Автор: Овсянников М.Ф.
Теги: эстетика культура история культуры история эстетики история сша романтизм издательство искувство культура сша
Год: 1977
Текст
ЭСТЕТИКА
АМЕРИКАНСКОГО
РОМАНТИЗМА
Научная библиотека
Удмуртского
госуниверсит е т-«.
г. Мжеъск
МОСКВА
«ИСКУССТВО»
1977
8И(Амер)
Э87
Редакционная
коллегия
Председатель
м. ф. Овсянников
А. А. АНИКСТ
В. Ф. АСМУС
к. м. долгов
А. Я. ЗИСЬ
М. А. ЛИФШИЦ
А. Ф. ЛОСЕВ
В. П. ШЕСТАКОВ
Составление,
вступительная статья
и комментарии
А. Н. НИКОЛЮКИНА
Эстетика американского романтизма. Пер. с англ.
Э87 Ред.* коллегия: М. Ф. Овсянников (пред.) [и др.].
Сост., коммент. и вступит, статья А. Н. Николюкина.
М., «Искусство», 1977.
464 с. (История эстетики в памятниках и документах).
Предлагаемая читателю антология раскрывает идеологию, эстетику
и литературную теорию романтизма в США: она содержит основные
высказывания писателей и критиков США конца XVIII — первой полови-
ны XIX века по вопросам литературы и художественного творчества.
Книга предназначена как для специалистов, так и для широкого круга
читателей.
Э 10507"023 12-76 8И(Амер)
025(01)-77
СОДЕРЖАНИЕ
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
А. Н. Николюкин
9
Ф. ФРЕНО
СОВЕТ СОЧИНИТЕЛЯМ
ПОКОЙНОГО МИСТЕРА РОБЕРТА СЛЕНДЕРА
Перевод А. С. Мулярчика
25
Ч. БРОКДЕН БРАУН
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ВИЛАНД»
Перевод 3. Е. Александровой
30
В.-К. БРАЙЕНТ
ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
Перевод В. А. Харитонова
I. О природе поэзии
32
II. О значении и пользе поэзии
42
III. Поэзия в наш век и в нашей стране
50
IV. Об оригинальности и подражании
59
ДЖ.-Ф. КУПЕР
[ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
Перевод В. А. Харитонова
68
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМА»
Перевод В. А. Харитонова
85
Э.-А. ПО
ПИСЬМО К Б.
Перевод 3. Е. Александровой
87
ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
Перевод 3. Е. Александровой
94
ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ. EXORDIUM
Перевод 3. Е. Александровой
100
АМЕРИКАНСКИЕ ПРОЗАИКИ:
Н.-П. УИЛЛИС. - ВООБРАЖЕНИЕ. — ФАНТАЗИЯ. -
ФАНТАСТИЧЕСКОЕ.- ЮМОР.— ОСТРОУМИЕ.- САРКАЗМ
Перевод 3. Е. Александровой
106
.ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
Перевод В. В. Рогова
110
НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
Перевод 3. Е. Александровой
122
ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Перевод В. В. Рогова
132
MARGINALIA
Перевод 3. Е. Александровой
153
В. ИРВИНГ
РАЗРОЗНЕННЫЕ МЫСЛИ О КРИТИКЕ
Перевод А. С. Мулярчика
173
Р.-У. ЭМЕРСОН
ПРИРОДА
Перевод А. М. Зверева
178
АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
Перевод А. М. Зверева
224
О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
Перевод А. М. Зверева
247
искусство
Перевод А. М. Зверева
268
МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
Перевод А. М. Зверева
281
поэт
Перевод А. М. Зверева
302
М. ФУЛЛЕР
АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
ЕЕ СОСТОЯНИЕ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ
НА БУДУЩЕЕ
Перевод А. М. Зверева
328
Г.-Д. ТОРО
О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Перевод 3. Е. Александровой
335
РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
Перевод 3. Е. Александровой
357
Э.-О. ДАЙКИНК
НАЦИОНАЛЬНОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
Перевод 3. Е. Александровой
371
Г. МЕЛВИЛЛ
ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
Перевод А. М. Зверева
376
Н. ГОТОРН
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМ О СЕМИ ФРОНТОНАХ»
Перевод 3. Е. Александровой
397
ПРЕДИСЛОВИЕ К «РОМАНУ О БЛАЙТДЕЙЛЕ»
• Перевод 3. Е. Александровой
400
Г. ГРИНО
ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
Перевод 3. Е. Александровой
402
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
Перевод 3. Е. Александровой
413
КОММЕНТАРИИ
428
Г \
ЭСТЕТИКА
АМЕРИКАНСК#Г#
РОМАНТИЗМА
Еще на заре национальной исто-
рии, в эпоху войны за независимость в конце XVIII века, когда аме-
риканский народ вел «одну из первых и наиболее великих в истории
человечества действительно освободительных и одну из немногих в
истории человечества действительно революционных войн» *, начало
формироваться эстетическое самосознание американского народа. Ре-
волюционная активность широких народных масс, стремившихся до-
биться не только освобождения из-под гнета английской метрополии,
но и совершить социальные преобразования, породила новые идеалы в
умах вчерашних жителей колонии в Северной Америке. Политическое
и государственное объединение страны явилось началом становления
национальной культуры, литературы, искусства.
В истории американского романтизма можно различить три пе- ,
риода, соответствующих общественно-политическому развитию страны. '
Первый период, предромантический, относящийся к эпохе вой- •
ны за независимость, характеризуется преобладанием классицистиче- 1
ских тенденций. В это же время возникают первые ростки романтиз- '
ма. Этот процесс наблюдается в области как литературы, так и лите- \
ратурной критики, эстетики. Крупнейшей фигурой, определившей лицо \
этого периода, был Филипп Френо. Его статья «Совет сочинителям»— !
первый литературный манифест американского романтизма, в котором
высказана мысль о враждебности американского буржуазного общест- ч
ва поэзии. Предшественниками и современниками Френо были Вениа-
мин Франклин и Томас Пейн. Воззрения этих выдающихся писате-
лей-публицистов и мыслителей оказали существенное воздействие на
зарождающуюся эстетическую мысль молодой американской респуб-
лики.
Новый подъем в искусстве и литературе США наблюдается в 20—
30-е годы XIX века, когда американский романтизм выходит на меж-
* В. И. Л е н и н, Полное собрание сочинений, т. 38, стр. 344.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
дународную арену. Наконец, завершающий период романтической эсте-
тики в США относится к 40—50-м годам, вплоть до начала Граж-
данской войны.
В первой половине XIX столетия романтическая^ эстетика и крити-
ка претерпели в Америке довольно сложную эволюцию. Один из круп-
нейших журналов того времени, «Североамериканское обозрение», на-
чавший выходить в 1815 году, в первые годы своего существования
выступал с резкой критикой английских романтиков. Романтическим
вольностям, отрицанию классических литературных канонов в поэзии
Байрона, Колриджа, Шелли и Китса критики из «Североамериканского
обозрения» противопоставляли ставшие к тому времени консерватив-
ными взгляды на цели и методы художественного творчества, сложив-
шиеся в Европе в XVIII веке.
~^/ Особенность возникновения и становления эстетической мысли в
США заключается в том, что первоначально она сосредоточивалась
исключительно на проблемах национальной литературы. Вплоть до
Гражданской войны эти вопросы были ведущими, определяющими в
развитии американской Эстетики. Не случайно, что именно писателям
Kynepy,N Брайенту, Эдгару По, Эмерсону, а позднее Уитмену, Генри
Джеймсу, Хоуэллсу, Норрису принадлежит основной вклад в сокровищ-
ницу эстетической мысли США XIX века. В отличие от европейских
1 стран, где эстетика имела многовековую историю, в США формиро-
вание национальной эстетической школы началось только в эпоху ро-
I t мантизма и завершилось затем на рубеже XIX—XX веков. При этом
с самого начала наметились две ведущие тенденции этого развития —
демократическая и консервативно-подражательная, нередко выступав-
шие у одних и тех же писателей в сложном переплетении противо-
речивых суждений и мнений.
Широкое обсуждение проблем национальной литературы и эсте-
тики началось в американской критике в 1820-е годы. В 1827 году
один из выдающихся литературных критиков Америки Джеймс Керк
Полдинг в своей статье об американской драме писал, что стране нуж-
на национальная драматургия, то есть пьесы, обращенные к чувству
\ национального достоинства, к чувству любви к родине, пьесы, изобра-
I жающие американский национальный характер. Страна полна драма-
тического материала, который просится на сцену, и трудно придумать
^лучшее время для появления американской драмы. «Под националь-
ной драмой, — продолжал Полдинг, — мы подразумеваем не те драма-
тические произведения, которые написаны американцами, а те, кото-
рые непосредственно обращены к национальным чувствам, основыва-
ются на отечественных фактах и событиях, поясняют или высмеивают
отечественную жизнь или, наконец, благородно прославляют и защи-
щают те великие и знаменитые особенности характера и условий жиз-
10
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
ни, которые отличают нас среди других народов... У нас нет особого - -
языка, кроме английского, чтобы выразить в нем нашу индивидуаль-
ность; только точное и своеобразное применение его к нам самим, к
нашим условиям жизни, нашему характеру, нашему образу правления
позволит нашей литературе стать национальной» *. _
В 1830-е годы в американской литературе, охваченной духом ~)
«деанглизации», развернулась борьба против образов и литературных
штампов английской литературы, не имеющих отношения к живой аме-
риканской природе. Особенно досталось «жаворонку» и «соловью».
«Видел ли ты когда-нибудь эту птицу? — писал в 1832 году Вильям
Каллен Брайент своему брату, который, живя в Иллинойсе, написал
стихи о жаворонке.— Позволь мне посоветовать тебе черпать свои об-
разы, когда ты описываешь природу, из "того мира, который окружает
тебя... Жаворонок — английская птица, и американец, не бывавший в
Европе, не имеет права приходить в восторг от него» **.
В том же году Генри Лонгфелло советует молодым американским
поэтам писать стихи, исходя из «увиденного вокруг себя, а не из пред-
взятой идеи, какой должна быть поэзия согласно утверждениям, по-
черпнутым при чтении многих книг. Это особенно относится к описанию
американских ландшафтов. Пусть не будет в них более жаворонков
и соловьев. Для нас они порхают только в книгах» ***. А несколько
лет спустя Торо заявил, что американские поэты должны перестать
воспевать жаворонков и соловьев, пренебрегая американскими мали-
новками.
За этой «птичьей» образностью скрывался волновавший американ-
ских писателей вопрос о национальной тематике. Ошибочно было бы
думать, что национальные черты литературы они видели прежде всего
в американском сюжете. Речь шла не столько о том, что европейский
сюжет не позволяет решать американские вопросы, а, скорее, о том,
что сама тематика должна содействовать постановке национальных
проблем, а не уводить писателей к картинам английского ландшафта,
ч или в пески Аравии, или в еще более далекие и экзотические страны.
Передовые писатели США понимали, что национальная самобытность"]
не ограничивается американской тематикой. Купер, например, судил
о национальных чертах литературы на основании социально-полити-
ческих идей, ею выражаемых, противопоставляя европейскому феода-
лизму свой идеал демократического государства, который он искал
и не находил в современной ему Америке.
* "The American Quarterly Review", 1827, June, p. 339.
** B. T. S p e n s e r, The Quest for Nationality. An American Literary Campaign,
Syracuse, Syracuse University Press, 1957, p. 86.
*** "The Achievement of American Criticism'*. Selected by C. A. Brown, N. Y-,
Ronald Press, 1954, p. 231.
П
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Рационалистический классицизм и сухой дидактизм, свойствен-
ные многим произведениям американской литературы в конце XVIII —
начале XIX века, в 20—30-е годы постепенно уступают место роман-
тической фантазии. Большинство писателей в это время испытыва-
ет воздействие эстетических концепций А.-В. Шлегейя и С.-Т. Колрид-
жа. Идея органического единства художественного произведения,
выдвинутая Шлегелем, была подхвачена многими критиками и исполь-
зована ими при анализе текущей американской литературы. Одним из
наиболее последовательных проводников этой идеи выступил Джеймс
Рассел Лоуэлл.
Еще большей популярностью в среде романтической критики поль-
зовалась колриджевская теория воображения, согласно которой поэти-
ческое воображение является своеобразным мостом между миром ма-
териальным и миром идеальным. Фантазия и воображение как основа
художественного творчества стали краеугол-ьным камнем эстетики Эд-
гара Аллана По, который первым в Америке провозгласил, что крити-
ка — особый вид искусства со своими собственными задачами и мето-
дом. Основным принципом, искусства, как он пытался показать в статье
«Философия творчества», является органическое единство произведе-
ния, в котором слиты воедино мысль и ее выражение, содержание
и форма.
Э. По был первым американским критиком, в работах которого
эстетическая теория приобрела завершенность целостной концепции. Оп-
ределяя поэзию как «создание прекрасного посредством ритма», он
противопоставлял такое понимание поэзии «навязчивому дидактизму»
стихотворений Лонгфелло. Особенно подчеркивал По неразрывную связь
литературной практики с теорией, утверждая, что художественные не-
удачи связаны с несовершенством последней. В своем творчестве аме-
риканский романтик неизменно придерживался положений, сформули-
рованных им позднее в программных статьях «Поэтический принцип»
и «Философия творчества».
Сторонники «чистого искусства» обычно рассматривают «Филосо-
фию творчества» как манифест «искусства для искусства». Однако при
этом забывается требование единства и цельности художественного
впечатления, которое Э. По ставил выше формалистических поисков.
Теория единства впечатления, многократно излагавшаяся писателем в
его статьях, является, по существу, отрицанием самоцельности худо-
жественного произведения, отрицанием попытки найти смысл его толь-
ко в нем самом. Как представитель романтической эстетики По выра-
жал проблему отношения искусства к действительности (к Правде, как
он ее называл) опосредованно, на языке романтической образности и
символики. «Философия творчества» подтверждает, что в своей поэзии
при создании образов и всего художественного строя поэтического
12
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
произведения По исходил не из вымысла, а опирался на действитель-
ность, теоретически обосновывая необходимость романтического вы-
ражения красоты жизни.
Эдгар По в статье о новеллистике Готорна сформулировал один
из основных эстетических тезисов, которого он постоянно придер-
живался в своей творческой практике. «Если уже первая фраза не
содействует достижению единого эффекта, значит, писатель с самого
начала потерпел неудачу. Во всем произведении не должно быть ни
одного слова, которое прямо или косвенно не вело бы к единой за-
думанной цели. Вот так, тщательно и искусно, создается наконец кар-
тина, доставляющая тому, кто созерцает ее с таким же умением, чув-
ство наиболее полного удовлетворения».
Если поэзию в соответствии с самой ее природой Э. По считал
более удаленной от реализма, от Правды, то 1*ель прозы, рассказов
он видел по большей частя именно в этой Правде, то есть в выра-
жении определенных сторон действительности. В статьях о Готорне по- '"
добное разделение поэзии и прозы выступает особенно наглядно^
к Когда Э. По утверждал, что невозможно «смешать, воедино масло
■ и воду поэзии и истины», то под поэзией он имел в виду не всякую
поэзию, а лишь поэзию романтическую. Истиной для писателя была
та реальная действительность, которая окружала его. Искусство, поэ-
г зия, по его мнению, противостоит низкой действительности. Они не-
соединимы, как масло и вода. Таким образом, речь идет об антаго-
» низме мечты поэта и реальности — характерной черте романтического
миропонимания. Утверждая поэтическое начало, которое он называл
Красотой, Э. По противопоставляет его утилитаризму Бентама и Мил-
ля с их приматом пользы и рациональности, выступая как представитель
романтического направления в философско-эстетической мысли.
Эдгар Аллан По был в самой гуще литературно-критической борь-
бы, развернувшейся в 40-е годы вокруг группы «Молодая Америка»,
которая отстаивала принципы национальной литературы. ,J
Весной 1836 года четверо молодых людей организовали в Нью- к
Йорке литературный клуб, который они назвали по первоначальному
количеству его участников «Тетрактис». Позднее этот клуб стал изве-г^Гу
стен под именем «Молодая Америка». Издававшийся им журнал «Арк-
тур» (1840—1842) за недолгое время своего существования сыграл не-
малую роль в развитии эстетической мысли в Америке и был, по мне-
нию Э. По, одним из лучших журналов страны. /
Клуб «Молодая Америка» стал в 40-е годы средоточием страстно^
полемики по проблемам национального своеобразия литературы икуль-v?
туры. Эта полемика разделила американскую критику на два лагеря—^
так называемых «националистов» и «универсалистов». По мнению ист6-г,
рика литературы Джона Стэффорда, водораздел между двумя тоцт-
13
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ми зрения на формирование национальной литературы определяет де-
ление американских романтиков на «консервативных» и «прогрессив-
ных» *.
Для «Молодой Америки» в самом понятии «американская литера-
тура», которое означало для них «новую литературу для нового чело-
века в новый век», заключалось представление о ее демократизме. Для
[ консервативных, «вигских», как их тогда называли, журналистов, груп-
j\ пировавшихся вокруг «Нью-Йорк ревью» и «Виг ревью», с понятием
j «американская литература» ассоциировалось представление о крушении
милых их сердцу патриархальных устоев и воцарении нового порядка,
который они называли «анархией большинства».
Определенным этапом «кристаллизации» этих двух борющихся по-
зиций стало издание Руфусом Грисуолдом антологий американской
поэзии (1842) и американской прозы (1847). В предисловии к послед-
ней Грисуолд развивает мысли о том, что такое, по его мнению, лите-
ратура Соединенных Штатов. Чтобы быть американским, писатель, счи-
тает он, должен быть национальным не по сюжету, а по самому духу
своих произведении. Некоторые писатели в патриотическом порыве от-
вергли все иноплеменные темы, и их творчество оскудело, перестало
быть естественным. Национальное произведение может быть написано
и о пирамидах. Мы должны содействовать проявлению «энергии на-
ции», и тогда литература появится сама собой. «Никогда не было и
не могло быть чистой национальной литературы. Все народы в своем
развитии обязаны друг другу и всей предшествующей истории. И от
нашего народа, возникшего в результате слияния различных потоков,
с меньшим правом, чем от любого другого, можно требовать чистой
новизны в области искусства и литературы. Дело не в том, кто — мы
или другие народы — наиболее последовательно и полно откажется от
прошлого, а в том, кто лучше сумеет использовать его» **.
Антология американской прозы, и главным образом предисловие
Грисуолда, возбудила оживленную полемику. Журналы «Виг ревью»
и «Североамериканское обозрение» утверждали, что сторонники наци-
ональной литературы сами не имеют представления, какой она долж-
на быть. Не лучше ли наслаждаться красотами английской литерату-
ры, чем пытаться создать новую литературу? — вопрошал, в част-
ности, один из критиков, не признававших за американской литерату-
рой права на существование.
* John Stafford, The Literary Criticism of "Young America". A Study in
the Relationship of Politics and Literature. 1837—1850, Berkeley and Los Angeles,
University of California Press, 1952, p. 82. Истории «Молодой Америки» и ее
литературным теориям посвящена также книга Ю. В. Ковалева «Молодая Амери-
ка», Д., изд-во ЛГУ, 1971.
** R. G г i s w о 1 d, The Prose Writers in America, 4 edition, N. Y., Parry and
McMillan, 1857, p. 50.
14
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Подобные высказывания, направленные против новой литературы,
получили решительный отпор в статьях одного из ведущих критиков
«Молодой Америки» Эверта Дайкинка, публиковавшихся в журнале
«Демократик ревью». В статье «Национальное в литературе» (1847)
Дайкинк развивает идею американской литературы как литературы
демократической, отражающей жизнь народов Соединенных Штатов:
«Наш взгляд на "национальное не следует понимать в узком смысле.
Нетерпимость и ограниченность несовместимы с нашими убеждениями.
Мы не станем сжигать книги, изгонять писателей, отворачивать свои
сердца от того, что говорит им голос природы. Мы будем не сужать,
а расширять горизонты литературы, не ограничивать царство мысли, а
вносить в него свою лепту. И мы не согласны с ученым «Североаме-
риканским обозрением», отвергающим литературный национализм. Во-
преки мнению «Североамериканского обозрения», национальное самосо-
знание не препятствует развитию литературных талантов» *.
Полемика вокруг проблемы американской национальной литера-
туры то затихала, то разгоралась с новой силой и в 50-е годы. Так,
в 1852 году, обсуждая вопросы американской драмы, журнал «Амери-
кен виг ревью» снова возвращается к старому утверждению противни-
ков национальной литературы, гласившему, что поскольку все нацио-
нальные особенности американцев совпадают с английскими, то нельзя
говорить ни об американском народе, ни об американской литературе
как о чем-то отличном от английского **.
В канун Гражданской войны в связи с обострением общественно-
политической обстановки и ростом демократического движения в стра-
не происходит новый подъем национальной литературы. В то же вре-
мя на плантаторском Юге стали все настойчивее проявляться шови-
нистические настроения. Апологеты региональной, или «местной», куль-
туры провозгласили истинно американскими сочинениями литературу
отдельных местностей. Появился даже своеобразный девиз Юга: «Быть
американским значит быть местным».
Проповедником подобных идей южан, в основе которых лежали
сепаратистские тенденции, был Вильям Гилмор Симмс. Выступая за
региональную литературу, под которой он подразумевал прежде всего
произведения, появившиеся в южных штатах, Симмс сводил проблему
национальной культуры к задаче создания местной литературы: «Если
мы не создадим национальных произведений, то это потому, что мы
че сумели придать им местный характер» ***.
Несмотря на попытки примирить региональные и общенациональ-
ные взгляды, регионалисты нередко выступали против интересов наци-
* J. S t a f f о г d, The Literary Criticism of "Young America", p. 88.
** См.: В. Т. S p e n s e r, The Quest for Nationality, p. 255.
**♦ B. T. S p e n s e r. The Quest for Nationality, p. 255.
15
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ональной литературы. На это справедливо указывали передовые деятели
культуры Севера. Писатели Севера боролись не за создание литерату-
ры Массачусетса, Пенсильвании или даже Новой Англии, они считали,
что подлинные произведения неизбежно выходят за узкие рамки шта-
тов и областей и выражают общие черты национальиого характера.
* * *
Одним из наиболее бурных периодов развития эстетической мысли
в США были годы с 1837 по 1855, то есть от появления знаменитой
речи Эмерсона «Американский ученый» до предисловия Уитмена к
«Листьям травы», где проблемы литературы приобретают новое демо-
кратическое звучание.
Ни сама тема, которой посвящена речь Эмерсона «Американский
ученый», ни его призыв к пробуждению «дремлющего разума Амери-
ки» не были новы. Американскую литературу того времени букваль-
но наводняли заклинания, призывающие быстрее создать свою на-
циональную литературу, и в том же Гарвардском университете, где
выступил Эмерсон, произносилось и до него немало речей с подобны-
ми же призывами. Однако не эти ныне забытые славословия в честь
будущей литературы Америки, а именно речь Эмерсона осталась в
памяти потомства и сыграла историческую роль в формировании ли-
тературного самосознания американской нации.
Наследие Эмерсона и его роль в борьбе за демократическую аме-
риканскую литературу до сих пор нередко представляют в искажен-
ном свете. Прогрессивная американская критика вместо хрестоматийно-
го Эмерсона, «в котором наши учебники учили нас уважать «спокой-
ную умеренность» как образец безвредной пассивности» *, воссоздает
облик борца за национальное искусство, борца против шовинизма.
Известное утверждение, что «побег одного человека из неволи
на землю Массачусетса значит больше для дела свободы, чем десять
тысяч речей», снискало Эмерсону славу горячего защитника интересов
угнетенных и рабов. Наряду с Торо, выступившим с «Речью в защиту
капитана Джона Брауна», Эмерсон восхищался гражданским муже-
ством Джона Брауна, поднявшего восстание за освобождение рабов,
и произнес во время суда несколько речей в его защиту.
Еще в 1835 году вокруг Эмерсона сложилась группа «трансцен-
денталистов», в которую вошли многие известные впоследствии лите-
раторы — Г.-Д. Торо, М. Фуллер и Другие. Литературно-критические
теории, разрабатывавшиеся трансценденталистами, вскрывали многие
творческие возможности, заложенные в молодой американской лите-
* «Прогрессивные деятели США в борьбе за передовую идеологию», М.,
Изд-во иностранной литературы, 1955, стр. 385.
16
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ.
ратуре. Одна из видных участниц группы Маргарет Фуллер еще до
Уитмена отмечала связь вопроса о национальной литературе с со-
стоянием американского общества и степенью его демократического
развития.
Наряду с выражением чувств оптимизма и национальной гордости
трансценденталисты выступали с романтически-утопической критикой
капиталистического прогресса. В основе их литературно-эстетической
деятельности лежал протест против холодной рассудочности просве-
тительского рационализма. В трактате «Природа», этом образце лири-
ческой художественной прозы, отличающемся высокой поэтичностью,
Эмерсон проповедует уход от просвещенного, но бездушного обще-
ства к естественной красоте природы. Трансценденталисты стремились
разобраться в общественных проблемах времени, обосновать и опре-
делить гражданский долг писателя. Среди них были люди, доброволь-
но отказавшиеся от преимуществ, которые им давало положение в об-
ществе, профессия, полученное образование, чтобы стать ближе к на-
роду и освободиться от сковывающих пут буржуазного мира, экспе-
риментально проверить возможность осуществления своих социально-
утопических идей.
Отрицая существующие формы государственного и общественного
устройства, трансценденталисты выдвигали идею личного самоусовер-
шенствования, уповали на добро, заложенное в каждом человеке. Ли-
цемерной морали буржуазного общества они противопоставляли (иного
они и не могли представить себе в американских условиях того вре-
мени) совесть отдельной личности, трансценденталистскую идею о
врожденном чувстве справедливости, которое должно стать высшим
критерием и законом человеческого бытия. Двойственный характер
этой этической философии определяется противоборством в ней инди-
нидуалистических, идеалистических тенденций с резкой критикой всей
^американской цивилизации, культа стяжательства, господствующего в
стране.
То было время, когда библейская книга Бытия считалась единст--
венным авторитетным источником человеческих познаний в области ис^
тории происхождения Земли и человека. Геология и палеонтология на-
ходились в младенческом возрасте, биология только становилась на
научную основу. Посещение тридцатилетним Эмерсоном знаменитого Бо-
танического сада в Париже произвело в его душе потрясение — ему от-
крылись идеи единства всего живого, природа предстала как всеоб-
щая гармония, как «метафора человеческой души».
Эмерсона глубоко волновали проблемы той первой научно-техниче-
ской революции, свидетелем которой он стал в Америке. В очерке «По-
эт» он высмеивает опасения тех, кто думал, будто промышленный пе-
реворот отменяет искусство или изменяет его сущность: «Читатели,
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
живущие в фабричном городке, через который проходит железная до-
рога, полагают, что пейзажная поэзия более невозможна». Через сто-
летие писатель как бы обращается к спорам о поэте и техническом
прогрессе, считая, что новые научно-технические открытия и усовер-
шенствования органично вливаются в великий Порядок, существующий
в мире.
Утверждая демократические идеи своего времени, Эмерсон понимал
человеческое благородство как решимость «всегда стоять на стороне
слабых, на стороне юности, на позициях либеральности и терпимости» —
и никогда на позициях охранительного, консервативного, боязливого
конформизма, никогда на стороне тех собственников, «кому дороги
замки и цепи».
Наиболее непримиримым среди трансценденталистов в осуждении
частнособственнической морали современного ему буржуазного обще-
ства бь!л Генри Дэвид Торо. В основе его эстетических убеждений
лежит глубокий демократизм, обращение к жизни народа как высше-
му критерию искусства, морали и политики. В этом свете особенно
реаолюционно звучат слова Торо, сказанные по поводу грязной войны,
которую вели США против Мексики. Обращаясь к современникам, аме-
риканским либералам и аболиционистам, ратовавшим на словах за
свободу и демократию, он писал в страстной исповеди своего сердца
«О гражданском неповиновении»: «Хвалят солдата за отказ участво-
вать в несправедливой войне, а сами не отказываются поддерживать
несправедливое правительство, которое эту войну ведет; хвалят того,
кто бросает вызов их поведению и авторитету, как если бы штат на-
столько каялся в грехах, что нанял кого-то бичевать себя, но не на-
столько, чтобы хоть на миг перестать грешить». Это замечательное
выступление Торо пользовалось широкой и заслуженной известностью
и за пределами США (в частности, его высоко ценил Л. Н. Толстой),
не раз служило и поныне служит прогрессивным американским пи-
сателям знаменем в борьбе с силами реакции.
* * *
Американской литературе приходилось не только утверждать свое
право на существование внутри страны, где ее конкурентами выступа-
ли наводнявшие книжный рынок США многочисленные американские
переиздания английских книг, но и вести постоянную полемику с анг-
лийской критикой, которая со времен образования Соединенных Штатов
неустанно и на разные лады задавала американцам один и тот же
вопрос: «Где ваша литература?» Вспоминая об этих упреках, Джеймс
Лоуэлл в своей статье сНаша литература», написанной к столетию
вступления Вашингтона на пост первого президента США, считает этот
18
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
вопрос не только несправедливым, но и весьма обидным: «Мы прила-
гали все усилия, чтобы на радость англичанам смастерить своих Вер-
гилиев или Мильтонов, но потерпели неудачу... Подобный вопрос ни-
когда не задавался другим народам, намного старшим, чем мы, и для
которых пришествие божественного песнопевца ожидалось давным-
давно» *.
Стремясь «снять» этот вопрос и вместе с тем борясь с «местниче-
скими» представлениями о национальном в литературе и искусстве,
многие литературные критики тех лет впадали порой в другую край-
ность, когда развивали идеи некой «универсальности» духовной куль-
туры. Тот же Лоуэлл, призывая к правдивому отражению американ-
ской «социальной, политической и семейной жизни», считал, например,
что достаточно создать жизненный характер, яркий образ, а нацио-
нальная специфика проявится именно в его всеобщности. Правдивое
произведение искусства, рисует ли оно характер человека в наши вре-
мена или в допотопные, в Америке или в Древней Греции, одним тем,
что оно правдиво, уже становится, дескать, национальным произведе-
нием. Вопрос об истинно национальном своеобразии художествен-
ной культуры в такой постановке подменялся, по сути дела, эстети-
ческой категорией правдивости изображения.
К поэзии Лоуэлла в этом отношении был весьма близок Лонгфел-
ло. Высказываясь против «локальной ограниченности», поэт противо-
поставлял ей «универсализм». Отрицая необходимость национальной
литературы, он призывал к созданию «естественной литературы». В
статье «Защита поэзии» молодой Лонгфелло еще- высказывался за
национальное как особое качество литературы, но с годами в его
суждениях начинают звучать явно «антинациональные» нотки.
Весьма космополитическую точку зрения на национальную литера-
туру в США проводит Лонгфелло, например, в своем романе «Кавана»
(1849). В пространном диалоге об американской литературе герой ро-
мана учитель Черчилль развивает близкие самому писателю мысли о
том, что литература Соединенных Штатов должна быть не националь-
ной, а всеобщей по своему характеру: «Национальная принадлежность
хороша лишь до известной степени; принадлежность ко всему миру —
лучше. Бее, что есть хорошего в поэтах всех стран,— это не то, что
в них национально, а то, что в них всеобще. Их корни в их родной
почве, а ветви качаются в воздухе, лишенном патриотизма и одина-
ковом для всех людей. Их листья сияют беспредельным светом равно
для всех стран» **.
* J. R. Lowell, The Writings in Ten Volumes, vol. VI, Boston and New York,
Houghton, Mifflin and Co., 1896, p. 224.
** H. W. Longfellow, The Writings, vol. II, London, The Riverside edition,
1886, p. 367,
19
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Высказывая немало верных мыслей и наблюдений, Лонгфелло, как
и многие сторонники распространенных тогда подобных воззрений, не
понял, однако, сущности формирования американской национальной
литературы, рассматривая этот процесс как механическое слияние раз-
нородных элементов, и не замечал возникновения нб^ых качеств и черт
становящегося национального характера.
* * *
Период наиболее активной борьбы за утверждение национальной
литературы в канун Гражданской войны завершается выступлением
первого поэта-реалиста Уолта Уитмена. Его предисловие к первому
изданию «Листьев* траЕЫ» (1855) проникнуто светлой верой в вели-
кое будущее Америки и ее литературы. Высокие идеи и радужные меч-
ты поэта, еще не умудренного опытом Гражданской войны и после-
военной коррупции, получили в этом предисловии восторженное выра-
жение. Этот манифест демократического искусства грядущих лет на-
писан с чувством истинной поэтической взволнованности, он проник-
нут светлой верой в будущее Америки, которое рисуется восторжен-
ному воображению молодого поэта-демократа: «Призвание американ-
ских поэтов — соединить старое и новое... И их бард должен быть
достоин своего народа... Его дух отвечает духу его страны — он воп-
лощает ее просторы, ее природу, реки, озера» *.
Уитмен никогда не считал, что современная ему Америка уже соз-
вала национальное искусство, которым можно было бы гордиться. И
самым сильным желанием поэта было верить и знать, что у Америки
будет своя великая поэзия. Что за поэзия это будет? — вопрос, по-
стоянно волновавший Уитмена. Преодолевая наивную восторженность
предисловия к «Листьям травы», писатель в книге «Демократические
дали» (1871) утверждал, что необходимой предпосылкой расцвета на-
циональной литературы станет лишь духовное единство Штатов, их
сплочение вокруг общих задач, встающих перед страной, и преодоле-
ние господства собственнических интересов. Создание подлинной аме-
риканской литературы мыслилось им в неразрывной связи с освобож-
дением от уз капитализма, с развитием действительной демократии
в Америке.
Незадолго до смерти Уитмен по просьбе журнала «Североамери-
канское обозрение» написал статью «Американская национальная ли-
тература» (1891). Это литературное завещание заканчивается вопро-
сом, который может показаться странным из уст великого поэта Аме-
* «Писатели США о литературе». Сборник статей, сост. А. Николюкин, М.,
1974, стр. 23,
20
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
рики: «Американская литература — существует ли или может ли дей-
ствительно существовать такая вещь?» Таков был горький итог полу-
вековых раздумий одного из величайших писателей Америки. Старый
поэт видел трагический разлад внутри американского общества, видел
развитие губительных для художественной литературы капиталистиче-
ских отношений, проявившихся в Соединенных Штатах в неприкрытой
и наиболее отталкивающей форме. Многие стороны и явления амери-
канской действительности в период растущего господства монополий
заставили поэта усомниться в возможности скорого осуществления
своей мечты о светлой и великой литературе будущего.
* * *
Р После Гражданской войны в литературе США все настойчивее
| утверждается реалистическое направление. Вместе с романтизмом ухо-
\ дит романтическая эстетика.
Эстетика американских писателей-романтиков отражала их анти-
буржуазную утопическую мечту о свободной стране и литературе США,
направленной против стяжательства, против денежного интереса, про-
\ тив .«общественной и личной жадности», говоря словами Эмерсона. В
той мере, в какой эта мечта исходила из прославления американ-
ских «демократических свобод», завоеванных в войне за независи-
мость, она была романтически иллюзорна. Критика складывающегося
мира буржуазных отношений неизбежно должна была вывести пред-
ставление о национальной литературе за рамки романтического миро-
восприятия. Перед американской литературой вставали проблемы, ко-
- торые требовали уже нового, реалистического решения.
Развивающаяся реалистическая эстетика на протяжении последу-
ющих десятилетий, естественно, критически пересматривала художест-
венное и теоретическое наследие своих предшественников. Порой это
принимало остро полемические формы: пересматривались, а иной раз
несправедливо ниспровергались, казалось бы, уже установившиеся, при-
знанные художественные ценности. Напомним хотя бы известное вы-
ступление Марка Твена, оспаривавшего право Купера называться од-
ним из великих романистов Америки. Не обходилось и без других
крайностей в оценке деятельности и идей романтиков, искажений и
вольных апологетических интерпретаций их теорий. Во всем этом нахо-
дил естественное отражение закономерный процесс становления и ут-
верждения нового направления в художественной жизни страны.
Но нельзя не видеть и того факта, что искажения и извращения
сути идейных и творческих исканий романтиков носили порой и еще
сейчас продолжают носить в США откровенно идеологический, антиде-
мократический характер. Так, современная буржуазная критика на раз-
21
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ные лады варьирует теоретические положения, рожденные конкретно-
историческими дискуссиями «универсалистов» и «националистов». С од-
ной стороны, проповедуются теории «денационализации» литературы,
весьма модные в современном буржуазном литературоведении США,
идеи преодоления национальной «ограниченности» искусства. С 'другой
стороны, иные «сторонники» национальных заветов обращаются к эсте-
тике романтиков, чтобы обосновать претензии США на литературное
и — шире — идеологическое господство в мире. Трехтомная «Литератур-
ная история Соединенных Штатов», созданная во время второй миро-
вой войны крупнейшими буржуазными литературоведами США, рас-
сматривает, например, возникновение американской нации и литературы
как воплощение многовековой мечты народов Европы. Мечта о такой
стране, как Америка, якобы существовала задолго до ее открытия
как представление о золотом веке, о потерянном рае человечества, о
материальном изобилии и духовной свободе. Таковы откровенно на-
ционалистические тенденции, проводимые в этом труде по американ-
ской словесности.
В те же годы второй мировой войны, когда создавалась «Лите-
ратурная история Соединенных Штатов», с идеей превосходства лите-
ратуры и искусства Америки выступил Альфред Кейзин. В своей кни-
ге «На родной почве» он одним из первых выдвинул положение, под-
хваченное затем многими буржуазными литературоведами: «Европей-
ское культурное наследие было вверено нам, поскольку лишь одна
Америка в состоянии развивать его в будущем» *. Так рождался миф
об универсальном характере литературы и искусства США, якобы син-
тезировавших достижения европейской культуры.
Один из создателей теории «денационализации» литературы Лайо-
нел Триллинг, снискавший широкую известность после выхода его книги
очерков «Либеральное воображение», перетолковывая художественное
наследие американского романтизма, отрицает существование амери-
канского социального романа и роль романтического романа в художе-
ственном освоении общественного бытия. «Роман не утвердился в Аме-
рике,— пишет он. — Не то чтобы у нас не было великих романов,
а просто роман в Америке отходит от своего классического образца —
от изображения тех проблем действительности, которые восходят к
социальной сфере. Дело в том, что талантливые американские писа-
тели не обращались к общественной стороне вопроса. По и Мелвилл
были весьма далеки от нее; действительность, которую они искали,
имела только косвенное отношение к обществу. Готорн прозорливо ут-
верждал, что он пишет не романы, а романтические повествования.
♦Alfred Kazin, On Native Grounds, N. Y., Reynal an<J Hitchcock, 1956,
p. 488.
22
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Так он выразил убеждение, что в его произведениях отсутствует соци-
альная основа» *.
Пытаясь не замечать социальной сущности книг Купера, Мелвил-
ла, Готорна и По, Триллинг рисует искаженную картину американско-
го романтизма, лишает его национальной и общественно значимой спе-
цифики. Выступление Триллинга, явившееся сигналом^ для начала мо-
дернистской переоценки романтизма, было прямо направлено против
взглядов, высказанных Теодором Драйзером в его статье «Великий
американский роман» и дававших исторически верную характеристику
американского романа с демократических позиций.
Следует отметить также и тот факт, что в буржуазном литера-
туроведении последнего времени давно уже стало общим местом при-
ложение к понятию американского романтизма эстетических норм мо-
дернизма. Путем подобных переосмыслений Готорн, например, сбли-
жается с Кафкой и объявляется наряду с Мелвиллом «автором модер-
нистских романов». В книге А.-Н. Каула «Американское видение» ко-
ренные вопросы наследия американской культуры прошлого интерпре-
тируются в свете проблем и методологии современного модернизма,
эстетика которого провозглашается «вполне применимой к проблеме
формы в американском романе XIX века»**.
Книга Каула, ставящая некоторые общие эстетические проблемы
американского искусства, подменяет историко-социальный подход аб-
страктно-модернистским, лишая тем самым произведения выдающихся
американских романтиков не только их национальной специфики, но и
конкретно-исторического звучания. Нечто подобное можно встретить
и на страницах американского журнала «Партизен ревью», настроен-
ного весьма враждебно к странам социализма. Один из редакторов
этого журнала в передовой статье, посвященной национальной лите-
ратурной традиции, писал: «Книги, которые, по моему мнению, вопло-
щают американскую традицию в литературе английского языка, явля-
ются ранними, часто еще неуклюжими порождениями модернизма» ***.
Произведения Купера, Эмерсона, Готорна, Торо, Мелвилла критик
объявляет предвосхищением модернистской литературы нашего вре-
мени. Они противопоставляются «реальному миру» героев Драйзера,
Хоуэллса и других писателей-реалистов.
Попыткам буржуазной критики исказить наследие романтизма, а
его эстетику объявить предтечей эстетики модернизма противостоит
в сегодняшней Америке молодая, но развивающаяся марксистская и
< Lionel Trilling, The Liberal Imagination, N. Y., Viking Press, 1950,
p. 206.
** A. N. К a u 1, The American Vision. Actual and Ideal Society in Nineteenth
Century Fiction, New Haven, Yale University Press, 1963, p. 315.
«** R. P о i г 1 e r, Worlds of Style,—"Partisan. Review", 1966, Fall, p. 510.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
демократическая критика. Так, например, один из негритянских крити-
ков Филипп Батчер писал, что сегодня особенно ценны цельность и гу-
манизм воззрений Эмерсона, широта его подхода к проблемам авоего
времени. «Сторонники чистой философии иногда жалуются на обраще-
ние Эмерсона к делу аболиционистов, полагая, что озабоченность по-
роками рабства мешала его занятиям философией» *. Ф. Батчер убе-
дительно показывает всю надуманность подобной постановки вопроса.
Эстетические проблемы, обсуждавшиеся американскими романти-
ками в первой половине XIX века, оказались важными и актуальными
в наше время. Вокруг их наследия завязываются новые идеологиче-
ские схватки, к нему обращаются люди XX века в поисках ответов
на волнующие их вопросы. В этом непреходящая ценность лучших до-
стижений эстетической мысли прошлого.
Когда-то Джеймс Фенимор Купер утверждал, что Америка «пла-
чевным образом не оправдывает нами же провозглашенных принци-
пов» — идей американской революции. К своему 200-летию США при-
шли с еще более поразительными противоречиями и контрастами, о ко-
торых столетие назад говорили первые «блудные дети» Америки — пи-
сатели-романтики.
А. Н. Николюкин
* "Dark Symphony. Negro Literature in America", Ed. by J. A. Emanuel &
Th. L. Gross, N. Y., Free Press, 1968, p. 529.
ФИЛИПП ФРЕНО
СОВЕТ СОЧИНИТЕЛЯМ
ПОКОЙНОГО МИСТЕРА РОБЕРТА СЛЕНДЕРА *
- Среди обитателей Нового
Света насчитывается слишком мало людей, пишущих кни-
ги; еще меньше — тех, кого посещает при этом гений во-
ображения, и уж совсем немногим, должен я с горечью
сказать, удается извлечь хоть какую-то пользу из своих
ночных бдений. Но, наверно, так тому и предназначено
быть в этом мире. Творения самого возвышенного вообра-
жения суть не что иное, как прелестные цветы, что ласка-
ют взор во время послеполуденной прогулки по саду, но
им не дано отвлечь нас от самых разнообразных занятий,
уготованных нам природой и божьим промыслом. Поисти-
не удивительно, что в стране, два столетия тому назад
заселенной одними дикарями и с самого начала устано-
вившей у себя республиканские порядки, вообще могли
появиться на свет сочинители оригинального таланта, во-
преки общему закону мироздания, согласно которому рев-
нители изящных искусств перестают составлять бремя на-
ции только тогда, когда та достигнет зенита богатства и
духовной утонченности. Таково действительно положение
вещей в нашей стране в наш век, друзья мои; мой совет
вам — подобно тому как слабый плющ льнет к могучему
дубу, пытайтесь сочетать ваше высокое призвание с заня-
тием каким-нибудь прозаическим ремеслом. Чинить старые
паруса или изготавливать дамские подвязки — дело более
прибыльное, нежели сочинение эпической поэмы, способ-
ной довести ее автора лишь дон полного оскудения.
И все-таки, даже сознавай тщетность наших усилий
снискать себе пропитание, занимаясь одним и тем же ре-
меслом, я не вижу причин для взаимной враждебности, по-
добно той, что возникает порой у ремесленников, живущих
на одной и той же улице. Авторов (я имею в виду тех, кто
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
не наделен состоянием) ставят сейчас вровень с подонка-
ми общества; их положение в свете и виды на будущее по-
истине жалки, и каждый на их месте стремился бы сейчас
к объединению и взаимопомощи, оставив позади раздоры
и обиды, дающие лишь повод для насмешек вульгарной
черни; и я не могу поступить иначе, как только заявить во
всеуслышание, что раз все наше совместное поэтическое
предприятие почти или вовсе не приносит никакого дохода,
то может ли тогда, согласно природе вещей, вообще воз-
никать спор и несогласие относительно прибылей и диви-
дентов?
Что касается тех, кто лишь совсем недавно, по оконча-
нии минувшей войны, приплыл к нам из Британии и Ир-
ландии для того, чтобы, по их словам, познакомить нас с
музами, то я нахожу их вполне добропорядочными джен-
тльменами и готов закрыть глаза на прозвища «рифмо-
плет», «бумагомарака» и еще более обидные клички2, ко-
торые выпадали на мою "долю от них прошлой зимой. Этот
„высокомерный взгляд на американских писателей вполне
объясним: политическая и литературная независимость
Америки — весьма различные вещи. Для завоевания пер-
вой американцам потребовалось семь лет, литературного
же совершеннолетия им, может статься, придется ждать
семь столетий. По моему мнению, следовало бы ввести на-
лог на каждого прибывающего из Британии автора, чтобы
полученной суммой субсидировать подлинно национальных
писателей, тех, кто, будучи стар и беспомощен, не в силах
более держать в руке перо.
Если сработанная в Британии повозка облагается на
таможне пошлиной в двадцать фунтов, то почему бы нам
не потребовать с импортируемых сочинителей по меньшей
мере двойную сумму, имея в виду тот огромный вред, ко-
торый они способны причинить нам своими громыхающи-
ми, в подражание Пиндару написанными одами и всем
этим пышным набором строф, антистроф и речитативов?
Со своей стороны, я полагаю, что эти джентльмены долж-
ны облагаться таким налогом, хотя я вовсе не намерен по-
бить морозом акцизных сборов нежные ростки их искус-
ства, а лишь хочу внушить им, что в первую очередь дол-
жны поощряться наши собственные американские изделия
и товары.
Теперь, с вашего дозволения, джентльмены, я хотел бы
изложить несколько несложных правил, следование кото-
.26
Ф. ФРЕНО. СОВЕТ СОЧИНИТЕЛЯМ...
рым не составит ровно никакого труда для всякого истин-
ного писателя.
1. Если вы пишете книгу для широкой публики, воз-
держитесь от высокопарных посвящений, изобретенных
еще рабами, примеру коих ныне следуют одни только глуп-
цы и сикофанты. Пусть патронами книги будут благород-
ные и коронованные особы всего христианского мира^
я не дам за нее и на фартинг больше того, что она стоит.
Никакие расчеты на протекцию не помогут сочинению,
лишенному собственной ценности; следуя этой постыдной
практике, можно лишь уронить достоинство и честь писа-
теля, забота о которых должна неизменно пребывать в на-
ших мыслях. В обращении к великим мужам глупцу свой-
ствен заискивающий тон клиента; но писатель подлинного
таланта при всех обстоятельствах сохраняет смелость, не-
зависимость и чувство уверенности в себе, а низкое угод-
ничество перед сынами фортуны становится в его глазах
самым гнусным и отвратительным видом бесчестия.
2. Старайтесь особо избегать любого рода общения с
докторами права и богословия, магистрами искусств, про-
фессорами колледжей, иными словами — с каждым, кто
носит квадратную черную шапочку. Ученый муж и истин-
ный писатель столь же отличаются друг от друга, сколь
разнятся между собой те, кто ходит под парусом в прес-
ных и соленых водах. Между ними с незапамятных времен
существует чувство враждебности, которое, надо полагать,
никогда не заглохнет. Не напоминает ли нам ученый неза-
дачливого оратора с холодной душой и бескрылым вооб-
ражением, твердящего заученную речь, а писатель истин-
ного дарования — пылкого Демосфена, в голове которого
теснится целый сонм идей и образов, и их возникновению
он обязан одной лишь природе. Не следует поэтому ви-
деть в нем безумца или ограниченного фанатика, равно
как и предполагать в нем то естественное самодовольство,
что так свойственно прочим людям.
3. В высшей степени рискованно заблаговременно опо-
вещать публику о предназначаемом к изданию сочинении.
Весь мир с готовностью будет предвкушать его появление,
но то, что слишком долго находится в пути, крайне редко
соответствует в итоге первоначальным ожиданиям.
4. Если вы очень бедны и вынуждены ютиться в каком-
нибудь жалком домишке или на чердаке, не ропщите, а,
напротив, будьте благодарны провидению — вспомните
27
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
о бочке, пристанище Диогена в старости. Богатых писате-
лей почти никогда не бывает вовсе, ибо человеку нужно
дойти до крайней нужды, прежде чем взяться за перо. Но
как бы бедны вы ни были, пуще всего остерегайтесь, джен-
тльмены, нищеты духа. Мы<часто слышим со всех сторон,
что не богатством измеряется истинная ценность человека,
однако на деле мало кто доверяет и следует этому прави-
лу. Судьба часто дарует богатство и блага глупцам и иди-
отам, и обладателями огромных состояний становятся, на-
чав с малого, люди весьма скромных природных способ-
ностей и задатков.
5. Никогда не берите в долг денег — иначе вы рискуете
стать нежеланным гостем в каждом доме. Если вы, нако-
нец, убедитесь, что человечество справедливо в нежелании
вознаградить ваше рвение, без промедления приступайте
к другим, пусть менее возвышенным занятиям: гораздо
почетнее быть хорошим каменщиком или искусным тка-
чом, нежели поэтом, лишенным искры божьей. Если же
ваша тяга к бумагомаранию неистребима, следуйте моему
примеру, ибо я умею не только стихи слагать, но и чулки
вязать. Но если вы действительно обладаете живым вооб-
ражением и возвышенной душой, без чего человеку невоз-
можно стать писателем, не утруждайте своих друзей толь-
ко на этом основании просьбами об участии. Стоит лишь
призадуматься — и тотчас возникнут иные пути и способы
извлечения денег -из кошельков и карманов наших добрых
сограждан, нежели прямые займы, которые вы, вероятно,
никогда так и не смогли бы возместить.
6. Никогда не участвуйте в любом предприятии или за-
мысле, который обрекает вас на зависимое, подчиненное
положение. Мне больно видеть, как писатель унижает свою
профессию, соглашаясь быть на вторых или третьих ролях
в деле, которое составляет предмет его помыслов. Если
судьба или людская неприязнь заставит вас искать счастья
на берегах Делавэра, в первую очередь позаботьтесь о том,
чтобы стать во главе того судна, на котором вам придется
там плавать. Даже нищенство, несмотря на жалкие лох-
мотья и убожество внешнего облика, внушает к себе ува-
жение при первом знаке того, что бедствующий человек
обладает независимостью духа и похвальным стремлением
к самоутверждению.
7. Если житейские обстоятельства обернулись против
вас, не забывайте, что на свете есть чувство гордости, не-
28
Ф. ФРЕНО. СОВЕТ СОЧИНИТЕЛЯМ...
доступное только трусам и негодяям, которое должно воз-
растать по мере ухудшения вашего положения. Если у вас
в кармане гинея — будьте любезны и благосклонны с каж-
дым; если же вы потратили последний шиллинг, ведите
себя как настоящий деспот, ни с кем не раскланивайтесь,
а в обществе переводите разговор на тему о тщеславии
богачей, о преходящей славе сильных мира сего, о паде-
нии империй и о грядущем закате всего сущего. Подобным
образом вы добьетесь по меньшей мере одной важной
цели — заставите себя забыть о том, что у вас нет ни шил-
линга и нечем даже заплатить за ночлег. .
8. Если же вы решитесь, наконец, посвятить свое про-
изведение какому-либо значительному лицу, сообразуйте
содержание книги с возрастом, характером, привычками
вашего будущего патрона и с полученным им воспитани-
ем. В подобных обстоятельствах один из моих друзей од-
нажды совершил ошибку, посвятив непристойный стишок
собственного сочинения директору департамента финансов.
9. Не дарите своих книг влиятельным особам. Поверь-
те мне, если они не купили их сами, то они не сочтут их
достойными чтения.
10. Если судьба положительно решила свести с вами
счеты и уморить вас голодом, если вы не в силах привлечь
внимание покупателей к вашим книгам, не падайте духом
и не роняйте высокого звания писателя. Не следуйте тем,
кто позорит свое имя и свою профессию, кто пристрастился
к пьянству и азартным играм или строит мосты3, а удали-
тесь в какую-нибудь пустыню или на необитаемый остров
и мирно завершите там свой жизненный путь.
Вот и все, что было до сих пор найдено в бумагах Ро-
берта Слендера касательно сочинителей и сочинительства,
и переписчику этой рукописи не остается ровно ничего к
сему добавить.
ЧАРЛЗ БРОКДЕН БРАУН
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ВИЛАНД»
Настоящая книга выпускает-
ся в качестве первой в ряду ей подобных; благосклонно
встреченная читателем, она побудит автора выдать в свет
и остальные. Он при этом не ищет корысти или быстротеч-
ной славы, но хотел бы наглядно представить некоторые
важные явления нравственной природы человека. Будет
ли его повесть отнесена к обычным, служащим для развле-
чения, или же причислена к тем немногим, которые своей
полезностью снискали себе прочную известность, — об
этом надо предоставить судить читателю.
Описанные в ней события необычайны и редки. Иные из
них так похожи на чудо, как только может, быть похоже
нечто на самом деле чудом не являющееся. Будем наде-
яться, что мудрые читатели одобрят способ, коим тайны
разъясняются, и что это объяснение окажется согласным
с известными нам законами человеческой природы. Едва
ли можно отрицать, что сила, которой наделен главный
герой, представляет собой нечто вполне естественное. Надо
признатьг что она встречается чрезвычайно редко; однако
ни один из подобных редкостных феноменов не нашел
столь полного подтверждения в действительности.
Кое-кто из читателей может счесть неправдоподобны-
ми действия младшего Виланда. Для доказательства их
возможности автор вынужден воззвать к авторитету вра-
чей и тех, кому ведомы дремлющие силы человеческого
духа и те уклонения от обычного, каким он порой подвер-
жен. Напрасно стали бы возражать, что подобные заблуж-
дения редки,, ибо писатель, описывающий нравы, должен
преподносить свою тему в наиболее поучительной и запо-
минающейся форме. Если в жизни можно встретить хотя
бы один подобный факт, для писателя этого довольно; и
30
Ч. БРОКДЕН БРАУН. ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ВИЛАНД»
большинство читателей, вероятно, помнит подлинное собы-
тие, удивительно похожее на то, что произошло с Вилан-
дом1.
Надлежит добавить, что события повести изложены в
виде писем от дамы, которой эти события касаются, к не-
скольким ее друзьям, чье любопытство было ими живо
возбуждено. Можно также указать, что дело происходило
в период между окончанием войны с Францией и началом
войны за независимость. Воспоминания Карвина2, упоми-
наемые в конце, будут опубликованы или уничтожены —
смотря по приему, какой будет оказан этой повести.
ВИЛЬЯМ КАЛЛЕН БРАЙЕНТ
ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
I. О ПРИРОДЕ ПОЭЗИИ
Предложенная мне тема, ра-
зумеется, исключает возможность дать в четырех лекциях
сколько-нибудь законченное представление о ней. Я буду
говорить об одном из самых древних искусств, о самой
ранней и самой благородной отрасли словесности, которая
в наши дни есть даже у народов, не имеющих никакой
другой литературы; которая, может быть, не всегда осваи-
валась с одинаковым успехом, зато в любую эпоху привле-
кала к себе внимание человечества. Число стихотворцев
велико, оно, вероятно, превосходит число сочинителей про-
чих разрядов, но помимо этого поэзия взрастила еще одну
отрасль литературы, свою служанку и наперсницу, она про-
извела особую породу писателей, которые размышляют
над творениями поэта, исследуют элементы и принципы
искусства и каждому его созданию выносят достойную
оценку. Чрезвычайно различается между собой поэзия раз-
ных времен, но также несхожи поэтические стили у раз-
ных народов, живущих в одно время, и среди одного наро-
да бытуют разные поэтические направления, а иные из
поэтов, принадлежащих к одному направлению, исповеду-
ют разные принципы поэтической композиции. Поэзия
представлена огромным числом сочинений, и вдобавок о
ней написано очень много критики, так что составился по-
рядочный материал для размышлений, из которых вышло
множество толкований и теорий, и поэтому предмет нашего
разговора является самым обширным во всей области ли-
тературы.
Возьмись я даже рассуждать только по одному из та-
ких объемистых вопросов, попытайся я, например, про-
следить историю поэзии в ее различные периоды от древ-
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
нейших образцов до нашего времени, или проанализиро-
вать некоторые формы поэтической композиции, или ука-
зать примечательные черты различных видов поэзии,
существовавших в разные периоды истории, или сравнить
гений самых прославленных поэтов, — в любом случае я
бы смог дать лишь беглый очерк основных положений или
чуть более. Взгляд был бы настолько неполным, что похо-
дил бы на сухое оглавление солидного труда, и эта крат-
кость только навела бы скуку на слушателя. Поэтому в
кратком обзоре моих лекций я даже не буду пытаться це-
ликом охватить предложенную тему; я остановлюсь на не-
которых положениях, которые представляются мне наибо-
лее интересными и достойными вашего внимания.
О природе поэзии толковали по-разному. Древние кри-
тики * полагали, что им удалось дать весьма удовлетвори-
тельное определение, назвав поэзию подражанием, или
воспроизведением, и поставив ее в один ряд со скульпту-
рой и живописью. Родственность поэзии с указанными ис-
кусствами не вызывает сомнений, хотя, на мой взгляд, она
сводится к воздействию на нас этих искусств, а способы
воздействовать у них разные. Определение поэзии как
«подражательного» искусства нельзя понимать в том бук-
вальном смысле, который годится для живописи и скуль-
птуры. Живопись и скульптура обращаются к чувствам,
поэзия — к разуму. Живопись и скульптура воспроизво-
дят зримые предметы и через их посредство вызывают свя-
занное с ними чувство или переживание; поэзия же в сло-
весных символах вызывает представление о зримом объекте
и одновременно предлагает отвлеченную идею. На первый
взгляд кажется странным; что стихотворение, дающее опи-
сание места или события, будет в большей степени подра-
жанием этому месту или событию, нежели их прозаическое
описание. Когда в прозаическом сочинении даются сведе-
ния о пропорциях и размерах здания, о материале, кото-
рый пошел на его постройку, то в смысле точности пере-
дачи это, разумеется, лучшее подражание, чем то, которое
может заключаться в прекраснейшем стихотворении на ту
же тему. Но кому придет в голову называть даже такое
сочинение в строгом смысле слова подражанием? Истина
в том, что живопись и скульптура подражательные искус-
ства в буквальном значении, в то время как для поэзии
это справедливо лишь в метафорическом смысле. Эпитет
«подражательный» может прилагаться к поэзии только как
2-1806 33 C«v^
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
риторическая фигура, и делать метафору основанием фи-
лософской классификации — значит дать ей такое употреб-
ление, которое, вопреки обещаниям, запутывает, а не про-
ясняет существо вопроса.
Я бы назвал поэзию побуждающим искусством. Ведь от
двух родственных искусств ее отличает то,, что она воз-
буждает мысль простым намеком и вместо подражаний,
доступных зрению и осязанию, использует условные сим-
волы, не имеющие ничего общего с изображаемым. По-
тому поэзия по-разному глубоко и волнует воображение
различных людей, что ее основным инструментом является
подсказывающий намек. В картине или в скульптуре ху-
дожник использует краски и формы, которые совершенно
определенным образом воздействуют на чувства. Живопись
оставляет мало простора воображению, скульптура и того
меньше. Но люди различаются степенью духовного разви-
тия, и поэтому удовольствие, получаемое от созерцания
картин и скульптур, будет так же различным, как в раз-
ной степени внятной станет для каждого мораль произве-
дения, причем иные могут даже перетолковать ее по-сво-
ему. Однако неизменным во всех случаях остаются свиде-
тельства чувств: любой зритель видит те же фигуры, те же
свет и тени. Поэтические образы не знают подобной чет-
кости обозримых форм и яркой живостью впечатления обя-
заны главным образом рассудку, которому они предстоят.
Великий механизм, творящий в поэзии ее чудеса,— язык —
способен выразить все мыслимые явления, но даже эта
достойная восторженного удивления объемлющая способ-
ность языка и великое многообразие доступных ему обо-
ротов не спасают его от участи ограниченного и несовер-
шенного инструмента, и необозримому и многоликому миру
материальному и духовному, от имени которого он пред-
ставительствует, язык бесконечно уступает в полноте, от-
четливости и разнообразии своих средств. И мне представ-
ляется, что это исчерпаемое богатство языка как раз и
определяет волшебную силу поэзии. Ее самые подробные
и не всегда, отмечу попутно, самые удачные описания до-
стигаются несколькими мазками; сознанию передаются
мимолетные внешние впечатления; несколькими чертами
означаются контуры; там луч света, здесь полоска тени.
Однако эти отдельные мазки оказывают завораживающее
действие на воображение, будоражат его и преисполняют,
вероятно, гораздо большим восторгом, чем выписанные в
34
Ё.-К. БРАЙЁНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
мельчайших подробностях предметы. Воображение живее
всех способностей разума и поистине не знает утомления;
его напряженная работа может достигнуть невиданной си-
лы и расстроить самый рассудок; состояние покоя для него
только нешумный род деятельности; я не решусь сказать,
что воображение вообще бывает когда-нибудь не занято,
ибо даже во время нашего сна оно бодрствует, трудится,
забавляясь плетением наших сновидений. Этот неугомон-
ный умственный дар скучает, когда его труд увенчивается
успехом, он уходит в сторону от предложенной ему готовой
комбинации идей и перестраивает их на свой лад, и по-
этому занимать воображение составляет истинное назначе-
ние поэзии. Искусство поэзии призвано отобрать и в долж-
ном порядке расположить символы мысли, дабы передать
воображению сильный и радостный подъем. Конечно, -во-
ображением читателя руководит поэт, чья обязанность —
направлять его искусно и без усилий; но это не значит,
что воображению оставлено пассивное участие. Оно уст-
ремляется по пути, который поэт только указал, и из эпи-
зодов и оброненных намеков воссоздает стройные видения.
Эскизы красоты воображение, не скупясь, дополняет чер-
тами, которые отвечают его заветным представлениям о
прекрасном, и завершает картину величия благороднейши-
ми образами, почерпнутыми из своих собственных запасов.
Насколько совершенен может быть этот процесс, почти
всецело зависит от силы и развития воображения. Возьми-
те для примера отрывок, в котором Мильтон описывает
нашу праматерь, совершающую свою ежедневную прогул-
ку среди цветов:
Подобная богине иль царице,
Она идет в сопровожденье граций 2.
Читая эти строки, даже самое холодное воображение уви-
дит в Еве женственную прелесть и достоинство, выступа-
ющие в прекрасных формах, в позах и движениях, хотя ни-
чего похожего поэт не изобразил, а только подсказал на-
меком. Возбужденное этими скромными намеками, вооб-
ражение более живое не только придаст привлекательные
черты главной героине, но напоит красотой обнимающий
ее воздух, населит его воздушными грациями; от него не
скроются их тонкое сложение, блеск развевающихся волос
и теплым огнем светящиеся глаза. Возьмите еще отрывок
2*
35
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
из поэмы Мильтона, где о Сатане высказываются такие
слова:
Пусть молнии избороздили лик,
Печать тоски ланиты омрачила
Поблекшие, но очи под бровями *
Нависшими отвагою горели,
Гордынею и жаждою отмщенья.
В глазах его суровых промелькнул,
Однако, луч невольный состраданья.
И совесть в нем проснулася при виде
Сообщников вины его ужасной,
Вернее — жертв, утративших блаженство
И вечному страданью обреченных 3.
Перед внутренним взором читателя намеки, содержащиеся
в этом ярком отрывке, сольются в некое выражение лица,
черты которого передают крайнюю степень злобы и от-
чаяния: брови, щеки, глаза падшего ангела, гнев, упорная
мысль, печаль за судьбу своих последователей, и на всем
лице лежит печать всемогущего гнева. Не представляет
сомнений, что картина, которую отрывок вызовет в созна-
нии читателей, не будет во всех случаях одинаковой, зави-
ся от того, насколько живым воображением наделен чита-
тель или в какой степени глубоко его взволнует прочитан-
ное. Знакомство читателя с внешними проявлениями силь-
ной страсти и обыкновение связывать переживания с из-
вестными переменами в лице тоже в свою очередь дадут
разные варианты одной картины.
Никто не станет спорить, что назначение поэзии — вол-
новать воображение, но это не единственное и, быть мо-
жет, даже не главное ее поприще: другая ее цель состоит
в том, чтобы затронуть сердце, а это, как я надеюсь пока-
зать в лекции, имеет определенное отношение к разуму.
Я знаю, что некоторые критики в игре воображения видят
единственный смысл поэзии. Они разделяют поэзию и па-
фос. Они говорят о чистой поэзии, понимая под этим от-
рывки, заключающие поэтические образы, в которых по
возможности нет и капли душевного волнения. Мне неве-
домо, кто позволил этим джентльменам по-своему пере-
толковывать принадлежащее всем определение поэзии и
тем,самым принижать ее значение.
В самом расхожем смысле поэзия во все времена и у
всех народов включала в себя нечто большее. Говоря о сти-
хотворении, мы имеем в виду отнюдь не только нарядный
узор образов. Поэзия тогда прекрасна, когда она владеет
36
B.-K. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
нашими чувствами, и если при этом она еще создает пре-
красные образы, тогда это поэзия в высшем смысле. Поэ-
зия постоянно прибегает к помощи языка страстей, усили-
вая действие своих картин, и если этого недостаточно, что-
бы языку дать право называться поэтическим, то я отка-
зываюсь понимать, что такое поэзия. Разве нет поэзии в
гневе Ахилла? Или ее нет в той , сцене, где только что
оправившийся от безумия, хотя рассудок его еще нетверд
и ненадежен, Лир в палатке Корделии обращается к до-
чери, опустившейся перед ним на колени за благослове-
нием?
Не. смейся надо мной. Я — старый дурень
Восьмидесяти лет. Боюсь,
Я не совсем в своем уме 4.
Может быть, нет поэзии в раскаянии Отелло, в ужасном
чувстве вины, преследующем- Макбета, или в стенаниях
Антония над телом друга, в преданной любви Джульетты
и в любовном самопожертвовании Клеопатры? В бессмерт-
ном сочинении Мильтона — нет разве поэзии в раскаянии
Адама или в печали изгнанной из рая Евы? Истина в том,
что поэзия, которая не находит пути к человеческому серд-
цу, не заслуживает называться поэзией: пусть в ней будут
и блеск, и мастерство исполнения — она скоро утомляет
внимание. Затронутые искусным движением, чувства и во-
ображение взаимно действуют друг на друга. Когда, к
примеру, поэт представляет Офелию юной, прекрасной и
несчастной, с мрачным огнем безумия в глазах, увешан-
ную причудливыми венками из полевых цветов, со словами
старинной песни на устах, то, поражая воображение, эта
картина неминуемо затронет душевные струны. Когда же
посреди бессвязной речи у Офелии вырываются слова, вы-
дающие ее горькое положение, когда она говорит:
Мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать 5,—
то эта трогательная сентенция, рассчитанная целиком на
наше сочувствие, не оставляет спокойным и воображение.
Воображение рисует перед нами дни, когда она знала о
несчастьях лишь понаслышке, когда еще отец не был убит
рукой ее возлюбленного, когда его самого еще ле отняли
У нее, и нам дано почувствовать всю тяжесть горя, сокру-
шившего создание столь нежное и счастливое.
Стихотворения, изобилующие образами, как я уже от-
мечал, далеко не всегда способны ярко зажечь воображе-
37
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ние читателя. Это происходит оттого, что обременяющее их
убранство не подсказано природой изображаемого, не из-
ливается из переполненного и согретого им рассудка; это
только искусственные цветы,, сотворенные трудом, не зна-
ющим вдохновения и непосредственности.
Язык страсти есть по необходимости фигуральный язык,
однако его преувеличения имеют целью умножить напря-
женность выражения и никогда не применяются ради них
самих. Поэтому сколь бы важное место в поэзии ни уде-
лялось воображению, ее основным источником остается
чувство. Эта сила стоит у врат, за которыми разум сло-
жил сокровищницу образов, и отворить запоры ненасиль-
ственным действием позволено ей одной. Все образы, ка-
кие только может родить фантазия, подотчетны чувству
и готовы служить его указаниям. По правде говоря, я ни-
сколько не сомневаюсь, что самые непростительные по-
грешности против хорошего вкуса в сочинениях этого рода
проистекают из отсутствия чувства. Когда самого писателя
мало трогает его предмет, то желание изобразить его в
сильном или приятном для нас свете приводит к большим
несуразностям, чинящим вред намерению творца. Здесь
берут начало холодной рукой вылепленные образы, скучно
пересказанные наблюдения, мелочное выписывание непри-
мечательных обстоятельств и такие крайности, как плоская
банальность и пышная нелепость. И, напротив, сильное
чувство всегда служит надежным руководителем. Оно ред-
ко грешит против вкуса, ибо безотчетно отыскивает самые
верные пути к сердцу читателя. Одушевленное им сочи-
нение играет множеством красок, восхищающих самый
строгий вкус. Не беда, если даже нарушены неписаные за-
коны или раздражены определенные группы людей: боль-
шое чувство говорит языком, понятным для всех народов
во все времена. Здесь предстают свидетельства сильного
духа и благородства, воплощенные в звуках, которые укре-
пляют нашу собственную стойкость, и над мертвыми про-
износятся речи, исторгающие у нас слезы.
Однако поэзия обращается не только к страстям и во-
ображению: она взывает и к разуму. Истинность этого по-
ложения я считаю бесспорной, ибо разуму обязаны мы
установлениями вкуса, на которых строится здание поэзии
и которые дают нам средство судить о ее достоинствах.
Правила художественного вкуса суждение выводит из раз-
умного порядка вещей и наделяет их обязательной силой.
38
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
Справедливо, что некоторые следуют этим правилам без-
отчетно, но истина в другом: сознательное следование пра-
вилам вкуса неизбежно удовлетворит разум соответствием,
соразмерностью и сообразностью. Чтобы создавать пре-
красную поэзию, требуется усилие высочайших способно-
стей духа, и далеко не последнюю роль среди них призван
играть разум. Поэзия самая ненадежная маска, за кото-
рой глупость и безумие рассчитывают скрыть свои черты.
Им удобнее, безопаснее и более кстати укрыться за тор-
жественными словопрениями по пустому поводу. Вялое по-
нятие, неумение уразуметь смысл выдают слабое развитие
или отсутствие способности к рассуждению и делают не-
счастного поэта предметом жалости и насмешек.
К разуму поэзия обращается и в том случае, когда пре-
подносит мудрые наставления. Не забывайте, что поэзия
далека от отвлеченных -рассуждений и утомительных для
ума изысканий. Чужды ей и открыто преподносимые поу-
чения. Все это, однако, не препятствует ей наставлять в
истинах, которые держат ответ перед судом разума. Нрав-
ственные истины просты и невелики числом, но, подобно"
сочетаниям в языке, безграничны и разнообразны их соче-
тания с людскими поступками. В нашем сознании скрыто
присутствуют тысячи форм, производимых соприкосновени-
ем общих принципов с жизнью и поведением людей; нам
не довелось узнать их на примере собственной жизни, но
достаточно намека, чтобы мы тотчас признали их возмож-
ность, чтобы узнали их внове, не делая для этого особых
усилий. Но ценность их ничуть не уменьшится оттого, что
открытию не предшествовали трудные изыскания. Лучшие
свои богатства земля производит на поверхности, и только
безумцы бросают свои нивы ради спрятанной в недрах
руды. Когда истинам, о которых я рассуждаю, придана
особая, сила или красота, то они становятся законной при-
надлежностью искусства, служащего предметом моей лек-
ции, и, облекшись в гармонию стихов, достигают подлин-
ных высот поэзии. Не удивительно, что в творениях самых
прославленных поэтов они занимают огромное место. Ког-
да Шекспир говорит о милости, что она
вдвойне благословенна:
Тем, кто дает и кто берет ее6,—
то не говорит ли этцми словами прекраснейшая поэзия
вкупе с неоспоримой истиной? И у Мильтона мы найдем
39
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
подобные отрывки, западающие в душу, словно слова ора-
кула. Вот пример:
Сквозь разум бога или Человека
Зло может проскользнуть, не оставляя
Там ни пятна 7.
Или возьмите отрывок из поэмы Каупера, в котором поэт
порицает виновность и безумие государей:
Война — игра, и, будь мудры народы,
Они ее ца'рям бы запретили.
Пора дубинки взять из рук ребячьих
Героев, чьи незрелые умы,
Никем не сдержаны, готовы портить,
Злом забавляясь, их игрушку — мир 8.
Я называю эти ртрывки именем поэзии, ибо в них
разуму открываются истина и сила, которые волнуют его,
наполняют' мыслями и устремляют к высокому. Поэзии не
заказано также пользоваться некоторыми приемами рас-
суждения, выводящего из одной истины другую. Однако ее
доказательства должны нести печать прекрасного или не-
обычного и приводить разум к окончательному мнению без
видимых стараний.
Средства, которыми поэзия воздействует на разум, все
решительно доступны и прозаическому писателю. Наряду
с поэтом он вправе располагать всем, что волнует вообра-
жение, возбуждает чувство и вызывает отголосок нравст-
венных истин в нашей душе. Правда, поэзии отпущена
большая свобода в отношении красот стиля, но имеется
множество превосходных стихотворений, где риторические
фигуры не составляют преимущества перед сочинениями
прозаическими, написанными в равной степени вдохновен-
но. Что же в таком случае отличает прозу от поэзии? Воп-
рос этот вызвал много споров, однако, я полагаю, решить
его под силу всякому, кто далек от честолюбивых попыток
прославиться глубокомыслием в вопросах уже достаточно
ясных. Прежде всего поэзию отличает от прозы использо-
вание гармонии размера. Далее, она избегает всего, что
оскорбляет, озадачивает и утомляет рассудок, и остере-
гается предметов пошлых и обыденных, неспособных про-
будить в нас чувство. Иные поэзия не в силах облагоро-
дить, другие просто не даются ей в руки — в любом слу-
чае они непригодны. Дайте им стихотворную форму —
они все останутся прозой.
40
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
Делались попытки установить различие между поэзией
и красноречием, и я признаю, что различие есть, но, ка-
жется мне, оно в основном сводится к метрической орга-
низации речи. Красноречие — это поэзия прозы; поэзия —
это красноречие стихотворства. Сентенция, что поэтом
рождаются, а оратором делаются9, казалось бы, доказы-
вает, что между обоими лежит пропасть, но задумайтесь
на минуту, и вы поймете, что без врожденных дарований,
усовершенствованных трудом, невозможно сделаться ни
поэтом, ни оратором. В красноречии я вижу не способность
его убеждать: есть виды аргументации, глухие к красноре-
чию, ибо они требуют пристального и напряженного вни-
мания. В красноречии я вижу действие на нашу мораль-
ную природу, заражающее нас всех общим чувством. В та-
кие минуты самого оратора обуревают чувства, которые
он нам внушает: глаза его блестят, плечи расправляются,
голос приобретает необычную певучесть, фразы, сами рас-
полагаются в некотором подобии размера и гармонии, и,
затаив дыхание, слушатель весь отдается вниманию. В со-
стоянии такого же воодушевления рождается поэзия. Если
наш оратор отправится в кабинет и стихами выразит мыс-
ли, полные такого же огня и духа, то получится поэзия.
В заключение я хочу высказать, что элементы поэзии
составляют часть нашей природы и что всякий человек бо-
лее или менее поэт. В этом, по удачному выражению,
«банкнотном мире» нам случается встретить людей, не
боящихся признаваться в том, что у них нет вкуса к поэ-
зии. Но, с их позволения, я осмелюсь утверждать, что они
ошибаются: чутье к поэтическому у них есть, хотя, быть
может, они никогда не развивали его. Найдется ли среди
них хоть один, который не почувствует красоты соразме-
ренной формы и не порадуется разнообразию видов? —
а ведь это два главных принципа, счастливое соединение
которых обеспечивает поэтическим творениям высокое со-
вершенство. Найдется ли хоть один, чей взор не очаруют
дивные формы и краски, чей слух не упоят сладостные
звуки, кто не увидит очарования в смене света и тьмы, в
круговороте времен года? Возможно ли, чтобы воплоще-
ния природы наводили на мысль лишь о естественных по-
требностях? Возможно ли не видеть великого замысла в
ее делах и проявлениях, не почерпать в ней знаний, не
замирать перед ее неразрешимыми тайнами? Сыщется ли
хоть один, кто не чувствует привязанности к ближним, не
41
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
уповает на будущее, не имеет памяти о прошлом? Или
они забыли детство и детских друзей и совершают жиз-
ненный путь с закрытыми глазами? Разве им нечего жа-'
леть и не о чем сокрушаться и разум их никогда не омра-
чают тени страха? Да возможны ли, наконец, такие люди,
что не страдают и не радуются в жизни, не признают тор-
жественную власть могилы и не ждут чудес в потусторон-
нем мире? Все эти источники питают поэзию и присутст-
вуют не только в нас самих,, но во всем мироздании; они
прекратятся лишь с последним из господних творений.
II. О ЗНАЧЕНИИ И ПОЛЬЗЕ ПОЭЗИИ
В предыдущей лекции я попытался дать некоторое пред-
ставление о природе поэзии. Сегодня я намерен рассмот-
реть значение и пользу поэзии, выяснить ее участие в бла-
годенствии и счастье людей и разобрать некоторые возра-
жения, которыми пытались остудить самозабвенное упое-
ние ее восторгами. Для всех нас отнюдь не безразличен
вопрос, чему служит этот род сочинений, составляющий
значительную часть литературы всех народов во все вре-
мена, и, признав его роль благотворной, искать возмож-
ность поощрить его развитие; буде от сочинений этого
рода проистекает вред, нам следует озаботиться поисками
лекарства. Высказывая свои мнения на этот счет, я совсем
не убежден, что мое пристрастное отношение к.искусству
поэзии позволит сохранить желательную трезвость сужде-
ний и свободу от предубеждения. Только бы это не поме-
шало вам принять те верные истины, которые могут со-
держаться в моем оправдательном слове искусству поэзии,
а вершить справедливый суд не в моих силах.
Участие поэзии в благоденствии и счастье нашего наро-
да я буду рассматривать по тому же плану, что и в прош-
лой лекции, а именно: воздействие поэзии на воображение,
на страсти и на рассудок. В отношении воображения этот
вопрос, я уверен, решается легко и просто; коль скоро эта
способность ума воспринимает поэзию саму по себе, не
заручаясь поддержкой волнуемых ею страстей, то дея-
тельность воображения доставляет развлечение, приятную
игру ума и не более. Спору нет, многие создания поэзии
и не ставят перед собой более высоких задач, им доста-
точно, не волнуя, привести нас в состояние умиротворен-
ности. Это тоже кое-что значит в жизни, где не смолкают
42
B.-K. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
жалобы на заботы, скуку и страдания. Польза от таких
сочинений покажется, может быть, еще большей, если уви-
деть в них залог сохранения в нас простодушия, ибо в по-
этических творениях непременно есть нечто чистое и вы-
сокое. Их дух домогается красоты и величия, недоступных
человеку, а это если не родственно добродетели, то, во
всяком случае, близко ее напоминает. Мы не можем иско-
ренить воображение, мы можем только его развить и уп-
равлять его деятельностью; мы не в силах остановить его
постоянную работу, зато нам позволено полезным образом
направлять ее. Несомненно, это благородное занятие —
придать созданиям ума форму по законам, которые че-
ловек выносит из наблюдений над деяниями небесного
творца.
Нельзя умолчать о том, что причуды воображения мо-
гут быть весьма низкого и подлого свойства, чуждого вы-
сокому искусству, когда фантазия упивается образами,
берущими начало в низменных наклонностях и смехотвор-
ных страстишках. Сердце тщательно скрывает эти таящие-
ся в беспросветной глубине свои грехи, не уличенные сты-
дом и не вытесненные людским мнением и тем вернее1 гряз-
нящие и портящие сердца, что разыгрываются они втайне
и без помех. Не лучше ли в таком случае предложить в
замещение их нечто более достойное или по крайности
расположить ум к неприятию подобных образов и так вос-
питать воображение, чтобы разум отвергал их презритель-
но и с отвращением? Этой цели вполне соответствует поэ-
зия. Она не имеет ничего общего с принижением высокого,
низкие предметы не привлекают ее. В ее речах нет ничего
предосудительного. Мир может без опаски заглянуть в ду-
шу, упоенную чистыми утехами поэзии. Вызвавшие ее вку-
сы, чувства, пробужденные ею, предметы, взысканные ее
любовным вниманием и трудом на общее благо, — все
это затрагивает в нашей душе струны самые благородные
и созвучные общим настроениям.
Рассуждая о значении поэзии в устройстве счастья лю-
дей в связи с ее действием на воображение, я вынужден
был забежать вперед и сказать о власти ее над страстями.
В сущности говоря, это две стороны одного вопроса; в ин-
тересах классификации их еще можно разделить, но рас-
суждать о каждом в отдельности трудно; ибо, как я уже
отметил в прошлой лекции, переданное воображению воз-
буждение задевает также чувства, а движение чувств за-
43
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
жигает воображение. Именно эта власть поэзии над чув-
ствами и страстями людскими отводит ей место в под-
держании достоинства и благосостояния общества. Всякое
воздействие на нашу чувствительность служит в нас нрав-
ственному воспитанию, а высшая степени нравственного
развития состоит в том, чтобы приучиться верным образом
реагировать на все обступающие нас впечатления. Связь
добродетельных поступков с природой чувств одинаково
признают и целомудреннейшая из всех религий и предан-
ная здравому смыслу философия. Каждому благому дея-
нию отвечает заключенное в нашей душе чувство, оно под-
вигает нас на выполнение долга и вознаграждает испол-
нительность. Итак, можно считать доказанным, что поэзия
приводит в действие пружины нашего поведения, однако
время от времени велись споры, благотворно ли это дей-
ствие, или поэзия направляет нравственность к дурному.
Выяснив, какого рода чувства она обыкновенно стремится
вызвать, мы сумеем ответить на поставленный вопрос.
Связана ли поэзия с пороком? Если нет, то внушаемые ею
чувства должны быть детски чисты, а чистые чувства в
высшей степени благотворны. Жестокость — есть в ней что-
нибудь поэтическое? Разве яркая картина страданий, вы-
павших на долю человека или безгласной твари, представ-
лена с расчетом развлечь нас этими страданиями или по
крайности оставить безразличными к ним? Есть ли хоть
капля поэзии в несправедливости? Сколько поэтического
в обмане и вероломстве? Чем больше ярких красок пошло
на изображение обмана, тем больше отвращения он вы-
зывает в нас; чем более впечатляющей вышла картина
вероломства, тем сильнее мы презираем его. Имеются ли
у поэзии какие-нибудь узы родства с алчностью и эгоиз-
мом? Не правильнее ли будет думать, что они отравляют
и губят то самое воодушевление, которому поэзия обязана
своим рождением? И не нам ли были даны свидетельства
другой истины: что поэзия берет на себя радостный труд
возбуждать сострадание, источник всех благих начинаний?
Разве не славит она твердость духа и великодушие, рас-
полагающие к бескорыстным жертвам? Она пестует пат-
риотизм, который одухотворяет тяжелый труд, совершае-
мый ради общего блага. Она находит для себя благодар-
ную почву в естественных привязанностях, питающих
тихие добродетели семейной жизни. Она в такой степени
утончила, преобразила и освятила человеческую любовь,
44
B.-K. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
что даже благочестие заимствовало язык этой страсти для
самых пламенных своих изъявлений. Она с восторгом за-
ключает в просторный круг своих симпатий не только весь
род человеческий, но также все творения господни. Ей по
душе склонить внимание человека к началу и концу его
дней на земле и напомнить о скоротечности краткого про-
межутка между ними, не спеша начертать путь от колыбе-
ли до могилы и приподнять завесу в мир иной. Нравст-
венные уроки, лишенные интереса и выразительности, а по-
тому не представляющие пользы, поэзия оставляет прозе;
принадлежащими же себе по праву, имеющими значение
и силу она считает только те истины, что трогают сердце.
Из питаемых ею страстей есть одна, о которой моралисты
судили по-разному: это честолюбие. Я не имею возмож-
ности исследовать моральную характеристику этой страсти,
но мне хочется высказать, что если честолюбие не добро-
детель, то зачастую оно прекрасно исполняет эту роль,
способствуя началу больших и благородных дел. Во вся-
ком случае, забота о добром имени ё глазах ближнего так
глубоко коренится в нашей природе, столь важна для пра-
вильного устройства жизни и общества и так успешно тво-
рит добро и пресекает зло, что я никак не могу заставить
себя думать плохо о средствах, которые пробуждают че-
столюбие и направляют его. В не меньшей степени поэ-
зия учит нас урокам мудрого смирения. Благоговение пе-
ред безграничной благодатью и бесконечной силой, кото-
рое поддерживают и осеняют здание, материального мира,
есть также элемент поэзии, озаряющий ее возвышенными
мыслями и глубочайшими переживаниями. Сколько бы ни
гордились мы собственным могуществом, разум с одина-
ковым восторгом взирает на действие вышней силы и по-
гружается в созерцание беспредельного могущества и муд-
рости. Поэт, написавший после своего имени слово «ате-
ист», просто не сумел в себе разобраться. Ведь по-своему
и он от сердца и непритворно почтил божество. Ему угод-
но было назвать его «Природой», но ведь мы все бого-
творим Великую Первопричину, что бы она собой ни пред-
ставляла и каким бы именем ее ни называли.
С точки зрения, которую я сейчас развиваю, решитель-
ным доводом в пользу поэзии будет то, что она уберегает
нас от деспотизма обстоятельств, вносящих путаницу в
моральное суждение. Опасно оставаться постоянно погру-
женным, в свои ближайшие заботы. Ничто не усыпляет
45
ЭСТЕТИКА' АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
совесть так легко и искусно, как своекорыстие, и оно же
освобождает в нас самые злосчастные и тупые предрас-
судки. А поэзия уносит нас в такие области, где своекоры-
стию нет места, куда не допускаются смугцающие нашу
ежедневную жизнь предрассудки. Она очищает наши чув-
ства от приобретенной скверны и позволяет сравнить жиз-
ненные наблюдения с безыскусственными понятиями о доб-
ре и зле. Мы научаемся видеть вещи такими, каковы они
есть, а не в свете их сегодняшней выгоды, и на жизнь
мы взираем уже просветленным и твердым взглядом.
Одним из самых замечательных свойств, которым поэ-
зия оказывает свое влияние на нас, является ее способ-
ность видеть сходство и соответствие в предметах нравст-
ственного и физического мира. Я говорю о сопряжении
этих предметов, служащем к взаимному украшению и про-
яснению их природы, когда предметы естественного про-
исхождения поэзия наполняет нравственной мыслью или
же укрепляет нравственное положение образами вопло-
щенной красоты и величия. Так поэзия связывает в одно
целое все составляющие человеческую жизнь события и
соотносит разнообразие человеческих чувствований с яв-
лениями сотворенного мира. Каждый может .произвести
над собой опыт и убедиться, сколь трудно обратить этот
процесс ко злу, к возбуждению в нашей душе дурных стра-
стей. Явлениям природы свойственны чистота и наивность,
которые раз и навсегда исключают союз с побуждениями
позорного чувства. Ее могучие действия, ее непостоянство
безгрешны, в них невозможно усмотреть уроки безнравия,
которые сплошь и рядом подносит людское бытие. При-
роду можно понять, только чувствуя расположение к доб-
родетели, а еще лучше — переняв у природы потребность
в добродетели. Поскольку поэзия обращается прямо к рас-
судку, то нелепо ожидать вредных последствий от того,
что в предыдущей лекции я назвал мгновенным постиже-
нием нравственных истин во всей их выразительности.
Простота и ясность этих истин не дадут разуму запутать-
ся в их смысле и назначении. Они покоряют его своим соб-
ственным блеском и, выказав близкое и прекрасное соот-
ветствие наставлениям нашего жизненного опыта, заслу-
живают его окончательное признание. Запутать представ-
ления о хорошем и дурном можно лишь тонкими и гибки-
ми приемами рассуждения, а поэзии это не по силам.
Изобретательная казуистика и остроумная софистика мо-
46
B.-K. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
гут сбить и запутать разум и, окутав его собственным мра-
ком, привести к неверным заключениям; однако поэзия
брезгует помощью софистики и казуистики. Нам могут
заметить, что власть поэзии над разумом открыта злоупот-
реблению. Да, как и всякая другая власть, она, может быть
дурно употреблена. Ее влияние можно Направить в пло-
хую сторону, и такого рода примеры случались; однако
я вижу свою цель в том, чтобы показать ее благотворное
значение, ее внутреннее благородство, а если это так, то
нельзя осуждать ее бесповоротно за некоторые злонамерен-
ные попытки. Судить о вещи по ее дурному употреблению
значит искажать истину. Почему, выговаривая поэзии, эти
судьи не обрекают суровому приговору все другие источ-
ники наших удовольствий? Когда вы говорите им о сти-
хии, сохраняющей в ваших жилищах тепло вопреки моро-
зу, сковавшему землю и воздух, о той стихии, что позво-
ляет нам поддерживать жизнь в суровое время года,— раз-
ве отрицают они ее пользу и пытаются ли доказать ваше
заблуждение, указывая на спаленные пожарами дома и
стращая рассказами о заживо сожженных мучениках?
Когда вы говорите о благостной силе солнца, то почему
они не тычут вам в глаза выжженные и бесплодные аф-
риканские пустыни и рожденные жарой болезни — чуму в
Европе, желтую лихорадку в Америке? Когда вы в просто-
те душевной радуетесь своевременному дождю, напоив-
шему землю и деревья, то почему они не одергивают вас
рассказами об урожае, скоте и людях, погубленных навод-
нением? Пусть нас убедят оставить обжитые дома и от-
казаться от плодов, взращенных нам на пользу солнцем
и дождями, — тогда откажемся и от поэзии. А пока не
будем презрительно отвергать ее, но станем заботливо ее
лелеять, подобно другим небесным дарам.
Если пагубные черты навлекают на сочинение заслу-
женные упреки, то друзья добродетели должны, по спра-
ведливости, осуждать не поэзию, а замутивший ее гряз-
ный состав, ядовитые побеги, опутавшие то, что по природе
своей чисто и невинно. Основы поэзии прекрасны и бла-
городны как в поэтическом творении, так и в природе
человека, и когда к ним примешивается грязь, то такое
сочетание вопиет о неуместности. По правде говоря, я
склонен думать, что поэмы, осужденные за их безнравст-
венное направление, могут дать преувеличенное представ-
ление о даровании их авторов. Содержащиеся в них от-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рывки, исполненные прелести и мастерства, бесконечно вы-
игрывают рядом с окружающей вульгарностью. Вспышки
искреннего яувства, проблески нравственной истины, оше-
ломляющее постижение славы и красоты мюра, язык, иду-
щий к сердцу читателя, — все это восхищает нас уже сво-
ей неожиданностью. Простодушие здесь выглядит безуп-
речнее, пафос трогает сильнее, ибо эти качества живи-
тельно освежают разум, охваченный ужасом и отвраще-
нием.
По общему признанию, героические поэмы древних
пробуждают кровожадный дух, воспитывают любовь к
войне и безразличие к страданиям, которые она приносит;
но я не убежден, что в своем действии эти поэмы заходят
так далеко, как это многим, представляется; если же это
верно, ^то винить следует несовершенство поэзии. Когда
поэзия нечувствительна и безразлична к страданиям, она
совсем не поэзия. И справедливости ради заметим, что если
древние певцы воспитывают любовь к войне, то добивают-
ся они этого скорее умалчивая о многом, нежели силою
слов. Подобно всем превратным и опасным состояниям,
война назначает испытание замечательным свойствам ума
и высоким добродетелям, и когда эти стороны выставля-
ются напоказ и из поля зрения удаляются неотделимые
от войны страдания и муки, преступления и зло, тогда
только война стяжает славу в глазах людей. Мы восхи-
щаемся героями Гомера не потому, что они льют кровь
и режут глотки — это умеет делать и разбойник с боль-
шой дороги: нас восхищает в них величие духа, которое
они показывают в леденящих душу эпизодах. Мы благо-
говеем перед отвагой, которая не дрогнув встречает опас-
ность и подставляет тело ранам, ибо в этой форме о себе
заявляет тот благородный закон, что рождает всякую доб-
родетель и подлинное величие: ради будущего блага пере-
терпим нынешние трудности и покорно принесем необхо-
димые жертвы. Нам приятно следить за решительными и
искусными движениями тела, которые в описанных Гоме-
ром поединках подчинены расчету, напряженному чувству
и ясной мудрости. Однако в великих сочинениях отца поэ-
зии яснее проступает чистота и мягкость его души; обла-
гораживающее влияние его поэзии ставит Гомера далеко
впереди своего века. Поэт часто оплакивает тех, кого без
всякой жалости погубили его любимые герои, — не убере-
женных благородным возрастом старцев, не защищенных
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
расцветом сил и обещанием добродетельной жизни моло-
дых; поэт сочувствует неутешному горю их близких. Более
того, кажется, что егодушутерзаеттайлое признание тщет-
ности славы, которую он воспел, ибо и «Одессия» и «Илиа-
да» полны указаний о дальнейшей судьбе героев, просла-
вившихся при осаде Трои: об их скитаниях и лишениях, о
горестных семейных раздорах и о жестокой и незаслужен-
ной смерти.
Я закончу эту лекцию словами одного красноречивого
писателя *, который настолько хорошо ответил на некото-
рые предъявленные поэзии возражения, что я чувствую
себя не вправе что-нибудь добавить по этому поводу.
«Поэзию упрекают в том, — говорит он, — что она насаж-
дает неверные взгляды, заполняет жизнь напрасными на-
деждами, стесняет ум призраками и тенями и созидает
свои образы на развалинах мудрости. Нельзя отрицать,
что с мудростью определенного рода она действительно
враждует: с мудростью здравомыслия, которая в матери-
альных удобствах полагает смысл жизни и в богатстве
ее цель. Нельзя отрицать и того, что поэзия освобождает
людей от пут смиренного благоразумия, которым наказа-
ны смертные, причем она даже не ставит этого себе в осо-
бую заслугу. И, чтобы покончить с этими возражениями,
остается добавить, что объявлять поэзию обманом чувств
и искусом ума нет серьезных оснований. Во многих сти-
хотворениях больше правды, чем в иных исторических
сочинениях и философских теориях. Вымыслы духа часто
заключают в себе высочайшие истины, которые нередко
открывают новые просторы мысли и в новом свете пред-
ставляют тайны нашего бытия. В поэзии может быть не-
верной буква, но дух ее часто исполнен глубочайшей муд-
рости. И коль скоро правда обитает даже в самых дерз-
ких вымыслах поэта, то, закономерно, ее будет больше в
картинах, взятых поэтом из жизни. Ибо наша жизнь, дав-
шая бессмертному духу первое бытие, богата поэтическим
содержанием, и высокое назначение певца в том, чтобы
увидеть эту небесную искру в непритязательных жизнен-
ных заботах и нехитрых земных радостях. В жизни невСе
проза, ясность, скука и неизбежный конец. Человек ода-
ренный обнаружит в ней залежи поэзии. Любовь, которой
мало нас самих и которая устремляется вдаль, в будущ-
ность; действие могучих страстей, наполняющее нашу ду-
шу нечеловеческой силой; невинные и безудержные радо-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
сти детства; расцвет, кипение сил и ослепительные упова-
ния юности; трепет сердца, впервые узнавшего любовь, и
мечты о счастье, которому тесно на этой земле; женщина,
сияющая красотой и грацией, ее доброе нечистое чувство,
глубокая привязанность, краска смущенной невинности;
голос и взгляды, идущие из самой глубины материнского
сердца, — все это полно истинной поэзии. Неверно, что
поэт описывает жизнь, которой не существует. Он только
извлекает и собирает, так сказать, эфемерную сущность
жизни, удерживает и сгущает ее изменчивый аромат, под-
бирает вместе рассеянные по разным местам красоты и
продлевает ее тонкие и — увы!—мимолетные радости. Этим
поэт оказывает нам великую услугу, ибо приятно чувство-
вать, что жизнь не сводится к пропитанию и материаль-
ному удовлетворению, что в ней есть место для пережи-
ваний и радостей, достойных более возвышенного сущест-
вования, и что этим чувствам может быть дан- самый ши-
рокий простор. Способность поэзии совершенствовать на-
ши представления о жизни и счастье с развитием общества
будет только возрастать в своем значении. Поэзия нужна,
дабы противостоять натиску бездушных и ненатуральных
обычаев, придающих цивилизации скучное и пустое выра-
жение. Поэзия нужна как противодействие прогрессу нау-
ки, чтобы, развивая воображение, вкус, стремление к пре-
красному, уберечь человека of погружения в земную, мате-
риальную, эпикурейскую жизнь, коль скоро в наши дни
естественные науки служат уже не для удовлетворения
ума, но для умножения материальных благ».
III. ПОЭЗИЯ В НАШ ВЕК И В НАШЕЙ СТРАНЕ
Господствует мнение, поддержанное представительными
именами и похожими на правду аргументами, что искусст-
во поэзии, как и родственные ему живопись и скульптура,
в нынешний век не может радовать успехами, какие оно
знавало прежде. Высказывали предположение, что разви-
тие разума, науки и полезных искусств сузило область во-
ображения и погасило воодушевление чувств. Поэзия, заняв
младенчество человеческого рода и преподав ему начатки
мудрости, как полагают, выполнила свое назначение и пре-
поручает свои обязанности более строгим наставникам.
Другие заходят дальше, утверждая, что не только наше
время отказывается произвести нечто достойное соперниче-
50
В.-К. БРАИЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
ства с творениями древних бардов, но что наша страна, как
никакая другая в мире, далека от исполнения этой миссии.
В наших гражданах видят они чуть ли не единственных
охранителей настороженного, расчетливого, прозаического
духа времени, нашу страну порицают за вопиющую бед-
ность поэтическим содержанием. Край наш красив, призна-
ют эти умники, но красотой лица без выражения; нет связи
с легендой, составляющей душу и привлекательность пей-
зажа; нет местных суеверий, которые еще держатся в Ев-
ропе повсеместно, нет преданий о давней и темной старине,
о диких и беспокойных временах, которыми Старый Свет
манит буквально на каждом шагу. И никогда, пророчеству-
ют умники, положение в нашей стране не изменится к луч-
шему. Ибо наш век призван не разводить новые, а подру-
бать и выкорчевывать старые, даже самые безвредные и
мирные суеверия, хотя половина человечества уже недо-
умевает, во что остается верить другой половине. Как тут
ожидать, что и у нас сложатся интересные легенды о каж-
дой детали местного, ландшафта: о горе, о кургане, о лесе
и речке и даже о том маленьком ручейке! В нашей ранней
истории можно найти события, связанные с определенным
местом, но беда в том, что этих событий раз, два и обчелся.
Дух нашего народа выдержан и деловит. Народ ценит по-
кой и выгоду, общественное наше положение прочно, зако-
ны весьма строги, уважаемы, так что неоткуда взяться не-
обузданным поступкам. Ни наш характер, ни история, ни
нынешнее состояние общества — ничто не имеет в себе ро-
мантического; они не могут покровительствовать поэзии, не
могут доставить ей материалы, заключенные в отечествен-
ных легендах, дарующих поэзии народное признание.
Если подобное направление нынешнего века и положе-
ние дел в нашей стране будут приняты за истину, то, нуж-
но признаться, они не только обескуражат всякого, кто
стремится сделать литературу предметом национальной
гордости, но, что гораздо хуже, еще усугубят общую непри-
глядность, на которой так настаивают. Что потребность
в современной поэзии прекратится, такой опасности нет.
Стихи всегда были, всегда будут, и читатели всегда най-
дутся; но не последняя забота, чтобы это были хорошие
стихи, чтобы они оказывали здоровое и благотворное влия-
ние, позволенное лишь высшим образцам искусства, и про-
изводили в нас сильное и животворящее действие, гну-
шаясь слабых и небрежных попыток.
i ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Если, однако, верно, что совершенство недостижимо в
искусстве, то высшие его образцы никогда не будут соз-
даны. Впрочем, нет большой беды в том, что литература,
подобно любому другому роду деятельности, не скупится
давать свидетельства тому, сколь редко if трудно достига-
ется успех в искусстве, ибо таким образом стремящиеся к
совершенству побуждаются к напряжению всех сил и спо-
собностей. Для духа человеческого нет большего торжест-
ва, чем успешное преодоление трудностей, и зрелище этой
борьбы и победы в ней наполняет нас жгучим интересом и
восторгом. Стремление отличиться в деле, где успех дости-
гается редко и только избранными, привлекает множество
соперников, состязающихся в рвении и усердии. Но бере-
гитесь одернуть этих благородных честолюбцев предосте-
режением, что их задача не только трудна, но попросту
невыполнима: вы раз и навсегда остудите их пыл. Вы
убьете в них надежду, сломите их силы; вы остановите тех,
от кого можно и должно было ожидать успеха, и откроете
дорогу слабым талантам, довольствующимся низкой сте-
пенью совершенства и не способных ни к чему подлинно
высокому. Итак, если развиваемые положения .в существе
своем вредны, то, следуя им, мы наделаем много бед; по-
этому, прежде чем принять их, мы должны подвергнуть эти
взгляды самой тщательной проверке, дабы совершенно и
полностью убедиться в их здравом основании.
Но пусть даже справедливо мнение, что поэзия нашего
века неспособна достичь того совершенства, какое она зна-
ла прежде, — все равно это обстоятельство никоим обра-
зом нельзя объяснять переменами в душевных свойствах
человека и в направлении'его умственной деятельности, из
которых рождается поэзия и к которым она взывает. Суж-
дение, что человек неуклонно утрачивает духовные силы и
прежний нравственный облик, даже глупее того, что его
физические силы якобы убывают, и совершенно немыслимо
выдвигать его всерьез. Я полагаю, самое доверчивость бу-
дет нелегко убедить в том, что за прошедшие века челове-
ческое воображение утратило свой живой характер и разу-
чилось претворять подручные материалы в величественные
и прекрасные картины. Кто в здравом уме решится утвер-
ждать, что за время после Гомера сердца охладели и очер-
ствели, что люди утратили душевную отзывчивость, не спо-
собны к развитию? Какие источники поэзии были в душе
человека и какими средствами воздействия на человече-
52
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
скую природу она располагала — все это осталось при нас.
Если же и впрямь имело место вырождение, то причиной
его было либо отсутствие особых условий, которые в ста-
рину давали развитие и необычайный расцвет поэтическим
способностям, либо появление в нынешнем веке таких ум-
ственных интересов, которые стеснили свободную деятель-
ность поэтического гения.
Каковы же эти условия, что в древние времена благо-
приятствовали искусству поэзии? Принято думать, что их
составляет тайна, облекавшая все природные явления, до
поры до времени неисследованные и необъясненные, иначе
говоря, эти условия создавал прекрасный мир древней ми-
фологии, а с закатом его — суеверия, которые заполонили
позднейшую эпоху, словно ночные призраки. Давайте >ке
рассмотрим эти якобы преимущества в отдельности. Нель-
зя отрицать того, что неизвестное и непостижимое способно
волновать воображение и повергать душу в благоговейный
трепет, в особенности когда оно сопряжено с чем-то гранди-
озным или величественным. Однако я решаюсь отрицать,
что невежественный век с достаточной полнотой постигает
таинственное: я утверждаю, что нужен немалый запас зна-
ний и сведений, чтобы осмыслить его. Если кто-то удовлет-
воряется видимостью вещей и полагает землю бескрайней
равниной, солнце — подвижным огненным шаром, небеса —
сапфирным сводом и звезды — множеством зажженных
лампад, то какие, с позволения сказать, тайны волнуют
этого человека, да и станет ли он вообще ломать над ними
голову? Но возьмитесь хоть отчасти просветить его. На-
учите, что земля представляет собой огромный шар; что эта
бескрайняя равнина — только островок в омывающем ее
со всех сторон мировом океане; поведайте ему о безгранич-
ности неба, о великом множестве заселяющих его миров —
и эти знания откроют перед ним просторную область не-
ведомого и удивительного, Уж такова природа человека:
одна крупица знаний помогает увидеть, как много еще во-
круг неизвестного, и разгадка тайны задает новые загадки;
тесный круг сомнений и неведения заключает добытые зна-
ния, и залогом бессмертной природы человеческого разума
служит его неудержимое влечение к темному краю этого
круга, стремление осветить наружный мрак. И пусть древ-
ность остается со своими тайнами — не будем завидовать
ей, ибо в дополнение к нашим развившимся знаниям и да-
же вследствие этого мы располагаем гораздо большим
53
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
числом тайн, причем наши тайны возвышеннее, глубже и
духовнее.
Так что же сказать о мифологии древних, и в первую
очередь о прекрасных мифах Греции и Рима, которые при-
дают столько прелести сохранившимся образцам античной
поэзии? Спору нет, эти мифы прекрасны, в них много вы-
думки, они отлично помогают поэзии выполнить некоторые
ее задачи; но в целом представляется сомнительным, что,
обратившись к мифологии, искусство поэзии приобрело
больше, нежели потеряло. Если верно, что тайна составля-
ет непременное качество поэзии, то миф почти полностью
развеивает тайну. Недостаток мифа в том, что он брался
объяснить решительно все на свете. Каждому явлению при-
роды было определено особое божество: Юпитер проливал
дожди и рождал гром, Феб правил солнечной колесницей,
был свой бог у ветра и каждого источника. Не было места
тайнам, все было просто и ясно. Собственно говоря, в том
и состояла красота, что всему было дано свое объяснение.
Воображение упивалось красотой, но глубочайшего потря-
сения ни воображение, ни чувства не испытывали. Эти
мифы повествовали о возвышенных небесных существах,
наделенных человеческими страстями и доступных страда-
нию; но в то же время силой, знаниями и непричастностью
к бедственному нашему существованию они были вознесе-
ны над людьми и не могли вызывать в нас живого сочув-
ствия. Поэтому мифологическая поэзия древних столь же
холодна, сколько прекрасна, и так же мало трогает нас,
как мало заключает в себе недостатков. Сделавшись до-
стоянием литературы более поздних эпох и в значительной
степени утратив искренность и силу выражения, гений ми-
фологической поэзии сковал естественность и простодушие.
Люди перестали доверять собственным чувствам и впечат-
лениям и впали в грубые погрешности вкуса. Изображая
любовную страсть, они заводили речь о Венере и ее сыне
Купидоне, натягивающем лук; славя прекрасное утро, они
всуе поминали Феба и его коней. Не удивительно, что при
таком обхождении искусство поэзии превращалось в пустое
занятие. Что касается меня, я убежден, что в окружении
своих жизненных обстоятельств, переживая и сочувствуя,
радуясь и скорбя, подверженные превратностям своей судь-
бы, люди представляют лучший предмет поэзии, нежели
племя вымышленных существ. Пусть ручей расскажет мне,
как приходили на водопой стада; как в жаркий полдень
54
В.-К. БРАЙЕНТ.ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
здесь утолил жажду, благословляя воду, усталйй путник;
как школьник тянулся за орехами, нависшими над бурля-
щим студеным потоком; пусть расскажет ручей о юности
и здоровье, о чистоте и радости/а что всему причиной здесь
какая-то наяда — это мне совсем безразлично. Если же
требуется религиозное настроение, то пусть ручей нашепты-
вает о незримой благости земной. Иными словами, почита-
тели поэзии могут без сожалений отказаться от древней
мифологии. Лишившись ее, мы приобрели больше, чем по-
теряли: мы обрели живых людей, нам доступны творения
господнего мира, бесхитростное очарование которых мешал
разглядеть слепящий блеск мифологии и которые с быст-
рым развитием наук умножают свое великолепие новыми чу-
десами и прелестями. Мы обрели также более возвышен-
ную и действенную религию, чьи истины шире, выше, бла-
городнее, нежели мифологические представления, основан-
ные на случайных догадках.
Что касается позднейших суеверий, доселе сохраняю-
щихся в иных -местах цивилизованного мира, веры в кол-
довство, астрологию, во вмешательство злых духов в дела
человеческие, веры в привидения, в фей, в водяных, леших
и гномов, то мне представляется, что эпохи, расплодившие
этот выводок фантастических существ, не оставили благо-
родных образцов поэзии. Их появление предполагает столь
неразвитое состояние общества, что не приходится рассчи-
тывать на успехи в поэзии. Да и вряд ли поэтическому
таланту будет хоть в малой степени полезно истовое и
безоговорочное усвоение этих суеверий. Правда, поэзия
порой добивается сильного воздействия, играя на врож-
денной любви к сверхъестественному, коренящемуся в глу-
бинах человеческого сердца и разума, и люди — сознатель-
но либо тайно — любят уступать этой страсти; но правда
и то, что в этих случаях поэзия по большей части прибегает
к традиционным суевериям, а не к тем, что сохраняют зна-
чение живой веры. Традиционные суеверия кажутся поэзии
более гибкими, более податливыми; она по-своему прино-
равливает их к своим задачам и всегда может отбросить
прочь все, что оскорбляет вкус. Действительно, даже поэ-
ты, творившие в суеверные эпохи, охотно уходили назад, к
чудесам прежних времен. В рыцарскую эпоху авторы при-
ключений, в которых, согласитесь, и без того было доста-
точно собственных чудес, любили поразить своих читателей
рассказами о великанах, драконах, крылатых конях и вол-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
шебниках, которые существовали в давно прошедшие века
или по крайней мере где-то в дальних странах. За исключе-
нием, может быть, «Тэма О'Шэнтера», лучшая баллада о
ведьмах, на мой взгляд, — «Колдунья из Файфа» Хогга Л
а ведь обе эти баллады были написаны много после того
времени, когда вера в ведьм была безжалостно высмеяна.
Век, не располагающий запасом собственных суеверий,
имеет исключительное право использовать в своей поэзии
суеверия прошлых эпох; он берет дань от многовековой до-
верчивости и бесконечно разнообразит положения, в кото-
рые ставятся герои поэтических созданий. Если материалы
обрабатываются с достаточным искусством и рассказ о
сверхъестественных событиях не отпугивает читателя своей
невероятностью, то цель поэта достигнута. Таково именно
положение в век нынешний; он имеет преимущество перед
всеми протекшими временами, ибо у него скопились горы
материала, чем не замедлили воспользоваться его поэты.
Что касается обстоятельств, которые, по мнению мно-
гих, в наши дни сдерживают и ограничивают изъявления
поэтических чувств, то главным, если не единственным,
признается широкое распространение научных занятий и
исследований, неблагоприятных для развития воображения
и подавляющих душевные порывы. Действительно, есть
занятия, которые требуют преимущественно интеллектуаль-
ных усилий, и эти занятия разделяют с поэзией благо-
склонность публики. При этом нет признаков того, что
покровительство, оказываемое научным занятиям, облаго-
детельствует также и поэзию, даже если науки вдруг ис-
чезнут с лица земли. Напротив, есть все основания пола-
гать, что сами научные занятия кое в чем благоприятству-
ют поэзии, ибо они, без сомнения, увеличили число читате-
лей, а всякий грамотный человек хоть изредка читает сти-
хи, с голоса законодателей вкуса восхищается прекрасными
образцами и, дайте срок, научится непритворно любить их.
Как в былые времена, так и впредь различные склонности
будут для каждого .определять его род деятельности — од-
ному заниматься химией, другому поэзией, но я никак не
могу согласиться с тем, что эти занятия мешают друг дру-
гу, что успехи химика отнимают у поэта вдохновение. Обра-
титесь к Великобритании. Никакая другая страна не может
сравниться с ней успехами в науках, и вместе с тем нигде
поэзия не знает подобного оживления. Весна и осень уста-
новили славное двоевластие в ее литературе, одаряя ее
56
B.-K. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
цветением и плодами. Разве сегодняшняя поэзия этого ост-
рова, поэзия Вордсворда, Скотта, Колриджа, Байрона,
Саути, Шелли и других, свидетельствует о расхолаживаю-
щем соседстве естественных наук? Не предстает ли она как
никогда дерзкой, пестрой, страстной, неровной, нарушаю-
щей строгие каноны? Разве ее свежесть, сила и, пожалуй,
еще несобранность не доказывают, что она переживает но-
вое рождение?
Чтобы не отставать от века, нужно располагать опреде-
ленными знаниями, а сегодня их объем неизмеримо велик
по сравнению с прошлым, и все же я не думаю, чтобы
знания угрожали стеснить и погубить поэтическое дарова-
ние. Знания — это тот материал, из которого дух воздвига-
ет свои строения. Чем больше материала, тем больше тре-
буется силы для достижения соразмерности и красоты, за-
то и здание выигрывает в величии и блеске. Все великие
поэты были людьми великой учености.* Иные почерпнули
ее в книгах, как Спенсер и Мильтон, другие, подобно Гоме-
ру и Шекспиру, в зорком наблюдении жизни и людей. На-
против, поэзия Оссиана2, подлинная или нет — другой во-
прос, дает образец весьма незаурядного .поэтического та-
ланта, связанного отсутствием настоящей учености. Именно
недостатку знаний его поэмы обязаны своим удручающим
однообразием. У поэта мало мыслей, круг его воображения
тесен, и поэмы на все лады повторяют одни и те же мысли
и образы. Есть прекрасные и сильные места, но в целом
каждая поэма утомительна и однообразна.
В заключение я намерен сказать о видах на будущее
нашей литературы и о возможности произвести в Новом
Свете что-либо достойное соперничать с бессмертными
творениями древних певцов. Многое из высказанных ранее
замечаний о состоянии литературы в нынешний век прило-
жимо и к этой части моих рассуждений. Отсюда следует,
что мы никоим образом не должны спокойно терпеть наше
отчаянное положение, ожидая, когда пройдет немного вре-
мени и вопрос сам собой решится в нашу пользу. Со всех
сторон к нам подступают источники знаний, доступны кни-
ги, возбудитель и приют поэтического восторга, и будет
крайне странно, если из множества открытых для них
поприщ никто из граждан не пожелает прославиться в поэ-
зии. А будь эта дорога избрана и освоена с усердием, отли-
чающим наших соотечественников, что воспрепятствовало
бы поэзии стать такой же совершенной, как в других
57
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
странах? Уж конечно, не отсутствие поощрения, ибо лите-
ратору нужно не много, чтобы испытать творческий подъем,
и за это немногое он платит сторицей. Кому придет в го-
лову откармливать, словно на убой, скаковую лошадь?
Жалобы на бедность поэтов так же ст^ры, как сама
поэзия, но мне ещё не приходилось слышать, что от этого
они писали плохие стихи. Дабы снискать любовь и уваже-
ние своих соотечественников, поэзии, пожалуй, вполне
достадочно пробуждать в них решительные чувства. Что же
касается малочисленности отечественных преданий и ле-
генд, то плакаться на их* бедность мы успеем, когда исчер-
паем их все. Кроме того, если поэтам кажется, что им не
хватает материала, их право, как я уже говорил, искать его
в других странах. Так поступали лучшие английские поэты.
События прославленной поэмы Спенсера3 разыгрываются
в призрачных границах волшебной страны. Местом дейст-
вий многих своих лучших трагедий Шекспир избрал чужие
края. Сюжеты обеих эпических поэм Мильтона4 вообще
развиваются не на земле. Во всех поэмах Байрона собы-
тия совершаются на чужбине. О рыцарстве и римской церк-
ви рассказывает в своей поэме об Испании Саути5, это его
лучшее сочинение. Для одной из своих повествовательных
поэм Муру потребовалась Персия; для другой — допотоп-
ные времена6. Отвернувшись от героических легенд и вос-
поминаний, не прибегая к сверхъестественному и чудесно-
му, Вордсворт и Крабб, каждый в своем роде, но оба с
впечатляющей,силой изобразили современные нравы и не-
затейливые события повседневной жизни. И разве на этом
основании их читают с меньшей охотой все, кто ищет на их
страницах средство разнообразить досуг, почерпнуть на-
ставление, утешиться, испытать возвышенный восторг, са-
мозабвенно отдаться чистым наслаждениям?
Некоторые упорно утверждают, что препятствием для
развития у нас изящной словесности является наш заим-
ствованный язык: он сложился в другой стране с иной,
чем у нас, общественной организацией и поэтому едва ли
может быть точным и исполнительным орудием, каким он
стал бы, сопутствуя развитию нашей нации и получая фор-
мы и пополнения для надобностей нашей жизни. На мой
взгляд, это одно из самых призрачных пугал, которыми нас
стращают. Пусть поборники этого мнения соблаговолят
привести доказательства. Пусть укажут специфические не-
достатки нашего языка для выражения обиходных и граж-
58
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
данских представлений. Пусть покажут, в чем именно вид-
на неспособность языка легко и искусно объяснить любое
состояние. Покуда они этого не сделают, нам следует удов-
летвориться богатым и гибким языком, на котором мы
изъясняемся, который хорош и для экватора, и для полю-
сов, и для средних широт и равно годится для монархий и
для республик. Как всякий сильный и красивый язык, он
зародился среди простого и неграмотного народа; сначала
служил для обозначения естественных явлений, а с разви-
тием цивилизации стал доступен произведениям искусст-
ва; так язык развил в себе яркие формы выражения, остав-
шись пригодным и для научного обращения. Если бы в на-
шем обществе в его нынешнем состоянии было суждено
возникнуть новому языку, то, боюсь, множество сбоих по-
нятий он произвел бы от слов, которыми мы обозначаем
каналы, железные дороги и пароходы, а ведь сколько бы
высоко мы ни ставили сегодня эти вещи, через сто лет им
могут прийти на смену более искусные изобретения. По-
нять, чего стоит мнение о заимствованном диалекте, мож-
но, вообразив, что в нашу страну эмигрирует какой-нибудь
английский поэт. Неужели найдется простак, который ре-
шит, что от этого поэт станет писать хуже?
И поэтому я заявляю, что наша страна располагает по-
этическими материалами и всеми побуждениями и возмож-
ностями для его успешного освоения. Основы красоты и ве-
личия,, торжество разума и нрарственная истина, бурные
и ровные страсти, печали и превратности судьбы и свет,
проливаемый на человеческую природу рассказами о былых
временах и знанием чужеземных обычев, — всем этим богат
не только Старый Свет за океаном. Уже если в таких усло-
виях наша поэзия не сумеет составить соперничество ан-
глийской, то это будет значить, что гений бездействует
среди сокровищ.
IV. ОБ ОРИГИНАЛЬНОСТИ И ПОДРАЖАНИИ
В этой лекции я хочу поговорить о назначении и смысле
подражания в поэзии. Я разумею не то, что специально
называют подражанием природе, но изучение образцов по-
этического творчества и подражание им. В нынешний век
трудно придумать похвалу, которой более дорожат авторы,
и особенно стихотворцы, нежели похвала их оригинально-
сти. Подобное стремление само заслуживает похвалы, ибо
59
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
необыкновенная прелесть оригинальности составляет душу
искусства. Представляются ли знакомые предметы в новом
и поразительном свете, не выходя, впрочем, за границы
естественности, или открываются потаенные глубины духа,
дотоле неведомые литературе,— оригинальность является
одним из самых изобильных и плодотворных источников
поэтического восторга. Она' зажигает в нас то же чувство,
какое мы испытываем, открыв однажды прелестный уголок
на знакомой, казалось, до последней мелочи тропинке или
обнаружив в характере нашего друга добродетель, о кото-
рой мы прежде не догадывались. Оригинальность важным
вкладом входит в сокровищницу литературы, она сообща-
ет литературе ту неповторимую особенность, которая жи-
вет в произведениях, пока их читают и помнят.
Оригинальность не утрачивает со временем своего осо-
бенного очарования, ибо годы не властны погасить живые
и яркие краски, которые она внесла в изображение при-
роды, людских поступков и переживаний. Например, поэ-
зия Шекспира оригинальна, этим она и покоряет разум,
и за протекшие века ее красота не потускнела, хотя мир
предстает нашему взору все более мрачным и уродливым.
Нет ничего странного в том, что столь важное для поэта
качество делается желанной целью и в безудержном стрем-
лении к ней порой теряется представление о том, что со-
ставляет суть оригинальности. Поэты часто жертвовали
лучшим, желая во что бы то ни стало прослыть оригиналь-
ными. В своем чрезмерном старании добиться оригиналь-
ности они кончали пустым умничаньем, нелепыми причу-
дами воображения, взвинченностью чувства, сентименталь-
ным и детским лепетом. Здесь же берут начало глумление
над нравственностью, поругание приличий, вызов здравому
смыслу; короче говоря, всякого рода нарушения нормы и
деланность. Высокопарный вздор эвфуизма, грозивший уже
в колыбели задушить английскую литературу, удручающее
глубокомыслие поэтов-метафизиков, творивших в одно
время с Мильтоном, плаксивая изнеженность «школы кок-
ни»1, с которой столько носились уже в наши дни, — все
это результаты покушений на оригинальность.
Мне кажется, во всех этих заблуждениях повинно недо-
статочно ясное представление о том, что поэзия есть ис-
кусство; что, подобно всякому искусству, она опирается на
ряд опытов, только ставятся эти опыты над воображением
и чувствами людей; что удача этого искусства в сильной
60
fe.-lC БРАйЁНТ. ЛЕКЦИЙ О ПОЭЗИИ
степени зависит от того, насколько успешно проницатель-
ный и сильный ум усваивает и применяет сноровку других
мастеров; что, наконец, пренебрегать достижениями наших
предшественников в этой области значит заведомо отпра-
виться неверным путем. Ибо, вникая в суть дела, нельзя
не видеть, что даже самый оригинальный из поэтов чрез-
вычайно многим обязан своим предшественникам и совре-
менникам. Искусство поэзии сложилось не в один день.
Медленно всходило оно на вершины, от грубых и неумелых
попыток в стихотворстве поднимаясь до совершенных тво-
рений своих величайших мастеров. Великолепная сила по-
этических образов, гибкое искусство поэтического языка,
музыка поэтических ритмов, чарующая власть слов, беру-
щих за душу, — невозможно, чтобы все это создал один
поэт на языке какого-нибудь одного народа. Чтобы явилось
достойное творение, в родном языке поэта или в любом
другом, который он знает и чьи красоты и богатства жела-
ет сделать достоянием родной речи, уже должно содер-
жаться бесконечное множество чувств, картин, живых вы-
разительных средств, плавных оборотов языка, попавших
на страницы книг или живущих в устной речи.
Поэтому сколько бы ни гордился гений собственным
могуществом, он остается в зависимом положении и не
может в полную силу развернуться и стяжать заслуженную
славу без помощи талантов и труда других поэтов, причем
степень их участия трудно рассчитать. Безусловно, гениаль-
ность первенствует, когда все обстоятельства складываются
в ее пользу; но в конечном счете она стоит на плечах дру-
гих талантов. Гений оставит свой след в литературе, но
создать ее заново ему не по силам, хотя бы это был
самый высокий гений. Созданное им всегда меньше того,
что уже создано до него; открытые им сокровища всегда
беднее тех, которыми он пользовался. Ничем не оправдано
мнение, еще разделяемое некоторыми, что первые поэты
были великими поэтами или что, независимо от степени
своего дарования, они не учились своему искусству у дру-
гих народов. С таким же успехом можно ожидать, что сре-
ди жителей пещер народится всем обязанный только себе
архитектор, который не станет изучать имеющиеся образ-
цы, а сразу воздвигнет величественный Парфенон и возве-
дет под облака Собор св. Петра.
Сохранившиеся образцы стихотворства свидетельству-
ют, что и до Чосера в Англии были поэты, причем некото-
61
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рые из них вполне достойны называться его предшествен-
никами; не будь их, Чосер мог постичь это искусство у изы-
сканных итальянских поэтов, которых он внимательно чи-
тал и ценил. В Италии были стихотворцы до Данте, и если
не их, то сладкозвучных поэтов родственного наречия, про*
вансальского, избрал он себе в наставники. Провансальский
язык, самый ранний из культурных языков современной
Европы, не дал великих поэтов. Произошло это потому, что
упадок языка приспел к тому времени, когда поэзия про-
вансальцев только начала достигать уровня, при котором
возможно создание совершенных произведений/ Нельзя
отрицать, что поэтов в Провансе было великое множество,
что все они ревностно служили одному искусству, обога-
щали один язык и совершенствовали одну систему стихо-
сложения, но они не искали образцов за пределами своей
литературы; они не изучали наследие древних, дабы вку-
сить его; они придерживались форм и средств выражения,
которые выработали сами; и хотя в своем роде они сдела-
ли большие успехи, их превзошла поэзия других народов,
прикоснувшаяся к сокровищам, которыми они пренебрегли.
В латинской литературе тоже были поэты до Лукреция,
который, по общему мнению, придал поэзии римлян высо-
кую степень совершенства; были поэты даже до Энния2,
гордившегося тем, что он ввел гекзаметр в латинский стих.
Но Энний, Лукреций, Гораций, Вергилий и все вообще рим-
ские поэты учились в первую очередь у греков и стреми-
лись привить родному языку дух греческой литературы.
Кто был наставником поэтов греческих, неизвестно. Древ-
нейшие образцы греческой поэзии, поэмы Гомера, уже сто-,
ят в ряду высочайших творений. Но надобно совершенно
не дорожить истиной, чтобы предполагать, что поэзия на-
чалась с Гомера. Даже слабые и самые искусственные ме-
ста в его поэмах заключают в себе усердный труд целых
поколений; должны были протечь века и кончиться неуда-
чей тысячи попыток, прежде чем гекзаметр получил музы-
кальность и подвижность, какие мы находим у Гомера. Да
и в самих поэмах разбросаны намеки на древнее происхож-
дение поэзии. Древнегреческие предания пестрят именами
бродячих певцов, и весьма возможно, что героические ле-
генды Эллады были творчеством этих первобытных поэтов.
Орфей, чьи песни возвращали мертвых к жизни, Синей и
Мусей3, которым ученик Гомера Вергилий определил ме-
сто в Элизиуме, забыв оказать эту честь своему учителю,—
62
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
вот примеры, когда бессмертия удостоены только имена,
только смутные, но почитаемые тени отцов поэзии, чьи
произведения утрачены не одну тысячу лет назад.. Вот они,
древние барды, чьи создания питали воображение Гомера,
которому были отпущены силы составить им соперничество
и превзойти их.
Современный поэт творит на языке, который обработали
и усовершенствовали его предшественники, придав ему
сильные, изящные и музыкальные формы выражения. Наш
современник не только учится у этих поэтов преодолевать
трудности, связанные с ритмическим строением стихов, но
постигает, если так можно выразиться, приемы, позволяю-
щие владеть все^и помыслами читателя; он.видит, каким
образом поэты зажигают воображение, воспламеняют стра-
сти, если собственная проницательность не подсказала ему
этих путей; красота их переживаний навсегда переходит в
его память, в душу переливается их восторг. Поэт многим
обязан не только своим предтечам, но и современникам.
Когда в их сочинениях он встречает прекрасные места, его
охватывает острое чувство соперничества — вряд ли он так
же болезненно ревнует к прекрасным творениям прежних
мастеров; ибо наше почтение перед /почившими таково,
что мы охотно признаем за ними то превосходство, которо-
го не можем простить в живых. Даже если он не читает
сочинений своих собратьев, ему все равно не избежать их
воздействия. Он непременно усвоит что-то от их гения, ко-
торый накладывает свой отпечаток не только на современ-
ную литературу, но и на образ мыслей его собеседников и
близких. Одним словом, его разум в огромной степени об-
разован трудами других людей; он идет по пути, который
они выровняли и наездили, он ощущает их постоянную
поддержку. Кто с порога отрицает подражание и домо-
гается похвалы в оригинальности, тот попросту не знает
поэзии, созданной помимо него, не знает, какие услуги про-
зе оказало совершенствование поэтического искусства. Так
обобрав себя,— какую, позволительно спросить, поэзию
он нам предложит? Что ж, оригинальности в ней, наверно,
будет достаточно, но кто поручится, что ее будут читать?
Поэт должен следовать примеру математика, который
начинает там, где кончили его предшественники, и движет
науку дальше, по мере сил своих ища нового приложения
ее начал. Поэт тоже должен начинать от той вехи, что уже
поставлена в искусстве; если при этом он радует нас новы-
63
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ми формами возвышенного, прекрасного, в новом свете
представляет душевное переживание, то следует восхва-
лить его оригинальность и гений. Когда же поэт не обла-
дает этими качествами, то звание простого служителя в
храме прекрасного и восхитительного искусства уже доста-
точная честь для него.
Однако эта в известной степени неизбежная зависи-
мость от существующих образцов поэтического творчества
порой приводила к заблуждению обратного порядка, к сле-
пой приверженности оригиналу. Вместо того чтобы, поль-
зуясь знаниями, почерпнутыми в изучении образцовых про-
изведений, воспроизводить самое природу, начинающий
поэт принимался копировать творения искусства, вообра-
зив, что они и есть оригинал. Произведение несовершен-
ное— а все творения рук и ума человеческих несовершен-
ны— он принимал за непреложный показатель совершен-
ства и, благоговейно трепеща перед ним, находил красоты
там, где их не было и в помине, и видел высокое мастер-
ство в местах, как на подбор, неудачных. И получалось,
что изучение поэтического искусства, призванное окрылить
стремление духа ко всему благородному и прекрасному,
напротив, сковывало и подавляло воодушевление поэта. От
преклонения перед господними деяниями такая поэзия со-
вращала своих приверженцев к идолопоклонству перед де-
лами человеческими; вместо животворных и неиссякаемых
источников вдохновения она предлагала им жалкий и мут-
ный поток; она оставляла читателей у этой канавы, когда
надо идти вверх и добираться до источника, до оригинала.
Поэтому чрезвычайно важно выяснить истинные грани-
цы поэтического подражания или, другими словами, уточ-
нить, в каких случаях заимствование чужих навыков и
опыта укрепляет врожденное дарование и когда оно ослаб-
ляет его. Этой цели лучше всего служит правило не считать
образцом для своего творчества ни отдельную поэму, ни
какого-нибудь поэта, ни даже целую поэтическую школу,
а во всех них стараться отыскать прекрасное и учиться на
нем. Во всяком хорошем стихотворении есть достоинства,
есть и недостатки, каждый замечательный поэт в чем-то
велик, а в чем-то ничтожен и все поэтические школы то со-
гласуются с хорошим вкусом, то действуют наперекор ему.
Связать себя восторженным поклонением какой-то одной
разновидности поэтического мастерства — значит не дать
простора своим духовным силам, неразборчиво усвоить и
64
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
недостатки, Свойственные мастерству этого рода, и там уже
наверняка повторить их. Поэтому, домогаясь любой ценой
простоты, поэт Озерной школы может впасть в совершен-
ное детство; у последователя Байрона стремление передать
сильную мысль и напряженное чувство оборачивается сбив-
чивостью, нелепостями и невразумительностью; ученик
Скотта, положив все усилия на то, чтобы писать просто,
вдруг начинает сочинять весьма посредственные строфы,
скучные и бесцветные; подражатель Ли Ханта, покоренный
живостью и лучезарной силой его темперамента, часто за-
бывает о его здравом смысле; наконец, приверженцу поэ-
зии Попа доступны отточенные, продуманные стихи, в кото-
рых одни антитезы и очень мало подлинного чувства.
И все же каждая из этих поэтических школ имеет свои
высокие достоинства, в каждой есть чем восхищаться, есть
что любить и над чем задуматься. Пусть этим и займется
поэт-новичок, пусть упивается их красотами, сколько ему
заблагорассудится, пусть вдумывается в них, покуда они
не станут частью его самого, но пусть избежит он безраз-
дельного восхищения какой-нибудь одной из этих школ.
Поразительно, в какой высокой степени этот всеобщий
порыв к совершенству отличал великих основоположников
некоторых направлений, при том, что само направление
могло не блистать величием, разнообразием и оригиналь-
ностью. Когда блистательный, остроумный, уравновешен-
ный и в своем роде великий мастер языка Поп определил
поэтический вкус своего времени, то не замедлил явиться
целый сонм подражателей, приблизивших упадок, поэзии.
Но подражатели Попа не удосужились во всем повторить
своего учителя. Поп питал великое пристрастие к француз-
ской школе, старался во всем походить на Буало, это вер-
но, но он не пренебрегал возможностью учиться и у других
наставников. У ранних английских стихотворцев искал он
жемчужины мысли и дивную красоту стиля — у поэтов-
елизаветинцев и еще ранее у почтенного Чосера. Он обо-
жал Шекспира, он восстановил славу его имени, но, вернув
Шекспира англичанам, он своей рукой обрек на гибель
свою поэтическую школу, каковую судьбу, хочу надеяться,
не разделят его собственные творения.
К какой бы поэтической школе или направлению ни
принадлежал образчик поэтического совершенства, я не ду-
маю, чтобы достоинства этих направлений проигрывали от
взаимного соседства, тогда как их пороки и недостатки уже
3—1806
65
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
не ускользнут от внимания начинающего поэта. Так у него
складывается более строгое представление о том, что сле-
дует считать образчиком поэтического мастерства, — пред-
ставление, в котором учтены достоинства всех направлений
и устранены их недостатки. Этим представлением разум
поверяет свои создания; в нем поэт черпает вдохновение и,
опираясь на него же, порывает со слепым идолопоклон-
ством перед известными канонами и догмами древних кри-
тиков, которые годятся лишь на то, чтобы погубить вдох-
новение и замыслы поэта.
Наука уже давно не живет по указке великих автори-
тетов. Еще в средние века университеты сбросили Аристо-
телевы оковы. Для философии его указания не более цен-
ны, чем прорицания жрецов Аполлона для нашей религии.
С какой же стати сердце и воображение должны терпеть
оковы дольше, чем разум? И время уже ответило на этот
вопрос. Нет такой области, куда бы не устремлялся сего-
дняшний гений в поисках, оригинальности. Пылкость эта
не всегда вознаграждалась успехом, зато благодаря ей вы-
росла новая, сильная и в высшей степени оригинальная
поэзия. Впрочем, рядом с цветами плодородная почва со-
временной литературы взрастила и сорняки, но эти быстро
увядают, а цветы поэзии сохраняют вечную прелесть и аро-
мат. Уже нет нужды создавать повествовательную поэму
по образцу классического эпоса; от лирика не требуется
(если не сказать — ему возбраняется) переписывание Пин-
дара и Горация, а сатира не обязана напоминать читателю
о Ювенале. Достаточно, чтобы прекрасный слог, яркая
образность, сильное чувство и ясная мысль в содружном
действии волновали ум и сердце читателя. Тогда достиг-
нута цель поэзии, а какие были при этом соблюдаемы пра-
вила, це важно.
Если бы нас спросили, что вероятнее произведет образ-
цы поэзии, достойные остаться потомству, что более благо-
приятствует духовному обогащению человека и претворяю-
щему воздействию его разума на окружающие предметы
во всем многообразии их связей — истовое подражание или
безудержное стремление к оригинальности, — то, я пола-
гаю, будет мудро склониться ко второму. Пусть стремле-
ние раскрыть новые возможности гения и презрение к под-
ражанию чреваты заблуждениями вкуса — невелика беда.
Странный выводок причуд и нелепостей живет недолго и
скоро забывается, ибо в литературе бессмертны только
66
В.-К. БРАЙЕНТ. ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
высшие творения духа. А в такой именно век, как наш, мо-
гут и должны быть стихи, достойные долговечности. Таким
было время, когда творили ранние итальянские поэты; са-
мые величественные памятники английской поэзии явились
воплощением этого духа; этим же веяньям обязаны своей
прелестью и силой старая испанская поэзия и новая немец-
кая. Как и полагается, люди уверенно шли своей дорогой,
бок о бок со старыми мастерами, у которых они выучились
своему ремеслу; они изучали их творения не затем, чтобы
походить на своих учителей, но чтобы превзойти их.
Но лучшее, чем отблагодарит век дерзаний, — это изу-
мительная живость пробужденного разума. Понятия, кото-
рыми нас обеспечивает скорее память, нежели естествен-
ное направление ума, лежат на поверхности, в них все чет-
ко и определенно, и пользоваться ими не представляет тру-
да. Но понятия, добываемые собственным разумением,
плоды интенсивной работы ума лежат глубже, и извлечь
их не просто. Требуется энергичное усилие разума, дабы
тот отыскал их в своем сложном хозяйстве, извлек из по-
темок, где они укрывались, определил их очертания и удер-
жал при себе, покуда они не получат отчетливости и сораз-
мерности и не закрепятся в языке.
Если же когда-нибудь племя поэтов поражает вялый и
холодный вкус, если все их таланты подчинены рабскому
копированию творений их предшественников, то такой век
не только не способен произвести великое создание духа,
но отодвигает в неопределенное будущее литературное
обновление, пробуждение духа от спячки.-Подобное состоя-
ние литературы характерно тем, что внушительной строго-
стью своих правил и осмеянием всего выходящего за при-
вычные рамки оно обеспечивает себе долгое существование.
Надеждой на перемены может быть только счастливое по-
явление гения, воспитанного в иных условиях, нежели те,
которыми живет век, и своим талантом сразу же завоевав-
шего всеобщее восхищение, или великая нравственная или
политическая революция, расшатывающая старые устои и
открывающая перед людьми ослепительный мир новых
представлений. Недостаток благодарных трудов, предназ-
наченных разуму, развращает его, во всяком случае, лиша-
ет его силы. При этом дух поэзии, способный возвысить
разум, облагородить страсти и изгнать низменные побуж-
дения, утрачивается, сохраняясь лишь в душе тех немно-
гих, кто глубоко прячет в себе тайну его власти над собой.
3*
ДЖЕЙМС ФЕНИМОР КУПЕР
[ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
Вашингтон
Аббату Джиромачи
Вы просите меня подробно
рассказать о состоянии словесности и искусств в Соединен-
ных Штатах. Во искупление скудости этих предметов и
дабы сделать обзор интересным, надобно, чтобы немало
знаменитых имен фигурировало в обеих областях. Но вы
так настоятельно просите, что я постараюсь вам угодить.
В отношении нравственного и интеллектуального разви-
тия американцы оказались в особом положении, которого
не знала никакая другая молодая нация. Американцы всег-
да имели настоятельную потребность в цивилизации и при
этом не испытывали недостатка в средствах удовлетворить
ее. Им в избытке были предоставлены книги, картины, ста-
туи и другие принадлежности культурной жизни, и каждый
мог выбрать на свой вкус все, что ему по карману. Умерен-
ная цена книг, поразительная жажда знаний и много сво-
бодного времени сделали чтение, как вы понимаете, самым
распространенным занятием в этой стране и, пожалуй, да-
же более распространенным, чем в других странах мира.
Я не припомню ни одного самого бедного жилища в Аме-
рике, где бы мне не довелось увидеть хоть несколько книг.
Большая популярность книг, а главное, их чрезвычайная
важность выдвигают их на первое место в культурной жиз;
ни народа, и поэтому с них я и начну свое письмо.
В Америке оказалась нарушенной закономерность, на-
блюдаемая в странах нашего полушария1: здесь печатник
явился прежде писателя2. Американские типографии пона-
чалу перепечатывали английские сочинения. Потом уже по-
следовали календари, сборники псалмов, религиозные
трактаты, проповеди, журналы, политические очерки и да-
же тягостные попытки в поэтическом роде. Все это было
68
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
до революции. Первый журнал был основан в Бостоне в
начале прошлого столетия3. К этому же времени относятся
некоторые сугубо американские и весьма своеобразные и
яркие полемические сочинения. Не берусь утверждать, что
штаты Новой Англии более изобиловали талантами и уче-
ностью, чем Виргиния, Мэриленд или Каролина; достовер-
но лишь, что в первых было сильнее желание выявить их.
Колледжи, или, как их несколько преждевременно на-
зывали, университеты, обладают почтенным возрастом для
этой вовсе не старой страны. Склонность народа к умствен-
ной деятельности, его примерное честолюбие доказывают
простые факты. Гарвардский колледж, ныне с большим
правом именуемый Кембриджским университетом, был
создан в 1638 году, то есть меньше чем через двадцать лет
после основания первых поселений в Новой Англии! Иель-
ский (в штате Коннектикут) был основан в 1701-м; Колум-
бийский (в городе Нью-Йорк)—в 1754-м; Нассау-Холл
(штат Нью-Джерси)—в 1738-м и Вильям и Мери (штат
Виргиния)—в 1691-м4. Таковы старейшие образователь-
ные учреждения в Соединенных Штатам, причем, за исклю-
чением последнего, они все процветают доныне. Гарвард-
ский университет выпустил примерно пять тысяч человек
со степенью, а обучаются в нем одновременно 350—400 сту-
дентов, редко меньше. Примерно такое же число учащихся
в Иеле, остальные университеты насчитывают каждый от
150 до 200 студентов. Однако эти заведения не составляют
и половины существующих в стране колледжей, или уни-
верситетов, как им угодно называться. Все штаты, исклю-
чая несколько образованных совсем недавно, имеют хотя
бы один колледж, а некоторые располагают двумя или
тремя.
Классическому образованию здесь уделяется меньше
внимания, чем в Европе, и, поскольку срок обучения редко
превышает четыре года, крупные ученые в этой области в
Америке крайняя редкость. Здесь нет достаточно большого
населения и таких средств, чтобы содержать ученых без-
дельников, когда один человек из ста соблаговолит внести
свою скромную лепту в здание общего просвещения. Столь
непроизводительной траты сил американцы еще не могут
себе позволить. Здесь не приспело время для предприятий,
польза от которых сомнительна и вся в будущем, а затра-
ты очевидны. Должен признаться, я слышал, как некий
американский законодатель цитировал Горация и Цице-
69
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рона, однако это не в обычае народа. Я тогда же решил,
что вкус этого оратора небезупречен. Ученая цитата не по-
может доказательству, ибо редкий глупец не увидит, что
приложение общего правила к политике, по существу, чре-
вато массой возражений, которые в девяти случаях из де-
сяти свидетельствуют о неспособности мыслить ясно, про-
сто и глубоко. Тут много позерства и мало искры подлин-
ного таланта. Когда человеком владеет сильное чувство
или сильная мысль, когда на его устах вскипают пламен-
ные слова, то обратиться к родному наречию для него так
же естественно, как смеяться, если смешно, или плакать
в минуту грусти. Американцы — сильные ораторы и прони-
цательные мыслители, но среди них нет любителей повто-
рять поучения и сентенции языческих времен только пото-
му, что они высказаны на латыни.
Однако страна небезразлична к изучению классической
древности. До революции джентльмены из центральных и
южных штатов обыкновенно получали образование в Ев-
ропе и в этом смысле ничем не отличались от нас. Юно-
ши, родившиеся в годы войны и сразу после нее, принуж-
дены были довольствоваться немногим. Даже следующее
поколение не отличалось похвальным образованием.
Я знаю, что еще в начале нынешнего столетия в колледжи
поступали юноши, осилившие только часть Евангелия на
греческом, несколько книг Цицерона и Вергилия и редко
что-нибудь из Горация. Однако степень подготовки, обяза-
тельной для поступления в колледж, была коренным обра-
зом пересмотрена, и уровень ее продолжает повышаться.
И все же рано говорить о том, что среди американских
университетов отыщется хоть один, в котором даже в наши
дни классическое образование, уж не говоря о науке, было
бы хорошо поставлено. Конечно, некоторые профессора от-
дают занятиям всю свою жизнь, а вы хорошо знаете, что
за целую жизнь, да еще продолжительную, любой может
сделаться весьма достойным ученым. В 1820 году, по сви-
детельству университетских реестров, здравствовали восемь
тысяч выпускников, получивших степени в двенадцати ста-
рейших колледжах страны. Из этого числа 1406 человек
принадлежали к духовному званию. Эта цифра, вероятно,
не очень близка к истине, поскольку некоторые реестры ко
времени наведения по ним справок успели достаточно уста-
реть. Подсчитано, что за годы между 1800 и 1810-м из
2792 выпускников 453 приняли духовное звание. Это по-
70
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
ложительно свидетельствует о том, что религия в Америке
не находится в пренебрежении и что ее служители далеко
не безграмотные люди.
Деятельность образовательных учреждений в Соединен-
ных Штатах отмечена некоторым своеобразием. Не многие
воспитанники избирают поприще ученого. Усвоенные зна-
ния, как видно, вполне достаточны для более практических
и полезных занятий. В созидательном труде страны участ-
вуют тысячи молодых людей, которые читали только самых
известных классиков, превзошли математику, определив-
шую окончательно их склонности и научившую ценить во
всем точность, отдали требуемую дань belles lettres *, вытер-
пели необременительные наставления в искусстве компози-
ции и в правилах вкуса. Я склоняюсь к мысли, что выпуск-
ники американских университетов настолько же осведом-
лены в науках, что и питомцы наших университетов. Неко-
торые предметы далеки от совершенства, однако этот недо-
статок легко искупает разносторонность сообщаемых зна-
ний. Проучившись четыре года в колледже, юноша на не-
сколько лет определяется в контору законоведа. Эта про-
фессия в Америке не разделяется на категории. Адвокат,
поверенный и нотариус совмещаются в одном лице. Начи-
нающий законовед не погружается в изучение права, а по-
лучает общее представление о его началах и знакомится
с практикой ведения дел. После этой подготовки он начи-
нает практику юриста. Он сразу окунается в суматоху жиз-
ни, презрев уводящие в лабиринт теорий дремотные заня-
тия древним правом. Если ему случается встретить более
ученого противника, он полагается на естественный поря-
док вещей, а прецедент и подобные ему глупости предо-
ставляет тому, кто видит в них смысл и радость своих за-
нятий. Спору нет, он часто ошибается, часто даже бывает
побит. Но от раза к разу его неуважительное отношение
к учености приближает смертный приговор установлениям
и заключениям, за которыми нет никакой силы, кроме ав-
торитета древности, и которые столь же непригодны для
нашего времени, как само оно не признает, не должно, во
всяком случае, признавать всякого толка феодальных не-
лепостей. В работе, в противоборстве мнений практикую-
щий юрист со временем приобретает все знания, какие
только можно добыть в самой лучшей школе, и, что гораз-
* Изящной словесности (франц.).
71
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
до важнее, учится применять законы к потребностям теку-
щей жизни. Этот юрист может стать законодателем, а если
у него светлая голова, то и принять активное участие в
составлении законов, которые не будут равняться на выво-
ды какой-нибудь искусной теории, но поставят своей целью
благополучие и счастье людей.
С некоторыми оговорками такой предстает история мно-
гих тысяч юношей этой страны, и она во многом опреде-
ляет судьбу страны в целом.
Рассматривая постановку образования в Соединенных
Штатах, необходимо начать с самых основ. Распространен-
ные повсеместно публичные школы, бесспорно, развили на-
род как ни в какой другой стране мира и продолжают его
развитие, совершенствуя свои методы и .возрастая числом.
С каждым днем все определеннее делается наукой право,
хотя главным условием этой науки является соответствие,
ее выводов духу времени. Совершенствуется медицина: ее
практика в городах сейчас, вероятно, не уступает европей-
ской. По правде говоря, в Америке образованный медик,
как правило, располагает преимуществами, о которых в
Европе не приходится помышлять. Получив на родине дип-
лом, он несколько лет живет в Лондоне, Эдинбурге, Пари-
же, особенно же в Германии и возвращается обогащенный
знаниями, почерпнутыми в различных школах. И это не
судьба одиночек, а ежегодный обычай многих. Обычай этот
столь прочно обосновался и заключает в себе столько вы-
годы, что забвение его грозило бы остановить все сколько-
нибудь замечательные успехи в медицине. Имеется нема-
лое число искусных операторов, их практика тем более
удовлетворительна, что хирург и врач соединяются в одном
лице. Человеческая жизнь в Америке ценится дороже, чем
в Европе, и к больному здесь относятся внимательнее, осо-
бенно к беднякам. Профессия медика очень уважаема, луч-
шие ее представители входят в разряд людей, составляю-
щих цвет нации. Есть несколько медиков в Конгрессе, и уж
не счесть, сколько их в законодательных учреждениях
штатов.
О духовенстве скажу кратко. Есть священники всех
исповеданий, и степень их образованности всецело зависит
от того, как оценивают в их секте знания, достижимые че-
ловеческим разумением. Вы уже видели, как много выпуск-
ников колледжей избирают для себя кафедру проповед-
ника.
72
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
О положении писателя можно рассказать в немногих
словах. Из всех книг, что здесь печатаются и читаются,
лишь некоторые написаны в Америке. Бедность отечествен-
ными писателями происходит главным образом оттого, что
люди еще не завели обычая добывать пропитание умствен-
ным трудом. Соединенные Штаты, вероятно, единственное
государство, которое имеет свои учреждения, обнаружива-
ет чрезвычайно характерные черты в своей духовной жизни
и при этом в области словесности испытывает зависимость
от другого народа. Пользуясь одним языком с англичана-
ми, привыкнув ввозить книги из метрополии, американцы
и после революции далеко не сразу переменили характер
своих занятий и духовных увлечений. Спору нет, перепеча-
тывание книг диктовалось экономическими соображениями,
однако сущность дела не меняется: это были английские
сочинения. Достаточно умело пользуясь этим могуществен-
ным средством, англичане могли бы найти в лице Америки
такого союзника, который поддержал бы Англию в ее ны-
нешнем печальном состоянии и вернул ей достоинство, не
уступающее блеску ее былой славы. Ходит множество тол-
ков об уязвленности Америки злобной клеветой, коей ан-
глийская пресса щедро награждала свое республиканское
дитя. Но, я полагаю, эти измышления разделили судьбу
всякого вздора, ибо над ними смеются даже здесь, в Аме-
рике, считая недостойным возмущаться ими. Сколько я ус-
пел узнать, еще двадцать лет назад американцы весьма
легко поддавались мнениям и предрассудкам англичан;
ныне же, мне думается, есть ясные свидетельства тому, что
они начинают относиться к ним с крайним недоверием. За-
держиваться на этом предмете не имеет смысла, разве что
сказать несколько слов о влиянии его на отечественную
словесность *.
Совершенно очевидно, что в отношении художественно-
го вкуса и литературных форм словесность английская и
американская исходят из общих образцов. Их совместное
достояние составляет творчество всех писателей, которые
жили до американской революции, и напрасный труд дока-
* В подтверждение своего взгляда автор мог бы привести следующий факт.
По его сведениям, каких-нибудь десять лет назад в Соединенных Штатах пере-
печатывались и разбирались нарасхват некоторые английские периодические изда-
ния; теперь здесь стараются издавать собственные журналы и спрос на англий-
ские упал, хотя выросшее население увеличило потребность в печати чуть не
вдвое. Иные из английских периодических изданий уже и не перепечатываются.
73
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
зывать, что у американцев меньше прав на Мильтона, Шек-
спира и других старых писателей, чем у англичан. После
отделения американцы не потеряли интереса к писателям
метрополии, а, напротив, знакомились с ними еще охот-
нее, и закономерно, что современные веяния затронули их
тоже. Единственная особенность, которую можно и должно
видеть в американской словесности, есть тот отпечаток,
который сообщает ей распространение сугубо местных пог
литических воззрений. Американцы видят в этом едва ли
не главную свою задачу, в чем убедится всякий, обратив-
шись к их сочинениям. Впрочем, сегодняшнее состояние
американской словесности требует более внимательного
рассмотрения.
По важности и общедоступности первое место в ней
принадлежит газетам. Трудно сказать, сколько их выходит
в Соединенных Штатах: приблизительный подсчет колеб-
лется от шестисот до тысячи. В штате Нью-Йорк более пя-
тидесяти графств, и редкость, если в каждом графстве
столь старого штата, особенно в северных районах, не вы-
ходит хотя бы одна газета. Их много выходит в крупных
городах, в мелких — три-четыре газеты и во многих граф-
ствах— четыре-пять. В одном только штате Нью-Йорк на-
считывается, быть может, немногим меньше полутораста
газет. В Пенсильвании, говорят, их восемьдесят. Но допус-
тим, что в этих двух штатах печатается двести газет. Про-
живает в них около трех миллионов человек. Поскольку
штат Нью-Йорк считается самым просвещенным, а Пен-
сильвания стоит ниже общего уровня образованности, то
оба они могут представить более или менее верный сред-
ний показатель для всей страны в целом. Их пресса дает
право думать, что в Соединенных Штатах выходит не менее
восьмисот газет, и, вероятно, так оно и есть. Однако дол-
жен признать, что для Америки подобные округленные рас-
четы не могут быть безусловно верными, ибо в таких во-
просах многое решает общественное развитие в каждой от-
дельной части страны.
Как и следует ожидать, качество этих газет неодина-
ково. Ни одна из них не блистает созвездием талантов, тог-
да как известные европейские газеты всегда ищут их со-
трудничества. Зачастую со всей газетой управляется один
редактор, но обыкновенно это человек, повидавший жизнь
и людей, и он умеет достаточно осмотрительно судить о те-
кущих событиях. Положительную сторону американских
74
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
газет составляют сведения об истинных событиях, а не
стремление определенным образом направлять обществен-
ное мнение в вопросах политики и морали. Не представляет
сомнений, что, объединившись, газеты могли бы общими
усилиями решительно склонить в свою пользу умонастрое-
ние народа. Однако у них нет согласия ни по каким вопро-
сам, исключая, пожалуй, только те, что прямо затрагивают
их интересы. И, соответственно, обсуждение политического
курса выливается в споры, вместо того чтобы искать союз-
ников и решительно и смело домогаться истины. Случаю-
щееся время от времени сотрудничество газет по вопросам,
представляющим взаимную выгоду, недолговечно и ничего
не меняет. Таким образом, газеты не сбивают с пути обще-
ственное мнение, а, напротив, подстраиваются к нему сами.
"Они обеспечивают ему существование в качестве его голо-
са, а на большее они и не претендуют. Разумеется, влияние
каждого периодического издания зависит от его репутации
стойкого и умелого защитника известного рода здравых
взглядов; однако эти общие взгляды должны перекликать-
ся с мнениями людей, иначе деятельность газеты по боль-
шей части пройдет впустую.
Общественная печать в Америке сдержаннее английской
и решительнее французской. Нравственный облик народа,
уважение к личности, в известной степени объясняемые бо-
лее естественным устройством общества, подготовили от-
личие американской печати от английского журнализма;
свобода, непременный спутник безбоязненных дискуссий,
мне кажется, отличила ее от французских публикаций. Аме-
риканские газеты редко касаются частных лиц, разве в
тех случаях, когда видят прямую связь их поступков с об-
щественными интересами, или из желания помочь им/Впро-
чем, и в Америке заводится обычай, взятый у Англии и уже
привившийся во Франции, из которого видно, что при лю-
бом общественном устройстве самые недостойные чувства
нашей натуры всюду одинаковы и всегда спешат о себе
заявить. Я имею в виду обыкновение приводить отчеты о
заседаниях суда, потакая дурным вкусам публики.
Предполагается, что раз судебное заседание проводит-
ся открыто, то нет никакой беды в том, чтобы предать его
гласности. Суды неуклонно следуют правилу, что лучше
освободить дюжину виновных, нежели обречь на страдания
одного невинного, и поразительно, что наряду с этим допу-
скается глумление над справедливостью в виде каждоднев-
75
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ных отчетов из зала суда. Коль скоро суд открыт для вся-
кой публики, то хорошо, если бы обязанность писать о его
заседаниях была доверена людям разносторонней опытно-
сти,- дабы алчущая сведений публика имяла уверенность,
что эти отчеты свободны от искажений и преувеличений.
Напрасный труд доказывать, что отчеты верны и что вся-
кий читатель способен выносить справедливое решение,
вникая в представленные ему свидетельства. Газетчик мо-
}кет повторить высказанные слова, но как передать выра-
жение глаз, лица, позы? А ведь без этого невозможно ре-
шить, какого доверия заслуживает свидетель, о котором
читатель ровным счетом ничего не знает. Впрочем, всякому
доступно верное средство самому убедиться, чего стоит
каждый такой отчет. Из дюжины прочитанных репортажей
ему, конечно, попался один, а то и больше, в котором ре-
шение суда и присяжных заронило в нем сомнение. Но по-
бывавшим на суде виднее, полагает он, и поскольку его
самого это дело не касается, то он обычно вполне удовлет-
воряется исходом. Но каково несчастному, которого неза-
конно вырвали из его уединения и заставили отражать не-
справедливые нападки на личность, имущество и репута-
цию? Если он человек достойный, то с его чувствительной
душой ему и, что много хуже, нежным созданиям, которые
к нему прилепились, придется неделями терпеть каждоднев-
ную и ежечасную муку, насыщая постыдное любопытство
публики. Гласность заседаний, безусловно, обещает непод-
купность правосудия; но мы обращаем благо во зло, когда
в результате этой, казалось бы, предупредительной меры
человек повергается в бездну страданий. Закон небезупре-
чен: назначенный творить добро, он порой совершает ошиб-
ки; но непростительна жестокость, когда оправдание чело-
века предается гласности с единственной целью напомнить
всем и каждому, что человек этот привлекался к суду.
О последствиях этой практики мы можем судить на при-
мере Англии. Люди предпочитают закрывать глаза на гнус-
ное мошенничество, только бы не обнаружить свои мысли
перед теми, кто. разнообразит их завтрак рассказами о по-
добных проделках в свете. Конечно, бывают случаи на-
столько важные, что надо жертвовать личными чувствами
во имя общественной пользы. Но власти достаточно знать
официальные отчеты, правосудию достаточно иметь реше-
ния суда, а благоразумному и справедливому человеколю-
бию достаточно скорее забыть о случившемся.
76
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
Трудно представить себе большую свободу во всех во-
просах политики, чем та, которая дана здесь печати5. Мож-
но писать все, не боясь обвинения в измене, если, конечно,
это не переписка с неприятелем. Интересы общественного
лица призван защищать суд присяжных, который, разуме-
ется, сообразует наказание с достоинством и важностью
обиженной стороны. Но вообще применяется чрезвычайная
мягкость в истолковании права печати на обсуждение об-
щественных деяний полномочных лиц. Пустое злопыхатель-
ство уже несет в себе свой приговор, ему не доверяют, и
оно вскоре забывается, зато веские обвинения требуют
обстоятельного ответа. Подобная свобода, само собой ра-
зумеется, временами вносит беспокойство в жизнь людей,
но вместе с тем она вынуждает чиновников ревностно отно-
ситься к службе, а причиняемые ею обиды если и неприят-
ны поначалу, то редко переживаются долго. Без всяких
оснований предъявлять общественному лицу серьезные
обвинения уголовного характера по справедливости рав-
носильно преступлению против общества и посему нака-
зуется. Действующее в таких случаях общее правило край-
не просто. Если А. обвиняет В. в поступке, преступающем
границы закона, от него могут потребовать доказательств,
и если он их не представит, то последствия обернутся про-
тив него самого. Но когда редактор газеты или кто-либо
другой предъявляет немыслимо серьезное гражданское об-
винение самому президенту и умеет его доказать, то дей-
ствия его заведомо неподсудны, как если бы он распола-
гал всей полнотой власти. Он найдет надежную защиту в
общественном мнении, которое не только блюдет свои за-
коны, но в этой стране само обладает силой закона.
Можно только поражаться тому,, что при многочислен-
ности печатных изданий процессы о злоупотреблениях пе-
чати здесь очень редки. Памятуя, как трудно угодить за-
кону доказательством причиненной обиды, что может слу-
жить соблазном даже для виновного обращаться в суд,
и в то же время видя неограниченную свободу печати, за-
ключающую в себе постоянный соблазн злоупотребить до-
верием,— в этом свете малое число процессов вернее всего
свидетельствует о духе взаимного уважения, которое пре-
обладает* этом'.,народе. Дело в том, что среди прочего
общественное мнение настоятельно требует соблюдения из-
вестных пределов в пользовании свободой обсуждения; и в
этом отношении, как и во многих других, общественному
77
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМД
мнению, которое само немало обязано свободе печати, от-
дается решающее слово.
Оставим газеты и перейдем к журналам. Их много, и в
некоторых дело поставлено очень хорошо. Имеется несколь-
ко достойных научных изданий, выходяпфх ежемесячно
или поквартальных, и четыре или пять обозрений. Журна-
лы более общего характера прививаются здесь трудней.
В этой области Америка еще сильно уступает Англии, где
великое множество образованных господ охотно сотрудни-
чает в этих журналах ради хлеба насущного. Но как ни
бедно здесь с журналами, в Америке, вероятно, не перепе-
чатывают ни одного английского журнала, хотя множество
их привозят и читают в городах, где и следует искать под-
держку отечественной продукции этого рода.
Словесности в Соединенных Штатах предстоит одолеть
два серьезных препятствия, прежде чем она, выражаясь
коммерческим языком, получит ту же стоимость на здеш-
нем рынке, какую имеет у себя английская словесность.
Бывает, что гениальное произведение в самом себе имеет
сладостную награду, но, мне кажется, талант • нуждается
в более солидном вознаграждении — в постоянном и неис-
сякающем денежном притоке. Если здешним писателям не
будет в законодательном порядке обеспечено покровитель-
ство, то известное время американская литература еще бу-
дет страдать от того обстоятельства, что американский кни-
гоиздатель может безвозмездно пользоваться сочинениями
английских авторов. Ни один издатель не купит эпическую
поэму, трагедию, сонет, историческое сочинение или роман
приключений, если можно взять такие же у других совер-
шенно даром. На эту тему я беседовал здесь с людьми
знающими и, должен сказать, был поражен их рассказами.
Видный американский издатель признавался мне, что не
найдет во всей стране и дюжины писателей, чьи произведе-
ния он бы рискнул печатать, хотя не боится выпускать в
свет сотни английских книг. В этом предпочтении решаю-
щий голос принадлежит не достоинствам одного сочинения
перед другим, но неизбежной в литературных предприя-
тиях неуверенности в успехе, помноженной на необходи-
мость ручаться деньгами за новое имя. В этой стране чита-
тельская публика имеет лучший вкус, чем в Англии. При-
чиной и свидетельством этого служат тысячи книг, которые
печатаются и читаются в метрополии, но здесь не переиз-
даются. По эту сторону Атлантики издатель имеет возмож-
78
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
ность ознакомиться с разборами всех книг, которые он на-,
мерен напечатать, и, что всего важнее, узнать мнение ан-
глийских критиков, прежде чем сделать выбор, а без этого
решается издавать лишь такие книги, которым успех обе-
щает имя автора. Издателю нужно, чтобы книга расходи-
лась, а в девяти случаях из десяти популярность свидетель-
ствует о достоинствах сочинения. Вот почему в американ-
ских книжных лавках вы найдете все самые примечатель-
ные и известные из английских сочинений, но будете на-
прасно спрашивать весь тот вздор, который с жадностью
разбирают в публичных библиотеках метрополии и который
пользовался бы и здесь таким же спросом, когда бы вы-
нужденная сдержанность издателей не развила у публики
хороший вкус. Только испортив этот вкус, можно надеяться
сбыть здесь такого рода сочинения.
Вероятно, я должен развить свою мысль о том, что от-
каз печатать книги отечественных авторов объясняется от-
нюдь не их бесталанностью. Я хочу подойти к вопросу с
другой стороны. В Америке перед талантом открыто слиш-
ком многа дорог к славе и богатству, чтобы решиться из-
брать неиспытанное и полное неожиданностей поприще.
Привычные занятия скорее вознаградят талант, нежели
рискованные предприятия, где, наверно, придется состя-
заться с сильным, искусным и, главное, более опытным
соперником. Вероятно, одаренные натуры не часто даже
предлагают свои услуги американскому книгопродавцу по
причинам, на которые я указал.
Вторым препятствием к развитию американской словес-
ности является скудость материалов. Сравнительно с Евро-
пой здесь просто неоткуда их взять. Нет летописей, жду-
щих своего историка; сатирик не видит заблуждений, кро-
ме пошлых и заурядного свойства; драматург не находит
достойных наблюдения нравов; писателю романтического
склада не оставлены темные предание; на поживу мора-
листа нет грубых и дерзких нарушений внешних приличий;
нет той наигранной несдержанности, что рождает поэзию.
Даже слабым усилием можно высечь искру из кремня, но
добыть огонь из сыпучего песка не по силам самому вели-
кану. Я знаю, есть мыслители, которые считают обществен-
ное устройство и учреждения этой страны в существе своем
чрезвычайно благоприятными для развития словесности.
Однако человеку наблюдательному достаточно провести в
Соединенных Штатах один месяц, чтобы убедиться в оши-
79
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
бочности этого представления. Когда люди' разных состоя-
ний собираются вместе, это должно приводить к единооб-
разию в манерах, а в Америке каждому дана свобода рав-
няться на других. В жизни своей я не в#дел нации, где
люди так похожи, как в Соединенных Штатах, причем они
не только одинаковы между собой, но все тянутся походить
на тот образец, в котором их наставляет здравый смысл.
Конечно, на окраинах страны можно встретить любопыт-
ные характеры, в которых, впрочем, мало поэзии и само-
бытности, да и они редки и не всегда представляют счаст-
ливое исключение. Коротко говоря, трудно представить се-
бе другое общество, где с такой же полнотой были бы яв-
лены плоды здравого смысла и так мало места оставлено
нелепым предрассудкам. Крестьянин не носит особенного
платья (строго говоря, здесь нет и самих крестьян), судья
не носит парика, генерал обходится без жезла, глава госу-
дарства ходит без короны. Самые глубины истории Амери-
ки озарены светом истины; здесь рыцарские подвиги сми-
рялись мудростью божеских законов и даже деяния ее муд-
рецов и героев воспевались языком, быть может, не многим
отличавшимся от языка десяти заповедей. Но сколько бы
пользы и достоинства ни сообщало это действительной
жизни, гений чувствует себя связанным.
Справедливо, что в наши дни в Америке появились мо-
лодые поэты, которые научились извлекать аромат из по-
лезных, но совсем не пахучих цветов. Правда, они вынужде-
ны были искать вдохновения в общих законах природы и ус-
пех посещал их в зависимости от того, насколько смелое
употребление находили они универсальным принципам.
Среди этой талантливой молодежи тонким складом ирони-
ческого ума, способного к выражению подлинна поэтиче-
ских, даже возвышенных состояний, выделяется Халлек6.
Этот джентльмен начинал сатириком в одной нью-йоркской
газете. Видит бог, ему доставалось не много благодарного
материала; но мелодия его стиха, неожиданность и сила
сравнений и неотразимый юмор, с каким он трактовал
главную мысль, сразу сделали его известным. Затем он
попытал силы в свободной сатире, описывая юные годы не-
кой ЬеЧе*, и здесь также преуспел, хотя всякому, не го-
воря уж о тонких знатоках, было видно, что Халлек очень
несамостоятелен. Однако вскоре после выхода этой неболь-
• Красавицы (франц.).
80
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ -И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
шой книжки («Фэнни») ему случилось побывать в Англии.
Там, в приливе истинного воодушевления и, может быть,
коротая дождливую погоду, он поддался искушению по-
пробовать силы в jeu d'esprit *. Так явилась наполовину
героическая и наполовину ироническая картина, какой не
сразу найти подобную в поэзии, созданной на английском
языке. Уже сам по себе этот факт во многом подтверждает
правоту моих мыслей, ибо ясно показывает, какой успех
ожидает по-настоящему талантливого писателя, когда у не-
го под рукой хороший материал.
Как ни трудно положение словесности в Соединенных
Штатах, удача настоящего таланта доказывается примером
не одного м-ра Халлека. Я мог бы назвать еще несколько
молодых поэтов, одаренных замечательными способностя-
ми. Брайент, Персивал7, Спраг8 — вот авторы, чьи сочине-
ния, несомненно, доставят вам удовольствие. К сожалению,
их книг еще нет в переводах на итальянский, но, полагаю,
вы и сами не побрезговали бы принять на себя этот труд,
ибо его вполне заслуживают лучшие стихи этих поэтов.
Еще одна отрасль словесности, в отношении поэзии, без-
условно, представляющая низший разряд, — это романы.
Из всего сказанного вы без труда поймете, что в Соединен-
ных Штатах судьба не балует романиста. По этой же при-
чине, вероятно, еще продолжительное время нельзя ожи-
дать и расцвета драматических талантов. Но при всем том
повести и пьесы уже не в новость в американской литера-
туре. Из повестей многие появились вскоре после револю-
ции, огромное число их вышло за последние пять лет.
Один из американских романистов, уберегший с?ой талант
от забот и интересов сегодняшнего общества, прославлен
силой и глубиной мысли. Помнится, еще мальчиком я чи-
тал одну его книгу («Виланд»), и, мне кажется, гениаль-
ность этого писателя безусловно доказывается тем, что
среди тысячи похожих картин, составившихся позже, обра-
зы этой книги стоят в моей памяти по-прежнему отчетливо
и ярко. Писатель этот (Брокден Браун) снискал глубокое
уважение своих соотечественников, и эта слава тем более
справедлива, что ни в одном из своих сочинений он не по-
льстил национальным предрассудкам.
О славе Ирвинга вы и сами имеете представление. Этот
писатель в замечательной степени обладает качеством
* Остроумии {франц.).
81
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
(юмором), которого лишены его соотечественники, и в осо-
бую честь ему надо поставить то, что свое дарование он
развил в век холодный и сдержанный. К направлению двух
названных писателей принадлежит еще множество авторов,
более или менее признанных здешней публикой. Двое-трое
благодаря переводам (на французский) известны в Евро-
пе9, сочинения многих перепечатывались в Англии. Амери-
канскому беллетристу приходится бороться с трудностями,
о которых я имел случай сказать раньше, но ему играет на
руку новизна предмета, не лишенная очарования и вызы-
вающая известный интерес. Задумываясь над этим, я при-
хожу к выводу, что удача или неудача этих романистов
'прямо зависела от того, насколько осторожно или, напро-
тив,, вольно изображали они характерные обычаи своей
страны. Я имею в виду только творческую удачу. Конечно,
и американцу ничто не мешает изобразить нравы своего
народа и назвать это романом: книгу будут читать, потому
что публика любит нравоописательные сочинения, но никто
не станет искать в ней той неизъяснимой поэзии, которая
есть в изображении менее бесцветных и не столь однооб-
разных нравов. Все исторические романы были относитель-
но неудачны (и, может, к лучшему)" ибо события амери-
канской истории известны слишком хорошо, чтобы позво-
лить законную для этого жанра свободу воображения.
Лучше обстоят дела с романами, где описывается жизнь
на границе, поскольку здесь положительно есть новизна
предмета, хотя поэзии в нем мало; однако в целом успех
выпадает ла долю таких сочинений, где авторы более дове-
ряют своим собственным взглядам на характер и выводят
черты, свойственные человеческой природе вообще и лю-
дям во всех краях. Если это наблюдение верно, то для
американского- писателя средство сделаться известным со-
стоит в изображении общих всем людям свойств характера,
хотя его кругозор необходимо ограничен картиной общест-
ва, которое с завидной силой умиротворяет страсти и даже
уравнивает темпераменты.
Американцы питают особое расположение к полемиче-
ским сочинениям и политическим трактатам. Несть числа
проповедям и торжественным речам в годовщину четвер-
того июля. Пожалуй, их историков 10 нельзя назвать питом-
цами классической школы и глубокими мыслителями, но
они неизменно держатся истины и здравого смысла. Вряд
ли из писавших на английском языке кто-нибудь умел вы-
82
ДЖ.-Ф. КУПЕР. [ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
ражать свои мысли так же точно, как Эдварде11; амери-
канские богословы заслужили горячую признательность
своих приверженцев — сектантов.
Театр в Соединенных Штатах, вне всякого сомнения,
английский по. своему духу12. И пьесы и актеры англий-
ские, исключения редки. Театров много, причем, на взгляд
путешественников, они порой располагаются в весьма не-
ожиданных местах. Все они разной поместительности и от-
делкой и архитектурой своих зданий уступают, может быть,
только самым лучшим европейским театрам. Мраморный
фасад главного театра в Филадельфии исполнен, если мне
не изменяет память, в строгих линиях ионического ордера.
В Нью-Йорке есть два театра, их зрительные залы каждый
чуть меньше, чем во Французском театре, а красотой
убранства они почти равняются с ним. Есть уютный и
очень славный театрик, где ставятся веселые пьесы, и те-
атр побольше для представления мелодрам. В городе есть
еще два-три зала для гимнастических и конных состя-
заний.
В Америке не скупятся хорошо платить актерам. Здесь
умер величайший английский трагик нашего века Кук13;
редкий из знаменитых в Англии актеров удерживается от
искушения пересечь океан. Шекспир для Америки такое же
великое имя, как и для Англии, и, я уверен, его любят
здесь не меньше. И хотя от Англии рукой подать до осталь-
ного мира, в Америке вкус лучше, ибо он гораздо ближе
соответствует вкусу, принятому в континентальной Европе.
У англичан сценическое чутье наполовину притуплено их
собственными взглядами, ибо театр не находит поддержки
в людях разносторонне развитых и повидавших свет. Вас,
наверно, уже занимает вопрос, как могло случиться, что
в Америке вкус лучше, нежели в Англии. Да оттого, что
люди не считают одних себя лучше всех и им не по душе
карикатура, да и не так много еще в Америке театров (хотя
число их постоянно растет), чтобы могло удержаться пред-
ставление, избегнувшее более или менее взыскательного
суда разума. Я сам слышал, как английский актер жало-
вался, что он никогда до этого не играл перед такой скуч-
ной публикой, и я слышал, как эта же самая публика жало-
валась, какие плоские остроты пришлось ей выслушивать.
В отсутствии таланта не упрекнуть ни актера, ни аудито-
рию, только первый образовал свой вкусна грубых впечат-
лениях, другие же воспитали его по указке здравого смыс-
83
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ла. Но при всем том в стране очень много и заемного, при-
возного вкуса. Как вам известно, трагедия и высокая коме-
дия составляют гордость англичан, и при хорошей игре
пьесы никогда не имеют здесь провала, то есть, попросту
говоря, не обманывают ожиданий. Сладкое приедается.
Однако число хороших театров сравнительно с народона-
селением доказывает, что этот народ имеет и вкус и пони-
мание театрального искусства.
Своих драматургов здесь почти нет. Замечания, которые
я сделал относительно романов, вдвойне справедливы для
драматургии. Только от незаурядного таланта можно ожи-
дать остроумную и обещающую успех комедию. Что ка-
сается трагедии, то здесь, конечно, трудностей меньше; но
одаренный человек не спешит пуститься в столь сомни-
тельное предприятие, когда слишком сильно зарубежное
соперничество, а жизнь манит преуспеянием в какой-ни-
будь менее ответственной области. Бесцветность обыденной
жизни в Америке отрицает самую возможность ее драма-
тического воплощения. Характер может рассчитывать толь-
ко на собственные силы. Костюм не очень выручит судью,
слугу, шута, адвоката, красавицу и щеголя. О мелодраме
не приходится и думать, если ее действие не развивается
в лесу. Ведь в ближайшей церкви неоткуда быть большому
колоколу, отбивающему в нужный срок двенадцать злове-
щих ударов; вместо сводчатых переходов здесь обычные
подвалы, а привидения убрались отсюда, едва был открыт
материк. ^Малейшее отклонение от событий текущей жизни
прозвучит оскорблением образу жизни американца; поми-
мо этого, как уже говорилось, свойственные человеческой
натуре страсти должны изображаться внимающими гласу
здраво^шслия..
НсГ наперекор неиссякаемому потоку британских изда-
ний, вопреки всем трудностям, о которых я вел речь, в Сое-
диненных Штатах все увеличивается число оригинальных
сочинений. Усилия таланта и ума повергают тысячи препят-
ствий. Я полагаю, что новые книги будут появляться в
возрастающем числе и что им суждено оказать могучее
влияние на весь образованный мир. Но об этом в другой
раз.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМА»
Читатели, почтившие благо-
склонным вниманием «Домой», не преминут отметить, что
наша новая книга является ее продолжением 1. Мы вполне
осознаем, что обрывать рассказ невыгодно для заниматель-
ности повести, однако виновны в этом обстоятельства, сло-
жившиеся помимо воли автора. В этой книге читатель не-
избежно встретит неясные для него места, и посему мы
наперед предостерегаем его от бесполезности дальнейшего
чтения, советуя прежде перелистать «Домой» и прояснить
для себя связь между событиями.
Нам вспоминается, с какой горечью превосходный знаток
людей комедиограф мистер Мэтьюс2 признавался в безус-
пешности своих стараний отобрать яркие и выпуклые черты
и вывести на сцене истинно американский характер. Он
был угнетен общей невыразительностью нации, ее благо-
пристойной посредственностью, которая, быть может, и хо-
роша в своем роде, но совершенно исключает поэзию, юмор
и не представляет никакого интереса для наблюдения. Как
человек, постоянно имевший дело с самыми вопиющими
нелепостями своих земляков, мистер Мэтьюс, вне всякого
Сомнения, прав; мы полагаем, что он прав и в главном, что
общее направление его мысли верно; ибо наша повседнев-
ная жизнь дает, вероятно, столь же скудный материал для
беллетриста и для драматурга, что и в любой другой стра-
не, а может, и того меньше. Мы полагаем, что картина аме-
риканской жизни, показанной с ее обыденных сторон, еще
не снискала успеха ни в романах, ни на сцене. Даже в
тех случаях, когда произведения со всем старанием пре-
следовали эту цель, когда картина заключалась в самую
простую раму, — даже тогда случались неудачи, которые
общее мнение признавало неизбежными. Нашим намерени-
ем было также показать повседневную жизнь, и к этой за-
85
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
даче мы приступили, отдавая себе полный отчет в связан-
ных с нею трудностях и нимало не обольщаясь надеждой
на успех. Мы воздержались от безнадежной попытки соз-
дать в нашей стране произведение в духе Roman de Socie-
te*; однако сделать шаг-другой в этом направлении небес-
полезно, и, по нашему убеждению, читатели узнают некото-'
рые изображенные нами лица, хотя, по всей вероятности,
их живые модели будут отрицать всякое сходство.
Похоже, .что в природе вещей действует общий принцип,
согласно которому активное в известный момент качество
приумножает свою силу: деньги приносят новые деньги,
знания дают новое знание, невежество погрязает в невеже-
стве. Коротко говоря, подобное рождает подобное. Главное
зло в жизни американского общества — провинциальность:
в этом его несчастье, и причиной тому, вероятно, географи-
ческое положение страны. Не имея единого центра общест-
венной жизни, замкнувшись в двух с небольшим десятках
общин, разделенных расстояниями и политическими рас-
прями, наш народ, более однородный по составу, чем ка-
кой-нибудь другой такой же численности, лишен единства
мнений, нравов, правил общежития и даже языка. Каждый
обязательно полагается только на свой опыт и воздает хва-
лу или выносит порицание в согласии с представлениями,
которые приняты в его кругу, не тревожась о том, что эти
представления могут быть узки, провинциальны и ошибоч-
ны. Вследствие этого о существовании хорошего театра не
может быть и речи, ибо, возьмись драматург изобразить
пороки общества, — против него в единый миг встанет не-
сокрушимое воинство, а соратников себе он не найдет. От-
сюда следует и то, что некоторых личностей разделывают
поистине с волчьей свирепостью, а общество при этом*не
получает ни единой царапины.
Что американцы великая нация, а в некоторых отноше-
ниях, пожалуй, величайшая из всех, что были на земле, —
в этом мы совершенно убеждены и при необходимости по-
стоим за это убеждение не хуже других; мы равным обра-
зом убеждены в том, что многими главнейшими достоин-
ствами более развитые народы оставляют нашу нацию да-
леко позади, и хуже всего, что мы плачевным образом не
оправдываем нами же провозглашенные принципы. Может
статься, эта истина есть основная мысль нашего романа.
* Роман о жизни общества (франц.).
ЭДГАР АЛЛАН ПО
ПИСЬМО К Б. *
Говорят, что хорошую крити-
ческую статью о стихах может написать тот, кто сам не яв-
ляется поэтом. С точки зрения Ваших и моих понятий о
поэзии это неверно — чем менее поэтичен критик, тем ме-
нее справедлив его отзыв, и наоборот. Поэтому, и пото-
му, что на свете мало таких, как Б., я готов так же сты-
диться хорошего мнения света, как гордиться Вашим.
Иной, чем Вы, мог бы здесь заметить, что весь свет имеет
хорошее мнение о Шекспире и, однако, Шекспир — вели-
чайший из поэтов. Как видно, свет судит правильно, так
отчего бы Вам стыдиться его хорошего мнения? Трудность
заключается в толковании слова «суждение», или «мнение».
Мнение света может считаться принадлежащим ему толь-
то так, как книга принадлежит купившему ее человеку:
он не писал ее, но она принадлежит ему; мнение исходит
не от света, но он его себе присваивает. Дурак, например,
тоже считает Шекспира великим — хотя дурак никогда его
не читал. Но сосед дурака, стоящий на умственных Андах
ступенькою выше — так что его голова (то есть самые
высокие его мысли) слишком возвышается над дураком,
чтобы быть ему видимой или понятной, зато ноги (иначе
говоря, повседневные поступки) достаточно близки и под-
тверждают его превосходство, которое без них никогда не
было бы замечено,— этот сосед утверждает, что Шекспир
великий поэт; дурак верит ему, и отныне это становится
его мнением. Мнение соседа в свою очередь было им воспри-
* Эти отрывочные заметки являются частью предисловия к небольшому то-
мику, изданному несколько лет назад ограниченным тиражом. Они отличаются
силой и оригинальностью — но, разумеется, мы не обязаны разделять все взгляды
их автора.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
нято от кого-то над ним,' и так далее, вплоть до немногих
талантливых людей, коленопреклоненных возле самой вер-
шины, лицом к лицу с титаном духа, стоящим на ней...
Вам известна главная преграда на пути американского
писателя. Если его вообще читают, то он вынужден состя-
заться со всеми известными именами мира. Я говорю «из-
вестными», ибо в литературе дело обстоит как в законах
или государственной власти: приобрести известность — это
то же, что вступить во владение имуществом или взойти
на трон. К тому же можно подумать, что книги, как и их
авторы, приобретают некий лоск, когда путешествуют,— так
высоко ценятся у нас те, что совершили путешествие через
океан. Наши антиквары заменили категорию времени —
расстояниями; наши щеголи и те переводят взгляд с пере-
плета на титульный лист, где таинственные письмена, обо-
значающие Лондон, Париж или Женеву, заменяют реко-
мендательные письма.:.
Я только что указал на грубое заблуждение, касающее-
ся критики. Другой такой ошибкой является утверждение,
будто поэт неспособен правильно оценивать собственные
произведения. Выше я заметил, что справедливость крити-
ческой оценки пропорциональна поэтическому таланту.
Поэтому я готов согласиться, что плохой поэт будет и не-
объективным критиком и его себялюбие неизбежно скло-
нит в его пользу весь скромный запас его суждений; но
подлинный поэт, думается мне, и в критике не может быть
иначе как справедлив. Его возможные себялюбивые за-
блуждения окупятся близким знакомством с предметом;
словом, преобладание неверных отзывов над справедливы-
ми там, где дело касается собственных сочинений, объяс-
няется просто тем, что плохих поэтов больше, чем хоро-
ших. Конечно, против того, что я говорю, можно привести
множество возражений: известным примером, опровергаю-
щим меня, является Мильтон; однако его мнение о «Воз-
вращенном рае» 1 отнюдь нельзя считать достоверным. Как
часто пустячные случайности заставляют людей утверждать
то, чему они не верят! Быть может, до нас дошло именно
одно из этих необдуманных слов. Впрочем, «Возвращенный
рай» едва ли уступает «Потерянному раю»; его только
потому считают хуже, что люди не любят эпических поэм,
сколько бы они ни утверждали обратное, и, читая поэмы
Мильтона по порядку, слишком устают от первой, чтобы
получать удовольствие от второй.
Э.-А. ПО. ПИСЬМО К Б.
Я уверен, что Мильтон предпочитал им обеим «Кому-
са»2 — и был прав...
Раз уж я заговорил о поэзии, следует кстати упомя-
нуть о самой странной ереси в ее современной истории —
ереси, весьма глупо называемой Озерной школой. Несколь-
ко лет назад я воспользовался бы случаем, чтобы попы-
таться по всем правилам опровергать ее принципы; сейчас
это будет излишним. Мудрым следует преклониться перед
мудростью таких, как Колридж и Саути, но, будучи муд-
рыми, они посмеются над поэтическими теориями, которые
иллюстрируются столь прозаическими примерами.
Аристотель со странной уверенностью объявил поэзию
наиболее философским видом сочинений * 3— но нужен был
Вордсворт, чтобы объявить ее наиболее метафизическим.
Он, видимо, полагает, что целью поэзии является или
должно быть поучение,— однако прописная истина гласит,
что цель существования заключается в счастье; если так,
то и целью каждой части нашего существования и всего
с ним связанного должно опять-таки быть счастье. Следо-
вательно, и целью поучения должно быть счастье; а
счастье — это синоним удовольствия; таким образом, целью
поучения должно быть удовольствие; а между тем в при-
веденном выше мнении имеется в виду как раз обратное.
Продолжу: ceteris paribus**, тот, кто нравится, важнее
для ближних, нежели тот, кто поучает; раз польза — это
счастье, удовольствие и есть конечная цель, а поучение —
лишь средство ее достичь.
Поэтому я «не вижу причины, чтобы наши метафизиче-
ские поэты так уж кичились полезностью своих творений,
если только они не имеют в виду поучения во имя спасе-
ния души; в таком случае искреннее почтение к их набож-
ности не позволит мне выразить пренебрежение к их мыс-
лительным способностям; пренебрежение, которое было бы
трудно скрыть, поскольку они, по собственному признанию,
пишут для немногих, а в спасении души нуждаются имен-
но многие. При этом невольно приходит на память дьявол
из «Мельмота»4, который на протяжении трех томов in
octavo*** неутомимо трудится, чтобы погубить одну-две
души, когда обыкновенный черт успел бы за это время
управиться с двумя-тремя тысячами...
* Spoudaiotaton kai philosophikotaton genos.
** При прочих равных [условиях] (латин.).
*** [Форматом] в одну восьмую [листа] (латин.).
89
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Против тонкостей, которые превращают поэзию в ученое
занятие, а не в страсть, метафизику положено приводить
доводы, а поэту — протестовать. Однако Вордсворт и Кол-
ридж — уже немолоды. Один из них с детства погружен
в созерцание, другой является гигантом интеллекта и уче-
ности. Поэтому скромность помешала бы мне оспаривать
их авторитет, если бы я всем сердцем не чувствовал, что
ученость имеет мало общего с воображением, интеллект со
страстями, а преклонный возраст с поэзией...
Вздор, как солому, вынесет волна,
Но перлы укрывает глубина 5 —
вот строки, наделавшие много вреда. Что касается важных
истин, то люди чаще ошибаются, когда ищут их на-дне, а
не на поверхности; глубина — это бездны, где ищут муд-
рость, а не те видные места, где ее находят. Древние не
всегда были правы, помещая богиню в колодце6; это дока-
зывает свет, пролитый на философию Бэконом; это дока-
зывают и положения нашей веры — нравственного механиз-
ма, посредством которого простодушие ребенка может
перевесить мудрость взрослого.
Примером заблуждений Колриджа является его Biogra-
phia, Literaria *7, якобы излагающая его литературную
жизнь и взгляды, а на деле представляющая собой трак-
тат de omni scibili et quibusdam aliis **. Он ошибается
именно из-за своего глубокомыслия, и его ошибку можно
сравнить с созерцанием звезды. Тот, кто смотрит на нее
прямо и пристально, действительно видит звезду, но звезду
без лучей — тогда как тот, кто созерцает ее не столь пыт-
ливо, различает все, чем важна звезда'для нас на земле,—
ее сияние и красоту...
Что до Вордсворта, то я ему не доверяю. Я верю, что
в юности он был поэтом,— ибо в его сочинениях встреча-
ются проблески необычайной тонкости чувств (а тонкость —
это и есть королевство поэта, его Эльдорадо), но они вы-
глядят как воспоминания о лучших днях; и проблески —
еще не доказательства поэтического огня; мы знаем, что
в трещинах, ледников ежедневно расцветает несколько оди-
ноких цветов.
Напрасно он потратил юность на созерцание, с тем что-
бы писать стихи в зрелом возрасте. По мере созревания
* Литературная биография (латин.).
** Относительно всего известного и о некоторых других вещах (латин.).
90
З.-А. ПО. ПИСЬМО К Б.
его разума угасал свет, при котором он только и мог этот
разум проявить. Поэтому его разум чересчур правилен.
Быть может, я говорю непонятно, но меня поняли бы древ-
ние готы, которые важные дела, касавшиеся всего племени,
обсуждали дважды — в пьяном виде и в трезвом; в трез-
вом, чтобы соблюсти все формальности; в пьяном, чтобы
проявить достаточно рвения.
Длинные, многословные рассуждения, которыми он хо-
чет убедить нас восхищаться его стихами, не говорят в его
пользу: они полны суждений вроде следующего (откры-
ваю один из его томов наугад): «Единственный способ
доказать гениальность — это хорошо сделать то, что сде-
лать стоит и что еще не было сделано прежде»8 — вот как!
следовательно, сделав то, что делать не стоило и что уже
было сделано раньше, таланта не покажешь; ну, а карман-
ное воровство — дело недостойное, в карманы залезают с
незапамятных времен, и, однако, карманный вор Барринг-
тон9 не был бы доволен сравнением с поэтом Вильямом
Вордсвортом.
Далее — для оценки некоторых стихотворений едва ли
имело значение авторство Оссиана или Макферсона, но,
чтобы доказать, что они плохи, м-р В[ордсворт] затратил
на дискуссию много страниц. Tantoene animis *? Неужели
великие умы способны унизиться до подобных нелепостей?
Хуже того: чтобы сокрушить все доводы в пользу этих
стихов, он с торжеством приводит цитату, ожидая, что
читатель разделит его отвращение. Это — начало эпической
поэмы «Темора»11. «Голубые волны Уллина катятся в сол-
нечном блеске; зеленые холмы облиты светом дня; деревья
качают на ветру своими темными головами». И эти-то ве-
ликолепные и вместе простые образы, где все живет и
дышит бессмертием, Вильям Вордсворт, автор «Питера Бел-
ла», избрал для поношения. Посмотрим же, что лучшего
может предложить он сам. Imprimis **:
/ То к гриве пони, то к хвосту
Метнется, радости полна,
То с этой стороны, то с той —
Блаженство душит Бетти Фай,
Скупые слезы льет она,
Где гладит пони без конца —
Самой от счастья не понять!
Ах, Джонни! Доктора забудь! 12
* Так безмерны ли душ [небожительных гневы?]10 (латин.).
** Во-первых (латин.)
91
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Во-вторых:
Трава была в росе, а — звезды все светлей.
Я голос услыхал: «Хорошенький, испей!»
За изгородь взглянув, я — сразу увидал:
С девицей рядом там — ягненочек стоял.
Там не было овец: один он, бел и мил, *
Веревкой тонкою — привязан к камню был 13.
Мы не сомневаемся, что все это правдиво; мы готовы
поверить, право готовы, м-р В[ордсворт]. Вы, очевидно,
желали вызвать сочувствие к овце? Я люблю овцу всем
сердцем...
Но случается, дорогой Б.,— случается, что и Вордсворт
бывает разумен. Говорят, что даже Стамбулу придет од-
нажды конец 14, и самые прискорбные заблуждения тоже
кончаются. Привожу выдержку из его предисловия:
«Те, кто привык к языку современных, писателей, если
они дочитают эту книгу до конца (невозможно^.), несом-
ненно ощутят некоторую неловкость (ха! ха! ха!); они ста-
нут искать поэзию (ха! ха! ха! ха!) и спросят, по чьей
любезности этим опытам присвоено звание стихов»15. Ха!
ха! ха! ха! ха!
Но пусть м-р В[ордсворт] не отчаивается; он обессмер-
тил воз 16, а пчела-Софокл — больную ногу 17 и облагородил
трагедию хором индюшек 18.
О Колридже я не могу говорить иначе как благоговей-
но. Что за могучий интеллект! Какая огромная сила! Он
лишний раз подтверждает, что «la plupart des sectes ont
raison dans une bonne partie de ce qu'elles avangent, mais
non pas en ce qu'elles nient» *. Он поставил собственным
мыслям преграду, которую предназначал для других. При-
скорбно, что такой ум погружен в метафизику и, подобно
Nyctanthes **, источает аромат только ночью. Читая его
стихи, я содрогаюсь, точно стою на вулкане и во мраке
кратера угадываю, какое ослепительное пламя бушует
подо мною.
Что же такое Поэзия?—Поэзия! этот Протей, имеющий
не меньше названий, чем девятикратно нареченная Корки-
ра20! Дайте мне, сказал я недавно ученому, дайте мне
определение поэзии. «Tres volontiers» *** — и он прошел в
* Большинство сект правы во многом из того, что они утверждают, но не в
том, что отрицают (франц.) ,9.
** Цветущие ночью (латин.).
*** Весьма охотно (фран'ц).
Э.-А. ПО. ПИСЬМО К Б.
свою библиотеку, принес том д-ра Джонсона и обрушил на
меня длиннейшую дефиницию. О тень бессмертного Шек-
спира! Представляю себе, как хмурится твое чело при ко-
щунственных словах этой непристойной Ursa Major *. По-
думайте только, дорогой Б.,— поэзия и д-р Сэмюел Джон-
сон! Все самое воздушное и сказочное и все уродливое и не-
уклюжее; вспомните этого грузного слона и — «Бурю» —
«Сон в летнюю ночь» — Просперо — Оберона — и Титанию!..
По-моему, стихи отличаются от научного сочинения тем,
что их непосредственной целью является удовольствие, а не
истина; а от романа — тем, что доставляют удовольствие
неопределенное вместо определенного и лишь при этом ус-
ловии являются стихами; ибо роман содержит зримые об-
разы, вызывающие ясные чувства, тогда как стихи вызыва-
ют чувства яеясные и непременно нуждаются для этого
в музыке, поскольку восприятие гармонических звуков яв-
ляется самым неясным из наших ощущений. Музыка в со-
четании с приятной мыслью — это поэзия; музыка без мыс-
ли— это просто музыка; а мысль без музыки — это проза
именно в силу своей определенности.
Что значило обличение того, у кого нет музыки в душе?..21
Подводя итог всей этой болтовне, должен сказать, до-
рогой Б., что я, как вы без сомнения заметили, питаю к ме-
тафизическим поэтам как поэтам величайшее презрение.
Если у них есть почитатели, это еще ничего не доказы-
вает:
Раджа такой толпы не соберет,
Как вор, кого ведут на эшафот22.
/
* Большая Медведица (латин.).
ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
В искусстве внутреннего уб-
ранства, если не во внешней архитектуре своих жилищ,
англичане занимают первое место. Итальянцы мало что
смыслят кроме как в мраморе и красках. Во Франции,
meliora probant, deteriora sequuntur *, народ там слишком
непоседлив для культа домашнего очага, который он, од-
нако, умеет тонко ценить или по крайней мере должным
образом чувствовать. Китайцы и большая часть восточных
народов обладают пылкой, но в данном случае неуместной
фантазией. Шотландцы — плохие декораторы. Голландцы,
пожалуй, смутно понимают, что занавеси — не то, что ка-
пуста. В Испании только и делают, что вешают занавеси —
недаром это нация вешателей. Русские вообще не обстав-
ляют комнат. У готтентотов и кикапу2 это делается в сво-
ем роде вполне правильно. И только у янки это ни на что
не похоже.
Отчего так происходит, понять нетрудно. Не имея арис-
тократии родовой, мы_естественно_и неизбежно_создали себе
аристократию долларами потому выставленное напоказ
богатство заняло у нас то место и играет ту роль, какую
в монархических государствах играет геральдика. Путем
перехода, который легко понять и столь же легко было
предвидеть, наши понятия о вкусе свелись к пышности.
Скажем менее отвлеченно. В Англии простым нагро-
мождением дорогих вещей не так легко, как у нас, создать
впечатление, что вещи эти — красивы, а их владелец — об-
ладает вкусом; и это потому, что в Англии богатство еще
не возводит человека в высший ранг и не составляет* выс-
шей цели для честолюбия; а во-вторых, потому что под-
линная аристократия, придерживаясь строгого вкуса, от-
* Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь (латин.) '.
94
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
нюдь не стремится к дорогой роскоши, в которой parvenus *
всегда могут успешно с ней соперничать.
Народ обязательно подражает знати, и результатом яв-
ляется широкое распространение надлежащего вкуса.
В Америке же, где единственными гербами аристократии
являются монеты, выставление их напоказ представляет со-
бой, можно сказать, единственный способ попасть в число
аристократов; а толпа, всегда ищущая образцов у тех, кто
стоит над нею, незаметно начала смешивать две совершен-
но различные вещи — роскошь и красоту. Словом, стои-
мость предмета обстановки стала у нас почти единствен-
ным мерилом ее декоративных достоинств — и, однажды
установленное, это мерило привело к множеству подобных
же заблуждений, легко возводимых к первичному.
Ничто так не оскорбляет глаз художника, как то, что
зовется в Соединенных Штатах — то есть в Аппалачии —
хорошо обставленной квартирой. Самым обычным ее недо-
статком является отсутствие гармонии. Мы говорим о гар-
монии в комнате, как говорили бы о гармонии в карти-
не— ибо и картина и комната подчинены тем же неизмен-
ным принципам, которые управляют всеми искусствами; и
почти те же законы, на основании которых мы судим о до-
стоинствах картины, позволяют решить проблему убранст-
ва комнаты.
Отсутствие гармонии замечается иногда в характере от-
дельных-предметов обстановки, но чаще в их цвете и ис-
пользовании. Очень часто глаз бывает оскорблен их бес-
вкусным размещением. Слишком много прямых линий —
они слишком долго ничем не прерываются — или же неук-
люже прерываются под прямым углом. Если встречаются
изогнутые линии, то они монотонно повторяются. Педанти-
ческая симметрия нередко портит весь вид отлично обстав-
ленных комнат.
Занавеси редко бывают хорошо расположены или удач-
нее подобраны к другим предметам обстановки. При парад-
ной мебели занавеси неуместны; и в любом случае избы-
ток драпировок несовместим с хорошим вкусом — их коли-
чество, как и расположение, зависит от общего эффекта.
В коврах за последнее время стали разбираться лучше,
чем раньше, однако мы еще очень часто ошибаемся в под-
боре их узоров и цветов. Ковер — это душа комнаты. Он
i
* Выскочки (франц.).
л
95
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
определяет не только тона, но и формы всех окружающих
предметов. Судья в обычном суде может быть обыкновен-
ным человеком; но чтобы хорошо судить о коврах, надо
быть гением. А нам приходилось слышать, как о коврах
рассуждают с видом d'un mouton qui reve/ господа, кото-
рым нельзя доверить даже уход за их собственными усами.
Всякий знает, что в большой комнате ковер может иметь
крупный узор, а в маленькой должен иметь узор мелкий —
но это еще не вся премудрость на свете. По фактуре един-
ственно допустимыми являются ковры саксонские. Брюс-
сельские представляют собой далекое прошлое моды, а ту-
рецкие— это предсмертные содрогания хорошего вкуса. Что
до рисунка, то ковер не должен быть разрисован наподо-
бие индейца Рикари — весь в красном мелу, желтой охре
и петушьих перьях. Коротко говоря: ясный фон и круглые
или овальные фигуры, ничего не изображающие,— так пред-
писывает суровый закон. Такая мерзость, как цветы, или
изображения иных хорошо известных предметов не долж-
ны быть терпимы ни в одном христианском государстве.
Как на коврах, так и на занавесях, драпировках, обивке
кушеток' единственным рисунком должны быть арабески.
Что касается старых половиков, какие еще можно иногда
видеть в жилищах черни,— с огромными, раскоряченными
и расходящимися сиянием узорами и полосами, пестря-
щие всеми цветами, так что фон совершенно не виден,—
это гнусное изобретение прислужников времени и почита-
телей златого тельца — детей Ваала и почитателей Мам-
моны — Бентамов3, которые ради сбережения мысли и эко-
номии фантазии сперва злостно придумали калейдоскоп, а
затем учредили акционерные компании, чтобы вращать его
посредством пара.
Блеск — вот главное заблуждение американской теории
внутреннего убранства, заблуждение, которое легко объяс-
нить уже описанным извращением вкуса. Мы страстно
влюблены в Газ и стекло. Первый совершенно недопустим в
доме. Его резкий и неровный свет режет глаза. Ни один
человек, обладающий кроме глаз также и мозгами, не ста-
нет им пользоваться. Мягкий свет, называемой у худож-
ников холодным, с соответственно теплыми тенями может
творить чудеса даже в плохо обставленной комнате. Ло са-
мое очаровательное изобретение — это астральная лампа.
* Замечтавшегося барана (франц.).
96
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
Мы разумеем, конечно, астральную лампу в собственном
смысле — лампу Арганда 4 с первоначальным простым ма-
товым абажуром и смягченным, ровным, точно лунным све-
том. Абажур граненого стекла — это жалкое изобретение
Дьявола. Восторг, с каким мы его встретили, частью за его
блеск, но больше всего за высокую стоимость, лучше всего
подтверждает положение, с которого мы начали. Можно
смело сказать, что человек, сознательно выбравший гране-
ный абажур, либо совершенно лишен вкуса, либо слепо под-
чиняется капризам моды. Свет, испускаемый этим аляпова-
тым чудовищем, неровен, изломан, неприятен. Его одного
достаточно, чтобы свести на нет самые лучшие эффекты
обстановки. Женская красота в особенности теряет больше
половины своего очарования от этого дурного глаза.
В применении стекла мы вообще исходим из неверных
принципов. От него требуется прежде всего, чтоб оно свер-
кало — одним этим словом сколько выражено омерзитель-
ного! Мерцающий, беспокойный свет иногда бывает прия-
тен— детям и идиотам он нравится всегда,— но, обставляя
комнату, его следует тщательно избегать. Строго говоря,
недопустим даже и ровный, но слишком сильный свет. Ог-
ромные, бессмысленные-стеклянные люстры с призматиче-
скими гранями, с газовым светом и без абажуров, висящие
в самых фешенебельных наших гостиных, могут служить
образцом безвкусицы и глупости.
Пристрастие к блеску — которое, как мы уже говорили,
ошибочно соединилось с понятием роскоши вообще — вы-
звало также неумеренное употребление зеркал. Мы сплошь
увешиваем стены большими английскими зеркалами и во-
ображаем, что совершили нечто похвальное. Но достаточно
чуть задуматься, чтобы убедить всякого, имеющего глаза,
как некрасиво обилие зеркал, в особенности больших. Если
исключить способность отражения, зеркало представляет
со^ой сплошную, плоскую, бесцветную и однообразную по-
верхность— нечто явно неприятное. В качестве отражателя
оно способно создавать чудовищное и отвратительное од-
нообразие; причем зло возрастает даже не в прямой про-
порции к увеличению числа его источников, но в отношении
непрерывно возрастающем. Комната с четырьмя или пятью
зеркалами, размещенными как придется, с точки зрения
художественного впечатления совершенно бесформенна.
Если добавить к этому злу сопровождающий его блеск, мно-
гократно повторенный, получается истый хаос резких и
4—1806
97
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
раздражающих эффектов. Самый неотесанный человек, вой-
дя в разукрашенную таким образом комнату, сразу же
почувствует нечто неладное, хотя и не сумеет понять при-
чийы своего неудовольствия. Но введите того же человека
в комнату, убранную со вкусом, и он невольно издаст вос-
клицание удовольствия и удивления.
Наши республиканские учреждения породили то зло,
что здесь человек с большим кошельком имеет обычно
очень маленькую душу, которую там же и держит. Порча
вкуса является частью и неизбежным сопровождением про-
изводства долларов. Мы богатеем, а наши идеи ржавеют.
Поэтому не у нашей аристократии надо искать (если вооб-
ще искать в Аппалачии) идеальную прелесть' английского
будуара. Но мы видели комнаты у американцев среднего
достатка, которые по крайней мере отсутствием безвкусицы
могут соперничать с любыми раззолоченными кабинетами
наших заокеанских друзей. Вот и сейчас перед моим мыс-
ленным взором встает небольшая и не претендующая на
пышность комната, убранство которой безупречно. Хозяин
ее спит на диване — на дворе холодно — время близится к
полуночи; пока он спит, мы опишем его комнату.
Она продолговата — футов тридцать в длину и двадцать
пять в ширину — именно такая форма дает лучшие (обыч-
ные) возможности размещения мебели. В ней всего одна
дверь — никоим образом не широкая — находящаяся на од-
ной стороне прямоугольника, и всего два окна, на проти-
воположной его стороне. Окна большие, доходящие до по-
лу, помещены в глубоких проемах и выходят на итальян-
скую веранду. Стекла в них — алого цвета, рамы — из
розового дерева, более массивные, чем обычно. К стеклу
прилегают шторы из плотной серебряной ткани, по форме
окна, которые свисают свободно, не драпируясь. Сам окон-
ный проем занавешен великолепным алым шелком с длин-
ной золотой бахромой, подбитым той же серебряной тканью,
из которой сделаны шторы. Карнизов нет; складки занаве-
са (более острые, чем массивные, и создающие впечатление
легкости) спускаются из-под широкого, богато раззолочен-
ного фриза, идущего вокруг всей комнаты там, где стены
соединяются с потолком. Занавеси раскрываются и надер-
гиваются с помощью толстого золотого шнура, свободно
обвивающего их и завязанного легким узлом; нет ни була-
вок, ни скрепок, ни других подобных приспособлений. Цве-
та занавесей и бахромы — то есть алый и золотой — повто-
98
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
ряются всюду и определяют характер комнаты. Саксонский
ковер толщиною в полдюйма — того же алого цвета — ук-
рашен тем же золотым шнуром, что на занавесях, распо-
ложенным так, что образует рельеф, из неправильных изги-
бов, словно лежащих один на другом. Стены оклеены глян-
цевитыми серебристо-серыми обоями, по которым разбро-
саны мелкие алые арабески несколько более бледного тона,
чем господствующий цвет. На стенах много картин. Это
преимущественно фантастические пейзажи — как, напри-
мер, волшебные гроты Стенфилда5 или озеро «Мрачная
Топь» Чапмена 6. Есть, однако, и три-четыре женских голов-
ки воздушной красоты — портреты в манере Салли7. Тона
картин — теплые, но темные. Здесь нет «блестящих эффек-
тов». Во всем чувствуется покой. Нет ни одной маленькой
картины. Мелкие полотна придают комнате тот пятнистый
вид, который портит и многие произведения живописи, че-
ресчур выписанные. Рамы широки, но не глубоки, украше-
ны богатой, но не филигранной резьбой и не настолько,
чтобы казаться потускневшими. Они сохраняют тон поли-
рованного золота. К стене они примыкают плотно, а не под-
вешены на шнурах. Последнее часто бывает выигрышным
/ для картины, но портит общий вид комнаты. Зеркало всего
одно — притом не очень большое. Оно почти круглое и ви-
сит так, чтобы не отражать обычные места для сидения.
Этими единственными сиденьями являются два больших и
низких дивана розового дерева, обитых.алым шелком с зо-
лотыми цветами, и две легкие козетки того же розового
дерева. Есть и фортепиано (также розового дерева), от-
крытое и без чехла. Возле одного из диванов — восьмиуголь-
ный стол, целиком из великолепного мрамора с золотыми
прожилками. На нем также нет покрывала — достаточно
одних занавесей. Четыре большие и роскошные севрские
вазы, полные . ярких цветов, занимают слегка закруглен-
ные углы комнаты. В.ысокий канделябр с небольшим антич-
ном светильником, в котором горит душистое масло, стоит
у изголовья моего спящего друга. Несколько легких и
изящных подвесных полок с золотыми краями на алых
шелковых шнурах с золотыми кистями вмещают две-три
сотни богато переплетенных книг. Кроме этого, нет ника-
кой мебели, только лампа Арганда под алым матовым
абажуром, свисающая с высокого сводчатого потолка на
тонкой золотой цепи, освещая все спокойным, но волшеб-
ным сиянием.
4* ' ■
ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ
EXORDIUM *
Начиная с Нового года новый
том, мы позволим себе предпослать обычному нашему раз-
делу рецензий или, как мы предпочитаем их называть, кри-
тических заметок несколько слов в качестве exordium. Од-
нако мы пишем не ради exordium, но потому, что действи-
тельно имеем что сказать и думаем, что для этого не най-
дется лучшего времени и места.
Замечено, что в последнее время вопросы литератур-
ной критики больше обычного привлекают внимание аме-
риканской публики. Наши журналы начинают признавать
значение этой науки (назовем ли ее так?) и пренебрегать
легковесными мнениями, которые столь долго ее заменяли.
Было время, когда наши критические приговоры мы вво-
зили со старой родины. Долгие годы длился у нас фарс
подчинения решениям Великобритании. За этим последо-
вала наконец неизбежная реакция и отвращение к себе.
Побуждаемые им, мы впали в противоположную край-
ность.' Совершенно отвергнув «авторитеты», так долго быв-
шие священными, мы даже превзошли, и притом намного,
нашу прежнюю глупость. Девизом нашим стала «Нацио-
нальная литература!» — словно подлинная литература мо-
жет быть «рациональной» — словно единственной ареной
для литературного histrio ** не является весь свет. Мы вне-
запно стали в литературе ярыми националистами и ничем
более. Наши газеты заговорили о «тарифах» и «протекцио-
низме». В наших журналах стали привычными ф^азы об
«истинно национальном романисте м-ре Купере» и о «под-
линно американском таланте м-ра Полдинга !». Позабыв
* Вступление (латин.).
** Лицедея (латин.).
100
Э.-А. ПО. ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ
аксиомы «нет пророка в своем отечестве» и «герой не быва-
ет героем .д.ля своего лакея» — аксиомы, основанные на ра-
зуме и истине,— наши журналы стали проповедовать пре-
восходство, а книгопродавцы — необходимость «американ-
ских» тем. Сюжет из иностранной жизни в ту пору мог
навлечь худшие критические проклятия на самого талант-
ливого писателя, родившегося в Штатах; и, напротив, мы
ежедневно оказывались перед парадоксальной необходи-
мостью восхищаться или притворяться восхищенными глу-
пой книгой потому, что ее глупость была отечественной и
касалась наших дел.
Это ненормальное положение стало изменяться лишь в
самое недавнее время. И все же изменения уже налицо.
Наши взгляды на литературу вообще стали шире, мы на-
чали требовать применения к ней критики, интересоваться
ее задачами и сферой применения и считать ее уже не со-
бранием неустойчивых и условных правил, но искусством,
уходящим корнями в природу. Когда понятия эти сделались
главенствующими, нам перестали нравиться доморощенные
мнения книгоиздательских кружков. Если наши редакторы
еще не все освободились из-под власти издателя, то боль-
шинство их по крайней мере стыдится признать свое под-
чинение и не вступает в заговоры против меньшинства,
которое эту власть презрело и отбросило. А это — огромный
прогресс, и весьма недавний.
Теперь, когда эта опасность осталась позади, нашей
критике грозит другая — пусть небольшая — опасность по-
пасть в плен крайне неприятной моды — моды на-рассуж-
дения общего характера. Эта опасность возникла вначале
из-за стремительного бега нашего века. Увеличение объема
знаний вызывает желание, если не необходимость, отбро-
сить частности ради общего. Однако нами, американцами,
эта тенденция воспринята от британских «Ежеквартальных
обозрений», которым собственные наши «Обозрения» упор-
но /и слепо подражали. В иностранном-журнале рецензия
или критический отзыв постепенно, но неуклонно выроди-
лись в то, чем она является ныне — то есть чем угодно,
только не критикой. Первоначально «рецензия» не назы-
валась так по принципу lucus а поп lucendo*. Название
действительно выряжало ее назначение. Она рецензировала
* Буквально: светлой (роща названа) потому, что там не светло (латин.), —
то есть абсурдное несоответствие.
#
101
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
или обозревала книгу, указанную в ее заголовке, и, разо-
брав содержание этой книги, выносила суждение о ее до-
стоинствах или недостатках. Однако из-за обычая не под-
писывать статьи этот естественный процесс стал все более
выходить из употребления. Поскольку им# автора было из-
вестно лишь немногим, он старался писать не так хорошо,
как быстро, по стольку-то гиней за страницу. Разбор книги
требует времени и умственных усилий. Многие сочинения
нужно читать не спеша и делать заметки, которые потом
обобщаются. Такой труд подменили более легким — в виде
резюме или конспекта выбранной книги, с обильными ци-
татами,— или еще более легким — случайными коммента-
риями к местам, попавшимся на глаза критику и выписы-
ваемым целиком. Но наиболее популярным типом рецен-
зии, ибо ему легче всего придать вид чего-то солидного,
стало многословное эссе на тему книги, причем так назы-
ваемый рецензент берет из нее только факты и использу-
ет их для построения какой-нибудь теории, имея единст-
венной заботой и целью поспорить с автором. Последний
метод сделался в рецензировании общепринятым; и хотя
более высокие умы не поддались целиком этой моде, мож-
но утверждать, что даже Маколей всего ближе подошел
к собственно критике в своей статье об «Истории папства»
Ранке2 — статье, где все силы рецензента устремлены на
объяснение одного-единственного факта — распространения
католицизма,— факта, который устанавливает разбираемая
книга.
Не намереваясь отрицать, что хорошее эссе есть вещь
хорошая, мы все же заявляем, что подобные сочинения на
общие темы не имеют ничего общего с критикой, в кото-
рую тем не менее их дурной пример проник in se *. Из
того, что догматические памфлеты, некогда бывшие «рецен-
зиями», утратили свои первоначальные цели, не следует,
что исчезли и сами цели, чтр «на свете больше не будет
ни пирогов, ни хмельного пива»3 и что критика в прежнем
значении слова не существует. Но мы сожалеем, что наши
литературные журналы из-за этого все больше склоняются
к мнению, что так оно и есть — что если британские «Обо-
зрения» по лени, а наши собственные — из унизительной
подражательности смешали под названием «рецензий» рее
виды туманных общих рассуждений, то критика, будучи
* Сам по себе (латин.).
102
Э.-А. ПО. ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ
всем на свете, на деле является ничем. Ибо именно это,
и ничто другое, означают высказывания в последнем но-
мере весьма серьезного ежемесячника «Арктур»4.
«Однако теперь (курсив наш),— говорит м-р Мэтьюс5
в предисловии к первому выпуску своего журнала,— крити-
ка имеет более широкий диапазон и приобрела всеобщий
интерес. Она прощает грамматические ошибки, а неточную
рифму или неверную долготу звука поручает заботам кор-
ректора; теперь она направлена в глубь темы и авторского
замысла. Она является проверкой убеждений. Ее проница-
тельность— не педантство, а философия; она разгадывает
авторские тайны, чтобы истолковать их людям; она обли-
чает софизмы автора, ибо софизмы вредны для сердца и
жизни; она щедрой похвалой распространяет весть о кра-
сотах произведения, ибо таков ее долг в качестве служанки
истины. Не удивительно, если спрос на хорошую критику
велик, поскольку она типична для современной литературы.
Она вносит порядок во всеобщую любознательность отно-
сительно всех вопросов жизни и человеческой деятельно-
сти. Современная критика включает все виды литературы,
кроме, быть может, сюжетной повести и драмы. Она — и
эссе, и проповедь, и ораторская речь, и глава из истории,
и философское сочинение, и стихотворение в прозе, и роман
об искусстве, и диалог; в ней возможны и юмор, и пафос,
и то личное, что свойственно автобиографии, и вопросы го-
сударственного управления. Как баллада и эпос были по-
рождением времен Гомера, так рецензия характерна для
XIX столетия».
Мы ценим талант м-ра Мэтьюса, но вынуждены оспа-
ривать почти все, что он здесь говорит. Тот вид «рецен-
зии», который он называет «характерным для XIX столе-
тия», возник лишь в последние двадцать или тридцать лет
в Великобритании. Во Франции, например, где рецензии
не анонимны,' они совершенно иные и сохранили дух под-
линной критики. А что сказать о немцах?—о Винкельма-
не6, Новалисе, Шеллинге, Гёте, об Августе-Вильгельме и
Фридрихе Шлегелях?—что их великолепные critiques
raisonnees* отличаются от критических трудов Кеймса7,
Джонсона8 и Блэра9 отнюдь не своими принципами (ибо
принципы этих'писателей не потеряют значения, пока су-
ществует сама Природа), но единственно большей основа-
* Обоснованные критические статьи (франц.).
103
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тельностью, большей тщательностью, большей серьезно-
стью анализа и применения самих этих принципов. Считать,
как это делает м-р Мэтьюс, что современная критика долж-
на быть иной по духу, чем когда-либо раньше, значит
утверждать изменчивость законов, которме изменяться не
могут,— законов человеческого сердца и разума, ибо имен-
но они составляют единственную основу подлинной кри-
тики. Эта критика «теперь», точно так же как во вре-
мена «Дунсиады» 10, не выполняла бы свой долг, если бы
«прощала грамматические ошибки» или считала исправле-
ние «неточной рифмы и неверной долготы звука» делом
корректора. Что такое «проверка убеждений» в значении,
придаваемом этим словам м-ром Мэтьюсом, мы понимаем
менее ясно, чем желали бы. Эта фраза погружает нас в
такие же сомнения, как Мирабо в замке Иф11. По нашему
скромному разумению, она представляется частью той об-
щей туманности, какая сейчас господствует во всей фило-
софии, и все же то, что наш журналист считает критикой,
мы решительно не считаем за таковую. Мы полагаем, что
критика — не эссе, а также и не проповедь, не ораторская
речь, не глава из истории, не философское сочинение, не
стихотворение в прозе, не роман об искусстве и не диалог.
Она не может быть ничем иным, как только критикой. Но
если бы она была всем тем, чем ее считает «Арктур», тогда
неясно, отчего бы ей не быть заодно и сюжетной повестью,
и драматической — то есть романом или мелодрамой или
обоими вместе. Что она была бы также и фарсом — в этом
сомнения нет.
Именно против неистового духа обобщения мы и проте-
стуем. У нас есть слово «критика», смысл которого стал
достаточно ясен, хотя бы уж от долгого употребления; и
есть искусство, имеющее большое значение и четкие грани-
цы, которое этим словом обозначается. О конгломерате
наук, о котором столь красноречиво говорит м-р Мэтьюс и
который, как нам сообщается, является чем угодно и всем
вместе — мы не знаем ничего и хотели бы знать еще мень-
ше; но мы против того, чтобы наш современник присваивал
ему название, которое у нас, как у большинства людей, при-
вычно связывается с весьма определенным понятием. Разве
не может «Арктур» избрать для своих целей другое слово,
кроме «критики»? Отчего не орфизм 12, или дайелизм, или
эмерсонизм 13, или иное многозначительное наименование,
обозначающее полнейшую неразбериху? 4
104
Э.-А. ПО. ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ
Впрочем, мы не станем притворяться, будто совершен-
но не поняли м-ра Мэтьюса, и будем сожалеть, если он
неверно поймет нас. Допустим, что спор у нас идет всего
лишь о терминах — хотя и эти различия имеют отнюдь не
пустячные следствия. Следуя за величайшими авторите-
тами, мы хотели бы ограничить область литературной кри-
тики суждениями о мастерстве. Написана книга — и имен-
но как книгу мы ее и рецензируем. Высказанные в ней
взгляды, иначе как в их связи с самим произведением, кри-
тика не касаются. Его дело — только решать, как именно
эти взгляды воплощены. Таким образом, критика не явля-
ется «проверкой убеждений». Для такой проверки книгу,
уже не претендующую в таком случае на то, чтобы счи-
таться произведением искусства, отдают на всеобщий суд —
и прежде всего на суд тех, к кому она обращена,— исто-
рика, если это труд исторический, моралиста — если это
философский трактат. В своей единственно подлинной и
понятной роли критика — проверка или анализ мастерства
(а не мнений) —правомочна заниматься только сочинения-
ми, являющимися произведениями искусства, и пускай жур-
налист (имеющий самые разнообразные обязанности и за-
дачи) сколько угодно обращается от манеры, в какой пре-
подносятся мнения, к самим этим мнениям,— все равно
«критиком» он является лишь тогда, когда не выходит за
отведенные ему пределы.
А что сказать о самом критике? — ибо все сказанное
выше — лишь преамбула к самой эпопее. Можно ли сказать
о нем лучше, чем повторив вслед за Булвером и, что «он
должен обладать смелостью, чтобы не бояться открыто по-
рицать, великодушием, чтобы не знать зависти, талантом,
чтобы уметь оценить, знаниями, чтобы уметь сравнить, гла-
зами, способными видеть красоту, слухом, способным вос-
принимать музыку, и сердцем, способным чувствовать». До-
бавим к этому еще способность анализировать и полное
равнодушие к брани.
/
АМЕРИКАНСКИЕ ПРОЗАИКИ:
Н.-П. УИЛЛИС К— ВООБРАЖЕНИЕ.— ФАНТАЗИЯ.—
ФАНТАСТИЧЕСКОЕ.— ЮМОР.— ОСТРОУМИЕ.—
САРКАЗМ
В своей поэзии и в темах сво-
ей прозы автор «Мелани» и «Нечто вроде приключения»
несомненно имеет великое множество заслуг; однако ими
в равной мере обладают и другие авторы — он разделяет
их с Проктером2, Хебером 3, Халлеком 4, Нилом5, Хантом6,
Лэмом7 и Ирвингом; тогда как стиль его прозы не только
составляет особую категорию, но принадлежит ему «на пра-
вах единоличного владения», и, кроме него, туда не всту-
пал еще никто.
А если какой-либо стиль давно уже выделяется свое-
обычностью и оригинальностью, мы, разумеется, должны
искать его секрет не в какой-либо привычке или маньериз-
ме, как склонны думать некоторые — не в остротах и ка-
ламбурах— не в искажении чьей-либо старой манеры —
короче говоря, не просто в ловкости пера и трюках, которые
наблюдательный подражатель всегда может проделать луч-
ше самого фокусника, но в интеллектуальном своеобразии,
которое, будучи неподражаемым, хранит от всякой опасно-
сти подражаний также и стиль, служащий для него сред-
ством выражения.
Такое своеобразие мы легко обнаруживаем в стиле м-ра
Уиллиса. Мы прослеживаем его без труда, а добравшись
до него, тотчас его узнаем. Это — Фантазия.
Разумеется, фантазии существуют в большом количест-
ве--хотя половина из них не подозревала, что они такое,
пока не была уведомлена об этом теоретиками,— но та,
о которой мы говорим, еще не получила официального при-
знания, и мы просим м-ра Уиллиса простить нас, если мы
позволим себе воспользоваться обсуждением его стиля как
лучшим из возможных случаев и способов представить ли-
тературному миру эту нашу протеже.
106
Э.-А. ПО. АМЕРИКАНСКИЕ ПРОЗАИКИ
«Фантазия,— говорит автор «Руководства к размышле-
нию» 8 (который значительно удачнее руководил нашими
размышлениями в своей «Женевьеве»9),— Фантазия ком-
бинирует— Воображение создает». Здесь подразумевалось
разграничение, и именно так это было понято; однако это —
разграничение без реального различия, хотя бы только
различия в степени. Фантазия создает не меньше, чем во-
ображение, а в сущности, этого не делает ни та, ни другое.
Новые концепции являются всего лишь необычными ком-
бинациями. Человеческий ум неспособен вообразить то,
чего не существует,—если бы он это мог, он творил бы
не только духовное, но и материальное, подобно богу.
Могут сказать: «Однако ж мы воображаем гриффона, а
ведь он не существует». Да, сам он, разумеется, не суще-
ствует, но существуют его части. Он — всего лишь сочета-
ние уже известных частей тела и свойств. Так обстоит со
всем, что претендует на новизну, что представляется созда-
нием человеческого ума,— его можно разложить на старые
части. Такой проверки не выдерживает и самое смелое тво-
рение духа.
Мы могли бы провести между фантазией и воображе-
нием различие в степени, сказав, что второе — это первая в
применении к более высоким предметам. Но опыт показал
бы ошибочность такого разграничения. То, что ощущается
как фантазия, остается ею, какова бы ни была тема. Ника-
кая тема не поднимает фантазию до воображения. Когда
Мура называют поэтом фантазии, это очень точно, он
именно таков. Фантазией полна его «Лалла Рук» 10, и если
бы он написал «Ад», то и там дал бы волю фантазии, ибо
не только находится здесь в своей природной стихии, но
не умеет ничего иного, разве что изредка —на миг —и це-
ною усилий. Все сказанное о нем. применимо и ко всем
другим по-своему резвым человечкам.
Дело, видимо, в том, что воображение, фантазия, фан-
тастическое и юмор состоят из тех же элементов: сочета-
ний и новизны. Воображение является среди них художни-
ком. *Нз новых сочетаний старых форм, которые ему пред-
стает, оно выбирает только гармонические —и, конечно,
результатом оказывается красота в самом широком ее
смысле, включающем возвышенное. Чистое воображение
избирает из прекрасного или безобразного только возмож-
ные и еще не осуществленные сочетания; причем получив-
шийся сплав будет обычно возвышенным или прекрасным
107
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
(по своему характеру) соответственно тому, насколько
возвышенны или прекрасны составившие его части, кото-
рые сами должны рассматриваться как результат пред-
шествующих сочетаний. Однако явление, застое в химии
материального мира, нередко наблюдается также и в хи-
мии человеческой мысли, а именно смешение двух элемен-
тов дает в результате нечто, не обладающее ни свойствами
одного, ни свойствами другого. Таким образом, диапазон
воображения безграничен. Оно находит для себя материал
во всей вселенной. Даже из уродств оно создает Красоту,
являющуюся одновременно и единственной его Целью и его
неизбежным мерилом. Но вообще богатство и значитель-
ность сочетаемых частей, способность открывать новые воз-
можности сочетаний, которые этого стоят, и полная «хи-
мическая однородность» и соразмерность целого — таковы
должны быть наши критерии при оценке работы вообра-
, жения. Именно из-за совершенной гармоничности его соз-
даний оно столь, часто недооценивается людьми с неразви-
тым вкусом, так как представляется чем-то очевидным. Мы
склонны спрашивать себя: «Почему эти сочетания никому
не приходили в голову раньше?»
А когда такой вопрос не встает, когда гармоничность
сочетания находится на втором плане, а к элементу новиз-
ны добавляется дополнительный элемент неожиданности,
когда, например, не просто сочетаются предметы, преж-
де никогда не соединявшиеся, но когда их соединение по-
ражает нас как удачно преодоленная трудность, тогда
результат принадлежит к области ФАНТАЗИИ, которая
большинству людей нравится больше, чем чистая гармо-
ния, хотя она, строго говоря, менее прекрасна (или вели-
чава) именно потому, что менее гармонична.
Когда фантазия доходит в своих ошибках до крайно-
сти— ибо при всей их привлекательности это все-таки
ошибки или же Природа лжет,— то она вторгается уже в
области Фантастического. Жрецы этого последнего находят
удовольствие не только в новизне и неожиданности соче-
таний, но и в том, чтобы избегать соразмерности. В резуль-
тате создается нечто болезненное и для здорового вос-
приятия не столько приятное своей новизною, сколько
неприятное своей бессвязностью. Однако, когда фантасти-
ческое, шагнув еще дальше, ищет уже не просто несораз-
мерных, но несовместимых и противоречащих друг другу
частей, эффект получается более приятный благодаря боль-
108
Э.-А. ПО. АМЕРИКАНСКИЕ ПРОЗАИКИ
шей определенности — Истина весело отбрасывает то, что
до нее не относится, а мы смеемся, ибо это — Юмор.
Все эти четыре качества представляются мне чем-то
определенным; но когда фантазия или юмор имеют некую
цель, когда они на что-то направлены, когда одно из них
становится объективным вместо субъективного, оно прев-
ращается в чистое Остроумие или в. Сарказм, смотря по
тому, является ли эта цель безобидной или же злой.
Определив таким образом свои позиции, мы будем~ луч-
ше поняты, когда повторим, что своеобразие прозаического
стиля м-ра Уиллиса, очарование, завоевавшее ему столь
широкую и заслуженную популярность, можно в конце
концов возвести к блестящей ФАНТАЗИИ, которая в нем
постоянно искрится или сияет,— к фантазии, которая не
исключает, как мы это видим у Мура, более возвышенных
качеств, но имеется у писателя в степени поистине беспри-
мерной и относится к тому роду, который как относитель-
но, так и абсолютно представляет наибольшую ценность,
будучи одновременно и светлой и оригинальной.
ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
В письме, которое сейчас ле-
жит передо мной, Чарлз Диккенс1, говоря о некогда произ-
веденном мною исследовании механизма «Барнеби Рад-
жа»2, замечает: «Между прочим, обратили ли вы внима-
ние, что Годвин писал «Калеба Вильямса» в обпатном
попядке? Сначала он запутал своего героя в тенетах за-
тоуднений, что составило содержание второго тома, а в
первом попытался каким-нибудь образом объяснить про-
исшедшее».
Я не думаю, чтобы Годвин действовал в точности этим
способом, да и то, что он сам об этом рассказывает, не
вполне совпадает с предположением мистера Диккенса; но
автор «Калеба Вильямса» был слишком искусный худож-
ник, дабы не понять выгоду, извлекаемую из процесса, хотя
бы отчасти сходного с этим. Совершенно ясно, что всякий
сюжет, достойный так называться, должно тщательно раз-
работать до развязки, прежде нежели браться зя перо.
Только ни на миг не упуская из виду развязку, мы сможем
ппидать сюжету необходимую последовательность или при-
чинность и заставить события и особенно интонации в лю-
бом пункте повествования способствовать развитию за-
мысла.
По-моему, в общепринятом способе построения повест-
вования имеется коренная ошибка. Тему дает или история,
или какое-то злободневное событие, или в лучшем случае
автор сам начинает комбинировать разительные события
для того, чтобы составить простую основу своего повест-
вования и желая в целом заполнить описаниями, диало-
гом или авторскими рассуждениями те пробелы в фактах
или действиях, которые могут постоянно бросаться в глаза.
Я предпочитаю начинать с рассмотрения того, что на-
зываю эффектом. Ни на миг не забывая об оригинально-
110
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
сти — ибо предает сам себя тот, кто решает отказаться от
столь очевидного и легко достижимого средства возбудить
интерес,— я прежде всего говорю себе: «Из бесчисленных
эффектов или впечатлений, способных воздействовать на
сердце, интеллект, или (говоря более общо) душу, что
именно выберу я в данном случае?» Выбрав, во-первых, но-
вый, а во-вторых, яркий эффект, я соображаю, достижим
ли он лучше средствами фабулы или интонации — обыден-
ной ли фабулой и необычайной интонацией, наоборот ли,
или же необычайностью и фабулы и интонации; а впослед-
ствии ищу окрест себя или, скорее, внутри себя такого
сочетания событий и интонаций, кои наилучшим образом
способствовали бы созданию нужного эффекта.
Я часто думал, какую интересную статью мог бы напи-
сать любой литератор, если бы он захотел, то есть если бы
он смог в подробностях, шаг за шагом проследить те про-
цессы, при которых любое его произведение достигло
окончательной завершенности. Почему подобная статья ни-
когда не была выдана в свет, решительно не могу сказать,
но, быть может, пробел этот в большей степени обусло-
вило авторское тщеславие, нежели какая-либо иная при-
чина. Большинство литераторов, в особенности поэты,
предпочитают, чтобы о них думали, будто они сочиняют
в неком порыве высокого безумия, под воздействием экста-
тической интуиции, и прямо-таки содрогнутся при одной
мысли позволить публике заглянуть за кулисы и увидеть,
как сложно и грубо работает мысль, бредущая на ощупь;
увидеть, как сам автор постигает свою цель только в по-
следний момент; как вполне созревшие плоды фантазии
с отчаянием отвергаются ввиду невозможности их вопло-
тить; как кропотливо отбирают и отбрасывают; как мучи-
тельно делают вымарки и вставки — одним словом, увидеть
колеса и шестерни, механизмы для перемены декораций,
стремянки и люки, петушьи перья, румяна и мушки, кото-
рые в девяноста девяти случаях из ста составляют рекви-
зит литературного лицедея.
С другой стороны, я сознаю, что автор, способный шаг
за шагом проследить свой путь к достижению намеченной
цели,— явление отнюдь не частое. Как правило, идеи воз-
никают хаотично, подобным же образом их и выполняют и
забывают.
Что др меня, то я не сочувствую подобной скрытности и
готовив любую минуту без малейшего труда восстановить
111
./
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА7
в памяти ход написания любого из моих сочинений; и по-
скольку ценность анализа или реконструкции, мною же-
лаемой, совершенно не зависит от какого-либо реального
или воображаемого интереса, заключенного в самой анали-
зируемой вещи, то с моей стороны не будет нарушением
приличий продемонстрировать modus operandi *, которым
было построено какое угодно из моих собственных произ-
ведений. Я выбираю «Ворона» как вещь, наиболее извест-
ную. Цель моя — непреложно доказать, что ни один из
моментов в его создании не может быть отнесен на счет
случайности или интуиции, что работа, ступень за сту-
пенью, шла к завершению с точностью и жесткою по-
следовательностью, с какими решают математические за-
дачи.
Отбросим как не относящуюся к стихотворению per se**
причину или, скажем, необходимость, которая и породила
вначале намерение написать некое стихотворение, способ-
ное удовлетворить вкусы как широкой публики, так и кри-
тики.
Итак, мы начинаем с этого намерения.
Прежде всего возникает мысль относительно объема.
Если какое-либо литературное произведение не может быть
из-за. своей длины прочитано за один присест, нам надо
будет примириться с необходимостью отказа от крайне
важного эффекта, рождаемого единством впечатления; ибо
если придется читать в два приёма, то вмешиваются буд-
ничные дела, и всякое единство сразу гибнет. Но так как,
ceteris paribus, никакой поэт не может позволить себе
отказаться от чего-либо, способствующего его замыслу,
остается рассмотреть, есть ли какая-нибудь выгода, урав-
новешивающая потерю единства, с нею сопряженную. Здесь
я сразу говорю: нет. То, что мы называем большой поэмой,
на самом деле представляет собою всего лишь чередова-
ние небольших стихотворений или, иначе говоря, кратких
поэтических эффектов. Нет нужды показывать, что стихо-
творение является стихотворением постольку, поскольку
оно сильно волнует душу, возвышая ее; а все сильные вол-
нения, по необходимости физического порядка, кратковре-
меяны. По этой причине минимум половина «Потерянного
рая» в основе своей — проза, чередование поэтических вол-
* Способ действия (латин.).
** Как к таковому (латин.).
112
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
нений с неизбежными спадами, в итоге чего целое лишено
по своей крайней длине весьма важного художественного
элемента — цельности, или единства эффекта.
В таком случае становится очевидным, что существует
известный предел объема всех литературных произведе-
ний— возможность прочитать их за один присест — и что
если для некоторого разряда прозаических сочинений, та-
ких, как «Робинзон Крузо» (не требующих единства), пре-
делом этим с выгодою можно пренебречь, то в стихах пре-
небрегать им никак нельзя. В этом пределе из объема сти-
хотворения можно вывести математическую соотнесенность
с его достоинствами; иными словами, с волнением или воз-
вышением души, им вызываемым; еще иными словами —
со степенью истинно поэтического эффекта, который оно
способно оказать; ибо ясно, что краткостью непосредствен-
но определяется интенсивность задуманного эффекта; ра-
зумеется, при той непременной оговорке, что известная
степень длительности абсолютно необходима для того,
дабы вообще достичь какого-либо эффекта.
Имея в виду эти соображения, равно как и ту степень
взволнованности, которую я счел не выше вкусов публи-
ки и не ниже вкусов критики, я сразу же решил, какой
объем будет наиболее подходящим для задуманного стихо-
творения: около ста строк. Его окончательный объем — сто
восемь строк.
Следующая мысль была о выборе впечатления или эф-
фекта, которого должно достичь; и тут я могу заодно за-
метить, что в процессе писания я постоянно имел в виду
цель сделать эти стихи доступными всем. Я чересчур укло-
нился бы от моего непосредственного предмета, если бы
начал доказывать мысль, на которой все время настаиваю
и которая применительно к поэзии ни в малейшей степени
не нуждается в доказательствах,— мысль, что прекра-
сное— единственная законная область поэзии. Однако ска-
жу несколько слов, дабы пояснить истинный смысл этого
положения, ибо у некоторых из моих друзей замечается
склонность истолковывать его превратно. Наслаждение
одновременно наиболее полное, наиболее возвышающее и
наиболее чистое,— по-моему, то, которое обретают при со-
зерцании прекрасного. И когда говорят о прекрасном, то
подразумевают не качество, как обычно предполагается, но
эффект; коротко говоря, имеют в виду то полное и чистое
возвышение не сердца или интеллекта, но души, о котором
113
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
я упоминал и которое испытывают в итоге созерцания «пре-
красного». Я же определяю прекрасное как область поэ-
зии просто-напросто по очевидному закону искусства, за-
кону, гласящему, что эффекты должны проистекать от не-
посредственных причин, что цели должной достигать сред-
ствами наиболее пригодными для ее достижения, и никто
не был еще столь слаб рассудком, дабы отрицать, что
упомянутое выше особое возвышение души легче всего до-
стигается при помощи стихов. Если цель — истина или
удовлетворение интеллекта, если цель —страсть или вол-
нение сердца, то, хотя цели эти в известной мере и дости-
жимы в поэзии, но с гораздо большею легкостью достижи-
мы они в прозе. Ведь истина требует точности, а страсть —
известной неказистости (подлинно страстные натуры
поймут меня), что абсолютно враждебно тому прекрасно-
му, которое, как я настаиваю, состоит в волнении или воз-
вышенном наслаждении души. Из всего сказанного здесь
отнюдь не следует, будто страсть или даже истина не могут
быть привнесены в стихотворение, и привнесены с выго-
дою, ибо они способны прояснить общий эффект или помочь
ему, как диссонансы в музыке, путем контраста; но истин-
ный художник всегда сумеет, во-первых, приглушить их
и сделать подчиненными главенствующей цели, а во-вто-
рых, облечь их, елико возможно, в то прекрасное, что обра-
зует атмосферу и суть стихов.
Итак, считая моей сферой прекрасное, следующий воп-
рос, которым я задался, относился к интонации, наилуч-
шим образом его выражающей, и весь мой опыт показал
мне, что интонация эта — печальная. Прекрасное любого
рода в высшем своем выражении неизменно трогает чув-
ствительную душу до слез. Следовательно, меланхоличе-
ская интонация — наиболее законная изо всех поэтических
интонаций.
Определив таким образом объем, сферу и интонацию,
я решил путем индукции найти что-нибудь острое в худо-
жественном отношении, способное послужить мне ключевой
нотой в - конструкции стихотворения, какую-нибудь ось,
способную вращать все построение. Тщательно перебрав
все обычные художественные эффекты или, говоря по-те-
атральному, приемы, я не мог не заметить сразу же, что
ни один прием не использовался столь универсально, как
прием рефрена. Универсальность его применения послужи-
ла мне достаточным доказательством его бесспорной цен-
114
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
ности и избавила меня от необходимости подвергать его
анализу. Однако я рассмотрел его, желая узнать, нельзя
ли его усовершенствовать, и скоро убедился, что он пре-
бывает в примитивном состоянии. В обычном применении
рефрен или припев не только используют, ограничиваясь
лишь лирическими стихами, но и заставляют его воздей-
ствовать лишь однообразием и звучания и смысла. На-
слаждение, доставляемое им, определяется единственно
чувством тождества, повторения. Я решил быть разнооб-
разным и тем повысить эффект, придерживаясь в целом
однообразия в звучании и вместе с тем постоянно меняя
смысл: иными словами, я решил постоянно производить
новый эффект, варьируя применение рефрена, но оставляя
сам рефрен в большинстве случаев неизменным.
Установив эти пункты, я далее задумался о характере
моего рефрена. Поскольку его применение должно посто-
янно варьироваться, стало ясно, что сам рефрен должен
быть краток, иначе возникли бы непреодолимые трудности
при частых смысловых вариациях какой-либо длинной фра-
зы. Легкость вариаций, разумеется, была бы обратно про-
порциональна длине фразы. Это сразу же навело меня на
мысль, что лучшим рефреном будет одно слово.
Тогда возник вопрос, что же это за слово. Решение при-
менить рефрен имело своим следствием разбивку стихо-
творения на строфы, каждая из которых оканчивалась бы
рефреном. То, что подобное окончание для силы воздейст-
вия должно быть звучным и способным к подчеркиванию
и растягиванию, не подлежало сомнению; все эти сообра-
жения неизбежно привели меня к долгому «о» как к наи-
более звучной гласной в комбинации с «р» как с наиболее
сочетаемой согласной.
Когда звучание рефрена было подобным образом опре-
делено, стало необходимым выбрать слово, заключающее
эти звуки, и в то же время как можно более полно соот-
ветствующее печали, выбранной мною в качестве опреде-
ляющей интонации стихотворения. В подобных поисках
было бы абсолютно невозможно пропустить слово «never-
more» *. Да это и было первое слово, которое пришло в
голову.
Далее следовало найти предлог для постоянного повто-
рения слова «nevermore». Рассуждая о трудностях, с ко-
* Больи1е никогда (англ.).
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
торыми я сразу столкнулся, измышляя достаточно правдо-
подобную причину его непрерывного повторения, я не мог
не заметить, что испытываю трудности единственно от ис-
ходного представления о том, что слово э%р будет постоян-
но или монотонно произносить человек: коротко говоря, я
не мог не заметить, что трудности заключаются в согла-
совании этой монотонности с тем, что произносящий данное
слово наделен рассудком. И тогда немедленно возникла
идея о неразумном существе, способном к членораздельной
речи; и весьма естественно, что прежде всего мне предста-
вился попугай, но тотчас был вытеснен вороном, существом
в равной iviepe способным к членораздельной речи, но бес-
конечно более соответствующим намеченной интонации.
К тому времени я пришел к представление о Вороне,
птице, предвещающей зло, монотонно повторяющей един-
ственное слово «nevermore» в конце каждой строфы стихо-
творения, написанного в печальной интонации, объемом
приблизительно в сто строк. И тут, ни на миг не упуская
из виду цели — безупречности или совершенства во всех
отношениях,— я спросил себя: «Изо всех печальных пред-
метов какой, в понятиях всего человечества, самый пе-
чальный?»* «Смерть»,— был очевидный ответ. «И когда,—
спросил я,—этот наиболее печальный изо всех предметов
наиболее поэтичен?» Из того, что я уже довольно подроб-
но объяснял, очевиден и следующий ответ: «Когда он наи-
более тесно связан с прекрасным; следовательно, смерть
прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наи-
более поэтическим предметом на свете; в равной мере не
подлежит сомнению, что лучше всего для этого предмета
подходят уста ее убитого горем возлюбленного».
Теперь мне следовало сочетать две идеи: влюбленного,
оплакивающего свою усопшую возлюбленную, и Ворона,
постоянно повторяющего слово «nevermore». Мне следова-
ло сочетать их, не забывая о том, что я задумал с каждым
разом менять значение произносимого слова; но единст-
венный постижимый способ добиться такого сочетания —
представить себе, что Ворон говорит это слово в ответ на
вопросы, задаваемые влюбленным. И тут я сразу увидел
возможность, дающую достичь эффекта, на который я рас-
считывал, то есть эффекта смысловой вариации. Я увидел,
что могу сделать первый вопрос, задаваемый влюблен-
ным,— первый вопрос, на который Ворон ответит «never-
more»,— что я могу сделать этот первый. вопрос обыден-
116
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
ным, второй — в меньшей степени, третий — еще менее того
и так далее, пока наконец в душе влюбленного, с изумле-
нием выведенного из своего первоначального безразличия
печальным смыслом самого слова, его частыми повторе-
ниями, а также сознанием зловещей репутации птицы, ко-
торая это слово произносит, наконец пробуждаются суеве-
рия, и он с одержимостью задает вопросы совсем иного
рода— вопросы, ответы на которые он'принимает очень
близко к сердцу,— задает рх наполовину из суеверия, на-
половину от того вида отчаяния,что находит усладу в са-
моистязаниях; задает их не потому, что целиком верит в про-
роческую или демоническую природу птицы (которая, как
подсказывает ему рассудок, просто-напросто повторяет ме-
ханически зазубренный урок), но потому, что он испыты-
вает исступленное наслаждение, строя вопросы таким об-
разом, чтобы испытать, слыша ожидаемое «nevermore», горе
наиболее сладостное, ибо наиболее невыносимое. Увидев
предоставлявшуюся или, вернее, навязанную мне в ходе
построения возможность, я сперва мысленно определил
кульминацию или заключительный вопрос — тот вопрос, на
который «nevermore» было бы окончательным ответом; тот
вопрос, в ответ на который слово «nevermore» вызвало бы
наибольшее горе и отчаяние, какие только возможно вооб-
разить.
И можно сказать, что тут началось стихотворение —
с конца, где и должны начинаться все произведения ис-
кусства; ибо именно на этом этапе моих предварительных^
размышлений я впервые коснулся пером бумаги, сочиняя
следующую строфу:
Адский дух иль тварь земная,— повторил я, замирая,—
Ты — пророк. Во имя неба говори: превыше гор,
Там, где рай наш легендарный,—там найду ль я, благодарный,
Лушу девы лучезарной, взятой богом в божий хор,—
Душу той, кого Ленорой именует божий хор?
Каркнул ворон: «Nevermore».
Тогда я сочинил эту строфу, во-первых, для того что-
бы, определив кульминацию, мог лучше варьировать в на-
растающей последовательности вопросы влюбленного с точ-
ки зрения их серьезности и важности; и, во-вторых, чтобы
точно установить метр, ритм, длину и общее расположе-
ние строк в строфе, а также разместить предыдущие стро-
фы по степени напряженности таким образом, дабы ни
одна* не могла бы превзойти кульминационную ритмиче-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ским эффектом. Будь я способен в дальнейшем сочинить
строфы более энергические, я без колебаний намеренно
ослабил бы их во избежание помех кульминационному
эффекту. ф
Тут кстати будет сказать несколько слов одггихотворной
технике. Моей первой целью, как обычно, была оригиналь-
ность. То, до какой степени ею пренебрегают в стихо-
сложении,— одна из самых необъяснимых вещей на свете.
Признавая, что метр сам по себе допускает не много ва-
риаций, нельзя не объяснить, что возможные вариации
ритмического и строфического характера абсолютно беско-
нечны; и все же на протяжении веков ни один стихотворец
не только не сделал, но, видимо, и не подумал сделать
что-нибудь оригинальное. Дело в том, что оригинальность,
если не говорить об умах, наделенных весьма необычайным
могуществом, отнюдь не является, как предполагают не-
которые, плодом порыва или интуиции. Вообще говоря, для
того, чтобы ее найти, ее надобно искать, и, хотя оригиналь-
ность— положительное достоинство из самых высоких, для
ее достижения требуется не столько изобретательность,
сколько способность тщательно и настойчиво отвергать не-
желаембе.
Разумеется, я не претендую ни на какую оригиналь-
ность ни в отношении метра, ни в отношении размера «Во-
рона». Первый — хорей; второй — восьмистопный хорей с
женскими и мужскими окончаниями (последние — во вто-
рой, четвертой и пятой строках), шестая строка — четырех-
стопный хорей с мужским окончанием. Говоря менее пе-
дантично, стопа, везде употребляемая (хорей),— двуслож-
ная, с ударением на первом слоге; первая строка стро-
фы состоит из восьми подобных стоп; вторая — из вось-
ми же с усечением последнего безударного слога; третья —
из восьми; четвертая — из восьми с усечением последнего
безударного слога; пятая — тоже; шестая — из четырех стоп
с усечением последнего безударного слога. Так вот, каж-
дая из этих строк, взятая в отдельности, употреблялась и
раньше, и та оригинальность, которою обладает «Ворон»,
заключается в лх сочетании, образующем строфу; ничего
даже отдаленно напоминающего эту комбинацию ранее не
было. Эффекту оригинальности этой комбинации способ-
ствуют другие необычные и некоторые совершенно новые
эффекты, возникающие из расширенного применения прин-
ципов рифмовки и аллитерации.
118
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
Следующий пункт, подлежавший рассмотрению,— усло-
вия встречи влюбленного и Ворона, и прежде всего —
место действия. В этом смысле естественнее всего пред-
ставить себе лес или поле, но мне всегда казалось, что
замкнутость пространства абсолютно необходима для эф-
фекта изолированного эпизода; это все равно что рама для
картины. Подобные границы неоспоримо и властно кон-
центрируют внимание и, разумеется, не должны быть сме-
шиваемы с простым единством места.
Тогда я решил поместить влюбленного в его комнату —
в покой, освященный для него памятью той, что часто бы-
вала там. Я изобразил комнату богато меблированной —
единственно преследуя идеи о прекрасном как исключи-
тельной и прямой теме поэзии, которые я выше объяснял.
Определив таким образом место действия, я должен был
впустить в него и птицу, и мысль о том, что она влетит
через окно, была неизбежна. Сначала я заставил влюблен-
ного принять хлопанье птичьих крыльев о ставни за стук
в дверь — идея эта родилась от желания увеличить посред-
ством затяжки любопытство читателя, а также от желания
ввести побочный эффект, возникающий оттого, что влюб-
ленный распахивает двери, видит, что все темно, и вслед-
ствие этого начинает полупредставлять себе, что к нему
постучался дух его возлюбленной.
Я сделал ночь бурною, во-первых, для обоснования то-
го, что Ворон ищет пристанища, а во-вторых, для контрас-
та с кажущейся безмятежностью внутри покоя.
Я усадил птицу на бюст Паллады, также ради конт-
раста между мрамором и оперением — понятно, что на
мысль о бюсте навела исключительно птица; выбрал же
я бюст именно Паллады, во-первых, как наиболее соот-
ветствующий учености влюбленного, а во-вторых, ради
звучности самого слова Паллада.
Примерно в середине стихотворения я также восполь-
зовался силою контраста для того, чтобы углубить окон-
чательное впечатление. Например, нечто фантастическое
и почти, насколько это допустимо, нелепое, привносится в
первое появление Ворона:
Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо,
Воспарил с осанкой лорда к верху входа моего.
В двух последующих строфах этот эффект проводится
с большею очевидностью:
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я — так важен был и вид его и взор.
«Ты без рыцарского знака — смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?
Каркнул Ворон: «Nevermore». *
Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар— но что за имя «Никогда»? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, где в жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон древних пор
Й назвался «Nevermore»?
Обеспечив таким образом развязку, я немедленно ос-
тавляю все причудливое и перехожу на интонацию, испол-
ненную глубочайшей серьезности, начиная со строфы, сле-
дующей прямо за только что процитированными:
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он Сурово... И т. д.
С этого времени влюбленный более не шутит, более не
усматривает в облике Ворона даже ничего фантастическо-
го. Он называет его: «мрачный, хмурый, гордый Ворон
древних пор», чувствует на себе его «горящий, пепелящий
душу взор». Эта смена мыслей или фантазий влюбленного
имеет целью такую же смену и у читателя — дабы приве-
сти его в нужное состояние для развязки, которая и следу-
ет как можно более скоро.
После собственно развязки — когда Ворон прокаркал
«nevermore» в ответ на последний вопрос влюбленного —
суждено ли ему встретить свою возлюбленную в ином ми-
ре,— стихотворение в его самоочевидном аспекте, как за-
конченное повествование, можно счесть завершенным. По-
камест все находится в пределах объяснимого, реального.
Какой-то Ворон, механически зазубривший единственное
слово «nevermore», улетает от своего хозяина и в бурную
полночь пытается проникнуть в окно, где еще горит свет,—
в окно комнаты, где находится некто погруженный напо-
ловину в чтение, наполовину — в мечты об умершей люби-
мой женщине. Когда на хлопанье крыльев этот человек
распахивает окно, птица влетает внутрь и садится на са-
мое удобное место, находящееся вне прямой досягаемости
для этого человека; того забавляет подобный случай и
причудливый облик птицы, и он спрашивает, не ожидая
ответа, как ее зовут. Ворон по своему обыкновению гово-
рит «nevermore», и это слово находит немедленный отзвук
в скорбном сердце влюбленного, который, высказывая
120
Э.-А. ПО. ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
вслух некоторые мысли, порожденные этим событием, снова
поражен тем, что птица повторяет «nevermore». Теперь он
догадывается, в чем дело, но движимый, как я ранее объ-
яснил, присущею людям жаждою самоистязания, а отчас-
ти и суеверием, задает птице такие вопросы, которые дадут
ему всласть упиться горем при помощи ожидаемого ответа
«nevermore». Когда он предается этому самоистязанию до
предела, повествование в том, что я назвал его первым и
самоочевидным аспектом, достигает естественного заверше-
ния, не преступая границ реального.
Но предметы, трактованные подобным образом, при ка-
ком угодно мастерстве или нагромождении событий всегда
обретают некую жесткость или сухость, которая претит
глазу художника. Всегда требуются два момента: во-пер-
вых, известная сложность или, вернее, известная тонкость;
и, во-вторых, известная доза намека, некое подводное те-
чение смысла, пусть неясное. Последнее в особенности при-
дает произведению искусства то богатство (если восполь-
зоваться выразительным термином из разговорной речи),
которое мы слишком часто путаем с идеалом. Именно чрез-
мерное прояснение намеков, выведение темы на поверх-
ность, вместо того чтобы оставить ее в качестве подводного
течения, и превращает в прозу (и в самую плоскую прозу)
так называемую поэзию трансценденталистов.
Придерживаясь подобных взглядов, я добавил в стихо-
творение две заключительные строки, скрытый в которых
намек стал пронизывать все предшествующее повествова-
ние. Подводное течение смысла делается ясным в строках:
Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Можно заметить, что слова: «не терзай, не рви мне серд-
ца» образуют первую метафору в стихотворении. Они вмес-
те с ответом «Nevermore» располагают к поискам морали
всего, о чем дотоле повествовалось. Читатель начинает рас-
сматривать Ворона как символ, но только в самой послед-
ней строке самой последней строфы намерение сделать его
символом непрекращающихся и скорбных воспоминаний
делается ясным:
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте — там сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая,— верно, так глядит, мечтая,
Демон; тень его густая грузно пала на ковер —
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
* Не подняться — nevermore!
НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
В предисловии к моим очер-
кам о нью-йоркских литераторах *, говоря о большом раз-
личии между общим признанием наших писателей и мне-
нием о них меньшинства, я говорил о Натаниеле Готорне
следующее:
«Так, например, м-р Готорн, автор «Дважды рассказан-
ных историй», не находит признания в прессе и у читате-
лей, и если его вообще замечают,, то лишь для того, чтобы
«кислой похвалою осудить»2. Я же считаю, что хотя тропа
его не широка и его можно обвинить в маньеризме, в том,
что у него для всех сюжетов один и тот же тон задумчи-
вых намеков, бднако на этой тропе он обнаруживает
редкостный талант и не имеет соперников ни в Америке,
ни где-либо еще; и такое мнение ни разу не оспаривалось
ни одним литератором нашей страны. А то, что мнение это
существует только в устной, а не в письменной форме,
объясняется тем, что м-р Готорн, во-первых, беден, а во-
вторых, не является вездесущим шарлатаном».
Действительно, вплоть до самого, последнего времени
известность автора «Дважды рассказанных историй» не
выходила за пределы литературных кругов; и я, кажется,
не ошибся, когда привел его в качестве примера par excel-
lence * американского таланта, который восхваляют в
частных беседах и не признают публично. Правда, в по-
следние год-два то один, то другой критик, побуждаемый
справедливым негодованием, высказывал писателю горячее
одобрение. Так, например, м-р Веббер3 (как никто спо-
собный оценить тот род сочинений, который особенно
удается м-ру Готорну) отдал искреннюю и полную дань
его таланту в одном из последних номеров «Североамери-
канского обозрения»; а после выхода в свет «Легенд ста-
* По преимуществу (франц.).
122
Э.-А. ПО. НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
рой усадьбы» отзывы в таком же тоне не раз появлялись
в наших наиболее солидных журналах. Но до появления
«Легенд» я почти не припоминаю рецензий на Готорна.
Помню одну в «Арктуре» (редакторы Мэтьюс и Дайкинк)
за май 1841 года; одну в «Америкен мансли» (редакторы
Хофман4 и Херберт5); еще одну в девяносто шестом номере
«Североамериканского обозрения». Однако эти статьи, по-
видимому, оказали мало влияния на читательские вкусы,
если об этих вкусах можно судить по их выражению в
печати или по тому, как раскупается книга. О нем до
последнего времени никогда не упоминали при перечисле-
нии наших лучших писателей. В таких случаях газетные
рецензенты писали: «Разве нет у нас Ирвинга, Купера,
Брайента, Полдинга и — Смита6?» Или: «Разве нет у нас
Халлека, Даны7, Лонгфелло и — Томпсона8?» Или: «Разве
не можем мы с торжеством указать на наших собственных
Спрага9, Уиллиса, Чаннинга10, Банкрофта11, Прескотта12
и — Дженкинса 13?» Но никогда эти риторические, вопросы
не заканчивались именем Готорна.
Такое непризнание его публикой несомненно объясня-
ется главным образом двумя указанными мною причина-
ми— тем, что он не богач и не шарлатан. Впрочем, только
этим оно объясняться не может. В немалой степени его
надо приписать и характерной особенности творчества
м-ра Готорна. С одной стороны, быть особенным значит
быть оригинальным, а подлинная оригинальность есть
высшее из литературных достоинств. Однако эта подлин-
ная и похвальная оригинальность состоит не в однообра-
зии, а в постоянном своеобразии — своеобразии, рожден-
ном деятельной фантазией или, еще лучше, непрерывно
творящим воображением, которое придает свой оттенок и
свой характер всему, к чему оно прикасается, а главное,
само стремится ко всему прикоснуться.
Часто необдуманно заявляют, что крайне оригинальные
писатели никогда не завоевывают популярности, что такие-
то и такие-то чересчур оригинальны, чтобы быть понят-
ными широкому читателю. Следовало бы говорить: «Черес-
чур специфичны». Ибо сильнее всего чувствует оригиналь-
ность именно широкая публика с ее возбудимостью, нео-
бузданностью и ребячливостью. А осуждают ее консерва-
торы,, литературные ремесленники и образованные старые
пасторы из «Североамериканского обозрения». «Духовному
лицу,— говорит лорд Кок14,— не подобает огненный духса-
123
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ламандры». Поскольку собственная их совесть не позволя-
ет им ничего смещать, они испытывают священный ужас
перед всяким смещением. «Дайте нам безмятежность»,—
говорят они. Открывая рот с должной осторожностью, они
произносят одно только слово: «Покой». М это в самом
деле единственное, что им надо предоставить — хотя бы
по христианскому правилу «око за око».
Будь м-р Готорн действительно оригинален, это непре-
менно было бы понято читателями. Но дело в том, что он
ни в каком смысле не оригинален. Те, кто называет его
оригинальным, имеют в виду только, что своей манерой
и выбором тем он отличается от всех известных им авто-
ров, в число которых не входит немец Тик15, чья манера в
некоторых его произведениях абсолютно схожа с обычной
манерой Готорна. Между тем ясно, что условием литера-
турной оригинальности является новизна. Условием ее
признания читателем является его чувство нового. Все, что
доставляет ему новые и приятные ощущения, он считает
оригинальным, а всякого,, кто доставляет их часто, считает
оригинальным писателем. Словом, звание оригинального
присуждается писателю по сумме этих ощущений. Однако
я должен здесь заметить, что существует предел, за кото-
рым новизна перестает быть оригинальностью, если, как
мы это делаем, судить об оригинальности по достигаемому
эффекту; это — предел, за которым новизна уже не нова,
и тут художник, чтобы остаться оригинальным, опускается
до банальности. Никто, мне кажется, не заметил, что толь-
ко из-за пренебрежения этим законом Мур потерпел неуда-
чу в своей «Лалла Рук». Почти никто из читателей, а так-
же из критиков, не похвалил эту поэму за оригиналь-
ность— и она действительно не производит такого впечат-
ления,— а между тем ни одно произведение такого раз-
мера не содержит стольких отдельных черт оригинально-
сти. Но их так много, что они под конец притупляют в
читателе всякую-способность их оценить.
Учитывая все это, мы поймем, что критик (незнакомый
с Тиком), прочитав один рассказ или очерк Готорна,
имеет основания считать его оригинальным; но тот тон,
манера или выбор сюжета, который вызвал у критика
ощущение новизны, если не во втором, то в третьем и во
всех следующих рассказах не только не вызовет его, но
произведет обратное действие. Дочитывая том, и в особен-
ности все тома этого писателя, критик откажется от наме-
124
Э.-А. ПО. НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
рения объявить его оригинальным и удовольствуется
эпитетом «специфический».
С несколько неопределенным положением, что быть
оригинальным значит быть популярным, я мог бы согла-
ситься, если бы принял то определение оригинальности,
которое, к моему удивлению, принято многими, имеющими
право зваться критиками. В своей любви к словам они
ограничили литературную оригинальность философской.
Они считают оригинальными в литературе только те соче-
тания мыслей, событий и тому подобного, которые действи-
тельно абсолютно новы. Ясно,, однако, что, во-первых,
имеет значение только новизна эффекта, а во вторых,—
если иметь в виду цель всякого художественного произве-
дения, а именно удовольствие, — для лучшего достижения
этого эффекта надо не искать абсолютной новизны соче-
таний, а, скорее, избегать ее. Оригинальность, понятая в
этом абсолютном смысле, поражает и обременяет ум,
обращаясь к тем его свойствам, к которым мы менее всего
хотели бы обращаться у читателя романов и повестей.
Понятая таким образом, оригинальность не может быть
популярной у широкого читателя, который в подобных
произведениях ищет удовольствия и будет раздражен по-
учениями. Но оригинальность подлинная — верная своей
цели — это та, которая проясняет смутные, невольные и не-
выраженные фантазии людей, заставляет страстно биться
их сердца или вызывает к жизни некое всеобщее чувство
или инстинкт, только еще зарождавшиеся, и тем самым
присоединяет к приятному эффекту кажущейся новизны
подлинное эгоистическое удовольствие. В первом случае
(то есть при абсолютной новизне) интерес читателя воз-
бужден,, но он смущен, встревожен и даже огорчен своей
непонятливостью и тем, что сам не напал на эту мысль. Во
втором случае его. удовольствие удваивается. Это удоволь-
ствие направлено и внутрь и вовне. Он с радостью ощу-
щает кажущуюся новизну мысли как подлинную, как
возникшую только у автора — и у него самого. Ему кажет-
ся, что только они двое из всех людей так думают. Только
они создали это. Отныне между ними устанавливается
связь, которая освещает все дальнейшие страницы книги.
Существует род сочинений, которые с некоторой натяж-
кой можно признать низшей ступенью того, что я назвал
истинной оригинальностью. Читая их, вы не говорите «Как
оригинально!» или «Это пришло в голову только мне и
+
125
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
автору»; вы говорите: «Вот нечто очаровательное и совер-
шенно очевидное», а иногда даже: «Вот мысль, которая,
кажется, никогда не являлась мне, но наверняка — всем
остальным людям». Подобные произведения (также высо-
кого порядка) принято' называть «естественными». Они
имеют мало внешнего сходства, но большое внутреннее
сродство с истинно оригинальными, если даже не являют-
ся, как я уже сказал, низшей ступенью этих последних.
Среди пишущих на английском языке они лучше всего
представлены Аддисоном, Ирвингом и Готорном. «Непри-
нужденность», которая так часто упоминается в качестве
их характерной черты,, принято считать кажущейся и до-
стигаемой ценою больших трудов. Однако здесь необходи-
ма некоторая оговорка. Натуральный стиль труден только
для тех, кто и не должен за него браться,— для ненату-
ральных. Он рождается, когда пишут с сознанием или
инстинктивным чувством, что тон, в любой момент и при
любой теме, должен быть тот, каким говорит большинство
человечества. Автор, который по примеру «Североамери-
канского обозрения» просто всегда спокоен, окажется в
большинстве случаев просто глуп и имеет не больше прав
считаться «непринужденным» или «натуральным», чем
щеголь-кокни или Спящая Красавица из музея восковых
фигур.
«Специфичности», или однообразности, или монотонно-
сти Готорна независимо от того, в чем эта специфичность
состоит, достаточно, чтобы лишить его всех шансов на
широкое признание. И уж никак, нельзя удивляться отсут-
ствию признания, когда он оказывается однообразен в худ-
шей из всех возможных областей — в той области, которая
всего дальше от Природы,, а следовательно, от ума, чувств
и вкусов широкого читателя. Я имею в виду аллегорич-
ность, которая доминирует в большинстве его сочинений
и в какой-то степени присутствует во всех.
В защиту аллегории (как бы и в каких бы целях к ней
ни прибегали) едва ли можно сказать разумное слово.
Она в лучшем случае обращается к фантазии — то есть к
нашей способности согласовывать самые не подходящие друг
к другу вещи, реальные и нереальные, не более связанные,
чем нечто и ничто, гораздо менее родственные, чем пред-
мет и его тень. Самое сильное чувство, вызываемое у нас
удачнейшей из аллегорий как таковой,— это весьма сла-
бое удовлетворение находчивостью автора, преодолевшего
126
Э.-А. ПО. НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
трудность, хотя мы предпочли бы, чтобы он вообще за это
не брался. Ошибочную мысль, будто какой бы то ни было
аллегорией можно внушить истину, что, например, мета-
фора способна не только украсить, но и доказать тезис,
можно легко опровергнуть; не трудно было бы и показать,
что дело обстоит иначе: но все это не имеет отношения к
моей нынешней цели. Одно ясно — если аллегория когда-
либо устанавливает какой-то факт,, то ценой уничтожения
вымысла. Когда скрытый смысл проходит под явным где-то
очень глубоко, так, чтобы не смешиваться с ним, если мы
того не пожелаем, не показываться на поверхность, пока
его не вызовут, только тогда он и уместен в художествен-
ном вымысле. В лучшем случае аллегория мешает тому
единству впечатления, которое для художника дороже всех
аллегорий на свете. Однако наибольший вред она причи-
няет самому важному в художественном произведении —
правдоподобию. Ни один мыслящий человек не станет
отрицать, что «Путь паломника» до смешного переоценен
и что своей кажущейся популярностью он обязан одной
или двум из тех литературных случайностей, которые хоро-
шо известны критикам; но удовольствие, которое от него
можно получить, оказывается прямо пропорциональным
читательской способности заглушать основную линию и
отбрасывать аллегорию или же неспособности ее понять.
Лучшим и весьма .замечательным примером искусного и
разумного применения аллегории, где она всего лишь тень
или проблеск и где сближение ее с правдой ненавязчиво,
а потому приятно и уместно — это «Ундина» Де Ла Мотт
Фуке16.
Но явных причин, помешавших популярности м-ра Го-
торна, недостаточно, чтобы повредить ему в глазах тех
немногих, кто посвятил себя книгам. Эти немногие мерят
автора иначе,, чем читатели: не по тому, что он делает, но
в большой степени — и даже главным образом — по тому,
какие способности он обнаруживает. В этом смысле Готорн
занимает среди американских литераторов место, которое
можно сравнить с местом Колриджа в Англии. Эти немно-
гие вследствие известного извращения вкуса, неизбежно
вызываемого длительным погружением в книги, не могут
считать ошибки ученого человека за ошибки. Эти люди
склонны считать неправым скорее читателя, чем образо-
ванного писателя. Но дело в том, что писатель, стремя-
щийся произвести впечатление на читателей, всегда не-
127
-aV^., ilKA АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
| &{*> Г Е т
прав, когда это емУ не УДается- Насколько м-р Готорн
обращается к шпателю, я, разумеется, решать не могу.
Его книги содер^37 много скрытых доказательств того,
что они написаны только для себя и друзей.^
В литературе издавна существует пагубное и необосно-
ванное предубе*Дение> которое нынешний век призван
уничтожить, а именно мысль, что при оценке достоинств
сочинения немал\гю роль играет его объем. Я не думаю,
чтобы даже худший из журнальных рецензентов стал
утверждать, что размеры произведения могут сами по себе
претендовать на паше восхищение. Гора самой своей вели-
чиною действительно вызывает у нас представление о
величавости, но ничего подобного мы не испытываем при
созерцании даже «Колумбиады»17. Этого не говорят* и
«Обозрения». Но в таком случае как понимать их постоян-
ный лепет о «длительном усилии»? Допустим, что это дли-
тельное усилие имело результатом эпическую поэму; так
будем же восхищаться усилием (если это — вещь восхи-
тительная), но не эпосом только ради затраченных на него
усилий.^ В будущем здравый смысл, возможно, заставит
оценивать произведение искусства скорее по выполненной
задаче и по производимому впечатлению, чем по затрачен-
ному на него времени или количеству «длительного уси-
лия», оказавшемуся необходимым для создания такого
впечатления. Дело в том, что упорство — это одно, а та-
лант— совсем другое; й всем трансценденталистам в язы-
ческом мире не под силу свалить их в одну кучу.
Этой количественной мерой Вооружился и последний
номер «Североамериканского обозрения», который, вообра-
жая, будто публикует рецензию на Симмса18, «честно
признает, что оукоротком рассказе имеет весьма невысокое
мнение»; каковое честное признание подтверждается тем,
что этот журнал действительно еще не выдвигал иных мне-
ний, кроме низких.
Из всей обширной области прозы новелла предоставля-
ет наибольшие возможности для проявления величайшего
таланта. Если бы меня спросили, где гений может с наи-
большим успехом приложить свои силы, я без колебаний
ответил бы: «в рифмованных стихах, не длиннее того, что
можно прочесть за час». Только в этих пределах может
существовать высочайшая поэзия. Я обсуждал эту тему не
раз и могу здесь только повторить, что слова «длинная
поэма» заключают в себе противоречие. Стихи должны
128
Э.-А. ПО. НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
сильно волновать. Волнение составляет самую их суть. Их
ценность пропорциональна возвышающему волнению, кото-
рое они вызывают. Но волнение в силу психического зако-
на недолговременно. Оно не может длиться столько, сколь-
ко чтение длинной поэмы. Уже после часа чтения оно
ослабевает, спадает; и тогда стихи, не достигая цели,
перестают ими быть. Люди восхищаются «Потерянным
раем», но он их утомляет; одна банальность сменяет дру-
гую, неизбежно, через равные промежутки времени (про-
межутки спада между приступами волнения), и, дочитав
поэму (являющуюся, по существу, цепью коротких поэм),
мы обнаруживаем, что суммы приятных и неприятных
впечатлений примерно равны. Вот почему абсолютное или
общее впечатление от любого эпоса на свете равно нулю.
«Илиада» в форме эпоса ведет лишь призрачное существо-
вание; если допустить ее реальность, я могу только ска-
зать, что в ее основе лежат первобытные понятия об
Искусстве. О современном эпосе нельзя сказать лучше, как
назвав его слепым подражанием чему-то случайному.
Постепенно эти положения станут очевидными, а покамест
их истинность не слишком пострадает от того, что они
объявляются ложными.
С другой стороны, слишком короткое стихотворение
может производить впечатление живое и сильное, но не
глубокое и не длительное. Без сколько-нибудь длительного
усилия, без известной его протяженности или повторения
редко удается взволновать читателя. Капля должна точить
камень. Печать должна неуклонно давить на воск. Беран-
же сочинял блестящие и острые вещи, затрагивающие
душу, но они в большинстве своем чересчур легки, чтобы
служить импульсом; они взлетают, как перышки из крыль-
ев фантазии, и от них так же легко отмахиваются. Чрез-
мерная краткость может выродиться в эпиграмму; однако
подлинно непростительным грехом является чрезмерная
длина.
А если бы мне предложили указать род произведений,
который после описанного мною .типа стихотворения всего
лучше отвечает требованиям гения и всего лучше служит
его целям, предоставляет ему наибольшие возможности
проявить себя и самую выгодную область для приложения
сил, я сразу же назвал бы короткий рассказ в прозе. Мы,
разумеется, оставляем в стороне историю, философию и
0 тому подобные вещи. Разумеется, говорю я наперекор
5-1806
129
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
седым мудрецам. Эти серьезные предметы всегда будут
лучше всего трактоваться теми, кого разборчивый свет,
отворачивая нос от скучных трактатов, условился называть
талантами. Обычный роман не годится по тем же причи-
нам, что и длинная поэма. Поскольку ройан нельзя про-
честь за один прием, он лишается огромного преимущества
целостности. Житейские дела, в промежутках между чте-
нием, меняют или изглаживают впечатления от книги или
противостоят им. Достаточно простого перерыва в чтении,
чтобы нарушить подлинное единство. В коротком же рас-
сказе автор имеет возможность осуществить свой замысел
без помех. В течение часа, пока длится чтение, душа чита-
теля находится во власти автора.
х Искусный писатель сочинил рассказ. Он не подгоняет
мысли под события; тщательно обдумав некий единый
эффект, он затем измышляем такие события и их сочетания
и повествует о них в таком тоне, чтобы они лучше всего
способствовали достижению задуманного эффекта. Если
уже первая фраза не содействует этому эффекту, значит,
он с самого начала потерпел неудачу. Во всем произведе-
нии не должно быть ни одного слова, которое прямо или
косвенно не вело бы к единой задуманной цели. Вот так,
тщательно и искусно, создается наконец картина, доставля-
ющая тому, кто созерцает ее с таким же умением, чувство
наиболее полного удовлетворения. Идея рассказа пред-
стает полностью,, ибо ничем не нарушена, — требование
непременное, но для романа совершенно недостижимое.
В Америке очень мало искусно построенных расска-
зов— не. говоря о других качествах, иногда более важных,
чем построение. В общем, я, не знаю лучшего, чем «Убий-
ство обнаружится» м-ра Симмса, но. и он имеет несколько
вопиющих недостатков. «Рассказы путешественника»
Ирвинга изящны и выразительны — особенно хорош «Мо-
лодой итальянец», но среди них нет ни одного, который
можно было бы похвалить целиком. Во многих из них
интерес раздваивается и рассеивается по мелочам, а раз-
вязки недостаточно кульминируют. Главным требованиям
композиции отлично отвечают журнальные рассказы Джо-
на Нила —я имею в виду энергичность, живописное
сочетание событий и тому подобное, — но они слишком
перескакивают с предмета на предмет и неизменно разва-
ливаются перед самым концом, точно писателя неожидан-
но и срочно позвали обедать и он счел своей обязанностью
130
Э.-А. ПО. НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЁЛА ГОТОРНА
перед уходом закончить повествование. Одним из самых
удачных от начала до конца рассказов, какие мне встреча-
лись, является «Джек Лонг, или Выстрел в глаз» Чарлза
У. Веббера, помощника м-ра Колтона 19 в редакции «Аме-
риканского обозрения». По искусности построения расска-
за Уиллис превосходит всех американских писателей, кро-
ме м-ра Готорна.
Подробное обсуждение отдельных его произведений я
вынужден отложить до лучших возможностей и спешу
закончить эту статью кратким резюме его достоинств и
недостатков.
Он своеобразен,, но не оригинален — разве лишь в от-
дельных подробностях и мыслях, которые вследствие недо-
статка у него оригинальности вообще не получат заслу-
женного признания, так как никогда не предстанут перед
широким читателем. Он чересчур склонен к аллегории и,
пока упорствует в этом, не может рассчитывать на попу-
лярность. Но упорствовать он не будет, ибо аллегория
противна всей его природе, которая никогда не чувствует
себя так привольно, как вырвавшись от мистических Моло-
дых Браунов и Белых Старых Дев в бодрое и солнечное,
хоть и тихое, бабье лето «Уэйкфилдов» и «Прогулок ма-
ленькой Энни». Этот его дух «взбесившихся метафор»
явно впитан им в фаланге и в атмосфере фаланстера20,
где он так долго задыхался. Чтобы быть писателем для
немногих, у него нет и половины тех качеств, которые
имеются у него, чтобы быть писателем популярным. Он
обладает самым чистым слогом, самым тонким вкусом,
самой полезной эрудицией, самым тонким юмором, самой
большой трогательностью, самым светлым воображением,
величайшей изобретательностью, и со всеми этими досто-
инствами он преуспел в качестве мистика. Но разве эти
достоинства могут помешать ему преуспеть вдвойне, сочи-
няя простые, разумные, осязаемые и понятные вещи?
Хорошо бы ему очинить перо, раздобыть склянку видимых
чернил, уйти из Старой усадьбы, порвать знакомство с
м-ром Олкоттом, удавить (если возможно) редактора
«Дайела»21 и выбросить из окна на съедение свиньям все
разрозненные номера «Североамериканского обозрения».
5*
ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Говоря о поэтическом прин-
ципе, я не претендую ни на полноту, ни на глубину. Моей
главной целью будет в ходе достаточно произвольных рас-
суждений о сути того, что мы называем поэзией, предло-
жить вашему вниманию несколько мелких английских или
американских стихотворений, наиболее отвечающих моему
личному вкусу или оказавших наиболее определенное
воздействие на мое воображение. Под «мелкими» я, ко-
нечно, подразумеваю стихотворения малого объема. Й тут
же, вначале, позвольте мне сказать несколько слов отно-
сительно довольно странного принципа, который, справед-
ливо или нет, всегда оказывал влияние на мою критиче-
скую оценку стихотворения. Я считаю, что больших стихот-
ворений или поэм вообще не существует. Я утверждаю,
что выражение «большая поэма» — явное противоречие в
терминах.
Вряд ли стоит говорить о том, что произведение достой-
но называться поэтическим постольку, поскольку оно
волнует, возвышая душу. Ценность его пропорциональна
этому возвышающему волнению. Но все волнения прехо-
дящи — таково свойство души. Та степень волнения, кото-
рая дает произведению право называться поэтическим, не
может постоянно сохраняться в каком-либо сочинении
большого объема. Максимум через полчаса волнение осла-
бевает, иссякает, переходя в нечто противоположное, и
тогда поэтическое произведение, по существу, перестает
быть таковым.
Несомненно, многие нашли трудным сочетать предписа-
ние критики относительно того, что «Потерянным раем»
надлежит благоговейно восхищаться на всем его протяже-
нии, с абсолютной невозможностью во все время чтения
132
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
сохранять тот восторг перед поэмой, которого это пред-
писание требует. Фактически это великое произведение
можно счесть поэтическим лишь в том случае, если, отбро-
сив важнейшее требование, предъявляемое ко всем произ-
ведениям искусства, требование единства, мы будем рас-
сматривать его лишь как ряд небольших стихотворений.
Если ради сохранения единства поэмы, цельности ее
эффекта или производимого, ею впечатления мы прочитали
бы ее за один присест, то в итоге волнение наше постоянно
то нарастало, а то спадало бы. После пассажа истинно
поэтического неизбежно следуют банальности, которыми
никакие априорные критические суждения не заставят нас
восхищаться; но если, дочитав поэму, мы вновь примемся
за нее, пропустив первую книгу (то есть начав со второй),
мы поразимся, увидев, как восхищает нас 'то, что ранее
мы осуждали, и возмущает то, чем мы прежде столь
восторгались. Изо всего этого следует^ что конечный, сум-
марный или абсолютный эффект даже лучшей эпической
поэмы на свете равняется нулю — и это именно так.
Что до «Илиады», то мы располагаем если не прямым
доказательством, то по крайней мере вескими основаниями
предполагать, что она была задумана как цикл лирических
стихотворений; но, допуская замысел эпоса, мы можем
только сказать, что поэма зиждется на несовершенном
представлении об искусстве. Современный эпос, написан-
ный в духе ложно представляемых древних образцов,—
плод опрометчивого и слепого подражания. Но время та-
ких художественных аномалий миновало. Если когда-либо
какая-либо очень большая поэма и вправду пользовалась
популярностью — в чем сомневаюсь, — то по крайней мере
ясно, что никакая очень большая поэма никогда более
популярна не будет.
Суждение о том, что величина произведения, ceteris
paribus, может служить мерилом его оценки, будучи сфор-
мулировано подобным образом, несомненно, покажется в
достаточной мере нелепым; но суждением этим мы обяза-
ны нашим толстым журналам. Право же, в одном лишь
абстрактно рассматриваемом количестве, насколько это
касается книг,, нет ничего достойного похвал, столь посто-
янно расточаемых этими суровыми изданиями! Да, гора
в самом деле одними лишь своими пространственными
размерами внушает нам чувство возвышенного; но никто
не получит подобного впечатления даже от непомерного
133
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
объема «Колумбиады» К Пока что журнальные рецензенты
не требовали оценивать Ламартина2 в кубических футах,
а Поллока3 — в фунтах; но что еще можем мы вывести из
их постоянных разглагольствований о «длительном уси-
лии»? Ежели посредством «длительного*усилия» какой-
нибудь господинчик и разрешится эпической поэмой, от
всей души похвалим его за усилия, ежели за это стоит
хвалить; но давайте воздержимся от похвал его поэме
только ради этих самых усилий. Можно надеяться, что в
будущем здравый смысл столь возрастет, что о произве-
дении искусства станут судить по впечатлению, им произ-
водимому, по эффекту, им достигаемому, а не по времени,,
потребному для достижения этого эффекта, или по коли-
честву «длительных усилий», необходимых, дабы произве-
сти это впечатление. Дело в том, что прилежание — одно,
а дар — совсем другое, и никакие журналы во всем креще-
ном мире не могут их смешивать. Мало-помалу и это
суждение наряду с другими, утверждаемыми мною,, будет
принято как самоочевидное. А пока их обычно осуждают
как ложные, что не повредит существенным образом их
истинности.
С другой стороны, ясно, что стихотворение может быть
и неуместно кратким. Чрезмерная краткость вырождается
в голый эпиграмматизм. Очень короткое стихотворение хо-
тя и может быть блестящим или живым, но никогда не про-
изведет глубокого или длительного впечатления. Печать
должна равномерно вдавливаться в сургуч. Беранже сочи-
нил бесчисленное количество произведений, острых и за-
трагивающих душу; но, в общем, их легковесность поме-
шала им глубоко напечатлеться в общественном мнении,
и, как многие перышки из крыл фантазии, они бесследно
унесены ветром.
Примечательным образцом того, как ненужная крат-
кость повредила стихотворению, помешав обратить на него
внимание публики, может служить эта прелестная малень-
кая серенада:
Сновиденья о тебе
Гонят первый сладкий сон,
Тише дует ветерок,
В звездах блещет небосклон;
Сновиденья о тебе
Пронизали тишину,
Некий дух меня повлек #
К твоему, любовь, окну!
134
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Звуки трепетные спят
На немой струе ручья,
Тают, болью рождены,
Излиянья соловья,
Сник чампака аромат,
Как замрут мечты во сне,—
У тебя на лоне так
Суждено угаснуть мне!
Подними меня с травы!
Все бледней я, все слабей!
Подними, и обойми,
И лобзаний дождь пролей.
Томен, хладен я — увы!
Сердца стук летит во тьму —
К своему его прижми,
Чтоб разбиться там ему4.
Эти строки известны, быть может, весьма немногим,
хотя автор их — такой большой поэт, как Шелли. Теплоту
их чувства, при этом нежную и воздушную, оценит всякий,
но глубже всех — лишь тот, кто сам восставал от сладост-
ных грез о возлюбленной, дабы окунуться в волны аромат-
ного воздуха летней южной ночи.
Одному из лучших стихотворений Уиллиса5 — на мой
взгляд, лучшему из когда-либо им написанных — несомнен-
но, именно этот изъян чрезмерной краткости помешал
занять надлежащее место во мнении как критики, так и
читателей.
Лег на Бродвей покров теней,
Густела ночи мгла,
И там тогда, знатна, горда,
Красавица прошла.
За ней одной незримых рой
Стремился без числа.
Дух чистоты ее черты
Торжественно облек,
Дивились все ее красе,
Был облик девы строг:
Все то, что бог ей даровал.
Она хранила впрок.
В ней чувства нет! За звон монет
Пренебрегать душой —
Ее удел; но кто б хотел
Назвать ее женой,
Хоть благодать — себя продать,
Свершив обряд святой?
А вслед за ней, ее милей,
Шла девушка, бледна,—
135
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Нужду, позор с недавних пор
Изведала она,
За пыл страстей остаток дней
Страдать обречена.
Не снидет мгла с ее чела *
Отныне и вовек:
Чему Христос, презрев донос,
Слова прощенья рек,
То день за днем в упорстве злом
Карает человек!б
В этом сочинении трудно узнать Уиллиса, написавшего
так много незначительных «салонных» стихов. Строки не
только насыщенны и возвышенны, но и полны энергии, и
при этом напряженны от очевидной искренности чувства,
которую мы тщетно искали бы во всех других сочинениях
этого автора.
Пока эпическая мания, пока идея о том, что поэтиче-
ские победы неразрывно связаны с многословием, посте-
пенно угасает во мнении публики благодаря собственной
своей нелепости, мы видим, что ее сменяет ересь слишком
явно ложная,, чтобы ее можно было долго выносить, но
которая за краткий срок существования, можно сказать,
причинила больше вреда нашей поэзии, нежели все осталь-
ные ее враги, вместе взятые. Я разумею ересь, именуемую
«дидактизмом». Принято считать молча и вслух, прямо и
косвенно, что^нечная цель всякой поэзии — истина. Каж-
дое стихотворение, как говорят, должно внедрять в чита-
теля некую мораль, и по морали этой и должно судить о
ценности данного произведения. Мы, американцы, особливо
покровительствовали этой идее, а мы, бостонцы, развили
ее вполне. Мы забрали себе в голову, что написать стихо-
творение просто ради самого стихотворения, да еще
признаться в том, что наша цель такова,, значит обнару-
жщъ решительное отсутствие в нас истинного поэтического
величия и силы; но ведь дело-то в том, что, позволь мы
себе заглянуть в глубь души, мы бы немедленно обнару-
жили, что нет и не может существовать на свете какого-
либо произведения более исполненного величия, более
благородного и возвышенного, нежели это самое стихотво-
рение, это стихотворение per se, это стихотворение, которое
является стихотворением и ничем иным, это стихотворение,
написанное ради самого стихотворения.
Питая к истине столь же глубЪкое благоговение, как и
всякий другой, я все же ограничил бы в какой-то мере
136
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
способы ее внедрения. Я бы ограничил их ради того, чтобы
придать им более силы. Я бы не стал их ослаблять путем
рассеивания. Истина предъявляет суровые требования, ей
нет дела до миров. Все, без чего в песне никак невозмож-
но обойтись, — именно то,, с чем она решительно не имеет
ничего общего. Украшать ее цветами и драгоценными
каменьями — значит превращать ее всего лишь в вычурный
парадокс. Борясь за истину, мы нуждаемся скорее в суро-
вости языка, нежели в его цветистости. Мы должны быть
просты, точны, кратки. Мы должны быть холодны, спокой-
ны, бесстрастны. Одним словом, мы должны пребывать в
состоянии как можно более противоположном поэтическо-
му. Воистину слеп тот, кто не видит коренные и непрео-
долимые различия между убеждением посредством истины
и посредством поэзии. Неизлечимо помешан на теорети-
зировании тот, кто, невзирая на эти различия, все же
настаивает на попытках смешать воедино масло и воду
поэзии и истины.
Разделяя сознание на три главные области, мы .имеем
чистый интеллект, вкус и нравственное чувство. Помещаю
вкус посередине, ибо именно это место он в сознании и
занимает. Он находится в тесном соприкосновении с дру-
гими областями сознания, но от нравственного чувства
отделен столь малозаметною границею, что Аристотель не
замедлил отнести. некоторые его проявления к самим
добродетелям7. Тем не менее мы видим, что функции ча-
стей этой триады отмечены достаточными различиями.
Подобно тому как интеллект имеет отношение к истине,
так же вкус осведомляет нас о прекрасном, а нравственное
чувство заботится о долге. Совесть учит нас обязательст-
вам перед последним, рассудок — целесообразности его,
вкус же довольствуется тем, что показывает нам его оча-
рование, объявляя войну пороку единственно ради его
уродливости, его диспропорций, его враждебности цельно- ^
му, соразмерному, гармоническому — одним словом, прек-
расному.
Некий бессмертный инстинкт, гнездящийся глубоко в
человеческом духе, — это, попросту говоря, чувство прек-
расного. Именно оно дарит человеческому духу^даслажде-
ние многообразными формами, звуками, запахами и чув-
ствами, среди которых он существует. И подобно тому как
лилия отражается в озере, а взгляд Амариллиды8 — в зер-
кале, так и простое устное или письменное воспроизведение
137
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
этих форм, звуков, красок, запахов и чувств удваивает
источники наслаждения. Но это простое воспроизведение —
не поэзия. Тот, кто просто поет, хотя бы с самым пылким
энтузиазмом и с самою живою верностью воображения,
о зрелищах, звуках, запахах, красках й чувствах, что
наравне со всем человечеством улыбаются и ему, — он,
говорю я, еще не доказал прав на свое божественное зва-
ние. Вдали есть еще нечто, для него недостижимое. Есть
еще у нас жажда вечная, для утоления которой он не
показал нам кристальных ключей. Жажда эта принадле-
жит бессмертию человеческому. Она — и следствие и при-
знак его неувядаемого существования. Она — стремление
мотылька к звезде9. Это не просто постижение красоты
окружающей, но безумный порыв к красоте горней. Оду-
хотворенные предвидением великолепия по ту сторону
могилы, боремся мы,, дабы многообразными сочетаниями
временных вещей и мыслей обрести частицу того прекрас-
ного, которое состоит, быть может, из того, что принадле-
жит единой лишь вечности. И когда поэзия или музыка,
самое чарующее из всего поэтического, заставляет нас
лить слезы, то не от великого наслаждения, как предпола-
гает аббат Гравина10, но от некой нетерпеливой скорби,
порожденной нашей неспособностью сейчас, здесь, на зем-
ле, познать сполна те божественные и экстатические
восторги, на* которые стих или музыка дает нам лишь
мимолетные и зыбкие намеки.
Стремление постичь неземную красоту, это стремление
душ соответственного склада и дало миру все, в чем он
когда-либо мог постичь и вместе почувствовать поэтиче-
ское.
Конечно, поэтическое чувство может развиваться по-
разному: в живописи,, в скульптуре, в архитектуре, в тан-
це, особенно в музыке, а весьма своеобразно и широко —
в декоративном садоводстве11. Но наш предмет ограничи-
вается поэтическим чувством в его словесном выражении.
-И тут позвольте мне вкратце сказать о ритме. Удовольст-
вуясь высказыванием уверенности в том, что музыка в
многообразных разновидностях метра, ритма и рифмы
столь значительна в поэзии, что отвергать ее всегда нера-
зумно и отказывающийся от столь необходимого под-
спорья попросту глуп, я не буду останавливаться на
утверждении ее абсолютной важности. Быть может, именно
в музыке душа более всего приближается к той великой
138
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
цели, к которой, будучи одухотворена поэтическим чувст-
вом, она стремится, — к созданию неземной красоты. Да,
быть может, эта высокая цель здесь порою и достигается.
Часто мы ощущаем с трепетным восторгом, что земная
арфа исторгает звуки, ведомые ангелам. И поэтому не
может быть сомнения, что союз поэзии с музыкой в обще-
принятом смысле открывает широчайшее поле для поэти-
ческого развития. Старинные барды и миннезингеры
обладали преимуществами, которых мы лишены, и когда
Томас Мур сам пел свои песни, то законнейшим образом
совершенствовал их как стихи.
Итак, резюмируем: я бы вкратце определил поэзию
слов как созидание прекрасного посредством ритма, Ее_
единственный судья — вкус. Ее взаимоотношения с интел-
лектом и совестью имеют лишь второстепенное значение.
С долгом или истиной она соприкасается лишь случайно.
Однако скажу несколько слов в виде объяснения.
Я утверждаю что наслаждение одновременно наиболее
чистое, наиболее возвышающее и наиболее полное то, кото-
рое обретают при созерцании прекрасного. Лишь при
созерцании прекрасного мы в силах изведать то высокое
наслаждение или волнение, в котором мы видим поэтиче-
ское чувство, столь легко отличимое от истины или удов-
летворения интеллекта, а также от страсти или волнения
сердца. Следовательно, поэзии я отвожу область прекрас-
ного— что включает и понятие возвышенного — просто-
напросто по очевидному закону искусства, гласящему, что
следствия должны проистекать как можно более непосред-
ственно от причин, и никто не был еще столь слаб рассуд-
ком, дабы отрицать, что особое возвышение души, о кото-
ром идет речь, легче всего достигается при помощи
стихов. Однако из этого отнюдь не следует, что зовы
страсти, предписания долга и даже уроки истины не могут
быть привнесены в стихотворение, и притом с выгодою,
ибо они способны попутно и многообразными средствами
послужить основной цели произведения; но истинный
художник всегда сумеет приглушить их и сделать подчи-
ненными тому прекрасному, что образует атмосферу стихов.
Лучше всего мне начать чтение стихов, которые я пред-
лагаю вашему вниманию, огласив вступление к «Скиталь-
цу» мистера Лонгфелло:
День кончен, и с крыльев Ночи
Спускается сумрак и мгла,
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Как будто перо большое
Парящего в небе орла.
Я вижу — огни деревни
Блестят сквозь дожливую сеть,
И чувства тоски безотчетной *
Не в силах преодолеть.
Еще не печаль, но все же
Походит тоска на печаль —
Вот так, как на дождь походит
Туман, застилающий даль.
Прочти ж мне стихи иль песню
Простую какую-нибудь,
Чтоб мог я от мыслей тревожных
Шумливого дня отдохнуть.
Не тех великих поэтов,
Чей голос — могучий зов,
Чей шаг, отдаленный эхом,
Звучит в лабиринте веков.
Ведь мысли их, словно фанфары,
С неслыханной силой такой
Гремят о борьбе бесконечной,
А мне сейчас нужен покой.
Возьми поскромнее поэтов,
Чьи песни из сердца текли,
Как слезы из век задрожавших,
Как дождик из тучки вдали.
Того, кто в труде ежедневном,
В бессонице тяжких ночей
Расслышал чудесные звуки
В душе утомленной своей.
Те песни смиряют тревогу
И пульс напряженный забот,
И в душу покой благодатный,
Как после молитвы, сойдет.
Прочти ж мне из книги любимой.
Что хочешь, пусть голос твой
Озвучит стихи поэта,
Усиливши их волшебство.
И музыка сумрак наполнит,
Мучительных дум караван
Уложит шатры, как арабы,
И скроется тихо в туман 12.
Хотя размах воображения в этих строках невелик, их
тонкостью справедливо восхищаются. Некоторые образы
оказывают очень сильное воздействие. Ничто не может
быть лучше строк про
...великих поэтов,
Чей голос — могучий зов,
140
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Чей шаг, отдаленный эхом,
Звучит в лабиринте веков 13.
Очень сильное воздействие оказывает также идея по-
следнего четверостишия. В целом, однако, стихотворение
заслуживает похвалы главным образом за грациозную
небрежность размера, столь соответствующую выражаемым
чувствам, и в особенности за непринужденность общего
стиля. Эту непринужденность или естественность манеры
письма давно уже стало модным считать непринужден-
ностью только внешнею и достижимою лишь большим
трудом. Но это не так: естественная манера трудна лишь
тем, кому нечего на нее и покушаться — лишенным есте-
ственности. Лишь вследствие того, что стихи будут писать-
ся с проникновением или вчувствованием, их интонация
неизменно окажется присущей большинству людей и,
конечно, меняющейся в зависимости от обстоятельств. Тот
автор, что на манер «Североамериканского обозрения» при
всех обстоятельствах будет оставаться всего-навсего «ти-
хим», по необходимости при многих обстоятельствах
окажется попросту глупым или тупым, и у нас не больше
оснований считать такого «непринужденным» или «есте-
ственным», чем кокни, корчащего из себя великосветского
льва, или Спящую Красавицу в музее восковых фигур.
Из мелких стихотворений Брайента наибольшее впечат-
ление произвело на меня то, которое он озаглавил «Июнь».
Привожу лишь часть его:
Там будет долгие часы
Свет литься золотой,
Цветы невиданной красы .
Взойдут в траве густой,
Там, где усну я наконец,
Совьет себе гнездо скворец,
Там бабочка покой
Себе найдет, и гул пчелы
Дням лета возгласит хвалы.
Что, если крик и смех ко мне
Домчатся из села
Иль песня девы при луне,
Беспечно весела?
Что, если б, трепетно чиста,
Ко мне влюбленная чета
В вечерний час пришла?
Моя мечта: вовеки пусть
В том уголке не веет грусть.
О, знаю, знаю: тень мою
Лучи не озарят,
141
г
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Я вздохи ветра не вопью,
Не буду звукам рад;
Но коль туда, где лягу я,
Придут грустить мои друзья —
То вспять не заспешат:
Цветенье, воздух, птичий гам
Задержат их надолго там.
И вспомнят с нежностью они
Былые времена,
Да и того, кто в эти дни
Не пьет июнь до дна:
Ведь он в природы торжество
Одно привнес — что у него
Могила зелена;
Отрадно будет под травой
Услышать голос мой живой 1за.
Течение ритма здесь даже сладострастно, ничто не
может быть мелодичнее. Это стихотворение "всегда действо-
вало на меня примечательным образом. Напряженную
меланхолию, которая как бы выплескивается на поверх-
ность всего светлого, что поэт говорит о своей могиле,
потрясает нас до глубины души, и в этом потрясении зало-
жено истинное возвышение поэзией. Стихи оставляют
впечатление приятной грусти. И если в остальных произ-
ведениях, с которыми я вас ознакомлю, обнаружится нечто
более или менее сходное по тону, позвольте мне вам на-
помнить, 4fo известный оттенок грусти (как и почему —
нам неведомо) неразрывно связан со всеми высшими
проявлениями прекрасного. Но это все же лишь
Еще не печаль, но все же
Походит тоска на печаль —
Вот так, как на дождь походит
Туман, застилающий даль136.
Оттенок, о котором я говорю, отчетливо виден даже в
таком исполненном блеска и темперамента стихотворении,
как «Заздравная» Эдварда Кута Пинкни14:
Пью здравье той, чьей красотой
Навек пленен я стал,
Она — всем женщинам пример,
Чистейший идеал;
Ей жизнь вручил сонм светлых сил
И добрый звездный рой —
И создана была она
Эфирно неземной.
Как птичий глас в рассветный час,
Прекрасной речь жива,
142
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Но чем-то музыки нежней
Полны ее слова-
Любое, сказанное ей,
Души печать несет —
Так вобрала у роз пчела
Душистый сок на мед.
А чувства все в ее душе
Безгрешны и чисты,
Благоуханием полны,
Как вешние цветы;
Она возвышенных страстей
Пленительно полна,
Их воплощением живым
Нам кажется она!
Взгляни лишь миг на светлый лик — -
Не будет он забыт,
Звук голоса ее в сердцах
Не скоро отзвучит.
С приходом смерти я вздохну
В конце мне данных дней
Не по моим годам земным,
А лишь по ней, по ней.
Пью здравье той, чьей красотой
Навек пленен я стал,
Она — всем женщинам пример,
Чистейший идеал.
Пью здравье! О, когда б таких
Знал больше шар земной,
Чтоб жизнь текла, чуждаясь зла,
Поэзией сплошной!
■ . Мистеру Пинкни не повезло, что он родился слишком
далеко на Юге. Будь он уроженец Новой Англии, то веро-
ятно,, что его сочла бы первым из лирических поэтов
Америки великодушная клика, которая столь долго вершит
судьбы американской словесности, руководя тем, что назы-
вается «Североамериканским обозрением». Только что
приведенное стихотворение особенно прекрасно; но возвы-
шение поэзией, им достигаемое, мы должны приписать
главным образом сочувствию, которое оно вызывает у нас
к энтузиазму поэта. Мы прощаем его гиперболы за бес-
спорную искренность, с какою он их изрекает.
Но я отнюдь не намерен распространяться о достоинст-
вах того, что я вам собираюсь читать. Стихи неизбежно
скажут сами за себя. Боккалини 15 в «Вестях с Парнаса»
рассказывает, что однажды Зоил преподнес Аполлону
весьма едкую критику на весьма достохвальную книгу,
после чего бог спросил его, какие у этого произведения
143
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
есть достоинства. Критик ответствовал, что обращал вни-
мание лишь на ее изъяны. Услышав это, Аполлон вручил
ему мешок непровеянной пшеницы, повелев ему отобрать
себе в награду всю мякину.
Так вот эта притча очень хороша как выпад против
критиков, но я отнюдь не уверен, что бог был прав.
Я отнюдь не уверен, что в определении истинных границ
долга критики не заключена грубейшая ошибка. Достоин-
ство,, особенно в стихах, можно принять в качестве
аксиомы: оно становится самоочевидным, стоит только
прочитать их надлежащим образом. Достоинства стихот-
ворения перестают быть достоинствами, если их надобно
доказывать; а говорить слишком подробно о достоинст-
вах какого-либо произведения искусства равносильно приз-
нанию, что они не очень* велики.
Среди «Мелодий» Томаса Мура есть одно весьма выда-
ющееся стихотворение, и кажется весьма странным, что
оно не привлекает должного внимания. Я имею в виду
строки, начинающиеся словами: «Олень мой, ты ранен!..»
Их напряженная энергия ничем не превзойдена даже у
Байрона. В двух строках Мура передано душевное движе-
ние, заключающее в себе самую, суть божественной стра-
сти любви,— душевное движение, которое, быть может,
нашЛо отзвук в наибольшем числе самых страстных сер-
-дец человеческих, нежели любое другое душевное движе-
ние, когда-либо воплощенное в словах:
Олень мой, ты ранен! здесь дом твой, приди,
Склонись, отдохни у меня на груди:
Тут сердце, что верно тебе, и рука,
И улыбка, что скрыть не могли б облака.
На то и любовь, что вовек не пройдет,
Будь горе иль счастье, позор иль почет!
Виновен ты пусть — твой удел разделю,
Каков бы ты ни был — тебя я люблю.
Ты ангелом звал меня в радостный миг,
И все я твой ангел, хоть ужас настиг.
Пройду я с тобой испытанье огнем,
Спасу, огражу — или вместе умрем! 16
Последнее время стало модным отрицать у Мура вооб-
ражение, не отказывая ему в прихотливой фантазии; это
различие первым определил Колридж 17, лучше всех других
понимавший огромную силу Мура. Дело в том, что при-
хотливость фантазии этого поэта настолько перевешивает
144
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
все другие его качества, а также фантаэию всех других
людей, что весьма естественно создалось впечатление*
будто ничем другим он и не обладает. 'Но никогда не было
сделано большей ошибки. Никогда со славой истинного
поэта не поступали столь несправедливо. В пределах анг-
лийского языка я не могу припомнить стихотворения столь
исполненного глубокого и зловещего воображения в луч-
шем смысле слова, чем то, что начинается строками «О,
как хотел бы я сейчас над тусклым озером стоять» и кото-
рое написал Томас Мур. К сожалению, я не могу его
вспомнить.
Одним из самых благородных и, говоря о прихотливой
фантазии, одним из наиболее наделенных этим качеством
среди современных поэтов был Томас Гуд18. Его «Прекрас-
ная Инее» всегда таила для меня невыразимое очарова-
ние:
Вы не встречали Инее,
Отраду наших глаз?
Она ушла на Запад,
И словно свет погас!
Она румянец свой и смех
Похитила у нас,
И множество других надежд,
И перлов, и прикрас!
Вернись, колдунья Инее,
Пока не пала ночь,
Покамест звезды и луну
Ты не сманила прочь;
Как счастлив, кто любим тобой,
Всеозаренья дочь,—
Подобного блаженства мне
Вообразить невмочь!
Ах, мне б, колдунья Инее,
В заморской стороне
Лететь с тобою рядом
На гордом скакуне!
Ужели нет здесь милых дам
И рыцарей в броне
И надобно друзей души
Искать в чужой стране?
Тебя я видел, Инее,
На ближнем берегу,
Средь знатных юношей и дев
В изысканном кругу;
Качались перья, скакуны
Резвились на лугу...
Когда ж я этот дивный сон
Вновь подстеречь смогу?
145
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Ушла ты с песней, Инее,
С напевом заодно,
А музыка и клики
Вились к звену звено.
Увы! Отраду испытать
Мне не было дано: *
Разлуки поступь слышал тот,
Кто любит так давно!
Прощай, колдунья Инее,
Взошла ты на корму;
Попутный ветер в спину
Ковчегу твоему!
Твоя улыбка, принеся
Блаженство одному,
Разбила множество сердец,
Их погрузив во тьму! 19
«Дом с привидениями» того же автора — одно из самых
правдивых стихотворений, когда-либо написанных, одно из
самых правдивых, одно из самых совершенных, одно из
самых отшлифованных в художественном отношении как
по теме, так и по выполнению. Кроме того, в нем заклю-
чена могучая фантазия. Сожалею, что его объем не позво-
ляет огласить его на лекции. Вместо него разрешите про-
читать пользующееся всеобщим признанием стихотворение
«Мост Вздохов»:
Вновь, омраченная,
Спит, не дыша,
Отягощенная
Жизнью душа!
С мертвой голубкою
Будьте нежней;
Подняли хрупкую
С мокрых камней!
Катятся струи
На мостовую:
Густо опутана
Тиной обильной,
Словно укутана
В саван могильный!
Без осуждения,
Пренебрежения,
С болью сердечной
Вспомните жившую,
Смерть искупившую
Женственность вечную.
Не упрекайте
Мятежницу скорбную:
146
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Стерто минувшее,
Смыто позорное;
Нет, не лукавила
С жизнью несчастная,
Смерть ей оставила
Только прекрасное.
Евы ославленной
Горести минули:
Волны, проржавленны,
К берегу хлынули!
Пышные косы
Свяжите узлом,
Светлые косы!
Излишни вопросы:
Где ее дом?
Есть ли родные?
Где они ныне?
Братья и сестры?
Ласка и милость?
Или к любимому,
Недостижимому,
Сердце стремилось?
Ах! С христианами,
Сдержанно-рьяными,
Жить все трудней!
Комнаты дороги;
Не было в городе,
В каменном ворохе,
Крова у ней!
Все изначальные,
Сентиментальные
Чувства исчезли.
Плакать рискованно,
Смерть уготована,
Сердце приковано
К пасмурной бездне.
Там, где фонарный
Свет лучезарный
Рябь озарил,
Где вспыхнула темная
Река неуемная,
Застыла бездомная
У самых перил.
Холод мартовских звезд
Бьет ее мелкой дрожью;
Аркой выгнулся мост,
Взявший берег в подножье;
Жизнь отметается,
Смертного таинства
Сердце полно,
Рот перекошенный...
147
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Сладко быть брошенной
Камнем на дно!
Очертя голову,
В зыбкое олово,
В ряби разбег; *
Не обесславь ее,
Ясно представь ее,
Злой человек!
Я окуну твою
Душу распутную
В омуты рек!
С мертвой голубкою
Будьте нежней,—
Подняли хрупкую
С мокрых камней!
Мертвое тело
Не окоченело,
Так ради Христа
Слезы утрите ей,
Нежно отрите ей
Щеки, уста!
Очи открытые
С болью гнетущею
Сквозь незабытое,
Тиной покрытое,
Смотрят в грядущее.
Бесчеловечности
И бессердечности
Жертвою стала ты:
Гибель прияла ты
Волей судьбы!
Муки простите ей,
Руки скрестите ей
Для очистительной
Вечной мольбы!
И отпустите вы
С нежностью ровною
К трону Спасителя
Душу греховную! к
Сила этого стихотворения равняется его драматизму.
Техника стиха, доводящая виртуозность до самой грани
фантастического, при этом прекрасно соответствует тому
безумному исступлению, которое и является основой сти-
хотворения.
Среди мелких стихотворений лорда Байрона есть од-
но21, никогда не снискавшее у критиков той хвалы, кото-
рую оно несомненно заслуживает:
148
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
Хоть судьба мне во всем изменила
И моя закатилась звезда,
Ты меня никогда не винила,
Не судила меня никогда.
Ты мой дух разгадала тревожный,
Разделила мой жребий одна.
Я мечтал о любви невозможной —
И в тебе мне явилась она. ,
Если я улыбнусь и нежданно
Отвечают улыбкой цветы,
Я могу не бояться обмана,
Ибо так улыбаешься ты.
Если ссорится ветер с волнами,
Как со мною друзья и родня,
Только тем, что оно — между нами,
Это море тревожит меня.
Пусть Надежда, корабль мой, разбита
И обломки уходят на дно,
Сердцу в бурях лишь гордость защита,
Но и в пытках не сдастся оно.
Ибо смерть нредпочту я презренью,
Никакой не страшусь клеветы.
И меня не принудят к смиренью,
Если будешь союзницей ты.
Люди лгут — никогда не лгала ты,
Не по-женски верна мне была,
Ты любила, не требуя платы,
И любовь за любовь отдала.
Ты, не дрогнув, на ложь возражала,
Не дли сплетен следила за мной,
Расставаясь со мной, не бежала
И не прятала нож за спиной.
Этот мир не кляну я враждебный,
Где преследуют все одного:
Я не пел ему песни хвалебной,
Но уйти не спешил от него.
И ошибку я страшной ценою
Оплатил в эти смутные дни,
Но зато ты навеки со мною,
И тебя не отнимут они.
Буря прошлое стерла, и что же,
Чем утешу себя самого?
То, что было всего мне дороже,
Оказалось достойней всего.
И в песках еще ключ серебрится,
И звезда еще в небе горит,
А в пустыне поет еще птица
И душе о тебе говорит м.
Хотя размер, здесь использованный, — один из самых
трудных, техническая сторона стиха вряд ли оставляет
149
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
желать лучшего. Более благородный предмет никогда не
призывал к труду перо поэта. Идея стихотворения возвы-
шает душу и заключается в том, что никто не вправе
жаловаться на превратности судьбы, если его не оставляет
непоколебимая любовь женщины.
Из Альфреда Теннисона — хотя я со всею искренностью
считаю его благороднейшим поэтом изо всех когда-либо
существовавших — я успею прочитать лишь очень неболь-
шое стихотворение. Я называю и считаю его благородней-
шим из поэтов не потому, что впечатление, им производи-
мое, всегда наиболее глубоко, не потому, что поэтическое
волнение, им возбуждаемое, всегда наиболее сильно, но
потому, что оно всегда наиболее воздушно, иными слова-
ми, наиболее возвышающе и наиболее чисто. Нет поэта
менее земного, плотского. Я собираюсь прочитать вам
отрывок из его последней большой поэмы «Принцесса»:
В чем, в чем причина этих странных слез?
Они высокой скорбью рождены,
Идут из сердца, застилают взор,
Когда смотрю на ширь осенних нив
И думаю про канувшие дни.
Свежее первого луча, что пал
На парус, приносящий к нам друзей,
Грустней луча, который обагрил
Все милое, идущее ко дну,
Грустны и свежи канувшие дни.
Грустны и странны, как в предсмертный час
Хор полусонных птиц перед зарей,
Когда глазам туснеющим окно
Квадратом, все светлея, предстает,
Грустны и странны канувшие дни.
Вы дороги, как память милых уст
Усопшему, лобзаний слаще вы
Придуманных, бездонны, как любовь,
Как первая любовь, как совесть, злы,
О Смерть средь Жизни, канувшие дни 23.
Я попытался, хотя и весьма поверхностным" и несовер-
шенным образом, ознакомить вас с моей концепцией поэти-
ческого принципа. Я ставил себе целью изложить вам, что,
в то время как принцип этот сам по себе выражает чело-
веческую тягу к неземной красоте, проявляется он
неизменно в неком возвышающем волнении души, вполне
независимом от опьянения сердца, то есть страсти, или
удовлетворения разума, то есть истины. Ибо страсть, увы,
150
Э.-А. ПО. ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
склонна, скорее, принижать душу, а не возвышать ее.
Любовь же, напротив, любовь истинная, божественный
Эрос, Венера Уранийская в отличие от Дионейской 24„ не-
сомненно, самая чистая и самая истинно поэтическая тема.
Что до истины, то, конечно, если при постижении какой-
либо истины мы обретаем дотоле не замеченную гармонию,
то сразу же испытываем истинно поэтическое чувство; но
чувство это относится лишь к самой гармонии и ни в коей
мере не к истине, лишь послужившей выявлению этой
гармонии.
Однако нам легче будет прийти к ясному представле-
нию о том, что такое истинная поэзия, путем простого
перечисления некоторых из несложных элементов, рождаю-
щих поэтическое чувство в самом поэте. Он обретает
амброзию, насыщающую его Душу, в ярких светилах,
сияющих на небосводе, в цветочных лепестках, в густом,
невысоком кустарнике, в волнистых нивах, в высоких
склоненных восточных деревьях, в голубых горных далях,
в нагромождении облаков, в мерцании полускрытых клю-
чей, в бликах на серебристой речной глади, в покое уеди-
ненных озер, в колодезной глубине, отражающей звезды.
Она является ему в пении птиц, в золотой арфе, во вздо-
хах ночного ветра, в ропоте леса, в жалобах прибоя, в
свежем дыхании рощ, в аромате фиалки, в сладострастном
благовонии гиацинта, в так много говорящем запахе, кото-
рый в сумерки доносится к нему с дальних неоткрытых
островов, что высятся за смутными океанами, бесконечны-
ми и неизведанными. Он узнает ее во всех благородных
мыслях, во всех бескорыстных побуждениях, во всех свя-
тых порывах, во всех доблестных, великодушных и
жертвенных деяниях. Он чувствует ее в красоте женщины,
в грации ее поступи, в сиянии ее взора, в мелодии ее
голоса, в ее нежном смехе, в ее вздохе, в гармоническом
шелесте ее одеяний. Он глубоко чувствует ее в чарующей
ласке ее, в ее пылких восторгах, в ее кроткой доброте, в
ее безропотном и благочестивом долготерпении — но более
всего, о, более всего он узнает ее, склоняя перед нею
колена, он поклоняется ей, воплощенной в вере, в чистоте/
в силе, в истинно божественном величии ее любви.
Позвольте в заключение прочитать еще одно краткое
стихотворение, по характеру весьма отличное от всех
ранее процитированных. Написано оно Мазеруэллом25 и
озаглавлено «Песня кавалера». При наших современных
151
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
и целиком рациональных представлениях о нелепости и
нечестивости войны мы вряд ли наилучшим образом при-
способлены для сочувствия выраженным в ней эмоциям и,
следовательно, для оценки ее достоинств. Чтобы вполне
этого добиться, мы должны в воображении отождествить
себя с душою кавалера старых времен.
Проверьте шлемы, сталь кирас —
И в седла, молодцы!
Вновь Честь и Слава кличут нас —
Погибели гонцы.
Слезой не затуманим взгляд,
Когда возьмем клинки,
Вздыхать не будет наш отряд
Красоткам вопреки.
Пастух унылый, хнычь, дрожи —
Нам нет примера в том:
Пойдем сражаться как мужи,
Героями умрем!26
MARGINALIA *
[ВСТУПЛЕНИЕ]
Приобретая книги, я всегда
стараюсь подбирать экземпляры с широкими полями; не
столько потому, что они мне нравятся, хотя это и красиво
само по себе, сколько ради возможности записывать на
них подсказанные чтением мысли, свое согласие или несо-
гласие с автором и вообще краткие критические замеча-
ния. Когда мои замечания не умещаются на ограниченном
пространстве полей, я записываю их на. листке бумаги и
вкладываю его между страницами, незаметно прикрепляя
клеем из трагаканта.
Возможно, что это причуда, не только весьма баналь-
ное, но и праздное занятие; но я его упорно продолжаю, и
оно доставляет мне удовольствие, а ведь это уже польза,
наперекор м-ру Бентаму вкупе с м-ром Миллем.
Однако эти записи делаются отнюдь не для памяти —
такая привычка имеет несомненные неудобства. «Се que
je mets sur papier, — говорит Бернарден де Сен-Пьер1,—
je remets de ~ma memoire et par consequence je
ГоиЬНе»** — и действительно, если вы хотите немедленно
что-нибудь забыть, запишите это для памяти.
Заметки на полях, которые делаются без всякого наме-
рения запомнить, имеют совершенно иной вид и не только
иную цель, а вообще не имеют цели; это-то и придает им
ценность. Они рангом выше случайной и несвязной лите-
ратурной болтовни — последняя нередко состоит в поспеш-
ных устных замечаниях «лишь бы что-то сказать»; тогда
как marginalia пишутся обдуманно, потому что в них чита-
тель хочет высказать мысль — пусть . несерьезную — пусть
* Заметки на полях (латин.).
** То, что я записываю на бумаге, я вычеркиваю из памяти и в результате за-
бываю (франц.).
153
SCTEtHKA АМЕРИКАНСКОГО- РОМАНТИЗМА
глупую — пусть банальную — но все-таки мысль, а не про-
сто нечто такое, что могло бы стать ею со временем и при
более благоприятных обстоятельствах. Кроме того, в mar-
ginalia мы беседуем только сами с собою, а следовательно,
свежо, смело, оригинально, непринужденно, не тщесла-
вясь --на манер Джереми Тейлора2, сэра Томаса Брауна3,
сэра Вильяма Темпла4, анатомического Бертона5, или Бат-
лера, этого самого логичного из всех алогистов, или еще
некоторых старых авторов, у которых слишком много было
о чем написать, чтобы заботиться о том, как именно
писать, отчего и писали они отлично — образцово и весьма
похоже на заметки на полях.
Ограниченность места для этих заметок также состав-
ляет скорее преимущество, чем неудобство. Она вынужда-
ет нас (какою бы расплывчатостью мыслей мы втайне ни
страдали) к манере Монтескье, Тацита (я исключаю при
этом последнюю часть «Анналов»6) или даже Карлейля —
а ЭТУ манеру, как мне говорили, не следует смешивать с
обыкновенной аффектацией и плохой грамматикой. Я го-
ворю «плохая грамматика» из чистого упрямства, именно
потому, что грамматисты (которым следовало бы знать
лучше) так говорить не разрешают. Но ведь грамматика —
вовсе не то, чем ее объявляют грамматисты; будучи про-
сто анализом языка, она дает хорошие или плохие резуль-
таты смотря по тому, кто производит анализ, умник или
глупец, Хорн Тук7 или же Коббет8.
Возвратимся, однако, к нашей теме. Недавно в дождли-
вый день, настроенный слишком лениво для серьезных
занятой, я попытался рассеять ennui *, роясь в книгах
своей библиотеки — не слишком большой, но достаточно
разнообразной и, смею сказать, достаточно recherchee**.
Быть может, то было влияние тогдашнего настроения,
которое можно назвать легкомысленным, но многочислен-
ные Карандашные пометки привлекли мой взгляд своей
живописностью и позабавили сумбурностью своего содер-
жания, я почувствовал желание, чтобы чья-то другая рука
похозяйничала вот этак в книгах, ибо тогда я получил бы
немалое удовольствие, перелистывая их страницы. Отсю-
да— естественный переход мысли (как выразились бы
М"Р Лайель9, м-р Мурчисон10 или м-р Фезерстонхоп):
Скуку (франц.).
Изысканной (франц.).
154
Э.-А. ПО. MARGINALIA
оказывается, даже в моих каракулях могло быть нечто
интересное для других.
Главной трудностью представлялось перенесение запи-
сей с книг — отделение контекста от текста — без.ущерба
для крайне хрупкого остова понятности, на котором кон-
текст покоился. Даже рядом с печатной страницей коммен-
тарии эти слишком часто походили на прорицания Додо-
ны 12 или Ликофрона Темного 13, или на сочинения учени-
ков педанта, изображенного Квинтилианом 14, — сочинения
«несомненно отличные, раз даже он (педант) не мог их
уразуметь». Что же станется с ним — с этим контекстом,—
если его перенести? — если перевести? Не будет ли он,
согласно этимологии французского слова, traduit (предан)
или, согласно голландскому, overzezet (перевернут вверх
ногами)?
В конце концов я решил всецело уверовать в догадли-
вость и воображение читателя — это является общим пра-
вилом. Но в некоторых случаях, когда даже вера не
смогла бы сдвинуть гору, наилучшим выходом мне пока-
залось так редактировать заметку, чтобы хоть намекнуть,
о чем идет речь. Там, где для этого был необходим и
самый текст, я мог его процитировать; где нельзя было
обойтись без заглавия книги, которая комментировалась,
я мог его привести. Словом, подобно герою романа, стоя-
щему перед дилеммой, я постановил «руководиться
обстоятельствами» за неимением более надежного руко-
водства.
Что касается разнообразия мнений, высказанных в при-
лагаемом наборе всякой всячины, моего нынешнего согла-
сия с каждым из них — или несогласия с частью их —
возможности изменения моих взглядов в некоторых случа-
ях— или неизбежности их изменения во многих случаях,
то обо всем этом я не скажу ничего, ибо ничего умного тут
не скажешь. Следует только заметить, что если достоинст-
во настоящего каламбура прямо пропорционально его
невыносимости, то подлинным смыслом заметок на полях
является их бессмысленность.
[ТЕННИСОН]
Я не уверен, что Теннисон не является величайшим из
поэтов. Только неопределенность общепринятого понятия
«поэт» мешает мне доказать, что .он именно таков. Другие
155
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
поэты создают эффекты, и порою иначе, чем с помощью
того, что мы зовем стихами. Теннисон создает именно та-
кие, какие создаются только стихами. У него одного
находим мы стихи как таковые. По тому, нравится или не
нравится кому-либо «Смерть Артура» или'«Энона», я про-
верял бы наличие у человека чувства идеального.
В его произведениях встречаются места, окончательно
утверждающие меня в моей давней мысли, что в подлин-
ной TCotTjoic* непременно присутствует неопределенность.
К чему, как это делают некоторые, выбиваться из сил,
пытаясь разгадать такие фантазии, как «Владелица Ше-
лотта»? Это все равно что распускать ventum textilem **.
Если даже автор не создавал намеренно этой дразнящей
неопределенности смысла ради создания определенно
смутного, а следовательно, потустороннего эффекта — то
это, во всяком случае, было подсказано ему поэтическим
гением.
Я знаю, что неопределенность является составной
частью подлинной музыки, то есть подлинно музыкального
выражения. Придайте ей излишнюю решительность, про-
нижите каким-либо определенным тоном — и вы тотчас
лишите ее присущего ей возвышенного и идеального харак-
тера. Вы развеете ее роскошный сон. Вы рассеете таинст-
венную атмосферу,, в которой она существует. Вы уничто-
жите дуновение волшебного. Она станет осязаемой и легко
уловимой мыслью, чем-то весьма земным, «из земли, перст-
ным»2. Она не утратит способности нравиться, но утратит
все, что в этой способности свойственно именно ей. Для
неотшлифованного таланта или недостаточно утонченного
восприятия это отсутствие самого тонкого ее очарования
нередко оказывается даже достоинством. Часто композито-
ры— и даже те, кому следовало бы лучше в этом разби-
раться,— стремятся к точности выражения, как к особой
красоте, вместо того чтобы отвергать ее как изъян. Даже
высокие авторитеты одобряют попытки прямого подража-
ния в музыке. Кто не помнит глупейшей «Битвы при
Праге»3? Кто, обладающий вкусом, не посмеется над
нескончаемым боем барабанов, звуком труб, выстрелами
из бомбард и грохотом? «Вокальная музыка,'—говорит
аббат Гравина4, который сказал бы то же самое и о му-
* Поэзии (греч.).
** Ткань воздушную (латин.) К •
156
Э.-А. ПО. MARGINALIA
зыке инструментальной, — должна подражать естественно-
му языку человеческих чувств и страстей, а не чириканью
канареек, как это делают наши нынешние певицы с их
трелями и хвалеными модуляциями». Это верно лишь во
второй своей части. Но если уж музыка должна чему-то
подражать, лучше ограничить это подражание тем, что
предлагает Гравина.
Короткие стихотворения Теннисона содержат достаточ-
но мелких погрешностей в ритме, чтобы убедить меня, что
он — подобно всем поэтам живущим и умершим — прене-
брег специальным изучением принципов стихосложения;
с другой стороны, его чувство ритма вообще настолько
совершенно, что он, как нынешний виконт Кентербери5,
словно видит ухом.
[ГЕНИЙ И УПОРНЫЙ ТРУД]
Гениальных людей гораздо больше, чем полагают. Ведь
для того чтобы вполне оценить творение того, кого мы
зовем гением, надо обладать такой же гениальностью,
какая его создала. Но человек, способный оценить, может
быть совершенно неспособен воспроизвести такое же или
подобное творение, и только из-за отсутствия того, что
можно назвать созидательной способностью — способ-
ностью, никак не связанной с тем, что мы условились
называть собственно «гениальностью». Разумеется, эта
способность в большой мере состоит из умения анализиро-
вать,, позволяющего художнику полностью увидеть меха-
низм задуманного им эффекта и таким образом по своей
воле управлять им и регулировать его; но многое зависит
также от качеств чисто нравственных — например, от тер-
пения, умения сосредоточиться, иначе говоря, долго удер-
живать внимание на одной цели, от уверенности в себе и
презрения ко всем мнениям, которые не более чем мнения,
но в особенности от энергии и прилежания. Последнее
столь важно, что мы вправе усомниться, могло ли обой-
тись без него хотя бы одно из «гениальных творений»;
почти полной несовместимостью этого качества с гениаль-
ностью и объясняется главным образом то, что «гениаль-
ные творения» немногочисленны, тогда как гениальные
люди, как я уже сказал, имеются в изобилии. Римляне,
превосходившие нас остротою наблюдательности, уступая
нам, однако, в умении делать выводы из замеченных фак-
157
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тов, по-видимому,, настолько были убеждены в нерастор-
жимой связи прилежания с «гениальным творением», что
ошибочно утверждали^ будто гениальность и есть прежде
всего прилежание. Когда римлянин говорит об эпическом
или ином творении, что оно сочинено с irfdustria mirabili *
или incredibili industria **, это в его устах является наи-
высшей похвалой.
[НАЦИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА]
В последнее время много говорится о том, что амери-
канская литература должна быть национальной; но что
такое это национальное в литературе и что мы этим вы-
играем, так и не выяснено. Чтобы американец ограничи-
вался американскими темами или даже предпочитал их —
это требование скорее политическое, чем литературное, и
в лучшем случае спорное. Следует помнить, что «все
предметы издали прекрасны»l. Ceteris paribus, в чисто
литературном смысле иностранная тема предпочтительней.
В конце концов единственной законной сценой для лите-
ратурного лицедея является весь мир.
Но необходимость такого национального духа, который
означает защиту нашей литературы, поддержку наших
литераторов, соблюдение нашего достоинства и развитие
самостоятельности, не подлежит ни малейшему сомнению.
Однако именно в этом мы проявляем наибольшую кос-
ность. Мы жалуемся на отсутствие международного
авторского права, которое дает нашим издателям возмож-
ность наводнять нашу страну британскими мнениями в
британских книгах; но когда те же самые издатели на
собственный страх и риск и даже с явным убытком все-
таки издают американскую книгу, мы с презрением от нее
отворачиваемся (это общее правило), пока какой-нибудь
безграмотный критик-кокни2 не выразит этой американ-
ской книге своего одобрения. Не будет ли преувеличением
сказать,, что для нас мнение Вашингтона. Ирвинга, Прес-
котта, Брайента ничто рядом с мнением любого анонимно-
го младшего помощника редактора «Спектейтора», «Ате-
неума» или лондонского «Панча»? Нет, это не преувеличе-
ние. Это прискорбный и совершенно неоспоримый факт.
* Прилежанием поразительным (латин.).
** Невероятным прилежанием (латин.).
158
Э.-А. ПО. MARGINALIA
Каждый издатель в нашей стране признает этот факт. Нет
на свете более отвратительного зрелища, чем наше подчи-
нение британской критике. Оно отвратительно, во-первых,
потому, что подобострастно, раболепно и малодушно, а
во-вторых, потому, что крайне неразумно. Мы знаем, что
англичане относятся к нам неприязненно, что они не судят
об американских книгах беспристрастно, что в тех немно-
гих случаях, когда в отношении американских авторов
соблюдались хотя бы простые приличия, это были авторы,
которые либо открыто свидетельствовали свое почтение
британским порядкам, либо в глубине души были врагами
демократии — мы знаем все это и, однако, изо дня в день
склоняем головы под унизительным ярмом самых неве-
жественных суждений и мнений, исходящих из нашей пра-
родины. Если уж иметь национальную литературу, то та-
кую, которая сбросила бы это ярмо.
Главным из рапсодов, заездивших нас насмерть, подоб-
но Старику с Горы3, является невежественный и самовлю-
бленный Вильсон4. Слово «рапсоды» мы употребляем
вполне обдуманно; ибо, за исключением Маколея, Дилка5
и еще одного или двоих, в Великобритании нет критиков,
достойных этого звания. Немцы и даже французы стоят
несравненно выше. Что касается Вильсона, никто еще не
писал худших критических статей, и никто так не бахва-
лился. Что он эгоцентричен, всем видно из его статей даже
при самом беглом чтении. Что он «невежда»,, об этом
свидетельствуют его постоянные нелепые, ученические
ошибки, касающиеся Гомера. Не так давно мы сами ука-
зали6 на ряд подобных бессмыслиц в его рецензии на
стихотворения мисс Баррет — повторяю, ряд грубых оши-
бок, порожденных полным невежеством, и пусть он или
кто-либо другой опровергнет хоть один слог из того, что
мы тогда написали.
И однако, к нашему стыду, именно этот человек вла-
стен одним своим dictum * составить или погубить любую
американскую репутацию! В последнем номере «Блэквуда»
он продолжает печатать скучнейшие «Образцы британской
критики» и пользуется случаем, чтобы беспричинно оскор-
бить одного из лучших наших поэтов — м-ра Лоуэлла. Вся
суть этой атаки состоит в употреблении слэнговых эпите-
тов и самых вульгарных выражений. Одно из любимых
* Заявлением (латин.).
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
его словечек — «Галиматья!», другое — «Фу!» «Мы шот-
ландцы до мозга костей!» — говорит его шотландец — слов-
но это и без того не ясно. М-ра Лоуэлла он называет «соро-
кой», «обезьяной», «кокни среди янки» и намеренно иска-
жает его имя, называя его Джон Рассел Лоуэлл. Если бы
подобное неприличие позволил себе американский критик,
вся печать страны подвергла бы этого критика бойкоту, но
раз оскорблениями сыплет Вильсон, мы считаем себя
обязанными не только снести их, но и повторять по всей
стране как милую шутку. «Quam diu, Catilina» * Да, мы
требуем национального достоинства. Для литературы, как
для прайительства, мы требуем провозглашения Деклара-
ции Независимости. Еще лучше было бы объявление вой;
и^1~~~И войну эту следовало бы немедленно перенести
«в Африку».
[РИФМА]
Эффект, достигаемый с помощью удачно расположен-
ных рифм, весьма недостаточно изучен. Обычно под
«рифмой» разумеют всего лишь звуковое сходство концов
стихотворных строчек, и можно только удивляться, как
долго люди довольствовались столь ограниченным понима-
нием. То, что в рифмах нравится прежде, всего и более
всего, связано с присущим человеку восприятием равно-
мерности— которое, как легко доказать, неизменно участ-
вует в наслаждении, доставляемом нам музыкой в самом
широком смысле — особенно такими ее разновидностями,
как размер и ритм. Увидя кристалл, мы тотчас замечаем
равенство сторон и углов на одной из его граней — повер-
нув его другою гранью, во всем подобной первой, мы
словно возводим наше удовольствие в квадрат—а повер-
нув третьей гранью, в куб, и так далее. Я не сомневаюсь,
что если бы испытываемое наслаждение могло быть изме-
рено, оно оказалось бы именно в таких, или поч-
ти таких, математических соотношениях — но только до
известного предела, за которым в таком же порядке начал-
ся бы спад. Здесь в результате анализа мы добираемся до
равномерности, точнее, до наслаждения, доставляемого
человеку ее ощущением; и не столько осознание этого
принципа, сколько интуиция подсказала вначале поэту
* «Доколе, Катилинц?» (латин.) 7.
160
Э.-А. ПО. MARGINALIA
попытку усилить эффект простого подобия (то есть равен-
ства) двух звуков — усилить при помощи еще одного ра-
венства, а именно располагая рифмы на равных расстоя-
ниях— то есть на концах строк равной длины. Так в
представлении людей рифма и конец строки объедини-
лись— стали условностью,— а принцип был позабыт. Если
позже рифмы и оказывались иногда на неравных расстоя-
ниях друг от друга, то только потому, что еще до того
существовал пиндаров стих, то есть стихи неравной длины.
Именно в силу условности, а не какой-либо иной и более
важной причины, законным местом рифмы стали считать
конец строки — и этим, к сожалению, совершенно удовлет-
ворились.
Ясно, однако, что следовало учесть многое другое. До
тех пор эффект зависел только от ощущения равномерно-
сти, а если она иногда слегка нарушалась,, это было слу-
чайностью, а именно случайностью существования пинда-
рова стиха. Рифма всегда ожидалась. Когда глаз достигал
конца строки, длинной или короткой, ухо ожидало рифмы.
Об элементе неожиданности, иначе говоря, оригинальности
никто не помышлял. Однако, говорит Бэкон (и как вер-
но!), «не бывает утонченной красоты без некой необычно-
сти в пропорциях» 1. Уберите этот элемент необычности,
неожиданности, новизны, оригинальности — называйте его
как угодно — и все волшебство красоты сразу же исчез-
нет. Мы теряем неведомое — смутное — непонятое, ибо оно
предлагалось нам, прежде чем мы успевали рассмотреть
его и постичь. Словом, мы теряем все, что роднит земную
красоту с нашими грезами о красоте небесной.
Рифма достигает совершенства только при .сочетании
двух элементов: равномерности и неожиданности. Но как
зло не может существовать без добра, так неожиданное
должно возникать из ожидаемого. Мы не ратуем за пол-
ный произвол в рифмовке. Прежде всего необходимы раз-
деленные равным расстоянием и правильно повторяющиеся
рифмы, образующие основу, нечто ожидаемое, на фоне
которого возникает неожиданное; оно достигается введе-
нием новых рифм, но не произвольно, а так, чтобы это
было всего неожиданнее. Не следует, однако, вводить их,
например, на расстоянии, кратном по числу слогов всей
строке. Когда я пишу:
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах,—
6-1806
161
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО PnMtUTHou,
я, разумеется, достигаю эффекта, но не многим более того,
что дает обычная рифмовка концов строк; ибо число сло-
гов во всей строке кратно числу слогов, предшествующих
внутренней рифме, и, таким образом, это все же нечто
ожидаемое. Неожиданна она только для глаза потому
что на слух мы делим строку на две обычных:
Шелест шелка, шум и шорох
В мягких пурпуровых шторах.
Эффект неожиданности достигается полностью, когда я
пишу:
Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего2.
NB. Широко распространено мнение, будто рифма в ее
нынешнем виде является изобретением нового времени —
но возьмите «Облака» Аристофана. Древнееврейский стих,
впрочем, не знает рифм — в окончаниях строк, где они все-
го виднее, мы не находим ничего похожего.
[МОГУЩЕСТВО СЛОВ]
Кто-то из французов — возможно, Монтень — пишет:
«Люди уверяют, будто они думают, а я, например, никогда
не думаю, разве когда сажусь писать». Именно эта при-
вычка не думать, пока мы не сядем писать, и* является
причиной появления стольких плохих книг. Однако в заме-
чании француза, пожалуй, заключено больше, чем кажется
на первый взгляд. Разумеется, самый акт написания в
большой мере способствует приведению мыслей в более
стройный порядок. Когда я бываю недоволен неясностью
зародившейся у меня мысли, я тотчас же берусь за перо,
чтобы с его помощью добиться нужной формы, последова-
тельности и точности.
Как часто мы слышим, что те или иные мысли невыра-
зимы словами! Но я не верю, чтобы хоть одна мысль,
достойная этого названия, была недосягаемой для языка
слов. Скорее, я склонен считать, что тот, у кого возникает
трудность в выражении мысли, либо не обдумал ее, либо
не умеет привести в порядок. Что касается меня, то у меня
никогда еще не являлось мысли, которую я не мог бъь
выразить словами, и притом с большей ясностью, чем
когда она зарождалась, — как я уже заметил, усилие,
потребное для (письменного) выражения мысли, придает
ей большую логичность.
162
Э.-А. ПО. MARGINALIA
Существуют, правда, грезы необычайной хрупкости,
которые не являются мыслями и для которых я пока еще
считаю совершенно невозможным подобрать слова. Я упот-
ребляю слово грезы наудачу, просто потому, что надо же
их как-то называть; но то, что этим словом обозначают
обычно, даже отдаленно не похоже на эти легчайшие из
теней. Они кажутся мне порождениями скорее души, чем
разума. Они возникают (увы! как редко!) только в пору
полнейшего покоя — совершенного телесного и душевного
здоровья — и в те мгновения, когда границы яви сливаются
с границами царства снов. Ко мне эти «грезы» являются,
только когда я засыпаю и сознаю это. Я убедился что
такое состояние длится лишь неуловимо краткий миг, но
оно до краев полно этими «тенями теней»; тогда как мысль
требует протяженности во времени.
Такие «грезы» приносят экстаз, настолько же далекий
от всех удовольствий как действительности, так и сновиде-
ний, насколько Небеса скандинавской мифологии далеки от
ее Ада. К этим видениям я питаю благоговейное чувство,
несколько умеряющее и как бы успокаивающее экстаз —
вследствие убеждения, (присутствующего и в самом экста-
зе), что экстаз этот возносит нас над человеческой приро-
дой,— дает Заглянуть во внешний мир духа; к этому выво-
ду— если такое слово вообще применимо к мгновенному
озарению — я прихожу потому, что в ощущаемом наслаж-
дении нахожу абсолютную новизну. Я говорю абсолютную,
ибо в этих грезах — назову их теперь впечатлениями ду-
ши— нет ничего сколько-нибудь похожего на обычные
впечатления. Кажется,, будто наши пять чувств вытеснены
пятью миллионами других, неведомых смертным.
Но такова моя вера в могущество слов, что временами
я верю в возможность словесного воплощения даже этих
неуловимых грез, которые я только что попытался описать.
Проделав с этой целью некоторые опыты, я научился, во-
первых, контролировать (при условии телесного и душев-
ного здоровья) наступление нужного состояния — иначе
говоря, я теперь могу (если только не болен) быть уверен,
что оно наступит по моему желанию в тот миг, о котором
я говорил; тогда как прежде я никогда не мог быть в этом
уверен, даже при самых благоприятных условиях. Я хочу
сказать, что теперь знаю наверняка, что при благоприят-
ных обстоятельствах оно наступит, и даже чувствую в се.бе
способность его призвать — правда, благоприятные обстоя-
6*
163
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тельства не стали от этого чаще — иначе я умел бы призы-
вать небеса на землю.
Во-вторых, я научился по своей воле удерживать миг,
о котором говорил, — миг между бодрствованием и сном —
и не переходить из этой пограничной области в царство
сна. Это не значит, что я умею продлить такое состояние,
превратить миг в нечто более продолжительное, но я умею
после этого пробуждаться и тем самым запечатлевать миг
в памяти, переводить его впечатления, вернее, воспомина-
ния о них, туда, где я могу (хотя опять-таки лишь очень
короткое время) подвергать их анализу.
Вот поэтому-то — потому, что мне удалось этого до-
стичь— я не совсем отчаиваюсь в возможности воплотить
в словах те грезы, или впечатления души, о которых идет
речь, хотя бы настолько, чтобы дать некоторым избран-
ным умам приблизительное представление о них.
При этом я вовсе не думаю, что грезы, или впечатле-
ния души, о которых я говорю, свойственны только мне
одному, а не всем людям — ибо об этом мне невозможно
составить себе мнение,— но несомненно, что даже частич-
ная запись этих впечатлений поразила бы человечество
совершенной новизною материала и выводов, которые он
подсказывает. Словом, если я когда-либо напишу об этом,
миру придется признать, что я наконец создал нечто ори-
гинальное.
[ХУДОЖНИК И ЕГО МАТЕРИАЛ]
«Художник принадлежит своему творению, а не творе-
ние— художнику».— Новалис1. В девяти случаях из десяти
попытка извлечь смысл из немецкого афоризма является
чистой потерей времени, а вернее, из них всех можно
вывести любой смысл. Если цитированная сентенция ут-
верждает, что художник — раб своей темы и должен под-
чинить ей свои мысли, то я отвергаю идею, исходящую,
как мне кажется, от крайне прозаического ума. В руках
истинного художника тема, или «творение», — не более чем
ком глины, из которого его воля и искусность могут выле-
пить что угодно (в пределах, допускаемых количеством и
сортом глины). Глина эта является рабою художника. Она
принадлежит ему. Разумеется, его гений отчетливо прояв-
ляется при выборе глины. Он не должен брать любую,
будь то тонкая или грубая, а ровно настолько тонкую или
164
Э.-А. ПО. MARGINALIA
грубую,, пластичную или твердую, чтобы лучше всего под-
ходила для идеи, которую предстоит выразить, или, точнее,
впечатления, которое надо произвести. Есть, впрочем,
художники, признающие только тончайший материал и,
следовательно, производящие лишь тончайшие изделия.
Обычно такие изделия бывают весьма прозрачны и нео-
бычайно хрупки.
[О ДРАМЕ]
Старая притча об истине в колодце1 содержит double
entendre*, но если она означает, что истина таится глубо-
ко, если толковать это в том смысле, что верные мысли о
чем бы то ни было можно выловить только на большой
глубине и что здравый смысл непременно требует глубо-
комыслия,— если так толковать эту притчу, то у меня
готовы возражения. Глубина,, о которой так много гово-
рится, чаще находится там, где мы ищем истину, чем там,
где мы ее находим. Как вывески средней величины лучше
отвечают своему назначению, нежели исполинские, так и
факт (а в особенности довод) в трех случаях из семи не
замечается именно потому, что чересчур очевиден. Увидеть
нечто находящееся под самым нашим носом почти невоз-
можно.
Я могу ошибаться — вероятно, так оно и есть,— но тем
не менее я считаю, что многое из того, что зовется глубо-
комыслием, впустую потрачено на вечную тему: упадок
драматургии.
Если бы меня спросили: «В чем причина упадка дра-
мы?»— я ответил бы: «Упадка драмы нет; она просто отста-
ла от всего остального». Драматическое искусство более
всех других подражательно по своей сути и потому рож-
дает и поддерживает в своих служителях склонность и
способность к подражанию. Поэтому одна пьеса может
оказаться чересчур похожей на другую — драматург наше-
го времени склонен слишком усердно идти по стопам
драматурга прошлого. Словом, в драме в сравнении со
всем, что претендует на звание искусства, меньше ориги-
нальности, меньше независимости, меньше мысли, меньше
доверия к общим принципам, меньше стараний идти в ногу
с временем, больше косности, больше консерватизма, боль-
* Двойной смысл (франц.).
165
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ше окостеневших условностей. Этот дух подражания,
развившийся из следования старым и потому неуклюжим
образцам, не то чтобы вызвал «упадок» драмы, но разру-
шил ее, не давая ей воспарить. В то время как все другие
искусства * поспевают за мыслью и прогрессом нашего
века, она одна стоит на месте и лепечет об Эсхиле и Хоре
или говорит эвфуизмами2, потому что так считали нужным
делать «старые английские мастера». Представим себе, что
Бульвер преподнесет нам сегодня роман по образцу ста-
рых романистов или почти столь же близкий к ним, как
«Горбун» близок к «Феррексу и Поррексу»3, — пусть на-
пишет нам «Великого Кира»4 — что мы станем с ним де-
лать и что подумаем об его авторе? А между тем этот «Ве-
ликий Кир» в свое время был вещью замечательной.
Драма нынче не пользуется поддержкой по той простой
причине, что не заслуживает ее. Старые образцы надо
сжигать или закапывать. Нам- нужно Искусство, как его
сейчас начали понимать: а именно вместо нелепых услов-
ностей мы требуем принципов, основанных на Природе и
здравом смысле. Даже здравый смысл толпы нельзя каж-
дый вечер безнаказанно оскорблять. Если драматург
упорно заставляет героя произносить на сцене монолог,
какого Бе произносит ни одно человеческое существо в
обычной жизни, — извергать в публику трансцендентализм
и декламацию, какой не слыхали ни от кого, кроме канди-
дата в конгресс от партии Пианкитанк, оглушая зал и
подвергая опасности жизнь музыкантов в оркестре, хотя
считается, что наперсник, обнимающий его за плечи в это
самое время, не слышит ни слова, — если драматург упор-
ствует в подобных безобразиях и сотне еще худших только
потому, что некоторые простодушные люди совершали их
пятьсот лет назад, если он продолжает это делать и ниче-
го другого не хочет делать до конца времен, — какое право
имеет он, спрашиваю я, смотреть в глаза честным людям
и говорить о так называемом «упадке драмы»?
[ПРОСОДИЯ]
Если бы понадобилось, я без труда сумел бы отстоять
некое положение, могущее показаться догматическим, из
области стихосложения.
* За исключением, быть может, скульптуры:
166
Э.-А. ПО. MARGINALIA
«Что такое поэзия?.» — несмотря на несуразную попыт-
ку Ли Ханта 1 ответить на этот вопрос, — остается вопро-
сом, который, если заранее тщательно договориться о точ-
ном значении некоторых основных слов, можно, вероятно,
решить к частичному удовольствию немногих аналитиче-
ских умов, но который при нынешнем уровне философии
никогда не может быть решен удовлетворительно для
большинства. Ибо вопрос этот — чисто философский, а вся
философия находится в настоящее время в хаотическом
состоянии вследствие невозможности определить значения
слов, которыми она по самой своей природе вынуждена
пользоваться. Что же касается стихосложения, то здесь
затруднение является лишь частичным; ибо хотя оно на
треть может считаться проблемой философской и, следова-
тельно, может обсуждаться любым человеком, как ему
вздумается, то две остальные трети несомненно принадле-
жат к области математики. Вопросы, которые обычно
обсуждаются с такой серьезностью, а именно вопросы рит-
ма, размера и т. п., могут быть положительно решены
посредством доказательств. Законы их являются частными
случаями законов формы и количества — законов соотно-
шений. Поэтому когда на эти вопросы — о которых в кри-
тике так часто возникают глупые споры — специалист в
области просодии отвечает «возможно, что это так, а мо-
жет быть, этак», это столь же нелепо, как математик,
говорящий, что, по его скромному мнению, и если он не
ошибается, сумма двух сторон треугольника больше
третьей его стороны. Должен, впрочем, добавить в виде
некоторого оправдания упомянутых споров, а также тех
«особых теорий стихосложения, не обязательных ни для
кого, кроме их автора», на которые так часто указывают
с насмешкой, что действительно не существует никакой
«Просодии Raisonnee*». Школьные просодии — это всего
лишь собрания расплывчатых правил и еще более рас-
плывчатых исключений, не основанных ни на каких прин-
ципах, а просто извлеченных совершенно умозрительно из
практики древних, которые вообще не знали иных правил,
кроме собственного слуха и пальцев. Могут сказать, что
«этого было достаточно, раз «Илиада» мелодичнее и гар-
моничнее всех современных произведений». Признаем это.
Но, во-первых, мы пишем не по-гречески, а во-вторых, со-
* Систематизированной (франц.).
167
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
временные изобретения еще не исчерпаны. Анализ, основан-
ный на природных законах, которые были неизвестны
хиосскому барду2, мог бы подсказать множество усовер-
шенствований даже по сравнению с лучшими строками
«Илиады»; а из предположения (которое я только что
отрицал), будто Гомер извлекал из своего слуха и пальцев
достаточно правил, отнюдь не следует, что правила, извле-
каемые нами из достигнутых Гомером эффектов, должны
вытеснить неизменные законы времени, числа и т. п.—
словом, математику музыки, которая для этих гомеровых
эффектов была исходной причиной, тогда как «слух и
пальцы» были простыми посредниками.
[ГЕНИЙ И МАСТЕРСТВО]
Чем больше в произведении совершенств, тем меньше
я удивляюсь, находя в нем большие недостатки. Когда
говорят, что в книге много погрешностей, этим еще ничего
не сказано, и я так и не знаю, отличная это книга или
скверная. О другой говорят, что она безупречна; если это
так, то произведение это не может быть прекрасно. —
Трюбле 1.
Это «не может быть» чересчур категорично. Мнение
Трюбле распространено чрезвычайно широко, но оно все
же неверно, и это можно доказать. Оно распространилось
только из-за нерадивости гениев. Дело, по-видимому, в
том, что величайшие из гениев пребывают в состоянии
вечного колебания между честолюбием и презрением к не-
му. Честолюбие великого ума в лучшем случае негативно.
Он борется, трудится, создает не потому, что стремится к
превосходству, но потому, что нестерпимо быть превзойден-
ным, чувствуя в себе способность превзойти. Я даже скло-
нен думать, что величайшие умы (ибо они яснее всех видят
смехотворность людского честолюбия) удовлетворяются
положением «немых и безвестных»2. Во всяком случае,
упомянутые мною колебания составляют отличительную
черту гения. Попеременно, испытывая то вдохновение, то
уныние, он отмечает этими сменами настроений и свои
создания. Это является истиной — но истиной весьма от-
личной от утверждения Трюбле с его «не может быть».
Дайте гению достаточно серьезную тему, и результатом
будет гармония, соразмерность, совершенство, красота —
все это в данном случае является синонимами. Погрешно-
168 -
Э.-А. ПО. MARGINALIA
стей, считающихся «неизбежными», не будет, ибо ясно, что
восприимчивость к красоте —восприимчивость, являющая-
ся наиболее важным атрибутом гения, — означает столь же
острое отвращение ко всему уродливому. До сих пор
серьезные темы редко выпадали на долю гениев; но я все
же мог бы указать на несколько-творений, которые, будучи
«безупречными», одновременно и «прекрасны» — в высшей
степени. К тому же мы стоим на пороге эпохи, когда, с
помощью разумной философии,, такие творения станут для
истинного гения обычным делом. Перешагнув за этот
порог, мы прежде всего отбросим прочь самую мысль
Трюбле — парадоксальную и несостоятельную мысль о не-
совместимости гения с мастерством.
[ШЕЛЛИ]
Если когда-либо смертный «живописал свою мысль»,
это был Шелли. Если когда-либо поэт пел, как поют пти-
цы— искренне, по велению души, с полной непринужден-
ностью— для себя одного, — этим поэтом был автор
«Мимозы»х. Искусства, помимо того что дается гению
интуитивно, у него было мало, или он пренебрегал им. Он
в самом деле пренебрегал правилами, выводимыми из
закона, ибо законом была сама его душа. Его песни —
всего лишь черновики — стенографические записи стихов,
которых было достаточно для него самого и которые он
поэтому не трудился переписывать набело для человечест-
ва. Ни в одном из его произведений мы не находим пол-
ностью разработанной концепции. Вот почему он является
самым утомительным из поэтов. Однако он утомляет не
тем, что говорит слишком много, но тем, что говорит
слишком мало. Кажущаяся пространность выражения
одной мысли на деле оказывается плотным сгустком мно-
гих мыслей, и именно эта сжатость делает его темным.
Для такого, как он, не могло быть речи о подражании.
Это было бы совершенно бесцельным, ибо он обращал
свою речь лишь к собственному духу, который не понял
бы чужого языка. Таким образом, он был глубоко ориги-
нален. Его своеобразие возникло из интуитивно угаданной
истины, которую ясно высказал один только Бэкон:
«Утонченная красота невозможна без некой необычности
в пропорциях». Но как бы он ни был темен, своеобразен
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
и причудлив, Шелли был лишен аффектации. Он был
неизменно искренен.
На развалинах его творчества возникла, бросая вызов
небесам, диковинная и шаткая пагода, где присущие ему
погрешности превратились в выпирающие углы, увешанные
дребезжащими колокольцами,— те погрешности, которые у
него самого, при его целях, нельзя даже называть таковы-
ми, но которые чудовищны, если считать его произведения
обращенными к человечеству. Возникла «школа» — если уж
употреблять этот нелепый термин — школа — свод пра-
вил — и это из творчества Шелли, не имевшего никаких
правил. Бесчисленные юноши, ослепленные яркостью и
ошеломленные bizarrerie* молний, сверкавших из-за туч
«Аластора»2, с необыкновенной легкостью нагромоздили
дымные клубы подражаний, однако вместо молний вынуж-
дены были довольствоваться их спектром, воспроизводив-
шим bizarrerie без огня. Зрелые умы также не избегли
влияния ума более великого и зрелого; и так постепенно
в эту школу всяческого Беззакония, или невразумитель-
ности, причудливости и преувеличений влилась неуместная
нравоучительность Вордсворта и еще более превратная
метафизичность Колриджа. Дело шло все хуже, и наконец
в лице Теннисона поэтическая непоследовательность до-
стигла предела. Но именно этот предел (ибо величайшая
истина и величайшее заблуждение — лишь две точки на
окружности), именно эта крайность по закону всех край-
ностей произвела в нем (Теннисоне) естественную и неиз-
бежную перемену, заставившую его сперва отбросить,
затем подвергнуть анализу свою раннюю манеру и наконец
отсеять из ее лучших элементов чистейший изо всех поэ-
тических стилей. Однако процесс этот еще не закончен;
отчасти поэтому, но главным образом из-за редкости соче-
тания умственных и нравственных черт, которое соединило
бы в одном лице (если это когда-либо возможно) aban-
don** Шелли и поэтическое чувство Теннисона с самым
совершенным Мастерством (основанным как на Интуиции,
так и на Анализе) и суровой волей, умеющей все это
объединить и подчинить,— из-за редкости, повторяю, соеди-
нения этих кажущихся противоречий, которое может быть
лишь «счастливой случайностью», мир еще не видел самой
лучшей поэмы, какая возможна.
* Причудливостью (франц.).
** Непринужденность {франц.).
170
Э.-А. ПО. MARGINALIA
' [ДОЛЛАР]
Римляне поклонялись своим знаменам; а на знамени
у них был орел. Нашим знаменем является лишь одна
десятая орла1 — доллар, но мы это восполняем,, молясь с
удесятеренной набожностью.
[ИСКУССТВО]
Если бы мне предложили очень кратко определить сло-
во «Искусство», я называл бы его «воспроизведением того,
что чувства воспринимают в природе сквозь завесу души».
Простое подражание, даже самое точное, тому, что есть в
Природе, никому не дает права на священное звание
Художника. Деннер 1 не был художником. Виноград Зевк-
сиса2 не был произведением искусства — разве что с точ-
ки зрения птиц; и даже завеса Паррасия3 не могла скрыть
недостатка у него таланта. Я упомянул о «завесе души».
Очевидно, в искусстве необходимо нечто подобное. Мы
всегда можем удвоить красоту ландшафта, смотря на него
полузакрытыми глазами. Обнаженные чувства иной._р1аа
видят^ слишком много, но зато обычно видят слишком
мало.
[ГЕНИЙ]
Иногда, развлечения ради, я старался представить себе
судьбу человека, наделенного, а вернее, проклятого разу-
мом, намного превосходящим соплеменников. Конечно, он
сознавал бы свое превосходство; и, конечно, не сумел бы
(если бы в остальном был подобен другим) скрыть это
сознание. Поэтому он всюду создал бы себе врагов.
А поскольку его мнения и суждения сильно отличались бы
от всех других, его неизбежно сочли бы за безумца. Какое
мучительное положение! Ад не. выдумал бы горшей муки;
чем обвинение в слабоумии, когда твой ум сильнее всех
других.
Подобным же образом совершенно ясно, что человек
великой души, который действительно чувствует там,"где.
остальные только об этом заявляют, неизбежно был бы
всюду неверно понят, и побуждения его неверно истолко-
ваны. Как избыток ума был бы принят за самодовольную
глупость, так и крайнее благородство непременно показа-
171
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
лось бы последней подлостью; так же и с другими добро-
детелями. Тема эта поистине мучительная. Что такие лич-
ности, высоко подымавшиеся над общим уровнем, сущест-
вовали, в этом едва ли можно сомневаться, но чтобы найти
в истории следы их существования, надо, минуя жизнеопи-
сания «праведных и великих», тщательно искать скудные
сведения о несчастных, кончивших жизнь в тюрьме, в доме
умалишенных или на виселице.
[АНАЛИЗ МАСТЕРСТВА]
Вид самого механизма — колес и шестеренок — любого
произведения искусства несомненно может доставлять удо-
вольствие, но испытывать его мы способны лишь в той
мере, в какой не получаем удовольствия от задуманного
художником эффекта. И действительно, анализ Мастерства
слишком часто бывает подобен тем зеркалам смирнского
храма, в которых самые прекрасные образы отражались
в изуродованном виде.
ВАШИНГТОН ИРВИНГ
РАЗРОЗНЕННЫЕ МЫСЛИ О КРИТИКЕ
Кто в мире не знает истории
о застигнутом бурей мореходе, который высадившись на
незнакомый берег и узрев болтающегося на виселице че-
ловека, скованного по рукам и ногам цепью, возблагодарил
небо за то, что оно указало ему путь в цивилизованные
земли. Равным образом и нам пристало судить о нашей
цивилизации и радоваться ее прогрессу по все умножаю-
щемуся числу авторов, которых ежедневно, словно висель-
ников, выставляют на всеобщее обозрение образованной
публике в целях как назидательных, так и просветитель-
ных.
И в этом отношении мы устремляемся вперед со все
большим пылом, рассчитывая в скором времени оставить
позади страны старушки Европы. Прямо у всех на глазах
растет количество трибуналов, учреждаемых для расследо-
вания литературных преступлений. К Высокому суду пуб-
личного мнения присоединилось несчетное множество еже-
месячников и еженедельников — вплоть до критических ко-
лонок в ежедневных газетах. Поистине преступнику стало
легче скрыться от всевидящих очей правосудия, нежели
бедняге-литератору заслужить прощение за свою неудач-
ную попытку угодить взыскательной публике.
Переходя на серьезный тон, стоит, однако, усомниться
в том, что наша национальная литература в должной мере
соответствует неумеренным требованиям, предъявляемым
к ней критиками. Было бы гораздо_лучше предоставить ее
на время самой себе, положившись на природную почву
и естественность произрастания. Вспомним случай с досто-
почтенным судьей Култером из Виргинии, который уже на
первой судебной сессии в только что освоенных землях
попытался сразу же узаконить правила и обычаи, признан-
173
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ные в старых поселениях штата. «Все это, может быть,
звучит и неплохо, судья Култер,— сказал ему строптивый
старик-фермер, — но, ^шея дело с целиной, не следует с
первого раза культивировать ее"с та'кимГ напором».
Со своей стороны, я сомневаюсь, чтобы^кто-либо — ав-
тор или читатель — получил хоть малую пользу от так на-
зываемой литературной критики. Сочинитель страшится
критики и иной раз намеренно сужает поток страстей и
мыслей, без чего в искусстве невозможно совершенство;
читатель же обучается привередливости и цинизму, а бы-
вает и так, что и вовсе утрачивает привычку к независи-
мой оценке и начинает судить обо всем с чужих слов.
Давайте задумаемся на мгновение — что же представ-
ляет собой критика, оказывающая такое влияние на лите-
ратурный мир. Местоимение «мы», встречающееся в рецен-
зиях и статьях, очень часто многих сбивает с толку; чита-
тель рисует в своем воображении конклав ученых мужей,
вдумчиво и всесторонне обсуждающих достоинства рас-
сматриваемой ими книги, знакомящихся с ее содержанием,
сопоставляющих свои суждения и, наконец, сойдясь в еди-
ном мнении, делающих его достоянием всего света. На де-
ле же критическая статья пишется наспех, в свободную
минуту, в одиночку и с одной лишь целью — подольститься
к покупателю книги и изгнать из его памяти сожаление
о понесенных расходах. Как много в этих статьях поверх-
ностного и случайного; как часто личная нерасположен-
ность и групповые симпатии, всевозможные предрассудки,
сварливый характер и даже дурное пищеварение влияют
на их авторов. Иногда книга приносится в жертву жела-
нию рецензента написать свою статью в сатирическом или
юмористическом духе, а иногда им движет жгучий порыв
одернуть зарвавшегося автора и одним метким ударом по-
ставить его на место.
Бывает и так, что критик, как совестливый человек, го-
тов пересмотреть, переписать свой поспешно исполненный
отзыв, но печатный станок не может ждать, мальчишка из
типографии стоит над душой, статью срочно требуют в
ближайший номер журнала, а деньги, обещанные за нее,
оказываются весьма и весьма кстати, и вот вся в помар-
ках и кляксах статья идет в набор, а ее автору ничего не
остается, как пожать плечами и утешить себя восклицани-
ем: «Тьфу, пропасть! Ну да ладно, не беда — как-никак
всего-навсего рецензия!»
174
В. ИРВИНГ. РАЗРОЗНЕННЫЕ МЫСЛИ О КРИТИКЕ
Но более всего неприятен мне тип такого критика, ко-
торый, претендуя на пророческий дар, являет собой на деле
невежественного и плЬхо воспитанного мошенника, разоб-
лачить коего не составило бы и малейшего труда, если бы
не волшебство печатного слова. Мистическая власть ано-
нимного «мы» такова, что любая благоглупость, пропущен-
ная через печатный пресс и ставшая достоянием всех и
каждого, приобретает способность создавать и разрушать
литературные репутации.
Широкое распространение критики вызывает робость у
многих читателей: их пугает возможность иметь свое соб-
ственное независимое мнение, ибо, расходясь во взглядах
с автором очередной критической статьи, они рискуют на-
влечь на себя обвинение в дурном вкусе. И вот читатель
начинает походить на профессионального игрока в покер:
он становится уклончивым и неискренним, ищет любую ла-
зейку, чтобы попытаться скрыть истинные движения своего
сердца, и теперь даже похвала в его устах звучит безжиз-
ненно и сухо.
Если б все было совсем иначе, если б каждый имел
свою собственную точку зрения и высказывал ее открыто
и бесстрашно, то литературная критика в ее подлинном
назначении от этого только бы выиграла. Получая наслаж-
дение от знакомства с произведением, читатель был бы
убежден, что оно действительно не лишено достоинств, а
если бы книга нравилась многим, то и сочинителя, соглас-
но логике вещей, можно было бы считать настоящим та-
лантом, а та псевдокритика, о которой шла речь выше, не
сбивала бы людей с толку. Даже предъявляя к автору
сотни претензий, читатель не забывал бы тогда и о кра-
сотах содержания и стиля, которые производят на челове-
ка, наделенного вкусом и здравым смыслом, впечатление
не меньшее, нежели всевозможные дефекты и недостатки.
Лично мне приятна и близка благородная способность рас-
познавать в окружающем мире предметы и обстоятельства,
достойные похвалы и одобрения. Мне радостнее следить за
движениями честной пчелы, собирающей мед в зарослях
скромных трав, нежели наблюдать за тем, как источает
свой яд паук, притаившись в * самом центре роскошного
цветника.
Если автора судят лишь за то, что его произведение
несовершенно, то кто в таком случае способен избежать
хулы? Великие умы древности тоже не остались без неуяз-
175
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
вимыми. Самого Аристотеля обвиняли в невежестве, Ари-
стофана — в шутовстве и отсутствии благочестия, Верги-
лия— в скудости воображения и плагиате, Горация — в
невразумительности, в речах Цицерона находили бессвяз-
ность и малодушие, а у Демосфена — слабоумие и косно-
язычие. И все же, невзирая на злоязычие критиков, не
меркнет в веках слава великих творений древности! Время
от времени мы наблюдаем возникновение новых критиче-
ских доктрин, которое сопровождается яростными напад-
ками на былые авторитеты, на целые поколения и школы,
чьи произведения, по общему признанию, уже стали кано-
ническими. Так случилось, например, с Попом, Драйденом
и Аддисоном — на какое-то время их объявили лжекумира-
ми и сбросили с пьедесталов.
Какое странное ощущение вызывает людское непосто-
янство к своим любимцам! Энтузиазм остывает, и на сме-
ну ему приходит пренебрежение, а публика уже ждет но-
вой услады, новых ощущений. Новизна любой ценой —
то, что наскучило, обречено на забвение,— так ломается
принцип объективной оценки. Тела Скотта и Байрона не
успели еще остыть в могиле, как уже слышны голоса, ста-
вящие под сомнение ту великую власть творчества, что
чудодейственным образом держала в оцепенении весь чи-
тающий мир. А когда один из величайших писателей на-
шей страны не поладил с нашими добровольными цензо-
рами *, литературная критика разом отвернулась от него,
и читателей почти заставили поверить, что восхищавшее
их великое множество раз перо внезапно лишилось своей
магической силы!
Так может ли чувствовать себя в безопасности автор,
наблюдая за этими приливами и отливами симпатий и ан-
типатий? Где тот якорь спасения, на который он мог бы
со спокойным сердцем положиться? А разве легче читате-
лю, который видит, как грабят алтарь его предков и без-
жалостно швыряют наземь предметы его давнего покло-
нения?
Одна лишь мысль приходит мне на ум в утешение: на
любой яд со временем находится противоядие. И тот раз-
гул грубой, поверхностной критики, о чем я так много
говорил, уже порождает ответную реакцию. Разнообразие
и противоречивость суждений заставляют человека отва-
житься на собственный выбор, и этим актом он делает ре-
шающий шаг по направлению к духовной самостоятель-
176
В. ИРВИНГ. РАЗРОЗНЕННЫЕ МЫСЛИ О КРИТИКЕ
ности. Отстраняясь от разноголосицы критиков, он идет
своим путем, доверяя лишь естественным инстинктам, и
только в этом — залог правильного выбора и устойчивости
знаний. С другой стороны, и сочинитель, не обращая вни-
мания на хвалу и нападки, творит, подчиняясь лишь сво-
ему внутреннему зову, в манере, наиболее близкой его
индивидуально неповторимому складу. Вот единственная
возможность покончить с суровым диктатом критики и обе-
спечить маленькому писательскому мирку спокойное и бес-
препятственное развитие всех своих дарований.
РАЛФ УОЛДО ЭМЕРСОН
ПРИРОДА
Цепь без конца: к звену звено
Навек присоединено;
Приметы всюду глаз постиг,
Цветок поймет любой язык,
Все формы жизни проползти
Червь жаждет, чтоб в конце пути,
За труд и муки награжден,
Стать человеком мог бы он !.
Наша эпоха обращена к
прошлому. Она возводит надгробия над могилами отцов.
Она увлечена жизнеописаниями, историей, литературными
штудиями. Люди, жившие до нас, видели бога и природу
лицом к лицу; мы не смотрим на бога и природу их гла-
зами. Почему .же и нам не обрести исконной связи со все-
ленной? Почему бы и нам не создать поэзию и философию,
основывающиеся на вдохновении, а не на традиции, поче-
му бы и нам не постигать веру через откровение, а не че-
рез историю религиозных идей прошлого? Если мы можем
на какой-то срок отдаться природе, чьи жизненные потоки
струятся вокруг нас и сквозь нас, зовя нас даруемой ими
силой к действиям, согласным с природой, почему мы дол-
жны блуждать среди сухих костей2, облекать живых лю-
дей, как на маскараде, в выцветшие наряды прошлого?
Ведь солнце сияет и сегодня. Поля еще больше изобилуют
льном, пастбища шерстью. Появились новые земли, при-
шли новые люди, возникли новые мысли. Так будем же
требовать наших собственных творений, собственных за-
конов и убеждений.
Нет у нас решительно никаких вопросов, на которые
нельзя было бы найти ответа. Нужно верить в совершен-
ство творения — верить настолько, чтобы не сомневаться:
какого бы рода недоумение ни заронил в нашу душу по-
рядок вещей, оно будет им же рассеяно. Условия, в кото-
рых протекает существование всякого человека, — это сим-
178
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
волический ответ на те вопросы, которыми он задается.
Он обретает этот ответ в своих действиях, в самой жизни,
прежде чем постигает его как истину. Точно так же при-
рода в своих устремлениях, в созданных ею формах уже
являет свое предназначение. Погрузимся же в исследова-
ние величественного, воздушного мира, что столь мирно
простерся окрест нас. Спросим себя: какой цели служит
природа?
У всех наук одно стремление — создать теорию при-
роды. Мы располагаем теорией рас и объяснением раз-
личных функций, но пока что едва-едва начали прибли-
жаться к идее творения. Мы пока еще столь далеки от
пути к истине, что вероучители оспаривают и поносят друг
друга, а мыслящих людей почитают безумцами и ветре-
никами. Но по здравом размышлении самая абстрактная
истина окажется всего более верной в практической жиз-
ни. Когда является правильная теория, она всегда сама
служит доказательством своей истинности. Ее испытание
состоит в том, чтобы она могла объяснить все явления.
Сейчас многие из них видятся не только необъясненными,
но и необъяснимыми, и среди них — язык, сон,- безумие,
мечты, животные, половая жизнь. С философской точки зре-
ния вселенная состоит из Природы и Души. Отсюда, стро-
го говоря, следует, что все, отделенное от нас, все, обо-
значаемое в Философии как «не-я», иными словами, как
природа, так и искусство, все прочие люди и собственное
мое тело должны быть объединены под именем природы.
Говоря о богатстве природы, подсчитывая его размер, я
буду пользоваться словом «природа» в обоих смыслах —
обычном и философском. Когда принимаешься за пробле-
му столь общую, как та, что нас здесь интересует, такая
неточность несущественна; она не повлечет за собой не-
точности мысли. В житейском смысле слово «природа»
обозначает то, что не изменилось под действием челове-
ка,— пространство, воздух, реку, листок на дереве. Сло-
вом «искусство» обозначают вещи, в которых природное
соединилось с волей человека,— дом, канал, статую, кар-
тину. Однако и взятые все вместе действия человеческие
столь незначительны — всего лишь чуть-чуть что-то обте-
сать, что-то выпечь, залатать, выстирать, — что они не ска-
зываются на конечном итоге, коль скоро речь идет о таком
великом явлении, как воздействие окружающего мира на
человеческую душу.
*
179
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ГЛАВА I
Чтобы отдаться одиночеству, человеку столь же необ-
ходимо покинуть свою каморку, как и бежать от общества.
Я не одинок, пока читаю и пишу, хотя р#Ьом со мною нет
никого. Если же человеку хочется остаться одному, пусть
он отдастся созерцанию звезд. Лучи, доносящиеся из этих
небесных миров, станут преградой между ним и тем, к
чему он прикасается. Можно подумать, что воздушное про-
странство было создано прозрачным как раз с этой целью:
чтобы человек, глядя на небесные светила, ощущал посто-
янное присутствие возвышенного. Как велики они, когда
смотришь на них с городской улицы! Если бы звезды про-
ступали на небосводе лишь раз в тысячу лет, какую веру,
какое воодушевление вселяли бы они в людей; еще долго
потом от поколения к поколению передавался бы рассказ
о том, как некогда был явлен град божий. Но они, эти
посланники красоты, приходят к нам каждую ночь и оза-
ряют вселенную своей мудрой и доброй улыбкой.
Звезды пробуждают чувство известного к себе почте-
ния: хотя они всегда с нами, они недостижимы. Однако
сходные чувства пробуждает и всякое создание природы,
если душа открыта его воя действию. На челе природы не
бывает написана низость. И мудрейший из людей не про-
никает в ее тайну, и любознательность его не иссякает,
лаже когда ему открывается все ее совершенство. Природа
никогда не становилась игрушкой для человека, умудрен-
ного духом. Цветы, животные, горы запечатлели мудрость
самого светлого его часа, точно так же. как они доставля-
ли рму в детстве наслаждение простотой.
Когда мы начинаем так говорить о природе, в душе
нашей оживают чувства вполне отчетливые и в то же вре-
мя в высшей степени поэтические. Мы постигаем цельность
впечатления, производимого на нас самыми разнообраз-
ными явлениями природы. Вот что отличает бревно, пова-
ленное лесорубом, от дерева, воспетого поэтом. Сегодня
утром я видел прелестный пейзаж; не сомневаюсь, можно
сказать: это не пейзаж, а двадцать или тридцать ферм.
Вот это поле принадлежит Миллеру, след^'тощее за ним
Локку, а дальше идет роща Мэннинга. Но никому из них
не принадлежит сам пейзаж. Открывшийся мне вид обла-
дает качеством, не принадлежащим ни одному человеку,
кроме того, чей глаз способен связать воедино все, что со-
180
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
ставляет этот вид, то есть кроме поэта. Это качество —
лучшее, что можно отыскать на фермах всех этих людей,
но его не закрепят за ними никакие права владения.
Говоря откровенно, лишь немногие взрослые люди спо-
собны видеть природу. Большинство из них не замечает и
солнца. Во всяком случае, взгляд их очень поверхностен.
Солнце лишь касается глаз взрослого, но проникает в гла-
за и в сердце ребенка. Природу любит тот, чьи обращен-
ные вовне и внутрь чувства по-прежнему подлинно соот-
ветствуют друг другу; тот, кто и в зрелом возрасте сохра-
нил дух детства. Общение с небом и землею становится
его ежедневной пищей3. В присутствии природы человеком
овладевает первозданное наслаждение, какие бы горести
ни выпадали ему в каждодневной жизни. Природа гово-
рит: это мое дитя, и пусть его преследуют печали, со мной
оно будет счастливо. Не только солнце, не одно лишь лето
даруют наслаждение; его приносят всякий час, любое вре-
мя года, ибо всякий час, любое измерение соответствуют
особому состоянию души и оправдывают его — и полдень,
когда ничто не шелохнется, и самая мрачная полночь.
Природа — декорация, одинаково пригодная и для комиче-
ской и для скорбной пьесы. При отменном здоровье воздух
способствует необыкновенной добродетели. В сумерки, под
хмурым небом я шел через подернутые снежной крупой
лужи по голому пустырю и, хотя при этом вовсе не вспо-
минал какой-нибудь особенно счастливой минуты своей
жизни, испытывал удивительный подъем духа. Я был сча-
стлив так, что едва не страшился своей радости. Очутив-
шись в лесу, человек сходным образом сбрасывает с себя,
как змея кожу, груз прожитых лет и, какого бы возраста
он к этому времени ни достиг, снова становится ребенком.
В лесах скрывается непреходящая молодость. На этих
плантациях господа царят благопристойность и святость,
праздник длится здесь целый год, и гость, очутившийся
на нем, не поверит, если ему скажут, что этот праздник
утомит его — хотя бы через тысячу лет. В лесах мы воз-
вращаемся к разумности и к вере. Здесь я чувствую, что
на мою долю никогда не выпадет ничего дурного — ни уни-
жения, ни бедствия (лишь бы со мной остались мои гла-
за), которых не могла бы поправить природа.[Вот я стою
на голой земле — голову мне овевает бодрящий воздух, она
поднята высоко в бесконечное пространство — и все низкое
себялюбие исчезает. Я становлюсь прозрачным глазным
*
181
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
яблоком; я делаюсь ничем; я вижу все; токи Вселенского
Бытия проходят сквозь меня; я часть бога или его части-
ца. И тогда имя самого близкого из друзей звучит для ме-
ня незнакомым и ничего не говорящим; брат ли он мне,
хороший ли знакомый, и кто из нас господин, а кто слу-
га — все это ничтожные пустяки, глупые помехи. Я — воз-
любленный красоты, ни в чем определенном не сосредото-
ченной и бессмертной. Среди дикой природы я нахожу не-
что более для себя дорогое и родное, чем на городских, и
сельских улицах. В спокойном пейзаже, а особенно в дале-
кой черте горизонта человек различает нечто столь же пре-
красное, как собственная его природа.
Самое же большое наслаждение, доставляемое полями
и лесами, — это внушаемая ими мысль о таинственном род-
стве между человеком и растительным миром. Я не одинок
и не брошен всеми. Растения приветствуют меня, и я шлю
ответное приветствие. Качаются под ветром деревья — и
это картина для меня и новая и привычная. Она пора-
жает меня необычностью, и все же она мне знакома. Сло-
вно бы в ту минуту, когда мне казалось, что я решаю пра-
вильно и действую обоснованно, мне вдруг открылась
мысль .более высокая, явилось более достойное чувство.
А ведь несомненно, что способность даррвать такое на-
слаждение заключена не в природе, а в человеке или в
гармонии природы и человека. Необходимо очень умерен-
но прибегать к таким наслаждениям. Природу не всегда
можно застать в праздничном наряде; тот же самый пей-
заж, который еще вчера расточал аромат и сверкал, точно
на нем резвились нимфы, сегодня дышит грустью. Приро-
да всегда носит цвета духа. Человеку, что трудится в ми-
нуту горя, самое тепло его собственного огня внушает
ощущение печали. А тот, кто только что навсегда потерял
близкого друга, ощущает в пейзаже какую-то холодность.
Но и небо утрачивает часть своего величия, когда оно
смыкается над головами менее достойных.
ГЛАВА II
УДОБСТВО
Всякий, кто размышляет над конечным назначением
мира, увидит, сколь много полезных приложений входит в
это понятие в качестве составных его частей. Все они мо-
гут, однако, быть отнесены к одному из следующих клас-
сов: Удобство; Красота; Язык; Дисциплина.
182
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
Под общим именем Удобство я объединяю все те бла-
готворные возможности наших чувств, которыми мы обя-
заны природе. Это, разумеется, благо временное и опо-
средствованное, а не конечное, каким является служение
удобства потребностям души. И тем не менее удобство,
хотя это категория низкая, в своем роде совершенно; это
единственное полезное приложение природы, которое до-
ступно пониманию всех. Жалобы человека на скудость от-
пущенных ему средств представляются детскими каприза-
ми, когда мы начинаем постигать, как постоянно и с какой
щедростью обеспечивается его безмятежное существование
на этом зеленом земном шаре, который несет его через
небесные сферы. Какие ангелы изобрели все эти восхити-
тельные украшения жизни, весь этот царственный ком-
форт, этот океан воздуха над головой, и океан воды под
ногами, и твердь между ними? И этот свет созвездий Зо-
диака, и этот навес из клонящихся к земле облаков, и этот
пестрый плащ климатических поясов, и этот распадающий-
ся на четыре сезона год? Человеку служат животные,
огонь, вода, камни, пшеница. Поле — это и его пол, и его
рабочее место, и площадка для игр, и сад, и постель.
У человека слуг,
Ему неведомых,— несметный рой 4.
В своем служении человеку природа — не только мате-
риал, но также и процесс, и его результат. Все в природе
непрерывно трудится рука об руку для блага человека.
Ветер роняет в почву зерно; солнце выпаривает море; ве-
тер доносит пары до поля; лед, скапливающийся на одном
конце планеты, делает более обильными дожди на другом;
дождь питает растительность; растения кормят животных;
и этот нескончаемый круговорот божественной благостыни
дает человеку средства к существованию.
Полезные ремесла — это воспроизведения или создан-
ные умом человека новые соединения тех же самых есте-
ственных благодеяний. Человеку уже не нужно ждать бла-
гоприятных ветров; изобретя паровой двигатель, он вопло-
тил на деле миф о мехе Эола, и все тридцать два ветра
заключены теперь в машинном отделении его корабля.
Чтобы трение стало меньше, он положил на дорогу два
железных бруса5, и, войдя в вагон вместе с другими людь-
ми, животными, грузами, которых хватило бы, чтобы за-
грузить корабль, мчит через страну от города к городу,
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
подобно орлу или ласточке в воздухе. Таких облегчающих
жизнь изобретений делалось все больше, и насколько же
они изменили лицо мира от времен Ноя до эпохи Напо-
леона! Предоставленный самому себе, бедный человек рас-
полагает городами, пароходами, каналами, мостами, пост-
роенными для него. Он отправляется на почту, и весь род
человеческий спешит выполнить его поручение; он идет в
книжную лавку, и род человеческий пишет и читает все,
что ему вздумается взять в руки; он обращается в суд,
и целые народы вступаются за его обиды. Он ставит свой
дом на дороге, и род человеческий проходит мимо его окон
всякое утро, разгребая снег, прокладывая для него тропу.
Впрочем, нет нужды называть конкретные полезные
приложения, входящие в этот разряд. Перечисление было
бы бесконечным, а примеры здесь столь очевидны, что я
предоставляю читателю самому их найти; ограничусь об-
щим замечанием, что это служащее к прямой выгоде бла-
го имеет отношение и к высшему добру. Человека кормят
не для того, чтобы просто накормить, а чтобы он мог рабо-
тать.
ГЛАВА III
КРАСОТА
Природа удовлетворяет и более высокую потребность
человека — любовь к Красоте.
В древности греки называли мир^ «хоар,о<;», что значи-
ло—красота. Таков уж характер всех вещей, такова пла-
стическая сила человеческого глаза, что первичные фор-
мы— небо, гора, дерево, животное — заключают в себе и
доставляют нам сами по себе наслаждение; его приносят
их очертания, цвет, движение, расположение в природе.
Этим наслаждением мы, видимо, отчасти обязаны самому
глазу. Глаз — лучший из художников. Взаимодействием
его строения и законов света создается перспектива, объ-
единяющая всякое скопление предметов "независимо от их
характера в прекрасно окрашенный законченной формы
шар; и если отдельные предметы выглядят отталкивающи-
ми и не внушают к себе симпатии, то пейзаж, ими образу-
емый, закончен и симметричен. И точно так же как глаз
всего более искусен в композиции, свет — первый из ху-
дожников. Нет предмета настолько отталкивающего, что
даже интенсивный свет не мог бы сделать его прекрас-
ным. Его способность будоражить чувство, своего рода бес-
184
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
конечность, заключенная в нем, как и в пространстве и во
времени, делают всю материю радостной. Даже труп не
лишен своей красоты. Но помимо общей утонченности, про-
никающей природу, глаз находит нечто приятное и почти
во всех отдельных формах, чему свидетельством наше не-
скончаемое подражание некоторым из них — желудю,
грозди винограда, сосновой шишке, колосу пшеницы, яйцу,
крыльям и строению большинства птиц, когтям льва, змее,
бабочке, морским ракушкам, пламени, облакам, почкам,
листьям, формам множества деревьев, ну хотя бы пальмы.
Чтобы рассмотреть выражения Красоты более после-
довательно, разделим их на три группы.
1. Прежде всего наслаждением является простое вос-
приятие естественных форм. Человеку столь насущно не-
обходимо воздействие представленных в природе форм
и свершающихся в ней действий, что такое воздействие,
если взять самые элементарные его проявления, находится
где-то на границе между красотой и пользой. Для тела и
души, увядших от вредной работы или общения с дурны-
ми людьми, природа целительна; она возвращает им утра-
ченный настрой. Торговец, стряпчий, вырвавшись из уто-
мительной городской суеты и увидев небо и леса, вновь
становится человеком. Они обретают себя среди их веко-
вечного покоя. Видимо, здоровое зрение требует, чтобы
ему постоянно был открыт горизонт. Мы не ведаем уста-
лости, пока способны видеть достаточно далеко.
Но в иные часы Природа умиротворяет самой своей
прелестью, и к этому не примешивается никакая польза
для нашей плоти. С холма, возвышающегося за моим до-
мом, я наблюдаю, как рождается утро — от первых про-
блесков света до восхода солнца,— и чувства мой мог бы
разделить ангел. Длинные гибкие полоски облаков плывут,
как рыбы, по розовому морю света. С земли, точно с бе-
рега, я взираю на это молчащее море. И кажется, я и сам
участвую в его стремительных преображениях; очарование
властно овладевает моим бренным существом, я беседую с
утренним ветром и заключаю с ним союз. О, эта способ-
ность Природы сообщать нам божественность немногочис-
ленными простыми своими проявлениями! Дайте мне здо-
ровье и предоставьте только один день — я сделаю ничто-
жно смехотворным роскошество императорских дворцов.
Рассвет — вот моя Ассирия; закат, появление луны — это
мой Пафос, мои царства фантазии, представить которые
т
185
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
не в силах никакое -воображение; ясный полдень станет
Англией моих чувств и разума, а ночь—Германией моей
мистической философии, моих грез.
Не менее возвышенным было очарование вчерашнего
январского заката; нужно только позабыть, что в полдень
мы не так слабы, как к ночи. Наплывавшие с запада об-
лака расходились по небу и пушились розовыми хлопья-
ми, в которых глаз ловил оттенки невыразимой нежности;
и в воздухе было столько жизни, столько прелести, что
больно было возвращаться под свою крышу. Что же стре-
милась сказать всем этим природа? Неужели был лишен
смысла живой отклик долины, простершейся за мельни-
цей, тот отклик, для которого я не нахожу выражения в
слове ни у Гомера, ни у Шекспира? На закате обдетевшйе
деревья стали огненными шпилями, а небо, голубевшее
к востоку, служило им фоном; и звезды убитых холодом
бутонов, всякий пожухлый стебель или побег травы были
созвучны с морозом, вносили свою ноту в эту немую му-
зыку.
Жители городов полагают, что сельский пейзаж прия-
тен лишь половину года. Я же черпаю для себя наслаж-
дение в изяществе зимней природы и убежден, что она тро-
гает нас не меньше, чем очарования, щедрой рукой высы-
паемые летом. Внимательному глазу любой день года от-
кроет свою красоту; глядя на то же самое поле, он всякий
час созерцает картину, какой раньше никогда не видел и
больше никогда не увидит. Небо меняется каждую мину-
ту, и его радость или печаль запечатлеваются на простер-
шихся под ним равнинах. Зреет на окрестных полях уро-
жай, и от недели к неделе меняется лик земли. Умеющий
наблюдать почувствует даже течение дня, отмечая, как
приходят, одно на смену другому дикие растения на паст-
бищах и вдоль дорог; это ведь молчаливые часы, посредст-
вом которых время подсчитывает отпущенный лету срок.
Сменяют друг друга разновидности птиц и насекомых, а
в строгом соответствии с этим — и растения, и год для всех
них находит место. Вдоль водных путей разнообразия еще
больше. В июле на отмелях наших прекрасных рек цве-
тут широкими клумбами голубой гиацинт их роголистник,
а над ними неостановимо клубится рой желтых бабочек.
Искусству не достичь такой роскоши лиловых 'и золотых
тонов. Река — это поистине вечно длящийся карнавал, и
всякий месяц она может похвалиться новыми красками.
186
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
Но эта красота Природы, которую все видят и ощу-
щают как красоту, — лишь самая малая часть ее красоты.
Прелестные картины дня, росистого утра, радуги, гор, цве-
тущих садов, звезд, лунного света, теней на тихой воде и
тому подобного, если слишком за ними охотиться, станут
всего лишь прелестными картинками и будут дразнить нас
своим неправдоподобием. Вы выходите из дому,, чтобы по-
смотреть на луну, а она всего лишь поблескивающий диск;
она не вселит в душу такого удовлетворения, как в том
случае, когда ее лучи освещают вам путь, в который вас
заставило пуститься дело. Kpacoja, мерцающая в багря-
ном октябрьском полдне,— кто когда-нибудь сумеет уло-
вить ее? Вы отправляетесь искать ее, а она исчезла; она
всего лишь мираж, явившийся вам, когда вы смотрели в
окно дилижанса.
2. Для того чтобы красота была совершенной, необхо-
димо присутствие более высокого элемента, иными слова-
ми, духовности. Высокая, божественная красота, любить
которую можно без слезливости, — та, которая проступает
в единстве с человеческой волей. Красота — это печать
бога на добродетели. Любой естественный поступок заклю-
чает в себе красоту. Любой героический поступок также
благороден, он сообщает свое сияние и тому месту, где он
был совершен, и тем, кто при нем присутствовал. Великие
дела учат нас, что вселенная — собственность каждого жи-
вущего в ней индивидуума. Всякое разумное существо рас-
полагает всей природой в качестве своего поместья и при-
даного. Природа принадлежит ему, если оно того хочет.
Можно лишить себя ее, можно забиться в свой угол и от-
речься от престола, как и поступает большинство людей,
но каждому существу принадлежит право на это царство
по самой его природе. Оно вбирает в себя мир соответст-
венно своей энергии мысли и воли. «Все то, ради чего лю-
ди возделывают землю, строят, отправляются в море, под-
чинено добродетели», — сказал Саллюстий6. А Гиббон7
говорил: «Ветры и волны всегда содействуют искуснейшим
из навигаторов». И точно так же именно им содействуют
солнце, и луна, и все небесные светила. Когда совершается
достойный поступок, волею обстоятельств это часто про-
исходит на фоне прекрасного естественного пейзажа; Лео-
нид8 и его триста мучеников медленно умирают на про-
тяжении дня, и солнце и луна проникают через горные
кручи, чтобы бросить на них прощальный взгляд в Фер-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
мопилах; Арнольд Винкельрид9 высоко в Альпах, где на-
висают ледники, подставляет грудь свою под пики авст-
рийцев, чтобы прорвать окружение врага и высвободить
товарищей; разве эти герои не имеют права присовокупить
красоту окружающей природы к красоте ими совершен-
ного? Каравелла Колумба приближается к американской
земле, перед нею берег, усеянный туземцами, высыпавши-
ми из своих тростниковых хижин, сзади море, вокруг лило-
вые горы Вест-Индского архипелага — можно ли отделить
Колумба от этой живой картины? Разве Новый Свет не на-
шел для себя пригодного наряда в пальмовых рощах и
саванне? Природная красота всегда проникает в любую
форму, как воздух, и облекает собой великие поступки.
Когда сэр Гарри Вейн 10 был привезен на холм Тауэра, где
его должны были казнить как защитника английских зако-
нов, и сидел в повозке, ожидая смертного часа, кто-то из
толпы крикнул ему: «Никогда еще ты не сидел на столь
достойном тебя троне». Карл II, чтобы запугать жителей
Лондона, велел везти патриота лорда Рассела11 на эша-
фот в открытой повозке по всем главным улицам города.
«Однако ж, — пишет его биограф, — толпе казалось, что
она видит свободу и добродетель, сидящие рядом с ним»,-
В уединенных местах, среди грязи, поступок, продиктован-
ный сознанием истины и героизмом, словно бы притягивает
к себе и небо и солнце, и они становятся его храмом, его
светильником. Природа протягивает руки к человеку и об-
нимает его, лишь бы его мысли были не менее величест-
венны. Она радостно следует по его стопам, расцвечивая
его путь розами и фиалками, и всем, что есть в ней воз-
вышенного и благородного, венчает свое любимое дитя.
Пусть только мысли его будут отвечать ее величию, и тог-
да найдется рама, достойная картины. Человек доброде-
тельный согласуется с ее творениями, и он становится
центральной фигурой во всей видимой земной сфере. Го-
мер, Пиндар, Сократ, Фокион 12 в нашей памяти неотде-
лимы от Греции, ее географии и климата. Небо, которое
доступно нашему взору, и земля сочувствуют Иисусу. И в
повседневной жизни каждый, кто наделен сильным харак-
тером и благотворным даром, отметит для себя, как легко
ему ладить со всем, что вокруг него, — люди, мнения, и
день, и природа начинают служить человеку.
3. Красоту мира можно воспринимать под еще одним
углом зрения, а именно как красоту, ставшую предметом
188
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
размышления. Все в мире связано не только с доброде-
телью, но и с мыслью. Разум ищет абсолютную гармонию
вещей, какой она родилась в душе всевышнего, отстраня-
ясь от оттенков, вносимых пристрастием. Способность к
размышлению и к действию, кажется, следуют друг за
другом, и особенное развитие одной из них в,едет к осо-
бенному развитию другой. В каждой из них есть нечто
недружественное по отношению к другой, но они подобны
сменяющимся периодам кормления и деятельности у жи-
вотных; каждая подготавливает проявление другой и сме-
няется ею. Вот почему красота, которая, как мы видели,
сообщается поступкам, когда ее не ищут, и сообщается
потому, что ее не ищут, остается предметом, всегда привле-
кающим к себе разум, стремящийся понять ее; а в то же
время это и предмет, обращающий на себя способность к
действию. Ничто божественное не умирает. Все, что ведет
к благу, вечно воспроизводится. Красота природы преоб-
ражает самое себя в сознании — и не только для целей бес-
плодного созерцания, но и для нового творения.
На всех людей в той или иной мере производит впе-
чатление внешность мира, некоторых она даже приводит
в восторг. Эта любовь к красоте называется Вкусом. Дру-
гие наделены этой любовью с таким избытком, что, не
удовлетворяясь просто восхищением, они стремятся вопло-
тить его в новых формах. Созидание красоты есть Искус-
ство.
Когда является произведение искусства, проливается
свет на тайну человечества. Произведение искусства — это
абстракция или воплощение мира. Это результат или вы-
ражение природы — в миниатюре. Ибо, хотя творения при-
роды неисчислимы и все отличаются одно от другого, их
результат или выражение всегда тождественны и едины.
Природа — это море форм по самому своему принципу
сходных и даже единообразных. Лист на ветке, солнеч-
ный луч, пейзаж, океан производят на душу сходное впе-
чатление. То, что является общим всем им, это их совер-
шенство и гармоничность, и есть красота. Мерило красо-
ты— это вся последовательность естественных форм, цело-
стность природы, то, что подразумевали итальянцы, назы-
вая красоту «il piu nell'uno»*. Ничто не обладает совер-
шенной красотой изолированно; все прекрасно только в
* Большее в едином (тал.).
189
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
целостности. Отдельно взятый предмет прекрасен лишь в
той мере, в какой он дает ощутить эту всеобщую красоту.
Поэт, живописец, скульптор, музыкант, архитектор — все
они жаждут сосредоточить лучистую красоту мира в чем-
то одном и в различных своих созданиях удовлетворить
чувство любви к красоте, побуждающее их к творчеству.
Вот что такое Искусство — природа, прошедшая сквозь
человеческую призму. В Искусстве природа проявляет свою
деятельность через волю человека, полного сознания кра-
соты прежде виденных им творений природы.
Мир тем самым существует для души, для того, чтобы
она могла утолить свою жажду красоты. Это я и называю
высшим его назначением. Не следует искать причин, по-
буждающих душу жаждать красоты; таких причин нельзя
назвать. Красота в самом широком, самом глубоком смыс-
ле этого понятия является единственным выражением все-
ленной. Господь всеблаг. Истина, добро, красота — все
это лишь различные проявления единого Целого. Но кра-
сота в природе не является конечной. Она — вестник внут-
ренней, сокрытой в душе красоты и сама по себе не состав-
ляет прочного, внушающего удовлетворения блага. Она
должна быть воспринята как часть, но еще не как послед-
нее и высшее выражение конечной причины в Природе.
ГЛАВА IV
язык
Язык — третье полезное приложение, которое Природа
создает для человека. Природа — это двигатель мысли,
двигатель в первой, второй и третьей степени.
1. Слова суть знаки естественных явлений.
2. Особые естественные явления суть символы особых
духовных явлений.
3. Природа — символ духа.
1. Слова суть знаки естественных явлений. Польза есте-
ственной истории состоит в том, что она помогает нам в
явлениях сверхъестественной истории; польза внешнего
творения в том, что оно дает нам язык, выражающий яв-
ления и изменения во внутреннем творении. Любое слово,
обозначающее феномен нравственной или умственной жиз-
ни, если проследить его корни, было произведено от како-
го-то имеющего материальное выражение явления. Правый
означает прямой; ложный означает искривленный. Дух в
190
- Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
первую очередь обозначает ветер; совершить проступок —
значит переступить черту; высокомерие — это поднятые
брови. Чтобы сказать о чувстве, мы пользуемся словом
сердце, чтобы передать мысль — словом голова; мысль и
чувство — тоже слова, заимствованные из мира чувствен-
но воспринимаемых вещей и ныне обозначающие явление
духовного характера. Процесс такой трансформации боль-
шей частью скрыт от нас за дальностью эпох, когда созда-
вался язык; но присмотритесь к детям, и вы каждый день
будете наблюдать нечто подобное. Дети, как и дикари,
пользуются только существительными или названиями ве-
щей, которые они превращают в глаголы и применяют для
обозначения аналогичных актов умственной жизни.
2. Однако такое происхождение всех слов, передающих
явления духовного порядка, — факт, столь знаменательный
в истории языка, — это лишь самое малое из того, чем мы
обязаны природе. Не одни лишь слова символичны; сами
вещи символичны. Любое явление в природе есть символ
какого-нибудь явления духовной жизни. Любая ее карти-
на соответствует какому-то состоянию души, и это состоя-
ние души может быть выражено лишь посредством этой
картины природы, олицетворяющей его. Разъяренный чело-
век— это лев, хитрец — лиса, человек твердых взглядов —
скала, просвещенный—светоч. Агнец есть невинность, змея
представляет предельную злобу, цветы выражают нежное
пристрастие. Свет и тьма давно уже представляют для
всех нас знание и невежество, а тепло — любовь.. Видимое
пространство, открывающееся позади нас и перед нами,—
это соответственно наш образ памяти и надежды.
Есть ли человек, который смотрит в минуту раздумья
на реку и не вспоминает о постоянном движении всех ве-
щей? Бросьте камень в воду, и круги, расходящиеся по
поверхности, послужат превосходным образцом того, что
называется влиянием. Человек сознает в своей собствен-
ной жизни или рядом с ней присутствие всеобщей души;
Справедливость, Истина, Любовь, Свобода восходят и сия-
ют в его жизни, как звезды на небосводе. Эту всеоб-
щую душу он называет Разумом: он не мой, не твой, но
мы — его; мы — его собственность и его люди. И голубое
небо, в пространствах которого незаметная земля погребе-
на, небо с его вечным покоем, населенное вековечными сфе-
рами, являет собою тип Разума. То, что мы именуем Разу-
мом, когда постигаем это рассудочно, называется Духом,
191
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
будучи постигнуто через отношение к природе. Дух есть
Творец. Дух обнимает собою жизнь. И во все века, во всех
странах человек дает Духу на своем языке имя отец.
Нетрудно убедиться, что в подобных аналогиях нет ни-
чего случайного или произвольного; они постоянны и про-
ступают во всей природе. Это не грезы немногочисленных
поэтов, разбросанных по земле; человек стремится к ана-
логиям и открывает родственность во всем, что вокруг
него. Он помещен в самый центр бытия, и все другие тво-
рения устремляют к нему луч родства. И нельзя понять ни
человека без этих других творений, ни другие творения
без человека. Любые факты естественной истории, взятые
сами по себе, не имеют ценности, они бесплодны, как если
бы на земле остался один пол. Но сочетайте их с челове-
ческой историей, и в них выявится переизбыток жизни. Все
описания флоры, все тома сочинений Линнея и Бюффо-
на—сухие каталоги фактов; но и самый малозначитель-
ный из этих фактов — то или иное свойство растения, от-
дельные его органы, его деятельность или шум, произво-
димый насекомым, — приобретает для нас самое живое,
самое прекрасное значение, если рассматривать его как
пояснение к факту духовной философии или каким-то об-
разом связать его с человеческой природой. Вот семя ра-
стения; к каким глубоким аналогиям с человеческой при-
родой может привести этот скромный плод, как искусно
можно пользоваться им в любом рассуждении, вплоть до
откровений св. Павла, назвавшего семенем тело человече-
ское. «Сеется тело душевное, восстает тело духовное»13.
Движение земли вокруг своей оси, ее обращение вокруг
солнца создает день и год. Это, конечно, сопоставление в
большой мере грубое и шаблонное; но все же, разве нет
умышленной аналогии между человеческой жизнью и сме-
ной времен года? И сами времена года — разве они не
приобретают особой возвышенности, особой патетичности
от такой аналогии? Инстинкты, свойственные муравью, со-
вершенный пустяк, пока дело идет только о муравье; но
едва отсюда протянется луч родства к человеку, и в* этом
крохотном поденщике начнут видеть наставника, малень-
кое тельце, в котором заключено могучее сердце, как все
его привычки, даже та, что он никогда не спит, — ее, гово-
рят, открыли совсем недавно,— преисполняются высоким
смыслом.
В силу того, что в самом главном существует соответ-
192
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
ствие между видимыми вещами и человеческими мыслями,
дикари, располагающие лишь тем, что необходимо, объяс-
» няются друг с другом при помощи образов. Чем дальше
мы удаляемся в историю, тем живописнее делается язык;
достигнув времени его детства, мы видим, что он весь —
поэзия; иными словами, все явления духовной жизни выра-
жаются посредством символов, найденных в природе. Те
же самые символы, как выясняется, составляют первоос-
новы всех, языков. Более того, было замечено, что во всех
языках идиоматические выражения близки друг другу, ког-
да речь отличается особенной выразительностью и силой.
И если это самый первый язык, он точно так же и самый
последний. Эта непосредственная зависимость языка от
природы, это превращение внешнего феномена в образ,
раскрывающий нечто в человеческой жизни, никогда не
перестанут поражать нас. Вот что привлекает нас в само-
бытной речи фермера или человека, живущего где-нибудь
среди лесов, — речи, которая доставляет всем такое удо-
вольствие.
Способность человека связывать свою мысль с точно
найденным образом и при помощи его излагать то, что он
хочет сказать, зависит от простоты его сердца, иными сло-
вами, от его любви к истине, от его желания донести исти-
ну без потерь для нее. Если портится человек, портится и
его язык. Когда руководствуются не самыми высокими по-
рывами, жаждой богатства, удовольствий, могущества, сла-
вы, и это лишает характеры безыскусности, а идеи — не-
зависимости, когда двуличие и ложь заступают место про-
стоты и правды, в какой-то мере утрачивается власть над
природой, в которой запечатлена воля; новых образов уже
не создается, а смысл старых слов искажается, и они начи-
нают обозначать то, чего нет; к бумажным деньгам при-
бегают, когда в подвалах казначейства уже больше нет
золотых слитков. Придет время, и обман раскроется; сло-
ва теряют всякую способность содействовать пониманию
и выражать страсть. У народов, давно идущих стезей ци-
вилизации, можно найти сотни писателей, которые на не-
долгий срок проникаются верой и заставляют других ве-
рить, что они видят и говорят вещи истинные, — но сами
они не облекли в естественный наряд ни единой мысли, а
лишь, не отдавая себе в том отчета, кормились языковыми
запасами, созданными лучшими писателями страны, и
именно теми, кто больше всего был близок к природе.
7-180G 193
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Однако люди мудрые видят, что слова таких писателей
отдают гнилью, и спешат вновь накрепко связать слово с
видимыми вещами; и живописный язык является в то же
время и неоспоримым документом, подтверждающим, что
человек, который им пользуется, един с истиной и с богом.
В тот миг, когда рассуждение отрывается от почвы всем
известных фактов и воспаряет на крыльях страсти или
мысли, оно облекается в образы. Человек, говорящий серь-
езно, увидит, проследив процесс своего мышления, что од-
новременно с каждой мыслью в его сознании более или
менее отчетливо возникает материальный образ, дающий
этой мысли одеяние. Вот почему настоящая литература и
блестящий образец ораторского искусства представляют
собой вечные аллегории. Эта образность рождается само-
произвольно. Она представляет собой смесь опыта с со-
вершающейся сейчас работой сознания. Она и есть под-
линное творчество. Эта Первопричина работает при помо-
щи инструментов, которые человек уже изготовил.
Все это может навести на мысль, что для человека с
сильным умом сельская жизнь имеет преимущества над
искусственной и обедненной жизнью в городе. Из природы
мы узнаем больше, чем можем заставить себя выразить.
Ее свет проникает в душу все время, и мы перестаем его
замечать. Поэт, оратор, пробудившийся * к своему призва-
нию среди лесов, человек, чьи чувства питала их прекрас-
ная и умиротворяющая жизнь, питала год за годом, не
ставя это своей целью и не замечая его,— не забудет во-
все преподанного ими урока среди шума городов и кипенья
политических страстей. Долго еще после того, как он поки-
нет эти леса, в суете и ужасающей докуке национальных
собраний, в час государственных переворотов, навеянные
ими незабываемые образы будут оживать в своей утрен-
ней свежести и служить превосходными символами и сло-
вами для мыслей, которые вызовут текущие събытия. А
когда пробудятся достойные чувства, для него снова зашу-
мят леса, и будут что-то бормотать сосны, и бежать, по-
блескивая на солнце, реки, и пастись у подножья тор
скот — вернется все, что он видел и слышал ребенком. И
вместе со всеми ними к нему придет очарование, даруемое
убедительностью суждений, а в руках его окажутся- клю-
чи к силе.
3. Итак, творения природы помогают нам выразить тот
или иной смысл. Но должен ли язык быть столь велик.
194
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
чтобы передать всего лишь эти мельчайшие оттенки? Нуж-
дается ли он в целых расах этих благородных созданий,
в этом изобилии форм, в этом сонме небесных светил, коль
скоро он должен только снабдить человека словами и
грамматикой, чтобы тот мог держать речь в муниципаль-
ном совете? Пока мы пользуемся этим великим шифром
лишь для того, чтобы облегчить себе мелочи жизни, мы
чувствуем, что не нашли такому шифру достойного его при-
менения и неспособны найти. Мы похожи на путешествен-
ников, радующихся пеплу вулкана, потому что в нем мож-
но испечь яйцо. Понимая, что язык всегда готов предо-
ставить одеяние тому, что мы хотим сказать, мы ре можем
уйти от вопроса: а не имеют ли заключенные в нем образы
значения сами по себе? Лишены ли горы, и волны, и небо
всякого значения, кроме того, которое мы в них сознатель-
но вкладываем, прибегая к ним как к символам наших
мыслей? Слово заключает в себе символ. Части речи —
это метафоры, ибо вся природа является метафорой чело-
веческой души. Законы нравственного характера соответ-
ствуют законам материи точно так же, как соответствует
лицу его отражение в зеркале. «Зримый мир и взаимоот-
ношения составляющих его частей представляют собой
циферблат, за которым скрывается механизм невидимого».
Аксиомы физики выражают на ином языке этические за-
коны. Взять хотя бы такие: целое больше, чем его часть;
действие равно противодействию; самую небольшую массу
можно заставить поднять самую огромную массу, если раз-
ница в массе будет компенсирована временем; да и многие
другие законы имеют значение не только для физики, но
и для этики. Они получают гораздо более всеобъемлющий,
всеобщий смысл, когда их прилагают к человеческой жиз-
ни, а не ограничивают область их применения техникой.
Точно так же и памятные из истории изречения и пос-
ловицы разных народов обычно представляют собой иллю-
страцию какого-то нравственного назидания примером из
жизни природы или таким же образом сложенную притчу.
Вот, например: «катящийся камень не обрастает мхом»;
«лучше синица в руке, чем журавль в небе»; «правильным
путем калека доберется скорее, чем бегун, выбравший не
ту дорогу»; «куй железо, пока горячо»; «переполненную
чашу не просто донести»; «уксус — дитя вина»; «одной
бы унцией поменьше, и верблюжий хребет остался б цел»;
«чем старше дерево, тем глубже корень» и т. д. В своем
7*
195
ЭСТЕТИК/ АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
прямом смысле все это суждения тривиальные, но мы пом-
ним их, потому чтс все они являются аналогиями. И это
относится не только к пословицам, но и ко всем басням,
притчам и аллегориям.
Родство души и материи-— не фантазия* какого-то поэ-
та, а веление господа, и поэтому оно должно быть понято
всеми людьми. Онс может и являться им прямо, и оста-
ваться скрытым от них# Когда в счастливые для нас часы
мы размышляем на^ этим чудом, умный человек не может
не заподозрить, ул< не слеп ли он и не ГЛуХ ли Во вся-
кое иное время?
Разве
Такое может> словно туча летом,
Пройти бесследно? 14
Ибо в такие ми^уТЫ вселенная делается прозрачной, и
ее проникает свет законов более высоких, чем ее собст-
венные. Это вечная проблема, волновавшая всех подлинно
талантливых людей с той поры, как начался мир, и скло-
нявшая их к размышлению — от эпохи египтян и браминов
до времен Пифагор, и Платона, и Бэкона, и Лейбница,
и Сведенборга. На краю дороги восседает Сфинкс, и век
за веком всякий идущий мимо пророк испытывает судьбу,
пытаясь разгадать его загадку. Дух словно бы ощущает
необходимость проявлять себя в материальных формах;
и день и ночь, рек^ и буря, зверь и птица, кислота и ще-
лочь пресуществуюг в душе всевышнего как необходимые
Идеи и становятся теМэ чт0 они есть, благодаря предшест-
вующим их появлению страстям, кипящим в мире духа.
Любой Факт — это осуществление цели или конечное уси-
лие духа. Видимое творение есть завершение или внеш-
ний облик невидимого мира. «Материальные формы, —
сказал один французский философ143,— с необходимостью
являются своего р0да scoriae* субстанциальных мыслей
творца, и они дол)кны всегда строго сохранять подобаю-
щее отношение к своему первоистоку; иными словами, ви-
димая природа до,/1ЖНа обладать стороной духовной и
нравственной».
Мысль эта нелегка для понимания, и хотя мы прибе-
гаем к образам «Наряда», «отходов», «зеркала» и т. п.,
которые могут пробудить к действию фантазию,'нам при-
* Отходами (латин.).
196
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
дется ждать помощи от более искусных и тонких толкова-
телей, чтобы она стала совсем ясной. Основополагающий
закон критики гласит: «Любое сочинение должно быть
толковано носителем того же духа, как тот, что дал ему
рождение». Жизнь в гармонии с природой, любовь к исти-
не и добродетели очистят взор для того, чтобы стал досту-
пен* созданный природой текст. Мало-помалу мы можем
узнать самый первичный смысл постоянных явлений при-
роды, и тогда мир станет для нас открытой книгой, и лю-
бая форма преисполнится скрытой жизни и конечного на-
значения.
Когда мы с той точки зрения, которая была предложе-
на, смотрим на пугающие многообразие и масштаб творе-
ний природы, в нас пробуждается внезапно новый интерес,
поскольку «любое творение, если оно правильно увидено,
раскрепощает в душе новую способность». То, что было
неосознанной истиной, с той минуты, как оно объяснено и с
определенностью выражено в творении природы, становит-
ся принадлежностью знания — делается еще одним видом
оружия в этом могучем арсенале.
ГЛАВА V
ДИСЦИПЛИНА
Установив значение природы, мы немедленно приходим
к еще одному заключению: природа — это дисциплина.
Такое понимание слова «природа» включает в себя и все
предшествующие в качестве своих составных частей.
Пространство, время, общество, труд, климат, пища,
передвижение, животные, механические подспорья всякий
день преподают нам самые ценные для души уроки, зна-
чение которых безгранично. Они воспитывают как Пони-
мание, так и Разум. Любое свойство материи — настоящая
школа для понимания: и ее стойкая сопротивляемость, и
ее облик, и способность к инерции, растяжению, разделе-
нию. Понимание добавляет, разделяет, соединяет, изме-
ряет и находит для своей деятельности простор и пищу
на этой благодарной почве. А Разум между тем переносит
все эти уроки в собственный свой мир мысли, прозревая
аналогию, бракосочетающую Материю и Дух.
1. Природа — это наука, способствующая пониманию
вопросов, относящихся к духовной истине. Сталкиваясь
с чувственно постигаемыми вещами, мы постоянно воспи-
197
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тываем в себе на этих уроках необходимую способность
видеть различие, сходство, порядок, способность отделять
сущее от кажущегося, наблюдать постепенное упорядочи-
вание, переход от частного к общему, соединение многооб-
разных сил для единой цели. Крайняя остброжность, с ка-
кой преподается нам такая наука, осторожность, которой
не поступаются ни в едином случае, подчеркивает важ-
ность для нас того органа, который должен быть в резуль-
тате создан. Какой изнурительный труд — изо дня в день,
год за годом и так без конца — необходим, чтобы воспи-
тать здравый смысл! Вечное повторение тех же самых не-
доумений, стеснительных обстоятельств, дилемм; злые на-
смешки над нами мелочных людей; бесконечное оспарива-
ние наград, подсчет выгоды; и все для того, чтобы создать
Десницу души — чтобы научить нас, что «добрые помыслы
ничем не лучше сладостных грез, если они не воплощены
в дела»!15
Такую же благую миссию выполняет Собственность и
родственные ей системы долга и кредита. Долг, перемалы-
вающий нас долг, чьего железного лика страшатся и бегут
вдовы, и сироты, й сыновья гения; долг, отнимающий та-
кую уйму времени, уродующий и обескровливающий вели-
кий дух диктуемой им необходимостью, что кажется столь
низменной, — долг является наставником, чьи уроки не по-
забудутся, и он всего более необходим тем, кто более дру-
гих от него страдает. Собственность же, которую удачно
сравнили со снегом — «сегодня она ложится ровным ков-
ром, а завтра собьется в сугробы», — представляет собой
внешнее проявление работы внутреннего механизма и по-
добна цифрам и стрелкам на часах. И если сейчас она
является гимнастикой для понимания, впоследствии она на-
учит разбираться в вопросах духовных, даст навык ориен-
тироваться в более глубоких закономерностях.
Весь человеческий склад того или иного из нас, все его
благоденствие оказываются под угрозой, если выявляются
недостатки в его культуре понимания, ну хотя бы в умении
видеть различия. Для того и существует Пространство и
Время, чтобы человек знал: ничто не свалено в беспоря-
дочную кучу, все разделено и индивидуально. Свою поль-
зу приносят и колокол и плуг, и ни один из них не может4
взять на себя работу другого-. Вода хороша для питья,
уголь для отопления, шерсть для изготовления одежды; но
нельзя пить шерсть, ткать воду либо питаться углем. Ум-
198
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
ный человек выказывает свою мудрость в умении отделять
одно от другого, устанавливать градацию; и его оценка
техч или иных творений или достоинств столь же широка,
как оценка природы. Оценкам глупых людей недостает ши-
роты; они думают, что любой человек — точно такой же,
как и все другие люди. То, что не является благом, они
называют худшим на свете, а если что-то не вызывает от-
вращения, они превозносят это как лучшее из возможного.
Точно так же Природа создает в нас все качества, при-
сущие мудрости. Она не прощает ни одной ошибки. Ее «да»
означает да, а «нет» — нет16. ,
Первые дерзания на ниве земледелия, зоологии, астро-
номии (они исходят от фермера, охотника, мореплавателя)
учат, что Природа никогда не пускается в азартные игры, ^
полагаясь на- волю случая 17; что в ее нагромождениях бес-
полезного хлама сокрыты надежные и благотворные воз-
можности.
Какое спокойствие, какая умиротворенность снисходят
на душу, когда она постигает один за другим законы фи-
зики! Какие достойные чувства воодушевляют смертного,
когда он становится участником совета, на котором пред-
ставлено все сущее, и знание дает ему почувствовать, ка-
кое это счастье — быть! Прозрение облагораживает -его.
Красота природы сияет в его собственном сердце. Человек,
постигая это, становится более великим, а вселенная утра-
чивает частицу своей величавости, поскольку с познанием
законов исчезают взаимоотношения Времени и Пространства.
Но здесь-то мы и поражаемся вновь, даже начинаем
страшиться необъятности вселенной, которую необходимо
исследовать. «То, что мы знаем, есть указания на то, что
нам неведомо». Откройте какой-нибудь из последних науч-
ных журналов, поразмыслите над тем, какие проблемы
Света, Тепла, Электричества, Магнетизма, Физиологии,
Геологии сейчас обсуждают, и, судите сами, похоже ли,
чтобы в области естественной истории вскоре не осталось
ничего достойного интереса.
Оставляя в стороне многие частные вопросы, относящи-
еся к науке о природе, нельзя, однако, не обратить вни-
мания на два из них.
Проявление Воли наглядно во всяком событии; каждое
из них преподает урок силы. От той минуты, когда ребе-
нок начинает постепенно обретать власть над своими ор-
ганами чувств, до той, когда он скажет: «Да будет воля
199
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
твоя!»18 — он познает ту тайну, что способен подчинить
своей воле не только отдельные события, но большие их
последовательности, нет, целые цепи событий и тем самым
согласовать все явления со своим характером. Природа во
всем служит связующим звеном. Она создана для того,
чтобы нести службу. Она принимает на себя область чело-
веческих дел столь же покорно, как ослица, на которой
ехал Спаситель 19. Она предлагает человеку все свои цар-
ства в качестве сырья, из которого он может изготовить
то, что полезно. Человек никогда не устает обрабатывать
это сырье. Его трудами мудрые, звонкие слова делаются
одухотворенны, утонченностью и нежностью он дает им
крылья, делая их ангелами убеждения и повелевания. Его
победоносная мысль овладевает одна за другой всеми ве-
щами и подчиняет их себе, пока мир в конечном счете не
превращается в осуществленную волю — и не делается
двойником человека.
2. Чувственно воспринимаемые предметы согласуются с
велениями Разума и отражают сознание. Все вещи наде-
лены моралью и в своих нескончаемых изменениях все бо-
лее сближаются с явлениями духовного порядка. И поэто-
му природа чудесна своими формами, красками, движе-
нием. Каждое тело, находящееся в самых отдаленных не-
бесных пределах; каждое химическое изменение — от са-
мого грубого кристалла до законов, пронизывающих жизнь;
каждое изменение в растительном царстве —от впервые
проявившегося в глазке листа закона роста20 до тропиче-
ской рощи и допотопного угольного пласта, каждая функ-
ция живого организма —от губки до Геркулеса, все они
дадут человеку ощутить или откроют ему, подобно удару
грома, законы истинного и ложного, все они перекликают-
ся с десятью заповедями. Вот почему природа всегда со-
юзница Веры; всю свою пышность, все свое богатство она
отдает религиозному чувству. Пророк и священник, Давид,
Исайя, Иисус щедро черпали из этого источника. Нравст-
венное настолько проникает природу, самую ее плоть до
конечных глубин, что кажется, в этом и состоит цель, во
имя которой природа была создана. Какой бы частной це-
ли ни служили то или иное создание природы, та или иная
ее часть, в этом заключается их общественная, всеобщая
функция, и она никогда не предается забвению. Ничто в
природе не исчерпывает себя, будучи впервые, использо-
ванным. Когда что-то послужило известной цели до пре-
200
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
дела, оно полностью обновляется, дабы служить цели бо-
лее высокой. Велением господа всякое осуществление пре-
вращается в новое средство. Так, удобство, взятое само по
себе, есть нечто низменное и недостойное. Но для души это
средство усвоить доктрину Пользы, согласно которой вещь
прекрасна лишь до той поры, пока она служит, что для
всего сущего важно согласовывать различное и объединять
усилия, чтобы добиться осуществления определенной цели.
Первое, грубое проявление этой истины — наше неизбеж-
ное и столь ненавистное воспитание, преследующее цель
познать ценности и потребности, хлеб насущный и пищу
духовную.
Уже было показано, что все происходящее в природе,
представляет собой своего рода нравственное суждение.
Нравственный закон находится в центре природы, и его из-
лучения достигают всех уголков ее царства. Он выступает
как сущность всякого вещества, всякого отношения, вся-
кого процесса. Все, с чем мы сталкиваемся, назидает нам.
Что такое ферма, если не Евангелие, лишенное дара изъ-
ясняться? Солома и зерно, растения и травы, пожухлые
стебли, дождь, насекомые, солнце — все, это священный
символ от той поры, когда весной проводится первая бо-
розда, до той, когда зима укутывает снегом последнюю
скирду на сжатом поле. Однако и мореплаватель, и пастух,
и горный рабочий, и торговец — все они, каждый на своем
поприще, проходят через опыт, который в точности соот-
ветствует опыту другого и ведет к тем же самым заклю-
чениям, ибо по сути своей все виды деятельности одина-
ковы. Нельзя сомневаться и в том, что нравственное чув-
ство, которое витает в воздухе, растет вместе с зерном и
окрашивает воды мира, улавливается человеком и укоре-
няется в его душе. Нравственное воздействие природы на
любого человека измеряется правдой, которую она ему от-
крыла. Кто способен определить границы такого воздей-
ствия? Кто представляет себе, в какой мере научила ры-
бака твердости духа источенная волнами скала, до какой
степени своим душевным покоем человек обязан урокам
лазурного неба с его чистыми глубинами, на которых не
оставляют ни морщинки, ни пятнышка грозовые облака,
вечно гонимые по небосводу ветрами? А язык жестов, на
котором объясняются животные, — насколько наше трудо-
любие, предусмотрительность, страстность ведут свое на-
чало от этого источника? Какой превосходный искатель и
201
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
проповедник самообладания — эти многообразные прояв-
ления Здоровья!
Здесь мы особенно остро ощущаем то единство Приро-
ды— единство в многообразии, — с которым сталкиваемся
повсюду. Во всем своем бесконечном многообразии вещи
производят идентичное впечатление. Ксенофан21 в старо-
сти жаловался, что все, куда ни посмотри, спешит вер-
нуться к единству; он устал наблюдать одну и ту же сущ-
ность в этой утомительной многоликое™ форм. Миф о Про-
тее заключает в себе глубокую истину. Лист, капля, кри-
сталл, миг времени связаны с целым и вносят свой вклад
в совершенство целого. Любая частица — это микрокосм,
и она безошибочно свидетельствует о единообразии мира.
Сходства существуют не только между такими вещами,
где аналогия напрашивается сама собой, как, например, в
том случае, когда в плавнике ископаемого ящера мы раз-
личаем прообраз человеческой руки, но и между такими,
что по внешности совершенно не напоминают друг друга.
Так, архитектуру мадам де Сталь и Гёте называют «за-
стывшей музыкой»22. Витрувий23 полагал, что архитектор
должен быть музыкантом. «Готический собор, — сказал
Колридж, — это религия в камне»24. Микеланджело утвер-
ждал, что зодчему необходимо знать анатомию. В орато-
риях Гайдна звуки заставляют воображение представить
себе не только движения — например, змеи, оленя, сло-
на,— но также и цвета, ну хотя бы зеленую траву. Закон
гармонии красок проявляет себя и в гармонии цветов. Ку-
сок гранита по своим законам отличается от уносящей его
реки лишь тем, что получает больше или меньше тепла.
Текущая река напоминает струящийся над ней воздух, а
воздух напоминает свет, чьи еще более невидимые потоки
проходят сквозь него; свет же напоминает тепло, распро-
страняющееся вместе с ним по Пространству. Любое соз-
дание есть лишь модификация другого создания; сходства
между ними больше, чем различия, а основной закон, ко-
торому они подчиняются, один и тот же. Закон какого-то
одного искусства или какой-то одной организации дейст-
вен во всей природе. И это Единство столь полное, что,
как нетрудно увидеть, оно может быть обнаружено и в са-
мых низших областях природы; оно свидетельствует, что
исток его — во Всеобщем Духе. Ибо оно проникает в об-
ласть Мысли. Всякая всеобщая истина, выраженная нами
посредством слов, предполагает всякую другую истину.
202
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
Omne verum vero consonant *. Истина подобна огромному
кругу на шаре, обнимающему все другие возможные круги,
но и эти последние тоже можно провести, и они точно так
же будут заключать в себе эту окружность. Любая такая
истина, если смотреть на нее только с одной стороны, яв-
ляется абсолютной Целью. Но у истины бесчисленное мно-
жество сторон.
Проникающее природу Единство еще более наглядно
проступает в действиях. Слова — это конечные органы бес-
конечной души. Они не могут передать всех граней того,
что есть истина. Они разбивают истину, разрубают и обед-
няют ее. Действие — это завершение и наглядное явление
мысли. Правильное действие точно бы не оставляет глазу
ничего другого для созерцания, и оно связано со всей при-
родой. «Мудрый человек, делая что-то одно, делает все;
иными словами, сделав правильно что-то одно, он пости-
гает сходство всего, что делается правильно»25.
Слова и действия — не атрибуты грубой природы. Они
позволяют нам узнать человека — форму, по сравнению с
которой все другие выступают как формы низшие. Когда
среди многообразия, его окружающего, является человек,
дух отдает ему предпочтение перед всеми. Он говорит: «У
тех, кто наделен такой формой, черпаю я радость и зна-
ние; в тех, кто наделен ею, я обнаруживаю и созерцаю
себя; я буду говорить с ними; они смогут говорить со мной;
они смогут сообщить мне мысль уже оформившуюся и жи-
вую». И действительно, глаз — иными словами, душа —
всегда выступает в сопровождении таких форм, мужских
и женских; и они представляют собой несравненное и са-
мое точное указание на ту силу и ту гармоничность, кото-
рые заключены в самой сути вещей. Как ни жаль, все они
точно бы носят следы какой-то раны, все словно бы помя-
ты и, на поверхностный взгляд, неполноценны. И тем не
менее, сильно отличаясь от лишенной дара речи природы
вокруг них, они служат как бы „насосами, вычерпывающи-
ми воду для фонтанов из бездонного моря мысли и доб-
родетели, по которому из всех созданных природой форм
лишь им дана возможность плыть.
Было бы замечательно попытаться подробно просле-
дить, какую роль играют они в нашем воспитании, но ку-
да заведут нас такие штудии? И в отрочестве и во взрос-
* Все истинное истине созвучно (латин.).
203
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
лой жизни мы связываем свою судьбу с некоторыми друзь-
ями, которые сосуществуют с нашими мыслями и чувства-
ми, как небо, как вода; которые, соответствуя каждый по-
своему тому или иному побуждению души, удовлетворяют
наши устремления в таком направлении; ^которых мы по
слабости своей уже не можем отдалить от себя на доста-
точное расстояние, чтобы глаз мог хотя бы изучить их, не
говоря уже о том, чтобы исправлять их недостатки. У нас
нет иного выбора, кроме любви к ним. Когда длительное
общение с другом дало нам образец подлинно достойный
и преумножило наше преклонение перед мудростью все-
вышнего, который послал на нашем пути реального чело-
века, превосходящего наш идеал; когда тот, более того,
стал предметом размышления и, хотя его характер сохра-
няет способность воздействовать на нас помимо нашего
сознания, превратился для души в воплощение несомнен-
ной и глубокой мудрости —это верный знак, что его мис-
сия близится к концу и что очень скоро он незаметно ис-
чезнет из поля нашего зрения.
ГЛАВА VI
ИДЕАЛЬНОЕ
Таким путем передается человеку, этому бессмертному
ученику, через каждый воспринимаемый чувствами пред-
мет невыразимый, но вполне явный и практически важный
смысл мира. Этой единой цели Науки служит все, что со-
ставляет природу.
Душе постоянно ведомо благородное сомнение — не яв-
ляется ли такая цель Конечным Назначением вселенной;
существует ли природа сама по себе. Достаточным объяс-
нением той Видимости, которую мы называем Миром, слу-
жит то, что господь просветит человеческую душу и тем
самым сделает ее восприемником определенного количест-
ва сообразных ощущений, называемых нами солнцем и лу-
ной, мужчиной и женщиной, домом и ремеслом. Поскольку
же в высшем смысле я неспособен проверить истинность
сообщаемого мне моими чувствами, установить, соответст-
вуют ли впечатления, которые я по ним составляю о раз-
личных вещах, самим этим вещам,—какая разница, суще-
ствует ли Орион в небесных сферах или он лишь нарисо-
ван рукой всевышнего на небосводе души? Поскольку вза-
имоотношения частей и назначение целого остаются теми
204
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
же самыми, — какая разница, взаимодействуют ли море и
суша, вращаются ли и смешиваются один с другим миры,
которым нет ни числа, ни конца, пропасть разверзается за
пропастью, и галактика уравновешивает другую галактику
во всем абсолютном пространстве или же, вне зависимости
от отношений между временем и пространством, то же са-
мое лишь видится человеку, грезится ему в его непоколе-
бимой вере? Обладает ли природа субстанциальным суще-
ствованием независимо от человека или же она является
лишь откровением души, она точно так же останется по-
лезной для меня и точно так же будет вызывать во мне
преклонение. Чем бы она ни была, для меня она идеальна
до тех пор, пока я не могу испытать достоверности того,
что говорят мне мои чувства.
Люди легкомысленные посмеиваются над теорией Иде-
ального, точно бы все, из нее следующее, было шутовст-
вом, точно бы она наносила ущерб стабильности природы.
Этого она, вне всякого сомнения, не делает. Господь ни-
когда не шутит с нами, и он не поставит под угрозу на-
значение природы, допустив какую-то непоследователь-
ность в ее. функционировании. Стоит на секунду усомнить-
ся в постоянстве законов, и способности человеческие ока-
жутся парализованными. Постоянство их освящено, и по-
этому вера человека совершенна. Пружины, приводящие
заключенный в человеке механизм в действие, работают
лишь при условии, что признается постоянство природы.
Мы созданы не как корабль, чтобы нас мотало по волнам,
но как дом, чтобы прочно стоять на земле. И естественное
следствие такой нашей организации состоит в том, что, до
тех пор пока способность к действию преобладает над спо-
собностью к размышлению, мы негодующе восстаем против
любого предположения, будто природа менее долговечна
или более изменчива, чем дух. Маклер, колесный мастер,
плотник, сборщик налогов испытывают возмущение, слы-
ша нечто подобное.
Но если мы полностью признаем постоянство законов
природы, вопрос об абсолютном ее существовании остается
открытым. Воздействие культуры на душу человека всегда
одинаково: чаша вера в устойчивость тех или иных явле-
ний, как, например, тепла, воды, азота, остается непоколе-
бимой, но мы начинаем видеть в природе не субстанцию,
а феномен, признаем за духом необходимое существование,
а природу рассматриваем как случайное и как следствие.
205
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА"
Чувствам, а также пониманию, если оно не обновлено,
мы обязаны своего рода инстинктивной верой в абсолют-
ное существование природы. Если так смотреть на дело,
человек и природа связаны нерасторжимо. Вещи приобре-
тают конечный смысл и никогда не выступают за пределы
отведенной им сферы. Присутствие Разума подрывает эту
веру. Первое же усилие мысли не может не привести к.
ослаблению этого деспотизма чувств, привязывающего нас
к природе, точно мы часть ее, и трактующего природу как
отчужденную от нас и точно бы отделенную от нас про-
ливом. Пока не вступит в действие эта высшая способ-
ность, глаз животного с поразительной точностью улавли-
вает резкие очертания и цвета поверхностей. Когда откры-
вает глаза Разум, эти очертания, эти поверхности сразу
же приобретают благородство и выразительность. Они соз-
даются воображением и страстью и в какой-то мере смяг-
чают резкую отделенность предметов друг от друга. Если
развивать способность Разума к более глубокому видению,
очертания и поверхности становятся прозрачными и более
не просматриваются; в них видно теперь назначение, в них
проступает дух. Лучшие минуты жизни те, которые сопря-
жены с восхитительным пробуждением этих высших спо-
собностей, с почтительным преклонением природы перед
своим божеством.
Попробуем назвать и другие последствия культуры для
нас.
1. Наше посвящение в философию Идеального происхо-
дит под воздействием толчка, получаемого от самой При-
роды.
Природа создана так, что она едина с духом, трудясь
на благо нашего освобождения. Этот дуализм мы пости-
гаем, наблюдая за некоторыми механическими усовершен-
ствованиями, слегка изменяющими условия, в которых
проходит наша мирская жизнь. Нас странно волнует вид
берега с движущегося корабля, с воздушного шара или
через стекло, придающее необычную окраску небу. Доста-
точно едва-едва изменить нашу точку зрения, и весь мир
приобретет живописный .облик. Человеку, редко ездящему,
довольно будет сесть в экипаж и прокатиться по городу,
чтобы улицы превратились в театр марионеток. Мужчины,
женщины — все они говорят, спешат куда-то, что-то выме-
нивают, ссорятся; честный рлбочий, бездельник, попрошай-
ка, мальчишки, собаки — все они вдруг делаются непонят-
206
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
ными, во всяком случае, наблюдающий лишается с ними
какой бы то ни было связи, и они выступают как сущест-
ва кажущиеся, а не субстанциальные. Сколько новых мыс-
лей возбуждает такой знакомый деревенский пейзаж, когда
он быстро проносится за окнами вагона! О нет, вещи са-
мые привычные приносят больше всего наслаждения —
нужно только совсем немного изменить взгляд на них. По-
пав на аттракцион с зеркалами, мы забавляемся видом
тележки мясника или обликом кого-нибудь из нашей соб-
ственной семьи. Глаз радуется знакомому лицу, увидев его
на портрете. Наклонитесь и, расставив ноги, посмотрите
на пейзаж позади — до чего же удивительная картина^
хотя она представала вам до этого всякий день уже лет
двадцать!
В таких случаях механика помогает ощутить различия
между наблюдающим и наблюдаемым, между человеком
и природой. И тогда испытываешь удовольствие, смешан-
ное с благоговением; я бы сказал, что до небольшой сте-
пени это наслаждение объясняется, возможно, и тем, что
человек тем самым чувствует в себе нечто прочное, хотя
мир — это цепь сменяющих одна другую картин.
2. Поэт доносит до нас то. же самое наслаждение —
только в более высоком его выражении. Несколькими
штрихами он обрисовывает, словно в воздухе перед наши-
ми глазами, солнце, гору, разбитый у ее подножья лагерь,
город, героя, девушку, и все они не отличаются от тех,
какими и мы их знаем, только подняты над землей и точно
плывут перед взором. Он сдвигает с места землю и море,
заставляет их обращаться вокруг оси своей главной мысли
и наново располагает их. Сам одержимый героической
страстью, он прибегает к материальному как ее символам.
Человек, живущий в мире чувственного, подчиняет мысли
вещам; поэт подчиняет вещи своим мыслям. Первый вос-
принимает природу как ушедшую корнями-в землю и проч-
но держащуюся на ней; второй — как подвижную, и свое
существование он строит на этом принципе. Окаменев-
ший мир для него податлив и гибок; он наделяет чело-
вечностью пыль и камень и превращает их в слова, кото-
рыми говорит Разум. Воображение можно определить как
ту пользу, которую извлекает для себя из материального
мира Разум/ Шекспир обладает способностью подчинять
природу целям выражения, несоизмеримой со способностя-
ми иных поэтов. Его царственная муза обращается с тво-
207
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рением как с игрушкой, которую можно перебрасывать с
руки на руку, и использует его, чтобы воплотить любой
каприз мысли; а эти капризы в его душе превыше всего.
Он проникает в самые далекие уголки природы и связы-
вает воедино высщей духовной связью всегд далее отстоя-
щие одна от другой вещи. Нам открывается, что величие
материальных вещей относительно; все сжимается или воз-
растает, удовлетворяя страсти поэта. Возьмите его сонеты;
в них птицы, запахи цветов, их краски — все это тень его
возлюбленной; время, отделяющее возлюбленную от не-
го,— это его грудь, подозрение, возбужденное ею, — убор
возлюбленной:
Его не может очернить упрек —
Ворона в лучезарной синеве26.
Страсть поэта — не порождение случая; когда он гово-
рит о ней, она становится все огромнее, охватывая весь
город, всю страну:
Но нет, мою любовь не создал случай.
Ей не сулит судьбы слепая власть
Быть жалкою рабой благополучии
И жалкой жертвой возмущенья пасть.
Ей не страшны уловки и угрозы
Тех, кто у счастья час берет в наем.
Ее не холит луч, не губят грозы 27.
Страсть так сильна, так постоянна, что и пирамиды ка-
жутся ему совсем недавно возникшими и скоропреходящи-
ми. Своим сходством с утром его ослепляет свежесть юно-
сти и любви.
Прочь уста — весенний цвет,
Что так сладостно мне лгали.
Прочь глаза — небесный свет,
Что мне утро затмевали 28.
Замечу мимоходом, что нелегко будет создать в литера-
туре что-нибудь равное этой гиперболе, полной своеволь-
ной красоты.
Преображение, которое претерпевают все явления мате-
риального мира, когда их касается страсть поэта — эта вы-
казываемая им способность обращать в ничтожество вели-
кое и возвышать малое, — может быть проиллюстрировано
бесчисленными примерами из его пьес. Передо мной его
«Буря»; приведу из нее лишь несколько строк:
208
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
Ариэль
...обрушил скалы,
С корнями сосны вырвал я и кедры 29.
Просперо зовет музыкантов, чтобы внести успокоение
в мятущуюся душу Алонсо и его спутников:
Торжественная музыка врачует
Рассудок, отуманенный бездумьем,
Она кипящий мозг твой исцелит30.
И еще:
Но уже слабеет
Могущество ужасного заклятья.
Как утро, незаметно приближаясь,
Мрак ночи постепенно растопляет,
Так воскресает мертвое сознанье,
Туман бездумья отгоняя прочь 31.
Сознанье возвращается к безумцам,
И полноводный разума поток
Вновь затопляет илистое русло 32.
Умение прозреть реальную родственность событий
(иными словами, идеальную их родственность, ибо она
одна реальна) дает Поэту возможность свободно обра-
щаться с самыми стеснительными формами и явлениями
мира и тем самым утверждать преобладание души.
3. Если поэт оживляет природу своей мыслью, то един-
ственное отличие его от философа состоит в том, что для
этой цели он прибегает к Красоте, а философ — к Истине.
Философ, однако, в не меньшей степени, чем поэт, считает
наличествующий в мире порядок вещей и их взаимоотно-
шения вторичными по сравнению с областью мысли. Со-
гласно Платону, «задача философии в том, чтобы всему,
существующему условно, найти основание безусловное и
абсолютное»33. Философия исходит из того, что все явле-
ния подчиняются закону, и, если установить, какой это
закон, можно будет предсказывать явления. Когда этот
закон постигнут сознанием, он становится идеей. Красота
его нескончаема. Подлинный философ и подлинный поэт
неразделимы, цель обоих — красота, которая является прав-
дой, и правда, которая является красотой. Разве очарова-
ние какого-нибудь определения, принадлежащего Платону
или Аристотелю, не в точности такое же, как очарование
софокловской Антигоны? В обоих случаях мы сталкиваем-
ся с одним и тем же; природе сообщается духовная жизнь;
209
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
с первого взгляда монолитный кусок материи пропустил в
себя мысль и растворился в ней; это человек, слабое соз-
дание, сумел пытливой душой проникнуть в огромные сгу-
стки природы, узнал себя в их гармонии, иными словами,
овладел их законом. Когда это происходит*в физике, па-
мять освобождает себя от бремени громоздких каталогов
отдельных сведений и в единой формуле подытоживает
века наблюдений.
Таким образом, даже в области физики материальное
отступает перед духовным. Астроном, геометр полагаются
на свой неопровержимый анализ и не придают значения
результатам наблюдений. Прекрасно сказал о своем зако-
не друг Эйлер34: «Его найдут противоречащим всему, что
известно из опыта, и тем не менее он верен»; тем самым
природа уже перенесена в область духовную, а материаль-
ное оставлено за порогом, как брошенный всеми труп.
4. Отмечено, что умозрительная наука неизменно заро-
няет сомнения в том, что материя существует. Тюрго35 при-
надлежат слова: «Тот, кто не ведал сомнений относительно
существования материи, может быть уверен, что он лишен
широты взгляда, необходимой для занятий метафизикой».
Наука сосредоточивает внимание на бессмертных творениях
природы, которые по необходимости никогда не бывают
сотворены в материальном облике, то есть на Идеях; и
когда они рядом с нами, мы чувствуем, что обстоятельст-
ва внешнего характера значат не более, чем мелькнувшая^
греза или тень. Пока мы ожидаем у ворот этого Олимпа
богов, природа кажется нам дополнением к душе. Мы под-
нимаемся туда, где обитают идеи, и понимаем, что это мыс-
ли Высшего Существа. «От века я помазана, от начала,
прежде бытия земли. Когда Он уготовлял небеса, я была
там... Когда утверждал вверху облака, когда укреплял ис-
точники бездны... Тогда я была при Нем художницею и
была радостию всякий день, веселясь перед лицом Его
во все время»36.
Влияние идей неодинаково. Как предмет науки они до-
ступны только немногим. Однако все люди могут достичь
высот, где они обитают, — благочестием или страстью. И
нет человека, который коснулся бы этих божественных
творений природы и сам не стал бы божественным. Как
новая душа, они обновляют тело. Наши движения делают-
ся легкими и грациозными; мы ступаем по воздуху; жизнь
перестает быть докучливой, и нам кажется, что такой она
210
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
больше уже никогда не будет. Когда их светлый сонм окру-
жает человека, никто не страшится старости, невзгод,
смерти, ибо человек оказывается за пределами изменений.
Созерцая природу Справедливости и Истины без скрыва-
ющих ее покровов, мы постигаем различие Между абсо-
лютным и условным, или относительным. Мы восприни-
маем абсолютное. Точно бы мы впервые существуем. Мы
становимся бессмертными, ибо узнаем, что время и про-
странство суть отношения, свойственные материи, и они
утрачивают власть над нами, когда мы одарены понима-
нием истины или добродетельной волей.
5. Наконец, религия и мораль, которые могут быть по-
добающим образом названы практическим осуществлени-
ем идей, их внедрением в жизнь, оказывают аналогичное
действие и на все более низкие культуры; они лишают при-
роду ее величия и показывают зависимость ее от духа.
Мораль и религия различаются тем, что первая из них
представляет собой свод обязанностей человека, исходящий
от самого человека, а вторая — тот же свод, но исходящий
от бога. Религия включает в себя личность бога, Мораль —
нет. В этом нашем рассуждении они могут выступать как
нечто единое. И религия и мораль ставят природу ниже
самих себя. Первый и конечный урок, преподаваемый ре-
лигией, состоит в том,, что «видимое временно, а все неви-
димое вечно»37. Религия попирает природу. Для непросве-
щенных она то же самое, что философия для Беркли или
Вьяса38. В храмах самых невежественных сект слышится
всегда одно и то же: «Пренебреги ложными мирскими со-
блазнами; се тщеславие, видимость, тень, фикция; ищи
твердой опоры в религии». Верующему не нужна природа.
Были теософы, развившие в себе особую враждебность к
природе, возмущение против нее, — манихеи39, Плотин40.
Они не доверяли звучавшим в их душе позывам вернуться
к жизни в довольстве. Плотин стыдился своего тела. Крат-
ко говоря, все они могли бы сказать о природе то, что ска-
зал о материально воплощенной красоте Микеланджело:
«Это непрочная, изношенная ткань, в которую господь об-
лекал душу, которую он призвал к себе, когда пришло
время».
Создается впечатление, что поэзия, движение, физика,
умозрительная наука — все подрывает нашу уверенность в
том, что внешний мир реален. Однако я признаю, что
было бы в какой-то мере неблагодарностью слишком дале-
211
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ко заходить, указывая на частные свидетельства в пользу
этого общего положения, согласно которому культура име-
ет тенденцию буквально преисполнить нас идеализмом. К
лрироде я испытываю не враждебность, а любовь, горячую,
как у ребенка. Я расту, я живу всеми парами в теплый
день, как пшеница или дыня. Воздадим природе должное.
Я не собираюсь бросать камнями в мою прекрасную мать,
пачкать мое прекрасное гнездо. Я хочу лишь указать ис-
тинное место природы по отношению к человеку, поскольку
и все настоящее образование преследует цель утвердить
человека на подобающем ему месте; природа — это основа,
достичь которой, иными словами, установить прочную
связь с которой является задачей всей человеческой жиз-
ни. Культура опровергает вульгарные "взгляды на приро-
ду и побуждает ум назвать видимым то, что он называет
реальным, и реальным то, что он называет пригрезившим-
ся. Во внешний мир — и это действительно так — верят де-
ти. Лишь потом приходит мысль, что внешний мир только
видится; однако такая мысль, несомненно, будет укоре-
няться в умах вместе с культурой, точно так же как уко-
ренилась мысль, ей предшествовавшая.
Превосходство теории идеального над расхожими ве-
рованиями в том, что она представляет мир увиденным
именно так, как это наиболее желательно душе. Это, в
сущности, тот самый взгляд на мир, которого придержи-
вается и Разум — как спекулятивный, так и практический,
иначе говоря, Разум и как философия и как добродетель.
Ибо, увиденный в свете мысли, мир всегда выступает как
феномен; добродетель же подчиняет его душе. Идеализм
видит мир в боге. Весь круг вещей и людей, действий и
событий, наций и верований он воспринимает не как на-
копленное огромным трудом, аток за атомом и свершение
за свершением, в плетущемся по нашим стопам дряхлом
Прошлом, но как огромную картину, нарисованную богом
в единый миг и навечно для того, чтобы ее созерцала ду-
ша. Вот почему душа воздерживается от излишне триви-
ального и мелочного изучения картины вселенной. Она
слишком преклоняется перед конечной целью, чтобы погру-
жаться в познание средств. В христианстве она обнаружи-
вает для себя нечто более значительное, чем распри, запе-
чатленные в церковной истории, или тонкости богословия;
совершенно не интересуясь ни теми или иными героями,
ни совершенными ими чудесами, нимало не поколебленная
212
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
противоречивостью исторических свидетельств, она прини-
мает из рук господа явление таким, каким она его на-
шла,— в чистой и ужасной форме веры в нашем мире.
Душа не пылает страстью, сталкиваясь с тем, что назы-
вает своим счастливым или злым жребием, с поддержкой
или сопротивлением других людей. Нет человека, который
был бы ей врагом. Она принимает все, что выпадает ей на
долю, видя в этом еще один урок для себя. Она скорее
наблюдатель, чем деятель, а если она действует, то только
для того, чтобы еще лучше наблюдать.
ГЛАВА VII
ДУХ
Для правильной теории природы и человека важно,
чтобы она заключала в себе нечто прогрессивное. Полез-
ные приложения, которые уже исчерпаны или могут быть
исчерпаны, и факты, которые находят завершение, будучи
изъясненными, не могут исчерпать собою все истинное, что
относится к достойному жилищу, где обитает человек и где
все его способности находят подобающее им и неограни-
ченное использование. И все полезные приложения при-
роды допускают возможность объединения их в нечто одно,
что придает деятельности человеческой бесконечный раз-
мах. Во всех своих царствах, ва всех вещах вплоть до са-
мых дальних их пределов это полезное приложение приро-
ды сохраняет верность причине, его породившей. Оно всег-
да говорит о Духе. Оно наводит на мысль об абсолют-
ном. Оно вечно действенно. Оно подобно огромной тени,
всегда свидетельствующей, что в спину нам светит солнце.
На лице природы написана преданность. Подобно
Иисусу, стоит она, уронив голову и скрестив руки на гру-
ди. Счастливее всех тот, кто научится у природы почита-
нию.
Об этой не поддающейся выражению сущности, кото-
рую мы называем Духом, тот, кто больше всего над ней
размышляет, меньше всего говорит. Мы можем предвидеть
бога в грубых, так сказать, отдаленных явлениях матери-
ального мира; но когда мы пытаемся определить и описать
самого его, нам отказывают мысль и язык и мы столь же
беспомощны, как слабые умом и дикари. Эта сущность
сопротивляется попыткам выразить ее в виде формулиров-
ки; но если человек почитает ее в своей душе, самой до-
213
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
стойной задачей природы становится служить знамением
бога. Природа — тот орган, посредством которого всеобщий
дух говорит с человеком и стремится вернуть человека об-
ратно к ней.
Когда мы принимаем в расчет Дух, мы убеждаемся,
что взгляды, которые мы излагали выше, не исчерпывают
всего, что заключено в человеке. Необходимо добавить
еще несколько сходных мыслей.
Природа побуждает нас размышлять над тремя вопро-
сами. Что такое материя? Откуда она появилась? Чему
служит? На первый из этих вопросов ответ может дать
только теория идеального. Идеализм утверждает: материя
есть не субстанция, но феномен. Идеализм позволяет нам
осознать полное несоответствие между свидетельством, ко-
торое дается нам в нашем индивидуальном бытии, и сви-
детельством всемирного бытия. Первое из них совершенно,
второе не способно внушить какую бы то ни было уве-
ренность; душа есть часть природы вещей, мир — божест-
венная греза, от которой мы всегда можем пробудиться
для роскошества и ясности дня. Идеализм — гипотеза,
объясняющая природу при помощи иных принципов, чем
те, на которых основываются плотницкое искусство и хи-
мия. Однако ж, если он будет просто отрицать существо-
вание материи, он не удовлетворит потребностей духа. Он
оставит бога вне меня. Он покинет меня в запутанном
лабиринте моих прозрений, по которому можно блуждать
без конца. И душа противится ему, потому что он препят-
ствует страсти, отказывая мужчинам и женщинам в суб-
станциальном существовании. Природа в такой мере на-
полнена человеческой жизнью, что нечто человеческое есть
и во всем вместе и в каждой частности. Но такая теория
делает природу чуждой мне, и она не дает объяснения
тому нашему кровному родству с нею, которое мы при-
знаем. .
Пусть же пока, при теперешнем состоянии наших зна-
ний, эта теория останется просто не лишенной пользы
вводной гипотезой, помогающей нам отдать себе отчет в
вечном различии между душой и миром.
Когда же, следуя по незримым стопам мысли, мы на-
чинаем спрашивать себя, откуда появилась природа и че-
му она служит, из глубин сознания возникает перед нами
не одна истина. Мы узнаем, что самое высокое доступно
человеческой душе, что страшная всеобщая сущность, ко-
214
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
торая не является ни мудростью, ни любовью, ни красотой,
ни силой, но всем в одном и в полной мере каждым из
названного, — это и есть то, ради чего существуют все ве-
щи, и то, благодаря чему они суть; что дух созидает; что по
ту сторону природы существует дух и проникает всю при-
роду; единый, а не распадающийся на составные части, он
воздействует на нас не извне, то есть не через простран-
ство и время, но изнутри души, или же через нас самих;
и поэтому этот дух, являющийся Высшим Бытием, не соз-
дает природу вокруг нас, но являет ее на свет через нас,
подобно тому как дерево являет на свет новые ветви и
листья через старые поры. Как растение коренится в зем-
ле, так и человек — в груди божией; непересыхающие ис-
точники питают его, и если у него возникает в том нужда,
он черпает отсюда неиссякаемые силы. Кто может поста-
вить пределы возможностям человеческим? Достаточно
один раз вдохнуть воздуха высших сфер, получить воз-
можность созерцать справедливость и истину в их абсо-
лютной природе, и мы поймем, что человеку открыт до-
ступ ко всей душе творца, что он и сам творец, если гово-
рить о конечном. Такой взгляд позволяет мне различить,
где скрываются источники мудрости и силы, и указывает
на добродетель как на
ключ златой,
Которым двери в вечность отпирают41.
Самое неоспоримое свидетельство истины вижу я здесь,
и взгляд этот вдохновляет меня творить мой собственный
мир через очищение души.
Мир развивается из того же духа, что и человеческое
тело. Он представляет собой более далекое и менее отчет-
ливое воплощение бога, проекцию бога в область неосо-
знанного. Он отличается от тела в одном важном отноше-
нии. Он, не в пример телу, не подвержен прихотям чело-
веческой воли. Нам не нарушить его ясную'гармонию. Вот
почему для нас он служит наглядным проявлением боже-
ственного начертания. Это твердая точка, и, оглядываясь
на нее, мы можем осознать, далеко ли мы отошли от этого
начертания. По мере нашей деградации все явственнее вы-
ступает контраст между нами и нашим домом. В природе
мы чувствуем себя посторонними в той мере, в какой яв-
ляемся чужими по отношению к богу. Мы не понимаем
птичьих песен. Лиса и олень бегут от нас; на нас набра-
215
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
сываются тигр и медведь. Нам неведомо, как можно упо-
требить к пользе растения и плоды, за исключением не-
многих, например пшеницы или яблока, картофеля или
винограда. Разве пейзаж, в котором каждая черточка ды-
шит величием, не запечатлел лик господа^ Но и пейзаж
может показать нам, сколь велико расхождение между
человеком и природой, ибо вы неспособны отдаться на-
слаждению прекрасным видом, если рядом на поле тяжко
трудятся работники, вскапывающие его. Поэт, испытывая
восторг, находит в нем нечто достойное осмеяния до тех
пор, пока в поле зрения его больше не останется людей.
ГЛАВА VIII
ПЕРСПЕКТИВЫ
Когда стремятся познать законы мира и облик вещей,
самая высокая причина всегда оказывается самой истин-
ной. То, что видится едва ли возможным, выступает как
особенно утонченное, смутное и неясное, поскольку в душе
оно глужбе всего укоренено среди вечных истин. Эмпири-
ческая наука имеет свойство заслонять зрение, и как раз
благодаря тому," что она дает объяснение функциям и про-
цессам, она отнимает у жаждущего знания способность
отважно созерцать целое. Ученый муж оказывается лишен
поэзии. Но лучше других начитанный натуралист, посвя-
щающий все внимание и весь пыл души истине, увидит, что
остается еще многое узнать относительно своих связей с
миром, и узнать это невозможно путем сложения уже из-
вестных величин, их вычитания или иного сопоставления;
такое знание приобретается дерзанием духа, чему Нельзя
научить, постоянным восстановлением собственной сущно-
сти и полным смирением. Он откроет, что в изучающем
есть качества несравенно более значительные, нежели точ-
ность и непогрешимость усвоенного; что догадка нередко
более плодотворна, чем неоспоримое утверждение, и что
мечта подчас дает нам глубже проникнуть в тайну при-
роды, чем сотня проведенных с конкретной целью экспе-
риментов.
Ибо проблемы, которые необходимо решить,—это
именно те, которые избегают ставить на рассмотрение фи-
зиолог и натуралист. Подлинное дерзание не в том, чтобы
изучить всех представителей животного царства, но в том,
чтобы понять, откуда появилось и чему служит это все-
216
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
поглощающее единство лика всего сущего, которое на-
веки все разделяет и классифицирует, стремясь свести са-
мое многообразное к одной форме. Когда я рассматриваю
превосходный пейзаж, для моей цели не столь важно на-
звать, не ошибаясь, все его элементы в их последователь-
ности, сколь понять, почему всякая мысль о многообразии
пропадает, едва является это спокойное чувство единства.
Я не могу воздать большой хвалы самой высокой точности
деталей, пока не вижу никакой попытки объяснить взаи-
моотношения между вещами и мыслями, пока не проли-
вается света на метафизику конхиологии, ботаники, ис-
кусства, света, который должен прояснить отношение фор-
мы цветов, ракушек, животных, зданий к душе и помочь
созданию науки, основывающейся на идеях. В кабинете
естественной истории42 мы начинаем ощущать какую-то
мистическую почтительность и симпатию к самым несооб-
разным и причудливым формам животных, рыб, насеко-
мых. Американец, который в своей стране встречает лишь
здания, имитирующие чужеземные образцы, увидев Йорк-
ский кафедральный собор или Собор св. Петра в Риме,
бывает поражен тем-ощущением, что и эти высокие образ-
цы зодчества — тоже подражания, бледные копии невиди-
мого утраченного оригинала. Наука лишена достаточно-
го человеческого значения, пока натуралист не принимает
во внимание поразительной гармонии, существующей меж-
ду человеком и миром, господином которого тот' являет-
ся — не потому, что он высшее из обитающих в нем соз-
даний, но потому, что он воплощает его ум и сердце и об-
наруживает нечто от себя во всем великом и малом, в
каждом горном пласте, каждом новом законе й цвете, фак-
те астрономии или явлении атмосферы, установленных
наблюдением и анализом. Прозрение этой тайны вдохнов-
ляет музу Джорджа Герберта43, великолепного поэта
XVII столетия, писавшего псалмы. Приводимые строки —
часть его стихотворения «Человек»:
Гармонией полны
Все области людского существа,
А с ним — вселенной лад и строй.
Да, человек — друг естества
И, как приливы с фазами луны,
С ним съединен душой.
В природе все к нему
Идет покорно, власть его признав.
Он побеждает взором тьму
217
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
И мир вмещает искони.
Плоть исцеленья обретет у трав
Затем, что им сродни.
Для нас — и ветра рев,
И ход ночных светил, и плеск ручьев;
Все, что окрест увидит глаз,
Всегда на благо нам идет,
Во изобилье насыщает нас
Иль радости несет.
Зовут нас звезды, спать,
Опустит полог ночь, отдернет день.
Во всем для плоти благодать:
Всегда насыщен взор и слух,
И средь явлений наш питает дух
Их каждая ступень.
У человека слуг,
Ему неведомых,— несметный рой,
И он их топчет без числа,
Когда гнетет его недуг.
Мир целый — Человек, и мир второй
Любовь ему дала 44.
Познание истин такого возвышенного характера и слу-
жит тем привлекательным, что побуждает людей посвя-
тить себя науке; однако цель пропадает из виду, посколь-
ку все внимание уделяется средствам. Памятуя об этой
недальновидности науки, мы соглашаемся с Платоном в
том, что «поэзия ближе подходит к животрепещущей исти-
не, чем история» 45. Всякая догадка, всякое прозрение ду-
ши заслуживают к себе уважения, и мы приучаемся от-
давать несовершенным теориям и суждениям, в которых
есть проблески истины, предпочтение перед тщательно про-
думанными системами, не содержащими, однако, ни одного
ценного предположения. Мудрый писатель чувствует, что
потребности познания и творчества удовлетворяются луч-
ше всего тем, что будет возвещено открытие новых обла-
стей мысли; тогда надежда придаст новые силы впавшему
в забытье духу.
И поэтому я заключаю это эссе указанием на отдель-
ные свойственные человеку и природе традиции, о которых
пел мне некий поэт и которые, поскольку они всегда суще-
ствовали в мире и, возможно, являются взору каждого
барда, могут быть отнесены как к области истории, так и
к разряду пророчеств.
«Основания человека лежат не в материи, но в духе.
Однако элементом духа является вечность. А для нее са-
218
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
мые длительные последовательности событий, хроники
самых давних эпох совсем свежи и недалеки во времени.
В цикле, совершаемом всеобщим человеком, от которого
ведут свое начало все известные нам люди, столетия яв-
ляются вехами, а вся история — только эпохой непрерыв-
ной деградации.
Мы не доверяем нашему чувству симпатии к природе
и в глубине души отрекаемся от него. Мы то признае*м
нашу связь с нею, то разрываем ее. Мы подобны Навухо-
доносору, лишившемуся трона и рассудка и кормящему-
ся травой, как вол46. Но кто может определить, где конча-
ется целительная сила духа?
Человек — это рухнувшее божество. Когда люди вер-
нутся к невинности, жизнь станет дольше и будет перехо-
дить в бессмертие так же незаметно, как мы пробуждаем-
ся ото сна. Но безумие и неистовство будут царить в мире,
если теперешняя неорганизованность сохранится еще не-
сколько сотен лет. Ей не дают распространяться смерть и
детство. Детство — это вечный Мессия, сходящий в объя-
тия падших людей и умоляющий их вернуться в рай.
Человек — это карликовая копия его самого. Некогда
он был насквозь проникнут Духом и растворялся в нем.
Он заполнял природу обильно исходившими от него тока-
ми. Из него поднимались солнце и луна, солнце — из муж-
чины, луна — из женщины. Законы его души, периоды тех
или иных его действий находили внешнее выражение в
смене дня и ночи, в чередовании времен года и смене лет.
Но когда он изготовил для себя эту массивную раковину,
воды отхлынули от него; он больше не заполняет влагой
вен и прожилок; он сжался так, что стал похож на каплю.
Он знает, что его строение все еще пригодно для него, но
пригодно как одежда с большим запасом на вырост. Ско-
рее, надо бы сказать, что некогда оно соответствовало ему,
теперь же гармонирует с ним как нечто находящееся дале-
ко и высоко от него. Он опасливо преклоняется перед соб-
ственной работой. Теперь мужчина уже следует за солн-
цем, а женщина за луной. И все же бывают минуты, когда
он стряхивает с себя дрему и размышляет о себе и сво-
ем доме, и его посещают странные мысли относительно
сходства между домом и им самим. Он постигает, что, коль
скоро закон его — высший закон, и он сохраняет еще ос-
татки силы, и слово его пока звучит еще для природы пол-
новесно, все это не от осознанной им силы, все это не не-
219
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
что низшее, но нечто высшее его воли. Это Инстинкт». Так
пел мой орфический поэт47.
В наше время человек прилагает к природе лишь поло-
вину своих сил. Он трудится над освоением мира, руко-
водствуясь только присущим ему пониманием. Он живет
в нем и управляет им, исходя из грошовой мудрости; и
тот, кто трудится больше других, составляет лишь поло-
вину человека; если у него сильные руки и крепкий желу-
док, то душа его огрубела, и он стал своекорыстным дика-
рем. Свои отношения с природой, свою власть над ней он
осуществляет через понимание. Природа для него как на-
воз; он использует к своей выгоде огонь, ветер, воду, мор-
ской компас; и пар, и уголь, и химическое удобрение; и
ставит заплаты на своем теле у дантиста и хирурга. Такое
поддержание своей власти побуждает сравнить человека
со свергнутым королем, который клочок за клочком поку-
пает принадлежавшие ему земли, вместо того чтобы од-
ним прыжком вновь очутиться на своем троне. А между
тем в окружившей нас густой тьме не столь уж редки про-
блески более достойного света — время от времени явля-
емые нам примеры воздействия человека на природу в пол-
ную меру его сил, и разумом, и пониманием. Вот такие
примеры: традиции чудотворства, восходящие к древней-
шим эпохам в жизни всех народов; история Иисуса Хри-
ста; победы принципа, которые мы видим в религиозных
и политических революциях и в отмене работорговли; чу-
деса воодушевления вроде тех, о которых рассказали Све-
денборг, Гогенлое48 и шекеры; многие непонятные и все
еще оспариваемые факты, объединяемые теперь под име-
нем Животного Магнетизма; молитва; красноречие; само-
исцеление; а также мудрость детей. Все это примеры того,
как Разум на мгновение овладевает своим жезлом; все это
проявления той силы, которая существует не во времени
или пространстве, но как непосредственная, вливающаяся
в нас и порождающая сила. Различие между номиналь-
ной и идеальной силой отлично выражено в изречении схо-
ластиков49, гласящем, что знание человеческое есть вечер-
нее знание, vespertina cognito, а божеское — знание утрен-
нее, matutina cognito.
Задача возвращения миру его изначальной и вечной
красоты разрешается исцелением души. Те руины, та пу-
стота, которые мы обнаруживаем в природе, на самом деле
находятся в нашем собственном глазу. Ось зрения не сов-
220
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
падает с осью вещей, и поэтому последние выглядят не
прозрачными, но непроницаемыми. Причина того, что ми-
ру недостает единства, что он лежит в развалинах и на-
громождениях, состоит в утрате человеком единства с са-
мим собой. Человек не может быть натуралистом, пока не
удовлетворит всем требованиям духа. А любовь — точно
такое же предъявляемое им требование, как и острота вос-
приятия. Поистине ни одно из них двух не может быть
совершенным без другого. В высшем смысле этих слов
мысль благочестива, и благочестие есть мысль. Бездна без-
дну призывает50. Но этот брак не совершается в той жиз-
ни, какой мы живем. Есть чистые душой люди, почитаю-
щие бога, поскольку это завещано им отцами, однако чув-
ство долга не развилось у них в той степени, чтобы все
их способности были поставлены ему на службу. И есть
наделенные упорством натуралисты, однако свой предмет,
природу, они замораживают, освещая ее холодным светом
понимания. Разве молитва не является тоже постижени-
ем истины, смелым порывом души к неизведанной беско-
нечности? Не было человека, который, горячо молясь, не
узнавал бы что-нибудь. Но когда одушевленный верой
мыслитель, решившийся освободить любой предмет от ча-
стных связей и увидеть его в свете мысли, в то же время
согреет науку огнем самой святой страсти, — вот тогда
господь вновь вернется в свое творение.
Когда душа будет готова приняться за изучение, не
потребуется искать для него предметов. Неизменное свой-
ство мудрости — умение видеть чудесное в обычном. Что
есть день? А год? А лето? А женщина? А ребенок? А
сон? Нам в нашей слепоте кажется, что такие вещи не
могут волновать. Мы изобретаем притчи, чтобы скрыть не-
посредственный смысл факта, и, как принято говорить,
«подчиняем его высшим духовным законам». Но когда факт
рассматривается в свете идеи, блекнет и увядает кричаще
яркая притча. Мы созерцаем закон действительный и бо-
лее высокий. Для мудрых факт является поэтому настоя-
щей поэзией и самой прекрасной из притч. Эти чудеса
доставляют нам прямо к нашей двери. Ты тоже человек.
Тебе ведомы мужчина и женщина, и их жизнь в обществе,
и нищета, труд, сон, страх, удача. Научись видеть, что
ничто из этого не является чем-то чисто внешним, нет,
каждое явление уходит корнями в способности и прист-
растия души. В то время как твой разум влечет к себе
221
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
какой-нибудь абстрактный вопрос, природа ставит его пе-
ред тобой в конкретном воплощении и требует, чтобы ты
сам решил его. Запершись в кабинете, разумно было бы
сравнить событие за событием нашу жизнь и§о дня в день,
особенно в моменты сильных жизненных потрясений, с за-
рождением и развитием идей в нашем сознании.
Так мы придем к тому, что будем смотреть на мир но-
выми глазами. Будет удовлетворена вечная жажда разу-
ма узнать, что есть истина, и жажда страсти установить,
что благо; нужно только отдаться в руки просвещенной
Воли. И тогда будет Принято всеми то, что говорил мой
поэт: «Природа не представляет собой нечто окаменевшее;
она подвижна. Дух изменяет, вылепливает, создает ее.
Неподвижность или грубость природы — свидетельство от-
сутствия духа; для чистого духа она подвижна, изменчива,
послушна. Всякий дух строит для себя дом, а за стенами
его дома протянулся мир, а дальше простирается небо.
Знай же, что мир существует для тебя. Это для тебя яв-
ления совершенны. Что мы такое — только мы можем по-
нять. Все, чем был наделен Адам, все, что свершил Це-
зарь, всем' этим располагаешь и ты и можешь свершить
не меньшее. Адам называл своим домом небо и землю,
Цезарь — Рим; ты же назовешь домом, быть может, са-
пожную мастерскую, или сотню акров вспаханной земли,
или чердак — обитель ученого. И тем не менее твое цар-
ство, хотя оно и не носит изысканного имени, ни в чем,
решительно ни в чем не уступает величием их царству.
И потому — строй свой собственный мир. Как только ты
подчинишь свою жизнь чистой идее, зародившейся в твоей
душе, последняя раскроет свои великие возможности. Воз-
вышение духа повлечет за собой соответствующую рево-
люцию в мире вещей. Мгновенно исчезнут все не вызы-
вающие радости виды, свиньи, пауки, змеи, эпидемии чу-
мы, лечебницы для душевнобольных, тюрьмы, враги; они
преходящи, и вскоре мы их больше не увидим. Все; что
есть в природе грязного и неприятного, высушит солнце
и развеет ветер. Как тают снега и цвет земли вновь дела-
ется зеленым, когда с юга возвращается солнце, так и дух
разукрашивает все на своем пути и несет с собой красоту,
которую встречает, и песню, очаровывающую его; он соз-
даст повсюду прекрасные лица, горячие сердца, рородит
мудрые речи, героические поступки, пока больше нигде не
будет зла. Царствие человека над природой не придет при-
222
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПРИРОДА
метным образом51; в том виде, каким мы его сейчас зна-
ем, оно стоит вне человеческой мечты о боге; и, осознавая
* свое могущество, человек испытывает удивление не мень-
шее, чем слепой, когда чувствует, что к нему постепенно
возвращается совершенное зрение».
АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
Речь перед обществом Фи-Бета-Каппа !
в Кембридже 31 августа 1837 года
Господин председатель! Господа!
Я рад поздравить вас с во-
* зобновлением нашего литературного сезона. Годовщина на-
ша— это праздник надежды и, пожалуй, в недостаточной
степени праздник труда. Мы собираемся не для игр, где
можно блеснуть сноровкой и силой, не для чтения исто-
рических трудов, трагедий и од, как древние греки, не для
празднеств любви и поэзии, как трубадуры, не для обсуж-
дения вопросов, способствующих прогрессу науки, как на-
ши современники в столицах Британии и Европы. По сю
пору наши собрания, которым мы посвящаем досуг, были
лишь добрым свидетельством возрождения любви к лите-
ратуре среди людей слишком занятых, чтобы оказать ей
более существенные знаки внимания. Но и эти собрания
прекрасны, ибо они говорят о том, ч,то инстинктивная по-
требность в литературе неискоренима. Быть может, уже
пришло время, когда такая потребность должна вылиться
и выльется во что-то иное; когда дремлющий разум Аме-
рики разомкнет отяжелевшие от сна веки и удовлетворит
затянувшееся ожидание мира, предложив ему нечто бо-
лее высокое, нежели образцы своего искусства в технике.
Время нашей зависимости, время нашего длительного ли-
тературного ученичества у иных народов близится к кон-
цу. Миллионы людей, стремительно пробуждающихся к жиз-
ни повсюду вокруг нас, нельзя вечно кормить черствыми
крохами чужих урожаев. Происходят события, свершаются
поступки, которые необходимо воспеть, которые сами себя
воспоют. Кто же может сомневаться, что в новую эпоху
поэзия воскреснет и будет вести нас всех, как звезда созвез-
дия Лиры, сияющая сейчас над нами в зените, что однаж-
224
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
ды станет, по уверениям астрономов, Полярной звездой и
будет пребывать ею тысячу лет?
Одушевленный этой надеждой, я принял предложенную
^ше тему, обратиться к которой сейчас побуждает не толь-
ко обычай, но и сам характер нашей ассоциации; я буду
говорить об Американском ученом. Год за годом приходим
мы сюда, чтобы прочитать еще одну главу его биографии.
Каков же его характер, каковы его стремления в свете, ко-
торый пролила на него новая эпоха?
Одна из притч, доставшихся нам от не ведаемой нами
античности и содержащих неосознанную мудрость, гласит,
что в начале творения боги разделили Единого Человека на
многих людей2, чтобы тому было легче справляться с де-
лом; с точно такой же целью была разделена на пальцы
рука.
Старая притча заключает в себе доктрину вечно юную
и высокую: что существует Единый Человек, представлен-
ный во всех отдельных людях лишь какой-то своей гранью
либо через одну свою способность, и, для того чтобы обре-
сти целостного человека, необходимо взять все общество.
Человек — не фермер, не учитель, не инженер, но все. Че-
ловек— это и священник, и ученый, и государственный
муж, и работник, производящий продукты, и солдат. В раз-
деленном, или общественном, состоянии эти функции раз-
граничены индивидуумами, каждый из которых преследует
цель выполнить свою долю общей работы, в то время как
другой занят выполнением своего урока. Притча говорит
нам, что индивидуум, если он хочет обрести себя, должен
временами предавать забвению свой труд и брать на себя
труд всех других. Увы! Это первоначальное единство на-
столько исчезло, будучи отдано на расхищение толпам, на-
столько мелочно раздроблено и подразделено, что источник
силы, который оно создавало, растекся крохотными лужи-
цами, и его уже не собрать в русло. Общество — это то со-
стояние человека, когда отдельные члены оказываются от-
рубленными от ствола, и бесчисленные двуногие чудовища
щеголяют то красивым пальцем, то изящной шеей, то креп-
ким желудком, то сильной рукой, но никто из них не явля-
ется человеком.
Человек, таким образом, преображается в вещь, во мно-
жество вещей. Земледелец, который есть Человек, послан-
ный в поле, чтобы принести нам пищу, лишь редко вдох-
новляется какой бы то ни было мыслью о подлинном вели-
8-1806 225
л.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
чии своего призвания. Он поглощен своими бушелями и
повозками с зерном — ничем больше; он опускается до
уровня фермера, когда должен быть Человеком, трудящим-
ся на ферме. Торговец почти никогда не умеет ценить свое-
го труда по его идеальной стоимости; его засасывает рути-
на ремесла, а душа отступает перед долларами. Священ-
ник превращается в ритуал, стряпчий — в свод законов,
механик — в машину, матрос — в корабельный канат.
При таком распределении функций ученый является
представителем разума. Если это истинный ученый, то это
Человек, Который Мыслит. Когда же ученое сословие при-
ходит в упадок, падает жертвой общества, он все больше
становится просто мыслителем' или, хуже того, попугаем,
вещающим с чужих слов.
* Если считать его Человеком, Который Мыслит, то ста-
нет понятным и его назначение. Это для него создает При-
рода все свои мирные, все свои предостерегающие картины;
это ему назидает прошлое; это его зовет к себе будущее. И
действительно, разве не занят каждый человек изучением,
и разве не для изучающих существует все на свете? И, на-
конец, разве настоящий ученый не является и настоящим
властителем? Но вот что изрек встарь оракул: «У всего
на свете Две рукояти, страшись же взяться не за ту, за ко-
торую унадо» 3. В жизни ученый слишком часто заблужда-
ется относительно человечества и тем самым поступается
данной ему привилегией. Но давайте говорить об ученом,
погруженном в свои занятия; попробуем выяснить, каковы
основные стимулы, им получаемые.
I. Раньше всего и значительнее всего влияет на нас при-
рода. Всякий день поднимается солнце, а вслед за зака-
том приходит ночь и высыпает свои звезды. Вечно проно-
сится над землей ветер, вечно поднимается трава. Всякий
день встречают друг друга, созерцают и что-то познают
мужчины и женщины. Ученый — тот, кого зрелище приро-
ды влечет к себе больше, чем всех других людей. Он дол-
жен в душе своей определить ценность того, что его окру-
жает. Чем является для него природа? Необъяснима не-
прерывность этой сотканной рукой бога ткани, у которой
нет ни начала, ни конца; это сила, совершающая круговое
движение, возвращающаяся к самой себе. В этом отноше-
нии она сродни его душе, ни начала, ни завершения кото-
рой ученый не может найти — столь она целостна, столь
безгранична. И повсюду, где природа блистает своим роско-
226
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
шеством, в этой бесконечности, где одна система сменяет
другую, точно луч загорается от луча, где нет ни верхних,
ни нижних пределов, ни центра,'ни периферии, — и в своей
цельности и в каждой своей частице природа спешит на-
помнить душе о своем существовании. Начинается процесс
классификации. Для ума неискушенного все отделено от
другого, все занимает отведенное именно ему место. По-
степенно, однако, ум постигает, как связать две вещи, как
увидеть в них единую природу; затем три, затем три тысячи
вещей; и, покоряясь собственному своему побуждению объ-
единять, ум продолжает все больше и больше связывать все
воедино, уменьшая аномалии, открывая скрытые под зем-
лей общие корни, посредством которых оказываются проч-
но сцепленными одно с другими и восходящими к одному
стволу явления далекие и противоположные. Со временем
ум открывает, что от первых дней истории шло постоянное
накопление фактов, шла их классификация. А что она со-
бою представляет, если не прозрение того, что явления при-
роды не находятся в хаосе, что они не чужды одно другому,
но подчинены закону, который есть также и закон челове-
ческого ума? Астроном убеждается, что геометрия, эта чис-
тая абстракция человеческого ума, отображает движение
планет. Химик открывает, что вся материя подчинена опре-
деленным пропорциям и вполне отчетливо прослеживающе-
муся методу; и наука — это только установление аналогии,
тождества самых удаленных одно от другого явлений при-
роды. Дерзновенный ум прямо атакует каждый как будто
бы законченный в самом себе факт; и его усилиями все
необычнре, все отличающееся от знакомого обретает мес-
то в своем распределении, повинуется своему закону; и спо-
собность прозрения помогает ему вдохнуть душу в самую
мелкую частицу естественной организации, во всю природу
вплоть до самой далекой ее окраины.
И вот этому школьнику является под клонящимся купо-
лом неба мысль, что сам он и это небо выросли из одного
корня, что один из них — листик, а другой — цветок, что
чувства родства и симпатии пульсируют в каждой их вене.
А что же это за Корень? Не является ли он душой его ду-
ши? О, мысль слишком смелая, греза слишком прихотли-
вая! И все-таки, когда этот духовный свет позволит увидеть
закон, которому подчиняются создания более земные по
своей природе, когда наш герой научится преклоняться пе-
ред душой и поймет, что естественная философия в ее те-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
перешнем состоянии представляет собой лишь самое пер-
вое прозрение начертанного этой всемогущей рукой, — тог-
да он будет жаждать этого не знающего конца знания и
стремиться к нему, поскольку такое знание вечно сотворя-
ет мир. Он поймет, что природа — противойоложное душе
и соответствующее ей в каждом своем элементе. Одно
есть печатка, а другое оттиск. Красота природы — это кра-
сота его собственного ума. И ее законы — тоже законы
собственного его ума. Природа становится тогда показате-
лем его знаний. В той мере, в какой познал он природу,
он познал и подчинил себе собственный ум. И в конечном
итоге призыв древних «Познай самого себя»4 и призыв со-
временности «Изучи природу» становятся тождественными
по смыслу.
II. Другое, что в сильной степени воздействует на склад
души ученого, — это Прошлое и его образ мышления, про-
является ли он в литературе, искусстве, общественных ин-
ститутах или любых иных формах. Книги — лучшие про-
водники этого воздействия прошлого, и, быть может, мы
всего точнее выявим его значение, истинную его роль, ес-
ли определим, какова ценность книги самой по себе.
Книги — достойная материя. Ученый самой ранней эпо-
хи воспринимал окружавший его мир, размышлял над ним,
придавал ему в своем сознании новый порядок и выражал
этот мир. То, что он воспринимал, было жизнью, то, что
выражал, — истиной. То, что он воспринимал, было после-
довательностью краткосрочных событий, то, что выра-
жал,— бессмертными истинами. То, что он воспринимал,
было делом, то, что выражал,— поэзией. Он воспринимал
лишенный жизни факт, а выражал живую мысль. Она мо-
жет стоять недвижно, но может и приходить в действие.
Она то выдерживает испытание, то воспаряет, то воодушев-
ляет. Насколько высоко она будет парить, насколько дол-
го будет звучать песней, полностью зависит от силы ума,
в котором эта мысль родилась.
А можно сказать, что это зависит и от того, насколько
успешным был процесс преображения жизни в истину.
Чем более полным было растворение, тем более чистым и
неразрушимым окажется продукт. Но ни то, ни другое не
бывает вполне совершенным. Как никаким воздушным на-
сосом не создать совершенного вакуума, так и ни одному
художнику не избавиться полностью в своей книге от тлен-
ного, от требований традиции или вкусов его страны, не
228
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
создать книги, содержащей только чистую мысль и во всех
отношениях действенной и для далеких потомков и для со-
временников— точнее сказать, для людей следующей эпо-
хи. Мы знаем, что каждая эпоха должна создавать свои
собственные книги, а если быть более точным — каждое
поколение должно создавать книги для поколения, идущего
ему на смену. Книги, написанные прежде, это поколение
уже не удовлетворяют.
Однако здесь-то и выявляется серьезное заблуждение.
Священным смыслом, которым наделен сам акт творчест-
ва — акт мысли, — наделяется и его результат. Верили,
что поэт, поющий свою песнь,— существо божественное;
стало быть, божественна и песнь. Писатель олицетворял
дух справедливости и мудрости; исходя из этого, стали счи-
тать, что и написанное им совершенно; так преклонение
перед героем, вырождаясь, превращается в почитание его
статуи. Едва нечто подобное произойдет, книга тут же на-
чинает приносить один вред; ее автор из нашего проводни-
ка превращается в тирана. Праздный и извращенный ум
массы, который очень неохотно поддается вторжению Ра-
зума, обладает свойством, однажды уступив такому втор-
жению, однажды признав какую-то книгу, держаться ее
всеми силами и бурно негодовать, когда эту книгу третиру-
ют. На ней основываются целые колледжи. О ней пишут
книги мыслители — не Люди, Которые Мыслят, — а также
«одаренные сочинители», то есть те, кто идет в ложном
направлении с самого начала, кто отправляется от приня-
тых догм, а не от собственного понимания принципов. В
библиотеках взрастают робкие духом юноши, почитающие
своим долгом разделять взгляды, которых держался Цице-
рон, или же Локк, или же Бэкон, и забывающие, что Цице-
рон, Локк, Бэкон, когда они писали свои книги, ведь тоже
были юношами, взросшими в библиотеках.
И вот вместо Человека, Который Мыслит, перед нами
книжный червь. Перед нами целый разряд людей, просве-
тившихся путем чтения и почитающих книги как таковые —
не потому, что книги сродни природе и складу человеческо-
му, но потому, что они составляют вместе с миром и ду-
шой нечто вроде Трех Сословий. Перед нами реставраторы
литературных чтений, доки по части верности текста, одер-
жимые библиофилы всех степеней.
Книги, если уметь ими пользоваться, — лучшее, что есть
на земле; если же пользоваться ими неправильно, они мо-
229
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
гут быть причислены к самому худшему. Что значит поль-
зоваться книгой правильно? Какова та единая цель, для
осуществления которой идут в ход все средства? Книги
нужны только для одного — рождать вдохновение. Лучше
я за жизнь свою не возьму в руки ни одной книги, чем до-
пущу, чтобы ее притягательная сила пошла мне во вред,
поскольку книга не находится в поле моих интересов и яв-
ляется не частью моей системы, а посторонним ей телом.
Единственное ценное, что есть в мире, — это действенная
душа. Каждый человек имеет право быть ею наделенным;
она заключена в каждом человеке, хотя почти у всех лю-
дей она не получает возможности проявить себя и пока что
даже еще не явилась на свет. Действенной душе дано обре-
сти абсолютную истину, ей дано высказать эту истину или
создать ее. В своем действии она являет пример гения, и
это не привилегия избранных и немногих, но здравое со-
стояние всякого человека. По самой своей сути она содер-
жит залог прогресса. Книга, колледж, художественная шко-
ла, любого рода общественный институт удовлетворяются
каким-нибудь откровением, гения прошлых эпох. Ход их
рассуждений таков: откровение это глубоко, будем же его
держаться. Это связывает меня по рукам и ногам. Взор их
обращен не вперед, а назад. Но гений смотрит вперед; гла-
за находятся у человека на лице, а не на затылке; челове-
ка питает надежда; гений созидает. Какие бы ни были
отпущены человеку таланты, если он не созидает, ему не
возжечь чистого божественого огня; <ш может раздуть дым,
оставить после себя золу, но пламени нет. Печать созида-
ния отмечает художественную манеру, и действие, и сло-
во— ту манеру, то действие и слово, которые не содержат
ни следа подчинения обычаям и авторитетам, но рождают-
ся -спонтанно, из чувства добра и красоты, свойственного
самому тебе.
С другой стороны, для творца фатально, если он, вмес-
то того чтобы быть собственным своим пророком, получает
истину готовой от кого-то другого, отказавшись от самосто-
ятельного размышления, от уединения, от поддержания ему
одному лишь присущего, — фатально, даже если истина
эта выступает, залитая потоками света. Гений всегда в до-
статочной мере противится другому гению, если воздейст-
вие его чрезмерно. Свидетельством тому может служить
литература любой страны. Английские драматические по-
эты шекспиризированы уже двести лет.
230
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
Несомненно, существует верный метод чтения, так что
оно оказывается строго подчинено высшим потребностям.
Человек, Который Мыслит, не должен пасовать перед ин-
струментами, ему данными. Книги существуют для досугов
ученого. Если он способен читать непосредственно начерта-
ния бога, время слишком драгоценно, чтобы тратить его
на сочинения других людей, представляющие собой пере-
сказы того, что они прочитали. Но когда надвигаются ми-
нуты тьмы — а они должны время от времени надвигаться,
как должно прятаться солнце и гаснуть на какое-то время
свет звезд, — мы прибегаем к помощи зажегшихся от лу-
ча солнца или звезд ламп, чтобы они направляли наши ша-
ги к востоку, откуда придет рассвет. Мы слушаем для того,
чтобы мы могли говорить. Арабская пословица гласит:
«Смоковница, глядя на другую смоковницу, начинает пло-
доносить».
Замечателен сам характер наслаждения, которое достав-
ляют нам лучшие книги. Мы выносим из них убеждение,
что по прирдде тот, кто писал, и тот, кто читает, едины.
Стихи великих английских поэтов — Чосера, например, или
Марвелла5, или Драйдена6 — приносят цам радость впол-
не современную — в'том смысле, что эта радость до очень
большой степени и объясняется отсутствием какой бы то ни
было временной дистанции между поэтом и нами. К радос-
ти и изумлению примешивается какое-то благоговейное
чувство, когда оказывается, что поэт, живший в давно
ушедшем мире, лет двести-триста назад, высказывает то,
что близко моей душе, то, что я почти что сам думал и го-
ворил. Это свидетельствует в пользу философской доктри-
ны, утверждающей, что душа во всех случаях идентична;
однако мы бы предположили существование какой-то уже
наличествующей гармонии, какого-то предвидения буду-
щих душ, какой-то подготовительной работы, чтобы зара-
нее удовлетворить их потребности; мы видим нечто по-
добное у насекомых, которые, прежде чем умереть, скап-
ливают пищу для поколений, которых никогда не увидят.
Никакая любовь к системе, никакое преувеличенное
внимание к инстинкту не побудят меня недооценивать зна-
чение Книги. Все мы знаем, что, подобно тому как челове-
ческое тело можно поддерживать любой пищей, даже отва-
ром из травы или бульоном из подошвы, так и ум челове-
ческий можно поддерживать любым знанием. Известны
примеры людей великих и героических, которые, однако,
231
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
почти все, что знали, почерпнули с печатной Страницы. Ог-
раничусь тем, что скажу: для того чтобы выдерживать та-
кой корм, нужна сильная голова. Чтобы хорошо читать,
необходимо быть "изобретателем! Или, пользуясь послови-
цей, «тот, кто хочет привезти на родину,, богатство обеих
Индий, должен захватить его с собой»7. Таким образом,
творческое чтение существует точно так же, как и творче-
ское сочинительство. Если ум закален трудом, если ты на-
делен остротой мысли, страница книги, что бы мы ни чи-
тали, будет вся светиться самыми разнообразными скрыты-
ми в ней смыслами. Всякое предложение приобретет вто-
рое значение, и окажется, что взгляд нашего автора ши-
рок, как мир. Мы тогда поймем нечто справедливое по от-
ношению ко всем случаям: как час провидения и у про-
рока мимолетен и редок среди дней и месяцев тяжкого
труда, так и в написанной им книге само провидение сос-
тавляет, быть может, самую незначительную часть. Ищу-
щий провидения и умеющий его найти тем и ограничится,
что в принадлежащем ему томе Платона или Шекспира
прочтет одну эту самую незначительную часть — ту, где с
несомненностью вещает оракул; все же прочее он не удо7
стоит внимания, словно бы это не был Платон или Шек-
спир в еще много большей степени.
Разумеется, до каких-то пределов чтение умному чело-
веку совершенно необходимо. Только прилежным чтением
должен он постигать историю и естественные науки. Точ-
но так же до какого-то предела совершенно необходимо
существование колледжей — они должны привить основ-
ные элементы знания. Однако подлинно служить нам они
могут лишь в том случае, если целью их будет творчество,
а не вбивание сведений; когда под свой гостеприимный
кров они соберут из всех краев гений, в каждом его про-
явлении и этим многократно усиленным огнем воспламенят
сердца обучающихся в них юношей. Мысль, знание по своей
природе таковы, что здесь бессильны ухищрения и претен-
циозность. Мантии и денежные фонды, хотя бы ими ода-
ряли богатейшие города, никогда не будут стоить столько,
сколько стоит самое незначительное проявление ума, хотя
бы слабый его проблеск. Достаточно забыть об этом, и
наши американские колледжи утратят свое общественное
значение, делаясь богаче и богаче год от года.
III. В мире распространено мнение, что ученый должен
быть кабинетным отшельником, человеком хилого здоровья,
232
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
столь же непригодным для физической работы или обще-
ственной деятельности, как перочинный нож для колки
дров. Так называемые «практичные люди» снисходительно
посмеиваются над людьми думающими, точно бы те ни на
что не пригодны, поскольку они размышляют и понимают.
Я слышал, как про священников — а они чаще, чем люди
других сословий, являются для своей эпохи учеными —
говорили как о женщинах: им якобы не дано внимать гру-
боватой, непосредственной беседе мужчин, все, что они слы-
шат,— это жеманное попискивание. По сути дела, их не-
редко лишают гражданских прав; а находятся и пламен-
ные сторонники обета безбрачия. Даже в той мере, в ка-
кой все это верно относительно посвятивших себя научным
занятиям, говорить подобное несправедливо и неразумно.
Для ученого действовать не главное, но и для него это
существенно. Пока он не действует, он еще не человек.
Пока он не действует, мысль никогда не созреет у него на-
столько, чтобы стать истиной. Мир окутывает взор обла-
ком красоты, но мы неспособны эту красоту увидеть. Без-
действие есть малодушие, а ведь человек, лишенный геро-
ической души, не может быть ученым. Преамбула мысли,
условие, при котором осуществляется переход ее от неосоз-
нанного к осознанному, — действие. Я знаю ровно столько,
сколько я жил. И мы немедленно отличаем слова, заряжен-
ные жизнью, от слов, ее лишенных.
Мир — эта тень души или второе я — широко простерся
вокруг нас. Его привлекательные стороны подобны ключам,
отмыкающим мои мысли и дающим мне узнать самого се-
бя. Я с радостью отдаюсь этой полной звуков суете. Я сое-
диняю в пожатии свои руки с руками тех, кто справа и сле-
ва от меня, и занимаю в людском кольце свое место, что-
бы работать и страдать, ибо инстинкт учит меня: только
так молчащая пропасть наполнится голосами. Я знаю, что
она такое; я рассею внушаемый ею страх, я избавлюсь от
нее, когда жизнь моя, разрастаясь, сомкнётся с другими.
Лишь в той мере, в какой я постиг на опыте жизнь, я по-
бедил пустыню и превратил ее в оазис; лишь настолько су-
мел я расширить круг моего бытия, приумножить мое цар-
ство. Я не понимаю, каким образом человек может отка-
заться от действия, в котором мог бы участвовать, лишь
по той причине, что жалеет свои нервы или не хочет отка-
зывать себе в отдыхе. Действие —это драгоценность, укра-
шающая беседу, которую он ведет. Изнурительный труд,
233
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
бедствия, отчаяние, нужда.— все это наставники в мудро-
сти и красноречии. Настоящий ученый горько сожалеет о
всякой упущенной им возможности действовать, поскольку
видит, что тем самым утрачивает свои сил^ы. Действие —
это сырье, из которого изготовляет свои замечательные
произведения разум. Причудлив этот процесс, посредством
которого опыт оказывается преображенным в мысль, как
лист шелковицы — в атлас. На этом производстве работа
кипит, не прерываясь ни на час.
Действия и события, относящиеся ко временам нашего
детства и ^юности, стали теперь предметом совершенно спо-
койного наблюдения. Они подобны явившимся перед нами
в воздухе пленительным картинам. Но совсем по-другому
относимся мы к поступкам, совершенным недавно, к делу,
которым мы вот сейчас заняты. Тут мы теряем всякую спо-
собность размышлять. Тут еще пульсируют наши неостыв-
шие страсти..Мы не больше можем тут что-то ощутить или
признать, чем ощутить собственные наши ноги, или руки,
или мозг. Только что сделанное еще остается частью жиз-
ни, которой мы живем, продолжает какое-то время сохра-
няться глубоко в нашей неосознанной жизни. Когда-нибудь
придет та минута созерцания, когда этот поступок отделит-
ся от нашей жизни, подобно созревшему плоду, и станет
мыслью, рожденной сознанием. И тут же этот поступок по-
вышается в своем значении, преображается; тленное обле-
чется в нетленное8. Какое бы низкое побуждение ни лежа-
ло в его основе, какие бы низкие действия ни предшество-
вали ему и ни следовали за ним, поступок этот станет отны-
не примером красоты. Заметьте, что тщетно пытаться при-
близить такое преображение. Пока он оставался таким, ка-
ким был совершен, поступок не мог быть одухотворенным,1
не мог сиять красотой; это был лишь заурядный поступок,
как все другие. Как вдруг, неприметно для человека, этот
же самый поступок обретает, прекрасные крылья и стано-
вится ангелом мудрости. Так вот в нашей частной жизни
нет ни одного поступка, ни одного события, которые раньше
или позже не потеряли бы своей инертной, привязывающей
их к земле формы и не поразили бы нас, воспарив от те-
лесного в эмпиреи. Испытанное в колыбели и в раннем
детстве, в школе и на площадке для игр, боязнь мальчи-
шек, собак, линейки в руках классного надзирателя, лю-
бовь к девочкам-школьницам и к ягодам — все это уже
ушло; и точно так же должны воспарить и стать пес-
234
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
ней дружба и родственные чувства, профессия и принад-
лежность к своей партии, родной город и страна, нация,
мир.
Бесспорно, тот, кто все свои силы вложил в достойные
действия, пожнет самый богатый урожай мудрости. Я не
стану отгораживаться от этого океана действия и переса-
живать дуб в цветочный горшок, чтобы он чах и умирал от
голода; я не буду полагаться на те доходы, которые прине-
сет мне развитие какой-то одной моей способности, и вы-
черпывать до дна какой-то один кладезь мысли, не уподоб-
люсь савоярам, которые зарабатывали на жизнь тем, что
вырезали деревянных пастухов, пастушек и трубки на гол-
ландский манер для всей Европы, и однажды, отправив-
шись в горы, чтобы принести дерева, вдруг увидели, что
свели на нет все свои сосны. У нас предостаточно писате-
лей, которые досуха вычерпали свой кладезь и теперь, по-
буждаемые похвальным благоразумием, отплывают в Гре-
цию и Палестину, идут по прерии вместе со следопытами
или же скитаются где-нибудь в Алжире, чтобы пополнить
предлагаемый на продажу ассортимент.
Ученый не был бы склонен к действиям, если бы речь
шла просто о расширении его словаря. Наш словарь — са-
ма жизнь. С толком прошли те годы, что были потрачены
на сельские труды, и те, что были проведены в городе,
дабы познать ремесла и производства, и те^что ушли на бе-
седы со многими мужчинами и женщинами, и годы, посвя-
щенные изучению науки и искусства с единой целью — най-
ти в многообразии их фактов язык,-посредством которого
можно было бы проиллюстрировать и воплотить обретенные
нами истины. Бедность или изящество речи позволяют мне
незамедлительно определить в любом говорящем, много ли
Ьн успел уже повидать на своем веку. Жизнь стоит за на-
ми, как каменоломня за черепицей и карнизами, что укра-
шают сегодня наши здания. Вот как следует изучать грам-
матику. Колледжи и книги лишь копируют язык, который
создают работа в поле и на фабрике.
Но высшая ценность Действия, как и книг, — только
большая, чем у книг, — состоит в том, что оно является сти-
мулом. Тот проникающий природу великий принцип Вол-
нообразного Движения, который проявляется во вдохе и
выдохе, в желании и насыщении, в смене прилива — отли-
вом, дня — ночью, жары — холодом, который еще более
глубоко внедрен во всяком атоме и всякой жидкости и из-
235
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
вестей нам под названием Полярности, — эти, как называл
их Ньютон, «порывы легких трансмиссий и рефлексий»9
составляют закон природы, потому что являются законом
духа.
Ум то работает, то отдыхает, и каждый* порыв воспро-
изводит другой. Когда художник исчерпал свои материа-
лы, когда фантазия отказывается дальше рисовать свои
картины, когда уже не усваиваются мысли и делаются об-
ременительными книги, у него всегда сохраняется стимул
жить. Характер — категория высшая по сравнению с ра-
зумом. Мышление — это функция. Жизнь есть функцио-
нальное. Поток возвращается к своему источнику. Великий
ум'проявит свою силу не только в умении мыслить, но и
в умении жить. Быть может, ему недостает органа или сре-
ды, чтобы донести до других открытые им истины? Что ж,
он может положиться на эту изначальную способность
жить ими. Это всеобщее действие. Думать же — действие
частное. Пусть в деяниях его сияют величие и справедли-
вость. Пусть красота страсти оживит его комнату с низ-
ким потолком. Те «чуждые славе», кто разделяет его жизнь
и его действия, во всем, что приходится предпринимать
ему в текущей изо дня в день жизни, различат силу его
характера скорее, чем она могла бы быть понята через лю-
бого рода действие, предназначенное для того, чтобы об-
щество заметило и оценило его. Время научит ученого не
терять ни часа из тех, что отпущены человеку. Он всегда
стремится развить священные задатки инстинкта, защищен-
ного от воздействий. То, что он утрачивает во внешнем об-
лике своих действий, искупается силой. Благодетельный ги-
гант, крушащий старое или созидающий новое, является не
из числа тех, кого пичкают своей культурой системы обра-
зования, а из непросвещенной, дикой природы; внушающие
ужас друиды10 и берсеркиры11 рождают в конечном счете
Альфреда 12 и Шекспира.
И потому я с радостью слышу все, что теперь начинают
говорить относительно достоинства труда и его необходимо-
сти для каждого гражданина. Есть добродетель в мотыге и
в лопате, держат ли их руки просвещенных или непросве-
щенных людей. И повсюду труду открыты все пути; нас
всегда зовут поработать; пусть же только будет соблюдено
одно правило: ради возможности больше сделать человек
не должен поступаться каким бы то ни было своим мне-
нием, принимая расхожие суждения и образ действий.
236
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
Я говорил о том, как воспитывают ученого природа,
книги и действие. Осталось кое-что сказать о его обязан-
ностях.
Это такие обязанности, что приличествуют Человеку,
Который Мыслит. Все они могут быть сведены к вере в
самого себя. Долг ученого — ободрять людей, поднимать
их дух и наставлять их, указывая на факты среди того, что
является видимостью фактов. Он выполняет монотонную,
не приносящую ни лавров, ни богатств работу — ведет на-
блюдение. Флемстид13 и Гершель могут, сидя в своих за-
стекленных обсерваториях, составлять при всеобщем одоб-
рении каталоги звезд, и, поскольку они добиваются вели-
колепных и весьма полезных результатов, почести им обес-
печены. Но тот, кто, замкнувшись в обсерватории собст-
венного ума, составляет каталог неярких, туманных звезд
человеческой души, которых до него никто и не считал зве-
здами, тот, кто наблюдает подчас день и ночь напролет,
чтобы установить несколько фактов, продолжая вносить
поправки в ранее открытое, — тот должен оставить мыс-
ли о признании обществом и о близкой славе. В течение
долгих лет, пока он готовится к своему труду, он часто
будет выказывать неосведомленность и отсутствие навыков
в общераспространенных искусствах, навлекая тем на себя
презрение более понаторевших, которые оттирают его в
сторону. Долго суждено ему говорить заплетающимся язы-
ком, долго будет он отказывать себе в общении с живыми,
чтобы больше времени проводить с мертвыми. Хуже того,
ему приходится — сколь часто! — мириться с нищетой и
одиночеством. Вместо того чтобы легко и споро шагать по
проторенной дороге, принимая вкусы, культуру, верования
общества, он взваливает на себя крест, который сам же и
изготовил, и, разумеется, жизнь его оказывается полна уп-
реков самому себе, сердце его слабеет, его часто посещает
неуверенность, он мнит, что попусту тратит время; все это
опутывает его и мешает двигаться по пути, каким идут до-
веряющие себе и полагающиеся на самих себя; а к этому
добавляется состояние фактической войны, в котором, как
кажется, он находится по отношению к обществу и в осо-
бенности— к образованному обществу. И за все эти утра-
ты, за все презрение, которое приходится сносить, — какова
же награда? Ему суждено найти утешение в том, что он
будет выполнять самые высокие функции человеческой при-
роды. Ученый — человек, который поднимается над частны.-
237
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ми соображениями и дышит воздухом общественно важ-
ных, прославленных мыслей, живет ими. Он — глаза мира.
Он — сердце мира. Ему выпало противостоять деградирую-
щему вплоть до варварства благоденствию, потому что он
хранит в себе и сообщает другим героические чувства, при-
меры благородно прожитой жизни, исполненной музыки,
поэзии и назидательной своими итогами истории. Все откро-
вения, высказанные как комментарий к действиям мира че-
ловеческим сердцем в часы тревоги, в часы, исполненные
торжественности, ученый воспринимает сам и передает
другим. И какой бы вердикт современным людям и событи-
ям ни вынес Разум, обитающий на недоступных мирской
суете вершинах, ученый внемлет этому суду и обнародует
приговор.
Поскольку же его функции таковы, ученому приличеству-
ет испытывать полную уверенность в себе и никогда не от-
ступать перед тем, во что пламенно верит толпа. Он, и
только он, знает мир. Взятый в любой миг, мир представ-
ляет собой чистейшую видимость. Появляется какой-ни-
будь пыщный ритуал, или какой-нибудь фетиш в виде пра-
вительства, или какая-нибудь эфемерная торговля, возни-
кает война, выдвигается какой-то человек — и вот одна по-
ловина человечества превозносит их до неба, а другая осы-
пает проклятьями, словно бы именно от этого одобрения
или поношения зависело все на свете. Скорее всего, весь
этот вопрос не стоит самой мимолетной мысли, которую
ученый упустил, пока прислушивался к перепалке. Нет,
пусть он не колеблется, утверждая, что хлопок пугача —
это хлопок пугача, хотя бы все умудренные годами и окру-
женные почтением на земле говорили, что это удар судьбы.
Пусть он молчаливо, упорно, в аскетическом уединении
держится самого себя, накапливая наблюдение за наблюде-
нием, не снисходя ни до забот о славе, ни до упреков; пусть
он выжидает своего срока и будет достаточно счастлив, ес-
ли сможет сам, один испытать удовлетворение и сказать
себе, что вот сегодня он увидел что-то в его истинности.
Успех идет той дорогой, где видит верный след. Ибо наде-
жен инстинкт, побуждающий ученого посвятить брата сво-
его в собственные мысли. Он поймет тогда, ^то, познавая
тайны своей души, он проник в тайны души всех. Он пой-
мет, что человек, овладевший каким-то законом, которому
подчиняются собственные ,его мысли, овладел таким же за-
коном, действенным для всех, на чьем языке он говорит, и
238
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
всех, на чей язык может быть переведено изложенное им.
Поэт, который в полном уединении припоминает и записы-
вает спонтанно возникавшие у него мысли, выражает, как
выяснилось, то, что находят справеддивым по отношению
к ним и люди, живущие в переполненных городах. Ора-
тор поначалу не верит, что его откровенная исповедь уме-
стна, ибо недостаточно знает, к каким людям он обращает-
ся; однако затем он обнаруживает, что служит лишь до-
полнением к своим слушателям, что они жадно вбирают в
себя его слова, поскольку он воплощает для них собствен-
ную их природу; к изумлению своему, он вцдит, что чем
больше раскрывает он перед ними самое свое личное, со-
кровенное, вплоть до предчувствия, тем более оказывается
это понятным для всех, общественным по характеру и ис-
тинным во вселенском масштабе. Люди приходят от этого
в восторг; лучшее в каждом из них ощущает: это моя му-
зыка, это я сам.
Вера в себя обнимает все добродетели. Свободным
призван быть ученый — свободным* и отважным. Свобод-
ным настолько, чтобы отвечать определению свободы: «не
стеснен ничем, что не возникало бы из самого склада че-
ловека». Отважным, ибо страх есть нечто такое, что ученый
оставляет позади себя благодаря самому характеру своего
назначения. Страх всегда порождается незнанием. Стыд па-
дет на голову того, кто во время опасности хранит спокой-
ствие, поскольку верит, что, подобно женщинам и детям,
принадлежит к разряду людей, которым опасность не гро-
зит; и на голову того, кто ищет временного мира, обходя
в своих мыслях политику и острые вопросы, прячась, как
страус, в цветущих кустах, не желая оторваться от микрос-
копа и поигрывая рифмами, как насвистывает мальчуган,
чтобы ободрить самого себя. Ведь опасность все равно
остается опасностью, и страх только усугубляется. Пусть
же он будет мужчиной и встретит ее лицом к лицу. Пусть
он пристально в нее вглядится и постарается уяснить ее
характер, понять, откуда она, — вспомните о том, что замы-
шляет этот лев, от которого мы не так уж далеко ушли
вперед; он тогда придет к глубокому пониманию характе-
ра и размеров опасности; он соберет силы на недоступной
ей стороне, и сможет бросить ей вызов, и выйдет победите-
лем. Мир покоряется тому, кто умеет видеть дальше его
притворства. Сталкиваясь с глухотой, с окаменевшим сле-
пым обычаем, с разросшейся до тяжких последствий ошиб-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
кой, ты имеешь дело с попустительством — с собственным
попустительством. Различи во лжи ложь, и тем самым ты
уже нанес ей смертельную рану.
Да, мы люди усмиренные, мы люди, лишенные доверия.
Глупо и вредно говорить, будто мы слишком поздно появи-
лись в природе, ^удто мир принял окончательный вид мно-
го времени тому назад. Для всех тех качеств, которые мы
в него вносим, мир остался таким же гибким и податливым,
каким был в руках господа. Для невежества же и для гре-
ха он непроницаем, как кремень. Они стараются, как мо-
гут, к; нему ^приспособиться; но если в человеке есть что-
то божественное, небосвод сам спешит к нему навстречу
и принимает печать человека и его форму. Велик не тот,
кто способен изменять материю, а тот, кто в силах изменить
мой склад ума. В мире царствуют те, кто окрашивает явив-
шейся ему сейчас мыслью всю природу и все искусство и
самой безмятежной ясностью, с какой излагает тот или
иной вопрос, умеет убедить, что сделанное им и есть плод,
который жаждали сорвать все века, но который лишь
сейчас созрел, и приглашает народы на пир. Великий
человек создает великое. Где бы ни сидел Макдональд 14,
именно там глава стола. Линней превращает ботанику в са-
мую привлекательную из наук, Отвоевав ее у фермера и у
дамы, увлекающейся составлением гербариев; Дэви произ-
водит то же самое с химией, Кювье — с палеонтологией.
День всегда принадлежит тому, кто трудится в нем с ясной
головой, в которой родилась великая цель. Люди, чьи суж-
дения нестойки, стекаются к тому, чей ум полон правды,
подобно тому как хаотично громоздящиеся атлантические
волны подчиняются луне.
Для этой веры в себя разум слишком глубок, чтобы мо-
жно было его измерить, слишком темен, чтобы осветить.
Излагая то, во что я верю, я могу и не нести в себе чувст-
во моих слушателей. Но я уже показал, на чем основыва-
ется моя надежда, когда упомянул о. доктрине, гласящей,
что человек един. Я убежден, что человек сошел с истинно-
го пути, обманул сам себя. Он почти утратил свет, который
может привести его назад, к тому, что является его приви-
легиями. Люди утрачивают какую бы то ни было значи-
тельность. Люди, ушедшие в историю, люди, живущие в
современном мире, — это клопы, это помет, и их именуют
«массой» или «стадом». Век, тысячелетие дают одного-
двух людей, я хочу сказать, — одно-два приближения к то-
240
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
му, что является здоровым состоянием всякого человека.
Все прочие усматривают в герое или в поэте свое собствен-
ное незрелое, грубое бытие — достигшим зрелости; и что ж,
они удовлетворены тем, что они меньше, чем даже та-
кая форма бытия, раз им не отказано в возможности со-
вершенства. Какое свидетельство — и полное величия, и
жалкое — дает потребностям собственной своей природы
рядовой участник клана или приверженец партии, приходя-
щий в восторг от славы своего повелителя. Люди бедные и
мелкие, покорно приняв свое подчиненное в смысле полити-
ческом и общественном положение, найдут какое-то обсто-
ятельство, извиняющее бездеятельность огромных мораль-
ных сил, им отпущенных. Они довольны тем, что их сме-
тают, как мошек, с пути великого человека, дабы он мог
воздать должное той самой заурядности, преумножить и
восславить которую является заветной мечтой всех. Они
ловят отблески отбрасываемого великим человеком света,
воображая, что это их собственный свет. Достоинство чело-
века они перекладывают со своих согбенных плеч на пле-
чи героя и готовы погибнуть, чтобы лишняя капля крови
продлила на секунду биение его великого сердца, чуточку
усилила эти могучие мышцы, предназначенные для битвы
и победы. Он живет для нас, а мы живем им.
Будучи такими, как они есть, люди вполне естественно
алчут денег или власти; а власти — потому, что она так же
хороша, как деньги, эти, как принято говорить, «трофеи,
зарабатываемые трудом». А почему бы им их не искать?
Они ведь устремлены к самому высокому, и в этом видит-
ся им, блуждающим с завязанными глазами, самое высо-
кое. Снимите с глаз их повязку, и они откажутся от служе-
ния ложному благу, и будут страстно стремиться к истин-
ному, и предоставят чиновникам и их стульям жаждать
власти. Этот переворот нужно готовить, постепенно приу-
чая к идее Культуры. В своем устремлении к изобилию, к
безграничности мир главной целью считает создание чело-
века. Материалы для этого рассыпаны повсюду на земле.
Частная жизнь одного человека будет более знаменитой
монархией, будет вызывать больше зависти у врага и про-
изводить более привлекательное и светлое впечатление на
друга, чем любое королевство, известное нам из истории.
Ибо человек, если правильно смотреть на него, заключает
в себе частные особенности всех людей. Любой философ,
или бард, или актер делает для меня, точно бы заменяя
241
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
меня самого, лишь то, что однажды я сам смогу для себя
сделать. Мы окончательно исчерпали книги, которые не-
когда хранили как зеницу ока. А это значит только одно:
мы обрели ту точку зрения, посредством которой всеобщая
душа выражает себя через писания какого*нибудь отдель-
ного сочинителя, мы побывали уже в роли такого автора
и пошли дальше. Мы побывали поочередно каждым из них;
мы осушили все кладези и, поскольку усвоенное нами ра-
зожгло аппетит, мы жаждем более изысканной, более
обильной пищи. Не было еще человека, который мог бы
вечно удовлетворять наш голод. Душа человеческая не
может воплотиться в том, кто возведет барьер на каком
угодно направлении, по которому расширяется эта не зна-
ющая границ империя. Огонь, языки которого лижут вер-
шину Этны и бросают отсвет на берега Сицилии, и другой
огонь, вырывающийся из горла Везувия и озаряющий неа-
политанские башни и виноградники,— это одно, главное
пламя. Один и тот же свет проливается от тысячи звезд.
Одна и та же душа вдыхает жизнь во всех людей.
Но, быть может, все, что я говорил, относилось к не-
кому абстрактному Ученому. Не буду же "далее отклады-
вать и добавлю то, что я могу сказать об ученом в более
близкие по времени эпохи и в нашей стране.
С точки зрения исторической считается, что различие
идей запечатлевается в сменяющих одна другую эпохах; и
можно привести свидетельства, говорящие о том, что был
гений Классического века, гений эпохи Романтической, а
теперь перед нами гений Мыслящей, или Философской, эпо-
хи. Я не хочу долго задерживаться на различиях между
ними, поскольку, как уже говорил, держусь того взгляда,
что душа едина, или идентична, во всех индивидуумах. Ес-
ли уж быть вполне точным, я убежден, что каждый инди-
видуум в своей жизни узнает гений всех трех эпох. Маль-
чик — это обитатель Эллады, юноша — романтик, взрос-
лый— мыслитель. Тем.не менее я не оспариваю того, что
можно отчетливо проследить, как происходит переворот в
ведущей идее эпохи.
Наш век оплакивают как эпоху, когда люди ушли в са-
мих себя. А разве это непременно такое зло? Мы как буд-
то бы настроены весьма критически; что-то решив, мы тут
же передумываем; мы неспособны отдаться наслаждению,
242
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
ибо нам обязательно надо дознаться, в чем же состоит по-
лучаемое нами удовольствие; мы представляем собою спло-
шной наблюдающий глаз и смотрим даже ногами; наша
эпоха поражена той болезнью, о которой Гамлет сказал:
Хиреет под налетом мысли бледной 15.
Что ж, значит, все это так плохо? Утрата зрения — самая
малая из утрат. Ослепнем ли мы, перестав видеть? А не
точнее ли сказать, что нас страшит опасность заглянуть
дальше начертаний природы и бога и прикоснуться к су-
хой истине? Неудовлетворенность литературной братии
представляется мне лишь подтверждением того факта, что
литераторы обнаруживают неспособность свою мыслить,
как их отцы, и страшатся иных мыслей, ибо они еще не
опробованы; так мальчик страшится воды, пока не убеж-
дается, что может плавать. Если и есть эпоха, в которую
желал бы жить, то разве это не эпоха Резолюции, не то
время, когда старое и новое стоят рядом и могут быть со-
поставлены, не то, когда страх и надежда пробуждают в
человеке всю отпущенную ему энергию, не то, когда бога-
тые возможности современной жизни уравнивают ее с ге-
роическими периодами истории? Такая эпоха, как и все
иные, прекрасна, если мы будем знать, что мы должны в
ней делать.
Я с радостью отмечаю некоторые благоприятные пред-
вестия близящейся эпохи, выступающие уже сейчас в по-
эзии и искусстве, в философии и науке, в институтах Церк-
ви и Государства.
Одно из таких предвестий в том, что то же самое движе-
ние, которое привело к возвышению в Государстве так на-
зываемых низших классов, получает в литературе очень
отчетливое и не менее сочувственное проявление. Писате-
лей влечет не возвышенное и прекрасное, а близкое к нам,
низменное, обыденное, и они стремятся его .опоэтизировать.
То, что небрежно попирали люди, снаряжавшиеся и обза-
водившиеся запасами для долгих путешествий в дальние
края, вдруг оказалось материей более благодарной, неже-
ли все чужеземное. Жизнь бедных, чувства ребенка, фило-
софия улицы, смысл жизни в семье — вот темы нашего
времени. Это огромный шаг вперед. Это знак — или я заб-
луждаюсь?—новой силы, когда конечности активизируют-
ся, когда токи животрепещущей жизни проникают в паль-
цы ног и рук. Мне не нужно великого, далекого, романтич-
243
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ного, мне не нужны рассказы о том, что происходит в Ита-
лии и Аравии, о греческом искусстве, о провансальских
трубадурах; я отдаюсь обыденному, я познаю привычное и
низкое и присаживаюсь рядом с ними. Докажите мне, что
вы способны постичь современное, и я гфизнаю, что вам
доступны мир древности и мир будущего. Смысл каких ве-
щей дано нам действительно узнать? Смысл вина в бочон-
ке, молока в кастрюле, баллады, распеваемой на улице, но-
востей, привезенных нам на корабле; смысл брошенного
взгляда, походки, формы тела — покажите мне высший
смысл всех этих вещей, откройте присутствие в них возвы-
шенного, высокую духовную причину, которая всегда скры-
вается на этих окраинах, в этих дальних пределах приро-
ды; покажите мне, что и во всем малозначительном заявля-
ет о себе полярность, подчиняющая это малозначительное
вечному закону; и тогда лавка, плуг, бухгалтерская книга
станут порождениями той же причины, которая побужда-
ет свет волнами затоплять мир, а поэта петь; и мир не
будет более скучным собранием случайных вещей, свалкой,
но приобретет форму и упорядоченность; не останется ни-
чего малозначительного; не останется ничего загадочного,
но единым начертанием будут воодушевлены высочайший
пик и самая заурядная канава. , -
Эта идея вдохновляла гений Гольдсмита, Бернса, Кау-
пера, а в более близкое к нам время — Гёте, Вордсворта,
Карлейля. Ей можно следовать по-разному и с разным ус-
пехом. По сравнению с писаниями названных авторов
стиль Попа 16, Джонсона 17 и Гиббона 18 кажется холодным
и педантичным. А стиль тех писателей горяч, как кровь.
Они поражены, открыв, что близкое не менее прекрасно и
удивительно, чем дальнее. Близкое объясняет дальнее. Ка-
пля— это маленький океан. Человек находится в родстве
со всей природой. Прозрение ценности заурядного сулит
многочисленные открытия. Гёте, в этом отношении являю-
щийся самым современным среди современных писателей,
превзошел всех в умении раскрыть перед нами гений древ-
них.
Был гений, много способствовавший такой философии
жизни, но пока что так и не дождавшийся справедливой
оценки своих литературных заслуг, — я имею в виду Эмма-
нуила Сведенборга19. Человек, превосходивший всех во-
ображением и, однако же, излагавший свои мысли с точ-
ностью, отличающей математика, он стремился привить
244
Р.-У. ЭМЕРСОН. АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
на ствол современного ему Христианства в его расхожем
толковании черенок чисто философской Этики. Что и го-
ворить, такая попытка влечет за собой трудности, преодо-
леть которые не в состоянии ни один гений. Но он увидел
и показал связь между природой и порывами души. Он про-
зрел символический, или духовный, характер видимого,
слышимого, осязаемого мира. Его тянувшаяся к темному
муза особенно стремилась к низшим проявлениям природы,
жаж'дая найти им объяснение; он показал, что существует
таинственная связь между нравственным злом и дурными
материальными формами; в назидательных притчах он из-
лагал доктрину безумия, отличающего животных и все не-
чистое и внушающего страх.
Другой особенностью нашей эпохи, на которой также
лежит печать аналогичного политического движения, явля-
ется новое понимание человека как личности. Все, облада-
ющее свойством отделять человека от других, выделять его
естественным уважением, так что каждый человек ощуща-
ет мир принадлежащим ему и общается с другим челове-
ком как суверенная держава с суверенной державой,—
все это ведет к подлинному союзу и к величию. «Я понял,—
писал меланхолический Песталоцци 20, — что во всей сот-
воренной господом вселенной не найти человека, который
желал бы и был бы способен помочь любому другому че-
ловеку». Помощь должна исходить только из сердца. Уче-
ный— человек, который должен взять на себя все обещания
своего времени, все наследие прошлого, все надежды бу-
дущего. Он обязан представлять собой университет зна-
ний. И если он должен какому-то одному уроку внимать
больше, чем всем другим, то вот этот урок: мир — ничто,
человек — все; в самом тебе заключен закон всей приро-
ды, а ты пока что не знаешь, как поднимаются по стволу
капли сока; в самом тебе дремлет весь Разум; тебе дано
все узнать и на все решиться. Господин председатель! Гос-
пода! Эта вера в неоткрытое могущество человека при-
надлежит— по всем одушевляющим его мотивам, по всей
его подготовке, согласно пророчеству — Американскому
Ученому. Слишком долго прислушивались мы к изыскан-
ным музам Европы. Уже сейчас подозревают, что по своему
духу свободный гражданин Америки робок, склонен к под-
ражанию и покорности. Стяжательство, проникающее и об-
щественную и частную жизнь, делает самый воздух, каким
мы дышим, нездоровым и ожиревшим. Ученого же отлича-
245
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ют благородство, дерзание, приветливость. Трагические по-
следствия уже перед нами. Дух нашей страны, приученный
нацеливаться на низменное, поедает сам себя. Ни для кого,
кроме склонных к поддержанию этикета и благодушию, не
находится труда. Столь многообещающие юйоши, что начи-
нают жизнь на наших берегах, овеваемых горными ветра-
ми, озаренные светом всех звезд, рассыпанных по небоскло-
ну рукой всевышнего, видят, что земля под звездами не на-
ходится с ними в согласии, и они не могут действовать, по-
скольку им внушают отвращение принципы, на которых ос-
новывается бизнес; они горько сетуют на судьбу и умирают
от отвращения — подчас накладывая на себя руки. Где же
исцеление от этого? Эти юноши, да и тысячи других, не
менее одушевленных надеждой и страстно жаждущих дей-
ствия, еще не поняли, что человеку достаточно укрепить
в себе и сделать непоколебимыми свои инстинкты, жить
ими, и тогда весь гигантский мир окажется у его ног. Тер-
пение, терпение; пусть компанию составят тебе тени всех
великих и достойных; а утешением пусть служит тебе
перспектива собственной твоей бесконечной жизни; трудом
же своим сделай изучение и внедрение принципов, утверж-
дение ведущей роли этих инстинктов, преображение мира.
Если ты не составляешь исключение, если тебя не призна-
ют единственным в своем роде, если ты не создаешь свое-
го собственного плода, к чему призван всякий человек, но
принадлежишь массе, являешься одним из ста, из тысячи,
из партии или секты, к которой мы принадлежим, — разве
это не худшее из зол мира? Разве не худшее из зол, что
мнения, нами высказываемые, могут быть заранее преду-
гаданы,— либо мнение северянина, либо южанина? О нет,
друзья, братья, нет, этого с нами не должно происходить.
Мы будем крепко стоять на собственных ногах; мы будем
говорить то, что рождается в нашей собственной душе. Изу-
чение литературы более не будет служить синонимом слез-
ливости, сомнения, чувственной несдержанности. Страх че-
ловека и его любовь повсюду станут оборонительной сте-
ной и венчающими радость лаврами. Впервые явится нация
людей, ибо каждый будет верить, что его вдохновляет Бо-
жественная Душа, вдохновляющая и всех людей.
О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
Речь перед Литературным обществом Дартмутского колледжа
24 июля 1838 года
Господа!
Приглашение выступить сего-
дня перед вами, которым вы оказали мне честь, было для
меня настолько приятным, что я поспешил принять его.
Мне так радостно, что ученые пригласили меня участвовать
в литературном празднике, что я поступился сомнениями
насчет моей способности изложить перед вами какую-то
мысль, достойную вашего внимания. Хотя я достиг сред-
них лет, мне кажется, встретив ученых, я воодушевляюсь
и радуюсь не меньше, чем мальчик. Впервые присутствую
я при ежегодной встрече выпускников колледжа, в кото-
ром сам учился. Ни годы, ни книги пока что не поколебали
во мне зародившейся в то время близкой к предрассудку
уверенности, что ученый — избранник неба и земли, гор-
дость своей страны и счастливейший из людей. Его обязан-
ности ведут ученого непосредственно в священную страну,
о которой другие люди только догадываются, ибо больше-
го не могут дать им их устремления. Успехи ученого — это
праздники ничем не омраченной радости для всех людей.
Он — глаза для незрячих и ноги для калек. Если это насто-
ящий ученый, то и его неудачи — это залог грядущих еще
более высоких свершений. И поскольку всякая мысль уче-
ного способствует дальнейшему утверждению в сознании
прочих людей того мира, в котором он живет, ученый — это
не один человек, но множество людей. Те немногочислен-
ные ученые всех стран, гений которых мне знаком, видятся
мне не индивидуумами, но обществами; и когда происхо-
дят события великого значения, я принимаю в расчет лишь
этих выразителей общественного мнения, на которых та-
кие события окажут свое воздействие, точно бы тем самым
я принимал в расчет реакцию на события целых народов.
Даже если полученные ученым результаты никому ничего
247
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
не скажут, если они останутся в сфере только его души,
богатства этой души для разума так или иначе настолько
священны, что самый факт существования и деятельности
ученого послужит счастливым предзнаменованием.
А между тем я знаю, что в нашей стране преобладает
совсем иное мнение о профессии ученого, и настойчивость,
с какой общество навязывает молодым людям свои сужде-
ния, грозит создать у них превратное представление о куль-
туре умственной работы. Это и повлекло за собой историче-
скую неудачу, о которой так много говорилось и в Европе
и ^ Америке. Наша страна не выполнила того, что, надо
полагать, вполне обоснованно ожидало от нее человечест-
во. Когда были сброшены все феодальные путы и оковы,
люди ждали, что природа, так долго порождавшая карли-
ков, возместит нанесенный ею урон тем, что создаст поро-
ду Титанов, которые весело будут шагать по материку,
одним движением покрывая расстояния вплоть до горных
цепей Запада и неся с собой гений и любовь. Но отличи-
тельной чертой американской живописи, скульптуры, поэ-
зии, прозы, ораторского искусства стало, кажется, извест-
ное изящество, лишенное величия и само по себе не новое,
но заимствованное; они похожи на красивую, но пустую ва-
зу— кто бы ни посмотрел на нее, может заполнять ее тем,
что подсказывают ему собственный ум и склад души; од-
нако в этой вазе не заключена, как в грозовом облаке, вну-
шающая ужас красота, которая молнией поражает всех на
нее смотрящих.
Не стану тратить время, заводя бесперспективный раз-
говор о том, в чем наши недостатки и что было им причи-
ной. Для моей цели достаточно указать, что свойственное *
человечеству недоверие к душе передалось и американцам;
что в Америке, как и всюду, люди не расположены к ново-
му и предпочитают любого рода древность, любой давно
вошедший в употребление обычай, любое занятие, прино-
сящее покой и богатство, — только не служение мысли, ко-
торое не приносит никаких благ.
И однако же, всякий раз, когда мы способны рассуж-
дать здраво, мы убеждаемся, что служение мысли — дей-
ствие разумное, а деспотизм чувств — признак безумия.
Ученый может потерять себя, увлекшись созданием соб-
ственной школы и словопрениями и превратившись в педан-
та; но если он отдает себе отчет в своем назначении, он ре-
алист больше, чем все другие, и ведет непосредственную
248
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
беседу с вещами. Ибо ученый — это человек, изучающий
мир, постигающий, какую ценность мир собою представ-
ляет; и чем более горячо приветствует ученый душу челове-
ческую, тем больше его собственная ценность, тем лучше
служит он своему долгу.
Характер нашего собрания, а также то, что в этом нуж-
дается наша эпоха, побуждают сосредоточить внимание на
доктрине Литературной Морали. То, что я имею сказать от-
носительно этой доктрины, может быть изложено путем
рассуждения, затрагивающего три темы: стимулы, побуж-
дающие ученого к работе, предмет его занятий и дисцип-
лина его труда.
1. Стимулы, движущие ученым, согласуются со степенью
его веры в способности Разума. Они согласуются с приро-
дой и истиной, однако они не станут служить ему, пока он
не выкажет не меньшее величие души, заявляя, что они
ему принадлежат. Он не может познать их, пока с благого-
вением не убедится в бесконечности и надличном характе-
ре силы разума. Когда же он увидет, что мир принадлежит
не ему и не кому бы то ни было еще, но что его создала
душа и что он целиком доступен ему, он поймёт, что сам он
в качестве посредника души имеет право рассматривать
все как подчиненное душе и руководимое ею. В природе он
божественный паломник, и все следует по его стопам. Над
его головой плывут летучие созвездия; над его головой плы-
вет Время, грубо разделяемое, подобно им, на месяцы и го-
ды. Он вбирает в легкие год, точно пар, — и его душистое
летнее дыхание, и его искрящееся январское небо. И так
же, претерпев незабываемое преображение, в душу его про-
никают великие события истории, чтобы обрести в ней но-
вый порядок и новое значение. Он представляет собою мир,
а исторические эпохи и герои — это живописные образы,
посредством которых он излагает свои мысли. Нет собы-
тия, которое так или иначе не зародилось бы в душе чело-
века; и стало быть, нет события, которое можно было бы
истолковать, не обратившись к душе. Любое предчувствие
души получает затем осуществление в факте громадного
значения. Если не так, что представляют собой Греция,
Рим, Англия, Франция, остров св. Елены? Что представ-
ляют собой церкви, литературы, империи? Новый человек
должен ощущать, что он нов, что он пришел не в тот мир,
который заложен и перезаложен мнениям и обычаям Евро-
пы, и Азии, и Египта. Чувство Духовной независимости по-
249
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
добно радостному сверканию росы, которая всякое утро
делает новыми и древнюю, плотную, изборожденную зем-
лю и все те же самые старые ее продукты, и они выглядят
свежими, точно художник только что нанес последний ма-
зок. Ложная скромность, смирение перед господствующими
взглядами или перед мудростью древних не должны ли-
шать меня высшей радости обладания текущим мгновени-
ем. Если человек не так сильно любит свободу, не так
ревниво оберегает свою целостность, должен ли он по этой
причине поучать вас и меня? Скажите таким лекарям: мы
признательны вам, точно так же как признательны исто-
рии, пирамидам и литераторам; но сейчас настал наш час;
мы родились из вечного молчания; и теперь мы будем
жить — жить для самих себя, и не как несущие гроб на
похоронной процессии, а как несущие на плечах своих и
созидающие свою эпоху; и ни Греция, ни Рим, ни Аристоте-
левы три единства1, ни три короля Кёльна2, ни Сорбонна,
ни «Эдинбургское обозрение»3 больше не будут властво-
вать над нами. Живя на земле, мы будем давать свое объ-
яснение вещам и сами выбирать вещи, которым надо дать
объяснение. Пусть покорностью довольствуются те, кто мо-
жет; для меня же вещи должны принять мой масштаб, а
не наоборот. Вместе с воинственно настроенным королем4
я скажу: «Господь венчал меня этой короной, и целый мир
не отберет ее у меня». J
Вся ценность истории, вся ценность биографий в том,
что они преумножают мою веру в себя самого, показывая,
чем может быть человек, что он способен совершить. Вот
назидание, извлекаемое нами из Плутархов, Кедвортов6,
Теннеманнов6, рассказывающих нам о людях прошлого и
их взглядах. История, философия- всегда укрепляют мою ве-
ру, убеждая меня, что те высокие мысли, которые, мне ка-
залось, были редким и поздним плодом совокупной куль-
туры, и лишь какой-нибудь живший почти в, один век с на-
ми Кант или Фихте имел к ним доступ, являются на деле
непринужденными импровизациями ранних мыслителей:
Парменида7, Гераклита, Ксенофана. Когда вспоминаешь
о них, кажется, сама душа подсказывает тебе: «Сущест-
вует иной и лучший путь, нежели это. пассивное усвоение
мыслей другого. Предоставьте меня самому себе; не пич-
кайте меня Лейбницем и Шеллингом, и я найду этот путь».
Еще больше обязаны мы знакомству с биографиями
нашей крепнущей надеждой. Если знаешь, как велики воз-
250
Р.-У, ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
можности человеческого характера, нетрудно понять, на-
сколько беднее стал бы мир, коль скоро из истории оказа-
лись бы изъятыми ну хотя бы Мильтон, Шекспир и Платон,
коль скоро их бы вообще для тебя не существовало. Не яс-
но ли тебе, насколько ослабла бы сила, заключенная в че-
ловеке? Сознавая ничтожество моих мыслей, скудость ве-
личия, проявлявшего себя в великих людях, тупую огра-
ниченность и злобу целых народов, я утешаюсь мыслью
об этих высоких примерах, показывающих, как может пре-
творить человеческую природу благодетельная и щедрая
душа, показывающих, что Платон, Шекспир, Мильтон —
три ее неоспоримых проявления. Тогда и я дерзаю; я то>
же пытаюсь стать образцом такой души. Скромнейший из
скромных, меньше всех других питающий надежду преус-
петь может мыслить и надеяться, когда на него падают от-
блески таких свершений. Несмотря на то, что с уяицы до
нас доносятся лишь писк и невнятное бормотание этих вну-
шающих горестное чувство карликовых людей, несмотря на
охватившую человечество преступную дрему, несмотря на
то, что мы держим армии, кабаки, тюрьмы, эти великие при-
меры были на самом деле; и я выражу испытываемую
мною благодарность к моим великим братьям за то, что они
существовали, лучше всего тем, что сам буду стремиться
быть правдивым и отважным, буду вдохновляться надеж-
дой и говорить. Дух мой крепнет и при мысле о Плотине,
о Спинозе, о бессмертных творцах философии и о том, что'
они писали, проявляя стойкость и храбрость. Нет, больше
я не стану легкомысленно предавать забвению те видения,
что молнией пронеслись по моему небосклону, оставив ис-
кристый след; я буду тщательно наблюдать их, проникать
в них и делать их для себя близкими, я буду размышлять
над ними и черпать из прошлого урок, как сделать настоя-
щей мою жизнь вот сейчас.
Чтобы ощутить все значение таких примеров человечес-
кой жизни, внушающих надежду и побуждающих нас им
следовать, нужно понять, что всякий вызывающий восхи-
щение гений был искусным ныряльщиком, совладавшим с
тем морем, чье усыпанное жемчужинами дно безраздель-
но принадлежит самому тебе. Скудевшая с ходом веков
философия стремилась выделить то, что отличает индиви-
дуума, а не то, что является всеобщими свойствами людей.
Юноша, ослепленный обожанием своего героя, не в ёилах
понять, что в восторг его приводит проекция собственной
251
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
его души. Оказавшись в одиночестве, где-нибудь в глухой
деревне, пламенный юноша отдается безделью и сожалени-
ям. В этой спящей пустыне он горящими глазами читает
историю императора Карла V, и его фантазия различает в
окрестных лесах глохнущие отзвуки канонады под Мила-
ном и походов в Германию8. Его влечет к себе эпоха, в
которую жил этот человек. Что более всего отличало ее?
Густые колонны войск, твердые решения, переписка меж-
ду королевскими дворами, кастильское понятие о чести?
Душа отвечает: зри то время сейчас и здесь! В дыхании
этих лесов, в спокойствии этих серых полей, в холодном ве-
терке, звенящем на вершинах этих северных гор; во встре-
ченных тобой рабочих, мальчуганах, девушках, в утрен-
нем воодушевлении, полуденной скуке, вечерних прогулках;
в сопоставлениях, внушающих тревогу; в сожалениях о
том, что недостает сил; в великой идее и ее бледном осу-
ществлении— зри эпоху Карла V, отличную от современ-
ной и все же тождественную ей, зри эпоху Чатама9, Хемп-
дена10, Баярда11, Альфреда12, Сципиона, Перикла, эпоху
каждого, кто был рожден смертной женщиной. Различия в
обстоятельствах — только декорация. Я вкушаю ту же са*
мую жизнь с ее радостями, величием,-болью, что приводит
меня в такое восхищение, когда это жизнь других людей. Не
будь глупцом и не спрашивай у загадочного, поросшего
забвением прошлого того, что оно не может сказать, не
выведывай подробностей о том времени, о том характере,
которые зовутся Байроном или Берком; спрашивай все
это у развертывающегося перед тобой Настоящего; чем
более упорно будешь ты вглядываться в его мимолетную
красоту, в его поразительные приметы, в его духовные по-
буждения, вглядываться в Настоящее в его внушающей
изумление целостности, тем глубже проникнешь ты в жизнь
и этого, и другого, и всякого героя. Будь господином своего
дня, а это дадут тебе мудрость*и справедливость; и тогда
можешь забросить учебники истории.
Люди признают за собой эти широкие права; косвенно
свидетельствует об этом чувство оскорбления, испытывае-
мое ими, когда кто бы то ни было пытается ограничить
развитие, на которое они способны. Мы восстаем против
всякой критики, если она лишает нас того, что отвечает
нашему направлению развития. Скажите литератору, что
ему не создать картины на сюжет Преображения, не по-
строить парохода, не стать великим полководцем, — и, ве-
252
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
роятно, он не сочтет, что его принизили. Но если вы стане-
те отрицать за ним какое угодно достоинство, свойственное
литератору или мыслителю-метафизику, он будет уязвлен.
Скажите, что он наделен гением, представляющим собой
своего рода plenum * стоиков и не допускающим сравнения,
и он вполне доволен; но если вы различите в нем редчай-
шие таланты, отказав ему при этом в гении, он будет опе-
чален. Что из этого следует? Да всего лишь то, что душа
своими инстинктами, своими предчувствиями угадывает,
что не только уже приобретенные ею отдельные способно-
сти, но вся сила ждет ее впереди.
Чтобы понять стимулы, которыми руководствуется уче-
ный, мы не должны останавливаться на его малозначащих
достижениях — на способности добиться словом того-то и
того-то; нет, мы должны обратить все внимание на высшую
его способность и, насколько то будет возможным, прилежа-
нием, любовью, наблюдением проникнуть туда, где явля-
ется абсолютная истина. Мужание разума — процесс в точ-
ности аналогичный у всех индивидуумов. Это процесс бо-
лее широкого восприятия. Люди одаренные обладают, как
правило, славным характером и любовью к справедливос-
ти, ибо одаренный человек есть не что иное, как крепкая,
свободная сосудистая система, в которую без труда влива-
ется вселенский дух, и чувство справедливости у такого че-
ловека не просто широко, но безгранично. В теории все
люди отличаются справедливостью и добротой; то же, что
мешает им проявить эти качества на практике, — это пре-
обладание в текущей жизни конечного и индивидуального
над всеобщей истиной. Условие обретения нами самих себя
как отдельных личностей заключается, по-видимому, в том,
что мы должны постоянно склоняться преимущественно к
частному закону, повиноваться частному побуждению, по-
ступаясь законом вселенского бытия. Герой велик тем, что
у него по самой природе преобладает всеобщее; стоит ему
сказать что-то, и это всеобщее заговорит; нужно лишь вы-
нудить героя что-то делать, и оно будет действовать. И все
люди жадно прислушиваются к его словам и горячо при-
ветствует его поступки, ибо это абсолютно в такой же ме-
ре их слова и поступки, как и его; просто они поражены
тем заболеванием, которое состоит в переизбытке организа-
ции, и поэтому не могут совершить нечто равное. Нет ниче-
* Общее всем (латин.).
253
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
го проще, чем величие; воистину, быть простым — значит
быть великим. Способность гениального провидения при-
ходит, когда преодолена излишне настойчиво проявляющая
себя способность понимания, когда открыт простор и самые
широкие возможности для непосредственного чувства. Вот
откуда должно идти все живое, все плодотворное, что за-
ключает в себе мысль. Люди до бесконечности вращают
мельничный жернов трюизма, однако получают только то,
что было под этот жернов заложено. Но едва они отказы-
ваются от освященного обычаем ради непосредственной
мысли, как поэзия, острый ум, надежда, добродетель, уче-
ность, чувство юмора — все спешит помочь им. Вот, напри-
мер, без подготовки завязывается дискуссия. Человек, об-
ладающий воспитанным умом, но сдержанный в проявле-
нии чувств, молча сидит в стороне, полный восторга перед
чудом свободной, страстной, красочной речи обращающего-
ся к собранию — это жизненное состояние, эта способность
так несхожи с его собственными! Но вот и испытываемое
им самим чувство побуждает его разомкнуть уста, требу-
ет для себя выхода в слове. Он тоже должен подняться и
что-то сказать. Отдавшись в какой-то миг этому порыву,
преодолев единожды страшащую его необычность ситуации,
он находит ее вполне естественной и не испытывает труда,
заговорив,— все так же необременительно, как если бы он
продолжал молча сидеть в стороне; и речь его пересыпана
мыслями, образами, отмечена ритмической соотнесенностью
фраз; ведь необходимость состоит не в том, чтобы что-то
делать, но в том, чтобы переживать; он просто приспосаб-
ливается к более свободному духу, который радостно вы-
казывает в нем себя; и движение становится столь же не-
затруднительным, как и покой.
2. Перехожу теперь к вопросу о задачах, стоящих пе-
ред людьми умственного труда в нашей стране. Взгляды,
каких я придерживаюсь относительно стимулов, побуждаю-
щих ученого к работе, заранее предполагают обращение к
теме столь широкой. Мы, как мне кажется, не представля-
ем себе, какие богатства здесь заключены. Мы оставили
без внимания призыв обратить взор на этот предмет. Мы
удовлетворены, если становимся такими же хорошими уче-
ными, как англичане, если не уступаем в знаниях нашим
современникам, если нам удается написать книгу, о кото-
рой говорят. Мы исходим из предположения, что все мыс-
ли уже давно нашли подобающее выражение в книгах, а
254
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
поэзия исчерпала все, что может подсказать воображение;
и все, нами излагаемое, говорится лишь в качестве подтвер-
ждения тому, что запечатлено в этом, как мы полагаем,
полном своде литературы. Предположение очень мелкое.
Лучше бы сказать, что всю литературу еще предстоит соз-
давать. Поэзия едва-едва пропела первую песнь. Природа
постоянно напоминает нам: «Мир неизведан и нов. Не верь-
те прошлому. Сегодня я отдаю в ваши руки девственную
вселенную».
Благодаря латинской и английской поэзии мы рождаем-
ся и воспитываемся среди громких восхвалений природы —
цветов, птиц, гор, солнца, луны; и однако ж современный
натуралист обнаруживает, что он не знает ничего, что
все такие стихи ничему его не научили относительно любой
из этих прекрасных вещей; что ему предлагалось в них
лишь чисто поверхностное, внешнее о них представление; а
ни об их сущности, ни об их истории он не имеет понятия.
Задумываясь дальше, он постигает, что никто — в том чис-
ле и сами эти сладкозвучные поэты — не знает ничего ис-
тинного об этих замечательных творениях природы, которые
они так превозносят; что им вполне довольно случайно ус-
лышанной птичьей трели, что они всего-то раз-другой при-
смотрелись к утру или бросили небрежный взгляд на захо-
дящее солнце и в своих песнях вяло воспроизвели эти ми-
молетные впечатления. Но отправляйтесь в лес, и все бу-
дет для вас новым и никем не описанным. Кричат, пролетая
ночью, дикие гуси; общительная синица подает зимним
днем свой негромкий голос; сражаются в осеннем воздухе
рои мошек и сыплются на листья .дерева, как дождь; раз-
гневанно хоркают вальдшнепы; сосна разбрасывает свои
семена, чтобы будущее столетие наслаждалось новым бо-
ром; стекает по древесному стволу сок; да, наконец, просто
что-то растет, что-то двигается — и все это в равной степе-
ни никем еще не было затронуто. Человек, стоящий на мор-
ском берегу или бродящий по лесу, кажется первым из
людей, который когда-либо стоял на берегу или входил в
рощу,— так необычны, так новы его ощущения, весь его
мир. Когда я читаю поэтов, мне кажется, что об утре или
вечере нельзя уже сказать ничего нового. Но, наблюдая, как
поднимается день, я не вспоминаю прославленных картин
Гомера, или Шекспира, или Мильтона, или Чосера. О нет;
но, быть может, я испытываю боль от того, что это чужой
мне мир, пока' еще не покорившийся моей мысли; а воз-
255
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
можно, мне и радостно в этот сырой, теплый, пересыпанный
•лучами, звуками, надеждами час, ибо рушатся суживающие
мою душу стены, и жизнь, вплоть до каждого ее толчка,
простирается до самого горизонта. Вот что такое утро — на
какой-то светлый час перестать быть пленником собствен-
ного тела и сделаться безграничным, как природа.
Сумрачность, отличающая американские леса и в пол-
день,— эти родные леса, где глубоко звучит эхо, где жи-
вые колонны дубов и сосен величественно поднимаются
из остатков деревьев, росших еще в прошлом тысячелетии;
где орел и ворона годами не видят человека; где сосны, об-
росшие мхом, выглядят дикарями, но растущие у их под-
ножия фиалки придают им изысканность; где пар лежит
над широкой, холодной низиной, спокойный, как и поро-
дивший его процесс кристаллизации под землей; где пу-
тешественник, очутившись среди неприятных ^растений, ко-
торым родина болото, вспоминает с наслаждением и со
страхом такой далекий отсюда город; эта красота — дикая,
пустынная красота, которой придают новый облик и разно-
образие солнце и луна, снег и дождь,— никогда еще не бы-
ла запечатлена искусством, однако к ней не останется рав-
нодушным ни один странник. В сердце своем все люди поэ-
ты. Они служат природе ради хлеба насущного, но подчас
ими овладевает ее красота. Иначе для чего были бы эти по-
ездки на Ниагару, это паломничество на Белые горы13?
Люди всегда верят в то, что все приспособлено для поль-
зы; очутившись в горах, они, быть может, поверят в то, что
все приспособлено для глаза. Несомненно, тучность ни-
вы и обилие гороха, получаемого с моих огородных грядок,
связаны с геологическими изменениями; но ничуть ре мень-
ше связаны друг с другом отношениями красоты моя ду-
ша и теряющиеся в облаках отроги Агиокочука. Когда го-
воришь это, все загораются радостью, и тем не менее че-
ловек еще не воспел свою беседу с природой.
А разве не то же самое можно сказать и о гражданской
истории? Не учит ли нас опыт, что всякий человек, прожив-
ший достаточно долгую жизнь, мог бы сам- для себя напи-
сать историю? Не о том же ли самом свидетельству-
ют все эти заполненные отрывками из текстов и коммента-
риями к рукописям тома, которые пишет каждый ученый?
Для меня история Греции означает одно, для тебя другое.
Являются на свет Нйбур и и Вольф15, и греческая и рим-
ская история переписываются наново. С тех пор как Кар-
256
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
лейль роздал «Французскую историю»16, мы поняли, что
ни одна из историй, которыми мы располагаем, не является
неуязвимой; новый классификатор сообщает ей новое, бо-
лее философское истолкование. Фукидид 17, Ливии 18 лишь
предоставили материалы. В тот момент, когда гений произ-
носит имя Пеласги!9,— идет ли речь об Афинах, об Этру-
рии или народе Рима, — мы видим эти государства в но-
вом свете. И это происходит не только в поэзии или исто-
рии, но и в иных областях. Непререкаемых авторитетов ма-
ло, либо нет вообще. Религии еще предстоит утвердиться
в душе человеческой на прочных основаниях; и то же самое
относится к политике, и философии, и литературе, и искус-
ству. Пока что мы не располагаем ничем, кроме тенденции
и указания грядущего пути.
Это переосмысление, эта переделка, какой подвергают
твердые приверженцы природы лучшие литературные про-
изведения, особенно заметны в философии. Какого бы ро-
да претензии она ни заявляла, в конечном сче'те дело не
может не закончиться именно этим. Возьмите, к примеру,
французский эклектицизм, который Кузен20 находит столь
убедительным; здесь происходит обман зрения. Претензии,
заявляемые эклектиками, велики. Они как будто бы рас-
полагают истиной в последней инстанции, поскольку берут
все системы и ограничиваются тем, что просеивают, промы-
вают, процеживают их, полагая, что в конце концов на дне
останутся лишь золото и алмазы. Однако Истина так непо-
стоянна и лукава, настолько не дается в руки и отличается
таким проворством, что поймать ее не легче, чем луч света.
Захлопните ставни с невиданной быстротой, чтобы свет
оказался в ловушке, — все напрасно; он исчезнет, прежде
чем вы успеете крикнуть «Держи!». И то же самое проис-
ходит с нашей философией. Претворяйте все системы, де-
тально их сопоставляйте, распространяйте на самый широ-
кий круг явлений—это не принесет вам ничего; истину не за-
ставишь явиться, к каким бы механическим ухищрениям
ни прибегал. Но достаточно обратиться к созерцанию по-
ступка, продиктованного твоей природой, — пусть это будет
совершенный пустяк, — и, быть может, тебе откроется но-
вый взгляд на природу и человека, и он вберет в себя все
теории, как вбирает в себя все вещества растворитель; Гре-
ция, Рим, Стоицизм, Эклектицизм и все прочее станут
только данными, только пищей для анализа, а принятая
тобой на веру система, объемлющая как будто бы весь
9-1806
257
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
мир, окажется совсем малозначительной. Глубокая мысль
всегда приводит к классификации всех вещей; глубокой мы-
сли по силам поднять гору Олимп. Книга философа — все-
го лишь факт, ничем не более и не менее вдохновляющий,
чем любой другой факт, человек мудрый докогда не сочтет
ее чем-то конечным и стоящим превыше всего. Поговори
с гением, и первое же его слово обратит все твое так на-
зываемое знание в нечто неустойчивое и шаткое. И тут же
Плафон, Бэкон, Кант и поклоняющийся эклектике Кузен
утратят ореол возвышенности и станут просто людьми,
обычными фактами.
Эти мои замечания отнюдь не преследуют цели прини-
зить достоинства названных или всех иных уже существую-
щих философских систем; я хочу только сказать, что любое
предложенное кем-то объяснение никоим образом не исклю-
чает попытки дать иное объяснение, не служит ей пре-
пятствием; если душа подвергнет его испытанию, его истин-
ность окажется поколебленной и начнет рушиться. Как
поднявшаяся буря закручивает смерчем солому и сносит
соломенные хижины, так и вторжение духа разрушает все
наши непрочные постройки, возведенные способностью по-
нимать и запоминать, и они беспомощно бегут перед этой
волной. Величие творений разума выявляется лишь при со-
поставлении их друг с другом: «Айвенго» и «Уэверли» —
великие романы, если сравнить их с Замком Радклиф21 и
романами Портер22; но рядом с бесконечным Разумом ни-
что не является великим — даже могучий Гомер или Миль-
тон. Разум подхватывает их и уносит с собой, как поток.
Они же словно окованы сном.
Так и открывается истинное каждому поколению, каж-
дому человеку; мудрость учит его, что он не должен не-
навидеть, или страшиться, или копировать своих предков;
что он не должен оплакивать собственный удел, сетуя на
то, что мир якобы стар, что мысль исчерпана, а сам он ро-
дился в эпоху старческого слабоумий. Ведь милостью все-
вышнего мысль обладает неисчерпаемой способностью об-
новляться каждый день, и всякая вещь, в которой светится
мысль, будь это даже прах или безжизненный песок, стано-
вится новым предметом изучения, обладающим бесчислен-
ными связями со всем на свете.
3. Если таким образом понимать стимулы труда учено-
го и его предмет, той же самой верой будет проникнут и
закон, которому подчиняются его устремления и вся его
f
258
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ*
жизнь. Пусть он знает, что мир принадлежит ему; однако
овладеть им он может, обретя гармонию с характером ве-
щей. Ученый должен быть человеком, ведущим жизнь уе-
диненную, полную труда, скромную и благодетельную.
Он должен любить одиночество, как жених невесту.
В одиночестве должен он переживать и радости свои и пе-
чали. Собственная оценка сделанного должна быть ему
достаточной критикой, собственная похвала — достаточной
наградой. Но зачем человеку, посвятившему себя научным
занятиям, следует быть одиноким и немногоречивым? За-
тем, что он должен познать свои мысли. Если он чахнет в
уединенных краях, снедаемый жаждой общества, жаждой
быть у всех на виду, ему не вкусить даруемого уединением
покоя; его сердце вынесено на рынок; он не видит, не слы-
шит, не мыслит. Но полюби общение с душой; откажись от
компании; воспитай свои привычки для жизни в одиноче-
стве; и тогда способности, заключенные в тебе, поднимутся
в полный рост, как деревья в лесу и цветы в поле, и ты по-
лучишь такие результаты, что сможешь без опасений поде-
литься ими при встрече со своими собратьями, и те радо-
стно будут внимать тебе. Не отдавайся одиночеству, если
всякую минуту готов вернуться в общество. Такое одиноче-
ство отрицает само себя, это общественное, обманчивое оди-
ночество.
Обществу знаком общественный опыт, но оно ждет от
ученого, что он вернет им тот частный, пережитый душою,
божественный опыт, которого оно лишилось, выбрав ули-
цу своим домом. Вот этой-то достойной, мужественной,
справедливой мысли и ждут от тебя, ибо только тебе да-
но ее обрести; и подняться к ней можно только в оди-
ночестве, а не живя среди толпы. Важна не уединен-
ность места, в котором ты живешь, а независимость духа;
сад, загородный дом, лес, камни имеют значение только
потому, что служат ей материальным подспорьем. Думай
в одиночестве, и любое место будет священным и располо-
женным к тебе. Поэты, жившие в городах, все равно оста-
вались отшельниками. Вдохновение, где бы. оно к тебе ни
пришло, предоставит тебе одиночество.. Быть может, Пин-
дар, Рафаэль, Микеланджело, Драйден, мадам де Сталь
хотя и провели жизнь в окружении толпы, но, когда им
являлась мысль, толпа немедленно начинала исчезать из
поля их зрения; взгляд их устремлялся к горизонту, к от-
крытому пространству; они забывали о смотревших на них,
9*
259
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
отворачивались от личных отношений; их влекли абстракт-
ное, истина, идеи. Душа делала их одинокими.
Конечно, я не настаиваю на каком бы то ни было пред-
расположении к одиночеству. Пусть юноша изведает бла-
га и одиночества и общества. Но пусть on воспользуется
этими благами, вместо того чтобы служить им. Причина, по-
буждающая чувствующую душу бежать от общества, зак-
лючается в стремлении обрести общество. Она отказывает-
ся от ложного из любви к истинному. Все, чему способно
научить общество, можно постигнуть очень быстро, за один
раз. Его неразумный и шаблонный образ жизни, эти беско-
нечно повторяющиеся балы, концерты, верховые прогулки,
посещение театров научат тебя не больше, чем если ты из-
ведаешь все это лишь несколько раз. А вслед за тем при-
слушайся к голосу истинной природы, который подсказы-
вает тебе, что эта жизнь постыдна, духовно пуста и бессо-
держательна,— и беги от общества, скрывайся; замкни
свою дверь, затвори ставни, и тогда в знак одобрения тво-
их действий польет приковывающий к дому дождь — заме-
чательное средство избегать общения с другими, которое
изобрела природа. Вызови к себе вновь духов. В одиночест-
ве возноси молитву и хвалу. Размышляй над прошлым и
исправляй его; сочетай его с новой, божественной жизнью.
Вы не станете на меня сетовать, господа, если я скажу,
что, на мой взгляд, нам необходимы более строгие зако-
ны жизни ученого; я имею в виду тот аскетизм, который
могут вызвать к жизни лишь усердие самого ученого и его
преданность своему назначению. Мы купаемся в лучах сол-
нца и не проникаем дальше поверхности; мы ведем пустое,
поверхностное, лишь по видимости истинное существова-
ние, а говорим- о музе и о пророке, об искусстве и творче-
стве. Но каким образом появится величие, если наша жизнь
мелка и легкомысленна? О нет, откажемся от нее и будем
молча внимать. Замкнем речь и, как пифагорейцы, прове-
дем пять долгих лет в суровой жизни. Забьемся в угол и
будем выполнять поденную 'работу, и страдать, и плакать,
и гнуться под бременем труда, обратив взор и сердце к
господу. Молчание, единение, суровость помогут нам, воз-
можно, проникнуть глубоко в величие и тайну нашего бы-
тия, помогут, если мы отдадимся им, различить в мирской
тьме свет высших моральных ценностей. Сколь недостойно
человека т— по-прежнему порхать кричаще яркой бабочкой
в модных салонах и политических собраниях, быть обману-
260
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
тым обществом, обманутым репутацией, удостоиться вни-
мания газет, стать принадлежностью улицы и поступиться
при этом настоящими привилегиями, которые дают деревен-
ская одежда, уединенная жизнь, искреннее и горячее сердце
гражданина!
Пагубна для человека, посвятившего себя литературе,
пагубна для всякого человека жажда быть в центре вни-
мания, жажда видимости, уничтожающей сущность. Оши-
бочное представление о главной цели, какой они служат,
часто отличает литераторов, которые имеют дело с язы-
ком— самым возвышенным, могучим, долговечным творе-
нием человека, которое используется по назначению лишь
тогда, когда служит орудием мысли и справедливости, — и
приучаются находить наслаждение, не без самодовольства
играя с ним, но лишают язык его всемогущества, поскольку
не умеют с ним работать. Они освобождают себя от пот-
ребностей мира, а мир мстит им тем, что все время демон-
стрирует глупость этих неполноценных, педантичных, бес-
полезных, призрачных созданий. Ученый постигает, что са-
мая высокая романтика — самая возвышенная литература,
когда-либо являвшаяся на свет, — душа и сердце красоты —
все это заключено в человеческой жизни. Наделенная са-
ма по себе ни с чем не сравнимой ценностью, она является
в то же время богатейшим материалом для творчества уче-
ного. Как проникнет он в ее тайны нежности, ужаса, воли,
судьбы? Как уловить ему и сохранить в своем творении
высшую музыку, переливающуюся в ней? Законы ее по-
гребены под мелкими каждодневными действиями. Все дей-
ствия — опыт, проводимый над ними. Ученый должен взять
на собственные плечи свою долю общего груза. Он должен
работать над людьми, живущими вот в этих домах, а не
над именами, запечатленными в книгах. Его потребности,
устремления, вкусы, пристрастия, свершения — это ключи,
открывающие ему прекрасный музей человеческой жизни.
Зачем же ему воспринимать эту жизнь, как сказку Шехе-
разады, а не ощущать ее прелесть, ее жгучую боль собст-
венным бьющимся сердцем? Любовь и ненависть, приобре-
тения, и утраты, и взятое взаймы, и то, что мы сами ссу-
дили; болезнь и боль; служение и почитание; путешествие,
участие в выборах, наблюдение, пристрастие к чему-то;
унижение и презрение — все это служит нам уроком, помо-
гающим понять прозрачные своей ясностью и прекрасные
законы. Пусть же он не оставит этот урок без внимания;
261
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
пусть он будет знать его назубок. Пусть он отважно и ра-
достно стремится найти точное решение той проблемы, ко-
торую жизнь ставит перед ним. И пусть он ищет этого ре-
шения рассчитанным действием, а не в смутных порывах
и грезах. Веря, как в бога, в благодетельность величайших
проявлений природы, он должен заслужить приносимые ими
дары, научиться принимать их и использовать, а это даст1
ему почтительность — в том числе и к не самым высоким
ее ритуалам.
Этот урок с наглядностью преподает нам история вели-
кого актера нашего времени; тем и объясняется его успех.
Бонапарт воплощает недавно свершившуюся революцию,
которую мы в нашей стране с божьей помощью доведем до
самого высокого ее осуществления. Весьма поучительным
эпизодом современной истории представляется мне поведе-
ние Наполеона, свидетелями которого стали англичане по-
сле того, как он оказался их пленником. Когда он взошел
на борт «Беллерофона»23, английские солдаты, выстроен-
ные на палубе, отдали ему военное приветствие. Наполеон
обратил внимание, что при этом они производят не такой
ружейный маневр, как французы; он не стал обращаться к
окружавшей его свите, но подошел к одному из солдат,
взял его ружье и показал, как выполняют этот маневр
французы. Английские офицеры и солдаты были поражены
и спрашивали потом, всегда ли император ведет себя без
всяких церемоний.
И в этом случае и во всех других этот человек, каковы
бы ни были его недостатки и пороки, явил пример действия,
а не пустословия. На Востоке и в феодальную эпоху в Ев-
ропе признаком величия считалась праздность; в наши дни
величие создает труд. Наполеон принадлежал к той быст-
ро растущей во всем мире категории людей, которые видят
самое замечательное качество человека в умении что-то де-
лать и считают, что человек, совершая какое-то действие,
руководствуется своим достоинством. Он не полагался на
удачу; он обладал верой в пригодность средств для осу-
ществления целей, и эта вера была его зрением. Пригод-
ность средства в достижении цели была девизом всей его
жизни. Он считал, что великие мужи античности соверши-
ли свои подвиги исключительно благодаря точно найден-
ному соответствию целей и средств, верному пониманию
соотношения между выбранными средствами и теми по-
следствиями, какие они за собой влекут, между стоящими
262
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
на их пути препятствиями и необходимыми усилиями. Неве-
жество называет счастливой случайностью то, что на самом
деле является результатом произведенного гением расчета.
Наполеон, столь веривший фактам, обладал, однако, и
этим королевским даром: хотя он строго учитывал числен-
ность и силу и никогда не поступался благоразумием, он
полагался также и на свободу, на не поддающуюся учету
силу духа. Человек на редкость предусмотрительный, он ни-
когда не упускал из виду ни единой мелочи, когда речь шла
о подготовке, о медленном приспособлении к ситуации; и
вместе с тем он, как и во всех своих действиях, руководст-
вовался высшей верой в неожиданные взлеты отваги, а так-
же в свое предназначение, и в нужный момент эта вера
искупала все потери и сметала с его пути кавалерию, пехо-
ту, королей и кайзеров, поражая их ударами, от которых
нет защиты, как от ударов грома. Как говорится, в ветке
дерева запечатлен характер его листьев, а во всем дере-
ве характер его ветвей; и любопытно отметить, что и ар-
мии Бонапарта передалась эта удвоившаяся сила ее вож-
дя; ведь при всем том, что любое движение армии было
подготовлено и все зависело от. мужества и дисциплины
каждой роты, занимала ли она позиции в центре или на
флангах, всегда сохранялась безграничная вера Наполео-
на в чудеса, на которые способна подвигнуть судьба и кото-
рые может совершить его Императорская Гвардия, если
уж армия проигрывает битву по всем статьям. В этом он
был велик. Он уже не рассчитывал точности артиллерий-
ского огня. Он беспредельно верил в тактику, но, когда так-
тические приемы были исчерпанй, он поднимался выше
их и вводил* в дело могучие резервы, неожиданно изменяв-
шие ход сражения, ибо это были самые замечательные
солдаты, созданные природой.
Пусть же ученые по достоинству оценят такое сочета-
ние талантов; примененное к цели более высокой, оно яв-
ляет пример подлинной мудрости. Ученый — человек, да-
ющий нам увидеть вещи в их истинности. Так пусть он
их сначала изучит. Пусть чрезмерная жажда какого-то зна-
ка признания не побудит его оставить невыполненной ра-
боту, которую необходимо сделать. Пусть он знает, что
признание — это успех на рынке, но подлинного успеха он
добьется, работая, подчинив свою жизнь побуждениям соб-
ственной души; успех принесет ему терпеливое — день за
днем и год за годом — изучение порядка вещей; успех
263
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
принесет использование всех средств, и прежде всего тех,
в каких нуждаются для удовлетворения своих потребностей
такая убогая коммерция и такая убогая жизнь, — нужно
прислушаться к-тому, что они говорят; успех придет, когда
мысль и жизнь вступят во взаимную реакцию, и мысль ста-
нет твердой, а жизнь наполнится мудростью; когда ученый
с презрением отвергнет бессвязный вздор, каким являются
меняющиеся изо дня в день мнения; когда он цознает тай-
ну мироздания и найдет способ донести ее до всех в ее ис-
тинности. А разве не будет тем самым преодолена тирания
чувств, не будут умиротворены низшие из способностей че-
ловеческих, и когда канал этот очистится, разве не польет-
ся по нему радостно и свободно душа?
Настоящий ученый не отказывается в юности нести яр-
мо, изведать, если это будет для него возможно, труд и
терпение до последних их пределов, своими руками поз-
нать землю, которая его кормит, самому испытать, каким
потом добываются благоустроенность и роскошь. Пусть
он внесет свою десятину и служит^миру как подлинный и
достойный человек — никогда не колеблясь в своем пре-
клонении перед бессмертными богами, подсказывающими
поэту его песни и превращающими его в исполнителя ме-
лодий, пронзающих слух вечного времени. Если ученый на-
делен этими двумя соединенными друг с другом благоде-
тельными способностями — умением работать и вдохнове-
нием, это человек здоровый, это целостный человек, а не
фрагмент, и совершенство его дара проявит себя в создан-
ном им. И действительно, этими двумя соединенными од-
но с другим достоинствами всегда отмечены творения ве-
ликих мастеров. Гений должен заполнять собой все про-
странство, что пролегло между богом, или чистым разу-
мом, и сонмом непросвещенных. С одной стороны, он дол-
жен черпать из бесконечного Разума; и должен проникать
в сердца и чувства толпы — с другой. Разуму он должен
быть обязан своей силой, толпе — пониманием своей зада-
чи. Толпа приковывает его к реальному, Разум — к прозре-
ваемому. На одном полюсе находится Разум, на другом —
Здравый Смысл. Если на любой из этих точек выявится
его недостаточность, философия, им проповедуемая, будет
низменной и грубо утилитарной либо слишком расплывча-
той и непригодной для служения жизненным потребностям.
Ученый, как мы не устаем все время повторять, велик
лишь тогда, когда он повинуется заключенному в нем ду-
264
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
ху. Пусть же в таком случае эта вера направляет его дей-
ствия. Более чем достаточно приманок и ловушек, чтобы
сбить его с дороги; но пусть он, невзирая на них, твердо
держится истинного пути. Опасности заключены и в его ус-
пехе. В его положении есть что-то вредоносное и создаю-
щее неудобства. Те, кого привлекли к себе или воспламени-
ли его мысли, ищут его еще до того, как постигли, насколь-
ко суровы условия мыслительной работы. Они ищут его,
чтобы он осветил своим факелом стены их бытия, на ко-
торых, им кажется, начертаны темные загадки. А найдя,
обнаруживают, что это бедный, несведущий человек, оде-
тый в потертый деревенский костюм, — такой же человек,
как сами они, и от него точно так же нельзя ждать непре-
рывного потока света; однако время от времени сверкнет
озаряющая мысль, и проблеск этот сменится полной тьмой;
более того, они найдут, что он не в силах превратить свой
то вспыхивающий, то гаснущий огонь в факел, который
можно было бы нести куда угодно, освещая то одну тем-
ную загадку, то другую. И вслед за тем следует печаль.
Ученый удручен тем, что обманул надежду пытливого юно-
ши, а юноша — тем, что на едва открывшемся ему небосво-
де погасла вспыхнувшая было звезда. Вот почему ученый
испытывает искушение мистифицировать других; он выслу-
шивает обращенный к нему вопрос, раздумывает над ним
и дает ответ словами, поскольку не может явить непрелож-
ную истину в вещном выражении. Так пусть же он тем не
менее хранит крепость духа и подчиняется служению исти-
не; пусть он терпеливо ждет, зная, что истина может само
молчание сделать красноречивым и памятным. Для него
служение ей — достойный принцип поведения. Пусть он от-
кроет свою душу для всякого непредвзятого исследования
и будет художником, стоящим выше всех ухищрений ис-
кусства. Яви открыто, как сделал бы святой, все, что ты
постиг из опыта, свои методы, приемы, средства. Встречай
приветом всех, кто хочет самым широким образом восполь-
зоваться ими. И когда ты наделен этими высшей формы
откровенностью и радушием, ты познаешь глубочайшие тай-
ны своей природы, а боги склонятся к тебе и помогут до-
нести эти тайны до всех.
Если ученый, одушевленный великим доверием, спосо-
бен в такой степени подчинять себя служению истине, e^iy
откроется, что часы, которые, казалось, прошли впустую,
заполненные борьбой с непреодолимыми препятствиями, на
265
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
самом деле принесли в его душе богатые плоды. Сознавая,
сколькими мыслями обязан он отталкивающему антагониз-
му людей, с которыми его свела судьба, он, вполне естест-
венно, может счесть, что в обществе совершенной любви
не родилось бы ни одного слова, ни одного действия, ни од-
ного свидетельства. Он узнает, однако, что не имеет боль-
шого значения прочитанное или сделанное им. Будь уче-
ным, и во всем на свете ты будешь получать полагающееся
ученому. Так судовладелец, оформляя бумаги в конторе,
не слишком озабочен тем, погрузят ли на корабль настоя-
щий груз или пустые бочонки; называется ли производимая
им операции торговой сделкой, или кредитом, или перево-
дом акций; это может быть что угодно — он с несомненно-
стью заработает свои комиссионные; и ты должен извле-
кать для себя урок из любого часа и любого предмета, не-
зависимо от того, обогащает тебя это занятие или ты попу-
сту тратишь время, читая нудную книгу или выполняя свою
долю каждодневного механического труда, к которому те-
бя обязывают твои потребности или потребности других.
Господа, я решился изложить перед вами эти соображе-
ния относительно места ученого и вдохновляющих его на-
дежд, поскольку мне казалось, что сейчас, когда многие
из вас стоят на пороге этого колледжа, в полной готовно:
сти покинуть его стены и принять на свои плечи задачи
частного и общественного характера, возлагаемые на вас
нашей страной, вам будет небесполезно узнать об этих важ-
нейших обязанностях человека — носителя разума; ведь те,
среди кого будет протекать теперь ваша жизнь, едва ли
станут часто о них говорить. Вам всякий день придется
выслушивать советы, продиктованные низменным благора-
зумием. Вы услышите, что первый долг человека — обза-
вестись землей и деньгами, именем и положением. Вас бу-
дут насмешливо спрашивать: «Что же это за Истина, ко-
торой вы ищете? Что же это за Красота?» Но если гос-
подь все-таки призвал кого-нибудь из вас служить истине
и красоте, будьте отважными, твердыми духом, верными
своему назначению. Когда вы скажете: «Я буду поступать
так же, как другие; я# отказываюсь от моих прежних грез,
я сожалею о них; я должен есть тук земли24, а мои знания
и романтические порывы пусть подождут до более удобно-
го времени», — тогда человек погиб в вас; тогда вновь ум-
рут ростки искусства, поэзии, науки, как они уже умирали
во многих тысячах людей. Час, когда предстоит сделать та-
266
Р.-У. ЭМЕРСОН. О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
•кой выбор, — это критический момент вашей жизни; и па-
мятуйте, сколь важно в этот миг твердо держаться разума.
Доминирование мира чувственного и создает крайнюю по-
требность в служителях науки; разуму же принадлежит
по самому его назначению право создавать ее плоды, а не
просто пользоваться ими. Внемли голосу всей окружающей
тебя природы, обращающейся к твоему сердцу и зовущей
тебя служить ей языком; покажи одурманенному миру,
сколь преходяща красота мудрости. Заранее предупреж-
денные, что развившаяся до крайних пределов претенциоз-
ность составляет основной порок нашей эпохи и страны,
будем искать уединения и обретать мудрость наедине с со-
бой. Удовлетворись скромным светом — лишь бы он был
твоим собственным. Ищи — и вновь ищи. Пусть ни лесть,
ни уговоры других не поколеблют тебя в стремлении веч-
ного поиска. Не создавай собственных догм и не принимай
чужих. Почему должен ты отказываться от своего права
пересекать залитые звездами пустыни истины ради незре-
лого блага — собственного клочка земли, и дома, и амбара?
У истины тоже есть свой кров, и постель, и стол. Сделай
себя необходимым миру, и человечество даст тебе хлеб;
и даже если это не будет роскошная пища, ее достаточно,
чтобы не поступаться своим правом на собственную долю
во всех людских богатствах, и страстях, и надеждах, и в
искусстве и природе.
Не страшитесь того, что аскетизм, к которому я зову,
слишком строг. Не спрашивайте: какова польза учености,
если ей постоянно приходится отступать? Или: кто лучше
всего пригоден для роли философа, скрывающего постиг-
нутое им и прячущего свои мысли от мира, который их
ждет? Прячущего свой мусли! Попробуйте спрятать солн-
це и луну. Мысль вся представляет собой свет и прояв-
ляет себя во всей вселенной. Она будет говорить, даже ес-
ли ты лишен дара речи, ибо обладает собственным чудо-
действенным органом. Она будет струиться из твоих по-
ступков, из твоего образа поведения, из самого твоего
лица. Она принесет тебе дружбу многих. Она соединит
тебя с истиной благодаря любви к тебе всех вокруг и на-
деждам, которые они на тебя возлагают.
Благотворным действием законов той Природы, что
едина и совершенна, она отдаст все подлинное и доброе,
чем располагает душа, ученому — избраннику земли и
неба.
ИСКУССТВО
Кастрюлям, тачкам, прозе всей
Лучи фантазии пролей:
Где камни нагромождены,
Дай полдню нежный свет луны;
В донельзя раскаленный день
Сажай на мостовой сирень;
Пусть, освежая, водомет
На знойной площади поет;
Пусть пляски, струны, кисть, резец,
Неся отраду для сердец,
Дни красят, прошлым зажжены,
Чередованьем новизны.
Забитый, пыльный раб труда
За башней городской тогда
Узрит эфирных королей,
Сонм ангельский в снопах лучей,
Отцов, чья жизнь полна чудес,
Детей на пиршестве небес.
Искусству нашему давно
Благую роль играть дано:
Привычку к жизни дать земной,
Мирить изгнанника с судьбой,
Сливая с днями ход светил,
Учить, чтоб ввысь он восходил,
Покуда горней жизни ток
Поит сознанья ручеек 1.
Поскольку душа всегда уст-
ремлена вперед, она никогда себя не повторяет; всякий
ее порыв — это попытка создать новое и еще более пре-
красное целое. Это явственно выступает как в приклад-
ных, так и в изящных искусствах, если прибегнуть к при-
нятому разделению искусств соответственно их назначе-
нию: достичь практической пользы или красоты. В изящ-
ных искусствах целью является, таким образом, не подра-
жание, но созидание. Задача художника, работающего над
пейзажем, — дать нам представление, о ландшафте более
прекрасном, нежели нам известные. Он должен опустить
детали, избежать прозы природы и передать лишь ее дух,
ее величие. Он должен отдавать гебе отчет в том, что этот
ландшафт представляется ему прекрасным, ибо он выра-
жает мысль, прекрасную в глазах самого художника. А
происходит это потому, что в этом пейзаже заключена та
же сила, что смотрит на мир глазами художника, и, поняв
268
Р.-У. ЭМЕРСОН. ИСКУССТВО
это, художник научится ценить не самое природу, но ее
выражение, и в своей копии особенно подчеркнет те чер-
ты ее лица, которые для него более других привлекатель-
ны. Он изобразит не просто печаль, не просто солнце, но
печаль печалей и солнце солнц. Если он пишет портрет,
он должен передать не внешнее сходство, но характер-,
и человека, позирующего ему, он должен воспринимать
не как законченного человека, но лишь как несовершен-
ное подоб.ие или копию того оригинала, который томится
внутри.
Что, как не проявление творческого импульса, пред-
ставляют собой те требовательность и строгий отбор, кото-
рые мы наблюдаем во всякой духовной деятельности? Ведь
в этом выражается высшее озарение, которое учит нас
прибегать к символам, тем более простым, чем более высок
вкладываемый в произведение смысл. Что представляет со-,
бой человек, как не замечательный успех природы в ее
попытках объяснить самое себя? Что представляет он со-
бой, как не пейзаж, более утонченный и лаконичный, чем
рассыпанные по горизонту фигуры, это проявление эклек-
тизма природы? Что такое его речь, его любовь к живопи-
си, любовь к природе, как не еще более замечательный
ее успех? Ибо здесь уже остаются вне картины утоми-
тельные мили пространства и тонны объема и сохраняет-
ся только духовное, нравственное, и оно выражено с лако-
ничностью музыкальной ноты или неправдоподобно искус-
ной линии карандашом.
Но чтобы донести до других людей постигнутый им глу-
бокий смысл вещей, художник должен прибегать к тем
символам, которыми пользуются в его стране, в его эпоху.
Вот почему новое в искусстве всегда возникает из старо-
го. Гений Текущего Времени накладывает на произведе-
ние свою неизгладимую печать и придает ему удивитель-
ную привлекательность для воображения. Насколько духов-
ный характер эпохи овладел художником и выразился в
его произведениях, настолько созданное им сохранит из-
вестное величие в будущем, и зрители будут все так же
различать в его полотнах Неизведанное, Неизбежное, Бо-
жественное. Нет человека, который в своей работе мог бы
полностью исключить этот элемент Необходимости. Нет
человека, который мог бы полностью эмансипироваться от
своего века и своей страны или создать произведение, где
никак не сказались бы особенности культуры, религии, по-
269
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
литики, нравов, искусства его эпохи. Пусть живописец бу-
дет самым оригинальным и своенравным из художников,
пусть он будет обладать самой богатой фантазией, ему
все равно не удастся вытравить из своего произведения
все следы тех мыслей, в атмосфере которых оно было соз-
дано. Само стремление избежать таких следов выдает при-
сутствие того, чего он хочет избежать. Они появляются с
необходимостью — в этом он неволен, он их даже не заме-
чает. Необходимость проникает в него вместе с воздухом,
которым он дышит, вместе с идеями, которыми живут, над
которыми бьются и он сам и его современники; и он воз-
дает должное принятому в его эпоху, не ведая, что именно
сейчас принято. И то, что возникает в произведении неиз-
бежно, придает ему больше прелести, чем сообщит карти-
не талант ее автора; словно чья-то гигантская рука водит
пером или резцом художника и заставляет его вписать
свою строку в историю человечества. Вот почему так цен-
ны для нас египетские иероглифы, индийские, китайские,
мексиканские идолы, какими бы грубыми и примитивными
по форме они ни были. Они рассказывают, каких высот до-
стигла в то время человеческая душа; и они — продукт
не фантазии, а необходимости, столь же глубокой, как са-
мо мироздание. Нужно ли добавлять, что все дошедшие
доч наших дней творения пластических искусств ценны
прежде всего как свидетельства истории, как черточки, из
которых складывается портрет совершенной и прекрасной
судьбы, чьими велениями все сущее движется к блажен-
ству.
Итак, с исторической точки зрения назначение искус-
ства состоит в том, чтобы научить людей воспринимать
красоту. Мы погружены в царство красоты, но нашим гла-
зам отказано в способности ясно ее видеть. Необходимо,
демонстрируя отдельные ее черты, будить и. воспитывать
дремлющий вкус. Когда мы принимаемся за холст и скуль-
птуру или смотрим, как работают над холстом и скульп-
турой, мы — ученики, жаждущие познать тайну Формы.
Ценность искусства заключается в том, что оно выделяет
один предмет из хаотического множества, изолирует его.
Пока из последовательности вещей не выделена одна вещь,
возможны созерцание, наслаждение, но не мысль. Наши
ощущения счастья или несчастья неплодотворны. Дитя в
колыбели вкугйает блаженство, но обретет ли оно харак-
тер и практический навык — это зависит от того, сумеет ли
270
Р.-У. ЭМЕРСОН. ИСКУССТВО
дитя день ото дня все увереннее выделять одну вещь из
потока вещей и лишь ей посвящать свое внимание. Лю-
бовь, да и любая страсть, обладает способностью концент-
рировать все вокруг какого-то одного предмета. Есть лю-
ди, выработавшие привычку придавать совершенно исклю-
чительное значение чему-то одному, что влечет их, — будь
то какой-то предмет, или мысль, или слово; и на время
объект их страсти приобретает значение не меньшее, чем
все мироздание. Таковы художники, ораторы, обществен-
ные лидеры. В способности отделять и возвышать, отде-
ляя,— сущность искусства риторики, если оно в руках ора-
тора или поэта. Это искусство, эту способность закреплять
за предметом на миг появившееся в нем выдающееся зна-
чение— способность, столь замечательно выразившуюся в
Берке, Байроне, Карлейле,— художник и скульптор демон-
стрируют, работая с цветом и с камнем. Степень ее раз-
вития зависит от того, насколько глубоко проник худож-
ник в предмет, который он созерцает. Ибо любой предмет
корнями своими примыкает к лесу всей природы и, несом-
ненно, может быть показан так, что мы узнаем в нем весь
мир. Вот почему каждое гениальное творение на какое-то
время не допускает рядом с собой ни одного другого и при-
ковывает все внимание только к себе. На какое-то время
оно становится единственным произведением, достойным
своего имени, будь то сонет, или опера, или пейзаж, или
статуя, или речь оратора, или проект будущего замка, или
план военной кампании или географической экспедиции.
Вслед за тем наше внимание приковывает к себе другое
творение, вытесняющее, как и предшествовавшее ему, все
прочие; скажем, кто-то разбил прекрасный сад, и кажет-
ся, единственное стоящее занятие — это разбивать сады.
Я назвал бы огонь лучшим, что есть в мире, если бы был
не знаком с воздухом, водой, землей. Ибо все создания
природы, все неподдельно талантливое, все подлинно есте-
ственное обладает свойством и правом побыть в свое вре-
мя на самой вершине мира. Белка, перепрыгивающая с су-
ка на сук и превращающая лес в одно огромное дерево,
на котором она резвится, привлекает к себе взор ничуть
не меньше, чем лев; она прекрасна, и не нужно никаких
других животных — на краткий миг белка олицетворяет
природу. Я слышу, как поют балладу, и мой слух, мое
сердце отданы ей точно так же, как были раньше отданы
эпической песне. Собака, которую ведут на поводке, или
271
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
помет поросят дают чувство удовлетворения и представ-
ляют реальность не меньше, чем фрески Микеланджело.
И это обилие превосходных вещей в конечном счете помо-
гает нам понять, как огромен мир, как богата человеческая
природа, способная достичь бесконечности в любом на-
правлении. Но я понимаю и другое: во втором встречен-
ном мною творении меня поразило точно то же, что пора-
зило и очаровало в первом; величие всех творений едино.
Живопись и скульптура, очевидно, только посвящают
нас в этот закон. Самые лучшие картины легко выдают
свою заветную тайну. Эти лучшие картины — просто гру-
бые изображения всего лишь нескольких чудодейственных
линий, точек, красок из тех, что вместе образуют вечно
меняющийся «пейзаж с фигурами», который нас окружает.
Для глаз живопись примерно то же, что танец для ног.
Когда танец научил нас владению своим телом, гибкости,
грациозности, па, которые показывал нам учитель, быстро
забываются; так и живопись — она учит нас роскошеству
красок и выразительности форм; чем больше я вижу кар-
тин, написанных гениальнейшими из художников, тем боль-
ше убеждаюсь в безграничных возможностях кисти и в
равнодушии мастера, когда речь идет о выборе модели.
Если он может написать все, что угодно, зачем вообще
что-нибудь писать? А потом глаза мои открываются на не-
тленное полотно, которое природа пишет прямо на улице,
пишет идущими по улице мужчинами, детьми, нищими,
изящными дамами, одетыми в красное, -зеленое, голубое,
серое, пишет людьми — лохматыми, седеющими, с лицами
белыми и темными, морщинистыми, огромными и низко-
рослыми, тучными, юркими, — а фоном и основой служат
небо, земля, море.
Выставка скульптуры преподает сходный урок еще бо-
лее наглядно. Если живопись учит цвету, то скульптура —
анатомии форм. Когда я, насмотревшись прекрасных скуль-
птур, вхожу затем в какой-нибудь зал, где много публики,
я вполне понимаю того, кто сказал: «Читая Гомера, я во-
ображаю всех людей гигантами»2. Я понимаю также, что
живопись и скульптура —это гимнастика для глаза, что
они помогают почувствовать, насколько тонка и причудли-
ва его работа. Ни одна статуя не сравнится с живым чело-
веком, ибо он наделен способностью все время быть в дви-
жении, и в этом его бесконечное преимущество перед самой
идеальной скульптурой. Какая блестящая художественная
•
272
Р.-У. ЭМгЕРСОН. ИСКУССТВО
галерея тот зал, куда я вошел! Никакому маньеристу не соз-
дать таких необычных групп, таких непохожих и ориги-
нальных отдельных фигур. Да ведь это сам художник от-
реченно и радостно импровизирует, с головой уйдя в свой
материал. Ему приходит на ум то одна, то другая мысль,
и каждый миг он изменяет все настроение, выражение,
весь вид своей скульптуры. Довольно нести вздор о моль-
бертах и красках, мраморе и резце; если это не помогает
вашим глазам разглядеть шедевры нетленного искусства,
все это лицемерная болтовня.
Конечная связь любого творения с изначальной силой
объясняет общность черт, свойственных всем произведени-
ям высочайшего искусства: каждое из них понятно повсю-
ду, каждое возвращает нас к самым простым состояниям
души, каждое проникнуто верой. Поскольку искусство соз-
давших их мастеров — это новое проявление первозданной
души, вспышка чистого света, они должны производить та-
кое же впечатление, как творения природы. В счастливые
часы мы прозреваем единство природы и искусства; приро-
да— это более высокое искусство, создание гения. И луч-
ший критик искусства тот, для кого простые вкусы и вос-
приимчивость ко всему подлинно великому, что создано
человечеством, значат больше, чем непостоянные крите-
рии, выдвигаемые служителями муз в его родных краях.
Мы колесим по всему миру в поисках красоты; но мы не
найдем ее, если не будем нести красоты с собой. Подлин-
ная красота влечет нас сильнее, чем изящество,внешних
форм и очертаний, чем та красота, которой учат законы
искусства; настоящая красота — это человеческий харак-
тер, который светится в произведении искусства, это пора-
зительное отображение в камне, полотне, музыкальном
звуке самых простых и сокровенных свойств нашей нату-
ры; вот почему искусство повсюду понятно — по крайней
мере тем, кто наделен такими свойствами. В греческой
скульптуре, в архитектуре Рима, в живописи тосканской и
венецианской школ нас сильнее всего пленяет всеобщность
языка, которым они говорят. Все эти произведения одухо-
творены признанием нравственного назначения искусства,
чистотой, любовью, надеждой. Отправляясь смотреть их,
мы несем с собой красоту и возвращаемся с той же кра-
сотой, только представшей нам в более совершенном воп-
лощении и глубже запечатлевшейся в памяти. Путешест-
веннику, который бродит по залам Ватикана и поражает-
273
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ся бесчисленным скульптурам, вазам, саркофагам, кан-
делябрам, этому обилию красоты, запечатленной в са-
мых драгоценных материалах, грозит опасность позабыть
о простоте тех принципов, которые проникают все эти фор-
мы прекрасного, позабыть о том, что все они ведут начало
от тех мыслей, тех законов, которые заключены в нем са-
мом. Он набивает себе голову специальными сведениями
обо всех этих - удивительных творениях прошлого; но при
этом он упускает из виду, что они ведь не всегда красо-
вались в музеях; они представляют разные страны и раз-
ные эпохи, и каждое из них родилось в чьей-то одной ма-
стерской, причем художник, вполне возможно, трудился,
понятия не имея, что существуют и другие скульптуры, соз-
давал свое произведение, не располагая иной моделью,
кроме жизни, повседневной жизни, с ее радостными и
прихотливыми семейными взаимоотношениями, с ее бед-
ностью, необходимостью, любовью, страхом, жизни, в ко-
торой он ощущал биение сердец и тайные встречи взгля-
дов. Вот где лежал исток его вдохновения, и обо всем этом
он рассказал так, что его творение дошло до вашего серд-
ца и души. Чем больше талант художника, тем полнее вы-
разит он. в произведении свой собственный мир. Он ни
в коей мере не должен быть связан и стеснен своим мате-
риалом; необходимость раскрыть в произведении самого
себя сделает алмаз мягким, как воск, в его руках, и он
получит возможность запечатлеть в созданном им собст-
венную личность во всем ее достоинстве, во всей гармонич-
ности. Ему ни к чему обременять себя грузом общеприня-
тых представлений о природе и культуре, ни к чему осве-
домляться о том, что ныне модно в Риме или Париже; вот
этот дом, этот климат, эта жизнь, которую бедность и от
рождения предопределенная судьба сделали сразу и столь
постыдной и столь дорогой, жизнь в старенькой, нештука-
туренной деревянной хибарке где-нибудь на краю деревни
в Нью-Гэмпшире, жизнь в бревенчатой хижине, затеряв-
шейся среди лесов, в тесной городской каморке, где он из-
ведал лишения нищеты и мучительность попыток скрыть
ее, — эта жизнь, как и всякая иная, будет символом мыс-
ли, которая одинаково свободно проявляет себя во всем.
Помню, как юнцом я впервые услышал о величии
итальянской живописи; мне казалось, "что замечательные
полотна поразят меня как нечто совершенно необычное,
как какое-то необыкновенное сочетание цвета и формы; я
274
Р.-У. ЭМЕРСОН. ИСКУССТВО
думал, что увижу что-то совсем незнакомое мне, что-то
вроде привозимых из дальних земель жемчуга и золота,,
что-то напоминающее пики и штандарты ополчения, кото-
рые так дразнят и обманывают воображение школьников..
Я думал увидеть и узнать то, чего не знал вовсе. Когда
я наконец поехал в Рим и увидел эти полотна собствен-
ными глазами, я убедился, что гений лишь для непосвя-
щенных состоит в способности создавать занятные и при-
чудливые внешние эффекты, а по своей сущности он уст-
ремлен непосредственно к простоте и правде; что прослав-
ленные картины выглядели знакомыми, потому что были
искренними; что в них я вновь встретился с тем старым,
тем вечным, что уже встречал во множестве форм, с тем,
чем я сам жил; что эти полотна говорили о тебе и обо мне,
о том; что я так хорошо знал, так часто сам пытался ска-
зать.
Я уже пережил нечто подобное в одном из неаполи-
танских соборов. Я понял там, что, отправившись в Ита-
лию, я не изменил в себе ничего, кроме места своего пре-
бывания, и сказал себе: «Глупенький ребенок, и ты по-
ехал сюда, ты плыл четыре тысячи миль по соленому оке-
ану лишь затем, чтобы найти то, чем ты в полном достат-
ке располагал дома?» Опыт повторился в отделе скульп-
туры Неаполитанской академии, и еще раз — когда в Риме
я смотрел работы Рафаэля, Микеланджело, Сакки3, Тици-
ана, Леонардо да Винчи. «Так, старый крот! Как ты про-
ворно роешь!»4 Красота путешествовала вместе со мной;
и то, что, мне казалось, я оставил в Бостоне, обнаружива-
лось в Ватикане, и еще раз — в Милане, в Париже, и путе-
шествие получалось таким же однообразным, как движе-
ние мельничного колеса. И теперь я требую от любой
картины, чтобы она не ослепляла меня, а внушала мне
чувство, что я дома. Картины не должны быть излишне
живописными. Ничто не поражает так сильно, как здра-
вый смысл и прямота суждений и поступков. Все великие
деяния были просты, и просты все великие картины.
Выдающийся пример этого особого достоинства выдаю-
щегося искусства — «Преображение» Рафаэля. Спокойная,
мягкая красота светится во всей картине и проникает в
самое сердце зрителя. Картина точно бы обращается к те-
бе по имени. Нежное, тонкое лицо Христа написано выше
всех похвал, но как оно разочарует всех, кто ждет от кар-
тины цветистой пышности! Это лицо такое знакомое, про-
275
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
стое, такое родное — точно ты встретил друга. Професси-
ональные знания торговцев картинами имеют свою цен-
ность, но если гений затронул ваше сердце, не слушайте
их. Произведение создавалось не для них — для вас, для
всех, кто способен растрогаться чувствами* простыми и ве-
личественными, когда встречает их.
И все-таки после всех добрых слов относительно искус-
ства нам придется закончить откровенным признанием,что
искусства, какими мы их знаем, находятся лишь на самой
первой стадии развития. Наша похвала искусству относит-
ся к тому, что оно считает своей задачей, к тому, чего оно
способно достичь, но не к уже достигнутому. Мало ценит
возможности человека тот, кто убежден, что самая продук-
тивная эпоха уже позади. «Илиада» или «Преображение»
по-настоящему ценны тем, что они демонстрируют скрытые
в искусстве возможности; они — как пузырьки на поверх-
ности озера, расходящиеся по глади воды круги, свиде-
тельствующие о мощном подводном течении; они свиде-
тельствуют о вечном и неодолимом стремлении творить,
которое выказывает душа даже в самых худших ее состоя-
ниях. Искусство до тех пор не достигнет зрелости, пока
оно не станет вровень с самыми могучими духовными
силами мира, пока оно не обретет практической и нрав-
ственной пользы, пока оно не сольется воедино с совестью,
пока нищие телом и духом не ощутят, что оно обращается
к ним, ободряя их высокой надеждой. Задача Искусства
выше, чем задачи искусств, этих неудавшихся порождений
несовершенного или испорченного инстинкта. Искусство —
это необходимость творить; но по своей сущности, необъ-
ятной и всеобщей, оно не может долго работать, если руки
его слабы или несвободны, оно не может создавать уро-
дов и чудищ, таких, как картины и скульптуры. Его цель—
не меньше как создание человека и природы. Человек дол-
жен находить в нем выход для отпущенной ему энергии.
Лишь до тех пор, пока человек способен к этому, он может
работать кистью и резцом. Искусство должно внушать ра-
дость и повсюду сметать преграды обстоятельств, пробуж-
дая в зрителях то же чувство всеобщей взаимосвязанности
и безграничной силы, которое обнаружило в художнике
созданное им произведение; высшее, чего искусство может
добиться, — это создать новых художников.
История уже достаточно стара, чтобы дать нам приме-
ры старения и исчезновения тех или иных искусств. Искус-
276
Р.-У. ЭМЕРСОН. ИСКУССТВО
ство скульптуры давно погибло, потому что не могло со-
перничать с воздействием, которое оказывает реальное.
Вначале скульптура была полезным искусством, одним из
способов письма, средством, при помощи которого в пер-
вобытные времена выражали религиозное чувство и благо-
дарность творцу; когда скульптура привлекла к себе лю-
дей, обладавших удивительным чувством формы, это дет-
ское желание что-то вырезать из дерева или камня пре-
вратилось в ч искусство бесконечно величественное. Но
скульптура — это игра для наивных и грубых духом, а не
занятие, достойное мудрого и духовно развитого народа.
Когда я стою под дубом, под его листьями и желудями,
когда на меня глядят вековечные глаза неба, я чувствую,
что попал на самую главную улицу; но в музее пластиче-
ских искусств, и особенно скульптуры, творчество ютится
где-то на задворках. Я не могу скрывать от себя, что
скульптура всегда отдает мелочностью, мишурностью —
как театр. Природа трансцендентно управляет всеми от-
тенками наших настроений и мыслей, мы еще не раскры-
ли ее тайны. А выставка скульптуры целиком отдана на
милость наших настроений, и наступает минута, когда вы-
ставка кажется нам ничтожной. Меня не удивляет, что
Ньютон, большую часть жизни посвятивший наблюдению
за движением планет и звезд, не мог понять, что восхища-
ло графа Пемброка 5 в этих «каменных куклах». Написан-
ная строка открывает глазу, какой глубокой является тай-
на формы, как точно дух раскрывает смысл своих откро-
вений, избрав для них этот красноречивый язык. Но ста-
туя выглядит холодной и фальшивой, когда мы сталки-
ваемся с этой всеохватывающей и не терпящей ничего под-
дельного и безжизненного деятельностью духа. Живопись
и скульптура — это апофеоз формы, ее торжество. Однако
настоящее искусство никогда не бывает застывшим; оно
всегда в движении. Самую совершенную музыку вы услы-
шите не в оратории, а в человеческом голосе, когда в нем
звучат навеянные самой жизнью ноты нежности, правды,
мужества. Оратория уже утратила связь с утром, солнцем,
землей, но с ними согласуется доходящий до глубин души
человеческий голос. Любое произведение искусства долж-
но возникать не как следствие выделения и анализа, но
как импровизация. Великий человек — это новая статуя в
каждом его решении, в каждом поступке. Прекрасная жен-
щина— это картина, внушающая благородное безумие всем
277
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
зрителям. Жизнь может быть и лирической и эпической,
точно так же как поэма или роман.
Правильное объяснение закона творчества, если бы че-
ловек был достоин его дать, сделало бы искусство одним
из явлений царства природы и положило бы конец его
изолированному и противостоящему всякой иной деятель-
ности существованию. Родники таланта и красоты в сов-
ременном обществе почти пересохли. Пользующийся спро-
сом роман, театр, бал дают нам ощутить, что мы нищие
в богадельне мироздания, что мы лишены достоинства,
умения и старания. Наше искусство влачит жизнь не ме-
нее жалкую и низменную. Трагическая необходимость, ко-
торая в старину проступала даже на челе Венеры и Купи-
дона и служила единственным оправданием для появле-
ния в природе этих противоестественных фигур, ибо оно
было неизбежным, поскольку художник был опьянен
страстью к форме и не мог ей противиться, хотя она на-
ходила выход в этих утонченных безделках, — эта трагиче-
ская необходимость уже не движет кистью и резцом наших
мастеров. И художник и любитель искусства ищут теперь
в творчестве либо возможности выставить на всеобщее
обозрение свой дар, либо прибежища от зол мира. Люди
не удовлетворяются теми фигурами, которые рисует им
собственное воображение; они ищут укрытия в искусстве
и выражают постигнутое ими в лучшие их минуты через
ораторию, статую, картину. Искусство устремлено к тому
же, что и избыток чувственности; оно стремится отделить
прекрасное от полезного, поскорее закончить работу — по-
тому что, как она ни тягостна, сделать ее необходимо —
и отдаться наслаждению. Но законы природы не допуска-
ют таких утешений и воздаяний самому себе, не допускают
отделения красоты от пользы. Если человек взыскует кра-
соты не потому, что того требуют от него вера и любовь,
но ради наслаждения, он деградирует как человек. Ему
уже не обрести высокой красоты ни в холсте, ни в камне,
ни в звуке, ни в лирическом стихотворении; все, на что он
способен, — это изнеженная, боязливая, нездоровая красо-
та, которую не назвать красотой; ибо рука никогда не соз-
даст ничего, что было бы выше, чем вдохновленное самой
человеческой природой художника.
Искусство, которое таким образом изолируется, в пер-
вую очередь изолирует само себя. Искусство должно быть
не проявлением лежащих на поверхности талантов, но
278
Р.-У. ЭМЕРСОН. ИСКУССТВО
должно начинаться где-то гораздо глубже внутри челове-
ка. Теперь разучились видеть, что природа прекрасна, и,
чтобы встретиться с прекрасным, ваяют статую. Близких
своих считают лишенными вкуса, скучными, неспособными
меняться людьми и находят утешение в холсте, покрытом
краской, и куске мрамора. Отказываются от жизни, мня
ее прозаической, и почитают смерть, которую зовут по-
этичной. Спешат отделаться от повседневных утомитель-
ных забот и отдаются чувственным грезам. Пьют и едят
для того, чтобы потом служить идеалу. Так компромети-
руется искусство; само это слово удерживается в памяти
лишь в своем вторичном, плохом смысле; наше воображе-
ние рисует нам искусство как нечто противоположное
природе и с самого начала отмеченное печатью тления. Не
лучше ли было бы начинать с более высокого — служить
идеалу, прежде чем мы усаживаемся есть и пить; служить
идеалу, когда мы едим, пьем, и дышим, и отправляем свои
жизненные функции? Красота должна вернуться к полез-
ным искусствам, а различие между полезными и изящны-
ми искусствами следует предать забвению. Если бы исто-
рия была верно изложена, если бы жизнь была полна бла-
городства, проводить такое различие было бы нелегко,
просто невозможно. В природе все полезно, все прекрасно.
Все прекрасно потому, что живет, двигается, воспроизво-
дит себя; все полезно потому, что гармонично и достойно.
Красота не явится по зову законодателя; она не повторит
в Англии и Америке самое себя такой, какой она была в
Греции; она явится, как всегда, без предупреждения и
вдруг окажется у ног человека серьезного и мужествен-
ного. Тщетно ждем мы, что гений повторит свои чудеса
в формах старых искусств; инстинкт побуждает его искать
прекрасное и священное в новом и необходимом, в придо-
рожных полях, фабриках, лавках. Гений исходит из серд-
ца, полного веры, и поэтому он найдет священное приме-
нение железной дороге, и страховой конторе, и акционер-
ному обществу, и нашим законам, и нашим предваритель-
ным заседаниям, и нашей коммерции, и гальванической ба-
тарее, лейденской банке, призме, химической реторте, в ко-
торых мы видим сейчас только экономическую пользу.
Разве эгоистичность и даже жестокость, отличающие при-
думанные нами замечательные механические усовершенст-
вования, фабрики, железные дороги, станки, — не следст-
вие корыстных целей, которым они подчинены? Когда цель
279
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
путешествия станет благородной и высокой, пароход, этот
подвижной мост через Атлантику от Новой к Старой Анг-
лии, прибывающий в порт назначения так же точно в срок,
как проходит по своей орбите небесное тело, явится еще
одним шагом человека к гармонии с природой. Санкт-Пе-
тербургское судно, курсирующее по Лене посредством маг-
нитного притяжения6, не требует почти никаких добавле-
ний, чтобы признать его совершенством. Когда наука по-
стигается в любви, когда ее возможности направляются
любовью, она становится продолжением и дополнением ма-
териально сотворенного мира.
МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
Лекция, читанная в Ассоциации коммерческих библиотек
в Бостоне 7 февраля 1844 года
Господа! Нельзя не поразить-
ся тому, что духовная культура наших граждан — про-
дукт одной страны, а их понимание долга — другой1. Ны-
не это противоестественное положение начало исправлять-
ся. Америка мало-помалу приковывает к себе воображе-
ние и чувства своих детей, а Европа владеет ими все
меньше. Это новое понимание американцами своей духов-
ной культуры сообщает особую важность вопросам, каса-
ющимся до прогрессивного развития нашей страны и про-
водимой ею политики. Чей ум не пробудился к активному
размышлению при виде тех усовершенствований, которые
мы наблюдаем хотя бы в области передвижения и пере-
возки грузов в Соединенных Штатах?2
Охватившая нас страсть к строительству дорог благо-
творна для Америки, где огромные расстояния — фактор
первостепенный для управления страной и для торговли;
точно так же это фактор необыкновенно важный и для по-
литики, ибо, не располагая отличными дорогами, невоз-
можно сохранить прочным наш Союз, и дни его, казалось,
были уже сочтены, так как, пока не начали строить доро-
ги, не было возможности своевременно напрайлять на ме-
ста, отдаленные от центров утомительными пространства-
ми воды и суши, представителей власти, суда, армии. Те-
перь же расстояние перестало быть нашим врагом; но не
только это — локомотив и пароход, подобно гигантским
челнокам, каждый день сплетают тысячи многообразных
нитей в один ковер, в прочный клубок, делая нацию едино-
образной по ее характеру и занятиям; общенациональное
с каждым днем усваивается все активнее, и уже нет опас-
ности, что сохранятся сугубо провинциальные черты жизни
и местные раздоры.
281
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
1. Но предмет моей речи — польза, которую оказывают
такие усовершенствования формированию американского
отношения к жизни. Принимаясь строить дороги, не пред-
видели, что американцы благодаря этому гораздо сильнее
ощутят безграничность возможностей, заложенных в их
родной стране. Если железные дороги сделали Англию
втрое меньше, и люди там ощутили, что они живут совсем
по соседству друг с другом, то у нас дороги необычайно
убыстрили ход времени, лет на пятьдесят приблизив освое-
ние больших участков земли, запасов воды, угля и других
природных богатств. Железнодорожная рельса подобна
волшебной палочке благодаря своей способности пробуж-
дать дремлющую энергию земли и воды.
Но железная дорога — лишь одна из стрел в нашем кол-
чане, как ни велика ее ценность в качестве своего рода
плотницкого метра или рулетки землемера. Весь изобилу-
ющий богатствами континент принадлежит нам — штат за
штатом, область за областью, вплоть до тихоокеанских бе-
регЬв:
Вся необъятная земля — наш сад,
И неба синего столпы — вот дом Медеи 3.
Измерить этот гигантский участок земли, засеять и за-
строить его — для этого потребны знания и душевные ка-
чества, достойные подобной задачи. Мы начинаем это по-
нимать и отказываться от узкопрактического подхода к
образованию и духовному воспитанию, сложившегося в те
времена, когда вся Америка располагалась вдоль берега
Атлантики. Но и в те дни прозорливые люди начали по-
стигать, что всякий американец должен быть воспитан для
жизни не на море, а на земле. Теперь же изучаются инже-
нерное и строительное дело, все больше внимания уделяют
научному земледелию, ведется разведка полезных ископае-
мых, известняка, угля, сланца, железа, а ценность лесных
массивов все возрастает.
Когда Колумба спрашивали, почему он убежден, что
на Западе есть материк, он отвечал: гармония природы
требует, чтобы в Западном полушарии существовал боль-
шой массив суши; теперь же пришла пора и нам оценить
богатства нашей огромной страны для того, чтобы вер-
нуть нашим суждениям уравновешенность, пришла пора
оценить возможности, открываемые перед человечеством в
этой стране, которая, по счастью, наша страна. Земля —
282
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
свыше указанное исцеление от всего ложного и противо-
естественного, что есть в нашей культуре. Материк, на ко-
тором мы живем, — это пища и лекарство для нашей души,
точно так же как и для тела. Земля, дарующая успокое-
'ние и бодрость, призвана исправить пороки схоластическо-
го, традиционного образования и научить нас правильно
относиться к людям и вещам.
Привычка жить среди этих свидетелей естественных
богатств — не пустая привычка; в соединении с моральным
чувством, через испытание которым в наши дни проходит
всякий общественный институт, обычай, закон, она — впол-
не естественно — сообщила деятельной молодежи сильное
желание порвать с городской жизнью и обрабатывать зем-
лю4. Такой порыв подчас проявлялся совсем неожиданно,
у людей, казалось бы, поглощенных коммерцией или пол-
ностью посвятивших себя профессии гуманитария. И по-
скольку ремесло и торговля привлекли к себе слишком
много людей, что едва ли возможно в области земледель-
ческой, ибо фермер, даже если в нем никто не нуждается,
может выращивать хлеб для самого себя, чего лишены
промышленник и торговец, — это устремление к земле сле-
дует признать благом. Ведь помимо нравственного здо-
ровья, которого мы вправе ждать от людей, посвятивших
себя крестьянскому труду, мы выигрываем и от того, что
человек, отдавшийся этому труду серьезно, покоряет зем-
лю, создает изобилие и обогащает свою страну всем, что
могут принести желание и умение работать и любовь к
родной земле.
А у нас, где много доступной земли и народ отличает-
ся миролюбием, все словно зовет посвятить жизнь хлебо-
пашеству, разведению садов и строительству сельских до-
мов. Нам теперь неведомы те роскошные общественные
сады, которые мы встречаем в Европе и Азии. В тех кра-
ях ничто не поражает американца так сильно, как пре-
красные европейские сады — Боболи во Флоренции, Вил-
ла Боргезе в Риме, Вилла д'Эсте в Тиволи, сады Мюнхена
и Франкфурта-на-Майне; мы без труда можем обзавестись
копиями этих шедевров у себя дома, и тогда наш патрио-
тизм укрепится, родная земля станет для нас особенно
дорогой. Вот замечательное искусство, доставшееся нам в
наследство и особенно дорогое теперь, когда скульптура,
живопись, церковная и гражданская архитектура истощи-
ли свои возможности и от старости впали в младенчество.
283
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Что до выбора места, то подойдет любой участок на про-
странстве в двадцать градусов географической широты; а
новые возможности передвижения позволяют гораздо сво-
боднее выбирать, легко осваивать отдаленные земли и в
то же время оставаться тесно связанным с* центрами, где
сосредоточены население и ремесла. Все, что может дать
любое искусство, расходуется на украшение земли и воз-
веденных на ней построек. Сад обладает тем преимущест-
вом, что делает для вас безразличным, где жить. Хорошо
разбитый сад лишает внешние приметы местности какого
бы то ни было значения; горы или низины, живописные
пейзажи или безобразный ландшафт вас окружает, неваж-
но; вы нашли прекрасную обитель, которая достойна чело-
века. Если пейзаж вокруг привлекателен, сад подчеркнет
это, если скучен — сделает это незаметным. Несколько де-
ревьев, которые всегда найдутся где-то рядом с домом или
могут быть без труда высажены фермером, через два-три
года сделают водопады и горные цепи совсем не обяза-
тельными для того, чтобы природа вокруг внушала ему
удовлетворение; аллеи, просека в лесу, деревья сада, реч-
ка вполне заменят Ниагару, вершины Белых гор и океан-
ский берег у Нантакета. И все же успешный выбор нового
земельного участка, а не просто покупка уже возделан-
ного— такая же удача, как выбор для какого-то дела че-
ловека, чьи дарования отвечают как раз такой задаче. Ког-
да участок уже кем-то возделан, на это ушли долгие годы,
и, как бы ни старался новый хозяин продолжить начатое
до него, он не может ощутить себя равноправным владель-
цем этой земли; сколько прилежания ни проявляй он в са-
ду, у него уже не будет чувства, что это его трудами дом,
где он живет,—будь то лачуга или вилла — являет карти-
ну счастья. В Америке нам пока что нечем было похва-
статься в этом отношении. Города опустошают деревню,
забирая лучших ее работников; цвет молодого поколения,
и юноши, и девушки, устремляются в города, а деревен-
ский труд остается на долю тех, кто похуже. Поезжайте
из города и не останавливайте лошадей до самой зари —
деревня првсюду будет свидетельствовать о нищете, сель-
ские дома везде покажутся вам грубо сколоченными и бед-
ными. В Европе, где общество строится на аристократиче-
ских началах, вы встретите среди сельских жителей мно-
жество людей лучшей крови и самой высокой культуры;
они не только не находят ничего скучного в том, чтобы
284
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
проводить по полгода в своих поместьях и всячески их ук-
рашать и совершенствовать, но и гордятся этим. Что и го-
ворить, такие поместья становятся образцовыми фермами,
такие дома — образцовыми постройками, и, живя поблизо-
сти от них, люди имеют возможность постоянно воспиты-
вать свой вкус. Какие бы причины ни внушали людям не-
приязнь к городам и любовь к сельской жизни с ее радо-
стями, эта перемена будет благом для нашего материка,
для всей его внешности; она даст стимул к самому поэти-
ческому занятию, какое можно найти в земной жизни, к
стремлению выявить через искусство естественную, но
скрытую красоту окружающего нас мира.
Такие усовершенствования, как строительство дорог, на
мой взгляд, самым непосредственным образом способст-
вуют тому, что земля становится более дорогой тем, кто
живет на ней. Всякая связь с землей пробуждает чувство
патриотизма, независимо от того, возделывает ли ее чело-
век, или добывает из нее ископаемые, или просто охотит-
ся на ней. Но тот, кто просто держит на земле свою лав-
ку, тот, кому она нужна лишь как опора для его стола, или
гроссбуха, или фабрики, — тот не может любить ее так
сильно. Огромное большинство жителей этой страны жи-
вет на земле, и что-то от нее передается их ман<ерам, их
мнениям. Мы, обитающие в близко расположенных к Ат-
лантике штатах, по самому своему географическому поло-
жению развили в себе призвание торговцев и, как я уже
говорил, легко впитали европейскую культуру. К счастью
для нас, теперь, когда пароход сделал Атлантику не более
чем проливом, энергичный, кряжистый Запад сообщает
национальному духу новые черты, и в конечном счете
явится на свет американский гений. Но насколько лучше,
когда вся земля — сад и люди растут, окруженные рай-
скими кущами. Не рассматривая, впрочем, тех удивитель-
ных общественных перемен, которые ведут нас именно в
этом направлении, но лишь констатируя то, что с необхо-
димостью происходит сейчас вокруг нас, я полагаю, что мы
должны видеть в земле все более значительную и направ-
ляющую наших граждан силу, которая обещает в буду-
щем явить еще неведомые нам блага.
2. Второе, чего я желал бы коснуться, — это возвыше-
ние и расцвет новой антифеодальной силы, Коммерции;
это — политически — факт огромной важности для нас, се-
годняшних американцев.
285
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Свобода нашей страны, ее молодость не могут не вну-
шить нам предчувствия, что в Америке законы и общест-
венные институты в какой-то мере будут соответствовать
величию Природы. Когда люди управляют территорией
между двумя океанами, между снегами и Тропиками, ка-
кой-то отголосок отличающей Природу уравновешенности
должен передаваться их законам. Разноязыкая толпа бе-
рет с бою корабли, отплывающие из всех уголков мира к
великим вратам Северной Америки — Бостону, Нью-Йор-
ку, Новому Орлеану, а достигнув места назначения, уст-
ремляется в прерию и в горы, незамедлительно обогащая
своими собственными идеями общественное мнение, внося
свой пай в общую сокровищницу, прибавляя свой голос к
голосу всех других; и законы нашей страны не могут не
быть более свободными, более всеобщими, чем где бы то
ни было еще. Америке, видимо, не составляет труда вооду-
шевиться духом самой широкой гуманности; юная годами,
свободная, здоровая, полная сил, эта страна тружеников,
демократов, людей, стремящихся к благу, одушевленных
верой, святых, должна представлять все человечество. Это
страна Будущего. Америка, которую Вашингтон афористи-
чески назвал «городом великолепных расстояний»5, во
всех своих городах, во всех областях и штатах — страна,
где все только начинается, где проекты, планы, надежды
непрерывно сменяют друг друга.
Господа, существует высшая Судьба, и она располо-
жена к людям, она направляет человечество — не умира-
ющее, хотя всем нам суждено умереть,— к деяниям, кото-
рые накладывают свой отпечаток на целые народы и
эпохи. Люди ограничены и эгоистичны, однако Гений
Судьбы не ограничен, но благодетелен. Он проявляется
не в поступках, которые диктуют людям расчет и воля, но
в том, что выпадает на их жребий, хотят они того или нет.
Нас интересует лишь то, что неизбежно; и выясняется, что
неизбежны любовь и добро, что они в природе вещей. Этот
Гений сливается с Природой. Он выказывает себя в неко-
тором переизбытке добра, в определенном уравновешива-
нии явлений жестоких и низких, что всегда отвечает прин-
ципу разумности. Все явления во всех областях Природы
могут быть сведены в единую таблицу, и конечный резуль-
тат также будет свидетельствовать о безопасности и бла-
ге; быть может, этот результат окажется настолько ма-
лым, что будет едва заметен, но все же он будет именно
286
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
таким. Земной шар сплюснут на полюсах и разбухает к
экватору — форма, неизбежно возникающая из жидкого
состояния массы; однако, как показывает математика,
именно такая форма необходима, чтобы предотвратить по-
стоянные отклонения земной оси, которыми грозят земле-
трясения, меняющие очертания континентов и создающие
новые горные цепи. Переписи населения показывают неиз-
менное численное равенство полов; правда, мужчин, хотя
и совсем немного, но больше — и это словно бы специаль-
но для того, чтобы компенсировать утраты, которые имен-
но мужской пол несет из-за войн, кораблекрушений и про-
чих бедствий. Достойно внимания все более настойчивое
стремление Природы — всей Природы — создать нечто луч-
шее, чем уже ею созданное, улучшение в Природе, без ко-
торого не могло бы быть и речи об улучшении человече-
ства. Население мира — условное население, не лучшее из
возможного, но лучшее из того, что возможно при данном
состоянии почвы, воздуха, животных, морали, лучшее из
того, что по сю пору жило; если творцу угодно будет соз-
дать нечто более высокое, оно появится. Этот Гений, или
Судьба, принадлежит к числу самых строгих руководите-
лей, хотя нам и приходилось слышать, что в глубине души
он добр. Такую доброту можно назвать жестокой — она
служит целому, даже если это требует гибели индивиду-
ального; она ужасающе общественна, ибо все блага отдает
обществу, не оставляя дивидендов индивиду. Закон, кото-
рым она руководствуется, таков: ты получишь все как член
общества и ничего для одного себя. Ибо Природа — са-
мый искусный из экономов — не допускает никакой траты
впустую; все, что растрачено сегодня, станет материалом
для нового творения завтра; в ее хозяйстве нет ничего
лишнего, ни зернышка, ни песчинки, хотя на первый взгляд
она расточительна и склонна к благотворительным пожерт-
вованиям. Именно потому, что Природа всегда экономна
и всему находит применение, мы, бедные ее дети, чувству-
ем, что нас сдавило тисками, и жалуемся на то, что так
трудно жить. Она распахнула перед нами двери своих кла-
довых, где хранятся обильные запасы, но нам не позво-
лено просто так обронить волосок или срезать ноготь —
Природа немедленно подберет брошенное нами и приоб-
щит к своим накоплениям. Мы похожи на стаю голодных
волков; если кто-нибудь получит рану, даже просто захро-
мает, другие тут же пожирают его.
287
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Та светлая Сила, о которой шла речь, не позволяет нам
отдаться прихотям и капризам воли. Ее благотворность не
сродни нашей благотворительности. Одним из каналов, по-
средством которых она управляет нами, является наша же
воля; но то, что выражается через нашу волю, сильнее,
чем сама эта воля. Мы очень хотели бы помочь ей, но ее
действие не может быть ускорено. Она сопротивляется на-
шим стремлениям вмешаться, поскорее добыть для себя
подачку. Мы придумываем постановления, ограничиваю-
щие доходы богатых и предоставляющие помощь бедным,
но действием закона народонаселения наше богатство ока-
зывается лишь скудным вспомоществованием, едва доста-
точным для поддержания человеческой жизни. Мы прини-
маем законы, направленные против спекуляций и моно-
польного владения; мы завели бы общественные хлебные
склады для бедных; однако себялюбие, побуждающее при-
держивать в амбаре зерно, пока не поднимутся цены,—
это и необходимая мера предосторожности, чтобы не на-
чался голод; а принцип самосохранения более действен и
надежен, чем любой закон. Мы отдаемся филантропиче-
ским начинаниям, а затем обнаруживаем, что благотвори-
тельность лишь увеличивает нищету. Мы печатаем все
больше и больше бумажных денег, мы отпускаем промыш-
ленности колоссальные кредиты, и теперь вот оказываемся
перед лицом колоссального банкротства.
Нетрудно видеть, что люди теперешнего поколения точ-
но сговорились творить благо для будущих поколений, при-
нося себя в жертву; самые эгоистичные из них не могут
не поступиться собственными интересами, коль скоро речь
идет об общественной пользе. Мы строим железные доро-
ги— непонятно для кого и для чего; известно лишь одно —
мы, которые их строим, получим самую малую толику
благ, которые от строительства дорог воспоследуют. А эти
блага будут увеличиваться, ибо страна нуждается в доро-
гах; только мы уже этого не увидим. И точно так же про-
являем мы себя во всем ином:
Творца веленьем будущее нас влечет
Путями неизменными и тайными.
Мы сажаем деревья, строим каменные дома, распахи-
ваем пустоши, придумываем наперед законы, учреждаем
школы и больницы — и все для поколений, которые при-
дут через много лет после нас. Нас сразило бы насмерть,
288
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
если бы мы узнали, что те скромные блага, которые мы
рискнули принять для самих себя, —это высшее, на что
Лте, в свою очередь, окажутся способными.
Развитие коммерции дает свидетельство этой благоде-
тельной тенденции. Патриархальная форма правления бы-
стро перерастает в деспотическую; каждый имел возмож-
ность убедиться в этом на примере собственной семьи. От-
цы желают быть и духовными отцами своих отпрысков и
делаются нетерпимыми, когда в их собственных сыновьях
и дочерях начинает проявляться сильный характер, иной
образ мышления. А поскольку они не могут меньше лю-
бить своих детей, меньше гордиться их талантами, хотя те
и думают по-иному, у старших в клане и у правителей
империй накапливается раздражение, появляются тирани-
ческие замашки. Самостоятельность мнений — вот просту-
пок, которого никогда не прощают монархи. Империя пред-
ставляет собой безграничный эготизм. «Государство — это
я»6, — сказал Людовик. А когда французский посол заме-
тил русскому царю Павлу I, что в деле, о котором шла
речь, заинтересована и одна важная особа в Петербурге,
самодержец прервал его такими словами: «В сем госу-
дарстве нет иных важных особ, кроме той, с которой я в
данный момент говорю; и лишь до тех пор, пока я не кончу
разговора с ней, эта особа остается важной». Говорят, ны-
нешний русский император Николай заметил одному из
придворных: «Наш век отравлен вольнодумством; поло-
житесь на меня, господа, я выжгу эту либеральную заразу
каленым железом».
Вполне понятно, что патриархальный, семейственный
образ правления весьма обременителен для всех, кроме
главы семьи; скипетр превращается в дубинку. Феодализм
расшатывает этот докучливый эготизм и в конце концов
кладет ему конец. Самодержец принужден призвать на
помощь своих братьев, кузенов, дальних родственников,
чтобы они помогли ему держать в порядке его чрезмерно
обширный дом; а кончается эта затея всегда тем, что сии
достойные аристократы изъявляют намерение стать неза-
висимыми; они объединяются, чтобы бросить вызов монар-
ху, и зовут н^ подмогу народ. Всякий политический вождь
стремится собрать под своим знаменем как можно больше
сторонников, прибегая для этой цели к улещиванию, по-
жертвованиям и дарам; и до тех пор, пока не кончится
война, аристократы, которые не могут не быть солдатами,
Ю-1806
289
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
правят великолепно. Но наступает мир, и оказывается, что
аристократы — весьма капризные и неудобные правители;
их прихоти становятся для простого люда оскорбительны-
ми и непереносимыми. Феодализм мало-помалу превра-
тился в разбойника с большой дороги. *
Между тем начинает выдвигаться Торговля — это ра-
стение, произрастающее повсюду, где царит мир, пускаю-
щее побеги в ту самую минуту, как установится мир, и
цветущее до тех пор, пока не нарушен мир. Потребности
знати, ее стремление к роскоши были ей на руку. А как
только начинают снаряжать корабли и караваны в далекие
земли, устанавливается новый порядок вещей и новый об-
раз правления, появляются новые господа и новые слуги.
Обилие сведений, почерпнутых в чужих краях, богатство,
обширные связи делают участников подобных экспедиций
по возвращении домой совсем другими людьми, чем те, что
когда-то подняли паруса у родных берегов. Теперь они ста-
новятся знатью, и получают это право не так, как короли.
Феодализм был славной эпохой; он подорвал господстве
королей и сам по себе обладал некоторыми хорошими чер-
тами; но пришла пора, когда он стал обузой; ему настало
время умереть, а ведь про умирающих не зря говорят, что
к концу жизни наглядно выступают все их пороки. Торгов-
ля оказалась силачом, которому удалось свалить феода-
лизм; на его место заступила новая, неизведанная сила.
Торговля — новый двигатель мира, одна из его великих
функций; это сила глубокая и очень разумная. Она лик-
видирует гегемонию физического могущества и на его ме-
сто выдвигает расчет, изобретательность, осведомленность,
науку. Она пробудила к жизни известные потенции, оста-
вавшиеся сокрытыми в более ранние, династические эпохи.
Ныне Торговля в зените своей карьеры. Феодализм еще
не ушел в прЪшлое. Наши правители по-прежнему часто
прибегают к его наследию. Торговля постепенно делает
правителей несущественными; любую способность всякого
человека, которая может в любом отношении оказаться
полезной всякому другому человеку, она выставляет на
продажу. Систему правления, занятую раньше содержани-
ем огромной армии и' флота, а также исполнительных орга-
нов, она заменяет Товарным Рынком, где всякий может
найти то, что желает купить, и выставить то, что желает
продать, — не только промышленные изделия и предметы
жизненной необходимости, но и искусство, талант, духов-
290
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
ные и нравственные ценности. В том и состоит как благо,
так и зло торговли, что она все выносит на рынок — та-
лант, красоту, добродетель, самого человека.
И все же таким путем она справилась с тем, что было
ее задачей. У нее есть свои недостатки, и она не вечна,
как и все другое. Философ, человеколюбец мог бы ска-
зать'о торговле немало дурного; но историк убедится, что
торговля была принципом Свободы, что она создала Аме-
рику и уничтожила Феодализм, что она творит мир и под-
держивает мир, что она уничтожит рабство. Мы сокруша-
емся по поводу того, что она угнетает бедных и на остан-
ках погубленной ею аристократии утверждает новую ари-
стократию. Но торговая аристократия лишена навеки дан-
ных привилегий; аристократизм здесь не наследуется, но
приобретается трудом и талантом, покупается какими-то
личными достоинствами, и, если чьи-то достоинства того
же рода окажутся выше, привилегии проигравшего исчез-
нут, как отхлынувшая волна. Торговля — инструмент в ру-
ках той расположенной к нам Силы, которая действует
нам на благо, не считаясь с нашими желаниями. Мы видим
свое благо в том-то и том-то; она создает для нас блага
из чего-то совсем другого — и это благо гораздо большее.
Благодетельная тенденция, которая всемогуща, хотя и не
прибегает к силе, — эта тенденция существует и проявляет
себя. Любая глава истории внушает нам уверенность, что
мы не заблудимся настолько, чтобы не отыскать пути, что
все поправимо. Вот назидание, которое следует извлечь
из всего, что мы постигаем; и оно укрепляет Надежду —
плодовитую мать реформ. Наша роль, совершенно очевид-
но, заключается не в том, чтобы встать на пути этой тен-
денции, преградить дорогу усовершенствованию и стоять
недвижно, пока мы не окаменеем, но в том, чтобы просто
наблюдать, как одна заря сменяет другую, и содейство-
вать новым трудам, которыми ознаменован каждый новый
день. Правление было подобно ископаемому; пусть оно ста-
нет подобным растению. Я полагаю, что назначение свода
законов должно состоять в том, чтобы он выражал духов-
ную жизнь людей, а. не препятствовал ей. Выражал новые
идеи, новые понятия. Торговля послужила одним из шагов
к этому, но Торговля — тоже продукт только одной эпохи,
и она уступит свое место чему-то более широкому, более
совершенному, знаки которого уже проступают, как пер-
вые лучи восходящего солнца.
ю*
291
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
3. Теперь я буду говорить об этих знаках, о том, что
придет на смену торговле.
В результате произведенного торговлей переворота в
характере общества институт Правления в наши дни все
больше выглядит громоздким и неуклюжим* Мы уже по-
няли, каким образом упростить его. Наша эпоха полна
добрых предвестий. Какие-то из них осуществятся и дадут
свои плоды. Повсюду заявляющий о себе благодетельный
дух обобществления — прекрасное предзнаменование, и все
усиливающееся требование очень многих дать образование
народу свидетельствует, что институт Правления может
исполнять и иные функции — помимо банкира и палача.
Взгляните, как повсюду в цивилизованном мире возника-
ют новые движения: коммунизм во Франции, Германии и
Швейцарии; тред-юнионы, Лига против хлебных законов
в Англии7; да и вся так называемая промышленная стати-
стика. В парижских салонах можно увидеть рабочего в
блузе и ремесленника со значком своего цеха. Примите,
кроме того, во внимание, что за очень короткое время в на-
цизм штате возникли три коммуны8, а еще несколько других
были учреждены гражданами Массачусетса на территории
других штатов. Причины их появления разнообразны: здесь
сказались и неудовлетворенность многим, что принято в
обычной жизни, и стремление жить более свободно, чем
допускается в обществе с его суждениями и манерами, но
прежде всего — ощущение, что свою подлинную задачу
Государство предало забвению, что, поглощенное фрак-
ционными раздорами из-за дележа общественного достоя-
ния, правительство отошло от исполнения своих главных
обязанностей: наставлять непросвещенных, давать бедным
работу и добрый совет. Участники коммун нашли труд
землепашца самым благотворным условием для расцвета
человеческой культуры; однако они решили, что ферма в
теперешнем ее виде не может удовлетворить справедливые
требования, которые к ней предъявляет человек. Фермер,
пожертвовав ради работы наслаждением, культурой, сво-
бодой, мыслью, любовью, в итоге нередко терпит банкрот-
ство, как и торговец. Такой итог, несомненно, может пока-
заться необъяснимым. Трудиться год за годом от первых
петухов до поздних сумерек — и кончить рабом заклад-
ных, переезжая из плохого дома в еще более плохой и про-
давая нажитое с аукциона! Но давайте разберемся, поче-
му так происходит, и тщательным анализом выясним, чья
292
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
в этом вина. Дело запутывается еще более оттого, что
фермер живет поблизости от людей, которые убеждены,
что им в точности известно, чего он хочет. С одной сторо-
ны, перед нами сельскохозяйственная химия, бесстрастно
выявляющая абсурдность расточительного ведения сель-
ского хозяйства, непомерных расходов на удобрения, и
демонстрирующая, что при помощи чайной ложки искус-
ственного гуано можно выращивать пшеницу на известня-
ковых полях; а с другой — фермер, который не только
жаждет знаний, но не может собрать сносного урожая,
разоряется и влезает в долги, потому что знаний у него
нет. С одной стороны, сторонники Этцлера9 и механиче-
ских усовершенствований, которые заодно с фурьеристами,
не ведая-сомнений, утверждают, что самый малочислен-
ный кооператив сделает всех богатыми; а с другой — тол-
пы нищих мужчин и женщин, ищущих работы и не полу-
чающих ее хотя бы в таком достатке, чтобы оплатить свой
стол и кров. Наука уверена в себе, но, не приходится сом-
неваться, и нищета вполне реальна. Если бы нашлись пути
сблизить одну с другой!
Такова была одна из целей основателей Ассоциаций,
которые делают сейчас свои первые, неуверенные шаги.
Они были созданы с любовью и созданы для труда. Как
вы знаете, их участники исходили из предположения, что
все люди должны в какой-то мере посвящать себя физи-
ческой работе; они предполагали, что им удастся испра-
вить условия жизни человеческой, превратив труд из бре-
мени в благо. Они вдохновлялись замечательной мыслью
Фурье, который прекрасно передал свою идею, предложив
усматривать в его фаланстере новый класс людей — Свя-
щенный Отряд, участники которого положили непременно
исполнять как раз те обязанности, которые неприятны и
которых так хочется избежать.
Можно, кажется, не сомневаться по крайней мере в
одном: что экономический успех предприятию обеспечен,
что эта сельскохозяйственная ассоциация раньше или поз-
же должна определять цены на хлеб и что к ней будут
вынуждены примкнуть фермеры-одиночки хотя бы для то-
го, чтобы защитить самих себя, как им уже пришлось это
делать, когда появились могучие коммерческие и промыш-
ленные компании. Наши коммуны — лишь новая стадия то-
го же движения, которое создало акционерные общества
в промышленности, горном и банковском деле, страхова-
293
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
нии и пр. Ситец оказалось дешевле изготовлять компани-
ями; и теперь предполагается компаниями выращивать
зерно и печ*> хлеб.
Несомненно, участники коммун, первыми пустившиеся
в плавание по неведомым морям, не раз добьются с ПуТИ
и навлекут на себя насмешки/Мне, например, кажется,
что они переусердствовали со своим любимым начинани-
ем — оплачивать одинаково талант и труд, за раб'оту лю-
бого рода давать одно и то же вознаграждение, скажем,
десять центов за час. Они так и поступили; но ведь монета
ни на секунду не остается просто монетой. В руках одного
она выглядит гордо, как орел, в руках другого это всего
лишь медная пластинка. Ибо вся ценность монеты заклю-
чается в том, что человек знает, что с нею делать. Один
приобретет на нее клочок земли у индейца, а заодно и
его титул, так что все его потомки будут принцы; другой
купит столько хлеба, чтобы прокормить весь мир; третий
обзаведется пером, чернилами, бумагой или кистью и крас-
ками, чтобы раскрыть себя перед человечеством и при-
влечь к себе всеобщее внимание, как к огню; а четвертый
потратит деньги на леденцы. Деньги не представляют цен-
ности; они не могут сами себя израсходовать. Все зависит
от умения тратящего. С другой стороны, остается только
гадать, не станет ли непереносимым то недовольство, кото-
рое испытывают почти все участники коммун, особенно те,
у кого есть дети, когда сталкиваются с общественной орга-
низацией быта, общим столом, общей детской и т. д.
Однако коммуны ставили перед собой и еще более вы-
сокую цель —дать всем участникам одинаковое и разно-
стороннее образование. И в целом можно заключить, что
даже в том случае, если коммуны постигнет неудача, цели
столь благородные, столь насущные в наше время не будут
сочтены недостижимыми; нет, к ним будут стремиться
вновь и вновь, пока не добьются своего.
В том-то и заключается значение коммун — важно не
то, чего они достигли, а то, что они указали на грядущую
революцию. Да, задача Правления — просветить бедных.
Поднимитесь на любой холм, взгляните вокруг — сама
природа точно зовет, чтобы ею управляли. Необходимо
признать существующие различия между людьми и отнес-
тись к ним доброжелательно и мудро. Вот эти холмы, гос-
подствующие над равниной, как будто просят, чтобы яви-
лись владельцы, настоящие владельцы, землевладельцы,
294
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
которые понимают землю, понимают, чем она может ода-
рить человека и какие люди ей нужны, те, чье правление
будет таким, каким оно и должно быть, иными словами,
формой посредничества между спросом и предложением.
С какой охотой любой из наших граждан оплачивал бы
добрые советы, если бы мог всегда обратиться за ними в
трудную минуту! Никто не должен быть правителем, если
он лишен дара управлять. Немало людей от природы на-
делены умением подыскивать занятие сразу для многих,
талантом распределять работу; для них нет минуты более
счастливой, чем та, когда необходимо решить практиче-
ские вопросы, перед которыми отступают другие. Для них
все совершенно ясно; они в своей стихии. Ах, если бы нам
удалось сделать так-, чтобы только такие люди назнача-
лись правителями! Правда, сейчас, кажется, мы идем к
тому, чтобы такого рода работа поручалась от природы к
ней приспособленным; но происходит это, конечно, не по-
тому, что наши граждане стали проявлять больше благо-
разумия во время выборов, но потому, что правительство
все более и более утрачивает к себе доверие, а любящие
риск люди все активнее берут на себя функции, которыми
оно пренебрегает. И вот дорогостоящая правительственная
почта, похоже, останется без клиентов, поскольку Гарн-
ден 10 и его конкуренты учредили частную перевозку поч-
товых отправлений. Чеканка денег грозит полностью
перейти в частные руки. Правосудие все чаще совершается
путем частного арбитража, а не обращения к закону. В век
коммерции мы сохраняем феодальное правительство. А
ведь если мы решим оплачивать частного правителя, как
оплачиваем частных архитекторов, инженеров, стряпчих,
это будет лишь логическим завершением всей нашей ком-
мерческой системы. Если человек обладает даром исправ-
лять неправильное, распутывать запутанные дела, указы-
вать нашим фермерам, как превратить их клочок земли
в прибыльное хозяйство, направлять сотни частных начи-
наний к общей пользе, пусть он прибьет свою вывеску на
дверях дома где-нибудь в провинции, а то на Корт-стрит,
и напишет на ней: «М-р Смит, губернатор»; «М-р Джонсон,
трудящийся монарх».
Как могут наши молодые люди сетовать по поводу то-
го, что в Новой Англии жизнь скудна, и не чувствовать,
что эта скудость — требование, чтобы они сделали эту
жизнь богатой? Где он, человек, который, видя вокруг себя
295
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тысячи несчастных, не находящих себе применения, вну-
шающих своей бездеятельностью уныние самому окружа-
ющему их пейзажу людей и зная, что он-то наделен теми
качествами, в которых они так нуждаются,^не расслышал
бы призыва пойти к ним и стать их монархом?
Нам нужны монархи, нам нужны аристократы. Приро-
да создает таких в любом обществе — только пусть у нас
будут монархи и аристократы по сути, а не по титулу. Бу-
дем черпать наставление и вдохновение для себя у лучших
из нас. В любом обществе есть люди, рожденные править,
и другие, рожденные давать совет. Так пусть их природ-
ные, способности получат прекрасное развитие, пусть их
развитием будет двигать любовь — и таких людей будут
повсюду встречать с почетом и радостью. Вождь остается
вождем повсюду в мире — но не его корона и не его плю-
маж. Лишь потому, что слишком многие пытались выдать
себя за вождей, люди подчас несправедливы по отноше-
нию к совершенному человеку. Если бы общество основы-
валось не на обмане, человек благородный повсюду бы
встретил радушный прием и доверие, и его не просили бы
выполнять свою дневную норму работы, но считали бы
благом для себя его присутствие только потому, что он
благороден. Его долгом, его работой было бы сохранять
себя чистым и очищать других, служить закваской нации.
Мне кажется, я понял, какое место должен занимать, что
обязан делать благородный человек в любом обществе: не
пить изысканное вино и не выезжать в прекрасном экипа-
же, но украшать жизнь массы и направлять ее — для этого
он наделен благоразумием, чувством изящного, настойчи-
востью, самоотверженностью и умением всегда помнить о
своем приниженном близком друге и незаметно для того
делать его жизнь прекрасной.
Я призываю вас, молодые люди, слушайтесь своего
сердца и будьте аристократией нашей страны. Во все века
в мире существовали ведущие народы, те, чья душа была
наиболее щедрой, чьи выдающиеся представители готовы
были взять на себя защиту дела всеобщей справедливости
и гуманности, не страшась, что современники назовут их
безумцами и беспочвенными мечтателями. Кому еще стать
в наши дни таким народом, если не американцам? Кому
возглавлять движение, если не Новой Англии? Кто станет
ее вождем, если не Молодой Американец? Люди, весь мир
страдают сейчас от недостатка веры и чести в обществен-
296
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
ном сознании. В Америке внешне все напоминает рынок,
внутренне — помещение с застоявшимся воздухом, где
обитает рутина. Всякий, кто войдет в наш дом, почувст-
вует дух рынка, исходящий от мужчин, и рутинности —
от женщин. Ни в наших провинциальных газетах, ни в за-
конодательных дебатах, ни в наших школах и церквах, ни
тем паче в общенациональных газетах я не обнаруживаю
ничего, что свидетельствовало бы о высоком националь-
ном чувстве, ни одного возвышенного намерения, которое
не оставило бы равнодушным сердце. Я специально назвал
те институты, в которых, надо полагать, выражается на-
родное сознание. Но они отстаивают рутинные добродете-
ли, потребные для того, чтобы обзавестись собственностью
и удержать ее; они всегда служат капиталисту, колледж,
церковь, больница, театр, гостиница, железная дорога, ко-
рабль— все они принадлежат капиталисту, и благом по-
читается все, что способствует их надежности, изяществу,
численному преумножению, а все, что хоть в какой-то ме-
ре может оказаться для них неблаготворным, осыпается
проклятиями. Так называемые «оппозиционные» газеты за-
нимаются тем же самым. Они поносят крупного капитали-
ста, но их цель при этом — сделать капиталистом бедняка.
Оппозиция — это выступление тех, кто хочет иметь состоя-
ние, против тех, кто его уже имеет. Но покажите мне чело-
века, который в журнальной ли статье, или с церковной
кафедры, или прямо на улице пытался бы объяснить, в
чем состоит героизм.
Лишь человек
Способен невозможное свершить.
Мне нет необходимости перечислять те свойственные
американцам недостатки и пороки, которые потребовали
учреждения этого института критиков в нашем государст-
ве. Я не могу признать худшими из них те, которые обыч-
но называются прежде других. Очень редко именно худ-
шие недостатки вызывают больше всего нареканий. Люди
оплакивают свое страдание, а не совершенное ими пре-
ступление, которое было ему причиной. Меня не слишком
страшат дурные последствия, к которым приводит запи-
рательство в преступлении; я не верю, что это распрост-
раненная болезнь. Ведь если человек крадет, он убивает
сам себя; отпереться можно только раз. Но бесстыдство,
с каким у нас крадут, и медлительность, с какой раскаи-
297
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ваются, свидетельствует: общество настолько поражено
жаждой обогащения, что естественное чувство возмущения
при виде воровства не проявляется у нас с должной силой.
Тем насущнее необходимость оставить толпу и бежать к
источникам правды, к тем, кто смел и честен. Боязли-
вость, с какой высказывается у нас общественное мне-
ние,— это болезнь; быть может, ее лучше назвать излиш-
ним обобществлением мнения, отсутствием частных суж-
дений. Снисходительность представлена с избытком, номы
нуждаемся в справедливости, в железной решимости, что-
бы одолеть высокомерие. В своем личном духовном мире
каждый имеет достаточный доступ к сокровищам добра и
правды, чтобы противостоять ложно живущему обществу
и искупать его пороки; и назначение благородных душ —
защищать самостоятельность суждений, когда они подвер-
гаются гонению в обществе. Если ты видишь равного тебе
человека в рабе или ирландце, если в трудную минуту ты
спешишь на помощь несчастным, чувство, побуждающее
тебя к этому, сами твои действия должны снискать тебе
почет и славу героя. Благородство, рыцарское поведение
в том, чтобы помочь беспомощным и угнетенным; в том,
чтобы всегда стоять на стороне слабых, на стороне юно-
сти, на позициях либеральности и терпимости — и никогда
на позициях охранительного, консервативного, боязливого,
никогда на стороне тех, кому дороги замки и цепи. Может
быть, мы не сможем предложить ничего, кроме сочувст-
вия. У нас свои дела, свое призвание, приковавшее нас к
собственной работе. Пусть мы не можем, как поступают
другие, жертвовать жизнью ради узника долговой тюрьмы,
раба, нищего — одно мы должны: не поносить чувств и по-
ступков такого человека, не ставить преград на пути або-
лиционистов и общественных реформаторов, к чему так
склонны влиятельные органы, от которых зависит общест-
венное мнение. Мы должны довериться благодетельной
Высшей Силе, а не нашим деньгам и не государству, кото-
рое охраняет наше состояние. Сейчас люди древние года-
ми и недобрые душой больше всего боятся, что рухнет союз
наших штатов, словно бы такой союз мог иметь под собой
какую-нибудь иную надежную основу помимо искреннего
желания большинства народа быть гражданами такого
союза. Человек же мудрый и справедливый всегда будет
чувствовать, что стоит на собственных ногах, что он сам
помогает государству быть крепким, а не смотрит на него
298
Р.-У. ЭМЕРСОН. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
лишь как на гарантию своего благоденствия; он знает, что,
даже если все рухнет, он и подобные ему без труда объ-
единятся в новый, более совершенный союз. Любое под-
линно великое и оставившее свой след в памяти объеди-
нение состояло из заслуживающих преклонения людей, ко-
торые, как римляне или спартанцы, обогащали государст-
во своими личными достоинствами и делали его великим.
Однако человек обретает силу лишь путем трансцендент-
ным; никто не слаб так, как эготист. И никто не всемогущ
так, как мы, если мы становимся орудиями правды, перед
которой одинаково эфемерны и государство, и отдельный
человек.
Господа! Выявление скрытых потенций нашей Амери-
ки, развитие до логических пределов коммерческой систе-
мы, появление новых нравственных движений, которым су-
ждено изменить нашу страну, придают картине Будущего
такое величие, что воображение страшится себе ее предста-
вить. Только одно ясно всем, кто наделен здравым смыс-
лом и чистой совестью: здесь, у нас, в Америке — дом че-
ловека. Даже после того как мы сделаем необходимую
и существенную скидку на то, что мы проводим жалкую
политику, на то, что решение серьезнейших национальных
вопросов мы доверяем глупому жребию, который опреде-
ляет, Джеймсу или Джонатану сидеть в кресле и распоря-
жаться государственным богатством, после того как мы
сделаем скидку на все наше легкомыслие, на всю неразум-
ность наших поступков, — даже после всего этого остаются
органически присущие нам простота и свободолюбие, и,
когда гармоничность нарушается, они вновь и вновь помо-
гают ее восстановить, открывая тем самым перед челове-
ком в Америке возможности, каких он не знает где бы
то ни было.
Несомненно, общественное сознание нуждается в само-
уважении. Мы полны тщеславия, наиболее очевидно про-
являющегося в том, что мы излишне восприимчивы к хуле,
которой осыпают нас другие народы, в особенности англи-
чане. Одна из причин этого в том, что мы очень много чи-
таем, и больше всего — произведения, вышедшие из-под
английского пера. Несомненно и другое: наши соотечест-
венники, обладающие поэтической натурой, ощущают ка-
кую-то недостаточность и в том, что наша история неве-
лика, и в том, что мы окружены пока ^еще дикими земля-
ми. Они спрашивают себя: полно, стал ли бы кто-нибудь
299
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
жить в этой новой стране, если бы он мог жить в ста-
рой? И не удивительно, что наши юноши и девушки гото-
вы отдать полжизни за то, чтобы взглянуть на живопис-
ные, подернутые дымкой древности уголки этой старой
страны. Но одно дело — поехать посмотреть на пирамиды
и совсем другое — жить среди них. А как бы понравилось
им жертвовать десятую часть своих доходов церкви и седь-
мую— правительству, понравились ли бы им конная стра-
жа перед королевским дворцом, хлопоты по получению ли-
цензий, чтобы издавать газету, скорбь, когда рождается
ребенок, голодные, грозные ткачи, нищета, охватившая те-
перь каждого тринадцатого в этой старой стране? Понра-
вилось ли бы им, когда вместо простершегося до самых
далеких горизонтов будущего, которое открыто у нас для
любого мальчугана, им предложили бы будущее узкое, как
щель неба между двумя домами, да и эта полоска начала
бы стремительно сжиматься? Возьмем, к примеру, досто-
инства аристократической жизни, которые мы рекомендуем
вниманию отправляющегося в Старый Свет американца.
Англичане, самый консервативный народ по сю сторону
Индии, нечувствительны к ограничениям, но американец
не сможет их выносить. Аристократия, существование ко-
торой укоренено законом и уровнем образования, делает
жизнь непривилегированных сословий едва переносимой.
Если рядовой человек не лишен гордости, его раздраже-
ние навряд ли пройдет при мысли о том, что светский
хлыщ, который лишь благодаря магической силе носимого
им титула повис у него на шее и наполовину лишает его
радости жизни и человеческих прав, в свою очередь тоже
может только мечтать, чтобы перед ним приоткрылись не
менее безжалостно захлопнутые двери еще более ари-
стократического дома, ибо эта спираль не имеет конца.
Что-то можно извинить принявшим противоестественный
характер духом чинопочитания, что-то отнести за счет во-
ображения, ибо жизнь безыскусная полна символов. Фи-
липп IIй Испанский однажды распекал своего посла в
Италии за то, что тот, увлекшись дискуссией относитель-
но какого-то аристократического ритуала, которую он вел
с французским послом, позабыл о серьезных делах: «Вы
пренебрегли высшим делом из-за каких-то церемоний».
Посол ответил: «Ваше величество, но и сами вы не более
чем церемония». На Востоке, где аристократизм поддержи-
вается религиозным чувством, да и у католиков тирания не
300
Р.-У. 3MEPCQH. МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
лишена известной привлекательности; но в Англии для ме-
ня непереносимо, что богатству и крови придается там, как
все признают, столь сверхъестественное значение, что ни
один литератор, каким бы ореолом ни было окружено его
имя, не может быть принят в хорошем обществе; если он
туда будет допущен, то только как знаменитость, на кото-
рую любопытно взглянуть, только для развлечения. Анг-
личане обладают многими добродетелями и достоинства-
ми, их история — самая славная история в мире; но в этой
стране человеку героическому и благородному необходи-
мо вооружиться всем лучшим, что создано англичанами в
прошлом, да и того едва ли будет достаточно, чтобы обез-
опасить себя от унижений, терпеть которые он обречен
самой общественной системой, и для него, видимо, нет
иного выхода, кроме того, чтобы сопротивляться этой си-
стеме или бежать от нее. Среди цивилизованных людей
всюду венчают славой тех, кто этого по-настоящему до-
стоин, тех, кто проявил свои личные качества; если чело-
век не похож на других, его не станут подвергать оскорб-
лениям и гонениям. Но принятая в Англии общественная
система nonnpaef справедливость и от рождения принад-
лежащие человеку права, и, как бы ее ни приукрашивали,
она делает весьма сомнительной ценность английского
подданства. Впрочем, пусть об этом судят сами англича-
не; мы же лишь скажем, что не нуждаемся в иной стране,
кроме Америки, и что не можем передать, как призна-
тельны мы за то, что лишены феодальных институтов. На-
ши дома, наши города похожи на мхи и лишайники — так
они еще молоды и новы; но юность — недостаток, который
исправляется с каждым прожитым днем. А наша земля
так же стара, как и все, исчезнувшие когда-то во дни по-
топа, и она не нуждается ни в каком украшении, ни в ка-
ких привилегиях, которые могла бы даровать Природа.
У нас всего в избытке — звезд и лесов, холмов, живот-
ных, людей, и великие тенденции все сообща приведут
к новому порядку. Если только люди будут действовать
в согласии с тем Духом, который привел нас на эту зем-
лю й продолжает вести дальше, мы очень скоро достиг-
нем тех вершин, куда не донесется никакая хула и где
нас перестанут посещать наши собственные сожаления,
и создадим новое общество и государство — более пре-
красное, чем все, какие знала история.
поэт
Ребенок, мудрый и живой,
Следил в восторге за игрой,
И тьму его лучистый взор
Пронзал, как некий метеор.
За горизонт стремился он,
Как будто Фебом одарен,.
Ему постичь было дано
Людей, и звезды, и моря дйо—
И в сонме народов, времен и млрюв
Он лад ловил и созвучья слое.
Хор олимпийцев пел
Добро сынам земным
И миру дал в удел
Быть вечно молодым.
Те, кого почитают верховны-
ми судиями вкуса, — нередко всего лишь люди, кое-что зна-
ющие о прославленных картинах и скульптурах и питаю-
щие склонность ко всему изящному; но если вы зададитесь
вопросом, так ли прекрасны их душевные качества и посту-
пки, как замечательные произведения искусства, вы уви-
дите, что это люди эгоистичные и отличающиеся грубой
чувственностью. Их культура одномерна; ведь дощечка
не согреется вся, если тереть сильно в одном месте, чтобы
вызвать искру. Они понаторели в правилах и частностях и„
чтобы развлечь публику и самим блеснуть в ее глазах, мо-
гут что-то походя заметить насчет цветовой гаммы или фор-
мы. Но мелочность тех представлений о красоте, каких при-
держиваются наши дилетанты, проявляется именно в том,,
что теперь разучились видеть самую тесную зависимость
формы от души. В нашей философии вы не найдете учения
о формах. Нас поместили в нашу физическую оболочку, как
помещают под стеклянный колпак, собираясь выходить,
горящую свечу, чтобы ее не задуло; но подлинной гармо-
нии между духом и этой оболочкой не существует, и уж
тем более оболочка не становится продолжением духа. И
наши мудрецы, толкуя о других формах, не станут дока-
зывать, что материальный мир находится в сколько-ни-
будь существенной зависимости от мысли и воли. Богос-
ловы считают совершенно пустым занятием все попытки
отыскать духовный смысл в корабле, облаке, городе, таин-
302
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
стве брака; они предпочитают всегда держаться надеж-
ной стези исторически выверенного; и даже поэты удо-
влетворяются тем, что живут такой же жизнью, что и все,
а в стихах выражают свои грезы, но меньше всего то, что
говорит им их собственный опыт. Однако во всем мире, в
любую эпоху подлинные светочи мысли стремились объ-
яснить двойное (а может быть, и более того — стократ-
ное, тысячекратное?) значение всякого факта, постигаемо-
го нашими чувствами; я говорю об Орфее, Эмпедокле, Ге-
раклите, Платоне, Плутархе, Данте, Сведенборге, о вели-
ких скульпторах, живописцах, поэтах. Ибо сами мы — не
то же самое, что стеклянный колпак или подсвечник, мы
даже не факелоносцы; мы дети огня, мы созданы из него,
из этого божественного огня, который просто претерпел в
нас два-три превращения, когда мы меньше всего об этом
подозревали. И эта-то тайная истина, что истоки Времени
и всех его созданий в сущности своей идеальны и прекрас-
ны, побуждает нас поразмыслить о Поэте, или Служителе
Красоты, о его природе и назначении, о материале, кото-
рым он пользуется, и о его методах работы, наконец, в
целом об искусстве в наше время.
Вопрос, которого мы коснулись, очень широк, но мы не
случайно выбрали для этого разговора поэта — фигуру до-
статочно представительную. Среди людей односторонних он
воплощает человека цельного и раскрывает перед нами не
свое богатство, но общее богатство. Юнец с поднятым за-
бралом обрушивается на гениев, поскольку, если не скры-
вать правды, они в большей степени выражают его сущ-
ность, нежели он сам. Они обретают душу, как и он, но
они обретают больше. Глаза любящих различают больше
красоты в природе, поскольку они верят, что вместе с ними
созерцает картины природы поэт. Среди своих современни-
ков поэт одинок, поскольку он говорит правду и живет
своим искусством; но у него есть то утешение, что рано
или поздно его труды привлекут всех людей. Ибо все люди
жаждут правды и нуждаются в том, чтобы она была выра-
жена. В любви, искусстве, домашних заботах, политике, в
трудах и развлечениях мы учимся выражать мучащую нас
тайну. Человек лишь наполовину является самим собой,
другая его половина — умение выражать себя.
Но хотя необходимость выразить себя столь насущна,
такое умение — редкость. Я не знаю, почему случилось так,
что нам непременно нужен посредник; но в огромном своем
303
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
большинстве люди представляются мне либо малолетками,
еще не овладевшими тем, что принадлежит им от рожде-
ния, либо немыми, неспособными передать свои беседы с
природой. Нет человека, который как-то не ощущал бы не
поддающуюся разумному объяснению пользу, которую
приносят солнце, и звезды, и земля, и вода. Они все время
здесь и всякий миг готовы оказать человеку особую услугу.
Но что-то препятствует этому; может быть, по природе мы
слишком флегматичны и сопротивляемся им, когда они
предпринимают попытки оказать на нас свое действие. Впе-
чатления, которые мы черпаем из природы, оказываются
слишком слабыми, чтобы сделать нас художниками. Будо-
ражить должно всякое прикосновение. Всякий человек дол-
жен быть художником в такой мере, чтобы уметь передать
разговор, который ему случилось вести. Но наш опыт сви-
детельствует, что, хотя излучения и пульсации достаточно
сильны, чтобы их усвоили наши чувства, они недостаточно
сильны, чтобы проникнуть в самую сердцевину человека и
воспроизвести себя в его речи. Поэт — человек, у которого
эти способности усвоения гармонически уравновешены, че-
ловек, для которого нет препятствий, который видит то, о
чем другие лишь мечтают, и подчиняет это себе, и пропус-
кает сквозь себя все многообразие опыта; он — представи-
тель рода человеческого благодаря тому, что в нем всего
больше развиты способности воспринимать и передавать
другим.
Ибо у вселенной три отпрыска; все они погодки, и под
разными именами они фигурируют в любой философской
системе; они могут называться причиной, действием и след-
ствием; или, более поэтически, Юпитером, Плутоном и Не-
птуном; или, если перейти на язык богословов, богом-от-
цом, сыном и святым духом; мы же назовем их здесь Зна-
ющим, Делающим и Говорящим. Они олицетворяют соот-
ветственно любовь к истине, любовь к благу и любовь к
красоте. Все трое равны в своих правах. Каждый из них —
то, что есть по своей сущности, и не может быть ни возвы-
шен, ни лишен своего значения путем анализа; и в каждом
из трех присутствуют двое других, хотя главное, что со-
общает каждому силу, остается у всех специфическим.
Поэт — это говорящий, он дает имена вещам и являет-
ся посредником красоты. Он суверенен и занимает цен-
тральное положение. Ведь мир не был ни разрисован, ни
приукрашен, он был прекрасен с самого начала; и господь
304
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
не сотворил отдельные красивые вещи, но Красота была
творцом вселенной. Вот почему поэт — не случайный эмис-
сар на троне, но полноправный властелин. Критическая спо-
собность обесценивается у людей тем, что она соединена с
вульгарностью материалистического подхода к жизни, со-
гласно которому первыми достоинствами каждого человека
являются искушенность в своем ремесле и деятельная нату-
ра, и при этом третируется всякий, кто думает и поступает
по-иному; при этом упускается из виду, что есть люди, а
именно поэты, по природе своей принадлежащие к катего-
рии говорящих, что их назначение в мире — выразить этот
мир; их путают с теми, чье назначение — действовать, одна-
ко они отказываются от действия, чтобы подражать дру-
гим, кто призван говорить. Но для Гомера его слово столь
же преисполнено важности и обладает такой же ценностью,
как для Агамемнона — его победы. Поэт не ждет, пока
явятся герои и мудрецы, которые лучше всех других дей-
ствуют и думают, но, подобно им, лучше всех других гово-
рит то, что должно быть и обязательно будет высказано; и
герои и мудрецы, хотя они тоже выступают главными пер-
сонажами в отведенных им областях, по сравнению с поэ-
том оказываются все же на вторых, подчиненных ролях;
они напоминают людей, служащих живописцу моделями и
терпеливо дожидающихся в мастерской, пока он закончит
работу, или помощников архитектора, которым поручено
доставить на место материал для задуманного им здания.
Ведь вся поэзия была создана еще до того, как нача-
лось время; и если нам удается довести свою организацию
до такого совершенства, что нам оказываются доступны
те края, где сам воздух — музыка, наш слух ловит эти из-
начально звеневшие трели, и мы пытаемся записать их, но
то и дело пропускаем какое-то слово или строфу, заменя-
ем их строками собственного сочинения и тем самым иска-
жаем смысл поэмы. Те, чей слух особенно тонок, переда-
ют на бумаге такие ритмы наиболее точно, и их записи,
хотя и они несовершенны, становятся песнями, которые по-
ют целые народы. Природа столь же неопровержимо прек-
расна, сколь благостна и разумна, и выразить ее столь
же важно, сколь и действовать в ней или познавать ее.
Слова и деяния — абсолютно неразделимые проявления бо-
жественной энергии. Слова — те же деяния, а деяния — это
по-своему слова.
Отличительное свойство поэта, его удостоверение лично-
305
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
сти — это умение говорить то, чего никто не предсказал.
Он самый искусный и единственно надежный лекарь; он
знает и говорит; он один может сообщить новость, ибо он
не просто присутствовал при том, что описывает, но был и
заинтересованным лицом. Он созерцает *у*еи и говорит,
что необходимо и что случайно. Но мы имеем в виду не лю-
дей, одаренных поэтически, прилежных, овладевших все-
ми стихотворными размерами, а настоящих поэтов. На днях
в разговоре было названо имя современного лирика 1, че-
ловека, с тонкой душой; его голова напоминает музыкаль-
ный ящик, полный изысканных мелодий и ритмов, а мас-
терство, свобода владения языком выше всяких похвал. Но
когда зашла речь о том, поэт ли он или просто лирик, нам
пришлось признать, что он, увы, всего лишь человек нашего
времени, а не всех времен. Он, как и все мы, не в силах
преодолеть низменные ограничения, переступить, как Чим-
борасо2, предел, поднимаясь от выжженной солнцем по-
дошвы все выше и выше, где один климат сменяет другой,
и сплетая пояс за поясом из трав всех широт .земли; нет,
его дар похож на современный тщательно ухоженный са-
дик, где вдоль дорожек установлены статуи и бьют фон-
таны, а на террасах и в тени деревьев прогуливаются пре-
красно воспитанные женщины и мужчины. Как ни прихот-
ливы исполняемые им мелодии, лейтмотив остается тем же,
и это мотив общепринятого. Наши поэты — это способные
люди, которые выучились петь, но не дети музыки. Для
них важно прежде всего эффектно закончить стихотворение;
а его смысл — предмет не самых главных забот.
Однако же стихотворение создают не стихотворные раз-
меры, а мысль, сама создающая эти размеры, мысль столь
живая и страстная, что она, как и душа растения или жи-
вотного, обладает ей одной присущим строением и вносит
новое добавление в природу. Во временной последователь-
ности мысль и форма равны,-но в последовательности гене-
тической мысль предшествует форме. Поэту явилась новая
мысль; он может теперь раскрыть перед нами совершенно
новый жизненный опыт; он расскажет о том, как он приоб-
рел этот опыт, и его богатство обогатит нас всех. Каждая
новая эпоха требует выражения своего опыта, и, видимо, мир
во все времена ждет своего поэта. Помню, как однажды ут-
ром я, тогда еще совсем молодой человек, был потрясен
известием, что у моего ровесника, сидевшего за столом ря-
дом со мной, открылся талант. Он оставил работу и отпра-
306
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
вился бродить по свету, куда глаза глядят; он написал
сотни стихов, но так и не мог сказать, выразилось ли в них
то, что жило у него внутри; он вообще ничего не мог ска-
зать с определенностью, лишь то, что все для него изме-
нилось— люди, животные, небо, земля, море. С какой жад-
ностью мы его слушали! С каким любопытством! Общест-
во, похоже было, утратило для нас привлекательность. Мы
видели, как восходит солнце, перед которым померкнут
все звезды. Бостон за какую-то одну ночь оказался для
нас городом, отстоявшим на расстоянии, вдвое превышав-
шем то, что было накануне, а может быть, и того больше.
Рим — но что такое Рим? Плутарх и Шекспир виделись
нам облетевшими листьями, о Гомере никто не хотел и
слышать. Как это важно — знать, что поэзия была создана
вот сейчас, под этой вот крышей, рядом с тобой! Значит,
это чудесное пламя не угасло! Память прочно хранит ми-
нуты таких откровений; они все так же влекут и воодушев-
ляют нас. Мне казалось, что все оракулы умолкли, что уга-
сло пламя природы, но что это? Ночь напролет отовсюду
струились зори. Когда является поэт, в этом заинтересова-
ны цсе, хотя никому не дано знать, в какой степени затро-
нет его судьбу это событие. Мы знаем, что тайна мирозда-
ния огромна, но не ведаем, кто или что поможет нам ее
разгадать. Ключ к ней могут дать нам прогулка в горах,
или случайно встреченное необычное лицо, или знакомст-
во с новым человеком. Нет сомнения, что талант для нас
тем ценнее, чем истиннее его рассказ. Человек способный
лишь развлекает нас своими проказами и шалостями, че-
ловек талантливый умеет понять и что-то добавить к на-
шим знаниям. Люди настолько продвинулись в понимании
самих себя и своей работы, что новое различает лишь тот,
кто поставлен часовым на передовой форпост, расположен-
ный на высочайшем горном пике. И его слово — самое ис-
тинное из всех слов, а звучание этого слова будет самым
точным, самым музыкальным и безошибочным; в тот мо-
мент, когда оно будет произнесено, это слово прозвучит как
голос всего мира.
В так называемой священной истории все свидетельст-
вует о том, что рождение поэта было самым важным из
событий. Человек, который еще никогда не обманывался
так часто, по-прежнему ждет, что явится брат его и откро-
ет ему глаза на правду, и поддержит его на этой стезе, пока
правда не станет его собственной правдой. Как радостно
307
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
мне читать поэму, если я верю, что она была навеяна вдо-
хновением! Теперь цепи мои разбиты; я воспарю над обла-
ками и нечистым воздухом, которым я дышу, — а этот воз-
дух нечист, каким бы ни казался прозрачным на первый
взгляд, — я воспарю в высокие пределы правды и, бросив
оттуда взгляд на свою жизнь, пойму ее. Я примирюсь с этой
жизнью; я буду по-новому ощущать природу, и любая ме-
лочь приобретет для меня особый смысл, ибо будет воз-
вышена назначением; я пойму смысл моих действий. Жизнь
перестанет быть для меня лишь докучливой шумихой; я
сумею найти среди людей настоящих мужчин и женщин,
и мне будет ведомо, по каким чертам можно отличить их
от глупцов и неправедных. Этот день будет значить для
меня больше, чем день моего рождения, — родившись, я
обрел жизнь как животное; теперь я прозрел для жизни в
настоящем. Вот с какими надеждами я принимаюсь за кни-
гу поэта; но их осуществление оказывается таким неблиз-
ким. Так часто вдохновенный певец, который должен воз-
нести меня на своих крыльях в высокие пределы, возносит
меня в царство туманов и вместе со мной судорожно пере-
прыгивает с облака на облако, все так же внушая мне,
будто он ищет прямой путь к небу; а я, непосвященный,
долго не могу уразуметь, что этот путь неведом ему само-
му, что ему вполне достаточно, чтобы я восхищался его
способностью на секунду оторваться от земли и моря, как
курица или резвящаяся в океане рыбка; а достичь всепро-
никающего, дарующего духовную пищу всему живому, не
требующего никаких доказательств своей благостности воз-
духа высших небесных пределов ему не суждено никогда.
И вскоре я падаю наземь, и вновь оказываюсь в моем
скучном закоулке, и веду все ту же жизнь, полную мелоч-
ных забот, которым придается неподобающее значение, и
уже не верю, что когда-нибудь найду надежного проводни-
ка в те края, где я желал бы быть.
Но оставим эти горькие уроки, которые преподает нам
тщеславие, и попытаемся вернуть себе надежду — посмот-
рим, как природа, руководствуясь более высокими побужде-
ниями, чем мы, направляет поэта к тому, что ему предназ-
начено, к обозначению вещей и к утверждению, как она
облегчает ему работу, создавая прекрасное, которое стано-
вится еще более прекрасным, когда его красота находит у
поэта свое выражение. Природа отдает поэту все ею создан-
ное, чтобы он мог черпать оттуда свои картины и слова.
308
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
Когда какое-то создание природы обратит на себя внима-
ние поэта, это создание приобретает новую ценность, куда
большую, чем прежде ему присущая; это как если бы вы
взяли шнурок, каким плотники измеряют длину, и в тот
момент, когда поднимается ветерок, сильно натянули его—
прислушайтесь, в нем начнет звучать музыка. «В образе,—
говорит Ямвлих3, — выражаются вещи несравненно более
восхитительные, чем любой образ». Символы возможны по-
тому, что сама природа символ — и в целом и в каждом
ее проявлении. Начертим палочкой линию на песке, и она
уже нечто выражает, и нет человека, в котором не было
бы чего-то от ее духа, от ее гения. Любая форма — следст-
вие характера, любое условие — итог особенностей жизни,
любая гармония — результат здоровья (и в силу этого вос-
приятие красоты не может не быть добрым, иными слова-
ми, оно доступно только добрым). Прекрасное покоится на
фундаменте необходимого. Душа создает тело, как учит нас
мудрый Спенсер 4.
Итак, чем чище дух, чем больше он
В себя впитать небесный свет сумел,
Тем лучшим он обличьем наделен,
Прекраснейшим из земнородных тел,
Гармония — его благой удел.
Ведь тело от души приемлет вид:
Душа есть форма и тела творит.
Мы вдруг обнаруживаем, что оказались в царстве священ-
ного, где должны предать забвению критические спекуля-
ции, тщательно обдумывать и почтительно соразмерять
каждый наш шаг. Мы оказываемся лицом к лицу с тайной
мироздания, мы попали туда, где Бытие переходит в Загад-
ку, а Единство — в Многообразие.
Вселенная — это материальное воплощение души. Где
бы ни пробивалась жизнь, она вливается в уже присутст-
вующее. Наша наука основывается на чувственном вос-
приятии, и поэтому ее выводы легковесны. Мы даем сен-
суальное объяснение земле, небесным телам, физическим
и химическим явлениям, точно бы они существовали сами
по себе; но они всего лишь кортеж, сопровождающий то
Бытие, которое нам дано. «Всемогущее небо, — сказал
Прокл5,— своими преображениями являет отчетливые сви-
детельства великой пользы умственных усилий, когда они
соединяются с безотчетными откровениями, посещающими
мыслящих людей». Можно заключить, что возвышение на-
309
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ук всегда находится в точном соответствии с возвышением
человека, со степенью развития религии и метафизики;
иначе говоря, наука сообщает нам, в какой мере мы научи-
лись понимать самих себя. Все в природе подчинено мо-
ральному назначению; и если какое-то явление остается
для нас неизведанным и пугающим, оно оказывается та-
ким только потому, что наблюдающий это явление человек
еще не развил в себе в достаточной мере тех способностей,
которые необходимы, чтобы понять и объяснить его.
Следует ли в таком случае удивляться, что, если река,
которую нам нужно форсировать, слишком глубока, мы об-
ходим ее стороной и испытываем к ней религиозное преду-
беждение? Чём прекраснее рассказанная поэтом притча,
тем явственнее выступает — и для самого поэта и для всех
нас — значение здравого смысла; если угодно, всякий чело-
век— поэт в той мере, в какой он восприимчив к этим ча-
рующим таинствам природы, ибо каждому из нас знако-
мы раздумья, предмет которых — вселенная. Мне кажется,
их особая привлекательность заключена в том, что мы име-
ем дело с символом. Кто любит природу? Кто ее не любит?
Разве жить в природе умеют только поэты, люди, облада-
ющие культурой и досугом? Нет; в природе живут и охот-
ники, фермеры, табунщики, скотоводы, хотя свою любовь
к природе они выразили не в словах, а тем, что избрали
такой образ жизни. Что же столь дорогое для себя находят
кучер дилижанса или охотник в лошадях и собаках? Де-
ло здесь не в их внешних качествах; поговорите с ним и
увидите, что он придает этим качествам не больше значе-
ния, чем вы. Его любовь к природе — это добрая любовь;
он не сможет дать ей определения, но природа властно
подчиняет его себе живой силой, которую он повсюду в
ней ощущает. Его не удовлетворят никакая имитация этой
силы, никакая подделка; ему нравятся настоящий север-
ный ветер, дождь, камень, лес, железо. Красоту неизъясни-
мую любят больше, чем ту, которую можно проследить и
объяснить до самого конца. И наш герой преклоняется пе-
ред природой как символом, перед природой, говорящей о
сверхъестественном, перед этой переполненной жизнью ма-
териальной оболочкой — преклоняется и воздает ей долж-
ное, быть может, грубовато, но искренне.
Сокрытость, таинственность этой любви побуждает лю-
дей любого сословия прибегать к символам, чтобы ее выра-
зить. Поэты и философы погружены в царство символов
310
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
ничуть не больше, чем обычные люди. Возьмите наши по-
литические партии — свою силу они измеряют обилием гер-
бов и штандартов. Вспомним хотя бы, как недавно везли
огромный деревянный шар из Балтимора в Бэнкерхилл6.
Когда устраивают политические процессии, Лоуэлл пред-
ставлен в виде ткацкого станка, Линн — в виде башмака,
Салем — в виде корабля. Вспомним о символах, какие при-
думывают люди, объединившиеся в какую-нибудь группу:
тут и бочонок сидра, и бревенчатая хижина, и ветка тсуги,
и карликовая пальма. А какую силу приобретают нацио-
нальные гербы! Несколько вышитых звезд или лилий, ка-
кой-нибудь полумесяц, или леопард, лев, орел, или еще
какое-нибудь животное, бог весть как завоевавшее такое
к себе почтение, красуются на выцветшем куске материи,
который развевает ветер где-нибудь в военном укреплении
на самом краю земли, — и при виде их даже сердце внешне
самых грубых, самых равнодушных людей бьется сильнее.
Людям кажется, что они терпеть не могут поэзии, а на са-
мом деле.все они поэты и мистики!
Поняв всеобщность языка символов, мы поймем и божест-
венность того высшего порядка вещей, который превратил
мироздание в замок со стенами, покрытыми символами,
картинами и заповедями всевышнего; мы поймем, что в
природе Hej ни одного явления, которое не заключало бы
в себе весь ее смысл; и что те различия, которые мы про-
водим, стараясь разобраться в событиях и поступках и
классифицируя их как низшие и возвышенные, достойные
и неприглядные, утрачивают какой бы то ни было смысл,
если понимать природу как символ. Мысль делает все при-
годным к использованию. Человек, которому ведома исти-
на, не станет пренебрегать словами и понятиями, прибе-
гать к которым считается в обществе постыдным. То, что
звучит грубо и даже непристойно, становится прекрасным,
если проникнуто иной мыслью. Благочестие иудейских про-
роков искупает грубость их выражений. Обряд обрезания—
пример того, как поэзия способна возвысить действия са-
ми по себе низменные и вредные. Недостойное и грубое
может послужить на пользу точно так же, Как-великое. Чем
более низменным оказывается объект, в котором прояви-
лась закономерность, тем отчетливее запечатлевается она
в человеческом сознании; ведь если, уходя из дому, мы не-
пременно должны захватить что-то с собой, мы стараемся
сделать сверток как можно менее громоздким. Если при-
311
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рода дала человеку ум живой и восприимчивый, он может
почерпнуть что-то для себя, просто проглядывая список
ничем не связанных одно с другим слов; о лорде Чатаме
рассказывают, что, готовясь произнести речь в парламенте,
он имел обыкновение листать словарь Бейли7. Самый не-
значительный опыт оказывается достаточным, чтобы сфор-
мулировать и выразить мысль. К чему эта погоня за новы-
ми фактами? День и ночь, дом и сад, несколько книг, не-
сколько поступков — вот и все; это даст нам ничуть не
меньше, чем если бы мы испробовали все ремесла и переви-
дали все, что можно увидеть на земле. Мы еще далеко не
исчерпали значения тех немногих символов, которыми уме-
ем пользоваться. Может быть, нам удастся в конце концов
использовать их с пугающей простотой. Совсем не обяза-
тельно, чтобы стихотворение было длинным. Когда-то лю-
бое слово было стихотворением. Любое новое отношение, в
которое мы вступаем, — это и новое слово. Точно так же
мы преследуем священную цель, толкуя о недостатках и
уродствах; мы выражаем тогда наше убеждение, что все
пороки мира выступают как пороки лишь для порочного
глаза. Замечено, что в мифах древних недостатками наде-
лялись боги: Вулкан был хром, Купидон слеп и т. п.; тем
самым подчеркивался избыток.
Все, что уродливо, видится уродливым лишь благодаря
тому, что мы отходим от жизни в боге; а поэт, восстанавли-
вая связь всех вещей с природой, их место в Целом, воз-
вращая природе даже искусственно и в нарушение законов
природы созданное, ибо он наделен подлинно глубоким
внутренним зрением, — поэт легко преодолевает все, что
может внушить отвращение. Читатели, живущие в фабрич-
ном городе, через который проходит железная дорога, по-
лагают, что пейзажная поэзия более, невозможна; фабрика
и железная дорога еще не приобрели для них священного
значения; но поэт ясно видит, что они вливаются в великий
Порядок не менее органично, чем улей или геометрически
строгий рисунок паутины. Природа незамедлительно подчи-
няет их своим жизненным потребностям, и катящийся по
рельсам поезд дорог ей так, точно она сама создала его ва-
гоны. Кроме того, для просветленного ума безразлично,
сколько механических усовершенствований вы предложите
ему на рассмотрение. Можете придумать еще миллионы
других, и хотя они уже не поразят воображение так силь-
но, не в этом суть; все, что создает механика, для такого
312
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
ума имеет веса не больше, чем зернышко. Факты духовно-
го характера остаются непоколебимыми, как бы много —
или мало — частностей ни менялось; это так же верно, как
то, что ни одна даже самая могучая гора не может изме-
нить сферическую форму земного шара. Когда деревенский
парень с головой на плечах впервые попадает в город, само-
довольного горожанина раздражает, что парень не выка-
зывает особенно большого любопытства. И дело не в том,
что он не замечает красивых домов или не отдает себе
отчета в том, что ничего подобного он раньше не видел;
нет, просто он так же легко справляется со своими впечат-
лениями, как поэт находит место для железной дороги в
своей вселенной. Главная ценность всякого нового явления
в том, что оно прибавляет еще что-то к великому и посто-
янному явлению Жизни, которая может сделать ничтож-
ными любое обстоятельство и событие, ибо для нее нет
разницы между ожерельем из ракушек на шее индианки и
всей коммерцией Соединенных Штатов.
И поскольку мир неосознанно ждет слова, поэт тот,
кто способен его произнести. Ибо как ни разнообразна
жизнь, как ни очаровывает и ни поглощает она нас, как
ни осведомлен любой из нас относительно символов, кото-
рыми обозначены ее явления, все же мы не можем исполь-
зовать эти символы действенно. Мы сами символы, и жи-
вем окруженные символами; рабочие, работа, инструменты,
слова и вещи, рождение и смерть — все это условные обо-
значения; но мы пристрастны по отношению к этим сим-
волам и, поглощенные экономической стороной вещей, не
отдаем себе отчета в том, что символы — это мысли. По-
эт благодаря способности высшего духовного постижения со-
общает символам такую силу, что прежнее их употребле-
ние забывается; он дарует зрение и язык всем неживым,
молчащим предметам. Он постигает, что мысль независи-
ма от символа, что мысль устойчива, а символ случаен и
мимолетен. О глазах Линкея8 говорили, что они способ-
ны видеть землю насквозь; так и поэт обращает мирозда-
ние в волшебный фонарь и показывает нам все вещи в их
точной соразмерности и последовательности. Обладая бо-
лее глубоким постижением, он стоит ко всем вещам на шаг
ближе, чем мы, и наблюдает их цветение и метаморфозы;
он видит, что мысль обладает множеством форм, что в
форме любого создания заключена сила, заставляющая
его стремиться к более высокой форме; он следует взгля-
313
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
дом за жизнью и использует формы, которые выражают
жизнь, и речь его течет вместе с течением природы. Все
явления животного царства — половое общение, поиски кор-
ма, вынашивание потомства, его рождение и воспитание —
символы, раскрывающие проникновение мира в душу че-
ловека, чтобы претерпеть в ней изменение и явиться в но-
вом, более высоком качестве. Вот настоящая наука. Лишь
поэт знает астрономию, химию, науку о растениях и жи-
вотных, ибо он не удовлетворяется установлением фактов,
но использует эти факты как символы. Он знает, почему
небесные долины и луга были усыпаны цветами, которым
мы дали имена солнца, луны, звезд; почему огромная впа-
дина была оживлена присутствием животных, людей, богов;
он знает все это потому, что слово послушно поэту, как
верный конь всаднику.
И, владея такой наукой, поэт становится Называющим,
или Создателем Языка; он дает вещам имена — иногда
согласно их внешности, иногда согласно сущности, но каж-
дой вещи он дает только ей одной принадлежащее имя, и
его труд — это праздник разума, ибо разделять явления,
проводить между ними границы и призван разум. Поэты
создали все слова; и в силу этого язык представляет собой
архив истории и, если читатель еще не догадался об этом
сам, —также и гробницу муз. Хотя этимология большин-
ства слов забыта, каждое слово изначально было вспыш-
кой таланта, и им стали пользоваться потому, что для сво-
его времени оно обозначало мир — и для человека, впер-
вые его произнесшего, и для человека, первым услышавше-
го. Этимолог знает, что совсем умершие теперь слова не-
когда были блестящими картинами. Язык — это ископае-
мая поэзия. Подобно тому как известняк, образующий кон-
тиненты, состоит из бесконечных масс ракушек микроско-
пических животных, язык состоит из образов и тропов, ко-
торые теперь, приобретя бытовое использование, давно ут-
ратили какие бы то ни было следы своего поэтического
происхождения. Но поэт дает вещи именно такое, а не иное
имя потому, что так он ее видит, потому, что к ней он по-
дошел ближе, чем кто-нибудь еще. Это выражение вещей,
или их наименование, — не искусство, это вторая природа,
выросшая из первой, как лист из ветки. То, что мы назы-
ваем природой, представляет собою некое саморегулирую-
щееся движение или изменение; природа все создает сво-
ими руками и никому не отдает права крестить свои созда-
314
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
ния, но крестит их сама, а это требует еще одной метамор-
фозы. Помню, один поэт так мне это описал:
«Гений есть деятельность, восстанавливающая цель-
ность распадающихся вещей, которые либо полностью, ли-
бо частично принадлежат по своему типу к явлениям мате-
риальным и конечным. Природа во всех своих царствах
поддерживает собственную жизнь. Никому не придет в го-
лову высаживать ядовитые грибы; и природа сделает так,
что в шляпке одного мухомора окажется бесчисленное
множество спор, и любая из них, если она не погибнет,
даст завтра новые миллионы спор. Мухомор, выросший час
назад, имеет больше шансов выжить, чем его предшествен-
ник; семя попало на новую почву, и те превратности судь-
бы, что оказались губительными для его родителей, здесь
не повторятся. Природа создала зрелого человека; теперь
она уже не станет рисковать, чтобы созданное ею чудо не
погибло от одного неловкого движения; нет, этот экземп-
ляр положит начало новому роду, и этому роду не будут
грозить несчастливо сложившиеся обстоятельства, которые
когда-то погубили другой индивид. Так вот, когда душа
поэта созрела и мысль его окрепла, природа отделяет от
него сложенные им стихи и песни и посылает странство-
вать в мир это отважное, неутомимое, нетленное потомст-
во, которому не страшны превратности событий в неустой-
чивом царстве исторического времени; отправляются в мир
бесстрашные, полные жизни потомки поэта, наделенные
крыльями (ибо крылатой была родившая их душа), несу-
щими их далеко и быстро, позволяющими им проникнуть
в глубины человеческого сердца и остаться там навсегда.
Их крылья — это красота души поэта. Песни, родившиеся
в душе смертного и покинувшие ее на крыльях бессмертия,
в своем полете преследуются шумной хулой, которая клу-
бится на пути их полета и грозит погубить их; но у хулы
нет крыльев. Хула может лишь подпрыгнуть и тут же
упасть на землю и обратиться в гниение, ибо те души, в
которых она родилась, не могли даровать ей прекрасных
крыльев. А песни поэта возносятся все выше, и вечно стре-
мятся вперед, и достигают высот безграничного времени».
Вот чему учил меня тот бард; и он не стремился при
этом быть особенно точным в словах. Но у природы есть
и более высокая цель, когда она создает новых индивидов;
не только поддержание собственной жизни, но и возвыше-
ние, проникновение души в высшие формы. В молодости я
315
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
знавал скульптора, воздвигшего статую юноши для обще-
ственного сада. Помнится, он не мог сказать прямо, что
делало его счастливым или несчастным, это становилось
ясным только через чудесные косвенные свидетельства. Од-
нажды, он, как обычно, встал до света и ^аблюдал, как
начинается утро — картина величественная, как вечность,
где зародилась заря; потом в течение долгих дней он пы-
тался передать этот утренний покой, и вот его резец вы-
сек из мрамора фигуру прекрасного юноши, Фосфора, ко-
торая, говорят, настолько поразительна, что всякий, взгля-
нув на нее, невольно замолкает. Поэт тоже отдается свое-
му настроению, и тогда мысль, волновавшая его, находит
выражение, alter idem *, в совершенно другом образе. Вы-
ражение является органично, это новый тип, который при-
обретают сами вещи, если их освободить. Подобно тому
как при свете солнца все предметы оставляют свой отпеча-
ток на сетчатке глаза, они, неся в себе вдохновение, про-
никающее всю вселенную, стремятся оставить несравненно
более тонкий отпечаток своей сущности в сознании. В при-
роде все изменяется, тяготея к высшим органическим фор-
мам; предметы же в своей сущности изменяются, тяготея
к мелодиям. Во всех вещах есть своя душа, и как форма
предмета отражается зрением, так его душа отражается
мелодией. Море, горный хребет, Ниагарский водопад, лю-
бая клумба пресуществуют или сверхсуществуют в зву-
чавших задолго до нашего появления на земле звуках, эти
звуки плавают в воздухе, как облака; если слух человека
достаточно тонок, он различит эти звуки и попытается
записать их в нотах, не ослабляя их, не лишая их перво-
начального звучания. И существование литературной кри-
тики находит оправдание в том, что в душе мы чувствуем:
стихи — неверная копия какого-то существующего в приро-
де текста, и необходимо опознать через них этот оригинал.
Рифма в написанном кем-нибудь из нас сонете должна
внушать нам меньше удовольствия, чем повторяющиеся зву-
ки морского прибоя, которые мы слышим в раковине, или
перекликающиеся различия между цветами. Любовь
птиц — идиллия, причем не скучная, как наши идиллии;
буря — это мужественная ода, где нет ни одной фальши-
вой ноты, ни признака напыщенности; лето, когда крестья-
нин сеет, жнет и убирает в амбар урожай, — эпическая пе-
* Второе «я», двоАник (латин.).
316
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
сня, где в строгой последовательности предстают велико-
лепно написанные эпизоды. Почему же не открыть наши
души для симметрии и правды, которыми преисполнены
птицы, буря, лето, почему нам не стать самим участника-
ми творчества природы?
Глубокое видение, которое проявляется в том, что мы
зовем Воображением, — это особенно острое зрение, кото-
рому нельзя научиться; оно — привилегия интеллекта, уме-
ющего находить то, что необходимо видеть, различающего
последовательность и связанность среди предстающих ему
форм и делающего эту последовательность ясной для всех.
Последовательность вещей не выставляет себя напоказ.
Даст ли она все-таки себя обнаружить? Тому, кто будет
подглядывать за ней, — никогда; но она откроется челове-
ку влюбленному, поэту, в котором трансцендентно воспро-
изведена ее собственная природа. Поэт тогда даст всему
точные имена, когда божественное сияние, исходящее от
всех вещей, проникнет без остатка и его и он будет прос-
то созерцать это сияние.
Всякий думающий человек без труда проникнет в эту
тайну — что помимо той энергии, которая проявляется в
его действиях, помимо разума, который он в себе сознает,
в нем откроется и другая энергия, точно бы проявит себя
второй разум, если он отдастся природе вещей; что помимо
тех сил, которые принадлежат только ему как индивиду,
в нем скрывается великая общественная сила и она может
оказаться для него бесценной, если он не будет противиться
этим неземным токам, даст им войти в него и жить в нем;
что он — пленник жизни Вселенной, что его речь — это
гром, а его мысль — закон, что его слова понятны повсюду,
как речь растений и животных. Поэт знает, что он лишь
тогда говорит точно, когда говорит немножко причудливо,
когда обращается за словом к «цветку души» — не к ра-
зуму, используемому как средство мышления, но к тому
разуму, который нельзя для чего бы то ни было использо-
вать, которым управляет течение божественной жизни, или
же, как любили выражаться древние, не просто к разуму,
но к разуму, настоянному на нектаре. Заблудившийся пут-
ник бросает уздечку и доверяется инстинкту лошади, ко-
торая должна отыскать правильную дорогу; так и нам
нужно довериться божественному коню, который несет
нас через эту жизнь. Ибо если бы нам хоть как-то удалось
еще больше развить в самих себе инстинкт, для нас откры-
317
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
лись бы новые пути проникновения в природу, разум все
больше, все глубже постигал бы природу вещей и делал
возможными метаморфозы.
Вот почему поэты так любят вино, мед, наркотики, ко-
фе, чай, опиум, дым от сандалового дере§а и табака и все
прочие средства, помогающие ощутить подъем сил. Все по
мере возможности прибегают к каким-нибудь средствам,
чтобы к своим обычным силам добавить силы, не отпущен-
ные природой; именно поэтому в таком почете искусство бе-
седы, музыка, картины, скульптуры, танцы, театры, путе-
шествия, война, пожары, скопления людей, азартные иг-
ры, политика, а также и любовь, и наука, и животное упо-
ение жизнью; все это более или менее грубые псевдомеха-
нические заменители подлинного нектара, который знаме-
нует собой цветение разума, когда ему удается подойти
вплотную к факту. Все это лишь дополнения к центробеж-
ному движению человека, к его стремлению вырваться на
чистое пространство; но такие дополнения помогают чело-
веку вырваться из темницы тела, в которое, он втиснут, и
из плена личных забот и взаимоотношений, в котором он
оказался. И поэтому те, кто выбрал своей профессией слу-
жение Красоте, художники, поэты, музыканты, артисты,
гораздо чаще, чем другие, склонны к жизни беззаботной
и полной погони за наслаждением; исключение среди них
составляют лишь те немногие, кто вкусил подлинного не-
ктара; прочие же, поскольку они в поисках свободы пошли
по ложному пути и жаждали свободы не для того, чтобы
обрести небо, но для того, чтобы изведать низменного, рас-
платились за такую свободу пустой тратой сил и вырожде-
нием. Ведь от природы не добьешься ничего, если будешь
прибегать к хитрости. Дух мироздания, великое спокойст-
вие, отличающее присутствие творца, не откроются ни в
грезах курильщика опиума, ни в пьяном угаре. Высшее
зрение пробуждается в простой и чистой душе, обитающей
в мужественном и целомудренном теле. Наркотики могут
дать не вдохновение, но только поддельное возбуждение
и ярость. Мильтон говорит9, что поэту лирическому доз-
волено пить и жить в свое удовольствие, но эпический по-
эт, поющий о богах и о том, как обитают они в душах лю-
дей, должен ограничить себя чистой водой из деревянного
ковша. Ибо поэзия — не «вино дьявола», но вино бога10.
Возьмите другой пример. Наши -детские битком набиты все-
возможными куклами, барабанами, картонными лошадка-
318
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
ми, и дети из-за этого совсем не умеют видеть простые и
обыденные явления природы, солнце, луну, животных, во-
ду, камни — а ведь именно они должны быть их игрушка-
ми. Так вот поэт призван жить так просто, чтобы у него
вызывали восхищение самые обычные вещи. Если он ра-
дуется, причиной тому должно быть сияние солнца; если он
чувствует вдохновение, его должен внушить воздух, а от
глотка воды должна кружиться его голова. Тот дух, ко-
торый вселяет радость в спокойное сердце, заключен в
любом засохшем бугорке пожухлой травы, в любом сосно-
вом пне, торчащем из земли камне, на котором играют
лучи несмелого мартовского солнца; он, этот дух, откры-
вается тем, кто привык сносить бедность и лишения и чей
вкус прост. Если же помыслами твоими владеют Бостон и
Нью-Йорк, все модное и всеми почитаемое, если свои увяд-
шие чувства ты будешь стремиться оживить вином и кофе
по-французски, ты никогда не поймешь, какую мудрость
источают пустынные сосновые леса.
Если поэт просто отравлен воображением, то это не
значит, что его совсем лишены другие люди. Каждый, кто
наблюдает превращение, испытывает прилив радости. Лю-
ди, прибегая к символам, всегда ощущают в них извест-
ную способность раскрепощать и бодрить дух; к нам слов-
но кто-то прикоснулся волшебной палочкой, и ноги сами
пускаются в пляс, и от счастья мы, как дети, не находим
себе места. Мы напоминаем отшельников, выбравшихся из
пещеры или подземелья на открытый воздух. Такое действие
оказывают на нас тропы, притчи, прорицания — все поэти-
ческие формы. Поэты — это освобождающие боги. Благода-
ря им люди постигают новый смысл, обнаруживают в ок-
ружающем их мире другой мир или даже множество ми-
ров; ведь достаточно один раз созерцать превращение, что-
бы понять — оно неостановимо. Я не берусь судить, в ка-
кой мере привлекательность алгебры и вообще, математики
в наших глазах объясняется тем, что здесь мы тоже обна-
руживаем тропы; однако любое определение построено на
метафоре; так, Аристотель определял пространство как не-
движимый сосуд, в котором заключены все вещи; Пла-
тон называл линию плывущей точкой, а геометрическую
фигуру — прочной связью точек и так далее. Какое радост-
ное чувство свободы пробуждается в нас, когда Витрувий п
выражает издавна бытующее у художников убеждение,
что ни один архитектор не сумеет хорошо построить зда-
319
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ние, не зная анатомии. Когда Сократ в «Хармиде» 12 гово-
рит, что душа излечивается от недугов путем определенных
заклинаний и что эти заклинания представляют собой пре-
красные основания для того, чтобы в душе закалилась
сдержанность; когда Платон сопоставляет "мир с живот-
ным, а Тимей утверждает13, что растения — это тоже жи-
вотные, а человек — божественное древо, вырастающее из
корня, который находится в его голове,— когда Джордж
Чапмен 14 вслед за ним пишет:
И точно так же в дереве людском, чей корень
Растет из головы,—
когда Орфей 15 называет седину «белым цветком, означаю-
щим возрастной предел»; когда Прокл уподобляет вселен-
ную статуе разума; когда Чосер 16, воздавая хвалу «благо-
родству», пишет, что и в недостойных условиях добрая
кровь остается подобна огню, который останется огнем,
даже если внести его в самый мрачный и темный дом, ка-
кой сыщется от Англии до Кавказа, и будет гореть так
ярко, точно на него устремлены глаза двадцати тысяч
людей; когда Иоанн в Апокалипсисе рисует картину гибе-
ли мира от зла и рассказывает, что звезды небесные пали
на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром,
роняет незрелые смоквы свои17; когда Эзоп изображает
все труды и заботы обычного дня, представляя людей в
птицах и зверях,— мы неизменно различаем во всем этом
радостное указание на бессмертие нашей сущности, ее спо-
собность всегда сохраняться и проявлять себя в самых
разных формах; мы чувствуем, что и мы — как цыгане, ко-
торые говорят о себе: «Цыгана бесполезно пытаться по-
весить, он не может умереть».
Итак, поэты — это освобождающие боги. Английские
барды седой древности начертали на щите своей гильдии:
«Те, кто свободны повсюду в мире». Поэты свободны и де-
лают свободными других. Книга, рожденная вдохновени-
ем, приносит нам несравненно больше пользы, пока автор
будит нашу мысль своими тропами, чем потом, когда он
прямо выражает смысл своего произведения. Мне кажет-
ся, в книгах ценно лишь то, что трансцендентно и необычно.
Если человек захвачен без остатка своей мыслью, захвачен
настолько, что забывает о писавших до него и о будущих
читателях и весь отдается своей грезе, владеющей им, как
расстройство ума, дайте мне прочитать написанное им и
320
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
можете сколько угодно критиковать его с точки зрения ло-
гической, исторической, литературной. Настоящее значе-
ние таких людей, как Пифагор, Парацельс18, Корнелий
Агриппа19, Кардано20, Кеплер, Сведенборг, Шеллинг21,
Окен22, и всех других, кто не боялся ввести в свою космо-
гонию спорные факты, признать ангелов, дьяволов, магию,
астрологию, хиромантию, месмеризм и прочее, в том и со-
стоит, что они уходили от рутинного, что в их лице мы вся-
кий раз приобретали нового свидетеля. И беседа выходит
по-настоящему удачной, когда она одухотворена чудом сво-
боды, позволяющей нам держать в руках весь мир, точно
глобус. Сколь малозначащей оказывается тогда даже сво-
бода! Какой ничтожной видится тогда ученость! Ведь чув-
ство сообщает разуму способность вобрать в себя и при-
поднять на своих плечах природу. И какая необъятная
открывается перспектива! Народы, эпохи, государства —
все это появляется и тучт же исчезает, словно одна из ты-
сячи нитей в многоцветном, многофигурном ковре; греза
ведет нас к иной грезе, и, пока длится это опьянение, мы
готовы отдать за него наш кров, нашу философию и рели-
гию, все, чем мы владеем.
Есть достаточная причина, чтобы мы жаждали этого
освобождения. Судьба несчастного пастуха, попавшего в
буран, ослепленного снегом, сбившегося с пути и замерз-
шего в двух шагах от дома, — вот символ человеческой
судьбы. Мы умираем от жажды, когда рукой подать до
реки правды и жизни. Недостижимость для нас какой бы
то ни было мысли, кроме той, что владеет нами в данный
миг, поистине поразительна. И не имеет значения, что вам
удастся, быть может, подойти к этой иной мысли совсем
близко, — когда вы совсем рядом, она вам так же недо-
ступна, как и прежде. Любая мысль — это и тюрьма; и как
ни мыслить себе Небо — это тоже тюрьма. Вот почему мы
чтим поэта, дерзающего и в своих произведениях, и в по-
ступках, и во взглядах, и в образе действий предложить
нам новую мысль. Он разбивает наши цепи и дает нам
ступить на иную планету.
Такое освобождение — заветная мечта всех; способность
же дать его, которая требует более глубокой, более смелой
мысли,— это испытание разума. И поэтому остаются в
памяти все книги, проникнутые вдохновением, книги, под-
нимающие нас до истины, книги, чьи авторы опираются
на природу и делают ее исполнительницей своих замыслов.
IJ-1806
321
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Любой стих, любая фраза, обладающая таким достоинст-
вом, сама обеспечит себе бессмертие. Все то, во что верит
мир, родилось в душе немногих обладавших воображени-
ем людей.
Но воображению свойственно быть вечЪо в движении
и никогда не застывать. Поэта не может остановить ни
одна цветовая гамма, ни одна форма; он прочитывает их
значение, но, разгадав его, он не может остановиться и на
этом, он возвращается к этой гамме, к этой форме, чтобы
выразить новую мысль. Различие между поэтом и мистиком
в том и заключается, что мистик прочно связывает встре-
ченный им символ с одним его истолкованием, и это ис-
толкование верно для данного момента, но быстро устаре-
вает и делается ложным. Ибо все символы подвижны; язык
от начала и до конца находится в процессе изменения, пе-
рехода в иное качество; он прекрасен, как паром, как каре-
та,— для движения, но не как дома и фермы — для покоя.
Мистицизм начинается там, где случайный, индивидуаль-
ный символ ошибочно принимают за всеобщий. Для глаз
Якоба Бёме23 лучшей цветовой гаммой было розовеющее
от утренней зари небо; оно стало для него воплощением
правды и веры, и он считал, что точно таким же оно дол-
жно быть для всех. Но человек, читающий книгу Бёме,
может столь же естественно находить такое воплощение
в образе матери и ребенка, или садовника с его мотыгой,
или ювелира, склонившегося над бриллиантом. Любой из
этих образов — и из миллиона других — может быть в
равной мере преисполнен значения для человека. Нужно
только, чтобы они не становились единственно допусти-
мыми, чтобы можно было безболезненно примирять их с
образами, дорогими для других. И необходимо раз за ра-
зом повторять мистику: все, что ты говоришь, будет ничуть
не менее правильным, если ты обойдешься без докучливого
возвращения к одному и тому же выбранному тобой-сим-
волу. Заменим эту банальную риторику алгеброй, заменим
этот частный символ всеобщим.—и мы оба выиграем от
этого. Разве не свидетельствует история строившихся по
иерархическому принципу обществ, что коренная ошибка
состояла в том, что символ становился в них окаменевшим,
не допускал иных символов и в итоге сам превращался
всего лишь в словесную фикцию?
Сведенборг больше, чем кто-нибудь другой в близкие
к нам по времени эпохи, сделал, для того чтобы перевести
322
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
природу на язык мысли. Во всей истории я не знаю иного
примера, когда для человека все вещи так гармонично от-
вечали бы словам. Перед глазами Сведенборга непрерыв-
но развертывалось превращение. Все, на что падал его
взор, подчинялось побуждению морального характера.
Смоквы становились гроздьями винограда, когда он брал
их в рот. А когда его ангелы изрекали истину, сухая вет-
ка лавра начинала двести у них в руках. Если издалека
шум казался полным злобы и враждебности, то при его
приближении оказывалось, что это просто идет спор. В од-
ном из его видений, озаренных светом свыше, люди пред-
стали Сведенборгу драконами, низвергнутыми во мрак; но
друг другу они казались людьми, и, когда свет небесный
пролился на их хижины, они стали жаловаться на то, что
вдруг потемнело, и пришлось заставить их закрыть окна,
чтобы они наконец увидели, что свет и что тьма.
Сведенборг обладал тем умением видеть, которое дела-
ет поэта и пророка предметом и благоговейного обожания
и страха; он видел, что один и тот же человек, одно и то
же общество для самих себя и для окружающих выступа-
ют совсем не в том обличье, чем для высшего разума. Он
рассказывает, как священнослужители вели однажды ме-
жду собой весьма ученую беседу, а дети, глядевшие на
них с некоторого отдаления, приняли их за мертвых лоша-
дей; он описал много таких несоответствий. И невольно на-
чинаешь спрашивать себя: а правда ли, что эти рыбки, иг-
рающие под мостом, эти волы на пастбище, эти собаки во
дворе — непременно рыбки, волы, собаки, или только ка-
жутся мне такими, а самим себе представляются совершен-
ными людьми? Да и сам я — все ли убеждены, что я чело-
век, а не что-нибудь иное? Таким вопросом задавались и
брамины и пифагорейцы, и если поэт увидел такую тран-
сформацию, он, несомненно^ нашел, что она гармонирует
с многообразием опыта. Ведь все мы видели ничуть не ме-
нее -чудодейственные превращения, которые претерпевают
гусеницы или пшеница. Тот поэт, тот будет вызывать в нас
чувства любви и страха, кто в причудливой смене нарядов
различает твердые основания природы и может сказать о
них.
Но тщетно жду я того поэта, которого описал. Обраща-
ясь к жизни, мы не проявляем ни достаточной простоты,
ни достаточной проницательности; мы не осмеливаемся вос-
петь нашу эпоху и наши общественные обстоятельства. Ес-
Д»
323
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ли наш день был отмечен мужеством, нам не надо боять-
ся воздать ему должное. Время и природа одарили нас мно-
гим, но пока еще — не одарили достойным современником,
носителем новой веры, миротворцем, которого ждут вся и
все. Данте гордился тем, что он имел смелость рассказать
о своей жизни в грандиозных зашифрованных — иными
словами, обращенных ко всеобщему — картинах. У нас в
Америке пока не появилось гения, который не признавал
бы чужих взглядов, который понял бы всю ценность не-
сравненных материалов, находящихся в нашем распоряже-
нии, и в варварстве, материализме нашей эпохи различал
бы новый карнавал тех самых богов, что приводят нас в
восторг у Гомера, в средневековье, в кальвинизме. Банки
и тарифы, газеты и партийные выборы, методизм и унита-
рианство кажутся скучными и пошлыми скучным людям,,
но ведь они покоятся на том же фундаменте чуда, что и
город Троя, или храм в Дельфах, и так же быстро уйдут
в небытие.
Плоты, плывущие по нашим рекам, наши трибуны на
политических митингах и речи, которые с них произносят,
наши рыбные промыслы, наши негры и индейцы, наши ко-
рабли, наш отказ признать, что мы кому-нибудь что-нибудь
должны, перебранки наших проходимцев, боязливое благо-
душие наших достопочтенных граждан, промышленность
Севера, плантации Юга, леса Запада, где стучат топоры„
Орегон и Техас — все это еще не воспето. А ведь Амери-
ка— это поэма, которая пишется у нас на глазах; ее не-
объятный .простор поражает воображение; и ей недолго
осталось ждать своих певцов. Как мне не удалось найти
превосходного сочетания талантов среди моих современ-
ников, так утвердить идею поэта мне не поможет периоди-
ческое чтение чалмерсовской антологии английских поэтов
последних пяти веков24. Среди них, правда, были настоя-
щие поэты, но гораздо чаще это скорее остроумцы, чем поэ-
ты. Если же мы стойко будем держаться представления об
идеальном поэте, нам придется предъявить претензии да-
же Мильтону и Гомеру. Первый из них слишком литератор,
второй — слишком буквалист и историк.
Впрочем, я недостаточно умудрен, чтобы выступить как:
выражающий национальный вкус литературный критик, и;
поэтому буду по-прежнему держаться более широких кате-
горий, стремясь передать ту идею поэта и его искусства,
которую подсказывает мне сама муза поэзии.
324
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
Искусство — это тропа от творца к его творению. Такие
тропы, или методы, идеальны и вековечны, хотя не многие
различают их, и сам художник может не заметить их дол-
>гие годы, даже всю свою жизнь, если он не поймет условий
творчества. Художник, скульптор, композитор, создатель
эпоса, оратор — все они движимы единым стремлением: вы-
разить себя гармонично и исчерпывающе, а не фрагментар-
но и частично. Они вынуждены творить в определенных ус-
ловиях, либо сами ставят себе эти условия; условие рабо-
ты художника и скульптора — выразительные человеческие
фигуры, оратора — зал, полный слушателей, всех других—
сцены, которые могли бы воспламенить их душу; и каж-
дый творец искусства испытывает все новые и новые жела-
ния. Он слышит чей-то голос, кто-то делает ему призывный
жест рукой. Лишь потом он с изумлением постигает, какое
сонмище демонов окружило его. Ему не изведать больше
покоя; и, вслед за старым художником, он повторяет:
«Клянусь богом, это во мне и должно выйти из меня». Пе-
ред взором его стоит и вечно убегает едва различимая кра-
сота, и он преследует ее. Стоит поэту остаться в одиноче-
стве, и стихи польются из него сами. Конечно, большей ча-
стью он будет говорить вещи заурядные, но менькнет и
что-то необычное и прекрасное. И это-то необычное и пре-
красное очарует его. Он теперь будет говорить только так
или молчать. В обычной жизни мы говорим: «Это ваше, это
мое»; но поэт отлично знает, что это — нечего, что для не-
го сказанное им так же странно и прекрасно, как и для
вас; он не может противиться побуждению внимать этому
потоку красноречия долгие часы. Вкусив однажды этого
бессмертного плода, он не может насытиться, и поскольку
в тех откровениях он чувствует восхитительную творческую
силу, меньше всего важно, чтобы они были явлены миру.
Сколь малое из того, что мы знаем, оказывается высказан-
ным! То, что мы вычерпываем из сокровищницы узнанного
нами, — капли в океане; "да и то приходится лишь пора-
жаться, что и эти капли попадают в сосуд, — ведь так мно-
го тайн навсегда остается в природе! И поэтому так необ-
ходимы речь и песня, поэтому сердце оратора бьется чаще
и голос его перехватывает, когда он входит в зал, — все
для того, чтобы мысль была явлена, как Логос, как Слово.
Не ведай сомнений, о поэт, но твори. Скажи всем: «Это
во мне, и это выйдет из меня». Стой на этом упрямо и
непреклонно, стой, когда голос твой дрогнет и язык запнет-
325
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ся, стой, когда тебя будут оплевывать и освистывать, стой
и борись, пока наконец ярость не погонит из твоей глуби-
ны ту силу мечты, что каждую ночь доказывает тебе: ты
принадлежишь одному себе, — ту силу, которая не ведает
пределов и ограничений и благодаря которой человек уп-
равляет всем потоком энергии. Все, что существует, растет,
ползет, идет по земле, в свой черед поднимется во весь
рост перед взглядом поэта, чтобы открыть ему свое значе-
ние. И когда поэт овладел этой силой, гений 'его становится
неисчерпаем. Все создания — парами ли, племенами — про-
ходят сквозь его душу, как сквозь Ноев ковчег, чтобы вновь
вернуться к людям как создания уже иного мира. Для то-
го чтобы дышать, для того чтобы не угас огонь в нашем
очаге, необходимо не столько-то галлонов воздуха — нужна
вся атмосфера. И потому великие поэты — Гомер, Чосер,
Шекспир, Рафаэль — в своем творчестве не знают преде-
лов, помимо тех, которые поставлены самой их жизнью;
их произведения подобны зеркалу, проносимому по ули-
це,— оно готово отразить образы всего сотворенного.
О поэт! Благородство заключено в рощах и пастбищах,
а не во дворцах, не в сверкающих клинках сабель. Усло-
вия трудны, но одинаковы для всех. Ты оставишь мир и
будешь говорить только с музой. Ты больше не будешь ве-
дать, какая теперь эпоха, какие нравы, что люди почитают
достойным, к чему они стремятся в политике; все, что ты
должен зн^ть, ты получишь от музы. Ибо в городах время
отбивают погребальные колокола, но в природе вечный ход
времени измеряется сменой животных и растительных пле-
мен и преумножением радости. Создателю угодно, чтобы ты
отказался от жизни сразу.и для себя и для других, от мно-
гообразной жизни и удовлетворился тем, что будут гово-
рить о тебе другие. Они, другие, станут твоей свитой и
возьмут на себя твою светскую жизнь; и они же совершат
великие, памятные дела. А ты незаметно растворишься в
природе, и тебе никогда не переступить порог Капитолия и
Биржи. Мир требует самоотречений и послушничества, и
ты пройдешь через это таким путем; ты должен надолго
стать предметом издевок и поношений. Это колючки, за ко-
торыми Пан спрятал самый любимый свой цветок; и тебя
будут знать только такие же, как ты, но они утешат тебя
самой нежной любовью. И ты не сможешь назвать имена
друзей в своих стихах из-за вечной застенчивости, которая
охватывает при приближении к святому идеалу. А твоя
326
Р.-У. ЭМЕРСОН. ПОЭТ
награда в том, что идеал будет для тебя реален, что впечат-
ления от мира вокруг хлынут, как обильный, но успокаи-
вающий дождь, и проникнут в самое твое существо, ко-
торое ни для кого не уязвимо. Вся земля станет твоим по-
местьем, твоим парком, море будет служить тебе для омо-
вений и будет дорогой, по которой ты сможешь плыть, не
платя пошлин, не завидуя другим кораблям; тебе будут
принадлежать леса и реки; и ты станешь владельцем там,
где другие лишь съемщики и постояльцы. Ты — подлинный
хозяин земли, хозяин моря, хозяин воздуха! Там, где пада-
ет снег, течет вода, пролетает птица, там, где в сумерках
встречаются день и ночь, где голубое небо расчерчено об-
лаками или усыпано звездами, там, Где размыты контуры
предметов, где взор прорывается в небесное пространство,
там, где опасность, и благоговение, и любовь, — там Кра-
сота, обильная, как дождь, и она создана для тебя; и если
ты обойдешь пешком даже весь мир, ты не встретишь ни-
где зрелища недостойного и жалкого.
МАРГАРЕТ ФУЛЛЕР
АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
ЕЕ СОСТОЯНИЕ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
И ПЕРСПЕКТИВЫ НА БУДУЩЕЕ
Некоторые мыслящие люди
могут возразить против нашей статьи, что она посвящена
тому, чего пока что вообще не существует.
Ибо из того, что немало книг написано людьми, родив-
шимися в Америке, не следует, что существует американ-
ская литература. Книги, в которых воспроизводится или
изображается жизнь Европы и идеи, имеющие хождение
в Европе, не принадлежат американской литературе. Преж-
де чем таковая явится на свет, какая-то не похожая ни на
чьи другие мысль должна вдохнуть воодушевление в нашу
страну, а тогда новые течения жизни повлекут за собой
и новые идеи.
Мы не питаем симпатий к национальному тщеславию.
Мы вовсе не стремимся доказать, что уже ныне сущест-
вует большая американская литература. К тем среди нас,
кто мыслит и пишет, прибегая к европейским методам и
идеям, мы склонны отнестись терпимо; что делать, если
их душа по-прежнему лучше всего приспособлена к такой
пище и такому образу поведения. Если написанное ими
выражает их характер и духовную жизнь в формах, не
лишенных изящества, мы находим их произведения инте-
ресными, и они нам нравятся. Мы считаем таких литера-
торов поселенцами среди нас, полезными школьными на-
ставниками для нашего народа, который переживает пере-
ходную эпоху; однако эпоха эта оказалась долгой, заняла
больше времени, чем потребовалось бы, чтобы вплавь пе-
ресечь океан, отделяющий Новый Свет от Старого.
Нас упрекали в чрезмерной привязанности к европей-
ской континентальной литературе; и действительно, в дет-
стве мы так много читали на иных языках, что почти что
«позабыли свой английский». Однако в литературе кон-
328
М. ФУЛЛЕР. АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
тинентальной Европы мы любили глубину и силу, с какой
идеальное запечатлелось в формах, свидетельствовавших
о величии народа и художника-творца. Великие римляне
дали нам образец того, как мужественная простая душа
может с первозданной силой постичь жизнь. Отпечаток
как национального так и индивидуального проступал в их
творениях чрезвычайно отчетливо; их жизнь, их мысли вы-
разились здесь в очертаниях ясных и смелых. Англичанам
передалась железная сила римлян, но не их откровенность
и величественность. Англичане похожи на произрастающие
в их стране овощи — чтобы в них появились тонкий вкус
и богатый аромат, необходимо летнее солнце. Это не от-
носится к Шекспиру, объединившему в себе все лучшие
черты английского гения и обогатившему их роскошеством
красок и большей свободой жизни, присущими католичес-
ким странам. О других английских поэтах можно сказать,
что им в большей или меньшей степени доступна величе-
ственность, что они могут высоко воспарять в поисках без-
облачного неба, но если взять английскую литературу, как
и английский характер в целом, в ней обнаружатся кос-
венные следы ограничений и конечных пределов, устремле-
ние к допустимому и общепринятому, которое не может
привлечь душу, воспитанную на преклонении перед духом
древних. Лишь в самое последнее время мы учимся поощ-
рять небанальное величие, которое в тысячу раз более
ценно и которое позволило английскому гению преодолеть
его замкнутость в пределах Британских островов и поко-
рить столь обширные области как в сфере материальной,
так и духовной.
Однако же в отношениях между детьми и родителями
не редкость наблюдать, как чрезмерно сильное воздействие
старших вызывает у младших инстинктивное сопротивле-
ние; и через это мы, живущие в Америке, прошли по от-
ношению к Англии. Мы говорим на языке этой страны, а
воздействие ее идей на нас подобно ливню, однако во мно-
гих отношениях это воздействие оказывается несовмести-
мым с нашим складом и пагубным для него. То, что вполне
подходит Великобритании, стране, со всех сторон ограни-
ченной морем и поэтому постоянно испытывающей потреб-
ность в том, чтобы сосредоточивать и усиливать только
ей присущие особенности жизни, укреплять свою малень-
кую монархию и способствовать развитию духа торговли,
отнюдь не подходит для страны со смешанным населе-
329
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
нием, постоянно испытывающей приток новой крови, кото-
рая по составу своему меньше всего напоминает кровь
наших прямых предков, страны широкого простора, где
можно совместить самые разные устремления и всем им
дать волю, страны, располагающей богатыми возможно-
стями для того, чтобы в ней поднялся гейий — широкий и
полноводный, как наши реки, цветущий, буйный и страст-
ный, как наши необъятные прерии, уходящий корнями в
почву крепкую, как скалы, на которые высадились отцы-
пуритане.
Что такой гений должен подняться и проявить себя в
этом полушарии, мы положительно убеждены; и точно так
же мы убеждены, что первые, пусть еще очень робкие, лучи
солнца, которое озарит день его рождения, уже различи-
мы. Прискорбно для тех, кто предвидит этот день, что им,
быть может, не суждено воочию лицезреть его триумф, од-
нако и радостно сознавать, что всякое действие, всякое
слово, вдохновленные этим предвидением, приближают на-
ступление заветного дня и делают его еще более прекра-
сным.
Этот день не придет, пока слияние рас, составляющих
наш народ, не станет более полным. Он не придет до той
поры, пока наша страна не обретет нравственного и ду-
ховного достоинства в степени достаточной для того, что-
бы ценить свободу нравственную и духовную не менее
высоко, чем свободу политическую; он не настанет, пока
не будут до конца выявлены природные ресурсы нашей
страны, пока все пустоши не будут вспаханы, застроены
городами, связаны железными дорогами и линиями теле-
графа и талант не получит досуг, чтобы посвятить себя
высоким сферам человеческого существования. Но и тогда
день этот будет оставаться отдаленным, пока в душе, ко-
торая в ту более зрелую эпоху будет располагать досу-
гом и томиться в праздности, не родятся национальные
идеи и не потребуют настоятельно, чтобы их облекли в бес-
численные новые, не похожие ни на какие другие формы.
Без таких идей все попытки создать национальную ли-
тературу будут приносить результаты неудовлетворитель-
ные, как чудище Франкенштейна, будут выражаться либо
в создании бесформенных произведений, либо в появле-
нии начатков формы — однако формы, лишенной души и
потому внушающей отвращение. Мы не можем добиться
художественного выражения, пока нам нечего выражать.
330
М. ФУЛЛЕР. АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Симптомы приближения желанного дня различимы в
повсеместно чувствующейся потребности в таких идеях.
В настоящее .время она заявляет о себе — и это повсюду
соответствует преобладающему умонастроению нашего об-
щества — в попытках непосредственно действовать в том
направлении, которое принято называть общественными
реформами. Но прежде чем у нас появятся поэты, эта
потребность должна стать более глубокой; она должна про-
явиться в побудительных мотивах человеческих поступков;
как огонь, она должна расшевелить и изменить самую нашу
почву.
Другой такой симптом — испытываемая некоторыми
людьми потребность быть искренними вплоть до жестоко-
сти по отношению к себе самим. Это единственно верный
путь, следуя по которому можно добиться не внешнего, а
существенного прогресса. Истина — кормилица гения. Нет
человека, который был бы абсолютно честен перед собой,
бежал бы лицемерия, сделок с совестью, рабского подра-
жания и услужливости и в то же время не был бы чело-
веком незаурядным; ибо в каждом создании скрывается
родник жизни, и если не завалить его камнями и прочим
безжизненным мусором, он очистит воздух, которым ды-
шит душа, и внесет в жизнь новую красоту. И это в рав-
ной мере справедливо как по отношению ко всему народу,
так и по отношению ко всякому человеку.
Лучшее, что мы можем сделать для будущего,— это
служить таким образом понятой истине. Тем самым мы так
или иначе помогаем вспахать землю и сохранить ее откры-
той для воздуха и солнца. Ветры со всех концов света не-
сут с собой достаточно семян, и нужно только подготовить
почву и не загромождать воздух, чтобы снять обильный,
золотоносный урожай.
Нас печалит, что нам не судьба присутствовать при
жатве. И вместе с тем нам радостно думать, что столп
славы нашей страны, хотя, возможно, на нем не начертают
наши имена, будет возведен нашими усилиями в гораздо
большей степени, чем трудом тех, что придут после нас и
чья задача, с очевидностью, будет более благодарной.
Польза каждого предпринятого сейчас усилия — пусть са-
мого скромного, лишь бы цель его была благородной и его
воодушевляла вера,— не может не быть поистине беско-
нечной. Знакомим ли мы с каким-нибудь замечательным
творением, созданным в иную эпоху, в иной стране; или
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ободряем жаждущий цвести самый незатейливый лесной
цветок, когда-либо поднявшийся'из земли, потому что им
двигало не желание славы, не страсть к обогащению, но
неподдельное стремление расти; осмеливаемся ли говорить
мужественно, когда страх или сомнение заставили других
умолкнуть, или же отказываемся присоединить свой голос
к ликованию толпы по недостойному поводу,— дух исти-
ны, бескорыстное служение истине обратят на пользу и то,
что мы сделали, и то, от чего воздержались, превратят
наши поступки в непреложно истинные и заставят потом
почтительно склоняться перед ними.
В нынешних обстоятельствах нас не может не пора-
зить, сколь много таланта и труда затрачивается на благо
литературы. Литература находится в состоянии неопреде-
ленности, еще борется за существование, и материальные
условия, в которых вынуждены жить те, кто сделал ее сво-
ей профессией, достойны самого горького сожаления. В си-
лу многочисленных достаточно известных причин девяносто
девять из ста, решивших посвятить себя сочинительству,
не могут обеспечить себе своими писаниями хотя бы воз-
можности прожить, пока эти писания создаются. Положе-
ние должно быть каким-то образом изменено. Нет гения,
который творил бы ради денег; но чтобы силы его могли
свободно проявиться, весьма существенно избавить его от
подобных забот и затруднений. Сделать это у нас очень
трудно; и положение становится все хуже, ибо все более
скудеет материальное вознаграждение за произведения,
требующие немало времени и труда (не говоря уже о ду-
ховной энергии); издатель, который не может рассматри-
вать свои взаимоотношения с писателем иначе чем как
деловые, требует, чтобы ему приносили лишь те рукописи,
которые найдут для себя спрос на рынке, поскольку он не
в состоянии позволить себе риск издать что-то другое. Но
так нельзя! В те времена, когда бессмертный поэт мог с
уверенностью рассчитывать лишь на нескольких перепис-
чиков как на читателей его творения, литературе и искусст-
ву покровительствовали монархи и аристократическое сос-
ловие. У нас же покровительствовать может только чи-
тающая публика, и она должна научиться по достоинству
ценить редкие и благородные цветы; и если она не хочет,
чтобы в ее саду цвели лишь картофель и овощи, пусть
высадит алоэ и запасется терпением ждать сто лет, пока
это растение наберет бутон. В ближайшие два-три года
М. ФУЛЛЕР. АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
мы соберем литераторов, чтобы разобраться в причинах
столь прискорбного состояния их дел и определить, какие
должны быть предприняты шаги к его исправлению. Кое-
что уже намечено и должно принести свои плоды, но не
будем торопить события — пусть плоды созреют; день на-
шего собрания не столь далек, а трудности непрерывно
возрастают и усугубляются вследствие заведенного нами
принципа издавать только легковесное. [...]
А пока этот лишающий литературу сосредоточенности
и серьезности принцип продолжает действовать: все наибо-
лее из нее значительное появляется в журналах, которые
каждый месяц, неделю, день пускаются в путь в самые от-
даленные уголки нашей огромной страны и в настоящее
время представляют собой единственное действенное ору-
дие общего просвещения народа.
Спеди них наиболее низко стоят литературные журна-
лы. Свою задачу они главным образом усматривают в том,
чтобы поставлять пищу для развлечения в часы досуга, а
поскольку наша страна не богата талантами остроумными
и легкими, даже это им не слишком удается. В литератур-
ных анналах Франции за один день накапливается больше
остроумных, изящных и грациозных мелочей, чем в Амери-
ке за целый год.
Наши обозрения более совершенны. Правда, они не мо-
гут на равных правах соперничать с родственными им
изданиями во Франции, Англии и Германии, где даже если
гений встречается нечасто, то, во всяком случае, талант
и .культура широко себя проявляют в любой области зна-
ния; но и наши обозрения вполне делают честь молодой
стране, где столь много сил расходуется на составление
законов, на писание речей, строительство железных дорог и
каналов. Однако им наносят немалый ущерб слепая вер-
ность издающей такие обозрения партии, а также боязнь
вызвать нарекания читающей их публики. Последнее всег-
да означает для журнала медленную смерть; естественная
и единственно надежная позиция, какой может придержи-
ваться журнал,— это позиция руководителя; если же он,
вместо того чтобы руководить, склоняется перед волей
большинства, он столкнется с остракизмом со стороны при-
верженцев демократии, что несравненно более опасно, не-
жели самые грубые поношения, когда они исходят от сто-
ронников тирании. Для человека вдвое безопаснее остаться
в темнице наедине с богом и собственной чистой совестью>
333
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
чем двигаться по улице, опасаясь взглядов тысячи глаз,
(трашась этого многоголового чудовища, готового с осо-
бым тщанием затравить кого угодно, если человек чем-то
его не устроил, если он не соответствует его настроению
в эту вот минуту. Вежливость достойна похвалы, но осто-
рожность унизительна; лишь благородное бесстрашие окры-
ляет душу, позволяет ей воспарить над кругом обыденно-
го и изведать нечто такое, что может оказаться полезным
оставшейся внизу толпе. Писатели призваны к одному: го-
рячо любить истину, в меру своих сил стремиться к спра-
ведливости и выражать то, что у них на душе; им нет дела
до последствий, которые повлекут за собой их произведения;
это — компетенция всевышнего. Недостаток этой благород-
ной отваги, этой веры в силу добра и достойного порыва
в значительной мере сковывает душу в Америке. Издатели
боятся; писатели тоже боятся; и если те, кто воодушевлен
верой, не окажут достойного противодействия, нель-зя не
опасаться, что вскоре весь огонь окажется под спудом;
и может быть, лишь налетевший ветер выхватит искру, от
которой воспылает опасный пожар. [...]
ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО
О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Я всецело согласен с утвержде-
нием: «Лучшее правительство то, которое правит как мож-
но меньше»1 — и хотел бы, чтобы оно осуществлялось быст-
рее и более систематически. Осуществленное, оно сводится
в конце концов — и за это я тоже стою — к девизу: «Луч-
шее правительство то, которое не правит вовсе», а когда
люди будут к этому готовы, то именно такие правительства
у них и будут. Правительство является в лучшем случае
всего лишь средством, но большинство правительств обыч-
но— а иногда и все они — являются средствами недействен-
ными. Возражения, приводившиеся против постоянной ар-
мии,— а они многочисленны и вески и должны бы востор-
жествовать — могут быть выдвинуты также и против
постоянного правительства. Постоянная армия — это всего
лишь рука постоянного правительства. Само правительст-
во, являющееся только формой, в которой народу угодно
осуществлять свою волю, тоже ведь может быть обращено
во зло, прежде чем народ совершит через него то, что хо-
чет. Доказательством служит нынешняя война в Мексике,
затеянная небольшой группой людей, которые использова-
ли постоянное правительство в качестве своего орудия, ибо
народ с самого начала не согласился бы на такую меру.
А что такое американское правительство, как не тра-
диция, хотя и недавняя, пытающаяся себя увековечить, но
ежеминутно теряющая что-то от своей чистоты? Оно не об-
ладает жизненной силой даже одного человека, ибо один
человек может подчинить его своей воле. Для народа это
нечто вроде деревянного ружья. Но от этого оно не менее
необходимо; ибо народу нужен тот или иной сложный ме-
ханизм, и притом шумный, чтобы чувствовать, что у него
действительно есть правительство. Правительства таким
335
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
образом доказывают, как легко удается для их же пользы
обманывать людей и как они обманывают себя сами. От-
личная вещь, мы все должны это признать; однако наше
правительство еще ни разу само не способствовало ника-
кому делу иначе как быстро устраняясь с дороги. Не оно
охраняет свободу страны. Не оно заселяет Запад. Не оно
распространяет просвещение. Все это достигнуто благода-
ря чертам, присущим американскому народу, и достижений
было бы больше, если бы правительство иной раз не ме-
шало этому. Ибо правительство — это средство, с помощью
которого люди хотели бы не мешать друг другу, и, как уже
было сказано, это средство всегда наиболее действенно,
когда меньше всего мешает своим подданным. Если бы
торговля не^была по своей природе резиновой, она никогда
не смогла бы перепрыгивать все препятствия, какие воз-
двигают на ее пути законодатели; и если бы судить их
только по результатам их действий, не учитывая их наме-
рений, их следовало бы карать как тех злоумышленников,
которые кладут посторонние предметы на рельсы.
Если говорить конкретно и как гражданин, а не как те,
кто отрицает всякое правительство, я требую не немедлен-
ной отмены правительства, но его немедленного улучшения.
Пусть каждый объявит, какое правительство он готов ува-
жать, и это уже будет шагом к такому правительству.
Когда народ, получив в свои руки власть, передает ее
большинству и долгое время позволяет ему править, это
происходит не потому, что оно правит наиболее справедли-
во, и не потому, что это представляется всего справедли-
вее по отношению меньшинства, но по той простой причи-
не, что оно физически сильнее. Но правительство, где
правит большинство, не может быть основано на справед-
ливости даже в том ограниченном смысле, в каком ее по-
нимают люди. Неужели невозможно такое правительство,
где о правде и неправде судило бы не большинство, а со-
весть? Где большинство решало бы лишь те вопросы, к
которым приложима мерка целесообразности? Неужели
гражданин должен, хотя бы на миг или в малейшей степе-
ни, передавать свою совесть в руки законодателя? К чему
тогда каждому человеку совесть? Я считаю/ что мы долж-
ны быть сперва людьми, а потом уж подданными прави-
тельства. Желательно воспитывать уважение не столько
к закону, сколько к справедливости. Единственная обя-
занность, какую я имею прав9 на себя брать,— это обя-
336
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
занность всегда поступать так, как мне кажется правиль-
ным. Справедливо говорят, что у корпорации нет совести;
но корпорация, состоящая из совестливых людей, имеет
совесть. Закон никогда еще не делал людей сколько-нибудь
справедливее; а из уважения к нему даже порядочные лю-
ди ежедневно становятся орудиями несправедливости.
Обычным и естественным следствием чрезмерного уваже-
ния к закону является войско с капитаном, капралом, ря-
довыми, подносчиками пороха и всеми прочими, в стройном
порядке направляющееся по горам, по долам на войну на-
перекор своему желанию и даже здравому смыслу и совес-
ти— а это делает поход очень трудным и вызывает сердце-
биение. Солдаты не сомневаются, что ввязались в скверное
дело; все они настроены миролюбиво. Так кто же они?
Люди или небольшие передвижные форты и пороховые
склады, находящиеся в распоряжении какого-нибудь бес-
совестного человека, стоящего у власти? Посетите воен-
ный порт и взгляните на военного матроса: вот какого че-
ловека вырастило американское правительство, вот кого
оно умеет вырастить с помощью своей черной магии — не
человека, а тень, можно сказать, живого покойника, уже
похороненного с воинскими почестями,—
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы его хоронили.
И труп не с ружейным прощальным огнем
Мы в недра земли опустили ]а.
Именно так служит государству большинство — не
столько как люди, сколько в качестве машин, своими те-
лами. Они составляют постоянную армию, милицию, тю-
ремщиков, служат понятыми шерифу и т. п. В большинст-
ве случаев им совершенно не приходится при этом приме-
нять рассудок или нравственное чувство: они низведены до
уровня дерева, земли и камней; быть может, удастся смас-
терить деревянных людей, которые будут не менее пригод-
ны. Такие вызывают не больше уважения, чем соломенные
чучела или глиняные идолы. Они стоят не больше, чем
лошади и собаки. Однако даже они считаются обычно за
хороших граждан. Другие, как, например, большинство
законодателей, политических деятелей, юристов, священни-
ков и чиновников, служат» государству преимущественно
мозгами; и так как они редко бывают способны видеть
нравственные' различия, то, сами того не сознавая, могут
служить как дьяволу, так и богу. Очень немногие — герои,
337
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
патриоты, мученики, реформаторы в высоком смысле и на-
стоящие люди — служат государству также и своей* со-
вестью, а, потому чаще всего оказывают ему сопротивле-
ние, и оно обычно считает их за своих врагов. Мудрый
человек согласен приносить пользу именно в качестве че-
ловека и не соглашается быть «глиной» и «затыкать дыру,
чтобы не дуло» 1б, оставляя эту роль хотя бы своему праху:
...так высок мой род,
Что не могу я быть ничьим слугой,
Приказы получать, как подчиненный,
Как подданный, и быть слепым орудьем
Какой-нибудь державы 2.
Кто всецело отдает себя ближним, представляется им
бесполезным и себялюбивым; а кто отдает себя им лишь
частично, объявляется благодетелем человеческого рода.
Как же надлежит человеку в наше время относиться
к американскому правительству? Я отвечу, что он не мо-
жет связать себя с ним, не навлекая на себя позора. Я ни
на миг не согласен признать своим правительством поли-
тическую организацию, которая является правительством
раба.
Все признают право на революцию, то есть право не
присягать и оказывать сопротивление правительству, когда
его тирания или его неспособность становятся нестерпимы.
Однако почти все говорят, что сейчас дело обстоит не так.
Нр так обстояло дело, по их мнению, во время революции
1775 года. Если бы мне сказали, что то было плохое пра-
вительство, потому что оно облагало пошлиной некоторые
иностранные товары, доставлявшиеся в его порты, я, ско-
рее всего, не стал бы подымать из-за этого шума, потому
что без этих товаров могу обойтись. Известное трение есть
в каждой машине, и возможно, что эта машина делает до-
статочно полезного, чтобы свести на нет зло. Во всяком
случае, большим злом будет подымать из-за этого шум.
Но когда у трения появляется своя машина, а угнетение
и грабеж делаются огранизованными, я говорю: не надо
нам такой машины. Другими словами, когда шестая часть
населения страны, провозгласившей себя прибежищем сво-
боды, является рабами, а всю страну наводняют чужезем-
ные войска и вводят там военные законы, я считаю, что для
честных людей настало время восстать и совершить рево-
люцию. Это тем более неотложный долг, что захваченная
страна — не наша, а армия захватчиков — наша3.
338
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Пэли4, для многих главный авторитет в вопросах нрав-
ственности, в своей главе о «Долге повиновения граждан-
ским властям» сводит гражданский долг х выгодности и
далее говорит: «Пока того требуют интересы всего обще-
ства, то есть пока нельзя противиться законному прави-
тельству или сменить его, не причиняя обществу неудобств,
бог велит повиноваться этому правительству, но именно до
тех пор, а не долее».—«Исходя из этого принципа, спра-
ведливость каждого случая сопротивления решается срав-
нением накопившихся несправедливостей с издержками их
возможного исправления». Об этом, говорит он, каждый
должен судить сам. Но Пэли, как видно, не задумывался
над случаями, когда принцип выгодности неприменим и
когда народ, как и отдельный человек, должен добиться
справедливости любой ценой. Если я несправедливо вы-
рвал доску у тонущего человека, я должен вернуть ее, хотя
бы при этом сам утонул5. Это, согласно Пэли, было бы
неудобно. Но тот, кто в подобном случае хочет душу свою
сберечь, потеряет ее6. Наш народ не должен иметь рабов
и воевать с Мексикой, хотя бы это стоило ему существо-
вания как нации.
В своей практике нации согласны с Пэли; но неужели
кто-нибудь считает, что Массачусетс в нынешнем кризисе
поступает по справедливости?
На троне и в парче, а все ж неряха-девка,
Шлейф подобрав, в грязи волочит душу.
В сущности, противниками реформы в Массачусетсе
являются не сто тысяч политических деятелей Юга, а
здешние сто тысяч торговцев и фермеров, которым торгов-
ля и земледелие дороже человечности и которые не рас-
положены поступить по справедливости с рабами и с Мек-
сикой, чего бы это ни стоило. Я бросаю обвинение не
далеким противникам, а тем, кто в нашей стране сотрудни-
чает с ними и вершит их волю и без которых противники
были бы безвредны. Мы любим повторять, что народные
массы не готовы, но прогресс так медлителен потому, что
избранные не намного мудрее или лучше большинства.
Не столь важно, чтобы многие были также хороши, как
вы, важнее, чтобы существовало где-то абсолютное добро
и служило закваской для всего теста7. Есть тысячи людей,
по убеждениям противники рабства и войны, которые ре-
^ шительно ничего не делают, чтобы положить этому конец;
339
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
которые, считая себя наследниками Вашингтона и Франк-
лина, сидят сложа руки и говорят,. что не знают, что
делать, и не делают ничего; которые даже откладывают
вопрос о свободе до решения вопроса о свободной торгов-
ле и спокойно читают после обеда прейскуранты вместе
с последними вестями из Мексики и засыпают над ними.
А каковы нынешние расценки на честного человека и пат-
риота? Они сожалеют, иногда составляют петиции; но ни-
чего не делают всерьез и с толком. Они ждут очень сочув-
ственно, чтобы другие устранили зло и чтоб им больше
не пришлось огорчаться из-за него. Самое большее, на что
они готовы для правого дела,— это ничего не стоящее го-
лосование, вялая поддержка и пожелание удачи. На одно-
го добродетельного человека приходится девятьсот девя-
носто девять покровителей добродетели; но легче иметь
дело с обладателем чего-нибудь, чем с его временным хра-
нителем.
Всякое голосование подобно игре, вроде шашек или
триктрака, с некоторым моральным оттенком, игре с прав-
дой и неправдой, с нравственными проблемами, и естест-
венно, что делаются ставки. Репутация играющих на кон
не ставится. Я, может быть, и голосую, как считаю спра-
ведливым, но не заинтересован кровно в том, .чтобы спра-
ведливость победила. Я готов предоставить это решению
большинства. Поэтому дело не идет дальше соображений
целесообразности. Даже голосовать за справедливость еще
не значит действовать за нее. Вы всего лишь тихо выра-
жаете ваше желание, чтобы она победила. Мудрый не ос-
тавляет справедливость на волю случая и не хочет, чтобы
она победила силою большинства. В действиях человече-
ских масс не много силы. Когда большинство проголосует
наконец за отмену рабства, то потому, что оно безразлич-
но к рабству, или потому, что останется очень мало рабст-
ва, .подлежащего отмене. Тогда единственным рабом бу-
дет оно само. Приблизить уничтожение рабства может
только тот голосующий, который утверждает этим собст-
венную свою свободу.
Я слышу, что в Балтиморе или где-то еще для избра-
ния кандидата в президенты соберется съезд8 преиму-
щественно из газетных издателей и профессиональных по-
литиков; но для независимого, разумного и порядочного
человека не все ли равно, к какому решению этот съезд
придет? Выше ли он нас своим разумом, порядочностью?
340
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Неужели мы не можем рассчитывать на независимые го-
лоса? Разве мало в стране людей, которые не присут-
ствуют на съездах? Но нет: оказывается, так называе-
мый порядочный человек изменил свою позицию и махнул
рукой на страну, когда у страны больше оснований мах-
нуть рукой на него. Он немедленно объявляет одного из
избранных таким образом кандидатов единственно годным,
доказывая этим, что сам он годен демагогам для любой
их цели. Голос его имеет не больше цены, чем голос лю-
бого беспринципного чужеземца или подкупленного изби-
рателя. Где же настоящий человек, мужчина, такой, ко-
торому хребет рукой не согнешь, как говорит мой сосед!
Наша статистика ошибается: населения у нас вовсе не так
много. Сколько мужчин приходится на тысячу квадратных
миль? Едва ли наберется один. Значит, Америка не пред-
ставляет собой ничего привлекательного для поселенцев?
Американец выродился в чудака9 — существо/ которое
можно опознать по органу стадности и явному недостатку
интеллекта и уверенности в себе; которое, являясь на свет,
прежде всего и более всего озабочено состоянием бога-
делен; и, еще не достигнув совершеннолетия, копит в фонд
возможной вдовы и сирот; словом, отваживается жить
только благодаря страховой компании, обещавшей ему
приличные похороны.
Человек не обязан непременно посвятить себя искоре-
нению даже самого большого зла; он имеет право и на
другие заботы; но долг велит ему хотя бы сторониться
зла и если не думать о нем, то не оказывать поддержки.
Если я предаюсь иным занятиям и размышлениям, мне
надо хотя бы убедиться прежде, не предаюсь ли я им,
сидя на чьей-то спине. Я должен сперва слезть с нее,
чтобы и тот, другой, мог предаться созерцанию. Смотрите,
какова непоследовательность. Я слышал, как иные из мо-
их земляков говорят: «Пускай попробуют послать меня
подавлять восстание рабов или в Мексику — так я и пой-
ду!»— и, однако, каждый из этих людей прямо, своей под-
держкой правительства, или по крайней мере косвенно,
своими деньгами, обеспечивает вместо себя заместителя.
Хвалят солдата за отказ участвовать в несправедливой
войне, а сами не отказываются поддерживать несправед-
ливре правительство, которое эту войну ведет; хвалят то-
го, кто бросает вызов их поведению и авторитету, как
если бы штат настолько каялся в грехах, что нанял кого-
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
то бичевать себя, но не настолько, чтобы хоть на миг
перестать грешить. Вот так, под видом Порядка и граж-
данского повиновения, всем нам приходится оказывать
уважение и поддержку собственной подлости. Сперва
грешник краснеет, потом становится равнодушен к своему
греху, а безнравственность становится как бы безотноси-
тельной к нравственности и не бесполезной для той жиз-
ни, какую мы создали.
Величайшее и самое распространенное заблуждение
нуждается в поддержке самой бескорыстной добродетели.
Легкий упрек, какой обычно адресуют патриотизму, чаще
всего навлекают на себя люди благородные. Те, кто осуж-
дает правительство и его мероприятия и одновременно
поддерживает его, являются несомненно самыми добросо-
вестными его сторонниками и зачастую наибольшим пре-
пятствием на пути реформ. Кое-кто петициями требует от
штата выйти из Союза, пренебречь требованиями президен-
та. Отчего они сами не расторгнут собственный союз со
штатом и не откажутся вносить деньги в его казну? Раз-
ве они не находятся в тех же отношениях к штату, как
штат — к Союзу? И разве не те же причины мешают шта-
ту сопротивляться Союзу, какие мешают им сопротивлять-
ся штату?
Как может человек иметь определенное мнение и на
этом успокоиться? Можно ли успокоиться, если ваше мне-
ние состоит в том, что вас обидели? Если сосед обманул
вас на доллар, вы не довольствуетесь сознанием того, что
обмануты, или заявлением об этом, или даже петициями о
возвращении причитающейся вам суммы; вы сразу же
предпринимаете практические шаги, чтобы получить- ее
сполна и не быть обманутым впредь. Поступок, продикто-
ванный принципом, осознание справедливости и ее свер-
шение изменяют вещи и отношения; он революционен по
своей сути и не совместим вполне ни с чем, что было до
того. Он не только раскалывает государства и церкви, он
разделяет семьи; более того: вносит раскол и в отдельную
душу, отмежевывая в ней дьявольское от божественного.
Несправедливые законы существуют; будем ли мы по-
корно им повиноваться, или попытаемся их изменить, про-
должая пока что повиноваться им, или же нарушим их
сразу? При таком правительстве, как наше, люди чаще
всего считают, что следует ждать, пока не удастся убедить
большинство изменить законы. Они полагают, что сопро-
342
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
тивление было бы большим злом. Но если это действи-
тельно большее из двух зол, то виновато в этом само пра-
вительство. Именно оно делает его большим злом. Отчего
оно неспособно идти навстречу реформам? Отчего не ценит
разумное меньшинство? Зачем сопротивляется и кричит
раньше, чем его ударили? Отчего не поощряет в своих
гражданах бдительность к своим недостаткам и более пра-
вильные поступки, чем те, на которые оно их толкает? За-
чем оно всегда распинает Христа, отлучает Коперника и
Лютера и объявляет мятежниками Вашингтона и Франк-
лина?
По-видимому, обдуманное и подкрепленное действием
непризнание его власти является единственным проступ-
ком, которого правительство не сумело предусмотреть;
иначе почему за него не положено определенной и сораз-
мерной кары? Если человек, не имеющий собственности,
хоть однажды откажется заработать для правительства
девять шиллингов, его заключают в тюрьму на срок, не
ограниченный никаким известным мне законом и опреде-
ляемый только по усмотрению лиц, которые его туда за-
ключили; а если он украдет у государства девяносто раз
по девяти шиллингов, его скоро выпускают на свободу.
Если несправедливость составляет неизбежную часть
трения правительственной машины, то пусть себе вертится,
пусть; авось трение мало-помалу уменьшится, и, уж ко-
нечно, износится машина. Если несправедливость зависит
от какой-то одной пружины, или шкива, или троса, или
рычага, тогда, быть может, придется задуматься, не будет
ли исправление зла злом еще худшим; но если она такова,
что требует от вас вершить несправедливость в отношении
другого, тогда я скажу: такой закон надо нарушить. Пусть
твоя жизнь станет тормозящей силой и остановит маши-
ну. Я, во всяком случае, должен позаботиться, чтобы не
поддаться злу, которое я осуждаю.
Что касается средств исправления зла, предлагаемых
государством, то мне такие средства неизвестны. Слишком
много времени они требуют, на это уйдет вся жизнь. А у
меня есть другие дела. Я явился в этот мир не столько за-
тем, чтобы сделать его местом, удобным для жилья,
сколько затем, чтобы в нем жить, хорош он или плох.
Человеку дано сделать не все, а лишь что-то; и именно
потому, что он не может сделать всего, не надо, чтобы это
что-то он делал неправильно. Не мое дело слать петиции
343
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
губернатору или законодательным учреждениям, как и не
их дело — слать петиции мне; и если на мою петицию они
не обратят внимания, что мне делать тогда? В этом случае
государство не предусматривает никакого выхода; именно
его конституция и является злом. Это, быть может, звучит
резко, упрямо и непримиримо, но именно так я проявляю
наибольшую бережность и уважение к той человеческой
сущности, которая этого заслуживает или может понять.
Таковы все перемены к лучшему, как, например, рождение
и смерть, от которых тело содрогается в конвульсиях.
Я не колеблясь заявляю, что все, называющие себя
аболиционистами, должны немедленно отказать в какой
бы то ни было поддержке правительству штата Массачу-
сетс, а не ждать для защиты правого дела, чтобы соста-
вилось большинство в один голос. Я полагаю, что им до-
статочно иметь на своей стороне бога и не надо ждать еще
одного сторонника. К тому же любой человек, который
больше прав, чем его ближние, уже составляет большинст-
во в один голос.
С американским правительством, или его представите-
лем— правительством штата, я встречаюсь непосредствен-
но и лицом к лицу раз в году — не чаще — в образе сбор-
щика налогов; такова единственная обязательная встреча
с ним для человека в моем положении; и оно при этой
встрече явственно говорит: «Признай меня!» И самый прос-
той и действенный, а при нынешнем положении дел самый
необходимый способ говорить с ним, выразить ему, как
вы им недовольны и как его не любите, это — отказать ему.
Мой учтивый сосед, сборщик налогов, — вот с кем мне при-
ходится иметь дело, потому что, в сущности, мои претен-
зии обращены к людям, а не к пергаменту, а он добро-
вольно стал агентом правительства. Разве сможет он
узнать, что он собой представляет и как правительствен-
ный чиновник и как человек, пока ему не придется поду-
мать, как отнестись ко мне, своему соседу, которого он
уважает,— как к соседу и порядочному человеку или как
к сумасшедшему и нарушителю спокойствия, — и попробо-
вать преодолеть это препятствие для добрососедских от-
ношений, не позволяя себе при этом необдуманных и гру-
бых слов и мыслей. Зато я хорошо знаю, что если бы
тысяча, или сто, или десять человек, которых я мог бы
перечислить,— всего десять честных людей — или даже
один честный человек в нашем штате Массачусетс отка-
зы
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
зался владеть рабами, вышел бы из этого сообщества и
был бы за это посажен в тюрьму, это означало бы унич-
тожение рабства в Америке. Не важно, если начало скром-
ное; что однажды сделано хорошо, то сделано навечно.
Но мы предпочитаем говорить и в этом усматриваем свою
миссию. На службе Реформы состоят дюжины газет, но
ни одного человека. Если бы мой уважаемый сосед, по-
сланник штата, который посвятил свою жизнь вопросу о
правах человека в верховном суде, вместо того чтобы счи-
тать главной угрозой тюрьмы в Каролине 10, имел в виду
Массачусетс, старающийся свалить грех рабовладения на
другой штат — хотя до сих пор поводом для ссоры между
ними может быть только недостаток гостеприимства, —
законодательные власти не стали бы будущей зимой сни-
мать этот вопрос с повестки. При правительстве, которое
несправедливо заключает в тюрьму, самое подходящее
место для справедливого человека — в тюрьме. Сейчас са-
мое лучшее место, единственное, какое Массачусетс приго-
товил для своих самых свободолюбивых, не павших духом
жителей,— это тюрьмы, где он отрекается от них, как они
уже отреклись от него благодаря своим убеждениям. Имен-
но здесь должен их находить беглый раб, мексиканский
военнопленный, отпущенный под честное слово, и индеец —
ходатай за обиженных соплеменников; здесь, на особой,
но более свободной и почетной территории, куда штат по-
мещает тех, кто не с ним, а против него, — единственный
дом в раббвладельческом штате, где свободный человек
может жить с честью. Если кто-либо думает, что здесь он
утратит свое влияние, и его голос не дойдет до ушей
Штата, и он не будет в этих стенах представлять собой
противника, значит, он не знает, насколько истина сильнее
заблуждения и насколько красноречивее и успешнее мо-
жет бороться с несправедливостью тот, кто хоть отчасти
испытал ее на себе. Подавать голос надо не в виде бумаж-
ного бюллетеня, а всего своего влияния. Меньшинство
бессильно, когда подчиняется большинству; тогда оно да-
же и не меньшинство; но оно всесильно, когда противится
изо всех сил. Если Штату предоставится выбор — держать
всех справедливых людей в тюрьме или отказаться от вой-
ны и рабовладения, он не поколеблется. Если бы в этом
году тысяча человек отказались платить налоги, не было
бы ни насилия, ни кровопролития, какие вызовет уплата
налога, которая позволит Штату совершать насилия и про-
345
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ливать невинную кровь. Это была бы именно мирная ре-
волюция, если такая возможна. Когда сборщик налогов
или другой чиновник спрашивает меня, как уже сделал
один из них: «Но что я могу сделать?» — я одоечаю: «Если
действительно хотите что-то сделать, подайте в отставку».
Если подданный отказывается повиноваться, а чиновник
отказывается от должности, революция свершилась. Но по-
ложим даже, что прольется кровь. А разве из раненой со-
вести не льется кровь? Из этой раны вытекает все муже-
ство и бессмертие человека, истекая этой кровью, он уми-
рает навеки. Вот эта кровь и льется сейчас.
Я ждал тюремного заключения, а не описи имущест-
ва— хотя то и другое служит одной цели,—потому что
те, кто отстаивает чистую справедливость и, следователь-
но, всего опаснее для продажного государства, обычно не
тратят времени на накопление имущества. Таким государ-
ство оказывает сравнительно мало услуг, и даже неболь-
шой налог может показаться непомерным, особенно если
им приходится заработать его трудами своих рук. Если
бы нашелся человек, вовсе обходящийся без денег, даже
государство не решилось бы требовать их с него. А бо-
гач— говорю это безо всяких обидных сравнений — всегда
продан тем установлениям, которым он обязан своим бо-
гатством. Вообще говоря, чем больше денег, тем меньше
добродетели: потому что деньги становятся между челове-
ком и его желаниями и осуществляют их вместо него, а
это, конечно, не большая заслуга. Они решают множество
вопросов, на которые ему иначе пришлось бы отвечать,
а единственным новым вопросом оказывается трудный, но
излишний вопрос: как их истратить? Так выбивается у не-
го из-под ног нравственная почва. Возможности жизни
уменьшаются с возрастанием так называемых «средств к
жизни». Самое лучшее, что человек может сделать для
своей культуры, когда разбогатеет, это — попытаться осу-
ществить те планы, какие у него были, когда он был бе-
ден. Христос ответил иродианам по их разумению. «Пока-
жите мне монету, которою платится подать»11,— сказал
он, и один из них вынул из кармана пенни. Если у вас
в ходу деньги с изображением кесаря, которые им обеспе-
чены и пущены в обращение, то есть если вы люди госу-
дарственные и охотно пользуетесь благами кесарева прав-
ления, то и платите ему его же монетою, когда он с вас
требует. «Отдавайте кесарево^ кесарю, а божие богу»12,
346
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
а какое — чье, они так и не разобрались, потому что не
хотели знать.
Беседуя с наиболее свободомыслящими из моих сосе-
дей, я замечаю, что, сколько бы они ни говорили о серьез-
ности вопроса и о своем уважении к общественному спо-
койствию, дело сводится к тому, что им нужна защита
существующего правительства, и они опасаются последст-
вий неповиновения для своего имущества и своих семей.
Что касается меня, то мне не хочется думать, что я нахо-
жусь под защитой государства. Но если я брошу ему вы-
зов, когда оно потребует с меня налог, оно скоро заберет
все мое имущество и не даст покоя ни мне, ни моим детям.
Это плохо. Человеку невозможно жить честно и в то же
время в достатке и уважении. Не стоит накапливать иму-
щество; наверняка скоро его потеряешь. Надо быть арен-
датором или скваттером, поменьше сеять и поскорее все
съедать. Надо жить внутренней жизнью, полагаться на
себя, постоянно быть готовым сняться с места и не заво-
дить множества дел. Разбогатеть можно даже в Турции,
если во всем быть примерным подданным турецкого пра-
вительства. Конфуций говорит: «Когда государство управ-
ляется согласно с разумом, постыдна бедность и нужда;
когда государство не управляется согласно с разумом, то
постыдны богатство и почести» Ч Итак, пока мне не нуж-
на защита Массачусетса в какой-нибудь дальней Южной
гавани, где грозит опасность моей свободе, пока- я не
стремлюсь здесь у себя скопить богатства мирным пред-
принимательством, я могу себе позволить отказать Масса-
чусетсу в повиновении и в правах на мое имущество и
жизнь. Кара за неповиновение правительству во всех смыс-
лах обойдется мне дешевле, чем повиновение. В послед-
нем случае я буду чувствовать, что сам стою меньше.
Несколько лет назад правительство предъявило мне
счет в пользу церкви и велело уплатить некую сумму ца со-
держание священника, чьи проповеди посещал мой отец, но
никогда не посещал я сам. «Плати,— сказали мне,— ина-
че сядешь в тюрьму». Я отказался платить. К сожалению,
некто другой счел нужным уплатить эту сумму. Я не по-
нимаю, почему берут налог с учителя в пользу священни-
ка, а не наоборот; как учителя меня содержало не
государство, а добровольная подписка. Я не понимаю, по-
чему бы школе, а не только церкви не собирать в свою
пользу налог с помощью правительства. Однако по требо-
347
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ванию городского управления я согласился сделать сле-
дующее письменное заявление: «Да будет всем известно,
что я, Генри Торо, не желаю считаться членом какой бы
то ни было официальной организации, в которую я не
вступал». Это заявление я вручил секретарю, городской
корпорации, который ее и хранит. С тех пор правительст-
во, уведомленное о том, что я не хочу считаться членом
этой церковной общины, больше не предъявляло ко мне
подобных требований, хотя в тот раз настаивало на своей
претензии. Если бы я знал, как они называются, я тут же
выписался бы из всех организаций, в которые никогда не
записывался; но я не знал, где найти их полный список.
Я уже шесть лет не плачу избирательный налог. Од-
нажды я был за это заключен в тюрьму на одну ночь и;
разглядывая прочные каменные стены толщиною в два-
три фута, окованную железом дверь толщиною в фут и
железную решетку, едва пропускавшую свет, я был пора-
жен глупостью этого учреждения, которое обращалось со
мной так, словно я всего лишь кровь, плоть и кости, ко-
торые можно держать под замком. Я подивился, что вы-
брали именно этот способ меня использовать и не доду-
мались, что я могу пригодиться на что-нибудь другое.
Я понял, что если меня отделяет от моих сограждан ка-
менная стена, то им нужно пробиться или перелезть через
еще более высокую стену, чтобы достичь свободы, какою
располагаю я. Ни на миг я не почувствовал себя лишен-
ным свободы, а стены были просто напрасной тратой кам-
ня и известки. Я чувствовал себя так, как будто один
лишь я уплатил налог. Они явно не знали, как со мной
обращаться, и вели себя как дурно воспитанные люди.
Как угрозы, так и уговоры были ошибкой; ибо они дума-
ли, что главным моим желанием было оказаться по дру-
гую сторону этой каменной стены. Я невольно улыбался,
глядя, как старательно они запирали дверь за моими мыс-
лями, которые выходили беспрепятственно, а ведь только
они и представляли опасность. Бессильные добраться до
меня самого, они решили покарать мое тело; совсем как
мальчишки, которые, если не могут расправиться с кем-
нибудь, на кого они злы, вымещают это на его собаке. ,
Я понял, что государство слабоумно, что оно трясется, как
одинокая женщина за свои серебряные ложки, и не отли-
чает друзей от врагов; я потерял к нему последние остат-
ки уважения и почувствовал жалость.
348
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Итак, государство никогда намеренно не угрожает ра-
зуму или нравственному чувству человека, а только его
телу и пяти чувствам. Оно вооружено не превосходящей
мудростью или честностью, а только физической мощью.
А я не затем родился, чтобы терпеть насилие. Я хочу
дышать по-своему. Посмотрим же, кто сильнее. Какой си-
лой наделена толпа? Принудить меня могут только те,
кто подчиняется высшему, чем я, закону. А они принужда-
ют меня уподобиться им самим. Я не слышал, чтобы мно-
жеству людей удавалось принудить человека жить именно
так, а не этак. Какая бы это была жизнь? Когда мне встре-
чается правительство, которое говорит мне: «Кошелек или
жизнь», к чему мне спешить отдавать кошелек? Быть мо-
жет, оно находится в крайней нужде и не знает, что де-
лать; но я тут ни при чем. Пускай выпутывается само, ка^
делаю я. Хныкать над этим не стоит. Я не ответствен за
исправную работу общественной машины. Я не сын инже-
нера, который ее изобрел. Я вижу, что, когда желудь и
каштан падают рядом, ни один из них не впадает в оце-
пенение, чтобы дать дорогу другому; каждый следует соб-
ственному закону, пробивается, растет и цветет, как умеет,
пока один, быть может, не заслонит другого. Если расте-
ние не может жить согласно своей природе, оно гибнет;
так же и человек.
Ночь в тюрьме оказалась чем-то новым и довольно ин-
тересным. Когда я вошел, заключенные, сняв сюртуки, бол-
тали и дышали вечерним воздухом в дверях. Но тюрем-
щик сказал: «Пора запирать, ребята», и они разошлись,
и я услышал, как в камерах гулко раздались их шаги.
Моего соседа по камере тюрмещик представил мне как
«отличного парня и умного человека». Когда дверь запер-
ли, он показал мне, куда повесить шляпу и как все уст-
роено. Камеры ежемесячно белили; и эта, во всяком слу-
чае, была самой белой, проще всего обставленной и опрят-
ной комнатой во всем городе. Он, конечно, пожелал узнать,
откуда я и почему оказался здесь; я рассказал ему, а за-
тем в свою очередь спросил, как он сюда попал, предпо-
лагая, что это честный человек; по существующим поня-
тиям, таким он и был. «Меня обвиняют в том, что я сжег
амбар,— сказал он,— а я этого не делал». Насколько я
мог понять, вероятно, он, пьяный, курил в амбаре трубку
и заснул там; вот амбар и сгорел. Он слыл умным челове-
ком, ждал суда уже три месяца и должен был прождать
34У
ЭС7ЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
еще столько же; но он тут совсем обжился и был доволен,
потому что кормили бесплатно и обходились, по его мне-
нию, хорошо.
Он занимал одно из окон, я — другое; и я увидел, что
для тех, кто находится тут долго, главньуд занятием ста-
новится смотреть из окна. Я скоро прочел все душеспа-
сительные брошюры, какие были, посмотрел, откуда бе-
жали в, свое время заключенные и где была перепилена
решетка, и прослушал рассказ о прежних обитателях ка-
меры; оказалось, что и здесь есть- своя история и свои
сплетни, никогда не выходящие за стены тюрьмы. Веро-
ятно, это единственный дом в городе, где сочиняют сти-
хи, которые затем переписываются, но не издаются. Мне
показали множество переписанных стихов, сочиненных не-
кими юношами, пойманными при попытке к бегству, ко-
торые затем распевали их в отместку.
Я постарался выведать у моего товарища по заключе-
нию все, что можно, опасаясь, что больше его не встречу,
но наконец он показал мне, где лечь, и велел задуть лам-
пу. Провести здесь ночь было все равно что побывать в
дальней стране, куда я никогда не предполагал попасть.
Мне казалось, что я никогда прежде не слышал боя го-
родских часов и звуков засыпающего селения; ибо мы спа-
ли с открытыми окнами, а решетка была снаружи. Родное
селение предстало мне как бы средневековым. Конкорд
превратился в Рейн, и передо мною прошли видения ры-
царей и замков. С улицы доносились голоса старых бюр-
геров. Я стал невольным свидетелем всего, что делалось
и говорилось в кухне соседнего постоялого двора — это
было для меня нечто совершенно новое и редкостное.
Я как бы увидел родной город вблизи, почти изнутри.
Раньше я никогда не видел его учреждений. А тут было
одно из них, потому что это главный город графства.
Я начал разбираться в делах его жителей.
Утром нам через отверстие в двери дали завтрак в
маленьких оловянных кастрюлях соответствующих разме-
ров, вмещавших пинту шоколада, а также темного хлеба
и жестяную ложку. Когда пришли за посудой, я по неопыт-
ности вернул остатки хлеба, но мой товарищ схватил его
и сказал, что его надо приберечь ко второму завтраку или
к обеду. Вскоре его повели на работу в поле, где он дол-
жен был до полудня сгребать сено, и он попрощался со
мной, считая, что больше мы не свидимся.
350
Г.-Д. ТОРО. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
Когда я вышел из тюрьмы — ибо кто-то вмешался и
уплатил налог15,— я не заметил тех перемен в окружаю-
щем, какие видел заключенный, входивший сюда юношей,
а выходивший дряхлым седым старцем; и все же- что-то
для меня изменилось — город, штат и страна — больше, чем
могло бы измениться просто от времени. Я яснее увидел
штат, в котором живу. Я увидел, насколько можно пола-
гаться на соседские и дружеские чувства людей, среди ко-
торых я живу; увидел, что дружба их — только до черно-
го дня; что они не расположены поступать по справедли-
вости; что их предрассудки и суеверия делают их таким
же чуждым мне племенем, как китайцы и малайцы; что
ради человечности они не согласны рисковать ничем, даже
имуществом; что не так уж они великодушны, чтобы не
поступать с вором так же, как он с ними, и надеются
спасти свои души соблюдением некоторых внешних пра-
вил, несколькими молитвами и тем,, что иногда идут пря-
мым, хотя и бесполезным путем. Быть может, я сужу сво-
их ближних чересчур строго; ведь многие из них, мне ка-
жется, не знают, что в их городе есть такое учреждение,
как тюрьма.у
В нашем селе был прежде обычай приветствовать
должников, вышедших из тюрьмы, растопыривая перед
глазами пальцы наподобие тюремной решетки. Мои сосе-
ди не делали этого приветственного жеста, но смотрели
на меня, а потом друг на друга так, словно я вернулся
после долгих странствий. Меня посадили в тюрьму, когда
я шел к башмачнику взять из починки башмак. На сле-
дующее утро, когда меня выпустили, я докончил начатое
дело, надел починенный башмак и присоединился к ком-
пании, отправлявшейся за черникой и поджидавшей меня
как своего предводителя; через полчаса — лошадь была
быстро запряжена — я был уже посреди черничника, на
одном из самых высоких наших холмов, в двух милях от
города, и совершенно потерял из виду государство.
Такова история «моих темниц» 16.
Дорожный налог я никогда не отказываюсь платить,
потому что также хочу быть хорошим соседом, как пло-
хим подданным; а что касается налога в пользу школы,
то именно сейчас я и вношу свою долю в воспитание со-
граждан. Я отказываюсь платить не из-за того или иного
пункта в налоговой ведомости. Я просто отказываюсь по-
виноваться требованиям государства и не хочу иметь с ним
351
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ничего общего. У меня нет охоты прослеживать путь мое-
го доллара, если бы даже это было возможно, пока на
него не купят человека или ружье, чтобы убить челове-
ка,— доллар не виноват,— но мне важно проследить по-
следствия моего повиновения. В общем, я по-своему объ-
явил государству тихую войну, хотя, как принято в подоб-
ных случаях, намерен тем не менее извлекать из него
возможную пользу и выгоду.
Если другие платят требуемый с меня налог из сочув-
ствия государству, они делают то же самое, что уже сде-
лали раз за себя самих, то есть содействуют несправед-
ливости даже усерднее, чем требует государство. Если они
платят налог из неуместного сочувствия налогоплатель-
щику, чтобы сберечь его имущество, а его самого изба-
вить от тюрьмы, это потому, что они не поразмыслили,
насколько они позволяют своим личным чувствам препят-
ствовать общественному благу.
Такова моя нынешняя позиция. Но в подобных случа-
ях человек должен быть настороже, чтобы на его посту-
пок не влияло упрямство или чрезмерная оглядка на мне-
ние окружающих. Пусть он выполняет только свой долг
перед самим собою и перед временем.
Иногда я думаю: да ведь эти люди имеют добрые на-
мерения, бни просто не знают; они поступали бы лучше,
если бы знали, как надо; зачем огорчать своих ближних,
вынуждая их поступать с тобою так, каю им не хотелось
бы? Но затем я думаю: это не причина, чтобы и мне де-
лать, как они, или причинять другим гораздо большие
страдания иного рода. И еще я говорю себе иногда: если
многомиллионная масса людей без злобы, без какого-либо
личного чувства требует от тебя всего несколько шиллин-
гов и не может, так уж она устроена, отказаться от этого
требования или изменить его, а ты не можешь апеллиро-
вать к другим миллионам, к чему бросать вызов неодоли-
мой стихийной силе? Ведь не сопротивляешься же ты с
таким упрямством холоду и голоду,' ветрам и волнам; и
спокойно покоряешься множеству других неизбежностей.
И голову в огонь ты тоже не суешь. Но именно потому,
что эта сила не представляется мне целиком стихийной,
а отчасти человеческой, и что .с этими миллионами я свя-
зан как с миллионами людей, а не бесчувственных пред-
метов, именно поэтому я вижу возможность апеллировать,
во-первых, к их создателю, а во-вторых, к ним самим.
352
Г.-Д. TOPO. О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
А когда я сознательно сую голову в огонь, то не могу
апеллировать ни к огню, ни к создателю огня и должен
винить только себя. Если бы я мог убедить себя, что я
вправе довольствоваться людьми как они есть и относить-
ся к ним соответственно, а не согласно моим понятиям
о том, каковы должны быть и они и я, тогда, как добрый
мусульманин и фаталист, я постарался бы удовлетворить-
ся существующим положением вещей и говорил бы, что
такова божья воля. Но между сопротивлением людям и
чисто стихийной силе природы прежде всего та разница,
что первым я могу сопротивляться с некоторым успехом,
но не надеюсь уподобиться Орфею и изменить природу
скал, деревьев и зверей.
Я не хочу враждовать ни с людьми, ни с народами.
Не хочу заниматься казуистикой, проводить тонкие раз-
личия или выставлять себя лучше других. Скорей, я ищу
предлога, чтобы подчиниться законам страны. Я даже
слишком склонен им подчиняться. Эту склонность я сам
в себе замечаю и каждый год при появлении сборщика
налогов бываю готов пересмотреть действия и точку зре-
ния правительств страны и штата, а также общественные
настроения, чтобы найти повод повиноваться.
К отчизне надобно сыновнее почтенье,
И если мне когда-нибудь случится
Священным этим долгом пренебречь,
Пусть это будет только по веленью
Души моей, и совести, и веры,
Но не затем, чтоб выгоду искать 17.
Я полагаю, что государство скоро избавит меня от всей
такой работы, и тогда я буду не лучшим патриотом, чем
мои соотечественники. Если рассматривать ее с низмен-
ной точки зрения, конституция при всех ее недостатках
очень хороша; законы и суды — весьма почтенны; даже
правительства Америки и штата во многом заслуживают
восхищения, очень многими так и описаны, и мы должны
быть за них благодарны; но с точки зрения хоть немно-
го более высокой они именно таковы, какими их описал
я, а с еще более высокой и с высшей кто скажет, каковы
они и стоят ли вообще того, чтобы смотреть на них или
о них думать?
Впрочем, до правительства мне мало дела, и я наме-
рен думать о нем как можно меньше. Даже в этом мире
я не часто бываю подданным правительства. Если чело-
12-1806
353
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
век свободен в своих мыслях, привязанностях и вообра-
жении и то, чего' нет, никогда надолго не предстает ему
как то, что есть, ему не страшны неразумные правители
и реформаторы.
Я знаю, что большинство людей думает иначе, чем я;
но с теми, кто посвятил себя изучению этих или подобных
вопросов, я согласен не больше. Государственные деятели
и законодатели, находящиеся, целиком внутри здания, ни-
когда не видят его ясно. Они намерены сдвинуть обще-
ство с места, а сами не имеют опоры вне его. Они, быть
может, обладают известным опытом и проницательностью
и, наверно, изобрели остроумные и даже полезные сис-
темы, за которые мы им искренне благодарны; но все их
остроумие и полезность ограничены известными, отнюдь
не широкими рамками. Они склонны забывать, что мир
не управляется принципами благоразумия и целесообраз-
ности. Вебстер18 никогда не вникает в дела правительст-
ва и потому не может говорить о нем авторитетно. Это —
оракул для тех законодателей, которые не намерены про-
водить коренные реформы существующего правительства;
но для мыслителей и тех, кто создает законы на века, он
даже не касается предмета. Я знаю людей, чьи ясные и
мудрые размышления на эту тему легко разоблачили бы
его ограниченность. Конечно, рядом с дешевыми фразами
большинства реформаторов и еще более дешевым красно-
речием и мудростью политиков вообще это почти единст-
венные разумные и ценные слова, и мы благодарим за
них небо. Рядом с ними Вебстер силен, оригинален, а
главное, практичен. И все же он силен не мудростью, но
благоразумием. Истина законника — это не Истина, а все-
го лишь логика и логичная целесообразность. Истина
всегда находится в согласии с самой собою и не озабоче-
на доказыванием справедливости, которая способна совме-
щаться с дурными поступками. Вебстер заслуживает свое
прозвище Защитника конституции. Он способен биться
только в обороне. Это не вождь, а последователь. Его
вожди — это деятели 87-го года19. «Я никогда не делал,—
говорит он,— и не намерен делать, никогда не поддержи-
вал и не намерен поддерживать попыток нарушить перво-
начальное соглашение, по которому штаты объединились».
О том, что конституция санкционирует рабство, он гово-
рит: «Раз так было в первоначальном договоре, пусть так
и будет». Несмотря на остроту ума, он неспособен рас-
354
Г.-Д. ТОРС О ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
сматривать факт вне его политических связей, как нечто
такое, что решается размышлением — как, например, дол-
жен поступать человек в сегодняшней Америке в отноше-
нии рабства, — и вынужден дать следующий безрассудный
ответ, заверяя, что это всего лишь его личное мнение, из
которого можно вывести весьма новый и странный кодекс
общественного долга. «Штаты, где существует рабовладе-
ние,— говорит он,— должны управляться с рабством по
своему усмотрению, неся ответственность перед избирате-
лями, перед общими законами гуманности и справедливо-
сти и перед богом. Союзы его противников, возникающие
в других местах как во имя гуманности, так и в других
целях, не имеют к нему никакого касательства.. Я никогда
не поощрял их и никогда не стану».
Те, кому неизвестны более чистые источники истины,
кто не проследил ее выше по течению, благоразумно ос-
танавливаются на Библии и на конституции и пьют из
источника именно там, благоговейно и смиренно; но те,
кому видно, откуда она просачивается в эти водоемы,
снова препоясывают чресла и продолжают паломничество
к самым истокам.
В Америке еще не было гениального законодателя. Они
редки и в мировой истории. Ораторы, политики, красно-
речивые люди насчитываются тысячами, но еще не раскры-
вал рта тот, кто способен решить нынешние наболевшие
вопросы. Нам нравится красноречие как таковое, не ради
истин, которые оно может изречь, или героизма, на кото-
рый может вдохновить. Наши законодатели еще не постиг-
ли сравнительного значения для нации свободной торгов-
ли и свободы, объединения и справедливости. У них не
хватает таланта даже для таких сравнительно скромных
дел, как налоги и финансы, торговля, промышленность
и сельское хозяйство. Если бы мы руководствовались сло-
воизлияниями законодателей Конгресса, без поправок, вно-
симых своевременным опытом и действенным протестом
народа, Америка недолго удерживала бы свое место среди
других наций. Евангелие написано вот уже тысячу восемь-
сот лет назад; хотя не мне бы об этом говорить, а где
тот законодатель, у которого хватило бы мудрости и прак-
тического умения, чтобы воспользоваться светом, который
оно проливает на законодательство?
Власть правительства, даже такого, которому я готов
повиноваться — ибо охотно подчинюсь тем, кто знает боль-
12*
355
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ше и поступает лучше меня, а во многом даже тем, кто
меня не лучше,— все же нечиста; чтобы быть вполне спра-
ведливой, она должна получить санкцию и согласие уп-
равляемых. Правительство имеет лишь те права на меня
и мое имущество, какие я за ним признаю. Прогресс от
абсолютной монархии к ограниченной, а от нее — к демо-
кратии приближает нас к подлинному уважению к лично-
сти. Даже китайский философ20 понимал, что личность —
основа империи. И разве демократия в том виде, какой
известен нам, является последним возможным достиже-
нием? Разве нельзя сделать еще шаг к признанию и упо-
рядочению прав человека? Подлинно свободное и просве-
щенное государство невозможно, пока оно не признает за
личностью более высокую и независимую силу, источник
всей его собственной власти и авторитета, и не станет об-
ходиться с ней соответственно. Мне нравится воображать
такое государство, кот.орое сможет,наконец позволить себе
быть справедливым ко всем людям и уважать личность
как своего соседа; и которое даже не станет тревожиться,
если несколько человек чуждаются его и держатся в сто-
роне, лишь бы выполняли свой долг в отношении ближ-
них. Государство, приносящее такие плоды и позволяю-
щее им падать с дерева, когда созреют, подготовило бы
почву для Государства еще более совершенного, которое
я тоже воображаю, но еще нигде не видел.
РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
Недавно я присутствовал на
собрании граждан. Конкорда, намереваясь, как и многие
другие, выступить там на тему рабства в Массачусетсе;
но, к своему удивлению и разочарованию, обнаружил, что
моих сограждан тревожит не Массачусетс, а Небраска 1 и
что заготовленное мною выступление будет совсем не к
месту. Я-то думал, что пожар у нас дома, а не в прерии;
но хотя несколько граждан Массачусетса сидят в настоя-
щее время в тюрьме за попытку вырвать раба из когтей
штата, ни один из выступавших на собрании не выразил
по этому поводу сожаления и даже не упомянул об этом.
Они явно интересовались только тем,, как распорядиться
пустошами, лежащими за тысячу миль от нас. Жители
Конкорда не расположены защищать собственные мосты;
речь у них идет о том, чтобы занять позиции на возвышен-
ностях за рекой Иеллоустон. Туда отступают наши Бат-
трики, Дэвисы и Хосмеры2, и боюсь, что между ними и
неприятелем не произойдет второго Лексингтона. В Не-
браске нет ни одного раба; а в Массачусетсе их наверняка
миллион.
Те, кто воспитан в школе политики, сейчас, как и всег-
да, не умеют смотреть в лицо действительности. Их
меры — всего лишь полумеры и паллиативы. Они бесконеч-
но оттягивают день расчета, а долг между тем растет.
Хотя на сей раз Закон о беглых рабах не был предметом
обсуждения, мои сограждане, как я узнал, робко постано-
вили на одном отложенном собрании, что, поскольку
компромиссное решение 1820 года3 было отвергнуто одной
из партий... «Закон о беглых рабах должен быть отменен».
Но это не причина для отмены несправедливого закона.
357
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Политический деятель стоит лишь перед фактом, что среди
воров меньше чести, чем предполагалось, но не перед тем,
что они — воры.
Так как я не имел возможности высказаться на этом
собрании, разрешите мне сделать это сейчас.
Снова здание бостонского суда полно вооруженных
людей, которые арестовали и судят ЧЕЛОВЕКА, чтобы
выяснить, не РАБ ли он. Неужели кто-нибудь полагает,
что правосудие и бог ждут решения м-ра Лоринга4? Он
просто ставит себя в смешное положение, все еще решая
этот вопрос, когда тот уже решен в вечности, и решение
утверждено и самим неграмотным рабом и окружающей
толпой. Нам хочется спросить, кто назначил его на долж-
ность и кто таков он сам; каким новым статутам он сле-
дует и какие прецеденты признает. Само существование
подобного судьи просто неуместно. Мы уже не предлагаем
ему собраться с мыслями, а предлагаем поскорее собрать
пожитки.
Я хочу услышать голос губернатора5, командующего
всеми войсками Массачусетса. А слышу только стрекот
сверчков и жужжание насекомых в летнем воздухе. Дело
губернатора — производить смотр войскам в дни сборов.
Я видел его на коне, с обнаженной головой, слушающего
молитву капеллана. Это единственный раз, когда мне
довелось видеть губернатора. Мне кажется, я мог бы обой-
тись и без него. Если уж он не может охранять меня от
опасности быть схваченным, на что он вообще моЖет мне
понадобиться? Когда свободе грозит наибольшая опас-
ность,, его совсем не видно. Один известный священник
говорил мне, что избрал духовную карьеру потому, что
она оставляет больше всего досуга для литературных
занятий. Я посоветовал бы ему должность губернатора.
Три года назад, когда разыгралась трагедия Симса6,
я говорил себе: есть ведь такая должность, как губерна-
тор Массачусетса, если уж нет такого человека, — что же
он делал в последние две недели? Трудно ему было, долж-
но быть, сохранять нейтралитет во время этого морального
землетрясения. Мне казалось, что нельзя было сочинить
на него более злой сатиры, нанести ему большого оскорб-
ления, чем то, что произошло, — а именно что никто не
вспомнил о нем в тот критический час. Самое худшее и
самое большее, что я о нем знаю, это то, что он не вос-
пользовался этим случаем, чтобы как-то себя проявить, и
358
Г.-Д. TOPO. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
проявить достойно. Он мог бы снискать популярность, хотя
бы подав в отставку. Казалось, все забыли, что существует
такой человек или такая должность. Однако все это время
он занимал губернаторское кресло. Это не мой губернатор.
Такого мне не надо.
Но в данном случае о губернаторе наконец услыхали.
После того как ему и правительству Соединенных Штатов
удалось отнять у бедного, ни в чем не повинного негра
пожизненно/ свободу, а также, насколько они сумели,
лишить его веры в его создателя, он выступил перед свои-
ми сообщниками на праздничном ужине!
Я прочел новый закон штата, объявляющий наказуемой
попытку «любого чиновника правительства» задержать или
способствовать задержанию на территории штата «любого
человека, разыскиваемого как беглый раб». Но известно
также, что постановление об освобождении незаконно
задержанного беглеца, содержавшегося под арестом, не
могло быть вручено, потому что в помощь вручавшему не
были посланы воинские части.
Я полагал, что губернатор в какой-то степени является
исполнительной властью штата; что долг губернатора —
следить за соблюдением законов штата, а долг человека —
стараться не нарушать при этом законов человечности; но,
как только он бывает особенно нужен, он оказывается
бесполезен,, и даже хуже того, и допускает нарушение
законой штата. Быть может, я не знаю, каковы обязанно-
сти губернатора, но если для того, чтобы быть губернато-
ром, надо так безнадежно позориться и терять человече-
ское достоинство, я постараюсь никогда не быть губерна-
тором Массачусетса. Я не слишком начитан в законах
нашего государства. От этого чтения нет никакого проку.
Там не всегда говорится правда и не всегда подразуме-
вается то, что говорится. Для меня важно одно: влияние
и власть этого человека были на стороне рабовладельца,
а не раба — на стороне виновного, а не невинного — не-
справедливости, а не правды. Я ни разу не видел того, о
ком говорю; до этих событий я даже не знал, что он
губернатор. Я услышал о нем тогда же, когда и об Энтони
Вернее, и так, наверно, было с большинством. Вот как
мало я знал о том, кто мною правит. Конечно, то,, что я о
нем не слыхал, еще нельзя поставить ему в упрек; плохо,
что я услышал именно это. Худшее, что я скажу о нем,
это — что он оказался не лучше, чем оказалось бы боль-
359
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
шинство его избирателей. По-моему, он не был на высоте
положения.
Военные силы нашего штата целиком к услугам некоего
м-ра Сатла, виргинского рабовладельца, дабы он мог
изловить человека, которого называет своей собственно-
стью;- а вот для охраны жителя Массачусетса от похище-
ния не найдется ни одного солдата! Неужели же для этого
держат и обучают всех этих солдат в течение семидесяти
девяти лет? Чтобы грабить Мексику7 и возвращать хозяе-
вам беглых рабов?
В последние вечера я слышал на наших улицах бой
барабанов. Солдат продолжали обучать, а для чего? Я еще
мог бы простить конкордским петухам, что продолжают
кукарекать; ведь их в то утро не били; но не мог простить
этих «рам-там-там» «обучающих». Раба поймали именно
они, то есть солдаты, и лучшее, что можно о них сказать,—
что это дураки, приметные по ярким мундирам.
Три года назад,, как раз неделю спустя после того, как
бостонские власти собрались, чтобы препроводить обратно
в рабство ни в чем не повинного человека, зная, что он ни
в чем не повинен, жители Конкорда звонили в колокола и
стреляли из пушек в честь своего освобождения, а также
мужества и свободолюбия своих предков, сражавшихся на
мосту8. Можно подумать, что^ те три миллиона человек
бились за то, чтобы освободиться самим, но держать в
рабстве другие три миллиона. В наше время люди носят
дурацкий колпак и называют его фригийским колпаком
свободы. Подозреваю, что иные, будучи привязаны к стол-
бу для публичной порки и ухитрившись высвободить одну
руку, станут этой рукою звонить в колокола и стрелять из
пушек в ознаменование освобождения. Итак, некоторые
мои сограждане взяли такую волю, что осмелились даже
звонить и стрелять! Но только на это их и хватило: когда
колокольный звон растаял в воздухе, растаяла и их сво-
бода; когда пороховой дым рассеялся, их свобода улету-
чилась вместе с ним.
Это так же смешно.^ как если бы арестанты собрали
деньги на порох для салютов,, наняли тюремщиков, чтобы
те за них стреляли и звонили, а сами любовались зрели-
щем из-за решеток...
Вот что я думал о моих ближних.
Каждый гуманный и разумный житель Конкорда, слы-
ша эти колокола и эти пушки, вместо того чтобы с гор-
360
Г.-Д. TOPO. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
достью думать о событиях 19 апреля 1775 года, со стыдом
вспоминал события 12 апреля 1851 года. Но сейчас мы
наполовину погребли этот старый позор под новым.
Массачусетс ждал решения м-ра Лоринга, точно оно
могло сколько-нибудь облегчить его вину. Самая явная и
тяжкая вина Массачусетса состоит в том, что этому чело-
веку разрешили быть арбитром в таком деле. Фактически
то был суд над Массачусетсом. Когда он не решался
освободить подсудимого и сейчас, когда он колеблется
искупить свою вину, он тем самым осуждает себя. Его
судит бог; не местный судия, а высший.
Я хочу сказать своим согражданам, что, каковы бы ни
были законы, ни отдельный человек, ни нация не могут
совершить даже малейшей несправедливости в отношении
даже самого неприметного из людей и избежать расплаты.
Правительство, сознательно творящее несправедливость и
упорствующее в этом, станет в конце концов посмешищем
для всего мира.
О рабстве в Америке говорилось много, но я думаю,
что мы даже не поняли еще, что такое рабство. Если б я
всерьез предложил конгрессу перемолоть человечество на
колбасы,, не сомневаюсь, что большинство его членов
улыбнулись бы на это, а если бы кто-либо отнесся к моему
предложению серьезно, то счел бы, что я предлагаю нечто
гораздо худшее, чем конгресс когда-нибудь осуществлял.
Но если кто-то из них скажет мне, что превратить чело-
века в колбасу хуже — и даже гораздо хуже, — чем сде-
лать его рабом, чем ввести Закон о беглых рабах, я
назову его глупцом, умственно неполноценным человеком,
который видит различия там, где их нет. Первое предло-
жение столь же разумно, как и второе.
Много говорят о том, что этот закон попирается. Де-
лать это вовсе не трудно. Такой закон не подымается до
уровня головы или разума; ему место только в грязи. Он
родился и вырос в прахе и грязи, и каждый свободно иду-
щий человек, который не обходит, подобно милосердным
индусам, даже ядовитых гадов, непременно на него насту-
пит и будет таким образом попирать его ногами,, а с ним
вместе и его автора Вебстера9 — навозного жука вместе
с его навозным катышем.
Недавние события поучительны как пример соблюдения
у нас справедливости, вернее, они отлично показали, где
надо искать подлинную справедливость в любом обществе.
361
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Дело дошло до того, что друзья свободы, друзья раба со-
дрогнулись при мысли, что его судьба находится в руках
законных судов нашей страны. Свободные люди не верят,
что с ним^ поступят по справедливости; судья решит так
или иначе, в лучшем случае это будет случайностью. Ясно,
что в столь важном деле он не компетентен. Следователь-
но, тут нельзя опираться на прецеденты, надо установить
прецедент на будущее. Я гораздо охотнее положился бы
на народ. Его голосование по крайней мере представило
бы какую-то ценность,, пускай небольшую; а тут мы имеем
всего лишь скованное предрассудками суждение одного
человека, в любом случае ничего не значащее.
Для суда очень плохо, когда народ вынужден его про-
верять. Мне не хочется верить, что суды пригодны лишь
для хорошей погоды и для самых мелких дел — но как
предоставить какому бы то ни было, суду решать вопрос о
свободе более трех миллионов людей, в нашем случае —
шестой части нации! А он был предоставлен так называе-
мым судам справедливости — Верховному суду страны, —
и, как всем известно, этот суд постановил, исходя из одной
лишь конституции,, чтобы эти три миллиона оставались
рабами. Такие судьи — просто смотрители орудий взлом-
щика и убийцы, которые проверяют, можно ли ими рабо-
тать, и на этом полагают свою миссию законченной.
В списке дел, подлежавших слушанию, значилось дело
более важное, которое они, как судьи, назначенные богом,
не имели права пропускать; и если бы они его решили по
справедливости, то избегли бы дальнейшего унижения.
Это — дело самого убийцы.
Закон не может делать людей свободными: сами люди
должны делать закон свободным. Они — блюстители зако-
на и порядка, соблюдающие его, когда его нарушает пра-
вительство.
Не тот судья над судьбою человека, кто всего лишь
провозглашает решение закона, но тот,, кем бы он ни был,
кто из любви к справедливости, без предрассудков, вну-
шенных людскими обычаями и установлениями, произносит
над ним истинный приговор. Именно он его приговаривает.
Кто умеет различать правду, тот и возводится в звание
судьи более высокою властью, чем самый верховный суд
в мире, различающий одни лишь законы. Он становится
судьею над судьями. Странно, что столь простые истины
требуют напоминания.
362
Г.-Д. TOPO. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
Я все более убеждаюсь, что в любом общественном
вопросе важнее знать, что думает страна, чем знать мнение
города. Город не всегда склонен • думать. По любому
нравственному вопросу я скорее обращусь к Боксборо,
чем к Бостону и Нью-Йорку вместе взятым. Когда выска-
зывается первый, я чувствую, что нечто действительно
сказано, что человечность еще существует и некое разум-
ное создание утверждает ее права, что какие-то бесприст-
растные жители наших гор задумались наконец над этим
вопросом и несколькими разумными словами вернули на-
роду добрую славу. Когда в глухом городке фермеры
сходятся на чрезвычайное собрание, это, по-моему,, и есть
подлинный конгресс, самый почтенный из всех, когда-либо
собиравшихся в Соединенных Штатах.
Ясно, что в нашем государстве существуют по крайней
мере две партии, которые обозначаются все более ясно, —
партия города и партия сельских местностей. Я знаю, что
и в селе достаточно подлости, но хочется верить, что есть
все же небольшая разница в его пользу. Но у села еще
нет органов печати, чтобы выражать свое мнение. Передо-
вые статьи, которые оно читает, как и новости, приходят
с побережья. Давайте же и мы, сельские жители, воспиты-
вать в себе чувство собственного достоинства. Давайте
посылать в город только за сукном и бакалеей, а если и
читать мнения города, то иметь все же свое собственное.
В числе необходимых мер я предложил бы такой же
поход против Прессы, какой был успешно проведен против
Церкви. Церковь за последние несколько лет стала замет-
но лучше,, а пресса почти без исключения продажна.
Я считаю, что в нашей стране пресса оказывает более
сильное и более пагубное влияние, чем оказывала церковь
даже в худшие времена. Мы не отличаемся религиоз-
ностью, мы — нация политиканов. Мы равнодушны к Биб-
лии, но не к газете. На любом политическом собрании —
хотя бы на том же недавнем собрании в Конкорде — как
неуместно прозвучала бы цитата из Библии! И как при-
нято цитировать газеты или конституцию! Газета — вот
Библия, которую мы читаем каждое утро и каждый вечер,
стоя и сидя, в поездке и на ходу. Эту Библию каждый
носит в кармане, она лежит на каждом столе и прилавке,
ее неустанно распространяют почта и тысячи миссионеров.
Словом, это единственная книга, которую Америка издала
и которую она читает. Так велико ее влияние. Редактор —
363
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
это проповедник, которого вы добровольно содержите. Он
вам обходится в среднем по центу в день, зато не надо
платить за церковную скамью. Но часто ли эти проповед-
ники проповедуют истину? Я повторю мнение многих про-
свещенных иностранцев и собственное*свое убеждение,
когда скажу, что ни в одной стране, вероятно, не было
столь гнусных тиранов,, какими, за немногими светлыми
исключениями, являются у нас редакторы периодической
печати. Так как их существование и власть зиждутся на
раболепии и на обращении к худшим человеческим ин-
стинктам, читающие их люди уподобляются собаке, кото-
рую тянет к собственной блевотине.
«Либерейтор»10 и «Коммонуелс» были, насколько мне
известно, единственными бостонскими изданиями, осудив-
шими подлость городских властей в 1851 году. Другие
журналы, почти без исключения, тоном своих статей,
касавшихся Закона о беглых рабах и возвращения в раб-
ство Симса, по меньшей мере оскорбляли здравый смысл
нации. И они делали так потому, что желали снискать
одобрение своих покровителей, не зная, насколько в серд-
це страны преобладают более верные понятия. Говорят,
что некоторые из них сейчас переменились к лучшему;
но все же это флюгеры. Вот какую репутацию они при-
обрели.
Правда, благодарение судьбе, такие проповедники еще
легче досягаемы для оружия реформатора, чем это было
со священниками-отступниками. Свободным людям Новой
Англии достаточно отказаться покупать их газеты, доста-
точно придержать свои центы, чтобы сразу убить их целую
дюжину. Один уважаемый мною человек говорил мне, что
покупал экземпляры «Гражданина» Митчелла11 в поезде,
а затем выбрасывал их из окна. Но не выразил ли бы он
свое презрение еще сильнее, если бы вообще их не поку-
пал?
Кто оли — американцы? Жители Новой Англии? Жите-
ли Лексингтона, Конкорда и Фремингема? — все те, кто
читает и поддерживает бостонские «Пост», «Мейл»,
«Джернел», «Адвертайзер», «Курьер» и «Тайме»? Это ли
флаги нашего Союза? Я не принадлежу к читателям газет
и, быть может, не назвал самых худших.
Могло ли рабство породить большее раболепство, чем
то, которое обнаруживают некоторые из них? Можно ли
больше пресмыкаться в пыли,, своей слюной превращая ее
364
Г.-Д. TOPO. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
в грязь? Я не знаю, существует ли еще бостонский «Ге-
ральд», но помню, что видел его на улицах, когда увозили
Симса. Не правда ли, он хорошо выполнял свою задачу —
преданно служил хозяину? Можно ли было лучше ползать
на брюхе? Можно ли было опуститься ниже? Сделать
больше, чем поместить конечности на место головы?
А свою голову превратить в нижнюю конечность? Когда я,
заворотив манжеты, брал эту газету в руки, я в каждом ее
столбце слышал шум сточных вод. Мне казалось, будто я
держу в руках бумагу, вынутую из помойной ямы, листок
из устава игорного притона, трактира и борделя, вполне
созвучного Евангелию биржи.
Большинство людей на Севере, как и на Юге, Востоке
и Западе, не отличается принципиальностью. Избирая
депутатов в конгресс, они не посылают их туда для выпол-
нения долга человечности; пока их братьев и сестер секут
и вешают за стремление к свободе, пока — и здесь я мог
бы перебрать все,, что скрывается под понятием рабства,—
их заботит только одно: правильно ли распорядились
деревом и железом, камнем и золотом. Делай что хочешь,
о Правительство, с моей женой и детьми, матерью и бра-
том, отцом и сестрой — я беспрекословно подчинюсь твоим
приказам. Я, разумеется, буду огорчен, если ты сделаешь
им больно, если выдашь их надсмотрщикам, которые за-
травят их собаками или засекут насмерть, но я буду мирно
заниматься делом, к которому я призван на этой прекрас-
ной земле, и разве что когда-нибудь надену по ним траур
и этим сумею склонить тебя к милосердию. Так поступает
и так говорит Массачусетс.
А я, скорее, чем так поступить, готов поджечь любой
фитиль и взорвать любой порядок; ради самой жизни
моей я хочу быть на стороне света, и пускай уходит из-под
ног темная земля — я позову за собой свою мать и своего
брата.
Я хотел бы напомнить своим соотечественникам, что
надо быть прежде всего людьми, а американцами потом, в
удобное для всех время. Не может быть хорош закон,
который охраняет вашу собственность или даже обеспечи-
вает вас куском хлеба, если он не обеспечивает гуман-
ности.
К сожалению, я сомневаюсь, найдется ли в Массачу-
сетсе судья, готовый отказаться от должности и честно
зарабатывать свой хлеб, если от него потребуют всего
365
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
лишь вынесения приговора, противного божеским законам.
Я вынужден признать, что они ставят себя, а вернее,
поставлены от природы, на одну доску с матросом, разря-
жающим свой мушкет, куда ему прикажут. Они такие же
орудия, и в них так же мало человеческого* Они не заслу-
живают большего уважения за то, что хозяин поработил
их ум и совесть, а не тело.
Судьи и адвокаты как таковые и все сторонники целе-
сообразности применяют к этому делу весьма низкое и
негодное мерило. Они не спрашивают, справедлив ли За-
кон о беглых рабах,, а только: соответствует ли он тому,
что,они зовут конституцией. А соответствует ли ей добро-
детель? Или порок? Что ей соответствует — правда или
кривда? В подобных важных нравственных вопросах так
же неуместно спрашивать, соответствует ли закон консти-
туции, как спрашивать, приносит ли он прибыль. Они
упорно служат не человечеству, а худшим из людей. Воп-
рос не в том, заключили ли вы или ваш дед семьдесят
лет назад договор с дьяволом 12 и требуется ли поэтому
сейчас его выполнять; вопрос состоит в том, намерены ли
вы — несмотря на прошлое отступничество ваше или ваших
предков — наконец-то послужить богу, согласно вечной и
единственно справедливой КОНСТИТУЦИИ, которую со-
ставил для вас он, а не Джефферсон или Адаме.
Словом, если большинство проголосует за то, чтобы
богом был дьявол, меньшинство станет жить и вести себя
соответственно, надеясь, что когда-нибудь, перевесом в
один голос, председательский, бог будет, восстановлен в
правах. Таков высший принцип, какой я могу придумать
для объяснения поступков моих ближних. Они ведут себя
так, словно верят, что можно катиться под гору — немного
или сколько угодно — и наверняка достичь места, откуда
можно будет покатиться вверх. Это и есть целесообраз-
ность, или выбор пути, на котором всего меньше препят-
ствий, то есть пути под гору. Но справедливые перемены
недостижимы по принципу «целесообразности». Никому
еще не удавалось катиться вверх, в гору. В области нрав-
ственной скатиться можно только к отступничеству.
Вот мы и поклоняемся Мамоне — и школа, и государ-
ство, и, церковь, и Богохульники Седьмого дня 13, — поды-
мая много шума из конца в конец Союза.
Неужели люди так и не поймут, что политика — это не
нравственность, что она никогда не обеспечивает мораль-
366
Г.-Д. ТОРС. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
ной правоты, а ищет только выгод, выбирает подходящего
кандидата, а им неизменно оказывается дьявол — так чего
же избирателям удивляться, когда дьявол не ведет себя
как лучезарный херувим? Нужны не политиканы, а честные
люди, признающие более высокий закон,, чем конституция
или решение большинства. Судьба страны зависит не от
того, как вы голосуете на избирательных участках — здесь
худший из людей не отстанет от лучшего; и не от того,
какой бюллетень вы раз в году опускаете в урну, но от
того, какого человека вы ежедневно выпускаете из своей
комнаты на улицу.
Массачусетсу надо бы интересоваться не биллем о Не-
браске и не биллем о беглых рабах, а собственным раб-
ством и раболепством. Пусть наш штат расторгнет союз
с рабовладельцем. Он может мяться, и колебаться, и про-
сить дозволения еще раз прочесть конституцию; он не
сыщет порядочного закона или прецедента, который бы
освящал подобный союз.
Пусть каждый житель штата расторгнет свой союз с
ним, если тот медлит исполнить свой долг.
События прошедшего месяца научили меня не доверять
молве. Я вижу, что она неспособна к тонким различиям
и может только вопить «ура». Она не видит героического
поступка, но одни лишь его видимые последствия. Она до
хрипоты прославляет нетрудный подвиг Бостонского чае-
пития 14, но гораздо меньше говорит о более отважном и
бескорыстном нападении на бостонский суд просто пото-
му, что оно не удалось!
Покрыв себя позором, штат хладнокровно принялся
решать вопрос о жизни и свободе людей, пытавшихся
выполнить свой долг по отношению к нему. И это зовется
справедливостью! Те, кто проявил себя особенно хорошо,
будут, вероятно, посажены за решетку за примерное пове-
дение. Те, кому истина велит сейчас признать себя винов-
ными,— это все население штата, совершенно неповинное.
Пока губернатор, мэр и бесчисленные чиновники прави-
тельства находятся на свободе, защитники свободы пребы-
вают в тюрьме.
Невиновны только те, кто повинен в неуважении к
такому суду. Каждому человеку надлежит бтать на сторо-
ну справедливости, а суды пусть сами себя аттестуют.
В этом деле мое сочувствие всецело на стороне обвиняе-
мого и всецело против обвинителей и судей. Справедли-
367
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
вость звучит гармонично, а несправедливость — резко и
нестройно. Судья все еще вертит ручку шарманки, но вме-
сто музыки мы слышим одно только скрипенье ручки. Он
воображает, что это и есть музыка, и толпа продолжает
бросать ему медяки.
Тот Массачусетс, который все это совершает, чьи
адвокаты и даже судьи будут, вероятно, вынуждены при-
бегнуть к каким-нибудь жалким уверткам, чтобы не так
явно надругаться над собственным инстинктивным чувст-
вом справедливости,— неужели вы не видите, до чего он
низок и раболепен? Неужели верите, будто он защищает
свободу?
Покажите мне свободный штат и истинно праведный
суд, и я стану за них бороться, если понадобится; но если
передо мной Массачусетс, я отказываюсь ему повиновать-
ся и уважать его суды.
При хорошем правительстве ценность человеческой
жизни повышается, при плохом — падает. Мы можем себе
позволить некоторое падение железнодорожных и других
акций, ибо это лишь заставит нас жить скромнее и эко-
номнее, но как быть, если обесценивается самая жизнь?
Можно ли предъявить меньший спрос на человека и при-
роду, можно ли жить экономнее по части добродетели и
всех благородных качеств, чем живем мы? Весь прошед-
ший месяц у меня было чувство, которое, вероятно, испы-
тывает каждый житель Массачусетса, способный быть
патриотом, — смутное чувство огромной утраты. Вначале
я не мог понять,, что за беда со мной случилась. Но потом
понял, что потерял свою страну. Я никогда не уважал
правительство, возле которого жил, но я имел глупость
думать, что все же сумею здесь прожить, занимаясь свои-
ми делами и не вспоминая о нем. Но должен сказать, что
прежние любимые занятия в огромной степени потеряли
для меня свою привлекательность, а мой вклад в здешнюю
жизнь сократился на много процентов с той поры, как
Массачусетс сознательно отправил обратно в рабство
невинного человека, Энтони Бернса. Прежде я, кажется,
питал иллюзию, будто моя жизнь протекает где-то между
небом и адом, а сейчас я не могу отделаться от мысли, что
живу в самом аду. Территория политической организации,
именуемой Массачусетс, представляется мне в нравствен-
ном отношении заваленной вулканическим шлаком и пеп-
лом, которые Мильтон описал в своей картине ада. Если
368
Г.-Д. TOPO. РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
существует ад более безнравственный, чем наши прави-
тели и мы, их подданные, интересно, где он находится?
Когда обесценена жизнь, теряет цену также и все, что с
нею связано. Представьте себе, что у вас есть небольшая
библиотека, стены украшены картинами, за окном сад, и
вы намерены предаться научным или литературным заня-
тиям, но внезапно обнаруживается, что ваш дом со всем,
что в нем находится, разместился в аду, а у мирового
судьи раздвоенное копыто и хвост с развилкой — разве
ваше имущество не утратит для вас ценности?
Я чувствую, что штат в некотором роде мешает мне
заниматься моим законным делом. Он не только помешал
мне проходить по Судебной улице, идя по моим делам, но
создал мне и каждому препятствия на пути вперед и вверх,
на котором мы надеялись оставить Судебную улицу далеко
позади. Какое он имел право напоминать мне о Судебной
улице? Трухлявым оказалось то, что даже я считал проч-
ным.
Я удивляюсь, глядя, как люди идут по своим делам,
словно ничего не случилось. Я говорю себе: несчастные!
Они ни о чем не слыхали. Я удивляюсь, видя, как встре-
тившийся мне всадник старается догнать убежавших коров,
которых он только что купил, — ведь собственность никак
не охраняется, и если они не убегут снова, то могут быть
у него отняты, когда он их догонит. Глупец! Неужели он
не знает, что его посевное зерно упало нынче в цене, что
чем" ближе к владениям ада, тем хуже все добрые урожаи?
При таких обстоятельствах ни один предусмотрительный
человек не станет строить склад или заниматься каким-
либо мирным трудом, требующим много времени. Нынеш-
ние времена не располагают к отдыху. Мы израсходовали
весь наследственный запас свободы. Если мы хотим спа-
сти себя, нам надо бороться.
Я иду на берега одного из наших озер,, но что значит
красота природы, когда люди совершают низости? Мы
идем на озеро, чтобы увидеть отражение нашей безмятеж-
ности; когда на душе у нас нет покоя, мы туда не идем.
Кто может быть безмятежен в стране, где и правительство
и управляемые беспринципны? Мои мысли враждебны
штату и невольно замышляют против него.
Но недавно мне удалось сорвать белую водяную лилию,
и время, которого я ждал, наступило. Эта лилия — символ
чистоты. Она расцветает такой прекрасной и чистой, такой
369
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
благоуханной, словно показывая нам, сколько чистоты и
прелести содержится в земной грязи и может быть оттуда
извлечено. Мне кажется, что я сорвал первую, какая рас-
пустилась на целую милю вокруг. Как ее аромат подтвер-
ждает наши надежды! Благодаря ей я* не так скоро
отчаюсь в мире, несмотря на подлость и беспринципность
северян. Она говорит нам о том, какие законы царили
всего дольше и преобладают доныне, и о том, что может
настать время, когда и человеческие дела будут столь же
благоуханны. Вот какой аромат испускает этот цветок.
Если Природа еще способна каждый год создавать такое,
я верю, что она еще молода и могуча, -что она сохранила
свою нетронутость и творящую силу, что есть доброе и
в человеке, раз он способен чувствовать ее и восхищаться
ею. Это напоминает мне, что природа непричастна к миссу-
рийскому компромиссу. В аромате водяной лилии, я не
чувствую никакого компромисса. Это не Nymphoea Doug-
lassit*. В ней все чистое, прекрасное и невинное отделено
от гнусного. Я не ощущаю в ней беспринципной нереши-
тельности массачусетского губернатора или бостонского
мэра. Поступайте так, чтобы запах ваших деяний улучшал
общую атмосферу, чтобы вид и запах цветка не напоминал
вам о несоответствии ваших дел его красоте; ибо всякий
запах — это лишь вид извещения о тех или иных нрав-
ственных качествах; и если бы не было благородных
поступков, то и лилия не пахла бы так чудесно. Липкий
ил символизирует человеческие пороки, грязь и разложение
среди людей, а растущий из него душистый цветок — чис-
тоту и мужество, которые бессмертны.
Рабство и раболепие не дают благоуханных цветов на
радость людям, ибо в них нет подлинной жизни; это всего
лишь гниение и смерть, оскорбляющие всякое здоровое
обоняние. Мы не жалуемся, зачем они существуют, но
зачем их не хоронят. Пускай живые похоронят их; ведь
даже и они годятся на удобрение.
* Кувшинка Дугласа 15 (латин.).
ЭВЕРТ ОГАСТЕС ДАЙКИНК
НАЦИОНАЛЬНОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
Мы — нация читателей, чис-
лом в тридцать миллионов,, но каковы наши книги и кто
наши писатели?
Еще не сошло в могилу множество людей, которые
жили, когда Эдмунд Берк, выступая в британском парла-
менте, описывал Америку времен тогдашнего лорда Батер-
ста 1 как «крохотную точку, едва видимую среди наций,
скорее маленький зародыш, чем оформившийся организм».
Этот народ-младенец, в то время «вместо костяка еще
имевший хрящи», который боролся с трудностями жизни
в новой стране, покорял девственные леса и населявшие их
дикие племена,— эти тринадцать неокрепших колоний,
выросшие по недосмотру метрополии, за семьдесят лет,
минувшие с тех пор, добились национальной независимо-
сти, пройдя суровое испытание долгой и кровавой войны —
создали новые правительственные учреждения, новые
гражданские установления и общественный строй,— стали
главной политической силой Западного полушария и вто-
рой в мире торговой державой и начинают оказывать на
ход событий влияние, которое, будучи направлено разум-
но, видимо, изменит судьбы человечества на все времена
и на всем земном шаре. Наша республика занимает тер-
риторию, достойную величавой роли, очевидно, выпав-
шей ей на великой сцене истории. Ее берега, омываемые
двумя океанами, континент, прорезанный могучими реками,
испещренный большими озерами и внутренними морями;
горы, богатые наиболее полезными и ценными минералами;
плодородная земля, в изобилии дающая все, что произра-
стает в умеренной зоне, покрытая обширными прериями и
величественными лесами; пространство, равное всей Юж-
ной и Западной Европе, способное вместить пятьдесят
371
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
независимых штатов и прокормить сотни миллионов жите-
лей, сужденных ей в будущем,— все это является залогом
такого роста и величия, которые обеспечивают нам самую
блестящую судьбу в истории человечества. [...]
А между тем эта страна, великая уже^сегодня — и еще
более великая в будущем; эта нация церквей и школ,
каналов и железных дорог — «восприимчивая и усердная
в поисках знаний» — не имеет своей литературы и нахо-
дится на положении колонии и провинции Старого Света.
Причины запоздания в литературном развитии страны
нетрудно назвать. У поселенцев нового края нет ни досуга
для наслаждения литературой, ни необходимых на это
средств. Неприветливый климат, дикая местность, враж:
дебные племена, лишения, болезни — все пришлось прео-
долеть и вынести основателям американских штатов.
И словно этого было недостаточно, чтобы сломить дух
первых сеятелей нашей цивилизации и свободы, на них
тяжело легла рука деспотического правительства метропо-
лии. Им надо было находить время и для молитвы, и для
обучения детей необходимым начаткам знаний, и для
семейных привязанностей, и для управления поселениями
и поддержания там порядка, и для необходимого отдыха;
но больше всего времени поглощал тяжкий труд. Надо
было рубить лес под пашню, сеять и собирать урожай;
строить хижины и бревенчатые укрепления и защищать их
от яростных нападений дикарей; сопротивляться деспоти-
ческой власти Англии. Не удивительно, что в столь небла-
гоприятных условиях литература не развивалась. Верность
колонистов своей старой родине была еще одним факто-
ром,, действовавшим* в том же направлении. Они сопротив-
лялись вымогательствам и гнету, как нарушениям
британской конституции, но они любили свою прародину
и были готовы подчиняться ее законной власти над собою
и своим имуществом. Они были англичанами, а английская
литература составляла .общее наследие всех англичан, куда
бы ни забросила их судьба. Они говорили на английском
языке, были глубоко проникнуты английскими вкусами и
предубеждениями, воспитаны в духе восхищения англий-
скими писателями и не признавали более высоких образ-
цов, чем английские, — естественно, что все попытки лите-
ратурного сочинительства в нашей стране были старатель-
ным подражанием литературе прародины и имели с ней
заметное сходство.
372
Э.-0. ДАЙКИНК. НАЦИОНАЛЬНОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
А когда колонии окончательно отстояли свою незави-
симость— это означало лишь освобождение от политиче-
ской власти метрополии. Они сохранили ее язык, ее литера-
туру и авторитет ее великих писателей, на которые от рож-
дения имели право как англичане или потомки англичан;
их молодая литература зародилась под влиянием всех ста-
рых привычек, старых ассоциаций, старых предубеждений в
пользу английских образцов, и духовное освобождение от
этой зависимости еще не совершилось. [...]
Подчинившись английскому литературному превосход-
ству, мы примирились с ученичеством, вместо того чтобы
стараться стать мастерами в литературном ремесле. Отцы
ели кислый виноград, а у детей на зубах — оскомина2. Мы
из поколения- в поколения подражали старым английским
писателям и держались старых правил в критике. «Подра-
жание нашим собственным древностям, — говорит сэр
Джеймс Макинтош3, — может быть столь же искусствен-
ным, как и копирование чужеземной литературы». Во всех
видах литературного творчества то, что является всего
лишь одной из манер, стало для нас единственной и един-
ственно дозволенной. Вместо того чтобы признать в драме
все бесконечное разнообразие страстей, как и их проявле-
ний, мы замкнули наш драматический горизонт пьесами
Шекспира. Точно так же Мильтон принят за единственный
образец величавости, а Аддисон — за мерило изящества и
легкости. Металл, добытый из девственной земли нового
края, должен литься в эти старые формы и застывать в
них. Надо брать только эти формы или никакие...
Дело отечественной литературы выиграет от ясного
доказательства необходимости национального начала. На-
циональное означает прежде всего отечественных авторов.
Во-вторых, должную пропорцию национальных тем, даю-
щих возможность описывать нашу природу, отражать
события дня, сохранять традиции, воспринятые от прош-
лого, изображать нравы и запечатлевать те обстоятельст-
ва, которые формируют дух времени и страны,— все это
должно быть пронизано и одушевлено горячим и просве-
щенным патриотизмом. Литература страны должна, подоб-
но зеркалу, отражать физический, моральный и интеллек-
туальный облик нации. Другие народы и будущие времена
должны найти у наших писателей портрет народа, увидеть
влияние религиозных и гражданских установлений на
положение, нравы и счастье человека и на могущество и
373
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
прочность государства. В Писании сказано о человеке,
говорящем «от избытка сердца»4. Литературе надлежит
быть летописью помыслов, слагаемой от избытка сердца,
выражающей и внешнюю и внутреннюю жизнь. [...]
Чей просвещенный ум не увидит различий между лите-
ратурами Греции и Рима, Италии и Испании, Германии и
Франции или Англии? У них безусловно есть много обще-
го, но имеются и резкие, характерные различия, составля-
ющие своеобразие каждой из них. Несхожесть Гомера и
Вергилия; Камоэнса, Данте и Мильтона; Гёте, Расина и
Шекспира выступает не более четко, чем несхожесть в
литературах соответствующих стран. Говоря о блестящих
заметках г-жи де Сталь о греческой драме и о сильном
впечатлении, производимом представлениями греческих
трагедий, Джеффри5 замечает: «Воздействие этих пред-
ставлений несомненно в значительной мере зависело от
Всецело национального характера сюжетов и сильно разви-
того национального сознания зрителей». Тот же выдающий-
ся критик считает, что Шекспир не мог бы написать свои
великие драмы — не мог бы быть Шекспиром, — если бы
родился в любой другой стране, кроме Англии. Действи-
тельно, Шекспир, несмотря нд «разнообразье, в нем заклю-
ченное»6, и на черты, которые «роднят людей всех
стран»7, — с головы до ног истый британец, и его творения
до краев полны национального духа. Разве мог бы Миль-
тон сочинить «Илиаду», а Гомер — «Потерянный рай»?
Разве мог Гёте создать «Эдинбургскую темницу», а
Скотт — трагедию «Фауст»? Разве в этих произведениях
не запечатлелись характерные черты страны и эпохи,
которая их породила? [...]
Таким образом, наши взгляды на национальное не
страдают узостью. Нам чужды нетерпимость и замкну-
тость. Мы не предлагаем ни сжигать книги, ни изгонять
авторов, "ни закрывать наши сердца для любого зова,
который является естественным голосом природы.
Мы хотели бы не замыкать, но расширять литератур-
ные горизонты; не ограничивать империю мысли, а, напро-
тив, присоединить к ней наши великолепные земли.
В октябрьском номере «Североамериканского обозрения»
некто пишет, что «обостренное национальное сознание,
хотя бы поверхностные люди именовали его патриотизмом,
является худшим врагом подлинного пышного расцвета
национальных талантов». Мнению сего ученого фиванца мы
374
Э.-О. ДАЙКИНК. НАЦИОНАЛЬНОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
противопоставляем высокие авторитеты, которые цитиро-
вались выше. [...]
Упомянутый «североамериканский обозреватель» гово-
рит,, что «сторонники национального, видимо, считают, что
американские писатели должны ограничиваться американ-
скими темами и прислушиваться только к американской
критике». Это неверно. Они нигде не высказывали ,подоб-
ного мнения. Мы говорим, что Шекспир, Мильтон, Данте,
Гёте и Расин писали в истинно национальном духе, однако
не ограничивались темами, взятыми только из жизни их
страны и из их времени. Мы люди, и все общее для чело-
вечества по праву находится в кругу интересов американ-
ского писателя; но мы также и американцы, и все харак-
терное для нашей страны и наших соотечественников
заслуживает нашего особого внимания. Разве не хватает
своих тем? Разве у наших авторов не находится мыслей о
родном крае? Разве в Новом Свете, как и в Старрм — в
нынешние времена, как и в давние, при свободном строе,
как и при деспотии,— не то же самое разнообразие в игре
человеческих страстей? Мы не хотим ничем ограничивать
наших писателей в выборе сюжетов. Мы предоставили бы
им писать обо всем, что только есть в природе и людях.
Мы хотели бы, чтобы в гамме человеческих страстей они
коснулись каждой клавиши. Но мы хотим, чтобы они были
верны своей родине. Если в нашем общественном устрой-
стве и жизни есть нечто самобытное, мы хотим, чтобы
отечественный поэт воспел их,, а отечественный историк
записал в своей летописи. Мы хотим, чтобы те, кто родил-
ся на нашей земле, кто верит в республиканский образ
правления, кто верит в великое будущее нашей страны, чьи
сердца бьются в согласии с сердцами соотечественников,
подобающим образом выразили свою веру, свои надежды,
свои привязанности. Мы сожалеем, что у наших писателей
отсутствует национальное сознание; что они рабски сле-
дуют старым или чужеземным образцам; что в своих
сюжетах и манере они британцы или немцы, но никак не
американцы. Мы признательны некоторым нашим писате-
лям за то, что ими сделано, но мы спрашиваем: если бы
американский народ внезапно погиб в какой-нибудь сти-
хийной катастрофе, что осталось бы в качестве достойного
памятника нашего существования как нации, чтобы и че-
рез несколько столетий служить на пользу и на радость
народам, ныне еще покоящимся в лоне времен? [...]
ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ
ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»!
Сочинено жителем Виргинии, проводящим июль в Вермонте
Оклеенная обоями комната в
прелестном деревенском доме, по самую крышу утонув-
шем в зелени, — а на милю вокруг ни одного строения,
только горы,, да разросшиеся леса, да озера, по берегам
которых бродят индейцы,— вот, без сомнения, подходя-
щее место, чтобы писать о Готорне. Что-то колдовское
заключено в этом северном воздухе; здесь и чувство и
долг точно бы повелевают приняться за такую задачу.
В этом уединении мыслями моими владеет человек глубо-
кой и благородной натуры. Мощно во мне отзывается его
страстный, магический голос; а подчас мне кажется, что
я различаю его в мягких трелях гнездящихся по холмам
птиц, которые прилетают на лиственницы перед моим
окном.
Если бы все прекрасные книги были как найденыши,
без матери и отца, если бы было так, мы бы воздавали
хвалу таким книгам, и она не распространялась бы и на
их всем известных авторов. И ни один достойный человек
не желал бы стать исключением из этого правила — мень-
ше всего тот, кто пишет: «Когда художник воспаряет
достаточно высоко, чтобы достичь Прекрасного, образ,
посредством которого он сделал Прекрасное доступным для
земных чувств, не имеет существенного значения в его
глазах, лишь бы его дух отдался наслаждению действи-
тельным».
Но не только это. Я не знаю, чье имя было бы достой-
но украсить титульный лист прекрасной книги; но чувство
подсказывает мне,, что имена всех прекрасных писателей —
имена фиктивные, причем гораздо больше, чем имя Юни-
ус2; все они — только разные обозначения того таинствен-
ного, вечно неуловимого Духа всего Прекрасного, который
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
всегда вселяется в гениальные души. И хотя эта навеян-
ная мне фантазией мысль, конечно, может показаться
плодом досужего воображения, она все-таки получает,
кажется, некоторое подтверждение в том, что ни один
великий писатель при личной беседе с ним не производил
такого сильного впечатления, как то, какое получаешь при
чтении им написанного. Однако каким образом то тленное,
из чего сотворено наше тело, способно должным образом
запечатлеть присутствие среди нас более высокого разума?
Смиренно укажем, что даже у тех, кто, как нам представ-
ляется, больше, чем человек, и даже у Спасителя, ни одна
черта зримого облика не выдавала царственности заклю-
ченной внутри их природы. Иначе каким же образом воо-
чию видевшие его израильтяне не сумели различить неба
в его взоре?
Занятно наблюдать, как человек пускается странство-
вать по сельским дорогам и в то же время способен прой-
ти мимо самого величественного, самого прекрасного
пейзажа; а дело в том, что встретившаяся ему живая
изгородь настолько похожа на все другие, что и в голову
не придет, чтобы за ней мог открыться замечательный вид.
Это как раз и приключилось со мною; только волшебный
пейзаж скрывался в душе этого Готорна, этого несравнен-
ного Повелителя Мхов. Вот уже четыре года, как написал
он свою «Старую усадьбу», а я впервые прочел ее всего-то
день-два назад. Книга попадалась мне в лавках, я немало
слышал о ней, а один из моих друзей, человек со вкусом,
даже рекомендовал мне ее как книгу редкостную, спокой-
ную, быть может слишком заслуживающую признания,
чтобы когда-нибудь его получить. Но ведь есть так много
книг, которые называют «прекрасными», так много непри-
знанных шедевров; поглощенный другими делами, я оста-
вил совет друга без внимания; ивот за четыре года «Мхи»,
покрывающие стены Старой усадьбы, ни разу не порадо-
вали моих глаз своей вечной свежестью. Впрочем, может
быть, все это время книга, как вино, делалась год от года
лучше и по аромату и по вкусу. Как бы там ни было, это
долгое откладывание завершилось минутами счастья. На
днях за завтраком девушка, живущая в горах, моя кузина,
которая последние две недели всякое утро угощала меня
клубникой и малиной — а ягоды, как розы и жемчуга в
сказке, словно бы скатывались на блюдце с этих клубнич-
ных грядок, ее щек, — так вот, эта милая Черри говорит
377
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
мне: «Я замечаю, что вы все по утрам отправляетесь на
сеновал; а вчера я видела там «Путешествия по Новой
Англии» Дуайта3. Ну, так у меня найдется кое-что гораз-
до лучше, кое-что куда более созвучное нашему лету
среди холмов. Доканчивайте свою малину,„а потом я вас
угощу мхом». «Мхом?» — воскликнул я. «Да, и забирайте
его с собой в сарай; а с Дуайтом можете распрощаться».
Тут она вышла и вскоре вернулась с книжкой в пере-
плете, цвета свежей зелени, украшенной фронтисписом,
тоже зеленым, только потемнее — ну просто кусок настоя-
щего мха, который кто-то искусно закрепил на форзаце.
«Послушайте, — сказал я, мешая ложечкой малину, — зна-
чит, это и есть «Мхи старой усадьбы»?» «Да, — говорит
Черри,— это и есть тот боярышник в цвету4». «Боярышник
и мхи! — воскликнул я. — Нет, довольно; сейчас утро, на
дворе июль. Я пошел на сеновал».
Я растянулся на только что скошенном клевере; сквозь
широкую дверь сарая доносился и ласкал меня ветерок с
холмов, жужжанье пчел на окрестных лугах вселяло
успокоение: и не могу передать, до чего заворожил меня
этот мшистый человек! И как неуклонно, как последова-
тельно держался он прекрасного обещания, которое дал
гостям своей усадьбы; это о них он пишет: «У других они
могли бы получить удовольствие, развлечение или назида-
ние— все это нетрудно найти где угодно; у меня же .они
получат отдохновение. Отдохновение — в жизни, полной
тревог! Что лучше можно сделать для этих усталых, изно-
сившихся в светской суете душ?.. Что можно сделать
лучше для всякого, кто присЬединяется к нашему кружку,
где рассказывают сказки, как не покорить его проникаю-
щим сказку волшебством?» И весь тот день, зарывшись
в свежескошенный клевер, я наблюдал готорновские «рас-
свет в Ассирии, солнечный закат и восход луны в Пафии
с вершины нашего восточного холма»5.
Его нежная восторженность захватила меня и пробу-
дила во мне мечты, а когда я закрыл книгу, когда очаро-
вание рассеялось, этот маг «отпустил меня на волю и оста-
вил по себе лишь неясные воспоминания, точно он мне
пригрезился».
А Старая усадьба! Какой причудливый свет заливает
ее — лунный свет задумчивости и юмора, удивительный,
редкий свет, исходящий от остро чувствующего и не спе-
шащего открыться сердца. Никаких плоских шуток, ника-
378
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
кого грубоватого юмора, родившегося за обильным обедом
и добрый чашей вина, — нет, это юмор столь умный и той-
кий, столь возвышенный, столь глубокий, а в то же время
столь пленительный, что, скорее всего, он вполне пристал
бы и ангелу. В этом юморе — самый дух веселья; трудно
вообразить себе нечто более человечное и вместе с тем —
более достижимое. Сад, окружающий Старую усадьбу,
кажется зримым воплощением души, в которой родились
его картины. Вот они, погнувшиеся, скрюченные старые
деревья, которые «протягивают свои искривленные ветви
и настолько завладевают нашим воображением, что мы
вспоминаем их так, как вспоминают удачную шутку или
чью-то необычную прихоть». А потом, когда мы попали
в это царство прихотливых форм и отдались полуденному
покою, который дарует нам этот чародей Готорн, как точ-
но передает неслышное проникновение в вашу душу его
спелых, как плод, мыслей образ «большого яблока, шлеп-
нувшегося на землю в полдень, когда стоял царственный
покой, упавшего, когда не б_ыло ни ветерка, — просто
потому, что оно достигло совершенной зрелости»! Ибо
мысли и грезы этого обворожительного Повелителя Мхов
настолько созрели, что на них играет румянец, как на
яблоке.
«Почки и птичьи голоса»6—как это восхитительно!
«Неужели когда-нибудь мир настолько захиреет, что и
весне будет не под силу вернуть ему свежесть?» Или
«Поклонение огню»? Да разве кто-нибудь умел так про-
славить очаг, наделить его таким священным значением?
Само заглавие этого рассказа говорит больше, чем пятьде-
сят томов заурядной прозы. Взгляните, как великолепно
написано хотя бы вот это: «Однако очарование его милой,
располагавшей к нему учтивости и доброжелательности не
становилось меньше и оттого, что всемогущий дух, как
только ему предоставлялась возможность, приводил в ужас
и смятение этот мирный дом, заключал его обитателей в
свои ужасные объятия и не оставлял от них ничего, кроме
побелевших костей. Сокрытая в нем угроза безумия и раз-
рушения только придавала еще большую привлекатель-
ность и трогательность уюту, который он создавал в доме.
Как это было благородно с его стороны, обладая такими
силами, сдерживать их день за днем, одну долгую, уто-
мительную ночь за другой скромно гореть в покрытом
копотью очаге, и лишь время от времени напоминать о
379
ЗСТЁТЙКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
своем диком нраве, когда он высовывал из трубы свой
красный язык! Да, верно, он причинил немало зла и, не-
сомненно, еще причинит; но его теплое сердце все это
искупало. Он был расположен к человеческому роду...»
Но у него есть и другие плоды — не настолько румяные,
как эти, хотя тоже вполне созревшие; они остались увядать
на ветви,, после того как кончилась прекрасная осенняя
работа — сбор урожая. Его рассказ «Старый торговец
яблоками» проникнут духом самой возвышенной печали;
о герое сказано, что «детство без переживаний и волнений
предопределило его болезненный расцвет, который уже
содержал в себе предвестие и зримый образ убогой и вя-
лой старости». Таких точных мазков не подскажет зауряд-
ное сердце. Они свидетельствуют о такой глубинной неж-
ности, таком безграничном сочувствии ко всем формам
жизни, такой всепроникающей любви, что мы не можем
не заключить: в умении художественно выразить все это
наш Готорн почти что исключение — во всяком случае,
среди современных писателей. Но более того. Такие точ-
ные мазки, как нами отмеченные, и многие, многие другие,
рассыпанные по всем его страницам, позволяют нам до
какой-то степени проникнуть и в хитросплетения и глубины
сумевшей найти их души. И мы понимаем, что только
страдание, которое человеку так или иначе довелось когда-
то узнать, только оно дает способность изобразить страда-
ние других. Всюду проступающая готорновская грусть
подобна бабьему лету: она заливает весь пейзаж единым
мягким светом, но в то же время подчеркивает отличи-
тельный оттенок каждого возвышающегося над местностью
холма, каждой уходящей к горизонту долины.
Но все это лишь самое малое из того, чем восхищает
нас гений. Если кто и читал Готорна, то обычно говорят
о нем как о весьма приятном писателе,, пишущем прият-
ным стилем, как о человеке, живущем уединенно и никому
не делающем вреда, но таком, от которого едва ли можно
ожидать чего-то глубокого и значительного; это писатель,
не ставящий целью сказать нечто существенное. Но не
может быть человека, чьи чувства юмора и любви, подоб-
но горным пикам, достигали бы головокружительной
высоты и воспринимали излучения из высших небесных
сфер; не может быть человека, чьи чувства юмора и любви
обрели бы ту высокую форму, которая позволяет говорить
о гении, — не может быть такого человека, если он не
380
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
обладает помимо подобных чувств еще и могучим, глубо-
ким разумом, устремляющим человека в глубины вселен-
ной, как свинцовое грузило влечет леску на самое дно.
Иными словами, любовь и юмор — только глаза, посред-
ством которых разум глядит на мир. Великая красота
этого разума — это производное его силы. Может ли быть
для любого читателя что-нибудь более прекрасное,, чем
рассказ, озаглавленный «Мосье де Зеркалье»; а если чита-
тель способен полностью вникнуть в него, может ли быть
что-нибудь и более преисполненное таинственного значе-
ния? Да, вот он сидит передо мною и рассматривает
меня — эта «форма, в которую облеклась тайна», «тот
самый мосье де Зеркалье». «И кажется мне, дрожь пройдет
по моему телу, если он с его магической способностью
преодолевать любое препятствие в поисках меня вдруг
предстанет перед моим взором».
Какое глубокое, о нет, пугающее нравственное назида-
ние заключено во «Всесожжении земли», где все тщесла-
вие мира,'все его пустые теории и формы, начиная с бес-
смысленных светских капризов и пристрастий, — все они
по очереди предаются аллегорическому огню; и сколько
в этом великолепного в своей последовательности, все
более и более глубокого понимания мира; наконец, не
остается ничего, кроме порождающего все, что есть на
свете, человеческого сердца,— а раз оно уцелело, опусто-
шительный пожар не разрушил ничего.
Рядом с этим рассказом можно поставить «Посредниче-
скую контору», образец удивительно тонкого проникнове-
ния в тайные порывы человеческой души. Есть и другие
рассказы, еще более заряженные глубоким смыслом.
«Рождественский пир» и «Змея в груди» послужили
бы превосходными образцами для тщательного анализа,
если поставить себе любопытную задачу — предположи-
тельно установить, какие движения души продиктовали
такие рассказы. Ведь хотя с внешней стороны душа Готор-
на как будто залита мягким осенним солнцем, ее другая
сторона, подобно находящейся в тени половине шара, оку-
тана мраком, вдесятеро более глубоким, чем такая тень.
Однако этот мрак лишь сообщает еще больший смысл
всегда приходящей ему на смену заре, вечно пробивающе-
муся сквозь него и направляющему мир в его кругосветном
плавании рассвету. Искусственно ли вызывает в себе Го-
торн эту мистическую мрачность, чтобы использовать ее
381
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
как средство для достижения тех поразительных эффектов
света и тени, каких он добивается, или же в нем, быть
может, неведомо для самого него, действительно таится
что-то от пуританской угрюмости, — этого я не могу с оп-
ределенностью сказать. Несомненно, однако, что его
великая мрачность обретает свою действенность благодаря
близости ее к свойственному кальвинизму ощущению
врожденной греховности, первородного греха — ощущению,
от которого, в какой бы форме оно ни возникало, не может
полностью и навсегда избавиться ни один глубоко заду-
мывающийся человек. Ибо случаются настроения, когда
невозможно взвесить в уме этот мир и не испытать потреб-
ности как-то смягчить неравный итог, бросив на другую
чашу весов нечто так или иначе сходное с первородным
грехом. И о каких бы событиях ни шла речь, быть может,
ни один писатель еще не вкладывал в эту ужасающую
мысль такого ужаса, как наш безвредный Готорн. Более
того, этот мрачный загадочный образ владеет им полно-
стью и безраздельно. Вас может заворожить его солнечный
свет, могут увлечь поблескивающие золотом проблески на
небе, которое он над вами воздвигает, но за этими проб-
лесками стоят тьма и мрак, да и сами эти его яркие проб-
лески делаютсй тесными и гаснут среди наплывающих
грозовых туч. Одним словом,, мы заблуждаемся насчет
нашего Натаниела Готорна. Должно быть, он сам не раз
улыбался, видя, насколько его не понимают и что за курь-
езные вещи о нем говорят. Ему доступны глубины несрав-
ненно большие, чем те, каких может достичь обычный
критик. Ибо не рассудком должно судить о таком челове-
ке, но сердцем. Величие не откроется, если вы будете
постигать его рассудочно; вы не найдете ни намека на
него, если оно не будет понято интуицией; нет нужды про-
сеивать руду — сумейте только прикоснуться к ней, и вы
увидите, что это золото.
Так вот та готорновская мрачность, о которой я гово-
рил, как раз и влечет и околдовывает меня. Невзирая на
это, я допускаю, что она развилась в Готорне излишне
сильно. Возможно, луч носимого им света падает на нас
не всякий раз после того, как мы делаемся свидетелями
заключенной в нем тьмы. Но как бы то ни было, именно
эта мрачность сообщает ощущение бесконечной недогово-
ренности самому его фону — тому фону, к которому при-
бегал и Шекспир, чтобы воплотить величайшие свои за-
382
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
мыслы, те, которые принесли Шекспиру самую лестную
для него и в то же время всего более его ограничивающую
репутацию глубочайшего из мыслителей. Ибо философы
не восторгаются Шекспиром как великим автором траге-
дий и комедий. «Снять голову с него! Вот жребий Букин-
гема!»7 Такого рода напыщенность, привнесенная другим
пером, разрушает все воздвигнутое здание, и как не пожа-
леть тех, кто из всего Шекспира помнит лишь описание
герба Ричарда III или кинжала Макбета. Нет, не это
делает Шекспира Шекспиром, а совсем другое — глубокие,
могучие прозрения; рассыпанные по его пьесам проблески
интуитивно постигнутой Истины; его мгновенные, неулови-
мые прикосновения к самой основе бытия. Устами своих
мрачных персонажей — Гамлета, Тимона, Лира, Яго — он
как настоящий художник открывает нам, а иногда лишь
дает почувствовать истины, которые мы ощущаем настоль-
ко ужасающе верными, что всякий достойный и уважаю-
щий себя человек счел бы чистым сумасшествием загово-
рить о них или хотя бы мимоходом их коснуться. Доведен-
ный муками до отчаяния, безумный король Лир срывает
с себя маску и в разумном умопомрачении излагает жиз-
ненно важные истины. Однако я говорил уже, что все
это — лишь самое малое из того, чем восхищает нас гений.
Шекспиру поклоняются слепо, безудержно — но поклоня-
ются самому в нем незначительному. Лишь очень немногие
из его бесчисленных комментаторов и критиков не то что
всегда помнили, но хотя бы отдавали себе отчет в том,
что зримые плоды великой души не настолько велики, как
то неразвившееся, подчас и не могущее развиться, но
смутно ощутимое величие, которого эти зримые плоды
служат лишь безошибочными свидетельствами. В гробнице
Шекспира покоится нечто неизмеримо большее, нежели
все написанное Шекспиром. И если я возвеличиваю Шекс-
пира, то меня побуждает к этому не столько то, что он
создал, сколько то, чего он не создал или не захотел соз-
дать. Ибо в этом царстве лжи Истина не может не быть
пугливой, как белый олененок в лесу; и она являет свой
лик — пусть и скрытый под маской и только мимолетно —
лишь в удивительных озарениях, которые мы встречаем у
Шекспира и других мастеров великого Искусства Гово-
рить Истину.
Но если уж. всеми почитаемый Шекспир в этом своем
настоящем облике известен лишь немногим; если среди
383
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
превозносящих Шекспира лишь немногие, читая его, глу-
боко задумывались,, а большинство, скорее всего, просто
видели что-нибудь из Шекспира на понаторевшей во вся-
ких занятных пустяках сцене (которая одна создала и
продолжает создавать общераспространенное о нем пред-
ставление); если у немногих нашлось время, или терпе-
ние, или интерес для того, чтобы постичь духовную правду,
запечатленную таким великим гением, как Шекспир, чему
же удивляться, что в наш век Натаниел Готорн являет
пример человека, почти что полностью непонятого людьми.
Быть может, кто-нибудь, погрузившись в уютное кресло и
забыв о шуме города за окном или найдя глубоко скры-
тый среди тихих гор уголок, сумеет понять, что такое
Готорн на самом деле. Но не в пример Шекспиру, которого
обстоятельства принудили пойти противоположным путем,
Готорн — то ли просто оттого, что у него к этому не было
склонности, то ли по неумению — напрочь отказался от
шумной популярности, которую создают их авторам грубо-
ватый фарс или трагедия с кровопролитием; с него доволь-
но тех скромных благодарных откровений, которые
доступны могучему разуму, когда его ничто не тревожит;
а этот разум редко делится своими откровениями с ми-
ром— только при условии, что такие откровения уже могут
прозвучать мощно и одухотворенно, что они заставят чаще
биться честное сердце.
Вам нет нужды сосредоточивать свое внимание и на
этой его мрачности, если вас она не устраивает. Да впро-
чем, не всякий читатель и различает ее, ибо по большей
части она обращена к тем, кто лучше других поймет ее и
найдет ей объяснение; она не навязывается всем без
разбора.
Кого-то может неприятно поразить, что на одной и той
же странице речь идет о Шекспире и о Готорне. Пожалуй,
возразят, что, коль скоро потребовались примеры, можно
было бы обойтись и не столь сильным источником света,
чтобы разглядеть, что же это такое Готорн, этот малозна-
чительный человек, почти что наш ровесник. Но я вполне
осознанно отказываюсь примкнуть к тем, кто — во всяком
случае, по отношению к Шекспиру — точно олицетворяет
максиму Ларошфуко8: «Мы порою восхваляем доблести
одного человека, чтобы унизить другого», к тем, кто почи-
тает Шекспира абсолютно недостижимой вершиной, дабы
внушить благородным претендентам на величие, что их
384
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
порывы тщетны. Но ведь были люди, подошедшие близко
к Шекспиру. Есть души, проникнувшие во вселенную столь
же глубоко, как он. Да и найдется ли смертный, которого
хотя бы однажды не посетили мысли не менее высокие,
чем те, которые содержатся в «Гамлете»! Не следует с
холодным сердцем поносить род человеческий ради того,
чтобы возвысить одного человека, кем бы он ни был. Уж
слишком дешевым будет такое удовлетворение сознатель-
ной посредственностью. Кроме того, это абсолютное и безо-
говорочное преклонение перед Шекспиром превратилось в
один из предрассудков, свойственных англосаксам. Трид-
цать девять статей9 пополнились теперь сороковой. Нетер-
пимость проявила себя и здесь. Либо no4HTaftfe Шекспира
недостижимым, либо убирайтесь вон. Но почему должен
разделять такой предрассудок и американец, человек,
призванный вносить республиканский, поогрессивный дух
в литературу, равно как и в жизнь? Поверьте, друзья,
люди, не слишком уж уступающие Шекспиру, вот в этот
самый день рождаются по берегам Огайо. И придет день,
когда вы скажете: кто же станет читать книгу, написанную
англичанином10, если он наш современник? Самое боль-
шое наше заблуждение состоит, видимо, в том, что даже
те американцы, которые с нетерпением ждут, чтобы среди
них явился великий писатель, почему-то убеждены, что он
будет облачен, в костюм времен королевы Елизаветы, что
он примется сочинять драмы на сюжеты, позаимствован-
ные из английской истории или из новелл Боккаччо. А ведь
в действительности настоящий гений — это часть своей
эпохи: сам гений — это и есть эпоха, и он окрашен в ее
цвет. Не похожи ли мы на тех израильтян, которые возно-
сили молитвы, ожидая торжественного пришествия Мес-
сии, когда Он, никем не замеченный, уже шел по улицам,
и во все глаза смотрели, не появится ли колесница, когда
Он уже приехал к ним, только на ослице? Не следует нам
забывать и того, что при жизни Шекспир не был Шекспи-
ром; он был всего-то мистер Вильям Шекспир из процве-
тавшей благодаря умелому ведению дела фирмы Кон-
делл11, Шекспир и компания, владельцев лондонского
театра «Глобус»; и весьма изысканный литератор по имени
Четтл12 отзывался о нем как о «выскочке» и «вороне,
коасующейся в чужих перьях». Ибо, заметьте, первый
упрек в адрес по-настоящему оригинального творца —
нередко упрек в подражательстве. Здесь не место объяс-
13-1806
385
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
нять, почему это так. Чтобы различить, где Истина, необ-
ходимо огромное морское пространство — а особенно в тех
случаях, когда Истина чем-то непривычна, как было не-
привычным в 1492 году существование Америки, хотя этот
материк был ничуть не менее древним, а может быть, даже
еще древнее, чем Азия; просто рядовые матросы, эти даль-
новидные философы, никогда раньше не видели Амери-
ки; и они клялись, что на ее месте только вода и лунный
свет.
Впрочем, я и не утверждаю, что Натаниел из Салема
более велик, чем Вильям с Эвона, или равен ему в вели-
чии. Я утверждаю лишь, что различие между этими двумя
людьми ни в коем случае нельзя считать неизмеримым. Не
столь уж многое потребовалось бы для того, чтобы Ната-
ниел стал вполне вровень с Вильямом.
И я утверждаю еще и следующее: даже если Шекспиру
пока не было равного, дайте. миру время, и можете не
сомневаться, что Шекспир будет превзойден — в этом или
другом полушарии. Мы не удовлетворимся и тем, что
провозгласим современный мир стареющим и дряхлеющим
и скажем: то очарование свежести, которым был когда-то
наделен мир и которое сделало великих поэтов прошлого
такими, какими они теперь кажутся, уже невозвратимо.
Это не так. Сегодня мир так же молод, как в тот день,
когда он был сотворен, и роса, выпавшая нынче утром на
этом лугу в Вермонте, холодит мне ноги так же, как холо-
дила ноги Адаму райская роса. И наши предки не успели
еще настолько обыскать Природу, чтобы для нашего поко-
ления не осталось в ней новых тайн и источников очаро-
вания. Вовсе нет. Еще не сказана и миллиардная доля
того, что нужно сказать, а все, что уже сказано, лишь
приумножает пути к тому, что сказать пока еще только
суждено. Похоже, что не столько бедность материала,
сколько его преизбыток делает современных авторов бес-
помощными.
Так пусть же Америка дорожит своими писателями и
осыпает их почестями; да, пусть она одаряет их славой.
Не так уж их много, чтобы на них не хватило ее доброго
расположения. А поскольку у нее собственные славные
сыновья, пусть она прижмет их к груди и не растрачивает
пыл своих объятий на чад из чужого дома. Ибо — можете,
конечно, с этим не соглашаться — в конечном счете Анг-
лия во многом остается для нас чужой. По сути, у Китая
386
Г. МЁЛВИЛЛ. Г0Т0РН Й ЕГО «МХЙ СТАРОЙ УСАДЬЁЬ!»
больше оснований добиться нашей любви, чем у Англии.
Но даже если бы среди нас не встречались большие, ни на
кого не похожие таланты — а ведь их у нас по меньшей
мере не один десяток,— все равно пусть Америка сначала
воздаст хвалу посредственности в собственных своих детях,
а уж затем (ведь повсюду достоинство требует всеобщего
признания) пусть воздает хвалу самым высоким совершен-
ствам, достигнутым детьми любой другой страны. Пусть
собственные ее писатели, говорю я, получат приоритет в
признании. Какое удовольствие доставил мне как-то мой
кузен из Каролины, человек с горячей головой, когда ска-
зал: «Если бы в литературе не нашлось другого американ-
ца, которого можно было бы похвалить, что ж, я хвалил
бы папашу Эммонса 13 с его «Фредониадой», пока не по-
явился бы более искусный эпос, и клялся бы, что это не
многим хуже «Илиады». Сказано, конечно, слишком силь-
но, но по сути он был прав.
И американский гений не нуждается ни в чьем покрови-
тельстве, чтобы двигаться вперёд. Он создан из вещества
столь взрывчатого, что его не удержать никакими тиска-
ми— он разнесет их на куски, хотя бы они были сделаны
из трижды закаленной стали. Не о благе тех или иных
авторов, а о благе нашей страны забочусь я, когда прошу
Америку обратить внимание на крепнущие силы ее писате-
лей. Ведь как стыдно будет, если другие страны прежде,
чем сама она, увенчают славой ее героев пера! А ведь
сейчас все к этому и идет. Американские писатели полу-
чили больше справедливых похвал и стали свидетелями
более тонкой проницательности (хотя нередко все это
сопровождалось смешной снисходительностью) даже со
стороны отдельных англичан, чем со стороны своих со*
граждан. В Америке не наберется и пяти критиков, да и
из тех, кто есть, половина впала в дремоту. Что же до
покровительства, то его оказывает не Америка своим
писателям, а, наоборот, писатели Америке. И если слу-
чается, что некоторые из них обращаются к публике с
просьбой отнестись к ним более внимательно, их побужда-
ют к этому мотивы не всегда эгоистические, но нередко
и патриотические.
Не приходится спорить: лишь немногие из них уже
выказали ту несомненную оригинальность, которая заслу-
живает всяческой поддержки. Но тот искусный писатель м,
который из всех американцев получил за свои сочинения
13*
387
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
в своей стране, наверно, больше всего комплиментов, этот
чрезвычайно популярный, вызывающий симпатию писатель,
хотя он во многом действительно хороший и самостоятель-
ный литератор, все же более всего обязан своей репута-
цией добровольно избранному им для себЪ методу подра-
жания чужеземным образцам, а также тому, что он при-
учил себя не касаться иных тем, кроме банальных. Но
лучше пережить поражение, идя' по пути оригинальности,
чем преуспеть, следуя стезей подражания. Тот, кто ни разу
не изведал поражения, не может быть велик. Поражение —
настоящее испытание величия. И когда говорят,, что посто-
янный успех — свидетельство, что человек знает меру своих
сил, остается только добавить, что в таком случае он знает,
как они невелики. И давайте однажды и навсегда решим
для себя: надо не следует возлагать надежды на этих ба-
нальных, не лишенных приятности писателей, которые
знают меру своих сил. Мы не хотим быть к ним неспра-
ведливыми, но ведь это несомненный факт, что они пред-
ставляют собой лишь еще одно дополнение к Голдсмиту
или какому-нибудь иному английскому автору. А нам не
нужны американские голдсмиты; -о нет, нам не нужны
американские мильтоны. Нет ничего бол^е недоброжела-
тельного по отношению к настоящему американскому
писателю, как назвать его американским Томпкинсом 15.
Назовите его просто американцем и довольно — ничего
более лестного о нем сказать невозможно. Я, однако, не
хочу сказать, что всякий американский писатель должен
прилагать все силы к тому, чтобы в его писаниях непре-
менно запечатлелся национальный дух; я говорю только,
что ни один американский писатель не должен писать как
англичанин или как француз; пусть он пишет как. чело-
век, и можно не сомневаться, что в таком случае он будет
писать как американец. Давайте же покончим с этим
духом литературного низкопоклонства перед Англией. Если
в литературе кто-то должен заниматься низкопоклонством,
пусть эту роль берет на себя Англия, а не мы. Мы уси-
ленно готовимся к роли политического вождя народов,
которая неотвратимо ожидает нас к концу этого столетия;
и в то же время в литературном отношении мы к такой
роли прискорбно не подготовлены и, кажется, всячески
стремимся и дальше пребывать в таком состоянии. Раньше
этому еще можно было найти какие-то оправдания; сейчас
их нет. А для того, чтобы исправить такое положение,
388
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
необходимо совсем немногое: охотно признавая и ценя все
достойное, где бы оно ни было создано, мы должны воз-
держиваться от непомерного восхваления чужеземных
писателей и в то же время по справедливости ценить на-
ших собственных сочинителей, которые того заслуживают,
тех, которые во всех вещах различают присутствие ничем
не скованного, демократического духа христианства, в
наше время ставшего фактически главенствующим нача-
лом мира; а в этом мире в наше время главенствуем мы,
американцы. Наберемся же смелости предать осуждению
всякое подражательство, хотя бы оно дышало, как утро,
ароматом утонченности, и содействовать всему оригиналь-
ному, пусть оно поначалу будет неказистым и грубоватым,
как сучья наших сосен. И если все наши писатели терпят
неудачи, или нам так кажется, будем поступать, как мой
кузен из Каролины: похлопаем их по плечу и поддержим
во втором раунде их боя против всей Европы. На наш
взгляд, положение с национальной литературой у нас на-
столько критическое, что поистине нам в каком-то смысле
просто необходимо стать задиристыми, иначе время уйдет
и превосходство окажется от нас на таком удалении, что
едва ли мы сможем с уверенностью ожидать, что оно
очутится когда-нибудь на нашей стороне.
После всего сказанного, дорогие сограждане, кого в
первую очередь мне рекомендовать вам в качестве прек-
расного писателя, созданного из той же плоти и крови,
что и вы, писателя никому не подражающего и, быть
может, по-своему неподражаемого, кого рекомендовать
вам, если не Натаниела I оторна? Он принадлежит к ново-
му и гораздо более замечательному поколению ваших
писателей. В книгах его живут запахи ваших берез и
тсуг; ваши широкие прерии запечатлелись в его душе; а
если вы отправитесь путешествовать по его краям, описан-
ным глубоко и прекрасно, вы услышите в отдалении рев
его Ниагары. Не уступайте же будущим поколениям при-
ятного долга понять и оценить его по достоинству- Сохра-
ните эту радость для себя, для собственного поколения; а
он ощутит тогда в себе благодарные порывы, которые, кто
знает, будут, возможно, способствовать расцвету в нем
какой-нибудь еще способности и достижениям, которые, на
ваш взгляд, могут оказаться еще замечательнее. А одарив
своим доверием его, вы одарите им и других, все литера-
турное братство. Ведь во всем мире люди талантливые
389
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
составляют единое целое, и для взаимного понимания до-
статочно коснуться кого-то одного, чтобы оно распростра-
нилось и на весь круг.
Говоря о Готорне, а точнее, о Готорне, отразившемся
в его писаниях (ибо самого его я никогда не видел 16 и,
живя уединенно на плантации, расположенной далеко от
этих мест, вероятно, никогда не увижу), так вот, говоря
о его произведениях, я пока что ни словом не обмолвился
о его «Дважды рассказанных историях» и «Алой букве».
Обе книги превосходны; однако они полны столь многооб-
разных; причудливых и не поддающихся ясному определе-
нию красот, что, вне всякого сомнения, у меня недостанет
времени перечислить хотя бы половину из них. В этих двух
книгах есть кое-что такое, что, будь они написаны в Анг-
лии столетие назад, Натаниел Готорн явно потеснил бы
многих других блестящих авторов, на которых мы почти-
тельно взираем ныне как на авторитеты. Но я удовлет-
ворюсь тем, что оставлю Готорна ему самому, а также
потомкам, которые неминуемо его откроют; и какими бы
высокими словами я ни характеризовал его, я чувствую,
что своими дифирамбами я оказываю больше услуг и боль-
ше чести самому себе, чем ему. Ведь, по сути, великое
совершенство — само по себе достаточная похвала, а когда
начинаешь о нем говорить, то просто находят- выход чув-
ства искреннего и благодарного восхищения им и любви;
от сердца идущая, непринужденная хвала оставляет по
себе на губах приятное воспоминание; и признать 'досто-
инство в других — тоже достоинство.
Но я еще не сказал всего. Нет человека, который, читая
прекрасного писателя и наслаждаясь каждым его нюансом,
не испытал бы, закончив книгу, желания представить себе
какой-то идеальный образ автора, его души. И если пра-
вильно смотреть, почти всегда обнаружится, что автор сам
где-то запечатлел для вас свой облик. Позгты (не важно,
пишут ли они стихом или прозой), эти живописцы Приро-
ды, являются, как и их собратья, прибегающие к кисти,
настоящими портретистами, и среди множества образов,
которые они должны набросать, отнюдь не обязательно
оставляют без внимания свой собственный; во всяком высо-
ком творении они передают и свой облик — без какого бы
то ни было тщеславия, хотя, случается, и мелькнет в кар-
тине нечто такое, что потребовалась бы не одна страница,
чтобы подыскать этому соответствующее определение.
390
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
Предоставляю людям, лучше других знакомым с самим
автором, судить о том, действительно ли нижеприведенный
портрет — это портрет Натаниела Готорна; а он сам пусть
скажет, не выразилось ли в этом отрывке до какой-то
степени состояние его души, вечное состояние всех настоя-
щих, чистосердечных людей — состояние искателя, а не уже
нашедшего:
«Вслед за тем вошел небрежно одетый человек, кото-
рый по виду напоминал мыслителя, но, пожалуй, был
слишком грубо сколочен и мускулист, чтобы вызвать
мысль о книжном черве. Лицо его дышало здоровьем и
силой, но было в нем и что-то изящное и тонкое; грубова-
тое на первый взгляд, оно светилось, однако, светом,
исходившим от большого, доброго сердца, которое было
силой достаточной, чтобы пробудить его могучий ум и
заставить этот ум светиться во всем. Он приблизился
к хозяину посреднической конторы и взглянул на него на-
столько сурово и прямодушно, что, наверно, редкой* тайне
удалось бы скрыться от этого взгляда.
— Я ищу Истину,— сказал он».
Двадцать четыре часа прошло с той поры, как я все
это написал. Я вновь принимаюсь за перо, едва вернув-
шись с сеновала; я переполнен крепнущей любовью к
Готорну и восхищением перед ним. Сейчас я снова пере-
листал «Мхи» и всюду находил многое такое, что поначалу
ускользнуло от моего внимания. И я даже думаю, что луч-
ше подбирать оставшиеся колосья на ниве, которую сжал
он, нежели пожинать урожай с нетронутого поля других.
Если уж быть откровенным (хотя, надо полагать, это до-
вольно глупо), хотя я вчера так много написал о «Мхах»,
я к тому времени еще не дочитал их; однако и по то-
му, что было прочитано, у меня достало проницатель-
ности угадать в книге те высокие достоинства, которые и
побудили меня написать то, что вы прочли. На какие же
необозримые вершины любви, удивления и восхищения,
быть может, еще буду вознесен, когда, вновь и вновь лако-
мясь этими мхами, я до конца впитаю в себя все их соки!
Этого я не в силах себе представить. Но я уже ощущаю,
что этот Готорн заронил мне в душу не одно благотворное
семя. Чем больше я раздумываю над его книгой, тем
более глубокой и всеохватывающей мне она кажется; он
все глубже и глубже врастает своими массачусетскими
корнями в горячую землю моей южной души.
391
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Внимательно ознакомившись с Содержанием, я вижу,
что теперь прочитал уже все рассказы; вчера же у меня
оставались непрочитанными два из них, которым мне
хочется уделить сейчас особое внимание,— «Вечеринка для
избранных» и «Молодой Браун». Надо сразу же предупре-
дить тех, кого мои бессвязные строки, быть может, побудят
все-таки взять в руки «Мхи»,, что они ни в коем случае не
должны обманываться заурядностью заглавий многих
рассказов и пренебрегать из-за этого книгой, сочтя ее не
стоящей внимания. Ибо не в одном, а во многих случаях
заглавие дает совершенно неправильное представление о
содержании рассказа; это как если бы в деревенские пле-
теные бутыли налили самое лучшее, самое дорогое фалерн-
ское или токай, а на наклейке написали бы «сидр»,
«грушевое» или «бузиновка». Дело в том, что, как и мно-
гие другие гении, наш Повелитель Мхов находит особое
наслаждение в том, чтобы подшутить над миром, а осо-
бенно в том, чтобы внушить всем совершенно неправиль-
ное представление о себе. Я не сомневаюсь, что сам он
предпочитает, чтобы в нем видели посредственного сочини-
теля; а настоящее, тонкое понимание своей души он
сохраняет за тем, кто лучше других способен о нем судить,
то есть за самим собой. А кроме того, по самой своей
натуре люди, подобные Готорну, очень часто подозревают
в похвалах со стороны публики Лишь явное свидетельство
посредственности того, кто их удостоился, и если бы им
приходилось слушать щедрые и громкие комплименты от
общества в собственный адрес, это, пожалуй, внушило бы
им даже в какой-то мере сомнение в своих силах. Не
спорю, я сам осыпал Готорна комплиментами, раз уж вам
так хочется уличить меня в противоречии самому себе;
однако у меня есть оправдание — по отношению к нему я
первый, кто это сделал; а стало быть, не отрицая за собой
вины, я все-таки имею право на снисхождение, поскольку
сказал о Готорне то, чего он заслуживал.
Не знаю, какие мотивы двигали Готорном, когда он
выбирал такие заглавия для своих рассказов, была ли к
тому серьезная причина, или ему просто хотелось пошу-
тить; но у меня нет > сомнений, что некоторые названия
были специально подобраны с расчетом обмануть — и до-
вольно жестоко — тех, кто привык бегло перелистывать
книги. Хочу еще раз быть совершенно откровенным, и по-
этому повеселю вас, сообщив, что два раза заглавия вво-
392
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
дили в полное заблуждение даже такого необычайно
проницательного читателя, как ваш покорный слуга,—
причем уже после того, как я понял, какая глубина, какой
размах отличают этого американца. «Разрази меня гром»
(так имеют обыкновение говорить сельские жители в этой
округе), «разрази меня гром», кто мог бы ожидать, что
рассказ, озаглавленный «Молодой Браун»,— чудо? Судя
по названию, вы бы, конечно, решили, что это простенький
рассказик, задуманный в качестве дополнения к «Хозяюш-
ке в двух башмаках» 17. А оказывается, это произведение
глубокое, как Данте; и, дочитав его, нельзя не отнести к
самому автору написанные им слова: «Вам будет дано
проникать в глубь сердец, туда, где гнездится сокровенная
тайна греха». И вместе с молодым Брауном аллегорически
преследующие его жену-пуританку, вы разделяете его
тревогу и вместе с ним восклицаете «голосом, полным ужа-
са и отчаяния: «Вера!», а крик этот насмешливо подхва-
тывает лесное эхо, и отовсюду слышится «Вера!», «Ве-
ра!»— точно потревоженная нечисть ищет ее по всем
закоулкам».
Так вот этот самый рассказ, озаглавленный «Молодой
Браун»,— один из тех двух, что я вчера не прочитал; я
пишу о нем сейчас потому, что он представляет собой
прекрасный и неоспоримый пример той готорновской
мрачности, которую я угадал по ее отдельным случайным
проявлениям в нескольких других рассказах. Если бы я
раньше прочитал «Молодого Брауна», мне не составило бы
труда прийти к заключению, которое я сделал, еще не
зная, что в книге содержится столь ясное и прямое свиде-
тельство его справедливости.
Другой рассказ, который я имел в виду,— это «Вечерин-
ка для избранных», и по своему неведению я, взяв книгу в
руки, счел, что это, должно быть, описание какой-нибудь
пирушки в Старом Салеме, где подают пироги с тыквой,
или морского пикника на Кейп-Код. А ведь, клянусь всеми
богами Пиди 18, это самое очаровательное, самое тонкое
творение со времен Спенсера. Да что там, у самого Спен-
сера не найти ничего лучше, а пожалуй, даже ничего
равного. Можете убедиться в этом сами, прочтите на выбор
любую песню из «Королевы фей», а вслед за тем — «Вече-
ринку для избранных» и сами решайте, что вам больше
понравилось, — конечно, при том условии, что вы способны
судить о таких вещах. Не пугайтесь — здесь нет святотат-
Эстетика Американского романтизма
ства: при жизни Спенсер, почти так же как теперь Готорн,
едва ли не всеми тоже почитался этаким «милым», без-
вредным человеком. Весьма возможно, что утонченность
Готорна остается невидимой для обычныхтлаз из-за его
роскошества; не происходит ли нечто подобное и в «Вече-
ринке для избранных», где читателю предстает царствен-
ный купол, который образовали закатные облака; и все
это описано с такой пышностью, что перед нею блекнут
валтасаровы пиры в Вавилоне 19.
Но сейчас главная моя цель — особо указать на одно
место в этом рассказе; там говорится, как на пиру, кото-
рый давал Повелитель Фантазии, ему представили под
именем Господин Гений знатного гостя, выглядевшего,
однако, «обычным молодым человеком, плохо одетым и
лишенным каких бы то ни было знаков или примет вели-
чия». И вот страница, посвященная этому «Господину
Гению», так превосходно передает многое из того, что я
вчера писал относительно грядущего литературного Мессии
в Америке, что я не могу приятно не поразиться такому
совпадению; особенно же радостно, что хотя бы в одном
этом вопросе такой человек, как Готорн, и я держимся
единого мнения.
Разрешите же, пользуясь случаем, высказать еще одно
соображение насчет американского Мессии, или «Госпо-
дина Гения», как предпочитает выражаться Готорн. Вовсе
ли исключено, чтобы этот направляющий гений не только
не заключался и не заключается, но и вообще не может
заключаться в каком-то одном определенном человеке?
И так ли уже неправомерно предположить, что эта вели-
кая полнота чувства и кипение ума могут явиться — или
даже предназначены явиться — итогом усилий множества
наделенных талантом людей? Возьмем самый бесспорный
из известных нам примеров величия — Шекспира; ведь
совершенно очевидно, что Шекспира нельзя рассматривать
как человека, который один воплотил весь гений своего вре-
мени, что он не настолько превосходил Марло, Вебстера20,
Форда21, Бомонта, Джонсона, чтобы все эти великие люди
лишились права до какой-то степени разделять его славу.
Я, например, убежден, что среди драматургов елизаветин-
ской эпохи были такие, которые отстояли от Шекспира
совсем не так далеко. Пусть тот, кто пока что мало зна-
ком с этими позабытыми старыми писателями, впервые
внимательно их прочтет или хотя бы познакомится с ними
394
Г. МЕЛВИЛЛ. ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
по «Избранным образцам» Чарлза Лэма22; его поразят
необыкновенные творческие силы этих сынов Енаковых23,
и он будет лишний раз поражен тем обстоятельством, что
судьбе слава дороже, чем заслуги, хотя, конечно, не может
быть славы без настоящих заслуг.
И все-таки слишком прискорбно будет для моей страны,
если эта максима докажет свою справедливость и по отно-
шению к Натаниелу Готорну, человеку, который, на взгляд
некоторых людей, уже сумел «пролить свет, что озаряет
землю лишь тогда, когда исходит от великого сердца,
ставшего очагом, где пылает огонь великого разума».
Слова, которые я привел, взяты из «Вечеринки для
избранных»; они превосходно передают и сходное чувство
по отношению к их автору, которое я не слишком внятно
вчера выразил. Кто бы ни стал возражать мне сейчас,
когда я пишу это, я чувствую, что мне доверили говорить
от своего имени наши потомки, что будущее больше чем
просто подтвердит мои слова: человек, который из всех
американцев вплоть до настоящего времени выказал в
литературе больше всего ума и больше всего сердца,—
этот человек зовется Натаниел Готорн. И более того, что
бы Натаниел Готорн впоследствии ни написал, в конечном
счете именно «Мхи старой усадьбы» будут признаны его
шедевром. Ибо в некоторых рассказах этой книги можно
различить несомненный, хотя и скрытый знак самого высо-
кого цветения творческих сил их автора (правда, лишь тех
сил, которые способны к развитию). Однако я никоим
образом не притязаю на лавры пророка. Я молю небо,
чтобы Готорн смог в дальнейшем доказать, что мое про-
рочество не сбылось. Желаю этого тем сильнее, что я под-
час подвержен странным фантазиям: мне кажется, что во
всяком человеке таятся удивительные, сверхъестественные
свойства — так же как в некоторых растениях и минера-
лах,— и хотя и изредка, но случается такое счастливое
стечение обстоятельств (вспомнить хотя бы, что бронзу
открыли, когда плавили железо, а латунь — когда горел
Коринф), при котором эти сокрытые способности могут
проявиться здесь, на земле, а не ждать своего счастливого
открытия на небесах, в атмосфере более для них приспо-
собленной и благословенной.
Еще несколько слов — ведь трудно закончить, когда
касаешься бесконечного, а бесконечна любая тема. Найдут-
ся люди, которые сочтут мое непритязательное сочинение
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
совершенно ненужным, поскольку, скажут они, «прошло
уже немало лет с тех пор, как мы угадали богатый и ред-
кий дар в том самом Готорне, с которым вы теперь носи-
тесь так, точно вы первым обнаружили этот чистой воды
бриллиант в нашей литературе». Но, вполне соглашаясь с
этим и, кроме того, приняв во внимание, что книги Готор-
на разошлись уже в пяти тысячах экземпляров, я спраши-
ваю: а разве это много? Его книги должны расходиться в
сотнях тысяч и читаться миллионами, ими должен востор-
гаться всякий, кто способен испытать восторг.
НАТАНИЕЛ ГОТОРН
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ
«ДОМ О СЕМИ ФРОНТОНАХ»
Когда писатель называет
свое сочинение Романтическим, едва ли нужно говорить,
что он тем самым оставляет себе известную свободу в вы-
боре как манеры, так и материала — свободу, на которую
он не стал бы претендовать, если бы заявлял, что пишет
Роман. Считается, что этот последний род произведения
стремится быть до мельчайших подробностей верным не
просто возможному, но наиболее вероятному и обычному
из области человеческого опыта. Первый же род — строго
подчиняясь в качестве произведения искусства известным
законам и ни в коем случае не отступая от правды чело-
веческих чувств — имеет, однако, право представить эту
правду при обстоятельствах, в большой степени выбран-
ных писателем или созданных его воображением. Писа-
тель может также, если сочтет нужным, так распорядить-
ся атмосферой произведения, чтобы усилить или, напро-
тив, смягчить свет и углубить тени на картине. Если он
мудр, он, конечно, воспользуется указанными привилегия-
ми с большой умеренностью и сделает Чудесное' скорее
легкой, едва ощутимой приправой, нежели частью самого
блюда, подаваемого публике. Впрочем, если он даже и
пренебрежет этой предосторожностью, в данном случае
это едва ли будет ему вменено в литературное преступле-
ние.
В настоящем произведении автор решил — с каким ус-
пехом, об этом, к счастью, судить не ему — строго придер-
живаться отведенных границ. Если его повесть подходит
под определение Романтической, то лишь как попытка со-
четать прошедшее с быстротекущим настоящим. Это —
легенда, переходящая из туманной дали прошлого в наш
нынешний ясный день и овеянная волшебной дымкой, ко-
397
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
торую читатель волен или не замечать, или же позволить
ей обволакивать лица и события единственно ради живо-
писного эффекта. Самая ткань повествования столь скром-
на, что нуждается в этом преимуществе, а вместе с тем
затрудняет его достижение. *
Многие писатели придают очень большое значение
определенной моральной цели, которую ставят в своих про-
изведениях. Чтобы не отстать от них, ^автор также запас-
ся моралью — а именно истиной, гласящей, что дурные
дела одного поколения остаются жить в последующих и,
утратив все связанные с ними временные преимущества,
становятся чистым и необоримым злом; и автор был бы
чрезвычайно рад, если бы его романтическая повесть смог-
ла убедить человечество — или хотя бы одного человека,—•
насколько глупо обрушивать на несчастных потомков не-
праведно добытое золото или земли, калеча их этим и по-
давляя, пока накопленные богатства не развеются прахом, с
Но, по правде сказать, воображение автора не столь бога-
то, чтобы он мог льстить себе на этот счет малейшей на-
деждой. Если романтические повести и учат чему-либо и
на что-либо воздействуют, то обычно гораздо более тон-
ким, не столь очевидным способом. Вот почему автор не
счел нужным насаживать свою повесть на железный прут
морали или на булавку, как накалывают бабочку — лишая
ее тем самым жизни и заставляя окоченеть в неестествен-
ной и неуклюжей позе. Высокая истина, искусно и тонко
вплетаясь в художественный вымысел, освещая его и увен-
чивая, может, разумеется, украсить его, но она никогда
или очень редко бывает более очевидной и правдивой на
последней странице, чем на первой.
Читатель, быть может, поместит вымышленные собы-
тия этой повести в какую-либо определенную местность.
Если бы позволяли исторические обстоятельства — кото-
рые составляют хоть и небольшую, но необходимую часть
его замысла, — автор весьма охотно избежал бы чего-либо
подобного. Не говоря уж о других возражениях, это под-
вергает повесть суровому и крайне опасному виду крити-
ки, ибо приводит ее вымышленные картины в соприкос-
новение с сегодняшней действительностью. Между тем ав-
тор не ставил своей целью описание местных обычаев или
какое-либо непрошенное обсуждение особенностей города,
к которому он питает должное уважение и естественную
приязнь. Он надеется, что не совершает непростительного
398
Н. ГОТОРН. ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМ О СЕМИ ФРОНТОНАХ»
проступка, когда прокладывает улицу, не нарушая ничьих
прав владения, присваивает землю, по-видимому, не имев-
шую хозяина, и воздвигает дом из материалов, до него
долгое время применявшихся для постройки воздушных
замков. Герои повести — хотя они и выдают себя за лю-
дей, издавна занимающих известное положение, на самом
деле изготовлены самим автором или, во всяком случае,
составлены им; их добродетели не могут сколько-нибудь
украсить, а их пороки — опорочить почтенный город, жите-
лями которого они себя объявляют. Поэтому автор будет
рад, если его книгу — особенно в местности, о которой идет
речь, — прочтут только как романтический вымысел, бо-
лее близкий к облакам в небе, чем к какой-либо части
графства Эссекс.
ПРЕДИСЛОВИЕ К «РОМАНУ О БЛАИТДЕЙЛЕ»
В «Блайтдейле» многие чита-
тели, вероятно, увидят слабое и не вполне точное отобра-
жение Брук Фарм 1 в Роксбери, где (уже более десяти лет
назад) поселилась группа социалистов. Автор не станет от-
рицать, что имел в виду эту общину и что (имевши счастье
некоторое время в ней состоять) обращался порой к своим
воспоминаниям в надежде придать более живые оттенки
призрачным образам, населявшим его страницы. Однако он
не хочет подчеркнуть, что считает эксперимент Брук Фарм
столь же законным предметом изображения в романе, как
и вымышленных героев, которых он там вывел. Все это
изображение является побочным для основного замысла
его произведения; он ни в малейшей степени не претен-
дует на то, чтобы иллюстрировать какую-то теорию или
подсказывать выводы, благоприятные — или неблагопри-
ятные— для социализма.
Словом, социалистическая община нужна ему здесь
лишь в качестве места, несколько удаленного от обычных
маршрутов путешественников, где создания его воображе-
ния могут разыгрывать фантастическое действие, не под-
вергаясь слишком близким сопоставлениям с событиями
подлинных биографий. В странах Старого Света, где худо-
жественный вымысел давно обжился, за писателем как бы
признается некоторая условная привилегия: его сочинения
не сравниваются чересчур придирчиво с действительно-
стью; в отношении повседневного правдоподобия ему пре-
доставляется свобода ради большего эффекта, которого
он этим несомненно достигает. У нас, напротив, еще нет
подобной волшебной страны, настолько похожей на насто-
ящую, что на известном расстоянии их нельзя различить,
но со своей особой зачарованной атмосферой, в которой
населяющие ее люди выглядят по-особому. Этой-то атмо-
сферы и не хватает американскому романисту. Без нее вы-
400
Н. ГОТОРН. ПРЕДИСЛОВИЕ К «РОМАНУ О БЛАЙТДЕЙЛЕ».
мышленные образы невольно оказываются в одной кате-
гории с реальными смертными; в этой вынужденной бли-
зости краски и картон, из которых они изготовлены, ста-
новятся неприятно заметны.
Стремясь отчасти преодолеть эту трудность (которая
его постоянно угнетает), автор решился на вольное обра-
щение со своим старым приютом в Брук Фарм, оставив-
шим у него самые теплые воспоминания; будучи несомнен-
но самым романтическим эпизодом его жизни — одновре-
менно и грезой и подлинным фактом,— он таким образом
может служить связующим звеном между вымыслом и дей-
ствительностью. К тому же место действия оказалось под-
ходящим для героев, которых хотел изобразить автор.
Он должен заявить, что эти герои являются всецело
вымышленными. И в самом деле (если учесть, сколь скупо
он наделил этих детищ своего воображения положитель-
ными качествами), он жестоко обидел бы своих превосход-
ных былых сотоварищей, когда бы дал понять,, что рисует
их портреты. Если бы он попытался это сделать, они, во
всяком случае, узнали бы руку друга. Но он не сделал
ничего подобного. Эгоцентричный филантроп; отважная
женщина, болезненно ударяющаяся о тесные пределы, по-
ставленные ее полом; хрупкая девушка, чьи трепетно-тон-
кие нервы наделяют ее пророческим даром; Малоизвест-
ный Поэт, вступающий в жизнь с высокими стремления-
ми, которые угасают вместе с юношеским пылом,— всех
этих лиц можно было бы искать в Брук Фарм, но они по
какой:то случайности никогда там не появлялись.
Автор не может закончить разговор на эту тему, не
выразив горячего желания, чтобы кто-либо из многих про-
свещенных и мыслящих людей, которые принимали уча-
стие в начинании, теперь дал бы миру его историю. Рип-
ли, почетный отец всего дела, Дана2, Дуайт3, Чаннинг4,
Бертон5, Паркер6 —и другие, которых автор не решается
называть, ибо они укрываются от гласности,— вот кто
мог бы не только рассказать о внешних событиях, но и
передать внутреннюю правду и дух всего начинания, а так-
же сообщить для пользы будущих экспериментаторов уро-
ки, несомненно извлеченные из этих лет мысли и труда.
Даже блистательный Ховаджи7 может обрести в своих
юношеских воспоминаниях о Брук Фарм не менее богатую
и более новую — хотя она и лежит под боком — тему, не-
жели те, которые он искал в Сирии и по течению Нила.
ГОРАЦИО ГРИНО
ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
Есть некие нити, которые тя-
нутся от моей специальности к профессиям других людей.
Следуя этой commune quoddam vincilum *, я повергаю свою
теорию искусства к стопам науки; проверяю ее традици-
онной мудростью, накопленной ремеслами; ищу подтверж-
дения моих выводов или опровержения их; эти выводы я
провозглашаю так, как они у меня возникают; я иллюст-
рирую их теми примерами, какие они мне тут же подска-
зывают; я следую за ними послушно, как ребенок.
ЛюДи, у которых я просил совета, были встревожены
и раздражены формой, оболочкой, в какую заключено мое
слово. С тех пор как его душа, если это душа, воплоти-
лась именно в этой оболочке, я принял ее как должное.
Если я стану искать иную форму, иное облачение вместо
того, в каком родилась моя мысль, не разделю ли я то,
что составляет единое целое? Не замаскирую ли то, что
попытаюсь украсить? Я убедился, что форма и облачение
содержат указания на количество и качество духа, поэто-
му честность велит, чтобы я не искал иного облачения,
кроме своего. Я знаю на память некоторые строки и суж-
дения, принадлежащие даровитым авторам. Нельзя ска-
зать, чтобы lucidus ordo** своих доводов они расточали
передо мной как бисер перед свиньями. Я люблю носить
на груди букет, собранный в классических садах; от этого
я словно и сам начинаю благоухать. Я слишком чту славу
Шиллера и Винкельмана, Гёте и Гегеля, чтобы решиться
похитить их одежды для собственных недозрелых мыслей.
Моему не вполне развитому уму подобает именно несо-
* Общей связи (латин.).
♦* Ясный порядок (латин.)»
402
Г. ГРИНО. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
вершенное облачение. Мое понимание искусства — не то-
вар, выставленный на продажу, чтобы я показывал его
лицом; и не солдат, которому непременно надо, чтобы его
признали годным; скорее, это — бедное дитя, которое я раз-
деваю донага перед учеными докторами, ожидая от них
совета или —как знать? — приговора, не оставляющего на-
дежды.
Различия климата и деятельности производят в живых
телах такие перемены, что было бы опрометчиво осуждать
их, пока их непригодность не обнаружится. Камелеопард
долгое время считался чудовищным измышлением, кошма-
ром, рожденным в мозгу путешественника; но когда нам
предстал жираф, пасущийся в верхушках деревьев, мы
поняли, что поторопились. Божьи законы столь же далеки
от наших вкусов, сколь неисповедимы его пути.
Мне отлично известно, что есть места, откуда нас изго-
няют, если мы не являемся в богато украшенных одеждах.
Я слишком горд, чтобы пытаться проникнуть туда пере-
ряженным. Лучше я останусь на улице, чем войду в платье
с чужого плеча. Неполное и незначительное может, одна-
ко, быть в своем роде здравым и верным.
В надежде, что кому-либо, изучающему искусство, бу-
дет любопытно, как я развиваю свою мысль, я продолжаю.
Определяя красоту как залог Функции, Действие — как
осуществление Функции, а Характер — как запечатленную
Функцию, я произвольно разделяю то, что, по существу,
едино. Стадии, какие проходит организованный замысел на
пути к завершенности, я рассматриваю так, словно каж-
дая имеет отдельное существование. Красота, будучи за-
логом функции, должна присутствовать главным образом
до стадии действия; но пока есть обещание функции, есть
и красота — в ее соотношении с действием или с характе-
ром. В конце первой эпохи органической жизни отчасти
есть характер; в начале последней отчасти есть красота;
только они менее заметны и скорее доступны разуму, чем
подтверждаются чувствами.
Если нормальным развитием организованной жизни яв-
ляется развитие от красоты к действию, от действия к ха-
рактеру, это есть движение не только вперед, но и ввысь;
действие — выше красоты, как лето выше весны; а харак-
тер выше действия, подобно тому как осень является ито-
гом и плодом весны и лета. Если это так, то пытаться про-
длить стадию красоты, когда пришло время действия,
403
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
можно путем бездействия, а результатом будет ложная
красота, или украшение.
Почему обещание функции приятно нашим чувствам?
Потому что органическая жизнь при своем зарождении
нуждается в защите, за которую ей еще н^чем заплатить.
Чтобы мы чтили инстинктивное действие, которое божест-
венно, нашим глазам свойственно пленяться зрелищем дет-
ства, а сердцам ^- отзываться на его желания, которых
само оно не в силах осуществить.
Столь велики чары обещания, что незрелый ум стре-
мится превратить жизнь в вечное обещание; но когда на-
ступает стадия действия, обещание получает новое имя —
бездействие — и карается презрением.
Столько величавости в характере, что незрелый ум стре-
мится наделить стадию действия зримыми признаками ха-
рактера. Плющ пускают виться по зеленой стене, и когда
обещание еще свежо на всем облике здания, его функцией
завладевает показное подобие жизни.
Не длить обещание до бесконечности; не похваляться,
не блистать и казаться, но быть и действовать — вот в чем
слава любого задуманного предприятия.
Я уже говорил об украшении как о ложной красоте.
Сейчас я несколько разовью свои взгляды на украшение.
Человек — существо, причастное идеалу; сам будучи несо-
вершенным, первое, что он замечает среди явлений приро-
ды, это — несовершенство; первое, что он делает, это —
усилие, чтобы достичь завершенности в себе. Не наделен-
ный, в отличие от животных, инстинктивным ощущением
завершенности, он один способен к сознательному волево-
му действию. Он изучает себя, дисциплинирует себя. Но
так как все его усилия, направленные к организации, не
удовлетворяют потребности, живущей в его сердце, и по-
тому бесконечны, он стремится возместить недостатки сво-
его плана красотой выполнения. Воспринимая чувствами
ритм и гармонию божьего мира, вне всякого соответствия
между средствами и целью, которое он мог бы измерить
и одобрить разумом, он стремится приблизиться к сущно-
сти, увенчивая ее венком из размеренного и мелодичного,
но недоказуемого дополнительного качества. Я утверждаю,
что, стоя там, где стою и я, и откуда, как мне кажется, я
наблюдаю его действия, он отражает, хотя и смутно, бо-
жий мир. Ощущением незавершенности свого плана он
доказывает, что в нем живет божественное стремление;
404
Г. ГРИНО. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
своими стараниями восполнить неполноту плана чем-то
временным он кладет конец дальнейшему стремлению, во
всяком случае, мешает ему. Поэтому я считаю украшения
инстинктивным старанием младенческой цивилизации
скрыть свое несовершенство, как для младенчества науки
остается скрытым совершенство Бога. Многообразная, пол-
ная и богатая гармония природы — это многообразный от-
вет, какого требуют ее многочисленные функции, а вовсе
не эстетическое проявление Божества. В дереве, птице, ра-
ковине и насекомом нам является тот, кто говорит да, да
или нет, нет; а все прочее, срединное или не принадлежа-
щее к сущности, оказывается от лукавого, другими сло-
вами — несовершенно.
В своих взглядах на украшение я исхожу из того, что
нет одной истины в религии, другой — в математике, тре-
тьей— в физике или в искусстве; есть только одна истина
и только один бог, являющий себя в организации. Органи-
зация подчиняется его закону. Она подчиняется его зако-
ну, когда приближается к сущности, и это мы зовем
жизнью; она подчиняется его закону и тогда, когда не до-
стигает сущности, и это есть дезорганизация. Когда я ви-
дел вторжение неорганического в организованное, это всег-
да было признаком несовершенства в плане, или задержки
функции, или угасания действия.
Нормальное развитие прекрасного происходит через
действие к завершенности. Развитием украшения и орна-
ментирования могут быть только все новые и новые укра-
шения. Reductio ad absurdum* становится в конце концов
достаточно очевидным; но когда же был сделан первый
ложный шаг? Я утверждаю, что первым ложным шагом
было введение первого неорганичного, нефункционального
элемента в форму или цвет. Если мне скажут, что моя тео-
рия ведет к наготе, я не подумаю от нее отступиться. В на-
готе я вижу величие сущности вместо прикрас видимости.
Повестка дня этим не сокращается, напротив, она беско-
нечно расширяется. Когда мы призовем архитектора,
скульптора и живописца стремиться к тому совершенству,
каким является Создатель, мы тем самым возьмем Хри-
стово знамя в наши слабые руки и внесем его в стены
училища. Утверждение, будто человеческое тело не являем-
ся достойным выразителем и символом человека, я считаю
• Доведение до абсурда (латин.).
405
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ложью. Я считаю его ложью из-за той многократной оче-
видной лжи, которой его приходится подкреплять.
Красота есть залог Функции. Вот почему Соломон во
всей славе своей не одевался так, как полевые лилии. На-
ряд Соломона есть результат инстинктивйого стремления
несовершенства сойти за совершенство. Он претенциозен.
Когда Соломон оценит природу и самого себя, он сокра-
тит свою свиту и приспособит свою упряжку не для пока-
за, а для работы. А наряд лилии потому божественно
прекрасен, что и форма ее, и цвет организованы именно
так, как нужно, чтобы обеспечить семенам будущих ли-
лий атмосферное воздействие и свет солнца.
Теперь мы подошли к главной ловушке косности, к
главному доводу в пользу независимой красоты. Находя
кое-где в божьем мире зримую красоту, в которой как буд-
то нет органической необходимости, авторитеты призывают
нас закрыть глаза и преклонить колена перед эстетическим
проявлением божества. Я отказываюсь это делать. Видя
здесь украшения, я считаю, что их присутствие лишь об-
личает мое невежество, пробелы в моих знаниях. Я повто-
ряю свой отказ, когда вспоминаю, что наука до сих пор
только то и делает, что сводит и прекрасное и отврати-
тельное к проявлениям божества — первое к «да», второе
к «нет». Как хороший гражданин подчиняется хорошему
закону потому, что он хорош, а плохому — чтобы нагляд-
но показать его несовершенство, так и всякий неверный
вывод из божественных данных наглядно обличает пороч-
ность организации, а страдание и горе представляют Ху
или искомое. Утверждать, будто та или иная форма, тот
или иной цвет прекрасны per se*,— это значит торопиться
с выводами; это значит присваивать права божества; а
. когда сделан этот ложный шаг, тогда воздавание боже-
ских почестей человеку, иначе говоря, тирания, неизбеж-
но и без перемены веры.
Едва начав лепетать, наука объявила, что природа не
терпит пустоты; в этом выразилось невежество человече-
ства, переносящего темную страсть на божество, которое
есть свет и любовь. Формула эта не выдержала проверки
опытом, который показал, что заботливое божество со всех
сторон поддерживает нас давлением во столько-то фунтов
на квадратный дюйм и что поддержка эта подвержена из-
* Сами по себе (латин.).
406
Г. ГРИН0. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
менениям. Древние были несколько знакомы с паром. Они
считали пар за дьявола. Помпейские сосуды все говорят
одно — берегись пара! Современное человечество исследо-
вало пар и, покорив его, заставило его признать себя ан-
гелом — проявлением любви и заботы.
Нам говорят, что древо познается по его плодам; имен-
но потому, что среди плодов есть такие, как отказ пасть
на колени и желание поклоняться с открытыми глазами, я
и продолжаю искать, дабы найти.
М-р Гарбетт{ в ученом и компетентном трактате о
принципах архитектурного проектирования анатомировал
английский дом и в свете двух слов, сказанных м-ром
Эмерсоном, обнаружил секрет присущей этому дому урод-
ливости. Что неприятно поражает нас в лондонском доме,
говорит он (и я считаю, что он сумел это доказать), это—
жестокость и эгоизм. У дома такие качества являются
симптомами, а не самим недугом, как у привычного пья-
ницы— мутный и бессмысленный взгляд. М-ру. Гарбетту
следовало бы увидеть здесь чудо выразительности, какого
можно достичь посредством кирпичей и раствора. Тщетно
стал бы он с помощью украшений отрицать эгоизм, пока
этот эгоизм существует. Залечивание симптомов в лучшем
случае ведет к метастазу и устраняет сыпь; лучше уж по-
верим, что любовь англичанина к домашнему очагу из-
гнала эгоизм из будуара, кухни и гостиной, как органов
наиболее благородных, и он высыпал на коже, проступил
наружу, где он меньше угрожает жизни и означает просто
X, или искомое. Если я сумел выразить свою ^ысль, то
очевидно, что замысел, то есть душа организации, вопло-
тился в организации соответственно средствам, какими
она располагает; тщетно стали бы вы тренировать даже
самое гибкое тело моего ненавистника, чтобы оно научи-
лось выражать любовь ко мне; а мой слепой и глухой ро-
дич сумеет дать мне почувствовать, и притом приятно, что
ни с кем он так не хочет встретиться, как со мной.
Когда я ищу в исследовании искусства подтверждения
своей веры в единого бога, я вызываю негодование тех
авторитетов, которые утверждают, что есть два бога: один
всеблагой и всемогущий, второй — злой и также доста-
точно могущественный. Чтобы сокрушить возведенное
мною здание, надо только, чтобы проповедник независимой
красоты и поклонник дьявола —ибо они неразлучны —су-
мел указать в каком-нибудь божьем творении украшение
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ради красоты. Пусть меня поймут: за пример украшения;
я не могу принять зримую красоту, для которой мьг еще
не имеем органического объяснения. Тому, кто велит мне
преклонить колена, я бросаю onus proband!*. Этому я на-
учился в Италии, где торговец картинами, обманутый в
своих расчетах, когда я отрицал, что предложенная им
мазня принадлежит Рафаэлю, часто предлагал угадать,
что же это тогда. Нет, друг мой, мне безразлично, кем она
написана; когда я говорю: нет, не Рафаэль — это просто
значит, что картина мне не нужна.
Если истинное в религии, прекрасное в морали, чару-
ющее в искусстве являются нам лишь в своих плодах,
тогда пусть нам покажут их; и этот показ в части, каса-
ющейся морали и веры, подействует в обратном направле-
нии и просветит искусство.
Вооружившись скальпелем и карандашом, я прилежно
искал украшений, которые служили бы красоте, или слу-
чаев, когда отказ от функциональности служил чему-либо
кроме разрушения. Ничего такого я не нашел. Когда я
предлагаю поклоннику дьявола показать мне подобные
украшения, я делаю это смиренно. Мне нужна помощь.
Мне думается, что, прежде чем отправиться на поиски
независимой красоты, требуется предупреждение. Красота
может присутствовать, не будучи признана за таковую.
Если у нас нет ощущения обещания функции, нет для нас
и красоты. Жители одной из долин Швейцарии считают
красивым зоб. Двор Людовика XIV восхищался talon
rouge** и огромным perruque***. Это — некие дополнения
к сущности, и они пленялись ими по ассоциации. Однако
образованный швейцарский анатом видит зоб таким же,
каким он видится нам. Образованный художник времен
Людовика XIV % видел уродующую претенциозность своей
одежды так же, как видим ее мы.
. Таким образом, целью художника должны быть прежде
всего поиски сущности; когда сущность найдена, тогда
можно и начать украшать ее, если это вообще нужно. Я ре-
шаюсь предсказать, что сущность, когда она будет обна-
ружена, окажется совершенной. Я решаюсь предсказать,
что совершенство немедленно отбросит все ему чуждое и
повелит: «Не сотвори себе иного бога, кроме меня».. Сло-
* Требование доказать (латин.).
** Красным каблуком (франц.).
•*• Париком (франц.).
Г. ГРИНО. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
вом, завершенность есть абсолютное проявление Божест-
ва; завершенность не фанатика — католика или квакера,—
завершенность ложная, достигнутая отрицанием чувств,
вложенных в нас богом, но завершенность моря, у кото-
рого и улыбка и гнев равно неизъяснимы; завершенность
земли, где каждый атом является микрокосмом; завершен-,
ность человеческого тела, где все. слагается в одно по-
слушное целое. Как монарх бывает вначале царьком в
уборе из перьев, скрывающим свои изъяны зримыми при-
знаками обещания, но потом, созрев мыслью и осознав свое
могущество, предстает в сером сюртуке Бонапарта с ор-
линым взором, так и человечество в своем развитии про-
ходит через стадию логически недоказуемых украшений,
или ложной завершенности, к многообразной организации,
отвечающей всем потребностям.
Поэтому я считаю человеческое тело многообразной
системой. Его возможности являются законом и мерою
всего человеческого, что связано с землею. Блага, служа-
щие наградой за выполнение этого требования, я толкую
как божественное «да, да», а беды, какие влечет за собою
его невыполнение,— как божественное «нет, нет». Эти сло-
ва бог ежедневно говорит тем, у кого отверсты глаза и
уши. Других слов я не слышал. Итак, когда жизнь чело-
века будет подчиняться заложенному в нём самом требо-
ванию, и общим результатом этого будет здравый сово-
купный разум в здоровой совокупности тел, человек на-
строит человеческий инструмент, каким является искусст-
во, для человеческих целей, точно так же как он приспосо-
бит свою человеческую жизнь к божественному инстру-
менту, который ему дарован. Я хочу быть ясным; раз ин-
струмент, или тело, имеет божественное происхождение,
мы проявляем излишнюю поспешность, отвергая его,
прежде чем вполне удовлетворим его требования. Раз оно
не представляет само по себе законченного целого, значит,
оно изменяется. Существование Вчера, Сегодня и Завтра
означает, что мы находимся в развитии. Развитие неиз-
бежно предполагает незавершенность; одна только завер-
шенность не ведает перемен. Инструмент, каким является
тело, отнюдь не случайная совокупность признаков,- чьи
несовершенства мы должны исправлять условностью, про-
изволом и причудой; оно есть абсолютное требование и
лишь тогда соответствует божественному замыслу, когда
его высшее начало развивается через высшую функцию,
409
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
подобно тому как завершенность животного соответствует
потребностям его низшей природы.
Междоусобная война является законом животной жиз-
ни. Война! Не пищей единой живет лев. Взгляните, как
он чахнет над мясом, доставленным от мясника. Только
неслышно подкрадываясь к добыче, только хватая ее яро-
стной смертной хваткой, отрывая трепещущую плоть от
костей — весь обрызганный кровавой росою, — находит он
свое завершение и подчиняется слову божьему. Закон жи-
вотной жизни является также и законом жизни человече-
ской в той мере, в какой животная природа человека не
развила в себе высших стремлений.
Вот почему те, кто сформулировал кредо для младен-
ческих умов, увидел, что тем самым обеспечил себе власть,
и хочет установить вечное младенчество, чтобы увекове-
чить себе власть, — вот почему они рано или поздно уви-
дят превращение своих овечек в тигров; ибо божествен-
ному закону развития можно противиться только ценой
гибели. Если сказанное мною верно, человеческое общест-
во не потерпит, чтобы опередившие его в развитии дрема-
ли у кормила или злоупотребляли бичом. Человеческое
общество требует развития. Если опередившие его в раз-
витии скажут ему: «Вы всего лишь волки»,— люди ответят:
«Раз так, растерзать его!» Кто не умеет руководить, дол-
жен пасть. Мы знаем: нам нельзя оставаться на месте.
Я следовал за своими доводами, куда они вели. Давай-
те же подведем итог. Поскольку организация — это путь
замысла через функцию к завершенности, выражение ее
различных стадий является всего лишь симптомом. Та са-
мая философия, которая кутала в одежды, уродовала и
подавляла человеческое тело, якобы восстающее против
своего Творца, — но всегда подавляла тщетно, ибо челове-
ческое тело, подобно греческому герою, говорит: «Убей,
но научись», — та самая философия создала учение о кра-
соте по велению авторитета, о красоте, не зависимой ни от
чего, кроме собственной таинственной гармонии с челове-
ческой душой. Выходит, что человеческая душа, которая,
согласно той же философии, столь склонна ко злу в обла-
сти нравственной, является верховным судьею в области
эстетической. Создатель, вложивший в человеческую душу
жажду греха, а тело сделавший сосудом скверны, оказы-
вается, даровал ему непогрешимый вкус! Давайте поищем
во всей истории украшений чего-то, на чем можно отдох-
410
Г. ГРИНО. ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
нуть. Поиски будут тщетны; ибо введение неорганического
в организованное является разрушением; развитие его
всегда было reductio ad absurdum.
Нельзя себе представить такой функции, которая не
подчинялась бы абсолютному закону. Приближение к это-
му закону в материале, в частях, в их форме, цвете и от-
ношениях является в жизни мерой свободы или повинове-
ния богу. Попытка объявить незрелый плод, едва заро-
дившуюся науку и зачаточные формы жизни чем-то окон-
чательным— попытка, делаемая теми избранными умами
и общественными установлениями, которые требуют оста-
ваться на месте и охранять святыни, это попытка разде-
лить человечество, представляющее собою единое целое;
попытка бежать от животного начала, кинувшись в море
судьбы. Эта попытка всегда окажется посрамленной; ибо
невежество невежд озадачивает мудрых; грязь нечистых
пятнает чистых; бедность бедняка отравляет покой иму-
щих. Животное начало в человеке цепляется за духовное.
Оно любит его как самого себя; его не стряхнешь; прихо-
дится его ассимилировать и растворять в себе.
Вот почему я призываю науку во всех ее отраслях на-
сколько возможно преградить путь потоку внешних, про-
извольных украшений; и не одним только отрицанием и
критикой, но и действенно, заставляя инструмент разно-
образно откликаться на многообразные требования жизни.
Тогда стремление к завершенности, вместо того чтобы за-
глушаться дурманом украшений, получит естественное удо-
влетворение в виде результатов. Тогда архитектура и за-
висимые от нее родственные искусства выйдут из застоя
ipse dixit * и, подобно кораблю, упряжке и паровой маши-
не, пройдут все стадии развития, нужные, чтобы удовле-
творять потребности.
Истина этой теории — если таковая в ней заключает-
ся— должна разделить судьбу других истин, то есть раз-
дражать тех, чей образ мыслей служит ложному; сужде-
но ей столкнуться и с равнодушием тех многих, кто верит,
будто новая истина еженедельно рождается для каждого,
кто может себе позволить-ее рекламировать. Но она не-
пременно завоюет место в сердце того, кто сам сумел от-
крыть какие-то частные истины; ибо все истины состоят
друг с другом в родстве.
* «Сам [так] сказал», то есть догматизма (латин.).
ДЖЕЙМС РАССЕЛ ЛОУЭЛЛ
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
Обладаем ли мы, как утвер-
ждают иные философы, всего лишь фрагментами великого
цикла познаний, в центре которого стоял первобытный че-
ловек, живший в согласии со стихиями природы; строим
ли мы наши хижины из обломков дворца наших предков
или, согласно теории развития, провозглашаемой другими
учеными, медленно совершаем восхождение и происходим
не от Адама, но из атома, так что самая гордая родослов-
ная восходит в конце концов к моллюску или зоофиту,—
вот вопросы, которые будут решаться еще не одно столе-
тие. Ограничиваясь тем немногим, что можно узнать из
истории, мы видим, как племена постепенно подымаются
от варварства на более высокую ступень культуры, и всю-
ду, под тем или иным названием, мы встречаем поэта, ко-
торый кое в чем меняется внешне, но по существу оста-
ется тем же.
И сколь бы далеко в глубь веков мы ни заглянули, мы
увидим также, что поэт и жрец объединялись в одном ли-
це; а это значит, что поэтом был тот, кто жил в мире ду-
ха, как и в мире чувств, и был у людей посланником бо-
гов. Таково было его высшее предназначение, отсюда него
звание «провидца». Он был открывателем и глашатаем
вечного, сокрытого под временным. Он произносил ереа
pteroenta, «крылатые слова», способные лететь в неизве-
данное грядущее и нести туда имена предков-героев, от-
важных, мудрых и добрых. Так поэт мог вознаграждать
добродетель, а по мере того, как общество усложнялось,
мог и клеймить позором. Таков Демодок у Гомера, в вось-
мой книге «Одиссеи», — «Муза его при рождении злом и
добром одарила», то есть наградила властью одарять лю-
412
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
дей бессмертной славой — хорошей или дурной. Первые
исторические хроники были стихо?ворными; исполняемые
на пирах и народных собраниях, они пробуждали в людях
стремление к славе, а это — первый воспитатель отваги
и веры в свои силы, ибо учит обращать взор от настоя-
щего к будущему. Мы можем себе представить, каково
было воздействие древних эпических песен, когда их пели
люди, считавшие прославляемых в них героев за своих
предков; ведь всего каких-нибудь двести лет назад скуль-
птор Бушардон 1 говорил: «Читая Гомера, я вырастаю на
двадцать футов». И в новое время поэты не утратили вла-
сти над будущим. Данте приподымает за волосы голову
жалкого предателя, этакого Смита или Брауна из италь-
янского провинциального городка, освещает ее на мгнове-
ние пламенем своего Ада, и вот уже он навеки запечатлен
в памяти человечества. Историки могут сколько угодно
выпрямлять спину Ричарда III — им не удалить горба, ко-
торым его наградил Шекспир.
Особенностью почти всей ранней литературы является
двойной смысл; под естественным мы то и дело видим или
угадываем сверхъестественное. В древнем эпосе герои
представляются наполовину типами и лишь наполовину
историческими личностями. Первые поэты пытаются таким
образом создавать из видимости реальность; ибо, не счи-
тая нескольких личностей, воплотивших определенные
идеи, людские поколения — всего лишь призраки, возни-
кающие из тьмы и снова туда возвращающиеся, совершив
безделицы, ради которых явились.
Постепенно, однако, поэт-«провидец» начал отступать
перед «сочинителем». Назначением его стало более развле-
кать, чем наставлять. Но нечто от старой традиции все
же осталось. И если "сейчас он считается всего лишь луч-
шим выразителем, под этим подразумевается также дар
видения, и притом очень глубокого. Если кто-либо, каза-
лось, сочинял без сознательного морализирования, это был
Шекспир. Но, пожалуй, только тупицы не разглядят в
прорезях его трагических — и даже комических — масок
глаз, сверкающих живее и глубже, чем требуется по пье-
се, глядящих из тех глубин, что глубже отдельной чело-
веческой души. Шекспир и сам сознавал свою роль учите-
ля и моралиста; доказательством служит сонет, где он со-
крушается, зачем порою пренебрегал возложенной на него
миссией:
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
Да, это правда: где я не бывал,
Пред кем шута не корчил площадного,
Как дешево богатство продавал
И оскорблял любовь любовью новой!
Да, это правда; правде не в упор ^
В глаза смотрел я, а куда-то мимо2.
Смысл этого становится ясен из следующего сонета, где
он прямо упоминает о своей профессии3.
Всех великих поэтов отличает одна черта: сколько бы
они ни роняли себя в пустяках, когда надо сказать нечто
великое и благородное, они говорят это величаво и благо-
родно, и в царстве мысли и слова держатся как истые его
властелины. У Шекспира нет ни одной зрелой пьесы,
где бы великие мысли не возвышались, подобно вечным
вершинам, издалека видные многим, навсегда очертив гра-
ницы областей духа.
Именно за это видение, называемое нами провидением,
а не за способность к наблюдению и описанию ценим мы
поэта. В меру обладания им он и является подлинным вы-
разителем, а не жонглером, играющим словами: Именно
поэтому он выполняет для каждого человеческого поколе-
ния роль того, кто «дает вещам имена»33. Мир предстает
перед ним, словно перед Адамом, чтобы получить название:
сперва мир материальный, затем мир страстей и чувств и,
наконец, мир идей. Для воображения гения, — как бы ни
играло оно образами внешней красоты вещей, как бы ни
изливалось в звуках, казалось бы, бездумных, точно жур-
чанье ручья, — под земными тенями всегда ложится тень
небес. Видимый мир непрерывно напоминает о невидимом.
У Шекспира мы это ощущаем постоянно. Его воображение
проникало в самую суть вещей; его герои, будучи самы-
ми реальными из всех когда-либо созданных поэтом,
в то же время идеальны и более полно воплощают
страсти и отвлеченные идеи, чем любое аллегорическое со-
чинение.
Даже в такой, казалось бы, чисто живописующей поэ-
ме, как «Илиада», мы чувствуем нечто подобное. Для Го-
мера, видевшего с высот созерцания вечную изменчивость
вещей и постоянство одних только перемен, реальность на-
до было искать под видимостью. Великие полководцы и
завоеватели возникали из вечного безмолвия, чтобы снова
исчезнуть в нем вместе с войском, и кликами, и рокотом
труб — исчезнуть так же, как отголоски их подвигов, воспе-
тых поэтом, умолкавшие с последними звуками его голоса
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
и дрожанием лирных струн. История, повествующая об од-
них внешних событиях, была бессмысленной болтовней
кумушек, с той лишь разницей, что деревню ей заменял
весь свет. Эти события могли стать из фантасмагории
реальностью, лишь будучи соотнесены с чем-то более вы-
соким и долговечным. Отсюда — понятие рока, невидимой
высшей силы, той тени, словно от парящего в небе орла,
которая неслышно и быстро кружит над овеянными вет-
ром равнинами Трои. В «Одиссее» мы находим чистые ал-
легории.
Во всех названиях, какие давались поэту, — певца,про-
видца, прорицателя — заключена одна и та же мысль.
Поэт — это тот, кто лучше всех видит и лучше всех вы-
ражает идеальное — принадлежащее миру духа и красоты.
Воспевает ли он отважного героя, или богов, или красоту
человека и природы, он остается в какой-то мере жрецом,
тем, кто открывает людям Божество. Он не всегда сознает
свою миссию, ему случается и не выполнить ее; но чем
он более велик как поэт, тем чаще он до нее возвышается.
Он не всегда прямо осуждает дурное и низкое, но делает
это косвенно, давая нам почувствовать, какая радость за-
ключена в добром и прекрасном. Когда он идет осаждать
зло, то делает это при помощи столь прекрасных боевых
орудий (как рассказывает Плутарх о Деметрии4), что вос-
хищает даже самих осажденных. Всякий, кто читает ве-
ликих поэтов, непременно становится лучше, ибо они всег-
да вводят его в более достойное общество, приобщают к
более возвышенному образу мыслей. Всякий научившийся
любить прекрасное становится неспособен к низкому, под-
лому и дурному. Если Платон изгоняет поэтов из своего
Государства5, то потому, что они дурно говорят о богах,
то есть утратили секрет своего мастерства и прибегают к
искусственным образам, вместо того чтобы говорить на
правдивом, всеобщем языке воображения. Кто переводит
божественное в низменное, а духовное — в чувственное, тот
является противоположностью поэта.
Как бы ни называли его, в поэте всегда воплощается
одно — воображение. А воображение в своей высшей фор-
ме словно наделяет поэта способностью перевоплощаться
во все, о чем он говорит, будь то человек или зверь, скала
или дерево. Он владеет перстнем Канаки6, позволяющим
понимать язык всего сущего. Отсюда же —и дар выраже-
ния, когда поэт всего себя сосредоточивает в едином сло-
415
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ве. Вот почему когда великий поэт что-либо сказал, это
выражено полностью и окончательно и имеет столько же
значений, сколько людей прочтут его стихи. Великий поэт
есть нечто большее, чем посредник между человеком и
природой; он — посредник между человеком и собственной
его природой. Именно он дает нам слова-кЛючи, делая нас
хозяевами всех неразведанных тайников мыслей, чувств,
красоты, которые раскрываются вдруг на пыльном пути
повседневной жизни.
При этом поэт не составляет простого сухого лексико-
на, чтобы мы могли переводить с одного мертвого языка
на другой,— нет, все его стихи насыщены музыкой, а сло-
ва открывают нам во все стороны окна, позволяющие со-
зерцать природу и жизнь.
Различие между сухим фактом и поэмой так же вели-
ко, как между чтением корабельного журнала и зрелищем
уходящих и приходящих судов, «города, качающегося на
крутых валах»7,— так же велико, как между десятью ми-
нутами счастья и десятью минутами по часам. Все помнят
историю маленького Монтегью, украденного и проданного
трубочисту; как он смутно помнил какую-то роскошную
спальню; как среди тяжкого труда хранил в памяти пре-
красное, печальное лицо матери, которая тщетно его разы-
скивала; как однажды, весь измазанный сажею после ра-
боты, он бросился на богатую постель и уснул, как его
разбудил некто добрый, расспросил, связал воедино об-
рывки его воспоминаний и снова сделал для него реаль-
ностью и смутный сон о роскошной комнате и прекрас-
ное, печальное лицо. Мне думается, в этой детской сказке
изображено то, что делает для нас поэт. Все мы смутно
помним великолепный дом нашего детства — ибо в детст-
ве все мы поэты и гении, пока мир для нас нов, и чашечка
каждого лютика до краев полна поэтическим вином — и все
мы помним прекрасный лик склонявшейся над нами ма-
тери-природы. Но всех нас так или иначе похищают отту-
да, жизнь становится для нас угрюмым черным хозяином,
и мы ползаем по бесконечным темным трубам, пока слово
поэта не спасает нас, возвещая нам, кто мы, и из беспо-
мощных сирот превращая в наследников богатейших име-
ний. Поэт заново открывает нам наши истинные отноше-
ния с двумя великими мирами — внешним и внутренним.
Но воображение выполняет и более важную роль, чем
наделять поэтов способностью выражения. Оно неизменно
416
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
хранит мир от пустого материализма. Оно постоянно
предъявляет материи обвинения и заставляет ее доказы-
вать свое право на существование. Вордсворт рассказы-
вает, что в юности должен был касаться стен, чтобы удо-
стовериться в их существовании; подобное нередко про-
исходит с людьми, которые много общаются с собствен-
ными мыслями. Д-р Джонсон говорит, что для опроверже-
ния Беркли достаточно удариться ногой о камень; а бед-
ный старик Пиррон8 вошел в пословицу, ибо, отрицая объ-
ективное существование материи, был раздавлен телегой.
А ведь он утверждал только, что для души телега обла-
дает не большей реальностью, чем ее мысленный образ; и,
быть может, тень философа встретила первого же из на-
смешников, который переправился через Стикс, торже-
ствующим возгласом: «А что я говорил! Меня телега не
переехала, вот он я, и все кости у меня целы».
Есть и еще способ, которым поэты, изображающие че-
ловеческие характеры — а именно это делают величайшие
из них,— постоянно показывают нам призрачность жизни,
когда она не связана с миром духа. Разве их герои не об-
ладают большей реальностью, чем большинство историче-
ских личностей? Разве Лир не более действителен и долго-
вечен, чем лорд Раглан9? Они обитают в царстве духа, где
не имеют значения ни время, ни пространство, ни одеж-
ды. Разве важно, что Шекспир поместил в Богемии мор-
скую гавань 10 и знал географию хуже, чем Томми, кото-
рый ходит в начальную школу? Зато он разбирался в веч-
ных рубежах, которых нет ни на одной карте и которые
не зависят от столь преходящих вещей, как горы, моря
и реки.
Ни одно большое движение человеческой мысли невоз-
можно без согласного биения двух крыл — воображения и
разума. Разум позволяет нам наилучшим образом исполь-
зовать здешний мир и применять накопленный опыт в
сжатом виде практической мудрости; а воображение по-
стоянно зовет нас в иной мир, который всегда — в буду-
щем, и рождает в нас неудовлетворенность миром здеш-
ним. Первый полагается на испытанное; второе стремится
вперед, прислушивается к неиспытанному и формирует
черты того будущего, которое оно постоянно готовится про-
извести на свет. Воображение можно назвать здравым
смыслом невидимого мира, то есть тем же, чем служит
разум в мире видимом; и как лучшими человеческими лич-
14-1806
417
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ностями являются те, в которых оба эти качества умеряют
и дополняют друг друга, так лучшими эпохами являются
те, где то же самое имеет место в обществе. На жизнен-
ном пути мы зависим не только от компаса, верного зем-
ному притяжению, но и от наблюдений над неподвижными
звездами, этими маяками, зажженными на вечных высо-
тах неба, вдали от треволнений нашей нижней сферы...
Бледный труженик Время, неутомимый могильщик, ко-
торый своими мозолистыми руками хоронит в невозврат-
ном прошлом наши светлые часы, и сейчас протягивает
руку к минуте, не менее богатой жизнью, мыслями, свое-
образием и возможностями, чем любая со времен Адама.
Узкая полоска, на которой мы стоим сейчас, — вот куда
мученики, побеждавшие страдание, пророки в своем свя-
том усердии и поэты в своем экстазе обращали некогда
взоры как к золотому будущему, как к стране счастья,
которую им не дано было узреть смертными очами; вот
куда малодушные и унылые будут оглядываться как на
бесценное прошлое, когда в мире оставалось еще добро,
добродетель и возможность творить.
Те, кто находит свое время прозаическим, видят лишь
его внешнюю оболочку. А прозаическим его делают имен-
но недостаток веры в себя и убеждение, что наша одежда
недостаточно хороша, чтобы предстать в ней перед потом-
ками. Художники воображают, будто придворным платьем
для потомства должно быть платье времен Ван Дейка или
Цезаря. Я видел макет статуи сэра Роберта Пиля11-15,
государственного деятеля, чья заслуга состояла в изящ-
ных уступках современности, а скульптор постарался пе-
реодеть реального человека в подобие римлянина. В пору,
когда в Англии жили ее величайшие поэты, все обстояло
наоборот; и мы благодарны автору памятника лорду Бэ-
кону, у которого хватило таланта изобразить каждую
пуговицу на его одежде и даже розетки на башмаках, а
под статуей написать: «Так сидел Фрэнсис Бэкон» — не
«Гней Помпеи», а «виконт Веруламский» 16. Эти люди ве-
рили даже в завязки собственных башмаков.
В чем же винят наш XIX век, этого бедного козла от-
пущения? Ну, разумеется, в том, что он не семнадцатый.
Возможности по-прежнему сыплются дождем, но, как вид-
но, только у людей, живших двести лет назад, хватало
ума не подставлять свои чашки вверх дном. Мы похожи
на нищих, которые уверены, что если им в руку кладут
418
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
золотую монету, то непременно фальшивую, и готовы об-
менять ее на привычный стертый медяк. И вот мы стоим
при дороге во всем нашем убожестве. Время небрежно
бросает нам в шляпу крупное золото сегодняшних дней,
а мы подозрительно ворча, вертим его в руках и бываем
приятно удивлены, когда оказывается, что на него дейст-
вительно можно приобрести говядину и картофель. Пока
не явился Данте, итальянские поэты считали, что достой-
ным выразителем их пустячных мыслей может быть толь-
ко латынь,— действительно, для мертвых мыслей всего
пригоднее мертвый язык,— а для Данте оказался доста-
точно хорош язык простых флорентинцев, на котором тор-
говались, ругались и объяснялись в любви; и из окру-
жавших его вещей он создал поэму, какой не слагал ни
один римлянин.
В наше время, уверяют нас в отчаянии, царит разум;
это век здравого смысла. Если так, то самым мудрым бы-
ло бы мужественно принять его. Впрочем, что это значит?
На первый взгляд может показаться, что главное различие
между нашей наукой и наукой наших праотцев состоит в
том, что в ней с каждым днем остается все меньше чудес-
ного. То, что наши предки читали в светящихся письменах
великого небесного свода и, с широтою ассоциаций, на
какую мы не способны, связывали с падением монархов и
судьбами людей, то для нас всего лишь профессор, кусок
мела и черная доска. Мы опошлили торжеств_енные и не-
доступные небеса, собрали в гербарий пылающие цветы,
оборвали все лепестки, обшарили каждый венчик,и все их
свели к отрядам и классам. Звезды уже более не могут
оставаться в божественном отдалении, а когда случается
встреча планет, каждая предприимчивая газета шлет спе-
циального корреспондента с телескопом. По всем тайнам
жизни, где некогда ощущалось таинственное присутствие,
скачут исследователи наподобие живых вопросительных
знаков. Мы пробираемся на совещания великих сил при-
роды, подслушиваем у замочной скважины и знаем все,
что должно случиться. Нет уже более священной недоступ-
ности, нет восхитительной неожиданности, а едва исчезает
недостижимое, как жизнь превращается в прозу. Нам уже
не нужен голос из неведомого, вещающий, что «умер вели-
кий Пан!» 17. Мы отыскали его могилу, расшифровали кли-
нообразную надпись на ней, знаем его воараст с точностью
до одного дня и то, что он скончался, всеми оплакиваемый.
14*
419
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
В свое время наука была поэзией. Когда мифология
звучит в няниной колыбельной, населяет день надеждами
на чудесные встречи, а ночь — опасностями бесовских се-
тей, это совсем иная пища для мыслей. и стихов, чем та
мифология, которую мы снимаем с книжной полки, сухая,
как сама эта полка, и столь же чуждая всякой живой бли-
зости к человеку и природе, как городская летопись с ро-
дословной предков м-ра Никто.
Мы на все смотрим утилитарно. Египтяне видели в кон-
центрических оболочках луковицы изображение Солнечной
системы и чтили ее как символ; мы же ценим ее лишь в
качестве кухонной приправы и способны пройти весь Уэ-
зерсфилд, не помыслив о звездах. Для нас мир стал музе-
ем естественной истории; у наших предков это был музей
сверхъестественного. Быстрота, с какою совершается эта
перемена, поразительна, если вспомнить, что столь близ-
кая к современности историческая личность, как королева
Елизавета, царствовала в то время, когда умер доктор
Иоганн Фауст18, о котором тевтонская фантазия создала
миф, соперничающий с мифом о Прометее.
Наука, если смотреть на нее по-научному, достаточно
суха и бесцветна. На ее величавых вершинах воздух слиш-
ком разрежен для дыхания, а свет слепит глаза. Куда луч-
ше живется в долинах, где не видно дальше соседней фер-
мы. Веру никогда еще не обретали на дне тигля, а душев-
ного мира не достигали с помощью анализа или синтеза.
Но все это оттого, что наука стала чересчур угрюмой и
рассудочной, разлучилась с воображением и нравственным
началом в человеке. Наших результатов мы достигаем не
в том духе, какой подсказал Кеплеру (расставившему свои
теории на всем пути звезд, как ловушки, чтобы поймать
открытие) следующие слова: «По-моему, обстоятельства
новых открытий были не менее удивительны, чем сами от-
крытия».
И все же мы постоянно упираемся в тот факт, что нау-
ка не может, если бы и хотела, отмежеваться от человека
и его воображения. Любые два спорщика сходятся на том,
что для убеждения нужно нечто большее, чем доказатель-
ство, и что логика, способная стереть в порошок самые
упрямые факты (это всегда делает наша собственная ло-
гика), бессильна перед столь тонким устройством, как
мозг. Что бы мы ни делали, нам не удается стянуть дале-
ко разошедшиеся края — доказательства и веру — и соеди-
420
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
нить их воедино. Когда Тор19 ударяет Скримира своим
страшным молотом, великан спрашивает, не листок ли на
него упал. Излишне было бы спрашивать подобных То-
ров, выступающих с амвона, в сенате и на многолюдных
собраниях, не оказывается ли иной раз великан-народ
столь же нечувствителен к ударам. ]/—х ничто в срав-
нении со случайно донесшимся ароматом одного-единст-
венного цветка, который волшебной силой ассоциаций вос-
создает для нас доверчивые дни детства. Научное доказа-
тельство может подвести нас к самым вратам небес, но
там оно учтиво откланяется и предоставит нам возвра-
щаться назад, к Вере, у которой хранятся ключи. Наука,
идущая от одного лишь разума, равнодушно ступает на
труп Веры, если это помогает ей выше подняться или даль-.
ше увидеть.
Но мы не можем истребить в себе потребности удив-
ляться — мы, которые покорили молнию, чертившую в не-
бесах огненные приговоры, и превратили ее в рассыль-
ного и почтальона. Удивление — это простейший вид вооб-
ражения, и оно необходимо нам, ибо не хлебом единым
жив человек, и одних лишь точных знаний ему недоста-
точно. Приближаемся ли мы к истине или отдаляемся от
нее, когда вместо духа добываем газ или летучую жид-
кость? Мы изгоняем духов из всех вещей по очереди, но
что толку? Неуловимый дух вселяется во что-то новое и
бросает нам вызов. Силы внешнего и внутреннего миров
образуют магический круг, но, чтобы замкнуть его, необ-
ходим человек. Воображение берет его за руку и влагает
ее в ту, другую, простертую к нему из мрака, которую он
не может отыскать ощупью. Это-то и возрождает тайну
природы, делает ее снова волшебной и прекрасной, и из
газов, обнаруженных ученым, воссоздает прежних духов.
Но мы, кажется, создали столько чудесного, что потеряли
способность удивляться, как ответил Колридж на вопрос,
верит ли он в духов — он видел их слишком много. Но тем
настоятельнее требует этого природа, а наука может в
лучшем случае подавить это стремление, но не убить. В
нашу эпоху газет и электрического телеграфа, которые
могут и воззвать к здравому смыслу, и осмеять, успевая
воздействовать на целый континент за время между обе-
дом и чаем, мы говорим, что такое явление как Магомет,
невозможно, а вот вам Джо Смит и штат Дезерет20! Пере-
листывая пожелтелые страницы того самого экземпляра
421
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
книги Вебстера «О колдовстве»21, которую изучал Коттон
Мэзер22, я подумал: «Ну, этот призрак нашел наконец
покой»,— а пока я так размышлял, во всем христианском
мире вертелись столы и стулья отбивали ножками такт.
У меня есть сосед, который сквозь толстый*слой глинистой
почвы дорылся до воды, указанной ему с помощью маги-
ческой ореховой палочки седьмым сыном седьмого сына;
и вода из этого колодца кажется ему слаще от привкуса
чудесного. В общем, наш научный газ, как бы ярко он ни
горел, очевидно, не может сравниться со старой нечищен-
ной лампой Аладдина.
Люди не могут жить без той или иной поэзии. Если
они не получают лучшую, то добывают какую-нибудь за-
мену ее и таким образом, подтверждают неодобрительный
отзыв Блаженного Августина 23, назвавшего ее вином дья-
вола. Ум, слишком крепко прикованный к практическому,
либо тупеет, либо берет реванш, бросаясь в дебри всяче-
ских «измов». Фальшь нашей цивилизации вызывает у не-
которых такое отвращение, что они ищут прибежища в ин-
дейских вигвамах и освежаются тем, что время от времени
кого-то скальпируют. Природа требует прежде всего рав-
новесия. Ей удается сохранять гармонию между матери-
альным-и духовным, и она не допускает, чтобы мозг раз-
растался за счет мозжечка. Так, например, у личности,
склонной к религиозному экстазу, нередко развиваются
как бы в противовес этому черты житейского благоразу-
мия. Шекеры и моравские братья24 известны своей бе-
режливостью, а мистики зачастую бывают неплохими хо-
зяевами. При всех переменах обстановки и опыта человек
остается гражданином мира идей, а не только мира фак-
тов, и в обоих этих мирах сборщик податей приходит без
опоздания.
Ту же антитезу, что у отдельной личности, мы видим
и на большой сцене жизни, где материальному развитию
сопутствует нравственное. История, этот великий сатирик,
сводит вместе Александра Македонского и того, кто стре-
ляет горохом, чтобы доказать нам, что трубочка одного и
меч другого равно недолговечны; а тем временем Аристо-
тель покорял царства и основал династию мыслителей,
которые и поныне не выпустили из рук скипетра. И вот
Карл V и Лютер; торговая экспансия в результате испан-
ских и португальских географических открытий — и лите-
ратура века Елизаветы; пуритане, взыскующие духовного
422
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
Эльдорадо, в то время как столько отваги и стараний тра-
тилось на поиски его в недрах земли. Как видно, богу
угодно, чтобы каждому поколению доставалось известное
количество гениальности, распределенное среди отдельных
людей, и хотя нц один не заключает в себе всех качеств,
все вместе они составляют идеального человека. Природа
не похожа на те сорта яблонь, которые неспособны плодо-
носить два года подряд. Она распространяется во все сто-
роны одинаково, за каждый период она проходит полный
цикл и, подобно дереву, ежегодно наращивает кольцо,
то потоньше, то потолще.
Каждый человек сознает, что живет двойной жизнью;
одна — будничная и банальная, вторая — потаенная и за-
ветная; одну он проводит за обеденным столом и за по-
вседневной работой, и она старится вместе с его телом и
вместе с ним умирает; вторая состоит из немногих вдох-
новенных минут его высших стремлений и свершений, и в
ней он сохраняет молодость, мечты и неутолимую жажду
чего-то более благородного, чем успех. Вот эту-то его
жизнь и питает поэзия своим нектаром бессмертия. Бла-
годаря поэтам человек заново переживает невинность сво-
ей юности. К нему возвращается вера в нечто более благо-
родное, чем золото, железо и хлопок,— и возвращается не
в виде укоряющего призрака, который ломает бледные
руки и исчезает, но в прекрасном и вдохновляющем обра-
зе первой любви, той, кто видит в нем одно лишь высо-
кое и благородное. Поэты — это бессменные адвокаты при-
роды, обличающие перед нами все низменное. Их собствен-
ная бессмертная юность взывает к нашей. «Жалок тот,—
говорит Гёте, — кто научился презирать мечты своей юно-
сти». От этой жалкой участи нас спасает воображение и
поэты, его полномочные представители. Люди идут в цер-
ковь, преклоняют колена перед вечною Чистотой, а потом
насмехаются над невинностью и неведением зла, называя
их зеленой неопытностью. Пусть каждый благодарит бога
за то немногое, что осталось ему от его счастливой весны.
Пусть благодарит бога, если сохранил способность к во-
сторгу, не имеющему рыночной ценности, ибо он делает
человека достойным общества великих мертвых и общения
с поэтами. И пусть он любит поэтов за то, что они сохра-
няют юность юности, женственность женщины и красоту
красоты. В мире сейчас не меньше поэзии, чем когда-либо,
надо только уметь ее найти; и, пожалуй, не меньше вообра-
423
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
жения, хоть оно и приняло более прозаический оттенок.
Каждый, испытавший бедствия, утративший материальное
благополучие, обнаруживает, что владеет маленькой горной
фермой фантазии, которая не фигурировала в описи его
имущества, но может прокормить его ду^ хотя он и не
думал о ней в пору своего благоденствия. Иов оказался
великим поэтом, как только лишился своих стад25.
Нет никаких причин, мешающих нашему континенту
петь не хуже остальных. Практические дела были навя-
заны нам нашим положением. Надо было привести в по-
рядок целое полушарие. Мы — потомки людей, огрубев-
ших в суровой борьбе с необходимостью. Пуританам бы-
ло не до поэзии. Но если кто имеет право на творческую
фантазию, то именно потомки этих пуритан. У них ее бы-
ло вдоволь, иначе не родился бы замысел созданного ими
великого эпоса, где вместо книг — Штаты, эпоса, начертан-
ного на пространстве от штата Мэн до Калифорнии.
Есть, однако, другая причина, отчего нам не удается
стать поэтической нацией. Некогда поэт воплощал чело-
веческие надежды и желания в зримых образах. Он пода-
рил людям сапоги-скороходы, шапку-невидимку и коше-
лек Фортуната 26. Когда-то это были повести для взрослых,
а не для детей, как ныне. В своем невежестве мы дивимся,
как наши предки могли тешиться вымыслами, нелепость
которых может доказать любой из нынешних младших
школьников. Но мы забываем, что наши праотцы сами бы-
ли детьми и что в их маленьком мире, окруженном тьмою
неведомого, воображение работало так же усиленно, как
у людей, сидящих в темноте. Взглянем на детские игруш-
ки, и нам все станет понятно. Воображение — это фея-
крестная (она еще есть у каждого ребенка), и мановение
ее жезла превращает палки в героев-воинов; чулан, куда
ребенка много раз запирали за шалости, становится двор-
цом, а щепка приобретает мощь Экскалибура27.
Но в наше время поэтом стал сам разум. Вместо са-
пог-скороходов он дал нам железную дорогу. Даже Чуткие
уши28, и тот не мог бы так слышать, как магнитный теле-
граф, который, находясь в Бостоне, знает, что делается в
Новом Орлеане. А зачем человеку лампа Аладдина, когда
можно возвести сказочный дворец с помощью патентован-
ной пилюли? Задача поэта стала, как видно, иной: он дол-
жен возвратить поэзии чудеса, созданные разумом, и от-
крыть то поэтическое, что таится в паре, чугуне и теле-
424
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
графных проводах. В сущности, в железных конях, пита-
ющихся огнем, не меньше поэзии, чем в конях Диомеда 29,
пожиравших людей. Разрежьте яблоко — и вы увидите очер-
тания цветка, над которым в мае гудели пчелы, так что
душа поэзии сохраняется и в вещах прозаических. Ссуда
денег под залог не кажется благодарной темой, однако
Шекспир извлек из нее «Венецианского купца». Темы для
песен повсюду ждут человека, который сумел бы их спеть,
подобно заколдованному мечу, который никто не в силах
вытащить из расселины в скале, пока не явится герой, а
ему это не трудней, чем сорвать фиалку.
Много лет назад Джон Квинсли Адаме30, произнося
речь в Нью-Бедфорде, перечислил, если память мне не
изменяет, китобойные суда, вышедшие из этого порта, и,
сравнив их число с прежним, указал на это как на типич-
ный пример американских успехов. Но увы! Вечные све-
тильники истинной славы нации не заправляются китовым
жиром. Народ может завоевать будущее не материаль-
ным богатством и процветанием, но единственно лишь
нравственным величием, идеями и искусствами. Ни один
голос не доносится к нам из некогда могущественной Ас-
сирии, кроме уханья филинов, гнездящихся в развалинах
ее дворцов. От Карфагена, чьи торговые суда подымали
когда-то паруса во всех гаванях известного в ту пору ми-
ра, не сохранилось ничего, кроме деяний Ганнибала. Кар-
фаген лежит мертвый на берегах некогда подвластного
ему моря, и ветер пустыни кидает на его труп пригоршни
песка. Чтобы уничтожить память о Голландии или Швей-
царии, достаточно простого тумана. Но как много места
занимают на картах духовного мира маленькие Афины и
слабая Италия! Их величие было духовным, и жизнь их
столь же неистребима, как сама душа.
Пока Америка не научится любить искусство не ради
развлечения, не ради украшения своих городов, не потому,
что это считается comme il faut* для великой нации, но
за его способность облагораживать и очеловечивать, за
способность делать людей лучше, пробуждая в них созна-
ние любви к тому, что прекрасно, а тем самым священно,
и служит вечным укором всему низменному и суетному, до
тех пор она не преуспеет в том высоком смысле, который
один только и делает из населения нацию и из пустого
* Здесь: хорошим тоном (франц.).
425
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
названия превращает ее в живую силу. Если бы наша ма-
ленькая островная прародина погрузилась в море или, еще
хуже того, была бы завоевана скифскими варварами, Шек-
спир сохранил бы Англии бессмертие и покорял страны,
когда скелет ее последнего моряка уже давно нес бы свою
страшную вахту, зарывшись в неосвященный ил морского
дна возле умолкнувших пушек ее флота.
Старый Перчес31 в своих «Пилигримах» рассказывает
о некой индийской касте, члены которой, выходя на улицу,
кричат «Фу! Фу!» и тем предостерегают прохожих, чтобы
те не осквернились. Точно так же и разум, гордый своими
успехами, брезгливо отстраняет все, что считает непрак-
тичными фантазиями. Но ведь вся жизнь человека, кроме
той, которую он поддерживает говядиной и пудингом, от-
носится к области непрактичных фантазий, и, если не да-
вать ей искать пищи или утешения в создании искусства
и красоты или в наслаждении ими; если сбивать ее с толку
и обманывать внешними заверениями, прикрывающими не-
верие во что-либо более высокое и святое, чем мир здра-
вого смысла, она найдет такие жалкие отдушины, как сто-
ловерчение и медиумы, торгующие вестями с небес по чет-
верти доллара за штуку. Воображение нельзя изгнать из
мира. Его можно превратить в кухонную рабыню, в Зо-
лушку, но есть силы, которые ее охраняют. Пока обе ее
надменные сестры, Разумность и Догадливость, думают,
что она сидит себе в золе, она поражает и пленяет всех
своими чарами, и принц Дух не хочет иной невесты.
Практическое очень хорошо в своем роде — если толь-
ко это не синоним суетного. Погрузиться в него целиком—
все равно что отведать корня безумия, который солдаты
Антония нашли при отступлении из Парфии32,— каждый
вкусивший его до самой смерти собирал палки и камни,
считая их за сокровища.
Иной раз приходится слышать разговоры, наводящие
на мысль, что для мира настал послеобеденный час и че-
ловечество обречено отныне на тот блаженный материа-
лизм, какой ощущают исправные желудки за десертом
из орехов и изюма. Дремлющему старому миру остается
лишь поудобней вытянуть под столом ноги, толковать об
акциях и как-то убивать время, оставшееся до сна. Пред-
шествующие столетия до дна осушили кубок мудрости и
красоты, а нам остается только гадать на оставшейся
гуще. Но божественная красота и поклонение ей всегда
426
ДЖ.-Р. ЛОУЭЛЛ. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
найдут на земле апостолов, покуда Время не бросит в без-
дну свои песочные часы, на которых ему уже не нужно
отсчитывать неотличимые друг от друга века Небытия.
Ученые люди XVI столетия любили утверждать, что для
вселенной настала дряхлость, а пока они это бормотали,
из вечно юного лона Божества рождался Шекспир с та-
кой «свитой светил»33, что хватило бы на краски солнеч-
ных закатов для целого Платонова года 34.
Нет, росистое утро наступает для мира с рождением
каждого ребенка. Если полдень приносит пыль и засуху,
мы сами в том виноваты. Каждая эпоха говорит своим
поэтам, как женщина своему возлюбленному: «Скажи мне,
какова я»; и, смотря по тому, сколько она порождает ве-
щей, достойных восхищения, она нуждается в провидцах и
находит их. Наше время вовсе не лишено поэзии. Мы жи-
вем в героический век и все еще стоим перед могучими
силами непокоренной Природы; у нас есть свои Тезеи и
Персеи, хотя зовут их Израиль Путнем35 и Даниел Бун36.
В том, что мы — народ коммерческий, нет ничего дурного.
Афины были торговой республикой. Данте и Тициан были
продуктами крупных рынков, да и Англия уже была тор-
говой страной, когда породила Шекспира.
Вот какой урок я извлекаю из прошлого: красота и
добро, прекрасное, благородное и истинное никогда не ис-
чезнут из мира, пока есть в нем бог, который их излучает;
каждому поколению они предстают в новом, вечно измен-
чивом облике, по мере того как возникают новые обязан-
ности и обстоятельства; священный долг и благородная
миссия поэта состоят в том, чтобы открывать и истолко-
вывать их людям; пока жива душа, живы и темы для но-
вых, несравненных песен; пока есть милосердие в мило-
сердии, любовь в любви и красота в красоте, бог будет
посылать поэтов, чтобы они подтверждали существование
всего этого и оставляли в галерее человеческой памяти его
идеальные изображения. Бог вечно будет для нас мисти-
ческим названием каждого проходящего часа. Жизнь ве-
ликих поэтов показывает, что из людей своего поколения
именно они всех глубже чувствовали смысл настоящего.
КОММЕНТАРИИ
ФИЛИПП ФРЕНО
(PHILIP FRENEAU)
Поэт и публицист Филипп Френо, которого называют «отцом аме-
риканской поэзии», родился 2 января 1752 г. в Нью-Йорке. Его пред-
ками были французские гугеноты, переселившиеся в Америку. Он учил-
ся в Принстонском университете. В 1772 г. увидели свет его первые
стихотворные произведения («Американская деревня» и патриотическая
поэма «Растущая слава Америки», написанная совместно с поэтом
X. Брекенриджем). С 1775 г. в газетах и листовках печатается поли-
тическая лирика и сатира Френо, принявшего непосредственное участие
в борьбе за независимость США (в 1778 г. он вступил добровольцем в
армию Вашингтона). В это время Френо приобретает известность как
поэт американской революции, продолжающий традиции революционно-
го классицизма. В его лучшей поэме «Дом ночи» (1779) и в стихах об
индейцах получили развитие романтические стороны его творчества.
Летом 1780 г. Френо попал* в плен к англичанам и был заключен в
трюм тюремного судна «Скорпион», стоявшего в нью-йоркском порту.
Страдания, которые он там перенес, нашли отражение в поэме «Бри-
танская .плавучая тюрьма» (1781). В 1786 г. вышел первый сборник
стихов Френо.
Новый период творчества поэта связан с подъемом демократическо-
го движения в США в годы французской революции, когда Френо при
поддержке Т. Джефферсона выпускал «Национальную газету» (1791—
1793). В стихах этих лет проявляются первые разочарования поэта в
плодах американской революции («Предостережение Америке», 1792).
Новые стихи вошли в сборники 1795, 1809 и 1815 гг. Умер Френо
18 декабря 1832 г., застигнутый метелью в поле вблизи своего дома.
Публицистика Френо, остававшаяся несобранной в течение полуто-
ра веков, недавно издана в США исследователем его жизни и творче-
ства Филиппом Маршем. «Совет сочинителям» — один из характерных
образцов ранней литературно-эстетической критики в США.
СОВЕТ СОЧИНИТЕЛЯМ
(ADVICE TO AUTHORS)
Впервые опубликовано в книге Ф. Френо «Различные сочинения»,
изданной в Филадельфии в 1788 г.
1 Роберт Слендер — псевдоним Ф. Френо, которым подписан ряд его
публицистических произведений 80—90-х гг. XVIII века и начала
XIX века.
2 ...на прозвища «рифмоплет», «бумагомарака» и еще более обидные
клички... — Филадельфийская газета «Индепендент газетир» 10 декабря
1782 г. назвала Френо «политическим фигляром, обузой публики и риф-
моплетом».
3 ...или строит мосты... •— намек на то, что писатель-публицист То-
мас Пейн занимался также проектированием мостов.
428
КОММЕНТАРИИ
ЧАРЛЗ БРОКДЕН БРАУН
(CHARLES BROCKDEN BROWN)
Романист, литературный критик и журналист Чарлз Брокден Бра-
ун родился 17 января 1771 г. в Филадельфии. Наряду с Френо он был
одним из первых профессиональных литераторов США, создателем
жанра предромантического романа. В своих романах (а всего их Брау-
ном было написано шесть) он выступает как предшественник прозаи-
ческого стиля Купера и Э. По. Уже в первом из них, «Виланд, или
Превращение» (1798), проявились основные черты художественной ма-
неры писателя: напряженность повествования, сближающая его книги
с готическими романами, и острый психологизм. Брауна-романиста ин-
тересовали трагические стороны человеческого бытия: религиозный фа-
натизм и безумие в «Виланде», бедность и чума в «Ормонде, или Тай-
ном соглядатае» (1799), жажда обогащения и желтая лихорадка в
«Артуре Мервине, или Мемуарах 1793 года» (1799), столкновения с
индейцами и сомнамбулизм в «Эдгаре Хантли, или Мемуарах лунати-
ка» (1799). Два последних романа Брауна «Клара Гоуард» (1801) и
«Джейн Тальбот» (1801), так же как и просветительский диалог «Ал-
куин» (1798), написанный под влиянием сочинений Мэри Уолстонк-
рафт, посвящены горячо дебатировавшимся в те времена вопросам
женского равноправия.
Как литературный критик Браун начал выступать еще в 90-е гг.
XVIII века. В 1799 г. он опубликовал в редактировавшемся им жур-
нале «Мансли мэгезин» статью «Об американской литературе», где с
горечью пишет об отсутствии художественной литературы в США. В
последние годы жизни Браун целиком посвятил себя журналистике.
Умер он 22 февраля 1810 г. в Филадельфии.
Предисловие к роману «Виланд» — одно из первых проявлений
предромантизма в эстетической мысли США. В нем писатель излагает
принципы «тенденциозного романа», получившие развитие у В. Годви-
на («Калеб Вильяме», 1794) и переосмысленные Брауном на американ-
ской почве.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ВИЛАНД» (WIELAND)
Впервые опубликовано в первом издании романа Ч. Брокдена Брау-
на «Виланд, или Превращение» (1798) и датировано 3 сентября 1798 г.
1 ...подлинное событие, удивительно похожее на то, что произошло с
Виландом.— Брокден Браун имеет в виду нашумевшую в те годы ис-
торию фермера Джеймса Иэтса из штата Нью-Йорк, убившего в при-
падке религиозной мании свою семью.
2 KapeuH — ojum из героев романа «Виланд». «Мемуары Карвина»
не были завершены Брокденом Брауном. Незаконченная рукопись, пос-
вященная юношеским годам Карвина, была опубликована в 1815 г.
ВИЛЬЯМ КАЛЛЕН БРАИЕНТ
(WILLIAM CULLEN BRYANT)
Поэт и критик Вильям Каллен Брайент родился 3 ноября 1794 г. в
Каммингтоне, штат Массачусетс. Он очень рано начал печататься (са-
тирическая поэма «Эмбарго, или Современные очерки», 1808). В 1817 г.
429
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
анонимно была издана его поэма «Танатопсис», а в 1821 г. появился
первый сборник стихотворений. Брайент был одним из первых поэтов-
романтиков, продолживших демократические традиции литературы эпо-
хи американской революции, романтические поиски Ф. Френо. Воспи-
танный на литературе английского романтизма, Брайент пронес демок-
ратические идеи своей молодости через всю долгую жизнь. В своих
стихах он воспевает свободного «естественного человека», близкого к
природе. Его лирика отличается ясностью и простотой формы. При-
жизненные издания стихов Брайента выходили более десяти раз.
В стихах и публицистике (с 1829 г. до самой смерти Брайент был
редактором газеты «Нью-Йорк ивнинг пост») он постоянно выступал
за отмену рабовладения в США, приветствовал национально-освободи-
тельную борьбу народов Европы. «Беспощадным критиком подымаю-
щегося капитализма, находившим особое удовольствие во вскрытии
присущих новому экономическому строю несообразностей и в разобла-
чении дутых политических репутаций» назвал его демократический аме-
риканский литературовед В.-Л. Паррингтон. Брайент известен также
как один из лучших переводчиков на английский язык «Илиады»
(1870) и «Одиссеи» (1871 — 1872). Умер Брайент в 1878 г. в Нью-Йорке.
Из многочисленных литературно-критических работ Брайента наи-
большей известностью пользуются его лекции о поэзии, в которых раз-
вивается теория органического единства произведения искусства и ана-
лизируется природа романтического воображения.
ЛЕКЦИИ О ПОЭЗИИ
(LECTURES ON POETRY)
Четыре лекции о поэзии были прочитаны В.-К. Брайентом в нью-
йоркском обществе «Атенеум» в 1825—1826 гг. Впервые опубликованы
в книге Брайента «Прозаические сочинения», т. I, под ред. П. Годвина
(Нью-Йорк, 1884).
I. О ПРИРОДЕ ПОЭЗИИ
(ON THE NATURE OF POETRY)
1 Древние критики... — имеется в виду Аристотель (Поэтика, I).
2 Мильтон Дж. Потерянный рай, VIII, 59—60. Перев. О. Чюминой.
3 Там же, I, 600—608. .
4 Шекспир В. Король Лир, IV, 7. Перев. Б. Пастернака.
5 Шекспир В. Гамлет, IV, 5. Перев. М. Лозинского.
6 Шекспир В. Венецианский купец, IV, 1. Перев. Т. Щепкиной-Ку-
перник.
7 Мильтон Дж. Потерянный рай, V, 117. Перев. О. Чюминой.
8 Из поэмы В. Каупера (1731—1800) «Задача» (1785), V, 187—192.
Перев. В. Рогова.
9 ...поэтом рождаются, а оратором делаются — афоризм Цицерона
из речи, произнесенной им в 61 г. до н. э. в защиту греческого поэта
Архия.
II. О ЗНАЧЕНИИ И ПОЛЬЗЕ ПОЭЗИИ
(ON THE VALUE AND USES OF POETRY)
1 ...одного красноречивого писателя — имеется в виду Вильям Эл-
лери Чаннинг (1780—1842).
430
КОММЕНТАРИИ
III. ПОЭЗИЯ В НАШ ВЕК И В НАШЕЙ СТРАНЕ
(POETRY IN ITS RELATION TO OUR AGE AND COUNTRY)
1 Хогг, Джеймс (1770—1835)—английский поэт. Его баллада «Кол-
дунья из Файфа» (1813) написана на шотландском диалекте.
2 ...поэзия Оссиана. — В 1760—1763 гг. Джеймс Макферсон (1736—
1796) опубликовал ряд поэм, которые он выдавал за переводы леген-
дарного кельтского барда Оссиана, жившего, по преданию, в III веке
н. э. Уже современная критика высказывала сомнения в подлинности
этих произведений, а после смерти автора было окончательно установ-
лено, что поэмы написаны самим Макферсоном.
3 События прославленной поэмы Спенсера...— имеется в виду аллего-
рическая поэма «Королева фей» (1590, 1596) Эдмунда Спенсера
(1552—1599).
4 ...обеих эпических поэм Мильтона...— имеются в „ виду «Потерян-
ный рай» (1667) и «Возвращенный рай» (1671).
5 ...в своей поэме об Испании Саути...— речь идет о поэме Роберта
Саути (1774—1843) «Родерик, последний из готов» (1814) о вторжении
арабов в Испанию.
6 Для одной из своих повествовательных поэм Муру потребовалась
Персия; для другой — допотопные времена. — Имеются в виду роман-
тические поэмы Томаса Мура (1779—1852) «Лалла Рук» (1817) и
«Любовь ангелов» (1823).
IV. ОБ ОРИГИНАЛЬНОСТИ И ПОДРАЖАНИИ
(ON ORIGINALITY AND IMITATION)
1 «Школа кокни» — Кокни — пренебрежительно-насмешливое прозви-
ще лондонского обывателя. «Школой кокнейских критиков» в Англии
первой половины XIX века называли ряд писателей, выступавших в
лондонских журналах (Ли Хант, Вильям Хэзлитт и другие).
2 Энний, Квинт (239—169 гг. до н. э.) —римский поэт, ввел в рим-
ский эпос дактилический гекзаметр («Анналы»).
3 Мусей — полулегендарный древнегреческий поэт и пророк, ученик
или сын мифического певца Орфея.
ДЖЕЙМС ФЕНИМОР КУПЕР
(JAMES FENIMORE COOPER)
Автор многочисленных романов и публицист Джеймс Фенимор Ку-
пер родился 15 сентября 1789 г. в Берлингтоне, штат Нью-Джерси.
Учился в Йельском колледже, служил во флоте. Свою литературную
деятельность Купер начал публикацией романа «Предосторожность»
(1820). Однако известность к писателю пришла только после выхода
исторического романа «Шпион» (1821), в котором опоэтизирована эпо-
ха американской революции и ее рядовые герои. С 1823 г. начинает
выходить самое известное произведение Купера — пенталогия о Кожа-
ном Чулке («Пионеры», 1823; «Последний из могикан», 1826; «Пре-
рия», 1827; «Следопыт», 1840; «Зверобой», 1841), которая принесла
Куперу мировую славу, стала национальной американской эпопеей.
В 1826—1833 гг. Купер с семьей путешествует по Европе. Возвра-
щение в США открывает новый период его, творчества, характеризую-
щийся углублением критического начала. Начав с восхваления «амери-
канских свобод», завоеванных в эпоху войны за независимость, Купер
переходит в 30-е гг. к резкой критике американской действительности в
431
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
сатирическом романе «Моникины» (1835), трактате «Американский де-
мократ» (1838) и публицистических романах «Домой» и «Дома» (1838).
Купер — автор многих морских романов («Лоцман», 1823; «Красный
корсар», 1828; «На суше и на море», 1844; «Морские львы», 1849, и
др.), Особое место в его творчестве занимают две трилогии: о евро-
пейском феодализме («Браво», 1831; «Гейденмауэр^ «Палач», 1833) и
о земельной ренте в США («Сатанстоу», «Землемер», 1845; «Красно-
кожие», 1846). В последней Купер идеализирует американскую земель-
ную аристократию. В поздних книгах Купера наряду с традиционным
романтизмом проявляются черты реалистического изображения дейст-
вительности; критика американской демократии привела к травле писа-
теля буржуазной прессой, объявившей его «антиамериканским писате-
лем». Умер Купер 14 сентября 1851 г. в Куперстауне, штат Нью-Йорк.
В критическом наследии Купера большое место занимают его пре-
дисловия к романам. В них он развивает теорию художественной про-
зы, сочетающую в себе черты романтизма и реализма. Состояние аме-
риканской литературы и культуры в начале XIX столетия обрисовано
в одной из ранних публицистических работ писателя — его эпистоляр-
ных «Взглядах американцев» (1828).
[ПРОСВЕЩЕНИЕ И СЛОВЕСНОСТЬ В АМЕРИКЕ]
Впервые опубликовано в книге Дж.-Ф. Купера «Взгляды амери-
канцев, собранные путешествующим холостяком» (1828), как XXIII
письмо, адресованное вымышленному аббату Джиромачи. На русский
язык было переведено уже в следующем, 1829 г. в журнале «Москов-
ский телеграф» (№ 16, с. 387—417).
1 ...в странах нашего полушария...— Письмо написано от имени не-
коего путешествующего англичанина к итальянскому аббату.
2 ...печатник явился прежде писателя. — Первый печатный станок
был поставлен в Америке в 1639 г. в Кембридже, и уже к началу
XVIII века печатники были в большинстве приморских городов амери-
канских колоний Англии.
3 Первый журнал был- основан в Бостоне в начале прошлого сто-
летия.— Дж.-Ф. Купер здесь неточен — первые американские журналы
начали выходить в Филадельфии в 1741 г. Это были «Америкен мэге-
зин» Эндрю Бредфорда и «Дженерал мэгезин» Вениамина Франклина.
4 ...в 1691-м. — Купер дает неточные даты. Первыми американскими
университетами были Гарвардский (1636), Вильямсбергский (Вильяма
и Марии, 1693), Йельский (1701), Пенсильванский (1740), Принстон-
ский (Нассау-Холл, 1746), Колумбийский (1754).
5 Трудно представить себе большую свободу во всех вопросах по-
литики, чем та, которая дана здесь печати. — Впоследствии Купер ко-
ренным образом пересмотрел свою точку зрения на американскую
прессу. В «Американском демократе» (1838), «Письме к соотечествен-
никам» (1834) и в романах «Моникины» (1835), «Дома» (1838), «Кра-
тер» (1847) Купер характеризовал буржуазную прессу США как ис-
точник лжи, содействующий моральному упадку нации.
6 Халлек, Фицгрин (1790—1867)—американский писатель, широко
известный в свое время! Его стихи печатались в «Нью-Йорк ивнинг
пост» и «Нэшенел адвокат» в 1819 г. В том же году появилась его
сатира «Фэнни». Ниже идет речь о «Замке Олнвик» — поэме, задуман-
ной в Англии.
7 Персивал, Джеймс Гейтс (1795—1856) —американский поэт и гео-
432
КОММЕНТАРИИ
лог, автор поэмы «Прометей» (1821), которую критика сравнивала с
«Паломничеством Чайльд Гарольда» Байрона.
8 Спраг, Чарлз (1791 —1875)—американский поэт, автор популяр-
„ ной в свое время «Оды к Шекспиру» (1823).
9 ...благодаря переводам (на французский) известны в Европе...—
Купер имеет в виду свои книги, которые стали переводиться и перепе-
чатываться в Европе с начала 20-х гг. XIX века.
10 ...их историков... — имеются в виду американские историки
Вильям Прескотт (1796—1859) и Джаред Спаркс (1789—1866).
п Эдварде, Джонатан (1703—1758)—американский теолог и про-
поведник, представитель кальвинистского пуританства/ основатель ре-
лигиозного движения, известного под названием «Великое пробужде-
ние», которое привело к расцвету сектантства в США.
12 Театр в Соединенных Штатах, вне всякого сомнения, английский
по своему духу. — Хотя ко времени, когда Купер писал эту статью,
уже были созданы и поставлены многие произведения американских
драматургов (В. Данлапа, Дж. Баркера, Дж. Пейна, Р. Тайлера),
репертуар театров США состоял в основном из английских пьес.
13 Кук, Джордж Фредерик (1756—1811)—английский актер. В
1810 г. посетил США и умер в Нью-Йорке.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМА»
(HOME AS FOUND)
Впервые опубликовано в первом издании романа Купера «Дома»
в 1838 г.
1 ...наша новая книга является ее продолжением...— Роман Купера
«Домой» появился в начале того же 1838 г., что и его продолжение,
роман «Дома», посвященный изображению американских нравов с точ-
ки зрения американца, долгие годы жившего в Европе.
2 Мэтьюс, Корнелиус (1817—1889) —американский писатель и жур-
налист. В его комедиях высмеиваются общественные нравы Нью-Йор-
ка, коррупция на выборах (пьеса «Политики», опубликованная в
1840 г.).
ЭДГАР АЛЛАН ПО
(EDGAR ALLAN РОЕ)
Поэт,. новеллист и критик Эдгар Аллан По родился 19 января
1809 г. в Бостоне. Рано оставшись без родителей, он воспитывался в
семье ричмондского купца Дж. Аллана. Поступив в Виргинский уни-
верситет, он был вынужден вскоре прервать учение, так как приемный
отец лишил его материальной помощи. Несколько лет он служит в ар-
мии, учится в военной академии в Вест-Пойнте, откуда был исключен,
начинает работать журналистом. В 1827 г. анонимно вышла первая
книга стихов По («Тамерлан и другие стихотворения»), с 1831 г. он
начинает писать рассказы. В 1835—1837 гг. По редактирует ричмонд-
ский журнал «Сатерн литерари мессенджер», где впервые были напеча-
таны многие его произведения. В Нью-Йорке издается его «Повесть о
приключениях Артура Гордона Пима» (1838). Первый период творчест-
ва По завершается выходом д-вухтомника его рассказов «Гротески и
арабески» (1840), среди которых преобладают рассказы фантастическо-
го и пародийного характера.
Второй период творчества писателя — 40-е гг. Это время создания
лучших стихов («Ворон», «Улялюм», «Эннабел Ли», «Колокола») и
15-1806
433
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
рассказов По («Маска Красной Смерти», «Золотой жук», «Убийство
на улице Морг», «Бочонок амонтильядо»). Интерес к исключительно-
му, даже анормальному был одним из основных эстетических принци-
пов романтизма По. Необычное нарушает устоявшийся мир буржуаз-
ного благополучия в его рассказах. Для творчества писателя харак-
терны черты трагического разлада с американской действительностью,
художник создает гротескные пародии на страшное и античеловеческое
в буржуазном мире. Среди талантов, загубленных американской «де-
мократией», одним из первых значится имя Э. По. Он умер 7 октяб-
ря 1849 г. в Балтиморе.
Э. По — первый профессиональный критик США, создавший свою
эстетическую концепцию поэзии и художественной прозы. Литератур-
но-критические взгляды По, его рационалистический романтизм нашли
отражение во многих статьях и рецензиях, где он часто варьирует свои
излюбленные эстетические идеи.
ПИСЬМО К Б.
(LETTER TO В —)
Дпервые опубликовано как предисловие к сборнику «Стихотворе-
ния» Э. По в 1831 г. под названием «Письмо к мистеру—». С неболь-
шими изменениями перепечатано в редактировавшемся Э. По журнале
«Сатерн литерари мессенджер» в июле 1836 г. Адресатом письма яв-
ляется, вероятно, издатель сборника стихов Э. По 1831 г. Элам Блисс.
1 ...его мнение о «Возвращенном рае»...— Дж. Мильтон, согласно
свидетельству современников, считал поэму «Возвращенный рай» (1671)
лучшим своим произведением.
2 «Комус» (1634)—драматическая поэма Дж. Мильтона, аллегория
борьбы Целомудрия с Пороком.
3 Аристотель со странной уверенностью объявил поэзию наиболее
философским видом сочинений...— Э. По неточен. Аристотель писал-
«Поэзия философичнее и серьезнее истории: поэзия говорит более об
общем, история — о единичном» (Поэтика, IX). Очевидно, Э. По сле-
довал за Вордсвортом, который допустил ту же неточность в своем
предисловии к «Лирическим балладам» (1800). Греческая сноска, при-
водимая Э. По, имеет только отдаленное сходство с тем, что писал
Аристотель.
4 «Мельмот» — готический роман английского писателя Чарлза Ро-
берта Мэтьюрина (1782—1824) «Мельмот-Скиталец» (1820).
5 Из пролога к пьесе английского драматурга Джона Драйдена
(1631—1700) «Все за любовь» (1678), представляющей собой пере-
делку шекспировской трагедии «Антоний4 и Клеопатра». Перев. 3. Алек-
сандровой.
6 ...богиню в колодце...— имеется в виду приписываемое древнегре-
ческому философу Демокриту изречение «Истина обитает на дне ко-
лодца». Встречается также у Рабле («Гаргантюа и Пантагрюэль», II,
18) и у Байрона («Дон Жуан», II, 84).
7 Biographia Literaria (1817)—в литературной автобиографии
С.-Т. Колриджа рассматривается философия Канта, Фихте и Шеллинга.
8 Цитата из «Очерка, написанного в дополнение к предисловию к
собранию стихотворений» (1815) В. Вордсворта.
9 Баррингтон, Джордж (1755—1840) — английский поэт. В 1790 г.
был сослан в Австралию за ограбление.
10 Вергилий; Энеида, I, 11.
434
КОММЕНТАРИИ
11 «Темора» (1763)—одна из героических поэм шотландского поэта
Джеймса Макферсона (1736—1796), которые он выдавал за якобы
найденные сочинения Оссиана. См. прим. 2 к третьей лекции о поэзии
в.-К. Брайента «Поэзия в наш век и в нашей стране».
12 Из^стихотворения В. Вордсворта «Мальчик-идиот» (1798). Перев.
В. Рогова.
13 Начало стихотворения В. Вордсворта «Ягненок» (1800). Введен-
ные Э. По тире, отсутствующие в. оригинале, делают стихотворение
смешным. Перев. В. Рогова.
14 ...даже Стамбулу придет однажды конец — пословица, которую
любил употреблять Э. По (ср. его рассказ «Очки»). Источник выраже-
ния не обнаружен.
15 Цитируя предисловие к «Лирическим балладам», Э. По исполь-
зует текст Вордсворта, чтобы высмеять его.
16 ...обессмертил воз...— имеется в виду поэма В. Вордсворта «Воз-
чик» (1819).
17 ...пчела-Софокл — больную ногу...— Август Шлегель в своих «Лек-
циях о драматическом искусстве и литературе» (1809—1811) неодно-
кратно упоминает, что Софокла за его умение извлекать из жизни
смысл называли «аттической пчелой»! Здесь имеются в виду его траге-
дии об Эдипе (буквально: «больная нога»): «Эдип-царь» и «Эдип в
Колоне».
18 ...хором индюшек...— Плиний Старший в своей «Естественней! ис-
тории» (XXXVI1,' II, 40) пишет, что Софокл ввел в свою пьесу «Ме-
леагр» цесарок, оплакивающих смерть Мелеагра.
19 Цитата из «Трех писем Ремону де Мон-Морту» (1741) немецко-
го философа и ученого Г.-В. Лейбница, которую приводит С.-Т. Кол-
ридж в своей «Литературной биографии».
20 Коркира — одно из названий греческого острова Корфу.
21 Шекспир В. Венецианский купец, V, 1. Перев. Т. Щепкиной-Ку-
перник.
22 Из поэмы «Гудибрас» (1663—1678; ч. 2, песнь 1) английского
поэта-сатирика Самюэла Батлера (1612—1680). Перев. В. Рогова.
ФИЛОСОФИЯ ОБСТАНОВКИ
(THE PHILOSOPHY OF FURNITURE)
Впервые опубликовано в журнале «Бертонс джентлменс мэгезин»
в мае 1840 г.
1 Овидий. Метаморфозы, VII, 20. Перев. С. Шервинского.
2 Кикапу — племя североамериканских индейцев, выступавшее на
стороне англичан во время войны за независимость США и в войне
США с Англией 1812—1814 гг., после которой остатки этого племени,
уничтоженного американскими войсками, были переселены в резервации
R 1а Я Т4 *3 7К Г* Р
3 Вентам, Иеремия (1748—1832) — английский философ-моралист и
юрист. Э. По высмеивает бентамовский утилитаризм в рассказах «Де-
ловой человек» и «Надувательство как точная наука», а также в своих
рецензиях.
4 Лампа Арганда — создана в 1784 г. в Лондоне швейцарским изоб-
ретателем Э. Аргандом (1755—1803). Свет астральной лампы падает
сверху.
ь Стенфилд, Вильям Кларксон (1794—1867)—английский художник-
пейзажист и маринист.
15*
435
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
6 Чампен, Джон Гэтсби (1808—1889)—американский художник-
пейзажист.
7 Салли, Томас (1783—1872)—американский художник, создатель
ряда женских портретов, исполненных мягкой интимности и. сердеч-
ности.
ОБОЗРЕНИЕ НОВЫХ КНИГ. EXORDIUM
(REVIEW OF NEW BOOKS. EXORDIUM)
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в январе
1842 г.
1 Полдинг, Джеймс Керк (1778—1860)—американский писатель,
друг В. Ирвинга. Э. По написал несколько рецензий на книги Пол-
динга.
2 Ранке, Леопольд (1795—1886)—немецкий историк, выражал ин-
тересы прусского юнкерства. В 1834—1836 гг. вышли три тома его
книги «Римские папы, их церковь и государство в XVI и XVII веках»
(в 1840 г. была переведена на английский язык). Речь идет о статье
Т.-Б. Маколея в «Эдинбургском обозрении» в октябре 1840 г., посвя-
щенной книге Л. Ранке.
3 Шекспир В. Двенадцатая ночь, II, 3. Перев. Т. Щепкиной-Купер-
ник.
4 «Арктур» (1840—1842) —журнал, выпускавшийся обществом «Мо-
лодая Америка», внес существенный вклад в борьбу за национальную
литературу. Э. По называл «Арктур» «самым лучшим журналом, когда-
либо издававшимся в Соединенных Штатах».
5 Мэтьюс, Корнелиус — см. прим. 2 к «Предисловию к роману
«Дома» Купера. Один из наиболее активных деятелей «Молодой
Америки». Развивал на страницах редактируемого им вместе с Э. Дай-
кинком журнала «Арктур» теорию национальной драмы. Э. По напи-
сал несколько рецензий на произведения Мэтьюса.
6 Винкельман, Иоганн Иоахим (1717—1768) —немецкий историк
античного искусства.
7 Кеймс, Генри Хоум (1696—1782) — шотландский философ и кри-
тик. Его сочинения «Введение в искусство мыслить» (1761) и «Основа-
ния критики» (1762) были широко известны в свое время.
8 Джонсон, Самюэл (1709—1784)—английский критик, автор
«Жизнеописаний наиболее выдающихся английских поэтов» (1779—
1781).
9 Блэр, Хью (1718—1800)—шотландский критик, профессор рито-
рики. Поддавшись литературной мистификаций Дж. Макферсона,
выпустившего свои стихи как перевод с гэльского языка сочинений
легендарного кельтского барда Оссиана, Блэр написал к поэмам Ос-
сиана ученое предисловие.
10 «Дунсиада» (1728)—сатирическая поэма английского поэта
Александра Попа (1688—1744). Название поэмы происходит от слова
«глупец».
11 ...как Мирабо в замке Иф.— Деятель французской буржуазной
революции Оноре Габриель Рикетти Мирабо (1749—1791) в 1774 г.
был заключен в замок д'Иф. Э. По обыгрывает слово «иф» (по-анг-
лийски означает «если»).
12 Орфизм — древнегреческое религиозно-философское учение, при-
знающее в человеке существование двух начал: доброго (души) и
злого (тела). По преданию, основателем этого учения был мифиче-
436
КОММЕНТАРИИ
ский певец Орфей. Здесь имеются в виду «Орфические пословицы»
Эймоса Бронсона Олкотта (1799—1888), печатавшиеся в журнале
«Дайел» в 1840—1844 гг.
13 Дайелизм, или эмерсонизм.— «Дайел» (1840—1844)—американ-
ский журнал, орган трансценденталистов, основанный Т. Паркером,
Б. Олкоттом, О. Браунсоном, М. Фуллер, Дж. Кларком и Р.-У. Эмер-
соном. Деятельность трансценденталистов, в частности Эмерсона, вы-
зывала у Э. По скептическое отношение.
14 Булвер-Литтон, Эдуард Джордж (1803—1873) —английский пи-
сатель. Э. По неоднократно писал рецензии на его книги.
АМЕРИКАНСКИЕ ПРОЗАИКИ:
Н.-П. УИЛЛИС— ВООБРАЖЕНИЕ.— ФАНТАЗИЯ.—
ФАНТАСТИЧЕСКОЕ.— ЮМОР.— ОСТРОУМИЕ.— САРКАЗМ
(AMERICAN PROSE WRITERS: N. P. WILLIS.— IMAGINATION.
— FANCY.— FANTASY.— HUMOR.— WIT.— SARCASM)
Впервые опубликовано в журнале «Бродвей джернал» 18 января
1845 г.
1 Уиллис, Натаниел Паркер (1806—1867)—американский поэт, дра-
матург и журналист. Его пьеса «Ростовщик Тортеза» (1839) была оце-
нена Э. По как «лучшая драма, вышедшая из-под пера американского
писателя». Позднее Э. По сотрудничал в основанном Уиллисом и Джор-
джем П. Моррисом журнале «Хоум джернал». В 1835 г. вышел сбор-
ник Уиллиса «Мелани и другие стихотворения». Будучи в Англии, опуб-
ликовал в английских журналах серию рассказов под псевдонимом
Филипп Слингсби. Тринадцать из этих рассказов составили сборник
под названием «Нечто вроде приключений» (1836).
2 Проктер, Брайен Уолтер (1787-^—1874)—английский писатель, из-
вестный под псевдонимом Барри Корнуолл. В 1832 г. появился наибо-
лее известный сборник его стихов «Английские песни».
3 Хебер, Реджиналд (1783—1826)—английский поэт, автор несколь-
ких популярных в Англии религиозных гимнов.
4 Халлек — см. прим. 6 к статье Купера «Просвещение и словес-
ность в Америке».
5 Нил, Джон (1793—1876)—американский писатель. В своих «Мар-
гиналиях» Э. По дает высокую оценку произведениям Дж. Нила.
6 Хант, Джеймс Генри Ли (1784—1859)—английский писатель.
30 августа 1845 г. в том же журнале, где появилась настоящая статья,
была опубликована рецензия Э. По на сборник произведений Ли Хаи-
та, перепечатанных из издававшихся им журналов «Индикеитор»
(1819—1821) и «Компенион» (1828).
7 Лэм, Чарлз (1775—1834)—английский писатель. Жанр романти-
ческого очерка, разработанный Лэмом, сыграл большую роль в разви-
тии английской романтической прозы.
8 «Руководство к размышлению» (1825)—философский трактат
С.-Т. Колриджа, написанный в форме афоризмов и замечаний.
9 Женевьева — героиня стихотворения С.-Т. Колриджа «Любовь»
(1799), включенного во второе издание «Лирических баллад» (1800).
10 «Лалла Рук» (1817) —романтическая поэма Томаса Мура, состо-
ящая из четырех восточных сказок: «Хорасанский пророк под покры-
валом», «Рай и Пери», «Огнепоклонники» и «Светоч гарема», объеди-
ненных общим обрамлением, посвященным принцессе Лалла Рук.
437
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА
(THE PHILOSOPHY OF COMPOSITION)
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в апреле
1846 г.
1 В письме, которое сейчас лежит передо мной, Чарлз Диккенс...—
имеется в виду письмо Диккенса к Э. По от 6 марта 1842 г., в кото-
ром английский писатель касается композиции романа «Вещи как они
есть, или Приключения Калеба Вильямса» (1794) Вильяма Годвина
(1756—1836). Э. По не цитирует Диккенса, а пересказывает своими
словами одну из мыслей письма. Диккенс имел в виду предисловие
Годвина 1832 г. к «Калебу Вильямсу», где рассказывается история соз-
дания романа, который был написан в обратном порядке*—сначала
третий том, затем второй и только после этого первый.
2 ...говоря о некогда произведенном мною исследовании механизма
«Барнеби Раджа».— Прочитав первые одиннадцать глав романа Дик-
кенса «Барнеби Радж», напечатанные весной 1841 г., Э. По опубли-
ковал в «Сэтерди ивнинг пост» 1 мая 1841 г. статью, в которой пред-
сказывал, хотя и не во всех деталях верно, дальнейшее развитие сю-'
жета романа. В статье о «Барнеби Радже», напечатанной в феврале
1842 г. в «Грэхеме мэгезин», Э. По ссылается на это свое предсказание.
НОВЕЛЛИСТИКА НАТАНИЕЛА ГОТОРНА
(TALE-WRITING: NATHANIEL HAWTHORNE)
Впервые опубликовано в журнале «Годис ледиз бук» в ноябре
1847 г. в связи с выходом сборника рассказов Н. Готорна «Мхи ста-
рой усадьбы» (1846).
1 В предисловии к моим. очеркам о нью-йоркских литераторах —
в журнале «Годис ледиз бук», 1846, май.
2 Поп А. Послание к доктору Арбетноту (1735), I, 193.
3 Веббер, Чарлз Уилкинс (1819—1856)—американский писатель и
журналист, автор рассказов из жизни американского Запада. В тече-
ние двух лет был редактором журнала «Америкен ревью».
4 Хофман, Чарлз Фенно (1806—1884)—американский писатель и
журналист, в 1835—1837 гг. редактировал «Америкен мансли мэгезин».
Э. По неоднократно писал о Хофмане и посвятил ему раздел в своей
серии статей «Литераторы Нью-Йорка» (1846).
5 Херберт, Генри Вильям (1*807—1858)—американский писатель
и журналист, один из основателей «Америкен мансли мэгезин». В своей
статье «Автографы» (1841) Э. По посвятил Херберту раздел.
6 Смит, Себа (1792—1868)—американский писатель-юморист, за-
воевавший, популярность книгой «Жизнь и сочинения майора Джека
Даунинга» (1.833). В своих статьях По часто упоминает С. Смита.
7 Дана, Ричард Генри (1787—1879)—американский поэт'и журна-
лист. Сборники его стихов вышли в 1827 и 1833 гг.
8 Томпсон, Вильям Таппан (1812—1882) — американский писатель-
юморист и журналист. Приобрел известность книгой «Сватовство майо-
ра Джонса» (1843).
9 Спраг — см. прим. 8 к статье Купера «Просвещение и словесность
в Америке».
10 Чаннинг, Вильям Эллери (1818—1-901) —американский поэт, один
из участников группы трансценденталистоа. Первые сборники его сти-
хов вышли в 1843 и 1847 гг.
438
I
КОММЕНТАРИИ
11 Банкрофт, Джордж (1800—1891)—американский поэт и историк.
В 1834 г. вышел первый том его девятитомной «Истории Соединенных
Штатов», положительно оцененный в ранних критических статьях Э. По.
12 Прескотт, Вильям, Хиклинг (1796—1859)—американский историк.
В своих критических статьях Э. По отметил его книгу «История за-
воевания Мексики» (1843).
13 Дженкинс, Джон 'Стилвел (1818—1852)—американский журна-
лист и писатель. Смит, Томпсон, Дженкинс — распространенные в Аме-
рике фамилии, что и обыгрывает Э. По.
14 Кок, ^Эдвард (1552—1634)—английский юрист и политический
. деятель, крупнейший знаток старых английских законов, один из авто-
ров «Петиции о праве» (1628); возглавлял парламентскую оппозицию,
противопоставляя королевской прерогативе силу закона.
15 Тик, Иоганн Людвиг (1773—1853) —немецкий писатель-романтик.
Готорн читал Тика позднее; читал ли он его в пору создания своих
рассказов, остается не установленным. Несколько рассказов Тика бы-
ли переведены на английский язык в 1827 г. Т. Карлейлем.
16 Фуке, Фридрих Де Ла Мотт (1777—1843) —немецкий писатель-
романтик, автор поэтической сказки «Ундина» (1811).
17 «Колумбиада» (1807)—эпическая поэма американского поэта
Джоэла Барло (1754—1812), в которой прославляется история моло-
дого американского государства. Попытка Барло создать национальный
эпос оказалась неудачной.
18 Симмс, Вильям Гилмор (1806—1870)—американский писатель-
южанин. В своих критических статьях Э. По неоднократно обращался
к его творчеству. Здесь речь идет о рассказе Симмса «Грейлинг, или
Убийство обнаружится», напечатанном в сборнике Симмса «Вигвам и
хижина» (1845).
19 Колтон, Джордж Хукер — американский журналист XIX века, ос-
нователь журнала «Америкен ревью». Э. По посвятил ему заметку в
своих «Литераторах Нью-Йорка» (1846).
20 ...в фаланге и в атмосфере фаланстера...— речь идет о сельско-
хозяйственной колонии Брук Фарм~ (1841 —1846), в которой трасцен-
денталисты жили общей коммуной, или фалангой, согласно социально-
утопическому учению Ш. Фурье.
21 ...редактора «Дайела»...— то есть Эмерсона, редактировавшего
этот журнал в 1842—1844 гг.
ПОЭТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП
(THE POETIC PRINCIPLE)
Впервые опубликовано посмертно в еженедельнике «Хоум джернал»
'31 августа 1850 г. Писатель часто выступал с чтением этой лекции в
1848 и 1849. гг. В ней он использовал ряд положений из своих статей
«Баллады и другие стихотворения Г.-У. Лонгфелло» и «Новеллистика
Натаниела Готорна».
1 «Колумбиада» — см. прим. 17 к статье Э. По «Новеллистика На-
таниела Готорна».
2 Ламартин, Альфонс Мари Луи (1790—1869) — французский поэт-
романтик, известный своей плодовитостью.
3 Поллок, Роберт (1798—1827)—шотландский поэт, aBTQp" длинной
религиозной поэмы в 10 книгах «Время» (1827).
4 Шелли П.-Б. Индийская мелодия (1819), посвященная Мэри Шел-
.ли. Перев. В. Рогова.
439
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
5 Уиллис — см. прим. 1 к статье Э. По «Американские прозаики».
6 Перев. В. Рогова.
7 ...Аристотель не замедлил отнести некоторые его проявления к са-
мим добродетелям — речь идет об «Этике» Аристотеля.
8 Амариллида — имя пастушки в античной поэзии, ставшее назва-
нием декоративного растения. *
9 ...стремление мотылька к звезде — строка из стихотворения
П.-Б. Шелли «К — » (1821).
10 Гравина, Джованни Винченцо (1664—1718) —итальянский писа-
тель и юрист, автор «Рассуждений о поэзии» (1718), которые имеет в
виду Э. По.
11 ...в декоративном садоводстве...— Декоративному садоводству по-
священы рассказы Э. По «Поместье Арнгейм» и «Домик Лендора».
12 Перев. М. Зенкевича.
1з_1зб Перев. В. Рогова.
14 Пинкни, Эдвард Кут (1802—1828)—американский поэт. Сборник
его лирических стихов вышел в 1825 г. Перев. В. Рогова.
15 Боккалини, Траяно (1556—1613)—итальянский писатель-сатирик.
«Вести с Парнаса» были впервые опубликованы в 1612 г. и затем не-
однократно переиздавались.
16 Перев. В. Рогова.
17 ...это различие первым определил Колридж...— В своей «Литера-
турной биографии» (1817) Колридж сформулировал различие между
воображением и фантазией: «Воображение я рассматриваю как пер-
вичное и как вторичное. На первичное воображение я смотрю как на
живую способность и главного агента всей человеческой перцепции, как
на повторение в ограниченном разуме вечного акта творения в безгра-
ничном я есмь.
Вторичное воображение я рассматриваю как эхо первого, которое
сосуществует с сознательной волей и притом схоже с первым по сво-
ему действию, отличаясь от него лишь степенью и способом проявле-
ния. Оно растворяет, разлагает, расчленяет явления, чтобы затем вос-
произвести их; а там, где этот процесс невозможен, воображение все
же стремится объединить разрозненное и приблизить его к идеалу. Оно
по сути своей жизненно, точно так же как все внешние предметы по
сути своей неподвижны и мертвы.
Фантазия, напротив того, имеет в своем распоряжении только что-то
определенное и отлившееся в устойчивую форму. Фантазия, собствен-
но говоря, есть не что иное, как особый вид памяти, освобожденной от
пут пространства и времени и подверженной постоянному преобразу-
ющему влиянию того эмпирического волевого феномена, который мы
обозначаем словом «выбор». Однако наравне с обычной памятью фан-
тазия получает весь- свой материал в готовом виде благодаря закону
ассоциативного мышления» (гл. XIII).
18 Гуд, Томас (1799—1845)—английский поэт. Более критический
отзыв о стихах Гуда содержится в «Маргиналиях» Э. По, опублико-
ванных в «Сатерн литерари мессенджер» в сентябре 1849 г.
19 Перев. А. Голембы.
20 Перев. А. Голембы.
21 Среди мелких стихотворений лорда Байрона есть одно...— име-
ются в виду «Стансы к Августе»,' написанные 24 июля 1816 г.
22 Перев. В. Левика.
23 Перев В. Рогова.
24 ...Венера Уранийская в отличие от Дионейской...— имеется в виду
440
КОММЕНТАРИИ
небесная (уранийская) любовь в отличие от чувственной (дионейской).
Диона — мать Афродиты.
25 Мазеруэлл, Вильям (1797—1835)—шотландский журналист и
поэт. О нем Э. По писал 29 марта 1845 г. в журнале «Бродвей джер-
нал», цитируя его сборник «Старые и новые менестрели» (1827).
2ь Перев. В. Рогова.
MARGINALIA
[ВСТУПЛЕНИЕ]
Впервые опубликовано в журнале «Демократик ревью» в ноябре
1844 г.
1 Бернарден де Сен-Пьер, Жак Анри (1737—1814)—французский
писатель; широкую известность приобрел своим романом «Поль и Вир-
гиния» (1787). Ему принадлежат также морально-философские «Этюды
о природе» (1784—1787), написанные в руссоистском духе.
2 Тейлор, Джереми (1613—1667)—английский религиозный писа-
тель, автор популярных в свое время сборников проповедей.
3 Браун, Томас -(1605—1682) —английский врач и писатель. Строки
из его трактата «Захоронения в урнах» приводятся в качестве эпигра-
фа к рассказу Э. По «Убийство на улице Морг».
4 Темпл, Вильям (1628—1699)—английский политический деятель
и писатель, видный представитель жанра эссе. Три сборника его «Раз-
личных сочинений» появились в 1680, 1690 и 1701 гг.
5 Бертон, Роберт (1577—1640)—английский философ, автор трак-
тата «Анатомия меланхолии» (1621), изобилующего цитатами из антич-
ных писателей.
6 «Анналы» («Летопись после кончины божественного Августа») —
сочинение римского историка Корнелия Тацита (ок. 55 — ок. 120); по-
следние книги «Анналов» посвящены правлению Нерона (54—66).
7 Тук, Джон Хорн (1736—1812) —английский демократический по-
литический деятель и филолог.
8 Коббет, Вильям (1762—1835)—английский публицист, участник
демократического движения предчартистского периода, автор «Грам-
матики английского языка» (1817).
9 Лайель, Чарлз (1797—1875)—английский естествоиспытатель, ав-
тор «Основ геологии» (1830—1833). Выдвинул теорию медленного и не-
прерывного .изменения земной поверхности под влиянием геологиче-
ских процессов.
10 Мурчисон, Родерик Импей (1792—1871)—английский геолог, ис-
следовал палеозойские отложения. На основании материалов русских
исследователей и своих собственных наблюдений составил «Геологи-
ческое описание Европейской России и Уральского хребта» (1845).
11 Фезерстонхо, Джордж Вильям (1780—1866)—американский то-
пограф.
12 Додона — древнегреческий город в Эпире, центр культа Зевса и
местонахождение древнейшего греческого прорицателя. По преданию,
волю Зевса выражал шелест листвы старого дуба.
13 Ликофрон Темный (285—247 гг. до н. э.) —древнегреческий поэт-
трагик, автор поэмы «Александра», в которой прорицательница Кас-
сандра предсказывает гибель Трои. Текст поэмы непонятен без специ-
альных комментариев, отчего автор получил прозвище Темного.
14 Квинтилиан, Марк Фабий (ок. 35—95) — римский ритор, учитель
красноречия, автор «Наставления в ораторском искусстве».
441
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
[ТЕННИСОН]
Впервые опубликовано в журнале «Демократик ревью» в декабре
1844 г.
1 Петроний. Сатирикон, 55.
2 Библия. Первое послание к коринфянам, XV, 47. *
3 «Битва при Праге» — фортепианная пьеса чешского композитора
Франтишека Коцвара (ум. 1791), жившего в Лондоне. Была популяр-
на по всей Европ'е вплоть до конца XIX века.
4 Гравина — см. прим. 10 к «Поэтическому принципу» Э. По.
5 Виконт КентерЬери, Чарлз Меннерс-Саттон (1780—1845) —англий-
ский политический деятель.
[ГЕНИЙ И УПОРНЫЙ ТРУД]
Впервые опубликовано в журнале «Годис ледиз бук» в августе
1845 г.
[НАЦИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА]
Впервые опубликовано в журнале «Бродвей джернал» 4 октября
1845 г. **;
1 Строка из дидактической поэмы английского поэта Томаса Кемп-
белла (1777—1844) «Радости надежды» (1799), I, 7.
2 Кокни — см. прим. 1 к четвертой лекции о поэзии В.-К. Брайента
«Об оригинальности и подражании».
3 Старик с Горы — имеется в виду Хасан ибн-ас-Саббах аль-Химья-
ри (ум. 1124), основатель и верховный глава тайной мусульманской
секты исмаилитов-асасинов, прозванный Стариком с Горы и пропове-
довавший тайные убийства.
4 Вильсон, Джон (1785—1854)—английский писатель, шотландец
по происхождению. Свои многочисленные статьи в журнале «Блэквуд
мэгезин» он подписывал псевдонимом Кристофер Норт.
5 Дилк, Чарлз (1789—1864)—английский критик, печатавшийся в
журнале «Атенеум».
6 Не так давно мы сами указали...— В январе 1845 г. Э. По опуб-
ликовал в «Бродвей джернал» большую статью о стихах Элизабет
Барретт Браунинг.
~ 7 Афоризм из речи Цицерона «Против Катилины» (63 г. до н. э.).
Луций Катилина (108—62 гг. до н. э.) составил заговор против се-
натской олигархии, который разоблачил Цицерон.
[РИФМА]
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в марте 1846 г.
1 Э. По цитирует высказывание из эссе Фрэнсиса Бэкона «О красо-
те» (1625) неточно. У Бэкона не «утонченной красоты», а «совершен-
ной красоты». Эта же цитата встречается в рассказе Э. По «Лигейя».
2 Начало третьей строфы стихотворения «Ворон» Э. По.
[МОГУЩЕСТВО СЛОВ]-
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в марте 1846 г.
[ХУДОЖНИК И ЕГО МАТЕРИАЛ]
Впервые опубликовано в журнале «Демокргтик ревью» в апреле
1846 г.
1 Новалис — псевдоним немецкого писателя Фридриха фон Харден-
442
КОММЕНТАРИИ
берга (1772—1801). Цитату Э. По заимствовал из книги Сары Остин
«Отрывки из прозы немецких писателей». (1841).
[О ДРАМЕ]
Впервые опубликовано в журнале «Демократик ревью» в июле
1846 г. '
1 Старая притча об истине в колодце...— см. прим. 6 к статье Э. По
«Письмо к Б.»
2 Эвфуизм — напыщенность, вычурность речи, изобилующей антите-
зами "и образами, почерпнутыми из античной мифологии и истории (от
имени героя романа английского писателя Джона Ли «Эвфуес, или
Анатомия остроумия»,, 1579).
3 «Феррекс и Поррекс» (или «Горбодук»), 1561 — одна из ранних
английских трагедий, написанная Томасом Нортоном (1532—1584) и
Томасом Сэквилем (1536—1608).
4 «Великий Кир» — роман французской писательницы Мадлен де
Скюдери (1607—1701) «Артамен, или Великий Кир» (1649—1653),
имевший в свое время шумный успех.
[ПРОСОДИЯ]
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в ноябре
1846 г.
1 Хант — см. прим. 6 к статье Э. По «Американские прозаики».
Речь идет о попытке Ханта дать определение поэзии в серии статей,
напечатанных в журналах «Индикейтор» (1819—1821) и «Тетлер»
(1830—1832).
2 Хиосский бард — то есть Гомер. Остров Хиос в Эгейском море —
одно из легендарных мест рождения Гомера. Согласно древнегреческой
поговорке, семь городов спорили за честь называться местом его рож-
дения.
[ГЕНИЙ И МАСТЕРСТВО]
Впервые опубликовано в журнале «Грэхеме мэгезин» в декабре
1846 г.
1 Трюбле, Жозеф (1697—1770) —французский публицист, автор
нравственных и литературных очерков.
2 «немых и безвестных» — слова из «Элегий, написанной на сель-
ском кладбище» (1751) английского поэта Томаса Грея (1716—1771):
«Быть может,
Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозный.
Мелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный,
Или Кромвель, неповинный в крови сограждан».
(Перев. В. Жуковского)
[ШЕЛЛИ]
Впервые опубликовано в журнале «Сатерн литерари мессенджер» в
мае 1849 г.
1 «Мимоза» (1820) —поэма П.-Б. Шелли.
2 «Аластор» (1815) —поэма П.-Б. Шелли.
[ДОЛЛАР]
Впервые опубликовано в журнале «Сатерн литерари мессенджер» в
июне 1849 г.
1 Орел — американская золотая монета в 10 долларов.
443
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
[ИСКУССТВО]
Впервые опубликовано в «Сатерн литерари мессенджер» в июне
[1849 г.
1 Деннер, Иоганн Христиан (1655—1707)—немецкий изобретатель
кларнета. ?
2 Зевксис (ок. 470—400 до н. э.) —древнегреческий живописец; по
преданию, виноград на его картине был так натурален, что птицы
прилетали клевать его. Картины его не сохранились.
3 Паррасий (V в. до н. э.)—древнегреческий живописец. Состяза-
ясь с Зевксисом, он предложил тому сдернуть занавес, чтобы посмот-
реть -его картину; когда Зевксис попытался это сделать, оказалось,
что занавес нарисован Паррасием. Его картины не сохранились.
[ГЕНИИ]
Впервые опубликовано в журнале «Сатерн литерари мессенджер»
в июне 1849 г.
[АНАЛИЗ МАСТЕРСТВА]
Впервые опубликовано в журнале «Сатерн литерари мессенджер»
в июле 1849 г.
ВАШИНГТОН ИРВИНГ
(WASHINGTON IRVING)
Имя Вашингтона Ирвинга известно в России со времен Пушкина
и декабристов (Н. А. Бестужев перевел на русский язык знаменитый
рассказ Ирвинга «Рип Ван Винкль»). Родился Ирвинг 3 апреля 1783 г.
в Нью-Йорке. Его первое литературное произведение, «Письма Джо-
натана Олдстайла», было опубликовано в 1802—1803 гг. в нью-йорк-
ской газете «Морнинг кроникл». После поездки в Европу в 1804—
1806 гг. Ирвинг вместе с Дж. Полдингом публикует серию сатири-
ческих очерков «Салмаганди». В 1809 г. Ирвинг выпустил в свет
«Историю Нью-Йорка», написанную от имени вымышленного Дидриха
Никербокера, в образе которого нашли воплощение черты патриар-
хальной Америки колониального периода. Поэтизируя американскую
историю, Ирвинг в этой книге сатирически высмеивает буржуазную
демократию США. Ирвингу принадлежат четыре цикла новелл: «Книга
эскизов» (1819—1820), «Брейсбридж-холл» (1822), «Рассказы путе-
шественника» (1824), «Альгамбра» (1832), в которых находит отра^-
жение разрушение патриархального уклада жизни колониальной
Америки, воспевается романтическое прошлое Испании, Италии, Англии,
Германии.
В Европе Ирвинг провел 1815—1832 гг., в 1826—1829 гг. занимал
пост атташе американского посольства в Испании, затем в Англии.
В 1828 г. выходит его «История жизни и путешествий Христофора
Колумба» — один из первых образцов романтической ррбинзонады
в американской литературе. Под псевдонимом монаха-летописца Ан-
тонио Агапида, воплотившего в себе дух рыцарства и веру средне-
векового фанатика, в 1829 г. Ирвинг выпустил «Хронику завоевания
Гренады». Вернувшись в 1832 г. в США, он путешествует по западным
штатам и индейской- территории, в результате чего появилась «Поезд-
ка в прерии» (1835). В 1839—1841 гг. Ирвинг сотрудничает в журнале
«Никербокер мэгезин», в 1842—1846 гг. он посол США в Испании.
444
КОММЕНТАРИИ
Последняя работа Ирвинга — пятитомное «Жизнеописание Джорджа
Вашингтона» (1855—1859). Умер Ирвинг 28 ноября 1859 г. в своей
усадьбе Саннисайд, штат Нью-Йорк.
Ирвинг не был критиком в собственном смысле этого слова. Его
«Разрозненные мысли о критике» — это всего лишь полемические замет-
ки писателя.
РАЗРОЗНЕННЫЕ МЫСЛИ О КРИТИКЕ
(DESULTARY THOUGHTS ON CRITICISM)
Впервые опубликовано в журнале «Никербокер мэгезин», 1839,
т. 14.
1 ...один из величайших писателей нашей страны не поладил с на-
шими добровольными цензорами...— имеется в виду полемика Дж.-Ф.
Купера в (30-е гг. -с американской буржуазной прессой, обвинившей
писателя в'«антиамериканизме».
РАЛФ УОЛДО ЭМЕРСОН
(RALPH WALDO EMERSON)
Философ, поэт и публицист Ралф Уолдо Эмерсон родился 25 мая
1803 г. в Бостоне. Он учился в Гарвардском университете, был свя-
щенником. В 1833 г. совершил поездку в Европу, где познакомился
с Т. Карлейлем, С.-Т. Колриджем и В. Вордсвортом. В 1835 г. по-
селился в Конкорде, штат Массачусетс, где вокруг него сложилась
группа трансцендёнталистов. В 1836 г. выходит его программная книга
«Природа», в которой наряду с критикой современной американской
жизни выражена вера в необходимость слияния человека с природой.
В 1842—1844 гг. был редактором трансценденталистского журнала
«Дайел». Трансцендентализм Эмерсона воплощал в себе романтиче-
ский протест против буржуазной цивилизации. В 1841 и 1844 гг.
выходят два сборника его «Очерков», снискавших ему широкую из-
вестность. Большую популярность приобрели лекции Эмерсона на обще-
ственные, этические и эстетические темы («Американский ученый», 1837;
«0^ литературной морали», 1838; «Трансцендентализм», 1842; «Моло-
дой американец», 1844). В 1847 г. вышел первый сборник его стихов.
Биографические очерки «Представители человечества», прочитанные
в качестве лекций в 1845—1848 гг. и вышедшие в свет в 1850 г.,
ясляются своеобразным продолжением книги Т. Карлейля «Герои,
культ героев и героическое в истории». Однако, в отличие от безого-
ворочного возвеличивания героев у Карлейля, Эмерсон рассматривает
великих людей более объективно, как представителей своего времени
и народа. Таковы его характеристики Платона (к которому восходят
истоки эстетических идей Эмерсона), Сведенборга, Монтеня, Шекспира,
Наполеона и Гёте. В результате поездок в Англию он выпускает
книгу «Черты английской жизни» (1856). Поздние его работы соб-
раны в книгах «Общество и одиночество» (1870) и «Литература
и общественные задачи» (1876). Умер Эмерсон 27 апреля 1882 г.
в Конкорде.
Из обширного наследия Эмерсона в настоящее издание включены
работы, представляющие интерес Для характеристики его философское
эстетических воззрений.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМ*
ПРИРОДА
(NATURE)
Впервые опубликовано анонимно в сентябре 1836 г. отдельным
изданием в 500 экземпляров. Первое упоминание о работе над этой
книгой встречается в дневнике Эмерсона 6 сентября 1833 г., когда
он возвращался из Европы в Америку.
1 Стихотворный эпиграф появился во втором издании «Природы»
в 1849 г. В первом издании был эпиграф из Плотина: «Природа —
только образ или подражание мудрости, душе. Природа действует.,
но не осознает». Стихотворный перевод В. Рогова.
2 ...среди сухих костей...— библейский образ (Книга пророка Иезе-
кииля, 37).
3 Общение с небом и землею становится его ежедневной пищей...—
здесь и далее описание носит автобиографический характер и отра-
жает образ жизни, который Эмерсон вел в Конкорде, его одинокие
прогулки в леса.
4 Из стихотворения Джорджа Герберта «Человек» (1633), пять
строф из которого приводятся в восьмой главе «Природы».
5 ...он положил на дорогу два железных бруса...— в 1834 г. была
открыта железная дорога Бостон—Вустер.
6 Саллюстий, Гай Крисп (86—35 гг. до н. э.) — римский историк.
См «Заговор Катилины», I.
7 Гиббон, Эдуард (1737—1794)—английский историк, автор «Ис-
тории упадка и разрушения Римской империи» (1776—1788), откуда
взята цитата (гл. 68).
8 Леонид (V в. до н. э.) — спартанский царь, прославившийся
стойкой защитой от персов Фермопильского ущелья в 400 г. до п. э.,
где и погиб со своим отрядом.
, 9 Винкельрид, Арнольд (XIV в.) — полулегендарный швейцарский
наподный герой, который во время битвы при Семпахе 9 июля 1386 г.
бросится на вражеские пики и ценой своей жизни обеспечил победу
швейцарцев над австрийцами.
10 Вейн, Генри (1613—1662)—английский политический деятель.
Во время Реставрации был обвинен в государственной измене и каз-
нен 14 июня 1662 г. в лондонском Тауэре.
11 Рассел, Вильям (1639—1683)—английский политический деятель.
Был обвинен в государственной измене и казнен 21 июля 1683 г.
В демократических кругах Англии имя этого патриота произносилось
с особым уважением.
12 Фокион (402—318 гг. до н. э.)—афинский полководец и госу-
дарственный деятель.
13 Библия. Первое послание к коринфянам, XV, 44.
14 Шекспир В. Макбет, III, 4. Перев. Ю. Корнеева.
143 ...сказал один французский философ.— Приведенное высказыва-
ние содержится в дневнике Эмерсона 27—29 июля 1835 г. и взято
из рукописного перевода на английский язык книги французского
философа Ж. Эгера (Письмо о настоящем Мессии и о языке При-
роды, Париж, 1830).
15 Бэкон Ф. Опыты (О высокой должности).
16 Библия. Послание Иакова, V, 12.
17 ...Природа никогда не пускается в азартные игры, полагаясь на во-
лю сличая...— перефразировка отрывка из утраченной пьесы. Софокла.
18 Библия. Евангелие от Матфея, VI, 10.
446
КОММЕНТАРИИ
19 ...ослица, на которой ехал Спаситель.— Библия. Евангелие от
Матфея, XXI, 1—11.
20 ...в глазке листа закона роста...— Эмерсон имеет в виду идеи
Гёте в области ботаники (Опыт объяснения растений, 1790, гл. 18).
21 Ксенофан из Колофона (570—480 гг. до н. э.) — древнегреческий
философ, основатель элейской школы. Его учение о едином и многом,
о тождественности и однородности бытия нашло отражение в книгах
Эмерсона.
22 ...архитектуру ...называют «застывшей музыкой»...— выражение
Гёте в беседе с Эккёрманом 23 марта 1829 г. Французская писатель-
ница Жермена де Сталь (1766—1817) в романе «Коринна, или Ита-
лия» (1807) говорит о соборе св. Петра в Риме: «Облик подобного
памятника архитектуры напоминает непрерывную за'стывшую музыку»
(кн. IV, гл. 3).
23 Витрувий (I в. до н. э.)—римский архитектор, автор труда
«Десять книг об архитектуре».
24 Колридж С.-Т. Руководство для размышления, VI.
25 Пересказ мысли Гёте, которую Эмерсон записал в своем днев-
нике 28 февраля 1836 г. (Goethe. Nachgelassene Werke, Bd 21. Tubin-
gen, 1832, S. 51).
26 Шекспир В. Сонет 70. Перев. С. Я. Маршака.
27 Шекспир В. Сонет 124. Перев. С. Я. Маршака.
28 Шекспир В. Мера за меру, V, 1. Перев. Т. Щепкиной-Куперник.
29 Шекспир В. Буря, V, 1, 46—48. Перев. М. Донского.
30 Там же, V, 1, 58—60.
31 Там же, V,, 1, 64—68.
32 Там же, V, 1, 79—82.
33 Эмерсон заимствовал эту цитату из Колриджа (Друг, II, 5),
который в свою очередь взял ее из «Критики чистого разума» Канта.
34 Эйлер, Леонард (1707—1783)—швейцарский математик, астро-
ном, долгие годы жил и работал в России.
35 Тюрго, Анн Ровер Жак (1727—1781)—французский политиче-
ский деятель, экономист и социолог, автор «Размышлений о создании
и разделении богатств» (1776).
36 Библия. Книга притчей Соломоновых, VIII, 23—30.
37 Библия. Второе послание к коринфянам, IV, 18.
38 Вьяса — легендарный древнеиндийский мудрец, которому при-
писываются «Махабхарата» и «Веды».
39 Манихеи — представители манихейства — религиозного учения,
возникшего на Ближнем Востоке в III веке. Основным догматом ма-
нихейства было учение о добром и злом началах, лежащих в основе
мира.
40 Плотин (205—270) — древнегреческий философ-мистик, родом из
Египта, жил в Риме. Основатель школы неоплатонизма. Под материей
Плотин разумел небытие, цель человеческой жизни видел в сдержи-
вании и обуздании телесных влечений. На Эмерсона оказало влияние
учение Плотина о божественном первоедином начале^ («Верховная
душа» Эмерсона), которое проливается вовне — сначала как мировой
дух, затем как душа мира, далее как единичные души.
41 Мильтон Дж. Комус, строки 13—14. Перев. Ю. Корнеева.
42 В кабинете естественной истории...— В июле 1833 г. Эмерсон по-
сетил в Париже Ботанический сад, что дало ему материал для раз-
мышлений о всеобщем единстве природы, животных и человека как
ее частей. В ноябре того же года он прочитал в Бостонском естест-
447
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
венно-историческом обществе лекцию «О пользе естественной истории»,
отдельные положения которой вошли в его книгу «Природа».
43 Герберт, Джордж (1593—1633)—английский поэт. Его поэти-
ческие произведения были опубликованы посмертно в 1633 г. под
заглавием «Храм, религиозные стихотворения и личные признания».
Сочинения Герберта были изданы в 1835—1836 гг;. с примечаниями
С.-Т. Колриджа.
44 Перев. В. Рогова.
45 Эмерсон имеет в виду начало девятого раздела «Поэтики»
Аристотеля: «Из сказанного ясно и то, что задача поэта говорить не
о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться,
следовательно о возможном по вероятности или по необходимости.
Именно историк и поэт отличаются друг от друга не тем, что один
пользуется размерами, а другой нет: можно было бы переложить в
стихи сочинения Геродота, и тем не менее они были бы историей как
с метром, так и без метра; но они различаются тем, что первый
говорит о действительно случившемся, а второй — о том, что могло бы
случиться».
46 Библия. Книга пророка Даниила, IV, 29—30.
47 Так пел мой орфический поэт...— имеется в виду американский
философ и поэт Эймос Бронсон Олкотт (см. также прим. 12 к статье
Э. По «Обозрение новых книг»).
48 Гогенлое, Александр Леопольд Франц Эммерих (1794—1849) —
немецкий аристократ, священник, приобретший известность чудодейст-
венным лечением больных.
49 ...в изречении схоластиков...— Аврелий Августин. О граде божьем
(ок. 426), кн. XI, гл. 7 и 29.^ Фома Аквинский. Суммы (1273), ч. I,
гл. 58 и 74.
50 Библия. Псалтырь, 41, 8.
51 Перефразировка текста Евангелия от Луки, XVII, 20.
АМЕРИКАНСКИЙ УЧЕНЫЙ
(THE AMERICAN SCHOLAR)
Впервые опубликовано отдельным изданием в 1837 г.
1 Общество Фи-Бета-Каппа — первое американское университетское
общество, основанное в 1776 г. в Гарварде, где выступил со своей
речью Эмерсон. Отделение Общества появилось в 1781 г. Его название
состоит из начальных букв греческой фразы, ставшей девизом членов
общества: «Философия — путеводитель жизни».
2 ...боги разделили единого Человека на многих людей...— вариант
этого античного мифа содержится в «Пире» Платона и в главе
«О братской любви» в «Моралиях» Плутарха.
3 Цитата из трактата греческого философа-стоика Эпиктета
(ок. 50 — ок. 138) «Руководство».
4 По преданию, сообщаемому Платоном в диалоге «Протагор»,
семь мудрецов Греции, собравшись в храме Аполлона Дельфийского,
написали эти слова. Мысль о познании себя распространял Сократ.
5 Марвелл, Эндру (1621—1678) — английский поэт-лирик, известен
также своими республиканскими одами и сатирами.
6 Драйден, Джон (1631—1700)—английский поэт, драматург, кри-
тик, один из основоположников английского классицизма.
7 Испанская пословица.
448
КОММЕНТАРИИ
8 ...тленное облечется в нетленное.— Библия. Первое послание к
коринфянам, XV, 54.
9 «порывы легких трансмиссий и рефлексий» — Эмерсон цитирует
«Математические начала натуральной философии» (1687) И. Ньютона.
10 Друиды — жрецы у древних кельтов.
М Берсеркир — герой скандинавской мифологии, отличавшийся си-
лой и дикой неустрашимостью в битвах.
12 Альфред (849—900)—король Уэссекса (871—900), сильнейшего
из англосаксонских королевств. Известен своими успешными войнами
с датчанами, захватившими северную и восточную части Англии.
Занимался также литературной деятельностью.
13 Флемстид, Джон (1646—1719)—английский астроном, составил
каталог трех тысяч звезд. Его наблюдения Луны использованы Нью-
тоном при обосновании закона всемирного тяготения. '
14 Где бы ни сидел Макдональд...— В «Дон Кихоте» Сервантеса
(т. 2, гл. 31) Санчо Панса рассказывает историю о богатом идальго,
пригласившем в гости бедного крестьянина. Идальго предложил
крестьянину почетное место за столом. Крестьянин, желая блеснуть
своей вежливостью и благовоспитанностью, упорно отказывался от
почетного места. Тогда идальго рассердился, схватил крестьянина за
плечи, насильно усадил его и сказал: «Да садись же ты, дубина!
Куда бы я ни сел, мое место всегда будет почетнее твоего».
15 Шекспир В. Гамлет, III, 1.
16 Поп, Александр (1688—1744) — английский поэт, представитель
просветительского классицизма, последовательный рационалист.
17 Джонсон — см. прим. 8 к статье Э. По «Обозрение новых книг».
Морально-дидактические эссе С. Джонсона отмечены тяжеловесным
стилем.
18 Гиббон — см. прим. 7 к книге Эмерсона «Природа».
19 Сведенборг, Эммануил (1688—1772) — шведский ученый-натура-
лист, мистик и теософ. Эмерсон посвятил его жизни главу в «Пред-
ставителях человечества». Американские романтики проявляли усилен-
ный интерес к философскому наследию Сведенборга.
20 Песталоцци, Иоганн Генрих (1746—1827)—швейцарский педа-
гог, сочинения которого только начинали тогда приобретать известность
в Америке.
О ЛИТЕРАТУРНОЙ МОРАЛИ
(LITERARY ETHICS)
Впервые опубликовано отдельным изданием в октябре 1838 г.
1 ...Аристотелевы три единства — речь идет о трех единствах клас-
сицистической драмы, сформулированных на основе изучения античной
литературы и поэтики Аристотеля и Горация французским теоретиком
классицизма Буало в его «Поэтическом искусстве» (1674): единство
места, времени и действия. В эстетике Аристотеля было требование
соблюдения в трагедии единства действия и отчасти времени, но не
места, как это иногда приписывали Аристотелю впоследствии.
2 ...три короля Кёльна...— Каспар, Мельхиор и Бальтазар. По биб-
лейскому преданию, три волхва пришли с Востока, чтобы поклониться
младенцу Христу. Согласно легенде, император Фридрих I Барбаросса
перенес останки волхвов в 1162 г. из Милана в Кёльн и захоронил
в Кёльнском соборе. Мощам этих «трех королей» приписывалась ис-
целяющая сила.
449
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
3 «Эдинбургское обозрение» — ежеквартальный английский общест-
венно-литературный журнал, издававшийся с 1802 по 1929 г. В начале
XIX века был законодателем литературно-критических вкусов умерен-
но-консервативных кругов английского общества, часто выступал
с резкими нападками на молодую американскую литературу.
4 Вместе с воинственно настроенным королем...— Приведенные сло-
ва были произнесены Наполеоном во время коронации 2 декабря
1804 г.
5 Кедворт, Ральф (1617—1688)—английский философ, автор «Ис-
тинной духовной системы вселенной» (1678) и «Трактата о вечной
и неизменной морали» (опубликован в 1731 г.). Представитель кемб-
риджской школы, пытавшейся возродить в Англии идеализм Платона.
6 Теннеманн, Вильгельм Готлиб (1761 —1819)—немецкий историк
философии, автор 11-томной истории философии, кантианец. Эмерсон
читал его сочинения о Платоне.
7 Парменид (р. 540/39 или 515 г. до н. э.) —древнегреческий фило-
соф, видный представитель элейской школы.
8 ...отзвуки канонады под Миланом и походов в Германию...— речь
идет об итальянских войнах (1521—1544), в результате которых
испанский король и император Священной Римской империи Карл V
(1500—1558) заставил Францию отказаться от своих притязаний на
Миланское герцогство, вошедшее в состав владений Испании (1535).
Походы Карла V в Германию — это так-называемая Шмалькальден-
ская война 1546—1548 гг., в которой он разбил немецких протестант-
ских князей.
9 Чатам, граф — Вильям Питт (1708—1778), английский государст-
венный деятель, лидер партии вигов, премьер-министр Англии в 1766—
1768 гг. Прославился своими речами в парламенте.
10 Хемпден, Джон (1594—1643)—участник английской буржуазной
революции XVII века, имя которого вдохновляло впоследствии анг-
лийских демократов.
11 Баярд, Пьер дю Террай (1476—1524)—военачальник, служивший
в итальянских походах Карлу VIII, Людовику XII и Франциску I.
Прозван рыцарем без страха и упрека.
12 См. прим. 12 к статье Эмерсона «Американский ученый».
13 Белые горы — гранитная гряда Аппалачских гор, которую в юно-
сти посетил Эмерсон.
14 Нибур, Бартольд Георг (1776—1831)—немецкий историк антич-
ности, автор «Римской истории» (1811 —1832), в которой он вскрыл
легендарный характер многих сведений о ранней истории Рима.
15 Вольф, Фридрих Август (1759—1824)—немецкий филолог, автор
многих работ по античной филологии, в частности о Платоне.
16 «Французская история» — имеется в виду «История французской
революции» (1837) Томаса Карлейля (1795—1881), с которым Эмерсон
познакомился в августе, 1833 г. во время своей поездки в Англию.
17 Фукидид (ок. 460—395 гг. до н. э.) — древнегреческий историк,
автор «Истории Пелопоннесской войны» (до 411 г. до н. э.), отличаю-
щейся тщательностью и точностью в изложении фактов.
18 Ливии, Тит (59 г. до н. э.— 17 г. н. э.) —римский историк, автор
«Римской истории от основания города», представляющей собой важ-
ный источник по истории Древнего Рима.
19 Пеласги — укрепленный город в Древней Греции, описанный
древнегреческим географом и историком Страбоном (География, IX).
20 Кузен, Виктор (1792—1867)—французский философ-идеалист,
450
КОММЕНТАРИИ
эклектик. Утверждал, что любая философская система может быть
;$ создана из истин, содержащихся в различных учениях.
21 Замок Радклиф — имеется в виду готический роман английской
* писательницы Анны Радклиф (1764—1823) «Удольфские тайны» (1794),
в котором описан мрачный замок Удольфо в Апеннинах.
22 Портер, Джейн (1776—1850) —английская" писательница. В на-
чале XIX века пользовался популярностью ее роман «Шотландские
вожди» (1810), переведенный на несколько европейских языков, в том
числе на русский.
23 «Беллерофон» — корабль, на борту которого Наполеон сдался
в плен англичанам в 1815 г.
24 ...есть тук земли...— Библия. Бытие, 45, 18.
ИСКУССТВО
(ART)
Впервые опубликовано в первой серии «Очерков» Эмерсона в марте
1841 г. В основу эссе легла лекция об искусстве, прочитанная Эмер-
соном в курсе лекций по философии истории в Бостоне в 1836—
1837 гг.
1 Перев. В. Рогова.
2 Перефразировка строк из «Эссе о поэзии» английского поэта
Джона Шеффилда (1648—1721).
3 Сакки, Андреа (ок. 1600—1661)—итальянский художник.
4 Шекспир В. Гамлет, I, 5.
5 Пемброк, Филипп Герберт П584—1650) —четвертый- граф Пем-
брок, английский государственный деятель, собравший большую кол-
лекцию произведений искусства.
6 Санкт-Петербургское судно, курсирующее по Лене посредством
магнитного притяжения.— Идея морского и речного судоходства силой
магнитного притяжения дебатировалась в американской прессе 40-х гг.,
что получило также отражение в рассказе Э. По «Mellonta Tauta».
МОЛОДОЙ АМЕРИКАНЕЦ
(THE YOUNG AMERICAN)
Впервые опубликовано в апрельском номере «Дайела» за 1844 г.
Ассоциация коммерческих библиотек, в которой выступил со своей
.лекцией Эмерсон, была основана в Бостоне в 1820 г. и проводила
курсы лекций по различным вопросам.
1 ...их понимание долга — другой.— В первом, журнальном варианте
лекции после этой фразы шло рассуждение о том, что читают амери-
канские студенты: «Наши книги из Европы. Мы родились в окру-
жении книг Шекспира и Мильтона, Бэкона, Драйдена и Попа. Наши
учебники в колледже содержат сочинения Батлера, Локка, Пейли,
Блекстона и Стюарта; дома мы читали Кларендона и Юма, Аддисона
и Джонсона, Юнга и Каупера, Эджуорт и Скотта, Саути, Колриджа
и Вордсворта, «Эдинбургское» и «Квартальное» обозрения. Нас по-
сылают в феодальную школу, чтобы изучать демократию».
2 В первом издании далее шли пять 'абзацев текста, которые были
сняты Эмерсоном при позднейших переизданиях лекции.
3 Из трагедии Еврипида «Медея».
v 4 ...порвать с городской жизнью и обрабатывать землю — см. прим
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
20 к статье Э. По «Новеллистика Н. Готорна». В июле 1842 г.
в журнале «Дайел» была напечатана статья Эмерсона «Фурьеризм
и социализм», в которой высказываются аналогичные взгляды.
5 «городом великолепных расстояний» — перефразировка высказы-
вания архитектора Пьера Шарля Анфана (1755—-1825), по проекту
которого строился город Вашингтон. Он говорил о Вашингтоне как
о городе великолепных перспектив.
* «Государство — это я» — это выражение приписывается Людови-
ку XIV, который будто бы так сказал в заседании парламента в 1655 г.
Однако принадлежность этой фразы Людовику XIV опровергается
историками.
7 Лига против хлебных законов в Англии — объединение англий-
ских промышленников. Возникло в 1830-е гг. и ставило своей целью
борьбу за отмену ограничений на ввоз хлеба, введенных хлебными
законами 1815 г., которые запрещали ввозить в Англию хлеб, если
цена на внутреннем рынке не достигала 80 шиллингов за квартер.
8 ...три коммуны...— имеются в виду социально-утопические общины,
существовавшие в штате Массачусетс: Брук Фарм (1841—1846),
Фрутленд (1842—1843) и Хопдейл (1841 — 1856). Руководителем Брук
Фарм, знаменитой колонии трансценденталистов, был Джордж Рипли
(1802—1880), в ней принимали участие Т. Паркер, Э.-Г. Чаннинг,
Н. Готорн, М. Фуллер, Ч. Дана, А. Брисбейн и другие. Эмерсон отри-
цательно относился к этому эксперименту, считая, что жизнь в Брук
Фарм означает смену одной тюрьмы на другую. Он называл Брук
Фарм «веком разума, загнанным в форму для пирожков». Фрутленд
был основан Эймосом Бронсоном Олкоттом в Гарварде. Его участники
жили на вегетарианской диете, питаясь главным образом яблоками.
Хопдейл основан христианским коммунистом Эдином Баллу (1803—
1890) ,с целью распространения «братской любви и Евангелия».
После 1856 г. Хопдейл превратился в коммерческую организацию.
9 Этцлер, Джон Адолфус (1784—1840) — немецкий иммигрант в
США, автор утопических книг «Рай для всех людей, достигнутый
без труда, силою природы и машин» (1833) и «Новый мир, или Ме-
ханическая система замены труда людей и животных неодушевленной
силой, которая ничего не стоит» (1841).
10 Гарнден, Вильям Фредерик (1812—1845)—американский пред-
приниматель, организатор транспортных контор в США.
11 Филипп U (1527—1598)—испанский король (1556—1598).
ПОЭТ
(THE POET)
Впервые опубликовано во второй серии «Очерков» Эмерсона в
октябре 1844 г. Стихотворный перевод В. Рогова.
1 ...имя современного лирика...— вероятно, речь идет об А. Теннисоне.
2 Чимборасо — вулкан в Эквадоре.
3 Ямвлих (ок. 280 — ок. 330) —основатель сирийской школы неопла-
тоников. В одном из писем 184*2 г. Эмерсон сообщает, что читает трак-
тат Ямвлиха «О пифагорейской жизни».
4 Спенсер, Эдмунд (ок. 1552—1599) — английский поэт. Цитата
взята из его «Гимна в честь Красоты», XIX. Перев. В. Рогова.
5 Прокл (410—485)—философ, представитель афинской школы нео-
платонизма. Философские воззрения неоплатоников (Плотина, Прокла,
452
КОММЕНТАРИИ
Ямвлиха, Порфирия) оказали большое влияние на Эмерсона. В одном
$ из писем (июль 1841 г.) Эмерсон сообщает, что читает Прокла.
п 6 ...недавно везли огромный деревянный шар из Балтимора в Бэн-
керхилл...— речь идет о президентских выборах 1840 г., на которых
В. Гаррисон нанес поражение кандидату демократов М. Ван Бюрену.
Избирательная кампания 1840 г. вошла в историю как кампания
«бревенчатой хижины и яблочного сидра», так как кандидат вигов
Гаррисон родился и бревенчатой хижине и любил яблочный сидр.
7 Бейли, Натаниел (ум. 1742)—английский лексикограф, автор
известного этимологического словаря английского языка (1721).
8 Линкей — в греческой мифологии участник легендарного похода
аргонавтов за золотым руном в Колхиду. Отличался особой остротой
зрения.
9 Мильтон говорит...— имеется в виду «Шестая латинская элегия»
Дж. Мильтона (строки 55—78).
10 Вино бога — имеется в виду евангельская Тайная вечеря.
11 Витрувий — см. прим. 23 к книге'Эмерсона «Природа».
12 Когда Сократ в «Хармиде»...— речь идет о диалоге Платона
«Хармид».
13 ...Тимей утверждает...— имеется в виду диалог Платона «Тимей».
14 Чампен, Джордж (ок. 1559—1634)—английский драматург и пе-
реводчик на английский язык Гомера. Цитата взята из его Посвящения
к переводу «Илиады» и «Одиссеи».
15 Орфей — легендарный фракийский певец, сын музы Каллиопы,
участник похода аргонавтов за золотым руном и основатель рели-
гиозного учения, получившего распространение в VI в. до н. э.
(орфизм). Дошедшие до нас произведения, написанные от имени
Орфея, относятся к гораздо более позднему времени.
16 ...когда Чосер...— имеется в виду любимый Эмерсоном отрывок
из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера в главе «Рассказ
батской ткачихи».
17 Библия. Откровение Иоанна Богослова, VI, 13.
18 Парацельс, Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм
(1493—1541) —немецкий врач и естествоиспытатель.
19 А гриппа фон Неттесгейм, Корнелий (1486—1535)—немецкий пи-
сатель и врач.
20 Кардано, Джероламо (1501—1576)—итальянский ученый, зани-
мался математикой, философией, медициной, астрологией.
21 Шеллинг, Фридрих Вильгельм (1775—1854) —немецкий философ,
крупнейший представитель натурфилософии.
22 Окен, Лоренц (1779—1851)—немецкий естествоиспытатель и на:
турфилософ.
23 Бёме, Якоб (1575—1624)—немецкий мистик. Его взгляды изло-
жены в трактате «Аврора, или Утренняя заря» (1616), который имеет
в виду Эмерсон.
24 ...чалмерсовской антологии английских поэтов последних пяти ве-
ков.— Речь идет о 20-томной антологии английских поэтов Александ-
ра Чалмерса (1759—1834), шотландского писателя и журналиста.
. 453
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
МАРГАРЕТ ФУЛЛЕР
(MARGARET FULLER)
Публицистка и литературный критик Сара Маргарет Фуллер ро-
дилась 23 мая 1810 г. в Кембриджпорте, штат Массачусетс, в семье
крупного юриста, и получила исключительное для женщины того
времени образование. По свидетельству Эмерсона, она имела полное
право сказать своему отцу: «Я знаю всех людей, которых стоит знать
в Америке, и ни у кого не нахожу интеллекта, который мог бы срав-
ниться с» моим». Утверждая это, она могла не думать о скромности,
ибо говорила правду. В июле 1840 г. М. Фуллер' вместе с Эмерсоном
и другими трансценденталистами основала журнал «Дайел» (выходил
по апрель 1844 г.) и первые два года была его редактором. Ее личный
авторитет был настолько велик, что трансценденталисты поручили ей
руководство журналистской деятельностью своего клуба. В 1844—
1846 гг. она пишет критические статьи для «Нью-Йорк трибьюн», где
впервые' была опубликована и помещаемая в настоящей антологии
статья «Американская литература». Проблеме женского равноправия
посвящена ее книга «Женщины XIX столетия» (1845).
В 1846 г. М. Фуллер уезжает в Европу, знакомится там с Жорж
' Санд, Карлейлем, Гарриет Мартино. В Риме она сближается с дея-
телями, итальянского революционного движения и выходит замуж за
последователя Дж. Маццини маркиза Оссоли, вместе с которым при-
нимает участие в итальянской революции 1848 г. После падения
революции М. Фуллер с семьей отплывает в США. У американского
побережья 19 июня 1850 г. корабль, на котором она плыла, потерпел
крушение, и она утонула вместе с мужем и ребенком.
АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЕЕ СОСТОЯНИЕ В НАСТОЯЩЕЕ
ВРЕМЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ НА БУДУЩЕЕ
(AMERICAN LITERATURE; ITS POSITION IN THE PRESENT
TIME AND PROSPECTS FOR THE FUTURE)
Впервые опубликовано в виде литературных заметок в газете
«Нью-Йорк трибьюн» (1845); в переработанном виде напечатано в кни-
ге М. Фуллер «Статьи о литературе и искусстве» (1846). Русский
перевод сделан по тексту антологии: The American Transcendentalists.
Their Prose and Poetry. Ed. by Perry Miller. Garden City, New York,
Doubleday Anchor Books, 1957.
ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО
(HENRY DAVID THOREAU)
Философ, писатель и публицист Генри Дэвид Торо родился 12 ию-
ля 1817 г. в Конкорде, штат Массачусетс. После окончания в 1837 г.
Гарвардского университета он с братом открыл школу в Конкорде,
где преподавал три года. В 1841 г. поселился в доме Эмерсона,
с которым его до конца жизни связывала дружба. Вступив в группу
трансценденталистов, Торо печатает свои первые очерки в журнале
«Дайел» и даже редактирует один из номеров журнала (апрель 1843 г.)
во время отсутствия Эмерсона. Идеи трансценденталистов оказали
существенное воздействие на Торо. Его ранняя лекция «О гражданском
454
КОММЕНТАРИИ
неповиновении» (1849) стала в XX веке своеобразным учебником
социальной борьбы для лидеров движения за права колониальных
и угнетенных народов. Первая книга Торо «Неделя на реках Конкор-
» де и Мерримаке» (1849) была высоко оценена Эмерсоном, но не имела
успеха, так же как и его главное философско-лирическое произведение
«Уолден, или Жизнь в лесу» (1854), написанное на основе впечатлений
1845—1847 гг., когда Торо жил в построенной им самим хижине на
берегу Уолденского пруда. Здесь Торо попытался найти решение
социальных проблем в романтическом бегстве от законов^ буржуазного
общества на лоно природы. Принятие в 1850 г. закона о беглых рабах
поставило Торо, как и всех, кто помогал неграм бежать в Канаду,
вне закона. Он выступает на митингах аболиционистов. Одним из
таких выступлений была его знаменитая речь «Рабство в Массачу-
сетсе» (1854).
В последние годы жизни Торо отказался от проповеди пассивного
сопротивления и заявил себя сторонником решительных действий в за-
щиту прав негров и участников борьбы за их освобождение (три речи
о Джоне Брауне, казненном в 1859 г. за вооруженную попытку осво-
бождения американских негров). Умер Торо 6 мая 1862 г. в Конкорде.
Критические и публицистические произведения Торо, хотя и не пос-
вящены собственно эстетическим проблемам, представляют большой
интерес для характеристики демократического течения, связывавшего
вопросы искусства и литературы с критикой буржуазной Америки
и общими задачами демократического развития страны.
О" ГРАЖДАНСКОМ НЕПОВИНОВЕНИИ
(CIVIL DISOBEDIENCE)
Написано в 1848 г. Впервые опубликовано в издававшемся Элиза-
бет Пибоди «Журнале эстетики» в 1849 г. под названием «Сопротив-
ление гражданскому правительству».
1 «Лучшее правительство то, которое правит как можно меньше» —
Торо имеет в виду слова Эмерсона из второй серии его «Очерков»
(.1844): «Чем меньше у нас правительства, тем лучше».
1 а Первая строфа стихотворения английского поэта Чарлза Вулфа
(1791 — 1823) «На погребение сэра Джона Мура» (1817). Перев. И. Коз-
лова.
1 б «затыкать дыру, чтобы не дуло» — Шекспир В. Гамлет, V, 1.
2 Шекспир В. Король Иоанн, V, 2. Перев. Н. Рыковой.
3 ...захваченная страна — не наша, а армия захватчиков — наша.—
Речь идет о мексиканской войне 1846—1848 гг., целью которой было
распространение на новые территории рабовладельческой, системы. «Ве-
ликие дни» начала мексиканской войны Торо высмеял, в своей книге
«Уолден, или Жизнь в лесу».
4 Пэли, Вильям (1743—1805)—английский философ и богослов.
Имеется в виду его книга «Принципы моральной и политической фи-
лософии» (1785).
5 Если я несправедливо вырвал доску у тонущего человека, я дол-
жен вернуть ее,^ хотя бы при этом сам утонул — этот пример взят То-
ро из философского трактата Цицерона «Об обязанностях» (П1), ко-
торый он читал в Гарварде.
6 Библия. Евангелие от Луки, IX, 24.
7 ...закваской для всего теста.— Библия. Первое послание к корин-
фянам, V, 6.
455
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
8 ...соберется съезд — имеется в виду съезд демократической партии
США, состоявшийся в 1848 г.
9 Чудак — имеются в виду члены тайного масонского общества «Чу-
дак», возникшего первоначально в Англии в начале XVIII века, а в
1806 г. основанного в США.
10 ...тюрьмы в Каролине — имеются в виду обстоятельства поездки
известного адвоката Самуэла Хоуарда (1778—1856) в Чарлстон (Юж-
ная Каролина) в '1844 г. для защиты прав негров из Массачусетса.
Грубое обращение южных властей с Хоуардом вызвало возмущение в
северных штатах.
11 Библия. Евангелие от Матфея, XXII, 19.
12 Библия. Евангелие от Матфея, XXII, 21.
13 Конфуций. Лунь юй, XIV, 1.
14 Речь идет о случае с Торо в июле 1846 г., рассказанном также
в его книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (глава «Поселок»).
15 Когда я вышел из тюрьмы — ибо кто-то вмешался и уплатил на-
лог— существуют различные точки зрения, кто заплатил за Торо на-
лог. Семейная легенда приписывает этот денежный взнос, освободив-
ший Торо из тюрьмы, его теткам.
16 «моих темниц» — имеется в виду книга итальянского поэта-карбо-
нария Сильвио Пеллико (1789—1854) «Мои темницы» (1832), которая
имела большой успех и была переведена на многие европейские языки.
17 Из 2-й сцены второго действия трагедии «Битва при Алькасаре»
(1589) английского драматурга Джорджа Пиля (1558—1597).
18 Вебстер, Дэниел (1782—1852)—американский государственный
деятель, прославившийся как оратор. Далее Торо цитирует его речь
12 августа 1848 г.
19 ...деятели 87-го года — в 1787 г. была принята конституция США.
20 Даже китайский философ...— то есть Конфуций (551—479 гг. до
н. э.), в основе учения которого лежит идея подчинения подданных
государю.
РАБСТВО В МАССАЧУСЕТСЕ
(SLAVERY IN MASSACHUSETTS)
Речь, произнесенная Торо по случаю национального праздника США
4 июля 1854 г. в аболиционистском обществе Фрамингема (Массачу-
сетс). Впервые опубликована в журнале «Либерейтор» 21 июля 1854 г.
1 Небраска — речь идет о принятом 22 мая 1854 г. конгрессом США
законопроекте южан, известном под названием «Канзас — Небраска».
В основу его легла доктрина рабовладельцев о «суверенитете поселен-
цев», то есть вопрос о рабстве на любой территории или в штате дол-
жен решаться местным населением.
2 Батрики, Дэвисы, Хосмеры — известные в Конкорде семейства.
3 компромиссное решение 1820 года — речь идет о Миссурийском
компромиссе. В связи с принятием в число штатов территории Миссу-
ри и предоставлением ей прав штата в 1819 г. разгорелся яростный
спор, охвативший всю страну и продолжавшийся два года: быть ли
Миссури свободным или рабовладельческим штатом. Инициатором Мис-
сурийского компромисса выступил Г. Клей. После того как с просьбой
о приеме в число штатов обратился Мэн, чтобы не нарушать равнове-
сия сил в сенате, было решено принять оба штата формально без вся-
ких предварительных ограничений в отношении рабства.
4 м-р Лоринг — 24 мая 1854 г. судья Эдвард Г. Лоринг приказал
арестовать негра Энтони Бернса как беглого раба из Виргинии. Суд
456
КОММЕНТАРИИ
был назначен на 27 мая, а 26-го состоялся митинг протеста, на кото-
. ром выступали известные аболиционисты Теодор Паркер и Уендел
Филлипс. Суд вернул Э. Бернса его хозяину в Виргинию.
* 5 Я хочу услышать голос губернатора...— губернатором Массачусет-
са в 1854 г. был Джон Генри Клиффорд (1809—1876), которого в том
же году сменил Эмори Уошберн (1800—1877). Оба вызывали резкую
критику со стороны Торо.
6 Симе, Томас — раб из Джорджии, бежавший в феврале 1851 г.
в Бостон. Через несколько месяцев он был пойман, судим и возвращен
своему хозяину в г. Саванну.
7 Чтобы грабить Мексику...— имеется в виду война США с Мекси-
кой в 1846—1848 гг.
8 ...предков, сражавшихся на мосту...— имеются в виду события
19 апреля 1775 г. в Конкорде — один из первых эпизодов войны за не-
зависимость США.
9 Вебстер — см. прим. 18 к статье Торо «О гражданском непови-
новении». Закон о беглых рабах был принят в 1850 г. и отменен в
1864 г.
10 «Либерейтор» — аболиционистский журнал, основанный в Босто-
не в 1831 г. Вильямом Ллойдом Гаррисоном. Выходил по 1865 г.
11 Митчелл, Джон (1815—1875)—участник ирландского националь-
но-освободительного движения, бежавший в США в 1853 г. 7 января
1854 г. начал издавать в Нью-Йорке газету «Гражданин», посвященную
борьбе за свободу Ирландии; однако популярность газеты вскоре упа-
ла, так как Митчелл выступил против аболиционистов в поддержку
системы рабства негров.
12 ...заключили ли вы или ваш дед семьдесят лет назад договор с
дьяволом...— Торо имеет в виду принятие конституции США в 1787 г.
13 Богохульники Седьмого дня — имеются в виду адвентисты, сек-
танты, верующие во «второе пришествие» Христа. Секта «адвентистов
седьмого дня», празднующая субботу вместо воскресенья, возникла в
США в 40-х гг. XIX века.
14 Бостонское чаепитие — эпизод из истории борьбы за независи-
мость США. После принятия Англией в 1773 г. чайного закона, обла-
гавшего особым налогом ввозимый в Америку чай, 16 декабря 1773 г.
группа колонистов-патриотов выбросила за борт груз чая, прибывший
в Бостон.
15 Дуглас, Стивн Арнольд (1813—1861) — американский государст-
венный деятель, сенатор, внесший на рассмотрение конгресса в янва-
ре 1854 г. законопроект «Канзас — Небраска». В свободных штатах имя
Дугласа вызывало презрение, что и имеет в виду Торо.
ЭВЕРТ ОГАСТЕС ДАИКИНК
(EVERT AUGUSTUS DUYCKINCK)
Журналист и литературный критик Эверт Огастес Дайкинк родил-
ся 23 ноября 1816 г. в семье нью-йоркского издателя. После окончания
колледжа путешествует по Европе (1838—1839). В 1840—1842 гг. он
редактор журнала литературного клуба «Молодая Америка» «Арктур».
Вместе со своим братом Джорджем Лонгом Дайкинком (1823—1863)
редактировал «Нью-Йорк литерери уорлд» (1847—1853), один из луч-
ших американских журналов того времени, и подготовил фундамен-
457
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
тальную «Энциклопедию американской литературы» (1855, изд. 3,
1873—1874, в 22-х частях), где собраны образцы творчества многих
ныне забытых демократических писателей США. До наших дней это
издание остается ценным памятником истории литературной жизни
Америки XVII—XIX веков.
Дайкинк — один из ведущих литературных критиков Нью-Йорка се-
редины прошлого столетия. Его дом стал местом встреч многих выда-
ющихся писателей Америки. Среди его друзей были Готорн, Брайент,
Ирвинг, Лоуэлл. Он поддержал Мелвилла в трудное для него время,
когда книги великого писателя не были признаны критикой. Высоко
отозвался о Дайкинке Дж.-Р. Лоуэлл а своей «Басне для критиков»
(1848). В 1859 г. Дайкинк выпустил «Ирвингиану» — сборник воспо-
минаний об Ирвинге, в 1865 г.— издание «Стихотворений об американ-
ской революции» Ф. Френо. Умер Дайкинк 13 августа 1878 г. в Нью-
Йорке. Демократические воззрения на литературу и искусство, полу-
чившие выражение в его многочисленных журнальных статьях, оказа-
ли существенное воздействие на развитие американской литературы и
критики XIX столетия.
НАЦИОНАЛЬНОЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
(NATIONALITY IN LITERATURE)
Впервые опубликовано в нью-йоркском журнале «Демократик
ревью» в 1847 г., т. XX, где статье предпослан эпиграф из «Ареопаги-
тики» Дж. Мильтона.
Русский перевод статьи Э. Дайкинка сделан по тексту антологии:
Literature in America. An Anthology of Literary Criticism. Ed. by Philip
Rahv. New York, Meridian Books, 1957.
1 Батерст, Генри (1714—1794)—английский государственный дея-
тель, лорд-канцлер (1779—1782).
2 Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах — оскомина.—
Библия. Книга Иеремии, XXXI, 29. Книга Иезекииля, XVIII, 2.
3 Макинтош, Джеймс (1765—1832)—английский писатель-публицист
и юрист, автор «Защиты Галлии» (1791), направленной против реак-
ционных «Размышлений о французской революции» Эдмунда Бёрка.
В 1830 г. Макинтош выпустил книгу «О развитии этической филосо-
фии», которая имеется здесь в виду.
4 «от избытка сердца» — Библия. Евангелие от Матфея, XII, 34.
5 Джеффри, Фрэнсис (1773—1850)—английский журналист, один
из основателей и ведущий критик «Эдинбургского обозрения».
6 « разнообразь е, в нем заключенное» — Шекспир В. Антоний и Кле-
опатра, II, 2.
7 ...черты, которые «роднят людей всех стран»...— Шекспир В. Троил
и Крессида, III, 3.
ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ
(HERMAN MELVILLE)
Писатель и литературный критик Герман-Мелвилл родился 1 авгу-
ста 1819 г. в Нью-Йорке. Годы юности провел в море юнгой и матро-
сом. Первые повести Мелвилла «Тайпи» (1846) и «Ому» (1847) воспе-
вают естественную жизнь полинезийских туземцев, которую он наблю-
дал во время своих морских странствий. Путешествию в Англию по-
священа повесть «Редберн» (1849), картинам матросского быта — по-
.458
КОММЕНТАРИИ
весть «Белый бушлат» (1850). Первым большим романом Мелвилла
был «Марди» (1849)—сатирическая аллегория буржуазного мира Ев-
ропы и Америки. Грандиозная романтическая символика добра и зла
предстает в лучшем романе Мелвилла «Моби Дик» (1851). Символы
Мелвилла многозначны, реально-историческое, романтическое и фанта-
стическое в его книгах переплетаются. Одним из первых в литературе
США Мелвилл нарисовал трагедию маленького человека в Америке
(«Писец Бартлби», 1853). Новеллистика Мелвилла развивает тради-
ции^аложенные в рассказах Э. По и Готорна. В романе «Пьер» (1852)
писатель продолжает начатую в «Марди» и «Моби Дике» философскую
тему поиска смысла жизни и приходит к осознанию трагической беспо-
лезности борьбы со злом в этом мире зла. Мелвиллу принадлежит так-
же историческая повесть «Израиль Поттер» (1855) из эпохи войны за
независимость США, сатирический роман «Мошенник» (1857), несколь-
ко сборников стихов, в которых получили выражение его философско-
этические раздумья последних лет жизни. Умер Мелвилл 28 сентября
1891 г. в Нью-Йорке.
Статья «Готорн и его «Мхи старой усадьбы» — наиболее выдающее-
ся произведение Мелвилла-критика. В ней он впервые в американской
критике ставит вопрос о взаимосвязях мировой литературь^
ГОТОРН И ЕГО «МХИ СТАРОЙ УСАДЬБЫ»
(HAWTHORNE AND HIS MOSSES)
Впервые опубликовано в «Литерари уорлд» 17 и 24 августа 1850 г.
1 «Мхи старой усадьбы» — Этот сборник рассказов Готорна по-
явился в июне 1846 г. (в русском переводе «Легенды старой усадьбы»).
В 1850 г. вышло новое издание рассказов.
2 Юниус — имеются в виду «Письма Юниуса», анонимные сатириче-
ские письма, печатавшиеся в лондонском журнале «Паблик эдвертай-
зер» в 1769—1772 гг. в связи с борьбой за свободу печати в Англии
и содержавшие резкую политическую критику короля и правительства.
Авторство их не установлено.
3 Дуайт, Тимоти (1752—1817)—американский писатель; в качестве
священника принимал участие в войне за независимость США. Четыре
тома его «Путешествий по Новой Англии и в Нью-Йорк» отражают
социальную и экономическую жизнь этих районов США в 1796—
1817 гг. Изданы посмертно в 1821 —1822 гг.
4 боярышник в цвету — каламбур Мелвилла. По-английски «готорн»
означает боярышник.
5 В "первом очерке в «Мхах старой усадьбы» Готорн писал, что в
доме, теперь принадлежащем ему, раньше жил Эмерсон, который напи-
сал здесь свой трактат «Природа» и наблюдал «рассвет в Ассирии, сол-
нечный закат и восход луны в Пафии с вершины нашего восточного
холма».
6 «Почки и птичьи голоса» — название одного из очерков-в книге
«Мхи старой усадьбы».
7 Цитата из «Ричарда III» (1700), действие IV, сцена 3, английско-
го драматурга Колли Сиббера (1671 —1757).
8 Ларошфуко, Франсуа (1613—1680)—французский писатель-мора-
лист. Мелвилл цитирует начало 198-й максимы из его книги «Максимы
и моральные размышления» (1665).
9 Тридцать девять статей — имеется в виду платформа англиканской
церкви.
459
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
10 Перефразировка известного вопроса английского критика Сидни
Смита (1771—1845), одного из основателей журнала «Эдинбургское
обозрение». В 1820 г. в этом журнале появилась его статья, в которой
он иронически вопрошал: «Кто читает ныне американские книги?»
11 Конделл, Генри (ум. 1627)—один из актеров театра «Глобус» в
Лондоне, выступавший с Шекспиром. В 1623 г. вместе с актером, Джо-
ном Хемингом (ум. 1630), выпустил первое издание пьес Шекспира.
12 цеттЛг Генри (ок. 1560—1607)—английский печатник и драма-
тург. Мелвилл допускает неточность: Четтл был лишь издателем пам-
флета Роберта Грина (1558—1592) «На грош ума, купленного за мил-
лион раскаяний» (1592), в котором содержится приводимое высказы-
вание о Шекспире, чьи пьесы часто являлись переделками пьес его
предшественников.
13 Эммонс, Ричард (р. 1788)—американский поэт, автор «Фредо-
ниады, эпической поэмы о войне 1812 года» (1827).
14 Но тот искусный писатель...— очевидно, речь идет о В. Ирвинге.
15 Томпкинс — символ английского слуги, лакея.
16 ...самого его я никогда не видел...— На самом деле Мелвилл
встречался с Готорном, но, сохраняя анонимность своей статьи, напи-
санной от лица некоего «жителя Виргинии», отрицает это.
17 «Хозяюшка в двух башмаках» — популярная детская повесть, ав-
торство которой приписывается Оливеру Голдсмиту (1730—1774). Ге-
роиня ее — маленькая девочка, сирота, столь бедная, что, когда ей по-
дарили пару башмаков, она спешила всем показать свою обновку.
18 богами Пиди — имеются в виду боги индейских ллемен, живших
по реке Пиди (Северная и Южная Каролина).
*9 валтасаровы пиры в Вавилоне — традиционный библейский образ
(Книга пророка Даниила, 5).
20 Вебстер, Джон (ок. 1580 — ок. 1625)—английский драматург.
Его трагедии, написанные на итальянские сюжеты («Белый дьявол»,
1612; «Герцогиня Мальфи», 1623), приближаются к трагедиям Шекс-
пира.
21 Форд, Джон (1586 — ок. 1640)—английский драматург, творче-
ство которого представляет собой проявление кризиса послешекспиров-
ской драматургии.
22 Лэм — см. прим. 7 к статье Э. По «Американские прозаики». В
1808 г. Лэм выпустил антологию «Избранные образцы английских дра-
матических поэтов, современников Шекспира», которую имеет в виду
Мелвилл.
23 Сыны Енаковы — племя исполинов в Библии (Числа, XIII, 34).
НАТАНИЕЛ ГОТОРН
(NATHANIEL HAWTHORNE)
Романист и новеллист Натаниел Готорн родился 4 июля 1804 г.
в Салеме, штат Массачусетс, в семье со суарыми пуританскими тра-
дициями. В 1825 г. окончил Боудойнский колледж и начал литератур-
ную деятельность публикацией рассказов и очерков. Тираж первого
романа Готорна «Фэншо» (1828) был скуплен и уничтожен автором.
В 1837 г. вышел первый сборник его рассказов «Дважды рассказанные
истории» (вторая серия этих рассказов появилась в 1842 г.), принес-
ший автору литературный успех. Рецензии Лонгфелло и Э. По способ-
ствовали росту популярности новеллистики Готорна. В эти годы он
460
КОММЕНТАРИЙ ^^
сближается с группой трансценденталистов, оказавшей на него 6o<i-
шое влияние. Новый сборник его рассказов «Мхи старой усадьбы» у*
дел свет в 1846 г. В 1846—1849 гг. Готорн работает главным надзи?;
телем таможни в Салеме и пишет свой лучший роман «Алая бук^4
(1850), сделавший имя его автора широко известным.
В начале 50-х гг. Готорн сближается с Мелвиллом, который пос^
щает ему роман «Моби Дик». Выходят его романы «Дом о семи фрог
тонах» (1851) и «Роман о Блайтдейле» (1852), повествующий о фур^'*
ристской колонии Брук Фарм, сборник «Снегурочка» и другие дваж-^
рассказанные истории» (1852), а также два тома пересказов для де'^1
греческих мифов «Книга чудес» (1852, 1853). В 1853—1857 гг. Гот41Й
с семьей живет в Англии, где служит консулом США, затем в Италии
(1857—1859), где он начал писать роман «Мраморный фавн» (I860
После возвращения в 1860 г. в Конкорд он публикует очерки об Ан^
лии «Наша старая родина» (1863). Умер Готорн 19 мая 1864 г. ^
Плимуте, штат Нью-Гэмпшир. В предисловиях к своим романам Готор:
ставит некоторые общие вопросы, обсуждавшиеся романтической кр!"
тикой, и развивает свою теорию романа.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ «ДОМ О СЕМИ ФРОНТОНАХ»
(THE HOUSE OF THE SEVEN GABLES)
Впервые опубликовано в первом издании романа Готорна «Д^
о семи фронтонах» в 1851 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ К «РОМАНУ О БЛАЙТДЕЙЛЕ»
(THE BLITHEDALE ROMANCE)
Впервые опубликовано в первом издании «Романа о Блайтдейле» у
1852 г.
1 Брук Фарм— см. прим. 8 к статье Эмерсона «Молодой америК^'
нец». Готорн участвовал в жизни Брук Фарм в 1841 г.
2 Дана, Чарлз (1819—1897)—американский журналист, ближайш1^4
помощник Джорджа Рипли в Брук Фарм.
3 Дуайт, Джон (1813—1893)—американский журналист и му^1'"
кальный критик, один из участников группы трансценденталистов.
4 Чаннинг, Вильям Генри (1810—1884) —американский священник
участник общины Брук Фарм.
5 Бертон, Вильям Ивенс (1804—1860)—американский писатель )l
журналист.
6 Паркер, Теодор (1810—1860)—американский писатель-аболицп^'
нист, участник группы трансценденталистов.
7 Ховаджи — имеются в виду книги путевых очерков американски"
го писателя, одного из участников общины Брук Фарм Джорджа Вил*"
яма Кертиса (1824—1892) «Нильские записки Ховаджи (1851) и «X(V
ваджи в Сирии» (1852).
ГОРАЦИО ГРИНО
(HORATIO GREENOUGH)
Американский скульптор Горацио Грино родился 6 сентября 1805 У-
в Бостоне в семье богатого купца. В 1821 г. поступает в Гарвардски11
университет. После окончания университета в 1825 г. отправляется *
Италию с рекомендательным письмом к Торвальдсену. Сначала Грин0
живет и учится в Риме. В 1826 г. возвращается в Бостон, а в 1828 *'•
461
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
вновь уезжает в Италию, чтобы изготовить мраморные бюсты с гипсо-
вых слепков. Он создает бюсты и статуи выдающихся общественных и
политических деятелей, в том числе своего друга писателя Дж.-Ф. Ку-
пера. Другая колоссальная скульптурная группа Грино «Спасение»
(1837—1851) изображает столкновение семьи американского поселенца
с индейцем. В 1851 г. Грино вернулся в США. ^
Грино был также известным лектором, nucavi но вопросам эстетики
и первым стал-разрабатывать функциональную теорию искусства, на-
правленную против самоцельного искусства, стремящегося к пости-
жению «независимой красоты». В 1851 г. вышла его книга «Эстети-
ка в. Вашингтоне». Статьи Грино по эстетике были собраны и опуб-
ликованы после его смерти Генри Такерманом. Идеи Грино о функци-
ональности формы в искусстве были развиты через полвека американ-
ским архитектором Луи Салливаном. Умер Грино 18 декабря 1852 г.
в Сомервилле (Массачусетс).
Статья «Относительная и независимая красота» входит в книгу
Грино «Путешествия, наблюдения и переживания янки-каменотеса»,
изданную в 1852 г. под псевдонимом Горацио Бендер.
ОТНОСИТЕЛЬНАЯ И НЕЗАВИСИМАЯ КРАСОТА
(RELATIVE AND INDEPENDENT BEAUTY)
1 Гарбетт, Эдвард Лейси — английский архитектор. Имеется в виду
его «Начальный трактат о принципах архитектурного проектирования,
выведенных из природы и подтвержденных в произведениях греческих
и готических архитекторов», изданный в 'Лондоне в 1850 г.
ДЖЕЙМС РАССЕЛ ЛОУЭЛЛ
(JAMES RUSSEL LOWELL)
Поэт, критик и публицист Джеймс Рассел Лоуэлл родился 22 фев-
раля 1819 г. в Кембридже, штат Массачусетс. Окончив Гарвардский
университет, Лоуэлл редактирует ряд журналов, выступает как страст-
ный аболиционист, обличает агрессивную войну США с Мексикой
(1846—1848). Лоуэлл был профессором Гарвардского университета, за-
тем послом США в Испании (1877—1880) и Англии (1880—1885).
Первый сборник романтических стихов Лоуэлла «Год жизни» вышел
в ЙНО г. Наибольшую известность принесли ему «Басня для критиков»
(1848) и сатирические памфлеты «Записки Биглоу» (1848; вторая серия
в 1867 г:). Гибели Линкольна Лоуэлл посвятил «Оду на траурном со-
брании в Гарварде» (1865). Умер он 12 августа 1891 г.
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ПОЭТА
(THEL FUNCTION OF THE POET)
Заключительная, двенадцатая лекция о поэзии, прочитанная в
1855 г. в Лоуэлловском институте. Впервые опубликована в журнале
«Сенчури мэгезин» в январе 1894 г.
. 1 Ьушардон, Эдм (1698—1762) — французский скульптор, в свое
время считался величайшим мастером.
2 Шекспир В. Сонет 110. Перев. С. Я- Маршака.
3 ...где он прямо упоминает о своей профессии...— имеется в виду
111-й сонет, где Шекспир говорит о своем ремесле.
За «дает вещам имена» — выражение из очерка Эмерсона «Поэт».
462
КОММЕНТАРИИ
4 Деметрий, Полиоркет (337—283 гг. до н. э.) — древнегреческий
полководец, подчинил своей власти почти всю Грецию. См. Плутарх,
Сравнительные жизнеописания. Деметрий, VII—IX.
5 Если Платон изгоняет поэтов из своего Государства...— имеются
в виду II и X книги «Государства» Платона.
6 Канака — королевская дочь в «Кентерберийский рассказах» Дж.
Чосера («Рассказ сквайра»), владевшая волшебным перстнем, благо-
даря которому она понимала язык птиц.
7 «город, качающийся на крутых валах» — Шекспир В. Генрих V,
III, Пролог.
8 Пиррон (ок. 365—275 гг. до н. э.) — древнегреческий философ, ос-
нователь античного скептицизма.
9 Лорд Раглан, Фицрой Джеймс Сомерсет (1788—1855)—англий-
ский военачальник, командовавший английскими войсками в Крымской
войне. Имеется в виду тяжелая для англичан, осаждавших Севасто-
поль, зима 1854/55 г.
10 Шекспир поместил в Богемии морскую гавань...— имеется в виду
«Зимняя сказка» В. Шекспира.
п—15 Пиль, Роберт (1788—1850)—английский премьер-министр в
1834—1835 и 1841 —1846 гг.; провел отмену невыгодных промышленной
буржуазии хлебных законов.
16 Виконт Веруламский — английский философ-гуманист Фрэнсис Бэ-
кон (1561 —1626) был назначен в 1618 г. лордом-канцлером и получил
титул барона Верулама и виконта Сент-Альбанса.
17 «умер великий Пан!» — источником выражения является миф, пе-
реданный Плутархом в его трактате «Об упадке оракулов» (гл. 17),
о неведомом голосе, провозгласившем смерть греческого бога Пана, по-
кровителя природы. В переносном смысле означает конец какого-либо
исторического периода.
18 Фауст, Иоганн (ок. 1480 — ок. 1540)—немецкий доктор, черно-
книжник, легендарная биография которого на протяжении нескольких
сто^етий^ является темой многочисленных произведений литературы.
19 Гор, Скримир — персонажи скандинавской мифологии. Тор — бог
грома. Скримир — исполин огромной силы.
20 Дезерет — народное название штата Ута в США. У мормонов сло-
во «дезерет» означает «страна трудящихся пчел». Джозеф Смит (1805—
1844)—основатель секты мормонов в США (1830), называвших себя
«святыми последних дней». В 1850-е гг. мормоны образовали в районе
Соленого озера (штат Ута) независимую республику, которую прави-
тельству США удалось подчинить лишь с трудом.
21 Имеется в виду книга английского врача Джона Вебстера (1610—
1682) «Исследование мнимых колдунов», изданная в Лондоне в 1677 г.
22 Мэзер, Коттон (1663—1728)—американский теолог и историк,
один из самых мрачных фанатиков пуританства, вдохновитель суда над
ведьмами в Салеме в 1691 —1692 гг.
23 Августин, Аврелий (354—430)—епископ из Гиппона (Сев. Афри-
ка), один из «отцов церкви», христианский писатель, автор сочинений
«О граде божьем» и «Исповедь».
24 Шекеры и моравские братья — американские религиозные секты,
основанные в XVIII веке.
25 Иов оказался великим поэтом, как только лишился своих стад.—
Речь идет о Книге Иова в Библии, в которой рассказывается, как на
Иова обрушились многочисленные несчастья. «Великим поэтом» он стал
в своих сетованиях по поводу несправедливей судьбы.
463
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
26 Кошелек Фортуната.— Сюжет немецкой сказки о волшебном ко-
шельке, в котором никогда не переводится золото, лег в основу пьесы
английского драматурга Томаса Деккера (ок. 1570—1641) «Приятная
комедия о старом Фортунате» (1600).
27 Экскалибур — меч короля Артура, который он вытащил из рассе-
лины в скале, чего никто другой не мог сделать. -См. «Смерть Артура»
(1469) Томаса Мэлори (ок. 1417—1471), кн. I, гл. 4.
28 Чуткие уши — один из семи слуг Фортунио, героини «Волшебных
сказок» (1698) французской писательницы Мари-Кэтрин Оной (ок.
1650—1705). Он мог слышать, как растет трава и шерсть на овце.
29 Кони Диомеда — кони царя бистонов Диомеда, который кормил
их человеческим мясом. Совершая один из своих подвигов, Геракл за-
владел конями Диомеда и увел их на свой корабль.
30 Адаме, Джон Квинсли (1767—1848)—американский политический
деятель, шестой президент США (1825—1829).
31 Перчес, Самуэл (1577—1626) — английский компилятор книг о путе-
шествиях и географических открытиях. В 1625 г. выпустил книгу «По-
смертное издание Хеклута, или Пилигримы Перчеса», являющуюся пе-
реработкой рукописей английского историка и географа Ричарда Хек-
лута (1552—1616), автора книги «Различные путешествия, относящиеся
к открытию Америки» (1582).
32 ...корень безумия, который солдаты Антония нашли при отступле-
нии из Парфии...— Лоуэлл имеет в виду случай, описанный Плутархом
в «Сравнительных жизнеописаниях» (Антоний, 45). Марк Антоний (83—
30 гг. до н, э.) — римский политический деятель. В 42 г. до н. э. по-
лучил в управление восточные провинции. Его неоднократные попытки
подчинить себе Парфию не имели успеха.
33 «свитой светил» — Вордсворт В. Ода. Предчувствие бессмертия, V.
34 Платонов год — период в 26 000 лет, в течение которых, по пред-
ставлению Платона, небесные тела, пройдя через различные положения
относительно друг друга, возвращаются к первоначальному положению.
35 Путнем, Израиль (1718—1790)—генерал американской армии,
участник войны за независимость США.
36 Бун Даниел (1734—1820)—один из первых белых поселенцев в
колонии Кентукки (впоследствии штате). Его имя как пионера-перво-
проходца американского Запада стало легендарным еще при жизни
Буна. Байрон воспел его в VIII песне «Дон Жуана», а Купер увидел
в нем прототип для своего Нэтти Бумпо, или Кожаного Чулка.
ЭСТЕТИКА АМЕРИКАНСКОГО РОМАНТИЗМА
История эстетики
в памятниках и документах
Редактор В. С. Походаев. Художник А. Т. Троянкер. Художественный редактор
Э. Э. Ринчино. Технический редактор Н. В. Муковозова. Корректор Л.В.Дерюгина.
Сдано в набор 17/V 1976 г. Подп. в печ. 17/1 1977 г. Форм бумаги 84X108Vm. Бумага
тип. № 1. Усл. печ. л. 24,36. Уч.-изд. л. 27,534. Изд. № 17352. Тираж 15 000 экз.
Зак. тип. № 1806. Цена 2 р. 29 к. Издательство «Искусство», 103051, Москва,
Цветной бульвар, 25. Московская типография № 5 Союзполиграфпрома при Госу-
дарственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли. Москва, Мало-Московская, 21.