¬
тались во все стороны и стали палить в воздух, с устрашающей
легкостью вертя ружьями. Танцоры пустились в пляс, вздымая
к небу тучи пыли. В общем шуме и гаме потонул даже голос
Громкофона. Министр вышел из «кадиллака», разодетый в шел¬
ка, с золотой цепью на груди, и приветственно помахал веером
из звериных шкурок, с которым никогда не расставался: по
народному преданию, такой веер рассеивал злые чары и козни
недоброжелателей.
Мистер Нанга был таким же красивым и моложавым, как
прежде,—это сразу бросалось в глаза. Директор начал пред¬
ставлять ему учителей. Первым стоял старший преподаватель.
Вероятно, под носом у него, как всегда, были следы нюхатель¬
ного табака. Министр для каждого находил теплое слово, и
в искренность его улыбки нельзя было ве поверить. Только
злонамеренный человек мог в эту минуту не почувствовать себя
растроганным. Подошла моя очередь. Испытывая некоторую
неловкость, я подал ему руку. Мне и в голову не приходило,
что он узнает меня, и я отнюдь не собирался напоминать ему,
что мы знакомы.
Он пожал мне руку. Я смотрел ему прямо в глаза. Он чуть
нахмурился, и на его лице появилось задумчивое выражение.
Нетерпеливым жестом он прервал директора, когда тот, словно
попугай, уже в который раз завел свое: «Имею честь предста¬
вить вам, сэр...»
— Ну,° конечно,—произнес министр, ни к кому не обраща¬
265

ясь, а как бы нажимая кнопкуспрятанного в голове запоми¬
нающего устройства,—это Одили.
—	Да, сэр.— Не успел я вымолвить эти слова, как он заклю¬
чил меня в объятья и чуть не задушил, прижимая к облачен¬
ной в шелка груди.
—	У вас удивительная память,— пробормотал я.— Ведь про¬
шло не меньше пятнадцати лет...
Он разжал объятья, но все еще удерживал меня рукой за
плечо. Затем повернулся к директору и не без гордости сказал:
—	Я учил его... э-э...
—	В третьем классе,— подсказал я.
—	Ну конечно! — воскликнул он. Казалось, даже встре¬
ча с давно потерянным сыном не могла бы обрадовать его
больше.
—	Он наша надежда и опора,— сказал директор в тон ми¬
нистру. Это была его первая похвала за все время моего пребы¬
вания в школе.
—	Одили Великий,— пошутил министр, все еще задыхаясь
от восторга.— Где же ты пропадал все это время?
Я ответил, что окончил университет и вот уж полтора года
преподаю в школе.
—	Молодец! — похвалил он.—Я знал, что он получит уни¬
верситетское образование. Я всегда говорил его одноклассни¬
кам, что Одили станет большим человеком и им еще придется
величать его «сэр». Что же ты не дал знать, когда кончил уни¬
верситет?
—	Видите ли...— отвечал я, стыдно признаться, весьма по¬
льщенный.-— Министры такие занятые люди...
—	Занятые? Ерунда! Да будет тебе известно, что министр —
только слуга. Как бы он ни был занят, он всегда к услугам хо¬
зяина.— Все вокруг засмеялись и зааплодировали. Нанга по¬
хлопал меня по плечу и велел непременно подойти к нему после
приема.— А не то прикажу привести тебя под конвоем.
Я стал героем дня. Голова у меня пошла кругом. Все вокруг
казалось каким-то нереальным, голоса доносились словно изда¬
лека. Я понимал, что должен быть зол на себя, но злости не
было. Я даже поймал себя на мысли: уж не подходил ли я к по¬
литике со слишком строгими мерками, которые к ней неприме¬
нимы. Но вот я вернулся к действительности и услышал, как
министр говорит одному из учителей:
—	Это прекрасно. Порой я жалею, что оставил педагогиче¬
ское поприще. Хоть я теперь и министр, клянусь богом, я чув¬
ствовал себя счастливее, когда был учителем.
266

¥ меня отличная память, и все же я сам не понимаю, как
мне удалось запомнить слово в слово все, что говорил в тот
день министр. Я мог бы от начала до конца воспроизвести речь,
которую он произнес чуть попозже.
—	Видит бог,—продолжал министр,—я поныне жалею об
этом. Что может быть благороднее профессии учителя?
Тут все прямо-таки покатились со смеху, в том числе досто¬
почтенный министр, да и я сам. Этот человек отличался беспо¬
добной самоуверенностью. Только он мог позволить себе такую
рискованную шутку — если, конечно, он и в самом деле думал
пошутить,— когда повсюду среди учителей царило нескрывае¬
мое недовольство. Но вот смех утих, и мистер Нанга, вновь пе¬
рейдя на серьезный тон, доверительно сообщил:
—	Можете не сомневаться, те из членов кабинета, кто ко¬
гда-нибудь работал в школе, сочувствуют вам всей душой.
—	Кто был учителем, всегда им останется,—сказал стар¬
ший преподаватель, поправляя рукава своей вылинявшей
мантии.
—	Золотые слова! — заметил я.
Мне хочется думать, что это прозвучало саркастически. Что¬
бы понять, какой притягательной силой обладал этот человек,
нужно было испытать ее действие на себе. Будь я суеверен, я
бы сказал, что его амулетом было обаяние.
—	Только учителя могут оказать такой прекрасный при¬
ем.— Он повернулся к приехавшему с ним корреспонденту: —
Посмотрите, какое стечение народа!
Корреспондент тотчас выхватил записную книжку и при¬
нялся что-то строчить.
—	За всю историю Анаты такого еще не было,— заявил ми¬
стер Нвеге.
—	Вы слышали, Джеймс? — обратился министр к коррес¬
понденту.
—	Нет, сэр. А в чем дело?
—	Этот джентльмен говорит, что такого еще не было за всю
историю Анаты,— повторил я за мистера Нвеге. На этот раз
я намеренно валял дурака.
—	Как зовут этого джентльмена?
Мистер Нвеге назвал себя и свой полный титул— владелец
и директор анатской средней школы. Затем он повернулся к ми¬
нистру и сказал, чтобы подчеркнуть свою роль в организации
этой встречи:
—	Я лично обошел все селение и оповестил людей о вашем
приезде... я хочу сказать, о приезде министра.
267

Тем временем мы вошли в актовый зал; министра и его сви¬
ту усадили на возвышении. Появление высокого гостя было
встречено оглушительными овациями и криками. Мистер Нан¬
га, поворачиваясь во все стороны, приветственно махал веером.
—	Благодарю вас, сэр, благодарю вас,—кивнул он мистеру
Нвеге.
Огромный, свирепого вида детина из свиты министра, стояв¬
ший вместе с нами позади возвышения, прогудел:
—	Вот то-то и оно. Сыщите-ка еще такого министра, чтобы
говорил «сэр» всякому, кто старше его. Нипочем не сыщете.
Все согласились, что человека, который, несмотря на свой
высокий пост, отдавал бы дань уважения старшим, встретишь
не часто и что мистер Нанга в этом смысле — исключение. От
такой грубой лести мне стало неловко за министра: верный при¬
знак того, насколько изменилось — или, быть может, еще толь¬
ко менялось? — мое отношение к нему.
—	Министр, не министр — каждый должен почитать стар¬
ших,— промолвил мистер Нанта.— Пусть другие ведут себя, как
им угодно, а мой девиз: поступай, как совесть велит, и посра¬
мишь дьявола.
Меня поневоле восхищало в нем полное отсутствие скром¬
ности. Ведь скромность не что иное, как оборотная сторона
гордыни. Каждый из нас думает про себя, что он парень хоть
куда. Скромность мешает нам заявить об этом вслух, хотя мы
не прочь услышать это от других. Быть может, именно отказ
от такого рода лицемерия и помогает людям вроде Нанги пре¬
успеть, в то время как мягкотелые идеалисты только тешат
сами себя, пытаясь привнести в политику неуместную щепе¬
тильность и деликатность.
Пока я предавался подобным размышлениям, вокруг пыш¬
ным цветом расцветала грубая лесть.
Мистер Нвеге не упустил случая оседлать своего конька.
Умение себя держать, которое отличает нашего министра, за¬
явил он, объясняется тем, что достопочтенный мистер Нанга
получил образование еще. в те времена, когда оно было образо¬
ванием не на словах, а на деле.
—	Вот именно,— согласился министр,— я говорил и говорю,
что наши шесть классов стоили не меньше теперешнего Кемб¬
риджа.
—	Кембриджа?! — воскликнул мистер Нвеге, подобно мини¬
стру, окончивший шесть классов.— Кембриджа?! Куца там! Вы
хотите сказать — не меньше нынешней степени бакалавра ис¬
кусств.
268

—	Надеюсь, ты не обиделся,— заметил министр, повернув¬
шись ко мне.
—	Разумеется, нет, сэр,— отвечал я в том же добродушно¬
шутливом тоне.— Я ходатайствую о стипендии для продолже¬
ния образования за границей, чтобы оправдать надежды мистера
Нвеге.
Помнится, при этих словах красивая девушка, которую я
сразу заметил среди сопровождавших министра лиц, взглянула
на меня. Наши взгляды встретились, но она тотчас отвернулась.
Мне показалось, министр заметил это.
—	Мой личный секретарь получил степень бакалавра в Окс¬
форде,— сказал он.— Он должен был приехать со мной, но ему
пришлось остаться закончить кое-какие дела. Между прочим,
Одили, по-моему, ты зарываешь в землю свой талант. Я хочу,
чтобы ты приехал в столицу и занял какой-нибудь важйый пост
на государственной службе. Нельзя же все предоставлять лю¬
дям нагорных племен. Вот хотя бы мой секретарь — он с на¬
горья, но ведь и наш народ должен потребовать свою долю об¬
щественного пирога.
Заезженное выражение «общественный пирог» для многих
было в новинку и вызвало взрыв аплодисментов.
—	Ну и говорит — как по писаному! — раздался чей-то вос¬
торженный возглас. Это должно было означать, что мистер Нан-
га в совершенстве овладел искусством изъясняться на языке
белых. Министр обернулся и наградил улыбкой своего почита¬
теля.
И тут мой друг Эндрю Кадибе совершил бестактность, осо¬
бенно непростительную потому, что они с мистером Нангой были
из одной деревни,— назвал министра кличкой, которой его на¬
градили, еще когда он преподавал в школе: «М. И. без пяти
минут»*.
Министр метнул на своего земляка взгляд, напомнивший
мне того Нангу, который четыре года назад возглавлял неис¬
товствовавшую свору заднескамеечников.
—	Простите, сэр,—жалобно сказал Эндрю.
—	За что? — рявкнул министр.
—	Не обращайте внимания на этого дуралея, сэр,-^вме¬
шался встревоженный мистер Нвеге.— Он всегда был глуп.
—	Мне кажется, пора начинать,— сказал министр, все еще
хмурясь.
* Игра слов: М. И.—магистр искусств, и в то же время это —ини¬
циалы Нанги.
269

Мистер Нвеге начал с того, что нашего почетного гостя нет
надобности представлять, но затем продолжал говорить еще доб¬
рых полчаса, главным образом восхваляя самого себя за то,
что он сделал для партии «в Анате и ее окрестностях». В зале
нарастало нетерпение, и оно стало особенно заметным после
того, как министр начал поглядывать на часы. Зал недовольно
загудел, потом несколько голосов потребовали, чтобы Нвеге сел
и дал послушать человека, ради которого они пришли. Нвеге и
ухом не повел—казалось, его ничем не прошибешь. Наконец
какой-то деревенский парень побойчее встал во весь рост и
крикнул: «Убирайся, не то я спихну тебя за три пенса». Это
помогло. Заключительные слова мистера Нвеге потонули в гро¬
мовом хохоте, который, вероятно, был слышен за целую милю.
Смех затих только тогда, когда* министр поднялся, собираясь
говорить.
Дело в том, что много лет назад, когда Нвеге был бедным и
вечно голодным учителем начальной школы, то есть еще до
того, как он построил собственную школу и разбогател, хотя,
видимо, еще не насытился, он ездил на старом, дребезжащем
велосипеде, который односельчане прозвали «трень-брень». Тор¬
моза, разумеется, никуда не годились. И вот однажды, когда
Нвеге летел сломя голову под гору к узкому мосту у подножия
холма, он увидел на противоположном склоне грузовик —по
тем временам событие небывалое,—который тоже катил вниз
ему навстречу. Столкновения на мосту, казалось, не миновать.
В отчаянии Нвеге завопил: «Спихните меня, ради бога!» Но
никто из прохожих ц не думал выполнять его просьбу, и тогда
он решил назначить вознаграждение: «Спихните меня, я дам
три пенса!» С тех пор «Спихни меня — получишь три пенса»
стало в Анате излюбленной шуткой.
Министр говорил непринужденно и просто, и его речь про¬
извела большое впечатление. В ближайшее время не предви¬
дится выборов, заявил он под общий смех, и он приехал не за
голосами избирателей. Мы просто собрались здесь одной боль¬
шой семьей — только и всего. Он предпочел бы выступать перед
своими сородичами не по-английски, ведь как-никак это язык
чужестранцев, но он уже знает по опыту, что речь, произнесен¬
ная на родном языке, обычно перевирается в газетах до неузна¬
ваемости. К тому же среди гостей есть такие, которые не гово¬
рят на нашем языке, и ему не хотелось бы, чтобы они чувство¬
вали себя здесь чужими, потому что все мы — жители равнин
и обитатели нагорий — граждане нашей великой страны, и так
далее и тому подобное.
270

Говоря о гостях, он явно нм ел в виду миссис Элеонору
Джон, влиятельную партийную деятельницу с побережья, при¬
ехавшую вместе с ним. Она была уже не первой молодости, но
сильно накрашена и надушена и, несомненно, принадлежала
к тому сорту женщин, которые в случае необходимости умеют
постоять за себя. Она восседала по левую руку от министра,
непрерывно курила и обмахивалась веером. Рядом с ней сидела
красивая девушка, о которой я уже говорил. Я не заметил, что¬
бы за все это время они обменялись хоть словом или взглядом.
Странно было видеть такую молоденькую девушку в компании
этих видавших виды людей. Можно было подумать, будто они
остановились по дороге в каком-нибудь монастыре и вызвались
подвезти одну из послушниц до соседней обители.
После того как министр окончил свою речь, он и его свита
были приглашены в резиденцию директора, так мистер Нвеге
называл свой дом — квадратную панельную коробку. При по¬
явлении мистера Нанги танцы во дворе возобновились. Охот¬
ники, израсходовав свой порох, кротко дожидались обещан¬
ного пальмового вина.
Министр переходил от одной группы танцующих к другой,
с достоинством делал несколько па и наДеплял красные одно¬
фунтовые бумажки на потные лица лучших танцоров. Одной
только группе он отдал таким образом целых пять фунтов.
Человек, который уже обратил наше внимание на скромность
министра, теперь расписывал перед нами другое его достоин¬
ство. Присмотревшись к этому человеку, я увидел у него на
глазу бельмо — «ракушку», как у нас говорят.
—	Сразу видно,—разглагольствовал одноглазый,— что день¬
ги для него — тьфу. Небось люди ему завидуют, думают, ми¬
нистру на государственные денежки неплохо живется, а он вот
так все и раздает.
Позднее, когда мы уже сидели в резиденции директора,
я сказал мистеру Нанге:
—	Вы потратили сегодня уйму денег.
Он улыбнулся, задумчиво глядя на стакан холодного пива,
который держал в руке, и ответил:
—	Потратил, говоришь? Ты, брат, многого не понимаешь.
Я «вот так все и раздаю», ничего себе не оставляю. Если ко¬
гда-нибудь придет к тебе человек и скажет: «Хочу сделать тебя
министром»,— беги от него со всех ног. Говорю тебе истинную
правду. Бог мне свидетель.— В подтверждение своей божбы он,
согласно обычаю, высунул кончик языка.— Быть министром
сладко на вид, да горько на вкус. Можешь мне поверить.
271

—	Умный человек г- умные речи*— вставил одноглазый.
Только Джошиа, владелец местной лавчонки, позволил себе
хотя бы в шутку не согласиться с министром.
—	Что до меня,—сказал он,—так мне денежки оскомину
не набьют. Дайте мне жалованье министра — я и хлопоты возь¬
му в придачу.
Все засмеялись. Миссис Джон возразила:
—	Нет, мой друг, узнали бы вы заботы богачей, не так бы
заговорили. У моего народа есть пословица: «Богатым быть —
забот не избыть».
Миссис Джон, если верить слухам, была близким другом
министра; она и в самом деле держалась так, словно имела на
него особые права, да и недаром же она приехала из Покомы,
цродёлав путь в триста пятьдесят миль. Я знал о ней из газет:
она была членом Библиотечной комиссии одного из ведомств,
подчиненных министру. Ее массивное коралловое ожерелье
стоило сотни фунтов, как шепотом передавали друг другу при¬
сутствующие, пока оца рассуждала о преимуществах бедности.
Она слыла «королевой коммерции». У нее было нищее дет¬
ство — насколько мне известно, она рано осталась сиротой —и
никакого образования; смазливое личико и железная воля — вот
все, с чем она начинала. Сперва простая лоточница, она со вре¬
менем стала хозяйкой маленькой лавочки, а там уже дошли
и цела покрупнее. Теперь она держала в своих руках всю тор¬
говлю импортным подержанным платьем и ворочала сотнями
тысяч фунтов.
Я подсел к корреспонденту, который, казалось, знал всех
наперечет в свите министра, и прошептал ему на ухо:
—	Кто эта молоденькая девушка?
—	Тсс...— предостерегающе протянул он.— Не вздумайте к
ней подъезжать. Этот лакомый кусочек не про нас.
Я сказал, что вовсе не собираюсь к ней подъезжать, мне
просто интересно, кто она такая.
—	Министр никого с ней не знакомит. Наверно, его любов¬
ница, а может, родственница,— ответил корреспондент и доба¬
вил:— Я и сам смотрю на нее — все глаза проглядел. Ума не
приложу, откуда она взялась в его свите!
Я припомнил, что, когда министр знакомил нас со своими
спутниками, он не представил ее нам.
Странное дело, мне вдруг захотелось спросить, что сталось
с миссис Нанга, которую я знал еще в те дни, когда нынешний
министр был начальником отряда бойскаутов. Тогда они только
272

что поженились. Я хорошо помнил ее, ведь она была в числе
первых женщин, надевших белый тропический шлем — в те
времена это считалось большим шиком.
Глава вторая
После провозглашения независимости у нас вошла в обиход
поговорка: «Не важно что, важно, кого ты знаешь». И поверьте,
это были не пустые слова. Людям вроде меня, которые не хо¬
тели лизать пятки начальству, приходилось туго. Желая обес¬
печить себе максимум свободы, я не поступил на государствен¬
ную службу с бесплатной квартирой, машиной и прочими бла¬
гами, а стал учителем в захолустной частной школе. И когда
я сказал министру, что хлопочу о стипендии, чтобы продолжить
образование в Лондоне, у меня и в мыслях не было просить
его о поддержке. Я считаю необходимым подчеркнуть это с са¬
мого начала. И в школе, и в университете я получал стипендию
не по протекции, а исключительно за свои успехи. Да я и не так
уж стремился попасть в аспирантуру. Меня привлекала глав¬
ным образом поездка в Европу, которая сама по себе расши¬
рила бы мой кругозор. Мой друг Эндрю Кадибе, окончивший
аспирантский курс в прошлом году, до сих пор не мог прийти
в себя qt восторга. И дело тут вовсе не в белых девушках — их
теперь и у нас сколько хочешь,— а в тысяче незначительных
на первый взгляд мелочей. Помню, ой рассказывал, например,
какое ни с чем не сравнимое чувство он испытал, когда бе¬
лый—кажется, водитель такси — в первый раз поднес его че¬
модан и назвал его «сэр». Он был так потрясен, что дал шоферу
на чай десять шиллингов. Нас очень насмешила эта история, но
его нетрудно понять.
Однако, как ни хотелось мне поехать в Европу, я вовсе не
намеревался продавать свою душу или просить кого-либо о по¬
мощи, Министр-сам вернулся к вопросу о стипендии без ка¬
кого-либо намека с моей стороны (более того, я всячески ста¬
рался не попадаться ему на глаза). И то, что он мне предло¬
жил, отнюдь не показалось мне оскорбительным. Он пригласил
меня приехать к нему на каникулы: за время моего пребывания
в столице он выяснит у своего коллеги, министра по делам за¬
рубежного образования, как обстоит дело с моим ходатайством.
— Приезжай сразу, как только кончатся занятия в шко¬
ле,- сказал он.— В твоем распоряжении будут спальня, гости¬
ная, ванная и уборная •*— все изолировано. Будешь жить сам по
себ© и делать все, что тебе вздумается.
273

—	Не слушайте его,—вмешалась миссию Джон.—Я вижу,
вы хороший мальчик, так не позволяйте ему вас портить. Эти
отдельные спальни да ванные до добра не доведут. Все знают,
что он человек безнравственный, с ним лучше не связываться.
Если он говорит тебе «стой» — беги от него со всех ног.
Все засмеялись.
—	Элеонора,—взмолился министр,—зачем вы меня позо¬
рите при всем честном народе? Зачем порочите мое доброе имя?
Я примерный христианин — это всякий вам скажет, не правда
ли, Джеймс?
—	Ну, конечно,— с улыбкой подтвердил корреспондент.
Однако шутки шутками, а министр приглашал настойчиво
и всерьез. Он хотел, чтобы я приехал как можно скорее, потому
что месяца через два он собирался в Соединенные Штаты.
—	Мне должны присвоить докторскую степень,— с гор¬
достью заявил он.— Я буду доктором прав.
—	Вот здорово! — сказал и.— Поздравляю.
—	Спасибо, мой друг.
—	Теперь нашего министра будут величать «достопочтен¬
ный доктор М. И. Нанга»,— проскандировал корреспондент но¬
вый титул, который уже вертелся у меня на языке. Громким
«ура!» ~все приветствовали будущего обладателя высокого
звания.
—	Как, к моему имени это подойдет? — по-мальчишески
радуясь, спросил министр, и все сказали: да, к его имени этот
титул очень подходит.— Но бывает и лучше. Вот, например,
«достопочтенный доктор мэр Монго Сего, член парламента»,—
с легкой завистью произнес министр.
—	Что же, это неплохо,—согласился никогда не теряющий¬
ся корреспондент,—но нисколько не лучше вашего нового зва¬
ния, сэр. «Достопочтенный доктор М. И. Нанга, член парламен¬
та» — до чего же складно!
—	А как насчет «достопочтенный доктор миссис»?..—не без
ехидства спросил я.
—	И не выговоришь,— ответил министр.— Ни складу, ни
ладу.
—	Это еще почему? — возмутилась миссис Джон.—Если
женщинам не дают таких званий, так уж и не выговоришь!
Я всегда твержу, что у нас в стране женщины получают равные
права только на время выборов.
—	Да нет, мадам,— возразил корреспондент.— Попробуйте-
ка сами выговорить «доктор миссис»... Ну, словно наждачной
бумагой по языку. Ни складу, ни ладу.
274

Перед отъездом министр настоял на том, чтобы я записал
его столичный адрес. Пока я писал, мистер Нвеге сверлил меня
злобным взглядом. И не успели гости уехать, как он с издевкой
спросил, считаю ли я по-прежнему, что представляться минист¬
ру не было необходимости.
—	Но ведь я возражал лишь против того, чтобы нас выстра¬
ивали шеренгой, как школьников,— сказал я, смешавшись.—
И уж если на то пошло, я в представлении не нуждался — мы
с ним и так знакомы.
Благодарите бога, что я не злопамятен,-^ продолжал Нве¬
ге, не обращая внимания на мои слова.— Не то я рассказал
бы ему...
—	Ну так бегите скорее! — разозлился я.— Вы еще успеете
его догнать!
С этими словами я повернулся и пошел прочь от старого под¬
липалы.
Однако потом, вспоминая события того дня, я не мог не
признать, что мистер Нвеге не получил должного вознаграж¬
дения за все свои старания и труды. Ему так и не удалось,
поговорить с министром о том, что его волновало. К тому же
со стороны министра было очень невеликодушно смеяться вме¬
сте со всеми над этой шуткой насчет трех пенсов. Хотя бы
приличия ради он должен был сохранить невозмутимость. Но
великий оратор явно не выносил людей, отнимающих у него
время своими собственными речами. До самого конца приема
он подчеркнуто игнорировал директора. Бедняга, несомненно,
упустил случай получить вожделенную должность в новом ве¬
домстве по сбыту обветшалого государственного имущества, ко¬
торым, я уверен, он надеялся заменить еще более ветхое обо¬
рудование своей школы. Не приходится сомневаться, что у него
были причины для недовольства, хотя, конечно, не следовало
срывать свою злость на мне.
Немало неприятностей в тот день доставили ему и учителя.
Первый сюрприз преподнес ему я. Затем Эндрю Кадибе выско¬
чил со своим «без пяти минут М. И.». Почему-то это рассер¬
дило министра даже больше, чем речь директора, правда, в
последнем случае он дал выход своему раздражению, вволю
посмеявшись над мистером Нвеге. И в довершение всех бед
старший преподаватель, человек уже на седьмом десятке, поки¬
дая «резиденцию», прихватил с собой две бутылки пива под
мышками, позабавив этим всех, кроме самого мистера Нвеге,
который, несмотря на сумасшедшую цену, накупил столько пива
вовсе не для того, чтобы учителя уносили его домой. Наш стар¬
275

ший преподаватель вообще был весельчак и плут, и ему все
сходило с рук, потому что в нужный момент он умел прики¬
нуться дурачком. Он частенько заглядывал в лавочку Джошиа
напротив школы и со свойственным ему чувством юмора гово¬
рил, что не понимает, зачем молодые люди отправляются в Анг¬
лию учиться на барристеров *, когда проще всего пройти всю
премудрость в лавке Джошиа.
В тот вечер, когда я уже заправлял лампу, ко мне посту¬
чали.
—	Входи, если ты красива,— сказал я.
—	Одили дома? — раздался неестественно пискливый голос.
—	Да входи же, дуралей.
Эта глупая шутка никогда не надоедала нам с Эндрю, и мы
постоянно разыгрывали таким образом друг друга, надеясь, что
при звуке девичьего голоска, под который мы старательно под¬
делывались, у приятеля екнет сердце.
—	Как дела? — спросил я.
—	Ничего, вот только очень устал.
—	Ты узнал, кто эта девчонка?
—	Девчонка, девчонка — у тебя только и разговору, что
о девчонках. Ни о чем серьезном с тобой не потолкуешь.
—	О’кэй, образцовый джентльмен,— ответил я, зажигая лам¬
пу,— кто первый скажет еще хоть слово о девушках, тому отре¬
жем язык. Какая сегодня погода?
Эндрю рассмеялся. Тут вошел мой слуга Питер, пятнадцати¬
летний пострел, it спросил, что готовить на ужин.
—	Как? Ты разве не слышал в три часа сводку новостей?—
с притворным изумлением спросил я.
—	Нет, сэр.
—	Вышел новый правительственный указ: есть только два
раза в сутки — утром и днем. Больше не полагается.
—	Совершенно неправдоподобно! — Питер любил длинные
слова. Он окончил шесть классов и еще два-три года назад мог
бы устроиться посыльным в какой-нибудь конторе, а быть мо¬
жет, и учителем начальной школы. Но теперь для таких ребят,
как он, не было никакой работы, и ему еще повезло, что я взял
его к себе вести мое несложное хозяйство. Он получал у меня
фунт в месяц и, разумеется, бесплатное жилье и питание. Боль¬
шую часть свободного времени он проводил за книгами, однако
его излюбленное чтение было весьма сомнительного свойства.
* Барристер — адвокат, имеющий право выступать в высших судах
Англии.
276

Как-то раз я застал его за книгой с очень странным назва¬
нием*— если не ошибаюсь; «Как разгадать тайну прекрасного
пола». Он только что получил ее из Нью-Дели, заплатив за нее,
вероятно, не меньше десяти шиллингов, не считая расходов на
пересылку. Я задал ему тогда хорошую взбучку.
Я долго колебался, что заказать на ужин, и в конце концов
попросил поджарить мне немного батата.
—- Жареный батат перед сном? — воскликнул Эндрю.—
Смотри, если ты станешь ломиться ко мне среди ночи, я и не
подумаю тебе открыть.
Это был прозрачный намек на тот случай, когда у меня раз¬
болелся живот после того, как я съел с полдюжины жареных
кукурузных початков. Я так перепугался, что прибежал к Энд¬
рю и попросил отвезти меня в больницу на его стареньком авто¬
мобиле.
—	Что же мне, по-твоему, есть? — спросил я.
—	А я тебе кто — жена?! — рассердился Эндрю.— Мало ли
девушек вокруг, и все только и мечтают выскочить замуж.
—	Не беспокойся, теперь у меня есть кое-кто на примете.
—	Вот как! Кто же она? И как насчет стихов?
—	Стихи те же,— сказал я, и мы хором продекламировали
четверостишие, которое один из наших знакомых сочинил для
пригласительных билетов на свою свадьбу:
О счастье! Настала пора возвестить,
Что мы, от любви пламенея,
Решили союз наш навеки скрепить
Узами Гименея.
—	Нет, ты только посмотри на этого негодника! — с при¬
творной суровостью набросился Эндрю на Питера.— Как ты
смеешь смеяться над старшими?
—	Простите, сэр,— с комическим испугом ответил он.
—	Так что бы мне съесть на ужин, Питер? — спросил я.
—	Что будет угодно моему господину. Может быть, рис,
сэр?
Так я и знал. Когда ни спросишь его еовета, он неизменно
предложит тебе рис — свое любимое блюдо.
—	Ладно,— сказал я.— Сваришь чашку риса — не полторы,
не одну с четвертью, а ровно чашку.
—	Слушаюсь, сэр,—ответил Питер и, очень довольный, вы¬
шел из комнаты.
Я знал, что он сварит две чашки, не меньше.
—	Так кто же она такая? — спросил я.
277

—	Ты о ком?
—• Об этой девушке, погорая приезжала с министром.
-— Его подруга.
—	Вот как!
—	Собственно, даже больше, чем подруга. Он собирается
жениться на ней по всем правилам, по закону и обычаю стра¬
ны. Надо полагать, старая жена его уже не устраивает — неоте¬
санная, вот он и берет себе новую: для гостиной, чтобы играла
роль хозяйки дома на приемах.
Ну и ну! Кто тебе это сказал?
—	Да уж сказали.
—	Скверно. Хоть я о ней ничего и не знаю, но уверен, она
достойна быть чьей-нибудь первой женой, а не любовницей
старика. Впрочем, мне-то что за дело.
—	Он посылал ее учиться в женский колледж,— сказал Энд¬
рю.— Так что он, видимо, задумал эту женитьбу уже несколько
лет назад. Мне «ее жаль. У него нет ни капли совести.
Я промолчал.
—	Подумать только, такая красавица достанется этому без¬
мозглому ослу. Я рад, что дал ему щелчок по носу! Ты видел,
как он рассвирепел?
—	Да,— сказал я,— ты его здорово поддел.
Но, по правде говоря, я посмеивался над тем, как Эндрю изо
всех сил пытается убедить себя — а заодно и меня,— будто он
шел на встречу с министром с твердым намерением осадить
своего безмозглого земляка. Он, кажется, уже успел забыть, что
отказался поддержать меня на собрании учителей, когда я воз¬
ражал против дурацких планов мистера Нвеге.
—	И этот невежда поедет за границу, да еще в качестве ми¬
нистра культуры! Это курам на смех. Весь мир будет поте¬
шаться над нами.
—г Ты прав,— ответил я,— но разве так уж важно, что ду¬
мает о нас весь мир? Во всяком случае, таким людям, как Нан¬
та, на это плевать. Его интересует, что думают о нем у нас
в стране, как сохранить за собой голоса избирателей, а уж тут
он собаку съел. Да ведь ты сам слышал от него сегодня — Чер¬
чилль не окончил даже средней школы.
—	Я вижу, приглашение пожить на дармовых хлебах уже
возымело действие.
Я рассмеялся, и Эндрю тоже. Сразу видно было, что Эндрю
знает меня куда лучше, чем мистер Нвеге. Можно было сколько
угодно подшучивать над моим согласием погостить у министра,
но я не допустил бы и намека на то, что Одили Самалу доби¬
278

вается стипендии окольными путями. Говоря словами моего
слуги Питера, это было «совершенно неправдоподобно».
Эндрю, конечно, знал, что я давно собираюсь в столицу.
И про Элси он тоже знал.
Да, я ведь еще должен рассказать про Элси. G чего мне на¬
чать? Дело в том, что когда пишешь книгу, то задним числом
видишь события совсем в ином свете. Писатель, вводя новый
персонаж, уже видит перед собой сложившийся образ и зара¬
нее знает, в какую минуту этот персонаж выйдет на сцену, что
будет делать и на чем он с ним расстанется. И зачастую это
накладывает отпечаток на первые же слова, которые он о нем
пишет. Остается только надеяться, что, сознавая эту опасность,
я сумею избежать ее. Постараюсь рассказывать все по порядку/
не забегая вперед.
Элси была первой и единственной девушкой, с которой я
переспал в первый же вечер нашего знакомства. Я знаю, бы¬
вают рекорды и почище, и привожу этот факт вовсе не для того,
чтобы похвастаться или бросить тень на Элси. Я рассказываю,
как было дело, Я заканчивал тогда университет и, как водится,
в последние дни перед экзаменами зубрил день и ночь. Тем не
менее я решил дать себе передышку и пошел на вечер, устроен¬
ный студенческой организацией «Христианское движение».
Хоть я и не был особенно удачлив в любви, на этот раз мне
повезло. Я увидел Элси в группе медичек и сразу же подошел
к ней. Она оказалась веселой и разбитной девицей, в школу
медсестер поступила совсем недавно. Мы протанцевали с ней
два танца, после чего я предложил ей пройтись, чтобы отдох¬
нуть от шумного веселья, и она охотно согласилась. Если б я
стал намеренно завлекать ее, то скорее всего в тот день ни¬
чего бы не случилось. Но, несомненно без всякого умысла, Элси
сама помогла мне. Ей захотелось пить, и я привел ее к себе
в комнату, чтобы дать ей стакан воды...
Она была из тех девушек, которые вскрикивают в кульмина¬
ционный момент. Это и потом случалось с ней всякий раз, по
в первый день меня больше всего поразило, что она крикнула:
«Ральф, милый!» Почему Ральф — вот чего я не мог понять.
Лишь несколько недель спустя я узнал, что она помолвлена
с каким-то недоумком по имени Ральф, учившимся в Эдинбурге
на медика.
Несмотря на столь бурное начало, между мной и Элси уста¬
новилась ровная и прочная дружба. Не могу сказать, чтобы я
подумывал о женитьбе, но, признаться, всякий раз, как я ви¬
дел в ее руках голубой конверт со штемпелем английской воз¬
279

душной почты и красными марками с изображением королевы
Англии и здания парламента, я испытывал легкое чувство рев¬
ности. Элси была такой красивой, веселой девушкой, и с ней
было так легко.
Когда я окончил университет и уехал, она ужасно тосковала,
да и я тоже. Мы писали друг другу раз в неделю или, во вся¬
ком случае, раз в полмесяца. Помню, в 1963 году, во время
забастовки почтовых служащих, я больше месяца не получал
от нее писем и был сам не свой, как выражался мой слуга
Питер.
Теперь Элси работала в больнице милях в двенадцати от
Бори, и мы договорились, что я проведу каникулы в столице
и буду ездить к ней из города на автобусе, а в выходные дни
она сможет навещать меня в Бори. Вот почему приглашение
министра пришлось как нельзя более кстати. Правда, у меня
были в городе холостые друзья, у которых я мог остановить¬
ся, но никто из них не располагал отдельной комнатой для го¬
стей, да еще со всеми удобствами.
После визита министра я еще долго размышлял над тем,
почему он воспринял как оскорбление свою старую кличку
«без пяти минут М. Илк Сам не знаю, отчего меня занимал весь
этот вздор. Но так уж бывает: привяжется к тебе какая-нибудь
идиотская мысль или пошлый мотив, от которого и самому-то
неловко становится—скажем, музыкальное сопровождение ра¬
диорекламы глистогонного средства,— и никак не выкинешь эту
чепуху из головы.
В 1948 году, когда я впервые познакомился с Нангой, он
как будто ничего не имел против этого прозвища. Я даже по¬
дозреваю, что он сам его выдумал. Во всяком случае, оно ему
нравилось. Когда его коллеги учителя фамильярно называли
его просто инициалами — М. И., он добавлял: «Без пяти ми¬
нут». Уж конечно, он не стал бы этого делать, если бы кличка
его раздражала. Почему же теперь он так болезненно воспри¬
нял ее? Поразмыслив, я решил, что все дело в царящей у нас
в стране атмосфере враждебности к интеллигенции. В 1948 году
Нанга еще мог разрешить себе шутку, позволявшую думать,
что в глубине души он сожалеет об отсутствии у него высшего
образования. В 1964 году он уже считал долгом чести доказы¬
вать ненужность университетских наук для таких, как он. Ра¬
зумеется, он не ацог убедить в этом даже самого себя, вот по¬
чему его так обрадовала перспектива получить докторскую сте¬
пень, которую ему посулили в каком-то безвестном провинци¬
альном колледже в Америке.
280

Глава третья
Перед тем как отправиться в столицу, я решил ненадолго
съездить в свою родную деревню Уруа, расположенную милях
в пятнадцати от Анаты. Мне нужно было кое о чем перегово¬
рить с отцом, а главное — я хотел отвезти Питера на время ка¬
никул к его родителям, как обещал им, когда брал мальчика
к себе.
Питер не помнил себя от радости: он не был дома почти
год и теперь приедет самостоятельным человеком, который сам
<варабатывает себе на хлеб. В лавчонке Джошиа он купил
шелковый головной платок для матери и пачку табака для
отца. Трогательные подарки, которые готовил своим мой слу¬
га-мальчишка, получавший всего-то двадцать шиллингов
в месяц, лишний раз напомнили мне о том, что у меня
в семье все обстоит иначе, и я невольно позавидовал ему.
Мне некому покупать платки, ведь у меня нет матери, а
делать подарки отцу — все равно что лить воду в высохший ко¬
лодец.
Моя мать была у отца второй женой. Она умерла, родив
меня, и в глазах своих соотечественников — таково наше по¬
верье— я был злополучным, если недурным ребенком. Отец
мне этого никогда не говорил; правда, он вообще не особенно
интересовался мною — у него было слишком много жен и де¬
тей. Но я был чутким ребенком и рано донял: что-то со мной
не так. Первая жена отца, которую мы называли Мамой, рас¬
тила меня наравне со своими детьми, и все же мне чего-то
недоставало. Как-то раз, во время игры, я повздорил с одним
из мальчишек, и он крикнул: «Ну ты, выродок! Погубил свою
мать!» Так вот, значит, в чем было дело...
Я вовсе не хочу сказать, что был несчастливым или одино¬
ким ребенком. Когда в семье такая орава ребят, в ней нет ме¬
ста для грусти и одиночества. К тому же справедливости ради
нужно добавить, что отец никогда не позволял своим женам
делать различие между родными детьми и неродными. У всех
нас была только одна Мама; двух других жен отца (теперь их
больше) их дети называли — мать, а остальных — мать такого-
то или такой-то.
Правда, как только я достаточно подрос, чтобы вникнуть
в смысл некоторых наших поговорок, мне стало ясно, что луч¬
ше бы умер я, а моя мать осталась жива. Когда соседи при¬
ходят утешить женщину, потерявшую новорожденного, они го¬
ворят, чтобы она осушила глаза, потому что лучше разлить
281

воду, чем расколоть кувшин. При этом подразумевается, что
целый кувшин всегда можно снова наполнить водой.
Мой отец был окружным толмачом. В те времена, когда
никто не понимал ни слова на языке белых, окружной комиссар
был верховным божеством, а толмач — божком помельче, пере¬
дававшим ему молитвы и жертвоприношения простых смерт¬
ных. Всякий разумный проситель понимал, что божка нужно
умилостивить и ублажить — только тогда он будет ходатайство¬
вать за тебя перед владыкой небес.
Поэтому толмачи были в то время могущественны и очень
богаты, их все знали и многие ненавидели. Повсюду, где чув¬
ствовалась власть окружного комиссара — а не было уголка, где
бы она не чувствовалась,—имя толмача внушало страх и
трепет.
Мы росли в уверенности, что мир полон врагов. У нас в доме
и во дворе были развешаны амулеты, охраняющие от дурного
глаза. Помнится, один такой амулет висел у нас над входом,
но самый большой был запрятан в пустой тыкве в спальне у
отца. Детям не разрешалось входить в эту комнату, да к тому
же она всегда была заперта на ключ. Нам строго-настрого за¬
прещали заходить в такие-то дома и принимать угощение от
таких-то людей.
Но и друзей у нас тоже было немало. Нам приносили дары:
коз, овец, кур, батат, кувшины пальмового вина и бутылки
с европейскими напитками. Люди отдавали нам в услужение
своих сыновей и их будущих невест, чтобы они обучались у нас
вести хозяйство на современный лад. Несмотря на многочислен¬
ность нашей семьи, у нас в доме всегда было мясо. Помню
время, когда отец каждую субботу резал козу, а ведь большин¬
ство семей мяса не видели годами. Неудивительно, что столь
явное свидетельство богатства вызывало у соседей зависть и
недоброжелательство.
Но я тогда еще понятия не имел, как ненавистен может
быть толмач; мне довелось это узнать лишь несколько лет
спустя. Я уже учился в средней школе. Наступили рождествен¬
ские каникулы; до дома было далеко, а оставаться в школе не
хотелось, и вот я согласился погостить у своего приятеля, жив¬
шего всего в четырех-пяти милях от школы. Его родители очень
обрадовались нам, и мать тотчас побежала варить батат.
После ужина отец моего приятеля вышел купить себе таба¬
ку, но очень скоро вернулся и, к моему удивлению, попросил
сына повторить, как меня зовут.
— Одили Самалу.
282

—	Из какой деревни?
Голос отца звучал тревожно и настороженно. Мне стало не
по себе.
—	Уруа, сэр,— ответил я.
—	Вот как,— холодно произнес он.— А кто твой отец?
—	Хезекиа Самалу,— сказал я и тут же добавил: — Бывший
окружной толмач.
Уж лучше сказать все сразу, решил я, и покончить с рас¬
спросами.
—	В таком случае ты не можешь оставаться у меня в
доме,— заявил он тем спокойным и ровным тоном, который, по
понятиям моего народа, надлежит сохранять солидному чело¬
веку в критическую минуту, когда всякая мелкота или жен¬
щины могут себе позволить кипятиться и шуметь.
—	Но почему же, папа? Что он сделал?—вскричал мой
друг.
—■ Ты слышал, что я сказал... Ты ни в чем не виноват, мой
сын, и ты, мальчик, тоже, но сыну Хезекиа Самалу нет места
под моей крышей.—Он взглянул в окно и добавил: — Сейчас
еще светло, ты успеешь вернуться в школу.
Вероятно, я так никогда и не узнаю, какое зло причинил
этому человеку мой отец.
Приехав домой на следующие каникулы, я пытался расспро¬
сить об этом отца, но в ответ он лишь накричал на меня: я дол¬
жен сидеть за книгами и учиться, а не шляться по чужим лю¬
дям, как бездомный, бродяга, не для того он посылал меня
в школу.
Мне было пятнадцать, и прошло еще много лет, прежде чем
я научился разговаривать с отцом. Мне следовало сказать ему
тогда, что никуда он меня не посылал, а учился я в школе по¬
тому, что сумел добиться стипендии; и в университет я попал
точно так же.
Беда в том, что моего отца обуревало желание иметь как
можно больше жен и детей, вернее, детей и жен. Сейчас у него
пять жен, младшая еще совсем девочка — он женился на ней
в прошлом году, а ему уже не меньше шестидесяти восьми,
если не все семьдесят. Он получает скромную пенсию, и ему
хватало бы на жизнь, не будь у него тридцати пяти детей. Ра¬
зумеется, он даже не пытается прокормить семью. Каждая из
жен изворачивается как может. Старшим женам живется не
так уж плохо: им помогают их взрослые дети; но младшим,
чтобы платить за обучение детей, приходится заниматься ого¬
родничеством и мелкой торговлей.
283

У отца только и забот, что покупать себе каждое утро кув¬
шин пальмового вина да время от времени бутылку виски. Не
так давно он вдруг ударился в политику и стал председателем
местной организаций ПНС.
Самая крупная моя стычка с отцом произошла года полтора
назад: я сказал ему в глаза, что брать себе в дом пятую жену —
чистое безумие, что он думает только о себе. Конечно, мне не
следовало этого говорить. Ведь смысл моего замечания сводил¬
ся к тому, что ему уже недолго осталось жить, а напоминать об
этом неделикатно и невеликодушно. Если бы не вмешалась
Мама, он, наверное, проклял бы меня, но в конце концов все
ограничилось клятвой, что он никогда не возьмет у меня ни
пенни, потому что он ведь должен думать и обо мне! Мама
уговорила меня кончить дело миром и на коленях просить у
отца прощения. Искупительной жертвой послужили две бутылки
«Велой лошади» и бутылка мартеля. Теперь между нами фор¬
мально был мир, и я собирался поделиться с отцом своими
планами относительно моего образования. Впрочем, я заранее
знал все, что он мне ответит: обязательно скажет, что я и без
того достаточно учен и что все важные шишки у нас в стра¬
не—министры, деловые люди, члены парламента — учились
вдвое меньше, чем я. И еще он в который раз скажет, чтобы
я.бросил преподавание, «это дурацкое занятие», и приискал бы
себе какое-нибудь приличное место на государственной службе
да обзавелся машиной.	v	-
Я приехал в столицу ровно через месяц после неожиданного
приглашения Нанги. Хоть я и предупредил о своем приезде
письмом, а потом еще раз уточнил день прибытия телеграммой,
тем не менее, садясь в такси и не без гордости называя шоферу
адрес, я испытывал смутное беспокойство. Мне пришло в
голову, что такой любезный и обходительный человек, как
мистер Нанга, должно быть, раздает подобные приглаше¬
ния направо и налево и тут же забывает про них. Стоит ли
ловить его на слове? Правда, на всякий случай я также напи¬
сал о своем приезде другу, свежеиспеченному адвокату, кото¬
рый пытался обзавестись частной практикой в столице. По¬
смотрим, как нас примут, думал я, и в случае чего уберемся
на следующий же день, будто так и было задумано с самого
начала.
Когда я подъехал к дому министра, опасения мои возросли:
его дюжий одноглазый телохранитель остановил такси у во^
рот и начал пристально меня изучать.
— Вам кого? — буркнул он.
284

—	Мистера Нангу.
Он вам назначил?
—	Нет, но...
—	Поставьте машину вот тут, за воротами. Пойду спрошу,
примет ли. Как звать?
На мое счастье, министр, очевидно сидевший в это время
со своей семьей в гостиной, вышел на порог и, увидев меня,
бросился обнимать. Следом за ним выбежали его жена и трое
детей, и все шумно меня приветствовали.
—	Заходи, заходи,—сказал министр.— Мы ждем тебя с утра.
Мой дом в твоем распоряжении.	/
Я двинулся было к такси.
—	Нет, нет! — воскликнул мой хозяин.—Ступай прямо в
дом. Я сам расплачусь с шофером. Ведь он мой добрый прия¬
тель, верно, шеф?
—	Да, сэр,— подтвердил водитель такси, казавшийся мне
до этого самым недружелюбным человеком на свете. Теперь
его лицо расплылось в широкой улыбке, обнажившей ряд жел¬
тых от табака зубов.
Для матери семерых детей, старшему из которых исполни¬
лось уже шестнадцать или семнадцать, миссис Нанга была еще
очень моложава. Ее в отличие от мистера Нанги я почти совсем
забыл, но вспомнил сразу, как только увидел. Конечно, она
располнела и выглядела матроной, но лицо у нее было на ред¬
кость приветливое.
Миссис Нанга провела меня в комнату для гостей и, можно
сказать, приказала принять ванну —а она тем временем при¬
готовит мне что-нибудк поесть.
—	Это недолго,-^ сказала она,— суп уже сварен.
Я сразу же обратил внимание на такую, казалось бы, ме¬
лочь: мистер Нанга всегда изъяснялся по-английски или на
пиджин, его дети, учившиеся в дорогих частных школах, где
преподавали англичанки, говорили на безукоризненном англий¬
ском языке, и только миссис Нанга оставалась верна родному
наречию, лишь изредка вставляя какое-нибудь английское
слово.
Мой хозяин не терял времени даром. Часов в пять он* уже
сказал мне, чтоб я быстро собирался—едем к министру по
делам зарубежного образования достопочтенному Симону Коко.
Только что прошел один из редких для декабря ливней, кото¬
рые всегда сопровождаются холодным и резким ветром — хар-
маттаном; улицы были усеяны листьями и кое-где завалены
285

сучьями деревьев; особенно приходилось остерегаться сорван-*
ных проводов'телеграфных и высоковольтных линий.
Мистер Коко, толстый и благодушный на вид человек в про¬
сторном красно-желтом свитере ручной вязки, как раз собирался
пить кофе. Он спросил, налить ли и нам по чашечке или мы
предпочитаем спиртное.
—	Ох уж эти мне чернокожие, подделывающиеся под бе¬
лых!..—сказал мистер Нанга.—Пить чай и кофе в такое вре¬
мя! Виски с содовой для меня и мистера Самалу.
—	Ничто так не согревает внутренности, как горячий
кофе,— возразил мистер Коко и, отхлебнув большой глоток,
шумно вздохнул от удовольствия. Но в ту же минуту он по¬
спешно, чуть не разбив, поставил чашку с блюдечком на столик
возле кресла и вскочил как ужаленный.—Меня убили! —■ заго¬
лосил он, ломая руки. Глаза у него закатились, дыхание стало
шумным и учащенным. Мы с Нангой в испуге подбежали к нему
и в один голос спросили, что случилось. Но министр не пере¬
ставая кричал, что его убили и убийцы могут теперь праздно¬
вать победу.
—	Что с тобой, Коко? — обняв друга за плечи, допытывался
мистер Нанга,
—	Мне подсыпали яду в кофе,—вымолвил мистер Коко и
окончательно сник.
Тем временем на крики хозяина прибежал слуга,
—	.Кто подсыпал мне яду в кофе? — спросил Коко.
—	Не я, сэр, боже упаси!
—	Повара ко мне! — заорал Коко.— Позвать его сюда!
Я,умру, но прежде убью его! Ступай приведи его!
Слуга бросился вон, но тут же вернулся и сказал, что повар
исчез. Министр рухнул в кресло и, держась за живот, принял¬
ся громко стонать. От ворот прибежал телохранитель, одетый
ковбоем,— мы видели его, когда подъезжали к дому,— и, узнав,
в чем дело, бросился разыскивать повара.
—	Надо послать за доктором,—сказал я.
—	Верно,— обрадовался Нанга и ринулся к телефону.-*
О телефоне я совсем забыл,
—	Да что мне доктор? — стонал наш умирающий хозяин.—
Что они понимают в здешних ядах? Меня убили. Что я им сде¬
лал? В чем я виноват? О-о-о!
Тем временем Нанга пытался дозвониться доктору, но явно
безуспешно. Он кричал в трубку, грозя немедленным увольне¬
нием своему невидимому врагу.
—	Говорит министр Нанга! Я доложу о тебе кому следует,
286

идиот! Прямо напасть какая-то! Ну погоди, я с тобой разде¬
лаюсь. Проклятый дурак!..
В эту минуту в дверь ввалился телохранитель, волоча за
шиворот повара. Министр подскочил к нему с проворством, не¬
ожиданным для человека его комплекции да еще в таком со¬
стоянии.
—	Погодите, хозяин,—взмолился повар.
—	Я тебе погожу! —взревел Коко, подступая к нему.—Это
ад подсыпал мне яд?
Все его огромное тело колыхалось, словно медуза.
—	Я?! Подсыпал хозяину яд? Помилуй боже! —воскликнул
повар, уклоняясь от увесистого кулака. И тут он прибег к са¬
мому верному средству доказать свою невиновность (очевидно,
телохранитель уже успел рассказать ему, в чем его обвиняют).
Он одним прыжком подскочил к столику, схватил чашку с кофе
и выпил ее до дна. Мгновенно воцарилась тишина. Все были в
недоумении.
—	Зачем бы я стал убивать хозяина? — сказал повар, обра¬
щаясь к уже поостывшим зрителям.— Что я, спятилГ что ли?
Да если бы я и впрямь рехнулся, я скорее бросился бы с об¬
рыва в море, чем травить своего господина!
Это звучало убедительно. Повар продолжал говорить, и та¬
инственная история с кофе наконец прояснилась. Сегодня
утром кончился импортный кофе, который всегда подавали ми¬
нистру, а новую бапку не успели купить. Поэтому повар сва¬
рил ему кофе местного производства, который он покупал в
ТОПе.
Во всей этой истории была смешная сторона, но ни один из
министров ее как будто не заметил. Словом ТОП — Товары оте¬
чественного производства — сокращенно называлась в народе
широко проводимая по всей стране кампания в целях содейст¬
вия сбыту продукции местной промышленности. Газеты, радио
и телевидение призывали каждого истинного сына своего оте¬
чества поддержать это важнейшее патриотическое начинание:
в нем ключ к экономической независимости, утверждали они,
без которой наша свобода, завоеванная такой дорогой ценой,—
пустой звук. По городам и селам разъезжали грузовики с ре¬
продукторами, из репродукторов лились бодрые рекламные пе¬
сенки, и под эту музыку с грузовиков распродавались товары.
Как раз эти-то грузовики, а не рекламируемая ими продукция,
получили у простых людей название ТОП. В таком вот ТОПе
повар и купил кофе, который чуть не стоил ему жизни.
Теперь, когда все благополучно разрешилось, мне стало не-
287

ловко за мистера Коко. Если б от меня зависело, я бы тотчас
ушел. Но Нанга принялся поддразнивать коллегу.
—	Оказывается, ты боишься смерти, Коко,—сказал он.—
Чуть что, и уже кричишь: «Ой, умираю] Умираю!» Точно скор¬
пион тебя укусил.	•	; :
Он обернулся ко мне, явно ожидая, что я посмеюсь с ним
за компанию, но я, поспешно отвел глаза и стал смотреть в
ОКНО.'- ' г -	'	,/ ; V,	- -
—	Да как не испугаться,—смущенно посмеиваясь, отвечал
Коко.— Сам небось напустил бы в штаны на моем месте.
—	Вот еще! Чего мне бояться? Что я, убил кого, что ли?
И они продолжали в том же духе. Я потихоньку потягивал
виски, избегая смотреть им в глаза, и думал, что при всей его
напускной храбрости Нанга сам перепугался до смерти — пото¬
му-то он так бесновался у телефона. И, пожалуй, боялся он не
за Коко, а за самого себя.	.	.	■
Разумеется, где уж тут было говорить о моей стипендии.
Домой мы ехали в полном молчаний. Один только раз' Нанга
обернулся ко мне и сказал:	■ г :
—	Если кто-нибудь захочет сделать тебя министром — беги
не оглядываясь.	гу
В этот вечер я ужинал с миссис Нанга и ее детьми — ми¬
нистр отправился в какое-то посольство на прием, а затем дол¬
жен был присутствовать на партийном собрании.
—	Жена министра, что жена ночного сторожа, если не
хуже,—сказала миссис Нанга, когда после ужина мы сели
смотреть телевизор.
Мы оба рассмеялись. В ее словах не прозвучало й тени не¬
довольства. Сразу было видно, что она непритязательная и верг
ная жена, готовая безропотно нести бремя, сопряженное с вы¬
соким положением мужа.
—	А как, должно быть, приятно бывать на дипломатических
приемах, встречаться со всякими знаменитостями,— с лукавым
простодушием заметил я.
—	Ну, что тут хорошего? — горячо возразила миссис Наня¬
та.— Пустые разговоры на пустой желудок. «Здравствуйте. Как
вы поживаете? Очень рад был с вами познакомиться».;Вранье,
все вранье.
Я от души рассмеялся и встал, сделав вид, будто меня заин¬
тересовали семейные фотографии на стенах. Спрашивая миссис
Нанга "то об одном, то о другом снимке, я постепенно подви¬
гался к фотографии^ стоявшей на радиоле,— эту карточку я
сразу заметил, как только вошел в дом. На ней была изоб-
2?8

ражена та самая девушка, которая приезжала с министром к
нам в Анату.
—	Это ваша сестра? — спросил я«
—	Нет. Это Эдна. Наша жена.
—	Ваша жена? Как так?
Миссис Нанга засмеялась.
—	Мы берем себе вторую жену — мне в помощь.
Всякий, кому вздумается ругать наших министров, перво-
наперво скажет, что у любого из них семь спален и семь вай-
ных комнат — по числу дней недели. Что касается меня, то
в эту первую ночь в доме министра мне было не до критики, я
был зачарован роскошью отведенных мне апартаментов. Когда
я улегся на мягкую двуспальную кровать, зажег лампу на ноч¬
ном столике и снова, уже в другом ракурсе, увидел прекрас¬
ную мебель, а через приоткрытую дверь — сверкающие стены
ванной и полотенца шириной с женскую шаль, я признался
себе, что, если б меня сейчас сделали министром, я бы при¬
ложил все усилия, чтобы остаться им на всю жизнь. Не правы
те, кто, забывая о человеческой природе, утверждают, что
людей вроде Нанги, которые из нищеты и безвестности вознес¬
лись на вершину богатства и славы, нетрудно уговорить отка¬
заться от всех благ и вернуться к своему изначальному состоя¬
нию.
Человека, который вымок под дождем, а затем обогрелся и
переоделся в сухое платье, куда труднее заставить снова выйти
под дождь, чем того, кто все время сидел в тепле. Вся беда
в том — я понял это тогда, лежа на кровати министра,— что
никто из нас еще не пожил в тепле достаточно долго, чтобы
набраться духу сказать: «К черту!» Все мы до вчерашнего дня
мокли под дождем. А потом кучка людей — самых ловких, са¬
мых удачливых, но далеко не самых достойных,—отчаянно
работая локтями, захватила единственное цриличное убежище,
оставленное нашими прежними властителями, и прочно обо¬
сновалась в нем, забаррикадировав все входы и выходы. Из-за
закрытых дверей эти люди через бесчисленные громкоговори¬
тели пытаются теперь уверить остальных в том, что мы выиг¬
рали первый этап борьбы и что теперь нам предстоит второй,
еще более важный — расширение нашего дома; для этого необ¬
ходима новая тактика, всем разногласиям отныне должен быть
положен конец, и народ должен сплотиться воедино, потому что
распри и склоки могут только расшатать и разрушить дом.
Ю № 3455
289

Надо ли говорить, что эти .возвышенные мысли не очень
долго занимали меня в ту ночь. Засыпая, я уже думал об Элси
и всю ночь напролет видел ее во сне.
Глава четвертая
Я легко сижу допоздна, но терпеть не могу рано вставать.
Наутро после приезда я еще спал крепким сном, как вдруг над
ухом у меня раздался голос министра. Я с трудом продрал глаза,
попытался улыбнуться и сказал:
—	Доброе утро.
—	Соня,— добродушно проворчал министр.—Ладно, лежи;
С дороги, верно, устал. Ну пока, я поехал в министерство.
В своей просторной белоснежной одежде он выглядел све¬
жим как огурчик. А ведь он, вернулся вчера в два часа ночи
или, вернее, уже сегодня. Меня разбудило ночью шуршание
гравия под колесами его машины, и я взглянул на часы, с ко¬
торыми никогда не расставался, забывая снимать их даже в ван¬
ной. Я лишь недавно купил эти часы и наивно верил в их гер¬
метичность. Теперь-то я знаю, чего она стоит. Но вернемся
к Нанге. Было что-то несообразное в том, что он ездит на
службу. Я никак не мог представить себе его за письменным
столом. Казалось, он был рожден, чтобы разъезжать, встречать¬
ся с людьми и очаровывать их. И тем не менее он ежедневно
ровно к восьми отправлялся в министерство.
За завтраком я узнал, что через три дня миссис Нанга уез¬
жает с детьми в Анату, и,это известие меня обрадовало, хотя
я уже успел искренне привязаться к ней. По ее словам, ми¬
нистр настаивал, чтобы детей хоть раз в год возили домой, в их
родную деревню.
—	Это очень разумно,-— сказал я.
—	Не то они совсем англичанами станут. Вы заметили, они
никогда не говорят на родном языке? Спроси их о чем-нибудь —
они ответят тебе по-английски. Малыш Мика обозвал мою мать
деревенщиной.
—	Какой ужас! — рассмеялся я, хотя смешного тут было
мало.
—	Само собой, я дала ему подзатыльник,— не без гордости
продолжала миссис Нанга.— А мать накинулась на ,меня: она
ведь не поняла, что он сказал.
—	Да, это хорошо, что вы время от времени вывозите де¬
тей в деревню. Когда же вы рассчитываете вернуться?
290

После рождества. Вы ведь знаете — отец Эдди в январе
едет в Америку.
Эдди был их старший сын.
Нетрудно понять, почему известие об отъезде миссис Нанга
так меня обрадовало: ни одна замужняя женщина, как бы сни¬
сходительна она ни была, не могла бы одобрить моего намере¬
ния привести к себе Элси. То, что в моем распоряжении была
изолированная комната, не меняло дела. И даже если бы мис¬
сис Нанга посмотрела на все сквозь пальцы, то сама Элси на¬
верняка бы на это не согласилась. Я по собственному опыту
знаю, что ни одна женщина, каких бы вольных взглядов она
ни придерживалась, не захочет, чтобы другая сочла ее безнрав¬
ственной. О проститутках я не говорю — я их не знаю.
Мой хозяин был из тех людей, которые всегда находятся в
гуще событий. Я обязан ему тем, что за время своего краткого
пребывания в его доме смог получить полное представление
о положении в стране. С того дня, когда я несколько лет назад
с тяжелым сердцем покинул заседание парламента, меня, как и
многих других моих соотечественников, не оставляла мысль,
что с нашей страной творится что-то неладное, хотя мы не суме¬
ли бы определить, что именно. Мы говорили, что страна остано¬
вилась в своем развитии и утратила руководящую роль, кото¬
рую, на наш взгляд, ей предназначено было играть на Афри¬
канском континенте. До нас доходили слухи о скандальных
аферах на высшем уровне, причем назывались баснословные
для нашей страны суммы. Но нам не за что было ухватиться —
недоставало реальных фактов. Теперь же, когда жизнь Наши,
можно сказать, протекала у меня на глазах, я словно прозрел.
Пелена спала с моих глаз,; и многие из открывшихся мне вещей
оказались не так страшны, как я полагал, другие превзошли
худшие из моих подозрений. Однако выводы —■ во всяком слу¬
чае, четкие выводы — я сделал значительно позже. А пока что
я лишь зачарованно следил за почти ритуальным поднятием
завесы. Точно так же я когда-то наблюдал закат над Килиманд¬
жаро и впервые в жизни увидел белоснежный купол между
расступившимися облаками. Это было захватывающее зрелище.
Я не воскликнул тотчас: «О! Вот она самая высокая гора
Африки!» или: «Это совсем не так грандиозно, как я ожидал!»
Все это пришло потом.
Уезжая в столицу, я не взял с собой никакого чтива, а биб¬
лиотека министра оказалась не совсем в моем вкусе. Главным
ее украшением была «Американская энциклопедия», за ней
следовали «Она» и «Айша, или Возвращение Ее» Райдера Хаг¬
10*
291

гарда, а также несколько книг Мэри Корелли и Берты Клей —
мне запомнилось одно название: «Скорбь сатаны». Это было,
собственно, все, если не считать всяких брошюр вроде «Как
произносить речи».
Полистав несколько томов «Энциклопедии», я внимательнее,
чем обычно, принялся изучать утренние газеты и — представьте
себе — убедился, какого удовольствия я себя ежедневно лишал!
В «Дейли кроникл», например, я обнаружил объявление:
«К СВЕДЕНИЮ НАСЕЛЕНИЯ
Согласно пункту 12 Постановления городского муниципали¬
тета от 1951 года:
1)	Все жильцы обязаны иметь в наличии бачки для нечи¬
стот. Размеры бачков и материал, из которого они должны быть
изготовлены, утверждаются главным инженером города.
2)	Количество таких бачков для каждого двора определяет¬
ся главным инженером. Самовольное увеличение уже имеюще¬
гося на каждом дворе числа бачков не разрешается».
Вот какими сюрпризами и контрастами богата наша славная
страна! Сидя в уютной гостиной великолепного особняка с семью
ванными комнатами и семью сверкающими белизной унитазами
с бесшумным спуском, я читал в столичной газете постановле¬
ние о бачках для нечистот!
Большую часть моей жизни (за исключением тех лет, что я
провел в университете, где я впервые увидел современную убор¬
ную) мне приходилось пользоваться отхожими местами с вы¬
гребной ямой — такое заведение было и у нас дома, в Анате.
Что и говорить, это не бог весть какая роскошь, но при жела¬
нии подобные уборные можно содержать в чистоте и порядке.
А вот бачки совсем другое дело. Я познакомился с таким бач¬
ком двенадцатилетним подростком, когда попал в услужение
в семью своей замужней сводной сестры, жившей в маленьком
торговом городке Джилиджили. Тот год был самым омерзи¬
тельным годом в моей жизни. Бак внушал мне такое отвраще¬
ние, что я порой сутками не освобождал кишечник. А потом
забастовали ассенизаторы. Забастовка продолжалась целую не¬
делю, и всю эту неделю я почти ничего не ел. Как говорили
местные жители, город можно было «учуять» за десять миль.
Единственным моим развлечением в Джилиджили была ноч¬
ная охота на крыс. Семья занимала две комнаты в большом
доме под железной крышей, с земляным полом и земляными
292

стенами. Сестра с мужем и двое малышей спали в одной ком¬
нате, а мы, трое мальчишек,— в другой, где стояли мешки с ри¬
сом, фасолью и прочими продуктами и где, конечно, водились
крысы.
Крысы прорыли ходы в полу и по вечерам, когда мы сидели
вокруг очага на кухне, вылезали полакомиться нашими запа¬
сами. С ними ничего нельзя было поделать, потому что, как
только в комнату входили с лампой, они шмыгали в свои норы.
Мы пытались ловить их железными канканами, используя в ка¬
честве приманки кусочки сушеной рыбы. Двух-трех нам удалось
поймать, но зато другие стали осторожнее и уже не прикаса¬
лись к приманке.
Тогда мы решили устроить на них охоту. Кто-нибудь из нас
на цыпочках в темноте прокрадывался в комнату и затыкал
норы тряпками, а остальные, вооружившись тем временем пал¬
ками, дожидались за дверью. Через некоторое время они вры¬
вались в комнату, захлопывали дверь, и начиналось побоище.
Этот способ действовал безотказно. Самых маленьких крыс мы,
как правило, не трогали — оставляли на будущее. Теперь мне
казалось, что это было сто лет назад.
Нанта вернулся домой к ленчу часа в два, и по его лицу
было видно, что он чем-то озабочен. Он поздоровался со мной
тепло, но как бы вскользь и тут же направился к телефону зво¬
нить одному из своих коллег — министру общественных работ,
как я вскоре догадался.
Их разговор был мне мало понятен, тем более что я слышал
только одного из собеседников. Мой хозяин очень волновался
из-за какой-то дороги, которую нужно заасфальтировать до сле¬
дующих выборов. Он назвал сумму в двести тысяч фунтов.
И тут я с удивлением услышал, как он сказал:
—	Послушай, Т. К., мы ведь решили, что дорогу нужно
асфальтировать. К чему же вся эта канитель? Какой еще экс¬
перт? На что тебе мнение эксперта? Ты прекрасно понимаешь,
что нашим соплякам нельзя доверять. Я всегда говорил, что луч¬
ше иметь дело с европейцами. Что?.. Плевать тебе на прессу!
Я позабочусь, чтобы это не попало в газеты...
Положив трубку, он буркнул:
—	Дурак,— и обернулся ко мне.— Это член парламента
Т. К. Кобино. Невероятно глуп. Кабинет еще в январе постано¬
вил закончить дорогу от Джилиджили до Анаты, а этот болван
все тянет и тянет, и только потому, что это не в его избира¬
тельном округе. Будь дорога в его округе, он не стал бы слу¬
шать никаких экспертов. Да и кто этот эксперт? Мальчишка
293

из его же деревни, которого мы сами в прошлом году продви¬
нули. Теперь он утверждает, что нужно подождать сухого се¬
зона — ему, видите ли, угодно взять пробы почвы. Ишь ты, ка¬
кой червь выискался! — При этих словах я засмеялся.— Слы¬
шал ты когда-нибудь что-либо подобное? — продолжал Нанга.—
Первую дорогу асфальтируем, что ли? Надеюсь, теперь тебе
понятно, почему я утверждаю, что народ у нас завистливый и
привык думать только о себе?
Впоследствии я выяснил кучу подробностей об этой дороге,
которая, кстати сказать, проходит через мою деревню Уруа.
Но тогда я отнесся сочувственно к планам Нанги, хотя и не
разделял его пренебрежения к экспертам. Впрочем, Нанга уве¬
рял, что этому парню никто и не поручал проводить экспертизу.
Он еще долго говорил на эту тему, без конца повторял одно и
то же, но одну новость я все же узнал: он заказал десять рос¬
кошных автобусов, которые начнут курсировать по этой дороге,
как только ее заасфальтируют. Каждый автобус стоил шесть
тысяч фунтов. Таким образом, у него были две веские причины
торопиться с асфальтированием — предстоящие выборы и авто¬
бусы, которые ожидались со дня на день.
— У меня, конечно, нет шестидесяти тысяч в банке,— по¬
спешил оговориться он.—Я получил безвозвратную ссуду от
«Бритиш амальгамейтед».
Тогда я еще не понимал толком, что значит безвозвратная
ссуда, и подумал, что он получит автобусы как безвозмездный
дар или что-то в этом роде — в то время от «Бритиш амальга¬
мейтед» всего можно было ожидать.
На ленч нам подали пюре из батата, и после плотной еды
меня стало клонить ко сну. Я всегда был не прочь вздремнуть
днем, но в доме Нанги, где события, казалось, спешили опере¬
дить одно другое, это было бы не только неловко, а прямо-таки
неприлично. Почему, думал я, Нанга может лечь в два часа
ночи, к восьми утра уже быть в министерстве и вернуться до¬
мой в два часа дня свеженький как огурчик, а я, совсем еще
мальчишка по сравнению с ним, не могу отказаться от дневного
отдыха? И я остался сидеть в кресле, мужественно борясь со
сном, пока мой хозяин обсуждал с женой ее поездку. Миссис
Нанга спросила супруга, нашел ли он себе повара на время ее
отсутствия, и он ответил, что ему обещали прислать сегодня
двух-трех человек на выбор. Тут только я сообразил, что у них
нет повара — они обходились одним слугой, и я с удивлением
подумал: как же они устраивают званые обеды?
За окном послышался шум подъехавшей машины, и через
294

некоторое время в комнату впорхнула молодая американская
пара. Вернее, впорхнула жена, а муж шел следом за ней.
—	Привет, Мика! Привет, Маргарет! — воскликнула амери¬
канка.
■ Привет, Джин, привет Джон,— отвечал министр.
Я был поражен. Американцы выглядели не старше меня и
все же имели дерзость называть Нангу просто по имени, как
его давным-давно никто не называл. Но больше всего меня по¬
разило, как принял это сам Напга. Я с тревогой взглянул на
него, ожидая увидеть искаженное гневом лицо. Ничего подоб¬
ного. «Привет, Джин, привет Джон»,— любезно ответил он, и
это было уму непостижимо. Совершенно уверен, что, если
бы я или другой африканец назвал его Мика, он бы просто
взбесился. Впрочем, в этом, наверное, не было ничего удиви¬
тельного: все мы сносили от белых то, чего не спустили бы
своим.
Миссис Нанга — я только теперь впервые узнал ее имя,—
как видно, не разделяла радости мужа.
—	Привет, привет,—сказала она и почти тотчас же напра¬
вилась к двери.
Пока Джин беззастенчиво заигрывала с Микой, я пустился
в серьезный разговор с ее мужем —он оказался одним из экс¬
пертов, консультировавших наше правительство по вопросу о
том, как укрепить наш престиж в Америке. Он производил
впечатление человека уравновешенного и, как мне показалось,
несколько побаивался своей красивой и развязной жены. Одна¬
ко оба они, каждый в своем роде, без сомнения, были отлич¬
ными дипломатами. Когда мы коснулись наконец неизбежной
темы — кстати сказать, не по моей инициативе,— Джон проявил
необычайное красноречие.
—	Как и в любой стране, у нас есть свои больные вопро¬
сы,—сказал он. — Не стану отрицать, некоторые из моих сооте¬
чественников поразительно узколобы. Но кое-чего мы все же
добились. Этого недостаточно, но прогресс налицо.
Он привел некоторые факты и цифры, которых я не запо¬
мнил. Помню только, он сказал, что линчевание — изначально
явление не расового порядка и что до какого-то года, кажется
до 1875, было больше случаев линчевания белых, чем негров.
И еще что за пять лет последнего десятилетия линчеваний не
было совсем, он не сказал—«за последние пять лет».
—	Так что видите, мистер... Простите, я не расслышал, как
вас зовут.
—	О дили.
295

—	Одили... Красивое имя. Можно, я буду называть вас по
имени?
—	Валяйте,— фамильярно, совсем на американский манер,
ответил я.
—	А меня зовите просто Джон. По-моему, нам не к чему ве¬
личать друг друга «мистер», как англичане.
—	По-моему, тоже,— согласился я.
—	Так вот,—продолжал он,—мы далеки от совершенства
и сами это знаем. Но за последние годы мы так шагнули впе¬
ред, что я не вижу причин отчаиваться. Главное — продолжать
в том же духе. Мы не должны сбавлять ходу и не должны снова
прозевать момент, когда надо повернуть переключатель...
Я еще смаковал этот необычный и, как мне казалось, вели¬
колепный технический образ, когда голос Джона, звучавший
словно издалека, вывел меня из задумчивости. Джон сказал
поразительную вещь. Не берусь опровергать его утверждение:
для этого я недостаточно знаком с историей.
—	Америка,— сказал Джон,— быть может, и не идеальная
страна, но не забывайте, что мы единственная великая держава
за всю историю человечества, которая, будучи достаточно силь¬
на, чтобы завоевывать другие государства, не сделала этого.
Должно быть, вид у меня был весьма озадаченный; смысл
сказанного не сразу дошел до меня. Я только подумал, что,
вероятно, когда-то, очень давно, какая-нибудь забытая богом
страна уже имела случай проявить такое редкостное велико¬
душие.
—	Да,— продолжал Джон,— в сорок пятом году мы могли
покорить Россию, сбросив одну атомную бомбу на Москву, дру¬
гую на Ленинград. Но мы этого не сделали. Почему? Не спра¬
шивайте меня — я и сам не знаю. Вероятно, мы очень наивны.
Мы все еще верим в такие старомодные понятия, как свобода
и право каждого человека решать свою собственную судьбу.
Американцы никогда не любили вмешиваться в чужие дела...
В этот момент в дверь постучали, и вошел молодой человек
в шортах и накрахмаленной белой рубашке. Это был повар,
явившийся предложить свои услуги.
—	Что же ты умеешь готовить? — спросил Нанга, про¬
сматривая протянутую ему пачку рекомендательных писем,
скорее всего поддельных.
—	Всякую европейскую еду: бифштекс, паштет из почек,
пури из кур, рагу, омлет...
—	А африканскую не умеешь?
—	Нет, не умею,— признался он.— Не хочу врать господину.
296

—	Так что же ты ешь дома? — спросил я, выведенный из
себя этим идиотом.
—	Что я ем дома? — переспросил он.— Что все едят, то и я.
—	У вас что, не едят дома африканских блюд?
—	Нет, почему же,— ответил повар.— Но ведь дома-то го¬
товлю не я. Дома готовит моя жена.
Тут всю злость с меня как рукой сняло, и мы с министром
дружно расхохотались. Ободренный нашим смехом, повар про¬
должал:
—	Разве станет женатый человек торчать на кухне и стря¬
пать эгуси? Это уж совсем надо стыд потерять.
Мы охотно с ним согласились, но места он не получил: Нан-
га предпочитал эгуси какому-то неизвестному «пури из кур».
Впрочем, повара нетрудно было понять: ограничиваясь приго¬
товлением исключительно" чужеземных блюд, мужчина может
тешить себя иллюзией, что он вовсе не занимается такой сугубо
женской работой, как стряпня.
Глава пятая
Американцы пригласили министра и меня на обед в суб¬
боту, когда уезжала миссис Нанга. Однако Джону пришлось
неожиданно вылететь в Абаку — он должен был присутство¬
вать на открытии цементного завода, построенного с участием
американского капитала. В субботу днем Джин позвонила и
сказала, что обед все равно состоится. Министр обещал быть.
Но около семи часов прикатила весьма независимого вида
молодая особа и нарушила все наши планы. Нанга представил
ее: миссис Акило, адвокат. Она приехала из другого города, за
восемьдесят миль от столицы. По ее словам, она даже не успела
остановиться в гостинице и смыть с себя дорожную пыль. На
мой взгляд, дорожная пыль нисколько не портила ее красоты,
и я вспомнил деревенскую пословицу-шутку о женщине, кото¬
рая в ответ на похвалу ее дочери сказала: «Вы ее еще не ви¬
дели; вот когда она помоется...»
—	Вы занимаетесь частной практикой? — спросил я миссис
Акило, когда министра вызвали к телефону.
—	Да, у нас с мужем общая практика.	*
—	Ах, вот как, он тоже адвокат?
—	Да, у нас своя контора.
Должен признаться, что ее уверенная манера держаться
внушала мне некоторую робость. Судя по ее выговору, она
провела детство в Англии. Однако робость моя скоро прошла.
297

В конце концов, сказал я себе, она, наверное, сегодня ночью
будет спать с Нангой, а уж он-то образованностью не блещет.
—	Послушайте, Агнесса, почему бы вам не устроиться в
комнате моей жены? Зачем зря выбрасывать деньги? — сказал
Нанга, закончив телефонный разговор.—Как раз сегодня она
уехала в деревню.
Его английское произцошение улучшалось буквально на гла¬
зах — он подлаживался к своей гостье. Меня бы это даже тро¬
нуло, если б я не понимал, что он валяет дурака.
—	Спасибо, М. И., но я думаю, мне лучше остановиться в
«Интернэшнл». Почему бы вам не заехать за мной? Мы бы
где-нибудь пообедали.
—	Охотно. В котором часу?
—	Часов в восемь — я должна еще принять ванну и при*
лечь на минутку.	*
Естественно, я начал опасаться, что мне придется провести
субботний вечер одному в пустом особняке с семью спальнями.
Казалось, мой хозяин совсем забыл про обед, на который мы
были приглашены. Но он не забыл. Как только миссис Акило
уехала, он сказал, что завезет меня к Джин, а после обеда
Джин сама доставит меня обратно.
—	Агнесса — это «Она», а «Ей» нельзя не повиноваться,--*
процитировал Нанга.
Интересно, подумал я, станет ли он цитировать Райдера
Хаггарда или кого там еще, кто написал эти замечательные
слова, когда будет объясняться с Джин; но он сказал ей, что
у него срочное дело. Само собой, Джин была ужасно разочаро¬
вана. Тем не менее она со свойственной ей экспансивностью
выразила готовность отвезти меня домой или попросить об этом
кого-нибудь из гостей.
Вечер у Джин миссис Нанга, вероятно, отнесла бы к катего¬
рии «пустых разговоров на пустой желудок». Однако разговоры
были не лишены интереса. Джин завела ,речь о Нанге. Никогда
не знаешь, чего от него ждать, восторженно заявила она, и в
этом, если не говорить о красоте, главный секрет его обаяния.
—	Его спрашивают, придет ли он на обед, он отвечает:
«Попытаюсь».
—	Какая прелесть! — сказала пожилая дама, по-видимому
англичанка, слегка наклоняя голову в мою сторону.— Обояшю
здешний английский язык.
—	«Попытаюсь»,—продолжала Джин,— может означать все
что угодно: либо он не придет совсем — вот как сегодня, либо
явится с тремя друзьями.
298

—	Как интересно,— снова сказала англичанка, и только те¬
перь мне послышались в ее голосе саркастические нотки.
Кроме Джин и меня, за столом были еще пять человек: анг¬
личанка с мужем, пожилой американский негр, писавший книгу
о нашей стране, и двое белых американцев — муж и жена.
На обед была курица с рисом и земляными орехами —
слишком тяжелая пища для такого позднего часа. Но сладкое
мне понравилось — возможно, потому, что я еще ни разу такого
не пробовал. Не помню уж, как оно называлось. Кофе я пить
не стал, вечером я пью его очень редко —когда надо работать
допоздна.
Беседа, как я уже сказал, была небезынтересна. Моя бли¬
зость с министром придавала всему, что я говорил, особый вес
в глазах гостей и хозяйки. Не знаю, как на других, но на меня
сознание, что к моим словам прислушиваются, всегда действует
магически —я начинаю говорить дельные вещи. Так и теперь.
Речь зашла о восприятии искусства, и я высказал, как мне ка¬
жется, одно весьма существенное соображение.
Совсем недавно на площади в столице была установлена
огромная деревянная скульптура, изображающая божество, ра¬
боты одного из наших известнейших мастеров. Я еще не видел
ее, но много читал о ней в газетах. Скульптура так нашумела,
что скоро стало модным ругать ее и обвинять автора в отходе
от африканских традиций. Присутствовавший на обеде англича¬
нин утверждал, что ей чего-то недостает.
—	На днях,— рассказывал он,— я проезжал мимо и имел
удовольствие видеть, как какая-то старуха, вне себя от ярости,
грозила ей кулаком...
—	Это любопытно,—заметил кто-то.
—	Я бы сказал, это больше, чем любопытно,— возразил анг¬
личанин.— Старая женщина, невежественная язычница, быть
может, сама поклоняющаяся этому божеству, вправе судить... не
то что наш просвещенный друг, обучавшийся в европейских
академиях художеств.
—	Вот именно.
И тут меня словно осенило.
—	Вы сказали, она грозила кулаком? — переспросил я.—
В таком случае вы заблуждаетесь. У нас показывают кулак,
когда за человеком или предметом признают могущество и хо¬
тят оказать ему уважение и почет.
Так оно и есть на самом деле. Впоследствии мне случилось
встретить у другого критика ту же, на мой взгляд, непрости¬
тельную ошибку: он приписывал жестам и мимике африканца
299

значение и смысл, которые они имеют для человека европей¬
ской культуры. Этот критик, француз, в статье об африканском
искусстве, опубликованной в одном местном журнале, писал
о знаменитой священной маске: «Обратите внимание на эти
полуприкрытые веки, напряженно сдвинутые брови, в болез¬
ненном экстазе сжатый рот...»
Это была чушь. Маска не выражала никаких иных чувств,
кроме величественного равнодушия и презрения к людям. Если
бы повстречавшаяся мне африканка глянула на меня так, я не
усомнился бы в значении ее взгляда.
Однако вернемся к обеду у Джин. Положив на обе лопатки
знатока искусства, я страшно вырос в глазах присутствую¬
щих. Я перестал быть для них просто человеком, который гос¬
тит у министра культуры. Супруги-американцы, особенно жена,
буквально ловили каждое мое слово. Их интересовало, учился
ли я в Англии, в какой области специализировался в универ¬
ситете, что преподаю в школе, бывал ли я в Соединенных
Штатах, что я думаю об американцах, и так далее и тому по¬
добное.
Однако самую забавную историю в этот вечер рассказал не¬
гритянский писатель. Однажды он завтракал в отеле «Интер¬
нэшнл» — как известно, это своего рода международная биржа,
где нашему народу сбывают все виды иностранных товаров, от
тракторов до политических доктрин. К нему подошел белый
американец и учтиво спросил:
—	Можно подсесть к вам, сэр?
—	Конечно,— ответил негр.
—	Как вы относитесь к «Корпусу мира»?
—	Ничего не имею против. Одна из моих дочерей состоит
в нем.
—	Так вы американец?
—	Ну да. Я приехал из-за океана*..
Это было бесподобно. Я словно воочию увидел, как америка¬
нец, поспешно извинившись, вскочил и начал: рыскать между
столиками в поисках подлинных африканцев.
После обеда негритянский писатель вызвался подвезти меня,
чтобы не затруднять Джин, но она, к моему удовольствию, не
захотела об этом и слышать: она обещала министру доставить
меня целым и невредимым, да и сама она не прочь провет¬
риться перед сном.
Когда все гости ушли — почти одновременно,— Джин, зало^
жив руки за голову и лениво потягиваясь, сказала:
—	Пожалуй, и нам пора...
300

—	Но ведь мы с вами и словом не успели перекинуться,—
возразил я.
Джин подошла к проигрывателю* поставила долгоиграющую
пластинку с негритянским джазом, и мы стали танцевать. Надо
сказать, что негритянский танец выходил у нее неплохо, разве
что, как все иностранки, помешанные на африканских ритмах,
она несколько преувеличенно работала животом. Не то чтобы
мне это не нравилось — как раз наоборот. Я просто хочу поде¬
литься своими наблюдениями. Речь идет о том, как нас себе
представляют другие народы, и должен сказать, что во многом
виноваты мы сами. Помню, с каким возмущением мы смотрели
в университете фильм, выпущенный соседним африканским
государством и демонстрируемый за границей под маркой афри¬
канского балета: на экране молоденькие негритянки трясли
грудями и виляли бедрами. Очень может быть, что Джин видела
этот фильм в Америке. Во всяком случае, ее манера танцевать,
по-своему приятная и привлекательная, имела мало общего с
настоящим африканским танцем, который, хотя и заключает
в себе тот же смысл, выражает его не столь грубо и прямоли¬
нейно.
Не помню, протанцевали ли мы до конца хотя бы один та¬
нец — очень сомневаюсь. Помню только, как на ночном столике
возле кровати вдруг зазвонил телефон. Если б кто-нибудь про¬
крался в темноте по лестнице и всадил мне в спину нож, я и
тогда бы испугался не больше.
Джин сняла трубку и назвала свое имя. Говорила она с та¬
ким спокойствием и непринужденностью, словно только что при¬
няла святое причастие и вернулась на свое место в церкви.
—	Привет, Элси,— сказала она.— Ну что за церемонии...
Очень рада, что ты осталась довольна... Все в порядке, я отвезла
его домой. Только сейчас вернулась...
Повесив трубку, она в сердцах обозвала Элси «тварью». Мы
оба расхохотались.
—	Это Элси Джексон — американка. Знаешь, для чего она
звонила? Чтобы узнать, здесь ли ты!
—	Ты думаешь, она догадалась?
—	Едва ли, а впрочем, мне плевать...
Позднее, много позднее, мы рука об руку спустились на кух¬
ню, и Джин сварила кофе. В данном случае, это было как нель¬
зя более кстати.
—	Для женщины секс означает нечто гораздо большее, чем
для мужчины,— задумчиво проговорила Джин, помешивая ло¬
жечкой кофе.
301

.. — Ты так думаешь?
—	Конечно. Ведь все происходит у нее внутри, и она вос¬
принимает мужчину намного сильнее, чем он ее.
Мне хотелось сказать ей, чтобы она помолчала, но мы еще
были слишком мало знакомы. Я терпеть не могу болтовни
постфактум. Лучше всего молча пить кофе, курить или
сидеть просто так. А уж если хочется поболтать — можно
выбрать какую-нибудь постороннюю тему. Дрлжно быть,
Джин почувствовала мое настроение — она была далеко не
глупа.
Около половины второго я заметил, как она зевнула украд¬
кой.
—	Ну что ж, пожалуй, мне пора,— сказал я, вставая.—
Мне очень жаль вытаскивать тебя из дому среди ночи.
—	Да ты прямо как англичанин! — с негодованием восклик¬
нула Джин.
Я не видел ничего специфически английского в том, что я
сказал, и не понимал, что ее так рассердило, но предпочел
не возражать. Ища ключи от машины, она спросила, хочу
ли я сразу ехать к себе или не прочь прокатиться с ней по
городу.
—	Ночью город изумительно хорош,—сказала она*
—	Но ведь ты, наверно, устала?
—	Нисколько.
Надо отдать ей справедливость, город она знала отлично —
от современных, дышащих свежестью прибрежных улиц до его
вонючего, гнилостного чрева.
—	Как долго вы с мужем живете у нас в стране? — спросил
я с нескрываемым восхищением.
—	Одиннадцать месяцев. Когда город тебе но душе, с ним
быстро знакомишься.
Проехав по широким, хорошо освещенным улицам, на¬
званным в честь наших известных политических деятелей, мы
свернули в мрачные переулки, носящие имена всякой безвест¬
ной мелюзги. Даже самым незначительным членам городско¬
го муниципалитета (Джин, похоже, знала всех наперечет)
были отведены свои улочки — одна, помнится, называлась ули¬
ца Стивена Авандо. Побывав в этих темных закоулках,
я мог убедиться — если бы меня вообще требовалось убеж¬
дать,— сколь животрепещущий вопрос был поднят в объявле¬
нии городского муниципалитета, опубликованном в утренних
газетах.
Я никак не мог решить, действительно ли Джин нравилось
302

ездить по всем этим местам, как она уверяла, или у нее была
на то своя тайная причина; быть может, ей хотелось, чтобы мне
стало стыдно за столицу моей страны. От нее можно было этого
ожидать — уж очень она была не проста.
Наконец мы вернулись в приличные, богатые кварталы го¬
рода.
—	Вот эти десять домов принадлежат министру обществен¬
ных работ,—сказала Джин.—Они сдаются различным посоль¬
ствам за три тысячи в год каждый.
Ну и что? — подумал я про себя. Возможно, так оно и есть,
но не тебе нас судить. Предоставь это нам и не примазывайся
к нашему делу — ты только оскверняешь его.
—	А вот это уже вторая улица Нанги,— сказал я вслух, ука¬
зывая налево.
—	Нет, та, около фонтана, называлась проспект Нанги,—
возразила Джин, и мы оба расхохотались — уже снова друзья.—
Я не уверена, что нет еще и шоссе Нанги. Площадь есть.
Тут меня снова передернуло. Кто она такая, чтобы так вы¬
сокомерно смеяться над нами! Что она о себе воображает! Уж
наверное, могла бы и у себя на родине найти, над чем посмеять¬
ся. Или поплакать, если это ей больше нравится.
—	Не могу понять,— продолжала она, явно не замечая моего
молчаливого негодования,— почему у вас не называют улиц
в честь исторических деятелей или событий, как во Франции и
других странах,— ну, например, в честь вашей борьбы за неза¬
висимость?
—	Потому что мы не во Франции, а в Африке! —раздра¬
женно ответил я, но она явно приняла мои слова за горькую
иронию и снова рассмеялась. На самом же деле я просто хотел
повежливее послать ее к черту. Мне казалось, что я понял
теперь, почему ей так нравится разъезжать по нашим трущо¬
бам. Должно быть, она сделала уже сотни снимков и рассылает
их всем друзьям и знакомым. А, кстати, у себя на родине захо¬
тела бы эта поклонница Африки оказаться в одной компании
с чернокожим?
—	Когда ты ждешь Джона домой? — спросил я, кипя от
злости.
—	В среду, а что?
—	Я подумал, не встретиться ли нам еще раз?
—	А тебе бы хотелось?
—	Ну да!
—	Что ж, я позвоню тебе завтра, идет?

Глава шестая
Всякий, кто хоть сколько-нибудь внимательно следил за
моим рассказом, вероятно, подумает: а что же Элси, из-за ко¬
торой я, собственно, и приехал в столицу? Так вот, я написал
ей сразу по приезде и в субботу утром наведался к ней в боль¬
ницу. Элси спала после ночного дежурства, и ее пришлось раз¬
будить, поэтому мой первый визит к ней был очень кратким.
Но, собственно, я и приезжал-то только затем, чтобы условить¬
ся, что она проведет у меня два свободных дня, которые пола¬
гаются ей за ночное дежурство, и захватит с собой свою прия¬
тельницу — для Нанги, хотя прямо об этом не говорилось.
В нашей стране шикарная американская машина с шофером
в белоснежной форме и развевающимся министерским флажком
пройдет сквозь игольное ушко. Привратник у ворот больницы
поспешно поднял железную перекладину и отдал честь. Я кив¬
нул пожилому санитару, и он бросился к машине с таким про¬
ворством, будто сразу скинул десяток годков. Вопреки всем
правилам меня впустили в помещение для больничных сестер
и разбудили Элси.
Вид у Элси был заспанный, но она так обрадовалась моему
приходу, что мне захотелось, отброрив благоразумие, остаться
у нее подольше. Платок, которым она повязалась, съехал ей на
глаза и закрывал уши. Но, несмотря на это и на опухшие от
сна глаза, она была мне желанна, как всегда. Она тут же за¬
суетилась — это было так на нее похоже,— собралась куда-то
бежать за выпивкой и закуской, но я решительно отказался.
Я уже встал и хотел уйти, когда вошла ее подруга. Очевид¬
но, она была не так уверена в своей красоте, как Элси, и за¬
держалась, чтобы привести себя в порядок. Элси уверяла, что
уже знакомила нас на студенческой вечеринке, но я, хоть убей,
не мог вспомнить. Она была смазливенькая, с остреньким ли¬
чиком и очень похожа на болтливую птицу-ткача; я подумал,
что, верно, и она так же болтлива, как ее пернатый двойник,
однако за все время она не сказала почти ни слова и, когда
я уходил, даже не вышла с Элси проводить меня до машины.
Странно, подумалось мне, она нелюбопытна, это так не похоже
на наших женщин.
Мы с Элси пошли к машине, и я в шутку заметил:
—	Как бы Нанга не захотел махнуться.
—	Чего-чего? — удивилась Элси.
Я понял, что она впервые слышит это слово, и объяснил ей,
что оно значит. Мы оба рассмеялись.
304

—	Обмена не потребуется,— лукаво заметила Элси,— Она
красивее меня.
И мы рассмеялись вновь.
—	Если ты напрашиваешься на комплимент, то ты его не
дождешься,—ответил я и нагнулся, чтобы сесть в машину —
шофер распахнул дверцу, как только я вышел из здания боль¬
ницы.— Да, кстати,—сказал я и снова выпрямился,— недав¬
но на вечеринке я познакомился с американкой, ее тоже
зовут Элси. Всякий раз, когда я слышал ее имя, я вспоминал
о тебе.
—	Какая еще такая Элси? Увидишь ее, скажи, что у тебя
есть только одна Элси! Ну и хорош же ты, нечего сказать!
Не успел приехать, как уже обзавелся второй Элси! Смотри
у меня!
—	Спокойно,— сказал я,— что особенного в том, что я по¬
встречался на вечеринке с твоей тезкой?
Признаться, мне льстило, что Элси ревнует. Я уже хотел
было сказать, что та, другая, Элси и в подметки ей не годится,
но вовремя удержался —из чисто тактических соображений,
Я только заметил, что, вздумай я завести себе еще одну под¬
ружку, я бы выбрал девушку с другим именем, хотя бы для
того, чтобы их не путать.
—	Ври больше,— рассмеялась Элси, и на щеках у нее обо¬
значились ямочки.— Будь у тебя десяток Элси, тебе все было бы
мало — по глазам видно.
—	Глупости! Что мне это имя — амулет какой, что ли?
—	Кто тебя знает! — пожала плечами Элси.
—	Ты знаешь.
Шофер захлопнул дверцу машины, недвусмысленно давая
понять, чтобы я поторопился. Но я решил не обращать на него
внимания.
—	Как называется эта машина? — спросила Элси.
—	«Кадиллак».
—	Так это и есть знаменитый «кадиллак»? Первый раз
вижу! — совсем по-детски обрадовалась Элси.— Вот так маши¬
на! Ой-ой! От такой жизни и в рай не захочется!
—	Как сказать, роднйя. Человеку всегда мало того, что у
него есть.
Я сам открыл дверцу и сел в машину.
—	Так я приеду за тобой в четверг ровно в четыре,— ска¬
зал я на прощанье.— А теперь иди досыпай, дорогая.
Я, как вельможа, откинулся на спинку сиденья. Элси махала
рукой, пока машина не скрылась за поворотом дороги.
305

В четверг в шесть часов вечера Нанга должен был открывать
первую выставку произведений наших отечественных писа¬
телей. Для меня выставка представляла особый интерес, по¬
скольку я сам намеревался написать роман — о тех временах,
когда в нашем краю впервые появились белые.
Около половины третьего министр явился домой к ленчу,
захватив с собой приготовленную для него речь. По его словам,
за весь день у него не было свободной минуты заглянуть в нее,
и я полагал, что уж теперь-то он сядет и наскоро пробежит ее,
но он положил папку с речью на полку и принялся расспраши¬
вать меня о «нашей» предстоящей поездке в больницу. Я очень
удивился: до этой минуты мне — да, наверное, и самому Нан-
ге — в голову не приходило, что он поедет со мной.
—	Надеюсь, к нашему приезду они будут готовы,— ска¬
зал он.
—	Да, я предупредил Элси, что в шесть мы должны быть
в другом месте.
—	Послушай, Одили, у тебя серьезные намерения относи¬
тельно Элси?
—	Вы хотите сказать, собираюсь ли я на ней жениться?
Господи боже, конечно, нет.
Хоть я и вправду не собирался жениться на Элси, с моей
стороны не хорошо было так говорить о ней. Но мы с Нангой
уже успели поделиться друг с другом своими любовными побе¬
дами, и мне оставалось только выдерживать взятый тон и от¬
зываться пренебрежительно о женщинах вообще. Я даже рас¬
сказал Нанге о своем первом знакомстве с Элси — разумеется,
не называя ее имени. Но на каждую мою историю у министра
было наготове не меньше пяти...
Я был не очень-то доволен, что Нанга собирается ехать со
мной в больницу; лучше бы он остался дома и почитал свою
речь, но я сильно подозревал, что он забыл о ней, а потому мне
казалось, что ради его же блага не мешало бы напомнить ему.
Я стал обдумывать, как завести об этом разговор, не слишком
выдавая себя.
—	Мне бы очень хотелось помочь вам отредактировать вашу
речь,— сказал я,— но я не могу читать в машине.
—	Ах, речь,—устало отозвался он.—Это пустяки. Я покон¬
чу с ней за десять минут. Знать бы заранее, послал бы вместо
себя своего секретаря. Ну да ладно. Говорить мне не привы¬
кать: сперва школа, потом политика — только и делаю, что язы¬
ком мелю.
306

Собственно, я и сам не знал, почему мне хотелось поехать
одному. Правда, я уже заранее рисовал себе, как все произой¬
дет, но в конце концов это было не так уж важно и никто не
остался бы внакладе, если бы что-то изменилось. Было бы не¬
дурно, например, устроиться в машине на заднем сиденье с
двумя девчонками по бокам. Ну, а теперь придется сесть рядом
с шофером. Впрочем, может, и Элси уместится впереди — ме¬
ста хватит, а министр пусть располагается сзади и поближе
познакомится со своей девушкой.
Однако все мои расчеты рухнули. Подруга Элси — ее имя
выскочило у меня из головы — внезапно заболела и не могла
поехать с нами. Я был страшно разочарован и даже рассержен,
хоть Элси и клялась, что подруга действительно больна.
К счастью, Нанга не принял это известие близко к сердцу, что
было вполне естественно для человека, всегда имеющего к своим
услугам сколько угодно женщин.
Когда, усадив Элси между собой, мы возвращались в город,
он, помнится, раза два или три повторил, что завтра предстоит
очень важное заседание кабинета министров, которое может
продлиться всю ночь, а поэтому ему надо сегодня как следует
выспаться. Сперва я подумал, что Нанга просто важничает пе¬
ред Элси, но потом решил, что со свойственной ему грубоватой
откровенностью он дает нам понять, чтобы мы не стеснялись,
он не станет мешать. Чтобы выразить свою признательность, я
начал объяснять Элси, как мало времени у него остается для
себя и семьи.
—	Если тебя захотят сделать министром,— подхватил Нап-
га,—* не соглашайся. Плохая это жизнь.
—	«Короны бремя клонит выю»,—заметила Элси.
—	Что верно, то верно.
—	Я, кажется, уже говорил тебе, что сегодня в шесть ми¬
стер Нанга открывает книжную выставку? — спросил я.
—	Книжную выставку? Это еще что за штука?
—	А кто его знает, я сам впервые слышу. Но мне говорят:
раз ты министр культуры, ты обязан там быть. Не отказывать¬
ся же. Все порядочные люди сидят себе сейчас дома, а я дол¬
жен в такую жарищу что-то молоть. Беда, да и только.
Мы все расхохотались, и шофер тоже — я видел его. лицо в
зеркале. Так мы шутили и смеялись всю дорогу. С Нангой не¬
возможно было соскучиться.
У входа в выставочный зал нас встретил Джалио, председа¬
тель Общества писателей. Я знал его еще по университету.
Пока он не стал писателем, он казался вполне нормальным че¬
307

ловеком. Но, издав свой роман «Песня черной птицы», он силь¬
но изменился. Из его интервью, опубликованного в одном по¬
пулярном журнале, я узнал, что он заказывает себе костюмы
по собственным фасонам,—до того ему ненавистен всякий кон¬
формизм. Глядя на него, можно было подумать, что он сам же
и шьет их. На нем был какой-то бело-голубой балахон с круг¬
лым вырезом, без пуговиц, и коричневые в полоску необъятные
брюки из тонкой парусины того сорта, который мы называем
«полощись на ветру». Лицо его обрамляла длинная и неопрят¬
ная борода.
Мне казалось, что в стране, где так мало писателей, ми¬
нистр культуры должен лично знать каждого из них. Но судя
по всему, Нанга впервые слышал имя председателя Общества
писателей.
—	Он автор «Песни черной птицы»,— подсказал я.
—	Да, да,— рассеянно ответил Нанга, явно думая о чем-то
другом. Но минуту спустя, словно до него внезапно дошел
смысл моих слов, спросил:—Так в ваше общество входят и
композиторы?
Однако не успел Джалио ответить «нет», как он снова забыл
о нас обоих...
—	Привет, Джалио,— сказал я с невольным сочувствием,
протягивая ему руку. Он поздоровался со мной, но было ясно,
что он меня не помнит, да и вообще ему на меня наплевать.
Я обиделся и решил, что он слишком много о себе воображает.
—	Вы не сказали мне, мистер... э-э...— вдруг обратился
к нему Нанга.
—	Джалио, сэр,— подсказал он.
—	Спасибо. Так вот, мистер Джалио, почему вы не сказали
мне, что ждете на открытие выставки дипломатических пред¬
ставителей? — спросил Нанга, оглядывая стоявшие у входа ма¬
шины: на некоторых из них были посольские номерные знаки,
а на двух развевались флажки.
—	Простите, сэр, но...—начал было Джалио.
—	И вы собираетесь председательствовать в таком виде? —
оборвал его Нанга, окинув взглядом с головы до ног и ткнув
в него пальцем.— Откуда вы родом?
Я испытывал разноречивые чувства. Если бы Джалио дер¬
жался скромнее, я мог бы ему посочувствовать, но он так
задавался, что, признаться, его унижение даже порадовало
меня.
—	У вас там, может, воображают, что это и есть наша на¬
циональная одежда?—безжалостно продолжал Нанга.
308

—	Как мне нравится, так. я и одеваюсь, сэр! —вспылил, пи¬
сатель.	"
-г Позвольте вам заметить,— несколько сбавив тон, но до¬
статочно твердо возразил Нанга,уж если вы хотите, чтобы я
присутствовал на ваших торжествах, вы должны быть одеты,
как положено. Надевайте либо обычный костюм, либо нацио¬
нальное платье. Этикет надо соблюдать!
Мне стало страшно неловко, когда Нанга, упомянув о костю¬
ме, кивнул на меня: как ни претила мне дурацкая претенциоз¬
ность Джалио, я вовсе не хотел служить примером для нази¬
дания.
Внезапно перейдя на отечески-миролюбивый тон, министр
напомнил нам, людям молодого поколения, что мы являемся бу¬
дущими руководителями нашей великой страны.
—	Мне все равно, уважаете вы меня или нет,— сказал он,—
но есть народная пословица: «Чтите правителей своих, и вас
будут чтить, когда настанет ваш черед»... Ну что ж, пойдемте.
Несмотря на такое недоброе начало, мистер Джалио в своей
вступительно^ речи сказал много лестного о мистере Нанге,
хотя вид у него был при этом довольно хмурый. Он заявил, что
предстоящее присвоение министру почетного звания доктора
наук — достойное признание его заслуг перед африканской
культурой, которые хорошо известны всему миру.
Нанга величественно поднялся и непринужденным движе¬
нием выпростал руки из широких рукавов своего одеяния. Он
не. сразу принялся читать заготовленную речь, а сначала сказал
несколько слов от себя. Он поблагодарил председателя, смерив
его при этом таким взглядом, что я испугался, как бы он снова
не вернулся к вопросу об одежде. Но он этого не сделал. Он
только улыбнулся снисходительно и чуть-чуть лукаво и сказал,
что высоко ценит честь, которую оказал ему мистер Джалио,
пригласив открыть эту выставку.
—	Как вы знаете, мистер Джалио является председателем
этого общества, которое уже много сделало, чтобы отразить в
искусстве африканский характер. Насколько мне известно, сам
мистер Джалио сочинил прекрасную песню под названием...
э-э... Как, вы сказали, она называется? — обратился он к
Джалио.
По счастью, это было принято за шутку, и зал разразился
хохотом. Я услышал знакомый заливистый смех и сразу узнал
Джин. Она сидела прямо передо мной, рядом с ней был ее
муж — я и не знал, что он вернулся. Я шепнул на ухо Элси,
что это та самая дама, о вечеринке у которой я рассказывал.
309

—	Та самая Элси? — спросила она тоже шепотом.
—	Нет, ее подруга.
—	Ах вот как? Сколько же их? — улыбнулась она.— Ах, Оди
Великий. — Она часто называла меня Оди вместо Одили.
Речь Нанги я слушал краем уха. Я то перешептывался с
Элси, то думал о предстоящей ночи, то разглядывал, кто как
одет. Мое внимание привлек один из присутствующих. На нем
было национальное платье из дорогого импортного материала,
что само по себе в то время не бросалось в глаза. Но вот что
меня поразило: портной, кроивший платье, оставил тонкую жел¬
тую кромку, на которой четко выделялись черные буквы много¬
кратно повторяющегося фабричного клейма: «100% шерсть.
Сделано в Англии». Эту кромку он использовал в качестве орна¬
мента на обоих рукавах.
Я подивился — в который уже раз — неистощимой изобре¬
тательности нашего народа, которая особенно ярко проявляется
во всем, что касается нарядов. Я заметил, что человек в платье
из чистой шерсти, подбирая сползающие рукава — а он делал
это каждые две-три минуты,— заботился о том, чтобы надпись,
свидетельствующая о качестве материала, не терялась в много¬
численных складках одежды. На груди у щеголя красовалась
золотая цепь.
Глава седьмая
Нанга был прирожденным политиком; что бы он ни сделал,
что бы ни сказал — ему все сходило с рук. И пока люди прислу¬
шиваются к голосу сердца и желудка, а не разума, Нангам все
будет сходить с рук. У него был редкий дар внушать симпатию,
и, даже когда он говорил людям неприятные вещи, никому в
голову не приходило обижаться на него. Помню, как, разгова¬
ривая по телефону со своим коллегой, министром общественных
работ, он заявил, что не доверяет нашим молодым специалистам
и предпочитает иметь дело с европейцами. Я понимал, что он
говорит чудовищные вещи, но не мог всерьез рассердиться. Он
был так дружески расположен ко мне, так откровенен. По-ви¬
димому, в нашей стране такой человек, как он, не рискует встре¬
тить осуждение, в худшем случае о нем скажут снисходительно:
«Бог с ним, не обращай внимания».	-
Личное обаяние — это могучее и надежное оружие, позволя¬
ющее человеку оградить себя от естественных последствий
своих предосудительных поступков или своего постыдного не-
310

вежеетва. Как еще объяснить тот факт, что министр культуры,
публично заявив, что он никогда не слышал о самом знамени¬
том в стране романе, стяжал аплодисменты и снова стяжал их,
когда предсказал, что в недалеком будущем в нашей великой
стране появятся великие писатели, равные Шекспиру, Диккен¬
су, Джейн Остин, Бернарду Шоу и добавил он, подняв глаза
от бумаги,—Майклу Уэсту и Дадли Стампу.
Когда министр кончил говорить, Джалио и редактор «Дей¬
ли мэтчет» подошли выразить ему свое восхищение и попро¬
сили текст речи. Нанга достал из папки два машинописных
экземпляра и собственноручно внес в них поправки, добавив
к списку известных английских писателей оба упомянутых им
имени.
Редактор был мне уже знаком — несколько дней назад он
заходил к министру. Этот неприятный человек с вкрадчивыми
манерами был тогда, как мне показалось, недоволен моим при¬
сутствием, и я только и ждал, чтобы Нанга сделал мне знак
покинуть комнату. Но он этого не делал. Напротив он, по-види¬
мому, не хотел, чтобы я ушел, и я продолжал торчать в комнате.
А гость, прежде чем перейти к делу — я так и не разобрал, в
чем оно состояло,— долго ходил вокруг да около. Насколько я
понял, в его распоряжении были какие-то материалы, которые
он, желая угодить министру, воздерживался печатать. Однако
министр явно не придавал этим материалам серьезного значе¬
ния. Он, как видно, не прочь был поскорее отделаться от на¬
зойливого посетителя, но не решался выставить его за дверь.
А газетчик тем временем болтал без умолку, и в уголках его
рта противно пузырилась слюна. Он выпил две бутылки пива,
выкурил несчетное количество сигарет и «стрельнул» у мини¬
стра пять фунтов, поведав ему о своих неладах с хозяином квар¬
тиры, которому он задолжал. По его словам, дело было не столь¬
ко в этой задолженности, сколько в том, что он и его домохо¬
зяин происходили из разных племен — племенная рознь давала
себя знать.
— Вот видишь, что значит быть министром,— сказал Нанга,
как только посетитель ушел. Меня поразила прозвучавшая в его
голосе усталость, и мне вдруг стало жаль его. Он весь как-то
сник — таким я его никогда еще не видел.— Не дай я ему* ни¬
чего,— продолжал Нанга,— он завтра же напечатает обо мне
какую-нибудь гадость. Это называется у нас свободой печати.
А по-моему, это свобода шантажировать и чернить ни в чем не
повинных людей. Не понимаю, почему наше правительство бо¬
ится прижать этих газетчиков. Я не говорю, что им следует за-
311

Прошло, должно быть, не меньше ласа, прежде чем Нанга
наконец погасил свет в гостиной и ушел к себе. Я выждал ми^
нут десять, чтобы дать ему улечься в постель, да и самому по¬
остыть после пережитых Нолнений и унять легкую дрожь, кото¬
рая обычно охватывает меня в ожидании такого рода свиданий.
Потом я стал на цыпочках подниматься по лестнице, держась за
перила, чтобы не споткнуться. Когда я добрался до площадки,
мои глаза уже привыкли к темноте, и я без труда нашел дверь
Элси. Я уже взялся за ручку, как вдруг услышал за дверью
голоса. Я застыл на месте. Послышался смех, я повернулся и со¬
шел вниз. Я не сразу направился к себе в комнату, а долго стоял
в гостиной. Трудно сказать, о чем я думал в те минуты,— мысли
путались у меня в голове. Но* помнится, в конце концов я ска¬
зал себе, что слишком тороплюсь с выводами и что скорее всего
Нанга просто приоткрыл дверь из соседней комнаты, чтобы по¬
желать Элси спокойной ночи и перекинуться с ней шуткой.
Я решил подождать еще немного, а потом, не таясь, взойти по
лестнице и постучаться к Элси. Итак, я вернулся к себе в ком¬
нату, зажег лампу на ночном столике, дернув за серебряный
шнур, заменявший обычный выключатель, снял часы и положил
их рядом на стул. Было около одиннадцати. Я и не знал, что
уже так поздно. Вскочив как ужаленный, я бросился в гостиную
и хотел было взбежать по лестнице, как вдруг услышал приглу¬
шенный голос Элси, самозабвенно выкликавшей мое имя. Те¬
перь, оглядываясь назад, я просто не понимаю, как я мог оста-*
ваться в бездействии в ту минуту. На меня напал какой-то столб¬
няк, хотя грудь мою распирало от негодования. Но закипавшая
во мне ярость вдруг схлынула, сменившись чувством полной
опустошенности. В каком-то умопомрачении я стал взбираться
но лестнице, вообразив, что Элси зовет меня на помощь. Но,
едва подойдя к двери, я отпрянул, охваченный ненавистью и
отвращением, и, спустился вниз, чтобы уже не возвращаться.
Я сел на кровать и, сжав голову руками, попытался собрать¬
ся с мыслями. Но в висках у меня стучало, словно кузнечный
молот бил по наковальне, и мысли рассыпались и гасли, как
искры. Наконец я сообразил, что нужно действовать, действовать
быстро и решительно. Сделав над собой усилие, я встал и при¬
нялся собирать свои вещи. Я еще сам толком не знал, что буду
делать потом, но это меня не заботило — я был слишком потря¬
сен случившимся. Раскрыв шкаф, я стал аккуратно укладывать
свою одежду в чемодан, затем принес все, что оставалось в ван¬
ной, и тоже уложил. На это простое дело у меня ушла, должно
быть, уйма времени. И все это время я как будто бы ни о чем не
314

думал, а лишь до боли кусал губу да изредка безотчетно приго¬
варивал: «Боже мой!» — или что-то в этом роде. Уложив чемо¬
дан, я тяжело опустился в кресло, потом встал и пошел в гости¬
ную, прислушиваясь к тому, что делается наверху. Но теперь
там царили тишина и мрак. «Да, черт возьми!» — сказал я сам
себе и ушел в свою комнату — ждать Элси. Я был уверен, что
она придет, сгорая от стыда и обливаясь слезами, а я выставлю
ее за дверь — и больше мы с нею не увидимся. Так я ждал ее,
ждал и в конце концов заснул. Очнулся я с тяжелым, гнетущим
ощущением, что произошло нечто ужасное—я не мог сразу
вспомнить, что именно. Это состояние продолжалось недолго.
Я вспомнил — и с новой остротой ощутил всю горечь унижения.
Часы показывали начало пятого. Элси не пришла. У меня на
глазах закипали слезы — такого со мной давно уже не бывало.
Я снял пижаму, оделся и вышел из дома через черный ход.
Я долго бродил по городу, стараясь держаться освещенных
улиц. Предрассветный туман мелкими каплями оседал на моих
волосах, холодил мой пылающий лоб, и гнев мой тоже остывал.
Скоро у меня потекло из носа, и, так как я не захватил с собой
носового платка, я высморкался пальцами. Мало-помалу в го¬
лове у меня начало проясняться, и я вернулся к действительно¬
сти. Город просыпался. Мне встретился ассенизатор, он нес на
голове бачок с нечистотами. Верхнюю часть его лица закрывала
помятая фетровая шляпа, низко надвинутая на лоб, а нос и рот
были по-гангстерски повязаны черным платком. Прямо на тро¬
туарах, под маркизами роскошных магазинов спали нищие.
Возле урны сидел сумасшедший — он считал ее своей собствен¬
ностью и неусыпно охранял. Первые автобусы, еще пустые, об¬
гоняли меня. Около шести погасли уличные фонари. Я вбирал в
себя эти впечатления вместе со свежим утренним воздухом. Мо¬
жет показаться странным, что человек с такой тяжестью на
душе способен обращать внимание на всякие пустяки, совсем
как в пословице: на голове несешь слона, а ногой нащупываешь
в траве кузнечика. Но видно, так уж устроен человек. Ни одна
мысль, как бы значительна она ни была, не может полностью
вытеснить другие.
, Возвращаясь обратно, я тщетно пытался подобрать слова,
которые я должен сказать Нанге. Что до Элси, мне следовало
знать, что она самая обыкновенная потаскушка, и чем меньше
о ней говорить, тем лучше.
Когда я свернул на улицу, где стоял особняк Нанги, я уви¬
дел его у ворот: он явно поджидал меня. Он смотрел в противо¬
положную сторону и не сразу меня заметил. Моим первым по¬
315

буждением было повернуть назад. Но я тут же овладел собой,
да и он оглянулся, увидел меня и пошел навстречу*
—■ Где ты пропадал, Одили? — спросил он.— Мы... я вот
уже сколько времени ищу тебя, еще немного, и позвонил бы в
полицию.
—	Я не желаю с вами разговаривать,— сказал я.
—	Что такое?! Час от часу не легче! Что случилось, Одили?
—	Я уже сказал, что не желаю с вами разговаривать,— от¬
ветил я холодно.
—	Чудеса, да и только! Уж не из-за девчонки ли ты? Но
ведь ты сам мне сказал, что между вами нет ничего серьезного.
Я затем и спрашивал тебя, чтобы не было недоразумений...
Я думал, ты устал и лег спать.
—	Послушайте, мистер Нанга, уважайте хотя бы самого
себя. Не испытывайте моего терпения, если не хотите, чтобы
наши имена попали в газеты.
Даже для меня самого это прозвучало дико. А Нанга был
просто ошеломлен, в особенности когда я назвал его «мистер».
—	На этот раз ваша взяла,— продолжал я,— но хорошо
смеется тот, кто смеется последний. Я вам этого не забуду.
Когда я подошел к дому, я увидел Элси: она стояла в дверях,
скрестив руки на груди, Завидев меня, она поспешно скрылась.
Я вынес свой чемодан. Нанга подошел и примирительно по¬
ложил руку мне на плечо.
—	Не прикасайтесь ко мне! — сказал я, отстраняясь от него,
как от прокаженного.
Он попятился, улыбка застыла на его лице. Я был доволен.
—	Не ребячься, Одили,— сказал Нанга отеческим тоном.—
В конце концов, она тебе не жена. Чего ты вадяешь дурака? Она
мне сказала, что между вами ничего нет, да и ты мне сказал то
же самое. Но, как бы там ни было, мне очень жаль, если это
тебя задело, беру вину на себя. Я приношу свои искренние из¬
винения и сегодня же приведу тебе полдюжины девочек, хо¬
чешь? Можешь баловаться с ними, пока сам не запросишь по¬
щады. Ха-ха-ха!
—	В какой стране мы живем?! — сказал я.— И это министр
культуры! Помилуй нас бог.
Я плюнул. Плевок был скорее символический, но все же
плевок.
—	Послушай, Одили! — взревел Нанга, как рассвирепевший
леопард.— Я не потерплю дерзостей от такого сопляка, да еще
из-за какой-то девки! Понятно? Попробуй только еще оскорбить
меня, я тебе покажу! Неблагодарный мальчишка! Вот она, ны¬
316

нешняя молодежь! Подумать только! Ладно, что с тобой гово¬
рить... Но если ты еще раз оскорбишь меня...
—г Руки коротки,— сказал я.— Вы безграмотный старый...—
Я махнул рукой и пошел к воротам, задев чемоданом Дого, кри¬
воглазого телохранителя. Как видно, он услышал нашу пере¬
бранку и в одной набедренной довязке выбежал из пристройки
для слуг узнать в чем дело.
—	Чего он тут разоряется, хозяин? — спросил Дого.
—	А! Не обращай внимания на этого идиота,— ответил
Нанга.
—	Э нет, пусть не думает, что он может безнаказанно ос¬
корблять моего господина! А ну-ка, приятель!—крикнул Дого
и бросился вслед за мной. R голосе его звучала угроза.
Я обернулся, но, решив, что не стоит связываться, зашагал
дальше.
—	Оставь его, Дого. Он и без тебя свернет себе шею. Я сам
виноват, что позвал его сюда. Неблагодарная скотина!
Я был уже у ворот, но он говорил так громко, что я слышал
каждое слово.
Я взял такси и поехал к своему другу Максвелу. Максвел
Куламо, адвокат, был моим однокашником. Мы звали его тогда
Кулмакс или Куль Макс, и близкие друзья продолжали назы¬
вать его так и теперь. Он был признанным школьным поэтом, и
я до сих пор помню двустишие, которым заканчивалось его сти¬
хотворение, написанное по случаю победы нашей школьной
команды в футбольном матче.
Ура нашим доблестным нападающим!
(Писал Куль Макс, стихи сочиняющий.)
Когда я приехал, Максвел завтракал. Он собирался в суд и
был уже в полном параде — брюки в полоску, черный пиджак.
Объяснение с Нангой и довольно долгая поездка в такси отча¬
сти успокоили меня, и по лицу моему ни о чем нельзя было
догадаться.
—	Боже мой! — воскликнул Макс, крепко пожимая мне
руку.— Дотошный! Ты ли это?
«Дотошный» было мое школьное прозвище.
—	Куль Макс, стихи сочиняющий! — в свою очередь при¬
ветствовал я его.
Мы долго смеялись, так что на глазах у меня выступили
слезы — те самые неизлитые слезы, которые душили меня всю
317

ночь. Макс ничего не подозревал и думал, что я приехал к нему
прямо из дома. С виноватым видом я признался, что кот уже не¬
сколько дней, как я в городе, но не мог связаться с ним. Он по¬
нял меня в том смысле, что я не мог ему позвонить — у него не
было телефона, и это, как ему казалось, создавало невыгодное
представление о его клиентуре.
—	Я уже два месяца жду, когда мне поставят телефон,—
сказал он, как бы оправдываясь.— Видишь ли, я не дал никому
на лапу, а блата у меня нет... Так, значит, ты остановился у
этого безмозглого, безграмотного, продажного деляги* Прошу
прощенья.
—	Что поделаешь,— сказал я.— Ты же знаешь, он был моим
учителем.	,
Я с удовольствием макал хлеб в горячее какао, которое при¬
готовил для меня слуга Макса. Нанга и Элси уже казались мне
такими далекими, что я мог говорить о них как о случайных
знакомых. Но я не собирался пока ни о чем рассказывать, чтобы
Макс не подумал, будто я вспомнил о нем лишь теперь, когда
не мог больше пользоваться гостеприимством министра.
Я не пробыл у Макса и получаса, а у меня словно камень
с души свалился, и я уже не мог понять, зачем мне понадоби¬
лось связываться с Нангой.
Глава восьмая
Около девяти Макс уехал в суд, и лишь тогда, наедине с со¬
бой, я осознал всю глубину своего унижения. Я остыл, ярость
моя улеглась, и остался только голый факт: другой отбил у меня
подругу и, можно сказать, на моих глазах лег с ней в постель,
а я ему это спустил, вынужден был спустить. А почему? Только
потому, что он министр, чванящийся своим богатством, нажи¬
тым не от трудов праведных, живущий в роскошном особняке,
построенном на народные деньги, и разъезжающий в «кадил¬
лаке» под охраной одноглазого наемника. Мало того, что он
переспал с моей подругой, у него еще хватило наглости оправ¬
дываться тем, что я выглядел слишком усталым! Человек, кото¬
рому перевалило за пятьдесят, у которого сын кончает школу, а
жена ходит неряхой, платья не одернет, смеет говорить мне, что
я плохо выгляжу. А я сижу сложа руки и гадаю, вернется Элси
сегодня в больницу или проведет с Нангой еще одну ночь.
У меня даже мелькнула постыдная мысль позвонить из автомата
в больницу, не называя своего имени, но я тут же отмел ее.
318

Однако вполне возможно (судя по тому, как сложилось все
в дальнейшем), что эти мелкие низменные мысли были своего
рода дымовой завесой, за которой незаметно для меня самого
вызревали важные решения. Мне приходит на ум теория одного
из преподавателей колледжа, где я учился. Он говорил, что на
экзаменах лучше всего сперва прочесть подряд все вопросы и
начать отвечать с самых легких. Тем временем, утверждал он,
ваше подсознание работает над остальными. Я попробовал этот
метод на выпускных экзаменах — результаты оказались небле¬
стящими, но я подозреваю, что могло быть и хуже. Зато теперь,
когда надо было решить вопрос о моих отношениях с Нангой,
подсознание (или как еще это там называется), похоже, зара¬
ботало само собой. Моя мысль беспомощно билась, точно птица,
попавшая в силки, как вдруг я увидел выход. Я понял, что дело
вовсе не в Элси. Дело в том, что Нанга поступил со мною так,
как ни один мужчина не вправе поступать с другим — даже хо¬
зяин со своим рабом, и мое мужское достоинство требовало,
чтобы я заставил его в полной мере заплатить за оскорбление.
Короче говоря, я решил вернуться в Анату, найти ту девушку,
которую Нанга собирался сделать своей «парадной женой», и,
что называется, взять ее в оборот. Это было как озарение —
мгновенная, ослепляющая, неожиданная мысль.
Под вечер, когда вернулся Макс, я уже что-то весело напе¬
вал себе под нос. Он было набросился на мальчика-слугу за то,
что тот не накормил меня, но я вступился за него, сказав, хотя
это была неправда, что он вызывался приготовить мне ленч, но
я предпочел дождаться хозяина.
За столом я рассказал Максу об Элси и Нанге, опуская неко¬
торые подробности и вообще стараясь говорить как можно более
непринужденно, не столько потому, что не хотел показать, как
меня унизили, сколько потому, что жаждал теперь лишь одно¬
го — мести.
— Все они такие,— с мрачным видом произнес Макс.—
Только и думают что о бабах, «кадиллаках» да земельных уча¬
стках. Впрочем, чего можно ожидать, если образованные люди
всецело отдали политику на откуп невежественным хамам вроде
Нанги?
Если с утра дом Макса показался мне тихой обителью, то
это впечатление было обманчивым. Возможно, правда, я сам,
подобно Нанге, превратился в некое бродило и лишь сейчас
обнаружил это. Так или иначе, я в тот же вечер не только узнал
о Том, что рождается новая политическая партия, но и стал од¬
ним из ее учредителей. Макс и его друзья, с глубокой горечью
319

наблюдая, как продажные и бездарные политиканы своеко¬
рыстно используют нашу свободу, завоеванную столь доро¬
гой ценой, решили объединиться и основать Союз простого на¬
рода.
В тот вечер у Макса собралось восемь человек. Все они,
кроме одного европейца, были мои сограждане, люди с образо¬
ванием: врач, адвокат, учитель, журналист, корреспондент,
профсоюзный деятель. Была тут и одна женщина, очень краси¬
вая, юрист по профессии, как я потом узнал, невеста Макса,—
они познакомились в Лондоне, когда учились в Высшей эконо¬
мической школе.
Макс представил меня как «товарища, заслуживающего пол¬
ного доверия», и, не сочтя нужным спросить у меня разреше¬
ния, добавил, что не далее как вчера один министр, имени кото¬
рого он не назовет, отбил у меня подругу.
Мне, разумеется, не улыбалось фигурировать в такой роли,
и я поспешил заметить, что, строго говоря, вышеназванная де¬
вица была мне не подругой, а просто случайной знакомой, ко¬
торую мы оба с Нангой знали.
—	Так, значит, это был мистер Нанга, да? — спросил евро¬
пеец.
—	Кто ж еще способен на это? — заметил кто-то под общий
смех.
Белый, по-видимому, был из какой-то восточноевропейской
страны. В разговоре со мной он не преминул подчеркнуть, что
он здесь просто как друг Макса. Пока остальные обсуждали
формальности, связанные с регистрацией новой партии, мы с
ним вполголоса толковали о всякой всячине. Мне было инте¬
ресно не только что, но и как он говорил. В его речи то и дело
проскальзывали какие-то необычные обороты. Так, например,
он сказал, что приятно видеть, как интеллектуалы вроде Макса
и меня покидают «башню; из слоновой кости» и включаются в
активную политическую деятельность, и он зачастую подчерки¬
вал фразу словом «да», произносимым с вопросительной инто-»
нацией. •	.	/
Идея создания Союза простого народа сразу захватила меня.
Помимо всего, эта партия могла послужить запасной тетивой к
луку в моей схватке с Нангой. Однако в данйый момент я ста¬
рался делать вид, что меня не так-то легко увлечь. К тому же
мне хотелось сгладить невольно созданное Максом впечатление
обо мне как о жалком слизняке, с которым можно поступать
как угодно. Поэтому я произнес короткую, энергичную и, как
мне казалось, скептическую речь.
320

—	Джентльмены и леди,— я вполне сознательно обращаюсь
сначала к джентльменам, а уж потом к леди, потому что мы на¬
ходимся в Африке,— так вот, джентльмены и леди, благодарю
вас за то, что вы с такой готовностью приняли меня в свою
среду. Постараюсь полностью оправдать ваше доверие. А сей¬
час, хоть мне и не хочется преждевременно вас расхолаживать,
я должен сделать одно замечание. Мне кажется несколько
странным, что партия, именующая себя Союзом простого народа,
состоит исключительно из образованных людей...
Тут меня сразу перебилй. Когда наконец все смолкли, слово
взял Макс.
—	Это не совсем так, Одили,— сказал он.— Мы, собравши¬
еся здесь, лишь авангард партии, а партия как таковая
еще только формируется. Когда подготовительный период за¬
кончится, мы вовлечем в нее рабочих, фермеров, кузнецов, плот¬
ников...
—	И, конечно, безработных,—вставила молодая юристка с
обескураживающим апломбом красивой и умной женщины, ко¬
торая знает себе цену.— Кроме того, я хотела бы обратить вни¬
мание нашего друга на тот факт, что зачинателями всех великих
революций в истории были интеллектуалы, а вовсе не простой
народ. Карл Маркс не был простым человеком и даже не был
русским.
Профсоюзный деятель захлопал в ладоши и закричал:
—	Правильно! Правильно!
Остальные тоже, каждый по-своему, выразили подруге Мак¬
са свое одобрение.
Вот как, подумал я и решил воздержаться от второго во¬
проса, который хотел задать: откуда мы возьмем деньги на эту
затею?
—	Тем не менее,— словно заправский председатель, сказал
Макс,— я отнюдь не осуждаю Одили за это его замечание. Он
всегда любил ставить точки над «и». Знаете, как его звали в
школе? Дотошный!
Все засмеялись.
—	А я со своей стороны могу вам сообщить, что Макса у нас
звали Куль Макс,— вставил я.— Его ничто не могло вывести
из себя.
—	Таким он и остался,—сказала юристка, подмигивая
Максу.
— Я бы попросил вас! —шутя пригрозил Макс.— Итак,
леди и джентльмены, или, следуя примеру нашего друга,
джентльмены и леди...
11 Кз 3455
321

—	Ну, Макс, тебе яэтого не прощу! — с притворным воз¬
мущением воскликнула девушка.
—	Давайте устраним все эти затруднения. Будем называть
друг друга просто «товарищ», да? — с нервным смешком пред¬
ложил европеец, и я понял, что в отличие от остальных он все
принимает всерьез.
—	Правильно! — поддержал его профсоюзный деятель.
—	Да, но я уже не раз говорил, что не хочу давать повода
объявлять нас коммунистами,— сухо сказал Макс.— Мы не мо¬
жем себе это позволить, это нас сразу угробит. Наши против¬
ники будут показывать на нас пальцем и кричать: «Посмотрите
на этих безумцев, они хотят, чтобы все было общее, даже жены».
И тут нам конец, это же ясно.
—	Не знаю, не знаю,— сказал профсоюзный деятель.— По-
моему, наша беда в том, что уж больно мы пугливы. Мы считаем
себя нейтралистами, но стоит нам услышать слово «коммунист»,
как мы начинаем трястись от страха и готовы наложить в шта¬
ны. Прошу прощения,— добавил он, обращаясь к нашей един¬
ственной даме.— В январе я был в России. Недавно меня спро¬
сили, зачем я туда поехал. Я ответил: нельзя все время смотреть
в одну сторону — шея одеревенеет.
Мы расхохотались, и европеец смеялся громче всех.
—	Я понимаю, Джо, но...— начал было Макс, но Джо не
унимался.
—	Нет уж, прости, Макс,— продолжал он,— я говорю серь¬
езно. В конце концов, свободные мы граждане или нет?
—	Нет,— сказал Макс, и все снова расхохотались, не иск¬
лючая Джо, у которого, видимо, сразу исчез запал.
Я был поражен спокойной уверенностью Макса. Он отлично
ориентировался в обстановке, и вера в свое дело сочеталась в
нем с практическим чутьем и здравым смыслом.
Пешню, как-то раз он сказал мне: «На очередных выборах
нам не победить». Собственно говоря, это было очевидно, и его
предсказание не свидетельствовало об особой прозорливости. Но
сколько мы цидели партий, которые вырастали, как грибы после
дождя, громогласно возвещали, что на ближайших же выборах
одержат победу по всей стране, а вслед за тем, как грибы на
солнцепеке, усыхали и рассыпались.
—	Наша задача,— говорил Макс,-— дать первый толчок дви¬
жению, пусть даже слабый — рано или поздно это приведет к
взрыву. Вврыв будет. Не знаю, когда и как он произойдет, но
он неминуем. Такой застой и разложение не могут продолжать¬
ся до бесконечности.
Ж	-	'	.

■ А где вы рассчитываете достать деньги?
—	Кое-что у нас уже есть,—улыбнулся Макс,— во всяком
случае, на предвыборную кампанию хватит. А подкупом изби¬
рателей предоставим заниматься ПНС и ППС. Мы только за¬
бросим несколько кошек на их голубятню и посмотрим, что из
этого выйдет. В данный момент я собираю документальные сви¬
детельства коррупции в верхах. Трудно представить, что там
творится.
—	Охотно верю.
Мы уже собирались ложиться, когда я шутя спросил Макса,
сочиняет ли он по-прежнему стихи. Порывшись в бумагах, он
отыскал листок со словами песни на популярный мотив — он
написал ее семь лет назад, в дни упоительных надежд, вскоре
после провозглашения независимости. Теперь он пел эту песню,
как панихиду. И поверьте, слезы выступили у меня на глазах —
я оплакивал надежду, которая умерла, едва родившись. Если
хотите, назовите это сентиментальностью.
Сейчас, когда я пишу эти строки, стихи Макса «Танец в
честь Матери Земли» лежат передо мной, и я мог бы привести
их целиком. Но невозможно передать словами трагическое чув¬
ство, овладевшее мною в тот вечер, когда Макс пел свою песнь,
отбивая ногою ритм, и в памяти моей воскресали всеобщий
подъем и светлые ожидания, воодушевлявшие нас семь лет
назад. Теперь эти семь лет казались мне семью столетиями.
Много веков я бродил — бездомный,
измученный странник.
Но ныне к тебе я вернусь, милая, нежная
мать,
Снова отстрою твой дом, разрушенный
хищной ордою.
Терракотой, и деревом черным, и бронзой украшу
его.
Я читал и перечитывал заключительную строфу. Бедная чер¬
ная мать! Как долго ждала она, что сын ее вырастет, утешит ее
и вознаградит за долгие годы позора и притеснений, а сын, на
которого она возлагала столько надежд, оказался Нангой.
—	Бедная черная мать! — сказал я.
—	Да, бедная черная мать! —отозвался Макс, глядя в окно.
После долгой паузы он обернулся и спросил, помню ли я еще
Библию.
—	Не очень. А что?
—	Понимаешь, я впитал ее с детства, и ничего с этим не
поделаешь. Ты ведь знаешь, мой отец англиканский священ¬
11
323

ник... Е>от ты сказал: «Бедная черная мать», и мне сразу вспо¬
мнилось:
Глас в Раме слышен,
Плач, и рыданье, и вопль великий;
Рахиль плачет о детях своих
И не хочет утешиться, ибо их нет*.
Это любимый стих моего отца. Между прочим, он до сих пор
думает, что нам не следовало прогонять белых. я
—	Быть может, он прав,— сказал я.
—	Ну, нет,— возразил Макс.— Отец так считает только по¬
тому, что лично он мало что выиграл от независимости. Просто-
напросто с уходом белых не открылось ни одной вакансии, ко¬
торую он мог бы занять. Епископом в его епархии уже был
африканец.
—	Ты несправедлив к своему старику,—сказал я, сме¬
ясь.
—	Послушал бы ты, что он говорит обо мне! В последний
раз, когда мы были у него с Юнис, он сказал: «Похоже, у тебя
больше надежд на сына, чем у меня». Вот какими шуточками
мы обмениваемся,
—	Ты у него единственный сын?
—	Да. .	.	.
Мне стало завидно.
— Знаешь, Одили,—■• сказал он, помолчав,—* я не верш в про¬
видение и все такое прочее, но ты приехал как нельзя более
кстати. Видишь ли, мы собирались назначить в каждый район
страны способного и деятельного организатора. Теперь ты с
нами, и нам не придется ломать себе голову, кого направить на
юго-восток...
—	Я сделаю все, что в моих силах, Макс,— ответил я.
Я узнал от Макса много нового, но, пожалуй, больше всего
меня поразило то, что формирующуюся партию тайно поддер¬
живает один из министров.
—	Что же он делает в правительстве, если так им недово¬
лен?—наивно спросил я.—Почему он не подаст в отставку?
—	В отставку? — рассмеялся Макс.— Ты что, забыл, где мы
живем? Ты не в Англии, Одили. Не говори глупостей.
—	Какие же это глупости? —возразил я горячо, быть мо¬
жет, даже слишком горячо.
* Евангелие от Матфея, 2, 18.
324

: Я прекрасно знал, и мне не нужно было напоминать, что
мы живем не в Англии, что у нас уходят в отставку или меняют
флаг только тогда, когда это выгодно. Так поступили несколько
лет назад десять вновь избранных членов парламента от ПНС,
которые дружно перешли в ППС, сразу обеспечив этой партии
устойчивое большинство. Они получили за это министерские
посты, а если верить слухам — еще и кругленькую сумму на¬
личными каждый. Все это было общеизвестно, но мне думалось,
что наша партия должна вступить на политическую арену неза¬
пятнанной и чуждой циничной философии своих противников.
—	Я понимаю твои чувства, Одили,— сказал Макс несколь¬
ко покровительственным тоном.— На первых порах я и сам при¬
держивался тех же взглядов. Но надо трезво смотреть на вещи.
Возьми такого человека, как Нанга. У него четыре тысячи фун¬
тов жалованья да всякие там... Ну, ты донимаешь, о чем я го¬
ворю. А сколько он зарабатывал, когда был учителем? Фунтов
восемь в месяц, не больше. Так неужели ты полагаешь, что1
такой человек выйдет в отставку из принципиальных сообра¬
жений? Подумаешь, какая важность!
—	Если только он вообще имеет представление о принци¬
пах,— высокопарно добавил я.
—	Вот именно... Я вовсе не хочу сказать, что наш друг в
правительстве и Нанга — одного поля ягода. Нет, это настоя¬
щий патриот, и он без колебаний подал бы в отставку, если бы
считал, что это действительно необходимо. Но, как он сам гово¬
рит, не кончают же люди самоубийством всякий раз, когда они
недовольны существующим порядком.
—	Ну, это, положим* разные вещи,— сказал я.
1— Согласен. Но иметь своего человека в правительстве для
нас очень важно, можешь мне поверить. Он держит меня в кур¬
се всех событий.
—	С этой точки зрения ты, наверно, прав. Как говорится,
хочешь узнать, что будет на обед, понюхай, чем пахнет на
кухне.
—	Совершенно верно.
Глава девятая
23 декабря я вернулся в Анату, хотя Макс и его невеста
Юнис уговаривали меня провести рождество в столице. Попут¬
ный грузовик довез меня до базарчика под названием Уайя,
который вырос при дороге неподалеку от школы. Выйдя из ма¬
325

шины, я заметил, что возле лавки Джошиа толпился народ,
сбежавшийся со всего базара. По громким, возбужденным голо¬
сам и жестам собравшихся я понял, случилось что-то неладное.
Я увидел, как одна из старух обвела несколько раз рукой вокруг
головы и словно бы швырнула что-то в лавку Джошиа, а это,
как мне было известно, означало угрозу.
Один из жителей деревни — я не знаю его имени — увидел
меня и подошел поздороваться.
—	Уже вернулись, учитель? — спросил он.-— Давайте я под¬
несу вам чемодан. Ваши домашние здоровы?
Я пожал ему руку и ответил, что оставил родных в добром
здравии, а потом поинтересовался, что творится около лавки.
—	Да все этот Джошиа,— сказал он, забирая у меня чемо¬
дан и ставя его на голову.— Я всегда говорил, что деньги белых
нас до добра не доведут. Вы знаете Азоге?
«— Слепого нищего?
—	Ну да. Так вот, вместо того чтобы пожалеть беднягу,
Джошиа еще вздумал сделать себе из его посоха амулеты —
мало ему, что он и так нас всех обирает.
Тут мой спутник поздоровался со своим знакомым, который
шел нам навстречу, и оба остановились и сокрушенно покачали
головой, дивясь человеческой подлости.
—	Ничего не понимаю,— сказал я, когда мы снова трону¬
лись в путь.
—	Джошиа зазвал Азоге к себе в лавку и стал угощать ри¬
сом и пальмовым вином. Азоге обрадовался и начал есть и пить,
а Джошиа тем часом стащил у него посох — ну, слыханное ли
дело? — и подложил вместо него другую палку. Он думал, что
Азоге не заметит, но уж как слепому не знать своего посоха!
Азоге, когда собрался уходить, взял палку и тут же понял, что
это не его, и поднял крик...
—	Не понимаю, Джошиа-то на что эта палка?
—	Странный вопрос, учитель! Понаделать из нее амуле¬
тов— вот на что.
—	Это ужасно,— сказал я, по-прежнему ничего не понимая,
но уже не показывая виду.
—	Вот я и говорю — деньги счастье сулят, да горе таят.
Мы подошли к моему дому, я дал ему шиллинг, и он, побла¬
годарив меня и сообщив еще несколько ничего не прояснявших
подробностей, отправился обратно к лавке. Я и сам пошел бы
туда, но слишком устал с дороги, да и другое былб у меня на
уме. Я хотел немного отдохнуть, умытЯся и отправиться с ви¬
зитом* к миссис Нанга. Однако шум толпы возле лавки нарастал,

и в конце концов я не выдержал и решил пойти посмотреть, в
чем дело.
Джошиа, похоже, забаррикадировался у себя в лавке, оттуда
ему, конечно, слышны были крики анатцев, поносивших его
самого и его ремесло. Слепой Азоге вновь и вновь рассказывал
всем, что с ним случилось. Переходя от одной кучки людей к
другой, я прислушивался к разговорам.
—	Мало этому негодяю тех денег, которые он из нас вытя¬
гивает,— говорила какая-то старуха,— так он еще хочет околдо¬
вать нас, чтобы мы покупали у него все без разбору. Ну да пусть
наводит слепоту на свою мать и на своего отца, только не на
меня.— И с этими словами она очертила правой рукою круг над
головой и послала проклятие ненавистному торговцу.
—	У некоторых людей утроба что бочка бездонная, прости
господи,— сказал знакомый мне торговец вином. Кажется, имен¬
но он поставлял Джошиа пальмовое вино, которое тот продавал
в розницу в пивных бутылках.
Но самые знаменательные слова произнес плотник Тимоти,
человек пожилой и набожный.
; — Воруй, да знай меру, не то хозяин заметит,— повторил
он несколько раз и добавил: — Пусть мне отрубят ноги, если
я еще раз переступлю порог его лавки. Джошиа меры не знал,
вот и попался!
Эти слова заставили меня призадуматься. В глазах моего
народа человек, который воровал, не зная меры, заслуживал
сурового осуждения. И дело было вовсе не в том, что кто-то
наживался за чужой счет. Пусть себе набивает мошну — лишь
бы все было щито-крыто. Но тут человек зарвался, и хо¬
зяин вывел его на чистую воду, а хозяин — я это понял —
весь народ.
В течение недели Джошиа был разорен. Никто из жителей
деревни и близко не подходил к его лавке. Даже приезжих и
пассажиров автобуса, который делал у рынка короткую оста¬
новку, успевали предупредить. Через месяц Джошиа навсегда
закрыл свою лавчонку, а сам исчез из деревни — правда, только
на время.
Однако вернемся к моему рассказу. Вечером того же дня я
зашел в велосипедную мастерскую, взял напрокат велосипед и
отправился навестить миссис Нанга. Мне надо было повидать ее
еще до того, как в деревню дойдут слухи о моей ссоре с Нангой,
иначе я лишился бы возможности разыскать Эдну, будущую
«парадную» жену Нанги. Конечно, сам Нанга едва ли стал бы
распространять эти слухи, хотя от него можно было ожидать
ж

чего угодно, но в городе всегда найдется достаточно людей, го¬
товых разнести любую сплетню просто так, от скуки.
Миссис Нанга очень удивилась, увидев меня, но я пригото¬
вил правдоподобное объяснение: внезапно изменились планы и
тому подобное. Дети вышли поздороваться со мной. Я заметил,
что с них уже. успел слететь весь столичный лоск, а их безуко¬
ризненный английский язык звучал здесь как-то нелепо.
—	Пойди принеси Одили чего-нибудь выпить,— сказала мис¬
сис Нанга старшему сыну.
Он принес мне бутылку холодного как лед пива. После изма¬
тывающей поездки на велосипеде это было как нельзя более
кстати. Я залпом выпил стакан, потом налил второй и стал при¬
хлебывать пиво маленькими глотками, обдумывая, как бы за¬
вести разговор об Эдне, не вызывая лишних подозрений.
—	Когда вы собираетесь обратно в столицу? — спросил я.—
В доме так пусто без вас и без детей.
—	*Не говорите мне про город, мой друг. Мне надо хоро¬
шенько отдохнуть... Отец Эдди хочет, чтобы я вернулась в конце
будущего месяца, до того как он уедет в Америку. Но я еще
не знаю...
—	Я думал, вы едете с ним.
—	Я? — Она рассмеялась.
—	Ну да. А почему бы и нет?
—	Люди повыше нас, мой друг, не до всякого яблочка до¬
тянутся, чего уж говорить о таких, как я. Слыханное ли дело,
чтобы женщина, которая двух слов связать не может, отправи¬
лась в Америку?
Отлично, подумал я и хотел уже было заговорить о том, что
меня занимало, как миссис Нанга сама пришла мне на помощь.
—	Вот будет у нас Эдна, пусть она и разъезжает. А я ста¬
рая, неученая.
—	Эдна? Кто это?
—	Вы разве не знаете Эдну? Это наша новая жена.
—	Ах, эта девушка... Глупости. Вы образованнее ее.
—	Нет уж, куда мне. Я в нынешних школах не обучалась,—
возразила миссис Нанга.
—	Да, но ваши шесть классов стоят больше, чем нынешний
Кембридж,— сказал я.
—	Вы говорите так, будто я училась в прошлом столетии,—
обиженно заметила миссис Нанга.
—	Нет, что вы! — воскликнул я.—Просто уровень нашего
образования падает с каждым годом. Прошлогодний выпуск
средних школ был куда сильнее, чем нынешний.
328

Впрочем, мне, вероятна только показалось, что она обиде¬
лась. Она думала о чем-то своем.
—	Я сдала вступительные экзамены в среднюю школу,— гру¬
стно сказала она,— но отец Эдди и его родственники приставали
ко мне, чтобы я выходила замуж, а потом и мои родители стали
меня уговаривать. Все твердили: зачем молоденькой девушке
так много учиться? И я по глупости согласилась. Слишком Мо¬
лода была, не умела настоять на своем. Вот и Эдна попалась в
ту же ловушку. Подумать только, девушка окончила колледж,
а ей и года не дают поработать в школе, даже оглядеться не
успела. Ну да мне-то что за дело? Пусть себе выскакивает за¬
муж да транжирит мужнины денежки, пока еще есть, что тран¬
жирить.— Миссис Нанга горько рассмеялась.
Мне стало как-то неловко, главным образом потому, что го¬
ворилось все это в присутствии ее пятнадцатилетнего сына
Эдди.
—	И скоро она к вам переедет? — спросил я.
Не знаю. Какое мне дело? По мне, пусть приходит хоть
завтра — места хватит. Пускай сидит вместо меня с гостями
допоздна и показывает свою ученость. Велика радость! Вся про¬
пахнет табаком и запахом белых.
Я невольно рассмеялся.
—	Что ж вы ей не отсоветуете? — спросил я.— Ей бы пере¬
ждать хоть годик, поработать, осмотреться. Я уверен, она бы вас
послушала, ведь она еще совсем девчонка.
—. Только вчера родилась, что ли? Уж не дать ли ей сись¬
ку? — Она ткнула себя пальцем в грудь.— Нет, мой друг, я не
стану мешать ее счастью. Меня выдавали куда моложе. Вот по¬
правится ее мать — пусть приходит сюда да проматывает муж¬
нино богатство. Всякий чует, где вкусно пахнет. А ведь когда-то
в семье не было денег, и кто-то гнул спину и недоедал, только
теперь уж никто об этом не помнит...
Миссис Нанга вытерла глаза подолом юбки и высморка¬
лась.
—	Где она живет? Я сам поговорю с ней, завтра же. Я про¬
сто обязан это сделать!
Я не забыл о присутствии Эдди, но, взвесив свои шансы,
решил рискнуть. Скорее всего, мальчик был на стороне йатери,
хотя его красивое лицо абсолютно ничего не выражало и не дро¬
гнуло даже тогда, когда мать готова была расплакаться.
—	Ступайте, если хотите,— сказала миссис Нанга с делан¬
ным безразличием,— но не говорите потом, что я вас послала,—
я свое место знаю.
329

Я не ошибся насчет Эдди. Он охотно и очень подробно рас¬
сказал мне, как пройти к дому Эдны, который стоял в дальнем
конце деревни. Он предложил даже, чтобы шофер отвез меня
туда на их машине, из чего можно было заключить, что, несмо¬
тря на взрослый вид, он был еще совсем ребенок.
Я не без труда отыскал дом О до, отца Эдны,— хижину из
красной глины, крытую пальмовыми листьями. В передней ком¬
нате сидел сам хозяин и сучил веревку. На таких веревках у
нас подвешивают батат для просушки. Рядом лежали три пука
волокна, один из них был уже наполовину израсходован. Клу¬
бок готовой веревки валялся на иолу, и Одо, придерживая его
ногами, надвязывал свободный конец. Когда я вошел, он, скаля
стиснутые от напряжения зубы, затягивал узел. Его огромный,
лоснящийся живот вываливался из набедренной повязки. Сам
он был крупный, уже немолодой человек с красными, воспален¬
ными глазами и седеющими волосами.
Мы обменялись рукопожатием, и я сел на стул напротив
него. Не бросая работы, он несколько раз повторил:
—	Добро пожаловать,—а затем, вновь завязывая узел, ко¬
торый разошелся, когда он натянул веревку, сказал: — Жаль,
что мне нечем вас угостить. Только сегодня доели последний
орех.
—	Не беспокойтесь,— ответил я и после долгой паузы до¬
бавил:— Я вижу, вы меня не узнаете. Я учитель здешней
школы.
—	То-то мне ваше лицо показалось знакомым,— заметил он,
поднимая на меня глаза.
Мы еще раз обменялись рукопожатием, и он опять сказал:
«Добро пожаловать»,— и извинился, что ему нечем меня уго¬
стить, а я опять попросил его не беспокоиться — не всегда же у
людей есть угощение наготове.	‘
—	С тех пор как жена в больнице, некому смотреть за хо*
зяйством,— пожаловался он.
—	Надеюсь, она скоро поправится.
—	Остается уповать на господа.
Выждав немного, я спросил, дома ли Эдна.
—	Она готовит матери еду в больницу,—ответил он холодно.
—	У меня к ней поручение от моего друга мистера Нанги.
—	Вы друг моего зятя? Что же вы сразу не сказали? Так вы
из столицы?
—	Только вчера вернулся.
330

В самом деле? Ну, как там поживает мой зятек?
—	Прекрасно.
Не вставая с места, он повернулся к двери, которая вела во
внутренние комнаты, и нозвал Эдну. Из глубины дома, как от¬
даленный звук флейты, донесся ее голос,
—	Выйди поздоровайся с гостем,-—крикнул отец.
Пока мы ждали Эдну, он не сводил с меня глаз, и я по¬
старался принять самый непринужденный вид. Повернувшись
на стуле, я даже стал смотреть в окно и сложил губы так, будто
что-то насвистываю себе под нос.
, Ваша жена давно в больнице? — спросил я.
—Третья неделя пошла, А до того все перемогалась, еще
с тех пор, как начались дожди.
Бог даст, поправится.
—	Да, все в его воле.	*
Через дверь я увидел Эдну. Она, по-видимому, только что
сполоснула лицо и сейчас на ходу утиралась подолом юбки. За¬
метив меня, она одернула подол» У меня подкатил комок к
горлу. На Эдне была просторная блуза, выпущенная поверх
юбки, и старенький шелковый платок на голове. Когда она во¬
шла, я вдруг потерял все свое самообладание. Вместо того чтобы
протянуть ей руку, оставаясь сидеть, как подобает мужчине, да
еще старшему по возрасту, я вскочил, словно какой-нибудь анг¬
личанин, привыкший расшаркиваться перед дамами. Она слегка
наморщила лоб, припоминая.
—	Я учитель здешней школы,— сказал я хриплым от волне¬
ния голосом.— Мы уже встречались с вами, когда мистер Нанга
выступал...
—	Да, верно,— просияла Эдна.— Вы мистер Самалу.
Я был вне себя от радости.
—	Он самый,— подтвердил я и добавил по-английски, чтобы
не понял ее отец: — Ваша память не уступает вашей красоте.
—	Спасибо,— сказала Эдна.
Возможно, ее домашний наряд или роль хозяйки, кото¬
рую она теперь играла, делали ее старше, а быть может, она
действительно повзрослела со времени нашей встречи. Во вся¬
ком случае, сейчас передо мной стояла красивая молодая жен¬
щина, а не девчонка-послушница, только что вывезенная из
монастыря.
—• Да садитесь же, учитель,— сказал Одо, и мне послыша¬
лось в ею голосе раздражение. Потом он повернулся к дочери
и объяснил, что у з&еня к ней поручение о,т Нанги. Она взгля¬
нула на меня своими большими сияющими глазами.
Ж

—	Ничего особенного,—пробормотал я смущенно.—Про¬
сто мистер Нанга просил меня зайти, передать вам привет и
узнать, как здоровье вашей матери.
—	Передайте ему, что она еще в больнице,— недовольным
тоном ответил за Эдну отец.— На ее лекарства уходит пропасть
денег, а она в этом году не успела посадить ни батата, ни ма¬
ниоки./
—	Не слушайте его,— вмешалась Эдна, и глаза ее сразу по¬
тухли.— Ведь он уже посылал тебе деньги через жену,— сер¬
дито сказала она отцу.
—	Вы только посмотрите на нее! — воскликнул отец.— По-
твоему, кто вчера поел, тот и сегодня сыт будет? Нет, дочь моя,
сейчас самое время потянуть с богатого зятя, а уж когда он за¬
берет тебя к себе, пиши пропало. Недаром у нас говорят: если
ты не сумел отнять меч у поверженного врага, неужели ты смо¬
жешь отнять его, когда враг встанет на ноги? Нет, дочка, ты
в наши дела не суйся. Он будет давать, давать и давать, пока я
не наемся до отвала. Слава богу, у него добра хватит.
—	Извините меня,— сказала Эдна по-английски, а потом
объяснила на родном языке, что ей нужно кончить стряпню и
до часу отнести еду в больницу, иначе ее не впустят. Она сму¬
щенно улыбнулась и вышла из комнаты, а я, глядя ей вслед,
отметил, что у нее на редкость красивая фигура.
Некоторое время я оставался наедине с ее алчным папашей.
Мы больше молчали. Я беззвучно насвистывал и смотрел, как
Одо наращивает веревку и сматывает ее в клубок. Затем в сосед¬
нюю комнату снова вышла Эдна и оттуда спросила отца, не за¬
был ли он угостить человека.
—	У меня ничего нет,— ответил он,— но если ты нам что-
нибудь принесешь, мы не откажемся.
—	Я ведь купила вчера несколько орехов, разве я тебе не
сказала?
Она принесла на блюдце орех кола и протянула отцу, а он,
скороговоркой пробормотав молитву— наверно, о ниспослании
неисчерпаемой кормушки,— разломил его, одну за другой от¬
правил себе в рот две дольки и принялся с громким чавканьем
жевать их. Блюдце с двумя оставшимися дольками он передал
мне, я взял одну и вернул ему блюдце.
С орехом было покончено, а я все сидел и думал, как мне
теперь быть. Встать и уйти? Едва ли это было разумно — следо¬
вало все-таки дождаться Эдны, даже если и не удастся погово¬
рить с ней с глазу на глаз. И тут меня словно осенило: почему
бы мне не подвезти ее в больницу? Ведь отсюда до больницы
332

добрых две мили, а у меня на велосипеде отличный багажник, к
которому можно привязать посуду с едой.
—	Раз уж я здесь,—обратился я к своему хозяину,—мне
бы следовало навестить мать Эдны, чтобы потом обо всем на¬
писать мистеру Нанге.
—	Вы не слушайте, что тут моя дочка болтает,- сказал он,
поднимая глаза от работы,— а напишите-ка моему зятьку, что
эти врачи дерут с меня шкуру.
—- Напишу непременно,— заверил я его. Мне было ясно, что,
каков бы он ни был, мне придется считаться с ним, если я хочу
подъехать к его дочке.
Эдну мое предложение нисколько не удивило; как видно,
она была очень доверчива, и это был добрый знак. Я привязал
бидон с едой к багажнику и, так как у самого дома земля была
неровной, вывел велосипед на дорогу; Эдна в красно-зеленом
цветастом платье шла рядом. Вскочить на велосипед с привя¬
занным к багажнику бидоном и девушкой на раме было невоз¬
можно, но я нашел выход: сел в седло и уперся ногой в землю,
удерживая велосипед в равновесии, а когда Эдна примостилась
на раме, оттолкнулся и поехал. Эдна сидела так волнующе
близко ко мне, чуть ли не в моих объятиях, и запах ее волос
так меня пьянил, что в другое время у меня, наверное, голова
бы кругом пошла, но сейчас мне было не до того. Дорога в боль¬
ницу шла по холмистой местности, и я скоро выдохся, но мне
совсем не хотелось признаваться в этом перед своей пассажир¬
кой. Хотя сердце так и прыгало у меня в груди, я не останавли¬
ваясь одолевал один подъем за другим, и, конечно, это было
просто глупо.
—	А вы сильный! — сказала Эдна.
—	Почему? — спросил или, вернее, выдохнул я, перевали¬
вая через очередной пригорок.
—	Вы уминаете все эти холмы, словно батат.
—	Не заметил никаких холмов,— отвечал я, несколько от¬
дышавшись, так как мы теперь легко катились под горку. Но не
успел я договорить, как на дорогу выскочила какая-то шальная
овца с ягнятами. Я резко затормозил. К несчастью, Эдна опи¬
ралась спиной на мою левую руку, так что я сумел нажать на
тормоз только правой рукой. В результате велосипед и мы рух¬
нули наземь. Падая, Эдна закричала: «Что скажет отец!» — или
что-то в этом роде. Она отлетела далеко в сторону, и я, вскочив
на ноги, кинулся к ней. Потом я оглянулся назад и увидел вы¬
валянные в песке клецки и лужицу пролитого супа. Чуть не
плача, я стоял и смотрел на следы катастрофы, кусая от досады
333

губы. Тут Эдна разразилась истерическим смехом, и это совсем
меня доконало. Я боялся взглянуть на нее. Не поднимая глаз,
я забормотал какие-то извинения.
—	Вы не виноваты,— сказала Эдна,—все эта глупая овца.
Покосившись в ее сторону, я увидел, что она наклонилась и
разглядывает свое колено — оно было расцарапано.
—	Боже мой, Эдна, что я наделал!
Она поспешно опустила подол, подошла ко мне и стала от-
тиратъ огромное бурое пятно, красовавшееся на моей новой бе¬
лоснежной рубашке. Потом подняла бидон и принялась листь¬
ями счищать с него песок и остатки супа. К своему удивлению,
я услышал, что она плачет и бормочет что-то вроде: «Бедная
моя мама, она умрет от голода». Мне кажется, в действитель¬
ности она плакала от унижения: остатки жалкого завтрака, раз¬
бросанные по земле, ясно свидетельствовали о бедности ее
семьи. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, ее
слезы ужасно расстроили меня. -
—	А что, если отнести ей хлеба и банку консервов? — спро¬
сил я.— Это можно купить по дороге.
—	Я не захватила денег,— сказала Эдна.
—	У меня есть при себе немного.— Я вздохнул с облегче¬
нием.— Кстати, мы купим что-нибудь, чтобы смазать ваше ко¬
лено. Эдна, дорогая, мне ужасно жаль, что так получилось, 4
Глава десятая
После этого происшествия я уже не мог поговорить с Эдной
так, как хотел. Но мне удалось выведать у нее, что первый день
рождества она проведет в доме миссис Нанга, будет помогать ей
по хозяйству, и я решил явиться туда с визитом.
На рождество в Анате, как и во многих других поселках в
нашей части страны, прибавляется народу, на улицах царит
оживление. Молодые люди и девушки, уезжающие работать в
город, возвращаются домой с кучей денег, которые они тут же
спускают. Приезжают на каникулы школьпики, студенты спе¬
циальных учебных заведений и те немногие счастливчики, кото¬
рым удалось попасть в университет. Вся эта хорошо одетая, уже
вкусившая иной жизни молодежь сразу меняет облик нашей
деревни, придавая ей веселый и праздничный вид. Парни, кото¬
рых я встречал в этот день, щеголяли в итальянских ботинках
и узеньких брючках, а у девушек были накрашенные губы и
гладкие прически — они научились выпрямлять волосы горя*

чими щипцами. Я даже видел девицу в брюках — это был уже
верх дерзости.
Я пришел в дом Нанги около одиннадцати. Эдна еще не по¬
являлась. Вместо нее я застал в гостиной какого-то молодого
человека, от которого за милю разило водкой; он громко разгла¬
гольствовал и требовал, чтобы миссис Нанга дала ему выпить.
Судя по виду, он был мелким городским торговцем. Миссис
Нанга обращалась с ним спокойно и твердо. Видно было, что
все это ей не в новинку. Пожив год-другой в богатстве, поне¬
воле научишься отваживать менее удачливых сородичей.
—	Дай мне пива! — икая, кричал молодой человек.— Досто¬
почтенный мистер Нанга мне брат, у него есть шиши, а у меня
нет ни шиша.
Он первый рассмеялся своей шутке и перевел на меня осоло¬
велый взгляд. Я не мог удержаться от улыбки — наши торговцы
славятся по всей стране своим балагурством и изворотливостью.
—	Да, у меня нет ни шиша,— повторил он.— Бутылка пива
стоит пять шиллингов, для почтенного мистера Нанги это не
расход, у него денег — завались. Видали, какой дом затеял?
В четыре этажа! Прежде, бывало, если кто построит двухэтаж¬
ный дом, так весь город бежит смотреть. А мой родственничек
размахнулся на четыре этажа! Я бы мог напроситься к нему
жить. А я чего прошу?.. Всего-навсего одну бутылку пива,
обыкновенного пива за пять шиллингов.
—	А почему бы вам и в самом деле не жить вместе с
нами? — спросила миссис Нанга, чтобы переменить разговор.—
Разве брат выгонит из дому брата?
С минуту он размышлял, склонив голову набок.
Нет, не выгонит,— сказал он наконец.— Ваша правда,
это мой дом.
Новый дом Нанги, о котором шла речь, великолепное четы¬
рехэтажное здание в современном стиле, строился неподалеку
от его нынешнего дома и впоследствии попал во все газеты. Ока¬
зывается, он был не чем иным, как взяткой от европейской
строительной фирмы «Антонио и сыновья», получившей от
Нанги полумиллионный подряд на постройку Национальной
Академии наук и искусств.
Я пробыл у миссис Нанга добрых два часа, пока наконец не
приехала Эдна в посланной заднею машине. За это время я успел
раздать три шиллинга трем ватагам мальчишек, которые явля¬
лись со своими танцорами в масках. Последнего танцора, в съе¬
хавшей набок маске и с огромным накладным пузом, мальчишки
привели на веревке й обращались с ним так, как взрослые обра-

зцаются с настоящей ритуальной маской, буйство которой вну¬
шает страх. Дети били в барабаны, гонги или просто в метал¬
лические пепельницы и пели:
Это праздник воскресенье,
Воскресенье праздник наш.
К нам пришел Акатаката —•
Общий ужас и смятенье —
Аллилуйя, воскресенье...
Маска танцевала, размахивая несоразмерно большим теса¬
ком, и .вдруг веревка, йа которой ее держали, развязалась... Тут
бы ждать драки, кровопролития, побоища. Но маска смиренно
опустила наземь тесак, сама помогла связать себя и, снова взяв
в руки грозное оружие, как ни в чем не бывало продолжала
танцевать.
Пьяного родственника наконец уговорили пойти домой про¬
спаться. Миссис Нанга открыла дверь из гостиной на террасу,
служившую, по всей видимости, приемной для важных особ, и
пригласила меня посидеть там. Некоторое время спустя она
прислала ко мне Эдну с подносом, на котором стояли бутылка
пива и стакан. Эдна молча подала угощение, подошла к окну и,
облокотившись о подоконник, стала смотреть на улицу.
Я потягивал пиво, не зная, с чего начать разговор. Дом Нан-
ги был неподходящим местом для осуществления моего замыс¬
ла. Но времени терять было нельзя: того и гляди нагря¬
нут новые гости. Словно в подтверждение моих опасений,
послышался барабанный бой — явилась еще одна орава маль¬
чишек.
—	Почему вы не присядете, Эдна? — сказал я, стараясь
держаться как можно увереннее.
—	Мне и здесь хорошо,— отозвалась она,— я смотрю, что
делается на улице.
—	А там что-нибудь делается? — спросил я и тоже подошел
к окну; мне хотелось положить руку ей на талию, но я поборол
искушение — это было явно преждевременно.
—. Да нет, просто народ гуляет, и все такие нарядные.
—	Мне нужно с вами поговорить,— сказал й, возвращаясь
к столу.
—	Со мной? — удивилась она.
.г**- Да, с вами. Пойдите сюда и сядьте.
Она села. Прежде чем начать разговор, я отхлебнул глоток
пива.
~ Мне хочется дать вам совет, я ведь лучше вас знаю жизнь,
больше видел... И я вам друг.— Хорошее начало, подумал я и
336

отпил еще глоток.— Вы сделаете непоправимую ошибку, если
позволите выдать себя замуж так рано. Вы слишком молоды и
не должны торопиться вступать в брак, да к тому же с челове¬
ком, у которого одна жена уже есть.
—	Это мама послала вас ко мне? — спросила она.
—	Мама! Какая мама?.. А, миссис Нанга.%. Нет, конечно...
С чего бы ей посылать меня к вам?.. Нет, Эдна, я забочусь толь¬
ко о вас... Не губите свою жизнь...
—	А вам-то какое до этого дело?
—	Я, конечно, тут ни при чем... Но вы так красивы, так мо¬
лоды—вы достойны лучшего мужа, чем этот старый много¬
женец...
Вы, кажется, сказали отцу, что он ваш друг?
—	Будь он мне отцом или братом, я бы всё равно... Эдна, не
губите себя... У этого человека сын почти ваш ровесник...
—	Такова уж наша женская доля,— со вздохом сказала она.
—	Чепуха! Зачем вы это говорите, ведь вы же образован¬
ная девушка... Разве вы мусульманка?
Она встала и снова подошла к окну,
—	Он дал нам денег, чтобы я могла учиться.
—	Ну и что из того? — с горячностью сказал я, встал, по¬
дошел к ней и осторожно обнял ее за талию. Она вздрогнула,
словно я ожег ее раскаленным железом, вывернулась и резко
оттолкнула меня. С минуту мы молча смотрели друг на друга.
Потом она опустила глаза и снова повернулась к окну. Я воз¬
вратился на свое место и решил было прекратить разговор. Но
искушение разыграть непонятого и бескорыстного доброжела¬
теля было слишком велико.
—	Простите меня, Эдна,—сказал я.—Но мне хотелось бы,
чтобы вы меня поняли... Вы правы, это не мое дело. Забудьте
все, что я вам тут наговорил.
Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем
она ответила мне.
—	Простите меня, Одили...
Впервые она назвала меня по имени. Я был вне себя от
радости. ‘
—	Простить? За что?
—	Вы не обиделись? — спросила она, взглянув на меня
с таким наивным и чистосердечным удивлением, что и камен¬
ное сердце должно было бы дрогнуть, а уж о моем нечего и
говорить.
■г-* Разве я могу обидеться на вас, Эдна? — ответил я совер¬
шенно серьезно.
337

Нельзя сказать, чтобы я многого добился, но я был доволен.
Такую девушку, как Эдна, приступом не возьмешь, ее надо
приручать осторожно и постепенно.
Пока я размышлял обо всем этом в своей тихой Анате и
строил планы на будущее, в стране назревали важные события,
которым вскоре суждено было захлестнуть нас всех и выбить из
привычной колеи.
В день Нового года наш министр внешней торговли сенатор
Сулейман Вагада объявил, что таможенные сборы на некоторые
импортируемые текстильные товары повышаются на двадцать
процентов. Второго января оппозиционная партия ППС опубли¬
ковала подробнейшие материалы, с полной очевидностью до¬
казывающие, что еще в октябре компания «Бритиш амальгамей-
тед» была кем-то предупреждена о планах нашего правитель¬
ства и поспешила принять свои меры: к середине декабря она
разгрузила в наших портах три судна с текстилем. Кабинет
министров раскололся на два враждебных лагеря: одни требо¬
вали отставки правительства, другие, во главе с Нангой, утвер¬
ждали, что в этом деле замешан только министр внешней тор¬
говли и уж если зашла речь об отставке, то пусть уходит он
один. И тут грязь полилась густым потоком. «Дейли мэтчет»
напечатала статейку, из которой явствовало, что Нанга в быт¬
ность свою министром внешней торговли — он сменил портфель
лишь два года назад — занимался точно такими же делишками
и на свои побочные доходы построил три семиэтажных жилых
дома с квартирами люкс стоимостью в триста тысяч фунтон каж¬
дый; эти дома он записал на имя жены и сдал в аренду компа¬
нии «Бритиш амальгамейтед» по тысяче четыреста фунтов в ме¬
сяц за квартиру. Сначала об этом, как и о других подобных исто¬
риях, говорилось только намеками, но уже через неделю все за¬
говорили открыто, не стесняясь в выражениях.
Страна оказалась на грани хаоса. Подняли голос профсоюзы
и Объединение государственных служащих, они грозили всеоб¬
щей забастовкой. Один за другим закрывались магазины — их
владельцы испугались возможных грабежей. По слухам, гене¬
рал-губернатор потребовал, чтобы премьер подал в отставку,
и через три недели тот действительно вынужден был это сде¬
лать.
Ш эти дни Макс вызвал меня в столицу для консультации, а
тацже для того, чтобы я мюг присутствовать на учредительном
съезде новой партии — Союза простого народа. События застали
нас врасплох — ведь мы еще, можно сказать, не встали на
нови,— но это нас ничуть не обескуражило. Нас, как и всех, воз¬
338

буждала предгрозовая атмосфера — пьянило предвкушение же¬
стоких схваток. Мы знали, что приближающиеся выборы будут,
борьбой не на жизнь, а на смерть. После семи лет всеобщей ащн
тии всякое действие казалось благотворным; страна, уподобив¬
шаяся за эти годы обрюзгшему человеку с дряблой кожей и
складками жира, жаждала стряхнуть о себя сонвое оцепенение.
Скандальные разоблачения, ежедневно появлявшиеся в газетах,
отнюдь не действовали удручающе, напротив, у всех было при¬
поднятое, чуть ли не праздничное настроение. Я говорю, конеч¬
но, не о таких господах, как Нанта или сенатор Сулейман
Вагада, а о простых смертных вроде меня, которым нечего было
терять.
В Анату я вернулся в новеньком «фольксвагене», с восемью¬
стами фунтами в кармане и с перспективой получить еще столько
же в ближайшем будущем. Я бы сразу поехал навестить Эдну,
но моя сверкающая кремовая машина покрылась в дороге тол¬
стым слоем красноватой пыли и бурой грязи, а потому я решил
сначала вымыть ее и отправился к себе. Затем я с шиком под¬
катил к дому Эдны, но оказалось, что она уехала в соседнюю
деревню проведать бабушку. Отец Эдны вышел посмотреть на
мою машину, и по тому, как он ее разглядывал, можно было
подумать, что он знает толк в автомобилях. После долгого и
внимательного осмотра он вдруг усмехнулся и объявил, что это
не машина, а черепаха.
Надо сказать, это была наша последняя мирная встреча с
ним, но, впрочем, не буду забегать вперед.
; Вернувшись домой, я написал Эдне свое первое письмо,
очень длинное и обстоятельное, в котором подробна изложил,
почему она не должна выходить замуж за Нангу.
Когда я впервые объявил, что хочу выставить свою канди¬
датуру в одном округе с Нангой, это вызвало всеобщий смех. Не
смеялся только изгнанный из деревни негодяй Джошиа. Позд¬
но ночью он неизвестно откуда явился ко мне и предложил
свою помощь в избирательной кампании. Я был, конечно, тро¬
нут, но понимал, что человек с такой репутацией может только
затруднить, а то и вовсе погубить наше дело. Поэтому я как
можно осторожнее отказал ему — мол, я не могу предложить
ему никакого дела. Выслушав меня, он с минуту помолчал, а
потом заявил, что я еще пожалею об этом, и исчез во мраке
ночи, так что я даже не успел послать его к черту.
В избирательный округ Нанги (номер сто тридцать шесть по
339

регйстрацибнйьш спискам) входило пять деревень, включая
Анату, откуда он был родом, и мою родную деревню Уруа. Сна¬
чала я хотел разместить свою штаб-квартиру в Анате, чтобы
сразиться с Нангой в его логове, но мне пришлось отказаться от
этой мысли. Дело в том, что митинг, которым я открывал изби¬
рательную кампанию, был назначен в актовом зале нашей шко¬
лы, но в последнюю минуту Нвеге, директор школы, сорвал его.
Увидев перед школой группу людей, я решил, что они пришли
послушать меня, а потому ужасно разозлился, когда обнару¬
жил, что дверь заперта на засов. Один из присутствовавших
был, казалось, больше всех возмущен тем, как со мной обо¬
шлись, и подошел ко мне, чтобы представиться.
—- Мистер Самалу? Рад вас видеть,— сказал он. Лицо его
светилось дружеским участием.
Я протянул ему руку, но он ловким ударом сбил у меня с
головы мою красную шапочку. Всем присутствовавшим это по¬
казалось очень смешным, и они громко захохотали. Решив со¬
хранять хладнокровие, я не спеша нагнулся за шапочкой, и тут,
к моему позору, этот негодяй дал мне пинка в зад, так что я очу¬
тился на четвереньках. Я готов был ринуться в драку, но под¬
лый трус успел дать стрекача под одобрительные крики и руко¬
плескания собравшихся. А я-то вообразил, что они пришли
послушать меня! Я понял, что нахожусь на вражеской террито¬
рии, и потому решил обзавестись телохранителем и поскорее
перебраться в родную деревню. Однако Аната готовила мне
новые сюрпризы. В тот же вечер мистер Нвеге прислал за мной
мальчишку. Когда я прибыл к нему в «резиденцию», он вручил
мне месячное жалованье и заявил, что я уволен. Я хотел было
поблагодарить его: я, мол, и сам решил уходить, так что он
только облегчил мне этот шаг,— но он не дал мне и слова вы¬
молвить.
— Вам у нас делать нечего — вы теперь птица высокого по¬
лета,— с издевательской усмешкой сказал он.
. — Зато вы, мистер Спихни-Меня-За-Три-Пенса, сколько ни
кудахтайте, выше своего насеста не взлетите,— сказал я и гром¬
ко расхохотался ему в лицо. Наконец-то я хоть немного отвел
душу после всех неприятностей этого дня.
Мистер Нвеге вскочил со стула, и мне показалось, что он
сейчас бросится на меня е кулаками; пожалуй, мне даже этого
хотелось. Но он выскочил в другую комнату, не иначе как за
своей двустволкой или еще за чем-нибудь в этом роде — выяс¬
нять я це стал и предпочел смыться.
340

Прошло уже четыре дня, как я вернулся из столицы, мне
нора было ехать к себе в Уруа, а я еще не повидался ни с мис-
сис Нанга, ни с Эдной.
Строго говоря, никакого дела к миссис Нанга у меня не
было. Но мы стали теперь как бы сообщниками, между нами
завязалось нечто вроде дружбы, и мне казалось неловко уез¬
жать, не попрощавшись с ней. К тому же мне было просто лю¬
бопытно узнать, как она восприняла известие о том, что я соби¬
раюсь выдвинуть свою кандидатуру против ее мужа на выборах.
В то время я был еще достаточно наивен, чтобы задаваться та¬
кими вопросами. Но поехал я к ней главным образом потому,
что надеялся встретить там Эдну.
Входная дверь была открыта, я вошел и громко хлопнул в
ладоши.
—	Кто там? — раздался из дальней комнаты голос миссис
Нанга.
—	Это я.
—	Присядьте, я сейчас.
Я сел лицом к входной двери. Вскоре я услышал, как она
вошла, шлепая туфлями и напевая себе под нос.
Я обернулся и наши взгляды встретились. Она застыла на
месте.	w
—	Доброе утро, миссис Нанга,— сказал я.
—	Что вам здесь нужно?—с трудом выговорила она, за¬
дыхаясь от негодования.
—	Я забежал проститься,— сказал я, поднимаясь.
—	Я не желаю с вами разговаривать, слышите? Благода¬
рите господа, что в доме нет взрослого мужчины... Только по¬
этому вы смогли явиться сюда среди бела дня...
—	Простите...—начал было я, но закончить фразу мне не
удалось. Миссис Нанга вдруг подняла крик на всю деревню,
понося меня и призывая в свидетели богов: она сидела себе
тихо и мирно, как подобает скромной и беззащитной женщине,
а обидчик ворвался в дом и похваляется своей силой... Она сдер¬
нула с головы платок и в исступлении принялась трепать и
скручивать его в жгут, и я поспешил ретироваться. Я шел к ма¬
шине, а мне вслед неслись ее проклятия и вопли.
Было уже около полудня, и я отправился прямо в больницу
анатской миссии, чтобы дождаться там Эдну. Прождав перед
воротами больше часа, я решил проехать к женскому отделе¬
нию, но привратник отказался пропустить во двор мою машину.
Возможно, он был прав, но меня возмутила его грубость. Вместо
того, чтобы объяснить, что въезд на территорию больницы раз¬
341

решен только санитарным машинам, он набросился на меня как
бешеный и, тыча пальцем в объявление, заорал:
—	Ты что, читать не умеешь?
—	Не дури,— сказал я,— й не кричи на меня.
— Что значит не дури! Дубина! Еще на машине разъез¬
жает! Для таких вот и писано, а он прется куда ни попади!
Идиот!
Я поставил машину у ворот и направился к больничным кор¬
пусам,, решив не обращать внимания на крики привратника,
который еще долго не мог угомониться.
—	Чтоб тебе расшибиться на твоей машине! Чтоб ты себе
шею свернул! Болван! — кричал он мне вдогонку.
Меня поражало его остервенение: ведь он ненавидел меня
только за то, что я был владельцем собственной машины. От
этой мысли мне стало не по себе. А когда я зашел в отделение
и сиделка небрежно бросила мне, что мать Эдны вчера выпи¬
салась, я совсем нал духом. Но не в моей натуре предаваться
бесплодному отчаянию. Страдание должно стимулировать чело¬
века, побуждать его к действию. Поэтому прямо из больницы
я отправился к Эдне, хотя ее отец дня за три до того предупре¬
дил меня, чтобы ноги моей не было в его доме. На этот раз мне
повезло, я застал Эдну одну — ее отец куда-то вышел, но, по
всей вероятности, только во двор, облегчиться. Эдна умоляла
меня уйти.	“
—	Ни за что,— сказал я.
—	Он убьет вас, если застанет здесь.
—	Я почел бы это за счастье,— ответил я по-английски.
—	Уйдите, я сама приду к вам.
—	Это невозможно,—сказал я,—завтра утром я уезжаю.
Из школы меня уволили. Как ваша мать? Я только что был в
больнице — хотел навестить ее.
Эдна переводила взгляд с меня на дверь, из которой, как я
сообразил, должен был появиться ее отец, и обратно. Она бук¬
вально тряслась от страха, и это меня почему-то радовало.
Я был словно пьяный, сам не знаю отчего.
—	Умоляю вас, ОДйли,— снова начала она, чуть не плача.
—	Повторите сто раз «умоляю вас, Одили», тогда уйду,—
ответил я, напуская на себя беззаботный вид.
—	Вы думаете, это шутки. Ну что ж, садитесь.
Она тоже села и скрестила руки на груди.
—	Умоляю, Одили,—вдруг повторила она, внеэапно вска¬
кивая и в ужасе ломая руки,
—	Раз! — сказал я.

Ах, что же будет? — воскликнула она в отчаянии,
—	Осталось еще девяносто девять.
В эту минуту со двора донесся кашель ее отца. Она схва¬
тила меня за руку и попыталась стащить со стула, но я лишь
уселся поудобнее. Отец уже вошел в дом, мы слышали его
шаги.
—	Ват видите... Он здесь... Что же будет?
Он помедлил в дверях, присматриваясь к гостю, и, убедив¬
шись, что это я, подошел и остановился передо мной с угрожа¬
ющим видом.
—	Что тебе здесь надо? — спросил он ровным голосом, не
предвещавшим ничего хорошего.— Разве я не говорил тебе,
чтобы ноги твоей здесь больше не было?
—	Говорили,— подтвердил я, не вставая с места.
Ну погоди же! — сказал он и кинулся назад в комнату,
из которой только что вышел. За последние дни мне столько
грозили, что на этот раз я решил просто сидеть и не обращать
ни на что внимания. Даже слезы Эдны не тронули меня. Она
метнулась к двери с криком: «Мама! Мама!» — и на пороге
столкнулась с отцом. Он отпихнул ее в сторону и двинулся
прямо на меня е занесенным тесаком в руке.
—	Что это с вами? — спокойно спросил я.
Эдна заплакала еще громче, и на ее крик, еле передвигая
ноги, приковыляла больная мать. Тем временем я объяснял
отцу, что пришел уговорить его и его семейство отдать мне в
день выборов свои голоса.
—	А мозги у этого парня в порядке? — спросил он, ни к
кому не обращаясь и постепенно опуская тесак. К тому мо¬
менту, когда в дверях появилась мать Эдны, опасность как будто
миновала.
—	Ведь это тот самый молодой человек, что принес мне в
больницу хлеба? — спросила мать и засеменила ко мне, протя¬
гивая худую, со вздутыми жилами руку.
—* А мне наплевать, что он тебе приносил! — заорал ее су¬
пруг.— Я знаю одно: он подкапывается под моего зятя.
—	Как так? — удивилась етарая женщина, и муж рассказал
ей, в чем дело. Она внимательно выслушала его и, подумав, ска¬
зала: — Мне-то какое дело? Они, видно, знают, что к чему: по¬
набрались от белых. А мы в их делах не смыслим.
Я провел у них в доме час, а то и больше, и на прощанье
отец Эдны дал мне совет, на его взгляд очень разумный.
—	Мой зять, что бык,— сказал он,— а ты для него, что клещ
для быка. Клещ вопьется быку в зад, а быку это нипочем —
Ш

ест, пьет, справляет нужду, клеща и не замечает. А дотом при*
летит цапля, сядет быку на спину и склюнет клеща. Пораз¬
мысли-ка об этом.
—	Спасибо за совет,— сказал я.
—	Говорят, тебе дали кучу Денег, чтобы побить моего зятя,—
продолжал он.— Будь у тебя хоть капля ума, ты бы припрятал
эти денежки подальше и употребил бы их с толком. Смотри не
проморгай своего счастья... А уж если тебе непременно хочется
спустить их, что ж, я могу тебе помочь.
Просто удивительно, как быстро распространились слухи о
моих намерениях. Обычно телеграмму из столицы получают в
Анате через пять дней, если не бастуют почтовые служащие и
ветер не сорвал телеграфные провода; слух же доходит за день,
а то и быстрее.
Когда я поднялся и стал прощаться, Эдна, молчавшая все
время, тоже встала, чтобы проводить меня к машине.
—	А ты куда? — спросил ее отец.
—	Хочу проводить его...
—	Проводить? Смотри, как бы я тебе не всыпал.
—	До свиданья,—сказала она с порога.
—	До свиданья,— ответил я, пытаясь улыбнуться.
Глава одиннадцатая
По дороге домой я вновь и вновь вспоминал, как хладно¬
кровно и смело я вел себя в минуту опасности, и эта мысль до¬
ставляла мне неизъяснимое удовольствие. А как Эдна взгляну¬
ла на меня при прощании! Ясно было, что она сумела оценить
мое бесстрашие. И тут я вынужден был сказать себе то, в чем
до сих пор не решался признаться: Эдна нужна мне сама по
себе, а не как орудие моей мести Нанге. Сначала я думал, что
добиваюсь ее только для того, чтобы насолить Нанге, а теперь,
странное дело, Эдна была для меня куда важнее, чем этот Нан-
га. Анализируя таким образом свое душевное состояние, я не
мог не спросить себя: какое значение имеет для меня моя поли¬
тическая деятельность как таковая? На этот вопрос трудно было
ответить. Все перемешалось: месть, проснувшееся во мне поли¬
тическое честолюбие, любовь... И все вело к единой цели. Ведь
было бы наивно полагать, будто одной только любви достаточ¬
но, чтобы отбить Эдну у министра. Правда, у меня были свои
преимущества — молодость, образование, но что это значило по
сравнению с богатством и положением Нангй и отцовской
344

мастью корыстолюбивого старика? Да, я хотел использовать
все средства. Надежды отвоевать у Нанги депутатский мандат
у меня, в сущности, не было, но я все равно считал, что надо
бороться и всюду, где только можно, выводить его на чистую
воду; тогда, если он и одержит победу, премьер-министр по¬
остережется вновь ввести его в свой кабинет. Впрочем, имя
Нанги, как и многих его коллег, было достаточно запятнано,
чтобы уже сейчас лишить его всех полномочий, но у нас, к со¬
жалению, не столь строгие нравы, как в некоторых других
странах. Вот почему наша новая партия — Союз простого на¬
рода —- поставила своей задачей, разоблачать все злоупотребле¬
ния и предавать их широкой гласности; быть может, кто-нибудь
наконец встанет и скажет: «Воруй, да знай меру. А Нанга
меры не знает». Однако очень-то надеяться на это не прихо¬
дилось.
Я ехал по тому самому склону, где три недели назад мы с
Эдной потерпели аварию, и думал о том, сколько, перемен про¬
изошло за это время, как все неустойчиво в нашей стране и как
изменились мои собственные взгляды. Поступая в университет,
я полагал, что через три года, окончив его, я стану членом при¬
вилегированного класса, символом принадлежности к которому
является собственная машина. Я был так в этом уверен, что уже
на втором курсе выправил себе водительские права и присмот¬
рел машину, очень комфортабельную — сиденья одним нажа¬
тием кнопки превращались в удобную постель. Однако послед¬
ний год в университете ознаменовался для меня своего рода
нравственным кризисом, который я объясняю отчасти влиянием
довольно радикально настроенного преподавателя-ирландца,
читавшего нам курс всеобщей истории, отчасти впечатлением,
которое произвело на меня перерождение человека, за пять лет
до этого слывшего в университете самым воинственным предсе¬
дателем студенческого союза. Этот ратоборец стал секретарем
министра труда и промышленности и одним из самых богатых
и продажных чиновников в столице, а однажды мы прочли в
газетах его выступление, в котором он заявил, что профсоюз¬
ных лидеров следовало бы сажать под замок. На этом примере
мы, студенты, увидели, как развращающе действуют на людей
любые привилегии. Мы торжественно сожгли его чучело в зале
студенческого союза, где он когда-то в своих пламенных речах
обличал правительство, и университетское начальство оштра¬
фовало нас за то, что мы закоптили потолок. Многие из нас
дали клятву не соблазняться никакими буржуазными привиле¬
гиями, символом которых в нашей стране является собственная
345

машина. И вот теперь я сам сидел за рулем в чудесном «фольк¬
свагене», уминавшем холмы, словно батат, как сказала бы Эдна.
Но я надеялся, что мое новое положение не развратит меня и я
не уподоблюсь тому, кто всю жизнь уберегается от опасности,
а под конец все-таки ломает себе шею.
Когда я приехал домой, мой слуга Питер подал мне письмо
в голубом конверте. Почерк на конверте был аккуратный и круг¬
лый, несомненно женский, но совсем не такой, как у Джой, зна¬
комой учительницы из соседней деревни, которая время от вре¬
мени писала мне. При одной мысли, что письмо от Эдны, у меня
бешено заколотилось сердце. Однако этого не могло быть: ведь
не прошло и часу, как мы расстались, а она и словом не обмол¬
вилась ни о каком письме...
—	Его привез какой-то мальчишка на велосипеде, как толь¬
ко вы уехали,— сказал Питер.
—	Ладно,— ответил я,— можешь идти.
Я хотел сразу разорвать конверт, но мне вдруг стало, страш¬
но: кто его знает, что там, в этом письме. Да и жалко было
портить такой красивый конверт.
Письмо было от Эдны. Но почему она про него не упомя¬
нула?
«Дорогой Одили!
Ваше послание от 10-го сего месяца получено и принято к
сведению. У меня нет слов, чтобы выразить, как я вам благо¬
дарна за вашу братскую заботу и за ваши советы. Очень жаль,
что вы не застали меня дома. Брат рассказал мне, как плохо
вас встретил отец. Меня это ужасно огорчает, и я готова на ко¬
ленях молить вас о прощении. Но я знаю, как вы добры и ве¬
ликодушны, вы простите меня даже без моей просьбы. (Дождя
до этого места, я улыбнулся.)
Я тщательно обдумала все ваши доводы против моего брака.:
Право, Одили, вы должны меня пожалеть. Я попала в безвы¬
ходное положение. Если я сейчас заупрямлюсь, отец убьет
меня. Где он возьмет деньги, чтобы вернуть этому человеку все,
что на меня потрачено? Поймите, дело совсем не в том, что я
хочу быть женой министра, просто у меня нет другого выхода*
А чего нельзя избежать, с тем надо смириться.
Я молюсь лишь о том, чтобы Бог не оставил меня. Если бу¬
дет на то Его воля, я найду счастье с любым мужем.
Надеюсь, мы навсегда останемся друзьями. Ведь вчера
это только сон, а завтра — только мечта, но дружба нынешнего
дня превращает каждое «вчера» в счастливый сон, а каждое
«завтра» —* в мечту, исполненную надежды.

До свидания.
Пусть будут сладостны ваши сновидения.
Искренне ванта
Эдна.
Р. S. Врат сказал мне, что вы купили машину. Поздравляю
и желаю дальнейших успехов. Надеюсь, что вы меня когда-ни¬
будь покатаете в память о нашем приключении с велосипедом.
(Тут я опять улыбнулся.)
Эдна»
Письмо было помечено вчерашним днем. Вероятно, она жда¬
ла, чтобы я первый заговорил о нем, а может, перепугавшись за
меня, просто о нем забыла.
Я перечитал его сначала стоя, потом сидя и, наконец, лежа
на кровати. Кое в чем я узнавал Эдну, а кое-что. (например,
строки о мечтах и надеждах) было, очевидно, списано из како¬
го-нибудь письмовника. Я до сих пор помню один из таких опу¬
сов— «Любовные письма»,—составленный и изданный каким-то
предприимчивым торговцем из Катаки и пользовавшийся боль¬
шим успехом у молодежи, когда я еще учился в школе. На су¬
перобложке утверждалось, что уже распродано 500 000 экзем¬
пляров; надо думать, это было некоторым преувеличением, ве¬
роятно, разошлось или издатель надеялся, что разойдется, не¬
сколько сот экземпляров. Иностранцы нередко удивляются
тому, как мы обращаемся с цифрами. Однажды, когда я еще
учился в университете, к моему отцу пришел бывший окруж¬
ной комиссар, с которым он когда-то работал. Комиссар вы¬
шел в отставку, а через несколько лет вернулся к нам уже в
качестве консультанта по вопросам кооперации и счел нужным
нанести визит своему бывшему толмачу. Пока они разговари¬
вали в гостиной, мои сводные братья и сестры появлялись один
за другим, чтобы поглазеть на незнакомого гостя, и тот нако¬
нец спросил отца, сколько же у него детей;
—* Около пятнадцати,— отвечал отец.
Около? Неужели вы не знаете точно?..
Отец только ухмыльнулся и перевел разговор на другую
тему* Он, конечно, отлично знал, сколько у него детей, но разве
можно вести счет детям, как будто это поголовье скота или
мешки батата! Боюсь, что на этом принципе основана и стати¬
стика народонаселения в нашей стране.
Но вернемся к письму. Мысленно отбросив те фразы, в ко¬
торых не было милой непосредственности Эдны, я принялся
слово за еловом анализировать содержание письма, чтобы вы¬
яснить ее отношение ко мне. Меня несколько разочаровало об¬
Ш

ращение «дорогой Одили» — ведь в своем письме я называл ее
«мой бесценный друг .Эдна»* Если влечение обоюдно, женщина
должна отвечать на письмо с равной или разве что чуточку
меньшей сердечностью и теплотой; скажем, в данном случае
она могла бы назвать меня «мой дорогой друг Одили». Зато в
самом тексте письма кое-что показалось мне обнадеживающим,
наибольшее же значение я склонен был придать пожеланию
«сладостных сновидений». Одним словом, я воспрянул духом и
укрепился в своем решении повести атаку против Нанги.
Вернувшись в родную деревню, я прежде всего постарался
подобрать себе телохранителей. Я выбрал четырех парней и
старшим назначил известного головореза по имени Бонифаций,
который бог знает откуда появился в нашей деревне несколько
лет назад. В то время он не говорил на нашем языке, да и те¬
перь предпочитал ломаный английский. Не могу сказать, прав¬
да ли это, но ходили слухи, что у него в предплечье только
одна кость вместо положенных двух. Случалось, он вел себя
так, будто и в голове у него тоже не все в порядке. Он и сам
этого не отрицал и охотно рассказывал, что повредился в уме
после того, как в детстве сорвался с дерева и ударился затыл¬
ком оземь. Жалованье я отвалил ему немалое — десять фунтов
в месяц с моими харчами; трое остальных получали значитель¬
но меньше. Когда я отправлялся куда-нибудь по делам, Бони¬
фаций усаживался рядом со мной, а его помощники — на заднее
сиденье. Число опасных инцидентов во время таких поездок
непрерывно росло, и в конце концов я разрешил им брать с со¬
бой кое-какое оружие, исключительно в целях самозащиты.
Под сиденьем у нас лежало пять тесаков, несколько пустых бу¬
тылок и куча камней. Потом пришлось прихватывать еще две
двустволки. Я согласился на это скрепя сердце и лишь потому,
что хулиганы и головорезы из «Юного авангарда Нанги», со¬
кращенно «Нангард», не оставляли нас в покое. Нангардистов
с каждым днем становилось все больше. Они объявили, что
ставят своей целью «уничтожение всех врагов прогресса» и «ш*-
беду истинного нангаизма». Парни, на которых мы как-то натк¬
нулись, несли плакат: «Да здравствует нангаизм! Самалу —
предатель».
Впервые увидев свое имя на плакате, я сразу вырос в соб¬
ственных глазах. Да и стычка с нангардистами доставила мне
немалое удовольствие: трусы, преградившие нам дорогу, броси¬
лись врассыпную, когда Бонифаций, ухватив за ворот двух са¬
мых задиристых, сшиб их лбами и швырнул на землю. Надо
было видеть, как они рухнули, словно подрубленные пальмовые
348

стволы. В этом бою я захватил свой первый трофей — плакат
с моим именем, а противники разбили камнями ветровое стек¬
ло моей машины. Как ни смешно, с тех пор я стал искать свое
имя на вражеских плакатах и Испытывал разочарование, если
не обнаруживал его или оно попадалось мне слишком редко.
Однажды Бонифаций и один из его подручных разбудили
меня чуть свет и потребовали двадцать пять фунтов. Я отлично
понимал, что мне не избежать вымогательства с их стороны, а
потому не спрашивал с них отчета за каждый израсходованный
пенни. Однако не следовало забывать, что вверенные мне день¬
ги принадлежат Союзу простого народа. Я должен был все же,
хотя бы для очистки совести, контролировать своих молодцов.
—	Я ведь только вчера дал вам десять фунтов.— Я хотел
было напомнить им о том, что в отличие от наших противников
мы весьма ограничены в средствах. Но Бонифаций прервал
меня.
—	Да ты что? — возмутился он.— Не хочешь дело делать,
так и скажи — я даром время терять не стану. Или ты дума¬
ешь, что с Нангой можно справиться одной болтовней? Пускай
правительство раскошелится, иначе мы его не осилим.
—	На тигра с голыми руками не идут,—подхватил его то¬
варищ, прежде чем я хоть словом успел рассеять чудовищное
заблуждение Бонифация относительно источника наших
средств.
—	Правительство нам денег не дает,—сказал я наконец.—
Мы — Союз простого народа. Маленькая партия, которая хочет
помочь бедным людям вроде вас. С чего бы правительству нас
финансировать?
—	Так откуда твой... как его там... Союз берет деньги? —
озадаченно спросил Бонифаций.
—	У нас есть друзья за границей,— многозначительно отве¬
тил я, не желая выдавать своего неведения. В пылу борьбы я
и думать забыл об этой стороне дела.
—	А нельзя ли послать твоим друзьям телеграмму? — спро¬
сил подручный Бонифация.
—	Сейчас не время об этом говорить. Скажите лучше, на что
вам понадобилось двадцать пять фунтов? И куда вы дели вче¬
рашние десять?
Я чувствовал, что надо проявить твердость, и £то подей¬
ствовало.
—	Три фунта десять центов мы дали полицейскому, чтобы
349

он сорвал плакат против нас. Один фунт десять центов —сек¬
ретарю суда, чтобы он не подымал шуму из-за этого плаката.
Два фунта...
—	Хорошо,-— перебил я,— а на что вам еще двадцать пять?
—	Говорят, Нанга приехал вчера из столицы.
—	Ну и что? Вы и его хотите подмазать?
■— Ладно, хозяин, сейчас не до шуток. Мы хотим заплатить
кое-кому, чтобы ночью спалили его машину,
—	Что?! Нет, этого делать не нужно.
С минуту все молчали.
—	Послушай, хозяин,— заговорил наконец Бонифаций.—
Я тебе уже сказал: если ты это дело не всерьез затеял, так
лучще сиди себе дома и никуда не лезь. А ты корчишь из себя
джентльмена... Министром так еще никто не становился.*. Ну,
да мне плевать, поступай как знаешь.
Отношение отца к моей политической деятельности остава-.
лось для меня загадкой. Как я уже говорил, он был председа¬
телем местной организации ПНС, и я уже решил, что под одной
крышей нам теперь не ужиться. Но я ошибся. Он считал (хотя
не высказывал этого прямо), что побудительный мотив всякой
политической деятельности — погоня за наживой, и, надо ска¬
зать, этот взгляд куда больше отвечал господствовавшему в
стране умонастроению, чем возвышенный образ мыслей чуда¬
ков, вроде меня и Макса. О моих делах он заговорил со мной
один-единственный раз: спросил, даст ли мне моя «новая» пар¬
тия достаточно денег, чтобы бороться с Нангой. Он в этом явно
сомневался. Но пока что он был доволен моими успехами и осо¬
бенно машиной, которой он пользовался чуть ли не больше, чем
я сам. Обоюдная неприязнь, уже ставшая для нас привычной,
была на время забыта. Однако очень скоро наши отношения пе¬
ременились, а затем переменились еще раз.
Как-то мы сидели с отцом в нашей летней пристройке и чи¬
тали вчерашние газеты, которые я купил в местной парикма^
херской «Веселый цирюльник», как вдруг я увидел на дороге
приближающийся «кадиллак» Нанги. Я хотел было скрыться
в доме, но потом передумал. Мне не из-за чего было волновать¬
ся, ведь это не я, а он пожаловал, куда его совсем не звали.
Отец в полном недоумении смотрел на незнакомую машину,
подкатившую к дому. Я сказал ему, что приехал Нанга. Отец
поспешно натянул на голое тело фуфайку и выскочил встре¬
чать гостя. На лице его блуждала нерешительная, заискиваю¬
350

щая улыбка, которую у нас метко называют «тухлой». Я не
поднялся с места, делая вид, что читаю газету.
—	Привет, Одили, мой грозный соперник,—поздоровался
со мной Нанга с напускным добродушием.
—	Привет,— сухо ответил я.
Как ты здороваешься с министром! — прикрикнул на
меня отец.
—	Оставьте его, сэр,—сказал Нанга.— Мы с ним любим
иной раз обменяться любезностями. Посмотреть со стороны, так
кажется, вот-вот горло друг другу перегрызем*
Я уселся поудобнее в своем соломенном кресле и загоро¬
дился газетой. Нанга сделал еще несколько попыток вызвать
меня на разговор, но я упорно молчал, хотя отец глупейшим
образом накричал на меня и даже угрожающе сжал кулаки.
К счастью для нас обоих, он меня не тронул; случись такое,
моя песенка была бы спета — кто же захочет отдать свой
голос за человека, поднявшего руку на своего отца? Уже зад¬
ним числом я припомнил, что Нанга, горячо заступавшийся за
меня или, во всяком случае, делавший вид, что заступается,
вдруг умолк, явно надеясь, что отец не сумеет сдержать
себя. Убедившись, что надежды его не оправдались, он с
искусно разыгранным простодушием снова обратился к моему
отцу:
—	Не принимайте все это так близко к сердцу, сэр. Когда
же и поартачиться, как не в молодые годы?
—	Пусть заведет себе собственный дом и хоть на голове
ходит, а здесь еще я хозяин. Меня-то он ни во что не ставит,
но зачем обижать почетного гостя?
Пустяки, сэр. Я здесь не гость. Я у вас, как у себя дома,
ведь вы мне все равно что отец. Если мы и добиваемся чего-ни¬
будь там, в столице, то только благодаря поддержке таких лю¬
дей, как вы. А эти молокососы, которые несут всякую чушь обо
мне,— разве они что-нибудь смыслят? Прослышали, будто
Нанга прикарманил десять процентов комиссионных, и ну
драть глотку. Им и невдомек, что все комиссионные идут в пар¬
тийный фонд.
Я немного приспустил флаг, или, вернее сказать, газету.
—	Ну да,—подхватил отец, стараясь показать, будто он в
курсе дела, однако по выражению его лица было видно, что он
ничего не понял. Похоже, слова Нанга поставили его в тупик,
но он, должно быть, решил, что председателю местной органи¬
зации ПНС полагается разбираться в делах своей партии, и ни¬
чего не спросил.
351

—	Надо полагать, ваш новый дом тоже предназначен для
нужд партии? — сказал я, откладывая газету.
—	Господин министр разговаривает не с тобой,—оборвал
меня отец.
—	Конечно. О чем ему со мной говорить? Он ведь знает,
что я все знаю. Автобусы, например, он купил, чтобы перевозить
членов партии, а таможенные пошлины..,
—	Заткнись! — крикнул отец.
—	Пусть говорит, сэр! Когда он выложит все свои глупости,
я попытаюсь ему кое-что объяснить.	.
Я хотел было сказать ему, чтобы он оставил свои объясне¬
ния при себе, но решил промолчать.
—	Вы кончили, господин патриот? — спросил Нанга.— Так
вот, тот, кто не знает, чего он не знает,— тот просто дурак.
—	Не обращайте на него внимания, господин министр. Сами
видите, никакого сладу с ним нет. С таким сыночком мне, ста¬
рику, долго не протянуть. Пойдемте лучше в дом.
И отец увел Нангу в темную и мрачную гостиную нашего
каменного дома. Когда-то этот дом считался самым красивым
и современным во всем селении. Теперь же, если речь заходила
о наиболее приметных домах в округе, никто не вспоминал дом
Хезекиа Самалу. Он уже казался старомодным — главным об¬
разом из-за высокой двускатной крыши, на которую ушло
столько железа, что хватило бы на две кровли. К тому же не
мешало бы заменить деревянные жалюзи на узких окнах обык¬
новенными стеклами, чтобы в комнатах было не так темно. Ско¬
рее всего, этим суждено было заняться мне.
Я остался в светлой, залитой солнцем пристройке, наслаж¬
даясь своей победой и радуясь, что вынудил противника отступ
пить под мрачные своды.
Через полчаса отец вышел на порог и позвал меня.
—. Да, сэр? — почтительно отозвался я, не проявляя, одна¬
ко, ни малейшего намерения сдвинуться с места.
—	Поди сюда,— сказал он.
Я не спеша поднялся и направился в дом. На круглом сто¬
лике посреди гостиной стоял поднос с двумя бутылками — ви¬
ски и содовой. Стакан Нанги был почти не тронут, стакан отца,
как всегда, пуст.
—	Садись,— сказал отец,— мы тебя не съедим.
Его игривый тон заставил меня насторожиться. Я сел, де¬
монстративно игнорируя Нангу.
Отец перешел прямо к делу.
—	Сумасшедший может бегать но улицам голый — он сраму
352

не имет, но горе и позор его родным! Я был вынужден просить
за тебя прощения у мистера Нанги. Ты пришел к нему за по¬
мощью, жил под его крышей, ел его хлеб, а потом плюнул ему
в лицо. Как ты мог... Не смей меня перебивать! Ты все скрыл
от меня. Ты публично оскорбил его, ушел из его дома и стал
плести против него интриги... Молчи! Теперь меня не удивляет,
что ты явился сюда и не сказал мне ни слова. Ты никогда мне
ничего не говоришь. Да и зачем? Ведь я же ничего не пони¬
маю! Ведь я уже отжил свой век!.. Молчи, не перебивай! И вот,
несмотря на твое безобразное поведение, мистер Нанга продол¬
жал хлопотать за тебя и сам приехал сказать, что тебе дали
стипендию. Я просто дивлюсь его доброте. Нет, я бы не мог так
поступить. И это еще не все — ты получишь двести пятьдесят*
фунтов, если подпишешь эту бумагу.— Он протянул мне какой-
то листок.
—	Простите, если я перебью вас, сэр,— сказал Нанга.—
Я бы не хотел, чтобы Одили меня неправильно понял.— Он кру¬
то повернулся ко мне.— Я тебя не боюсь. Любому ослу ясно,
что ты провалишься с треском. Сам опозоришься и залог поте¬
ряешь. Я даю тебе деньги только потому, что хочу баллотиро¬
ваться один, без соперников: мои многолетние заслуги перед
народом дают мне на это право. Пусть те, кто поливает меня
грязью, видят, что народ за меня. Поэтому и только поэтому я
даю тебе деньги, хотя не мешало бы хорошенько проучить тебя,
чтобы в следующий раз при одном только слове «выборы» ты
бросался бежать без оглядки. Я знаю, что твои легкомысленные
друзья снабдили тебя деньгами. Если „у тебя осталась капля
здравого смысла, сбереги эти деньги, ты сможешь дать образо¬
вание детям твоего отца или сделать хоть что-нибудь путное...
Я был поразительно спокоен. По правде сказать, я все это
время думал об Эдне, но все же заметил, что отец, услышав со¬
вет Нанги, т.отчас задрал нос, всем своим видом показывая, что
отклоняет великодушное предложение, которое я еще не сделал,
да и не собирался делать.
—	Мы знаем, откуда берутся эти деньги,— продолжал Нан¬
га.— Нам все отлично известно. Пусть только пройдут выбо¬
ры — мы разделаемся с этими типами. Они воображают, что мо¬
гут безнаказанно снабжать деньгами безответственных мальчи¬
шек, чтобы с их помощью свергнуть законное правительство.
Мы им покажем! А ты пользуйся тем, что тебе перепало. Твой
друг Куламо оказался умнее тебя, он взял деньги и уступил
дорогу мистеру Коко.
—	Это ложь! — воскликнул я.
ЩЗ
12 iNs 3455

—	Нет, вы только посмотрите на этого политика! Он даже
не знает, что происходит. Ты сидишь в этой дыре и теряешь
время, а твои дружки в столице один за другим открывают сче¬
та в банке. Ну да что тебе объяснять, ведь ты уже не ребенок.
Видит бог, я сделал для тебя все, что мог, и твой отец тому
свидетель. Бери деньги, бери стипендию и отправляйся изучать
науки. Стране нужны образованные люди, А грязную игру в по¬
литику предоставь более опытным игрокам.
—	Вы ждете ответа? — заговорил я наконец.— Так вот он:
нет, нет и нет. Вы думаете, что на ваши паршивые фунты мо¬
жете купить кого угодно, но вы ошибаетесь. Я буду бороться с
вами всегда и везде, даже если вам удастся подкупить всю нашу
партию. Вы трусите, я вижу это по вашим глазам. Вы уверяете,
что не боитесь, меня, тогда зачем же вы подсылаете ко мне ва¬
ших головорезов? Зачем заставляете всякую шваль таскать по
улице плакаты с моим именем? Извините, но вам придется за¬
брать свои грязные деньги и убраться отсюда вон, господин го¬
сударственный деятель, а впрочем, какой вы деятель; вы просто
дикарь!
—	Одили!
Убраться пришлось мне, и притом немедленно. Проходя
мимо «кадиллака», я заметил в. нем нескольких парней, и один
из них показался мне знакомым, хотя я и не мог хорошенько
его разглядеть.
Я пе верил, что Макс изменил, нам, но почему он до сих пор
не приехал, как обещал, чтобы помочь мне начать предвыбор¬
ную кампанию? Я не знал, что и думать.
Глава двенадцатая
■■■.*- И безумец может сказать разумное слово,—начал
отец,— но послушай его дальше — и ты убедишься, что у него
не все дома. Ты опять себя показал, мой сын. Когда ты приехал
сюда на своей машине* я подумал: паконец-то он взялся за ум.
Но не тут-то было. Так ты, значит, в самом деле хочешь тягать¬
ся с мистером Нангой! Сын мой, зачем ты упустил такой слу¬
чай? Если тебе показалось, что он предложил слишком мало,
почему ты прямо ему не сказал? Почему не потребовал три, че¬
тыре сотни? Да где там! У тебя разве на это ума хватит! Ты
норовишь оскорбить человека, который желает тебе добра. Мо¬
жет, ты воображаешь, что он завтра опять придет и поклонит¬
ся тебе в ножки — сделай милость, возьми: двести пятьдесят

фунтов? Как бы не так. И в рай ты не попал и согрешить не
сумел.
—	А вам-то что за печаль? Мой убыток — не ваш. Вы в
ПНС, я — в Союзе простого народа!..
—	Придется тебе терпеть мое брюзжанье, пока ты носишь
имя Самалу. Хотя не далек тот день, когда ты сам станешь
звать меня, да уж я не откликнусь.
Я сразу смягчился. Я очень чувствителен к подобного ро¬
да намекам и не люблю думать о том, что настанет время, и
близкий тебе человек не откликнется, сколько его ни зови.
Я выдержал долгую паузу и заговорил уже. более мирным
тонозн.
—	Выходит, у вас в партии считают, что министр вправе
брать взятки?
—	Что? — переспросил отец, просыпаясь. Я и не заметил,
как он заснул.
—	Нанга уверяет, что десять процентов комиссионных, ко¬
торые он берет, заключая контракты, идут в фонд партии. Это
правда?
—	Если крокодил высунется из воды и скажет, что он забо¬
лел, ты полезешь проверять?	,
—	Вот оно что,— сказал я и невольно улыбнулся, увидев,
что отец тотчас снова задремал.
На следующий день приехал Макс со своей группой — всего
человек двенадцать, из которых я знал лишь двоих: Юнис, не¬
весту Макса, и профсоюзного лидера Джо, У них были легко¬
вая машина, микроавтобус и два новехоньких вездехода с ре¬
продукторами па крыше. Увидев, как хорошо они оснащены и
как уверенно держатся, я воспрянул духом. Признаться, я по¬
завидовал Максу, что у него такая красивая и преданная под¬
руга. Везет же людям! Я жалел, что не могу пригласить Эдну
посмотреть на них.
—	Почему ты не предупредил меня о своем приезде? —
спросил я Макса.— Это, конечно, ничего не меняет, но все же...
—	Разве ты не получил мою телеграмму?
—	Нет.
—	Я телеграфировал тебе в понедельник.
—	В понедельник? Ну, а сегодня только четверг, в субботу
получу.
—	Техника! — сказал Макс, и все рассмеялись.
Я повел их в пристройку. При виде гостей отец натянул
свою порыжелую фуфайку и принялся с таким жаром пожи¬
мать всем руки, будто он всегда нам сочувствовал. Мои братья
12*
355

й сестры высыпали во двор, окружили машины; Они строили
рояш, глядя на свои отражения в сверкающей полировке.
Должно быть, машины вымыли на переправе, подумал я. Это
было так похоже на Макса — он всегда старался появляться на
людях в безукоризненном виде. Жены отца вышли на порог
главного дома и шумно приветствовали гостей. Потом появи¬
лась Мама с телеграммой в руке и торопливо направилась к
нам. .
—	Вот,—сказала она мне,—сегодня утром получили, когда
тебя не было. Я совсем забыла. Велела Эдмунду напомнить, ко¬
гда ты придешь, да этот дуралей...
Все опять рассмеялись, а отец, заражаясь всеобщим весель¬
ем, шутливо проворчал что-то насчет людей, которые, не умея
читать, хватают чужие письма.
—	Придется нам взять назад свое обвинение. А ну-ка, трое¬
кратное «ура» в честь министерства почт и телеграфов!
—	Гип-гип...
—	Ура! ■.
-—Гип-гип...
—	Ура!
—	Гип-гип..*
- — Ура!
Мировые это парни — почтари.
Мировые это парни — почтари.
Мировые это парни — почтари,
Всем мы это говорим— ура!
Всем мы это говорим — ура!
Шум, смех и невиданное скопление машин привлекли вни¬
мание соседей и прохожих, и вскоре у нас во дворе уже тол¬
пился народ.
—	А почему бы нам не открыть сейчас предвыборный ми¬
тинг! — воскликнул Макс, и глаза у него возбужденно забле¬
стели.
—	Только не здесь,— твердо сказал я.— Мой отец —пред¬
седатель местной организации ПНС, и мы поставим его в не¬
ловкое положение. Да и вообще, разве митинги так проводят?!
—	Чего он там болтает? — вмешался отец.— Что с того, что
я в ПНС? Вам-то до этого какое дело? Всякая птица садится,
где хочет, и орел ястребу не помеха.
Макс и его друзья захлопали в ладоши и снова, прокричали
троекратное «ура», на этот раз в честь моего отца. Потом вклю¬
чили репродукторы на полную мощность и запустили пластин¬
ку с бравурной песенкой. Когда прокрутили четыре или пять

пластинок, набился уже полный двор народу. Из дому вынесли
все стулья и табуреты, расставили их полукругом и усадили
стариков и знатных людей деревни. На крыльце установили
микрофон. Всех поразило, что, когда говоришь в эту штуку, го¬
лос раздается откуда-то совсем с другой стороны. Я слышал,
как кто-то сказал: «Все-таки белый человек — колдун».
Импровизированная речь Макса — похоже было, он все же
приготовил ее заранее, в общих чертах,— прозвучала внуши¬
тельно. Но я не думаю, чтобы она многих убедила. Строго го¬
воря, это была даже не речь, а диалог между оратором и ауди¬
торией, вернее, наиболее горластой ее частью. Один из присут¬
ствующих доставил нам особенно много хлопот. Когда-то он
служил капралом в полиции и отсидел два года в тюрьме за то,
что взял с водителя грузовика взятку в десять шиллингов. Во
всяком случае, такова была официальная версия. Сам же он
уверял, что все дело подстроили потому, что когда-то, еще до
того, как страна получила независимость, он не поладил со
своим белым хозяином. Я уверен, существовала и третья вер¬
сия, по которой виноватыми были недоброжелатели из другого
племени. Вернувшись домой, капрал, как его до сих пор назы¬
вали в деревне, вздумал заняться политикой и стал членом де¬
ревенского совета. Теперь он поставлял деревне щебень для
будущих строительных работ — у нас собирались провести во¬
допровод,— и про нрго ходил слушок, что, продав кучу щебня,
он ночью выкрадывал ее, а на следующий день продавал за¬
ново, и так без конца. Разумеется, он орудовал в сговоре с каз¬
начеем деревенского совета.
Макс начал с того, что обвинил нынешнее правительство в
мошенничестве и коррупции. Когда он, приводя пример за при¬
мером, показывал, как наши государственные и политические
деятели, которые еще пять лет назад были буквально нищими,
стали чуть ли не миллионерами, в толпе то и дело раздавался
смех. Но это был горький смех людей, привыкших мириться со
своей участью. Никто не взывал к отмщению, никто не потрясал
кулаками и не рвался в бой. Все отлично понимали, о чем тол¬
кует Макс, ведь это происходило у них на глазах. Но что тут
можно поделать?
Вывший капрал очень хорошо выразил общее настроение.
—	Что ж,—сказал он.—Они сами живут и другим дают
жить. Вот воду взялись нам подвести и электричество обещают.
Разве прежде у нас это было? Выходит, что и нам от них кое-
что перепадет... ,
—	Не давай их в обиду, капрал! — крикнул кто-то.— Ты
357

ведь тоже из их компании — любишь поживиться за чужой
счет!
В толпе опять засмеялись, и опять это был горький, но
беззлобный смех. Никому и в голову не приходило всерьез об¬
винять в чем-нибудь капрала или затевать с ним ссору только
из-за того, что он выгораживает таких же пройдох, как он сам.
До сих пор Макс говорил спокойно и уверенно, не горячась.
Но когда он завел речь о том, что наши теперешние правители
уже стали привилегированным классом и хотят сесть на шею
народу, голос его дрогнул.
—	Все они заодно!—крикнул он.—Что IIHG, что ППС —
разницы никакой.
—	Верно,—подтвердил кто-то из толпы по-английски.
—	Они хотят прибрать к рукам все богатства страны и по¬
делить их между собой. Вот почему вы не должны поддержи¬
вать их, вот почему мы основали новую партию—Союз про¬
стого народа, партию, которая защищает интересы простых лю¬
дей, ваши интересы. Однажды ночью охотник подстрелил круп¬
ную дичь. Он долго искал ее в кустах, но не мог найти. Тогда
он решил пойти домой и дождаться утра. С первыми лучами
солнца он вернулся в лес, заранее радуясь своей добыче. И что
же он там увидел? Два стервятника дрались из-за остатков рас¬
терзанной дичи. Охотник пришел в ярость. Он зарядил ружье
и пристрелил мерзких птиц. Вы* может быть, скажете, что не
стоило тратить на них пули, но я не могу с вами согласиться.
Охотник рассердился и покончил с подлыми ворюгами, которые
дрались из-за чужого добра. Охотник — это вы все. Да, вот вы,
и вы, и вы... А два стервятника — это ПНС и ППС.
Раздались аплодисменты. Неплохо, подумал я.
—	Стервятников трое,— во всеуслышание сказал бывший
капрал, как только аплодисменты стихли.— Третий и самый
молодой зовется Союз простого народа.
—	И чего ты все перебиваешь? Дай человеку слово ска¬
зать,— оборвала его какая-то старуха, курившая короткую гли¬
няную трубку.
Но многим замечание капрала понравилось, и кое-кто даже
подошел пожать ему руку.
Заканчивая свою речь, Макс прибег к приему, который по¬
казался мне недостойным ни его самого, ни нашей партий. Но,
возможно, я просто слишком щепетилен.
—	Счет дружбы не портит,—сказал он.— В прошлый раз
был выбран в парламент уроженец Анаты. Теперь ваш черед.
Оттого, что козел поест, курица сыта не будет, даже если они
158

и-друзья. Что наше, то наше, но уж что мое, то мое. Союз про¬
стого-народа призывает вас отдать свои голоса за вашего зем¬
ляка .Одели Самалу.
Он подошел ко мне, взял мою руку и поднял ее. Толпа при¬
ветствовала нас криками.
Потом встал какой-то старик, кажется, тоже член деревен¬
ского совета. До сих пор он сидел на краешке стула, прямо не-,
ред микрофоном, обеими руками сжимая свою железную палку.
Весь его вид говорил о том, что он внимательно слушал речь
Макса.
—	Я хочу поблагодарить молодого человека за его прекрас¬
ные слова,—сказал он.—Я не пропустил ни одного. Я всегда
говорю, что в наше время важен не возраст, не звание, а уче¬
ность. Я хочу поклониться молодому человеку за его ученость.
Много мудрого он сказал, но одно запало мне в душу, не знаю,
все ли поняли это так, как я: мы должны получить свою долю,
и сын нашей деревни принесет ее нам.
Толпа зааплодировала.
—	Придется Анате потесниться,— продолжал старик,—что¬
бы и мы могли протянуть руку к общему блюду. Ни один чело¬
век в Уруа не отдаст свой голос чужаку, раз он нужен нашему
сыну. Если целебная трава, которую мы собирали в лесу, вы¬
росла теперь у нас во дворе, зачем же ходить за ней в такую
даль? Мы люди темные и во всех этих делах что малые дети.
Но одно я хочу сказать: в дом, где у ребенка прорезался пер¬
вый зуб, не приходят с пустыми руками. Уруа тоже ждет, что¬
бы ей что-нибудь подарили на зубок. Пусть же наш сын напом¬
нит об этом там, в столице, уж он сам знает, кому и как. Верно
я говорю?
—	Верно! — закричали в толпе, и народ начал расходиться.
Немного погодя я отозвал Макса в сторону и в нескольких
словах рассказал ему о визите Нанти.
—	Напрасно ты не взял деньги,— сказал он.
—	Что? — переспросил я, не веря своим ушам.
—	Мистер Коко предложил мне тысячу фунтов,— невозму¬
тимо продолжал Макс.—Я посоветовался с ребятами, и мы ре¬
шили их взять. Купили на них вот этот автобус.
—	Я тебя не понимаю, Макс. Неужели ты согласился за
деньги снять свою кандидатуру в пользу ПНС?
—	Этого я тебе не говорил. Нам нужны деньги, а бумажка,
которую я подписал, не имеет никакой юридической силы.
—	Но моральную силу она имеет,—пробормотал я, совер¬
шенно убитый.—Извини меня, Макс, но мне кажется, ты со¬
359

вершил большую ошибку. Я думал, мы намерены бороться
честными средствами. Вот увидишь* теперь они пустят в
ход все свои грязные уловки, и люди скажут, что мы сами
виноваты.
Я был очень обеспокоен. Наш народ твердо придерживается
правила: взял деньги, сделай, что обещал, иначе тебя Ждет
справедливая кара, и ни амулеты, ни сам господь бог тебя не
сдасут. „
— Да брось ты, не о чем тут говорить,—отмахнулся Макс.—
Ты знаешь, что ПНС получила от «Бритиш амадъгамейтед» на
проведение избирательной кампании четыреста тысяч фун¬
тов? Американцы расщедрились еще больше, хотя точных цифр
у нас пока нет. Сам посуди, можно ли вести эту грязную, войну
в белых перчатках? Ну, нам пора, мы едем в Абагу. Я вернусь
через пару дней посмотреть, все ли у тебя в порядке, и расска¬
жу о наших дальнейших планах — ты должен быть в курсе.
И послушай меня, дружище, если Нанга повторит свое предло¬
жение — соглашайся. Ведь эти деньги в такой же мере твои,
как его. Ладно, теперь это все равно чисто академический во¬
прос... А твой отец отличный старикан. Он мне понравился.
Когда я смотрел, как Макс и Юнис делят все радости и за¬
боты, меня, как говорится, завидки брали. Во время выступле¬
ния Макса я поймал себя на том, что не спускаю глаз с Юнис,
с ее прекрасного лица. Она сидела на самом краешке стула, су¬
дорожно сжимая руки, как, школьница перед экзаменом. Губы
ее шевелились — казалось, она повторяет за Максом каждое его
слово. Быть может, именно это зримое свидетельство трогатель¬
ной женской преданности заставило меня изменить свой тща¬
тельно разработанный план и на следующее* же утро отпра¬
виться к Эдне. Я решил признаться ей в любви — и будь что бу¬
дет. Если она отвергнет меня, потому что я не ворую государ¬
ственных денег и не разъезжаю в собственном «кадиллаке»,
что ж, я приму отказ, как подобает мужчине. Во всяком случае,
я не намерен был больше продолжать эту тайную любовную
игру. Как было бы хорошо, когда приедет Макс, познакомить
его с Эдной I Я уверен, он бы мне позавидовал. Эдна, конечно,
не адвокат и не может соперничать с Юнис по части косметики
и прочих женских ухищрений, зато, когда она идет по улице,
все мужчины оборачиваются ей вслед. А что до образования, то
для меня Эдна была достаточно учена. Я ничего не имею про¬
тив самостоятельных женщин, мне они даже нравятся, но шут
360

с ней, с эмансипацией* если такая образованная дама, как мис¬
сис Акило, соглашается за двадцать пять фунтов переспать с
безграмотным Нангой, о чем он не преминул доверительно со¬
общить мне на другой же день.
До Анаты всего пятнадцать миль, но из-за плохой дороги я
ехал туда не меньше сорока минут и все это время обдумывал,
что скажу Эдне. Впрочем, что именно я скажу, было не так уж
важно, главное — сказать смело и уверенно, а не мямлить, как
школьник, не выучивший урока. В худшем случае она ответит
мне «нет»; как говорится, двум смертям не бывать, одной не
миновать. А может, прежде, чем объясниться в любви, стоит
рассказать ей обо всем, что произошло со дня нашей последней
встречи? Ей, вероятно, интересно будет узнать, что ее уважае¬
мый жених явился в мой дом и предложил мне двести пятьде¬
сят фунтов. Это доставит ей удовольствие, а у ее жадюги па¬
паши, если он прослышит про деньги, слюнки потекут, и я сра¬
зу вырасту в его глазах.
Тут мне вспомнилось, как я злился, раздумывая ночью обо
всем, что произошло. И не только потому, что Макс запятнал
нашу партию да еще имел наглость обвинить меня в идеализме
и наивности. Невольно сравнивая предложенную мне сумму с
той, в которую оценили Макса, я не мог не почувствовать себя
задетым. Хотя, конечно, никакого значения это не имело: если
бы мне предложили десять тысяч, я бы все равно отказался.
Важно было другое: Макс поставил под удар наше моральное
превосходство, внушавшее страх таким людям, как Нанга.
Этот Страх читался у него в глазах, несмотря на все его фанфа¬
ронство. Ведь в конечном счете именно в моральной чистоте и
бескомпромиссности таилась единственная надежда спасти
нашу страну.
; Подъезжая к дому Эдны, я увидел ее в окне, но, очевидно,
заметив меня, она поспешно скрылась. О женщины! — подумал
я. Все они на один лад. Любая из них, даже самая красивая,
всегда хочет казаться еще прекраснее, но чаще всего это идет
им только во вред. Впрочем, к Эдне это не относилось — ойа
всегда была хороша.
В комнате я застал только брата Эдны.
—	Доброе утро, сэр*— сказал он, вставая мне навстречу.
—	Доброе утро,— ответил я.— Это ты привез мне письмо?
—	Да, сэр. |
—	Спасибо.
—	Не стоит, сэр.
-г- Что ты читаешь?
361

Придерживая пальцем страницу, на которой остановился, он
протянул мне «Скорбь сатаны». Я сел.
—	Эдна дома?
—	Нет, сэр.
' .Как нет? А кого же я видел в окне?
Он пробормотал что-то невразумительное,
—	Пойди позови ее.
Он стоял передо мной, потупив взгляд.
—	Сейчас же позови ее! — приказал я, вскакивая со стула.
Он не двинулся с места.
—	Хорошо же, — сказал я и закричал так, что, верно, слыш¬
но было во всей деревне: — Эдна!
Она появилась немедленно.
Я хотел было спросить, что все это значит и какого черта...
но она не дала мне рта раскрыть. Меня поразила происшедшая
в ней перемена: она вся была как натянутая тетива, и каждое
ее слово жалило, точно скорпион. Я был так ошеломлен, что ли¬
шился дара речи.
—	Стыда у вас нет! — накинулась она на меня.— Мало вам
своих девиц, что ли? Чего вы повадились сюда ходить? Ведь
отец запретил вам появляться в нашем доме. Может, вам надо
разнюхать еще что-нибудь для своей * приятельницы миссис
Нанга? И не совестно вам распускать сплетни? А еще мужчи¬
на! Идите доложите ей поскорее, что я все равно выйду замуж
за мистера Нашу, вы ведь у нее на посылках! Пускай прибе¬
жит и вцепится мне в волосы, если посмеет. А вам-то чего око¬
лачиваться здесь понапрасну? Убирались бы лучше обратно в
столицу к своей потаскушке! Я была любезна с вами из уваже¬
ния к мистеру Нанге, но, если вы еще раз появитесь здесь, вы
узнаете, что значит иметь дело с Эдной Одо.
Она направилась к двери, потом обернулась, крикнула по-
английски: «Сплетник»,--и выбежала из комнаты.
Я стоял, словно пригвожденный, сам не знаю, как долго,
пока братишка Эдны не сказал мне:
—	Вы уж лучше уходите, а то вернется Дого. Он грозился
кастрировать вас.	;
Дого. Дого... Кто же это такой? Мысли ползли лениво, слов¬
но кадры замедленного фильма. Ах, да, это тот одноглазый буй¬
вол.' Так, значит, его теперь приставили к Эдне. Ну что ж, же¬
лаю вам всем счастья!
К тому времени, как я, развернув машину, тронулся в об¬
ратный путь, первое потрясение, судорогой сжавшее мне гбрло,
уже прошло. Теперь, оглядываясь на прошлое, я вижу, что мое
Ж

тогдашнее состояние противоречило всем романтическим кано¬
нам. Я должен был бы мчаться по дороге, не помня себя. На
самом же деле голова у меня была совершенно ясная. Неспра¬
ведливые и маловразумительные упреки Эдны, большую часть
которых я не понял и уж никак не мог принять на свой счет,
ночему-то не сердили меня. И даже страшная мысль о том, что
Нанга и на этот раз взял верх, была мне почти безразлична.
Я испытывал только грусть — глубокую и спокойную, как вода
в колодце. И словно в колодце, утонули все мои надежды: и
надежда на счастливую жизнь с Эдной, и мечта об оздоровле¬
нии политической жизни нашей страны.
У меня даже мелькнула мысль, что, пожалуй, не стоит те¬
перь добиваться осуществления моих политических планов.
Ведь, по совести говоря, они были весьма неопределенны, пока
на сцене не появилась Эдна, сыгравшая роль той пылинки в
насыщенной парами атмосфере, вокруг которой конденсируется
влага, образуя дождевую каплю.
Однако я уже не мог отказаться от своих намерений. Созна¬
ние, что Нанга вышел победителем в двух раундах и скорее
всего победит и в третьем, последнем, не только не ослабило
мою волю к борьбе, а, напротив, лишь укрепило ее. То, что мне
предстояло,, не было для меня просто дракой за место в парла¬
менте, а внезапно превратилось в моих глазах в символический
акт, прекрасный и величественный жест, к которому не приме¬
шивались ни расчет на успех, ни надежда на вознаграждение.
Ответный удар Нанги не заставил себя ждать, и, как следо¬
вало предвидеть, это был беспощадный удар.
В воскресенье я, как всегда, в двенадцать часов включил
свой новый транзистор, чтобы послушать новости. В те дни я
не пропускал ни одной передачи последних известий. Если я не
рассчитывал вернуться домой к двенадцати, к четырем, шести
или к десяти часам, когда транслировались известия, я захва¬
тывал транзистор с собой. Эта чудесная японская игрушка раз¬
мером с фотографический аппарат была снабжена наушника¬
ми, которые позволяли, отключившись от внешнего шума, слу¬
шать радиопередачи в любой обстановке. Если передача заста¬
вала меня в пути, я прослушивал ее, остановив машину на
обочине.
Эта новая моя страсть объяснялась двумя причинами. Во-
первых, жадно ловят новости все, кто активно занимается по¬
литикой, это как бы профессиональная болезнь. Во-вторых, мне
363

хотелось проследить за ухищрениями и уйонйайй:'Шщёго < отё- '
^сественного радиовещания. Кстати сказать, ни в одной пере¬
даче еще не было ни слова о существовании новой партии, хотя
мы регулярно давали на радио подробные сообщения о нашей
деятельности. Мой Бонифаций и его помощники вскоре забо¬
лели той же болезнью — жаждой информации, но оказалось,
что слушать молча они не умеют; им необходимо было вслух
комментировать чуть не каждое слово, и это раздражало меня,
тем болёе что они интерпретировали события весьма своеобраз¬
но, нередко просто нелепо. Я решил слушать радио без них к
стал пользоваться наушниками.
—	Куда девались новости? — озадаченно спросил Бонифа¬
ций, когда я впервые прибёг к этому способу.
—	Приемник испортился,— сказал я.— Еле слышно, и то
только у самого уха.
—	Надо отдать в починку,—заметил Бонифаций.—Нельзя
держать людей в темноте.
Через два дня я сжалился над ними и сделал вид, будто сам
починил транзистор, что произвело на них большое впечатле¬
ние. Мне стало стыдно лишать своих верных соратнйков един¬
ственного источника новостей. Но была и еще одна причина:
мне как-то не хватало гневных эпитетов Бонифация — «бол¬
ван», «ворюга» и так далее, которыми он награждал Нашу и
других министров всякий раз, когда их имена упоминались в
радиопередаче, что в обычное время случалось чуть: ли не каж¬
дые пять секунд, а в нынешние напряженные дни—куда чаще.
Но вернемся к тому воскресному дню, о котором я начал
рассказывать. Я сидел в летней пристройке и с привычной ужё
презрительной иронией выслушивал очередную радиоболтовню.
Я понимал теперь, что на передачу нашей информации наде¬
яться не приходится, но, поскольку я не далее как в пятницу
отправил телеграмму о ходе избирательной кампании в Уруа,
мне казалось, что о нас вынуждены будут хотя бы упомянуть.
Ведь, в конце концов, на этих выборах впервые выступила но¬
вая партия Союз простого народа, и поддержка, которую полу¬
чила моя кандидатура в нашей деревне, заслуживала внима¬
ния. Правда, наша деревня была лишь одной из многих в изби¬
рательном округе, и ее голоса не решали дела, но все же то, о
чем сообщалось в моей телеграмме, во всём цивилизованном
мире принято было считать «последними известиями».
Однако и на этот раз я обманулся в своих ожиданиях. О нас
це было сказано ни единого слова, зато сообщалось о еще йе
состоявшемся предвыборном митинге, которым Нанга Ьткры-
364

вал свою избирательную кампанию. Митинг был назначен на
следующий понедельник в деревне Аната, и я подумал, что,
возможно, мне стоило бы на него пойти.
Затем я вдруг услышал имя своего отца. Сообщалось, что
«согласно сведениям, полученным сегодня утром от бюро ин¬
формации и пропаганды ПНС, мистер Хезекиа Самалу, предсе¬
датель организации ПНС в Уруа, с позором отстранен от долж¬
ности за подрывную антипартийную деятельность».
Я кинулся в дом, чтобы сообщить новость отцу, который
преспокойно уписывал пюре из батата с перцем за своим ни¬
зеньким круглым столиком. Выслушав меня, он снова запустил
руку в миску, отправил в рот очередную порцию пюре и обли¬
зал пальцы. Я думал, он что-нибудь скажет, но он только пожал
плечами и презрительно выпятил нижнюю губу, что должно
было означать: «Пусть себе болтают», и снова принялся за еду.
Однако на следующий день болтовня обернулась осязаемы¬
ми неприятностями. Отцу принесли повестку об изменении сум¬
мы налога, которая отныне исчислялась не только с его пенсии,
но и с дохода в пятьсот фунтов, якобы получаемого им с какого-
то промысла.
—	Какой же это «промысел»? — спрашивали все вокруг.
Но разбираться было некогда — вечером трое полицейских, в
которых нетрудно было угадать заядлых курильщиков мари¬
хуаны, пришли арестовать отца, и, надо сказать, они с ним не
слишком церемонились. Мне пришлось, не теряя времени, вы¬
ложить двадцать четыре фунта. К счастью, я смог взять их из
партийных денег. Я, правда, пригрозил полицейским поднять
против них дело, но эти мошенники только рассмеялись мне в
лицо.
—	Подымай, подымай,— сказал старший из них,— да смот¬
ри пуп не надорви, еще пригодится тягаться с Нангой.
—	Вот дурак,— заметил другой, когда они уже уходили.
Но это было еще не все: в субботу утром в деревню один за
другим въехали семь грузовиков, и на них стали укладывать
предназначенные для будущего водопровода трубы, которые те
же грузовики коммунального ведомства доставили сюда не¬
сколько месяцев назад. Это было первым официальным откли¬
ком на наш скромный митинг, Что ж, Но крайней мере мы на¬
конец получили признание.
Как ни печально, но приходится согласиться, что человек
слишком легко огрубевает душой под влиянием обстоятельств.
Ца. следующий день после этого происшествия Я сорвал свою
злость на Эдне. Я понимал, что она все еще занимает какой-то
Ш

уголок в моем сознании, и решил, подкравшись сзади, столк¬
нуть ее в бездонную пропасть, которая называется забвением.
Я написал ей письмо:
«Дорогая Эдна, я, право, не знаю, как в вашу хорошенькую
дустую головку могла закрасться мысль, будто я собираюсь от¬
бить вас у вашего драгоценного жениха. Ну, подумайте сами, на
что мне девушка, у которой даже нет приличного образования?
Ради бога, выходите за своего старика, ведь,-если он не оправ¬
дает ваших надежд, вы всегда сможете воспользоваться услу¬
гами его сына.
Искренне ващ
Одили Самалу»,
Тмт тринадцатая
Два дня спустя мы услышали звуки гонга и крики гла¬
шатая.
До сих иор глашатай оповещал жителей деревни о возлагае¬
мых на них общественных работах или . созывал на собрание
обсудить какой-нибудь важный вопрос. На этот раз вопреки
обычаю он извещал о решении, которое уже было принято:
«Перед лицом нарастающей в стране политической борьбы де¬
ревенский совет с одобрения старейшин и всего народа считает
своим долгом заявить, что деревня Уруа признает только одно¬
го кандидата в парламент — мистера Нангу. Как и в прошлые
годы, мужчины и женщины, взрослые и дети — все, как один,
отдадут за него свои голоса. Ни о каком другом кандидате сове¬
ту деревни й старейшинам ничего не известно». Глашатай по¬
вторял это снова и снова, позволяя себе лишь незначительные
изменения, например опуская иногда «и дети». Я обратил на
это внимание* потому что упоминание о детях показалось мне
с самого начала весьма нелепым. Если таково решение народа,
подумал я, так зачем же ему об этом сообщают?	-
А вечером радио, наш государственный глашатай, передало
это известие уже в дополненном виде на четырех языках, в том
числе и по-английски. Я прослушал его с той же иронической
усмешкой, что и первый, деревенский вариант. Я не осуждал
своих односельчан за то, что роль жертвенного барашка не при¬
шлась им по сердцу. Зачем им было упускать возможность по¬
лучить Наконец водопровод — их долю общественного пирога?
Проделанное ими сальто-мортале уже через два дня дало свои
результаты — трубы были водворены на прежнее место или, во
всяком случае, часть из них; остальные, как выяснилось, пере¬
366

кочевали в Ичиду, соседнюю деревню, которой тоже был обе¬
щан водопровод. Таким образом, в результате моих же стара¬
ний Нанга получил возможность одним выстрелом убить двух
зайцев.
Когда на следующий день я отлучился за газетами, к отцу,
как мне потом рассказали, явился бывший капрал и обещал
вернуть ему взысканную с него сумму налога, если отец согла¬
сится подписать заявление, в котором говорилось, что он отме¬
жевывается от безрассудных поступков сына, что так называе¬
мый предвыборный митинг, имевший место у нас во дворе, был
устроен без его ведома и согласия и что он безоговорочно под¬
держивает нашего великого вождя мистера Нангу.
Я представил себе, как отец, нацепив на нос очки, которым
он теперь редко находил применение, внимательно читает бу¬
магу, а потом, отложив очки в сторону, предлагает непрошено¬
му гостю убираться, покуда цел. И гость, как видно, тотчас по¬
спешил убраться —он даже оставил бумагу на столе.
—	Вы совершили сегодня большую ошибку,— сказал я отцу.
—	Разве, по-твоему, я хоть что-нибудь в жизни делал как
надо? . .
—	Я говорю о бумаге, которую вы отказались подписать.
G минуту помолчав, он ответил:
—	Возможно, ты прав, но достойный человек не отрекается
назавтра от того, что говорил вчера,—у нас так не поступают.
Я принимал твоих друзей в своем доме, и я не стану этого от¬
рицать.
Ты отстал от века, отец, подумал я. Достойные люди теперь
попросту забывают то, что они говорили вчера. И я впервые
осознал, что никогда не был достаточно близок с отцом, чтобы
по-настоящему понять его. Я составил себе о нем превратное
представление, исходя из случайных фактов, которыми распо¬
лагал. Но разве в эту минуту передо мной стоял тот же окруж¬
ной толмач, который, пользуясь невежеством своих нищих и
неграмотных соотечественников, сколотил себе состояние и про¬
садил его на вино и многочисленных жен? Или, быть может, я
всегда судил о нем неверно и однобоко? Но так или иначе, мне
было сейчас не до переоценок — на то есть налоговая ин¬
спекция.
—	Одно я хочу тебе сказать,— вдруг заметил отец,— ты всю
эту кашу заварил, ты и расхлебывай. С сегодняшнего дня все
извещения о налогах я буду передавать тебе.
—	Ну, это пустяки,— сказал я и подумал, что это еще и в
самом деле не самое страшное.

Сам не знаю, зачем я отправился на предвыборный митинг
Нанги. Быть может, я надеялся перенять у соперника какой-ни¬
будь трюк, чтобы йотом использовать его в борьбе против него,
а может, я сделал это из чистого любопытства, которое, как из¬
вестно* до добра не доводит. Как бы там ни было, я поехал.
Правда, я позаботился о том, чтобы остаться неузнанным — на¬
дел шляпу и темные очки. Еще я подумал было взять с собой
Бонифация и его молодцов, но решил, что они только будут
привлекать к себе внимание, а тогда уж недолго и до беды.
Итак, я отправился один.
Оставив машину возле почты, я прошел пешком ярдов три¬
ста до здания суда, во дворе которого должен был состояться ми¬
тинг. По моим часам было начало пятого. Даже если бы я плохо
ориентировался в Анате, я без труда нашел бы дорогу, потому
что со стороны суда доносились пальба и барабанный бой.
К тому же туда направлялись толпы людей. Подойдя ближе, я
услышал звуки духового оркестра без сомнения, это стара¬
лись учащиеся анатской школы. Я обогнал нескольких человек,
которых знал в лицо и которые, конечно, не могли меня не по¬
мнить—ведь еще совсем недавно я учительствовал в их дерев¬
не, но никто даже не обернулся в мою сторону, из чего я заклю¬
чил, что мой маскарад удался. Одним из этих людей был Джо-
шиа, разорившийся торговец. В те дни он ходил жалкий, как
мокрая курица.
Свернув во двор, где должен был проходить митинг, я сразу
увидел Нангу — он восседал со своей свитой на высоком, креп¬
ко сколоченном помосте из свежевыструганных досок. Разуме¬
ется, такие детали, как новые доски, я разглядел уже потом,
когда энергично протискивался сквозь толпу, несмотря на
брань, летевшую мне вслед. Сначала я увидел перед собой лишь
одно: рядом с Нангой сидела Эдна, совсем как в тот первый
день,— скромная послушница, неизвестно каким образом ока¬
завшаяся среди этих людей. При виде ее я, забыв обо всем, ри¬
нулся к помосту. По другую сторону от Нанги сидела его жена.
Кроме нее и Эдны, на помосте были пока только мужчины, но
некоторые стулья еще пустовали. Я остановился так, чтобы
можно было через головы людей наблюдать за министром и его
свитой, не привлекая к себе их внимания.
Помост окружали типчики из тех, кого обычно использует
полиция для различного рода сомнительных услуг. Среди них
был и одноглазый Дого. Разумеется, тут же толклись и нангар-
дисты с плакатами, вырядившиеся по такому случаю в зеленые
шелковые ковбойки. Однако ни на одном из плакатов не было
368

моего имен®, напрасно я тогда сболтнул об этом Нанге.' У са¬
мого помоста стояло с полдюжины полицейских — на всякий
случай, хотя при столь дружелюбно настроенной аудитории ин¬
цидентов ожидать не приходилось.
Я задыхался от едкого запаха человеческого пота и не мог
дождаться, когда митинг наконец начнется.
Нанга, в белоснежном одеянии, бодрый и свежий, сиял
своей неизменной улыбкой. Его жена, очень величественная в
голубом бархатном платье, облегающем ее пышные формы, об¬
махивалась треугольным японским веером, слишком малень¬
ким* чтобы оправдывать свое назначение. Время от времени
она, оттянув ворот платья, дула себе на грудь. Эдна сидела с
отсутствующим видом.
Наконец появились первые признаки того, что митинг ско¬
ро начнется. Партийный функционер в зеленой шапочке с бук¬
вами ПНС пошептался с Нангой, и тот, взглянув на часы, кив¬
нул. Человек в зеленой шапочке схватил микрофон и начал его
проверять. Усиленный репродукторами голос вызвал смятение
в толпе, но все тут же расхохотались над собственным испугом.
Что-то, очевидно, не ладилось, потому что голос в репродукто¬
рах сменился протяжным пронзительным свистом. Но вскоре
свист прекратился, функционер в шапочке ПНС сосчитал от
одного до десяти, и в толпе опять засмеялись. Потом он предста¬
вился как член комитета партии и сказал:
— Человека, которого мы выдвигаем в кандидаты, нет не¬
обходимости представлять (еще бы, черт возьми! — подумал
я)* Это не кто иной, как наш достопочтенный министр, доктор
наук (авансом!) мистер Нанга.
Я не стал слушать длинный перечень заслуг Нанги не толь¬
ко потому, что знал его наизусть, но и потому, что этот тип из
партийного комитета, видно, сам давно оглох от собственного
крика и не считал нужным щадить барабанные перепонки дру¬
гих. Я заткнул уши и в ожидании речи Нанги дал волю своему
воображению. А что, если протиснуться вперед, взобраться на
украшенную пальмовыми листьями трибуну, вырвать микро¬
фон из жирных пальцев разболтавшегося фигляра и сказать
людям, всей этой презренной толпе, что великий человек, кото¬
рого они встречают громом оркестра и барабанным боем,— До¬
стопочтенный Жулик? Впрочем, все они это знают и без меня.
Мои слова не были бы новостью ни для кого, даже для скром¬
ной послушницы, сидевшей рядом с министром. Меня только
подняли бы на смех. Что за дурак! — сказали бы обо мне. От¬
куда он взялся? Где он был* когда белые набивали себе карма¬
369

ны, и что он сделал, чтобы зтому помешать? Где он был, когда
Нанга боролся против белых, изгонял их из нашей страны? По¬
чему он не хочет, чтобы храбрый воин воспользовался плодами
своей победы? Будь он на месте Нанги, разве сам он поступил
бы иначе?
Но, разумеется, никто не стал бы задавать мне эти риториче¬
ские вопросы. Скорее всего дело ограничилось бы парой ударов
Кулаком по черепу...
Я предавался этим праздным размышлениям, как вдруг уви¬
дел, что Джошиа поднялся на помост, подошел к Нанге и шеп¬
нул ему что-то на ухо. Тот вскочил и принялся шарить взгля¬
дом по толпе. Джошиа указал в мою сторону. Я тотчас повер¬
нулся и стал отчаянно проталкиваться назад, не помня себя от
страха. Мне казалось, что я просто топчусь на месте. Внезапно
взревели репродукторы: всех присутствующих призывали за¬
держать человека в шляпе и темных очках. Я сдернул с головы
шляпу и продвинулся еще немного. Потом кто-то неуверенно
попытался схватить меня сзади, но я вырвался и продолжал
протискиваться сквозь толпу*
—	Немедленно задержите вора, не дайте ему уйти! — снова
загремели репродукторы. Руки, цеплявшиеся за меня, обрели
решительность, и какая-то фигура выросла передо мной, пре¬
градив мне путь. Но я уже и не пытался вырваться, я должен
был узнать, кто посмел назвать меня вором. Я обернулся, и
меня стали со всех сторон подталкивать к помосту.
—	Одили Великий,— сказал Нанга и громко объявил в мик¬
рофон: — Друзья мои, этот мальчишка хочет занять мое место.
Его слова были встречены взрывом негодования, послыша¬
лись изумленные возгласы и издевательский смех.
—	Лезь сюда,— сказал Нанга.—Пусть люди посмотрят на
тебя.
Меня вытолкнули на помост. Поднимаясь по ступенькам, я
успел заметить, что Эдна закрыла лицо руками.
—	Братья и сестры—снова обратился Нанга к толпе,— я
хочу, чтобы вы знали: этот мальчишка вздумал подкапываться
под меня. Ой жил у меня в Бори, ел мой хлеб и пил мое вино, а
теперь вместо благодарности замышляет выгнать меня из мо¬
его собственного дома.
Толпа вновь угрожающе зашумела. Но весь страх с меня как
рукой сияло, я ощущал в сердце лишь холодную, неведомую
мне дотоле отвагу. Я смотрел, как Нанга, упоенный собствен¬
ным красноречием, с микрофоном в руке расхаживает по помо¬
сту, и чувство превосходства над ним Делало меня неуязвимым.
370

—	Я слышу, многие из вас спрашивают, кто он такой,— про¬
должал Нанга.— Я вам скажу. Когда-то он был моим учеником.
Я научил его грамоте, я пригласил его в свой дом и хотел уст¬
роить ему поездку в Англию. Да, я признаю свою вину, не он
явился ко мне, а я его пригласил. Вы вправе упрекнуть
меня...— Такое неслыханное предательство вызвало новый
взрыв возмущения в толпе.— Но этого еще мало, он пытался
отнять у меня девушку, за которую я заплатил полный выкуп,
не говоря уже о прочих расходах, и которая по нашим законам
считается моей женой. Вот эта девушка.— Он подошел к Эдне
и отнял ее руки от лица.— Он пытался отобрать у меня эту де¬
вушку. Она закрывает лицо от стыда. К счастью, моя жена
узнала о его проделках и вовремя предупредила меня.— Он по¬
вернулся в мою сторону и обратился ко мне: — Одили Великий!
Так ты, значит, снова пришел ко мне! Ты, я вижу, не трус.
А может, тебе захотелось взглянуть на Эдну? Наверное, так!
А ну-ка подойди к микрофону и скажи народу, зачем ты при¬
шел, люди ждут твоего ответа.— И он сунул микрофон мне
поднос.
—	Я пришел сказать народу, что вы лжец и...
Он отдернул микрофон, поставил4 его на место, потом подо¬
шел и ударил меня по лицу. Меня тут же схватили за руки, но
я все же успел хорошенько лягнуть его. Он ударил,меня еще и
еще... Эдна с криком бросилась между нами, но он оттолкнул
ее с такой силой, что она упала. Вокруг стоял густой рев толпы.
Удары сыпались на меня теперь со всех сторон, и вот что-то
тяжелое обрушилось мне на голову... Я увидел, как полицей¬
ские повернулись и не спеша зашагали прочь; больше я ничего
не помню.., ,
События, развернувшиеся в последующие несколько недель,
получили такую широкую огласку, что нет нужды излагать их
здесь. Да мне тогда было и не до политики — с меня хватало
своих собственных забот. Понадобилось немало времени, чтобы
зажила моя голова* не говоря уже о сломанной руке и множе¬
стве других увечий, одно из которых грозило навсегда лишить
меня надежды на продолжение рода.
Помню, как, очнувшись в больнице, я обнаружил у себя на
голове нечто вроде восточной чалмы. Все вокруг казалось мне
каким-то нереальным и несоразмерно большим, и я подумал,
что вижу все это во сне. Я видел Эдну, отца й Маму — они сто¬
яли возле моей кровати, а еще, через щелку в ширме,— двух
371

полицейских. Что-то распирало мне череп, билось там, ища вы¬
хода, и это ощущение было для меня единственной реально¬
стью. Я попытался пощупать чалму на голове, но резкая боль
пронзила мне руку, и я снова потерял сознание. Когда я от¬
крыл глаза, отец, Мама и полицейские все еще были тут и уже
не казались такими призрачными. Эдна исчезла. Быть может,
она лишь привиделась мне в горячке. Присутствие полицей¬
ских показалось мне странным, но эта мысль лишь смутно
мелькнула в моей голове. Все вокруг было так необычно, что
наличие двух полицейских (а когда они сменялись, их оказы¬
валось целых четыре) меня не волновало (может быть, они та¬
ким образом искупают свою вину передо мной?) . Но вот однаж¬
ды утром я проснулся и обнаружил, что полицейских нет,
—. Где они? — спросил я сиделку.
—	Ушли.
—	Почему?
—	Вы еще спрашиваете почему! Благодарите бога, что ваше
дело прекращено.
—	Дело? — Я попытался припомнить, что за дело, но не мог.
С минуты на минуту должен был прийти отец, и я решил спро¬
сить у него. Но он наотрез отказался отвечать на мои вопросы,
сказав, что я должен сначала поправиться. Все же я не отста¬
вал о* него до тех пор, пока не выяснил, что действительно на¬
ходился под арестом — у меня было обнаружено оружие.
—	Оружие? Где?
—	В твоей машине. Говорят, у тебя там нашли пять тесаков
и две двустволки. Ну да все равно — теперь уже дело прекра¬
щено.
Я постепенно припомнил все, что случилось.
—	На какой день назначены выборы? — спросил я,
—	Не знаю.
—	Знаете, просто не хотите сказать,—проворчал я.—Могу
я получить свой транзистор?
—	Пока нет. Врач говорит, тебе нужен докой,
На следующий день я опять пристал к отцу с расспросами,
и он, чтобы отделаться от меня, вынужден был рассказать, что
хулиганы обыскали мою машину и подожгли ее, а когда меня
доставили в больницу, я был взят под арест якобы за хранение
оружия, на самом же деле для того, чтобы помешать мне под¬
писать заявление о согласии баллотироваться в парламент.
—	Заявление о согласий? Но ведь я уже его подписал!
—	Нет, оно не дошло до избирательной комиссии, его пере¬
хватили по дороге.
372

Я привстал с, подушки, но отец уложил меня; впрочем, я
все равно не смог бы подняться.
—	Теперь ты все знаешь. Больше ни о чем меня не рас¬
спрашивай, слышишь? Даже здесь, в больнице, неизвестно, кто
тебе друг, а кто враг. Потому-то я и стараюсь бывать здесь по¬
чаще.
При этих словах он понизил голос и покосился на дверь.
—	Макс сам приходил сюда, чтобы дать тебе новое заявле¬
ние на подпись, но его не впустили.
—	Понятно.
Как выяснилось потом, выборы происходили в тот самый
день, когда я расспрашивал о них отца. Ему не составило боль¬
шого труда скрыть это от меня, потому что я лежал в отдельной
палате.
В ту же ночь в Абаге убили Макса. Я узнал об этом только
на третьи сутки и проплакал весь день. Голова у меня опять
стала раскалываться от боли, и я уже мечтал о смерти, но врач
сделал мне укол, и в конце концов я уснул.
Впоследствии Джо рассказал мне, как было дело. Наши аген¬
ты сообщили Максу, что хитроумная супруга Коко и ее сорат¬
ницы из женской организации ПНС решили в буквальном смыс¬
ле стать грудью за своего кандидата: они прятали за лифчика¬
ми пачки бюллетеней и проносили их в кабины. Макс немедлен¬
но отправился на избирательный участок; но не успел он выйти
из машины, как один из «джипов» Коко налетел на него сзади,
и он был убит на месте.
Полицейские — как оказалось, в большинстве своем пере¬
одетые наемники Коко — предприняли было слабую попытку
арестовать шофера, но в эту минуту появился мистер Коко соб¬
ственной персоной и, отстранив полицейских, заявил, что он сам
займется расследованием этого дела. Юнис, которая тоже едва
не попала под колеса, сначала словно окаменела. Потом, придя
в себя, она раскрыла сумочку, будто хотела достать носовой
платок, вытащила из нее пистолет и дважды выстрелила Коко
в грудь. После этого она упала на труп Макса и зарыдала, как
самая обыкновенная женщина. Полицейские схватили ее и уве¬
ли с собой. Странная девушка, говорили в толпе.
В ту же ночь между телохранителями Макса и головорезами
Коко завязалась драка, послужившая той искрой, из которой
разгорелся пожар беспорядков в стране. В Анате Нанга, полу¬
чивший как единственный кандидат все голоса на выборах, по¬
873

пытался распустить свою лейб-гвардию, которая обходилась
ему недешево. Но часть наемных бандитов, не желая расста¬
ваться с легким заработком, взбунтовалась, и в завязавшейся
потасовке одноглазый Дого лишился уха. Оставшись не у дел,
бывшие телохранители министра принялись чинить разбой и
грабежи; они шныряли по всем базарам в округе, отбирая у
женщин товары и избивая всех без разбору. После одного из
таких налетов младшая жена моего отца вернулась домой с
подбитым глазом и рассказала, что у нее отобрали корзину су¬
шеной рыбы, которую она носила продавать. Распущенные по¬
сле выборов наемники других кандидатов, прослышав про под¬
виги молодчиков Нанги, организовали свои банды и тоже заня¬
лись мародерством. Население было терроризировано.
Тем временем премьер-министр сформировал кабинет, куда
вошли все прежние министры, в том числе и Нанга, и высту¬
пил по радио с речью, в которой заявил, что намерен навести
порядок в стране, раз и навсегда покончив с бесчинствами и
бандитизмом. Он заверил иностранных предпринимателей, что
их капиталовложения находятся в полной безопасности и что
его правительство остается непоколебимым, «как гибралтарская
скала», в своем намерении проводить политику «открытых две¬
рей». «Положение в стране никогда еще не было столь устой¬
чивым,—заявил он,—а национальное единство столь прочным».
Он ввел в сенат вдову Коко и сделал ее министром по делам
эмансипации женщин, рассчитывая таким образом утихоми¬
рить мощную гильдию столичных торговок, которая в послед¬
нее время все громче выражала свое недовольство...
Незадолго до того, как я выписался из больницы, меня при¬
шла навестить Эдна. Мы долго глядели друг на друга, не говоря
ни слова. Как я мог объяснить ей свое письмо, в котором упре¬
кал ее в невежестве , и вообще был ужасно груб? Но недаром
говорят, что нападение — лучшее средство защиты. Я решил
сразу же перейти в наступление.
—	Поздравляю, теперь я уже никогда не буду оспаривать
место Нанги в парламенте,— сказал я, натянуто улыбаясь.
Она ничего не ответила и продолжала молча смотреть на
меня, но перед этим взглядом не устояло бы и каменное сердце.
—	Простите меня, Эдна,— вырвалось у меня,— я вел себя
как скотина..; Я никогда не забуду, что вы, только вы одна,
пришли мне на помощь.— У меня защипало в глазах, и, взгля¬
нув на нее, я увидел, что мои невыплаканные слезы катятся у
нее по щекам.— Не плачьте,— сказал я.— Эдна, любимая, не
плачь. Иди сюда.
374

Она подошла и села ко мне на кровать.
—	Эднд,— забормотал я,—не знаю, как мне тебе объяс¬
нить... Я такая скотина... Это письмо.,. Я был так несчастен...
Ты не можешь себе представить, как я страдал... Сможешь ли
ты простить меня когда-нибудь?
—■■■■■Простить? За что? Все, что вы написали,— правда.
—	Не говори так, Эдна, прошу тебя. Я знаю, что я тебя оби¬
дел, но я не хотел... поверь мне. Я был в таком отчаянии, щ я
боялся, что ты... что ты выйдешь замуж за этого идиота. Толь¬
ко поэтому;,* клянусь тебе.— Я хотел было, как требовал обы¬
чай, для подтверждения клятвы приложить палец к губам и
указать на небо, но моя правая рука была еще в гипсе, и мне
пришлось проделать это левой рукой, что, вероятпо, выглядело
очень смешно.
—	Выйду за него замуж? По правде говоря, я никогда не
хотела выходить за него... Все девочки в колледже смеялись
надо мной... Но отец... Конечно, я не бог весть какая ученая,
но все же...
—	Эдна, не надо!
—	...но все же, слава богу, я лучше, чемшекоторые, будь они
хоть тысячу раз министрами. Он просто невежда и хам. .А то,
что ты пишешь про ревность его жены...
—	Подожди минутку,—прервал я ее, вдруг осененный до¬
гадкой.—- О каком письме ты говоришь, о нервом или о втором?
—	О втором? А разве их было два?
—	Ну да. После того, как я приходил к тебе...—Держись!
Не сдавай позиций! — приказал я себе.— В тот раз, когда ты
так обошлась со мной, я послал тебе письмо. Ты не получила
его?
—	Нет, После того, как ты приходил ко мне? Значит, на¬
чальник почты отдал ему и твое письмо.
—	Начальник почты? При чем тут начальник почты?
—	Ты разве не знаешь? Они с начальником почты друзья-
приятели, и все мои письма поступали к. нему.
—	Ие может быть! Какой негодяй!
—	Ты только представь себе! Меня просто бог спас-от это¬
го человека.
—	Бог и Одили.
—	Да, и Одили... А что там было?..
—	Где? Ах, в моем письме... Да так, ничего особенного.
. — Нет, расскажи.
—	Когда-нибудь потом. Давай больше не вспоминать про
это, поговорим о чем-нибудь другом, о нашем будущем.

Я помолчал, стараясь привыкнуть к мысли о свалявшемся
на меня неслыханном счастье, а потом шутливо заметил:
—	И надо же, чтобы сам господин министр интересовался
любовными письмами какой-то девчушки.
■— Просто ужасно!—сказала Эдна и тут же, спохватившись,
спросила: — Это кто же «девчушка»?
Я улыбнулся и нежно сжал ее руку, а потом продолжал
размышлять вслух:
—	Кто сует нос в чужие дела, тот сам себя наказывает. По¬
рядочный человек не станет подглядывать в замочную сква¬
жину.
Теперь Эдна в свою очередь пожала мою здоровую руку.
В это время за дверью послышался голос отца, он громко
здоровался с одной из сиделок, и Эдна поспедщо пересела с
кровати на стул.
—	Ты здесь, дочь моя,—сказал отец, входя в палату.—Ты
так долго не приходила. Я уж было подумал, не спугнул ли я
тебя.
—	Нет, сэр,— смущенно ответила Эдна.
—	Ты спугнул ее? Чем же?
—	Я сказал, что женю на ней одного из своих сыновей. Ты
знаешь, она ведь провела тогда здесь всю ночь.
—	Так, значит, это был не сон?
—	О чем ты говоришь?
—	Так, ни о чем. Я думаю, вы должны женить на ней сво¬
его .старшего сына.
—	Посмотрим.
Когда я поправился, мы с отцом и несколькими родственни¬
ками, прихватив большой кувшин пальмового вина, отправи¬
лись на переговоры к отцу Эдны. Первый визит не Привел ни к
каким результатам. Отец Эдны отказывался поверить, что он
потерял зятя-министра и ему придется теперь выдать дочь за
какого-то сумасбродного мальчишку, который купил себе не ма¬
шину, а черепаху. Но тут мне на помощь неожиданно пришла
армия: в стране произошел военный переворот, и все прави¬
тельство упекли в тюрьму*
Бесчинствующие банды бывших телохранителей посеяли
среди населения такую смуту, вызвали такие беспорядки, что
молодые армейские офицеры воспользовались случаем й захва¬
тили власть в свои руки. Как мы вскоре узнали, Нанга, нёре-
376

одетый рыбаком, пытался бежать на лодке, но был охвачен и
тоже посажен за решетку*
Мон дела сразу пошли на лад, потому что отец Эдны, как и
следовало ожидать, предпочел получить синицу в руки. Он рас¬
сказал нам, что Нанга заплатил за его дочь выкуп в сто пять¬
десят фунтов да сто фунтов дал на ее обучение в колледже и
прочие расходы. Только и всего? — подумал я.
—	По нашему обычаю,—твердо сказал отец,— выкуп поло¬
жено возвращать. Все остальные расходы не возмещаются.
Так? — обратился он к родственникам, и они подтвердили: да,
таков обычай.
Отец был прав, но мне вовсе не хотелось затевать сейчас
морально-правовые споры, которые грозили только затянуть
дело. Ведь никто не мог поручиться, что за переворотом не по¬
следует контрпереворот, поэтому нам с Эдной лучше было по¬
спешить. К тому же я предпочитал не быть всю жизнь в долгу
перед Нангой за то, что он дал образование моей жене, и немед¬
ленно согласился заплатить всю сумму, что очень удивило и
даже задело моих родственников.
—	Выйдем на минутку, нам нужно поговорить,— зашепта¬
ли они. Но я решительно отказался, и они лишь пожали плеча¬
ми, поражаясь моей твердости и в то же время гордясь мною,
потому что твердость всегда внушает уважение.
Про себя я уже решил позаимствовать нужную сумму из
партийных денег, которые у меня еще оставались. Вряд ли эти
деньщ могли скоро понадобиться, тем более что новое прави¬
тельство запретило все политические партии до «полной стаби¬
лизации» положения в стране. Одновременно было объявлено,
что все должностные лица, нажившиеся за государственный
счет, будут преданы суду. Говорили, что сумма хищений со¬
ставляет около пятнадцати миллионов фунтов.
Из всех мероприятий нового правительства меня больше
всего взволновал указ об освобождении Юнис и присвоении
Максу звания Героя Революции. Несмотря на серьезную ошиб¬
ку, которую он допустил и за которую я его сурово осуждаю, я
не могу не признать, что Макс был настоящим героем и муче¬
ником, и я предполагаю основать у себя в деревне школу его
имени — разумеется, это будет школа нового типа. Тем отвра¬
тительнее мне бесстыдство людей, на глазах у которых был
убит Макс и которые пальцем не пошевелили, чтобы защитить
его, а после переворота сразу переменили фронт.
Знезапно все заговорили сГ злоупотреблениях при старом
режиме, о взяточничестве, коррупций, политическом гнете. Га¬
377

зеты, радио, молчавшие до сих пор интеллигенты и государст¬
венные служащие — все возмущались прежним правитель¬
ством. А ведь речь шла о людях, которым только вчера пели
дифирамбы, которых повсюду встречали славословием и бара¬
банным боем. Коко, например, теперь иначе не называли, как
убийцей и вором, а те, кто ему попустительствовал, то есть, на
мой взгляд, истинные виновники всех наших бед, оказались ни
при чём, словно окунулись в легендарный источник, смываю¬
щий любые грехи.
— Воруй, да знай меру, не то хозяин заметит. А Коко меры
не знал,— сказал мне отец, когда, вернувшись от Юнис, кото¬
рую я ходил навещать, я рассказал ему, что она утратила вся¬
кий интерес к жизни и даже не рада, что вышла из тюрьмы.
Слова отца поразили меня, ведь то же самое говорили в Анате о
Джошиа.
Правда* в устах жителей селения, поносивших ненавист¬
ного торговца, эта поговорка имела вполне определенный смысл:
хозяином была деревня, а у деревни свои законы, й она не по¬
терпит надругательства над ними. Но в масштабе государства
эти законы теряют силу — здесь нет хозяина. За Макса отом¬
стил не народ, а один-единственный человек — женщина, кото¬
рая его любила. Если бы его душе не суждено было обрести
успокоение, пока народ не потребует возмездия, она скиталась
бы и поныне. Но ему посчастливилось. Я говорю это не из духа
противоречия и не из желания блеснуть. Я искренне считаю,
что при гнусном режиме, до недавнего времени царившем у нас
в стране, режиме, который превратил общество в гнилое болото
и сделал своим девизом пресловутое «живи и жить давай дру^
гим», а символом веры — «кто жирнее, тот и умнее» или, выра¬
жаясь более современным языком, «набивай брюхо — осталь¬
ное болтовня», режиме, при котором негодяй, укравший посох
у слепца и проклятый всеми, может назавтра войти в алтарь
нового святилища и на глазах у народа шушукаться со жре¬
цом,— при таком режиме, утверждаю я, можно считать, что че¬
ловек умер славной смертью, если его жизнь побудила другого
выступить из толпы и выстрелить в грудь убийце, не ожидая
за это награды.

СОДЕРЖАНИЕ
В. Иорданский. ПРЕДИСЛОВИЕ « * . . . . . . . . . *	5
СТРЕЛА БОГА. Перевод В. Воронина . . . . . . . . . •	23
ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА*. Перевод Е. Пригожими . , ,	256
* Перевод на русский язык был опубликован ранее. Издательство
«Молодая Гвардия», М.* 1969.

Ачебе, Чинуа. Избранное. Пер. с англ.
Романы крупнейшего нйгерийского прозаика рас¬
сказывают о колониальном прошлом и сегодняшнем дне
независимой африканской страны. В первом романе
показан подспудный процесс ломки, казалось бы, незыб¬
лемого традиционного уклада африканской общины, а
также полная неспособность представителей британской
колониальной администрации понять народ, которым
они бездарно правят и который мнят приобщить к
«благам цивилизации». Во втором — разоблачаются по¬
литические выскочки, вскормленные ^кодониваторамя
и оказавшиеся у власти после их ухода. Националь¬
ные проблемы не могут быть решены средствами, полу¬
ченными в наследство от угнетателей,— такова главная
мысль писателя.

ЧИНУА АЧЕБЕ
Стрела бога
Человек из народа
Составитель
Алексей Николаевич Словесный
ИБ 4818
Редактор И. Д. Клычкова
Художник В: Г. Алексееа
Художественный редактор А. П. Купцов
Технические редакторы А. М. Токер, И. К. Дерва
Корректор В. В. Евшюхииа
Сдано в набор 04.12.1978 г. Подписано в печать 29.03.1979 г.
Формат 60х84*/1б- Бумага типографская № 2. Гарнитура об.
новая. Печать высокая. Условн. печ. л. 22,32. Уч.-изд. л.
22,60. Тираж 100 000 экз. Заказ № 3455. Цена 2 р. 50 к.
Изд. № 26400
Издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
Москва, 119021, Зубовский бульвар, 17
Ордена Октябрьской Революции
и ордена Трудового Красного Знамени
Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова
Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
Москва, М-54, Валовая, 28

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС»
Редакция современной зарубежной
художественной литературы
СЕРИЯ «МАСТЕРА СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЫ»
ВЫШЛИ В СВЕТ избранные произведения:
К. X, СЕЛЫ (Испания)
М. ВАРГАСА Льосы (Перу)
Ф. МОРИАКА (Франция)
Я. КАВАБАТЫ (Япония)
С. ДЫГАТА (Польша)
М. ЛАУРИ (Канада)
В. КЁППЕНА (ФРГ)
B.	ЭЛСХОТА (Бельгия)
К. ЧАНДАРА (Индия)
C.	ВЕСТ ДЕЙКА (Голландия)
У. ФОЛКНЕРА (США)
Ч. ПАВЕЗЕ (Италия)
Э. КОША, (Югославия)
В. ХАЙНЕСЕНА (Дания)
И. ВО (Англия)
К. ФУЭНТЕСА (Мексика)
А. ЗЕГЕРС (ГДР)
Р. К. НАРАЙАНА (Индия)
М. ДЕЛИБЕСА (Испания)
O.	КЕМАЛЯ (Турция)
М. ФРИША (Швейцария)
ТО ХОДЯ (СРВ)
X. КОРТАСАРА (Аргентина)
Т. УАЙЛДЕРА (США)
НГУГИ ВА ТХИОКГО (Кения)
Г1. УАЙТА (Австралия)
А. МАРШАЛЛА (Австралия)
X. ЛАКСНЕССА (Исландия)
М. А. АСТУРИАСА (Гватемала)
P.	ВАЙЯНА (Франция)
А. МОРАВИА (Италия)
Р. РАЙТА (США)
К. ОЭ (Япония)
Д. ИЙЕША (Венгрия)

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС»
Редакция современной зарубежной
художественной литературы
ГОТОВЯТСЯ К ИЗДАНИЮ избранные произведения:
Я РАДИЧКОВА (Болгария)
Ю. БОРГЕНА (Норвегия)
Т. НОВАКА (Польша)
М. ЛАЛИЧА (Югославия)
Г. МАРКЕСА (НолумЗия)
ДЖ. КЕРИ (Англия)