Автор: Пахомов Ю.Н. Павленко Ю.Н.
Теги: история цивилизаций цивилизация
ISBN: 978-966-00-0717-8
Год: 2007
Похожие
Текст
НАЦИОНАЛЬНАЯ АКАДЕМИЯ НАУК УКРАИНЫ
ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
5 !S<^!*4sh?£^sî«^®èîSS^îÎM^^ sÂ-î^^:«4:«Î?St.W >й^^«я=:=J6äS«jeS№i^.*·*':
ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ
СТРУКТУРА
СОВРЕМЕННОГО
МИРА
В 3-х томах
ТОМ 1. ГЛОБАЛЬНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОСТИ
ТОМ 2. МАКРОХРИСТИАНСКИЙ МИР В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
ТОМ 3. ЦИВИЛИЗАЦИИ ВОСТОКА В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
ЦИВИЛИЗАЦИИ
ВОСТОКА В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
КНИГА I.
МУСУЛЬМАНСКО-АФРАЗИЙСКАЯ И ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Под редакцией академика НАН Украины Ю. Н. ПАХОМОВА и доктора философских наук Ю. В. ПАВЛЕНКО
ПРОЕКТ
«НАУКОВА КНИГА» - 2007
КИЕВ НАУКОВА ДУМКА 2008
ББК 17
Ц57
Издание представляет собой последний том трехтомной коллективной монографии, посвященной осмыслению цивилизационной структуры современного мира и ее трансформациям в условиях глобализации. Оно является результатом комплексного исследования глубинных преобразований, протекающих сегодня в цивилизациях Востока. Речь идет о Мусульманско-Афразийской, Индийско-Южноазиатской, Китайско-Восточноазиатской и Японско-Дальневосточной цивилизациях, а также о цивилизационной общности Субсахарской Африки и Азиатско-Тихоокеанском регионе как геополитической и трансцивилизационной реальности. Рассматриваются их генезис, своеобразные ментально-ценностные, связанные с определенными религиозно-культурными формами, основания. Цивилизационные трансформации в современных условиях осмысливаются в динамике переходного периода, ныне переживаемого человечеством. Особое внимание уделено соотношению взаимосвязанных и взаимообусловленных тенденций глобализации и регионализации, осуществляющейся преимущественно на цивилизационных основаниях.
Рассчитана на научных работников, преподавателей и студентов общественных и гуманитарных факультетов, всех, кто интересуется судьбами и перспективами развития человечества.
Видання є останнім томом тритомної колективної монографії, присвяченої осмисленню цивілізаційної структури сучасного світу та її трансформаціям в умовах глобалізації. Воно є результатом комплексного дослідження глибинних перетворень, що мають місце сьогодні в цивілізаціях Сходу. Йдеться про Мусульмансько-Афразійську, Індійсько-Південноазійську, Китайсько-Східноазійську та Японсько-Далекосхідну цивілізації, а також про цивілізаційну спільноту Субсахарської Африки і Азійсько-Тихоокеанський регіон як геополітичну і трансцивілізаційну реальність. Розглядаються їхні генези, своєрідні ментально-ціннісні, пов’язані з певними релігійно-культурними формами, підвалини. Цивілізаційні трансформації в сучасних умовах осмислюються в динаміці перехідного періоду, який зараз переживає людство. Особливу увагу приділено взаємопов’язаним та взаємообумовленим тенденціям глобалізації та регіоналізації, що здійснюється переважно на цивілізаційному ґрунті.
Для науковців, викладачів та студентів суспільствознавчих і гуманітарних факультетів, усіх, хто цікавиться долею й перспективами розвитку людства.
Рекомендовано к пенати ученым советом Института мировой экономики и международных отношений
Видання здійснене за державним контрактом на випуск наукової друкованої продукції
© Ю. Н. Пахомов, Ю. В. Павленко, Д. А. Варнавский, Л. С. Васильєв, Н. И. Вергелес, Т. В. Грищенко, В. К. Гура, С. Е. Гуцало, P. Н. Джангужин, H. С. Кира- баев, H. Н. Ксьондзык, Л. А. Лещенко, О. И. Лукаш, Н. А. Пророченко, А. М. Родригес, Л. И. Скороход, Н. В. Шестакова, 2008
ISBN 978-966-00-0717-8
ПРЕДИСЛОВИЕ
Последний, третий том издания «Цивилизационная структура современного мира» является логическим продолжением двух первых, в которых анализировались глобальные трансформации современности и структура Макрохристианского мира, состоящего из Западной (или Западноевропейско-Североамериканской), Православно-Славянской (шире — Восточнохристианско-Евразийской) и Латиноамериканской цивилизаций *. Он посвящен рассмотрению цивилизаций Востока ( Мусульманско-Афразийской, Индийско- Южноазиатской, Китайско-Восточноазиатской и Японско-Дальневосточной), а также цивилизационной общности Субсахарской Африки в условиях глобализационных процессов.
Каждая из названных цивилизаций имеет свои глубинные, формировавшиеся в течение многих столетий, а то и тысячелетий, духовные, ментально-ценностные основания, определяющие принципиально разный характер поведения представляющих их народов и государств в условиях современности. Все они имеют свою субцивилизационную структуру, наиболее четко просматривающуюся в Мусульманско-Афразийской цивилизации, а также обширные перекрестные зоны, такие, скажем, как буддийские Тибет с Гималаями и Монголией или Индокитай. Особое внимание уделено трансцивилизационному Азиатско-Тихоокеанскому региону и входящей в него Юго-Восточной Азии, где перекрещиваются и взаимонакладываются не только все цивилизации современного Востока, но активно представлен и Макрохристианский мир (прежде всего Филиппинами).
* Цивилизационная структура современного мира. В 3-х томах. — T. 1. Глобальные трансформации современности. — К., 2006; Т. 2. Макрохристианский мир в эпоху глобализации. — К., 2007.
5
Предисловие
Следует отметить, что сами названия цивилизаций достаточно условны, так же, как и понятия «Макрохристианский мир» или «Православно-Славянская цивилизация». Применительно к современности они отражают развитие понятийного аппарата тойнбианской философско-исторической традиции. Открытым остается вопрос о цивилизационном статусе Субсахарской Африки, народы которой, имея близкие, а то и общие социокультурные основания, в той или иной мере причастны к мусульманской и/или христианско-западноевропейской традициям.
На первый взгляд может показаться нелогичным, что в том, посвященный современному Востоку, включены и материалы, касающиеся Украины. Однако такое решение представляется обоснованным в силу того, что предлагаемая вниманию книга завершает наш трехтомник и после рассмотрения генезиса и поведения народов практически всех ныне существующих цивилизаций, цивилизационных и трансцивилизационных общностей представляется естественным посмотреть на Украину, находящуюся не только географически, но и в цивилизационном отношении между Востоком и Западом.
Надеемся, что обобщение мирового опыта развития в условиях глобализации и связанной с ней регионализации при выходе передовых стран мир-системного ядра на уровень информационного (точнее — информацио- нального, по М. Кастельсу) общества будет способствовать лучшему осознанию интеллектуальными кругами нашей страны ее места в мире и возможных перспектив развития.
ВВЕДЕНИЕ
(Ю. if. Пахомов)
Культура всегда влияла на судьбы стран и народов. Однако в прошлом культура была по отношению к другим сторонам жизни общества чем-то обособленным; она влияла, к примеру, на экономику лишь опосредованно и неявно.
В условиях глобализации, ломающей все барьеры, ситуация меняется. Все становится открытым и взаимоперетекае- мым. И лишь культура (даже при том, что она эрозирует) остается относительно устойчивой и даже консервативной 1. Более того, когда глобальная экспансия «размывает» ту или иную страну, лишая ее успеха и суверенитета, именно культура включается как фактор то ли защиты страны, то ли ее успешного развития, то ли того и другого.
Конечно, это относится не ко всем странам; в ряде случаев происходит обратное: именно на плечах инфантильной культуры глобальные игроки, наносящие ущерб развитию, въезжают в страну как в свой дом. Так что культура в современном мире в возрастающей степени лежит в основе успехов и неудач.
Важно осознать и то, что в самой культуре, рассматриваемой с позиций конкурентоспособности, на первый план выдвигается то ее ядро, которое представлено системой ценностей. Ценность, согласно учению великого мыслителя XX в. Пьера Тейяра де Шардена, — это явление глубинное, «глубже только гены». Естественно поэтому, что нарастающее
1 Могут сказать, что материальные и человеческие ресурсы тоже остаются «при стране». Но это лишь иллюзия и заблуждение. Материальные ресурсы сплошь и рядом скупаются, в том числе в варианте нетронутых залежей. Что же касается рабочей силы, особенно квалифицированной, то страна-неудачница обычно теряет ее, и, как правило, весьма ускоренно. Украина сейчас испытывает это на себе. Показательно, что согласно опросам около 80 % тех представителей молодежи, кто пользуется Интернетом, мечтают о выезде на Запад. Ситуация с «перетоками» усугубляется и тем, что доход, получаемый иностранными компаниями от эксплуатации ресурсов отстающей (как Украина) страны, вывозится за ее пределы.
7
Введение
(на почве глобализации) включение ценностных механизмов в регулирование развития общества оказывает мощное влияние на судьбы не только отдельных стран, но и крупнейших мировых сообществ. Более того, можно предположить, что именно на почве ценностных взаимодействий во второй половине XXI столетия произойдет радикальная перекройка мирового пространства — схождение с арены одних цивилизаций (например евроатлантической) и воцарение других. При этом отчетливо просматривается ситуация, при которой границы, отделяющие в масштабах планеты успех от упадка, уже сейчас прокладываются по линиям разломов ценностей культуры. А это как раз и свидетельствует о том, что центр тяжести в сфере глобальной конкурентоспособности смещается в культурно-ценностное русло, т. е. в сферу духа, а не материи.
Конечно, в противовес этим суждениям можно утверждать, что конкуренция решающе определяется передовыми технологиями. Ведь превосходство по критериям эффективности демонстрируют страны постиндустриальные — США, Япония, страны ядра ЕС.
Все это так, но только с позиций фиксирования следствий, а не причин, да и то лишь в рамках текущего момента. Обратим внимание, что на перспективу уже сейчас победоносным называется Китай, а не США, хотя он по технологическим критериям существенно отстает от вышеназванных стран. Факт уже наметившихся признаков схождения США с позиций мирового лидера и перспектива утверждения в этом качестве Китая прогнозируется даже аналитиками самих Штатов. Так, в докладе к Проекту — 2020 г. Национального Разведывательного Совета США говорится о том, что уже к 2020 г. Европа рискует экономически отстать от Китая, à США, если и удержат технологическое лидерство, — то лишь с трудом. И основным фактором, смещающим вниз Запад и поднимающим Азиатский Восток по лестнице неудач и успехов, выступают именно ценности культуры.
Начало подрыву западного ментального превосходства положил уже цивилизационный ренессанс, наметившийся после распада колониальной системы. Тут сделаем одно замечание: опыт человечества свидетельствует о том, что страны, получившие импульс развития, легче переносят трудности, неблагополучие и бедность, чем пик благополучия и избыточный комфорт. Все великие империи сходили с арены, как правило, тогда, когда достигали вершины успеха и благополучия. У этих стран выявлялись такие симптомы, как спад энергетики духа, нравственное разложение и распад семьи, а также перекладывание большей части труда на инородцев. Все это свидетельства схождения страны с арены по причине невыдерживания испытания комфортом. Когда-то это происходило в Древнем Риме, Египте, Греции, Византии... Сейчас настала очередь ослабнуть, а в перспективе сойти с арены Соединенным Штатам и наиболее развитым странам Западной Европы.
Одновременно происходит восхождение новых, незападных миров. Самоосвобождение от колониальной зависимости дало мощный импульс развитию и изменило общий духовный фон незападного мира. Оживились все стороны жизнедеятельности ранее угнетенных народов, развилось чувство достоинства, а то и гордости за свою страну. Но у разных стран реанимирование шло по-разному. Оказалось, что одного освобождения от гнета чужеземцев для преуспевания мало, что не всем этносам свобода и суверенность гарантируют успех. Наряду с успешными появились страны-неудачники и даже т. н. конченые страны, напрочь лишенные шансов на выживание. И в основе такого расслоения, происходящего под влиянием глобализации,
8
Введение
лежали чаще всего не факторы ресурсов, и даже не наличие или отсутствие квалифицированных кадров, а ценности культуры, различающейся по критериям конкурентоспособности. Оказалось, что во всепроникающей и агрессивной среде глобализации одни ценности вели к почти ошеломляющему успеху, а другие — к застою и деградации. Самое же поразительное заключалось в том, что неожиданно для стран Запада азиатами был поколеблен миф о недосягаемости для незападных стран евроатлантических экономических мотиваций. Всем и всегда казалось, что экстравертность западного бизнеса, его фанатичная нацеленность на обогащение и оценка всего и вся лишь в деньгах заведомо ставят западные мотивации вне конкуренции. Действительно, бешеная жажда обогащения, заложенная в евроатлантической генетике, порождает рыночную мотивацию высшего предела. Это тот случай, когда погоня за деньгами является не только способом обустройства быта, достижения комфорта, но и смыслом жизни. Неслучайно в США, наиболее успешной западной стране, для оценки человека используется критерий: «он стоит столько-то». Причем подход этот является буквально всепронизывающим, определяющим не только жажду обогащения, но и ажиотажное, подстегивающее погоню за доходом, потребительство. Тут сполна реализован тот «эффект», против которого активно выступает Дж. Сорос, предупреждающий, что рыночной должна быть экономика, а не общество.
Ни в одном из других цивилизационных миров стремление обогатиться до столь высокого предела (смысл жизни!) не доходит. Поэтому-то Запад в мотивах и энергии обогащения не знает себе равных. А соответственно и конкуренция с Западом незападных цивилизаций на поприще такого рода мотиваций бесперспективна.
И вот тут оказалось, что решающему мотивационному превосходству Запада можно противопоставить ценностные подходы, выходящие за пределы самих по себе рыночно-ажиотажных сил. Так, если вести речь об успехе азиатов в целом, то в стремлении «переиграть» Запад они удачно сочетали рыночное регулирование с государственными механизмами. И это неслучайно: ведь Востоку, в отличие от Запада, присуще почитание государства. Напомним, что конфуцианство — это своеобразное обожествление честного и эффективного чиновничества.
Далее: азиаты, исповедующие конфуцианство, склонны перенимать у других миров все лучшее и умело адаптировать полезное к своим условиям. Так что они (в отличие от нас, иждивенчески отвергающих в реформах «свой велосипед») продемонстрировали подлинную изобретательность в комбинировании рецептов «чужих» моделей с собственными реформаторскими находками, производными, как правило, от своей ценностной специфики. Стремление к синтезу, дающему эффект синергии, — черта азиатов; и в этом они тоже превосходят западный мир, склонный к излишней самонадеянности.
Пример стран, успешно конкурирующих с Западом по системе «вызов — отклик» (а это в основном страны конфуцианского пояса), показал, что успех на рыночном поприще может быть достигнут и благодаря другим (тоже выходящим за рамки чисто рыночных мотивов обогащения) механизмам и свойствам, а значит, и критериям. Причем эти критерии, а соответственно и подходы, тоже корнями уходят в сферу цивилизационных ценностей и поведенческих стереотипов. Речь идет об опоре на такие ценности, которые позволяют (при условии «раскупорки» таящейся в народе созидательной энергии) прийти к успеху не только с мотивационной, но и «с другой стороны», и быть если не победителем, то, по крайней мере, конкурентоспособным.
9
Введение
Вспомним, как Япония в период демонстрации экономического чуда в кратчайшие (по историческим меркам) сроки выдвинулась на второе место в мире после США. А опиралась эта страна первое время не на высокие технологии, и не на финансы (этого просто поначалу не было), и не только на изобретенные японцами способы соединения силы государства с силами рынка, но и на рационально продуманную (избирательную) закрытость, на мобилизационный потенциал народа и аскетизм; и даже на архаичные традиции семейственности и патроната, поставленные на службу успеху. Тогда же в Японии куда успешнее, чем в СССР, использовалась существенно модернизированная советская плановая система.
Конечно, со временем все эти подпорки устарели, страна встала перед задачами выхода из институционального кризиса, но дело было сделано, и страну уже было не загнать в состояние отсталости, как загнали нас. И «не загонишь» тоже потому, что страна, в отличие от нас, располагает ценностями самозащиты, производными от почитаемых традиций.
Или возьмем потрясающие (и пугающие Запад) экономические успехи Китая, взлетевшего вверх из состояния полного развала и хронической отсталости. Причина взлета, среди прочего, — разблокирование Дэн Сяопином классических конфуцианских ценностей, измеряемых тысячелетиями.
Как оказалось, — соединение в конфуцианстве недоверия и осмотрительности в отношении всего чужого, с одной стороны, и традиционной же тяги к освоению полезных чужих знаний и опыта, — обеспечили задействование во взаимоотношениях с внешним миром своеобразной цивилизационной решетки, обогащавшей и защищавшей страну одновременно.
Получилось так, что именно эти рациональные подходы позволили не только отвергнуть реформаторскую модель МВФ как гибельную, но и изобрести «свой реформаторский велосипед», доказавший свою исключительную эффективность 1. И если, скажем, для нас в Украине все годы было важно, чтобы кошка была любой — лишь бы «европейской», то в Китае думали не о том, как Западу угодить, а о том, чтобы кошка ловила мышей. В этом-то принципиальное наше и китайское различие, благодаря которому Китай поднялся, имея нулевые предпосылки, а мы рухнули, невзирая на черноземы, передовую науку, высокие технологии, интеллект и квазиевропейскость.
Показательно и то, что Китай по-своему перехватывал и адаптировал — благодаря конфуцианству — сами западные ценности. Иллюстрацией может служить китайский рационализм, проявленный в отношении западной культуры Времени. Так, если традиционно считалось, что Восток живет в ситуации циклического, т. е. архаичного восприятия времени (жизнь от урожая до урожая; или — как у нас — от бюджета до бюджета), то Китай, как и Япония, блестяще и с большим мастерством овладел модерной культурой сценарного восприятия времени, когда каждый нынешний этап — это ступенька в движении к высотам, намеченным долгосрочной стратегией.
В китайской модели реформирования экономики искусно соединены наиболее пригодные для транзитивных экономик западные концепции эволюционизма, неокейнсианства и институционализма, а также взятые из советской практики принципы реформ А. Косыгина (1966—1970), рецепты венгерских реформ, в т. ч. периода Яноша Кадара, и даже элементы НЭПа. И все это не просто «взято», но и по-своему переделано, скомбинировано и адаптировано к своей среде.
ю
Введение
К тому же Китай демонстрирует превосходство «своего» рационализма перед рационализмом Запада. Если западный (особенно американский) рационализм давно выродился в холодный и расчетливый утилитаризм 1, то китайский рационализм отдает теплом, а не холодом, и заменяет бездушный расчет игрой в поддавки с привлечением противника на свою сторону с умением найти и использовать его слабинку, но при этом с недопущением «потери» им лица.
Своеобразный рационализм духа выявляется и в стремлении Китая к объединению земель и к цельности страны. В Китае на ментальном и этногенетическом уровне осознается, что распад страны на части — это неизбежное ее ослабление, а то и крушение. Причем неверно было бы считать, что там живут «одинаковые китайцы». Так же, как в Германии баварцы и пруссаки различаются в большей степени, чем украинцы и русские, — так и в Китае житель Севера существенно отличен от южанина, от жителей Западного Китая и т. д. Более того, в аэропорту Шанхая с удивлением узнаешь, что жители разных частей Китая даже не понимают языка друг друга, и поэтому объявление о вылете или прилете самолета делается на четырех (!) разных китайских языках 1 2 .
Существенную роль в реформаторских успехах Китая сыграла преемственность, также коренящаяся в конфуцианских ценностях. Согласно учению Конфуция, разрыв преемственности — это катастрофа для страны. И надо сказать, что в использовании этого принципа при переходе к рыночным отношениям Китай оказался виртуозом. Ведь невозможно было даже предположить, что успех в реформах может быть достигнут при соединении «ежа с ужом», т. е. компартии с рынком.
И тут снова напрашивается сравнение: у нас ведь оснований для преемственности было куда больше, причем не по каким-то хуторским, а по высшей пробы критериям. Вспомним, что в недавнем прошлом наша страна была по модерным критериям развития экономики второй в мире, что она имела загубленную ныне первоклассную науку; что Украина была чемпионом высоких технологий в рамках той страны, которая имела свои наукограды, возникшие раньше «силиконовых долин» Соединенных Штатов и успешно соперничающие с «долинами» американскими; что мировое признание получили методология программно-целевого планирования (не путать с народнохозяйственными планами), а также впервые в мире созданные крупные народнохозяйственные комплексы. А чего стоила способность страны конструировать и реализовывать крупные проекты, благодаря которым страна опередила даже США в ракетостроении, в выходе в космос и в ряде других направлений!
Не меньшую пользу, чем преемственность, принес Китаю конфуцианский принцип постепенности. Так, в Китае решительно отвергли навязываемую и этой стране шоковую терапию. Ту самую терапию по рецептам МВФ, которая из-за игнорирования фактора постепенности в считанные недели обрушила то лучшее (в том числе высокотехнологичное, наукоемкое), что было в нашей стране. Для Китая же постепенность была незыблемой. Так, величайшее искусство постепенности проде¬
1 Согласно учению великого психолога К.Г. Юнга, рациональное сознание западного человека гипертрофировано. Из-за чрезмерного утилитаризма оно отчуждено от чувств, эмоций, инстинктов; и часто из-за этой своей «оголенности» (как в случае с историей Клинтона—Левински) выглядит карикатурно.
2
Сказанное в пользу Китая не означает, что склонные к «разводу» близкие народы должны искусственно удерживаться вместе. Любой «рациональный» аргумент выглядит в этом случае кощунственно, и «развод» в такой ситуации является благом.
11
Введение
монстрировал Китай при пятнадцатилетней адаптации экономики (а не только при переговорах, чем ограничились мы) к требованиям ВТО и т. д. А чего стоит с позиций постепенности взаимная гармонизация Китая и Гонконга. Перед этим искусством меркнет в общем-то благополучный опыт воссоединения двух Германий. Риск «неприживаемости» Гонконга к материковому Китаю был велик, но ситуация была сглажена выстраиванием механизмов постепенной взаимной адаптации через проект «одна страна — две системы».
Как отмечалось, ценностная специфика бывает и иной: она может предопределять неудачи и провалы. О масштабах этих неудач (а они всегда выражают неадекватность соответствующих ценностей) наиболее обобщенно свидетельствует растущее расслоение стран на богатых и откровенно нищих. Так, если взять соотношение доходов 20 % населения, являющегося богатым, к 20 % бедных, то это соотношение составляло: в 1960 г. — 30:1; в 1990 г. — 60:1; в 2000 г. — 90:1.
Как видим, разрыв между богатыми и бедными стремительно растет. А это как раз и означает, что растет число стран неконкурентоспособных, обреченных на прозябание. И в каждом случае в основе неудач лежат «неконкурентоспособные» ценности.
Несрабатывание тех или иных ценностей в качестве конкурентоспособных не всегда означает, что эти ценности плохие. Любые ценности культуры веками вырабатывались как полезные. Иллюстрацией к этому являются, например, страны ислама. Причина экономичного отставания многих из этих стран — жесткое регулирование исламом, в особенности ортодоксальным, всех сторон жизни каждого мусульманина, что зачастую входит в противоречие с методами достижения рыночного успеха. Но сотни миллионов исповедующих ислам живут в согласии с его ценностями и их не заставишь жить иначе. Причем дорожат этим образом жизни не только мужчины, но и женщины, которые, как многим представляется, находятся в угнетенном состоянии. Так, проведенный в апреле 2005 года в рамках ООН массовый опрос жен- щин-мусульманок, охвативший десятки мусульманских стран, засвидетельствовал нежелание этих представительниц слабого пола жить в иных (в том числе западных) ценностных координатах. И это при том, что по западным меркам из 36 стран с большинством мусульманского населения 21 страна считается несвободной.
Но не стоит торопиться с выводами, причисляя граждан этих стран к категории несвободных. Мы, конечно, можем так считать, так считают и тамошние диссиденты, — но не основная масса населения. Скорее всего, мусульмане (в основной своей массе) несвободным считают население западных стран. Ведь критерии свободы и несвободы в разных мирах различны. Кстати, и за пределами мусульманских стран, в том числе в странах Запада, ислам сохраняет для мусульман свою привлекательность. Как отмечается в докладе по Проекту — 2000 Национального разведывательного Совета США, эти переселенцы, стремившиеся в процветающий Запад, верны традициям, а на западную культуру реагируют болезненно.
Преимущества ислама — в деятельной заботе о ближнем (заметим, что в Крыму нет ни одного беспризорного татарчонка), а также в духовных (а не коммерческих!) смыслах жизни и в критериях оценки личности, согласно которым духовно-религиозная сторона жизни важнее коммерческого успеха. Богатство, конечно, ценится, но смысл существования (в отличие от Запада) к нему не сводится. И просветленный нищий странник, и образованный человек, и моджахед, готовый отдать жизнь за ценности ислама, пользуются куда большим авторитетом, чем богач, лишенный духовных ориентиров.
12
Введение
Особенность стран ислама состоит и в том, что в случаях плотного соприкосновения с вестернизацией, более того, с глобальной экспансией, — происходит ускоренная эрозия мусульманских ценностей, что вызывает ответную реакцию в виде самоизоляции и отторжения всего прозападного. Кстати, упомянутая выше позиция Дж. Сороса, согласно которой рыночной должна быть экономика, а не общество, реализуется сполна именно в мире ислама.
Мировая практика свидетельствует и о том, что судьба ценностей того или иного типа бывает переменчивой. Ценности определенного этноса (или цивилизации) могут в большей или меньшей степени отвечать вызовам эпохи; они могут и по чисто внутренним причинам то набирать силу и значимость, то, наоборот, — ослаблять энергию созидания и деградировать. Так, ценности конфуцианства не всегда были успешны и не всегда адекватны сложившейся ситуации. Например, это имело место в ситуациях, которые часто требовали отсутствующей у конфуцианства агрессивности. Победоносность ценностей резко менялась и в СССР. Как писал об этом в книге «Конец истории и последний человек» Френсис Фукуяма, «к 80-м годам большинство прогрессивных деятелей Европы и Америки уже не верили, что советский коммунизм — их будущее, как верили их предшественники...» 1
Нынешний упадок ценностей Соединенных Штатов обусловлен не только их безудержной экспансией и ажиотажным потребительством; и не только утратой амбиций (на что США претендовали) улучшать жизнь и ситуацию на планете, но и отсутствием высоких смыслов, что проницательные наблюдатели заметили еще на заре существования этого государства. Так, выдающийся социолог А. де Таквиль, путешествуя по США в 30-х гг. XIX в., писал об этой стране: «первое, что поражает наблюдателя, — это множество людей, неустанно стремящихся к мелким суетным удовольствиям, которыми они перенасыщают свою жизнь. Каждый из них ... чужд судьбе всех остальных...» 1 2 Ныне, в связи с эрозией когда-то мощных протестантских ценностей, Соединенные Штаты переживают кризис идентичности. И кризис этот может по ряду причин оказаться роковым.
Вернемся к тому, что США ныне проходят испытание комфортом. Добавим — еще и имперским всевластием.
Причем происходит это в историческую эпоху, когда западные традиции и верования, подпитывающие ценности культуры и энергию созидания, все больше отмирают и заменяются формализированными правилами. Между тем известно, что прочность духовным ценностям (а значит, и обществам) придают фундаментальные традиции, основанные на верованиях, а не предписываемых формальностях. И когда Запад, кичась традиционной для него демократией, слишком полагается на власть закона, он упускает из виду то обстоятельство, что важнейшие стороны жизни этими законами не регулируются. Законы, — и этим славен Запад, — дают большой простор свободе. А вот содержательная наполняемость жизнедеятельности в условиях свободы — это уже прерогатива тех ценностей, которые производны от религиозных и иных традиций, выходящих за рамки и формальных законов, и демократии. Традиции же эти увядают.
Конечно, у стран евроатлантизма и сейчас есть чему поучиться, к примеру, тем правилам, которые непосредственно формируются в рамках рыночных отношений
1 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М. — С. 39.
2
Таквиль Л. де. Демократия в Америке. — М., 1994.
13
Введение
под влиянием либерализма. Речь идет о честности в сделках, об обязательности и о многом другом. Однако тот же рынок из-за ажиотажной погони за прибылью одновременно подрывает столь важную для успеха религиозную пуританскую основу былой жизни Запада. И вообще, победоносность западных ценностей и мощь духа определялись всегда не столько рынком, сколько протестантскими традициями, т. е. религией. Еще Адам Смит отмечал ограниченность мелких добродетелей, порождаемых самим по себе рынком. Ведь сам рынок, культивируя всевластие денег, содействует формированию ущербного и разнузданного поведенческого стереотипа.
Следует отметить, что во времена А. де Таквиля ценности протестантизма, обеспечивающие преуспевание и строгость морали, были еще прочны. Ныне же налицо не просто ослабление, но и патологическое перерождение ценностей евроатлантиз- ма, ведущее к опасной для страны всесторонней деградации. Так, хваленый западный рационализм, не знавший конкурентов, перерождается в банальный утилитаризм, превративший смысл жизни в погоню за деньгами и ажиотажное потребительство. Само же потребительство все больше зацикливается на погоне за наслаждениями, что ведет к бездуховности и к нравственному перерождению, включая такую составляющую, как психическое неблагополучие (особенно стрессы, опустошенность, чувство одиночества и тоски). В результате то, что раньше скреплялось протестантской этикой и пуританскими ценностями, пошло «вразнос».
Культ поведенческого раскрепощения, потакания стремлению к наслаждениям роковым образом уже сказался на базовых ценностях, в том числе на семье. Стало обычным, что семья строится не на долге и любви, а на голом расчете и члены семьи относятся к ней как к акционерному обществу, приносящему выгоду. С этих позиций типичным является уклонение родителей от воспитания детей и вообще от всего, что требует жертв и поэтому считается иррациональным. Обратной стороной такого подхода является типичная для США отчужденность детей от родителей. К последствиям эгоистического гедонизма относятся растущие показатели распада семей и такие социальные патологии, как массовое потребление наркотиков, рост статистики нетрадиционных браков и многое другое, что свойственно именно разлагающимся обществам. Даже такие, казалось бы, однозначно позитивные акции, как межрасовая толерантность или движение феминисток американцам удается извратить до неузнаваемости и абсурда.
И все же, несмотря на ущербность, Запад усиленно проталкивает свои ценности в иные миры. И эта политика призвана облегчить экономическую экспансию, осуществляя которую, США, конечно же, наталкивались на препятствия. Чисто внешне эти сложности выглядели так: одни страны обобрать ничего не стоит; другие же «живьем не даются» — в большей или меньшей степени сопротивляются. При этом Запад, особенно США, насчет трудностей проникновения не заблуждались — они, как колонизаторы с многовековым опытом, уничтожавшие не только народы, но и (в самой Америке) целые цивилизации, знали, что упорство сопротивления, большее или меньшее, заключено в традициях и ценностях культуры. Поэтому мощнейшим оружием, наряду с дешевыми товарами, уничтожавшими местное производство, и подкупом элиты, всегда была так называемая вестернизация, то есть нейтрализация сопротивления путем приобщения народов незападных стран к ценностям западной культуры. В эпоху информатизации к этому инструментарию добавилась умелая обработка сознания аборигенов манипулятивными технологиями.
14
Введение
Вестернизация, а с ней и манипулятивная информатизация на новом витке глобализации решали не только тактические задачи, но и задачи долгосрочные, т. е. стратегические. Ведь речь шла о доминировании (как казалось) на века и о тотальном овладении быстро убывающими ресурсами планеты. С целью решения этих поистине глобальных задач Запад стал усиленно проталкивать в планетарном масштабе проект унификации социальных регуляторов и культурных ценностных основ жизни всех обществ вне зависимости от того, какова цивилизационная специфика у той или иной страны. Западные ценности при этом стали выдаваться пораженным гордыней Западом за общечеловеческие. Во внимание не принимался ни сложившийся, устраивающий народ уклад жизни, ни традиции, пережившие (в отличие от западных!) тысячелетия, ни недостаточная для воцарения демократии западного типа ступень экономической и социальной зрелости. При этом изощренным и этически изуверским способом навязывания ценностей вестернизации становилось не столько насилие (хотя и без него не обходилось), сколько навязывание «подопытным» народам мнения, что жизнь вне ценностей, приносимых Западом, не только убога, но и позорна; что за бортом западных ценностей находятся чуть ли не человеческие отбросы; что субъект, сопротивляющийся этим переменам, — заведомый ретроград, независимо от того, отдельный ли это человек или целый народ. Здесь следует согласиться с мнением Ивана Дзюбы, что навязывание Западом своего образа жизни «есть высшая мера принуждения, когда сопротивление становится не только бессмысленным, но и аморальным, почти преступным» 1.
Как видим, полагаясь на свое беспрецедентное информационное доминирование, Запад придал процессу навязывания своих ценностей почти неотвратимый характер.
Но даже в этой, крайне невыгодной для незападных стран, ситуации США терпели поражение, а победоносными оказывались, как казалось, вопреки всему, — иные миры. И источники поражения Запада заключались уже не только в его неспособности подымать экономику планеты, но и во всплеске энергетики народов стран, переживающих цивилизационно-ценностный ренессанс, а с ним и мощный экономический подъем. Так что именно традиции незападного мира, как бы Запад на них не обрушивался, выявили энергетическое превосходство перед искусственно навязываемыми, отторгаемыми правилами, которые для других миров были чуждыми и формальными. И если где-то эти формальные правила прижились, то произошло это лишь там, где они сомкнулись с традициями.
Внешнеэкономическая экспансия, осуществляемая Соединенными Штатами, уже на раннем этапе глобализации вызывала сопротивление. Причем уже тогда это сопротивление выливалось в протесты против навязывания Западом своих ценностей. И зачастую именно это обстоятельство становилось главным раздражителем и даже источником сопротивления народов, отстаивающих и свой экономический суверенитет, и право самим решать, как им жить. Со временем эти процессы усиливались. И успех незападных цивилизаций определялся именно тем, что у них (на Востоке) традиции (в отличие от Запада) доминируют над формальными правилами.
Характерно, что сам механизм сопротивления экспансии США нес на себе в каждом успешном случае отчетливо выраженную культурноценностную печать. Так, Китай действовал согласно конфуцианским ценностям и традиционно не столько
1День. — 2006. — 12 июля.
15
Введение
побеждал, сколько переигрывал Запад по правилам восточной борьбы, когда, по аналогии с охотой на тигра, охотник подлавливает момент, пока зверь зазевался и потерял бдительность. Однако переиграв соперника, игрок в лице Китая делает все возможное, чтобы проигравший «не потерял» при этом лицо.
Иначе — наступательно и агрессивно — ведут себя, реагируя на экспансию США, народы, исповедующие ислам. Само возрождение исламского фундаментализма было непосредственной реакцией на поражение стран ислама в сферах экономики и благосостояния.
Истоки этого поражения тоже производны от культуры — от того, что ортодоксальный ислам накидывает своеобразную узду на рыночные отношения и это выражается, как ранее отмечалось, в регулировании религиозными предписаниями всех сторон публичной и частной жизни мирянина. Но в ходе реакции на поражение в сфере экономики религия народов ислама оказывается настолько действенной, что виновником провала в глазах верующих оказываются не религиозные предписания (они в их глазах священны!), а главная цитадель «неверных» — евроатлантический Запад. И борьба ведется с Западом уже не по экономическим направлениям, а на почве отстаивания культурных ценностей и традиций, которые стремится «укоротить» Запад. Именно на ценностной основе возникло радикальное всемирное движение «Новый халифат», бросающее вызов ценностям и нормам жизни стран Запада. Итогом этого вызова, как ни странно на первый взгляд, явилось не только ужесточение борьбы с террористами, но и нечто прямо противоположное — рост популярности на Западе ценностей ислама.
В перспективе блокируют успех Запада и те перемены, происходящие в самой глобалистской модели, которые дают повод говорить о неизбежности обновления парадигмы прогресса. Самое важное состоит в том, что переход глобальных приоритетов в зону влияния азиатов может оказаться спасительным для планеты в контексте экономии убывающих ресурсов и предотвращения экологической катастрофы.
И тут снова в качестве обнадеживающих обстоятельств ссылаемся на культурные традиции Востока и соответствующие ценности. Именно Востоку, в отличие от Запада, свойственны и гармоничные отношения с природой, и умеренность в потребительстве — благодаря компенсаторам таким, как духовность. При этом ускорителем замены западной парадигмы прогресса, в конечном счете, явится то обстоятельство, что Запад с его безудержной потребительской экспансией не может не разрушать жизнь на планете.
Не исключено, что перемены в концепции и практике прогресса существенно повлияют и на ценности Запада. Так, скорее всего явление обновляемого прогресса раздвинет и разблокирует схему нынешнего понимания демократии, как феномена сугубо западного. Причем перемены могут затронуть и саму западную демократию, которая становится хрупкой. Недавний конфликт, спровоцированный карикатурами на мусульманские святыни, показал, что демократия в такого рода случаях становится перед выбором между урезанием свободы и эскалацией конфликта на религиозной почве. В дальнейшем демократия западного типа может не пройти испытание на прочность и в связи с захлестыванием США и стран Евросоюза мигрантскими потоками. Ислам может даже разрушить демократические ценности в пределах пространств Евросоюза, что будет вызовом для западной модели демократии повсеместно. Опасность тут и демографическая, и связанная с тем, что ислам призывает со
16
Введение
своих позиций обуздать тот американский экспансионизм, который в ряде своих проявлений губителен для человечества.
Нет, однако, сомнений, что к деформациям западной демократии, даже при худшем варианте этого процесса, дело не сведется. Демократические ценности — ценности общечеловеческие. И каждая цивилизация уже сейчас имеет свои представления и свои традиции демократии. Поскольку же, к примеру, конфуцианский и буддистский Восток существенно отличается от Запада своей толерантностью, то в чем-то главном он и сейчас более демократичен. Далее, если то, что исповедуется, к примеру, в Иране, где религиозные иерархии контролируются общиной, Запад в силу своей нетерпимости не воспринимает, то точно так население Ирана не воспринимает многие последствия западной демократии. По-видимому, само замещение американизированной модели глобализации иной — азиатской моделью — даст импульс свойственной Востоку толерантности, а значит, свободе выбора той или иной модели демократии каждой из цивилизаций. Ведь азиаты в этом отношении являются терпимыми. Лидерам Китая, скажем, в голову не придут мысли о предъявлении требований к США отречься от своей приверженности к западной модели демократии, даже в ситуации, когда китайская демократия станет вполне зрелой.
Сомнений нет: евроатлантическая демократия по общечеловеческим критериям является наиболее развитой. Но дело ведь не только в развитости, и не только в общих принципах, но и в специфике тех или иных цивилизационных ценностей. Что же касается выбора именно западной демократии, то это еще и проблема высокой развитости склонного к ней общества. Ведь и американская демократия, пока общество не достигло стадии высокого развития и благополучия, имела шокирующие изъяны: чего стоит рабство, которое в XX в. везде было изжито, кроме США; или еще недавнее нетерпимое отношение к неграм, — в 30-х годах XX столетия. С другой стороны — налицо современные ужасающие примеры калечения ранее вполне упорядоченных, хоть и незрелых обществ, посредством искусственного насаждения демократии западного типа. Речь идет, например, об обществах с племенными традициями в Африке, жизнь которых после пришествия западной демократии превратилась в кошмар. Тотальная коррупция и многомиллионные жертвы — такова цена навязанной «демократизации» на этом континенте.
Конечно, сейчас трудно предвосхитить то, что произойдет в будущем. Возможный вариант — реализация самобытных проектов и моделей демократизации в Индии и Китае. Индия и сейчас к демократии, рассматриваемой с общечеловеческих позиций, адаптирована. А Китай, склонный к нахождению (во всем) третьего пути, может «изобрести» азиатский путь к демократии, синтезирующий восточные и западные ценности. Демократизация в этих и в других незападных мирах может содействовать и внедрению демократических западных ценностей, но при условии ненавязчивости, поэтапности и адаптирования их к специфике традиций «принимающей» страны незападной цивилизации.
В свете процессов ценностной (с позиции культуры) конкуренции, развертывающихся на глобальном уровне, необходимо оценить и ситуацию в Украине.
В Украине деградация духа и ценностей приобрела форму отката от линий прогресса, т. е. форму реверса. Реверсное движение страны, проявившееся в ее перифе- ризации, а также в примитивизации и деградации экономики, коснулось многих наиболее важных сторон жизни общества. Самое, казалось бы, необъяснимое — это равнодушное «спускание в мусорный люк», или (в лучшем случае) сбыт за бесценок
17
Введение
за границу наиболее ценного — т. е. мировых достижений науки и технологического прогресса. С этим смыкаются шокирующая деиндустриализация, вымирание и запустение села, деградация когда-то высококвалифицированных научных и инженерно-конструкторских кадров, примитивизация культуры... Регрессия охватила и даже пронизала и социальные процессы, что проявилось в чрезмерном, чреватом конфликтами разрыве в уровне и образе жизни богатых и бедных. Так, децильные коэффициенты, — т. е. доли 10 % самых богатых и 10 % самых бедных в Украине — составляет 29 раз, тогда как в Чехии — 5,2 раза, в Японии — 4,5 раза, Германии — 7,2 раза и т. д. Известный политолог, представляющий Центр Карнеги, — Андерс Ослунд обозначил все происходящее в Украине как «транзит страны в средневековье» \
Общим итогом такого дрейфа стало неизбежное в таких случаях крушение духа, вялость созидательной энергии, демографическая катастрофа и массовое бегство из страны энергичной и талантливой молодежи. Как выразился один публицист: «страна вымирает и разбегается». И вполне ожидаемым в реверсной ситуации явилось зафиксированное социологами упадническое настроение жителей Украины. Так, 80 % населения испытывает повышенную тревогу и неудовлетворенность происходящим в стране. А по итогам опроса, проведенного Ю. Левадой в СНГ, жители Украины оказались самыми большими пессимистами. Так, в Украине лишь 2 % заявили, что они будут жить значительно лучше, и 12 % — несколько лучше; тогда как в Казахстане эти показатели составили соответственно 11 % и 39 %; в Беларуси — 3 % и 24 %; в России —3 % и 19 % 1 2. О крайнем пессимизме свидетельствуют и данные опроса ООН населения 178 стран. При ответе на вопрос: «Насколько Вы счастливы?» украинцы оказались на 174 месте; хуже дела обстоят лишь в четырех африканских странах, терпящих гуманитарную катастрофу (сообщение телеканала «Интер» от 11 июля 2006 г.).
Как видим, итоги столь обнадеживающего поначалу суверенного существования Украины оказались неутешительными. И это заставляет искать причины произошедшего, причем не в области материи, а в сфере духа.
Обращаясь же к истокам провала в сфере духа, необходимо, как и в остальных анализируемых случаях, апеллировать к ценностям культуры — т. е. к области традиций, мифов, привычек, поведенческих стереотипов и предпочтений. Но сначала, для убедительности сопоставлений, обратимся к наиболее рельефным признакам того, что делает успешными страны, находящиеся в переходном состоянии.
Как отмечал Л. Толстой, все счастливые семьи счастливы одинаково и лишь несчастные несчастливы по-разному. Мне кажется, что то же самое можно сказать и о странах. Действительно, основные черты поведенческих стереотипов успешных стран во многом одинаковы. Причем независимо — Восток это или Запад. Так, трудно, а то и почти невозможно найти в мире успешную страну, которая бы в период стартового развития не опиралась на аскетизм (или крайне умеренное потребление), причем, подчеркиваю, всех слоев населения. Все это имело место и в странах послевоенной Западной Европы, и в Японии, Южной Корее или Китае. Далее, все страны, добившиеся успеха, имели рациональный тип поведения, бережно относились к наследию прошлого, были сторонниками научно-технического прогресса, а также долгосрочного стратегического планирования и проектирования. Во всех случаях в ус¬
1 Известия. — 2005. — 25 апреля.
2День. — 2005. — 30 ноября.
18
Введение
пешных экономиках, особенно посттоталитарных (будь то Германия, Япония, Южная Корея или Китай), на старте доминирующей была роль государства. Причины этого — в неполноценности раннего, лишь создаваемого, рынка и в необходимости компенсации возникающего регулятивного вакуума сильным государством. Значение в этом же контексте имеет и отсутствие на первых порах стабильного законодательства из-за переходных перемен.
Обычно — и в послевоенной Европе, и в америкоориентированной Азии — идеальным считался мягкий авторитарный режим. Недаром такие «матерые» сторонники рынка, как Дж. Сорос, 3. Бжезинский и Г. Киссинжер считали, что в посттоталитарных странах (имелись в виду республики бывшего СССР) сначала должен быть сформирован полноценный рынок, и лишь затем — демократия (а не наоборот, как у нас). Кстати, и такой убежденный сторонник капитализма, как Френсис Фукуяма, упоминавшийся выше, неоднократно возвращается к вопросу о том, что в развивающихся и переходных экономиках в ситуациях, когда приоритетным является экономический рост, авторитарные режимы поначалу предпочтительнее 1.
Украина же оказалась в патовой ситуации: от авторитаризма она сразу отошла, а к либеральной демократии, т. е. власти закона, даже не подошла. Поэтому сам рост украинской экономики, даже в наиболее успешные периоды (2003—2004 гг.), был неполноценен: ведь даже при самых высоких темпах из-за низкотехнологичности и деградации производства Украина продолжала отставать по критериям успешности от более развитых стран; и так было даже тогда, когда их темп роста был в 2—3 раза ниже нашего.
Так в чем же дело: почему закономерности развития были реализованы в Украине шиворот-навыворот?
Причина — не какие-то коварные враги, а мы сами: наш поведенческий стереотип, замешанный на удивительно непродуктивных, ущербных именно для этого периода ценностях.
Начну с позитивного, с того, что украинский этнос (в отличие, скажем, от русского) — это этнос жизнелюбов. Недаром А. С. Пушкин, обладавший даром пророка, в стихотворении «Скребницей чистил он коня» охарактеризовал Киев как город, где «валятся сами в рот галушки»... Всеми цветами радуги расцветил украинский быт и жизнелюбивый характер украинцев и великий Н. В. Гоголь. Оптимистами — в нормальных условиях — делает украинцев и склонность к бытовизму, и к предпочтению (сравйительно с русскими) малоформатных дел.
Если же идет домка жизнеустройства общества, которое себя изжило, то тут украинцев, как и русских, охватывает историческое нетерпение и иррациональный нигилизм. Под нож истории идет и отжившее, и ценное; причем последнее, в первую очередь, из-за непригодности для сиюминутной пользы. Иррациональность, и без того присущая восточным славянам, принимает при расставании с изжившим себя (а для многих ненавистным) прошлым гротескные формы. И если русские, склонные к авторитаризму, «утихомириваются» с приходом к власти сильного лидера, то в Украине само стремление заполучить такого лидера, как правило, отсутствует. Здесь дает о себе знать принцип: «два украинца — три гетмана».
Как нация гедонистическая, склонная к бытоустройству и получению сиюминутного потребительского результата, украинцы легче всего расстаются со всем тем,
1 Фукуяма Ф. Указ. соч. — С. 198.
19
Введение
что требует «затягивания пояса» во имя лучшего будущего. Отсюда интуитивная неприязнь (и верхов, и низов) и к выстраиванию долгосрочных приоритетов, и к научно-техническому прогрессу, который тоже требует жертв, ибо эффект его обычно бывает отложенным во времени.
Конечно, источники наших неудач не просто в склонности к иррационализму и гедонизму, айв куда более сложной поведенческой мозаике, отражающей глубинные пласты этногенеза, а также реакцию на смену координат при крахе СССР.
Естественным для народа с его гедонистическим настроем и культом быта было желание пожить для себя, предав забвению грандиозные планы советского прошлого, а равно и пережитые страдания. Причем пожить в свое удовольствие хотелось не когда-то, а немедленно. Это рациональные финны и южнокорейцы, японцы, разрозненные войной немцы, а также приученные быть аскетами китайцы могли, скрепя сердце, перетерпеть трудности в ожидании лучшего будущего. Важно и то, что там готовность к аскетизму демонстрировала и элита, а не только широкие массы. Мы же, склонные к шараханью от одной крайности к другой, а к тому же падкие на соблазняющие нас рыночно-либеральные мифы, — бросились без разбора крушить прошлое. Включая, к сожалению, и научно-технические достижения.
Доверие к мифам, рассчитанным на усиление радикализма, дало импульс еще и иждивенчеству. Раз рынок, согласно мифам, сам все сделает, то нечего рационализировать экономику, пыхтеть над сложными проектами. Ведь обещали же поставленные у руля реформаторы, что Украина вот-вот станет Францией. На этом фоне прежний, навязанный советской системой культ прогресса буквально в одночасье сменился культом скатерти-самобранки: сначала в виде чудо-рынка, а затем — надежд на немедленное вступление в ЕС. При этом главной эмблемой иждивенчества стало приводившее всех в восторг высказывание насчет того, что мы не будем, проводя реформы, «изобретать свой велосипед». И это произносилось тогда, когда уже было известно, что каждая из стран, добившаяся реформаторского успеха, а тем более — «экономического чуда», непременно изобретала свой, адаптированный к ситуации, а то и заново изобретенный «реформаторский велосипед».
Характерной чертой нашего поведенческого стереотипа стала еще и бутафор- ность. Черту эту, как свойственную украинскому национализму начала XX века, упомянул еще писатель В. Т. Короленко. Все было бы ничего, но новосозданное убеждение в том, что мы — европейцы, и уже только поэтому триумф наш неизбежен, убаюкивало и гасило энергию созидания, т. е. работало на то же иждивенчество.
Конечно, мысли о том, за счет чего нас вскоре посетит экономическое чудо, время от времени возникали в правительстве и в СМИ. Однако упор и в этом случае делался на скатерть-самобранку — на наш поэтизируемый чернозем, на доставшиеся от прошлого кадры, на наш транзитивный статус...
В условиях, когда страною овладел культ иждивенчества, когда она напрочь по всем параметрам отреклась от прогресса, главнейшим смыслом бытия стало потребительство, ориентированное на разворовывание или же просто на растаскивание страны. О всенародном характере этих процессов свидетельствует то, что наряду с коррупционными действиями массовым было и безобидное, сугубо бытовое, но всенародное по масштабу «раскулачивание» страны. Типичным в этом отношении был призыв нынешнего лидера страны, а тогда премьера — В. А. Ющенко — к скорейшей ликвидации колхозов. От этого призыва веяло романтикой эпохи Октябрьской революции. «Кто хочет видеть последний колхоз, — вещал лидер с восторгом, — спешите,
20
Введение
поскольку через неделю колхозов не будет!» А между тем в других постсоциалистических странах — Чехии, Словакии или ГДР — хозяйства типа колхозов подвергли коммерциализации и тем самым обеспечили процветающее (а не гибнущее, как у нас) сельское хозяйство.
Конечно, не всем растаскивание и разворовывание позволило обогатиться. Низам, в отличие от верхов, мало что досталось. Но это не означает, что верхи и низы исповедовали разные ценности. Нет, это не так: в создавшейся ситуации все были одинаковы. Отличие состояло лишь в том, что в поработившей всех атмосфере стяжательства одним удалось «долезть» до верхов, а другим — нет. Разнузданное потребительство власть имущих отнюдь не осуждалось как безнравственное. Скорее считалось, что им повезло. Будь общественное мнение другим, тогда, возможно, могло бы произойти какое-то расслоение политиков на «чистых» и «нечистых», т. е. на моральных и аморальных. Но в той всепоглощающей атмосфере разграбления и стяжательства, которая сложилась в стране, мораль осталась лишь в арсенале политических и других демагогов, добивавшихся обогащения этим, наиболее циничным, путем.
Ясно, что все произошедшее унижало рядового гражданина, дискредитировало его в собственных глазах. И, как это ни странно, подобный статус рядового украинца наиболее адекватно выразил президент В. А. Ющенко, назвав граждан страны «маленькими украинцами». Не думаю, что в этом проявилась спесь высокопоставленного чиновника; скорее, быть может, на уровне подсознания выявилось его собственное мироощущение. Так что вместо надежд на горьковское «Человек — это звучит гордо!», мы все ощутили себя, при всей распахнувшей свои врата свободе, «маленькими украинцами».
Обозначенные черты поведенческого стереотипа, производные от ценностных реалий современной Украины, не могут обеспечить экономике страны глобальную конкурентоспособность. Тем более, что ко всем негативным факторам, снижающим ценностную энергетику, в последние два с лишним года добавился раскол страны на Восток — Юг и Центр — Запад. Раскололась страна, как известно, по критериям этносоциальным и интеграционновекторным, причем немалую роль здесь сыграли «оранжевые лидеры». То, что ранее было малозаметным и выглядело лишь как этно- бытовые предпочтения, обернулось взаимной враждой и ценностным противостоянием. Так, русскоговорящий Восток и Юг, не претендовавший ранее на узаконенный статус русского языка, демонстративно пошел на это. И было ясно, что причина — не сам по себе язык, а реакция на спровоцированную политиками обоих лагерей и ожесточающую обе стороны агрессивную языковую полемику. В итоге и с той, и с другой стороны посыпались упреки в нетерпимости и сепаратизме.
Сомнений нет, раскол страны дополнительно ослабил энергетику созидания, а равно и шанс на подлинную демократию. Выводы о неполноценности страны, расколотой надвое, сделали и выдающиеся мыслители Запада. Так, С. Хантингтон, автор бестселлера «Столкновение цивилизаций», отметил: «Я бы характеризовал Украину, как разделенную страну с неопределенной идентичностью...» 1 А Френсис Фукуяма был еще откровеннее, он сказал, что «для обществ, резко расколотых, ... демократия может оказаться формулой бессилия и застоя» 1 2 И еще: «... демократия вряд ли воз¬
1 Свободная мысль. — 2005. — № 4. — С. 25.
2
Фукуяма Ф. Указ. соч. — С. 326.
21
Введение
никнет в стране, где национализм настолько велик, что ... нет общего ощущения нации...» 1
Возникает естественный вопрос: могут ли ценности, не очень благоприятные для рывка в будущее, трансформироваться в лучшую сторону? Да, конечно могут. Если же говорить об украинцах и о русских, то эти два талантливых народа при взаимодействии, благодаря своему взаимодополнению, могут дать поистине взрывной созидательный эффект.
Мир всегда менялся, но лишь сейчас перемены происходят невиданно масштабно, стремительно и с непрерывным ускорением. Речь идет не только об опаснейших для человечества тектонических природных сдвигах, но и о смене цивилизационной модели развития в пределах планеты. А также, скорее всего, о цели и степени приемлемости такого явления, как прогресс.
Великие мыслители давно задумывались над прогрессом с позиций не только оптимизма, но и пессимистической предусмотрительности. Как правило, они считали важным не полагаться в сфере прогресса на стихийность, а так или иначе регулировать процессы, воплощающие прогресс. Причем особенно это касалось последствий индустриальной (т. е. технико-технологической) стороны прогресса. Так, К. Маркс в своих рассуждениях о науке как непосредственной производительной силе главный упор делал на «реконструкцию» расширяющегося свободного времени как пространства свободного и всестороннего развития личности; Н. Бердяев и А. Тойнби считали важным обуздывать научно-технический прогресс в его негативных (для социальных процессов) проявлениях. Особенно щедрым на суждения о судьбах прогресса является наше время. Выходит так, что именно сейчас, в условиях, казалось бы, невиданного ранее нарастания власти человека над природными и рукотворными процессами, последствия прогресса стали угрозой для самого существования человечества.
Впрочем, если вести речь о судьбах мирового сообщества, то здесь однозначно признается лишь катастрофам бедных стран, составляющих большинство (2/3) человечества. Когда же речь заходит о преуспевающем и доминирующем в мире Западе, то здесь странным образом уживаются выводы прямо противоположные. С одной стороны (это мнение преобладает), аксиомой считается, что Запад, идущий во главе прогресса (и технологического и социального), — это воплощенная мечта человечества, т. е. тот уровень жизненного комфорта и та система ценностей, на которые должны равняться и к которым будут подтягиваться остальные миры. Так, подобно тому, как советские пропагандисты заявляли о неизбежности общего светлого будущего в виде коммунизма, — ныне западные авторитеты вроде Ф. Фукуямы провозглашают венцом прогресса всего человечества западный образ жизни и, соответственно, западную систему ценностей в виде либеральной демократии. С другой же стороны, диссонансом в общем хоре благовещания звучат (в том числе на Западе) не просто пессимистические, но и чуть ли не похоронные нотки по части ближайшего будущего стран Запада. Чего, например, в этом отношении стоит само название книги американца Дж. Бьюкенена «Смерть Запада».
Возникает вопрос: где же истина? Парадокс состоит в том, что истина — и с одной, и с другой стороны.
^ам же. — С. 328.
22
Введение
Сейчас уже осознается, что изобилие и бытовой комфорт, характерные для Запада, а также его (Запада) доминирующая в мире мощь и подминающая сила все больше ударяют бумерангом по устоям его самого. Так, именно сейчас все более остро дает о себе знать нависшая над Западом угроза этносоциального перерождения, связанная с заполнением западных стран потоками мигрантов. Подобное перерождение (и это тоже известно) отнюдь не сводится к смешению народов и рас, что в общем могло бы обернуться и оздоровлением Запада. Речь идет о другом — об угрозе реванша переселенцев из опущенных Западом миров и о нарастающем накале этносоциальных противоречий, неразрешимых в рамках нынешней модели развития Запада. И, главное, о высокой вероятности предстоящей замены столь чтимых нами западных ценностей системой ценностей иных, незападных, миров.
Тезис о своеобразном реванше раздавленного Западом третьего мира и, особенно, — Ислама достаточно осознан. Именно с этих позиций все чаще сейчас трактуется не только перспектива этноцивилизационного перерождения евроатлантизма, но и феномен терроризма.
Однако вместе с тем вне поля зрения общественности остается такой источник подрыва основ западной цивилизации, как его (западного мира) феноменальный социально-бытовой успех. А между тем именно успех, достигнутый в сфере бытового и социального обустройства, есть главный источник грядущих, а отчасти и нынешних деформаций, предопределяющих схождение евроатлантизма с исторической арены.
Высказав подобное суждение, я вполне могу натолкнуться на недоумение и непонимание. Поэтому считаю нужным сделать небольшой исторический экскурс.
Начну с того, что вся история человечества подтверждает вроде бы парадоксальный вывод: народы намного лучше переносят трагедии и тяжкие испытания, чем высший жизненный комфорт. Известно ведь, что промышленно-торговое, а также политическое и военное доминирование в мире Великобритании и других стран Западной Европы было теснейшим образом связано с кровавыми и опустошительными религиозными войнами XVI—XVII вв. Именно готовность огромных масс принять смерть на кострах и в битвах за веру содействовала «выплавке» тех уникальных протестантских ценностей, которые сделали Запад локомотивом индустриальных и социальных перемен в масштабе планеты. Далее, без войны за освобождение и гражданской войны не было бы столь успешных Соединенных Штатов, а без страданий и трагедий, замешанных на энтузиазме, лапотная Россия не стала бы второй по значимости в мире индустриальной державой в облике СССР. С другой стороны, именно достижение в разные исторические эпохи той или иной великой державой пика благополучия и всевластия неизбежно оборачивалось разложением и деградацией с последующим схождением ее с исторической арены. Примеров здесь не счесть, а самые убедительные — Греция и Древний Рим.
Признаков деградации народов и стран, достигших доминирующего в мире успеха, много. И они во многом похожи, хоть и происходили в разные эпохи. Здесь и замена высоких ценностей потребительством, и перекладывание «грязных» работ на инородцев, и подмена высокого искусства попсой, и учащающиеся случаи распада семей, осложняющиеся массовыми сексуальными извращениями, и многое другое. Но главное клеймо, навешиваемое на сходящую с арены нацию (или цивилизацию), — это истощение демографического ресурса. А это явление интегральное. Оно системно впитывает, наряду с падением рождаемости, также витальную слабость, потерю склонности к экспансии, отсутствие мощных лидеров, гипертрофированное
23
Введение
следование изощренной моде, замену естественных радостей жизни искусственными массовыми шоу и т. д. И главное — демографически ущербные этносы теряют осмысленную ценностную перспективу.
В конечном же счете неотвратимым в такой ситуации является ускоренное вытеснение вчерашними «варварами» с арены (то ли страновой, то ли планетарной) тех титульных этносов, которые вчера еще казались «варварам» недосягаемыми.
В нынешнюю эпоху очередной (в историческом контексте) жертвой собственного триумфа — как бытового, так и социального, становится возвышающийся над планетой Запад. И именно потому, что роковая для евроатлантизма деградация происходит пока на фоне нарастающего триумфа, Запад продолжает выступать в роли современного «Вечного Рима». Происходящее напоминает процесс подтачивания волнами моря обреченной на падение скалы. Ведь даже за мгновение до своего крушения скала кажется вечной... Но так кажется лишь поверхностному наблюдателю, а не тому, кто ведает береговой безопасностью. То же самое и в случае с Западом. Прошедшая в 2004 г. в рамках ООН конференция по проблемам демографии поставила Западу диагноз: «Евроатлантическая раса исчерпала свою цивилизационную миссию, она уходит. Наступает эпоха Азии».
Обозначенная конференцией (и не только ею) смена эпох по всем признакам будет сопровождаться тектоническими разломами и катастрофическими последствиями. Положение усугубляется тем, что в отличие от соперничества СССР и США нынешняя конкуренция противостоящих миров происходит в рамках несовместимых культурно-цивилизационных парадигм. И если, скажем, наплыв славян (русских, украинцев, поляков и др.) в благополучные страны Запада особых опасностей не таит, то массовый приток, к примеру, арабов является вызовом всему укладу жизни Запада. И всем понятно, что первая вспышка насилия в странах Европы, инициируемая исламскими экстремистами, — это, скорее всего, лишь искра грядущего пожара. То самое просматривается в Соединенных Штатах. Ведь в Калифорнии и в ряде других крупнейших штатов не только угасает характерная для США система ценностей, но и сам английский язык «выходит из моды». А к этому добавляются казусы (как это произошло в Лос-Анджелесе), когда во время футбольного матча эмигранты из Мексики не допустили ни исполнения американского гимна, ни подъема флага США. Характерно и симптоматично, что в этих ситуациях сила Запада, заложенная институтами демократии, неизбежно оборачивается бессилием. И вовсе не ясно, выдержит ли западная демократия в той или иной стране удар очередной волны экстремизма. Ведь само упорное выдерживание традиционной западной политкорректности и соблюдение прав меньшинств могут лишь провоцировать экстремизм, т. к. будут трактоваться как беспомощность. И это может существенно ускорить слом западной цивилизационной модели. Получится так, что лишенный боевитости, вялый и духовно опустошенный, пресыщенный комфортом евроатлантический мегаэтнос окажется для агрессивных представителей иных миров легкой наживой.
Главное же заключается в том, что противостоящие Западу миры — это миры восходящие, а преграды, встающие на их экспансионистском пути, лишь усиливают их мощь. Они — как птица, которая набирает силу, взлетая против ветра.
Конечно, процессы межцивилизационного взаимодействия могли бы и не быть катастрофичными. Более того, у человечества с учетом возможностей подтягивания слабых к сильным был шанс встать на путь достаточно гармоничного межцивилиза¬
24
Введение
ционного синтеза. Тем более, что каждая система цивилизационных ценностей имеет свои преимущества; и эффект взаимодополняемости, а равно и взаимообога- щения мог быть реализован в рамках добрососедства и доброжелательности. И было время, когда достижению подобного результата способствовало ускоренное наращивание человечеством производственного потенциала и рост изобилия товаров и услуг.
Однако шансы на развертывание планетарных событий в этом направлении стали стремительно уменьшаться, а затем и вовсе исчезли — примерно с 1980-х годов.
Во-первых, рухнул двухполюсный мир, в рамках которого шла мощная, весьма щедрая поддержка странами-лидерами (США и СССР) своих сторонников. Ведь зоны влияния СССР и США были в те времена примерно равными, и сам фактор соперничества, распространяемого практически на всю планету, содействовал наращиванию потенциала всех миров, а значит, и подтягиванию стран третьего мира к мирам более развитым. С распадом и крахом СССР, а значит и с исчезновением для США опасного соперника спонсорские «подаяния» для третьего мира заметно истощились; разрыв между мировым авангардом и периферией уже по этой причине стал увеличиваться, что дало свои многовекторные негативные последствия.
Во-вторых, сам фактор однополюсности вполне логично вскоре обернулся всевластием США, и это обстоятельство (о чем, кстати, предупреждал Г. Киссинжера его друг Г. Арбатов) все в большей степени становилось не только победоносным, но и роковым для этой наиболее мощной страны на планете. Замысел унифицировать мир по своим лекалам, повсюду насаждать ценности в виде либерализма и демократии трактовался Соединенными Штатами как богоугодная миссия. Однако надо побыть в чужой шкуре (в шкуре отсталых и неразвитых стран), чтобы понять, что ценности высокого порядка есть привилегия благополучных стран; что до высоких западных стандартов надо годы дозревать и что в странах периферийных, неподготовленных для таких трансформаций, срочно внедряемый прозападный либерализм, как и внезапная демократия, оборачиваются тотальной продажностью, мафиозным растлением и ускоренной социальной деградацией. Либерализм в этих случаях означает преждевременную и неподготовленную открытость, а значит, и закрепление за страной статуса сырьевого придатка. Демократия же, замешанная на скупке голосов и насилии, лишь узаконивает власть тиранов вроде Саддама Хусейна. Как следствие — потоки мигрантов, оккупирующих западный мир, что вполне можно трактовать как дары данайцев.
В-третьих, на все отмеченные обстоятельства наложился фактор глобализации, существенно усугубляющий катастрофичные последствия «прогрессивных» перемен.
Глобализация не только возвела в степень конкурентное превосходство высокоразвитых стран по отношению к странам слаборазвитым; она также сформировала механизмы (своего рода насосы) многоканальной перекачки ресурсов и капитала отсталых стран в «закрома» преуспевающего (в основном пока что западного) мира.
О роковых последствиях действия этого перекачивающего насоса обобщенно свидетельствуют показатели углубляющегося разрыва в уровнях развития стран разных миров. Так, если сопоставить в динамике соотношения (по показателю ВВП на душу населения) стран передовых и наиболее отсталых (обе группы по 20 % к массе), то результаты выглядят следующим образом: соотношение тех и других в 1960 г. сос¬
25
Введение
тавляло 30:1; в 1990 г. — 60:1; в 1999 г. — 90:1. Как видим, разрыв не просто растет; одних от других отделяет уже пропасть.
Отметим и то обстоятельство, что глобализация за короткое время своего существования напрочь лишила отсталый третий мир шансов догоняющего развития. На пути стоят не только недоступные для отстающих стран сложность и дороговизна тех высших технологий, которые определяют успех, но и недопущение высших достижений технологического прогресса за пределы стран мирового авангарда.
Как видим, именно беспрецедентное преуспевание стран мирового авангарда стало преградой для развития остальных миров. Более того, факторы глобального и высокотехнологичного успеха поставили третий мир на грань безысходности и катастрофы. Действующая в былые времена корреляция между прогрессом производительных сил и преодолением бедности уже не подтверждается. Более того, успех одних — теперь уже фактор катастрофичности других. Речь идет не только об усугублении и разрастании масштаба бедности или о неграмотности и массовых болезнях; и даже не только об ускоренном разрушении (из-за чрезмерной эксплуатации) окружающей среды, но и о появлении «конченных стран»; и даже о надвигающейся перспективе физического исчезновения более половины жителей земли 1.
Понятно, что в нашем взаимозависимом и тесно сплетающемся мире спровоцированная Западом планетарная по масштабу гуманитарная катастрофа не может обойти стороной и его самого. И если Запад (в отличие, кстати, от преуспевающего Востока) по-прежнему опускает в пропасть отсталый третий мир, то и пропасть, как бы зловеще всматриваясь в Запад, все больше охватывает его своими метастазами. К тому же, не будем забывать, что не Запад, а Восток сейчас победоносен. И если Китай перехватывает у Запада эстафету своими успехами, то опущенный, но не терпящий поражения ислам компенсирует свое унижение опаснейшими для Запада мигрантскими анклавами, а то и бескомпромиссной религиозной войной.
Все это свидетельствует о том, что назревающая смена этноцивилизационной модели развития человечества грозит состояться в форме катастрофы. Причем гуманитарная катастрофичность все больше смыкается, а не просто сочетается с прогнозируемой экологами природной планетарной катастрофой. Создается впечатление, что природа восстает против необузданности и алчности человечества. И это в об- щем-то логично, поскольку экологические бедствия, как и исчерпание ресурсов развития, в большой степени рукотворны, т. е. обусловлены хищническим отношением к природе.
Казалось бы, человечество должно остепениться и нацелиться на преодоление маячащих на горизонте катастроф. Ведь в рамках планеты встает дилемма «быть или не быть», перед которой «внутричеловеческие» противоречия и раздоры, а равно и погоня за богатством должны отступать на задний план.
1 Вопросы экономики. — 2005. — № 4. — С. 78.
ГЛАВА 1
МУСУЛЬМАНСКО-АФРАЗИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ: ИДЕЙНЫЕ ОСНОВАНИЯ И СТРУКТУРА
(Л. С. Васильев, Н. С. Кирабаев,
Ю. В. Павленко)
Социокультурные
основания
Мусульманско-Афразийской цивилизации
Этнотерриториальная
структура
Мусу льманско-Афразийской цивилизации
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
Основные направления в исламе
Традиционная структура мусульманского общества и ее трансформации в колониальный и постколониальный периоды
Мусульманские
традиции
и современный ислам
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
Социокультурные основания Мусульманско- Афразийской цивилизации
Мусульманско-Афразийская цивилизация охватывает исповедующие ислам народы различных этноязыковых семей — от Марокко и Сенегала на западе до Индонезии на востоке и от входящх в состав Российской Федерации автономных республик Татарстан и Башкортостан на севере до Йемена, Сомали и Судана на юге. Занимая, таким образом, обширные пространства Евразии и северной половины Африки, она может характеризоваться как Мусульманская (по определяющей мировоззрение и жизненный уклад религии) и Афразийская (по занимаемым территориям). Складывалась эта цивилизация, прежде всего, на семитически-иран- ских, ближневосточно-переднеазиатских основаниях при широком, но фрагментарном и прагматическом восприятии античного, а, отчасти, и индийского наследия. Варварские компоненты, бесспорно, игравшие значительную роль на определенных этапах ее эволюции, все же нигде не составляли ее исходной базы (кроме периферийных зон: кочевников Евразийских степей или негров Тропической Африки).
Выходившие на уровень цивилизации народы либо, как тюрки, полностью абсорбировались ею, воспринимали ее социокультурные основания и образовывали правящую военно-политическую прослойку, постепенно сливаясь с местным населением, либо, как монголы, выступали в качестве сугубо разрушительной силы. Со временем они расходовали свою энергию и также, в бо-
27
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
льшинстве своем, растворялись в среде местного населения. Иную роль в момент зарождения Мусульманско-Афразийской цивилизации сыграли, как известно, арабы. Однако их, несших Коран и создававших великую империю на новых религиозно-политических основаниях, едва ли можно считать варварами в том смысле, в котором это понятие мы применяем к германцам, славянам или гуннам времен Великого переселения народов. К тому же они поддерживали собственную этноязыковую идентичность при помощи развитой поэтической традиции (с идеей литературного авторства).
Мусульманско-Афразийская цивилизация, как и предшествующие ей социокультурные системы Северной Африки и Западной Азии, бесспорно, относится к обществу восточного типа, однако ее социокультурные основания по ряду важнейших параметров принципиально отличны от Индийско-Южноазиатской, Китайско-Восточноазиатской и Японско-Океанической цивилизаций. Это отчетливо видно при сопоставлении значения человека в их общественных системах. Переднеазиатская духовная традиция — от ее ветхозаветных и зороастрийских корней до древнехристианского и исламского проявлений — отличается от последних тем, что в ее контексте нравственное и социальное поведение каждой отдельной личности воспринималось как в высокой степени значимое для судеб мира. Тем более оно играет определяющую роль для будущей участи (в этом и потустороннем мирах) самой активно действующей и выбирающей между Добром и Злом личности.
Передняя Азия опиралась на наследие нескольких предшествующих цивилизаций Ближнего Востока, причем древнееврейская (ветхозаветная) и древнеиранская (зороастрийская) традиции утверждались в качестве своеобразной духовной альтернативы тому, что существовало в деспотиях Египта и Месопотамии. В этом смысле две древнейшие в истории человечества пророческие (имеющие конкретных основателей-пророков — Моисея и Заратустру) религии высокого нравственного звучания имеют принципиальные общие моменты. Для каждой из них характерны, несмотря на всю парадоксальность такого сочетания, во-первых, теизм — понимание Бога как творца и промыслителя мира; во-вторых, дуализм (в иудаизме, очевидно, не без сильного влияния со стороны древнеиранского миросозерцания) — взгляд на мир как на арену борьбы доброго — светлого и злого — темного начал; в-третьих, персонализм — признание за каждым человеком права на свободный выбор и ответственности за свои действия, имеющие объективные последствия для исторического процесса, перед Богом; наконец, в-четвертых, провиденциализм и эсхатологизм — вера в конечную, предопределенную свыше, победу Добра над Злом, которая и ознаменует завершение истории: «конец света», представляющийся как «Страшный Суд».
Все это, в своем противоречивом единстве, и составило парадигмальную основу раннего христианства (пафос которого периодически проявлялся во всевозможных оппозиционных по отношению к официальной ортодоксии ересях, столь характерных для восточных областей Византии) и возникшего под прямым иудео-христианским воздействием ислама.
Убежденность в метафизической укорененности человека, в бессмертии его души — при вере в сопричастность хода мирских событий замыслу и во¬
28
Социокультурные основания Мусульманско-Афразийской цивилизации
ле трансцендентного Творца — по-иному, чем в Южной и Восточной Азии, ставила проблему взаимоотношения личности и социокультурного контекста. Ни человек, ни государство не могут быть «нейтральными» по отношению к Всевышнему: они либо «Его» (служат Ему, реализуют, несмотря на все препятствия и страдания, Его волю и замысел), либо «не Его» (а, значит, от дьявола, враждебны Богу, выступают против Его воли).
Из такого расклада вытекают две логически возможные формы отношения человека к земной власти: либо она от Бога — тогда человек признает ее сакральность и вменяет себе в обязанность и добродетель служить ей; либо она не от Него (а, следовательно, враждебна Ему) — тогда с ней следует бороться или, как минимум, нравственно противостоять ей в том случае, если государство будет толкать человека на совершение чего-то «Богопротивного» '.
Следует подчеркнуть, что ни ветхозаветный иудаизм, ни зороастризм, ни первоначальный ислам (как и большинство его последующих течений) вовсе не призывают к аскетизму и с полным одобрением относятся к активной производственной и посреднической деятельности. В них нет, в отличие, скажем, от раннего христианства, негативного отношения к частной собственности или предпринимательству как таковым, однако категорически порицается нарушение данных Богом заповедей. Поэтому осуждению подлежат неправедно нажитое богатство, нечестное ведение дел и пр. В целом же эти религии санкционируют все то, что утверждает и преумножает жизнь и ее блага, — труд земледельца и скотовода, а в исламе — и купца, весьма уважаемого в Мусульманском мире.
Таким образом, в древней и средневековой переднеазиатской традиции самореализация во внешнем мире, будь-το в политической, экономической или какой-либо иной сферах, является, в конечном счете, религиозно санкционированной — но лишь в том случае, если программа такой самореализации исходит из базовых принципов поведения данного вероучения, по крайней мере, не противоречит его предписаниям и представлениям о Добре и Зле. Это вытекает уже из самой, общей для Авесты, Библии и Корана, идеи о том, что Бог творит мир как поле деятельности своего лучшего и любимого творения — человека. Более того, Бог сам мыслится как деятель и творец, чем подает человеку пример.
Однако человеческая деятельность несовершенна. В ней могут возобладать нечестивые мотивы. А потому она может нести зло — в форме утверждения греховной формы власти, социальной несправедливости, угнетения сильными и богатыми слабых и неимущих. Поэтому иудаизм, христианство и ислам предписывают социальную солидарность, взаимопомощь, сотрудничество представителей всех общественных групп в пределах государственно упорядоченной системы. Но если последняя противоречит базовым принципам соответствующей религии, правоверные обязаны активно выступить в защиту попираемой божественной правды.
Множество примеров тому из древнееврейской истории общеизвестны. Уже в середине IX в. до н. э. Илия, как затем едва ли не все древнееврейские 11 Павленко Ю. В. Человек и власть на Востоке // Феномен восточного деспотизма. — М„ 1993. - С. 54-56.
29
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
пророки, упрекал царя Израиля в пренебрежении правами народа, усматривая глубинную связь между социальной несправедливостью и склонностью правителей к заимствованию чужеземных культов, т. е. к отступничеству от религиозной традиции. Однако, поскольку словесные обличения мало что давали, некоторые ревнители Ягве решили, что пора от слов перейти к делу. Они, как отмечает А. Мень, во главе с Елисеем возродили старинную идею священной войны, популярную во времена Деборы и Самуила. Им казалось, что насильственными мерами они смогут обратить общество на верный путь1. Эта традиция пережила столетия и с новой силой проявилась в восстаниях древнееврейского народа против нечестивых, языческих властителей — греко-македонских в ходе Макавейских войн (167—142 гг. до н. э.) и римлян — во время Иудейской войны (66—70 гг.) и последнего большого восстания иудеев Палестины под руководством Бар-Кохбы (132—135 гг.).
Аналогичные сюжеты мы находим и в староиранской традиции. Эпическим сказанием о восстании, возглавленном кузнецом Кавой, против царя Заххака, действовавшего по наущению Иблиса-Дьявола, в народной ментальности закреплялось право на вооруженное выступление против «Богопротивной» власти, идеологически санкционировавшее мощное движение маз- дакитов в Иране 90-х гг. V — 20-х гг. VI вв.
Главным в маздакизме была древняя зороастрийская идея об извечной борьбе сил света-добра и тьмы-зла, при неизбежности (уже в «этом мире») победы первых над вторыми — при активном, деятельном участии самих людей. В социальном же отношении учение жреца Маздака, сына Бамдада, исходило из положения о том, что все люди — творения Ахурамазды — равны, а потому вопиющей несправедливостью является то, что меньшинство обладает большими богатствами и многими женщинами, тогда как другие пребывают в нищете и не имеют жен.
Неравенство во владении материальными благами и женщинами, учил Маздак, является основной причиной вражды между людьми. Следовательно, необходимо искоренить зло — отнять богатства и женщин у богатых и разделить их между бедными. В обстановке начавшихся в результате семилетнего голода и военных неудач смут и волнений программу Маздака сперва поддержал даже молодой царь Кавад I (488—531), низложенный за это знатью в 496 г., но вернувший себе престол спустя два или три года при помощи гуннов-эфталитов. Однако теперь он уже сам относился к маздакитам враждебно. В 528 или в начале 529 г. его сын, будущий шах Хосров I Ану- ширван, устроил резню последователей Маздака и подавил их движение.
Зороастрийско-маздакитская традиция пустила глубокие корни в менталитет иранских (особенно их западной ветви — предков современных иранцев-шиитов) народов, выступала идеологическим основанием массовых, направленных против арабского господства, движений на Среднем Востоке VIII — первой половины IX вв.: восстание Бабека в Азербайджане, Муканны — на юге Средней Азии, Хурзада в Хорезме. В это время она выступала преимущественно в форме хуррамизма, объявлявшего Халифат по- 11 Мень А. История религии. — В 7 т. — Т. 5. Вестники Царства Божия. — М., 1992. — С. 31.
30
Социокультурные основания Мусульманско-Афразийской цивилизации
рождением темного, злого начала и призывавшего к борьбе с ним. Хуррами- ты выдвигали идеалы равенства, верили в непрерывное воплощение божественного духа в людях, возглавлявших это движение и приобретавших мессианско-харизматические черты.
Поражения в борьбе с арабскими завоевателями и гонения на зороастризм со стороны последних определили конечную исламизацию населения Ирана и всего Среднего Востока. Однако мусульманство здесь воспринималось в его диссидентской, шиитской форме, о чем речь пойдет далее. Преследуемый шиизм более импонировал таким людям и сам пропитывался местными, восходящими к древнеиранской традиции идеями (напряженный дуализм, ожидание прихода Спасителя — «скрытого имама» и пр.). Все это определило дальнейшие успехи шиизма в иранской среде X—XI вв., в том числе и в его крайне радикальной исмаилитской форме, воспринимавшейся даже такими творческими личностями того времени, как, к примеру, поэт, ярый приверженец идеи исламской социальной справедливости Насир Хосров.
Идеи шиизма получают широчайшее распространение по всему мусульманскому миру от Северной Африки до Южной Аравии и Индии. В разных его концах появляются шиитские государства, как, например, халифат Фатимидов, охватывавший к концу X в. Магриб, Египет, Сирию, Палестину и Хиджаз. В некоторых из них, к примеру, у карматов Восточной Аравии, принципы социального равенства проводились настолько последовательно, что в личном пользовании у мужчин было оставлено только оружие. Впрочем, это не мешало им сообща эксплуатировать труд захваченных в бесконечных походах рабов.
Иным ответвлением радикального шиизма было движение низаритов, широко практиковавших тактику политического терроризма по отношению к своим врагам. С конца XI до середины XIII вв. они имели свое государство с центром в иранской крепости Аламут, действуя преимущественно в труднодоступных горных областях Ирана, Ирака, Сирии и Ливана '. Все это, бесспорно, сыграло свою роль в утверждении в Иране традиций социально-религиозного шиитского радикализма — вплоть до победы в 1979 г. в этой стране режима айятол. Шиизм, тем более в его радикальных формах, не стал ведущим направлением в мусульманском мире, сохранив господствующее положение в наши дни лишь в Иране и Азербайджане, а также в некоторых местностях Северного Кавказа. Однако в последние годы его значение возрастает в связи с событиями в Ираке, около 60 % населения которого являются адептами этого течения и компактно проживают в южной части страны. Но в целом, по понятным причинам, общество и государственный аппарат в большинстве случаев веками отдавали предпочтение более умеренной форме ислама — суннизму. Он господствовал, в частности, в Дамаскском, Багдадском и Кордовском халифатах, а также в таких крупнейших мусульманских державах последних столетий, как Османская империя и индийская империя Великих Моголов.
Изначальной нормой для мусульман было соединение в одних руках (Мухаммада, затем халифов) светской и духовной власти. Поэтому непослу- 11 Ал-Хасан Ибн-Муса ан-Наубахти. Шиитские секты. — М., 1973.
31
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
шание властям расценивалось как нарушение религиозного долга. А поскольку безоговорочная покорность воле Аллаха является важнейшим принципом ислама, то и безропотное подчинение мусульманскому государству, реализующему в повседневной жизни эту волю, представляется лояльным подданным (каковыми сунниты, как правило, и были) чем-то естественным и само собою разумеющимся.
Мусульманам удалось эффективно и в относительно короткий срок преодолеть «религиозную рыхлость» синкретической ближневосточной социокультурной традиции и, восприняв в основном достижения староиранской административной модели, создать жесткую цельную общественно-идеологическую систему. Последняя утверждала солидарность и сплоченность самих мусульман, представляемых даже при наличии у них различных государств в качестве единой религиозной общины — уммы, с четким их противопоставлением «неверным». Постулируемое единство социально-политического и религиозно-нравственного начал во многом определило свойственную именно Мусульманско-Афразийской цивилизации монолитность религии и политики, религии и власти.
Ислам утверждался в качестве исключительной — единственно истинной — религии, по отношению к которой прочие вероучения либо верны лишь отчасти (как христианство и иудаизм), либо же ложны вовсе («языческие» — не признающие принципа монотеизма). Поэтому мусульманская государственность, фундаментом которой был ислам как религия и определяющий облик цивилизации образ жизни, оказалась сильной и устойчивой, в высокой степени способной к эффективной мобилизации сил правоверных для решений общественных задач, в частности, для борьбы с иноверцами.
Именно единство светского и религиозного аспектов при декларировании единства общины правоверных во главе с ее руководителями в решающей степени определяло успехи данной цивилизации. Оно определяло простоту административной организации, не знающей (по крайней мере теоретически) замкнутых сословий с разными правовыми статусами. Подобное, в отличие от Индии, наблюдается и в традиционном Китае, однако в отличие от конфуцианства, выдвигающего на первый план семейно-клановую солидарность, ислам во главу угла ставит взаимопомощь именно единоверцев, что способствует упрочению в мусульманском обществе горизонтальных социальных связей. Отсюда — удивительная способность мусульман к самоорганизации в религиозных и военно-политических целях, определяющая быстроту превращения такого рода общественных структур в государственные формы. Несмотря на распад Халифата, исламская государственная традиция удержалась повсеместно (кроме Пиренейского полуострова), где она восторжествовала при Омейядах и Аббасидах, и там, где утвердилась позднее.
Особое значение единство религиозного и политического начал в мусульманском обществе приобретало в периоды борьбы с «неверными», тем более, если последние выступали нападающей стороной. Примеры тому дает и мобилизация мусульманских сил для отпора агрессии крестоносцев в XII в., и борьба горцев Кавказа против экспансии России, и самоотверженное сопротивление афганцев в XIX в. английским, а в 80-е годы XX в. — советским
32
Социокультурные основания Мусульманско-Афразийской цивилизации
войскам. В этой связи стоит вспомнить также сопротивление Израилю со стороны палестинских арабов и борьбу чеченских радикалов против современной России.
Но наряду с религиозно санкционированной «активной жизненной позицией» в контексте политической борьбы для мусульманского общества издревле была характерна и практика отстранения личности от внешних, так или иначе связанных с властью, форм самореализации — через мистико-медитативную практику и установку на неучастие в мировом зле. Обычно такие настроения соответствовали представлениям о подчиненности материального, земного бытия как такового метафизическим силам Зла и Тьмы — в противоположность духовной сфере, воспринимаемой в образах Добра и Света.
Подобного рода умонастроения не были чуждыми и некоторым направлениям раннего христианства, близким гностическому кругу идей. Но наиболее полное и последовательное выражение эта идеология нашла в манихействе, возникшем на гностическо-зороастрийской почве не без влияния иудео-раннехристианских и буддийских воззрений. В учении Мани (ок. 216 — ок. 277) и его последователей древнеиранская оппозиция Добра-Света — Зла-Тьмы соединяется с основополагающей для гностицизма антитезой: материальное, чуждое, внешнее (включая и социальный мир) и духовное, сородственное, внутреннее. Не зло существует в феноменальном мире, а сам он есть зло по своей сути, тогда как, выражаясь евангельской формулой, царство Божие лежит в нас самих — как то духовное, сокровенно-внутреннее, что и есть — божественное в человеке.
Аналогичные тенденции обнаруживаются в то время во всем Ближневосточно-Переднеазиатском регионе — от Египта до Индии, находя выражение и в древнехристианских, и в зороастрийско-манихейских, и в махаянис- тско-буддийских формах. В эту духовную почву и уходят корни мусульманского суфизма, бывшего на протяжении первых веков своего существования оппозиционным по отношению к ортодоксальному исламу и нередко преследуемым официальным духовенством. Однако постепенная спиритуализация мусульманского вероучения в духе неоплатонически понятого аристотелизма или собственно неоплатонизма позволила Аль-Газали к началу XII в. придать легитимный статус суфийской мистике. В ней Аллах выступает деперсонифи- цированной трансцендентной субстанцией, которой некоторым образом соп- ричастен индивидуальный дух.
В исламе уже в первые века его существования шла борьба теологов по вопросу о правомерности наделения Аллаха антропоморфными качествами. И, хотя последнее вполне подтверждается текстом Корана, мутазилиты, ис- маилиты и суфии настаивали на необходимости апофатического понимания Бога на том основании, что его качества несоизмеримы, несопоставимы со свойствами человека. Такой абсолютно единый, лишенный всяких антропоморфных качеств Бог не может мыслиться — но лишь ощущаться в мистическом трансе. А это неизбежно ведет к его деперсонализации — в отличие от того, что наблюдается в христианстве, где Бог явлен людям как личность — Иисус Христос.
33
ГЛАВА 1. Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
Таким образом, к началу эпохи потрясавших в XI—XIII вв. Мусульманский мир бедствий, в рамках исламской духовной традиции складываются две принципиально различные, но органически дополняющие друг друга, а потому и хорошо сочетающиеся между собой, мировоззренческие позиции. Первая ориентирует адептов под религиозным знаменем на борьбу за веру и понимаемое в исламском ключе справедливое, «праведное» общественно-государственное устройство. В его контексте свое место находят и «священная война» с неверными (джихад или газават), и шиитские социальные движения — от исмаилитов и карматов до айятол во главе с Хомейни. Вторая же открывает возможность отстраниться от бурь политической борьбы путем приобщения к какому-либо из многочисленных (в своей основе суфийских) мистических орденов Мусульманского Востока.
Последнее вовсе не обязательно предполагает принятие аскезы и полный разрыв с мирскими занятиями. Не говоря уже о том, что в активной общественной жизни порою участвовали и дервишские организации, многие из ориентированных на суфизм людей вели жизнь обычных горожан, не порывали с ремесленной, торговой или творческой деятельностью, даже занимали государственные посты и придворные должности. Среди наиболее известных суфиев были Омар Хайям и Джелаладдин Руми, Аль-Газали и Саади, Аль-Фарид и Ибн-Араби, Джами и многие другие выдающиеся представители культуры Ближнего и Среднего Востока. Как и даосски ориентированные образованные служащие в Китае, просвещенные мусульмане через суфизм получали возможность компенсации неудовлетворенных во внешнем мире интенций, обращаясь, выражаясь языком Н. А. Бердяева, от объективации к трансцендированию.
Учение Плотина об эманациях, пишет А. Массэ ', при соответствующих христианских, древнеиранских и индийских (буддизм, веданта) влияниях, привело мусульманских мистиков к ясному определению того, что они предчувствовали: мир — это зеркало, в Котором отражается божественное существо, — всего лишь видимость. Следовательно, надо уйти от этой видимости, чтобы постичь реальность. В конечном счете надо освободиться от своего личного существования и слиться с божеством как единственной подлинной реальностью.
В этом отношении ислам — как универсальная идеологическая доктрина традиционного Ближнего и Среднего Востока — в собственных рамках предоставлял возможность и мобилизовать людей для активных социально-политических действий, и обеспечить психологическую компенсацию тем, кто не находил удовлетворения в заданных заранее формах общественно-государственной или социально-экономической деятельности.
При этом ислам был принципиально наднациональной и надклассовой доктриной. Теоретически постулированное им «равенство возможностей» всех правоверных, при императивном требовании милосердия к единоверцам и взаимопомощи между ними, обеспечивали широкий выход энергии множества стремившихся к успеху, славе и богатству людей — что принципиально отличалось от ситуации в кастовой Индии, но походило на конфу- 11 Массэ А. Ислам. — М., 1982. — С. 131.
34
Этнотерриториальная структура Мусульманско-Афразийской цивилизации
цианский Китай. Однако, в отличие от последнего, Мусульманский мир в качестве равноценных путей предлагал на выбор как требовавшую богословской учености судебно-государственную, вообще административную, так и военную службу, где успех гарантировали сила и отвага. Более того, Коран санкционировал и предпринимательскую, в частности торговую, деятельность, считавшуюся, как о том уже было сказано, достойным и почтенным занятием.
Таким образом традиционная система Мусульманского мира обеспечивала достаточно широкие возможности самореализации человека в разнообразных формах внешней деятельности. Она не вводила сословную замкнутость (наподобие индийских каст) и допускала широкую вариативность форм социального продвижения (в отличие от доминанты в Китае одной — через систему экзаменов). При этом миру ислама, как и Китаю и особенно Индии, была известна официально санкционированная система выхода не вписывавшихся в рамки общепринятых нормативов людей за пределы прямого подчинения государственной власти — прежде всего через многочисленные мистические секты и ордена.
Как видим, разнообразные социально-исторические обстоятельства определили значительные отличия в характере бытия человека-в-мире в трех основных цивилизационных системах традиционного Востока. Однако им присуще и нечто глубинно-общее. В высокой степени огосударствленная социокультурная система традиционного Востока, с одной стороны, жестко ограничивает и контролирует формы индивидуальной самореализации, направляя энергию людей в обеспечивающее ее самовоспроизводство и расширение русло. Но, с другой, она предлагает законную возможность выйти за установленные ею рамки субординации и регламентации тем людям, которые готовы пожертвовать ради этого личными амбициями и материальными привязанностями.
Этнотерриториальная структура Мусульманско- Афразийской цивилизации
В отличие от Индийско-Южноазиатской или Китайско-Восточноазиатской, цивилизационная система Мусульманского мира в эпоху раннего Средневековья не закончила, а лишь начала свое формирование. Оно, в известном смысле (с оглядкой на успехи ислама в Тропической Африке, а в последние годы и на Балканах, на Филиппинах и во многих других местах, даже в США среди чернокожего населения), продолжается и до настоящего времени 1. Однако основные усилия по созданию Мусульманской цивилизации как единства ее трех основных субцивилизационных проявлений — арабского, иранского и тюркского — относятся к эпохе Средневековья.
История первоначального ислама связана, как известно, с Аравией, с двумя священными для мусульман городами Хиджаза — Меккой и Мединой (Ятрибом), где главным образом и протекала жизнь пророка Мухаммада. 11 См.: Очерки истории распространения исламской цивилизации. — Т. 1—2. — М., 2002.
35
ГЛАВА 1. Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
К 630 г. ему удалось объединить под своей властью принявшее его учение население Аравии. Однако последовавшие за смертью пророка блистательные завоевания арабами Ближнего и Среднего Востока определили быстрое смещение центра складывавшейся цивилизации в Сирию, а затем — в Ирак.
В 635 г. был взят Дамаск, в 637 г. — Ктесифон и города Сиро-Финикийского побережья, в 638 г. — Иерусалим. В 640 г. арабы вошли в Египет. Спустя два года они заняли Александрию, а также, после окончательного разгрома сасанидской армии при Нехавенде — Рей (Тегеран), Казвин и столицу Армении — Двин. В 644 г. ими были захвачены Хамадан, Кум и Исфахан в Иране. Параллельно в 648 г. арабские войска достигли Карфагена, а в 652 г. захватили Дербент, завладев тогда же Мервом, Гератом и Балхом. Таким образом, к 656 г., когда был убит третий после Мухаммада халиф — Усман (Осман), а между двоюродным братом и зятем Мухаммада Али и полководцем и наместником Сирии Муавией началась пятилетняя распря, в руках мусульман уже находились огромные территории между Ливией, Кавказом, Афганистаном и Йеменом. Победа Муавии и гибель Али положили начало столетнему правлению Омейядов, избравших своей столицей Дамаск.
Эпоха Омейядского халифата (661—750 гг.) ознаменовалась дальнейшими военными успехами арабов 1. Наиболее впечатляющими они были в Западном Средиземноморье и Средней Азии. В 689 г. началось завоевание стран Магриба (Тунис, Алжир, Марокко) 1 2, закончившееся окончательным подавлением сопротивления берберов в 703 г. В 710 г. произошло вторжение мусульманских войск в Испанию, которая оказалась под властью Халифата к 714 г., за исколючением отдельных горных областей на севере полуострова. В 718 г. арабы впервые перешли Пиренеи и завладели опорными пунктами на юге Франции, однако в решающей битве при Пуатье в 732 г. были разбиты. К 759 г. они были окончательно вытеснены за Пиренеи.
Параллельно продолжалась экспансия и на востоке. Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи) подвергался нападениям арабов с 654 г., однако его планомерное завоевание началось в 706 г. Арабские войска к 711 г. завладели Самаркандом, а в 722 г. взяли Ходжент. Однако восстания в Согде не прекращались, так что походы против Самарканда и Ферганы приходилось предпринимать еще и в 738—739 гг. В 751 г. мусульманам удалось окончательно закрепить свое господство над Средней Азией разгромом вторгшейся туда китайской армии при Таласе, севернее Сырдарьи.
Успех сопутствовал арабам и на других направлениях. К началу VIII в. их владения распространились до р. Инд, а в 711 г. им удалось завладеть в Пенджабе одним из важнейших религиозных центров индуизма — Мултаном. С начала 20-х гг. VIII в. мусульмане переходят Кавказ и наносят решающие поражения хазарам, однако, принудив в 737 г. кагана к капитуляции, покидают его владения. Климат Восточной Европы показался им слишком холодным.
1 См.: Большаков О. Г. История Халифата. — Т. 2. Эпоха великих завоеваний. — М., 1993. - 633-656.
2
См.: Абд ар-Рахман ибн Абд ал-Хакам. Завоевание Египта, ал-Магриба и Ал-Андалу- са. - М., 1985.
36
Этнотерриториальная структура МусульманскоеАфразийской цивилизации
Таким образом, к середине VIII в. владения мусульман простирались от Атлантики до Памира и р. Инд, доходя на севере до Пиренеев, Большого Кавказского хребта и Аральского моря. Однако рассматривать все эти огромные территории, населенные людьми самых различных культур и вероисповеданий, как органически сопричастные Мусульманской цивилизации уже в то время, было бы преждевременно. С середины VII в. по середину VIII в. происходит во многом еще внешнее, поверхностное, распространение ислама и базирующегося на его предписаниях образа жизни. В синкретической культуре Дамаскского халифата разнородные по своему происхождению элементы соединяются еще механически, при том, что даже сама арабоязычная культура того времени состояла из двух разнохарактерных по своей природе блоков: коранического богословско-юридического и доисламской поэтической традиции.
Становление новой цивилизационной системы в различных областях халифата протекало не с одинаковой скоростью. Наиболее быстро и органично этот процесс происходил в семитских в своей основе (а потому и ближайших в этническом отношении к арабам) преимущественно арамейско- язычных областях Ближнего Востока, главным образом, в пределах Палестины, Сирии и, отчасти, Месопотамии. Здесь был осуществлен первичный синтез арабо-мусульманской культуры с постантично-ближневосточным древнехристианским наследием ранневизантийской эпохи.
Новая цивилизация в лице ее первоначального ядра — Арабско-Ближневосточной, вскоре Арабско-Средиземноморской субцивилизации, воспринимала из этого наследия, главным образом, благодаря сирийцам-несториа- нам и, отчасти, иудеям, утилитарно-прагматические знания — технику, архитектуру, математику, медицину и пр., со временем даже неоплатонически истолкованную аристотелевскую философию. Однако в эмоционально-волевой сфере, выражавшейся, в первую очередь, в религиозной жизни, поэзии и специфическом орнаментальном изобразительном искусстве, вполне господствовало аравийское наследие, отчасти дополнявшееся староиранскими традициями. Последнее, особенно религиозно-правовая доктрина и поэзия, составляли душу новой цивилизации, тогда как все остальное заимствовалось у предшественников, играя в общей социокультурной системе заведомо подчиненную роль.
Сказанное относится вообще к формированию основ Мусульманской цивилизации Средиземноморья. Однако в областях, где к VII в. арамейское семитоязычное население не преобладало, процесс социокультурного синтеза протекал дольше и сложнее, чем в Сирии. Это относится к Египту, в котором арабизация и исламизация коптского христианского (монофизитско- го толка) населения не имела особых успехов до VIII—IX вв. *, и Магрибу, где местное бербероязычное население отвечало на внедрение новой религии восстаниями, крупнейшее из которых приходится на 739—742 гг.
Цивилизационный синтез арабо-мусульманского и местного христианского начал под эгидой ислама так и остался незавершенным в Испании и Закавказье, где вполне мусульманскими к X в. стали лишь Андалусия и Азер¬
Тураев Б. А. Древний Египет. — Петроград, 1922. — С. 175.
37
ГЛАВА 1.Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
байджан. Однако здесь наблюдаем не непосредственный синтез принесенных из Аравии религиозно-языковых традиций с местной культурой, а восприятие основ собственно Мусульманско-Афразийской цивилизации, как она сформировалась на Ближнем Востоке, преимущественно в Сирии, к VIII в.
В своей сирийско-арабской форме Мусульманско-Афразийская цивилизация в конце VII — первой половине VIII вв. насаждалась и восточнее Евфрата в ираноязычной постзороастрийской, затронутой в предшествующие века христианским и буддийским влияниями. При наличии собственной мощной традиции государственности, религии и культуры, уходящей корнями в доахеменидскую эпоху, население Ирана, даже воспринимая ислам и овладевая арабским языком (языком новой религии и делопроизводства в Халифате), сохраняло собственную этно-культурно-языковую идентичность. Последнее особенно характерно для Восточноиранского региона — Хорасана и Мавераннахра, где процессы включения местного населения в круг Мусульманско-Афразийской цивилизации своей обратной стороной имели формирование прототаджикской общности, ставшей основой особой иранско-среднеазиатской субцивилизационной системы в пределах мира ислама.
Для определения истоков Иранско-Центральноазиатской субцивилизации важно отметить, что к VIII—IX вв. в целом уже сложилась языково-литературная система ее выразительных средств и были заложены основы ее специфической городской жизни во всем многообразии материальных и духовных проявлений. Уже в первой половине VIII в. язык фарси-дори (ставший затем литературным языком классической ирано-таджикской поэзии) был распространен по всему Хорасану в областях Нишапура, Мер- ва, Герата и Балха.
Следующий этап становления данной субцивилизации был связан с включением в ее орбиту и исламизацией близких жителям Хорасана восточноиранских в языковом отношении обитателей Мавераннахра. Это способствовало распространению языка фарси-дори и формированию не только военно-политической и социально-экономической, но и культурно-языково-религиозной общности сперва в пределах Хорасана и Мавераннахра (второй, по H. Н. Нег- матову, этап таджикского этногенеза '), а затем и всего ираноязычного Ирано-Средневосточного региона конца I — начала II тысячелетия.
Противоречие, определявшее общественную напряженность в конституировавшейся Мусульманско-Афразийской цивилизации эпохи Омейядов, состояло в том, что при декларировании исламом равенства всех правоверных этнические арабы составляли господствующую прослойку, монополизировавшую власть и эксплуатировавшую население завоеванных территорий. Хариджиты, о которых речь пойдет далее, провозгласили политическое равенство арабов и неарабов 1 2, что стало основой шуубитского движения. Его последователи подняли в 747 г. восстание в Хорасане и через три года вступили в Дамаск. На смену Омейядам пришла династия Аббасидов, чьей
1 Негматов H. Н. О концепции и хронологии этногенеза таджикского народа // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Кавказа. — Выл. 1. — М., 1990.
2
Грюнебаум Г. Э. Классический ислам. — М., 1988. — С. 59.
38
Этнотерриториальная структура Мусульманско-Афразийской цивилизации
столицей стал выстроенный ими на берегах Тигра, ближе к иранским областям, Багдад.
Первое столетие (середина VIII — середина IX вв.) Аббасидского (Багдадского) халифата знаменуется окончательным синтезом арабо-мусульманской и доисламских национальных традиций от Атлантики до Памира и Инда. Была создана в целом единая для этого огромного государства (как и отколовшейся от него мусульманской Испании, где Омейяды смогли удержать власть) общественно-культурная система. Последняя становится тем «общим знаменателем», который оказывается инвариантом культур различных регионов и народов Мусульманского мира в последующие века. При этом решающая роль этнических иранцев в утверждении на престоле Абба- сидов, как и перенос столицы Халифата из Дамаска в Багдад, определила возрастание значения древнеперсидских традиций. Это, в частности, выразилось в утверждении принципа теократической власти халифов, уже не просто в качестве «вождей правоверных», но и как прямых наместников Бога на земле
В такой ситуации различия между арабами и потомками когда-то завоеванного ими населения теряли значение. Все верующие были равно отдалены от сакрализованного властителя. Источником сплочения империи были уже не этнические арабы, монополизировавшие прежде власть на всех уровнях, а династия, обеспечивавшая исламское единство и, в конечном счете, целостность уже сформировавшейся в своей основе Мусульманско-Афразийской цивилизации. Ее общественно-религиозная система была открыта для всех, и, подобно идее государства в древнем Риме, гарантировала универсальность структур духовной и политической власти в их единстве .
Если при Омейядах мусульманская империя стремительно расширялась, то при Аббасидах цивилизационный процесс принял принципиально иной характер. Границы государства в первое время оставались практически неизменными и в последней четверти I тыс. власть мусульман распространилась лишь на острова Средиземного моря: Балеарские, Сицилию, Сардинию, Корсику и Крит. Однако влияние Мусульманско-Афразийской цивилизации вышло далеко за ее границы. Начиная с середины VIII в., особенно с IX в., ее воздействие ощущается как в Евразийских степях (Караханиды, огузы), Восточной Европе (Волжская Булгария) и Черной Африке (Сомалийское побережье с Занзибаром, Принильский, а затем и Западный Судан), все еще отстающих в своем развитии от передовых стран, так и в Китае, Индии, Византии и Западнохристианской Европе.
Но, начиная со второй половины IX в., все сильнее начинают ощущаться центробежные тенденции. Культурная жизнь в целом сохраняет свое, основанное на общей системе идейно-ценностных парадигм, единство — однако уже в виде диалога, взаимодействия и взаимовлияния различных конфессиональных (в первую очередь, противоборствующих течений шиизма и суннизма) и этноязыковых блоков с их сложными взаимными пересечениями и наложениями. 1 21 Босворт К. Э. Мусульманские династии. — М., 1971. — С. 34, 35.
2 Грюнебаум Г. Э. Указ. соч. — М., 1988. — С. 76, 77.
39
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
В рамках арабоязычной субсистемы можно выделять такие регионы, как Западносредиземноморский, различая в нем Магриб и Андалус (Испанию), и Восточносредиземноморско-Ближневосточный, где своим жизненным укладом отличались Египет, Сирия, Ирак и Аравия. Однако такое деление осложнялось с X в. усилением и распространением шиизма, уже способного организовывать собственную политическую власть на обширных территориях.
Так, Фатимиды (909—1171), поборники радикального шиитского движения исмаилитов, при поддержке берберов в 909 г. завладели Магрибом, в скором времени захватили западносредиземноморские острова и в 969 г. овладели Египтом, распространив в первой половине XI в. свою гегемонию до Сирии и Йемена. Параллельно с этим другие радикальные шииты — карматы — стали хозяевами большей части Аравии. В это время сунниты сохраняли власть в Испании и, частично, в Ираке, однако в социокультурном отношении суннизм оставался господствующим и в Сирии, удерживая прочные позиции, и во всех других арабоязычных областях, где он доминирует по сей день.
Более ясную картину обнаруживаем на ираноязычном Среднем Востоке, где, начиная примерно с IX в., явственно выделяются преимущественно персидский Иранско-шиитский и преимущественно прототаджикский Среднеазиатско-суннитский регионы. В X в. здесь доминировали два обширных государства, владения которых приблизительно соответствовали древнему разделению народов западноиранской и восточноиранской ветвей. На большей части собственно Ирана господствовали шииты Бунды (932—1062), власть которых в значительной степени простиралась и на Ирак, особенно на его южные районы. С этого времени Иран и Южный Ирак окончательно становятся шиитскими.
В то же время в пределах Хорасана (Северо-Восточный Иран), нынешних Узбекистана и Таджикистана, традиционно земледельческих районов Туркменистана, Казахстана, Кыргызстана и Афганистана ведущим религиозным направлением становится суннизм. Этому в немалой степени способствовала приверженность суннизму восточноиранско-среднеазиатских правителей из династий Тахиридов (821—873), Саффаридов (867 — ок. 1495) и владевших всеми названными территориями в X в. Саманидов (819—1005).
Уже на предыдущем этапе в восточноиранской (прототаджикской) среде были утверждены такие принципиальные основы складывающейся субцивилизации, как общность территории, в пределах которой — Хорасан и Мавераннахр — происходила самоорганизация общественно-экономической жизнй и единство культурно-знаковых (в том числе и языковых) средств самовыражения. В эпоху хорошо организованного и просвещенного государства Саманидов 1 мы наблюдаем многоплановую самореализацию данной, уже вполне сложившейся, субцивилизации. Последнее было связано не только с завершением синтеза привнесенных арабами и местных идейно-ценностных установок в единую мировоззренческую систему, но и с осознанием фарсиязычным населением Средней Азии и Северо-Восточного
1 Негматов H. Н. Государство Саманидов (Мавераннахр и Хорасан в IX—XI вв.). — Душанбе, 1977.
40
Этнотерриториальная структура Мусульманско-Афразийской цивилизации
Ирана своей «самости», что блестяще выразилось в монументальной «Шах-наме».
На смену былому пиетету перед арабо-мусульманской традицией одних людей и ее принципиальному неприятию другими (особенно явными или скрытыми зороастрийцами) приходит творческое освоение мирового культурного наследия. Его переосмысленный синтез в сферах философии, математики, естествознания и медицины дают Ибн-Фараби, Ибн-Сина (известный на Западе как Авиценна) и Аль-Бируни, а в литературном и историософском плане — эпос Фирдоуси. Староарабские художественные нормы творчески перерабатываются и на первый план, начиная с Рудаки, выходит местная поэтическая традиция.
Не менее ярко культурный синтез выразился и в религиозно-мистической сфере. Суфизм был рожден в арабском мире, но, как отмечает Ф. Габриэли ', лишь иранский гений вызвал его многогранный расцвет, в том числе (а, может, и прежде всего) в поэзии мусульманского мистицизма. В ней присущий иранцам дар к повествованию и дидактичносте сочетается с энергией напряженной эмоциональности и смелостью эзотерических медитаций. Дальнейшее развитие такого рода тенденции получили после гибели державы Саманидов, в XI—XV вв., когда творили Хайям и Аль-Газали, Руми и Саади, Низами и Аттар, Хафиз, Джами и Навои. Параллельно с этим своих высших проявлений достигает и Арабско-Средиземноморская субцивилизация, что выражается в творчестве Аль-Мутанаби и Аль-Маарри, позднее — Аль-Фарида и Ибн-Араби, плеяды выдающихся арабо-испанских поэтов (Ибн-Хазм, Аль-Мутамид, Ибн-Сахль) и философов (Ибн-Туфейль, Ибн- Рушт, арабо-язычных иудеев — Ибн-Гибероль, Маймонид).
Однако духовный порыв творческих личностей Арабско-Средиземноморской субцивилизации того времени был феноменом, производным от более древних вдохновений и образцов (в области художественной литературы — от раннеарабской поэзии, в философии и науке — от традиции восточного аристотелизма, представленной в первую очередь Ибн-Синой). К тому же в XI—XIII вв. в различных регионах Мусульманского мира уже были явственно ощутимы кризисные тенденции. Внешние вторжения приводят к утверждению в ряде регионов варварских, но уже принявших ислам, династий: берберских в Магрибе и Испании — Альморавидов (1056—1147) и Альмохадов (1130—1269) и тюркских в Средней Азии, Иране и сопредельных областях — Караханидов (992—1211), Сельджукидов (1038—1194) и Газневи- дов (977-1186).
При этом, если берберы все более арабизировались и не создали собственной высокой оригинальной культуры, так что связывать с ними отдельную субцивилизационную структуру оснований нет, то тюркская экспансия на Среднем и Ближнем Востоке привела к формированию в пределах Мусульманского мира третьего (после арабского и иранского) по значимости тюркоязычного, почти исключительно (кроме Азербайджана) суннитско- 11 Габриэли Ф. Основные тенденции развития в литературах ислама // Арабская средневековая культура и литература. — М., 1978. — С. 27.
41
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
го массива, в культурно-религиозном плане связанного с иранско-средне- азиатскими традициями.
В процессе образования третьей по времени и значимости в Мусульманско-Афразийском мире Тюркско-Евразийской субцивилизации особую роль сыграла обширная империя турок-сельджуков, простиравшаяся в конце XI — начале XII вв. от Памира и Гиндукуша до Средиземного, Эгейского и Черного морей '.
XI столетие, по образному выражению Г. Э. фон Грюнебаума1 2, было цезурой в эволюции исламского мира. Иранские актеры покидали сцену, а вместе с ними от власти отстранялась и шиитская партия, господствовавшая в Иране при Бундах. Власть повсюду переходила в руки военизированных тюркских групп, каждая из которых сохраняла свое господство в течение нескольких поколений. Новые державы, создававшиеся немногочисленными, но энергичными и сведущими в военном искусстве людьми, быстро достигали вершины могущества и затем так же быстро распадались на множество мелких государств. Такие политические образования циклически проходили свой недолгий путь и гибли под ударами новых завоевателей, что продолжалось вплоть до возвышения в XV—XVI вв. анатолийско-балканских Османов, иранских Сефевидов и Великих Моголов в северной половине Индостана.
Как отмечает Ф. Габриэли 3, литература и прочие культурные явления тюркоязычных народов в гораздо большей мере основываются на ирано-таджикских образцах, чем персидская на арабских. Эта литература не добавляет ничего нового ни в духовном отношении, ни по форме, в то время как персидский вклад в общеисламское наследие был огромным. В старые времена тюрки имели собственный, грубоватый, но могучий фольклор, который они переносили с места на место, мигрируя из сердца Центральной Азии. Но ис- ламизированные тюрки сразу подпадали под воздействие двух великих утонченных мусульманских культур, особенно иранской, и, в отличие от арабов и персов, почти полностью отходили от доисламской предыстории своей словесности.
Названные особенности тюркской культуры в решающей степени связаны с тем, что в отличие от арабов, ассимилировавших преимущественно этнически близкое им семитоязычное население Ближнего Востока, и, тем более, иранцев, остававшихся все это время на своей земле, тюрки, создатели многих средневековых империй Центральной и Западной Азии, переселялись из степей на чужие земли с древним высококультурным мусульманским населением. При обращении в ислам и переходе многих вчерашних кочевников к аграрно-городскому образу жизни принципиально менялся весь строй их мировоззрения и культуры. Они превращались в военно-административную верхушку городов, в солдат гарнизонов, а переходя к земледе¬
1 См.: Агарджанов С. Г. Государство Сельджукидов и Средняя Азия в XI—XII вв. — М., 1991.
2
Грюнебаум Г. Э. Указ. соч. — С. 140.
3 Габриэли Ф. Основные тенденции развития в литературах ислама // Арабская средневековая культура и литература. — М., 1978. — С. 28.
42
Этнотерриториаяьная структура Мусульманско-Афразийской цивилизации
лию, смешивались с местными крестьянами. В последнем случае очень часто — как то наблюдаем в пределах современных Узбекистана, Туркменистана, Азербайджана и Турции,— коренное население тюркизировалось, однако в целом сохраняло прежний хозяйственно-культурный тип.
В результате тюркских и тюрко-монгольских (руководимых монголами, но осуществлявшихся преимущественно теми же тюрками) завоеваний в XII—XIV вв. и складывается мусульманская Тюркско-Евразийская субцивилизация, представленная двумя основными регионами — Анатолийско-Закавказским (в перспективе — собственно турецким и азербайджанским) и Южнотуркестанским (со временем в различных национальных проявлениях: узбекском, уйгурском и пр.). Параллельно с этим, опираясь на давние тюркско-мусульманские традиции Поволжья (где в пределах Волжской Булгарин ислам укоренился уже в X в.) и Северного Причерноморья, в рамках основной территории Золотой Орды складывается третий ареал рассматриваемой субцивилизации — Евразийско-степной, в значительной мере охватывающий и Предкавказье. В сфере воздействия мусульман Средней Азии, с одной стороны, и Поволжья (Казань и Астрахань) — с другой, в XIV—XV вв. усиливается исламизация и тех тюркских этносов Евразийских степей, которые сохраняли верность традиции номадизма, — киргизов, казахов и башкир.
Показательно, что практически все значительные мусульманские династии Ближнего и Среднего Востока послемонгольского времени, в частности султаны Османской империи (1281 — 1924), иранские Сефевиды (1501 — 1732), среднеазиатские Тимуриды (1370 — 1506), индийские Великие Моголы (1526 —1858), а также мамелюкские правители Египта и Сирии (1250 — 1517), делийские султаны Северной Индии (1250 — 1517) и др., были тюркского происхождения.
Благодаря, в первую очередь, усилиям мусульман тюркского происхождения — Газневидам, султанам Дели и Великим Моголам — в зону непосредственного воздействия Мусульманского мира вошла почти вся Индия. В пределах Синда и Западного Пенджаба (территория современного Пакистана) ислам восторжествовал непосредственно после завоевания этих областей арабами в 711 г. Эти области стали оплотом ислама на субконтиненте в последующие столетия. При преобладающей приверженности суннизму, здесь глубокие корни пустил и шиизм исмаилитского толка. К концу XII в. мусульманами был завоеван весь бассейн Ганга и они вышли к Бенгальскому заливу. А при Акбаре Великом (1556—1605) власть Великих Моголов простиралась уже на весь Индостан, кроме самых южных областей полуострова.
Однако утверждаемая на субконтиненте разнообразными пришельцами из Средней Азии и Афганистана мусульманская иранско-тюркская цивилизационная модель за пределами бассейна Инда и Восточной Бенгалии не пустила глубоких корней. Исламская культура (преимущественно в персоязычной форме) сосредотачивалась на западе Индостана и в больших административных центрах типа Дели. Не имели существенных последствий и попытки Акбара, при всей его популярности и в мусульманской, и в индуистской среде, создать новую синкретическую религию, призванную удовлет¬
43
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская идейные основания
ворить обе стороны 1 и сочетавшую, как у современных сикхов, веру в единого Бога с концепцией перевоплощений. Такая ситуация предопределила последующее разделение Индостана на собственно Индию и Пакистан, от которого в 1971 г. отделилась его восточная часть — Бангладеш.
Захват мусульманами Северной Индии и сложение здесь особой Мусуль- манско-Индостанской субцивилизации способствовали появлению исповедовавших ислам торговцев на берегах Малаккского полуострова и островов Юго-Восточной Азии. В 1414 г. захвативший ряд районов у Малаккского пролива яванский принц Парамешвара принял ислам и под именем Искан- дер-шаха стал во главе созданного им султаната. Дальнейшим успехам ислама в Малайско-Индонезийском регионе не помешало и последующее, с начала XVI в., утверждение здесь европейцев: португальцев, а затем голландцев и англичан. Но ислам быстро вытеснял преобладавшие здесь ранее буддизм хинаяны и индуистские шиваистские верования и культы.
В результате в Юго-Восточной Азии образуется весьма внушительный мусульманский анклав — Индонезийско-Малайская субцивилизация. Впрочем, эта область Мусульманского мира и сегодня демонстрирует скорее сложное переплетение разнообразных культурных форм восточноазиатского, южноазиатского и переднеазиатского происхождения, нежели гомогенность мусульманской социокультурной системы, присущую арабоязычному или ираноязычному регионам.
Последнее в еще большей степени относится к исламизированным на поверхностном уровне областям Тропической Африки — за исключением разве что ближайших к Йемену Эритреи, Джибути и Сомали. Во всей обширной полосе Судана между Атлантикой и Красным морем мусульманские купцы появляются уже в VIII в. С этого времени ислам начинает распространяться вверх по Нилу и караванными путями в Западный Судан, что послужило началом становления Мусульманско-Суданской субцивилизации.
В 1076 г. Альморавиды Магриба завоевали языческое государство Гана на Среднем Нигере, однако сохраняли свою власть там лишь 11 лет. С конца XI в. гегемоном Западного Судана становится мусульманское государство Мали, а в конце XIV в. ему на смену приходит Сонгай, правящая верхушка которого к тому времени также приняла ислам. К XIV в. ислам через Мали проник и в города-государства хауса Центрального Судана, а кочевники Сахары и Сахеля (туареги, фульбе и пр.) приняли мусульманство еще ранее. В результате, при весьма поверхностном восприятии новой социокультурной системы, в пределах Сахеля и Судана складывается чрезвычайно эклектический ареал Мусульманского мира, в котором на хозяйственно-бытовом уровне традиционное африканское наследие преобладает и сегодня. Однако в последние десятилетия роль ислама по всей, в особенности Западной, Африке неуклонно возрастает 1 2.
Особо следует отметить относительно позднее вхождение в систему Мусульманской цивилизации Крыма и отдельных, ранее преимущественно
1 Неру Дж.Открытие Индии. — М., 1955. — С. 273.
2
См.: Ислам в Западной Африке. — М., 1988; Саватеев Л. Д. Исламская цивилизация в Тропической Африке. — М., 2006.
44
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
христианских, районов Кавказа и Балкан. Это в двух последних случаях было связано с экспансией Османской империи. Свои первые завоевания на Балканах турки-османы предприняли в 1353—1357 гг. В 1389 г., после победы на Косовом поле, они завоевывают Сербию и Боснию, в 1393 г. овладевают тогдашней столицей Болгарии — Тырново, а в 1396 г. разбивают под стенами Никополя, южнее Дуная, ополчение балканско-придунайских народов, тем самым на многие века утверждая свое господство в данном регионе.
Следствием успехов турецкого оружия была исламизация отдельных групп славян Боснии и большей части албанцев. В 1453 г. пал Константинополь, после чего было завершено завоевание Сербии (1459) и Боснии (1464), захвачены генуэзские владения (Кафа—Феодосия, Сурож—Судак, Чембало-Балаклава) и православное княжество Феодоро в Крыму (1475). Крымский хан признал себя вассалом султана Османской империи, и та усилила свое влияние на горцев Северного Кавказа. Однако глубокое восприятие теми ислама произошло в период российской экспансии, с начала XIX в. Значимость мусульманской идентичности возрастала там по мере усиления борьбы местного населения против северных захватчиков.
Как видим, цивилизационная структура Мусульманского мира чрезвычайно сложна и процесс ее становления продолжается до сегодняшнего дня. В самых же общих чертах она представляет единство имеющих свое дальнейшее внутреннее членение арабоязычной, ираноязычной и тюркоязычной субцивилизационных систем, образующих ее основу, и трех отдаленных от ее исторических центров субцивилизационных ответвлений: Индостанского (Пакистан и Бангладеш), Индонезийско-Малайского и Тропическо-Африканского (в его Западносуданском, Восточносуданском и Эритрейско-Сомалийско-Занзибарском вариантах).
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
Пророк Мухаммад, о жизни и учении которого, представленном в Коране, существует огромный массив литературы *, не был вполне оригина- 11 См.: Ал-Коран Магомедов, переведенный с арабского языка на английский, с приобщением к каждой главе на все темные места изъяснительных и исторических примечаний, выбранных из самых достовернейших историков и арабских толкователей ал-Корана Георгием Сейлем, и с присовокуплением обстоятельного и подробного описания жизни лжепророка Магомеда, сочиненного славным доктором Придо. С англ, на росс, перев. А. Колмаков. Иждивением В. Сопикова, ч. 1—2. — СПб., 1792; Соловьев В. С. Магомет, его жизнь и учение. — СПб., 1902; Крымский Л. Е. История мусульманства. В 3-х частях. — М., 1903—1904; Он же. История арабов и арабской литературы, светской и духовной. В 3-х частях. — М., 1911—1912; Коран. Перевод и комментарии И. Ю. Крачков- ского. — М., 1963; Климович Л. И. Ислам. — М., 1965; Беляев Е. А. Арабы, ислам и арабский халифат в раннее средневековье. — М., 1966; Шпажников Т. А. Религии стран Западной Азии. — М., 1976; Массэ А. Ислам. Почерки истории. — М., 1982; Жизнеописание доблестной Фатимы и повествование о подвигах ее славных предков.— М., 1987; Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988; Грюнебаум Г. Э., фон. Классический ислам: 600—1258. — М., 1988; Климович Л. И. Книга о Коране, его происхождении и мифологии. — М., 1988; Большаков О. Г. История Халифата. — T. 1. Ислам в Аравии: 570—633. — М., 1989; Еремеев Д. Е. Ислам: образ жизни и стиль мышления. — М., 1990;
45
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
льным мыслителем. Как основатель новой религии он во многом повторял своих предшественников — будь то Будда, Лао-цзы, Конфуций или Иисус. Значимость личности и проповеди Мухаммада в ином: именно он сумел извлечь из всех знакомых ему религий то главное, что в конкретных условиях Аравии начала VII в. было так необходимо,— призыв арабов к сплочению под знаменем веры в единого Бога. Этот-то призыв и создал импульс невиданной силы.
Вначале Мухаммад вообще не говорил, что создает новое учение, новую религию. Он выступил за признание единого Бога, в чем-то родственного иудейскому и христианскому, хотя в то же время явно имевшего отношение и к высшему древнему общеарабскому божественному символу Каабы. Всю догматику своего учения, включая пророков от Авраама до Иисуса, мекканский пророк откровенно заимствовал из Библии. Авраам был даже совмещен при этом с «владыкой Каабы» в качестве праотца арабов. Всех евреев и христиан Мухаммад не только охотно приглашал включиться в общину правоверных, но и считал как бы своими духовными братьями. Показательно, что в первые годы распространения нового учения он даже молился, обратив лицо к святому городу иудеев и христиан — Иерусалиму. Только после того, как евреи стали открыто высмеивать теологические и догматические ошибки малограмотного Мухаммада, пророк предписал обращать лицо во время молитвы в сторону Мекки, которая к этому времени превратилась в духовный центр ислама.
Создав культ единого Аллаха, Мухаммад призвал своих последователей ежедневно молиться ему, сопровождая молитву призывом к ней и омовением, а также соблюдать пост и вносить в общую кассу правоверных налог в пользу бедных, закят (вначале примерно 2,5 % общей стоимости имущества). Из Библии Мухаммад заимствовал идею Страшного Суда, представление о рае (обогащенном гуриями) и аде, о сатане (шайтане), бесах (джиннах) и многое др. Не чужд Мухаммаду оказался и дух раннехристианского эгалитаризма: по крайней мере, на первых порах он активно выступал в защиту бедных, особенно сирот и вдов, против притеснений («обмериваний») со стороны богатых купцов.
Под стать пророку были и первые его последователи, среди которых оказались его жена Хадиджа, зять Абуталиба Али — двоюродный брат Мухаммада, женившийся на его дочери Фатиме, купец Абу-Бекр, Омар и некоторые другие, менее известные деятели раннего ислама. Все они уверовали в божественность пророка, поддерживали его и ориентировались на связи с иудеями и христианами.
Панова В. ФВахтин Ю. Б. Жизнь Мухаммеда. — М., 1990; Одинаев Я. Коран: философское, этическое, эстетическое учение. — Душанбе, 1991; Ислам. Историографические очерки. — М., 1991; Ислам. Энциклопедический словарь. — М., 1991; Пиотровский М. Б. Коранические сказания. — М., 1991; Понта Ю. М. Возникновение ислама и мусульманского общества: Фил ос.-метод ол. анализ. — М., 1993; Милославский Г. В., Ниязи А. Ш. Ислам. — М., 1994; Хрестоматия по исламу. — М., 1994; Миркина 3. А., Померанц Г. С. Великие религии мира. — М., 1995; Березиков Е. Е. Святые ислама: (Жизнеописания). — Казань, 1996; Махмутов М. И., Милославский Г. В. Пророк Мухаммад. — М., 1997; Избранные высказывания и поступки пророка Мухаммада. 200 хадисов. — К., 2003 и др.
46
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
Число последователей Мухаммада в Мекке увеличивалось, и это встречало растущее сопротивление со стороны богатых купцов-курейшитов, наиболее влиятельных жителей города. Опиравшиеся на святилище и богов Каабы курейшиты не видели смысла в новой религии и даже опасались усиления ее сторонников. Смерть Хадиджи и Абуталиба (который хотя и не стал мусульманином, но поддерживал племянника) лишила Мухаммада внутренней опоры в Мекке, и в 622 г. пророк вместе со своими немногочисленными еще последователями отправился в соседнюю Медину, соперничавшую с Меккой.
Враждебные курейшитам мединцы охотно приняли Мухаммада (его мать была родом из Ятриба), а наличие в Медине большой иудейской общины сделало их более подготовленными к принятию его учения. Вскоре после прибытия Мухаммада в Медину чуть ли не большинство населения этого города вступило в число правоверных. Это был огромный успех, почти триумф, поэтому год переселения (хиджры) — 622 — стал считаться первым годом новой мусульманской эры.
Мединская община мусульман выработала свой устав, свои организационные формы, первые законы и предписания в области не только ритуала и культа, но также и норм повседневной жизни. Вырабатывая все эти законоположения, Мухаммад заметно углубил отличия между его учением и учениями христиан и иудеев, что вполне естественно: культурные традиции арабов не могли не оказать своего воздействия и на нормы семейной жизни (многоженство, подчиненное положение женщины) , и на сферу права (четкое отстаивание интересов частной собственности, естественное для торгового народа), и даже на характер пищевых запретов (не пить вина) и т. п. Все это, вместе взятое, позволило Мухаммаду в Медине сделать значительный шаг по пути обособления новой религии от других, пусть даже и родственных ей. Этому шагу способствовал и разрыв пророка с иудейской колонией в Медине, выступившей в союзе с Меккой против мусульман.
Вскоре влиянию исламской общины в Медине подчинилась почти вся южная и западная Аравия. Где убеждением, а где и силой последователи Мухаммада добивались своего. Дольше всего держалась Мекка, хотя мусульманские отряды, воодушевленные идеей джихада (войны за веру), грабили ее караваны и наносили ей один чувствительный удар за другим. Наиболее дальновидные из числа курейшитов стали переходить на сторону пророка. Дни независимой Мекки были сочтены, и в 630 г. Мухаммад торжественно вступил в этот город. Теперь уже курейшиты не только приняли его, но и склонились перед ним. Приняв ислам, они быстро заняли видные места среди ближайших последователей пророка.
Мекка была официально объявлена священной столицей ислама. И хотя Мухаммад не стал жить в ней, а возвратился в Медину, в 632 г. он совершил специальное паломничество (хадж) в Мекку. В том же году он умер и был похоронен в Медине. После его смерти в Аравии некоторые кочевые племе- 11 Вагабов М. В. Ислам и семья. — М., 1980; Шамсутдінова-Лебедюк T. Н. Священні книги мусульман про взаємовідносини чоловіка й жінки та природу сім’ї // Collegium. — № 21. - К., 2006.
47
ГЛАВА 1. Му сульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
на пытались восстать против новых порядков, но безуспешно. Преемники Мухаммада быстро и решительно пресекли внутренние смуты и основную свою энергию направили на распространение ислама вширь, на завоевания.
Мухаммад сделал главное, в чем нуждались в начале VII в. арабы: он объединил их, дал им сплачивавшее их в единое целое учение и указал тот путь, по которому следовало направить нерастраченный после упадка торговли запас сил и энергии. Путь этот был теперь ясен: правоверные должны обратить «неверных», поставить всех под знамя великого учения святого пророка. Этот путь соответствовал и нормам ислама (джихад), и стремлениям к наживе и военной добыче, которая уже при Мухаммаде стала едва ли не первым по важности источником доходов мусульманской общины: четыре пятых ее распределялось между воинами, а одна пятая шла пророку и предназначалась (по крайней мере на первых порах) для нужд бедных и одиноких.
Смерть пророка поставила вопрос о том, кто теперь возглавит мусульман. При этом речь шла не столько о духовном, религиозном лидере, сколько о главе сложившегося к этому времени большого государства со все увеличивавшимися территорией и населением, с усложнявшейся системой внутренней администрации. В рамках арабской исламской общины обе верховные власти, духовная и светская, объединились в одном лице, которое получило название «халиф» («заместитель» Пророка).
Хотя ближе других к Пророку был его кузен и зять Али, отец двух любимых внуков пророка, Хасана и Хусейна (сыновей Фатимы), первым халифом избрали не его, а Абу-Бекра, старейшего сподвижника Мухаммада. Абу-Бекр правил недолго (632—634), но успел немало: при нем были урегулированы внутренние смуты в Аравии и дан старт знаменитым арабским завоеваниям (походы на Сирию и подвластную Сасанидскому Ирану Месопотамию). После смерти Абу-Бекра вторым халифом стал Омар, которого избрал своим преемником Абу-Бекр. За десять лет власти (634—644) Омар добился огромных военных успехов, но в 644 г. был убит рабом-иранцем. Халифом стал Осман — тоже мухаджир (участник хиджры, т. е. ближайший сподвижник пророка), принадлежавший к богатому мекканскому курей- шитскому роду Омейядов. Сам Осман был бесцветной личностью, но продолжавшиеся при нем арабские завоевания имели успех. К халифату были присоединены Армения и ряд североафриканских территорий (Ливия — вплоть до Карфагена, едва откупившегося от подошедших к его стенам арабов). При Османе на передний план стали выдвигаться Омейяды, постепенно прибравшие к рукам все доходные должности, что вызвало недовольство многих, чувствовавших себя обойденными. Это были главным образом сторонники Али, получившие наименование шиитов (шиа — «группа, партия, секта»).
Шииты считали, что не Осман, а Али, ближайший родственник и сподвижник пророка, должен был занять место халифа. Выдвижение Омейядов послужило толчком для усиления их активности. Пропаганда шиитов, утверждавших, что халифы должны быть из рода пророка, привлекала многих, недовольных возвышением Омейядов. В их числе оказались не только арабы, но и принявшие ислам жители более отдаленных стран, например Ирана. Шиитов поддерживали и многие племена арабских кочевников-бедуи-
48
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
нов. Дело кончилось тем, что в 656 г. толпы шиитов, собравшиеся в Медине под видом паломников из Египта, Месопотамии и других районов халифата, ворвались во дворец Османа и убили его. Халифом был провозглашен Али.
Новый халиф перенес столицу из Медины в Куфу (Месопотамия) и сместил всех назначенных Османом наместников различных районов обширного Арабского халифата. Лишь один из наместников — Муавия из рода Омейядов — отказался подчиниться Али и фактически оторвал возглавляемую им Сирию от Халифата. Муавия стал готовиться к войне с Али, а его приверженцы, опираясь на текст Корана, выступили против идеи шиитов о праве на власть лишь родственников и потомков Мухаммада.
Перевес сил был явно на стороне Али. Но в решающий момент сражения с войсками Муавии Али заколебался и согласился на решение спора о праве на власть третейским судом. Это было ошибкой, которой воспользовались его противники. С одной стороны, нерешительностью Али были недовольны сторонники твердой политики, разочаровавшиеся в новом халифе и переставшие его поддерживать; с другой — в самом лагере шиитов оказалась значительная группа мусульман, склонявшаяся к тому, что халиф не должен быть наследственным правителем, его следует избирать «по воле Аллаха и народа». Эта группа стала именоваться хариджитами («вышедшими»), Хариджиты избрали своего халифа, и поэтому именно против них, своих бывших сторонников, Али вынужден был обратить главный удар.
Борьба с хариджитами заняла несколько лет и сильно ослабила позиции Али, который так и не успел решить в свою пользу спор с Муавией. В 661 г. Али пал от кинжала хариджита. Шииты лишились власти. Новым халифом был провозглашен Муавия, ставший родоначальником династии Омейядов, правившей халифатом до 750 г.
Вместе с Омейядами, перенесшими столицу в богато отстроенный Дамаск с величественными мечетями, господствующим течением в исламе стал противопоставленный шиизму суннизм. Сунна — это священное предание, состоящее из рассказов (хадисов) о жизни и деятельности пророка, о его изречениях и т. п. Сложившаяся на протяжении первых двух веков ислама, вобравшая в себя немало исторического материала и еще больше легендарных преувеличений, шеститомная Сунна стала чем-то вроде комментария и пояснений к Корану. Все, признававшие святость Сунны, стали именоваться суннитами. Начиная с Омейядов, покровительствовавших суннитам и противопоставивших их сторонникам Али, это направление в исламе стало считаться ортодоксальным, по отношению к которому все иные, в первую очередь шииты, были в явной или скрытой оппозиции.
Особенно ярко проявилось это после того, как Муавия, вновь восстановивший единство арабо-исламского мира, выступил против заговорщи- ков-шиитов. Вначале, сразу же после смерти Али, старший сын покойного Хасан уступил Муавии престол, выговорив себе за это некоторые привилегии. Нейтрализовав таким образом шиитов, Муавия со всей силой обрушился на поднявших восстание хариджитов. Подавив восстание и заставив признать свою власть, Муавия еще при жизни назначил своим преемником сына, положив начало практике престолонаследия халифов. Однако после
49
ГЛАВА 1. Му су льманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
смерти Муавии был организован заговор шиитов, во главе которых стал второй сын Али и Фатимы — Хусейн.
В битве с войсками халифа Хусейн погиб. Восстание шиитов было подавлено, но в лице захороненного в Кербеле (современный Ирак) Хусейна шииты получили очень важного для них святого мученика, имя которого и память о котором с тех пор стали лозунгом и знаменем шиитов в их борьбе с ненавистными им суннитами. После гибели Хусейна разрыв между шиитами и суннитами увеличился и стал пропастью: представители обоих направлений в исламе стали непримиримыми соперниками и очень часто — ожесточенными врагами.
Краеугольным камнем религиозного учения мусульман, основным кредо ислама стала широко известная и часто употребляемая фраза «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад пророк Его». В этом изречении четко и определенно выражена идея монотеизма, доведенная до своего наиболее последовательного завершения именно в исламе. Здесь нет Яхве — хотя высшего и единственного, но все же пристрастного по отношению к «избранному» им народу Бога. Нет и христианской Троицы с ее запутанными взаимоотношениями между Богом-Отцом, его сыном (Богом-Сыном, Логосом-Словом) Иисусом и мистической фигурой Бога-Духа Святого. Здесь только один Аллах — Бог единственный и безликий, высший и всемогущий, мудрый и всемилостивейший, творец всего сущего и его верховный судья. Слово и волю Аллаха, его заповеди и суть его учения донес до правоверных великий пророк Мухаммад.
Роль Мухаммада в возникновении ислама трудно переоценить. Пусть даже не сам пророк и далеко не он один стоял у колыбели всей мудрости ислама, всех предписаний Корана и норм шариата (все это создавалось на протяжении долгих десятилетий усилиями многих людей и опиралось на солидный фундамент культурных традиций и идейных представлений, существовавших и развивавшихся задолго до ислама), но именно он был основателем новой религии, определил ее основные параметры, сформулировал суть ее принципов и придал ей ее неповторимую специфику.
Основные идеи и принципы вероучения Мухаммада зафиксированы в Коране, священной книге мусульман. Согласно общепринятой в исламе традиции, текст Корана был поведан пророку самим Аллахом через посредство Джебраила (библейского архангела Гавриила, служившего в качестве посредника между Богом и людьми). Аллах не раз передавал свои священные заповеди через различных пророков — Моисея (Мусу), Иисуса (Ису), наконец Мухаммада. Этим исламское богословие объясняет и многочисленные совпадения сюжетов и наставлений Корана и Библии: переданный через более ранних пророков священный текст был искажен иудеями и христианами, которые многое в нем не поняли, кое-что упустили, извратили, поэтому только в своей последней версии, авторизованной великим пророком Мухаммадом, правоверные могут иметь высшую и бесспорную божественную истину.
Эта легенда о Коране, если элиминировать веру в божественное вмешательство, близка к истине. Основное содержание Корана так же тесно связано с Библией, как и сам ислам близок иудео-христианству. Но объясняется
50
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
все много проще, нежели то пытается делать мусульманское богословие. Сам Мухаммад книг не читал, в том числе и Библии. Однако, вступив на стезю пророка, он через посредников весьма старательно знакомился с содержанием священных иудео-христианских текстов, повествовавших о том самом едином и всемогущем Боге, которого под именем Аллаха и стал почитать. Перерабатывая их в своем сознании и умело сочетая с арабской национально-культурной традицией, Мухаммад именно на этой основе строил свои первые проповеди, которые, будучи затем записаны его секретаря- ми-писцами, легли в основу Корана.
Пророк Мухаммад, которого посещали экстатические видения, в глазах своих последователей действительно выглядел своего рода небесным посланцем, вещавшим от имени высшего божества. Его изречения, чаще всего в виде рифмованной прозы (а ритмично-мелодичная речь проповедника всегда усиливает эмоциональное воздействие), воспринимались как божественная истина и именно в этом качестве включались затем в сводный текст Корана.
Исследователи Корана немало потрудились над изучением этой книги, истории и обстоятельств ее возникновения и оформления, ее канонизации. По мнению одного из лучших знатоков арабской культуры академика И. Ю. Крачковского, специально исследовавшего и переведшего Коран на русский язык, в тексте Корана, несмотря на различие языка и стиля отдельных его глав, можно ощутить определенное единство главного содержания, основной идеи, восходящей к проповедям Мухаммада '.
Специалисты различают среди глав (сур) Корана две основные группы — мекканскую, восходящую к проповедям начинавшего свой пророческий путь Мухаммада до хиджры, когда еще мало кто признавал его вероучителем, и мединскую, базирующуюся на изречениях уже широко признанного и почитаемого основателя ислама. Некоторую разницу в стиле и строе глав Корана мекканской и мединской групп специалисты склонны объяснять определенной эволюцией самого Мухаммада, его взглядов, знаний, симпатий и позиций (в частности, учитывается и постепенное расхождение между пророком и мединскими иудеями, а затем и христианами).
Текст Корана обрывист и нередко противоречив, хотя в пределах отдельной главы чувствуется стремление сохранить единство темы и сюжета. Противоречия в тексте легко объяснимы: изрекая истины в экстатическом или близком к нему состоянии, пророк не мог быть строго логичным (вообще логика — далеко не самая сильная сторона многих религиозных вероучителей, что доставляет немало хлопот их последователям). Справедливости ради стоит заметить, что эту нелогичность ощущал и сам Мухаммад, который в соответствующих случаях, особенно в связи с упреками по этому поводу, объяснял противоречия тем, что Аллах в очередном своем послании сам изменил свои первоначальные суждения по данному вопросу, следовательно, теперь нужно руководствоваться его последним словом.
Пока пророк был жив, надобности в Коране как сумме божественных заповедей не было — на все вопросы давал ответы сам Мухаммад. После его 11 Коран. Перевод и комментарии И. Ю. Крачковского. — М., 1963
51
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
смерти энергично эволюционировавшему и стремительно распространявшемуся исламу потребовался четко фиксированный писаный закон, авторизованный великим именем пророка. Абу-Бекр и Омар поручили бывшему секретарю пророка Зейду Ибн-Сабиту собрать все записи и сделать их первоначальный свод. Зейд довольно быстро справился с этим поручением, представив халифу Омару первый вариант Корана. Параллельно с ним аналогичной работой были заняты и другие, так что вскоре появилось еще 4 версии сборников заповедей Аллаха и поучений пророка. Халиф Омар поручил Зейду свести все версии к единой редакции. Когда это было выполнено, первоначальные версии по приказу халифа уничтожили, а сводный текст Зейда был официально канонизирован. Этот текст, размноженный вначале лишь в нескольких экземплярах, любил читать сам Осман и, по преданию, именно этим богоугодным делом он был занят в час своей кончины, так что страницы священной книги были обагрены кровью убитого толпой Османа. Вплоть до сегодняшнего дня эта красивая легенда очень популярна среди суннитов. Существуют даже старинные списки Корана с заляпанными красными пятнами («кровью» Османа) страницами.
Выявившиеся уже в первые десятилетия после смерти Мухаммада разногласия среди последователей ислама, появление первых исламских направлений и сект (сунниты, хариджиты, шииты) породили несколько разное отношение к каноническому тексту Корана со стороны различных течений мусульман. Так, сунниты признали этот текст целиком и безоговорочно. Хариджиты с их пуританскими взглядами выступили против 12-й суры Корана, в которой содержится переложение известной библейской легенды об Иосифе, проданном в рабство в Египет его братьями. Они были против чересчур вольного описания в этой суре истории попыток соблазнения Иосифа женой египетского вельможи, рабом которого он был. Шииты считали (видимо не без оснований), что по приказу Османа Зейд исключил из окончательного текста Корана все те места, где шла речь об Али и об отношении пророка к Али. Но они были вынуждены, скрепя сердце, пользоваться имеющимся текстом.
Коран состоит из 114 разных по характеру и объему глав. Если исключить первую из них, небольшую молитву, часто повторяемую правоверными и играющую в исламе роль христианской молитвы «Отче наш», то все остальные 113 сур расположены в нем в порядке убывающего объема, так что последние из них, наименьшие, состоят всего из нескольких строк, тогда как первые представляют собой целые трактаты, разделенные на сотни небольших абзацев-аятов.
По характеру эти трактаты очень разнообразны. Наряду с переложением библейских историй здесь можно найти рассуждения о порядке развода, наряду с описаниями исторических событий периода противостояния Мекки и Медины — рассуждения о мироздании, о взаимоотношениях человека с миром сверхъестественных сил. Много места уделяет Коран основам мусульманского права, встречаются в нем и лирико-поэтические тексты, и мифологические сюжеты. Словом, Коран, как и Библия, это своего рода божественная энциклопедия, «книга книг», свод знаний, заповедей и инструкций чуть ли не на все случаи жизни.
52
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
Противоречия в каноническом тексте Корана, равно как и сама жизнь с ее все увеличивавшимися запросами, особенно в рамках ставшего гигантским халифата, требовали разнообразных разъяснений, дополнений, толкований. Все это привело к тому, что возникла настоятельная необходимость в постоянном комментировании положений священной книги. Эта практика получила наименование тафсир (толкование, экзегетика).
Канонический текст Корана и многочисленные хадисы Сунны, с течением времени также канонизированные, — вот та документально-догматическая база, на которой зиждется вероучение ислама, мировоззрение и поведение мусульман.
Как и Библия, Коран учит, что золотой век на земле ушел в прошлое с грехопадением изгнанных из рая Адама и Евы. Правда, самой идее греха, страдания и искупления ислам не уделяет столь много внимания, как христианство, для которого эта идея стала центральной. Однако и в исламе существует (заимствованная в основном из Библии) хорошо разработанная концепция рая и ада, т. е. концепция воздаяния человеку в загробном мире за его дела. Согласно исламскому вероучению, райское блаженство — это жизнь в тенистых прохладных рощах, журчание воды, обильная изысканная пища, роскошная одежда и всяческие наслаждения, включая любовные. По одной версии, каждый правоверный в раю будет рядом со своей супругой, по другой — будет наслаждаться обществом прекрасных гурий. В противоположность этому ад — пекло, дым, самум (песчаная буря) и тому подобные ужасы, столь страшные для жителей Аравии. В аду грешник осужден на вечные пытки и страдания.
Большое место уделено эсхатологическим пророчествам о конце света и Страшном Суде. Эсхатология ислама почти целиком взята из Библии, но существенны и добавления. Так, правоверные уверены в том, что в момент Страшного Суда большую роль будет играть их великий пророк Мухаммад, чье заступничество сможет не только смягчить участь грешника, но и побудить Аллаха простить грехи и направить прощенного в рай. Эта вера добавляла немало масла в священный огонь культа пророка среди многих поколений мусульман.
Как и другие религии, в первую очередь христианство, ислам не призывает к активному социальному переустройству. Напротив, он учит смирению и послушанию, рабы должны повиноваться господам, но и господа должны мягко и по-отечески относиться к своим рабам. Частная собственность священна — на этот счет указания Корана строги и недвусмысленны, а законы шариата, как известно, строго карают преступников (вору отрубают кисть правой руки). Хотя перед Аллахом все равны, все его рабы, в реальной жизни такого равенства нет, и правоверные должны строго соблюдать ту иерархию социальной структуры, которая существует,— в частности, не глядеть завистливыми глазами на те блага, которыми Аллах наделил некоторых избранных (сура 20, аят 131).
Как и Библия, Коран призывает человека трудиться — этим в первую очередь он обеспечит себе царство небесное. Человек должен быть скромен и терпелив, мужественно сносить все невзгоды этого мира и уповать на спасение в загробной жизни. Жизнь — это призрачная утеха, обольщение и
53
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
тщеславие, прах и суета, «забава и игра», она «только пользование обманчивое» (сура 57, аяты 19 и 20). Отсюда и вывод: не следует стремиться к счастью в земной жизни, правильней уповать на жизнь небесную.
Коран и Сунна были доступны далеко не каждому — их изучали и анализировали лишь сравнительно немногие грамотные и образованные мусульмане, в первую очередь знатоки исламской догматики, богословы и правоведы. До широких масс простого народа, неграмотных крестьян заповеди ислама доходили лишь в устной форме проповедей и в виде священных заповедей, составлявших обязательный для каждого правоверного комплекс правил поведения, прежде всего религиозного. Основных обязанностей мусульманина ислам насчитывает пять — исповедание, молитва, пост, милостыня и хадж — паломничество в Мекку.
Каждый имущий обязан раз в году делиться своими доходами, выделяя часть их в качестве милостыни в пользу бедных. Милостыня собиралась специальными сборщиками, ее нередко раздавали в дни праздников натурой (в форме участия неимущих в пиршествах и т. п.). Кроме обязательной мил ос - тыни-закята, воспринимавшейся в качестве очистительного ритуала для имущих и исчислявшейся обычно в несколько процентов их годового дохода, существовала и дополнительная милостыня (садака — добровольное даяние), выражавшаяся в виде воздаяния отдельным лицам, подаяния нищим дервишам, дарений на богоугодные нужды — строительство мечетей, школ, больниц (иногда в форме дарения недвижимости — вакуфа).
К пяти столпам исламской веры нередко добавляют еще один — шестой, священную войну против неверных (джихад или газават). Такая война тоже была священной заповедью правоверных. В исламских странах проживало немало иудеев, христиан и прочих «неверных», плативших все положенные налоги и лишь несколько ограниченных в их гражданских правах. Речь о газавате шла преимущественно в годы военных действий, в периоды резкой вражды и особенно в условиях национально-освободительных войн. В это время война против неверных становилась священной заповедью, причем участие в ней освобождало от всех грехов и обеспечивало правоверному в случае его гибели в бою место в раю, что всегда воодушевляло вои- нов-мусульман. Своими ратными успехами и победоносным продвижением в первые века ислама арабы были во многом обязаны именно этому священному принципу. И здесь существеннейшую роль играл фатализм, т. е. убежденность в том, что судьба каждого предопределена Аллахом заранее, что ее все равно не обойти (чему быть — того не миновать) и что поэтому нечего бояться, можно смело идти в бой, особенно за правое дело.
Фатализм мусульман тесно связан с более общей философской проблемой предопределения. Дело в том, что высказывания Корана на этот счет — несмотря на хорошо известную четкую формулу «на все воля Аллаха» — весьма противоречивы. То в нем отстаивается идея фатальной неизбежности будущего (без воли Аллаха и волос не упадет), то, напротив, судьба человека ставится в прямую зависимость от его собственного поведения, например, от того, насколько он может обуздать свои страсти и направить себя по праведному пути.
54
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
На раннем этапе развития ислама, когда тафсир только зарождался, а богословие и правоведение были еще слиты воедино в рамках исламского законоведения (фикха), идея фатального предопределения преобладала, что, как упоминалось, стало условием успешного ведения военных действий и было выгодно Омейядам, так как обусловливало их власть высшей санкцией Аллаха. Однако к концу правления Омейядов выделилось влиятельное крыло из среды факихов (богословов-законоведов), выступавших за идею свободной воли,— кадариты. Затем кадариты образовали особую секту мутази- литов («удаляющихся», «отклоняющихся»). Мутазилиты 1 выступали с резкой критикой идеи о фатальной предопределенности, провозглашая разум критерием веры, добра и справедливости: хорошо не потому, что так повелел Аллах, — Аллах повелел так, потому что это хорошо.
Мутазилиты, как и шииты, помогли Аббасидам свергнуть Омейядов, а при халифе Мамуне (813—833) их взгляды стали на время даже господствующими в исламе. Однако после Мамуна мутазилиты, сильно скомпрометировавшие себя преследованиями своих противников, сами оказались в положении преследуемых и вскоре практически перестали существовать. Вместе с ними сошла на нет и идея о свободе воли, а один из последних известных мутазилитов Аль-Ашари (873—935), пересмотрев свои взгляды и признав, в частности, тезис о несотворенности Корана, способствовал преодолению крайностей обеих сторон (мутазилитов и их оппонентов) и содействовал становлению ортодоксального исламского богословия, отделившегося от законоведения и получившего собственное название (калам).
Однако суннитский калам, хотя он возник на базе фикха и добился самостоятельности именно как богословие, очищенное от правоведения, был многими корнями связан именно с правоведением. Задача толкования Корана и увязывания строгих догматов с реальными потребностями сегодняшнего дня всегда была связана с решением спорных проблем религиозно-правового характера.
Между богословами и правоведами и после выделения калама продолжала существовать тесная связь: на авторитет специалистов по каламу опирались законоведы в тех нередких случаях, когда они оказывались перед трудными проблемами. Для решения этих проблем в исламе было выработано несколько методов, в разной степени признававшихся и использовавшихся различными школами исламского (суннитского) права.
Опираясь на Коран и Сунну как каноническую основу исламского права, обособившиеся от богословия законоведы в VIII—IX вв. создали в рамках ортодоксального суннитского ислама четыре наиболее известные и сохранившие свое влияние и поныне школы исламского права. Их основателя-
См.: Григорян С. Н. Из истории философии Средней Азии и Ирана VII—XII вв. — М., 1960; Он же. Средневековая философия народов Ближнего и Среднего Востока. — М., 1966; Фролова Е. А. Проблема веры и знания в арабской философии. — М., 1983; Рационалистическая традиция и современность. Ближний и Средний Восток. — М., 1990; Мусаев М. М. Мутазилиты. — М., 1997; Армстронг К. История Бога. — К,—М., 2004. - С. 201-246.
55
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
ми были известные законоведы-имамы, по именам которых школы (мазха- бы) и были названы '.
Первым и наиболее почитаемым из них был Абу-Ханифа (умер в 767 г.).
Система Ханифы — ханифизм, опираясь, как и все другие системы, на Коран и Сунну, наибольшее внимание уделяет индивидуальному толкованию и решению спорных проблем методом аналогии, со ссылками на все те же аяты Корана и хадисы Сунны. Ханифизм немало внимания уделяет и обычному праву арабского и иных мусульманских народов — адату, нормы которого, будучи увязаны с основами ислама, также должны быть приняты во внимание.
Исламское право ханифитского толка наиболее гибко; ханифизм умело и удачно приспосабливался к новым веяниям, к меняющейся этнокультурной среде и т. п. Этим в значительной мере объясняется то, что именно ха- нифитский мазхаб предпочли тюрки, принявшие ислам в XI в. и затем занявшие ключевые позиции во многих мусульманских государствах. Ханифизм стал наиболее предпочтительной системой исламского права в Османской империи и вплоть до сегодняшнего дня к его приверженцам относятся не менее трети насчитывающихся в современном мире мусульман-суннитов, проживающих в Турции, Афганистане, Египте, Пакистане, Индии и некоторых других странах.
Система Малика (умер в 795 г.), маликизм, признает в качестве основ права Коран, Сунну и адат, опирается, как и ханифизм, на методику истих- сана (критики хадисов), но из всех остальных методов предпочитает иджму (согласованное мнение). Маликиты, как школа исламского права, близки ханифитам, но более строги и нетерпимы, менее склонны доверять спекулятивным суждениям. Маликитский мазхаб распространен прежде всего в странах Магриба и вообще среди африканских мусульман, например в Судане.
Система Аш-Шафии (умер в 820 г.), шафиизм, признает в виде основ исламского права Коран и Сунну. Шафииты в сфере своих правовых норм значительно жестче ханифитов и ближе к маликитам с их строгостью и нетерпимостью по отношению к спекуляциям. Распространена эта система в Сирии, частично в Египте и Восточной Африке, в Пакистане и Индонезии.
Система Ибн-Ханбала (умер в 855 г.), ханбализм, опирается в основном на хадисы. Эта школа отличается нетерпимостью и начетничеством, имеет наименьшее распространение, причем преимущественно в сравнительно отсталых странах ислама, прежде всего в Аравии.
Все четыре мазхаба, хотя и спорят друг с другом по различным вопросам права, методики и обрядности, практически мирно сосуществуют, нередко в рамках одного и того же государства. Возглавляется каждая из этих школ группой высокообразованных (в исламском смысле, т. е. знающих ислам) специалистов-законоведов и богословов-муджтахидов (мутакаллимов), определяющих позиции каждой из этих систем. Всем четырем школам сунниты придают равное значение; каждый имеет право менять свои симпатии в 11 Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988. — С. 142—145.
56
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества
пользу того или иного мазхаба, пользоваться учебными пособиями различных школ.
Все четыре школы включены в сводную систему мусульманского права — шариат. Мусульманское право едино: оно не подразделяется на гражданское, уголовное, религиозное. Тесно связанное с религией и определяемое в своих основных принципах авторитетами калама, это право — прежде всего религиозное, учитывающее и нормы обычного права, адата. Шариат («намеченный», «предписанный» путь) опирается на Коран и Сунну, а также на сборники фикха, своего рода своды и кодексы исламского законодательства, выработанные перечисленными выше школами и имеющие реальный правовой авторитет, силу закона.
Основная функция шариата — оценка различных жизненных обстоятельств с точки зрения религии. Законы шариата — это правовая систематизация поведения правоверных, их обязательств перед семьей, обществом и Аллахом. Авторизованный догматическими нормами ислама кодекс шариата подразделяется на три основные части — ибадат (обязанности, относящиеся к религиозному культу), муамалят (чисто юридические нормы) и бат (система наказаний).
Предписания шариата многочисленны и строги. Они определяют нормы взаимоотношений человека в семье и обществе, регламентируют почти все детали его быта и вместе с обычным правом (адатом) создают густую сеть обязательных предписаний, что само по себе уже гарантирует конформность поведения правоверных. Разумеется, не все и не всегда соблюдают нормы шариата. В мусульманском мире, как и повсюду, случаются нарушения и преступления. Однако строгость уголовного законодательства и особенно наказаний шариата оказывает заметное превентивное и дисциплинирующее воздействие. Так, например, суровые наказания в случае хищений чужой собственности, даже мелкого воровства, достаточно эффективно способствуют как снижению уровня преступности, так и неприкосновенности собственности.
Менее жестоко преследуется убийство — здесь многое решалось по законам адата с его традиционными институтами кровной мести (как сказано в Коране, правоверным разрешается мстить, но в пределах эквивалента: свободного за свободного, раба за раба, женщину за женщину). Решительно осуждается самоубийство. В Коране среди прочих есть специальный аят, запрещающий убивать новорожденных девочек (обычай, существовавший в Аравии до ислама).
Шариат регулирует гражданские взаимоотношения, порядок решения имущественных споров, взысканий и наказаний в случае нарушения религиозных предписаний, нормы поведения, отправления культа, ритуала и т. п. Согласно шариату, действия людей подразделяются на пять основных категорий: обязательные, за невыполнение которых следует наказание; рекомендуемые (т. е. желательные, но не обязательные); дозволенные; предосудительные (т. е. осуждаемые, но не наказуемые) и запрещенные, наказуемые. Очень важно при оценке того или иного действия намерение: подчас совершенное действие оценивают не столько с точки зрения свершившегося факта, сколько с точки зрения цели, умысла человека.
57
ГЛАВА 1. Му су льманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
К числу предписаний шариата относятся нормы, касающиеся прав и положения женщины. Об этих правах, точнее о бесправии женщин в исламских странах, известно немало. Официальная процессуальная норма шариата приравнивает двух женщин к одному мужчине (в частности, при свидетельствовании). Правоверные, по Корану, имеют право брать две, три, даже четыре жены (если имеют средства содержать их), не считая рабынь-налож- ниц, количество которых практически не ограничено. Кроме того, муж всегда имеет право на развод и тем самым — на замену жен. Жена права на развод не имеет, она обязана соглашаться с любым решением мужа, в том числе и в случае развода. Жена и рабыня должны соблюдать верность своему господину, прелюбодеяние жестоко карается. Правда, практика побивания неверной жены камнями — это более норма адата, чем официально канонизированного шариата. Однако в случае, если неверность жены доказана, подтверждена свидетелями, законы шариата столь же суровы и беспощадны к провинившейся.
Вместе с тем в Коране и нормах шариата зафиксированы и определенные права женщины — как гражданские, так и имущественные. Так, женщину, в том числе и рабыню, нельзя лишить ее ребенка (в случае развода с женой, продажи рабыни), если последний нуждается в ее уходе. Практически это означает, что до семи лет ребенок при любых условиях остается с матерью, в дальнейшем он может быть взят отцом, но не безоговорочно, не при любых обстоятельствах. За женщиной признаются определенные права при разделе имущества, наследовании, разводе. Жена у мусульман не приносит с собой приданого, но, хотя плата за жену, калым, — это тоже более практика адата, чем каноническая норма шариата, женщин, в том числе и малолетних девочек, их родственники часто продавали, дарили, словом, использовали почти как товар, имевший стоимость и цену.
Кроме запретов, обращенных к женщине, Коран и шариат налагают ряд ограничений на всех правоверных. Так, мусульманам запрещается употреблять алкоголь, и в этом запрете есть своя логика: пьяный не может совершать намаз, ибо молитву нельзя начинать нечистым, к числу которых всегда относились и пьяные. Хотя этот запрет соблюдался не очень строго, он все же оказывал свое воздействие и является регулирующей нормой по сей день. Существуют и пищевые запреты. Как и иудеи, мусульмане не должны есть свинину, употреблять в пищу кровь и падаль. Запрещены также азартные игры: азарт сжигает человека и отвлекает его от обязанностей, в том числе и от обязательной пятикратной молитвы.
К числу запретов относится изображение людей и даже животных. Запрет этого рода, ведший свое начало от борьбы с идолопоклонничеством язычников, в исламе был доведен до логического конца. И хотя в живописи он соблюдался не очень строго (всегда существовало искусство миниатюры с изображениями небольших фигурок людей и животных), он оказал свое влияние на характер исламского искусства, где живопись, и особенно скульптура, почти всецело вытеснены архитектурой и орнаментом. Зато архитектура и орнамент достигли высокого развития: мавзолей Тадж-Махал, многие знаменитые мечети — подлинные шедевры мировой культуры.
58
Основные направления в исламе
Строительство мечетей в исламе всегда считалось богоугодным делом. Средств на это не жалели, так что мечети, особенно в городах, столицах, представляют собой великолепные сооружения. Внутреннее помещение мечети выглядит скромно, даже если закрытая часть его устлана богатыми коврами. Здесь нет ни идолов, ни украшений, ни музыкальных инструментов. Правда, михраб из места, указывающего в сторону Мекки, со временем превратился в нечто вроде алтаря с трибуной проповедника. Здесь появились колонны, лампады, кафедры. Мечети обычно используются не только для богослужений, проповедей и молитв, но также и в качестве своеобразного культурного центра, места собраний правоверных во всех важных случаях жизни. В мечети всегда решались текущие дела, производился сбор милостыни и пожертвований, принимались различные решения, требовавшие участия большого количества местных жителей.
Еще одна важная функция мечети — организация обучения подрастающего поколения. Образование в исламских странах всегда было религиозным и находилось под попечительством местных духовных властей. Имам и мулла данной мечети были одновременно учителями в мектебе, т. е. в школе при мечети, куда принимали учиться мальчиков школьного возраста. При наиболее известных мечетях, в больших городах существовали и медресе, где духовники различных рангов обучали будущих специалистов по исламу, богословов и законоведов, всей мудрости ислама.
Успешно окончившие исламские школы и университеты становились в ряды знатоков ислама, его истории, догматов, священных текстов. Из их числа выходили исламские богословы и законоведы (имамы), обычные духовники, учителя (муллы), администраторы и судьи (кади), наконец, просто образованные интеллектуалы ислама (улемы). Все эти знатоки и деятели ислама были призваны руководить жизнью и делами правоверных, направлять и поучать их, помогать им общаться с Аллахом, выполнять важнейшие предписанные исламом обряды. Это обычно делается с помощью проповедей и обращений, иногда письменных предписаний (фетва), разъясняющих правоверным их обязанности в свете сегодняшнего дня. Чаще всего контакт функционеров ислама с их подопечными происходит в ходе личного общения, особенно при совершении пятничного намаза в мечети. Главная цель этого повседневного руководства — обеспечение неукоснительного соблюдения всех тех предписаний и обрядов, которые по заповедям Корана и нормам шариата обязательны для мусульман.
Основные направления в исламе
Изначально ислам представлял собой единое и цельное учение. Первый раскол в исламе, как отмечалось, произошел в конце правления халифа Османа, когда группа сторонников Али (шиитов) стала настаивать на исключительном праве потомков пророка, алидов (т. е. наследников Али и Фатимы), на высшую духовную и светскую власть. Со временем как в ортодоксальном исламе (сунниты), так и в оппозиционном (шииты) возникло немало различных течений.
59
ГЛАВА L Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
Первыми, как уже упоминалось выше, выделились хариджиты Нерешительность халифа Али в сражении против мятежного Муавии привела к тому, что часть его войска разочаровалась в нем. Эта часть, хариджиты (отколовшиеся), провозгласила, что высокий пост халифа могут занимать лишь самые ревностные, достойные и выдающиеся адепты веры — независимо от их происхождения, вплоть до недавно обращенных рабов из числа пленных иноверцев. Хариджиты (их было вначале около 12 тыс.) избрали своего халифа, Ибн-Вахбу. В решающем сражении в 658 г. войска Али одолели харид- житов, причем их халиф погиб. Однако вскоре от кинжала хариджита пал Али (661 г.) и к власти пришел Муавия.
Сначала хариджиты пытались сопротивляться Омейядам. Они поднимали одно за другим восстания в разных частях Халифата, причем число их сторонников росло. Восстания безжалостно подавлялись, а вскоре и в среде самих хариджитов произошел раскол. Сторонники Ибн-Ибада заняли более умеренную позицию и пошли на компромисс с властями, основав секту иба- дитов (абадитов). В середине VIII в. ибадиты подняли очередное восстание в Аравии, но, вынужденные отступить под нажимом войск халифа Мерва- на II, осели в районе Омана, который с тех пор вплоть до наших дней является оплотом мусульман этого направления. Оманскими ибадитами на протяжении долгого времени управляли, в соответствии с их учением, выборные халифы, а попытки установить наследственный султанат обычно терпели поражение. Часть ибадитов переместилась в Северную Африку, где в конце VIII в. ими было создано два имамата, павших в 900 г. под ударами египетских Фатимидов. Сторонники хариджитов-ибадитов и поныне представляют собой влиятельное религиозное меньшинство в ряде стран Магриба.
В противовес умеренному курсу ибадитов сторонники Аль-Азрака объединились в крайнюю секту азракитов, призвавших к непримиримой борьбе с Омейядами. Одержав ряд побед над войском халифа в конце VII в., азраки- ты затем потерпели сокрушительное поражение. Нетерпимость азракитов, видевших смертельного врага в любом, кто отклоняется от идей хариджитов, создала вокруг них вакуум, что способствовало их исчезновению.
В конце VII в. сформировалась еще одна секта хариджитов — суфриты (софриты). Будучи более умеренными по сравнению с азракитами, они считали возможным маневрировать, временно отступать от тактики джихада и даже в случае необходимости скрывать свои убеждения, следуя введенному шиитами принципу такыйя (мысленная оговорка). Все это способствовало постепенному сближению суфритов с ибадитами, вместе с которыми они активно действовали в Магрибе.
Идеологи хариджитов внесли в исламское богословие (калам) важный постулат о соотношении веры и действия: без подкрепления благочестивым делом вера неэффективна. Хариджиты, которых подчас именуют пуританами ислама, выступали за строгость в вопросах веры и культа, за очищение не только телесное (перед молитвой), но и духовное, за чистоту совести и беспощадность к согрешившим. Они осуждали роскошь, резко выступали против развлечений — музыки, игр, алкоголя. Их целью, особенно вначале, бы- 11 Васильев JI. С. Указ. соч. — С. 151—153.
60
Основные направления в исламе
ло создание государства высшей справедливости, что отражало утопические эгалитарные идеалы беднейшего крестьянства, преобладавшего в их рядах. Впрочем, это не мешало тому, что из рядов хариджитов выходили известные деятели исламской культуры, философы и поэты. Идеи хариджитов оказали немалое влияние на развитие исламского калама, философии, права, истории при первых халифах династии Аббасидов, приходу которой к власти ха- риджиты, как и шииты, содействовали.
Хариджиты сыграли определенную роль в разработке в ортодоксальном исламе идеи о свободе воли, которую впоследствии стали активно развивать кадариты и мутазилиты. Напомним, что споры о предопределении сыграли немалую роль в оформлении именно суннизма как ортодоксальной исламской доктрины. Однако господство суннитского калама ашаритского толка отнюдь не означало, что в рамках суннизма не было иных течений мысли. Одним из наиболее заметных и набиравших силу стал суфизм.
Суфии (от слова «суф», означающего грубую шерстяную накидку, облачение суфиев) — это своеобразные мусульманские монахи. В отличие от ра- ционалистов-мутазилитов, суфии — мистики ислама 1. Это довольно пестрая по составу группа аскетов, отшельников, дервишей и фанатичных воителей за святую веру, которые в своем религиозном рвении готовы отказаться от всего материального и стремятся путем праведной жизни сблизиться с Аллахом, раствориться в нем, познать его высшую божественную истину. Как учение суфизм оформился далеко не сразу, а оживление суфизма было связано (как то было и в христианстве) с определенной реакцией ревностных поборников чистоты исламской идеи на ее извращение власть имущими, в первую очередь — халифами и их приближенными, уже к концу VII в. далеко отошедшими от норм, завещанных пророком. Правда, сам Мухаммад к аскетизму и монашеству не призывал, считая, согласно хадисам, что монашество мусульман — это джихад. Однако он относился с уважением к аскетам и видел в воздержании едва ли не наивысшую доблесть.
Первые религиозные общины суфиев появились в Ираке (Куфа, Басра, Багдад) и Сирии в начале VIII в., затем они быстро распространились пов¬
См.: Крымский А. Очерк развития суфизма. - М., 1895; Крымский А. Е. История Персии, ее литературы и дервишской теософии. В 3-х частях. — М., 1909—1914; Кримський А. Ю. Історія Персії та її письменства. — К., 1923; Григорян С. Н. Из истории философии Средней Азии и Ирана VII—XII вв. М., 1960; Бертелъс Е. Э. Избранные труды. — Т. 3. Суфизм и суфийская литература. — М., 1965; Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII—XV вв. — М., 1966; Керимов А. Аль-Газали и суфизм. — Баку, 1969; Аль-Газали. Воскрешение наук о вере. — М., 1980; Фиш Р. Джалаледдин Руми. — М., 1985; Степанянц М. Т. Философские аспекты суфизма. — М., 1987; Суфизм в контексте мусульманской культуры. — М., 1989; Мухаммеджоджаев А. Гносеология суфизма. — Душанбе, 1990; Ина- йяш-Хан. Суфийское послание о свободе духа. — СПб., 1991; Кныш А. Д. Суфизм // Ислам. Историографические очерки. — М., 1991; Смирнов А. В. Великий шейх суфизма: Опыт па- радигмального анализа философии Ибн-Араби. — М., 1993; Идрис Шах. Суфизм. — М., 1994; Ибн Аль-Араби. Мекканские откровения. — СПб., 1995; Хисматулин А. А. Суфийская ритуальная практика: (На примере братства Накшбандийа). — СПб., 1996; Армстронг К. История Бога. — К.—М., 2004. — С. 247—283 и др.
61
ГЛАВА 1, Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
сюду от Испании до Индии. Удивляя, а то и пугая правоверных своим необычным видом и странным поведением, суфии (особенно нищие дервиши) вначале вызывали настороженное к себе отношение, подозрение и даже преследование властей. Посвятив себя Аллаху, стремясь уйти от мирских дел, отказываясь от имущества и от земных привязанностей, усмиряя свои чувства и страсти, суфии как бы противопоставляли себя обычным правоверным и считали необязательными для себя нормы жизни, обряды и условности, которые были обязательны для прочих. Так, вместо пятикратной молитвы суфии обычно исполняли обряд радения (зикр), формы которого варьировались от экстатического транса до глубокого внутреннего сосредоточения, близкого к индо-буддийской медитации.
Однако с течением времени к суфиям привыкли. За свою святость и преданность вере, за ревностное служение Аллаху и жертвы ради него они заслужили почтение со стороны всех мусульман, видевших в контакте с дервишами, в подаянии и услужении им верное средство приобщиться к их святости, и тем самым приблизиться к Аллаху. Суфии стали чувствовать себя в исламском мире более уверенно; официальные власти признали их и, более того, стали широко использовать их авторитет и призывы подчиниться воле Аллаха. Особенно это стало проявляться после того, как в суннитском каламе победила концепция фатальной предопределенности. Суфии, активные сторонники этой идеи, стали горячими проповедниками культа «воли Аллаха».
Хотя суфизм как течение в исламе возник на его доктринальной основе и был вызван к жизни конкретными обстоятельствами развития мусульманского общества, в частности реакцией фанатиков и пуритан на некоторую десакрализацию ислама, у истоков его — наряду с догмами Корана — стояли и некоторые другие учения. Среди них специалисты называют неоплатонизм Плотина с его тезисом о божественной эманации, о мире как зеркале, в котором отражается божественное. Несомненно также и влияние ин- до-буддизма с кардинальным тезисом древнеиндийской философии о примате Абсолютной Реальности перед профаническим феноменальным миром ощущений. Наконец, сыграл свою роль христианский аскетизм, пример которого был столь ярким и живым, особенно в Египте и Сирии. Все эти влияния, пройдя сложный процесс заимствования, переработки на исламской основе и усвоения, породили синтез, ставший затем основой суфизма.
Первые вожди суфиев — Аль-Басри, Аль-Мухазиби, Аль-Халлай — учили своих последователей искать Бога в себе, развивать в себе любовь к нему, причем делать это одновременно с подчинением всего личного и социального Аллаху с целью постепенного превращения всего этого в инструмент Аллаха. В основе процесса сближения с Аллахом лежало интуитивное познание божественной истины, приобщение к ней, что само по себе делало добившегося этого суфия своего рода святым, имевшим возможность внечув- ственного и внерационального общения с Аллахом.
Примерно с XI в. на основе различных монастырских школ и братств в разных районах Халифата стали возникать суфийские (дервишские) ордена. Суть связанных с этим изменений в суфизме проявилась в том, что на смену весьма неопределенным по характеру организационным формам, в рамках которых объединялись (наподобие ранних буддийских монахов) искавшие
62
Основные направления в исламе
божественную истину первые суфии, постепенно приходила строгая и стройная структура иерархических конгрегаций во главе с почитаемыми «святыми отцами» (шейхами, пирами, ишанами). Эти «святые отцы» обладали уже не только абсолютным религиозным авторитетом, но и безусловной административной властью над подчиненными им мюридами, всегда готовыми слепо им повиноваться.
Обычно каждый такой шейх — вчерашний дервиш или аскет-мистик, собравший вокруг себя группу последователей и почитателей,— настойчиво призывая к святости веры и проповедуя фанатическое рвение, отказ от собственного «я», добивался неслыханной власти над членами конгрегации, превращался в тирана и повелителя своего братства или ордена. Его мюриды из самостоятельно искавших Бога в себе и стремившихся слиться с Аллахом суфиев-одиночек становились солдатами ордена, подданными его главы, по социальному статусу и политико-административной власти, образу жизни и доходам напоминавшего феодально-теократического властителя, в какового он по большей части со временем и превращался. Это не мешало тем или иным из его подчиненных действовать по-прежнему в качестве нищих дервишей, т. е. разъезжать по разным странам и, проповедуя свои идеи, демонстрируя свою святость, основывать повсюду филиалы своего ордена, усиливать тем самым влияние и могущество его предводителя.
В иерархически организованных орденах существовал строгий внутренний регламент, более четко определялись ступени посвящения. Обычно первой из них (шариат) была ступень обучения неофитов, которые были обязаны изучить нормы ислама (откуда и название ступени) во всех деталях и научиться беспрекословно повиноваться старшим. Вторая ступень — та- рикат — означала, что подготовленный ученик вступил на благочестивый путь и стал мюридом, продолжающим свою деятельность под непосредственным руководством того или иного из шейхов или ишанов. На третьей ступени — марифат — суфий считался достигшим определенного познания; он должен был уметь в совершенстве сливаться в экстатическом трансе с Аллахом и имел право учить молодых. Четвертая и высшая ступень — хаки- кат — означала полное постижение истины и слияние с Божеством, доступное лишь немногим.
В разных орденах были свои нормы и иерархические лестницы могли различаться. Но общим для всех была жесткая дисциплина и беспрекословное повиновение младших старшим, спорадические радения с молчаливой медитацией либо активным экстазом во имя слияния с Аллахом, полная преданность исламу (в той его форме, которую исповедовал глава ордена) и готовность по первому призыву вождя вести священную войну с неверными.
На протяжении XI—XIV вв. число подобных конгрегаций росло особенно быстро, хотя новые ордена, не говоря уже о филиалах, возникали и позже. Различной была судьба этих орденов. Одни из них быстро приходили в упадок и сходили на нет, другие продолжали и даже активизировали свою деятельность на протяжении многих веков. Некоторые ордена концентрировали свое внимание на миссионерской работе, перемещаясь на новые места (это особенно характерно для Африки) и завоевывая сторонников среди
63
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
местного населения, подготавливая тем самым исламизацию той или иной этнической группы, а то и целой страны.
Иногда, особенно в тех районах, где государственность среди местного населения была очень слаба либо отсутствовала вовсе, суфийские ордена привносили с собой политико-бюрократические формы и становились основой нового политического образования или достаточно крепким государством в государстве. В других случаях ордена могли превращаться в мощные боевые отряды, вокруг которых складывались серьезные национальные движения, направленные на борьбу с чужеземцами во имя священного джихада. Многие из таких орденов широко распространены и пользуются значительным влиянием, как, например, Кадирийя (последователи Аль-Кадира, основавшего орден в XII в.), ответвления которого можно встретить в различных районах Азии и Африки. Известны также и другие ордена, влияние которых ощущается в ряде районов Ближнего и Среднего Востока, как, например, Сенусийя.
Усилиями суфиев в исламе распространился культ святых, о существовании которого не было и речи в годы жизни пророка, составления Корана или хадисов Сунны. С расцветом суфизма и появлением многочисленных братств и орденов с их шейхами, обладавшими абсолютным авторитетом и неограниченной властью, склонными к видениям и экстатическим импульсам, стало считаться, что именно эти религиозные лидеры являются носителями небесной благодати (барака), способной передаваться от основателя ордена к его преемнику (чаще всего к сыну или иному близкому родственнику) путем эманации. Неудивительно, что многие из таких шейхов, особенно наиболее заслуженные, влиятельные и могущественные, прославившиеся своими «радениями» и общением с Аллахом, еще при жизни почитались почти святыми, а после смерти легко становились таковыми в глазах их последователей и прочих правоверных.
Когда в XI в. усилиями главным образом Аль-Газали ортодоксальный суннизм несколько сблизился с умеренными течениями суфизма, институт святых (вали) был признан и официальным каламом. Культ святых стал быстро распространяться по всему исламскому миру, а в некоторых его районах, как у берберов северной Африки, едва ли не оттеснил на задний план культ Аллаха — настолько распространилось и заняло первостепенное место почитание святых и их мазаров.
Это нравилось не всем. Стремясь возвратить исламу его чистоту и избавить его от самозванных святых, в XVIII в. Аль-Ваххаб и его последователи — ваххабиты, суровый аскетизм которых исключал любой культ (включая культ пророка), стали выступать как против развлечений, так и против пос- редников-духовников во взаимоотношениях мусульманина с Аллахом.
В чем-то наследуя хариджитов, ваххабиты с новой энергией выступили против всего, что противоречило их убеждениям, в частности против почитания святых мест, которых было особенно много в древней Аравии, зоне действия ваххабитов. Выступив под лозунгом джихада и разгромив ряд аравийских городов, включая Мекку (где был изуродован даже древний и священный для всех мусульман камень Каабы), ваххабиты в начале XIX в. основали здесь эмират, потомки главы которого, Сауда, правят в Саудовской
64
Основные направления в исламе
Аравии и поныне. Ныне ваххабизм, являющийся господствующим в Саудовской Аравии, стал более умеренным, а святыни Аравии не только восстановлены, но и находятся под защитой и покровительством саудоаравийских властей.
Основной альтернативой суннизму в мире ислама всегда выступал шиизм '. Возникнув как политическая оппозиция, партия сторонников Али, особенно после его смерти, приобрела характер религиозно-сектантского движения. В основе доктрины шиитов лежал, как уже говорилось, тезис об исключительном праве потомков пророка на власть над правоверными. Этот тезис стал фундаментом последующего учения шиитов во всех его деталях и возникших впоследствии вариантах. В отличие от суннитов, для которых Мухаммад был высшим божественным символом, осуществлявшим непосредственную связь правоверных с Аллахом, шииты воспринимали пророка прежде всего как отмеченную Аллахом личность, наделенную сакральной благодатью и в силу этого призванную не только управлять, но и передать эту благодать своим потомкам.
Для шиитов важна была святость не только Мухаммада, но и Али, чей авторитет базировался как на родственной близости к пророку, так и на личных качествах, благодаря которым наследственная благодать, перешедшая к потомкам Мухаммада и Али, становилась еще более весомой и неопровержимой. Вот почему Али как великий символ шиитов, как оплот их учения был со временем обожествлен ими не менее, чем пророк, а в некоторых шиитских сектах даже больше.
В догматике шиизма сложилось учение о святых имамах (не путать с обычными имамами мусульман!). Суть этого учения в том, что предводителем правоверных может быть лишь имам из числа потомков пророка, точнее — из числа алидов, т. е. потомков Али. Обычно шииты насчитывают всего двенадцать святых имамов, должность и благодать которых были получены по наследству от Али через Хасана, Хусейна, их детей и внуков вплоть до некоего Мухаммада, который еще в IX в., будучи подростком, исчез (но не умер!). Этот двенадцатый «скрытый» имам играет в верованиях шиитов особую роль. Считается, что рано или поздно он вновь явится людям в виде Махди (мессии) и принесет с собой царство истины и справедливости.
Гибель Хусейна (он был растерзан на части, ибо никто не хотел брать на себя личную ответственность за убийство внука пророка) положила конец честолюбивым амбициям шиитов в их попытках вернуть власть алидам. Эта смерть означала необходимость коренной внутренней организационной перестройки шиизма, переходившего отныне на положение оппозиционной доктрины. Конечно, шииты не отказывались от возможности при случае
См.: Крымский А. Е. История мусульманства... Он же. История Персии... Он же. Історія Персії...; Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII—XV вв. — М., 1966; Ал-Хасан Ибн-Муса Ан-Наубахти. Шиитские секты. — М., 1973; Прозоров С. М. Арабская историческая литература в Ираке, Иране и Средней Азии в VII — середине X в.: Шиитская историография. — М., 1980; Дорошенко Е. А. Шиитское духовенство в современном Иране. — М., 1985; Бертельс Е. Э. История литературы и культуры Ирана / Избр. труды. — М., 1988 и др.; Дорошенко Е. А. Шиитское духовенство в двух революциях: 1905—1911 и 1978-1979 гг. - М., 1998.
65
ГЛАВА 1.Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
вновь выйти на политическую арену, что не раз было продемонстрировано ими, будь то Египет при Фатимидах, Йемен или Сефевидский Иран. Однако вне этих немногих и обычно кратковременных государственных образований шииты продолжали оставаться гонимым меньшинством, и это определило особенности их организационной структуры. Сущность ее сводится к огромной роли духовного руководителя общины, считавшегося рупором скрытого имама.
Как и все гонимые сектанты, шииты со временем все более сплачивались вокруг своих духовных вождей, считая их слово конечной инстанцией истины. Это привело к значительному возвеличиванию статуса шиитских улемов по сравнению с суннитскими. Претендуя на право вещать голосом скрытого имама, шиитские улемы и наиболее почитаемые из них — муджтахиды, обладавшие авторитетом знания, набожности и благочестия, становились подчас подлинными вождями, затмевая своим влиянием политическую администрацию. Авторитет такого руководителя не умалялся тем, что он не всегда был заметен снаружи.
Среди преследуемых шиитов (как и среди некоторых суннитских сект) широкое распространение получила практика такыйи, мысленной оговорки, позволявшей скрывать свои истинные убеждения и игравшей роль защитной мимикрии в обстановке преследований. Такая практика даже увеличивала авторитет того духовного вождя, кто был истинным, хотя и незаметным наставником и обладал, как предполагалось, частицей благодати скрытого имама. Это обстоятельство нашло свое отражение и в шиитском шариате: в отличие от четырех мазхабов суннитского толка шииты выработали собственные приемы толкования исламского права, причем особое внимание они уделяли малораспространенному у суннитов индивидуальному толкованию авторитетного муджтахида.
Важным элементом организационной структуры шиитов были алиды. Причастные к клану пророка, все они обычно воспринимались как представители особого сословия, осененного высшей благодатью и потому заслужившего специальные права и привилегии. Представители этого сословия, сейиды, выделялись даже внешне (они носили одежду преимущественно зеленого цвета (цвет пророка) и черные тюрбаны) и уже только в силу принадлежности к нему обладали большим авторитетом. Далеко не все сейиды были духовными вождями и знатоками ислама, но все политические авантюристы и амбициозные предводители шиитов всегда стремились опереться на их авторитет, а то и просто примкнуть к ним, доказав свое отдаленное (подлинное или мнимое) родство с алидами. И это имело свой смысл: престиж и влияние каждого, кто был причастен к алидам, во много раз возрастали в глазах шиитов, что имело важное значение для достижения конечной цели, вплоть до создания новых государств на развалинах дряхлевшего халифата.
Основная часть шиитов, наиболее многочисленная и в наши дни, принадлежит к числу так называемых имамитов, т. е. тех, кто почитает двенадцать святых имамов, включая скрытого. Большинство их живет в Иране, который чуть ли не с первых веков ислама стал центром шиитской оппозиции. Шииты составили значительную часть сил восстания, приведшего к падению Омейядов. Они принимали активное участие и во многих других дви¬
66
Основные направления в исламе
жениях. Как оппозиционная доктрина шиизм служил прибежищем всех недовольных и нередко прикрывал религиозной оболочкой острые социальные и экономические причины, лежавшие в основе этих движений. Кроме того, сохранивший свое этническое лицо Иран на протяжении веков был центром не только религиозной, но и этнической и политической оппозиции Арабскому халифату.
С династии Сефевидов (1501—1532) шиизм умеренного толка установился в Иране в качестве официальной государственной религии. Вначале власть шахов этой династии, ведших свое происхождение от основателя шиитского суфийского ордена Сефевийя, не оспаривалась духовными лидерами Ирана. Но по мере упадка династии, и особенно по отношению к последующим династиям (Каджары и особенно Пехлеви), религиозные лидеры шиитов все более определенно подчеркивали, что власть шаха — лишь временное правительство, существующее до прихода Махди. Это стало общепризнанным тезисом, нашедшим свое отражение в иранской Конституции 1906 г.
Последнее означало, что в случае радикальных перемен, не соответствующих духу шиитского ислама, либо обострения политических взаимоотношений в стране позиции духовенства — особенно неофициального, т. е. не состоящего на службе, но зато свободного в выражении своих взглядов и к тому же обладающего почти харизматическим авторитетом, — могут оказаться резко антиправительственными. Такая ситуация, практически незнакомая суннитскому исламу, не раз возникала в шиитском Иране, причем в особенно острой форме — в XX в., в периоды попыток реформ. Сопротивление этим реформам, в которых шиитские лидеры всегда видели угрозу упадка веры, ослабления сложившихся религиозных норм, а также своего влияния, обычно вело к резкому росту религиозно-политической активности улемов и муджтахидов. Наиболее заметные из их числа приобретали право на почетное наименование аятоллы (знамение Аллаха). Пользуясь огромной поддержкой религиозно активного населения, они поднимали знамя священной борьбы против тех или иных нововведений, против упадка веры и иноземных влияний. Такие заметные на политической сцене Ирана XX в. аятоллы, как Кашани, Боруджерди, Хомейни, были способны поднять под этим знаменем народ, что и привело, как известно, к свержению последнего шаха.
Среди направлений в среде самих шиитов одним из наиболее влиятельных был имамизм. Он стал той базой, на основе которой на протяжении веков формировались остальные течения и секты. Как правило, доктринальные расхождения между ними сводились к спору о количестве почитаемых имамов, хотя нередко этот спор приводил и к более существенным изменениям в догматике и принципах деятельности той или иной из шиитских сект.
Первый раскол среди шиитов произошел еще в VII в., когда после мученической смерти Хусейна возник спор о четвертом имаме. Группа шиитов во главе с Кайсаном провозгласила четвертым имамом сводного брата Хусейна, сына Али от наложницы. Движение кайсанитов не получило заметной поддержки и к XI в. прекратило свое существование. Следующий рас¬
67
ГЛАВА 1. Му су льманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
кол был связан с именем Зейда, которого его сторонники провозгласили пятым имамом. Хотя в битве 740 г. с Омейядами Зейд был убит, его сторонники образовали секту зейдитов, укрепившуюся на севере Ирана и просуществовавшую около трех веков. Зейдиты были близки к мутазилитам и харид- житам, выступали против обожествления вождей и за право каждого благочестивого мусульманина стать верховным имамом. В конце IX в. зейдиты обосновались в Йемене, где их потомки обитают и ныне (на севере Ирана остатки зейдитов известны под именем ноктавитов).
Наиболее крупный и значимый по последствиям раскол произошел в середине VIII в., когда шестой имам шиитов Джафар лишил своего старшего сына Исмаила права стать седьмым имамом в пользу другого сына. Несогласные с этим решением шииты сплотились вокруг опального Исмаила и объявили его седьмым имамом, что и положило начало созданию нового и весьма своеобразного учения исмаилитов.
Исмаилизм — принципиально новое течение мысли в шиитском исламе, многое заимствовавшее как у неоплатонизма (точнее из орфико-пифаго- рейской древнегреческой философии), так и из зороастризма с его культом священной семерки и индийских учений о карме, перерождениях, Брахмане-Абсолюте.
Согласно учению исмаилитов, ипостасью высшего божества, Аллаха, является Мировой Разум, обладающий всеми божественными атрибутами. Его персонализированные проявления в феноменально-чувственном мире — пророки, которых насчитывается семь: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус, Мухаммад и Исмаил. Эманацией Мирового Разума является Мировая Душа; она, в свою очередь, ответственна за создание материи и жизни, включая человека. Проявление ее — семь имамов, толкователей семи пророков. Соответственно числу пророков и имамов история тоже делится на семь периодов, в процессе смены которых все живое рождается и умирает по закону перерождений. Цель существования у исмаилитов — достижение высшего знания (аллегория знания — рай, невежества — ад). Достижение его ведет к спасению, что равно возвращению к Мировому Разуму, т. е. к прекращению земного существования и перерождений.
Сложное эзотерическое учение исмаилитов предполагало семь степеней познания, причем высшие из них были доступны лишь немногим и окутаны ореолом таинственности. Для подавляющего большинства исмаилитов суть учения упрощенно сводилась к ожиданию Махди с его царством высшего истинного знания и пути к спасению. На рубеже IX—X вв. этот исмаилит- ский Махди все более определенно ассоциировался со скрытым имамом шиитов-имамитов, чем, в частности, воспользовался некий Убейдаллах, который в начале X в. выдал себя за Махди и основал с помощью североафриканских берберов Фатимидский халифат с центром в Египте, просуществовавший вплоть до 1171 г. Выдававшие себя за алидов, Убейдаллах и его потомки сыграли важную роль в укреплении и развитии исмаилизма как влиятельного течения шиитской мысли. Течение это вскоре тоже распалось на несколько сект, часть которых, в особенности ассасины, отличалась крайними, весьма радикальными нормами поведения.
68
Основные направления в исламе
В 869 г. отряд исмаилитов во главе с Карматом примкнул к восстанию занзибарских рабов-зинджей, в ходе которого бывшие рабы сами превратились в рабовладельцев, с еще большей свирепостью угнетавших всех взятых ими в рабство. Карматы выступали за равенство и уравнительное распределение, но при этом сохраняли и даже увеличивали количество работавших на них рабов. Их отличали крайний фанатизм и нетерпимость. В 889 г. они овладели Бахрейном, создав там свое государство. Но политика нетерпимости и жестоких набегов на соседей привела в конечном счете к крушению этого государства и исчезновению карматов на рубеже XI—XII вв.
Более благоприятной оказалась судьба другой исмаилитской секты — друзов. Последователи Дарази, обожествившего отнюдь не отличавшегося благочестием и добродетелями фатимидского халифа Хакима (996—1021), друзы считали, что с Хакима начался новый цикл эманации Мирового Разума. После таинственного исчезновения Хакима (он не вернулся с прогулки — нашли лишь его осла и одежду) его стали считать скрытым имамом, Махди. Обосновавшиеся в горных районах Сирии и Ливана, друзы составили замкнутую общину единоверцев. Не проявляя нетерпимости к сосе- дям-суннитам и активно применяя при случае метод такыйи, друзы отличаются крайней степенью обожествления Хакима как воплощения Аллаха, верят в переселение душ и преданы своим духовным вождям, которые одни только принимают участие в наиболее важных и окутанных тайной культовых церемониалах.
В конце XI в. фатимидский халиф Мустансир лишил своего старшего сына Низара права наследования в пользу другого сына, Мустали. В возникшей распре Низар был убит. Сторонники Мустансира остались в Египте и Сирии, тогда как последователи убитого, низариты, мигрировали на север Ирана, где религиозным центром новой секты стал суровый горный замок Аламут. Осевшие в районе Аламута низариты создали здесь «государство исмаилитов» — строго организованную и дисциплинированную секту, организационно близкую к суфийским орденам. Но, в отличие от стремившихся слиться с Аллахом и выступавших против неверных суфиев, низариты ставили своей целью воспитывать и использовать в политических целях фанатиков веры, фидаинов, попросту убийц.
Окруженные атмосферой тайны, шейхи низаритов стремились воспитать у последователей готовность к самопожертвованию и беспрекословное повиновение приказу руководителя, которого никто из фидаинов не знал в лицо. Внушая будущим фидаинам, что смерть во имя веры — прямая дорога в рай, наставники юношей стимулировали их рвение гашишем; приведенных под его воздействием в возбуждение учеников иногда приводили в скрыто устроенный сад, где их приветливо встречали красивые девушки. Будучи в полной уверенности, что они побывали в раю, юноши не сомневались в истинности слов наставников и были готовы на все, чтобы заработать пропуск в рай. От слова «гашиш» фидаины и вся секта низаритов стали именоваться гашашинами, откуда в европейской транскрипции возникло слово ассасины (французское «убийцы»).
Готовые на все и подбадривавшие себя гашишем, ассасины по заданию шейха проникали в лагерь противника и точным ударом кинжала убивали
69
ГЛАВА 1.Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
намеченную жертву. Возраставшее влияние секты и ужас перед непредсказуемыми акциями ассасинов способствовали созданию атмосферы страха вокруг неприступного замка Аламут с его фактически обожествленными шейхами. Только в 1256 г. «государство исмаилитов» было уничтожено вместе с замком монгольскими войсками Хулагу. Остатки низаритов, потеряв свой пыл и перестав готовить кадры ассасинов, мигрировали в Индию, где они существуют и поныне во главе с имамом, носящим титул Ага-хана. Следует заметить, что авторитет Ага-хана необычайно высок, причем не только среди низаритов, но и среди многих других ветвей и сект исмаилитов, видящих в нем своего духовного главу.
Особое положение среди шиитских сект занимают две, близкие по характеру друг к другу: алавиты и Али-илахи. Обе они обожествляют Али и ставят его чуть ли не рядом с Аллахом. Алавиты появились в IX в. как секта основателя этого учения Нусайра. В учении Нусайра сочетались астральные культы, вера в переселение душ и элементы христианства. Вплоть до нынешнего дня в Сирии, Ливане, Турции немало последователей этой секты.
Секта Али-илахи возникла много позже, примерно в XV—XVII вв., и ее приверженцев было более всего среди курдов, турок, иранцев и афганцев. На ее учение оказали влияние исмаилитские теории о семи пророках и имамах. Суть догматов секты в том, что Али есть воплощение Аллаха и божественной истины, что именно он воплощается во всех пророках и имамах и явится в виде Махди. Как и алавиты, Али-илахи верят в переселение душ и не признают рая и ада. Существенную роль в их учении играет тезис о борьбе в человеке двух начал — разума и страсти.
Традиционная структура мусульманского общества и ее трансформации в колониальный и постколониальный
периоды
Общность группы мусульманских стран Ближнего и Среднего Востока вполне очевидна и легко может быть продемонстрирована в нескольких важных для анализа отношениях. Во-первых, это вполне определенный историко-географический регион с древними культурными традициями. Во-вторых, это ядро арабо-мусульманского мира, обогащенного за счет соседних исламизированных народов, в первую очередь иранцев и тюрок. В-третьих, для подавляющего большинства стран этой группы была характерна в период колониализма лишь большая или меньшая зависимость от западных держав — при сохранении формальной политической независимости и внутреннего самоуправления. Все эти особенности, формирующие определенную общность судеб интересующей нас группы стран, органически связаны между собой. Даже больше того, они создают определенную метатрадицию, густо окрашенную в еще более определенный религиозно-цивилизационный цвет — зеленый цвет ислама, что непосредственно выражается в общественной, политической, экономической, тем более культурной жизни стран Западной Азии и Северной Африки вчера и сегодня '. 11 См.: Крымский А. Е. История мусульманства...; Он же. История арабов и арабской литературы, светской и духовной. В 3-х частях. — М., 1911—1912; Он же. История Персии...; Он же. История Турции и ее литературы. В 2-х т. — М., 1910—1916; Котлов JI. Н. Становление национально-освободительного движения на Арабском Востоке (середина XIX в. — 1908 г.). — М., 1975; Он же. Становление национально-освободительного движе¬
70
Традиционная структура мусульманского общества ...
Конечно, как о том уже упоминалось выше, мир ислама не ограничивался лишь группой стран Ближнего и Среднего Востока, о которых сейчас идет речь. Сильное влияние ислама ощущалось на протяжении веков и во многих странах Южной и Юго-Восточной Азии, а также Транссахарской Африки. Но здесь все же есть определенная разница.
В Индии исламу противостоял индуизм, что и помешало ему, несмотря на политическое господство, обрести всеобъемлющую силу и создать такую структуру, которые были нормой на мусульманском Ближнем Востоке. В Индонезии или Малайе, тем более на юге Филиппин и вообще везде, где в Юго-Восточноазиатском регионе со временем стал играть значительную роль и даже абсолютно преобладать ислам, он в принципе был все же далеко не столь сильной и всеобъемлющей религией, как в местах расселения арабов, персов или тюрок. Местные религиозно-цивилизационные традиции в немалой мере ограничивали и ослабляли его воздействие, что наглядно демонстрирует Индонезия. То же самое характерно для исламизированных районов и народов Тропической Африки, включая ее суданский пояс. Пожалуй, только для северной арабской Африки, для стран Магриба и особенно Египта следует сделать исключение. Именно потому, что это страны с арабо-мусульманским населением и что исламский религиозно-цивилизационный фундамент здесь, как и в Западной Азии, опирается на мощные пласты древних культур (от долины Нила до Карфагена), наблюдается определенное сходство в исторических судьбах Магриба, Египта с судьбами западноазиатского мусульманского региона.
Сформировавшись сравнительно поздно, ислам, как уже отмечалось выше, доктринально восходит к его предшественникам, иудаизму и хрис¬
ния в арабских странах Азии, 1908—1914. — М., 1986; Малышева Д. Б. Религия и общественно-политическое развитие арабских и африканских стран, 70-е — 80-е годы. — М., 1986; Левин 3. И. Ислам и национализм в странах зарубежного Востока: (Идейный аспект). — М., 1988; МедведкоЛ. И., Германович А. В. Именем Аллаха... Политизация ислама и исламизация политики. — М., 1988; Большаков О. Г. История Халифата. — Т. 1—2. — М., 1989—1993; Малашенко А. В. В поисках альтернативы: арабские концепции путей развития. — М., 1991; Милославский Г. В. Интеграционные процессы в мусульманском мире: (Очерки исламской цивилизации). — М., 1991; Международные отношения на Ближнем и Среднем Востоке на рубеже 80—90-х годов. — М., 1992; Рощин М. Ю. Социо-культурные проблемы арабской молодежи (на примере Египта, Ирака, Ливана, Палестины, Сирии и Иордании). — М., 1992; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М.—Калуга, 1992; Западная Азия: этнополитическая ситуация. — М., 1993; Фадеева И. Л. Концепция власти на Ближнем Востоке. Средневековье и новое время. — М., 1993; Иванова И. И., Мелкумян Е. С, Мукимджанова P. М. Международные отношения в Юго-Западной Азии (Турция, Пакистан, государства Персидского Залива. Конец 70-х — начало 90-х годов). — М., 1994; Исламские страны и регионы: история и современность. Центральная, Западная, Южная Азия, Северная Африка в XVII—XX вв. — М., 1994; Современный ислам: культура и политика. — М., 1994; «Национализм» и «национальный социализм» в арабских странах: теория и практика. — М., 1996; Филоник А. О., Исаев В. А., Федорченко А. В. Финансовые структуры стран Ближнего Востока.— М., 1996; Арабский Восток. — М., 1997; Особенности модернизации на мусульманском Востоке. Опыт Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана. — М., 1997; Страны Ближнего Востока (актуальные проблемы современности и истории). — М., 1998; Шагаль В. Э. Арабские страны: язык и общество. — М., 1998; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). Вып. 5. — М., 2003 и др.
71
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
тианству, к библейским идеям, образам и легендам. Обогатившись за счет влияния иранского зороастризма, а также впитав в себя многое из древних традиций и культурных достижений древневосточных цивилизаций и греко-античного мира (вспомним эпоху эллинизма), ислам оказался в определенном смысле богатым в духовно-идейном плане наследником многих цивилизаций. Но выгодно и умело распорядиться этим богатым наследием ему в немалой степени помешал реальный уровень развития того народа, который волею судеб оказался творцом и основным носителем новой религии,— арабов, в большинстве своем (за исключением жителей Йемена и общеаравийского торгово-культового центра — Мекки), едва вышедших за пределы первобытности.
Ислам подчеркнуто эгалитарен: перед Аллахом все равны. Причастность к истинной вере, к всеобщей умме много важнее деления на расы, народы, племена и языковые группы. Поэтому классическая арабо-исламская, и вообще мусульманская, традиция практически не признает социальную замкнутость сословий, наследственное социальное неравенство. Напротив, религиозно освящен и практически всегда реализовывался принцип социальной мобильности: сила, способности, случай открывают двери наверх перед каждым, достойным того. Раб мог стать эмиром и султаном, бедняк-крестьянин — уважаемым знатоком ислама, высокопоставленным улемом, солдат — военачальником. Речь идет не о равенстве статуса и тем более прав, а о равенстве возможностей, о равенстве жребия, реализации чего никогда не мешали ни покорность, ни фатализм мусульманина: честолюбивый и энергичный всегда в своих стремлениях и претензиях опирался на то и на другое, причем именно покорность его воле Аллаха и позволяла реализовать уготованную ему судьбу.
Но что существенно: генеральная установка и реальные, общественно значимые и престижные целеустремления мусульманина всегда ограничивались продвижением его вверх по лестнице власти или религиозного знания. Других престижных путей обычно не было. И хотя в мире ислама всегда были богатые купцы, практически условия для активной частнопредпринимате- льной деятельности были крайне неблагоприятны. Отсутствие надежных правовых гарантий индивида-предпринимателя и, главное, полный произвол власти, всегда ревниво следившей за богатеющим торговцем, существенно ограничивали возможности частного лица, не отягощенного властью.
Поголовное бесправие — это оборотная сторона эгалитаризма. Все равны и все одинаково бесправны. Право у тех, кто обладает силой, а овладевший силой и захвативший власть вместе с нею приобретает и сакральный авторитет. Исключение — и весьма существенное — представляют шииты, об особенностях которых шла речь выше. Они признают законной высшей властью лишь правление прямых потомков Мухаммада, святых имамов или их родственников по боковым линиям (алиды, фатимиды, сеиды).
Слабая социальная зйщищенность индивида и даже целой корпорации (семьи, общины, клана, цеха и т. п.) в мусульманских обществах лишь усиливала мощь власти. Неудивительно, что мусульманские государства были, как правило, весьма могущественными. Их внутренняя административная структура обычно отличалась простотой и стройностью. Эффективность
72
Традиционная структура мусульманского общества
центральной власти, опиравшейся на принцип власти-собственности, господство государственного аппарата и взимание в казну ренты-налога с последующей ее редистрибуцией (централизованным перераспределением) подкреплялась верой в сакральность власти и покорностью подданных. Обширные исламские государства нередко распадались, уступая место более мелким. Однако характерно, что и приходившие на смену крупным мелкие государства (например, султанаты и эмираты распавшегося Халифата) тоже были централизованными государствами, хотя и меньшего масштаба. Эффекта феодальной раздробленности мир ислама — по крайней мере в описываемом регионе — практически не знал, что вполне соответствует особенностям исламского социума.
Впрочем, здесь нужна оговорка. В тех нередких случаях, когда речь идет о зависимых полуавтономных регионах (например, о странах Магриба или Египта, подчиненных Османской империи), ситуация усложнялась за счет того, что правители этих территорий, обладая немалой автономией и реальной властью, все же были скованы в своих действиях. Это вело к относительной слабости власти в этих странах, что сыграло свою роль в процессе их колонизации. Но стоит заметить, что и в этой ситуации, как о том свидетельствуют годы правления Мухаммада Али Египетского (1805—1848), многое зависело от конкретных условий, в частности от личности правителя. Можно сформулировать некую закономерность, смысл которой сводился бы к тому, что исламская система власти в принципе способствует формированию сильного централизованного государства, хотя при некоторых обстоятельствах благоприятные факторы могут и не сработать.
В мусульманских странах правоверные всегда отчетливо ощущают свое превосходство над неверными, причем превосходство с самого возникновения ислама фиксировалось на государственном уровне (мусульманин платит более легкие налоги и освобожден от подушной подати, джизии). Выше всего ценится принадлежность человека к умме, а неверный всегда рассматривается в мусульманском государстве как не вполне равноправный, причем это особенно заметно на примере тех судебных казусов, когда перед мусульманским судьей-кади предстают в качестве тяжущихся сторон мусульманин и немусульманин. Впитанное веками и опирающееся на всю толщу религиозно-культурной традиции, такого рода чувство превосходства — одна из важнейших и наиболее значимых характерных черт ислама. Это чувство совершенства образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама, опутывавшего общество наподобие густой паутины, всегда было залогом консерватизма мусульман, чуть ли не ежечасно (вспомним об обязательной ежедневной пятикратной молитве!) призванных подтверждать свое религиозное рвение. Естественно, что все это не могло не отразиться не только на нормах поведения и ценностных ориентациях всех тех, кто с гордостью всегда причислял себя к умме, но и в конечном счете на психике людей, точнее, на их социальной психологии.
Ощущая себя членом наиболее совершенно организованного социума, подданным исламского государства, во главе которого стоит сакрализован- ный правитель, мусульманин был не только надежным слугой Аллаха и ревностным правоверным, но и той силой, на которую Аллах и правитель всегда
73
ГЛАВА 1. Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
могут положиться. Отсюда — неслыханная внутренняя прочность и сила ислама и мусульманских государств. Если не считать Ирана, то во всем остальном исламском мире массовые движения обычно никогда не были прямо направлены против власти, власть имущих; они, как правило, принимали характер сектантских движений. Это и понятно: восставшие выступали не против ислама и исламского правителя, но за то понимание ислама, которое представлялось им наиболее верным и за которое они готовы были поэтому самоотверженно сражаться. Авторитет же сакрализованной власти как принцип оставался при этом незыблемым, что, помимо прочего, было гарантом внутренней силы исламских государств, залогом их внутренней прочности.
Особый случай — шиитский Иран. Сакральность правителя здесь была минимальной именно в силу того, что, не будучи потомком пророка, этот правитель по строгой норме доктрины шиитов вообще не имел права возглавлять правоверных, быть их религиозным вождем. Соответственно в Иране сформировалась несколько иная, чем в арабских государствах, структура власти. Духовно-религиозный авторитет, представляемый группой наиболее уважаемых шиитских богословов-улемов (высший их разряд — аятоллы), обычно нарочито противопоставлялся светской власти. Это противопоставление вело к тому, что шиитское духовенство не только часто выступало в качестве оппозиции, но и нередко возглавляло те самые народные выступления, обилием которых Иран резко отличался среди других исламских стран. Это существенно ослабляло силу и эффективность администрации иранских шахов, делало шахский Иран — по сравнению, скажем, с султанской Турцией — более легкой добычей колониальных держав. Однако такая ситуация ни в коей мере не ослабляла внутреннюю структуру страны, которая цементировалась шиитским исламом не менее прочно, чем в других мусульманских государствах, а в некоторых отношениях, видимо, и более крепко. Во всяком случае фанатизм воинов ислама у шиитов всегда отличался наиболее крайними формами, что хорошо видно на примере секты ис- маилитов.
Мусульманин, строго воспитанный в жестком русле немногих, но обязательных правил и принципов жизни, редко сетует на свою долю. Не то чтобы он всегда был доволен состоянием своих дел или равнодушен к хорошо сознаваемой им социальной несправедливости. Напротив, то и другое заботило его и нередко было причиной массовых движений, чаще всего под религиозно-сектантскими лозунгами, за выправление нарушенной привычной нормы жизни. Но если норма соблюдается — он спокоен. В неторопливом ритме делает свое привычное дело и редко стремится к чему-то большему, тем более к новому и неизведанному, чуждому привычной норме и грозящему ее разрушить. Конечно, крестьянин консервативен везде, особенно на Востоке. Но в исламских обществах он консервативен вдвойне, ибо на консерватизм земледельца здесь накладывается жесткая норма ислама с его предельной нетерпимостью к отклонениям.
Сказанное самым непосредственным образом определяло и определяет поведение широких масс мусульманских народов в эпоху колониализма и после нее, вплоть до сегоднешнего дня. Сопротивление и приспособление к
74
Традиционная структура мусульманского общества
изменяющимся обстоятельствам было общей нормой поведения Востока в годы активной колониальной экспансии. Однако характер и сила сопротивления, равно как адаптационные способности, т. е. умение и желание приспособиться к изменившимся обстоятельствам и извлечь из этого максимальную пользу для себя были в разных странах Востока очень разными. Во многом это зависело от исторических судеб, от внешних факторов, от уровня развития, но более всего — при прочих сравнительно равных условиях — от религиозно-цивилизационного фундамента — норм, принципов жизни, ценностных ориентаций и стереотипов поведения.
Англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях укрепились в Индии не столько благодаря испытанной тактике «разделяй и властвуй», но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах Юго-Восточной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые, зачастую полупервобытные социально-политические образования, опиравшиеся на очень тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, разнородного по типу, плюралистического по характеру.
Иное дело — мир ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или менее сильными государствами с мощным, активно функционирующим в весьма определенном ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика «разделяй и властвуй» в этих условиях почти не срабатывала. Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в большинстве случаев иными, хотя и варьировались в зависимости от обстоятельств.
Даже в тех мусульманских странах, которые по статусу были близки к колониям, считались протекторатами, далеко не вся власть принадлежала представителям колониальной державы. Колонизаторы были вынуждены считаться с традициями и действовать преимущественно иными, экономическими методами. Лишь там, где население было малочисленным и власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав (это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и военных экспедиций типа Суданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по мере укрепления держав в той или иной стране многое начинало зависеть от хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных вариантов развития *.
Первый из них — египетский 1 2. Будучи при Мухаммаде Али едва ли не наиболее могущественной и экономически развитой страной ислама, Еги¬
1 Васильев Л. С. История Востока... Т. 2. — М., 1993. — С. 188—195.
2
См.: Шморгонер Д. И. Персия, Турция, Египет и Сирия. — М., 1929; Ватолина Л. Н. Экономика Объединенной Арабской Республики. — М., 1962; Фридман Л. А. Капиталистическое развитие Египта. (1882—1939). — М., 1963; Гатауллин Μ. Ф. Экономика ОАР на новом пути. — М., 1966; Курдгелашвили Ш. Н. Революция 1952 г. и крах британского господства в Египте. — М., 1966; Матюхин И. С. Объединенная Арабская Республика. Экономика и внешняя торговля. — М., 1966; Дадиани Л. Я. Государственный строй Объединенной Арабской Республики. — М., 1967; Сейранян Б. Г Египет в борьбе за независимость, 1945—1952. — М., 1970; Луцкевин В. А. Египет в борьбе за экономическую независимость. 1952—1971. (Анализ роли внешнеэкономических связей). — М., 1976;
75
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
пет во второй половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое напряжение, позволявшее правителю поддерживать мощь страны. Банкротство Египта в 1876 г. дало англичанам возможность резко усилить свои экономические позиции в стране, интерес к которой стимулировался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом. Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска, которые надолго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном смысле слова колонией Египет все же не стал, да англичане и не могли лишить эту страну независимости, ибо формально она была частью Османской империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы считались.
Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным — с точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменившимся обстоятельствам. Несмотря на стойкое сопротивление традиционной структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком форсируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену неэффективной государственной экономике Мухаммада Али пришла частнопредпринимательская деятельность, причем не только сами предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были иностранцами, преимущественно европейскими колонистами.
Колонизация Египта сопровождалась его европеизацией и модернизацией также и в сфере политических институтов, образования и культуры, городского строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г. независимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на пути трансформации традиционной структуры многого, хотя сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на противоборство, традиционные институты постепенно сдавали свои позиции, а европеизированные нормы жизни завоевывали их.
Гашев Б. Н. Государственный .сектор в экономике Арабской республики Египет (1952—1972). — М., 1978; Беляев И. П., Примаков Е. М. Египет: время президента Насера. — М., 1981; Ваковский Н. С. Иностранный капитал в экономике Египта. — М., 1983; Ков- тунович О. В. Революция «свободных офицеров» в Египте. — М., 1984; Кошелев В. С. Египет: уроки истории: Борьба против колониального господства и контрреволюции (1879—1981). — Минск, 1984; Князев А. Г. Египет после Насера, 1970—1981. — М., 1986; Мамедов А. М. Ислам и проблемы социально-культурного развития арабских стран: (На материале АРЕ). — Баку, 1986; Кириллина С. А. Ислам в общественной жизни Египта (вторая половина XIX — начало XX в.). — М., 1989; Ефимов Э. С. Планирование и развитие экономики Египта (вторая половина XX в.). — М., 1990; Фазельянов Э. М. Египет: человеческий фактор и развитие. — М., 1990; Борисов А. Б. Роль ислама во внутренней и внешней политике Египта (XX в.). — М., 1991; Рощин М. Ю. Социо-культурные проблемы... — М., 1992; Васильев Л. С. История Востока... Т. 2. — М., 1993; Бурьян М. С. Египет во внешней и колониальной политике Великобритании в 20-х гг. XX века. — Луганск, 1994; Титоренко В. Е. Формирование внешней политики Египта после Г.А. Насера (1970—1993 гг.). — М., 1994; Ацамба Ф. М., Кириллина С. А. Религия и власть: ислам в Османском Египте (XVIII — первая четверть XIX в.). — М., 1996; Егорин А. 3. Египет нашего времени. — М., 1998; Ведясова Μ. Ф., Умеров М. Ш. Египет после арабского социализма: в поисках экономических решений. — М., 1999; Зеленое Е. И. Египет: Средние века. Новое время. — СПб., 1999; Васильев А. М. Египет и египтяне. — М., 2000 и др.
76
Традиционная структура мусульманского общества
Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам стал необратимым. Однако все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку. На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после деколонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению утраченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а затем явственно проявившиеся тенденции к ограничению частнопредпринимательской деятельности и к усилению роли государства и вообще аппарата власти в жизни страны и общества — весьма ощутимое проявление силы приспособившейся к новым реалиям, но не ушедшей в прошлое традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских фундаменталистов («братья-мусульмане» и др.), выступающие против преобразований и даже в наши дни не теряющие, а порой и увеличивающие свое влияние.
Турция — второй вариант развития 1, в чем-то близкий египетскому. Эта страна, длительное время находившаяся под энергичным воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию реформ, революций и радикальных преобразований, за последние два века сильно изменилась. Здесь наряду с сильным государственным сектором в экономике заметно развивается частнопредпринимательская деятельность. Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые нормы гражданского общества. Турция — единственная исламская страна, где потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь отделенным от государства, частным делом граждан. Но отличие Турции от Египта не только в том, что эта страна никогда не была ни колонией, ни протекторатом, ни
См.: Крымский Л. Е. История Турции и ее литературы...; Шморгонер Д. И. Указ, соч.; Миллер Л. Ф. Краткая история Турции. — М., 1948; Он же. Очерки новейшей истории Турции. — М.—Л., 1948; Он же. Турция. Актуальные проблемы новой и новейшей истории. — М., 1983; Шабанов Ф. Ш. Государственный строй и правовая система Турции в период Танзимата. — Баку, 1967; Алиева Г. 3. Турция в период правления младотурок (1908—1918 гг.). — М., 1972; Новинев А. Д. История Турции. — Т. 2—3. Новое время. — Л., 1968—1973; Розалиев Ю. Н. Экономическая история Турецкой Республики. — М., 1980; Рустамов Ю. И. Ислам и общественная мысль современной Турции. — Баку, 1980; Кондакчян Раффи И Турция: внутренняя политика и ислам. — Ереван, 1983; Данилов В. И. Политическая борьба в Турции, 50-е — нач. 80-х гг. XX в. (Политические партии и армия). — М., 1985; Фадеева И. Л. Официальные доктрины в идеологии и политике Османской империи: (Османизм — панисламизм, XIX — нач. XX вв.). — М., 1985; Петросян Ю. А. Османская империя: Могущество и гибель. Исторические очерки. — М., 1990; Данилов В. И. Турция 80-х: от военного режима до «ограниченной демократии». — М., 1991; Ахундов И. А. Неоколониализм в Турции (40-е — 80-е гг.). — Баку, 1991; Мейер М. С. Османская империя в XVIII веке: Черты структурного кризиса. — М., 1991; Поцхверия Б. М. Турция между двумя мировыми войнами (очерки внешней политики). — М., 1992; Петросян И. Е., Петросян Ю. А. Османская империя: реформы и реформаторы (конец XVIII — нач. XX в.). М., 1993; Васильев Л. С. История Востока... Тенденция развития экономики Турции на современном этапе (1980—1992 гг.). — М., 1993; Уразова Е. И. Экономика Турции: От этатизма к рынку. — М., 1993; Иванова И. И., Мелкумян Е. С., Мукимджанова P. М. Указ. соч. Современная Турция. История. Экономика. — М., 1997; Турция. Современные проблемы экономики и политики. — М., 1997 и др.
77
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
даже политически зависимой. Более важное отличие, пожалуй, состоит в том, что Турция в условиях постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от традиции. Хотя реформы Кемаля лишили ислам позиций государственной религии, тем не менее мусульманская традиция по-прежнему сильно сказывается на всех сферах жизни страны.
Третий вариант — Иран 1. Будучи, как Турция и Египет, большой исламской страной с многочисленным населением и древними культурными традициями, с немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно господствует шиитский ислам, т. е. ислам в его наиболее крайней, активной форме. Влияние шиизма на структуру общества двояко. С одной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет политическую администрацию, силу государства. Но, с другой — это ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с лихвой компенсируется мощными социальными интегрирующими силами, сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное, возглавляемое духовенством.
Непримиримость шиитского духовенства и ведомого им народа к переменам и нововведениям, угрожающим позициям ислама,— наиболее сильный фактор в Иране. Слабость власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые реформы, причем сделать это в нужном для
Крымский Л. Е. История мусульманства... Он же. История Персии.. Он же. Історія Персії та її письменства... Шморгонер Д. И., Башкиров А. В. Экспансия английских и американских империалистов в Иране (1941—1963 гг.). — М., 1954; Попов М. В. Американский империализм в Иране в годы второй мировой войны. Американская финансовая миссия. — М., 1956; Палюкайтис И. И. Экономическое развитие Ирана. — М., 1965; Демин А. И. Сельское хозяйство современного Ирана. — М., 1967; Глуходед В. С. Проблемы экономического развития Ирана. 20—30-е гг. — М., 1968; Алиев С. М. Современный Иран. — М., 1975; Дорошенко Е. А. Шиитское духовенство в современном Иране. — М., 1985; Иванов М. С. Иран в 60—70-х годах XX века. — М., 1977; Он же. Нефть и социально-политическое развитие Ирана в XX веке. — М., 1985; Гусейнов Г. Б. Место и роль ислама в социально-политической жизни современного Ирана. — Баку, 1986; АрабаджянА. 3. Иран и Пакистан. Распределение доходов в городе, 60-е — нач. 80-х гг. — М., 1987; Мамедова H. М. Городское предпринимательство в Иране. — М., 1988; Талипов Н. А. Общественная мысль в Иране в XIX — начале XX в. — М., 1988; Ниязматов Ш. А. Ирано-иракский конфликт: Исторический очерк. — М., 1989; Талипов Н. А. Иран. Власть, реформы, революции (XIX — XX вв.). — М., 1991; Мыльников А. Е. Исламский фактор и
социально-политический конфликт в Иране (60—80-е годы). М., 1992; Шарипов У. 3. Нефтяной фактор и международные отношения в Персидском заливе на современном этапе: Запад и государства субрегиона. — М., 1992; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М.—Калуга, 1992; Васильев Л. С. История Востока... Юртаев В. И. Иран: Студенты в исламской революции. — М., 1993; Западная Азия: этнополитическая ситуация. — М., 1993; Скляров Л. Е. Иран 60—80-х годов: традиционализм против современности: Революция и контрреволюция. — М., 1993; Современный Иран: Справочник. — М., 1993; Жигалина О. И. Этносоциальная эволюция иранского общества. — М., 1996; Особенности модернизации... Иран: эволюция исламского правления. — М., 1998; Исламская Республика Иран в 90-е годы (экономика, политика, культура). — М., 1998; Дорошенко Е.А. Шиитское духовенство в двух революциях... Арабаджян А. 3. Иран: противостояние империям. — М., 1996; Он же.Исламская Республика Иран: Экономический потенциал: первая половина 90-х годов. — М., 2002 и др.
78
Традиционная структура мусульманского общества
страны темпе,— еще один фактор, объективно умножающий мощь ислама. Консерватизм, восходящий к исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и слабость государственной опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить базой для развития и формирования новых социальных, экономических и политических сил в стране,— вот в самых общих чертах те причины, которые предопределили судьбы современного Ирана. Последние президентские выборы 2005 г. в этой стране наглядно подтверждают сказанное.
Вариант четвертый — периферийные арабские страны. Это страны Магриба (за исключением Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным промыслам Персидского залива). Общее для всех них
— существенное вмешательство колониальных держав и их капитала при ограниченности внутренних ресурсов (как природных, так и людских), сравнительно невысоком уровне экономического развития и стратегически важном, как правило, расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего региона (Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палестина в Леванте; Иордания и Йемен в Аравии)1 .
1 Крымский А. Е. История мусульманства... Он же. История арабов и арабской литературы... Шморгонер Д. И. Указ, соч.; Лазарев М. С. Крушение турецкого господства на Арабском Востоке. — М., 1960; Луцкий В. Б. Новая история арабских стран. — М., 1966; Туганова О. Э. Международные отношения на Ближнем и Среднем Востоке. — М., 1967; Оганесян Н. О. Образование независимой Сирийской республики. (1939—1946). — М., 1968; Манасерян Л. Л. Марокко в борьбе за независимость. — Ереван, 1969; Иванов Н. А. Кризис французского протектората в Тунисе (1918—1939). — М., 1971; Вавилов В. В. Социально-экономические преобразования в Сирии (1946—1970). — М., 1972; Кирей Н. И. Алжир и Франция, 1962—1971. (Проблемы экономических и политических отношений). — М., 1973; Луцкая Н. С. Очерки новейшей истории Марокко. — М., 1973; Вирабов А. Г. Марокко. Основные проблемы экономического развития (1956—1972 гг.). — М., 1975; Сток- лицкий С. Л. Роль государства в мобилизации внутренних накоплений в странах Магриба.
— М., 1975; Аршаруни Н. А. Основные социально-экономические проблемы стран Северной Африки (Алжир, Тунис, Ливия). — М., 1976; Сейранян Б. Г. Йеменская Арабская Республика: история и современность. — М., 1977; Потемкин Ю. В. Алжир: проблемы развития (Опыт национально-демократической революции). — М., 1978; Пир-Будагова Э. П. Сирия в борьбе за упрочение национальной независимости. (1945—1966). — М., 1978; Ланда Р. Г. Кризис колониального режима в Алжире, 1931—1954. — М., 1980; Максименко В. И. Интеллигенция в странах Магриба (Идеи и тенденции). — М., 1980; Медведко Л. И. К востоку и западу от Суэца: (Закат колониализма и маневры неоколониализма на Арабском Востоке). — М., 1980; Видясова Μ. Ф. Экономика стран Магриба. — М., 1982; Самойлов А.В. Экономическое сотрудничество ближневосточных нефтедобывающих стран с государствами Южной Азии. — М., 1982; Ланда Р. Г. Указ, соч.; Мельянцев В. А. Экономический рост стран Магриба. — М., 1984; Аргентов В. А. Старина и новь Магриба. — М., 1985; Комар В. И. Идейно-политическое развитие ФИО Алжира (1954—1984). — М., 1985; Максименко В. Я. Политические партии в переходном обществе: Марокко, Алжир, Тунис, 20-е — 80-е годы XX в. — М., 1985; Стоклицкий С. Л., Фридман Л. А., Андрукович Π. Ф. Экономические структуры арабских стран: экономико-статистический подход. — М., 1985; Гаврилин В. Г., Корешков В. В. Иордания: пути развития. — М., 1985; Гусаров В. И. Трудовые ресурсы и социальные проблемы Туниса. — М., 1985; Ворончанина Н. И. Ислам в общественно-политической жизни Туниса. — М., 1986; Исаев В. А., Лебедев Е. А.} Фило- ник А. О. Иордания: контуры перемен. — М., 1987; Видясова Μ. Ф. Социальные структуры доколониального Магриба: Генезис и типология. — М., 1987; Игнатенко А. А. Халифы без
79
ГЛАВА L Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
Колониальная политика западных держав и европейский капитал способствовали некоторому развитию указанных стран, хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно. Формально ни одна из перечисленных стран не была лишена независимости, ибо и не имела ее — все они являлись частью Османской империи. Но фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.
После крушения Османской империи все эти страны активно стремились к независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки. Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформации этих государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно экономическое развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в других странах имели место европеизация политических институтов (включая, хотя бы формально, нормы демократической процедуры выборов), изменения в сфере культуры, быта, инфраструктуры и т. п. Что касается влияния исламской традиции, то она совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из этих стран, хотя это и не был однозначный процесс: сложная религиозная обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, как известно, не только к возрождению силы ислама, но и к превращению рели¬
халифата: Исламские неправительственные религиозно-политические организации на Ближнем Востоке: история, идеология, деятельность. — М., 1988; Ментешашвили 3. А. Социальное развитие независимого Марокко: Традиции и современность. — М., 1988; Большаков О. Г. История Халифата. — Т. 1—2. — М., 1989—1993; Eeofun А. 3. Ливийская революция. — М., 1989; Голубовская Е. К. Политическое развитие Йеменской Арабской Республики, 1962—1985 гг. — М., 1989; Бочарова Л. С. Урбанизация и социально-экономическое развитие Сирии в 60-е — 80-е годы. — М., 1989; Стоклицкий С. Л. Ливан: бремя событий. — М., 1990; Ахмедов В. М. Современная Сирия: промышленность, рабочий класс, профсоюзы. — М., 1991; Сирия: Справочник. — М., 1992; История Алжира в новое и новейшее время. — М., 1992; Международные отношения на Ближнем и Среднем Востоке на рубеже 80—90-х годов. — М., 1992; Рощин М. Ю. Указ, соч.; Смирнова Г. И. Опыт ливийской революции (преобразование социально-экономических и политических структур). — М., 1992; Васильев Л. С. История Востока...Западная Азия: этнополитическая ситуация.— М., 1993; Фадеева И. Л. Указ, соч.; Гусаров В. И. Экономическая независимость арабских стран: предпосылки и условия достижения. — М., 1993; Дьяков Я. Я. Марокко: История. Культура. Религия. — СПб., 1993; Тунисская республика. Справочник. — М., 1993; Исламские страны и регионы... Современный ислам: культура и политика. — М., 1994; Мальцев Ю. С. Страны Магриба в региональной и мировой политике.
— М., 1994; Он же. Международные отношения в Магрибе. — М., 1995; Касси Ахмед, Кукушкин Я. В. Актуальные вопросы отношений Франции и Испании с ведущими странами Магриба в конце 80-х — начале 90-х годов. — М., 1995; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (Новейшая история, экономика и политика). — М., 1997; Арабские страны. Политика и экономика. — Вып. 3. — М., 1997; Арабский Восток. — М., 1997; Ближний Восток: история и современность. — М., 1997; Салех Джаварне. Иордания: опыт общественно-политического развития. — М., 1997; Сирийская Арабская Республика
— М., 1997; Коротаев А. В. Вождества и племена Страны Хашид и Бакил: общие тенденции и факторы эволюции социально-политических систем Северо-Восточного Йемена (X в. до н. э. — XX в. н. э.) — М., 1998; Страны Ближнего Востока (актуальные проблемы современности и истории). — М., 1998; Шагаль В. Э. Указ. соч. Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 4. — М., 2000; Арабский сборник. — Вып. 3. — М., 2000; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 5. — М., 2002 и др.
80
Традиционная структура мусульманского общества
гиозной розни в один из главных элементов внутриполитической нестабильности на Ближнем Востоке.
Вариант пятый — Ливия и страны района Персидского залива с его нефтересурсами1. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом
1 Крымский А. Е. История мусульманства... Он же. История арабов и арабской литературы...; Корсун Н. Г. Арабский Восток. I. Ирак. — М., 1928; Вейт Е. (Лудшувейт Е. Ф.). Аравия. — М., 1930; Левин И. Д. Ирак (Современная Месопотамия). — М., 1937; Прошин Н. И. Страны Аравийского полуострова. — М., 1958; Милованов И., Сейфуль-Мулю- ков Ф. М. Ирак: вчера и сегодня. — М., 1959; Данциг Б. М. Ирак в прошлом и настоящем. — М., 1960; Лазарев М. С. Крушение турецкого господства на Арабском Востоке. — М., 1960; Андреасян P. Н., Эльянов А. Я. Ближний Восток, нефть и независимость. — М., 1961; Пер- шиц А. И. Хозяйство и общественно-политический строй Северной Аравии в XIX — первой трети XX в. (Историко-этнографические очерки). — М., 1961; Мирский Г. И. Ирак в смутное время. 1930—1941. — М., 1961; Гореликов С. Г. Ирак. Экономо-географическая характеристика. — М., 1963; Прошин Н. И. Саудовская Аравия. Историко-экономический очерк. — М., 1964; Пегов С. С., Алитовский С. Н. Ирак. — М., 1966; Луцкий В. Б. Указ, соч.; Туганова О. Э. Указ, соч.; Бондаревский Г. Л. Английская политика и международные отношения в бассейне Персидского залива. (Конец XIX — нач. XX в.). — М., 1968; Бодянский В. ЛЛазарев М. С. Саудовская Аравия после Сауда. Основные тенденции внешней политики (1964—1966 гг.). — М., 1967; Васильев А. М. Пуритане ислама? Ваххабизм и первое государство Саудидов в Аравии (1744/45—1818). — М., 1967; Герасимов О. Иракская нефть. — М., 1969; Ментешашвили А. М. Ирак в годы английского мандата. — М., 1969; Федченко А. Ф. Ирак в борьбе за независимость. (1917—1969). — М., 1970; Гатауллин Μ. Ф. Борьба арабов за экономическую независимость. — М., 1971; Медведко Л. И. Ветры перемен в Персидском заливе. — М., 1973; Озолинг В. В. Экономика Саудовской Аравии. — М., 1975; Васильев А. М. Факелы Персидского залива. — М., 1976; Оганесян Н. О. Национально-освободительное движение в Ираке (1917—1958). — Ереван, 1976; Гайнуллина И. Л. Нефтеэкспортирующие страны Арабского Востока: нефть и социально-экономическое развитие (На примере Кувейта). — М., 1976; Валькова Л. В. Саудовская Аравия в международных отношениях (1955—1977). — М., 1979; Зеваров Ф. Социально-экономические преобразования в Иракской Республике (1958—1976 гг.). — М., 1979; Лосев С. А., Тыссов- ский Ю. К. Ближневосточный кризис: нефть и политика: (Новые политико-экономические факторы и их влияние на расстановку сил в регионе). — М., 1980; Медведко Л. И. Указ, соч.;. Пиотровская И. Л. Страны Аравийского полуострова: нефть, финансы, развитие. — М., 1981; Пак П. М. Ирак: История и современность. — М., 1981; Прошин Н. И. Указ, соч.; Васильев А. М. История Саудовской Аравии (1745—1973). — М., 1982; Яковлев А. И. Саудовская Аравия и Запад. — М., 1982; Туманович H. Н. Европейские державы в Персидском заливе в 16—19 вв. — М., 1982; Шестопалов В. Я. Персидский залив: проблема континентального шельфа. — М., 1982; Васильев А. М. Персидский залив в эпицентре бури. — М., 1983; Примаков А. Е. Персидский залив: нефть и монополии. — М., 1983; Георгиев А. Г., Озолинг В. В. Нефтяные монархии Аравии: Проблемы развития. — М., 1983; Исаев В. А., Озолинг В. В. Катар. Объединенные Арабские Эмираты. — М., 1984; Оганесян Н. О. Отношения Иракской Республики со странами Арабского Востока. — Ереван, 1985; Кукушкин В. Ю. Нефть и развитие: Ливия, Алжир. — М., 1985; Маслин В. В., Яковлев А. И. Персидский залив в планах и политике Запада. — М., 1985; Стоклицкий С. Л., Фридман Л. А., Андрукович Π. Ф. Указ, соч.; Бодянский В. Г Восточная Аравия: История, география, население, экономика. — М., 1986; Сусанян К Г Аравийские государства и внешнеэкономическая стратегия США. — М., 1986; Валькова Л. В. Саудовская Аравия: Нефть, ислам, политика. — М., 1987; Турсунов P. М. Саудовская Аравия в межарабских отношениях в период 1964—1975 гг. — Ташкент, 1987; Игнатенко А. А. Указ, соч.; Старцев С. А. Газовая промышленность стран Персидского залива и Северной Африки. — М., 1988; Родригес А. М. Нефть и эволюция социальных структур аравийских монархий. — М., 1989; Ниязма- тов Ш. А. Ирано-иракский конфликт: Исторический очерк. — М., 1989; Андреасян P. Н. Нефть и арабские страны в 1973—1983 гг.: (Экономический и социальный анализ). М.,
81
ГЛАВА 1. Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и экономическими проектами, направленными на разработку ресурсов, организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно нефть сказочно обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика стран этой группы развивается ускоренными темпами, соответственно быстро идет и городское строительство, создание инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением воды и озеленением прежде безжизненных территорий Аравийской пустыни), современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что касается развития политических институтов, элементов, гражданского общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного труда (т. е. социальных явлений, формирование которых требует длительных и напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со стороны внешних цивилизационных факторов), эти страны отстают.
Характерно, что относящиеся к пятой группе государства не собственными силами создавали и создают современную экономику и инфраструктуру: это делается руками многочисленных иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, живущих здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламской ,традиции то именно здесь она наиболее сильна. Можно вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Каддафи, напомнить о роли ислама в современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и во всех остальных малых странах Персидского залива.
1990; Кулямзин А. А. Страны Персидского залива: иммиграция и классовая структура (50—80-е годы). — М, 1990; Ибрагимов Д. Запад и аравийские страны Персидского залива: Культурно-идеологическое воздействие. — М., 1991; Сенченко И. П. Персидский залив: взгляд сквозь столетие: (От «нового» курса Петербурга до политики нового мышления). — М., 1991; Шарипова P. М. Концепция «национального просвещения» в мусульманских странах ислама: Соотношение ислама и секуляризации. — М.} 1991; Шарипов У. 3. Нефтяной фактор и международные отношения в Персидском заливе на современном этапе: Запад и государства субрегиона. — М., 1992; История Ливии в новое и новейшее время. — М., 1992; КозыринА. Н. Джамахирийская политическая концепция и государственный механизм Ливии. — М., 1992; Смирнова Г. И. Опыт ливийской революции: (Преобразование социально-экономических и политических структур). — М., 1992; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М.—Калуга, 1992; Васильев Л. С. История Востока...; Гусаров В. И. Указ. соч. Западная Азия: этнополитическая ситуация. — М., 1993; Фадеева И. Л. Указ. соч. Западная Азия: этнополитическая ситуация. — М., 1993; Исламские страны и регионы... Современный ислам: культура и политика. — М., 1994; Иванова И. И., Мелкумян Е. С., Мукимджанова P. М. Указ, соч.; Арутюнян В. А. В мире черного золота. — М., 1995; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (Новейшая история, экономика и политика). — М., 1997; Арабские страны. Политика и экономика. — Вып. 3. — М., 1997; Арабский Восток. — М., 1997; Ближний Восток: история и современность. — М., 1997; Страны Ближнего Востока (актуальные проблемы современности и истории). — М., 1998; Шагаль В. Э. Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 4. — М., 2000; Арабский сборник. — Вып. 3. — М., 2000; Арабские страны Западной Азии и Северной Африки (история, экономика и политика). — Вып. 5. — М., 2002 и др.
82
Традиционная структура мусульманского общества
Наконец, еще один, шестой вариант — Афганистан 1. Уровень развития и сила ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами Афганистан сравниться не может. Зато готовностью отстаивать свою независимость, в том числе и с оружием в руках, страна заметно выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских стран, не исключая и шиитский Иран.
Представленные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской традиции.
Рейснер М. Г. Афганистан. Экономо-географическая характеристика. — М., 1946; Он же. Развитие феодализма и образование государства у афганцев. — М., 1954; Пикулин М. Г. Афганистан (Экономический очерк). — Ташкент, 1956; Ганковский Ю. В. Империя Дуррани. Очерки административной и военной системы. — М, 1958; Халдин Н. А. Провал британской агрессии в Афганистане (XIX в. — нач. XX в.). — М., 1959; Пикулин М. Г. Развитие национальной экономики и культуры Афганистана. — Ташкент, 1961; Юлдашбаева Ф. X. Из истории английской колониальной политики в Афганистане и Средней Азии (70—80-е годы XIX в.). — Ташкент, 1963; Абаева Т. Г. Очерки истории Бадахшана. Пре- дисл. Н. Б. Байковой. — Ташкент, 1964; Ахрамович P. Т. Афганистан в 1961—1966 гг. Политическое положение. Конституционная реформа. — М., 1967; Давыдов А. Д., Черняховская Н. И. Афганистан (социально-экономические проблемы). — М., 1973; Баба- ходжаев М. А. Очерки социально-экономической и политической истории Афганистана (конец XIX в.). — Ташкент, 1975; Коргун В. Г. Афганистан в 20—30-е годы XX века: страницы политической истории. — М., 1979; Гуревич H. М. Внешняя торговля Афганистана в новейшее время. — М., 1981; Ромодин В. А. Очерки по истории и истории культуры Афганистана, середина XIX — первая треть XX в. — М., 1982; Он же. Очерки по истории и истории культуры Афганистана, середина XIX — первая треть XX в. — М., 1983; Гуревич H. М. Афганистан: некоторые особенности социально-экономического развития (20—30 гг.). — М., 1983; Коргун В. Г. Интеллигенция в политической жизни Афганистана. — М., 1983; Те- мирхановЛ. Восточные пуштуны: основные проблемы новой истории. — М., 1987; Теплин- скийЛ. Б. История советско-афганских отношений, 1919—1987. — М., 1988; Ромодин В. А. Афганистан во второй половине XIX — начале XX в.: официальная история и историография. — М., 1990; Спольников В. Н. Афганистан: исламская оппозиция. Истоки и цели. — М., 1990; Ляховский А. А., Забродин В. М. Тайны афганской войны. — М., 1991; Боровик А. Г. Тайная война. — М., 1992; Давыдов А. Д. Афганистан: Войны могло не быть: Крестьянство и реформы. — М., 1993; Марчук Н. И. Необъявленная война в Афганистане: официальная версия и уроки правды. — М., 1993; Гареев М. А. Моя последняя война: (Афганистан без советских войск). — М., 1996; Слинкин Μ. Ф. Народно-демократическая партия Афганистана у власти: (Время Тараки — Амина, 1978—1979). — Симферополь, 1996; Особенности модернизации... Афганистан: война и проблемы мира. — М., 1998; Ару нова М. Р. Афганская политика США в 1945—1999 гг. (Краткий очерк). — М., 2000; Афганистан. Справочник. — М., 2000; Страницы истории и историографии Индии и Афганистана. К столетию со дня рождения И. М. Рейснера. — М., 2000; Афганистан на переходном этапе (сентябрь 2001 — июнь 2002 г.). — М., 2002 и др.
83
ГЛАВА 1.Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана, исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе своей остаются достаточно отсталыми. Ислам жестко и искусно законсервировал эту отсталость, во всяком случае на уровне подавляющего большинства населения. А так как в странах ислама не существовало наследственных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то неудивительно, что высшие слои общества по уровню образования мало отличались от низов, а выделявшиеся на этом общем фоне интеллектуалы ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками только все того же ислама. Кроме того, строгая консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из мусульман, привычно ориентированных на покорность жестким социальным нормам, на самоотверженную преданность вере и смиренное принятие своей судьбы, гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло и сильное государство.
Все перечисленные факторы действовали в одном направлении — в пользу сопротивления переменам, особенно навязываемым извне, со стороны неверных. Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные варианты развития и приспособления исламских обществ. В конечном счете эти варианты можно свести к двум основным моделям.
Первая — модель длительного взаимодействия колониального капитала и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская структура в процессе интенсивного воздействия извне вынуждена была приспосабливаться, ослабляя естественный и столь свойственный ей мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию), большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и Бангладеш, т. е. некоторые части Северной Индии времен колониализма.
Для стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длительный период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте, вынужденной трансформации в направлении некоторой, весьма относительной европеизации политических институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же при заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых компонентов.
Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно, что процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно связан, даже обусловлен ослаблением государства. И наоборот, по мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления
84
Традиционная структура мусульманского общества
степени централизации власти (как в Турции после крушения империи) параллельно с некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть до появления влиятельных течений фундаменталистов.
Существенно также отметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в ставших независимыми после деколонизации исламских странах, о которых идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное укрепление сферы государственной системы хозяйства, теперь уже в промышленной, современной ее модификации, причем нередко за счет ослабления так и не набравшего силы в период колониализма местного частнопредпринимательского сектора.
И все же, при всем том, модель первая — это модель энергичной трансформации, частичной европеизации и модернизации традиционных исламских стран. Это, по крайней мере по отношению к современной Турции, отчасти признается и Западом, свидетельством чего является начало (после более чем четырех десятилетий оттяжек) переговоров о ее вступлении в ЕС, негативное отношение к чему основной массы граждан стран-членов Евросоюза общеизвестно.
Модель вторая — иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции и в период колониализма оставалась безусловно ведущим и определяющим фактором существования и развития . Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило, в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), с течением времени воспроизводилась в почти неизменном виде.
К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует отнести страны, развивавшиеся различно, но в чем-то сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство состоит в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, подчас ультрасовременной инфраструктуры, эти страны упорно продолжают культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране при айятолле Хомейни, а тем более в Афганистане времен правления талибов, осознанно стараются вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама.
Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией, купленными — но не самими созданными! — за счет этого богатства.
Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в мусульманских странах Ближнего и Среднего Востока, к которым по религиоз¬
85
ГЛАВА L Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
ному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера бывшей Британской Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между ними очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и причастна к колониальным и зависимым странам. Вторая выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма.
Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах первой модели. Можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п., но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость к вмешательству в их дела иноверцев, гордящиеся своей преданностью мусульманскому вероучению и связанными с ним традициями.
Мусульманские традиции и современный ислам
Несмотря на наличие разных направлений, течений и сект, ислам в целом представляет собой достаточно цельную религиозную систему, оказывавшую и оказывающую в наше время огромное воздействие на все стороны жизни мусульманских обществ 1. Сложившаяся на стыке древних европейской и ближневосточной цивилизаций, впитавшая в себя элементы христианства и иудаизма, греческой философии и римского права, административной структуры древнеперсидских империй и мистико-метафизических
См.: Соловьев В. С. Указ, соч.; Крымский Л. Е. История мусульманства... Климович JI. И. Ислам. — М., 1965; Беляев Е. А. Арабы, ислам и арабский халифат в раннее средневековье. — М., 1966; Шпажников Т. А. Религии стран Западной Азии. — М., 1976; Вагабов М. В. Ислам и семья. — М, 1980; Ислам в истории народов Востока. — М., 1981; МассэА. Ислам в современной политике стран Востока (конец 70-х — начало 80-х годов XX в.). — М., 1986; Малышева Д. Б. Религия и общественно-политическое развитие арабских и африканских стран, 70-е — 80-е годы. — М., 1986; Левин 3. И. Ислам и национализм в странах зарубежного Востока: (Идейный аспект). — М., 1988; Медведко Л. И., Германович А. В. Именем Аллаха... Политизация ислама и исламизация политики. — М., 1988; Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988; Грюнебаум Г. Э., фон. Указ, соч.; Еремеев Д. Е. Указ, соч.; Одинаев Я. Коран: философское, этическое, эстетическое учение. — Душанбе, 1991; Ислам. Историографические очерки. — М., 1991; Ислам. Энциклопедический словарь. — М., 1991; Милославский Г. В. Указ, соч.; Милославский Г. В., Ниязи А. Ш. Ислам. — М., 1994; Хрестоматия по исламу. Сост. С. М. Прозоров. — М., 1994; Исламские страны и регионы... Современный ислам: культура и политика. — М., 1994; Миркина 3. А., Померанію Г. С. Великие религии мира. — М., 1995; Мец А. Мусульманский Ренессанс. — М., 1996; «Национализм» и «национальный социализм» в арабских странах: теория и практика. — М., 1996; Али Am-Гауи. Общее представление об исламе. — К., 2002; Ханиф С. Ислам. Путь к Богу. — К., 2003; Мухаммад Ашик Иляхий Аль-Бараний. Фикх. Необходимое упрощение вопросов Аль-Кудурия. — К., 2004 и др.
86
Мусульманские традиции и современный ислам
спекуляций индуизма и буддизма, эта система оказалась сложным итогом многостороннего синтеза. Основой этого синтеза были арабская культура, арабский этнос, арабская государственность.
Как известно, на обширной территории Ближнего Востока арабы из небольшой и не очень развитой группы семитских племен превратились в многочисленную этнокультурную общность с мощной политической структурой и высокоразвитой цивилизацией. Быстрыми темпами складывавшаяся арабо-исламская религиозно-культурная традиция подчиняла себе завоеванные страны и народы, большая часть которых, включая и древние центры мировой цивилизации, была не только исламизирована, но и ассимилирована арабами. Образно говоря, арабо-исламская волна за короткий срок захлестнула огромное количество соседних с Аравией и отдаленных от нее стран и практически растворила в себе многие обитавшие там этносы, подчас имевшие древние собственные традиции.
Эта мощная ассимиляционная волна породила не менее заметный ответный вал, результатом которого было обогащение арабо-исламской традиции за счет многочисленных инокультурных воздействий на нее — в Египте, Месопотамии, Индии, Иране, Средней Азии, Африке, Испании и т. д.
Все эти влияния придали развивавшейся быстрыми темпами арабо-исламской культуре весьма мощные импульсы для дальнейшего развития. Они создали основу для того, чтобы средневековая арабо-мусульманская культура стала на некоторое время во главе мировой цивилизации. Этому способствовало и еще одно немаловажное обстоятельство. В средние века, начиная с VI в., западноевропейская культура вступила в полосу заметного упадка, довольно резко разделившего ее на древнюю, античную, и более позднюю, ренессансную. И хотя и в это время христианизированная европейская культура как в католической Западной Европе, так и в православной Византии продолжала существовать и развиваться, блестящий расцвет арабо-исламской цивилизации затмевал ее.
Успехи и достижения арабской культуры воздействовали на многие страны, в числе которых были и культурные центры средневековой Европы. Это проявилось, в частности, в математике (арабскими называются заимствованные арабами из Индии цифры, которыми мы ныне пользуемся), в химии, в философии. Через мусульманскую Испанию (Кордовский халифат), бывшую в VIII—XII вв. одним из ведущих центров развития арабо-исламской культуры, европейские университеты знакомились с работами таких крупнейших мыслителей, как Авиценна, Аверроэс, Аль-Газали. Например, комментарии Аверроэса в связи с проблемой толкования наследия Аристотеля вызывали живейшие споры среди видных философов и богословов Европы — таких, как Альберт Великий, Сигер Брабантский, Фома Аквинский.
Позже, в связи с распадом Кордовского халифата в Испании и общим упадком арабской государственности и цивилизации, уровень развития мусульманской культуры, ее влияние на другие народы Европы стали снижаться. Однако то, что вошло в ислам, превратилось со временем в фактически неотъемлемый его элемент, став обязательным религиозно-культурным компонентом во всех, даже самых отдаленных районах, куда проникала эта
87
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
религия, где читали и изучали написанный на арабском языке Коран, где имели хождение хадисы Сунны. И именно в этом смысле следует говорить об огромном влиянии арабо-исламской культуры (богословие, фикх, этика, обычаи, нормы семейной жизни и т. п.) на все те страны и народы, где распространен ислам.
Ислам настолько трансформировал социально-культурную структуру этих стран, что при всей их отдаленности от арабов и отличиях их собственной традиционной культуры они восприняли огромное количество элементов арабской культуры. Более того, даже свою специфическую форму ислама некоторые из них, как шиитский Иран, опять-таки заимствовали у арабов. К этому необходимо добавить, что Коран долгие века существовал только на арабском — перевод его на другие языки воспрещался. Поэтому арабский язык, как латынь в католической Европе, был широко распространен во всем исламском мире. На этом языке обращались к Аллаху, на нем читались проповеди в мечетях, ему учили учеников в медресе. Любой грамотный и образованный человек в мусульманских государствах обязательно говорил и писал по-арабски.
Таким образом, арабский язык, арабская культура и государственность сыграли существенную роль в формировании того общего, что связывало между собой все страны ислама. Иными словами, арабо-исламские традиции цементировали ту общность, которая нередко характеризуется как «мир ислама». Термин этот в принципе вполне правомочный, адекватно отражает реальную обстановку. Как-никак, а ведь именно ислам со всей его культурной традицией на протяжении многих веков был фактическим рубежом, разделявшим Европу и Азию, Европу и Африку не только территориально-географически, но также и в религиозно-культурном плане.
Спецификой ислама было слияние духовного и светского начал, политической администрации и религиозной власти. Ни в Халифате, ни в каком-либо другом исламском государстве не существовало организованной церкви, которая к тому же противостояла бы государству. Это не значит, что интересы клерикального мусульманского духовенства, особенно наиболее реакционных из мулл или шейхов, никогда не входили в противоречие с политикой административного руководства страны — такое случалось и нередко случается и в наши дни. Но церкви, подобной католической или православной, сплоченной и организованной, отстаивающей религиозно-церковные интересы и интересы обслуживающего ее сословия, резко отделенного от других, в мусульманском мире не существовало. В отличие от христианства, ислам формировался в условиях религиозно-политической слитности, а предводителями его были сами политические и одновременно религиозные вожди — пророк, халифы, эмиры и их помощники на местах.
Это слияние светского и духовного начал в единое целое способствовало абсолютизации религиозного авторитета, с одной стороны, и снижению значения административно-бюрократической иерархии — с другой. Любой чиновник всегда и во всем должен был согласовывать свои действия с нормами Корана и шариата, консультироваться с муджтахидами и мутакалли- мами, учитывать мнения мулл, кади и других духовных авторитетов, включая даже шейхов, суфиев, предводителей сект и орденов. Все это сильно ско¬
88
Мусульманские традиции и современный ислам
вывало административно-исполнительную власть, ограничивало ее возможности и тем самым ставило в определенные рамки ее произвол.
На разных уровнях эти ограничения проявлялись различно. Никто и никогда не мог помешать разгневанному турецкому султану или иранскому шаху казнить неугодного подданного без всяких причин и объяснений. Однако сатрапы на местах (эмиры, хакимы) обладали несколько меньшей властью, а чиновникам местного масштаба приходилось в наибольшей степени считаться с ролью духовенства, с силой религии и обычного права, хотя автоматически все это отнюдь не гарантировало от злоупотреблений, подчас вопиющих, и от неоправданной жестокости по отношению к простому народу.
Слияние духовного и светского начал при формально высшей значимости религии оказало воздействие на многие стороны религиозно-культурной традиции ислама. Так, идея священной войны с неверными (джихад, газават) приобрела в исламе абсолютную ценность, почти божественную святость. Подчас политика целых стран и народов ставилась на службу этой идее. Шейхи и ишаны часто и умело разжигали национально-религиозную рознь. Но идея джихада использовалась и в справедливых целях национального освобождения, в антиколониальных войнах и т. п. Важным моментом джихада был его фанатично-исступленный характер: под знаменем священной войны правоверные не колеблясь шли вперед и не только с легкостью, но и с готовностью отдавали свои жизни.
Другая важная черта религиозно-культурной традиции ислама, сыгравшая немалую роль в формировании отношения правоверных к жизни, — это идея предопределения и связанная с ней пассивность. Наибольшее внимание этому догмату уделяли суфии, которые откровенно проповедовали уповать на волю Аллаха и не стремиться к активной жизни, а напротив, гасить в себе страсти и тем самым добиваться слияния с божеством. Но идея божественного предопределения и помимо суфиев снискала себе немалую популярность в исламе.
Конечно, это не означает, что правоверные, уповая во всем на волю Аллаха, переставали к чему-то стремиться. Они делали свое дело, внимали обращенным к ним призывам, а порой даже поднимались на решительные действия, будь то священная война с неверными или крестьянское восстание под лозунгами той или иной из мятежных сект. Однако индивидуальная энергия, инициатива, предприимчивость, упорство в достижении цели, имевшие немалое значение для быстрого социально-экономического развития, исламом никогда не поощрялись, ибо это не соответствовало размеренной и привычно текущей жизни с ее пятью ежедневными (и отнимающими немалое время) молитвами и прочими обязанностями правоверного.
Сильный акцент на обрядовую сторону жизни с ее ежедневными молитвами, обязательным месячным постом, паломничеством и т. п. — также характерные для ислама религиозно-культурные традиции, которые воспитывали привычку к повиновению, послушанию, дисциплине, а главное, резко противостояли любым проявлениям индивидуальности. Ни талант, ни вдохновение мастера, ни взлет мысли гения — ничто не может и не должно служить препятствием обязательной пятикратной молитве в положенный срок,
89
ГЛАВА L Мусульманское Афразийская цивилизация: идейные основания
соблюдению поста и других обрядов. Человек искусственно приземлялся, ему по нескольку раз в день на протяжении всей жизни напоминали о том, что он — лишь жалкая песчинка, распростертая ниц перед великим Аллахом.
Разумеется, не следует преувеличивать. Пятикратная молитва, превратившись в привычку, в полуавтоматический ритуал, не слишком-то отягощала правоверного и уж во всяком случае не очень мешала заниматься его делом, как бы далеко от заповедей Аллаха оно ни находилось. К тому же заповеди ислама не препятствовали мусульманину заниматься политикой или предпринимательством.
Ислам, как и христианство, склонен осуждать социальное неравенство. Однако, если христианство ограничивается при этом лишь словесным осуждением и карами для богатых в посмертии, то в исламе дело обстоит конкретнее: он предполагает некоторое, хотя и мало ощутимое, но все-таки реальное перераспределение имуществ и доходов посредством закята. Христиане тоже занимаются благотворительностью, жертвуют на сирот, богоугодные заведения и т. п. Но для них это — дело сугубо личное; в исламе же это долг, освященный религиозными нормами.
Гораздо более последовательно, чем христианство, ислам проповедует, что перед Аллахом все равны. Поэтому, хотя на мусульманском Востоке сословные привилегии и родство всегда высоко ценились, они все же не превратились там в систему замкнутых аристократических привилегий, как то случилось в Европе. Во многом этому способствовала слитность духовного и светского начал, и в частности то, что путь в ряды признанных муджтахидов и мутакаллимов зависел не от происхождения человека и его социальных связей, а от его успехов в постижении мудрости ислама.
Пережив эпоху внешних вторжений — тюрков, монголов, воинов Тимура, — мир ислама на рубеже XV—XVI вв. далеко отошел от первоначального политического единства времен Халифата. В XVI в. большая часть территории Халифата оказалась под властью Османской империи. Самостоятельным сильным государством стал Сефевидский Иран, центр шиитского ислама. Третьей крупной исламской империей была Индия Великих Моголов. В каждой из этих империй ислам существовал как самостоятельная политическая сила, приспосабливающаяся к обстоятельствам. В Индии это был поиск сосуществования с индуизмом, в Иране — процесс дальнейшего становления шиизма как оппозиционного направления в исламе. В империи Османов, включившей в себя почти все арабские земли и народы, традиции Халифата были наиболее прочны — только функции халифа перешли к турецкому султану, ставшему повелителем правоверных.
Неудивительно, что последующая трансформация ислама в каждом из упомянутых регионов (в XVII—XIX вв. к ним прибавился еще один — Голландская Индия, Индонезия) шла своим путем. Кроме того, важно учесть, что после эпохи Великих географических открытий, Ренессанса, начала буржуазного развития и колониальной экспансии европейских держав общая ситуация в мире резко изменилась. Под нажимом поднимавшейся Европы с ее капиталистическими потенциями традиционный Восток начал подвергаться глубокой, коренной ломке, затронувшей отчасти и его религии. И хотя религий такая ломка коснулась в наименьшей степени, этого было вполне
90
Мусульманские традиции и современный ислам
достаточно для того, чтобы уже в XIX в. весь мир ислама, в лице прежде всего его духовных вождей, культурных лидеров, остро ощутил, что необходимы изменения — в противном случае религии и всей связанной с ней культурной традиции грозит катастрофа.
Началась эпоха реформ и трансформации ислама, сложная и противоречивая, с различными поступательными и реверсивными движениями, под знаком которых ислам живет и в наши дни. Первым серьезным реформа- ционным движением в исламе был ваххабизм, направивший свой основной удар на рубеже XVIII—XIX вв. против отклонений от чистоты первоначального ислама. Пуритане ваххабизма сумели удержать свои позиции, хотя и не без потерь, лишь в том небольшом и отсталом районе исламского мира, где это движение появилось. Однако то, что оказалось возможным для населенной бедуинами отсталой периферии арабского мира, не годилось для других, более развитых районов. Здесь нужны были более радикальные преобразования, которые могли бы приспособить традиционный ислам к новым запросам, к новым уровню и ритму жизни. Начало движениям в этом направлении было положено в шиитском Иране.
Речь идет о движении последователей Баба, о бабизме и бехаизме. В 1844 г., ровно через тысячу лет после исчезновения легендарного двенадцатого имама, основатель этого движения объявил, что он — Баб, т. е. врата, открывающие путь для истины, для Махди. Число почитателей этого Баба и сторонников ожидаемого Махди стало быстро расти, а проповеди самого Баба, перемежавшиеся призывами к свободе, равенству, равноправию женщин ит. п., пользовались огромным успехом.
Вскоре Баб по настоянию ревнителей ислама был арестован и в 1850 г. убит. Жестокие гонения обрушились и на всех его последователей, часть которых бежала в Ирак под защиту турецкого султана. Одним из них был Бе- хаулла. Сторонники Бехауллы, бехаисты, восприняли многое из западных идей, выступали против войн, за всемирную общность людей, за терпимость, любовь, равноправие и даже за передел имущества. Хотя бехаизм в целом не достиг больших успехов и не получил широкой поддержки, его влияние в кругах интеллигенции дало результаты. Можно сказать, что идеи бабизма и бехаизма создали в исламском обществе ту среду, которая в дальнейшем породила многие новые движения, направленные на реформацию и модернизацию ислама.
Иногда при этом использовалась та же, что и в бабизме и бехаизме, идея мессии-Махди. Под знаком этой идеи среди мусульман Восточного Судана в Африке в конце XIX в. прокатилось мощное движение махдизма, направленное своим острием против европейских колониальных захватов, в защиту местных интересов и привычных исламских традиций.
Примерно в то же время, на рубеже XIX—XX вв., аналогичное движение появилось в исламских кругах Индии. Глава одной из сект, Ахмад, испытавший влияние ряда религиозных течений, объявил своим сторонникам, что Иисус, воскреснув, отправился проповедовать слово божие в Индию и что христианский мессия и ожидаемый мусульманами Махди — это одно и то же лицо, а воплощением этого лица в его очередном перерождении является именно он, Ахмад. Движение ахмадийцев (ахмади, ахмадие, ахмадия) вскоре
91
ГЛАВА 1. Мусулъманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
приобрело немалое влияние среди мусульман Индии, причем это свое влияние секта сохраняет в Пакистане и в наши дни.
Начатые под знаменем махдизма движения за реформы стали все заметнее приобретать новую окраску во второй половине XIX в. Верхи образованных мусульман в сравнительно развитых исламских странах постепенно перенимали распространившиеся к тому времени в Европе различного рода идеи, теории, концепции, от умеренно либеральных до революционных, включая социализм различного толка. Не сразу и не везде эти идеи получали распространение, но их влияние в целом становилось все более ощутимым; они явно подстегивали процесс реформации ислама, который давно уже был вызван к жизни потребностями эпохи.
Среди движений за реформу видное место занял в это время панисламизм, у истоков которого стоял знаменитый мыслитель и реформатор Дже- маль-ад-дин Аль-Афгани (1838—1897). Уроженец Афганистана, он в тридцатилетием возрасте покинул родину, жил в Каире и Стамбуле, затем в Индии, написал ряд произведений как общефилософского, так и политического характера. Выступая с идеями модернизации ислама, Джемаль Аль-Афгани разработал и выдвинул концепцию панисламизма, суть которой состояла в том, что все сыны ислама должны объединиться в борьбе против иновер- цев-колонизаторов, за восстановление первоначальной чистоты ислама.
Идеи Джемаля поддержали некоторые другие влиятельные деятели и реформаторы, в их числе — муфтий Египта и профессор мусульманского университета Аль-Азхар в Каире Мухаммад Абдо (1849—1905). Высланный из Египта англичанами за участие в национально-освободительном движении, Абдо в начале 1880-х гг. жил в эмиграции в Париже, где в то время находился и Аль-Афгани. Оба реформатора начали издавать первую в истории исламских народов газету, в которой пропагандировали свои взгляды, развивали демократические и освободительные идеи, призывали к реформам. Важное место в идеях панисламистов занимали призывы к объединению мусульман вне зависимости от политических рамок исламских государств, к очищению и модернизации ислама.
Ища реальную силу для осуществления поставленной цели, идеологи панисламизма вынуждены были апеллировать то к турецкому султану, то к иранскому шаху, получая поддержку с их стороны. Но это вело к тому, что демократические и освободительные элементы постепенно исчезли из лозунгов панисламистов, так что уже в первые десятилетия XX в. их движение превратилось в довольно консервативную силу. Лозунги панисламизма были охотно взяты на вооружение крайней реакцией, которая под их прикрытием нередко держала курс на политическую экспансию (особенно это относится к последнему турецкому султану Абдул-Хамиду II). В Индии идеи панисламизма нашли свое выражение в форме движения сторонников восстановления Халифата (халифатистов).
Но с 20-х гг. XX в. позиции панисламистов были сильно ослаблены. Их попытка восстановить Халифат и избрать халифа после ликвидации султаната в Турции в 1924 г. успеха не имела. И хотя панисламизм как течение продолжал существовать, влияние его шло на убыль. На смену ему в различных странах ислама приходили новые модернизаторско-реформаторские
92
Мусульманские традиции и современный ислам
концепции, главным образом националистического толка, ставившие своей целью реформы социально-политической и религиозно-культурной жизни в своей стране.
В отличие от панисламизма с его ставкой на чистоту ислама, исламский национализм, хотя и связанный с панисламизмом, а подчас выраставший на его почве, с самого начала высказывался в пользу последовательной и всесторонней модернизации. Опираясь порой на двусмысленный текст Корана, апостолы националистического модернизма обычно именно в нем находили точку опоры для примирения ислама с современностью, с наукой. Начало такой практике положил еще панисламист Мухаммад Абдо. В этом же направлении действовали и другие авторитеты ислама, например профессор-богослов Ахмад-хан Бахадур в Индии, который в конце XIX в. дал свой перевод Корана, сделанный с неомутазилистских позиций, т. е. с подчеркиванием свободной воли и другими рационалистическими акцентами. Коран и толкование ислама с позиций Бахадура и его последователей призваны были в первую очередь примирить ислам с требованиями современности, с достижениями науки XIX—XX вв.
Движение за модернизацию ислама с рационалистических позиций постепенно распространялось, особенно в первой половине XX в. Несмотря на яростное сопротивление со стороны реакционных клерикалов, защитников незыблемости ислама, реформы с начала XX в. следовали повсюду одна за другой. Коран и ислам примирялись с жизнью: проповеди-хутбы и реше- ния-фетвы начинали транслироваться по радио, причем на языке слушателей. Устаревшие нормы шариата то здесь, то там решительно пересматривались и отходили на задний план под нажимом более современного, заимствованного у европейцев судопроизводства.
Пример наиболее радикальных реформ в этом направлении показала Турция, где после кемалистской революции суды шариата потеряли свое былое значение, уступив место санкционированным государством конституционным нормам, основанным на принятых в Европе юридических принципах. Резко изменилось положение женщины, которая освобождалась от затворничества и включалась в активную общественную жизнь. В Турции, как и в ряде других наиболее передовых стран, в законодательном порядке была введена моногамия, резко упрощена обрядность ислама, облегчались условия поста, женщин начали допускать в мечети. Наконец, в отдельных странах (и в той же Турции) мусульманство со всеми его религиозными обрядами и нормами было даже отделено от государства, деятельность которого стала иметь сугубо светский характер.
Кемалистская революция и преобразовательная деятельность Мустафы Кемаля Ататюрка (1881—1938) в Турции заслуживают с точки зрения реформы и модернизации ислама, кардинальной ломки обветшавших традиций наибольшего внимания. Страна стала для всех стран ислама если не образцом, то во всяком случае ориентиром. В других странах процесс шел значительно медленнее и сопровождался множеством противоборствующих течений. Так, в Индии он осложнялся крайней запутанностью общей религиозной ситуации, резким обострением не только национально-освободительного антиколониального движения, но и индо-мусульманских конфликтов. В
93
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
Индонезии, в арабских странах процесс модернизации, сталкиваясь с национальным сопротивлением колонизаторам, неизбежно должен был кое в чем уступать опиравшимся в борьбе за национальное освобождение на исламские традиции панисламистским кругам, точнее, наиболее консервативной части этих кругов с их стремлением реставрировать пуританские нормы первоначального ислама в противовес вестернизаторским тенденциям.
Ситуация резко изменилась лишь с середины XX в., после Второй мировой войны и крушения системы колониализма. Эти события послужили толчком, резко усилившим весь ход общественной жизни, политическую активность масс, культурные и прочие преобразования. Ранее и сильнее всего это сказалось в крупнейших с точки зрения количества населения исламских странах мира — в Индии и Индонезии. Расколотая на две части Индия дала жизнь новому чисто исламскому государству — Пакистану (в начале 1970-х гг. разделившемуся на Пакистан и Бангладеш), у руководства которого стояла Мусульманская лига с ее планами умеренно-буржуазных преобразований.
Сложный, полный внутренних противоречий и кризисов путь развития Пакистана и Бангладеш привел в конечном счете к некоторым преобразованиям. Однако суть их не выходит за рамки буржуазных реформ. Ислам по-прежнему является знаменем этих стран, а борьба группировок внутри исламских течений и сект подчас выливается в бурные конфликты. В дебатах учитывается необходимость обновления традиционных духовных ценностей, делается ставка на возрождение исламской этики с ее культом религиозной морали. Исламские теологи много и охотно рассуждают на темы о свободе мысли, равенстве, подчеркивают миролюбие ислама (джихад толкуется лишь как отражение агрессии). Словом, развиваемые духовными лидерами этих стран идеи исламской этики и исламской демократии ставят своей целью, с одной стороны, приспособить ислам к потребностям сегодняшнего дня, дать с его помощью ответ на волнующие вопросы современности, а с другой — подтвердить идею, будто только один ислам способен стать фундаментом новой жизни.
В Индонезии исламские националисты стали у руля государства сразу после войны. Новые законы молодой республики резко ограничили засилье шариата и тем расчистили путь для модернизаторских теорий не только исламской демократии, но и исламского социализма, точнее, «индонезийского социализма», активно разрабатывавшегося усилиями президента Сукарно и его сторонников. Однако попытки направить развитие страны по псевдо- социалистическому пути при сохранении фактического господства буржуазных и даже до-буржуазных сил не привели Индонезию к успеху. Ставка на этику в ее исламском понимании, на эгалитарные традиции ислама с ограничением крупной частной собственности себя не оправдала. Наступил кризис, нашедший свое выражение в активности выступления против левых сил страны, возглавлявшихся коммунистами. Ныне лозунг исламского социализма в Индонезии фактически снят. Ислам по-прежнему является ведущей духовной силой страны, а его лидеры стремятся к тому, чтобы наилучшим образом приспособить нормы ислама к потребностям современного развития.
94
Мусульманские традиции и современный ислам
С 1950-х гг. процесс модернизации ислама стал проявлять себя в наиболее развитых арабских странах — в Египте, Сирии, Ираке. В этих государствах, и прежде всего в Египте времен Насера, социальные преобразования в сочетании с активной националистической реакцией на колониализм привели к резким радикальным переменам. Встал вопрос о реформах, направленных на ограничение собственности, национализацию крупных предприятий, предоставление всем, включая женщин, широких прав и свобод. Позиции ислама, особенно консервативных его лидеров, были в этих странах ослаблены, но ислам продолжает быть официальной идеологией. Все теории об «исламском социализме» обычно вписываются в нормы ислама, а в некоторых арабских странах — даже в заповеди «чистого» первозданного ислама с его шариатскими нормами, будьте система наказаний или положение женщины.
Попытки согласовать нормы ислама с радикальными преобразованиями еще более усилились в 1970-е гг., чему способствовал ряд важных обстоятельств, и в первую очередь резкое усиление экономических и политических позиций некоторых ведущих исламских стран в связи с проблемой нефти. Превращение этих стран во влиятельную силу в современном мире по-новому поставило и вопрос об исламе.
Если сначала, в XIX в., колониальное унижение и остро ощущавшаяся отсталость исламских стран вызвали к жизни энергичную модернизацию ислама, а после Второй мировой войны крушение колониальной системы повлекло за собой эпоху радикальных социальных преобразований и породило лозунги «исламского социализма», то с 1970-х гг. усиление экономической и политической мощи стран ислама привело к росту националистических амбиций правящих слоев многих из этих государств и соответственно увеличению роли ислама как мощной национальной традиции, которая может служить естественной опорой в борьбе с иноземными влияниями.
Здесь, разумеется, все далеко не однозначно. Под знаменем ислама поднимаются силы, борющиеся за национальную независимость, за освобождение той или иной страны от давления иностранных держав, как это случилось, например, в ходе революции в Иране. Однако нельзя забывать о том, что в ходе этой справедливой борьбы порой (в том же Иране) проявляются едва ли не самые консервативные стороны ислама с призывами ограничить права женщин, ориентироваться на жесткие нормы шариата. В наши дни в мире создались определенные объективные условия для оживления ислама в его наиболее жесткой форме.
Ислам как религиозная доктрина и форма социальной организации всегда играл на мусульманском Востоке несколько иную роль, нежели христианство в Европе. Никогда, даже в пору полного господства церкви, в периоды самых жестоких гонений и разгула инквизиции, христианство не вытесняло полностью светской власти, поскольку изначально отделяло себя от нее: «Богу — богово, кесарю — кесарево». Ислам же заполонил собой все поры мусульманского общества, определил характер экономических отношений и формы политической администрации, социальную структуру, культуру и быт правоверных. Духовная жизнь в исламских странах не только всегда была под контролем ислама — она просто протекала в рамках ислама, была
95
ГЛАВА 1.Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
исламской как по сути, так и по форме. И хотя мусульманские мыслители свободно оперировали философскими категориями, не имевшими ничего общего с ним, — все равно ислам был тем фундаментом, на котором стояли и от которого отталкивались правоверные.
Можно было спорить по поводу неясных мест Корана, оспаривать те или иные суры или хадисы, разделять точку зрения того или иного мазхаба, той или иной секты, но нельзя было выступить против ислама ни прямо, ни даже косвенно (например, в манере Рабле или Вольтера). Нельзя было не потому, что это кем-то категорически воспрещалось, что за это сжигали на кострах — как раз костров-то в исламе никогда не было. Невозможно было потому, что в условиях абсолютного господства ислама, его всеобщности, интегральности выступить против него означало бы выступить против всего того, что есть в жизни и обществе мусульман, т. е. противопоставить себя этому обществу, оказаться как бы вне его, вне закона.
Все это стократ усиливало позиции ислама, придавало силу и прочность его культурной традиции, его влиянию на население, причем даже тогда, когда обстановка в мире резко менялась, жизнь теряла свои привычные устои и новое решительно требовало считаться с собой. Это объясняет те формы, в которых протекала трансформация ислама в мусульманском мире. Только в Турции, где антиклерикальные силы возглавили кемалистскую революцию и привели страну к радикальным преобразованиям, оказалось возможным решительным рывком вырваться из объятий ислама — хотя и не полностью.
Во всем остальном мусульманском мире, в том числе и в тех странах, где охотно говорят об «исламском социализме» и где действительно осуществляются порой радикальные социальные преобразования, ислам, не будучи решительно отброшен, сумел видоизмениться, трансформироваться, адаптироваться, даже укрепиться. Вписавшись в современную структуру, даже в меру признав авторитет науки, ислам продолжает давить на поступательное развитие общества своими тысячелетними традициями, подчас искусственно ныне реставрируемыми.
Конечно, современные мусульманские улемы — не чета мутакаллимам тысячелетней давности. Они хорошо образованы, вполне современны, пользуются всеми благами цивилизации и технического прогресса. Но они по-прежнему влияют на духовную жизнь страны и играют активную роль в политике. Более того, за последние годы это влияние заметно усилилось, а роль авторитетов ислама в определении политического курса стала еще более активной, как это видно на примере Ирана.
Словом, из всех религиозных систем современного мира ислам остается сегодня одной из наиболее значительных сил. Сила ислама не в количестве его адептов (число христиан или буддистов в мире вполне сопоставимо с числом мусульман), но прежде всего в том, пусть и весьма относительном, идейно-институциональном единстве вселенской мусульманской общины (уммы), основы которой были заложены еще Мухаммадом. Для ислама в наибольшей степени характерна интегрирующая функция религии, которая предстает здесь в своей наиболее наглядной и действенной форме. Ислам сегодня — в условиях изменившейся политической картины мира с нередко
96
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
ведущей ролью исламских стран в определении политики и тактики всех развивающихся стран, стран «третьего мира»,— имеет объективные условия не только для сохранения в качестве одной из ведущих религиозных систем человечества, но и для некоторого усиления своего значения — как идейного знамени национальных движений в разных частях земного шара.
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
Мусульманская культура сыграла значительную роль в истории человеческой цивилизации и продолжает оказывать существенное влияние на различные области жизни разных стран мира. Отсюда проистекает естественное стремление к осмыслению культурных традиций народов мусульманского Востока. В частности, это подтверждается и современными дискуссиями по проблеме евразийства 1.
Важное значение приобретает раскрытие парадигмы Мусульманской цивилизации и постижение ее исторической роли, которая не просто выявляет, но и определяет социально-культурную сопряженность с другими цивилизациями как их общечеловеческое измерение. Эта духовная парадигма выявляется посредством анализа всего многообразия культурных и идеологических феноменов, прежде всего, того исторического периода, в течение которого парадигма получила относительно законченную и устойчивую форму. Таким образом, понимание Мусульманской цивилизации и ее культуры тесно связано с ответом на следующий вопрос: что (в хайдеггеров- ском значении) определяло видение мира и человека. Постижение этого «бытийного что» предполагает историко-философское рассмотрение культурных феноменов и идеологических образов той эпохи.
При анализе ценностей мусульманской культуры представляется важным указать на предметное содержание обобщенного представления о конкретно-исторических типах людей относительно целей и норм их поведения, воплощающих в концентрированном выражении исторический опыт и смысл культуры как Мусульманской цивилизации, так и всего человечества. Речь идет о духовных ориентирах, с которыми представители Мусульманской цивилизации, как индивиды, так и социальные группы, соотносят свои действия и образ жизни. Ценности мусульманской культуры, как, впрочем, и культуры любой другой цивилизации, во многом определяются так называемыми базовыми ценностями, составляющими основание ценностного сознания в их целостности.
Базовые ценности мусульманской культуры во многом определялись особенностями становления и развития Арабского халифата. Особенности классической мусульманской культуры как парадигмы мусульманской культуры в целом в значительной мере определяются тем обстоятельством, что она сформировалась как составная часть единой средиземноморской культуры, и тем, что она сохранила и преумножила культурные, научные и философские традиции античности, а также развивала гуманистический характер средиземноморской культуры (но в иных исторических условиях). Неу¬
1 См.: Евразийская идея и современность. — М., 2002.
97
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
дивительно, что на арабском Востоке почетный титул Первого учителя принадлежал Аристотелю, высок был авторитет и мудреца Платона, а античное наследие рассматривалось как исток и неотъемлемая часть культуры мусульманского мира.
Развитие Мусульманской цивилизации тесно связано с зарождением и укреплением ислама и Арабского халифата, обширное пространство которого стало новым центром взаимодействия и взаимообогащения различных культурных и религиозных традиций. «Золотой век» мусульманской цивилизации пришелся на IX—XII вв., когда именно мусульманская культура стала определять уровень культуры Старого Света (до рубежей Китая) — как духовной, так и материальной.
Одной из важных характеристик классической мусульманской культуры является то, что ее основными структурными элементами выступают не столько науки (как в западноевропейской мысли), сколько ценностно-идеологические течения, которые определяют характер познания, интерпретации и сферу допустимого понимания гносеологической картины мира. Эти течения имеют общую парадигму, в основе которой лежит определенная совокупность оценок и представлений, относящихся к предельным основаниям бытия человека в мире, его собственной природы и связи с космосом, отраженных исламским мировоззрением. Именно в проблемном поле знания (основанном на идеале знания в исламе) мыслители мусульманского средневековья решали каждую проблему в отдельности — будь то вопросы культуры и политики, этики и эстетики, философии и права. Все основные философские и общественно-политические течения мусульманского Средневековья, не ограничивая себя только одним специфическим предметом познания, по отношению к политическим проблемам выступали как политические теории, к философским — как философские, к правовым — как юридические, к нравственным — как этические и т. д.
Особенности идеала знания в мусульманской культуре определялись шариатом, в соответствии с которым вера и разум не только не противостоят, но и взаимодополняют друг друга в проблемном поле знания. Таким образом, средневековая мусульманская культура исходила и ориентировалась на такой идеал знания, который можно назвать единым и целостным, своего рода комплексным. Например, работу известного средневекового мыслителя Аль-Газали (1058—1111) «Возрождение религиозных наук» можно одновременно считать и философской, и юридической, и религиозной, и лингвистической, и культурологической, т. е. междисциплинарной в современном понимании .
Недаром известный философ Ибн-Рушд (Аверроэс) говорил об Аль-Газали, что с философами он философ, с суфиями — суфий, с мутакаллимами — мутакаллим 1 2. Многие представители калама писали труды не только по религиозным, но и по философским и естественнонаучным проблемам. И
1 Ань-Газали. Ихйя улум аддин. — Каир, б.г. — Т. 1—4.
2
См.: Ибн-Рушд. Рассуждение, выносящее решение относительно связи между религией и философией // Классики арабо-мусульманской философии. — N.Y., 1999. —
С. 619-647.
98
Мусульманская культура и ислаединство в многообразии
дело здесь не в нечеткой дифференциации наук, но в особой духовной установке мусульманской культуры, основанной на известном высказывании пророка Мухаммада: «Ищите знания даже в далеком Китае».
В средневековой арабо-мусульманской цивилизации, как подчеркивает американский ориенталист Ф. Роузентал в своей работе «Торжество знания» ', «знание» приобрело такую значимость, которой нет равных в других цивилизациях. «Знание», о котором идет речь, — это и светское, и религиозное, однако его важное место в системе ценностей средневекового мусульманского общества указывает, по крайней мере, на то, что в этом обществе было довольно много образованных людей. Об этом свидетельствует даже малая часть сохранившихся рукописей, дошедшая до нас, которая исчисляется сотнями тысяч.
0 характере же ценностной ориентации образованной части средневекового мусульманского общества можно судить по адабной литературе. Речь идет об адибах, воплощавших в себе образ культурного и образованного человека. Адаб — это совокупность знаний, которыми должен обладать образованный человек, предполагавшая эрудицию в области как светских, так и религиозных наук, в частности философии, астрономии, математики и определенных норм поведения.
Немаловажное значение для понимания парадигмы мусульманской культуры имеют такие особенности ислама, как отсутствие института церкви и, соответственно, церковной идеологии, признание законотворческой роли только за Богом и, соответственно, отсутствие ортодоксии и ереси в том смысле, как они понимались в христианстве, а также религиозный и правовой плюрализм в рамках единого исламского мировоззрения. При описании парадигмы мусульманской культуры и цивилизации представляется важным выделение как минимум двух доминирующих составных: ислама и эллинизма. В своей истории данная культура показывала и показывает как свое «западное лицо», поскольку содержит элементы иудаизма, христианства и эллинизма, так и «восточное» — когда отходит от сущности этих составляющих. Учет последнего обстоятельства позволяет понять гуманистический характер мусульманской культуры, связанный с попыткой сделать человека человечнее и способствовать раскрытию его величия. Речь идет о трех аспектах гуманизма в средневековой мусульманской культуре:
• религиозный гуманизм, провозглашающий человека высшим из божественных творений;
• адабный гуманизм, идеал которого — адаб, сформировавшийся в IX в., — соответствует характерному для Европы XVI в. идеалу humanitas, т. е. идеалу развития физических, нравственных и умственных способностей человека во имя всеобщего блага;
• философский гуманизм, более концептуализированный, суть которого Абу-Хайян ат-Таухиди кратко выразил в словах: «Человек стал проблемой для человека» 1 2.
1 См.: Роузентал Ф. Указ. соч.
2 См.: Сагадеев А. В. Гуманистические идеалы мусульманского средневековья // Ценности мусульманской культуры и опыт истории. — N.Y., 1999. — С. 117—140.
99
ГЛАВА 1. Мусулъманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
Признавая существование универсальных черт и принципов гуманизма и отдавая им должное, можно в то же время говорить о том, что каждая культура и цивилизация, переживающая эпоху расцвета, вырабатывает собственную модель гуманизма. Речь также идет о том, что даже в рамках мусульманской культуры гуманизм обнаруживается в разной форме. На Востоке это явление впервые дало о себе знать во времена правления Хосрова Ану- ширвана и было представлено Барзуе, Павлом Персом и Салманом Паком. Далее следует гуманизм, развивавшийся под влиянием эллинистического гностицизма, герметизма и неоплатонизма; это гуманистические искания, концентрировавшиеся вокруг темы «совершенный человек» и представленные именами Ибн-Араби, Абд Аль-Карима Аль-Джили, Аль-Халладжа и Сухраварди. Наконец, гуманизм, акцентирующий внимание на величии человеческого разума (как в хадисах, где пророку Мухаммаду приписываются слова: «Всякий познающий Бога познает и себя»; «Первая вещь, сотворенная Богом, — разум»), обнаруживается в творчестве Мухаммада Ибн-Зака- рия ар-Рази, отвергавшего Откровение и утверждавшего автономию человеческого разума в духе европейского Просвещения.
Амбивалентность мусульманской культуры, основанная на принципах шариата и исторического бытия Арабского халифата, предполагает ее рассмотрение как с точки зрения соотношения в ней мирского и сакрального, так и эзотерического и экзотерического характера ее «бытийственного что». Принимая во внимание огромную роль шариата в миру и преобладание мирских установок в поведении и мысли человека, необходимо отметить, что мусульманская культура сохранила и сохраняет устойчивую связь между представлениями о космосе и этикой. Именно это обстоятельство позволило в свое время рассматривать «чужеземную науку» — философию, ориентированную на античную традицию, как неотъемлемую часть своей собственной культуры, а также позволяет и сегодня оставить открытыми двери для современной европейской науки и культуры.
Говоря о соотношении эзотерического и экзотерического в контексте проблемы разума и веры, необходимо отметить характер их взаимодополняемости. Анализ теолого-философского уровня решения проблемы соотношения разума (тарикат) и установлений веры (шариат) показывает, что, несмотря на различия в позициях разных мыслителей, их объединяет то, что в совокупности своей они шли в русле эзотерической традиции, связанной с приоритетом разума. Тем самым они подготовили почву для суфийского эзотерического знания и его интеллектуальной попытки гармонизировать шариат и тарикат в качестве обоснования собственного подхода к данной проблеме.
Суфизм не рассматривал соотношение разума и веры как «саму по себе сущую проблему», а включил ее в общую систему соотношения Установлений веры, Пути и Истины (шариат—тарикат—хакикат). При этом необходимо отметить, что эта система организовала «логическую форму» действия познающего субъекта в поиске своего собственного абсолюта, способствуя тем самым появлению множества вариантов, одним из которых является учение Аль-Газали.
100
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
Философский анализ мусульманской культуры требует выявления в ее парадигме устойчивого и изменяющегося в ходе исторического развития. Это важно учитывать при анализе концепций по так называемому реформированию или модернизации ислама. Как правило, предпринимавшиеся до сих пор попытки создания западных моделей исламского развития терпели неудачу именно из-за того, что традиционные основоположения, составляющие дух мусульманской культуры, принимались за то, что исторически может быть преодолено.
Социально-исторические и политические реалии показывают, что понимание сути традиционного и современного тесно связано с основоположениями политико-правовой культуры ислама и доминирующих идеолого-культурных движений в рамках развивающегося ислама. Анализ классических теорий государства в исламской политической мысли, представленных именами таких авторов, как Аль-Маварди, Аль-Джувейни, Аль-Газали, с очевидностью показывает, что принципы шариата вовсе не мешали учету исторических реалий Арабского халифата и в большей степени опирались на исторические прецеденты '. Неизменная составляющая этих концепций — учение о том, что государство есть лишь проводник принципов шариата.
Но весь вопрос заключается в том, кто обладает реальной политической властью, каким образом понимается власть и авторитет и что является консолидирующей компонентой и нравственно-духовной основой гражданского мусульманского общества. Идея единства религии и государства основывается не только на чувстве религиозной солидарности, но и на необходимости понимания того, что от ислама ждут установления равенства и справедливости в социально-политическом и экономическом отношениях. Признание того факта, что ислам — это образ жизни и определенный тип современного мировоззрения, позволяет понять идею мусульманского государства в самой своей сути.
Необходимо отметить, что вплоть до настоящего времени по отношению к Мусульманской цивилизации в различного рода исследованиях, как, впрочем, и в сознании широкой публики, господствуют ложные культурно-философские и политико-идеологические стереотипы. Достаточно указать на широкое использование в средствах массовой информации такого термина, как исламский фундаментализм, содержание которого толкуется достаточно широко и произвольно. Он понимается скорее как религиозный экстремизм. Поэтому необходимо различать исламский фундаментализм и исламский экстремизм. В целом стереотипы являются результатом либо недостаточного знания, либо неадекватной методологии, либо формируются в соответствии с идеологическими и социокультурными установками познающего субъекта 1 2.
Рассматривая общекультурные стереотипы, можно выделить, например, попытки восприятия ислама и мусульманской культуры в понятиях и категориях христианской традиции. В исламе, как правило, ищут по аналогии с
1 См.: Кирабаев H. С. Политико-правовая культура средневекового ислама // Там же. — С. 85-116.
2 См.: Edward Said. Orientalism. — N.Y., 1979.
101
ГЛАВА 1. Му су льманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
христианством ортодоксию, теологию, церковную идеологию и т. п., а этих феноменов в мусульманской культуре просто не существует. Однако на основе этих стереотипов в исследовательской традиции так называемого европоцентризма сформировалось устойчивое представление о том, что, например, калам является ортодоксией и господствующей теологией в мусульманской философии и культуре.
Неправомерным представляется и абстрактное рассуждение об исламе и исламской культуре без учета того, что ислам и мусульманская культура в разные исторические эпохи и в разных странах имеют свое собственное лицо. К этому следует добавить попытки отрицания гуманистического характера мусульманской культуры, а также, например, рассматривать суфизм Ибн-Араби как единственно существующий вариант суфизма. Суфизм не менее многолик в своих проявлениях, чем сам ислам.
Особенности мусульманской культуры и цивилизации в целом должны рассматриваться не в контексте противопоставления «Востока» и «Запада», старого и нового, прошлого и настоящего, самобытности и современности, традиционализма и рационализма, наследия и обновления, религиозного и национального, а на основе их взаимосвязи. Исходя из этого положения, представляется важным ответить на вопрос: как сопоставить или как соотнести в философско-ценностном измерении классическую арабо-мусульманскую культуру, которая была открыта к взаимодействию с другими культурами, и современную исламскую культуру, которая если и не противостоит, то, видимо, не готова, не открыта к современному межцивилизационному диалогу. В ареале мусульманской культуры в настоящее время одной из главных проблем является определение того неизменного, что должно сохраниться в решении вопроса о соотношении ислама как цивилизационного феномена и национализма как национально-государственного измерения в контексте перехода к индустриальному и постиндустриальному развитию обществ мусульманского Востока.
За последние десятилетия как в отечественной, так и зарубежной литературе резко возрос интерес к изучению такого сложного феномена, как цивилизация. При этом особое внимание уделяется пониманию многообразия цивилизаций современного мира и их противоречий. Такой интерес к проблематике цивилизаций представляется не случайным. Уже не первый год активно обсуждается проблема глобализации. Современное человечество вступает в эпоху истинно глобального общежития, где крупные социально- экономические и культурные общности, имеющие давние исторические традиции, обеспокоены тем обстоятельством, как им войти в новую систему бытия и практики человеческих отношений '. Безусловно, одной из центральных проблем становится проблема самоидентичности и идентичности.
Как известно, исследовательская литература о цивилизациях весьма обширна. Но, как правило, основной интерес многочисленных исследователей от Н. Я. Данилевского и О. Шпенглера до Дюмона и С. Хантингтона был связан с выработкой общих подходов к пониманию цивилизаций, динамики 11 См.: Глобализация и мультикультурализм. Материалы Международной научной конференции «Диалог цивилизаций: Восток—Запад». — М., 2004.
102
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
их развития и изменения, а также к их геополитическим ориентирам. Вместе с тем важным представляется изучение цивилизаций в их конкретных характеристиках, их особенностях и спецификах и взаимодействиях между собой.
Принято считать, что все основные цивилизации Востока являются либо континентальными, либо субконтинентальными. Но лишь одна из них, а именно Мусульманская цивилизация, объединяет общности, которые при всем своем различии в традициях, этнической и расовой принадлежности, самосознании и языках считают себя частью мусульманской цивилизации, которая не имеет четко заданных географических ориентиров. Их объединяет именно принадлежность к религиозной общности, которая и является основой солидарности народов и стран, считающих себя частью Мусульманской цивилизации. И эта особого рода солидарность позволяет сегодня говорить о существовании Мусульманской цивилизации как о несомненном явлении.
Понятно, что ислам в различных странах мира имеет свою специфику, делающую страны Мусульманской цивилизации непохожими друг на друга, т. е. ислам в своем конкретном проявлении не менее многообразен, чем цивилизации. Но есть что-то общее, что объединяет народы и страны в систему Мусульманской цивилизации, где религия, безусловно, является доминирующей основой солидарности, но, видимо, не сводится только к ней. Поэтому Мусульманская цивилизация не есть эпифеномен монолитный и бесконфликтный, но представляет собой результат особого рода кросску- льтурного взаимодействия многочисленных народов и стран, считающих себя принадлежащими к мусульманской цивилизации.
Представляется, что ислам — это больше, чем религия. Даже не являясь государственной религией в ряде стран, он оказывает огромное влияние на политические и социальные институты, образ жизни тех, кто считает себя принадлежащим к мусульманскому сообществу. Можно сказать, что базовые мусульманские ценности и институты ислама и лежат в основе такой солидарности. Жизненность этой цивилизации связана с гибкостью, динамичностью и пластичностью различных способов внутреннего согласования ее составляющих, включая способность к самым глубоким инновациям. Разумеется, принятие той или иной инновации связано с идеей ее возможности поддержать и развить жизнестойкость Мусульманской цивилизации в целом.
Мусульманская цивилизация, несомненно, имеет глубокую историческую память, которая позволила ей на протяжении многих веков полагать себя способной к диалогу с другими цивилизациями и в этом смысле считаться открытой к взаимодействию с ними. Вместе с тем, XX в., в частности его вторая половина, принес мусульманам большие унижения — понимание того, что Западная цивилизация ушла в своем экономическом и военно-техническом развитии далеко вперед. Более того, осознание того факта, что Запад вторгся во все аспекты жизни мусульманина, вызывал и вызывает достаточно болезненную реакцию И хотя мусульманские модернизаторы-ре- форматоры пытались соединить достижения западной науки и технологии с 11 См.: Льюис Б. Ислам: что пошло не так? // Россия в глобальной политике. — T. 1, № 1, 2003. - С. 94-100.
103
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
базовыми ценностями и институтами ислама, полученные результаты были достаточно удручающими.
История свидетельствует о том, что ни одна западная модель не имела успехов на почве стран, принадлежащих Мусульманской цивилизации. Отсюда проистекают многочисленные поиски собственного пути развития, что, в свою очередь, вызывает особую тревогу стран Запада. Поэтому на повестке дня стоит вопрос не только о преодолении дисбаланса между мусульманским и западным мирами, но и определение путей их возможного гармоничного взаимодействия. При этом представляется важным, чтобы эти цивилизации пытались понять и услышать друг друга без предвзятости. Речь идет о проблеме стереотипов, т. е. об искажении понятий и представлений того, что в частности связывается с Мусульманской цивилизацией, которые приводят или могут привести к непредсказуемым последствиям для всего человечества.
Достаточно сказать, что теории «столкновения цивилизаций» или «войны миров», в основе которых лежит идея агрессивного противостояния между основными религиями, в частности между исламом и христианством, и являются результатом, порожденным многочисленными стереотипами — идеологическими, культурными, политическими и даже бытовыми. Еще совсем недавно в литературе всему исламу приписывалось понятие радикализма — «исламского радикализма», а сегодня это понятие трансформировалось в так называемую исламскую угрозу. При этом имеется в виду, что угроза исходит не от конкретного религиозного фанатика или группы экстремистов, а от всего ислама как духовного феномена, который исповедует более миллиарда жителей всех континентов.
Такая подмена понятий и легкость их употребления зачастую приводит к непредсказуемым последствиям. В частности, ряд исследователей стали говорить о необходимости защиты от ислама вообще. Но важно иметь в виду, что агрессивные умонастроения, которые связывают с исламом, не имеют ничего общего не только с исламом, но и с любой другой религией, которая основана на идеях добра и гуманизма. Иное дело, что иногда мы встречаемся с искажением отдельных догматов ислама и попытками приспособить их в угоду тем или иным политическим интересам. Но ведь подобное многократно встречалось и встречается и в преимущественно христианских странах.
Нет необходимости объяснять, что ислам нельзя сводить только к религиозному вероучению. Ислам — это целостная система, устанавливающая и регламентирующая как образ жизни и поведение, так и систему нравственных ценностей и психологических установок и восприятий.
В современную эпоху глобализации человечество при всем своем разнообразии пришло к рубежу необратимого взаимодействия всех сфер жизни — экономической, политической, культурной и духовной. Глобализация как процесс интеграции различных компонентов человечества в ходе его эволюции в противоположность процессу дифференциации человечества порождает качественно иное понимание человечества, т. е. человечество предстает в виде глобальной общности *. Но анализ многочисленной литературы по 11 См.: Philosophical Challenges and Opportunities of Globalization. — Vashington, 2001. — Vol. 1-2.
104
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии
проблеме глобализации показывает, что возрождается в новом виде дихотомическое видение развития современного мира.
Два полюса этого процесса можно представить следующим образом: с одной стороны — глобализация неизбежна и фатально предопределена, она универсализирует и нивелирует все различия — от экономических до культурных, тождественна вестернизации или американизации, безальтернативна, устраняет понятие суверенного государства, с другой стороны — не неизбежна, а обратима, имеет альтернативу в виде религиозных и национальных идентичностей, противополагаемых вестернизации и американизации, углубляет неравенства между богатыми и бедными государствами, легализует господство глобального корпоративного капитализма.
Мы не ставим задачу дать всесторонний анализ неоднозначно понимаемому понятию и процессу глобализации, а хотим лишь рассмотреть глобализацию как тенденцию к созданию некой единой мировой цивилизации и культуры. Как правило, в многочисленных теориях и политических конструкциях глобализацию рассматривают не как порождающую новую культуру и цивилизацию, а считают, что она должна быть построена либо на господстве ценностей одной из них, либо на преодолении ценностного подхода и сведении проблемы идентичности к идее информационно-культурной.
Каждый из этапов глобализации был непосредственно связан с достижениями науки и техники и поступательной сменой доминирующих социальных укладов. Каждое из выдающихся технических достижений (от паровой машины до современных информационных технологий) открывало новую страницу в истории глобализации. Влияние этих открытий на динамику общемировых процессов оказывалось возможным лишь в том случае, когда они были востребованы обществом.
Постоянная модернизация Запада и изменение социального устройства способствовали расширению границ влияния Запада в широком смысле слова на остальной мир. Специфика же социальной структуры Востока, которую, в частности, можно рассматривать как консервативную, начиная с XVII в., препятствовала активной экспансии Запада, как политической, так и культурной. При этом собственного потенциала для модернизации она не имела. Поэтому процессы глобализации были направлены от «центра» к «периферии».
Таким образом, понятие глобализации на самом деле есть понятие «вестернизации». Подтверждением этому является тот факт, что из 188 стран, входящих в ООН, 36 представляют европейский континент, а 125 — страны, которые в то или иное время находились в пространстве западного колониализма. Видимо, историческая правда не должна приноситься в жертву политической корректности, т. е. можно сказать, что глобализация в ее историческом развитии вплоть до настоящего времени является процессом установления европейского доминирования над миром (США, Канада, Австралия и Новая Зеландия рассматриваются как «боковые ветви Запада»). И если говорить, что сегодняшний процесс глобализации проходит по «сценарию США», то принципиально это сути дела не меняет.
Исторические уроки глобализации на протяжении последних 70 лет показывают, что одной из ее особенностей было формирование новой социа¬
105
ГЛАВА 1. Мусульманско-Афразийская цивилизация: идейные основания
льной и экономической культуры в отдаленных регионах мира. Так или иначе, этот процесс способствовал ускоренному развитию населявших эти регионы народов.
Мы не склонны считать, что европейская колонизация была абсолютным благом для стран Третьего мира. Колониализм и его последствия остаются и сегодня достаточно спорной проблемой мировой истории. Не вдаваясь в дискуссию по этому вопросу, хотелось бы отметить, что влияние процессов глобализации на развитие стран Третьего мира, включая и мусульманские страны, можно анализировать, по крайней мере, с двух точек зрения.
Во-первых, если рассматривать основную цель культуры как средство выражения человеческой универсальности в социальной форме, то можно сказать, что духовно-ценностные основания общественной жизни стран мусульманского Востока так или иначе достаточно жестко привязаны к социальной среде.
Но, во-вторых, история развития мусульманской культуры показывает, что ее выдающиеся достижения не являются непосредственным результатом социума. Социум можно рассматривать как нечто производное, а религия и религиозное понимание личности — вот исходные начала мусульманского сообщества. Однако это противоречит достаточно известной аксиоме о том, что ислам — это «религия общины».
Трудно сегодня говорить о каком-либо однозначном понимании влияния процессов глобализации на развитие Мусульманской цивилизации, поскольку мусульманский мир весьма неоднороден и дисперсен в различных сферах духовной жизни народов, считающих себя принадлежащими к Мусульманской цивилизации. Этот вопрос требует достаточно внимательного и серьезного изучения. Важно ответить на вопрос, что несет с собой глобализация — усиление однородности или разнородности человечества. С одной стороны, весьма заманчиво дать философский ответ — «и то, и другое». Однако очевидно, что такой ответ не является удовлетворительным из-за его максимальной общности и абстрактности, и более конкретный ответ или ответы на этот вопрос еще впереди. Он предполагает внимательное отношение к отдельным этапам истории Мусульманского мира, в особенности последним — периодам колониализма, постколониального времени и современности.
ГЛАВА 2
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ АРАБО-МУСУЛЬМАНСКИЙ МИР
(В. К. Тура)
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских странах процессы
Глобализация и страны
мир-системной
периферии
Западные подходы к определению путей развития государств третьего мира в эпоху глобализации
Мусульманские концепции развития стран ислама
Социально-экономические сдвиги в современном Лрабо -мусульманском мире
Кризисные тенденции в развитии арабо-мусульманских государств в конце XX — начале XIX вв.
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских странах процессы
В современной мир-системе арабские страны не имеют той степени влияния на локальные, региональные, континентальные и глобальные международные процессы, которая предоставляла бы им существенные преимущества перед другими регионами и государствами. Рычаги глобального влияния полностью сосредоточены в пределах мир-системного ядра.
Однако периферия в современной мир-системе — это не просто заполнение подчиненного центру трансрегионального пространства. Она образует основную массу глобальных экономических, политических, экологических и других связей, превращаясь в фундамент самой сути глобализационного феномена. И, несмотря на то, что в условиях мир-системы периферия является объектом политики стран ядра, она обладает одним чрезвычайно важным системоформирующим качеством: именно периферия обеспечивает жизнеспособность ядра. Теоретически, при определенных обстоятельствах, более требовательно относясь к восприятию глобальных преобразований, периферия могла бы как минимум, «перевести» внешние факторы преобразований из категории «интегрированных постоянных усилий» в категорию «дифференцированных переменных импульсов».
Конечно, даже перспективу формирования такой реакции можно было бы отнести к разряду абстрактных или маловероятных гипотез, если бы глобализацион-
107
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
ный процесс составлял единую целостную геополитическую и геоэкономи- ческую практику ведущих государств мир-системного ядра. Но это, как известно, не так. Само ядро начинает терять признаки целостности.
Геополитика и геоэкономика частей этого разделяющегося ядра начинает все более выразительно различаться по смыслу, принципам, методам и задачам. И хотя такое разделение не влияет на стратегическую однородность курсов и сам процесс их движения в одном направлении, эти курсы, будучи подчинены локальным политическим интересам разных субъектов ядра, предлагают странам периферии разные наборы достижений и потерь, разные принципы организации глобального пространства, разные перспективы будущего.
Таким образом, у стран арабского региона появляется возможность увязки стратегий своего развития с тем из направлений создаваемой в мир-системном ядре новой глобальной реальности, которое больше отвечает их представлениям о прогрессе.
Тезис о том, что рекомендации стран мир-системного ядра не являются неизменными наборами решений и образцов, применяющихся во всех случаях, представляет доказанную современной наукой истину. Например, профессор Университета Ла Томб (Мельбурн, Австралия) Дж. Арнейсон рассматривает их не как окончательные решения, а как контуры возможных проблем и споров *. Английский ученый О. Надлер, критикуя невозможность анализа качеств мир-системного ядра с холистских позиций, указывает на наличие «ядерных инвариантов», связанных с базовыми свойствами существующего миропорядка * 2.
Связь между сменой лидеров и трансформацией приоритетов глобальной политики в пределах доминирующего мирового центра осуществляется как результат процесса эволюции входящих в него стран. В период господства Западной цивилизации она не сопровождается тектоническими цивилизационными разломами, поскольку процесс взлета и падения гегемонов здесь «рутинизировался», становясь менее разрушительным для мир-системы в целом. Во второй половине XX в. фундамент «единства ядра» составляли либеральные ценности. Именно на них покоился такой присущий «Атлантической цивилизации» либерально-демократический или либерально-консервативный консенсус, который позволял при всей сложности политической и экономической борьбы сохранять мир, способность к развитию и преодолению кризисов.
Однако эволюционные изменения качественных характеристик политики субъектов мир-системного ядра на рубеже XX—XXI вв., которые пока еще не стали необратимыми, привели к «ядерной мутации», что усложняет характеристику мирового центра как целостности. Главным последствием этих «мутаций» стало обострение отношений между основными составными ядра — США и Евросоюзом, вызванное стремлением Соединенных Штатов
См.: Amason J. Civilizational patterns and civilizing processes / International sociology. — London, 2001. - Vol. 16, № 3. - P. 387-405.
2
Guaino H. La guerre économique n’aura pas lieu / Les Echos. — 2003. — 15 avril.
108
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
усилить свою единоличную гегемонию в мире даже ценой интересов «старого континента».
Обобщая характер этих изменений в контексте американской интерпретации глобализационной политики, А. Гуэно, занимавший в 1995—1997 гг. должность верховного комиссара по вопросам планирования французского правительства, отмечал в апреле 2003 г., что «ангельский период благотворной глобализации» трансформируется в «апокалиптические времена планетарной экономической войны». Войны, которую США развязали, прежде всего против второго по мощности мирового экономического центра — Евросоюза.
Принимая во внимание расставленные А. Гуэно смысловые акценты, в начатой Соединенными Штатами экономической войне можно выделить два этапа. Уже на ее первом этапе —постбиполярного глобализационного форсажа — у Соединенных Штатов выделяется мощная тенденция «стать к амбразуре, позиционировать экономические когорты, захватывать рынки, брать в плен клиентов, осуществлять нашествия». Осуществленные на этом этапе мероприятия: «...война цен, промышленный шпионаж, манипуляция курсами валют, давление властью силы — не имеют никакого отношения ни к добавочной стоимости, ни к занятости. ...Путая форматы экономической конкуренции и военных действий, сторонники (американские — В. Г.) силовых решений постоянно вытесняют своей грабительской логикой логику предпринимательскую... Грабительская логика работает с целью корректирования игры с нулевой суммой в отрицательном направлении, то есть в направлении диаметрально противоположном экономическому росту. Нашествия могут обогащать, но они непригодны для творчества и мегаломания боссов бизнеса, которые покупают все, что течет в их руки, и считают себя благодаря этому хозяевами мира — является деструктивной» '.
Разоблачая неолиберальную риторику Вашингтона, А. Гуэно отмечает исключительную эгоцентричность американской экономической стратегии: «С хроническим дефицитом платежного баланса Америка продолжительное время живет за счет поглощения накоплений остального мира. С долларом, превращенным в надежное орудие успеха американских предпринимателей; со своими ресурсами, подчиненными собственным экономическим потребностям; со своим унилатерализмом в коммерческой сфере; с давлением своим весом на процесс формирования международных связей и эгоистическим использованием неисчислимых каналов мирового влияния» — Америка работает на собственные интересы, «не подчиняясь правилам свободной конкуренции, которые она же претендовала предписывать другим... Короче говоря, все это чрезвычайно долго содействовало тому, что Америка ставила все свои возможности на службу своей экономике... И если она провозглашает экономическую войну Европе, ...это происходит потому, что у нее политическая логика превалирует над экономической логикой, а не наоборот, или, чтобы быть более точным, она сакрализует экономическую ло- 11 Там же.
109
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
гику в политической логике, по примеру Наполеона во время континентальной блокады» *,
Тем не менее, подчеркивает А. Гуэно, на указанном первом этапе экономической войны использование Соединенными Штатами запрещенных приемов рыночной борьбы, применение ими политического давления авторитетом сверхдержавы на другие экономические силы планеты или подчинение «госресурса» задачам обескровливания и поглощения конкурентов американскими субъектами рыночной деятельности ограничивалось, до недавних пор, хотя бы целями прогресса американской экономики и улучшения условий движения американских товаров, капиталов и услуг в мирохозяйственном пространстве.
Нынешний же этап экономической войны, продолжает А. Гуэно, «не имеет ничего общего с предшествующим, так как его целями становится не экономический подъем (США — В. Г.), а гегемонистское господство, не продвижение американской продукции, а безапелляционное и полное доминирование» США. Сегодня «легко понять, какой именно этап провозглашения экономической войны ознаменовался коренным сломом модели рыночной экономики, которую Америка, не без определенного лицемерия, высматривала и продвигала в мире более полстолетия... С осени 2001 г. можно было ощутить, как война против терроризма провоцирует восстановление контроля политиков (американских — В. Г.) над экономикой, которые начинают ставить под контроль финансовые круги. Кульминацией этого процесса можно считать утверждение американского военного могущества в нефтяном сердце Среднего Востока». То есть, «экономика войны означает в данном случае провозглашение подчинения всех ресурсов Америки ее политике силы, знаменуя неминуемый конец идеологии свободного обмена в качестве мотора глобализации» 2.
Обрисовывая конструктивную альтернативу американской политике экономического господства, то есть видение нормального состояния дел в развитии экономических отношений с позиции европейских государств, А. Гуэно подчеркивает: «Конкуренция не является войной ради уничтожения врага и захвата его территории. Цель конкуренции — в предоставлении каждому потребителю возможности самому правильно выбирать лучшее из того, что он считает необходимым. Потребитель не может рассматриваться как военная добыча продавца, а у предприятия не должно быть другого пути завоевания потребителя, кроме использования инновации, профессиональности, качества товара и его надежности. В масштабах же страны экономический рост достигается прежде всего за счет труда, накоплений, инвестиций, производительности и творчества.
Чистая логика рыночной экономики, которая является логикой разделения труда и специализации, дифференциации и обменов — такая логика находится в противоречии с логикой войны всех против всех» 3.
1 Там же.
2 Там же.
3 Там же.
по
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
Отход США от основ либерализма и применение ими силы в международных делах как признака их исторической «расстыковки» с родственным европейским культурным центром отмечают и другие исследователи. Профессор Университета Беркли (США) Дж. Бредфорд, рассматривая реальную степень участия либеральной идеологии в формировании американской политики продвижения глобализационного процесса, акцентирует внимание на беспрецедентном отказе администрации президента США Дж. Бу- ша-младшего от принципов либерализма, что нашло выражение в ряде инициатив — таможенных тарифов на сталь, увеличении субсидий аграрному сектору и других мероприятий .
А профессор Гарвардского университета Р. Розенкранц обосновал тезис об использовании военной силы во внешней политике современных развитых стран как свидетельстве отклонения или отставания таких стран от лидирующей группы государств, которые будут предопределять современный прогресс человечества. Согласно Р. Розенкранцу, войны требовались государствам, которые связывали усиление их могущества с территориальными приобретениями. Однако современные государства стали «виртуальными». Благодаря технологическому прогрессу их развитие не зависит более только от территориального богатства, но и от их способности интегрироваться в разветвленную сеть обмена услугами с другими нациями. Иначе говоря, мы находимся в мире, в котором доминирует взаимозависимость и становится лишенным смысла желание ослабить партнера, так как это ведет, в конечном счете, к сокращению нашего собственного богатства и ущемлению наших собственных интересов. Войны же в таких условиях, согласно Р. Розенкранцу, могут провоцироваться только «отстающими» государствами, которые продолжают существовать в «территориальной реальности», но не вышли на ее «виртуальный уровень» 1 2.
В мир-системном измерении попытку систематизации процессов «расслоения ядра» и их последствий провел выдающийся американский исследователь исторической эволюции типов государственности Р. Купер. В современном мире он выделил три типа государств: домодернистские государства, чаще всего бывшие колонии, которые не могут обеспечить внутренний порядок и опустошаются междоусобными войнами; постмодернистские государства, которые не отождествляют свою безопасность с захватнической лексикой или позицией силы и которые согласились передать часть своего суверенитета на уровень наднациональных институтов; наконец, между двумя указанными группами Р. Купер поместил классические государства, которые продолжают мыслить в строго национальных категориях и оперировать понятиями национального значения.
Наилучшим примером постмодернистской структуры является, согласно Р. Куперу, Евросоюз, который представляет разновидность «кооперативной империи», исповедует принципы общей свободы и безопасности, не имеет доминирующей этнической группы или единого правящего центра, как это было в случаях с классическими империями. Его «постмодернистский
1 Les Echos. — 2003. — 14 avril.
2 Там же.
Ill
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
империализм» построен на многосторонней основе и демонстрирует признаки силовой политики лишь в тех случаях, когда речь идет о необходимости обеспечения стабильности на сопредельном окружающем пространстве. Что же касается его «экспансионизма», то он основан на добровольности и привлекательности внедряемой надгосударственной модели для других, а не на принуждении. Иллюстрацией этого принципа стало расширение Евросоюза за счет государств Центральной и Восточной Европы.
Вот почему, делает чрезвычайно интересный вывод Р. Купер, постмодернистские государства должны противопоставляться как беспорядку, проистекающему из домодернистских стран, так и вызовам, исходящим от классических государств х.
Что же касается США, то, согласно Р. Куперу, этой стране больше присущи черты классического империализма, чем империализма «постмодернистского» сорта.
Глобализация инструментальных моделей социального действия представляет собой следствие не только достижения совокупностями мировых социальных сообществ стадии планетарного сотрудничества, но и является доказательством осознания ими факта свойственности глобальным проблемам общечеловеческой сущности, которая делает эти проблемы понятными и актуальными для всех народов и служит стимулом для организации широкого международного сотрудничества.
Вместе с тем определяющим признаком развития основ мирового сотрудничества являются принципы демократии в отношениях между государствами и народами. Одна из главных особенностей такого взаимодействия состоит в отсутствии централизованной мировой политической организации, которая бы в директивном порядке регламентировала правила поведения членов мирового сообщества. ООН, Международная организация труда, Мировой банк, МВФ являются авторитетными учреждениями, но свой статус они приобрели благодаря национальным государствам, которые их образовали. Несколько сильных национальных государств и экономических институтов, которые существенно влияют на мировую политику, не имеют прямого суверенитета над системой в целом.
Если сопоставить этот реальный порядок вещей с планами и практикой развития архитектуры Евросоюза, то станет очевидным, что сам процесс эволюции системы, структуры, форм организации, принципов политики, ценностных ориентиров и основ международной деятельности этого образования наиболее согласовывается с демократическим проектом обустройства мирового порядка.
Только «евросоюзная составляющая» мир-системного ядра остается сегодня последовательной демократической силой, проявляющей признаки родства логики собственного развития с логикой влияния на развитие мирового сообщества, в то время как анализ эволюции американской политики за последние десять лет дает его исследователям основания «признать процесс подъема антилиберализма в качестве структурного явления» 1 2.
1 Le Monde. — 2003. — 25 avril.
2 Les Echos. — 2003. — 23 avril.
112
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
В этой связи даже сама перспектива разработки и внедрения странами арабского региона стратегий национального развития прямо зависит от последствий борьбы в границах мир-системного ядра между авторитарной и плюралистической версиями охвата мирового сообщества формами и методами организации планетарного взаимодействия.
Вот почему фактор стратегических преимуществ от сотрудничества с Арабским миром, сориентированный на евросоюзную составляющую мир-системного ядра, может способствовать как усилению демократических основ организации мирового сообщества, так и продвижению собственных интересов обеспечения национального прогресса арабских народов.
Правда, это не избавляет арабские страны, как, впрочем, и другие державы периферии, от иной проблемы — трансформации в более конструктивном направлении международных институтов развития, ориентированных сегодня не столько на ликвидацию господствующей в мире социальной нищеты, сколько на демонстрацию доброй воли процветающих наций. Однако сама возможность движения в направлении корректировки деятельности международных институтов развития жестко связана с перспективой существования демократического пространства такого движения и устранением возникающих на нем авторитарных преград.
Разработка стратегий национального развития, в особенности в условиях однополюсного мира, отмечена не только необходимостью оформления концепций соотношения в пространстве и времени сил и средств, которыми владеет государство, с целью квалифицированного маневрирования ими, но также определения ключевых этапов в решении главных задач. Использование законов долгосрочного действия требует учета условий внешнего окружения, в котором находятся арабские страны.
В эпоху глобализации ведущие мировые страны превратились в постоянно действующий мощный фактор давления на детерминацию развития мировой периферии. Вот почему целенаправленное влияние доминирующего мир-системного ядра, как и поисковая устремленность к конкретизации параметров национальных стратегий развития большинства арабских правящих элит синхронизированы в одном направлении либеральных идей, рынков, глобализации, привлечения иностранных инвестиций, определения отношения к развитию демократических институтов, культурной гомогенизации и т. п.
То есть в условиях игры по правилам мир-системного ядра упомянутая созвучность определяет и неизбежность апелляций периферии в деле разработки стратегий национального развития к теоретическим достояниям «Атлантической цивилизации», на основе которых, собственно, эти правила и сформировались. Однако прикладное значение таких апелляций едва ли можно считать удовлетворительным.
Тесно связанная со стратегией социального прогресса проблематика социального изменения и развития рассматривается на макромасштабном уровне социальной целостности, формации, эпохи рядом западных теоретиков. Впрочем, большинство из получивших распространение в XX в. попыток осмысления закономерностей эволюции человечества в рамках теорий индустриального, экологически целесообразного, гуманистического общее-
113
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
тва обнаружили контрпродуктивный характер, откровенное разочарование в человеческом разуме и гуманистических идеалах.
Например, в концепциях цикличности развития (О. Шпенглер, Д. Сом- мервиль, П. Сорокин) кризис идеи прогресса превращен в стержневую основу. Другие представители этого направления квалифицируют феномен прогресса как «лишенный оснований для оптимизма», «оптимистическую иллюзию» и т. п. Так, Р. Нибур усматривал в понятии прогресса «очередную иллюзию», Г. Беккер утверждал, что в результате эволюции человечества «идея прогресса оказалась полностью дискредитированной». Ж. Гурвич характеризовал концепцию прогресса как «псевдопроблему». А. Мерсье доказывал, что она особенно вредна для целевой ориентации развивающихся стран. Согласно А. Мерсье, миф, возведенный в ранг носителя идеологии, становится одновременно идолом, то есть тем, что превращает идеологию в наркотик. Все идеологии, в которых присутствует идея прогресса, утверждал он, являются «опиумом для народа». Вот почему «духовное опьянение» мифом о прогрессе чрезвычайно распространено в странах третьего мира, где миф стал лейтмотивом общественного сознания
Ряд приверженцев «антипрогрессистской идеи», стараясь рационализировать познавательные подходы к эволюции современной цивилизации с позиций отрицания понятия общественного прогресса (Р. Макайвер, Л. фон Визе, Ф. Огборн, К. Поппер), заменяют его определением «социальные изменения», которое подается в качестве одной из основных категорий анализа общественных процессов.
Наряду с теориями цикличности общественного развития широкое распространение на Западе приобретают концепции «социальной деградации» (X. Ортега-и-Гассет, О. Хаксли), авторы которых утверждают, что широкое привлечение масс к исторической и культурной жизни общества якобы обрекает человечество на социальный и духовный упадок.
Еще одно направление, которое олицетворяет пессимистическое отношение к прогрессу, но не столько как к феномену, сколько как к объекту познания, претендует на доказательство невозможности исследования прогресса как объективного явления. Французский ученый-социолог Р. Арон подчеркивал, что поскольку оценочные явления принципиально не должны присутствовать в научном познании, то понятие прогресса в таком случае элиминируется. Согласно же французскому историку М. Крузе, который исходил в своих философских конструкциях из принципов неопозитивистской методологии общественных наук, сравнение разных цивилизаций невозможно вообще, а потому не существует ни идеи прогресса, ни законов общественного развития. Пессимистический взгляд на будущее человеческого общества присутствует и в работах известного английского философа истории А. Дж. Тойнби, который отличает, что в настоящее время человечество утратило все «ориентировочные принципы» и в будущем его ждет или самоуничтожение, или потеря человеческой индивидуальности в «тотальном мировом режиме». 11 См.: Mercier A. Hat uns der Fortschritt weitergebracht?// Wasist Fortschritt? — Bern, 1979. - S. 183-203.
114
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
Как видим, ценность достижений названных направлений западной теоретической мысли для познания арабскими теоретиками закономерностей эволюции человечества с целью оценки их пригодности для разработки стратегий прогресса («автономных» или «синтетичных») в лучшем случае равняется нулю.
В качестве своеобразного диссонанса уместно упомянуть о подходах к анализу явления прогресса человечества, исследованию двойной природы власти, критике технологической рациональности, необходимости нейтрализации дефектов позитивизма и т. п. приверженцев Франкфуртской школы Ф. Поллока, Г. Гроссмана, К. Витфогеля, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромма и других, представляющих признанную научно-теоретическую ценность.
Значительные заслуги в деле расширения представлений о культурологических параметрах исследования общества, масштабах открытости социальных универсумов друг другу для энергетического и культурного обогащения в процессе изобличения этноцентризма как псевдоиллюзии принадлежа^ приверженцам культурной антропологии — А. Креберу, Дж. Дьюи, Дж. Миду, К. Клахону, Т. Парсонсу.
Заметный вклад в разработку философского значения понятия структур и применения структуралистского метода к познанию истории развития человечества внесли Л. Альтюсер, Ж. Лакан, К. Леви-Стросс и М. Фуко. Последний, в частности, выделил в истории западной мысли четыре эпистеми- ческие структуры, отождествленные с соответствующими фазами европейской истории — ренессанс, классика, модерн и постмодерн, ставшие ныне одним из популярнейших на Западе индикаторов исторической периодизации по признакам четырех эпох развития западного мышления.
Вместе с Ж. Деррида и Ж.-Ф. Лиотаром М. Фуко был основателем концепции постмодернизма, которая акцентировала внимание на важности культурных отличий и разрывов в традиции. Универсалистским категориям идеологи-постмодернисты противопоставили культурные идеомы, ценностям всемирной истории — своеобразие локального опыта. Методологический децентрализм был призван, таким образом, обеспечить маргинальным прослойкам, нацменьшинствам, народам мировой периферии возможность выразить свои надежды и требования собственным «языком».
Важную роль в расширении научных горизонтов познания сферы политического играет сравнительная политология. Плодотворные студии ее представителей Г. Алмонда, С. Вербы, С. Пая, Ф. Шмиттера углубили знания о политическом поведении и политической культуре разных слоев общества индустриально развитых стран.
Структурно-функциональный анализ политических феноменов продуктивно разрабатывали Ч. Бернард, Р. Мертон, теории демократии — Р. Даль и Дж. Сартори, теории элит — Г. Ласуелл и Р. Миллс.
Весь этот массив философских, социологических и политологических наработок позволил осветить, структурировать и систематизировать пасмурное пространство философского декаданса мыслителей-скептиков, теории которых отрицали саму возможность общественного прогресса.
Однако доминирование в их исследованиях в качестве объекта феноменов социального развития ведущих мировых государств и глобального влия¬
115
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
ния ценностей, процессов и установок, которые в них генерируются, так же как и их привязка к европейским образцам — все это не позволяет выйти на обобщение закономерностей, необходимое для разработки реальных стратегий развития периферийных государств.
Например, подход сторонников структурно-функционального анализа не дает возможности провести необходимое размежевание между существующими в периферийных странах законами и тем, как они осуществляются в реальной жизни.
Критерии приверженцев нормативного подхода, утверждающих, что основной проблемой политического развития является, с одной стороны, стремление индивида к социальному равенству и политическому участию, а с другой — способность политической системы удовлетворять это стремление не нарушая общественного равновесия, — являются верными лишь для оценок развитых западных держав.
Тезисы представителей экологического подхода, например, по вопросу о том, что предпосылкой возникновения либеральных политических институтов в развивающихся странах стала урбанизация, которая обеспечила распространение грамотности и средств массовой информации — просто неверны. Как свидетельствует анализ политических процессов в большинстве периферийных стран, учреждение либеральных институтов в них стало, в основном, результатом обязательств (внешних, внутренних), которые приняла на себя здесь лидирующая политическая группа в процессе борьбы за власть.
Критические тенденции и возрождение культуралистских подходов в работах представителей Франкфуртской школы оказались в определенной мере дезактуализированными в результате присущего им телеологизма идеи модернизма, ее связи с универсалистскими установками европейского рационализма, которые, в частности, наложили рельефный отпечаток на работы одного из величайших представителей этой школы Ю. Хабермаса.
Необходимость дальнейшего уточнения обнаружили и творческие заделы постмодернистов, в частности, в связи с возможностью их использования для обоснования культурной разрозненности и самоизоляции разных традиций, партикуляризма и этноцентризма. Этот недостаток послужил стимулом для поиска возможности синтеза идей постмодернистов с доктринами «непрямолинейного» и «интерактивного» универсализма ради обоснования значения культурного взаимодействия и диалога традиций.
Итак, отмеченные особенности упомянутых и других направлений и школ обусловили ограниченную степень их использования в периферийных странах и в роли «опорного стержня» теорий развития и в значении элементов собирательного образа этой теории, поскольку сумма анализов не в состоянии заменить целостный системный подход.
С другой стороны, этот сложный и цветастый поисковый фон смыслов, значений и истин оказался легко дезорганизуемым доминирующими в среде идеологов глобализации одномерными толкованиями типов миропорядка. Апологеты глобализации, сводя исторический процесс к эволюционистской схеме, в которой «последовательность типов» миропорядка трактуется как прогресс, блокируют многомерный подход к истории человечества. Широко
116
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
осуществляемая в мире, благодаря их усилиям, популяризация линейной интерпретации общественного развития нацеливает общественную мысль на «прогрессистское» понимание истории и дихотомическое ее разделение на два типа миропорядка: «новый» и «старый». Первый, естественно, всегда абсолютно «обоснованный» и «прогрессивный», а второй — полностью «отживший» и «ошибочный».
Отметим, что в этом контексте становится понятной и легкость, с которой развитые мировые государства навязывают развивающимся, в частности, мусульманским странам экономический и политический либерализм, не считаясь при этом с возможными последствиями разрушения его автохтонных систем для общества.
Таким образом, игнорируя сложную историю эволюции типов миропорядка, включающую восходящие и нисходящие фазы, сторонники неоэволюционизма априори отводят социальному устройству внеатлантических и невестернизированных обществ рудиментарную роль. Более того, одномерный подход предусматривает невозможность существования в одном и том же социальном пространственно-временном континууме двух и более типов миропорядка, выполняя защитную функцию планетарного доминирования мир-системного ядра.
Мусульманско-Афразийская, как и другие великие цивилизации, формируется двумя основными составляющими — мировоззрением, воплощенном в системе культурных ценностей, идеологии и/или религии, а также соответствующими исторически сложившимися политической, военной и экономической системами. Только совместно они образуют цивилизацию.
Специфика развития арабо-исламского мира состояла в том, что его историческая система в годы колониального господства (с разными вариациями в зависимости от каждой конкретной страны) приобрела квазиевро- пейское измерение, которое продолжало нарастать в постколониальный период. Более того, традиция конструктивной эволюции исторической системы арабо-исламского общества на самобытной основе частично была утрачена уже в доколониальную эпоху, поскольку даже тогда волны исламской модернизации распространялись, преимущественно на уровне веры, этики и социального бытия, а частично прервана турецким завоеванием арабских стран в XVI в.
Парадокс с теоретическим фундаментом стратегий национального развития арабских стран состоит в том, что они стремятся обеспечить одновременно и процессы модернизации традиционно-мусульманского общества, и содействие расцвету исламской самобытности. Такая задача может решаться лишь с позиций двух разных культурных подходов — «атлантического» и «автохтонного», которые являются взаимоисключающими. «Атлантизм» открыто претендует на поглощение социокультурной сферы арабских обществ, в то время как «автохтонный» подход предусматривает в качестве гарантии развития противопоставление «новому мировому порядку» «нового арабо-исламского порядка» с неопределенной перспективой активного вмешательства в институциональную, экономическую и законодательную сферы жизни арабских стран.
117
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Любое исследование проблемы формирования стратегий развития Арабского мира, как и стран периферии в целом, предусматривает попытку субъективного ответа на вызовы процессу оформления этих стратегий со стороны реальной ситуации. Соотношение перспективных стратегий и процессов глобализации, конечно, не подменяет собой локальных, национальных и региональных трудностей, которые влияют на конструирование таких стратегий. Наоборот, общечеловеческие проблемы нередко уходят своими корнями в проблемы локальные, органически вырастая из них. Тем не менее они одновременно требуют для своего решения не одиночных разрозненных усилий отдельных стран, а систематической общей деятельности как можно более широкого круга государств.
Глобализационные процессы современности вобрали в себя как традиционные, так и качественно новые противоречия социального развития. Эти процессы составляют объективные условия, влияя на эволюцию международных отношений, на разработку и реализацию странами третьего мира стратегий национального прогресса, на диспропорции в уровнях существования государств центра и стран мировой периферии. Без интегрального видения ситуации, без точного учета векторов мирового развития, без попыток преодоления отрицательных тенденций последнего планирование стратегий национального прогресса развивающихся стран обречено на провал.
При этом методика учета внешних факторов изменений не должна быть статичной. А эволюцию не следует рассматривать как механическую, линейную и предопределенную, поскольку действительность многомерна и многовариантна. Уже сегодня трудно не заметить существующих предпосылок для возможного пересмотра отдельных направлений глобализации развитыми мировыми державами.
В США и Великобритании, например, не только усиливаются сомнения в эффективности культурной глобализации, но и возрастает уверенность в ущербности ее последствий для этих стран. В Исламском мире, пишет сотрудник Гемпширского колледжа (Великобритания) М. Клейр, «глобализация ассоциируется с вторжением западных ценностей и норм поведения в традиционное общество, вызывая негодование тех, кто остерегается мировой потребительской культуры. Отсюда тоска по давно минувшим, воображаемо более справедливым временам, желание многих последователей исламского фундаментализма воссоздать утопию раннего ислама» 1.
Что же касается Соединенных Штатов, то в своем выступлении в Сенате 11 февраля 2003 г. руководитель оборонного разведывательного ведомства этой страны Л. Джакоби подчеркнул, что «значительная часть мира остерегается усиления американского могущества и влияния», которые выражаются прежде всего «в ценностях, идеалах, культуре и институтах». Это отрицательное восприятие, возрастающее в геометрической прогрессии, может стать как «способом раздражения наших союзников», так и причиной «использования насилия со стороны наших неприятелей». Его поддержал и директор ЦРУ Дж. Тенет, отметив, что многие из арабских стран, «пережив
1 Current History. - Philadelphia, 2001. - Vol. 100, N 650. - P. 437.
118
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
стресс от глобализации преимущественно с культурной точки зрения, не сумели извлечь из нее пользу с точки зрения экономической» 1.
Отмеченное понимание не обязательно должно трансформироваться в действие, по крайней мере, у нынешней американской администрации. Однако любое действие стимулируется предпосылкой понимания целесообразности изменений.
В более широком контексте едва ли смогут оставаться без внимания такие последствия глобализационной политики, как ее возрастающее влияние или на усиление сопротивления со стороны локальных культур, или на их гибридизацию, но никак не на гомогенизацию. В результате даже в случае культурной гибридизации влияние импортированных культурных продуктов на местные культурные контексты действует не столько в направлении создания единой глобальной культуры, сколько в направлении отдаления даже родственных культур. Сопротивление же внешнему культурному давлению лишь усиливает глобальную локализацию («глокализацию») местных культурных ячеек, которая только заостряет противоречия между национальным и глобальным, местным и универсальным.
Понимание утопичности ожидания чуда от культурного, политического и других внеэкономических направлений глобализации должно прийти хотя бы под влиянием осознания нерациональности затрат ресурсов на продвижение в этих направлениях. Этим путем проблем социальной деградации преобладающей части жителей планеты не преодолеть. Сближение человеческих сообществ может осуществиться не путем распространения западных культурных и политических стереотипов, а прежде всего благодаря выравниванию уровня материального благосостояния жителей земного шара. Например, согласно исследованиям специалиста по Юго-Восточной Азии X. Омае, как только годовой доход на душу населения в некоторых из этих стран начинает превышать 5 тысяч долларов, стили жизни в них становятся на удивление похожими, сколь бы различными они ни были по своей изначальной культуре.
Изменения глобализационной политики с целью повышения ее продуктивности могут происходить под влиянием разных стимулов. Например, упорядочения анализа внутрисистемного взаимодействия, поскольку современные исследования, разделяющие мир на «единицу» и «систему», оставляют без внимания явления, которые не относятся к этим уровням анализа. В результате обнаруживается, что процесс становления нового мирового порядка происходит сложнее, чем хотелось бы США, и совсем не по тому сценарию, который предрекают апологеты нынешней глобальной стратегии, например У. Гридер, С. Джилл, Р. Кокс, М. Олброу, С. Стрейндж и прочие 1 2.
Вдобавок, как свидетельствует обзор основных и наиболее распространенных сценариев будущего, проведенный футурологами Америки, Германии, Австрии, Японии и Китая, ни одна из спрогнозированных перспектив не обещает ничего отрадного для США при условии сохранения нынешних
1 The Financial Times. — 2003. — 12 february.
2 Clark A. The post-cold war order: the spoils of peace. — N. Y., 2001. — P. 92.
119
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Ар або-мусульманский мир
тенденций мирового развития. Так, согласно одному сценарию, эра могущества США продержится еще несколько десятилетий, после которых наступит их угасание, которое будет сопровождаться упадком американского экономического, политического и культурного влияния в мире. Второй сценарий исходит из появления у США конкурентов в лице ЕС и Китая, что трансформирует однополюсный мир в биполярный. В качестве третьего варианта предлагается схема многополюсного мира, где собственными зонами влияния будут окружены США, ЕС, Россия, КНР и Индия. Наконец, четвертый сценарий мирового развития предусматривает параллельное сосуществование шести или семи сравнительно автономных цивилизационных центров: западного, латиноамериканского, восточноевропейского, исламского, индуистского, китайского и японского ’.
Изменения направленности глобализационных процессов могут состояться также под влиянием пересмотра или конкретизации общей установки на открытость создаваемой глобальной системы, в которой ныне игнорируется проблема того, кто в этом мире, какие двери, для чего и в каких случаях должен «открывать»; или под влиянием общего прогресса общественных наук, которые только сейчас начинают исследовать связь философских импликаций с изучением главных принципов «упорядочения мира»; или в результате осознания ограниченной пригодности принципов либерализма применительно к потребностям преобразований в переходных обществах: эти принципы, отрицая вмешательство государства в сферу экономики и индивидуальных свобод человека, одновременно не предусматривают регулирования существующих в обществе отношений и возложения на государство новых обязанностей относительно граждан. Наконец, под влиянием обычного политического прагматизма, поскольку дальнейшие требования демократизации Мусульманского мира могут привести в современных условиях к замене демократическим путем дружеских к США режимов в Египте, Иордании и Саудовской Аравии на антиамерикански настроенные правительства исламских фундаменталистов. Прообразом этого может служить победа на выборах в Палестине движения «Хамас» весной 2006 г.
Естественно, что позиция ожидания инициатив в результате пересмотра сущности, целей и направленностей глобализационной политики развитыми мировыми государствами — не единственно возможная линия поведения стран Мусульманского мира. За ними еще остается определенное пространство для тактического маневрирования. Неслучайно на конференции, организованной Чешской Академией Наук в мае 2001 г. и посвященной вопросам модернизации бывших соцстран, подчеркивалось, что, кроме трансформации в сторону демократии и рыночной экономики, в мире существуют и два других пути: «социалистическая рыночная экономика» в КНР и пример стран победившего исламского фундаментализма 1 2.
Выделение двух последних в единую внесистемную категорию может оказаться довольно симптоматичным, если учесть вдобавок, что КНР пре¬
1 The future of global conflict. — London, 1999. — P. 227—245.
2 Sisyphus — Warschawa, 2001. — Vol. 15. — P. 14, 15.
120
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских
тендует на превращение в самостоятельный полюс планетарного влияния, на лидирующую роль в третьем мире, жестко противится проявлениям любых форм вмешательства с позиции силы, поддерживает идею создания «единого фронта борьбы против мирового диктата и гегемонизма», выступает за ликвидацию внешней финансовой задолженности стран периферии и сокращение разрыва в уровнях развития «Северу» и «Юга», осуществляет энергичные шаги, направленные на углубление сотрудничества с третьим миром на уровне международных профильных организаций: «группы 77», «группы 15» ит. п.
Для стран арабского региона существует и возможность дрейфа в других направлениях, например, в более жесткой позиции части развивающихся стран по отношению к «Северу» по вопросам смягчения протекционистской политики развитых мировых государств, контроля за деятельностью ТНК, большего доступа периферии к мировому капиталу и передовым технологиям, равноправного торгово-экономического партнерства, перераспределения мировых ресурсов, размежевания задач глобальной интеграции и задач достижения международной экономической безопасности.
В экономическом и политическом аспекте международного сотрудничества значительные перспективы существуют у арабских стран на «евросоюз- ном» и «российском» направлениях. Траектория их выигрышного движения возможна и в пространстве американских, так сказать, «реабилитационных» программ типа провозглашенного президентом США Дж. Бушем в 2003 г. проекта поэтапного создания до 2013 г. зоны свободной торговли между США, Ближним Востоком и Северной Африкой. На региональном уровне определенный положительный эффект может быть достигнут за счет, скажем, переакцентировки задач создания Панарабской зоны свободной торговли — из средства коллективной интеграции в глобальное экономическое пространство в средство защиты от рисков со стороны этого пространства.
Вместе с тем, будучи способным привести к определенным положительным изменениям в краткосрочной перспективе, тактический уровень политики не в состоянии обеспечить условия формирования стратегий национального развития, которые предусматривают необходимость привлечения множества измерений пространства и времени, включение в расчет, кроме национальных базовых компонентов (эффективного руководства, хозяйственного потенциала, технологической обеспеченности и мотиваций социокультурной среды), внешних координат выбора — условий функционирования системы мирохозяйственных связей, проблем и перспектив взаимодействия с государствами мир-системного ядра. И что особенно важно — реального желания развитых индустриальных государств влиять на мировое развитие в направлении возведения в степень закона провозглашенных глобальных ценностей и утверждения общепризнанной межцивилизационной модели планетарной интеграции, основанной на взаимодействии, а не на поглощении.
121
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Глобализация и страны мир-системной периферии
XXI в. начался под знаком геополитического хаоса в результате быстрого разрастания векторов и исполнителей насилия, а также приумножения экономических шоков и обострения гуманитарных проблем развития человечества. Следствием глобализации стало оформление первой полноценной мир-экономики, охватившей 80 % шестимиллиардного населения планеты, которая развивается в единой системе обменов, сформировав тем не менее не единый и целостный неолиберальный рынок, а единую экономическую систему разнокачественных хозяйственных организмов.
Глобальная трансформация, таким образом, нашла выражение как в распространении однотипности мирохозяйственного потенциала вследствие рыночного движения стран с переходной экономикой, так и в нарастании отрицательных экономических явлений, как, например, хроническая экономическая нестабильность, ставшая результатом предпринимательской активности большого количества новых субъектов хозяйственной деятельности, или социальная и культурная гетерогенность систем, на которые глобализация распространялась.
Итак, в новых исторических условиях определение долгосрочных задач национального развития связано с выделением параметров глобализации: чем этот феномен является, в чем он обнаруживается и как влияет его распространение на окружающий мир.
Каноническим определением глобализации, построенным в интересах генерирующих этот процесс ведущих мировых держав, присуща значительная мера тенденциозности и односторонности в освещении сущности этого явления, целей и последствий его планетарного распространения. Такие дефиниции, в частности, сосредоточены на таких внешне индифферентных функциональных признаках глобализации, как совокупность тенденций, направленных на формирование всемирной взаимосвязи между социальными явлениями и социальными актерами '.
При этом выделяются пять основных измерений глобализации:
Общие экологические угрозы. В этом случае утверждается, что глобализация обусловлена общим ухудшением состояния природной среды.
Культурная глобализация. Этот аспект подчинен доказательству преимуществ, с одной стороны, распространения индивидуальных западных ценностей (например прав человека) на большую часть населения мира, а с другой — принятия человечеством западных институциональных практик (административной организации, рациональности, ценностей экономической эффективности и политической демократии).
Глобализация коммуникаций. В этом случае глобализацию связывают с началом новой эры информационных технологий, с обретением всемирным социальным пространством новых качеств по мере развития информационных технологий. 11 Therborn G. Globalizations: dimensions, historical waves, regional effect normative governance / International sociology. — London, 2000. — Vol. 52, N 2. — P. 157.
122
Глобализация и страны мир-системной периферии
Экономическая глобализация, которая знаменует становление экономических отношений всемирного характера. Переплетение рынков, финансов, товаров и услуг, мировых ТНК является ярчайшим проявлением этого процесса. Капиталистическая мир-система, конечно, имела международный характер еще несколько веков назад, но объем и степень глобализации капиталовложений и торговли возросли в беспрецедентных масштабах лишь в последнее десятилетие.
Политическая глобализация, состоящая в институционализации международных политических структур. Это явление толкуется в контексте продолжительной предыстории: европейского «концерта государств», Лиги наций, ООН и т.п. '.
Таким образом, анализируя, из чего именно складывается глобализационный феномен, его идеологи оставляют без внимания вопрос, чем он является, на каких закономерностях базируется его функционирование и как влияет его распространение на ход мирового развития, предопределяя, таким образом, по мнению американского политолога С. Тулмина, сложности и противоречия в процессе понимания феномена 1 2.
Апелляции к дискурсам глобализации превратились в декларации многих исследований, оставляя без необходимой проработки вопрос о том, какие же характеристики имеет этот процесс сам по себе. В результате оказалось, например, что довольно сложно установить, существуют ли такие социально-политические и экономические измерения, которые бы не подпадали под определение глобализации. Это приводит к путанице в процессе толкования многих событий, поскольку не проясняет, были ли они результатом глобализации или других явлений и какова динамика глобализации как процесса. Кроме того, исследование глобализации редко переходит на эмпирический уровень, вследствие чего практически отсутствуют работы, которые бы показывали, каким образом глобализация происходит на уровне национальных государств и отдельных регионов.
Использование феномена глобализации как своеобразного пропагандистского клише отмечает финский ученый П. Аласуутари, обращая внимание на то, что преобладающая часть литературы по этой проблеме не дает ответа на главный вопрос: каким образом происходят изменения. Пользуясь этой неопределенностью, констатирует он, апелляции к глобализации употребляются как своеобразное терминологическое прикрытие разных процессов и событий, за которыми усматривается конъюнктурная заинтересованность или стремление оправдания тех или иных политических действий 3.
Более того, даже характеристики глобализации, которые ее приверженцы толкуют как сравнительно разработанные, при более внимательном рассмотрении выявляют ряд определений, которые перекрывают изначальное смысловое наполнение.
1 Journal of world-systems research. — N. Y., 1999. — Vol. 2. — P. 187—215.
2 Toulmin S. The ambigutites of globalization / Futures. — N. Y., 1999. — Vol. 31. — P. 509.
3 Alasuutari P. Globalization and the nation-state: an appraisal of the discussion. / Acta socio-logica. — Oslo, 2002. — Vol. 43, N 3. — P. 260—269.
123
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Односторонние утверждения о том, что глобализация имеет универсальное положительное влияние на развитие цивилизации, приобретает признаки необратимого всемирного процесса и имеет характер чуть ли ни закона, не могут отвлечь внимание от таких ее проявлений, как усиление резкой поляризации между разными регионами современного мира. То есть распространение глобализационных процессов оказалось не только не способным преодолеть отрицательные тенденции в развитии богатых и бедных стран планеты, в соответствии с которыми, например, в минувшее тысячелетие индивидуальный доход жителей Северной Америки увеличился в среднем в 57 раз, а Западной Европы и Японии в 44 раза на фоне семикратного увеличения доходов остальных жителей земного шара. Наоборот, очевидным стало влияние глобализации на углубление указанной диспропорции. Если в 1000 г. разница в доходах жителей тогдашнего «первого номера» планеты — Китая и западной части Европы составляла приблизительно 1,2:1, то в 1960 г. соотношение доходов богатейших жителей «Севера» и беднейших жителей «Юга» составляло 13:1, а в 2000 г. — 82:1. Вдобавок возрастающая концентрация мировых ресурсов и благ у небольшой части населения планеты и обвальное обнищание значительной части ее жителей выглядят особенно зловеще на фоне перспективы, с одной стороны, увеличения населения планеты с 6,2 миллиарда человек сейчас до 9,2 миллиарда к 2050 г., а с другой — деструктивного вклада неолиберализма в прирост производства мирового валового продукта, темпы которого сократились с 5 % в 1960-х гг. до 3,6 % в 1970-х гг. и до 2,8 % в 1980-х и 1990-х гг.
Вследствие такого развития в 1990—2001 гг. только 30 государств земного шара были отмечены среднегодовым приростом ВВП более 3 %, а в 71 стране наблюдались разные фазы «вползания в стагнацию» — от 0 до 3 % прироста ВВП в среднем за год, а у 54 государств динамика ВВП вообще была отрицательной *.
Анализируя в этой связи ближайшие перспективы эволюции человечества, в особенности вероятность сокращения нищеты в планетарном масштабе, охватившей сегодня уже свыше 1 миллиарда человек, Программа развития ООН (ПРООН) в своем Докладе о гуманитарном развитии за 2003 г. отмечает, что если это и состоится, то, в основном, благодаря высоким темпам социально-экономического прогресса в Китае и Индии, где проживает треть населения земного шара.
Действительно, среднегодовые темпы экономического роста КНР на протяжении последних 20 лет составляли 9,3 %, в то время как Индия в 1990-е гг. также смогла достичь устойчивого экономического подъема, среднегодовой показатель которого равнялся 5,8 %. В результате процент людей, которые проживают в этих странах за чертой бедности, то есть на сумму менее 1 доллара в день, сократился за последнее десятилетие в Китае с 33 % до 16 %, а в Индии — с 42 % до 35 %. Именно с перспективой дальнейшего подъема двух упомянутых стран и повышением благосостояния их граждан ПРООН и связывает возможность сокращения показателей планетарной нищеты, в то время как недееспособность других факторов влияния на уменьше- 11 Les Echos. — 2003. — 9 juillet.
124
Глобализация и страны мир-системной периферии
ние глобальной бедности создает у большинства слаборазвитых регионов земного шара ситуацию «угрожающего вызова человечеству» 1.
Из общей панорамы третьего мира выделил Китай и Индию и шеф ЦРУ Дж. Тенет в своем выступлении перед американскими сенаторами 11 февраля 2003 г., поместив эти две страны в центр «благотворного круга государств, которые служат прогрессу и глобализации» 1 2.
Оба обобщения относительно перспектив решения наиболее актуальной проблемы мировой периферии — сокращения нищеты, как и значения продуктивности вклада в прогресс человечества в контексте выделения именно роли Китая и Индии — чрезвычайно интересны. Интересны уже тем, что, в сущности, опровергают постулат о тотальной экономической либерализации мировой периферии как предпосылке ее социально-экономического подъема. Ведь Китай и Индия никогда не были, да и сейчас не стали государствами с классической моделью либеральной экономики.
Так, руководство КНР причины социально-экономического прогресса своей страны определило следующим образом: «высокие темпы возрастания ВВП были достигнуты за счет эффективного соединения принципов планового регулирования с рыночными методами на основе социалистической плановой экономики, в том числе централизованного определения темпов и пропорций развития народного хозяйства» 3.
В Индии же, как и в Китае, осторожная взвешенная либерализация осуществляется с целью повышения эффективности экономики смешанного типа, которая развивается на основе планового регулирования с большой долей участия государства в хозяйственных делах. Под влиянием успехов Советского Союза Индия после обретения независимости в 1947 г. ввела экономическую модель, близкую к той, что существовала в СССР. В 1950-х—70-х гг. экономика этой страны возрастала в среднем на 3—4 % в год, а в 1980-х — на 6 %. Процесс умеренной либерализации 1990-х гг. добавил свои позитивы. Среднегодовые темпы прироста ВВП на рубеже веков достигли 6—7 %, дав индийскому руководству основания планировать на осуществляемую ныне десятую пятилетку восьмипроцентный ежегодный экономический рост 4.
Интересным в данной связи является и то обстоятельство, что многие представители индийских деловых кругов усматривают причины отставания развития своей страны от темпов экономического прогресса Китая именно в преимуществах «китайского авторитаризма» перед «индийской демократией». В частности, они «видят причины отставания от Китая в специфике политической системы обеих стран. В КНР всевластие правящих кругов и связанного с ними бизнеса разрешает им действовать без особых ограничений — изменять законы, направлять многомиллиардные финансовые ресурсы на развитие инфраструктуры, в том числе мегапроектов, получать лицен¬
1 Там же.
2 The Financial Times. — 2003. — 12 february.
3 Бюллетень иностранной коммерческой информации (БИКИ). — 2002. — № 123. —
С.1.
4 Там же. - № 139. - С. 1.
125
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Ар або-мусульманский мир
зии... В Индии же приходится делать каждый шаг, имея дело с малокомпетентной и коррумпированной бюрократией. Кроме того, сама политическая система, которая базируется на принципах демократии, неминуемо ведет к дополнительным расходам и чрезмерным потерям времени»
Имеет место определенный парадокс: в качестве образцов социально-экономического процветания и основных факторов продуктивного влияния в третьем мире на процессы глобализации экономики в «духе либерализма» выделяются две страны — Китай и Индия — далекие от восприятия этого «духа» во всей его полноте. Главные же носители либеральных идей и основные их проводники — развитые мировые государства — оказываются не столько генератором процессов устранения острейших проблем человечества, как свидетельствует Доклад ПРООН, сколько их источником.
Проблема того, что и под каким предлогом «глобализирует глобализация» выставляет против ее преимуществ чреватые рисками ее же недостатки, например, одностороннее укрепление планетарного доминирования мир-системного ядра над прочим человечеством благодаря пяти монополиям: технологии, контроля над финансовыми потоками на международном уровне, доступа к естественным ресурсам всей планеты, контроля над средствами массовой информации и коммуникации, наконец, монополии над оружием массового уничтожения — что составляет, собственно, базу философии диктата.
Именно указанные преимущества позволяют ведущим государствам эффективно использовать защитную функцию современной мир-системы, проводить политику превентивного обезвреживания возможных очагов ан- тисистемной деятельности, не оставляя оппонентам ни единой надежды на продолжительное организованное противодействие и интеграцию антисис- темных сил в контрсистему.
Достаточно показательной в этом отношении выглядит ситуация вокруг провозглашенной президентом США Дж. Бушем «оси зла», к которой он отнес Иран, Ирак и Северную Корею. Все эти страны подпали под обобщающую категорию только по одному признаку — их антисистемной направленности.
Исламская революция в Иране стала кульминационным моментом возмущения и протеста «мусульманской периферии» против главных бенефициариев мир-системы — развитых государств. Полное отрицание и осуждение Запада, в особенности США («Большого Шайтана»), представляло для современной мир-системы угрозу не столько как фактор государственного противодействия одной страны, сколько как феномен противопоставления «Юга» «Северу», то есть как пример новой формы протеста, которую ни остановить, ни склонить в сторону «конструктивной адаптации» к мировому порядку не считалось возможным.
Более того, следующие сдвиги в направлении установления исламского теократического режима в Судане, Йемене и Алжире, приближение в разной мере к такой перспективе Афганистана и Сомали, удостоверили, что вспышки антисистемной деятельности с выходом на победный результат возмож- 11 Там же. - 2003. - № 77. - С. 5.
126
Глобализация и страны мир-системной периферии
ны в Исламском мире. С течением времени, по мере накопления усилий ан- тисистемных сил, они могли бы составить реальное генерирующее ядро (или сумму разрозненных, но родственных источников) антисистемных действий, направленных на расшатывание мир-системы. Итак, задача демонстративной ликвидации потомков хомейнистского режима возводится руководством США в разряд принципиальных направлений по устранению опасного инородного феномена.
Санитарную функцию очищения от «антисистемных аномалий» преследовала, наряду с другими целями, и антииракская политика США. Стратегия Саддама Хусейна уже длительное время проявляла признаки опоры на силу как средство перекраивания существующих региональных границ и выдвижения Багдада на доминирующие региональные позиции и в политическом, и в экономическом плане. Поддерживаемая Ираком напряженность в отношениях с Сирией, восьмилетняя война с Ираном, оккупация Кувейта, угрозы в адрес Саудовской Аравии не только ставили вопрос о «иракскоцен- тристских» измерениях региональной политики багдадского режима, но и размывали контуры американского присутствия и влияния США в регионе.
К тому же новый мировой порядок, ориентированный на американскую гегемонию и обеспечение американского могущества, в условиях постоянного ближневосточного искривляющего влияния со стороны иракских властей, требовал, с точки зрения защитной логики мир-системного господства, вмешательства США и устранения деформирующего регионального фактора. Тем более, что этот фактор угрожал дестабилизировать ситуацию в энергодобывающем центре планеты с нескрываемым намерением потеснить здесь американские экономические интересы.
Кульминационным пунктом саддамовской стратегии стало иракско- американское вооруженное столкновение 1991 г., характер и результаты которого могут быть интерпретированы и как первая попытка со стороны стран «Юга» изменить сложившееся в мире соотношение сил. «Саддамов- ский» прецедент представлял системную опасность не только сам по себе, но и как симптом нового вызова: «собирания», с помощью силы, стран определенного региона вокруг доминирующего регионального центра с дальнейшей готовностью к риску противостояния (войны) против развитого государства, считающего данный регион «зоной национальных интересов». Вот почему у США, как представляется, возникла насущная необходимость и в ликвидации в 2003 г. самого прецедента, и в показательном примере для тех, кому в третьем мире саддамовский феномен казался привлекательным.
Наконец, Северная Корея, воспринимавшаяся Вашингтоном в качестве рудимента ортодоксальной коммунистической стратегии времен биполярной конфронтации, которая, в отличие от Китая и Вьетнама, отказалась «поступиться принципами». В этом случае ситуация, вероятно, оценивалась американской администрацией как феномен полного игнорирования закономерностей современной мир-системы, политики глухого изоляционизма и решимости любой ценой защищать свой выбор.
В целом, применительно к мусульманским странам, ситуация интересна тем, что она очерчивает принципиальное ограничение диапазона возможного выбора ими стратегии национального развития. Оно состоит в том, что
127
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
никакое антисистемное отклонение стран периферии не будет допущено, тем паче с угрозой рисков для государств мир-системного ядра.
В распоряжении стран ислама гипотетически существует определенное пространство для маневрирования в границах «внутрисистемных» и «внесистемных» решений, возможности которого, как представляется, они (в частности, арабские государства) не оставляют без внимания. Давление Запада на периферийные страны в этой «зоне маневрирования» не так разрушительно вследствие не столько сложности квалификации действий «субъектов движения» как «праведных» и «неправедных», сколько ввиду нынешней неопределенности позиции арбитров по вопросу, что считать «праведным».
Это связано, с одной стороны, с практически повсеместно признанным противоречием между целями и средствами глобализации, в результате чего, например, «процес глобализации скорее сокращает, чем повышает способность развивающихся стран интегрироваться в мировую экономику», считает преподаватель Оксфордского университета С. Лалл '. По мнению профессора Гарвардской школы бизнеса Б. Скотта, «политика, основанная на презумпции, что свободные рынки приведут к конвергенции — ошибочна». Развитые государства «должны отказаться от убеждения, что их собственные стратегии развития подходят всем» 1 2.
С другой стороны, вера деловых кругов стран мир-системного ядра в неограниченные возможности экономического либерализма оказалась, накануне XXI в. подорванной, в то время как позиции регулируемой экономики окрепли. Согласно исследованиям авторитетного французского экономиста и историка Н. Бевере, макроэкономика второй половины XX в. целиком вписывается именно в кейнсианскую парадигму, как в ее конструктивную, так и в ее критическую части. Ряд ключевых позиций кейнсианской теории полностью восстанавливают свою актуальность после 2000 г.
Сказанное относится, прежде всего, к положению о том, что капитализм развивается в двух режимах: в режиме свободного плавания, перемежающегося региональными и секторальными шоками, в котором механизм регулирования формируется спонтанно под действием рынка, и в режиме исключительных обстоятельств в случае глобальных шоков, неистовый и кумулятивный характер которых тормозит рынок, сковывает его, что обязывает государство к вмешательству с целью стабилизации ситуации. Фактически, подчеркивает Н. Бевере, с 2000 г. начал разрушаться миф о саморегуляции рынка, государство же «повело дела лучше, эффективно выдвинувшись на первый план как в деле конъюнктурного управления экономикой, так и в руководстве структурной политикой» 3.
При этом обращения сторонников либеральных идей к теоретическим достояниям прошлого и настоящего с целью поиска ответов в желаемом направлении только усилили общий скепсис и разочарование. В ходе ознакомления «с современной экономической литературой, — пишет профессор
1 Oxford development studies. — Abingdon, 2000. — Vol. 28, N 3. — P. 337.
2 Ibid.
3 Les Echos. — 2003. — 21 janvier.
128
Глобализация и страны ми периферии
Университета Пари-Дофин А. Бадо, — становится очевидным, что, наряду с ее вкладом в процесс обобщения новых явлений, весьма большое количество работ грешит поверхностностью: недостаточной проработкой предшествующих научных исследований, отсутствием критического взгляда на использованную информацию, чрезмерно большим доверием к действующей экономической модели, поверхностной интерпретацией полученных результатов, а также выводами, весьма далекими оттого, что доказывается»
На противоречия и несостоятельность ряда рекомендаций либеральной экономической теории обращает внимание и профессор Стенфордского университета Дж. Стиглиц, указывая, что ее приверженцы часто игнорируют реальный опыт, исходя из воображаемой действительности. Так, ранние модели развития считали поведение людей в странах третьего мира культурно детерминованным, что делало стандартные экономические законы малопригодными для этих стран. В последнее время исследователи (без надлежащего обоснования) делают акцент на противоположных качествах — рациональности и эффективности, выдвигая концепции, основанные на социальных реакциях, на несовершенстве информации и рынков.
Ранее много известных экономистов (например, Н. Кальдор, С. Кузнец, А. Льюис) выстраивали свои рекомендации, базируясь на положении о том, что неравенство ведет к росту. Они не обсуждали влияния роста на бедность, ссылаясь на то, что в Европе на разных стадиях развития капитализма бедность действительно возрастала. Неоклассические теории игнорировали проблемы распределения, считая, что увеличение доходов по мере экономического подъема будет выгодно всем. В последнее десятилетие, подчеркивает Дж. Стиглиц, экономисты отказались от большинства из этих положений.
Подобным образом ранее преобладало убеждение, что развитие является тем более успешным, чем скорее происходит накопление капитала и чем эффективнее размещение ресурсов. Теперь и это убеждение подлежит пересмотру, так как бедные страны могут позволить себе расходы каких-либо ресурсов только с большим напряжением 1 2.
Даже руководитель Федеральной резервной системы (ФРС) США А. Гринспен признал в 2002 г. отсутствие реакции ФРС на биржевые крахи 1998—2000 гг. вследствие недостатка серьезных экономических исследований, которые бы определяли риски в процессе развития американской экономики 3.
Вот почему откат многих стран периферии от либеральных идеалов к поисковой зоне экономической реальности, сопровождаемый их желанием «переосмыслить базовые принципы и возвратиться к политэкономическим основам»4, воспринимался в развитых государствах как вынужденная мера.
Что же касается «черных дыр» в других направлениях глобализации, то довольно дискуссионным по результатам своего влияния остается ее «культур¬
1 Le Monde. — 2002. — 24 septembre.
2 См.: Stiglitz J- Development thinking of the Millennium / Annual World Bank Conference on development economies. — Washington, 2001. — P. 16—31.
3 Le Monde. — 2002. — 24 septembre.
4 Les Echos. — 2003. — 10 juin.
129
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
ный вектор». Будучи настроенным на гомогенизацию мировых культур, он полностью обходит особенности функционирования локальных культур, границы их взаимодействия с доминирующими культурами, вопрос объективных различий ментальности и исторического опыта разных народов. И если распространение единой культурной модели имеет целью экспансию либерального, западного, демократического, индивидуалистического, капиталистического образа жизни, то следует ли удивляться тому, что такая культура не может укорениться на арабских или иранских землях?
Западные подходы к определению путей развития государств третьего мира в эпоху глобализации
Парадоксально, что, несмотря на разочарование в либеральной философии, ведущие западные политики и финансовые учреждения в условиях глобализации продолжают отстаивать нерушимость либеральных принципов в контексте проблем развития стран третьего мира. Малосовместимые рекомендации, которые поступают на этом фоне к странам периферии, только усложняют существующие трудности. Таким является, например, требование разрешения дихотомии: традиционная или либеральная цивилизация. Еще пример: объединение в докладе МВФ о состоянии и перспективах развития мировой экономики в 2002 г. рекомендаций в адрес развивающихся стран активизировать приватизацию госпредприятий, либерализацию торговли и инвестиционной сферы с призывом к ним относительно укрепления госинститутов как стимулятора экономического роста. Все это в общем порождает фрагментарность, противоречивость, неопределенность, разорванность внешних установок и ориентаций, что позволяет периферийным странам обосновывать свою маневренность в сфере национальной экономической политики.
Контрпродуктивность и нереалистичность навязывания мусульманским народам курса развития основаного на современных западных неолиберальных принципах объясняется рядом причин. Во-первых, главный аспект западной культуры — отчуждение продуктов труда — не принимается здесь безусловно. Во-вторых, в Исламском мире с большим сомнением воспринимают универсальные ценности Запада — дух предпринимательства, плюрализм мыслей и т. п. В-третьих, «атлантическая» и арабо-исламская культуры представляют две разновидности миропонимания, которые происходят от разных типов структур сознания — по классификации американского социолога Б. Нельсона — рационализированного и религиозного. К тому же, если в ведущих мировых государствах дифференциация религиозной и политической подсистем уже давно стала действительностью, то в мусульманском социуме стержнем мировосприятия остается убежденность в том, что в обществе изначально существует божественный порядок, который не подлежит никакому обсуждению или оценке, и именно он определяет прошлое, настоящее и будущее.
Вполне понятно, что желание идеологов культурной глобализации подталкивать преобразовательные процессы в направлении Мусульманского мира будет лишь усиливать в нем защитный рефлекс. «Опасность разнуздан -
130
Западные подходы к определению путей развития государств
ного насилия возникает всякий раз, когда существующий социальный порядок оказывается под угрозой, — отмечает профессор Университета г. Корк (Ирландия) А. Саколчаи. — Проблема цивилизации, таким образом, — это проблема обновления или воспроизведения социального порядка, который оказался под угрозой»
Таким образом, в данном случае имеет место искусственное искажение процессов распространения доминирующей культуры, что создает существенные проблемы не только для осмысления и конкретизации путей эволюции арабских стран, но и для самого источника культурной экспансии. Еще Э. Дюркгейм доказал, что по мере того, как человеческое сообщество разрастается и занимает все большую территорию, коллективное сознание вынуждено подниматься над местными отличиями и, таким образом, становиться все более абстрактным, поскольку лишь самые общие ценности и положения могут разделяться всеми социумами, входящими в мировое сообщество. В этом — залог продуктивного и взаимозаинтересованного расширения. Однако этот процесс ни в коей мере не должен быть насильственным и форсированным.
В данной связи можно высказать предположение об усилении настороженного отношения лидеров мусульманских стран к перспективе распространения культурного направления глобализации на исламское измерение, как и о возможности пересмотра данного направления с течением времени развитыми государствами.
Наконец, «политическая глобализация» как фактор «добровольно-принудительного» внедрения в общество арабских стран западных моделей политической демократии чревата новыми осложнениями для процессов социально-политического развития этих государств и расчета перспектив их исторического прогресса.
«Демократизаторская направленность» была, в частности, зафиксирована в качестве главного приоритета американской ближневосточной политики в выступлении президента США Дж. Буша 26 февраля 2003 г., то есть накануне вооруженного вторжения Соединенных Штатов в Ирак.
Сейчас трудно понять, почему демократия, составляющая высочайшее достижение «Атлантической цивилизации», была превращена относительно Арабского мира в вульгарный эталон, в который сторонники глобализационной идеи стремятся втиснуть все культурное многоцветие арабско-исламской самобытности. Существует же на Западе понимание, что «демократия является результатом эволюционного процесса и представляет собой целостную форму, и что она не может быть просто возведена в ранг международной легитимности» 1 2; как и глубокое знание специфики и структуры арабских обществ, фундамент которых составляют родо-племенные и клановые связи, определяет сформированное на основе исламской религии мировоззрение, существенно регламентирует традиционное давление семейно-клановой группы или религиозного авторитета на свободу выбора лич¬
1 Szakolczai A. Civilization and its sources / International sociology. — London, 2001. — Vol. 16, N 3. - P. 377.
2 Le Monde. — 2003. — 25 février.
131
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
ности в то время, как на макроуровне мусульманская среда в целом запрограммирована на уничтожение инакомыслия.
Самый тщательный учет этих особенностей побудил еще колониальные власти ориентироваться на исламский фактор, традиционные социальные структуры и трайбализм как на главные ориентиры разработки эффективной политики в странах Азии и Африки.
Именно эти компоненты после деколонизации стали «частями единой ткани, объединившей государство и общество» в Арабском мире \ в то время как созданные здесь государственные институты и внедренные принципы политических процедур представляли не столько местные разновидности вестернизации, сколько искривленные на современный лад формы патриархальности.
Можно разве что строить предположения относительно импульсов, парализовавших у сторонников демократической глобализации понимание реального состояния дел в Арабском мире и стимулировавших своей политикой перемещение восприятия западного демократического проекта в сознании мусульманского социума из разряда «утопий» на заре независимости в категорию «средства перерождения» в период интенсивной глобализации однополюсного мира и, в конце концов, в фактор «меры наказания» благодаря усилиям Дж. Буша-младшего.
Возможно, сработала догма о том, что «сила может все». Возможно, сказалось нарастание деформации самой демократической системы в странах Запада, которая размывает понимание границ и условий ее функционирования. Ведь демократический проект здесь создавался под «рафинирванного» гражданина, для которого демократия должна была стать единственной высшей политической ценностью, а «заработал» на буржуа — то есть на гражданина и предпринимателя одновременно. Это двойное качество обусловило его двойную заинтересованность и в политической сфере, которая руководствуется принципами демократии, и в сфере экономики, которая направляется частной собственностью и рыночной конкуренцией. С течением времени это же качество привело к подчинению политических интересов экономическим и к соответствующим качественным мутациям политического измерения.
Возможно, в данном случае сказался кризис политической науки в странах Запада, обусловленный, по мнению итальянского политолога Д. Золо, тремя основными причинами: нынешней общей неопределенностью в основах научного знания и, в особенности, в эпистемологическом статусе социальных наук; быстрым усложнением общественных явлений, которые политическая наука стремится объяснить и спрогнозировать эмпирическим образом; возрастающим эволюционным риском, который угрожает демократическим институтам в постиндустриальных обществах .
Еще в 1970-х гг. функционалистская и эволюционистская парадигмы в социальных исследованиях были вытеснены в западной науке «цивилизационным подходом» и мультикультурализмом, в рамках которых, на базе на- 1 21 Ibid. — 2 mai.
2
Boston studies in the philosophy of science. — Dordrecht, 1995 — Vol. 146. — P. 247, 248.
132
Западные подходы к определению путей развития государств
работок школы Дюркгейма-Мосса, был осмыслен феномен множественности цивилизаций, раскрыта их сущность как исторически непостоянного явления (в противоположность тезису о статической сверхисторической культурной матрице), подтверждены гипотезы о продолжительных траекториях цивилизационных модификаций и трансформаций, обоснована историческая перспектива человечества как длительный путь творческого межцивилизационного взаимодействия.
Например, выдающийся американский исследователь К. Чейз-Данн на базе анализа исторических циклов экономической глобализации и их соотношения с культурной и политической глобализационными волнами, распространяющимися на периферийные культуры, раскрыл, в сущности, ключевую теоретическую закономерность корректного построения глобализационной стратегии современности. Он доказал, что культурный и политический типы глобализации идут с опозданием за столетним трендом наростання экономической глобализации
А британские политаналитики Д. Хелд, Э. Макгроу, Д. Голдблатт и Дж. Перрейтон вплотную приблизились к раскрытию нынешней фазы глобализации как реального феномена, а не идеалистической утопии, в которой желаемое выдается за соответствующее действительности. В этой связи они акцентировали основное внимание на том, что глобализацию лучше всего понимать как ряд процессов, а не как «особое условие». Она не отражает, по мнению исследователей, ни упрощенной логики линейного развития, ни прообраза «мирового сообщества»; скорее всего, она свидетельствует о возникновении межрегиональных сетей и систем взаимодействия и обмена. В этом смысле вовлечение национальных и социальных систем в более широкие глобальные связи необходимо четко отграничивать от любого истолкования понятия «глобальная интеграция».
Понятие «глобальное», подчеркивают английские ученые, не синонимично понятию «универсальное»; глобальная взаимозависимость не присуща в равной степени и единообразной форме всем народам и сообществам планеты. В этом измерении понятие «глобализация» следует отличать от понятия «конвергенция», поскольку глобализация не содействует усилению «гомогенности мирового сообщества» и «гармонии набирающих силу отношений. Наоборот, возрастающая взаимозависимость выступает скорее как источник конфликта, а не сотрудничества, генерирует страх и, как следствие, латентную враждебность» 1 2.
Итак, оказывается, что все точки давно расставлены, идея «параллельной» («синхронной») — экономической, политической и культурной глобализации — опровергнута, периодизация и последовательность глобализационных волн установлена, приближение к осмыслению нынешней фазы глобализации однозначно подтвердило необходимость осторожного к ней отношения. Но доминирующая группа американской правящей элиты поче¬
1 См.: Chase-Dunn С. Globalization: a world-systems perspective / Journal of world-systems research. - New York, 1999. - Vol. 2. - P. 187-215.
2
Global transformations: politics, economics and culture / Held D., McGrew A., Golldblatt D., Perraton J. — Cambridge, 2000. — P. 27, 28.
133
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
му-то решила засвидетельствовать именно дефиницию власти как разновидности исторического безумия.
Универсалистские подходы к созданию глобального миропорядка под предлогом перехода от «примитивной смешанности» к «дифференцииро- ванной сложности» обусловили на деле расширенное воспроизведение жестких последствий его внедрения и, как результат, ущербность всей иерархии типов развития периферии — как «фаворитных», эндогенного («диффузио- нистская модернизация») и догоняющего, так и рожденных периферийной маргинальностью — ресурсного, мальтузианского и изоляционистского.
Так, эндогенный («диффузионистский») тип развития предусматривает включение развивающихся стран в мировую экономику, распространение на планетарной периферии инноваций, моделей потребления и организации производства, присущих индустриальным государствам, охват ее деятельностью ТНК по мере расширения рыночных отношений и углубления глобализационного феномена.
Однако несмотря на высокую степень интенсивности отмеченных процессов они не стали ведущими тенденциями, определяющими будущее стран третьего мира. Во-первых, потому что «диффузия» элементов структуры развитых государств в страны периферии часто носит конъюнктурный характер и не гарантирована от обратной эвакуации. Во-вторых, потому что привлеченные к странам периферии структурные элементы не функционируют здесь в рафинированном виде, а мутируют и эндогенизируются, поскольку срабатывают местные механизмы самозащиты.
Таким образом и «диффузионистская схема» оказывается малопригодной для расчета на ее основе стратегий национального развития периферийных государств.
Согласно теории догоняющего развития, разрыв между возникшими уровнями развития ведущих и периферийных стран будет тем быстрее преодолен, чем лучше будет налажено их партнерство в деле развития. Это «партнерство» предполагает проведение в странах третьего мира экономических реформ, которые предусматривают нормативную модернизацию на основе промышленной диверсификации всей экономики, опоре на импортную технологию и предоставление в этом деле технологической и финансовой помощи Запада.
При этом модернизация рассматривается в традициях функциональной школы, трактуется как движущая сила исторического прогресса, интерпретируется как тотальная, принудительная и ведущая к радикальным изменениям в обществе. Данный процесс предполагает зависимость его продвижения не столько от усилий периферийных стран, сколько от «доброй воли» развитых государств. К другим недостаткам модели догоняющего развития принадлежат, во-первых, пренебрежение закономерностями исторической эволюции, согласно которым отстающие страны ныне уже не способны не то чтобы догнать, но даже повторить путь развитых государств; во-вторых, искажение рациональной основы модернизационного процесса, который интерпретируется не в контексте согласованного многообразия схем социально-экономического подъема периферийных государств, а через воспроизведение ими схемы развития «Атлантической цивилизации».
134
Западные подходы к определению путей развития государств
Более того, модернизация в указанном случае противопоставляется традиционализму, который трактуется как главный источник застоя, а прогресс истории интерпретируется как движение от «традиционного» общества к «современному», образуя континуум «традиционное — переходное — современное» общество.
Ресурсный, мальтузианский и изоляционистский типы развития являются побочным плодом глобальной политики мир-системного ядра, будучи, в сущности, разновидностями открытых форм социально-экономической деградации.
Опора в деле хозяйственного развития на экспорт сырья в условиях систематического падения спроса на него в мировых индустриальных центрах постоянно снижает накопительный потенциал стран периферии, сокращает факторы ее роста и ведет к постепенному обострению здесь социальных, экономических и политических проблем.
Мальтузианский тип развития охватывает, по определению Дж. Сакса, группу стран Субсахарской Африки и Андского региона, которые, не владея достаточными запасами полезных ископаемых, сколько-нибудь развитым промышленным производством и имея низкую производительность аграрного сектора, бесперспективны с точки зрения привлечения иностранного капитала. Они расположены в зоне сложной тропической экологии и в них происходит сокращение подушного дохода ввиду быстрого возрастания численности населения, что ставит общество на грань выживания, провоцируя «мальтузианский кризис». Единственное преимущество в данном случае по сравнению с государствами изоляционистского типа развития состоит в большей приближенности к мировой акватории.
Страны изоляционистского типа, при наличии всех проблем, присущих предшествующей категории государств, имеют еще и такую особенность, как отдаленность от полосы океанско-морского побережья, что существенно снижает саму возможность проявлений того ситуативного интереса, который возникает иногда у предпринимательских кругов Запада к «мальтузианской группе».
По подсчетам Дж. Сакса, всего в Латинской Америке, Африке и Азии существует 28 внутриконтинентальных (то есть изолированных) стран с населением не менее 1 миллиона человек, которые остаются беднейшими и наименее развитыми на планете '.
Арабскому региону в целом присуще доминирование ресурсного типа развития при наличии ярко выраженных тенденций догоняющего развития и нарастании процессов «мальтузианского давления».
•Как видим, глобализация сама по себе не только не гарантирует всем развивающимся странам экономического прогресса и не дает «универсальных рецептов» его достижения, но даже предложенные ею «фаворит- ные» стратегии развития не становятся залогом обеспечения устойчивого подъема. 11 См.: Sachs J. Globalization and patterns of economic development. Weltwirtschaftliche Archiv / Review of World economics. — Tubingen, 2000. — Bd. 136. — H. 4 — P. 595, 596.
135
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Кризис постколониального развития привел, с течением времени, к выдвижению ревизионистского направления научной мысли о развитии — имманентной периферийной отсталости, которая закрепляется мир-сис- темным ядром. Ее разработчиками выступили латиноамериканские ученые Р. Пребиш, Г. Франк, С. Фуртадо.
Представители этого направления, которое многими поддерживается и в наши дни, сделали большой вклад в определение соответствующих действительности закономерностей функционирования современной мирохозяйственной системы, в анализ отрицательных последствий экономической экспансии развитых государств в страны третьего мира, в изобличение равнодушия ведущих мировых игроков к проблемам народов периферии и т. п., очерчивая реальную систему координат современности. Однако и их разработкам был присущ тот же недостаток, что и концепциям, которым они противостояли: они не предлагали конкретной альтернативной модели межцивилизационного партнерства — через продуктивное взаимодействие, а не через поглощение.
Определяя качественные признаки препятствий на путях эволюции стран третьего мира, приверженцы теории имманентной периферийной отсталости подвергли решительному пересмотру не отдельные шаги и мероприятия в осуществлении процесса развития, а провели инвентаризацию всей системы ценностей, предложенной периферии «к употреблению» представителями западной «официальной» науки. Особое внимание было уделено модели развития, которая была создана на Севере, потом распространилась, кое-где была искажена и сегодня по-разному имитируется на Юге; модели, достигшей своих рациональных границ, поскольку ныне она не в состоянии быть общеприемлемой и пронизана глубокими внутренними противоречиями.
Система ценностей, на которой строится модель развития стран Севера, предполагает поддержание экономического роста в качестве самоцели, а не средства социального прогресса; избрание в качестве критерия оптимального функционирования экономики принципов рынка, согласно которым стремление к прибыли базируется на отношениях антагонизма и соперничества; тенденцию к распространению атлантического господства в мировом масштабе путем навязывания другим собственной модели как универсальной. Все эти особенности, по мнению оппонентов западного доминирования, делают возможным использование «модели развития Севера» в странах периферии лишь для удовлетворения отдельных потребностей этих стран, на отдельных участках экономики и в ограниченные сроки.
Представители указанного теоретического направления, в частности А. Франк, придерживались также позиции, в соответствии с которой слабо- развитость является вовсе не следствием исторического отставания стран третьего мира, а наоборот — именно продуктом развития господствующих государств. Развитие одних и слаборазвитость других — это две стороны одного и того же процесса экспансии и интеграции мировой системы по правилам доминирующего центра.
Другой теоретик этого направления, В. Барсело, доказывает, что концепция «пределов развития» для периферийных стран носит искусственный характер, обусловленный тенденциями, которые генерируются развитыми
136
Западные подходы к определению путей развития государств
мировыми государствами, в частности, распространением рецессивных и инфляционных процессов в индустриальных странах, углублением кризиса международной финансовой системы, обвалом цен на сырье, появлением новых переменных величин в развитии общества, кризисом форм международного экономического сотрудничества, экспортом неадекватной к местным условиям западной институциональной модели, международным разделением труда в интересах капитала, отрицательными для бедных стран результатами международной торговли.
Еще один сторонник упомянутого направления, С. Амин, обращает внимание на планетарные последствия современного кризиса западного общества, который вытекает из дисбаланса между требованиями демократии и односторонней диктатурой рынка. В этом контексте риски глобализации он усматривает в том, что само указанное противоречие между капиталом и трудом, содержащее перспективу взрывного конфликта рынка и демократии, выводится глобализационными процессами на уровень планетарной угрозы.
Как уже отмечалось, выискивая и исправляя ошибки в западных схемах понимания современного мироустройства и законов развития человечества, сторонники теории имманентной периферийной отсталости содействуют приближению к пониманию реального состояния дел, движущих сил и перспектив развития современной цивилизации. Однако призывая к внедрению других принципов, на которых могли бы строиться общество, экономика и развитие, отличающиеся от господствующей либеральной модели, сами они пока что не создали такой модельной альтернативы.
Не могут рассматриваться в качестве конструктивной основы для разработки стратегий развития периферийных государств и существующие наработки марксистской идеологии, поскольку марксистские теоретики интересовались прежде всего классовым обществом, а не традиционным, исследовали феномен колониализма и неоколониализма скорее в контексте его влияния на экспансию капитализма в мировом масштабе, чем в плане структурных изменений в автохтонных обществах.
Наконец, к конкретным результатам с определением целей, стратегий, схем и механизмов прогресса стран третьего мира не привел пока что и творческий поиск в пределах «четвертой», по определению И. Валлерстайна, «волны» антисистемного движения (ее предшествующие фазы — «маоизм»; «новые социальные движения» — экологическое, феминистское и прочие; «ассоциации борьбы за права человека»), оформившегося в 1999 г. во Всемирный социальный форум.
Его нынешние знаковые фигуры — Д. Бенсаид, С. Латуш, П. Вивере, Д. Плион, Р. Ханел, Н. Белларжеон — сосредоточились не столько на том, «чтобы закрыть Уолл Стрит», сколько «на изобличении могущества капитала во имя определенных судьбоносных приоритетов, которые должны служить человечеству: ... на экологических рисках, на нищете и маргинальнос- ти, на защите социального сектора» и т. д. Однако «никто из них не смог еще сформулировать общую теорию, альтернативную неоклассической модели, на которой основывается первенство неолиберальных мыслителей» . 11 Le Monde. — 2003. — 21 janvier.
137
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Бесспорно, что творческие прорывы новых научных исследований, ломая устаревшие мировоззренческие конструкции, существенно расширяют границы представлений о социальной вселенной, о путях и закономерностях развития человечества. Вместе с тем, засевая поле человеческого сознания зернами новой рациональности, ни одна из современных теоретических конструкций так и не приблизилась к объяснению первоисточников изменений в традиционном обществе мусульманских стран, ни тем более к обоснованию направленности и динамики этих изменений в стратегической перспективе.
Более того, новые подходы совсем не застрахованы от возведения на их основе апокалиптических сценариев будущего человечества. Вспомним в этой связи хотя бы размышления С. Хантингтона о неизбежности столкновения цивилизаций, которые явно или опосредованно опираются на тезис о множестве цивилизаций и признании уникальности путей их развития, однако содержат в своей основе мысль о том, что цивилизации в процессе своей эволюции не только не конвергируют, но что фундаментальные отличия между ними лишь нарастают и обостряются.
В целом же, как представляется, общая проблема поиска теоретического фундамента, на базе которого могут быть сформированы стратегии национального развития мусульманских стран, состоит в эклектизме соотношения компонентов любой комбинации факторов развития, требующихся для целостного решения этих задач.
Мусульманские концепции развития стран ислама
Характеристика теоретического осмысления вопросов разработки стратегий национального прогресса будет неполной, если не вспомнить широко распространенные в третьем мире концепции альтернативного развития, реализация которых видится как возможность утверждения национальной самобытности, осуществления (в частности, для времен биполярного противостояния) курса равноудаленное™ от «капитализма» и «социализма», возвращение в «золотые века прошлого». На практике светские интерпретации такого поиска сводятся к теоретическим обобщениям об управляемом и планируемом либерализме, регулируемом обществе, национальных типах социализма.
В арабо-исламском регионе наиболее авторитетным альтернативным направлением определения автохтонной теоретической основы остается, как представляется, творческий поиск сторонников политического ислама, сориентированный на воспроизведение стратегий национального развития на базе мусульманского учения.
Формирование стратегий национального развития арабских государств на почве исламской философской традиции, то есть на самобытном культурном материале, сталкивается с существенными трудностями, связанными с продуктивностью дальнейшей реализации такой стратегии в конкретных условиях генерирования в странах мир-системного ядра процессов модернизации и закономерностей интеграции планетарных человеческих
138
Мусульманские концепции развития стран ислама
сообществ на принципах политического и экономического либерализма, универсализации духовных ценностей и секуляризации общества.
В ракурсе упомянутой традиции можно выделить шесть основных школ.
Джабрия подчеркивает примат принуждения и определенности. Согласно учению этой школы, не человек ответственен за свои действия, а традиция, которая основывается на четких правилах и полной покорности авторитету, обладая превосходством над способностью человека выбирать. Сторонники этой школы придерживались мысли о том, что человек вообще лишен потребности в рациональных аргументах. Он должен лишь выполнять инструкции лидера, который имеет ответы на все вопросы.
Тафвиз делает акцент на свободе воли и свободе выбора. Согласно учению этой школы, в организационном плане в обществе не должно существовать регламентации набора обязанностей, но коллективная ответственность лучше, чем индивидуальная.
Ихтиар также поддерживает свободу выбора, но, в отличие от Тафвиза, учит, что человек способен превращать зло в добро и несет ответственность за свои проступки. Человек, согласно этой школе, является ответственным социальным агентом, который стремится работать с группой и достигать групповых интересов.
Мутазилизм, возникший в период борьбы Аббасидов против Омейядов, учит, что любое знание может быть добыто личностью посредством ее собственного осмысления мира. Мутазилиты делали акцент на способности человека различать добро и зло. Они утверждали, что свобода воли является предпосылкой развития общества, а ее отрицание искажает творчество и разрушает душу.
Школа, основанная Ибн-Рушдом, утверждала, что Коран имеет три семантических формы: образно-аллегорическую, адресованную массам; рациональную, обращенную к теологам, и философскую, предназначенную для мыслителей. Поэтому не следует трактовать Коран как источник жесткой регламентации общественной деятельности правоверных. Последователи этой школы, в частности андалузский философ Аль-Араби, доказывали, что деятельность человека частично зависит от свободной воли, частично — от внешних сил, которые ограничивают или определяют индивидуальные и коллективные действия.
Ихван-ас-Сафа возникла как альтернатива Джабрии. Эта школа отстаивает рационализм, самодисциплину и самоконтроль. Она верит в способность человека к прогрессу и контролю над окружающей обстановкой, считает свободу интеллекта необходимой предпосылкой создания творческого здорового общества.
Все эти школы существенным образом повлияли на общественное устройство арабских стран и определение социального поведения людей. В период Омейядов (661—750 гг.) властвовали принципы Джабрии. Во времена Аббасидов (750—1258 гг.) и Фатимидов (909—1171 гг.) преобладали Ихтиар и Мутазилизм. Эпоха Османской империи (1412—1918 гг.) оказывала содействие возвращению и утверждению принципов Джабрии, которые доминируют и в современных арабских странах, независимо от их политического устройства.
139
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Объединяющим признаком всех этих школ, как и общей их отличительной особенностью от философии европейского прагматизма, является не только примат духовных и морально-этических принципов и установок над факторами материального бытия, но и обязательное подчинение вторых первым. В условиях агрессивной планетарной экспансии «Атлантической цивилизации» с ее ярко выраженной доминантой материальных ценностей мера локальной реорганизации жизни мусульманской среды в соответствии с исламскими установками возможна, как представляется, только вследствие ее дистанцирования от внешнего окружения. То есть реализация стратегии развития мусульманских стран на самобытной основе адекватна, в сущности, ревизии предложенных Западом глобальных правил игры и анти- системной локальной реформации.
Даже современные идеи наиболее «компромиссного» течения исламской философской и политической мысли — «модернистской» (в отличие от двух других направлений — «консервативного» и «фундаменталистского») едва ли смогут быть полезными для сближения межцивилизационных позиций, поскольку они все же идентифицируют арабское общество в традиционной системе координат, в то время как законы западной глобальной экспансии требуют его перестройки по стандартам «Атлантической цивилизации».
Например, Джамал Ад-Дин Аль-Афгани — один из первых идеологов «исламского модернизма», трактовал необходимость реформ в плане возможности усиления роли ислама в обществе и политике. В исламе же он усматривал динамичную творческую силу, которая отвечает требованиям современности и включает в себя могучий потенциал рациональности и научности. Его преемники, Мухаммад Абдо и Рашид Рида, разделяя взгляды своего учителя на возрождение самобытности исламского общества, выделяли в нем «адаптационный» по отношению к современности момент. Они подчеркивали, что в мусульманской религии следует различать ее внутреннюю неизменную сущность и внешнее выражение, благодаря которому внутренние сущностные ценности приспосабливаются к запросам разных эпох.
Другие приверженцы этого течения, разделяя идею реформирования мусульманского общества, также исходили из необходимости усиления его исламской составляющей. Так, Маулана Абул Ала Маудуди считал, что исламское сообщество выше не только этнических, племенных, региональных, расовых отличий, но и хозяйственных факторов. А Зато Taxa Хусейн и Лют- фи Аль-Саид призывали к осторожному преодолению несоответствий между традиционными исламскими политическими и социальными учениями и современностью.
Однако никто из них так и не ответил на вопрос, как соотнести идею современной национальной государственности мусульманских народов с традиционным пониманием исламского сообщества (уммы).
Более жесткую позицию по вопросам возрождения исламской цивилизации на самобытный культурной основе, ограничения и регламентации ее отношений с Западом занимали основатели «консервативного» и «фундаменталистского» политического ислама Саид Кутб, Мустафа Ас-Сибаи и Хасан Аль-Банна. Отвергая перспективу вестернизации и секуляризации, они выступали за создание исламского государства, которое бы управлялось
140
Мусульманские концепции развития стран ислама
по законам шариата. Исламская государственная модель связывалась ими с «четырьмя опорами»: Кораном, Сунной, Иджтихадом (право суждений в границах фундаментальных источников ислама) и Иджмой (общее согласование, консенсус).
Центральным тезисом их программных установок относительно общества была реализация принципа социальной справедливости в качестве неотъемлемой части концепции ислама. Более того, в интерпретации этих теоретиков осуществление принципа справедливости имело универсальный характер, то есть касалось не только экономики, политики или социальных отношений, но и должно было охватывать всю жизнь мусульманина.
Отличия в подходах к реализации «исламского возрождения» у современных «консерваторов» и «фундаменталистов» весьма условны. По мнению первых, составляющих большинство нынешнего религиозного арабского истеблишмента, адекватно и целостно исламская система представлена в классическом исламе, воплощенному в мусульманском праве. «Консерваторы» делают акцент на Таклиде — традиционном следовании установкам авторитетов прошлого, а также на существенном ограничении или отрицании нововведений.
«Фундаменталисты» имеют много общего с «консерваторами». Подобно им они выступают за возвращение к Корану и Сунне. Однако «фундаменталисты» обосновывают ограничение права суждений рамками фундаментальных источников ислама. Они непримиримы к нововведениям и более решительны в защите исламских социокультурных основ от процессов вестернизации.
Наиболее склонны к адаптации, как уже отмечалось, «модернисты». Они выступают за соблюдение установок Корана и пророка Мухаммада, за опору на исламские принципы и ценности при решении социально-политических проблем, однако признают возможность восприятия лучших достояний других культур, если такие заимствования не противоречат мусульманским ценностям.
Вместе с тем, при всех расхождениях, сторонники трех течений исходят из признания общего исламского наследия и едины в видении стратегических целей и магистральной направленности процесса будущих изменений.
О том, насколько это видение диссонирует с западной стратегией глобальных рыночных преобразований, свидетельствует проекция принципов ислама на экономическую сферу. Так, в интерпретации исламских теоретиков, естественные ресурсы — это дар Божий и эксплуатировать их следует умеренно, развивая торговлю, но избегая ростовщичества.
Краеугольный камень исламских экономических представлений составляет принцип социальной справедливости в распределении доходов. Моральные обязательства богатых представляются как плата за пользование факторами производства и состоят в обеспечении существования бедных слоев населения. Исламская экономическая модель строится на том, чтобы не «осовременивать ислам», а «исламизировать современность», то есть восстанавливать общественное равновесие, утраченное мусульманским сообществом в результате следования западным хозяйственным стереотипам.
141
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
Западная же модель развития является неприемлемой, по их мнению, ввиду воспроизводства нищеты, расточительности в использовании естественных ресурсов, культа потребления и экономического развития ради экономического развития. Продвижение этой модели на планетарном уровне вызовет у исламских идеологов обеспокоенность, потому что предоставление приоритета деньгам и рынкам в мировом масштабе разрушает духовные и традиционные ценности, силы глобализации не считаются с отличиями между нациями и вероучениями, и глобализация не в состоянии ни служить всему человечеству, ни улучшать качество межкультурного обмена.
В целом, при всей концептуальной привлекательности взглядов исламских теоретиков на принципы общественного развития мусульманских народов, было бы наивно считать, что сформированные на основе их идей стратегии развития стран ислама могут оказаться жизнеспособными в жестком конкурентном столкновении с геополитикой ведущих мировых держав. Конечно, версия об исключительной апелляции правящих кругов мусульманских стран к исламским основам является чисто гипотетической, учитывая, что мировоззренческие позиции властных элит этих стран в реальной жизни формируются под сложным и противоречивым влиянием таких факторов, как ислам, воспитание в духе трайбалистских и родственных традиций, инвариантов арабского, иранского и прочего национализма, «трофейное» наследство в виде трудновыделяемых стереотипов поведения периода Османской империи (на Ближнем Востоке и в Северной Африке) и колониальных времен, сильное западное влияние.
И все же особое внимание к исламскому вектору развития представляется оправданным, поскольку именно исламский фундаментализм имеет в Мусульманском мире, в частности в арабском регионе, наибольший мобилизационный потенциал, что объясняется кризисом в нем легитимности светского. Более того, на фоне подъема фундаменталистского фактора в арабском обществе классический традиционализм постепенно теряет здесь свои позиции, а исламский модернизм не пользуется широкой поддержкой мусульман и представляет ныне обанкротившийся проект. Только у фундаменталистских идеологов прослеживается и сейчас стремление воплотить этические и религиозные нормы в конкретные политические принципы и активное общественное действие, желание превратить политическое участие в религиозную обязанность любого индивидуума и всей общины.
Привязка проблемы разработки стратегий национального развития арабо-мусульманских стран к современным историческим условиям заставляет признать, что на уровне глобальных политических реалий распад биполярной системы сказался на укреплении императивных начал в отношениях государств мир-системного ядра со странами периферии, предопределяя, в сущности, направленность и параметры их развития. При этом следует отметить, что было бы ошибочно сводить все беды стран третьего мира к связи между зависимостью и слаборазвитостью. Природно-географические, экологические и социокультурные девиации не являются результатом связи с глобальной политикой мировых держав, так же как изменения, вызванные влиянием разных эндогенных кризисных явлений конъюнктурного характера на экономику и общество.
142
Мусульманские концепции развития стран ислама
Однако бесспорным является и то, что ныне социально-экономические преобразования осуществляются в периферийных странах в условиях неэквивалентного обмена с развитыми мировыми державами и, преимущественно, в соответствии с их программными установками, которые обеспечивают определяющее влияние на экономическое развитие третьего мира и на ориентацию его стратегий развития, превращая, таким образом, политический фактор в отношениях .«Север — Юг» в доминирующий относительно экономического.
Обусловлены, в сущности, и пределы стратегий развития стран периферии, собирательный образ которых, в интерпретации западных аналитиков, должен сводиться к усовершенствованию указанными странами возрастающей специализации и обмена, способствующих большей производительности; или трактуется как процесс изменений, подчиненных уменьшению технологического, научного и нормативного разрыва между постиндустриальными государствами и мировой периферией; или толкуется как процесс достижения постоянного экономического роста, стабильности, эффективности, порядка, социального равновесия и политической модернизации в ракурсе приближения к западным эталонам; или имеет другие варианты «атлантоцентристских» знаменателей.
При этом, если экономические рубежи развития периферийных стран в общем очерчены западной наукой, то комплексные подходы западных теоретиков к задачам развития периферии не содержат ни наличия признаков общей теории развития, ни единства гносеологических основ концептуальных построений, ни единообразия критериев измерения проблемы. Кроме того, даже в наиболее отработанной зоне экономических индикаторов развития остается открытым вопрос о необходимых ресурсах, средствах, структуре и кадрах осуществляемых по западным рекомендациям преобразований, а также о том, во имя чего проводятся экономические реформы, чьим интересам служат и как скажутся реально на состоянии общества периферийных стран.
Весь этот комплекс теоретических нестыковок, ограничений и противоречий наслаивается, вдобавок, на огромный массив хронических проблем по вопросам развития стран периферии, которые достались в наследство от XX в.
Одной из таких проблем является, например, сам феномен использования западных моделей развития в третьем мире. Парадокс, связанный с их копированием государствами периферии, состоит в том, что эти страны таким способом возрождают или импортируют то, против чего боролись в период битв за ликвидацию колониальной зависимости. Такая «стратегия развития» уже привела, в большинстве случаев, к краху национальных структур и институтов, подорвала традиционные культуры. Теперь она все более влияет на экономический упадок и нагнетание политической напряженности, не отвечая социально-экономическим и социокультурным реалиям стран третьего мира.
Другой конгломерат проблем образует фактор принадлежности государства и общества в третьем мире к разнопорядковым явлениям, поскольку общество в периферийных странах остается преимущественно традиционным, связанным с прошлым огромным множеством уз и тяготеющим к не¬
143
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
му, в то время как государство создано по западному образцу, то есть приспособлено к совершенно иным политическим, экономическим, социокультурным и историческим реалиям. В этих условиях западные эталоны оказываются малоэффективными, поскольку в большинстве развивающихся стран не произошла «переплавка» традиционного социума в вестернизован- ное общество. Вот почему периферийная имитация Запада через укоренение демократических систем или распространение рыночных отношений имеет здесь лишь поверхностный характер, а перспектива столкновения традиционалистских и модернистских основ (как мы видим на примере подъема исламского фундаментализма) содержит угрозу социальных кризисов и политических потрясений.
Еще один блок проблем определяется таким явлением, как кризис деколонизации. Вследствие особенностей деколонизации порабощенных народов все преимущества этого процесса достались социальным группам, в которых бывшие метрополии усматривали своих завтрашних партнеров и которые подчинили себе все властные структуры в постколониальных, формально скопированных с западных образцов, государствах. В дальнейшем, даже в условиях насильственной смены правящих элит, утверждение в периферийных странах новой доминирующей группы сводилось к адаптации к общим принципам государственного функционирования побежденных противников, то есть к продолжению толкования императивов развития общества в зависимости от требований государства-протектора.
Даже на уровне национал-патриотичных лидеров стран периферии, стимулируемых стремлениями продуктивного синтеза передовых достижений развитых государств с потребностями собственного народа, в абсолютном большинстве случаев до сих пор так и остается неразрешенной дилемма, что к чему и в какой мере приспосабливать — западные ценности и модели к традиционному обществу или традиционные мировоззрение и устройство к экономическим системам и политическим институтам, заимствованным из западного цивилизационного опыта. Как свидетельствует практика, длительные раздумья по этому поводу национал-патриотичных правящих верхушек в большинстве развивающихся стран приводят, в конце концов, к постепенному сползанию их позиции в сторону «вестернизации» и отбора среди автохтонных ценностей лишь тех, которые совместимы с западными императивами развития.
В повестке дня арабских стран все большую актуальность приобретает вопрос о критериях разработки жизнеспособных стратегий национального развития, которые бы учитывали неизбежность игры по правилам доминирующего мир-системного центра, но допускали бы применение защитных механизмов от крайностей либерального империализма, а также обеспечивали общественный прогресс при учете цивилизационных особенностей его понимания арабо-исламским сообществом и в условиях объективности функционирования неразрывного мирового экономического пространства и субъективности международного разделения труда.
Такое видение, как представляется, является следствием не только социальных потребностей и отрицательного опыта арабских стран, но и велением времени, которое обусловливает необходимость соотнесения задач на¬
144
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
ционального прогресса с глубиной, интенсивностью и масштабами планетарных изменений, воздействующих на развитие арабских стран. Осознание факта невозможности решения локальных задач без основательной проработки степени зависимости этого решения от определяющих процессов современности легло в основу подходов к проблемам национального развития практически всех ведущих центров Арабского мира. А предварительная разработка точной и реальной системы координат современности ныне воспринимается как залог корректного определения перспективы стратегии развития.
В указанном контексте перед властными кругами арабских стран, как, впрочем, и государств третьего мира в целом, возникает необходимость прохождения трех предварительных этапов определения базовых закономерностей современности, отработка которых является обязательным условием приближения к начертанию стратегий национального развития.
Первый требует идентификации процессов планетарных изменений и принципов организации современного мироустройства «самих по себе», то есть меры тождественности и отличий между тем, чем эти феномены являются, и тем, как они интерпретируются заинтересованными субъектами, а также установления соответствия толкований этих феноменов генерирующим их центром действительному содержанию указанных явлений.
Второй предусматривает экспертную оценку законов трансформации планетарного сообщества с целью определения векторов направленности стратегического развития по одному из двух базовых критериев: или «все постоянно изменяется», или же «все постоянно изменяется по универсальным правилам, а значит, не изменяется по сути».
Наконец, третий этап требует определения границ глобальной зависимости и локальной автономии стратегий национального подъема с целью их подчинения главным задачам развития конкретного общества: обеспечение безопасности, национальной независимости и благосостояния граждан, а также приумножение экономического потенциала; обеспечение социального прогресса на основе общепризнанной системы социокультурных ценностей.
Актуальность решения указанных вопросов обусловлена сложным взаимодействием противоречий на современном этапе развития человечества.
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
Достижения и проблемы социально-экономического и политического развития стран Мусульманского мира во второй половине XX в. позволяют сопоставить намерения и результаты, характерные для эволюции мусульманских, в частности арабских, государств и на этой основе сделать выводы, во-первых, о теоретической несостоятельности целого ряда распространенных в Западном мире постулатов относительно их периферийной слаборазвитое™, во-вторых, о высокой мере взаимозависимости внутренних и внешних факторов в обеспечении процессов национального подъема этих государств, в особенности в условиях глобализации.
145
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
С крахом биполярной системы вокруг и в самом арабском регионе коренным образом меняется политический фон, на котором ранее выстраивались стратегии развития составляющих его стран. Дихотомия «социализм — капитализм» в условиях биполярности была выгодной арабским державам, поскольку позволяла им решать свои задачи под лозунгами неприсоединения и сохранять определенную автономию в международной сфере. После окончания «холодной войны» и развала СССР возможности маневрирования арабских стран существенно сузились. В новых исторических условиях приток иностранной помощи в страны Ближнего и Среднего Востока значительно уменьшился. Более того, государства бывшего СССР из источника помощи превратились в конкурентов ее получения.
Новая расстановка сил на международной арене объективно оказывает содействие укреплению позиций Израиля в регионе, поскольку его поддержка со стороны США остается неизменной; в то же время политика Вашингтона относительно арабских государств становится более жесткой. Наконец, оправдывается озабоченность мусульманских лидеров по поводу создания Соединенными Штатами функционального эквивалента советской угрозе в лице «исламского терроризма», которая усиливается мессианскими планами Белого дома относительно демократизации арабских народов.
Закономерности общих тенденций мирового развития наложили свой отпечаток и на эволюцию арабских стран. За последние 30 лет их ВВП в расчете на душу населения возрастал всего на 2 % в год, беднейшие 20 % жителей арабских государств получали лишь 7 % национального дохода, а количество безработных здесь к концу XX в. составляло 14—15 % активного населения, или 12,5 млн человек '.
Под влиянием падения цен на нефть в 1980-е гг., неспособности арабских властей обслуживать внешнюю задолженность своих государств и резкого снижения государственных затрат, в арабских странах провозглашаются программы реформ, направленные на сокращение государственных дотаций и субсидий производственного характера, освобождение цен, свертывание ограничений на большую часть валютно-финансовых операций, введение рыночного курса национальных валют, продажу нерентабельных госпредприятий и т. д.
Импульсом для начала рыночных преобразований стало усиленное внешнее давление со стороны международных финансовых организаций и правительств западных стран. Как отмечал в этой связи сотрудник Университета Райерсона (Торонто, Канада) А. Болбол, экономические реформы в арабских государствах начались именно тогда, когда под угрозой оказались интересы их западных кредиторов 1 2.
Действительно, в начале 1980-х гг. нефтяные прибыли арабских государств упали больше чем на 40 %. Страны, которые не экспортировали нефть, утратили возможность рассчитывать на помощь арабских государств-нефте-
1 Le Figaro économie — 2000. — 20 janvier; Journal of developing areas. — 1998. — Vol. 32, N 3. - P. 360.
2
Bolbol A. From the «politic» to the «economic». If economic reform succeeded in Arab world // Journal of developing areas. — 1998. — Vol. 32, N 3. — P. 361.
146
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
экспортеров, сократившуюся с 1,5 млрд долларов в 1980 г. до 200 млн в 1994 г. Арабские правительства восприняли падение цен на энергоносители как временное явление и компенсировали недостаток иностранной валюты большими займами у стран Запада. В результате их внешний долг достиг таких размеров, что они оказались неспособны его обслуживать. Чтобы продолжить процесс получения займов, арабские страны должны были отсрочить и реструктуризировать свои предшествующие долги. Вот тогда-то МВФ, Парижский и Лондонский клубы кредиторов и заявили, что реструктуризация долгов возможна лишь в случае проведения экономической либерализации. В начале 1990-х гг. они стали связывать реструктуризацию долгов также с политической либерализацией.
Требования международных финансовых учреждений включали либерализацию валютного и импортного контроля, девальвацию национальной валюты, прекращение бюджетного финансирования низкорентабельных предприятий, разгосударствление промышленных, инфраструктурных и других объектов, улучшение климата для иностранных инвесторов.
Сегодня трудно судить, насколько арабские страны включились в выполнение навязанных международными институтами «проектов структурного оздоровления», а в какой мере продолжали придерживаться собственных программ рыночных реформ, которые вовсе не ставили целью полную либерализацию экономики и отказ от государственного контроля над рынком. Даже в случае с наиболее удачным региональным примером приватизации — Египтом, на сентябрь 1999 г. в руки частных собственников перешло полностью или частично лишь 140 из 303 (по состоянию на начало 1990-х гг.) крупных предприятий \
Остается проблематичным, насколько видение Вашингтоном «новой экономики» стран Ближнего Востока, стратегия формирования которой сосредоточена на трех направлениях: Интернет, приватизация, туризм — отвечает, скажем, пониманию стратегии стимулирования частного предпринимательства в странах Персидского залива. Последняя включает диверсификацию экономической структуры региона с целью уменьшения его восприимчивости к внешним потрясениям; развитие и оптимальное использование трудовых ресурсов, повышение производительности труда; увеличение прибавочной стоимости благодаря повышению степени переработки местного сырья; удовлетворение спроса местного рынка и одновременное использование сравнительных преимуществ в размещении факторов производства с целью продвижения национальной продукции на внешние рынки; создание самоподдерживающейся промышленной и технической базы; поощрение регионального сотрудничества и географически сбалансированного развития 1 2.
При любых оценках отсутствие радикальных сдвигов на таких направлениях, как свертывание социальных программ, прекращение предоставления субсидий нерентабельным государственным предприятиям, ликвидация до¬
1 Al Ahram. — 1999. — 22 September. — P. 15.
2 Washington File. ERF 500. 11/17/20. Public affairs section US embassy; Economia international. 1991. — Vol. 44. — № 2—3. — P. 228—242.
147
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
таций на продукты первой необходимости, отмена протекционистской поддержки властями местного предпринимательства и т. д. едва ли свидетельствует о полноценном продвижении арабских государств по пути рыночных преобразований, определенных международными финансовыми институтами.
Достаточно свободное и широкое толкование правительственными кругами арабских стран программ «структурного оздоровления» обусловлено их пониманием возможных отрицательных последствий абсолютизации попытки мировых институтов ввести экономику арабских стран в русло развития, сводящееся к размежеванию частного и государственного секторов, выбору между позициями «больше государства» или «меньше государства», противопоставлению либерализации дирижизму, государственного сектора — частному, — то есть без учета социально-экономического контекста арабских стран, характера существующих национальных структур и достигнутого уровня развития. Именно пониманием неизбежности отрицательных последствий широкомасштабной экономической либерализации был вызван отказ сирийского правительства от внедрения радикальных хозяйственных реформ. В стране, где ежегодное возрастание количества рабочих мест на 80 тысяч едва удовлетворяет треть спроса, где безработица достигла 20 %, а работа в госсекторе остается источником существования почти половины населения 1 — всесторонняя либерализация расценивается как синоним анархии.
Более того, пробуксовки, а то и откат от «сценария реформ» к основам действующей модели, происходят в арабских странах по мере нарастания отрицательных тенденций в процессе хозяйственных преобразований, как это имело, например, место в Тунисе, Марокко и Алжире, где темпы роста в пореформенный период (1986—1995 гг.) снизились по сравнению с дореформенными временами (1970—1985 гг.) до 4,1 %; 3,5 %; 0,8 % с, соответственно, 6 %; 4,8 %; 3,3 % \
Наконец, определенные процессы и взаимозависимости, которые имеют решающее значение для осуществления хозяйственных реформ в арабских странах, не укладываются в рамки формальной логики и сухих экономических расчетов, деформируя тем самым реальное представление о возможностях экономической либерализации.
В современном мире процесс экономической глобализации связан с гегемонией неолиберальной философии, которая подчиняет социально-экономическое развитие императивам рынка в его западной разновидности. Характерными особенностями рыночных систем развитых мировых держав являются постепенное угасание признаков их специфичности, отмежевание экономики от политической сферы, доминирование логики рынка над логикой функционирования политической системы общества, а рыночных стандартов — над ценностями солидарности в социальной сфере.
1 Le Figaro économie. — 2001. — 26 juin.
^ jbill A., Enders R., Treichel V. Financial sector reforms in Algeria, Marocco and Tunisia. — Washington, 1997. — P. 27.
148
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
Однако рыночные системы арабских стран формировались с учетом другой цивилизационной специфики и функционируют на основе действия других закономерностей, связанных с приоритетами солидарности, неразделимое™ «экономического» и «политического» в жизни социумов, объединением рыночной конкуренции с традиционными культурными ценностями, менее индивидуальными и более патриархальными, чем в странах Запада.
Иерархичность в принятии решений, контроль над деятельностью индивида, подчинение эффективности персонализированным связям, патриархальные подходы, непотизм, протекционизм и клиентализм присущи как общественной жизни арабских стран в целом, так и функционированию их хозяйственных организмов в частности.
Именно традиционные племенные и клановые отношения, которые глубоко укоренились здесь, а не злая воля группы «элитарных тиранов» содействуют общественному воспроизводству авторитарного стиля организаций, руководства и поведения. Исламский семейно-трайбалистский менталитет, в соответствии с которым преимущество в процессе выбора принадлежит не человеку, а традиции, не рациональным аргументам, а инструкциям авторитетов, формирует у субъектов хозяйственной деятельности конформистские и социоцентристские, а не либеральные ценности. Социализация в семейно-племенной среде не готовит индивида к работе вне границ семейной и племенной группы. В его сознании преобладают установки «мы» и «они», а постоянные условия работы всегда считаются более предпочтительными, чем нововведения и риски. Какой-либо интерес вне кровно-родственной группы считается второстепенным, а любой подход, который не отвечает признанным нормам, воспринимается как угроза существующему авторитету и организационной стабильности.
В такой социальной среде установки наподобие «рыночные реформы следует понимать как обособление «экономического» от «политического» в жизни страны, ...экономика должна стать независимой сферой, ... государство должно ограничиться ролью надзирателя за получением прибылей частным капиталом, ...должна состояться частичная приватизация самой государственной власти» 1 и т. п. выглядят как абстрактная утопия, попытки реализации которой могут не только подорвать лояльность населения к правительству и легитимность верховной власти, но и разрушить сам социальный каркас общества, в котором неразрывно объединены элементы образа жизни, традиций, солидарности, доверия и культурных ценностей.
В Иордании, например, попытки форсировать экономические реформы взорвались «хлебными бунтами» в городах Тафила, Карак, Мазар и Амман летом 1996 г. и в городе Маан в феврале 1998 г.; снижение субсидий на продукты питания и энергоносители в Йемене в 1998—1999 гг. привело к многочисленным вооруженным стычкам между племенными военизированными формированиями и регулярной армией; и наоборот, в Ливане сформированный в октябре 2000 г. премьер-министром Рафиком Харири новый кабинет министров предусмотрительно отказался от масштабных экспериментов в общественном секторе экономики именно ввиду возможных политических
1 Journal of developing areas. — 1998. — Vol. 32, N 3. — P. 358.
149
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
последствий, способных сдетонировать конфессиональные и клиентали- стские структуры.1
Уже сам процесс экспансии новых участников в сферу экономической деятельности арабских стран является серьезным испытанием для их рыночных структур. Международные корпорации и торговые компании, генерируя в условиях экономической системы развитых государств избыточное производство, приобретают возможность расширения своих рынков сбыта за счет подрыва или уничтожения внутренней производственной базы принимающей стороны, то есть путем разрушения местного производства, ориентированного на внутренние потребности. Да и, собственно, сами «новые рынки» «открываются» в результате вытеснения национальной хозяйственной системы: национальные производственные единицы доводятся до банкротства или принуждаются к перепрофилированию на потребности глобальных корпораций, государственные предприятия приватизируются или закрываются, а независимое аграрное производство приходит в упадок. То есть «экономика национального производства» поглощается «экономикой неолиберального рынка».
Даже в допустимых арабскими правящими кругами границах либеральные экономические реформы приводят скорее к мутации местных хозяйственных систем, чем к их приближению к западным эталонам. Так, в период экономической либерализации институт частной собственности в арабских странах еще в большей мере отдалился от перспективы его рациональной адаптации к местным хозяйственным условиям. Несмотря на заметную активизацию деятельности арабских бизнесменов, получивших в новой обстановке доступ к импорту средств производства, производственная функция частного капитала в общественном воспроизводстве деформировалась. Расширенный блок разных прослоек новой предпринимательской и бюрократической буржуазии, дополненный теневыми структурами, продолжает обогащаться, по-своему монополизируя госсектор.
В Марокко, например, на 1996 г. было приватизировано 25 крупных и наиболее прибыльных фирм в области энергетики и финансов, собственниками которых стали местные финансовые магнаты и королевская семья. Лишь небольшое количество акций приватизируемых предприятий оказалось на бирже в Касабланке, где их покупали мелкие бизнесмены скорее для спекуляций, чем для инвестиционных целей. В сущности приватизация в Марокко ничего не изменила в управлении экономикой — члены королевской семьи, которые раньше управляли предприятиями как представители власти, просто стали управлять предприятиями на правах частной собственности. Не повысился в экономической жизни и уровень конкуренции — бывшие государственные монополии, перейдя к частным собственникам, так и остались монополиями.
В Египте же процесс экономической либерализации только усилил систему протекционизма. В результате ограниченному числу предпринимателей, чтобы завести прибыльное дело, необходимо найти партнера из верхних ярусов госадминистрации. Сформированная таким образом «бизнес-бюро¬
1 Les Echos. — 2000. — 31 octobre.
150
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
кратия», стремясь закрепить сложившееся положение дел, всячески мешает внедрению других схем развития частного предпринимательства.
Собственно, качество заинтересованности государственных элит арабских стран в процессах либерализации экономики именно тем и отличается от аналогичной реакции элитарных социальных прослоек развитых мировых держав, что оно не олицетворяет устремлений буржуа, подчиненных исключительно примату прибыли. Заинтересованность правящих кругов арабских стран в экономической либерализации — это заинтересованность социальной субстанции, которую американский востоковед Дж. А. Аббас квалифицировал как «правящий трайбалистский класс» ', усматривающий в либерализации не главный, а лишь один из многих источников укрепления своего положения. Он определяет стратегию развития страны, контролирует политические и экономические рычаги власти, поддерживает в обществе социальное равновесие, осуществляет защитные функции от посягательств на свое положение со стороны оппонентов, рекрутирует в сферу гражданского управления представителей родственных кланов, наконец, легитимизирует персональный экономический и политический статус личности.
В узкосоциальном аспекте видение этим классом целесообразности экономической либерализации подчинено заботам об усилении всего комплекса обеспечения своей жизнеспособности с персонифицированными властными отношениями, патримониализмом, кровно-родственными связями, трайбализмом, суровой иерархичностью групповых коалиций и альянсов. И там, где экономическая эффективность может нарушить эти базовые компоненты, она является неприемлемой.
Общегосударственному формату политики правящих кругов арабских стран присуще доминирование соображений национальной экономической безопасности. Но не только этих. Будучи, с одной стороны, участниками проводимых ТНК глобальных игр, власти арабских стран декларируют свою благосклонность к принципам рыночного хозяйствования и либеральных экономических реформ. Однако, с другой стороны, сознавая опасность социальных взрывов и политических потрясений, они проводят осторожную и выборочную политику в области экономической либерализации, все больше склоняясь к реализации известных моделей смешанной экономики.
В существующей политической практике ни одно правительство в мусульманском мире не может отказаться от защиты интересов своей страны. Сколь бы привлекательной не казалась координация национальной политики с установками ведущих мировых держав или «общее регулирование» мирохозяйственных связей, пожертвовать непосредственными национальными преимуществами во имя «нового порядка», который неизвестно кому еще принесет большие дивиденды, с политической точки зрения весьма рискованно.
Таким образом, дальнейшее углубление экономической взаимозависимости сталкивается с преградами на политическом уровне. Если основные 11 См.: Abbas A.J. Management theory in a transitional society: the Arab’s experience // International studies of management and organization. — New York. 1990. — Vol. 20, N 3. — P. 7-35.
151
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
решения относительно судеб народов Арабского Востока будут приниматься не их правительствами, а международными финансовыми учреждениями, то о дееспособности национальных политических элит не может быть и речи. Становятся также лишенными содержания понятия национальной независимости и суверенитета, приобретенные в ходе деколонизации. Да и в каком качестве будет функционировать центральная власть в случае ее отказа от внутреннего суверенитета, который разрывает взаимосвязь между гражданским обществом и государством, или от внешнего суверенитета, парализующего функции государства как члена международной системы? Ни один режим не может переродиться в репродуктор навязанной ему политики, оставаясь при этом легитимным и популярным. Тем более, когда речь идет об откровенных посягательствах на национальные интересы.
Например, американский специалист по вопросам Востока С. Рихтер, выводя факторы расхождений глобализационных вызовов и устремлений разных социальных слоев населения Саудовской Аравии, отмечает, что для саудовской элиты глобализация представляет опасность требованиями открытости, меньшей иерархичности и большей демократичности. У народных масс Саудовской Аравии основную обеспокоенность вызывает культурная глобализация, которая угрожает их вере и моральным принципам. «Эта позиция, — уточняет С. Рихтер, — согласуется с позицией автократического режима, находя выражение в общенародном сопротивлении иностранному влиянию в политической, социальной и культурной сферах». Американский специалист довольно квалифицированно формулирует нюансы заинтересованности Саудовской Аравии в экономическом сотрудничестве с Западом и границы продвижения глобализационных процессов в других сферах жизни нефтяного королевства. Но следует ли из этого конструктивный вывод о необходимости поиска консенсуса в интересах развитых государств и саудовского общества? Ничего подобного. Светлое будущее, согласно американскому видению, возможно только при полной открытости глобализации и высказывается это в достаточно ультимативной формуле. «Саудовцы не могут серьезно рассчитывать на продолжительное использование экономических благ глобализации, отвергая все остальное, — пишет С. Рихтер. — Если они желают оставаться верными своим ваххабитским ценностям и отказываться от открытости миру, тогда, рано или поздно, они должны поставить крест на нефтяных прибылях» '.
Чрезвычайно рискованным является в политике Запада и принцип соединения требований углубления экономических реформ с требованиями политической либерализации. Хотя Т. Парсонс считал, что либерально-демократические формы правления — это обязательное условие достижения более высоких уровней социально-экономического развития, тем не менее опыт перехода от командной к рыночной экономике опроверг такую взаимозависимость. Наоборот, успешное развитие таких авторитарных стран, как Китай и Вьетнам, наглядно доказало, что авторитарные режимы могут быть более успешными, чем либерально-демократические, с присущими последним
1 Les Echos. — 2001. — 26 septembre.
152
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо-мусульманском мире
проблемами внутреннего социального неравенства и отставания от остального мира.
Во-вторых, «демократический инструментарий» оказался ущербным даже относительно пригодности к требованиям самой экономической либерализации. Хотя программы «структурного оздоровления» и проводятся под лозунгами демократизации, в реальной жизни они требуют усиления аппарата внутреннего принуждения. В то время, как проведение выборов на многопартийной основе остается обязательным условием предоставления кредитов реципиентам международными финансовыми учреждениями, сами экономические реформы мешают демократизации, поскольку их осуществление невозможно без поддержки армии и авторитарного (формаль- но/фактически) государства, которое силовыми методами вынуждено объяснять «преимущества» нового порядка доведенной до нищеты «игрой рыночных сил» части населения.
В-третьих, возрастающие сомнения вызывает сама пригодность западной демократической модели для внедрения в арабских странах. Главные причины «межцививилизационной расстыковки» состоят как в том, что «демократическая система, — по определению короля Саудовской Аравии Фах- да, — не подходит для ближневосточного региона, так как уклад и традиции его народов отличаются от остального мира» ', так и в том, что сам процесс эволюции политической мысли на Ближнем Востоке происходит в социальной среде, не являющейся ни либеральной, ни плюралистической, ни демократической. Автохтонная же природа самобытной исламской демократии остается непознанной. Европейской гуманитарно-исследовательской традиции, с присущими ей методами объединения демократических и эмансипированных тенденций в обществе и истории, до сих пор непонятны действующие в лоне ислама глубинно-демократические импульсы и закономерности.
Как, скажем, можно перевести на светский язык европейских политоло- гов-обществоведов видение роли государства и общества исламскими фундаменталистами, согласно которому гражданское общество автономно от государства, меньшинство автономно от большинства, а сама государственно-политическая модель базируется на религиозном плюрализме — в отличие от вестернизированной формы государственности в арабо-исламском регионе, которая ограничивается бюрократической системой суверенитета на определенной территории ? 1 2
Созданная по европейским шаблонам в странах Востока демократическая модель содержательно не менее далека от ее западных аналогов, чем авторитаризм. С 1989 г. в регионе Ближнего Востока состоялось свыше 80 различных выборов, в которых приняло участие от 69 % до 90 % электората 3. Однако они не стали отражением процессов либерализации политической системы. Как утверждает тунисский политолог М. Талби, «ни одна из арабских стран не является демократической». В некоторых арабских государ¬
1 Цит. по: Political Islam. — Berkely, 1997. — P. 33.
2 Economy and Society. — 1997. — Vol. 26, N 3. — P. 424—426.
3 British journal of Middle Eastern studies. — 1999. — Vol. 26, N 2. — P. 199—217.
153
ГЛАВА 2. Глобализация и современный Арабо-мусульманский мир
ствах демократии не существует потому, что исламские радикалы считают ее несовместимой с исламом. В других арабских странах демократические принципы и нормы записаны в конституции. На практике же демократия здесь — театрализованный спектакль. «Выборы в арабском мире — это фарс, безобразный маскарад. Все арабские демократии характеризуются практически единодушной поддержкой правителя, кем бы он ни был» '.
Например, сам факт успешного проведения демократических президентских выборов в 1999 г. в Египте, Тунисе, Йемене и Алжире не может затмить феномена формальности самой избирательной процедуры. При этом следует принять во внимание, что президент Египта X. Мубарак был избран на четвертый срок, Бен Али в Тунисе — на третий, А. Салех в Йемене — на второй. Й, вдобавок, X. Мубарак был безальтернативным кандидатом, А. Салеху противостоял один кандидат из его же партии, а в Тунисе к выборам были допущены два представителя мелких политических группировок, которые набрали 0,6 % голосов. В Алжире же 6 претендентов от оппозиции сняли свои кандидатуры 1 2.
Существенные отличия продолжают существовать в политическом статусе и социальных полномочиях партийных формирований в арабском и евроатлантическом «мирах». Политические партии в арабских странах, даже правящие, как и раньше, абсолютно не влияют на процесс разработки и принятия политических решений как партийной, так и государственной верхушкой. Они выстраиваются вокруг эндогамных структур, которые, в свою очередь, базируются на клановых обязательствах, нередко общей семейной собственности и родственной солидарности.
Например, не считаясь с существованием в Сирии правящей политической коалиции — Национально-прогрессивного фронта с его авангардом — партией БААС, режим президента X. Асада в этой стране держался прежде всего на объединении вокруг семейной группы Асадов — Махлюфов, а также когорты видных алавитов, главным образом из числа военной элиты, за каждым из которых, как правило, стояло соответствующее алавитское племя или клан.
В Сомали же похожая ситуация получила обратное развитие. За фасадом правившей в стране в 1970—80-х гг. Сомалийской революционной социалистической партии политическое равновесие в обществе поддерживалось благодаря тщательному распределению режимом Мохаммеда Сиада Барре властных полномочий в рамках четкой этно-иерархической структуры правящей элиты, которую составляла верхушка племен долбахант, марехан, миджуртин и огадени. Именно нарушение трайбалистского равновесия в конце 1980-х гг. в пользу марехан и в ущерб другим племенам, усиленное обострением отношений между лидерами марехан и родо-племенными кланами исак, дир и хавия — вызвало не только крах режима, но и развал сомалийской государственности.
Что же касается политических и общественных неправительственных организаций — оппозиционных партий, прессы, профсоюзных образований —
1 Journal of democracy. — 2000. — Vol. 11, N 3. — P. 58—59.
2 Ibid. - P. 69.
154
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
το и они, преимущественно, развернуты на клановой основе, в соответствии с логикой социально-политической адаптации к самобытной арабо-исламской среде.
Таким образом относительно процессов «демократизирования» арабских народов правящие круги Запада выдают желаемую политическую конструкцию за объективную реальность. В то же время всеохватывающие и устойчивые традиционные отношения в арабских обществах, постоянно воссоздаваясь и отчаянно сопротивляясь любым попыткам уничтожения, отвергают или адаптируют на базе собственных принципов вестернизированные политические системы.
Регламентированная экономическая либерализация, внешние попытки нивелирования культурно-исторических особенностей исламской цивилизации привели не столько к гармонизации евроатлантического и арабо-исламского миров, сколько к их отрицательному синтезу. Вот почему, анализируя реакцию арабских сообществ на трагические события 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, профессор Университета Джона Гопкинса Ф. Аджами указал: «Рынки не свели на нет исторические страсти, а столетие мировых высоких технологий еще и не родилось. Однако в противоречивые оскорбленные общества 11 сентября пришло удовлетворение,... когда триумфатор, который вызывал страх у всего мира, был превращен в пепел и руины нью-йоркских улиц» .
Бесспорное право США, как и любой страны, на противодействие террористическим актам признано международным сообществом. Однако гибкость и корректность американского руководства в решении этой актуальной задачи являются залогом успеха такого решения. В политике Вашингтона, направленной на глобальный ответ международному терроризму, не должна преследоваться цель сакрализации американских национальных интересов на планетарном уровне за счет интересов других народов. А создаваемая действиями развитых мировых держав новая планетарная экономическая архитектура не должна разрушать базовые основы жизни народов арабо-исламского региона, ставить под сомнение право их выбора собственных путей общественного прогресса.
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии арабо-мусульманских государств в конце XX — начале XIX вв.
Хозяйственная сфера арабских стран, о чем было сказано выше, с 1980-х гг. оказалась в состоянии усиливающегося развала. Господствовавшая до этого времени иллюзия экономической независимости, которая отождествляла развитие с разрывом неоколониальных связей, была развеяна объективной реальностью — зависимостью экономического роста от степени открытости государства внешнему миру, содействия фактору конкуренции, оптимального распределения ресурсов, зависимости темпов экономического развития от активности хозяйствующих субъектов, а не абстрактной необходимости, реализация которой выступает в качестве функции государства.
1 Foreign Affairs. - 2001. - Vol. 80, № 6. - P. 15,16.
155
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
Вероятно, именно в арабском регионе соревнование между «социалистической» и «капиталистической» версиями прогрессизма оказалось деструктивным и мучительным как нигде в третьем мире. В созданной по образу советской модели экономике арабских стран государство занимало доминирующие позиции, национализировав почти всю промышленность, введя монополию на внешнюю торговлю и централизованное планирование. Оно превратилось здесь в главного инвестора и получателя доходов, которые превышали 50 % ВВП. Государственные доходы обеспечивались или за счет иностранной помощи (Египет, Иордания), или за счет прибылей государственных предприятий (Алжир, Египет, Ирак, Марокко, Сирия, Тунис), или за счет экспорта нефти (Алжир, Ирак, Кувейт, Ливия, ОАЭ, Саудовская Аравия) '.
Свою ведущую роль в развитии государство подтверждало дотациями в социальную сферу, субсидированием потребления, финансированием экономического подъема, обеспечением роста занятости населения, выполняя таким образом условия «социального контракта», в соответствии с которым гарантировало гражданам работу и социальную защиту, а граждане обязывались оказывать государству политическую поддержку.
В новых условиях экстравертная стратегия развития наступала на ее интровертную разновидность при возрастающей дискредитации своих основ и выявлении несостоятельности их базовых закономерностей. Классическая теория А. Смита о выгодах внешней торговли для стран, которые продают излишки своей продукции, обещающая процветание тому государству, у которого больше таких излишков, отрицалась негативными последствиями этой политики для стран арабского региона. Очевидными оказались и пробелы в теории Д. Рикардо о выгодах внешней торговли, предусматривающей, что внешняя торговля помогает благоприятному перераспределению внутренних ресурсов, к которой снова начали апеллировать в 1980-е гг.
Даже опыт стран ОПЕК, получивших в 1970—1990-е гг. свыше 200 млрд долларов за продажу своей нефти, показал, что доходы от монопольного положения на внешних рынках если и оказывают содействие обогащению, то вовсе не обязательно становятся гарантией развития. Они могут даже стать преградой в той мере, в которой подрывают производственную деятельность. Слаборазвитая экономика проявляет ограниченную способность к усвоению этих огромных средств и одностороннее развитие с преобладанием сырьевых отраслей над обрабатывающей промышленностью.
Общехозяйственная регрессия арабских экономик под влиянием процессов либерализации оказалась еще более острой, чем отраслевая. Как только завершился ажиотаж вокруг мировых цен на нефть 1973—1984 гг. и была начата либерализация, в арабских странах стал наблюдаться экономический спад. Например, в 1970-х гг. ВВП Египта увеличивался в среднем на 8 % в год, а Сирии и Иордании — на 10 %. В 1980-х гг. темпы прироста экономики Египта упали до 5 %, Сирии — до 3 %, а прирост ВВП Иордании вообще характеризовался отрицательными значениями. Это явным образом противоречило либеральной экономической теории, согласно которой открытость
1 Journal of developing areas. — 1998. — Vol. 32, N 3. — P. 357, 358.
156
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
экономики, свободное участие в международной торговле и устранение преград для поступления иностранного капитала обязательно стимулируют экономический рост.
Даже тот небольшой прирост ВВП, который все еще сохраняется в арабских странах, объясняется в значительной мере последствиями периода «нефтяной лихорадки». Во время роста цен на нефть деньги в большинстве арабских стран были накоплены в таких размерах, что их «остатки» расходовались на протяжении последующих десятилетий, позволяя поддерживать их экономики на плаву. (Как уже отмечалось, помощь арабских стран-эк- спортеров нефти арабским государствам-неэкспортерам составляла, например, в 1980 г. 1,5 млрд долларов, постепенно сокращаясь в последующие годы и достигнув всего 200 млн долларов в 1994 г.).
Наиболее ярко экономический кризис арабских стран проявился в исключительно низкой эффективности внутренних инвестиций. В последние десятилетия эти государства прилагали значительные усилия с целью активизации своего экономического развития и направляли большие капиталовложения в производство. Доля инвестиций в ВВП во всех арабских странах колебалась в пределах 24—28 %, а в Алжире даже достигала 40 %. По этому показателю арабские государства приблизились к новым индустриальным странам Юго-Восточной Азии. Однако отдачи от капиталовложений в арабских государствах были почти в 6 раз ниже.
Важно учитывать при этом, что капиталовложения стали финансироваться за счет внешних источников, в основном кредитов. В Тунисе и Марокко внешние источники финансирования покрывали 12 % ВВП, в Египте, Сирии и Иордании — 20 %. Низкая отдача от капиталовложений означала, что кредиты невозможно возвратить. В результате пошел виток внешней задолженности. Уже к началу 1990-х гг. внешний долг Иордании составлял 7 млрд долларов, Туниса — 8 млрд, Сирии — 21 млрд, Марокко — 22 млрд, Алжира — 32 млрд, Египта — 34 млрд. В особенности примечательно, что наибольшими должниками стали даже те, кто в период нефтяных бумов сами раздавали льготные кредиты другим арабским странам, например Алжир. К началу роста нефтяных цен внешний долг Алжира составлял 70 % его экспортных поступлений. Получив огромные средства от экспорта нефти, раздав много кредитов и либерализовав экономику, Алжир в начале 1990-х гг. накопил внешний долг, равняющийся 130 % годового экспорта.
Либеральная экономическая теория обещала арабским странам совсем другое. Она ориентировала на то, что открытие рынков будет оказывать содействие прямым иностранным инвестициям. Приток же капиталов оказался на практике незначительным — несколько десятков миллионов долларов. Таким образом, наиболее выдающейся «заслугой»либерализации стал многомиллиардный внешний долг. И уже совсем печальным следствием открытия рынков — облегченные условия для оттока капиталов из арабских стран. К середине 1980-х гг., то есть к началу процессов либерализации экономики, отток капитала из Марокко составлял 1,4 % ВВП в год, Туниса — 0,6, Алжира — 2,4, Иордании — 3,2, Сирии — 5,1 %. После развертывания политики либерализации бегство капиталов из Марокко достигло уже 2,5 % ВВП
157
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
в год, Туниса — 1,4, Алжира — 2,7, Иордании — 4,9, из Сирии — 6,3 %, достигая рекордного 9 % показателя в Египте.
В результате либерализации экономики арабских стран в большинстве из них создалась уникальная ситуация — эти страны стали жить за счет своих граждан, работающих в Европе и государствах Персидского залива. Они переводили на родину свои трудовые заработки, обеспечивая, например, 8,3 % ВВП Марокко, 5 % ВВП Туниса, 10 % ВВП Египта, 14 % ВВП Иордании и т. д. 1
На конец 1990-х гг. состояние дел в экономике Арабского мира стало характеризоваться непрерывным углублением кризисных явлений, в результате чего его суммарная экономическая весомость сократилась к рубежу нового столетия до 2 % ВВП планеты. С середины 1970-х и до конца 1990-х гг. совокупный ВВП двадцати двух арабских стран изменился с 256,7 млрд долл, до 531 млрд долл., то есть остался меньшим, чем ВВП Испании (595,5 млрд долл.). Средний процент его повышения колебался в границах 3,3 % в год, то есть в перерасчете на душу населения (в условиях высокого демографического роста арабского сообщества) равнялся нулю. Без учета нефти и газа экономический потенциал арабских стран продолжал оставаться слаборазвитым. В 2000 г. арабский регион экспортировал (исключая энергоносители) товаров на сумму 80 млрд долл., что эквивалентно экспортному потенциалу Малайзии или Швейцарии. А с учетом энергоносителей арабские государства продавали за рубеж товаров на сумму в 330 млрд долл., то есть столько же, сколько и Франция, имеющая в 5 раз меньшее количество рабочих рук.
Об ухудшении действия факторов экономического воспроизводства свидетельствует и тот факт, что в 1960 г. валовой продукт на душу населения в Арабском мире был выше аналогичного показателя у нынешних «азиатских тигров». Сегодня же он едва равняется половине валового продукта на душу населения в Южной Корее.
Все сектора экономики большинства арабских государств ощущали на протяжении 1980—90-х гг. возрастающую аритмию. В результате их сельское хозяйство сегодня способно разве что обеспечить «терпимый»уровень жизни части арабских крестьян, которые составляют от 30 % до 50 % жителей арабских государств. О его возможности накормить все население речь уже давно не идет. Обрабатывающая промышленность — в прошлом основной генератор занятости — демонстрирует сокращение производственных показателей. Накануне XXI в. ее вклад в ВВП арабского региона колебался в пределах 10 %. При этом интернационализация экономической деятельности, которая предоставила некоторым арабским странам временные преимущества, сейчас угрожает поглотить и эти преимущества, и их плоды. Например, подъем производственных мощностей текстильной промышленности в Азии и прогрессирующая экономическая глобализация поставили на грань банкротства развитие субподрядного производства текстиля в Марокко, Тунисе и Египте.
1 Africa development. — 1996. — Vol. 21, №2/3. — P. 235—239.
158
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
Продолжает снижаться в арабских странах производительность труда. В 1960 г., например, в промышленности арабских государств этот показатель составлял 32 % от уровня производительности труда в Северной Америке против нынешних 19 %. Замедляется и движение в сфере внешней торговли, из-за чего темпы развития экспорта арабских стран только за минувшее десятилетие были в четыре раза меньше аналогичного среднемирового показателя. Сокращаются поступления прямых иностранных инвестиций, которые составляют сегодня лишь 1 % от общемирового уровня.
В результате в арабских странах возрастают социальные проблемы, обостряются отношения между разными категориями общества, усиливается напряжение в отношениях между обществом и государством. Индикаторами ухудшения уровня жизни арабского населения могут служить, например, снижение реальной заработной платы арабских трудящихся; возрастание безработицы с 8 % активного населения в 1980 г. до 15 % в 2000 г.; низший в мире, за последние двадцать лет XXI ст. (за исключением стран Субсахарской Африки), прирост доходов на душу населения — 0,5 % в год; широкое распространение бедности — реальный прожиточный уровень каждого пятого араба составляет менее 2 долларов в день. Если тенденции экономического развития второй половины XX в. сохранятся в Арабском мире и в дальнейшем, то его обитателям понадобится 140 лет, чтобы удвоить свои доходы против немногим более 10 лет для их удвоения в других регионах планеты г.
Отсутствие успехов в деле социально-экономического прогресса арабских стран, как и в создании собственной базы для саморазвития, объясняется, с одной стороны, безрезультатными последствиями осуществления продолжительной стратегии большинством из них, нацеленной на достижение «экономической независимости», с другой — контрстратегией Запада навязать арабскому региону либеральную экономическую модель и трансформировать общественное развитие арабских народов в соответствии с закономерностями исторической эволюции Атлантической цивилизации в рамках глобального проекта.
Например, в опубликованном в мае 2003 г. докладе Всемирного банка (ВБ) «Внешняя торговля, инвестиции и развитие на Среднем Востоке и в Северной Африке» в качестве основных причин замедленного развития арабских стран называются отрицательное влияние связанных с этим регионом конфликтов, которое оценивается в 2—3 % потерь в приросте их ВВП, а также недостаточное проведение здесь либеральных экономических реформ. В связи с последним, рекомендуется, в частности, отменить протекционистские барьеры; упорядочить курсы обмена валют; улучшить систему транспортных, банковских, телекоммуникационных и других услуг; сократить производственные затраты; активизировать реформирование сферы внешней торговли в соответствии с рекомендациями ВТО и т. п. 1 2
Можно согласиться с тем, что вооруженные конфликты действительно наносят большой ущерб региону. Последствия антииракской операции «Бу-
1 Jeune Afrique L’Intelligent. — 2002. — N 2180—2181. — P. 106, 107; Les Echos. — 2003. — 24 mars.
2 Les Echos. — 2003. — 25—26 juillet.
159
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
ря в пустыне» 1991 г. оцениваются для арабских стран потерями в 600 миллиардов долларов и в 5—6 миллионов рабочих мест в сопредельных с Ираком странах, в то время, как результаты развязанной США войны с Ираком 2003 г. могут увеличить этот ущерб до 1 триллиона долларов и до 6—7 миллионов потерь рабочих мест . Однако вопрос заключается в том, каким образом арабские народы могут реализовать пожелание ВБ и избежать этого?
Что же касается рекомендации относительно углубления либеральных экономических преобразований, то, как представляется, ее реализация может сломать последние защитные барьеры, усугубив ситуацию в хозяйственной сфере арабских стран. В этой связи можно отметить, что само продвижение путем экономической либерализации сравнительно отдаленного от зоны конфликтов Североафриканского субрегиона привело к тому, что производимая в обрабатывающей промышленности расположенных здесь стран добавочная стоимость в расчете на душу населения повысилась с 1980 г. до 2001 г. (в постоянных ценах) со 155 долл, лишь до 206 долл., против соответственного увеличения в этой области аналогичного показателя с 3660 долл, до 5036 долл, за тот же период в развитых индустриальных государствах 1 2. А в Саудовской Аравии, благодаря усилению влияния комплекса факторов глобального экономического развития, ВВП на душу населения сократилось с 16500 долл, в 1980 г. до 7000 долл, в 2000 г. 3
Итак, проблема разработки продуктивных стратегий национального развития для арабских государств, как, впрочем, и для большинства других стран третьего мира, не только не утратила своего значения, но и выдвинулась в разряд первоочередных.
Основополагающая отправная посылка довольно разнообразных теоретических конструкций, которые занимали доминирующие позиции в западной науке о развитии стран периферии в 1960-х и, в значительной мере, 1970-х гг., состояла в признании модернизации предварительным условием социального и экономического подъема государств, освободившихся от колониальной зависимости. При этом установка на модернизацию не предполагала наличия органически целостной концепции. Это был, скорее, конгломерат теоретических наработок общего характера и операционного уровня, объединенный рядом определяющих посылок и главных предположений. В своем наиболее откровенном выражении, писал английский исследователь П. У. Престон, «теория модернизации рассматривает процесс развития как обретение прочими странами черт и характеристик развитых государств» 4.
Таким образом, достижение успеха в преодолении слаборазвитости странами периферии ставилось в прямую зависимость от степени рецепции западных экономических моделей и политических институтов, духовных ценностей и образа жизни.
1 Ibid. - 2003. - 22 avril.
2 Jeune Afrique L’Intelligent. — 2003. — № 2214. — P.15.
3 Le Monde économie. — 2003. — 25 février.
4 Preston P. Theories of development. — London, 1982. — P. 17.
160
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
Три главных постулата характеризовали концепции модернизации: развитие является результатом внедрения и распространения в странах третьего мира западной модели рыночной экономики, следствием расширения их хозяйственного взаимодействия с государствами Запада; развитие есть результат укоренения современных политических институтов и процедур, ценностей и традиций западной демократии; степень восприятия экономического и политического либерализма странами периферии определяет уровень их приближения к западной модели.
Идеологи модернизации исходили из того, что экономические и политические системы периферийных стран будут воссоздавать в своем развитии путь, который прошли ведущие западные государства. Этот путь, по их мнению, характеризовался становлением рыночной экономики, государственным развитием на основе национального объединения, участием населения в политическом процессе, стабильностью и конституционностью осуществляемых изменений, концентрацией реальной власти в руках легитимных государственных органов.
Несостоятельность теории модернизации заключалась в ее односторонней направленности. Она ограничивалась лишь тем, что указывала лидерам стран третьего мира, как и куда двигаться, оставляя без внимания наличие или отсутствие факторов, способных обеспечить такое движение.
В 1980-х гг. стали появляться работы европейских и североамериканских экспертов, в которых провал «модернизационной вестернизации»и бесплодность ее концептуальных основ начали связываться с ошибочностью теории и политической практики Запада относительно перспектив развития мировой периферии. Так, выдающийся английский исследователь Б. Ман- слоу выделил в качестве главных недостатков теории модернизации ее идентификацию с «вестернизацией», а также ее нацеленность на стратегическую ориентацию развития стран третьего мира путем копирования устройства ведущих мировых государств. Западная модель, определял Б. Манслоу, оказывалась, как правило, непригодной для большинства периферийных стран. В социальном и экономическом плане, как, впрочем, и политическом, она не имела в этих странах среды, на которую могла бы опереться '.
В эти годы приобретают распространение новые теории и гипотезы общественного развития государств третьего мира. В среде западных специалистов начинается процесс переосмысления механизма прямой и обратной связи между модернизацией и развитием. Раньше, как отмечалось, в соответствии с концепцией модернизации, развитие толковалось преимущественно как технико-экономический рост, рассматриваясь в качестве производного результата модернизации. В свою очередь модернизация, трактовавшаяся как феномен восприятия западных экономических и политических образцов, изображалась обязательной предпосылкой развития.
Иначе говоря, чем ближе находилась та или иная страна периферии к западному экономическому и политическому эталону, тем выше оценивались ее шансы на достижение национального подъема. Такой подход, поддерживаемый и сегодня многочисленными либеральными исследователями, ока¬
1 См.: Journal of Comparative Politics. — London, 1983. — Vol. 36, N 2. — P. 227.
161
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
зался непродуктивным с точки зрения его практического применения. В противоположность ему в последнее время выдвигается новое базовое обоснование, согласно которому модернизация провозглашается не условием, а функцией развития. Главной и приоритетной целью определяется само развитие, относительно которого модернизация выступает или одной из составляющих, или конечным продуктом.
Ключевым моментом теоретических студий в рамках нового подхода стало признание возможности развития периферийных стран вне границ либеральной политической модели. Этот вывод, конечно, не означал отказа от выделения институтов, идеалов и ценностей «Атлантической цивилиза- ции»в качестве образцов демократии и модернизации. Не отрицалась и возможность приближения периферийных государств, по мере их развития, к этим эталонам. Но указанная перспектива отдалялась во времени и связывалась с определенным уровнем общественной зрелости стран третьего мира.
Согласно новой интерпретации закономерностей развития периферийных государств, приоритетное значение в разработках западных ученых уделялось становлению в этих государствах рыночных отношений, с которыми связывается идея их прогресса, в то время как политическая либерализация провозглашается явлением второстепенным. Например, по свидетельству американских исследователей Э. Стоквелла и К. Лейдло, «форма правления, установленная в каждой конкретной стране, в конце-концов, не имеет значения до тех пор, пока правительство усматривает свою главную обязанность в повышении благосостояния страны и народа и выполняет ее надлежащим образом». Первоочередное значение приобретает не столько то, какие «конкретные формы правления будут установлены, сколько то, как это скажется на усилиях, направленных на обеспечение национального подъема» 1.
Изменение акцентов было также связано, в значительной мере, с обострением биполярного противостояния. После избрания президентом США Р. Рейгана его администрация дистанцируется от картеровской концепции защиты прав человека и провозглашает своей основной задачей достижение военно-политического превосходства над советским блоком. Любые режимы, которые прямо или опосредованно оказывали содействие ее решению, защищали право собственности, свободу частнопредпринимательской деятельности и поддерживали политику США на международной арене — провозглашались легитимными, а предоставление им помощи — моральной обязанностью США.
Индикатором же корректности экономической политики периферийных стран определялась их готовность к сотрудничеству с ВБ/МВФ в рамках программ структурной перестройки экономики, укрепление либеральной рыночной модели, поощрение частного предпринимательства, проведение политики открытых дверей.
В западной теоретической мысли 1980-х гг., постигавшей страны третьего мира, на первый план выдвигается фактор экономического развития, а функция политической системы трактуется в виде определенного обслужи-
1 Stockwell Е., Laidlaw К. Third World Development: Problems and Prospects. — Chicago, 1981. - P. 263, 253.
162
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
ваюшего механизма, лишенного автономности. Только рыночная экономика, согласно утверждениям Г. Алмонда и С. Хантингтона этого периода, способна привести развивающиеся страны к устойчивому экономическому росту и, как следствие, к усилению диверсификации структур, распределительных потенций и стабильной власти.
Однако было бы преувеличением квалифицировать выдвижение на первый план политэкономических критериев в отношении США к странам периферии как признак уменьшения на Западе удельного веса концепций, которые рассматривали демократизацию стран третьего мира как предпосылку их экономического развития. Приверженцы либеральных идей шведского исследователя Г. Мюрдаля, обосновывавшего в конце 1960-х гг. неспособность авторитарной власти обеспечить эффективное правление, политическую стабильность и экономический подъем, продолжали успешно отстаивать эти позиции. Г. Дюверже, Р. Лемаршан, С. Липсет, У. Ляфи- бер, Ж.-Ф. Медар, П. Пакте, Л. Пай, Р. Шварценберг и прочие решительно выступали против нового подхода руководства США, который содержал, в сущности, в своей основе схему «неолиберальное — значит авторитарное». В силу отсутствия заметной поддержки нового подхода в политических кругах европейских стран, да и, в общем, низкой его популярности среди американского истеблишмента, как и в результате нараставшего развала социалистического блока, к концу 1980-х гг. демократизационные критерии оценки продвижения периферийных стран путем преобразований были снова уравнены с экономическими критериями, сохраняясь в таком сочетании и в 1990-е гг.
Распад биполярной системы имел одним из своих последствий содержательное сужение для стран третьего мира дилеммы выбора путей развития: эволюционного (реформистского), имеющего целью усовершенствование существующего общества, или революционного, предусматривающего его коренную трансформацию или даже построение нового общества. Этим двум путям, в границах их светской идентификации, отвечал и выбор одной из типологических моделей: или «капиталистической», или «социалистической», на базе которых выстраивалась соответствующая стратегия развития. Устранение же самой возможности выбора «социалистической» модели сняло с повестки дня периферийных стран перспективу использования связанной с нею стратегии, хотя в Мусульманском мире гипотетически продолжает сохраняться перспектива переориентации на «революцион- ный»путь в рамках его интерпретации исламским фундаменталистским движением.
Что же касается концепции «эволюционного пути», то ретроспекцию ее становления во второй половине XX в., пользуясь методологией П. У. Престона, можно было бы определить по трем основным направлениям развития теоретической мысли.
Приверженцы «позитивистского»направления рассматривают проблему развития как чисто техническую, сводимую к корректному внедрению определенной совокупности экономических правил. «Позитивисты» определяют развитие как реализацию прочими мировыми сообществами разработанных западными экспертами рекомендаций и описывают его преимущественно в
163
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
терминах экономического роста. Идеологическую основу «позитивизма» составляют представления о преимуществе развитого общества над развивающимся и о моральной обязанности первого руководить эволюцией второго.
Другому направлению, «радикалистскому», принадлежит, по мнению П. У. Престона, промежуточное место в пространстве профильных политических учений относительно проблем стран третьего мира. «Радикалистам» присущи более широкий подход к пониманию процесса развития, в частности, версия о нецелесообразности прямого отождествления прогресса с экономическим ростом, порождаемым использованием технических знаний и опыта экономистов, но восприятие этого феномена в более масштабном контексте в единстве с продвижением социальных реформ.
Третье, «неомарксистское», направление отличается от двух предшествующих тем, что последствия и перспективы развития мировой периферии анализируются его представителями в контексте закономерностей планетарного влияния «Атлантической цивилизации», глобальное доминирование которой определяет, собственно, основные параметры и темпы эволюции стран третьего мира.
Отдельно следует обозначить и попытки осмысления эволюционных процессов в Исламском мире, продвижение которых, как упоминалось ранее, видится здесь в контексте возможностей утверждения и развития социокультурной самобытности.
Применительно к рассматриваемой проблематике приверженцы всех отмеченных направлений сходились, до недавних пор, на выделении в общеэволюционном потоке Исламского мира признаков демократической составляющей. Если вынести за рамки научной полемики вопрос о том, в какой системе ценностей — западной или исламской — эволюционировали в мусульманской среде индикаторы демократизации общества и какое из отмеченных направлений наиболее близко подошло к их пониманию, то, действительно, следует констатировать сам феномен поступательного прогресса отмеченного явления. По крайней мере, до того момента, когда внешние вызовы и риски не превратились в фактор реальной угрозы существования мусульманского социума.
В данной связи можно сослаться на результаты фундаментальных научных поисков сотрудника Центра исследований развития Ибн Халдуна (Египет) И. Ибрагима, который, характеризуя этот поступательный прогресс, обращает внимание на качественное и количественное расширение спектра общественных организаций Арабского мира в 1960-х — 1990-х гг., раздвинувших границы новых форм общественной солидарности: автономных профсоюзов, ассоциаций развития, деловых групп, частных обществ, правозащитных организаций, социальных клубов, литературных и культурологических кружков, других добровольных объединений, численность которых выросла за указанный период с приблизительно 20 тысяч до более чем 70 тысяч.
Проблемное пространство интересов, как и авторитет этих организаций, постоянно возрастали за счет конструктивной критики состояния социально-экономического развития арабских стран, изобличения эрозии
164
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
арабских режимов, выявления причин деградации материального положения большинства арабского населения. В 1990-х гг. фактор деятельности таких организаций начинает способствовать мобилизации общественной мысли вокруг требований к власти относительно расширения пределов политической либерализации, гарантий свободы прессы, ликвидации всех преград на путях легитимизации общественных объединений и политических партий, обеспечения свободных и честных выборов в представительные органы. И что наиболее знаменательно, свидетельствует И. Ибрагим, почти все арабские режимы стали идти на те или иные уступки этим силам, хотя в целом сам процесс демократических преобразований еще не вышел из «эмбриональной стадии» '.
После войн США против Афганистана и Ирака изменилось все. Настроения преобладающей части общества арабских стран снова склонились к позиции исламских радикалов относительно того, что «Запад, его политическая система, его демократия — все это выступает лишь замаскированной и осовремененной формой колониализма» 1 2. В недрах среднего класса арабских социумов стали интенсивно распространяться идеи поиска самобытности даже не на национальной, а на религиозной основе, тогда как исламский терроризм начал интерпретироваться в качестве реакции масс на политику государства в сфере перестройки общества 3.
Особенно показательной в этой ситуации стала позиция идейных, убежденных борцов за демократизацию арабских режимов, вдохновителей демократических движений, цвета арабской интеллигенции.
На семинаре, организованном в Гренаде (Испания) Нью-Йоркским университетом осенью 2002 г., куда были приглашены выдающиеся представители арабских демократических сил, многие из которых в минувшем подвергались репрессиям за свои убеждения, все эти люди единодушно отказались от предложенного западного покровительства в деле установления демократии в своих странах 4.
В дальнейшем, уже после интервенции США в Ираке в марте 2003 г., многие из них квалифицировали последствия американского вторжения как катастрофу для дела демократического обновления Арабского мира. В частности, профессор Дамаскского университета Ханан Кассаб Хасан заявил, что реакцией арабского общества на американскую агрессию станет «усиление фанатизма и национализма в узконаправленном, антизападном смысле. И все это обернется против нас, демократов, которые стремились к свободе и лаицизму... Американцы на самом деле не хотят демократизации. Они знают, что настоящие (арабские — В. Г.) демократы больше других сопротивляются их присутствию». Надир Фергани, египетский ученый, продолжительное время работавший по программам ООН, подчеркнул, что «народное движение в арабских странах находится в состоянии беременности,
1 Ibrahim I. Civil Society: Democratization in the Arab World / A monthly publication of the Ibn Khaldun center for development studies. — February 2000. — Vol. 9, issue 98. — P. 2, 3.
2 Les Echos. — 2002. — 12 mars.
3 Politique etrangere. — Paris, 2001. — A. 66, N 4. — P. 795—797.
4 Le Monde. — 2003. — 25 avril.
165
ГЛАВА 2. Глобализация и современный арабо-мусульманский мир
созревая под действием масштабного явления, которое охватывает иракский вопрос, палестинский вопрос (иракская кампания подготовила почву для решения израильско-палестинского конфликта в пользу Израиля), официальную политику арабских правительств и глобализацию в ее наиболее диких проявлениях». Соналлах Ибрагим, египетский писатель-романист, призывал своих единомышленников больше не употреблять термин «демократия». «Лозунги демократии и свободы представляют сегодня не более чем пустой звук» *.
Заки Леди, выдающийся египетский ученый, руководитель ряда исследовательских проектов, обобщая оценку нового ближневосточного курса США, констатировал: «Известно, что Соединенные Штаты продолжают верить в либеральные ценности в той мере, в какой под их лозунгами внедряется демократия в Ирак. Однако эта «демократия кованного сапога» не имеет ничего общего с либерализмом. Во-первых, так как она опирается на силу с целью заставить себя признать. Во-вторых, потому, что она представляет лишь одну из запоздалых ставок в этой войне, да и то сделанную вдогонку. Ведь официальным обоснованием вторжения был поиск оружия массового поражения. Наконец, потому, что она полностью невосприимчива к другим, даже своим точкам зрения. Трудно поверить в то, что Соединенные Штаты хотят экспортировать демократию в Ирак, когда очевидна их готовность пренебрегать международной демократией» 1 2.
Не менее утопичной представляется в современных условиях и перспектива демократизации афганского общества, в частности, в контексте прошедших там в 2004 г. выборов. Будучи разделенным по этническому признаку, с мощными этноцентристскими тенденциями и межэтническими проблемами, с сильными родоплеменными связями, афганское общество всегда удерживалось центром в рамках государственного образования путем сохранения сложного этнополитического равновесия, которое обеспечивало доминирование пуштунского этноса над таджиками, узбеками и хазарейцами, а в среде пуштунов — между племенными конфедерациями гильзаев и дур- рани.
Даже в период пребывания у власти в 1973—1978 гг. президента Афганистана М. Дауда его основную «демократическую опору в массах» составляла конфедерация дуррани, в частности такие ее кланы, как яхья-хель, му- хаммадзай, барказай, садозай и некоторые другие. Сегодня, в условиях обострения межэтнических проблем, имея искалеченную экономику, 90 % которой составляет аграрный сектор, 20 % ВВП которой формируется вследствие производства и контрабандной продажи за границу опиума, а 70 % национального бюджета получается за счет внешней помощи, — Афганистан нуждается в совершенно иных рецептах оздоровления.
Афганистан унаследовал обескровленную социальную сферу, в рамках которой 80 % населения проживает за порогом нищеты, 64 % граждан неграмотны, только 20 % жителей имеют доступ к нормальной питьевой воде, средняя продолжительность жизни составляет 43 года, катастрофически бо¬
1 Le Monde. — 2003. — 2 mai.
2 Les Echos. — 2003. — 23 avril.
166
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии
льшое количество людей лишено жилья из-за разрушения 25 % жилого фонда и пребывания еще 40 % жилья в обезлюдевших зонах. Поэтому афганское общество требует продолжительного периода предварительного восстановления, чтобы в принципе быть в состоянии сознательно определиться с основами своего политического устройства '.
Таким образом, политическая глобализация, существенно усиленная имперским давлением США на арабо-исламский регион, приобрела в современных условиях вид директивной установки или команды, которая вступает в противоречие с реальными текущими внутренними мотивами поведения преимущественного большинства членов мусульманского сообщества и факторами его развития. В сложившихся обстоятельствах она может привнести в эту среду мощный заряд конфликтогенности, лишить ее и без того шаткого базового консенсуса, сломать в нескольких направлениях: общество и власть; народ и элита; традиции и обновление; национальные интересы и компрадорские устремления; прошлое, настоящее и будущее. Едва ли в такой ситуации вопрос о реальной политической демократизации в духе западных аналогов будет рассматриваться правящими кругами большинства мусульманских, в частности арабских стран, как фактор, который сделает национальные стратегии развития более действенными и привлекательными.
Определение и воплощение в жизнь долгосрочных задач национального развития арабских стран, формирование и осуществление ими национальной стратегии подъема предусматривает, в качестве одного из главных факторов, наличие благоприятных внешних и внутренних условий, создание международного климата невмешательства и взаимопонимания, постоянного сотрудничества между субъектами международной деятельности. 11 Ibid. - 2003, 13 août.
ГЛАВА З
АРАБСКИЙ МИР И СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА В ГЛОБАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ
(С. Е. Гуцало у Н. А. Пророченко,
А. М. Родригес, А. И. Скороход)
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
Проблема арабского единства в контексте политики США
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями у микрогегемонизмом и перспективой консолидации в контексте глобальных вызовов современности
Современная Европа: земля «договорного мира» или
«территория войны »
( «дар аль-ахд » или «дар аль-харб » )
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
Одной из центральных проблем теории и практики ислама была и остается проблема власти. Именно она в середине VII века, как уже упоминалось выше, вызвала раскол сперва в мусульманской общине, а потом — во всем мусульманском мире на суннитов и шиитов, приведя со временем к появлению двух различных концепций верховной власти '. Дальнейшему делению суннизма и шиизма на более мелкие направления и секты способствовали также разное понимание соотношения веры и дел для спасения души верующего и различное толкование границ свободы выбора вариантов поведения человека 1 2 и определенного Аллахом «прямого пути».
Первыми сектантами в исламе стали хариджиты. В ходе борьбы за власть в Арабском Халифате после смерти третьего праведного халифа Османа они не поддержали ни его сторонников (ортодоксов), ни сторонников идеи строго наследственной передачи власти (шиитов), которые видели четвертым халифом двоюродного брата и зятя пророка — Али. Хариджиты разочаровались в самом принципе выбора халифа из числа представителей мусульманской элиты. Хариджитские богословы нас-
1 Прозоров С. М. Шиитская (имамитская) доктрина верховной власти // Ислам. Религия, общество, государство (Сб. ст.). — М.: Наука, 1984. - С. 204.
2 См.: Беляев Е. А. Арабы, ислам и Арабский халифат в раннее средневековье. — М.: Наука, 1965.
168
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
таивали на том, что одной лишь истинной веры недостаточно для спасения, а нужны еще и добрые дела, противопоставляя этот взгляд ортодоксальной (мурджиитской) концепции, в соответствии с которой достаточно лишь одной веры для достижения блаженной участи после смерти.
Еще более интенсивными были споры по вопросу о божественном предопределении. Текст Корана не дает однозначного ответа на этот вопрос. Характерная для раннего ислама точка зрения состояла в том, что Аллах заведомо определил поведение каждого еще до его рождения, причем не только дела человека, но и его мысли, убеждения, намерения. Но этому взгляду противоречили как призывы того же Корана к выбору «правильного пути», так и реальная общественная, государственная и юридическая практика.
К числу весомых социальных достижений ислама можно отнести создание некоторых механизмов, способствовавших смягчению социальных противоречий на разных этапах развития мусульманского общества. Напомним, что речь идет о внедрении обязательного налога с богатых (закят), средства от которого использовались общиной для поддержки малообеспеченных слоев населения, а также развитии системы начального образования. В социально-экономическом плане существенным следует считать осуждение исламом ростовщичества, ряда социальных пороков, что способствовало росту авторитета этой религии, усиливало корпоративный дух последователей ислама.
Поскольку всех ответов на выдвигавшиеся жизнью вопросы Коран непосредственно не содержал, мыслители мусульманского мира должны были искать на них собственные ответы, которые бы развивали основные положения вероучения или, по крайней мере, им бы не противоречили. Первым из таких рационалистов был Аль-Фараби (870—950), полагавший, что философия призвана дать теоретические основания не только естественным дисциплинам, но и политике, способствовать активному участию в решении общественных проблем.
В предложенном Аль-Фараби проекте идеального государства присутствует идея о религиозных законах как о главном средстве идейного влияния на граждан, чтобы те, став просвещенными, не становились скептиками, то есть неподконтрольными в моральном и политическом аспектах людьми. Особенно важно, чтобы во главе «идеального государства» стоял правитель-гуманист, наделенный функциями законодателя, а деятельность теологов строго ограничивалась защитой «декретированных» сверху концепций и постановлений.
Как и у исмаилитов, в политическом учении Аль-Фараби «миряне» не отделены от «элиты» непреодолимой пропастью. Идейной основой жизни общества выступает «истинная» или «образцовая» религия (фадыля), соответствующая «истинной» философии.
В отличие от Аль-Фараби, Ибн-Сина (Авиценна) не рассматривал божественную науку (философию) как теоретическое изложение «истинной» религии, однако лично брал активное практическое участие в государственных и политических делах, призывая других следовать его примеру Исходя из представления о естественном неравенстве людей, этот мыслитель прак- 11 Сагадеев А. В. Ибн-Сина (Авиценна). — М.: Мысль, 1985. — С. 179.
169
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
тическую философию Аль-Фараби развивал в русле рационалистического истолкования общих положений ислама. Для поддержания жизни люди, по его убеждению, должны объединяться в сообщества, основанные на разделении труда, а для общественного сотрудничества необходимы закон и справедливость. Таким образом, потребность в законодателе, то есть в пророке, вызывается естественной необходимостью. Пророк должен заботиться и о том, чтобы после него закон и справедливость в общине поддерживал его преемник-халиф, который бы соответствовал этому посту, обладая высокими интеллектуальными и этическими качествами.
Авиценна традиционно признавал, что общество должно (помимо всего прочего) быть структурированным по иерархическому принципу. Важную роль в образцовом обществе Ибн-Сина отводит разностороннему самосовершенствованию его членов, в особенности руководителей и прочих достойных людей, наделенных властными полномочиями. Ведь подавая гражданам пример в совершении добрых дел, они приучат и их самих быть добрыми людьми. Высшая цель этического поведения достигается тогда, когда благо совершается ради самого блага, без всякого расчета.
Вопросы справедливого государственного устройства поднимались также в работах философов Ap-Рази (Разес, 865—925 или 934), Ибн-Туфайля (1110—1185), Ибн-Рушда (Аверроес, 1126—1198), Ибн-Халдуна (1332— 1406), а также поэтов и мыслителей* Абу-ль-Аля Аль-Маарри (979—1057) и Омара Хайяма (1048—1114), ученого-энциклопедиста Аль-Бируни (973—1048). Одну из утопий находим в поэме «Искандер-наме» Низами Гянджеви (1141 — 1203). Его идеальный город — город счастливых, общество, где все равны, где нет богатых и бедных. Люди в нем совместно живут и вместе трудятся, что обеспечивает им достаток и счастье.
В связи с кардинальными изменениями в общественной жизни среди мусульманских богословов стали распространяться идеи о необходимости модернизации базовых положений социально-политической концепции ислама. Опорой в этом им служат следующие места из Корана: «Всякий раз, когда мы отменяем стих или заставляем его забыть, мы приводим лучший, чем он, или похожий на него» [Коран, 2 : 100 (106)] и «...Мы заменяем одно знамение другим...» [Коран, 16 : 103 (101)]. Эти и прочие указания дают бо- гословам-модернистам возможность согласовывать традиционные положения ислама с социальными, экономическими и политическими изменениями в мире '.
Примерами попыток модернизации ислама могут служить учения таких мусульманских богословов конца XIX — начала XX вв., как Джемаль Ад-Дин Аль-Афгани (1839—1909) и Мухаммед Абдо (1834—1905), которые обосновали допустимость, с точки зрения ислама, капиталовложений в промышленность, определенной эмансипации женщин, усовершенствование законов шариата вообще. Эти и другие мусульманские просветители своими трудами содействовали развитию точных наук, а в политическом плане дали толчок арабскому национализму и модернизации концепции мировой мусульманской общины (уммы) применительно к новым историческим усло- 11 Ахадов А. Ф. Ислам в погоне за веком. — М.: ИПЛ, 1988. — С. 5.
170
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
виям. Их работы отображают стремление широко мыслящей части мусульманского общества очистить религию от многочисленных старых предрассудков и доказать совместимость ислама с новейшими научными знаниями, а его этики — с практикой быстро меняющейся современной жизни.
Исламские модернистские доктрины достаточно разнообразны и не лишены противоречий, тем более, что новые социальные и политические взгляды обычно подаются в традиционном религиозном облачении. Примерами тому являются варианты «исламского социализма». В свое время президент Египта Г. А. Насер говорил: «Если условно марксизм сформулировать в 20 пунктах, под 18 из них я готов подписаться. Теми двумя пунктами, которые разделяют нас с марксизмом, являются диктатура пролетариата и отношение к религии» '.
Известный египетский модернист Мухаммед Абдо, который печатался на страницах каирского журнала «Аль-Урват Аль-Вуска», первым из арабских модернистов перешёл с платформы исламского единства на позиции египетского национализма 1 2 3 .
Другой характер имела эволюция взглядов Абд Ар-Рахмана Аль-Каваки- би, который воспринял общеарабские идеи, оставаясь в рамках исламизма. В условиях усиления в Сирии арабской национальной мысли он призывал к созданию арабского исламского халифата с центром на Аравийском полуострове. При этом он исходил из соображений о том, что арабы полуострова являются творцами исламского движения и больше, чем другие мусульмане, верны своей религии, а их язык — язык Корана — является общим для всех мусульман.
Исповедуя идеи арабского национализма, Аль-Кавакиби писал в своей работе «Природа деспотизма»: «Люди, я имею в виду арабов-немусульман, я призываю вас забыть оскорбления, ненависть и преступления родителей и дедов... Вот Австралия и Америка, наука вывела их на правильный путь, дала крепкие основы национального, а не религиозного объединения, гражданского, а не сектантского согласия, политической, а не административной связи. Почему же мы не думаем следовать теми же или подобными путями? Наши умные люди скажут людям, которые вызывают смятение, которые говорят на других языках, и иностранцам: «Оставьте нас, мы будем сами решать свои дела, будем разговаривать между собою понятным нам языком, будем по-арабски милосердными один к другому, будем сочувствовать друг другу в горе и вместе делить радость... Оставьте нас, мы объединимся, говоря лишь “Пусть живет нация! Пусть живет родина! Мы будем свободными!”» .
С течением времени идеи арабского единства подвергались критике с двух сторон: регионального национализма и панисламизма. Региональный национализм, в свою очередь, был двух видов — не противоречащий общеарабскому национализму и возникший с целью борьбы против идеи арабского национализма и арабского единства. Так, в Алжире стремление к ал¬
1 Народы Азии и Африки. — 1972. — № 2. — С. 85.
2 Тума Э. Национально-освободительное движение и проблема арабского единства. — М.: Наука, 1977. - С. 74.
3 Цит. по: Тума Э. — Указ. соч. — С. 75.
171
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
жирской индивидуальности не противоречило положениям арабского национализма, и, наоборот, было антагонистично идее панисламизма.
Подобное явление наблюдалось и в Египте начала XX в., когда на берегах Нила боролись идеи египетского национализма и панисламизма. Здесь эндогенный национализм приобрел форму «фараонизма», выраженного в творчестве некоторых писателей и философов, например Тага Хусейна. Последний, в частности, утверждал, что «фараонизм укоренился в душах египтян. Он останется там, и надо, чтобы он оставался и укреплялся. Не требуйте от Египта, чтобы он отказался от своих египетских ценностей... Подавляющее большинство египтян не только связаны арабской кровью, но и происходит непосредственно от древних египтян» 1.
Что же «касается чувств, которые связывали египтян с арабами, то это чувства иного характера — религиозные чувства, чувства соседства, общих интересов и сотрудничества... Если дело затрагивает религию, мы ищем поддержки в арабских странах, если речь идет об опасности вредного экономического вторжения Европы на Восток, мы обращаемся к арабской восточной семье. Что же касается национального достоинства и независимости, то нет ничего другого, кроме древнего независимого Египта,» — заявлял в своей книге «Египет между оккупацией и революцией» другой известный египетский националист Салах Ад-Дин Зихни 1 2.
Региональная «фараонистская» тенденция, возникшая в 1920 г., обрела определенную силу, но не переросла в идеологию политического движения. Действительное становление политического арабского национализма в Египте было связано с развитием национального капитала, интересы которого представляла партия «Вафд». Национальный капитал Египта в начале 1930-х гг. стал открывать для себя другие арабские земли. Так знаменитый египетский банк «Мыср» активно сотрудничал с ливанским и сирийским капиталом в создании банка «Египет — Сирия — Ливан».
Устремления арабского национализма в значительной мере отобразила созданная в 1944—1945 гг. Лига Арабских Государств (ЛАГ). Это была первая в Арабском мире международная организация. Ей практически сразу удалось освободиться от идеологического влияния западных стран и стать независимой политической силой на Ближнем Востоке и в Северной Африке. ЛАГ никогда не теряла своего общеарабского значения, часто выступая в роли «мини-ООН» для арабских стран, а также силой, с которой приходилось считаться как в мировой, так и в региональной политике всем заинтересованным странам 3. Ныне Лига насчитывает 22 государства, причем не только чисто арабских (вспомним неарабские Джибути, Сомали и Коморские Острова).
И все же после завоевания независимости арабский национализм, несмотря на его сохранение в качестве господствующей идеологии многих мусульманских государств, оказался в кризисном состоянии. Его па¬
1 Там же. — С. 236.
2 Там же.
2
The Alexandria Protocol, The Pact of the League of Arab States. — Arab Affairs. — Tunis, 1986. - Summer. - N 1. - P. 199-201; P. 201-204.
172
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
фос сводился преимущественно к борьбе против иностранного господства и национального неравенства, но у него не было программы национального строительства и он не мог предложить освободившимся народам ничего, кроме общих (как правило, лишенных конкретного плана действий) деклараций о свободном и процветающем обществе будущего.
Вообще арабская общественная мысль формировалась в рамках двуединого, преисполненного противоречий процесса. С одной стороны, под давлением интернационализации мировых хозяйственных и политических связей размывались основы традиционного общества и ислам утрачивал свою роль главного общего регулятора отношений между членами уммы. С другой — действовали силы, работавшие на национальное обособление, стимулировавшееся неприязнью к иностранному засилью.
Как известно, национализму свойственно обращение к прошлому, к национальной культуре, национальным традициям, которые культивируются в качестве важной составляющей национальной самобытности. Стараясь подчинить себе все проявления национальной культуры, арабский национализм вынужден постоянно считаться с исламом, который проявляет себя не только как религия, но и как обобщение духовной и социокультурной традиции мусульман.
К 1970-м гг. наряду с политической сферой в жизни арабских стран все большее значение стала приобретать социально-экономическая сфера. Ослабление традиционных связей и модификация традиционных институтов, потребность в экономическом развитии и культурных преобразованиях заставляли арабских руководителей искать эффективные пути экономической реконструкции и политические структуры, способные создать наиболее благоприятные условия для быстрого прогресса во всех областях.
Вследствие революции 1952 г. на смену старой коалиции господствующих классов в Египте — крупной землевладельческой аристократии и генетически связанной с ней крупной буржуазии, которые составляли довольно тонкую прослойку египетского общества, к власти пришло патриотически настроенное офицерство, стоявшее на позициях антиимпериализма и национализма. Однако господствовавшие прежде классы, уступив политическую власть, в значительной мере сохранили свои экономические позиции. В таких условиях лидер июльской революции Гамаль Абдель Насер взял курс на достижение реального политического суверенитета и, следовательно, на ослабление позиций иностранного капитала. Это получило название насе- ризма.
У молодых офицеров, которые пришли к власти в 1952 г., не было ясно сформулированной идеологической доктрины или политической программы. В первые годы это были лишь отдельные лозунги или декларативные заявления. Вместе с тем было ясно, что новое руководство Египта решительно настроено против британского влияния и всесилия традиционных господствующих классов. Лишь в марте 1955 г. Г. А. Насер впервые сформулировал шесть принципов египетской революции: 1) ликвидация империализма, 2) ликвидация феодализма, 3) ликвидация капиталистических монополий и их политического засилия, 4) установление социальной справедливости, 5) создание сильной национальной армии, 6) установление демократиче-
173
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
ской системы в политической сфере Социальная система, которую следовало создать, получила название «демократическое кооперативное социалистическое общество».
Г. А. Насер провозглашал идею «гармонии классов», которой следовало достичь путем создания «союза трудовых сил народа». Предполагалось, что эти силы войдут в созданную режимом новую общественно-политическую организацию — Арабский социалистический союз (АСС). Вместо антиимпериалистического фронта создавался своеобразный «народный фронт», в который должны были войти представители разных классов, противоречия между которыми следовало выявлять и устранять. Для решения важных социально-экономических проблем предполагалось использовать положительный мировой опыт.
Одновременно отмечалась неприемлемость для Египта не только методов и средств капиталистической модернизации, но и основных положений теории и практики социалистического строительства в «коммунистических странах» (по определению египетских руководителей). Утверждалась ведущая роль государственной (общественной) собственности в хозяйственном механизме, но вместе с тем отмечалось, что арабский социализм не отрицает и частной собственности на средства производства, и что национальный частный неэксплуататорский капитал (в противоположность эксплуататорскому) пользуется защитой государства. Подчеркивалось, что арабский социализм не предусматривает национализации земли. Однако свободное рыночное хозяйство предполагалось ограничить путем внедрения «социалистического экономического механизма» в ведущих областях экономики (финансовая система, промышленность и т. п.) 1 2.
Эти идеи в значительной мере были воплощены в жизнь. В Египте был создан мощный государственный сектор в экономике, благодаря чему в руках государства уже к середине 1960-х гг. оказались сосредоточены вся банковская система, 75 % промышленного производства, вся энергетика, коммунальное хозяйство, вся импортная торговля, свыше 75 % экспорта. Египет в то время оказывал огромное политическое и идеологическое влияние на национальные движения во всем регионе 3.
Одной из характерных особенностей насеризма было отождествление идеалов арабского социализма и социальных концепций ислама. Г. А. Насер неоднократно выступал с тезисом о необходимости размежевания ислама и реакции, одновременно подчеркивая, что его взгляды и практические действия одобряются наиавторитетнейшими кругами мусульманского духовенства. Египетский лидер не только не отвергал религию, но и старался толковать ислам как социалистическую по своему духу доктрину, соединить социализм с исламизмом и арабским национализмом.
1 Судьбы социалистической ориентации в Арабском мире / Под ред. Примакова Е. М., Андреасяна P. Н., Лебедева Е. А. — М.: Наука, 1983. — С. 699.
2 The Charter. - Cairo, 1962. - P. 57.
3 См.: Беляев И. П., Примаков Е. М. Египет: время президента Насера. — М.: Мысль, 1981.
174
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
Несмотря на определенное отступление от традиций, насеровский социализм оказался доступным и привлекательным для разных слоев египетского общества, поскольку его доктрина выглядела современной и революционной, но в то же время арабской и исламской. Кроме того, насеризм не препятствовал развитию малого и среднего предпринимательства, тогда как в важнейших областях экономики (финансово-банковская система, внешняя торговля, современный транспорт) возможности для быстрого обогащения были практически ликвидированы.
Однако проведению такого курса с годами стало препятствовать «обур- жуазивание» верхушки госаппарата и новых групп менеджеров и технократов, руководителей национализированных предприятий. Не утрачивая связей с армейской верхушкой, они легко устанавливали контакты с новыми группами предпринимателей. Буржуазия еще при жизни Г. А. Насера требовала расширения сферы деятельности частного сектора и получения крупных займов от западных государств и аравийских монархий. Это накладывалось на трудности, обострившиеся после арабо-израильской войны 1967 г.
Г. А. Насер, будучи харизматической личностью, пользовался огромным авторитетом среди египетских и вообще арабских масс, непосредственно влиял на все стороны политической, общественной и государственной жизни Египта. Но при сильной личной власти президента не было создано достаточно мощных и эффективных политических и общественных структур, которые могли бы обеспечить преемственность его курса после ухода упомянутого лидера. Ситуация осложнялась и взаимным недоверием между командованием армии и высшими руководящими кадрами АСС. Генералитет и офицерство видели в АСС новый центр власти и потенциальную угрозу своему влиянию и привилегиям. Не последнюю роль играло и соперничество отдельных персон в ближайшем окружении Г. А. Насера. Все это способствовало победе в армии в начале 1970-х гг. правых консервативных сил, стремившихся восстановить преобладающее влияние офицерства в политической жизни Египта ’.
Противоречивость социально-экономического курса, укрепление позиций бюрократии наряду с развитием национальной буржуазии, непосредственно не связанной с иностранным капиталом, нарастание экономических трудностей после проигранной Израилю войны 1967 г., как и другие обстоятельства, в том числе и субъективного характера, привели к тому, что в 1970-х гг. насеризм постепенно утратил свои прежние господствующие позиции. Однако на внешнеполитической арене насеризм сохранил приверженцев в Арабском мире.
Параллельно египетскому насеризму в Сирии и Ираке утвердилась во многом близкая ему по духу идеология и политическая практика баасизма. Правящая в данное время в Сирийской Арабской Республике (как до недавнего времени и в Иракской Республике) Партия арабского социалистического возрождения (ПАСВ) была создана в 1940-х гг. небольшой группой сирийских интеллигентов во главе с Заки Аль-Арсузи, Мишелем Афляком и 11 Abdel Magid Farid. Nasser: the Final Years. — Cairo: International Publishers Ltd., 1994. — Chapter 5.
175
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
Салахом Битаром. В 1953 г. к ней, называвшейся в тот период Партией арабского возрождения, присоединилась Арабская социалистическая партия, созданная также в Сирии (в г. Хаме) Акрамом Хаурани, в результате чего партия и получила свое нынешнее название, чаще называясь просто «Баас» (« Возрождение»).
Руководство партии, выдвигая тезис об исключительности арабской нации, выступало за арабский путь построения социалистического общества, в котором природные богатства должны принадлежать всем его членам и использоваться для улучшения жизни граждан, каждый из которых «работает ради будущего». В программном документе подчеркивалось: «Социализм является необходимостью, которая исходит из глубины сердца арабской нации, так как он — идеальная система, которая разрешает арабскому народу реализовать свои возможности, наиболее полно раскрыть свои таланты и гарантировать нации постепенное материальное и духовное развитие, братство между ее членами» *.
Тезис об исключительности арабской нации лидеры ПАСВ дополняли положением об особой роли ислама в истории арабских стран. М. Афляк, подчеркивая правомерность отрицания религии в Европе, где она в отдельные периоды становилась оружием в руках угнетателей, подчеркивал, что неотделимый от истории арабов ислам вобрал в себя их гениальность и был причиной их подъема. Поэтому движение арабского возрождения черпает в нем (трактуемом не столько как религиозное учение, сколько как кодекс правил морали, быта, этики и культуры) свою революционную силу.
Баасисты формулировали свою теорию социалистического переустройства общества как концепцию, в которой должны объединяться идеи социальной справедливости, присущие раннему исламу и арабской самобытности, со взглядами западноевропейских социалистов. ПАСВ считала, что право частной собственности на средства производства может быть взято как принцип, присущий исламскому положению о праве на наследство и о праве, которое разрешает нанимать рабочую силу в ограниченных количествах (в основном, в рамках небольших семейных предприятий). Таким образом, признавалось право на существование не только мелкого, но и среднего предпринимательства.
Одним из определяющих принципов ПАСВ был антиколониализм. С самого начала своей деятельности она претендовала на исключительную роль в борьбе арабов за создание единого государства и провозгласила себя организацией, представляющей всю арабскую нацию. В соответствии с этим были созданы органы единого общеарабского руководства и региональные партийные структуры в ряде арабских стран, оказавшиеся особенно влиятельными в Сирии и Ираке, а также в Ливане и Иордании. Общеарабское руководство определяло генеральную стратегию партии и контролировало выполнение региональными структурами принятых на общеарабских съездах решений. 11 Программные документы ПАСВ. Цит. по: Судьбы социалистической ориентации в Арабском мире. — М., 1983.
176
Мусульманский гуманизм и арабский национализм
В программной статье «Между нашим социализмом, коммунизмом и национал-социализмом» М. Афляк писал: «Социализм не может победить в одной Сирии, так как это небольшая страна и ее возможности ограничены. Колониализм и угнетение во всех арабских странах не дадут возможности его построить. Социализм может победить лишь в едином арабском государстве» '.
Но, провозгласив целью создание единого арабского государства, ПАСВ, объединяя в своих рядах представителей самых различных групп арабского общества, так и не выработала конкретной программы ее достижения. В рядах партии не прекращался активный процесс размежевания и дифференциации классовых сил. С одной стороны, периодически усиливались позиции сторонников некапиталистического пути развития, но с другой — росло влияние фракций радикальных националистов, стремившихся ограничить деятельность партии националистической программой. Интересы и взгляды этих течений часто переплетались, что находило отображение в политической деятельности ПАСВ 1 2.
1970—1980-е гг. можно считать периодом наибольшего влияния баасис- тов, ставших в Сирии и Ираке ведущей политической силой. Периодически то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, Дамаск и Багдад то выступали со сходных позиций, то вступали в жесткую конкуренцию за сферы влияния, как то было в период ирано-иракской войны 1980—1988 гг.
При общей для обеих стран тенденции к авторитаризму иракский баа- сизм полностью превратился в прислужника режима С. Хусейна, его суннитского тикритского клана и репрессивной части иракского государственного аппарата, конфронтирующего с шиитским большинством и курдами.
В то же время в Сирии, несмотря на заметную милитаризацию общественной и партийной жизни, режим X. Асада сохранил разветвленные внешние связи и поддержку достаточно широких слоев народа. Благодаря этому, при своевременных переменах в высшем руководстве и обновлении сирийской правящей элиты с приходом к власти Башара Асада, Сирии удалось избежать катаклизмов, подобных иракским. Более того, правящая алавитская (шиитская) верхушка, несмотря на свою малочисленность (она не превышает 15 % населения страны), пользуется полным доверием и поддержкой суннитского большинства 3.
Начало XXI века, характеризующееся мощными сдвигами и преобразованиями во всех сферах жизни глобализирующегося человечества, дополняется и стремлением стран арабо-исламского региона адаптироваться к реалиям современного мира без ущерба для своей социокультурной самобытности. Неудачи модернизации и государственного строительства на базе светской модели развития, при возрастании внешней военной угрозы со стороны США, способствуют усилению воздействия ислама на умы, сердца и поведение мусульман. В определенной степени это можно трактовать как естественную защитную реакцию самобытной социокультурной среды на
1 Там же.
2
Волгин О. И. Дамасский булат.— М.: Международные отношения, 1988. — С. 10, И.
3
См.: Осипов Д., Медведко С. Вся Сирия. — Дамаск: Арабинформ, 2000. — С. 42, 43.
177
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
экзогенные деформации, поскольку для предотвращения распада системы в ней должно выдерживаться равновесие и взаимное дополнение подсистем.
В сознании мусульман легитимность в культурной и общественной жизни связана с доминированием исламских ценностей, а представление о прогрессе неотделимо от интегрирующего потенциала ислама, от комплексности его духовных, социальных и политических основ, в которых часто отсутствует деление на светское и религиозное, индивидуальное и коллективное. Попытки принудительной вестернизации ведут в Арабском мире не к модернизации религиозного сознания, а становятся причиной кризиса традиционного менталитета. Поэтому логично и закономерно прогнозировать усиление в будущем роли ислама в жизни арабских стран.
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
Процессы экономической, политической, информационной, культурной и других видов глобализации можно считать разными аспектами одного явления — собственно глобализации, которая охватила весь мир.
Суть и периодизацию процессов глобализации сегодня определяют по-разному, но нет сомнения в том, что сущность глобализации состоит в резком расширении и усложнении взаимосвязей и взаимозависимости людей, государств, регионов, которые обнаруживаются в формировании мирового рынка капиталов, товаров, рабочей силы; формировании планетарного информационного пространства; интернационализации проблем техногенного влияния на естественную среду; интернационализации межэтнических и межконфессиональных конфликтов и проблем безопасности '.
Если так называемый классический социализм проиграл историческую битву более реалистической социально-политической системе, то этот проигрыш не мог не сказаться на значительной части арабских стран, которые издавна строили свои социально-политическую, экономическую и внешнеполитическую программы на противоречиях между «миром капитализма» и «миром развитого социализма».
Вообще же подавляющее большинство стран с 1945 г. на практике жило в условиях международной финансовой архитектуры, а следовательно, в системе экономических процессов, инициированных в 1944 г. Бреттон-Вудскими соглашениями. Основными элементами этой системы были золотообменный стабильный американский доллар и стабильные обменные курсы ведущих стран мира. В мировом масштабе принципиальными чертами бреттон-вудской системы взаимоотношений стали: относительная макроэкономическая стабильность, открытая международная торговая система (вернее, ее поэтапная либерализация в контексте переговоров относительно генерального соглашения о тарифах и торговле — ГАТТ), глобальная финан- 11 См: Иванов Н. Глобализация и проблемы оптимальной стратегии развития // Мировая экономика и международные отношения. — 2000. — № 2.
178
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
совая стабильность и, как следствие, первых трех факторов, — внимание к проблемам развития бедных стран 1.
Последнее имело неоднозначную оценку в мире, но все же находило свое проявление в поддержке высокоразвитыми странами государственных инфраструктурных проектов с участием частных инвестиций и определенным учетом региональных особенностей экономической политики в условиях отсутствия стабильных коммуникационных связей и заметной автономности экономических процессов в большинстве регионов мира.
Статистика Мирового банка подтверждает выводы о том, что именно с середины 1980-х гг. планетарная экономика вступила в новый период — период глобализации, как ее понимает сегодня подавляющее большинство исследователей. Это засвидетельствовали прежде всего два основных показателя: интенсификация темпов международной торговли, ее распространение на все новые области и возрастание объемов международных финансовых трансакций. Так, в 1986—1996 гг. мировой товарооборот увеличивался темпами в 6,5 % в год, что составило прирост в 1,9 раза за десятилетие, причем торговля услугами выросла в 2,4 раза. Доля мировой торговли в мировом ВВП в 1980-х гг. возрастала в 2 раза быстрее, чем в 1970-х гг., а в 1990-х гг. — в 3 раза быстрее, чем в 1980-х гг. Доля прямых иностранных инвестиций в глобальном ВВП возрастала в 2 раза быстрее, а доля прямых инвестиций в ВВП развивающихся стран в 1990-х гг. увеличивалась еще больше — в 4 раза. Однако этот показатель не касался региона Ближнего Востока, равно как и Восточной Европы 1 2.
Процессы мировой экономической глобализации привели к общей либерализации мировых экономических связей, которые вместе с низкой инфляцией и низкими процентными уровнями учетных ставок оказывали содействие росту прямых и косвенных инвестиций из богатых государств в развивающиеся страны. Хотя, как отмечают специалисты, наиболее плохие перспективы в данном отношении имеют именно регионы Ближнего Востока и Северной Африки, где из-за отсутствия структурных реформ, монохозяй- ственного устройства экономики, демографического прироста в 2,5— 2,9 % в год, фактический рост ВВП на душу населения в наиболее прогрессирующих странах составляет лишь 0,4 % ежегодно. Выделить можно лишь Египет, где в 2005 году, по международным оценкам, прирост ВВП составил 3— 4 %. Однако страны арабского региона весьма отличаются по своим показателям друг от друга (например, нефтедобывающие государства на фоне отсталых аграрных экономик многих других арабских государств и т. п.).
Детальный региональный сравнительный анализ статистики регионов мира дает еще более мрачную картину. Среднегодовые показатели стран Ближнего Востока и Северной Африки за 1991—1995 гг. следующие: прирост внешнеторгового оборота — 3,5 %, прирост ВВП — 2,0 %, прирост
1 Einhorn Jessica. The World Bank’s Mission Creep — Foreign Affairs — N.Y. — September - October 2001. - Vol. 80, N 5. - P. 22, 23.
2 Шишков Ю. Глобализация и судьбы развивающихся стран // Мировая экономика и международные отношения. — 1998. — № 5. — С. 155, 156 (На основе отчета Мирового Банка — The World Bank. Global Economic Prospects and the Developing Countries, 1996).
179
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
внешнеторгового оборота на душу населения — 0,6 %, что вместе с демографическим приростом в 2,9 % ежегодно дает фактическое снижение ВВП на душу населения — 0,9 % и снижение потребления на душу населения —
1 %
Общий ВВП стран региона снижается уже третье десятилетие подряд. С 1980-х гг. этот показатель на душу населения уменьшился с 2,7 тыс. долл, до 1,7 тыс. долл. США. Он снижался во всех странах региона, за исключением Бахрейна, Катара, ОАЭ и Саудовской Аравии, общее население которых составляет 25 млн чел., то есть только 0,5 % населения всех развивающихся стран 1 2.
Вместе с неутешительной для арабских стран официальной статистикой Мирового банка реконструкции и развития (МБРР), следует заметить, что реальное состояние дел в Арабском мире не такое плачевное. Очевидно, это объясняется особенностями официальной отчетности в арабских государствах, а также необходимостью лучше учитывать экономико-политические реалии региона в целом и отдельных стран в частности со стороны Мирового банка.
Вообще следует подчеркнуть, что МБРР за последние годы отказался от показного имиджа никогда не ошибающегося стратега мирового масштаба. С середины 1990-х гг. банк официально признал промахи в своей работе, что нашло отображение на страницах нескольких ведущих журналов, специализирующихся в областях вопросов внешней политики, международных политических и экономических отношений.
Вначале Мировой банк интересовали такие макроэкономические показатели, как прирост ВВП в странах, которые брали займы, а также возможность стран-должников возвратить долги 3. После того, как в 1982 г. Мексика заявила о своей несостоятельности по уплате внешних долгов, стала очевидной необходимость поэтапного реформирования как самого Мирового банка, так и внесения существенных корректив в его практическую политику. Высокопоставленные сотрудники МБРР выделили и официально признали свыше десятка недостатков в деятельности этого международного учреждения. Следует отметить главные из них:
1. Принципиально одинаковые, независимо от региональных особенностей, требования МБРР вступали в противоречие и с его же ожиданиями, и с направлениями практической политики отдельных стран-получателей кредитов.
2. Конкретные индикативные цели Мирового банка не всегда совпадали с целями правительств многих стран-должников, а потому и не реализовывались ими.
1 Он же. Эволюция мирового сообщества // Мировая экономика и международные отношения. — 1998. — № 9. — С. 8.
2 Там же. — С. 8.
3 Snyder Richard. After Neoliberalism: The Politics of Reregulation in Mexico. — World Politics. A Quarterly Journal of International Relations / Center of International Studies of Princeton University, The John Hopkins University Press, Baltimore, USA. — January 1999.— Vol. 51, N 2. - P. 173-205.
180
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
3. Появилась проблема усиления и улучшения так называемого внутреннего менеджмента как в центральном офисе МБРР, так и в его региональных представительствах и офисах конкретных стран.
4. Вследствие вышеперечисленных и других факторов во многих странах мира усилились сомнения относительно профессиональной незаангажиро- ванности Мирового банка как «лучшего возможного советника» по вопросам экономической и финансовой политики.
5. Возникла проблема необходимости не только пересмотра штата, но и кардинального улучшения институционного механизма работы Банка на местах. Это стало необходимо для того, чтобы цели работы МБРР в конкретном регионе лучше согласовывались с конкретными путями реализации его политики как отдельными офисами Банка, так и правительствами отдельных стран.
6. Сильное практическое и идеологическое влияние на заемщиков оказал опыт Германии в деле построения социально ориентированного государства и рыночной экономики (в данной связи отмечалась необходимость внедрения сильного корпоративного управления в структуру Банка, учет им на практике возможности согласования отдельных индикативных требований с позицией сильных профсоюзов в конкретных странах, содействие постоянному диалогу между правительствами стран и промышленниками, которые не должны вставать в оппозицию к требованиям Мирового банка, а наоборот, оказывать всяческое содействие выполнению им обновленной и пересмотренной миссии). Представители руководства МБРР официально признали важность изучения упомянутого опыта Германии с целью внесения необходимых корректив в собственную политику в разных регионах планеты.
7. Было также признано, что слишком сильная и централизованная структура МБРР вступила в противоречие с эффективностью реальной политики Банка, поскольку в центральном офисе фактически развернулась внутренняя борьба за право преобладающего контроля над центральной и региональными структурами МБРР, что повредило имиджу Банка как такового.
8. Мировой банк с опозданием отреагировал на усиление во всем мире роли неправительственных организаций, которые постепенно фактически стали осуществлять давление на правительства на местах с целью лоббирования своих интересов в различных сферах деятельности. Как следствие данного явления, МБРР со временем начал постоянный диалог как с влиятельными международными (например, ассоциациями потребителей) неправительственными организациями, так и с наибольшими региональными и национальными неправительственными организациями при выделении кредитов. Соответствующие изменения состоялись и во всех структурах Мирового банка.
9. Банк счел необходимым оказывать содействие уменьшению так называемой социальной цены сотрудничества и использования услуг МБРР на местах. Имелось в виду усиление внимания к борьбе с бедностью, улучшению ситуации с гендерным равенством, лучший учет проблем охраны окружающей среды и вообще внедрение «реалистического менеджмента» на местах.
181
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
10. Соответственно требованиям времени Мировой банк должен был налаживать взаимодействие с Мировой организацией торговли, деятельность и индикативные требования которой становились важными ориентирами практически для всех стран мира.
11. Новым направлением деятельности МБРР после окончания холодной войны стала работа относительно превентивное™ политических и других конфликтов и участие в постконфликтной реконструкции отдельных стран мира (conflict prevention and post-conflict reconstruction) '.
12. Было признано целесообразным выдвигать меньше условий при предоставлении кредитов МБРР, делая ударение на необходимости достижения национального консенсуса в конкретной стране при решении вопроса относительно заимствования средств в Мировом банке. Кроме того, повысилось внимание МБРР к собственным исследованиям и определению стратегии использования и развития конкретной страной-заемщиком привлекаемых средств и, соответственно, повышение роли таких исследований в ходе практического решения вопроса о привлечении средств МБРР 1 2.
В середине 1990-х гг. Мировой банк начал вводить вызванные временем изменения в 42 странах, которые к тому времени реализовывали согласованные с МБРР программы структурной перестройки (adjustment programs). Кроме этого, в общей форме были сформулированы так называемые требования Вашингтонского консенсуса (Washington consensus) ко всем странам, которые сотрудничали или стремились к сотрудничеству с МБРР. Среди важнейших из них:
• усиление процессов приватизации;
• либерализация внешней и внутренней торговли;
• либерализация рынка капиталов;
• реформа налоговой системы;
• внедрение реальных обменных курсов;
• борьба с коррупцией;
• содействие аграрному развитию и решению проблем сельскохозяйственного сектора экономики.
Общим обязательным условием была признана необходимость политической поддержки курса экономических и социальных реформ, в особенности в странах с переходной к рыночной модели развития экономикой.
Финансовый кризис 1997 г. в Юго-Восточной Азии и России содействовал постановке вопроса о построении новой мировой финансовой архитектуры, в которой участвовал бы МБРР. В частности, улучшилось понимание того, что частный капитал стал конкурентоспособным наряду с государственным и капиталом международных финансовых учреждений. В этом контексте МБРР начал решительнее.подцерживать коммерческие банки, которые не так активно вывозили капитал из развивающихся стран, а наобо¬
1 Einhorn J. The World Bank’s Mission Creep. — P. 22—36.
2 Stiglitz Joseph E. The World Bank at the Millenium. — The Economic Journal. The Journal of the Royal Economic Society / Blackwell Publishers: Oxford, UK & Boston, USA. — November 1999. - Vol. 109, N 459. - P. F 577-597.
182
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
рот, находили пути эффективного использования заработанных средств непосредственно на местах.
Параллельно с реформированием работы Мирового банка осуществлялось более четкое согласование функций МБРР и МВФ в процессе предоставления кредитов. Главными задачами первого остались прежде всего содействие экономическому возрастанию в странах-заемщиках и содействие борьбе с бедностью. В то же время МВФ преимущественно концентрировал свои усилия на стабилизации монетарной системы в контексте процессов мирового экономического роста и усилении стимулов к продолжению долгосрочных программ структурной перестройки. МБРР действовал в основном через центробанки, усиливая их роль в макроэкономической стабилизации и борьбе с инфляцией, а МВФ налаживал плодотворное сотрудничество с министерствами финансов и министерствами развития (там, где последние имелись) с тем, чтобы со своей стороны создавать необходимые после- стабилизационные условия для долгосрочного развития '.
При таких обстоятельствах западные экономисты определили кардинальные направления политики МБРР в рамках концепции К. Самуэльсона о предоставлении Мировым банком глобальных общеполезных услуг (global public goods). По мнению этих экономистов, МБРР должен, во-первых, обеспечивать глобальную экономическую координацию развития; во-вторых, предоставление экспертной и информационной помощи; в-третьих, оказывать содействие международной безопасности; в-четвертых, оказывать содействие предоставлению помощи из гуманитарных соображений; в-пятых, предусматривать при предоставлении своей помощи необходимость внедрения программ защиты окружающей среды 1 2 3.
С другой стороны, в контексте упомянутых реформ МВФ удалось постепенно перейти от простого кризисного регулирования к содействию общей выработке экономической политики в конкретных странах (отбиваясь от обвинений в «посягательстве на суверенитет»); улучшить решение проблем правильного размещения средств на местах; перейти к координации усилий с местными правительствами в постприватизационный и постстабилизационный период, что давало сигналы частным инвесторам относительно целесообразности их инвестиций. Параллельно МВФ оказывал содействие решению других важных проблем: поддержанию незавышенных реальных обменных курсов национальных валют, борьбе с практикой торговых ограничений (или значительных изъятий), преодолению зарегулированное™ финансовых и сельскохозяйственных рынков, улучшению ситуации с организацией государственной службы, регулирующая роль которой зачастую была (и во многих странах остается) малоэффективной ввиду чрезмерного числа госслужащих и раздутости госаппарата \
1 Ibid.
2 Ibid.
3 Collier Paul, Gunning Jan Willem. The IMF’s Role in Structural Adjustment // The Eco- nomic Journal. The Journal of the Royal Economic Society. — November 1999. — Vol. 109, N 459. - P. F 634-650.
183
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
Постепенно как Мировой банк, так и МВФ выработали обновленное понимание реструктуризации (adjustment) как комбинации краткосрочных мероприятий по стабилизации с долгосрочными структурными реформами с целью обеспечения рыночно ориентированной экономики. С другой стороны, обе глобальные финансово-экономические структуры выработали понимание развития не просто как решения технических проблем эффективного размещения средств, а еще и как составляющей общей проблемы социально-экономической и политической трансформации общества .
В этой связи особого внимания заслуживают последствия проводимого мировыми финансовыми учреждениями, МБРР и МВФ, политики экономического неолиберализма для отдельных регионов и развивающихся стран. Однако при помощи неолиберальной дерегуляции далеко не всегда удавалось достичь макроэкономической стабилизации или избежать финансовых кризисов. Конкурентоспособные экспортные области экономики часто оказывались в руках представителей правящей элиты. В арабских странах такой элитой традиционно была и остается военно-политическая верхушка 1 2. При этом большинство партнеров МБРР так и не отказалось от государственной поддержки важнейших производств и не ввели неконтролируемых свободных цен. Невозможным оказалось и проведение такой маркетинговой политики, которая бы не учитывала интересы госсектора в целом или хотя бы его важнейших предприятий.
Следствиями неолиберализма на местах стало также появление так называемых политических предпринимателей, которые реализовывали проекты новой экономической коалиции, что фактически вело к появлению нового типа регуляции рынков вместо «дерегуляции» экономики и сотрудничества с Мировым банком 3.
Сроки и формы дерегуляции дискутируются среди экономистов. Но очевидно появление в развивающихся странах новых группировок производителей, которые заменяют на освобожденном после дерегуляции рынке своих предшественников, усиление регуляции на федеральном уровне провинций, то есть определенное смещение в странах центра практической экономической политики в регионы. Это знаменует появление вместо декларированного свободного рынка новых политических сил, которые контролируют рынок в изменившихся экономических и международных условиях, и означает существенный кризис политической и экономической теории развития, которая фактически не стыкуется с реалиями практики в регионах и странах-партнерах МБРР.
Проводя дальнейший анализ в контексте деятельности так называемых новых политических предпринимателей, добавим, что им за короткий срок времени удавалось мобилизовывать целые социально-политические группы
1 Stiglitz Joseph Е. Op. cit. — P. 584.
2
Гуцало C. Є. Традиційна роль армійської верхівки в процесі еволюції ісламського суспільства в арабських країнах//Дослідження світової політики: 36. наук, праць / Інститут світової економіки і міжнародних відносин НАН України. — Вип. 23. — 2003. — С. 155-183.
3 Snyder R. After Neoliberalism: The Politics of Reregulation... — P. 173—205.
184
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны
для отстаивания и лоббирования модифицированных экономических проектов в контексте дерегуляции. Более того, сила и стратегия таких новых политиков и социальных групп начала определять типы новых институтов регулирования рынка, которое, как следует отметить, происходило в условиях определенной макроэкономической стабилизации и структурной перестройки, достигнутой как положительное следствие предшествующего этапа развития в условиях неолиберальной практики.
В отдельных странах неолиберализм фактически вел не к более либеральному варианту экономического развития, а к конечному сохранению власти уже господствовавшими финансово-политическими кругами и даже расширению их политической власти на новой ступени (витке) развития, а также возможности осуществлять экономический контроль за производством в новых формах. Это вело также к возвращению таких явлений, как предоставление преференций определенным производителям, предоставление привилегированного доступа на рынки приближенным к власти компаниям, индивидуальные исключения из общих экономических правил развития и деловой этики. Таким образом, один из главных выводов относительно начала так называемой дерегуляции состоит в том, что она фактически порождается последствиями государственной монополии во многих областях экономики, которую неолиберализм не всегда быстро одолевает или вообще не способен преодолеть.
Кроме того, подтвердился тезис о том, что в большинстве регионов бывшего третьего мира, в частности в арабских странах, не существует «автономной независимой буржуазии». Этот класс имеет свои глубокие корни в традиционалистском политическом и экономическом прошлом, которое в значительной мере определяет ее поведение, независимо от наличия или отсутствия сотрудничества с МБРР и МВФ. Важно отметить и высокую степень коррумпированности такой буржуазии, что воспринимается местным обществом как вполне естественное и закономерное явление.
Разными могут быть формы представительства интересов кланов и центров влияния, как и отношения при определении кредитной политики в государстве (такая политика может быть дискриминационной или протекционистской). Решение многих вопросов в такого рода странах зависит также от степени использования административного ресурса в интересах тех или других политических элит и позиций губернаторов на местах.
Все эти факторы влияют на выработку и проведение конкретной политики реформ стран-партнеров, которые в той или иной мере находятся под опекой МБРР. На местах это обнаруживается в согласовании способной к реализации на практике политики (feasible strategy), которая сталкивается как с переплетением интересов политиков и новых олигархов (crony capitalism), так и неокорпоративизмом старых и новых производителей, реальным состоянием производства в регионах (провинциях), традиционным влиянием исторически сложившихся экономических и политических элит, остающихся у власти, коррупцией.
На конкретном примере сотрудничества Египта с Мировым банком можно видеть, что корпоративизм (с доминированием военно-политической элиты) в значительной мере сохраняется на протяжении десятилетия ре¬
185
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего
форм (проводящихся под эгидой Мирового банка), так как он не противоречит задачам обеспечения политической стабильности и не вызовет у правящих кругов сомнений относительно его положительного влияния на экономический рост в стране.
Арабский мир
в контексте глобальных процессов современности
Сегодня Мусульманский мир является мощной политической и идеологической силой, с которой не могут не считаться в глобальном масштабе как мощнейшие, так и любые другие государства. Исламскими себя ныне считают свыше 50 стран мира, мусульманские общины присутствуют в 120 государствах, а общее число приверженцев веры пророка Мухаммада — более 1 млрд человек , причем только в Российской Федерации число мусульман превышает 20 млн. Крах советской империи способствовал происходящему в настоящее время процессу восстановления единства Ближнего и Среднего Востока с мусульманскими государствами Закавказья и Центральной Азии 1 2. Эти страны начали не только взаимодействовать политически, идеологически, но и экономически, часто составляя конкуренцию даже России, прежде всего в сфере энергоносителей и транспорта.
Традиционно политический вес Ближнего и Среднего Востока в мире в первую очередь определяется нефтегазовыми богатствами его стран. Запасы нефти составляют в Саудовской Аравии 25,9 %, в Ираке — 9,9, в Кувейте — 9,6, в ОАЭ — 9,1, в Иране — 8,8 % мировых. Для сравнения: в Венесуэле эти цифры составляют 6,4 %, а в России — 4,9 % 3. При этом, по данным МБРР, 1997 г. ВВП Саудовской Аравии (где живет 20 млн чел.) составлял 128,9 млрд долл. США, а в пересчете на душу населения — 6 790 долл. ВВП ОАЭ (где живет 3 млн чел.) составлял 42,7 млрд долл., а на душу населения — 17 360 долл.
Однако уровень богатства различных арабских стран резко отличается и, например, в Йемене ВВП составлял 4,3 млрд долл. (97 место в мире) с показателем на душу населения — 270 долл. (117 место в мире). Добавим, что в 1995 г. (эта характеристика сохраняется и до сих пор) суммарный ВВП всех арабских стран составлял 453,7 млрд долл. США, что равнялось всего лишь 81 % ВВП Испании, население которой составляет в сравнении с населением Арабского мира 16,3 %. Это и понятно, учитывая, например, тот факт, что доля машин и оборудования в структуре экспорта составляет в Саудовской Аравии 0,5 %, Египте — 0,4, Алжире — 0,4, Кувейте — 1,3 и лишь в Тунисе — 9,8 %. Для сравнения: в Испании этот показатель равен 42,8 %, в России — 7 %.
1 Севастьянов И. П. Исламский фундаментализм и исламский экстремизм — это совсем не одно и то же // Международная жизнь. — 1996. —№ 5. — С. 31.
2
Мальгин Л. В. Новая ситуация на Ближнем и Среднем Востоке // Международная жизнь. — 2000. — № 10. — С. 80 — 87.
3 Яковлев Л. И. Саудовская Аравия: достижения и противоречия реформ // Мировая экономика и международные отношения. — 2001. — № 1. — С. 97, 98.
186
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
Экономические проблемы региона углубляются вследствие высокого показателя демографического прироста населения (2,5—2,9 % ежегодно), низкого уровня его доходов, существенных проблем с трудоустройством, низкой грамотности, проблем с образованием, медицинским обслуживанием *.
При этом Арабский мир перманентно вовлечен в международные конфликты. Он демонстрировал «исламскую солидарность» с Афганистаном и, например, только Саудовская Аравия через государственные каналы Комиссии по вопросам помощи афганцам в 1983—1989 гг. израсходовала 700 млн риалов (1 доллар США составлял тогда приблизительно 3,6 саудовских риалов) 1 2. Широкая помощь богатыми арабскими государствами оказывалась и народу Палестины.
Следует учитывать эндогенные особенности, общие для арабских стран, в которых повсеместно существуют сильные и влиятельные корпорации исламского духовенства, а также, особенно в государствах с монархической формой правления, могущественные кланы, составляющие политическую элиту сообщества, делающие все возможное для сохранности своих господствующих позиций. Именно они определяют желательность или ненужность тех или иных экономических и политических реформ, проводящихся исключительно сверху.
На этом фоне в Арабском регионе происходит радикализация политической обстановки, вызываемая, кроме внешних, и внутренними факторами: отсутствием экономического и политического прогресса, в том числе — либерализация внутриполитической жизни, ограничение свобод граждан, стагнация, а иногда и падение уровня жизни и т. п. Этому способствует и преобладающее практически во всех слоях арабского населения желание сохранить культурно-религиозные традиции и самобытность, что мало совместимо с распространением глобалистической квазивестернизации, тем более, что в среде интеллигенции и студенчества постепенно возрастает число потенциальных технократов. Особенно радикализируется молодежь, при том, что в арабских странах численность лиц до 15 лет составляет до 50 % всего населения, а в возрасте от 15 до 25 лет — еще около 20 % 3.
Активно действуют группы левых реформистов (придерживающихся, впрочем, также исламских принципов) и правых модернистов (представляющих богатых предпринимателей, выступающих за реформы в экономике без секуляризации политической системы или ослабления позиций военно-политической элиты). К тому же в странах Запада присутствует многочисленная неполитическая арабская диаспора, состоящая в значительной своей части из бизнесменов и работников престижных профессий, удовлетворенных своим статусом. Часть доходов ее представители пересылают в страны своего происхождения, тем самым в определенной мере поддерживая на плаву их экономики.
1 Он же. Аравийские монархии на пороге глобализации. — Там же. — 2002. — № 5. — С. 72-82.
2 ПодцеробА. Б. Исламский мир // Международная жизнь. — 1997. — № 9. — С. 26—32.
3 Le Monde. - Fevr. 28, 2003. - P. 2.
187
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
Сегодня ситуация в регионе характеризуется обострением социальных и экономических проблем. Среди них — проблемы занятости, псевдоприватизации, слабых темпов привлечения в бедные страны иностранного капитала и инвестиций, упомянутые демографические сдвиги, продовольственный вопрос, часто неоправданное, политически мотивированное субсидирование курса национальных валют. Впрочем относительно необходимости сохранения мусульманского фасада власти (эксцессы в НДРЙ и Сирии уже преодолены) во всех арабских странах, за исключением наполовину христианского Ливана, существует консенсус и конституции (где они приняты) признают ислам государственной религией каждой страны ’.
Сегодня в Арабском мире действуют свыше 150 неправительственных экстремистских организаций суннитской, шиитской, националистической и сепаратистской направленностей, однако ощущается дефицит демократических движений и партий. Общественное сознание граждан, как правило, реализуется в той или иной политико-конфессиональной форме, при этом объективно возрастает роль течений клерикального толка.
Следует подчеркнуть, не забывая и об их подчас наблюдающейся близости, о различиях между фундаментализмом и религиозным экстремизмом. Фундаментализм — это в целом умеренный традиционный ислам, не стремящийся к обособлению и экспансии, но поддерживающий издревле принятые в мусульманском обществе моральные постулаты и в значительной мере идеализирующий прошлое. В то же время исламский экстремизм нетерпим к компромиссам относительно вопросов гражданского, светского общества, не признает разделения государства и религии, отрицает саму идею общечеловеческого единства, противопоставляя мир ислама всем прочим цивилизациям, нетерпим к принципам международного права, готов применять дестабилизирующие методы во имя достижения своих целей, широко эксплуатирует социальный популизм.
Несмотря на понимание интеллектуальной элитой арабских стран различия между фундаментализмом и исламским экстремизмом, на практике границу между двумя этими явлениями и понятиями провести тяжело. Это объясняется тем, что личность в мусульманском мире развивается, как правило, лишь в религиозных политико-идеологических координатах. Для большинства арабского населения единство бытия и веры самоочевидно, что Западом воспринимается как признак отсталости. В декабре 1994 г. лидеры стран-участниц Организации Исламская конференция на очередном саммите в Касабланке заявили о несовместимости мусульманства с терроризмом. А на встрече руководителей почти 30 ведущих стран мира (среди которых половину представляли арабские государства, а также Израиль) и которая вошла в историю как «саммит миротворцев» (март 1995 г., Шарм-аш-Шейх, Египет), была впервые предпринята попытка достичь приемлемого для всех определения термина «терроризм», а также достигну- 11 Иран: что дальше? Ситуационный анализ (руководитель Примаков Е. М.) // Россия в глобальной политике. — М. (при участии Foreign Affairs, N.Y.). — апрель — июнь 2003. - Т. 1, № 2. - С. 100-112.
188
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
то соглашение об обмене информацией и создании банка данных по международному терроризму 1.
В контексте отмеченной выше специфики арабского региона можно утверждать, что в начале XXI в. его развитие происходит в двойной системе координат: глобализации (с учетом реалий влияния ТНК и мирового валютно-финансового рынка) и регионализации (при сохранении сильных функций национальных государств).
В региональном отношении выделяется группа аравийских монархий — стран-членов Совета сотрудничества арабских стран Персидского залива (с ситуативным подключением к нему Египта и Сирии), регион Северной Африки (Союз Арабского Магриба) и отдельные страны «арабского Юга» — Судан, Мавритания (несмотря на ее участие в Союзе Арабского Магриба), Йемен и Джибути. В отдельные моменты своей истории интегрирующим политическим и идеологическим фактором выступала общеарабская Лига Арабских Государств (ЛАГ), которая за почти 60-летнюю деятельность знала периоды как эффективной работы, так и дезинтеграции. Впрочем в идеологическом плане ЛАГ всегда оставалась неким идеальным репрезентантом общеарабской «уммы», единство которой на практике часто было недостижимой мечтой.
Осознавая принципиальную необходимость выработки общеарабских принципов, соответствующих современным условиям трансформаций, регент Абдулла бен Абдель Азиз, в то время наследный принц Саудовской Аравии, в конце 2002 г. предложил проект важнейших подходов к проблеме реформ, которые после его одобрения в декабре 2002 г. Лигой Арабских Государств (22 страны) получил название «Арабской хартии»1 2. Она предусматривает и признает:
• необходимость политических и социально-экономических реформ в Арабском мире;
• расширение участия народа в политической жизни своих государств; увеличение политической активности населения;
• важность усиления борьбы с безработицей и так называемыми карманами бедности;
• проведение таких изменений, которые в условиях глобализации и усиления экономических блоков должны обеспечить арабским странам достойный отклик на вызовы современности;
• необходимость лучше учитывать изменения в областях техники, коммуникаций, информации;
• желательность создания к 2005 г. межарабской зоны свободной торговли и начала движения к организации общего арабского рынка;
• усиление поддержки частного сектора, который будет обеспечивать благоприятную экономическую среду для экономических реформ и прогресса арабских стран;
1 Summit of Peacemakers. — March 13,1995. — Sharm El Sheikh, Arab Republic of Egypt, Egyptian Co-Chairman Statement. — Cairo, 1995.
2 Le Monde. - Fevr. 28, 2003. - P. 2.
189
ГЛАВА J. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
• поддержку легитимности монархических династий в целях предотвращения нежелательных социальных катаклизмов, тем более, что все арабские правящие дома своими корнями связаны с семьей пророка Мухаммада;
• объединение усилий всех арабских государств против любой внешней агрессии (последний принцип, как свидетельствует история, почти никогда не срабатывал);
• усиление поддержки Организации Объединенных Наций.
Нельзя не признать, что кроме отмеченных ранее объективных причин, принятие этой Хартии стимулировали события 11 сентября 2001 г. (тем более, что 15 из 19 исполнителей теракта были гражданами Саудовского Королевства), а большинство жен террористов были марокканками (то есть происходили из другого стратегически важного для США королевства)
Вообще одной из первых в Арабском мире на путь эволюционных экономических реформ встала именно Саудовская Аравия, что особенно значимо с учетом ее традиционного авторитета, определяющегося не только нефтяными богатствами, но и тем обстоятельством, что на ее территории находятся священные для всех мусульман города Мекка и Медина.
По комплексным показателям экономического развития за 2001—2002 гг. Саудовская Аравия стоит на 6-м месте в мире после США, Германии, Японии, Франции и Великобритании 1 2. Саудовское Королевство было одним из первых среди арабских стран, кто осознал, что мировая экономика вступает в эпоху информационно-технологического капитализма. Это диктовало необходимость коррекции внутреннего курса державы Саудитов. С начала 1970-х гг. она осуществляет пятилетнее планирование национальной экономики и разноскоростную модернизацию производства с использованием (по японскому образцу) принципов отбора методов развития, соответствующих специфическим национальным условиям.
За 25 лет «революции сверху» Саудовской Аравии удалось выработать собственную стратегию и модель развития нефтедобывающей монархии. В период первых трех пятилеток (1970—1985) страна добилась стабильного возрастания ВВП, обеспечила поступательное развитие человеческих ресурсов и решила проблему диверсификации национальной экономики. ВВП Королевства вырос с 23 млрд риалов в 1971 г. до 135 млрд риалов уже в 1975 г. и 525 млрд риалов в 1982 г. При этом доходы от экспорта нефти продолжительный период снижались и стабилизировались вместе с нефтяной политикой государства лишь в 1990 г. В 1980 г. доходы от экспорта нефти составляли 105,8 млрд долл., в 1985 г. — 24,2 млрд долл, и в 1990 г. — 41 млрд. 3
Принципиально важным для Саудовской Аравии, как и для всего Ближневосточного региона, стал период после 1990 г. В пятой пятилетке задачи развития человеческих ресурсов выходят на второе место среди общенациональных приоритетов после проблем обороны и безопасности. Тогда же индустриализация в принципиальном плане была признана завершенной. В
1 Op. cit.
2
Яковлев Л. И. Аравийские монархии на пороге... — С. 72—82.
3 Он же. Саудовская Аравия: достижения и противоречия реформ... — С. 97—104.
190
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
седьмой пятилетке (2000—2005) развитие человеческих ресурсов приобрело еще большее значение и была поставлена задача замены иностранной рабочей силы национальными кадрами.
В целях развития человеческих ресурсов Саудовская Аравия выделяет сегодня 5,5 % бюджета на образование (уровень Австрии и Египта). В стране функционируют 8 университетов, 90 % населения уже имеют как минимум начальное образование, что демонстрирует существенный прогресс по сравнению с предшествующими десятилетиями. На здравоохранение выделяется 3,1 % бюджетных средств (в Австрии — 5,9 %, в Египте — 1,6 %). В 1998 г. 85 % саудовского населения жило в городах, существенно уменьшилось число кочевников.
Но все эти достижения за столь короткий по историческим меркам промежуток времени не могли обеспечить полного преодоления инерции традиционного сознания арабов полуострова. Несмотря на успехи урбанизации, выходцы из одной местности в городах живут в одних или соседних кварталах. Сохраняются племенные расхождения между представителями «благородных» и «менее благородных» племен. Власть шейхов определяется, как и раньше, традицией, а не материальным положением. В этом контексте династию Саудитов считают в силу многих исторических и религиозных причин не только священной, но и, в социальном аспекте, семьей шейха шейхов.
Исламские ценности и мораль продолжают доминировать в деловой этике и традиционном поведении. Несмотря на развитие образования, сохраняется и тяга молодежи, в целом ориентирующейся на идеи исламского возрождения, к традициям. Однако это не противоречит готовности к постепенным внутриполитическим изменениям, предполагающим сохранение в несколько обновленных формах правления господствующего класса саудовских эмиров (который насчитывает до 7 тысяч выходцев из королевской семьи) .
Несмотря на очевидные экономические успехи Саудовской Аравии в рамках апробированной Королевством собственной формы развития, последняя остается «моделью авторитарного развития», а в экономическом плане — «моделью догоняющей модернизации» 1 2. Однако в значительной мере обоснованным видится саудовский тезис о необходимости государственного контроля над процессом адаптации общества к реалиям современного мира и отсутствии необходимости полной открытости страны.
Важно, что изменения в жизни державы Саудитов не вступают в непримиримые противоречия с вековыми традициями, которые являются для сау- довцев системообразующими принципами общественного бытия. Тем более, что постоянная внешняя угроза (Иран, прежний Ирак, сегодня в определенной мере США) содействует сохранению внутри Королевства тенденции авторитаризма, который, в отличие от многих стран мира, никогда не был диктаторским. Объясняется это тем, что арабо-исламское общество в целом и саудовское в частности принимают тезис о священном, предостав-
1 Там же.
2 Там же.
191
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
ленном Аллахом, праве монархий. При этом многие в регионе выступают как против равенства религий, так и против западного рационализма, строя стратегии развития именно на традиционных исламских принципах. Особенно это характерно для Саудовской Аравии, родины ислама и пророка Мухаммада.
Как важный позитив в стратегии развития Саудовской Аравии можно отметить постепенное возрастание роли в экономике и практическом управлении национальным хозяйством (в частности, экономических комиссий Высшего экономического совета) так называемых просвещенных «технократов». Это отвечает общемировым тенденциям и уже дало положительные результаты в виде либерализации экономического режима, повышения эффективности государственного вмешательства в экономику и налоговую политику, улучшения ситуации с привлечением инвестиций и размещением саудовских капиталов в банках иностранных государств, стабильности финансового рынка в Королевстве '.
Важно и то, что Саудовская Аравия, как и подавляющее большинство стран с положительными показателями развития, уже давно осознала, что «хорошее правительство — не роскошь, а жизненная необходимость» и «эффективное государство» является непременной политической предпосылкой любых экономических и социально-политических успехов развития * 2. Следует подчеркнуть, что саудовско-аравийская модель развития выработана самостоятельно, без помощи Мирового банка и МВФ, хотя и при заимствовании элементов иностранного опыта и зарубежной экспертной помощи.
Другую модель развития представляет Арабская Республика Египет (АРЕ). Еще в 1970-х гг. она отошла от революционных лозунгов и так называемой социалистической ориентации. В 1991—1999 гг. республика выполняла две программы экономической реструктуризации, разработанные при непосредственном участии МВФ и Мирового банка. Египет остается ведущей страной Арабского Востока и непосредственно влияет на все существенные процессы, происходящие в регионе. Дело здесь не только в геополитических, экономических, военных, демографических или других показателях, но и в оказываемом страной культурно-идеологическом влиянии (литература, музыка, театр и пр.), дополняющем традиционный религиозно-культурный фактор (наиболее влиятельный мусульманский суннитский университет «Аль-Азгар», авторитет египетского муфтията). Существенным является как фактор отстаивания страной своего лидерства в Арабском мире, так и поддержка им других арабских государств.
Долгое время Египет выступал общеарабским интеграционным полюсом силы, одним из инициаторов создания ЛАГ, первой в истории международной организации афро-азиатского мира.
Опыт работы ЛАГ показал, что без участия Египта любой интеграционный процесс в Арабском мире обречен быть лишь локальным, тогда как
Осадчая И. М. Глобализация и государство: новое в регулировании экономики развитых стран // Мировая экономика и международные отношения. — 2002. — № 11. — С. 3-14.
2 Wolfenson James. The State in A Changing World. — W., 1997. — P. 1.
192
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
участие в нем АРЕ делает его общеарабским. Как отмечала в декабре 2002 г. парижская «Ле Монд», С. Хусейн, несмотря на любые усилия, никогда не станет вровень с Г. А. Насером, А. Садатом или X. Мубараком, а Ирак по влиятельности никогда не будет вторым Египтом. Важную роль здесь играют факторы исторической памяти, делающие египетских руководителей наследниками могущественных государств древности и средневековья.
Актуальным сегодня является также информационно-технологическое влияние АРЕ. Именно в Каире в 1994—1996 гг. было положено начало арабскому интернету, а весомость местных масс-медиа известна с XIX в., с того момента, когда в Каире в 1875 г. была основана влиятельнейшая и популярнейшая ежедневная арабская газета «Аль-Аграм». Сегодня только в столице страны на разных языках выходит до 500 арабоязычных и международных англо- и франкоязычных (не говоря о национальных меньшинствах коптов, греков, армян) периодических изданий, при том, что министерство информации Египта до сих пор не разрешает функционирования в стране частных теле- и радиоканалов.
Следует упомянуть и об исторически глубоких корнях египетского парламентаризма, который насчитывает почти 140 лет и осуществляет влияние на политическую жизнь современной АРЕ и других стран региона ’.
Партийная система Египта эволюционировала от непререкаемого господства созданного Г. А. Насером Арабского социалистического союза к многопартийности «во главе» с правящей ныне Народно-демократической партией (НДП), формально лишь одной из 12 легальных партий АРЕ. Республиканизм в Египте изменяется, но при этом, как считают международные исследователи, именно исламисты являются постоянным голосом оппозиции * 2.
Вместе с тем президентская власть остается авторитарной. С 1981 г. страна живет по законам чрезвычайного положения, настоящая необходимость в котором отсутствует. X. Мубарак еще осенью 1998 г. превзошел 16-летний срок правления Г. А. Насера и стал правителем, дольше всех находящимся при власти в Египте за период с 1850 г.3 При этом в сентябре 1999 г. он был избран президентом на четвертый 6-летний срок, будучи единым кандидатом на упомянутый пост 4. В ноябре 2005 г. в стране состоялись очередные президентские выборы, уже на формально альтернативной основе. Однако победа X. Мубараку была гарантирована, и он получил поддержку 85 % голосов избирателей, принявших участие в выборах.
Политическая ситуация в Египте продолжает оставаться неоднозначной и вследствие обострения вопроса о вариантах наследования верховной власти. Из трех арабских стран, где с 1999 г. произошла смена руководства (Марокко,
Gamal Essam El Din. A House With A Past. — A1 Ahram Weekly, Cairo. — 1995. — November 23—29. — P. 2.; Samir Raafat. What’s in a Title. On the Occasion of the Centenary of Khedive Ismail Pasha. — The Egyptian Gazette, Cairo. — 1995. — December 30. — P. 3.
2 Financial Times Survey. Egypt, L. — 1999. — May 11. — P. 1—20.
3The Economist. — 1999. — June 12. — P. 46.
4
Jane’s SENTINEL Security Assessment. North Africa. — Egypt, L. — 2002. — January — April, issue N 11. — P. 145.
193
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
Иордания, Сирия), лишь в Марокко этот процесс состоялся безболезненно и в рамках положений Конституции 1996 г. Очевидно, что 75-летний президент X. Мубарак, состояние здоровья которого в последнее время не является крепким, хотел бы провести на должность президента своего старшего сына Гамаля и мобилизует для этой цели силы своих ближайших соратников 1.
Однако это намерение осложняется рядом обстоятельств, в частности, неубедительными результатами реформ 1991 — 1999 гг., которые разрабатывались в соответствии с рекомендациями МВФ и МБРР и не привели к положительным изменениям в жизни страны. В 2001 г. Египет фактически отказался от прямого сотрудничества с этими финансовыми организациями, сосредоточив внимание на собственном опыте экономического развития, прежде всего краткосрочных национальных задачах поддержания экономической и политической стабильности при многоотраслевом сотрудничестве со США и ЕС 1 2.
Причинами неудач реформирования египетской экономики были не только нежелание египетского правительства девальвировать национальную валюту, проводить программу широкой приватизации, коррупция, низкий уровень производительности труда, демографический рост, отсталость сельского хозяйства, засилье командно-административной милитаризированной государственной и бизнес-элиты и т. п., но и чрезвычайная регламентация требований МВФ. Его руководство вмешивалось в вопросы поддержания внутриполитической стабильности и требовало жестких мер экономии на социальных программах, резкого снижения уровня инфляции, либерализации внешней торговли Египта, приватизации банков и возрастания резервов в иностранной валюте, снижения показателей экономического роста во имя борьбы с инфляцией и накопления валютных резервов, ежеквартальной отчетности перед МВФ о приватизации очередных запланированных предприятий, реструктуризации частных предприятий путем улучшения менеджмента, реформирования системы внутренних займов, уменьшения объемов краткосрочного кредитования (то есть ограничение возможностей реализации программы развития малого и среднего бизнеса), отчетности о валютных резервах центробанка Египта перед МВФ с правом проведения последним периодических (каждых 2 года) ревизий по данному вопросу, пересмотра трудового законодательства, ускорения продажи предприятий государственного сектора и т. п. 3
АРЕ не захотела или оказалась не в состоянии выполнить эти требования. Однако за период реформ доля госсектора в экономике снизилась с 70 % до 30 %, а удельный вес частного сектора соответственно вырос до 70 % к 1999 г. 4 Кроме этого, в 1998 г. Египет получил рекордные 989 млн долл, прямых ин¬
1 Jeune Afrique / L’Intelligent, P. — 2002, du 23 au 29 Sept. — P. 43.
2 Jane’s SENTINEL Security Assessment. — Egypt. — 2002. — January — April, issue N 11. - P. 149.
3 Dr Fakhri El-Fiqi. Growth with a Cost. — A1 Ahram Weekly. — 1993. — November 18-24. - P. 4.
4 Financial Times Survey. Egypt. — 1999, May 11. — P. 1— 20; The Economist. — 1999. — June 12. — P. 46.
194
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности
вестиций, при том, что производительность труда выросла за период реформ на 25 %, а прибыльность ставок на депозиты в национальной валюте возросла с 13 до 18 %
Однако постоянные противоречия при проведении реформ не оправдали ожиданий АРЕ на улучшение социальной ситуации в стране, хотя борьба с исламистами в период с 1995 г. значительно уменьшила и продолжает уменьшать (вспомним взрывы в июле 2005 г. на курорте Шарм-аш-Шейх) доходы от туризма. Сократились валютные прибыли и от эксплуатации Суэцкого канала, а ненефтяной сектор экономики не дал планировавшегося ежегодного роста. В то же время число египтян, которые живут ниже уровня бедности, в целом за годы реформ продолжало возрастать и составило 43 % в 1999 г. (39 % в 1979 г.), а безработица так и осталась на уровне 20 % (или 18 млн чел.).
В сложившихся условиях логичным было решение АРЕ с 1999 г. не проводить третий этап реформ под эгидой МВФ, а перейти с 2001 г. к непосредственно не связанному с международными финансовыми институтами решению экономических задач. Но и пореформенные показатели Египта не дают повода к оптимизму, и темпы экономического роста в первом пятилетии наступившего столетия продолжали снижаться. Поэтому нынешнее состояние экономики Египта характеризуется как кризисное.
Интересный вариант развития арабских стран представляют государства Магриба, в частности Тунис, Алжир и Марокко, где важную роль играет сотрудничество с ЕС, прежде всего с Францией, Италией и Испанией, а также участие в программе средиземноморского партнерства НАТО, в котором, вместе с Израилем, принимают участие все североафриканские государства, за исключением Ливии. По соглашению с ЕС в Средиземноморье до 2010 г. планируется создание зоны свободной торговли. Параллельно начались переговоры о соглашении относительно свободной торговли между Марокко и США (которое для американцев станет лишь пятым после аналогичных соглашений с Канадой, Мексикой, Израилем и Иорданией). Предполагается также участие ЕС в реструктуризации экономики стран Магриба, выравнивание торгового баланса, заключение справедливых соглашений по рыболовству, участие стран ЕС в программах приватизации.
Сказанное относится в особенности к Марокко, которому Франция уже списала 2,7 млрд французских франков задолженности (22 % марокканского внешнего долга), частично превратив его во французские инвестиции 1 2. Несколько ранее Испания реструктурировала 520 млн долл. США марокканского долга в инвестицию в экономику королевства. При этом Франция и Испания заключили с Марокко соглашения о пребывании марокканской рабочей силы на своих территориях (официально — до 250 тыс. марокканцев в каждой из двух стран).
1 Raafat Soliman. Egypt tops Arab investment levels. — A1 Ahram Weekly. — 1994, January 27 — February 2. — P. 4; Le Progrès Egyptien de la Semaine, Caire. — 1993. — 14 Nov. — P. IV.
2
Jane’s SENTINEL Security Assessment. North Africa. Morocco. — 2002, issue. — N 11. - P. 474.
195
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока ...
На примере Марокко видно, как в наши дни интенсифицируются многоплановые, прежде всего экономические отношения арабских государств Северной Африки и южноевропейских членов ЕС. Это, в частности, отражено в разработке для всех находящихся за пределами последнего средиземноморских государств (за исключением Турции, которая является многолетним кандидатом на вступление в ряды этой организации) статуса соседа Евросоюза.
Проблема арабского единства в контексте политики США
Конец 1970-х — начало 1980-х гг. ознаменовались поворотом стран Арабского региона к политике экономической открытости и либерализма в сфере хозяйственных и общественных отношений. Этот курс превращал государство в инструмент достижения «национального примирения». Однако правительства ради успешного внедрения курса «открытых дверей» ограничивали возможности демократического развития своих народов и, говоря о демократии, оставались на позициях «демократии нелиберального типа».
Это обстоятельство не было предметом заметной критики со стороны представителей интеллектуальной элиты Арабского Востока, считавшей, в большинстве своем, что других путей, способных обеспечить экономическую модернизацию и трансформацию в сфере социальных отношений, попросту не существует. «Нелиберальная демократия» и ее орудие — авторитарное государство — стали, по мнению арабских политологов, необходимостью на пути усвоения арабскими странами западных демократических норм, формирования современного развитого государства и общества в целом. Однако, как показала практика, при таких режимах либеральногуманистические ценности не получили распространения в массах. Напротив, существенно укрепились антилиберальные и антизападные настроения.
Недоказанные обвинения США и их союзников в адрес Ирака и последовавшая весной 2003 г. военная агрессия против этой страны поставили под вопрос тезис о единстве арабов перед лицом прямой внешней угрозы. Арабские страны весьма болезненно восприняли американскую оккупацию Ирака, однако выработать совместную политику по этому вопросу не смогли. Напротив, в их лагере обострились разногласия.
Однако идея арабского единства остается популярной среди населения арабских государств. Она олицетворяет надежды на преобразование арабского региона в реальную силу на мировой арене, способную эффективно противостоять силовой политике Израиля, устранить парализующее влияние США на Ближнем Востоке и обеспечить реализацию потенциала арабских государств и усилить идеологическое влияние ислама. В такой ситуации правительства Египта, Саудовской Аравии и Сирии, обеспокоенные судьбой арабского единства и угрозой дестабилизации обстановки в собственных странах, выступили в августе 2003 г. с заявлением
196
Проблема арабского единства в контексте политики США
относительно необходимости «усиления арабского сотрудничества и Лиги арабских государств» '.
Особую роль в обострении обстановки на Ближнем Востоке в последние годы, как известно, играют США. Отношение администрации Дж. Бу- ша-младшего к ситуации на Ближнем Востоке отображает ее общий силовой подход к мировой политике, который просматривается, в частности, в так называемой доктрине Буша (сентябрь 2002 г.). Ее главное содержание состоит в том, что отныне США оставляют за собой право наносить превентивные удары по любым целям, которые представляют потенциальную угрозу для США.
Таким образом, власти США, используя последствия шока от терактов 11 сентября 2001 г., выдали сами себе карт-бланш на силовые акции практически в любом месте Земного шара. При этом список потенциальных угроз, их уровень опасности постоянно варьируется, срок продолжительности борьбы с международным терроризмом остается неопределенным, а задачи этой борьбы не конкретизированы. Отсутствуют четкие и объективные критерии определения терроризма и террористов. Это расширяет границы маневра для США и автоматически сужает влияние на ситуацию в регионе арабских стран.
Более чем отрицательными оказались для региона Ближнего Востока последствия так называемой антитеррористической операции, инициированной Вашингтоном, которая привела к еще большему возрастанию напряженности после реанимации кризиса вокруг Ирака, что вылилось в военную операцию США и их союзников весной 2003 г. Эта кампания послужила причиной своеобразного геополитического землетрясения, которое в особенности сказалось на политическом, социальном и экономическом положении региона. США закрепились в военном отношении в центре региона (Ирак) и на его периферии (Афганистан, отчасти постсоветская Центральная Азия).
Для арабских государств Ближнего Востока это превращается в реальную опасность потери суверенитета над природными ресурсами или даже государственного суверенитета. К тому же США демонстрируют пренебрежительное отношение к интересам и оппонентов, и союзников, и нейтральных субъектов региона, нежелание понимать и учитывать региональную специфику и необходимость решения таких безотлагательных проблем, как палестинский вопрос, из-за чего поддержка Америки в арабском и мусульманском мире продолжает уменьшаться.
В результате арабская региональная система подвергается разбалан- сированию. К началу XXI в. арабская региональная система была относительно уравновешенной, при том что различные страны проводили разные внешнеполитические линии, исходя из собственных интересов, приоритетов и потребностей, в различной степени близких или чуждых США. С момента оккупации Афганистана и Ирака они стали непосредственно зависимыми от американской политики, что коренным образом изменяет внутрен- 11 Perthes V. Guerre en Irak: vers un nouvel ordre regional? // Politique étrangère. — 2003.— N 3. - P. 541.
197
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
нюю структуру региона, взаимоотношения между региональными государствами, их роль и сферы влияния на ближневосточные процессы.
Так, Саудовская Аравия стоит перед перспективой потери своей стратегической и политико-экономической роли как единственного прозападного производителя нефти, способного компенсировать снижение ее добычи в других странах. Если Ирак будет превращен в проамериканское государство, роль Саудовской Аравии как стратегического партнера США уменьшится. Вместе с тем военные соглашения, подписанные в 1991 г. руководителями держав Персидского залива с Вашингтоном ввиду соображений безопасности, учитывая новую американскую внешнюю политику, дискредитируют режимы в глазах собственных граждан и активизируют оппозиционное движение.
Египет будет продолжать, скорее всего, играть важную роль в регионе, но его положение защитника прав арабов, на которое он претендовал в отношениях с США, снова становится проблематичным и, соответственно, способность страны эффективно влиять на политику государств Ближнего Востока будет ограниченной.
Двойственность ситуации, в которой оказались режимы арабских стран, прямо сказывается на их политических шагах. Нерешительность лидеров определяется противоречиями между попытками государств региона проводить самостоятельный курс и их неспособностью противостоять давлению США. Все арабские страны заявили, что американский ответ на атаки 11 сентября не должен касаться Ирака, который к этим террористическим актам непричастен. Принимавшиеся их лидерами декларации имели целью дезавуировать впечатление, будто бы они склонились перед требованиями Вашингтона и сделать достоянием гласности их несогласие с войной против Ирака. Все они выражали глубокое неудовольствие по поводу американских планов.
Официальные декларации единодушно подчеркивали риск дестабилизации региона ', высказывали желание избегнуть войны в регионе 1 2, требовали предоставить время для дипломатического решения конфликта 3. Такое единство арабских стран, в отличие от их разобщенности во время войны 1990—1991 гг., когда Саудовская Аравия, Египет и Сирия принимали участие в восстановлении суверенитета Кувейта, свидетельствует об общем взгляде на иракскую проблему. Однако, как доказала практика, его оказалось недостаточно для выработки общей арабской политики.
Несмотря на оккупацию Ирака, арабские страны сегодня продолжают сохранять, а то и укреплять свои отношения со США. Это определяется прагматическими соображениями принадлежности к созданной американцами на Ближнем Востоке стратегической оси (Египет, Саудовская Аравия), требованиями безопасности (ОАЭ, Иордания) или опасениями изоляции в случае возможного обстрения конфронтации (Йемен, отчасти даже Сирия).
1 А1 Hayat. — Yemen. — 29.01.2003.
2 Al Jazira. — 20.01.2003.
3
Declaration de Riyade du prince Abdallah et du président Moubarak // Al-Okaz.— 27.01.2003.
198
Проблема арабского единства в контексте политики США
Последние обречены считаться с волей США (как в случае вывода сирийских войск из Ливана) из страха быть причисленными к «оси зла», что ведет к применению санкций. Однако вынужденное признание американского превосходства сопровождается глубоким разочарованием в США как партнере, поведение которого расценивается теперь как пренебрежительное, что подпитывает неудовольствие арабских государств и усиливает их склонность к двойной игре.
В создавшейся ситуации значение Лиги арабских государств уменьшается из-за отсутствия реальной возможности противостоять (даже в гипотетическом случае единодушия арабских стран) Соединенным Штатам ввиду несоизмеримости совокупного потенциала арабских стран с потенциалом США в военной, политической и экономической областях.
Как всякий кризис, иракский вызвал ряд дипломатических консультаций, которые осуществлялись по линии Египет — Саудовская Аравия — Сирия на протяжении всего 2003 г. Однако параллельно многие арабские лидеры вели и переговоры с администрацией Дж. Буша один на один.
Так, перед войной египетские делегации посещали Вашингтон с целью заверения американцев в отсутствии у их страны намерения противодействовать осуществлению американских проектов. Вашингтон каждый год выделяет Египту около 2 млрд долл, безвозмездной помощи. Поэтому, стремясь сохранить свое региональное лидерство на Арабском Востоке, Египет в ближайшем будущем обречен на тесное сотрудничество с Соединенными Штатами. А Саудовская Аравия старалась реконструировать свои отношения со США и призывала Лигу арабских государств принять «Хартию о реформировании арабской позиции», которая требовала от руководителей арабских стран участвовать в урегулировании иракского кризиса. В то же время позиция Иордании определялась сугубо ее собственными интересами, тем более что, согласно заявлению правительства страны, «сильная Иордания будет более эффективной поддержкой палестинскому и иракскому народам» '. В мае 2003 г. к дипломатическому маневру прибегла и Сирия, заявившая, что она не будет противодействовать американским планам относительно Ирака и надеется стать региональным союзником США 1 2.
Сегодня арабские лидеры демонстрируют более реалистический подход, осознавая как конфликт интересов между арабскими странами и США, так и необходимость считаться с военно-политической мощью Америки. Внешняя политика в арабском мире традиционно является существенным элементом как региональных отношений, так и внутренней стабильности. Региональные дела или общенациональные соображения (как идея арабского единства или освобождение Палестины) позволяют лидерам укреплять свои внутренние позиции и обосновывать любые непопулярные политические шаги. Тем не менее невозможность противостоять американскому давлению и прямолинейность политики США приводят к тому, что арабские режимы оказались перед угрозой конфронтации с собственными обществами, кото¬
1 The Star.- 21.11.2002.
2
Ph. Droz-Vincent. Les dilemmas des régimes arabes après l’intervention américaine en Irak // Politique étrangère. — 2003. — N° 3.— P. 565.
199
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
рые обвиняют власти в инертности, бездеятельности и политической недееспособности.
Сотрудничество с США расценивается арабской общественностью как измена национальным интересам. Комментарии арабской печати свидетельствуют об общем ощущении изоляции и поражения, «настоящего психологического провала перед войной» прихода периода nakba (отчаяния).
Сопротивление в арабских обществах становится все более организованным. Распространяется бойкот американских товаров. С началом войны в арабских городах Каире, Дамаске, Сане прокатилась волна массовых манифестаций. Эти волнения — предостережение для арабских режимов. Между мобилизацией против войны в Ираке и обвинениями в адрес руководителей граница очень тонкая: реакция на региональную ситуацию и внутриполитические требования или противоборства взаимосвязаны.
В печати Саудовской Аравии постоянно говорится о необходимости реформ, присутствуют призывы к новому «социальному контракту», дискутируются вопросы о введении парламента и конституции, предоставления прав женщинам. В апреле 2003 г. представители шиитов подали принцу Абдаллаху петицию, которая требовала ликвидации дискриминации и политических реформ. В Сирии интеллигенция выражает недовольство медленными темпами проведения реформ. В Иордании выступления против войны стали поводом для критики политики Дворца, который до сих пор правит по временному закону от 2001 г.
В случае, если арабские режимы будут применять насилие, это приведет к новым манифестациям, а наказание активистов может послужить причиной новой мобилизации недовольных, чего опасаются сознающие свою слабость правительства. Демографическая ситуация, в частности, преобладание молодежи в составе населения страны, которая часто имеет высшее образование, но не может найти работу, заостряет проблемы. Неудовольствие выражается в поддержке палестинской интифады (восстания), в обострении ощущения маргинализации, которая связывается с процессами глобализации, даже в мифе об Ираке, якобы способном оказывать сопротивление США.
Чтобы ослабить протест и поддержать свое политическое влияние, арабские руководители идут на уступки оппозиции. Наслоение региональных проблем, вызванных американской интервенцией, на долгосрочные острые проблемы арабских государств, граждане которых ежедневно ощущают сложности развития политической и экономической системы, подталкивают власть и к сотрудничеству с исламистами как наиболее организованной, опытной и дееспособной оппозиционной силой, которая может повлиять (или сдержать) на действия «улицы». Так, в Иордании после фазы не очень теплых отношений власти с исламской оппозицией на протяжении правления Абдаллаха II, Дворец восстановил контакты с «Братья- ми-мусульманами» и рассматривает перспективы участия последних в парламентских выборах для того, чтобы иметь влияние на настроения «улицы». В Египте в конце марта 2003 г. манифестации возле мечети Аль-Азхар были 11 Al Ahrain. - 27.02.2003.
200
Проблема арабского единства в контексте политики США
проведены «Братьями-мусульманами» по согласованию с властью, удовлетворенной тем, что движение позиционируется как антивоенное и не угрожает режиму.
Контакты с исламистскими кругами влияют на отношения и с американцами, чрезвычайно чувствительными к таким действиям и готовыми оказать на арабские властные структуры силовое давление. Но и арабские режимы критикуют Соединенные Штаты за их авторитаризм, подчеркивая, что именно политика США выступает тем катализатором, который приводит в действие наиболее радикальные силы на Ближнем Востоке. Поддержка Вашингтоном откровенно силовых акций Израиля относительно арабов, оккупация Ирака, увеличение числа американских военных баз, насильственное внедрение экономическими методами элементов западной поп-культуры — все это воспринимается жителями арабского региона как попытка реколонизации, как желание разрушить многовековую систему ценностей, базирующуюся на исламе и верности традициям предков.
Подобное развитие событий дестабилизирует обстановку в регионе, порождает сильное социальное сопротивление в широких массах населения. Вдобавок к политике силового подчинения, применяющейся в регионе американцами, неоконсерваторы, доминирующие сегодня в Вашингтоне, реализуют идею силового преобразования Ближнего Востока. Так, согласно заявлениям государственного секретаря США Кондолизы Райс, большинство стран региона страдают от дефицита свободы и именно в этом состоят причины терроризма. Отныне природу арабских режимов предлагают трансформировать в соответствии с американскими канонами демократии.
В феврале 2004 г. администрация Дж. Буша сделала достоянием гласности «Большую ближневосточную инициативу» («Greater Middle East Initiative») — широкую программу реформирования Ближнего Востока, которая предусматривает внедрение свободных выборов и организацию демократических партий, эмансипацию женщин и создание независимых средств массовой информации, развитие системы школьного образования и разработку программы развития экономики с перспективой вступления арабских государств во Всемирную торговую организацию.
Арабские лидеры поддерживают саму идею о необходимости реформ, но считают, что они должны «исходить изнутри и проводиться в нашем ритме, с учетом нашей социальной и культурной специфики». Египетский президент X. Мубарак заявил в интервью Le Figaro: «Модернизация региона никоим образом не может быть навязана ему извне». Некоторые шаги осуществляются уже теперь. Арабские режимы начали обсуждение политической реформы не только в связи с американскими предложениями, но и для предотвращения кризиса их внутренней легитимности. X. Мубарак обещает способствовать «плюрализму политических мнений» а его сын, который становится все более влиятельным лицом политического истеблишмента страны, поставил на обсуждение вопрос о реформах на коллоквиуме в Американском университете в Каире. 11 AI Ahram. — 2.05.2003.
201
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
В Сирии после довольно вялых выборов говорят о необходимости проведения национальной конференции с участием всех партий, о восстановлении роли законодательной власти и о возможности ликвидации монополии партии Баас в политической жизни страны, поднимается вопрос о прекращении изучения в школе баасизма и уменьшения срока военной службы. Правительство отменило ношение униформы цвета хаки школьниками и обязательные воинские формирования учащихся.
В Саудовской Аравии движение за «национальный диалог» инициируется принцем Абдаллахом, который поддержал призыв 50 религиозных деятелей и представителей интеллигенции к «новому видению настоящего и будущего страны» '. В стране также объявлено о проведении административных реформ, опубликованы проекты создания независимых комиссий по правам человека и — специально — журналистов. Происходит освобождение лиц, осужденных по идейным и политическим мотивам.
В Йемене президент А. Салех назначил бывшего социалиста специальным советником и примирился с бывшим генеральным секретарем Йеменской социалистической партии, находившимся в изгнаннике 1994 г.
В 2003 г. парламентские выборы состоялись в Сирии, Йемене и Иордании. Новые правительства начали функционировать в Саудовской Аравии, Йемене, Кувейте (с разделением должностей принца-наследника и премьер-министра).
Но процессы постепенной политической модернизации в арабских странах часто наталкиваются на преграды, в частности связанные с проблемой национальной безопасности. Волна терактов, прокатившаяся по арабским странам в 2002—2006 гг. (взрывы в Тунисе, Марокко, Саудовской Аравии, Египте и др., не говоря уже о ежедневных терактах в Ираке) и вызванное этим осложнение общей ситуации в регионе заставляет правящие круги арабских стран усилить надзор за деятельностью СМИ и общественных организаций. Однако даже если арабским режимам удастся сохранить контроль над своими обществами, внешняя политика США и далее будет объективно способствовать их дестабилизации. В арабских социумах присутствует стойкое убеждение, что США навязывают арабам органически чуждый им путь, а современная американская политика только усиливает это убеждение.
Как известно, вопрос о преемственности власти — один из наиболее важных и показательных в политической культуре Мусульманского мира. Весомая роль главы государства как во внутриполитических делах, так и на международной арене является характерной чертой политической системы Арабского Востока. Даже в странах с республиканской формой правления власть часто переходит к детям правителя или к представителям правящего клана. Так, создавая режим «реальной многопартийности», тунисское государство преследовало цель сохранения государственной власти в руках исторически сложившейся политической элиты, представленной преимущественно выходцами из южных районов страны. А одной из задач новой группы этого «правящего класса», пришедшего к власти в 1987 г., стала поддержка преемственности власти. Показателен также пример Сирии, где должность президента была унаследована сыном X. Асада Башаром, при том, что 11 Op. cit.
202
Проблема арабского единства в контексте политики США
общество отнеслось к этому одобрительно, а сам факт передачи власти по наследству содействовал сохранению социального равновесия и предсказуемости политического курса.
Такая ситуация дает основания либерально настроенным кругам на Западе говорить о довольно незначительной роли выборов как демократического института в политической жизни арабских стран и, соответственно, о неспособности их граждан путем голосования влиять на свою судьбу. Однако такой взгляд не учитывает политическую традицию Востока, где выборность, многопартийность, свобода печати и другие атрибуты западной демократии никогда не были целью, а лишь средством, поэтому и прибегают к ним лишь по мере необходимости. Поэтому характерная для западных демократий система ценностей при имплементации в восточные общества встречает множество препятствий и неизменно искажается.
Западная идея демократии эволюционирует на Арабском Востоке в форму «нелиберальной демократии», которая не ведет к смягчению авторитаризма, а наоборот, усиливает его недемократический — на фоне западных образцов — характер. Это объясняется иной природой арабского социума, сохраняющего издревле присущие ему глубинные уровни социальных связей: принадлежность к исламу и основанной на нем системе общественных отношений, лояльность человека по отношению к социальной группе, в которую он входит, — племени, религиозной общине или землячеству, способность уживаться с другими аналогичными группами, населяющими то или иное государство, гражданином которого он является. Поэтому конечной причиной искривления западных норм демократии в ходе их внедрения в общественно-политическую жизнь Арабского Востока является то, что в основе жизни этого региона лежит принципиально отличная от западной цивилизационная матрица ислама.
Главной проблемой в деле успешного политического развития Арабского мира становятся трудности в деле выработки таких норм государственной и общественно-политической жизни, которые соответствовали бы его собственной цивилизационной природе и вместе с тем вписывались бы в магистральные тенденции развития современного мира.
На международном уровне растет понимание необходимости объединения и интеграции Арабского мира перед лицом вызовов XXI в. Однако идеи относительно основ такого объединения в последние годы серьезно пересмотрены. От идеологии панарабизма вслух никто не отказывается, но стало ясно, что более реальной представляется интеграция на основе общего видения странами своих долгосрочных политических и экономических целей, их возможностей и ресурсов. Все более осознается, что арабским народам требуется не столько объединение, сколько тесное сотрудничество, чего в идейном плане уже достаточно для начала их реальной интеграции. Приоритетной задачей в этом процессе теперь является создание собственного экономического сообщества.
Как отмечалось в докладе Союза арабских банков, «спасение арабов — в образовании единого экономического организма»1. По данным этой органи- 11 Цит. по Мамед-заде П. Н. К вопросу о необходимости консолидации сил и проведения реформ на Арабском Востоке // www.mideast.ru.
203
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
зации, совокупный арабский банковский капитал в 1999 г. составлял 619,7 млрд долларов, чего для успешного противостояния западному капиталу явно недостаточно. Для этого необходим не только рост активов, но и реализация целого комплекса мероприятий, в частности модернизация банковского сектора, универсализация торговых и тарифных законодательств. Отмечается и срочная необходимость консолидации финансовых ресурсов арабских стран перед «глобальным нажимом».
В арабских странах понимают, что лишь создав свой общий рынок, можно противостоять вызовам глобализации. Процессы глобализации, сопровождающиеся отменой разнообразных ограничений и взаимопроникновением экономических субъектов, несут арабским странам больше проблем, чем приобретений. Неразвитость промышленного сектора, недифференцированная структура экспорта, привязанность к нефтяной и газовой «иглам» снижают устойчивость и гибкость экономик арабских государств перед лицом транснациональных корпораций.
Зажиточные арабские страны привыкли к нефтяной подпитке своих бюджетов и к завышенному уровню жизни, опутали себя сложной системой финансовых обязательств в исламском мире, разместили миллиарды долларов в западных банках, создали дорогую и технически сложную инфраструктуру нефте- и газотранспортировки, нефтепереработки, нефтехимии, водоснабжения, обороны, практически полностью зависящих от сотрудничества с Западом. Но богатства арабских шейхов и привилегированных предпринимателей остаются лишь сокровищем, которое не порождает реальной политической и экономической власти в мировом масштабе. Более того, в условиях попыток установления очередного «нового мирового порядка», который стремятся навязать народам мира США, существует реальная опасность установления однополюсного мира, чреватая маргинализацией Ближнего Востока в случае, если арабы не сплотятся экономически.
В то же время на нынешнем этапе интеграции арабских стран препятствует ряд факторов. Среди основных: разный уровень их экономического развития; наличие конфликтов в регионе; дезинтеграционные процессы внутреннего характера; несоответствие между уровнем жизни, власти и места в мире, который был достигнут благодаря нефти, и возможностью воссоздавать этот уровень в приближающуюся постнефтяную эру; противоречие между огромным духовным потенциалом арабских наций и ограниченной возможностью его реализации в современном мире.
Первоочередной задачей остается преодоление экономической отсталости и политическая модернизация, наиболее эффективная там, где понимание необходимости реформ вызревает внутри политической элиты, а не навязывается извне. Среди внешнеполитических факторов, отрицательно влияющих на процесс объединения арабских стран — политика Израиля, усматривающего в арабском единстве смертельную угрозу для собственного существования, и давление со стороны США, которые не хотят создания сильного регионального арабского блока, способного проводить независимую политику.
Тем не менее для динамического развития арабского Востока есть все необходимое: богатые природные ресурсы (60 % мировых запасов нефти и
204
Проблема арабского единства в контексте политики США
25 % — газа), дешевая рабочая сила и свободные капиталы, которые хотя и сохраняются в заграничных банках, но могут обеспечить осуществление грандиозных региональных экономических проектов. Для привлечения инвестиций правительства арабских стран должны реформировать и модернизировать экономику, банковский сектор, сферу услуг, создать современную инфраструктуру, обновить законодательную базу. Положительный опыт в этих делах уже нарабатывается. В июле 2003 г. вступил в действие межарабский газопровод, по которому «голубое топливо» поступает из Египта в Иорданию, Сирию, Ливан, а со временем будет транспортироваться в Турцию, на Кипр, в некоторые страны Европы. Это наиболее масштабный межарабский проект за последние годы.
Сознавая тот факт, что страны Арабского Востока подошли к началу XXI в. с неравными возможностями, Египет в 2003 г. выступил с инициативой относительно реформирования системы межарабских отношений. Этот документ предусматривает комплекс мероприятий, среди которых — создание новых структурных объединений внутри арабского сообщества с целью диверсификации многосторонних связей и повышения эффективности взаимодействия между странами. Можно предположить, что интеграция в Арабском мире будет происходить на блоковой основе, что обуславливается географическим фактором и схожим уровнем развития объединяющихся стран.
Так, в 1981 г. шесть монархий Аравийского полуострова — Саудовская Аравия, ОАЭ, Кувейт, Оман, Катар и Бахрейн — объединились в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ). В настоящее время это наиболее эффективное региональное объединение в Арабском мире. Однако не следует забывать, что в него входят наиболее успешные в экономическом отношении страны, которые развивают экономику и социальную сферу благодаря огромным запасам нефти. По таким ключевым показателям, как ВВП и доход на душу населения, страны Совета существенно оторвались от других арабских стран и часто выступают в роли доноров и спонсоров своих менее зажиточных этнических родственников.
При этом развитие экономических связей между странами-членами ССАГПЗ происходит намного более интенсивно, чем с другими арабскими странами. Так, на протяжении 1985—1996 гг. объем внутригрупповой торговли в рамках ССАГПЗ возрос вдвое. В политическом плане взгляды этих стран и других арабских государств часто расходятся. Так, если государства Залива сдержанно отнеслись к силовой операции США в Ираке, то власти большинства других арабских стран осудили этот шаг как «незаконную агрессию Вашингтона».
Другой пример попытки создания региональной организации внутри арабского сообщества — Союз Арабского Магриба (САМ), в который входят Алжир, Мавритания, Марокко, Ливия, Тунис. Он был создан в 1989 г., но уже в 1995 г. по требованию Марокко деятельность САМ была заморожена. Недееспособность САМ во многом объясняется проблемой Западной Сахары, где столкнулись интересы Марокко и Алжира. На территории последнего базируется Фронт ПОЛИСАРИО, выступающий за независимость сахарских провинций, которые Рабат считает своими.
205
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
Примеры ССАГПЗ и САМ, несмотря на разные результаты их деятельности, доказывают, что арабский регион объективно стремится к интеграции и сейчас это происходит путем создания региональных организаций внутри арабского сообщества. Это сообщество имеет общий цивилизационный и культурный фундамент, что служит причиной схожей реакции на проблемы современности, схожую логику мышления и представления о содержании и цели развития. Но этим фактически и исчерпывается содержание арабского единства. В реальной политике арабские страны единолично ищут пути выхода из создавшейся ситуации и минимизации потерь. Приоритетными остаются государственные интересы, а идея объединения арабских стран и те позитивы, которые она может дать, используются исключительно как тактические средства, а не как стратегическое направление развития Арабского мира. Однако сейчас, когда Арабский мир стоит перед мощным внешним вызовом, который затрагивает интересы и судьбы каждой арабской страны, арабское единство особенно важно.
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
Нынешнее состояние Арабо-мусульманского мира в определенной степени зависит от воздействия со стороны США. На современном этапе для Вашингтона характерно возрастание на шкале внешнеполитических интересов значения этого неспокойного региона, играющего особую роль в системе международных отношений.
После событий 11 сентября 2001 г. фактически начался новый этап в американской внешней политике, суть которой — провозглашение борьбы в глобальном масштабе с терроризмом и странами, поддерживающими его. Ближневосточная политика администрации Дж. Буша и, в частности, военная акция США в Ираке уже стали объектом внимания со стороны политологов 1. Опубликован целый ряд работ, авторы которых с разных концептуальных позиций подходят к освещению правомерности, причин и мотивов вторжения американцев в Месопотамию, его влияния на глобальную и ближневосточную системы международных отношений * 2.
Ближневосточная политика США может рассматриваться и как самостоятельный феномен, и как частный случай общих попыток воспроизведения центростремительной сети международных связей, подчиненной национальным интересам каждого из субъектов, несопоставимых по их силовым потенциалам и «гравитационному могуществу» — потенциальной способности формировать вокруг себя систему связей зависимости.
См. напр.: Иракский кризис. Международный и региональный контекст. — М., 2003; Clark W.К. Winning Modern Wars: Iraq, Terrorism, and the American Empire. — N.Y.: Public Affairs, 2003; Ayoob M. The War against Iraq: Normative and Strategic Implications // Middle East Policy. - Summer 2003. - Vol. X. - N 2. - P. 27- 39.
2 Reich B. Operation Iraqi Freedom and the New Middle East // Mediterranean Quarterly. — Fall 2003. — P. 116—138; Turner S. The Critical Nature of U.S. Policy in the Middle East // Op. cit. — P. 43— 55.
206
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
Война с международным терроризмом и распространением оружия массового уничтожения была провозглашена в ежегодном послании президента Дж. Буша («О положении страны») 29 января 2002 г. важнейшей целью внешнеполитической и военной стратегии США. Американский президент заявил в обращении к обеим палатам Конгресса: Америка находится в состоянии войны с терроризмом и не может останавливаться на пути в борьбе с этой угрозой '. По данным министерства обороны США, члены Аль-Каиды находятся в 68 странах, а на территории более десятка государств остаются лагеря подготовки террористов . Министр обороны Д. Рамсфельд подчеркнул при этом, что если для разгрома террористов потребуется войти на территорию 15 держав, США это сделают.
Ближневосточное направление является одним из важнейших внешнеполитических приоритетов США. В п. 3 законопроекта о развитии Большого Ближнего Востока и Центральной Азии подчеркивается: «Война с терроризмом требует, чтобы Соединенные Штаты считали Большой Ближний Восток и Центральную Азию стратегическим регионом со своими специфическими динамиками развития политики, экономики и безопасности» 3.
При этом провозглашение официальным Вашингтоном борьбы с международным терроризмом как приоритетной задачи внешней политики трансформировало систему отношений США с ближневосточными государствами. Характер этих отношений во многом стал определяться степенью поддержки тем или другим государством американской кампании по борьбе с терроризмом. Президент Дж. Буш в этой связи заявил в 2002 г.: «Наша страна, ведя войну с терроризмом, будет придерживаться доктрины “или вы с нами, или против нас”» 4.
Поддержка арабскими государствами борьбы с терроризмом на внутреннем уровне должна, по мнению администрации Дж. Буша, осуществляться по крайней мере в двух плоскостях: 1) борьбы (в том числе и силовыми методами) с террористическими организациями: американский президент прямо предупредил, что если правительства этих стран не ликвидируют их, США возьмут решение этой задачи на себя; 2) осуществления экономических и политических реформ, призванных создавать предпосылки для искоренения источников терроризма как явления.
Участие в борьбе с международным терроризмом Вашингтон рассматривает как определяющий принцип в отношениях с другими, в особенности мусульманскими государствами. Это привело к определенной переоценке отношений (по крайней мере имеются признаки такой переоценки) с некоторыми традиционными союзниками США на Ближнем Востоке — напри- 1 2 3 41 Address Before a Joint Session of the Congress on the State of the Union. January 29, 2002 // Weekly Compilation of Presidential Documents. — 2002. — February 4,—Vol. 38. — P. 133-139.
2
Приходько О. В. Борьба с международным терроризмом: Россия, США и Европа // США: экономика, политика, идеология. — 2003. — № 5. — С. 4.
3 Congressional Record. — 2004. — April 8. — P. S4027.
4 Remarks Following a Meeting With the Economic Team and an Exchange With Reporters. January 10, 2002 // Weekly Compilation of Presidential Documents. — 2002. — January 14. — Vol. 38. - P. 43.
207
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока ...
мер, с Саудовской Аравией. Толчком к этому (о чем уже упоминалось выше) стал тот факт, что, согласно официальной американской версии, 15 из 19 смертников, осуществивших 11 сентября 2001 г. террористические акты в США (не говоря уже о самом Бен Ладене), оказались выходцами из Саудовской Аравии. На фоне событий вокруг Ирака в США появилось множество публикаций с обвинениями королевской семьи Аль Саудов как в идейной поддержке терроризма (распространение идей ваххабизма), так и финансовой его поддержке (через исламские благотворительные фонды).
Провозглашение официальным Вашингтоном борьбы с международным терроризмом приоритетной задачей американской внешней политики коренным образом изменяет концептуальное видение Соединенными Штатами Ближнего Востока. В противоположность своим предшественникам, администрация Дж. Буша-младшего в основу своей ближневосточной стратегии положила не урегулирование арабо-израильского конфликта как ключевой проблемы региона, а решительную борьбу с исламским терроризмом и государствами, отнесенными Белым домом к «оси зла», что обусловило существенное уменьшение его активности в деле разрешения арабо-израильского конфликта.
В отличие от политики периода «холодной войны» и первого десятилетия после распада СССР, сориентированной на стабилизацию Ближневосточного региона, нынешняя американская администрация взяла курс на трансформацию Ближнего Востока. Согласно ее заявлениям, только масштабная социально-экономическая и политическая трансформация арабских стран может стать адекватным ответом на угрозы Ближневосточному региону и привести к искоренению здесь первопричин терроризма, создать необходимые предпосылки для решения важнейших проблем региона, в том числе — и для урегулирования арабо-израильского конфликта. Основой для такого утверждения является весьма спорный тезис о том, что демократии не воюют, что «свободные государства не поддерживают террор, свободные нации не атакуют своих соседей, свободные нации не угрожают миру оружием массового уничтожения», а следовательно, безопасность США и его ближневосточных союзников зависит «от распространения личной свободы» ].
Официальным Вашингтоном обосновывается мнение, что на Ближнем Востоке возможен лишь «демократический мир» (то есть мир между демократическими государствами), что только он может стать справедливым и продолжительным. Если следовать этой логике, достижение такого мира возможно лишь в условиях развертывания процесса демократизации в арабских странах, и, в частности, формирование демократических режимов в Палестинской Автономии и Сирии. По мнению республиканской администрации США, недостаток демократии в регионе является основным источником местного терроризма. «До тех пор, пока Ближний Восток остается зоной тирании, отчаяния и гнева, — подчеркивал президент США, — он будет 11 Remarks at a Bush-Cheney Reception in Palm Beach Gardens, Florida. January 8, 2004 // Weekly Compilation of Presidential Documents. — 2004. — 12 January. — Vol. 40. — N 2. — P. 40.
208
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
продуцировать людей и движения, которые угрожают безопасности Америки и ее друзей. Вот почему Америка будет придерживаться стратегии распространения свободы повсюду на Ближнем Востоке» х. Внедрение демократии трактуется администрацией Дж. Буша «как альтернатива террору и насилию» 1 2, а некоторыми американскими политиками и вообще рассматривается как создание «альтернативы для умеренных мусульман повсюду в мире что изменит историю.., лишив власти радикальный ислам» 3.
До событий 11 сентября 2001 г. распространение демократии на Ближнем Востоке не провозглашалось приоритетной задачей американской политики в этом регионе. Отсутствие демократии зачастую использовалось США как предлог для давления на арабские государства, которые Вашингтон считал недружественными, при том, что такое давление на арабские страны с недемократическими режимами было важным инструментом как обеспечения стабильности в Ближневосточном регионе, так и реализации американских интересов.
Такой двойственный непоследовательный подход к проблеме демократизации Арабского Востока позволил арабским политологам утверждать, что в период, предшествовавший сентябрьским атакам на Нью-Йорк и Вашингтон, «американская политика относительно демократии в регионе явным образом включала в себя ... противоречие между принципами и интересами, и что ... американские администрации как республиканцев, так и демократов часто поднимали демократические принципы во имя собственных интересов или же использовали эти принципы для обслуживания своих интересов» 4.
Концепция «Большого Ближнего Востока» акцентирует на том, что процесс демократизации должен касаться не только недружественных Соединенным Штатам государств, но и традиционных союзников Вашингтона. Дж. Буш-младший подчеркивал, что США будут бросать вызов врагам реформ, противостоять тем, кто поддерживает терроризм и требовать повышения демократических стандартов от американских союзников в регионе5.
Таким образом, демократизация Ближнего Востока рассматривается официальным Вашингтоном в качестве инструмента трансформации региона, конечной целью которой представляется формирование такого внутреннего состояния структурных элементов (государств) и их отношений, когда система не продуцирует условий для воспроизведения источников, порождающих терроризм (в частности, антиамериканский). Речь идет о формиро¬
1 Address before a Joint Session of the Congress on the State of the Union. January 20, 2004 // Weekly Compilation of Presidential Documents. — 2004. — 26 January. — Vol. 40. — N 4. - P. 97.
2 The President’s Radio Address. January 17, 2004 // Weekly Compilation... — 2004. — 26 January. — Vol. 40. — N 4. — P. 93.
3 Congressional Record. — 2004. — March 17. — P. HI 149.
4 Hasanein Tawfik Ibrahim. The US and the Democratic Reform in the Arab World. — Cairo. 2003. — P. 2.
5 Address before a Joint Session of the Congress on the State of the Union. January 20, 2004 // Weekly Compilation... — 2004. — 26 January. — Vol. 40. — N 4. — P. 97.
209
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
вании такого типа стабильности, при котором именно США будут иметь возможность контролировать структурный ресурс Ближнего Востока, приобретая таким образом способность влиять на поведение того или иного элемента его системы. В этом смысле нельзя не согласиться с утверждением французского политолога Ж. Жюльяра, отметившего, что Америка «не хочет больше партнеров, а ищет лишь клиентуру» '.
Американская модель «демократизации» Ближнего Востока, этой сердцевины мусульманско-афразийской цивилизации, основывается на: 1) допущении, что демократия в мусульманском мире, в частности, в арабских странах, в принципе возможна 1 2 и 2) декларировании, что демократизация, вестернизация и модернизация суть разноплановые понятия, между которыми не существует прямой зависимости, и «демократическими государствами могут быть конституционные монархии, федеративные республики или парламентские системы» 3.
Американский проект состоит из двух частей: «жесткой» «мягкой» моделей демократизации. Если первая предусматривает инициирование и поддержку Соединенными Штатами политических и социально-экономических реформ, то вторая основывается на концепции «экспорта демократии» и применения силовых методов, в том числе и вооруженных сил, при ликвидации режимов, которые, по мнению Вашингтона, поддерживают терроризм, представляют угрозу международной или региональной безопасности.
Обосновывая необходимость силового варианта «распространения демократии» в ближневосточном регионе, заместитель министра обороны США П. Вулфовиц писал: «Соединенные Штаты не способны провести страны через двери демократии, пока эти двери наглухо замкнуты тоталитаристским засовом; лишь американская сила способна открыть их» 4. Примером реализации «жесткой» модели американского плана является военная акция США и их союзников в Ираке.
В концепции национальной безопасности США подчеркивается: «Наше внимание будет обращено в первую очередь на террористические организации глобального характера и на любых террористов или на государства, которые поддерживают терроризм, тех, кто делает попытки приобрести или использовать оружие массового уничтожения...» 5 Если непосредственно после 11 сентября 2001 г. Вашингтон вел борьбу против тех, кого назвал виновниками теракта — Аль-Каиды, то затем центр тяжести сместился в сторону противостояния с государствами «оси зла», якобы поддержающими терроризм и стремящимися к овладению оружием массового уничтожения. К ним были отнесены Иран, Северная Корея, а также Ирак, против которого 20 марта 2003 г. США начали масштабную военную акцию.
1 Le Nouvel Observateur. — 2003. — N 1996.
2
Address before a Joint Session of the Congress on the State of the Union. January 20, 2004 Ц Weekly Compilation... - 2004. - 26 January. - Vol. 40. - N 4. - P. 97.
Remarks on the 20th Anniversary of the National Endowment for Democracy. 6 November, 2003 // Weekly Compilation... — 2003. — 10 November. — Vol. 39. — N 45. — P. 1545.
4 Congressional Record. — 2004. — May 12. — P. S5367.
5 The National Security Strategy of the United States of America. September 2002. — P. 6.
210
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
Среди политологов существует разнообразие мнений относительно причин войны США против Ирака, но в целом они выделяют несколько ключевых факторов. Экономический аспект войны США в Ираке связывают прежде всего с наличием там больших запасов нефти, достигающих
112,5 млрд барелей, что составляет свыше 11 % мировых запасов нефти и по количеству уступает в регионе лишь Саудовской Аравии. Приверженцы этой точки зрения аргументируют свою позицию ссылками на доклад Национального Совета США о развитии мировой ситуации до 2015 г. (декабрь 2000 г.) и на опубликованную в мае 2001 г. энергетическую программу администрации Дж. Буша.
В первом документе прогнозируется существенное возрастание к 2015 г. расхода энергоресурсов в мире (прежде всего за счет Китая, Индии и Европы), при том, что основным потребителем ближневосточной нефти может стать Восточная Азия, доля которой будет достигать 4/5 поставок оттуда энергоносителей. В то же время увеличение потребления нефти в США к 2040 г. должно достигнуть 23 млн барелей в день. Прогнозируемое обострение борьбы за энергоносители определяет стремление США установить «контроль над ключевыми ресурсными регионами мира» «преимущественно с помощью военной силы» '.
При этом, с точки зрения С. Жижека, «было бы упрощением предполагать, что Соединенные Штаты собирались целиком и полностью завладеть нефтяной промышленностью Ирака». Более вероятным ему представлялось их стремление установить контроль над ней путем создания проамериканского правительства, открывающего доступ американским инвестициям в нефтяную промышленность 1 2.
При ответе на вопрос: каким образом США и Великобритания будут использовать нефтяные ресурсы Ирака, мнения экспертов разделились. Высказывалось предположение, что будет использована так называемая каспийская модель, апробированная британской компанией «Бритиш Петролеум» в азербайджанском секторе Каспия, суть которой состоит в консервации нефтяных ресурсов при установлении полного контроля над ними. Применив ее в Ираке, Соединенные Штаты и Великобритания могли бы создать нефтяные резервы глобального значения. Однако большинство аналитиков накануне военной акции склонялись к тому, что Вашингтон, наоборот, активизирует добычу иракской нефти. При этом эксперты были единодушны в оценке того, что США получат в свое распоряжение могущественный рычаг давления на ОПЕК для контроля над ценами на нефтяном рынке.
Еще одной экономической причиной войны США в Ираке стало стремление Вашингтона предупредить возникновения масштабного кризиса американской экономики. Если такой кризис начался бы, то только в результате переоценки стоимости активов экономики страны. США могли бы, по мнению экспертов, утратить не менее 5—10 трлн долл. Капитализация фондового рынка США оценивалась накануне войны приблизительно в 10 трлн долл. Поэтому снижение котировок всего на 1 % означало потерю
1 Независимая газета. — 2002. — 13 ноября.
2 Жижек С. Ирак: ложные обещания // Pro et Contra. — 2004. — T. 8. — N 3. — С. 159.
211
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
капитала в 100 млрд долл., что равнялась всем расчетным затратам на урегулирование иракского кризиса .
Еще одна из причин войны в Ираке состояла в том, что Вашингтон идентифицировал его как потенциальную угрозу США в ближневосточном регионе. С одной стороны, при рассмотрении вопроса в контексте снятия с Ирака санкций ООН реальной представлялась возможность укрепления режимом С. Хусейна своего военно-технического потенциала и восстановления в качестве регионального центра силы, представляющей угрозу для Израиля и опасность для интересов США. С другой стороны, Белый дом не устраивала и возможность формирования в перспективе (после снятия санкций) блока на Ближнем Востоке, основу которого составил бы союз между Ираком и Ираном. Такие опасения базировались на том, что в первые месяцы 2003 г. был зафиксирован беспрецедентно высокий уровень сотрудничества между этими двумя странами в вопросах региональной безопасности. Они выступали основными спонсорами борьбы палестинских организаций, предоставляли помощь Сирии в решении ряда военно-технических и экономических вопросов и т. п. Очерчивание перспективы создания ирано-иракского, а в дальнейшем — ирано-иракско-сирийского альянса приравнивалось к геополитической катастрофе и сыграло роль временного катализатора военной акции США.
Выбор времени начала второй войны в Персидском заливе диктовался, на наш взгляд, тем, что работа инспекторов ООН в Ираке подходила к завершению и постановка вопроса о снятии санкций против Ирака на международном уровне становилась все более реальной. Военная акция США должна была помешать такому развитию событий. При этом одной из основных причин американского вторжения в Ирак было то, что Ирак рассматривался Вашингтоном как своеобразный ключ к трансформации ближневосточного региона и, в конечном итоге, к формированию на Ближнем Востоке нового регионального порядка. Такое предположение базируется на анализе современной системы международных отношений в регионе, к определяющим характеристикам которой можно отнести:
• динамику развития ближневосточной системы международных отношений, которая находится на стадии становления и определяется преимущественно взаимодействием наиболее сильных держав;
• тот факт, что холодная война на Ближнем Востоке не закончилась, а лишь перешла в иную форму, что во многом определило сохранение конфронтационной биполярной логики мышления, преобладание убежденности в том, что в основе безопасности может лежать только сила сдерживания;
• формирование новой ближневосточной региональной системы в связи с обострением соперничества за военно-политические приоритеты, рынки и международные финансовые потоки.
Таким образом, изменение внешнеполитической ориентации одного из ключевых центров силы на Ближнем Востоке объективно обуславливает процесс существенной трансформации всей структуры системы междуна- 11 Мазырин В. М. Экономические причины и последствия иракского кризиса // Иракский кризис. Международный и региональный контекст. — М., 2003. — С. 130.
212
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
родных отношений в регионе, то есть изменения регионального баланса сил. Поэтому можно утверждать, что акция США в Ираке имеет не локальный характер, а призвана стать отправным пунктом для начала процесса перемен на Ближнем Востоке в соответствии с американскими интересами.
Роль Ирака как ключа к трансформации всей ближневосточной системы международных отношений определяется несколькими факторами, в первую очередь исключительно важной геостратегической позицией (центральное место в ближневосточном регионе; составляющая субрегиона Персидского залива), наличием больших запасов энергоресурсов, особой ролью в истории арабского народа (как центр Багдадского халифата) и т. д. Установление проамериканского режима в Ираке дало возможность администрации Дж. Буша оказывать более действенное давление на некоторых своих традиционных союзников в регионе (в частности, на Саудовскую Аравию). Проамериканский Багдад должен был компенсировать потери от прекращения поставок саудовской нефти и взять на себя функцию, которую США традиционно отводили аравийским монархиям, — обеспечение бесперебойного снабжения нефтью. Кроме того, использование выгодного геостратегического положения Ирака предоставляло Вашингтону более широкие возможности в плане осуществления непосредственного воздействия на Сирию (которая не входит в круг американских союзников в ближневосточном регионе) и Иран (отнесенный США к странам «оси зла»).
«Мягкая» модель демократизации региона предусматривает осуществление целого ряда масштабных программ, направленных на поддержку политических и экономических реформ в странах Ближнего Востока, модернизации их систем образования, права и т. п. Необходимость обращения к ней была вызвана признанием того факта, что силовые методы борьбы с терроризмом оказались недостаточно эффективными. 12 декабря 2002 г. в речи госсекретаря США К. Пауэлла была официально провозглашена «Американско-ближневосточная партнерская инициатива» (The US-Middle East Partnership Initiative — МЕРІ).
Само название — «партнерская инициатива» — должно было акцентировать внимание на том, что США стремятся «работать вместе с народами и правительствами региона в поддержке их усилий, направленных на решение ... критически важных вопросов», поскольку, как было подчеркнуто: «реальные и длительные изменения могут исходить только изнутри, приводиться в движение стремлениями и собственными интересами народов региона, а не быть следствием внешней проповеди или рецепта» '. Были определены три основные сферы сотрудничества: в экономической и финансовой сфере, в сфере политики (распространение демократии и создание гражданского общества) и в сфере реформирования образования.
По нашему мнению, «жесткую» и «мягкую» модели демократизации следует рассматривать как взаимосвязанные и взаимодополняющие состав¬
The Middle East Partnership Initiative: Promoting Democratization in A Troubled Region. Hearing before the Subcommittee on the Middle East and Central Asia of the Committee on International Relations House of Representatives. 108 Congress, 1st Session. March 19, 2003. — Washington, 2003. — P. 13.
213
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
ные в рамках ближневосточной политики США. Влияние первой модели на вторую достигается благодаря демонстрационному эффекту. Так, согласно С. Хантингтону, успешное развитие демократии в той либо иной стране подталкивает к демократизации другие страны «или потому, что перед ними стоят подобные проблемы, или потому, что успешная демократизация, как им кажется, может стать лекарством и от их проблем, какими бы они ни были, или потому, что страна, которая демократизировалась, могущественна и/или считается политическим и культурным образцом» '.
«Жесткий» вариант демократизации имеет другой механизм влияния на политический процесс на Ближнем Востоке в целом. В его основе лежит давление на «недемократические» режимы, намерение сформировать в последних устойчивое понимание того, что без определенных шагов в направлении либерализации и демократизации сохранение власти в их руках в условиях новых ближневосточных реалий, которые формируются под влиянием силовой акции США в Ираке, проблематично. Пример Ирака должен был убедить, что в современных условиях более выгодно (в плане удержания власти) осуществление шагов в направлении демократизации общества. На этом акцентировал осенью 2003 г. внимание и Дж. Буш-младший, заявивший, что «иракская демократия будет пользоваться успехом и этот успех продемонстрирует всем от Дамаска до Тегерана, что свобода может стать будущим каждого народа» 1 2.
Сегодня можно констатировать, что реализация Соединенными Штатами на практике концепции «Большого Ближнего Востока» пока не принесла ожидаемых результатов, а осуществление как «жесткой», так и «мягкой» модели демократизации Арабского Востока связано со значительными трудностями. Отрицательное отношение арабских стран к американскому вмешательству в дела региона способствовало тому, что, как подчеркивает американский генерал У. Кларк, администрация Дж. Буша избрала стратегию односторонних действий в ее наихудшем варианте, «поощряя то, что может выглядеть как “столкновение цивилизаций”» 3. В этих условиях очевидно стремление Вашингтона вывести решение проблем Ближнего Востока на международный уровень, что не встречает особого энтузиазма у большинства американских союзников в Западной Европе.
Реакция Арабского мира на ближневосточный курс США прослеживается как в политической, так и в духовной сферах арабских социумов.
На внешнеполитическом уровне проявляется тенденция политического отчуждения между арабскими странами и членами антииракской коалиции, с одной стороны, и укрепление политического взаимопонимания между арабскими странами и теми государствами, которые выступали за решение «иракской проблемы» в рамках действующих международных норм с другой.
1 Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. — М., 2003. — С. 113, 114.
2 Congressional Record. — 2003. — November 7. — P. E2277.
3 Clark W.K. Winning Modem Wars: Iraq, Terrorism, and the American Empire. — N.Y.: Public Affairs, 2003. - P. 131.
214
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира
На внутрирегиональном уровне американский проект демократизации Ближнего Востока усилил восприятие как массами, так и отдельными сегментами политической элиты Соединенных Штатов как глобализаторов, стремящихся к установлению американского порядка в мире и к внедрению западных ценностных ориентаций, способа жизни и нормативных установок, свойственных преимущественно европейско-христианской культуре. В соединении с другими субъективными и объективными факторами это создает такие предпосылки для дальнейшего возрождения автохтонных религиозно-культурных ценностей, когда они с бытового уровня поднимаются на национальный. Спонтанное обострение процесса культурной самоидентификации в Арабском мире также стало одним из последствий ближневосточной политики США. Политический контекст самоидентификации государств Арабского Востока связан именно с вмешательством глобальных игроков в решение целого комплекса перспективных социально-экономических и политических вопросов как на уровне отдельных государств, так и в масштабах всего региона. Перед арабским социумом встала необходимость поиска путей решения проблем этно-конфессиональной идентичности, что позволило бы сохранить политическую стабильность и территориальную целостность арабских государств.
Отход от курса на авторитарную стабильность и расширение масштабов внедрения западных моделей демократии в Арабском мире также имеет неоднозначные последствия. С одной стороны, ослабление авторитарных режимов на Ближнем Востоке стимулирует стремление консолидировать общество на основе идей местного национализма. Этому процессу весьма содействует то, что военная акция США в Ираке актуализировала на внутриполитическом уровне роль государства в рамках Исламского мира как защитного механизма от внешних угроз *. С другой стороны, это спонтанно приводит к обострению межэтнических противоречий, что угрожает как расширением уже существующих внутренних конфликтов на межэтнической основе, так и появлением новых. Смена политических режимов интенсифицирует внутренние процессы политизации конфессиональных и этнических групп, стремления которых сменить свой статус в прошлом пресекались (в Ираке — восстания шиитов, борьба курдов), а также значительно повышает вероятность вмешательства региональных центров силы во внутренние дела политически нестабильных государств (например, Турции и Ирана при реализации модели федерализма в Ираке, в основе которой — формирование автономных регионов по этническим и конфессиональным признакам). Все это существенно усложняет ответы ближневосточного региона на такие фундаментальные «запросы» глобализации, как углубление процессов демократизации или культурной гомогенизации 1 2.
1 См.: Kenneth М. Pollack. Threatening Storm: The Case for Invading Iraq. — A.CFR Book, Random House, 2002.
2
Cm.: Gary C. Gambil. Explaining the Arab Democracy Deficit // Middle East Intelligence Bulletin. — 2003. — Vol. 5. — N 2; Garry S. Gregg. The Middle East A Cultural Psychology. — Oxford University Press, 2005.
215
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
Ближневосточная политика США имеет глобальное звучание. Американские исследователи У. Кристол и Л. Каплан отмечали по этому поводу: «Миссия начинается в Багдаде, но там она не заканчивается... Мы стоим на пороге новой исторической эпохи... Вполне очевидно, что речь идет о чем-то большем, чем Ирак. И даже о большем, чем будущее Ближнего Востока или война с терроризмом. Речь идет о той роли, какую Соединенные Штаты намерены играть в XXI столетии» 1.
Трансформация Ближнего Востока будет иметь важное значение для процесса дальнейшего становления новой постбиполярной модели мироустройства, которая может представлять собою либо окончательное утверждение однополюсного мира, либо переход к многополюсной модели системы международных отношений с формированием соответствующих механизмов поддержания мира и международной безопасности 1 2.
В заключение следует отметить, что политика Белого дома на Большом Ближнем Востоке все более приобретает признаки, пользуясь терминологией Ю. Хабермаса, «дефицита реальности». Она подчинена идее создания Pax Americana без адекватного учета интересов других международных игроков, способных (в случае последовательной координации усилий) широким фронтом противостоять Вашингтону повсеместно, в том числе и на Ближнем Востоке.
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями, микрогегемонизмом и перспективой консолидации в контексте глобальных вызовов современности
Современный мир характеризуется не только тесным взаимодействием и взаимозависимостью, но и значительным неравенством развития составляющих глобального мира. Наряду с общим провозглашением гуманистических идеалов и призывами к гармонизации межгосударственных отношений непреложным фактом является то, что субъекты этих отношений по-разному относятся к направлениям, формам и содержанию мировых трансформаций, исходя из собственных культурно-цивилизационных основ и социально-экономических задач.
Глобализация объективно способствует формированию иерархической системы современного мира. Неравенство в положении разных государств всегда было присуще историческому развитию, но современная иерархия приобретает планетарный характер, а место отдельных стран и регионов в этой системе, очевидно, будет определяться их «ценностью» для глобализации.
Внутреннее содержание глобализации в настоящее время представляется совокупностью процессов, разных по происхождению, проявлениям, механизмам и следствиям для отдельных членов мирового сообщества. Фено¬
1 Цит. по: Жижек С. Указ. соч. — С. 159.
2 См.: J. Jones. Negotiating Change. The New Politics of the Middle East. — Macmillan, 2005; Camron Amin. The Modern Midlle East. — Oxford University Press, 2006.
216
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями ...
мен глобализации не исчерпывается высоким уровнем развития науки, материального производства, вооружений и т. п., которое обеспечивает высокое качество жизни населению постиндустриальных государств, но включает в себя и зависимость поддержания современного уровня и дальнейшего усовершенствования техносферы от ресурсного потенциала планеты и от доступа к контролю над ним, следствием чего является подчинение экономик регионов и отдельных стран потребностям этого развития.
Каковым же в этом контексте представляются положение и перспективы стран Персидского залива?
Сегодня в мире нет другого региона, где было бы сконцентрировано такое количество жизненно важного для постиндустриальных и промышленно развитых стран сырья, как Персидский залив. Его страны и в дальнейшем будут оставаться ключевыми мировыми экспортерами нефти. Именно здесь сосредоточено 70 % мировых запасов черного золота (из них 25 % — в Саудовской Аравии, более 11 — Ираке 1, 9 % — Иране 1 2). Согласно оценкам EIA (Энергетическая информационная администрация при министерстве энергетики США), значение стран Персидского залива в торговле нефтью будет возрастать, а к 2020 г. их доля в мировой торговле энергосырьем достигнет 62 — 69 %. Нефть Персидского залива самая дешевая в мире — 2 долл./бар. (при средней цене вне региона Персидского залива — 10 долл./бар). Наиболее перспективными эксперты ЕІА считают Саудовскую Аравию и Ирак, которые способны увеличить добычу вдвое 3.
С углублением глобализации проблема энергоносителей, имеющая исключительное значение для нормального функционирования современной высокотехнологической экономики, будет все более влиять на политику стран и геополитическую ситуацию: будет усиливаться взаимозависимость поставщиков и потребителей. Вместе с тем со структурированием конкурентной среды, которое происходит сейчас, на мировых энергорынках будет возрастать и соперничество между энергетическими компаниями. Вот почему регион Персидского залива превращается в полигон борьбы за политическое и экономическое влияние на основных мировых производителей энергоносителей.
ОПЕК (в состав которой входят все страны региона, кроме Омана и Бахрейна) продолжает занимать особое (по сравнению с другими субъектами нефтяного рынка — прежде всего ТНК) положение. Оно обуславливается, во-первых, тем, что страны-члены ОПЕК доминируют на рынке предложения этого энергоресурса, вырабатывая приблизительно 41 % всей мировой нефти и владея более чем 77 % разведанных мировых нефтяных резервов. Во-вторых, доля предложения нефти зависит здесь от правительств, в особенности от богатых авторитарных режимов Персидского залива, свободных от оппозиционного давления. Наконец, в-третьих, здесь сосредоточена ос¬
1 Борисов А. Большая нефть — большая политика // Азия и Африка сегодня. — 2000,— № 2. - С. 24.
2
Федотов С. В. От исламской революции к нефтегазовой эволюции // Нефть России. - 2000. - № 7. - С. 86-93.
2
Дмитриев Л. Нефть и геополитика по-американски // Там же. —2000. — № 4.—
С. 87.
217
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы .Ближнего Востока
новная масса так называемых дополнительных мощностей, а природа резервуаров Залива такова, что можно просто, дешево и быстро бурить дополнительные скважины или консервировать существующие без ощутимых потерь для будущей добычи. Не ограничены они и пропускными возможностями экспортных систем, так как находятся рядом с нефтяными терминалами. Эти обстоятельства существенно увеличивают влияние любых мероприятий, осуществляемых ОПЕК, на мировой рынок нефти.
Тем не менее возможности ОПЕК влиять на конъюнктуру мирового нефтяного рынка определяются и изменениями, которые произошли на протяжении второй половины XX в. В период 1973—1986 гг. ОПЕК подняла цену на нефть и удерживала ее как мировой монополист. Но этим воспользовались другие игроки: ОПЕК сама создала условия, чтобы новые субъекты нефтяного бизнеса вышли на рынок. Состоялся переход от монопольного рынка к конкурентному. Новые игроки начали отвоевывать свою долю на рынке. Чтобы воспрепятствовать этому, ОПЕК, используя дешевую себестоимость своей нефти, перешла на новую систему ценообразования, что привело к снижению цен. Но тогда не было угрозы источнику прибылей — нефтяной промышленности и существовали значительные избыточные производственные мощности. В 1990-е же годы возрастает потребность стран ОПЕК в инвестициях, в том числе и в Персидском заливе, ввиду старения производственных мощностей и недостатка собственных капиталов. Об этом свидетельствует факт открытия Саудовской Аравией и другими странами Залива нефтяной отрасли для прямых иностранных инвестиций. Поэтому происходит переход от поддержания максимально высоких цен силами ОПЕК к удержанию умеренно высоких цен в условиях конкуренции.
Таким образом, государства Персидского залива уже сегодня оказались глубоко интегрироваными в глобализационные процессы, хотя и в качестве подчиненной, вспомогательной подсистемы формирующегося мирового устройства.
Понимание объективности процессов происходящих трансформаций вынуждает ведущие государства региона искать адекватные ответы на глобальные вызовы. В экономической области в данный момент реструктуризация происходит по «западному сценарию» — через либерализацию. В то же время такая политика не является добровольным шагом, а определяется скорее стратегией выживания. Сознавая одинаковую опасность как оказаться вне глобализационного потока (что для обладателей углеводородных богатств маловероятно), так и стать «потерпевшей стороной» вследствие его разрушительного действия (в частности на культуру и традиционную среду, что, без сомнения, вызовет соответствующее сопротивление исламского общества), политические элиты Залива заняты поиском «золотой середины», которая позволила бы им сохранить максимум суверенитета в системе мировых экономических и политических отношений.
В условиях таких реалий одним из важнейших и наиболее эффективных мероприятий для повышения своего рейтинга в мире для них становится интеграция.
218
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями ...
Интеграционные процессы, в особенности на периферии, имеют сложную природу. Они вызваны закономерностями взаимовлияния и взаимозависимости в мире: интеграция эффективно упрощает отношения между экономическими партнерами. Она помогает более слабым странам, объединившись, обеспечить и защитить свои интересы и независимость выбора, то есть является необходимой и неизбежной.
Вместе с тем интеграция порождает и свои сложности. Ведь любое совпадение интересов является частичным, а достижение равноправия в рамках интеграционных процессов крайне проблематично, поскольку связано с преодолением претензий на доминирование со стороны более мощных партнеров.
И, наконец, результаты интеграции всегда относительны. Ведь интеграционные процессы, как правило, дают возможность использовать их и ради достижения личных целей, усиления собственных позиций, иногда за счет потерь и вреда, которые причиняются партнерам.
В связи с этим особенно интересен пример интеграционных процессов в нефтедобывающих монархиях Персидского залива.
Поскольку аравийские государства как добытчики нефти более многих других представителей периферии втянуты в процессы мировой экономики и очень тесно связаны с государствами мир-системного ядра — главными потребителями нефти, экономическая интеграция первых является необходимой предпосылкой для достижения максимально равноправных отношений со вторыми.
В условиях глобализационных тенденций в мировой экономике, ради сохранения положительного экономического развития определенная структурная перестройка внутренней экономической системы в странах Персидского залива становится просто необходимой. Но этот процесс вместе с тем нуждается в координации действий для поддержания и углубления региональной интеграции. Например, страны ССАГПЗ на встрече в верхах в Манаме (Бахрейн) в декабре 2000 г. создали таможенный союз. Ими начато движение в направлении создания единой валюты. На саммите в Маскате в декабре 2001 г. был даже определен приблизительный срок ее введения — 2010 г. Аравийские финансисты уже согласовывают график переговоров по воплощению этого проекта в жизнь. Ускорило экономическую либерализацию и вступление стран полуострова во Всемирную организацию торговли.
Происходит корректировка экономической политики и на внутригосударственном уровне. В феврале 2000 г. в Кувейте был принят закон об освобождении инвесторов от налогов на 10 лет, предоставлении таможенных льгот и отмене обязательного требования о наличии местного партнера. В начале 2001 г. в Саудовской Аравии был одобрен закон, разрешающий иностранцам владеть 100 % акций промышленных предприятий (ранее им было разрешено держать не более 49 %), кроме нефтяной промышленности, телекоммуникаций, транспорта и некоторых других. Иностранцев-предприни- мателей освободили также от обязанности иметь саудовского партнера. Еще одним откликом на новые потребности экономического развития стали мероприятия по диверсификации и приватизации ряда секторов экономики. В
219
ГЛАВА 3, Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока ...
Омане, скажем, распространяется практика создания разных коммерческих компаний для их дальнейшей продажи. Так, компании National Power (британская), Total Fina Elf, AES (американская) уже заявили о желании взять под свой контроль электроцентраль Барка. В январе 2000 г. правительство Кувейта впервые со времен национализации нефтяной отрасли разрешило большим иностранным нефтяным компаниям разрабатывать нефтяные поля на севере страны, надеясь повысить объемы производства. Среди потенциальных операторов фигурирует упомянутый Total Fina Elf.
Весь предшествующий опыт экономического развития нефтедобывающих стран Аравийского полуострова — «нефтяной бум» 1970-х гг., снижение цен на нефть в 1980-е, их рост в начале 1990-х, резкое падение в 1997—
1998 гг. и новый резкий подъем в 1999 г. сделали взгляды аравийской правящей элиты на энергоносители, которыми владеют их страны, более реалистичными. Во-первых, они понимают, что нефть является исчерпываемым и невозобновляемым источником прибыли. Так, при сохранении существующих объемов добычи Саудовской Аравии хватит нефти приблизительно на 84 года, Кувейту — на 100 лет. А Бахрейну, который первым среди стран Персидского залива начал добывать нефть (в 1931 г.), угрожает исчерпание нефтяных месторождений ранее всего. Уже ныне нефтяной сектор страны дает лишь 15 % ВВП.
Такая неумолимая реальность приводит к формированию политики максимальной рентабельности существующих разработок месторождений и оптимального их использования. Нефтяные доходы стран ССАГПЗ в 2000 г. составляли 151 млрд долл, по сравнению с 82 млрд долл, в 1999 г. и остаются основным фактором развития и модернизации государств.
Главной задачей для стран Персидского залива на данный момент выступает разработка собственной экономической политики, которая бы отвечала тенденциям мирового развития. Неминуемыми будут дальнейшая либерализация экономики и поощрение рыночных механизмов, которые облегчают взаимодействие с мировыми рынками.
Современные режимы в регионе Персидского залива имеют авторитарный характер. Они базируются на таких принципах: армия как гарант независимости и национального единства; централизованное управление делами и клиентализм, который не признается официально, но по сути регулирует всю экономическую и политическую активность в государстве. Как показывает практика, в постколониальный период авторитаризм для Ближнего Востока оказался наиболее приемлемой общественно-политической моделью, отвечающей особенностям и традиционным взглядам арабского социума.
Но в новых условиях, когда глобальные трансформации завершают создание единого планетарного хозяйства, региону Персидского залива, независимо от желания стран, здесь расположенных, отводится важное место. В ближайшей перспективе государство вынуждено будет постепенно превращаться из игрока в арбитра, который регулирует отношения между участниками рынка. Об этом свидетельствует стабильная тенденция устранения препятствий для частного инвестирования. По утверждению президента МЕА К. Перье, «мало у кого возникают сомнения, что Саудовская Аравия,
220
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями ...
Кувейт, Ирак, Иран, ОАЭ и Катар способны увеличить объемы производства нефти до уровня, которого ждет от них мир. Ключ лежит в привлечении долгосрочных инвестиций в нефтеперерабатывающие области» .
Страны Персидского залива, в частности Иран и Саудовская Аравия, стараются осуществлять инвестирование и за счет репатриации национальных частных капиталов. Действительно, складывается противоречивая ситуация, когда финансово могущественные страны вынуждены отказываться от части своей монополии на энергоресурсы ввиду недостаточности финансирования. Причиной слабой заинтересованности частного капитала в национальных проектах является низкая рентабельность экономики и профессионализма рабочих сравнительно с западными странами, куда преимущественно и вкладывают аравийские бизнесмены свои капиталы. Как, например, саудовский эмир Валид ибн Талал, у которого 70 % его 15-миллиардного состояния работает вне границ королевства.
Что касается нежелания иранского по происхождению капитала инвестировать в экономику Исламской республики, то его причины были, в частности, сформулированы иранским промышленником Джаханджиром Газ- нави, проживающим в США. Во время встречи в этой стране президента Ирана с эмигрантами бизнесмен объяснял, что для того, чтобы 50 млрд дол., которые 100 наиболее зажиточных иранских эмигрантов инвестируют в США, были вложены в экономику Ирана, его режим должен «действовать таким образом, чтобы иранские или иностранные инвесторы были уверены, что их деньги и инвестиции в безопасности» 1 2.
Мощными интеграционными стимулами для монархий Аравийского полуострова, кроме общих экономических интересов, продолжают оставаться культурные, религиозные и социально-политические факторы. Аравийские режимы единодушны не только в определении задач и направлений хозяйственного взаимодействия с окружающим миром, но и в понимании необходимости противодействия угрозам и рискам, которые этот мир порождает.
Религиозный, политический и культурный консерватизм аравийских монархий, стремление к мобилизации традиционной идентичности, решительная защита национальных культурно-исторических ценностей — все это создало не только основу для постоянного консенсуса государственно-политических интересов на полуострове, а и консолидировало правящие круги стран ССАГПЗ в деле противодействия распространению политического либерализма.
Было бы неоправданным упрощением трактовать позицию правящих кругов аравийских государств лишь как защитную реакцию против угрозы подрыва традиционных институтов, основ и отношений, против развала корпоративной солидарности, то есть исключительно как функцию самосохранения власти. Проблема значительно глубже и сложнее. Она коренится в специфике цивилизационной эволюции народов аравийских государств, в
1 Иванов И. Политес соблюден, а противоречия остаются // Нефть России. — 2001.— № 1. - С. 75-77.
2 Le Monde. - 6.09.2000.
221
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока ...
силу которой правительственная политика противодействия вестернизации отвечает представлениям подавляющего большинства граждан о легитимности власти, здоровом состоянии общества и цели социального развития.
Поэтому и в идейной сфере аравийские монархии остаются обособленными: их форма государственного устройства и консервативное, во многом пуританское, толкование ислама, которое здесь культивируется, отличает их даже в рамках арабо-мусульманского пространства.
В отношении западной системы ценностей аравийские монархии демонстрируют стойкий иммунитет. В процессе саморазвития они стремятся отстоять свое социально-политическое устройство, ограничив характер своей вовлеченности в глобализационные процессы экономическими направлениями.
Подобная эволюционная стратегия вызывает упреки со стороны западных правящих элит, ценностно-ориентационная модель сознания которых предусматривает обязательность соединения экономической и политической либерализации в качестве двуединой основы современного прогресса, а эталоном социально-политического обустройства считает нынешнее состояние западного общества.
Особенно остро полемика относительно рациональности действующих политических моделей ведется вокруг монархий Аравийского полуострова — закрытого типа политической культуры, имеющей преобладающее влияние на местные системы власти и управления, на сферы их функционирования и возможности решения на политическом уровне основных проблем общественной жизни. Попытки же применения к Аравийскому региону западных политических стандартов воспринимаются здесь как угроза разрушения социальной определенности, угроза вытеснения самобытной политической реальности.
Специфику восточной системы власти обычно объясняют сущностью «азиатского способа производства», которому не присущ институт частной собственности, а право распоряжаться ресурсами принадлежит государству в лице его правителя. Социальная структура при этом представляет собой пирамиду, «ярусы» которой заполняются по кланово-родственному принципу в зависимости от степени приближенности к правителю. Отношения между этими «ярусами» строятся на патронажно-клиентальной основе. Уважение к старшему — по возрасту или положению — воспитывалось и культивировалось веками. Вдобавок исторически сложилось так, что эти связи приобрели религиозное обоснование в исламе.
Религия в исламском мире остается доминирующей формой общественного сознания и образа жизни. Если западное общество может само генерировать законы своей жизни, то мусульманское — лишь толковать то, что дано сверху. Так, на коллоквиуме по правам человека, который состоялся в Саудовской Аравии в 1992 г., отмечалось, что законодательство, созданное людьми для защиты прав человека, неприемлемо в исламских странах, так как над актами законодательства стоят священные тексты и права, которые из них вытекают, доминируют над правами естественными. Ведь в исламе суверенитет принадлежит Богу, а не людям. В этом принципиальное отличие самих основ исламских политических принципов от демократии в ее за¬
222
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями
падном понимании. Абсолютный характер веры определяет и абсолютный характер государственности и подчиненности общества государству. Покорность правителю является своеобразной формой религиозного богослужения, непокорность — грехом и преступлением. Именно такая система отвечает представлениям большинства граждан аравийских стран о легитимности власти и здоровом состоянии общественной жизни.
Процесс экономической модернизации стал причиной социальных изменений: увеличились темпы роста населения (среднестатистическое в 1991— 1996 гг. — 4 % в год, наибольшее — 5,5 % в Катаре и ОАЭ, меньше всего — 2,6 % в Саудовской Аравии), продолжительность жизни (по данным на 1997 г.: 68,8 лет — у мужчин, 70,6 — у женщин), уровень жизни населения подтянулся к стандартам современного потребительского общества западного типа. Благодаря нефтедолларам были построены школы, университеты и больницы. Но это не привело к автоматическому изменению сознания людей. Быстрое вхождение патриархальных по своему сознанию жителей аравийских стран в капиталистические отношения с присущими им иными, чем устоявшиеся, социальными классами и группами (буржуазия, рабочие, служащие) привело к странному симбиозу традиционных и современных элементов. Так, наряду со старыми торговыми кланами возникают новые, но сам клановый принцип не отменяется. В конце 1990-х гг. в Саудовской Аравии 40 крупных предпринимателей, контролировавших 1/3 нефтяного сектора, представляли 16 родственных групп.
Наряду с западными стандартами уровня и качества потребления неизменной сохраняется роль ислама как основы общественной жизни, консервируется абсолютная власть правящих семей, к которым относятся не как к королевской династии, а как к семье шейха шейхов. Завершается переход кочевых племен к оседлому образу жизни, но количество племен не уменьшается, они просто изменяют специализацию, создают кооперативы для общего ведения бизнеса. Урбанизация выливается не просто в увеличение количества городского населения, но сопровождается возникновением кварталов, населенных выходцами из одной местности.
Кровно-родственная общность остается социально-политическим условием интеграции. Это проявляется в консолидированном подходе к проектам, осуществляющимся на территории, которая считается районом проживания или влияния определенного племени, в обеспечении поддержки соплеменника на выборах (в Кувейте). Сохраняется значение племенного происхождения и распределения на «благородные» и «неблагородные» племена. Наиболее уважаемыми считаются племена с наиболее длинной исторической генеалогией при традиционном преимуществе бедуинских племен. Племенная иерархия продолжает учитываться при создании семьи, получении влиятельной должности и карьерном продвижении. Даже сомнительное иногда материальное преимущество шейха над соплеменниками не уменьшает его авторитет, который поддерживается силой обычая.
Психологический шок общества от сверхбыстрых темпов социальной трансформации породил естественное желание сохранить в таких условиях кое-что стабильное. Таким стержнем, защитным механизмом стали ислам, традиционные нормы быта, национальное искусство. Именно отсюда, снизу
223
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока ...
исходит стремление аравийских обществ придерживаться традиционных основ жизни. Механически заимствовав западные технологии, внешне вестернизировав быт, население Аравии сознательно оказывает сопротивление стараниям «осовременить» его духовные ценности, заменить их европейским безрелигиозным гуманизмом.
Социальная структура, социальное устройство и социальные отношения, ценности и идеалы в целом остаются традиционными. Высшее образование рассматривают не как средство обеспечения существования, а как способ повышения своего социального статуса. В общественной морали приоритетными остаются непрагматические символико-ритуальные аспекты (честь, статус, национальная гордость), действует традиционный механизм урегулирования конфликтов (кровная месть, посредничество).
Это, конечно, не означает, что социальных противоречий и проблем в государствах Аравийского полуострова нет. Они имеются и хорошо осознаются правящими элитами. Так, именно Саудовская Аравия в лице наследного принца Абдаллаха Бен Абдель Азиза призывает арабские государства обратиться к политическим реформам, развитию человеческих ресурсов для обеспечения положительного роста в условиях жесткой международной конкуренции, глобализации с ее преимуществами и вызовами, быстрым развитием технологий, информации и коммуникаций. Без соответствующих социальных и политических реформ достичь этого будет тяжело. Данная позиция нашла отражение в декларации, которая была поддержана членами Лиги арабских государств 1 марта 1995 г. на встрече в верхах в Шарм-аль-Шейхе (Египет).
Экономическая либерализация, которая активизировалась в странах Аравийского полуострова в последние годы и была вызвана процессами глобализации и стремлением здешних государств приспособиться к ним, породила на Западе надежду, что следующим шагом должна быть демократизация их политических систем. Первые ростки демократизации усматривались наблюдателями в принятии конституций в 1990-е гг., в создании Консультативных советов и даже парламентов — в Кувейте и Бахрейне (на короткий срок 1973— 1975 гг.). Трансформации в политической жизни аравийских государств старались втиснуть в систему западного понятийного аппарата и делали вывод об их несоответствии демократическим стандартам.
Но аравийские социумы не стараются брать за образец западные политические модели. Ведь заимствование атлантических экономических и технологических достижений не ведет к автоматическому восприятию их социально-политических систем. Очевидным на сегодня представляется тот факт, что Западная цивилизация является не универсальной, а уникальной. Ее социально-политические модели развились естественным путем на специфической социально-экономической почве и сформировали своеобразную социальную психологию, не присущую другим, незападным социумам.
Как в свое время, в период становления и формирования, Западная цивилизация усваивала отдельные, подходящие ей элементы более развитых в то время цивилизаций ислама и Византии, адаптируя их к своим особым условиям и интересам, так сегодня и исламскому миру не нужна экстраполяция западных политических институтов вместе с экономическими. Более то¬
224
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями
го, попытки такого экспорта расшатывают и дестабилизируют исламское общество, что неоднократно было доказано на практике (Алжир, Иран).
Действительно, все монархии приняли конституции или акты аналогичного значения, переведя тем самым функционирование государственной системы с традиционных основ, базирующихся на родо-племенных традициях, на современные принципы легитимности власти. Но те же конституции закрепили центральное место в системе власти за монархом, играющим главную роль в принятии законодательных актов, и который является главой исполнительной власти и неприкасаемым лицом.
Конституция не только закрепляет монархическую форму правления, но и принадлежность верховной власти конкретной династии. Все династии Аравийского полуострова вышли из племенной среды и сохранили родственные связи. Концентрация власти в рамках сначала племени, рода, а потом семьи сложилась исторически, как и право передачи власти по наследству согласно обычаю. Теперь эти традиционные нормы приобрели законодательное выражение, которое не изменило содержания верховной власти, а лишь усилило ее легитимность в соответствии с современными западными представлениями. Само же арабско-аравийское общество с готовностью восприняло конституции, которые закрепили монархический способ правления.
Авторитарная система правления является не только естественной для жителей аравийских стран. На протяжении их независимого развития она стала также предпосылкой осуществления социально-экономических реформ, что было возможно лишь при условии централизованного руководства процессом социальной трансформации, мобилизации экономических ресурсов и сплоченности такого неоднородного (племенные группы, левая и исламистская оппозиция) общества. Благодаря этому авторитарная система не воспринимается большинством в аравийских обществах как зло или недостаток. Она в глазах населения олицетворяет благосостояние, стабильность и достижения последних десятилетий.
Монарх не просто декларирует свою заботу о подданных, а действительно ее осуществляет. Вся законодательная база аравийских государств имеет четко выраженный патерналистский характер, предусматривая, в частности, защиту и протежирование предпринимательской и коммерческой деятельности коренного населения. Поэтому правовое и политическое сознание общества является таким, что существующая форма правления не вызывает активного неприятия. Наоборот, в условиях модернизации она демонстрирует стабильность и в последние три десятилетия практически не отрицалась основной массой населения. По наблюдениям итальянского социолога Дж. Лучиани, в системах, которые существуют за счет внешних источников (нефтяная рента, например), перспективы демократизации вообще крайне ограничены, так как национальная экономика существует за счет государственных затрат, а не является базой развития государства. Легитимность существования государственной модели обеспечивается в первую очередь традиционными формами управления.
Консультативные советы, появившиеся в 1990-е гг. в Саудовской Аравии, Катаре, Омане, и парламент, который функционирует в Кувейте, ос¬
225
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
таются больше совещательными образованиями, чем органами, позволяющими обществу принимать участие в решении вопросов национального развития. Ведь их состав формируется частично или целиком монархом. В то же время эти законодательные органы успешно функционируют и выполняют свою роль в модернизирующемся обществе. Их выводы, хотя и имеют рекомендательный характер, в то же время являются компетентными суждениями, что делает их реально весомыми. Кроме того, согласно наблюдениям И. А. Александрова, роль Консультативных советов будет возрастать как для сюзеренов (в качестве источника информации об общественных настроениях, так как они представляют более широкие круги, чем правительство или семейный совет), так и для самих граждан, которые становятся политически осведомленными и получают возможность приобщиться к обсуждению проблем общественного развития.
Создание Консультативных советов было, несомненно, ответом власти в аравийских государствах на усложнение социальных процессов в условиях модернизации: появление новых социальных групп с корпоративными политическими интересами (частные предприниматели, иностранные рабочие и т. п.), разветвление государственного аппарата, дифференциацию в обществе. Но форма внедрения этих структур была связана властью не с общемировыми процессами демократизации, а с традиционным компонентом мусульманской политической культуры — системой «аш-шура» (совет, углубленный обмен мнениями для принятия обоснованного решения, после чего «меньшинство» принимает позицию «большинства»), И дело не столько в ретроградности власти, сколько в осознании ею границ восприятия иностранных (инорелигиозных) элементов традиционным по своему мировоззрению аравийским обществом.
В политических системах всех государств Аравийского полуострова сохраняется такой традиционный орган, как «семейный совет» в составе ближайших родственников правителя по мужской линии и глав основных ветвей правящего клана. Здесь решаются вопросы распределения постов в органах власти, направления экономического развития и т. п. Этот институт играет решающую роль в поддержании стабильности ситуации внутри правящей семьи, оберегая доминирование общих семейных интересов.
Еще одним эффективным инструментом регулирования общественной жизни аравийских государств, на который обращает внимание И. А. Александров, является традиционный институт «дивании», существующий с раннеисламских времен. Он предусматривает регулярные встречи правителя и членов его семьи (по мужской линии) с представителями племенной знати, торгово-промышленных кругов, духовенства. Демократизм процедуры состоит в том, что любой обычный подданный имеет право прийти во время «дивании» к правителю и решить свой вопрос. Так и правитель имеет возможность непосредственно общаться с населением и знать его настроения, и у подданных складывается убеждение в доступности монарха и демократичности правления.
Традиционной по смыслу остается и система исполнительной власти. Система министерств лишь внешне похожа на западную. Природа ее сугубо традиционна: правительство является ответственным перед монархом, а его
226
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями
председатель и члены назначаются им — как это происходило на протяжении столетий. Ради справедливости надо заметить, что среди членов правительства возрастает количество лиц, которые не являются членами королевской семьи (в Саудовской Аравии, например), но ключевые должности в исполнительной власти (безопасность, оборона, нефтяная область) и местной администрации принадлежат представителям правящей династии.
Демократизация, вышедшая в последние десятилетия за пределы Западной цивилизации, не привела к унификации политических устройств. Наоборот, свобода самовыражения, которую она предоставляет широким массам населения, содействует пробуждению интереса к национальной культуре, своим корням.
Конечно, сегодня аравийские общества принципиально иные, чем сто лет назад. Существует критическая масса просвещенных людей, которые умеют и хотят высказывать свои взгляды. Современный же уровень развития информационных технологий существенно усложняет контроль над потоками информации со стороны авторитарной власти. Сегодня, например, запрещенные книги ксерокопируются почти всюду, а записи выступлений популярных проповедников можно слышать даже в такси. Но не следует забывать, что информированность населения едва ли можно считать гарантией продвижения к демократизации и гражданскому обществу.
Опыт политического развития арабо-мусульманских стран в целом и аравийских в частности доказывает, что политический ислам как широкое движение сформировался именно в среде просвещенной и молодой части мусульманского общества. Всеобщее образование стало катализатором изменений тем более, что ускоренными были сами темпы возрастания количества просвещенного населения. Например, в Омане в 1975— 1976 гг. среднюю школу закончили всего 22 человека, в 1987— 1988 — 13 500, в 1995 г. — уже 60 тысяч, из которых больше 3,5 тысяч продолжили обучение в национальном университете (основанном в 1986 г.) и других учебных заведениях.
То же можно сказать о возрастании количества книг, включая книги на религиозные и общественные темы. Внедрение массового школьного образования породило широкую прослойку читательской публики. Выросло количество исламских книг, адресованных среднему читателю. В них речь идет о том, как мусульманину следует жить в современном мире, как мусульманской женщине следует воспитывать детей в традициях ислама, как правоверному осуществлять банковские и другие деловые операции, как опасно пренебрегать обязанностями верующего. По наблюдениям американского обозревателя Дэйла Ф. Эйкельмана, вера в Мусульманском мире становится делом совести. Теперь недостаточно быть мусульманином, выполняя предписания и обряды. От человека ожидают вдумчивого отношения к исламу, умения объяснить и защитить свои взгляды. Сегодня огромное количество правоверных задумываются над основами веры, обсуждают их, исповедуют свою веру сознательно, так, как и не представлялось их предшественникам.
Мусульманские обряды так плотно вплетены в повседневную жизнь, что воспринимались необразованной массой как что-то абсолютно естественное, выполняемое автоматически. В наше время образование не только не оттолкнуло мусульман от веры, но и дало основания сознательно исповедо¬
227
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
вать религию. Обычные люди получили небывалый ранее доступ к знаниям и сведениям о природе их религии и общественной жизни. Телевидение приблизило жителей Аравийского полуострова, которые в недалеком прошлом удовлетворялись преимущественно слухами и пересказами случайных путников, к мировым событиям. Люди начали задумываться о себе, своем месте в мире, о своей религии и политике. Все это стало толчком для глубокого духовного и интеллектуального поиска в среде мусульманских масс, а не только в ограниченном кругу интеллектуалов и богословов.
И этот процесс не сводится к отторжению всего современного, либерального, прогрессивного (хотя радикализм тоже имеет место в этом процессе). Все мусульмане, независимо от того, относят ли их к исламистам, или консерваторам, или модернистам, находятся под влиянием изменений последних десятилетий. Исламские социумы ощутили влияние мирового процесса демократизации. Но это не означает, что они отвергли мусульманскую традицию. На Аравийском полуострове мусульманские стандарты играют прогрессивную роль, так как служат сохранению государственной целостности и постепенности социальной трансформации. Это, как представляется, пример взвешенного поиска соединения современного и традиционного.
Мусульманская «демократизация» многолика. Даже в рамках единого цивилизационного комплекса она представлена разными формами. Важно, чтобы они органически вписывались в национальные традиции и обеспечивали адаптацию к общим условиям мирового хозяйства.
Аравийские социумы имеют собственные представления о мире, форме правления, цели, которой они стремятся достичь, о том, кем они являются и кем хотят стать. Поэтому их демократия, если она утвердится, будет иметь другое содержание, нежели ее западная версия. Но, очевидно, и в дальнейшем решением насущных проблем (возможным снижением прибылей от нефти, законсервированным положением в мировом хозяйстве в качестве поставщиков сырья, технологической, информационной, другой зависимостью от мир-системного ядра) будет заниматься авторитарное государство.
Ускорение и углубление глобализационных процессов породило реальную опасность того, что подчиненное положение Юга будет законсервировано. Доминирующее положение стран Севера в мировой торговле, финансах, промышленности, сельском хозяйстве, наличие в наше время одного военно-политического полюса силы в лице США ставит под сомнение возможность создания справедливого мирового порядка, который бы позволил сохранить национальную и цивилизационную идентичность и экономический суверенитет странам Юга. Сегодня последние отстранены от реальной возможности влиять на характер глобализационных процессов. Поэтому, принимая объективность глобализации, в особенности ее экономическую сторону, государства Персидского залива опасаются возвращения к колониальному статусу и потери контроля над своими нефтяными ресурсами. Ведь «получение беспрепятственного доступа к внешним источникам энергоносителей», в соответствии с запросами американской политической элиты, остается приоритетным направлением внешней политики США.
Вопрос достаточной обороноспособности и обеспечения поддержки внутренней стабильности также выделяет арабские страны Персидского за¬
228
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями
лива в отдельную группу. С одной стороны, они являются привлекательным объектом агрессии ввиду своих естественных богатств, а с другой — вопреки финансовым возможностям не могут обеспечить создания надежной системы обороны прежде всего из-за ограниченности человеческих ресурсов, отсутствия собственной оборонной промышленности и новейших научно-технических разработок. Обращение же за помощью к мощным в военно-политическом смысле державам регионального или мирового уровня автоматически делает аравийские монархии зависимыми от них, причем не только в вопросах военного сотрудничества. Создание здесь системы безопасности (при небольшом потенциале каждой отдельной страны) возможно лишь при условии региональной интеграции.
Так, в 1996 г. было принято решение об увеличении численности армейского корпуса «Щит полуострова» с 5 до 25 тыс. человек. Это должно уменьшить потребность в присутствии здесь иностранных войск, которое возмущает аравийские общества, вызывает осуждение со стороны ряда арабо-мусульманских государств и недешево обходится монархиям. Достигнуто соглашение о создании единой системы раннего предупреждения. 70 млн дол. выделено на создание систем телекоммуникационной связи между странами—участницами Совета. Постоянно ведутся общие военные маневры государств — членов ССАГПЗ. Аравийские монархии традиционно покупают много оружия. Например, Саудовская Аравия в декабре 2000 г. подписала новый контракт о военных поставках со США на сумму в 2,4 млрд долл.
Несмотря на очевидную (как глобальную, так и региональную) потребность военно-политической интеграции в рамках ССАГПЗ, существуют и проблемы, связанные, в частности, с пограничными конфликтами. Но положительным является стремление государств — членов ССАГПЗ к урегулированию их ради укрепления единства. Так, Оман проводит демаркацию своих границ даже путем территориальных уступок.
В то же время совокупный военный потенциал объединения остается недостаточным для эффективного гарантирования безопасности. Одним из средств усиления обороноспособности может быть привлечение в ССАГПЗ других арабских стран. Собственно, на концептуальном уровне Совет и рассматривает себя как основу для сближения арабских сообществ. Так, на встрече в верхах члены ССАГПЗ в декабре 2001 г. приняли решение о привлечении Йемена к отдельным региональным структурам, что должно стать первым шагом к его интеграции в это объединение.
Но включение в ряды членов ССАГПЗ небольших стран (наподобие Йемена или Иордании) не улучшит по-настоящему боеспособность участников этой организации. Больше того, сами страны-члены по-разному относятся к этим государствам. Вступление в объединение крупных арабских государств (скажем, Сирии или Египта, которые в глазах аравийских монархий имеют положительный имидж) существенно усилило бы Совет и даже уменьшило бы его зависимость от западной опеки. Но справедливыми являются и опасения, что такие страны, опираясь на свое потенциальное преимущество, займут доминирующие позиции в ССАГПЗ, чего не хотят лидеры аравийских государств.
229
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
Как видим, особое положение аравийских государств в мировом хозяйстве отражается на характере их интеграции в глобальную экономику. С одной стороны, интересы стран совпадают на уровне субрегиона (Аравийский полуостров), с другой — на глобальном и межрегиональном уровнях нефтедобывающим монархиям очень сложно найти основания для более широкой интеграции и реализации своих экономических, политических, социальных и военных интересов в больших, чем ССАГПЗ, формированиях.
Пока что интеграция не стала доминирующей тенденцией в Персидском заливе. Существующая сейчас единая в регионе интеграционная структура — Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива — важный инструмент защиты небольших стран Аравийского полуострова, но он не охватывает другие государства Залива и не может представлять и защищать интересы всего региона в условиях наступления западных по своей природе глобализационных преобразований. Для эффективного сопротивления отрицательным, неоколонизаторским по своей природе составляющим современных изменений необходимо увеличение удельного веса региона.
Движение в направлении региональной интеграции с возможным привлечением арабо-мусульманских стран, которые примыкают к району Залива (Сирия, Египет, Пакистан и др.) будет происходить и в дальнейшем. Но движение лидеров Персидского залива к интеграции замедлено из-за разногласий, исторически сложившегося недоверия к партнерам по региону, традиционного для Востока соперничества за «первое место» и амбициозности политических элит отдельных государств. Это объясняется как естественным стремлением любого государства отстаивать в первую очередь собственные интересы, так и традиционным взглядом на общество как на систему патронажно-клиентальных связей, что переносится на межгосударственные отношения, где тоже стараются поделить роли «патронов» и «клиентов».
Персидский залив издавна выступает как несамостоятельная зона, как арена борьбы сначала империй Востока, потом Советского Союза и США. С 1980-х гг. государства Залива осуществляли попытки играть более-менее самостоятельную роль. Иран при Хомейни старался «экспортировать исламскую революцию», проводил в целом малопредсказуемую политику, Ирак С. Хусейна стал претендовать на роль защитника региона. Но победы коалиции во главе с США над войсками Ирака (1990—1991,2003 гг.) доказали, что именно устанавливаемый ими порядок определяет характер отношений в Персидском заливе.
После ослабления Ирака в 1990-е гг. основное противоборство разворачивалось между Ираном и Саудовской Аравией. В региональных вопросах между ними и сегодня сохраняется ряд разногласий. Так, в качестве гаранта безопасности в Персидском заливе королевство рассматривает США, с которыми оно имеет договор об обороне, в то время, как Исламская Республика выступает против иностранного военного присутствия здесь и пропагандирует идею опоры на собственные (региональные) силы. В вопросе арабо-израильского урегулирования аравийская монархия избегает заявлений об отсутствии у Израиля права на существование и стоит на позиции продолжения диалога между всеми участниками мирного процесса. Позиция
230
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями ...
иранского руководства остается неизменной — отрицание и права Израиля на существование, и необходимости диалога с ним. По поводу квот на нефтедобычу в рамках ОПЕК, как показали последние встречи стран-членов этой организации, саудовцы и иранцы остаются соперниками. В особенности остро это проявляется в периоды кризисов или стагнации на мировом рынке углеводородов.
Баланс сил в регионе существенно изменился после антииракской операции США (с весны 2003 г.). Другие страны Залива ощутили свою беззащитность перед американским военным могуществом и вместе с тем свою стратегическую привлекательность для Соединенных Штатов. При таких условиях содержание интеграционных процессов в регионе приобретает новое качество. Ведь создание даже более широкого (чем ССАГПЗ) союза не даст необходимой мощи, чтобы с позиции силы разговаривать с нынешним мировым лидером. Международные организации и другие страны «ядра» оказались неспособными эффективно повлиять на ситуацию, несмотря на то, что некоторые (Россия, Франция, Китай и др.) страны даже понесли убытки, вызванные потерей контрактов с Ираком в нефтяной области. Поэтому опираться на них как на противовес США также нецелесообразно.
Вопреки прогнозам, стратегический союз между США и умеренными, точнее, проамериканскими арабскими государствами Персидского залива (Саудовская Аравия, Бахрейн, Кувейт), сохранился и фактически, по мнению российского исследователя Г. Мирского, выступает теперь центральным элементом системы взаимоотношений между Ближним Востоком и Западом \
США смогли превратить саудовский режим в один из самых проамериканских в регионе благодаря умелому использованию иракско-кувейтского кризиса 1990 — 1991 гг. Именно саудовцы выиграли больше других от сокращения нефтедобычи в Ираке с начала 1990-х гг., и именно саудовская монархия гарантировала Западу достаточное количество нефти, когда Ирак прекратил продажу своего сырья. В 1995 г. Саудовская Аравия стала крупнейшим производителем нефти среди арабских стран. Ее ВВП в размере 126 млрд долл, дал больше четверти (27,8 %) совокупного ВВП последних. Но небольшой демографический и военный потенциал даже при финансовом могуществе не дают королевству очевидных преимуществ для регионального доминирования.
Саудовская Аравия зависит от США не только экономически — это ее крупнейший экспортер — но также в вопросах безопасности. Саудовское правительство даже разрешило расположить военные соединения иноверцев вблизи территории священных для мусульман городов — Мекки и Медины. В королевстве можно найти много примеров американизации жизни. Так, система образования Саудовской Аравии скопирована с американской. На всех уровнях административного, государственного и хозяйственного управления преобладают выпускники американских университетов, а американ- 11 Мирский Г. Новый поворот в судьбе Ирака // Мировая экономика и международные отношения. — 2003. — № 9. — С. 89.
231
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока
ская телевизионная продукция составляет значительную часть саудовского эфира.
Но остается открытым вопрос: где проходит граница американских интересов и требований к своему партнеру и совпадает ли она с рубежом, который определяют для такого вмешательства саудовцы и есть ли у них возможности для противодействия? Если в сфере материального производства оказалось возможным заимствование американского опыта, так как техника не имеет национальности, то в сфере социальной и духовной положение иное. Стихийное расширение вестернизации привело к мятежу фундаменталистов 1979 г., а присутствие американских войск на территории королевства во время войны в Персидском заливе 1991—1992 гг. активизировало исламских экстремистов, вследствие действий которых погибло несколько десятков американских военных.
Война в Ираке углубила и обострила у населения арабских стран чувства оскорбленное™ и беззащитности перед лицом Запада. Существует вероятность того, что часть общества, в особенности молодежь, может склониться в сторону экстремизма, поскольку стало ясно, что противостоять иным образом тому, что называется «западным империализмом» и олицетворяется Америкой, невозможно. Подтверждением этому служат теракты, осуществленные во время антииракской операции 2003 г. в Саудовской Аравии и Кувейте. Нельзя исключать, что это будет использовано государствами региона Персидского залива для усиления их позиций в диалоге с Западом.
Сегодня идея политического ислама овладевает мыслями мусульман и рассматривается ими как единственная надежда на будущее. На современном этапе, как представляется, происходит пересмотр стратегии и акцентов деятельности исламскими политическими движениями практически всех мусульманских стран. Так, сторонники разных идейно-политических течений и направлений исламского вероисповедания теперь демонстрируют консолидацию с обществом на базе исламских ценностей. Они активно солидаризируются с «Исламским миром», «Исламской цивилизацией». Взять хотя бы практически единодушную (за исключением, по понятным причинам, Кувейта) позицию арабских стран относительно нецелесообразности военных действий против Ирака со стороны США весной 2003 г.
Саудовская Аравия на протяжении последних 30 лет реализует программу развития исключительного масштаба: 5 % своей валовой национальной прибыли страна выделяет как финансовую помощь для более чем 70 стран. Своеобразной альтернативой комплексу международных правовых актов, направленных на борьбу с терроризмом, стал мусульманский, составленный соответственно нормам шариата, договор о борьбе с международным терроризмом (первой в мае 2000 г. документ подписала именно Саудовская Аравия), разработанный в рамках Организации Исламская конференция (ОИК).
Но закрепление новой расстановки сил в мире осуществляется США и их геополитическими союзниками так решительно и жестко, что принуждает правительства региона занимать осторожную позицию. Силовой подход администрации Дж. Буша-младшего, которая усматривает угрозу для Америки со стороны прежде всего «Мусульманского мира» и связанные с такой
232
Современная Европа: земля «договорного мира» или «территория войны» ...
позицией операции в Афганистане и Ираке, убеждают арабские правительства, что любой неугодный Вашингтону шаг может обернуться для них непредсказуемыми последствиями. Ведь их запасы энергоносителей являются не менее значительными и привлекательными, чем иракские. Поэтому и экономические шаги, такие, например, как изъятие арабских инвестиций из американской экономики (за первую половину 2002 г. арабские бизнесмены перевели из американских банков в европейские 200 млрд долл.), носят ограниченный характер.
Еще в 2001 г. Саудовская Аравия и Иран подписали Пакт о безопасности, которая включает такие важные для обеспечения региональной стабильности и доверия положения, как общая борьба с терроризмом и организованной преступностью, вопрос размежевания границ и территориальных вод. Но вместе с тем данное соглашение не предусматривает развития военного сотрудничества, на чем настаивала иранская сторона. Государства ССАГПЗ опасаются, что могут оказаться в зависимости от Ирана, военный потенциал которого больше, чем совокупный потенциал ССАГПЗ.
Таким образом, на данном этапе трансформации мировой системы практически отсутствуют механизмы, которые бы сдерживали абсолютное воєнно-политическое и финансово-промышленное доминирование в ней Соединенных Штатов. При таких условиях политические элиты государств Персидского залива заняты поиском модели поведения, которая бы позволила им сохранить максимум суверенитета в мировых экономических и политических отношениях, не ухудшая отношений с США. При нынешнем положении дел (с учетом степени несогласованности политических шагов, проблем экономической интеграции в рамках арабо-мусульманского сообщества, ограниченных возможностей противостояния откровенно силовому давлению со стороны американцев) достижение такого компромиссного баланса странами региона крайне проблематично.
Государства Персидского залива будут стараться избегать прямого политического противостояния с лидерами мировой политики, демонстрировать свою лояльность и использовать неофициальные, негосударственные, косвенные средства самозащиты и влияния на ситуацию в регионе. Поэтому можно ожидать ослабления влияния расхождений, соперничества за «первое место» и амбициозности политических элит перед лицом общей угрозы.
Современная Европа: земля «договорного мира» или «территория войны» («дар аль-ахд» или «дар аль-харб»)
Религиозные понятия средневекового ислама приобрели новое содержание в современном мире. Из проповедей и призывов мусульманских богословов они перекочевали в газетные тексты, научные работы и, наконец, в обычную нормативную лексику европейцев. Каковы они? Это — «Земля правоверных» (дар аль-ислам) под властью мусульманского правителя и 11 Гура В. К. Близький Схід: нафта, політика, війна // Міжнародна економіка. 36. наук, праць. — Вип. 35. — К., 2002. — С. 16.
233
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
норм шариата, «Земля безбожников» (дар аль-куфр) — естественно, населенная немусульманами; затем — «Земля договорного мира» (дар аль-ахд) — т. е. часть «Земли безбожников», где мусульмане могут «жить спокойно». Это те земли, правители которых подписали мирный договор с повелителем правоверных и где последние обладают определенными правами. Эта категория противопоставлялась понятию «территории войны» (дар аль-харб), на которой мусульмане обязаны вести джихад.
Данные понятия актуализировались вновь в последней четверти прошлого века, наполнив новым содержанием острейшую политическую и социокультурную проблему, напрямую связанную с особенностями мусульманской иммиграции XX в. в страны Европы. Первая волна мигрантов была вызвана развалом колониальной системы, в частности тем, что многие жители колоний имели имперские паспорта метрополий, продолжавшие действовать еще некоторое время, и поэтому селились в Европе на законных основаниях.
Последующая, вплоть до настоящего времени, законная и незаконная иммиграция из бедных мусульманских стран в пока еще благополучные европейские страны вызвана, в основном, экономическими причинами. Именно иммигранты в последнюю четверть века заполняли вакуум неквалифицированной и непрестижной рабочей силы, т. е. тех профессий, за которые уже не желали браться исконные европейцы. Впоследствии стали заполняться мигрантами и весьма престижные ниши: техников, механиков, инженеров и даже врачей, потому что образованным мигрантам можно было платить намного меньше, чем своим специалистам, на них не распространялись многие виды социальной защиты, льготы и т. п.
Становление ислама в Европе с момента начала обоснования мусульман на новом месте жительства после октябрьской войны 1973 г. и до 1989 г. в значительной степени определялось политической расстановкой сил в странах, откуда они прибывали.
Укрепление ислама зависело также от того, насколько тяжелым был период адаптации для рабочих-иностранцев. К условиям безработицы, мешавшей социальной интеграции и повышению профессиональной квалификации, добавлялись трудности семейного быта. Первыми иммигрантами были мужчины. Их жены, прибывая в Европу, тем не менее по-прежнему были прикованы к семейному очагу — в соответствии с традициями. Но в целом мусульманские общины того времени не создавали серьезных проблем. Их члены только адаптировались в новой среде, только привыкали к улучшившемуся благосостоянию — ничтожному по меркам Европы, но несопоставимому с их прежними критериями. Не проявляли они и особой набожности — мечети и молельные залы были полупустыми. Положение изменилось в конце 1980-х гг. — с выходом на сцену поколения ассимилированных в европейской среде и достигших зрелости детей из семей иммигрантов. Являясь благодаря лучшему знанию языка посредниками в общении старших с окружающим обществом, они нарушали иерархию поколений; ассимилируясь в европейскую среду, они обесценивали культурный капитал родителей . 11 Аль-Иктисад аль-Амаль. — Бейрут, 2004. — С. 86.
234
Современная Европа: земля «договорного мира» или «территория войны» ...
Это поколение, получившее образование на французском, английском, немецком или голландском языках, бросало обществу вызов, поскольку взрослея, сталкивалось с многочисленными социальными трудностями.
Во Франции, Англии, Германии и других европейских странах на власти — т. е. на системы образования, юстиции и полиции — возлагалась вина за отчисление мусульман из школ, проблемы доступа на рынок труда, слишком частые задержания «за внешность» и т. д. Эти проблемы уже поднимались антирасистскими организациями в 1980-х гг., однако к концу десятилетия они встали с особой остротой, так как антирасистское движение утратило свой престиж, а представители нового поколения становились все более многочисленными. Радикальная мусульманская интеллигенция устремилась в эту брешь. И молодые люди более внимательно, нежели их родители, стали прислушиваться к их речам. Расставшись со стратегией «неприкосновенности» Европы, исламисты решили вторгнуться в европейское политическое пространство, взяв на себя роль выразителя интересов неимущей городской молодежи, которую они по этому случаю назвали «исламской общиной» '. Таким образом, первые поколения европейской молодежи мусульманского вероисповедания коренным образом изменили ситуацию.
Смена стратегического курса подкреплялась теоретическим обоснованием. Если мусульмане являются гражданами европейских государств, то эти страны уже нельзя более причислять к категории дар аль-ахд, то есть «территории договорного мира». Некоторые организации, выступавшие от имени «общины», не могли действовать в данных условиях. В 1988 г. они объявили Европу территорией дар аль-ислам, так как проживавшее там многочисленное мусульманское население обрело гражданство европейских государств. Мусульмане могли объединяться в этих странах в исламские сообщества, практиковавшие законы шариата и имевшие полное право на политическое представительство 1 2.
Но этот новый статус не мог установиться без борьбы. Как можно заметить, качественная масса изменений накапливалась постепенно. Но при этом именно в это время произошел внешний толчок, ставший мощнейшим катализатором радикальных и воинствующих настроений. 14 февраля 1989 г., за три месяца до своей смерти, иранский лидер «рухболла» Хомейни призвал мусульман всего мира казнить автора «Сатанинских стихов» Салмана Рушди. Эта ошеломляющая фетва (авторитетное заявление религиозного лидера) стала настоящим политическим завещанием аятоллы, завершившим 1989 г. и вместе с ним — десятилетие расцвета исламистских движений.
Кроме того, фетва перемещала сферу исламистского протеста, в которую в 1980-х гг. входили мусульманские страны Ближнего и Среднего Востока, за пределы традиционных исторических границ сообщества правоверных, в Западную Европу, где проживал тогда С. Рушди. Фетва против С. Рушди означала распространение «дар аль-ислам» на весь мир, вовлекала в него мусульман-эмигрантов, делая из них участников, а затем и заложников борьбы противоборствующих сил (Иран, Саудовская Аравия и др.) за
1 «Аль-Хайят». — Маскат. — 17.06.1987.
2
Ас-Сукук ас-Сийясийя аль-арабийя. — Бейрут, 1998. — С. 42, 43.
235
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока...
верховенство в мировом исламском пространстве. В течение следующего десятилетия в это пространство окажется втянутым и Запад '.
Одновременно с появлением короткого текста фетвы, «приговаривавшей к смерти» автора и издателей «Сатанинских стихов» и призывавшей «каждого правоверного мусульманина немедленно привести приговор в исполнение, где бы он их ни повстречал», телевидение показало осаду Американского культурного центра в столице Пакистана Исламабаде 12 февраля 1989 г., в результате которой погибли пять человек и десятки были ранены. По телевидению показывали также сцены, снятые в Бредфорде (графство Йоркшир), где по инициативе городского Совета мечетей было устроено публичное аутодафе романа Рушди, на котором присутствовала многочисленная пакистанская община этого города 1 2.
Разгул насилия, направленный против художественного произведения, вызвал недоумение и возмущение на Западе. Это напоминало фанатизм эпохи испанской инквизиции и нацистские костры в Германии. Бредфордские активисты заявляли, что роман, изображавший женщин, в которых узнавались жены Пророка, как проституток, оскорблял честь ислама, представлял собой издевательство над его вероучением. Для них было не важно, что С. Рушди хотел написать вымышленную историю, сюжет которой состоял в перевороте представлений и ориентиров в ходе ассимиляции мусульманских иммигрантов в Европе в последней четверти XX века. Положение С. Рушди осложнялось и его мусульманским происхождением, которое в глазах его противников делало из него богохульника, вероотступника, то есть преступника, которого шариат обрекает на смертную казнь 3.
Радикальные исламистские организации будоражили массы, поднимая улицу против романа и его автора как в мусульманских странах, так и на Западе. Мобилизация масс была дополнена демаршами на международной арене и угрозами терактов. На разных этапах руководящая роль переходила от одного исламистского течения к другому: к соперничавшим между собой саудовским ваххабитам, египетским «Братьям-мусульманам», ирано-шиитским лидерам и, наконец, индо-пакистанским улемам, последователям радикальной школы «деобанди»: в 1990-е гг. их влияние на международной исламистской сцене только возрастало, и именно из их среды позднее вышли талибы 4 .
Что касается рядовых участников движения, то роман, вышедший на английском языке и повествующий о том, что находилось за рамками повседневной жизни этих британцев-мусульман, был им не интересен. Не руководствовались они и какими-либо геополитическими соображениями, а реагировали прежде всего на то, что считали оскорблением их веры и надругательством над исламом, то есть строгими правилами повседневного поведения, внушенными им в их родных медресе. А вот для руководителей этих ассоциаций, власть и авторитет которых зависели от абсолютной веры их
1 «Cristion Science Monitor». — London. — 07.10.1993.
2 Op. eit - 04.09.1989.
3 Аль-Иктисад ал ь-Am ал ь... — С. 92.
4
Ас-Сукук ас-Сийясийя аль-арабийя... — С. 141.
236
Современная Европа: земля *договорного # или ...
адептов в непреложность и незыблемость догматических устоев ислама, любой текст, способный заронить сомнения — особенно в умах молодого поколения, более подверженного западному влиянию, — представлял опасность.
Оставленное без отпора «богохульство» «Сатанинских стихов» грозило вылиться, как и у героев романа, в пересмотр молодыми индо-пакистанца- ми, арабами, турками и др. мусульманами традиционного образа мышления, а также правил подчинения и послушания религиозным лидерам. Кампания против С. Рушди служила для мулл своего рода защитой завоеваний: вот почему они подняли своих сторонников, устроив сожжение романа в Бредфорде, а затем попытавшись поджечь Американский культурный центр в Исламабаде. Однако ярость — символическая или реальная — этих манифестаций, собиравших огромные толпы народа, все же не имела прямого политического последствия до фетвы Хомейни '.
Выпустив фетву сразу же после волнений в Исламабаде, Хомейни подхватил эту народную инициативу, придав ей политический размах: в одно мгновение она приобрела международный масштаб. Отныне, призывая казнить автора, британского подданного (не имевшего к тому же никакого отношения к Ирану), она сменяла регистр. Тегеранский вождь представал как неоспоримый лидер всех оскорбленных и униженных мусульман планеты. К тому же — и это главное — эта кампания выходила за пределы прежних традиционных границ дар аль-ислам, мира ислама.
Ведь согласно юридической доктрине ислама, фетва не имела силы вне дар аль-ислам и таким образом Хомейни этим ходом ставил под свою юрисдикцию весь мир. Он не только навязывал свое лидерство всем шиитам и суннитам за пределами Ирана, но позиционировал себя в качестве высшего судии для эмигрантов, живших в Европе, одним махом включив их в «территорию ислама». Этот двойной переворот имел серьезные последствия для соотношения сил в мусульманском мире и его взаимоотношений с Западом 1 2.
В Германии, Великобритании, Нидерландах эволюция исламистской доктрины сначала не вызвала заметных изменений: каждое из этих государств, согласно конституционным законам, предоставляло этническим «меньшинствам» право на самоорганизацию в сообщества, даже поощряло их к этому. В Германии, где законы о натурализации делали чрезвычайно затруднительным получение гражданства турком, общинная логика служила компенсацией за отказ в общественной интеграции. В Соединенном Королевстве, где, напротив, на протяжении многих лет можно было легко получить британское подданство, правительство больше поощряло общинный образ жизни, чем индивидуальную интеграцию. Таким образом, английские власти продолжали «коммуналистскую» традицию Британской империи в Индии, при которой конфессиональная принадлежность индусов, мусульман или сикхов определяла их политическое представительство, а руково¬
1 Аль-Иктисад аль-Амаль... — С. 107.
2 Foreign Reporto. — London. — 5, 28.02.1989.
237
ГЛАВА 3. Арабский мир и современные проблемы Ближнего Востока..
дитель каждой религиозной общины становился выразителем интересов своих единоверцев во властных структурах.
Напротив, во Франции, где сразу две традиции — светскости и якобинства — противились введению религии в общественную сферу и созданию общинных перегородок между гражданином и государством, новый курс, выбранный исламистами-интеллектуалами, быстро выродился в конфликтную ситуацию вокруг ношения платка в учебных заведениях. В соответствии с республиканской логикой интеграции, все учащиеся, невзирая на социальное, этническое или религиозное происхождение, были равны в праве на получение знаний и в своих гражданских правах. Учащиеся не должны были публично проявлять свою конфессиональную принадлежность. Исламисты же считали, что с тех пор как Франция стала считаться дар аль-ислам, ученицам-мусульманкам должно быть разрешено соблюдать предписания шариата и носить хиджаб.
Обосновавшиеся на территории континентальной Франции исламистские движения, которые первыми выступили с этим требованием, подхватили удобный лозунг, позволивший им начать процесс контролируемого развода с государством. Заставив последнее отступить и вынудив его изменить свое определение светскости, исламистские активисты рассчитывали навязать себя в качестве представителей общины, завоевав немалый авторитет у молодежи, для которой они организовывали летние лагеря и образовательные курсы. Перехватив инициативу у слабеющих коммунистов, исламисты активно занимались социальной деятельностью и создавали программы летнего отдыха по модели египетских «джамаат исламийя», в которых культивировались нормы «чистой исламской жизни» '.
Первое «дело о платке» возникло осенью 1989 г., за ним последовали другие, и так продолжалось вплоть до начала 2000-х гг. Руководители Союза исламских организаций Франции играли в них главную роль. Союз входил в движение «Братья-мусульмане», которое пользовалось благосклонностью руководства Саудовской Аравии. Союз приобрел замок в предместье Парижа, где готовились имамы для проведения проповеднической деятельности среди европейской мусульманской молодежи. Втянувшись в конфликт вокруг проблемы ношения платка, Союз преследовал стратегическую задачу выставить себя перед властями в роли полномочного представителя исламских общин. В обмен на уступки со стороны правительства Союз брал на себя обязательство держать «в рамках» обездоленную и потенциально нестабильную молодежь 1 2.
Тактика проникновения в мусульманские общины, наряду с признанием Франции территорией дар аль-ислам, имела целью превратить контроль над европейским исламом в политическую ставку французской внешней политики, вменив в обязанность внешнеполитическим органам посредническую миссию в конфликтах между исламистами и властями стран Магриба и Ближнего Востока. Не являясь более частью дар аль-куфр («территории безбожия»), Франция должна была иметь гарантию, что ни один джихад не бу-
1 Аль-Иктисад аль-Амаль... — С. 148.
2 Там же. — С. 203.
238
Современная Европа: земля «договорного мира» или
дет развязан на ее территории, — что было поставлено под сомнение терактами, совершенными в 1995 г. по инициативе алжирской террористической организации ВИГ '.
Европейские исламские организации стремились укрепиться в среде неимущей молодежи пригородов, преследуя долгосрочные перспективы, в которых была исключена стратегия насилия. Напротив, исламисты пытались заручиться поддержкой «демократических слоев» французского общества, которому дело о платке было преподнесено в аспекте требований, относившихся к свободе выражения и вероисповедания. При выступлениях в СМИ исламистская интеллигенция отводила первую роль девушкам в платках, которые высказывались за получение современного образования при сохранении нерушимых ценностей своей религии и защите их от любых посягательств. Для этих девушек, как и для их «братьев», культивировавших в качестве мужского религиозного отличительного признака ношение бороды по примеру Пророка, привлекательность общинного образа жизни объяснялась неудачами индивидуальной интеграции в европейское общество.
Подавляющее большинство молодых людей мусульманского вероисповедания, хорошо знающих культуру своей новой родины благодаря школьному образованию, были невостребованы западным обществом, и сейчас подвергаются тяжелому прессингу безработицы и нищеты и, в конце концов, скатываются к общественно-государственному нигилизму. Внутри общины царит взаимовыручка. Общинная солидарность, усиливавшаяся религиозной идентичностью исламистского образца, превозносящая изгоев и развенчивающая сильных мира сего, представляется многим детям иммигрантов панацеей от всех бед. Сказанное позволяет сделать вывод о нарастании напряженности в отношениях между радикальной мусульманской молодежью и коренным населением западноевропейских стран. Это проявляется как в стихийных бунтах первой (примером чему являются события в Париже и других городах Франции, Бельгии и Германии в мае 2006 г.), так и в нарастающем неприятии мусульманских иммигрантов среди консервативных слоев европейского общества.
1
«Аль-Хайят»
Маскат. — 17.11.1995.
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении Исламская революция и цивилизационно-политический выбор современного Ирана Развитие отношений современного Ирана с мусульманскими странами и его конфронтация со США Афганистан и исламский Индостан последних веков в системе Мусуль- манско-А фразийской цивилизации
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных и цивилизационных процессов Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане Центральная Азия в геополитическом и геоэко- номическом отношениях Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
ГЛАВА 4
МУСУЛЬМАНСКИЕ СРЕДНИЙ ВОСТОК, ЦЕНТРАЛЬНАЯ, ЮЖНАЯ И ЮГО-ВОСТОЧНАЯ АЗИЯ
(Д. А. Варнавский, А. С. Васильев, P. Н. Джангужин, H. Н. Ксъондзык, Ю. В. Павленко, Н. В. Шестакова)
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
Истоки формирования цивилизационных структур Среднего Востока и Центральной Азии относятся к эпохе утверждения воспроизводящего хозяйства — к временам неолита и особенно энеолита. Протоцивили- зационные ячейки возникали в предгорьях, особенно там, где горные реки выходили на равнины и образовывали дельты внутреннего водостока. Основой экономики здесь становилось ирригационное земледелие, формирование которого в границах соответствующего макрорегиона лучше всего исследовано в Южной Туркмении Параллельно в степях и гористых местностях развивалось отгонное скотоводство, которое на конец бронзового века становится преимущественно кочевым.
Не вдаваясь в историко-археологические детали, можно отметить, что первичные ячейки формирования раннецивилизационных центров на Среднем Востоке фиксируются на территории Юго-Западного Ирана в пределах современной провинции Хузистан. Там, на территории древнего Элама, процесс становления цивилизации происходил почти параллельно с его развертыванием в Нижней и Средней Месопотамии в течение
Массон В. М. Поселение Джейтн. Проблема становления производящего хозяйства. — Материалы и исследования Института археологии АН СССР, № 180. — М., 1971; Его же: Алтын-Депе. Раскопки города бронзового века в Южном Туркменистане. — Л., 1981.
240
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
V—IV тыс. до н. э. Эламские города-государства образовываются в течение первой четверти III тыс. до н. э. Речь идет, прежде всего, о Сузах, будущей столице этого государства, на равнине, где в бассейнах рек Карун и Керхе были созданы мощные ирригационные системы, и об Аншане — ведущем центре горного Элама (в районе современного Шираза) '.
Параллельно, но несколько медленнее, на территориях современных Ирана и Афганистана формировались и другие протогородские поселения IV—II тыс. до н. э. — такие как Сиалк, Шахри-Сохте, Тепе-Яхья, Мундигак и т.п. Они располагались в предгорьях, на небольших реках, сбегавших в долины. На базе этих водных ресурсов создавались компактные ирригационные системы. При этом названные и им подобные центры не позднее IV тыс. до н. э. оказались связанными между собой торговыми путями, которыми с начала следующего тысячелетия транспортировались медь, олово, лазурит и другие ценные товары из горных районов в государства Месопотамии.
Ряд протогородских (отдельные из которых вышли и на цивилизационный уровень) центров в то время образовывается и вдоль северных склонов Копетдага, на юге Туркмении (Алтын-Депе, Намазга), в Геоксюрском и Мервском оазисах и на Среднем Зарафшане, вблизи Самарканда (Саразм). Здесь реализация цивилизационного процесса (при непосредственном влиянии со стороны Месопотамии, Элама и Хараппской цивилизации долины р. Инд) происходила еще в III — нач. II тыс. до н. э., но на протяжении первой половины II тыс. до н. э. эти раннегородские ячейки (как и аналогичные центры Иранского плато и южных предгорий Гиндукуша) гибнут, что гипотетически связывают с усилением аридизации.
В тот же время формируются раннецивилизационные центры на территории давней Бактрии — в бассейне Верхней Амударьи (Пянджа) между Гиссарским хребтом, Памиром и Гиндукушем (современные южные области Узбекистана, юго-запад Таджикистана и Северный Афганистан). Здесь в сер. — втор. пол. II тыс. до н. э. образовываются такие протогородские поселения, как Сапалли-Тепа, Миршади, Дашли и настоящий раннегородской центр Джаркутан (Сурхандарьинская область Узбекистана), аналоги которого, как предполагают, должны находиться на севере Афганистана. Но и здесь цивилизационный процесс обрывается в конце II тыс. до н. э.
Цивилизационное развитие в предгорных районах Западной Центральной Азии происходило на этноязыковой основе местных древних земледельцев. Как предполагают, это была эламо-дравидоязычная среда, точнее — северная филиация древнего эламо-дравидийского массива, который на протяжении V—IV тыс. до н. э. дифференцировался на собственно эламо- язычный (Иранское плато) и дравидоязычный (восточнее Гиндукуша, долина р. Инд) блоки. Но с середины II тыс. до н. э. предгорная Центральная Азия начинает обживаться скотоводческими индоевропейскими племенами (тохары, индо-арии, ирано-арии), которые овладели евразийскими степями 11 Юсифов Ю. Б. Элам. Социально-экономическая история. — М., 1968; Хини, В. Государство Элам. — М., 1977.
241
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
еще в III тыс. до н. э. и вышли в район Бухары не позднее рубежа III—II тыс. до н. э. (могильник Заман-Баба).
С конца II тыс. до н. э., после исчезновения последних раннецивилизационных ячеек местной древнеземледельческой традиции (как Джаркутан) доминирующей силой во всей Центральной Азии становятся индоевропейские скотоводческие (с последней четверти II тыс. до н. э. уже частично кочевые) племена, которые на рубеже И—I тыс. до н. э., в начале раннежелезного века, в передгорьях и оазисах, в дельтах больших рек начинают переходить к оседлоземледельческому быту.
Это ведет к развертыванию урбанистического процесса и формированию основ местной центральноазиатской (бактрийско-согдийско-хорез- мийской) цивилизации древних восточноиранских (в языковом отношении) народов. В то же время, приблизительно в начале I тыс. до н. э., здесь действовал пророк Заратуштра — основатель древнеиранской религии высшего типа: зороастризма. Еще до покорения наиболее развитых районов Западной Центральной Азии древнеперсидской империей Ахеменидов (царем Киром в 40-х гг. VI в. до н. э.) здесь создаются раннегородские ячейки (Мерв, Самарканд, Бактры и др.) и раннегосударственные ираноязычные объединения (Маргиана, Бактрия, княжества Согдины, чуть позже — Хорезм) '. Вполне вероятно, что подобный процесс (на основе тохарского этноязыкового массива) в то же время реализовывался и восточнее Памира — в Уйгурии.
Итак, на протяжении двух первых третей I тыс. до н. э. предгорно-оазисные местности (с дельтой Амударьи) Западной Центральной Азии (в пределах бывших среднеазиатских советских республик), вместе с территориями Афганистана и Ирана (как до создания империи Ахеменидов, так и во время существования этого могущественного государства) репрезентовали Древнеиранскую цивилизацию, духовным выражением которой был зороастризм и связанный с ним комплекс верований и текстов (Авеста). Эта цивилизация простиралась от Месопотамии и Закавказья (постепенно, с серед. I тыс. до н. э. поглощая и их) до Приаралья, Тянь-Шаня, Памира и западных рубежей Индостана 1 2. Она была явлением, вполне равномасштабным тогдашним Античной, Индийской и Китайской цивилизациям. Со всеми она поддерживала непосредственные контакты, при том, что в связях с двумя последними, как и с миром кочевников евразийских степей, ведущая роль принадлежала именно жителям Хорезма, Согда и Бактрии.
В начале последней трети IV в. до н. э. в истории Западной Центральной Азии начинается новый этап, связанный с завоеванием Маргианы, Бактрии и Согдины греко-македонцами Александра Великого. После его смерти эти местности оказываются в составе огромного западноазиатского государства Селевкидов, от которого частично в конце III в. до н. э., а окончательно в начале II в. до н. э. отделяется самостоятельное эллинистическое Гре¬
1 Гафуров Б. Г. Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история. В 2-х книгах. Книга I. — Душанбе, 1989. — С. 54—82.
2
Павленко Ю. В. История мировой цивилизации. Философский анализ. — К., 2002. — С. 358-363.
242
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
ко-Бактрийское царство, обломки которого просуществовали на территории Афганистана до рубежа эр.
Вместе с тем, во II в. до н. э. власть могущественной китайской империи Хань достигла на западе предгорий Памира и Тянь-Шаня, а китайские войска однажды вторглись даже в Ферганскую долину. Вследствие такого развития событий в последние столетия до н. э. Центральная Азия, сохраняя в основе собственный древнеиранский западнее Памира и тохарский восточнее от него потенциал, оказалась в сфере воздействия двух мощных цивилизационных полей — античного и китайского.
С завоеванием на конец II в. до н. э. основных территорий Центральной Азии и Северной Индии кочевниками юечжами (кушанами) и созданием ими на этих территориях могущественного Кушанского царства, которое просуществовало до IV в., по всей Центральной Азии существенным образом усиливается также влияние Индийской цивилизации. Здесь распространяется буддизм и возникают буддийские монастыри (примером может служить комплекс буддийских сооружений вблизи Термеза), популярными становятся индуистские культы (следы которых, например, археологически хорошо прослеживаются в районе Самарканда).
Постепенно, при сохранении и развитии собственной иранско-зороас- трийской духовно-религиозной основы (актуализации которой во втор, четв. III— перв. трети VII вв. содействовала могущественная иранская империя Сасанидов), и неизменном китайском влиянии (трассами Великого шелкового пути), античный импульс постепенно угасает, а эллинистическое наследие перерабатывается и растворяется в местных традициях. Вместе с тем влияние со стороны Индии все возрастало вплоть до времен арабского завоевания, которое приходится на перв. треть VIII в.
Параллельно, с первых веков н. э., особенно с III в., укреплялись и разнообразные связи с миром — к этому времени уже преимущественно тюркоязычных кочевников евразийских степей. Согдина, а частично и другие восточные центры Древнеиранской цивилизации, как и тохары Восточного Туркестана, в IV—VII вв. периодически входили в состав таких мощных кочевых империй, как государства гуннов (собственно гуннов, гуннов-эфтали- тов, гуннов-кидаритов), тюркютов дома Ашина, Западнотюркского и Восточнотюркского каганатов, или, по крайней мере, признавали их верховную власть.
В эти времена Центральная Азия, не имея политического единства, в полной мере выполняет функцию средоточия трансевразийских коммуникаций, выступая посредником между цивилизациями Средиземноморья и Передней Азии, с одной стороны, Индии — с другой, Китая — с третьей и тюркоязычным кочевым миром евразийских степей — с четвертой. Благодаря собственным ресурсам и использованию торговых трасс местная экономика достигла высокого уровня, и такие города, как Самарканд, Бухара, Хорезм, Мерв, Ходжент, Балх, Кабул, Герат и др. процветали. Но собственного мощного государства после падения Кушанского царства в нач. IV в. здесь создано не было.
243
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
В противоположность этому на территории Ирана и Месопотамии после ликвидации здесь в течение II в. до н. э. власти греко-македонской династии Селевкидов и падения Парфянского царства Аршакидов (в основе своей иранского, но с заметной эллинистической ориентацией) в 20-х гг. III в. появляется могущественное государство Сасанидов. Как и в Ахеменидской империи, ее ведущее ядро составляли персы, а официальной религией был ортодоксально истолкованный зороастризм.
В течение своей более чем четырехсотлетней истории государство Сасанидов с успехом противостояло Римской, а потом Византийской империям на западе (в начале VII в. персам даже удалось на несколько лет захватить Сирию, Палестину и Египет, а потом подвести войска к самому Константинополю) и кочевым империям гуннов и тюрков — на северо-востоке. При этом территории современных Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана и Северного Афганистана неоднократно становились полосой противостояния между сасанидскими войсками и силами кочевников. Но военные конфликты сменялись годами мирного взаимодействия, которое в условиях налаженного товарооборота по разветвленным трассам Великого шелкового пути оказывало содействие неуклонному экономическому и культурному росту в пределах всего Центральноазиатского региона. И уже в первые столетия н. э. зона урбанизации охватила Фергану, Чач (Ташкентский оазис), среднее течение Сырдарьи (где образовывается государство Кангюй), позднее — юг Семиречья.
Согдийцы создают свои торговые фактории на пространствах Восточного Казахстана, Джунгарии и Монголии, тогда как хорезмийцы в торговом отношении овладевают всем Приаральем, Северным Прикаспием и бассейном Нижней Волги. Очевидно, именно они играли ведущую роль в торговых связях ираноязычных цивилизационных центров территорий современных Узбекистана и Таджикистана с позднеантичными и раннесредневековыми обитателями Восточной Европы (боспорянами, ольвиополитами, нижнеднепровскими борисфенитами, древними славянами Среднего Поднепровья, в частности, района Киева, фино-угорскими племенами Поволжья и Приуралья и т. д.), в то время как согдийцы направляли свои усилия на торговлю с народами Восточной Азии.
Трансконтинентальный товарообмен способствовал обогащению культуры народов Центральной Азии и ее (особенно за пределами основной территории государства Сасанидов) синкретизации. Сила внешних влияний преобладала над способностью местного субстрата к органическому синтезированию чужеродных элементов на основе собственной цивилизационной модели, как то, скажем, имело место в Древней Греции архаического периода. Особенно выразительно синкретизм просматривается в религиозной сфере (местные культы, зороастризм, буддизм как хинаяны, так и махаяны, христианство, преимущественно в несторианской и монофи- зитской формах, манихейство, индуизм, в частности в виде шиваизма, иудаизм и т. п.).
Выразительную, и собственно мусульманскую, цивилизационную идентичность Средний Восток и Западная (а позднее, частично, и Восточная) Центральная Азия приобретают вследствие арабских завоеваний серед. VII —
244
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
пер. трети VIII в.1 В регионе, который нас интересует, они происходили в два этапа.
Сначала, в середине VII в., арабы завоевали территорию государства Са- санидов, и северо-восточной границей их владений стала Амударья. К этому времени Иран был истощен продолжительными войнами с Византией и спровоцированными ими внутренними распрями. Вдобавок официальный ортодоксальный зороастризм функционировал все больше как государственная идеология, а не как народная религия. Поэтому в иранском обществе распространялись оппозиционные настроения, возрастала популярность альтернативных вероучений, в частности христианства в несторианской и монофизитской формах, манихейства, в соседних с Индией областях — буддизма. Все это способствовало эрозии государства Сасанидов и облегчало арабам его завоевание.
Затем, в пер. трети VIII в., арабские полководцы, используя преимущественно отряды уже обращенных в ислам иранцев Хорасана, завоевывают Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи) с Хорезмом, Ферганой, Чачем и югом Семиречья, и даже вторгаются в Восточный Туркестан, где наносят поражение китайцам, но закрепиться там не имеют возможности. Параллельно происходит завоевание западных областей Индостана и мусульмане утверждаются в бассейне р. Инд, начиная исламизацию населения современной территории Пакистана.
Мусульманское (Дамасский халифат Омейядов) завоевание земледельческо-городских территорий Западной Центральной Азии наталкивалось на стойкое сопротивление местного населения и сопровождалось опустошением основных городов. Но с утверждением власти Халифата, благодаря богатым местным ресурсам (в том числе месторождениям металлов, в частности серебра и золота, драгоценных и полудрагоценных камней и т. п.) и восстановлением в еще большем чем ранее объеме товарообмена между Западной и Восточной Азией трассами Великого шелкового пути, ведущие города региона (Герат, Балх, Мерв, Самарканд, Бухара, Ходжент и др.) быстро возрождались из пепла и уже во втор. пол. VIII в. восстановили свое функционирование в полном объеме.
В определенной мере этому содействовал и приход в 750 г. к власти в Халифате ориентированных на иранские традиции Аббасидов, столицей которых становится Багдад. Победа Аббасидов над Омейядами была обеспечена широким восстанием ираноязычного населения восточных провинций Халифата, стремившегося к равноправию всех мусульман безотносительно к этническому происхождению (так называемая шайюбийская доктрина). Эти требования были реализованы в политической практике новой династии, что способствовало возрождению иранского языка (в варианте фарси-дори) как литературного и административного. Это, соответственно, стимулировало укрепление иранской этнической идентичности, а затем — формирова-
Крымский А. Е. Аршакиды, Сасаниды и завоевание Ирана арабами. — М., 1905; Колесников А. И. Завоевание Ирана арабами (Иран при «праведных» халифах). — М., 1982; Гафуров Б. Г. Таджики. В 2-хт. — Душанбе, 1989. — Т. 2. — С. 5—38; Большаков О. Г. История Халифата. — Т. 2. Эпоха великих завоеваний. — М., 1993. — С. 633—656.
245
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
ние Иранской субцивилизации в пределах Мусульманского мира. Последнее происходило на фоне усиления религиозно-политической борьбы (главным образом шиитов разных направлений против суннитов, которыми, в частности, были и Омейяды, и Аббасиды) и ослабления власти Багдадских халифов (со втор. пол. IX в.), а затем и началом распада их государства на отдельные полусамостоятельные, а с X в. и вовсе фактически независимые владения.
Среди многочисленных местных иранских династий тех времен (Зийа- риды, Тахириды, Саффариды и пр.) между втор, третью X и серед. XI вв. особую роль играли западноиранские шииты Бунды, которым удалось распространить свою власть и на Ирак, поставив под свой контроль Аббасид- ских халифов Багдада — приверженцев суннизма Бунды стремились подчинить и территории восточнее от центров своих владений, но здесь еще раньше образовалось свое могущественное суннитское государство во главе с династией Саманидов (местного иранского происхождения), избравших своей столицей Бухару 1 2.
Как и сунниты, Саманиды пользовались моральной поддержкой все еще авторитетных, главным образом в моральном и религиозном отношении, Багдадских халифов и распространяли свои владения по всем направлениям, так что во втор. пол. X в. под их властью оказалась практически вся Западная Центральная Азия — от Каспия до Тянь-Шаня и от Арала до Гиндукуша. В эпоху их правления этот регион достиг кульминации своего экономического, политического и культурного развития. Процветали торговля и города, в первую очередь Бухара и Самарканд, на которых сходились, трансевразийские трассы Великого шелкового пути. Они вели в Китай и Индию, Египет и Византию, через Хорезм в Хазарию, Волжскую Булгарию и на Русь, а дальше, через Киев, в Центральную и Западную Европу.
Саманиды заботились об образовании, для чего создавали в городах медресе (мусульманские высшие учебные заведения) и библиотеки, наибольшая из которых была в Бухаре. Об уровне развития философии, медицины и различных наук красноречиво говорят имена Ибн-Сины (Авиценны) и Аль-Бируни, поэзии — Рудаки и Фирдоуси. При этом стоит подчеркнуть, что представители правящей династии и их окружение заботились о воспитании патриотичного иранского самосознания средствами художественной литературы, на что указывает инициированное ими создание «Шахнаме». Именно в пределах Саманидской державы на основе местных прототаджик- ских говоров Хорасана и Мавераннахра создается классический иранский литературный язык — фарси-дори, который потом, именно как литературный язык, распространяется по всему ираноязычному миру.
В такой атмосфере не было места религиозному обскурантизму. Ислам — суннизм ханифитского толка — в государстве Саманидов, как и на протяжении следующего тысячелетия по всей Центральной Азии, отличался относительной мягкостью и умеренностью, лояльным отношением к иноверцам, в
1 Босворт К. Э. Мусульманские династии. — М., 1971. — С. 123—160.
2 Негматов H. Н. Государство Саманидов. — Душанбе, 1976; Гафуров Б. Г. Таджики. В 2-х т. — Душанбе, 1989. — Т.2. — С. 39—104.
246
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
частности к христианам и иудеям. В условиях широкомасштабной трансев- разийской торговли, которую осуществляли представители разных народов и вероисповеданий, это было вполне естественно и необходимо.
Стоит вкратце остановиться на формировании и истории Великого шелкового пути, сыгравшего огромную роль в развитии центральноазиатских народов '. Задолго до нашей эры в пределах Западной (Передней и Средней), Южной и Восточной Азии, а также евразийским степным коридором (от Дуная и Карпат до Хуанхэ и Хингана) сложились региональные системы транспортных коммуникаций. Перед рубежом эр в районах современных Узбекистана — Таджикистана — Северного Афганистана они сомкнулись, что привело к становлению основной оси трансевразийских товаропото- ков I — перв. пол. II тыс. между Ближним Востоком, Индией и Дальним Востоком.
Полностью доминировали товары китайского производства, двигавшиеся на запад: шелк, фарфор, чай и пр. Их путь начинался в бассейне Хуанхэ, от китайских столиц Лояна, Чанани или Пекина, затем шел на запад до мощного города-крепости Даньхуан у южных рубежей пустыни Гоби и далее раздваивался, огибая пустыню Такла-Макан с юга, северными предгорьями Тибета — Куньлуня, через оазисы Хотана и Яркенда — до Ферганы (Ход- жент), и с севера, вдоль южных склонов Тянь-Шаня, через оазисы Тарфуна и Куча до Баласагуна (в районе современных Алматы — Бишкека) и далее — до Чача (Ташкента). Обе эти ветви смыкались в Самарканде.
В то же время трассы торговых путей в сторону Центральной Азии тянулись и со стороны Ближнего Востока и Малой Азии. Начинались они от Константинополя, средиземноморских (Антиохия) и причерноморских (Трапезунд) портов и, пересекая Приевфратскую Сирию (Эдесса, Нисибин), Ирак (Мосул, Багдад) или Армянское нагорье (Ани, Двин), сходились с юго-запада (через Хамадан) или с северо-запада (Тебриз) в Рее (южное предместье современного Тегерана). Далее караванный путь вел на восток через Нишапур и Мерв к Бухаре.
Таким образом, в бассейне р. Зарафшан, у Самарканда и Бухары, смыкались трассы, которые шли от Средиземного моря и Китая. Отсюда, в свою очередь, выходили торговые пути в сторону Индии и Восточной Европы.
Путь в Южную Азию, выходя из Бухары или Самарканда, вел к Термезу, и далее, через Кабул, Хайберский перевал и Пешавар выводил в долину р. Инд, далее раздваиваясь. Одна ветка шла прямо на юг, вдоль этой реки до Индийского океана (района современного Карачи), куда подходил и менее удобный маршрут со стороны Герата и Кандагара. Другая же, через Пенджаб и Индрапрастху (Дели), вела в долину Ганга — до Бенареса, Паталипутры и дельты этой реки в районе современной Калькутты.
См.: Ставиский Б. Я. Между Памиром и Каспием. — М., 1966; Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. — Алма-Ата, 1989; Лубо-Лесниченко Е. И. Китай на шелковом пути: Шелк и внешние связи древнего и раннесредневекового Китая. — М., 1994; Петров А. М.Великий шелковый путь. — М., 1995.
247
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
Дорога в Восточную Европу из глубин Азии также начиналась в торговом узле Бухары — Самарканда. От них, вниз по течению Амударьи, издревле шел путь на северо-запад к Хорезму в дельте этой реки у Аральского моря. От Хорезма уже в античные времена одна дорога вела к Каспийскому морю вдоль русла ныне пересохшего Узбоя к району Красноводска, откуда товары переправлялись в Баку, и далее через Закавказье попадали в Причерноморье и Малую Азию. Тогда же функционировал и второй маршрут: из Приаралья в обход Каспия с севера, через Нижнюю Волгу к устьям Дона (древний Та- наис) и Днепра (Ольвия), а также к транспортному узлу в районе Керченского пролива (древний Боспор, древнерусская Тмутаракань).
В эпоху Раннего Средневековья, по мере становления государств в средней полосе Европы и в Балтийском бассейне, северо-западная система ответвлений Великого шелкового пути, начинавшаяся от Самарканда и Бухары и пролегавшая через Хорезм, значительно расширилась. С образованием Хазарии на Нижней Волге, через ее столицу Итиль начал развиваться торговый путь в сторону Среднего Приднепровья и далее — Западной Европы. От низовий Волги он шел к месту ее сближения с Доном (где в 830-х гг. был построен город-крепость Саркел, древнерусская Белая Вежа), и далее — не только к Азовскому морю, но и через Донецкие степи к району Харькова (где стоял алано-булгарский город-крепость, известный как Салтовское городище), а далее — к Киеву, где издревле была переправа через Днепр. Дальнейший путь лежал через Прикарпатье — Краков — Прагу — Регенсбург к Прирейнским землям и Парижу, расходясь в сторону Северного и Средиземного морей.
Разгром Хазарии Святославом в середине 960-х гг. привел к тому, что степи Восточной Европы были заняты печенегами, затем турками и половцами, что делало их небезопасными для купеческих караванов. Торговый путь прежних времен продолжал функционировать, однако более надежным становился обходной маршрут: из Центральной Азии, от низовий Сырдарьи или Амударьи, через Южный Урал на Среднюю Волгу, где с IX в. усиливается Волжская Булгария, прообраз будущего Казанского ханства. Через нее Центральная Азия связывается и со странами Балтийского бассейна.
С падением Хазарии северо-западный отрезок трансевразийских магистралей функционирует преимущественно по дуге Киев — Булгар (в районе Казани) — Хорезм — Самарканд. Такой дальновидный политик, как князь Владимир Святославич, прилагает все усилия для обеспечения его безопасности. При этом торговля с востоком продолжается и через Донеччину на Северный Кавказ и Нижнюю Волгу, и во времена Владимира Мономаха Киевская Русь укрепляется на этом направлении, овладевая аланско-булгар- скими городами (Балин, Шурукань и пр.) в районе Харькова.
Наибольшая интенсивность товарооборота по трассам Великого шелкового пути приходится на X в. — время господства Саманидов в западной половине Центральной Азии, где, как было отмечено выше, в плодородной долине р. Зарафшан, в Самарканде и Бухаре, находился трансевразийский узел коммуникаций. Однако разгром Саманидского государства Караханидами (тоже мусульманами-суннитами) в последние годы названного столетия, при ослаблении в течение XI в. китайской династии Сун на востоке и Визан¬
248
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
тии на западе и происходивших в то время завоеваниях турками-сельджуками Среднего и Ближнего Востока, а также разорение Северной Индии Махмудом Газневидским, определяли сокращение объемов торговли по трассам Великого шелкового пути. Непоправимый ущерб ей нанесли монгольские завоевания в 20—50-х гг. XIII в., сопровождавшиеся уничтожением важнейших, в том числе и таких узловых, как Самарканд и Бухара, Киев и Багдад, центров трансевразийской торговли. Последняя вскоре возродилась, но уже в гораздо меньшем, чем ранее, объеме. С открытием морского пути в обход Африки из Европы в Индию и Китай Великий шелковый путь утрачивает значение.
Возвращаясь к цивилизационной проблематике, можно сказать, что на протяжении VIII—X вв. в пределах Мусульманской цивилизации, как уже упоминалось выше, на макроэтнической основе консолидируются два основных ее субцивилизационных блока — арабоязычный, Ближневосточно-Средиземноморский, и ираноязычный, Средневосточно-Центральноазиатский. В пределах каждого из них, особенно в X—XI вв., шла жестокая борьба между суннитами и шиитами. Последние выставили могущественные династии — западноиранских Бундов и североафриканских Фатимидов, причем шии- ты-исмаилиты создали по сути (для своих полноправных членов) коммунистическое, но рабовладельческое (как невольников эксплуатировали пленников — и немусульман, и мусульман) государство карматов в Восточной Аравии и влиятельный, широко практиковавший террор, военно-религиозный орден асасинов с центрами в горных замках Ирана и Сирии.
В иранской субцивилизационной системе приверженцы двух конкурировавших в пределах Мусульманского мира конфессий были преимущественно сконцентрированы в западноиранско-месопотамском шиитском государстве Бундов и в центральноазиатской суннитской державе Саманидов. С того времени шиизм закрепляется главным образом на территориях современного Ирана, Азербайджана и, частично, Ирака, тогда как суннизм — на землях республик бывшей советской Средней Азии и Афганистана.
Суннитская идентичность Саманидского государства (куда входили и территории со значительным или даже превосходящим шиитским населением — Хорасан, Западный Афганистан и т. п.) имела и то значение, что именно от нее ислам начинали воспринимать тюркоязычные кочевые народы степей Западной Центральной Азии — в частности тюркоязычные этносы, образовавшие в конце X в. государство Караханидов в Семиречье (которое, как было сказано выше, в начале следующего столетия и уничтожило Саманидскую державу) и тюрки-огузы, которые в X в. имели собственное государство в Восточном Приаралье. Из среды последних вышли турки-се- льджуки, которые во второй трети XI в. подчинили весь Средний и Ближний Восток от Амударьи и Гиндукуша до Средиземного, Эгейского и Черного морей. Повсеместно тюркоязычные завоеватели, воспринимая мусульманскую культуру преимущественно от ираноязычного населения, в то же время выступали как приверженцы суннизма и лишь в Азербайджане среди их потомков распространился шиизм. Суннитский ислам в XI—XII ст. начинает делать заметные успехи и в Восточном Туркестане, в частности в Кашгарии, на которую распространялась власть восточной ветви Караханидов.
249
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
С начала XI в. до XIX в. в Западной Центральной Азии при власти находились почти исключительно тюркские и (после Чингисхана) монгольские и тюркско-монгольские династии, при преобладании тюркоязычного скотоводческого населения на степных и полупустынных пространствах. Постепенное оседание тюркоязычных скотоводов и их переход к земледелию сопровождались во многих местах языковой ассимиляцией прежде ираноязычного сельского, а потом, в значительной мере, и городского населения. Это обеспечило преобладание тюркского элемента. Но базовые основы местной цивилизации остались почти неизменными. Поэтому нет оснований говорить о том, что с переходом власти к тюркам и при широкой тюркизации коренного населения здесь произошли принципиальные цивилизационные изменения.
Этого не произошло даже вследствие опустошающего завоевания Центральной Азии и Ирана монголами, которое нанесло городам, хозяйству и культуре этих, как и других, территорий огромный урон. Непродолжительный подъем междуречья Амударьи и Сырдарьи (главным образом в бассейне р. Зарафшан с городами Самарканд и Бухара) при Тимуре, в конце XIV в. — начале XV в. сменился постепенным упадком при его потомках после Улугбека и уже сплошной стагнацией начиная приблизительно с 1500 г., когда Мавераннахр был завоеван Шайбанидами, а мировая торговля в результате Великих географических открытий сместилась на просторы океанов. Накануне русского завоевания мусульманские государства Западной Центральной Азии — Хивинское и Кокандское ханства и Бухарский эмират с зависимым от него Гиссарским и другими бекствами, находились в состоянии сплошного застоя, как и соседние с ними кочевнические объединения казахов, кыргызов, туркмен и каракалпаков.
Таким образом, кроме мусульманско-шиитского Ирана, Западная Центральная Азия в цивилизационном отношении является гомогенной, мусульманско-суннитской, уже больше тысячелетия. Этнический, также более чем тысячелетний, иранско-тюркский дуализм этой гомогенности никак не препятствует. С последней трети XIX в. этот цивилизационный массив начинает испытывать довольно поверхностное влияние со стороны России, но после 1920 г. его базовые основы и ценности принимают разрушительные удары со стороны тоталитарной советской системы. Последняя, с одной стороны, содействовала значительной модернизации центральноазиатского общества на протяжении 30— 80-х гг. XX в., но с другой — привела к невосполнимым культурным, религиозным и моральным потерям, что отражается и на современном состоянии государств региона. Особенно трагической в этом отношении была и остается история Афганистана с середины 70-х гг. минувшего века.
Более сложной и менее подробно изученной выглядит картина цивилизационного процесса в Восточной Центральной Азии. Не позднее как с рубежа эр здесь, в частности вдоль торговой трассы, которая связывала Китай с Западной Азией и проходила вдоль северных склонов Куньлуня по границе пустыни Такла-Макан, образовываются такие города-государства, как Хотан, Яркенд, Кашгар и пр. До падения династии Хань в конце II в. они находились под властью Китая. Пользуясь определенной автономией, эти
250
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении
образования контролировали бассейны небольших, сбегавших с гор, рек, на основе которых местное население создавало ирригационные системы.
На протяжении перв. пол. — сер. I тыс. здесь распространяется буддизм, но благодаря расположению вдоль трансевразийских торговых трасс хорошо известными местному населению, преимущественно тохарскому в оазисах и тюркско-монгольскому на степных и полупустынных пространствах, были также христианство, преимущественно в несторианской форме, зороастризм и манихейство, а со второй половины VII в. — и ислам (наряду, разумеется, с местными и китайскими традиционными верованиями). В середине VIII в. ведущим народом Восточного Туркестана становятся уйгуры, создающие здесь свой мощный каганат, который просуществовал до начала IX в. Государственной религией в нем было манихейство.
Тогда же, в начале VII в., возникает раннегосударственное образование в Тибете, где продолжительное время конкурирует местная религия бон (во многом близкая к зороастризму) и буддизм, распространявшийся из Индии. Последний побеждает и становится государственной религией во втор. пол. VIII в., когда Тибет как государство достигает наибольшего могущества. Но уже в середине IX в. Тибет распадается на отдельные княжества. При этом, в условиях слабости государственных структур, влияние буддийских монастырей неизменно возрастало и постепенно распространялось и на северную часть Восточной Центральной Азии, достигая Джунгарии и Монголии. На некоторое время в первой половине IX в. буддизм приняла и значительная часть уйгуров, тогда как карлуки начали обращаться в ислам, а среди отдельных монгольских племен определенным успехом пользовалось неасто- рианское христианство, тогда как их другая часть отдавала предпочтение буддизму.
Конфессионально-цивилизационная пестрота (элементы китайской традиции, древняя тюркская религия тенгризм, буддизм, христианство, манихейство, ислам, пережитки религии бон и шаманизма) определяла культурное лицо восточной половины Центральной Азии к моменту создания евразийской империи Чингисхана. Но со втор. пол. XIII в., а особенно с XIV в., явный приоритет получают две традиции — мусульманская среди тюркоязычных этносов (прежде всего — уйгуров) и буддийская в ее специфической тибетско-ламаистской, производной от тантристского буддизма, трактовке — как среди самих тибетцев, издавна буддистов, так и благодаря их влиянию на монголоязычные этносы (собственно монголы, ойраты и др.).
Итак, юг Восточного Туркестана (Уйгурия) вошел в цивилизационное поле ислама, тогда как его северные области (Джунгария), вместе с Монголией и бурятским Забайкальем — Даурией, оказались в сфере северного, тибетско-буддийского ответвления Индийско-Южноазиатской цивилизации. Но вместе они на протяжении многих столетий находились в составе Китайской империи, а потом (за исключением Монголии) — КНР.
Следует отметить, что Китайско-Восточноазиатская цивилизация действовала в восточной половине Центральной Азии более двух тысячелетий как постоянный фактор. В эпоху мощных империй, таких как Хань, Тан или Цин, ее влияние возрастало, а при распаде Китая на отдельные царства и
251
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
(или) завоевании его северной части, а то и всей страны, соседними народами (как в III—VI вв. или XI—XIII вв.) — падало.
Роль Китая изменилась после прихода к власти в нем коммунистов в 1949 г., особенно во время «Большого скачка» и «Культурной революции» 60-х гг. Тогда местные цивилизационные основы Тибета, Уйгурии и Внутренней Монголии были в значительной мере подорваны подобно тому, как это тремя десятилетиями ранее произошло в советских республиках Средней Азии и в Казахстане. Более того, в эти отдаленные регионы был направлен поток переселенцев из числа этнических китайцев (ханьцев), что обеспечило их почти повсеместное численное преобладание. Между тем на протяжении последних лет, при обострении напряженности во взаимоотношениях между китайской властью, с одной стороны, и тибетцами-буддистами, и уйгурами-мусульманами — с другой, Китайское правительство содействует ускоренной модернизации всей подвластной ему части Центральной Азии.
Исламская революция
и цивилизационно-политический выбор современного
Ирана
В XV—XVI вв. в пределах Мусульманско-Афразийской цивилизации сложились три мощные империи: 1) Османская, охватившая Малую Азию, Балканы с Нижним и Средним Подунавьем, Причерноморье с признавшим вассальную зависимость от Высокой Порты Крымским ханством, Ближний Восток и Северную Африку; 2) Сефевидов в Иране, владевших также Азербайджаном и, некоторое время, Ираком; 3) Великих Монголов, покоривших большую часть Индостана. Первая и третья были суннитскими, но Сефеви- ды ревностно придерживались шиитской доктрины. Приверженностью шиизму, как и другими, нередко укорененными еще в доисламские традиции особенностями, традиционный Иран 1 существенно отличался как тогда, так и поныне, от Арабо-мусульманского мира.
См.: Крымский А. Е. История Персии, ее литературы и дервишской теософии. В 3 т. — М., 1914—1917; Бартольд В. В. Историко-географический обзор Ирана. — СПб., 1909; Иран / Под ред. В. В. Бартольда. Т. 1—3. — Л., 1927—1929; Лазаревский Л. Иран. — М, 1941; Иванов М. С. Очерк истории Ирана. — М., 1952; Пигулевская Н. В. Города Ирана в раннем средневековье. — М.—Л., 1956; История Ирана с древнейших времен до конца XVIII в. — Л., 1958; Гореликов С. Г. Иран. — М., 1961; История Иранского государства и культуры. — М., 1971; История Ирана. — М., 1977. См. также: Крымский А. Е. История мусульманства. В 3-х ч. — М., 1903—1904; Его же: Аршакиды, Сасаниды и завоевание Ирана арабами. — М., 1905; Его же: Перський театр. — К., 1925; Шмидт А. Э. Из истории суннитско-шиитских отношений. — Ташкент, 1927; Бертельс Е. Э. Очерки по истории персидской литературы. — Л., 1928; Бертельс Е. Э. История персидско-таджикской литературы // Избранные труды. T. 1. — М., 1960; Его же: Суфизм и суфийская литература // Избранные труды. Т. 3. — М., 1965; Его же: История литературы и культуры Ирана // Избранные труды. Т. 5. — М., 1988; Дьяконов И. М. История Мидии. — М.—Л., 1956; Его же: Очерки истории Древнего Ирана. — М., 1961; Беляев Е. А. Мусульманское сектан- ство. — М., 1957; Арунова М. Р.,Ашрафян К. 3. Государство Надир-шаха Ашфара. Очерки общественных отношений в Иране 30—40-х гг. XVIII века. — М., 1958; Алиев И. История
252
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор ...
Основатель династии Сефевидов 1 шах Исмаил, провозгласивший себя имамом своего времени, намеревался стереть суннизм с лица земли и с неслыханной жестокостью навязывал шиизм своим подданным. Это вызвало ответные гонения на шиитов в Османской империи. В результате в перв. пол. XVI в. отношения между представителями этих двух ветвей ислама резко обострились и достигли невиданного ранее накала. Их борьба с новой силой, особенно в Ираке и Пакистане, возобновилась в последнее время.
До конца 1970-х гг. в Иране в условиях конституционной монархии вся полнота власти была практически сосредоточена в руках шаха и его ближайшего окружения. Социально-экономическая стратегия развития иранско-
Мидии. — Баку, 1960; Луконин В. Г. Иран в эпоху первых Сасанидов. — Л., 1961; Его же: Культура Сасанидского Ирана. — М., 1969; Его же: Искусство Древнего Ирана. — М., 1977; Его же: Древний и раннесредневековый Иран. — М., 1987; Брагинский И., Комиссаров Д. Персидская литература. — М., 1963; Бартольд В. В. Труды в 9 т. — М., 1963—1970. — Т. 7. — Работы по истории и филологии Ирана и Афганистана; Дандамаев М. Иран при первых Ахаменидах (VI в. до н.э.). — М., 1963; Его же: Политическая история Ахеменидской державы. — М., 1985; Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII—XV вв.. — Л., 1966; Библиография Ирана. — М., 1967; Рипка Я. История персидской и таджикской литературы. — М., 1970; Босворт К Э. Мусульманские династии. — М., 1971; Краткая история литератур Ирана, Афганистана и Турции. — Л., 1971; Фрай Р. Наследие Ирана. — М., 1972; Гафуров Б. В. Таджики. Т. 1—2. Древнейшая, древняя и средневековая история. — М., 1972 (Душанбе, 1989); МецА. Мусульманский ренессанс. — М., 1973; Веймарн Б. В. Искусство арабских стран и Ирана. — М., 1974; Строева Л. В. Государство исмаилитов в Иране в XI — XIII вв. — М., 1978; Дандамаев М. А., Луконин В. Г. Культура и экономика Древнего Ирана. — М., 1980; Иран. История и культура в средние века и новое время. — М., 1980; Дорошенко Е. А. Зороастрийцы в Иране. — М., 1982; Колесников А. И. Завоевание Ирана арабами (Иран при «праведных» халифах). — М., 1982; Брагинский И. Иранское литературное наследие. — М., 1984; Ворожейкина 3. Н. Исфаханская школа поэтов и литературная жизнь Ирана в предмонгольское время (XII — начало XIII). — М., 1984; Очерки истории культуры средневекового Ирана. — М., 1984; Грюнебаум Г. Э. Классический ислам. — М., 1988; Бушев Π .П. История посольств и дипломатических отношений русского и иранского государств в 1613—1621 гг. — М., 1987; Балаян Б. П. Дипломатическая история русско-иранских войн и присоединения Восточной Армении к России. — Ереван, 1988; Бе- радзе Г. Г., Смирнова Л. Я. Материалы по истории ирано-грузинских взаимоотношений в начале XVII века. — Тбилиси, 1988; Шукуров Ш. Искусство средневекового Ирана. — М., 1989; Арабаджян 3. А. Иран. Власть, реформы, революции (XIX—XX вв.). — М., 1991; Атаев X. А. Торгово-экономические связи Ирана с Россией в XVIII—XIX вв. — М., 1991; Сотавов Н. А. Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в XVIII в. От Константинопольского договора до Кючук-кайнардж. мира 1700—1774 гг. — М., 1991; Васильев Л. С. История Востока. В 2-хт. Т. 2. — М., 1993; Павлова И. К Хроника времен Сефевидов: «Хула- сат ас-сийар», сочин. Мухаммад-Масума Исфахани. — М., 1993; Бойс М. Зороастрийцы: верования и обычаи. — СПб., 1994; Арабаджян А. 3. Иран: противостояние империям. — М., 1996; Жигалина О. И. Этносоциальная эволюция иранского общества. — М., 1996; Рак И. В. Мифы древнего и раннесредневекового Ирана. — СПб., 1997.
1 См.: Эфендиев О. А. Образование Азербайджанского государства Сефевидов в начале XVI в. — Баку, 1961; Павлова И. К Хроника времен Сефевидов: «Хуласат ас-сийар», сочин. Мухаммад-Масума Исфахани. — М., 1993.
253
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
го общества, как уже отмечалось выше, воплотилась в комплексе проведенных шахом социальных и экономических реформ, получивших название «белой революции», а позднее «революции шаха и народа». Осуществляя задуманные преобразования, среди которых главным была аграрная реформа, шах стремился укрепить монархию и свою личную власть.
Монархия стала центральной регулирующей силой в реализации пятилетних планов экономического и социального развития Ирана. В стране происходила интенсивная индустриализация и рост продуктивных сил. Основной источник поступления валюты составляла нефть. Проводилась политика «всестороннего использования экспорта нефти как источника валюты и даже повышения зависимости от него ради сокращения этой зависимости в перспективе» '. Вместе с тем, создание современной промышленности ставило Иран в еще большую зависимость от США и других мировых государств по линии импорта, что объяснялось необходимостью приобретения новейшей технологии и материально-технического оборудования для фабрик и заводов.
При наличии многоукладной экономики в стране доминировали рыночные отношения. Наблюдалась тенденция объединения банковского и промышленного капитала. Эту иерархию венчал могущественный государственно-капиталистический сектор, который протежировал крупному частному национальному капиталу и прилагал значительные усилия для привлечения иностранных инвесторов к созданию производств со смешанным капиталом.
Ведущими и наиболее влиятельными монополистами Ирана стали шах, его семья, окружение, члены правительства и около 300 семей иранской буржуазии 1 2. Как писал известный иранский публицист Амир Тахири, к 1976 г. монополисты во главе с шахом «превратились в гигантскую машину, став наибольшими в стране работодателями. Они смогли сформировать седьмой по объему бюджет в мире и непосредственно принимали участие во всех аспектах жизни страны, руководили банками, промышленностью, экспортно-импортными организациями, горными разработками, нефтепромыслами и т. п.» 3.
Проповедуя концепцию «экономической демократии» и «демократической экономики», в соответствии с которой государство должно обеспечивать руководство и «новый порядок», монарх заботился прежде всего о крупной и средней буржуазии, способной поддерживать функционирование современных фабричных предприятий, фактически оставляя без внимания мелкую буржуазию и мелкотоварное производство 4. Уверяя иранский народ, что «белая революция» ликвидировала «эксплуатацию человека человеком», Мохаммед Реза-шах усматривал возможность улучшения жизни рабочих в осуществлении закона об их участии в прибылях предприятий и о про¬
1 Иранская революция 1978—1979 гг. Причины и уроки. — М., 1989. — С. 23.
2 Там же. — С. 10.
3 Iran in the 1980. — Tehran, 1978. — P. 220.
4 Иранская революция 1978—1979 гг. — С. 63,64.
254
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор
даже им акций последних. Предполагалось, что «вместо классовой борьбы, забастовок, паралича производственной деятельности... это создаст условия для здорового и результативного производства в обстановке взаимопонимания и сотрудничества» \
Стремление правящей верхушки синтезировать светскую монархию с рыночным либерализмом без учета степени готовности общества к происходившим изменениям и последствия ухудшения материального положения широких масс привели, в конечном итоге, не только к отторжению основной части населения от политики власти, но и к активизации его противодействия разрушению традиционных культурно-исторических устоев.
Иранская революция 1978—1979 гг. была реакцией на политику шаха, проводившего с начала 1970-х гг. ускоренную модернизацию по западному образцу, которой способствовал огромный приток нефтедолларов, полученных в результате значительного увеличения цен на нефть на мировом рынке. И хотя в области экономики и образования Иран добился успехов, «белая революция» шаха захлебнулась, поскольку она проходила в условиях «крайней неравномерности» и «диспропорциональности» всего экономического развития 1 2.
В то время как на одном полюсе происходило невиданное обогащение меньшинства — шаха, его родных, технократов, коммерсантов-«нуворишей» и дельцов-спекулянтов, на другом инфляция росла в несколько раз быстрее, чем доходы большинства (в особенности городского неимущего населения), подскочили цены на жилье, продукты первой необходимости и т. д. Навязывание модели американского образа жизни, западной массовой культуры, разрушение традиционного уклада жизни вызвали протест и враждебность к источнику этой политики — монархии, спровоцировав в 1978 г. мощный социальный взрыв, возглавленный шиитским духовенством.
Быстрота, с которой шиитское духовенство захватило лидерство в революции, объясняется рядом причин, главной среди которых было то, что к 1978 г. в Иране образовался политический вакуум. Политические партии, за исключением прошахской партии «Растахиз» («Возрождение») были распущены, буржуазные группировки из числа приверженцев оппозиции — рассеяны. Среди демократических сил не было связи и единства: их лидеры и прогрессивные деятели находились в тюрьмах или в изгнании. В создавшихся условиях только шиитское духовенство, имевшее такие традиционно прочные религиозно-политические институты и центры, как мечети, медресе, исламские семинары, которые проходили в домах наиболее авторитетных муджтахедов — было ведущей оппозиционной и легальной силой, сумевшей возглавить антишахское движение, сплотить вокруг себя массы и обеспечить победу революции.
Иранская революция 1978—1979 гг. показала, что шиитское духовенство владело хорошо налаженной, довольно крепкой организационной структурой, которая постоянно развивалась параллельно государственным, полити-
1 Там же. — С. 23.
2
Агаев С. Л. Иран между прошлым и будущим. — М.,1987. — С. 8.
255
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
ческим и правовым органам власти. При авторитарном шахском режиме центры исповедования шиитского культа неизбежно должны были стать очагами религиозной и политической жизни Ирана, что и происходило в 1970-х гг. Например, деятельность муджтахедов и мулл в городе Кум достигла такого размаха, что шах дал приказ своим войскам войти в город и произвести аресты среди духовенства. Эти действия, как показали дальнейшие события, «сдетонировали» антишахские выступления по всей стране.
Успех революции и выдвижение на первый план духовенства объясняется еще и тем, что оно, кроме имеющихся у него религиозных институтов, сумело в кратчайшие сроки создать свои центры на местах: революционные комитеты, революционные трибуналы, Корпус стражей исламской революции, Исламский революционный совет. В их состав входили аятоллы, муджтахеды, молодые муллы и студенты медресе. Так был реализован скрытый социально-политический потенциал духовной иерархии.
Одним из главных факторов успеха революции стала выдающаяся роль ее лидера — рахбара (вождя) аятоллы Рухолла Хомейни (1902—1989). Личные качества Хомейни — скромность, аскетический образ жизни, замкнутость, стремление к уединению для молитв и размышлений о значении ислама в жизни мусульман, отказ от всякого компромисса с «тираном» шахом — создали определенный имидж будущему имаму и обеспечили его популярность в широких народных массах. Хомейни проявил себя твердым, последовательным и прозорливым политиком. Более десяти лет он вел неутомимую пропагандистскую борьбу против шаха и политики вестернизации, разоблачал тайные соглашения шаха с Израилем, а также выступал против огромных затрат правительства на вооружение 1.
В то же время неконфессионное крыло антимонархического движения было чрезвычайно неоднородным и разрозненным. Из тюрем выходили непримиримые коммунисты из партии Туде, которые вливались в революционное движение и создавали свои ячейки. Другие левые группировки (Организация партизан-федаев и Организация моджахедов), пропагандируя свои заслуги в вооруженной борьбе против шахского режима и напоминая народу о жестокой расправе с ними шахской службы безопасности САВАК, привлекли к себе многих молодых людей. Но все они оказались временными, если не ситуативными союзниками, которых объединяла задача борьбы против существующего режима, а не движение к общей цели. Не лучше обстояли дела и у групп либерально настроенной оппозиции, стремящихся остановить развитие событий на фазе демократической революции, поскольку их программы представляли расширенный вариант вес- тернизационных реформ правящей верхушки и ввиду этого не могли быть восприняты массами.
Только шиитское духовенство представляло в создавшихся условиях сплоченную силу, способную контролировать развитие событий по всей стране и предложить основанную на исламских ценностях, а потому бесспорную, идеологическую, политическую и культурную альтернативу кон-
Этелаат. — 01.02.1979 (на персиц. яз.).
256
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор ...
цепции «белой революции», определив задачи, способные консолидировать мусульманское общество на конфессионной, а не на классовой основе. Само духовенство первым сделало шаг к обретению верховной государственной власти.
13 января 1979 г. при огромном стечении народа в Тегеранском университете было зачитано послание имама Хомейни, в котором, в частности, говорилось: «В силу шариатского права и на основании вотума доверия, данного мне большинством иранского народа, для осуществления исламских целей временно назначается Совет исламской революции, которая состоит из компетентных, преданных мусульманских деятелей, заслуживающих доверия...» 1
Шах оставил страну, а Хомейни возглавил контроль практически над всеми верховными органами новой исполнительной власти — временным правительством Базаргана, Советом Исламской революции и Комитетом Исламской революции, на которые была положена задача создания нового политического порядка. Следующим шагом Хомейни в деле стабилизации послереволюционной ситуации и укрепления режима личной власти стало создание 24 февраля 1979 г. из ортодоксальных мусульман-шиитов Корпуса стражей исламской революции, призванного действовать в случаях, когда местные революционные комитеты проявляли признаки непокорности, либо обозначивалась угроза со стороны старых и новообразованных светских партий, или наметились бы тенденции трансформации прохомейнистской «Партии исламской революции» в оппозицию верховному иерарху.
Эти шаги, однако, не означали оформления теократической тирании. Еще в 1978 г. Хомейни избрал тактику диалога с выдающимися деятелями светской оппозиции, которой продолжал придерживаться и после победы революции.
Заигрывая с оппозиционной интеллигенцией — либералами «Национального фронта», «Движения за освобождение Ирана» и их лидерами Каримом Санджаби и Мехди Базарганом, Хомейни утверждал, что предложенная им концепция власти является вынужденной мерой, имеющей целью оградить прогрессивную интеллигенцию, «честных политиков» и духовенство от посягательств со стороны монархистов 1 2. Однако шиитское духовенство, опираясь на радикальные исламистские молодежные организации и используя свое влияние в ревкомах и в отрядах «Стражей революции» (пасдари), путем преследований постепенно нейтрализовало движение буржуазных либералов и левых. Под контроль Совета исламской революции были поставлены все органы исполнительной власти, политические партии и общественные организации 3.
Доминирующую роль духовенства в событиях конца 1970-х — начала 1980-х гг. не в последнюю очередь следует объяснять и тем, что в ходе революции оно имело довольно четкую программу, основанную на разработанной Хомейни теоретической модели мусульманского правления. В соответ¬
1 Жуков Д. Имам Хомейни. Очерк политической биографии. — М., 1999. — С. 97.
2 Кейхан. — 03.03.1979. (на персид. яз.).
3 Базарган М. Энгелабе Иран дар до характ,—Тегеран, 1989.— С. 116 (на персид. яз.).
257
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
ствии с его концепцией, идеалом государственного устройства шиитской общины должна стать теократическая мусульманская республика, в которой светская и религиозная власть были бы неделимы, а управление осуществлялось бы доверенными лицами имама. Хомейни добился созыва Совета экспертов для обсуждения проекта конституции, в который вошли улемы из числа его приверженцев. Текст новой конституции (несмотря на противодействие некоторых духовных лидеров претензиям Хомейни занять «место на вершине пирамиды власти»)1 был вынесен на всенародное обсуждение и 3 декабря 1979 г. референдум большинством голосов утвердил ее.
В отличие от первой иранской конституции, в основу новой конституции были заложены нормы теократического способа правления и образования Исламской Республики Иран (ИРИ). Ее преамбула пронизана идеей «об особой миссии Хомейни в революции» 1 2. Политика Исламской республики была провозглашена прерогативой руководства шиитской общины, доминирующего над всеми органами власти: исполнительной, законодательной и судебной. Согласно принятой конституции, меджлис находится под контролем Наблюдательного совета, в состав которого входят служители культа. В его компетенции оказалось экспертное рассмотрение принятых меджлисом решений относительно их соответствия законам ислама и шариата. В конституции ИРИ провозглашается приоритет «божественного закона» над всеми гражданскими законами и законодательным органом — меджлисом. Органы исполнительной власти в своей деятельности также должны исходить из принципов ислама. Относительно самостоятельными признавались полномочия судебной власти, хотя и она должна руководствоваться законами ислама и шариата 3.
В статьях главы XI конституции декларируется защита обездоленных, непримиримость к неоколониалистским домогательствам империалистических государств относительно Ирана, провозглашается задача «полного искоренения колониализма» и определяется главный враг Ирана — США. Здесь же провозглашен курс на «единение и союз исламских народов... для достижения сплоченности исламского мира». Специфически мусульманскими в данной конституции являются статьи, посвященные Корпусу стражей исламской революции, цель которого — «сохранение завоеваний исламской революции»4. Главными идеологами ИРИ изначально, кроме Хомейни, были его ближайшие сподвижники — аятоллы Монтазери, Мо- таххари, Бехешти, Мешкини, Гиляни, ходжатоль-ислам Хашеми-Рафсан- джани и др. 5.
Современная шиитская доктрина предполагает не только альтернативу Западу в области идеологии и демократии, но и определяет в соответствии с духом ислама принципы внутригосударственной стратегии: доминирование идеи «социальной справедливости», заботу об обездоленных, независимый
1 Иранская революция 1978—1979 гг. — С. 205, 206.
2 Там же. — С. 208.
3 Тоуне асасийе джомхурие исламие Иран. — Тегеран, 1979. — С. 34 (на персид. яз.).
4 Иранская революция 1978—1979 гт. — С. 203.
5 Эталаат. — 12.12.1978 (на персид. яз.).
258
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор
«исламский путь» развития страны. Шиитское духовенство признало идеологию шахского Ирана проникнутой «западной бездуховностью», подрывающей устои мусульманского единства и определило задачи борьбы против любых ее проявлений '.
С целью закрепления контроля шиитской властной верхушки и лично ее духовного лидера над властными структурами государства Хомейни ввел так называемый институт валаята, живого Верховного факиха, имея в виду самого себя как наиболее благочестивого, «наимудрейшего, наисправедливейшего» духовного авторитета и знатока исламских законов, который сумел выгнать шаха и избавить страну от засилия Америки 1 2. Как Верховный фа- ких, Хомейни был наделен чрезвычайными полномочиями, играя роль надклассового арбитра не только в делах религии, но и во всех сферах государственной власти. Как верховный «праведный» судья он решал все противоречивые вопросы в области ислама и норм шариата, а при столкновениях политических лидеров и группировок его слово было решающим 3.
Осуществление концепции «валаяте факих», означавшее на практике прямое вмешательство духовенства в управление государством, заострило расхождения между самими шиитскими лидерами 4. Конфронтация происходила, в основном, между двумя главными течениями: приверженцами «хо- мейнистской» линии — твердыми исламистами (мактаби) и представителями ходжатие, полагавшими, что иранская революция является «предвестником революции скрытого имама Махди», а политика нового режима ИРИ означает подготовку к приходу Махди 5.
Члены мактаби образовали высшее звено приверженцев Хомейни и в 1980-х гг. занимали руководящие должности в меджлисе, правительстве, суде, администрации и государственных учреждениях. Выступая от лица имама, они претворяли в жизнь распоряжения Хомейни. Иногда наиболее авторитетные и влиятельные деятели этой группировки, как, например, председатель меджлиса Хашеми-Рафсанджани, хотя и очень осторожно, выступали за проведение Ираном более гибкого внутриполитического курса с целью расширения социальной базы правящего режима. Но при этом мактабиты проповедовали несовместимость ислама и христианства, а потому исключали возможность диалога между Мусульманским Востоком и Западом — в первую очередь, в области религии. Все это способствовало идейному обоснованию Хомейни и его последователями антивестернизма как одного из важнейших устоев политики государства 6.
В отличие от мактаби, ходжатие не называют революцию 1978—1979 гг. «революцией Махди» и признают необходимость сотрудничества со свет¬
1 Мотаххари М. Ходамате матагабеле Иран ва ислам. — Тегеран, 1969. — С. 83,122 (на персид. яз.)
2
EzzatiA. The revolutionary Islam and Islamic revolution. — Tehran, 1981. — P. 119, 120.
2
Дорошенко E. А. Эволюция исламских концепций и официальной идеологии Ирана (1963-1983). - М, 1987. - С. 188.
4 Иранская революция 1978—1979 гг. — С. 284.
5 Rose G. Party of Iran. — London, 1981. — P. 45, 46.
6 Ислам в современной политике стран Востока. — М., 1986. — С. 164.
259
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
скими политическими и общественными деятелями. В сфере экономики мактаби выступают за исламские истоки хозяйствования и ориентацию на развитие государственного сектора, то ходжатие призывают к свертыванию государственно-монополистического регулирования, противостоят аграрной реформе, перераспределению и конфискации земель, огосударствлению промышленности и торговли, отстаивают политику свободного рынка и свободной конкуренции Но общим у них остается главное: стремление сохранить существующий режим теократии в рамках Исламской Республики Иран. Как и мактаби, члены ходжатие трактуют шиитский ислам как революционную идеологию, способную поднять на борьбу «обездоленное большинство» мусульман против угнетателей, ратуют за правовую систему, основанную на Коране и шариате. Они одинаково рьяные противники влияния Запада.
Мактаби со своими лозунгами «защиты обездоленных», «смерть Америке», «Не Запад, не Восток, только ислам» сплотили вокруг себя радикалов из городских низов. Что касается ходжатие, то их опорой стала интеллигенция, часть госслужащих, а также мелкая торговая буржуазия. Программа деятельности ходжатие вызвала симпатии высшего духовенства Кума, Мешхеда, Исфахана, Шираза, в частности влиятельного айятоллы Ша- риатмадари.
Используя отряды Стражей исламской революции, Хомейни прибег к расправе с наиболее непокорными служителями культа, что было беспрецедентно для шиизма, поскольку, согласно догматике, духовные лица не могут быть лишены звания и сана без коллективного согласия шиитской верхушки. Таким образом Хомейни нарушил положения о неприкосновенности высшего духовенства, более не считая его представителей «компетентными и неприкосновенными» 1 2.
Под давлением боевиков из отрядов Корпуса стражей исламской революции, направленных Хомейни в г. Кум, которые арестовали аятолл и бросили в тюрьму оппозиционных мулл, кумское духовенство было вынуждено признать «некомпетентность» Шариатмадари как религиозно-юридического авторитета3. Подобным же образом непокоренные аятоллы Мешхеда и Шираза были отстранены от проповедей, а некоторые из них сосланы в отдаленные провинции. Все это происходило при молчаливом неодобрении других аятолл, но не воспрепятствовало имаму Хомейни направить свой гнев на группировку ходжатие. Под давлением упомянутых событий 23 июля 1983 г. ходжатие объявила о приостановлении своей деятельности, но не о саморос- пуске.
Эволюция государственной системы и политической жизни Ирана после Хомейни была связана с деятельностью созданных еще во времена рахба- ра фракций. Безусловно, наличие разных фракций в общественно-политической жизни лишает любую из них монополии на принятие политических
1 La Tribune. — 20.09.1993.
2
Джомхури ислами.— 20.11.1982 (на персид. яз.).
3Там же. — 21.04.1982 (на персид. яз.).
260
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор
решений, не позволяет ни одной из них целиком захватить инициативу в свои руки, в ущерб интересам других.
Вызревание многопартийности в сфере политической жизни Исламской Республики Иран, ставшей на сегодняшний день реальностью, шло путем дифференциации первоначального шиитского монолита на составляющие в соответствии с фракционным признаком, в рамках которого формировались политические, экономические, идеологические и культурные программы разных социальных сил страны. На протяжении почти 15 лет фракции были базовой индикативной единицей иранского политического пространства, вбирая в себя идеологические течения и политические направления, носителей власти и общественные формирования, политических деятелей и социальные группы.
По признаку фракционной принадлежности, по отношению к которой другие общественные образования были вторичными, электорат определялся в вопросах выборов в меджлис, формировал свое отношение к исполнительным органам, корректировал свои взгляды и политические вкусы. В плоскости общественного бытия страны именно фракции превратились в определяющие центры политического влияния на массы, в источник разнообразия политических мыслей, принципов и подходов к задачам национального развития, в школу демократического сосуществования разных актеров политической игры, в почву, давшую жизнь современным росткам многопартийности.
Хотелось бы обратить внимание на отношение к проблеме фракционизма аятоллы Хомейни. Лидер Революции в своем ответе на вопрос об упомянутой проблеме пишет: «Книги ведущих мусульманских богословов полны расхождений по вопросам государственного режима, культуры, политики, экономики и религии. Они расходятся даже по таким вопросам, по которым нужно было бы иметь единую мысль (иджма). Более того, даже по тем вопросам, где единомыслие необходимо однозначно, мы подчас слышим противоречивые слова, например, в расхождениях ахбаритов и усилитов. Раньше эти проблемы не выходили за рамки академических исследований... Благодаря исламской революции высказывания богословов и религиозных авторитетов присутствуют сегодня в телевизионных и радиопередачах, на страницах газет. И вполне очевидно, что если между индивидуумами и фракциями существует различие во взглядах, то оно имеет под собой чисто политическую подоснову, хотя временами и имеет видимость богословской проблемы, и, поскольку все они едины в основах, я по этой причине поддерживаю их всех. Они готовы к самопожертвованию во имя ислама и Корана, их сердца горячо бьются во имя страны и народа, и каждый из них ставит своей целью и имеет твердою убежденностью благо ислама и помощь мусульманам. Большинство как тех, так и других желает, чтобы их страна была независимой. И те и другие желают, чтобы в ней были благородные труженики, крестьяне, служащие, торговцы — праведные и религиозные, перед которыми открывались бы горизонты чистой и мирной жизни. И те, и другие желают устранить коррупцию и преступность из структур власти. И те, и другие желают, чтобы экономика Ирана стала чистой исламской экономикой, будучи примером для мирового рынка. Как те, так и другие желают,
261
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
чтобы в сфере науки и искусства создалась такая обстановка, которая привлекала бы к Ирану массы студентов и исследователей. И те и другие желают, чтобы ислам стал великой мировой силой. В чем же тогда, собственно, расхождение? А расхождение в том, что и те и другие выражают собственную мысль и делают свою точку зрения доступной всем» '.
Как видим, духовный лидер Иранской революции не только не возражал, но и относился с уважением к разнообразию мыслей и позиций представителей разных фракций. Фрагментация политической сферы Ирана на фракционной основе в 1980-х гг., как и дальнейшее развитие демократических основ иранского общества в следующем десятилетии, убедительно доказали не только совместимость, но и органическую взаимодополняемость теократической формы режима с демократическим (в понимании демократии мусульманскими массами) содержанием.
Заметное возрастание тенденций к демократизации внутриполитической жизни Ирана ассоциируется с периодом избрания на высшую государственную должность Мохаммада Хатами в 1997 г. Его курс на демократизацию иранского общества, в т. ч. путем создания партий и политических организаций, расширение свободы прессы, был поддержан не только правительством, но, частично, и меджлисом. Особую активность обнаружили приверженцы Хатами, создав пропрезидентские партии и группировки. Муниципальные выборы, которые прошли в октябре 1999 г. в обстановке острого противостояния, укрепили позиции Хатами и показали позитивность использования партийного строительства для завоевания власти на всех уровнях.
Победа «реформистов» на выборах 2000 г. в высшие законодательные органы усилила демократические потенции, заложенные в структуре Ирана как в структуре республиканской. Однако рассматривать укрепление позиций реформаторских кругов как обнадеживающую перспективу продвижения страны к западным демократическим стандартам было бы явным преувеличением. К этому не были готовы ни сами реформаторы, ни иранское общество в целом.
Реакцией на относительную либерализацию, как и на вызванный вторжением США и их союзников в Афганистан (осень 2001 г.) и Ирак (весна 2003 г.) рост антизападнических настроений, стала неожиданная для многих победа на президентских выборах летом 2005 г. радикального исламистского консерватора Махмуда Ахмадинежада. Но, несмотря на этот реванш фундаменталистов, можно считать, что Иран войдет в историю как первое в мусульманском мире государство, построившее «исламское правовое общество», не являющееся порождением западного либерализма, но приближающееся к нему намного больше, чем некоторые светские режимы стран Ближнего и Среднего Востока. 11 Кейхан. — 07.07.1989 (на персид. яз.).
262
Развитие отношений современного Ирана ...
Развитие отношений современного Ирана с мусульманскими странами и его конфронтация со США
В последнее время в политическом лексиконе руководителей Ирана активно функционирует новый термин — «ирано-исламская дипломатия». Ирано-исламское направление внешнеполитического курса страны связано как с внутренним положением Ирана, характеризующимся обострением борьбы между «консерваторами» и «реформаторами» за выбор дальнейшего пути развития страны, так и с ситуацией вокруг Исламской республики, определяющейся активизацией в течении последних пяти лет военных действий США и их союзников в Афганистане и Ираке, осложнением общей ситуации в регионе.
Попытки правительства М. Хатами, направленные на улучшение отношений Ирана со США, его инициативы относительно «диалога цивилизаций» ', не дали положительных результатов, а с победой на президентских выборах 2005 г. в ИРИ Махмуда Ахмадинежада ситуация еще более обострилась. Америка сохраняет настороженное отношение к Ирану и обвиняет его в поддержке исламского экстремизма, международного терроризма, производстве оружия массового уничтожения и стремлении создать атомную бомбу. Однако в условиях очевидного доминирования США в международной политике, в том числе в соседних с Ираном регионах (Персидский залив, Ирак, Афганистан), Тегеран проводит определенную ревизию своей внешней политики.
Большую актуальность для Ирана традиционно имеет развитие отношений с мусульманскими странами, прежде всего — с государствами Центральной Азии и Арабского Востока. В то же время в нынешней ситуации Исламская республика вынуждена строить свою региональную политику с учетом настороженного отношения к ней крупных западноевропейских экономических партнеров, обязательств поддержки радикальных исламских организаций на Ближнем Востоке, в частности, в Палестинской автономии, и существования реальной угрозы использования США в одностороннем порядке силы для свержения неугодных им режимов в регионе (Афганистан, Ирак). Это не способствует сближению ИРИ со США и другими странами Запада, тем более за счет развития отношений Ирана с Востоком, но предполагает внесение определенных корректив в отношения с его мусульманскими соседями, главным образом — с арабскими странами.
Ирано-арабские связи имеют давнюю и богатую историю. Несмотря на то, что арабы и иранцы существенно отличаются друг от друга в этническом, мировоззренческом, конфессиональном, языковом отношениях, продолжительный исторический опыт их политического и общественного взаимодействия, общее интеллектуальное наследие, религиозная общность (при всех различиях между суннизмом и шиизмом) определяют их близость. Немалую роль в этом сыграли также их географическое соседство и сходство исторических судеб. В то же время нельзя не учитывать тот факт, что Иран и араб- 11 Кулагина Л. М. Внешняя политика ИРИ после войны в Ираке // Ближний Восток и современность. — М., 2003. — С. 160.
263
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
ские страны всегда рассматривали друг друга как соперников в торговых делах, территориальных спорах, религиозных, политических, региональных вопросах.
Большое влияние на ирано-арабские отношения имело и продолжает оказывать наличие богатейших запасов нефти в этом регионе. Арабские страны и Иран владеют 72 % разведанных запасов нефти в мире '. Нефть служит одним из ключевых элементов взаимовыгодного сотрудничества Ирана и арабских стран. С другой стороны, нефтяные богатства, как о том шла речь выше, стали причиной заинтересованности Запада, в первую очередь, Великобритании, а после Второй мировой войны — США, в подчинении стран региона своим интересам. На этой почве и в связи с этим возникали многие международные конфликты, среди которых особенно памятна война 2003 г., повлекшая оккупацию силами Соединенных Штатов и их союзников Ирака и размещение их войск у иранских границ.
Закономерной тенденцией в эволюции межгосударственных отношений ИРИ и стран арабского мира был отход от идей экспорта исламской революции, вызывавших резкие протесты последних, вплоть до разрыва дипломатических отношений. Лозунги Иранской революции были чужды большинству арабских государств как с политической, так и с культурной точек зрения. Они не учитывали глубокую зависимость арабских стран от Запада и определенную, исторически обусловленную отчужденность между арабами, преимущественно суннитами, бывшими, в своем большинстве, многовековыми подданными Османской империи, и иранцами-шиитами, имеющими древние (со второй четверти I тыс. до н. э.) корни собственной государственности. Вместе с тем Иранская революция оказала значительное идеологическое влияние на арабские страны, заставив их уделять больше внимания общеисламским проблемам и внимательнее относиться к мусульманской культуре в контексте угроз ее квазивестернизации.
Состояние ирано-арабских отношений изменилось после нападения Ирака на Кувейт, когда общая ситуация в Арабском мире резко обострилась. По данным МВФ 1 2, в результате войны в Персидском заливе в 1990—1991 г. общие потери стран Ближнего Востока составили 4 % их суммарного ВНП, на 2,5 % выросла инфляция. Прямые потери равнялись 600 млрд долл. Многие арабские страны стали ощущать постоянный финансовый дефицит бюджета, ослабли их позиции в процессе ближневосточного урегулирования, возникла нестабильность нефтяного рынка.
Пограничные проблемы, значительные расхождения в системах организации власти, религиозные, политические, этнические конфликты в ряде арабских стран усугубляли экономический кризис и толкали некоторые режимы к экстремизму. Но, несмотря на все препятствия, Арабский мир и Иран испытывали потребность в достижении взаимовыгодного сотрудничества и преодолении разделяющих их противоречий. Увеличение региональной взаимозависимости создавало перспективы для налаживания механизмов по преодолению спорных вопросов.
1 Доуран эмруз. — 05.03.2001 (на персид. яз.).
2 http // www.iran.ru.
264
Развитие отношений современного Ирана ...
Иран стал более заинтересован в нормализации отношений с арабскими странами Персидского залива как с политической, так и с экономической точек зрения. Настороженное восприятие Ираном усилий США в деле утверждения нового (под их контролем) порядка в регионе создало условия для выработки руководством Исламской Республики собственной активной позиции относительно планов переустройства Ближнего Востока, которая была обусловлена уже не столько идеологическим фактором, сколько национальными интересами ИРИ.
Значительная часть иранских политиков считает, что осуществление американских планов может привести к более тесному объединению арабских государств Персидского залива с другими странами, что грозит подрывом особого статуса Тегерана в Заливе. Соответственно планам США, роль Израиля и Турции в регионе Персидского залива должна возрастать в ущерб интересам Исламской Республики. Кроме этого, Иран, мягко говоря, не уверен, что он может вписаться в разрабатываемые Соединенными Штатами планы ближневосточной перестройки.
С другой стороны, перманентное стремление Ирана занять лидирующее положение в Персидском заливе, тем более его ядерные амбиции, заставляет арабские страны с недоверием относиться к иранской внешней политике. Многие арабские правители считают, что Иран продолжает радикальную идеологическую экспансию, поддерживает мусульманские экстремистские движения, вооружает и обучает военные формирования «Хезболла»в Ливане, «Хамас» в Палестине, а также ячейки исламских экстремистов в Египте, Алжире, Судане и других странах '. Эти факторы вызывают определенное недоверие к политике ИРИ. Поэтому Ирану было отказано во вступлении в ряд региональных политических объединений, таких как Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), в систему региональной безопасности в рамках «Дамасской декларации» и ряд других.
Положение стало меняться после избрания президентом Ирана в 1997 г. М. Хатами, поставившего главной целью своей внешней политики выход страны из международной изоляции. Одним из направлений внешнеполитического курса этого лидера стало налаживание отношений с арабскими странами, прежде всего с государствами Персидского залива. Эволюция в сторону консолидации стала особенно актуальной во время вторжения США в Ирак в 2003 г. и свержения режима С. Хусейна, учитывая, что Иран, Северная Корея и Ирак были причислены администрацией Дж. Буша-млад- шего к «оси зла» еще в 2002 г.
Сближение между странами Персидского залива и укрепление ирано-арабского сотрудничества в случае сохранения этой тенденции при новом президенте Исламской Республики могут создать условия для образования общемусульманского фронта противодействия политике США и Израиля в регионе. Наиболее доступный способ противостоять угрозам Америки, как полагает иранское руководство, состоит в коллективном обеспечении регио- 11 Tehran Times. — 05.11.2002.
265
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
нальной безопасности, защите региональных интересов, укреплении позиций Ирана и арабских государств на международной арене.
Одним из важнейших факторов, влияющих на отношения Ирана с арабскими странами, является исламская солидарность. Государства ближневосточного региона принадлежат к мусульманскому цивилизационному сообществу и их взаимодействие в рамках ОПЕК, Организации исламской конференции и других объединений создает основу для сближения и взаимопонимания. Иран и арабские страны являются обширным рынком с общим населением в 300 млн человек. Они имеют потребность в десятках миллиардов долларов инвестиций в сферу нефтедобычи для того, чтобы увеличить свои производственные мощности и удовлетворить возрастающий в мире спрос на нефть. Собственные возможности этих стран не способны обеспечить приток таких средств.
Сфера добычи и транспортировки нефти является одним из ключевых звеньев взаимовыгодного сотрудничества Ирана и арабских стран. Рост цен на нефть только на один доллар означает увеличение доходов от нее стран Ближнего Востока приблизительно на 6—6,5 млрд долл., из которых
5,5 млрд долл, приходится на Иран и соседние арабские государства Персидского залива '. Если Иран и арабские страны объединят свои усилия по добыче нефти и в вопросах ценовой политики, то им не сложно будет устоять перед нажимом Запада, где ощущается острая потребность в нефти. Причем, только стоя на этих общих позициях, арабские страны и Иран смогут осуществить необходимые им многоплановые реформы и добиться определенного экономического прогресса.
Другим важным аспектом сотрудничества является проблема перераспределения ресурсов и направления их большей части не на военные, а на гражданские потребности. Сегодня арабские страны и Иран расходуют немалые средства на поддержку и модернизацию своей обороноспособности. Иран активно вооружается из-за нестабильности у своих границ (Ирак, Афганистан), прямых угроз со стороны США и распространения вооружений в регионе в целом. Страна тратит ежегодно на закупку вооружений 2 — 2,5 млрд долл., а в некоторые годы и более того, отвлекая инвестиции от других секторов, в частности экономики.
Но немалые средства на поддержку и модернизацию своей обороноспособности тратят и арабские государства. Со времени окончания первой войны в Персидском заливе до середины 1990-х гг. государства Ближнего Востока израсходовали 20 % своего ВВП и около 55 % всех бюджетных затрат на закупку оружия. США, которые контролируют около 70 % рынка продажи оружия в регионе, в период с 1990 по 1993 г. продали оружия Саудовской Аравии на 30,4 млрд долл., Египту — 4,4 млрд дол., Кувейту — 3,8 млрд долл. В период с 1986 по 1993 г. страны САГПЗ израсходовали на закупку вооружений 82,5 млрд долл., то есть 31 % общемирового объема затрат на приобретение оружия 1 2. Арабские монархии являются чрезвычайно
1 Ахмедов В. М. Ливанская «Хезболла» как «центр силы» на Ближнем Востоке // Исламизм и экстремизм на Ближнем Востоке. — М., 2001. — С. 24.
2
Ehteshami A., Minnebush R.A. Syria and Iran. Middle powers in penetrated regional system. - L.- N.Y., 2003. - P. 184.
2 66
Развитие отношений современного Ирана
емким рынком военных поставок, на котором идет жесткая конкурентная борьба западных поставщиков вооружений, главным образом США, Великобритании и Франции, стремящихся любыми путями получить военные заказы.
При этом ситуация в Иране, имеющем одну из наибольших армий в Мусульманском мире, является одной из важнейших составных военно-политической обстановки в районе Ближнего и Среднего Востока и вокруг него. Специфика иранского фактора состоит в том, что он системно воздействует на взаимосвязанные региональные проблемы — безопасность в зоне Персидского залива, подчас противоречивые отношения между Исламской Республикой и ключевыми арабскими странами, военно-политические проблемы более широкого регионального и международного плана (арабо-израильское противостояние, нестабильность некоторых государств сопредельных регионов и др.). Совокупность этих факторов создает предпосылки для укрепления ирано-арабского многопланового, в том числе и экономического, сотрудничества.
Одной из наиболее болезненных для всей системы регионального взаимодействия проблем является отношение Исламской Республики к фундаменталистским организациям, зависящее, в первую очередь, от степени вовлеченности Тегерана в решение тех или иных задач на Ближнем и Среднем Востоке. Примером может служить Палестина, которую Иран рассматривает как часть исламской уммы и, исходя из этих позиций, строит свою политику по отношению к Израилю и местным арабским организациям.
Эскалация арабо-израильского конфликта вывела на политическую авансцену исламского мира разного рода региональные фундаменталистские военизированные структуры, противодействующие установлению Соединенными Штатами нового порядка на Ближнем Востоке. Иран активно участвовал в создании ряда исламских ближневосточных организаций, препятствуя реализации американских планов ближневосточного урегулирования и возрастания в этой связи роли Израиля и Турции в регионе, идущего вразрез с интересами Ирана. Но, не будучи непосредственным участником процесса ближневосточного урегулирования, Исламская Республика способна осуществлять лишь ограниченное влияние на его ход. Так, ИРИ содействовала созданию палестинской организации Исламский Джихад — единственной мусульманской организации среди суннитов, целиком поддержавшей предложенную Хомейни концепцию власти.
Наиболее ощутимо иранское влияние на ход урегулирования палестино-израильской проблемы проявилось в деятельности арабской фундаменталистской партии Хезболла на юге Ливана. Первоначально она ставила задачу добиться создания в Ливане исламской республики по типу иранской. Но в условиях, сложившихся после Иракско-иранской войны и начала в регионе мирного процесса Хезболла стала постепенно трансформироваться из чисто военной силы в политическую организацию.
Сегодня Хезболла выступает одновременно как основная ливанская политическая партия, крупная шиитская общественная организация, а также как военная сила. Именуя себя политической партией на службе 1,2 млн ливанских шиитов, получила на выборах в сентябре 2000 г. 123 места в ливан¬
267
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
ском парламенте. Несомненно, на характер и перспективы процессов трансформации, которые происходят в Хезболле, огромное влияние оказывает политика Ирана в регионе. Генеральный секретарь организации X. Насралла отмечал, что «Иран и Сирия могут влиять на Хезболлу» 1 с учетом предоставляемой помощи и поддержки. В фундаментальных вопросах исламской веры и практики Хезболла находится ближе к Тегерану. Несмотря на приход к власти в Иране более воздержанного прагматика в вопросах веры и идеологии М. Хатами поддержка Ираном Хезболлы не уменьшилась, а после президентских выборов 2005 г., приведших к власти исламского консерватора Махмуда Ахмадинежада, не исключено и увеличение ее размеров.
Проблема ближневосточного урегулирования служила важным элементом внешнеполитической линии Исламской Республики, а также не менее важной составляющей внутриполитической ситуации в самом Иране. Как известно, во время правления Хомейни руководство ИРИ крайне болезненно относилось к попыткам Запада урегулировать отношения в регионе. Когда в 1988 г. Организация освобождения Палестины (ООП) согласилась с резолюцией ООН № 242, в которой речь шла о признании Израиля, Иран заявил, что ни одна организация в регионе не имеет права уступать «ни пяди исламской земли в Палестине» 1 2. Охлаждение отношений с ООП побудило Исламскую Республику установить более тесные связи с фундаменталистскими палестинскими группировками, например, с Народным фронтом освобождения Палестины А. Джабриля, а также усилить поддержку деятельности Хезболлы.
В постхомейнистский период при президенте А. Хашими Рафсанджани Иран сделал выбор в пользу более прагматичного и менее идеологизированного внешнеполитического курса. Этот иранский президент официально поддержал планы относительно создания Палестинской национальной автономии. Такая позиция президента ИРИ была с пониманием встречена многими представителями иранской общественности, признававшими, что палестинцы могут принять эти планы во имя решения своих насущных задач. Однако новый, избранный в 2005 г., президент не признает законность существования Израиля.
На стратегию и характер отношений ИРИ с фундаменталистскими организациями на Ближнем и Среднем Востоке влияют два основных фактора. С одной стороны, идеологическая, исламистская оппозиция самой идее мира с Израилем, с другой — прагматичные задачи относительно выхода из региональной и международной изоляции.
Еще одним важным фактором, который сыграл свою роль в изменении стратегии и тактики Ирана в отношении Хезболлы, Хамас и ряда других активных организаций стала Сирия. Ее территория была и остается единственным надежным, безопасным и долгосрочным каналом переправки военных и гражданских грузов в Ливан, даже после того, как Дамаск под давлением США согласился на вывод своих войск из этой страны. Кроме того, в последнее время влияние Сирии на все важные сферы жизни и деятельности
1 Ramazani R. Revolutionary Iran. — Baltimore, 2004. — P. 152.
2 The Middle East Economic Digest. — 2003, № 1. — P. 8.
268
Развитие отношений современного Ирана
Хезболлы значительно расширилось. По некоторым данным, в случае возникновения расхождений между Сирией и Ираном, около 80 % членов этой организации могут встать на сторону первой. Однако это не мешает Сирии и Ирану успешно координировать действия радикальных исламистских организаций в Ливане и Сирии. Обе страны в 2002 г. пришли к единому решению относительно продолжения поддержки палестинцев в их борьбе с израильской армией *. В ходе визита министра иностранных дел Сирии в Тегеран в конце января 2003 г. стороны подтвердили общую позицию по палестинскому вопросу 1 2.
Сирийско-иранский союз мог бы оказаться весьма перспективным и выгодным для обоих государств, в особенности в деле создания определенного противодействия активизации турецкого лаицизма и его проникновения в политические системы Ближнего Востока. Он представлял бы собой своеобразный противовес турецко-израильскому альянсу (за которым стоят США) в регионе, тем более, что и после подписания мирного соглашения между палестинцами и Израилем по американскому плану и передачи арабам сектора Газа мир на Ближнем Востоке не может считаться прочным.
В последнее время отношения между Ираном и США резко осложнились в связи с вызывающей особую озабоченность американского правительства разработкой иранской ядерной программы. США и ЕС опасаются, как бы разработки в области «мирного атома» не перетекли в область создания ядерного оружия. Существенную роль играет и резко осуждаемая Ираном оккупация войсками Соединенных Штатов и их союзников Ирака, где единоверные иранцам шииты составляют большинство населения и открыто ориентируются на своего восточного соседа. Кроме того, Иран не может быть уверенным в своей безопасности после того, как Дж. Буш-младший отнес его к странам придуманной им «оси зла», а войска США и их союзники оказались одновременно на восточных (Афганистан) и западных (Ирак) рубежах страны.
«На сегодняшний день Иран занимает самую прочную за всю свою историю позицию по важным международным проблемам и в особенности по проблеме ядерной энергии», — передает слова иранского президента РИА «Новости» со ссылкой на иранское информационное агентство ИРНА. По словам Ахмадинежада, все попытки оказать давление на Тегеран в области использования энергии мирного атома обречены на провал и отказываться от обогащения урана он не намерен ни при каких условиях 3.
Сперва, после прихода к власти радикальных аятолл во главе с Хомейни, недружественными были и отношения между Ираном, поддерживавшим силы афганского сопротивления, и СССР. Но после вывода советских войск из Афганистана отношения между Исламской Республикой и Советским Союзом нормализовались, а после его развала стали постепенно налаживаться добрососедские отношения Ирана с Туркменистаном, Азербайджаном и Арменией, развивавшиеся в контексте соперничества между Ираном,
1 Iranian Journal of International Affairs. — V. 5. — N 2, sept. 1993. — P. 311—317.
2
Аль-Хаят, декабрь, 2003; Аш-Шарк Аль-Аусат, ноябрь, 2003.
3 http //www.vz.ru/economy/2006/1/9.
269
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
США, Россией, Турцией и некоторых других государств за влияние на постсоветские страны Центральной Азии и Закавказья.
Попытке наладить диалог и, в ряде случаев, сотрудничество Исламской Республики с немусульманскими государствами способствовало некоторое смягчение радикально-исламистского политического курса страны, особенно в конце 1990-х гг. с началом президентства умеренного политика М. Хатами. Однако его курс вызвал сопротивление клерикалов и непонимание значительной массы населения, что способствовало победе на президентских выборах 2005 г. радикального кандидата Махмуда Ахмадинежада. Впервые после исламской революции президент Ирана не имеет духовного сана.
Новоизбранный президент Ирана, не успев занять свой пост, сделал первые резкие заявления. Провозгласив основой международной политики страны «принципы мира и справедливости», Ахмадинежад, между тем, пообещал беспощадно бороться с местной нефтяной мафией. Учитывая роль, которую играет иранская нефть в обеспечении энергоносителями стран Европы, перспективы для Запада в этом отношении выглядят довольно неопределенными. Новый президент задекларировал намерение устроить тотальную проверку всех нефтяных контрактов, заключенных при его предшественнике. При этом действовать он собирается весьма решительно. «Я отрублю руки властных мафий, которые контролируют нашу нефть. Я готов положить на этом деле свою голову», — заявил нынешний президент '.
Ахмадинежада недаром называют ультраконсерватором. В бытность мэром Тегерана он не только намеревался добиться раздельного использования лифтов мужчинами и женщинами, но и требовал поголовного ношения мужским населением столицы бород и рубашек только с длинным рукавом. Он решительно осуждал попытки женской половины населения города «превратить уличные тротуары в подиум для показа мод». Причем под «показом мод» имелись в виду всего лишь пестрые головные платки. Теперь в распоряжении новоизбранного президента для подобных экспериментов вся страна. Впрочем, президент Ирана — лишь высшее должностное лицо исполнительной власти, а главой государства по-прежнему остается духовный лидер страны аятолла Али Хаменеи. Обладая правом законодательной инициативы, он имеет инструменты влияния на внешнюю и внутреннюю политику государства. Все законопроекты, прежде чем вступят в силу, в обязательном порядке рассматриваются Наблюдательным советом.
Следует отметить, что иранский консерватизм имеет довольно внушительную социальную базу, включающую абсолютное большинство духовенства, все еще имеющего влияние в первую очередь в небольших городах и сельской местности, патриотов-антизападников из интеллигентской среды, приверженную идеям исламизма молодежь, определенные слои чиновничества, некоторых руководителей государственных предприятий, часть мелких и средних предпринимателей, представителей крупного бизнеса, завязанного на государственных и квазиобщественных структурах и, наконец, вооруженные силы, созданные исламской властью (Корпус стражей
1 http//www.vz.ru/politics/2005/6/27.
270
Развитие отношений современного Ирана ...
исламской революции, армия так называемых басиджей, силы правопо- рядка и др.)·
При этом духовный лидер Ирана аятолла Али Хаменеи в публичных выступлениях еще в октябре-ноябре 2001 г. резко осудил США и НАТО за их вторжение, под предлогом борьбы с международным терроризмом, в Афганистан, не без оснований утверждая, что действия Вашингтона на деле направлены на установление американского господства в регионе. Примерно в том же ключе выступили руководитель Совета по определению целесообразности принимаемых решений А. Хашеми Рафсанджани и командующий Корпусом стражей исламской революции Я. Р. Сафави. Одновременно представители консервативного крыла духовенства организовывали демонстрации под антиамериканскими и антиизраильскими лозунгами, призывая к объединению мусульман и джихаду против США. Военные операции Соединенных Штатов и их союзников в Афганистане и Ираке резко осуждались и осуждаются во время пятничных богослужений в большинстве иранских мечетей.
Что касается реформаторов и непосредственно экс-президента ИРИ С. М. Хатами, то их выступления были менее резкими. Они, в частности, высказывали сожаления о гибели афганского мирного населения и призывали к борьбе с терроризмом под эгидой ООН. Несмотря на введение в Афганистан войск НАТО, в Тегеране поддержали создание Временной администрации во главе с X. Карзаем, а затем и избрание его на пост президента. Однако иранское руководство отдавало и отдает явное предпочтение представителям активно боровшегося против талибов Объединенного фронта, состоящего прежде всего из таджиков и хазарейцев, что беспокоит Кабул.
Иранское руководство, последовательно противодействуя американским попыткам изолировать на международной арене Исламскую Республику, инициирует региональное сотрудничество стран Среднего Востока. Так, в 2003 г. были подписаны двусторонние соглашения о торговле и транзите между Афганистаном и Ираном, а также ирано-афгано-индийские меморандумы о расширении торговли, значительном снижении таможенных пошлин и создании базовых условий для транзита по территории трех стран. В том же году состоялся саммит с участием президентов Ирана, Афганистана, Таджикистана и Узбекистана, в результате которого его участники подписали документы по вопросам развития торговли и транзита '.
Важнейшее направление афганской политики Тегерана связано с острой необходимостью противостоять контрабанде наркотиков из Афганистана. При талибах страна превратилась в центр международного наркобизнеса. И тогда, и ныне оттуда через Центральную Азию, Кавказ и Иран идут основные наркопотоки в Россию (до Дальнего Востока), Украину, Молдову, страны Балтии, Восточную и Западную Европу, где, по данным ООН, 70—80 % наркотиков имеют афганское происхождение. Часть наркотиков оседает в самом Иране, что вызывает серьезную озабоченность Тегерана, ко- 11 Арунова М.Р. Российско-Иранский диалог и позиция Ирана в отношении афганской проблемы (2001—2003 гг.) // Ближний Восток и современность. — М., 2003. — С. 147.
271
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
торый пытается добиться от стран Европейского Союза увеличения материально-технической и финансовой помощи в борьбе с наркотрафиком.
В качестве близкого партнера в афганских делах в целом в Тегеране небезосновательно, как показала практика, рассматривают Россию. Проблемы Афганистана и подходы к их решению многократно и подробно обсуждались как на межмидовских консультациях, так и на более высоком уровне, в том числе в ходе визита министра иностранных дел Российской Федерации в апреле 2003 г. в Тегеран '.
В марте-апреле 2003 г. граничащая с Ираком ИРИ становится прифронтовым государством. На ее территории взрываются «случайно» залетевшие ракеты и «по ошибке» высаживаются британские десантники. По всем нормам международного права нейтральное государство, т. е. Иран, должно было бы интернировать десантников, разоружить их и содержать под охраной или наблюдением до завершения военных действий. Тем не менее иранские власти передали их коалиционному командованию. Только благодаря избранной Тегераном линии на активный нейтралитет страна не оказалась втянутой в новую войну в регионе.
После быстрой и, как казалось на первый взгляд, однозначно успешной военной кампании американо-британской коалиции на Ближнем и Среднем Востоке во всей системе международных отношений стала складываться принципиально новая обстановка. Очевидно целенаправленное стремление США, как наиболее мощной державы современного мира, выстроить систему международных отношений и мирохозяйственных связей согласно своим интересам, скорректировать в соответствии с этим подходы к международному праву. Альтернатива этой линии — концепция многополярного мироустройства, основанного на существовании различных центров влияния, широком взаимодействии разноуровневых международных организаций и соблюдении общепринятых норм международного права. Этой концепции привержены Китай, Россия, Индия и абсолютное большинство других развивающихся стран, среди которых — Иран.
В целом концептуальные подходы Тегерана и Москвы к основным международным и региональным проблемам сегодня совпадают, тем более, что географическое положение двух стран делает их фактическими монополистами в создании уникального транспортного коридора, соединяющего Европу с Азиатско-Тихоокеанским регионом. Поэтому не удивительно, что Россия, как и Китай, выступают против предлагаемых США и Великобританией санкций против Исламской Республики в связи с разработкой ею атомной программы. Конечной целью развернутой Соединенными Штатами анти- иранской кампании является ликвидация исламского правления в стране, а также свертывание ее связей с Европой, Японией, Россией, их уход с иранских рынков, прежде всего — с энергетического и военно-технического.
На фоне окружения Исламской Республики дружественными США аравийскими государствами (Кувейт, Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн, Катар и Оман) с юга, союзным Соединенным Шта- 11 Арунова М. Р. Российско-Иранский диалог и позиция Ирана в отношении афганской проблемы (2001—2003 гг.) // Ближний Восток и современность. — М., 2003. — С. 150.
272
Развитие отношений современного Ирана ...
там Пакистаном, оккупированным силами НАТО Афганистаном на востоке и захваченным американско-британскими войсками Ираком, а также входящей в блок НАТО Турцией на западе, антииранская кампания американского руководства провоцирует обострение борьбы между противостоящими друг другу (хотя и являющимися частями одной исламской системы) фракциями в иранском политическом истеблишменте 1. Победа на выборах 2005 г. радикального исламиста Махмуда Ахмадинежада продемонстрировала консервативную и антиамериканскую настроенность большей части электората.
В противовес американской политике силы в Афганистане, Ираке и регионе в целом бывший президент Ирана М. Хатами пытался, как было отмечено выше, противопоставить политику «диалога цивилизаций». Он давал понять, что несмотря на то, что принципиальные положения внешней политики Исламской Республики в мире, особенно на Ближнем Востоке (палестинская проблема и пр.) остаются прежними, средства их реализации должны меняться в сторону политических и гуманитарных методов. Такому курсу противоречат заявления нынешнего президента Ирана, например, его призыв к уничтожению Израиля и отрицание холокоста, сделанные на фоне массовых протестов мусульман всего мира в связи с публикацией в Дании карикатур на пророка Мухаммада. Это, как и иранская ядерная программа, еще более обостряет отношения Исламской Республики со странами Запада, особенно США.
Будучи крупной региональной державой, Иран озабочен тем, чтобы сохранить влияние и существенно контролировать развитие обстановки на Ближнем и Среднем Востоке с учетом обеспечения своих интересов. В то же время Исламская Республика сталкивается с очень серьезными проблемами, вызванными, кроме радикализации ее внешнеполитического курса в последнее время, враждебной Ирану политикой США. Оккупация Афганистана и особенно Ирака заставляют Иран опасаться за свою безопасность и форсировать (что лидерами страны отрицается) создание ядерного оружия, которым, кроме 5 постоянных членов ООН, уже официально располагают Пакистан и Индия, а негласно — Израиль и, вероятно, Северная Корея.
В настоящее время в связи с прямым военным вмешательством США в дела стран Персидского залива и Ближнего Востока, при неослабевающей напряженности в оккупированном Ираке, Иран активизирует попытки объединения исламских государств. Как крупное региональное государство, он стремится влиять на развитие обстановки в регионе с учетом обеспечения своих интересов, в том числе и путем взаимодействия с исламскими радикальными организациями. Сегодня одним из главных направлений внешней политики ИРИ является обеспечение собственной безопасности из-за враждебной Ирану политики США. Война в Ираке и ее последствия непредсказуемо меняют конфигурацию политических сил в регионе и заставляют Иран предпринимать все меры по усилению национальной безопасности.
В связи с этим меняются и внешнеполитические приоритеты политики ИРИ. Госсекретарь США Кондолиза Райс определила Иран в качестве самой опасной страны для Америки. Ранее подобные заявления звучали в ад- 11 Кулагина Л. М.Указ. соч. — С. 164.
273
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
рес Ирака. В этой связи глава американской дипломатии заявила о необходимости расширить коалицию стран, выступающих против террористической деятельности Тегерана. По ее словам, в своем взаимодействии с Ираном мировое сообщество не должно ограничиваться обсуждением лишь одной ядерной темы. Обвиняя Тегеран в дестабилизации обстановки в Ираке, К. Райс при этом не скрывала намерений Соединенных Штатов оказывать влияние на внутриполитическую ситуацию в самом Иране. Она, в частности, заявила, что американцы располагают для этого необходимыми возможностями. «В нашем распоряжении есть ряд рычагов, в том числе позволяющих обострить противоречия между иранским народом и режимом, который его не представляет», — сказала госсекретарь.
Глава внешнеполитического ведомства США пояснила, что речь идет об усилиях, направленных на поддержку демократии в Иране. Ранее администрация Буша запросила у конгресса на указанные цели 75 млн долл, в виде дополнительных ассигнований в 2006 году. Эти деньги предполагается направить на усиление радио и телевещания на Иран, расширение контактов между населением двух стран, поддержку усилий в сфере публичной дипломатии. О том, что Иран — «главный банкир терроризма», К. Райс заявила еще в середине марта 2006 г. на пресс-конференции в Сиднее. По ее мнению, «Иран представляет собой вызов, поскольку пытается разработать атомную программу, позволяющую создать ядерное оружие, и мы считаем, что он сделает это под прикрытием Договора о нераспространении ядерного оружия»1.
Афганистан и исламский Индостан последних веков в системе Мусульманско-Афразийской цивилизации
В течение многих веков территория Афганистана не представляла собой какого-либо политического целого. Его северные области между Гиндуку- шем и Пянджем составляя в древности ядро Бактрии, Греко-Бактрийского царства и Кушанской империи, традиционно тяготели к государствам, располагавшимся на территории бывших советских республик Средней Азии, а западные — к Ирану. В регулярные опустошительные походы в Индию массово вовлекались воины из пуштунских племен. Нашествие Чингисхана опустошило прежде цветущие города Среднего Востока, в том числе и на территории Северного (Балх) и Северо-Западного (Герат) Афганистана, но горные районы практически не затронуло. Афганские территории, земледельческие — вполне, а занятые скотоводческими племенами — по большей части формально, входили в состав государств, возглавлявшихся Чингизидами, Тимуром и Тимуридами, а в начале XVI в. большая часть воинственных горцев была сплочена изгнанным из Ферганы и обосновавшимся в Кабуле Бабуром. Опираясь на собственные незначительные силы и пуштунские племена, он приступил к покорению Индии и основал там после завоевания Делийского султаната империю Великих Моголов. При его внуке Акбаре, к
1 http//www.vz.ru/politics/2006/3/29.
274
Афганистан и исламский Индостан последних веков ...
рубежу XVI—XVII вв., она охватывала большую часть Афганистана с Кабулом и Гератрм, Белуджистан и северную половину Индии, простираясь до гор Виндхья на юге и Бирмы (включая всю Бенгалию) на востоке. В результате некоторое время Афганистан и Индия оказались в пределах одной политической системы.
Акбар (1560—1605), будучи, как и все Великие Моголы, мусульманином, проявлял удивительное для тех времен (особенно если вспомнить терзавшие тогда Западную Европу религиозные войны) почтение ко всем вероисповеданиям. Исповедуя концепцию Единого Бога, раскрывающего Себя в любой искренней и глубокой вере, и признавая перевоплощение душ, он в 1575 г. для более глубокого взаимопонимания между мусульманами и индуистами, представителями других религий, выстроил Дом Поклонения, где могли встречаться и свободно вести религиозно-философские беседы представители всех конфессий '.
Однако проповедовавшиеся Акбаром толерантность и возвышенный религиозно-духовный синтез оказались малодоступными широким массам и ортодоксам всех мастей. И уже правивший через столетие после него Ауранг- зеб (1658—1707) приступил к массовому насаждению ортодоксального ислама, что вызвало понятное (а на юге страны — вооруженное) сопротивление индуистов. В результате огромная афганско-индийская держава Великих Моголов, при сильнейшем смешении индуистов и мусульман на всей ее территории, все более в цивилизационно-культурном отношении стала дифференцироваться на исламскую и индусскую части. В первую входили области современных Афганистана, Пакистана и Бангладеш, а во вторую — остальные части Индостана, при примерно равной представленности обоих вероисповеданий в Кашмире 1 2.
В течение XVII — XVIII вв. империя Великих Моголов постепенно приходила в упадок, пока в начале XIX в. не оказалась под контролем англичан. После победоносного похода в Индию правителя Ирана Надир-шаха 3, увенчавшегося взятием и разграблением Дели, и распада после его смерти созданной им огромной империи, в 1747 г. Ахмад-хан Дуррани сумел объединить и возглавить афганские племена, приняв титул шаха. Ему удалось подчинить не только города Афганистана (Кабул, Кандагар, Герат и др.), но также иранские области Восточного Хорасана, Белуджистан и весь бассейн р. Инд с Синдом, Пенджабом и Кашмиром, вплотную подступив к Дели 4.
1 Армстронг К. История Бога. — К., 2004. — С. 308.
2
НеруДж. Открытие Индии. — М., 1955. — С. 237—286; Он же. Взгляд на всемирную историю: В 3-х т. — Т. 2. — С. 54—75.
2
Арунова Н. А. Государство Надир-шаха Афшара. — М., 1958; Петров П. И. Завоевательные походы Надир-шаха в Индию и Среднеазиатские ханства в освещении Мухаммад-Казима: Исследование. — М., 1965.
4 Возникновение и распад Дурранийской державы. — М., 1951; Рейснер И. М. Развитие феодализма и образование государства у афганцев. — М., 1954; Ганковский Ю. В. Империя Дуррани. — М., 1958; Мир гулам Мухаммед. Ахмад-шах — основатель афганского государства. — М., 1959; История Афганистана с древнейших времен до наших дней. — М., 1982. — С. 135—139; Шумов С., Андреев А. История Афганистана. — М., 2002. — С. 64-84.
275
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
Однако преемники Ахмад-шаха не смогли удержать единство созданной им полиэтничной державы. В начале XIX в. империя Дуррани — символ наивысшего могущества Афганистана, его политических успехов и расцвета — распалась на части (Кабульское, Гератское, Кандагарское и Пешаварское ханства). Кабульский Дост Мухаммед, провозгласивший себя в 1836 г. эмиром Афганистана, немало сделал для объединения страны. Однако сложность ситуации состояла в том, что в середине XIX в. Афганистан был уже окружен сильными державами — каджарским Ираном, сикхским Пенджабом и все ближе подходившими к нему с севера и юга колониальными империями, Россией и Англией. Неудивительно, что отсталая горная страна, не имевшая ни притягательных природных ресурсов, ни сколько-нибудь значительных иных богатств и доходов, но зато оказавшаяся в стратегически важном районе Азии, оказалась центром политических устремлений и интриг.
Англо-афганская война 1838—1842 гг. показала, что Афганистан — крепкий орешек. Хотя 30-тысячная английская армия и заняла города Кабул, Кандагар и Газни, она в конечном счете вынуждена была с позором отступить. Воспользовавшись этим успехом, Дост Мухаммед, а затем его преемник эмир Шер Али сумели довести до конца объединение афганских земель. В 1870-х гг. границы России и аннексировавшей еще в 1849 г. сикхский Пенджаб Англии подошли уже вплотную к афганским землям. Обе державы явственно претендовали на определенное влияние в Афганистане, а перед афганскими правителями стояла нелегкая задача сохранить независимость в условиях заметного давления на страну с севера и юга.
Миссия генерала Н. Г. Столетова в Кабул в 1878 г. с проектом русско-афганского договора вызвала у Шер Али взрыв антианглийских настроений, чем умело воспользовалась Англия для снаряжения новой военной экспедиции. Вторая англо-афганская война 1878—1880 гг. принудила преемника умершего Шер Али эмира Якуба заключить Гандамакский договор, по условиям которого Афганистан фактически признавал свою вассальную зависимость от Англии. Однако этот договор вызвал сильное недовольство горцев, выше всего ценивших свою независимость. В Афганистане вспыхнуло восстание, которое вскоре возглавил проникший в афганские земли из завоеванной русскими Средней Азии племянник Шер Али Абдуррахман. Опираясь на некоторую — не слишком явную — поддержку России, Абдуррахман одерживал победу за победой, так что англичане летом 1880 г. сочли за благо вступить с ним в переговоры. Признав Абдуррахмана эмиром Афганистана, они в то же время добились от него согласия на контроль Англии над внешней политикой страны (вести внешние сношения,«сообразуясь с мнениями и желаниями английского правительства») '.
См.: История Афганистана с древнейших времен ... — С. 139—223; Шумов С., Андреев А. Указ. соч. — С. 85—163; Сеид Касем Риштия. Афганистан XIX века. — М., 1958; Бушаев Π. П. Герат и Англо-иранская война 1856—1857 гг. — М., 1959; Халфин Н. А. Провал британской агрессии в Афганистане (XIX — нач. XX вв.). — М., 1959; Он же.Политика России в Средней Азии. — М., 1960; Халдин Н. А. Провал британской агрессии в Афганистане (XIX в. — нач. XX в.). — М., 1959; Бушаев Π. П. Указ, соч.; Бобаходжаев М. А. Борьба Афганистана за независимость (1832—1848). — М., 1960; Его же. Русс ко - аф га некие торгово-экономические отношения во второй половине XVIII — начале XX вв. — Ташкент,
276
Афганистан и исламский Индостан последних веков ...
Хотя эмир Абдуррахман был вынужден согласиться на проанглийскую внешнеполитическую ориентацию, что вполне соответствовало реальному соотношению политических сил в то время (русские были еще далеко, а английские войска рядом с Афганистаном), он главной своей задачей сделал укрепление центральной власти и пресечение сепаратистских тенденций. Тем временем Россия и Англия в условиях сложных политических интриг решали свои внешнеполитические споры, в том числе в районе Афганистана и близ него. Так, в 1893—1895 гг. была проведена — практически без участия афганских представителей — демаркация англо-афганской (точнее, индо-афганской) границы по так называемой линии Дюранда, а затем и русско-афганской границы в районе Памира.
Начало XX в. прошло в Афганистане под знаком некоторого подъема в сфере политических движений, культурно-просветительской деятельности. Хотя эта страна и была очень отсталой, но и до нее дошли отзвуки тех событий, которые прокатились по соседним азиатским странам (Турция, Иран). Они привели к всплеску так называемых младоафганских реформаторских настроений. Движение младоафганцев было очень слабым, но все-таки это была возникшая на местной почве идеология реформ модернизации страны. Именно на нее как на свою главную опору сделал ставку пришедший в 1919 г. к власти Аманулла-хан. В поисках поддержки против англичан, от которых он в том же году добился признания полной независимости страны, Аманул- ла апеллировал к Советской России, тоже признавшей эту независимость и заключившей с Афганистаном договор.
Хотя акт признания независимости вызвал подъем в стране, к решительным структурным реформам она не была готова. Младоафганцы в стремлении осуществить реформы взяли слишком крутой курс, что вызвало недовольство крестьянства и исламского духовенства. Опираясь на него, противники реформ добились в 1929 г. отречения Амануллы от власти. Королем страны стал Надир-шах, официально принявший конституцию (1931), которая закрепляла в стране режим умеренного характера, учитывавший и силу духовенства, и отсталость крестьянства, и значение племенных связей в Афганистане. В 1933 г. королем стал Закир-шах, ведший политику осторожного внешнеполитического лавирования, особенно накануне Второй мировой войны, когда заметно усилилась активность агентов Германии в Афганистане. Эти агенты с началом войны были изгнаны, а ситуация в послевоенном Афганистане, когда Англия лишилась своих колоний и перестала быть важным фактором во внешнеполитической ориентации страны, приве-
1965; Его же. Очерки социально-экономической и политической истории Афганистана (конец XIX в.). — Ташкент, 1975; Юлдашбаева Ф. Из истории английской колониальной политики в Афганистане и Средней Азии (70—80-е годы XIX в.). — Ташкент, 1963; Очшьдиев Д. Я. Очерки борьбы афганского народа за национальную независимость и внутренние реформы (1900—1914 гг.). — Ташкент, 1967; Восточные пуштуны: основные проблемы новой истории. — М., 1987; Ромодин В. Очерки по истории и истории культуры Афганистана, середина XIX — первая треть XX в. — М., 1983; Он же. Афганистан во второй половине XIX — начале XX в.: официальная история и историография.— М., 1990; Каландарова М. С. Геополитика Англии в Афганистане в первой половине XIX в.: Миссия А. Бернса в Кабуле. — М., 1995.
277
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
ла к усилению связей Афганистана с Советским Союзом \ В 1973 г. в результате государственного переворота Афганистан стал республикой.
После ликвидации монархии правительство М. Дауда явственно ориентировалось на советскую помощь и содействие, хотя и не очень-то стремилось открыть дорогу к власти для радикальных групп. Курс на неприсоединение и независимость страны был зафиксирован в конституции 1977 г., закрепившей в стране парламентарный однопартийный режим и президент- ское правление. Однако контроль над армией Дауд установить не сумел. Многие армейские части оказались под руководством радикально настроенных офицеров, что и привело к военному перевороту в апреле 1978 г., в результате которого власть перешла к Революционному совету, возглавленному лидерами бывшей до того на полулегальном положении Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) и была провозглашена Демократическая Республика Афганистан.
Но Афганистан не был готов к инициированным новой властью радикальным преобразованиям. Отсталая экономика, низкий исходный уровень развития, социально-психологическая неподготовленность населения к трансформации при идейном господстве ортодоксального ислама блокировали распространение социалистической идеологии советского образца, а атеизм был в принципе неприемлем. Поэтому опереться внутри страны ока- 11 См.: История Афганистана с древнейших времен ... Шумов С., Андреев А. Ю. Указ, соч.; Вавилов Н. И., БукиничД. Д. Земледельческий Афганистан. — Л., 1929; Алексеенков П. Аграрный вопрос в Афганском Туркестане. — М., 1933; Рейсер М. Г. Афганистан. Экономо-географическая характеристика. — М., 1946; Пикулин М. Г. Афганистан. (Экономический очерк). — Ташкент, 1956; Сеид Касем Риштия. Указ, соч.; Ахрамович P. Т. Афганистан после Второй мировой войны. — М., 1961; Пикулин М. Г. Развитие национальной экономики и культуры Афганистана. — Ташкент, 1961; Головин Ю. М. Афганистан: экономика и внешняя торговля. — М., 1962; Давыдов А. Д. Развитие капиталистических отношений в земледелии Афганистана. — М., 1962; Нухович Е. С. Внешняя политика Афганистана. — М., 1962; Экономический строй Афганистана. — М., 1964; Пуляркин В. А. Афганистан. Экономическая география. — М., 1964; Черняховская Н. И. Развитие промышленности и положение рабочего класса Афганистана. — М., 1965; Очерки по новой истории Афганистана. — Ташкент, 1966; ОчильдиевД. Я. Очерки борьбы афганского народа за национальную независимость и внутренние реформы (1900—1914 гг.). — Ташкент, 1967; Ахрамович P. Т. Афганистан в 1961 — 1966 гг. Политическое положение. Конституционная реформа. — М., 1967; Давидов А. Д. Афганская деревня. (Сельская община и расслоение крестьянства). — М., 1969; Давыдов А. Д. Общественно-политическая мысль Афганистана накануне завоевания независимости. — Ташкент, 1972; Давыдов А. Д., Черняховская Н. И. Афганистан (социально-экономические проблемы). — М., 1973; Назаров X. Н. Народные и просветительско-антифеодальные движения в Афганистане (конец XIX — начало XX вв.). — Душанбе, 1976; Очилъдиев Д. Я. Социально-экономическая структура деревни Афганистана (особенности эволюции). — М., 1976; Теплинский Л. Б. История советско-афганских отношений, 1919—1987. — М., 1988; Коргун В. Г. Афганистан в 20—30-е годы XX века: страницы политической истории. — М., 1979; Ромодин В. А. Очерки по истории и истории культуры Афганистана, середина XIX — первая треть XX в. — М., 1982; Корчун В.Т. Интеллигенция в политической жизни Афганистана.— М., 1982; Ромодин В. А. Афганистан во второй половине XIX — начале XX в.: официальная история и историография.— М., 1990; Арунова М. Р., Шумилов О. М. Очерки истории формирования государственных границ между Россией, СССР и Афганистаном. — М., 1994; Хашимбеков X. Узбеки Северного Афганистана. — М., 1994.
278
Афганистан и исламский Индостан последних веков
завшейся у власти партии с ее радикальными установками было почти не на кого. Альтернативой стала опора на СССР.
Ко всему прочему, внутри НДПА существовала устойчивая вражда между двумя составляющими ее фракциями — Хальк и Парчам. В огне жестокой борьбы между сторонниками той и другой погибли многие сотни (если не тысячи) членов НДПА, что не только ослабило партию, но и создало обстановку внутренней нестабильности в стране. В сентябре 1979 г. руководитель НДПА и Революционного совета Н. Тараки был свергнут и уничтожен его соперником X. Амином, после чего была развернута кампания преследования сторонников бывшего лидера. Складывалось впечатление, что Амин склонен был противопоставить поддержке СССР иную внешнюю силу. Это и сыграло роковую роль: в декабре 1979 г. в Кабул были введены советские войска, Амин убит, а во главе НДПА и Революционного совета стал Б. Кармаль.
С этого момента Афганистан оказался в огне войны. Речь идет как о гражданской войне, так и о войне с введенными в Афганистан советскими войсками, численность которых достигала 100 тыс., не говоря уже о преимуществах в техническом оснащении и армейской выучке. Введение советских войск в Афганистан было не только ошибкой, но и грубым политическим просчетом, а фактически — преступлением бывшего советского руководства, привыкшего полагаться на силу.
Нежелание познакомиться со страной и ее историей, пренебрежение к реальности привели к бессмысленной гибели десятков тысяч жизней советских солдат, не говоря уже о миллионе, если не больше, уничтоженных современным оружием афганцев, о бесчисленных страданиях афганского народа. Кроме того, введение советских войск не только оттолкнуло от СССР большинство афганцев, но и еще резче выявило слабость социальной базы правительства в Кабуле. Запоздалые попытки выправить перекосы времен Тараки и Амина не дали заметных результатов, как и замена Кармаля новым президентом страны Наджибуллой и срочная институционализация власти (новая конституция, созыв парламента, призыв к многопартийному сотрудничеству на широкой политической основе и т. п.)
Длительная война привела к неслыханным разрушениям, к уничтожению тысяч деревень, к разрушению городов, к массовой миграции населения ( до 3—5 млн афганцев находились в качестве беженцев в соседних Пакистане и Иране). Но главное — она вызвала резкий рост сопротивления и многократное усиление различного рода фундаменталистских и исламско-националистических (при полиэтническом составе населения страны — пуштуны, таджики, узбеки, хазарейцы и пр.) течений, которые в ходе воору¬
Каландарбеков П. Крестьянское землевладение в современном Афганистане. — М., 1990; Спольников В. Н. Афганистан: исламская оппозиция. Истоки и цели. — М., 1990; Ляхов-
скийА. А., Забродин В. М. Тайны афганской войны. — М., 1991; Боровик А. Г. Тайная война. — М., 1992; Давыдов А. Д. Афганистан: Войны могло не быть: Крестьянство и реформы. — М., 1993; Марчук Н. И. Необъявленная война в Афганистане: официальная версия и уроки правды. — М., 1993; Хашимбеков X. Указ, соч.; Майоров А. М. Правда об афганской войне: Свидетельства главного военного советника. — М., 1996; Слинкин Μ. Ф. Народно-демократическая партия Афганистана у власти: (Время Тараки—Амина, 1978—1979). — Симферополь, 1996; Шумов С., Андреев А. Указ. соч. — С. 164—232.
279
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
женной борьбы выявили себя в рамках различного рода племенных и политических группировок.
В апреле 1992 г. лишенное поддержки извне правительство Наджибуллы пало. Отряды моджахедов (таджика А. Ш. Масуда, узбека А. Р. Дустума и пуштуна Г. Хекматьяра) без боя заняли столицу Афганистана и установили свою власть в стране. При поддержке сил Ахмад Шаха Масуда президентом страны, объявленной Исламским Государством Афганистан, стал таджик относительно умеренных мусульманских взглядов, лидер партии «Исламское общество Афганистана» Бурхануддин Раббани. Коалиционное правительство возглавил Гульбеддин Хекматьяр, лидер «Исламской партии Афганистана», а на контролируемом преимущественно Абдуррашидом Дустумом севере страны было создано «Национальное исламское движение».
Но между победившими группировками тут же началась ожесточенная борьба за власть, еще более закрепившая этно-племенной раздел территории страны на области, контролируемые местными полевыми командирами. Этим воспользовалась наиболее радикальная исламистская группировка «Талибан» («талиб» — «ищущий знаний, учащийся, студент»), состоящая преимущественно из пуштунов, детей беженцев из Афганистана, которые были воспитаны в наиболее ортодоксальных медресе на территории Пакистана.
Осенью 1994 г. талибы заняли Кандагар на юге страны и в течение следующих двух лет постепенно вытесняли из ее основных районов отряды Г. Хекматьяра, А. Ш. Масуда и А. Р. Дустума. 3 апреля 1996 г. на собрании афганского духовенства, на котором присутствовали около 1500 улемов, лидер талибов, Мухаммед Омар, получил титул «Повелитель правоверных» («амир аль-муменин») '. В конце 1996 г. талибы взяли Кабул и отбросили на север войска А. Ш. Масуда и А. Р. Дустума. Власть почти на всей территории страны (переименованной в Исламский эмират Афганистан) перешла в их руки. Был установлен жесточайший клерикально-репрессивный режим, подобного которому по суровости запретов и ограничений Мусульманский мир еще не знал.
Едва ли не важнейшим результатом многолетней войны следует считать укрепление позиций исламского фундаментализма. При талибах в Афганистане закрепились лидеры и действующей в планетарном масштабе фундаменталистско-террористической группировки Аль-Каида во главе с Уссама Бен-Ладеном. Воспользовавшись в качестве предлога для вторжения трагедией 11 сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне, в октябре 2001 г. войска США и их союзников по НАТО вторглись в Афганистан и вскоре взяли под контроль Кабул и некоторые другие города страны, а также заняли военные базы, в частности, расположенную вблизи столицы важнейшую в стратегическом отношении базу Баграм. Владение ею позволяет держать под прицелом ракет средней дальности и стратегических бомбардировщиков огромные пространства Среднего Востока, Южной и Центральной Азии от Каспия до Бенгальского залива. 11 Шумов С., Андреев А. Указ. соч. — С. 231.
280
Афганистан и исламский Индостан последних веков ...
Иначе сложилась история мусульманских районов Британской Индии. В 1947 г. они были выделены в особый доминион, который принял наименование «Пакистан» со столицей в Исламабаде . Географически он состоял из двух частей, оторванных и достаточно далеко отстоящих друг от друга. Основной частью страны считалась западная, расположенная в долине Инда, быстро превращавшаяся в житницу страны. Большая ее часть была завоевана арабами в начале VIII в. и с тех пор там постепенно распространялся ислам, в полной мере укоренившийся к XI в. Здесь неизменно правили мусульманские династии, в том числе афганско-пуштунского происхождения, а во второй половине XVIII — нач. XIX вв. эта территория, как отмечалось выше, входила в империю Дуррани. С развалом последней все области в бассейне Инда и расположенный западней гористо-пустынный Белуджистан постепенно перешли под контроль англичан, владевших этими землями до предоставления независимости Пакистану и Индии, размежеванным по конфессиональному признаку. Восточная часть Пакистана, бывшая Восточная Бенгалия * 2, где также преобладало мусульманское население, воспринималась как отсталая периферия страны при ее неприкрытой экономической эксплуатации и национально-языковой дискриминации населения.
При удовлетворительных темпах роста производства Пакистан с самого начала отличался политической нестабильностью. Первое, созванное с целью институционализации власти, Учредительное собрание было в 1954 г. распущено, поскольку правившая страной Мусульманская лига почувствовала угрозу потери контроля над ситуацией. Созванное в следующем году второе Учредительное собрание выработало конституцию, вступившую в силу в 1956 г. Пакистан был объявлен исламской республикой с президентской формой правления и двухпалатным парламентом, имевшим, как и премьер-министр, весьма ограниченные полномочия. В 1958 г. в результате военного переворота к власти в качестве президента пришел генерал М. Аюб-хан 3.
Генерал Аюб-хан провел ряд серьезных реформ, направленных на укрепление экономики страны. Были ликвидированы посреднические слои в сфере аграрных отношений (с выкупом земли за счет государства), а земли переданы крестьянам, что способствовало ускоренному капиталистическому развитию в деревне, особенно в западной части страны. Были заложены серьезные основы для роста государственного сектора в промышленности параллельно с активной поддержкой частного предпринимательства и ино¬
Ганковский Ю. В., Гордон - Полонская Л. Р. История Пакистана. — М., 1961; Гордон-Полонская Л. Р. Мусульманские течения в общественной мысли Индии и Пакистана (Критика «мусульманского национализма»), — М., 1963; Каид-и-Азам Мухаммад Али Джинна. — М., 1996.
2
Тринич Ф. А. Восточный Пакистан. (Эконом.-географ, очерк). — М., 1959.
3 Растянников В. Г., Кузьмин С. А. Проблемы экономики Пакистана. — М., 1958; Ган- ковский Ю. В., Москаленко В. Н. Политическое положение в Пакистане. Государственный переворот 1958 г. и военная диктатура. — М., 1960; Кузьмин С. А. Экономическое развитие Пакистана и внешний рынок. — М., 1960; Ганковский Ю. В., Гордон-Полонская Л. Р. Указ, соч.; Пуляркин В. А. Западный Пакистан (Эконом.-географ, характеристика). — М., 1962; Арабаджян 3. А. Иран и Пакистан. Распределение доходов в городе, 60-е — нач. 80-х гг. — М., 1987.
281
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
странных капиталовложений. Однако экономические достижения были сведены на нет неудачами в политической сфере, прежде всего во взаимоотношениях обеих частей страны. Именно это привело к отставке президента, а затем и к образованию Бангладеш.
В 1969 г. Аюб-хана сменил другой генерал — Якья-хан, имевший в должности президента, как и его предшественник, фактически диктаторские полномочия. Свою власть оба президента старались укрепить опорой на мусульманское духовенство и религиозно акцентуированные слои населения, что происходило на фоне напряженных отношений с Индией, в частности из-за конфликта в Кашмире, не улаженного по сей день.
При этом в Восточном Пакистане, население которого ощущало в стране свою «второсортность» и, к тому же, в религиозном отношении в своей массе было менее ортодоксальным, нарастало стремление к отделению и образованию собственного государства. При враждебных отношениях между Пакистаном и Индией последняя неизменно поддерживала такие намерения. В 1970—1971 гг. ситуация в Восточном Пакистане стала выходить из-под контроля властей. Массовые волнения бенгальцев-мусульман жестоко подавлялись правительственными войсками, в результате чего в Индию устремились десятки тысяч беженцев и та, после предъявления Исламабаду ультимативных требований о прекращении репрессий, ввела в Восточный Пакистан войска.
В результате этих событий 27 марта 1971 г. была провозглашена независимая республика Бангладеш, а в Западном Пакистане (Пакистане в его современных границах) пал режим Якья-хана и к власти пришла народная партия 3. Бхутто. После разделения на два государства и прихода к власти правительства Пакистанской народной партии президент 3. Бхутто попытался было сделать серьезный акцент на развитии государственного сектора. Он провел национализацию некоторых важных отраслей промышленности и банков страны, сделал дальнейший шаг с целью продолжения аграрной реформы. Инициированные им демократические реформы вызвали негодование у высшего офицерства и клерикалов. В 1977 г. в результате военного переворота избранный президент был свергнут и его место, с фактически диктаторскими полномочиями, занял генерал Зия-уль-хак.
Правительство Зия-уль-Хака приостановило политику Бхутто и заменило ее стремлением к укреплению частного предпринимательства, что в конечном счете дало некоторые позитивные результаты и привело к заметным успехам в промышленном развитии страны, включая и активный выход пакистанского капитала во внешний мир, участие пакистанцев в реализации строительных программ в богатых нефтедолларами аравийских монархиях.
После гибели Зия-уль-Хака в авиационной катастрофе в 1988 г. в результате демократических выборов власть получили гражданские лица во главе с дочерью 3. Бхутто — Беназир Бхутто. Это стало подлинной сенсацией: к власти в мусульманской стране, официально именующей себя Исламской республикой, пришла женщина, к тому же молодая, красивая и светски образованная. Но правила Б. Бхутто недолго: в 1990 г. ее противники, используя в качестве предлога злоупотребления правящих кругов и недовольство
282
Афганистан и исламский Индостан последних веков
населения, вынудили ее уйти от власти. Б. Бхутто сменил вновь избранный премьер '.
Подобная динамика смен политической власти и экономических курсов, даже в еще более калейдоскопичной форме, наблюдалась и в Бангладеш, где с момента образования самостоятельной республики в 1971 г. в результате военных переворотов сменилось несколько президентов. При этом на смену неудачным опытам, связанным с национализацией экономики и разбуханием государственного сектора в 1970-х гг., после прихода к власти президента X. Эршада был взят курс на приватизацию экономики и поддержку частного предпринимательства. Впрочем, заметных результатов это пока не дало. Спорадические грандиозные стихийные бедствия, обрушивающиеся на страну, равно как и явная ее перенаселенность при крайне низком общем уровне экономического развития, держат экономику Бангладеш на одном из последних мест в мире.
Рубеж 1980—90-х гг. Пакистан и Бангладеш прошли под знаком заметного оживления в политической жизни. В обеих странах активно функционирует многопартийная система, уважается конституция, проводятся выборы. Однако той стабильности, что характеризует Индию, здесь нет, и это является типичным для большинства мусульманских государств. Влияние ислама тут весьма заметно, что соответствует и официальной политике исла- мизации или, точнее, усиления роли ислама и его институтов. В числе других влиятельные позиции в обоих государствах сегодня занимают и группировки мусульманских фундаменталистов.
Несколько слов о внешнеполитической ориентации обеих стран. Что касается Бангладеш, то роль этой республики в международных делах сравнительно невелика. Более заметна она в сфере региональной: именно Бангладеш выступила в 1985 г. с инициативой создания Ассоциации регионального сотрудничества стран Южной Азии (СААРК), в которую вошли Индия, Пакистан, Бангладеш, Шри-Ланка, Непал, Бутан и Мальдивы. Цель ассоциации — содействовать развитию и сотрудничеству членов СААРК. Эта цель реализуется на практике не особенно выразительно, однако несомненно, что в помощи других нуждается прежде всего именно Бангладеш. И эту помощь республика получает, в том числе со стороны развитых государств мира и богатых нефтью стран ислама. Но решение собственных проблем в любом случае зависит от нее самой.
Пакистан ведет себя на международной арене намного активнее. Занимая важное стратегическое положение, эта страна долгое время была объектом серьезного интереса со стороны других стран, в первую очередь, КНР и США. Пакистан в свое время был активным членом военно-политических блоков СЕАТО и СЕНТО. Именно на его территорию в 1980-х гг. мигрировали миллионы беженцев из Афганистана и здесь же, в районе Пешавара, были созданы базы вооруженной борьбы партизан с правительством НДПА. На его территории, в ортодоксальных медресе и лагерях афганских бежен-
Сумский В. В. Национализм и авторитаризм: Политические и идеологические процессы в Индонезии, Пакистане и Бангладеш. — М., 1987; Плешов О. В. Ислам и демократия: Опыт Пакистана. — М., 1997.
283
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
цев, сформировалось фундаменталистское военизированное движение «Талибан», захватившее власть в Афганистане в 1996 г. Но заметно постепенное изменение общей международной ориентации Пакистана. После развала военных блоков Пакистан стал членом движения неприсоединения.
Ранее уже шла речь о целесообразности выделения в рамах Мусульманско-Афразийской цивилизации особой Мусульманско-Индостанской субцивилизации. Более обстоятельное рассмотрение истории Афганистана, Пакистана и Бангладеш позволяет несколько уточнить это положение. При всей мусульманской, преимущественно суннитской, идентичности Пакистан и Бангладеш существенно отличаются в этнокультурном отношении, тем более, что во втором случае ислам стал распространяться приблизительно через пять веков после его утверждения в долине Инда.
В условиях отсутствия четких этнических и конфессиональных рубежей между ним и Иранско-шиитским регионом Иранско-Среднеазиатской субцивилизации, в долине Инда заметно присутствует шиитский компонент. При традиционной конфронтации между шиитами и суннитами (резко обострившейся в ряде стран, в особенности в Ираке в последние годы) это обстоятельство является дополнительным фактором дестабилизации положения в Пакистане.
Еще более сложной в цивилизационном, как и любом другом, отношении является ситуация в Афганистане. Его восточные области обращены к долине Инда и неоднократно на длительное время оказывались в единой политической и социокультурной системе с ее населением. В то же время западные и северные области страны исторически причастны к Иранско-Среднеазиатской субцивилизации, причем, в первом случае, в лице хазарейцев, более к ее Иранско-шиитскому региону, а во втором, представленном в этническом отношении таджиками и узбеками, — всецело к ее Среднеазиатско-суннитскому региону.
Более того, свое влияние на социокультурный облик Афганистана оказали находившиеся там у власти в 1970 — 80-х гг. светские, прокоммунистические режимы и факт пребывания советских оккупационных войск. Часть образованного населения страны несколько приобщилась в это время к современным мировым реалиям, но большинство мусульман это толкнуло в сторону ортодоксального, зачастую воинственно-фундаменталистского (как талибы) ислама. С оккупацией некоторых основных городов, прежде всего столицы — Кабула, и ключевых военных баз силами США и их союзников по НАТО осенью 2001 г., при почти номинальном правлении опирающегося на эти силы президента X. Карзая, социокультурная ситуация в стране стала еще более сложной и запутанной. Западные вооруженные силы и правительственные войска контролируют лишь Кабул и некоторые другие города, а в большинстве провинций хозяйничают полевые командиры. При этом в отдельных местах, особенно на юге страны, не прекращается сопротивление талибов.
284
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных ...
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных и цивилизационных процессов
Развитие политической ситуации в Центральной Азии в конце 1990-х гг. продемонстрировало роль Пакистана как одного из главных «субъектов региональной игры». В то время, когда власть талибов в Афганистане распространялась почти на всю территорию страны, кроме незначительной области на севере, Пакистан стал наиболее влиятельным внешним партнером афганского правительства, причем пакистанское влияние реализовывалось не только на правительственном уровне, но и на уровне политических партий и институтов. В первую очередь нужно назвать фундаменталистскую партию «Джамиат-и улема-и ислам», лидер которой Ф. Рахман стал главой комитета по международным делам Национальной ассамблеи Пакистана. «Исламабад решил, что Талибан является наилучшим средством для достижения его целей в Афганистане и был готов платить высокую цену для того, чтобы продолжать его поддержку» 1.
Особая заинтересованность пакистанской власти в правительстве талибов была связана с осуществлением центральноазиатских экономических проектов, а также с намерениями возобновить преобладающее пуштунское влияние в Афганистане. Правительство талибов сотрудничало с пакистанскими структурами не только в военной, но также и в финансовой сфере. В частности, Афганский национальный банк имел свои филиалы в Пакистане. Кроме того, талибы проводили консультации с пакистанскими экспертами в области исламской экономики, а именно — относительно создания сугубо исламского банка. Через Пакистан осуществлялись внешние связи.
Однако международная и в определенной мере региональная изоляция афганского правительства не могла не отразиться на Пакистане. Прежде всего, падение интереса США к Афганистану после вывода советских войск рикошетом ударило по его восточному соседу, который уже не рассматривался как важнейший союзник Америки в регионе. Кроме того, после проведения в 1998 г. ядерных испытаний Пакистан оказался жертвой экономических и торговых санкций мирового сообщества.
К этим внешним факторам прибавлялись внутренние, убеждавшие некоторых политиков в том, что Пакистан является типичным примером «несос- тоявшегося государства». Этот вывод подтверждала полоса коррупционных скандалов, разворачивавшихся вокруг избранных демократическим путем правительств, на смену которым 12 октября 1999 г. в четвертый раз пришли военные. Кроме того, острой оставалась и остается проблема Кашмира, накладывающаяся не только на двусторонние пакистанско-индийские отношения, но и усугубляющая сложную этноконфессиональную ситуацию в стране.
Упомянутые факторы способствовали возрастающей изоляции Пакистана в регионе, обмельчанию его роли на Среднем Востоке и в Центральной Азии, создали ситуацию «дипломатической блокады» вокруг одной из наибольших стран региона.
1 Khaliliad Z Afghanistan: The Next Phase // Perceptions. — Dec. 2000 — Feb. 2001. — P. 8, 9.
285
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
При создании в 1947 г. независимого федеративного мусульманского государства, включавшего разные этносы, именно исламу отводилась роль цементирующего фактора '. Однако пакистанские власти (как демократически избранные, так и военные) стараются внедрить западные методы руководства в сугубо исламском обществе без всестороннего учета его особенностей. При этом около 60 % ВВП страны идет на погашение внешнего долга, 30 % — на военные затраты и лишь 2,4 % — на развитие образования. Сегодня пакистанское общество — это общество, где «коррупция — эндемическая», где существует тысяча учреждений, основанных коррумпированными политиками. Как указал бывший президент страны Ф. Легари, «создается впечатление, что вся элита одержима идеей самообогащения» * 2.
Осенью 1999 г. противоречия между демократически избранным правительством Н. Шарифа и военными, в первую очередь, касательно политики в Кашмире и отношений с движением «Талибан», в очередной раз обострились. Премьер склонялся к урегулированию отношений с Индией путем достижения компромисса и отказа от сотрудничества с талибами, уже тогда обвинявшимися в поддержке международного терроризма. Такая рекомендованная США политика вызвала резкое сопротивление со стороны пакистанских генералов.
12 октября 1999 г. генерал Первез Мушарраф объявил о переходе власти в руки военных. Была отменена Конституция, распущен парламент, введено чрезвычайное положение, сформировано правительство из генералов с незначительным участием гражданских лиц, объявлено о создании Национального Совета Безопасности как высшего органа государственной власти. Генерал П. Мушарраф пообещал «покончить с “бутафорской демократией” и “построить реальную”, достичь экономического оздоровления страны и ликвидировать коррупцию, реформировать систему образования, сузив роль медресе».
Следует подчеркнуть, что все военные правительства Пакистана всегда ставили задачи преодоления экономической отсталости и искоренения коррупции. Военно-политическая элита в этой стране является своеобразной кастой, как и в большинстве стран Азии. Для Пакистана характерными ее особенностями являются, во-первых, тесная связь с бывшей метрополией, так как значительное количество военных заканчивает английские военные академии, и, во-вторых, — регионоцентризм — представителями этой элиты являются, как правило, выходцы из Пенджаба, что для многонационального государства имеет существенное значение.
Учитывая то, что Пакистан является «этнической и социальной пороховой бочкой» 3, правительство П. Мушаррафа взяло курс на подавление оппозиции и ослабление экстремистских группировок, активно применяя «Закон о борьбе с террористической деятельностью». С другой стороны, оно начало
Гордон-Полонская Л. Р. Указ, соч.; Ганковский Ю. В. Народы Пакистана. (Основные этапы этнической истории). — М., 1964; Сумский В. В. Указ, соч.; Плешов О. В. Ислам и демократия: Опыт Пакистана. — М., 1997.
2 Power С. A Military Leader and a Reformer // Newsweek. — 2001. — February 19. — P. 27- 28, 31.
3 Les Echos. — 2002. — 11 — 12 Juillet.
286
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных
процесс ограниченного и подконтрольного ему восстановления демократических институтов в стране, в частности, путем проведения многоэтапных выборов в местные органы власти. Избирательная кампания длилась почти полгода, с декабря 2000 г. по август 2001 г., и продемонстрировала победу кандидатов все тех же традиционных политических кланов и партий, а именно Мусульманской Лиги и Народной партии. Еще одной характерной чертой этих выборов была относительно слабая поддержка электоратом исламских партий и организаций. В связи с этим П. Мушарраф подчеркивал, что «90 % граждан страны сдержанны и толерантны. Экстремисты составляют лишь около 5 или 10 % населения» '.
Однако ситуация осложнялась тем, что со стороны соседнего дружественного Афганистана постоянно исходила угроза «талибанизации» Пакистана, учитывая не только разнообразные связи между этими странами при условности границы между ними на большей части ее протяженности, но и высокий уровень исламского сознания пакистанского общества. Сложный и противоречивый характер имеют отношения между военными структурами и исламскими формированиями. Очевидно, пакистанской армии тяжело было функционировать в качестве политической силы без поддержки со стороны религиозных организаций. С одной стороны, религиозные организации нужны военным для установления добрых отношений с богатыми мусульманскими странами (прежде всего в экономической сфере), с другой — как противовес влиятельным политическим партиям типа Мусульманской лиги и Народной партии.
Исламисты, в свою очередь, понимают, что не могут рассчитывать на политический успех, действуя самостоятельно. Улемы могут поднять волну общественного недовольства и гражданского неповиновения, но они вряд ли способны руководить общественным движением на протяжении длительного времени. Только определенный союз с армией может обеспечить им более-менее высокие позиции в иерархии власти. При этом следует учитывать, что генералитет никогда не согласится на подчиненное положение в подобном тандеме, а оставит за собой руководящую роль.
Пребывание при власти в Пакистане в последние годы военного режима генерала П. Мушаррафа не решило двух главных задач: улучшения экономического положения страны и выхода из «дипломатической блокады» за счет установления мира в Афганистане и «центральноазиатского прорыва» как следствия этого. Террористические акты 11 сентября 2001 г. в США и объявленная ими война с терроризмом глубоко изменили сценарий региональной политики и приобрели особое значение для Пакистана. Именно тогда страна получила существенный шанс для выхода из международной изоляции, для возобновления своего политического влияния в субрегионе. Так, по мнению обозревателей влиятельной французской газеты «Монд дипломатик», перед страной встали четыре главных вопроса, от решения которых зависит будущее Пакистана 1 2.
1 Reform is a Long Process // Newsweek. — 2001. — February 19. — P. 31.
2 Le Monde diplomatique. — 2001. — December, № 573. — P. 12, 13.
287
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
Во-первых, «это инструментализация исламизма государством», т. е. укрощение мусульманского экстремизма и поддержание стабильности в государстве для решения экономических проблем, в первую очередь, с целью «направить туркменский газ к пакистанским берегам». Второй вопрос — Кашмир, имеющий для Пакистана приоритетное значение по сравнению с Афганистаном, кроме прочего, потому, что он остается яблоком раздора в отношениях с Индией. В-третьих, это вопрос идентичности самой нации, разрывающейся между националистами и радикальными исламистами. И хотя электорат исламистов незначителен, нерешенные экономические и социальные проблемы содействуют его росту. Четвертая проблема — это армия, тесно связанная с религиозной верхушкой. Эти две весомые силы стремятся использовать потенциал друг друга для достижения собственных целей.
Проведение осенью 2001 США, при поддержке их союзников по НАТО, военной операции в Афганистане вызвало резко отрицательную реакцию со стороны населения Пакистана. Согласно опросам Института Геллапа, 63 % пакистанцев тогда приняли сторону талибов и только 7 % поддерживали американцев. При этом 75 % граждан считало, что правительство ни в коем случае не должно предоставлять территорию страны для осуществления операций в Афганистане. Более того, Пакистанский совет улемов объявил джихад Америке. Местные толкователи Корана огласили фетву, в которой призвали всех правоверных мусульман к войне против США в случае атаки на Афганистан. Исламские радикалы одновременно начали кампанию с призывами к всеобщей забастовке в стране '.
Американское руководство, понимая чрезвычайно важное значение Пакистана в новой региональной игре, всеми возможными средствами старалось добиться поддержки со стороны пакистанского правительства. И, несмотря на отрицательное отношение пакистанского общества к вторжению сил НАТО в Афганистан, П. Мушарраф принял историческое решение относительно поддержки возглавлявшихся США сил, практически вырвавшее Пакистан из международной изоляции. «Сперва интересы Пакистана, а потом все остальное. Из двух зол мы выбираем меньшее, и, как учил нас пророк Мухаммад, в подобных обстоятельствах можно даже пойти на подписание договора с врагом. Для талибов же мое правительство и я лично сделали все, что могли», — констатировал генерал 1 2. Конечно, это было непростое решение для президента страны, где имеется множество собственных исламских экстремистов и чье духовенство и религиозно ориентированная часть интеллигенции поддерживали дружеские отношения с талибами.
Пакистанское правительство, подписав со США Меморандум о взаимопонимании, одержало двойную победу. Во-первых, Пакистан снова был признан союзником США, что предоставило стране новые возможности в борьбе с собственными экстремистами. Во-вторых, государству был списан почти 40-миллиардный долг США, при том, что Исламабад получал 600 млн долларов финансовой помощи вдобавок к уже ранее перечислен¬
1 Столичные новости. — 2001. — № 38. — С. 9.
2 Там же.
288
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных ...
ным ему 100 млн Международные банки и иностранные правительства также реструктуризировали пакистанские долги.
Таким образом, военное руководство во главе с П. Мушаррафом «недвусмысленно стало на сторону Америки против правительства Талибана», противодействуя, тем самым, и талибанизации собственной страны в условиях, когда «выживание Пакистана было поставлено на карту». Именно так объяснял целесообразность принятого решения президент этой страны в своем Заявлении от 12 января 2002 г., номинально обращенном к пакистанскому народу, но фактически имевшем целью продемонстрировать всему миру, а в первую очередь ближайшим соседям, «поворотный пункт в короткой и неудачной истории Пакистана».
Подчеркнув намерение Пакистана быть полноправным членом мирового сообщества, военный руководитель отмежевался от терроризма и теократии, резко осудил тех, кто искажает ислам в своих собственных целях. В этом обращении было заявлено о запрете деятельности пяти наиболее известных радикальных исламистских групп и об аресте сотен их сторонников. Генерал объявил также о включении религиозных школ (медресе) в общенациональную систему образования. По мнению обозревателей газеты «Экономист», генерал П. Мушарраф «понимает лучше, чем кто-либо, насколько опасными являются исламские экстремисты, и как близко они подвели Пакистан к беде своей неудачной попыткой взрыва в индийском парламенте» в декабре 2001 г. «Все мы уже сыты этим по горло», — откровенно заявил П. Мушарраф в своем обращении к пакистанскому народу 12 января 2002 г. 1 Не отвергая значение ислама как современной и толерантной религии, генерал старался блокировать в ней экстремистскую составляющую, которая не может быть принята умеренными и численно преобладающими слоями пакистанского общества.
Но ситуация в Афганистане, оказавшемся в самом центре глобальных политических разломов, в последние три десятилетия выглядит гораздо сложнее и трагичнее, чем в окружающих его государствах. Самобытное эволюционное развитие афганского государства было прервано в 1973 г., когда королевская власть была насильственно заменена на республиканскую, точнее — на авторитарно-республиканскую с восточной спецификой. У нового афганского руководства был могущественный покровитель в лице СССР, который не только морально, но и в военном и в материальном отношении поддерживал новую революционную власть.
Выбор так называемого некапиталистического пути развития стоил афганскому обществу больших человеческих жертв и предопределил распад многонационального государства, единство которого традиционно удерживалось королевской властью, опиравшейся, с одной стороны, на этническое большинство — пуштунов, а с другой — на вождей племен и народностей, с учетом местных традиций и уважением к ним. Статус-кво в афганском обществе имел еще одну крепкую цементирующую силу — ислам, объединявший все этносы и народы многонациональной страны.
1 The Saving of Pakistan? // The Economist. — 2002. — January 19. — P. 11.
289
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
Следующим этапом, который продолжил разрушение афганского социума и государства, можно считать десятилетнюю оккупацию Афганистана советскими войсками. Этот период характеризовался не только жестокой гражданской войной, но и созданием этнонациональных военных формирований, которые имели собственное руководство и контролировали свои национальные территории. Начался период распада и территориально-этнической раздробленности Афганистана, продолжающийся и сегодня. Центральная власть в стране фактически прекратила свое существование, так как не имела не только моральной, но и материальной поддержки общества. Крах же биполярной системы на рубеже тысячелетий лишь углубил этноцентристские тенденции и межнациональные проблемы в пределах страны.
Афганское общество не восприняло идеи и ценности, на протяжении десятилетий навязывавшиеся Советским Союзом, в первую очередь потому, что они не опирались на исламские традиции и обычаи, не были связаны с цивилизационным фундаментом мусульманского общества и собственно афганскими кланово-племенными традициями. Вывод советских войск при последовавшем вскоре распаде СССР только усугубил политический хаос в почти двадцатимиллионной стране, сопровождавшийся ее экономическим коллапсом. При этом жестокая антиисламская политика прокоммунистических правителей страны в 1970—80-е гг. способствовала тому, что наиболее активно противостоявшие им мусульманские фундаменталисты перешли в решительное наступление, заявив свои претензии на власть в государстве с целью создания «исламской республики».
Сопротивление центральной власти в Афганистане, державшейся на советских штыках, носило общенациональный характер с яркой этнонацио- нальной окраской и поддерживалось не только Западом, но и мусульманскими странами, в частности нефтедобывающими аравийскими монархиями и соседними Пакистаном и Ираном.
В апреле 1992 г., как упоминалось выше, в стране фактически произошла исламская революция, вследствие которой тогдашний президент Наджибулла, лишенный поддержки с Севера, добровольно передал власть моджахедам. Это была не только победа афганской вооруженной оппозиции, но и торжество ислама как объединяющей силы общества. Тем не менее мусульманская оппозиция, так долго стремившаяся к власти, оказалась неспособной ею эффективно распорядиться, в первую очередь, из-за создания отдельных региональных национально-этнических силовых центров, которые имели собственные вооруженные формирования и не признавали центральное правительство в Кабуле.
Новая система государственного управления, созданная моджахедами, сама по себе была отнюдь не теократической. Но регуляторные функции в общественно-политической жизни страны стали осуществляться в соответствии с принципами ислама, а страна, по примеру соседних Пакистана и Ирана, была провозглашена «Исламским Государством Афганистан». Возобновить унитарное афганское государство попытались фундаменталисты-талибы, контролировавшие к 2001 г. 95 % территории страны. Такой конфессионально-цивилизационный выбор в целом соответствовал мно¬
290
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных ...
говековым местным традициям и обычаям, но по сравнению с ними отличался невиданной ранее суровостью и жестокостью при насаждении крайне ортодоксального ислама. Поэтому режим талибов не воспринимался не только Западом и Россией, но и абсолютным большинством мусульманских государств, за исключением, разве что, Пакистана, Саудовской Аравии и Судана.
Впрочем, курс нового режима в целом соответствовал представлениям преобладающей части афганцев о путях и средствах решения насущных проблем обескровленного государства. Главные цели, провозглашенные талибами, состояли в освобождении страны от власти враждующих группировок моджахедов, восстановлении гражданского мира и обеспечении неукоснительного соблюдения всеми членами общества законов ислама. А принципиальность представителей этой группировки, последовательное воплощение в жизнь поставленных задач, аскетизм и коллективная ответственность, пресечение грабежей и рэкета, быстрая и решительная расправа с мародерами, стремление избегать кровопролития между единоверцами даже в условиях войны обеспечили им симпатии простых афганцев и почти полное отсутствие сопротивления им на пути продвижения к Кабулу. Во главе нового режима стали муллы, которые провозгласили создание в стране «Исламского Эмирата Афганистан», где религия соединилась с властью, образовав жесткий теократический, клерикально-авторитарный режим.
Талибы, действительно представляя собой реальную военную и религиозно-политическую силу, старались создать в центре Азии плацдарм мусульманского фундаментализма. Они начали осуществлять политику исламиза- ции всех сторон общественной и частной жизни. На протяжении пятилетнего пребывания при власти талибам удалось создать на контролируемых территориях могущественный репрессивный аппарат и довольно эффективную вертикаль исполнительной и судебной власти, упрочив тем самым свою религиозно-политическую диктатуру. Однако вторжение осенью 2001 г. в Афганистан возглавляемых США сил НАТО под предлогом борьбы с международным терроризмом, в частности с базировавшимся в этой стране ортодоксально-экстремистским движением Аль-Каида, привело к свержению талибов. По сути, это было не просто вмешательством во внутренние дела независимого государства, но его фактической оккупацией. Американцы с их союзниками привели к власти прозападного умеренного лидера X. Карзая и обеспечили ему антураж легитимного всенародного избрания в президенты страны. Однако, вследствие этого Афганистан оказался еще более разделенным на отдельные, контролируемые местными кланово-племенными лидерами, этнотерриториальные образования.
Сегодня мы можем констатировать, что Афганистан представляет собой скорее географическое понятие, чем государство, которое существовало при режиме талибов. В начале XXI в. главным признаком Исламской Республики Афганистан является полуфеодальная раздробленность, базирующаяся на этнонациональном принципе, когда фактический вождь той или иной национальной группы одновременно выступает и военным руководителем национально-военного формирования, а также политическим единоличным лидером того или иного региона. Власть местных полевых командиров-фео-
291
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
далов опирается на мощные военизированные контингенты общей численностью до 100 тыс. хорошо вооруженных воинов, имеющих многолетний опыт ведения боевых действий.
Вторым признаком современного афганского государства является слабая центральная власть во главе с фактическим ставленником США президентом X. Карзаем. Президентская власть по сути лишь номинальна и распространяется исключительно на территорию столицы. Слабость президентской власти заключается, в первую очередь, в том, что она не имеет реальной опоры в афганском обществе, где за тридцать лет изнурительной войны фактически уничтожена прежняя политическая элита, национальная армия только начинает формироваться, реальной властью на местах выступают местные административно-клановые структуры во главе с собственными этнотерриториальными предводителями, а население не подчиняется центральным государственным органам на протяжении десятилетий.
К признакам современного Афганистана следует отнести и то, что уже третье поколение жителей страны вырастает в условиях непрекращающейся войны, формирующей определенный психологический климат в этом обществе, не представляющем без нее своего существования.
Все эти социально-политические факторы накладываются на практически парализованную экономику. По оценкам экспертов МВФ, существует реальная угроза сползания Афганистана к положению «наркогосударства, где все законные институты будут пронизаны властью и богатством наркодельцов». На собрании стран-доноров Афганистана в Дубае в сентябре 2003 г. афганский министр финансов А. Ганы указал, что некоторые члены действующего правительства «уже достигли нарко-мафиозного статуса» . Согласно оценкам Мирового банка, больше 50 % экономики Афганистана завязано на наркоторговле. Совокупная прибыль хозяев маковых плантаций и наркодельцов в 2003 г. увеличилась почти вдвое и составила 2,23 млрд дол. по сравнению с 1,3 млрд в 2002 г. 1 2 Контрабанда героина уже давно является основным источником финансирования армий местных князьков, всеми силами препятствующих попыткам X. Карзая расширить сферу своего влияния за пределы Кабула и, по сути, игнорирующих социальные проблемы — 70 % населения страны живет в условиях крайней бедности.
Необходимо подчеркнуть, что американская кампания осени 2001 г. была сугубо военной операцией, не имевшей, вопреки официальным декларациям, целью действительно глубокую перестройку государства и общества. Афганистан очередной раз напомнил, что (как метко указал американский журнал «Ньюсвик»), «задачи национального строительства легче очертить, чем выполнить» 3. Разработанная ООН программа развития Афганистана, его «разоружения, демобилизации и реинтеграции» предусматривает, конечно, не только сокращение численности военных формирований, их переобучение, но и создание новых профессий и рабочих мест. Однако существую¬
1 Where Opium is Half of GDP // The Economist. — 2003. — September 27th. — P. 58, 59.
2
Макгирк T. Урожай дурмана // Столичные новости. — 2004. — № 29. — С. 11.
3 Moreau R. Reining in the Warlords // Newsweek. — 2003. — April 28. — P. 24.
292
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных
щие социально-экономические проблемы не дают возможности следовать упомянутой программе: среди всех пост-конфликтных государств и территорий Афганистан получает наименьшую финансовую помощь на душу населения. Если, например, годовой объем такой помощи в пересчете на жителя Косово составляет в среднем 250 долларов, то аналогичный показатель в пересчете на каждого афганца едва дотягивает до 42 долларов
Среди важнейших достижений правительства X. Карзая его бесспорной победой можно считать проведение заседания Всеафганского собрания народных представителей (Лоя Джирги), на котором в январе 2004 г. была принята новая Конституция страны. Она унаследовала много демократических позиций предыдущих конституций (например, 1964 г.) и содержит положения, теоретически позволяющие сохранить единство страны, гарантирует всем гражданам равные права и свободы. Но эти демократические принципы и положения, обычные для западных конституций, не играют существенной роли в повседневной жизни расколотого и милитаризованного афганского общества.
При этом основной закон лишь формально закрепил компромисс между светской и духовной властью, что отразило реалии внутриполитической ситуации в стране, которую, как и раньше, во многом определяют бывшие религиозно-политические лидеры моджахедов, имеющие на местах преобладающее влияние. По оценкам экспертов ООН, половина из 32 афганских провинций, расположенных преимущественно на юге страны, являются чрезвычайно опасными для деятельности международных сил и их представительств 1 2. Север Афганистана фактически контролируется двумя полевыми командирами — узбеком Р. Дустумом и таджиком А. Мохаммедом, а в пуштунских горах пребывают многие уцелевшие талибы, усиливающие партизанскую борьбу на востоке страны. По мнению некоторых аналитиков, в последнее время вырисовывается альянс талибов с бывшим лидером пуштунских моджахедов Г. Хекматьяром 3.
В отличие от борющегося юга, на севере страны положение более или менее спокойное, хотя и здесь соперники, несмотря на присутствие британских войск, иногда выясняют отношения между собой силой оружия 4. Необходимо подчеркнуть, что экономический подъем страны может также начаться именно с севера. По подсчетам американских геологов, здесь находится 142 млрд м3 нефти и газа и приблизительно 765 млрд недоказанных запасов, что составляет четверть туркменских запасов 5. Поэтому важнейшей задачей центральной власти является поиск путей к сотрудничеству и согласию с местными полевыми командирами, которые контролируют эту
1 Moreau R. Walking a Fine Line // Newsweek. — 2003. — June 9. — P. 38.
2 Biting the Hand that Feeds // The Economist. — 2003. — October 4th.— P. 57.
3 Epstein M., Guilloteau J.-P. Pakistan. Nos Reportes Racontent // L'Express. — 2004. — 19 Janvier. — P. 42; Weber О. Afghanistan. Les Etrangers en Ligne de Mire // Le Point. — 2003. - N 1604. - P. 41.
4 Beyond Kabul // The Economist. — 2003. — October 18th . — P. 56, 57.
5 And there’s Another Country // The Economist. — September 13th. — P. 56.
293
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
территорию, а они, с одной стороны, тесно сотрудничают с Узбекистаном, Таджикистаном, Россией, Китаем и Ираном, а, с другой, имеют дружеские и полезные для обеих сторон связи с таджиками в других провинциях самого Афганистана.
Анализ событий в современном Афганистане позволяет сделать некоторые обобщения и выводы.
Во-первых, сегодня идея создания унитарного национально-государственного образования в Афганистане неосуществима. Сама полиэтническая природа афганского социума требует конфедеративных основ политического устройства с учетом прав и интересов всех этнических групп.
Во-вторых, попытки насаждения атрибутов западной демократии насильственными методами не воспринимались и не воспринимаются афганским обществом, привыкшим отвечать на силовое давление вооруженным сопротивлением.
В-третьих, Афганистан нуждается в продолжительном периоде общего оздоровления, при том, что ему необходимо определиться с политическими и экономическими приоритетами.
В-четвертых, Афганистан испытывает острую потребность в привлечении широкой международной финансовой помощи не только для разработки планов развития хозяйственного комплекса, но и с целью поиска новых путей получения прибылей, среди которых могут быть как разработка нефтяных месторождений на севере, прокладывание нефте- и газопроводов, так и восстановление торговых путей, которые издревле связывали Афганистан с Центральной и Южной Азией, Ближним Востоком и Европой.
Более конкретную перспективу развития афганского общества определить и очертить крайне проблематично ввиду существования многих отмеченных выше нерешенных проблем. Однако его цивилизационно-культурная, этнотерриториальная и социально-политичесая основа, с учетом ее сломов и искривлений в течение уже более чем трех десятилетий, никак не свидетельствует в пользу укоренения в Афганистане навязываемых внешними силами демократических институтов западного типа. Более вероятным представляется, при стабилизации ситуации в стране, исламский вариант развития при опоре на традиционные цивилизационные и этнические ценности.
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
Когда речь идет об этнической самоидентификации и изменениях, связанных с семантическими и аксиологическими полями, составляющими историко-культурное пространство, на котором происходят эти процессы, то анализ необходимо проводить, в первую очередь, в параметрах социально-экономических, политико-правовых и иных вопросов, выступающих приоритетами, определяющими характер исследуемой нами области.
В нашем случае анализ трансформационного характера изменений культурно-исторической и, в целом, социально-культурной самоидентификации было бы уместно начать с изменений, происходящих в «системе координат» этнокультурной самоидентификации, в ее тесной корреспонденции с пре¬
294
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
вращенной формой — с самоидентификацией, происходящей в конфессиональной сфере и ее институтах. В известном смысле, ставя вопрос подобным образом, мы отвечаем на политические вызовы, связанные с демонизацией ислама, произошедшей в последние годы и с повсеместной подменой определений, в силу которых ислам стал восприниматься как религия насилия и террора.
С момента развала СССР в постсоветских странах Центральной Азии и на Кавказе все громче заявляет о себе исламский фактор. Внимание к нему со стороны религиеведов и политических экспертов возрастает, кроме всего прочего, еще и в связи с тем, что радикальные организации этих регионов, как правило, выступают под лозунгами мусульманского фундаментализма.
Доктринальной идеей современного исламского фундаментализма является далеко не новая концепция панисламизма. Впервые панисламизм, как идеология объединения стран по религиозному признаку, был вписан в конституцию младооттоманского лидера Мидат-паши в конце 1870-х годов. Для поддержки этого политического проекта правительство Британской Индии учредило в оттоманском Египте Арабское бюро. Первым руководителем Бюро был Уилфред Скоуэн Блант, а одним из его ключевых агентов — персидский авантюрист Джамаль Аль-Дин Аль-Афгани. Некоторые политические эксперты считают, что именно эта история взаимодействия британских внешнеполитических и разведывательных структур с исламскими клерикалами и породила, в частности, версию о том, что учение и движение Аль-Ваххаба явились проектом британских спецслужб '.
В связи с резким возрастанием угроз, окрашенных в исламские тона, имя Мухаммеда бен Абд Аль-Ваххаба, как и названного по его имени исламского течения, все чаще звучит в последние годы в повседневной общественно-политической риторике. Обычно под ваххабизмом понимается предельно реакционное религиозное течение, обязательно влекущее за собой экстремистские действия, терроризм, силовые методы решения проблем1 2. В то же время, в общественное мнение постепенно начинает внедряться и понимание того, что очень многие из радикальных мусульманских течений не имеют с ваххабизмом ничего общего. Профессор кафедры истории Университета им. Дж. Вашингтона Мюриэль Эткин делает вывод о том, что «В Центральной Азии не существует какого-либо значительного движения ваххабитов (а потому и не может быть никакого заговора между тем, чего нет в Центральной Азии и различными группировками на Северном Кавказе)». По мнению Эткина, риторика исламофобии уже вошла в словарь публичных обсуждений на постсоветском пространстве 3.
1 См.: http: www/nns/analytdoc/ugroza) — 2000.
2
Милославский Г. Внутриполитическая ситуация в Афганистане // Пограничник Содружества. — М, 1997. — № 1. — С. 66.
з
Эткин М. Ваххабизм и фундаментализм: термины — «страшилки». (Лексикологические изыски противников ислама) // Центральная Азия и Кавказ. — Стокгольм, 2000. — № 1(7). - С. 133.
295
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ..
Тем не менее, Президент Узбекистана Ислам Каримов — один из наиболее ревностных борцов с «угрозами со стороны ваххабитов» — достаточно эффективно использует этот аргумент в пропаганде и практической реализации своей внутренней и внешней политики.
Поскольку узбекский режим почти полностью подавил светскую оппозицию, вытеснив ее лидеров за пределы страны, внутренней оппозиции, протестующей против бесправного существования широких слоев общества, остается искать идеологическую базу в лагере исламистов-клерикалов. Это обстоятельство позволяет Каримову легитимно дискредитировать своих оппонентов внутри страны. Каримов также сделал все, чтобы убедить международное общественное мнение в опасности, якобы надвигающейся со стороны ваххабизма '.
Если исходить из современной практики политических кризисов, результаты которых проявляют себя на Северном Кавказе (вторая половина 1990-х годов минувшего века), рейдами боевиков-исламистов в Южном Кыргызстане (лето—осень 1999—2000), фактами прямой связи исламских радикалов в названных регионах России и Центральной Азии с экстремистскими силами религиозной (исламской) направленности за пределами бывшего СССР, в частности, в Афганистане, Пакистане, Саудовской Аравии, в китайском СУАРе и индийском Кашмире, то можно подвергнуть сомнению мнение Эткина. Тем не менее, нельзя не согласиться с ним в той части его доводов, что синонимизация понятий «ваххабизм» и «экстремизм» превращается сегодня для властей центрально-азиатского региона в индульгенцию, оправдывающую любые репрессивные действия по ужесточению борьбы с оппозицией внутри своих стран.
Последнее обстоятельство вызывает необходимость уточнения современной сути явления реинкарнации ислама и его взаимосвязи с теми событиями, которые происходят в современном коммуникационно интегрированном мире.
В самом общем виде можно говорить о том, что раскрытие вопроса религиозного возрождения тесно корреспондируется и с вопросом о том, в какой мере население стран Центральной Азии может позиционировать себя с идеологией радикального политизированного ислама. А поскольку религия всегда являлась неотъемлемым компонентом любой национальной культуры в ее культурно-исторической эволюции, представляется необходимым рассмотреть также и такой частный вопрос, каким является взаимодействие радикальных исламистских идеологий с социокультурной ситуацией у народов и государств рассматриваемого нами региона.
Таким образом, по определению специалистов-исламоведов, ал-Вахха- бийа — религиозно-политическое движение в суннитском исламе, возникшее в Аравии в середине XVIII века на основе учения основателя движения Мухаммеда бен Абд аль-Ваххаба. Мухаммед бен Абд Аль-Ваххаб родился в 1703—1704 г. в Аль-Уйайне в семье кади, получил религиозное образование,
Кургинян С., Бялый Ю., Подкопаева М. «Южная угроза» и обострение политического кризиса в России // Международный Общественный Фонд «Экспериментальный Творческий Центр».
296
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
в юные годы много путешествовал по Аравии и соседним странам. В то время среди арабских племен Ближнего Востока формировалось национально-освободительное движение против Османской империи. Именно в это время, в 30-е годы XVIII века, Аль-Ваххаб начинает проповедь своего вероучения.
Основой этого учения является представление о единобожии (ат-Тау- хид). В соответствии с ним, Аллах — единственный источник творения и только он достоин поклонения со стороны людей. Однако, как учит Аль-Ваххаб, люди отошли от этого принципа единобожия, подменив поклонение Всевышнему поклонением святым и ввели в религиозные процедуры различные еретические новшества. По мнению Аль-Ваххаба, необходим решительный отказ от почитания святых, а также других нововведений. Исламу необходимо очищение и возврат к первоначальным установлениям, путем отказа от всевозможных «бида» (порочных заблуждений, греховных представлений), от культа святых и т. д. Принципиальным отличием ваххабизма от других течений в исламе является отказ от культа пророка Мухаммеда. Ваххабиты проповедуют социальную гармонию, братство и единство всех мусульман, выступают с призывами строгого соблюдения морально-этических принципов канонического ислама, осуждают роскошь, стяжательство и т. д. Первостепенно важное место в проповедях ваххабитов отводится идее джихада против «многобожников», неверных, а также мусульман, отступивших от принципов раннего ислама. Для ваххабизма изначально были характерны крайний фанатизм в вопросах веры и вооруженная борьба со своими политическими противниками.
Учение Мухаммеда бен Абд Аль-Ваххаба о единобожии (ат-Таухид), в той или иной форме дублируемое практически всеми радикальными исламскими теориями, появилось не на пустом месте. Еще раньше в исламе понятие ат-Таухид (от глагола «ваххада» — делать, считать что-либо единым, единственным), идентичное понятиям монизма, монотеизма, означало, прежде всего, отрицание политеизма (ширк). Оно было сформулировано в широко применявшейся формуле (калима) — «нет Бога, кроме Аллаха», исповедуемой практически всеми сторонниками ислама. На уровне спекулятивной теологии сущность ат-Таухида объяснялась как соотношение сущности (аз-зат) бога и его атрибутов (ас-сифат), соотношения творца и его творений
Ваххабитов иногда относят к ханбалистскому мазхабу (школе) в исламе. Но это не совсем верно, поскольку ваххабизм имеет свои существенные отличия от ханбализма. Как и ханбализм, ваххабизм стал реакцией на изменения в социально-политической и религиозной жизни общества, реакцией, отразившей взгляды наиболее консервативных сторонников исламского традиционализма («ахл ал-хадис»). Общим принципом обоих течений является отрицание «бида», нетерпимость к любым нововведениям. Правда, ханбалиты отличались от ваххабитов неприятием крайностей, как в вопросах веры, так и в отношении практической жизни общины. Указанное коренное отличие относится уже к собственно догматике и состоит в том, что идеологи ханбализма, выдвигая ту же идею очищения ислама, видели путь 11 См.: Ислам. Энциклопедический словарь // М.: Наука. — 1988. — С. 51.
297
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
этого очищения в обращении к сунне. Ваххабиты же сунну отрицали изначально, не признавали хадисы, а заодно и всю посткораническую философию и литературу '.
Близки по духу Аль-Ваххабу и некоторые из суждений известного суфия Таки ад-дина Ахмада ибн Таймийа, неустанно боровшегося с попытками привнесения в ислам элементов философии, ориентированной на эллинистические традиции, против рационалистического толкования калама и, особенно, против культа святых и практики паломничества к могиле Пророка. Как и Аль-Ваххаб, ибн Таймийа выступал за единство государства и религии: без могущественного государства религия оказывается в опасности, государство без шариата скатывается в пропасть греховности и гибнет.
В литературе ваххабитов иногда сравнивают с английскими пуританами, что не лишено определенного смысла. Сходство имеется в историческом генезисе появления обоих теологических течений. Немало сходств и в экономических, социальных и этических требованиях адептов этих религиозных направлений.
В самом общем гуманитарном смысле о ваххабизме можно говорить как об идеологии, тормозящей полноценное развитие человеческой личности, если рассматривать ее в разрезе Универсальности Бытия. К примеру, распространенный в идеологии ханбализма и ваххабизма тезис «зухд» сводит смысл человеческой жизни к одному лишь служению идее джихада и распространения единственной веры. В мусульманском мире, если рассматривать его в целом, «зухд» — это одно из основных этических понятий.
Однако здесь необходимо уточнить, что в самом широком смысле, в нерадикальном восприятии это понятие означает благочестивую жизнь и благочестивого человека («захид»). Для радикалов же ислама «захид» — это аскетизм. Ваххабистское понимание «зухд’а» подразумевает подавление любых страстей путем полного отказа от мирских благ, сокращение времени на сон, ограничение в приеме пищи, обязательную бедность. В ваххабистской апологетике встречаются и более крайние проявления требований к «зухд’у»: отказ от всего происходящего в практической жизни, очищение сердца от всего, что может отвлечь от бога и сосредоточение только на нем всех своих помыслов.
Подобная практика «зухд’а» нередко приводила к полной индифферентности к лишениям и полнейшему квиетизму 1 2.
Анализ идеологии и практики сегодняшних исламских радикальных группировок и движений позволяет говорить об их духовной близости с ваххабитами. Очень часто в литературе проводится такая аналогия применительно к афганскому движению «Талибан». Более того, соглашаясь с сугубо теологическими аналогиями, американский исследователь профессор Франц Шурманн, например, сравнивает афганских талибов еще и с последователями Мао Дзедуна: «Фундаментальные понятия, представляющие ценность для талибов, создают особую общественную мораль, которую, как они полагают, можно почерпнуть только в религии, точнее, в исламе (...) корни его
1 См.: Ислам. Энциклопедический словарь // М.: Наука. — 1988. — С. 51.
2 Там же.
298
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
[движения] уходят в революционные настроения, будоражившие афганское студенчество еще в 60-е годы ... Подобно прочим студенческим движениям той поры в разных частях света, афганские студенты исповедовали марксизм-ленинизм. Но, в отличие от европейских течений, концентрировавшихся на рабочем движении или самом же студенчестве, афганские студенты оказались увлечены маоизмом в его китайском варианте, возводившем бедность и аскетизм в разряд главных моральных добродетелей» '.
Статистика религиозных учреждений всех постсоветских республик Центральной Азии приблизительна — точного числа культовых объединений не знает никто. Тем более неортодоксальных, политически активных и порой агрессивных. И, по этой причине, отнюдь не стремящихся получить регистрацию в соответствующих государственных органах.
В своих публикациях 7 автор неоднократно писал об этнополитической специфике Ферганской долины, в силу которой к концу 1990-х годов именно этот социально и экономически депрессивный регион стал главным объектом приложения сил исламских экстремистских организаций. Последнее обстоятельство позволяет описать проблему реферативно.
Ферганская долина включает в себя Ферганскую, Наманганскую и Андижанскую области Узбекистана, Ленинабаде кую (Согдийскую) — Таджикистана, Ошскую и, частично, Джалал-Абадскую и Баткенскую — Кыргызстана, а также — не географически, но культурно-типологически сопоставимо — Шымкентскую и Жамбыльскую области Казахстана.
Именно типологическое сходство позволяет осуществить краткий анализ ослабления светской идеологии с одновременным усилением ее альтернативы со стороны идеологии ислама в условиях глубочайшего системного кризиса, поскольку в сложившейся ситуации ислам в наиболее экономически депрессивных зонах юга Узбекистана, Кыргызстана и Казахстана выступает в качестве «идеологии бедных».
На рубеже веков религиозный экстремизм (терроризм) наряду с наркобизнесом, торговлей оружием и международной коррупцией становится одним из наиболее существенных факторов «криминализации международных отношений». В отличие от более ранних десятилетий, когда религиозный экстремизм (терроризм) локализовался внутри христианских конфессий (ЭТА — Испания, РАИ — Северная Ирландия), особенность данного периода состоит в смещении проблемного центра в регион Ближнего Востока, Южной Азии, Южного и Северного Кавказа и Центральной Азии. Сегодня религиозный экстремизм (терроризм) имеет достаточно четкие геостратегические координаты, локализовавшись в регионах, имеющих прямое или косвенное отношение к тем государствам, которые в той или иной степени принято ассоциировать с исламом. * 2Шурманн Ф. URL: http://www.solfor.nj/
2
См., напр. http: Джангужин Р.Н. Традиционные культуры и глобализация: противостояние? конструктивный диалог? синтез? — www.humanities.edu.ru:8101/db/msg/l 1128% 20—36k — ; Джангужин Р.Н. Анализ возможных истоков усиления политического напряжения в Узбекистане—http://www.analitika.org/index.php?topic=politika_uz&page=4; Джангужин Р.Н. Несколько замечаний к ситуации в постсоветских государствах центрально-азиатского региона.—http://student.km.ru/ref_ show_frame.asp? id=7586 ВВ46 D65 В4509 BD9 ЕЕ6 В81 F414941&search=
299
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
В настоящее время одним из таких проблемных регионов — с точки зрения угроз эскалации терроризма, в основе которого заложена конфессиональная ксенофобия — является постсоветская Центральная Азия.
Как считает один из наиболее квалифицированных исследователей современного ислама в Центральной Азии Александр Князев, в 90-е годы в мире окончательно утверждается тенденция, согласно которой районы производства и транзита наркотиков совпадают с зонами конфликтов низкой и средней интенсивности. При этом, естественно, производители наркотиков оказываются заинтересованными в поддержании, продлении режима нестабильности в этих регионах \
Соглашаясь, в целом, с этими выводами, следует все же подчеркнуть, что возникшая общественно-политическая и экономическая ситуация определяется глубинными причинами, провоцирующими системный кризис, в которых наркотрафик выполняет следственную, а не причинную функцию. Для адекватного понимания проблемы следует строить методологию исследования, исходя из анализа стратификационных уровней, экстраполируя его в область фундаментального комплексного исследования и расширенных таксономических уровней и категорий более высокого порядка.
Однако, по причине ограниченного формата краткого обзора ситуации, у нас такой возможности не имеется, обозначим лишь ключевые позиции и понятия исследуемого вопроса.
Определяя общие принципы подхода к рассмотрению социально-экономической и политико-конфессиональной ситуации в центрально-азиатском регионе, приходишь к выводу, что рассмотрение религиозного, в данном случае, исламского экстремизма необходимо осуществлять в контексте анализа системного социально-правового и экономического кризиса, охватившего южные регионы Центральной Азии. И только после этого рассматривать культивируемые здесь внутриисламские течения, выступающие в качестве чувствительных индикаторов спорадически возникающего социально-политического напряжения.
Но, прежде всего — о геополитических особенностях субрегиона и о некоторых дефинициях знаково-семантического характера, без которых всякое объяснение исследуемой темы превращается в бессодержательную риторику.
В религиозном отношении Ферганская долина представляет собой достаточно специфический регион. Население долины, живущее в окружении высоких горных хребтов, издавна имело прочные межэтнические контакты — прежде всего торгово-экономического характера. Географически предопределенный сепаратизм, помноженный на объяснимую сходными географическими причинами меньшую развитость и интровертность социально-экономической инфраструктуры, определил особый характер динами-
См.: Князев А. Ваххабизм в Центральной Азии: реалии политики и перспективы развития // Труды Института мировой культуры. Выпуск II. Актуальные проблемы образования и духовной культуры Кыргызстана в евразийском пространстве. — Бишкек— Лейпциг, 2001.
300
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
ки фрустрации ислама за последние десятилетия '. С начала 1980-х годов в долине увеличивается число нелегальных частных религиозных школ, учрежденных эмиссарами из Ближнего Востока, в которых, кроме арабской графики, преподавались традиционные мусульманские дисциплины. Со второй половины 1980-х годов, с ослаблением контроля со стороны государства, происходят легализация и стремительное увеличение числа этих учебных центров. Параллельно идет усиление их контактов с зарубежными мусульманскими центрами — прежде всего, из Саудовской Аравии. В результате таких контактов происходила корреляция не только характера функционирования местных исламских центров, но и их идеологии. Из школ традиционного, хотя и подпольного, исламского образования они превращались в самостоятельные религиозные центры радикального толка, в программу которых, кроме обучения, входила пропаганда социальных и политических доктрин и взглядов, преследовавшихся на родине их носителей. В учебных и религиозных центрах долины усилилось влияние ханбалитской школы (маз- хаба) суннизма, гораздо более радикального, нежели установления традиционного для народов Центральной Азии ханафитского мазхаба.
Общепризнано, что одним из катализаторов процесса активизации ислама в регионе изначально был внешнеполитический, а точнее — «афганский» фактор. Ввод в Афганистан 40-й армии ВС СССР консолидировал под знаменами джихада разрозненное афганское общество, а заодно и породил в сопредельных государствах региона настроения солидарности с афганскими моджахедами в русле религиозной традиции.
Еще в 1920-х годах минувшего столетия, после разгрома Красной Армией Бухарского эмирата, около полумиллиона жителей Восточной Бухары, как назывался нынешний Таджикистан, бежали в приграничные провинции Афганистана. Там же нашли пристанище многие таджики и узбеки, кыргызы, казахи и туркмены, так или иначе причастные к деятельности различных басмаческих формирований и бежавшие в афганское приграничье по мере утверждения советской власти в Средней Азии 1 2.
Они проживают там и до сих пор, а рассказы стариков о бегстве от притеснителей ислама — русских большевиках — передаются из поколения в поколение. Непрерывающаяся связь между родственниками особенно ярко проявилась в ходе гражданской войны в Таджикистане. Так, будучи вытесненными (в конце 1992 — начале 1993 гг.) отрядами Народного фронта в северные районы Афганистана, силы таджикской оппозиции и их семьи встретили в этих районах родственное таджикское и другое население. Причем родственное не только в широком — этническом, но и в буквальном — кровнородственном смысле, поскольку многие южные таджики и узбеки имеют в Северном Афганистане своих кровных родичей. Такие же родственники в Афганистане были и у жителей Горно-Бадахшанской автономной области Таджикистана — памирских народов: рушанцев, шугнанцев, ишка-
1 Об объективных факторах реактуализации религиозности см., в частности, Фукуяма Ф. // Великий Разрыв. — М., 2003. — С. 378,379.
2
Милославский Г. Внутриполитическая ситуация в Афганистане // Пограничник Содружества. Nq 1. — М., 1997.
301
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
шимцев и некоторых других, издавна живущих как на правом, так и на левом берегах Пянджа (название реки в верховьях — Гунт) \ Вполне понятно, что сохранившиеся связи использовались и используются и в политико-религиозной деятельности различных группировок с обеих сторон границы * 2.
Генезис исламского радикализма в Узбекистане восходит к концу 80-х годов минувшего века. Как уже было отмечено выше, в появлении и становлении всех организаций большое значение играл внешний фактор: привнесенные извне идеи и средства на их реализацию. Во время тайных встреч с наманганским духовенством обсуждался вопрос о создании партии «Возрождение ислама», целью которой должно было стать создание исламского государства на территории всей Ферганской долины. Позднее в качестве названия за этим гипотетическим государством закрепилась аббревиатура ФАНО, образованная начальными буквами в названиях наиболее важных городов региона: Фергана — Андижан — Наманган — Ош. В самом начале 1990-х гг. началась деятельность другой организации — «Товба» («Раскаяние, покаяние»), основателем которой был некий Юлдажбай Тур- сунбаев, имам Базар-Коргонского района Джалал-Абадской области Киргизии. Турсунбаев из Азербайджана привез готовый устав боевой группы, целью которой было создание в долине исламского государства, живущего по законам шариата. Он же обучал членов созданной им организации теории джихада.
Руководителем одной из ячеек организации «Товба», насчитывавшей 95 человек, стал впоследствии широко известный Абдували Юлдашев 3. Уже в 1992 г. группа ушла в подполье. Бежавшие вначале в Таджикистан, а затем вместе с таджикской оппозицией в Афганистан, активисты многих узбекских исламистских группировок, попав в благоприятную для них среду, развернули там активную деятельность. В ходе их участия в гражданской войне в Таджикистане на стороне исламской оппозиции был сформирован так называемый «наманганский батальон» («Намангон шуъбаси»). Тогда же ими была широко развернута работа по вербовке боевиков из других центрально-азиатских республик. Из Ферганской долины рекруты в первую очередь переправлялись в учебные лагеря, расположенные в Афганистане и Пакистане (позднее — в Таджикистане, в том числе в Каратегин- ской зоне).
На территории Афганистана боевики Исламского движения Узбекистана — ИДУ — попадали в тренировочные лагеря, расположенные в районе Мазар-и-Шарифа (провинция Балх), в районе населенных пунктов и городов Зияраджа (Герат), Джелалабада (Нангархар), Джалреза (Бардак), Хоста (Пактия), Алиабада и Давр-и-Рабата (Кундуз). На территории Пакистана узбекские исламисты тренировались в лагерях «Фави», «Саада», «Мирам-Шах»
См.: Князев А. Афганский конфликт для Центральной Азии //Афганский конфликт и радикальный ислам в Центральной Азии. Сборник документов и материалов. — Бишкек, 2001.
2
Стрешнев Р. Талибы уже у границ Содружества // Красная звезда. — М., 2000. — № 170. - 09.09.
3 http.: //www.hizb-ut-tahrir.org/
302
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
и «Варсак» (расположены в районе Пешавара и в пакистанском Пенджабе). Еще несколько тренировочных лагерей, в которых проходили спецподготовку боевики ИДУ, находились к северо-западу от пакистанского города Кветта и в окрестностях города Райванд на территории восточной провинции Лахор. В общей сложности в тренировочных лагерях этих двух стран в 1990-е годы военную подготовку прошли более тысячи боевиков ИДУ '.
Наиболее известной и влиятельной религиозной структурой, проявившей себя агрессивными акциями на южных границах Кыргызстана (1999—2000 гг.) и в Узбекистане (2000 г.), явилось Исламское движение Узбекистана (ИДУ). В состав движения вошли бывшие активисты целого ряда исламистских организаций Узбекистана, деятельность которых была запрещена президентом Исламом Каримовым в 1992—1993 гг.
Большинство членов движения в начале 1990-х гг. состояли в исламистских организациях «Адолат уюшмаси» (Наманган), «Исламская партия возрождения» (основана в 1990 г. в Астрахани, узбекский филиал — в январе 1991 г.), «Одамийлик ва инсонпарварлик» (Коканд), «Исламская партия Туркестана», «Ислом лашкорлари» («Воины ислама», Наманган) и в других небольших религиозных объединениях 2.
Одной из наиболее организованных и сильных организаций исламистов, действующих в Центральной Азии, имеющей в качестве плацдарма подконтрольную талибам территорию Афганистана, является партия «Хизб ут-Тахрир», о которой речь пойдет ниже.
Приводя данные о деятельности исламских движений в Узбекистане, следует подчеркнуть, что говорить о массовости распространения ваххабизма в его классических формах в странах Центральной Азии не представляется верным: слишком многие из требований Аль-Ваххаба малоприемлемы для отождествляющего себя с исламом населения стран региона. При этом принципиально важную роль играет географический, или этнорегиональный фактор.
Говоря о странах Центральной Азии в целом, заметим также, что глубоко укоренившееся в сознании людей суфийское понимание ислама не оставляет, пожалуй, места для широкого распространения аскетических и жестоких требований ваххабизма и ханбализма. Хотя при этом нельзя исключать того, что в сознании отчаявшихся и измученных жизненными тяготами людей найдет понимание широко практикуемая афганскими талибами кораническая рекомендация: «Вору и воровке отсекайте их руки в воздаяние за то, что они приобрели, как устрашение от Аллаха...», — которое может выступить в качестве инструкции для борьбы с коррумпированными представителями власти.
При этом очевидно, что в некоторых регионах Центральной Азии (особенно в Ферганской долине, Хивинском и Сурхан-Дарьинском регионах (Узбекистан), в Каратегинской зоне (Таджикистан) существуют объектив-
1 Каримов Р. Конфликтный потенциал в треугольнике Узбекистан—Афганистан—Таджикистан // Центральная Азия и Кавказ. — Стокгольм, 1999. — № (3)4. — С. 45.
2
Бушков В. Таджикистан и талибы // Центральная Азия и Кавказ. Стокгольм, 1997. — № 7. URL: http: // www.co-c/datarus/bd_rus.shtml.
зоз
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
ные политико-правовые и социально-экономические условия для возникновения протестных движений, которые могут быть трансформированы в религиозную форму. Наибольший кризис в этом плане охватил Ферганскую долину. Значительная перенаселенность (400 ч./1кв. км), плюс этническое многообразие, а также взаимоуязвимость экономических инфраструктур трех постсоветских республик, обретших суверенитет и не всегда еще способных оптимально и на основе компромисса решать возникающие на этой основе проблемы, взаимные территориальные приграничные претензии и пр.
Массовая пауперизация значительной части населения и резкое расслоение людей по социальному и, прежде всего, по имущественному признаку свойственны и Кыргызстану, и Узбекистану, и Таджикистану. Все эти факторы определяли политический и социально-экономический фон, на котором в 1990-х годах началось религиозное возрождение как способ и форма неприятия политики властей.
Не вызывает сомнений, что религиозно-политические события в узбекистанской части Ферганской долины имеют важнейшее значение для понимания процессов и в сопредельных с ней регионах юга Кыргызстана и севера Таджикистана. Признавая тот факт, что действия террористов из ИДУ и либералов из «Хизб ут-Тахрир» направлены на трансформацию религиозной и политической ситуации в регионе в целом, и что эти действия имеют транснациональный характер, нельзя одновременно в то же время не согласиться и с тем, что в тактическом измерении главной задачей радикальных исламских группировок является все-таки борьба за власть в Узбекистане.
Сказанному имеется несколько объяснений. Первое и главное — геополитическое значение Узбекистана, имеющего все предпосылки для превращения при определенных условиях в региональную субдержаву. Последний фактор достоин внимания, поскольку действия радикальных исламских организаций, имеющие широкий региональный характер, способны оказывать влияние не только на ситуацию в отдельно взятых странах региона, но и на безопасность региона в целом. Подтверждением этому могут служить многие факты, обнаруживающие координацию действий различных группировок в странах Центральной Азии, в Афганистане и Пакистане, в Кашмире, СУАРе и на Северном Кавказе, а также факты поддержки радикальных группировок со стороны ряда исламских стран. В результате довольно эффективной эксплуатации своих сырьевых ресурсов в последние десятилетия эти страны получили реальные экономические и финансовые рычаги воздействия. Теперь они стремятся выстроить новый баланс сил между «третьим миром», в котором мусульманские страны оказались в своей основной массе, и евроатлантическим миром.
Демографический, ресурсный и, главное, политический потенциал исламского мира значителен, а его идеологи все более решительно заявляют о необходимости получить на планете подобающее этому потенциалу политическое, экономическое и территориальное место. Необходимо, правда, оговорить один принципиальный момент. Ислам как вероисповедание и, по собственно исламскому самоопределению, «образ жизни» — явление того же конфессионального порядка, что и любая другая из мировых религий.
304
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
Другое дело — не собственно ислам, а те его радикальные и превращенные формы, которые трансформируют религию в политический инструмент экспансии и силового достижения господства. А учитывая начавшийся процесс переформатирования мировой политики и ее основных игроков в направлении от государств к финансово-политическим группам, можно, с большой мерой достоверности, предположить, что в большинстве случаев в современной геополитической ситуации у такого радикального политического (и нередко террористического) ислама оказываются отнюдь не исламские «хозяева».
При этом следует подчеркнуть, что инициатива силового давления проистекает со стороны режимов, относящихся не столько к исламским (Иран, Пакистан, Саудовская Аравия), сколько к менее контролируемым транснациональным финансово-экономическим группам. Единственное средство против подобного рода экспансий — проведение последовательных социально-политических, правовых и экономических реформ, направленных в сторону полноценного «открытого общества». В Центральной Азии акцент этих реформ должен быть направлен на либерализацию режимов, приведение законодательной и судебно-исполнительной системы в соответствие с либерально-демократическими принципами, создание максимально благоприятных условий для формирования класса собственников — прежде всего, национального среднего класса.
Говоря о мерах по дерадикализации ислама, можно напомнить основные меры, которые применимы не только по отношению к исламу, но и ко всем внутренним и внешним факторам, которые порождают социально-политические кризисы и эскалацию напряжения. Рецепты общеизвестны и универсальны для всего мира и состоят в следующем:
• децентрализация властных структур с наделением реальными полномочиями местного управления региональными структурами;
• реформа правовой (прежде всего, судебной и надзорной) системы, предусматривающая равную ответственность всех и каждого перед законом;
• максимальная транспарентность властных решений за счет придания больших полномочий общественным контролирующим органам;
• распаевывание и приватизация земли в соответствии со строго выполняемыми нормативно-правовыми актами и в транспарентном режиме;
• широкое использование системы льготных кредитов, лизинга, ипотеки и других механизмов реанимации микроэкономических производственных структур;
• создание широкой сети образования на основе международных образовательных стандартов, в том числе правового образования.
• максимальное расширение пространства информационно-коммуникационных связей и их доступность для всех социальных страт.
Учитывая глубокий системный кризис, охвативший регион в целом, предлагаемые меры могут быть эффективными при разработке новых эффективных проектов по типу «Плана Маршалла».
Без решения этих проблем любые паллиативные меры будут неэффективны.
305
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
Впрочем, сказанное не значит, что реализация бизнес-проектов в проблемных зонах центрально-азиатского региона сегодня исключена. Бизнес в регионе, в принципе, возможен, правда, с существенной оговоркой. В отсутствие цивилизованной нормативно-правовой базы и приоритетов внеп- равового характера, деловая активность здесь, по определению, тесно сотрудничает с местным криминалом. Даже если игнорировать моральную сторону вопроса, когда в глазах обнищавшего, маргинализированного и отчаявшегося местного населения пришлые предприниматели синонимизируют- ся с ненавистной властью, строить долгосрочные планы здесь невозможно. В любой момент можно ожидать от «коллег» — местных криминальных авторитетов — нарушения «условий договоренностей». А от представителей «народного сопротивления» — непредсказуемых разрушительных акций, которые вполне сопоставимы, говоря словами А.С. Пушкина, с русским бунтом — «бессмысленным и беспощадным».
Еще сложнее ситуация выглядит в Таджикистане — беднейшей из республик бывшего СССР. Как известно, страна пережила пятилетнюю гражданскую войну (1992—1997 гг.). Когда она закончилась, социально-экономическая инфраструктура республики была почти полностью разрушена. В середине 1990-х гг., когда конфликт достиг своей кульминации, население многих районов юга Таджикистана целиком ушло в соседний Афганистан. Когда люди вернулись, то обнаружили, что разграблены не только их дома, но и больницы и школы. Цена войны поддерживаемого Кремлем режима Э. Рахмонова против исламских оппозиционеров — 50 тыс. жизней и полмиллиона беженцев и перемещенных лиц. Это была самая кровавая война на всем постсоветском пространстве за последние годы. Несмотря на мирное соглашение, заключенное правительством страны и Объединенной таджикской оппозицией в 1997 году, до сих пор в некоторых регионах действуют отряды неподконтрольных боевиков.
Хотя сегодня можно говорить об относительной гражданской стабильности, однако на самом деле это спокойствие только внешнее. На самом деле межрегиональные конфликты находятся в фазе консервации. Крайне неблагоприятные материальные и социальные условия жизни большей части населения страны аккумулируются в деструктивную энергию, которая в любой момент грозит масштабным социальным взрывом. Единственной причиной того, что он до сих пор не произошел, остается сформировавшийся устойчивый синдром ужаса от недавней гражданской войны, в которую нынешняя генерация таджикского населения была втянута почти поголовно.
Можно прогнозировать, что при отсутствии решительных и эффективных политических и социально-экономических системных реформ в Таджикистане будет нарастать противостояние протестного электората, воспринимающего исламскую политическую риторику. При этом осуществление каких-либо перспективных проектов в такой экономически депрессивной стране, когда власть не может гарантировать выполнение своих обязательств перед таджикским социумом, представляется весьма проблематичным.
К концу 90-х гг. процесс политической институциализации ислама в Таджикистане в основных чертах уже завершился. Понятно, что он был са¬
306
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
мым непосредственным образом связан как с исторической этнорелигиозной ситуацией, так и с последствиями недавней гражданской войны. В конце 1980-х гг. официально в Таджикистане было зарегистрировано 17 мечетей, в 1991-м году действовали уже 130 соборных мечетей, 2800 мелких мечетей и молитвенных домов, более 150-ти коранических школ. В целом же было зарегистрировано 120 мусульманских общин, из которых 50 именовали себя «общинами чистого ислама», 95 % новых служителей мечетей вышли из неофициального духовенства.
В обыденном сознании, формируемом СМИ, «общины чистого ислама», не мудрствуя лукаво, стали отождествлять с ваххабизмом, причем иногда ваххабитами именовали себя и сами члены этих общин, хотя, по мнению большинства профессиональных экспертов ’, это не было ваххабизмом в прямом понимании этого явления. Скорее всего, с ваххабизмом связывались впечатления от увиденного в Саудовской Аравии: социально-экономическое процветание, насыщенная религиозная жизнь и т. д.
Следует подчеркнуть, что конфессиональная ситуация в каждом из постсоветских государств ЦАР различна и потому утверждать о возможности консолидации той или иной местной религиозной оппозиции с «южной угрозой» необходимо исключительно дифференцировано. Одним из наиболее интересных в этом плане регионов Таджикистана является Каратегин- ская зона, горная местность, занимающая долину среднего течения реки Сухроб-Вахш. Каратегин оказался главной и последней базой таджикской исламской оппозиции. Каратегинские таджики, которых иногда называют гармцами, — это обособленная суб-группа таджиков, этнокультурная общность, особенности которой проявляются не только в специфическом кара- тегинском диалекте, родственных связях и бытовом укладе, но и в поведенческом стереотипе и в политических предпочтениях.
Среди каратегинцев, в большей степени, нежели у других локальных групп, сохраняется традиционное сословное деление, в котором наиболее высокое место отводится ишанам — руководителям суфийских братств. Ка- ратегинцы издавна имеют репутацию особо ревностных мусульман. Очень многие каратегинцы еще в прошлом веке служили муллами в кишлаках других регионов Средней Азии. При этом в их среде в очень сильной степени сохранялись и продолжают сохраняться свойственные суфиям доисламские верования, приобретшие за века исламскую окраску и интерпретацию — вера в духов, анимистические культы, древнеиранский культ огня (причем ритуальное возжигание огня осуществляется в специальных помещениях при мечетях — алау-хана), вера в амулеты, культ захоронений (мазаров).
Все эти культовые элементы предельно чужды как ваххабизму, так и многим другим течениям нетрадиционного ислама, с которыми, как упоминалось выше, неистово боролся Аль-Ваххаб. Тем не менее, сегодня именно Каратегин является одной из наиболее сильных позиций исламских радикалов. Спецификой местного ислама является то, что конфессиональные разногласия уступают место консолидации на основе политических интересов.
1 См., напр., http.: //www.sentrasia.ru, 22.01.2004.
307
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
Возможно, этот фактор и играет главную роль в нынешней ситуации, когда Каратегин стал оплотом «истинных» исламистов.
Сегодняшняя политическая реальность обнаруживает, что неконтролируемое региональное соперничество привело в Таджикистане к трагическим последствиям, где гражданская война продолжалась не на идеологической, а на межрегиональной почве.
Как уже говорилось выше, в советский период республикой правили северные худжантцы в союзе с южными кулябцами. Во время гражданской войны кулябцы боролись против центральных гармийцев и выходцев из восточных Памирских регионов.
Послевоенная договоренность привела к подписанию мирного соглашения, согласно которому власть распределялась между выходцами из Куляба, родного региона нынешнего президента страны, и Гарма, оставив север страны за пределами соглашения. Это вызвало недовольство на севере страны. Север, несмотря на свою традиционно светскую ориентированность, стал базой оппозиции.
Оппозиционная исламская партия Таджикистана выступила с критикой в адрес братьев по вере — движения «Хизб ут-Тахрир», популярность которого отнюдь не на руку единственной законной исламской партии страны в преддверии парламентских выборов 2005 года.
Обращает на себя внимание, что партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) — единственная легитимно существующая исламская партия в центрально-азиатском регионе — в последнее время подвергается все усиливающемуся давлению со стороны правящего режима.
В то же время ситуация для ПИВТ складывается крайне неблагоприятно, поскольку существует опасение, что молодые мусульмане могут сделать выбор в пользу «Хизб ут-Тахрир» — запрещенного движения, завоевавшего немалую популярность у простого населения простотой и доходчивостью своих основоположений и несмотря, а, может быть, и благодаря постоянным арестам среди членов партии.
Один из главных идеологов ПИВТ — заместитель председателя Мухид- дин Кабири не считает, что «Хизб ут-Тахрир» может стать серьезной политической силой, способной составить конкуренцию ПИВТ. «В Таджикистане уже действует исламская политическая партия, и в другой такой партии нет необходимости», — отметил он.
Аналогичное мнение высказал ранее и лидер ПИВТ Саид Абдулло Нури в интервью газете «Нажот» \
Кабири отмечает, что взгляды ПИВТ коренным образом отличаются от идеологии «Хизб ут-Тахрир». ПИВТ разделяет основополагающие принципы демократии и действует в Таджикистане на законных основаниях, тогда как «Хизб ут-Тахрир», по его утверждению, финансируется из-за рубежа, действует незаконно и не признает конституционный строй.
На вопрос о растущем политическом влиянии «Хизб ут-Тахрир», Кабири с негодованием отверг саму возможность того, что это движение может
1 http.://www.tajikistan/tajnet.com
308
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане
стать политической альтернативой для избирателей, исповедующих ислам, отметив, что даже на беглый взгляд видны непримиримые идеологические противоречия между его партией и подпольным движением. «В отличие от «Хизб ут-Тахрир» ПИВТ не является транснациональной организацией, она действует исключительно на таджикской территории и только в рамках Конституции Таджикистана, — подчеркнул он. — ПИВТ считает, что принятые международным сообществом принципы демократических свобод не противоречат идеям и канонам ислама»1. Развивая свою мысль, он отметил для сравнения, что «Хизб ут-Тахрир» отвергает светское демократическое государственное устройство как «западный товар» и ратует за создание всемирного исламского Халифата.
В своей аргументации, направленной против оппонентов, Кабири обратил особое внимание на иностранные корни движения «Хизб ут-Тахрир», созданного на Ближнем Востоке в начале 50-х гг., заявив, что подразделения этого движения в странах Центральной Азии по-прежнему финансируются из-за рубежа, а структура и методы деятельности противоречат религиозным традициям центрально-азиатского региона.
Что касается ареала распространения, то необходимо отметить, что движение «Хизб ут-Тахрир» закрепилось в Центральной Азии, главным образом в Узбекистане, в середине 90-х гг. Основной деятельностью активистов движения является распространение листовок пропагандистского содержания, за что многие сотни «хизбутовцев» уже оказались за решеткой.
Несмотря на жесткие преследования со стороны властей ЦАР, идеология «Хизб ут-Тахрир» постепенно проникла на юг Казахстана, но наибольшее влияние приобрели ее идеи в приграничных с Узбекистаном областях Кыргызстана и Таджикистана, населенных преимущественно этническими узбеками.
Во всех четырех странах «Хизб ут-Тахрир» действует нелегально, и его члены подвергаются уголовным преследованиям. Неудивительно, что режимы этих государств, с большим подозрением относящиеся к любым политическим проявлениям ислама, всеми способами стараются пресечь деятельность группировки, угрожающей их устойчивости. Но главной мишенью пропаганды «хизбутовцев» остается Узбекистан, который отвечает на это неадекватно жестокими репрессиями.
По данным Генпрокуратуры, в настоящее время в тюрьмах Таджикистана находятся 118 осужденных сторонников «Хизб ут-Тахрир», но, по сведениям того же источника, в рядах движения на территории Таджикистана насчитывается не менее 3-х тыс. человек. В последние годы аресты сторонников «Хизб ут-Тахрир» производились уже на юге страны — в Хатлонской области, то есть далеко от места ее традиционного базирования в северной Согдийской области, граничащей с Ферганской долиной Узбекистана.
ПИВТ, которая начала свою деятельность значительно раньше появления в Таджикистане «хизбутовцев», всегда враждебно относилась к послед-
1 http.://www.tajikistan/tajnet.com
309
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
ним. Эта вражда взаимна. В свою очередь, «Хизб ут-Тахрир» обвиняет ПИВТ в том, что она «продалась» властям.
Существует предположение, что лидеры ПИВТ, в том числе Кабири, в последнее время стали особенно резко высказываться в адрес «Хизб ут-Тахрир» именно потому, что появились слухи об их возможном альянсе.
Учитывая диаметрально противоположные политические взгляды ПИВТ и «Хизб ут-Тахрир», первая лишь проиграла бы от подобного союза, однако не исключено (а, скорее всего, наиболее вероятно), что появление подобных слухов явилось частью преднамеренной PR-кампании политтехнологов от власти по дискредитации ПИВТ.
По мнению экспертов, больше всего лидеров ПИВТ беспокоит тот факт, что для молодых, истово верующих мусульман, на поддержку которых партия вполне могла бы рассчитывать, более радикальные идеи «Хизб ут-Тахрир» могут оказаться притягательными для рядовых членов партии и электората из наиболее экономически депрессивных районов страны.
К тому же, надо признать, что сегодня ПИВТ — уже далеко не та партия, которая в годы гражданской войны 1992—1997 гг. составляла костяк Объединенной таджикской оппозиции (ОТО), противостоявшей в кровопролитной схватке правительственным войскам.
По условиям заключенного в 1997 г. мирного договора, бойцы ОТО сложили оружие, а ряд их предводителей получил высокие государственные должности. И хотя некоторые бывшие полевые командиры по-прежнему имеют под своим началом вооруженные отряды, можно говорить о том, что демилитаризация прошла в основном успешно.
Со времени, когда ПИВТ преобразовалась в политическую партию, действующую на законных основаниях, она в значительной мере утратила свое влияние у избирателей на выборах 2000 года.
С одной стороны, ПИВТ обвиняют в излишней лояльности режиму Президента Эмомали Рахмонова. С другой, сами члены ПИВТ жалуются на усилившееся в последний год давление на них со стороны власти.
В последнее время по разным обвинениям был арестован ряд руководителей партии, а ее заместитель Шамсуддин Шамсуддинов в январе был приговорен к 16-ти годам тюремного заключения. Радио «Свобода» сообщило, что выдвинутые против Шамсуддинова обвинения вызывают много вопросов, так как относятся еще к периоду гражданской войны, все участники которой были полностью амнистированы.
Примечательно и то, что по вопросу о «Хизб ут-Тахрир» ПИВТ полностью разделяет позицию официальных властей. По словам упомянутого выше Кабири, как правительство, так и его партия поначалу недооценили способность «хизбутовцев» вести за собой массы, и до сих пор властям не удается остановить распространение «хизбутовских» идей. «Пока все мы — правительство, ПИВТ и официальные религиозные органы — проигрываем “Хизб ут-Тахрир” пропагандистскую войну»1, — признал он.
Вместе с тем, Кабири высказывается против применения в этой борьбе репрессивных методов. «Так проблему не решить. Это лишь добавит
1 http. ://www.tajikistan/tajnet.com
310
Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане
“хизбутовцам” популярности, придав им образ “мучеников”», — подчеркивает он.
По мнению Кабири, народу необходимо разъяснять опасность идеологии «Хизб ут-Тахрир», и тогда люди сами отвернутся от них, ведь некоторые идут за «хизбутовцами», даже не осознавая, насколько эта идеология радикальна. «Это все от недостатка настоящего современного исламского образования», — заявил он.
Политический ислам в современных Кыргызстане,
Казахстане и Туркменистане
В последнее время сторонники исламизма активизировали свою деятельность и в тех постсоветских государствах Центральной Азии, где основная масса коренного тюркоязычного населения прежде была связана с кочевым скотоводством. В его среде мусульманство традиционно играло менее важную роль, чем в более южных, сегодня входящих преимущественно в состав Узбекистана и Таджикистана, областях поливного земледелия. В советское время значение ислама в Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане было еще более уменьшено. Однако в последнее время в этих государствах политический исламизм заметно активизировался.
По свидетельству прессы, со ссылкой на спецслужбы Кыргызстана ', центрами подпольной деятельности исламской партии «Хизб ут-Тахрир», о которой шла речь в предыдущем параграфе, в этой стране являются южные регионы страны, имеющие смешанный кыргызско-узбекский демографический состав — Ош и Джалалабад, а также Сузакский, Базар-Курган- ский, Кара-Суйский, Араванский и Узгенский районы. Именно там осели многие члены названной партии, бежавшие от преследований официального Ташкента.
Исламисты на юге Кыргызстана чувствуют себя много безопаснее, нежели в Узбекистане. Идея построения Халифата на бывшей территории Кокандского ханства, то есть в Ферганской долине, распространяется через андижанских и наманганских радикальных мусульман и в южной части Кыргызстана находит поддержку, главным образом, среди узбекской части населения.
В Ферганской области филиал партии «Хизб ут-Тахрир» появился в 1995 г. Первоначально ее деятельность не привлекала внимания кыргызских властей, но уже в 1998 г. стали появляться листовки, в которых выражались претензии на политическое лидерство в стране. Партия в Кыргызстане продолжает оставаться подпольной организацией, но некоторые ее члены все же здесь легализовались. Они открыто пропагандируют идеи переустройства власти в Центрально-Азиатском регионе на исламистских основаниях, категорически отказываясь от провозглашенных руководством Узбекистана и Кыргызстана принципов строительства светских 11 Независимая газета. — 12.04.2001.
311
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
государств При этом, по утверждению представителей властей, «партия имеет глубоко законспирированные структуры, исключающие полный провал в случае арестов» 1 2. И если раньше в ряды партии «Хизб ут-Тахрир» вступали только узбеки, то сейчас среди них появились и кыргызы.
Многие политологи, занимающиеся изучением деятельности «Хизб ут-Тахрир», говорят, что она не имеет этнического оттенка, так как ислам вообще не имеет национальных границ. Как утверждает один из ее членов, «мы не делим людей по национальности. И в священной книге Коран об этом не упоминается. Наша партия делит людей на две категории, только по вере: население “Дар аль-Куфр” (страна безверия) и население “Дар аль-Ислам” (страна ислама)» 3. В условиях массовой безработицы и обнищания широких масс боевики-исламисты из Узбекистана, как отмечается в докладе ICG, могут стать детонатором активности местных локальных террористических групп, позиционирующих себя как исламские, а из-за экономической и политической нестабильности региона партия «Хизб ут-Тахрир» в среднесрочной перспективе будет оставаться одной из наиболее активных сил в Центральной Азии 4.
В последние годы в российской и западной прессе активно разрабатывается тема нарастающей угрозы исламского фундаментализма в Казахстане. Однако подобная информация далека от реальности. На самом же деле социально-политическая ситуация такова, что объективно исключает возможность не только широкомасштабной радикальной исламизации, но и укоренения здесь религиозного фундаментализма любого толка. Некоторое исключение представляют, разве что, южные регионы, где демографический баланс населения и его образ жизни, связанный с аграрным сектором экономики, предполагает больший традиционализм. Однако это обстоятельство представляет только потенциальную угрозу, а не актуальность современной политической ситуации.
История проникновения и распространения ислама в Казахстане однозначно свидетельствует о том, что «казахская версия ислама» никогда не была «чистой». Ислам в Казахстане представляет собой недостаточно структурно упорядоченный и эклектичный синтез канонических установлений ислама и местных языческих представлений. На территорию Средней Азии и Казахстана ислам начинает проникать во второй половине VII в., в период правления первого омейядского халифа Муавии Ибн-Суфьяна. Процесс его рецепции в Казахстане занял несколько веков и был длительным и сложным. И хотя мусульманство стало единственной религией казахов, оно здесь никогда не носило явно выраженного ортодоксального характера.
1 Независимая газета. — 12.04.2001.
2
См. Кыргызское Национальное Информационное Агентство «КАБАР». — Бишкек. - 23.02.2001.
3 Там же.
4
Радикальный ислам в Средней Азии: как относиться к «Хизб ут-Тахрир» (доклад ICG).
312
Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане
Религиозные традиции тесно переплетаются с национально-бытовыми, а в последних до сих пор сохраняются весьма устойчивые черты прежних верований: шаманизма и тенгрианства — местных версий номадического пантеизма, для которого было характерно поклонение Тенгри — богу-Солнцу и богу-Небу. Кроме того, в Казахстане преобладает весьма умеренный суннитский ислам ханафитского масхаба, для которого характерна терпимость к инакомыслящим, использование местного обычного права (адата) — по своей сути, права прецедентного, апеллирующего к традиционным нормам и суждениям по аналогии, зачастую не совпадающих с законами шариата.
Казахам всегда были чужды политизация ислама, противостояние светской власти и религиозной элиты, нетерпимость к иноверцам, религиозный фанатизм или ценности теократического государства. В Конституции современного Казахстана закреплены светский характер государства, гарантии прав граждан на свободу совести, отсутствие протекционизма в отношении какой бы то ни было религии, толерантное отношение ко всем конфессиям. В реальной политической практике руководство Казахстана всегда исходило из того, что светское демократическое государство с многонациональным, а значит, поликонфессиональным составом не должно допускать привилегий какой-либо одной религии, более того — обязано способствовать сохранению межконфессионального баланса как необходимой гарантии гражданского мира.
Сейчас в Казахстане действуют 2192 религиозных объединения, представляющих 46 конфессий и направлений. По числу верующих традиционно лидируют религиозные объединения мусульман и православных христиан, в которые входят 95 % верующих казахстанцев. Но в последние годы в республике активно действуют и нетрадиционные конфессии.
Начало процесса возрождения ислама в республике было положено в 1990 г., когда образовалось Духовное управление мусульман Казахстана (до этого мусульманские общины подчинялись Духовному управлению мусульман Средней Азии и Казахстана со штаб-квартирой в Ташкенте). С этого времени началось возвращение верующим мечетей, их восстановление и строительство новых, стали открываться исламские духовные школы. На сегодня количество мусульманских религиозных объединений в стране составляет 1313, действуют более 5 тысяч мечетей и около 20 медресе. Основные направления деятельности мусульманских религиозных организаций страны: духовное воспитание, благотворительность, просветительство.
Казахстанская власть расценивает возрождение ислама как действенный способ идеологического воздействия, способного направить устремления религиозно неграмотного населения в желательном для себя направлении. Поэтому она стремится сотрудничать с его представителями, контролируя при этом их деятельность. Что же касается запрещенной радикально-исламистской «Хизб ут-Тахрир», то ее идеи могут быть привлекательными лишь для узкой маргинальной группы казахского общества, проживающей локально в южных регионах страны. При этом в Казахстане,
313
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
как и в Кыргызстане, члены партии по своему этническому происхождению преимущественно являются узбеками.
В последние годы проводится реорганизация управленческого института исламской общины Казахстана, что вызвано, прежде всего тем, что в некоторых южных районах страны заметно активизировался традиционный для их коренного населения суфизм, идеи которого связаны с народными обычаями и традициями казахов. Так, например, в суфизме распространено поклонение могилам святых и строительство мазаров — мавзолеев знаменитым людям. Это полностью соответствует традиционной вере в духов предков и поклонению этим духам (аруахам), культивируемому в Центральноазиатском регионе.
Слияние суфистских обрядов с местным традиционализмом зачастую приводит к тому, что в мечеть, к мулле и к имаму верующие приходят не только за советом и помощью в делах веры, но и как к местным шаманам. К примеру, мусульманин приходит в мечеть с жалобой на бессонницу, на что имам советует ему перед сном побрызгать кровать чистой водой. Широкое распространение получила продажа при мечетях различных оберегов- амулетов, используемых в качестве сакральных фетишей, которые свидетельствуют о сохранении языческих культов, чуждых «классическому» исламу.
Суфийский фактор является именно тем элементом, который сдерживает процесс институциализации ислама, ограничивая его интегрирующее начало. Из новой и новейшей истории известно, что в 1920-х гг. при уничтожении институционального духовенства, произошло усиление суфизма в форме «народного» ислама. Тогда суфийские тарикаты образовали особые социальные структуры-братства, которые действовали подпольно и зачастую не попадали в поле зрения государственного аппарата и его надзорно-репрессивных ведомств, как это наблюдается и сегодня.
Очевидно, что государство и в дальнейшем будет целенаправленно проводить политику, направленную на «приручение» религии. Не исключено, что при этом могут возникнуть локальные конфликты между представителями государственного ислама и их противниками, сторонниками традиционного ислама и членами суфийских братств. Можно прогнозировать, что процесс тотального огосударствления ислама, несмотря на возможные незначительные и локальные проблемы, продолжится и в дальнейшем.
Угроза светским режимам мусульманских государств и идеологии светского государства в целом в некотором отношении демонстрирует противостояние различных ценностей, имеющее выразительный цивилизационный аспект. Современный мир во многом основывается на ценностях Евро-атлантической цивилизации, где существует достаточно отчетливое разделение светских и духовных функций управления. Поэтому в мире ислама, в котором формально нет такого разделения, хотя оно существует реально в большинстве светских по своей сути мусульманских стран, принципиальное размежевание светской и религиозной сторон жизни априори вызывает недопонимание, а сотрудничество светских режимов мусульманских стран с Западным миром — протесты внутренних оппози¬
314
Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане
ционных сил, ориентированных на ценности ислама. В свою очередь, на Западе существует определенное недопонимание тех процессов, которые постепенно набирают силу в Мусульманском мире и которые во многом основаны на идеологии так называемого чистого ислама, возврата к мусульманским ценностям первоначальной общины времен Пророка Мухаммада и первых халифов.
Говоря иначе, мы оказываемся перед фактом синхронизации сразу двух конфликтов. Первый — между светской элитой различных государств исламского мира и внутренней оппозицией, которая в той или иной мере выступает под разными лозунгами за идеи чистого ислама.
Второй — между основными векторами развития современного мира, построенного на основе западных ценностей, которые большинство стран мира стремится адаптировать и использовать в своих интересах, и поднимающимися радикально настроенными исламскими движениями. Важно отметить, что светская элита мусульманских стран в своем большинстве также стремится воспользоваться плодами глобализации.
Сказанное имеет прямое отношение к ситуации в Центральной Азии и, особенно, в Казахстане. Распад Советского Союза вызвал к жизни исламский Ренессанс и приблизил светские по сути государства Центральной Азии к Мусульманскому миру как таковому, а, следовательно, способствовал распространению в регионе общих тенденций его современного развития.
Необходимо отметить, что почти 70 лет изоляции бывшей советской Средней Азии от остального мусульманского мира не прошли бесследно. Если в европейской части восточного блока еще сохранялись возможности для каких-либо контактов между религиозными деятелями православной либо католической церквями, то в Советской Азии изоляция от исламского мира была практически абсолютной. Необходимо добавить, что воздействие со стороны советской политической системы на общественные институты и процессы в Средней Азии носило сверхжесткий характер. Это привело к тому, что степень институциализации и влияния ислама на жизнь общества резко снизилась. И только с распадом СССР произошел резкий реверс в направлении возрождения религии и местных мусульманских традиций в его бывших республиках, в том числе и в наименее религиозных странах Центральной Азии — в Казахстане и в Кыргызстане.
Однако возвращение исламских ценностей в обществе не могло привести к автоматическому восстановлению традиционных этно-по- веденческих стереотипов, существовавших в регионе до начала модернизации. Главное, что не удалось восстановить — это система баланса во взаимоотношениях светской верхушки, имеющей реальную политическую власть в стране и владеющей основной массой ее экономических, в частности, сырьевых, ресурсов, и массами с их растущей потребностью в историко-культурной, в частности — конфессиональной самоидентификации. Другими словами, властвующая часть общества оказалась не готова к новой ситуации. А отсутствие на момент распада СССР достаточного количества религиозных авторитетов, которые бы были тесно связаны с местной властью, резко повысило роль стихийного возникновения в обществе так
315
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
называемых народных мулл, а также появления зарубежных исламских миссионеров, преимущественно из стран Ближнего Востока. В создавшихся условиях у руководителей центральноазиатских государств не оставалось другого выхода, кроме как попытаться взять конфессиональную ситуацию под свой жесткий контроль в духе директив советской традиции.
При этом к концу 1990-х гг. в казахской среде развитие ислама стало происходить в направлении ослабления классических традиций. В то же время стали широко распространяться народные традиции языческого характера, некоторые из которых были в свое время адаптированы к исламским нормам при помощи суфиев. В частности, уже отмечавшееся поклонение могилам святых, вроде мавзолея Ходжи Ахмеда Яссауи в Туркестане, или празднование тюрко-иранского праздника Наурыз, не поддерживаемое представителями «классического» ислама.
Некоторые же обычаи, культивируемые казахскими мусульманами, были как по своему характеру, так и сути, попросту языческими. К примеру, поклонение духам природы, духам предков-аруахам, широкое использование в практике квази-исламских ритуалов шаманов-бахсы. В дополнение к старым, стали появляться новые святые места и священные источники. Проблема состояла в том, что ввиду низкой религиозной образованности в широких слоях народной среды, особенно в степных районах, все эти эклектические сочетания этнических традиций и исламских канонов считались вполне соответствовавшими исламским традициям.
Наиболее сильные позиции ислам традиционно занимает в трех самых южных областях Казахстана - Южно-Казахстанской, Жамбылской и Кзыл- Ординской. Особенно ощутимо влияние ислама в двух первых. Во многом это объясняется историческими предпосылками и этническим составом населения. Эти области, находясь на трассе Великого Шелкового пути, были подвержены большому влиянию арабской культуры и классического ислама. Кроме того, сказывалась близость среднеазиатских государств, где ислам уже в середине VIII в. пустил крепкие корни.
Со времени обретения независимости коммунистическо-атеистическая верхушка стремительно мимикрировала в направлении ценностей казахской национальной идентичности, вследствие чего, в качестве одной из составляющих национально-культурной идентификации, был срочно востребован ислам. Поэтому можно утверждать, что казахстанский ислам — явление поверхностное, малограмотное, маргинальное и, одновременно, поощряемое сверху в виде элемента государственной политики и прорастающее снизу в форме широкого социального протеста. Эта девиантная сила опасна, прежде всего, потенциалом взрыва и произвольным вектором пробуждения, связанным с возможным ухудшением материального благосостояния широких слоев населения и появлением в политическом спектре страны радикально ориентированных партий, мобилизующих свой электорат из среды люмпен-пролетариев.
При развитии политических событий в этом направлении возможное негативное движение радикальных версий ислама может распространиться из южных областей Казахстана. Это вызвано, прежде всего, системной социально-экономической и культурной депрессией казахского аула и пау¬
316
Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане
перизацией сельского населения. К глубоко верующим там, согласно социологическим опросам, относят себя около 15—20 % мусульманского населения. Некоторой части из этой страты населения присущи этническая ксенофобия и нетерпимость к взглядам, не соответствующим традиционным нормам ислама. Отсутствие межконфессиональной толерантности может стать потенциальной основой для распространения в республике идей исламского фундаментализма, с его резко негативным отношением к другим конфессиям.
Можно прогнозировать, что именно из южных, беднейших регионов может исходить потенциальная угроза экспансии исламского радикализма и экстремизма на остальную территорию Казахстана. Не в последнюю очередь это связано с проживанием на юге страны достаточно многочисленной узбекской диаспоры (порядка 320—350 тыс. человек), темпы демографического воспроизводства которой значительно опережают средние показатели по стране. Учитывая межгосударственную казахстанско-узбекскую напряженность и затянувшуюся демаркацию казахстанско-узбекской границы, можно с высокой долей уверенности прогнозировать, что любой малозначительный дестабилизационный всплеск в соседней республике непременно будет канализирован в сопредельные казахстанские — «чар- дарьинские» районы.
Следует также отметить, что определенные проблемы имеются также и в связи с «синьцзянским фактором» (обреченного на неудачу борьбой за независимость уйгурского населения в Синьцзяно-Уйгурском автономном округе Китая) — с активностью радикально настроенных членов уйгурских организаций, компактно проживающих на территории Алматинской области Казахстана. Довольно много сторонников «чистого ислама» и среди чеченских беженцев, массово возвращающихся в места своей бывшей депортации.
Подчеркнем, однако, что сценарий развития событий в Казахстане в направлении радикализации и политизации ислама лежит в области гипотетической реальности, возможность которой для страны ничтожно мала и в большей мере относится к мусульманским этническим меньшинствам, чем к автохтонному казахскому населению ее южных регионов.
Анализируя феномен ислама в Туркменистане, можно говорить о том, что подавляющее число верующих-туркмен, как и представителей других исповедующих ислам народов Центральной Азии, ассоциируют себя с мусульманами-суннитами, представляющими ханафитский мазхаб. Для формального определения конфессиональной идентификации туркмен можно привести статистические сведения о демографическом соотношении различных этнических групп населения страны, в соответствии с которыми доля автохтонного населения, туркмен, составляет 77 %, узбеков 9,2, русских 6,7, казахов 2, других 5,1 % '. Около 89 % населения Туркменистана идентифицируют себя с исламскими историко-культурными традициями. Православные христиане (русские и украинцы) сос- 11 Справочник ЦРУ. — The World Factbook. — Washington, 2001.
317
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
составляют 9 %. Тех же, чья конфессиональная ориентация неизвестна, около 2 %
Но несмотря на статистические данные, говорить об исламе, тем более политическом, в современном Туркменистане можно, в определенном смысле, весьма условно, поскольку в стране сегодня имеется только одна религия — «Туркменбашизм», конституированная в «Рухнаме», пронизывающая все слои туркменского общества.
Часть принципиально ориентированного на ислам населения составляют незначительные группы выходцев из Азербайджана (шииты) и Северного Кавказа (преимущественно относящиеся к ханбалистскому маз- хабу суннизма и к суфийским таррикатам). Их общественный и политический вес в Туркменистане весьма незначителен, и никто из них не занимает ключевых позиций во властных структурах. Сами же этнические туркмены являются, преимущественно, потомками центральноазиатских кочевников, для которых их принадлежность к мечети носит достаточно условный, если не вообще номинальный характер. Так что говорить о сколько-нибудь серьезном воздействии исламского фактора на социально-политические процессы современного Туркменистана нельзя. Гораздо большую роль в деле самоидентификации, внутренней консолидации и, в конечном счете, внутренней стратификации туркмен играет их принадлежность к тому или иному племенному объединению. Можно сделать вывод о том, что внутренние политические векторы в местных условиях разнонаправленны и определяются соотношением сил основных противоборствующих племенных групп — теке и йомудов.
Некоторое влияние (но не более чем на бытовом уровне) имеют роды ших и овлият (представители последнего возводят свое происхождение к пророку Мухаммаду). Сам С. Ниязов является выходцем из маловлиятельного и периферийного рода гара-гонгур, инкорпорированного в родо-племенное объединение теке.
Внутренняя политика последнего времени характеризуется тем обстоятельством, что усиление репрессивных действий С. Ниязова, бесчисленные перестановки, которые он проводит в своем ближайшем окружении, дают серьезные основания считать, что он теряет уверенность в завтрашнем дне и в своей собственной судьбе. Об этом свидетельствуют как многократные перетряски руководителей ведомств (причем все снимаемые со своих должностей лица оказывались затем в тюрьме), так и бегство за пределы страны полномочных послов и других ключевых фигур Туркменистана в последние годы.
При этом Ашхабад вряд ли может рассчитывать на кредит доверия Москвы и Вашингтона. Он также не очень любим и среди лидеров постсоветских Центральной Азии и Закавказья. А из-за неразрешенных проблем относительно раздела зоны Каспия Туркменистан и Азербайджан вообще находятся в последние годы в состоянии холодной войны.
При всей непопулярности Ниязова в «клубе президентов» нужно все же отметить, что возможное смещение туркменского лидера не может не на- 11 http:/www.centrasia.ru
318
Центральная Азия в геополитическом и геоэкономическом отношениях
стораживать политиков, как из государств — региональных соседей, так и держав — политических тяжеловесов. Существует опасность, что в республике может быть осуществлен переход власти от С. Ниязова к его ближайшему окружению, которое не будет принципиально изменять жестких авторитарных методов туркменского лидера. А это почти неминуемо вызовет нежелательное турбулентное брожение в туркменском социуме, что, в свою очередь, вызовет серьезную нестабильность в стране, в регионе Каспия и во всей Центральной Азии. Не следует забывать и о том, что многочисленные туркменские диаспоры, проживающие в соседних Афганистане, Иране и Ираке, не останутся в стороне при перераспределении власти и капиталов.
Приведенное мнение отнюдь не означает, что осуществление перспективных инвестиционных проектов следует отложить до лучшей поры — до полной стабилизации ситуации как внутри, так и во внешней политике. Реализация проектов вполне возможна. Необходимо только знать «правила местной игры».
Центральная Азия в геополитическом и геоэкономическом отношениях
Как было изложено выше, Центральная Азия с древности находилась в зоне перекрестного и взаимоналагающегося воздействия трех мощных цивилизационных ойкумен — Переднеазиатской с антично-христианско- мусульманским Средиземноморьем, Причерноморьем и Европой, Индийско-Южноазиатской и Китайско-Восточноазиатской. При этом регион занимал не только центральное место в пределах сплошной (между Атлантическим, Индийским и Тихим океанами) цивилизационной зоны, но и охватывал основную зону кочевнического мира евразийских степей (Казахстан, Джунгария, Монголия), за которым простирались лесостепные и лесные пространства Волжской Булгарии и Киевской Руси, Казанского ханства и Московского царства, государственных объединений на Верхнем Енисее, в Забайкалье и Маньчжурии.
Такое уникальное расположение определяло тот факт, что традиционно Центральноазиатский регион выступал в качестве посредника в контактах великих цивилизационных ойкумен как между ними самими, так и с первоначально менее развитыми народами и племенами северной половины Евразии в широкой полосе от Скандинавии до Приамурья. В этом отношении Центральная Азия, как узел трасс Великого шелкового пути, фокусировала на себе транскультурные и трансэкономические контакты в пределах почти всего Старого Света с последних веков до н. э. до эпохи Великих географических открытий.
В условиях планетарного доминирования Запада в течение последних столетий, при ведущей роли в мировой торговле морских перевозок, эта функция центральноазиатских стран в XVI в. отошла на второй план. Но сегодня, при резком возрастании значения скоростных железнодорожных, автомобильных и авиационных перевозок, их функция центра трансевразий- ских коммуникаций восстанавливается и даже расширяется (за счет Япо-
319
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
нии, стран Юго-Восточной Азии и Приатлантической Европы) на новом уровне.
Уникальное, срединное в масштабах всего Старого Света, расположение делало Центральноазиатский регион не только перекрестком товаропотоков и средоточием межцивилизационных коммуникаций, обмена информации и т. п., а и обуславливало его открытость для военных вторжений и завоеваний с разных сторон: с севера (тохарские и индо-иранские племена в эпоху бронзы, сако-масагетские, юечжийско-кушанские, гунские и тюркские ран неополитические объединения Приаралья и казахстанских степей, позднее — Российская империя и СССР), с запада (Ахемениды, греко-маке- донцы, Сасаниды, арабы), с юга (древнеиндийская империя Маурьев и британская агрессия в Афганистане в XIX ст.) и с востока (китайцы времен династий Хань, Тан и Цин, тюркское государство Караханидов, кара-китаи, монголы Чингисхана).
Природная незащищенность региона, его открытость со всех сторон тормозила усилия местных лидеров, направленные на создание собственных могущественных государственных образований. Абстрагируясь от Ирана с его глубокой традицией государственной преемственности, можно сказать, что в собственно Центральной Азии (при наличии необходимых внешнеполитических условий, прежде всего относительной слабости соседей) даже если такие государства и возникали (Кушанское царство, Тюркский каганат дома Ашина, Западнотюркский и Восточнотюркский каганаты, государство Саманидов и империя Тимура), время их существования было, по историческим масштабам, недостаточно продолжительным, и внешние силовые поля снова начинали притягивать к себе те или другие области Центральноазиатского региона.
Классический геополитический анализ (см. т. I), предусматривает рассмотрение соотношения планетарных сил с точки зрения противостояния политических группировок континентальной Евразии доминирующим на просторах мирового океана силам (Великобритания в XIX в. и США в XX в.) в выходящих к морям прибрежных регионах Евразии. Такая методология сложилась на основе опыта англо-российского и американско-советского противостояний в XIX — XX вв. и вполне удовлетворительно объясняла реалии тех времен. В этом контексте Центральноазиатский регион является органической частью срединного евразийского Heartland’a, а поскольку в пределах последнего в указанные времена доминировала Российская империя — СССР, то и подконтрольность им Западного Туркестана — республик советской Средней Азии и Казахстана — представлялась вполне естественной.
Более того, Российская империя уделяла большое внимание военно-разведывательным исследованиям в Восточном Туркестане, Монголии и даже Тибете (экспедиции Π. П. Семенова-Тян-Шаньского, Н. Г. Пржевальского, М. В. Певцова, В. И. Роборовского, П. К. Козлова, Г. Е. Грум-Гржи- майла, путешествия Ч. Ч. Валиханова, Г. Ц. Цибикова и др.). Она также пыталась установить контроль и над Маньчжурией (где ей противостояла Япония, стремящаяся к тому же). А СССР с начала 1920-х гг. целиком контролировал Монголию и Туву (последняя в 1944 г. вошла в его состав).
320
Центральная Азия в геополитическом и геоэконояическом отношениях
Гражданская война в Китае способствовала усилению советского влияния в Синцзян-Уйгурии с начала 1930-х гг. минувшего века, так что в случае победы гоминдановских сил на собственно китайской (этнической ханьской) территории этот регион, заселенный к тому времени преимущественно уйгурами — мусульманским народом, ближайшим в этноязыковом отношении к узбекам, кыргызам и казахам, мог быть преобразованным в государство, так же зависимое от СССР, как и Монголия, или даже включен в его состав, как Тува. Но победа коммунистов в 1949 г. в Китае обеспечила его власть над указанным регионом, автономия которого была фактически сведена на нет событиями времен «культурной революции».
Соответственно, Афганистан, как о том шла речь выше, традиционно опасаясь угрозы своему суверенитету со стороны Великобритании, которая до конца 1940-х гг. владела Индостаном, ориентировался на дружеские отношения с СССР. На протяжении 1950-х — начала 70-х гг. советское влияние здесь неизменно возрастало, пока не достигло того рубежа, когда брежневское руководство не решило непосредственно прибрать эту страну к своим рукам, что, как известно, не удалось.
Итак, в 1930-х — 50-х гг. СССР, как континентальное евразийское государство, был близок к установлению реального контроля почти над всем Центральноазиатским регионом. Он имел решающее или весомое влияние на развитие событий в Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии. На Среднем Востоке ему противостояли лишь Пакистан и Иран, которые ориентировались на Запад, равно как и Турция. Но в скором времени они были уравновешены просоветской позицией Ирака, Сирии и Египта, которые опирались на СССР в борьбе с Израилем. Больше того, Китай, как казалось советскому руководству до начала 1960-х гг., надолго попал в его зону влияния, которая, соответственно, распространялась до Южно-Китайского моря и бывшего французского Индокитая включительно, где к власти также приходили коммунисты (Вьетнам, Лаос, Камбоджа). Индия, освободившись от колониальной зависимости, для закрепления своего суверенитета также ориентировалась на тесные дружеские связи с СССР.
Таким образом, до момента разрыва советско-китайских отношений в 1960-х гг. на всем континенте Евразия, и, в частности, в самой Азии, срабатывала классическая геополитическая схема. Но раскол в мировом коммунистическом лагере значительно усложнил ситуацию. Центральная Азия оказалась разделенной между гигантскими коммунистическими державами, враждебными одна другой. И если сначала стратегическое и любое другое (кроме разве что демографического) преимущество СССР было несомненным, то на протяжении 1980-х гг. соотношение сил стало изменяться: Китай начал удивлять мир своими экономическими успехами, тогда как «застойный», а еще больше «перестроечный» СССР неуклонно сползал в пропасть.
Вдобавок, с 1979 г. — с победой исламской революции в Иране (что обусловило начало его самостоятельной, не ориентированной ни на США, ни на СССР политики) и вторжением советских войск в Афганистан — ситуация принципиально изменилась на всем Среднем Востоке. Это происходило параллельно с усилением влияния США на Аравийском полуострове и переходом Египта от просоветской к проамериканской ориентации после
321
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
Кемп-Девидских договоренностей 1979 г. В то же время в экономическом и военно-политическом отношении все более набирала силу Турция, которая уже не довольствовалась ролью восточного форпоста НАТО, а все более стремилась к самостоятельной внешнеполитической игре.
С началом «перестроечной» деструкции СССР (метко названной А.А. Зиновьевым «катастройкой») и его обвальной потерей бывших позиций на мировой apefae на рубеже 1980-х — 90-х гг., тем более при поражении советских войск в Афганистане и их дальнейшем выводе из этой страны, в условиях развала Советского Союза и возникновения на его центрально- азиатских территориях постсоветских независимых республик, геополитическая ситуация во всей Евразии, как и, шире, во всем мире, принципиально изменилась.
Последнее десятилетие XX в. определило глобальную реструктуризацию всего комплекса межгосударственных отношений. Это было определено, прежде всего, следующими обстоятельствами:
1. Стремительным развитием стран Азиатско-Тихоокеанского региона и, прежде всего, Китая, превращающегося на наших глазах в мирового гиганта.
2. Распадом СССР, ослаблением России (его юридического правопреемника) и отсутствием эффективной координации действий между странами СНГ, выступающими на международной арене часто в качестве конкурентов.
3. Резким возрастанием роли сухопутных и воздушных трансевразий- ских коммуникаций и товаропотоков по сравнению с доминировавшими со времен Великих географических открытий морскими.
4. Усилением борьбы в планетарном масштабе за энергоносители, в контексте которой особое значение приобретает перспектива масштабной разработки богатейших запасов нефти и газа в Каспийско-Центральноазиатском регионе.
5. Широким притоком иностранных капиталов (преимущественно ТНК) в добывающие отрасли (особенно нефтегазовую) государств Каспийско-Центральноазиатского региона (в особености — в Азербайджан и Казахстан).
6. Откровенно экспансионистской политикой США и находящейся в сфере их влияния Великобритании на Ближнем и Среднем Востоке (вторжение в Афганистан, оккупация Ирака, угрозы в адрес Ирана и Сирии), при стремительном росте антиамериканских и, шире, антизападных настроений в мусульманских странах.
7. Экономическое и политическое укрепление на международной арене Китая и Индии, при их (особенно Китая в рамках Шанхайского пакта) сближении и координации действий с Россией и постсоветскими центральноазиатскими государствами.
В складывающихся условиях Центральная Азия становится узловым звеном коммуникаций между Западной Европой и Восточной Азией, а также (особенно в перспективе, после стабилизации в Афганистане, которая когда-нибудь всеже наступит) Европой с Россией и Индостанским субконтинентом. В этом смысле, как уже отмечалось выше, речь идет о восстановле¬
322
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
нии, но уже на принципиально новом уровне, сети транспортных коммуникаций по направлениям древних трасс Великого Шелкового пути. Только теперь — по скоростным железнодорожным и шоссейным путям, а также трансевразийским авиалиниям.
При этом Каспийско-Центральноазиатский регион приобретает особое положение в мире благодаря обладанию энергетическими, прежде всего нефтегазовыми, ресурсами. Их транспортировка к потребителям предполагает развернутое строительство сети трубопроводов, как в западном (в сторону Европы), так и в восточном (Китай, Корея, Япония) направлениях.
Все это создает новую диспозицию на пространствах Евразии в ее широком понимании: между Атлантическим, Индийским, Тихим и Ледовитым океанами. В пределах Евразийского континента — причем на его противоположных, западном и восточном полюсах — выразительно определились два центра опережающего экономического развития: Западноевропейский и Дальневосточный. В роли более слабых, но также значительных центров на континенте выступают Россия и Индия, где в последнее время также заметно экономическое оживление. Таким образом, на пространствах Евразии вырисовывается своего рода структура вытянутого вширь ромба, западный и восточный углы которого создают между собой как бы силовое поле (оно же и пространство интенсивных коммуникаций), в котором оказывается Центральноазиатский регион. В этом регионе:
а) сосредоточены огромные запасы энергоресурсов, а также много других ценных полезных ископаемых (полиметаллические руды, драгоценные камни и пр.);
б) с древнейших времен пересекаются трансевразийские трассы сухопутных, а теперь и воздушных коммуникаций;
в) ощущается геополитический вакуум при стремлении ведущих мировых сил (России, Китая, США и Запада в целом, также Ирана, Турции и пр.), а, кроме того, радикальных исламистов, заполнить его своим присутствием.
Таким образом Центральноазиатский регион приобретает все более важное значение, сопоставимое с тем, которое он имел в Средние века — до того, как Запад стал утверждаться в качестве ведущей планетарной силы, локомотива развития, перенеся основной объем мировых коммуникаций на просторы морей и океанов.
Мусульманская Юго-Восточная Азия:
Малайзия и Индонезия
Еще одна важная группа стран Мусульманского мира, а именно Индонезия, Малайзия и Бруней, а также население южной части Филиппин, находится в Юго-Восточной Азии. Их можно рассматривать в качестве отдельной Индонезийско-Малайской субцивилизации в составе Мусульманско-Афразийской цивилизации. В пределах последней это субцивилизационное образование является наиболее молодым, причем на протяжении почти всей своей истории находившимся частично или полностью под властью португальских, а затем голландских и английских колонизаторов.
323
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
В отличие от прочих областей Юго-Восточной Азии, берега Малаккского пролива, ныне входящие в состав Малайи, и входящего в состав Индонезии острова Суматра, а также Сингапура, оказались объектом колониальной экспансии уже в первой половине XVI в., вскоре после того, как на Малаккском полуострове и о. Ява, а затем и других территориях современной Индонезии начал распространяться ислам. В течение XV—XVI вв. Индонезия и Малайя были в основном исламизированы главным образом благодаря мусульманским торговцам, проникавшим сюда преимущественно из портовых городов Индостана. Практически в то же время эти области оказались зоной влияния колониальных держав — сначала Португалии, затем Голландии.
Не слишком затронув другие страны Индокитая, голландская колониальная торговля уделила особое внимание соседней с Индонезией Малайе. Именно здесь голландская Ост-Индская компания вела серьезные войны за политический контроль над прилегающими к проливам землями. Войны эти в конце XVIII в. привели компанию к успеху, но плоды этого успеха пожали вытеснившие голландцев из Малайи англичане, что и было закреплено Лондонским договором 1824 г. 1
Англичане начали укрепляться в портах и на прибрежных островах Малакки в конце XVIII в. В начале XIX в. владения английской Ост-Индской компании здесь были превращены в особое президентство — Стрейтс- сеттлментс, глава которого подчинялся непосредственно генерал-губернатору Индии.
1830—60-е гг. прошли под знаком укрепления англичан в Малайе. Рассматривая свои владения здесь прежде всего как важные торговые фактории на пути из Индии в Китай, англичане вскоре изменили свое мнение и начали активно разрабатывать рудные богатства полуострова. Для добычи олова сюда стали ввозиться китайские переселенцы. Вскоре китайцы заняли серьезные позиции в торговле Малайи, особенно в стратегически важных ее районах, включая Сингапур. Кое-что от расширения торговли и добычи олова перепадало правителям султанатов, из которых состояла в то время Малайя. Но основная часть доходов шла в карманы англичан, вывозивших из Малайи драгоценные породы дерева, пряности, олово, золото, а взамен ввозивших туда свои промышленные товары и опиум 1 2.
С 1870-х гг. Малайя стала превращаться в колонию Британии. Кроме получившего колониальный статус Стрейтс-сеттлментса была создана Федерация малайских султанатов, где власть султанов и их вассалов была лишь
1 См.: ХоллДж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Перская И. Ю. Источники по истории Индонезии с древнейших времен по 1917 г. — Ч. 1. — М., 1974;
кова Е. В. Народы Малайзии и Западной Индонезии (некоторые аспекты духовной культуры). — М., 1980; Тюрин В. А. История Малайзии (краткий очерк). — М., 1980; Яванская культура: к характеристике крупнейшего этноса Юго-Восточной Азии. — М., 1989; Бандиленко Г. Г., Гневушева Е. И., ДеопикД. В., Цыганов В. А. История Индонезии. Ч. 1. — М., 1992; Куланда С. В. История древней Явы. — М., 1992; Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. — М., 1995.
2
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. — М., 1977; Тюрин В. А. История Малайзии (краткий очерк). — М., 1980.
324
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
номинальной, тогда как реально всеми делами на высшем и среднем уровне администрации заправляли английские резиденты и чиновники. Некоторые султанаты, особенно на севере страны, сохранив формальную самостоятельность и традиционные связи с Сиамом (современным Таиландом), оказались тем не менее тоже в зависимости от английских колониальных властей.
Малайя в гораздо большей степени, чем все другие страны Юго-Восточной Азии, уже на рубеже XIX—XX вв. оказалась вовлеченной в мировое капиталистическое хозяйство. Добыча олова, резко увеличенная усилиями захвативших большую часть рудников англичан, долгие годы составляла едва ли не половину всей мировой добычи. Еще большее значение приобрело производство каучука, в вывозе которого Малайя стала на некоторое время почти монополистом. Англичане не только вкладывали немало средств в оловянные рудники и каучуковые плантации, но также заботились о том, чтобы снабдить свои промыслы достаточным количеством рабочей силы, для чего в Малайю ввозились переселенцы и законтрактованные рабочие из Китая и Индии. Результатом были не только заметные перемены в этнической картине до того слабо заселенной Малайи. Более важным для судеб страны последствием оказалась национально-религиозная разобщенность населения.
Расстановка политических сил здесь зависела от соотношения религиозно-этнических групп и от той сферы деятельности, в которой представители последних преобладали. В начале XX в. малайцев в стране было уже всего около половины населения, причем почти все они были заняты в сфере сельского хозяйства и традиционно управлялись султанами и их чиновниками в привычных рамках исламской администрации. Экономически это была наиболее бедная часть населения страны, если не считать, разумеется, причастных к власти султанов и их окружение. Второй важной группой населения (33—35 %) были китайцы, выходцы из Южного Китая, хорошо организованные в жесткие социально-религиозные корпорации (тайные общества, землячества, секты, цехо-гильдии) с огромной властью руководителей этих корпораций, заправлявших на оловянных рудниках, в ремесле и торговле. Подавляющее большинство китайцев были рабочими, ремесленниками, торговцами и выполнявшими случайные работы бесправными грузчика- ми-кули. Третьей группой были индийцы (чуть больше 10 % населения), занятые на плантациях, служившие в колониальной армии и полиции, а также занимавшие низшие должности в колониальной администрации.
Соответственно этим трем группам формировались в Малайе и общественное мнение, и политические движения. Среди мусульман-малайцев борьба за национальное освобождение стала проявляться с начала XX в. в форме просветительства, развития литературы на родном языке, создания малайской прессы и модернизованных религиозных школ с преподаванием английского языка и зачатков европейских наук. Стали популярны и идеи мусульманского реформаторства в их панисламистском и иных аспектах. Как реформаторы, так и националисты выступали с критикой колониализма и с требованием предоставления малайцам права участвовать в управлении страной. Со временем эти требования переросли в борьбу за независимость
325
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
(вариантом которой было объединение с Индонезией в рамках крупного единого независимого малайско-индонезийского государства).
Китайские мигранты, значительная часть которых состояла из временных рабочих, возвращавшихся на родину и заменявшихся новыми, ориентировались на Китай. Они поддерживали лозунги и деятельность реформаторов (Кан Ювэя) и революционеров (Сунь Ятсена), создавали отделения революционных организаций (Тунмэн-Хуэя и Гоминьдана), организовывали китайские школы с обучением на родном языке, клубы, издавали газеты и журналы. Впрочем, со временем все более консолидировалась и влиятельная прослойка китайцев из числа постоянных жителей Малайи, стремившихся к созданию объединенной «самоуправляющейся малайской нации» с равными правами для представителей всех населяющих страну народов. Что касается индийцев и цейлонцев, то идеологически многие из них ориентировались на Всеиндийский национальный конгресс, а в организационном плане объединялись в профсоюзы плантационных рабочих или в Индийскую ассоциацию Малайи.
Мировой кризис 1929—1933 гг. сильно ударил по экономике вовлеченной в капиталистический рынок Малайи. Резко упали цены на олово и особенно на каучук. Приходили в упадок рудники и плантации, рабочие становились безработными, крестьяне с трудом сводили концы с концами и порой лишались земли. Такой упадок длился вплоть до начала Второй мировой войны. На его фоне резко усилилась активность профсоюзного и забастовочного движения, в том числе и под руководством компартии, распространявшей свое влияние в основном на китайское население страны *.
После краткого экономического бума 1939—1940 гг., связанного с резким ростом в начале войны потребности в металле и каучуке, Малайя оказалась под японской оккупацией. Оккупанты сделали ставку на национальную рознь: активизируя антианглийские настроения индийцев (именно в Сингапуре Субхас Чандра Бос формировал отряды Индийской национальной армии) и пытаясь нейтрализовать недовольство малайцев, особенно ограниченных в своей традиционной власти султанов и их окружения. Наиболее негативно японцы были настроены против китайского населения страны. Это не в последнюю очередь объяснялось тем, что официально Япония находилась в состоянии войны с Китаем, что не могло не отразиться на настроениях китайской общины в Малайе и сыграло свою роль в расстановке политических сил. Центром сопротивления японцам стали возглавленные компартией партизанские отряды, численность которых росла в основном за счет китайских рабочих.
Капитуляция Японии привела к возвращению в Малайю англичан, реорганизовавших систему колониального управления страной. Был создан единый Малайский союз с общей администрацией (Сингапур был административно отделен от Малайи) и общим гражданством для всех постоянных жителей страны. Остро встал вопрос о реформе колониального управления, чему способствовали рост национального самосознания и возникновение ряда новых влиятельных массовых политических организаций, преимущес- 11 Тюрин В.А. Указ. соч.
326
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
твенно действовавших опять-таки по национальному признаку. В июле 1946 г. под нажимом этих организаций колониальным властям пришлось пересмотреть свои позиции и согласиться на создание Малайской федерации с существенными элементами автономии и самоуправления. Значительная часть партий и организаций Малайи приняла эти реформы. Компартия выступила против них и начала вооруженную борьбу.
На протяжении нескольких лет в стране бушевала гражданская война, в ходе которой силы вооруженного сопротивления реформам постепенно иссякали. Тем временем в легальной политической жизни Малайи шел процесс консолидации антиколониальных сил. Национально ориентированные партии и ассоциации (Объединенная малайская национальная организация, Китайское общество Малайи, Индийский конгресс Малайи) шли к созданию единого альянса, представители которого одерживали победы на выборах. В 1957 г. на основе этого альянса была создана Союзная партия. Именно ее руководители возглавили Малайскую федерацию после провозглашения независимости Малайи в том же году. Союзная партия оказалась во главе страны и после провозглашения объединенной Малайзии (Малайя, Сингапур, Саравак, Сабах) в 1963 г. В 1965 г. Сингапур вышел из федерации, став самостоятельным государством.
Современная Малайзия, т. е. Малайя и соединенные с ней в рамках единого государства территории Северного Калимантана, Саравак и Сабах, представляет собой конституционную монархию, хотя монарх здесь больше напоминает президента: из 13 штатов Малайзии 9 являются султанатами и именно из числа 9 наследственных монархов-султанов избирается сроком на пять лет правитель Малайзии. Нефть, олово и каучук — национальные богатства страны, в немалой степени обеспечивавшие ее успехи в развитии: по темпам роста среди стран Юго-Восточной Азии Малайзия вышла на второе место (после Сингапура).
В 1980-х гг. произошла приватизация значительной доли государственного сектора в экономике страны, что еще больше способствовало увеличению темпов роста. Как и в Таиланде, здесь еще в 1970-х гг. был взят курс на производство трудоемкой экспортной продукции. Системой льгот и поощрений правительство стимулирует частное предпринимательство в промышленности. Заботится оно и о создании необходимой инфраструктуры. Специально принятая в 1970-е гг. так называемая новая экономическая политика поставила своей целью усилить социальную защищенность основной, наиболее отсталой и бедной части населения страны — самих малайцев. Речь идет о предоставлении малайцам большей части рабочих мест в городах, где до того преобладали китайцы и индийцы. Дело в том, что мигрировавшие из деревни в город коренные жители Малайзии с трудом адаптировались к городской жизни. Следствием этого стали национально-социальная напряженность в городах и связанные с этим конфликты.
Целью новой политики было посредством льгот, кредитов и специальной помощи помочь малайцам адаптироваться, найти им рабочие места (не менее 50 %) и даже довести долю малайского капитала в современных отраслях промышленности к 1990 г. до 30 % (1970 — 2 %). Независимо от того, сколь успешно реализовывался этот курс, направленность его вполне опре¬
327
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
деленна: Малайзия хотела и в экономическом отношении быть главным образом малайской, что осуществлялось за счет некоторого уменьшения влияния в городской промышленной экономике китайцев. Стоит напомнить, что китайская община здесь многочисленна и составляет едва ли не треть населения страны, причем китайцы играют ведущую роль в предпринимательской деятельности.
При всем том политика «малаизации» Малайзии проводилась и продолжает проводиться осторожно и взвешенно, дабы не породить встречное недовольство и обострение национальной розни. Пока ничего подобного не наблюдается. Напротив, важнейшие национальные партии — Всекитайская ассоциация Малайзии и Индийский конгресс Малайзии — входят вместе с Объединенной малайской национальной партией в единый Национальный фронт (Союзная партия Малайзии), которому традиционно принадлежит большинство мандатов в палате представителей (сенат из 58 членов частично представлен сенаторами из штатов, по два от каждого, частично лицами, назначенными монархом).
Валютно-финансовый кризис 1997—1998 гг., обусловленный массовым бегством зарубежного капитала из стран Юго-Восточной Азии, был вызван главным образом тем, что страны региона, в том числе преимущественно мусульманские Малайзия и Индонезия, преждевременно, выполняя требования международных финансовых структур, подконтрольных, в первую очередь, США, «открылись» для деятельности ТНК на их территории. Однако при всех ощутимых экономических потерях в последние годы экономический потенциал страны, несмотря даже на катастрофические последствия цунами начала 2005 г. в целом восстановился.
Колониальная экспансия на островах Индонезии была начата в XVI в. португальцами, установившими контроль на международных морских путях и создавшими на побережье многих островов свои форпосты, с помощью которых они пытались монополизировать торговлю пряностями. Португальское господство в Индонезии продолжалось, однако, недолго. На рубеже XVI—XVII вв. здесь укрепились голландцы, а с середины XVII в. монополия голландской Ост-Индской компании на торговлю пряностями и вообще на всю индонезийскую международную торговлю стала практически общепризнанной. Как то было и в Индии, голландская Ост-Индская компания быстро и достаточно энергично расширяла и свой политический контроль в стране, захватывая одни территории и ставя в вассальную зависимость от себя правителей других. Голландцы не только монополизировали торговлю пряностями, но и регулировали объем производства экспортировавшейся ими продукции, не останавливаясь перед уничтожением плантаций, если быстро возраставшее количество драгоценных экспортных продуктов грозило снижением цен на них *.
Господство колонизаторов, ведшее к насильственной ломке привычного образа жизни и к жестким методам эксплуатации труда, не могло не вы- 11 См.: ХолпДж. Е. Указ, соч.; Перская И. Ю. Указ, соч.; Ревуненкова Е. В. Яванская культура: к характеристике крупнейшего этноса. — М., 1989; Указ. соч. Бандиленко Г.Г., Гневушева Е. И., Деопик Д. В., Цыганов В. А. Указ. соч.
328
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
зывать протеста. Уже в XVII в. это нашло свое выражение в ряде массовых политических движений, внешне принимавших форму династической борьбы, но по сути бывших естественным сопротивлением традиционной структуры вмешательству со стороны колонизаторов (восстания на Яве под руководством Трунуджайи в 1674—1679 гг., Сурапати в 1683—1706 гг.). В середине XVIII в. голландцы попытались искусно направить недовольство яванского населения в антикитайское русло — против китайских эмигрантов, успешная экономическая деятельность которых раздражала яванцев и мешала Ост-Индской компании. Следствием расправы над выходцами из Поднебесной империи было, в частности, массовое выселение беднейшей их части в качестве кули на контролировавшиеся теми же голландцами колониальные плантации на Цейлоне и даже в далекой Южной Африке.
С XVIII в. голландская Ост-Индская компания начала слабеть и приходить в упадок. Расцветавшая контрабанда, равно как и коррупция среди служащих компании, приводили к увеличению экспорта, падению цен на пряности и соответственно доходов. Немалых денег стоила политическая борьба, приведшая в середине XVIII в. к гибели государства Матарам. Конец XVIII в. принес с собой еще и военно-политические осложнения, связанные с событиями в Европе (Наполеоновские войны). В 1800 г. компания была ликвидирована, а вскоре вслед за этим Индонезия на несколько десятилетий оказалась под властью Англии, ведшей войну с Наполеоном I и с подконтрольной ему Батавской (на территории Нидерландов) республикой, а затем — королевством Нидерланды, на престол которого император посадил своего младшего брата Люсьена.
Захват англичанами голландских колоний в Индонезии в 1811 г. привел к ряду реформ, ставивших своей целью создать благоприятные условия для проникновения в Индонезию частного капитала, в том числе английского. Однако упразднение монополий и налоговые реформы не привели к заметному изменению положения, во всяком случае, с точки зрения промышленно-торгового освоения Индонезии частным европейским капиталом. Возврат Индонезии под власть Голландии в 1824 г. и последовавшее вслед за тем восстание Дипо Негоро под лозунгами исламского джихада (1825—1830) побудили голландскую колониальную администрацию пересмотреть принципы своего экономического господства.
Отказавшись от чересчур жестких форм налогового и иного гнета, власти перешли к системе принудительных культур, смысл которой сводился к тому, что крестьяне были обязаны пятую часть своей земли (наиболее приспособленную для этого, т. е. лучшую) обрабатывать под выращивание закупавшихся колонизаторами культур, тогда как все остальные земли община могла традиционно использовать для своих нужд, прежде всего для производства необходимого ей продовольствия. Система оказалась достаточно эффективной для голландцев, обеспечив им устойчивый доход. Но для развития Явы она была, по сравнению с реформами англичан, шагом назад, ибо консервировала отсталые методы ведения хозяйства и препятствовала тем самым экономическому развитию страны.
Введение системы принудительных культур заметно усилило позиции голландских властей на Яве, что позволило им приступить к колонизации
329
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
других крупных индонезийских островов, в первую очередь Суматры и Борнео (Калимантана). Эти захваты и привели в конечном счете к колонизации голландцами почти всей Индонезии в современных ее границах. Наиболее трудным для них делом оказалась война с султанатом Аче на Суматре, которая длилась около 30 лет (1873—1904), сопровождалась мощным народным сопротивлением в форме массового партизанского движения, но все же завершилась гибелью этого мусульманского государства.
Успешные военно-политические акции укрепили позиции Голландии в Индонезии и позволили ей отказаться от системы принудительных культур. Серия законов в 1870—80-х гг. создала условия для проникновения на острова частного капитала. Здесь (в первую очередь на Яве) стали возникать промышленные предприятия по обработке сельскохозяйственной продукции (кофе, чай, какао, каучук и др.), строиться железные дороги, создаваться банки, расширялась разведка недр. На промышленную основу были поставлены добыча олова, угля и особенно нефти, торговля которой заложила базу для процветания основанной в 1907 г. известной англо-голландской компании Ройял Датч-Шелл.
Вся первая половина XX в. прошла под знаком дальнейшего укрепления позиций европейского монополистического капитала. Рост добычи олова, нефти, производства каучука — все это закладывало основу для процветания европейских капиталистов в Индонезии. Немалую роль в экономике страны стала играть и влиятельная прослойка китайских предпринимателей, державших в своих руках значительную долю торговли, основавших мелкие и средние промышленные предприятия, банковские конторы. Доля же национальной индонезийской буржуазии была незначительной и росла очень медленно — этим «Голландская Индия» существенно отличалась от английской.
Неудивительно, что тем большей была роль образованных слоев населения, индонезийских интеллигентов, в борьбе за национальное освобождение. В этой борьбе радикальные представители индонезийского общества в известной мере опирались на национально-религиозные традиции. Стоит также заметить, что сила и революционный потенциал рабочих в Индонезии были намного заметнее, чем в Индии. Профсоюзы и весьма боевая компартия страны действовали достаточно активно, несмотря на запреты и преследования, чему в немалой мере способствовала и иная, чем в Индии, общая религиозная ситуация, генеральный импульс которой способствовал боевому сплочению людей, а не их разъединению '.
Дело в том, что, хотя религиозным фундаментом Индонезии был мощный многовековой пласт индуизма (откуда и название страны), уже с XVI в., как отмечалось выше, после крушения империи Маджапахит, здесь началось победоносное шествие ислама. Может показаться, что общая ситуация аналогична той, что была и в Индии: на традиционную индуистскую основу наложился ислам. На деле, однако, все было совершенно иначе. В Индонезии не было системы каст, которая укрепляла индийский индуизм и позволяла 11 Цыганов В. А. История Индонезии. — Ч. 2. — М., 1993; Другое А. Ю. Индонезия: Политическая культура и политический режим. — М., 1997.
330
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
ему устойчиво и успешно сопротивляться исламизации. Вследствие этого структурно ослабленный индуизм здесь сравнительно легко отступил на задний план и был очень быстро заменен исламом (за век-два, буквально на глазах колонизаторов). Индуистским остался лишь остров Бали.
90 % современного населения Индонезии является мусульманами. Ислам же как религия основан на сплочении людей на конфессиональной основе (мусульманская умма), а свойственная ему идея религиозного равенства, да еще в сочетании с принципом воинствующего прозелитизма, в определенных условиях может стать благоприятной основой для пропаганды активных революционных действий как таковых, даже без религиозной их оболочки, что и стремилась в свое время осуществить имевшая в народе популярность компартия страны.
Стоит, однако, обратить внимание и на другую сторону сложной проблемы религиозно-цивилизационного фундамента Индонезии. Если, во-первых, индуизм в этой стране был не чета индийскому, то, во-вторых, не вполне типично мусульманским был и ислам. Суть проблемы в том, что, появившись в Юго-Восточной Азии сравнительно поздно и начав завоевывать заметные политические позиции в Индонезии лишь в XV в., ислам оказался здесь в несколько иной функции, чем где-либо еще,— в функции, весьма сходной с тем, что имело место в Тропической Африке. Правда, там ислам накладывался на первобытную структуру, не имевшую сколько-нибудь серьезного цивилизационного фундамента, тогда как в Индонезии такой фундамент (индуизм и буддизм) был. Но эта существенная разница лишь помогает понять, о чем идет речь: появившись в Юго-Восточной Азии, как и в Тропической Африке, не в ходе завоевания, когда вместе с носителями новой религии заимствовалась и уже сложившаяся имманентная доктрине система власти, ислам был сравнительно слабым, во всяком случае, не стопроцентно правоверным.
Имевшие низкий социальный статус индонезийские горожане, ремесленники и торговцы охотнее переходили в ислам и становились его ревностными сторонниками (так было в свое время и в Индии, причем в основном по той же причине). Но что касается крестьян, основной массы населения, то они хотя формально и становились мусульманами, на практике лишь сочетали ислам со своими прежними верованиями, представлениями и культами — от анимизма до индуизма. Даже священная для каждого мусульманина на Ближнем Востоке пятикратная молитва не была для них обязательной и не является таковой и сейчас. Можно найти немало и иных отличий, свидетельствующих о специфике ислама в Индонезии, что не могло не сказаться на судьбах страны.
Период между Первой и Второй мировыми войнами был временем активной борьбы страны за независимость. Собственно, в XX в. сама голландская колониальная администрация в Индонезии, как и британская в Индии, уже вполне отчетливо сознавала, что годы ее сочтены и что лучшим выходом для нее было бы постепенное движение в сторону признания справедливости требований индонезийцев. Уже на рубеже XIX—XX вв. изменению политики способствовал новый, так называемый этический, курс колониальной политики, идейно обоснованный в статье Девентера «Долг чести». Суть ее своди¬
331
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная
лась к тому, что столь многое взявшие в Индонезии голландцы должны теперь выплатить этой стране своего рода долг чести, выражающийся в заботе о просвещении и развитии народа, о подготовке его к самоуправлению.
Этот новый курс сыграл определенную роль. Пусть с неохотой, но голландцы оказались вынужденными следовать ему. В Индонезии стали открываться школы, колледжи, университеты, издаваться газеты, журналы и книги, в том числе на малайском языке, становившемся общим для всех индонезийцев. В 1916 и 1917 гг. съезд Союза ислама, наиболее массовой в то время организации в Индонезии, провозгласив себя Национальным конгрессом, предъявил колониальной администрации требование освобождения от ее опеки. Голландцы в 1918 г. создали Народный совет, который состоял из назначавшихся и избиравшихся членов, европейцев и индонезийцев, и имел право вотировать бюджет страны. В 1927 г. доля индонезийцев в этом совете была увеличена '.
Вынужденные уступки со стороны колониальных властей сопровождались усилением освободительной борьбы. Наряду с организациями исламского характера и параллельными, хотя и менее влиятельными религиозно-ориентированными индуистскими организациями, на рубеже 1920—30-х гг. появились партии национально-демократического направления, в первую очередь Национальная партия во главе с Сукарно. Подвергавшаяся преследованиям и время от времени вынужденная реорганизовываться и менять название, эта партия в середине 1930-х гг. выдвинула ряд требований национально-демократического характера, явственно противостоявших колониально-капиталистической структуре: создание общества без классов и без капитализма; независимость с учетом национальных интересов и с уважением интересов других народов; защита интересов рабочих и земледельцев и т. п. Поиски собственного пути побудили Сукарно взять кое-что из идей марксистского социализма и сочетать эти идеи с традиционными для мусульманского общества представлениями о равенстве и справедливости. Объективно идеи Сукарно и программа его партии отражали сопротивление традиционной индонезийской структуры, столетиями трансформировавшейся колонизаторами, но во многом еще сохранившей свои основы, капитализму колониального типа, символу чужеземного угнетения.
Вторая мировая война положила конец голландской колониальной администрации в Индонезии, место которой заняли японцы. В 1945 г., когда исход войны был уже очевиден, в стране был создан Комитет по изучению вопроса о независимости, на пленарном заседании которого в июне с большой программной речью выступил Сукарно. Он призвал все патриотические силы объединиться в борьбе за свободу и независимость Индонезии. Капитуляция Японии послужила сигналом для провозглашения независимости Индонезии (17 августа 1945 г.). Но еще на протяжении ряда лет шла борьба индонезийцев за независимость с вторгшимися в страну и представлявшими интересы голландских колонизаторов англо-индийскими войсками (формальным предлогом для их появления была необходимость разоружения находившихся в Индонезии японских армий). 11 См.: Губер Г. Г. Индонезия (социально-экономические очерки). — М., 1933.
332
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия
В ходе этой борьбы на передний план в политической жизни страны выходили все новые деятели, в том числе опиравшиеся на многочисленные мусульманские организации различного толка. Обычно они весьма консервативно мыслили и соответственно действовали. И хотя формально во главе Индонезии в конечном счете оказался избранный ее президентом радикально настроенный Сукарно, фактически ведущую роль в руководстве играли более умеренные лидеры, опиравшиеся на национально-религиозные традиции.
После деколонизации и обретения независимости Индонезия напряженно искала свой путь развития. 1940—50-е гг. здесь прошли под знаком острого соперничества между правыми и левыми силами, в качестве верховного арбитра по отношению к которым выступал президент Сукарно, сформулировавший в конце 1950-х гг. свою концепцию направляемой демократии, сводившейся к укреплению его личной власти. На рубеже 1950—60-х гг. президент опубликовал программу, получившую название Политического манифеста и включившую в себя ряд теоретических позиций — индонезийский социализм, направляемая экономика, самобытность страны и др. Последовавшие затем реформы привели к разбуханию государственного сектора в экономике и злоупотреблениям управлявшей этим сектором бюрократии. Пожалуй, в рамках «направляемой демократии» по Сукарно едва ли не с наибольшей отчетливостью проявилась неэффективность государственной экономики, особенно в условиях политической нестабильности, обострявшихся противоречий между национально-религиозными партиями и компартией.
Провалы в экономике ощущались на каждом шагу. Инфляция за 6—7 лет к 1964 г. привела к росту цен на товары первой необходимости в 20 раз. Производственные мощности использовались едва наполовину. И в этой тяжелой внутренней обстановке был выдвинут политический лозунг противостояния Малайзии — Сукарно не хотел, чтобы части федерации, Саравак и Сабах, граничили на островах Индонезии с индонезийскими землями, вошедшими в состав Малайзии.
Однако антималайзийский лозунг, хоть и сплотил националистические силы, не сыграл той роли, которую, по мнению Сукарно, должен был сыграть (явно имелось в виду ослабить значимость экономических кризисных явлений, усилив патриотический накал страстей). Напротив, он внушил угрозу левым силам во главе с компартией, что и послужило одной из причин заговора этих сил с последующим их разгромом армией, которая и взяла после этого в 1965 г. власть в свои руки. Президентом страны в 1968 г. стал генерал Сухарто, а компартия была исключена из политической жизни страны. Это способствовало восстановлению политической устойчивости и перемене курса в направлении развития. Рамки государственной экономики стали сокращаться в пользу частнопредпринимательской. Рынок страны широко открылся для иностранных инвесторов. Основой же развития и даже расцвета экономики Индонезии стала нефть. Страна обеспечивает свои потребности в продовольствии.
Развитие промышленности и особенно современных ее отраслей вдет в Индонезии намного медленней, чем в Таиланде или Малайзии, которые ак¬
333
ГЛАВА 4. Мусульманские Средний Восток, Центральная, Южная ...
тивно, как уже говорилось, работают на экспорт. В Индонезии намного больше и внутренних проблем, связанных как с огромным населением страны, так и с исходно низким жизненным и образовательным уровнем подавляющего его большинства, в особенности жителей деревни, для развития которой серия аграрных реформ пока что предоставила лишь потенциальные возможности. Однако важно заметить, что взятый в 1965 г. курс развития дал немалые позитивные результаты и привел страну к заметному развитию капитализма. Этому во многом способствовала активность индонезийских предпринимателей-китайцев *.
Однако в условиях валютно-финансового кризиса 1997—1998 гг. и вызванных им массовых волнений, приведших к отстранению генерала Сухарто и его окружения от власти, негодование рядовых индонезийцев-мусульман во многом было направлено именно против более предприимчивых и зажиточных китайцев. Страшным бедствием для страны стали также землетрясение 2005 г. на о. Суматра и вызванное им цунами.
Несмотря на эти бедствия, сегодня страна играет активную роль в мировых делах и мусульманских международных организациях, а позиции исламского духовенства неизменно укрепляются. При этом в последние годы здесь заметно активизировались радикальные исламисты, произведшие, в частности, террористические акты, направленные главным образом против иностранных туристов на индуистском в религиозном отношении о. Бали. Правительство страны по мере своих сил борется с террористами.
В заключение отметим, что ислам в Юго-Восточной Азии доминирует также в богатом нефтью султанате Бруней, ранее подвластном Великобритании. Он также заметно представлен на юге Филиппин, где мусульманские экстремисты не гнушаются и террористическими акциями, ставя целью создание здесь собственного фундаменталистского государства. Кроме того, он преобладает на Мальдивских, Сейшельских и Коморских островах Индийского океана.
О распространении ислама в Африке южнее Сахары и его синкретиза- ции с местными верованиями и культами вкратце уже упоминалось ранее. Более подробно об этом пойдет речь ниже, в главе, посвященной Африканской цивилизационной общности. В пределах последней традиционные верования и мировоззренческие стереотипы, переплетаясь где с исламом (Сенегал, Гамбия, Гвинея, Гвинея-Бисау, Сьерра-Леоне, Мали, Буркина-Фасо, Нигер, Нигерия, Камерун, Габон, Чад, Судан, Уганда и др.), а где и с христианством (ЮАР, Зимбабве, Ботсвана, Намибия, Ангола, Конго, Заир, Замбия, Мозамбик, Танзания, Кения, Нигерия, Либерия и др.), в сочетании с трайбализмом и общинно-племенным сознанием, как правило, продолжают играть ведущую роль в социокультурной жизни общества.
Сумский В. В. Указ, соч.; Цыганов В. А. Указ, соч.; Страны Юго-Восточной Азии на рубеже XXI века: Традиции и современность, проблемы политической интеграции. — М, 1994; Города-гиганты Нусантары и проблемы их развития. — М., 1995; Другое А. Ю. Указ, соч.Государственность и модернизация в странах Юго-Восточной Азии. — М, 1997.
ГЛАВА 5
ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ И СОВРЕМЕННАЯ ИНДИЯ
(Л. С. Васильев, О. И. Лукаш, Ю. В. Павленко)
Социокультурные особенности Древней Индии и становление структуры Индийско- Южноазиатской цивилизации Религиозно-ценностные основания Индийско- Южноазиатской цивилизации и воздействие на нее ислама Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства Первые десятилетия независимой Индии Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в. Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития Индии в конце XX—XXI вв. Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии Специфика процессов глобализации азиатского региона: Индия и Китай
Социокультурные особенности Древней Индии и становление структуры Индийско- Южноазиатской цивилизации
Индия, Китай, а также исторически связанные с ними страны Центральной (Тибет, Монголия), большинство государств Юго-Восточной (Бирма, Таиланд, Вьетнам и пр.) и Дальневосточной (Корея, Япония) Азии представляют собой некое духовное целое, противополагающееся в мировом масштабе (по крайней мере вплоть до XX в.) цивилизациям авраамитского круга религий (иудаизма, христианства и ислама) и связанных с ними культур. В основе их мировоззрения лежит совершенно иное видение трансцендентных основ бытия, космо-исторического процесса и человеческого бытия-в-мире .
В качестве метафизической первоосновы реальности тут выступает не Бог как личность, а деперсонифи- цированная первосубстанция (Брахма, Шунья, Дао), в мире действуют бесконечные множества богов, духов, демонов и пр., что легко сочетается с идеей метафизического монизма бытия, поскольку, как справедливо отмечает Г. С. Померанц, логика этих культур не знает закона исключенного третьего 2.
Мир возникает, трансформируется и гибнет в пределах бесконечно повторяющихся миллиардолетних
1 Павленко Ю. В. История мировой цивилизации: Философский анализ. — К., 2002. — С. 370.
2
Померанц Г. Никакая культура не одинока // Знание — сила. - 1989. - № 9. - С. 40.
335
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
циклов, в силу внутренней закономерности, а не по воле Демиурга. Душа проходит бесконечное количество перевоплощений, бывает в оболочке чуть ли не всего живого, прежде чем вступить в череду многочисленных человеческих существований, а не, прожив одну крохотную жизнь, предстает перед Судом Божьим. Она, в сущности, свободна в своем выборе, являясь ограниченной лишь результатами своих прошлых дел (кармой), и реализациями других душ, так что традиционной для иудео-христианско-мусульманского мира дилеммы: «свобода воли — Божественное предопределение» эти цивилизации не знают.
Такого рода духовное родство культур Южной, Юго-Восточной, Восточной и, частично, Центральной Азии, в этом смысле принципиально отличных от иудейско-эллинско-христианско-мусульманской традиции, бесспорно связано с колоссальным воздействием индуистско-буддийского комплекса представлений и традиций вплоть до Шри-Ланки, о. Бали, Японии, Бурятии и Калмыкии. Однако, и это следует подчеркнуть, принесенные из Индии буддийские воззрения в Восточной Азии легко и органично сочетались с местными религиозно-философско-мифологическими воззрениями даосского (Китай), синтоистского (Япония), шаманитского (Бурятия) или любого другого типа. Такого рода симбиоз или синтез привел впоследствии к появлению таких, например, духовных явлений, как чань- и дзен-буддизм '. В то же время распространявшиеся из Индии воззрения никогда (в отличие от христианства или ислама) не претендовали на тотальное господство над всеми сферами социокультурного бытия и, вписываясь в сложившиеся реалии, как правило, вполне мирно уживались с освящающими последние местными доктринами (как, например, с конфуцианством в Китае, Корее и Вьетнаме или синтоизмом в Японии) 1 2.
Такая органическая взаимодополняемость (комплиментарность) двух, имевших различные истоки, традиций (вне Индии, куда китайские влияния практически не проникали) свидетельствует об их большей мировоззренческой близости, по сравнению с ареалом авраамитских религий, фиксируемой на уровне трактовки базовых понятий — прежде всего деперсонифициро- ванного трансцендентного первоначала: Брахмы и Дао, еще до того, как установились прямые связи между Индией и Китаем.
Индия конца II — начала I тыс. до н. э., как и Эгеида того времени, была тем регионом, где имел место длительный процесс становления вторичной (по отношению к предшествовавшей ей) цивилизации в процессе сложного взаимодействия пережиточных социокультурных структур, оставшихся после дезинтеграции в долине Инда общества Хараппы и Мохенджо-Даро, с перенесенными в Северо-Западный Индостан из Евразийских степей общественными отношениями пастушеских племен индо-ариев, поклонявшихся ведическим богам: Индре, Варуне, Митре, Сурье и пр. 3
1 Дюмулеи Г. История Дзен-буддизма. Индия и Китай. — СПб., 1974.
2 См.: Индийская культура и буддизм. — М., 1972.
3 Павленко Ю. В. Формування етномовної структури Індійської цивілізації // Східний Світ. — 1998. — № 1—2.
336
Социокультурные особенности Древней Индии ...
Сегодня можно считать доказанным, что гибель, точнее — длительное угасание цивилизации долины Инда (топологически сходной с современными ей обществами Египта и Шумера) была обусловлена не варварскими вторжениями, а глубочайшим, охватившим это общество в перв. пол. II тыс. до н. э. внутренним кризисом *, причины которого мы можем представить себе сегодня лишь в самых общих чертах 1 2. При этом едва ли приходится сомневаться в том, что ее население, состоявшее из нескольких миллионов, в массе своей не погибло, а постепенно расселилось по соседним, более восточным и южным областям, возможно вплоть до Шри-Ланки и Мальдивских островов 3, передавая менее развитому населению Декана и Тамилнада вместе с передовыми хозяйственно-культурными навыками и свой, дравидийский, язык 4.
Распад великой городской цивилизации, хозяйственной основой которой было ирригационное земледелие переднеазиатского типа, принесенное в Западный Индостан выходцами из Передней Азии в VI—V тыс. до н. э. 5 6, при постепенной переориентации ее потомков на иные, приспособленные к муссонному климату, системы аграрного производства, не требовавшие на первых порах надобщинной организации хозяйственной деятельности, должны были привести к качественной трансформации всей прежней социокультурной системы.
Крушение отработанной государственной машины хараппского периода, при неизбежных в таком случае хозяйственном развале и тяжких лишениях, дискредитацией сопряженных со старой общественной системой религиозно-мировоззренческих установок, предполагало и глобальный мировоззренческий кризис, равно как и стремление к преодолению его.
Разочарование в прежних культах и системе ценностей в эпоху связанных с гибелью цивилизаций бедствий и переселений очевидно и нашло выражение в столь характерной для всей последующей индийской философии (в частности джайнской и буддийской, не связанных авторитетом Вед) глубоко пессимистической оценки человеческого бытия-в-мире. При этом распад основывавшейся на централизованной власти-собственности государственной системы должен был определять и неизбежный отход от старых — государственных же, как и во всех раннеклассовых обществах — культурных форм . То и другое еще более усугублялось социальными последствиями (и их восприятием) установления в северной половине Индостана господства
1 Бонгард-Левин Г. М.,Ильин Г. Ф. Индия в древности. — М., 1985. — С. 105 и сл.; Альбендиль Μ. Ф. Забытая цивилизация в долине Инда. — СПб., 1991. — С. 26,27.
2
Павленко Ю. В. Раннеклассовые общества: генезис и пути развития. — К., 1989. — С. 126,127.
3 Хейердал Т. Загадка Мальдивов. — М., 1988. — С. 116, 134, 166 и др.
4 Бонгард-Левин Г. М., Гуров Н. В. Древнейшая этнокультурная история народов Индостана: итоги, проблемы. Задачи исследования // Древний Восток: этнокультурные связи. — М., 1988. — С. 62—73.
5 Шнирелъман В. А. Возникновение производящего хозяйства. — М., 1989. — С. 108.
6 Павленко Ю. В. Возникновение философии // Философская и социологическая мысль. — 1989. — N° 11. — С. 63.
337
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
пришедших из Евразийских степей индо-арийских племен, имевших коней, владевших бронзовым оружием и использовавшим легкие боевые колесницы 1.
Утвердившиеся во второй половине II тыс. до н. э. в Пенджабе скотоводы-арии, сохранявшие довольно прочную систему общинно племенной организации, основанной на типичной для индоевропейских народов древности трехчастной социальной системе варн * 2, в мировоззренческом плане были ориентированы на смутно осознававшуюся уже в поздневедический период идею мировой целостности — Брахмана, который, как кажется, первоначально просто символизировал дух единства общины 3. ,
Социальная сплоченность членов арийского общества, тем более необходимая в условиях расселения и подчинения аборигенов, непосредственно проявлялась (и, в свою очередь укреплялась) в коллективных культовых действиях и ритуалах. Центральное место в них занимали жертвоприношения как форма укрепления связи сообщества «ариев-благородных» с миром покровительствующих им богов: Индре, Варуне и пр. Не арии — темнокожие потомки дравидоязычных аборигенов, составившие четвертую, низшую и угнетенную, Варну шудр к официальному культу (как своего рода квинтэссенции общественно-религиозной жизни «благородных») не допускались 4.
Изначальная отчужденность от социокультурной системы властвующей иноэтничной знати (в которую доступ заведомо был закрыт всем лицам не арийского происхождения), умноженная на сознательное недопущение темнокожих потомков аборигенов к участию в общественно-религиозной жизни, способствовала индивидуализации духовной жизни ущемленных в своих человеческих правах людей — потомков местной погибшей цивилизации. В их среде появляются люди, в жизни которых культы и ритуалы (фаллического, аграрно-эротического типа, преобладавшие в то время среди автохтонных групп 5) начинают отступать на второй план, уступая место аскетической мистике и своеобразной вере, основу которой составляла и убежденность в перевоплощении душ по закону кармы (воздаяния за содеянное) и нравственная установка на непричинение вреда живому (ахимса).
В результате, параллельно с арийскими жрецами-брахманами, полностью ориентированными на традиционный культ ведических богов, из автохтонной среды начинают выделяться мистики-отшельники, шраманы 6, порывающие с миром неравенства и угнетения, уходящие в леса и отказываю¬
Генинг В. Ф. Могильник Синташта и проблема ранних индоиранских племен // Советская археология. — 1977. — № 4; Бонгард-Левин Г. Грантовский Э. А. От Скифии до Индии. — М., 1982; Павленко Ю. В. Праславяне и арии: Древнейшая история индоевропейских племен. — К., 2000.
2 Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. — М., 1985. — С. 129—149; Шарма P. Ш.Древнеиндийское общество. — М., 1987. — С. 88—100.
3 Данге Ш. Индия от первобытного коммунизма до разложения рабовладельческого строя. — М., 1975. — С. 67.
4 ПаниккарК. М.Очерки истории Индии. — М., 1961. — С. 12—24; см. также: Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. — М., 1985; Шарма С. Ш. Древнеиндийское общество. — М., 1987.
5 Бэшем А. Чудо, которым была Индия. — М., 1977. — С. 40.
6 Бонгард-Левин Г. М.Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993. — С. 50—62.
338
Социокультурные особенности Древней Индии
щиеся от принятия предписанных норм социального поведения. Этим они напоминают китайских даосов. При жесткости варновых барьеров, усугубляемых этно-расовыми различиями, аскетическое отшельничество в некотором отношении становится формой сверхкомпенсации, выводящей не желающего признавать свою общественную неполноценность индивида (в обход социальной регламентации и установленной ею иерархии) на непосредственный контакт с миром трансцендентной первореальности, раскрывающейся в мистическом трансе.
Если утвердившие свою власть арии приобщаются к сакральной сфере через официальные и жестко регламентированные культ и ритуал, то отдельные, обладающие высоким духовным потенциалом, представители социально ущемленных групп древнеиндийского населения прибегают к иным формам самоутверждения. Последние достигаются при помощи сложной методики овладения скрытыми возможностями человеческой психики и физиологии, тайными, однако созвучными чаяниям и ощущениям основной массы их соплеменников вероучениями и пр. Их достижения на этом пути (зафиксированные, к примеру, в йогической практике ') не могли не производить сильнейшее впечатление на окружающих, включая князей-рад- жей и брахманов.
Взаимоадаптация культурно-мировоззренческих традиций завоевателей и завоеванных, ощущаемая уже в факте отождествления отдельных арийских и местных богов (Рудра — Шива и пр.), при постепенном стирании этнических барьеров в течение первой половины I тыс. до н. э. (особенно в княжествах долины Ганга) приводит в середине этого тысячелетия к появлению серии взаимодействующих учений, обычно так или иначе связанных с формами мистической практики. Постепенно на их основе выкристаллизовывались основные для духовной жизни традиционной Индии философские и религиозные системы, в большинстве своем, так сказать, «взаимоконвертируе- мые» и весьма лояльные друг по отношению к другу, особенно в пределах собственно индуистского комплекса, вполне адаптировавшего в Индии к рубежу эр буддизм.
По текстам Вед, Брахманов и Упанишад достаточно отчетливо прослеживается становление универсалистски-трансценденталистских традиций веданты, истоки которой уловимы уже в знаменитом «космогоническом» гимне Ригведы (X, 129) с его концепцией саморазворачивающегося в бытии первоначала — «Единого» 1 2. Однако традиция лесного отшельничества и ставшая потом базовой для всей индуистской духовной культуры концепция индивидуального духа (атмы) как аспекта-эманации мирового духа (Брахмы), к которому личность восходит при помощи несовершения плохих поступков и методами медитативной мистики, не могут быть поняты как естес¬
1 См.: Классическая йога. — М., 1992; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993. — С. 296—328; Мюмер М. Шесть систем индийской философии. - М„ 1995. - С. 301-352.
2 Госвами С. Д. Очерки ведической литературы. — М,— Л., 1990; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — T. 1. — М., 1993. — С. 49—111; Шохин В. К. Брахманис- тская философия. Ранний и классический периоды. — М., 1994. — С. 11—121; Мюмер М. Шесть систем индийской философии. — М., 1995. — С. 46—81.
339
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
твенное саморазвитие позднепервобытной идеологии воинственного пастушеского индоевропейского общества.
То и другое, точно так же, как и принципиально пессимистическая оценка земного существования — как цепи страданий и пребывания в неведении по отношению к высшим истинам, должно было быть органически связанным с традициями доарийского, в первую очередь постхараппского — дравидоязычного, населения. Так, в «Ригведе» идея перевоплощения душ не зафиксирована, однако она известна, как свидетельствуют этнографические данные, прямым потомкам доарийского населения Индии, дравидоязычным и мундоязычным этносам, и уже активно разрабатывается в упани- шадах: впервые в «Брихадараньяка-упанишаде» (III, 2), затем в «Шатапат- ха-упанишаде» (X, 5, 6), «Айтрейя-упанишаде» (I, 1—4) и др., при том, что один из известнейших мудрецов того времени, Яджнавалкья, говорит о ней как о тайной доктрине — тайной, очевидно, для арийского общества
Тем более с доарийскими, в сущности пострахараппскими, воззрениями связываются такие школы как санкхья и йога 1 2, которые ставят в центр системы бытия отдельного индивида (точнее, его трансцендентальный дух — Пурушу, чье имя заимствовано из ведической традиции) и разрабатывают концепцию освобождения от уз мира как целенаправленного отстранения от всего внешнего путем сосредоточения на внутреннем персональном «Я». Примечательно, что изображения божеств в йогических позах известны уже в Хараппской цивилизации.
Однако наиболее непосредственное идейное выражение неприятия человеком утвердившейся с арийским завоеванием варновой системы находим в джайнизме и раннем буддизме 3, а также в учении адживиков — направлений, не признававших авторитета Вед, а значит, и освященных им норм социального устройства. Их индифферентность к вопросу о существовании богов, сосредоточенность на этической проблематике, проповедь непричи- нения вреда ничему живущему (ахимсы), отличный от текстов упанишад ка¬
1 См.: Упанишады, йоги и тантры. — М., 1999; Упанишады. В 3-х книгах. — М., 1991; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — T. 1. — М., 1993. — С. 112—227.
2
См.: Классическая йога. — М., 1992; Четтерджи С., Дата Д. Индийская философия. — М., 1994. — С. 278—294; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993. — С. 218—328; Мюллер М. Шесть систем индийской философии. — М., 1995. - С. 212-352
3 Щербатской Ф. И. Избранные труды по буддизму. — М., 1988; Щербатской Ф. И. Философское учение буддизма // Восток—Запад. Исследования. Переводы. Публикации. — Вып. 4. — М., 1989. Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-хт. — T. 1. — М., 1993. — С. 218—328; Лысенко В. Г., Терентьев А. А., Шохин В. К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма. — М., 1994; Касевич В. Б. Буддизм. Картина мира. Язык. — СПб., 1996; Введение в буддизм. Ред.-сост. В. И. Рудой. — СПб., 1999; Торчинов Е. А. Введение в будцологию. Курс лекций. — СПб., 2000; Розенберг О. О. Труды по буддизму. — М., 1991; Иллюстрированная история религий. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1992. — С. 62—108; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993. — С. 63—104; Четтерджи С., ДатаД. Индийская философия. — М., 1994. — С. 80—162; Лестер Р. Ч. Буддизм // Религиозные традиции мира. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1966. — С. 264—395; Андросов В. П. Будда Шакьямуни и индийский буддизм. Современное истолкование древних текстов. — М., 2001.
340
Социокультурные особенности Древней Индии
тегориальный аппарат и многое другое свидетельствуют о том, что их истоки следует искать вне идейного контекста ведического мировоззрения. Сама их конфронтация (впрочем, чрезвычайно мягкая по сравнению с обычаями иудейско-христианско-мусульманского круга культур) с последними свидетельствует, что эти школы и стали в середине I тыс. до н. э. доступной широким слоям формой преодоления старой, основанной на варновом делении, общественной системы — однако гораздо более «в духе», нежели на практике.
Наряду с ашрамами нередко предававшихся самоистязанию отшельников появляются общины-сангхи монахов с умеренным уставом, открытые для выходцев из всех социальных слоев и, что важно подчеркнуть, обычно пользующихся благорасположением и поддержкой со стороны государственных властей. Примечательно и то, что и Вардхаман — Джина Махави- ра, и Сидцхартха Гаутама — Будда происходили из знатных кшатрийских военно-аристократических родов, занимавших ключевые позиции в управлении своими государствами. Оба они, как и прославившийся более радикальной критикой брахманизма выходец из социальных низов Госала — корифей адживиков, выступали в роли принципиальных противников варновой системы.
Эти и многие другие данные приводят к выводу о том, что в традиционном индийском обществе, вполне сложившемся в своих основных чертах к сер. I тыс. до н. э. и почти полтора тысячелетия не менявшемуся вплоть до начала мусульманского завоевания, основным ограничителем личностных устремлений была не государственная власть, а варново-кастовая сегрегация. Последняя, несколько ослабленная во втор. пол. I тыс. до н. э. благодаря успехам буддизма, особенно при императоре Ашоке в III в. до н. э., с новой силой возрождается в следующем тысячелетии в силу многих причин, в том числе и в связи с утверждением целостного, сохраняющего пусть и номинальную, но подчеркнутую преемственность с ведизмом, индуистского культурно-религиозного комплекса.
В древней Индии варновая система не только блокировала возможности самореализации отдельных личностей — выходцев из низших социальных групп, но и объективно противоречила интересам государственной власти, пытавшейся организовать свой эффективный и, как показывает «Артхашас- тра» *, глубоко продуманный аппарат управления. Варновая система и государственная власть предъявляли человеку различные, зачастую взаимоисключающие требования'и, следовательно, объективно вступали в противоречие.
Поэтому государство было заинтересовано в ослаблении варновой системы, правовой нивиляции своих подданных безотносительно к их сословному происхождению, в выведении их из-под власти идеологии, отстаивающей в первую очередь привилегии брахманов. Поэтому вполне понятны симпатии многих древнеиндийских монархов к «неортодоксальным» — системам: покровительствовавших Будде царей Магадан — Бимбисары и Аджа- таштры, императора-буддиста Ашоки и его отца Биндусары, греко-бактрий- 11 Артхашастра Каутильи // История и культура Древней Индии: Тексты. — М., 1990. - С. 106-128.
341
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ского, имевшего владения в Индии, царя Менандра (Милинды в индийской традиции) или кушанских властителей, в частности — Канишки '.
Для понимания традиционной индийской социокультурной системы важно учитывать, что варны и касты — весьма разные по своему смыслу и происхождению явления. Если восходящие к временам арийского завоевания варны представляли собою в сущности сословия, разве что с более жесткими межсословными барьерами, чем обычно наблюдается в сословно-классовых или раннеклассовых обществах, то касты первоначально были собственно профессиональными группами людей, лишь постепенно становившимися экзогамными и приобретавшими статус иерархически соподчиненных корпораций.
Как отмечает А. Бэшем, даже во времена Сюань-цзана (китайского автора, VII в. оставившего записи об Индии), еще не существовало строго замкнутых каст, однако к началу II тыс. кастовое деление общества выдвигается на первый план, оттесняя старое варновое. Кастовые институты функционировали независимо от государственной власти, занимаясь не только собственно профессиональными делами, но регламентируя и контролируя жизнь своих членов, вместе с тем заботясь о нуждающихся, сиротах и вдовах. Делами управляли территориальные советы старейшин, а исключение человека из касты ставило его фактически вне общества 1 2.
В сочетании с сохранявшимся варновым делением система каст формировала механизмы горизонтальной социокультурной саморегуляции отдельных общественных слоев, обеспечивая, особенно в условиях иноземного господства, сохранение традиций, но вместе с тем ослабляя государственные образования, расчленяя общественные организмы на отчужденные друг от друга социальные группы и блокируя свободную самореализацию творческих сил людей во внешнем мире вне предустановленных их кастовой принадлежностью сфер.
Жесткая система варново-кастовой регламентации становилась на пути личностной самореализации не только представителей низших, но и привилегированных социальных групп, члены которых были связаны ритуальными запретами куда больше, чем парии-чандалы. В среде знати не редкими бывали случаи разрыва со своим кругом и предания себя аскезе. Однако само положение представителей высших каст открывало перед ними широчайшие возможности гедонистического времяпровождения, никогда не осуждавшегося традиционными этическими нормами (как, скажем, в христианском мире, особенно в протестантизме). В этом ключе проясняется и социально-психологический смысл столь характерного для быта индийской знати пристрастия к чувственным наслаждениям, проявляющегося, в частности, в беспрецедентной эротической окраске поэзии, изобразительного искусства и хореографии 3.
1 Бонгард-Левин Г. М. Индия эпохи Маурьев. — М., 1973; Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. — М., 1985.
2
Бэшем А. Чудо, которым была Индия. — М., 1977. — С. 160—163; Кудрявцев М. К. Кастовая система в Индии. — М., 1992.
3 Павленко Ю. В. Человек и власть на Востоке // Феномен восточного деспотизма. — М., 1993. - С. 47.
342
Социокультурные особенности Древней Индии ...
При этом симптоматично, что в Индии, в отличие не только от Античного мира, но также и от Китая, переднеазиатского круга культур (древнееврейская и древнеиранская традиции), синтезировавшихся в конце концов в Мусульманский мир (традиция шиизма), тем более — от христианского общества, так и не родилась социально-критическая мысль. Возможно, это было связано с тем, что здесь индивид был стеснен не столько государственной властью или даже материальными обстоятельствами (хотя, конечно, имело место и это), сколько опутывавшими его на каждом шагу сословными, прямо санкционированными всем религиозно-мировоззренческим комплексом, ограничениями, первопричиною которых, в соответствии с индуистскими и буддийскими воззрениями, была карма.
Человек получал то, что заслужил прошлой жизнью, и никого, кроме самого себя, винить он не мог. Но, с другой стороны, и на социальное милосердие, снисхождение, пусть хотя бы моральную поддержку со стороны более благополучных людей из иных каст рассчитывать ему не приходилось — ведь по их мнению он имел именно то, что сам и заслужил, а помочь себе он может только сам: не ухудшая карму злыми делами, а самосовершенствуясь, улучшая ее.
Господство таких установок в общественном сознании препятствовало (в отличие, в первую очередь, от мусульманского и христианского обществ) развитию солидарности и продуктивного сотрудничества, партнерства между различными социальными группами, так что индийские социальные организмы были, как правило, мало дееспособными в условиях внешней опасности, особенно со втор. пол. I тыс. н. э., что продемонстрировали сперва мусульманские завоевания, а потом и подчинение Индии англичанами, происходившие, в целом, с удивительной легкостью.
Таким образом в условиях периодически сменявших друг друга политических образований, создававшихся местными, а с начала II тыс. н. э. — мусульманскими династиями общественные отношения в Индии регулировались по преимуществу не государственными законоположениями и институтами, а самой, покоящейся на ведическом авторитете, соловно-кастовой системе, выступающей в качестве базовой, матричной в плане детерминанты поведения людей. В таких условиях единственным в сущности путем преодоления навязываемого каждому самим фактом его происхождения жизненного пути (с четким и узким спектром доступных форм самореализации) был отказ от активной самореализации во внешнем мире, возможный лишь через принятие отшельнически-страннической аскезы.
Однако, вместе с тем, в рамках своего социального статуса каждый человек мог реализовываться достаточно полно и свободно — в той мере, в какой он не выходил за кастовые ограничения, поскольку государство практически не вмешивалось в частную или корпоративную жизнь своих подданных. Жесткая спайка в пределах каст гарантировала их членам определенную социальную защищенность от внешних сил, в том числе и правительственных инстанций. Поэтому в определенных кастовыми законами границах традиционная индийская система предоставляла по-своему достаточные возможности для реализации человеком его сущностных сил, сводя к минимуму их ограничения со стороны государственной власти.
343
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Как видим, в традиционной Индии человек был стеснен не столько государством, сколько в высокой степени свободным от диктата последнего обществом с его социально-религиозными установками. Последние препятствовали и образованию устойчивых дееспособных государственных образований, определяя слабость вертикальных связей по сравнению с горизонтальными, сетевыми. Это определяло как политическую беспомощность индийских государств, так и весьма низкий уровень этноинтеграции в рамках последних.
Теперь обратимся к вопросу о формировании региональной макроциви- лизационной системы в пределах Индостана и прилегающих к нему территорий, население которых в последние века до н. э. и первые века н. э. оказалось охваченным буддийско-индуистским влиянием.
Формирование региональной Индийско-Южноазиатской цивилизации начинается еще в середине III тыс. до н. э., когда вокруг центра опережающего развития долины р. Инд, при установлении тесных экономических и культурных контактов с ним, начинают образовываться отдельные очаги раннегородского развития. Наиболее значительными из них во втор. пол. III — перв. пол. II тыс. до н. э. были те, что возникали в зоне перекрещивающегося и взаимоналагающегося воздействия Харапской (долины р. Инд) и Месопотамской (с Эламом) цивилизаций: на побережье Персидского залива в Восточной Аравии (Маган в Омане и Дильмун на о. Бахрейн), в предгорьях Белуджистана, Афганистана и Иранского плато (культура Кули, Тепе-Яхья, Шахри-Сохте, Мундигак и пр.), в южной зоне среднеазиатских республик бывшего СССР (Намазга и Алтын-Депе в Прикопетдагской Туркмении, Са- разм на севере Таджикистана, Джаркутан на самом юге Узбекистана и пр.). По крайней мере в пределах Белуджистана и Афганистана мы с уверенностью можем говорить о доминировании в то время индийских цивилизационных импульсов '.
Менее ясной выглядит картина с цивилизационной интеграцией до- арийского Индостана. Восточнее бассейна р. Инд цивилизации эпох эне- лита и бронзового века не обнаружены, однако как лингвистические, так и археологические данные дают основания для вывода о том, что по крайней мере с рубежа III—II тыс. до н. э., до распространения ее влияния на весь полуостров, являлось главным фактором в истории страны * 2. В этом заключалось действительное становление Индийской цивилизации. Прекращение ко второй четверти I тыс. до н. э. прямой военной экспансии на юг ариев, не решавшихся углубляться в горные леса по склонам Виндхья и приступивших к образованию собственных раннегосударственных структур, компенсировалось усилением культурного воздействия северян на дравидоязычные группы южной части субконтинента. Начало этого процесса легенды связывают с миссионерской деятельностью святого подвижника Агасьи, до сегодняшнего дня считающегося покровителем Дакшинапатхи — Южной Индии.
Массон В. М. Формирование древних цивилизаций в Средней Азии и Индостане // Древние культуры Средней Азии и Индостана. — Л., 1984; Массон В. М. Первые цивилизации. — Л., 1989.
2
Паниккар К. М. Очерки истории Индии. — М., 1961. — С. 13—14.
344
Социокультурные особенности Древней Индии
Приблизительно к VI в. до н. э. завершается становление основ традиционного «общеиндийского мира», который без особых изменений сохранял свою самоидентичность на протяжении полутора тысяч лет до начала мусульманских завоеваний, с VIII—IX, но преимущественно уже с XI в. 1 Это, к примеру, явственно проявилось в оформлении, начиная приблизительно с этого времени, основ ведущих школ индийской философии 1 2. С того времени складывается представление о единой в духовно-культурном отношении Индии (Бхаратварте), как состоящей из весьма отличных друг от друга арийской Северной Индии — Арьяварты, в целом игравшей ведущую роль, и дравидоязычной Южной Индии — Дакшинапатхи.
Если первая имела преимущественно континентальный социокультурный облик и поддерживала связи с внешним миром главным образом сухопутными маршрутами, связывавшими ее с III тыс. до н. э. с областями Средней Азии и Иранского плато, а через них с Ближним Востоком, то вторая отличалась тяготением к морю, была связана через Малобарское побережье с Аравией, странами Персидского залива и, с эллинистического времени, с Египтом, а через порты Коромандельского берега — со странами Юго-Восточной Азии, а через них и с Китаем.
И если в западном направлении импульсы, шедшие с Индостана в целом перекрывались влияниями, а то и прямой экспансией из зоны Восточ- носредиземноморско-Переднеазиатского региона, то в восточном индийское, буддийско-индуистское влияние распространялось далеко — вплоть до Японии и Восточной Индонезии, пересекаясь с волнами цивилизационного воздействия, исходившими от Китая.
Силовое поле Индийской цивилизации в тысячелетие между серединами I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. периодически распространялось на территорию Афганистана, юг республик Таджикистана и Узбекистана (древние Бак- трию, Трхаристан, Согд и Уструшану), а также восточные области Ирана, приблизительно в тех же рамках, в каких очерчивается периферия Харап- пской цивилизации Среднего Востока. До Кабула и Кандагара встречаются наскальные эдикты императора Ашоки сер. III в. до н. э., а с рубежа эр мы фиксируем появление многочисленных буддийских комплексов и святилищ, в сочетании с распространением своеобразного гандхарского искусства северо-западной Индии, в пределах границ Кушанского царства, охватывавшего Бактрию, Согдину, обширные области современного Афганистана й северо-западную часть Индии 3.
В процессе экспансии на восток Сасанидского Ирана, гуннских нашествий и, особенно, арабского завоевания к началу VIII в. позиции буддийско-индуистской культуры в этих областях были окончательно подорваны. Однако параллельно с этим, с середины I тыс., влияние Индийской цивилизации все шире распространяется в Синьцзяне и Тибете, вступая здесь в непосредственный и особенно плодотворный в последнем случае синтез как с
1 Ольденбург С. Ф. Культура Индии. — М., 1991. — С. 237.
2
Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — T. 1. — М., 1993. — С. 43—45.
3 Ставиский Б. Я. Между Памиром и Каспием (Средняя Азия в древности). — М., 1966; Ставиский Б. Я. Кушанская Бактрия. Проблемы истории и культуры. — М., 1972.
345
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
местными элементами, так и с традициями, привнесенными из Китая. И уже из Тибета соответствующим образом, в виде ламаистского комплекса, переоформленные индийско-буддийские традиции проникают к монгольским племенам Центральной Азии.
Глубоким и плодотворным оказалось распространение основополагающих принципов Индийской цивилизации на Юг, в уже упоминавшиеся южноиндийские государства и на о. Цейлон, а также на Восток — в пределы Индокитая и островной Юго-Восточной Азии. Об этом явственно свидетельствуют монументальные сооружения Ангкора и Боробудура (Камбоджа), несколько более поздние индуистские храмы на о. Бали, равно как и иные памятники архитектуры, изобразительного искусства и литературы этого региона, основанные на традициях индийской культуры. К ним, разумеется, относятся и бесчисленные буддийские ступы и изваяния Будды в Бирме, Таиланде, Камбодже, Лаосе и Вьетнаме, равно как и в гималайских королевствах — Непале и Бутане.
Как писал Дж. Неру, начиная с первого столетия христианской эры и далее индийские колонисты последовательными волнами эмигрировали на восток и юго-восток, достигая Цейлона, Бирмы, Малайи, Явы, Суматры, Борнео (Калимантана), Сиама (Таиланда) и Камбоджи (Кампучии), а некоторые добирались даже до Филиппин. Широко разбросанные колонии возникали на важнейших торговых путях, становясь центрами распространения индийской культуры в ее буддийской и индуистской формах '.
Под прямым воздействием такого рода колонизационных волн, продолжавшихся приблизительно до 900 г., в прибрежной зоне Юго-Восточной Азии формируется ряд раннегосударственных образований. Большинство из них носило характер небольших городов-государств, ориентированных на заморскую торговлю, но некоторые из них, такие как Фунань (Бапном) в нижнем течении Меконга, как и охватывающая бассейн этой реки империя Ангкора последующих столетий, занимали обширные пространства 1 2 з.
Еще более впечатляющими выглядят пределы морской империи Шри- ваджей раннего средневековья, контролировавшей воды и побережья всего Малайско-Индонезийского ареала. Все эти государства носили отчетливо выраженный отпечаток индийского системообразующего культурного воздействия, преобладавшего здесь (за исключением Вьетнама, где китайские импульсы имели большее значение) до позднего Средневековья, когда «стратегическую инициативу» здесь захватили мусульмане, а после них — христиане (португальцы, голландцы, англичане) .
1 Неру Дж. Открытие Индии. — М., 1955. — С. 209—210.
2
Холл Дж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М, 1958; Седов JI. А. Ангкорская империя. — М., 1967; Познер В. И История Вьетнама эпохи древности и раннего средневековья. — М., 1994; Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. — М., 1995.
з
ХоллДж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Седов Л. А. Ангкорская империя. — М., 1967; Перская И. Ю. Источники по истории Индонезии с древнейших времен по 1917 г. Ч. 1. — М., 1974; Ревуненкова Е. В. Народы Малайзии и Западной Индонезии (некоторые аспекты духовной культуры). — М., 1980; Тюрин В. А. История Малайзии. — М., 1980; Яванская культура: к характеристике крупнейшего этноса Юго-Восточной Азии. — М., 1989; Бандиленко Г. Г., Гневушева Е. И., Деопик Д. В., Цыганов В. А. История Индонезии. — Ч. 1. — М., 1992; Кулланда С. В. История древней Явы. — М., 1992; Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. — М., 1995.
346
Социокультурные особенности Древней Индии ...
Степень индийского воздействия была чрезвычайно сильной во всех сферах социокультурной жизни, но более всего проявлялась в общественно-политической, языково-литературно-художественной и религиозной сферах. Правители принимали индийскую титулатуру, "Подчиняли дворцовые ритуалы индийским нормам и даже, хотя бы формально, вводили варновое деление общества. По индийскому стандарту строились города и возводились престижные постройки, в первую очередь храмы, монастырские комплексы и дворцы правителей. В качестве письменного языка выступает санскрит в его южноиндийской литературной форме, а когда с сер. I тыс. начинают появляться надписи и на местных языках, они изобилуют санскритизмами.
Официальными религиями становятся (сильно видоизменяясь на бытовом уровне под местными влияниями) буддизм и индуизм в его шиваисской форме. Буддизм преобладал (и господствует поныне) в Бирме и Таиланде, а также в пределах морской империи Шриваджей, тогда как шиваизм — в прочих частях Юго-Восточной Азии. Однако между этими учениями не было четкого водораздела и обычно доминировали синкретические шиваистско-буддийские культы тантрического характера.
Индийское влияние в буддийской форме в эпоху раннего средневековья широко охватило и огромные пространства Восточной Азии — Китай, Корею и Японию, однако по сравнению с Юго-Восточной Азией здесь оно имело иное значение. В Китае и, отчасти, Корее пришедший из Индии буддизм не только не стал системообразующей основой местной культуры, но сам был интерпретирован в духе традиций Древнекитайской цивилизации, весьма органично в таком своем трансформированном виде дополнив конфуцианско-даосские основы ее мировоззрения.
В Японию же буддизм проникает уже в сильно китаизированной форме, как неотъемлемый компонент воспринимаемого островными жителями VI—VII вв. весьма целостного цивилизационно-культурного комплекса, как нечто уже органически связанное с конфуцианством и даосизмом, с высокими стандартами изобразительного искусства, архитектуры, литературы и пр.
Как видим, в разное время зона прямого или опосредованного воздействия Индийской цивилизации охватывала огромные пространства от Шри-Ланки до Средней Азии, Монголии, Японии, Филиппин и Восточной Индонезии. Однако в различных местах характер этого влияния имел качественно различный характер. В одних случаях это влияние было временным (как в Афганско-Среднеазиатском регионе), в других оно имело принципиальный характер, но вписывалось в уже сложившуюся цивилизационную систему (Китай, Корея) или воспринималось в уже адаптированном виде «из вторых рук» (Япония — из Китая и Кореи, Монголия — из Тибета), в третьих — изначально становилось ведущей (или одной из ведущих) составляющих формировавшегося цивилизационного социокультурного комплекса (Шри-Ланка, Непал, Бутан, Тибет, Бирма, Таиланд, Камбоджа, Лаос, Вьетнам). В последнем случае мы можем говорить о непосредственной принадлежности соответствующих стран к Индийско-Южноазиатской цивилизации.
347
ГЛАВА і. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Сказанное позволяет в общих чертах представить структуру Индийско-Южноазиатской цивилизации в века ее наибольшего распространения, где-то во второй половине I тыс. Основу его составляла собственно Индия (Бхаратаварта), состоящая из двух неравнозначных частей: доминирующей северной (Арьяварты), преимущественно арийскоязычной, и дравидоязычной южной (Дакшинапатхи). В обоих из них в первые века н. э. индуизм возобладал над буддизмом, частично абсорбируя, частично вытесняя его.
Кроме этой основы Индийско-Южноазиатская цивилизация в пору своего наибольшего распространения включала такие сохранявшие и, в большинстве случаев, и в наше время традиционно сохраняющие приверженность буддизму территории, как Цейлон, Непал, Тибет и вся Юго-Восточная Азия. Во всех этих странах и регионах (с некоторой оговоркой относительно Вьетнама) цивилизационнообразующим началом выступали именно индийские и индо-буддийские принципы, повсюду так или иначе взаимодействовавшие с китайскими. Со временем во Вьетнаме возобладало китайское влияние (также связанное с буддизмом), а в Малайзии и Индонезии, как о том шла речь в четвертой главе, победил ислам.
Таким образом, к моменту и в начале мусульманской экспансии, Индийско-Южноазиатская цивилизация состояла из собственно ядра в пределах Индостана и более или менее примыкающих к нему, воспринявших основы его культуры, регионов, в которых (за исключением, разве что, Шри-Ланки) принципы Индийской и Китайской цивилизаций так или иначе сочетались, взаимодополняя друг друга. Далее шла обширная зона несистемного, а часто и непрямого, воздействия индийской духовной культуры (в буддийской форме), в целом относящаяся к уже иной — Китайско-Дальневосточной — макроцивилизационной зоне.
Иными словами, в основной, центральной части рассматриваемой цивилизации мы можем выделить два субцивилизационных региона — Северо-Индийский и Южно-Индийский, к югу, востоку и северо-востоку от которых простирается культурно-религиозная периферия Индии, включаемая вместе с последней в Индийско-Южноазиатскую цивилизацию. Компоненты этой периферии весьма неоднородны, и если Цейлон, Непал, Бутан и (с не большими оговорками) Бирма вполне вписываются в нее как таковую, то Тибет и большая часть Юго-Восточной Азии, также в целом принадлежат к ней, оказываются в зоне перекрестного воздействия индийской и китайской цивилизационно-культурных систем, в определенном смысле образуя уже в последней четверти I тыс. соответствующие трансцивилизационные регионы — зоны цивилизационных стыков.
В последующие столетия, до середины II тыс., роль китайско-дальневосточных импульсов все более повышалась, а индийских медленно и неуклонно снижалась, так что приблизительно со времен монгольских завоеваний Тибет с примыкающими в культурно-религиозном отношении к нему областями Центральной Азии и Юго-Восточная Азия в целом представляют собою уже в собственном смысле слова два трансцивилизационных региона: Тибетско-Монгольский и Индокитайско-Индонезийский, со временем начинающие ощущать все более выразительные мусульманские и восточно-христианские (от России) импульсы в первом случае и мусульманские же
348
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации
и западно-христианские (сперва от португальцев, испанцев и голландцев, затем от англичан и французов, а в XX в. североамериканцев) во втором.
Исторические судьбы и социокультурные особенности отдельных народов (в динамике их формирования, развития, стагнации или дезинтеграции) целесообразно рассматривать уже в пределах соответствующей цивилизационной ойкумены, с учетом их места в постоянно, с течением времени, видоизменяющихся цивилизационно-субцивилизационно-трансцивилизационных региональных системах.
Религиозно-ценностные основания Индийско- Южноазиатской цивилизации и воздействие на нее ислама
Исторические пути стран Южной и Юго-Восточной Азии в период колониализма имеют немало общего '. Все они, если не считать Африку, были наиболее ранними объектами колониальной экспансии; все, кроме Сиама (Таиланда), затем превратились в колонии; для всех было характерно ожесточенное сопротивление традиционной структуры колониализму, завершившееся в итоге деколонизацией и достижением политической независимости. Конечно, эта общность судеб не была случайной. Географическая близость и природно-климатическое сходство стран двух упомянутых регионов и прежде всего наличие в них тех продуктов и ресурсов, в которых остро нуждались колонизаторы, во многом объясняют причины, по которым именно рассмотренные выше страны южных морей оказались первым страстно желанным объектом вторжения колониального капитала.
Южная и Юго-Восточная Азия — два весьма больших и достаточно заселенных региона, в пределах которых на протяжении веков существовало и заново возникало немало народов и государств. Все они развивались по-своему, но на общем цивилизационном фундаменте (по крайней мере до подчинения Северного Вьетнама Китаю, начала распространения ислама и появления в XVI в. европейцев), формировавшемся веками, при господстве сложившегося образа жизни, привычных стереотипов поведения, устойчивых систем нравственных ценностей, генеральных мировоззренческих принципов и установок. С точки зрения этого потенциала духовной культуры и тесно связанной с ним социальной ориентации общества государства обоих регионов, за некоторыми исключениями, весьма близки друг к другу и в этом смысле могут быть объединены в некий единый блок родственных структур.
Это не означает, что упомянутый потенциал одинаков и однозначен у всех. Как раз напротив, он весьма различен по мощи и даже фактуре составляющих его цивилизационных пластов, что в немалой степени усложняет анализ, заставляя делать оговорки либо выделять варианты. Но в целом перед нами все же единый блок в чем-то близких и сходных структур, нуждаю- 11 Васильев Л. С. История Востока. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993.
349
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
щийся в аналитической оценке прежде всего с точки зрения раскрытия роли и значимости религиозно-цивилизационной основы этих структур 1.
Цивилизационные структуры любого традиционного общества опираются, как правило, на религию, являющуюся его главной и определяющей основой. Поэтому далеко не случайно, что после классических трудов М. Вебера 1 2 и А. Дж. Тойнби 3 в современном обществоведении столь большое внимание уделяется анализу и оценке религиозной основы той или иной цивилизации. Тем более существенно учитывать этот фактор при изучении обществ, вступивших по тем или иным причинам в критическую фазу своего развития, когда привычная традиционная структура начинает испытывать невиданное до того давление на нее со стороны внешних сил. Именно с такого рода ситуацией мы и имеем дело в период колониализма, как то было, в частности, в Индии времен британского владычества 4.
1 См.: Неру Дж. Открытие Индии. — М., 1955; Холл Дж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Седов JI. А. Ангкорская империя. — М., 1967; Боги, брахманы, люди. — М., 1969; Индийская культура и буддизм. — М., 1972; Гринцер П. А. Древнеиндийский эпос: генезис и типология. — М., 1974; Культура Древней Индии. — М., 1975; Бонгард-Ле- вин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы Древней Индии: некоторые проблемы культурного наследия. — М., 1975; Невелева С. Л. Мифология древнеиндийского эпоса. (Пантеон). — М., 1975; Бэшем А. Чудо, которым была Индия. — М., 1977; Литература и культура древней и средневековой Индии. — М., 1979; Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. — М., 1985; Шарма Р. Ш. Древнеиндийское общество. — М., 1987; Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988; Его же. История Востока. В 2-х т. — М., 1993; Бродов В. В. Истоки философской мысли Индии. — М., 1990; Госвами С. Д. Очерки ведической литературы. — М.—Л., 1990; История и культура Древней Индии: Тексты. — М., 1990; Ольденбург С. Ф. Культура Индии. — М., 1991; Упанишады. В 3-х кн. — М., 1991; Розенберг О. О. Труды по буддизму. — М., 1991; Общественная мысль Индии: проблемы человека и общества. Сб. статей / Отв. ред. А. Д. Литман, Л. Р. Полонская. — М., 1992; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993; Ванина Е. Ю. Идеи и общество в Индии XVI—XVIII вв. — М., 1993; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х т. — М., 1993; Альбедиль Μ. Ф. Протоиндийская цивилизация. Очерки культуры. — М., 1994; Лысенко В. Г., Терентьев А. А., Шохин В. К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма. — М., 1994; Познер В. И История Вьетнама эпохи древности и раннего средневековья. — М., 1994; Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Мюллер М. Шесть систем индийской философии. — М., 1995; Касевин В. Б. Буддизм. Картина мира. Язык. — СПб., 1996; Упанишады, йоги и тантры. — М., 1999; Введение в буддизм. — СПб., 1999; Торнинов Е. А. Введение в буддологию. Курс лекций. — СПб., 2000; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация: История. Религия. Философия. Эпос. Литература. Наука. Встреча культур. — М., 2000; Андросов В. П. Будда Шакьямуни и индийский буддизм. Современное истолкование древних текстов. — М., 2001; Бонгард-Левин Г. М. Древняя Индия. История и культура. — СПб., 2001; Алаев Л. Б. Средневековая Индия. — СПб., 2003; Самозванцев А. М. Индия: религия, верования, обряды (древность и средневековье). — М., 2003 и др.
См.: Вебер М. Избранные произведения. — М., 1990; Его же. Избранное. Обзор общества. — М., 1994; Его же. Протестантська етика і дух капіталізму. — К., 1994; Его же. Соціологія. Загальноісторичні статті. Політика. — К., 1998.
3 Тойнби А. Дж. Постижение истории. — Μ., 1991; Его же. Цивилизация перед судом истории. — М.—СПб.у 1995; Его же. Дослідження історії. В 2-х томах. — К., 1995.
4 См. Васильев Л. С. История Востока. В 2-хт. — Т. 2. — М., 1993. — С. 9—279; Очерки экономической и социальной истории Индии. — М., 1973; Индия и мир. — М., 2000; Индия: Общество, власть, реформы: Памяти Г. Г. Котовского. — М., 2003.
350
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации ...
Относительно Индийско-Южноазиатской цивилизации можно сказать, что этот фундамент был заложен в древности и генетически связан с ведической культурой древней Индии. Речь идет об индуизме и буддизме.
Индуизм, как о том шла речь выше, — религия Индии, преобладающего большинства индийцев. Восходя к древней религиозно-философской мудрости вед, а также к брахманизму со всеми его школами-даршанами и местным доарийским верованиям, эта религия примерно с рубежа нашей эры начала господствовать на всей территории Индостана и, более того, стала быстрыми темпами распространяться в Индокитае и Индонезии. Хотя за пределами Индии индуизм в его вишнуистской и шиваистской модификациях встретился с соперничеством буддизма, а на Цейлоне буддизм даже практически преобладал с III в. до н. э., стоит тем не менее заметить, что влияние индуизма в Юго-Восточной Азии никак не может быть сброшено со счетов. Более того, на протяжении веков волны индуизма, приносимые мигрантами из Индии, спорадически захлестывали заново и Индокитай, и Индонезию, и Цейлон, достигая отдаленных Филиппин.
Поэтому даже на Цейлоне, в этой цитадели буддизма, практически до наших дней сохранились чисто индуистские касты, процветавшие еще сравнительно недавно в рамках государства Канди. Можно напомнить также и о том, что ввоз на плантации Цейлона, Малайи и иных государств рассматриваемых регионов законтрактованных индийских кули, равно как и свободная миграция индийских рабочих в те же страны уже в XIX—XX вв., не только способствовали сохранению здесь индийско-индуистского религиозно-культурного компонента, но даже усиливали его.
Как мировоззренческая система индуизм традиционно отличается глубиной религиозно-философской мысли. Мир всего живого, включая людей и даже богов, по представлениям индуистов,— это сансара, бесконечная и безначальная цепь перерождений. Ценность этого мира весьма относительна: ведь в конечном счете весь феноменальный мир — это иллюзия, майя. Но зато за пределами феноменального мира, вне сансары, есть мир великой подлинной Реальности, где властвует Абсолют. Вырваться из мира сансары, достичь высшей Реальности и слиться с великим Абсолютом — желанная конечная цель высокоуважаемой в индуизме духовной личности, аскета, йога, гуру, риши. Цели этой достичь нелегко, доступно это далеко не каждому, не говоря уже о том, что ее достижению нужно посвятить всю жизнь, сделав ее подвигом самоотречения, аскезы. Традиционно считалось, что ближе других к достижению цели в индуизме всегда были брахманы, представители высшей варны жрецов, носители древней мудрости вед, несравненно более других подготовленные к разрыву кармической цепи перерождений.
Профаническая жизнь в мире сансары регулируется кармой, т. е. суммой добрых и злых дел в предшествующих перерождениях. Человек, как и все живое, рождается с подготовленной всеми предыдущими существованиями итоговой матрицей, которая в форме кармы и определяет не только внешний облик родившегося (человек, животное, мелкая мошка либо червяк, а то и растение), но и место человека — если он родился человеком — в сложной иерархической социальной системе варн и каст.
351
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Каста, т. е. постоянное и неизменное место человека в его данном рождении в мире сансары, определяет основные параметры бытия и поведения каждого, причем делает это жестко и бескомпромиссно: каким ты появился на этот свет, таким и умрешь, т. е. брахман — брахманом, неприкасаемый — неприкасаемым. И никто, кроме тебя самого (ты — творец собственной кармы), не виновен в том, что ты влачишь жалкое существование в этом мире, обречен на бедность, нищету и страдания. Это — плата за прошлое. Веди себя этически безукоризненно, соблюдай все нормы своего диктуемого положением твоей касты поведения — только в этом случае ты можешь рассчитывать на более удачный жребий судьбы в следующем перерождении.
Индуизм освящает кастовый строй так же, как древние ведизм и брахманизм — варновый. Каста 1 определяет место человека в индийском обществе, его положение, права, поведение, даже его внешний облик, включая одежду и знаки на лбу, или драгоценности, которые он носит. Каста во многом определяет и круг ритуальных обязанностей индивида, его религиозную активность. Чем выше каста, тем больше внимания, во всяком случае теоретически, согласно принятым нормам, человек обязан уделять ежедневным обрядам у домашнего алтаря, необходимым поклонам, воскурениям, подношениям, мантрам и т. п. Кастовые запреты в Индии имеют характер табу и снимаются лишь в редких случаях. Например, принято считать, что «рука ремесленника всегда чиста», т. е. что пользоваться продуктами ремесла можно вне зависимости от касты ремесленника. За нарушения кастовых норм следуют строгие наказания и мучительные обряды «очищения» провинившегося.
Институционально индуизм всегда был довольно аморфным. Он никогда не имел сколько-нибудь организованной и тем более иерархически структурированной церкви, отличался практически абсолютной терпимостью к иным религиозным идеологиям. Но сила и колоссальная внутренняя прочность, живучесть его была в том, что он опирался на общинно-кастовую структуру индийского общества и санкционировал ее. Индуизм — это, в конечном счете, образ жизни Индии с его генеральной установкой на высшую ценность небытия и весьма ограниченную значимость мира сансары, майи.
Индуизм не усматривает смысла в истории. И далеко не случайно столь культурно богатая и идейно насыщенная многовековая индийская традиция так скудна на хроники, летописи, историко-географические описания и т. п. Тем более для индуиста бессмысленны призывы к равенству либо социальной
Касты в Индии. — М., 1965; Кудрявцев М. К. Община и каста в Хузистане (из жизни индийской деревни). — М., 1971; Алаев JI. Б. Соседская община и кастовая община // Народы Азии и Африки, 1972, № 4; Куценков А. А. Кастовая община соседства в индийском городе // Народы Азии и Африки, 1972, № 1; Его же. Политическая функция индийской касты // Народы Азии и Африки, 1974, № 1; Ашрафян К. 3. Социальная мобильность и каста в средневековом городе Индии // Классы и сословия в докапиталистических обществах Азии. — М., 1986; Алаев Л. Б., Загородникова T. Н. Кастовый состав населения Индии // Восток, 1993. — № 1; Ефремова И. А. Каста и территория: рубежи социокультурных районов// Восток, 1993. — № 1; Кудрявцев М. К. Кастовая система в Индии. — М„ 1992.
352
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации ...
гармонии: и то и другое противоречит идее кармы и индивидуальной ответственности за социальную неполноценность в данном перерождении. Индуист традиционно чужд не только насилию, но и любым формам активного социального протеста: как можно спорить с судьбой?! Разве попытка силой добиться лучшего не приведет в конечном счете лишь к ухудшению кармы со всеми столь далеко идущими от этого последствиями?!
Индуизм добивается от своих адептов строгости в соблюдении фундаментальных принципов предписанного кастовой принадлежностью поведения, соблюдения ритуалов и последовательного мышления. Вместе с тем, он предоставляет им достаточно широкий простор во всем остальном, — от поисков любых способов к спасению, т. е. разрыву с миром сансары, до личных склонностей и симпатий к тому или иному религиозному направлению (вишнуиты, шиваиты) или группировке типа секты. Сектантства в строгом смысле этого слова индуизм не знает именно в силу отсутствия церковной структуры и официально санкционированной, обязательной для всех догматики.
И наконец, индуизм практически безразличен к власти, к государству, что в немалой степени обусловило слабость индийских государственных образований, особенно доисламских. Дело в том, что индуистские генеральные принципы почти начисто исключали честолюбие и связанные с ним импульсы — активность, социальную энергию, предприимчивость и т. п. Руководить государством — профессиональное занятие кшатриев и их совет- ников-брахманов. Доля всех остальных — хорошо исполнять свои обязанности, строго регулируемые веками отлаживавшимися общинно-кастовыми связями типа системы джаджмани. При этом политическая и социальная индифферентность индуиста в какой-то мере компенсировалась его высокой эмоциональностью и богатством чувств.
Понятно, что цивилизационные религиозно-культурные параметры существеннейшим образом влияли на реакцию той или иной традиционной структуры по отношению к колониализму. Но при этом традиционный индуистский фундамент, обладая невиданным запасом внутренней прочности на индивидуальном и локальном (община, каста) уровнях, санкционировал стабильно консервативную социальную структуру огромного субконтинента. Вместе с тем он не был связан с проблемой укрепления политической власти и государства как таковых, никогда не имел отношения к социальному равенству и связанной с этим общественной гармонии, пусть хотя бы в форме, столь типичной для других аналогичных обществ социально-эгалитарной утопии. Интегрирующая функция индуизма ограничивалась социально-религиозными и социально-культурными ее аспектами, тогда как в сфере социально-политической она не действовала.
Отсюда — невиданный в других обществах политический вакуум, с легкостью заполнявшийся то одними, то другими, чаще всего (с последних веков до н. э.) внешними политическими силами. Отсюда же и отсутствие традиции организованного социального протеста либо энергичного социально-политического сопротивления внешним силам. Но при всем том индуизм всегда сохранял и внушительно демонстрировал свою внутреннюю силу, величественное достоинство издревле существующей и практически
353
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
непоколебимой гигантской системы, с чем не могли не считаться упомянутые внешние силы, вынужденные приостанавливаться в своих стремлениях к насильственной трансформации индийского общества. Это в равной мере, хотя и очень по-разному, коснулось и мусульманских правителей Индии, и ее колониальных господ.
Буддизм как религиозная философия и практика — плоть от плоти древнеиндийской культуры. Однако коренным отличием этой доктрины от индуизма является принцип равенства всех перед величием высшего спасения, ухода в Абсолют, в нирвану. Собственно, эта разница, из-за которой буддизм не мог гармонично вписаться в иерархическую и подчеркнуто антиэга- литарную общинно-кастовую структуру Индии, и обусловила постепенное, вполне мирное вытеснение буддизма индуизмом в Индостане. Но, будучи институционально почти столь же аморфным, идеологически таким же терпимым и практически ничем не связанным с общинно-кастовым строем Индии, буддизм легко нашел себе новую родину в ряде стран вне Индостана, в том числе на Цейлоне, в Индокитае и Индонезии, не говоря уже о Тибете, Китае, Корее, Монголии и Японии.
Если индуизм стопроцентно национален и фактически немыслим без Индии и индийцев, то буддизм столь же стопроцентно индифферентен ко всему национальному и в этом своем качестве мировой религии вполне может быть уподоблен другим мировым религиям, христианству и исламу. Однако на этом, да еще, пожалуй, на общности всех мировых религий в их отношении к догматам и ритуальной практике, сходство кончается. В остальном буддизм, будучи во многом близким к индуизму, весьма отличен от других религий, что позволяет говорить об общей индуистско-буддийской религиозно-духовной основе Индийско-Южноазиатской цивилизации.
Генеральной мировоззренческой основой буддизма, как и индуизма, являются поиски спасения от мира сансары с его кармическими перерождениями. Шансы на спасение тоже во многом определяются кармой и в еще большей степени — активностью ищущего. Жестко ограничивающий себя в земных благах и постоянно сосредоточенный на поиске путей в нирвану, склонный к многочасовым медитациям буддийский монах близок индуистскому аскету. Что же касается мирян, то их дело — поддерживать монахов и щедро приносить подаяния на нужды буддизма, прежде всего — буддийских монастырей и храмов. Монастырская форма организации буддизма институционально выгодно отличает эту религию от индуизма, ибо создает авторитетные центры буддийской культуры, идеологии и образования.
Но, хотя вступить в буддийскую сангху мог практически каждый, буддийские монахи были, за исключением, разве что, Тибета, небольшой частью общества. Кроме того, уйдя от мира, они были в еще большей степени противопоставлены всему остальному населению, нежели индуистские брахманы, которые в реальной жизни вовсе не обязательно должны были заниматься только жреческими делами, нередко занимали высокие государственные посты, но при этом неизменно продолжали оставаться брахманами со всеми их привилегиями.
Буддизм как религиозная доктрина был индифферентен не только к национальному началу, но также и к социальному, и к политическому. В со¬
354
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации ...
циальном плане он, не будучи связан ни с общинно-кастовым строем, ни с какими-либо определенными слоями общества, оказывался нейтральным по отношению к порой раздирающим то или иное общество страстям и формально не выступал на стороне ни верхов, ни низов.
Однако эта формальная нейтральность отнюдь не была абсолютной. Монахи были достаточно связаны с обществом, хотя внешне и отрекались от него. Эта связь проявлялась как в поддержке монастырями социального порядка в обществе, так и в выступлениях их против нарушений этого порядка, и, в частности, в участии буддистов и даже буддийских монахов в крестьянских движениях, особенно имевших сектантскую (буддийскую) направленность. И хотя формально буддизм никогда не одобрял насилия как средства решения социальных проблем, де-факто монахи порой были готовы идти в бой, если того требовали обстоятельства. Словом, буддизму не чуждо было представление о равенстве и социальной справедливости, равно как и считалось само собой разумеющимся, что в экстремальных ситуациях монахи идут с народом на баррикады, порой даже опережая его (публичные самосожжения в качестве социально-политического протеста).
Аналогичным образом обстояло дело и в сфере политики. Формально не будучи втянут в повседневную политическую жизнь и даже подчеркнуто сторонясь ее, буддизм в целом и монастыри или монахи в частности в эту жизнь так или иначе постоянно вовлекались. Склонных к буддизму правителей они горячо поддерживали, для чего была даже разработана теория об этически совершенных мудрых правителях-чакравартинах. А в государствах, где буддизм был государственной религией, эти связи укреплялись за счет постоянных контактов и щедрых пожертвований, за счет ухода в монастыри правителей или их близких родственников, занимавших видные позиции в формировавшейся буддийской монастырской иерархии.
Однако при всей своей институциональной рыхлости и социально-политической индифферентности, во всяком случае в доктринальном плане, буддизм в той или иной стране на практике немало делал для сплочения населения, для осознания той или иной общностью ее этнополитической цельности и самоценности, для воспитания внутреннего достоинства и готовности к борьбе в экстремальных ситуациях. Этим буддизм существенно отличался от индуизма, хотя и индуизм в XIX—XX вв. не стоял в стороне от жизни общества. В целом же в обществах, где господствовал или был влиятельной силой буддизм, существовал тот же, что и у индуистов, культ кармической этики и интроспекции ищущего спасения религиозно активного индивида, прежде всего монаха. Эта генеральная мировоззренческая установка порождала сдержанность и умеренность в политике, некоторую пассивность в решении социальных проблем.
В то же время, будучи внутренне сильным и целостным, обладая завидной доктринальной прочностью и религиозной активностью проповедни- ков-монахов, буддизм как религия масс и цивилизационный фундамент не был столь жестким и недоступным для перемен, как всегда опиравшийся на общинно-кастовую основу индуизм. Более динамичный и открытый для обновления, буддизм как доктрина был готов сотрудничать с теми силами, ко¬
355
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
торые проводили энергичную, как в Таиланде, политику социального переустройства.
Разница между индуизмом и буддизмом достаточно очевидна. Но, несмотря на это, общее в них, равно как и их генетическая близость, определили облик того цивилизационного индуистско-буддийского фундамента, который явственно доминировал и в Индии, и в Юго-Восточной Азии. Он не только преобладал, но и веками определял характер общества, образ жизни людей. Правда, со временем на этот фундамент стали накладываться иные цивилизационные пласты, связанные с другими религиозно-философскими доктринами и культурными традициями, внешними по отношению к зоне господства индуизма и буддизма.
Наиболее важным и цивилизационно значимым пластом такого рода был, как о том шла речь выше, ислам, который, подобно индуизму, является не только религией, но и образом жизни. В отличие от индуизма, однако, ислам социально активен и неразрывно слит с политикой, с системой администрации, что зачастую исключает свойственную индуизму и буддизму терпимость. Преобладающие в среде мусульман покорность своим властям и духовным авторитетам, широко распространенный фатализм, глубоко укоренившийся консерватизм поведения и мышления, при формальном равенстве всех перед Аллахом, не раз стимулировали массовые выступления за попранную социальную справедливость и поруганные религиозные символы.
Конечно, ислам не во всех районах мира одинаков. Там, где шел процесс его становления и институционализации, т. е. в географических пределах Арабского халифата, он был более жестким, последовательным и нетерпимым. Вне этого региона, в Африке южнее Сахары и в Юго-Восточной Азии, он заметно мягче и более склонен к компромиссам. В немалой степени это объясняется тем, что сюда ислам попал не в ходе завоеваний и насильственной ломки привычных норм жизни, сопровождавшейся всеобщей ис- ламизацией, а в результате своего рода культурной диффузии, вместе с прибывавшими и оседавшими на новых местах торговцами-мусульманами.
Что касается средневековой Индии , где ислам появился в форме религии завоевателей, казалось бы, и должен был, как и на Ближнем и Среднем Востоке, или в Северной Африке победить, то в Индии он начал встречать возраставшее сопротивление со стороны близких к нему по духу и структуре учений, которые более удачно, чем буддизм, вписывались в исторически сложившуюся социально-варновую организацию. Видимо, это сыграло свою роль в том, что буддизм сравнительно легко уступил свои позиции на
Антонова К. А. Очерки общественных отношений и политического строя Моголь- ской Индии времен Акбара. — М., 1952; Неру ДОткрытие Индии. — М., 1955; фян К. 3. Делийский султанат. — М., 1960; же. Аграрный строй Северной Индии (XIII — сер. XVIII вв.). — М., 1965; Ее же. Феодализм в Индии. — М., 1977; Б.
Южная Индия. Социально-экономическая история XIV—XVIII веков. — М., 1964; Чиче- ров А. М. Экономическое развитие Индии перед английским завоеванием (ремесло и торговля). — М., 1965; История Индии в средние века. — М., 1968; Очерки экономической и социальной истории Индии. — М., 1973; Алаев Л. Б. Индийское средневековье // Историография стран Востока. — М., 1977; Ванина Е. Ю. Идеи и общество в Индии XVI—XVIII вв. — М., 1993 и др.; Алаев Л. Б. Средневековая Индия. — СПб., 2003.
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации
родине другим доктринам, и прежде всего складывавшемуся на базе древнейшего брахманизма индуизму.
В процессе соперничества буддизма с брахманизмом, точнее, как итог этого соперничества и как результат его преодоления и возник индуизм. Структурно эта доктрина была сходна с буддизмом и тоже не отличалась активным прозелитизмом; но решающим преимуществом ее, обеспечившим конечный успех, была ориентация на конкретные условия варновой, а затем кастовой Индии с ее многочисленными и разноречивыми сторонами и аспектами сложившихся на рубеже нашей эры культурных традиций. В этом смысле наиболее подходящим, хотя и весьма расплывчатым, определением понятия «индуизм» можно было бы считать весь индийский образ жизни с включением в него общепринятых жизненных принципов и норм, социальных и этических ценностей, верований и представлений, обрядов и культов, мифов и легенд, будней и праздников и т. д. Однако здесь нужны некоторые оговорки.
Индуизм ’, являющийся масштабным синтезом, конечным итогом всех длительных религиозно-философских поисков, представляет собой не только синкретичную систему, которую вполне уместно уподобить идейному синкретизму в позднесредневековом Китае, но также и систему аморфную, практически всеядную. Если учесть, что в процессе своего формирования эта система вобрала в себя немало древних верований и культов аборигенных племен и что в силу своей терпимости, многослойности и комплексности она легко впитывала в себя и ассимилировала практически все, находящееся в пределах ее возможностей и в сфере ее влияния, то сближение ее с понятием «индийский образ жизни» покажется справедливым и оправданным. Ведь даже сам великий Будда, ставший одной из аватар индуистского Вишну, оказался включенным в индуизм.
Индуизм охотно шел на сближение с теми доктринами (вроде джайнизма и позднее сикхизма), которые возникали в борьбе с ним или с его предшественником — брахманизмом. Даже к мусульманам он готов был отнестись, во всяком случае на первых порах, примерно так же. Словом двери индуизма всегда были широко открыты, а сила его была такова, что все, готовые войти в эти двери, оказывались перед реальной угрозой раствориться в океане индуизма. Неудивительно, что альтернативные религиозные доктрины, дорожившие своим статусом, в открытые двери индуизма войти не спешили, даже если им предоставлялись авансы (включение Будды в число аватар Вишну).
Косамби Д. Культура и цивилизация древней Индии. — М., 1968; Культура древней Индии. — М., 1975; Бэшем А. Чудо, которым была Индия. — М., 1977; Браун Н. Индийская мифология // Мифологии древнего мира. — М., 1977. — С. 283—336; Гусева H. Р. Многоликая Индия. — М., 1980; Невелеве С. Л. Истоки индуизма // Индия 1984. Ежегодник. — М., 1985. — С. 189—215; Барт А. Религии Индии. — М., 1987; Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988. — С. 236—257; Иллюстрированная история религий. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1992. — С. 12—61, 109—142; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993. — С. 148—172; НайпД. М. Индуизм // Религиозные традиции мира. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1996. — С. 120—263; Индуизм. Джайнизм. Сикхизм. Словарь. — М., 1996.
357
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Сказанное означает, что потенциально индуизм действительно был всеиндийским образом жизни, готовым принять в свое лоно и сикха, и мусульманина, и буддийского монаха, и обнаженного дигамбара (к слову, в религиозных шествиях в дни всеиндийских праздников любого из них можно встретить в толпе спешащих на празднование индуистов). С точки зрения индуизма, все представители альтернативных религий почти «свои», но с точки зрения альтернативных религий они как раз противостоят индуизму. Вот почему индийский образ жизни — это все-таки не только индуизм, хотя индуизм в нем задает тон. Так что же такое индуизм?
Основы индуизма восходят к Ведам и окружавшим их преданиям и текстам, во многом обусловившим характер и параметры индийской цивилизации в ее историко-культурном, философско-религиозном, обрядово-бытовом, социально-семейном и иных аспектах. Доминантой длительного и сложного процесса становления сводно-синтетических основ индуизма было постепенное преодоление эзотерического характера ведическо-брахма- нистских принципов древнеиндийской культуры.
Конечно, на высшем уровне религиозной системы индуизма ученые брахманы, аскеты, монахи, йоги и иные религиозно-активные слои сохраняли и развивали казавшийся им глубоким и сокровенным тайный смысл их доктрин со всеми присущими им головоломными абстракциями, теориями и изощренной практикой достижения спасения и освобождения. Благодаря их усилиям все богатство древнеиндийской религиозной культуры явственно предстает взору исследователя в наши дни.
Но главным направлением эволюции в процессе становления индуизма было иное: доступная массам религиозная доктрина возникла в ходе переработки, подчас примитивизации и вульгаризации древних философских теорий и метафизических построений. Преломленные сквозь призму мифо-поэтического восприятия, обогащенные неарийскими и доарийскими верованиями, суевериями и божествами, ритуально-культовыми домашними обрядами, древние ведические принципы в упрощенном виде стали доступными для всех. Народный индуизм воспринял и сохранил древние представления о карме с ее этической основой, о святости Вед, он акцептировал идею аскезы с представлением о сверхъестественных возможностях тапаса. Однако все это было до предела упрощено, что наиболее заметно на примере трансформации пантеона.
Большинство ведических богов ушло в прошлое, лишь немногие из них, да и то в основном из-за упоминания в мифах и распространенных эпических преданиях, сохранились в памяти народа. Не сумели заменить их и божества брахманизма (Брахман, Атман, Пуруша) вследствие их метафизичности и абстрактности. Правда, эти божества продолжали существовать в памяти и действиях религиозно активных групп населения, были богами жрецов-брахманов, аскетов-тапасья, йогов и т. п. Однако подавляющая часть народа не могла воспринимать и тем более любить таких богов, восхищаться ими, уповать на их помощь, реально и зримо представлять себе их силу и могущество, их власть и возможности — слишком далеко от людей были эти боги.
358
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации ...
Неудивительно поэтому, что в упрощенном и переработанном для нужд широких народных масс индуизме на передний план вышли новые божества, точнее, новые ипостаси все тех же древних, чуть модифицированных богов, которые были давно известны, но обрели новую жизнь и высочайший престиж именно в рамках заново складывавшейся религиозной системы индуизма. Эти боги были ближе и понятнее людям. Разумеется, их несколько иначе и почитали.
Во-первых, кровавая ведическая жертва (яджня) была вытеснена богослужением без жертв (пуджей). Хотя и считалось по традиции, что убийство ради бога — это не убийство (этот тезис окончательно не отвергнут и поныне: кровавые, в том числе человеческие жертвы подчас практикуются в глухих районах страны и в наши дни, например, в честь некоторых богинь плодородия), принцип ахимсы стал определять характер ритуала жертвоприношения.
Во-вторых, вместе с буддизмом Махаяны в начале нашей эры в Индии широко распространилась практика изготовления идолов-изображений и храмов в их честь. Отображенный в скульптурной и художественно совершенной форме почитаемый бог приобрел антропоморфный облик (пусть даже с несколькими головами-лицами, с множеством рук) и стал более близким, конкретным, наделенным всеми присущими ему атрибутами, сопровождаемый сопутствующими ему животными. Этот бог, помещавшийся в посвященном ему храме, был понятен каждому. Его облик, атрибуты, животные символизировали его прерогативы, склонности и возможности, хорошо известные каждому из мифов и сказаний. Зная биографию божества, люди были должным образом сориентированы и ожидали от любого бога именно того, что он, как считалось, может дать. Таких своих, понятных богов можно было любить, опасаться, на них можно было надеяться.
И наконец, в-третьих, главные индуистские боги — в отличие от их древних предшественников, бывших в основном нейтральными к массам населения,— имели уже приверженцев, т. е. тех, кто предпочитал поклоняться своему избраннику и общаться преимущественно с ним. Более того, личная преданность богу, бхакти, стала важной характерной чертой индуизма.
Важнейшими из многочисленных богов индуизма считаются трое (три- мурти) — Брахма, Шива и Вишну. Обычно отмечают, что эти трое в системе индуизма как бы поделили между собой основные присущие верховному богу функции — созидательную, разрушительную и охранительную. На деле это не вполне так, функции их подчас совпадают. Тем не менее каждый из этой троицы имел свое лицо, характер, свою сферу действия.
Первым из трех считается Брахма‘ — наименее «индуистский» из трех и довольно резко отличающийся от двух других. Его основная функция (творец, созидатель), имя, явно аскетические наклонности говорят о его происхождении, восходящем к брахманистскому Брахману-Абсолюту. Индуистский Брахма является лишь более удобопонятной модификацией своего древнего прототипа, имеющей облик, лицо (даже четыре лица!). Следуя предписанной ему в индуизме функции, Брахма оказался именно тем богом,
Невелева С. Л. Мифология древнеиндийского эпоса. Пантеон. — М., 1975. — С. 38—45; Боги, брахманы, люди. — М., 1969. — С. 158—167; Топоров В. Н. Брахма// Мифы народов мира. — В 2-хт. T. 1. — М., 1991. — С. 185,186.
359
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
который создал мир, т. е. трансформировал первоначальное Единство высшей Реальности и Вечности в многообразие всего живого и преходящего. Иными словами, он сделал как раз обратное тому, к чему стремятся религиозно активные слои индийцев, что считается конечной целью всех индийских религий (обретение мокши, нирваны, растворение в Вечном и Едином).
Брахма как непременный, даже первый член тримурти был необходим — без него ничего бы не было. Однако заслуги его перед миром живого, перед человеком, перед индийцем считались, с традиционных религиозно-индуистских позиций, не слишком значительными, а иных функций и достоинств у этого бога не было. Соответственно Брахма не очень-то и почитается: число посвященных ему храмов исчисляется единицами, а в повседневных обрядах и ритуалах о нем, как правило, не вспоминают. В индуизме он остался кем-то вроде брахманистского абстрактного Брахмана. Но если к Брахману стремились аскеты и йоги, то к Брахме никто особенно не стремился.
Подавляющее большинство индуистов делится на шиваитов и вишнуитов, почитающих соответственно Шиву или Вишну. Шива ', генетически восходящий к ведическому Рудре, но практически в тысячах своих имен-модификаций воплотивший множество местных божков неарийских племен, очень противоречив. Главной его функцией считается разрушительная (бог смерти, разрушения, изменения), что частично связано и с тем, что Шива — покровитель аскетов, стремящихся к такому разрушению и изменению, к слиянию с Вечностью и Абсолютом. Однако практически в культе Шивы на передний план вышел иной момент, созидательный: культ жизненной силы и мужского начала стал основным в шиваизме. Этот аспект культа Шивы, символизировавшийся в индуизме в форме почитания лингама, мужского животворящего начала, наиболее популярен.
Индуисты, особенно шиваиты, приписывают великому Шиве множество заслуг, подвигов и ипостасей, наделяют его множеством важных функций. Однако при этом считается, что вся сила и мощь гигантских потенций Шивы не столько в нем самом, сколько в его шакти, духовной энергии, которая не всегда при нем: она появляется и проявляется лишь при определенных обстоятельствах.
Во-первых, эта энергия как бы накапливается в нем в периоды его аскетических бдений и созерцаний (вспомним мощь разряда, поразившего Каму). С глубокой древности в Индии существовало представление о великой сверхъестественной силе аскета-отшельника. Это представление нашло отражение в эпосах, особенно в Махабхарате, и стало общепринятым. В специфической форме шакти оно и было приложено к Шиве, ставшему кем-то вроде первоаскета, покровителем аскетов, их божеством.
Бонгард-Левин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы древней Индии. — М., 1975; Невелева С. Л. Мифология древнеиндийского эпоса. Пантеон. — М., 1975; Браун Н. Индийская мифология ЦМифологии древнего мира. — М., 1977. — С. 283—336; Грин- цер П. А. Шива // Мифы народов мира. В 2-х т. Т. 2. — М., 1991. — С. 642—644; Иллюстрированная история религий. В 2-хт. Т. 2. — М., 1992. — С. 109—142; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993. — С. 148—172; Найп Д. М. Индуизм // Религиозные традиции мира. В 2-х т. Т. 2. — М., 1996. — С. 120—263.
360
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации
Во-вторых, энергия такти в Шиве оказалась тесно сплетенной с его мужской животворящей силой. Считалось, что в момент соединения Шивы с его женской половиной эта энергия многократно усиливается, концентрируется. Множество легенд в индийской мифологии посвящено описаниям различных приключений Шивы, происходивших в момент или вследствие его любовного соединения. Семя Шивы, даже случайно упавшее с неба на землю, рождало богов. Культ лингама (по некоторым легендам Линга-пураны сам Шива предложил поклоняться лингаму) получил столь широкое распространение в Индии потому, что был тесно связан с шакти и с моментом соединения мужского и женского начал (каменный столб лингама в изображениях всегда соединен с основанием в виде округлого кольца-скобы, символизирующей женское начало, йони).
Однако понятие шакти в индуизме не ограничилось духовной силой и мужскими потенциями Шивы. С течением времени оно распространилось, более того, фактически переместилось на само женское начало, олицетворенное женами Шивы, теми самыми древнеиндийскими богинями плодородия, известными и почитаемыми в Индии под различными именами, которым приносят жертвы, в том числе и человеческие.
Культ жен Шивы тесно связан с распространенной в индуизме идеей, согласно которой энергетическая сила Шивы, его шакти, с помощью которой человек скорей и проще всего может достигнуть своей высшей конечной цели, мокши, быстрее и легче воспринимается через посредство великого женского начала, которое иногда просто именуется Шакти, даже богиней Шакти. Олицетворениями этой Шакти, супруги Шивы, стали считаться многочисленные богини плодородия, и прежде всего наиболее известные и популярные из них Дурга, Кали и Дэви. Со времнем они стали именами ипостасей жены Шивы, — формами-проявлениями его шакти '.
В поклонении Дурге и Кали, равно как и великой Дэви, и другим богиням, включая тех, кто не является женами Шивы (жена Вишну Лакшми, богиня наук и искусств Сарасвати и др.), отражен древний культ женского начала, плодородия и размножения. Но в рамках системы развитого индуизма этот культ принял, как упоминалось, облик шактизма и приобрел своих исступленных поклонников. Более всего этот культ распространился в северо-восточной части Индии. Именно здесь получила широкое распространение идея, согласно которой энергетическая сила шакти реализуется в момент слияния мужского и женского начал, что сыграло свою роль в расцвете в индуизме культа камы.
Если культ Шивы в Индии всегда был тесно связан с шакти и камой, то культ третьего члена три-мурти — Вишну1 2 — имел иной характер. Вишну мя¬
1 Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988. — С. 243—246.
2 Бонгард-Левин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы древней Индии. — М., 1975; Браун Н. Индийская мифология // Мифологии древнего мира. — М., 1977. — С. 283—336; Серебряный С. Д. Вишну // Мифы народов мира. В 2-х т. T. 1. — М., 1991. — С. 238—239; Иллюстрированная история религий. В 2-хт. Т. 2. — М., 1992. — С. 109—142; Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. — М., 1993. — С. 148—172; НайпД. М. Индуизм // Религиозные традиции мира. В 2-х т. Т. 2. — М., 1996. — С. 120—263.
361
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
гок и непротиворечив, его основная функция — сохранительная. Он прост и максимально близок людям, особенно склонным к эмоциональному (а не рациональному) восприятию божества — именно такие преобладают среди вишнуитов. Четырехрукий Вишну обычно изображается восседающим на плывущем по первобытным водам вселенной тысячеглавом драконе Шеше или на троне в виде белого лотоса. Он миролюбив, но склонен к проказам.
Характерны отношения Вишну с его женой. Богиня Лакшми всегда рядом с мужем, она нежно любит его. Не столько энергетическая сила шакти (хотя шактисты видят ее и здесь), сколько нежная женская любовь, возвышенная и самоотверженная, символизирует отношения Вишну с его супругой как в его основном облике собственно Вишну, так и во всех других обликах-аватарах, в которых Вишну выступал в антропоморфном виде. Таких превращений-аватар у Вишну бесчисленное множество. Однако основных считается десять. В первых четырех он выступает в облике животных: в качестве рыбы он спасает легендарного царя Ману от потопа (индийская версия ближневосточного мифа о великом потопе); в качестве черепахи дает советы о напитке бессмертия; в облике вепря извлекает землю из вод; в облике человека-льва помогает поразить царя-демона. Это же он делает и в своем пятом обличье — карлика-великана. Остальные пять известных аватар Вишну — Парашурама (прославившийся своими подвигами воин), Рама, Кришна, Будда и мессия-Калка, приход которого еще ожидается. Будда как аватара Вишну — символ включения буддизма в систему индуизма. Воин — символ доблести и геройства. Но наиболее любимые в Индии аватары Вишну — это Рама и Кришна.
Как уже отмечалось, существеннейшую роль в жизни многих обществ Индийско-Южноазиатской цивилизации сыграл ислам. Индуизм, вобравший в себя и отразивший многие особенности национальной культуры и психологии индийцев с их образом жизни, характером мышления, ценностными ориентациями, включая конечную цель — освобождение (мокша), всегда отличался умеренностью, терпимостью, акцентом на интроспекцию. В противоположность этому, исламу свойственны нетерпимость, культ веры и слепое подчинение авторитету. Тем не менее история распорядилась так, что именно ислам — в форме официальной религии сначала Делийского султаната, а затем империи Великих Моголов — вступил в тесное соприкосновение с индуизмом.
Внутренняя сила и цельность ислама в сочетании с военно-политическим господством завоевателей и экономической политикой, направленной на поддержку мусульман, сыграли немалую роль в укреплении ислама в стране индуизма. Этому способствовали и терпимость индуизма, и его аморфность, и даже явственная склонность к интроспекции с подчеркнутым пренебрежением по отношению к социально-политической сфере.
Однако был и еще важный фактор, способствовавший укоренению ислама. Для многих индийцев решение этого вопроса было связано с отношением к проблеме каст. Проповедовавшаяся мусульманами идея всеобщего равенства людей перед Аллахом была весьма притягательна, и именно поэтому многие из низших, наиболее бесправных каст Индии с охотой при¬
362
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации
нимали ислам. В результате воздействия всех этих факторов — политического, экономического, социально-правового и идейно-культурного — на большой территории Индии во II тыс. н. э. укоренилось мусульманство суннитского толка, ставшее официальной идеологией правящего класса.
Процесс исламизации Индии занял долгие века. В ходе его в ислам были обращены многие миллионы индийцев, вначале на северо-западе страны, в контактной зоне, где его влияние ощущалось особенно сильно (Синд, Белуджистан, Пенджаб), а затем и в других районах, особенно в Бенгалии. В ислам обращались имевшие дело с мусульманами торговцы и городские ремесленники — ткачи, сапожники, портные и т. п. Нередко в ислам переходили большие группы населения, целые деревни-общины, а то и касты.
Обращение такого рода, особенно в условиях политического господства мусульманских правителей, обычно не встречало активного противодействия со стороны индуизма, который в такие дела не вмешивался, считая почитание того или иного бога личным делом верующего. Принявшие ислам становились для него как бы членами еще одной касты, мусульманской, которую следовало включить в общую иерархию кастовой системы. И хотя на деле мусульмане никак не были членами «мусульманской касты», это фактическое несоответствие принятым представлениям не смущало жителей индийских деревень-общин, в рамках которых нередко бок о бок жили теперь не только индуисты различных каст, но и мусульмане.
Исламизация Индии «сверху» вызвала и еще одно существенное явление: практику перехода в ислам отдельных семей и кланов высокопоставленных индийских чиновников, сановников, землевладельцев, правителей, составлявших социально-политическую опору султанов и императоров. Переход в ислам позволял этим высшим слоям индийского населения пользоваться всеми преимуществами привилегированного положения.
Правда, привилегии, которые давало принятие ислама, в Индии значительно ослаблялись пассивностью индуизма, по-прежнему олицетворявшего основы индийского образа жизни и культуры индийцев. Одолеть многовековую толщу традиций в Индии ислам так и не сумел, хотя в других странах, с не менее древней культурой (Египет, Двуречье, Иран) ему это удавалось. В Индии, несмотря на религиозное рвение отдельных императоров-мусульман, например, Аурангзеба, ислам не завоевал исключительных позиций — он должен был довольствоваться сосуществованием с индуизмом.
Это сосуществование сыграло свою роль. Враждебности к индуистам вплоть до сер. XX в. почти не ощущалось. Индуизм, как система абсолютной терпимости, граничившей с религиозным безразличием, тоже не противодействовал мусульманам. Зато, проникнув внутрь индийского ислама вместе с принявшими мусульманство индуистами (хотя и ставшими мусульманами по вере, но во многом остававшимися индуистами по культуре), он сыграл немалую роль в сближении индийского ислама с традициями Индии. В свою очередь, ислам кое в чем повлиял на индуизм и индийский образ жизни. Например, обычай затворничества женщин (парда) широко распространился в Индии после появления там ислама. Но более ощутимым оказалось влияние ислама на литературу, искусство, архитектуру.
363
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Можно даже сказать, что позднесредневековая культура Индии уже не была целиком индуистской; это была культура плодотворного синтеза, в рамках которого соединились и взаимно обогатились признаки и черты индуистской и исламской культур. Однако культурный синтез, давший большой толчок развитию всей Индийской цивилизации, все же не сумел преодолеть взаимного отчуждения сосуществовавших индуистской и исламской традиций, хотя выдающиеся религиозные реформаторы (такие как Намдев в XIII в., Кабир в XV в. и др.) и пытались преодолеть это отчуждение.
На рубеже XV—XVI вв. с проповедью основ нового учения, призывавшего объединить мусульман и индуистов, выступил легендарный Нанак, основатель учения сикхов. На его родине, в Пенджабе, влияние ислама было очень заметным, так что Нанак испытал его еще в детстве, когда обучался и в индийской школе, и у мусульманского учителя. Из ислама в форме распространенного в те времена в Пенджабе суфизма Нанак, как и до него Кабир, заимствовал идею о том, что Бог — это добро и любовь, что следует стремиться к слиянию с Божеством под руководством наставника-гуру. Именно таким гуру в глазах его последователей-сикхов и считался сам Нанак.
Сикхи 1 (буквально «ученики», т. е. последователи гуру Нанака), признавая индуистскую концепцию перевоплощений, прежде всего подчеркивали равенство всех перед Богом и, как первое следствие этого, полную свободу от кастовых различий и ограничений. Выступая против каст и брахманов с их ритуалами, против аскетизма, за широкое участие мужчин и женщин в активной жизни, гуру Нанак в качестве символа освобождения от оков касты ввел принцип совместной трапезы и общей кухни — все равны, все едят одно и то же рядом друг с другом в сикхских храмах-гурдварах.
Усиление сикхов и превращение их в мощную и воинственную религиозно-политическую общность заставило могольских императоров изменить отношение к ним. Общины сикхов и их руководителей стали жестоко преследовать. В конце XVII в. по приказу Аурангзеба девятый гуру был публично распилен на части. Это вызвало ответный взрыв, и при десятом гуру Говинде сикхи подняли вооруженное восстание.
С именем Говинда* 2 связаны коренная реорганизация сикхских общин и превращение сикхов в мощную политическую и военную силу. Став во главе сикхов в трудное для них время, Говинд приступил к решительным действиям. Собрав в 1699 г. в дни большого праздника вокруг себя десятки тысяч своих последователей, он призвал всех их поклясться в верности и быть готовыми отдать жизнь за общее дело. Так была создана боевая дружина сикхов, их новая военная организация — хальса. Вступавшие в хальсу (а это были все сикхи, способные носить оружие) вместе с клятвой верности
Гуру Нанак. — М., 1971; Васильев JI. С. История религий Востока. — М., 1988. — С. 263—265; Бельский А. Г., Фурман Д. Е. Сикхи и индусы: Религия. Политика. Терроризм. — М., 1992; Ванина Е. Ю. Идеи и общество в Индии XVI—XVIII вв. — М., 1993; Са- мыгин С. И., Нечипуренко В. Н. Религия сикхов: Социально-философские аспекты. — Ростов-на-Дону, 1995; Индуизм. Джайнизм. Сикхизм. Словарь. — М., 1996.
2
Коннев В. И. Гуру Говинд Сингх — реформатор сикхизма // Мифология и верования народов Восточной и Южной Азии. — М., 1973.
364
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
прибавляли к своему имени СЛОВО СИНГХ («лев» — это слово и поныне входит в имя сикха).
Сикхская хальса стала грозной военной силой, и сикхи начали войну за создание собственного государства. Хотя Говинд в 1708 г. был убит, его последователи стали добиваться определенных успехов. В конце XVIII в. создались благоприятные условия для объединения сил сикхов, что и было достигнуто Ранджитом Сингхом, создавшим в Пенджабе независимое сикхское государство со столицей в Лахоре. Это государство просуществовало недолго: столкновения с англичанами привели в 1849 г. к ликвидации его независимости. Но память о существовании независимого государства не исчезла. Более того, с течением времени и особенно в наши дни она все чаще давала и дает о себе знать.
Во второй половине XIX в. сикхи стали заметно эволюционировать в сторону индуизма, но в конце названного столетия они стали сплачиваться под популярным лозунгом «Мы не индусы!». Выразителем соответствующих идей стала сикхская ассоциация «Сингх сабха» во главе с ее центральным советом.
В заключение можно сказать, что сикхи вплоть до наших дней являют собой одну из наиболее заметных и активных этноконфессиональных общностей Индии. Вобрав в себя воинственность и строгую организацию ислама, фанатизм фидаинов, сикхские воины оказались едва ли не лучшими солдатами Индии. Поэтому неудивительно, что именно сикхов чаще всего использовали там, где необходимы твердость, храбрость, бесстрашие, в том числе в охране президентского дворца и правительственных резиденций. Сикхи в Индии всегда пользовались уважением и нередко внушали страх — особенно так называемые ниханги, «воины смерти», готовые, по примеру фидаинов, без колебаний отдать жизнь по приказу командира во имя великой цели. Словом, сикхи с их обязательными тюрбанами на голове, под которыми аккуратно уложены их нестриженные волосы с воткнутым в них гребнем,— это неотъемлемая принадлежность, одна из характернейших примет современной Индии.
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
Индия была первым и по существу единственным государством столь крупного масштаба (точнее даже, группой государств, объединенных сплачивавшей их цивилизацией, религиозной традицией и общностью социально-кастовых принципов внутренней структуры), которое было превращено в колонию 1. Воспользовавшись характерной для Индии слабостью адми¬
1 Неру Дж. Открытие Индии. — М., 1955. — С. 306—380; Антонова К. А. Английское завоевание Индии в XVIII в. — М., 1958; Васильев Л. С. История Востока. В 2-хт. — Т. 2. — М., 1993. — С. 26—41; Фурсов К. А. Ост-Индская компания. История великого олигарха // Новое время. — 2001. — № 2—3; Его же. Отношения английской Ост-Индской компании с Могольским султанатом: проблема периодизации // Вестник Московского Университета. Серия 13. Востоковедение. — 2004, № 2; Савченко О. А. Английская колониальная политика в Индии и британский парламент в конце XVIII в. // Клио. № 4. — СПб., 2002; Сидорова С. Е. Английское хлопковое лобби и Индия (первая половина 60-х годов XIX в.) // Индия: Общество, власть, реформы: Памяти Г. Г. Котовского. — М., 2003 и др.
365
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
нистративно-политических связей, англичане сравнительно легко, без особых затрат и потерь, даже в основном руками самих индийцев, захватили власть и установили свое господство.
Активное внедрение элементов европейской (британской) политической культуры и практики, а также европейского образования способствовало проникновению в Индию многих европейских идей и идеалов, знаний и опыта, привело к знакомству с европейскими науками, искусством, культурой, образом жизни. Это знакомство тоже по преимуществу ограничивалось узким кругом социальных верхов и индийских интеллектуалов, но все же оно было фактом, а становившееся нормой использование английского языка как официального и объединяющего представителей различных индийских народов способствовало распространению среди интеллектуальной элиты ориентации на европейские духовные ценности, как то и было задумано в свое время Маколеем и его единомышленниками. Книги, газеты, журналы и иные печатные издания, предназначенные для читателя во всей Индии, публиковались только на английском. Английский язык становился постепенно основным для всей образованной Индии.
Долгое время тон в этом движении задавала Бенгалия — район, ранее всего захваченный англичанами (резиденция генерал-губернатора до 1911 г., когда она была перенесена в Дели, находилась в Калькутте). Здесь английское влияние ранее всего достигло значительных размеров. Еще видный индийский просветитель Рам Мохан Рай (1772—1833) организовал лояльное по отношению к англичанам общество «Брахмо самадж», построенное по европейскому образцу, с выборным правлением, и преследовавшее цель очистить индуизм от наиболее одиозных наслоений (обычай самосожжения вдов — «сати»; ранние браки; кастовая непримиримость и т. п.) и на его основе создать культ единого Бога, в поклонении которому могли бы слиться представители всех религий, включая мусульман и христиан. После смерти Рая руководство обществом перешло в руки Д. Тагора и других бенгальских деятелей, немало способствовавших распространению просветительских идей Позже влияние брахмоистов распространилось среди образованных слоев населения в Мадрасе и Бомбее, причем везде просветители активно сотрудничали с англичанами, которые под их влиянием издали законы против сати, в защиту гражданских браков и т. п.
Рост влияния англичан и европейской культуры на образованных индийцев протекал на общем фоне усиления в стране позиций колониального капитала и соответствующих изменений в ее экономике. Заметный уже в начале XIX в. и не прекращавшийся на протяжении последующих десятилетий быстрый рост английского промышленного экспорта в Индию способствовал резкому увеличению индийского экспорта в Англию и другие страны Европы. Из Индии вывозились хлопок, шерсть, джут, чай, кофе, опиум и особенно индиго и пряности. Для обеспечения быстрого увеличения количества вывозимого сырья англичане активно создавали плантационные хозяйства капиталистического типа. К традиционным статьям индийского эк- 11 Неру Дж. Открытие Индии. — М., 1955. — С. 333—345; Бродов В.В. Истоки философской мысли Индии. — М., 1990. — С. 85—89.
366
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
спорта прибавлялись все новые, включая и зерно, — при всем том, что время от времени Индия переживала страшные неурожаи, сопровождавшиеся голодной смертью миллионов.
Здесь важно заметить, что представления о разрушении индийской общины уже чуть ли не в середине XIX в. явно преувеличены. Несмотря на трансформацию сельского хозяйства, на введение новых культур и плантационной формы их выращивания, а также на изменения в формах собственности на землю и переход части ее в руки торговцев и ростовщиков (к слову, это было обычным делом и в старой Индии), община держалась достаточно стойко и более или менее удачно приспосабливалась к необходимым и неизбежным переменам, пока они не затрагивали всерьез самого основного, т. е. принципов ее существования, привычных, веками складывающихся отношений.
Британская администрация в общем это хорошо понимала и — особенно после восстания конца 50-х гг. XIX в. — всегда учитывала. И хотя ей не удавалось предотвратить массовый голод и высокую смертность в годы неурожаев (это характерно для всех колониальных государств: в отличие от традиционных органов власти, которые в голодные годы освобождали крестьян от налогов и предоставляли им льготы, капиталистическая администрация в чужой стране была как бы свободна от такого рода благотворительного милосердия), в целом она стремилась защищать интересы крестьянина, так как существовала за счет его выплат: земельный налог и монополии на опиум и соль давали в середине XIX в. 85 % дохода.
Но главные изменения в сфере экономики происходили все же не за счет возросшей торговли и увеличения товарности земледелия. Наиболее важное значение для трансформации хозяйства имело промышленное развитие Индии и стимулировавший его характерный для периода империализма вывоз капитала. Вначале он шел преимущественно в форме займов: британская администрация прибегала к помощи английских банкиров для активного строительства железных дорог, для создания добывающих и перерабатывающих первичное сырье предприятий, для ирригационного строительства. Наряду с государственными займами (их общая сумма за 1856—1900 гг. выросла с 4 до 133 млн фунтов стерлингов) увеличивался и приток частного капитала, использовавшегося преимущественно для развития хлопчатобумажной и джутовой промышленности, банковского и страхового дела, позже также и промышленного производства чая и каучука, кофе и сахара. В начале XX в. английские капиталы в Индии (речь о частных инвестициях) достигали 6—7 млн рупий. Характерно, что преобладали компании, зарегистрированные в Англии и лишь вкладывавшие часть своего капитала в Индии, тогда как доля индийских компаний, принадлежавших как англичанам, так и самим индийцам, была чуть ли не втрое меньше.
Строительство железных дорог и создание начальной промышленной инфраструктуры — сеть банков, предприятий связи, плантаций и т. п. — способствовали возникновению многочисленных национальных промышленных предприятий.
Импорт британских и иных европейских машин, прежде всего прядильно-ткацких, создавал условия для появления в Индии капиталистических
3 67
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
предприятий, фабрик и заводов, причем по меньшей мере треть акционерного капитала здесь в конце XIX в. уже принадлежала индийцам. Возникала национальная буржуазия . Отдельные ее представители становились в ряды крупных предпринимателей, основывали собственные фирмы. В 1911 г. в Бихаре Тата построил первый принадлежавший индийцу металлургический завод немалой мощности, а в 1915 г. была создана принадлежавшая его фирме гидроэлектростанция. В 1913 г. в Индии было 18 крупных индийских банков.
Появились и первые индийские рабочие * 2: к концу XIX в. численность их составляла 700—800 тыс. Условия труда были очень тяжелыми, рабочий день продолжался 15—16 часов. И хотя принадлежность к различным народам и кастам мешала объединению рабочих, высокая степень концентрации их на ряде крупных предприятий способствовала активизации рабочего движения: в конце XIX в. количество рабочих выступлений, преимущественно в форме стихийных стачек, исчислялось десятками. Эти выступления привели к появлению фабричного законодательства: в 1891 г. было запрещено использовать на фабриках труд детей до 9 лет, длительность рабочего дня понемногу сокращалась (в начале XX в. — до 12—14 часов).
Итак, активная торговля, вывоз английского банковского и промышленного капитала, формирование национального индийского капитала, появление национальной буржуазии и пролетариата, развитие сети железных дорог, добывающих промыслов и промышленных предприятий — все это не могло не деформировать привычную традиционную структуру земледелия и ремесла. Новые, базирующиеся на капиталистической основе интересы должны были взорвать изнутри отношения традиционные.
К этой перемене была внутренне готова и ориентировавшаяся на Англию и европейские ценности образованная часть населения, энергично выступавшая против устаревших пережитков и за реформу традиционных основ религиозной культуры. Выразителем интересов этой индийской интеллектуальной элиты стал созданный в 1885 г. с благословения англичан Национальный конгресс. Будучи одновременно и лояльным, и оппозиционным по отношению к английским властям, Индийский национальный конгресс (ИНК) стал своего рода знаменем борьбы за демократическую трансформацию традиционной Индии 3.
Параллельно с ним в те же годы активно действовали и религиозные лидеры индуизма, стремившиеся сблизить древний индуизм Веданты с христианскими религиозными течениями и выступить, как это сделал знаменитый Вивекананда, за сближение всех великих религий мира.
Павлов В. И. Формирование индийской буржуазии. — М., 1958; Его же. Социально-экономическая структура промышленности Индии. Исторические предпосылки генезиса капитализма (конец XVIII — середина XIX). — М., 1973; Новейшая история Индии. — М., 1959; Новая история Индии. — М. 1961; Очерки экономической и социальной истории Индии. — М., 1973.
2
Гордон Л. Л. Из истории рабочего класса Индии. — М., 1961.
2
Рейснер И. М. Очерки классовой борьбы в Индии. Ч. 1. — М., 1932; Неру Дж. Открытие Индии. — М ., 1955. — С. 383—451.
368
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
Светское (ИНК) и религиозное движения за обновление Индии явно способствовали усилиям англичан, направленным в сторону трансформации традиционной структуры. Могло показаться, что эти усилия вот-вот увенчаются заметными успехами. Между тем на деле все было далеко не так просто.
Традиционная «азиатская» структура Индии, вызвавшая в 50-х гг. XIX в. к жизни феномен мощного народного восстания, равного которому история Индии до того не знала, отнюдь не перестала сопротивляться колониальной трансформации. Будучи вынужденной приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, она вырабатывала все новые и новые формы сопротивления чуждому ей колониальному капитализму со всеми свойственными ему западными идеями, идеалами, институтами и принципами жизни. В чем конкретно это проявлялось?
Прежде всего, во все возрастающем количестве крестьянских движений. Одни из них носили традиционный характер религиозно-сектантских выступлений, как движение «Намдхари» в Пенджабе во главе с Рамом Сингхом в 60—70-е гг. XIX в. Другие, как восстание во главе с Пхадке в Махараштре в 1879 г., выступали за снижение налогового гнета и против засилья ростовщиков. Третьи, как восстание в Мадрасе в 1879—1880 гг., были направлены против всевластия откупщиков. Но во всех этих, как и во многих иных аналогичных крестьянских движениях, четко видно главное их социальное содержание: крестьяне выступали против нарушения привычной нормы существования, против злоупотреблений со стороны власть имущих, что было чревато заметным снижением уровня жизни. При этом весьма характерно, что все эти и аналогичные им движения прямо либо косвенно были антиан- глийскими и антиколонизаторскими. Неудивительно, что они подавлялись английскими войсками.
Другим существенным проявлением сопротивления структуры было недовольство индийских верхов из числа привилегированной аристократии. Основная часть князей после обещаний английской короны сохранить их привилегии стала лояльной по отношению к колонизаторам. Но были и исключения. Например, в 1891 г. в Манипуре регент-правитель княжества выступил против англичан. И хотя это выступление было подавлено, а управление княжеством передано в руки более покладистых аристократов, сам по себе факт знаменателен, особенно если сопоставить его с то и дело вспыхивавшими восстаниями различного рода племен, преимущественно в пограничных районах (движения племен возглавляли племенные вожди с весьма заметными антианглийскими настроениями).
Восстания недовольных низов и выступления фрондирующих аристократов отражали сопротивление старой структуры. Но эти выступления были ослаблены соответствующей политикой англичан, предвидевших возможность такого рода оппозиции (отнюдь не случайны реверансы короны в адрес князей, как и защита крестьян-арендаторов от произвола заминдаров и давления ростовщиков). Кроме того, XIX в. проходил в основном под знаком сравнительно успешного внедрения европейских идей и норм существования. Ориентация на английскую культуру и науку, на европейские ценности пока еще совпадала с признанием собственной отсталости, со
369
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
своего рода комплексом неполноценности, особенно остро ощущавшимся образованной частью индийцев. Однако именно среди этих последних в конце XIX в. появилась весьма влиятельная прослойка активных деятелей, склонных к переоценке ценностей и к отказу от упомянутого комплекса. Эта прослойка была весьма разной по характеру и направленности действий, но именно ее деятельность так или иначе отразила сопротивление традиционной структуры колониальной ломке.
Прежде всего это были религиозные учения. Общество «Арья самадж», основанное Д. Сарасвати в Гуджарате в 1875 г., призывало вернуться к ведическим принципам жизни древних ариев. Не выступая прямо против англичан и даже пропагандируя некоторые весьма прогрессивные взгляды, направленные, скажем, против кастового неравенства, сторонники этой массовой организации вместе с тем делали явственный акцент на то, что только возврат к национально-религиозным традициям может оздоровить Индию и способствовать ее возрождению. Аналогичную позицию заняли и многие другие религиозно-реформаторские и просветительские движения, включая и мусульманские. Связь многих из них с нарождавшейся индийский буржуазией и с прогрессивной интеллигенцией несомненна. Но характерен сам освободительный пафос: не вперед за англичанами, а назад, к истокам! Этот новый акцент бьш естественным следствием стремления к усилению позиций индийцев в управлении страной и решении ее судеб. Но он же объективно был и проявлением сопротивления традиционной структуры колониализму.
Религией основной части Индии был и ныне остается индуизм. Но за долгие века своего существования он претерпел немало изменений, в том числе и под воздействием ислама, а затем в еще большей степени — под влиянием проникшей в Индию вместе с англичанами европейской культуры, христианских и иных идей и учений.
Эти влияния вызвали в Индии стремление к модернизации и реформам, что нашло свое отражение прежде всего в попытках реформации индуизма. Первая попытка модернизации индуизма связана с именем Рам Мохан Роя (1722—1833) — великого индо-бенгальского мыслителя и просветителя '.
Выходец из богатой бенгальской семьи, аристократ (раджа) Рам Мохан Рой окончил высшую мусульманскую школу в Патне и благодаря своим блестящим способностям овладел рядом языков (английским, арабским, персидским, древнегреческим, латинским, древнееврейским, санскритом и др.). Сочетание традиционной индийской индуистской культуры с хорошим исламским образованием и знакомство с европейской культурой, как древней, так и современной ему, позволили Рою стать одним из первых в Индии ученых современного типа с широким кругозором и огромной эрудицией, с исключительной возможностью сравнительно изучать религии и цивилиза-
Паевская Е. В. Рам Мохан Рой — предшественник буржуазно-националистического движения в Бенгалии // Уч. зап. Тихоокеанского института. Т. 2. — М.—Л., 1949; Неру Дж. Открытие Индии. — М., 1955. — С. 333—345; Бродов В. В. Индийская философия Нового времени. — М., 1967; Истоки философской мысли Индии. — М., 1990. — С. 85-89.
370
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
ции мира. Это изучение и сопоставление культур легло в основу научных исследований и практической реформаторской деятельности Роя.
После 1908 г. общество перестало играть заметную роль в жизни страны, и ныне оно сохранилось лишь в качестве небольшой религиозной общины.
Особую роль в деле бенгальского и общеиндийского, неоиндуистского возрождения сыграли Рамакришна и Вивекананда '. Одной из самых ярких личностей среди реформаторов индуизма был Рамакришна (1836—1886). Набожный брахман, склонный к экстатическим порывам, он с юности проводил время в храмах, затем стал аскетом и, увлекшись учением Шанкары, ведантой, стремился обрести свое единство с Абсолютом, слиться с ним. Проведя немало времени с мусульманскими и христианскими мистиками, Рамакришна многое взял из этих религий и на этой синтетической основе создал учение о единстве всех религий.
Связь индуизма с национальными традициями обусловила и некоторые формы национально-освободительной борьбы, как, например, движение за гражданское неповиновение, борьбу под лозунгом «свараджа» («своего правления»). Лозунг «сварадж» был особенно популярен. Выдвинутый Даянан- дой, он был активно поддержан М. Ганди (1869—1948) и стал одной из основ борьбы за независимость Индии. Лидеры этого движения, в первую очередь М. Ганди * 2, видели в религии могучее средство борьбы за достижение политических целей.
Ганди глубоко чтил религиозные принципы и традиции Индии. Однако религиозность не была главной в его деятельности. Резко выступая против реакционных пережитков индуизма, против системы кастовых привилегий, за равноправие женщин, право на замужество для вдов и т. п., Ганди умело брал из индуизма то, что способствовало достижению прогрессивных политических целей, укрепляло и объединяло всех индийцев перед лицом колонизаторов. Даже основной принцип его политики, восходивший к устоям индуизма, — ненасилие — в трактовке Ганди имел достаточно активное звучание и сыграл, как известно, заметную роль в успехах национально-освободительного движения в Индии.
Роман Р. Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии. Жизнь Рамакришны. — Соч., Т. 19. — Л., 1936; Его же: Вселенское евангелие Вивеканан- ды. — Соч., Т. 20. — Л., 1936; Его же. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды. — К., 1991; Бродов В.В. Индийская философия Нового времени. — М., 1967; Его же. Истоки философской мысли Индии. — М., 1990. — С. 125—174; Аникеев Η. П. Свами Вивекананда // Вопросы философии, 1963, № 9; Рыбаков Р. Б. Интерпретация понятия кармы в религиозно-философских трудах Свами Вивекананды // Страны Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии (Вопросы истории и экономики). — М., 1970; Тишабаева С. А. Свами Вивекананда и становление индийского национализма. — М., 1974; Костюченко В. С. Вивекананда. — М., 1977; Его же. Классическая веданта и неоведантизм. — М., 1983; Фаликов Б. 3. Неоиндуизм и западная культура. — М., 1994.
2 НеруДж. Открытие Индии.— С. 383—401; Гандизм. — М.—Л., 1931; Ганди М. К. Моя жизнь. — М., 1959; Райков А. В. Пробуждение Индии. — М., 1968; Комарова Э. Н.,
А. Д. Мировоззрение Мохандаса Карамчанда Ганди. — М., 1969; Мартынин О. В. Политические взгляды Мохандаса Карамчанда Ганди. — М., 1970; Мартынин О. В. Политические взгляды Мохандаса Карамчанда Ганди. — М., 1970; Горев А. В. Махатма Ганди. — М., 1984; Мартышин О. В. Политик и святой (к 50-летию гибели Махатмы Ганди) // Восток. — 1998, № 5; Степанянц М. Т. Философия ненасилия: уроки гандизма. — М., 1992.
371
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Преемник Ганди на посту признанного лидера индийского национально-освободительного движения, Джавахарлал Неру (1889—1964), 1 не был человеком религиозным. Он был одним из тех современных политических деятелей стран Азии, чье имя и деятельность навсегда связаны с борьбой развивающихся стран за национальное освобождение и прогрессивные преобразования. Однако и в его политической практике индуизм и отношение к нему не могли не играть весьма существенной роли. И это вполне понятно, ибо индуизм для Индии — не столько религия, сколько культурная традиция, образ жизни страны и народа. Неру часто оперировал таким понятием, как «национальный дух», он придавал большое значение «духовным традициям» «староиндийского идеала», который оставался фундаментом Индии.
Разумеется, было бы примитивным упрощением все антиколониальные силы, движения и выступления рассматривать только с позиций сопротивления традиционной структуры новому. Многие индийские политические деятели, особенно связанные с Национальным конгрессом, отнюдь не призывали к возрождению традиций, хотя и опирались на их поддержку. Они стремились к достижению независимости Индии, к ее самоуправлению. Именно в этом смысле в начале XX в. были выдвинуты и получили широкое распространение и признание лозунги свадеши (отечественное производство) и сварадж (собственное правление), а также связанный с недовольством политикой вице-короля Керзона призыв к бойкоту английских товаров. Все это свидетельствовало о нарастании антиколониального движения в собственно индийских, прочно опирающихся на цивилизационный фундамент страны, формах * 2.
Однако за лозунгами самоуправления, за призывами к бойкоту отчетливо просматривалась не только национальная, но и национально-религиозная, цивилизационная традиция — традиция сопротивлявшаяся, реально поддерживавшаяся многими, в первую очередь крестьянами, которые активного участия в политической жизни обычно не принимали, но косвенно всегда на нее очень влияли.
Собственно, именно эта крестьянская масса, все еще жившая по законам старины традиционная индийская община, и была той самой структурой, которая не хотела быть сломленной и пусть пассивно, но стойко сопротивлялась колониализму и связанным с ним новшествам. Конечно, община
Неру Дж.Автобиография. — М., 1955; Его же. Открытие Индии. — М., 1955; Его же. Взгляд на всемирную историю. В 3-х т. — М., 1977; Мировоззрение Джавахарлала Неру. — М., 1973; Носенко Ю. П. Джавахарлал Неру и внешняя политика Индии. — М., 1975; Мартышин О. В. Политические взгляды Джавахарлала Неру. — М., 1981; Вафа А. X., Литман А. Д. Философские взгляды Джавахарлала Неру. — М., 1987; Кашин В. П. Пандит Джавахарлал Неру // Азия и Африка сегодня. — 2005. — № 6—7.
2
Бошам Дж. Английский империализм в Индии. — М., 1935; Новейшая история Индии. — М., 1959; Райков А. В. Пробуждение Индии. — М., 1968; Его же. Опаснейший час Индии. — Липецк, 1999; Его же. Под бдительным оком тайных агентов // Азия и Африка сегодня. — 2002. — № 1; Индийская конституция в прошлом и настоящем. Из истории развития конституционного процесса в Индии (1919—1950). — Рязань, 2000; Индия: Общество, власть, реформы: Памяти Г. Г. Котовского. — М., 2003.
372
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
не оставалась непробиваемой. Многие из числа беднейших ее членов вербовались в качестве кули на плантации в далеком Ассаме или еще где-либо. Другие уходили в города, создавая огромную армию резервной рабочей силы. Однако на смену ушедшим рождались новые (рост населения в Индии за последнее столетие, несмотря на миллионы вымиравших от голода, был всегда достаточно ощутим), а община в целом за их счет возрождалась и принимала традиционные формы. Опиралась же крестьянская община, как и традиционная структура Индии в целом, на систему каст и все связанные с ней привычные нормы жизни. И наконец, нельзя сбрасывать со счетов законсервировавшиеся в своем прежнем статусе сотни индийских княжеств, где все было организовано по привычным нормам старины. Одним словом, традиционная структура с трудом подвергалась трансформации.
Если представить ситуацию более наглядно, то Индия разделилась как бы на две части. В городах шел более или менее активный процесс наращивания нового (капиталистического, по европейскому стандарту) качества, особенно в тех, что находились под прямым управлением британской короны; в княжествах этот же процесс шел значительно медленнее, а кое-где вообще почти не был ощутим. Что же касается деревни, то она была мало им затронута и обычно откупалась от него традиционным способом, т. е. налогами и выделением незначительной части крестьян для отработок вне общины.
Практически же вторая часть — деревенская община и многие небольшие города, особенно в княжествах, равно как и княжества в целом с их придворной жизнью и традиционно сохранявшимися отношениями, — заметно противостояла первой и часто была оплотом всех тех движений и течений, которые выступали против новшеств, против англичан, против колониализма и за возрождение национальных основ жизни, политической самостоятельности Индии. Волей-неволей, но и многие радикальные деятели Индии, отражавшие интересы городских слоев ее населения, национальной буржуазии или пролетариата, вынуждены были в своей антианглийской борьбе опираться именно на эту традиционную основу, ибо без нее они не имели бы массовой поддержки и были бы легко сброшены со счетов политической борьбы.
Стойкое и даже со всей очевидностью нараставшее сопротивление трансформируемой индийской традиционной структуры с ее общиной и кастовым строем, с ее пышными княжескими дворами и привилегиями реально ощущалось колониальными властями. И хотя они контролировали положение в стране в целом, серьезное беспокойство побуждало их искать выход. Этот выход был подсказан самой жизнью. Речь идет об индо-мусульманских различиях и противоречиях.
В 1906 г. при активной поддержке властей в стране была создана Мусульманская лига, призванная сплотить мусульман. Было также введено голосование по куриям, одной из которых была мусульманская, что ставило своей целью разделить образованную часть населения, выборщиков, по религиозному принципу. И хотя на первых порах, в том числе накануне и в годы Первой мировой войны, Национальный конгресс и Мусульманская лига нередко действовали совместно, особенно в борьбе за независимость стра¬
373
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ны, зерна национально-религиозной розни были уже посеяны. Мало того, они вскоре начали давать свои первые зловещие всходы.
Революционные события в России в 1917 г. были с энтузиазмом восприняты левыми индийскими радикалами. Некоторые из них посещали Советскую Россию, встречались с Лениным. В начале 20-х гг. в Индии возникли профсоюзы, была создана коммунистическая партия Индии. Следует, однако, сразу же заметить, что революционная струя в индийском национально-освободительном движении не была ни основной, ни даже имевшей значительное влияние на массы. Это и неудивительно. Общинно-кастовая деревня и даже быстрыми темпами трансформировавшийся индийский город не воспринимали идеи, призывавшие к восстанию, тем более к насильственному свержению существующего строя.
Идеи ненасилия были традиционно гораздо ближе индийцу, чем призывы к радикальным действиям, ибо религиозная концепция кармы веками направляла социальную активность индивида в русло его личного самоусовершенствования, но никак не на баррикады. Однако существенно обратить внимание на то, что значительная часть индийских революционеров отличалась склонностью к мессианской идее с присущими ей радикализмом и нетерпимостью, что сыграло свою роль в появлении на арене политической жизни страны таких явлений, как, казалось бы, противный традиционному индуизму терроризм.
Разумеется, радикалы не имели массовой поддержки. Иное дело — действовавший медленно, но неуклонно стремившийся к поставленной цели и, главное, умело учитывавший реалии традиционной общинно-кастовой Индии Национальный конгресс. В послевоенный период к руководству Конгрессом пришел ставший его признанным лидером М.К. Ганди, чья доктрина, в основе которой лежала идея сатьяграхи, т. е. ненасильственного неповиновения и сопротивления, стала теперь официальной идеологией организации («гандизм»).
Здесь следует заметить, что усиление деятельности и влияния Конгресса в годы Первой мировой войны побудило англичан сделать еще один шаг по пути предоставления Индии ограниченного самоуправления. Принятый в 1919 г. парламентом закон усилил значение выборных Законодательных собраний при вице-короле и губернаторах провинций и предоставил индийцам право занимать второстепенные министерские посты в системе колониальной администрации. Правда, одновременно с этим был принят закон Роулетта, направленный против «антиправительственной деятельности». Ганди был одним из наиболее резких и непримиримых противников этого закона и по его призыву в 1919 г. по Индии прокатилась волна протестов в форме харталов (закрытия лавок, т. е. прекращения деловой активности). В том же 1919 году в Амритсаре колониальные власти, следуя букве нового закона, хладнокровно расстреляли митинг протеста (было убито около тысячи участников, еще две тысячи ранено).
Амритсарская бойня вызвала мощную кампанию протеста в стране. На волне этого протеста Ганди решил провести свою первую всеиндийскую акцию гражданского неповиновения, сводившуюся к массовому бойкоту всего английского — товаров, учебных заведений, судов, администрации, выборов
374
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства
и т. п. Проходившая в форме митингов, харталов, демонстраций кампания сыграла важную роль в формировании и сплочении общеиндийского национального движения, что содействовало превращению Конгресса в массовую организацию, насчитывавшую миллионы сторонников и многие десятки тысяч активистов-волонтеров. В начале 1922 г. кампания была приостановлена, ибо некоторые кровавые эксцессы показали, что движение выходит из-под контроля Конгресса с его принципом ненасильственных действий. Наступил довольно длительный период реакции.
В 1936 г. Дж. Неру был избран президентом Конгресса. Именно он наиболее резко выступил против предложенной англичанами Индии в 1935 г. конституции, которая была тем не менее еще одним существенным шагом на пути к конечной цели. Проведенные на ее основе выборы принесли в начале 1937 г. победу Конгрессу: в 8 из 11 провинций страны кабинеты министров были теперь сформированы конгрессистами. Конгресс развернул огромную политическую работу и во всех княжествах, где создавались союзы, партии, проводились харталы. Немалую активность стала проявлять и Мусульманская лига, представители которой сформировали кабинеты в трех провинциях и имели ощутимое влияние в ряде княжеств.
В октябре 1939 г., вскоре после начала Второй мировой войны, Конгресс пообещал свое сотрудничество Англии при условии создания в Индии ответственного национального правительства и конституционного устройства страны по решению Учредительного собрания. Метрополия устами вице-короля в январе 1940 г. предложила Индии после войны статус доминиона при сохранении ответственности Англии за оборону Индии на протяжении 30 лет. Конгресс не принял этого предложения, но и не настаивал на жесткой оппозиции. Положение его в самой Индии осложнилось, во-первых, тем, что Мусульманская лига в 1940 г. официально предложила разделить Индию на два государства, индусское и мусульманское (Пакистан), и, во-вторых, потому, что в результате внутренней борьбы лидер левых кон- грессистов С. Ч. Бос спровоцировал раскол Конгресса, а затем выступил с резко антианглийских позиций, создав в Бирме прояпонскую «индийскую национальную армию», воевавшую с английскими войсками. Тем не менее в конце 1940 г. Ганди объявил очередную кампанию гражданского неповиновения — снова в форме индивидуальных протестов и несотрудничества.
В 1942 г. Англия в лице ее министра С. Криппса дала свое согласие на созыв после войны Учредительного собрания, но оговорила при этом право отдельных провинций и княжеств на создание самостоятельных доминионов империи, что было явным намеком на согласие с предложением Мусульманской лиги о расколе Индии. Конгресс не принял этих предложений и решительно потребовал немедленного предоставления Индии независимости. В августе 1942 г. была начата массовая кампания несотрудничества, итогом которой был арест Ганди и других лидеров Конгресса, которые были освобождены лишь в мае 1944 г.
На переговорах вице-короля с лидерами Конгресса и Мусульманской лиги в Симле летом 1945 г. англичане согласились создать ответственный перед короной и парламентом в Лондоне Всеиндийский исполнительный совет (кабинет министров), но при условии формирования этого совета не по полити¬
375
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ческому, а по религиозному принципу. Это было отвергнуто обеими партиями. А вслед за тем в стране начались массовые антианглийские выступления, затронувшие армию и флот; частично они были связаны с судом над руководителями прояпонской «индийской национальной армии», которая в Бенгалии пользовалась влиянием и широкой поддержкой населения.
Выступления и общая ситуация в стране вели к тому, что весной 1946 г. лейбористский кабинет К. Эттли объявил о предоставлении Индии статуса доминиона и выборах с разделением избирателей на две курии, индусскую и мусульманскую. На выборах каждая из крупных партий выдвигала своих кандидатов в обеих куриях, но в основном мусульмане побеждали в мусульманской, индусы — в индусской. Всего в провинциальных законодательных собраниях Конгресс получил 930 мест, Мусульманская лига — 497. В августе 1946 г. Д. Неру сформировал по поручению вице-короля Исполнительный совет, в который представители Лиги отказались войти. По их призыву в стране начались индо-мусульманские столкновения. Одновременно в разных частях страны вспыхнули массовые народные движения, в том числе и в княжествах, например в Хайдарабаде.
Дни колонизаторов были сочтены. Оставался лишь вопрос, что будет с Индией, когда они уйдут. Летом 1947 г. англичанами был предложен план Маунтбеттена, суть которого сводилась к разделу Индии на два доминиона. Конгресс и Лига согласились с ним, и осенью 1947 г. он стал законом, принятым парламентом. Время Британской Индии кончилось. На смену ей пришли независимые Индия и Пакистан .
Нет никаких сомнений в том, что успеху в борьбе за независимость способствовали многие факторы. Это и очевидные экономические сдвиги в стране, включая выход на авансцену хозяйственной и политической жизни национальной буржуазии; это и подъем национального самосознания, основными носителями которого были образованные слои населения, прежде всего индийская интеллигенция, студенческая молодежь; это и становившееся все более затруднительным положение колонизаторов, которые в изменяющихся условиях не могли более рассчитывать на сохранение своего политического господства, державшегося на авторитете силы.
Безусловно, важную роль сыграли и международные политические обстоятельства в период Второй мировой войны и первые послевоенные годы. Но особого внимания заслуживает стратегическая линия лидеров Конгресса во главе с Ганди. В условиях традиционной структуры расчлененной на разные народы, государства и касты великой страны с ее весьма необычной цивилизацией и системой этических, социальных и духовных ценностей именно конгрессисты, в частности гандисты, сумели выработать наиболее адекватный реалиям курс на ненасильственное сопротивление. Возглавленное конгрессистами и Ганди движение все время набирало силу и в конечном
См.: Дьяков А. М. Индия во время и после второй мировой войны. — М., 1952; Неру Дж. Автобиография. — М., 1955; Его же. Открытие Индии. — М., 1955; Его же. Взгляд на всемирную историю. В. 3-х т. — Т. 3. — М., 1977; Независимая Индия. — М., 1958; Новейшая история Индии. — М., 1959; Гольдберг H. М. Очерки по истории Индии. — М., 1965.
376
Первые десятилетия независимой Индии
счете поставило колонизаторов, делавших ему уступку за уступкой, перед дилеммой: либо дать Индии независимость и сохранить с ней веками налаженные связи, либо рисковать быть выброшенными за ее пределы в результате мощного социального взрыва.
Словом, в Индии в первые послевоенные годы для англичан создалась критическая ситуация. И иного выхода, кроме предоставления независимости великой стране, у них не было. Политический накал был настолько сильный, что расчленение страны на две части оказалось чуть ли не оптимальным решением, при всем том, что реализация этого на практике стоила жизни миллионам людей. В заключение можно упомянуть и о том, что Вторая мировая война привела к крушению колониализма в ряде стран, особенно в Юго-Восточной Азии, и это обстоятельство также не могло не оказать своего воздействия на общий ход событий.
Первые десятилетия независимой Индии
После того как план Маунтбэттена обрел юридическую силу в качестве Закона о независимости Индии (15 августа 1947 г.), на смену прежней колонии пришли два доминиона — Индийский союз и Пакистан, причем второе из этих государств оказалось состоящим из двух частей, расположенных как к востоку от Индии (совр. Бангладеш), так и на западе от нее, в долине Инда. Разделенные по религиозному признаку, оба государства с самого начала оказались резко враждебными по отношению друг к другу, не говоря уже о том, что само их формальное размежевание происходило в огне резко обострившейся индо-мусульманской вражды, порой в обстановке жестоких гонений и кровавой бойни, стоившей едва ли не миллионов человеческих жизней (по некоторым подсчетам, только в Пенджабе резня и погромы унесли около полумиллиона жизней).
Ситуация была еще более усугублена тем, что княжествам давалось право свободного выбора, вследствие чего ряд князей на территории Индии (большинство их были мусульманами) выразили желание — вопреки воле населения княжества, по преимуществу индуистского, — присоединиться к Пакистану, что повлекло дополнительные эксцессы и потребовало вооруженного вмешательства правительства Индийского союза. В результате княжества на территории Индии были включены в состав этого государства, включая и северное, Кашмир, хотя часть последнего так и осталась за Пакистаном
Кровавые столкновения вызвали многомиллионные потоки беженцев и, как следствие этого, взрыв националистических и шовинистических настроений, жертвой которых, в частности, пал пытавшийся погасить страсти М.К. Ганди, убитый в 1948 г. членом религиозно-националистической группировки Хинду Махасабха. Нелегкой задачей была и перестройка экономи-
Дьяков А. М. Индия во время и после второй мировой войны. — М, 1952; Его же. Национальный вопрос в современной Индии. — М., 1963; Независимая Индия. — М., 1958; Новейшая история Индии. — М., 1959; Девяткина Т. Ф. Ликвидация княжеств в современной Индии. — М., 1961; Гольдберг H. М. Очерки по истории Индии. — М., 1965.
377
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ки каждой из частей прежде единого организма. Так, например, к Пакистану отошли богатые сельскохозяйственные районы, дававшие хлопок и джут для текстильных предприятий Индии.
1949 г. в Индии прошел под знаком подготовки конституционных реформ, которые были оформлены в конце ноября Учредительным собранием в качестве конституции новой страны, вступившей в силу в январе 1950 г. Была провозглашена Республика Индия, которая при этом оставалась членом Британского содружества наций, т. е. сохраняла привычные связи с прежней метрополией. На первых выборах в центральный парламент и законодательные собрания штатов (1951—1952) почти три четверти мест получил Индийский Национальный конгресс (ИНК), с тех пор надолго ставший почти бессменной правящей партией страны. Возглавил правительство Д. Неру.
Первой серьезной реформой нового правительства была аграрная, о необходимости которой ИНК давно уже ставил вопрос. Суть ее сводилась к ликвидации слоя посредников-заминдаров и к передаче земли тем, кто ее обрабатывает (прежде всего это касалось арендаторов). За конфискованные земли посредники-заминдары получали выкуп. Результатом реформы было сокращение доли арендаторов за десятилетие с 70 % до 12—18 % и превращение основной части индийских крестьян в землевладельцев. Параллельно при поддержке государства шло развитие кооперации, призванной уменьшить в стране влияние ростовщиков.
Аграрные преобразования в 60—70-х гг. были дополнены серией передовых агротехнических методов и приемов, связанных с так называемой «зеленой революцией» и имевших целью резко усовершенствовать сельскохозяйственный процесс. Все эти меры способствовали тому, что, несмотря на явно чрезмерные темпы демографических перемен, Индия в наши дни в основном справляется с продовольственной проблемой, хотя при этом значительная доля ее населения питается крайне скудно ’.
Доля государства в экономике Индии, как и всех деколонизованных стран Востока, быстро увеличивалась за счет энергичного промышленного строительства в ходе осуществления пятилетних планов. Как это обычно бывает, государство брало на себя осуществление наиболее трудоемких и дорогостоящих программ и проектов, включая металлургию, химию, ядерную энергетику. Однако при всем том правительство Индии с первых же шагов своего существования взяло четкий курс на поддержку частного капиталистического сектора в экономике, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. С начала преобразований в духе «зеленой революции» в середине 60-х гг. результаты с особенной силой проявились в земледелии, где был взят курс на всемерную поддержку использующих передовую агротехнику зажиточных и богатых фермеров. Активное внедрение капиталистических методов в экономику и ориентация на свободный рынок с конкуренцией товаропроизводителей способствовали постепенному, но заметному наращиванию экономического потенциала страны. 11 Малыгин С. В. Экономика и социальное развитие Индии и Пакистана в период независимости. — М., 1992.
378
Первые десятилетия независимой Индии
Независимая Индия создала собственную металлургию (наиболее значительные заводы построены при содействии СССР), развитую энергетическую базу, разностороннюю обрабатывающую промышленность, необходимую инфраструктуру. Политика государства сводилась к всемерному поощрению развития при использовании для этого всех возможностей, включая привлечение зарубежного капитала и различных транснациональных корпораций (ТНК). Общая доля государственного сектора в валовом национальном продукте (ВНП) страны к началу 90-х гг. прошлого века составляла лишь около 20 %, хотя в ряде ведущих отраслей экономики ему и сегодня принадлежат более весомые позиции.
Ориентация на капиталистическое развитие гармонично сочеталась в республиканской Индии с генеральными установками в сфере политической и правовой, корнями уходящей в ту классическую вестминстерскую парламентарно-демократическую систему власти, в русле которой были на протяжении почти двух веков английского колониального господства воспитаны те образованные слои индийского общества, в чьи руки перешла власть после деколонизации страны.
В соответствии с принятой в 1950 г. конституцией республика Индия — это союз, который включает 25 штатов и 6 союзных территорий (учтены последующие территориальные изменения). Законодательная власть в стране принадлежит двухпалатному общеиндийскому парламенту (Народная палата и Совет штатов), а в штатах — законодательным собраниям; исполнительная власть в руках общеиндийского совета министров в Дели и правительств штатов во главе с главными министрами. Формально президент считается верховным главой исполнительной власти страны, фактически власть в руках премьера. Судебная власть и в центре, и на местах отделена от исполнительной и законодательной, функционирует она в соответствии с классическим европейским стандартом.
Политический процесс в стране основан на состязательности партий с полной свободой для партийных коалиций в ходе избирательных кампаний. Общеиндийским языком по-прежнему считается английский, тогда как первоначальная попытка сделать таковым к 1965 г. хинди оказалась неосуществимой, ибо этому энергично противодействовал ряд южных штатов, для которых хинди является чужим.
Внешнеполитическая позиция Индии во многом объясняется геополитической конфигурацией сил в Азии, в частности конфронтацией с Пакистаном и ставшей его союзником КНР, что привело в свое время страну, декларировавшую независимость, нейтралитет и неприсоединение в качестве принципиальных основ политического курса, к тесному союзу с СССР. Этот союз и сотрудничество способствовали укреплению государственной экономики Индии (имеется в виду строительство современных предприятий) и заключению ряда важных договоров о мире, дружбе и сотрудничестве, включая Делийскую декларацию 1986 г. С распадом СССР его место заняла Россия. Существенно заметить, что независимая и по многим параметрам обретающая в наши дни облик великой державы Индия активно сотрудничает и с другими странами, является членом региональной группировки стран Южной Азии, выступает с различными призывами и инициативами в
379
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
деле разоружения, борьбы за справедливый международный экономический порядок и т. п. Впрочем, это в недавнем прошлом не помешало ей, параллельно с Пакистаном, обзавестись собственным ядерным оружием.
Индия не знакома ни с политическими переворотами, ни с попытками армии играть политическую роль, ни с чересчур острыми и одинаково значимыми для всей страны социальными конфликтами. И, видимо, это еше долгое время будет нормой для Индии — нормой, уходящей корнями в ее цивилизационную традицию и огражденной соответствующими институтами парламентарной демократии, тоже уже обретающей прочность традиции.
В этой связи стоит обратить внимание на то обстоятельство, что страны Индостана, отчетливо распадающиеся на две группы — индо-буддийскую (Индия, Шри-Ланка, Непал, Бутан) и исламскую (Пакистан и Бангладеш) в своей политической жизни весьма различны. Индо-буддийская группа, в целом, даже при наличии радикальных военизированных групп на Шри-Ланке и в Непале, демонстрирует завидную политическую стабильность. Там, где с помощью англичан была взята за основу вестминстерская модель парламентарной демократии (Индия и Шри-Ланка), правительства сменяют друг друга в цивилизованном порядке, — в результате свободных многопартийных выборов. И пусть эти выборы не вполне адекватны европейским, главная их идея реализуется достаточно убедительно. В малых странах (Непал, Бутан), где цивилизационный уровень ниже, а парламентарная демократия пока еще развита недостаточно, тогда как позиции монархов весомы, ситуация несколько иная, но тоже отличается относительной стабильностью. Зато в группе исламских стран политическая нестабильность является фактически нормой.
Почему так? Ведь в конечном счете и пакистанцы, и тем более бенгальцы Бангладеш — это те же индийцы, разве что исламизированные за последние несколько столетий. Однако, если рассмотреть указанную странность на фоне всех остальных, в основном уже охарактеризованных выше, мусульманских республик, нельзя не обратить внимание на то, что в подавляющем большинстве случаев нормой здесь является именно политическая нестабильность. Монархии — Марокко, Иордания, страны Аравии — напротив, демонстрируют собой стабильность. Создается впечатление, что республиканский строй исламским странам как бы противопоказан. Существует некая четко фиксируемая историей несовместимость ислама и республиканской демократии западного образца.
Не то чтобы исламские страны и народы были в принципе против республики. Но коль скоро есть республика — есть и перевороты. Это, конечно, не означает, что переворотов не бывает и не бывало в прошлом в монархиях. Бывали, и не раз. Ими насыщена история практически любой исламской страны в прошлом. Тем не менее факт остается фактом: современная история мира ислама жестко фиксирует политическую нестабильность именно в республиках. Монархии по сравнению с ними стабильны.
Этот факт заслуживает особого внимания в нашем случае, когда речь идет о сопоставлении исламских и неисламских политических структур в рамках одного достаточно гомогенного во многих отношениях, в частности в своем колониальном прошлом, региона Южной Азии. Сравнительный
380
Первые десятилетия независимой Индии
анализ заставляет прийти к выводу, что политическая культура ислама отно- сится к республиканскому строю как к своего рода нелегитимной или не вполне легитимной системе власти. Или, говоря проще, того, кто пришел к власти, опираясь не на силу (силу в мире ислама всегда уважали, уважают и, видимо, долго еще будут уважать, что и делает в глазах правоверных опирающихся на нее правителей легитимными), а на некую комбинацию чисел, на голоса избирателей, не за что уважать. Поэтому-то голоса и парламентарные демократические нормы не могут служить препятствием тому, кто ощущает за собой какую-то силу, чаще всего военную, — и совершает переворот.
В то же время для политической культуры, воспитанной на иных ценностно-цивилизационных принципах, в частности религиозно-общинных и религиозно-кастовых на индуистско-буддийский манер, ситуация выглядит и расценивается совершенно иначе. Кто заслуживает народного почитания, тот и достоин власти, тем более что на социально-политическом верху, в числе правящей элиты обычно оказываются (и баллотируются) прежде всего выходцы из высших каст, из традиционной правящей верхушки. Соответственно, традиционная политическая культура оказалась здесь способной адаптировать изначально весьма ей чуждые элементы британского парламентаризма и предполагающей многопартийность избирательной системы.
При этом Индия и соседние с ней страны, включая те, что отошли от нее в процессе деколонизации, с первых же послевоенных лет были устойчивой зоной развития по капиталистическому пути (но при большой роли государственного сектора и государственного регулирования экономики). Цивилизационный фундамент здесь, в отличие, скажем, от традиционно конфуцианского Китая, оказался принципиально неблагоприятным для экспериментов в марксистско-социалистическом духе, при всем том, что в Индии есть две в прошлом достаточно влиятельные компартии, одна из которых многие годы провела у руля правления такого штата, как Бенгалия, со столицей в Калькутте.
Занесенные в Индию англичанами демократические традиции хорошо вросли в местную структуру, упрочив иммунитет по отношению к эгалитаристским и тем более революционаристским доктринам 1. Постепенно трансформируясь в сторону рыночно-частнособственнической структуры, страны Южной Азии, включая и исламские, достигли немалых успехов. Впрочем, это отнюдь не означает, что Индия и другие страны региона полностью интегрированы с капиталистическим Западом и готовы слиться с ним во всех отношениях.
Хотя Индия не противопоставляет себя миру развитых западных стран, в частности США, и менее всего заботится о создании чего-то вроде третьей силы, чем столь озабочены некоторые ближневосточные режимы, она тем
1 См.: Плешова М. А. Демократия в Индии: Проблемы местного самоуправления. — М., 1992; Малыгин С. В. Экономика и социальное развитие Индии и Пакистана в период независимости. — М., 1992; Индия и мир. — М., 2000; Индия: Общество, власть, реформы: Памяти Г. Г. Котовского. — М., 2003; Юрлов Ф. Н. Демократия и формирование многопартийной системы в Индии // Индия в глобальной политике. Внешние и внутренние аспекты. Материалы научного семинара. — М., 2003; Юрлов Ф. Н. Индийская демократия в действии // Азия и Африка сегодня. — 2004. — № 10, 12 и др.
381
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
не менее не упускает случая подчеркнуть свой нейтралитет. Индия существует как бы сама по себе, сама выбирает свое место в общемировом балансе сил, включая отношения с Западом, СССР (теперь — Россией и иными республиками бывшего Союза) и Китаем. И вовсе не потому, что ее государственность сильна, — как раз напротив, она традиционно слаба. Все дело в том, что индийское государство с его стабильным политическим курсом всегда устойчиво и надежно опиралось на привычные нормы существования и отвечало в своей политике этим нормам. А тех зерен, что посеяли в свое время колонизаторы-англичане, оказалось достаточно, чтобы в стране проросли капиталистические всходы.
Однако социально-экономическая система Индии отличается внутренней неоднородностью, порой даже кричащим контрастом. Заметная часть страны и ее населения (речь преимущественно о городах, хотя и не только о них) уже существует в рамках новой, трансформированной по капиталистическому образцу и существенно, по стандартам Южной Азии, информатизированной экономики. В то же время большая часть граждан страны, подавляющее их большинство, по-прежнему остается в плену привычного для их предков образа жизни, лишь едва затронутого нововведениями. И хотя обе части активно контактируют друг с другом, они в то же время остаются обособленными и живут каждая по своим законам, составляя в то же время единый организм.
Сохраняется какая-то грань, незримо, но жестко отделяющая одних, перепрыгнувших через барьер традиции, от других, которым пока что не удается это сделать и к чему абсолютное большинство из них не очень-то стремится. Метафорически ситуацию можно сравнить с яйцом, где белок и желток сосуществуют в органической связи, взаимно дополняя друг друга, но не смешиваясь. Такая грань была везде, в том числе и в ныне высокоразвитых странах Дальнего Востока: в Японии, Южной Корее, на Тайване. Но там ее удалось сравнительно быстро преодолеть, и после этого она исчезла. В Индии же такая грань солиднее, потолок ее выше, преодолеть ее сложнее. Причины этого уходят в глубь самой традиции, ее религиозно-цивилизационного фундамента.
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
Для более детального и полного исследования политики экономических реформ и модернизации в современной Индии необходимо дать краткую характеристику предшествующему периоду. Прежде всего отметим, что основным направлением экономического развития страны в первые четыре десятилетия независимости явилась индустриализация, в осуществлении которой ведущая роль принадлежала государству. В эти годы в Индии сложились основы легкой и пищевой отраслей, а также возникли предприятия тяжелой промышленности.
Индийская буржуазия имела опыт предпринимательства и работы в рыночных условиях. Для нее конкуренция иностранных товаров, в первую очередь английских, была старой реальной преградой собственному развитию.
382
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
Национальная буржуазия объективно поддерживала стремление к защите внутреннего рынка в своих интересах, используя новые политические условия, открывшиеся после достижения независимости.
Государство закономерно приняло на себя выполнение ряда важнейших функций в экономике, что совпадало с общемировой тенденцией середины XX ст. В соответствии с идеологией правящей тогда партии Индийский национальный конгресс (ИНК) государство несло ответственность за мобилизацию ресурсов ключевых отраслей промышленности, укрепление инфраструктуры в целях улучшения общих условий хозяйствования.
На ранних этапах формирования собственной социально-экономической политики Индия, подобно многим развивающимся странам, отдала дань идеям социализма («обществу социалистического образца»). Под влиянием советского опыта планирования и индустриализации она приняла модель экономического развития с использованием нормативных распределительных механизмов, построенную не только на усилении роли государства, но и на расширении его собственности, что привело к значительному росту госсектора.
Колоссальный внутренний рынок Индии порождал иллюзию возможности развития страны в определенной изоляции от мирового хозяйства. В связи с этим принятие политики протекционизма (в первую очередь импортзаме- щения) было в то время объективно закономерным. Здесь уместно упомянуть также традицию свадеши в индийском обществе, то есть ориентацию на местные товары как способ поддержки национального производства, сформировавшуюся еще в колониальный период. На такой основе протекционизм был воспринят как общенациональная идея.
Интересно, что в тот период Индия занимала одно из первых мест в мире по уровню тарифной защиты. Даже во времена быстрого роста мировой торговли и относительно свободного доступа индийских товаров в развитые страны (1950—1973 годы) среднегодовые темпы экспорта Индии не превышали 2,5 %. Доля Индии в мировой торговле упала с 2 % в 1950 г. до 0,6 в 1970 г. и оставалась на этом уровне почти без изменений до середины 90-х годов ’.
Государственный протекционизм внутреннего рынка, настороженное отношение к иностранному частному капиталу, унаследованное от колониального периода, были типичны для Индии. По этому поводу в одном из отчетов Резервного банка Индии (РБИ) отмечалось, что в свое время: «Экономика была защищена от иностранной конкуренции как в производстве, так и в торговле» 1 2. Это был период, когда Индия проводила политику государственного контроля над ключевыми отраслями промышленности. Планирование (в 2002 году начался 10-й пятилетний план) стало частью этой политики, заметно усиливающей влияние государства на экономику в целом. В рамках пятилетних планов реализовывалось взаимодействие государства и частного сектора, в том числе сохранение мелких форм производства
1 Maddison A. The World Economy. - P., 2001. - P. 362,363.
2 Reserve of Bank of India. Report on Currency and Finance 1996—97. — New Delhi, 1997. - P. 158.
383
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
с массовым использованием традиционного ручного труда, что позволило снижать критически опасное нарастание безработицы и обеспечивать страну относительно дешевыми местными потребительскими товарами.
В Индии произошло разделение сфер влияния между государством и частным сектором в промышленности, закрепленное заявлениями о правительственной политике в 1948 и 1956 гг. Государству и его ресурсам отводилась лидирующая роль в отраслях тяжелой промышленности, часть которой создавалась впервые и была его исключительной монополией. Местные предприниматели могли беспрепятственно развивать отрасли легкой промышленности, что ускорило массовое образование мелких и средних предприятий. Иностранцам была обеспечена возможность участия в смешанных с индийским капиталом компаниях. Такое направление политики на первоначальном этапе полностью отвечало интересам местных предпринимателей, не имевших финансовых ресурсов для создания тяжелой промышленности.
Анализируя этот этап, важно отметить сбалансированное отношение правительства к привлечению иностранного капитала, который подвергался определенному регулированию, но не дискриминировался. Для Индии с высокой степенью зависимости от импорта иностранного оборудования, некоторых видов сырья, особенно энергоресурсов, необходимых для строительства тяжелой промышленности, поступления зарубежных инвестиций были чрезвычайно важны.
Еще одним фактором, облегчившим проведение такой политики, была традиционная экспортная специализация по ограниченной группе товаров, которые не имели сильных конкурентов на мировом рынке в 50—60-е гг. (чай, кожи, хлопчатобумажные ткани, изделия из них и прочее). Более того, правительство опиралось на достаточно сильную финансовую систему, что выгодно отличало Индию от других развивающихся стран. С 1875 г. в Индии существовала крупнейшая и старейшая в Азии Бомбейская биржа, через которую проходило до 60 % всех биржевых операций. Через РБИ осуществлялось кредитное регулирование и контроль кредитной политики коммерческих банков. Позиция государства в финансовом секторе была усилена национализацией в 1969 г. 14 крупнейших частных банков, что, однако, не означало ликвидации частных банков — как местных, так и иностранных.
В 1950-е — 70-е гг. в Индии была создана основа национальной промышленности за счет соединения усилий государства (целенаправленная политика протекционизма, налоговые и кредитные льготы предпринимателям, улучшение среды развития и строительство в госсекторе качественно новых для ее промышленной структуры предприятий) и частного сектора, сумевшего расширить свои позиции в промышленности.
Однако необходимо учитывать, что эти достижения не отменяли негативных моментов, присущих индустриальной базе, которая создавалась в условиях защищенного внутреннего рынка. Экспортный потенциал Индии оставался неиспользованным прежде всего из-за низкого качества продукции, ее недостаточного научно-технического компонента. Предприятия госсектора отличал более высокий уровень технологии и квалификации рабочей силы, но в то же время там присутствовали избыточная занятость и за¬
384
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
вышенная себестоимость продукции. Одним из следствий такой ситуации стала необходимость постоянной бюджетной поддержки госсектора.
В течение длительного времени Индия придерживалась тактики определенной закрытости вплоть до элементов автаркии. Обширный госсектор, практика тщательного государственного лицензирования в промышленности, слабость конкурентных начал из-за ограничений импорта, особенно потребительских товаров, существенно снижали качество и возможности модификации национальной продукции. Хотя в пятилетних планах развития неизменно повторялась задача увеличения экспорта, его постепенный рост наметился только в 1980-е годы. Многие индийские экономисты и политики характеризуют период до начала реформ 1991 г. как «эру пренебрежения экспортом».
Выдающийся индийский экономист, лауреат Нобелевской премии в области экономики А. Сен отмечал в связи с этим: «Промышленная политика государства в Индии справедливо осуждается, ...поскольку осложнила свободу трансакций. Это препятствие устраняется крайне медленно» . В работах других исследователей неоднократно подчеркивалось, что свобода торговли и иностранные частные инвестиции оценивались как подчинение иностранному капиталу. Эти обстоятельства позволили специалистам сделать вывод о том, что экономика Индии в 1950—80-е гг. была одной из самых закрытых в мире.
Естественно, что в таких условиях модель развития национального капитализма в значительной мере субсидировалась государством и сопровождалась мощной защитой внутреннего рынка. Объективным следствием участия государства в экономике как собственника, регулятора и контролера частного предпринимательства, стало снижение конкуренции. Рост бюрократического аппарата и его рентоориентированное поведение усилили нерыночные мотивации в бизнесе.
Специалистам хорошо известно, что период протекционизма обязателен в ходе догоняющего развития, но в относительно короткие сроки он должен быть изменен на экспорториентированную стратегию, позволяющую повысить темпы роста. По выражению известного индийского экономиста Р. Кришны, страна длительное время развивалась среднегодовыми темпами, не превышавшими 3,5 %, которые он назвал «индийским темпом роста», не отвечавшим потребностям страны, особенно с учетом быстро увеличивающегося населения.
Как справедливо писала американская исследовательница развивающихся стран И. Айдельман, «страны, не сумевшие сменить фазу импортза- мещения в ходе индустриализации, продолжали оставаться в плену дорогостоящей промышленности и бюрократии» 1 2. Согласно расчетам российских специалистов, доля индийских промышленных изделий в мировом экспорте в 1970—90 гг. лишь незначительно превышала 0,5 %, а доля машин и оборудования оставалась на уровне 0,10—0,12 % 3. Кризис политики протек¬
1 Цит. по: Frontiers of Development Economies. — Oxford, 2001. — P. 510.
2
Frontiers of Development... — P. 120.
3 Развивающиеся страны и Россия. — Μ., 2001. — С. 213, 214.
385
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ционизма, нерешенность таких внутренних проблем, как массовая нищета, безработица, нарастающее недовольство представителей частного сектора вмешательством государства в экономику, а также усложнившиеся внешние факторы требовали изменения, модернизации экономической и социальной политики индийского правительства.
Реформы начала 90-х годов прошлого века в Индии были также отражением общемировой тенденции отказа от приоритета государства в экономике. Как отмечалось в исследовании, подготовленном ведущими зарубежными специалистами по проблемам развивающихся стран, «лучшее, что может сделать правительство для стимулирования развития — это минимизировать свою экономическую роль»1. Практика многих государств показала, что экономические реформы начинаются тогда, когда действующая модель развития исчерпала себя, а кризисные явления не преодолеваются частичными изменениями.
Справедливости ради необходимо отметить, что за первые четыре десятилетия независимости в Индии ориентиры на самообеспечение, на преобладание протекционизма позволили создать солидную инфраструктуру экономики, крупный промышленный потенциал, решить многие масштабные проблемы при участии как государственного, так и частного капитала. Однако, как отмечалось выше, протекционизм породил и немалые проблемы, в том числе связанные с недостаточно активным привлечением инвестиций и высоких технологий.
Спад индийской экономики в начале 90-х годов был вызван внутренними и внешними причинами. В этот период Индия вплотную подошла к дефолту из-за невозможности выполнить международные финансовые обязательства, а текущий дефицит платежного баланса требовал новых внешних заимствований. За десять лет (1980—1990) внешний долг вырос более чем в 4 раза и составил 83,7 млрд долл. Косвенные налоги достигли 3/4 всех внутренних налоговых поступлений, и дальнейшее их повышение было политически и социально опасным.
Увеличение государственных и социальных расходов, в первую очередь на оборону, субсидии и содержание разбухающего госаппарата, особенно во второй половине 80-х годов, привели к росту внутреннего долга. Убийство бывшего премьер-министра Р. Ганди в ходе избирательной компании 1991 г. подорвало доверие иностранных инвесторов, а попытки заморозить счета индийцев-нерезидентов привели к массовому вывозу валютных средств из страны.
Внешние условия начала 90-х годов также существенно ухудшили положение страны. Война в Персидском заливе вызвала резкий рост цен на нефть, от импорта которой зависит энергетический баланс Индии. Прекратились валютные поступления от индийцев, вынужденных срочно уехать из района конфликта. Распад СССР, потеря рынков стран бывшего социалистического блока требовали новой ориентации внешней торговли, что было сложным заданием в условиях острой конкуренции на мировом рынке и ограниченности экспортного потенциала страны.
1 Frontiers of Development... — P. 510.
386
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
Помимо чисто экономических причин, исчезновение с политической карты мира социалистических стран оказало огромное и далеко идущее идеологическое воздействие на комплекс государств Юга, особенно азиатских, ускорив смену ими внутренних и внешних ориентиров. Некоторые индийские экономисты считали, что крах политической системы в Восточной Европе и Советском Союзе подтолкнул Индию к глобализации. Безусловно, эти факторы сыграли определенную роль, однако реформы в основном стимулировались диспропорциями, накопившимися в национальной экономике. В значительной степени они были начаты под давлением окрепшего частного предпринимательства. Начало реформ по времени совпало с усиливающейся глобализацией, политикой открытости экономик (на которой настаивали страны Запада, использующие международные экономические организации). Предложенная и финансируемая Международным валютным фондом (МВФ), Всемирным банком, Азиатским банком развития и отдельными странами, в том числе Японией программа стабилизации начала осуществляться в Индии с июля 1991 г.
Суть политики модернизации заключалась в том, что в довольно сжатые сроки (10—15 лет) Индии необходимо было пройти путь от протекционизма и ключевой роли государства в экономике, к политике открытости мировому рынку и демократизации всего комплекса торгово-экономических и финансовых отношений, причем осуществить эти преобразования на основе широкой социальной базы без ломки существующей социально-экономической системы, постепенно и поэтапно.
В ходе осуществления реформ, начатых в 1991 г., произошло заметное уменьшение финансового дефицита, после снижения обменного курса на 20 % рупия стала частично конвертируемой; импортные товары, за исключением небольшого ассортимента, были освобождены от лицензирования; торговая либерализация дополнилась политикой более свободного иностранного инвестирования, дерегулирванием промышленности, снятием государственного контроля за ценами на ряд товаров первой необходимости. Реализация программы реформ позволила преодолеть острый кризис платежного баланса, существенно выросли резервы иностранной валюты, увеличились иностранные капиталовложения.
Первый год реформ был чрезвычайно сложным, инфляция выросла до 24 %, однако в последующие годы оставалась на уровне 10 и менее процентов; в сельском хозяйстве наблюдался небольшой рост, который составлял в среднем около 3,5 % ежегодно. На начальном этапе претворения в жизнь политики модернизации большую озабоченность вызвало резкое падение роста ВВП: в 1991/92 финансовом году он составил всего 0,9 %. Однако затем положение заметно улучшилось — ежегодный прирост ВВП вплоть до 1996/97 года был на уровне 7 % (в ценах 1980/81 года), а показатели роста промышленного производства колебались от 6 до 11,7 % ежегодно '.
В целом реакция индийского общества на либерализацию и политику модернизации была неоднозначной. В соответствии с провозглашенной стратегией развития государство брало на себя обязательство осуществлять 11 Economic Survey. — 1996—97. — P. 1,2.
387
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
более эффективные мероприятия в социальной области: ликвидацию неграмотности, улучшение начального образования, здравоохранения, обеспечение питьевой водой, жильем и более полной занятости населения. Предусматривалось усилить роль государства в тех сферах, где помощью одних рыночных сил нельзя решить поставленные социальные и экономические задачи. Однако недостаточно высокий экономический рост, а также сохраняющаяся безработица негативно сказались на реализации этой части программы.
Именно указанный аспект деятельности правительства подвергался наибольшей критике со стороны оппонентов. Они признавали, что правительству удалось преодолеть валютный кризис, увеличить резервы иностранной валюты, что экономика постепенно стала набирать темпы, выросло сельскохозяйственное производство. Однако этого оказалось недостаточно для решения социальных проблем.
Критики реформ даже заявляли, что «просачивание» результатов реформ в бедные слои снизилось по сравнению с предыдущим периодом. Потребление в деревне и городе в целом уменьшилось, в то время как среди богатых оно возросло. Некоторые исследователи говорили о том, что происходит усиление отчуждения бедных от ориентированной на экономический рост глобальной экономики \ Такого рода критика была довольно типичной для многих политиков и ученых — оппонентов экономических реформ, деятелей, находящихся на разных флангах политической и общественной жизни. Некоторые из них указывали на то, что сокращение расходов на программы в социальных секторах (здравоохранение, начальное образование, уход за детьми и пр.) негативно воспринимается населением. Высказывались даже предложения притормозить реформы с тем, чтобы определенные результаты могли почувствовать и слабые слои общества. Но правительство оказалось не в состоянии принимать такого рода решения. На него оказали давление силы, считающие, что Индия слишком медленно идет по пути реформ.
Было ясно, что в положении большинства населения не происходит заметных социально-економических изменений, а в стране нет общенационального согласия по вопросу о корректировке экономической стратегии. Все это привело к тому, что начавшая реформы партия — Индийский национальный конгресс — потерпела поражение на очередных выборах в мае 1995 г. Однако общество не отказалось от поддержки реформ. Их необходимость по существу никто и не оспаривал; разногласия возникали по вопросу о том, как их проводить и в чьих интересах. Пришедшее к власти в июне 1996 г. правительство Объединенного фронта (ОФ) во главе Д. Гоудой, а затем и правительство ОФ, возглавляемое И.К. Гуджралом, продолжили курс экономических преобразований, при этом заметно был усилен акцент на их социальной направленности.
При подготовке документов к девятому пятилетнему плану (1997—2002 гг.) правительство предложило в качестве главной цели избрать «экономический рост и справедливость». Одновременно с крупными капиталовложения- 11 Gupta S.P. Mid-Year Review of the Economy. 1995—96. — Delhi, 1996. — P. 155, 156.
388
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
ми в социальную сферу и инфраструктуру были поставлены задачи: достичь ежегодного экономического роста в семь процентов и добиться всеобщей грамотности.
Исследуя основные направления, условия и сложности проведения политики модернизации в Индии, необходимо иметь в виду, что она осуществлялась в течение последнего десятилетия на фоне перехода от протекционизма к глобализации, и последняя вызвала в стране неоднозначную реакцию и противоположные оценки (что также затрудняло проведение в жизнь намеченной правительством программы действий).
В ходе дискуссии по вопросу о глобализации индийской экономики ее сторонники активно продвигали идею о том, что привлечение иностранного капитала через посредство транснациональных корпораций (ТНК) или их филиалов не означает экономического подчинения страны. При этом они ссылались на то, что доля прямых инвестиций в Индии очень мала в сравнении, например, с Бразилией, Мексикой и некоторыми другими государствами. Они также подчеркивали, что глобализация экономики приведет к получению Индией передовых технологий, без которых невозможен научно-технический прогресс.
К началу экономических реформ страна накопила значительный опыт сотрудничества с иностранными компаниями. Поэтому предприниматели настаивали на привлечении иностранного капитала на определенных условиях и в конкретные сферы экономики. Некоторые из них считали, что иностранные инвестиции следует использовать только в области высоких технологий, и предлагали определить список отраслей промышленности, где запрещается такое инвестирование.
Оппоненты широкой глобализации полагали, что политика масштабного участия ТНК в финансово-экономической жизни страны приведет сначала к увеличению доли их акций в индийских компаниях, а затем и к поглощению последних иностранным капиталом, которое нанесет серьезный ущерб отечественному частному предпринимательству. Крупные промышленники, объединившиеся в «Бомбейском клубе» и Всеиндийской организации товаропроизводителей, считали, что полная открытость мировому рынку предоставит широкие возможности иностранному капиталу в ущерб местному, а рост иностранных инвестиций «откроет Эльдорадо» для иностранных компаний, поскольку существенная часть этих инвестиций, как правило, реализуется в финансовой сфере (что способствует спекулятивной торговле акциями, а не подъему реальной экономики).
Кроме того, инвестиции часто осуществлялись в форме «коротких» денег, которые можно быстро изъять, как только рынок подаст об этом сигнал. Указывалось и на то, что в Индии иностранные инвестиции направляются не в основные секторы экономики, такие как машиностроение, а идут на развитие отраслей, дающих быструю прибыль. Такое развитие способствует «элитарному росту», то есть увеличению производства товаров, отвечающих потребностям верхней части среднего класса и более богатых слоев, которых в Индии, по разным источникам, насчитывалось в конце 90-х гг. от 50 до 180 млн человек. В то же время производство «отворачивается» от нужд большинства населения, что вело к ухудшению его положения, усилению иму¬
389
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
щественного неравенства, поляризации в обществе и росту социальной нестабильности.
Оппоненты глобализации выражали беспокойство и тем, что полная открытость международному рынку приведет к усилению давления иностранных товаров на индийский рынок. А это отрицательно повлияет на ситуацию в местной промышленности, особенно тех предприятий, которые не в состоянии противостоять иностранной конкуренции. В Индии стали раздаваться призывы к проведению движения свадеши по образцу 30-х годов, которое под руководством М. К. Ганди было направлено на поощрение развития местной промышленности и отказ от иностранных товаров. Те, кто защищал интересы мелкого производителя, требовали, чтобы иностранные инвестиции использовались для внедрения передовой технологии и ноу-хау в мелкое и среднее производство, а не вели к его подавлению.
Более непримиримые противники глобализации считали, что она является инструментом подчинения развивающихся стран богатым государствам не только в экономической, но и в духовной сфере. В частности, один из видных индийских политических обозревателей писал: «глобализация угрожает стать высшей и последней стадией империализма, более всеобъемлющей и коллективной, чем когда бы то ни было в истории. Всеобъемлющей — потому, что она преследует своей целью не только установление экономического или политического господства над остальным миром, но и манипулирование всей духовной деятельностью, которая может вступать в противоречие с ее жестким нажимом... Она, глобализация, рассчитана на то, что мир во всем должен действовать в соответствии с ее намерениями и планами. Коллективной — потому, что это не будет господством одной страны над другими, как раньше Англии или Франции, а гегемонией всех западных стран во главе с США» '.
Проблема открытости рынка и его защищенности особенно сложна в связи с тем, что богатые страны сами прибегают к политике протекционизма. Более того, как известно, другая серьезная проблема заключается в том, что эти страны используют дешевый труд в третьем мире для получения сверхприбылей. Глобальная экономика позволяет транснациональным корпорациям выбирать те сферы деятельности в развивающихся странах, в которых можно снизить расходы на заработную плату, игнорируя нормы и стандарты, установленные на Западе. На руку ТНК играет и конкурентная борьба между странами третьего мира и бывшими социалистическими странами за привлечение иностранных инвестиций.
Существуют и другие аспекты глобализации, связанные со способностью развивающихся стран привлекать иностранный капитал. Одним из главных факторов, действующих в пользу или против размещения иностранных инвестиций, являются затраты на сохранение окружающей среды. В отличие от демократических государств, авторитарные режимы в некоторых развивающихся странах располагали большими возможностями решать проблемы иностранных капиталовложений без должного учета экологических затрат. Они зачастую игнорировали мнение и даже сопротивление защитников ок- 11 Economic and Political Weekly. — 1996. — February, 10. — P. 330.
390
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
ружающей среды при выборе места будущих промышленных объектов. Индия — одна из стран, где общественные организации в состоянии заблокировать реализацию таких проектов, если они могут нанести ущерб окружающей природе и культурно-исторической среде. В этом смысле, как писал один из обозревателей, у Китая и Индонезии есть преимущество перед Индией в привлечении иностранного капитала *.
Хорошо представляя себе сложности и неоднозначность процесса глобализации, индийские политики и специалисты выступали за такую интернационализацию экономики страны, которая означала бы не только большую открытость ее рынков, но и адекватный приток инвестиций и технологий. Однако в реальности этот вопрос решается весьма непросто. К сожалению, во многих развитых государствах налицо растущая тенденция укреплять свои таможенные барьеры, особенно против импорта из развивающихся стран; наблюдается и устойчивое падение мировых цен на их экспортные товары. По выражению бывшего президента Индии К. Р. Нараяна, «свободная торговля во многих аспектах является не свободной, а управляемой торговлей» 1 2.
Некоторые индийские экономисты считают, что либерализация и глобализация экономики привели к появлению новых сложных проблем. Дело в том, что свободный рынок не обязательно ведет к конкуренции и повышению эффективности. Нередко внутренний рынок эксплуатируется иностранными инвесторами таким образом, что игнорируется конкурентоспособный экспорт. Значительное число местных предпринимателей уже уступило свои позиции на внутреннем рынке транснациональным корпорациям. Растет озабоченность, связанная с реальной проблемой защиты индийских компаний, угрозой деиндустриализации. Отсюда возникает необходимость сдерживания негативных последствий деятельности иностранных компаний для экономики и сохранения основы местного бизнеса в руках индийцев.
В Индии хорошо понимают, что глобализация — естественный результат развития всей системы международных отношений и мирового хозяйства — стала насущной задачей дня. Однако она представляет собой противоречивый процесс, связанный как с риском, так и с новыми возможностями, которые неодинаковы в разных странах. В пользу более широкой глобализации экономики Индии говорит ее потребность в иностранном капитале, технологии и ноу-хау, поскольку в ходе предыдущего развития ее промышленность была мало инвестирована в области передовых технологий, что привело к еще большей зависимости от иностранных государств. Поэтому у Индии нет иного выбора, кроме привлечения капитала из-за рубежа. Сторонники такого подхода справедливо отмечали, что нельзя остановить ход истории, поступательное экономическое и технологическое развитие и следует преодолевать узкий национализм.
Естественно, что реформы 90-х годов были ориентированы на то, чтобы проводимая либерализация и сокращение государственного вмешательства
1 Times of India. — 1996. — November, 4.
2 Mainstream. — 1996. — February, 24. — P. 9.
391
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
в экономику способствовали увеличению иностранных инвестиций, необходимых для устойчивого развития. Для улучшения инвестиционного климата индийское правительство предприняло следующие шаги. В 35 важнейших отраслях экономики иностранные инвесторы автоматически получили право на 51%-ое участие в акционерном капитале компаний.
Любой компании разрешалось привлекать иностранные инвестиции, если при этом не менялось соотношение долей иностранного и местного капитала. Специальное Бюро стимулирования иностранных инвестиций рассматривало более сложные варианты инвестирования, а РБИ автоматически одобрял соглашения по привлечению иностранных технологий в отрасли, входящие в специальный перечень (среди них — металлургия, электрооборудование, фармацевтика и другие). Следующими важными мерами явились разрешение свободного вывоза из зарубежных стран прибылей и инвестиций, а также международные соглашения об избежании двойного налогообложения, заключенные Индией с 45 странами.
По оценкам индийских экономистов, страна нуждалась в поступлении около 10 млрд долл, внешних частных инвестиций в год в первую очередь для расширения и модернизации отсталой инфраструктры. Однако реальные поступления за десять лет реформ (1991—2001) составили лишь
23,5 млрд долл.1, причем их объем ежегодно сокращался (тогда как приток частных инвестиций в другие развивающиеся страны, несмотря на финансовые кризисы, постепенно увеличивался).
Обычно основными причинами сдерживания притока инвестиций называли коррупцию, излишние бюрократические формальности, а также несовершенство судебного законодательства в Индии. Некоторые российские специалисты считали, что ссылки на коррупцию не объясняют незначительного притока средств, поскольку это явление в странах Юга носит повсеместный характер, а различия в масштабах внешних инвестиций очень велики. Скорее действует традиционная для Индии волокита, бесконечные бюрократические рогатки, а также такой специфический фактор, как неприязненное отношение индийского бизнеса к иностранному предпринимательству. К тому же часть высших государственных чиновников с плохо скрываемым неодобрением относилась к приватизации госпредприятий, вызывая у потенциальных инвесторов опасения попятных движений в экономической политике.
Вместе с тем, правительство Индии всячески пыталось сломать эти барьеры, и с целью получения зарубежных наукоемких технологий, увеличения золотовалютных резервов страны способствовало привлечению в экономику иностранных инвестиций, в том числе капиталов от нерезидентов индийского происхождения (НИП). В конце 90-х гг. в связи с либерализацией индийского банковского сектора были приняты меры, направленные на увеличение притока в страну инвестиций НИП. Так, им было разрешено приобретать акции частных коммерческих банков и транснациональных компаний (долю, не превышающую 40 % стоимости оплаченного капитала), НИП получили право покупать и продавать ценные бумаги, им было разрешено
1 БИКИ. - 2003. - № 65. - С. 2.
392
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в.
приобретать недвижимость в Индии без получения разрешения в РБИ, который также упростил процедуры работы с НИП: принятие депозитов на счета индийских компаний, покупку и продажу акций НИП на фондовой бирже, передачу ценных бумаг в дар индийским организациям и т. д. Все эти мероприятия способствовали тому, что в первые годы XXI в. доля инвестиций НИП в сумме накопленных инвестиций в экономику Индии составляла более 35 %
Большая часть инвестиций НИП направляется для финансирования частных проектов в штатах Западной Индии (Махараштра и Гуджарат), а также в Западной Бенгалии и Тамилнаде. В частности, в Махараштре в последние годы осуществляется проект развития ирригационных сооружений на сумму 10 млрд инд. рупий. Интересно, что общая численность индийской диаспоры в нач. XXI в. превышала 20 млн человек; большая ее часть проживала в странах Восточной Африки (о. Маврикий и др., в странах ЮВА, Ближнего Востока (ОАЭ и др.), Западной Европы (в основном в Великобритании), а так же в США. Наибольшие инвестиции от НИП поступают из Маврикия, Таиланда, Индонезии, ОАЭ, что объясняется наличием в этих государствах значительной индийской общины.
Интересно, что доля индийской диаспоры в населении Маврикия составляет около 70 %. Маврикий является офшорной зоной, которую используют многие иностранные компании, заинтересованные в льготном налогообложении. Так, налог с доходов капитала для иностранных инвесторов, зарегистрированных в стране, составлял 5 %. Что касается Индии, то по соглашению с правительством Маврикия этот налог установлен на уровне 2—3 % (в зависимости от объема инвестиций) для инвесторов, желающих вкладывать капитал через Маврикий в развитие индийской экономики.
Значительный приток прямых инвестиций из Маврикия в Индию начался в 1993 г. Доля инвестиций, поступающих через это островное государство в Индию в 1994 г., составляла менее 2 % всех иностранных инвестиций, а к 2000 г. — 32 %. По объему инвестиций в Индию Маврикий занимает второе место (после США), только в 1992—1998 гг. через Маврикий в Индию поступило около 180 млрд инд. рупий прямых портфельных инвестиций.
Прямые инвестиции из стран ЮВА составляют 3,4 % всех прямых зарубежных инвестиций в индийскую экономику. Из стран АСЕАН наиболее тесное сотрудничество с Индией поддерживает Таиланд, где численность индийской диаспоры составляла 85 тыс. человек. Эта страна занимает 6-е место среди ведущих индийских инвесторов.
Приток иностранных инвестиций по линии НИП наблюдался из Индонезии, где численность индийской диаспоры превысила 50 тыс. человек. При поддержке НИП успешно развивается двустороннее сотрудничество Индии со странами Ближнего Востока, особенно с ОАЭ. Индийская диаспора в ОАЭ насчитывала около 1,2 млн человек (из общей численности населения страны в 2,5 млн человек). В конце 90-х гг. ОАЭ занимали 6-е место в списке импортеров индийской продукции и 8-е среди стран-экспортеров в
1 БИКИ. - 2003. - № 64. - С. 2-3.
393
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Индию. Между двумя странами осуществляется обмен технологиями и «ноу-хау», расширяется сотрудничество деловых кругов.
Большая индийская диаспора проживает в США (особенно в Калифорнии). При помощи НИП, работающих в США, в ряде индийских городов созданы технопарки, разрабатывающие проекты в электронике, занимающиеся созданием компьютерных программ. Уже к концу XX века в крупнейшей компьютерной компании Майкрософт в «Селиконовой долине» более 30 % служащих составляли индийцы. Основным иностранным инвестором в Индию, безусловно, являются США. Чрезвычайно важным показателем является и приход в индийскую экономику японских инвестиций.
Поступающие из зарубежных стран инвестиции обеспечили впечатляющий подъем таких экономических и научно-технических центров в Индии, как Бангалор и Хайдарабад, а в отдельных случаях и целых районов, например, расположенных недалеко от Дели. С целью более широкого привлечения прямых инвестиций для дальнейшей модернизации экономики в Индии будут также использоваться около 20 действующих и проектирующихся специальных экономических зон (СЭЗ).
Результаты модернизации
и особенности социально-экономического развития Индии в кон. XX — нач. XXI вв.
На рубеже XX—XXI вв. экономика Индии вошла в группу 20 крупнейших экономик мира. В ряде последних международных документов Индия характеризуется как одна из стран мира с быстро растущим рынком. Ей присущи высокие темпы прироста ВВП, за последние годы они являлись одними из самых высоких в мире: на уровне 8,0 % в 2004 г., 8,5 % в 2005 г. и 8,3 % в 2006 г. (рассчитано ВТО на базе постоянных цен).1
Значительные успехи в реализации реформ и модернизации способствовали дальнейшему привлечению иностранных инвестиций, характер и источники которых подробно рассмотрены выше. Здесь лишь отметим, что начало XXI века стало периодом «инвестиционного прорыва» для Индии. Особенно успешным в этом отношении был 2006 г., когда прямые иностранные инвестиции в Индию достигли 9,5 млрд дол. Согласно подсчетам индийских экономистов, приток прямых иностранных инвестиций в Индию в 2007 г. возрастет до 11 млрд дол. А если учесть и реинвестирование, осуществляемое иностранными компаниями, уже обосновавшимися в Индии, то прямые иностранные инвестиции достигнут в 2007 г. уровня 14 млрд дол. 1 2 (что для Индии является уникальным показателем).
Несомненно, что столь высокие результаты в темпах экономического развития были логическим следствием верно выбранной и взвешенной национальной экономической стратегии индийского государства, а также последовательной и настойчивой (вопреки перечисленным выше трудностям и проблемам) реализации экономических реформ и модернизации. Главные
1 БИКИ. - 2007. - № 54. - С. 5.
2 БИКИ. - 2007. - № 8. - С. 16; Там же. - 2007. - № 32. — С. 1.
394
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития
направления экономической стратегии и политики модернизации Индии на рубеже XX—XXI веков выглядят следующим образом:
• либерализация и укрепление финансового сектора и рынка капиталов;
• совершенствование и координация налоговой политики в штатах и в стране в целом с целью повышения эффективности подходов к решению бюджетных проблем;
• модификация и ускоренное развитие ряда отраслей инфраструктуры;
• углубление структурных реформ и придание дополнительного импульса развитию промышленности;
• постепенное реформирование сельского хозяйства и других отраслей аграрно-промышленного комплекса;
• дальнейшая либерализация внешней торговли.
Говоря о либерализации и укреплении финансового сектора, а также о рынке капиталов, необходимо отметить следующее. В финансово-кредитной сфере после опасного прецедента в канун экономических реформ, когда Индия вплотную столкнулась с реальностью дефолта, правительство с большой осторожностью стало привлекать заемные средства по официальным каналам.
Согласно оценке Всемирного банка, по уровню внешнего долга Индия относилась к группе стран с невысокими показателями. За годы реформ он увеличился с 83,7 млрд до 98,2 млрд дол., но его доля в ВВП несколько снизилась. Дефицит баланса по текущим торговым операциям составил в начале XXI в. не более 1 % '. .
До начала экономических реформ (т. е. до 1991 г.) обменный курс национальной валюты был завышен и искусственно регулировался. В первые годы реформ в два этапа была проведена 20%-ная девальвация рупии относительно основных конвертируемых валют, а в марте 1993 г. введен ее плавающий курс. С этого времени он определялся рынком, хотя к участию в нем дилеры допускались только с разрешения РВИ. Поскольку этот рынок был недостаточно широк, то формируемый им обменный курс оказался чрезвычайно чувствительным к покупкам или продажам иностранной валюты, проводимым РВИ. Поэтому в августе 1994 г. вступило в силу решение правительства о конвертируемости рупии по текущим операциям, хотя рупия не стала полностью конвертируемой и в этой области. Уполномоченные дилеры или банки могли проводить операции по текущим переводам, но не выше определенной суммы.
Безусловным достижением правительства стало поддержание сравнительно невысокого уровня инфляции в годы реформ. Ее среднегодовой показатель составлял 8,9 % в 1971—1980 гг., 8,3 % в 1981 — 1990 гг., 8,4 % в 1991—2000 гг. и снизился до 3,3 % в 2001 г. Однако в последующие годы она несколько увеличилась и превысила 5 %, а в 2007 г. составила 6,5 % 1 2. В соответствии с соглашением (1997 г.) страны — участницы ВТО обязались с 1999 г. повысить открытость своих финансовых рынков, снизить барьеры на рынках банковских и страховых услуг, расширить доступ нерезидентов к
1 The Economist. — 2002. — March, 2. — P. 58.
2 БИКИ. - 2007. - № 67. - С. 16.
395
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
операциям с ценными бумагами (Индия стала членом ВТО в 1995 г.). Для индийского государства подобная политика была не новой: очень осторожно и поэтапно она проводилась еще с конца 1970-х гг. Но, как и многие другие страны, Индия сочла выгодным оговорить право постепенного открытия своего финансового рынка.
Уже в начале XXI в. в стране работают более 40 иностранных банков. С 2001 г. было разрешено повысить долю участия иностранных банков в капитале и в портфельных инвестициях с 20 до 49 %. Они могли приобретать пакеты акций национальных банков при условии, что их доля акций не превысит 10 %. В последующие годы предусматривалось создание Корпорации по страхованию банковских депозитов, которая должна стать эффективным инструментом минимизации рисков для вкладчиков. Планируется дальнейшая либерализация банковского сектора, в результате ее проведения иностранные банки на территории Индии смогут работать через свои отделения или открывать там филиалы. Планировалось также проведение либерализации в сфере движения капитала. В 2002/03 финансовом году была введена полная валютная конвертируемость по депозитным счетам индийцев-нерезидентов. Последние могут репатриировать средства, полученные в Индии и полностью конвертируемые в доллары или другую СКВ.
Индийские компании были наделены правом автоматически инвестировать за границей до 100 млн дол. в год (прежний лимит равнялся 50 млн дол. в год). Им также было разрешено осуществлять заграничные инвестиции в СП путем свободных приобретений на рынке пакетов акций без предварительного одобрения на сумму до 50 % их совокупных активов за вычетом финансовых обязательств. Индийское правительство, снизив контролируемые им депозитные ставки, способствовало удешевлению кредита в стране.
По данным, приведенным в обзоре Министерства торговли и промышленности за 2006 г. официальные валютные резервы Индии превысили 160 млрд дол. ’, что является весьма высоким показателем не только по стандартам, характерным для стран с формирующимся рынком, но и по общемировым критериям. В подобных условиях возникает вопрос о целесообразности аккумуляции столь крупных средств. Высказывается мнение о возможности альтернативных вариантов, например, об использовании этих ресурсов для досрочного выполнения обязательств по кредитам, полученным под высокий процент, или для ускоренного перехода к полной конвертируемости национальной валюты.
РБИ считает высокий уровень официальных валютных резервов обязательным в связи с сохранением известной нестабильности в регионе и в мире в целом. С точки зрения степени сбалансированности национальных интересов Индии и глобальных приоритетов, удвоение официальных валютных резервов страны только за четыре года после валютно-финансового кризиса в Азии можно расценивать как свидетельство значительной результативности политики модернизации в области осуществления платежных отношений с внешним миром.
1 Цит. по: БИКИ. - 2007. - № 9. - С. 6.
396
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития ...
Определенные элементы модификации наблюдаются и в таком направлении, как совершенствование и координация налоговой политики в штатах и стране. Конкретные налоговые инициативы разрабатывались с учетом недостаточно высоких темпов экономического развития ранее и были рассчитаны на стимулирование спроса, содействие инвестиционной деятельности, повышение производительности труда, расширение налоговой базы, упрощения структуры налогообложения.
В первые годы XXI в. шел процесс упразднения 16%-го специального акциза на ряд товаров, вносились изменения в структуру акцизов на нефтепродукты, а налог на нефть, добываемую в Индии, был увеличен в два раза; были предусмотрены специальные налоговые льготы для текстильной промышленности, в два раза снижен акцизный сбор на чай. В 2004/05 финансовому году были сохранены только две ставки ввозных пошлин — 10 и 20 % (первая в основном для сырьевых товаров, полуфабрикатов деталей и узлов, вторая — для готовой продукции), а еще ранее были снижены «тарифные пики» с 35 до 30 %. Таким образом постепенно выполнялись требования ВТО и шел процесс ликвидации отставания от стран ЮВА в степени либерализации таможенно-тарифного режима.
Иностранные СМИ в основном позитивно оценили курс правительства Индии в сфере налогообложения, отметив в то же время его явное нежелание решать основную проблему в бюджетно-финансовой сфере — неотложное проведение налоговой реформы. Позитивную оценку у западных наблюдателей вызвала решимость индийского правительства ускорить реализацию программы приватизации, упростить наиболее усложненные налоги, снизить на половину пункта регулируемые центром банковские процентные ставки и отказаться от правительственного контроля над ценами на некоторые нефтепродукты.
Одно из центральных мест в политике модернизации индийского правительства занимает развитие инфраструктуры. За годы реформ значительно были увеличены ассигнования на энергетику, строительство авто- и железных дорог. Вносятся серьезные изменения в Программу ускоренного развития энергетики (она переименована в Программу ускоренного развития и реформирования энергетики), на финансирование которой было выделено 35 млрд инд. рупий, что превысило соответствующие ассигнования в прошлом. Центр тяжести проведения реформ переносится с производства на передачу и распределение энергоресурсов.
В Индии успешно реализуется крупный автодорожный проект «Золотой четырехугольник» (строительство и модернизация дорог общей протяженностью 5,9 тыс. км) 1. Международные аэропорты в Дели, Бомбее, Мадрасе и Калькутте подвергнуты модернизации с расчетом на повышение их статуса до уровней аэропортов высшего класса посредством привлечения на основе лизинговой системы частных фирм. Разработан специальный пакет льгот для обеспечения участия частного сектора в реализации проектов по строительству новых аэропортов.
1 БИКИ. - 2002. - № 80. - С. 4.
397
ГЛАВА f. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Значительные позитивные изменения наблюдаются и в таком направлении политики индийского правительства, как проведение структурных реформ и модернизация промышленности. Как уже отмечалось, одним из основных моментов реформ стало разрушение «царства лицензий», так индийские политики определили делицензирование, предусмотренное новой промышленной стратегией. Лицензирование было отменено для большинства отраслей промышленности, за исключением оборонных и социально значимых, а также мелкого производства.
В ряде промышленных отраслей успешно идет процесс дерегулирования цен, в частности, в сфере структурных реформ важным нововведением стало прекращение с 2002/03 финансового года действия механизма регулирования цен в нефтяной промышленности. Цены на нефтепродукты теперь формируются преимущественно рыночным путем, однако предусмотрено создание специального Управления по регулированию нефтяного сектора. Интересным новшеством для Индии является и то, что розничные цены на топливо и бензин будут колебаться внутри страны в зависимости от мировых цен на нефть.
Индийское правительство усилило поддержку малого бизнеса: предел кредитования для малых предприятий был установлен в размере 500 тыс. инд. рупий, что более чем в два раза выше существовавшего ранее, а также значительно повышен объем заемных средств, которые требуются для стартового обеспечения малого бизнеса.
Власти Индии намерены более широко использовать возможности привлечения иностранных инвестиций и высоких технологий в области производства электроэнергии. Активными участниками многих крупных проектов в индийской энергетике являются компании США, ФРГ, Китая, России. Основное место в национальной энергетике Индии занимают ТЭС (более 70 % установленных мощностей), работающие на угле, жидком топливе и природном газе. В перспективе в стране предполагается сохранить ориентацию на приоритетное развитие тепловых электростанций.
В области использования возобновляемых источников энергии страна преимущественно ориентируется на развитие гидроэнергетики. Сейчас соотношение доли используемой гидро- и тепловой энергии в стране составляет 25 : 75, а в перспективе предполагается достигнуть показателя 40 : 60. По оценкам экспертов, Индия располагает значительным гидроэнергетическим потенциалом (до 150 тыс. МВт), который сейчас используется лишь на 17 %. В период до 2012 г. В Индии предполагается реализовать проекты по сооружению или расширению 14 гидроэнергетических объектов общей мощностью около 30 тыс. МВт, что позволит отказаться от импорта более чем 30 млн т нефти в год. Общая сумма необходимых инвестиций оценивается примерно в 40 млрд дол. Реализацию этих проектов в Индии осуществляет государственная Национальная гидроэнергетическая Корпорация.
Чрезвычайно важным для Индии является развитие микро- и минигидроэнергетики. С этой целью Министерством нетрадиционных источников энергии (МНИЭ) разработана специальная программа «Small Hydro Power», главная задача которой заключается в обеспечении выработки электроэнергии в небольших объемах (200 МВт). В области микро- и минигидроэнерге¬
398
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития ...
тики в Индии к началу 10-й пятилетки было завершено 185 проектов в 23 штатах, а в стадии строительства находилось еще 186 объектов 1.
В отличие от большинства развивающихся стран Индия располагает достаточно развитой машиностроительной промышленностью и входит в число основных станкостроительных стран мира. По данным американской консультативной фирмы «Gardner Publications Inc.», объем производства станков и кузнечно-прессового оборудования в Индии в начале XXI в. составил в денежном исчислении 123,5 млн долл., что вывело ее на 22 место в мировом табеле о рангах станкостроительных стран непосредственно вслед за Россией. При этом особо следует иметь в виду большой потенциал отрасли, производственные мощности которой использовались только наполовину.
Крупнейшей станкостроительной фирмой в Индии является корпорация «Hindustan Machine Tolls Ltd.», учрежденная в качестве государственного предприятия в 1949 г. и преобразованная в корпорацию в 1953 г., она имеет лицензии 30 ведущих международных машиностроительных компаний. В последние годы она превратилась из узкоспециализированного предприятия в крупнейшего в мире производителя станков и прессов, а также других видов машинотехнической продукции.
В это же время была создана Индийская станкостроительная ассоциация «IMTMA», в цели которой входит всесторонняя поддержка конкурентоспособности ее членов. Она принимает меры по защите индийского рынка от внешней конкуренции, предоставлению налоговых и финансовых льгот, стимулированию спроса на индийскую продукцию. Следует отметить высокий технический уровень продукции индийского станкостроения, 3/4 которого сертифицировано по высоким международным нормам.
Как отмечалось в обзоре «IMTMA», отличительной особенностью продукции индийского станкостроения является оптимальное соотношение цены и качества. Национальное станкостроение оказало решающее влияние на развитие обрабатывающей промышленности Индии, прежде всего таких отраслей, как транспортное машиностроение, атомная энергетика, оборонная и аэрокосмическая промышленность.
За последние десятилетия Индия добилась существенных успехов в развитии национальной фармацевтической промышленности, продукция которой успешно экспортируется во многие страны мира. Требования жесткой защиты иностранных патентов со стороны ВТО и высокие роялти в этой области (а именно по заимствованным патентам производится большая часть лекарств в стране) может стать препятствием для обеспечения населения лекарствами по доступным ценам и затруднит производителям доступ к новым технологиям. Перед государством встала задача принятия изменений в законе, регулирующем патентное право в Индии. Подписав Соглашение GATT (Генеральное соглашение по торговле и тарифам) о торговле интеллектуальной собственностью (TRIPS), Индия обязалась привести в соответствие с ним национальные законы.
Отраслью прорыва в последнее десятилетие стало в Индии производство программного обеспечения. Это связано с тем, что его развитие пользуется
1 БИКИ. - 2003. - № 92. - С. 11-12.
399
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
особой поддержкой государства, создающего зоны офшорного программирования, особые экономические зоны (технопарки), с правом на беспошлинный импорт составляющих для экспортных производств, ввоз товаров по сниженным таможенным пошлинам, освобождение от подоходного налога.
В развитии этого сектора решающую роль играют заказы западных производителей, благодаря которым 70—80 % программного обеспечения идет на экспорт. В начале XXI в. занятость в отрасли достигла 250 тыс. человек и потребность в кадрах здесь непрерывно растет. Производительность труда в отрасли в 2—3 раза ниже, чем у американских работников этой же сферы, но с учетом существенного отставания заработной платы индийцев от американцев, более дешевая продукция пользуется растущим спросом мирового рынка. Еще несколько лет назад ее оборот достигал 10 млрд дол. (для сравнения: оборот мирового рынка программного обеспечения составил 150 млрд, из них 130 млрд приходилось на США) '. О довольно высоком уровне компьютеризации Индии говорит и факт, что для национального сельского хозяйства в секторе высоких технологий создан упрощенный вариант компьютера (Simputer), который позволяет крестьянам получать информацию о ценах и конъюнктуре рынка сельскохозяйственных товаров страны.
В области реформирования сельского хозяйства планируется, в частности, дальнейшая либерализация поставок агропродукции за рубеж со значительным расширением круга потенциальных экспортеров и поэтапной отменой оставшихся мер по контролю над вывозом. Запланированы дополнительные ассигнования для субсидирования строительства хранилищ с холодильными установками и складских помещений в сельской местности (что является одной из серьезнейших проблем в сельском хозяйстве страны). РБИ периодически предоставляет кредиты мелким и нуждающимся фермерам в рамках Специальной схемы заселения, а также значительно увеличивает финансирование Программы ирригации в последние годы; предусматривается также отмена ряда устаревших правил, усложняющих ведение торговли в сельскохозяйственном секторе.
Вместе с тем, в сельском хозяйстве усиливаются экономические и социальные противоречия, что неизбежно при проведении реформ. К положительным изменениям относится снижение его доли в ВВП и определенный рост производительности труда. Правительство сохраняет систему минимальных цен поддержки для фермеров, выращивающих все зерновые культуры. Из скупаемого зерна формируются государственные резервы для распределения среди беднейшего населения и смягчения положения в случае резкого колебания цен на свободном рынке.
Аграрный сектор в Индии испытывает острую нехватку финансовых и технических инвестиций. Спад бюджетных ассигнований не компенсируется притоком частных инвестиций. Дальнейшее развитие сельского хозяйства существенно сдерживается слабостью инфраструктуры, особенно нехваткой современных средств доставки и хранения (в последние годы по- 11 Мировая экономика и международные отношения. — 2002. — № 8. — С. 81.
400
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития ...
тери составляли около 20 % всей аграрной продукции, в том числе 40 % овощей и фруктов).
Доля аграрного сектора в обеспечении занятости населения достигает 65—70 %, заметно превышая его долю в ВВП — около 28 %. Процесс экономического расслоения, стимулированный «зеленой революцией», набирает силу: 60 % всей аграрной продукции производит 25 % фермерских хозяйств. Основная масса крестьянских хозяйств представлена арендаторами мелких земельных наделов, что не позволяет использовать современную агротехнику и повышать долю товарной продукции. Это почти натуральные хозяйства, в основном на грани выживания. Отсюда — устойчиво высокая концентрация бедности в сельских районах. На них приходится примерно половина представителей племен и каст неприкасаемых, живущих ниже уровня бедности. Это около 1/3 населения страны, что отражено в формулировке «сельское хозяйство — парковка для бедных» '.
Бедность привычна для Индии, борьба с ней традиционно провозглашается политическими партиями первоочередной задачей, ее преодоление включено в правительственные планы. Воспользовавшись критерием Всемирного банка — доход менее одного доллара в день как показатель уровня бедности, можно, несмотря на его условности, привести данные о бедности в Индии. В 1992 г. доля населения, проживающего ниже уровня бедности, составляла 40,9 % (в том числе сельского — 43, городского — 33,5 %). К концу 90-х годов этот показатель колебался в пределах 26—28 %. Просматривается тенденция снижения бедности в сельских районах, что связано с некоторым ростом доходов, но в большей степени с темпами урбанизации.
Правительству путем многолетних усилий удалось добиться снижения среднегодового прироста населения с 2,1 % (1980—1990 гг.) до 1,8 % (1990—1999 гг.). Однако абсолютный показатель ежегодного увеличения населения — 17 млн человек. Среднегодовой прирост трудоспособного населения вырос с 1,7 % до 2,3 %. Экономика не в состоянии обеспечить занятость такому количеству рабочих рук. Безработица во всех формах остается одной из самых трудных проблем страны.
Несмотря на политику модернизации и сокращение доли участия государства в экономике Индии сохраняется поддержка бедноты с опорой на государственную систему распределения, что противоречит задаче сокращения государственных расходов. Эта система обеспечивает беднейшие слои населения основными продовольственными и некоторыми промышленными товарами по сниженным ценам. Помощь государства бедноте — это традиция, упрочившаяся в годы планирования. Правительство не может от нее отказаться, какое бы давление ни оказывалось бы на него извне. Ее отмена неизбежно приведет к массовому недовольству, хотя в Индии бедность и нищета привычны и давно официально признаны. Опыт Индии, как и многих других стран, показывает, что субсидии и программы помощи бедноте, в основе которых лежат перераспределительные административные механизмы, не могут коренным образом улучшить положение, они необходимы лишь как временные меры. 11 The Economist. — 2002. — February, 2. — P. 12.
401
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Специфической частью проблемы нищеты и ее воздействия на состояние экономики в целом остается такой типично индийский феномен, как огромный неформальный сектор, число несельскохозяйственных предприятий которого превысило 45 млн (мельчайшие предприятия в сфере производства и услуг, уличные торговцы и пр.). Сторонники либерализации полагают, что поддерживая неформальный сектор, правительство тормозит рост среднего и крупного бизнеса. В то же время этот сектор экономики обеспечивает занятость миллионов людей, для которых нет места в цензовом секторе. Специалисты опасаются, что в процессе дальнейшей глобализации экономики Индии, открытости внутреннего рынка и притока иностранных товаров этот сектор постепенно «размоется» и огромная масса безработных пополнится новой волной.
На фоне массовой бедности особого внимания заслуживает качественно новый феномен в социально-економическом становлении Индии, залог ее модернизации — формирование среднего класса. Его рост подготовлен всем предшествующим развитием, в том числе практикой протекционизма, которая способствовала укреплению национального предпринимательства. Оценки численности среднего класса Индии отличаются большим разбросом (ориентировочно 250 млн чел.), что вызвано отсутствием критерия уровня дохода, который был бы принят за основу для отнесения к этой группе населения.
Как и во всех странах, средний класс Индии распадается на разные уровни. Занятые в сфере программного обеспечения — одни из самых передовых среди наемных работников, верхушка среднего класса Индии по уровню доходов. Рост среднего класса в Индии, ускоренный реформами, смягчением лицензионного режима, в том числе для мелкого и среднего предпринимательства, означает расширение производства и его диверсификацию. В целом в Индии сложилась мощная прослойка населения, доходы которой позволяют вести образ жизни, приближенный к его аналогу в среднеразвитых странах Запада. Количественные масштабы индийского среднего класса дают возможность говорить о качественных изменениях в структуре потребления и, что еще важнее, о сдвигах в структуре общества, его модернизации.
Важнейшим направлением политики модернизации в Индии, отражающим степень сбалансированности национальных интересов страны и глобальных приоритетов, является внешняя торговля. В период после получения независимости курс индийского правительства в этой сфере заключался в основном в ориентации на достижение самообеспеченности путем замещения импорта товарами внутреннего производства. Большое распространение получили количественные ограничения на импорт, а также другие нетарифные барьеры. Весьма значительным был уровень ввозных пошлин. Специфика экономической политики тех лет заключалась в сдерживании роста экспорта.
В начале реформ значительно активизировалась либерализация внешнеторговой сферы в рамках общеэкономических преобразований, потребность в которой была весьма острой, в частности из-за крупных проблем с платежным балансом. Наряду с внешнеторговой либерализацией программа
402
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития
реформ включала постепенную отмену ограничений на трансграничное перемещение капиталов. Такой курс привел к положительным сдвигам в торговле и экономике страны в целом.
Однако с 1997 г. темпы реформирования таможенно-тарифной сферы замедлились. К тому времени пиковые ставки заметно снизились, тем не менее общий уровень таможенного обложения оставался высоким, по некоторым товарным позициям имело место повышение ввозных пошлин, периодически вводились новые таможенные сборы. В результате в 1997—2001 гг. средняя ставка (более 30 %) была практически неизменной.
Оставшиеся количественные ограничения на импорт отменялись в течение 2000—2001 гг. в два этапа, в ряде случаев вводились новые нетарифные барьеры. Темпы роста экспорта и импорта замедлились, а доля внешней торговли в ВВП оставалась прежней. В то же время подъем в области экспорта услуг (разработка программного обеспечения для ЭВМ, организация телекоммуникационной связи, предоставление услуг в сфере управления) несколько ослабил негативные последствия замедления роста товарного экспорта.
Необходимо иметь в виду то, что несмотря на активное проведение реформ в 90-е годы, Индия по-прежнему находилась в группе стран с наиболее жестко регулируемым внешнеторговым режимом. Средний уровень ввозных пошлин оставался одним из самых высоких в мире; использовалось также несколько видов нетарифных барьеров, в том числе запрет на ввоз некоторых товаров, импортные ограничения в рамках сохранения государственной монополии на торговлю определенной продукцией, жесткие стандарты и требования по обязательной сертификации товара. Интересно, что степень строгости торговых ограничений в той или иной стране МВФ измеряет с помощью специального индекса, значения которого колеблются в пределах от 1 балла (наличие минимальных ограничений) до 10 (наличие максимального числа ограничений). По этой системе Индия получила 8 баллов, т. е. больше, чем, например, Китай и страны ЮВА (4—5 баллов).
Развитие торговли сдерживалось разного рода препятствиями на пути инвестиций и роста экономики. В частности, до сих пор режим для иностранных инвестиций в определенной мере является ограниченным, производство ряда товаров резервируется исключительно за малым бизнесом, для страны все еще характерен недостаточный уровень развития инфраструктуры.
Естественно, что при наличии таких ограничений Индия отстает от большинства азиатских стран по степени открытости в системе международной торговли. Международные эксперты считают, что в 1980—2000 гг. по этому критерию Индия сумела укрепить свои позиции только на 50 %. Из-за относительного протекционизма она уступала другим развивающимся странам по уровню открытости торговли примерно на 25 %. Сходные тенденции проявились и в доле участия в общем объеме мировой торговли. За 20 лет этот показатель вырос всего с 0,5 до 0,7 %. Сегодня значительный приток прямых иностранных инвестиций в Индию остается не столь большим, как в других государствах с динамично развивающимся рынком (например, в
403
ГЛАВА 5, Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Китае). Общая картина выглядит более обнадеживающей, если учитывать сферу услуг, в которой страна добилась несомненных успехов 1.
Однако индийское правительство намерено в дальнейшем продолжать либерализацию экспортного и импортного режима. Определены потенциально перспективные рынки, а также товары, поставки которых будут способствовать увеличению доли Индии в мировом экспорте в 2007 г. до 1 %. Планируется создание специальных экономических зон, управляемых частным сектором, меры по повышению адаптационной способности рынка рабочей силы, значительное сокращение перечня товаров, закрепленных за малым бизнесом, развитие внешнеторговой инфраструктуры. Особое внимание будет уделяться производству и торговле продукцией электронной, электротехнической и машиностроительной промышленности.
Предлагается существенное упрощение таможенно-тарифной структуры и значительное снижение ввозных пошлин. В результате средняя ставка обложения должна стать ниже «азиатского уровня» (т. е. менее 12 %). Намечается отмена нетарифных и административных барьеров как в импортной, так и экспортной сфере. Дополнительный стимул развитию внешней торговли даст либерализация режима для иностранных инвестиций и повышение гибкости механизма формирования валютного курса. По расчетам экономистов, либерализация Индией внешней торговли и платежного баланса позволит увеличить объем импорта и экспорта на 44 %. Необходимо подчеркнуть также, что в последнее время Индия усилила курс на заключение двусторонних торговых соглашений с другими странами. Так, после заключения соглашений о свободной торговле с Непалом и Шри-Ланкой ведутся переговоры с целью достижения аналогичных договоренностей с Сингапуром и Таиландом. Рассматривается возможность заключения подобного соглашения с Бангладеш и разработки аналогичного проекта с «Меркосур» (таможенным союзом латиноамериканских стран).
В заключение хотелось бы остановиться на некоторых выводах, касающихся рассмотренных вопросов:
• В ходе экономических реформ и проведения политики модернизации основные черты модели развития Индии не менялись, она оставалась страной со смешанной экономикой. Однако эту экономику необходимо было адаптировать к новым условиям мирового хозяйства, которые требовали качественно иных импульсов, в том числе отказа о жесткого контроля государства, сокращения его позиций как собственника. Национальное предпринимательство стремилось освободиться от излишней опеки, получить свободу принятия решений. Окрепшее бизнес-сообщество сформировало свои системы ценностей и мотиваций, стереотипы поведения, отвечающие в основном современным мировым стандартам, хотя, конечно, с сохранением ряда традиционных черт.
• Несмотря на все сложности, в Индии в течение последних лет достигнут в целом достаточно устойчивый экономический рост. По этому показателю она вошла в первую десятку наиболее быстро развивающихся стран мира. Следовательно, можно сделать вывод о том, что, индийским правите¬
1 БИКИ. - 2002. - № 127. - С. 16.
404
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
льством правильно были выбраны стратегия реформ, основные направления политики модернизации, а также поступательная, постепенная тактика, учитывающая особенности и возможности страны.
• Политика модернизации опиралась на довольно широкую социальную базу, она пользовалась (хотя и в разной степени) поддержкой общественных и политических кругов, промышленников и предпринимателей. Об этом свидетельствует тот факт, что все находившиеся у власти правительства Индии выступали за продолжение и развитие реформ, однако каждое из них выдвигало свои приоритеты. Частая смена правительств, несомненно, влияла на характер и темпы преобразований, одновременно корректируя их с учетом интересов разных слоев населения. Тем не менее ни одно правительство не ставило вопрос об отмене реформ или повороте вспять, что создавало определенный климат общественного доверия политике модернизации.
• Преобразования в Индии не проходили под лозунгом отказа от прошлого, а продолжали и развивали (пусть не всегда с равной настойчивостью и последовательностью) то лучшее, что было уже завоевано. Они показали, что, несмотря на растущую открытость мировому рынку, Индия делает главную ставку на свои внутренние ресурсы.
• Индийские реформы продемонстрировали, что без сильной социальной политики экономический рост сам по себе не может обеспечить стабильного развития общества. Такая политика является не менее важным элементом преобразований, чем сами рыночные реформы.
• Результаты модернизации и достижения страны в социально-экономическом развитии показали наличие политической воли руководства, умение гибко выбирать приемлемый в конкретных условиях курс движения с учетом национально-государственных интересов страны. Именно оптимальный уровень сбалансированности национальных интересов Индии и глобальных приоритетов мирового развития привел к определенному экономическому прогрессу страны и значительным успехам политики модернизации в целом.
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
Индия в течение последних шести десятилетий независимого политического развития (1947—2007 гг.) являлась одним из общепризнанных лидеров среди развивающихся стран, сыграла ведущую роль в Движении неприсоединения, завоевала высокий международный авторитет. Страна имеет огромные территорию и население, значительные запасы природных богатств, могучие резервы рабочей силы. В начале XXI ст. население Индии превысило 1 млрд человек: по официальным данным, оно составило 1 млрд 27 млн чел. (на 2001 г.) ', это равняется 16,5 % мирового населения, т. е. по численности населения Индия занимает второе место в мире после Китая (для сравнения, в КНР — 1 млрд 272 млн чел.). Все это создает экономичес- 11 Statistical Outline of India 2003—2004. — Mumbai, 2004. — P. 31.
405
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
кий потенциал, который эффективно реализуется в ходе политики модернизации и экономических реформ, в процессе которых формируется индийская модель развития.
Индия занимает центральное место не только в системе Индийско-Южноазиатской цивилизации, но и в южноазиатском геополитическом пространстве. При этом регионализация, как одна из двух (наряду глобализацией) ведущих тенденций современного мирового развития, просматривается здесь весьма отчетливо и предполагает формирование регионального государства (с присущей ему политикой), а также развитие региональной интеграции.
В современном мире регионализация выступает как комплексное, многогранное явление с его внешнеполитическими, военно-политическими экономическими и культурно-цивилизационными аспектами '. Эти измерения в Южной Азии отличаются явно выраженной асимметрией, она, в частности, проявляется в том, что на долю Индии приходится 73,4 % территории региона, 76,5 % его населения и почти 80 % его валового национального продукта 1 2.
Не меньшую роль имеет и то обстоятельство, что к индийской культурно-цивилизационной основе так или иначе причастны все страны Южной (и значительная часть стран Юго-Восточной) Азии, даже те, что ныне являются преимущественно мусульманскими (Пакистан, Бангладеш, Малайзия, Индонезия, Бруней, Мальдивские острова). Такое доминирование одной страны во многом определяет особенности обстановки в регионе, а также форм и направлений индийской внешней политики.
В политическом и военно-политическом аспекте эти особенности заключаются в том, что доминирование Индии вызывало у соседних стран недоверие к ней и стимулировало их стремление укрепить свое положение на международной арене путем опоры на другие мощные государства, включая вынесение спорных региональных вопросов на суд международного сообщества. Почти все они обвиняли Индию в гегемонизме, хотя хорошо известно, что индийское руководство неоднократно шло на определенные уступки соседям, не раз жертвуя собственными интересами.
Малые региональные страны усилили координацию своей деятельности, чтобы выступить «единым фронтом» для ограничения влияния Индии еще в первой половине XX столетия. Так, правящие круги Непала постоянно заявляли о необходимости использования гидроэнергетического потенциала страны на основе широкого регионального сотрудничества (а не только при участии Индии). В свою очередь, во время индо-бангладешских переговоров об использовании вод Ганги3 руководство Бангладеш предлага¬
1 См. подр.: Лукаш О. И. Региональная политика Индии в условиях глобализации на рубеже XX—XXI ст. // Индийские исследования в странах СНГ. — М., 2006. — С. 382-399.
2
Basrur Rajesh М. India’s External Relations: A Theoretical Analysis. — New Delhi, 2000. - P. 20-39.
3 Согласно последним исследованиям индологов, название этой реки следует писать в женском роде. — (Прим. Лет.).
406
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
ло подключить к переговорам и Непал. Все страны Южной Азии, кроме Индии, поддержали предложение последнего об объявлении этой страны зоной мира.
Рост экономического и политического влияния Индии привел к тому, что с середины 80-х гг. минувшего века малые страны активизировали политические и экономические связи. В этот период укрепились военные контакты между Пакистаном и Шри-Ланкой (в частности, в 1985 г. значительная часть ланкийских военнослужащих обучалась в Пакистане); развивалось пакистано-бангладешское военное сотрудничество — в 1984 г. во время визита в Дакку министр обороны Пакистана даже предложил Бангладеш заключить военный союз с Пакистаном. Естественно, что развитие военно-политических контактов между ее соседями и, особенно пакистано-китайские связи, вызывали у Индии серьезные опасения.
Напряженная региональная обстановка дополнялась осложнениями геополитического характера. В частности, Индия была серьезно встревожена расширением контактов Китая с государствами региона. Хорошо известно, что на протяжении длительного периода Пакистан выступал одним из надежных партнеров КНР в Азии. Более того, Китай начал предоставлять существенную экономическую помощь Непалу и Бангладеш, наладил военные поставки в Бангладеш и Шри-Ланку. Однако, наибольшую обеспокоенность Индии, находившейся в традиционных дружественных отношениях с Советским Союзом, вызвала политика США в Южной Азии, которая однозначно расценивалась как стремление создать «антииндийский» фронт для ограничения влияния Индии в Южной Азии и во всем афро-азиатском мире. Внешнеполитический курс США относительно роли Индии в Южной Азии был основным фактором, который препятствовал нормализации индийско-американских отношений. Глобальные политические сдвиги на рубеже 90-х гг. XX в. привели к постепенному отказу США и Китая от проведения политики «сдерживания» Индии, а это, в свою очередь, существенным образом отразилось на системе региональных отношений в Южной Азии и определенной трансформации внешней политики Индии.
С распадом СССР и крахом биполярной системы наибольшее опасение в Индии стала вызывать перспектива возникновения однополюсного мира. Именно это обстоятельство, а также главная стратегическая задача — превращение в государство мирового уровня и обретение статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН — склоняло Индию (при поддержке ее стратегических намерений со стороны России), к сближению со США, Китаем, Японией, Германией и другими ведущими государствами мира.
Кардинальная перестройка международных отношений на глобальном уровне повлекла за собой существенные изменения в региональных политических и дипломатических отношениях, что свидетельствовало о стремлении Индии сгладить наблюдавшиеся в прошлом региональные противоречия, с одной стороны, а с другой — более активно и широко представлять интересы всего региона Южной Азии на международной арене, в частности, в главных международных организациях \ 11 См. подр.: Thakur R. South Asia in the World: Problem-Solving Perspectives on Security, Sustainable Development, and Good Governance. — Lanham, 2004. — 460 p.
407
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Рассматривая внутриполитический аспект проблемы регионализации и, в частности, региональной политики Индии, следует отметить такую классическую для Индийско-Южноазиатской цивилизации особенность (и основополагающий принцип), как «единство в многообразии». При всей сложной мозаике политической структуры и разнообразной палитре политических партий и течений все крупные политические силы страны — Индийский национальный конгресс (ИНК), Джаната парти (ДП), Национальный фронт (НФ), Бхаратия джаната парти (БДП), Объединенный прогрессивный альянс (ОПА) — были единодушны относительно внешнеполитических целей и задач Индии в Южной Азии и мире в целом. Стержнем такого единства выступал поддерживаемый всеми политическими силами принцип «единой истории и единства географии» для всего региона Южной Азии, в котором именно Индия призвана играть роль естественного лидера и центра притяжения.
Расхождения наблюдались лишь в отношении к степени влияния на соседние страны. Так, анализ региональной политики Индии во второй половине прошлого века свидетельствует, что правительства ИНК занимали более жесткую позицию относительно стран Южной Азии. Она была обусловлена традиционным подходом Индийского национального конгресса к соседним странам, разработанным в свое время Дж. Неру, который полагал, что в исторической перспективе малые национальные государства обречены на гибель и в будущем они могут сохраниться лишь в качестве культурно-автономных территорий, но не как политически независимые образования. Один из примеров жесткого давления со стороны Индии — присоединение к ней Сиккима в качестве 22-го штата (после победы над Пакистаном в войне 1971 г. и образования Бангладеш), что заметно укрепило индийские военно-стратегические позиции в Гималайском субрегионе.
Значительно более лояльной позицией отличалось правительство Джаната парти (ДП), пришедшее на несколько лет к власти в 1977 г. и заявившее о намерении развивать выгодные двусторонние отношения со всеми странами Южной Азии. При руководстве ДП состоялись обмены официальными визитами руководителей Индии и ряда стран Южной Азии, целью которых было установление более тесных контактов. Так, в 1977 г. Индия и Бангладеш подписали соглашение о распределении вод Ганги в связи с использованием плотины Фаракка (построенной Индией для предотвращения засорения илом акватории порта Калькутты, теперь — Колкаты), причем Индия пошла на уступки, согласившись на более благоприятное для бангладешской стороны распределение воды. В следующем году индийское правительство пошло на значительные уступки и по отношению к Непалу. Между странами были подписаны отдельные соглашения о торговле и транзите, в которых была заинтересована непальская сторона.
В дальнейшем вновь пришедшее к власти правительство ИНК во главе с И. Ганди (1980—1984 гг.) взяло на вооружение своеобразную южноазиатскую «доктрину Монро», согласно которой ни одна из стран Южной Азии не должна была получать какую-либо военно-политическую помощь извне без согласования с Индией. Но уже следующее правительство Конгресса во главе с ее сыном Р. Ганди (1984—1989 гг.) осознало, что такая жесткая пози¬
408
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
ция ведет к изоляции и усилению антииндийских тенденций в регионе. Поэтому его правительство существенно изменило региональную политику в сторону развития и совершенствования отношений с соседними государствами.
Правительство Национального фронта (НФ), пришедшее к власти в 1989 г., продвинулось в этом отношении еще дальше, что способствовало дальнейшей нормализации связей Индии со всеми малыми странами Южной Азии (кроме Пакистана из-за неразрешенности Кашмирской проблемы). С приходом к власти нового правительства во главе с Нарасимхо Рао и в связи с выдвинутыми им стратегическими задачами экономического реформирования Индии, а также расширения связей с более развитыми государствами, приоритетным стало развитие экономического сотрудничества с Японией, Кореей, Гонконгом, странами АСЕАН. Но и южноазиатские соседи не были оставлены без внимания надолго: в 1996 г. министр иностранных дел (а с 1997 г. — премьер-министр) И.К. Гуджрал выдвинул новую концепцию развития внешней политики, которая стала известна как «доктрина Гуджра- ла» 1. В качестве главных приоритетов были определены такие, как улучшение отношений с соседними государствами и развитие экономического сотрудничества в рамках региональных структур. В непосредственную зависимость были поставлены безопасность и могущество Индии, с одной стороны, и более высокий уровень отношений с соседними государствами — с другой. Главная задача «доктрины Гуджрала» состояла в легитимизации доминирующего положения Индии в регионе Южной Азии при декларируемом отказе от давления на более слабых соседей. Таким образом, эта доктрина отражала определенное изменение подходов в отношении к соседним странам при сохранении основных стратегических задач внешней политики Индии.
В 1998 г. к власти в Индии приходит новая политическая сила — Бхара- тия джаната парти (БДП). Анализ индийской и другой зарубежной литературы показал, что внешнеполитическая деятельность правительства БДП в 1998—2004 гг. традиционно воспринималась в контексте идеологии, которую разделяло руководство этой партии. По мнению многих западных и ряда восточных исследователей, она должна была привести к усилению силового фактора во внешней политике Индии, отразиться на задачах и методах этой политики и стать причиной коренных изменений в концептуальных внешнеполитических основах.
Такие предположения были обусловлены тем обстоятельством, что теоретической базой политической платформы БДП был так называемый индусский национализм (.хиндутва). В его основе лежала идея создания в Индии государства индусов — «хинду раштра», которое должно было отстаивать интересы индусского большинства населения страны. Идеологами хиндутвы не была выработана четкая стратегия внешней политики индусского государства, а общие положения сводились, в первую очередь, к утверждению Индии в качестве лидера в рамках региона, к конфликтным от¬
1 Aspects of India’s Foreign Policy. A Speech by I.K. Gujral at the Bandaranaike Center for International Studies in Colombo, Sri Lanka, January 20, 1997. — Colombo, 1997. — P. 1—3.
409
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
ношениям с Пакистаном, к угрозам национальной безопасности Индии со стороны неиндусских государств '.
Вместе с тем, осуществляемая правительствами во главе с БДП региональная политика не давала оснований говорить о существенном влиянии идеи хиндутвы на практические внешнеполитические шаги. Более того, в
отмеченный период в южноазиатской политике БДП постоянно прослеживались черты, присущие доктрине Гуджрала. Индия продолжала медленный, постепенный курс на углубление отношений с соседними странами. В частности, было заключено соглашение о свободной торговле со Шри-Ланкой, улучшены отношения с Бангладеш, в рамках саммита в Лахоре начался процесс нормализации отношений с Пакистаном, который привел к некоторым успехам (но на практике оказался очень сложным и противоречивым), определенные достижения наблюдались и на пути региональной интеграции.
Курс на дальнейшее укрепление позиций Индии как региональной державы и постепенное развитие региональной интеграции был продолжен и Объединенным прогрессивным альянсом (ОПА), пришедшим к власти в 2004 г. Министр иностранных дел правительства ОПА Натвар Сингх прямо заявил, что в течение почти 60-ти лет в стране существовал национальный консенсус по вопросам внешней политики (включая ее региональный аспект). В последние годы региональная стратегия Индии была основана на прагматизме и защите национальных интересов индийского государства при сохранении основополагающих, традиционных принципов внешней политики. Индийское руководство исходит из того, что в современных условиях региональная политика должна оптимально отвечать на новые вызовы глобализации и открывать широкие возможности для всех стран южноазиатского региона.
Таким образом, можем заключить, что под влиянием сдвигов на глобальном уровне постепенно изменяется система межгосударственных отношений во всей Южной Азии. Наблюдается переход от недоверия и вражды к практическим шагам на пути либерализации и демократизации двусторонних отношений, что является одной из главных особенностей региональной политики Индии на современном этапе.
Центральное место в индийской военно-политической стратегии в Южной Азии, несомненно, занимали и занимают отношения с Пакистаном, который традиционно рассматривается правительствами Индии, независимо от их политической ориентации, как главный источник угроз безопасности страны и стабильности в регионе* 2. Индийско-пакистанские отношения сформировались в качестве классического регионального противостояния, основанного на противоположности государственных моделей, в основе которых лежали культурно-цивилизационные различия, проявившиеся, в частности, в пакистанском политическом исламизме и индийском варианте
Лукаш О.И. Региональная политика Индии в условиях глобализации на рубеже XX—XXI ст. — С. 387—388; Кобзаренко А.М. Південноазійська політика неконгресистських урядів Індії // Актуальні проблеми міжнародних відносин. — Вип. 43, ч. 2. — С. 32—35.
2 Dixit J.N. Indian Foreign Policy and its Neighbors. — New Delhi, 2001. — P. 1 — 10.
410
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
религиозной толерантности. Противостояние двух государств было осложнено и сформировавшимся за долгие годы «образом врага» в сознании населения обоих государств.
Толчком к некоторому изменению отношений между Индией и Пакистаном послужили проведенные обоими государствами испытания ядерного оружия в мае 1998 г. Рост внимания ведущих стран мира, прежде всего США, к региону и их опасения относительно возможности возникновения ядерной войны в Южной Азии заставили Индию и Пакистан сесть за стол переговоров. Так, в совместном заявлении правительств этих стран, обнародованном 23 сентября 1998 г. на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, отмечалось, что оба государства считают необходимым возобновить усилия, направленные на установление атмосферы мира и безопасности в регионе. Кроме того, должна была возобновиться работа консультативных комитетов и министерств по спорным вопросам, в том числе по проблемам Кашмира, военного противостояния на леднике Сиачен, спорной территории Сир Крек. Важным достижением военно-политического диалога между Индией и Пакистаном в конце 90-х гг. можно считать принятие Лахорской декларации во время визита премьер-министра Индии А.Б. Ваджпаи в Пакистан (февраль 1999 г). В декларации стороны изъявили готовность к решению всех спорных вопросов, которые существовали между ними, и обязались воздерживаться от вмешательства во внутренние дела друг друга
Более того, в совместном заявлении министров иностранных дел, принятом на сессии СААРК в марте 1999 г., стороны подтвердили свою приверженность задекларированным принципам, в том числе по проблемам Кашмира. Но позитивное движение в развитии военно-политической ситуации в регионе было нарушено событиями на индо-пакистанской границе (Кар- гилский кризис).
Каргилский инцидент прервал процесс урегулирования между двумя странами, связанный с Лахорской декларацией, уничтожил позитивные достижения в двухсторонних отношениях, достигнутые в течение 90-х гг. прошлого столетия. Военное столкновение сторон значительно повлияло не только на отношения двух стран, но и на внутреннее положение в Индии и Пакистане: БДП удалось укрепить свои позиции именно на волне антипакистан- ских настроений в стране; поражение Пакистана в военном столкновении с Индией вызвало разрыв между основными политическими силами в Пакистане, возрастание нестабильности, которая стала причиной захвата власти военными в октябре 1999 года.
Можно утверждать, что после Каргилского инцидента инициатива по проблеме Кашмира (как и в других вопросах) перешла к Индии. Она приложила значительные усилия для улучшения своих позиций в этом направлении, объявив о прекращении огня в Кашмире в ноябре 2000 г. (в течение священного для мусульман месяца Рамадан). Необходимо иметь в виду, что этот шаг с самого начала имел политический подтекст: объявляя прекращение огня, руководство Индии имело в виду нанести решающий удар по 11 The Lahore Declaration Signed at Lahore on 21-th Day of February, 1999. — New Delhi,
1999.
411
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
имиджу Пакистана, взяв в руки инициативу в вопросе по Кашмиру и получив все преимущества от реноме миротворца.
После Каргилского кризиса военно-политическая ситуация в регионе не была стабильной: она то более-менее улучшалась, то снова ухудшалась в зависимости от изменений и потрясений геополитического характера. Хорошо известно, какой резонанс получили в этом регионе события, связанные с 11 сентября 2001 г., с кардинальными изменениями в Афганистане и Пакистане. Под влиянием развернувшегося терроризма и дальнейшего усиления исламского фундаментализма противоречия в отношениях Индии и Пакистана достигли апогея, и летом 2002 г. обе страны оказались на пороге большой крупномасштабной войны. Ситуация была чрезвычайно опасной особенно в связи с тем, что война могла начаться между странами, которые имели и испытали ядерное оружие. Без преувеличения можно констатировать, что почти все ведущие страны мира были взволнованы ходом этих событий и в той или иной мере участвовали в попытках снизить напряжение, стабилизировать обстановку в регионе.
Значительным достижением индийской дипломатии в решении этой сложной воєнно-политической проблемы можно считать, в первую очередь, успешно проведенные выборы в Законодательное Собрание штатов Джамму и Кашмир (осенью 2002 г.), которые смягчили индо-пакистанское противостояние, а также другие важные меры, осуществленные Индией.
Потепление отношений и попытки начать новый конструктивный диалог между двумя странами наблюдались с конца 2003 — начала 2004 гг., ряд важных шагов в этом направлении был предпринят и правительством Объединенного прогрессивного альянса. В современных условиях особое значение приобретают состояние и характер индо-пакистанских отношений для всей военно-политической ситуации в регионе как гаранта стабильности, спокойствия и благоприятного климата для развития процессов экономической интеграции в регионе.
Обращаясь к анализу экономического измерения региональной политики Индии в Южной Азии, необходимо рассмотреть группу вопросов, в первую очередь влияющих на экономическую ситуацию в регионе. Они включают двусторонние отношения с Бангладеш, Шри-Ланкой, Непалом, а также многосторонние и двусторонние связи в рамках СААРК.
В региональном масштабе направление индийской политики относительно Бангладеш можно охарактеризовать как второе по стратегической важности после Пакистана. Отношения с Бангладеш, хотя и были существенно улучшены благодаря усилиям Индии в 90-х гг., тем не менее сохраняли определенный уровень нестабильности. Такая ситуация во многом была связана с откровенно иррациональным характером внешней политики ряда политических партий Бангладеш, которые не принимали во внимание объективные экономические интересы страны. Данное обстоятельство весьма существенно осложняло политику Индии относительно этой страны и не давало ей возможности перейти в русло исключительно прагматических экономических взаимодействий, как в случае с Непалом и Шри-Ланкой, где Индия имела лучшие перспективы для реализации модели регионального лидерства. Вместе с тем, Индия продолжала оставаться ключевым фактором
412
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
внешнего (политического и экономического) влияния на развитие страны, сохраняя четкую привязку Бангладеш к региону Южной Азии и бассейна Индийского океана.
Главной целью Индии, определяющей политику относительно Бангладеш, было и остается ограничение влияния на нее внерегиональных стран (прежде всего, Китая) и контроль в развитии отношений между Бангладеш и Пакистаном. Для обеспечения этих целей применялись разные средства: стимулирование индийского экспортного влияния, уступки в отдельных спорных торгово-экономических вопросах, формирование образа доброго соседа, а иногда и силовое давление.
При этом, характеризуя торговую политику Индии относительно Бангладеш, нужно обратить внимание на тот факт, что она постепенно убирала тарифные барьеры на пути импорта из этой страны, стараясь интенсифицировать двустороннюю торговлю. Сначала эта политика осуществлялась на двусторонней основе, а с 1998 г. — в контексте постепенного упрощения торговых процедур по условиям Договора о свободной торговле в Южной Азии, который разрабатывался в рамках СААРК. Главной целью такой политики Индии можно считать ее интерес к более тесному привлечению экономики Бангладеш в региональную интеграцию (а фактически — к экономическому комплексу Индии), которая в 90-х гг. начала постепенно притягивать к себе более слабые экономики малых государств Южной Азии. Определенным катализатором в этом направлении выступила также идея о возможности интеграции Бангладеш с АСЕАН.
В настоящее время результатами процессов либерализации двусторонней торговли является то, что Индия выступает крупнейшим экспортером в Бангладеш, хотя контролирует лишь 12 % легального экспорта в эту страну. На торговлю с Индией приходится треть торгового дефицита Бангладеш. Значительных масштабов достигла нелегальная двусторонняя торговля (т. е. без формальной институционализации был достигнут определенный режим «свободной торговли» между двумя странами) 1.
Весьма показательным является пример Шри-Ланки, поскольку он представляет собой единственный случай, когда Индии удалось достичь существенного уровня экономического взаимодействия с другой страной региона. До 1998 г. основой для осуществления экономического сотрудничества Индии и Шри-Ланки являлось торговое соглашение 1961 г., которое способствовало быстрому развитию двустороннего товарообмена: уже в 1992/93 гг. Индия стала вторым (после Японии) торговым партнером Шри-Ланки. Структура двусторонней торговли отображала характер экономических связей между Шри-Ланкой и Индией: в экспорте Шри-Ланки преобладало сырье, Индия же экспортировала в эту страну преимущественно продукцию машиностроения и медикаменты. Как и в случае с Бангладеш и Непалом, в рамках торговли Индии со Шри-Ланкой существует значительный теневой сектор, составляющий приблизительно 30—40 % от объемов легальной торговли.
1 Harun ur Rashid. Indo-Bangladesh Relations. An Insider’s View. — New Delhi, 2002. — P. 2-37.
413
ГЛАВА f. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
Впервые в Южной Азии был подписан Договор о свободной торговле (1998 г.) между Индией и Шри-Ланкой. Он отображал идеологию «доктрины Гуджрала», в частности, предоставлял большие преимущества Шри-Ланке в торговле с Индией. Договор вступил в силу в 2000 г., однако, несмотря на преференциальный относительно Шри-Ланки характер, он не исправил дисбаланс в торгово-экономических связях двух стран: Шри-Ланка по-прежнему остается в орбите сильного притяжения индийской экономики. Следует подчеркнуть, что аналогичного договора или соглашения о свободной торговле с Индией более не было заключено ни с одной другой страной Южной Азии.
Вместе с тем, реализацию взвешенного курса относительно Шри-Ланки можно назвать весомым успехом индийской внешней политики: от конфронтации и концентрирования внимания на спорных вопросах (прежде всего проблемы тамильских «тигров») Индии удалось перевести отношения в русло прагматического экономического сотрудничества. Это дало ей возможность превратить свое экономическое преимущество не только в успешное торгово-экономическое взаимодействие, но также и в фактор влияния на Шри-Ланку в политическом и культурно-цивилизационном аспекте.
Основными детерминантами внешней политики Индии относительно Непала выступают геостратегическое положение этой страны в Гималайском субрегионе, а также экономические интересы Индии в Непале. В связи с определенной нормализацией отношений Индии и Китая проблема безопасности была отодвинута на второй план, тем более, что противостояние двух азиатских «гигантов» в борьбе за влияние на эту горную страну носило сугубо умозрительный характер: решающее воздействие Индии на развитие событий в Непале, как и на состояние его экономики, был несомненным.
Со второй половины 90-х гг. прослеживается неуклонный рост экономического взаимодействия Индии и Непала, а также увеличение доли Индии в структуре торговли и прямых иностранных инвестиций в эту страну. Торгово-экономические связи сопровождались многочисленными уступками Индии Непалу, отразившимися, в частности, во введении в договор о торговле положения о беспошлинном ввозе непальских товаров на территорию Индии, а также в смягчении транзитных процедур.
Прочные позиции Индии в экономике Непала позволили индийским правительствам реализовать свои интересы в ключевой сфере — вопросе общей эксплуатации гидроэнергетических ресурсов Непала. Договор относительно Махакали (1996 г.), касающийся регулирования общего пользования ресурсами бассейна этой реки, включая сооружение ГЭС в Панчешваре, стал этапным в разрешении этого вопроса. Привязка к индийской экономике в такой стратегической инфраструктурной области, как энергетика, дополнительно усилила влияние Индии в Непале, с одной стороны, а с другой — способствовала медленному и постепенному втягиванию Непала в разворачивающиеся интеграционные процессы в регионе.
Обращает на себя внимание торговая политика Индии в рамках региона, а также роль СААРК в либерализации торговых процедур в Южной Азии. При довольно низкой конкурентоспособности многих индийских товаров наиболее целесообразной стратегией продвижения на внешних рын¬
414
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
ках является их ориентация на широкие слои потребителей в развивающихся странах. В этой связи на первый план в стратегии экономического развития Индии вышли два фактора: стимулирование экспорта и трансформация его структуры в направлении преодоления сырьевого характера. Причем оба фактора сводятся к общему знаменателю — стимулированию экспорта в страны с более низким уровнем развития. В силу объективных исторических причин оптимальным рынком индийской готовой продукции является именно Южная Азия. Если в самой Индии по мере либерализации внешней торговли в конце XX — начале XXI в. все больше углублялся дисбаланс экспорта и импорта, возрастал торговый дефицит, то в ее региональной торговле наблюдались противоположные тенденции.
Анализируя этот вопрос, важно отметить, что еще в 1998 г. в рамках концепции создания САФТА (Соглашение о зоне свободной торговли в Южной Азии, которое было подписано в январе 2004 г. на XII саммите СААРК) Индия предложила оригинальный принцип построения региональной модели зоны свободной торговли — путем заключения со странами региона двусторонних соглашений о свободной торговле, как это имело место со Шри-Ланкой. В этом в очередной раз проявилось тяготение индийской политики к принципу двусторонности при решении текущих региональных проблем.
В контексте внешней политики Индии развитие региональных связей в рамках СААРК стоит рассматривать не как цель превращения в региональную державу, но и как средство реализации интересов Индии, связанных с проблемами национальной безопасности. СААРК, в первую очередь, является механизмом формирования благоприятной для Индии структуры и внутренней среды южноазиатской системы международных отношений, которые позволили бы более эффективно реализовывать интересы Индии в двусторонних взаимодействиях с отдельными странами региона, а также постепенно продвигаться по пути региональной интеграции.
Основными направлениями конструктивной региональной политики Индии в условиях нарастающей глобализации являются укрепление политической солидарности стран региона (при обеспечении их самоидентификации как государств Южной Азии) и реализация модели формирования единого регионального экономического комплекса, организованного вокруг экономического потенциала Индии (что обеспечивается через оптимизацию торговых и таможенных процедур, а в дальнейшем — через введение специального режима инвестирования).
Таким образом, можно заключить, что под влиянием глобальных сдвигов, которые наблюдаются в современной системе международных отношений, внешняя политика Индии претерпела существенную трансформацию, в том числе и в ее южноазиатском направлении. По сравнению с другими регионами и региональными государствами мира эта трансформация имеет свои особенности. Она проходит весьма медленно, постепенно, что обусловлено спецификой региона и осложнением процессов регионализации рядом негативных, замедляющих ее развитие факторов.
Изложенное выше позволяет прийти к заключению, что наиболее восприимчивой к вызовам глобализации является военно-политическая сфера южноазиатской политики Индии. Без преувеличения можно утверждать, что
415
ГЛАВА 5. Индийско-Южноазиатская цивилизация и современная Индия
именно индо-пакистанские военно-политические отношения выступают в роли «лакмусовой бумажки», которая отражает колебания положительных или отрицательных изменений и тенденций в проводимой политике. В зависимости от состояния этих отношений находятся также организационно-политическая и экономическая составляющие индийской внешней политики в Южной Азии.
Плотность разнообразных контактов и горизонтальных связей в военно-политической сфере между Индией и Пакистаном оказывалась наиболее высокой в масштабах региона. Такая ситуация была обусловлена как традиционным недоверием и неразрешенностью ряда территориальных и других проблем между этими странами, так и тем, что среди всех южноазиатских соседей Индии только Пакистан потенциально и при определенных условиях может противостоять возрастающему под воздействием глобализации индийскому влиянию в Южной Азии. Кашмир в этом отношении рассматривается Пакистаном как один из главных механизмов в процессе такого противостояния.
Естественно, что в центре индийской военно-политической стратегии в конце XX — начале XXI в. находились отношения с Пакистаном, который выступал в качестве угрозы региональному порядку и фактически лоббировал на южноазиатском субконтиненте китайские интересы. Последние, при давнем геополитическом соперничестве двух азиатских «гигантов», в течение длительного времени были также нацелены на ограничение регионального влияния Индии. Примененные Индией меры противодействия союзу Пакистана и Китая, стремление изолировать Пакистан в первой половине 90-х гг. и поддержание формального политического диалога с ним во второй половине 90-х гг. оказались недостаточно эффективными (поскольку не привели к нейтрализации китайского влияния на южноазиатскую систему международных отношений). Тем не менее такая ситуация дала определенный результат — некоторое уменьшение силового противостояния с Пакистаном, что, в свою очередь, позволило Индии значительно расширить региональный контекст своей политики и предпринять в последние годы ряд важных шагов в направлении урегулирования индо-пакистанских отношений.
Сущностью внешнеполитической стратегии Индии в Южной Азии являлось стремление сохранить и закрепить доминантные позиции в двусторонних взаимодействиях со странами региона, а также усилить свою роль и значение в Южной Азии путем развития и интенсификации процессов региональной интеграции. Неизменной оставалась приверженность Индии двустороннему подходу в проведении региональной политики, независимо от партийной принадлежности правительств, которые ее осуществляли. Такой подход позволял Индии предотвращать формирование горизонтальных связей в рамках региона и, таким образом, противодействовать возможности ограничения индийского влияния в Южной Азии через формирование региональных коалиций.
Интенсификация торгово-экономических отношений, усиление взаимозависимости в экономической сфере, активизация взаимной выгоды в развитии двустороннего сотрудничества, апеллирование к традиционному праву Индии на статус регионального лидера — таковы основные векторы,
416
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии
характеризующие экономическое измерение южноазиатской политики Индии на современном этапе.
Еще одной характерной чертой индийской внешнеэкономической стратегии на рубеже XX—XXI ст. был переход к использованию многостороннего сотрудничества, в котором Индия должна выступать центральным звеном. Именно с этим направлением связаны изменения во взглядах Индии относительно СААРК и проблем развития интеграционных процессов в регионе.
Ведущую роль в изложенных сдвигах сыграли изменения на глобальном уровне и понимание Индией следующих геостратегических положений:
• стать государством мирового уровня можно только при условии превращения во влиятельное региональное государство с широкими внешнеэкономическими связями (в первую очередь, в масштабах Южной Азии и СААРК);
• добиться статуса постоянного члена Совета Безопасности ООН возможно в качестве представителя регионального объединения и выразителя общих интересов стран региона;
• завоевать имидж влиятельного регионального государства можно только при условии дальнейшего углубления регионализации, в первую очередь, развития интеграционных процессов в Южной Азии;
• удерживать малые региональные страны в зоне своего влияния, а также не дать им попасть в сферы влияния более сильных государств — Китая, Японии, стран Юго-Восточной Азии, возможно только при условии развития экономической интеграции и постепенного повышения экономического и социального уровня всех государств региона;
• войти в стремительно развивающуюся глобализацию с наименьшими издержками и сохранить при этом свою культурно-цивилизационную основу целесообразно на волне развертывания и интенсификации основных направлений регионализации в Южной Азии.
Ранний буддизм и его
разветвление
на хинаяну и махаяну
Тране формация традиционных социокультурных структур народов Южной и
Юго-Восточной Азии в эпоху колониализма
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма) в колониальную и современную эпохи
Традиционный Сиам и современный Таиланд
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама, Камбоджи и Лаоса
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии: Непал, Бутан, Тибет. Учение ламаизма
Буддийские степи: монгольские народы
ГЛАВА 6
БУДДИЙСКАЯ ПЕРИФЕРИЯ ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
(Л. С. Васильєв, Ю. В. Павленко)
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
Буддизм !, как и джайнизм 2, был реакцией небрахманских слоев древнеиндийского населения на брахманизм. Системы санкхья, йога, веданта своими доктринами и 11 Кочетов Л.Н. Буддизм. — М., 1983; Щербатской Ф.И. Избранные труды по буддизму. — М., 1988; его же: Философское учение буддизма // Восток—Запад. Исследования. Переводы. Публикации. — М., 1989. — Вып. 4. — С. 224—238; Гусева Н.Р. Джайнизм. — М., 1978; Буддизм и культурно-психологические традиции народов Востока. — Новосибирск, 1990; Розенберг О.О. Труды по буддизму. — М., 1991; Лама Анагорика Говында. Психология раннего буддизма. Основы тибетского мистицизма. — СПб., 1993; Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х томах.- Т.1. - М., 1993. - С. 290-403, 498-570; Дюмулен Г. История дзен буддизма: Индия и Китай. — М., 1994. — С. 13—72; Лысенко В.Г. Ранняя буддийская философия // Лысенко В.Г., Терентьев А.А., Шохин В.К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма. — М., 1994; Буддийский взгляд на мир. — СПб., 1994; Дандарон Б.Д. Мысли буддиста. «Черная тетрадь». — СПб., 1997; его же: письма о буддийской этике. — СПб.: Алетейя, 1997; Будон Ринчендуб. История буддизма (Индия и Тибет). — СПб., 1999; Введение в буддизм. — СПб., 1999; Тантрический буддизм. — М., 1999; Андросов В.П. Буддизм Нагарджуны: религиозно-философские трактаты. — М., 2000; его же: Будда Шакьямуни и индийский буддизм. Современное истолкование древних текстов. — М., 2001; Торчинов Е.А. Введение в буддологию. Курс лекций. — СПб., 2000; Кузнецов Б.И. Ранний буддизм и философия индуизма по тибетским источникам. — СПб., 2002.
Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х томах. Т.1. — М., 1993. — С. 227—289; Терентьев А.А., Шохин В.К. Философия
418
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
нами и практическими рекомендациями создали в сер. I тыс. до н. э. достаточно прочную, хорошо разработанную основу для появления широкого круга людей, искавших спасения, освобождения (мокши) в удалении от общества, в отказе от всего материального и концентрации внимания и сил на внутреннем, духовном «Я» *. Среди этих неофитов было немало выходцев из небрахманских слоев населения, но факт сосредоточения всей внутренней сокровенной мудрости в руках брахманов придавал ей эзотерический характер, т. е. как бы ставил всех небрахманов в положение второстепенных, неполноправных последователей той или иной доктрины. Следствием этого и было стремление создать новую, альтернативную доктрину, которая могла бы быть противопоставлена эзотерической мудрости брахманов.
Наиболее разработанной и влиятельной системой такого рода и стал бу- д- дизм. Появление его легенда связывает с именем Сиддхартхи Гаутамы Шакья-муни, известного миру под именем Будды, Просветленного.
Сын князя из племени шакья (сакья), Сиддхарта Гаутама родился в VI в. до н. э. Ничто не омрачало его счастья. Но вот как-то раз, выехав за пределы дворца, молодой принц увидел покрытого язвами изможденного больного, затем сгорбленного годами убогого старика, затем похоронную процессию и, наконец, погруженного в глубокие и нелегкие раздумья аскета. Эти четыре встречи, повествует легенда, коренным образом изменили мировоззрение беспечного принца. Он узнал, что в мире существуют несчастья, болезни, смерть, что миром правит страдание. С горечью ушел Гаутама из отчего дома. Обрив голову, облачившись в грубые одежды, он начал странствовать, предавая себя самоистязанию и самобичеванию, стремясь познать великую истину.
И вот однажды, сидя поддеревом Бодхи (познания) и, как обычно, предаваясь глубокому самопознанию, Гаутама вдруг «прозрел». Он познал тайны и внутренние причины кругооборота жизни, познал четыре священные истины: страдания правят миром; причиной их является сама жизнь с ее страстями и желаниями; уйти от страданий можно лишь погрузившись в нирвану; существует путь, метод, посредством которого познавший истину может избавиться от страданий и достичь нирваны. Познав эти четыре священные истины, Гаутама, ставший Буддой, несколько дней после этого просидел под священным деревом, не будучи в силах сдвинуться с места.
Придя в себя, он направился в Сарнатх близ Бенареса, где собрал вокруг себя пятерых аскетов, ставших его учениками, и прочел им свою первую проповедь. В этой бенаресской проповеди Будды были вкратце изложены основы его учения. Вот их суть. Жизнь есть страдание. Рождение и старение, болезнь и смерть, разлука с любимым и союз с нелюбимым, недостигнутая 1джайнизма // Лысенко В.Г., Терентьев А.А., Шохин В.К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма. — М., 1994. — С. 313—381; Терентьев А.А. Философия джайнизма // Индуизм. Джайнизм. Сикхизм: Словарь. — М., 1996. — С. 522—524; Чаттерджи С., ДаттаД. Индийская философия. — М., 1994. — С. 64—118.
1 Радхакришнан С. Индийская философия. В 2-х томах. Т.1. — М., 1993; Чаттерджи С., ДаттаД. Индийская философия. — М., 1994; Мюллер М. Шесть систем индийской философии. — М., 1995.
419
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
цель и неудовлетворенное желание — все это страдание. Страдание происходит от жажды бытия, наслаждений, созидания, власти, вечной жизни и т. п. Уничтожить эту ненасытную жажду, отказаться от желаний, отрешиться от земной суетности — вот путь к уничтожению страданий. Именно за этим путем лежит полное освобождение, нирвана.
Развивая свое учение, Будда разработал подробный так называемый во- сьмиступенный путь, метод постижения истины и приближения к нирване: 1. Праведная вера (следует поверить Будде, что мир полон скорби и страданий и что необходимо подавлять в себе страсти); 2. Праведная решимость (следует твердо определить свой путь, ограничить свои страсти и стремления); 3. Праведная речь (следует следить за своими словами, дабы они не вели ко злу — речь должна быть правдивой, доброжелательной); 4. Праведные дела (следует избегать недобродетельных поступков, сдерживаться и делать добрые дела); 5. Праведная жизнь (следует вести жизнь достойную, не принося вреда живому); 6. Праведная мысль (следует следить за направлением своих мыслей, гнать все злое и настраиваться на доброе); 7. Праведные помыслы (следует уяснить, что зло — от нашей плоти); 8. Праведное созерцание (следует постоянно и терпеливо тренироваться, достигать умения сосредоточиваться, созерцать, углубляться в поисках истины).
Учение Будды во многом следовало тем принципам и практике отказа от всего материального, стремления к слиянию духовного начала с Абсолютом в поисках освобождения (мокши), которые к середине I тыс. до н. э. были уже основательно разработаны и широко известны в Индии. Однако в буддизме было и нечто новое. Так, исстрадавшимся людям не могло не импонировать учение о том, что наша жизнь — страдание (аналогичный тезис, как известно, в немалой степени обеспечил успех и раннему христианству) и что все страдания проистекают от страстей и желаний. Умерить свои страсти, быть добрым и благожелательным — и по отношению к каждому (а не только по отношению к посвященным брахманам, как в брахманизме) — открывает путь к истине, а при условии длительных дальнейших усилий в этом направлении — к конечной цели буддизма, к нирване. Неудивительно, что проповедь Будды имела успех.
Учение нового пророка стало быстро распространяться. Если исторических данных об успехах буддизма в VI—V вв. до н. э. практически нет, то широкое распространение этого учения в IV—III вв. до н. э. фиксируется в различных памятниках прошлого. Источники свидетельствуют, в частности, что в середине I тыс. до н. э. в древней Индии существовало много отшель- ников-шраманов, выступавших в качестве пророков и проповедников и относившихся чаще всего к представителям неортодоксальных течений, которые отвергали авторитет Вед и брахманов. Учения одних из таких шраманов вели к крайностям аскезы и породили джайнизм, учения других были более умеренными, приобретали выраженный этический акцент и оказались со временем истоком той доктрины, которая получила наименование буддизма. Ранние буддисты были, видимо, лишь одной из многих соперничавших в те века сект неортодоксального направления. Однако с течением времени их число и влияние возрастало.
420
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
Данные источников свидетельствуют о том, что буддизм был поддержан кшатриями и вайшья, прежде всего городским населением, правителями, воинами, которые видели в буддийской проповеди возможность избавиться от засилья и верховенства брахманов. Буддийские идеи равенства людей (особенно монахов — вне зависимости от веры), добродетельного правления монарха, терпимости, культ этики — все это способствовало успеху нового учения и поддержке его правителями, особенно могущественнейшим древнеиндийским императором Ашокой (III в. до н. э.). С его помощью буддизм не только широко распространился в Индии, но стал практически официальной государственной идеологией и вышел за пределы страны.
Этические и социальные идеи буддизма были привлекательны для общества в целом. Что же касается практики, ставившей своей целью достижение нирваны, то эта сфера функционирования буддизма была строго ограничена ушедшими от мира, т. е. монахами. Поэтому буддийскими общинами в строгом смысле этого слова были общины монахов, бхикшу.
Вступавшие в общину обычно отказывались от всякой собственности (бхикшу — буквально «нищий»). Они обривали голову, облачались в лохмотья, преимущественно желтого цвета, и имели при себе лишь самое необходимое — кружку для сбора подаяний, миску для воды, бритву, посох. Большую часть времени они проводили в странствиях, собирая милостыню. Есть они имели право лишь до полудня, причем только вегетарианскую пищу, а затем до зари следующего дня нельзя было брать в рот ни крошки.
В пещерах, заброшенных строениях бхикшу пережидали период дождей, предаваясь благочестивым размышлениям, беседам, практикуясь в искусстве сосредоточения и самосозерцания (медитации), разрабатывая и совершенствуя правила поведения и теории своего учения. Близ мест их обитания умерших бхикшу обычно и хоронили. Впоследствии в честь становившихся легендарными деятелей раннего буддизма на местах их захоронения буддис- тами-мирянами возводились могильные сооружения, памятники-ступы (куполообразные строения-склепы с наглухо замурованным входом). Вокруг этих ступ сооружались различные строения. Так возникали монастыри. Постепенно складывался устав монастырской жизни, росло количество монахов, послушников, служек, монастырских крестьян и рабов-слуг. Прежние свободно странствовавшие бхикшу превратились в почти постоянно проживавших в монастырях монахов, обязанных строго соблюдать требования устава, подчиняться общему собранию сангхи (общины монахов данного монастыря) и избранному настоятелю.
Вскоре монастыри превратились в главную и, по существу, единственную форму организации буддистов, не знакомых с иерархически организованной церковной структурой и не имевших влиятельной жреческой касты. Именно монастыри стали центрами буддизма, очагами его распространения, своеобразными университетами и библиотеками. В монастырских стенах ученые буддийские монахи записывали на древнеиндийских языках пали и санскрите первые сутры, священные тексты, которые на рубеже нашей эры составили весьма внушительный по объему писаный буддийский канон — Трипитаку. Здесь же вновь поступившие служки и послушники обучались
421
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
грамоте и чтению, изучали священные тексты, получая довольно обширное для того времени образование.
Объединявшаяся в рамках того или иного монастыря буддийская монашеская община именовалась сангхой (иногда этот же термин использовался более широко — для обозначения буддистов большого района, а то и страны). Вначале в сангху принимались все желающие, затем были введены некоторые ограничения: не принимали преступников, рабов, несовершеннолетних без согласия родителей. В послушники часто шли подростки: сочувствовавшие буддизму миряне нередко посылали в монастырь сыновей. Вступавший в сангху должен был отказаться от всего, что связывало его с миром, — от семьи, от касты, от собственности, во всяком случае на время пребывания его в монастыре. Он принимал на себя первые пять обетов (не убей, не укради, не лги, не прелюбодействуй, не пьянствуй), сбривал волосы и облачался в монашеские одежды.
Членство в сангхе не было пожизненным: в любой момент монах или послушник мог выйти из нее и возвратиться к мирской жизни. В таких странах, как Цейлон (Шри-Ланка), Таиланд, Бирма, Камбоджа (Кампучия), где буддизм в его первоначальном варианте (буддизм хинаяна) получил широкое распространение и долгие века был единственной религией, почти каждый мужчина на несколько месяцев, а то и на год-два поступал в монастырь, приобщаясь к признанным в его стране святыням и в то же время получая хоть кое-какое образование, изучая религиозные буддийские тексты.
Те же, кто решался посвятить религии всю жизнь, готовились к обряду посвящения, к ординации. Обряд этот представлял собой довольно сложную процедуру. Послушника подвергали суровому экзамену, испытывали его дух и волю, порой вплоть до сжигания пальца перед алтарем Будды. После положительного решения молодого монаха принимали в число полноправных членов сангхи, что накладывало на него еще пять важных обетов-обязательств: не пой и не танцуй; не спи на удобных постелях; не ешь в неположенное время; не стяжай; не употребляй ничего, имеющего сильный запах или интенсивный цвет.
Кроме десяти основных обетов в сангхе существовало множество (до 250) более мелких запретов и ограничений, преследовавших цель обеспечить монахам праведную жизнь. Понятно, что точное соблюдение их было немалой психологической нагрузкой, вынести которую было нелегко. Нередко случались нарушения — монах «грешил». С целью очищения дважды в месяц, в новолуние и полнолуние, монахи собирались для взаимных исповедей. В зависимости от тяжести «греха» применялись и санкции, чаще всего выражавшиеся в форме добровольно взятого на себя покаяния.
С распространением монастырских общин в Индии появились и женские сангхи. Они были организованы по образцу мужских, но все главные церемонии в них (прием, ординация, исповеди, проповеди) проводились специально назначавшимися для этого монахами из ближайшей мужской сангхи. Визиты монахов в женский монастырь были жестко регламентированы: переступать порог кельи монахини строго воспрещалось. Немногочисленные и редкие женские монастыри располагались, в отличие от мужских, не в пустынных и отдаленных местах, а поблизости от поселений.
422
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
Правила жизни монахов регулировались текстами Винаяпитаки, важной частью Трипитаки. Кроме нее, в состав буддийского канона входили Сутра- питака, излагавшая суть доктрины, и Абидхармапитака (религиозно-философские тексты). Все эти тексты высоко ценились буддистами, заботливо сохранялись и переписывались монахами, хранились в библиотеках-архивах при наиболее крупных и известных монастырях. В Индии в первые века нашей эры одним из наиболее известных таких центров был монастырь На- ланда, куда со всех концов, в том числе и из Китая, стекались буддисты-пилигримы с целью набраться мудрости, получить образование, переписать и увезти с собой в свои страны священные тексты буддийского канона.
Философия буддизма глубока и оригинальна, хотя в основе своей базируется на генеральных мировоззренческих принципах и категориях, выработанных теоретиками древнеиндийской мысли еще до ее возникновения. Прежде всего, буддизм отрицает реальность феноменального мира, что вполне естественно и логично не только потому, что подобного рода отрицание было общей нормой для едва ли не всей древнеиндийской философии, но также и из-за того, что в этом отрицании и заключается квинтэссенция буддизма как доктрины. Феноменальный мир — источник страданий; спасение от них — в уходе из этого мира в мир высшей реальности и абсолютного постоянства, т. е. в нирвану.
Итак, окружающий нас феноменальный мир и все мы как его часть — не более, чем своего рода иллюзия (точнее — видимость), хотя она и существует объективно. Дело в том, что человек воспринимает мир как бы сквозь призму своих ощущений, но эти ощущения не результат субъективных представлений индивида, а вполне объективный факт, следствие волнения дхарм, частиц мироздания. Слово «дхарма» (на пали — дхамма) в буддизме многозначно. Им именуют и доктрину в целом, и буддийский закон, и, наконец, первочастицы мироздания. Частицы эти несколько напоминают элементы духовного начала пуруши в системе санкхья, но отличаются большей внутренней емкостью и разнообразием. Среди них есть дхармы чистого сознания, дхармы чувственные (рупа), т. е. связанные со зрительными, слуховыми и прочими восприятиями и ощущениями человека, дхармы психики, рождающие эмоции, и некоторые другие. Всего таких дхарм в обычном человеке, согласно различным школам-сектам буддизма, 75—100, а то и больше.
Все живущее в мире состоит из дхарм, точнее — из живых, движущихся дхарм. Жизнь в строгом смысле этого слова — проявление безначального и практически вечного волнения дхарм, которое и составляет объективное ее содержание. Понять это и попытаться успокоить свои волнующиеся дхармы — это и означает взять жизнь в свои руки и тем в конечном счете добиться цели, т. е. достичь состояния будды, погрузиться в нирвану. Но как это сделать?
Любое существо, включая человека, рождается, живет и умирает. Смерть — это распад данного комплекса дхарм, рождение означает восстановление его, но уже в иной, новой форме. К этому и сводится кругооборот жизни, цикл бесконечных перерождений, который, по преданию, был объяснен еще самим Буддой в его третьей проповеди, обращенной к ученикам в Бенаресе. Суть проповеди — в учении о двенадцати звеньях-ниданах круговорота бы¬
423
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
тия, колеса жизни. Круговорот жизни начинается с невежества и кончается смертью. Определяется он неизменным волнением дхарм. Успокоить волнующиеся дхармы может лишь тот, кто преодолеет авидью (неведение). Собственно, именно этим всегда и были заняты буддийские монахи, этим был наполнен и к этому вел восьмиступенный путь постижения истины и приближения к нирване. Наиболее ревностные из монахов подчас достигали высшей ступени святости, а то и причислялись к святым архатам, достигшим или почти достигшим состояния будды и нирваны.
Оппозиционные брахманизму доктрины делали осознанный акцент на этику, на социально-нравственные стороны поведения людей. Конечно, сама по себе идея кармы как этической нормы существовала и прежде, даже была одной из основ древнеиндийской религиозной мысли, включая брахманизм. Но буддизм, как и джайнизм, резко усилил именно этический момент, превратив этику в фундамент всей системы представлений и норм поведения. Преодолеть авидью, т. е. постичь буддийское знание, как раз и означало принять жестко фиксированный этический стандарт в качестве основы основ повседневного существования. В первую очередь это касалось религиозно активных адептов буддизма, т. е. монахов, сознательно и целеустремленно стремившихся к нирване.
В раннем варианте буддизма (хинаяна или «Узкий путь к спасению», «Малый путь») именно они и составляли вначале основной контингент сторонников и последователей Гаутамы Шакьямуни. По крайней мере в Индии, до перемещения в другие страны (Цейлон, Индокитай) на рубеже нашей эры, буддизм хинаяны был учением монахов и прежде всего для них, что заметно ограничивало его возможности, несмотря на активную поддержку таких всесильных правителей, как Ашока.
Кодекс поведения жаждавшего достичь нирваны буддийского монаха сводился главным образом к соблюдению строгих норм этики. И первые пять основных обетов (идентичные тем, что были и у джайнов), и все остальные запреты и ограничения сводились преимущественно к этому. В чем же был смысл столь широкого и строгого следования этическим рекомендациям и запретам? Как уже говорилось, в законе кармы. Если для джайнов карма была липкой материей (что никак не снимало ее этического содержания и не снижало высокого этического стандарта джайнизма), то буддисты, как и вся древнеиндийская традиция, рассматривали карму как сумму добродетелей и пороков данного индивида, причем не только в его нынешней жизни, но и на протяжении всех его прежних перерождений.
Собственно, именно эта сумма, складывавшаяся из известного (текущая жизнь) и множества неизвестных (прошлые перерождения), давала тот самый итог, который в конечном счете и определял готовность данного индивида достичь нирваны, т. е. ту степень незамутненное™ сознания, которая способствовала или препятствовала восприятию и тем более реализации учения Будды во всей его полноте и завершенности, вплоть до достижения конечной цели ревностного монаха.
Буддийская концепция кармы несла на себе отпечаток свойственного именно буддизму акцента на этическую норму: под кармой понимались не столько вообще действия, сколько сознательные поступки или даже намере¬
424
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
ния, моральные (кусала) и аморальные (акусала). Существовала обстоятельно разработанная систематизация различных типов сознания, способствовавших рождению как позитивной, так и негативной (вредной) кармы. Среди них в качестве вершины выделяются несколько типов завершающего, неземного сознания, сознания мудрости, цель которого, как и у джайнов, вообще избавиться от кармы и тем обеспечить возможность достижения нирваны.
Закон кармы в его буддийской интерпретации сыграл огромную роль в укреплении этического стандарта поддерживавших буддизм мирян. Пусть они не становятся на путь монахов и не стремятся к нирване — каждому свое время. Но пусть каждый хорошо осознает, что в сегодняшней жизни он может и должен заложить фундамент своей будущей кармы, причем такой, обладая которой он мог бы в последующих перерождениях рассчитывать иметь незамутненное сознание и реальные шансы на нирвану. А для этого каждый должен вырабатывать и культивировать в себе такие формы сознания и вести себя таким образом, чтобы позитивная карма увеличивалась, а негативная ослабевала. Собственно, это не было открытием буддизма. Но буддизм сделал на этом резкий акцент. Достаточно заметить, что буддисты — как и джайны — строго соблюдали принцип ахимсы — непричинения вреда ничему живому. И не только ахимса, но и принцип непротивления злу насилием стал одним из ведущих этических постулатов буддизма, как затем и индуизма.
Как и в джайнизме, этика раннего буддизма в его первоначальной форме хинаяны была, несмотря на ее вполне ощутимый социальный резонанс, в основном индивидуальной, даже в определенном смысле эгоистичной: каждый вел себя по отношению ко всем остальным и к обществу в целом хорошо лишь потому, что это было необходимо для него самого, для улучшения его кармы и для конечного освобождения от нее. Ситуация несколько изменилась с формированием на севере Индии нового направления доктрины, буддизма махаяны («Широкого пути к спасению»).
Буддизм как доктрина никогда не был чем-то единым и цельным, вышедшим в почти готовом виде из уст великого учителя, как о том говорят легендарные предания. Генеральные принципы доктрины складывались постепенно, на базе разноречивых компонентов и в различных вариантах, которые позже сводились к чему-то единому и цельному. Но при этом всегда оставались разногласия и противоречия внутри уже сложившейся доктрины, что нередко со временем приводило к возникновению полуавтономных и даже вообще независимых направлений и сект.
Буддизм, насколько это известно, всегда раздирали противоречия между различными школами, сектами, направлениями. Сам Ашока вынужден был вмешиваться в эти споры (в частности, на III Всебуддийском соборе) и успокаивать спорящие стороны. Споры продолжались и после III собора, причем наивысшего накала в рамках доктрины они достигли, видимо, на IV соборе, созванном на рубеже I—II вв. известным правителем североиндийского Кушанского царства Канишкой, ревностным покровителем буддизма. Именно на этом соборе был оформлен раскол между сторонниками разных направлений, причем сторонники одержавшего верх направления во главе с
425
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
знаменитым буддийским теоретиком Нагарджуной заложили основы самостоятельного существования буддизма махаяны.
Конечно, буддизм махаяны возник не на пустом месте. Некоторые специалисты полагают даже, что первые махаянистские сутры ненамного уступают по своей древности хинаянистским, так что их можно считать почти одновременными. Однако дело вовсе не в том, сколь древними были те сутры, которые затем вошли в состав махаянистского канона. Важнее отметить то новое, что вошло в махаяну именно тогда, когда это направление буддизма окончательно оформилось как самостоятельное учение. Новое же было направлено в сторону сближения учения с миром, большего приобщения к нему поддерживавших религию мирян, наконец, превращения его в близкую и понятную людям религию. Именно религию, а не учение о достижении освобождения и спасения для немногих ревностных подвижников.
В частности, было признано, что благочестие и подаяние мирянина сопоставимы с заслугами монаха и тоже могут заметно приблизить его, невзирая на карму или оказывая соответствующее воздействие на нее, к манящему берегу спасения, к нирване. Но главное в махаяне свелось не просто к дальнейшему усилению заметного в буддизме и ранее подчеркнутого акцента на этическую норму, а к существенному изменению самого характера этой нормы. Из индивидуально-эгоистической этика в махаяне превращается в до того совершенно не свойственную индийской традиции, но зато весьма характерную для многих иных религий, в частности для христианства, альтруистическую мораль.
Это нашло свое проявление во введенном в обиход и поставленном очень высоко именно буддизмом махаяны институте святых подвижников — бодисатв. Бодисатва (бодхисатва) — это в конечном счете все тот же ревностный и стремящийся к нирване буддийский монах. Но в сакральном плане бодисатва поставлен выше хинаянистского архата, уже достигшего или почти достигшего нирваны. Бодисатва практически достиг нирваны. Мало того, он уже почти погрузившийся в эту нирвану будда (далеко не случайно статус некоторых будд, например, Майтрейи, подчас как бы колеблется между буддой и бодисатвой — это одновременно и то, и другое).
Стать буддой и уйти в нирваническое небытие для бодисатвы — лишь последний и логически подготовленный шаг. Но бодисатва сознательно не делает этого шага, не уходит от людей. Он остается с ними в мире сансары с целью помочь им, облегчить их страдания, повести их за собой по пути спасения. И хотя эта задача отнюдь не легка, она облегчается тем, что в махаяне проблема кармической замутненности сознания отходит на второй план, зато на первый выдвигается принципиальная возможность достижения состояния будды едва ли не для всех, потому что в каждом из живущих имеется изначальная сущность будды.
Другим принципиально важным нововведением махаяны была разработанная концепция о рае и аде. Что касается ада, то представления о преисподней были достаточно хорошо известны как ближневосточной мифологии, так и индо-иранской. В Индии владыкой ада считался первочеловек Яма (вариант древнеиранского Йимы), оказавшийся первым из умерших и впоследствии обожествленный. Более того, есть основания считать, что
426
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну
именно из индо-иранских и даже в первую очередь ирано-зороастрийских представлений была впоследствии заимствована и концепция ада в Новом завете.
Однако в Индии, даже учитывая существование в древнеиндийской мифологии преисподней и Ямы, разработанной концепции ада вплоть до оформления буддизма махаяны все-таки не было, как не существовало и представления о рае. Обе идеи появились в махаяне вместе, в рамках единого комплекса мифологических построений. При этом концепция рая (сукха- вати, «счастливой земли», обитатели которой становятся бодисатвами и достигают в конечном счете нирваны) оказалась тесно связанной с буддой Амитабой («бесконечный свет»), который и создал этот рай, «поля Амита- бы», где-то далеко на западе. Райское блаженство, равно как и муки ада, предназначались в рамках махаяны для всех кармических существ, включая и богов, а пребывание в аду считалось временным и было лишь остановкой перед очередным кармическим перерождением.
И, наконец, третьим существенным нововведением махаяны стал культ будды грядущего — Майтрейи, своеобразного буддийского мессии. Здесь, в этом пункте, влияние западной иранской мысли проявляется наиболее отчетливо. Генетические корни Майтрейи совершенно очевидно восходят к Митре и митраизму. Не исключено, что одновременно с этими митраистскими представлениями в махаяну проникли и разработанный мифологический комплекс о рае и аде и даже альтруистическая концепция святого подвижника, принявшего в махаяне облик бодисатвы. Если напомнить, что иконография махаяны тоже была результатом синтеза древнеиндийского и ближневосточно-эллинского искусства (гандхарская скульптура), то идея о западном влиянии в формировании принципиальных нововведений Махаяны не должна показаться слишком неожиданной. Но эти влияния были сильно переработаны и вполне органично влились именно в буддийские представления, что едва ли не наиболее наглядно видно на примере буддийской мифологии и космологии с тысячами будд и бодисатв, дополнивших собой немногочисленный сонм будд и архатов хинаяны, и неисчислимого количества миров.
Все миры в целом не вечны — они существуют лишь на протяжении ма- хакальпы, которая делится на четыре кальпы (каждая длится миллионы лет). Махакальпы и кальпы сменяют друг друга, миры гибнут и появляются вновь. Не каждая кальпа отмечена появлением будд — бывают и такие, когда будды не рождаются вовсе; это пустые кальпы. Нынешняя кальпа буддоносная и считается очень удачной: на протяжении ее существования в мире должно появиться 1000 (точнее — 1008) будд, примерно по одному на каждые 5 тысяч лет. Особую силу закон (дхарма) каждого будды имеет лишь около 500 лет, после чего эта сила постепенно исчезает, а мир погружается во тьму авидьи — до появления следующего будды. Аналогичная картина во всех мирах.
Будды занимают особое место в мифологии буддизма. Они бесконечно выше всех, включая и подверженных закону кармы богов. Рождение будды в виде человека — великое событие, отмечаемое природными знамениями. Будды обладают чудодейственной силой, как психической (проникновение
427
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
в мысли других, знание всех перерождений каждого), так и физической (способность летать, ходить по воде, становиться невидимым и т. п.)· Наибольшее количество чудесных событий собрано в джатаках — повествованиях из жизни Гаутамы Шакьямуни в его различных перевоплощениях.
Что же касается бодисатв, то их функции в мифологии буддизма сводятся к функциям божественных персон, почитаемых святых, одним из которых, в частности, был бодисатва Авалокитешвара. Со временем он превратился в универсального спасителя и покровителя страждущих и стал почитаться буддистами едва ли не более многих будд (в Китае он принял женский облик милосердной Гуань-инь).
Буддизм махаяны был важным шагом в превращении первоначально не очень-то известной за пределами узкого круга монахов хинаянистской религиозной философии в более обычную и понятную людям религию. В этой религии многие будды и бодисатвы не только были превращены в почитаемых обожествленных персон, но и обрели свой канонический облик, прежде всего в форме весьма распространившейся храмовой скульптуры. Конечно, все эти перемены не прошли мимо буддизма хинаяны, который тоже не преминул заимствовать кое-что из нововведений, в частности скульптурную иконографию. Но в целом оба направления отошли друг от друга достаточно далеко и каждое из них имело в дальнейшем свою судьбу.
Центр буддизма хинаяны уже на рубеже нашей эры переместился в Шри-Ланку, где еще во времена Ашоки это учение обрело своих восторженных поклонников. Из Цейлона буддизм хинаяны в первые века нашей эры стал понемногу проникать в страны Индокитая и в Индонезию, причем результатом проникновения в эти страны хинаянистского буддизма (как и параллельно с ним появлявшегося там же индуизма) была индианизация культуры местных народов и даже возникновение создававшихся индийскими эмигрантами ранних политических структур. Как известно, конечным следствием этого процесса было укрепление буддизма в странах Юго-Восточной Азии и превращение его в некоторых из них в государственную религию, каковой он остается в ряде государств и по сей день. Что же касается самой Индии, то там влияние буддизма хинаяны с начала нашей эры постепенно ослабевало, пока через несколько веков практически не исчезло вовсе.
Буддизм махаяны в первые века нашей эры довольно быстро распространился в Средней Азии, проник в Китай, через него в Корею и Японию, даже во Вьетнам, позже также в Непал, Тибет, Монголию, Центральную Азию. В некоторых из этих стран буддизм стал играть очень важную роль и даже превратился в государственную религию. В самой же Индии буддизм махаяны большого распространения не получил, хотя его позиции там по сравнению с хинаяной были в начале нашей эры предпочтительней. Дело в том, что буддизм как религиозно-философская доктрина даже в его махаянистс- кой форме не сумел преодолеть в Индии главного препятствия — варново- кастового строя, структура которого была для него институционально неприемлема.
И хотя в Индии возникло немало буддийских центров, храмов и монастырей во главе с известной Наландой (существовали пещерные храмы, такие, как Аджанта, где в скальных породах были высечены буддийские изображе¬
428
Трансформация традиционных социокультурных структур народов
ния), буддизм в Индии после Ашоки и Канишки шел к упадку. Видимо, этот упадок мог со временем привести к гибели доктрины в целом либо превратить ее в малораспространенное учение типа джайнизма, если бы не заложенная в саму структуру буддизма его явственная наднациональная потенция, сыгравшая немалую роль в превращении буддизма в мировую религию. Решительно порвав с системой каст, выйдя на наднациональный уровень, буддизм легко и безболезненно покинул Индию и столь же легко приобрел сторонников в других странах. В Индии же к концу I тыс., особенно в связи с упадком центра в Наланде, буддизм и вовсе практически перестал играть сколько-нибудь заметную роль в ее истории и культуре, в жизни ее народа. На смену ему пришел индуизм.
Трансформация традиционных социокультурных структур народов Южной и Юго-Восточной Азии в эпоху колониализма
Итак, общая картина достаточно ясна. Первичным цивилизационным фундаментом в Южной и Юго-Восточной Азии были индуизм и вышедший за пределы Индии буддизм, который практически нигде в своем первозданном состоянии не сохранился. Напластование новых религиозно-культурных традиций и цивилизационных слоев на те или иные общества привело к возникновению ряда вариантов цивилизационного развития, что не могло не оказать своего воздействия на характер, облик и особенности трансформации традиционных структур, не говоря уже о том, что сами эти культуры в их первозданном виде не были равноценными хотя бы потому, что одни из них уходили корнями в глубокую древнюю цивилизацию, а другие до недавнего времени оставались первобытными либо полупервобытными.
Естественно, что в такой ситуации важно определить, как именно цивилизационные особенности сказались на судьбах общества или, точнее, каким было это общество в момент соприкосновения его с колониализмом и особенно в годы его колонизации; насколько прочной и пригодной, готовой для сопротивления колониализму была его традиционная структура и как эта степень прочности и готовности определялась цивилизационным фундаментом, комплексом религиозно-культурных традиций. Относительно Южной и Юго-Восточной Азии можно выделить несколько вариантов взаимодействия традиционных цивилизационных оснований и накладывавшихся на них колонизаторами социально-экономических и политических структур.
Вариант первый — Индия. Здесь первичный индуистский фундамент оказался, как не раз отмечалось, необычайно прочным с точки зрения его социальной общинно-кастовой структуры. Зато система политической администрации была традиционно слабой. Правда, некоторые изменения в сторону усиления государства произошли после исламизации Индии. Однако поскольку мусульманство так и не сумело всерьез затронуть глубинные индуистские цивилизационные основы, она оказалась достаточно поверхностной и потому лишенной адекватной социальной опоры. К началу колонизации Индии эта ситуация усугубилась кризисом и фактическим распа¬
429
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
дом империи Великих Моголов, породившим феномен политического полицентризма и ожесточенные усобицы претендентов на всеиндийский трон. Вот почему Индия оказалась сравнительно легкой добычей англичан, быстрыми темпами упрочивавших свое политическое господство.
Но одно дело — политическая власть и администрация, по отношению к которым индуистская общинно-кастовая структура была традиционно индифферентной, и совсем другое — прочность самой этой структуры, ее опирающаяся на мощный многотысячелетний фундамент внутренняя сила и пассивное сопротивление давлению извне, будь то мусульманские падишахи или англичане. В индийском варианте перед нами предстает общество, опирающееся на мощную традиционную цивилизационную основу. Это общество было бы еще более внутренне прочным и цельным, если бы не факт насильственного отторжения от него значительной его части, принявшей ислам.
И хотя сам по себе ислам отнюдь не менее внутренне прочен, а политически даже много более крепок, чем индуизм, сам факт индуистско-мусульманского симбиоза, при многовековом противостоянии адептов данных религий друг другу, не мог не ослабить традиционную структуру Индии. Более того, весьма значительная, а в бассейне Инда и на территории Восточной Бенгалии преобладающая, часть индийского общества перешла в ислам, что, как о том шла речь выше, заложило цивилизационные основания современных Пакистана и Бангладеш.
Следует отметить, о чем уже упоминалось, сохранение индуистской цивилизационной основы населения индонезийского о. Бали. Эпоха колониализма мало отразилась на его религиозной жизни и традиционных, умеренно-кастовых общественных отношениях.
Второй вариант — страны с преобладанием буддийской цивилизационной основы. Это Шри-Ланка (о. Цейлон), Бирма, Таиланд (Сиам), Лаос и Камбоджа (под властью «красных кхмеров» — Кампучия). Внутренняя структура этих стран прочна более за счет близости ее в ряде случаев к недавней первобытности, чем за счет буддизма. За исключением Цейлона, где долгие века господства буддизма, да еще в сочетании с индуизмом и индуистскими кастами, способствовали большей внутренней прочности, остальные буддийские страны имели относительно слабую цивилизационную основу — с точки зрения готовности к энергичному внутреннему сопротивлению колониализму. Сопротивление такого рода продемонстрировал лишь Сиам, но и то главным образом потому, что оказался в исключительных обстоятельствах и умело балансировал между Великобританией и Францией, не без успеха стараясь получить поддержку со стороны других влиятельных государств, в том числе и России.
Зато здесь, как и в случае со ставшими мусульманскими Малайей и Индонезией, с одной стороны, и с традиционно конфуцианско-буддийским Вьетнамом — с другой, внешние влияния способствовали вызреванию тенденций к социальному равенству и радикальному переустройству общества, что в какой-то степени не было чуждо (во всяком случае, идея равенства и связанное с ней стремление к социальной справедливости) и буддизму как доктрине. Реализация такого рода тенденций хорошо видна на примере Бирмы, Лаоса и Камбоджи в XX в., особенно во второй его половине.
430
Трансформация традиционных социокультурных структур народов
Вариант третий — Вьетнам. Конфуцианская цивилизационная основа здесь сочеталась с относительной слабостью собственной политической администрации, хотя она и функционировала по традиционной китайской модели, включая систему экзаменов. Определенное влияние на общественное сознание имел и склонный к идеям равенства буддизм.
Слабость власти, при сохранении принципов конфуцианства как доктрины, всегда вела к вызреванию весьма энергичных тенденций трансформации традиционной структурной основы в сторону, близкую к частнособственнической структуре, как о том свидетельствует пример Японии и огромная китайская диаспора, особенно влиятельная в странах Юго-Восточной Азии. Во Вьетнаме это не проявилось столь заметно по ряду причин, в том числе и вследствие существования, пусть сравнительно с Китаем слабой, но все же достаточно эффективной власти. Но сама тенденция, равно как и традиционная для конфуцианства ориентация на социальное равенство, справедливость, гармонию, вели к достаточно быстрому заимствованию от колонизаторов и стоящей за ними европейской цивилизации многих радикальных идей, в том числе и коммунистических.
Вариант четвертый — Индонезия и Малайя, о которых шла речь в четвертой главе, — страны, в которых более древняя индуистская цивилизационная основа была слаба в силу отсутствия каст, а буддийская отнюдь не могла компенсировать этого. Скорее напротив, она не была способна создать прочную социально-политическую систему, да и мало интересовалась этим. Рыхлость традиционной структуры здесь весьма способствовала той легкости, с какой ислам перекроил Малайю и Индонезию на свой лад. За счет ислами- зации внутренняя структура стала много прочнее, как сильнее стали и опиравшиеся на нее мусульманские султанаты.
Однако до конца слабость местной структуры преодолена не была, как не стала слишком заметной и политическая сила многочисленных мелких султанатов, за редкими исключениями типа Аче. Практически это означало, что, сломив политическое сопротивление, колонизаторы оказались здесь лицом к лицу со сравнительно слабой структурой, несколько усиленной за счет ее опять-таки внешнего, но структурно для нее весьма существенного китайско-конфуцианского компонента.
Сопротивление такого общества колонизации было небольшим, ибо их внутренне сравнительно непрочная структура была склонна к более активной трансформации, нежели то было в случае с Индией. Однако этой объективной возможности для трансформации противостоял недостаточный уровень развития общества (за исключением его китайского компонента), что, впрочем, оказалось вполне благоприятной почвой для вызревания в недрах такого общества, особенно в Индонезии, тенденций к радикальному социальному переустройству. Последние вообще обычны для мира ислама, но активно проявляются там лишь при слабости политической администрации, что и имело место в колониальных Малайе и Индонезии.
Вариант пятый — Филиппины. Здесь влияние католицизма оказалось фактором, трансформировавшим традиционную азиатскую полупервобытную структуру со всеми вытекающими из этого последствиями.
431
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Все пять вариантов, столь различных в конкретных деталях и неповторимых цивилизационных особенностях, имеют, как это легко заметить, ряд важных общих признаков, которые в некотором смысле могут послужить основанием для цивилизационного обособления двух регионов, обычно, и не без причин, связывающихся в нечто целое. Речь идет о тенденции структуры к трансформации, т.е. о ее внутренней прочности. В этом плане религиозно-цивилизационный фундамент Южной Азии будет представляться более цельным и прочным, несмотря на то, что как раз здесь, в Индии и на Цейлоне, веками шел непрерывный процесс колонизации.
Что касается Юго-Восточной Азии, то там аналогичный фундамент оказался менее прочным и имел определенную тенденцию к трансформации. Речь отнюдь не о том, что трансформация здесь происходила много проще или де-факто зашла дальше. Отсталые Лаос и Камбоджа, даже Бирма во многих отношениях, в частности с точки зрения успехов капиталистической модернизации или парламентско-политических свобод, сильно уступают, к примеру, Индии. Имеется в виду нечто иное, а именно — степень способности традиционной структуры к трансформации, для которой дух буддизма, по сравнению с индуизмом, является более благоприятным. При этом важно обратить внимание на то, что традиционная структура Индии оказалась резко антиэгалитарной по самой своей сути и потому закрытой для тенденций к радикальному социальному переустройству, тогда как другая, юго-восточноазиатская, в этом смысле была иной, более податливой для восприятия новшеств коммунистического или капиталистического плана.
Английские колонизаторы имели дело с традиционной структурой обоих регионов — Южной (Индия и Цейлон) и Юго-Восточной Азии (Бирма, Малайя и, отчасти, Сиам). Едва ли они когда-либо точно отдавали себе отчет в том, как следует учитывать их цивилизационные особенности и строить свою политику в зависимости от этого. Скорее корректировка, если она случалась, происходила на своего рода интуитивном уровне, методом проб и ошибок. Но следует отдать англичанам как администраторам справедливость: они в общем умело делали свое дело и, как правило извлекали уроки из своих ошибок, избирая оптимальные методы управления колониями (как, например, после подавления восстания сипаев в Индии). Гораздо меньше это удавалось голландцам и французам, не говоря уже об испанцах на Филиппинах.
Англичане вели свою политику не только по традиционному для них принципу «разделяй и властвуй», что еще со времен Древнего Рима считалось своего рода неписанным правилом для всякого умелого администратора, но и с учетом того, что они имеют дело с крайне негибкой и внутренне сильной традиционной структурой. Их задача, при нарастающем сопротивлении общества, состояла в том, чтобы, идя время от времени на необходимые уступки, готовить почву для нужных им и целесообразных с их точки зрения изменений в обществе.
Конечно, традиционная индуистская структура пусть пассивно, но достаточно стойко сопротивлялась англичанам, так же как она делала это и по отношению к другим завоевателям, в том числе и мусульманским правителям. Но она одновременно с этим постепенно приспосабливалась к измени¬
432
Трансформация традиционных социокультурных структур народов ...
вшимся обстоятельствам, причем таким образом, чтобы выйти из создавшегося положения с наименьшими для себя потерями. Выходцы из социально-кастовых верхов, прежде всего брахманы, охотно говорили по-английски, получали европейское образование как в Индии, так и вне ее, преимущественно в Англии, служили в многочисленных учреждениях Британской Индии и, главное, умножали ряды новой индийской интеллигенции, очевидно ориентировавшейся на европейский стандарт. Аналогичным образом вели себя и представители зарождавшейся индийской буржуазии.
Процессы сопротивления структуры и приспособления ее шли одновременно, но закономерность была в том, что по мере все более очевидного приспособления заметно возрастало, как это ни покажется парадоксальным, сопротивление. Между тем парадокса здесь нет. Приспосабливаясь, обучаясь и все очевиднее убеждаясь в том, что она и сама вполне способна управлять Индией, образованная часть социальных верхов все глубже проникалась сознанием необходимости бороться за национальное освобождение и политическую независимость своей родины. Отсюда и отмечавшаяся уже динамика отношения к англичанам: от вполне лояльного к ним Рам Мохан Рая с его сотрудничавшим с английской администрацией обществом «Брахмо самадж» до страстного радикализма Тилака или непримиримости Ганди, о которых говорилось в предыдущей главе. Впрочем, несмотря на нарастание сопротивления, которое отчетливо видели и стремились погасить колониальные власти, откупаясь от него уступкой за уступкой, доказательным остается то, что в качестве своего возможного будущего лидеры сопротивления ориентировались, в частности, и на британский парламентский стандарт. И это не случайность.
Дело в том, что традиционная индуистская терпимость вполне гармонировала с буржуазным парламентаризмом, а европейски образованные индийцы многое заимствовали из английского образа жизни, не без успеха насаждавшегося в Индии и порой даже копировавшегося ею. Правда, индуизм был иерархичен и не мог быть иным. Но, как это опять-таки ни покажется странным, иерархическая антиэгалитарность индуистского образа жизни не слишком противоречила нормам английской демократии, особенно касающимся процедуры голосования и решения важных проблем, общепризнанных гражданских свобод.
Конечно, до всего этого практически не было дела основному населению общинно-кастовой Индии. Но если говорить о верхах, которые постепенно и умело вовлекались англичанами в систему и стиль ее парламентарной демократии, то они вполне осознавали удобство именно такого рода средств решения важных социальных и политических проблем, преимущества демократической процедуры перед традиционно восточным авторитаризмом. Кроме того, демократизм как стиль руководства лидеров Индийского Национального конгресса был прямо-таки необходим — без него трудно, практически невозможно было бы сплотить в нечто целое гигантский многокастовый и многонациональный индийский социум со всеми его внутренними противоречиями и раздирающими его на части острыми проблемами. Зато для радикализма индуистская структура, как упоминалось, простора не давала, что тоже было в интересах колониальной администрации, делавшей в конечном счете оправдавшую себя ставку на умеренных лидеров Конгресса.
433
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Итак, с точки зрения взаимоотношений традиционной структуры и колониализма (о капиталистическом развитии как таковом речь пока не идет) ситуация в Индии характеризовалась пассивным сопротивлением, мощь и значимость которого со временем нарастала, и активным приспособлением, определившим в конце концов итог противостояния колонии и колонизаторов. Много сложнее и запутаннее со всем этим обстояло дело в странах Юго-Восточной Азии, где цивилизационный фундамент был менее мощным и в религиозно-культурном плане более пестрым, а традиционные структуры соответственно — недостаточно сильными и мало подготовленными к противостоянию колонизации. Конечно, и здесь можно фиксировать как сопротивление традиционной структуры вмешательству извне, так и ее приспособление к этому вмешательству. Однако коль скоро сама структура была иной по сравнению с индийско-индуистской, то иными оказались и формы сопротивления, и темпы приспособления, не говоря уже о конечных результатах того и другого. Попытаемся разобраться в этом подробнее.
Начнем с того, что природно-климатические условия Юго-Восточной Азии — как ее островного мира, так и горных долин большей части Индокитая — не были слишком благоприятны для развития цивилизации. Далеко не случайно она, несмотря на обнадеживающие признаки в эпоху неолита и раннего бронзового века, стала формироваться в этом регионе лишь на рубеже эр, да к тому же при энергичной культурной диффузии извне, в основном из Индии. Собственно, тропики и сейчас не считаются климатической зоной, благоприятной для энергичного развития активной производительной деятельности. Не лучше обстояло дело с этим и в прошлом, что не могло не оказывать здесь своего воздействия как на темпы развития, так и на размеры цивилизационного пласта. Можно добавить к этому, что если мигранты из Индии и несли с собой элементы развитой цивилизационной структуры, то местное население приспосабливалось к ней не слишком быстро. Этому в немалой мере способствовали и непрекращавшиеся долгое время миграционные потоки с севера — потоки, чуждые индуизму и буддизму и потому далеко не сразу усваивавшие элементы индо-буддийской цивилизации средневековой Юго-Восточной Азии.
Поэтому далеко не случайно то, что очень многие районы Юго-Восточной Азии — будь то север Бирмы, Лаос или острова Индонезии типа Сулавеси и Калимантана, наконец, Филиппины — вплоть до сравнительно недавнего времени находились на первобытном либо полупервобытном уровне, будучи лишь едва затронутыми влиянием внешних по отношению к ним цивилизаций. И хотя на этом фоне выгодно выделялись более развитые районы типа Явы, Суматры, а также побережья Индокитая, общая картина цивилизационного освоения региона не становилась от этого чересчур радужной. В цивилизационном плане страны региона развивались за счет воздействия извне, не имея либо имея недостаточно собственных потенций для такого рода развития.
В принципе это не столь уж необычная картина для истории. Очаговый характер возникновения и развития цивилизации с последующей экспансией ее вширь нормален и фиксируется с глубокой древности. Что касается Юго-Восточной Азии, то здесь основы цивилизации были получены извне и
434
Трансформация традиционных социокультурных структур народов ...
медленно, на протяжении долгих веков, с большими либо меньшими успехами усваивались, а порой и утрачивались, как то весьма заметно в той же Индонезии.
Индуизм был здесь древнейшим и во всяком случае общим почти для всех цивилизационным пластом, от Цейлона до Филиппин. Исключение следует сделать только для Северного Вьетнама, с III в. до н. э. оказавшегося под сильным культурным воздействием Китая и долгое время входившего в политическую систему последнего. Здесь заимствованным цивилизационным пластом, усваивавшимся на протяжении тысячелетий, было конфуцианство, которое, как о том специально пойдет речь ниже, способствовало созданию внутренне крепкой структуры, эффективно функционировавшей при сильном централизованном правительстве. Однако люди, чья жизнь основана на конфуцианской традиции, как правило, не изменяют ей и при отсутствии сильной центральной власти. Ее функции берут на себя социальные корпорации, внутренне также чрезвычайно прочные и основывавшиеся на железной дисциплине их членов.
Что же касается индуизма, то его внутренняя прочность обусловливалась существованием системы каст, без которой она исчезала. Но каст нигде к востоку от Индии и Цейлона (некоторое исключение составляет лишь о. Бали) практически не было. В результате индуистский пласт, несмотря на спорадическое усиление его значимости за счет новых мигрантов из Индии, быстро таял, мало что оставляя после себя.
Буддийское влияние проникло в Юго-Восточную Азию почти параллельно с индуистским и распространялось на той же территории. Но если в Индии противостояние индуизма и буддизма в начале нашей эры завершилось сравнительно быстрым, почти полным и, что существенно, мирным вытеснением буддизма, при восприятии ряда его черт восторжествовавшим индуизмом, то в Юго-Восточной Азии было как раз наоборот: индуизм таял, а буддизм оставался, занимая его место. Укоренялись такие существенные элементы буддийского мировоззрения, как поиски спасения вне феноменального мира, этическо-кармические нормы и пр. Они усиливались за счет наложения буддизма на индуизм, являясь общими для обеих доктрин. Но именно из буддизма вытекали чуждые индуизму принципы социального равенства и справедливости, близкие по духу к аналогичным представлениям первобытных эгалитарных обществ.
При этом для многих стран Юго-Восточной Азии в I тыс н.э., а в ряде областей и в следующем тысячелетии, первобытность исторически была еще достаточно близка. А наложение на нее буддизма при таявшем кастовом ан- тиэгалитарном индуизме приводило к усилению эгалитарных идей, в том числе и к социальной готовности обществ постоять за эти идеи в случае необходимости.
Сильной административно-политической власти обычно не способствовали ни индуизм, ни буддизм (иное дело, как упоминалось, конфуцианство). И хотя порой в Индонезии возникали большие империи, такие, как Ма- джапахит, они, подобно тому, что имело место и в Индии, быстро гибли, не имея достаточного запаса внутренней прочности и активно поддерживавшей их социальной опоры. Несколько иначе, но в целом примерно так же обстояло дело с исламскими государствами.
435
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Ислам появился в Юго-Восточной Азии поздно, да к тому же еще не в результате завоевания, которое несло бы с собой готовую, веками складывавшуюся и потому хорошо институционализированную структуру власти, а в ходе культурной диффузии. Это не способствовало закладке здесь крепкого фундамента Мусульманской цивилизации. Конечно, кое-что из нее перешло и укоренилось. Возникли султанаты — типично исламская форма политической администрации. Но все это было весьма поздним, вторичным, сырым и для должной институционализации требовало времени. К этому стоит прибавить не слишком благоприятные для функционирования типичного мусульманского общества природно-географические условия: влажный тропико-экваториальный климат, бесчисленные реки, озера и болота, непроходимые джунгли и покрытые ими горные хребты, бесчисленные острова и изрезанная береговая линия. Круглогодичная жара в сочетании с высокой влажностью, работа на залитых водой рисовых чеках, связь огромного числа людей с морскими промыслами, иное, чем у мусульманских народов, понимание женской стыдливости, в частности по отношению к открытым частям тела, также не способствовали утверждению на бытовом уровне принятых на Ближнем и Среднем Востоке форм ислама.
Словом, исламский цивилизационный пласт здесь оказался относительно слабым, а характерный для него принцип религиозной санкционированное™ политической власти не сумел себя адекватно выразить. Достаточно напомнить, что в Юго-Восточной Азии, за исключением раннего и весьма кратковременного Малайского султаната Искандер-шаха в XV в., практически не было сколько-нибудь крупных и воинственно активных, стремившихся объединить вокруг себя других и преуспевших в этом мусульманских государств. Типичной картиной была мозаика мелких султанатов, войны между которыми не изменяли политическую картину региона в целом. Единственное, что укоренилось от исламской цивилизации весьма крепко и к тому же наложилось на уже существовавшие аналогичные представления, это все те же идеи эгалитаризма, принципы борьбы за социальную справедливость. В этом были единодушны все, включая и конфуцианцев.
Как и соседние с ними Индия и Индонезия, страны Индокитая рано оказались объектами колониальной экспансии европейцев. Еще на рубеже XVI—XVII вв. первая волна колонизации, португальская, заметно затронула бирманские государства Ава и Пегу, тайский Сиам и особенно малайские султанаты. Задержавшись здесь не слишком долго и не добившись заметных успехов, португальцы в XVIII в. уступили место второй волне колонизаторов, голландской. Англичане, как, впрочем, и французы, стали активно развивать свою колониальную торговлю в Индокитае еще в XVII в. Французские миссионеры энергично проповедовали католичество. Английская и французская Ост-Индские компании стремились закрепить свои экономические и политические позиции в Бирме, Сиаме. Однако позиции Франции были ослаблены, а затем и практически сведены на нет в конце XVIII в. вследствие потрясшей Францию революции. Англия, напротив, с XVIII в. заметно усилила свое проникновение в страны Индокитая, особенно в Бирму, Малайю и Сиам.
436
Трансформация традиционных социокультурных структур народов ...
В отличие от Индии, европейцы в Юго-Восточной Азии столкнулись, в целом, с относительно малоразвитым обществом, сравнительно слабой государственностью, а также с пестрым цивилизационным пластом, мощь которого в различных местах региона варьировалась от нулевой отметки до весьма заметных размеров. Длительное время колониализм оставался на уровне торгового, довольствуясь лишь факториями, небольшими анклавами невдалеке от побережья, и опираясь на сотрудничество с правителями окружавших эти анклавы небольших государств, чаще всего султанатов. Давление чужеземной структуры в этих обстоятельствах, несмотря на жесткие способы эксплуатации труда (включая и рабский), в целом ощущалось не слишком сильно. Соответственно слабым было и сопротивление. Что же касается приспособления традиционной структуры к западноевропейской, то его рамки ограничивались небольшой территорией анклавов (крупнейший из них находился на Яве) и были весьма ограниченными, во всяком случае до вступления ведущих государств Запада в индустриальную эпоху.
В XIX в. начался новый этап колониализма, связанный с его активной территориальной экспансией и промышленным освоением колоний. Англичане в результате войн захватили Бирму, с помощью мощного экономического и политического нажима овладели Малайей (султаны были де-факто превращены в их марионеток). Французы военными методами захватили Вьетнам и затем посредством давления подчинили Камбоджу и Лаос. Голландцы в результате ряда войн, крупнейшей из которых была Ачехская, овладели практически всей Индонезией. Исключением оставались лишь Сиам, где, впрочем, англичане имели сильные позиции, и Филиппины, которые, будучи захвачены испанскими колонизаторами еще в XVI в., сразу стали колонией Испании, так что XIX в. для их населения ознаменовался не столько дальнейшим усилением колонизации, сколько нарастанием сопротивления в борьбе за национальное освобождение и политическую самостоятельность 1.
См.: Холл Дж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Кауфман Л.С. Рабочий класс и национально-освободительное движение в Бирме. — М., 1961; Его же: Бирма: идеология и политика. — М., 1973; Козлова М.Г. Бирма накануне английского завоевания. — М., 1962; Васильев В.Ф. Очерки истории Бирмы 1885—1947 г. — М., 1962; Лун Сан. Бирма бросает вызов. — М., 1965; Перская И.Ю. Источники по истории Индонезии с древнейших времен по 1917 г. — Ч. I. — М., 1974; Берзин Э.О. История Таиланда (краткий очерк). — М., 1973; Его же: Юго-Восточная Азия с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Ерофеев Н.Л. Английский колониализм в середине XIX века. — М., 1977; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Ревуненкова Е.В. Народы Малайзии и Западной Индонезии (некоторые аспекты духовной культуры). — М., 1980; Тюрин В.А. История Малайзии (краткий очерк). — М., 1980; Юго-Восточная Азия. История, современность. — М., 1983; Корнев В.И. Буддизм и его роль в общественной жизни стран Азии. — М., 1983; Бандиленко Г.Г., Гневушева Е.И., Деопик Д.В., Цыганов В.А. История Индонезии. — 4.1. — М., 1992; Куланда С.В. История древней Явы. — М., 1992; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — Москва—Калуга, 1992; Васильев Л. С. История Востока. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993. — С. 9—88; Лосев Ю.И. Внешняя политика Англии на Востоке в конце XVI — первой половине XVII вв. — Рязань, 1993; Лунев С.И. Дипломатия в Южной Азии. — М., 1993; Агаджанян А. С. Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхеравады. — М., 1993; Этногенез и этническая история народов Южной Азии. — М., 1994.
437
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Колониализм стимулировал как сопротивление традиционных структур чужому вмешательству, ломавшему привычный образ жизни, так и приспособление их к тому новому, что несли с собой страны Запада. А это были европейские идеи, институты и ценности, светское образование и культура, газеты, железные дороги, почта и больницы, а также, в урезанном для колоний виде, политические партии и избирательные процедуры.
Конечно, и здесь тропики и все с ними связанное замедляли процесс. Юго-Восточная Азия, где ощутимые вестернизационные преобразования начались лишь в конце XIX в., была в менее выгодном положении по сравнению, скажем, с Индией. Свою роль сыграли и природно-климатические условия, и изначально низкий стартовый уровень собственного развития народов этого региона, и сравнительная слабость, при редкой пестроте, цивилизационного фундамента и религиозно-культурных традиций. Неудивительно, что все это, вместе взятое, ограничивало темпы роста и особенно противодействия традиционной структуры колониализму. Если не считать немногих колониальных войн и близких к ним по характеру восстаний, то о сопротивлении в других формах практически до окончания Второй мировой войны мало что можно сказать. Только на Филиппинах уже в конце XIX в. оно достигло критического уровня.
Однако сказанное не означает, что традиционная структура с легкостью принимала навязываемые извне новшества и быстро к ним адаптировалась. Конечно, процесс приспособления шел. Более того, приспосабливаясь, местные структуры копили потенции для сопротивления, совершенствуя его средства и обогащая приемы за счет заимствований, включая новые идеи и институты, особенно те, что максимально непротиворечиво вписывались в традиционные привычные нормы существования. А ими оказались именно те, что не имели почвы в Индии, т. е. связанные с эгалитаризмом, борьбой за равенство и социальную справедливость.
Случайно ли, что именно в Индокитае, а также на островах к востоку от Цейлона, включая Индонезию и Филиппины, и даже в современном Непале, долгое время сильно отстававшем в развитии от других стран региона, позиции радикальных партий, включая и коммунистические, преимущественно в маоистской их интерпретации, оказались столь заметны и сильны? Конечно, нет. Напротив, это стало закономерным результатом, естественным итогом сопротивления той традиционной структуры, которая была характерна для данного региона, соответствовала его цивилизационному фундаменту, всему сложному комплексу составивших этот фундамент религиозно-культурных традиций.
Продолжая ту же логику рассуждений, можно заметить, что далеко не случайно парламентаризм европейского типа в Юго-Восточной Азии не прижился настолько, как это имеет место в Индии, зато военные перевороты и военные режимы стали здесь почти повсюду едва ли не привычной нормой политической жизни. Словом, парламентаризм или радикализм; демократическая процедура или насильственные формы решения проблем — примерно такова здесь дилемма, разумеется, с учетом того, что все субъекты насилия обязательно клянутся в преданности делу народа, а порой и искренне
438
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирна (Мьянма) в колониальную и современную эпохи
стремятся помочь своей стране найти лучшие пути развития, не говоря уже о том, что все они и всегда говорят об интересах народа, о равноправии и социальной справедливости.
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма)
в колониальную и современную эпохи
О. Цейлон — республика Шри-Ланка и Бирма — ныне Мьянма являются ближайшими к Индии и издревле находившимися в зоне ее непосредственного воздействия странами, где ведущим вероучением был и остается буддизм хинаяны. Кроме того, и о. Цейлон, и Бирма стали объектами колониальной экспансии со стороны европейцев, в частности — англичан, господствовавших в этих странах до конца 40-х гг. XX в.
На Цейлоне , благодаря тесным связям с Индией, буддизм утвердился еще в III в. до н.э., среди предков современного сингальського (сингалезского) населения. Междоусобные распри между местными правителями способствовали тому, что в V в. н.э. на остров вторглись исповедовавшие индуизм шиваитского толка южноиндийские тамилы, захватившие ряд районов на севере острова. Но в VIII в. на Цейлоне утвердилась местная буддийская династия местного, сингальського происхождения. Однако распри, главным образом между сингальцами-будцистами и тамилами-индуистами не прекращались, что привело к образованию в XV в. на острове трех враждовавших между собой государств: сингальських Котте и Канди (соответственно на западе, юге и в центральных областях страны) и тамильского — Джафна (на севере). Соперничество между ними облегчило европейцам, в частности португальцам, первыми достигшим острова еще в 1517 г., превратить его в свою колонию.
Освоенный португальскими колонизаторами еще в начале XVI в. (по его побережьям) о. Цейлон издревле был центром экспорта корицы, торговля которой определяла интересы колонизаторов. Португальцы, создавшие на его побережье ряд фортов-факторий, главным из которых был Коломбо, и организовали вывоз пряностей в Европу. В 1658 г. португальцев изгнали голландцы, продолжавшие их дело. Голландская Ост-Индская компания, захватившая четверть территории острова и монополизировавшая его внешнюю торговлю, здесь действовала в основном теми же методами, что и в Индонезии, включая систему принудительной обработки участков, засаженных коричным деревом. В 1795—1796 гг. в ходе англо-французских войн и при оккупации французскими войсками Нидерландов, преобразованных в зависимую от Франции Батавскую республику, голландцев на
См.: Ефремов Ю.И. Остров вечного лета. — М., 1959; Талмуд Э.Д. Очерки новейшей истории Цейлона. — М., 1960; Ее же: История Цейлона. 1795—1965. — М., 1973; Бонифа- тьеваЛ.И. Цейлон. — М., 1970; Выхухолев В.В. Сингальская литература. — М., 1970; Цейлон. Проблемы и перспективы экономики. — М., 1972; Республика Шри-Ланка: экономика и политика. — М., 1974; Тюляев С.И., Бонгард-Левин Г.М. Искусство Шри- Ланки. — М., 1974; Агаджанян А.С. Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхеравады. — М., 1993; Сафронова А.Л. Буддийская сангха Шри-Ланки, конец XVIII — начало XX в. — М., 1993.
439
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Цейлоне сменили англичане. Они провели ряд реформ, в том числе налоговую, которая вызвала резкое сопротивление населения и вскоре частично была отменена. С 1802 г. Цейлон стал колонией, управлявшейся английским губернатором.
Начало XIX в. прошло под знаком борьбы англичан за полное господство на острове. Этому противостояло государство Канди, занимавшее центральную гористую часть Шри-Ланки. Организованное весьма традиционно и являвшее собой едва ли не классический образец восточного государства с хорошо налаженной системой централизованной редистрибуции, Канди длительное время сопротивлялось португальским и голландским колонизаторам, сохраняя свою независимость. В 1815 г. англичане завоевали это государство и стали хозяевами всего острова. Аннексия спровоцировала жителей Канди на восстание, которое, однако, было подавлено колонизаторами.
С середины XIX в. главной экспортной культурой Цейлона становится кофе, а в конце этого же века — чай. На кофейных и чайных плантациях работали законтрактованные в Индии рабочие-кули, в основном южноиндийские тамилы. Индийцы-тамилы и прибывавшие преимущественно из Индостана мусульмане сосредоточили в своих руках и значительную долю цейлонской торговли, тогда как коренное население страны, сингалезцы, в этом смысле отставали — ситуация, близкая к индонезийской. Большинство рабочего класса тоже представляли собой индийцы-тамилы, плантационные кули, хотя постепенно формировались и иные отряды пролетариата — строители, железнодорожники, докеры и др. Преобладающей религией населения оставался традиционный буддизм хинаяны, но вместе с тамилами усиливались позиции индуизма. В частности, индуисты стали играть заметную роль и на территории Канди, где к тому же существовала восходящая к индуизму система каст.
Во второй половине XIX в. на Цейлоне, в немалой степени под влиянием соседней Индии, стало активно пробуждаться национальное самосознание. Появились образованные слои населения, начали издаваться газеты и книги на сингальском языке, развиваться религиозно-реформаторские идеи. В 1864 г. возникла национальная политическая организация — Цейлонская лига, требовавшая участия цейлонцев в управлении страной. Англичанами был создан Законодательный совет, часть членов которого составляли цейлонцы. На рубеже XIX—XX вв. на острове одна за другой возникали новые политические организации, выдвигавшие лозунги с требованиями самоуправления и реформ.
По введенной англичанами в 1912 г. конституции число членов Законодательного совета из цейлонцев было увеличено, а после реформы конституции в 1924 г. в совете было создано выборное большинство цейлонцев. Очередная конституционная реформа 1931 г. провозгласила всеобщее избирательное право (до того практиковалось общинное представительство), а на выборах в том же году большинство мест в Государственном совете получили кандидаты Цейлонского национального конгресса — ведущей партии острова, созданной в декабре 1919 г. и претендовавшей на формирование ответственного правительства.
440
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма) в колониальную и современную эпохи
Цейлонский национальный конгресс оказал колониальной администрации поддержку в годы Второй мировой войны в обмен на обещание независимости после нее. В 1945—1946 гг. шла работа над проектом конституции независимого Цейлона. Искусственная задержка с предоставлением острову статуса доминиона привела к ряду крупных национальных выступлений в 1947 г. В результате 4 февраля 1948 г. была провозглашена независимость Шри-Ланки — пока еще, до провозглашения республики в 1972 г. с парламентарной основой и многопартийной системой, в статусе доминиона.
Борьба ведущих партий и смена правительств сопровождались изменениями в политическом курсе и в основах экономической политики страны. Акцент на преимущественное развитие государственной экономики сменялся предоставлением наибольшего благоприятствования частному предпринимательству, причем именно этот последний курс осуществляется и сейчас. В республике господствует президентская форма правления.
Население острова на две трети состоит из сингалов, но существенную долю его на севере составляют выходцы из Южной Индии, тамилы. Сингало-тамильская национально-религиозная вражда сильно осложнила положение на острове в 80-х гг. XX в. Остроконфликтная ситуация сделала необходимым официальное вмешательство правительства Индии, которое вместе с правительством Шри-Ланки попыталось погасить бушующие страсти и было вынуждено даже на время ввести в северные районы острова свои войска. Частично это дало результаты, острота конфликта спала. Однако до решения проблемы еще далеко. Взрывы и террористические акты, вера в действенность которых докатилась до Цейлона, то и дело происходят на острове. И предоставление тамилам частичной автономии, и миротворческое вмешательство Индии не удовлетворили экстремистов. Именно от их рук, как стало известно в результате расследования, пал премьер Индии Р. Ганди.
Экономически Шри-Ланка принадлежит к числу быстро развивающихся, даже процветающих стран Азии, особенно после отказа в 1977 г. от государственного вмешательства в экономику. Шри-Ланка активно экспортирует чай, каучук, производит достаточное количество риса, принимает немалое количество туристов, привозящих с собой валюту. Энергично наращиваются темпы промышленного развития. Страна входит в Ассоциацию регионального сотрудничества стран Южной Азии и весьма активно взаимодействует с Индией. Влияние Индии, ее культуры и религии, ее этнических корней, на острове весьма весомо. Столь же ощутима экономическая помощь Индии, как и ее политическое вмешательство в случае необходимости.
Расширение зоны влияния Ост-Индской компании в Индии привело в конце XVIII в. к соприкосновению этой зоны и с бирманскими землями. Бирма оказалась сферой пристального внимания англичан еще и потому, что проникнуть в эту страну пытались в те же годы и французы. Кроме того, южнобирманское побережье с расположенными на нем портами могло способствовать упрочению позиций англичан в Индийском океане.
441
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Бирма 1 в начале XIX в. вела достаточно активную внешнюю политику. Ее правители претендовали на Ассам и Манипур в Северо-Восточной Индии, время от времени вели войны с Сиамом. Однако эта внешнеполитическая активность не опиралась на прочность тыла. Центральная власть в стране не была достаточно эффективной, что проявлялось в спорадических ди- настийных распрях и дворцовых переворотах, в выступлениях недовольных злоупотреблениями чиновников крестьян или в восстаниях племенных вождей. Попытки короля Миндона, правившего страной в 1853—1878 гг., провести реформы, направленные на укрепление власти центра и создание современной инфраструктуры (введение единого 10%-ного налога и новой монеты, ограничение злоупотреблений чиновников, организация телеграфной связи, приглашение технических специалистов из Европы, куда — прежде всего во Францию и Италию — были посланы для этого специальные миссии, и т. п.), не дали существенных результатов. Но зато они вызвали, с одной стороны, недовольство влиятельной знати, а с другой — обеспокоенность Англии.
Первая и вторая англо-бирманские войны (1824—1826 и 1852—1853) еще до этих реформ привели к отторжению от Бирмы значительной части ее южных и юго-восточных земель, прежде всего побережья с центром в Рангуне, в устье реки Иравади. Закрепившись здесь достаточно прочно и энергично приступив к внедрению в этом районе Бирмы своей колониальной администрации, англичане в ходе третьей и последней англо-бирманской войны 1885—1886 гг. окончательно сломили сопротивление бирманцев и превратили эту страну в свою колонию.
Бирманский союз. — М., 1958; Холл Дж.Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Чжу Чжи-хе. Бирма. — М., 1958; Стратанович Г.Г. Добудцийские верования народов западного и центрального Индокитая. — М., 1960; Его же: Народные верования населения Индокитая. — М., 1978; Кауфман А. С. Рабочий класс и национально-освободительное движение в Бирме. — М., 1961; Его же: Бирма: идеология и политика. — М., 1973; Козлова М.Г. Бирма накануне английского завоевания. — М., 1962; Васильев В.Ф. Очерки истории Бирмы 1885—1947 г. — М., 1962; Лун Сан. Бирма бросает вызов. — М., 1965; Народы Юго-Восточной Азии. — М., 1965; Можейко И. 5000 храмов на берегу Иравади. — М., 1967; Гаврилов Ю.Н. Борьба за независимость и прогрессивные преобразования в Бирме. — М., 1970; Толоконникова А.А. Бирма. — М., 1973; Жабреев А.Г. Аграрные отношения в современной Бирме. — М., 1971; Можейко И.В., Узянов А.Н. История Бирмы. — М., 1973; Такин Чит Маун. Заметки о политической жизни Бирмы. 1962—1971. — М., 1976; Чеснов Я.В. Историческая этнография стран Индокитая. — М., 1976; Всеволодов И.В. Бирма: религия и политика (буддийская сангха и государство). — М., 1978; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Западова Е.А. В стране, где течет Иравади. Очерки культуры современной Бирмы. — М., 1980; Корнев В.И. Буддизм и его роль в общественной жизни стран Азии. — М., 1983; Юго-Восточная Азия. История, современность. — М., 1983; Буддизм. Проблемы истории культуры современности. — М., 1990; Агаджанян А.С. Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхера- вады. — М., 1993; Берзин Э.О. История Юго-Восточной Азии с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Листопадов Н.А. Проблемы отношений между Мьянмой и Индией: история и современность. — М., 1995; Его же: Бирма. Страна к югу от горы Меру. — М., 2002; Дарченков Д.В. У Ну и государственное развитие Бирмы. — М., 1997; Барышникова О.Г., Попов А.В., Шабалина Г. С. Юго-Восточная Азия: люди и труд. — М., 1999; Федоров В.А. Армия и модернизация в странах Востока. — М., 1999.
442
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма) в колониальную и современную эпохи
Колонизация Бирмы англичанами привела к существенной перестройке ее административной системы и экономики. Если не считать окраинных районов страны, где власть была оставлена за местными князьями и племенными вождями, время от времени контролируемыми колониальной администрацией, Бирма была поделена на несколько областей во главе с губернаторами, области — на округа-дискрикты. Вместо ликвидированных традиционных управителей-мьотуджи во главе округов и областей были поставлены английские чиновники, а низшие административные должности были предоставлены контролируемым этими чиновниками местным кадрам, в том числе и из прежних мьотуджи, теперь именовавшихся старостами.
Дельта Иравади и значительная часть ее долин были превращены в житницы риса, причем внедрение трудоемкой культуры риса создало условия для переселения в эти рисоводческие районы большого количества законтрактованных мигрантов из Индии. Развитие промыслов — нефтяного, лесодобывающего (особенно ценился вывозившийся из Бирмы тик) и др., а также железнодорожное строительство привели на рубеже XIX—XX вв. к появлению в Бирме рабочих из числа бирманцев и мигрантов-индийцев.
Будучи вначале административно включена в Британскую Индию (английский верховный комиссар Бирмы подчинялся непосредственно вице- королю Индии), Бирма вскоре стала приобретать для англичан самостоятельное значение. В годы Первой мировой войны она оказалась важным поставщиком стратегических материалов (треть мировой добычи вольфрама, свинец, олово, серебро), не говоря уже о рисе. Впрочем, самостоятельность Бирмы как объекта английской колониальной экспансии отнюдь не исключала того, что национально-освободительное движение в этой стране во многом ориентировалось на успехи соответствующего движения в Индии и следовавшие за ними акции английской администрации.
Так, парламентский закон 1919 г., предоставивший индийцам право на соучастие в административном управлении на уровне выборных Законодательных собраний, вызвал в Бирме движение за предоставление таких же прав. Именно отказ удовлетворить это требование и оказался непосредственным поводом для создания в стране массовой политической организации — Генерального совета бирманских ассоциаций, в который вошли возникшие до того различного рода организации, преимущественно буддийского толка, немало воспринявшие из практики антиколониальной борьбы индийцев (кампании гражданского неповиновения, бойкоты, митинги и демонстрации и т. п.). Антиколониальные выступления, активно поддержанные учащейся молодежью и буддийским монашеством, оказали на колониальные власти определенное воздействие: в 1923 г. в Бирме был создан — по индийскому образцу — Законодательный совет; бирманские деятели получили частичный доступ к управлению страной. Это привело к дальнейшему усилению борьбы за предоставление Бирме независимости, вначале хотя бы в статусе доминиона.
В начале 30-х гг. эта борьба приняла форму выступлений против намерений колониальных властей административно отделить Бирму от Британской Индии и тем изолировать ее от влияния индийского национально-освободительного движения (такое отделение без предоставления Бирме статуса
443
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
доминиона привело бы к резкому ослаблению позиций сторонников реформ). Эти выступления были подкреплены мощным крестьянским восстанием, явственно проявившим сопротивление традиционной структуры ее насильственной колониальной ломке. Подавление восстания в 1932 г. вынудило колониальные власти пойти на определенные уступки. Закон об управлении Бирмой, принятый парламентом в 1935 г., привел не только к административному отделению Бирмы от Индии, но и к образованию двухпалатного парламента с ответственным перед ним кабинетом министров, состав которого должен был утверждаться английским комиссаром.
30-е годы XX в. были временем подъема общественно-политического движения в Бирме. На нефтепромыслах, у транспортников, текстильщиков формировались профсоюзы, проходили забастовки и демонстрации. Была создана Всебирманская крестьянская организация. Но главным среди всех этих движений стало движение такинов — Добама асиайон (Всебирманская национальная лига). Созданное еще в 1930 г. радикально настроенными студентами, это движение, члены которого демонстративно называли друг друга словом «такин» (господин), которое в те годы употреблялось лишь при обращении к англичанам (аналог индийского «сахиб»), быстро приобрело немалое влияние в стране. Такины организовывали бойкоты, кампании неповиновения, походы бастующих в Рангун и т. п. Наиболее радикально настроенные из них создали на рубеже 30—40-х годов коммунистические ячейки.
Начавшаяся в 1939 г. Вторая мировая война, в которую Бирма оказалась вовлеченной автоматически, как колония Англии, привела к расколу национально-освободительного движения. Часть его, ориентируясь на Англию, выступила тем не менее с требованием независимости, образовав Блок свободы, в котором задавало тон движение Добама. Англичане ответили категорическим отказом и арестом наиболее популярных лидеров движения в мае 1940 г. Это усилило позиции тех, кто был склонен к союзу с силами, выступавшими в войне против англичан, в частности с Японией, оккупировавшей Бирму в 1941 г. Была создана Армия независимости Бирмы во главе с видным деятелем движения Добама Аун Саном, сотрудничавшим с японцами.
Однако уже в 1942 г. такины разочаровались в японцах, которые не спешили выполнить свои обещания о содействии в обретении Бирмой независимости. И хотя в 1943 г. обещанная независимость была провозглашена, а Аун Сан был включен в правительство страны в качестве министра обороны, движение такинов уже готовило восстание против оккупантов. В августе 1944 г. была создана Антифашистская лига народной свободы во главе с Аун Саном, а в марте 1945 г. эта лига, опираясь на армию и партизанские отряды, подняла восстание.
В августе 1945 г., после капитуляции Японии, на сессии Высшего совета лиги было принято решение о созыве Учредительного собрания. Но возвратившаяся колониальная английская администрация не торопилась с поддержкой лозунгов о независимости Бирмы. Только в январе 1947 г. англичане были вынуждены дать согласие на проведение в апреле того же года выборов, которые принесли победу лиге (194 из 210 мест в Учредительном собрании). Бирма обрела независимость. Во главе правительства после убийства
444
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма) в колониальную и современную эпохи
Аун Сана встал У Ну. Но сразу же вслед за этим в стране разгорелась гражданская война, в которой активную роль играли и призвавшие крестьян к восстанию коммунисты, и племенные вожди окраин, и даже осевшие на северных границах Бирмы остатки гоминьдановских войск, вынужденных уйти из Китая после революции 1949 г.
Коммунисты существовали в Бирме с 40-х гг., причем в виде различных групп, включая и организации экстремистского толка. Но в дальнейшем они предпочли позицию борьбы с существующим правительством, подчас вооруженной борьбы, при всем том, что в первые годы после войны входили в состав правящей Антифашистской лиги народной свободы. Впрочем, изменялись и позиции лиги, равно как и составлявшей ее ядро социалистической партии.
Первое десятилетие ее власти (1948—1958) прошло под знаком укрепления государственной экономики и борьбы с вооруженной оппозицией, включая коммунистов. Но добиться экономических успехов в состоянии перманентной вооруженной борьбы было невозможно, что и привело к политическому кризису в конце 50-х гг. Вначале гражданское правительство У Ну было заменено военным, во главе с генералом Не Вином, причем военные и поддерживавшие их силы взяли курс на некоторую демократизацию в стране. Затем на недолгое время возвратилось гражданское правительство У Ну, что, впрочем, привело к нарастанию кризисных явлений в экономике и политике, а в марте 1962 г. в Бирме был совершен военный переворот, и власть снова попала к Не Вину — на сей раз в качестве главы Революционного совета. Буквально через несколько недель после захвата власти Революционный совет опубликовал программу «Бирманский путь к социализму», под лозунгом реализации которой Бирма существует вот уже 45 лет.
Суть программы сводится к отказу от парламентарной демократии и эксплуатации человека человеком, к национализации основных средств производства и провозглашению экономической основой нового общества государственной и кооперативной собственности. Частное предпринимательство резко ограничивается, а рабочие и крестьяне провозглашаются опорой нового социалистического строя. Декларация звучит вполне в духе, который привыкли воспринимать в качестве нормы все те партии и страны, где шло развитие по марксистско-социалистическому пути с ориентацией на сталинскую модель. Это означает, что при всей специфике ситуации в Бирме (коммунисты не в правительстве, а в вооруженной оппозиции) официальный курс был близок к тому, который провозглашался взявшими власть коммунистами. И именно этот курс стал реализовываться в стране.
Национализация иностранного и крупного капитала, ликвидация землевладельческой знати, серьезное ограничение возможностей национальной буржуазии, объявление государственных монополий в ряде важных сфер хозяйства, затем едва ли не полная национализация всех предприятий в стране и введение такой налоговой системы, которая ограничила частное накопление,— все эти и другие шаги привели на рубеже 60—70-х гг. к превращению экономики Бирмы в государственную. Государство же, со своей стороны,
445
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
приняло ряд мер для развития инфраструктуры, сельского хозяйства, системы трудового законодательства, образования и т. п.
Неудивительно, что уже на рубеже 60—70-х гг. стали обозначиваться первые серьезные проблемы, резко упали экономическая эффективность и темпы роста экономики. Подрыв позиций мелкого производителя в городе и деревне привел к упадку рынка и товарного производства и соответственно к расцвету черного рынка и теневой экономики. Появились инфляция и заметная безработица, причем все это сочеталось с непрекращавшейся внутриполитической нестабильностью. Лидеры созданной в 1964 г. Партии бирманской социалистической программы во главе с Не Вином предпринимали усилия для урегулирования своих взаимоотношений с оппозицией, во всяком случае в первые годы существования новой партии. В народе пропагандировались идеи бирманского социализма, заметно окрашенного в привычные буддийские тона. Опорой партии стали народные советы. Все иные партии в стране были запрещены, причем эти нововведения были официально закреплены конституцией 1974 г.
Последующий ход событий показал, что жесткая линия на ограничение частного сектора и свободного рынка не может быть компенсирована апелляцией к буддийским традициям. Кризис в стране нарастал. Темпы развития были неудовлетворительными, росло сопротивление, прежде всего со стороны студенчества. Ответом на недовольство были репрессии, но они уже не помогали. Позиции правительства становились все слабее. В стране нарастал взрыв. Под давлением народного возмущения военные в 1988 г. вначале были вынуждены отступить, но затем достаточно быстро пришли в себя и стали укреплять свою власть. Было объявлено о введении новых принципов управления, проведены некоторые реформы экономического характера, открывшие простор для рыночных отношений. Было дано согласие на восстановление норм парламентской демократии на многопартийной основе. Страна получила новое имя (Мьянма) и ждала выборов, состоявшихся в 1990 г.
На выборах неожиданно для властей одержала решительную победу Национальная демократическая лига во главе с дочерью национального героя Бирмы Аун Сана — Су Чжи. Генералы, фактически правящие страной, не признали их результата и отказались передать власть Су Чжи и ее сторонникам. Более того, руководители Лиги оказались под арестом, причем сама Су Чжи была взята под домашний арест еще до выборов, в 1989 г. Опираясь на первые достигнутые в результате реформ экономические успехи, генералы упорно держатся за власть и лишь туманно обещают в будущем созыв Учредительного собрания, которое должно решить политические проблемы. Присуждение Су Чжи осенью 1991 г. Нобелевской премии мира не повлияло на их позиции и даже не помогло лауреату освободиться из-под ареста.
446
Традиционный Сиам и современный Таиланд
Традиционный Сиам и современный Таиланд
К началу XIX в. Сиам (современный Таиланд) 1 был достаточно сильным централизованным государством, выгодно отличавшимся от Бирмы и Вьетнама своим сравнительным отдалением от стратегически важных торгово-колониальных морских путей. В те годы, когда Англия вела войны с Бирмой и упрочивала свои позиции в Малайе, а Франция пыталась укрепить свои позиции во Вьетнаме, Сиам жил по-своему, хотя и постепенно втягивался в контакты с этими же и иными державами. Политическая мощь Сиама — при всей сравнительно незначительной численности его населения, особенно при сопоставлении его с бирманским или вьетнамским,— обеспечила его правителям не только прочную власть в собственной стране, где крестьяне традиционно были порабощены как нигде более в Южной и Юго-Восточной Азии, но и сюзеренитет над ослабленными, отставшими в развитии и политически неустойчивыми Лаосом и Камбоджей.
Внешняя торговля Сиама в основном была функцией правительства, а то и монополией короля; ремесленно-торговое население городов в значительной мере состояло из китайских мигрантов, приток которых в Сиам, как и в Малайю, все возрастал. Официальные представители колониальных держав, особенно англичане, в первой половине XIX в. предпринимали энергичный нажим на сиамские власти с целью заставить их шире открыть двери для свободной торговли. Но сиамские короли не спешили пойти навстречу этим требованиям; напротив, они сами стремились развивать торговые связи, для чего с помощью китайских мастеров строили большие торговые корабли, и главное, укрепить армию (в 1830 г. Рама III пригласил европейских инструкторов, которые создали ему боеспособные армейские части, включая артиллерию и военный флот).
См.: Холл Дж.Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Современный Таиланд. — М., 1958; Ребрикова Н.В. Очерки новейшей истории Таиланда (1918—1959). — М., 1960; Ее же: Очерки новой истории Таиланда (1768—1917). — М., 1966; Ее же: Таиланд. Социально-экономическая история (XIII—XVIII вв.). — М., 1977; Стратанович Г.Г. Добу- дцийские верования народов западного и центрального Индокитая. — М., 1960; Его же: Народные верования населения Индокитая. — М., 1978; Берзин Э.О. Борьба европейских держав за сиамский рынок в (30—80-е годы XVII века). — М., 1962; Его же: История Таиланда (краткий очерк). — М., 1973; Его же: История Юго-Восточной Азии с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Иванова Е.В. Тайские народы Таиланда. — М., 1970; Ее же: Очерки культуры тайцев Таиланда.— М., 1996; Искольдский В.И. Таиланд. Экономические очерки. — М., 1971; Корнев В.И. Тайский буддизм. — М., 1973; Его же: Буддизм и его роль в общественной жизни стран Азии. — М., 1983; Чеснов Я.В. Историческая этнография стран Индокитая. — М., 1976; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Федоров В.А. Эволюция авторитарных режимов на Востоке. — М., 1992; АСЕАН в системе международных политических отношений. — М., 1993; Агаджанян А. С. Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхеравады. — М., 1993; Мельниченко Б.Н. Буддизм и королевская власть. (Буддизм в истории сиамского государства XIII — начала XX века). — СПб., 1996; Дольникова В.А. Таиланд. Социальная история в свете демографических процессов. — М., 1997; Барышникова О.Г., Попов А.В., Шабалина Г.С. Юго-Восточная Азия: люди и труд. — М., 1999; Федоров В.А. Армия и модернизация в странах Востока. — М., 1999.
447
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
При Раме IV (1851 — 1868) Сиаму были навязаны державами неравноправные договоры, открывшие страну для колониальной торговли, следствием чего были упадок собственной, с трудом налаженной и экономически крайне слабой сиамской промышленности, а также энергичный натиск европейцев с их промышленными товарами. Этот натиск ослабил Сиам, чем не преминули воспользоваться французы, вынудившие в 1867 г. Раму IV отказаться от его сюзеренных прав на Камбоджу, ставшую французским протекторатом. Политическое унижение, равно как и опасения, связанные с угрозой дальнейшего нажима на Сиам с запада (английская Бирма) и востока (французский Индокитай), побудили Раму V (1868—1910) провести в стране ряд важных реформ, суть которых сводилась к освобождению крестьян, развитию в стране частнособственнических отношений, реформе финансов с введением твердых норм оплаты труда. Была также создана реформированная по европейскому образцу политическая администрация — Государственный совет с совещательными функциями, центральное правительство из 12 министерств, губернаторы провинций, чиновники центра на местах и выборное самоуправление в общинах.
Реформы сыграли важную роль в трансформации традиционной структуры. Резко увеличилось производство товаров, в том числе и на экспорт, многократно возросли доходы казны. Стали предприниматься дорогостоящие, но необходимые для развития экономики Сиама проекты, включая железнодорожное строительство, для чего правительство прибегало к займам в Европе. Но самым существенным результатом всей программы реформ было укрепление международного престижа. Реорганизованная и эффективно функционировавшая дипломатия, проявлявшаяся в официальных миссиях в страны Европы и в умелом лавировании между соперничавшими державами, способствовала сохранению независимости Сиама, пусть даже подчас ценой некоторых потерь. В 1893 г., например, основная часть вассального Сиаму Лаоса стала французским протекторатом, да и сам Сиам был как бы поделен на английскую и французскую сферы влияния.
На рубеже XIX—XX вв. в результате осуществленных реформ (их функционально можно приравнять к структурной ломке того же типа, что осуществлялась в соседних странах колониализма, где она была намного болезненнее хотя бы потому, что осуществлялась чужими руками, насильственно и бесцеремонно) Сиам начал развиваться сравнительно быстрыми темпами: успешно функционировала горнодобывающая и перерабатывающая промышленность, увеличивались производство олова и риса, вывоз драгоценного тикового дерева, создавались банки. Формировался рабочий класс, пока еще в основном за счет приезжавших в Сиам китайцев. Появилась буржуазия, вначале тоже преимущественно китайская по происхождению. Начинали издаваться газеты, журналы, книги; совершенствовалась система образования; рождалась сиамская интеллигенция, частично тоже из числа иммигрантов. Достаточно резкая ломка привычных норм жизни вела к усилению националистических настроений, а то и к антимонархическим заговорам (не- удавшийся переворот 1912 г.). Но основным итогом всего процесса было все же движение за продолжение реформ.
448
Традиционный Сиам и современный Таиланд
Вопрос был в том, как и в каком направлении идти дальше. Именно по этому поводу и выявились существенные разногласия. Вначале на переднем плане оказалась идея укрепления монархии и создания на этой основе сильного государства, способного противостоять колониальному капитализму. Сам Рама VI Вачиравуд (1910—1925) стал идеологом монархического национализма. Делая акцент на возвеличение героического прошлого, стремясь возродить национальный дух и апеллируя к великотайским чувствам народа, король лично писал статьи и пьесы, ставил театральные постановки и даже принимал в них участие. Будучи равнодушным к религии, он апеллировал к буддизму, стремясь использовать его колоссальное влияние для пропаганды националистических идей. Неясно, как сложилась бы судьба монархического национализма, если бы не верхушечный переворот 1932 г., положивший конец этой идее.
Во главе переворота, приведшего в конечном счете к радикальным изменениям в системе политической администрации и в социальной структуре общества (поэтому далеко не случайно некоторые специалисты именуют его революцией), стояли военные и гражданские чиновники, в основном получившие образование за границей, в Германии и Франции. Выступив против засилья в руководстве страной близких к королю принцев крови (число их стало весьма велико за счет многоженства короля и его ближайших родственников), руководители переворота предложили и осуществили ряд важных преобразований, приведших к замене идеи монархического национализма реалиями национализма государственного.
Новые руководители страны, из которых наиболее заметную роль вскоре стали играть Приди Паномионг и Пибун Сонграм (Пибунсонграм), в острой междоусобной борьбе пришли к созданию в Сиаме конституционной монархии с парламентарной системой (парламент частично состоял из выбранных членов, частично — из назначенных) и кабинетом министров, но практически без партий и открытой партийной борьбы. В сфере экономики была сделана ставка на укрепление государственного начала, постепенное уменьшение роли иностранного капитала с соответствующей заменой его капиталом национальным в форме прежде всего госкапитализма и государственных монополий. В соответствии с этой программой в 30-х годах был национализирован ряд отраслей промышленности (табачная, судоходная), государство заняло ключевые позиции в торговле и стало пропагандировать создание смешанных государственно-частных сиамских предприятий, призванных конкурировать с китайскими и постепенно вытеснять их.
Отчетливый курс на создание крепкого национального государства, которое на модернизированной основе вновь оказалось политически и экономически господствующим, проявился также и в сфере просвещения и культуры, в возрождении тех самых националистических великотайских традиций, к которым апеллировал в свое время король Вачиравуд. Этот националистический курс сопровождался яростными выпадами против экономически преобладавшей в Сиаме китайской общины (вплоть до официальных выпадов с предложением решить китайский вопрос так, как решал еврейский вопрос Гитлер) и достаточно заметной ориентацией на Японию и японский опыт.
449
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Успехи Японии в промышленном развитии страны, победа ее в русско- японской войне и рост политического могущества создали этому государству большой престиж в националистически ориентированном предвоенном Сиаме, в 1939 г. переименованном в Таиланд (государство тайцев). В противовес Англии, чьи позиции в торговле с Таиландом продолжали быть ведущими, власти страны всячески поощряли укрепление связей с Германией и Японией. Неудивительно, что когда началась Вторая мировая война, чаша весов вначале заметно склонялась в их сторону, тем более что с помощью этих держав и зависимого от Германии правительства Виши Таиланд рассчитывал вернуть утраченные им позиции в Лаосе и Камбодже.
Таиланд не только не протестовал против оккупации его японскими войсками в 1941 г., когда Япония захватила весь Индокитай, но и стал активно сотрудничать с японцами. Лишь в конце войны ситуация в этом смысле стала меняться. В стране возникла и начала активно действовать организация «Свободное Таи», которой помогали США и деятельность которой негласно поддерживал, даже контролировал стоявший в оппозиции к правительству регент Приди (малолетний король находился в Швейцарии).
Сразу же по окончании войны Приди от имени короля официально заявил, что он не подписывал формальное объявление войны Англии и США и считает этот акт неконституционным. На это правительство США заявило, что и оно не относилось к Таиланду как к воюющей стороне. Правда, правительство Англии заставило Таиланд выплатить компенсацию за понесенный англичанами экономический ущерб, а Франция восстановила статус-кво в Лаосе и Камбодже, но в целом Таиланду удалось сохранить свой международный престиж и даже упрочить статус независимого государства, став членом ООН.
В послевоенные годы продолжалась политика укрепления позиции государства в экономике страны и содействия упрочению положения молодой сиамской национальной буржуазии. Были приняты важные законы о земельных отношениях, упорядочивавшие землевладение и земельную аренду; разрешалась деятельность партий и профсоюзов, но не компартии, официально сформировавшейся в 1942 г. и находившейся, как правило, на нелегальном положении. Продолжался недвусмысленный нажим на иностранный капитал, причем это касалось даже не столько англичан, сколько живших в стране богатых китайцев. В политической администрации преобладали военные, нередко приходившие к власти в результате переворотов. Правительство Таиланда активно сотрудничало со США, было членом СЕАТО и не уставало напоминать о своих антикоммунистических позициях. Внутренняя политика и мировая экономическая конъюнктура в послевоенное время способствовали сравнительно быстрым темпам экономического развития страны.
Стоит заметить, что исключительность ситуации, в которой оказался Сиам в период активной колониальной экспансии держав в Юго-Восточной Азии, во многом объясняется случайными факторами. Он стал своего рода буфером между двумя соперничавшими державами, Англией и Францией, и, кроме того, эта страна оказалась на историческом подъеме, имела сильное правительство и была внутренне единой в тот момент, когда могла решиться
450
Традиционный Сиам и современный Таиланд
ее судьба. Не лишено смысла также и напоминание, что Сиам как колония мало что мог дать захватившей его державе. Впрочем, этот фактор далеко не был решающим, достаточно напомнить, скажем, о судьбе Лаоса. Но как бы то ни было, совокупность случайностей избавила Сиам от нелегкой доли колонии. С точки зрения анализа исторического процесса этот факт весьма важен.
После Второй мировой войны Таиланд открыл свои рынки для иностранного капитала, особенно американского, что принесло свои результаты и способствовало промышленному развитию. К этому уже в 50-х гг. была добавлена американская экономическая и военная помощь, масштабы которой были весьма существенны хотя бы потому, что территория страны служила плацдармом для противостояния США странам Индокитая, избравшим марксистскую модель развития. Вплоть до 70-х гг. внутриполитическое положение страны было неустойчивым, что нашло свое отражение в спорадических военных переворотах. Государственный сектор в экономике был весьма значительным, а злоупотребления в этой сфере со стороны военнобюрократических верхов были столь велики, что время от времени вызывали грандиозные скандалы. Естественно, это не вело к быстрому и эффективному экономическому развитию.
Ситуация заметно изменилась в конце 70-х гг., когда очередной государственный переворот привел к принятию новой конституции, восстановившей принципы конституционной монархии (заложенные еще в 1932 г.), в том числе многопартийную систему и парламентскую демократию. Попытки поколебать эту систему, предпринятые было военными в 1991 г., потерпели крах в 1992 г.
Первая половина — середина 90-х гг. характеризовались уверенной поступью страны по пути промышленного развития и стремлением ее правительства наладить добрососедские отношения с окружающими ее странами, в первую очередь с Лаосом и Камбоджей. Как известно, остатки войск красных кхмеров вплоть до 1992 г. пребывали в пограничных с Таиландом районах Камбоджи, так что от позиции этого государства зависело достаточно многое. Тенденция к урегулированию конфликта в Камбодже проявилась на рубеже 80—90-х гг., в частности, в том, что Таиланд продемонстрировал добрую волю и внес свой вклад в решение камбоджийской проблемы.
Для развития Таиланда в те годы характерно было не только наращивание производства и экспорта сельскохозяйственной продукции (риса и каучука), но также и энергичный акцент в сторону развития ряда новых отраслей промышленности, в том числе современных и наукоемких, таких, как электротехника, электроника, нефтехимия. Центр тяжести был перенесен на частные инвестиции — здесь стоит напомнить о солидных позициях китайской общины, хуацяо,— а правительство взяло на себя обеспечение экономического развития необходимыми элементами инфраструктуры. Кроме того, Таиланд взял курс на создание отраслей производства, ориентированных на экспорт (готовое платье, драгоценности, текстиль, электроника). Все эти усилия содействуют росту темпов развития страны (с 1960 по 1980 г. ежегодный объем дохода на душу населения удвоился, еще более быстрыми темпами увеличивался он в 80-х годах).
451
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Однако охвативший страну в 1997—1998 гг. валютно-финансовый кризис, начавшийся в Юго-Восточной Азии и вскоре перекинувшийся на Тайвань, Южную Корею и Японию, а затем на Россию и Латинскую Америку, нанес сильный удар по экономике страны и определил «бегство» из нее (как и из Малайзии и Индонезии) иностранного капитала. В первые годы XXI в. ситуация стала улучшаться, но в 2004 г. на побережье страны обрушилось цунами страшной разрушительной силы унесшее тысячи людских жизней и разрушившее всю инфраструктуру имеющего важнейшее значение в экономической жизни страны курортно-туристического бизнеса вдоль морского побережья.
В настоящее время страна понемногу оправляется от перенесенных в течение последнего десятилетия бедствий и восстанавливает свой потенциал.
Французский Индокитай
и судьбы постколониальных Вьетнама, Камбоджи и Лаоса
Проникновение французского влияния в имевшие уже свою длительную историю страны Индокитая началось еще в XVII в. с появлением здесь первых католических миссионеров-французов 1. Число католических миссий во главе с французскими священниками и епископами увеличилось в XVIII в., причем в это время здесь активно действовало и немалое количество французских торговцев. Политический кризис, связанный с восстанием тэйшонов в конце XVIII в., послужил поводом для усиления вмешательства французов в дела Вьетнама. Назначенный еще в 1774 г. официальным представителем Франции в ранге викария епископ Пиньо де Беэн принял живое участие в судьбе свергнутого с трона Нгуен Аня и, апеллировав за помощью
1 См.: Лебедев Ю. Д. Фу-нан и начало истории Камбоджи. — М., 1956; Шено Ж. Очерки истории вьетнамского народа. — М., 1957; Холл Дж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Маршалъ А. Ангор. — М., 1963; Народы Юго-Восточной Азии. — М., 1966; Седов Л. С. Ангкорская империя (социально-экономический и государственный строй Камбоджи в IX—XIV вв.). — М., 1967; Чешков М. А. Очерки истории феодального Вьетнама. — М., 1967; Итс Р. Ф. Этническая история юга Восточной Азии. — JI., 1972; Миго А. Кхмеры. — М., 1973; Чеснов Я. В. Историческая этнография стран Индокитая. — М., 1976; Мухлинов А. И. Происхождение и ранние этапы этнической истории вьетнамского народа. — М., 1977; Юго-Восточная Азия в мировой истории. — М., 1977; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Стратанович Г. Г. Народные верования населения Индокитая. — М., 1978; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Краткая история Вьета (Вьет Шы Лыок). — М., 1980; Познер П. В. Древний Вьетнам. Проблемы летописания. — М., 1980; Его же: История Вьетнама эпохи древности и раннего средневековья. — М., 1994; История Кампучии (краткий очерк). — М., 1981; Этническая история Восточной и Юго-Восточной Азии в древности и в средние века. — М., 1981; История Вьетнама. — М., 1983; Юго-Восточная Азия. История, современность. — М., 1983; Корнев В. И. Буддизм и его роль в общественной жизни стран Азии. — М., 1983; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М. — Калуга, 1992; Васильев Л. С. История Востока. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993. — С. 9—88; Агаджанян А. С. Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхеравады. — М., 1993; Берзин Э. О. История Юго-Восточной Азии с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Хо Куок Ви, Тригубенко М. ЕАносова Л. А. Вьетнам: Справочник. — М., 1993\ Деопик Д. В. История Вьетнама.— 4.1. — М., 1994; Лаос: Справочник. — М., 1994.
452
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама ...
к Людовику XVI, сумел добиться организации военной экспедиции в Индокитай. Хотя по ряду причин, включая и разразившуюся во Франции революцию, экспедиция 1790 г. оказалась немногочисленной, исчислявшейся всего несколькими десятками добровольцев, она сыграла существенную роль в оказании Нгуен Аню военной и военно-инженерной помощи, что и помогло ему в конечном итоге одолеть тэйшонов.
Династия Нгуенов (1802—1945) в первой половине XIX в. достигла значительных успехов. Было восстановлено разрушенное восстанием хозяйство, укреплена система административной власти, созданы боеспособная армия, флот, отстроены крепости. Развитие ремесла и торговли обеспечивало приток доходов, который регулировался усовершенствованной системой налогов. Было уделено внимание земельным отношениям и составлен земельный кадастр. Снова достигло расцвета конфуцианское образование со сдачей конкурсных экзаменов на право получения высших должностей в системе администрации. Был издан сборник административно-правовых регламентов в форме официального кодекса. Все это сопровождалось сохранением активных связей Вьетнама с Францией, которая интересовалась им как важным рынком сбыта и опорной базой в Юго-Восточной Азии — базой тем более важной и необходимой, что в начале XIX в. у французов не было других в этом районе мира 1.
Памятуя о помощи епископа Пиньо и его добровольцев, первые правители династии Нгуенов благожелательно относились к стремлению Франции установить прочные контакты с Вьетнамом, при всем том, что они не строили никаких иллюзий в связи с возможными последствиями этих контактов, особенно в середине XIX в., когда не только Индия и Индонезия уже давно были колониями, но и Китай оказался насильственно открытым для колониальной экспансии. Прочные связи с Францией способствовали экономическому развитию Вьетнама, а католицизм пускал в этой стране все более глубокие корни, особенно на юге, где влияние конфуцианской цивилизации было менее ощутимым, чем на севере.
См.: Шено Ж. Очерки истории вьетнамского народа. — М., 1957; Холл Дж.Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Чешков М.Л. Очерки истории феодального Вьетнама. — М., 1967; Итс Р.Ф. Этническая история юга Восточной Азии. — Л., 1972; Мухлинов А. И. Происхождение и ранние этапы этнической истории вьетнамского народа. — М., 1977; Юго-Восточная Азия в мировой истории. — М., 1977; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Краткая история Вьета (Вьет Шы Лыок). — М., 1980; Познер П.В. Древний Вьетнам. Проблемы летописания. — М., 1980; Его же: История Вьетнама эпохи древности и раннего средневековья. — М., 1994; История Кампучии (краткий очерк). — М., 1981; Этническая история Восточной и Юго-Восточной Азии в древности и в средние века. — М., 1981; История Вьетнама. — М., 1983; Юго-Восточная Азия. История, современность. — М., 1983; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М. — Калуга, 1992; Агаджанян А. С Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран тхеравады. — М., 1993; Берзин Э.О. История Юго-Восточной Азии с древнейших времен до XIII в. — М., 1995; Хо Куок Ви, Тригубенко М.Е., Аносова Л.А. Вьетнам: Справочник. — М., 1993\ Деопик Д.В. История Вьетнама. —4.1. — М., 1994; Иоанесян С.И. Лаосская Народно-Демократическая Республика: актуальные проблемы экономической модернизации. (Аналитический обзор научной литературы). — М, 1999.
453
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
В 1858 г., используя в качестве предлога необходимость защитить преследуемых католических миссионеров во Вьетнаме, французы ввели военную эскадру в бухту Дананг, а в 1859 г. был захвачен Сайгон. Оккупация страны вызвала энергичное сопротивление, в ходе которого французы были вынуждены оставить Дананг и сконцентрировать свои силы на юге, в Кохинхине (Намбо). Договор 1862 г. закрепил оккупацию французами западной части Кохинхины, а в 1867 г. была аннексирована и остальная ее часть. Весь юг Вьетнама с этих пор оказался под управлением французской колониальной администрации, что было признано официально франко-вьетнамским договором 1874 г.
Аннексия дружественными в недавнем прошлом французами южной части страны была весьма болезненно воспринята во Вьетнаме. Чиновники правительства отказались от сотрудничества с оккупантами и уехали на север, предоставив французам обходиться немногими слабо подготовленными местными мелкими служащими, нередко откровенно продажными авантюристами из числа едва знакомых с французским языком выпускников католических миссионерских школ. На юге было развернуто даже партизанское движение, которое, впрочем, большого размаха не получило.
Что касается захвативших Кохинхину французов, то они стали быстро налаживать здесь товарное производство риса, для чего, в частности, в болотах были проложены многочисленные каналы. Одновременно были увеличены налоги и введены новые — на спирт, опиум и азартные игры, отныне легализованные властями. Все эти и ряд других аналогичных мер оказались экономически эффективными и способствовали привлечению в оккупированный и колонизируемый Южный Вьетнам торгового и банковского капитала из Франции.
В ходе второй франко-вьетнамской войны 1883—1884 гг. французские войска заняли ключевые военные позиции в стране и вынудили ее правителей признать протекторат Франции над всем Вьетнамом, чему в немалой степени способствовали смерть в 1883 г. короля Ты Дыка и начавшиеся в связи с этим династийные раздоры и политические распри. Колонизаторы разделили протекторат на две части, северную (Тонкий или Бакбо) и центральную (Аннам, Чунгбо), поставив во главе их и превращенной в колонию Кохинхины своих резидентов-губернаторов.
Закрепление французской колониальной администрации во Вьетнаме явилось толчком для усиления французского давления на соседние с Вьетнамом Камбоджу и Лаос. Камбоджа в середине XIX в. оказалась под властью умелого и способного короля Анг Дуонга, который провел в этой весьма отсталой и политически слабой стране ряд важных реформ, направленных на укрепление центральной власти, упорядочение налогов, улучшение положения крестьян и включавших в себя строительство дорог, налаживание финансов, публикацию кодекса административных регламентов.
Стремясь избавиться от гнетущего давления на Камбоджу со стороны сильного Сиама, король решил прибегнуть к помощи французов и стал искать союза с закрепившейся во Вьетнаме Францией. Однако используя это стремление к сближению, французская колониальная администрация уже в 1863 г. навязала преемнику Анг Дуонга свой протекторат, формальным пред¬
454
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама
логом для которого были вассальные связи Камбоджи с Вьетнамом. Началось энергичное проникновение французов в Камбоджу, вмешательство резидента в политические связи страны с ее соседями, в первую очередь с Сиамом. Дело завершилось фактическим превращением Камбоджи во французскую колонию (1884).
Проникновение французов в Камбоджу было сигналом для движения их также и в сторону Лаоса. Французский консул появился в Луангпрабанге в 1886 г., а в 1893 г. Лаос стал французским протекторатом. Все территории к востоку от реки Меконг стали сферой политического господства Франции, которая создала Индокитайский союз (колония Кохинхина и четыре протектората — Аннам, Тонкий, Камбоджа и Лаос) во главе с генерал-губернатором. На этом колонизация французами Индокитая была завершена. Встал вопрос об освоении колонии.
Следует заметить, что пять частей, на которые был поделен французский Индокитай, были весьма неравноценными. Наиболее отсталыми и труднодоступными для хозяйственного освоения были Камбоджа и Лаос, а в наиболее выгодном положении оказалась Кохинхина, которая стала не только рисовой житницей, но и местом разведения гевеи и экспорта каучука, что приносило немалые доходы. Были введены монополии на опиум, соль и алкоголь, что тоже вскоре стало приносить колониальной казне многомиллионные доходы. Началось строительство дорог, включая соединившую юг и север Вьетнама железнодорожную магистраль, расширялись добыча угля и экспорт его, создавались плантации кофе и чая. На рубеже XIX—XX вв. в промышленность французского Индокитая, в основном Вьетнама, французские предприниматели вкладывали уже немалые деньги, которые приносили огромные проценты, чему способствовали покровительствовавшие французскому капиталу тарифы. Много внимания было уделено горнодобывающим промыслам в Камбодже и Лаосе, а также плантационному и дорожному строительству в этих протекторатах.
Бесцеремонное вторжение колонизаторов в страны древней культуры не могло не вызвать их сопротивления, которое приняло наиболее отчетливые и сильные формы во Вьетнаме. Прежде всего это было движение в защиту императора, «кан выонг», пик которого пришелся на конец XIX в. Суть его сводилась к защите правящим аппаратом страны и широкими кругами населения достоинства низверженного и униженного колонизаторами правителя. Удалившийся в труднодоступный район Вьетнама и укрывшийся с семьей в специально отстроенной для этого крепости император Хам Нги начал в конце 80-х гг. своего рода кампанию открытого неповиновения, сопровождавшуюся партизанскими боевыми выступлениями.
Схваченный в 1888 г., Хам Нги был выселен в Алжир, но выступления не прекращались еще около десятилетия, пока соглашение 1897 г. не признало за руководителем движения, генералом Де Тхамом, права на автономное управление созданным им освобожденным районом. На рубеже XIX—XX вв. армия Де Тхама стала серьезной поддержкой нарождавшегося во Вьетнаме движения за национальное освобождение во главе с такими его признанными идеологами из числа уже сформировавшейся новой интеллигенции, как Фан Бой Тяу, который в 1904 г. возглавил созданное им Общее-
455
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
тво обновления Вьетнама, реорганизованное в 1912 г. в Общество возрождения Вьетнама.
Если движение, возглавлявшееся в первые десятилетия XX в. Фан Бой Тяу, было достаточно радикальным и ставило своей целью насильственное свержение власти колонизаторов и восстановление независимости страны во главе с полумонархом-полупрезидентом (из тайно вывезенного в Японию принца Кыонг Дэ готовился такого рода руководитель), то другое влиятельное направление в национально-освободительном движении тех лет было представлено Фан Тю Чинем, делавшим акцент на просвещение народа, на прогресс науки и ознакомление вьетнамской молодой интеллигенции с культурой Европы, для чего активно использовались произведения европейских мыслителей в китайских переводах (иероглифика была все еще главным элементом образования во Вьетнаме). Впрочем для колонизаторов эта разница была не слишком существенной, так что на рубеже второго десятилетия XX в. деятельность обоих признанных лидеров была насильственно пресечена.
Первая мировая война дала немалый толчок для дальнейшего развития экономики колониального Индокитая. Расширялось плантационное хозяйство (каучук, кофе, чай), развивалась горнодобывающая промышленность и быстро увеличивалась численность рабочих в стране. Появилась обрабатывающая промышленность, стали возникать первые национальные банки. Созданная в 1923 г. Конституционалистская партия начала энергичную борьбу за реформу колониальных порядков и за предоставление стране статуса доминиона. Резко увеличилось количество обучавшейся во Франции эмигрантской молодежи, подавляющее большинство которой активно вливалось в ряды борцов за национальное освобождение. В 1927 г. сформировалась Национальная партия Вьетнама, требовавшая уничтожения колониального режима. Радикальность выступлений и требований представителей передовых слоев вьетнамского общества нарастала год от года.
Мировой кризис на рубеже 20—30-х гг. еще более способствовал радикализации настроений, особенно в рядах обездоленных — безработных, обезземеленных и т. п. В 1930 г. на базе ряда разрозненных коммунистических организаций, включая зарубежные ячейки, возникшие еще в 20-х годах в Париже, Хо Ши Мином была создана компартия Индокитая, причем после прихода к власти в Париже правительства Народного фронта в 1936 г. она, практически легализовавшись, стала бороться за создание широкого народного фронта во Вьетнаме. Колониальные власти, хотя и весьма сдержанно относившиеся к лозунгам Народного фронта, вынуждены были провести в Индокитае ряд реформ, включая сокращение рабочего дня в промышленности, амнистию политзаключенных, разрешение легальной деятельности партий, проведение выборов в ряд представительных организаций (консультативные палаты, Совет экономических и финансовых интересов). На выборах в эти организации в 1937 г. Демократический фронт Индокитая, куда входила и компартия, добился значительных успехов.
Вторая мировая война сильно изменила общую ситуацию во французском Индокитае. Оказавшись формально под юрисдикцией правительства Петена в г. Виши, колониальная администрация французского Индокитая не только пошла на соглашение с частично оккупировавшими Индокитай
456
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама ...
японцами, но и активно сотрудничала с ними. Под давлением Японии часть французских колоний в Камбодже и Лаосе была уступлена прояпонски настроенному Сиаму. Вся экономика колонии была поставлена на службу интересам Японии. Неудивительно, что подобная ситуация активно способствовала нарастанию недовольства и в итоге вызвала энергичное сопротивление как во Вьетнаме, так и в Камбодже и Лаосе.
Во Вьетнаме под руководством компартии была создана боевая организация единого фронта Вьетминь, создавшая сеть партизанских отрядов и день ото дня набиравшая силу. В Камбодже аналогичную роль играла организация «Свободный кхмер», в Лаосе — «Освобождение Лаоса». Активизация деятельности этих движений сильно досаждала японцам, которые в марте 1945 г. приняли решение разоружить французскую колониальную армию в Индокитае и формально провозгласить независимость Вьетнама, Лаоса и Камбоджи.
В Лаосе и Камбодже этот формальный акт способствовал консолидации сил национального освобождения. Когда осенью того же 1945 г. в этих странах вновь появились французские колонизаторы, они вынуждены были с этим считаться. Обеим странам была предоставлена автономия со значительной долей политической самостоятельности, хотя и под верховным надзором французских комиссаров. Генеральная декларация 1949 г. признала де- юре независимость Лаоса и Камбоджи в рамках Французского союза, а полную политическую независимость обе эти страны обрели в 1954 г.
Формальный акт о независимости Вьетнама, Камбоджи и Лаоса, обнародованный японцами в марте 1945 г., способствовал временной активизации лояльного Японии императора Бао Дая и его политического окружения. Однако сразу же после капитуляции Японии последовала знаменитая Августовская революция, в ходе которой была провозглашена Демократическая Республика Вьетнам. Впрочем реально эта республика контролировала лишь север страны; юг ее был занят колониальными войсками Франции уже осенью 1945 г. Началась длительная война, завершившаяся в 1954 г. фактическим соглашением о статус-кво, т.е. разделением Вьетнама на две части. Как известно, в последующем эта политическая ситуация привела к усилению сопротивления и к партизанской войне на юге страны, что в конечном счете способствовало объединению всего Вьетнама под властью коммунистов 1.
Губер А. А. Вьетнам во время и после Второй мировой войны. — М., 1950; Шено Ж. Очерки истории вьетнамского народа. — М, 1957; Холл Дж. Е. История Юго-Восточной Азии. — М., 1958; Огнетов И. А. Восстание Тей-Шонов во Вьетнаме (1771—1802). — М., 1960; Новейшая история Вьетнама. — М., 1963; Мхитарян С. А. Рабочий класс и национально-освободительное движение во Вьетнаме (1885—1930). М., 1967; Четкое М. А. Очерки истории феодального Вьетнама. — М., 1967; Его же: Особенности формирования вьетнамской буржуазии. — М., 1968; История Вьетнама в новейшее время (1917—1965). — М., 1970; Никулин Н. И. Вьетнамская литература. — М., 1971; Миго А. Кхмеры. — М., 1973; Юго- Восточная Азия в мировой истории. — М., 1977; Очерки истории Юго-Восточной Азии. — М., 1978; Краткая история Вьета (Вьет Шы Лыок). — М., 1980; История Вьетнама. — М., 1983; Юго-Восточная Азия. История, современность. — М., 1983; Вьетнамская философия нового и новейшего времени. Материалы и исследования. — М., 1990; Социально-экономическое и историческое развитие Южной и Юго-Западной Азии. — М. — Калуга, 1992; Васильев JI. С. История Востока. В 2-х т. — Т. 2. — М., 1993; Агаджанян А. С.
457
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
К моменту капитуляции Японии во Второй мировой войне наиболее серьезной организованной силой во французском Индокитае была компартия Вьетнама, руководитель которой Хо Ши Мин в сентябре 1945 г. возглавил временное правительство Демократической Республики Вьетнам. Правда, последующие события и процессы внесли свои коррективы и во многом изменили ситуацию. Франция способствовала формированию независимого от Ханоя южновьетнамского государства со столицей в Сайгоне, вследствие чего Вьетнам на долгие годы оказался в огне гражданской войны. После ухода французов из Индокитая в 1954 г. южновьетнамское правительство стало опираться на активную поддержку США, причем неудачи в борьбе с Северным Вьетнамом побудили США ввести во Вьетнам свои войска. Почти десятилетие, с 1965 по 1973 г., американцы принимали участие в войне во Вьетнаме, но успеха не добились. В 1975 г. пал Сайгон, и весь Вьетнам вновь оказался под контролем северовьетнамских коммунистов.
Распространение на южную часть страны с ее процветающим сайгон- ским регионом марксистской экономической модели в ее весьма жестком сталинско-маоистско-вьетнамском варианте привело к ликвидации там частной собственности и рынка и, как следствие, к быстрой экономической стагнации. Конец 70-х — начало 80-х гг. прошли во Вьетнаме под знаком нарастающего ухудшения экономического положения, несмотря на ту весомую помощь, которую оказывали этой стране СССР и другие страны марксистского социализма. Еще более ухудшилась обстановка во Вьетнаме после введения вьетнамских войск в Камбоджу и конфликта в связи с этим с Китаем.
Конфликт с Китаем побудил Вьетнам еще более сблизиться с СССР, который, однако, в 80-х гг. уже был не в состоянии спасти Вьетнам от экономического краха, с каждым годом становившегося все очевиднее и ощутимее. В пришедшем после смерти Хо Ши Мина (1969) к власти руководстве возникли противоречия по вопросу о том, как выйти из кризиса, по какому пути пойти. Пример реформ в Китае был толчком к решительным действиям, а начало перестройки в СССР (1985) — сигналом для них. Смена руководства означала, что Вьетнам готов к решительным реформам.
Экономическая реформа во Вьетнаме, во многом напоминавшая по духу ту, что была начата за несколько лет до того в Китае, принесла, причем достаточно быстро, существенные результаты. Рынок наполнился товарами, темпы развития стали быстро расти. Как и в Китае, некоторые слои населения пытались сочетать движение в сторону реформ с требованиями политической либерализации. Но вьетнамское руководство компартии, как и китайское, осталось твердым не столько в своих убеждениях, сколько в стремлении крепко держать власть в своих руках. Курс на социалистическое развитие формально продолжал декларироваться, хотя в реальности Вьетнам, как и Китай, на рубеже 80—90-х гг. уже уверенно шел по рыночно-частнособственническому пути.
Буддийский путь в XX веке: Религиозные ценности и современная история стран Тхерава- ды. — М., 1993; Хо Куок Ви, Тригубенко М.Е., Аносова JI.A. Вьетнам: Справочник. — М., 1993; Новакова О.В., Цветов П.Ю. История Вьетнама. — 4.2. — М., 1995; Антология тради ¬ ционной вьетнамской мысли. — М., 1996; Нгуен Кханк Вьен. Очерки истории Вьетнама. — Ханой, 1998.
458
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама
Правда, движение его по этому пути было значительно медленнее и труднее, чем в Китае, да и сопровождалось оно прежними административными притеснениями. Не случайно многие вьетнамцы именно в эти годы стремились покинуть свою родину. Впрочем, Вьетнаму все же удалось выбраться из состояния кризиса, и ныне он демонстрирует экономические успехи, что, вопреки каждодневным лозунгам, убедительно доказывает в глазах его же собственного населения преимущества рыночного капитализма перед реди- стрибутивной системой марксистского социализма '.
Камбоджа была признана независимым государством по условиям Женевского соглашения 1954 г. Поначалу страну возглавлял король Народом Сианук, который затем отрекся от престола и остался во главе страны в качестве ее президента. В 1970 г. в результате военного переворота к власти пришло правительство Лон Нола, что вызвало реакцию со стороны коммунистического подполья. Захватив в 1975 г. власть в стране, коммунистические отряды красных кхмеров под предводительством Пол Пота превратили свою небольшую страну (сегодня в ней ок. 8 млн населения) в полигон для страшного социального эксперимента, перед которым отходят на задний план даже те, что осуществляли Ким Ир Сен в КНДР или Мао в Китае.
Кровавый эксперимент Пол Пота привел к уничтожению всех камбоджийских городов с их промышленностью и развитой инфраструктурой, к физической ликвидации миллионов людей, прежде всего образованных и специалистов, к превращению страны в огромный концлагерь, где безнаказанно распоряжались красные кхмеры. Для полпотовцев, ориентированных на ценности марксистского социализма сталинистско-маоистского типа, жизнь человека ничего не стоила. Чтобы не тратить пули, людей убивали лопатами и иными подручными средствами, морили голодом, не говоря уже об изощренных издевательствах.
Стоит заметить в этой связи, что попытки коммунистов ряда стран, прежде всего советских, отмежеваться от этих преступлений и не увидеть в них родственные всем коммунистическим диктатурам репрессии малоубедительны. Конечно, кхмерский красный террор может восприниматься как карикатурный, но если присмотреться и сравнить его с тем, что стало известно, скажем, о нашем собственном красном терроре за последние два десятилетия открытых публикаций и разоблачений, то сомнений в родстве не бу- 11 См.: Вьетнам: поиски путей обновления. — М., 1990; Во Дай Лыок. Инфляция и рыночные реформы во Вьетнаме. — М., 1992; Аносова Л.А. Вьетнам на пороге XXI века. (Динамика и модернизация производительных сил). В 2-х частях. — М., 1993; Нгуен Тхе Модернизация общества: (современный опыт России и Вьетнама). — М., 1993; Чинь Гуи Куая. Экономика Вьетнама: проблемы и стратегия развития. — СПб., 1993;
Мировой научно-технический прогресс и Вьетнам. — СПб., 1993; Тараскина Л.А. Предпосылки развития производительных сил Вьетнама. — М., 1993; Хо Куок Ви, Три- губенко М.Е., Аносова Л.А. Вьетнам: Справочник. — М., 1993; Хоанг Минь Ха. Изменение общественных отношений в сельском хозяйстве Вьетнама в годы развития рыночной экономики. — М., 1994; Малетин Н.П., Чан Куок Нгуен. Вьетнам в системе международных отношений Юго-Восточной Азии. (1974—1994). — М., 1995; Новакова О.В., Цветов П.Ю. История Вьетнама,— 4.2. — М., 1995; Реформа и обновление экономики во Вьетнаме. — М., 1996; Данг Дык Дам. Макроэкономика и различные типы предприятий во Вьетнаме. — Ханой, 1998.
459
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
дет. Источник убеждений красных кхмеров, равно как и их бесцеремонности и неуважения к жизни людей, все тот же — марксистская теория диктатуры пролетариата, идея уничтожения враждебных классов и вообще всех врагов революции, к которым, как известно, можно отнести любого, кто сам не убивает лопатой (а при случае и его самого тоже).
В начале 1979 г. в результате сложной борьбы политических сил (кхмеров поддерживал Китай, Вьетнам склонялся к тесному союзу с СССР) вьетнамская армия вошла в Камбоджу, после чего остатки полпотовцев вынуждены были уйти в пограничные с Таиландом горные районы, а власть в стране оказалась в руках немногих случайно оставшихся в живых образованных камбоджийцев, прокоммунистически настроенная часть которых объединилась в Единый фронт национального спасения. Была создана народная республика, гарантом независимости которой стал Вьетнам.
Освобожденная от полпотовцев Камбоджа лежала в руинах. Все следовало воссоздавать заново, причем в первую очередь с помощью Вьетнама, который тем самым взял на себя ответственность за все камбоджийские дела. Это вызвало, как известно, международные осложнения: новое правительство Хун Сена не было признано в ООН. Н. Сианук и Китай активно выступали против его признания, видя в нем марионетку Вьетнама. Началась длительная эпоха переговоров и поисков компромисса, в которые были вовлечены многие страны мира, как соседние с Камбоджей, так и весьма далекие от нее. На рубеже 80—90-х годов наметились контуры решения проблемы. Были выведены из Камбоджи вьетнамские войска, и на специальных конференциях и встречах заинтересованных сторон выработано решение, суть которого сводилась к тому, что представители всех сторон возвратятся в Пномпень и получат свое определенное место в коллегиальном органе, призванном временно управлять страной и подготовить намеченные на 1993 г. выборы. Во главе страны вновь стал Сианук.
Конец 1991 г., когда этот план начал реализовываться, был отмечен в Пномпене и всей Камбодже серией энергичных реформ, направленных на развитие страны по рыночно-капиталистической модели. Были приватизированы предприятия, открыт путь для иностранных инвестиций и приглашены вернуться в страну покинувшие ее в свое время бизнесмены как кхмерского, так и китайского происхождения (китайцы всегда имели прочные экономические позиции в хозяйстве Камбоджи). Словом, был открыт путь для возрождения Камбоджи. 1992 г. принес, однако, немало разочарований и был отмечен усилением в стране позиций красных кхмеров. Обстановка в год выборов (1993) заметно накалилась. Но политический кризис удалось преодолеть. Со смертью Пол Пота сопротивление красных кхмеров в труднодоступных северо-западных районах страны практически прекратилось и сегодня камбоджийцы живут в мире, хотя, в своем абсолютном большинстве, и в условиях крайней бедности.
В Лаосе, добившемся, как и Камбоджа, независимости по условиям Женевских соглашений 1954 г., уже в 60-х гг. создалась обстановка острой политической нестабильности. Борьба враждующих группировок в этой небольшой (ок. 4 млн чел.) и отсталой стране вела к расколу и гражданской войне. Тот самый 1975 г., который был годом падения сайгонского режима и
460
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама
триумфа в Камбодже красных кхмеров, сыграл роковую роль и в судьбах Лаоса — стоит напомнить в этой связи о так называемой теории домино, которая часто поминалась политиками в то время и смысл которой сводился к тому, что падение южновьетнамского режима неизбежно повлечет за собой крушение нестабильных режимов в соседних странах (примерно так, как упавшая костяшка домино, когда несколько из них стоят на ребре рядом друг с другом, приведет к падению всех остальных). Это предсказание, как известно, сбылось, во всяком случае в том, что касается Камбоджи и Лаоса.
В 1975 г. коммунистически настроенные повстанцы одержали победу над всеми своими соперниками и провозгласили Лаос народно-демократической республикой. Ведущим сектором экономики стал государственный, были национализированы банки, поставлена под строгий контроль мелкая частная собственность и декларировано движение к социализму марксистского толка. Лаос счастливо избежал катастрофы, подобной той, что принесли в Камбоджу красные кхмеры. Но отсталая его экономика пришла в результате марксистско-социалистического эксперимента в еще более убогое состояние. Дух реформ конца 80-х гг. способствовал тому, что к такого же рода реформам приступили и в Лаосе, благодаря чему тяжелое экономическое положение стало понемногу выправляться.
Четыре страны Юго-Восточной Азии, заявившие в свое время о социалистическом выборе, — а именно Вьетнам, Камбоджа (Кампучия), Лаос и Бирма, из которых три первые демонстрируют модификации одной и той же марксистско-социалистической модели развития, — исторически развивались на идейно-религиозном фундаменте буддизма (издревле во Вьетнаме сочетавшегося с конфуцианством). Эта основа весьма слаба у горцев Лаоса, но намного более мощная, уходящая корнями в глубь тысячелетий — у вьетнамцев, кхмеров и бирманцев.
Общим, особенно у бирманцев, камбоджийцев и лаосцев (Вьетнам все же следует относить к Китайско-Восточноазиатской цивилизации, о которой речь пойдет ниже) был и остается цивилизационный фундамент, во многом предопределивший принципиальный характер социальных отношений и государственной власти. Преобладающей чертой социума являются здесь веками воспитывавшиеся буддизмом терпеливое смирение, покорность, готовность к страданиям. Правда, сквозь привычную покорность порой прорывается и готовность к сопротивлению, как например, в Бирме в конце 80-х годов. Да и далеко не одни буддисты вынуждены склоняться перед жестокой силой. Но, тем не менее, обстоятельства, когда сотни тысяч и миллионы людей покорно дают убивать себя лопатами и не пытаются восстать, вооружившись хотя бы теми же лопатами, говорят сами за себя. В мире ислама (особенно в шиитском Иране), в Китае, да и во Вьетнаме в годы социальных катаклизмов люди вели себя в аналогичной ситуации иначе.
Впрочем, у только что отмеченной цивилизационной особенности буддийских стран есть и иной аспект: буддистов трудно воодушевить и заставить с энтузиазмом строить светлое будущее. Китайцев или мусульман — легче, как, к слову, и европейцев. Те, кто привык не очень-то ценить земную жизнь и в чьи цивилизационные ценности входит ожидание светлого будущего в иной жизни, не проявляют подобного энтузиазма. А это неизбежно
461
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
сказывается на манере поведения и жизненных стандартах, обрекая любую марксистско-социалистическую модель даже в момент развития ее по восходящей линии на вялость. Другое дело — рыночно-частнособственнические отношения, не требующие особого энтузиазма и удовлетворяющиеся размеренным трудом собственника. Пусть не слишком быстро, но эта стихия и в странах буддизма способна проявить себя и дать должный эффект, как то уже произошло в буддийском Таиланде.
В целом сравнение модели марксистского социализма на конфуцианском и буддийском цивилизационном фундаменте демонстрирует существенное различие именно в основах, причем это различие весьма отчетливо сказывается на результатах. И Китай, и Вьетнам, и Северная Корея в начале развития марксистско-социалистической модели, когда она еще не выявила своих органических внутренних пороков и даже могла зажечь сердца людей энтузиазмом и верой в светлое будущее, продемонстрировали определенные успехи. Кое-чего в плане развития достигла за десятилетия коммунистического правления и традиционно-буддийская Монголия. Но здесь нужно принять во внимание постоянную советскую помощь и опеку, которая позволяет, как о том пойдет речь ниже, приравнивать в этом смысле Монголию к обычной советской азиатской республике, что в корне меняет точки отсчета и оценки.
Разумеется, здесь следует учитывать и разницу в исходном уровне. Страны конфуцианской традиции в этом смысле были значительно более подготовленными к рывку вперед. Однако, даже имея это в виду, нельзя не заметить тех различий, о которых упоминалось. Но при всех различиях в судьбах обеих групп стран для всех них: развитие по марксистско-социалистической модели оказалось в конечном счете экономически неэффективным и социально деструктивным как для государств конфуцианской традиции, так и для сугубо буддийских. Печальный итог в обоих случаях однозначен, как, несомненно, одинаково и то, что теперь уже выбраться из ямы, куда они попали в результате эксперимента, все те страны, о которых идет речь, могут лишь при решительном курсе на развитие рыночно-частнособственнической экономики. Соответственно должны быть решительно перестроены социально-политическая система, стратегические установки, привычные стереотипы и т.д.
Собственно, именно это все страны, кроме разве что Северной Кореи, и делают, каждая по-своему, своими темпами. Это касается и Бирмы, и Китая, и Вьетнама, где власти все еще формально отказываются признать поражение своего прежнего курса.
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии:
Непал, Бутан, Тибет.Учение ламаизма
Два небольших пригималайских государства, Непал и Бутан, издревле территориально, политически, да и в религиозно-культурном плане тяготеют к Индии (Бутан также и к Тибету). Эти монархии принадлежат к числу наиболее бедных и отсталых среди развивающихся стран Азии.
Королевство Бутан с населением около полутора миллионов человек, этнически близких тибетцам (70 %) и непальцам, после 1947 г. связало себя
462
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии
договором с Индией, по букве которого оно обязалось во внешних сношениях руководствоваться курсом и позицией своего великого соседа. Эти особые связи Бутана с Индией, однако, не слишком ограничивают его самостоятельность в международных делах, зато весьма помогают стране в экономическом плане, включая помощь со стороны Индии. Впрочем, помощь Бутану оказывают также некоторые международные организации и богатые страны. Цель ее — создать в Бутане необходимую современную инфраструктуру и помочь развить сельское хозяйство хотя бы до той степени, которая решила бы проблему самообеспечения страны продовольствием.
Непал — страна значительно более крупная (около 19 млн чел.). Это королевство издревле было связано с Индией, да и населено оно по большей части выходцами из Индии, не говоря уже о том, что коренное население страны, гурки, еще в прошлом веке активно использовалось англичанами в качестве выносливых солдат, что опять-таки говорит в пользу связей его с Индией.
Как королевство Непал 1 возник в середине прошлого века в результате политического объединения нескольких княжеств. Управляли страной вплоть до 1951 г. представители феодально-аристократического дома Рана, выступавшие в официальной функции премьер-министров. Переворот 1951 г. привел к реставрации власти короля, к оживлению норм современной политической жизни, включая парламентарную демократию. Впрочем, эти нормы оказались для Непала преждевременными и были отторгнуты. На смену им пришла система панчаятов (советов или самоуправления), причем на референдуме 1980 г. население высказалось в пользу именно этой системы. В Непале был создан и Национальный панчаят (парламент с совещательными функциями). Промышленность, в основном перерабатывающая, развита слабо. Расходы по экономическому развитию страны чуть ли не на 70 % покрываются за счет внешней помощи, в том числе из Индии и КНР. Китай весьма заинтересован в укреплении связей с Непалом.
Среди всех стран «Высокой Азии» дольше всех закрытым, а потому и загадочным, оставался Тибет с его самобытной, основанной на буддизме местного, ламаистского, толка культурой и детально разработанной медитативно-мистической практикой 1 2.
Проблемы древнейшей этнической истории Тибета еще очень мало исследованы. Большое Тибетское нагорье отделено от окружающих низин высо¬
1 См.: Редько И.Б. Непал после второй мировой войны. — М., 1960; Народы Южной Азии. — М., 1963; Современный Непал. Справочник. — М., 1967.
2 Юсов Б.В. Тибет. — М., 1958; Кузнецов Б.И. Тибетская летопись «Светлое зерцало царских родословных». — Л., 1961; Богословский В.А. Очерк истории тибетского народа. — М., 1962; Востоков А.И. Тибетская историческая литература. — М., 1962; Савицкий Л.С. Люди и боги страны снегов. — М., 1975; Дэвид-Ниль Мистики и маги Тибета. — Рос- тов-на-Дону, 1991; Пагсам-Джонсан. История и хронология Тибета. — Новосибирск, 1991; Цыбиков Г.Ц. Избранные труды. В 2-х тг. — Новосибирск, 1991; Тибетская книга мертвых. — М., 1992; Лобсанг Рампа Т. Третий глаз. — СПб., 1992; Чогям Трунгпа. Преодоление духовного материализма. Миф Свободы и путь медитации. Шамбала: священный путь воина. — К., 1993; Лама Анагорика Говинда. Психология раннего буддизма. Основы тибетского мистицизма. — СПб., 1993; Буддийский взгляд на мир. — СПб., 1994; Цендина АД. ... и страна зовется Тибетом. — М., 2002.
463
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
кими горными хребтами — Куньлунем с севера и Гималаями с юга, — которые препятствовали проникновению в страну иноземцев. В северной части плато, в районе оз. Кукунор и в бассейне Верхнего Хуанхэ во 2-й пол. II — 1-й пол. I тыс. до н.э. известны многочисленные и довольно развитые, уже знакомые с коневодством, племена цянов (жунов), которые принято считать древнетибетскими. Их давление на чжоуский Китай в VIII—VII вв. до н.э. было настолько сильным, что в 771 г. до н. э. они захватили и разграбили его первую, западную, столицу, а в 648 г. н. э. — и новую, восточную. Цянская угроза для Китая сохранялась и на протяжении следующих двух столетий.
Между тем усиление царства Цинь с серед. IV в. до н.э., в 20-х гг. следующего столетия объединившего Китай, привело к ряду поражений цянов от китайцев. С этих пор, а особенно на протяжении II—I вв. до н. э., китайцы неизменно усиливают давление на восточные тибетоязычные племена, частично покоряя и постепенно ассимилируя их (в частности в Сычуани), частично принуждая отходить вверх речными долинами к Тибетскому нагорью, расселяясь в долине р. Цангпо (Брахмапутры). Не исключено, что на берегах этой реки первые тибетоязычные группы, ассимилируя и/или вытесняя неизвестных нам по языковой принадлежности немногочисленных автохтонов, осели еще в 1-й пол. I тыс. до н.э., но на протяжении следующих веков их количество заметно возрастает. Их потомки, развивая по склонам гор ирригационно-террасное земледелие, на протяжении 1-й пол. I тыс. н. э. подготовили необходимые предпосылки для возникновения Тибетского государства.
Параллельно, в сер. II тыс. до н. э., в западных предгорьях Тибета появляются индоевропейские по языковой принадлежности племена индо-арийские, а затем и ирано-арийские (индоевропейские) племена. Представители этих скотоводческих этносов постепенно проникают на плато с востока — со стороны Памира и Кашмира. Какая-то их группа принесла с собой своеобразную религию бон, которая объединяла давние арийские представления с элементами центральноазиатско-сибирского шаманизма. В долине г. Цангпо и на горных склонах и плато вокруг нее на протяжении столетий происходило взаимодействие земледельцев цянов и скотоводов индоевропейского происхождения, при распространении тибетских диалектов и формировании своеобразной мировоззренческой системы (при большой роли шаманских камланий, магии и колдовства) на основе «черной веры» бон. Вероятно, уже тогда, в конце I тыс. до н.э. — 1-й пол. I тыс. н.э. в долины Южного Тибета начал проникать буддизм, но важной роли здесь он тогда еще не играл.
На протяжении многих столетий тибетцы жили небольшими родоплеменными объединениями, но бурные военно-политические события на территории Китая в V в. ускорили процесс местного политогенеза. После распада во 2-й пол. III в. объединения сянбийцев (очевидно, в основе своей монголоязычных), из их среды выделилась племенная группа Тоба, которая распространяет свою власть на Северный Китай и на рубеже IV—V вв. создает собственную империю Тоба-Вэй (или Северная Вэй). Это вынуждает одного из проигравших борьбу сянбийских князей, Фаньни, отойти на юго-запад — во внутренние области Тибета, где он распространяет свою власть на часть местных тибетцев-цянов. В дальнейшем эта группа прише¬
464
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии ...
льцев была тибетцами ассимилирована, но власть потомков Фаньни распространялась на новые и новые племена, вследствие чего к 607 г., в правление Намри (570—620) объединение Тибета (с ядром в его юго-восточной части, по р. Цангпо) в целом было завершено. После этого Намри осуществил несколько походов в Индию и нанес поражение тюркютам на северных границах своих владений.
Его сын и наследник Сронцзангамбо (620—649) закрепил отцовские успехи дальнейшими победами над соседями, основал в 639 г. в качестве столицы город Лхасу и вступил в брак с китайской и индийской принцессами, закрепив за собой в Центральной Азии практически императорский статус. Кроме собственно Тибета, ему подчинялись Непал, Бутан и Ассам и его владения непосредственно граничили с Индией и Китаем. Наибольшего могущества тибетское государство приобрело в эпоху правления Тисонгдецзена (755—791), владения которого простирались от границ Арабского халифата до китайской империи Тан. Столицу последней (воспользовавшись смутами в Китае, возникшими вследствие мятежа полководца Ань Лушаня) ему удалось захватить и разграбить в 763 г. К этому времени у всех тибетцев уже имелось общее этническое самоназвание — пьоба, которым они пользуются до нашего времени.
С 1-й пол. VII в., особенно после того, как с китайской и индийской принцессами ко двору Сронцзангамбо прибыли образованные советники и проповедники, в Тибете начинает активно распространяться буддизм. Буддийские монахи большей частью находили поддержку у местных царей, и в 787 г. буддизм (в тантрической форме махаяны, которая и стала основой тибетского ламаизма) был признан государственной религией. Благодаря последнему у тибетцев появляется письменность и литературный язык, на который массово переводятся с санскрита и пали буддийские тексты; возникают многочисленные монастыри, становящиеся центрами специфически тибетского, религиозно-философского и мистически-магического образования.
Но родоплеменная аристократия крепко держалась за традиционную религию бон и во времена правления Лангдарми (836—842) буддисты подвергаются жестоким преследованиям. После убийства названного царя одним из буддийских лам в Тибете начались смуты и борьба за власть между несколькими претендентами, чем воспользовались соседи: на севере нагорья в 847 г. закрепились уйгуры, накануне разбитые и вытесненные из Монголии киргизами, а восточные области плато отошли к Китаю. Само же Тибетское государство распалось на множество отдельных, враждующих между собой княжеств и владений, во главе которых иногда стояли буддийские монастыри.
Между тем благодаря деятельности монашеских общин, их связям между собой и с рядовым населением буддийская общетибетская культура продолжала свое развитие и на протяжении X—XII вв. Не позднее этого времени начинает оформляться местный вариант широко распространенного на востоке Центральной Азии «Эпоса о Гесере» и создается, на основе переводов с санскрита, тибетская версия «Рамаяны»; продолжается перевод буддийских текстов, создаются отдельные исторические хроники. В XI—XIV вв. складывается традиционный тибетский литературный жанровый канон: в
465
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
составе переводных религиозно-философских (буддийских) и оригинальных, как религиозно-философских, так и агиографических, дидактических и исторических произведений. Все это способствовало сохранению и духовному развитию этнокультурной общности тибетцев, по крайней мере образованных кругов духовенства.
В условиях политической децентрализации влияние лам на жизнь и культуру народа неизменно возрастало, но среди самого буддийского духовенства появилось множество конкурирующих школ и направлений (которые часто в литературе некорректно зовут сектами). Периодически усиливались князья отдельных территорий, которые иногда распространяли свою власть и на соседние долины. Но жители каждой области сохраняли высокую степень автономии, а зачастую их правители были полностью независимыми. Между тем все они, начиная с высшего буддийского духовенства, признали власть Чингис хана и его потомков — императоров монгольско- китайской династии Юань, которые практически не вмешивались во внутреннюю жизнь Тибета. Больше того, тибетские ламы имели на них, в частности на Хубилая, большое влияние.
С падением империи Юань Тибет остался без номинального сюзерена и в нем развернулась борьба за власть между княжескими родами и буддийскими группировками. В таких сложных условиях на рубеже XIV—XV вв. монах Цзонкаба основал новое буддийское направление («секту») — Гелуг-Ба («желтошапочников»), адепты которого благодаря сплоченности и магичес- ки-мистическому влиянию на народ становились на протяжении следующих десятилетий все более авторитетными. В их среде возникает вера о том, что дух ближайшего ученика Гаутамы Будды, бодисатва Пагба Чжан-Райсига, 37 дальнейших перевоплощений которого являлось в Индии, с 38-го перевоплощается в царях, покровителях буддизма, а также в прославившихся буддийских ученых и подвижниках Тибета. 51-м его воплощением «желто- шапочники» признали Гендунь-Дуба (1391—1474), который основал монастырь Даший-Лхунбо и оставил пять томов текстов с изложением своего понимания буддийского учения. От него идет ряд перевоплощений соответствующей души бохисатв в тибетских далай-лам (четырнадцатым из которых является ныне живущий носитель этого титула).
Авторитет далай-лам быстро возрастал и уже второй среди них, Гендунь- Чжямцо (1475—1542), который также оставил по себе многочисленные буддийские произведения, уже пользовался уважением и благосклонностью не только народа Тибета, а и китайского императора. Его преемник, который впервые стал называться далай-ламой, Соднам-Чжямцо (1543—1588), распространил свою религиозную власть на Монголию и в качестве «великого ламы, живого будды» был признан императором Китая. Ни он, ни его предшественники, ни его преемник, Ион-Дан-Чжаямцо (1589—1616), не имели еще светской власти. Между тем их авторитет вступал в противоречие с властью местных князей, что вызывало усиление конфронтации между ними, особенно с начала XVII в., когда власть династии Мин в Китае, которая покровительствовала далай-ламам, ослабевала и к середине XVII в. рухнула.
466
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии
При таких условиях пятый далай-лама, Агван-Ловсан-Чжямцо (1617—1682), оставивший после себя 25 больших томов произведений, установил тесные связи с могущественным ойратским властителем Гуши-ханом, который в 1640 г. вошел с войском в Тибет и на протяжении трех лет ликвидировал власть местных князей, утвердив далай-ламу и в качестве светского властителя. В 1652 г. далай-лама был принят маньчжурским (династии Цин) императором Китая который подтвердил его звание и полноту власти над Тибетом, которая стала безоговорочной после смерти сына Гуши-хана, Очирту- хана в 1668 г. С этого времени в горной, почти изолированной от внешнего мира стране установилась настоящая теократия — правление монахов-лам во главе с далай-ламой. Его избирали после смерти предшественника среди только что родившихся детей в соответствии со сложной системой критериев, при том, что социальное происхождение малыша не имело никакого значения.
Можно сказать, что именно в форме тибетского ламаизма (от тиб. «лама» — высший, т. е. адепт учения, монах) как ветви махаяны буддизм в качестве мировой религии достиг наиболее завершенного облика 1. Во всяком случае вплоть до сегодняшнего дня культ его главы — далай-ламы — является своего рода символом, центром притяжения, высшей ценностью буддизма не только для самих ламаистов, но и для многих буддистов из числа приверженцев и махаяны, и хинаяны.
Однако поскольку предшественником буддизма в Тибете была местная религия бон (бон-по) с ее преимущественно анимистическим культом божеств, духов и сил природы, складывавшаяся на этой первичной основе новая модификация буддизма — ламаизм — впитала в себя немало от нее. Это, в частности, хорошо видно при знакомстве с ламаистским пантеоном и различными культами, часть которых восходит к примитивным шаманским верованиям древних тибетцев и монголов. Что же касается доктрин буддизма, то необходимо заметить, что формировавшийся в позднем средневековье (VII—XV вв.) ламаизм явился своего рода синтезом едва ли не всех основных его направлений, включая не только хинаяну и различные школы-секты махаяны, но также и тантрическую ваджраяну («алмазную колесницу»).
См.: Владимирцов Б.Я. Буддизм в Тибете и Монголии. — Пг., 1919; Козлов П.К. Тибет и Далай-Лама. — Пг., 1920; Юсов Б.В. Тибет. — М., 1958; Богословский В.А. Очерк истории тибетского народа. — М., 1962; Савицкий Л.С. Люди и боги страны снегов. — М., 1975; Жуковская Н.Л. Ламаизм и ранние формы религии. — М., 1977; Буддизм в средневековой культуре народов Центральной Азии. — Новосибирск, 1980; Васильев Л. С. История религий Востока. — М., 1988; Буддизм: история и культура. — М., 1989; Буддизм: проблемы истории, культуры, современности. — М., 1990; Дэвид-Ниль Д. Мистики и маги Тибета. — Ростов-на-Дону, 1991; Цыбиков Г.Ц. Избранные труды. В 2-х тт. — Новосибирск, 1991; Буддизм. Словарь. — М., 1992; БерзиньА. Тибетский буддизм: история и перспективы развития. — М., 1992; Тибетская книга мертвых. — М., 1992; Лобсанг Рампа Т. Третий глаз. — СПб., 1992; Карма Агван Йондан Чжамцо. Светоч уверенности. — СПб., 1993; Чо- гям Трунгпа. Преодоление духовного материализма. Миф Свободы и путь медитации. Шамбала: священный путь воина. — К., 1993; Лама Анагорика Говинда. Психология раннего буддизма. Основы тибетского мистицизма. — СПб., 1993; Буддийский взгляд на мир. — СПб., 1994; Цендина АД. ...и страна зовется Тибетом. — М., 2002.
467
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Истоки тантризма восходят к архаическим культам плодородия и соответствующим обрядам. Стимулированные древнеиндийскими поисками спасения, мокши и нирваны, древние обряды и культы под воздействием брахманизма и раннего буддизма приобрели иной облик и иную целенаправленность. Возникло учение Дарани — тантризм, который сыграл существенную роль в становлении как индуизма, так и ламаизма. В индуизме тантризм проявился в форме шиваизма. Тантризм буддийский, оформившийся как самостоятельное течение в буддизме примерно в середине I тыс. н. э., имел более разработанную философскую основу. Именно в буддийской тантре была введена в широкий обиход мандала — своеобразная графическая диаграмма Вселенной, насыщенная магическими знаками и символами, имевшая множество вариантов и модификаций. К числу философских основ буддийской тантры следует отнести и Калачакру, «Колесо времени», в рамках которого 60-летний звериный цикл символизирует кругооборот человека в кармическом мире сансары.
Однако главное в буддийской тантре, — как, впрочем, и в индуистской, — не философия, а практика, т. е. та мистика и магия, которыми обрамлялись все акции ее последователей. Мистико-магические основы тантры выявляются в двух аспектах: в медитации и в грубых магических обрядах, включая и сексуальную практику. Что касается медитации, то специфика тантризма проявляет себя здесь в глубокой интимности обряда, в детальном следовании тем тайным наставлениям и рекомендациям, которые неофит получает в процессе его длительного личного контакта с учителем, гуру или ламой. Обряды, включая ритуальное общение полов с целью приобретения мудрое- ти-праджни, воспринимаемой в ваджраяне в качестве женского соответствия будды и бодхисатвы, порой сводились к имитации либо символическому использованию этих приемов. В последнем случае речь идет о заклинаниях-мантрах или символических изображениях типа янтры и мандалы, насыщенных текстами, формулами, диаграммами, которые содержат в себе все тот же магический смысл.
Тантризм оказал огромное влияние на ламаизм. В определенном смысле можно сказать, что едва ли не вся специфика ламаизма, многие его культы и обряды возникли в первую очередь на основе буддийского тантризма. Что же касается его философии, то в рамках позднего ламаизма были синтезированы многие течения буддийской мысли, что и сыграло свою роль в оформлении космологии, этики, онтологии и других аспектов этой доктрины.
Еще в раннем буддизме было разработано учение о перерождениях, генетически восходящее к теориям упанишад. Эта теория кармического перерождения, сводящаяся к распаду комплекса дхарм после смерти и восстановлению его в новом облике в зависимости от кармы, была развита и обновлена в ламаизме, где она приняла вид теории воплощений. Согласно этой теории, высшие ламы приобретали божественный статус за счет того, что они считались воплощениями (в их очередном перерождении) того или иного из высокопочитаемых будд, бодисатв или кого-либо из известных деятелей буддизма, его святых и героев.
Считалось, что по смерти они (через девять месяцев) воплощаются в младенцах мужского пола, которых надлежало избрать и после строгой про¬
468
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии
верки (в частности, ребенок должен признать какую-либо из личных вещей умершего, потянувшись к ней и т. п.) провозгласить очередным воплощением умершего ламы. Эта теория воплощенцев-хубилганов стала доктринальной основой легитимации и сакрализации высшего тибетского духовенства, от далай-ламы до настоятелей монастырей. При этом далай-лама (величайший), стал считаться воплощением бодисатвы Авалокитешвары, а второй по авторитету, панчэн-лама, — воплощением будды Амитабы. И хотя воплощение будды в сакральном плане выше воплощения бодисатвы, на практике сложилось так, что именно далай-лама в своей столице Лхасе сосредоточил в своих руках высшую духовную и политическую власть и стал общепризнанным верховным авторитетом всех приверженцев ламаизма и многих буддистов за пределами сферы распространения ламаизма.
Вначале эта сфера была ограничена пределами Тибета. Однако уже в XVI в. ламаизм широко распространился в Монголии, где буддизм был хорошо известен благодаря стараниям Хубилая с XII—XIV вв. В XVII—XVIII вв. ламаизм распространился также среди бурятов, калмыков, тувинцев, которые признавали (в той мере, в какой они были причастны ламаизму) авторитет тибетского далай-ламы, хотя имели и собственных хубилганов более низкого ранга. В Монголии им был хутухта (богдо-гэгэн), авторитет которого был так высок, что накануне революции 1921 г. он был фактическим духовным и политическим главой страны.
Основы концепции ламаизма были заложены Цзонхавой (1357—1419), который в ряде своих трудов обосновал собственные реформы и синтезировал теоретическое наследие своих предшественников. Впоследствии все буддийские тексты были собраны ламаистами в 108-томное собрание Ганджур, включающее тибетские переводы важнейших сутр и трактатов хинаяны, ма- хаяны и ваджраяны, многочисленных рассказов, диалогов, извлечений, имевших отношение к Будде, а также — сочинений по астрологии, медицине и т.п. Комментарием к каноническим текстам Ганджура является еще более обширное собрание — Данджур, состоящее из 225 томов, в которое вошли также и самостоятельные сочинения, включая рассказы, поэмы, заклинания и др. Кроме Ганджура и Данджура, все ламаисты высоко чтут и изучают произведения Цзонхавы и более поздних отцов ламаистской церкви, в том числе и далай-лам. Таким образом, ламаизм с точки зрения доктрины являет собой наследие и синтез всего идейно-теоретического багажа буддизма за более чем двухтысячелетнюю его историю. Но обратим внимание на то, как была интерпретирована доктрина буддизма ламаизмом.
Ламаизм, следуя наметившейся уже в махаяне тенденции, отодвинул на задний план нирвану как высшую цель спасения, заместив ее детально разработанной космологией, в пределах которой оказалось достаточно места для всех — для верующих и неверующих, мирян и монахов, людей и животных, для святых, богов, будд и бодхисатв. Гигантская космологическая система в ламаизме строго упорядочена. Вершина ее — будда будд Адибудда, владыка всех миров, творец всего сущего, своеобразный ламаистский эквивалент индийского Брахмана или даосского Дао. Главный его атрибут — великая пустота (шуньята). Именно эта пустота, которая есть духовная сущность, духовное тело будды, пронизывает собой все, так что все живое, каж¬
469
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
дый человек несет в себе частицу будды и именно в силу этого обладает потенцией для достижения спасения. В зависимости от количества и состояния эта частица может быть в большей или меньшей степени подавлена материей. В соответствии со степенью этой подавленности и осознания необходимости усилить частицу будды, равно как и предпринимаемых для этого практических действий, люди делятся на несколько разрядов, высший из которых, пятый, приближает их к состоянию бодисатвы.
Это доступно лишь немногим. Для большинства главное — добиться удачного перерождения или возродиться в Западном рае (сукхавади) будды Амитабы. Идея о рае и аде в ламаизме идет от буддизма махаяны, хотя не исключено, что здесь она кое в чем обогащена за счет заимствований из ислама, о чем свидетельствуют некоторые красочные детали. Но существенно, что ад и рай — лишь временное местонахождение, не исключающее человека из колеса перерождений, из мира кармической сансары: с истощением дурной или хорошей кармы рано или поздно следует очередное перерождение, причем это касается почти всех, даже обитающих на небесах божеств. Лишь немногим уготована нирвана. Что же делать в такой ситуации?
Главное — это возродиться человеком, а еще важнее — родиться в стране ламаизма, где твой добрый друг и учитель лама поведет тебя по пути спасения. И уж коль скоро тебе повезло в этом, не упускай своего шанса! Наставление ламы поможет избавиться от страданий, от привязанности ко всему мирскому и тем улучшить свою карму, подготовить себя к благоприятному перерождению и избавиться от ужасов перерождения неблагоприятного. Отныне и в дальнейшем движение по пути мудрости (праджня) с ее основными методами-средствами (парамитами) и преодоление авидьи (незнания) могут тебе помочь. Главное, таким образом, — это осознать, преодолеть авидью (для чего и важно возродиться человеком и заполучить в наставники ламу), ибо именно авидья лежит в основе круга перерождений из двенадцати зве- ньев-нидан, которые обычно в своей графическо-символической форме хорошо известны каждому ламаисту.
Избавившись от авидьи и вступив с помощью ламы на путь познания- праджни, ламаист тем самым улучшает свою карму и в конечном счете может сделать ее настолько хорошей, что одно это обеспечит ему очередное возрождение в Западном рае Амитабы либо на одном из многочисленных небес вместе с божествами и святыми, чья карма позволяет им долго жить в их мирах обитания, оставаясь при этом молодыми и здоровыми. Это практически вершина того, чего могут желать ламаисты, за исключением тех, кто намерен серьезно посвятить себя стремлению к избавлению от перерождений, к выходу за пределы сансары, и кто в соответствии с этим вступает на путь аскезы, медитации, самоусовершенствования и т. п., т. е. на путь, ведущий к нирване.
Опираясь на тезисы, выдвинутые еще ранними буддистами, ламаизм предусматривает строгие этические нормы существования. Речь идет о хорошо известных каждому буддисту десяти «черных грехах», которых следует избегать, и десяти «белых добродетелях», коим надлежит следовать. В число грехов входят грехи тела, слова и мысли. Грехи тела — это убийство, воровство, прелюбодеяние; грехи слова — ложь, клевета, злословие и суесловие;
470
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии
грехи мысли — зависть, злоба и еретические помыслы. Существуют довольно четкие градации и внутри каждого из этих разрядов, будь то убийство или клевета; причем для каждого отдельного случая — свое строго определенное воздаяние: за тяжелые грехи — перерождение в аду, за средние — перерождение в виде животных, монстров (претов), за незначительные — либо перерождение в болезненного и недолго живущего человека, в человека с существенными пороками, либо рождение в какой-либо стране вне сферы ламаизма.
К числу добродетелей относятся действия, антонимичные грехам: защита чужой жизни, щедрость, целомудрие, кротость, правдивость, миротворчество, смирение, милосердие, сострадание, стремление к истинному учению. Обладание этими десятью добродетелями — основа для вступления на путь святости. Следующий шаг в этом направлении — овладение парамитами праджни, также имеющими отчетливо выраженную этическую заданность: к числу шести таких парамит относятся подаяние, обет, терпение, усердие, медитация и сама праджня-мудрость. Каждая из них тоже имеет по нескольку разрядов с четким определением тех норм поведения, которые должны им соответствовать.
Освоив шесть парамит, ищущий спасения, если он намерен идти к конечной цели и достичь хотя бы состояния бодисатвы, должен последовательно преодолеть еще пять путей-преград: путь стяжания добродетелей, путь соединения с истиной и борьбы со злом, путь истинной мудрости, путь прозрения и путь достижения цели,— в процессе освоения и преодоления которых он, переходя из одной в другую область обитания, становится бодисат- вой. Иными словами, путь к состоянию бодисатвы (и тем более будды, число областей обитания которых в ламаизме достигает 13) весьма нелегок, но при этом в качестве главного условия его прохождения выступает до предела нормированное поведение, детерминированное этикой. Выдержать такие испытания могли немногие — они обычно и обретали ореол высшей святости и считались эталоном. Все остальные лишь ориентировались на этот эталон, ограничиваясь минимумом этической нормы.
Так как и этот минимум не всем легко давался, в ламаизме всегда уделялось большое внимание иным, более простым и быстрым методам достижения цели, т.е. той самой мистике и магии, которая уходит корнями в тантризм. Уже в буддизме махаяны вошла в обиход практика многократного произнесения имени того или иного из будд, в частности будды Амитабы: многотысячеразовое произнесение служило у амидистов чем-то вроде магического заклинания, приближавшего верующего к желанной цели, к возрождению в Западном рае, в желанной «Чистой земле» Амитабы. Примерно то же, но в еще большей степени стало нормой в ламаизме. Магия слова здесь тесно сплелась с магией ритуального действия, с изобразительной символикой мандалы либо писаного текста.
Именно у ламаистов широкое распространение приобрели так называемые молитвенные барабаны — цилиндрические емкости, вращавшиеся вокруг неподвижной оси. Барабаны заполнялись многими сотнями и тысячами бумажек с записанными на них заклинаниями, молитвами, священными текстами сутр. За недорогую плату, а то и вовсе бесплатно можно дернуть за веревку, и цилиндр начинает вращаться, причем каждый его оборот прирав¬
471
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
нивается к разовому зачтению всех тех священных текстов, которые вложены в барабан. Кроме барабанов ламаисты использовали различные мандалы, магическая символика которых была не только необходимым графическим пояснением сложной буддийской космологии с ее небесами, раем и адом, многочисленными ниданами-звеньями перерождений и т. п., но и сакральным амулетом-талисманом, также, в конечном счете, способствовавшим быстрому и легкому достижению цели.
В монастырях и храмах-кумирнях посвященные ламы совершали обряды богослужений. Ежедневные богослужения, малые хуралы, иногда совершавшиеся (особенно в больших монастырях) трижды в день, заключались в чтении молитв с хвалой «трем сокровищам» буддизма, т. е. Будде, дхарме и сангхе, а также с пожеланиями достичь состояния будды для всех участвующих в обряде лам. В определенные дни и особенно торжественно в первую половину первого месяца года (празднование Нового года) совершались великие хуралы. Это — торжественные и красочные ритуальные празднества, протекающие, особенно в крупных монастырях, при большом стечении верующих. Среди больших хуралов выделяются своей специфической окраской так называемые докшитские, суть которых сводится к воспеванию, хвале докшитам с совершением магических обрядов, чтобы, приняв поклоны и жертвы, докшиты еще более рьяно защищали веру и выступали против ее врагов. Пышно и торжественно проходят также хуралы в честь Майтрейи, Цзонхавы, святых отшельников.
Ламаизм сыграл огромную роль в исторических судьбах ряда народов Центральной Азии, прежде всего тибетского. Ламаистская доктрина, возвеличив далай-ламу, превратила Тибет в сакральный центр буддизма, связав с ним в религиозном смысле народы соседних районов, прежде всего монголов. В Монголии глава ламаистской церкви богдо-гэгэн на протяжении многих лет был своеобразным центром притяжения всей национальной оппозиции цинскому господству — оппозиции, принявшей религиозную форму.
Китайские императоры, главенство которых, как светских властите- лей-сюзеренов, Тибет формально признавал, в его внутренние дела практически не вмешивались. Но в сер. XVIII в. у страны были отобраны некоторые восточные пограничные районы, а с 1792 г. в Лхасе постоянно находился китайский представитель, который должен был контролировать деятельность тибетского руководства '. С ослаблением Китая начиная с сер. XIX в., в особенности же в начале XX в., Тибет начинает привлекать все большее внимание Англии и России, конкурировавших между собой за гегемонию в Центральной Азии. Он оставался закрытой для иностранцев страной, но туда нелегально начали проникать британские и русские ученые, разведчики и агенты (большей частью — неевропейского происхождения).
В 1903—1904 гг. Великобритания прибегла к открытой агрессии против Тибета и 3 августа 1903 г. английские войска заняли Лхасу, после чего далай-лама был вынужден подписать договор, который допускал в его страну британских предпринимателей и предоставлял им значительные льготы. Рас- 11 Мартынов А. С. Статус Тибета в XVII—XVIII веках в традиционной китайской системе политических отношений. — М., 1978.
472
Буддийские степи: монгольские народы
пространению британского влияния в Тибете противилась Россия, но 31 августа 1907 г. было подписано англо-российское соглашение о взаимных гарантиях сохранения территориальной целостности Тибета и невмешательстве обеих держав в его внутреннее управление 1. Синхайская революция 1911—1913 гг. в Китае послужила поводом для провозглашения XIII далай- ламой независимости Тибета от Китая, следствием чего было изгнание из страны китайских чиновников и военных. Но на протяжении следующих двух десятилетий, до серед. 30-х гг., на китайско-тибетской границе неоднократно возникали вооруженные столкновения.
С началом широкомасштабной японской интервенции гоминдановские правители Китая уже не обращали внимания на Тибет, где усиливалось британское влияние. С победой коммунистов в Китае (1 октября 1949 г. была провозглашена КНР), всетибетское Великое собрание 4 ноября 1949 г. официально провозгласило полную независимость страны, но Пекин ее не признал и в 1950 г. оккупировал Тибет, навязав ему в последующие годы свою систему власти 1 2. Во 2-й пол. 50-х гг. недовольство тибетцев зависимостью от коммунистического Китая возрастало, но мартовское восстание 1959 г. в Лхасе было подавленно и XIV далай-лама эмигрировал в Индию 3. В 1965 г. был создан Тибетский автономный район 4, а в скором времени началась «культурная революция», во время которой местная культура понесла тяжелые потери, а многие жители, особенно монахи, подверглись жестоким репрессиям.
Со 2-й пол. 70-х гг. минувшего века политика Пекина по отношению к Тибету становится менее суровой. Монастыри и храмы более не подвергаются разграблению и осквернению; напротив, китайское правительство предпринимает меры по сохранению культурного наследия страны. Однако на государственном уровне последовательно проводится политика заселения Тибета этническими китайцами, которые занимают почти все ключевые должности и ныне составляют уже более половины его населения. Это, как и многие другие обстоятельства, делает отделение Тибета от Китая практически невозможным.
Буддийские степи: монгольские народы
К народам монгольской группы сегодня относятся собственно монголы (в пределах Монгольской республики и КНР — во Внутренней Монголии, которые разговаривают на особом монгольском языке), а также буряты и калмыки (которые имеют собственные языки монгольской группы) в пределах Российской Федерации. Кроме них, существуют также немногочисленные монголоязычные этнические группы в Афганистане (моголы), Северо-Вос¬
1 Леонтьев В.П. Иностранная экспансия в Тибете в 1888—1919 гг. — М., 1956; Белов Ε.Λ. Россия и Китай в начале XX века. Русско-китайские противоречия в 1911 — 1915 гг. - М., 1997.
2
Шакабпа ВД. Тибет: политическая история. — СПб., 2003.
3 Далай-лама. Свобода в изгнании. — СПБ., 1992.
4 Богословский В.А. Тибетский район КНР (1949—1976). — М., 1978.
473
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
точном Китае (дагуры) и в северных провинциях КНР, в Ганьсу и Цинхае (монголы, дунсяни, баоань, шира-уйгуры).
К монголоязычным народам в древности, возможно, принадлежали хун- ну и сянбийцы '. В раннем Средневековье наиболее значительным среди монголоязычных этносов были кидани, пик могущества которых приходится на X—XII вв. Они относились к восточной группе монгольских этносов, которые сначала кочевали в западных предгорьях Большого Хингана, но постепенно распространили свою власть на большую часть территории Монголии и, захватив Северо-Восточный Китай, создали империю Ляо. После того, как в конце первой трети XII в. их разгромили чжурчжени Маньчжурии, часть киданей откочевала на запад и создала в Центральной Азии (Синьцзян-Уйгурия, Семиречье) государство кара-китаев 2.
Упоминания о собственно монголах (под названием менва) начинают встречаться в китайских хрониках с VII в. Они занимали области где-то в верховьях Амура, по рекам Шилки и Аргуни, и входили в состав племен ши- вей. Последние в своем большинстве были монголоязычными, но отличить среди них монголоязычных от тюркоязычных не всегда удается. Всех шивей тюрки называли татарами. Этот этноним впервые появляется в древнетюркской надписи в честь Кюль-Тегина 731—732 гг., а потом в китайских хрониках IX в. С этих пор кочевые монголоязычные племена, вероятно, под давлением киданей, начинают постепенно расселяться в западном направлении. Этому способствовало и ослабление тюркоязычных политических объединений на территориях Монголии, Джунгарии и Восточного Туркестана после падения к сер. IX в. Уйгурского каганата под ударами кыргызов.
Монголоязычные кочевые племенные объединения 3, в частности собственно монголы, а также буряты, ойраты («люди лесов», которые жили в таежных местностях между Ангарой и Енисеем), татары (Восточной Монголии — бас. р. Керулен), вероятно — меркиты и кераиты, начинают набирать силу в пределах Монголии в X—XII вв., борясь с также монголоязычными, но быстро китаизовавшимися киданями (империя Ляо), а затем и с их победителями, маньчжуроязычными, также китаизировавшимися, чжурчженями (империя Цзинь) . Часть с этих объединений (очевидно — ойраты) была гетерогенного, монгольско-тюркского происхождения. В целом же в течение X—XI в. происходил процесс ассимиляции монголоязычными племенами остатков тюркоязычных групп на территории Монголии. 1 2 3 41 Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. — Л., 1951; Гумилев JI.H. Хунну. Срединная Азия в древние времена. — М., 1960; Его же: Хунны в Китае. — М., 1974; Сухбаатар Г. К вопросу об этнической связи между хунну и сянби // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века. — Новосибирск, 1975; Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. — М., 1980; Новгородова Э.А. Древняя Монголия. — М., 1989; Крадин Н.Н. Империя хунну. — М., 2002.
2 Гумилев Л.Н.В поисках вымышленного царства. — М., 1970; ЕЛун-ли. История государства киданей. — М., 1979; Пиков Г.Г. Западные кидани. — Новосибирск, 1989; Вайнштейн С.И. Мир кочевников Центральной Азии. — М., 1991; Кычанов Н.В. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. — М., 1997.
3 Викторова Л.Л. Происхождение народа и истоки культуры. — М., 1980.
4 Воробьев М.В. Чжурчжени и государство Цзинь. — М., 1975.
474
Буддийские степи: монгольские народы
В своем противостоянии государствам, ориентированным на китайскую социокультурную традицию, монголоязычные кочевники (которые иногда в китайских источниках выступали под обобщающим названием цзубо) или сохраняли преданность традиционному шаманизму, соединяя его с древнетибетской (вероятно, восточноиранской по своему происхождению) языческой религией бон (собственно монголы), или принимали несторианское христианство (как кераиты и найманы) и буддизм.
XI в. проходит под знаком доминирования над монголоязычными кочевниками этнически близких им киданей империи Ляо (Северо-Восточный Китай). Татары и монголы были в целом лояльными к ней, но джарджираты и меркиты вели с ней и ее союзниками-кочевниками ожесточенные войны, истощавшие их силы и способствовавшие их разгрому киданями в 1094 г. Монголы поддерживали связи и с тангутами (которые в этноязыковом отношении принадлежали к тибето-бирманской группе народов) государства Си Сия, или Западного Си. После ряда жестоких войн Си Сия, империя Ляо и собственно китайская империя Сун (южнее Хуанхэ) с середины XI в. поддерживали определенный паритет сил.
Но ситуация принципиально изменилась в течение 1-й четв. XII в., когда империя Ляо была завоевана чжурчженями (народ маньчжурского происхождения), которые создали в Северо-Восточном Китае собственную мощную империю Цзинь. В 1127 г. чжурчжени нанесли решительное поражение и империи Сун, захватив ее земли между Хуанхэ и Янцзы. Завершив войны с Сун, чжурчжени осуществили попытки распространить свое влияние и на монгольские племена, но встретили с их стороны решительное противодействие. Жестокая война между ними имела место с 1135 г. по 1147 г., но она не принесла успеха империи Цзинь. Границей между ней и монгольскими племенами была признана р. Сининхе.
Противостояние чжручженьской экспансии содействовало дальнейшей консолидации монголоязычных племен, и к сер. XII в. они создают первое собственное государство — Хамаг монгол улус («Государство всех монголов»), которую возглавил Хабул-Хан, сын Хайду, от второго сына которого, Бай-Шинкор Докшина, пошел род Кият, к которому принадлежал и Чингисхан. С середины XII в. для монголов потомки Хайду становятся природными ханами, равно как для тюрков за несколько столетий до того — члены рода Ашина.
После смерти Хабул-Хана власть перешла в руки Амбагай-Хана, внука Хайду, но среди представителей ханского дома и знати монгольских племен начались междоусобицы, и Амбагай-Хан, попав в плен к татарам, был выдан ими чжурчженям, которые его казнили. Около 1160 г. Хамаг монгол улус окончательно распался на отдельные племенные объединения. При таких условиях, на рубеже 50-х — 60-х гг. XII в. и родился Темучжин, будущий Чингисхан. С конца 70-х гг. он начинает играть все более заметную роль в военно-политической жизни племен Монголии.
Во второй половине XII в. враждовавшие между собой монголоязычные племенные группы оказались окруженными с трех сторон (на север от их ко- чевьев простиралась тайга) довольно сильными государствами: кара-китаев на западе (с правящей киданьской династией, но абсолютным болыпинст-
475
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
вом тюркоязычного населения), тибетоязычных тангутов ( Си Сия) на юге и в основе своей китайской, с чжурчженьской (маньчжурскоязычной по своему происхождению) правящей династией, империей Цзинь на юго-востоке и востоке.
Давление со всех этих сторон стимулировало осознание кочевниками Монголии целесообразности консолидации. Вследствие кровавой борьбы за лидерство в качестве гегемона выдвигается Темучжин с монгольским племенным объединением (собственно — «людьми длинной воли», вышедшими из последнего), который, после пленения и казни его главного соперника Чжамухи (Джамухи) в 1205 г., на большом курултае 1206 г. провозглашается Чингисханом, властителем всех монгольских племен '.
Получив власть над племенами Монголии, Чингисхан, в соответствии с древней центральноазиатской традицией, поделил свой улус на центр, правое и левое крыло, во главе которых поставил своих темников. Вместо старого племенного деления была внедрена система территориально-административно-военных единиц — «тысяч» (под главенством назначаемых ханом нойонаов-тысячников), которые делились на «сотни» и «десятки». Все население созданного государства, которое получило официальное название Ехе Монгол улус («Большое Монгольское государство»), было скреплено жесткой военно-административной структурой — от хана и членов его дома через темников, тисячников, сотников и десятников до рядовых скотоводов, плененных ремесленников и подчиненных земледельцев.
Именно с этих пор можем говорить о создании монгольского народа в составе монголоязычных племенных групп Монголии, во главе с собственно монголами, передавшими свой этноним другим, соседним и родственным с ними племенам, мужчины которых служили в войске Чингисхана.
Объединив монгольские племена, Чингисхан начинает внешние завоевания. Уже в конце 1205 г. был осуществлен поход против Си Сия, который продемонстрировал слабость этого государства и принес монголам большую добычу. Через два года Чингисхан начал против Си Сия новую жестокую войну. Она продолжалась до 1210 г. и завершилась полной победой монголов: тангуты признали свою зависимость от них и обязались предоставлять в распоряжение хана свои войска. Параллельно старший сын Чингисхана Чжочи (Джучи) подчинил таежные тюркоязычные и монголоязычные народы Южной Сибири, в частности енисейских кыргызов и ойратов. Эти успехи были закреплены в 1211 г. мирным вхождением уйгуров в состав государства Чингисхана (на правах вассалов с сохранением собственной династии) и признанием над собой власти монголов тюрками-карлуками, которые кочевали в бассейнах рек Или и Чу и вблизи оз. Балхаш.
В 1211 г. начинается и решительная борьба Чингисхана с империей Цзинь, которая была облегчена тем, что в конце в этом году против чжурч-
Владимирцов Б.Я. Чингисхан. — Пг. — М. — Берлин, 1922; Его : Работы по истории и этнографии монгольских народов. — М., 2002; Бартольд В.В. Образование империи Чингисхана// Соч., т. 5. — М., 1968; Долай Ч. Монголия в XIII—XIVвв. — М., 1983; Категории и символика традиционной культуры монголов. — М., 1988; Кычанов Е.И. Жизнь Темучжина, думавшего покорить мир: Чингисхан. Личность и эпоха. — М., 1995; Скрын- никова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингисхана. — М., 1997.
476
Буддийские степи: монгольские народы
женей восстал их наместник в Маньчжурии, кидань Елюй Люге. Весной 1212 г. монголы осуществили опустошающий поход на Цзинь и к 1213 г. завоевали почти всю его территорию севернее р. Хуанхэ. Но война, которая сопровождалась уничтожением сотен тысяч мирных жителей Северного Китая, несмотря на решительные успехи монгольских войск, особенно в 1215 г., когда был захвачен Пекин, приобретала затяжной характер. Считая ее в целом выигранной, Чингисхан в 1216 г. возвратился в Монголию, оставив завершать завоевание империи Цзинь своему полководцу Мухали.
Хан сосредоточился на планах распространения своего государства на запад, где его соперником был могущественный хорезмшах Мухаммад, которому к 1212 г. удалось подчинить почти всю Среднюю Азию и Иран. Между Мухаммадом и Чингисханом начались переговоры относительно раздела власти над Азией, но последний требовал признания его превосходства, на что тот не соглашался.
Поводом для войны между соперниками стало разграбление одним из наместников хорезмшаха монгольского торгового каравана. В 1219 г. огромное войско Чингисхана через бассейн Иртыша вторглось во владения Мухаммада, который не смог организовать оборону страны, рассчитывая на то, что монголам не удастся овладеть ее главными хорошо укрепленными городами. Но монголы уже имели достаточный опыт штурма китайских городов. В феврале 1220 г. они взяли и разрушили город Отрар на Средней Сырдарье, после чего ворвались в Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи). В течение следующих нескольких месяцев ими были уничтожены Самарканд, Бухара, Ходжент, Термез и многие другие города Средней Азии, а в следующем году — Ургенч в собственно Хорезме, а также Балх, Мерв, Герат, Нисса и Нишапур в Хорасане. Осенью 1221 г. они, взяв Кабул и Газну, вышли на берега р. Инд. Государство Хорезмшахов было разрушено и большинство его территорий завоевано монголами.
Назначив наместником покоренных областей своего сына Джучи, Чингисхан весной 1225 г. возвратился в Монголию. Чуть раньше туда вернулся и корпус Чжебе и Субетая, который, преследуя разбитые войска хорезмшаха Мухаммада в 1221 — 1222 гг., прошел Северный Иран и через Закавказье ворвался в степи Восточной Европы, где в 1223 г. на р. Калке разгромил половцев и выступивших на их стороне князей Южной Руси. Параллельно Мухали с успехом завершал войну против Цзинь. Последний поход в своей жизни Чингисхан в 1226 г. направил на Си Сия, правитель которого начал выказывать непокорность и заключил сепаратный мир с чжурчженями. Тангутское государство в 1227 г. было уничтожено, но и сам владыка монголов во время этой экспедиции заболел и умер. Огромная империя Чингисхана, в последние годы его жизни простиравшаяся от Кавказа до Желтого моря и от Сибири до Индии, была распределена между его сыновьями (Чагатаем, Одегеем, Толуем) и внуком Бату (Батыем), сыном умершего еще при жизни отца его старшего сына Джучи.
Как известно, Бату в течение 1236—1242 гг. подчинил Волжскую Булга- рию и большинство княжеств Руси, опустошил значительные области Центральной и Юго-Восточной Европы и основал собственное государство с центром на Нижней Волге — Золотую Орду. Здесь потомки Бату правили до
477
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
XVI в., когда из их среды (от ветви Астраханских ханов) вышел ханский род Шейбанидов, основателей достаточно сильного староузбекского государства с центром в Бухаре. От младшего брата Бату, Орды, пошел род Сибирских ханов — так называемой Синей орды.
Второй сын Чингисхана, Чагатай, получил земли Восточного Туркестана, Мавераннахра, Афганистана и Хорасана с теми областями Ирана и Ближнего Востока, которые предполагалось еще захватить. Этот замысел в значительной мере был реализован в течение второй половины 50-х гг. XIII в. В 1258 г. монголы во главе с Хулагу, братом великого хана Монгке, потомка младшего сына Чингисхана Толуя, разрушили Багдад, а затем завоевали весь Ирак и Сирию. Но в 1260 г. они потерпели поражение от египетских мамлюков (в своем большинстве — этнических половцев, проданных монголами в юношеском возрасте в рабство в Египет) и остановились на подступах к Африке. Хулагу начал править областями Ирана и Ближнего Востока, основав здесь государство Хулагуидов, или Ильханов. За ним и его потомками остались также области Мавераннахра и Восточного Туркестана.
Третий сын Чингисхана, Оде гей (Удегей), по решению курултая в 1229 г. получил титул великого хана с территориями Западной Монголии и Алтая. При нем монголы продолжали завоевание Китая, Маньчжурии и Кореи. В скором времени великоханский престол перешел к потомкам Толуя. Между тем внук Одегея, Кайду (Хайду), закрепился на Памире и Тянь-Шане и до самой своей смерти (1302/1303) воевал с великим ханом Кубилаем (Хубилаем).
Собственно же Монголия досталась в наследство младшему сыну Чингисхана — Толую, к сыновьям которого, Монгке (Мунке) и Кубилаю, в скором времени перешла и верховная власть в доме Чингизидов. При них было завершено завоевание Китая, подчинены северные области Вьетнама и Бирмы, но захватить Японию монголам так и не удалось. Столицей империи стал Пекин, где потомки Толуя правили под названием династии Юань.
К началу XIII в. относится и создание на основе древнеуйгурского алфавита (за которым стоит согдийский, в свою очередь происходящий от арамейского) старомонгольского письма, древнейшим образцом которого служит надпись на так называемом Чингисовом камне 1225 г. Это письмо, которое с момента его создания стало общим для всех монголоязычных племен, без значительных изменений сохранялось до XVI в. В это время у монгольских племен был уже собственный героический эпос (в частности — сказание о Гесэр-хане). Серединой XIII в. датируется историко-художественное произведение письменной литературы на старомонгольськом языке —«Сокровенное сказание» '. Этим же языком на протяжении XIV—XVI вв. было написано немало других произведений, фрагменты которых сохранились в летописях XVII в.
Итак, во времена Чингисхана и первых Чингизидов монгольский этнос приобрел общие черты одной народности. Он представлял собой языковую общность, которая усиливалась благодаря пребыванию мужчин в одной армии и появлению монгольской письменности с созданными на ней литера- 11 Козин С.А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. — М. — Л., 1941.
478
Буддийские степи: монгольские народы
турно-историческими произведениями, а также общему этнониму и огромной империи, где собственно монголы и интегрированные с ними монголоязычные племена занимали господствующее положение. Монголы представляли собой также хозяйственно-культурно-бытовую и мировоззренческую (на основе шаманизма и религии бон) общность, хотя религиозного единства между ними не было и кроме традиционных верований распространенными были также буддизм махаяны и несторианское христианство.
Между тем завоевания Чингисхана и его ближайших потомков быстро обернулись для дальнейшей этноконсолидации монголов и обратной стороной. Значительное количество монгольских родов оказалось рассеяным от границ Руси, Византии и Палестины до Бирмы, Вьетнама и Кореи, берегов Желтого и Японского морей. Повсеместно становясь господствующей военно-политической прослойкой, монголы попадали под влияние местных, значительно более высоких, чем их собственная, культур, привыкали к городским формам жизни. Постепенно они начинали принимать и местные (или наиболее влиятельные на соответствующих территориях) религии, особенно мусульманство в западных и буддизм в восточных частях их необъятных владений. А это, при восприятии также местных языков, неуклонно вело к их растворению в местной среде.
Монгольские племена собственно Монголии после закрепления раздела империи на улусы в сер. XIII в., оказались вместе с Китаем, Маньчжурией, Кореей, Северной Бирмой и Тибетом в составе улуса великого хана, который признавался старшим в доме Чингизидов. Столицей этого государства — империи Юань — был Пекин. Понятно, что в этих границах демографическое, экономическое, культурное и пр. доминирование китайцев было неоспоримым.
При таких условиях кочевые монгольские племена, которые остались в степях между Алтаем и Хинганом, оказались на обочине созданной их предками империи и все больше отстранялись от ее жизни. На протяжении последней трети XIII в. они еще старались изменить такое положение, но в скором времени примирились с этим, тем более, что в 1351 г. в Китае начались массовые антимонгольские выступления и после ожесточенной борьбы повстанцы в 1368 г. вошли в Пекин, провозгласив новую, национальную династию Мин. Перед этим последний император династии Юань, Тогон-Те- мур, бежал в Монголию.
Воспользовавшись очередной неудачей восточных монголов в войне с китайцами, ойратский хан Махмуд в 1425 г. разбил первых и распространил свою власть на всю Монголию, но в скором времени также потерпел поражение от войск династии Мин и признал себя ее вассалом. Внуку Махмуда, Есеню, удалось в 1449 г. разгромить китайское войско, после чего он провозгласил себя ханом. Но в 1453 (или 1455) г. он был убит и на первый план снова выдвинулись потомки Тогон-Темура, при которых усилились межплеменные войны. При одном з них, Даян-хане (ок. 1459 — ок. 1543), Монголия снова достигла определенной консолидации, но перед смертью этот правитель разделил страну на 11 владений, по количеству своих сыновей, после чего единая политическая жизнь Монголии была окончательно утрачена. На
479
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
конец XVI в. насчитывалось около 200 самостоятельных и полусамостоятель- ных монгольских ханств и княжеств.
Южные ханы претендовали на гегемонию над северными, но с началом маньчжурского завоевания Китая вынуждены были (после поражения 1634 г.) подчиниться его новым властителям, сохранив внутреннюю автономию. В 1636 г. южномонгольские нойоны (главы знатных родов) признали над собой власть маньчжурского правителя Абахая (1626—1643). С этого времени Южная Монголия получила название Внутренней Монголии, в отличие от Халха-Монголии (территории современной республики Монголия), которую стали называть Внешней Монголией.
К этому времени Северная Монголия окончательно разделилась на враждующие между собой Западную (ойратскую) — Джунгарию и Восточную (халхскую, или халхо-монгольскую) — собственно Монголию, с границей по линии хребтов Монгольского и Гобийского Алтаев. Это в дальнейшем углубило этническое размежевание между восточными (халхскими) и западными (ойратскими) группами монголов и способствовало расхождению их диалектов, при дальнейшей их трансформации в современные халхо-монголь- ский и бурятский, с одной стороны, и калмыкский — с другой языки.
К концу XVI в. ламаистский буддизм уже был окончательно признан в качестве государственной религии монголами по обе стороны от Гоби, а в начале XVII в. и ойратскими ханами Джунгарии '. Ламаизм сильнее влиял на сознание халха-монголов, чем ойратов, которые сохраняли воинственность и на протяжении XVII — 1-й пол. XVIII в. осуществляли опустошительные набеги на казахские и халха-монгольскике владения. В 1-й четв. XVII в. от основной массы джунгарских ойратов откололась племенная группа во главе с Хо-Урлюком, получившая от казахов название калмыков. К 1630 г. они, в количестве ок. 250 тыс., заняли пастбища между Ембою и Волгой, оттеснив на запад ногайцев, владевших ранее этими степями. В 1640 г. Хо-Урлюк еще ездил на съезд джунгарских ханов, но вскоре после этого погиб при попытке овладеть Астраханью.
Его старший сын и наследник, Шукур-Дайчжин, в 1645 г. предпринял путешествие в Тибет и получил от далай-ламы подтверждение ханского звания. После этого он возобновил нападения на нижневолжские владения Московского царства, но после неудач в 1655 г. вынужден был номинально признать себя подчиненным царя. В скором времени владения калмыков распространяются и на степи к западу от Нижней Волги — почти до Дона, Кубани и Терека, и при внешнем признании над собой верховной власти царя, сохраняли разнообразные связи с ханами Джунгарии, Китаем, Ираном, Крымским ханством и Турцией. Когда между различными лидерами разгоралась борьба за власть, претенденты на нее всегда старались опереться на поддержку внешних сил. 11 Златкин И.Я. История Джунгарского ханства. — М., 1964; Русско-монгольские отношения. 1654—1685. Сб. документов. — М.: 19%; Дугаров Р.Н. Теократия в истории средневековой Монголии (X—XVII вв.). — Улан-Удэ, 1999; Русско-монгольские отношения. 1685—1691. Сб. документов. — М., 2000; Китинов Б.У. Священный Тибет и воинственная степь (XIII-XVII вв.). - М., 2004.
480
Буддийские степи: монгольские народы
При очередном обострении такой борьбы в конце 60-х гг. XVIII в. русское правительство осуществило попытку поставить калмыцкую верхушку под жесткий надзор, что привело в 1771 г. к возвращению калмыков Волжско-Уральского междуречья в Джунгарию. На прежних местах остались лишь калмыки, которые жили к западу от Волги — ее половодье перекрыло им путь на восток. Ханская власть среди них была ликвидирована и над главами родов установилась власть царской администрации, которая не препятствовала исповеданию буддизма ламаистского толка. Эти калмыки и стали предками калмыков современной Калмыцкой автономной республики в составе Российской федерации.
В то время, когда Хо-Урлюк вел своих людей на запад, на самой Джунгарской равнине вследствие объединения местных ойратских княжеств было создано отдельное Ойратское, или Джунгарское ханство. При постоянных нападениях на халха-монголов и казахов, ойраты оказывали упорное сопротивление стараниям Китая распространить свою власть на их земли. Но в сер. XVIII в. в ханстве началась ожесточенная борьба за власть, которая и обессилила его. Этим, разумеется, воспользовались маньчжурские властители Китая. Трижды, в 1755, 1756 и 1757 гг. они направляли в Джунгарию огромные армии, которые и уничтожили Ойратское ханство, а затем подавили восстание ойратов в 1758 г. под проводом Амурсана. При этом сотни тысяч ойратов были уничтожены, а остальные рассеяны по западным владениям империи Цин под надзором ее администрации. Здесь они смешались с другими монголоязычными группами и со временем растворились среди них.
Подъем ойратского ханства в Джунгарии разительно контрастировал с упадком ханств Халха-Монголии. Ойратские походы с целью присоединения Внешней Монголии к Джунгарии на протяжении 70 — 80-х гг. XVII в. обусловливали массовое бегство восточных монголов на юг и восток, под защиту империи Цин, и частично на север, в Забайкалье, под протекторат России. На Долоннорском съезде ханов, князей и нойонов Внутренней и Внешней Монголии в 1691 г. был оформлен переход халха-монголов в подданство империи Цин. Им, как и южным монголам, была оставлена широкая внутренняя автономия и передана значительная часть бывших ойратских пастбищ. При этом цинская администрация способствовала увеличению количества (и, соответственно, измельчению) монгольских княжеств: если в 90-х гг. XVII в. (во время принятия маньчжурско-китайского подданства) их было 24, то на конец XIX в. — 84. Это, разумеется, не содействовало этнополитической консолидации халха-монголов.
На протяжении XVIII—XIX вв. в Монголии царил относительный покой. Количество людей и скота постепенно возрастало, развивалась местная монашеская буддийско-ламаистская культура. Но постепенно отношения между монголами и китайцами начинали обостряться, что было обусловлено, прежде всего, усилением китайской земледельческой колонизации монгольских земель и вытеснением монголов на менее пригодные для существования земли. До конца XIX в. это привело к значительной китаизации Внутренней Монголии. Этот процесс угрожал и Внешней Монголии, которая вместе с тем, с 60-х гг. XIX в., благодаря развитию торговли начинала тяготеть к России.
481
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
Стабильное развитие халха-монгольського народа, при укреплении его этнического самосознания, проявилось в обновлении и развитии национальной письменной литературы. В XIX в. появляются историческая трилогия «Синяя книга» и социально-бытовой роман «Одноэтажный павильон» Иджинаша (1837—1892), поэтические сатиры Хуульча Сандага, лирическая поэзия Равжаа, Гулранса, Ишданзанванжила, Лувсандоддова, Хишигбата, Гамала и др. В начале XX в. новомонгольская литература уже выглядит довольно сформированной '.
В 1910 г. в Китае начались массовые антиправительственные выступления, которые, особенно в Сычуани, набирали силу на протяжении 1-й пол. 1911 г. Народное неудовольствие ощущалось и во Внешней Монголии, симптомом чего были протесты скотоводов во главе с Аюши. Учитывая шаткость положения династии Цин, летом 1911 г. в Урге (совр. Улан-Батор) было собрано тайное совещание представителей высшей монгольской знати, которая обратилась к России с просьбой о помощи в создании независимого от Китая Монгольского государства. Но русское правительство советовало стремиться прежде всего к широкой автономии, обещая в этом свою поддержку в обмен на предоставление экономических привилегий русским предпринимателям.
Между тем события в Китае быстро развивались. В сентябре 1911 г. в Сычуани (где правительство собиралось передать в концессию западному капиталу местные железные дороги) вспыхнуло восстание, которое в октябре перекинулось на соседнюю провинцию Хубэй и другие области. Эти события переросли в Синхайскую революцию. 12 февраля 1912 г. династия Цин отреклась от власти, после чего борьба между разными политическими силами в Китае еще больше обострилась.
В создавшейся ситуации в ноябре 1911 г. в Урге были провозглашены отмена власти Цинской династии и создание независимого Монгольского государства (в пределах Внешней Монголии) под руководством богдо-гегена (главы монгольской ламаистской церкви), которому предоставлялась монархическая власть. Его правительство безуспешно стремилось получить признание независимости Монголии государствами мира и наконец было вынуждено согласиться в 1915 г. на автономный статус страны в составе Китая. Это сопровождалось усилением в Монголии русского влияния, которое становилось преобладающим, тем более в условиях дальнейшего развала Китая 1 2.
1 Очерки истории культуры МНР. — Улан-Удэ, 1971.
2
Герасимова КМ. Ламаизм и национально-колониальная политика царизма в Забайкалье в XIX и начале XX веков. — Улан-Удэ, 1957; Ширендыб Б. Монголия на рубеже XIX—XX веков. — Улан-Батор, 1963; Бира Ш., Ишжамц Н. Национально-освободительное движение в Монголии в конце XIX — начале XX вв. — Улан-Батор, 1975; Горохова Г. С. Очерки по истории Монголии в эпоху маньчжурского господства (конец XVII — начало XX в.). — М., 1980; Чимитдоджиев Ш.Б. Россия и Монголия. — М., 1987; Скрынни- кова Т.Д. Ламаистская церковь и государство. Внешняя Монголия. XIV — начало XX в. — Новосибирск, 1988; Деревская ЕМ. Сибирь и Монголия: очерки русско-монгольских связей в конце XIX — начале XX веков. — Иркутск, 1994; Белов Е.А. Россия и Китай в начале XX века. Русско-китайские противоречия в 1911—1915 гг. — М., 1997; Его же: Россия и Монголия (1911—1919 гг.). — М., 1999; Рощин С.К. Политическая история Монголии (1921—1940 гг.). — М., 1999; Россия и Монголия: новый взгляд на историю взаимоотно-
482
Буддийские степи: монгольские народы
Во время Гражданской войны в России монгольское правительство оказывало широкую поддержку деятелям белого движения, которые приобрели такое влияние, что в 1920—1921 г. здесь фактически была установлена военная диктатура барона Р.Ф. Унгерна. Это вызвало отрицательную реакцию широких слоев населения, которое, при активизации деятельности агентуры коммунистической России, привело к началу вооруженной гражданской борьбы в самой Монголии В марте 1921 г. здесь было сформировано прокоммунистическое временное правительство, которое обратилось к Красной армии с призывом о помощи. Это привело летом того же года к оккупации Монголии силами Красной армии и установлению здесь марионеточного просоветского режима, хотя формально власть богдо-гегена сохранялась до 1924 г.
После переворота 1921 г. в столице Монголии Урге страна была провозглашена народной республикой и оказалась под сильным влиянием СССР. Без ведома и согласия его руководителей местные власти, как правило, не принимали сколько-нибудь важных решений. С помощью советских специалистов и рабочих в богатой ресурсами стране было построено несколько крупных предприятий, особенно в сфере горнодобывающей промышленности. С помощью советских тракторов распахивались целинные земли, на которых дети кочевников учились вести земледельческое хозяйство. Разумеется, вся экономика страны контролировалась государством и принадлежала ему, а сельское хозяйство строилось по советской модели. По этой же модели развивались политическая структура, социальные отношения — словом, все, вплоть до беспредельной власти репрессивных органов. Известно, что около 70 % лам в стране, где существовала традиционная норма одного из сыновей отдавать в монастырь и обучать там, дабы он стал монахом, ламой, было физически уничтожено. Соответственно разрушались и храмы.
В предвоенные годы на границах Монголии преимущественно советскими войсками было остановлено распространение японского господства в Азии в западном направлении, а летом 1945 г. монгольская территория стала одним из плацдармов наступления советских войск на японские силы в Маньчжурии и северном Китае.
Создание отдельного Монгольского государства (которое действительно независимым стало лишь после развала СССР), распространение образования и развитие системы средств массовой информации содействовало завершению консолидации монгольской нации. Вплоть до XX в. монголы оставались кочевниками 2. Монгольские ханы — как и бедуинские шейхи — были, * 1шений в XX веке. — М., 2001; Лузянин С.Г. Россия — Монголия — Китай в первой половине XX века. Политические взаимоотношения в 1911 — 1946 гг. — М., 2003; Отрощенко I.B. Роль буддійської церкви у національно-визвольному русі Монголії. — К., 2005.
1 Майский И.М. Монголия накануне революции. — М., 1960; Попова Л.П. Общественно-политическая мысль Монголии в эпоху «пробуждения Азии». — М., 1987; Кузьмин Ю.В. Монголия и «монгольский вопрос». — Иркутск, 1997.
2
Майский И.М. Современная Монголия. — Иркутск, 1921; История Монгольской Народной Республики. — М., 1983; Жуковская Н.Л. Судьба кочевой культуры. Рассказы о Монголии и монголах. — М., 1990; Грайворонский В.В. Современное аратство Монголии: социальные проблемы переходного периода (1980—1995). — М., 1997; Пекина Г. С. Аграрный сектор экономики Монголии на подступах к рынку. — М., 1998; Ее же: Монголия и внешний мир. — М., 2002.
483
ГЛАВА 6. Буддийская периферия Индийско-Южноазиатской цивилизации
к слову, не феодалами, каковыми их подчас считают и именуют, а едва вышедшими за пределы первобытности племенными вождями, главами прото- государственных образований, выше уровня которых кочевники подняться были не в состоянии именно в силу их образа жизни. Таким был уровень существования подавляющего большинства монголов в начале XX в., несмотря на то, что страна и народ в XIII—XIV вв. знавали лучшие времена и что распространившийся в Монголии буддизм, равно как и имевшаяся у них собственная письменность, являли собой необходимый фундамент для дальнейшего развития.
Конец 80-х гг. XX в. прошел в Монголии под знаком серьезного и всестороннего кризиса. Непопулярная власть, лишившись поддержки советского руководства, которому было уже не до этого, стала быстро сдавать позиции. В стране формировалась оппозиция, благо количество грамотных и образованных городских жителей в этом двухмиллионном государстве было уже достаточно внушительным. Активизация оппозиции и широкое движение за демократические реформы привели к решительным преобразованиям в стране. Начало 90-х гг. проходило в обновленной Монголии под знаком многопартийного плюрализма. В стране быстро стали осуществляться радикальные реформы, широким фронтом шла приватизация, создавались мелкие и средние частные предприятия, была сокращена армия, энергично росло национальное самосознание, выразившееся прежде всего в прославлении национального героя монголов — Чингисхана.
Сегодня Монголия, имея не такой уж плохой для слабой в общем-то страны доход на душу населения (ок. 500 долл.), активно прибегает к иностранной помощи, открывает простор для инвестиций и очень рассчитывает на то, что ее богатейшие природные ресурсы в скором времени смогут обеспечить стране высокий экономический стандарт. Не приходится и говорить, что восстанавливается монастырская инфраструктура, увеличивается количество новых лам и возрождаются утраченные нормы и ритуалы монголо-тибетского буддизма.
ГЛАВА 7
МОДЕРНИЗАЦИЯ СТРАН ВОСТОЧНОЙ, ЮГО-ВОСТОЧНОЙ И ЮЖНОЙ АЗИИ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
(Н. И. Вергелес, Т. В. Грищенко, Λ. Л. Лещенко)
Восточная
и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии в контексте их цивилизационной специфики
«Первая волна» демократических преобразований в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии
Основная причина нарастания «второй волны
демократизации » в Юго-Восточной Азии
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
Глобализация мировой экономики выражается в первую очередь в увеличении мобильности капитала и производства, которые преодолевают все границы. Глобальные финансовые рынки, иностранные инвестиции и международное разделение труда принуждают экономический мир взаимодействовать все теснее. Как следствие, отдельные субъекты экономики могут глобально задействовать свои ресурсы в тех местах, где они предусматривают получение наибольших прибылей. Среди государств, которые являются полями для инвестиций и производства, это вызывает возрастающую конкуренцию. В то время как глобализация оказывает, по преимуществу, содействие эффективному использованию экономических ресурсов и стимулирует развитие, страны могут быть затронуты ею в разной мере, в зависимости от их конкурентоспособности и привлекательности для мирового рынка 1.
См.: Ронни Си Чан. Будущее Азии в глобализованном мире // Проблемы теории и практики управления. — 2000. — № 4; Четкое U. Осмысливая развивающийся мир // Мировая экономика и международные отношения. — 2000. — № 4—5; Ширм Ш.А. Глобализация — шанс для развивающихся стран? // Россия в глобальной политике. — 2003. — N° 8; Авторитаризм и демократия в развивающихся странах / Хорос В.Г., Мирский Г.И. и др. — М., 1996; Indochina in the 1990-s // http:// www.iaas.msu.ru/ pub_e/; La crise didentite des société du Sud-Est asiatique // Defense national. — 1999. - № 3.
485
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
На первый взгляд кажется, что глобализация не задевает проблем развития стран «третьего мира». Но слаборазвитость продолжает оставаться проблемой и в эпоху глобализации, причем пропасть между убожеством бедных и благосостоянием богатых с каждым годом все более увеличивается. С исторической точки зрения соотношение между среднестатистическим доходом в богатейшей стране на земле и беднейшей увеличилась с 9 : 1 (в конце XIX в.) до 60 : I (1997). Однако в последние два десятилетия, т. е. в период форсированной глобализации, развивающиеся страны, если их рассматривать в целом, смогли увеличить свою долю в мировой экономике и развивались динамичнее, чем индустриально развитые страны и государства мир-сис- темного ядра, вышедшие на стадию постиндустриального, информационного общества. Если в развивающихся странах валовый национальный продукт (ВНП) за 1979—1998 гг. вырос в среднем на 5 %, то в развитых странах этот рост составил лишь 2 %.
Как среди индустриально развитых государств, так и среди развивающихся стран есть «выигравшие» и «проигравшие» в ходе глобализации, поскольку прибыли от глобализации распределяются очень неравномерно.
В целом группа развивающихся стран смогла повысить прибыль от всемирной интеграции торговли с 23 % (1985) до 29 % (1995), и получить в 1996 г. в шесть раз больше иностранных инвестиций, чем в среднем за 1983—1989 гг. Кроме того, за последние 30 лет они смогли удвоить реальный доход на душу населения. Их более интенсивное развитие по сравнению с государствами мир-системного ядра также является свидетельством в пользу тезиса о выигрышах.
Наибольших успехов в развитии смогли достичь те государства, которые оказались сильнее интегрированными в мировую экономику. Например, в Малайзии доход на душу населения увеличился в четыре раза, а в Южной Корее—в десять раз. Их стратегия экспортно-ориентированного развития, т. е. развития через производство конкурентоспособных товаров для мирового рынка, позволила им (а также Тайваню и Таиланду) получить значительные выгоды от ориентации их экономики на глобальный рынок. На Тайване, в Южной Корее и Малайзии большинство населения имело от этого прямую выгоду. В результате возник широкий средний класс. Прибыли от глобализации были направлены на значительные инвестиции в образование, а также на земельную реформу, а не осели в руках немногочисленных членов высшей прослойки.
Тем не менее от свободного экономического обмена некоторые страны выиграют совсем немного, а другие и вовсе ничего не получат, продолжая стагнировать или даже деградировать.
Кто же принадлежит к проигравшим в результате глобализации? В большинстве случаев это те страны, которые остаются закрытыми для мира, или имеют относительно небольшие связи с мировой экономикой, а также те, что не имеют рыночной экономической политики. Это, прежде всего, касается стран Африки, Южной Азии и Среднего Востока. Доля в мировой торговле этих регионов снизилась, инвестиции и экономический рост упали ниже среднего. Экономическая политика этих стран, часто характеризующаяся некомпетентностью, коррупцией, государственным интервенциониз¬
486
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
мом и авторитарными режимами, имела катастрофические последствия для их экономического развития.
Причины такой полярной диспозиции удачно и неудачно развивающихся стран в последние десятилетия заключаются в основном в разной экономической политике их правительств, следствия которой значительно усилила глобализация. В той мере, в которой капитал и производство стали глобально мобильными, возросли стимулы для «хорошей политики» в форме притоков глобальных ресурсов, но также увеличились и «минусы» вследствие «плохой политики». При этом к «минусам» относится не только, к примеру, уменьшение инвестиций, но и «минусы» целесообразности, т. е. несостояв- шийся приток капитала.
Итак, успехов в развитии достигают государства, делающие ставку на стабильность, практикующие гласность, не проводящие политику интервенционизма, обеспечивающие правовые гарантии, делающие инвестиции в образование и сумевшие избавиться от предприятий, которые получали прибыли только благодаря государственным привилегиям. При этом следует отметить, что ни одного из этих мероприятий недостаточно для достижения экономического роста. Положительный эффект достигается лишь тогда, когда объединяются вместе все мероприятия good governance (хорошего управления). Следует также принять во внимание, что успехи в развитии, которые измеряются в общеэкономическом росте или в среднем доходе на душу населения, еще ничего не говорят о внутреннем распределении этих «успехов». Часто из-за очень неравномерного распределения доходов в развивающихся странах большинство населения может оставаться за чертой бедности, когда в целом по статистике доход на душу населения возрастает.
Как выглядит опыт использования возможностей глобализации в частности?
Стабильность. Отсутствие инфляции стимулирует внутренние и иностранные инвестиции, позволяет рационально использовать доход, который накапливается в качестве сбережений, и служит гарантией доверия при долгосрочном планировании. Хотя снижение дефицита бюджета государства может на некоторое время замедлить экономический рост, тем не менее оно содействует снижению банковских процентов и тем самым авансирует частные затраты (потребление, инвестиции).
Открытость. Отсутствие барьеров для торговли (таможня, нетарифные преграды) принуждает предприятия приспосабливаться к конкурентным требованиям на мировом рынке. В краткосрочной перспективе это может привести к свертыванию прежде защищенных предприятий, которые не смогли выдержать конкуренцию. Однако в долгосрочной перспективе открытость во внешней торговле способствует понижению цен и увеличению эффективности использования ресурсов (сырья, образования, капитала), улучшающих экспортные возможности на мировом рынке. Те страны, которые в 1985—95 гг. имели наибольшую долю внешней торговли (экспорт и импорт) относительно ВВП, оказались экономически наиболее быстро развивающимися.
В первую очередь сказанное относится к государствам Юго-Восточной Азии. Придерживаясь ранее политики протекционизма, эти страны в
487
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
1988—1992 гг. провели либерализацию внешней торговли и продемонстрировали рост импорта и экспорта, а также уровня доходов (например, Индонезия, Филиппины, Вьетнам). Открытость для инвестиций, конечно, является предпосылкой для участия в глобализованных потоках капитала.
Эффективное государственное влияние. Тотальное государственное регулирование и контроль уменьшают конкуренцию, отпугивают частные инвестиции, а также препятствуют эффективному использованию ресурсов и потому могут препятствовать экономическому росту. Государственные предприятия развивающихся стран (обычно транспортные, нефтяные и военные фирмы), как и индустриально развитых стран, чаще всего являются убыточными и поглощают общественные средства (налоги). Однако в определенных (стратегических) областях поддержка государства необходима. Вообще же развитию содействуют рыночные реформы, приватизация государственных предприятий и концентрация государственной деятельности на тех сферах, которые рынок не способен должным образом обеспечить (здравоохранение, образование, инфраструктура, безопасность).
Правовые гарантии и политическая система. Коррупция, равно как и отсутствие прозрачности и подотчетности правительства, тормозит деятельность частных предпринимателей, блокирует деловую активность. Отсутствие правовых гарантий (например, патентная охрана или защита от экспроприации) сдерживает транснациональные предприятия от трансферта капитала или технологий в соответствующие сферы. Правовые гарантии, эффективное управление, институты, поддерживающие конкуренцию (управление картелями) и инновации (поощрение новых технологий), наоборот, являются элементами «системной конкурентоспособности» страны. По мнению западных политологов, демократическая система оказывает содействие широкому участию населения в экономическом развитии и обеспечивает прозрачность политических решений, которые в долгосрочной перспективе важны как для потребителей, так и для производителей. Такие примеры, как Китай и Вьетнам с их авторитарными политическими системами, скорее исключение из правил.
Устранение государственных привилегий для предприятий. В странах, которые развиваются, широко распространены так называемые rent-seekers, т. е. предприятия, которые получают свои прибыли не благодаря производству конкурентоспособной продукции, а, скорее, благодаря государственным преференциям («рентам»), например, монополиям, освобождением от таможенных сборов и т. п. Открытие мирового рынка представляет для таких предприятий существенную опасность, так как со своей (часто устаревшей и чрезвычайно дорогой) продукцией они не могут существовать в условиях конкуренции. Поэтому уменьшение политической и экономической роли rent-seekers благодаря либеральным реформам является предпосылкой для успешного участия страны в мировой экономике.
Образование. Эмпирически можно показать однозначную связь между общественными затратами на образование (в процентном отношении к ВНП) и экономическим ростом. Образование оказывает содействие производительности, технологическому развитию, качеству производимой продукции и тем самым конкурентоспособности на мировом рынке. Два успеш¬
488
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
ных государства-тигра (Южная Корея и Тайвань) являются показательным примером того, как инвестиции в образование сказываются на повышении жизненного уровня большинства населения.
Прирост населения. В связи с этим важным является то, что высокий уровень прироста населения отрицательно влияет не только на доходы на душу населения, но может нивелировать значение достигнутых успехов в области образования и здравоохранения.
Все приведенные данные относительно использования возможностей мирового рынка не являются стратегиями, полностью гарантирующими успех, а, скорее, результатом политики тех развивающихся стран, которые достигли успеха за последние десятилетия. Конечно, развитие экономики зависит также и от других факторов, например, от наличия природных ресурсов (плодородные земли, нефть) или от политического состояния (военные конфликты или их отсутствие).
Однако для развивающихся стран, даже тех, которые имеют тенденции к «верной» политике, глобализация означает не только возможность экономического роста, но и риск. Как показал азиатский кризис 1997—98 гг., такие мероприятия, как искривленный правительством валютный курс (завышенный курс местной валюты), семейственность и возрастающий дефицит бюджета привели такие ранее успешные страны, как Таиланд и Индонезия, к массовому оттоку иностранного и местного капитала и стали причиной тяжелых экономических испытаний.
Тем не менее риск оттока вложенных денег как следствие «неверной» политики касается только части функционирующих на финансовых рынках денег, а именно спекулятивного капитала, который может быть уведенным с биржи в считанные секунды. Поэтому развивающиеся страны должны ориентироваться на привлечение прямых инвестиций, которыми в большинстве случаев распоряжаются транснациональные предприятия. Прямые инвестиции вкладываются в производство, проявляют заботу о технологическом развитии и не могут быть кратковременными. В эпоху киберпространства спекулятивные биржевые деньги могут быстро передвигаться из одного места в другое, а корпуса заводов и производственное оборудование — нет. Но правительство должно заботиться о том, чтобы прибыли от деятельности транснациональных компаний оставались в стране.
Как развивающимся странам, так и индустриально развитым государствам глобализация предоставляет шанс для развития лишь в том случае, когда в рамках рыночной экономики они в принципе ведут себя согласно провозглашенным принципам. Это не означает, что государство становится недееспособным. Наоборот, оно должно создавать привлекательные условия для инвестиций, содействуя развитию общественных благ, здравоохранения, образования и безопасности. Кроме того, правительство должно защищать свою страну от опасностей глобализации (например, от спекулятивного капитала) и постепенно предпринимать шаги в направлении открытого мирового рынка, гарантируя при этом национальным предприятиям возможность выживания. В этом отношении государственная торговля, как и раньше, продолжает оставаться в центре процесса экономического роста.
489
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
Исходя из динамики глобальной экономики, страны, которые используют модели плановой экономики и интервенционистскую политику, а также политику, провоцирующую инфляцию, бывают «наказанными». В то же время для многих стран Азии упорство в стремлении к рыночной экономической стабильности уже само по себе дает шансы на успех. Ведь модели государственного интервенционизма как с левым, так и с правым уклонами в 70-х гг. не принесли большинству населения устойчивого повышения уровня жизни.
Несмотря на то, что кризисы, вызванные глобализацией финансовых рынков, отрицательно повлияли на экономический рост стран Юго-Восточной Азии и некоторых других регионов в конце 90-х гг. прошлого века, в долгосрочной перспективе они имели и свои положительные последствия. Кризисы стимулировали ускорение в деле проведения необходимых для успешного развития рыночных реформ, которые уже продемонстрировали положительные результаты, и стимулировали в этих странах процессы либерализации внутренней политики и демократизации, которые обеспечивают более активное участие населения в политической и экономической жизни.
В 90-х гг. достаточно четко проявилась важная закономерность развития незападных стран, которая будет определять общественную эволюцию большинства стран мира в ближайшие десятилетия. Речь идет о том, что глобализация (с которой тесно связанная модернизация) прямо или опосредованно подчиняет себе все новые сегменты экономического пространства, в то время как в социальной, политической и духовной сфере утверждаются не только симбиозные, но и синтезированные формы общественного бытия, которые существенно отличаются от известных по западному опыту примеров и имеют — в некоторых случаях — достаточный потенциал для саморазвития.
Современные реалии стран Азии, в том числе и стран Индокитая, свидетельствуют о том, что неэкономические сферы общественной жизни демонстрируют не просто большую инерционность в процессе модернизации-глобализации, но и обеспечивают многовариантность развития на базе экономических отношений, которые постепенно унифицируются во всемирном масштабе. В основе этого процесса лежит разнообразие социумов, культур и цивилизаций, отличия места и роли индивида в том или ином обществе.
Основными факторами, определяющими своеобразие общественной эволюции и места индивида в азиатском социуме, являются, во-первых, специфика традиционного социального генотипа и, во-вторых, привнесен- ность капитализма извне, через колониальную и полуколониальную зависимость.
Если коротко охарактеризовать специфику общественного развития азиатского региона и стран Юго-Восточной Азии в частности, то можно сказать, что она заключается в примате общинно-этатистских структур над индивидуально-собственническими. Привнесенные с Запада формы капитализма (в виде элементов новой системы производственных сил, распространения наемного труда, принципов государственного устройства, правовых норм, ценностных ориентаций личности и т. п.) начали утверждаться в
490
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
азиатском обществе, не знавшем ранее процесса атомизации, дробления социального пространства на автономных свободных индивидов, как то было в Западной Европе в начале становления буржуазных отношений.
В истоках специфики общественного развития здесь лежат особенности азиатской формы общины, которые заключаются в том, что отдельный человек не является (по отношению к общине) самостоятельной единицей. Именно это во многом определяет стойкость общины как универсального образования, где в неразрывном единстве срослись экономические, социальные, духовные компоненты. Сельская община — лишь одно из проявлений корпоративности как глубинного явления доиндустриального общества, которое представляло собой совокупность разнообразных «узких союзов» — малоподвижных местных объединений людей, где локальные экономические связи были сращенными с естественными. Перенесение на азиатскую почву достаточно зрелых индустриальных форм производства началось на том этапе, когда сельская община, большая семья, род, городской квартал продолжали оставаться важнейшими элементами социальной структуры, и индивид из них еще не выделился, не превратился в самостоятельную единицу общественной жизни.
Социальная структура индокитайских обществ конституируется действием трех основных групп факторов — экономических, тех, что естественно сложились и государственно-политических.
Первая из этих групп факторов формирует основы классов и прослоек. Из-за того, что восточные социумы достаточно далеки не только от идеального гражданского общества, но и от сопоставимого с последним западноевропейского социума XIX в., экономический фактор не может здесь рассматриваться в качестве однозначно доминирующего.
Вторая группа факторов — естественная или естественно сложившаяся. Она формирует кровно-родственные, территориальные и локально-этнические сообщества.
Третья группа факторов — государственно-политическая. Ею формируются группы, отношения между которыми строятся на системе власти, привилегий, личной зависимости, неэкономического принуждения. Здесь можно выделить две подгруппы факторов. Во-первых, те из них, которые действуют на микроуровне, порождаются местной неотрадиционалистской властью, «присвоением чужой воли», иногда — насилием. Это особенно характерно для сельской местности. Во-вторых, факторы властных отношений, которые генерируются государством.
Расстановка сил в обществе, социальные противоречия, политическая борьба в современном Индокитае формируются в результате сложного переплетения, взаимного наложения и столкновения обозначенных трех типов структур.
Общепризнанной в современной политологии является идея о том, что социальным следствием модернизации общества выступает прежде всего «средний класс», важнейшей составной частью которого следует считать интеллигенцию. Современные реалии подтверждают обоснованность утверждения о том, что относительно азиатской интеллигенции действует ряд социальных факторов, которые усиливают ее традиционную общность на
491
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
неорганической основе, ее относительную самостоятельность и социальную автономию.
Удельный вес интеллигенции и служащих среди экономически активного населения больших и средних городов стран Индокитая, по оценкам экспертов, достиг в начале нового тысячелетия 20—25 %, что составляет в среднем 4—7 % всей рабочей силы. Расширение современного производства и услуг, рост государственного аппарата, систем образования и здравоохранения стимулируют дальнейшее увеличение численности и значение интеллигенции и служащих. Таким образом, в странах Юго-Восточной Азии «досрочно», до завершения индустриализации (модернизации), возникают черты того типа социально-классовой структуры, который характерен для постиндустриального общества.
Большие группы населения индокитайских стран, которые связаны с современными формами общественной жизни, что привнесены процессами модернизации и глобализации, занимают свое место в социальной структуре не только и не столько в результате определенного отношения к средствам производства, а благодаря своей специфической роли в разделении труда и отсюда особого образа жизни, менталитета, политических и моральных ценностей.
В странах Индокитая средний класс, который постепенно кристаллизуется из конгломерата городских слоев, занятых нефизической работой, пока что является чрезвычайно разнородным экономически, социально, идеологически и психологически. Тем не менее уже наверное можно говорить о том, что он существует и постепенно укрепляет свои позиции. Его характерной особенностью до недавнего времени была не только зависимость от государства, но также бюрократизованность и даже срощенность с госаппаратом. Но во 2-й пол. 90-х гг. XX — в нач. XXI в., в связи с ускорением процессов модернизации, глобализации и либерализации экономической политики, крепнет тенденция к «ответвлению» и самостоятельности среднего класса в странах Индокитая. Это создает новую социально-политическую обстановку для обострения борьбы между авторитарной и демократической тенденциями, так как возрастает влияние тех общественных сил, чьи коренные интересы связаны с идеологией и практикой индивидуализма, свободы, правовой защищенности.
Опыт всех азиатских стран показывает, что политические изменения в них происходят с определенным «опозданием» во времени после экономической и социальной модернизации общества. Причем формирование среднего класса изменяет определенным образом формы авторитаризма, способствует его модернизации и делает его более социально ответственным, стимулирует переходные формы политики, оказывает активнейшее влияние на характер государственного устройства и формирование основ гражданского общества.
Важнейшим моментом для понимания специфики социально-политической борьбы авторитарной и демократической тенденций является взаимодействие индивида, общества и государства.
Государство в некоторых азиатских странах продемонстрировало способность охватывать своими структурами общество, выкачивать из него ре¬
492
Бостонная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
сурсы (например, Вьетнам). Тем не менее в большинстве случаев оно оказалось не в силах радикально изменять социальные отношения и поведение людей. Слабость государственных структур во многих азиатских странах заключается в том, что они не опираются (как на Западе) на фундамент консолидированного гражданского общества. И это ведет к тому, что контролирующие государство группы вынуждены подменять установленные ими самими правила игры — законность и правопорядок. В борьбе с конкурирующими общественно-политическими силами правящие режимы прибегают к таким методам, которые, в принципе, казалось бы, не характерны для олицетворяемого ими государства — к незаконным арестам, насилию, организации «исчезновений» и т. д.
Способность государства устанавливать свой контроль над обществом и успешно осуществлять функции социального инженера — одна из важных составляющих, определяющих специфику азиатского мира. Исторический опыт второй половины XX в. свидетельствует: наибольших успехов в этой сфере добивались социалистические тоталитарные режимы, устройства и страны дальневосточного культурного ареала. Важным условием, которое многократно усилило способность государства преобразовывать социальное устройство, стал распад традиционных связей в ходе войн и революций, ато- мизация общества в 30 — 50 гг. минувшего века. Тем не менее еще нигде в мире этатизм не приводил к ускорению победы либеральных и демократических принципов. Наоборот, «сильные» тоталитарные государства всегда отличались очень грубыми и массовыми нарушениями прав человека.
«Слабые» же государства азиатского мира, даже если там происходила формальная политическая эмансипация и принимались демократические конституции, не имели достаточно возможностей внедрять новые принципы в плотные полутрадиционные социальные структуры, которые противились нововведениям, особенно на «местах».
Главная причина неспособности «слабых» государств незападного мира эффективно преобразовывать общество заключается в сохранении паутины «узких союзов», во главе которых стоят местные лидеры, осуществляющие контроль над всеми процессами. Именно сельская элита, главы влиятельных «больших семей» и родов способны или свести на нет социальную политику государства, или трансформировать ее на местах в удобном для себя направлении.
В странах Азии (в том числе и Индокитае) государственные институты всегда рассматривались общественным сознанием как единый механизм предупреждения социального распада. При этом анархия в зависимости от преобладающего типа социальных структур усматривается или в возможности послабления жесткого государственного контроля над обществом и росте хаоса, или в нарушении компромисса на государственном уровне между многочисленными «узкими союзами» — этнолингво-конфессиональными группами.
Таким образом, характер социальных структур в Индокитае ставит перед властью определенные рубежи в сфере демократизации даже в том случае, когда есть соответствующая воля правящих кругов. Во-первых, преобладающий тип индивида в Азии коллективистски ориентирован на свой «уз¬
493
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
кий союз», локальную общину. Такой индивид не может быть субъектом демократии в ее классическом понимании. Во-вторых, политическими и гражданскими правами вместе с цивилизованной оппозицией могут воспользоваться традиционалистско-экстремистские силы для прихода к власти и свертывания всех свобод в дальнейшем.
Формирование общемировой макроцивилизации и поддержка ее безопасности должны идти рядом с признанием прав человека, а их соблюдение относится к главным критериям оценки демократичности того или иного режима. Реальность заключается в том, что мировое сообщество и сейчас, и в ближайшем будущем будет включать в себя как государства, где соблюдение прав человека — обыденность, так и страны с отсутствием предпосылок для этого. Проблема демократизации государства и его институтов в азиатских (в частности индокитайских) странах заключается в характере и ментальности самих обществ, не признающих независимую самостоятельную личность в качестве высшей ценности, и не создающих предпосылок формирования и укрепления демократической политической культуры.
Любым формам политического устройства — демократии, как и авторитаризму — противостоит анархия, хаос, которые открывают дорогу насилию, открытому использованию стихийной грубой силы, агрессивности человека. Основная функция любой власти — ограничение, недопущение этого, и человек часто готов мириться с далекими от идеала ее формами ради спасения от насилия и угрозы социального распада. В большинстве азиатских культур анархия и хаос рассматриваются не как далекое прошлое, а как реальная угроза в будущем, в то время как прошлое, наоборот, ассоциируется с идеальными формами правления. В период независимого развития эта установка была усилена необходимостью модернизации, главной движущей силой которой рассматривалось именно государство.
Дисциплинирующая роль ритуалов, табу и иерархии статусов в азиатском обществе препятствовала установлению взгляда на политическую сферу как на конкуренцию между разными социальными группами за контроль над государственной властью для защиты определенных, лишь своих корпоративных интересов.
В обществах Юго-Восточной Азии особое значение имеет система взаимоотношений между людьми, описанная западными социологами в категориях «патрон-клиент». Эти социальные отношения сыграли значительную роль в формировании политической культуры стран региона.
Зарегистрировав преобладание ценностей иерархизированного общества над идеями конкурентности в социально-политической сфере стран региона, западная политология связала это явление с авторитаризмом. Однако, как указал Л. Пай 1, это верно лишь частично. Признавая, что нетерпимость властей к критике и склонность народа к конформизму содействует утверждению авторитаризма, он в то же время подчеркнул, что в традиционной восточной культуре от власти ожидали не команд и принятия решений, а соблюдения и охраны консенсуса, который сложился относительно социа¬
1 Pye L. tV. Asian power and politics: The cultural dimensions of authority. — Cambridge,
1985.
494
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации
льного порядка, ритуалов и т. п. Поэтому в иерархической статусной структуре дух прямого господства и угнетения, характерный для авторитаризма западного типа, практически отсутствует. Восточный «патернализм» невозможен без заинтересовайности и добровольного участия клиентеллы. В западном понимании в авторитарной системе «верхи» манипулируют «низами» исключительно в своих интересах, в то время как в Азии «низы» ищут покровительства «верхов» не меньше, чем «верхи» стремятся заручиться их поддержкой.
Авторитарные действия власти по поддержке порядка и безопасности часто могут восприниматься восточным обществом как должное — то, что необходимо для сохранности социального порядка. В то же время поощрения государственной политикой индивидуализма может восприниматься как стремление нарушить порядок, погрузить страну в хаос, изменить фундаментальные основы, на которых держится социум.
Основа властных структур в азиатских культурах — лояльность по отношению к коллективу. В политической культуре восточных стран поражает стремление людей растворить свое «я» в групповой идентичности. Даже современные формы социально-политической активности реализуются «командами», а не индивидами. Желание изменить существующий порядок, как правило, не идет дальше того, чтобы сделать власть, авторитет менее коррумпированным, более «чистым».
Практически во всех незападных странах вопрос номер один политической жизни — стабильность, стойкость правящего режима. Соответственно приоритетные действия группировки, которая находится у власти, можно назвать «политикой выживания». В этих условиях все вопросы внутренней и международной жизни рассматриваются правящей элитой через призму сохранения и укрепления свои власти.
Итак, необходимо признать, что под действием процессов глобализации и модернизации основания традиционного азиатского (в том числе и Индо- китайского) общества сильно и почти всюду подорваны. «Узкие союзы» в значительной мере размыты и уже не в состоянии обеспечивать защиту своих членов по всем параметрам, как это было столетие тому. Индивид в большинстве стран Востока взаимодействует уже не только с членами своей и соседних общин, но и все чаще с «большим» социумом и государством.
По мере роста интенсивности нового, современного типа взаимодействий усиливается значение демократических институтов для защиты индивида и его достоинства прежде всего от государства, чья роль в процессе модернизации колоссальна и чьи претензии на всеохватывающий контроль над обществом и личностью весьма значительны. Тем не менее вытеснение об- щинно-колективистских традиций общества и патерналистского характера государства нормами индивидуализма, либерального устройства и демократии продвигается не как равномерный, последовательный процесс, а реализуется скорее через механизмы сложного и противоречивого противодействия.
В реальных условиях современности в большинстве незападных стран нормы и институты демократии сталкиваются, таким образом, с двойной оппозицией. С одной стороны, им противостоят коллективистские антиде¬
495
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
мократические традиции добуржуазного и небуржуазного (в том числе и социалистического) общества, с другой— политика «современного» государства, которое контролируется узкими олигархическими группами, ставя цели и задачи социально-экономического развития и политической стабильности выше идеалов демократии и прав человека.
В то же время, опыт предыдущих лет свидетельствует и о том, что с укреплением позиций среднего класса и диверсификации его структуры, а также с изменениями в мировом сообществе, расширением процессов глобализации и пр. расширяются и активизируются процессы демократизации азиатских обществ, что совсем необязательно ведет к потере их социально-культурной уникальности.
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии в контексте их цивилизационной
специфики
Демократические институты в странах Юго-Восточной Азии носят преимущественно, формальный характер. В качестве главной их характеристики можно назвать относительное дистанцирование государства от общества. Характер современной демократии определяется тем или иным основополагающим документом, прежде всего в форме конституции, в котором фиксируются гражданские права и свободы индивида, плюрализм, договорная система и право частной собственности.
Плюрализм гарантирует возможности борьбы между разнообразными властными группами, мирное решение конфликтов, которые возникают между ними, достижение равновесия и компромисса. Права человека обеспечивают свободу слова, ассоциаций, организаций, взглядов и собственности. Договорной принцип предоставляет сторонам возможности для подписания и продления действия договоров, а принцип представительства гарантирует легитимность правительства путем участия в выборах всех граждан.
Безусловно, демократия не сводится только к техническим приемам реализации политики или экономических реформ. Она, прежде всего, является продуктом определенных материальных и социальных факторов, которые действуют на всех трех уровнях общества: экономическом, институционально-организационном и культурно-мировоззренческом. Демократия представляет собой определенную социокультурную установку, своего рода шкалу ценностей, концепцию человека и его места в обществе. В определенном значении демократия — это также образ жизни, который базируется на фундаментальном постулате о равенстве всех людей перед законом и праве каждого члена общества на жизнь, свободу и частную собственность.
Как известно, главными институционно-организационными принципами демократии являются открытость системы, широкое применение прямых и всеобщих выборов, разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви, гарантии соблюдения прав и свобод человека и т. п. Следует помнить, что демократические убеждения и вкусы граждан не являются генетически обусловленными, прирожденными или унаследованными свойствами. Они зависят, в первую очередь, от генезиса
496
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии
культурной сферы, благодаря которой индивиды и социальные группы воспринимают признанные в обществе ценности и установленные социальные институты.
Уровень культуры общества зависит от умения каждого из его членов владеть собой и взаимодействовать с другими. Культура связана с творчеством и с глубоким знанием закономерностей общественного развития и законов природы. Исходя из этого, можно выделить три группы отношений, в которых проявляется культура: 1) между человеком и природой; 2) между людьми; 3) человека к самому себе.
Следует отметить, что в востоковедческих исследованиях наблюдается стремление подходить к культуре определенной этнической или цивилизационной общности людей как к конкретной целостности. Так, например, говорят о специфике японской или китайской культуры, а также и культуры Востока в целом. Существует большое количество исследований относительно различий культур западных и восточных народов. И это не удивительно, ведь Восток — это Восток, а Запад — это Запад, и применять западные принципы и методы при изучении восточной культуры было бы недопустимой ошибкой.
На первый взгляд, культура восточных народов может показаться более примитивной, чем ее западный вариант. Однако если проследить всю историю восточной науки, философии, культуры, экономики, то можно увидеть разнообразное развитие восточной культуры: от низших форм к ее высшему уровню. Безусловно, в условиях восточного деспотизма, а потом — колониального и полуколониального существования не мог сложиться экономический потенциал, способный обеспечить высокие темпы развития, подобно тому, как то было на Западе в Новое и Новейшее время. Но это не отрицает глубины и своеобразия восточной культуры, ее самодостаточности и самоценности.
Конечно, общества и их ценности подвергаются изменениям. Современные преобразования часто воспринимаются и на Востоке, и на Западе как определенная эрозия традиционных ценностей. Тем не менее ядро культурного кода остается неизменным. Поэтому стоит обратиться к системе основных азиатских ценностей жизни.
В странах Юго-Восточной Азии культуру мышления можно охарактеризовать как диалектическую, циклическую и холистскую, которая придерживается более релятивистской, чем абсолютистской позиции '. Эти принципы присущи мышлению и поведению всех народов данного региона, независимо от их религиозной принадлежности.
Цикличность, наверное, наиболее универсальная черта мышления народов Юго-Восточной Азии. Все в нашем мире связано между собой и подвергается изменениям, тем не менее при этом суть вещей сохраняется неизменной. С древнейших времен здесь закрепилась вера в космическую гармонию. Каждый человек и каждая вещь принимают участие в сохранении этой гармонии. Действия каждого человека влияют на состояние целого. По этой 11 Khoo Boo Teik. Nationalism, capitalism and «Asian values» // Democracy in Malaysia. — Richmond, 2002. — P. 72.
497
ГЛАВА 7. Модернизации стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
причине в культурах народов данного региона подчеркивается значение обязанностей и обязательств.
С распространением буддизма усиливается моральное значение поступков, утверждается концепция кармы, согласно которой любое действие в будущем будет иметь определенные последствия, ничто не происходит случайно. Именно поэтому человек должен нести ответственность за свои поступки и стараться улучшать свою жизнь добрыми делами. Ведь любое состояние дел — это результат предыдущей деятельности людей. Данная концепция, в определенной мере, оправдывает кастовую систему, объясняя социальный статус индивида его поступками в предыдущей жизни. Однако, в отличие от Индии, даже в условиях доминирования индуизма (в средние века — во многих странах региона, сегодня — лишь на о. Бали) кастовая система здесь не отличалась особой строгостью.
Хотя западные идеи несколько повлияли на восточный способ мышления, азиатский ум не потерял своей холистской ориентации. О. Веггель в своей работе «Азиаты» отмечает, что холистское мировоззрение является традиционным для Юго-Восточной Азии и существенно отличается от западного менталитета, который стремится к дифференциации мира. Холизм проявляется как в стиле мышления, так и в структуре общества. Названный исследователь считает холизм ключом к пониманию азиатского мышления. Ведь рассматривать развитие исключительно с экономических позиций, пренебрегая социальными, экологическими и психологическими факторами — типично западный метод мышления. А холистский подход принимает во внимание все факторы, и нынешняя опасность гибели природной среды актуализирует именно этот тип мышления. Можно сказать, что западному уму сложно понять и найти равновесие, гармонию между плохим и хорошим, отрицательным и положительным, противоречащим друг другу, но и невозможным одно без другого. Однако для восточного мышления их единство естественно и понятно '.
Если обращаться к характеристике соотношения прав и обязанностей индивида в азиатских и западных обществах, то нужно отметить, что политизация проблемы «азиатских ценностей» происходила после завершения Холодной войны. Крах коммунизма воспринимался как победа демократии и прав человека, и Западная цивилизация взяла на себя миссию распространять эти ценности по всему миру. Соблюдение прав человека и демократия стали непременными условиями иностранной помощи и развития торговых отношений. Однако такой акцент во многих странах воспринимался довольно таки враждебно. Правящие элиты многих азиатских государств опасались влияния этой доктрины на политические системы своих стран. Кроме того, они считали, что Запад использует демократические принципы как политический инструмент, чтобы подорвать конкурентоспособность их товаров на мировом рынке.
Ответ азиатских государств на «попытки Запада получить глобальную интеллектуальную и культурную гегемонию путем навязывания западных 11 Weggel О. The Asians. — Berlin, 1989. — P. 67.
498
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии ...
понятий прав человека под предлогом их универсальности» 1 имел место, прежде всего, в сфере культуры. Западным ценностям и, в первую очередь, тезису об универсальности Западного понимания прав человека были противопоставлены традиционные азиатские ценности. Больше того, утверждалось, что экономические и социальные успехи Юго-Восточной Азии были достигнуты на базе этих традиций.
Доктрина азиатских ценностей преследует несколько задач: противопоставить Азию Запада и показать ее преимущество над ним; поставить под вопрос современную систему управления; продемонстрировать специфические культурные основы азиатского капитализма и азиатских рынков, которые, в отличие от западных аналогов, не зависят от юридических норм и судебной системы, а основываются на кровных и семейных связях. Бесспорно, эта доктрина стремится усилить азиатскую солидарность.
Довольно глубокие отличия между культурами Востока и Запада заключаются, в частности, в разной трактовке прав и обязанностей. Запад подчеркивает приоритет прав, Восток — обязательств и обязанностей. Из этих расхождений вытекают разнообразные следствия, а именно — атомизация западных обществ и солидарность восточных. Утверждается, что правовые общества делают авансы конфронтации и конфликтам, в то время как общества, основанные на обязанностях, содействуют гармонии и консенсусу. В политической риторике целого ряда азиатских политиков моральный декаданс Запада объясняется его одержимостью проблемой прав, тогда как определенная социальная и политическая стабильность в Азии связана с сильным чувством обязанности.
Социальные и психологические особенности восточной и западной мысли сказываются также и на разном отношении выдающихся мыслителей, скажем, к такому понятию, как красота. Эстетичное созерцание на Востоке включает в себя несколько большее субъективное содержание, чем на Западе, где под красотой еще со времен античной эстетики понимается нечто более объективное, присущее самым естественным процессам, явлениям, вещам. Иначе говоря, красота на Востоке — внутреннее духовное состояние покоя.
Осознание ценности и содержания жизни на Востоке и Западе тоже существенно отличаются. На Востоке, например, в буддизме, ценность жизни представляет собой наслаждение тем, что человеку дала сама природа. Это наслаждение возможно обрести лишь тогда, когда человек приближается к состоянию нирваны — состоянию покоя и просветления.
Особенность восприятия мира на Западе состоит в том, что она определяется характером практического преобразования окружающей действительности. В то же время для культуры Востока характерна традиция «философии очищения», освобождения души человека (благодаря познанию мира) от грязных, морально неоправданных отношений, возникающих между людьми. Ведь корни чистоты и духовности, как считают последователи этого учения, находятся в сердце самого человека, который не отделяет себя от природы. 11 Cauquelin J. Asian values: An encounter with diversity. — Richmond, 2000. — P. 20.
499
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
Закономерно, что каждая культура, возникающая под влиянием специфических социальных структур, особенностей их формирования и развития, а также факторов природной среды, создает достаточно стойкий и специфический тип отношения человека к окружающему миру. По мнению Н.И. Конрада, в истории развития цивилизации можно выделить три концепции отношения человека к природе:
1. В Китае человек с его способностями был поставлен на одну ступень с действующими силами природы — Небом и Землей;
2. В европейском мышлении преобладает концепция человека — венца творения, т. е. человека — хозяина и властелина мира природы, который находится в его распоряжении;
3. Третья концепция природы и человека состоит в том, что подавленный силами природы человек может противодействовать им лишь с помощью внешней силы.
С этой точки зрения западноевропейская концепция человека — «царя природы», которую довольно часто еще называют концепцией «человеческого шовинизма» относительно природы, справедливо оценивается на Востоке как неадекватная, не соответствующая задачам и требованиям современного развития общества. В целом можно сказать, что науки на Западе и Востоке занимались преимущественно разными вещами: первая отдавала предпочтение физическому миру, оставляя духовность на усмотрение религии, вторая — духовному миру, стараясь скоординировать поведение людей с законами природы.
Как следствие существования двух (в данном случае) непохожих типов культур, создаются условия для таких взаимоотношений между ними, когда происходит процесс обогащения одной культуры за счет другой. Эти взаимосвязи ведут к созданию качественно новой культуры на основе переплетения их особенностей, впитывания одной из них элементов другой при сохранении традиций и обычаев обеих цивилизационных типов. Такая тесная связь оказывает содействие не только взаимопониманию, но также самопознанию и взаимодополнению культур совершенно разных народов, общению культур двух миров. Вдобавок диалог культур Запада и Востока в наше время поднимается на более высокую степень своего развития, благодаря чему и можно говорить о становлении всемирного, общечеловеческого цивилизационного пласта.
Целостное мировосприятие и порожденное им стремление к гармонии определили и характер отношения восточных народов к природе экономической деятельности. Например, вместо типичного для западного человека стремления властвовать над природой и эксплуатировать ее, в Азии утвердилось отношение к жизни человека в гармонии с окружающим миром и слитности микро- и макрокосма.
Почти в каждой из стран Юго-Восточной Азии существует свой традиционный комплекс идейно-философских мировоззрений: конфуциантство, даосизм или буддизм, а также ислам, преобладающий в Малайзии, Индонезии и Брунее (о чем шла речь в четвертой главе данного издания), и католическое христианство на Филиппинах. Отличия между конфуцианством, даосизмом и буддизмом, а также расхождения этих традиций с современными за-
500
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии
ладными и мусульманскими философско-мировоззренческими подходами можно проанализировать по следующим параметрам:
• определение роли индивидуальности;
• установление отношений «субъект — объект»;
• размежевание понятий «личность» — «другие личности».
На протяжении длительного периода доминирующей субкультурой в китайском, корейском и вьетнамском обществах было Его
основной этической ценностью является идеальная личность, сдержанная и социально ответственная за свои дела и поступки. В основе этой традиции находится представление о необходимости культурного развития человека, задачи которого усматриваются в преодолении его негативных качеств путем совершенствования их положительных альтернатив.
В конфуцианском обществе главное внимание отводится не индивидам как таковым, а отношениям между ними. Роль индивидуальности тесно связана с понятием коллективной личности, где индивидуальность формируется членством в конкретной группе. Цель и смысл жизни индивида в этой культуре — самореализация именно в социальном контексте, первоисточником которой является самосовершенствование. Оно занимает центральное место в конфуцианской концепции личности и осуществляется путем выполнения предписаний соответствующей этики. Вдобавок личность в конфуцианстве выступает подчиненной общественной системе и исходит в практическом поведении не из своих собственных нужд и стремлений, а из социальных требований и обязанностей. Люди в конфуцианском обществе склонны занимать некритическую и нетворческую позицию, ориентируясь на традицию и устоявшиеся стереотипы. Они по своей социокультурной природе авторитарны и склонны к конформизму. Тем не менее конфуцианство воспитывает у человека с детства привычку к методической и кропотливой работе, единство слова и дела.
Как социально-этическая доктрина (а не как государственная идеология) конфуцианство имеет много общего с принципами современной демократии. Во-первых, общей является оппозиция деспотизму как наихудшей разновидности авторитаризма. Во-вторых, защищая интересы и права народа, конфуцианские мудрецы признавали право на восстание против правителя, если его политика не отвечала интересам подданных и не удовлетворяла их. В-третьих, конфуцианство — за разностороннее политическое участие. Его идеологи считали обязанностью каждого благородного человека службу императору и участие в управлении страной ради того, чтобы сделать правителей мудрыми, а народ — благоденствующим. В-четвертых, и конфуцианство, и демократия делают акцент на защите гражданских прав. Все правители — и демократические, и деспотические — заявляют о своем служении интересам народа, но используют разные средства и методы для достижения этой цели. Можно сказать, что демократия представляет собой воплощение лозунга «живи и давай жить другим», который требует вежливости, терпимости, толерантности и компромисса. И именно в этих требованиях конфуцианство и демократия совпадают 1 . В-пятых, в конфуцианстве
1 Ни Shaohua. Historical legacies and democracy // Asian society. — Oneonta, 1998. — P. 13.
501
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
просматривается сильная эгалитаристская устремленность, особенно в экономической сфере, что и сближает его с современным демократизмом.
Но не следует забывать и о существенных расхождениях между конфуцианством и современной демократией западного образца, среди которых, в первую очередь, следует выделить понимание природы человека. Признавая последнего разумным и воспитанным существом, обе идеологии значительно расходятся в оценке того, каков он по своей природе. Западный демократизм придерживается пессимистического взгляда: человек — не всезнающее и не всемогущее существо, а его эгоизм приводит к возникновению острых конфликтов в обществе. Конфуцианцы, наоборот, оптимистичны в оценке природы человека и утверждают, что каждый рождается чистым и честным. Поэтому пессимисты-демократы определяют необходимость внешних ограничений для человеческой власти, а оптимисты-конфуцианцы от них отказываются в надежде на опытного и мудрого правителя.
Второе отличие — ориентация конфуцианства на уже неоднократно упомянутые коллективистские (прежде всего семейные) ценности, в то время как современный демократизм ориентируется на индивидуальные.
Третье отличие — отношение к иерархичности и эгалитаризму. В отличие от демократов, которые провозглашают стремление к равенству необходимой целью, конфуцианцы настаивают на признании высшей ценностью именно иерархию и непременное подчинение младших старшим.
Четвертое отличие — признание демократами верховенства закона в государстве и обществе, а конфуцианцами — верховенства этики и морали. Конфуций считал, что закон без должного этического сопровождения является не только бесполезным, но и, в некоторой мере, даже вредным и опасным 1.
Пятое и наиболее существенное отличие между конфуцианством и демократической идеологией выражается в отношении к власти. Демократы настаивают на ее выборности, подконтрольности и разделении на законодательную, исполнительную и судебную ветви, тогда как конфуцианцев, допускающих возможность прихода «простых смертных» к власти, не интересуют проблемы ее выборности. Их внимание привлекают лишь мораль, мудрость и гуманизм правителей.
В общем, подытоживая многочисленные общие черты и отличия, можно сказать, что конфуцианство не демократично и не антидемократично: скорее к нему правильнее было бы применять термин «адемократичность».
Следующая субкультура — даосизм, который традиционно находится в оппозиции к конфуцианству и выступает в качестве своеобразной «антикультуры», культуры с «противоположным знаком» по отношению к господствующему конфуцианству 1 2. Даосизм не принимает основные ценности конфуцианства, и если последний настаивает на приоритете культурного начала, то первый призывает слиться с природой. Конфуцианцы объеди¬
1 Allinson R.E. The golden rule as the core value in Confucianism and Christianity: Ethnical similarities and differences // Asian philosophy. — Abingdon, 1992. — P. 173.
2
Scipper K. Vernacular and classical ritual in Taoism // Journal of Asian studies. — Ann Arbor, 1995. - P. 21.
502
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии
няются вокруг идеала «благородного человека», тогда как даосы делают ударение на преодолении личного «я» и признанных обществом норм культурного поведения.
Конфуцианская культура настаивает на том, что человек живет в организованном коллективе — обществе и государстве. Причем эта организованность достигается путем соблюдения каждым членом общества определенных правил — норм общественной жизни, принимаемых самим человеком. Даосизм придерживается противоположной концепции — все беды человечества, все неудачи и просчеты личности и общества вытекают именно из этих правил. В их концепции индивидуальности цель — это личная свобода, а главные принципы — самоотрицание, эгалитарность, отрицание иерархических отношений между людьми.
В даосизме можно выделить три «демократических» элемента:
1. «Принцип невмешательства», который провозглашает естественное состояние высшим достижением и ценностью и призывает человека к «недеянию» и нахождению своего счастья в соответствии с природными законами гармонического космоса;
2. Скептический взгляд на политику, отображенный в знаменитой фразе Чжуан-Цзи: «Мелкий вор сидит в тюрьме, а большой разбойник становится феодальным князем»
3. Релятивизм, который проявляется в признании противоположностей «инь» и «янь» и их единства, а на этой основе и в оправдании индивидуализма и компромисса.
Можно сказать, что даосизм стоит ближе к анархизму, чем к демократии, при том, что даосское учение неоднократно использовалось как вождями народных восстаний, так и деспотами Восточной Азии для достижения собственных целей.
Буддизм придерживается сходных с даосизмом принципов, настаивая при этом на иллюзорности (точнее видимостном характере) внешнего мира, природы и общества. При этом буддизм призывает к преодолению неадекватного восприятия реальности и слиянию с подлинной действительностью через достижение состояния нирваны. На этом пути человек должен отказаться от своего индивидуального «я» и выйти за рамки субъектно-объектных отношений, осознав свое неразрывное единство с первореальностью бытия 1 2.
В буддизме вообще не принято говорить о личности. Обладание индивидуальностью — это лишь иллюзия, что является источником страданий. Она рассеивается, когда достигаются нирвана и гармония 3. В связи с этим буддизм рассматривает социальные противоречия и конфликты как проявления дисгармонии, склонности человека к возвеличиванию себя за счет других людей. К базовым характеристикам буддизма относятся также
1 Ни Shaohua. Historical legacies and democracy // Asian society. — Oneonta, 1998. — P. 17.
2 Dhar S. The impact of Buddhism in Indian life. — Bulletin of the Ramakrishna mission Institute of culture, 1993. — P. 155.
3 Ho D. Y.F. Selfhood and identity in Confucianism, Taoism, Buddhism and Induism: Contrasts with the West // Journal for the theory of social behaviour. — Oxford, 1995. — Vol. 25. — N 2. - P. 117.
503
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
культурный плюрализм и отсутствие ориентации на универсальную рациональность.
В общей картине азиатских культур на сегодняшний день выделяют пять субкультур:
Метаконфуцианскую, традиционно являющуюся культурной доминантой в Китае, Корее, Вьетнаме, а также влиятельной в Японии. Этой субкультуре присущи:
1. Конкурентный групповизм, при котором для достижения личного успеха человек должен работать в группе ради достижения поставленных, общих для ее членов целей. В отличие от Европы, где традиционно преобладают ориентации на индивида, народы названных стран относятся к обществам с коллективистскими ценностями. Тем не менее этому групповиз- му присуща специфическая острая внутригрупповая и межгрупповая конкуренция.
2. «Земное» мышление. Носители этой традиции не связывают свою жизнь с ценностями и авторитетами, которые находятся вне рамок их повседневных интересов.
3. Система ценностей, ориентированная на «немедленно и сегодня» — прошлое их мало беспокоит и быстро ими забывается, за исключением, разве что всего относящегося к культу предков. Причем это касается не только отдельного человека, а и всего коллектива: о плохом быстро забывают все; это явление даже можно назвать «национальной амнезией» 1 .
4. Преобладание крайнего формализма относительно традиционных ценностей и соблюдения вытекающих из них предписаний.
Субкультура стран буддизма тхеравады (хинаяны). Это тайская, лаосская, бирманская, кхмерская, сингальская культуры. В них образ жизни и поведения человека формируется под влиянием господствующих в этих районах общественно-производственных структур, которые определяются экспертами как довольно рыхлые. Вследствие этого личность здесь оказалась в значительной мере индивидуализированной.
Индуистская субкультура. К ней принадлежат, кроме этнически разнообразных культур Индостана, также культура индонезийского о. Бали. Этой субкультуре присуща организация повседневной жизни на основе утонченной системы правил и норм кастовых отношений, которые глубоко укоренились в религиозном сознании. Индуистская субкультура определяет групповые ориентации, объектом которых являются семейные и внутрикас- товые структуры. В ней наблюдается также акцентация на приоритете обязанностей и обязательств, традиционно связанных с кастовой принадлежностью групп людей. Большинство этих обязанностей и предписаний покоится на общественной морали, а не следует из юридических норм и законодательных актов. Они глубоко укоренены в социальные и семейные отношения.
Следует отметить, что существуют три типа индуистских ценностей, которые тесно связаны между собой: 1) морально-этические (ненасилие, прав¬
1 Ito Youichi. Socio-cultural backgrounds of Japanese interpersonal communication style // Civilizations. — Bruxelles, 1999. — P. 20.
504
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии
дивость, самоконтроль); 2) духовные (самоочищение и понимание божественной природы человека); 3) социальные (доброта, уважение старших, толерантность к чужим взглядам, милосердие, сострадание и понимание чужих проблем и несчастий).
Нужно также вспомнить концепцию известного американского политолога М. Вайнера о наличии двух политических культур в Индии '. Суть ее сводится к тому, что в Индии существует политическая культура элиты на верхней ступени общества и массовая политическая культура — на нижней. Обе они представляют собой синтез современного и традиционного, но, с его точки зрения, их не следует противопоставлять друг другу в том плане, что элитная — рто современная, а массовая — традиционная. Но на самом деле М. Вайнер так их фактически и рассматривает, что является ошибкой.
Исламская субкультура народов Юго-Восточной Азии, спецификой которой является сохранение среди ее представителей в данном регионе сильного влияния доисламских традиций. В ней, как правило, выделяют еще две подгруппы: малайско-исламская — Бруней, Индонезия, Малайзия, Южные Филиппины, частично Сингапур, и индо-исламская — Бангладеш, Пакистан, Мальдивы. Некоторые известные политологи утверждают, что «истинный ислам является либеральным, гуманным и демократическим. Демократия считается наиболее значимым политическим идеалом ислама» 1 2. Однако в последние годы среди определенных групп мусульман, в том числе и стран рассматриваемого региона, усиливаются экстремистские настроения, следствием чего становятся теракты.
Католическая субкультура, к которой принадлежит большинство населения Филиппин, и которая в значительной мере синтезировалась с дохристианскими местными традициями.
Хотелось бы подчеркнуть, что ни одна из многочисленных азиатских культур, религий и философских учений — конфуцианство, индуизм, буддизм, ислам, джайнизм, сикхизм и т. п. — не делает различий между религиозными и светскими ценностями. Религиозные священные книги содержат информацию не только для проведения богослужения, но также для правильного поведения в повседневной жизни, включая политику, экономику и искусство. Прослеживается тенденция связывать современные нововведения с древними религиозными текстами ради повышения их авторитета и оправдания новаций, внедряющихся в местные традиции (например, в случае демократии в исламе).
В общем, исходя из отмеченных отличий в социокультурных основаниях народов Востока и Запада, можно говорить об аналитическом, материалистическом (при всей формальной конфессиональное™) и динамическом мышлении западных народов и интуитивном, эмоциональном и статичном мышлении представителей цивилизаций Востока.
1 Weiner М. India: Two Political Cultures. — Princeton: Political Culture and Political Development, 1972. — P. 199.
2
Cauquelin J. Asian values: An encounter with diversity. — Richmond, 2000. — P. 99.
505
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
Целостное мировосприятие восточных народов предусматривает использование символов, аналогий или осмысление связей между явлениями для постижения единой картины мироустройства. Вот почему, если для передачи информации в западных культурах пользуются, преимущественно, логическими категориями и конструкциями — понятиями, умозаключениями, выводами, то в азиатских культурах ориентируются на выделение символического содержания информации, которое отображает целостное видение мира и его явлений (через слова, числа, образы, цвета и т. п.).
Поэтому можно констатировать, что в отличие от западного воспитания, азиатские культуры оказывают содействие формированию у человека установок на гармонические отношения, на кооперацию, на коллективизм, на развитие целостного мышления, которое существенно влияет на отношение азиатских социумов к восприятию западных ценностей и моделей.
С позиции вышеизложенного можно рассмотреть некоторые современные типы политических режимов в странах, среди которых выделяют якобинский, гегелевский и конфуцианский типы.
Странам, которые пережили колониализм и подверглись влиянию буржуазно-правовых идей и нормативов, где процесс дифференциации государства и гражданского общества находится лишь в начальной стадии, часто присуща якобинская парадигма. Для политических элит «якобинских» стран (в Юго-Восточной Азии они отсутствуют, но наблюдаются в Алжире, Ливии, Тунисе) характерны: стремление форсированными темпами решать противоречия, возникающие между государством и гражданским обществом, как правило, с помощью репрессивного аппарата; навязывание государственной воли обществу; определяющее влияние социально-политического идеала элит на выбор пути развития и политический процесс в целом.
Гегелевская парадигма наблюдается там, где имеются устойчивые традиции капитализма, где социальной структуре внутренне присущ некоторый плюрализм (Индия, в известной мере Пакистан, Турция, Египет). Политические актеры действуют уже в двух ипостасях — подданного государства и члена гражданского общества (с преобладанием первого). «Гегелевские» страны значительно более экономически развиты, чем якобинские. Политические режимы менее авторитарны и, в отличие от «якобинских» стран, там существуют многопартийные системы. Тем не менее демократические проявления (как в политике, так и в экономике) наблюдаются лишь в условиях относительной стабильности. Попытки власти изменить статус-кво (или в сторону либерализации, или в сторону фундаментализма) быстро останавливаются армией ’. Степень традиционности и консервативности «гегелевских» стран обычно несколько выше, чем «якобинских».
Начиная с 70-х гг. XX в. страны Восточной Азии, которые входят в конфуцианский культурный ареал (Тайвань, Гонконг, Сингапур, Корея) отличаются чрезвычайно высокими темпами экономического роста, а Япония вошла в состав развитых индустриальных государств еще в конце XIX в. Местные и западные ученые определили этот феномен как «конфуцианскую 11 Тихомиров С.И. Основные направления развития современных политических систем. — Севастополь, 1999. — С. 31.
506
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии ...
модель капиталистического развития», в основе которой находится конфуцианское идейно-ценностное наследие, при том, что на традиционные корпоративизм, семейную солидарность, патерналистские групповые отношения, дух сотрудничества наслаиваются демократические, преимущественно западного происхождения, принципы и институты.
Конфуцианство как идеологическая система сохраняет в названных странах доминирующие позиции в системе общественных отношений, причем его роль постепенно, но неумолимо возрастает также в континентальном Китае и во Вьетнаме. Политический плюрализм, благодаря конфуцианству, сосуществует здесь с принципом пожизненной верности человека своему лидеру и его партии, что перекрывает идеологические убеждения, в то время как политическая идентичность, по обыкновению, персонифицирована.
В отличие от западного либерализма, который возлагает надежду на создание таких политических институтов, власть которых взаимоуравновеши- вается и взаимоограничивается, конфуцианство делает акцент на коллективной ответственности и иерархическом социальном контроле. Оно требует от политических деятелей и администраторов высоких моральных качеств, образцового поведения, мудрого и продуманного принятия решений, что контрастирует с западными имиджевыми стандартами, манипулированием массовым сознанием, политтехнологиями и популизмом.
О действенности конфуцианских принципов в практической политике правящих кругов государств Юго-Восточной Азии свидетельствует хотя бы тот красноречивый факт, что в послевоенной истории человечества эти страны были чуть ли не единственными, в которых экономический прогресс сопровождался резким сокращением разницы в доходах наиболее и наименее обеспеченных слоев населения благодаря неуклонному повышению доходов лиц последней категории.
Существование авторитаризма в этой группе стран делает ее схожей с предыдущими двумя. Отличия — развитый авторитарный плюрализм, эффективно сосуществующий демократизм в экономике и государственный директивизм в политике. Конфуцианство не препятствует заимствованию западных идей, если они не подрывают структуру общества. При этом в Японии и странах АСЕАН собственность сосредоточена в частных руках. Там, где копируется западный опыт (Филиппины), экономическое положение является наиболее сложным. Но в странах, где было найдено оптимальное соотношение национальных традиций с технологическими и политическими (ориентированными на демократизацию) новациями, удалось за короткий срок создать высокоэффективную экономику.
В конце 80-х гг. многие страны Юго-Восточной Азии обошли ведущие западные государства по темпам роста производства и основным экономическим показателям. Таким образом доказано, что пройти путь от отсталости до процветания возможно в срок, измеряемый жизнью 1—2 поколений, но при условии, что власть обеспечивает экономическое развитие политическим руководством и объединяет традиционные методы управления с осторожным заимствованием западных политических и экономических институтов.
507
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
Нужно отметить, что КНР и Вьетнам относят к промежуточному «конфуцианско-якобинскому» типу. В отличие от «чисто» конфуцианских стран, там преобладает государственная форма собственности и «полторапартий- ные» политические системы — кроме коммунистической партии, существует определенное количество легальных, но практически не влияющих на процессы в стране других партий.
Тем не менее уже в начале 90-х гг. XX в. вследствие целого ряда экономических кризисов, которые глубоко поразили почти все государства Азии, среди ученых и политологов начали появляться отрицательные оценки «азиатских ценностей» как главных причин задержки экономического развития. Ведь они лежат в основе таких полностью или частично отрицательных явлений, как патриархальный авторитаризм, семейные и клановые связи, отсутствие прозрачности в деятельности бизнеса и разнообразных организаций, коррупции и т. д.
Хотя в разных государствах Юго-Восточной Азии существуют разнообразные интерпретации «азиатских ценностей», можно выделить их основное ядро:
1. Холистичность и диалектичность восточного мышления.
2. Сохранение сильной и сгруппированной семьи, организованной по принципу патернализма.
3. Проявление уважения младших членов общества к своим старшим соотечественникам. На работе уважение и статус возрастают пропорционально возрасту.
4. Существенная роль личных контактов, создание сети устойчивых личных связей.
5. Важность «сохранения лица», что означает поддержание и, по возможности, повышение самоуважения, престижа и статуса.
6. Стремление избегать конфликтов, из чего следует очень важная роль консенсуса, использование языка метафор и намеков; в коллективистских культурах сохранение гармонии находится на первом месте.
7. Первоочередная роль образования — главного фактора социализации индивида.
8. Подчеркнутое уважение к соблюдению протокола, уважение к статусу и рангу.
9. Святость контракта, при том, что это по-разному понимается в странах Востока и Запада. На Западе контракт — это обязывающий юридический документ, а в Юго-Восточной Азии является возможным его пересмотр в случае изменения условий, а большинство соглашений носят устный или джентльменский характер.
Как видим, существует целый ряд фундаментальных расхождений между основными принципами и ценностями восточной и западной культур. Главными сферами, где взгляды Запада и Востока принципиально отличаются друг от друга выступают:
1. Права человека. Права личности считаются на Западе главной ценностью. В политических системах стран Юго-Восточной Азии основной акцент делается на правах всего общества (как коллектива), что подчеркивает значение социальной стабильности, экономического развития, а то и просто
508
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии
выживания — проблему, которую в развивающихся странах нельзя недооценивать. В данном регионе основное внимание отводится не правам человека, а «коллективной справедливости» — социальной гармонии и социальному миру, которому, согласно убеждению как общества, так и его лидеров, могут серьезно угрожать индивиды, преследующие сугубо собственные интересы.
2. Демократизация. Находясь на пути демократии, государства Юго-Восточной Азии не собираются полностью «вестернизироваться». Это происходит, но только в определенной мере, в результате чего формируется демократия с восточным оттенком и колоритом. Ее пользователем будет не столько индивид, сколько социальная группа, поддерживающая его. В том, что касается метода принятия решений, то азиатские народы отдают предпочтение консультациям и корпоративным согласованиям и соглашениям в ущерб любой форме конфликта. Лозунг «Совместно, а не друг против друга» наилучшим образом характеризует дух взаимного обмена услугами, который присущ восточному типу мышления и поведения 1.
3. Гражданское общество. В основе западных концепций гражданского общества лежит тезис противостояния общества и государства. На Западе гражданское общество строится на трех принципах самоорганизации: самоопределения, самосознания и самоартикуляции (определение частных интересов). Почти все восточные политические системы не признают такого проявления автономизма. Они строятся на принципах единства и гармонии. Решения и компромиссы достигаются не путем борьбы и судебных исков, а через соглашения, соблюдение соответствующего стиля поведения, который должен быть корпоративным и консультативным. Западная «концепция гражданского общества не отвечает условиям государств Юго-Восточной Азии. Вместо термина “гражданское общество” целесообразнее было бы использовать термин “корпоративное общество”» * 2.
4. Плюрализм. Запад культивирует плюрализм ценностей, мыслей, организаций и интересов, в той мере, в какой он оказывает содействие эмансипации индивида. В восточных странах поощряются конформизм и особенно унификация. Понятие «единство» и «единое общество» также принимаются, а проявления плюрализма, вытекающие из альтернативных движений, осуждаются, отторгаются и преследуются.
5. Коррупция. В Европе коррупция считается криминальным преступлением, а на Востоке отношение к ней двоякое. С одной стороны, существуют прочные моральные обязательства поддерживать родственников и клиентов, а с другой — есть закон, который запрещает непотизм и злоупотребления служебным положением. Таким образом, чиновник сталкивается с дилле- мой: делать или не делать то, что запрещено, но чаще придерживается непи- санных традиционных правил поведения. Пока его незаконная деятельность не разоблачена, он пользуется уважением и почетом. Но если о его дей¬
Weggel О. European individualism versus Confucian obedience // The role of the individual vis-a-vis the family, society and state. — Singapore, 2001. — P. 68.
2 Song Young-Bae. Crisis of cultural identity in East Asia: on the meaning Confucian ethics in the age of globalization //Asian philosophy. — Abingdon, 2002. — Vol. 12. — N 2. — P. 109.
509
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
ствиях становится известно, то на него возлагается уголовная ответственность. «Характерно, что эта типично восточная диалектика не имеет своего аналога на Западе» .
Причины, по которым правящие восточные элиты начали пропагандировать азиатские ценности, довольно разнообразны. Во-первых, это необходимость противостоять продемократическим выступлениям на Филиппинах, в Южной Корее, Таиланде. Во-вторых, поиски ответа на критику Запада, который обвинял азиатские страны в нарушении прав человека. В-третьих, старание объяснить так называемое восточноазиатское экономическое чудо уникальными восточными ценностями. В-четвертых, опасение правящих верхушек этих стран, что проникновение западного либерализма и индивидуализма будет представлять опасность их общественному строю и послужит причиной социальных конфликтов, которые являются характерными, по их мнению, для западных государств. Кроме того, руководители азиатских стран ощущают определенную уязвимость своих стран в условиях западной политической и военной гегемонии, установившейся после окончания Холодной войны.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что «азиатские ценности» и «азиатская демократия» представляют собой идеологический проект азиатских элит, которые старались ограничить политическое вмешательство в своих собственных государствах и одновременно усилить свой голос в международном сообществе. Можно даже сказать, что они желали иметь меньше демократии у себя дома, но больше во внешнем мире.
Несмотря на свою социальную ориентацию и политические ограничения, азиатские ценности в любом случае отражали и отражают соответствующие потребности и желания населения восточных стран. Их не привлекает западная либеральная демократия, поскольку либерализм, провозглашая себя борцом за свободу, на практике служил апологией экономических привилегий развитых стран мир-системного ядра и концентрации ими политической власти в глобальном масштабе.
Таким образом, специфика внедрения, состояния и перспектив развития демократических систем в странах Юго-Восточной Азии, накладываясь на местный культурно-исторический субстрат, приобретает важные отличия от своих западных аналогов. Даже предпосылки начальной фазы развития демократических систем в этих государствах «первой демократической волны» существенно отличаются от соответствующих предпосылок в истории стран Запада. В Индии, Сингапуре, Малайзии и Шри-Ланке внедрение демократических систем стало не следствием экономического развития, а продуктом колониального наследия и западной опеки, в то время как становление демократии в Японии неразрывно связано с ее поражением во Второй мировой войне и американской оккупацией. 11 Kalyanaraman S. River and Civilization // World Affairs. — New Delhi, 2002. — Vol. 6. — N 1. - P. 71.
510
«Первая волна» демократических преобразований ...
«Первая волна» демократических преобразований в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии
При рассмотрении и исследовании эволюционных процессов политических систем региона Юго-Восточной Азии хотелось бы, в первую очередь, выделить две группы стран, для которых эволюция предопределялась разными факторами. К первой относятся государства так называемой «старой азиатской демократии» или «первой волны демократизации» — Индия, Япония, Сингапур, Малайзия и Шри-Ланка. В процессе становления демократических систем в них наблюдалось доминирование, прежде всего, политических факторов (внешних и внутренних), в отличие от решающей роли экономических факторов в процессе развития политических систем стран «второй волны демократизации» — Южной Кореи, Тайваня, Индонезии, Камбоджи, Таиланда и Филиппин.
Политические системы стран демократического правления данного региона эволюционировали, в первую очередь, под возрастающим влиянием противоречий между нормативными обязательствами управляющей элиты (личная этика, религиозная идеология и т. п.) и ее прагматическим подходом, который был лишен каких-либо политических и этических ориентиров. Поэтому на сегодняшний день выживание демократических систем в странах Юго-Восточной Азии определяется, прежде всего, способностью правящих групп найти оптимальное соотношение между «нормативно желательными» и «политически возможными» принципами и формами организации политической власти.
Хотелось бы обратиться к исследованиям индийского политолога А.Х. Сомджи, который при рассмотрении эволюции политических процессов в развивающихся странах для анализа взаимодействия «нормативных ценностей» и «прагматических установок» применяет такое понятие, как «политическое общество». Под ним понимается социальное пространство, которое лежит между аскриптивными группами (этнос, религиозное сообщество, класс) и политико-правовыми институтами '. Исходя из этого, он считает, что режим функционирования политических институтов определяется разнообразными процессами, явлениями и событиями, которые происходят внутри именно политического общества, поскольку политические процессы лежат в основе отношений между социальным обществом и политическими институтами. Иными словами, они играют роль своеобразных «приводных ремней», которые приводят в движение социально-политическую ситуацию. Как следствие, под влиянием эволюции политического общества параллельно изменяется и структура политических отношений: появляются новые модели взаимодействия между управляющей верхушкой и населением, гражданами и политическими институтами, между самыми гражданами государства.
Ученый также уверяет, что на Западе становление демократических институтов рассматривается как весомый результат предыдущего экономического развития, урбанизации и т. п., тогда как в странах Востока этот процесс 11 Samjee А.Н. Political society in developing countries. — N. Y., 1984. — P. 19.
511
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
происходит в обратном направлении. Он уверен, что в этой связи опыт Индии имеет чрезвычайно важное значение и утверждает, что ее демократическое развитие не было следствием экономической модернизации. «В Индии политическая судьба в значительной мере выступала в качестве продукта истории и идеологического обязательства, взятого на себя целым поколением националистических лидеров, которые сознавали особую роль этого института для иерархической социальной организации индийского общества с характерной для него традиционной покорностью политической власти» '. При этом А.Х. Сомджи вероятно забывает, что сознательный выбор парламентской системы после достижения независимости был сделан еще и многими другими лидерами стран Востока и что возникает необходимость объяснить, почему именно индийский выбор реализовался, в то время, как в большинстве других стран, по его мнению, это было невозможно.
В общем, при исследовании эволюции политических демократических систем можно с уверенностью утверждать, что в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии «первой волны» представительные институты существуют сравнительно недавно. И вдобавок, в этих государствах еще сохраняются факторы, которые, в значительной мере, препятствуют становлению и закреплению парламентаризма: отсутствие ограничений для действий политической власти, закрепленных в законах гарантий гражданских прав личности, слабость выражения сопернического соревнования людей и идей.
Подобные ограничения достаточно ярко проявляются в таком большом восточном государстве представительного правления, как Индия. Отсутствие или нечеткое проявление предпосылок для парламентаризма в этой стране вытекает из того, что в традиционном индийском обществе наблюдалась исключительно высокая ответственность индивида перед такими составляющими частицами общества, как семья, каста, религиозная община и т. п. Характерно, что в этом традиционном обществе не подчеркивалась и не развивалась концепция самостоятельной роли личности, ее ответственности перед социальными группами более высокого порядка (т. е. классами).
Традиционные социальные ценности и ориентации претерпели определенную трансформацию в период национально-освободительной борьбы, открывшей его участникам новые, широкие цели и возможности, что способствовало выходу общественного сознания из узких рамок кастовой, конфессиональной и этнической закрытости. Тем не менее главным было то, что лидеры национального движения стремились не только привлечь «среднего индуса» к поиску нормативных идеалов свободы, справедливости и политического участия, но и убедить его в том, что это необходимо сделать как можно быстрее и без применения насилия 1 2. Иначе говоря, особенность индийской практики и одна из главных причин устойчивости представительных институтов в этой стране заключается в том, что политической элите удалось убедить широкие слои населения в самоценности идей национального движения и в их непротиворечивости традиционным ценностям индийской цивилизации.
1 Samjee А.Н.The Democratic Process in Developing Society. — London, 1989. — P. 5.
2 Samjee A.H. Political society in developing countries. — N. Y., 1984. — P. 39.
512
«Первая волна» демократических преобразований ...
Анализ политических процессов в конкретных условиях нуждается в учете специфических для данных условий факторов, таких как история, традиции, мифы, идеология. История в политике — это предыдущий опыт, который помогает в оценке событий настоящего; традиции — признанные обычаи политического поведения; мифы — употребляемая интерпретация прошлого и современного, объективно направленная на стабилизацию существующего порядка, а идеология — комплекс идей, который обеспечивает руководящий принцип в политической деятельности правящей верхушки.
Индийской правящей элите удалось, в целом, удержать за время независимого развития сбалансированную пропорцию в использовании указанных факторов, достичь «равновесия» между одновременным стремлением к стабильности и к переменам в обществе.
Следует отметить, что эволюция политических систем обусловлена привлечением к политической жизни новых групп и слоев восточного общества, которые все чаще выступали против традиционной власти. В этом контексте эволюция политических систем решает три группы проблем. Во-первых, это установление эффективного политического режима, который бы отвечал уровню распределения власти между государственными институтами и новыми социальными силами; во-вторых, предоставление этому режиму легитимного статуса; в-третьих, обеспечение такой тенденции экономического развития, которая бы окончательно закрепила этот режим.
Безусловно, на эволюцию и динамику политического процесса влияют взаимосвязанные факторы современного (стагнация экономики, рост стоимости жизни, безработица и т. п.) и традиционного происхождения (обострение межобщинных противоречий на религиозной основе) 1 . С этой точки зрения можно объяснить определенные провалы и просчеты правящей элиты в организации эффективного демократического устройства, когда она не в состоянии отделить политический процесс от религии. Поэтому, как следствие, в некоторых государствах не разработана четкая концепция государственности, а политическим процессам присущи постоянные деформации и вмешательство в политику вооруженных сил в качестве активного игрока политической жизни.
Перестройке любой политической системы во время ее эволюции предшествует организация политического действия инициаторов такой перестройки в трех направлениях: 1) нейтрализация попыток руководства деполи- тизировать народные массы, лишить их реального влияния на ход экономических и политических процессов; 2) эффективное противодействие усилиям правящей верхушки ограничить полноправное участие широких слоев населения в политических процессах рамками избирательных процедур; 3) расширение содержания политической деятельности, а именно — привлечение к ней таких «нежелательных» для власти проблем, как борьба за социальную справедливость, политико-правовые гарантии «низшим классам» и т. п.
Безусловно, демократия в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии «первой волны» значительно отличается от ее западного аналога
1 Paranjape Н.К. Alternative to chaos. — Mainstream, New Delhi, 1984. — P. 53.
513
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
своей специфичностью и своеобразностью. Можно даже сказать, что в этом регионе существуют свои типы демократии, среди которых различают ее «элитную» и «кастовую» вариации. К первому типу относят Японию, где по сегодняшний день не утихают дебаты относительно того, насколько закрепилась демократия в этой стране, и можно ли назвать существующую там политическую систему демократией в общепринятом значении этого термина. Это объясняется характерным для японской демократии национальным колоритом, который действительно отличает ее от западной модели.
Констатируя историческую уникальность «Страны восходящего солнца», специалисты говорят о существовании так называемой «демократии японского типа» — своеобразного симбиоза, который по своей жизнеспособности и эффективности значительно превышает эталон, т. е. западную модель 1. Японский пример весьма показателен, поскольку осуществленный в этой стране в первые послевоенные годы переход от жесткого авторитаризма к демократии происходил при заимствовании наилучших инструментов и методов из богатого арсенала политических механизмов ведущих стран Запада.
Японскую демократию относят к так называемому «элитному» типу, поскольку вся власть в стране сосредоточена в руках определенных кланов и групп. Как следствие, наблюдалось продолжительное господство на выборах и при формировании правительства одной ведущей, Либерально-демократической партии (ЛДП). Тем не менее на сегодняшний день данная тенденция идет на спад. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что уже на выборах 1989 г. состоялось устранение от власти ЛДП, непрерывное правление которой длилось 38 лет. К руководству страной пришла довольно широкая коалиция в составе 8 партий — разнообразных по своей идеологии (от социал-демократических до консервативных).
Очевидно, главной причиной поражения ЛДП была невозможность проведения существенной политической реформы, необходимость которой диктовалась временем, а также коррупция, которая поразила высшие политические круги и привела к возникновению так называемой «грязной политики». Т. е. именно коррупция в тот момент была отрицательным явлением демократического устройства государства, что и привело к таким последствиям.
Особую роль в системе «элитной демократии» играют политические кланы, которые объединяют в себе и политическую, и деловую элиту. Причем ядро этой «объединенной» элиты составляют члены правительства, наиболее влиятельные из которых являются еще и представителями магнатов бизнеса и лидеров промышленности. С этой точки зрения, клановый характер олигархии бизнеса обуславливает ее стремление к обогащению за счет государства разнообразными способами и методами. Конечно, эту тенденцию нельзя отнести к положительным факторам демократии, и в данном случае именно клановый характер является тем тормозом, который не позволяет говорить о высокой эффективности восточной демократии.
1 Добринская О. Отношения Японии с крупными государствами АТР // Мировая экономика и международные отношения. — 2003. — № 3. — С. 33.
514
«Первая волна* демократических преобразований ...
Рассмотрим еще один тип демократической политической системы — «кастовый», к которому относят Индию. Как известно, Индия представляет собой сложное полиэтническое общество, в котором заметную роль играют официально упраздненные касты 1 . В этой связи хотелось бы обратиться к идеям известного индийского политолога Р. Котхари, который утверждал, что одной из характерных особенностей индийской политической системы является стремление мобилизовать полутрадиционные массы полутради- ционными методами ради достижения определенных политических целей. Под полутрадиционными методами он понимает, в первую очередь, институты кастового лидерства и кастовую солидарность 1 2. Если раньше кастовая принадлежность однозначно рассматривалась как владение конкретным статусом, то в современной Индии каста все чаще становится средством борьбы за этот статус.
Конечно, касты сохраняют значительное социальное и культурное влияние на все общество, но для демократического устройства они имеют более отрицательный оттенок, чем содействуют демократическим преобразованиям. Низкий уровень политической грамотности и дискриминационное отношение высших кастовых групп к низшим определенной мерой ограничивают возможности последних. Как результат — господство в государстве фрагментарного суверенитета.
Иначе говоря, сфера влияния и власти юридически демократического государства заканчивается (или же приостанавливается) там, где начинают действовать распоряжения и приказы местных лидеров региональных каст. В определенной мере это напоминает власть африканских вождей, которая приводит к значительному уменьшению веса государственной власти в стране. Ведь местные деятели доминируют во всех региональных институтах, включая местные органы самоуправления, социальную и культурную сферы. Это даже приводит к возникновению целых кастовых армий и контролю над местными военными силами со стороны региональных элит.
Однако сказанное не свидетельствует о недееспособности демократических институтов в Индии. Напротив, в последние годы наблюдается трансформирование так называемой «клиентной политики» 3. Постепенное развитие демократии подрывает, а иногда даже ставит под сомнение законность традиционных норм, порождает целое поколение новых политических руководителей, которые знают, как достичь продуктивного эффекта в управлении; создает такое пространство, в котором новые группы успешно приживаются и развиваются.
В демократических политических системах стран Юго-Восточной Азии наблюдается высокая и значительная роль государства. Следует отметить, что они уже не рассматриваются как традиционно-восточные, а приобретают по формальным признакам очертания государства евро-капиталисти- ческого типа. Характерно, что это касается не только государства, но и дру¬
1 Политические отношения на Востоке: общее и особенное. — М., 1990. — С. 82.
2 Kothari R. Introduction. Caste in Indian Politics. — Delhi, 1970. — P. 92.
3
Heller P. Degrees of Democracy. Some Comparative Lessons from India // World Politics. — 2000.- July. N 4. - P. 493.
515
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
гих элементов политической структуры, включая и институты демократии. Безусловно, восточные страны не перестали быть Востоком. Больше того, некоторые из них, опережая по многим показателям ведущие страны Европы, не потеряли своего традиционного облика. Они остались государствами Востока и именно в этом их преимущество перед европейскими странами. Такое положение дел и привело, в определенной мере, к синтезу традиционного и современного и определило оптимальный для данного региона путь развития демократии.
Можно полагать, что институты восточной демократии выстояли перед испытаниями времени и прошли тест на жизнеспособность. Ведь главные атрибуты демократического устройства — принятие конституции, гарантии прав граждан, распределение ветвей власти, прямые открытые выборы как на региональном, так и государственному уровнях — уже окончательно закреплены в этих обществах. Несмотря на некоторые вспышки насилия и жестокости (в каком западном государстве обходится без этого?), демократические институты не только помогли объединить эти общества, но и привели к признанию их мировой общественностью (даже вопреки угрозе возвращения к авторитарной форме правления в Индии в 1975—1977 гг.).
И вдобавок, именно демократия в этих условиях является важнейшим гарантом решения экономических задач. Без сомнения, без демократии не было бы «японского чуда» в экономике, вследствие чего Япония превратилась в экономически процветающее государство, уровня которого стараются достичь многие страны Запада. Индия уже занимает девятое место в мире по объему ВВП, имеет ряд высокотехнологических секторов в промышленности, значительное количество научных работников (третье место в мире) . Это позволяет ей успешно развиваться, несмотря на острые социальные и политические проблемы.
В то время, когда в странах рассматриваемого региона имеются демократические механизмы, их эффективность остается сомнительной. Ведь установление и утверждение общественных прав и обязанностей ограничивается, прежде всего, стойкостью традиционных форм социального контроля. Так, например, большинство земледельцев непосредственно зависят от помещиков, которые предоставляют им землю в аренду, а клиентные связи до нашего времени остаются основой предпринимательской деятельности. К тому же десятки лет непрерывного демократического правления мало способствовали уменьшению политической, социальной и экономической напряженности в соответствующих обществах. В то же время, по сравнению с подавляющим большинством развивающихся стран, демократические институты в этом регионе отличаются относительно высокой степенью зрелости и стойкости, а разнообразные социальные ячейки, в том числе и этнические, имеют достаточно широкие возможности, чтобы отстаивать свои интересы перед влиятельными группами и государством.
В общем, можно констатировать, что демократические реформы и преобразования в Юго-Восточной Азии происходят более или менее успеш- 11 Nyahoho Е. Globalization and economic goals // Journal of social political and economic studies. — Washington, 2001. — Vol. 26. — N 3. — P. 543.
516
#Первая волна» демократических преобразований
но, но это касается, к сожалению, не всех стран региона. Ведь существует целый ряд государств, где все еще преобладают политические системы с доминированием авторитарных элементов или, как в Мьямне, авторитарные по своей сути. В частности, имеются в виду те страны, которые относят к так называемой группе государств «контролируемой демократии» 1 — Индонезия, Филиппины, Таиланд — т. е. те государства, в которых первые попытки воплощения заимствованных западных демократических идей и принципов и старание провести соответствующую эволюцию режимов на этой основе были недостаточно удачны.
Политические системы этих стран были основаны на непотизме (непотизм — служебное протежирование родственникам и своим людям)1 2, объединении капитала олигархии и государства, подчинении власти одного человека (в случае Индонезии — Сухарто) в течение чрезвычайно продолжительного времени. Ныне эти системы утратили жизнеспособность и не соответствуют требованиям общества и времени. Практика показывает, что для краха этих систем достаточно определенного финансового кризиса, студенческих забастовок и острой критики со стороны мировой общественности.
Вообще после падения жестко-авторитарных режимов началась продолжительная и сложная борьба за власть и демонтаж авторитарной системы управления, который происходил в условиях продолжительного финансового и экономического кризиса. Тем не менее наиболее остро эта борьба происходила в кругах политической элиты, которая уже в то время характеризовалась определенной политической зрелостью и способностью соблюдать конституционные нормы. При этом армия, выполняя «двойственную функцию», не только выступала гарантом защиты интересов граждан и государства, но также активно принимала участие в политических процессах. Поэтому можно говорить о существовании военно-доминантной политической системы, главным атрибутом и элементом которой является армия.
Если обратиться к опыту Индонезии, то развитию авторитарных тенденций в ее политической системе оказывало содействие отсутствие в стране каких-либо демократических традиций к моменту введения парламентского устройства, хотя принцип демократии и был провозглашен в официальной идеологической доктрине Панчасила, которая синтезировала в себе национальное восприятие, местные традиции и культуру, опыт антиколониальной борьбы и универсальные общечеловеческие ценности.
Переход от авторитарной формы правления к демократическому устройству был обусловлен, в первую очередь, неэффективностью существующего режима «управляемой демократии», по своей сути представлявшего собой авторитарную власть президента Сукарно, который основой своего правления полагал единство трех политических течений, объединенных под лозунгом «Насакома», «нас» — национализм, «а» (агама) — религия и
1 Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. — М., 1984. - С. 382.
2 Forum Keadilan. Jakarta. — 2001. — February . — N 45. — P. 90.
517
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
«ком» — коммунизм \ Непонятно только, как эти абсолютно разные по своими идеологиям и концепциям политические течения могли быть синтезированы и объединены. Неудивительно, что в дальнейшем эта формула принудительного компромисса, лишенная реального и положительного социально-экономического содержания, не сработала, и, как результат ее краха, в 1965—1967 гг. был установлен «новый порядок», основой какого стала армия.
На Филиппинах армия сперва не имела сильного влияния на политическую жизнь страны, хотя военные также занимали высокие государственные должности. Выход армии на политическую арену был обусловлен, в первую очередь, ориентацией правящих кругов на ускоренную рыночную модернизацию. Тем не менее говорить о самостоятельной политической роли вооруженных сил не приходится, что объясняется извечной традицией гражданской формы правления, в основе которой лежит опыт развития политической системы бывшего патрона — США.
Как известно, залогом процветания нации и государства являются их экономические успехи, которые невозможны без политической модернизации. На данный момент свои первоочередные задачи руководители стран региона усматривают во всестороннем стимулировании экономического развития, а правящие технократы выступают и поддерживают политическую либерализацию. Вместе с тем они против проведения любых больших радикальных изменений, которые могут привести к возможному нарушению социально-политической стабильности и отрицательно отразиться на экономическом развитии общества.
Снова хотелось бы обратиться к Индонезии, поскольку существует множество взглядов, пытающихся объяснить сущность ее политической системы. Некоторые западные ученые определяют последнюю как слабо-авторитарную, что значительно отличает ее от сугубо репрессивных режимов. Слабый авторитаризм предусматривает наличие управляющей элиты, правление которой, несмотря на ее острое социальное, политическое и экономическое давление и контроль, ведет к улучшению жизни общества. Индонезийский авторитаризм развивался в пределах корпоративизма, т. е. вливания политических сил и их интересов в организации, которые спонсируются и контролируются правительством. Ярким примером здесь может служить Голкар — проправительственная политическая организация, которая пользовалась широкой поддержкой народных масс и вела именно такую «корпоративис- тскую политику» 1 2.
Второй подход объясняет существование в Индонезии временного авторитаризма историческими причинами, полагая, что корни этого явления нужно искать в традиционном проведении политики непотизма. Сторонники этой концепции полагают, что соответствующие тенденции возрастали в колониальный период, но начали сдавать свои позиции в современную эпо¬
1 Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. — М., 1984. - С. 382.
2
Crouch Н. Patrimonialism and military rule in Indonesia // The state and development in the Third World. - Princeton (N. Y.), 1986. - P. 247.
518
«Первая волна» демократических преобразований ...
ху. И это неудивительно, поскольку на современном этапе развития общества родственные преемственные связи не могут лежать в основе демократии. В данный момент сформированная в Индонезии политическая система не является чистой демократией, поскольку определенные элементы и пережитки авторитаризма еще сохранились. Но это все-таки демократия, хотя и на начальной стадии своего развития.
Особенность этой группы государств Юго-Восточной Азии также состоит в том, что в условиях создания глобального рынка они предпочитают не враждовать между собой, и даже жертвуют некоторыми своими интересами, чтобы иметь возможность выступать единым фронтом в конкурентной борьбе против стран Латинской Америки и Восточной Европы. Например, Малайзия построила на Филиппинах завод по сборке автомашин «Протон». Япония и Малайзия подготовили проект этого автомобиля, предоставили капитал и технологии, а филиппинская сторона предоставляет рабочую силу, обеспечивает сбыт автомашин и управление предприятием 1 . Двадцать лет тому назад такое единство интересов вообще невозможно было вообразить. И вдобавок, аналогичный завод планируется построить во Вьетнаме.
Итак, можно констатировать определенную специфичность Азиатско-Тихоокеанского региона, поскольку на его территории наблюдается наличие довольно разнообразных политических систем: от демократии до разных форм авторитаризма. Большинству стран Юго-Восточной Азии в начале своего независимого существования была присуща авторитарная форма правления, которая со временем в определенных странах эволюционировала в демократическую политическую систему с ярко выраженной национально-цивилизационной спецификой (Индия, Япония), а в других — приобрела более либеральный, мягкий оттенок (Тайвань, Индонезия, Филиппины). Ведь авторитаризм на Востоке воспринимается, прежде всего, как определенная стадия демократии (в значении отхода от деспотии), а демократия — как стабильность общества и его целостность.
Таким образом, благодаря особенностям естественного характера развитие восточное общество пошло путем более или менее жесткой административной централизации, а это, в свою очередь, привело к созданию политических структур «восточного типа» 1 2.
Как уже отмечалось, для стран Востока характерна жесткая зависимость индивида от социальной группы и коллектива. Принцип солидарности в этих обществах требует подчиненности индивида общей воле коллектива, т. е. можно сказать, что это общество корпоративных личностей. На этом создалась своеобразная «культура стыда» личности в противоположность «культуре вины» на Западе 3. Традиционно-коллективистская установка в этих обществах остается доминирующей, а каковы ценности, менталитет и установки народного сознания, такова и демократия.
1 Benham, Djamshid. The Eastern perception of the West. — London, 2002. — P. 178.
2
The International Sociology. — London, 2001. — Vol. 16. — N 3 (Special issue). — P. 279-282.
3The Journal of Speculative Philosophy. — London, 1998. — Vol. 12. — N 3. — P. 217-218.
519
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
Существует мнение, что демократия является, в первую очередь, западной концепцией, которая противоречит национальным культурам стран Азии. Но с этим трудно согласиться, ведь демократические процессы на сегодняшний день нашли свое четкое отображение и в восточном регионе, о чем шла речь выше. Общие принципы восточной демократии можно свести к следующим: 1) пирамидальный характер власти и управления; 2) административно-бюрократический контроль основных экономических и социальных ресурсов власти; 3) наличие доминирующих партий; 4) стремление к консенсусу и поиску компромиссных решений.
Но в регионе наблюдаются и авторитарные тенденции. Следует отметить, что большинство авторитарных правительств стремится активно развивать экономики своих стран, но не хотят ничего принципиально изменять в их социально-экономических и общественно-политических системах. Авторитарная власть, блокируя проведение демократических реформ, основанных на правах человека, часто оправдывает себя тем, что это делается ради культурной целостности, социальной стабильности и национальной безопасности. При этом полагается, что большинство недостатков западного общества является прямым порождением демократии, которая приводит к неограниченной свободе и эгоизму членов общества.
Те же самые правительства утверждают, обычно без достаточных доказательств, что ценности демократии и прав человека противоречат национальным традициям и потому нуждаются в модификации, прежде чем их воплощать в жизнь. В некоторых случаях власть утверждает, что само общество не готово к демократии, и потому с проведением демократических преобразований нужно повременить. Однако следует подчеркнуть, что острый индивидуализм и «бандитская» мораль возникают там, где подавлена политическая и интеллектуальная свобода. Как следствие, и возникает общество, в котором и собственные культурные, и общечеловеческие ценности отбрасываются.
Очевидно, в мире будет возникать столько разновидностей демократии, сколько будет существовать государств, которые примут ее как форму правления. Не существует единой «западной» или «восточной» демократии, поскольку каждая страна стремится сохранить свою индивидуальность. В каждом государстве демократическая система приобретает характер, который совпадает с ее социальными, культурными и экономическими нуждами. Но суть подлинной демократии не изменяется: народ должен обладать соответствующими полномочиями, необходимыми для участия в управлении государством.
Основная причина нарастания «второй волны демократизации» в Юго-Восточной Азии
При всей важности упомянутых выше социокультурных факторов и особенностей реализации властных функций правящими элитами стран Юго-Восточной Азии «первой волны» демократических преобразований, учитывая эволюцию политических систем государств региона, ведущую роль в этом процессе играют, безусловно, факторы экономического развития. Любая политическая система в значительной, часто — решающей мере
520
Основная причина нарастания *вто волны. ...
отображает фундаментальные экономические и социальные реалии, генерирующие социально-экономические процессы, которые, в целом, не находятся под контролем власть имущих, хотя их политические решения могут влиять на ход этих процессов.
Довольно часто политика, как сконцентрированное выражение экономики, начинает со временем испытывать изменения под влиянием позитивных или негативных процессов в хозяйственной сфере. Вот почему определяющей закономерностью становления демократических систем в странах Восточной и Юго-Восточной Азии «второй волны» — среди которых выделяют Южную Корею, Тайвань, Индонезию, Камбоджу, Таиланд и Филиппины — стали успехи в их экономическом развитии. Т. е. политические сдвиги в этой группе стран были вызваны их экономическим ростом, в следствие которого сформировался многочисленный «средний класс», который стал требовать участия в политическом процессе. Правящие круги продолжительное время противились такому давлению, но со временем вынуждены были уступить.
Экономические достижения Тайваня, к примеру, широко известны: по сути дела, остров оставил «третий мир». Тем не менее, несмотря на существование «тайванского экономического чуда», большинство политологов, рассматривая Тайвань в качестве одного из четырех азиатских «малых драконов», считают существующий на острове политический режим авторитарным, но в его достаточно либеральном проявлении, поскольку в рамках системы «мягкого авторитаризма» технократы с материка уже осуществляют политическую власть вместе с технократами тайванского происхождения, а партийное руководство становится более коллективным '.
И вдобавок Тайвань обладает значительными по размерам золотовалютными резервами. Поэтому он является одним из крупнейших инвесторов в странах Юго-Восточной и других государствах Азии (в континентальном Китае, а также во Вьетнаме, Малайзии, Индонезии и Таиланде). Правительство государства даже разработало программу возвращения на остров молодых тайваньцев, закончивших обучение в высших учебных заведениях США и Западной Европы и оставшихся там работать. Как результат, только в первой половине 90-х гг. минувшего века около 6 тыс. тайваньцев (инженеры, менеджеры, научные сотрудники) возвратились на родину 1 2.
В последние десятилетия политическая модернизация в странах Юго-Восточной Азии и ряде сопредельных с нею государств «второй волны демократизации» происходила довольно высокими темпами. Закономерности развертывания этого процесса выглядят следующим образом. Эффективный экономический прогресс ускорил социальное развитие, а преобразование среднего класса в мощную социальную силу создало предпосылки для политического плюрализма. Многочисленные общественные организации и ассоциации выступают более активными игроками политической жизни и настойчиво стараются отстаивать и защищать свои интересы.
1 East Asian Strategic Review. 1998—1999. — Japan, 1999. — P. 28.
2 Campos J.E., Root H.L. The key to the Asian miracle: making shared growth credible. — London, 1996. - P. 180.
521
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
При этом склонность правительств большинства этих государств к принципам свободного рынка, широкие контакты с западными странами оказывали и оказывают содействие распространению в обществе идей демократии. Тем не менее серьезное отставание развития политической сферы от сферы социальной угрожало резким ростом нестабильности, ведь сугубо авторитарные регуляторы жизни общества не соответствовали существующим структурам. Поэтому при таких условиях ради самосохранения правящие режимы и были вынуждены пойти путем политической модернизации.
Среди основных направлений социально-экономической политики в указанной группе стран нужно вспомнить земельную реформу, которая заложила основу для дальнейшего аграрного развития; индустриализацию на базе использования трудоемких технологий, которая разрешила бедным до этого странам на первом этапе включить в экономическую деятельность огромные массы неквалифицированных работников, хотя, в дальнейшем, по мере усложнения промышленности, возрастала и квалификация людей, которые в ней работали, как и их зарплата. Однако социально-экономические преобразования, которые создали почву для политических изменений в Юго-Восточной Азии, происходили, нередко путем попыток объединения довольно сложных, а подчас и противоречивых тенденций их воплощения в жизнь. В частности, аграрная реформа, начатая на Филиппинах режимом «нового общества», была подорвана противоречиями между представителями правящего класса относительно форм, методов, масштабов и темпов ее проведения, а также саботажем помещиков, которые пользовались значительной поддержкой в органах местного управления.
Но результирующим вектором экономической перестройки в странах региона стал, все-таки, не демонтаж всей государственно-монополистической системы, а ее модернизация в условиях объединения, слияния или сосуществования государственной и частной форм собственности '. Вследствие этой модернизации усилилась политика государственного протекционизма национальным производителям с целью развития экспортных областей, что помогло становлению в этих странах системы свободного предпринимательства. Особенно широко правительства оперировали изменением курсов своих валют и процентной ставки на банковские кредиты, чтобы поощрить экспорт и сдерживать импорт. Наряду с этим, правительств предоставляли «скрытые» кредиты национальным бизнесменам, главным образом в форме гарантий ликвидности новых предприятий, способствовали притоку иностранных инвестиций, содействовали созданию общих с иностранным капиталом предприятий 1 2.
Конечно, на начальных этапах независимого развития большинство государств Юго-Восточной Азии ощущало сильную зависимость процессов экономической модернизации от привлечения иностранного капитала, в связи с чем иностранным инвесторам предоставлялись максимальные льготы для поощрения их деятельности. Однако со временем в политике
1 Политические отношения на Востоке: общее и особенное. — М., 1990. — С. 78.
2
Litonyua M.D. Outside the Den of Dragons: the Philippines and the NICs of Asia // Studies in comparative international development. — New Brunswick (N.Y.), 1994. — P. 23.
522
Основная причина нарастания «вто волны
правящих кругов стран региона начинают изменяться регулятивные тенденции «правил игры» в пользу национального производителя. Представители иностранного капитала все чаще вынуждены были соглашаться на формы и условия функционирования, более удобные для молодых национальных государств (ликвидация концессионной системы — составление договоров на предоставление государством в эксплуатацию частным предпринимателям или иностранным фирмам промышленных предприятий или участков земли с правом добычи полезных ископаемых, строительства разнообразных сооружений, домов, создание смешанных компаний с превосходящей долей национального капитала и т. п.). Они также были вынуждены учитывать национальную стратегию развития соответствующих государств. Проведение государствами региона такой комплексной политики привело к высоким темпам инвестирования и отдачи на вложенные капиталы и, в конце концов, к высоким темпам внутренних накоплений, которые почти на 25 % превышали аналогичные показатели в других странах «третьего мира» '.
Трансформации, начатые в экономической сфере жизни государств Юго-Восточной Азии, со временем начинают поглощать и перекраивать устаревшие стандарты функционирования политической сферы, приспосабливая последние к новым условиям. Это явление распространилось даже на такой, на первый взгляд, второстепенный вопрос, как подбор и продвижение кадров госслужащих и политических функционеров.
Высокопрофессиональные требования к способностям персонала указанных категорий, которые выдвигались самим процессом развития национальных хозяйств, не могли оставить в стороне вопрос подготовки государственных и партийных чиновников, способных профессионально, гибко и оперативно решать на своих уровнях сложные финансовые, экономические и социальные задачи, связанные с модернизацией. Ведь до начала 80-х гг. прошлого века в большинстве государств партии и их представители считались, главным образом, «тормозом» на пути модернизации 1 2. В основе такого отношения лежала мысль о том, что при власти находились, в первую очередь, те лица, которые стремились к руководящим должностям ради получения министерских портфелей и удовлетворения своих собственных нужд, а не интересов государства, общества и его граждан. К тому же они довольно часто злоупотребляли своим служебным положением.
Широкое распространение получила практика переманивания популярных и сильных лидеров из одной политической партии в другую, поиск политиками поддержки со стороны экономических магнатов для финансирования избирательных кампаний, коррупция, доминирование семейных и клановых связей в политической жизни и т. п. Конечно, обладая такими качествами, местные политические системы были обречены на деградацию. Поэтому и был поставлен вопрос о проведении так называемой «кадровой реформы». Ведь государство способно приобрести значительный по¬
1 Dynamics of Development: an International Perspective. — Vol. 1. — Delhi, 1998. — P. 132.
2 Radelet S., Sachs F. Asia’s reemergence // Foreign Affairs. — N. Y., 1997. — P. 49.
523
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
литический и экономический вес лишь при условии пребывания у руля умных и квалифицированных специалистов, знатоков своего дела, а не коррумпированных политиков-дилетантов, не имеющих поддержки среди населения.
К другим факторам, способствовавшим становлению эффективной политической системы, нужно отнести необходимость реализации задач контроля над ростом населения путем проведения мероприятий, направленных на сокращение рождаемости; восприятия и усвоения передовых экономических и технологических достижений других, более развитых стран. И вдобавок все эти процессы изменений и преобразований происходили не без участия передовых государств мира, которые, конечно, учитывали собственные интересы. Например, процесс «дерегулирования» и приватизации на Филиппинах активно стимулировался извне, прежде всего со стороны главных кредиторов страны — Международного банка реконструкции и развития и Международного валютного фонда, деятельность которых определялась и определяется политикой США '.
Отдавая должное значимости упомянутых выше факторов реформирования политических процессов и институтов в странах Юго-Восточной Азии «второй демократической волны», отметим вместе с тем важнейший, по мнению автора, феномен трансформации политической сферы этих государств, который состоял в перераспределении политических ресурсов и средств политического влияния между «додемократическими» доминирующими силами этих стран — военными и гражданскими политическими группировками.
До «подъема второй волны демократизации» политическим системам рассматриваемых государств были присущи признаки «преторианского правления», т. е., пользуясь языком итальянских исследователей В. Парето, Г. Моска и швейцарского специалиста Р. Михельса, разновидности авторитаризма. При таких условиях военные (формально или неформально) определяли политику правительства, законы и решения государства, контролировали каждую политическую подсистему (как-то местное и региональное самоуправление, профсоюзы, общественные организации и т. п.), т. е. доминировали над другими группами, коалициями и большинством членов системы.
Но по мере достижения социально-экономического прогресса в этих странах ситуация начала меняться. Были расширены политические права и свободы граждан, подавляющее большинство политических подсистем получило значительную автономию в своей деятельности, увеличилось количество социальных групп, способных принимать участие в формировании политики, в парламенте возник механизм обеспечения равновесия между военными и выборными политическими деятелями. Тенденция к расширению политического участия класса средней буржуазии сохраняется и по сегодняшний день, хотя это и не означает, что ее социальная роль возросла до уровня западных стран. Эволюционировала и политическая роль армии — от организации переворотов до выполнения «двойной функции», содержа- 11 Политические отношения на Востоке: общее и особенное. — М., 1990. — С. 80.
524
Основная причина нарастания «вто волны » ...
ние которой состояло в одновременном обеспечении как защиты границ и интересов государства и его населения, так и в активном участии в политической жизни и управлении делами государства.
Другими словами, военные осуществляли определяющее влияние на деятельность государственного аппарата, политической сферы и экономики. Неудивительно, что, например, руководящая партия Индонезии — Гол- кар, в состав которой входят фракции, представляющие все элементы социальной структуры, находилась продолжительное время под контролем военных '. В результате, контроль армии над политической сферой жизни общества был настолько значительным и непоколебимым, что практически не существовало шансов для роста и деятельности ориентированных не на военных политических групп.
Современные политические системы этой категории стран, по мнению многих исследователей, представляют собой в значительной мере «компромисс между гражданской и военной силами», а не результат борьбы политической элиты за поддержку электоратом, как это наблюдается в государствах Запада * 2.
Политические параметры упомянутого компромисса, например, в Таиланде, охватывают представителей двух платформ — «прагматического парламентаризма», поддерживаемого партийным эстеблишментом страны, творческой интеллигенцией и частью среднего класса, а также «авторитарного популизма», сторонниками которого выступают военные, консервативные чиновники и часть населения 3. Приверженцы первой платформы считают, что современное политическое устройство их страны является наиболее адекватным ее реалиям, а его изменения должны осуществляться постепенно и без радикальных реформ и преобразований. Сторонники второго варианта исходят из того, что правительство должно защищать интересы народа от «продажных политиканов» и богатых бизнесменов. Гарантом защиты демократии и интересов народа от диктата парламентариев-бизнесменов, по мнению военных, является усиление роли сената, целью которого является, прежде всего, забота о народе и его благополучии.
Поскольку основным стимулом становления демократических систем в государствах Юго-Восточной Азии является продвижение глобализации, внутрихозяйственные факторы и внешнеполитические вызовы, то целесообразно будет остановиться на процессе глобализации и его влиянии на демократические преобразования в данном регионе.
Глобализация, под которой, главным образом, понимается процесс быстрого роста иностранных инвестиций и международной торговли, явление не новое. О нем в свое время писал еще Дж. Кейнс. Но после Второй мировой войны, когда резко снизились торговые барьеры, стоимость транспорта и коммуникаций, а мировое промышленное производство начало формироваться и управляться гигантскими ТНК, началась активная экономическая,
Crouch Н. Patrimonialism and military rule in Indonesia // The state and development in the Third World / Ed. by Kohil A. - Princeton (N.Y.), 1986. - P. 247.
2 Ibid.
3 Ibid.
525
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
технологическая, социальная и политическая интеграция мира, интернационализация экономических рынков, что выражалось в росте объемов торговли и движения финансового капитала '. Одновременно происходили быстрые институциональные и социальные изменения в пределах национальных государств — в политике, в организации промышленности, в правилах управления.
Особенность развития стран Юго-Восточной Азии заключалась в том, что их участие в глобализации и сокращение технологического отрыва от стран мир-системного ядра происходило благодаря государственной политике — поощрению сбережений; организации финансовой системы, которая направляла эти сбережения в инвестиции и создавала условия для их прибыльности; проведению земельной реформы; государственному финансированию сельской инфраструктуры; трехстороннему сотрудничеству — труда, менеджмента и правительства — при их совместном обсуждении вопросов, относящихся к заработной плате и промышленному развитию.
Среди стран региона Индонезия, Малайзия, Филиппины, Таиланд и Тайвань первыми в 60-х гг. добились быстрого экономического роста при высоком уровне сбережений и инвестиций, конкурентоспособности цен, поддержке макроэкономической базы, притоке новых технологий и т. п. Причем этот процесс сопровождался одновременным ослаблением влияния США в мировой экономике и международных отношениях. Тем не менее именно США оставались главным рынком сбыта для товаров новых индустриальных государств Азии (в данном случае речь идет также о Южной Корее и Сингапуре). Но в связи с ослаблением влияния США усиливалась зависимость этих стран от японских технологий и промышленного оборудования 1 2.
Для сравнения, Индия и Китай — два экономических гиганта Азии — довольно долго не подключались к процессу глобализации. Китай до 1978 г. оставался почти изолированным от рыночных экономик, поддерживая экономические связи в основном со странами с централизованно-плановым хозяйством. Тем не менее в 80-х гг. прошлого века уже наблюдалась определенная открытость его экономики, вследствие чего было проведено три реформы: либерализация торговли, прямых иностранных инвестиций и валютного обмена. Как следствие, произошел быстрый рост экспорта (с 10 млрд дол. в 1978 г. до 200 млрд дол. в 2000 г.), прямые иностранные инвестиции возрастали сначала медленными темпами, но потом их поток увеличился (в 700 раз менее чем за 20 лет)3.
Индия с достижением независимости применяла стратегию контролирующего и направленного роста и оставалась достаточно изолированной до начала 90-х гг. Правительство осуществляло жесткое регулирование внешней торговли, контроль за ведущими областями производства, местными и
1 Wei S. У. Is globalization good for the NICs of Asia // Finance and development. — Washington, 2002. — P. 27.
2
Mushkat M. The political economy of Southeast Asian integration //Journal of East and West studies. — Seoul, 1994. — P. 13.
3 Asia’s globalization challenge // Asian development outlook, 2001 / Asian development bank. — Oxford, 2001. — P. 168.
526
Основная причина нарастания «вто волны
иностранными инвестициями. Придерживаясь импортзамещающей стратегии, оно контролировало все валютные операции и импорт, национализировав коммерческие банки, страховые компании, большие промышленные предприятия. В 80-х гг. власть владела почти половиной промышленных активов, контролировала всю экономическую деятельность и в государственном, и в частном секторах. Результаты проведения такой политики были плачевными. Экономика росла очень медленно — 3 % в год без новых технологий, доля торговли в ВВП реально сокращалась '.
Кризисное состояние платежного баланса заставило правительство в 90-е гг. пересмотреть свою политику и начать реформы, вследствие чего экономика Индии начала приоткрываться, экономический рост значительно ускорился и с 1996 г. до начала нового столетия удерживался на среднегодовом уровне в 7 %, при том, что не все реформы были успешными, а часть их вообще не была проведена1 2.
Ускоренный экономический рост, способствовавший демократизации общества, требовал обоснования. После продолжительных дискуссий специалисты сошлись на мысли, что именно факторы труда и капитала в последние 30 лет наиболее способствовали развитию стран Юго-Восточной Азии «второй волны». Несмотря на то, что глобализация является одним из главных факторов нарастания «второй волны демократизации» в регионе, она обусловила и новые проблемы: человеческого развития, работы и экологических стандартов. В частности возникли опасения, что возрастающая открытость может ускорить деградацию природной среды и увеличить эксплуатацию труда.
На ранних стадиях промышленного развития страны Юго-Восточной Азии больше использовали технологические лицензии и меньше — прямые иностранные инвестиции, а со временем они перешли к поощрению собственных технических инноваций и смогли построить экономику XXI столетия. Экспортная ориентация и международная конкурентоспособность остаются ведущими характеристиками их экономических систем. Ведь государство должно авансировать и активно поддерживать сотрудничество между техническими институтами и частными фирмами, продвижение новых технологий. Страны региона должны переориентироваться в этом направлении, и тот, кто сделает это быстро и опередит в этом других, окажется в выигрыше. Роль правительства также должна быть пересмотрена, и его политике следует стать более гибкой и бережной по отношению к частному сектору.
К сожалению, успешному развитию глобализационных процессов в государствах «второй волны демократизации» мешают определенные факторы, а именно: слабость административного аппарата этих государств, отсутствие в них возможности осуществлять «вмешательство» государства в рыночные процессы без негативных последствий для экономики. Например,
1 Ahluwalia M.S. Economic reforms in India since 1991: has gradualism worked? // Journal of economic perspectives.— Princeton, 2002. — Vol. 16. — N 3. — P. 67.
2
Asia’s globalization challenge // Asian development outlook, 2001 / Asian development bank. - Oxford, 2001. - P. 171.
527
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
новая экономическая политика в Таиланде принесла минимальный успех. Индустриализация также приносила незначительные доходы частному капиталу и государству. В ходе ее осуществления все реформы проводились на макроуровне (девальвация валюты, таможенная реформа, введение системы экономических стимулов и т. п.) . Одновременно с этим на микроуровне осуществлялись мероприятия, которые снижали эффективность и действенность правительственной деятельности на макроуровне. Т. е. при осуществлении жесткой экономической политики на макроуровне наблюдался полный хаос на микроуровне.
Азиатский валютно-финансовый кризис 1997—1998 гг. подтвердил, что глобализация может быть источником потрясений и снижения уровня благополучия, что национальным рынкам в значительной мере присуща опасность «инфекций» со стороны национальных, региональных и мировых финансовых шоков. Потоки международного капитала усиливали экономическую нестабильность в странах Юго-Восточной Азии в течение 90-х гг. Она отрицательно сказывалась на производстве, влияла на уровень бедности, снижала социальные показатели и вылилась в финансовый кризис.
Для предотвращения побочных кризисных ситуаций необходимо оказывать содействие развитию институтов и проведению мероприятий, которые бы ограничили эту нестабильность и ее социальные последствия. Два вида политики смогут минимизировать риски от глобализации: краткосрочная — страхование от шоков и долгосрочная — ускорение накопления человеческого капитала, необходимое в рамках экономики глобализированного мира.
В общем, можно констатировать, что процессы перехода исследуемых стран к демократическим формам правления были ускорены, в первую очередь, успехами экономического развития, общими, характерными для последних десятилетий, глобализационными тенденциями, прямыми требованиями развитых мировых государств, возрастающими внутренними запросами среднего класса, становлением основ гражданского общества.
В завершение хотелось бы выделить восемь тенденций в развитии современного Востока, которые в будущем под влиянием глобализации могут привести к коренным изменениям экономической ситуации в регионе Юго-Восточной Азии и во всем мире:
1. Переход в мировой экономике от доминирования национальных государств к глобальному преобладанию этнических сообществ, которые довольно динамично развиваются во многих странах Юго-Восточной Азии. Преобладание Японии (наряду со США и Евросоюзом) в мировой экономике, очевидно, уже достигло своего пика и постепенно будет уменьшаться. Лидирующие позиции в Восточной и Юго-Восточной Азии переходят к сети китайских этнических сообществ. Китай становится центральной силой в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), тем не менее в экономике АТР будет доминировать не он, а региональная сеть так называемых китайских этнических сообществ. 11 Rimmer Р. Industrialization policy and the role of the state: Newly industrializing economies. — Altershot: Avebury, 1996. — P. 33.
528
Основная причина нарастания «второй волны демократизации» ...
2. Переход от ориентации на экспорт в индустриальные страны к ориентации на удовлетворение возрастающих запросов азиатских потребителей. Экономики новых индустриальных государств Азии в дальнейшем смогут подняться главным образом благодаря росту спроса потребителей, в первую очередь в странах АТР, где в ближайшее время появятся десятки миллионов новых представителей «среднего класса».
3. Преодоление влияния Запада и переход к «азиатскому пути» или «азиа- тизации» развития. Наиболее важным явлением, как и в 90-е гг., в следующие несколько десятилетий будет модернизация экономик стран Азии, особенно региона Юго-Восточной Азии. Западу придется нелегко: ему будет сложно выдержать экономическую конкуренцию с Азией, неся такое трудное бремя, как поддержание имиджа «государства всеобщего социального обеспечения» (имеются в виду социальные программы, которые финансируются государством) '. Азия не примет таких программ, тем не менее у населения азиатской части АТР откроется много новых возможностей в плане улучшения своей жизни.
4. Переход от государственного управления экономикой к условиям рынка. Переход к рынку уже стимулировал значительный экономический рост и появление новых возможностей, и это сопровождалось беспрецедентным экономическим сотрудничеством и координацией действий между государствами Юго-Восточной Азии.
5. Перманентное развитие сверхсовременных городов, миграция в которые приобрела в Юго-Восточной Азии гигантские размеры. Такая миграция оказывает содействие трансформации Азии и ее переходу на следующую, более высокую степень развития. В городах Юго-Восточной Азии доминируют телекоммуникационные системы и другая техника информационного века.
6. Переход от трудоемких производств в сельском хозяйстве и обрабатывающей промышленности к новым технологиям в промышленности и сфере услуг.
7. Феминизация сферы предпринимательства, а также технических профессий и общественной деятельности. Например, в Японии женщины составляют около 25 % всех предпринимателей 1 2.
8. Постепенный переход преобладающего влияния на мировые процессы от Запада к Востоку. Судя по всему, начинается «азиатизация» мира, и этот процесс завершится в XXI в.
Хотелось бы подчеркнуть, что в странах Юго-Восточной Азии «второй волны» демократических преобразований (Южная Корея, Тайвань, Таиланд, Камбоджа, Индонезия, Филиппины) уже происходит существенное усиление воздействия экономических факторов на процесс демократического развития, хотя динамика и пути продвижения к демократии в них отличаются по качественным признакам. Так, отход от «авторитарно-плюралис¬
1 Balassa В. Economic policies in the Pacific area developing countries. — Basingstoke, 1991. - P. 216.
2
Marlish B. Civilization in a historical and global perspective // International Sociology. — London, 2001. — Vol. 16. - N 3. - P. 293.
529
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
тической системы» (однопартийность, высокий уровень влияния военных, ограничение гражданских свобод, тем не менее большая автономия системы образования и религиозных институтов, господство в экономике рынка, хотя и при участии государства) к парламентаризму в большинстве из этих стран был вызван экономическими сдвигами, в условиях которых появившийся многочисленный средний класс добился участия в политическом процессе.
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
Переступив порог XXI в., человечество унаследовало от предыдущих эпох серьезные планетарные проблемы и создало новые. Одним из наиболее эффективных рычагов преодоления или же предотвращения новых вызовов и угроз, а также достижения общественного прогресса могут стать скоординированные, согласованные действия основных игроков на международной арене — великих держав и тех государств, которые также существенно влияют на ход мировых процессов. В этом плане пристальное внимание исследователей уделяется наиболее населенным странам мира — Китаю и Индии, их современной и перспективной роли в международных отношениях.
В последние десятилетия интеграционные процессы в разных формах, типах и масштабах охватили большинство стран. В нынешних условиях никто не может своими силами решить планетарные проблемы, а попытки одних сделать это за счет других порождают новые антагонизмы и конфликты, или, по крайней мере, вызывают напряженность и опасность силовых столкновений.
Своеобразной формой мировой интеграции можно считать глобализацию как объективный закономерный процесс сближения стран и народов, международного разделения труда и взаимовыгодных торгово-экономических связей. Тем не менее набирает размах и другая сторона глобализации — силовая форма, которая практикуется богатыми странами, прежде всего США, с целью усиления эксплуатации бедных, пользуясь экономическими, финансовыми, техническими и технологическими преимуществами. Это порождает нарастание мощного антиглобализационного движения, поскольку из нынешних 6 миллиардов населения планеты полтора миллиарда живут в ужасающей бедности и не видят в будущем выхода из этого положения. Они, в интересах выживания, могут политически консолидироваться с теми азиатскими странами, которые им более близки духовно и цивилизационно и крепко стоят на собственном социокультурном фундаменте. А это, прежде всего, Китай и Индия.
На глобализации сказочно обогащаются транснациональные корпорации, навязывающие неэквивалентный обмен развивающимся странам. В результате возникла и с каждым годом все более расширяется пропасть между богатыми и бедными странами. По данным ООН, различия между ними по показателям производства ВВП на душу населения представляли такие про¬
530
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
порции: в 1960 г. — 1 : 30, в 1990 г. — 1 : 60, а в 1999 г. — 1 : 90 1. Статистика свидетельствует о крайне опасном напряжении пружины спускового механизма общественной «бомбы замедленного действия». Ведь невзвешенная, недальнозоркая, крайне эгоистическая политика основных «глобализато- ров» может со временем нанести огромный ущерб и им самим.
В этой связи актуальным становится вопрос укрощения и сдерживания алчных аппетитов ТНК, чтобы дать человечеству шанс на выживание и открыть для большинства стран возможность воспользоваться положительными сторонами процесса глобализации. Речь идет о необходимости гармонизации уровней развития, поскольку страны постиндустриальной стадии (т. н. золотой миллиард — 1/6 человечества) по сути навязывают остальным свои «правила игры». С таким вызовом и риском отставания сталкиваются Китай и Индия, которые находятся пока что на индустриальной стадии развития (как и Украина). А потому Пекин и Дели имеют свое видение мировых проблем и избирают приемлемые для них пути и методы интеграции на мировом и региональном уровнях.
Обе страны в последние годы демонстрируют стабильно высокие темпы роста валового внутреннего продукта (8—9 % в Китае, 6—8 % в Индии). Тем не менее, в нынешних условиях становится важным не только рост ВВП, а создание экономики, которая базируется на знаниях, интеллектуализации труда, информационных технологиях. Ведущими показателями становятся рост доли инвестиционных средств, вкладывающихся в высокие технологии, а также увеличение удельного веса высокотехнологических областей экономики в общем объеме производства. Ведь Китай и Индия в большей или меньшей мере, разными темпами, но неуклонно продвигаются вперед в соответствии с мировой тенденцией перехода аграрно-индустриальных стран к высшей общественной ступени — к постиндустриализму или информационному обществу.
Для осознания сути многозначных изменений, происходящих на огромных пространствах Китая и Индии, а также ряда стран Юго-Восточной Азии, о чем шла речь выше, следует проанализировать и сопоставить общие черты и отличия этих стран в методах и направлениях развития, интереса и готовности к участию в мировых интеграционных процессах. Понимание цивилизационной близости и отличий в положении, характере внутренней и внешней политики, масштабов модернизации этих двух гигантов позволяет сделать прогноз относительно их места и роли на мировой арене в перспективе.
Китай и Индия имеют немало общего в истории, религии, культуре, которое их сближает и стимулирует сотрудничество.
Во-первых, в прошлом Индия, как и большинство стран Южной и Юго-Восточной Азии, была колонией, а Китай и Сиам (Таиланд) — полуколониями. Все эти страны испытали унижения со стороны колонизаторов, которые грабили и эксплуатировали местное население, топтали национальное достоинство и дискриминировали «аборигенов» на их собственной земле. Китай (как и вся Юго-Восточная Азия), кроме того, стал жертвой
1 Белорус О. Глобализация и национальная стратегия Украины. — Броды, 2001. — С. 10.
531
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ..
прямой агрессии Японии и ареной широкомасштабных боевых действий в годы Второй мировой войны. Прошлое отразилось на дальнейшей жизни всех этих народов. Для подъема экономики и обеспечения по крайней мере элементарных условий существования многомиллионных обездоленных масс населения требовались колоссальные усилия. Отсюда вытекает обостренное чувство самоуважения, отбрасывание любых попыток навязать им свою волю, последовательное отстаивание своего государственного суверенитета и территориальной целостности. Стремление к самостоятельности и независимости порождало в Китае и Индии лозунг «опоры на собственные силы», осторожное отношение к темпам интеграции. Крайние формы национализма и патриотизма у китайцев и индийцев иногда перерастали в ксенофобию — ненависть к иностранцам.
Во-вторых, обе страны родственны по своим цивилизационным основам, их морально-этические учения близки, при том, что одна из популярнейших в мире религий — буддизм — зародилась в Индии, но стала очень распространенной в Китае и многих странах Восточной, Юго-Восточной, Южной и, отчасти, Центральной Азии.
В-третьих, это наибольшие по количеству населения страны, поскольку в Китае насчитывается около 1,3 млрд людей, а в Индии — свыше 1 млрд. Это обстоятельство порождает ряд соответствующих острых социально-экономических проблем, связанных с занятостью, питанием, размещением, образованием, здравоохранением и т. п. Миллионы безработных давят на рынок труда. В условиях огромного излишка свободных рабочих рук довольно проблематично вводить технические новшества и технологии, которые повышают производительность труда и обусловливают освобождение «лишних» работников. Приобщение к интеграционным мировым процессам рассматриваемых стран проходит под знаком этих особенностей.
В-четвертых, в период трансформаций и модернизаций в обеих странах сохраняется сильное и эффективное государственное регулирование. При этом соотношение рыночных механизмов и функций государства различаются. В Индии, которая больше тяготеет к западной модели общества, политическая и экономическая системы основываются, в целом, на либеральных началах. Вместе с тем в КНР возникло определенное противоречие между экономической системой, являющейся своеобразным образцом государственного капитализма с государственно-кооперативно-частной собственностью, и системой политической, имеющей авторитарный характер.
В-пятых, интеграционные интересы КНР и Индии на мировом и региональном уровнях охватывают исключительно экономическую сферу. Оба государства самодостаточны в своих ресурсах и военном потенциале. Именно поэтому они не входят в какие-либо международные или региональные системы безопасности, не связаны политическими договорами о взаимной помощи с другими государствами. Можно предположить, что «прохладная» позиция КНР и Индии повлияла на замедление инициатив и усилий относительно возможного создания системы международной безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) и в Южной Азии наподобие ОБСЕ.
Но следует отметить и существенные отличия между современными Китаем и Индией. Национально-освободительное движение индийского наро¬
532
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
да имело идеологическую подоснову в виде учения М. Ганди о ненасильственных формах борьбы. В результате Индии удалось избежать разрушительной революции, вооруженного противоборства с метрополией. Китай, наоборот, пережил период иностранной интервенции, затяжной гражданской войны, бурных социальных катаклизмов. Все это наложило отпечаток на выбор пути каждой страной, их ориентацию и характер внутренней и внешней политики.
В частности, Индия, за исключением запущенной кашмирской проблемы в отношениях с Пакистаном, не выдвигает территориальных претензий к своим соседям и не подвергает сомнению законность существующих границ. Пограничный вооруженный конфликт с Китаем на т. н. линии Макма- гона в 1962 г. на западном склоне Гималайских гор был инициирован и спровоцирован китайской стороной. Характерно, что и теперь индийская сторона отдает приоритет добрососедским отношениям с КНР и не настаивает на немедленном возвращении оккупированной китайцами части индийской территории.
Вместе с тем с точки зрения Пекина имеются нерешенные проблемы с непосредственными соседями, унаследованные из прошлого. Известный политолог С. Хантингтон считает это отголоском конфуцианской культуры, в которой Китай — «Чжунго» («Серединная империя») — находился впереди всех других стран и народов. Он подчеркивает, что Китай с древности исторически рассматривал себя как центр таких «зон»:
1) «китайская зона», включавшая Корею, Вьетнам, иногда Японию;
2) «внутренняя азиатская зона», в которую входили маньчжуры, монголы, уйгуры, тюрки и тибетцы. Считалось, что их нужно контролировать с точки зрения безопасности;
3) «внешняя зона» — это варвары, которые «должны платить дань и признавать превосходство Китая» '.
Конечно, ссылка на древние традиции Китая для характеристики современной политики не вполне правомерна. Тем не менее, их следует иметь в виду как фактор ментальности, мировоззрения, подхода к осознанию международных проблем. Как известно, общественное сознание имеет большой запас инерционности.
Китай продолжает динамичный экономический прогресс и наращивает мощность потенциального влияния на процессы мировой эволюции. И это при том, что перед Пекином возникают немалые трудности и проблемы, порожденные объективными и субъективными причинами. Дает себя знать разногласие между определенной либерализацией экономической жизни и замедленными изменениями в политической сфере, сохранение фактически монопольного положения КПК как руководящей силы китайского общества. Кроме того, глобализация «втягивает» КНР в мировую экономику, бросает вызов темпам и последствиям китайского курса «реформ и открытости». 11 Samuel Р. Huntington. Clash of Civilizations and the Remaking World Order. — New York, 1996. - P. 168.
533
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ...
Вообще с приходом в 2003 г. нового руководства КНР постепенно обрисовываются очертания новых стратегических приоритетов страны. Среди них главнейшими становятся такие:
• обеспечить гармоничное и эффективное функционирование многоукладной экономики КНР, которая включает разные формы собственности — государственную, кооперативную, коммунальную и частную. При этом законодательно гарантируется наличие частной собственности с целью использования ее потенциала в общем повышении конкурентоспособности всей экономики страны;
• применить надежные методы приспособления экономики страны к условиям, требованиям и потребностям процесса глобализации;
• постепенно «подтянуть» политическую систему КНР в соответствие с либерализацией в экономической сфере;
• неуклонно продолжать курс повышения благосостояния населения и расширения внутреннего потребительского рынка как части стратегии «опоры на собственные силы»;
• укрепить мирную международную окружающую среду КНР не только по периметру ее границ, т. е. с соседними странами, айв более широком масштабе — с ведущими государствами мира — США и членами Европейского Союза. Это гарантирует эффективную интеграцию КНР в мировую экономику.
Несмотря на провозглашенный курс «реформ и открытости», КНР довольно осторожно и взвешенно включается в международное разделение труда. Уроки финансового кризиса 1997—1998 гг., вспыхнувшего именно в АТР, убедили Пекин в необходимости сохранения определенной обособленности, «автономии» с целью обезопасить страну от международных экономических потрясений. И такая линия поведения оправдывает себя. Даже мировой экономический спад и эпидемия атипичной пневмонии не остановили экономический рост КНР.
Характерно, что КПК постоянно учитывает новые условия и современные нужды Китая, поэтому на первый план выдвигает и усовершенствование внутренней структуры, и стратегические ориентиры. Так, на XVI Всекитайском съезде КПК (ноябрь 2002 г.) была одобрена важная идея тройного представительства — требования развития передовых производительных сил Китая, прогрессивной ориентации китайской культуры и обеспечения коренных интересов широчайших слоев китайского народа. Поставлена задача всестороннего строительства в перспективе среднеобеспеченного общества *.
Экономика КНР демонстрирует в самом деле высокие темпы развития. За 2003 г. ВВП Китая возрос на 9,1 % и достиг 11,67 трлн юаней (1,4 трлн долларов), что составляет 1090 дол. на год в среднедушевом исчислении 1 2. Прямые иностранные инвестиции на протяжении года достигли 53,5 млрд дол. (приблизительно такой же уровень был и в 2002 г.), а золотовалютные
1 Китай 2003. — Пекин, 2003. — С. 82.
2 Report on the Work of the Government delivered by Premier Wen Jiabao at the 2nd Session of the 10th National People’s Congress on March 5, 2004.
534
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
резервы увеличились на 40 % и составляют 403,3 млрд долларов. Ради стимулирования экспорта руководство КНР придерживается привязки юаня к американскому доллару (1 доллар = 8,27 юаня), пользуясь некоторым понижением курса доллара. В связи с этим Пекин наталкивается на критику со стороны Вашингтона, который считает искусственным занижение курса юаня, что влияет на дефицит в торговле США с КНР. В 2004—2006 гг. экономика Китая сохраняла динамичность развития, и темпы ее роста составляли 7—8 % ВВП в год.
В перспективе экономика КНР может столкнуться с рядом проблем и вызовов. Основные среди них — «перегрев экономики», затоваривание, дефицит энергоресурсов, реструктуризация убыточных государственных предприятий с последующим увеличением безработицы, углубление разрыва в уровнях развития города и села, социальное и имущественное расслоение 1.
Существенным достижением Китая можно считать выход из крайней нужды и бедности десятков миллионов людей. Считается, что количество бедняков, неспособных себя обеспечить, снизилось до 30 млн человек, хотя и теперь значительная часть населения имеет прожиточный уровень в 1 доллар в день на человека. Тем не менее несомненный экономический прогресс страны позволяет постоянно повышать уровень благосостояния основной массы населения, поддерживать платежеспособный спрос на внутреннем рынке и обеспечивать конкурентоспособность страны на мировом рынке в процессе интеграции на мега- и макроуровне.
На рубеже XXI в. КНР фактически превратилась в великую мировую державу. И если сегодня интересы и влияние Пекина распространяются большей частью на АТР, то в перспективе они непременно все больше будут обозначаться и на глобальном уровне. Определяя реальность такого сценария, немало политологов на Западе и на Востоке предупреждают о росте «китайской угрозы», о необходимости «сдерживания» Китая.
Тем не менее непредубежденный анализ эволюции внутренней и внешней политики КНР показывает осознание Пекином необходимости постет пенного отхода от крайностей авторитаризма и внедрения начал демократии. Приоритеты постепенности и внутренней стабильности предопределяются опасением «обвальной» демократизации и возникновения в стране хаоса.
В области внешней политики КНР демонстрирует последовательность в соблюдении норм международного права, сохранении добрососедских отношений с ближними и дальними партнерами. Только в болезненном вопросе «воссоединения родины», связанного с ситуацией вокруг Тайваня, Пекин обнаруживает твердость и жесткость позиции. Вообще нынешнее прагматичное руководство КНР учитывает, что стратегическим интересам страны может повредить возникновение любой серьезной конфликтной ситуации. Сдержанностью объясняется провозглашение Китаем в одностороннем порядке обязательства не применять первым ядерного оружия при любых обстоятельствах.
1 Михеев В. Китай: новые компоненты стратегии развития // Мировая экономика и международные отношения. — 2004. — № 7. — С. 49—50.
535
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии ..
КНР осуждает проявления гегемонизма и силового давления в международных отношениях, однако учитывает реальности и преобладающее влияние США на ситуацию в АТР и мире в целом. Наметилась тенденция устойчивого улучшения китайско-американских отношений, компромиссного сглаживания острейших разногласий. Это обусловлено сближением интересов в противодействии новым мировым угрозам и вызовам. Достигается взаимопонимание в борьбе против международного терроризма путем взаимного обмена информацией между КНР и США и общих действий против транспортировки наркотиков, нелегальной торговли оружием, торговли людьми, пиратства в воздухе и на море. Тем не менее Пекин подвергает критике использование лозунгов антитеррористической борьбы для вмешательства во внутренние дела других стран, в том числе к американской военной акции в Ираке. Тем не менее китайская реакция была намного более сдержанной, чем Франции, ФРГ и России.
Имеются и другие признаки определенного сближения позиций Пекина и Вашингтона в отдельных важных сферах, учет интересов друг друга и даже взаимопонимание, что способствует достижению компромиссов. Так, КНР теперь более сочувственно, чем ранее, относится к стремлению США действовать жестче для предотвращения угрозы распространения ядерного оружия. В то же время Пекин настаивает на необходимости действовать в формате международного права, без своевольных и единоличных решений.
«Розползание» ядерного оружия не отвечает стратегическим интересам ни Китая, ни США. В Пекине пришли к выводу о целесообразности коллективных акций, чтобы отвратить эту угрозу. В частности, для Китая невыгодно появление ядерного оружия пусть даже у дружеской страны-соседа — Северной Кореи. Поэтому КНР активно участвует в переговорах «шестерки» (КНР, США, РФ, Япония, КНДР и РК) относительно северокорейской ядерной проблемы. В ответ США довольно эффективно сдерживают сепаратистские тенденции Тайваня, не позволяя «раскачивать» лодку относительной стабильности в Тайванском проливе.
Вообще США отдают должное все более возрастающим возможностям КНР влиять, особенно методами превентивной дипломатии, на поддержание стабильности и безопасности прежде всего в регионах китайских морей, Тихого и Индийского океана, в Центральной Азии. Китай со своей стороны реалистически учитывает бесполезность попыток на нынешнем этапе достичь надежной мирной ситуации в АТР без США. Интенсифицируются и торгово-экономические связи КНР и США. Свыше 1 тыс. американских фирм и компаний ведут свой бизнес в Китае. И хотя в общем объеме двусторонней торговли наблюдается существенный «перекос» в пользу Китая, американские деловые круги привлекает огромная емкость китайского рынка и благоприятный инвестиционный климат. Имеет значение и гарантирование иностранных инвестиций и политическая стабильность в КНР.
Интеграция КНР в глобальные и региональные структуры проходит в специфических условиях и формах. Во-первых, этот процесс охватывает, прежде всего и большей частью, экономическую сферу. Во-вторых, в АТР не существует такого мощного объединения, как Европейский Союз с его разветвленными руководящими органами. АСЕАН скорее напоминает межго¬
536
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
сударственный консультативный и координационный орган, решения которого не носят императивного характера. В-третьих, КНР лишь спорадически сотрудничает с региональными объединениями, отдавая предпочтение содержательным двусторонним соглашениям и обменам.
К Всемирной торговой организации (ВТО) КНР присоединилась в декабре 2001 г. после упорных 15-летних переговоров. В соответствии с соглашением о вступлении в ВТО Китай значительно снизил импортные таможенные тарифы, отменил многие неналоговые сборы. Вместе с тем страна отстояла право защищать в течение определенного периода те области экономики, которые неспособны на данном этапе выдержать конкуренцию на мировом рынке. Выполняя обязательство перед ВТО, Китай систематизировал около 2300 законов и законоположений относительно экономики и внешней торговли страны '.
Активное участие принимает Китай в деятельности организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЕС). По инициативе КНР создан т. н. механизм АТЕС, основывающийся на принципах взаимного уважения, равноправия, взаимной выгоды, добровольности, консультаций и единодушия. АТЕС одобрила Общее заявление о борьбе с терроризмом. Длится начатый в 1996 г. диалог «Европа — Азия» (ЕС + АСЕАН, КНР, Япония, РК), который на встречах, проводящихся каждые 2 года, раскрывает перспективу торгово-экономического сотрудничества между двумя континентами.
Своеобразные интеграционные тенденции проявились и в других форматах: «Северо-Восточная Азия — 3» (КНР, Япония, РК), «АСЕАН — Китай, Япония, Республика Корея» (10+3). Подписано рамочное соглашение о всестороннем экономическом сотрудничестве между КНР и АСЕАН, которым предполагается создать до 2010 г. зону свободной торговли между ними. Дальнейшему укреплению отношений КНР со странами-соседями служит осуществление китайской Программы списания долгов Азии 1 2. Большое значение Пекин уделяет Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) в составе КНР, РФ, Казахстана, Киргизстана, Таджикистана и Узбекистана. В рамках ШОС не только создана Региональная антитеррористическая структура, но также налаживается экономическое сотрудничество, которое призвано содействовать стабильности в регионе.
В интеграционном процессе Китая особое место отводится сохранению цивилизационных духовных ценностей народа. В 90-е гг. тогдашний Глава КНР, генеральный секретарь ЦК КПК Цзянь Цземинь обосновал идею «духовной цивилизации». Она воплощалась и воплощается в жизнь путем противодействия «вестернизации», укреплением конфуцианских основ общества, отстаиванием вековых достояний китайской культуры. Итак, китайский патриотизм становится своеобразным фактором защиты самобытности народа от отрицательных последствий глобализации, от эрозии национальной духовности.
1 Китай 2003. - С. 101.
2 Там же. — С. 98.
537
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
В условиях интернационализации жизни человеческого общества усиливаются миграционные потоки. В том числе возрастает китайская иммиграция в страны Запада. Она привносит сюда элементы своей идеологии, этики и морали, делится прогрессивными достояниями многовековой культуры Китая. И пусть это происходит в определенных анклавах («чайнатаунах»), которые склонны формировать китайские иммигранты, тем не менее факт распространения их влияния несомненен.
Итак, Китай благодаря своим масштабам и испытанной стойкости китайской цивилизации способен действенно сопротивляться вызовам и тенденциям глобализации, ведущим к сокращению культурного разнообразия мира. Кроме того, китайское общество, опираясь на регулятивную роль государства, более-менее эффективно приспосабливается к условиям глобальной и региональной интеграции. В странах Юго-Восточной Азии наблюдается асимметрия в уровнях и темпах развития, которое предопределяет сдерживание интеграционных процессов. С другой стороны, в этих государствах постоянно возрастает вес и значение китайского фактора. Авторитарно-технократическая модель власти в конкретных условиях Китая на данном этапе доказала способность постепенно преодолевать серьезнейшие проблемы развития этой гигантской перенаселенной страны.
Другое великое азиатское государство — Индия — избрало свой путь прогресса, ориентируясь на западные модели неолиберальной экономики со значительным сегментом государственного регулирования. Отдельные исследователи считают порядок в Индии государственным капитализмом '. При этом высказываются противоречивые оценки относительно эволюции роли государства. Одни доказывают относительное уменьшение этой роли, другие находят весомые аргументы в пользу повышения значения государства в отстаивании национальных интересов в условиях острой конкуренции на международной арене, при стремлении разрешить жгучий вопрос безработицы внутри страны.
В последние годы Индия также сделала стремительный рывок в своем экономическом прогрессе, стала ядерным государством, наращивает свое влияние на мировом и особенно региональном уровне. Шаг за шагом эта страна продвигается к поставленной стратегической цели — стать государством мирового уровня, войти в Совет Безопасности ООН в качестве постоянного члена.
Индии удалось создать средний класс, хотя еще и недостаточно мощный, который всегда является фактором стабильности в обществе. Однако ускоренная модернизация экономики вызвала углубление социального и имущественного расслоения 1 2. Это накладывается на традиционные для Индии явления, такие, в частности, как наличие в рамках одной федеративной страны сотен племен и народов, каст, разнообразных конфессий. Особо опасна враждебность между мусульманами и индуистами. Существует угроза
1 Маяров О. В. Социально-экономическая модель независимой Индии // Международный конгресс востоковедов. Тезисы. — Т. III. — М., 2004. — С. 931.
2
Зуев А., Мясников JI. Глобализация: аспекты, о которых мало говорят // Мировая экономика и международные отношения. — 2004. - № 8. - С. 57.
538
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции
и внешнего конфликта с Пакистаном, поскольку еще не снято напряжение вокруг кашмирского вопроса. Итак, индийская демократия сталкивается с острыми внутренними и внешними проблемами.
На темпах и способах приобщения Индии к процессам глобальной и региональной интеграции отражается высокая степень протекционизма, который должен защитить национального производителя от сильных международных конкурентов, а также неразвитость торгово-экономических связей между странами региона Индийского океана. Ориентация Индии на приоритетное развитие тяжелой промышленности и наукоемких технологий и достигнутые результаты мало пригодны для удовлетворения нужд аграрных обществ стран-соседей. Объем торговли в пределах этого региона составляет только 1 % от общемирового объема .
С целью повышения конкурентоспособности индийской экономики вообще и отдельных ее областей в частности государство оказывает серьезное содействие их развитию. Так, Индия занимает второе место в мире после США по числу занятых в области информационно-коммуникационных технологий. В 2001 г. их количество достигло 500 тыс. работников. Здесь Индия достигла такого уровня, что продукция этой сферы поступает почти исключительно в развитые западные страны (в США — 62 % и европейские страны — 24 %). Туда же направляется большое количество специалистов — выходцев из Индии. В Силиконовой долине (Калифорния, США), где сосредоточены американские информационно-коммуникационные мощности, работают 300 тыс. индийцев 1 2. Государство создает благоприятные условия для развития этой передовой области индийской экономики — выделяются инвестиции, устанавливаются льготные налоговые режимы, провозглашаются «налоговые каникулы» до 2010 г.
Важным является и то, что в мировой интеграции Индия достигла существенного прогресса именно в информационно-коммуникационной области, в которой она сотрудничает со странами Запада на равноправных и взаимовыгодных основах. Т. е. здесь можно видеть эффективное использование феномена «вестернизации».
На региональном уровне Индия хотя и играет ведущую роль в интеграционных процессах, тем не менее, они развиваются вяло и отстают от того, что можно наблюдать в Европе или в АТР 3. В январе 2004 г. саммит Ассоциации регионального сотрудничества стран Южной Азии (СААРК), куда входят 7 стран региона, увенчался подписанием Договора о зоне свободной торговли САФТА. До 2015 г. должен быть создан Таможенный союз, а до 2020 г. — экономический союз, который предусматривает открытие границ
1 Лукаш О. Индия и особенности процесса регионализации в Южной Азии // Международный конгресс востоковедов (1CANAS XXXVII. Abstracts). — Тезисы. — Т. III. — М., 2004. - С. 805.
2
Рогожин Λ. Индия на мировом рынке информационно-коммуникационных технологий // Мировая экономика и международные отношения. — 2004. — № 7. — С. 75—76.
3 См. подр.: Лукаш О.И. Региональная политика Индии в условиях глобализации на рубеже XX—XXI в. // Индийские исследования в странах СНГ. Материалы научной конференции. — М., 2007. — С. 382—399.
539
ГЛАВА 7. Модернизация стран Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии
и общую валюту. Достичь этой цели трудно, учитывая разногласия между странами Южной Азии.
Стоит вопрос о характере будущих отношений КНР и Индии и их влиянии на ход процессов в регионах и мире в целом. После победы на парламентских выборах и приходе к власти в мае 2004 г. партии Индийский Национальный Конгресс намечаются новые тенденции во внешней политике Индии. В частности, наблюдается некоторое снижение жесткой ориентации только на США и стремление к энергичному развитию отношений Индии со странами АТР. В этом контексте можно прогнозировать постепенное сближение Дели и Пекина. Они могут иметь общий интерес в создании «многополюсного» мира, который лучше отвечает потребностям защиты их национальных интересов, единолично или коллективно, избегая ограничений, принуждения или давления со стороны одной сверхдержавы. Это не снимает и проблемы соперничества этих двух стран за ведущую роль в «третьем мире», но верх могут взять стратегические, долгосрочные интересы, в том числе борьба против международного терроризма.
Международные эксперты прогнозируют существенные изменения в экономической и политической ситуации в мире, связывая их именно с Китаем и Индией. Один из вариантов предусматривает, что через 20 лет экономическое доминирование будет принадлежать укрепляющемуся тандему этих стран. Ссылаются на то, что за последние 10 лет объем китайско-индийской торговли возрос с 300 млн до 10 млрд дол. в год '.
Итак, современное развитие КНР и Индии при сохранении нынешних тенденций может существенно повлиять на создание новой системы международных отношений и изменить мировой политический ландшафт. Во внешней политике Украине следует учитывать эти прогнозы.
1 International Herald Tribune. — 2004, Sept. 27.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ 5ВВЕДЕНИЕ (Ю.Я. Пахомов) 7ГЛАВА 1
МУСУЛЬМАНСКО-АФРАЗИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ: ИДЕЙНЫЕ ОСНОВАНИЯ И СТРУКТУРА
(А.С. Васильев, Н.С. Кирабаев, Ю.В. Павленко)
Социокультурные основания Мусульманско-Афразийской цивилизации (Ю.В. Павленко) 27
Этнотерриториальная структура Мусульманско-Афразийской цивилизации (Ю.В. Павленко) 35
Ислам как вероучение и основа жизни мусульманского общества (Л.С. Васильев) 45
Основные направления в исламе (Л.С. Васильев) 59
Традиционная структура мусульманского общества и ее трансформации в колониальный и постколониальный периоды (Л.С. Васильев) 70
Мусульманские традиции и современный ислам (Л.С. Васильев) 86
Мусульманская культура и ислам: единство в многообразии (Н.С. Кирабаев) 97
ГЛАВА 2
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ АРАБО-МУСУЛЬМАНСКИЙ МИР
(В.К. Гура)
Мир-системное ядро и его воздействие на протекающие в мусульманских странах процессы 107
Глобализация и страны мир-системной периферии 122
Западные подходы к определению путей развития государств третьего мира в эпоху глобализации 130
Мусульманские концепции развития стран ислама 138
Социально-экономические сдвиги в современном Арабо- мусульманском мире 145
Кризисные тенденции в социально-экономическом развитии арабо-мусульманских государств в конце XX — начале ХХІ вв. 155
541
Оглавление
ГЛАВА 3АРАБСКИЙ МИР И СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА В ГЛОБАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ (С.Е. Гуцало, Н.А. Пророченко, А.М. Родригес, Л.И. Скороход)
Мусульманский гуманизм и арабский национализм (С.Е. Гуцало) 168
Ведущие международные финансовые организации и развивающиеся страны (С.Е. Гуцало) 178
Арабский мир в контексте глобальных процессов современности (С.Е. Гуцало) 186
Проблема арабского единства в контексте политики США (Н.А. Пророченко) 196
Ближневосточный курс США и реакция на него Арабского мира (Л.И. Скороход) 206
Страны Персидского залива: между традиционными противоречиями, микрогегемонизмом и перспективой консолидации в контексте глобальных вызовов современности (Н.А. Пророченко) 216
Современная Европа: земля «договорного мира» или «территория войны» («дар аль-ахд» или «дар аль-харб») (А.М. Родригес) 233
ГЛАВА 4
МУСУЛЬМАНСКИЕ СРЕДНИЙ ВОСТОК, ЦЕНТРАЛЬНАЯ, ЮЖНАЯ И ЮГО-ВОСТОЧНАЯ АЗИЯ (Д.А. Варнавский, Л.С. Васильев, Р.Н. Джангужин, Н.Н. Ксьондзык, Ю.В. Павленко, Н.В. Шестакова)
Средний Восток и Центральная Азия в цивилизационном измерении (Ю.В. Павленко) 240
Исламская революция и цивилизационно-политический выбор современного Ирана (Д.А. Варнавский) 252
Развитие отношений современного Ирана с мусульманскими странами и его конфронтация со США (Д.А. Варнавский, Н.В. Шестакова) 263
Афганистан и исламский Индостан последних веков в системе Мусульманско- Афразийской цивилизации (Л.С. Васильев, Ю.В. Павленко) 274
Пакистан и Афганистан в контексте современных международных и цивилизационных процессов (Н.Н. Ксьондзык) 285
Активизация исламизма в постсоветских Узбекистане и Таджикистане (Р.Н. Джангужин) 294
Политический ислам в современных Кыргызстане, Казахстане и Туркменистане (Р.Н. Джангужин) 311
Центральная Азия в геополитическом и геоэкономическом отношениях (Ю.В. Павленко) 319
Мусульманская Юго-Восточная Азия: Малайзия и Индонезия (Л.С. Васильев) 323
ГЛАВА 5
ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ И СОВРЕМЕННАЯ ИНДИЯ (Л.С. Васильев, О.И. Лукаш, Ю.В. Павленко)
Социокультурные особенности Древней Индии и становление структуры Индийско-Южноазиатской цивилизации (Ю.В. Павленко) 335
Религиозно-ценностные основания Индийско-Южноазиатской цивилизации и воздействие на нее ислама (Л.С. Васильев) 349
Британское владычество в Индии и борьба против колониального господства (Л.С. Васильев) 365
Первые десятилетия независимой Индии (Л.С. Васильев) 377
Индия на пути реформ и модернизации во второй половине XX в. (О.И. Лукаш) 382
Результаты модернизации и особенности социально-экономического развития Индии в конце XX — начале XXI вв. (О.И. Лукаш) 394
542
Оглавление
Региональная политика Индии в контексте новых тенденций в Южной Азии (О.И. Лукаш) 405
ГЛАВА 6
БУДДИЙСКАЯ ПЕРИФЕРИЯ ИНДИЙСКО-ЮЖНОАЗИАТСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ (Л.С. Васильев, Ю.В. Павленко)
Ранний буддизм и его разветвление на хинаяну и махаяну (Л.С. Васильев) 418
Трансформация традиционных социокультурных структур народов Южной и Юго-Восточной Азии в эпоху колониализма (Л.С. Васильев) 429
Цейлон (Шри-Ланка) и Бирма (Мьянма) в колониальную и современную эпохи (Л.С. Васильев) 439
Традиционный Сиам и современный Таиланд (Л.С. Васильев) 447
Французский Индокитай и судьбы постколониальных Вьетнама, Камбоджи и Лаоса (Л.С. Васильев) 452
Буддийские Гималаи и нагорья Центральной Азии: Непал, Бутан, Тибет. Учение ламаизма (Л.С. Васильев, Ю.В. Павленко) 462
Буддийские степи: монгольские народы (Л.С. Васильев, Ю.В. Павленко) 473
ГЛАВА 7
МОДЕРНИЗАЦИЯ СТРАН ВОСТОЧНОЙ, ЮГО-ВОСТОЧНОЙ И ЮЖНОЙ АЗИИ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ (Н.И. Вергелес, Т.В. Грищенко, Л.А. Лещенко)
Восточная и Юго-Восточная Азия в условиях глобализации (Т.В. Грищенко) 485
Проблемы демократического развития стран Юго-Восточной Азии в контексте их цивилизационной специфики (Н.И. Вергелес) 496
«Первая волна» демократических преобразований в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии (Н.И. Вергелес) 511
Основная причина нарастания «второй волны демократизации» в Юго-Восточной Азии (Н.И. Вергелес) 520
Китай и Индия в процессах мировой и региональной интеграции (Л.А. Лещенко) 530
Наукове видання
ПАХОМОВ Юрій Миколайович, ПАВЛЕНКО Юрій Віталійович, ВАРНАВСЬКИЙ Дмитро Олегович, ВАСІЛЬЄВ Леонід Сергійович, ВЕРГЕЛЕС Наталя Іванівна, ГРИЩЕНКО Тетяна Володимирівна, ГУРА Віктор Костянтинович, ГУЦАЛО Сергій Євгенович, ДЖАНГУЖИН Рустем Наїльович, КІРАБАЄВ Нур Серікович, КСЬОНДЗИК Наталя Миколаївна, ЛЕЩЕНКО Леонід Овдійович, ЛУКАШ Ольга Іванівна, ПРОРОЧЕНКО Наталя Олександрівна, РОДРІГЕС Олександр Мануельович, СКОРОХОД Лариса Іванівна, ШЕСТАКОВА Надія Вікторівна
ЦИВІЛІЗАЦІЙНА СТРУКТУРА СУЧАСНОГО СВІТУ
У 3-х томах
Том З
ЦИВІЛІЗАЦІЇ СХОДУ В ЕПОХУ ГЛОБАЛІЗАЦІЇ
Книга 1
МУСУЛЬМАНСЬКО-АФРАЗІЙСЬКА ТА ІНДІЙСЬКО- ПІВДЕННОАЗІЙСЬКА ЦИВІЛІЗАЦІЇ
Російською мовою
Київ, Науково-виробниче підприємство «Видавництво “Наукова думка” НАН України», 2008
Редактор О.Ю. Бей
Оформлення художника С.П. Мугитенко Художній редактор Є. І. Мугитенко Технічний редактор Г.М. Ковальова Коректор Н.А. Дерев’янко Комп’ютерна верстка О.О. Балюк
Підп. до друку 08.04.2008. Формат 70 хЮО 1/16. Папір офс. №1. Друк офс. Гарн. Тайме. Ум. друк. арк. 44,2. Ум. фарбо-відб. 44,2. Обл.-вид. арк. 57,0. Тираж 500 прим. Зам. №8—569
НВП «Видавництво “Наукова думка” НАН України»
Свідоцтво про внесення суб’єкта видавничої справи до Державного реєстру видавців, виготівників і розповсюджувачів видавничої продукції серія ДК № 2440 від 15.03.2006 р.
01601 Київ 1, вул. Терещенківська, З
ЗАТ фірма «Віпол»
03151 Київ 151, вул. Волинська, 60 Свідоцтво про внесення до Державного реєстру серія ДК №752 від 27.12.2001