АКАДЕМИЯ H АУЛ СИГР
научный совет по теории советского языкознания
при отделении литературы и языка
В. Г. АДМОНИ
ОСНОВЫ ТЕОРИИ
ГРАММАТИКИ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
МОСКВА · 1964 · ЛЕНИНГРАД

«ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ЯЗЫКОЗНАНИЯ»
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ
члена-корреспондента АН СССР
В. М. ЖИРМУНСКОГО, (ответственный редактор),
проф. М. М. ГУ Χ ΜΑΗ, проф. С. Д. КАЦНЕЛ ЬСОНА

ВВЕДЕНИЕ
В этой книге, в отличие от обычной практики
современных работ по общему языкознанию, сперва дается
характеристика основных черт грамматического строя,
а затем уже ставится вопрос о том, какой методикой
должна работать теория грамматики, чтобы адекватно
изучать свой объект.
Могут возразить — и несомненно возразят, — что тем
самым, поскольку мы первоначально не* определяем
своей методики исследования объекта, мы лишаемся
прочной основы для самой характеристики природы
грамматического строя и будем характеризовать его
произвольно. Ведь предмет постижения и способ постижения
этого предмета неразрывно связаны. Начиная описывать
предмет постижения, мы так или иначе неизбежно
применяем какую-то методику для его постижения.
Но все дело в том, что положение о неразрывной
связанности предмета постижения и метода его
постижения справедливо по отношению к каждому из
компонентов этого единства. Не только предмет постижения
£е может быть хоть в какой-то степени постигнут без
применения какого-либо, пусть неосознанного, метода,
fiô и метод постижения не может возникнуть без нали-
;чия у постигающего какого-нибудь, пусть самого
приблизительного и неосознанного, представления о предмете.
Нет такой науки, где бы можно было начать строить
Метод, не имея концепции о предмете изучения, — так же,
как нет такой науки, в которой создалась бы концепция
предмета изучения без наличия метода. Здесь наличны
подлинная взаимозависимость и подлинное
взаимодействие.
3

Следовательно, когда в какой-нибудь науке по тем
или иным причинам возникает необходимость
охарактеризовать либо свой предмет, либо свой метод, либо
и то, и другое, она может приступить к этой
характеристике либо с обобщающего рассмотрения своих
методов, либо с обобщающего рассмотрения своего
предмета.
Вопрос о последовательности этих этапов при
характеристике науки должен решаться в зависимости от
общего характера данной науки и от особенностей
соответствующего этапа в ее развитии, а также от целей
характеристики.
Для языкознания в целом, а особенно для грамматики,
характеристику науки теперь надо начинать с
обобщающего рассмотрения предмета науки. Это диктуется общим
характером науки о грамматическом строе, всегда
допускающей проверку практикой, непосредственным
экспериментом на своем простейшем, исходном
материале своих простейших положений и выводов
(подробнее об этом см. стр. 87 и ел.). Это диктуется и огромным
накоплением материала в грамматической науке:
большой и многообразной исследованностью многих ее
разделов, достигнутой с помощью разных методик и
позволяющей в настоящее время нарисовать несколько
уточненный и обновленный облик грамматического строя
в его наиболее общем виде. Это диктуется, наконец, тем,
что за последние десятилетия основной интерес
теоретической мысли в области грамматики был направлен как
раз на вопросы методики изучения грамматических
явлений, а сама суть этих явлений, их объективная
природа привлекала значительно меньше внимания или
даже вообще игнорировалась.
В соответствии с этим мы и начинаем наше
изложение с характеристики природы грамматических явлений
в ее самых существенных чертах, а затем уже, на этой
основе, перейдем к характеристике основных черт
методики грамматического исследования.
* Нам могут также возразить, что, начиная наше
изложение не с вопросов методики исследования, а с
характеристики самого предмета исследования, мы
оказываемся перед опасностью построить наше исследование
не на основе небольшого числа последовательно
вводимых и друг из друга выводимых понятий, а путемодно-
4

временного использования целого ряда разнородных
понятий, которые друг другом не обоснованы.
Но сама природа грамматических явлений такова,
что они существуют не как замкнутое образование,
целиком развивающееся само из себя и поэтому могушре
быть раскрытым на основе одного исходного положения
'(или крайне ограниченного числа исходных положений).
Возникая как одно из важнейших явлений
общественного бытия человека, находясь в самой гуще социальной
жизни, выполняя здесь весьма многообразные функции
и определяясь множеством факторов, язык, а с ним не
в последнюю очередь его грамматический строй, связан
с такими различными явлениями внеязыковой
действительности и сам обладает такими разнородными чертами,
что может быть адекватно истолкован лишь при
введении значительного числа исходных понятий, ни в коей
степени не выводимых друг из друга. Язык для своего
раскрытия нуждается в большом числе подходов и
аспектов. Он покоится не на какой-то одной точке, а на
множестве опор.
Все это не значит, что теория грамматического строя
должна быть беспорядочной толчеей разноплановых и
Противоречивых понятий и принципов. Систематичность
необходима здесь более, чем где-либо. Но эта
систематичность должна пониматься здесь не как обычная
формальная логическая стройность дедуктивного типа, а как
четкая соотнесенность всех многообразных сторон
грамматического строя и воздействующих на него факторов.
Именно наличие в грамматическом строе множества
качественно разных сторон было одной из причин
появления различных противоборствующих грамматических
школ: многие из них стремились выдвинуть на передний
план и абсолютизировать ту или другую из этих сторон.
Но хотя для каждой такой школы ее односторонность
неизбежно означала ущербность ее выводов с точки
зрения адекватного истолкования грамматического строя
в целом, полученные всеми этими школами результаты
так или иначе, при критическом осмыслении их
достижений, помогают с разных сторон проверить и уточнить
понимание многих явлений грамматического строя, а
сопоставление всех этих достижений позволяет
представить общую картину грамматического строя во многом
более объективно, чем это можно было бы сделать, если бы
5

использовать достижения лишь одного какого-нибудь
направления в теории грамматики.
Связанные ограниченным объемом книги и по причине
необозримости литературы, посвященной теории
грамматики, мы даем лишь в редчайших случаях ссылки на
работы языковедов, хотя почти всё, что здесь будет
изложено, уже было сказано — пусть в других терминах
и с другими обоснованиями — различными языковедами
различных направлений.
Теория грамматики, естественно, неразрывно связана
с общими вопросами языкознания. Но в данной книге,
опять-таки в связи с недостатком .места, изложение будет
строго ограничено лишь вопросами теории грамматики
как таковой.
По той же причине крайне скупо даются в книге
языковые примеры —- только там, где они совершеннд
необходимы. Чтобы не тратить много места на
характеристику сложных (многомерных и многофакторных)
языковых примеров, а именно такие примеры для нас
особенно важны, мы оперируем в ряде мест книги одними
и теми же языковыми явлениями (см. стр. 36—38, 48, 51,
65-66).
Новые или малоупотребительные термины,
используемые в книге, будут объяснены там, где они вводятся.
Исключение сделаем здесь лишь для одного термина,
весьма употребительного, но понимаемого часто весьма
по-разному. Этот термин — традиционная грамматика.
В нашем изложении под традиционной грамматикой
будет пониматься теория грамматики от древнейших времен
до наших дней, сохраняющая преемственность в своем
развитии. В ней может быть установлено, таким образом,
множество этапов и направлений. Противопоставляется
же традиционная грамматика тем новейшим
направлениям в грамматической теории, которые отказываются
от всякой преемственной связи с более ранней
грамматической теорией и начинают исследование грамматического
строя как бы на пустом месте на основе своей методики,
которую они считают единственно научной.

Глава 1
ПРИРОДА ГРАММАТИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ
§ 1. Область грамматических явлений.
Основные единицы грамматического строя
К области грамматических явлений относятся
грамматические единицы языка, среди которых основными
являются морфема, слово, словосочетание и предложение,
а также те средства, которые используются для
воплощения, организации и дифференциации этих единиц — в той
мере, в какой они служат именно этой цели. Эти средства:
фонематические, ритмико-интонационные, закономерности
сочетаемости грамматических единиц, порядок
расположения грамматических единиц по отношению друг
к другу.ь
Различаются между собой единицы грамматического
Ьтроя по признакам двух видов — по характеру
выражаемых ими значений и формально-функционально (т. е.
с точки зрения формы выражения этих значений и их
соотношения с формами выражения других
грамматических значений). Морфема является мельчайшим отрезком
речевой цепи, с которым связано какое-либо особое
значение и который находится в фиксированных связях
с другими морфемами. Слово является грамматической
единицей, состоящей из морфем, служащей для
обозначения предметов, процессов, признаков и отношений
действительности как особых явлений, обладающей значи-
1 В дальнейшем термин «грамматические явления» будет
применяться иногда только к грамматическим единицам как
таковым.
7

тельной обособленностью и способной вступать в
многообразные отношения с другими словами. Словосочетание
является грамматической единицей, служащей для
обозначения расчлененной связи явлений действительности
путем свободного (нефиксированного) соединения двух
или нескольких слов. Предложение является
грамматической единицей, состоящей из слов (или из одного слова)
и служащей для оформления (сравнительно)
законченного речевого высказывания (сообщения). Между
морфемой, словом и словосочетанием существует множество
переходных форм.
Особое место среди единиц грамматического строя
занимает слово своей сопричастностью к весьма различным
областям языка. В частности, внутри грамматической
системы оно образует, с одной стороны, неразрывное
единство с морфемой, так как обе эти единицы в своем
существовании с необходимостью .предполагают друг друга
и в своем взаимодействии составляют особую сферу
грамматического строя — морфологическую. С другой
стороны, опо неразрывно связано с предложением и
словосочетанием, составляя в своем взаимодействии с
ним вторую сферу грамматического строя —
синтаксическую.
Среди многообразных единиц языкового строя
грамматические единицы выделяются двумя особенностями.
От большого числа единиц языкового строя они
отграничиваются тем, что, обладая той или иной звуковой
формой, обладают еще и значением, непосредственно
связанным с этой формой. Этим они отличаются от таких
языковых единиц, как фонема, слог, речевой такт и т. д.,
которые служат для образования значимых единиц, но сами
по себе не обладают значением.
Внутри системы значимых единиц языка слово как
грамматическая единица отграничивается от слова как
единицы лексической системы языка тем, что оно
выступает как носитель по меньшей мере двух или нескольких
значений, наслаивающихся друг на друга. В то время как
слово, взятое со своей чисто лексической стороны,
выступает как носитель лишь одного значения, а именно -—
обозначает те или иные явления действительности в их
отражении человеческим мышлением (лексическое
значение слова), образуя с другими словами сложные системы
дифференцированного обозначения разных сторон дей-
8

ствительности («поля слов»), слово как грамматическая
единица оказывается слиянием этого лексического
значения с тем или иным числом грамматических значений,
которые выражены либо в самой структуре слова, либо
в структуре тех синтаксических единиц, в которые слово
вовлекается в своем конкретном употреблении. При этом
сам набор наслаивающихся друг на друга грамматических
значений варьируется в связи с парадигматическими
различиями в форме слова и с синтагматическими
различиями в форме окружающих слово синтаксических
образований. Здесь можно было бы даже (для языков, в
которых существуют морфологические разряды слов) ввести
терминологическое различение и считать единицей
лексического строя языка слово, поскольку оно входит
в лексическую систему языка именно как таковое,
безотносительно к своей парадигматической форме, а
единицей грамматического строя считать парадигматическую
форму слова, поскольку только в ней реализуется
конкретное сочетание лексического и грамматического
значения.
Однако уже при различении грамматических единиц
и других языковых единиц мы сталкиваемся с одной
чертой, вообще присущей языковым явлениям, а именно —
с невозможностью полностью, безостаточно разграничить
соседствующие категории и целые области явлений.
Действительно, в области лексического строя нельзя
полностью отвлечься от грамматических значений. Для
строения лексической системы исключительно важно —
й той или иной мере и в той или иной форме во всех
языках мира — распределение всего запаса слов по частям
|>ечи, а суть этих классов заключается как раз в слиянии
в слове двух значений: вещественного (лексического),
свойственного данному слову, и
обобщенно-категориального, свойственного части речи. Наслаивание одних
значений на другие происходит так или иначе также в любой
системе словообразования.
Вполне закономерно поэтому, что части речи иногда
рассматриваются как лексико-грамматические категории,
а словообразование часто трактуется как в грамматике,
так и в лексикологии.
Таким образом, грамматические единицы нельзя
полностью отделить от другой значащей единицы яыка —-
слова как категории лексической. Но грамматические
9

единицы трудно отделить полностью и от незначащих
языковых единиц.
Так, среди тех отрезков, на которые может быть
расчленена звуковая материя речи, есть и ритмико-интона-
ционное единство, образующее звуковую форму
предложения. Это единство, с одной стороны, служит
организации предложения, скрепляя его в четкую, «портативную»
цельность, — и тем самым оно стоит в одном ряду с теми
отрезками речи, которые служат для этой же
(«организационной») цели по отношению к другим грамматическим
единицам (например, с ритмико-интонационной формой
слова). Но вместе с тем ритмико-интонационная форма
предложения выявляет и некоторые обобщенные
грамматические значения (значения модальные и значения
коммуникативной цели), наслаивающиеся на другие
значения, выраженные в предложении. Например, значения
сомнения или вопроса могут быть выявлены во многих
языках, в частности, с помощью сдвигов в ритмико-
иитонационном рисунке предложения. Таким образом,
ритмико-интонационная структура предложения
объединяет в себе черты тех явлений в области грамматического
строя, которые сами лишены грамматического значения
и служат построению грамматических единиц, и черты
подлинных единиц грамматического строя, обладающих
грамматическим значением. Средства, служащие для
построения грамматических единиц, могут стать сами
носителями грамматических значений.
К вопросу о текучести границ между различными
явлениями в сфере грамматического строя мы еще
неоднократно будем возвращаться.
Более второстепенным и наименее необходимым из
всех грамматических единиц представляется
словосочетание. Во всех языках мира не может быть никакого
законченного речевого высказывания, в котором отсутствовала
бы хотя бы одна морфема, хотя бы одно слово (пусть даже
междометие) и хотя бы одно предложение. Ср., например,
в русском языке повелительные предложения типа Стоп!,
ситуационно-назывные типа Пожар!, междометно-эмоцио-
нальные типа Уф! и т. п. Это — минимум речевого
высказывания. И словосочетание, как мы видим, в этом
минимуме может отсутствовать. Но фактически во всех
языках мира словосочетание все же оказывается чрезвычайно
важным моментом грамматического строя и, будучи не-
10

обязательным в отдельных высказываниях, является
необходимым для строя предложения в целом, обеспечивая
его достаточную емкость.
Соотношение между грамматическими единицами
весьма сложно. Они образуют единую систему, но эта
система не однолинейна и не симметрична. На первый
взгляд может показаться, что мы имеем здесь дело с
рядом последовательно усложняющихся величин, причем
каждая высшая составляется из того или иного числа
низших: слово из морфем, словосочетание из слов,
предложение из словосочетаний. Более того, при крайнем
проведении принципа нулевых форм такое положение
действительно имеет место: минимальный состав слова —
налично данная (в дальнейшем мы будем говорить
просто: наличная) морфема + нулевая морфема;
минимальный состав словосочетания — наличное слово +
«нулевое» слово; минимальный состав предложения —
наличное словосочетание + «нулевое» словосочетание,
причем наличное словосочетание может состоять лишь из
одного наличного слова и т. д. Но фактически
соотношение основных грамматических единиц строится по-иному,
поскольку они частично лежат в разных плоскостях.
А именно: слово, являясь низшей единицей по
отношению как к словосочетанию, так и к предложению,
находится в принципиально различных отношениях с ними.
По отношению к словосочетанию слово выступает как
«цсть по отношению к целому в
структурно-семантическом плане, но не отличается от него в
функциональном смысле: как слово, так и словосочетание служит,
в конечном счете, для обозначения (номинации) явлений
действительности, различаясь лишь степенью
расчлененности в обозначении этих явлений и степенью
закрепленности связи между компонентами, образующими слово
и словосочетание. Поэтому введение понятия нулевых
форм в словосочетание в общем виде (что не устраняет,
конечно, исключений) нецелесообразно. Ведь вся суть
словосочетания заключается в расширении номинации,
т. е. в прибавлении к одному наличному
«номинирующему» компоненту другого наличного «номинирующего»
компонента (или других наличных «номинирующих»
компонентов). «Номинация», как правило, возможна только
ка основе наличных слов, поскольку количество
возможных сочетаний полнозначных слов, в отличие от коли-
11

чества возможных сочетаний морфем внутри слова,
настолько велико, что отсутствие при наличном слове
сочетающегося с ним слова лишь в редких случаях (обычно
только в сфере фразеологизмов) может быть однозначно
истолковано как семантическое подключение к нему
значения еще одного слова.
Между тем по отношению к предложению слово
выступает как единица инофункциональная. Они отличаются
отнюдь не количественно, — как уже видели, слово по
своему объему может даже совпадать с предложением.
Если слово является единицей номинации, то
предложение, всегда содержа в себе те или иные элементы номи- ,
нации, является единицей речевой коммуникации: оно
оформляет законченное (вернее, относительно
законченное) высказывание-сообщение.
Таким образом, система грамматических единиц
образуется путем скрещения двух разнородных, хотя и
связанных планов — плана обеспечения номинации и плана
обеспечения коммуникации. В связи с этим такая
система не может быть представлена как однолинейное
построение, в котором каждая высшая ступень по одному
и тому же принципу надстраивается над каждой низшей
ступенью и анализ которой может быть произведен на
основе одного единственного критерия. В дальнейшем
изложении мы увидим, что такая многомерность
построения и необходимость привлечения ряда критериев для
анализа соответствует самому существу грамматического
строя и характеризует целый ряд других его проявлений.
§ 2. Грамматический строй как система отношений.
Парадигматика и синтагматика
Грамматическая система языка (грамматический строй)
образуется взаимодействием двух рядов: ряда
грамматических единиц, находящихся· во взаимодействии друг
с другом, и ряда средств, обеспечивающих их
воплощение, организацию и дифференциацию и также
находящихся во взаимодействии друг с другом.
Грамматические единицы соотнесены друг с другом
системой отношений, которые, грубо говоря, сводятся
к семантико-функциональным противопоставлениям
(оппозициям) и к семантико-функциональным подобиям
(к синонимике). (См. также стр. 17—18).
12

Так, внутри огромного большинства слов в русском
языке и во многих других языках обнаруживается
противопоставление основы личному окончанию (пиш-у).
С Другой стороны, в русском языке и во многих других
языках обнаруживается семантико-функциональное
подобие, например, между местными'наречиями и
предложными группами с местными предлогами, ср.: там — в саду.
Обе эти формы обладают сходным обобщенным
грамматическим значением и способны к взаимозамене в одном
и том же синтаксическом построении, т. е. синонимичны
в широком смысле этого слова.
Как грамматические оппозиции, так и грамматическая
синонимика образуются при сопоставлении
грамматических (и лексико-грамматических) значений разных
грамматических единиц или отдельных грамматических форм.
Но, будучи непосредственно фактом отношения
значений, как оппозиции, так и синонимика всегда
прикреплены к тем или иным моментам грамматической формы
языка, проявляются только в этих моментах и через
них. Однако само понятие грамматической формы здесь
должно быть взято максимально широко. Оно
охватывает отнюдь не только систему фонем соответствующего
языка, но и весь набор его ритмико-интонационных и
всех других грамматических средств.
Как грамматические оппозиции, так и грамматическая
синонимика могут существовать в языковых
образованиях двух видов: парадигматических и синтагматических.
Парадигматические отношения *— это отношения
между грамматическими формами, расположенными в
одной (иногда очень широкой и своеобразно
сконструированной) семантико-функциональной плоскости
грамматического строя. Простейшие случаи парадигматических
отношений: отношения между падежами, отношения между
личными формами глагола и т. д. Но парадигматическими
отношениями являются и отношения между разными
типами предложений, различающимися — формально и по
содержанию — по одному какому-либо грамматическому
признаку (или по группе тесно сопряженных и
взаимодополняющих признаков) ; например, отношения между
логико-грамматическими типами предложения,
различающимися по форме и по обобщенному грамматическому
значению своих необходимых членов в их взаимосвязи.
Парадигматическими отношениями будут также отноше-
13

ния между различными формами слов и словосочетаниями,
образующими какой-либо член предложения, и т. д.
Выступая в простейших случаях как определенная
частная система отношений (противопоставительных и
синонимических) на какой-нибудь ограниченной плоскости
грамматического строя, парадигматические отношения
складываются и в более сложные, а также в более общие
системы.
Так, при сопоставлении соотносящихся форм по
какому-либо одному признаку в сфере существительных во
многих языках наличны парадигматические отношения
по линии грамматических форм и значений падежа, числа
и рода, но в реальной морфологической структуре слова
все эти отношения могут быть так или иначе объединены.
В русском языке, например, парадигматические
отношения существительного сведены для каждого
существительного в единую систему, осложненную еще
формальными особенностями, зависящими от звукового своеобразия
основы данного слова (морфологические типы склонения).
В разных языках степень сопряженности в выражении
разных парадигматических отношений, свойственных
одной «и той же грамматической единице, может быть очень
различной.
Являясь плацдармом тех или иных
парадигматических отношений, грамматические единицы сами могут
стать — и, как правило, становятся — членами
парадигматических отношений более обобщенного типа. Так,
каждая часть речи в той или иной мере обладает внутри
себя некоторой совокупностью парадигматических
отношений. Но сами части речи как таковые существуют
в своем соотношении друг с другом как члены общей
парадигматической системы частей речи в данном языке.
Они противопоставлены здесь друг другу в формальном
плане различиями во всем комплексе их морфологических
структур («морфологическими парадигмами»), а в плане
содержания — различиями в своем обобщенном
грамматическом значении (предметное значение
существительного, процессуальное значение глагола и т. д.), а также
совокупностью свойственных каждому из них более
частных парадигматических отношений.
Как мы уже отметили, конкретный характер
парадигматически«: отношений, т. е. тех отношений, которые
связывают члены парадигматического ряда, отнюдь но
14

сводится к отношениям противопоставленности,
оппозиции.2 Оппозиции составляют лишь одну, правда очень
важную и необходимую, часть всех возможных здесь
отношений.
Полностью пронизывают оппозиции (а скорее,
различения разного рода) лишь так называемый план
выражения, т. е. сферу формального выражения
грамматических значений. Для того чтобы вообще существовать,
грамматические значения должны быть привязаны к
каким-то элементам языковой формы (набору фонем,
ритмико интонационным чертам, правилам сочетаемости
с другими элементами языковой формы и вообще
правилам употребления), так или иначе отличающимся от
других элементов. В противном случае это значение
вообще не сможет выделиться среди других значений, не
сможет от них отграничиться. В тех случаях, когда
наблюдается омонимия в выражении грамматических
значений со стороны морфолого-фонемат;ических комплексов
и ритмико-интонационных черт, различение достигается
с помощью наличия у соответствующих комплексов тех
или иных сочетательных и вообще функциональных
закономерностей, а в некоторых случаях и путем опоры на
выраженные в звуковых комплексах различия у
аналогичных форм тех же грамматических рядов. Так, в
русском языке грамматическое значение именительного и
винительного надежей у некоторых разрядов
существительного (например: лес, село) выявляется из вхождения
этих падежей в различные синтаксические структуры
при опоре на морфолого-фонематическое выявление этого
различия в других разрядах существительного {книга —
книгу).
Таким образом, противопоставление, имеющее своей
целью выделение данного грамматического значения из
всей необозримой массы языковых явлений и
заслуживающее поэтому скорее наименования «выделение»,
действительно присуще каждому грамматическому
компоненту языка. Но таким выделением парадигматические
отношения между грамматическими компонентами языка
не ограничиваются.
2 Сведение языка к огношениям, а отношений к
противопоставлениям было предпринято Ф. де Соссюром (Курс общей
лингвистики. Русск. перевод. М., 1933, стр. 119).
15

С точки зрения самого существа связи между
грамматическими формами (и их грамматическими значениями),
их отношения в первую очередь есть отношения
«восполнения» («супплементности»). Выступая как составнькз
части парадигматической грамматической системы
определенного языка, отдельные грамматические формы
связаны прямо или косвенно со всеми другими формами этой
системы тем, что они все вместе позволяют выразить
в языке все многообразие отношений и связей
объективной действительности в коммуникативно целесообразной
форме, т. е. так или иначе помогают друг другу,
восполняют друг друга в осуществлении этой задачи. Но,
конкретные формы этого восполнения могут быть
разными.
1. Отдельные грамматические формы на
определенном участке парадигматической системы могут
восполнять друг друга тем, что они обладают четко
различающимися грамматическими значениями,
противопоставленными друг другу по тому или иному признаку. Таким
образом, восполнение выступает здесь в форме
противопоставления — происходит размежевание и специализация
грамматических форм с их грамматическими значениями
на каком-либо грамматическом плацдарме. (Для
краткости мы будем впредь вместо «формы с
грамматическими значениями» говорить просто «грамматические
значения»). Например, именно так противопостдвлены
друг другу, — с целью специализированно выразить
различные отношения, в которых могут находиться
предметы (в широком смысле слова), —тем самым
многообразно восполняя друг друга, падежи. Такую
противопоставленность грамматических значений, являющуюся
формой их супплементности, мы будем называть
противопоставленностью в узком смысле слова, или суп-
плементной противопоставленностью (супплементнымп
оппозициями). В лингвистической литературе она
постоянно смешивается с противопоставленностью в
широком смысле слова, т. е. с формальной выделенностыо
данного грамматического явления из общей массы
грамматических и вообще языковых явлений. Между тем, как
мы видели, это явления принципиально различные.
Противопоставление как выделение касается лишь самого
факта существования данного грамматического значения
в парадигматической системе данного языка. Супплемент-
16

цоо противопоставление касается содержания
грамматического значения в его соотношении с другими
грамматическими значениями в парадигматической системе
данного языка.
2. Отдельные грамматические формы на
определенном участке или на целом ряде участков
парадигматической системы могут восполнять друг друга тем, что их
значения в той или иной плоскости воспроизводят друг
друга, так что эти формы в тех или иных пределах
являются взаимозаменимыми. Существующие здесь
отношения между грамматическими значениями являются
уже упомянутыми нами отношениями «подобия»,
отношениями грамматически-синонимическими.3 Так,
отношения грамматической синонимии существуют во многих
языках между некоторыми разрядами наречий и
некоторыми разрядами предложных конструкций (русск.
тогда —в прошлом году), между некоторыми разрядами
подчиненных предложений и некоторыми видами
оборотов с деепричастиями или отглагольными именами (после
того как приехал — приехав) и т. д. Отметим попутно,
что грамматико-синонимическое восполнение
грамматических форм в парадигматической системе отнюдь не
является признаком нерационального, «избыточного»
построения этой системы, а имеет большое положительное
значение как средство создания большой гибкости и
«маневренности» в деле организации речи, а также создает
дополнительную способность выражения различных
оттенков грамматических значений.
Ведь синонимичность, т. е. подобие грамматических
значений, чаще всего является не абсолютным. Совпадая
в своих основных чертах, значения синонимических форм
часто обладают и теми или иными особенностями. Так,
например, значение локальных местоименных наречий
всегда синсемантично, т. е. содержит смысловую
проекцию на контекст или ситуацию вне себя, и может
получить полную смысловую определенность лишь при соот-
3 О проблемах грамматической синонимии см.: А. М.
Пешков с к и й. Принципы и приемы стилистического анализа и
оценки художественной прозы. Сб. «Вопросы методики родного
языка, лингвистики и стилистики», М.~Л., Д930; В. Н. Ярцева.
О грамматических синонимах. Сб. «Романо-германская
филология», вып. 1, М., 1958; Е. И. Шендельс. Понятие
грамматической синонимии. «Филологические науки», 1959, № 1.
2 в. г. Адмони
17

несении с этим контекстом или ситуацией. Между тем
значение синонимических с этими наречиями предложных
групп предметно более насыщенно или же вообще авто-
семантично, насколько вообще автосемантичность
достижима в словосочетании (ср. там — в доме — в белом
каменном доме — в доме M 38 по Невскому проспекту и т. д.).
Но это отнюдь не значит, что тем самым момент
подобия, синонимичности здесь вообще снимается и на сцену
опять выступают оппозиции. Та противопоставленность,
которая здесь имеет место, лишь наслаивается на
ведущий в этом отношении момент — синонимичность.
Сочетание разнородных моментов, характерность которого .для
языковых явлений мы уже отмечали, оказывается
свойственным и этой области языка, но основным остается
здесь все же синонимичность, поскольку соответствующие
формы в соответствующих структурах могут быть взаимо-
замещены без изменения остальной структуры
соответствующих конструкций, между тем как в формах,
связанных парадигматическими отношениями
противопоставленности в узком смысле слова (супплементным
противопоставлением), такое взаимозамещение невозможно.
Но возможно и обратное явление — наслаивание
некоторых моментов синонимики на парадигматические
отношения, в своей основе являющиеся супплементным
противопоставлением. Так, в некоторых языках при развитой
падежной системе отдельные падежи, обладающие сложным
смысловым строением, могут в тех или иных пределах
оказаться взаймозаменимыми. Например, в немецком
языке, особенно на более ранних периодах его развития,
при некоторых глаголах (в частности, при глаголе rufen
'звать') оказываются взаймозаменимыми винительный и
дательный падежи: Ich rufe dich — Ich rufe dir. Но
возникающий здесь момент синонимичности, не
исключающей, впрочем, и некоторых черт смыслового различия,
является все же в немецком языке для соотношения между
винительным и дательным падежами в целом моментом
периферийным, лишь наслаивающимся на основное
отношение, которое связывает эти падежи, — отношение суя-
плементной противопоставленности.
Таким образом, супплементная противопоставленность
и синонимическая супплементность при всей своей
полярности могут все же многообразно скрещиваться друг
с другом.
18

3. Супнлементные отношения между грамматическими
значениями грамматических форм могут строиться и
в «вертикальном» направлении
(«супплементно-иерархические» отношения). Одни грамматические значения
выступают как более частные, подчиненные по отношению
к другим; так, грамматические значения падежа, числа,
рода во многих языках включены в грамматическое
значение существительного как части речи, являясь, таким
образом, подчиненными но отношению к нему. В свою
очередь, хотя и в несколько ином плане, грамматические
значения отдельных частей речи включены в общее
грамматическое значение слова как грамматической единицы.
Супплементно-иерархические отношения существуют
в том или ином виде внутри частей речи, особенно в сфере
существительного, и в ином плане. Среди большого числа
семаптико-грамматических группировок и разновидностей
существительного есть такие, которые соотносятся, в
частности, в плане меньшей или большей обобщенности. Мы
имеем в виду соотношение между обозначениями
единичных предметов и видовых и родовых понятий, которое
может разрастись в довольно обширный ряд: Жучка —
дворняжка — собака — животное — существо, В речевой
практике эта система супплементно-иерархических отношений,
поскольку она в известных пределах допускает
взаимозаменимость соответствующих слов, выступает как
своеобразный источник особой, «вертикальной» синонимики,
массированное использование однородных звеньев которой
может иметь большое стилистическое значение.
Осложняются супплементно-иерархические отношения
между грамматическими значениями тем, что некоторые
грамматические значения одновременно входят в
несколько более общих систем: так, грамматическое
значение числа отнюдь не просто включено в грамматическое
значение существительного, а одновременно включено π
в грамматические значения прилагательного,
местоимения, глагола.
4. Супплементные отношения между грамматическими
значениями грамматической формы могут выступать и.
в виде, свободном (или почти свободном) от всех
отмеченных нами конкретных типов супплементных отношений,
т· е. как от супплементпой противопоставленности, так и
от синонимической супплементности и от иерархической
супплементности. Взаимная дополнительность граммати-
9*
19

чоских значений выступает здесь в наиболее чистом
виде — в форме дополнительности как таковой. Такая
«чистая» супплементность представлена, например, в
отношениях между системой частей речи и системой членов
предложения: обе системы являются чрезвычайно
важными составными частями всей парадигматической
системы, но и не подчинены друг другу, и не находятся
в конкретном противопоставлении друг другу, и не взаи-
мозаменимы. Правда, они принадлежат к разным
плоскостям («уровням») языка и одна из них (система частей
речи) служит для выражения другой системы; так,
спрягаемая форма глагола служит для выражения сказуемого. >
Но все же здесь не имеет места иерархическая
подчиненность в непосредственном смысле слова, а скорее
отношения формы и содержания. (Возможно, что такие
отношения также можно было бы выделить в особый тип
парадигматических связей между грамматическими
значениями) .
Таковы некоторые общие черты парадигматической
системы грамматического строя.
Что касается синтагматической системы, то она,
находясь в чрезвычайно тесных связях с системой
парадигматической, характеризуется отношениями очень
сходными, но имеет и некоторые существенные особенности.
Синтагматическая система языка существует как
набор множества типов взаимоотношений между
грамматическими компонентами развертывающейся речи. В
первую очередь такие отношения возникают, естественно,
между непосредственно граничащими друг с другом
компонентами. Но во многих языках, а до какой-то степени,
вероятно, и во всех языках мира, те или иные отношения,
связи существуют и между компонентами
синтагматического ряда, более или менее удаленными друг от друга,
дистанцированными. Так, в предложении Я тебе это уже
сказал компоненты я и сказал, являясь соответственно
подлежащим и сказуемым данного предложения, связаны
друг с другом очень тесной связью (предикативной),
но друг с другом непосредственно не граничат.
Как и в парадигматической системе, в
синтагматической системе отношения между связанными
компонентами фактически весьма многообразны. И здесь
необходимой предпосылкой является наличие формальной
выделенное™ отдельных компонентов из общего речевого
20

потока, т. е. их противопоставленность какими-либо
формальными признаками всем другим (в данном
случае — соседствующим или могущим соседствовать)
компонентам. Эта выделенность является лишь другой
стороной, а в известной мере даже подлинной основой, той
выделительной противопоставленности, о которой мы
говорили в связи с парадигматической системой.
Но функционально-смысловое содержание
возникающих здесь отношений отнюдь не исчерпывается
противопоставлением. Более того, противопоставленность как
таковая уже потому не может быть содержанием
отношений между компонентами синтагматического ряда, что
она означала бы их отчуждение друг от друга, в то время
как вся цель построения синтагматического ряда состоит
во введении этих компонентов в связь и взаимодействие.
Самое общее содержание отношений между
грамматическими значениями в синтагматическом ряду (понимая
под ним последовательность в речи грамматических
единиц всех типов), как и в ряду парадигматическом, — это
содержание супплементности, восполнения. Так, в языках
флективных и аглютинирующих в структуре слова друг
друга восполняют, сливаясь в большую или меньшую
смысловую цельность, значение корня и значение
аффиксов, образующих вместе основу слова, а также значение
основы и значение окончаний. В структуре предложения
во всех языках друг друга восполняют как лексические,
так и грамматические значения тех слов, которые
образуют предложение, и т. д.
Конечно, конкретное содержание возникающих здесь
отношений может быть очень различным: отношением
более общего и более частного, более конкретного и более
абстрактного, предметного понятия и понятия
качественного и т. д. и т. п. Но так или иначе все эти
многообразные отношения являются лпшь разными формами того
грамматико-смыслового восполнения, которое связывает
компоненты синтагматического ряда.
Можно наметить некоторые более общие
разновидности этого отношения восполнения, в какой-то степени
соответствующие тем отношениям, которые обнаружились
в парадигматической системе. При взаимовосполнении
компонентов, четко противостоящих друг другу в грамма-
тико-смысловом и функциональном плане (например:
основа — окончание, существительное — определительное
21

прилагательное и т. п.), здесь возпикает некая, хотя и
неточная, аналогия к суиплемептному
противопоставлению в парадигматике. Еще более близко к другому, суп-
плементно-спнонимическому, отношению парадигматики
такое восполнение одного синтагматического компонента
другим, которое заключается в повторении, буквальном
или варьирующем, в последующем компоненте какого-
либо грамматического значения предшествующего
компонента. Такие случаи представлены в прямом
повторении одного и того же (или четко синонимического) слова,
обычно эмоционально обусловленном и нередком в
разговорной речи и в речи поэтической, а также — с теми или
иными усложнениями — при аппозитивной связи, когда
в качестве обособленного определения вводятся
варьирующие, четко синонимические слова или словосочетания, и
еще в некоторых других случаях. Таким образом, наряду
с отношениями суиплемеитиого противопоставления и
синонимической суппломентности в парадигматическом
плане до известной степени можно говорить об этих
отношениях и в синтагматическом плане. Большое значение
имеют в синтагматике сунплементно-иерархические
отношения, повернутые, правда, совсем по-иному, чем в
парадигматике. В синтагматике эти связи заключаются
в функциональной зависимости одной формы от другой,
а не в подчинении более частного более общему и т. и.
Подчинение в синтагматике выражается в таких
явлениях, как управление, согласование и т. п., и
противостоит разным видам сочинения.
Супплементно-иерархические отношения в
синтагматике очень важны. Но чрезвычайно характерны для
синтагматики и иные отношения, специфические именно для
нее. Эти отношения различаются прежде всего в иной
плоскости, а именно — в плоскости большей или меньшей
прочности связей между компонентами синтагматического
ряда. Здесь существует ряд различий между необходимой,
твердой, нерасторжимой связью (связанные, или
несвободные, образования) и связью только возможной,
необязательной (несвязанные, или свободные, образования).
Само выделение слова как особой грамматической
единицы, его отграничение от словосочетания в значительной
мере, наряду с особыми чертами своего значения,
основывается на различении свободных и несвободных
сочетаний. Взятое в одной из своих парадигматических форм,
22

слово, даже включая в себя значительное число морфем
(иногда — большее, чем в развернутых словосочетаниях),
является нерасторжимым синтагматическим
образованием, отдельные компоненты которого не могут быть
переставлены, раздвинуты или удалены и к которохму
ничего не может быть прибавлено без того, чтобы данное
образование вообще не стало другим словом или другой
парадигматической формой того же слова или же не
оказалось образованием, не существующим в системе
данного языка. Между тем словосочетание, даже состоя лишь
из двух компонентов, может подвергнуться тем или иным
(в зависимости от характера данного словосочетания и
от всего строя данного языка) перемещениям и
добавлениям, оставаясь все же тем же самым словосочетанием.
Правда, во многих языках здесь существует и большое
число переходных явлений.
Будучи формами отношений между грамматическими
единицами в речевом ряду, такие связи этих единиц, как
свободные, так и несвободные, не могут не
рассматриваться как особые разновидности отношений в сфере
синтагматики. Но вместе с тем эти и подобные им связи
вообще выходят за пределы системы отношений
грамматических значений как таковых, взятых с точки зрения
различий их смыслового содержания, а становятся
важным моментом в сфере организации речи, т. е. в сфере
'грамматического строя как системы построения.
§ 3. Грамматический строй как система построения
Для того чтобы служить полноценным средством
человеческой коммуникации, речь человека, а
непосредственно — те единицы, из которых она состоит, должна
быть надлежащим образом организована. А именно: ее
грамматические единицы должны быть в достаточной
мере емкими, четко организованными («портативными»)
и гибкими.4
Это проявляется прежде всего в создании
разнообразных систем оформления * слова как грамматической
единицы с точки зрения формального выражения
грамматических значений. В этой плоскости и различаются такие
4 Вопросы организации неграмматических единиц (например,
слога) нами рассматриваться не будут, так как они
подчиняются иным закономерностям.
23

структуры, как изолирующая, агглютинирующая,
флективная и аналитическая, которые при всей трудности их
разграничения выступают вполне отчетливо и на которых
мы поэтому специально останавливаться не будем.
Относятся эти структуры как к парадигматической,
так и к синтагматической системам грамматического
строя. Соответствующие формы (например, флективные)
образуют, с одной стороны, непосредственно
парадигматическую систему морфологических форм, а с другой
стороны, синтагматический ряд в речи. В той или иной
степени эти структуры, являясь непосредственно лишь
видами построения слова, окрашивают весь грамматический
строй соответствующих языков, воздействуя на строение
таких единиц, как словосочетание и предложение.
Но из этого совсем не следует, что к этим структурам
сводится и ими обосновывается все многообразие
построения грамматических единиц во всех языках. При всей
важности этих структур как способов организации
взаимоотношения между лексическим и грамматическим
значением слова они лишь взаимодействуют с некоторыми
другими структурными закономерностями, которые
служат для обеспечения емкости и «портативности»
грамматических единиц, т. е. для создания их цельности,
их сцособности вместить значительное смысловое
содержание при сохранении своего единства (внутренней
связанности и отграниченности от соседних компонентов).
Конечно, уже самое различение, например,
флективных форм слова, в которых показатели грамматических
значений тесно срастаются с показателем лексического
значения, и аналитических форм слова, в которых
показатели грамматических значений сами выступают в форме
отдельных слов, характеризует и различие в
портативности этих образований. Тем не менее, даже в применении
к грамматическому строению слова характеристика
портативности этим ограничиться не может. Степень и
характер портативности всегда будет определяться лишь при
учете также других средств организации слова, в первую
очередь фонетических. Так, в разных языках по-разному
и с разной интенсивностью действуют особые
закономерности словесного ударения и интонации (силовое
господство одного слога над другим и др.), возможны особые
законы копца слова, фонетическое взаимодействие звуков,
входящих в состав одного слова, — умлаут, гармония
24

гласных и т. д. Но в том же направлении — к созданию
большей цельности, монолитности слова — действуют и
такие моменты, как тенденция к слитности,
неразложимости («идиоматичности») значений, объединенных
в форме одного (сложного) слова.
Весьма многообразны средства, служащие для
организации структурного единства (портативности)
предложения и словосочетания.
Наиболее универсальным средством построения и
членения синтаксических единиц являются средства ритмико-
интонационные. Прежде всего это касается предложения.
Интонация предложения способна сделать законченным
высказыванием почти любой отрезок речи. Но и для
различных видов словосочетаний характерны
определенные (для разных языков разные) виды ритмико-интона-
ционной связи, в той или иной степени независимые
от той конкретной синтаксической роли, которую данное
словосочетание играет в предложении. Так, в сочетании
типа «существительное + определение в родительном
падеже» в немецком языке наиболее ударенным
компонентом обычно является родительный падеж. Например:
das Licht der Sonne. Вместе с тем нередко существуют и
общие схемы ритмико-интонационного оформления
отрезков предложения, могущие охватывать как отдельное
слово, так и словосочетания разных видов, — синтагмы.
Важным способом организации развернутых
синтаксических единиц является обязательная сочетаемость
разрядов, и форм слов. Вводимая в предложение (или
словосочетание) форма слова иногда сама по себе еще не
может придать достаточной завершенности всей конструкции
в целом без прибавления к ней еще какой-либо формы или
нескольких форм. Особенно важна структурная
недостаточность, когда она касается главных членов
предложения, в первую очередь глагольного сказуемого.
Возникающая здесь необходимость ввести в предложение
те или иные компоненты (например, предикатив,
дополнение, члены «расширенного сказуемого») становится
важнейшим средством его цементирования. Правда, в
некоторых случаях контекст и ситуация могут «разгрузить»
предложение, позволяя обойтись без непосредственного
включения в него соответствующей сочетающейся формы,
поскольку обязательная проекция на нее именно как
па некую форму уже содержится в той или иной из вве-
25

денных в предложение форм, а свое реальное смысловое
наполнение эта проецируемая форма получает из
ситуации или коптекста. Но разные языки ведут себя в этом
отношении по-разному. Есть и такие, которые требуют,
чтобы в некоторых случаях компоненты, связанные
обязательной сочетаемостью, получали свое словесное
выражение внутри данного предложения, даже если они
семантически с полной отчетливостью обрисованы в
соседствующих предложениях в монологической речи или
в диалоге. Для создания определенной схемы построения
эти языки в соответствующих случаях используют
специальные формы слова. Например, современный
немецкий язык — местоименно окрашенную частицу es. Так,
при ответе на вопрос: Bist du krank? естественной формой
ответа будет: Ich bin es (или Ich bin es nicht), нередко
с выпадением е: Ich bin's. Между тем в английском языке
в аналогичном ответе достаточен глагол: Are you ill? I am.
Вообще четкая схема строения, требующая своего
морфологического наполнения, необходимо вытекает из
обязательной сочетаемости слов в предложении.
Среди многообразных аспектов и форм, в которых
выступает обязательная сочетаемость, надо особенно
выделить случаи, различающиеся с точки зрения ее
мотивированности. Наряду с обязательной" сочетаемостью,
которая является постоянным признаком определенных
разрядов или форм слов (например, обязательная, хотя и
альтернативная, сочетаемость прилагательного как
определения, предикатива или предикативного определения
с существительным), существует обязательная
сочетаемость, которая становится присущей определенным
разрядам или формам слов в определенной синтаксической
позиции. Так, именительный падеж получает
обязательную сочетаемость со спрягаемой формой глагола только
тогда, когда он вводится в предложение в качестве
подлежащего, что является, правда, важнейшей функцией
этой формы.
Третьим средством, служащим для построения
грамматических единиц, является порядок слов. Здесь, однако,
всегда имеется связь с другими средствами структурной
организации предложения. Сама по себе рядоположность
слов еще не обеспечивает их превращения в единую,
прочно сцементированную группу. Здесь необходимо
наложение определенной ритмико-интонационной схемы.
26

С другой стороны, лишь на основе обязательной
сочетаемости структурно-организующую роль в предложении или
словосочетании начинает играть рамочная конструкция,
которая ведь и строится как раз на дистанцировании
компонентов, связанных между собой обязательной
сочетаемостью (например, разрыв между подлежащим и
спрягаемой формой глагола). Но, получив соответствующую
поддержку со стороны ритмико-интонационных средств
или обязательной сочетаемости, порядок слов оказывается
чрезвычайно мощным способом выявить и обеспечить
единство предложения и словосочетаний.
В той или иной степени все три отмеченных здесь
средства структурной организации предложения
выступают обычно совместно, переплетаясь и помогая друг
другу. В разных языках одни из них или некоторые их
специфические формы выдвигаются всё же на передний
план. Так, рамочная структура в се различных
проявлениях характерна для некоторых древних индоевропейских
языков, тяготевших к постановке глагола в конце
предложения, и для современного немецкого языка, где в
подчиненном предложении рамка образуется тем же путем
(например: Er sagte, daß sein Freund zu ihm gestern
gekommen sei), а в главном предложении — на основе
расщепления глаголыю-сказуемной группы (например: Sein
Freund ist zu ihm gestern gekommen). Но используется
эта структура порою и в русском языке, в котором
ритмически слабые местоименные компоненты предложения
нередко стоят между подлежащим и сказуемым-глаголом.
Так, в предложении: Вы мне этого еще не говорили
наличии следующие структурно-организующие процессы,
наслаивающиеся на его ритмико-интонационный рисунок,
который и сам по себе выражает завершенность данного
отрезка речи как предложения. Стоящее в именительном
падеже местоимение вы, введенное в предложение в
качестве подлежащего и выявляющее эту свою функцию
с момента включения в предложение (в силу общего
тяготения именительного падежа к субъектной функции),
но также под влиянием своей постановки на первом месте
и своей соотнесенности с соответствующим ритмико-инто-
национным построением (см. стр. 43), сразу же начинает
стремиться к сказуемому в силу своей обязательной
сочетаемости с ним. Но поскольку идущие за ним четыре
компонента явно (по своей морфологической форме)
27

не могут быть сказуемыми, оно сохраняет свое
устремление на протяжении всего предложения, благодаря чему
возникает особое напряжение, дополнительно
организующее предложение как четкую цельность.
Второй компонент, форма дательного падежа мне,
в силу своего обобщенного грамматического значения
в строе предложения (косвенное дополнение — адресат
действия) также стремится к сказуемому-глаголу, от
которого он отделен тремя компонентами. Таким образом,
здесь создается дополнительное напряжение,
параллельное напряжению, исходящему от подлежащего, как бы
вливающееся в него.
Аналогичным образом создается напряжение между
формой прямого дополнения этого и стоящим в конце
предложения сказуемым-глаголом.
Наречие еще также ориентировано на спрягаемый
глагол, обладает обязательной сочетаемостью с ним, так
что и оно устремлено к концу предложения. То же можно
сказать об отрицании не.
Такая «напряженная» структура характерна лишь для
некоторой части предложений русского языка —
преимущественно для тех, в которых неглагольные члены
выражены местоименными формами. В этом смысле русский
язык в какой-то степени оказывается близким к
французскому, в котором резко различается построение
предложений с местоименными и именными членами:
местоименные члены, как правило, оказываются внутри рамки,
образованной подлежащим и сказуемым-глаголом или
сложной формой глагола, причем такая рамка невозможна
для именных членов предложения. Но в русском языке
с его общей тенденцией к свободному и гибкому
построению предложения нет формальной закрепленности ни
в отношении рамки, ни в отношении ее отсутствия:
структура предложения и его напряженность могут
существенно варьироваться в зависимости от коммуникативно-
познавательной и эмоциональной установки говорящего
и т. д.
Использование тех или иных форм структурной
организации предложения или словосочетания отнюдь не
предполагает, конечно, что все эти формы были созданы
в языке или даже применены в данном конкретном случае
со специальным заданием выявить и обеспечить
структурное единство предложения или словосочетания. Так, ра-
28

сочная структура предложения в тех или иных языках
иогла быть непосредственно вызвана к жизни
определенными ритмико-интонационными причинами, т. е.
определенной ритмико-интонационной схемой предложения,
которая побуждала, например, к постановке глагола как
носителя большей ударенности в некоторых случаях
в конце предложения. Обязательная сочетаемость в свою
очередь может развиться как результат таких процессов
в грамматико-смысловых отношениях между разрядами и
формами слов в речевой цепи, как выделение
второстепенных членов предложения, превращение тех или иных
нолнозначных компонентов предложения во
вспомогательные или служебные и т. д. И в каждом отдельном случае
перед говорящим отнюдь не маячит непосредственная
осознанная задача применить те или иные средства для того,
чтобы сделать предложение более цельным и
напряженным. Но все это не снимает того факта, что объективно
в реальном строе предложения употребление
соответствующих форм независимо от их происхождения и от
индивидуальной установки говорящего все же ведет к тому,
что предложение становится более цельным и
напряженным. А это, опять-таки объективно, помогает реальному
функционированию языковых единиц и накладывает свою
печать на всю систему структурной организации
предложения, на все его построение.
По общим условиям коммуникативных функций речи,
четкость организации и членения предложения должна
сочетаться с гибкостью, с наличием у него значительных
маневренных возможностей. Без этого оказалось бы за:
труднительным как широкое раздвижение границ
предложения, нередко необходимое для выражения развернутого
логико-грамматического содержания, так и выражение
тех различных аспектов, которые имеются у
предложения, — например, аспекта познавательной установки
говорящего («актуального или коммуникативного членения
предложений») и т. д. Предложение должно быть
не только цельным, нерассыпающимся, но и способным
вместить богатое и многообразное содержание — только
тогда его портативность будет действительно
целесообразной.
Средством для достижения маневренности в
структурной организации предложения является сочетание
моментов более строгой фиксированности, закрепленности и
29

большей подвижности, варьируемости в построении
синтаксических единиц. Эти черты могут по-разному
распределяться среди синтаксических единиц и даже среди
разных типов этих синтаксических единиц. Здесь возможна,
в частности, взаимная компенсация разных
синтаксических образований с точки зрения характера их
структурной организации, а также в плане их емкости.
Так, в системе современного литературного немецкого
языка некоторое различие имеется между максимально
компактной организацией группы существительного и
более свободной, допускающей ряд вариантов,
организацией группы глагола, хотя в целом все структуры
немецкого языка обладают тенденцией к закрытости и значи-
" тельной емкости. В английском языке при возможности
значительного распространения предложения (если
учитывать не только состав входящих в пего синтаксических
групп, но и состав присоединяемых к нему оборотов и
подчиненных предложений) отмечается сравнительно
ограниченная способность выражать развернутое
содержание словом как таковым (относительно небольшое
развитие словосложения) и т. д.
Для ряда современных индоевропейских языков с их
ф флективно-аналитическим строем вообще в первую
очередь актуально меньшее или большее «перекладывание»
коммуникативной портативности с формы слова как
таковой на форму словосочетания. Конечно, и само слово '
в той или иной степени выражает свою цельность. Это '
достигается, например, в некоторых языках прежде всего
наличием господствующего ударения и особыми
фонетическими закономерностями конца слова. Но и в этих язы- !
ках весьма велико число форм слов, которые лишены этих '
признаков (односложные слова с конечным звуком, не
допускающим противопоставления неконечному звуку) и,
если говорить об именах, не отличаются от первых
(определительных) компонентов сложных слов или от основной
морфемы слова, образованного с помощью аффиксов.
Кроме того, нередко слово в этих языках, обладая
невыразительной, нейтральной флексией (нулевой или
иной), не обладает способностью само по себе, на
основании своей формы как таковой, выражать свою роль в
предложении. Таким образом, даже эти формы портативны
в том смысле, что они выделимы как слова в
синтагматическом ряду; однако они не портативны в том смысле, что
30

они не способны свободно передвигаться в этом ряду,
сохраняя одну и ту же функцию и указывая на нее. Все
это до крайности ограничивает портативность слова.
В противоположность этому словосочетание в языках
такого типа часто обладает повышенной
портативностью, — впрочем, и в этих языках в различных формах
и в неодинаковой степени.
Особенно велика мера портативности словосочетаний
в немецком языке. В группе существительного
собранность и выделимость всей группы в целом достигается
наличием рамки, образуемой самим существительным и
артиклем и охватывающей все согласующиеся члены
группы, а также постпозитивным примыканием к
существительному всех несогласующихся членов.
Подвижность этой группы, несмотря на ограниченную флектив-
ность существительного, в достаточной мере
обеспечивается наличием монофлексии, т. е. четким выражением
падежа в артикле или другом согласующемся члене
группы (например: dem alten Mann), или
кооперированием грамматической выразительности флексии
согласующихся членов группы (например, в группе dieser Hände
четкое выражение множественного числа в форме самого
существительного ограничивает многозначность dieser
в женском роде, так что сочетание этих форм ясно
выявляет значение родительного падежа). Что же касается
группы глагола, то она, обладая специфической
дистантной собранностью и выделимостью, в значительной мере
сливается в отношении своей портативности с
предложением, т. е. обеспечивает цельность и отграничивает
.предложение в целом, допуская вместе с тем
значительную подвижность своих подчиненных членов.
С другой стороны, сама структура слова используется
в немецком языке как некая аналогия словосочетанию,
участвуя в обеспечении портативности предложения.
Рамка предложения создается в ряде случаев
расщеплением частей глагола как лексической единицы, например:
Er sah mich an. Принципы организации слова
подчиняются здесь общим принципам портативности
предложения в немецком языке, чем и объясняется дистантность
сложного слова. Поэтому нам не кажется необходимым
считать дистантные сочетания глагола с отделяемой
приставкой словосочетаниями. Кстати, в связи с этим
становится очевидным, что понятие портативности по отноше-
31

нию к слову отнюдь не совпадает с таким понятием, как
непосредственная рядоноложность.
Между тем в английском языке словосочетания
собраны и выделимы, но их ограниченная подвижность —
в частности, группы глагола — связана с тем, что фикси-
рованность местоположения частично служит средством
для выявления их синтаксической функции. Таким
образом, и словосочетание оказывается непосредственно
здесь недостаточно портативным, должно многообразно
опираться на структуру предложения в целом.
Показательно, что даже флексия в английском языке в силу
универсальности показателя s во многих случаях раскрывает
свое значение лишь из соотнесения той формы, которая
является носителем данного показателя, с
соседствующими формами синтагматического ряда. Например:
The tree bends before the wind — the bends of a river.
Вместе с тем надо отметить, что значительные
различия в мере портативности между словом, словосочетанием
и предложением отнюдь не обязательны. Есть такие
языки или такие этапы в развитии тех или иных языков,
которые характеризуются более единой (однотипной)
мерой портативности этих единиц языкового строя. Так,
можно предположить, что более однородно были
организованы формы портативности в индоевропейских языках
в период, непосредственно предшествующий их
расхождению.5
Но и на других этапах языкового развития
наблюдается постоянное — большее или меньшее — стремление
к переносу тех или иных форм структурной организации
предложения с одних областей грамматического строя
на другие, их уподобление друг другу. Здесь возможна
даже тенденция к созданию очень общих, чуть ли не
универсальных принципов структурной организации
синтаксических единиц, окрашивающих весь строй
соответствующих языков. Но полная победа такого принципа в
каком бы то ни было языке все же вряд ли возможна, так
как подобная абсолютизация единого принципа
структурной организации синтаксических единиц сделала бы либо
недостаточно гибким синтаксический строй в целом, либо
недостаточно портативными его единицы. Характерно,
5 См.: В. Г. Адмони. Развитие структуры простого
предложения в индоевропейских языках. «Вопросы языкознания».
1960, № 1.
32

что ни один из изученных лингвистами языков, насколько
мы можем судить, не выявляет абсолютного подчинения
своего строя какому-нибудь единому принципу такого
рода.
Если определить основные противостоящие друг другу
типы построения синтаксических единиц с точки зрения
их портативности как напряженные и ненапряженные,
то строй всех языков мира окажется сложной системой,
сочетающей черты напряженности и иепаиряжепности —
обычно при доминирующей роли либо одних, либо других-
черт, но без их абсолютизации.
§ 4. Язык и речь
В предшествующем изложении для обозначения тех
паиболее общих сфер, в которых существуют
грамматические явления, мы в соответствии с обычным
лингвистическим словоупотреблением пользовались терминами язык
и речь. Язык и речь действительно являются двумя
разными сферами пребывания или видами состояния
грамматической системы, на что указывает само наличие
соответствующих соотносительных понятий в различных
языках и что в теоретическом плане с большой остротой было
сформулировано де Соссюром.
Но мы все же должпы уточнить наше понимание этих
явлений — тем более что в их трактовке в современном
языкознании нет полной ясности.
Язык и речь — по крайней мере в плане
грамматического строя — отнюдь не противостоят друг другу как
некие замкнутые системы. Они постоянно соотнесены друг
с другом и переходят друг в друга. Нет ни одной
грамматической категории, ни одного грамматического явления,
которые были бы только принадлежностью языка или
только принадлежностью речи.
Если морфолого-парадигматическая система
грамматики в целом, именно как система отношений, существует
непосредственно только в языке, то все без исключения
Компоненты этой системы существуют обязательно и
в речи. Если, с другой стороны, синтагматические
структуры непосредственно даны всегда в речи, то все типы
синтагматических связей и синтагматических образований
(в частности, все типы предложений по всем аспектам
предложения, все ритмико-интопациопные схемы предло-
3 В. Г. Адмоии
33

жения и т. д. и т. п.) существуют именно как обобщенные
типы и как модели в языке, образуя там также особого
рода парадигмы, целую сложную систему парадигм.
Наконец, грамматическая система построения, хотя она и
служит непосредственно структурной организации
синтаксических единиц в речи, существует как система
тенденций и потенций в языке в теспейшей связи с наличными
в нем моделями синтагматических структур.
Отношение явлений языка и явлений речи не есть
отношение готовых, сложившихся, отработанных
явлений и явлений складывающихся, становящихся в момент
речевой коммуникации, как это часто утверждается,
причем в своем крайнем и наиболее последовательном
выражении такое утверждение приводит к исключению
предложения из сферы языка. Это отношение есть отношение
всей суммы тенденций и потенций, свойственных всем
грамматическим явлениям всех видов, ко всей сумме
реализаций этих тенденций и потенций в речевой
коммуникации. Ничего нет в языке, чего бы не было в речи.
Ничего нет в речи, чего бы не было в языке. Но язык и
речь все же отнюдь не совпадают. В первую очередь
потому, что само расположение соответствующих форм
в языке и речи оказывается иным: в языке прежде всего
парадигматическим, понимая парадигматику максимально
широко (см. стр. 13), а уже внутри парадигматики
синтагматическим, в речи, напротив, только
синтагматическим, при полном отсутствии парадигматики. А затем
потому, что между тенденциями и потенциями, с одной
стороны, и их реализацией, с другой стороны, все же
существует принципиальное различие. В конкретных
условиях речевой коммуникации грамматические формы могут
вступить в такие сочетания, получать такие оттенки
значений и брать на себя такие функции, которые, так или
иначе будучи намечены еще в тенденциях и потенциях
этих форм, все же представляют собой в той или иной
мере расширение и обогащение, вообще изменение
прежних видов реализации этих тенденций и потенций, тем
самым создавая почву для изменения грамматических
форм в языке. Реальное употребление оказывается не
только простым проявлением тенденций и потенций
языка, но и моментом, воздействующим на эти тенденции
и' потенции. Таким образом, положение о единстве
грамматического содержания языка и речи может быть уточ-
34

цено следующим образом: в языке нет ничего
грамматического, что не прошло бы через речь; в речи нет ничего
грамматического, что в своей основе не было бы намечено
в языке.
Поэтому в дальнейшем изложении к вопросам
распределения грамматических форм и вообще грамматических
явлений между языком и речью нам придется обращаться
лишь в очень редких случаях.
§ 5. Многомерность грамматических явлений
Для грамматических явлений в качестве одного из их
важнейших признаков характерна многомерность. Это
означает, что одному и тому же грамматическому
явлению, как правило, свойственны такие признаки, которые
лежат в разных плоскостях, не сводимы друг к другу,
т. е. относятся к разным измерениям.
1. Многоаспектность парадигматической
системы. В сфере парадигматики многомерность
выступает прежде всего как многоаспектность важнейших
грамматических единиц — слова и предложения, их
категорий, разрядов и форм. Именно наличие у всех этих
явлений целого ряда несводимых друг к другу сторон,
аспектов, делает часто таким трудным характеристику системы
частей речи или членов предложения того или иного
языка.
Наличие ряда сторон у одного и того же явления часто
связывает его не с одним рядом, а с многими рядами
других явлений, что и заставляет рассматривать их в разных
плоскостях, с разных точек зрения, с применением
разных критериев. Грамматические явления, входящие
по данному признаку в данный ряд явлений, тяготеют
с точки зрения других своих признаков в разной степени
к другим рядам, так что и само рассматриваемое явление
и соответствующие ряды явлений в целом оказываются
часто неоднородными. Лишь в редких случаях все
признаки у какого-либо ряда явлений однозначны и
параллельны.
Однако в большинстве случаев среди различных
признаков того или иного грамматического ряда все же четко
выделяются признаки наиболее важные, доминирующие,
Которые придают этому ряду известную цельность,
единство, даже при некотором расхождении между этими
3*
35

признаками и другими признаками данного ряда. Так,
с точки зрения своего морфологического оформления,
существительные в немецком языке довольно значительно
различаются между собой. Наряду с видами
существительных, которые обладают теми или иными падежными
показателями, имеется вид существительных, который
совершенно лишен этих показателей; ср. такие Pluralia
tanta, как Masern, Kosten. Но обобщенное грамматическое
значение и синтаксическая сочетаемость слов этого вида
настолько полно совпадают с обобщенным
грамматическим значением и синтаксической сочетаемостью
существительных, обладающих падежными показателями, что
принадлежность слов типа Masern, Kosten к
существительным совершенно очевидна.
Встречаются, однако, и более сложные случаи, когда
расхождения между отдельными и притом существенными
признаками явлений одного ряда весьма велики, так что
данный ряд явно распадается на два или несколько рядов;
и вместе с тем тяготение этих рядов друг к другу все же
настолько сильно, что они образуют определенную
цельность. Здесь отсутствует такая четкая доминантность,
которая могла бы ясно определить границы данного ряда
явлений и отграничить его от других рядов.
Наиболее показательным примером подобной
неразграниченности и переходности в парадигматической системе
немецкого языка являются так называемые краткие
формы (типа schön, gesund и т. д.), однокорневые со
склоняемыми прилагательными (schön — ein schönes Mädchen
и т. д.).
Не имея возможности из-за недостатка места изложить
здесь многообразные точки зрения, высказывавшиеся
по поводу этой формы, отметим лишь основные факты, ее
касающиеся. Рассматриваемая форма связана
одновременно с двумя важными разрядами слов: с
прилагательным и с наречием. Со склоняемым прилагательным она
связана: 1) обобщенным грамматическим значением
(признак предмета), которое выражается этой формой в
функциях обособленного определения, предикатива и
предикативного определения, 2) взаимозаменяемостью (в
известных пределах) этой формы и склоняемого прилагательного
в функции обособленного определения (die Mädchen,
schön und heiter — die Mädchen, schöne und heitere). С
наречием она связана: 1) своим морфологическим обликом
36

(нулевой показатель), 2) обобщенным грамматическим
значением (признак признака) в функции обстоятельства,
3) употреблением в функции предикатива не адъективной,
а наречной формы от превосходной степени, у которой
нет формы с нулевым показателем: Sie ist am schönsten,
wenn sie lacht. С наречием формы типа schön, gesund
связывает также их преимущественная прикрепленность
к группе глагола. Таким образом, размежевание краткой
формы и склоняемой формы прилагательного
переплетается со столь важным для немецкого языка
структурным размежеванием группы существительного и группы
глагола.
Из этого обзора как будто следует, что связи
рассматриваемой формы с наречием более сильны, чем связи
со склоняемым прилагательным. Но с другой стороны,
в системе современного немецкого языка формы типа
schön, gesund оказываются все же неотделимыми от
однокорневых склоняемых прилагательных, потому что эти
формы необходимым образом выступают в качестве
общеназывных для всей парадигмы соответствующего
прилагательного. Подавляющее большинство склоняемых
прилагательных и однокорневых форм, лишенных
показателей, семантически полностью.. тождественны. В связи
с этим максимально свободная от дополнительных
грамматических значений форма без показателя оказывается
максимально приспособленной для того, чтобы служить
«представителем» всей системы грамматических форм
соответствующего прилагательного. Взятая сама по себе,
вне ситуации и контекста, любая склоняемая форма
прилагательного, например форма именительного падежа
единственного числа, при наличии параллельной формы
без показателя всегда будет обозначать не просто признак,
а несколько конкретизованный и опредмеченный признак,
так как соприсутствующее в этой форме значение
грамматического рода будет актуализировать личное или
общепредметное значение. Ср.: guter — gute — gutes.
В формах, в которых не может произойти умлаута, форма
мужского рода именительного падежа единственного
числа, кроме того, совпадает с краткой формой
сравнительной степени (ср.: schöner). В этом смысле в немецком
языке положение совсем иное, чем в русском, в котором и
краткая (нечлеиная) форма прилагательного выражает
Р°Д и число, а во многих случаях имеется также и разли-
37

чие в семантических оттенках между краткой и полной
формой.
Таким образом, рассматриваемая форма, лишенная
показателя, настолько неразрывно переплетена и с
прилагательным, и с наречием, что ее нельзя целиком
«разлучить» ни с одной из этих категорий. Здесь отсутствуют
такие доминанты, которые ясно и определенно
«перевесили» бы все остальные стороны и свойства данного
грамматического явления. Графически место форм типа schön,
gesund в системе частей речи современного немецкого
языка можно было бы представить в виде общего сегмента
двух пересекающихся кругов, символизирующих
прилагательное и наречие. Такая одновременная причастность
одного ряда языковых форм к двум грамматическим
разрядам слов при всей своей противоречивости является
фактом самого немецкого языка, его парадигматической
системы. Противоречивость и переходность свойственны
здесь самой этой системе.
Среди других явлений парадигматического строя
немецкого языка, для которых особенно характерны
противоречивость и переходность, надо назвать прежде всего
словосложение, которое, с одной стороны, имеет
лексический характер (служит образованию новых лексических
единиц), а с другой — во многом подобно синтаксическим
образованиям (словосочетаниям). Показательно, что и
вокруг этого явления возникли острые споры среди
грамматистов. Но и здесь мы имеем дело с противоречивостью,
свойственной самому строю языка и вызванной к жизни
своеобразными структурными тенденциями в развитии
немецкого языка.
Та многомерность, которую мы обнаружили при
рассмотрении некоторых фактов парадигматического строя
немецкого языка, свойственна и другим языкам. Языки
различного строя находятся здесь, естественно, в
различном положении.
Не стоит большого труда убедиться, что в языках флек-
тивно-аналитических господствуют закономерности, в
основном подобные тем, которые мы отметили в немецком
языке. По сути дела в само определение флективной
формы издавна вкладывалось понятие формы,
совмещающей в себе ряд грамматических значений, а также
указывалось, что основу и флексию в. этой форме часто трудно
точно разграничить. Ш. Балли, давая развернутую трак-
38

товку отхода от линейности в языке, особое внимание
уделил дистаксическому совмещению значений в
синтетических (флективных) формах.6
Но как обстоит дело в языках иной типологии? На
первый взгляд здесь действуют совсем иные закономерности.
β частности, агглютинативные языки обычно
рассматриваются как языки, которые характеризуются отсутствием
совмещения грамматических значений в одной морфеме.
Однако и для агглютинативных языков многоаспект-
ность парадигматической системы вытекает из того, что
в этих языках, при наличии ряда частей речи, многие
показатели с большой легкостью «перебрасываются»
из одной категории слов в другую. Это создает сложные
переплетения между частями речи, а также между
частями речи и членами предложения. Здесь достаточно
сослаться, например, на способность имени в тюркских
языках принимать личные окончания, обозначающие
сказуемую функцию и характерные в первую очередь для
глагола. Ср. татарск. мин укучы-мън ?я ученик', мин баи-
мън ?я богат', йаза-мън 'я пишу'. Многоаспектность
разрядов слов вообще делает проблему частей речи одной
из самых сложных и спорных в грамматике тюркских
языков.7
Что касается изолирующих языков, то в них
количество сторон, наличествующих у ряда единиц
парадигматического строя, оказывается более ограниченным, чем
в агглютинирующих или флективных языках. Так,
учитывая отсутствие в китайском языке развернутой
морфологической структуры слова, многие ученые вообще
отрицали наличие в этом языке частей речи. Но более
глубокие исследования, учитывающие все стороны языковой
структуры, показали, что и в китайском языке
намечается ряд лексико-грамматических разрядов слов,
опирающихся на различия в их значении, в их
синтаксической функции, в их интонации и в их сочетаемости
(особенно с частицами, что вместе с использованием некоторых
суффиксов придает этим разрядам в какой-то мере
непосредственно морфологический облик).
6 Ш. Б а л л и. Общая лингвистика и вопросы французского
языка. (Русск. перевод). М., 1955, стр. 164—169.
7 Ср.: Э. В. С θ в о ρ τ я н. К проблеме частей речи в
тюркских языках. Сб. «Вопросы грамматического строя», М., 1955,
стр. 220.
39

В полной мере сохраняет свое значение и в
изолирующих языках, как и во всех остальных языковых типах,
многоаспектность такой важнейшей единицы языкового
строя, как предложение.
Таким образом, в тех или иных формах, в той или иной
мере многоаспектность свойственна парадигматическому
строю всех языков.
2. M и оголи н ей н ость речевой цепи.
Рассмотрим и этот момент в многомерности языковых явлений
сначала на материале немецкого языка.
Основное свойство речевой цепи в немецком языке,
с точки зрения ее строения, — многолинейность, т. е.
наличие целого ряда различных линий или пластов
сообщения, одновременно передающихся от говорящего к
слушающему. Это утверждение может показаться
неожиданным. Господствующим взглядом на характер речевой цепи
в современном языкознании является, напротив,
положение о линейном характере речевой цепи, восходящее
к Ф. де Соссюру. Между тем у самого де Соссюра тезис
о линейности речевой цепи дан не безусловно, а с
некоторыми ограничениями и весьма противоречиво. Так,
вводя это понятие, он говорил не о линейности всего
языкового знака в целом, а лишь о линейности одной его
составной части, а именно — означающего (звуковой
формы), и ставил вопрос об отклонениях от этой
линейности даже в плане означающего.8
Но в том разделе книги де Соссюра, где
рассматриваются синтагматические и ассоциативные отношения,
линейность выступает фактически как свойство
грамматической цепи в целом: «...слова в речи, образуя цепь,
вступают между собою в отношения, основанные на
линейном характере языка, исключающем возможность
произнесения двух элементов сразу. Эти элементы
выстраиваются один за другим в речевой цепи. Такие сочетания,
опирающиеся на протяженность, могут быть названы
синтагмами... Находясь в синтагме, элемент языка
получает значимость лишь в меру своего
противопоставления предшествующему или последующему, или же тому
и другому».9 Такая позиция де Соссюра и оказала
решающее влияние на его многочисленных последователей в
современном языкознании.
8 Ср.: Ф. де С о с с ю р, ук. соч., стр. 80.
9 Там же, стр. 121.
40

Однако реальный характер речевой цепи, если брать
эту цепь в ее цельности, учитывая как ее звуковое
оформление, так и выражаемое ею значение, является
сложным, комплексным образованием, состоящим из
целого ряда налегающих друг на друга линий, многообразно
взаимодействующих друг с другом. Особенно сложным и
многолинейным оказывается при этом как раз значение,
выражаемое речевой цепью.
Помимо непосредственного лексического значения тех
формальных компонентов, которые образуют речевую
цепь, они оказываются связанными, более или менее
органически, с целым рядом грамматических значений,
которые надстраиваются над этим лексическим значением и
образуют целую вертикальную систему значений,
одновременно «передающихся» от говорящего к слушающему.
Надо подчеркнуть, что, говоря об этой одновременно
передающейся системе значений, мы отнюдь не покидаем
почву грамматики и не переходим в область психологии.
Речь идет здесь лишь о таких значениях, которые прочно,
объективно прикреплены к тем или иным формальным
моментам речевой цени и поэтому возникают при ее
развертывании не в результате специфической настроенности
говорящего или слушающего как проявление случайной
ассоциативной связи, а как необходимое следствие
введения в речь соответствующих формальных элементов.
Более того, как раз с точки зрения субъективного
восприятия говорящим и слушающим, в плане пресловутой
«интроспекции», эти значения могут даже специально
не восприниматься партнерами акта коммуникации,
не служить прямым предметом мысли. И все же они
реально присутствуют в предложении и могут быть
актуализированы всегда, когда это окажется нужным.
Конечно, в различных языках число таких
грамматических значений, способных наслаиваться на лексические
значения компонентов предложения, может широко
варьироваться. Весьма велико число подобных пластов или
линий в языках флективных и флективно-аналитических.
Мы рассмотрим более подробно соответствующую систему
значений, как она существует в немецком языке.
Общее число линий значения, данных в речевой цепи
немецкого языка, равняется, по нашим подсчетам,
пятнадцати. Здесь есть и грамматические значения, непо-
сРедственно уточняющие и модифицирующие лексические
41

(значения части речи, числа, обобщенности или
индивидуализированное™, определенности или
неопределенности, грамматического рода, меры и степени,
синтаксической ориентированности); есть грамматические
значения, в которых выражается связь с актом и моментом
речи и установка говорящего по отношению к
содержанию предложения (грамматическое время, лицо,
модальность, эмоциональная насыщенность предложения,
познавательная установка говорящего: актуальное членение
предложения на «данное» и «новое»); есть
грамматические значения, в которых выражается роль и место
предложения в процессе коммуникации (коммуникативная
задача предложения, соотношение предложения с другими
предложениями; ср. пример на стр. 43). При этом
одни грамматические значения прочно связаны с тем или
иным лексическим значением, неразрывно прикреплены
к нему, тогда как другие грамматические значения,
касающиеся общей структуры предложения, оказываются
связанными с данным лексическим значением (или с
целым рядом лексических значений) лишь в зависимости
от определенных условий порядка слов или ритмико-ин-
тонационной структуры. Таким образом, «общая
нагрузка» грамматических значений, лежащая на одном
лексическом значении («колонна нагрузок», или «аккорд»
речевой цепи), складывается из нагрузок более
постоянных, свойственных данной лексической единице как
таковой, и нагрузок непостоянных, приуроченных к данной
лексической единице по условиям структуры предложения.
Основной единицей речевой цепи, на которую
наслаивается та или иная «колонна» грамматических нагрузок,
является в немецком языке не морфема, а слово (вернее,
форма слова). Это вызывается тем, что отдельные
служебные морфемы в немецком языке в силу своей
многозначности выражают определенные грамматические значения,
как правило, не сами по себе, а лишь путем их
соотнесения с основой слова. В первую очередь это касается
окончаний -е, -en и нулевого окончания. Существенную роль
играет здесь также широкое развитие в немецком языке
внутренней флексии, которая наиболее прямо ведет
к выражению тех или иных грамматических значений
внутри самой основы. Так, в форме Wälder
множественное число выражается, конечно, показателем -er, но оно
выражается также умлаутом в корне.
42

Трудность четкого разграничения «колонн
грамматических значений», опирающихся на основу слова и на его
окончание, связана еще с тем, что во многих случаях
даже полная форма слова (основа + окончание) не дает
его четкой грамматической характеристики, которая
достигается лишь с помощью служебных слов и вообще
контекста. Форма lieben (в устной речи) как таковая
может выражать множество форм в парадигмах глагола,
прилагательного и существительного (в письменной речи
написание существительных с большой буквы несколько
ограничивает эту грамматическую омонимию). В таком
сочетании, как dem lieben Freund, или в таком
предложении, как Wir lieben, грамматические значения части речи
(в обоих примерах), падежа и числа (у прилагательного),
лица (у глагола) устанавливаются только на основании
контекста. Окончание -en выражает непосредственно
лишь значение множественного числа у глагола, да и
то лишь после того, как раскрыто глагольное — и притом
финитное — значение формы.
Общее количество значений, опирающихся на одну
форму слова, может быть значительным. Так, форма
Hunde в предложении Die Hunde bellen прямо или
косвенно несет 11 грамматических значений, выражая их
путем «кооперирования» с другими формами,
наличествующими в предложении (морфологический характер
и значение слов die и Hunde, порядок слов, интонация),
а также при учете ситуации и контекста. Вот эти
грамматические значения: 1) обобщенное предметное
значение существительного, 2) синтаксическое значение
подлежащего, 3) индивидуализирующее значение
(уточняется на базе контекста), 4) значение определенности
(также уточняется на базе контекста), 5) значение
мужского рода, 6) значение множественного числа, 7)
значение 3-го лица, 8) нейтральность в эмоциональном
отношении (это намечается интонацией, которая приурочена
к данному слову), 9) значение исходного компонента
в развертывании предложения, 10) указание на
повествовательный характер предложения (это вытекает из
местоположения слова в предложении), 11) значение
самостоятельного или главного предложения (это также вытекает
Л^^естоположения слова в предложении).10
10 С целью сделать систему грамматических значений,
опирающихся на речевую цепь, более наглядной, мы составили осо-
43

Распределение грамматических значений по единицам
речевой цепи приобретает особо сложный характер в
немецком языке в силу того, что в нем не только
чрезвычайно широко распространены аналитические глагольные
формы, но эти формы, кроме того, тяготеют к дистантному
расположению в самостоятельном и главном
предложениях. Таким образом, определенные грамматические
значения, намеченные в спрягаемой форме глагола в этих
типах предложения, получают свое подтверждение и
вообще полностью реализуются лишь при завершении
предложения, когда появляется именная форма глагола.
В связи с этим данные грамматические значения не только
составляют нагрузку двух морфологически различных
форм слова, но и «нависают» над всеми членами
предложения, заключенными в глаголыю-сказуемной рамке,
создавая дополнительное усложнение тяготеющей над
ними системы грамматических значений.
Конечно, не все линии грамматических значений,
выделенные нами применительно к немецкому языку,
бесспорны. Например, может возникнуть сомнение, насколько
оправдано вычленение в особую грамматическую линию
таких значений, как «определенность —
неопределенность» или «степень обобщенности», поскольку артикль
(основное грамматическое средство фиксации этих
значений) сам по себе чрезвычайно многозначен и нуждается
в конкретизации со стороны контекста.
Но эти и иные возможные возражения против
намечаемых нами для немецкого языка линий грамматических
значений и возможные изменения в их числе и
номенклатуре не затрагивают все же самого существа
рассматриваемого явления и не могут значительно изменить
устанавливаемое нами число этих линий (расхождение
возможно всего на 2—3 линии), так как подлинно
грамматический характер огромного большинства этих
линий совершенно очевиден. А это означает, что
необходимым принципом строения системы значений речевой
цепи в немецком языке действительно является принцип
многолинейного, многомерного строения.
В языках другого строя многолинейность речевой цепи
выступает, естественно, в несколько ином виде, иногда
бую «партитурную» схему строения речевой цепи; она
приводится в нашей статье, которая опубликована в журнале
«Филологические науки», 1961, № 3.
44

нообще представлена не так явственно. Это касается
особенно языков агглютинативных, наиболее близких к
принципу однолинейности синтагматического ряда.
Само по ^ебе такое положение может показаться
вполне нормальным. Языкам, речевая цепь которых
подчинена стремлению к одновременному выражению
большого числа грамматических значений (на базе одной
лексической единицы), противостоят языки с тенденцией
к последовательному выражению всех значений — как
лексических, так и грамматических. Стремление к
«вертикальной» структуре, к «аккордам» противостоит
тенденции к «горизонтальной» структуре, к линии. Но хотя
в языке емкость отдельных структурно-типологических
приемов и принципов чрезвычайно велика, она все же
не абсолютна. На основе одного структурного принципа
можно выразить чрезвычайно много лексических и
грамматических значений, но трудно, а по всей вероятности,
даже невозможно выразить всю их совокупность. Это
обусловлено определенными структурными условиями и
требованиями, которые в свою очередь диктуются теми или
иными условиями и требованиями процесса общения и
процесса мышления. Ведь речевая цепь, чтобы выполнить
коммуникативную функцию языка, должна (и при любом
усложнении ее содержания) сочетать смысловую емкость
с надежной «портативностью», то есть с четкостью
членения и с устойчивостью структурных единиц, вообще
со структурной обозримостью.
Невозможность (или по крайней мере чрезвычайно
малая вероятность) абсолютизации «аккордного»
построения речевой цепи вытекает из того, что подобная
структура партитурно построенной цепи означала бы
«перегрузку» таких формальных средств, как интонация и
порядок слов (при необходимости выражать сколько-нибудь
сложное смысловое содержание), вела бы к
омонимичности и смысловой неясности.
Поэтому в изолирующих языках, несмотря на
значительное развитие дополнительных интонационных средств
(тон слова), наряду с чисто лексическими морфемами
все же встречаются морфемы служебные, например в
китайском языке предикативная частица шы,
модально-фразовые частицы а, ма и др., модально-временная частица
яо, и т. д. Как указывает А. А. Драгунов, такие
служебные («пустые») слова, в отличие от знаменательных
45

(«полных») слов, «характеризуются отсутствием
тональности и несоединимостью с именным суффиксом -ды».и
Таким образом, лексико-грамматическая неравноценность
компонентов, образующих речевую цепь китайского языка,
совершенно очевидна, так что здесь не может быть и речи
об абсолютно «аккордном» строении этой цепи.
С другой стороны, невозможность (или по крайней
мере чрезвычайно малая вероятность) абсолютизации
«линейного» построения речевой цепи вытекает из того, что
подобная структура, в которой все грамматические
значения были бы даны как отдельные компоненты лексемо-
морфемной линии, оказалась бы слишком необозримой и
коммуникативно неустойчивой. В силу своей непомерной
растянутости она была бы недостаточно прочно
организована и легко рассыпалась бы на составные части — даже
при широком использовании для целей четкой
структурной организации таких формальных средств, как
интонация и порядок слов.
В наиболее идеальных с точки зрения линейности
языках, а именно в языках агглютинативных оказывается
возможной многомерная (многолинейная) речевая цепь,
хотя мера этой многомерности, естественно, иная, чем
во флективных языках. Так, в тюркских языках, при всей
«выделейности» в слове грамматических показателей,
наслаивание грамматических значений на значения
лексические (или на целую форму слова, то есть на значения
лексические + грамматические) происходит уже в силу
наличия в этих языках грамматических разрядов слов —
частей речи, причем особые показатели частей речи как
таковых отсутствуют. Например, форма татарского слова
ата-нын 'отца', где ата — основа, носитель лексического
значения, а -нын — показатель родительного падежа,
несет на себе также обобщенное грамматическое значение
предметности, свойственное существительному.12
Но в тюркских языках возможны и иные случаи
совмещения грамматических значений — в сфере глагола как
наиболее развернутого и богатого показателями разряда
слов. Так, здесь совмещаются значения числа и лица
(ср. в татарском языке настоящее время 1-го лица
11 А. А. Драгунов. Исследования по грамматике
современного китайского языка, I. M.—Л., 1952, стр. 13.
12 См.: В. А. Б о г о ρ о д и ц кий. Введение в татарское
языкознание. 2-е изд. Казань, 1953, стр. 171.
46

сд. числа йаза-мън, 2-го лица ед. числа йаза-бъз *я
пишу' -'мы пишем'). Большую роль играют в тюркских
языках и формы с нулевым показателем (в системе
спряжения — формы 3-го лица, в системе склонения —
именительный падеж), в которых с точки зрения речевой цепи
грамматические значения, выражаемые нулем,
фактически связаны с конкретно представленной в речевой цепи
формой и тем самым наслаиваются на нее. Укажем также,
что не линейно-морфемным путем, а путем косвенного
наслаивания на формы слов (с опорой на интонационные
средства выражения) даны, например, в татарском языке
значения «данного» и «нового», а также степень
эмоциональной насыщенности предложения.13 Таким образом,
известная, хотя бы и ограниченная, «аккордность» в
выражении системы грамматических значений может быть
намечена и в агглютинативных языках. Многолинейность
речевой цепи — это структурный принцип, от которого
несвободны в той или иной мере и эти языки.
Многомерность оказывается, таким образом, общим
принципом строения грамматических явлений, хотя и
проявляющимся очень многообразно и с разной
интенсивностью.14
§ 6. Полевая структура грамматических явлений
Установление многомерности грамматических явлений
йозволяет сделать некоторые общие выводы относительно
их структуры — в частности, относительно структуры та-
13 Там же, стр. 195 и ел.
-, 14 Нередко оказывается затруднительным разграничить
различия между отдельными аспектами грамматических явлений и
дифференцированными рядами внутри этих аспектов. Так,
в сфере аспектов предложения сложным является вопрос о
соотношении между модальностью предложения, выраженной
глагольными .наклонениями, модальными словами и т. п., и
выражением утверждения и отрицания в предложении. Мы полагаем,
что оба эти ряда видов предложения тесно связаны, поскольку
°ни оба выражают оценку реальности логико-грамматического
содержания предложения со стороны говорящего и, наслаиваясь
Друг на друга, взаимодействуют в своем значении. Так, наличие
сослагательного наклонения придает тот или иной оттенок
нереальности при общей утвердительной (положительной) форме
предложения (я пошел бы) и оттенок реальности при отрица-
тельной форме предложения (я не пошел бы). Такое
взаимопроникновение между действительно разными аспектами
предложения исключено.
47

ких важных явлений грамматического строя, как части
речи и члены предложения. Но так или иначе сходная
структура заметна и в самых различных областях, в
различнейших явлениях грамматического строя, когда они
выступают как явления парадигматические.
Эта структура характеризуется большой сложностью и
противоречивостью. Как мы уже подчеркивали,
отмеченные выше явления, а в той или иной мере и все
развернутые грамматические образования, обычно обладают не
одним, а рядом признаков. Эти признаки, однако,
свойственны разным сторонам, формам и проявлениям
данного явления в неравной мере. С другой стороны, те же
признаки обычно в той или иной мере и в разных
сочетаниях свойственны и другим явлениям, по-разному
распределяясь между разными сторонами, формами и
проявлениями этих явлений. В результате этого границы между
отдельными грамматическими явлениями в сфере
парадигматики часто трудно уловимы. Эти явления
оказываются не строго очерченными и замкнутыми
образованиями, хотя в отдельных случаях такая структура
возможна. От них исходят проекции, теряющиеся вдали.
Показательными примерами такой неотграниченности
друг от друга грамматических явлений, их переходности
может служить так называемая категория состояния
в русском языке (особенно формы типа можно, нельзя),
которая по своему морфологическому обличью совпадает
с наречием, а по своей синтаксической функции
(предикативной) выходит за рамки наречия и даже сближается
с глаголом. Именно этим объясняется и дискуссионность
этой формы.15 Чрезвычайно трудно разграничить в
современном немецком языке такие уже упоминавшиеся нами
образования, как склоняемое прилагательное — краткая
форма прилагательного — наречие (см. .стр. 36—38).
Вообще вся сложность установления системы частей речи,
иногда даже приводящая к трактовке этой системы как
противоречащей требованиям логики и потому ненаучной,
15 См.: Л. В. Щерба. О частях речи в русском языке.
Сб. «Русская речь», Новая серия, II, Л., 1928, стр. 17; В. В.
Виноградов. Русский язык. М.—Л., 1947, стр. 402 и ел.; А. Б. Ш а-
пиро. Есть ли в русском языке категория состояния как часть
речи? «Вопросы языкознания», 1955, № 2; Н. С. Поспел о в.
В защиту категории состояния. «Вопросы языкознания», 1955,
№ 2, и др.
48

коренится именно в невозможности строго отграничить
друг от друга отдельные части речи в силу наличия у них
переплетающихся признаков.
Но такая множественность и несимметричность
признаков у грамматических явлений в парадигматической
сфере отнюдь не привносится в систему языка
несовершенством методики исследователя, а есть объективное,
хотя и по-разному представленпоо в языках разного
строя, свойство самой этой системы, закономерность
структуры самих грамматических явлений.
Эта структура, если дать ей общее определение, —
структура поля, хотя и обладающая большим
своеобразием. Типическим ее случаем является такое построение,
при котором соответствующее явление
парадигматического строя (грамматическая единица) обладает центром
(сердцевиной) и периферией. Центр (сердцевина)
образуется при этом оптимальной концентрацией всех
совмещающихся в данной единице признаков. Периферия
состоит из большего или меньшего числа образований
разной емкости (иногда сводящихся к отдельному слову или
к отдельной форме слова) с некомплектным числом этих
признаков, то есть с отсутствием одного или нескольких
из них, или при их измененной интенсивности, и с
факультативным наличием других признаков.
Проиллюстрируем понятие полевой структуры
грамматических единиц (в применении к частям речи)
некоторыми чертами структуры прилагательного в русском
языке, ограничиваясь лишь самыми заметными
явлениями.
Ядро этой части речи образуют те многочисленные
слова (например: умный, милый), которые объединяют
в себе комплекс следующих важнейших грамматических
признаков: 1) обладают обобщенным грамматическим
значением качественного признака предмета; 2) обладают
определенной, специфической для прилагательного,
системой морфологических форм во всей ее полноте, т. е.
как полной, так и краткой формой, всей системой
изменений по родам, падежам и числам, а также степенями
сравнения; 3) могут выступать в функциях определения,
предикативного определения и предикатива; 4) могут
сочетаться с зависящими от них компонентами:
наречиями, предложными группами, беспредложными
косвенными падежами, за исключением винительного; 5) могут
4 В. Г. Адмони
49

(в той или иной мере) образовывать формы субъективной
оценки (умнейший, миленький).
Таким образом, это ядро составляют качественные
прилагательные. ч
Однако даже некоторые качественные прилагательные
стоят за пределами этого ядра, поскольку им свойственны
не все из вышеперечисленных признаков. Так, у ряда
качественных прилагательных, этимологически связанных
с существительными, отсутствует краткая форма
(например, в обозначениях цвета: розовый, коричневый). Но
существуют и целые, иногда очень обширные, разряды слов,
у которых есть общие черты с качественным
прилагательным (особенно с его системой склонения), но другие
грамматические признаки которых (если эти слова не
получают переносного — качественного — значения) лишь
частично совпадают с грамматическими признаками
качественного прилагательного. Это следующие разряды
(особенности обобщенного грамматического значения этих
разрядов мы в большинстве случаев не указываем, т. к.
они ясны из самого их наименования) :
1) вещественные, относительные и количественные
прилагательные, порядковые числительные; все эти
разряды характеризуются отсутствием краткой формы,
степеней сравнения и форм субъективной оценки (в
ограниченных размерах формы субъективной оценки возможны
у вещественных прилагательных: золотенъкий, дерев яи-
ненъкий) ;
2) притяжательные прилагательные, у которых
отсутствует полная форма, степени сравнения и формы
субъективной оценки.
3) причастия, которые лишены краткой формы,
степеней сравнения и форм субъективной оценки, но, кроме
того, могут иметь при себе зависимые члены, характерные
для группы глагола, в том числе и беспредложный
винительный падеж.
4) указательные местоимения (этот, тот), которые
также лишены краткой формы, степеней сравнения и
форм субъективной оценки, а кроме того обладают
значительными особенностями в своем употреблении (связь
как с контекстом, так и с ситуацией, способность, не
субстантивируясь, выполнять функции существительного) и ν
своей сочетаемости с зависимыми членами, — как правило,
эти члены могут выступать только в обособленной форме.
50

Если сравнить эти разряды, то становится очевидно,
что некоторые из них в разной степени удалены в своей
грамматической сути от качественных прилагательных и
в разной степени сближаются в своих особенностях
(прежде всего по своему обобщенному грамматическому
значению и по своей сочетаемости) с другими
(различными) разрядами слов, которые являются ядрами других
грамматических полей. Так, причастия сближаются
со спрягаемым глаголом, указательные местоимения —
с личным местоимением, количественные прилагательные
(типа многие, некоторые) и порядковые числительные —
с количественными числительными. Но все это и
свидетельствует о том, что части речи в русском языке
составляют полевые структуры, пересекающиеся друг с другом.
Существенным отличием от «классических» полевых
структур, которыми обладают физические явления, у
полевой структуры грамматических единиц оказывается
неравномерная насыщенность разных секторов
периферии, более или менее равномерно удаленных от
сердцевины, теми или иными признаками данной единицы.
Вообще формироваться и располагаться эта периферия
может разнообразными способами — она асимметрична.
Поэтому употребление термина «полевая структура»
имеет здесь до известной степени лишь условное
значение. Но это все же и не простая метафора,
потому что здесь сохраняется самое главное, что
характеризует полевую структуру: полнота и максимальная
интенсивность признаков в центре структуры и их
разреженность и ослабление на периферии.
Частным, но очень существенным случаем полевой
структуры грамматических единиц является частичное
совпадение полей разных единиц, то есть наличие у двух
полей общего сегмента. Это именно те случаи, о которых
уже шла речь выше в связи с соотношением
прилагательного и качественного наречия в немецком языке (см.
стр. 36-38).
Если представить структуру грамматических единиц
чертежом-схемой, то эта схема должна состоять из ряда
кругов, накладывающихся друг на друга так, что их
Центры совпадают, но внешние контуры расходятся,
иногда весьма значительно, причем они многообразно
пересекаются с другими кругами — символизирующими
другие грамматические единицы.
4*
51

§ 7. Употребление и развитие грамматических
явлений
Сфера употребления грамматических явлений — это
сфера речи, в которой, как было отмечено выше (см.
§ 4), реализуются потенции грамматической системы
языка. Многообразно определяясь требованиями процесса
социальной коммуникации, которые, в свою очередь,
многообразно определяются требованиями всей жизни
общества, употребление грамматических явлений протекает
в сложной актуализации их потенций и служит базой для
возникновения у грамматических явлений новых
потенций. Хотя определенная ориентация тех или иных
грамматических явлений на те или иные речевые стили и
жанры принадлежит к числу потенций, свойственных
многим грамматическим явлениям как компонентам системы
языка, вся полнота стилевых и жанровых связей
грамматических явлений развертывается только в процессе их
речевого употребления.
В процессе речевого употребления «расклад»
грамматических явлений непрерывно в той или иной мере
меняется. Они начинают использоваться в некоторых сферах
речевого общения и в некоторых функциях, в которых
прежде не использовались, они начинают всё реже
использоваться в некоторых сферах речевого общения и в
некоторых функциях, в которых прежде использовались
широко, и т. д. Изменяется, хотя бы самым незаметным
образом, лексический охват грамматических явлений, их
семантическая емкость и их сочетаемость.
Тем самым сфера употребления грамматических
явлений и есть та сфера, в которой непосредственно
происходит развитие грамматических явлений и через них всей
грамматической системы.
Но поскольку употребление и есть реальная форма
существования языка-речи, а в частности и
грамматической системы в каждый данный момент, постольку ее
состояние в этот момент и динамика ее развития,
синхрония и диахрония, оказываются неразрывно связанными.
Противопоставление синхронии и диахронии, состояния
грамматической системы и ее развития, всегда будет
условным, хотя и целесообразным как выявление крайних
точек существования этой системы по отношению ко
времени.
52

Основная характерная черта развития грамматических
явлений — взаимодействие множества факторов. Такая
многофакторность развития грамматического строя вполне
соответствуем общей многомерности грамматических
явлений и стимулируется этой многомерностью, но имеет
свои специфические истоки — конкретную
множественность тех языковых и внеязыковых явлений, которые
влияют на употребление, а в конечном счете и на
развитие грамматических явлений.
Эти факторы разнородны. Есть факторы внутрилинг-
вистические, связанные с влиянием на грамматические
явления других сторон языкового строя — в первую
очередь фонетической системы, а также связанные с
влиянием одних сторон грамматического строя на другие
(например, морфологических явлений на синтаксические
или синтаксических на морфологические) и происходящие
внутри одной и той же стороны грамматического строя.
Есть факторы и внелингвистические, связанные с
изменением форм речевой коммуникации, с общими
изменениями в жизни общества и т. д. Все эти факторы могут
сочетаться. Так, сочетание внутрилингвистических и вне-
лингвистических факторов происходит при тех
изменениях, которые совершаются с грамматическими
явлениями под влиянием грамматического строя других языков:
здесь, с одной стороны, имеет место языковое
взаимодействие, но оно осуществляется, с другой стороны, лишь в
результате определенных сдвигов в истории общества.
Для воздействующих на развитие грамматических
явлений факторов существенное значение имеет то
обстоятельство, что это воздействие может совершаться либо
прямо, непосредственно, либо через посредство каких-либо
других факторов.
Внутрилиигвистические факторы часто являются
факторами непосредственными. Так, ослабление звуков
в неударенных слогах повело во многих индоевропейских
языках к стиранию флексии, то есть к изменению
морфологической системы. Но в некоторых случаях и внутри-
лингвистические факторы влияют на сдвиги в
грамматической системе опосредованно. Так, изменение в
характере ударения в германских языках, заключающееся
в переходе к силовому ударению на первом слоге,
непосредственно не влияет на грамматическую систему, но
ведет к ослаблению неударенных слогов, а уже этот процесс,
53

как только что было сказано, определенным образом
воздействует на грамматическую систему. В свою очередь,
вызванные редукцией звуков в неударенных слогах
изменения в морфологическом строе оказываются факторами,
влияющими на развитие синтаксического строя,
стимулируя использование порядка слов для выражения ряда
грамматических отношений (например, субъектно-объект-
ных, опроделительных), более широкое применение
предлогов и т. д. Таким образом, те явления, которые
выступают как непосредственные факторы по отношению
к одним сдвигам в языке, становятся факторами
опосредованными по отношению к другим сдвигам. Различие
между этими двумя видами факторов часто оказывается
относительным. Возникают целые цепочки факторов,
влияющих па развитие грамматических явлений.
Внелингвистические факторы чаще выступают в
качестве факторов опосредованных, и притом многократно
опосредованных. Так, сдвиг в ударении германских
языков, оказавший столь большое влияние на их
грамматический строй, возможно, оформился в результате влияния
неиндоевропейского субстрата. Изменение в фонетической
системе оказывается здесь тем приводным ремнем,
который соединяет факты внешней истории языка с
процессами его внутреннего развития. Но вполне возможно и
непосредственное воздействие этих фактов на развитие
грамматического строя: так, развитие юридической и
дипломатической переписки и т. п. прямо влияет на
развитие сложного предложения, выработку союзов и
предлогов с четкой логической семантикой и т. д.
Среди внутрилингвистических факторов особое
значение имеют факторы, коренящиеся в общих чертах самой
грамматической системы данного языка как таковой. Как
в парадигматической системе языка, вообще в его системе
отношений, так и в его системе построения
вырабатываются определенные принципы оформления
грамматических явлений, которые стремятся уподобить себе
оформление все большего числа других грамматических
явлений. Здесь возникают разные случаи «давления системы».
Так, более общие типы построения парадигм в данном
языке могут воздействовать на те формы, которые в силу
тех или иных исторических причин обладают
специфическими парадигмами. Например, в немецком языке
происходит постепенное разрушение специфической парадигмы
54

склонения основ существительного на -г под влиянием
более типичных субстантивных парадигм. Общие
структурные принципы построения предложения и словосочетания
в свою очередь воздействуют на формы организации
отдельных типов и разновидностей предложения и
словосочетания. В частности, более компактное, напряженное
построение некоторых типов предложения или
словосочетания может послужить образцом для некоторых других
типов предложения или словосочетания, прежде
обладавших более свободным, менее собранным построением.
Например, в немецком языке широкое развитие
монофлективной структуры в группе существительного
(то есть тенденции к наличию лишь одного грамматически
выразительного показателя во всем ряду согласующихся
компонентов группы) ведет к тому, что в XVII—XIX вв.
определительное прилагательное в родительном падеже
единственного числа мужского и среднего рода получает
вместо выразительного окончания -es невыразительное
окончание -en и переходит тем самым из сильного
склонения прилагательного в слабое склонение, потому что
в этой группе само существительное обладает
выразительным окончанием -(e)s: leichtes Herzensyleichten Herzens.
Особенпо важно, что в данном случае давление
определенной тенденции в организации синтаксических
единиц, то есть давление системы построения, оказывается
сильнее, чем давление определенной тенденции в
организации парадигмы склонения, то есть чем давление
системы отношений. Это означает, в частности, что
развитие системы построения отнюдь не является лишь
отражением и прямым или косвенным результатом сдвигов,
происходящих в системе отношений, а совершается и в
результате проявления впутренних закономерностей
системы построения, которые оказывают влияние и на
развитие системы отношений. Далее, это означает, что и все
развитие синтаксиса вообще отнюдь не является лишь
следствием сдвигов, совершающихся в других пластах
языка и прежде всего в морфологической системе, а
протекает и на основе собственных закономерностей, которые
оказывают влияние и на развитие морфологии.
Давление системы как в сфере системы отношений,
так и в сфере системы построения ведет к тому, что тем
или иным ведущим типам грамматических форм
уподобляется теми или иными сторонами все большее число
55

других грамматических форм. И этот процесс в принципе,
казалось бы, может охватить весь грамматический строй
языка в целом. Но такая формальная унификация
грамматической системы фактически невозможна, потому что
она повела бы либо к утере грамматическим строем его
маневрепности и гибкости, либо к его громоздкости и т. д.,
вообще затруднила бы выполнение языком его функций
(см. стр. 45—46).
Говоря о факторах, влияющих на развитие
грамматического строя, мы еще пе коснулись одного момента,
который иногда рассматривается как едва ли не важнейший
фактор развития грамматической системы. Этот фактор —
развитие мышления.16 Если рассматривать язык не в
период его первоначального становления и на ранних
этапах его развития, а в период изменений уже вполне
развитого языка (например, прослеживая историю
индоевропейских или тюркских языков — даже с самых древних
поддающихся реконструкции этапов их развития),
развитие мышления как такового само по себе оказывает лишь
ограниченное воздействие на развитие его
грамматического строя. Правда, нередко и по отношению к этим
периодам говорят о существеннейших сдвигах, вызванных
в грамматическом строе развитием логического
мышления, и объясняют этим, например, развитие отработанной
системы сложноподчиненного предложения с четко
дифференцированными союзами абстрактно-логического
значения и т. д. Но вряд ли можно предположить, что,
например, такое важнейшее логическое отношение, как
причинное, действительно становится известно людям
лишь в тот сравнительно недавний период, когда в новых
языках складывается современная система союзов и
предлогов с четким причипным значением. Этому
противоречит как тот языковой факт, что те или другие способы
выражения причины (лексические, контекстуальные,
а в некоторых языках и союзы древнейших слоев) были
представлены в языке и на более ранних этапах его
развития, так и тот внеязыковой факт, что человек, обладая
мышлением и руководствуясь им в своих действиях,
неизбежно погиб бы, если бы был лишен понимания при-
16 Основополагающей является здесь концепция А. А. По-
тебни (Из записок по русской грамматике, т. I—И. 3-е изд. М.,
1958, стр. 190-191, 199, 516-517; т. III. Харьков, 1899, стр. 131,
213, 321, 354).

чинности явлений и подменял бы в своем мышлении
отношения причинности другими отношениями, например
отношениями тождества. При всех возможных усложнениях
н мифологических напластованиях и истолкованиях
отношение причинности все же должно было присутствовать
в человеческом мышлении издавна. А оформление
системы союзов и предлогов с четкими
абстрактно-логическими значениями в начале нового периода многих
современных языков является следствием того, что в это
время в связи с новыми требованиями речевой
коммуникации, а именно — в связи с появлением грамот,
дипломатической и деловой переписки на языке данного народа,
т. е. в связи с определенными сдвигами в его истории,
возникает необходимость в таком точном обозначении
соответствующих логических значений, которое не
допускало бы двусмысленностей и, кривотолков даже при
отсутствии всякой семантической поддержки со стороны
ситуации и контекста. Таким образом, основным
фактором в данном процессе языкового развития является не
развитие мышления как таковое, а определенные
требования социально-коммуникативного порядка.
Это не значит, что само по себе развитие мышления
вообще не сказывается на развитии грамматического
строя также на сравнительно более новых этапах
развития языка. Так, возможно, что некоторые сдвиги в
грамматическом строе в сфере числительных, прилагательных
и группы существительного вызываются сдвигами в
осознании человеком понятий множества, вообще
количественных отношений. Но это касается лишь
специфических участков грамматического строя, да и здесь
возможно большое влияние других (в частности, чисто
структурных) факторов. Во всяком случае, далеко не все
сдвиги даже в этой области можно объяснить изменениями
в осмыслении соответствующих явлений. Так, развитие
паратактической структуры в группе «мера + вещество»
в современном немецком языке (типа: ein Glas Wassers^
ein Glas Wasser) никак не сигнализирует о каких-нибудь
особенностях в восприятии этого количественного
соотношения, а является лишь одним из выражений общей
формальной перестройки группы существительного на основе
многообразно модифицируемой монофлективной системы.
В целом же обычно влияние мышления на развитие
грамматических явлений в языке более новых эпох связано
57

с тем, что те или иные моменты человеческого мышления
в силу тех или иных причин становятся особенно
актуальными для речевой коммуникации и нуждаются в более
точном и специализированном грамматическом
оформлении. Мышление выступает здесь как фактор особого
рода — как постоянно находящаяся наготове предпосылка,
нуждающаяся в актуализации.
Факторами особого вида выступают в сфере развития
грамматического строя и такие явления, как разного рода
психологические процессы (аналогия, контаминация) и
некоторые общие тенденции в психической деятельности
человека (особенно стремление к экономии). Нельзя
отрицать, что множество процессов грамматического
развития непосредственно объясняется явлениями этого рода.
Но сами эти явления, хотя они постоянно присутствуют
в языке, действуют все же отнюдь не сами по себе, то есть
далеко не всегда, когда к этому представляется
возможность. Для того чтобы «сработать», они должны быть
актуализированы теми или иными более конкретными и
исторически определенными факторами, так или иначе
связанными со структурой данного языка и с общими или
частными тенденциями ее развития.
Так, тенденция к контаминации как предпосылка есть
во всех тех случаях, когда какие-то морфологические или
синтаксические компоненты связываются в какое-то
морфологическое или синтаксическое единство. Но реально
происходит контаминация в этих образованиях лишь там,
где она стимулируется какими-то дополнительными
факторами, например наличием резкого силового ударения,
объединяющего синтагму, потерей отдельными
компонентами морфологического или синтаксического единства
своего грамматического значения и т. д., причем эти
факторы могут разнообразно взаимодействовать друг с
другом. Тенденция к аналогии также действует лишь в тех
случаях, когда ей благоприятствуют какие-то
дополнительные факторы, например сдвиги в формах выражения
соответствующих грамматических значений или в самой
системе грамматических зпачений, причем определенными
причинами определяется и направление аналогического
развития. Так, аналогическое выравнивание
многочисленных древних основ существительного по нескольким
ведущим типам склонения в индоевропейских языках,
связанное и с контаминацией между разными основами,
58

происходит на базе постепенной потери этими основами их
первоначальной семантики, а победа тех или иных типов
в процессе этого аналогического выравнивания
определяется такими моментами, как большая и меньшая
распространенность этих типов, степень грамматической
выразительности форм в этих типах и т. д. Конечно, есть
й такие частные случаи контаминации и аналогических
преобразований грамматических явлений, которые не
могут быть непосредственно связаны с важнейшими общими
процессами развития в грамматическом строе
соответствующих языков и даже вообще никак не могут быть
объяснены конкретными дополнительными факторами
в свете наших нынешних лингвистических знаний, и
здесь можно предположить действие каких-то
случайных — с точки зрения развития всей грамматической
системы — стимулов.
Но в целом как аналогическое выравнивание
грамматических форм, так и их контаминация есть все же лишь
определенного вида механизм языкового развития,
который приводится в движение иными факторами и
предпосылками.
Что касается стремления к экономии в затрате
мускульных или психических усилий в процессе речи
или в затрате времени, требующемся для речевого
выражения определенного содержания, то и здесь — особенно
в применении к грамматическому материалу — мы имеем
дело с таким фактором языкового развития, который
находится всегда «наготове», но действует в сколько-нибудь
значительных масштабах лишь в определенных,
благоприятствующих ему или по крайней мере не
препятствующих ему условиях. Особенно значимым он оказывается
в определенные эпохи и на определенных участках
грамматического строя, а в некоторые эпохи ограничивается лишь
некоторыми речевыми стилями и жанрами и
ограниченным числом языковых форм. Само направление этой
тенденции к экономии и конкретные формы ее проявления
оказываются иными в зависимости от общего характера
развития грамматического строя в соответствующие
энохи. Так, на некоторых этапах развития многих индо-
европейских языков стремление к экономии проявляется
преобладающим образом в превращении сочетаний полно-
значных слов в аналитические сочетания, затем в
некоторых случаях в стяжении аналитических конструкций
59

в формы слова агглютинирующего или флективного тина
и наконец в стяжении форм слова. Но все эти процессы,
когда они выступают массовидпо, всегда так или иначе
связаны и с теми или иными общими тенденциями в
процессе развития грамматической структуры данного языка
(например, со сдвигом в ударении) или с действием
других факторов (например, с взаимодействием языков).
Вообще момент экономии соприсутствует в очень
многих процессах грамматического развития, но как
момент отнюдь не определяющий. Так, в сращении
постпозитивного энклитического субъектного местоимения
2-го лица единственного числа с личной формой глагола
в древнем немецком языке (nimis du^nimistu^nimist)
присутствует и момент экономии: отпадение звука всегда
облегчает и мускульные усилия, и время произнесения
грамматического образования. Но подлинной причинол
было здесь все же не это стремление к экономии, а
общее структурное стремление к сжатию синтагмы,
вообще крайне характерное для древних германских
языков в связи со сдвигом в ударении, поддержанное
конкретными особенностями именно данной формы (частое
» употребление субъектного местоимения 2-го лица в
постпозиции, легкость образования единого звукового
комплекса из звуков s + t ж типичность такого конечного
сочетания звуков для германского слова вообще и для глагола
в частности, ср. форму ist). То, что момент экономии
был здесь лишь второстепенным, ясно видно из того, что
субъектное местоимение 2-го лица все же в немецком
языке — уже в средневерхненемецком —
восстанавливается, что объясняется прежде всего общим структурным
стремлением немецкого языка к двусоставности
предложения. Таким образом, в результате в данной форме
немецкого языка начинает присутствовать как
«увеличенная» форма самого спрягаемого глагола (с «наращением»
-st), так и местоимение, то есть общий итог дает здесь
не экономию, а напротив, увеличение языковой массы,
служащее в данном случае для максимально четкого
выявления соответствующего грамматического значения
(значение 2-го лица единственного числа четко
выражается здесь дважды: в окончании -st и в местоимении).
Вообще стремлению к экономии как особый фактор
грамматического развития противостоит стремление
к максимально подчеркнутому, многократному, даже
60

плеонастическому выражению грамматических значений
(Übercharakterisierung). Однако и это стремление обычно
актуализируется и приводит к тем или иным сдвигам
в грамматическом строе лишь тогда, когда оно само
приводится в движение какими-нибудь другими, более общими
структурными тенденциями языкового развития. Так,
бурное развитие показателей множественного числа
в форме существительного в немецком литературном
языке, где в ряде случаев существительное в
множественном числе получает как четкий суффиксальный
показатель, так и умлаут, при выражении значения
множественного числа также в согласующихся членах группы
существительного, а при субъектной функции
существительного и в форме сказуемого глагола, связано с общей
перестройкой морфологической структуры
существительного, — в частности, с резким размежеванием между
формой выражения его синтаксических грамматических
значений (падежных) и его более лексического
грамматического значения (значения числа).
Мы перечислили далеко не все виды факторов,
влияющих на развитие грамматической структуры. Но уже из
сказанного видно как их многообразие, так и наличие
постоянного взаимодействия между ними. Типичный
процесс грамматического развития — это такой процесс,
который совершается под воздействием целого ряда факторов,
помогающих друг другу и противодействующих друг
другу.17 Реальная форма, в которой этот процесс
осуществляется, есть итог этой сложной борьбы, является как бы
равнодействующей в этом сложении многообразных сил.
Другое дело, что во всем этом сложном переплетении
факторов есть такие, которые оказываются особенно
существенными и определяющими основное направление
развития: факторы общего структурного порядка,
заключающиеся в тенденции к определенным формам организации
π членения морфологических и синтаксических единиц.
Для общей картины развития грамматического строя
многофакторность характерна в такой же мере, как
многомерность (многоаспектность и многолинейность)
характерца для грамматических явлений в их синхронном
состоянии.
17 Ср.: W. Havers. Handbuch der erklärenden Syntax. Heidel-
:, 1931.
61

§ 8. Качество и количество грамматических
явлений
В предшествующем изложении мы останавливались
почти исключительно на качественной стороне
грамматических явлений, на соотношении между языковыми
формами и их значениями (функциями). Но у этих явлений
есть и количественная сторона, и она чрезвычайно важна.
Грамматические явления, помимо качественной
определенности, обладают и определенной массой.
Однако количественный момент проявляется в
разных сферах существования грамматических явлений по-
разному. Поэтому мы отдельно рассмотрим вопрос
о массе грамматических явлений в парадигматической
системе грамматического строя, понимая здесь
парадигматическую систему самым широким образом (см. § 2),
и в сфере употребления и развития грамматических
явлений.
Категории и формы грамматического строя,
образующие его парадигматическую систему, выступают прежде
всего как особые качественные образования. На первый
взгляд, мы вообще находимся здесь в царстве чистой
качественности и при анализе можем удовлетвориться
чисто качественными методами. Но и эти качественные
образования обладают своей особой массой.
Основа этой массы — совокупность того языкового
материала, который охватывается данным
грамматическим явлением. Для какой-нибудь части речи, например,
это будет принадлежащий к данной части речи
лексический материал, с его делением на те или иные разряды,
являющиеся «функциональными участками», из
которых составляется общий плацдарм функционирования
данного явления. В этом пространстве лексического
материала и его разрядов и существует масса каждой части
речи, вообще каждой грамматической формы.
Фактически она уже очень давно начала подвергаться
обследованию, причем особенно актуальным
«исчисление» таких -масс оказывалось тогда, когда нужно было
выяснить сопоставительную роль в данном языке
синонимических, конкурирующих форм, например
определительного родительного падежа, предложного определения,
относительного прилагательного и формы сложного слова
в современном немецком языке.
62

Сами по себе измерения массы грамматических
явлений в подобных случаях не представляют чрезмерных
затруднений. Здесь есть полная возможность количеств
венного сопоставления, поскольку имеются общие
единицы измерения, лежащие в одной плоскости:
функциональные участки (более высоких и более низких
степеней), слова. Конечно, здесь может возникнуть и ряд
трудностей, связанных, например, со спорностью в
установлении самих функциональных участков, с
определением количества слов, принадлежащих к этим участкам,
в том случае, если этот участок не «закрытый», то есть
допускает постоянное его обогащение новыми словами.
Но в принципе, с теми или иными допущениями, в
некоей общей перспективе, такое количественное
сопоставление вполне возможно и приводит в ряде случаев
к бесспорным (и часто давно уже известным) выводам.
Так, совершенно очевидно, что масса определительного
относительного прилагательного в современном
немецком языке значительно меньше, чем масса других
синонимических с ним форм, например, определительного
родительного падежа или предложного определения.
Простейшие подсчеты будут здесь вполне убедительны.
При более широкой постановке вопроса о массе частей
речи, выходя за пределы синонимических форм,
возможности количественного сопоставления окажутся
значительно более затрудненными. Конечно, всегда можно
сопоставить (с соответствующими допущениями) общее
число функциональных участков и слов, охватываемых
данными частями речи, но эти участки и сами эти слова
с точки зрения своей грамматической весомости далеко
не равнозначны. Значительный корректив может внести
лишь обращение к сфере употребления: общая
частотность употребления слов, принадлежащих к данной части
речи или к данному функциональному участку, может
быть соотнесена с общей частотностью употребления
слов, принадлежащих к любым другим разрядам слов,
давая этим не только прямое, но и относительное
количественное определение массы соответствующих явлений.
Надо только помнить, что соотношение исчисляемых
таким образом масс и сами эти массы дают лишь крайне
грубое и, по сути дела, неточное представление о
подлинной соотносительной важности, весомости, удельном
весе соответствующих явлений в системе грамматиче-
63

ского строя. Даже при сравнительно небольшой массе
то или иное явление может иметь все же самое
первостепенное значение для грамматической системы,
поскольку оно выполняет в ней необходимые, не гюддаю-
щиеся замене функции. Так, во многих языках с точки
зрения количества слов, входящих в эти грамматические
разряды слов, массы предлогов и союзов ничтожно малы
по сравнению, например, с массой существительных.
С точки зрения частотности употребления, если брать эти
разряды слов в целом, они также значительно уступают
существительным, хотя разрыв здесь уже не так велик.
Но частотность употребления отдельных предлогов и
союзов весьма велика, превышая, как правило,
частотность употребления отдельных существительных, а
особенно велико значение предлогов и союзов в связи с тем,
что без них невозможно образование большого числа
необходимых для функционирования языка грамматических
конструкций.
Таким образом, реальный удельный вес
грамматических явлений в грамматической системе определяется
сложным сочетанием количественных показателей
(массы) и качественных показателей (принцип
«необходимости»), при решающем значении показателей
качественных. Конечно, и в этом качественном показателе при
углубленном подходе можно найти какие-то различия
в степени: например, междометия менее необходимы для
образования основных типов предложений или
словосочетаний, чем местоимения или союзы. Быть может, здесь
даже возможно установление каких-то (более или менее
условных) общих коэффициентов удельного веса,
связывающих наличные у того или иного явления
показатели качественные и количественные. Но по существу
эти показатели даны всё же как в высшей степени
раздельные моменты, предполагающие раздельное
установление.
Но есть и такие стороны в парадигматической системе
грамматики, где разграничение количественного и
качественного оказывается более трудным делом.
Как мы уже говорили, грамматические формы в силу
своей многомерности в очень многих случаях находятся
друг с другом в сложнейших парадигматических
переплетениях. Подчеркнем еще раз, что грамматические
явления представляют собой тесные объединения ряда
64

нескольких качественных моментов (признаков),
лежащих в разных плоскостях (измерениях) языкового строя
и не сводимых друг к другу. Накладываясь в данном
явлении друг на друга (вернее, взаимопронизывая друг
друга), многие из этих признаков (а иногда и все они)
обычно свойственны, однако, не только данному
явлению, но и другим явлениям. Специфическим для данного
явления в ряде случаев оказывается только их данное
сочетание. Но наряду с полной мерой такого сочетания
в ряде случаев на его периферии могут быть обнаружены
лишь частичные сочетания этих признаков, а также их
сочетания с участием других признаков. И вот
возникает вопрос, в какой степени эти различные сочетания
тяготеют друг к другу, какие из них образуют более
тесные, неразрывные единства и в какой мере, а также
в какой форме действующие здесь силы могут быть
количественно определены.
Поясним это обращением к уже неоднократно
затрагивавшемуся нами краткому прилагательному в
современном немецком языке. Одними своими признаками
(обобщенным грамматическим значением,
соотнесенностью однокорневых форм в одной парадигме,
смысловой сочетаемостью) оно тяготеет к прилагательному,
другими (своей морфологической структурой,
синтаксическим употреблением преимущественно в группе
глагола) — к наречию. И с давних пор выдвигаются разные
точки зрения относительно того, какие из этих связей
более сильны, т. е. относятся ли «краткие формы» к
прилагательным или к наречию или образуют особую часть речи.
Очевидно, чисто количественные моменты тут не
могут дать ответа, хотя дело идет о различиях в прочности,
в интенсивности связей, которые по своей природе имеют
количественный характер. Ведь здесь друг другу
противопоставлены признаки разного рода, которые не могут
быть сведены друг к другу в сопоставимом
количественном выражении. Нет единицы измерения, которая
могла бы, например, непосредственно связать такой
(структурно морфологический) признак, как нулевой
показатель, «тянущий» краткое прилагательное к наречию, и
такой (структурно общепарадигматический) признак, как
парадигматическая соотнесенность краткого и полного
прилагательного, тянущий краткое прилагательное к
полному. Что касается числа сопоставляемых признаков раз-
5 В. Г. Адмони
65

ной ориентации, то оно здесь не выявляет такого резкого
расхождения, а кроме того, значимость отдельных
признаков может быть весьма неодинакова.
Существенное значение приобретают здесь,.однако,
некоторые особые черты соответствующих признаков,
а именно — их фронтальность и степень их необходимости,
непременности, выступающие в разных преломлениях.
Так, с одной стороны, наличие у краткого
прилагательного в немецком языке столь фронтального признака
членов группы глагола, как нулевой показатель,
чрезвычайно плотно и неотрывно сближает краткое
прилагательное с наречием, — особенно на фоне общей важности
морфологической противопоставленности форм и
разрядов слов, входящих в разные синтаксические группы
в немецком языке. А с другой стороны, в «краткой
форме» выражено обобщенное грамматическое значение
однокорневого склоняемого прилагательного, так как
именно краткая форма позволяет полностью
абстрагироваться от всех наслаивающихся на прилагательных
грамматических значений падежа, числа и рода
(«краткая форма» в немецком языке играет роль словарной
формы прилагательного вообще — и это делает краткую
форму неотъемлемым, непременным компонентом общей
парадигматической системы прилагательного).
Было бы глубоко неверно переносить на полевую
структуру грамматических явлений в их
парадигматическом состоянии закономерности, характеризующие
полевые структуры в других областях действительности,
например в электромагнитных полях или даже в полях
в других областях языка («поля слов» в любом их
понимании). Здесь действуют свои, специфические
закономерности, которые надо исследовать как таковые. В
первую очередь они вытекают из того, что здесь, как
правило, одновременно проявляются силы, качественно
несводимые друг к другу, действующие в разных
измерениях. Но некоторые общие черты с другими полями
у поля грамматических единиц все же должны быть.
И в первую очередь этим общим является сам факт
наличия в поле, независимо от его одномерности или
многомерности, неких взаимосвязующих сил, особого взаимосцси
ления. Без этого никакое поле существовать не может.
Но, как мы уже видели, измерить соотношение этих
сил друг с другом обычным количественным образом
66

до конца эффективно мы не можем по причине
несводимости друг к другу качественных признаков, образующих
иоле грамматических единиц. Нам пришлось ввести
иные принципы для выяснения степени
взаимосвязанности грамматических единиц: принцип неотъемлемости
одного явления от другого, принцип фронтальности.
Принципы эти — качественные, но в них не отсутствует
и количественный момент.
Устанавливая факт непременной связи между двумя
грамматическими единствами, мы тем самым
устанавливаем и высшую степень прочности этой связи.
А обращаясь к фронтальности, мы фактически еще
более прямо обращаемся и к количественному моменту.
Фронтальность — это лишь другое обозначение для
стопроцентности наличия какого-то признака или
явления в ряду других явлений, но только такой
стопроцентности, которая повернута своей качественной
стороной, т. е. дана как внутренне обусловленная,
вытекающая из существенных сторон соответствующих
явлений как необходимость наличия у них данного
признака.
Переходим теперь к сфере употребления
грамматических явлений. Если в области парадигматического
соотношения грамматических единиц, где как будто
должна была царить чистая качественность, мы
встретили ряд труднейших количественных проблем, то в
области употребления, где как будто царит чистая коли-
чественность, что даже подчеркивалось в нашем
предшествующем изложении, мы встретим ряд труднейших
качественных проблем.
Качественные вопросы возникают здесь в связи с
разветвленной жанрово-стилистической дифференциацией
всякого развитого языка, особенно обладающего
обширной письменностью. Сферы и формы речи, тематический
материал речи, целевая направленность высказывания,
литературно-художественная окрашенность
высказывания (художественный стиль), индивидуальная
окрашенность высказывания (индивидуальный стиль) — все эти
моменты проявляют свое своеобразие прежде всего в том
или ином отборе тех или иных языковых, в том числе и
грамматических, явлений. Поэтому массовость
употребления оказывается иной (часто совсем иной) на разных
коммуникативных участках.
5*
67

Сама массовость употребления выступает здесь в двух
видах. У одних грамматических явлений частотность
употребления сводится к степени заменяемости
данного явления другими синонимическими
(конкурирующими) явлениями (например, отбор родительного падежа
или других, синонимических с ним, форм определения
в группе существительного). Массовость употребления
предстает здесь в форме частотности употребления. У
других грамматических явлений количественный момент в
употреблении проявляется и в степени их изменяемости,
в сдвигах в их объеме, поскольку сама их природа
допускает его варьирование — иногда в обширнейших пределах
(например, отбор более распространенных или менее
распространенных предложений).
При этом за примерно одинаковыми средними
цифрами здесь могут скрываться глубокие различия в
сущности тех явлений, которые определили совпадение
этих цифр. Так, в немецких текстах XVIII в. весьма
нераспространенными элементарными предложениями
отличаются и роман Геллерта «Приключения шведской
графини Г.» (средний объем — 8.07 слов) и некоторые
описания путешествий (например, Клемана, средний
объем —9.28 слов). Но в первом случае это выражение
особого художественно-стилистического замысла,
сознательно противопоставляющего краткое и предельно ясное
элементарное предложение пышному, загроможденному
элементарному предложению писателей барокко. А во
втором случае это выражение лишь узости авторского
кругозора, сухости и стилистической беспомощности.
Ряд вопросов, связанных со сферой употребления
грамматической системы, может быть поставлен лишь
в связи с теми закономерностями, которые характерны
для сферы развития грамматической системы.
В области развития грамматического строя
количественные и качественные моменты представлены в
полной мере. С одной стороны, здесь происходят сдвиги
в самой грамматической системе, в характере и
соотношении самих грамматических явлений как различных
качественных образований — вплоть до исчезновения
одних и возникновения других явлений. С другой
стороны, здесь происходят сдвиги и в емкости и в
употреблении грамматических явлений, т. е. сдвиги
количественные, причем именно этими сдвигами подготовляются
68

сдвиги качественные, которые в свою очередь составляют
ту почву, на которой происходят количественные сдвиги.
Те черты, которые свойственны парадигматической
системе языка, связаны здесь в плане соотношения
качественных и количественных моментов с теми,
которые свойственны употреблению грамматических явлений
в речи.
Особое значение для количественной стороны дела
получает и в области развития грамматического строя
уже отмеченная нами множественность внутриязыковых
и внеязыковых факторов, влияющих на изменения
грамматических явлений. Перекрещиваясь, они могут
поддерживать друг друга, но могут и противоборствовать.
Наиболее устойчивыми, постоянно действующими факторами
являются здесь факторы внутренние, «заданные» самой
языковой системой: последовательные структурные
тенденции развития, которые действуют на иногда
чрезвычайно обширных отрезках истории языка. Но
действенность этих тенденций все же не безусловна. Именно
поэтому здесь надо говорить не о законах развития,
а о тенденциях.
Обращение к количественным данным при изучении
истории грамматического строя необходимо в
отношении как «заменяющихся», так и «изменяющихся»
грамматических компонентов речи. Но особенно важно это
для компонентов «изменяющихся». Конечно, и реальная
история изменений в падежной системе и в функциях
отдельных падежей на фоне всей совокупности
синонимических явлений может приобрести окончательную
конкретность только если будут показаны и
количественные сдвиги в соотношении соответствующих величин
по их этапам. Но в некоторых случаях общая картина
развития здесь все же достаточно ясна и без специально
устанавливаемых количественных данных: так,
отмирание инструментального падежа в древневерхненемецком
вполне очевидно и без специальных подсчетов, без
выделения этого момента в особую операцию.
Количественный момент и здесь, конечно, присутствует, но как бы
имплицитно выражаясь в таких понятиях, как «мало»,
«почти нет» и т. п., не нуждаясь в своем развертывании
в самостоятельный прием исследования. Между тем там,
где мы имеем дело, например, с объемом предложения
или словосочетания, количественные сдвиги (изменение
69

числа слов, входящих в эти образования) являются
основным объектом исследования.
Развитие количественной стороны грамматических
явлений — процесс чрезвычайно сложный и
противоречивый, в частности в связи с той большой ролью,
которую играют здесь моменты жанровые и стилевые.
Как раз более сложные процессы грамматического
развития, для которых весьма важны сдвиги
количественного характера, нередко выявляют резкие переломы и
отступления. Так, в немецком литературном языке
общее увеличение объема элементарного предложения
в трактатах и в удаляющихся от народной традиции
романах XVII и XVIII вв. не раз резко прерывается,
например в XVII в. в позднем ученом романе Цезена,
ориентирующемся на очень краткие фразы. И это нельзя
объяснить какими-нибудь причинами, связанными с
самим процессом расширения объема предложения как
таковым в его грамматической сути, например с общим
принципом невозможности беспредельного использования
одного и того же приема грамматического построения
или с общим принципом ограничения размеров
предложения требованиями его «портативности». Структурные
возможности элементарного предложения в этих планах
в XVII в. в данных жанрах отнюдь еще не были
использованы. Уже после Цезена появляется роман Лоэнштей-
на с огромным объемом элементарного предложения
(13.82 слов). И к этому близок объем элементарного
предложения в таких стилистически образцовых
произведениях последующей эпохи, как «История, искусства
древности» Винкельмана (13.57 слов) и «Избирательное
сродство» Гёте (12.48 слов). Резкое снижение объема
элементарного предложения у Цезена объясняется
его особой, навеянной латинскими образцами эстетиче-
кси-лингвистической стилевой установкой. Таким
образом, мы имеем дело здесь и в множестве других случаев
не с равномерным, однонаправленным процессом,
который управляется отграниченным и, что главное,
могущим быть заранее предусмотренным набором факторов,
а с процессом, на течение которого оказывают влияние
и неожиданно врывающиеся факторы, возникающие
в других рядах социального развития.
Итак, в сфере количественное™ развитие
грамматической системы оказывается в максимальной мере под-
70

верженным тому перекрещивающемуся воздействию
множества факторов, которые определяют и развитие
грамматического строя в целом. Сложный характер наличной
в грамматических явлениях количественной стороны
органически связан с такими их сложными общими
чертами, как многоаспектность, многослойность и
многофакторность, как их одновременное вхождение в систему
отношений и в систему построения, выявляя
чрезвычайную сложность их природы. В своей совокупности все
эти черты грамматических явлений придают им отнюдь
не тот абстрактно-логический облик
противопоставленных друг другу элементов, существующих только в силу
этой своей противоположности, который рисуется в сос-
сюрианской лингвистике, а облик динамический и
многомерный. Грамматические явления обладают своей
массой и многообразным содержанием, они объемны, весомы
и действенны. Обладая особой, асимметрической полевой
структурой, грамматические явления сложным образом
переплетаются и взаимодействуют друг с другом.
Грамматический строй является динамической системой
многообразного и часто противоречивого взаимодействия
грамматических явлений, связанных не только
противопоставлениями и даже не только отношениями разного
рода, но и закономерностями построения грамматических
единиц разных степеней. Реальная жизнь
грамматической системы — это взаимодействие масс и сил.
На разных этапах развития языкознания оно
использовало термины и понятия различных наук для
характеристики своего объекта. Широко использовались
термины и понятия логики, биологии, психологии,
математики. Более правильным в принципе является,
естественно, создание особых терминов и понятий,
специфических для языкознания и полностью адекватных
особому характеру языка как объекта научного
исследования. Но в какой-то мере опора на понятия и термины
других наук, изучающих объекты так или иначе
родственные, представляется все же естественной и
в известных пределах даже необходимой, хотя бы в плане
метафорическом. Именно поэтому нам кажется
целесообразным то использование ряда физических цонятий
и терминов, которые мы неоднократно допускали в
нашем изложении. При всей своей связанности с
объектами логики и психологии, цри цадичда нздсстявдц хотя
71

и внешних аналогий с объектом биологии, при наличии
количественных моментов, свойственных объектам
математики, объект грамматической теории по своей природе
имеет и существенные точки соприкосновения с
объектом физики —'по причине своей многомерности и
динамичности, наличия у него особого рода массы и его
подверженности воздействию многообразных сил. Введение
физических понятий и терминов, насыщенных
характеристикой объекта как динамического и весомого,
подчеркивало здесь как раз те стороны грамматических
явлений, которые объективно присущи их природе, но
которые оставались в тени на предшествующем этапе
развития грамматической теории. Но это не означает,
что объект грамматической теории тем самым
приравнивается к объекту физики. Язык вообще и его
грамматический строй в частности — это своеобразная сфера
действительности, социальное явление особого рода со
своими особыми закономерностями и признаками,
которое нельзя свести ни к какой другой сфере
действительности и которое мы и стремились здесь охарактеризовать
в его своеобразии.

Глава 11
МЕТОДИКА ГРАММАТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
§ 9. Основные приемы грамматического анализа
Теория грамматики и в частности ее
исследовательская методика должна находиться в соответствии с
объективной природой грамматических явлений. Только
тогда она сможет обеспечить их адекватное постижение.
Поскольку сама суть грамматических явлений состоит
в соединении языковой формы с обобщенным
грамматическим значением, теория грамматики должна обладать
такой методикой, которая позволяет исследовать оба эти
момента языковых явлений и их органической связи, не
пренебрегая ни одним из них.
Поскольку грамматические явления всегда
существуют внутри систем грамматического строя, теория
грамматики должна обладать такой методикой, которая
позволяет установить связь между отдельными
грамматическими явлениями и конкретный характер самих
грамматических систем.
Поскольку грамматические явления многомерны и
многофакторны, теория грамматики должна обладать
такой методикой, которая позволяет раскрыть все
многообразные стороны грамматических явлений и
установить органическое единство этих сторон.
Уже это перечисление важнейших требований,
предъявляемых к грамматической теории,
свидетельствует о том, что ей необходимо располагать обширным
набором методических приемов. Без многообразия
подходов к грамматическому материалу теория
грамматики не сможет обеспечить полноценный анализ своего
73

объекта. И фактически теория грамматики, если взять
все ее направления и разветвления, располагает весьма
большим количеством разнообразных приемов
исследования, служащих разным, дифференцированным целям.
Здесь мы, естественно, не имеем возможности дать
сколько-нибудь исчерпывающий перечень этих приемов.
Отметим только некоторые основные их типы в связи
с той дифференцированной ролью, которую они играют
в практике грамматической работы.
Эти приемы, основывающиеся чаще всего на
сопоставлениях разного вида, различаются, например, в
зависимости от того, направлены ли они на анализ
грамматических явлений еще неисследованного языка или языка
уже хорошо изученного, направлены ли они на анализ
грамматических явлений как членов парадигматического
или синтагматического ряда, как членов системы
отношений или системы построения, трактуют ли они эти
явления с точки зрения их формы или их значения.
Однако они отнюдь не отгорожены друг от друга и часто
переплетаются различнейшим образом.
С точки зрения своего целевого назначения приемы
грамматического анализа можно разделить на четыре
основные группы: 1) выделительные, 2)
классифицирующие, 3) устанавливающие форму организации,
построения («структурные» приемы) и 4) устанавливающие
количественный характер грамматических явлений
(«количественные» приемы), причем и между этими видами
приемов есть точки соприкосновения. Во всех видах
приемов большую роль играет эксперимент.18
Выделительные приемы — это приемы,
обеспечивающие членение речевого ряда и отождествление
отдельных его отрезков с отдельными значениями как
лексическими, так и грамматическими, т. е. выделение
в нем отдельных грамматических единиц. Эти приемы
так или иначе связаны с практикой речевого общения
и с выходом за пределы чисто речевой сферы, потому что
иначе невозможно установить значение соответствующих
отрезков, а без раскрытия значения полноценное
выделение и точная характеристика грамматических единиц
18 См. замечания о грамматическом) эксперименте (в связи
с методикой преподавания грамматики) Л. М. Пешковского
в статье: Вопрос о вопросах. Сб. статей, JI.—М., 1925, стр. 52
и ел.
74

невозможны. В применении к живым языкам,
постигаемым в процессе непосредственного речевого общения,
а также к тем памятникам, которые в существенных
чертах доступны пониманию с позиции живого языка,
связывание отдельных отрезков речи, т. е. рядов фонем
(или одной фонемы)» характеризующихся также
определенными ритмико-интонационными признаками и
определенными закономерностями сочетаемости, с
определенным значением всегда опирается на практический опыт
говорящего, который соотносит соответствующий
отрезок речи с теми или иными явлениями или
отношениями действительности и который всегда может быть
повторен или так или иначе проверен путем
сопоставления. Что касается языков, грамматический строй
которых анализируется лишь на основе их памятников,
то выделение грамматических единиц совершается здесь
всегда, тем или иным образом отталкиваясь от
грамматического опыта, накопленного на основе анализа
живого языка.
Конкретная форма приемов выделения может быть
весьма различной. Можно отправляться от момента
значения и находить в отдельных отрезках речи
соответствия этим значениям, сопоставляя некоторые количества
речевых рядов и проверяя получаемые выводы
экспериментом — образованием новых отрезков речи и целых
речевых рядов с заранее намеченным значением. Можно
отправляться от момента формы и определять (из
речевой практики в широком смысле слова) значения
отрезков речи, обнаруженных в некотором количестве речевых
рядов в идентичном или варьирующемся виде. Можно
сочетать эти приемы, проверяя ими друг друга и
выявляя тем самым с наибольшей несомненностью
действительную связь между устойчивым, всегда равным
самому себе фонематико-интонационным комплексом и
определенным значением.
Особую роль приемы выделения играют в
грамматической теории на более ранних этапах изучения
грамматической системы данного языка. Это исходные,
первичные формы изучения грамматического строя, являющиеся
фундаментом для его дальнейшего постижения. Но и они
могут все же различаться по степени своей достоверности
и по той полноте, с которой они раскрывают набор
грамматических единиц, специфических для данного языка.
75

Поэтому, хотя они наиболее важны на первых этапах
исследования еще неисследованных языков, они в тех
или иных формах и с той или иной направленностью
могут применяться и по отношению к языкам
изученным.
При всех различиях между ними приемы выделения
всегда связаны с сопоставлением выделяемых отрезков
речевой цепи с другими отрезками. Это происходит как
отграничительное сопоставление в синтагматическом
плане, так как без отграничения данных отрезков от
соседствующих с ними никакое выделение было бы
невозможно. Но это происходит, как мы уже отмечали, и
в плане идентифицирующего сопоставления
соответствующего отрезка, обнаруженного на одном участке
одной речевой цепи, с отрезками, обнаруженными в
других речевых цепях или на других участках данной
речевой цепи, так как без такого сопоставления
невыясненной оказалась бы сама закономерность и устойчивость
сочетания определенной формы с определенным
значением, нельзя было бы отделить друг от друга
омонимические формы. При этом для более полного установления
тождественности соответствующих отрезков здесь должно
быть учтено и синтагматическое окружение этих
отрезков во всех привлекаемых для анализа случаях (причем
окружение как более непосредственное — контактное,
так иногда и не непосредственное — дистантное), а также
привлечены все случаи «неполной идентичности», т. е.
случаи наличия большого, но не исчерпывающего
сходства в форме и значении сопоставляемых по этой линии
отрезков. Но в процессе такого анализа, хотя он и
направлен непосредственно на выделение
соответствующих грамматических единиц, неизбежно намечаются и
связи, существующие между выделяемой грамматической
формой и другими грамматическими формами как в
синтагматическом ряду, так и ассоцйативно-парадигмати-
чески. Приемы выделительные соприкасаются с приемами
классификационными. Так, установление постоянной
связи определенных неизменяемых отрезков живой цепи
с набором изменяемых отрезков, сопровождающейся
варьированием грамматического значения, является
основой для выделения морфологических парадигм, т. е. для
одного из важнейших моментов классификации
грамматического материала.
76

Классифицирующие (классификационные)
приемы как таковые, специально служащие для
установления тех рядов, куда входят выделяемые
грамматические формы, а также тех более общих рядов, куда
непосредственно входят эти ряды первой степени и т. д.,
также имеют дело как с формой, так и со значением
грамматических единиц. Этими приемами
устанавливаются не только морфологические парадигмы и
парадигматические типы синтаксических образований в
прямом смысле слова, но и синонимические связи,
существующие между формами разных парадигм. Особую роль
играют здесь приемы экспериментально-функциональные,
выражающиеся в подстановках разного вида, которые
позволяют выявить заменимость или незаменимость разных
грамматических форм при выражении сходного значения.
Важным приемом, помогающим как классификации
грамматических явлений, так и обнаружению их
системности, выступает проводимое при сопоставлении разных
случаев употребления одного и того же явления
различение той формы, которую они принимают при
максимальной независимости от влияния ситуаций, контекста
и иных факторов, и тех форм, в которых они существуют
при наличии таких влияний. Это различение имеет
огромное значение для установления в парадигмах
любого типа отправных, исходных форм, на основе которых
можно строить все соответствующие парадигмы. Так,
при характеристике в том или ином языке порядка слов
надо выделить ту схему порядка слов, которая типична
для данных типов предложения при наибольшем
выключении его из ситуации и контекста, при нейтральной
эмоциональности и т. д., рассматривая другие схемы
порядка слов в этих типах предложения как
мотивированные отклонения от нее.
В качестве классификационных приемов широко
используются также преобразования (трансформации),
позволяющие установить возможность выражения
сходного грамматического значения разными построениями
не в пределах одной и той же схемы и тем самым
раскрывающие связи между разными сторонами
грамматического строя. Вообще классификационные приемы
служат не только для классификации отдельных рядов
грамматических явлений, но и для определения
грамматического строя как системы.
77

Классификационные приемы в разных формах и
в разной степени применяются при разных этапах
исследования грамматического строя — как при первичном
установлении самых общих черт неизвестного языка, так
и при глубочайшем проникновении в самые сложные
области грамматической системы языков хорошо
изученных.
Это справедливо и по отношению к структурным
приемам. Они также применяются как на самых
начальных этапах научного изучения грамматического строя,
так и на его самых продвинутых этапах. Среди
структурных приемов можно различать приемы фонетико-
грамматические, устанавливающие конкретные способы
фонетической организации тех или иных грамматических
единиц как целостных и отграниченных образовании
(ударение, законы конца слова и т. д.), и приемы чисто
грамматические, устанавливающие те грамматические
средства, которыми достигаются аналогичные результаты,
Одним из важнейших чисто грамматических структурных
приемов является прием отбрасывания компонентов со
ставных грамматических образований. Невозможность
удаления некоторых из них без нарушения
коммуникативной достаточности всего образования как таковогг
свидетельствует о максимальной прочности соответствую
щих грамматических связей. Являясь функционально
экспериментальными приемами анализа, чисто грамма
тические структурные приемы также учитывают, таки*
образом, не только форму, но и содержание граммати
ческих явлений и опираются на опыт речевой практики
Наконец, количественные приемы, в основной
применяемые по отношению к более изученным языкай
в связи с общим характером количественного момент*
в грамматических явлениях (см. стр. § 8), делятся на не
сколько основных видов.
Наиболее сложным характером обладают приемы
служащие для установления соотносительной силы те:
связей, которые существуют между отдельными фор
мами и рядами форм в парадигматической системе. Сюд;
относятся, в частности, многочисленные случаи «переход
ности» отдельных форм и грамматических разрядов
например «краткой формы» прилагательного межд:
склоняемым прилагательным и наречием в немецкое
языке (см. стр. 36—38), приглагольных предложных кон
78

струкций со значением направления типа к тете {Он
уехал к тете), между дополнением и обстоятельством и
т. д. Подсчет количества признаков, связывающих
данные переходные явления с теми явлениями, к которым
они тяготеют, сам по себе еще не решает вопроса о
прочности соответствующих связей. Здесь необходимо еще
выяснить весомость этих связей, фронтальность охвата
соответствующими признаками всего лексического мате-
териала, которым располагает данная грамматическая
форма, необходимость соответствующей связи для
полноценного функционирования связанных форм и т. д.
Таким образом, измерение силы связей, существующих
между формами в парадигматической системе, т. е.
момент количественного анализа, в этих случаях
приобретает специфический, качественный характер. Так, для
парадигматической сущности немецкой краткой формы
чрезвычайно важен тот факт, что она органически близка
к склоняемому прилагательному и не может быть
отделена от него, потому что выступает — не только в
словарях, но и вообще в языковом сознании — как исходная,
назывная форма для всей морфологической системы
соответствующих прилагательных. Форма типа schön
(будучи максимально абстрагирована от всех
наслаивающихся грамматических значений падежа, рода и т. д.)
служит общим обозначением данного качественного
признака, является представителем всех его многообразных
грамматических модификаций.
Таким образом, здесь приходится применять особые
«аспектно-соотносительные» приемы, непосредственно
количественные в том смысле, что они выявляют силу
связей между формами парадигматических рядов, но по
своей конечной целевой установке — классификационные.
Установление необходимости в связях между
явлениями парадигматической системы как момент
количественного анализа, а также другие случаи проникновения
качественного начала в количественный анализ
грамматических явлений, является весьма своеобразной
особенностью в методике грамматики, но эта особенность не
случайна. Она связана с общим характером
грамматических явлений — с их полевой структурой (см. § 6), в
конечном счете с их многомерностью.
В наибольшей мере чисто количественная методика
характерна для анализа сферы употребления. Она важна
79

также при исследовании развития грамматической
системы, потому что это развитие в значительной мере
состоит именно в изменении частотности употребления
грамматических форм. Количественная методика как
таковая необходима, естественно, при исследовании
таких грамматических явлений, которые по своей сути
носят количественный характер (например, объем
предложения и словосочетания, размер и ритмическая
весомость слов). Во всех этих случаях исследование имеет
статистический характер, но характер этой статистики
может быть весьма различным.
С одной стороны, здесь возможны проведенные в
широких масштабах вероятностно-статистические
обследования. Количественные колебания соответствующих
грамматических величин рассматриваются при этом как
случайные и подпадающие под действие общих
закономерностей статистического распределения.
Но с другой стороны, здесь возможны и такие
статистические обследования, которые не стремятся дать да-
кие-либо точные вероятностные предсказания, а
стремятся установить определенную связь между
количественной стороной грамматических явлений и теми
факторами, которые воздействуют на эту их количественную
сторону. Количественные колебания соответствующих
грамматических величин рассматриваются при этом
в основном не как случайные, а как определяемые
данными факторами, поддающимися учету. Материал для
количественного обследования в этих случаях берется
с предварительным точным определением его
качественного характера (в плане жанра, темы, общего языкового
и художественного стиля, индивидуального стиля автора),
а полученные результаты являются симптомом того
влияния, которое оказывают эти факторы в своем
взаимодействии на данные величины. Полученные итоги
являются опорными пунктами, на основе и при учете
которых можно подходить к оценке соответствующих
величин в другом материале с тем или иным
соотношением соответствующих факторов. Конечно, и здесь тем
самым возникает возможность предвидеть вероятность
количественных данных, которые окажутся связанными
с определенным соотношением между воздействующими
на эти данные факторами. - Но это предвидение выражено
здесь не в точных указаниях вероятностной статистики,
80

а как некая, лишь намеченная в общем виде, тенденция.
Так, большая «книжность», отдаленность от стихии
народно-разговорной речи памятников немецкого
литературного языка позволяет предположить, что размер
предложений в этих памятниках будет более значительным.
Такую методику количественного обследования
грамматических явлений, в которой количественные моменты
трактуются в непосредственной связи с качественным
характером данных явлений, мы считаем желательным
выделить и терминологически, обозначая ее как
симптоматический количественный анализ или как
грамматическую статистику в отличие от анализа вероятностно-
статистического.
Симптоматический количественный анализ особенно
важен при изучении развития грамматических явлений.
Вероятностно-статистический анализ особенно важен при
изучении употребления грамматических явлений в
современном языке, когда это изучение имеет не чисто
теоретическое значение, а должно служить прикладным
целям. Но оба эти вида анализа, естественно, не
ограничены данными сферами применения и могут применяться
разнообразно, иногда дополняя друг друга.
Противопоставляя друг другу симптоматический и
вероятностно-статистический методы изучения
количественной стороны грамматических явлений, мы как будто
противопоставляем здесь метод менее точный
(симптоматический) методу более точному
(вероятностно-статистическому) , оперирующему точным математическим
аппаратом. Но точность методов в конечном счете
определяется не их внешней формой, а их способностью дать
адекватное постижение объекта. Между тем в области
грамматического строя в силу его многомерности
вероятностно-статистический и всякий другой количественный
подход, рассматривающий множество грамматических
явлений как случайное, при отвлечении от их
качественного характера и от определяющих этот характер
факторов, даст лишь одностороннюю й внешнюю, а потому
и обедненную, а иногда и просто вводящую в
заблуждение характеристику их. Так, при исследовании
объема предложения с точки зрения чисто
количественной в одном ряду могут оказаться предложения с весьма
малым числом слов в элементарном предложении,
независимо от того, является ли этот их размер результатом
1/4 6 В. Г. Адмони
81

особого стилистического замысла, противопоставляющего
данную форму другим формам предложения (в немецкой
литературе в XVII в. Цезен, в XVIII в. Геллерт и т. д.),
или следствием неразвернутости и бедности мысли
автора.
Значительно более точным будет здесь
симптоматическое установление ряда опорных пунктов, которые
демонстрировали бы, как сложение определенных
факторов, типических для данной эпохи, воздействует на
соответствующие количественные характеристики, с тем,
чтобы был намечен известный подход к трактовке
данных характеристик и в других текстах, которые находятся
под влиянием как сходного, так и иного расклада
соответствующих факторов. Те очень общие и
ориентировочные термины («больше», «меньше», «много», «мало»,
«значительно больше» и т. п.), которыми при этом
оперируют, в данных случаях по сути дела более точны, чем
вероятностно-статистические данные.
Установление определенной перспективы, в которой
можно рассматривать бесчисленные конкретные
проявления взаимодействия, существующего под влиянием
разных факторов между разными аспектами грамматических
явлений, вообще составляет чрезвычайно важный способ
анализа этих явлений. Выявление тенденций,
обнаружение общих перспектив более точно характеризует
многие процессы, происходящие в грамматическом строе, и
сами явления этого строя, чем попытка исчерпывающего
перечисления всех фактов и чем формулирование
строгих закономерностей. Ведь соотношение разных сторон
в этих явлениях, обычно несимметричное в силу
специфической многомерности и полевой природы
грамматических явлений, настолько изменчиво и подвижно, что
адекватнее будет представить его с точки зрения тех
возможностей, которые здесь могут быть обнаружены и
которые намечаются в исследовании как примерные,
приблизительные случаи, чем с точки зрения
исчерпывающего определения некоторых форм как единственно
необходимых.
Приблизительность этого соотношения, выявление
тенденций, а не строгих закономерностей, перспектив и
проекций, а не законченных, строго измеренных отрезков
выступает в применении к материалу грамматического
строя в общем виде как более надежный и более точный
82

способ измерения, чем способ установления строгих
закономерностей вероятностно-статистического типа.
Поэтому-то так широко обращались и обращаются
грамматисты в своей работе к понятию тенденции, хотя это
понятие давно уже подвергается насмешкам со стороны
тех, кто стремится к переносу более строгих и точных
методов исследования в грамматику из других наук,
особенно из математики. Парадокс заключается здесь в том,
что понятие тенденции и сходные с ним понятия
(понятия перспективы, симптоматических опорных пунктов и
т. д.) обеспечивают на самом деле большую точность
исследования, так как они не подчиняют явления
грамматического строя чужеродной им схеме явлений строго
раздельных, поддающихся четкому исчислению и
целиком подчиняющихся четким закономерностям.
Бесперспективность навязывания явлениям
грамматического строя подобной чуждой им схемы ярко
сказывается не только в сфере количественных явлений. Само
определение единиц парадигматического строя может
быть адекватным только при установлении
соответствующих классификаций (например, классификации частей
речи) при учете нескольких критериев (по меньшей
мере: морфологический облик слов, их обобщенное
грамматическое значение, их синтаксическая функция), по
своему охвату лексического материала отнюдь не
совпадающих друг с другом (см. § 6). Периферия частей речи
во многих языках состоит поэтому во многих
случаях из целого поля образований, которые обладают
лишь частично признаками данной части речи и которые
могут быть поняты в своем существе только в том
случае, если мы будем рассматривать части речи не как
строго раздельные образования, а как ряд опорных
пунктов, с тенденцией взаимоперехода между
некоторыми из них.
Оперирование понятием тенденции, применение
множества критериев при определении отдельных явлений
и при создании классификаций, применение
«симптоматики» при обращении к количественной стороне
грамматических явлений и т. д. — все это лишь отражение в
методике исследования самой многомерной, «полевой»
природы грамматических явлений. Но это не означает,
что в методике исследования, частично даже в тех самых
моментах, которые только что упоминались, не должно
1/2 6 В. Г. Адмони
83

отразиться и не отражается и наличие в этом многомерно-
грамматическом строе, полном переходами между его
образованиями, также элементов устойчивости и
определенности. Само выделение в качестве ядра частей речи
тех образований, в которых все признаки данной части
речи представлены в оптимальном виде, является
одновременно способом фиксации тех устойчивых и
определенных форм, которые составляют твердый остов
парадигматического грамматического строя. Важнейшим
моментом в фиксации таких форм является также
установление доминирующего характера тех или иных сторон
при наличии большого числа несимметрических сторон
в данном грамматическом явлении, причем выяснение
этого вопроса часто связано с большими трудностями и
требует применения таких сложных форм качественно-
количественного анализа, о которых мы говорили на
стр. 62 и ел.
В целом, чтобы адекватно раскрыть свой объект —-
грамматический строй, методика грамматического анализа
должна сочетать приемы, направленные на выяснение
его многомерности, с приемами, направленными на
выяснение доминирующих моментов в этой многомерности.
Более коротко: подход к грамматическим явлениям
должен быть многомерно-доминантным.
§ 10. Краткие заметки о развитии приемов
грамматического анализа
(в связи с развитием теории грамматики)
Отмеченные нами в предшествующем разделе
основные виды приемов грамматического анализа
наличествовали в значительных размерах в практике
грамматического исследования с давних пор. Правда, на том или
ином этапе развития грамматической теории обычно
применялись преимущественно лишь те или иные виды
приемов анализа и применялись нередко без достаточного
обоснования и даже осознания — иногда просто по традиции.
Но совершенно несостоятельна точка зрения, согласно
которой методика исследования традиционной
грамматики вообще была ненаучной и сводилась к
интуитивному постижению предмета, так что научная методика
грамматического анализа создается только в XX в
в соссюрианской лингвистике.
84

Традиционную грамматику обычно отождествляют при
этом с европейской грамматикой нового времени, вплоть
до начала XX в., причисляя к ней как школьную
(нормативную), так и описательную, философскую и
сравнительно-историческую грамматику. Нередко к
традиционной грамматике причисляется и античная грамматика.
Но иногда в отношении античной грамматики все же
делаются оговорки. А именно: допускается, что античные
философы и грамматисты в своем анализе
грамматических явлений пользовались некоторыми важными
формально обоснованными приемами, характерными и для
современного языкознания.
Так, один из представителей новейших гумбольдти-
анско-структуралистских течений в немецкой грамматике
X. Глинц, рассматривая грамматические концепции,
которые развивает Платон в «Софистах», с полным правом
обнаруживает в ходе рассуждений Платона, в характере
используемых им примеров и в их подаче, начатки такого
приема, как субституция: те ряды форм, которые
приводит Платон для иллюстрации имен и глаголов, а именно:
лев9 олень, лошадь и идет, бежит, спит могут быть
соотнесены друг с другом в любых перекрестных сочетаниях.19
Столь же систематическое рассмотрение формальных
рядов, взятых в соотнесении с их обобщенными
грамматическими значениями, видит Глинц и в том способе,
которым Протагор установил наличие грамматических
родов в греческом языке, а также в некоторых других
случаях. Все грамматические различения греков,
заключает Глинц, «можно свести к подобным пробам, почти
можно было бы сказать „духовным экспериментам",
которые как раз современнейшее языкознание в Европе
и Америке признало надежнейшей основой научного
рассмотрения языка».20
К этому можно прибавить, что в античной грамматике
намечаются также « аспектно-соотносительные » приемы
(см. стр. 79), направленные на установление
соотношения между различными аспектами одного и того же
грамматического явления. Так, по свидетельству
Аполлония Дискола, Херемон различал слова, которые и по
19 H. G1 i n z. Die Begründung der abendländischen
Grammatik durch die Griechen und uhr Verhältnis zur modernen
Sprachwissenschaft. «Wirkendes Wort», 1957, Hft. 3, S. 131—132.
20 H. Glinz, ук. соч., стр. 134.
6*
85

своей форме и но своему значению принадлежат к
одному какому-нибудь — словообразовательному или
морфологическому — грамматическому разряду (например,
к разряду патронимических существительных или к
разряду существительных мужского рода), и слова,
которые принадлежат к этим разрядам только по своей
форме, а не по своему значению.21
Таким образом, в античной грамматике были в ходу
как выделительные приемы, так и приемы
классификационные разного типа, причем они были введены вполне
осознанно.
Однако, признавая наличие ряда объективно
значимых приемов грамматического исследования у древних
греков, Глинц совершенно отрицает наличие подобных
приемов у грамматики нового времени, предшествующей
соссюрианскому языкознанию. Он считает, что
творческое использование наследия греков начинается только
с XX в. лингвистами, порывающими с традиционной
грамматикой.22 Что же касается методики работы самой
традиционной грамматики, то она, как мы уже отмечали,
обычно объявляется просто интуитивной.
Фактически дело обстоит, однако, совсем по-другому.
В настоящем параграфе мы и попытаемся вкратце
охарактеризовать ту методику, которая была характерна
для грамматики довых европейских языков в тот период,
когда она складывалась, т. е. преимущественно до XIX в.
Поскольку автор этих строк является германистом, речь
будет при этом идти в основном об истории изучения
немецкого языка. Оговариваемся, что здесь отнюдь не
дается история методики грамматического анализа (даже
в пределах грамматики немецкого языка). Наша задача
заключается лишь в том, чтобы установить основные
принципы, на которых издавна строились приемы
исследования грамматических явлений, в частности выяснить,
произросли ли они на почве интуиции. В связи с этим
методика новейшего времени, в том числе и методика
структуралистских направлений в грамматике, нами
почти не будет затронута, тем более, что широкий
интерес к этим вопросам в современном языкознании позво-
21 Ср.: H. S t е i n t h a 1. Geschichte der Sprachwissenschaft bei
den Griechen und Römern mit besonderer Rücksicht auf die Logik.
Berlin, 1862, S. 134-135.
22 H. G1 i η z, ук. соч., стр. 134—135.
86

ляет предположить, что с этой стороной дела читатель
в большей или меньшей степени знаком.
Для грамматической теории, развивающейся в период
формирования европейских национальных языков,
характерен в первую очередь совсем не интуитивный
подход к грамматическим явлениям, а подход практико-
эмпирический, опирающийся на практику речевой
коммуникации. В силу общей тесной связи языка с
практической жизнью человека и в связи с тем, что сама задача
описания грамматической стороны языка первоначально
всегда была практической — служила нормированию тех
или иных видов языкового употребления, — все
осмысление грамматического строя на первых порах не могло не
базироваться на конкретном опыте речевой
коммуникации.
Противостоял же этому эмпиризму речевой практики
на ранних этапах развития традиционной грамматики
схематизм, заключавшийся в прямом переносе на
материал новых европейских языков понятий и категорий
латинской грамматики. Здесь, особенно в XVI—XVII вв.,
неоднократно происходит простое калькирование
парадигм латинской грамматики. Такое же калькирующе-схе-
матическое применение результатов анализа одних
языков к материалу других языков нередко возникало и
впоследствии — при обращении традиционной
грамматики к неизученным ранее языкам, в частности, даже
к языкам совсем других систем. Но и этот
калькирующий схематизм ни в коей мере не является проявлением
интуитивного подхода к грамматике, а скорее его
прямой противоположностью.
Ведь основное для интуиции — непосредственное
созерцание, чувственное или интеллектуальное. Интуиция
есть постижение именно посредством непосредственного
созерцания. Ее истинность и даже непреложность для
постигающего проистекает из совершенной
естественности данной формы восприятия постигаемого для
постигающего, из его ощущения, что воспринятые им
черты соответствуют внутренней природе постигаемого,
что они и не могли бы быть иными.23 Между тем при
схематически-калькирующем подходе к грамматическим
23 См.: В. Ф. Асмус. Проблема интуиции в философии· и
математике. М., 1963, стр. 3, 6.
87

явлениям между постигающим и предметом постижения
(грамматическими явлениями данного языка) сразу же
возникает опосредующее звено — грамматические
явления (категории, парадигмы и т. д.) другого языка. Это
подход априорный, а не интуитивный.
В принципе отличен от интуитивного и эмпирико-
практический подход к грамматическим явлениям.
Конечно, фактически для всякого интуитивного
постижения совершенно необходимы какие-нибудь элементы
предшествующего опыта, предшествующей реальной
человеческой практики, но в самом акте интуитивного
постижения для постигающего эти элементы практики
целиком и полностью сняты. Ведь они привносили бы в акт
познания моменты доказательности к причинности,
которые прямо противоречат методу интуиции.
Итак, эмпиризм практического опыта и
калькирующий схематизм — вот те истоки, из которых развивается
в применении к новым европейским языкам методика
«традиционной грамматики». И хотя эти истоки в
методологическом плане, естественно, представляют ряд
опасностей для адекватности и объективности
грамматического анализа, реальное развитие форм этого анализа
все же оказалось на весьма верном пути.
Прежде всего, вопреки укоренившемуся мнению,
схематизм, навязанный «путами латинской грамматики»,
сравнительно скоро устраняется в своих наиболее
разительных проявлениях, чему могло способствовать и
наличие ряда совсем иных, чем у латинского языка, черт
грамматического строя, более близких к строю новых
европейских языков, у греческого языка. Во всяком
случае, например, в сфере немецкого языка уже к XVII в.
грамматики устраняют такое наиболее прямое
перенесение латинской формы на немецкий материал, как
звательный падеж, уже с XVI в. широко оперируют сложными
глагольными временами и понятием артикля и т. д. Уже
в капитальной грамматике Шоттеля (1663)
подчеркиваются некоторые специфические черты строя немецкого
языка, отличающие его от других языков, а в частности
и от латыни, — в первую очередь, широчайшее
распространение словосложения.24 Зависимость от латыни со·
24 Ср.: J. G. Schottel. Ausführliche Arbeit von der Teut-
schen Haubt Sprache. Braunschweig, MDCLIII, S. 65, 74—103.
88

храняется до новейшего времени скорее в области
терминологии. Чрезвычайно показательно, что те грамматисты
середины XX в., которые сознательно выступили с
попытками совершенно заново описать грамматический
строй немецкого языка и создать теорию грамматики,
вполне адекватную фактам строя немецкой речи
(концепция «своеродной» грамматики, «arteigene
Grammatik», у Пфлейдерера и Бооста, позднее наметки Л.
Вейсгербера, а также развернутая попытка X. Глинца), по
сути дела приходили к тем же основным
грамматическим категориям, которые были известны до того. Правда,
осмысление некоторых из этих категорий здесь
становилось иным. Так, у Вейсгербера 25 решительно отвергается
традиционная характеристика временных форм глагола,
например приуроченность презенса к значению
настоящего времени, в связи с чем он и обозначает эту форму
не как настоящее время, а как «первую форму
основы», —в отличие от претерита, который обозначается
им как «вторая форма основы». Однако правомерность
такого переосмысления немецкого презенса в высшей
степени сомнительна, так как его многообразные
значения отнюдь не независимы друг от друга и
группируются как раз вокруг значения презентного (см.
стр.94).26
И в области английского языка лучшая из
структуралистских грамматик — грамматика Ч. Фриза27
приходит к результатам, в высшей степени близким к
результатам традиционной грамматики, а многое из того
нового, что имеется у Фриза в трактовке английского
языка (например, различающиеся по характеру
необходимых членов типы предложения), уже давно было
разработано в традиционной грамматике на материале
других языков.28
Таким образом, нет никаких оснований говорить
о «чуждости» самого строя новых европейских языков
25 L. Weisgerber. Vom Weltbild der deutschen Sprache, i.
Hbbd. Die inhaltbezogene Grammatik, 2. Aufl. Düsseldorf, 1953,
S. 221—227.
26 Ср.: Der deutsche Sprachbau, S. 170—172.
27 С Fries. The Structure of English. An Introduction to the
Construction of English Sentences. New York, 1952.
28 В отношении немецкого языка см.: В. Г. Адмони.
Структура предложения. Сб. «Вопросы немецкой грамматики в исто-
89

«традиционной» грамматической теории строя этих
языков. Подражательный схематизм ее истоков
оказался преодолен — и в первую очередь именно потому,
что грамматическая мысль всегда так или иначе была
связана с языковой практикой. Неизбежно находясь
в соприкосновении со стихией речевой коммуникации,
хотя и ориентируясь при этом иногда на более
специфические, архаические и письменные ее пласты и
сферы, грамматическая мысль неизбежно должна была
учитывать характерные черты того языка, с которым
имела дело. А для этого учета столь же неизбежно она
должна была использовать целый ряд приемов анализа
языкового материала. Но для того чтобы использовать
эти приемы, их надо было выработать — заново или
с опорой на античную грамматику, и они действительно
вырабатываются, хотя, как правило, специально не
формулируются и не обосновываются, что было возможно
именно в силу необычайной связи исследователя
с объектом в сфере языка и в силу естественности ряда
этих приемов, непосредственно подсказывающихся
материалом.
Это не означает, конечно, что приемы анализа
грамматического материала за все века изучения новых
европейских языков не изменились. Сдвиги здесь
происходили, и весьма существенные. Но сейчас нам важно
наметить лишь некоторые из тех приемов, которые
издавна были в употреблении в «традиционной грамма
тике».
Здесь можно обнаружить как выделительные приемы,
так и приемы классификационные. Но оба эти вида
приемов тесно связаны.
Членение грамматического материала, т. е.
установление в речевом потоке составляющих его грамматических
единиц — основ, афиксов, флексий, словосочетаний,
предложений — фактически чаще всего совершается
следующим образом: путем сопоставления звукового (в CTapoïi
грамматике: буквенного) состава какого-то образца
речевого потока с его смысловым составом и нахождения
соответствия между его отдельными отрезками и их
значением на основе сопоставления получаемых здесь единиц
рическом освещении», Л., 1935 (в сокращенном виде
опубликовано в сб. «Das Ringen um eine neue deutsche Grammatik»,
Darmstadt, 1962).
90

с единицами, уже установленными в результате
предшествующего опыта исследования.
При становлении грамматической теории новых
европейских языков такое сопоставление результатов
непосредственного членения речи (горизонтального анализа)
с уже имеющимися данными общепарадигматического
строения языка (вертикального анализа) было
моментом обязательным, и ведущими в этом сопоставлении
оказывались парадигматические данные — как раз потому,
что грамматист располагал ими уже при начале своего
анализа. Первоначально этими преднаходимыми
парадигматическими данными были данные латинской
грамматики. Но из этого вовсе не следует, что тем самым эти
преднаходимые парадигматические данные целиком
навязывались строю изучаемого языка, просто
«накладывались» на него. Напротив, здесь, как правило,
происходило сложное взаимодействие между преднайденной
парадигмой и данными, устанавливаемыми в
рассматриваемом отрезке текста. Возникающие здесь
несовпадения вели к внесению коррективов в парадигму, эта
новая парадигма затем другими грамматистами
сопоставлялась с новыми отрезками речи, что вело к новым
коррективам и т. д. Важнее всего то, что сам факт
наличия у грамматистов такого орудия, как разложение
речевого ряда на отрезки, выделяющиеся своей формой
и значением (особенно такое важное, хотя и довольно
грубое деление слова, как деление на корень и
окончание), делал не только возможным, но и неизбежным все
более адекватное постижение особенностей строя
данного языка.
На основе конкретного материала здесь создаются
обширные ряды, которые и являются прочной базой для
реального определения грамматического строя, что не
исключает, конечно, и возможностей разнообразных
ошибок и противоречий. Интересные примеры таких
«исходных» рядов можно найти в уже упомянутой .работе
крупнейшего немецкого грамматиста XVII в. Шоттеля
(1663). В частности он дает в сводном виде
многочисленные формы (в том числе некоторые, являющиеся
искусственными конструкциями) от корня -reich-,
объединяя в этом ряду три слова, омонимических по
этому своему корню: das Reich 'империя', reich
'богатый', reichen 'протягивать', 'давать'. В качестве «мета-
91

языка» для определения значения отдельных форм
Шоттель использует латынь. Вот начало этого ряда:29
Reich dives, Regnum, porrige
ich Reich e porrigo
im Reich e in regno
die Reich e dives in faeminino
Reich em diviti
Reich es Regnit dives in neutre*
Reich er Ditior, porrector
Reich est porrigis
Всего Шоттель приводит 29 разных форм, причем
у некоторых из них он указывает на два или даже на
три грамматических значения. Хотя набор
существующих форм от взятых им слов в списке Шоттеля не
исчерпан (у него полностью отсутствует форма
причастия II — gereicht), и хотя, с другой стороны,
некоторые формы в его списке представляются
фантастическими, сама структура этого списка неопровержимо
демонстрирует такую методику морфологического анализа,
которая, стремясь к исчерпывающему охвату языкового
материала, исходит из формального момента и
подразделяет слово (на основе ряда форм слова с каким-
либо общим морфологическим компонентом) на его
формальные части, могущие быть связанными с каким-либо
значением. Заслуживает внимания, что для установления
характера и значимости некоторых форм Шоттель
учитывает также моменты синтаксических связей этих
форм — с субъектным личным местоимением, с
предлогом, с артиклем, преодолевая этим их грамматическую
омонимию.
Уже сама по себе такая методика, не исключающая,
естественно, отдельных ошибок, пропусков и т. д., в
высшей степени благоприятна пересмотру заранее
имеющихся схем.
Исходная роль формального момента в анализе
Шоттеля ясно вытекает из того, что в его списке
объединены формы трех разных слов, связанных в синхронном
отношении лишь формально, а именно —
омонимичностью корня, хотя он вообще на основе формальных
(в том числе и синтаксических) и смысловых признаков
отчетливо разграничивает разные морфологические раз-
29 I. G. Schottel, ук. соч., стр. 68—69.
92

ряды слов. Формальный и смысловой момент здесь
взаимодействуют — и это вообще характерно для
традиционной грамматики, причем у разных ее представителей это
взаимодействие складывается по-разному.
Что же касается самого установления смысла (значе^
ния) соответствующих отрезков речевого потока, то й
здесь в традиционной грамматике решающим моментом
была отнюдь не интуиция. В применении к живым
языкам установление грамматического значения достигалось
путем обращения к личному опыту грамматиста в
процессе коммуникации — к опыту, который мог быть
повторен в любом количестве, а также к результатам
опыта других исследователей, более ранних и
современных, зафиксировавших этот свой опыт в грамматиках,
словарях и т. д., а также передававших его личным
путем, причем преднайденный опыт и личный опыт
грамматиста так или иначе взаимодействовал. В
применении же к языкам мертвым установление значения этих
единиц достигалось путем сопоставления с фактами
живых языков, а при обращении исследователя к еще
неизвестным мертвым языкам основным путем исследования
было нахождение таких памятников этих языков,
которые допускали бы возможность сопоставления с какими-
либо уже известными языками. Ранее неизвестные
живые языки с точки зрения членения их речевого потока
и установления значения обнаруживаемых при этом
единиц изучались путем сопоставления с уже известными
соответствующими моментами другого языка в процессе
речевой коммуникации — с ее постоянным выходом за
пределы чисто речевой сферы в область реальной
действительности, различнейших видов человеческой
практики.
Таким образом, в конечном счете членение речевого
потока и семантизации составляющих его единиц так
или иначе производились на основе опыта речевой
коммуникации. Поясним это примером. Выделение в
грамматике современного немецкого языка формы настоящего
времени глагола и ее семантизация именно как формы
настоящего времени базируется отнюдь не только на
калькировании определенного момента из системы латинской
грамматики, но и отнюдь не на интуитивном постижении
этой формы как формы настоящего времени.
Независимо от возникновения такой семантизации, она непре-
7 В. Г. Адмони
93

рывно поддерживается и закрепляется самой языковой
практикой, которая безотказно подтверждает, что при
необходимости обозначить действие как протекающее
в момент речи или так или иначе захватывающее
момент речи самым естественным будет обращение к
данной форме. Другое дело, что, как показывает также
практика, эта форма во многих случаях способна
выразить и иные временные планы и что, с другой стороны,
план настоящего времени в некоторых случаях может
быть выраженным иными формами.
Итак, те приемы, которые применялись в
традиционной грамматике для определения грамматических
категорий и форм, — это прежде всего разбивка речевого
потока на отдельные отрезки, являющиеся носителями
какого-либо смысла, отождествление этих отрезков с
аналогичными, выделенными в том же потоке или в других
потоках. Так происходило синтагматическое и
парадигматическое определение единиц языкового строя. Ведь
само по себе наличие в древнейших грамматических
трудах понятий корня и окончания, вообще понятия
парадигмы, которые не могут быть установлены без приемов
разбивки речевого потока и вертикального
отождествления грамматических форм, свидетельствует о том, что
само существование грамматики неразрывно связано
с использованием этих приемов.
Вообще тот обширный запас грамматических
понятий и правил (т. е. зафиксированных закономерностей),
который передавался от одного поколения грамматистов
к другому, постоянно в большей или меньшей степени
соотносился грамматистами с реальными фактами языка.
Априорность и некритичность оказываются здесь во
многих случаях ограниченными. Хотя каждый грамматист
отнюдь не повторял в своей практике все те приемы,
которыми в свое время устанавливались эти понятия и
закономерности и теоретически мог даже не иметь
представления об этих приемах, он тем не менее проверял эти
понятия и закономерности, сопоставля их с эмпирической
речевой практикой, хотя сам мог учесть, естественно,
лишь отдельные стороны этой практики.
Большое развитие, как мы видели на примере Шот-
теля, в традиционной грамматике получили приемы
анализа, исходившие из формальной стороны языковых
явлений. Но на более новых этапах большое значение полу-
94

чают и приемы, при которых исходным моментом
исследования оказываются обобщенное грамматическое
значение и функция грамматических явлений. Так,
введение в середине XVIII—начале XIX в. понятия членов
предложения базируется не на выделении общего
компонента в разных морфологических формах, вообще не на
чисто формальной стороне, а на наличии общего
функционально-смыслового задания у морфологически
различных компонентов предложения.
У грамматистов более нового времени, особенно
в XIX в., увеличивается также степень осознанности
в применении соответствующих приемов
грамматического анализа, между тем как прежде у многих из них
здесь действовала скорее механическая привычка. Так,
у представителей сравнительно-исторического
языкознания большого развития достигает анализ слова (учение
об основе, основообразующем элементе и т. д.), причем
большую роль в возникающей здесь
усовершенствованной технике морфологического анализа играет
расположение слов по формальным рядам с возможностью
подстановки (смысловой или чисто формальной) как
составных частей слова, так и самих слов — членов
соответствующих рядов. Недаром у Шлейхера в такой четкой
форме создается даже система схем структуры слова.
Среди других приемов грамматического анализа,
широко применявшихся в традиционной грамматике,
укажем еще два.
Во-первых, уже давно грамматические формы
сопоставлялись с точки зрения их возможной обратимости
друг в друга, т. е. в плане их трансформации. Именно
на этом основана, в частности, старая концепция
пассива как «перевернутого» актива — теория, с которой
как раз в последние десятилетия иногда велась борьба
с позиций сравнительно-исторических на том
основании, что исторически пассив в индоевропейских языках
не развивается из актива, а имеет совсем другое
происхождение.
Во-вторых, в традиционной грамматике в сфере
синтаксиса уже давно применяется метод
экспериментального «отбрасывания» не необходимых компонентов
синтаксических образований для установления
необходимого минимума структуры соответствующих
синтаксических единиц. Без наличия такого приема было бы совер-
7*
95

ленно немыслимо появление, например, такого понятия,
как «нераспространенное предложение», смысл которого
состоит как раз в том, что здесь на основе конкретного
коммуникативного опыта выявляется тот необходимый,
минимальный состав, который позволяет предложению
без специальной помощи со стороны контекста и
ситуации быть структурно законченной единицей
коммуникации.
Те общие концепции языка и в частности
грамматического строя, которые сменялись в традиционной
грамматике за длительный период ее существования,
оказывали, конечно, влияние на конкретную методику
грамматического исследования, но отнюдь не меняли ее
коренным образом и не отменяли ранее применявшихся
приемов. Это касается и логического направления в
грамматике, роль которого в развитии традиционной грамматики
вообще обычно сильно преувеличивается. С точки зрения
хронологической это направление отнюдь не занимает
всего периода развития грамматики в Европе нового
времени вплоть до конца XIX в., как это иногда
утверждается. Сильно развившись в средние века, оно
возрождается в применении к новым европейским языкам
лишь в XVII в., распространяется в широких
масштабах в XVIII в. и очень скоро, уже с первой половины
XIX в., существует лишь наряду с другими
направлениями в грамматической теории и практике, прежде
всего с направлением сравнительно-историческим. Что же
касается самой методики грамматического исследования,
то логическая грамматика способствовала усилению и
более широкому применению тех приемов, которые
состояли в движении от мыслительного содержания к
языковой форме выражения, но соответствующие выводы
обычно только наслаивались на данные, установленные
иными приемами грамматического - анализа, а в
некоторых областях (особенно в ряде разделов
морфологической системы) вообще их не задевали.
Слабее, чем другие виды приемов грамматического
исследования, в традиционной грамматике длительное
время были развиты приемы структурные и
количественные (см. стр. 78—84). Коренной сдвиг в этом направлении
стал намечаться в конце XIX—начале XX в.
Количественной стороне грамматических явлений в это
время стали уделять значительное внимание преимуще-
9G

ственно в связи с наличием конкурирующих форм в сфере
синтаксического употребления, а также в плане
историческом, с точки зрения постепенного изменения
употребительности тех или иных грамматических явлений. Так,
в капитальной работе О. Бехагеля о немецком
синтаксисе 30 существенное место занимают количественные
подсчеты, причем методика Бехагеля в основном
сводится к «симптоматике», т. е. к выдвижению ряда
качественно определенных опорных пунктов, дающих
представление об общих количественных тенденциях
развития данного явления. (Для обозначения этого приема
Бехагель применяет термин «прием выборочных проб» —
Stichprobenverfahren).
Структурной стороне, которая прежде
рассматривалась лишь преимущественно в связи с изменением форм
организации, а в частности и внутренней скрепленности
слова, стали в более широких масштабах с точки зрения
организации предложения и словосочетания уделять
внимание еще позднее — в 30-е годы нашего века,
преимущественно на материале порядка слов (проблема «рамочной
конструкции»). Однако отдельные попытки поставить
этот вопрос предпринимались и ранее.
На всех этапах своего развития традиционная
грамматика использовала, как мы попытались вкратце
показать, целый ряд разнообразных приемов анализа,
подходила к своему предмету с разных сторон.
Характерно, что еще в определениях частей речи у
некоторых грамматистов XVI—XVIII вв. присутствуют
в разных сочетаниях как указания на обобщенное
грамматическое значение, так и указания на формальную
морфологическую структуру (например, имя
—склоняемая часть речи) и на сочетаемость (например, на то,
что прилагательное в отличие от существительного не
может употребляться без синтаксической опоры на
другое слово).31 Только такой многосторонний подход и
позволял установить существенные черты этого предмета,
потому что этому предмету многосторонность,
многомерность свойственна в высшей степени. Но в начале XX в.
30 О. Behaghel. Deutsche Syntax, Bd. I—IV. Heidelberg,
1923-1932.
31 Ср.: M. H. Jellinek. Geschichte der neuhochdeutschen
Grammatik von den Anfängen bis auf Adelung, Hbbd. II.
Heidelberg, 1914, S. 77 ff.
97

методика грамматического анализа, вводя
количественные и структурные приемы, достигает еще большей
широты, становится еще более богатой чем раньше. Все
более явственно выступает в работах грамматистов не
только многомерный и многофакторный, но
динамический и объемный характер грамматического строя.
Правда, в весьма недостаточной мере внимание
обращалось в это время в грамматических изысканиях на
выявление доминирующих начал при пересечении
разнокачественных линий, вообще на установление более
внутренней, активно взаимодействующей системы
грамматических явлений. Ни система отношений, ни
система построения не подвергались еще в сколько-
нибудь широких масштабах изучению именно как
системы.
Заполнение этого пробела стало в повестку дня
в 20-е годы.
Установление четкой системности в языке вообще,
а в частности в его грамматическом строе, явилось одним
из центральных требований Ф. де Соссюра и всех
многообразных лингвистических течений, которые сложились
в 20-е и 30-е годы на базе соссюровской концепции языка.
Само название «структурализм», которое эти течения
приняли, означало в первую очередь установку на системное
рассмотрение языковых явлений и на определение
каждого явления с точки зрения его соотношения с
другими явлениями. Для этой цели, правда, не были
созданы совершенно новые приемы, но были видоизменены
и переориентированы некоторые старые. В первую
очередь старинное сопоставление грамматических форм
одного ряда было преобразовано в противопоставление
(по возможности, бинарное) этих форм. Однако та
система, которая здесь устанавливалась, была только
системой отношений, а система построения оставлялась
как система без внимания, хотя отдельные ее явления
(особенно формы организации слова и слога как
звуковых единств), естественно, не могли не
рассматриваться. Такое сведение системности языка к системе
отношений, вытекавшее из общей концепции де Соссюра,
означало ослабление внимания к другим важнейшим
сторонам языка. Общая картина языка, в частности
грамматического строя, становилась более схематической и
обедненной, лишалась динамичности и объемности. В част-
98

ности в структурализме был слаб интерес к
количественной стороне грамматических явлений, к их массе.
Структуралистская ориентированность на систему
отношений как таковую, при абстрагировании от
реального облика и содержания самих членов отношений
-проявляется и в ряде других черт. Во-первых,
структурализм в своих ведущих направлениях32 отказывается
от всех приемов грамматического анализа, которые
исходят из значения. В своих крайних проявлениях,
структурализм стремится вообще исключить значение из
описания грамматического строя.
Во-вторых, стремясь к логически (точнее,
формальнологически) безупречному определению и к стройной
классификации своего объекта, структурализм обращает
особое внимание на выработку и формулировку
дефиниций, на отбор и употребление терминов и на соблюдение
строгой последовательности в введении грамматических
понятий. Столь же строгая последовательность должна
соблюдаться согласно установке структурализма и в
самом развертывании исследуемого грамматического
материала. Исследование грамматического строя каждого
языка должно проводиться так, как если бы о нем еще
ничего не было известно, устанавливая шаг за шагом
черты его строя путем анализа какого-либо «текста» на
основе определенного набора выделительных и
классификационных приемов.
В связи с этим структуралисты строят свои
определения и классификации, хотя и исходя из возможности
наличия у грамматических явлений не одного, а нескольких
дифференциальных признаков, но строго подчиняя одни
признаки другим и не учитывая расхождения между
критериями при определении и классификации
грамматических явлений. В этом отношении структуралистские
течения были предварены некоторыми тенденциями в
традиционной грамматике начала века, а именно —
стремлениями к введению одного единого критерия, притом
32 Мы не имеем здесь возможности останавливаться на раз-
пых направлениях в структурализме, которые в некоторых
отношениях значительно отличаются яруг от ДРУга· Наши
замечания касаются в первую очередь одной из наиболее крайних и
госледовательных структуралистских школ — американского
цескриптивизма. Но общая соссюрианская концепция языка во-
эбще и грамматического строя в частности как системы противо-
юставлений характерна для всех направлений структурализма.
99

критерия формального, при грамматической
классификации (например, построение системы частей речи на
чисто формальной основе у Φ. Φ. Фортунатова).
Подчеркивая отличие всех этих своих черт от
характерных черт традиционной грамматики, структурализм
считает подлинно научным только свой метод
рассмотрения грамматических явлений, потому что только он
логически строен и четок, избегает двусмысленности и
приблизительности дефиниций и терминов, исключает
привнесение интуитивных, непроверенных или
заимствованных извне (например, из характеристики другого
языка) выводов. Все предшествующее развитие
грамматической науки для структурализма не существует,
так как она была, с его точки зрения, субъективной и
противоречивой.
Сами по себе многие требования структурализма —
независимо от того, что в той или иной форме они
высказывались и раньше, — имели вполне положительное
значение. Это касается и подчеркивания системности
языка, и стремления к более четкой и последовательной
терминологии, и стремления к рассмотрению каждого
грамматического строя языка без навязывания ему схемы
грамматического строя другого языка. Но в своей
целостности и проводимая последовательно, концепция
структурализма не была адекватной природе грамматического
строя. Остановимся здесь только на одном моменте.
В своем стремлении к научной строгости и к
избежанию логических противоречий структурализм оказывается
не в состоянии охарактеризовать грамматический строй
языка в его многомерности, со всеми его переходными и
промежуточными явлениями. Облик грамматического
строя в трактовке структурализма предстает обедненным
и суженным. Если при первичном описании ранее
неизученных языков структурализм добился значительных
успехов, то в применении к языкам уже давно
исследовавшимся он давал (пока оставался полностью верным
своим принципам) весьма недостаточные результаты,
обычно сводящиеся лишь к описанию в других терминах
уже давно известных фактов. Впрочем, в соответствии
с мыслью де Соссюра, структурализм в своих наиболее
последовательных проявлениях вообще ставит вопрос не
о постижении языка, и в частности его грамматического
строя, а лишь о «корректном», т. е. логически непротиво-
100

речивом описании своего объекта, допуская множество
равноправных систем такого описания.
Совершенно неправомерным было и полное
отбрасывание структурализмом всего «наследства» прежних
грамматических направлений. Пренебрегая таким
огромным коллективным опытом, который накоплен в
традиционной грамматике и который собирался, как мы видели
(см. стр. 94), на базе весьма многообразной и отнюдь
не порочной методики, структурализм фактически
оказывался сам субъективно окрашенным, потому что тот
материал («тексты»), на который он опирался, был
ничтожен соотносительно с той массой материала, которая
в общей сложности была переработана в традиционной
грамматике. Естественно, что для фиксации и описания
самых основных, наиболее часто повторяющихся
грамматических явлений достаточными были и «тексты»
структуралистов. Но грамматические явления более сложные
и более редкие, включая сюда и разные более
специфические способы употребления весьма обычных форм и их
сочетаний, в своей значительной части оставались для
исследователей-структуралистов незамеченными даже
в тех случаях, когда по своему характеру они могли бы
быть учтены структуралистским описанием.
Структурализм не был единым течением.
Существовало также много направлений, промежуточных между
структурализмом и традиционной грамматикой. В
традиционной грамматике, как мы уже отмечали (см. стр. 97),
20—30-е годы также были периодом введения новой
проблематики, в частности посвященной системе построения.
В целом, то обращение к грамматическому строю как
к системе, к структуре языка, которое отразилось в самом
термине «структурализм», было свойственно и
многообразным новым течениям, не примыкавшим к
структурализму или даже враждебным ему. Недаром в последнее
время иногда применяется термин «структуральное
языкознание» для обозначения разных направлений,
сходящихся в том, что они рассматривают язык не как набор
отдельных явлений, а как цельную структуру. И этот
термин, как и всякий термин, имеет право на существование,
но он нам не представляется все же удачным: во-первых,
потому что он слишком напоминает термин
«структурализм», а во-вторых, потому что вообще нам
представляется более целесообразным определять те или иные
101

направления в грамматике не их объектом, так как
в конечном счете так или иначе все грамматические
направления и школы изучают грамматическую структуру
языка, а самим методом рассмотрения их объекта. С этой
точки зрения нам хотелось бы противопоставить
структурализму как методу, стремящемуся к максимально
расчлененному и одностороннему рассмотрению
грамматических явлений, метод традиционной грамматики на
нынешнем этапе ее развития под условным
наименованием метода многомерно-доминантного (или
проще: многомерного), имея в виду, что он
стремится представить грамматический строй во всем
многообразии его аспектов и сторон, как динамическое и
объемное образование, с показом его переходных и
промежуточных явлений, при выделении в нем моментов
ведущих и доминирующих. Этот метод, суммирующий
достижения традиционной грамматики и непрерывно
развивающийся, открытый пополнениям и
усовершенствованиям, откуда бы они ни исходили, если только они
не заставляют его отказаться от его широты и гибкости,
направлен отнюдь не на то, чтобы дать еще одно
описание грамматического строя (отдельных языков или в его
общих, универсальных чертах) наряду с множеством
других возможных описаний этого строя, а на то, чтобы
все более глубоко постигать его природу. Как мы уже
отмечали на стр. 4—5, подлинной целью является здесь
именно углубляющееся постижение грамматического
строя — такое постижение характера, функций и связей
грамматических явлений, которое в своих результатах
должно было бы быть учтено при любых описаниях
этого строя, стремящихся хоть к какой-то адекватности.
Ведь каждый вид описания при в~ох своих особенностях,
зависящих от набора исходных ποι чтий и от набора
применяемых приемов, не может не считаться с конкретным
характером своего материала, если он хочет дать о нем
хоть до известной степени истинное представление, а не
быть просто внешней схемой, навязываемой данному
материалу. (Кстати, все структуралистские описания
грамматического строя фактически всегда так или иначе
считаются с теми или иными ранее установленными
свойствами своего объекта).
Количественная сторона грамматического строя, как
и ряда других языковых явлений, стала в последние годы
102

широко разрабатываться методами математической
статистики. Однако при всей закономерности такого подхода
и несмотря на ту большую пользу, которая с помощью
вероятностно-статистических обследований может быть
извлечена для задач прикладного языкознания,
математическая статистика как таковая, рассматривающая
грамматические явления как величины случайные, не
может дать адекватной характеристики массы
грамматических явлений даже в сфере их употребления и
развития, а тем более она неприменима при исследовании
распределения масс грамматических явлений в их
парадигматическом поле. Количественные моменты настолько
тесно сплетены здесь с моментами качественными, что
наиболее плодотворными для раскрытия этой стороны
грамматических явлений в ее сути оказываются выросшие из
опыта традиционной грамматики специфические
качественно-количественные приемы исследования
количественного момента, о которых мы говорили на стр. 78 и ел.
За последние годы математические методы
применяются к материалу грамматического строя и по линии
моделирования языка, прежде всего в понятиях и
терминах теории множеств. Однако создание такой
теоретико-множественной модели, несмотря на все остроумие,
которое может быть при этом проявлено, и на отдельные
возможные здесь интересные теоретические наблюдения,
мало плодотворно с точки зрения изучения самого
грамматического строя, так как при этом вряд ли удастся
хоть сколько-нибудь приблизительно отобразить все
многомерное богатство, все качественное многообразие, всю
динамику и объемность грамматического строя. Важно
еще и другое. По своей природе грамматический строй
является и материалом, а не только объектом для
моделирования.33 Он позволяет выразить свою суть в
понятиях и терминах самой грамматической теории с такой
обобщенностью и в таком удобном для суммирования и
оперирования виде, что может поставлять материал для
моделирования других «громоздких» и менее обозримых
33 Однако в высшей степени целесообразна характеристика
в форме моделей-схем разнообразного вида, в том числе и
графических, многих частных, а также общих свойств
грамматического строя и языка в целом, как это представлено, например,
у К. Бюлера: das Organonmodell der Sprache (K. Bühl er.
Sprachtheorie. Jena, 1934.).
103

явлений действительности. Формы языка уже с
древнейших времен — непосредственно или с некоторым
преобразованием — использовались для моделирования
таких отношений действительности, как отношения
логические и математические. Грамматические схемы,
хотя и в преобразованном виде, лежат в основе такого
важнейшего средства моделирования в современной
науке, как логический синтаксис. И это не случайно.
Давая возможность в максимально обобщенной и
«портативной» форме выразить отражение любых отношений
и связей действительности, то есть будучи сам по своему
основному призванию максимально переносной и
легчайшей для обращения, хотя и не совершенной по своей
точности моделью действительности, грамматический
строй является естественной — хотя бы приближенной —
формой для моделирования разных сторон этой
действительности. А в процессе углубления самой
грамматической теории, материалом для построения моделей могут
оказаться и такие стороны грамматического строя,
которые прежде в силу своей теоретической невыявленности
оставались здесь в стороне, как, например, многолиней-
ность грамматической цепи или сложные количественные
соотношения между различными измерениями, т. е.
качественно различающимися сторонами грамматических
явлений, вообще сложное сочетание качественных и
количественных моментов в грамматических явлениях.34
34 Большинство вопросов, затрагиваемых в этой книге,
ставилось ее автором в статьях: О многоаспектно-доминантном
подходе к грамматическому строю. «Вопросы языкознания»,
1961, № 2; Партитурное строение речевой цепи и система
грамматических значений в предложении. «Филологические науки»,
1961, № 3; Язык как единство системы отношений и системы
построения. Там же, 1963, № 3; О «портативности»
грамматических структур. Сб. «Морфологическая структура слова в
языках различных типов», М.—Л., 1963; Завершенность конструкции
как явление синтаксической формы. «Вопросы языкознания»,
1958, № 1; Развитие структуры простого предложения в
индоевропейских языках. «Вопросы языкознания», I960, № 1; и др.
Концепция грамматического строя, развиваемая в этих статьях,
была применена к анализу конкретного материала немецкого
грамматического строя в книгах: Введение в синтаксис современного
немецкого языка. М., 1955; Der deutsche Sprachbau. Л., 1960;
Исторический синтаксис немецкого языка. М., 1963. В этих же статьях
и книгах содержится ряд ссылок на грамматическую литературу.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Введение 3
Глава I. Природа грамматических явлений
§ 1. Область грамматических явлений. Основные
единицы грамматического строя 7
§ 2. Грамматический строй как система отношений.
Парадигматика и синтагматика 12
§ 3. Грамматический строй как система построения 23
§ 4. Язык и речь 33
§ 5. Многомерность грамматических явлений ... 35
§ 6. Полевая структура грамматических явлений 47
§ 7. Употребление и развитие грамматических
явлений 52
§ 8. Качество и количество грамматических явлений 62
Глава II. Методика грамматического анализа
§ 9. Основные приемы грамматического анализа 73
§ 10. Краткие заметки о развитии приемов
грамматического анализа (в связи с развитием теории
грамматики) 84

Владимир Григорьевич Адмони
ОСНОВЫ ТЕОРИИ ГРАММАТИКИ
Утверждено к печати
Институтом языкознания
Академии наук СССР
Редактор Издательства А. А, Зырин
Художник Д. С. Данилов
Технический редактор В. А, Сорокина
Корректоры Л. М. Вова, Ш, А. Иванова
и Н. 3. Петрова
Сдано в набор 5/VI 1964 г. Подписано к печати
3/VIII 1964 г. РИСО АН СССР № 6-174В. Формат
бумаги 84х108/з2· Бум. л. 1η/ιβ· Печ. л. 33/s=
5.53 усл. печ. л. Уч.-изд. л. 5.66. Ивд, ' № 2412.
Тип. вак. JSß 802. Тираж 6300. ТП 1964 г. Я« 364.
Цена 34 коп.
Ленинградское отделение издательства «Наука»
Ленинград, В-164, Менделеевская лин., д. 1
1-я типография издательства «Наука»
Ленинград, В-34, 9 линия, д. 12